Изменения за дни нашей командировки были поистине грандиозные.
Командир роты еще значился на должности, но во время его отсутствия, обязанности ротного ревностно исполнял лейтенант Салюткин. Последние
"дембеля" распростились с армейской службой, и часть сержантов в батальоне перераспределили, в результате чего у нас добавилось
"дедов" из других рот. Все мы, конечно, были знакомы, но одно дело видеться, другое дело – служить в одном подразделении. Исполняющим обязанности старшины был назначен "дед" – старший сержант Бугаев, минчанин крепкой наружности, так ни разу и не побывавший дома за время службы. Увидеть дом ему хотелось до ужаса, и он готов был землю грызть перед Салюткиным, который, утверждая, что его вот-вот официально назначат командиром третьей роты, обещал Бугаеву краткосрочный отпуск на Родину за его, "бугаевскую", вечную преданность. "Бугай" искренне верил обещаниям лейтенанта и старался изо всех сил.
Во всей этой катавасии мне отводилось временное место командира третьего взвода до назначения на эту должность офицера, в заместители которого я и должен был в последствии перейти. Но утром в день возвращения мне это было, мягко говоря, "до фени". Я проспал завтрак и лежал в воспоминаниях о днях, проведенных в Москве, и сожалениях о том, что так и не съездил в Питер. Именно в состоянии мечтающего, валяющегося на армейской койке, меня и увидел Салюткин.
– Ты заболел? Почему не в санчасти?
Салюткин явно недолюбливал меня еще в мою бытность курсантом первой мотострелковой роты, а тут я оказался в его непосредственном, хотя и немного странном, подчинении.
– Я только из командировки вернулся…
– Подъем! Построить новобранцев. Доложить! – и Салюткин удалился в каптерку к "Бугаю".
Нехотя я встал, умылся, перепоручил построение Самсону и пошел уточнять с Сашкой, какие у нас планы.
– Надо бы документы сдать, – вспомнил Сашка.
– Можно и в город уйти, а документы вечером, часов в шесть, сдать…
– А чего в городе-то делать? У нас несколько солдат новых появилось, один выпендривается. Наверное, решил, что ему тут детский сад. Я его повоспитывать хочу, привести к первоначальному состоянию бойца.
– Ну, я чайку у писарей хлебну, и пойдем сдавать в "строевую".
– Договорились.
Штаб батальона оказался закрытым, и я зашел в канцелярию ротного.
За столом ротного сидел короткостриженный, белобрысый, перепуганный солдат и что-то писал. Он даже не поднял головы, когда я вошел.
"Оборзел солдатик? – подумал я. – За неделю оборзел?".
– Встать!! Смирно!!
Солдат вскочил.
– Чего вылупился, воин? Как фамилия-то?
– Назарчук, – выпалил он, выкатывая на меня глаза.
– Ты почему не приветствуешь старших вставанием? – спросил я.
– Задумался, выполнял приказ…
– Приказы отменяют уставы, товарищ солдат?
– Никак нет!
– Чей приказ выполнял?
– Гвардии младшего сержанта Доцейко, – и с этими словами солдат опустился на стул.
– Ты чего, солдатик? – опешил я. – Была команда садиться? Устал?!
Так сейчас лежать будешь!! Выйти из-за стола!! Приказа не слышал??
Бегом!!!
Назарчук выскочил из-за стола.
– Уже и крючок не застегиваем? Ремень расслаблен? "Бурый" солдат, совсем "бурый". Упор лежа принять!! Отставить, не резко! Упор лежа принять! Отжимаемся: раз-два, раз-два, раз-два.
Назарчук не очень умело прижимался к полу, стирая униформой пыль с досчатого пола, и с усилиями поднимал свое тощее тело.
– Раз-два, раз-два.
Дверь канцелярии открылась, и в помещение вошли Сенеда, Доцейко и
Родионов.
– Ты чего моего писаря гоняешь? – поднял брови Доцейко. – Привет, кстати. Как съездил?
– Привет всем. А у тебя уже свои писаря появились? – ответил я вопросом на вопрос, и, присев на корточки, опустил голову к "духу".
– Команды "прекращать" не было. Раз-два, раз-два.
