Пилотируемые космические полеты представляли следующий логический шаг в американской космической программе, которая стала известна как «Project Mercury» («Проект Меркурий»). Руководитель недавно созданного Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА) Т. Кейт Гленнан выбрал дату, полную символизма, чтобы огласить это новое направление — 17 декабря 1958 года, 55-ю годовщину исторического полета братьев Райт на «Китти Хоук». Для стратегов НАСА будущие космические путешественники — это люди, которых вскоре станут называть «астронавтами». Они будут выходить в космос в специально сконструированных космических кораблях и затем благополучно возвращаться на Землю. Впервые в космосе появится человек.

Существовал слегка завуалированный подтекст: программа «Меркурий» отражала намерение НАСА вывести на орбиту человека и, в конце концов, высадить человека на Луну раньше Советского Союза. Большинство американцев полагали, что у русских имеются скрытые возможности достичь той же самой высокой цели, учитывая их недавние космические достижения. В то же время американская космическая программа выглядела отстающей, брошенной на произвол судьбы и нецеленаправленной.

Но в игру вступила новая движущая сила, призывающая вступить в соревнование с Советами за престиж и превосходство в космосе. Учитывая возникшее космическое соперничество с русскими, президент Эйзенхауэр, к негодованию руководителей НАСА, придерживался принципа «тише едешь — дальше будешь». Он горячо поддержал идею запуска искусственных спутников, которые, по его мнению, были предназначены для подлинно научных целей и согласовывались с его собственным намерением утвердить свободу в небе. Более того, для Эйзенхауэра спутники предоставляли Соединенным Штатам эффективную основу для ведения воздушной разведки — в контексте холодной войны, жизненно важную функцию для обеспечения национальной безопасности Америки. Соответственно, Эйзенхауэр придавал пилотируемым космическим полетам меньшее значение, хотя все же позволил сформировать проект «Меркурий». В своем последнем бюджете, представленном в Конгрессе, он рекомендовал, чтобы ни один пилотируемый космический полет не проходил вне программы «Меркурий», если он не будет иметь «серьезного научного обоснования».

Именно Эйзенхауэр выдвинул на первое место ракетную технику Америки и даже заложил основную базу под американскую космическую программу. Однако его интерес к космосу оставался узким и большей частью сводился к необходимости создания разведывательных спутников. У него не было стремления к эффектным космическим представлениям. Сразу после запусков спутников хор критиков начал обвинять администрацию Эйзенхауэра в инертности и пассивности. Попытки Эйзенхауэра разубедить американскую общественность оказались в большой степени неэффективными. Располагая сверхсекретными разведывательными данными, Эйзенхауэр осознавал техническую слабость Советского Союза и, как ни странно, передовой характер американских ракетных программ «Атлас», «Титан», «Поларис» и «Минитмен». Он полностью понимал, что разрыва в носителях не существует. Более того, он отвергал мнение, что советские спутники отразили какое-то техническое превосходство Советского Союза. Он опасался, что любое вступление в долгосрочную «космическую гонку» с русскими будет ненужным безрассудством.

Концепция Эйзенхауэра отражала безусловное предпочтение автоматических космических станций для проведения научных исследований в космосе. Напротив, стремление к пилотируемым космическим программам — орбитальным и далее — требовало больших расходов и громадного инженерного мастерства. Для Эйзенхауэра любые амбициозные программы исследования космоса с участием космонавтов были дорогостоящими, требующими огромных вложений в аэрокосмическую промышленность. Эта точка зрения становилась все более неубедительной во времена, наступившие после запуска первого советского спутника. Возмущенные голоса, требовавшие от Соединенных Штатов активной реакции на очевидное превосходство Советов в космосе, лишь усилились к концу десятилетия. Проект «Меркурий», который был определен Эйзенхауэром достаточно узко — как программа пилотируемых космических полетов на околоземных орбитах, — станет почвой для более амбициозных американских усилий в космосе, примерно таких, с которыми мог сравниться Манхэттенский проект во время Второй мировой войны[3]В ходе Манхэттенского проекта была разработана первая атомная бомба в США. — Примеч. пер.
. Решающей силой, изменившей национальную политику, стал Джон Ф. Кеннеди, избранный президентом в 1960 году.

Упреждающим образом НАСА продвигало американскую космическую программу, даже встречая всего лишь прохладную поддержку со стороны Белого дома Эйзенхауэра. Ядро новой организации НАСА составлял старый Национальный консультативный комитет по аэронавтике (НАКА), солидная и высокопродуктивная исследовательская организация, возникновение которой относится к 1915 году. Имея такие корни, управление НАСА росло и взяло в итоге под свое крыло ряд ключевых исследовательских организаций, в том числе Исследовательский центр полетов Лэнгли (в котором вскоре зародился проект «Меркурий»); Лабораторию реактивных двигателей Льюиса в Кливленде, штат Огайо; Центр высокоскоростных полетов на Военно-воздушной базе Эдвардс; Испытательный полигон на острове Уоллопс в Вирджинии и другие. В октябре 1958 года Лаборатория реактивного движения (JPL) стала подчиняться НАСА, как и многие военные ракетные программы в Хантсвилле осенью 1960 года, превратившись, в конце концов, в Центр космических полетов Джорджа С. Маршалла. При последней реорганизации Вернер фон Браун оказался в гражданском учреждении, получив все полномочия на космические исследования.

В течение 1958–1960 годов НАСА предприняло несколько попыток запустить спутник. Успех, наконец, был достигнут, но лишь после нескольких обескураживающих неудач. Все четыре попытки в 1958 году закончились провалом. В 1959 году из 14 запусков 9 увенчались успехом. Больший прогресс был достигнут в 1960 году, когда из 17 попыток 12 оказались успешными. В тот же самый период русские добились значительных успехов со своей лунной серией: «Луна-1» впервые преодолела земную гравитацию; «Луна-2» достигла лунной поверхности; и самое незабываемое из всех, «Луна-3» сделала фотографии обратной стороны Луны. И все-таки управление НАСА среди прочих достижений могло гордиться запуском первого метеорологического спутника «Тирос-1», выполненным в апреле 1960 года, и первым навигационным спутником «Транзит-1Б», запущенным в то же время.

Руководитель НАСА Гленнан, в прошлом президент Технологического института в Кейсе, известный член Комиссии по атомной энергии, оказался толковым администратором, консолидируя ряд разнообразных исследовательских учреждений под эгидой НАСА. Его соратники также играли важные роли в формировании зарождавшейся космической политики Америки.

Хью Л. Драйден, долгое время возглавлявший НАСА, продемонстрировал глубокий интерес в продвижении жизнеспособных космических программ в Соединенных Штатах. В конце 50-х годов он руководил программой испытаний высотного самолета Х-15, а также, пребывая в НАСА, играл очень важную роль в планировании будущей космической программы. Драйден поручил Роберту Гилруту, требовательному руководителю Исследовательского учреждения Лэнгли, сформировать группу экспертов (которая позже стала известна как Космическая рабочая группа), чтобы сформулировать долгосрочную программу космических полетов. Работа Гилрута и его специальной группы заложила основную структуру проекта «Меркурий». И Драйден и Гилрут присоединятся к Гленнану в руководстве НАСА.

Внутри проекта «Меркурий» стала очевидной необходимость включения в схему исследований ряда новых технологий для обеспечения космического полета человека. Любой носитель, предназначенный для запуска человека в космос, должен противостоять рискам открытого космоса: экстремальным температурам, безвоздушному космическому пространству и недавно открытой опасности радиации. Поиск оптимальной конструкции космического корабля вызывал обсуждения и порождал конкурирующие варианты. Некоторые предлагали для полета в космос более старую конфигурацию самолета, который смог бы спланировать обратно на Землю. Одну из таких моделей представлял Х-15, который к тому времени достигал высоты около 100 км, однако ему недоставало ускорения, чтобы выйти в космос лишь посредством своей собственной мощности. X. Джулиан Ален, который в 50-е годы утвердился в НАСА как ведущий инженер, ратовал за ракету-носитель, чтобы запустить капсулу округлой формы, которая защитит от тепла, выделяющегося при возвращении обратно, и в достаточной мере обеспечит необходимые аэродинамические свойства, чтобы выполнить безопасное приземление.

Однако предпочтительный вариант, одобренный Гленнаном, был разработан инженером Лэнгли Максимом Фагетом. Он предложил капсулу с тормозными ракетными двигателями, которые замедлят инерцию орбитального движения и обеспечат пологий спуск в атмосферу. В итоговой конструкции был отражен этот основной принцип — конусообразная капсула с цилиндром на вершине (позже он был снаряжен специальным корпусом, содержащим твердотопливную ракету для отстреливания капсулы и обеспечения ее безопасности в случае какой-либо опасности на стартовой площадке). Капсула была довольно маленькой, обеспечивая своему обитателю минимальный комфорт на орбите, причем астронавт сидел на сконструированном по заказу кресле. Восемнадцать маленьких ракет, которыми вручную управлял астронавт, устанавливали положение капсулы и направляли космический корабль на траекторию для возвращения с орбиты домой. Абляционная тепловая защита капсулы защищала астронавта во время спуска в атмосфере. В ходе окончательного спуска перед приводнением в океане капсула замедлялась с помощью парашютов. Интересно, что эти далеко идущие планы были четко сформулированы до 29 июля 1958 года, когда президент Эйзенхауэр подписал закон об учреждении НАСА. Наконец, компания МакДоннел выиграла 12 января 1959 года контракт для разработки капсулы.

НАСА использовало различные ракеты-носители для выведения капсулы «Меркурий» в космос. На этапе испытаний для запуска макетов капсул в верхние слои атмосферы в качестве ускорителя использовалась ракета «Литтл Джо». Маститая «Рэдстоун» (в действительности модернизированный вариант ФАУ-2) считалась идеальной для суборбитальных полетов макетов капсул и, в конечном счете, астронавтов. Для заключительного этапа, запуска астронавта на орбиту вокруг Земли, НАСА решило использовать мощную ракету военно-воздушных сил «Атлас». «Атлас», еще только разрабатываемый в 1958 году, будет снаряжен двигателями, создающими тягу 180 т. Это крупная МКБР с дальностью полета 14 400 км. Она позволяла астронавту лететь в космосе с необыкновенной скоростью 28 000 км/ч. Первый контракт на разработку «Атласа» был отдан компании General Dynamics.

