Созвездия. Прошли годы с тех пор, как Джон видел их так ясно. Смог и огни Майами затмевали все, кроме самых ярких звезд, — даже если вы были на пляже. Только Ориону хватало храбрости прорываться через ночную мглу Южной Флориды. И лишь Венера находила в себе силы мерцать у кромки горизонта. Чтобы смотреть на созвездия, вам нужно было удалиться от огней большого города. Джон понял, что секретная база находилась где-то в сельской глубинке.

Он затянулся «Кэмел-лайт». Когда три часа назад они покинули конференц-зал, старик Кляйнман дал ему пачку сигарет. Остальные «близнецы» не возражали против его курения. Джон выдохнул струю дыма, наблюдая, как сине-серые колечки закрутились в воздухе, поднимаясь к потолку этой странной круглой комнаты, чтобы там, вверху, рассеяться на фоне куполообразной остекленной крыши. Казалось, что он сидел на дне зерновой башни. Его окружали стены с восемью дверьми. Одна из них вела в коридор. Другие — в семь маленьких спален. В жилые апартаменты.

Его удивляло, что большая часть бета-клонов не выходила оттуда в круглое помещение, которое Кляйнман называл «общей комнатой». Как они могли спать за этими дверьми, за окнами с внешней зеркальной поверхностью, в крохотных спальнях размером с пенал? Как им удавалось игнорировать облако вопросов? Да, Джон чувствовал усталость, но спать ему не хотелось. И сможет ли он вообще теперь уснуть? Особенно после того, как он увидел шесть пар собственных глаз и услышал, что его детские воспоминания были компьютерным файлом, переписанным с компьютерного диска? После того, как он узнал, что его вырастили в пробирке? Тут у любого возникли бы проблемы со сном, даже если бы он и не во все поверил.

Впрочем, Джон не желал пока проверять свои предположения. И, судя по всему, Майкл и Джек разделяли его настроение. Несмотря на поздний час, они пили кофе и, сидя на кушетке в центре комнаты, делили друг с другом тревожное молчание. На их лицах застыли натянутые улыбки. Наверное, со стороны они выглядели как давно потерявшие друг друга и вновь встретившиеся родственники. Начиналось раннее воскресное утро. С момента их похищения — или, в случае морпеха, с момента переброски его на новое место службы — прошло чуть меньше суток. Джон теперь знал кое-что о жизни своих «близнецов». Хотя, если Кляйнман говорил им правду, ему полагалось знать о них все — по крайней мере, детство до четырнадцати лет…

Поначалу беседа не клеилась и шла рывками. Они, по умолчанию, старались не говорить о клонировании. Однако Джон чувствовал, что всем им подсознательно хотелось поделиться сведениями. Он даже сравнил это с тем, как курильщики делятся между собой затяжками последней сигареты: отверженные обществом, отправленные дымить куда-то на улицу, они собираются в группы вдали от офисных дверей, где проходящие мимо клиенты могли бы подать на них жалобу. Когда замечаешь собрата-курильщика, пусть даже незнакомого, голос сердца требует завести с ним беседу. Ведь, помимо прочего, вы с этим человеком уже имеете как минимум одну общую страсть.

Джон, Джек и Майкл действительно имели нечто общее. Когда лед смущения треснул, они заговорили о своих делах, профессиях и тех, кого любили. Майкл служил командиром роты в корпусе морской пехоты. У него был домик в Колорадо. Он не имел семьи, но кое с кем встречался. Когда остальные поднажали, Майкл открыл им имя возлюбленного: Габриэль.

— Если уж вы спрашиваете, то я так скажу, — с улыбкой добавил он. — Габ прекрасный друг. Мне очень хочется съездить домой, чтобы повидаться с ним. Наверное, он сейчас тревожится обо мне.

Джон и Джек понимающе закивали. Они симпатизировали ему.

Джек работал заместителем начальника Рекомбинационной генетической лаборатории в Университете Аризоны. Он был женат, имел двух дочерей-близняшек. Иногда ирония судьбы напоминает нектарин, столько же удовольствия.