– Потом заскочи, – бросил мне Родионов, и они с Сенедой вышли.
– Откуда ты, орел? – спросил я Назарчука.
– Из Ростова.
– Молодец, а годков тебе сколько, сынок?
– Двадцать шесть скоро.
– Сколько? – я соскочил со стола, на котором сидел.
– Двадцать шесть.
– Ты с "высшим" что ли?
– Ага.
– Кто по специальности?
– Инженер-строитель, – продолжая упираться руками в пол и подняв голову, ответил солдат.
– Да хватит тебе пол "хебешкой" вытирать, встань.
Мне стало откровенно стыдно перед парнем, который был на семь лет старше меня, а я шпынял его, как мальчишку. В армии было не принято сильно гонять ребят с высшим образованием, которые имели существенную разницу в возрасте с обычными военнослужащими срочной службы и по воле случая попали на полтора года выполнять свой гражданский долг. Такие ребята в случае окончания военного училища уже имели бы звания капитанов, что давало им небольшие привилегии.
– Так ты и писать, и чертить умеешь?
– Умею.
– А кирпичи класть?
– Умею, если честно. В стройотряде клал. Только Вы, товарищ сержант, никому об этом не говорите, ладно?
Это было сказано так наивно, что я сразу согласился.
– Прикольный он, да? – захихикал Доцейко. – Иди, Андрей, работай.
Иди, иди.
– Олег, так вы парня к себе заберете?
– Пока его ротный не отпускает, но еще несколько дней, ротный уйдет и тогда…
Мы перешли в комнату штаба батальона. Сенеда ставил чайник, а
Роман, только что вернувшийся с офицерских курсов, собирал вещи.
– Все, ухожу. Вместо меня будет Сафронов. Жаль, что ты не согласился.
– Ром, ты меня чуть из комсомола не выгнал, какой из меня комсомолец батальона?
– Да чего уже говорить? Проехали. Давайте прощаться, у меня поезд через час.
Мы обнялись, проверили, что все телефоны и адреса давно внесены в записные книжки, и пожелали Ромке, как учителю истории, поменьше наезжать на пионеров в школе.
Документы в строевую часть я сдал после двенадцати. Это оказалось очень просто. Макс принял у меня бумажки, посоветовал не мешать, сказав, что сам все сделает, а сейчас нет времени даже на перекур. Я отправился обратно в роту, рассчитывая до вечера не сильно напрягаться с выполнением служебных обязанностей в преддверии моего дня рождения. Как же я сильно ошибался.
– Ханин, ты где шляешься? – Салюткин был в гневе. – Ты сегодня заступаешь в наряд по роте. Понял?
– Товарищ лейтенант, у меня завтра день рождения. Я в увольнение собрался.
– А кто тебе его обещал-то, увольнение?
– Ротный, старшина…
– Ротный теперь – это я. Понял? Я решаю. А я решил, что ты заступаешь в наряд дежурным по роте.
– Товарищ лейтенант, мы вернулись вместе с Денискиным. Он заступит сегодня, а я завтра вечером его сменю. Мы с ним уже договорились…
– Не хочу ничего знать. Ты заступаешь, и все. А сейчас ведите, товарищ сержант, роту на обед.
Я построил роту и вышел вместе с ней на обед. Мое мнение об идеях
Салюткина выплеснулись в реализации отрицательных эмоциях на роте новобранцев. Я остановил солдат перед входом в столовую и дал команду:
– В столовую бегом…
Так как новобранцы еще не усвоили, какие действия положено выполнять за командой, то перечень указаний посыпался на их бедные головы с невообразимой скоростью.
– Отставить! Ручки согнуты в локте, корпус тела наклонен вперед!!
Я не вижу, чтобы все стоящие в строю выполнили команду. Оставить!! В столовую бегом… Отставить!! Бегом!! Какой урод руку в локте согнуть не могЁт? Рота, кругом, двадцать шагов вперед шагом марш!!
Я гонял солдат перед входом в столовую добрую четверть часа, выплескивая на не в чем не повинных людей свою неприязнь к новоявленному командиру роты. В результате бессмысленной траты времени у солдат практически не осталось его на обед.