Во второй половине 1958 года НАСА начало набирать первый отряд астронавтов. Процесс отбора должна была возглавить космическая рабочая группа Гилрута. Первоначальное описание этой работы, написанное по схеме для занятия должностей на государственной службе, содержало довольно широкую сеть для отыскания авантюристов — она могла отнести к заданной категории множество соискателей, таких как подводники, парашютисты, исследователи Арктики. Это ничем не ограниченное обращение вскоре было прикрыто в пользу более узкого перечня критериев, на котором настаивал президент Эйзенхауэр в конце декабря 1958 года: отряд астронавтов должен был набираться среди военных летчиков-испытателей, состоящих на службе. Пересмотренный после этого процесс отбора продолжался далее. В группу принимали кандидатов в возрасте от 25 до 40 лет. Рост претендентов не должен был превышать 180 см, они должны были иметь свидетельство об окончании колледжа или приравниваемый к этому опыт в соответствующей технической области. Летный опыт стал основным фактором и составлял 1500 часов полетного времени на реактивных самолетах. Первоначальный список включал около 110 кандидатов, затем он был просеян и сведен к 69 претендентам, которые прошли напряженные испытания и собеседования. Безостановочный процесс сокращения продолжался до тех пор, пока в группе не осталось семь человек.

Результаты отбора этих семерых человек, первого отряда астронавтов страны, были объявлены 9 апреля 1959 года. Согласно узкому критерию Эйзенхауэра все они имели воинские звания, все были летчиками, некоторые имели значительный опыт летчиков-испытателей: корабельный летчик Джон X. Гленн, пилоты военно-морских сил Алан Б. Шепард, М. Скотт Карпентер и Вальтер М. Ширра, пилоты военно-воздушных сил Вирджил Гриссом, Л. Гордон Купер и Дональд К. Слэйтон. Объявление их имен, к удивлению НАСА, произвело сенсацию. Публика выражала острый интерес к новому отряду астронавтов, желая побольше узнать об их жизни, семьях и интересах. Семерка «Меркурия» мгновенно стала знаменитой, объектом обожания толпы и средств массовой информации. Через год после окончательного отбора астронавты подписали контракт с журналом Life на эксклюзивное право рассказывать свои личные истории. Общественный имидж семерки «Меркурия» представлял смесь патриотизма, храбрости и высокой технической подготовки. Они были героями новой космической эры. Задача — на гребне американской кампании достичь превосходства в космической гонке с Советами. Писатель Том Вулф в своем замечательном бестселлере «Битва за космос» отразил этот момент: «…все семеро появились, окутанные золотистой дымкой, как семеро самых прекрасных пилотов и самых отважных мужчин в Соединенных Штатах. Яркий мистический свет сиял над ними».

Менее очевидным для публики и средств массовой информации было то, с чем сталкивались эти опытные летчики во время «полетов» по программе «Меркурий» — по крайней мере, вначале. Астронавта, опутанного проводами, в сидячем положении запускали в космос в чрезвычайно автоматизированном летательном устройстве. У них была минимальная возможность осуществлять ручное управление космическим кораблем. Самые известные по былям и небылицам летчики из элитного братства пилотов-испытателей Чак Йегер и Скотт Кроссфилд смотрели на космическую деятельность как на низший уровень полетов, которые были предельно автоматизированными, не слишком напоминая идеал летчика-испытателя. Появились шутки, что астронавты просто отправлялись прокатиться и что они уже не летчики, а «консервы в банке». Тихо, но яростно астронавты добивались от НАСА внесения ключевых конструктивных изменений в космический аппарат, чтобы кардинально расширить возможности астронавта по осуществлению эффективного управления своим кораблем.

Космос и новый рубеж

Президентские выборы в 1960 году продемонстрировали упорную борьбу. Джон Ф. Кеннеди победил Ричарда Никсона всего лишь 118 000 голосов — 0,2 % от общего числа избирателей. Новый президент обозначил свою программу как «Новый рубеж», весьма эффектный шаг, предполагающий, что он станет новым энергичным лидером Соединенных Штатов. «Пусть каждая страна осознает, независимо от того, желает она нам добра или зла, — заявил Кеннеди в своем инаугурационном обращении, — что мы заплатим любую цену, вынесем любое бремя, справимся с любыми трудностями, поддержим любого друга, дадим отпор любому врагу, чтобы сохранить и обеспечить торжество свободы». Эти слова, призывающие к мощной реакции в ответ на трудности 60-х годов, хорошо перекликались с настроениями в обществе. Одним из наследий 50-х годов было возникшее соперничество в космосе между Соединенными Штатами и Советским Союзом, и вскоре Кеннеди столкнулся с этой проблемой, тянувшейся со времен Эйзенхауэра.

В конце кампании 1960 года Кеннеди неправильно оценивал место Соединенных Штатов в космической гонке с Советским Союзом. «Они [иностранные государства] увидели Советский Союз первым в космосе, — произнес он на выступлении в Айдахо. — Они увидели Советский Союз первыми в полете вокруг Луны и первым — вокруг Солнца… Они пришли к заключению, что Советы наступают, а мы отступаем. Я думаю, нам следует изменить эту точку зрения». В октябре, выступая в Нью-Йоркском университете на площади Вашингтона, он заявил: «Наступили совершенно новые времена, и они требуют новых решений… Советский Союз сейчас первый в космосе».

В другой раз в ходе кампании Кеннеди заметил, что американская наука и образование заслужили репутацию «непревзойденных» в мире. Однако он тут же посетовал: «Первый космический аппарат называется „Спутник“, а не „Авангард“. Первой страной, доставившей свою национальную эмблему на Луну, стал Советский Союз, а не Соединенные Штаты. Даже первые собаки, посланные в космос и благополучно вернувшиеся оттуда, имели имена Стрелка и Белка, а не Ровер или Фидо или даже Чекерс».

Риторика Кеннеди в ходе кампании вызвала глубокие и мучительные сомнения в правильности курса Эйзенхауэра перед лицом советских достижений в космосе. Невзирая на эти обвинения, администрация Эйзенхауэра смогла сослаться на существенный прогресс, достигнутый сразу после запуска советского спутника. Фактически относительное положение Соединенных Штатов и Советского Союза в космосе было более тонким, чем это декларировалось в выступлениях Кеннеди в ходе предвыборной кампании. После медленного, даже досадного начала администрация Эйзенхауэра добилась реального прогресса в реализации американской космической программы.

К 4 октября 1960 года Соединенные Штаты вывели на орбиту 26 спутников и успешно запустили две космические научно-исследовательские станции — на фоне шести спутников и двух космических станций, запущенных Советским Союзом в тот же период. В ответ на советские космические достижения США вели работы на нескольких уровнях, включая разработку спутников нового класса. Одним из них был «пассивный» спутник связи «Эхо» в виде трехметрового наполняемого газом шара, который отражал радиоволны обратно на Землю, впервые обеспечивая через космическое пространство двустороннюю голосовую связь в реальном времени. Другим важным успехом США был первый в мире метеорологический спутник ТИРОС (TIROS — Television and Infrared Observation Satellite Program, Спутниковая программа телевизионного и инфракрасного наблюдения), который передавал на Землю тысячи изображений облачности, сильных штормов и других погодных явлений. ТИРОС был предшественником сегодняшней глобальной информационной метеорологической спутниковой системы. Оба эти спутника были запущены в последний год срока Эйзенхауэра. Соединенные Штаты совершили также значительный технологический прорыв, когда их сверхсекретный спутник-шпион «Дискаверер» впервые в истории успешно вернул из космоса на Землю созданный человеком объект.

Другим спорным вопросом, который представлялся угрожающим в кампании 1960 года, был якобы существующий «ракетный разрыв» между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Сразу после запуска первого советского спутника распространился страх, что русские в ближайшее время будут располагать сотнями МКБР, способными осуществить неожиданную разрушительную атаку на американские города. Хрущев сам вызвал такие опасения, когда в конце 50-х годов он объявил, что Россия производит МКБР, «как сосиски». В ходе предвыборной кампании Кеннеди и его соперник, в то время лидер большинства в Сенате, Линдон Джонсон с готовностью ухватились за этот разрыв в сверхмощном ракетном оружии. В своем выступлении перед американскими военными ветеранами в Детройте в августе 1960 года Кеннеди заявил, что «отставание в ракетной области становится со временем все сильнее». Месяц спустя он продолжил эту же тему, призывая к созданию «срочной программы, обеспечивающей создание собственного наиболее грозного оружия… которое бы в конце концов устранило существующий разрыв».

В реальности ракетный разрыв был мифом, и этот факт в 1960 году скрывали от избирателей. Русские создали только четыре пусковых стола для запуска МКБР Р-7, небольшую сеть, на которой фактически были расположены лишь полдесятка Р-7. Но истинные факты только начинали открываться разведывательным учреждениям США, учитывая очень ограниченную доступную Западу информацию о том, что в реальности происходило в Советском Союзе. Используя те скудные сведения, которыми располагали американские разведывательные центры, они должны были выбирать между данными, предоставленными военно-воздушными силами и утверждавшими, что в Советском Союзе могут быть размещены несколько сотен МКБР, и мнением ЦРУ, считавшим, что ракет было не более десятка. Эти приблизительные показатели часто изменялись, и аналитики расходились в своих оценках реальной угрозы.

Начиная с 1956 года усилия США приподнять железный занавес начали приносить результаты. Крайняя необходимость знать определенно, сколько баллистических ракет дальнего действия имеется в советском арсенале, стала движущей силой двух главных американских стратегических разведывательных программ: шпионский самолет У-2 и спутник фоторазведки «Корона». Полеты У-2, выполненные в 1956 году, охватили только часть огромной территории Советского Союза. Разведывательные данные, полученные с помощью У-2, указывали на небольшое число размещенных советских МКБР, однако военно-воздушные силы ухватились за то, что камеры, установленные на борту У-2, охватывали не всю территорию, и многие ракеты могли остаться незамеченными. Таким образом, доказывалась целесообразность размещения большого числа американских МКБР. По случайному совпадению, единственной американской МКБР, готовой в то время для размещения, была разработанная военно-воздушными силами ракета «Атлас». Когда Кеннеди в 1960 году превратил «ракетный разрыв» в главный вопрос своей предвыборной кампании, многие выражали тревогу и крайнюю озабоченность по поводу национальной безопасности.