Джон рассказал о своей жизни — совершенно непутевой по сравнению с ними. Без метаний по глобусу и без приключений с расщеплением генов: никаких тебе убийств, санкционированных американским правительством, никаких мышей-мутантов. Просто Джонни, открытый нараспашку. В свое время он бросил колледж, спрыгнул с карьерной лестницы и начал путешествовать, играя на гитаре и при случае сочиняя неплохие песни. Он поболтался в Нэшвилле, потом перебрался в Джорджию и чуть позже переехал в Майами. Будь у него такое желание, он мог бы заняться шоу-бизнесом. Да и сейчас не поздно еще сделать это. Но он просто вел бесцельную жизнь, довольствуясь случайными заработками: сначала устроился на стройку, где управлял бетономешалкой, затем попробовал себя в роли бармена. Сейчас Джон работал на полставки в ночном клубе на Южном пляже, а в свободное время исполнял обязанности подручного на небольшой художественной выставке. Там он и познакомился с Сарой.

Беседа принимала феерический оборот. Казалось, что ты читал письма, написанные самому себе годами раньше. Словно ты, закрыв дверь в ванную, говорил со своим отражением в зеркале. Нет. Это было еще более радикально и сверхъестественно. Как будто ты общался со своим умом — всезнающим судьей в твоей голове. С тем, о ком знал только ты. С тем, кому была известна вся сказанная тобой ложь, все совершенные добрые дела. Это как бы и был ты сам, но тот, кто редко вырывался из смирительной рубашки социальных приличий, из политики шутливых замечаний… Тот грубый и честный ты, появлявшийся в нужный момент. Он мог позволить себе такую роскошь. Потому что он жил в твоей голове.

Хотя сейчас все изменилось. Теперь этот «он» посасывал кофе и смотрел в твои глаза.

— Вы действительно думаете, что Кляйнман говорил нам правду? — тихо спросил Джон. — О детстве? О каждом из нас?

Пехотинец отхлебнул черный кофе и поставил кружку на круглый столик. Какие огромные бицепсы, отметил Джон.

— Я рассмотрел миллион объяснений, — наконец ответил Майкл. — Идентичные семерные близнецы, разделенные при рождении, — если нечто подобное возможно. Пластическая хирургия. Промывание мозгов. И такие идеи гораздо легче объясняют совпадения, о которых говорил старик. Что касается клонов, то все это чушь. Без обид, ребята, но вы не похожи на меня. Я имею в виду ваши тела. Ваше телосложение.

Майкл улыбнулся, и Джон изумленно вздохнул. Сколько раз он видел эту улыбку в зеркале!

— Я никогда не позволил бы себе обрасти таким жиром.

Джек засмеялся и посмотрел на живот, который на миг отразился в его очках.

— Это не всем удается. Знал бы ты, как потели мои зубы, когда я наедал свое сало.

— Что-то говорит мне, что эти разговоры о клонировании слишком далеки от истины, — продолжил Майкл. — Речь старика похожа на научную фантастику, и я не верю ему. Но другая часть моего разума убеждает меня в обратном. Все это так странно, что может оказаться правдой. Иначе зачем им было кормить нас такой ерундой?

— Я тоже так думаю, — сказал Джон.

Удивляясь совпадению, он затянулся сигаретным дымом.

— Точно в таких же выражениях.

— Хотя это очень маленькая часть моего разума, — добавил Майкл.

Джек нахмурился и, почесав бороду, покачал головой.

— Нет, я не могу принять их информацию, — сказал он. — Не могу сложить куски в картину. Тот старик…

— Кляйнман, — напомнил Джон.

— Да. Он говорил нам о невозможных вещах. Клонирование? Тут все понятно. Я сам клонировал мышей: брал гены, менял их порядок, создавал необычные варианты. Но клонирование человека является очень сложной задачей, невероятно трудной в реализации. И это при нынешней технологии. А нам говорили о том, что якобы случилось более пятнадцати лет назад. Мы… Я имею в виду ученых. В ту пору наука переживала период юношеского романтизма. Она лишь картографировала человеческий геном, считая эту задачу несбыточной сказкой. В иносказательном смысле в те годы мы только учились застегивать на молнию наши штанишки.

Джон и Майкл улыбнулись.