После того как я выгнал роту на улицу строиться, вновь перепоручив Самсонову личный состав, а сам вразвалочку вышел на крыльцо, щурясь на яркое солнце, то первым офицером, который встретил меня был Салюткин.
– Товарищ сержант, почему Вы не идете вровень со строем?
– Не могу, товарищ лейтенант, я ногу подвернул, видите – хромаю.
И в наряд заступить не могу.
– Вы меня обманываете… я тебя посажу, суку.
– В зеркало давно не смотрелись?
– Чо сказал, сержантик? Чо сказал? Окабанел? Обурел? Сажи объелся? Ты как, быдло, с офицером, с командиром роты разговариваешь?
– А кто тут командир роты?
– Я.
– Вы, насколько я помню, временно исполняющий обязанности.
– Меня скоро официально назначат…
– Сортир драить…
– Хамишь? Молчать, если я спрашиваю!! Думаешь, я поверю, что нога болит?
– Не верьте. Это Ваши проблемы.
– Ты меня задолбал! За мной, Ханин. Я приказываю, идите за мной.
Салюткин бодрым шагом шел впереди, я, прихрамывая и поминутно отставая плелся за ним.
– Быстрее, иди быстрее.
– Быстрее не могу, болит, – врал я.
Заступать в наряд на свой, возможно единственный, день рождения в советской армии совершенно не хотелось, но дело начинало принимать уже принципиальный оборот.
– Борзой сержантик, обуревший, – вякал лейтенант, шагая широким шагом, что при его низкорослой фигуре выглядело крайне смешно. Он подвел меня к дивизионной санчасти и резко повернулся ко мне, от чего огромная выгнутая фуражка на его голове закачалась. – Сейчас я докажу, что ты врешь, и тебя посадят за симуляцию. Понял? Ты врешь?
Врешь?
– Никак нет! Болит.
Прямым курсом, Салюткин вошел в дверь к начмеду.
– Товарищ старший лейтенант, у меня тут симулянт выискался.
Проверь его.
Старлей-медик, некогда уговаривавший меня остаться в его ведомстве, посмотрел на нас поверх очков, сразу смекнул о конфликтной ситуации и спросил:
– На что жалуетесь?
– На Салюткина, товарищ старший лейтенант.
– Это не ко мне. Мне ты на что жалуешься?
– Я не жалуюсь, я с легкостью переношу все тяготы и лишения. А вот товарищ лейтенант, заботясь о моем здоровье, говорит, что нельзя в роте день-два перекантоваться, надо к медикам быстро.
– Короче.
– Ногу подвернул. Похоже на растяжение. Не сильно, через день-два пройдет.
– Мне нужна справка о симуляции, – твердо сказал Салюткин.- Напиши.
– Пишу, – вздохнул начмед. – В санчасть обратился гвардии сержант
Ханин с жалобами в области лодыжки. Визуальное обследование не может дать какого-либо заключения. Рекомендации: прийти на повторный прием к врачу через пару дней.
– Дай мне, мне дай, – замахал руками Салюткин, вытаскивая справку из рук начмеда.- Иди за мной!
И лейтенант выскочил из комнаты врача. Начмед развел руками, повертел пальцем у виска, намекая на лейтенанта, и занялся заполнением журнала. Я вышел из санчасти.
– Все, товарищ лейтенант? Я могу возвращаться в роту? Времени-то уже почти четыре часа, надо бы Денискину сказать, что он заступает в наряд, а то подготовиться не успеет.
– Что? Ты издеваешься? Я приказал – за мной.
И Салюткин бодро зашагал в сторону штаба полка.
– Вот, вот бумага. У меня теперь есть документ о симуляции. Я тебя теперь в тюрьму посажу.
– Хороший документ, – подтвердил я. – Жаль использоваться некуда.
– Почему же некуда?
– Для туалета бумажка жесткая, а заключение дается комиссией на основании снимков. Вы их взять забыли?
– Какие еще снимки?
– Вы где учились, товарищ лейтенант?
– В Московском ВОКУ.
– Оно и видно. Средне-специальное…
– Что ты этим хочешь сказать?
– Что учили плохо… Не, ну учились Вы, наверное, хорошо, но только мало… и не тому.