Это заявление было сделано несмотря на тот факт, что и Кеннеди и его соперник Линдон Джонсон получили от директора ЦРУ Аллена Даллеса точные данные о размещении советских МКБР. Доклад состоялся в июле 1960 года на заседании, где Даллес, по его собственным словам, предоставил «анализ возможностей стратегического удара со стороны Советского Союза посредством ракет и дальней бомбардировочной авиации». Несмотря на эту разведывательную сводку, в последние недели 1960 года Кеннеди сделал выбор в пользу «ракетного разрыва» как эффективной темы своей избирательной кампании.

Впечатляющая серия советских космических достижений (все они были осуществлены с помощью мощной ракеты Р-7) добавила правдоподобия этой надуманной теме. Во время кампании Никсон поморщился от обвинения, что советские космические успехи затмили американские достижения. Он возразил на критические замечания Кеннеди: «Для высшего лица, являющегося кандидатом на пост президента Америки, безответственно скрывать истину о замечательных американских достижениях в космосе с целью получить большинство голосов». И все же Советский Союз действительно имел значительные преимущества над Соединенными Штатами, в чем-то даже большие, чем те, к которым пытался апеллировать Кеннеди в своих предвыборных выступлениях. В числе главных из них была способность СССР запускать на орбиту космические корабли, весящие значительно больше американских, включая пятитонный пробный корабль «Восток», запущенный в мае 1960 года, который позже использовался русскими для пилотируемых орбитальных полетов. «Восток» с макетом астронавта должен был вернуться на Землю, однако неполадки привели к тому, что он вместо этого перешел на более высокую орбиту.

За день до инаугурации Джона Ф. Кеннеди, 19 января, Гленнан провел свой последний рабочий день в НАСА и в зимнюю метель уезжал из Вашингтона домой в Огайо. Отъезд Гленнана давал администрации Кеннеди возможность выбрать нового руководителя, человека, который бы полностью взялся за космическую программу «Новый рубеж». Выбранный на это место Джеймс Е. Уэбб приступил к своим обязанностям в феврале 1961 года. Уважаемый ученый и инженер Эйб Зарем почувствовал, что Уэбб соответствует высоким требованиям космического учреждения: «проповедник наших идей, с обостренным чувством включения американской нации в неизбежный ход истории, деятельный руководитель… человек с исключительными светскими манерами, особенно полезными для выступлений в Конгрессе». Помимо своей необыкновенной энергии и выдающихся организаторских способностей, Уэбб принес на новое место работы и свой обширный опыт. Имея юридическое образование, он был весьма успешным руководителем в компании «Керр-МакДжи Ойл» в Оклахоме. Его связи в Вашингтоне были весьма значительными: он был советником в Конгрессе, министром финансов в администрации Трумэна, заместителем госсекретаря при Дине Ачесоне. Уэбб всегда подыскивал для ближнего круга талантливых людей, и эта его особенность сразу проявилась, когда он выбрал своим заместителем Хью Драйдена, который до этого служил в НАСА под началом Гленнана. Хотя Уэббу не хватало технической подготовки, он смело возглавил НАСА, проявляя проницательность и дальновидность.

Джэк Валенти, в то время репортер в Хьюстоне и будущий помощник президента Линдона Джонсона, написал краткую биографию Уэбба, назвав ее «Благодарю тебя, Боже, за хороших людей». Валенти представил Уэбба как динамичного и сильного лидера нового космического агентства, передвигающегося с «энергией его разгонных ускорителей „Атлас“». Те, кто работал в управлении НАСА с Уэббом, также произвели хорошее впечатление на Валенти, в особенности Роберт Симонс, Хью Драйден и Роберт Гилрут. По словам Валенти, «они были нацелены на результат. Они построили прочное здание, где поселилась доблесть».

Уэбб возглавил НАСА в то время, когда оно расширялось благодаря новым разнообразным программам и инициативам. В 1961 году были организованы четыре новых подразделения: пилотируемых космических полетов, космических научных исследований, практических приложений и передовых исследований и технологий. К концу этого года в штате НАСА работали около 18 500 гражданских служащих. Кроме того, по совместительству от подрядчиков на них работало 58 000 человек в 1961 году и 116 000 в следующем году. Это было как раз начало расширения, которое к 1965 году достигнет своего пика — 377 000 сотрудников. За первые десять лет бюджет НАСА вырос с 964 млн долларов в 1961 году до общей суммы 32 млрд долларов. Как отражение этого роста также развивались полигоны и другие объекты НАСА. Первым делом необходимо было подготовить пункт для обеспечения пилотируемых космических полетов. Изучив список из 20 городов, Уэбб объявил в сентябре 1961 года, что местом для создания пункта, где будут проектироваться, разрабатываться и изготавливаться все пилотируемые космические корабли, где будут отбирать и готовить их экипажи, откуда будут управлять космическими полетами, станет Хьюстон в штате Техас. Техас был родным штатом вице-президента Джонсона, активного покровителя и инициатора космической программы. В 1962 году НАСА также получило в свое распоряжение около 4500 гектаров земли на мысе Канаверал[4]Теперь этот мыс переименован в мыс Кеннеди. — Примеч. пер.
, рядом с расположенными там военными стартовыми площадками. Все это хозяйство с 1949 года возглавляло Министерство обороны, когда президент Трумэн санкционировал создание ракетного полигона. Кроме всего остального, разнообразные центры НАСА были дополнены испытательным полигоном ракетных двигателей в Миссисипи и радиоэлектронным исследовательским центром в Массачусетсе.

Был один разумный, хотя, возможно, запоздалый шаг, который сделала новая администрация Кеннеди, чтобы исправить преувеличение в кампании 1960 года, касающееся ракет. В январе 1961 года, спустя несколько дней после инаугурации, Кеннеди поручил своему новому министру обороны Роберту Макнамаре провести всесторонний анализ издания «Ракетного разрыва». Результаты этой работы были обобщены в передовой статье на первой странице New York Times, вышедшей 7 февраля 1961 года: «Исследование Министерства обороны Кеннеди не находит свидетельства ракетного разрыва». Это письменное заключение расставило все по своим местам: «Исследования, проведенные администрацией Кеннеди после инаугурации, предварительно показали, что „ракетного разрыва“ в пользу Советского Союза не существует. Оказывается, это заключение поддерживает позицию бывшего президента Эйзенхауэра, который в прошлом месяце докладывал Конгрессу, что ракетный разрыв „имеет все основания“ называться фикцией».

При всех своих официальных заявлениях, Кеннеди вступил в Белый дом, слабо представляя, что такое космос, и мало им интересуясь, но очень хорошо понимая, как любые проблемы, включая американскую космическую программу, увязывались с политикой холодной войны. Он не был мечтателем и, в сущности, не восхищался романтическими перспективами космических путешествий. Кеннеди поддерживал существующий американский консенсус в холодной войне, понимая необходимость достижения национальной безопасности для Соединенных Штатов в эпоху ядерного оружия. В дипломатии он демонстрировал тонкое чувство реальной политики и усердно трудился, чтобы достичь баланса сил и сфер влияния в американо-советских отношениях.

Аккредитованный в Белом доме корреспондент журналов Time и Life Хью Сиди пользовался чрезвычайным доступом к Кеннеди. Он писал: «Из всех областей, где Кеннеди после его вступления в должность поджидали неудачи и разочарования, космос казался более озадачивающим, чем другие. Казалось, Кеннеди знал о нем меньше и меньше им интересовался». Однако Кеннеди взялся поддерживать более здравую космическую программу, чем его предшественник. И он предвидел возрастающее значение пилотируемых космических полетов по сравнению с узкой темой спутников, запускаемых в интересах связи, картографирования и метеорологии. Этот взгляд существовал параллельно с его твердой поддержкой американской военной космической программы, включая непрерывную разработку МКБР, программу подводных лодок военно-морского флота, оснащенных ракетами «Поларис», и производство разведывательных спутников. Также президент Кеннеди понимал большую публичную притягательность астронавтов проекта «Меркурий», которые проходили в то время подготовку, и хотел быть уверенным, что программа получит полную поддержку его администрации.

Еще до вступления Кеннеди в должность НАСА достигло важной цели — взяло под свой контроль разбросанные учреждения с целью создания реальной космической программы — части наследия, оставленного Гленнаном. В ноябре 1958 года в НАСА вошел штат специалистов, разрабатывавший программу военно-морского флота «Авангард». Как невоенное учреждение НАСА сделало также два ценных приобретения у Сухопутных войск США, получив лабораторию реактивного движения в Пасадене и команду фон Брауна в арсенале Рэдстоун. (Сухопутные войска, желая продолжить и даже расширить работы в области космоса, объединили правление баллистических ракет, лабораторию реактивного движения и другие, схожие по тематике учреждения под руководством генерала Джона Б. Медариса, учредив в начале 1958 года командование ракетного вооружения сухопутных войск.) Процесс слияния встречал сопротивление и сопровождался немалыми внутренними распрями. Например, Медарис быстро согласился на передачу лаборатории реактивного движения, но яростно сопротивлялся передаче военных ракетных программ, при этом его активно поддерживали фон Браун и его команда. И все-таки переход империи Медариса завершился к июлю 1960 года, когда арсенал Рэдстоун был переименован в Центр космических полетов имени Джорджа С. Маршалла. В лице фон Брауна и его команды НАСА получило еще один большой приз — конструкторскую разработку мощной ракеты «Сатурн», которая позднее будет выводить на орбиту космические корабли класса «Аполлон».

К январю 1961 года НАСА было готово с помощью ракеты «Рэдстоун», того же носителя, который астронавтам предстояло использовать для суборбитальных полетов, послать в космос обезьяну в качестве дублера астронавта. (В мае 1959 года две обезьянки Эйбл и Бейкер выдержали суборбитальный полет в носовом конусе МКБР «Юпитер».) Для этой чести был выбран шимпанзе Хэм, и его 17-минутный суборбитальный полет и возвращение 31 января были успешными. Выбор не понравился астронавтам «Меркурия», которых разочаровывала идея послать в космос сначала обезьяну, а потом человека. Двое из них, Слейтон и Шепард, позже писали: «Ирония, состоящая в том, чтобы играть вторую скрипку после шимпанзе, особенно раздражала этих весьма умных и умелых людей». Хотя вскоре события вновь сфокусируют внимание астронавтов и всей нации на задаче полета американцев в космос.

Красная звезда

Советская космическая программа, по удачному наблюдению Тома Вулфа, которое он сделал в своей книге «Битва за космос», обладала «аурой магии». Он отмечал: «Русские не публиковали практически никаких данных, фотографий или пояснительных чертежей. И никаких имен; было только обнародовано, что советская программа выполнялась под руководством загадочной личности, известной как Генеральный конструктор. Но его власть была беспрекословна! Каждый раз, когда Соединенные Штаты объявляли о важном космическом эксперименте, Генеральный конструктор осуществлял его первым — и делал это самым потрясающим образом». 1961 год предоставил американцам небольшую отсрочку, хотя на самом деле у Генерального конструктора было заготовлено много сюрпризов для НАСА и для всего мира.