— Когда старый хрыч перешел от клонирования людей к записи человеческих воспоминаний и ускоренному росту тел, я превратился из скептика в раздраженного циника, — продолжил Джек. — Таких технологий не существует. Их нет! И уж точно не было пятнадцать лет назад.

Джек посмотрел на Джона и пробежал взглядом по его конскому хвосту, худощавому лицу и тонким рукам. Джон почувствовал себя как юноша, которого перед свиданием осматривают родители девушки.

— Я могу признать, что нас привезли сюда по весьма значительной причине, — добавил Джек. — Наверное, случилось что-то серьезное. Но объяснения должны быть более рациональными. А я сегодня таковых не услышал. Меня тревожат вопросы и терзают сомнения. Черт! Вы можете оказаться актерами со специальным макияжем, повторяющим линии моего лица. Возможно, вы просто хотите убедить меня в том, что я стал частью какого-то секретного правительственного плана.

Он кивнул на двойные двери круглой комнаты, которые вели в коридоры «Седьмого сына».

— Я жду, что сюда войдет Аллен Фант. Войдет и объявит, что я стал участником программы «Скрытая камера». Это будет лучшим — и, возможно, самым приятным — объяснением ситуации. Просто чья-то шутка надо мной.

Майкл покачал головой. Джон отметил, что несколькими секундами ранее он наблюдал такой же жест у Джека. Обезьяна видит, обезьяна повторяет.

— Значит, «Скрытая камера»? — произнес морпех. — Тогда они шутят и надо мной. Я не использую макияж и не произношу заученных фраз. Но мне доводилось видеть современную амуницию. Да, брат, я применял ее в деле. И поверь, никто из гражданских не знает, что она существует. Я носил на себе такие вещи, которые показались бы тебе артефактами из будущего. Поэтому я не сомневаюсь в словах старика о том, что здесь все напичкано высокотехнологичным оборудованием. Мы действительно могли не знать об их технологиях. Но, клянусь, я все равно не понимаю, что тут происходит.

Джон ухмыльнулся. Майкл и Джек посмотрели на него с любопытством.

— Ты даже готов поклясться в этом? — спросил Джон.

— Конечно, — сказал Майкл.

— Клятвой на мизинцах?

Майкл недоуменно заморгал. Затем они засмеялись. Это был приятный смех, разрушивший натянутое, как струна, напряжение. Смех, который на время успокоил вопросы, гремевшие в их головах. Майкл поднес к губам кружку, отхлебнул черный кофе и усмехнулся.

— Да, парни, прикольная вещь. Эти клятвы. Вы помните их?

Еще бы! Клятвы на мизинцах. Мысли Джона помчались назад к дорожкам из гравия, к урокам игры на гитаре, к маме и папе. Он бросил сигарету в пепельницу.

— Мы помним их. Каждый из нас. Разве нет?

Джон, Майкл и Джек пили кофе и травили истории. В качестве эксперимента. Чтобы посмотреть, говорил ли старик им правду.

— Ладно, — начал рассказывать Джон. — Вот мое первое воспоминание. Если бы вы знали меня, то могли бы подумать, что речь пойдет о музыке. Но нет. Я помню, как летал. Верите или нет, но дело было в парке, и я летал в руках отца…

— …Как истребитель, — зачарованно добавил Майкл. — Я был напуган, парни. Сначала я кричал… потом уже нет…

— …Потому что меня охватил восторг, — вставил Джек. — Я увидел мир иначе. Я увидел сотни новых вещей, вращавшихся вокруг меня. Мое поле обзора выросло и расширилось, словно я поднялся на холм и осмотрел лежавшую внизу равнину…

— …А затем я увидел, как мама, сидевшая на расстеленном для пикника одеяле, помахала мне рукой, — продолжил Джон. — Ее белокурые волосы развевались на ветру. Красные и белые полоски одеяла были такими яркими, как цвета «Техноколора»…

…как в старом фильме Джона Вена…

…как на высококонтрастной фотографии, когда белые и красные пятна танцуют в глазах…

и трава мелькала далеко внизу

зеленая, как что-то сказочное; зеленая, как жадеит

папа смотрел на меня снизу вверх; я видел, как он смеялся

я слышал его смех

и слышал, как я тоже смеялся.