– За мной!! Иди за мной! Ты хочешь ТАМ, НАВЕРХУ схлестнуться? Я не посмотрю, что у тебя дядя в округе. У меня отец полковник и тоже есть…
– Какой дядя, товарищ лейтенант? – опешил я.
– Который в отделе кадров.
Ни о каком дяде я понятия не имел, напрочь забыв просто так брошенную несколькими месяцами раньше начальнику связи полка фразу, и плелся за Салюткиным в штаб, стараясь догадаться, что же он придумал на этот раз. Посадить он меня не мог. Даже на "губу" не мог, потому что я "болен". А что могло прийти в его, молодую, горячую и ужасно глупую голову, я никак не мог взять в толк.
– Стойте здесь, товарищ сержант, – оставил он меня на крыльце и вошел внутрь штаба.
Я не стал стоять и вошел следом.
– Здравия желаю, товарищ капитан, – приветствовал я дежурного офицера.
– Привет, как дела? Слышал, ты в Москве хорошо отдохнул.
– Да, пять дней "солдат сдавали".
– Девок-то за попки похватал? "Шишечку" успел "замочить", – капитана очень радовал примитивный армейский юмор.
– Да где там, товарищ капитан…
– Дежурный, – раздалось в динамике над головой у дежурного по полку.
– Слушаю, товарищ майор.
– Ханин далеко стоит?
– Рядом со мной.
– Отправь его на второй этаж.
Начальник штаба Егоркин стоял около окна в коридоре второго этажа, Салюткин стоял рядом, заискивающим взглядом смотря на старшего.
– Что же это ты, Ханин, офицеров не слушаешься? – мягко спросил майор. – Вот Салюткин говорит, что на офицеров-мотострелков, на ВОКУ
"катишь"? Не хорошо, Ханин, не хорошо. А мы тебя замком взвода сделали, так сказать, рассчитываем на тебя, а ты не оправдываешь.
Лейтенанта нах посылаешь. Ты что, умираешь от болезни? Нет? Отдохнул ведь пять дней в Москве. Теперь пора и службу знать. Не говори ничего, не спрашиваю. Тебе приказа командира роты мало? Не хорошо, не хорошо. Будем разбираться. Но не сейчас. Времени нет. А сейчас слушай приказ: Заступить дежурным по роте. Это уже МОЙ приказ.
Понятно? Не слышу.
– Понятно.
– Вот. Нефиг офицеров приучаться посылать. А теперь иди и готовься к наряду, и чтобы в 18:00 был на разводе полка, я лично проверю.
– Товарищ майор…
– Приказ понятен?! – повысил голос Егерин.- Кру-гом. Арш!
Салюткин стоял и улыбался во всю ширину своей худой физиономии, не скрывая радости.
Я шел по зданию штаба полка, и от обиды слезы наворачивались на глаза. Да, Салюткин меня "сделал". Некрасиво, грубо, но сделал. Как бы я не пытался быть свободным, но в армии существует жесткая, ломающая субординация. Я вышел из здания штаба полка, сплюнул на траву и пошел к забору постоять, отдышаться и подумать о том, почему нет справедливости в армии. Тот, кто старше тебя по званию или должности, имеет право попрать все святое, что может быть у тебя в жизни только потому, что ему это право дано. Дано Властью, и он в эту минуту чувствует себя властью и любит ей пользоваться, получая удовольствие от безграничности своих прав. Да, конечно, такого не мало и на гражданке. Но на гражданке ты можешь повернуться и уйти, уволиться, переехать, в конце концов, в другой город, а в армии тебе деться некуда. У тебя нет свободы, есть только обязанности. Еще совсем не давно я сам пользовался этим правом власти, и вот теперь все вернулось ко мне с утроенной силой. Жизнь – бумеранг, и все возвращается. Я забыл это жизненное правило, и бумеранг настиг меня.
Армия – это своеобразное рабство с безграничными правами местного маленького фараона. Все разговоры об открытых дверях для желающих поделиться своими проблемами, о якобы правах солдат, о возможностях что-то изменить – газетные утки для большого начальства. Служба солдат приносит родителям не гордость, а неврозы и седые волосы.