Новой ареной для соревнований стали пилотируемые космические полеты, настойчивое стремление запустить на орбиту человека — в то время все еще радикальное намерение. Проект «Меркурий» предусматривал этот основополагающий момент. Советы, даже действуя под покровом секретности, также намекали на подобное смелое предприятие. В действительности Королёв и его сотрудники достигли существенного прогресса в испытаниях прототипа капсулы-спутника. Еще с мая 1960 года спутники серии «Корабль» использовали собак и других животных для испытания воздействия космического полета на живые существа. Некоторые полеты кораблей-спутников были неудачными, чаще всего при возвращении в плотные слои атмосферы, где животные погибали; другие, такие как два запуска в марте 1961 года, оказались очень успешными. Эти же самые экспериментальные запуски предлагали направления для совершенствования техники приземления капсул после вхождения в плотные слои атмосферы Земли. Достигнув безопасной высоты, собаки в «креслах» выстреливались из капсул и приземлялись на парашютах. Такая же система будет использоваться в будущих полетах космонавтов. Эти испытания стали частью серии, ставшей впоследствии известной как «Восток».

В перерыве между запуском «Спутника» и первым пилотируемым космическим полетом, которые явились триумфами советской космической программы, произошли два мрачных события: взрыв МКБР Р-16 и смерть летчика-испытателя Петра Долгова. 22 октября 1960 года прототип Р-16 взорвался на стартовой площадке, после того как во второй ступени ракеты начался пожар. В бушующем пламени пожара, охватившем большую территорию, погибли около 130 человек, включая генерала Неделина, в то время главнокомандующего ракетными войсками стратегического назначения Советского Союза. Летчик-испытатель Долгов погиб, испытывая катапультируемое сиденье для будущих пилотируемых космических кораблей. Эти неудачи остались за занавесом секретности — Западу громко сообщалось только о триумфах советской космической программы.

Что же касается проекта «Меркурий», то дела шли так. Русские потихоньку начали трудный процесс отбора кандидатов в свой отряд космонавтов. Подготовительная работа широко базировалась на американской программе и в некотором отношении повторяла ее по своему характеру. Например, Военно-воздушные силы Советского Союза организовали специальное подразделение авиационной медицины, полностью ориентированное на космическую область. К марту 1961 года эти усилия дали результат, и группу финалистов познакомили с новым космическим кораблем «Восток». В ожидании предстоящего пилотируемого космического полета подготовка космонавтов проходила в ускоренном темпе. Не менее важным было то, что советские техники лихорадочно совершенствовали систему жизнеобеспечения в капсуле, космический скафандр и крайне важный механизм катапультирования. Подготовительная фаза пилотируемого орбитального полета достигла критической отметки 8 апреля 1961 года, когда Юрий Гагарин, один из шести финалистов, был назначен пилотом, а Герман Титов стал его дублером. Три дня спустя они оба встретились с инженерами и техническим персоналом на стартовой площадке для последнего инструктажа. Теперь полет был назначен на 12 апреля. Капсула с «Востоком» будет запущена в 9:07 утра по московскому времени. Королёв оставался в эпицентре этих событий, работая со своими талантливыми сотрудниками, включая Николая Каманина, начальника Центра подготовки космонавтов, Мстислава Келдыша, выдающегося математика и физика, и Константина Феоктистова, одного из ведущих инженеров, связанных с программой «Восток».

Юрию Гагарину было 26 лет, когда в январе 1961 года он был зачислен в элитную группу космонавтов. Перед этим Гагарин и его товарищи по отряду будущих космонавтов прошли через период суровой подготовки на тренажерах и парашютах. Гагарин был родом из Смоленской области, расположенной западнее Москвы, из рабочей семьи. После окончания средней школы он поступил в Высшее летное военное училище в Оренбурге и в 1955 году стал военным пилотом. Получив назначение на аэродром в городе Заполярный, расположенный на Крайнем Севере, за Полярным кругом, он быстро зарекомендовал себя как талантливый авиатор, но никогда не был летчиком-испытателем, как его американские коллеги по программе «Меркурий».

Сразу после того как Гагарина выбрали кандидатом для подготовки по космической программе, он со своей обаятельной улыбкой произвел на всех положительное впечатление, демонстрируя ум, целеустремленность и дисциплинированность. Близкий помощник Королёва по ОКБ-1 Б. В. Раушенбах вспоминал, что Гагарин обладал природной скромностью и тактом, прекрасной памятью и способностью улавливать детали, быстрой реакцией и склонностью к математике и небесной механике. Гагарин мог быть убедительным и прямым в принципиальных вопросах, но его несомненные способности никогда не соседствовали с высокомерием или неуместной саморекламой. В отряде подготовки космонавтов он пользовался большой любовью и уважением. На Королёва Гагарин произвел большое впечатление, когда Генеральный конструктор впервые встретился с шестью финалистами; некоторые полагали, что эта встреча выдвинула молодого летчика из Смоленска на передний край подготовки к полету «Востока». Окончательному решению, хоть и негласно, способствовал тот факт, что Гагарин был коренным русским. Национальная принадлежность в сочетании с безупречным происхождением из рабочей среды соответствовали требованиям отбора на право быть первым человеком, посланным в космос.

Накануне своего исторического полета Гагарин и его пилот-дублер Герман Титов жили в специальном домике неподалеку от стартовой площадки на Байконуре. К обоим космонавтам доктора присоединили датчики, чтобы снимать их жизненные показания В ту ночь они спали хорошо, несмотря на волнение, связанное с запуском. К пяти часам утра, еще до пробуждения Гагарина, все возможные наземные станции проверили линии связи. В то время как проверка продолжалась, космонавтов разбудили в 5:30 утра. Сам Королёв провел бессонную ночь, беспокоясь о возможных проблемах, которые может вызвать третья ступень корабля «Восток» — что если она подведет при взлете и надо будет совершить аварийное снижение в океан возле мыса Горн?

Наконец наступил исторический момент: на стартовую площадку в специальном космическом скафандре привезли Гагарина. Из осторожности, на самый непредвиденный случай, если потребуется заменить Гагарина в последний момент, Титов был в таком же скафандре. Учитывая значительность момента, Гагарина приветствовал Константин Руднев, который возглавлял государственную комиссию проекта «Восток». Чтобы не выбиться из графика проведения запуска, назначенного на начало десятого, все проделывали быстро. Королёв следил за тем, как Гагарина поместили в космический корабль, техники проверили бесчисленные детали последовательности подготовки к запуску. Когда крышка люка захлопнулась, обнаружили, что один из датчиков не работает. Пришлось снова открывать люк, настраивать датчик и снова закрывать люк. Когда до старта оставалось 15 минут, Гагарин надел свои герметичные перчатки и шлем. Отъехали опоры, поддерживающие башню. Напряжение нарастало, и, чтобы успокоить нервы, Королёв принял транквилизатор. Он и его сотрудники знали, что Р-7, хотя и мощная ракета, все-таки имеет в своем прошлом целый ряд неудач при запуске.

Наверху, в ракете Р-7, Гагарин с волнением ожидал старта. 5 минут… 1 минута… Команда «Старт» прозвучала ровно в 9 часов 06 минут 59,7 секунды по московскому времени. За секунду до того как двигатели Р-7 взревели, пульс Гагарина участился до 157 ударов в минуту. Взлетая в небо, он воскликнул: «Поехали!»

В 9:09 Королёв говорил со своим космонавтом.

Королёв: «Отсчет сто. Как самочувствие?»

Гагарин: «Чувствую себя прекрасно. Как вы?»

За несколько секунд ракета набрала скорость и вывела Гагарина в тонкий слой верхней атмосферы. Сначала он чувствовал перегрузку в 5g[5]Пятикратное увеличение веса, вызванное ускорением ракеты. — Примеч. пер.
. Мускулы его лица напряглись. Он сообщил, что ему трудно говорить нормально. Как и было рассчитано, носовой обтекатель ракеты отделился. Затем отделились и отлетели вниз основная ступень ракеты и дополнительные ракеты. Почувствовав свободу, верхняя ступень ракеты Р-7 включилась и понесла Гагарина на орбиту.

Связь с Королёвым возобновилась в 9 часов 10 минут.

Королёв: «…Как самочувствие?»

Гагарин: «…Носовой обтекатель отделился… Я вижу Землю… Нагрузка растет. Чувствую себя прекрасно, настроение хорошее».

Королёв: «Молодец! Отлично! Все идет хорошо».

Гагарин: «Я вижу облака. Место посадки… очень красиво. Какая красота! Как вы меня слышите?»

Королёв: «Слышим хорошо, продолжайте полет!»

Как только Гагарин вышел на орбиту, он стал лететь со скоростью 28 000 км/ч. Он смотрел на великолепную картину — вид Земли с колоссальной высоты свыше 160 км. Орбита корабля «Восток» в низшей точке части была удалена от Земли на 173,6 км, а в высшей — на 299,6 км. «Земля, — вспоминал Гагарин, — начала уходить влево и вверх, затем вправо и вниз… Я видел горизонт, звезды… Небо было черным-черным. На фоне черного неба звезды казались больше и ярче… На самой поверхности Земли светлый голубой цвет постепенно темнеет и переходит в оттенки фиолетового, который превращается в черный».

Гагарин сообщил в центр управления о некоторых более прозаических деталях пребывания внутри капсулы. Он обнаружил, что может есть и пить. Он был первым человеком, который поел в невесомости. Космонавт поразился изменению состояния того, что его окружало. Его блокнот и карандаш свободно плавали в тесном пространстве космического корабля. Карандаш медленно уплывал. Он не сообщал о каких-либо отрицательных следствиях или неприятных ощущениях. «Здесь вы чувствуете себя как будто подвешенным на ремнях в горизонтальном положении», — рассказывал Гагарин.

Русский космонавт поддерживал связь с Землей по высокочастотному каналу. Американское ЦРУ и Агентство национальной безопасности с помощью электронной разведывательной станции, расположенной на Аляске, смогли перехватить радио- и телевизионную связь с «Востоком». Телевизионные изображения подтвердили, что на борту находится человек, а не манекен. Советское агентство новостей ТАСС в течение часа не сообщало о полете Гагарина, затем — с опозданием — подтвердило запуск космического корабля с человеком на борту: «Летчик-космонавт космического корабля — гражданин Союза Советских Социалистических Республик майор авиации Юрий Алексеевич Гагарин».