Этого мне не забыть никогда.

Первый поцелуй. Озноб от осенней промозглой погоды, футбольный сезон, гул большой толпы болельщиков, покидавших стадион. Горячий шоколад, которым мы делились друг с другом, рукавицы Пэтти, мои черные вязаные варежки с протертыми кожаными вставками на ладонях. Ее лицо прямо передо мной, мягкие губы, солоноватые и влажные. Ее маленький и нежный язык, скользивший в моем рту. Наши сцепленные руки, бешеный стук моего сердца, легкое головокружение и бредовые слова. Яркая пурпурная бахрома ее шарфа и моя мысль, что все это похоже на чудесный сон.

Большой каньон. Осознание, как он велик и как мал я. Слова отца, что этот природный феномен существовал здесь миллионы лет до моего рождения и что он останется тут на долгие века после нашей смерти. Я почувствовал себя песчинкой и начал жаловаться маме. Я сказал, что ощущаю себя ничтожеством, пылинкой. И она ответила, что человеческое смирение — это нормальное чувство. Она сказала, что очень полезно запоминать большие вещи, созданные чем-то малым и незначительным — например, шепотом ветра или струйками воды… Со временем крохотные вещи изменяют лик мира. Они создают великие феномены и события, Джонни. Ты можешь быть маленьким, но…

Я никогда не забуду этого.

Кукурузные поля, комбайны, фрисби, душа того места. Прислушайся к миру. Раскрой свое восприятие. Что ты слышишь? Что ты чувствуешь? Бодрящий стук красных мячей, скрип кроссовок на баскетбольной площадке, дребезжание ненатянутых струн гитары и мягкое шлепанье ненастроенных клавиш пианино.

Мама и папа

— и поцелуи…

— и фары машины…

— и крики.

Джон, Джек и Майкл смотрели друг на друга. Над ними по стеклянному потолку крались розовые блики рассвета. Они смотрели на самих себя, разделяя нечто общее, интимное и чужеродное. Воспоминания. До самого последнего. До той грани, за которой оставались лишь вспышки фар, покореженный металл и осколки стекла.

Старик говорил правду.

Доктор Майк не мог уснуть. Ему не хотелось спать. Он лежал на кровати, глядя в темный потолок. Время от времени его взгляд переходил на дверь и на окно с зеркальной внешней поверхностью. Войдя в спальню, он тут же закрыл жалюзи, чтобы не видеть «общую комнату». Простое убранство апартаментов напомнило ему общежитие в колледже — такая же маленькая смежная ванная, кровать и комод с ящиками (где лежали новые брюки и рубашки цвета хаки, подобранные под его размер). Интересно, у остальных тоже будут такие модно заостренные штанины? Судя по всему, да. На стене имелось несколько книжных полок. Стол, серый телефон и кресло. Естественно, телефон не работал.

Нет, слово «спальня» было слишком щедрым описанием для этой конуры. Доктор Майк назвал бы ее тюремной камерой. За прошлые два года, пока он работал над книгой, ему довелось повидать немало тюремных камер.

Он отбросил ногой завернувшуюся простыню и потер висок, набухший от ствола пистолета. Этот мерзкий солдат с округлым лицом едва не просверлил дыру в его черепе. Мысли Майка вновь закрутились вокруг событий минувшего дня и вдруг остановились на лице старика… ученого, который подробно рассказывал о его детстве.

«Он обозвал меня клоном, — с презрительной усмешкой подумал Майк. — Он сказал, что меня вырастили в лаборатории и что мои родители по-прежнему живы».

Дерьмо собачье. Родители погибли в аварии. Шестнадцать лет назад.

Но почему он здесь? Нет, действительно почему? Конечно, доктор Майк спросил об этом старика. Ведь он уже понял, что Ларри, мать его, Кинг и книжное обозрение пошли прахом. Поезд слетел с рельс. Популярность «Охоты на охотников» быстро угаснет без рекламного толчка. А какая, к черту, может быть реклама без его присутствия?