Родители, зная все систему советского образа жизни, хорошо отдают себе отчет в том, что их ребенок стал на два года рабом этой системы в ее худшем проявлении. Солдат два года – бесправный раб. Раб, которого можно пнуть, унизить, оскорбить, обхамить, и подчиненный обязан это проглотить, потому что существует огромная пропасть между солдатом и офицером. И выражается эта пропасть во всем. В качестве одежды, в качестве питания, в условиях жизни и отдыхе. Таких различий нет во многих армиях мира. Генералы спят в палатках рядом с солдатами, едят из одного котелка, носят такую же одежду, отличаясь только нашивками и шевронами. Советская же армия имеет различия с древних времен, когда солдата призывали на двадцать пять долгих лет, и мало что изменилось с той поры. Даже шинель, введенная во времена
Петра Перового, не претерпела больших изменений.
Почему? Ну почему какой-то пацан, который на год-два старше меня самого имеет право распоряжаться моей жизнью? Он сам еще мальчишка, и его глупость, эгоизм, чванство и злость может дорого стоить в первую очередь мне. Но кто позаботится обо мне самом, если не я сам?
И, вообще, мне остался всего год. И я не имею право продлить разлуку с домом выплеском своих эмоций, выражающихся в попытке сбежать из армии или схватиться за автомат. Да, желание схватиться за автомат существует, но я справлюсь. Черт с ним, с лейтенантом. Пусть живет.
Буду умнее. Год – не два, можно и потерпеть. Жалко, что день рождения пропал. Но будут еще дни рождения. Уже в следующем году я не буду видеть ни армейскую форму, ни Салюткина, ни казармы. Глубоко вздохнув и забив всю горечь внутрь себя, я поплелся к казарме.
Настроения было совсем не предпраздничное. Завтра наступал мой день рождения. Единственный день рождения, который мне стоило провести в армии, и я должен был провести его в наряде дежурным по роте.
Наверное, Господь решил меня проучить за мой эгоизм и отношение к солдатам. Он ничего не забывает и учит. Как Отец учит каждого из нас. С любовью и строгостью. Учит как жить, как совершенствоваться, как бороться со своими внутренними мелкими желаниями, без исполнения которых мы могли бы легко обойтись. Кто-то вникает в суть и развивается, а кто-то поддается негативной стороне и пользуется надуманными привилегиями, не задумываясь о том, что долги отдавать когда-нибудь придется каждому.
УАЗик выскочил на плац так быстро и шустро, чуть не задев меня, что я, погруженный в свои мысли о несправедливости, даже не успел отскочить. Дверца распахнулась, и из УАЗика выскочил командир полка.
– Ханин, ты чего такой грустный? Дома что случилось?
– Дома – не знаю, думал завтра позвонить…
– А чего завтра? Праздник?
– День рождения у меня, товарищ подполковник…
– Поздравляю. Радоваться надо, а ты…
– Чему же радоваться, товарищ полковник? Меня Салюткин в наряд по роте загнал, да еще майором Егоркиным воспользовался.
– Так может некому больше заступить?
– Денискин есть. Мы с ним договорились, что он сегодня заступит, а я его завтра после дня рождения сменю.
– Чем хотел заняться в день рождения?
– На почту в город сходить, своим позвонить, с мамой поговорить…
– Ладно, слушай приказ. Все предыдущие приказы отменяются. Ты выполняешь мое личное распоряжение. Вот бумаги – мой доклад. Надо отпечатать в трех экземплярах к утру. Поможешь своему другу
Манукевичу. Ну, не в службу, а в дружбу. Не успевает он совсем.
Печатную машинку возьмешь в штабе своего батальона. Доцейко скажешь, что я приказал. Завтра, если сдашь вовремя доклад, отправляешься в увольнение в город по случаю дня рождения. Приказ ясен?
– Так точно, товарищ полковник! – радость смешивалась с чувством
"опять надуют".
– Тогда, выполнять!
– Есть!
Командир полка, оставив мне папку с документами, сел в УАЗик и укатил, а я пошел в роту, думая о том, что все-таки есть кто-то на небе, и я зря решил усомниться в Его плохом отношении ко мне.