План полета предусматривал только один оборот вокруг Земли, что заранее исключало какие-либо сложные эксперименты ввиду короткого промежутка времени — всего 108 минут. За этот период космических исследований не были получены какие-либо расширенные данные о воздействии длительного состояния невесомости на человека; хотя советские медики и занимались влиянием нулевой гравитации на тело и психику Гагарина. Учитывая все эти неопределенности, Королёв спроектировал «Восток» как высокоавтоматизированный космический корабль, где роль пилота была минимальной. В этот определяющий момент космической эпохи Гагарин был не более чем подопытным животным, но у него на борту был специальный конверт, содержащий код к шифру для включения ручного управления космическим кораблем в чрезвычайной ситуации.

Возвращение на Землю было связано с непредвиденными для Гагарина опасностями. Когда тормозные ракеты в его приборном модуле проработали 40 секунд, совершая точный маневр для замедления ракеты при вхождении в плотные слои атмосферы, корабль испытал сильный толчок, и «Восток» с огромной скоростью начал вращаться вокруг собственной оси. Перегрузка возрастала, как и температура, возникающая при вхождении в атмосферу. Приборный отсек по программе должен был отделиться через 10 секунд после вступления в действие тормозных ракет, но произошла задержка решающего маневра. Когда случилась эта неполадка, «Восток» находился над Африкой. Попав в стремительное вращение, Гагарин с тревогой взглянул через иллюминатор на африканский континент, на земной горизонт и затем на черную бездну космического пространства. «Внезапно на краях обшивки появился яркий фиолетовый свет, — сообщал позже Гагарин. — Я почувствовал вибрацию корабля и горение теплозащитных слоев… Я услышал потрескивание… К тому времени, когда перегрузка достигла максимальной величины, вибрация уменьшилась до 15°. В этот момент я почувствовал, что степень перегрузки достигла 10g. В течение двух или трех секунд показания приборов были неясными. Все перед глазами стало каким-то сероватым. Я снова напрягся. Это помогло — все вернулось на свои места».

Наконец «Восток» выправился и пошел на снижение через верхние слои атмосферы под нужным углом. В течение этого опасного эпизода Гагарин не терял самообладания, регулярно сообщая о своем состоянии и состоянии космического корабля. Когда космический корабль опустился на высоту 7000 м, раскрылся основной парашют, вызывающий торможение при падении на Землю. Спустя несколько секунд люк корабля «Восток» распахнулся. Гагарин был вытолкнут наружу: «Я сижу там и думаю, неужели это меня катапультировали? Затем я спокойно поднял голову кверху, и в этот момент запустили двигатель, и я был катапультирован. Это произошло быстро и прошло без сучка и задоринки. Я ни обо что не ударился… Я вылетел вместе с креслом».

Он раскрыл свой собственный парашют на высоте примерно 4000 м и совершил мягкую посадку на поле у оврага в окрестностях города Саратова, на Волге. Освободившись от парашюта, Гагарин взобрался на небольшой холм, где встретил женщину и маленькую девочку. Он бросился вперед, размахивая руками и крича: «Я друг, я советский!». Узнав о желании космонавта срочно связаться со своими руководителями, женщина предложила ему воспользоваться телефоном в соседнем полевом стане. Позднее Гагарин рассказывал: «Я попросил женщину не подпускать никого к моим парашютам, пока я буду добираться до стана. Когда мы подошли к парашютам, то увидели группу мужчин, около шести человек, трактористов и механиков из полевого стана. Я познакомился с ними и сказал, кто я. Они сказали, что по радио сейчас передают сообщение о космическом полете».

«Правда», официальный орган Коммунистической партии, посвятила Гагарину 13 апреля праздничные заголовки-шапки, называя полет «великим событием в истории человечества». Новость была преподнесена с политическим уклоном, говорилось, что космос был завоеван под знаменем Ленина. Заголовки были обращены к Коммунистической партии и всему прогрессивному человечеству. Через два дня после запуска Гагарин прибыл в Москву на военном транспорте, сопровождаемый семью реактивными истребителями. Никита Хрущев заявил, что подвиг Гагарина сделал его «бессмертным», наградил его медалью «Золотая Звезда», присвоил звание Героя Советского Союза, высшую награду за мужество. Молодой космонавт стал объектом интенсивного внимания средств массовой информации и всеобщего энтузиазма. Борис Черток в своих воспоминаниях сравнил это проявление патриотизма с Днем Победы в конце Второй мировой войны.

Таинственный Генеральный конструктор одержал еще одну эффектную победу над Соединенными Штатами.

Джон Кеннеди бросает вызов

Призрак еще одного советского космического триумфа преследовал Кеннеди и его советников. Новый президент получал регулярные сообщения разведки о возможной попытке русских запустить в космос человека. Сообщения стали настолько серьезными, что пресс-секретарь Пьер Сэлинджер и его коллеги по прессе в Госдепартаменте и Министерстве обороны начали составление заявления президента на случай, если русские добьются успеха. В ночь на 11 апреля, после того как президент предварительно подписал заявление, его советник по науке Джером Уизнер остановился у Овального кабинета, чтобы сообщить Кеннеди о том, что у американской разведки есть веские основания предполагать, что в эту ночь русские совершат космический полет. Позже военный помощник президента генерал-майор Честер Клифтон в тот день в последний раз зашел к президенту. Он спросил: «Вы хотите, чтобы вас разбудили?» «Нет, сообщите мне новость утром», — ответил Кеннеди. И спустя лишь несколько часов американская разведка получила первые радиоперехваты, указывающие на то, что Юрий Гагарин стартовал с космодрома Байконур и выходит на орбиту. Президента не беспокоили, и он узнал о полете на следующее утро.

Русские бросили Кеннеди новый серьезный вызов. По иронии судьбы это случилось сразу после президентских выборов, в ходе которых он неоднократно утверждал, что Америке необходимо больше заниматься космосом. Он не ставил космос на первое место среди приоритетов в первые месяцы своего президентства. Например, в марте Джеймс Уэбб, его новый руководитель НАСА, просил о дополнительном финансировании и ракеты «Сатурн», и находящегося в процессе разработки проекта «Аполлон», который в то время ставил своей долгосрочной целью полет вокруг Луны, а не высадку на нее. Уэбб предлагал значительно ускорить и расширить проект «Аполлон», с тем чтобы к концу десятилетия высадить человека на Луну. Кеннеди рассмотрел предложение, против которого резко выступал его министр финансов, указывая на очень высокую стоимость проекта, и не принял его. Вместо этого президент согласился увеличить финансирование только проекта «Сатурн».

После орбитального полета Юрия Гагарина космическая гонка выдвинулась на передний план в программе президента. 14 апреля Кеннеди вызвал главных сотрудников своего нового правительства в Белый дом, чтобы обсудить тот очевидный факт, что Америка проигрывает космическую гонку. В то время корреспондент Белого дома Сайди писал статью об отставании Америки в космическом соревновании, и полет Гагарина неожиданно сделал его историю очень актуальной. К удивлению и удовольствию Сайди, помощник президента Тэд Соренсен пригласил его присутствовать на встрече с Кеннеди, предоставляя уникальную возможность узнать, что думает президент в этот решающий для его администрации момент. Среди других присутствовавших на встрече в кабинете были Уэбб, его заместитель, министр финансов Дэйвид Бэлл и помощник по науке Уизнер. Несмотря на присутствие репортера, звучали откровенные высказывания и ответы на вопросы президента о том, что, по их мнению, надо сделать Соединенным Штатам в ответ на последнее достижение русских в космосе. Выслушав своих экспертов, президент нахмурился и заметил: «Так мы их никогда, пожалуй, не догоним». И через мгновение спросил: «Есть ли что-то, где мы можем их догнать? Что нам надо сделать? Сможем ли мы облететь Луну раньше их? Можем ли мы первыми высадить человека на Луну?.. Сможем ли мы прыгнуть выше их?»

Драйден ответил, что только усилия в масштабе Манхэттенского проекта могут доставить американцев на Луну — усилия, стоимость которых будет около 40 млрд долларов. Но даже при таких усилиях, добавил он, есть только 50 % уверенности, что мы побьем там русских. «Стоимость, вот что меня останавливает», — ответил Кеннеди, поглядывая на Бэлла, который возразил, что стоимость научных проектов растет в геометрической прогрессии. После нескольких дополнительных комментариев, сделанных другими участниками встречи, президент выразил свои чувства с поразительной прямотой и даже отчаянием, несмотря на присутствие репортера: «Когда мы будем знать больше, я смогу решить, стоит это того или нет. Если кто-нибудь может сказать мне, как их догнать. Давайте найдем кого-нибудь. Мне все равно, если он знает как, пусть это будет хоть сторож». Пристально поглядев на лица сидящих вокруг, президент добавил: «Нет ничего более важного». В 1971 году, вспоминая эту встречу, Сайди представил дополнительные детали: «Кеннеди испытывал во время встречи мучительную боль. Он… рухнул в кресло… постоянно ерошил волосы на голове, постукивал по зубам ногтями, совершал другие знакомые нам жесты, выдающие волнение». В статье за 1979 год, посвященной 10-й годовщине успешного полета «Аполлона-11» на Луну, Сайди приводит интересный постскриптум. Он добавил деталь, которую не упомянул в своих более ранних статьях и в книге о Кеннеди: после окончания встречи Соренсен вернулся к президенту и коротко переговорил с ним, затем он вернулся и сообщил Сайди: «Мы собираемся полететь на Луну».

17 апреля, ровно через неделю после полета Гагарина, второе основное препятствие сыграет решающую роль, подтолкнув Кеннеди к окончательному решению взять на себя обязательство высадить американцев на Луну. В тот день группа кубинских беженцев с боем высадилась на берег острова в Карибском бассейне в районе бухты Пигз. Их поддерживали американцы, и это была попытка вызвать народное восстание против коммунистического лидера Фиделя Кастро. Так как участники акции отказались от обещанной американской поддержки с воздуха и не получили достаточной поддержки со стороны кубинского народа, эта попытка была с самого начала обречена на провал. То, что Соединенные Штаты оказывали поддержку этому вторжению, ставило Кеннеди и его администрацию в затруднительное положение и испортило отношение США с другими странами. Хотя попытка ниспровержения правительства открыто не упоминалась как причина окончательного утверждения проекта «Аполлон», Кеннеди определенно искал новую инициативу, которая помогла бы восстановить подорванный престиж страны.