– Кто заступает-то? – встретил меня Денискин.
– Ты, как договорились, у меня есть задача на ночь от "кэпа".
– Лады. Я пошел на развод. Наряд, за мной.
На крик дневального после возвращения с ужина: "Рота, смирно!", я даже не шелохнулся. Салюткин вошел в роту и тут же налетел как черный ворон:
– Я не понял. Не понял я. Где дежурный по роте?
Денискин выскочил из туалета, улыбаясь:
– На очке был, товарищ лейтенант, виноват. Товарищи лейтенант, за время вашего отсутствия в роте…
– Я не понял, где Ханин?
– В штабе батальона. У него приказ "кэпа"…
– У него МОЙ приказ заступить в наряд! Он чо не понял?? Ко мне его, живо!
Денискин влетел в штаб батальона в предвкушении предстоящих разборок, понимая, что власть сейчас за моей спиной, и глупый лейтенант опять сядет в лужу. Схватившись за дверной косяк он развернулся на каблуках:
– Тебя Салюткин в каптерку требует.
– Он по совместительству катерщиком устроился? Может быть, дать ему начистить мне ботинки на завтра?
– Шутник, он вне себя, что не ты заступил.
– Но у меня действительно приказ "кэпа".
– Я верю. Ты попробуй ЕМУ объяснить.
Я вошел в каптерку.
– Товарищ лейтенант, сержант Ханин по Вашему приказанию явился.
– Ты чего обурел? Совсем нюх потерял? Я тебе что приказал? Тебе начштаба, что приказал? А?!
– Командир полка отменил все предыдущие приказы и дал свой приказ…
– Я тебе новый даю, сменить Денискина. Сейчас!! Немедленно!!! Понял?
– Никак нет, товарищ лейтенант.
– Ты совсем опупел? В рыло хочешь?
– Хочу выполнить приказ старшего по должности и званию.
– Выполняться должен ПОСЛЕДНИЙ приказ, а я приказываю…
– Выполняться должен последний приказ, если отсутствует или погиб во время ведения боевых действий его дававший, а комполка в штабе полка живой и здоровый – можете сходить и убедиться. Или Вам надо, чтобы я завтра утром в штабе доложил, что лейтенант Салюткин приказал похерить приказ "кэпа"?
– Ты можешь дежурить и печать.
– Не могу, я просто не успею по времени.
– Сколько тебе времени печатать? – понимая, что, перегнув палку, должность ротного он даже в мечтах не получит, сменил тему Салюткин.
– Не знаю. Там много. Наверное, до утра.
– Значит утром, еще до завтрака, ты выезжаешь вместе со всей ротой на "директрису".
– Я должен сдать доклад комполка в 10:00.
– Отдашь дежурному.
– Не имею права. На документе гриф секретности. У Вас есть допуск? Нет. И у дежурного нет. А у меня есть. Поэтому отдать имею право только я, – соврал я, не задумываясь.
– Я все сказал. Попробуй только не явиться на "директрису", я тебя живого закопаю. Свободен.
Я вышел удовлетворенный. Салюткина я все-таки "сделал". Тяжело, возможно с будущими последствиями, но они меня в этот момент не волновали. Я радовался этой мелкой победе как мальчишка, которым в общем-то и был.
Печатать я закончил в третьем часу ночи. Ничего секретного в докладе, конечно, не было, но отдать напечатанное я хотел "кэпу" лично. Это давало мне больше шанса уйти в увольнение. Утром меня разбудил дневальный
– Товарищ сержант, товарищ сержант, подъем.
– Отвали, воин.
– Товарищ сержант, подъем. Все "в поле" едут. Вы тоже.
– Отвали, я сказал. Я печатал до трех ночи. Спать хочу. Отвали.
– Товарищ сержант…
– Слышь, Ханин, вставай,- Бугаев стоял прямо надо мной. -
Салюткин приказал, чтобы ты ехал с нами.
– Меня "кэп" в увольнение отпустил. Я ему доклад сдаю и ухожу.