Через несколько дней после встречи в его кабинете Кеннеди попросил у вице-президента Джонсона совета относительно последующих шагов американской космической программы. Джонсон возглавлял Национальный совет по аэронавтике и исследованию космического пространства, организации, первоначально созданной по законодательной инициативе НАСА. Совет действовал как часть канцелярии президента, и его членами были, помимо вице-президента, министр иностранных дел, министр обороны и руководитель НАСА. Джонсон предложил Совету рассмотреть вопрос и рекомендовал космическую программу, которую бы поддержали Конгресс и общественность.

Хотя Джонсон ранее, до запуска первого спутника, не проявлял интереса к исследованию космоса, он быстро взялся за эту проблему. Три месяца спустя он сказал в своей речи, что контроль над космическим пространством означает контроль над всем миром и что такой контроль — лишь предельное проявление всеобщего контроля над Землей. После того как Джонсон стал вице-президентом, он оставался неизменным сторонником космических исследований и крупных ассигнований, необходимых для их проведения.

На следующий день, 20 апреля 1961 года, Кеннеди послал Джонсону меморандум с вопросом: «Есть ли у нас хоть какая-то возможность победить русских? Что надо сделать, чтобы обогнать русских, — послать в космос лабораторию, облететь Луну, отправить ракету на Луну или долететь на пилотируемой ракете до Луны и вернуться обратно на Землю? Существует ли какая-нибудь другая космическая программа, которая обещает дать впечатляющие результаты и участвуя в которой мы можем победить русских?»

Воодушевившись неотложностью задачи, Кеннеди потребовал от Совета по космосу в кратчайшие сороки представить ему доклад. В ожидании ответа Кеннеди сделал публичное заявление, которое ясно отражало его мысли в то время. «Если мы можем попасть на Луну раньше русских — значит, мы должны это сделать», — заявил он на конференции, состоявшейся 21 апреля. Он также упомянул свою просьбу Джонсону проанализировать возможности США относительно космоса. В дальнейшем президент ничего больше не говорил на публике о будущем полете американцев на Луну, пока пять недель спустя не объявил о проекте «Аполлон».

Когда Совет по космосу начал рассматривать имеющиеся возможности, он проанализировал первоначальный проект НАСА подготовить к 1966–1968 годам пилотируемый полет вокруг Луны и высадку людей на Луну где-то после 1970 года. Обе цели были включены в план НАСА, рассчитанный на 10 лет, и разработаны по заданию Конгресса. Эйзенхауэр, который всегда неоднозначно относился к выделению огромных сумм денег на, по его мнению, бессмысленную космическую гонку с Советским Союзом, отказался подписать то, что он считал слишком дорогостоящим и требующим больших затрат, — план отправки человека на Луну. Как-то он высказался, что у него нет намерения закладывать фамильные драгоценности, чтобы финансировать американский пилотируемый полет на Луну, как это сделала королева Изабелла, снаряжая Колумба в Новый Свет. Несмотря на мнение президента, НАСА под руководством Гленнана продолжало разрабатывать планы пилотируемой космической программы. В июле 1960 года 1300 представителей правительственных и научных учреждений, а также представителей аэрокосмической промышленности участвовали в организованной НАСА конференции, состоявшейся в Вашингтоне, чтобы обсудить современные программы пилотируемых космических полетов, включая полеты вокруг Луны и полет с высадкой человека на лунную поверхность. В тот же месяц новейшая программа пилотируемых полетов получила название «Аполлон». И опять подготовительная работа, проделанная предыдущей администрацией, обеспечила мощную базу для расширения НАСА в начале 60-х годов.

В своем докладе президенту Кеннеди, сделанном в период между сессиями законодательного собрания и занявшем шесть страниц, вице-президент Джонсон отметил: «США в течение этого десятилетия могут, если захотят, утвердить свои цели и использовать свои ресурсы, чтобы с достаточной вероятностью достичь мирового превосходства в космосе». Он перешел к обсуждению практических задач: «Это будет трудно, но возможно, даже признавая рывок, сделанный русскими, и вероятность того, что они будут делать большие успехи, продвигаясь вперед… Если мы не предпримем сейчас серьезные усилия, скоро наступит время, когда контроль над космосом и над человеческими умами благодаря космическим достижениям так далеко перекинется на советскую сторону, что мы не сможем их догнать, не говоря уже о том, чтобы достичь превосходства…» Он настоятельно просил Кеннеди взять на себя инициативу, оценить пропагандистское значение космических полетов и проложить Соединенным Штатам дорогу для уверенного продвижения вперед к исследованию Луны человеком.

Окончательное решение Кеннеди обязать Соединенные Штаты выполнить лунную миссию можно рассматривать через призму соперничества между двумя сверхдержавами. Напряженная конкуренция порождала у американцев остро ощутимую необходимость ответить на достижения русских в космосе и показать, что Америка обладает по меньшей мере такими же возможностями, что и Советский Союз. Являясь решительным сторонником пилотируемого полета на Луну, вице-президент Джонсон на совещании по космосу советовал другим следовать его примеру. Одним из результатов его усилий был меморандум под грифом «совершенно секретно», подписанный в мае 1961 года министром обороны Макнамарой и руководителем НАСА Джеймсом Уэббом. Они утверждали, что «основные успехи в космосе, такие как полет человека вокруг Земли, который русские только что совершили, придают стране временный престиж, при том, что научная, коммерческая или военная ценность самого предприятия, по обычным стандартам, может быть незначительной и даже экономически неоправданной». Но, заявляли они, в случае полета на Луну «наши достижения явятся важным элементом международного соревнования между советской системой и нашей собственной. Невоенные, некоммерческие, ненаучные, но „гражданские“ проекты, такие как исследования Луны и других планет, являются в этом смысле частью битвы на переменчивом фронте холодной войны».

Четкий смысл меморандума Макнамары-Уэбба состоял в том, что американская космическая программа, будь она военной или гражданской по форме, становится основным компонентом победы в холодной войне. К началу мая, позднее вспоминал советник Кеннеди по национальной безопасности Макгрегори Банди, президент принял решение утвердить проект «Аполлон» и больше не обращал внимание на доводы «против».

25 мая 1961 года президент Кеннеди обратился к присутствующим на Объединенной сессии Конгресса. Он произнес, как он охарактеризовал, второй за год доклад президента США Конгрессу о положении дел в стране, который был вызван необходимостью обсудить «чрезвычайный момент времени», в который живет страна. Доклад содержал космический аспект, подогреваемый недавним полетом Гагарина и всем разнообразием последних достижений русских в космосе: «И наконец, если мы должны победить в битве, которая сейчас идет в мире между свободой и тиранией, важные достижения в космосе, продемонстрированные за последние недели, должны были заставить нас ясно понять, как это сделал советский спутник в 1957 году, воздействие этого события на умы людей повсюду, где они пытаются определить, каким путем им идти… Теперь настало время идти большими шагами — настала пора для нового великого предприятия Америки — пора нашей стране со всей определенностью играть ведущую роль в области космических достижений, которые во многом могут оказаться ключом к будущему на Земле». Учитывая фактор времени и значительное преимущество Советского Союза в области создания мощных ракетных двигателей, Кеннеди заметил: «Мы, тем не менее, обязаны делать собственные усилия. Какое-то время мы не сможем гарантировать, что однажды станем первыми, но мы можем гарантировать, что любая неспособность сделать это усилие сделает нас последними».

В заключение Кеннеди обратился к своим согражданам с часто цитируемым призывом: «Поэтому я прошу этот Конгресс, помимо и сверх того усиления космической активности, о котором я просил ранее, обеспечить финансирование, необходимое для удовлетворения национальных целей: во-первых, я считаю, что наша страна должна взяться за достижение цели — до конца этого десятилетия отправить человека на Луну и благополучно вернуть его обратно. Ни один космический проект в этот период не будет более впечатляющим для человечества и более важным для перспективного исследования космоса. И ни один проект не будет более трудным и дорогостоящим для своего осуществления».

Несмотря на громкие заявления Кеннеди, сделанные в его речи в мае 1961 года, он в частных беседах продолжал демонстрировать недостаточность своего реального интереса к космосу. В то же самое время он откровенно признавал первичную роль холодной войны в увеличении расходов США на космос и политику. Восемнадцать месяцев спустя после своего призыва совершить высадку американцев на Луну, 20 ноября 1962 года Кеннеди встретился с руководителем НАСА Уэббом и министром финансов Бэллом, чтобы обсудить свою озабоченность тем, что НАСА не уделяет достаточного внимания проекту «Аполлон» и что может потребоваться дополнительное финансирование пилотируемой космической программы. Хотя встреча была записана на пленку, сама пленка и ее текст не были доступны общественности до августа 2001 года. Два замечания, сделанные президентом, дают нам возможность проникнуть в истинную сущность его чувств. «Теперь это может ничего не изменить в сроках, но, по крайней мере, нам следует уяснить, что мы не должны расходовать эти деньги иначе только потому, что лично я не заинтересован в космосе» (курсив автора), — сказал Кеннеди. За минуту до этого он сказал: «И второй момент заключается в том, что Советский Союз провел это испытание системы. Вот почему мы его сейчас делаем».

Суборбитальные полеты

Еще до того как Кеннеди публично заявил о взятом страной обязательстве послать человека на Луну, Америка, подобно вошедшему в пословицу спящему гиганту, проснулась, чтобы сыграть свою роль в космосе. Пятого мая первый американец, астронавт Алан Шепард, выполняя программу проекта «Меркурий», полетел в космос, хотя пробыл там, совершая суборбитальный полет на высоте 186,4 км, только 15 минут.

Летчик морской авиации Шепард летал на самых современных реактивных истребителях на морской авиабазе в Патуксенте Министерства обороны. Он принадлежал к элитному кругу старших морских летчиков-испытателей. Он также проводил испытательные посадки военно-морских истребителей на авианосец и дозаправку горючим в воздухе и отслужил два срока в авиационной эскадрилье, базирующейся на авианосце.

Полет Шепарда был как раз тем, в чем нуждалась в тот момент страна, и сорок пять миллионов американцев смотрели по телевизору на то, как капсула «Фридом-7» уносилась в небо с космодрома на мысе Канаверал ракетой «Рэдстоун». Среди них был президент, следивший из Белого дома за полетом вместе с первой леди и главными представителями администрации, включая Линдона Джонсона. Только после старта Шепарда и напряженного ожидания сообщения о том, что он вернулся и находится на борту спасательного вертолета, президент наконец улыбнулся и расслабился. Он повернулся к присутствующим и сказал тихо: «Это успех».

Суборбитальная вылазка оказалась успешной, без каких-либо серьезных неполадок, и нетерпеливое желание Шепарда слетать в космос было позднее увековечено в книге Тома Вульфа «Битва за космос». Менее чем за три минуты до начала обратного отсчета, управление «Меркурия» подало сигнал задержки, не первый за это утро. Перспектива увидеть, что задержка может привести к серьезной отсрочке полета, не радовала Шепарда. «Ну ладно, — произнес он со злостью, — я спокойнее, чем вы. Почему бы вам не справиться с вашей маленькой проблемой… и не зажечь эту свечу». Это, казалось, помогло; через несколько минут система управления «Меркурия» объявила старт, и Шепард отправился в путь. При преодолении звукового барьера Шепард испытал тряску, которая оказалось очень сильной: космический корабль достиг максимального ускорения за 90 секунд. В этот момент вибрация стала почти критической, и Шепард так ударился головой, что не мог различить показания приборов. В течение двух минут астронавт испытывал максимальную перегрузку. Затем, через 22 секунды, двигатели отключились; в тот момент Шепард летел со скоростью 8215 км/ч. Сначала он летел лицом вперед, но теперь, для возвращения в плотные слои атмосферы, капсула автоматически развернулась, и Шепард повернул теплозащитный экран на 34°. Когда в действие вступили ракеты торможения, чтобы замедлить движение космического корабля, его сильно стукнуло о кресло, что позднее космонавт назвал «приятным толчком в зад».

Первый суборбитальный полет выполнялся полностью, от взлета до возвращения, у всех на виду, чем резко отличался от почти полной секретности, сопровождавшей полет Гагарина за несколько недель до этого. И короткий полет Шепарда имел не меньшее техническое значение. Приближаясь к максимальной высоте, Шепард переключил систему управления ориентацией капсулы «Фридом-7» с автоматического режима на ручной, по одной оси за раз: наклон, рыскание и крен. Он быстро провел эксперименты по всем трем осям, а это главное тренировочное упражнение при демонстрации пилотирования, выполняемого космонавтом. Разумеется, публика встретила Шепарда как настоящего героя, и в Вашингтоне в честь него был проведен большой парад по Пенсильвания-авеню, который смотрели более 250 000 человек.

Второй пилотируемый суборбитальный полет «Меркурия» был совершен 21 июля 1961 года. Вирджил Гриссом командовал космическим кораблем, который он назвал Liberty Bell, что в переводе означает «Колокол свободы». Гриссом, коренной индеец, внес в программу «Меркурий» целый ряд выдающихся достижений. Будучи пилотом военно-воздушных сил, он сделал 100 боевых вылетов в Корее на знаменитом реактивном истребителе Ф-86. Он получил награду — крест «За летные боевые заслуги» за преследование северо-корейского самолета МиГ-15, который пытался сбить американский разведывательный самолет. Потом он стал летчиком-испытателем и испытывал всепогодные истребители для военно-воздушных сил. Для короткого полета Гриссома, когда он 10 минут пребывал в невесомости, главным было визуальное наблюдение. В отделяемой кабине был один иллюминатор, который давал обозрение вперед почти на 30° во все стороны. Гриссом взлетел в 7:20 утра. Поднявшись на высоту 190 км, он повторил некоторые из тех же манипуляций с управлением, что и Шепард, и затем быстро приготовился к вхождению в плотные слои атмосферы. Фаза спуска прошла успешно. Как только отделяемая кабина коснулась вод Атлантического океана, Гриссом приготовился к выходу из нее, сообщив по радио двум находящимся поблизости вертолетам о том, что его надо подобрать.

Кабина «Колокола свободы» имела боковой люк с крышкой, которая была закреплена болтами; астронавт должен был сдвинуть удерживающий штифт и затем нажать фиксатор, чтобы освободить дверь и получить свободный выход из кабины. Всего 70 болтов, каждый снабженный взрывным запалом, удерживали боковой люк закрытым. Когда в кабине астронавт потянул за штифт, крышка люка открылась от удара силой около 2,5 кг. Гриссом оповестил об этом спасательный вертолет. Когда спасательная команда приблизилась, они увидели почти катастрофическую картину. Позднее Гриссом сообщит: «Я лежал там, занимаясь своим делом, когда услышал глухой звук удара». Внезапно крышка люка вылетела, и соленая вода начала наполнять кабину. Позже Гриссом сообщит комиссии по расследованию, что не может вспомнить все свои действия в тот момент, он был уверен, что не прикасался к плунжеру, активизирующему люк. Гриссом выбрался из кабины и поплыл. Пилоты вертолета считали, что Гриссом может сам о себе позаботиться в воде, и один вертолет принялся спасать кабину. В конце концов, наполненная водой, кабина оказалась слишком тяжелой для вертолета, и ее пришлось отпустить. Она погрузилась на глубину 850 м на дно Атлантического океана, а Гриссом чуть не утонул. Когда кабина стала погружаться, он едва смог ухватиться за спасательную петлю, сброшенную с вертолета, но был вытащен и спасен. Клапан его космического скафандра не был закрыт, так что он быстро наполнился водой. Когда Гриссома подняли на вертолет-спасатель, кабина «Колокола свободы» опустилась на океанское дно, и его не поднимали в течение 40 лет. История Гриссома является серьезным напоминанием об опасностях, связанных с возвращением и спасением. Оба суборбитальных полета, несмотря на потерю отделяемой кабины «Колокола свободы», были успешными. И все-таки они казались бледными и скромными по сравнению с достижением Юрия Гагарина.

Титов демонстрирует еще одну победу русских

Необычайный успех космического полета Гагарина явился подготовкой ко второму смелому пилотируемому космическому полету русских: Герман Титов, дублер Гагарина, 17 раз облетел Землю. Впервые человек проведет в космосе целый день. Смелое космическое предприятие было назначено на август 1961 года, сразу после американских суборбитальных полетов. При успешном завершении полет Титова должен был ясно продемонстрировать превосходство Советского Союза в области пилотируемых космических полетов. Решение далось не без возражений нескольких выдающихся специалистов в области космической медицины, которые рекомендовали провести только трехкратный облет Земли, чтобы Титов провел в космосе пять часов. Однако Королёв решительно настоял на длительном полете, утверждая что кратковременный полет создаст нежелательное впечатление неуверенности.

Несколько внешних факторов повлияли на выбор времени. Хрущев спутал все планы Королёва и его команды, настояв на том, чтобы запуск произошел до 10 августа. Только позднее они поняли, что это время было выбрано не произвольно, а связано с сооружением Берлинской стены, начало которого было назначено на 13 августа. Все это держали в секрете от команды, работавшей на Байконуре. В тот момент Хрущев стал ярым сторонником космической программы и смотрел на каждый успешный полет как на возможность пропаганды. Космические достижения были теперь неотъемлемой частью советской внешней политики, метафорой предполагаемого превосходства общества, сформированного марксистко-ленинской идеологией. Имея такую стратегическую значимость, советская космическая программа пользовалась щедрыми дарами государства: Хрущев одобрил огромные расходы на финансирование комплекса на Байконуре, конструкторского бюро, занятого космическими исследованиями и подготовку космонавтов, то есть на всю дорогостоящую инфраструктуру, связанную с исследованием космоса.

Как и большинство мужчин, отобранных в отряд космонавтов, Титов был молод; в отряд подготовки космонавтов он попал, когда ему было 24 года. Он очень отличался от Гагарина, будучи более общительным и по многим вопросам более откровенным. Он часто сопротивлялся суровости и требовательности, предъявляемой при подготовке космонавтов. Он был более утонченным, чем большинство летчиков, обладал разнообразными и широкими интересами, выходящими за рамки узкой сферы космоса. Он очень интересовался искусством, выражал восхищение американским писателем Эрнестом Хемингуэем, любил читать наизусть длинные отрывки из стихотворений и также проявлял склонность (если позволяли обстоятельства) к обсуждению политических вопросов. В 90-х годах Титов стал членом Верховного Совета. Уроженец Алтайской области, Титов был русским по происхождению. Ровесники и товарищи по службе считали его талантливым летчиком, и его военная карьера была в основном обычной: в 1957 году он закончил Качинское высшее военное летное училище и затем проходил службу в качестве военного летчика в Ленинградской области.

Как пилот, выполнивший полет второго «Востока», Титов осуществил новый этап пилотируемых космических полетов. Однако его полет по орбите не обошелся без осложнений. Он взлетел с космодрома Байконур в 9 часов утра 6 августа 1961 года. Ракета-носитель работала нормально, унося космический корабль на орбиту без каких-либо неполадок. Но не успел Титов выйти на орбиту, как почувствовал себя совершенно больным и потерял ориентировку. Это ощущение стало очень острым, и он почувствовал, как будто летит вниз головой. Одним внушающим беспокойство симптомом было то, что он не мог считывать показания приборов или фокусировать взгляд на Земле, видимой внизу. Чтобы восстановить нормальные ощущения, он попытался двигаться в тесной кабине, но это не помогло; скорее наоборот, самочувствие только ухудшилось. Титов стал жертвой пространственной дезориентации вследствие пребывания в невесомости.

После первого оборота вокруг Земли Титов задумался, не следует ли ему прекратить полет, и запросил управляющего полетом разрешение вернуться на Землю. Врачи на Земле хорошо понимали состояние Титова, так как они следили за показаниями различных датчиков, регистрирующих жизненные показания космонавта. После второго витка они спросили Титова о его самочувствии, и он ответил, что чувствует себя прекрасно; ему очень хотелось выйти из состояния потери ориентации. После пятого витка он попытался поесть из пластиковых тюбиков. Его меню состояло из супа-пюре, паштета из печенки и джема из черной смородины. Все еще испытывая головокружение и тошноту, Титов поел только немного, и в какой-то момент его все же вырвало. Но его состояние улучшалось с каждым витком, и наконец он смог немного поспать. После одиннадцатого витка он чувствовал себя почти нормально.