– Я говорю, Салюткин приказал…
Препирались мы минут десять. На мои аргументы Бугаев приводил свои, главным из которых был обещанный ему отпуск, а на все остальное, мол, он клал с пробором. И только мое увещевание, что если "кэп" не получит доклад, это не только не принесет ему отпуска, но и прикрывать его будет некому, чуть успокоило сержантский пыл. Но оказалось, что это еще не все. Бугаев отступать не желал и попробовал перекинуть ответственность на другого.
– Самсонов, – крикнул Бугаев. – Делай, что Салюткин приказал.
– Я чего, враг своему здоровью? – тихо и спокойно ответил
Самсонов. – Я ему верю и…
– Выполняй приказ.
– Не буду я его выполнять. Не буду я вязать старшего по званию из-за того, что ты хочешь в отпуск.
– Ну-ка, ну-ка, – привстал я с кровати. – Колись, Самсон.
– Салюткин вчера в каптерке приказал доставить тебя на
"директрису", а если откажешься, связать и принести на руках.
– Самсон, ты рехнулся? Бугай, ты в "дизель" вместо отпуска захотел? Ты что потом "кэпу" объяснять будешь? Что, зная о его приказе, решился-таки нарушить и потащил связанного сержанта через весь Ковров из-за выпендрежа взводного?
– Ротного…
– Он ротным лет через пять будет, если доживет. Кто ему майорскую должность даст, когда в полку старлеев и капитанов как собак не резаных? Да еще половина из них боевые офицеры. Этот поц – год, как из-за парты. Кто ему учебной ротой позволит командовать? Ему позволили поиграться, пока солдат не набрали и учебного процесса нет. И что ты патрулям будешь объяснять, что тебе Салюткин приказал связать командира взвода? Знаешь, где десять суток вместо отпуска отдыхать будешь?
– Да пошли вы все, – сплюнул Бугаев.- У вас разборки, а я влезать буду? Сами разбирайтесь. Я передам, что ты отказался, и все. Рота, строится на улице!!
Когда новобранцы и сопровождающие их сержанты ушли на улицу и в расположении остался только прошлый, будущий наряды и каптерщик, я не спеша встал, умылся, оделся, сходил на завтрак и достал из кармана увольнительную записку, заранее полученную у старшины еще до поездки в Москву. Записка была уже с печатью. Не хватало в записке только моих данных и подписи. Я заполнил увольнительную, поставив сегодняшнее число, привел в порядок парадную форму, которую после приезда из Москвы повесил в шкаф к писарям в штабе батальона и направился в штаб полка к "кэпу".
Комполка еще не было на месте, и я, стоя на улице, приветствовал офицеров, трепался с дежурными по полку и штабу, рассказывая о
Москве, подтрунивал над такими же солдатами и сержантами, как я, получая ответные отклики. Подполковник Сазонов приехал на своем
УАЗике в четверть одиннадцатого.
– Сделал?
– Так точно.
– Молодец. Поздравляю с днем рождения, – протянул мне широкую, крепкую ладонь подполковник.
– Спасибо, товарищ полковник, – я крепко прожал протянутую мне руку. – Разрешите отбыть в увольнение?
– Разрешаю.
– Вот только проблемка есть.
– Какая?
– Увольнительную записку мне старшина выдал, в подписи на ней… увы.
– А Салюткин чего? Для чего он обязанности ротного выполняет? Его в школе писать не научили? Детский сад…
– Нету его, товарищ полковник. Рота с утра на "директрису" уехала. Он, наверное, с ротой…
– Пошли в кабинет.
Мы поднялись в кабинет командира полка. Следом за нами, заметив нас через решетчатое окно, в кабинет влетел "секретчик", неся в руках папку с бумагами.
– Подожди, в кабинет войти не дашь, – буркнул ему "кэп". – Давай твою увольнительную. Вот ведь лейтенант, блин, старого полковника заставляет за себя работу делать, олух.
И с этими словами, гвардии подполковник Сазонов размашисто расписался на увольнительной записке. Еще раз внимательно изучив ее и, подождав, когда чернила высохнут, он протянул ее мне:
– Отдыхай. Свободен.
– Спасибо, товарищ гвардии полковник.
– Иди, иди, – махнул рукой "кэп" и посмотрел на "секретчика" -
Ну, что у тебя там?
Я выскочил из штаба полка.
Супер. Класс. Здорово. Увольнительная есть. И подписана "кэпом".
Такого ни у кого ни в части, ни в дивизии никогда не было.
Увольнительная записка должна была подписываться ротным, были случаи, когда на ней ставили непонятные закорючки взводные или старшина, а иногда и сами сержанты, когда шли в "официальную" самоволку. Я слышал и видел, когда на увольнительной записке расписывался начштаба и даже командир батальона, но чтобы командир полка – такого не было. Это была реликвия, ее стоило сохранить и, наверное, вклеить в дембельский альбом, если бы я решил такой создать.
Быстро переодевшись и договорившись с Денискиным, что наряд я приму около восьми вечера, не проверяя, я ушел в город. Позвонив домой, выпив пол-литра кваса и посетив краеведческий музей и музей
Дегтярева, я понял, что пойти-то мне совершенно некуда, и без толку шатался по мало известным мне районам города, заглядываясь на девчонок. Присев в одном из скверов и расслабившись, я услышал у себя над головой:
– Товарищ сержант, предъявите документы.
Передо мной одетый не в парадную форму, а в ежедневное, хотя и очень чистое, практически новенькое "хебе", стоял младший сержант.
– Ты кто такой?
– Я спросил Ваши документы. Что Вы тут делаете?
– Я тебя спросил: ты кто такой? Тебя не учили подходить к старшим по званию? Крючок застегните, товарищ младший сержант. И представьтесь.
Шахматная сицилианская защита – защита нападением – как никак лучше всего действовала в армии. Если младший сержант имел какие-то права, то это был самый простой способ сбить его с толку. Такого оборота парень явно не ожидал. Он застегнул воротничок, выпрямился и, приложив руку к пилотке, произнес:
– Помощник коменданта дивизии, младший сержант Воронин.
– Вольно, Воронин, покажи документ, что не врешь.
Воронин достал сложенную вчетверо бумажку, где действительно значилось, что он, Воронин, помощник коменданта, и ему дано право проверять документы у солдатско-сержантского состава. Подобный документ я видел впервые, но печать и подпись присутствовали, а только без бумажки, как известно, мы букашки, а с бумажками – люди и порой очень важные.
– Держи, служивый, – протянул я ему свой военный билет и увольнительную записку.
– А чего ты в городе делаешь?
– Гуляю. Выполнил приказ командования, награжден… Да ты сядь рядом, отдохни. Не в самоволке я, не в самоволке. День рождения у меня. Вот и расслабляюсь.
Воронин сел рядом и протянул мне мои документы. Через десять минут выяснилось, что Воронин является писарем коменданта, что устроила его туда мама, а комендант, чтобы патрули писаря не трогали, выписал ему страшного вида бумажку.
– Ну, раз ты тоже "в увольнении", пошли в кино сходим, – предложил я ему.- Одному в городе ужас как скучно. Девчонки внимания не обращают. Денег не много. Кино – самое то.
– Не могу, мне в штаб дивизии надо.
– Раз надо, так надо. Будь здоров. Будешь мимо проходить, заходи в третью мотострелковую роту.
– Спасибо.
Воронин пожал мне руку и ушел.
Сходив в кино, где вместо фильма я пялился на целующуюся в одном со мной ряду парочку, и поняв, что больше мне идти совершенно некуда, вернулся в часть. Как было договорено, я принял у Денискина дежурство по роте, не проверяя чистоту туалета и порядок в бытовой комнате, решив, что все равно через пару часов все улягутся, оставив там бардак. Поговорив о произошедшей ситуации и покритиковав непосредственных командиров, мы с Сашкой пришли к выводу, что наша служба в армии точно "под гору покатилась", а следующий день рождения я уж наверняка буду встречать дома. Сашка обещал приехать ко мне в Питер. Я обещал показать ему город во всей красе. День рождения подошел к концу. Было немножко грустно, но одновременно радостно. Девятнадцать лет – это еще не возраст, чтобы грустить. В девятнадцать лет мир кажется непознанным, и перед тобой тысячи дорог по которым можно пройти. В девятнадцать лет весь мир твой, даже если ты живешь с армейскими ограничениями.