«Космическая болезнь» Титова поломала график проведения экспериментов, но он смог возобновить свою работу, как только почувствовал себя лучше. Один эксперимент требовал заснять на кинопленку горизонт в течение 10 минут, пока космический корабль входил и выходил из тени Земли. Такая перспектива изображения планеты была уникальной, и позднее эти снимки будут опубликованы русскими, чтобы продемонстрировать выдающееся достижение миссии «Востока-2». Для тех, кто следил за полетом с Земли, работали две внутренние камеры, установленные на борту, которые показывали Титова внутри кабины. Сам по себе длительный орбитальный полет прошел без проблем, исключая временное падение температуры внутри кабины в результате охлаждения вентиляторов, случайно выключенных при запуске.

Вхождение в плотные слои атмосферы при возвращении на Землю, самая опасная фаза полета, представляло еще одну сложную задачу. При включении ракет торможения «Восток» замедлил свое движение и начал затем опускаться к верхним слоям атмосферы. Вскоре после того, как наступил этот критический момент, Титов услышал неожиданный шум, который указывал на то, что два отсека космического корабля отделились по графику Но он встревожился, когда услышал непрекращающийся стук — сигнал, указывающий на то, что отделяемый приборный отсек все еще не отделился. Оба модуля вошли в атмосферу вместе, затем приборный отсек в конце концов сгорел. Титову без труда удалось провести операцию по возвращению, несмотря на первоначальную вибрацию, которая началась при все еще не отделившемся приборном отсеке. Космонавт благополучно опустился на парашюте на землю около 10 часов утра 7 августа. Он приземлился неподалеку от маленькой деревушки Красный Кут под Саратовом.

Титов летал по орбите вокруг Земли в течение целых суток плюс один час и 11 минут — выдающийся рекорд по длительности пребывания в космосе для того времени. Последующее освещение полета в новостях не включало подробности о его плохом самочувствии, а подчеркивало огромную ценность его достижения. В течение 1961 года Гагарин и Титов — два героя советской космической программы — совершили мировое турне. К концу 1961 года превосходство Советского Союза в космосе стало общепризнанным.

«Форд» против «Шевроле»

Как хорошо знают автолюбители, невозможно перепутать «Форд» с «Шевроле». В век космоса так же нельзя перепутать «Аполлон» с «Союзом»: американские и советские космические ракеты отражали разные концепции проектирования. Все проекты космической эпохи требовали новаторских способов соединения формы и функции. В конце концов, каждая традиция имела свой собственный «стиль», когда дело доходило до конструирования.

Окраска. Ракеты можно окрашивать в любой цвет или не окрашивать вовсе, так что по тому, как окрашена ракета, можно судить о приоритетах и ценностях их создателей. Главный цвет советских космических ракет отражал их тесную связь с советской военной ракетной программой: они обычно были окрашены в армейский зеленый цвет. Отдельные белые пятна и участки незакрашенного металла появляются по-разному на более поздних советских ракетах без определенной строгой схемы, может быть, отражая в какой-то мере импровизаторский характер советского проектирования.

Ракеты, разработанные по американским военным программам, таким как серия «Атлас» и «Титан», были в основном серебристо-металлическими летательными аппаратами, потому что краска для покрытия корпуса была несущественной. Черные полосы на белом фоне добавлялись, когда было необходимо визуально наблюдать за ракетой, но в целом эти ракеты были некрашеными. Эти серебристые ракеты выражали утилитарный подход военных.

Американские ракеты, которые произвели самое сильное впечатление на средства массовой информации, были, однако, выкрашены в белый цвет с черными отметинами. Эта окраска воплощала общераспространенное среди американцев представление о том, как выглядит ракета. Начиная от ракеты «Меркурий-Рэдстоун» Алана Шепарда и заканчивая «Сатурном-1В» Уолли Ширра, огромными ракетами «Сатурн-5» проекта «Аполлон-8» и ракетами, достигавшими лунной поверхности, все они выглядели одинаково. Они были выкрашены в черно-белый цвет, потому что были разработаны под наблюдением команды Вернера фон Брауна, члены которой использовали эту окраску со времен первого успешного запуска А-4 (ФАУ-2) в Пеенемюнде в 1942 году. Схема окраски ракеты была выбрана по указанию наставника фон Брауна Хермана Оберта, а ее воплощение зрители увидели в 1929 году в первом научно-фантастическом фильме Фрица Лангера «Девушка на Луне». Немецкие инженеры иногда оправдывали эту контрастную окраску ракеты тем, что так ее легче видеть, но истина заключалась в том, что Вернеру фон Брауну она просто нравилась.

Силуэт. Когда Вернер фон Браун в 1952 году представлял в своем воображении ракету будущего в книге «Через границы космоса», он видел ее остроносой, наподобие ФАУ-2, но с широким, так сказать, расклешенным основанием, придававшим ракете силуэт конусообразного мегафона. Фон Браун старался не полагаться на «чудесные» технические решения, которые могли оказаться никогда не реализованными; он хотел создавать реальные планы, поэтому максимально придерживался последнего слова техники. ФАУ-2 имела один двигатель. Создание значительно большей по размеру ракеты являлось главной по сложности задачей, поэтому фон Браун считал что будущей мощной ракете потребуются десятки ракетных двигателей, включая 51 двигатель на первой ступени. Этот целый отряд двигателей и увеличивал базу ракеты и придавал ей характерную пирамидальную остроконечную форму.

Когда Соединенные Штаты всерьез вступили в космическую гонку, инженеры таких компаний, как «Рокетдайн» ( Rocketdyne ) «Аэроджет» ( Aerojet ), создали свои чудеса техники; их блестящие разработки двигателей значительно превосходили консервативные расчеты фон Брауна. Двухместная капсула «Джемини» была запущена на борту ракеты «Титан-11», имеющей только два двигателя «Аэроджет-LR87» на своей первой ступени. Совершенное по своему уровню создание «Рокетдайн» — двигатель F-1 развивал поразительную тягу в 680 т. Даже огромная, словно башня, лунная ракета «Сатурн-5» имела только пять таких сверхмощных двигателей, а не 51. Не нуждаясь больше в многочисленных двигателях, американские ракеты приобрели более простую, не пирамидальную форму. Поэтому большинство американских ракет имели форму прямого цилиндра — силуэт колонны — тем самым демонстрируя преимущество сверхмощных двигателей.

Советский Союз не имел в своем распоряжении американских сверхмощных двигателей самого современного уровня и поэтому в основном был вынужден использовать для создания необходимой тяги своих ракет большее количество двигателей. Ракета Р-7, которая вывела на орбиту первый советский спутник, имела пять двигателей на первой ступени и четыре дополнительных ускорителя, «пристегнутых» к ней, которые снаружи расширяли опору. Чтобы развить необходимую тягу, первой ступени лунной ракеты Н-1 потребовалось не менее 30 двигателей НК-15. Такая масса двигателей увеличивала диаметр основания Н-1, придавая советской ракете форму колокола, которую фон Браун рисовал в своей книге еще в 1952 году. Согласование действия всех этих двигателей было само по себе сложной задачей — из четырех испытательных запусков ни один не был успешным.

Пилотируемые полеты или управляемые? Американские и советские методы управления космическим кораблем также непосредственно отражали основные различия между двумя национальными культурами. Американских пилотов готовили и относились к ним как воплощению американского идеала индивидуализма, и первые астронавты заслужили репутацию вольнолюбивых и независимых. Астронавты «Меркурия-7» резко возражали против того, чтобы лежать в своих космических капсулах в качестве пассивных пассажиров, и хотели играть более важную роль, чем шимпанзе, которых ранее запускало в космос НАСА. Американский космический корабль отражал философию индивидуализма и находился под контролем пилота.

Советские космонавты также представлялись государством как идеальные образцы национального характера. Советские космические корабли, как и советское государство, находились под контролем партии, когда пилот обычно брал на себя управление только в случае непредвиденных обстоятельств. Когда Юрий Гагарин отправился в свой первый полет, система ручного управления «Востока» была отключена полностью.

Приводнение или приземление? Приводнение космического корабля имеет преимущество перед приземлением, так как является более мягким. Поэтому инженеры и космонавты одинаково предпочитают опускаться на воду, но большинство морей мира являются по закону «международными водами». Первые космические корабли не могли возвращаться точно в предназначенное для этого место, поэтому, особенно в годы холодной войны, страна должна была мобилизовывать значительные морские силы, чтобы обеспечить возвращение космического корабля в свою страну и не дать какой-нибудь другой стране вытащить его из воды и присвоить себе. Имея в виду огромные затраты, необходимые для возвращения космического корабля водным путем, были серьезно изучены методы возвращения корабля на сушу, например с помощью парашюта-параплана и лыжного шасси для капсулы «Джемини». Однако в конце концов Соединенные Штаты согласились на расходы, необходимые для возвращения космического корабля путем приводнения и подбирали своих астронавтов в море после полета к Луне.

#i_012.jpg

Первая ступень «Сатурна-5» в сборочном цехе на мысе Кеннеди

Советский Союз, с другой стороны, выбрал вариант приземления, чтобы русские космонавты садились на советскую территорию. Так как капсулы русских кораблей не могли защитить первых космонавтов от удара о землю, они должны были катапультироваться на определенной высоте и возвращаться на Землю на своих личных парашютах. Международная регистрация полетов, выполняемая Международной федерацией астронавтики (FAI), требует, чтобы пилоты во время всего полета находились у своего летательного аппарата, чтобы их достижение было официально зарегистрировано. Космическая гонка шла с целью установления рекордов, и советское решение проблематичного «парашютного пробела» было просто выдуманным, чтобы скрыть истину.

Большинство различий между советским и американским оборудованием и действиями представляет собой следствие разного подхода к решению одной и той же задачи — чаще всего с одинаковым результатом. Однако различные методики приводили иногда и к весьма различным результатам. Американские сверхмощные двигатели помогли отправить космонавтов на Луну, но высокая стоимость этой методики была причиной быстрого и полного прекращения программы «Аполлон-Сатурн». Русские старались достичь Луны, не вкладываясь в создание сверхмощных двигателей для Н-1, — и потерпели неудачу. Но их экономические решения имели свои преимущества: Америка отказалась от космических кораблей системы «Аполлон» как от очень дорогих, вслед за этим прекратив работу над дорогостоящим орбитальным летательным аппаратом системы «Шаттл», и теперь берется за дорогостоящую реконструкцию лунной ракеты и корабля с экипажем на борту. При всем этом, подобно неустаревающему «Фольксвагену», главный космический корабль русских «Союз» остается в производстве.

На фото: старт первого в Соединенных Штатах пилотируемого космического летательного аппарата с мыса Канаверал (пилот: Алан Шепард, май 1962 года)