Кляйнман покачал головой и, извинившись, сказал, что на все остальные вопросы он ответит завтра. До того времени никаких телефонных звонков, электронных писем или текстовых сообщений. Утром после завтрака им пообещали устроить экскурсию по базе с конкретными разъяснениями на темы «Седьмого сына», Джона Альфы и сентенций «почему я здесь». Затем должна была состояться большая конференция. Пока же им полагалось отдыхать и отсыпаться вволю. Как будто это было возможно.

Джон Майкл Смит. Пресловутый Альфа. Так называемый источник какой-то вселенской опасности и, согласно Кляйнману, прототип ума и тела доктора Майка. Сплошной лохотрон. Он никогда не поверит в подобную чушь!

Майк вздрогнул и рывком приподнялся. Он услышал шум, доносившийся из общей комнаты. Неужели смех? Он встал, подкрался к окну и раздвинул пальцами полоски закрытых жалюзи. В центре помещения на кушетке сидели трое его товарищей по плену. Один из них — морской пехотинец — держал в руках кружку. Другой мужчина поднял сигарету, упавшую на пол. Похоже, они успели познакомиться друг с другом.

Безумная мысль промелькнула в его голове: а вдруг все это правда? Майк начал потеть. Нет. Этого не может быть.

«И все же подумай о такой возможности. Посмотри на них. Они как будто сделаны из одного теста. Из твоего теста, приятель. Что, если они клоны, а где-то действительно существует Джон Альфа? Ты нужен им, чтобы поймать его. Ты рожден для этого. Ты делал это дюжины раз. Находил плохих парней».

Майк провел пальцами по волосам и снова сел на кровать. Он сжал руками голову.

«Ты психолог, написавший книгу по криминальной тематике. Они считают, что ты можешь принести им голову Альфы. Так зачем тратить время впустую? Сделай это, и они отпустят тебя».

Доктор Майк ощупал пальцами припухший висок. Его глаза сузились. Нет! Он никогда не поверит в это дерьмо. И не станет оказывать им помощь. Он вообще не будет сотрудничать с ними.

Несмотря на возражения левого полушария и внутренний голос, который поначалу вежливо советовал, а затем настойчиво требовал воспользоваться логикой, Джей в своем сердце знал, что все сказанное Кляйнманом было правдой. Потому что в словах ученого не имелось никакого смысла. К счастью, Джей обладал достаточным опытом, чтобы разобраться в ситуации. Работая наблюдателем ООН в управлении верховного комиссара по правам человека, он часто бывал в бедных странах, страдавших от голода и алчных властителей. Он видел вещи, которые отрицали любой здравый смысл: мины на фермерских полях; стоки ядовитых отходов, вытекавшие прямо в водохранилища; усмехавшихся диктаторов, которые пожимали вам руку и клялись в верности демократии, пока миллионы их нищих подданных умирали от СПИДа.

Тому, кто видел зеленые зубы афганца, который ест хлеб из травы, все эти рассказы о человеческом клонировании кажутся до зевоты скучными, думал он.

Впрочем, не такими уж и скучными. Джей даже потерял сознание от ужаса. Слишком много неприятностей сложилось вместе: похищение, страх за собственную жизнь и сюрреалистическая картина шестерых его копий, сидевших за столом в конференц-зале. Вот почему он ушел в свою комнату, как только Кляйнман показал им их жилье. Вот почему он закрыл дверь, опустил жалюзи на окне и, сгорбившись, сел на кровать. Ему хотелось побыть наедине с собой. Он больше не мог находиться среди клонов.

Не мог находиться среди клонов? Прямо телешоу! Семейная вражда. Съешь свое сердце. Джей улыбнулся, представив, как смеялась бы над этим Патрисия. Он скучал по ней. Ему не хватало ее советов и одобрений. Грудь наполнилась печалью. О боже, что он скажет ей, если представится такая возможность?

Джей вздохнул и посмотрел на циферблат электронных часов, стоявших на столе. 4.30 утра. Он сцепил пальцы вместе и взглянул на обручальное кольцо. Он чувствовал тоску: по жене, по своей квартире в Ист-Виллидж, по рутине на работе, по нормальной жизни. На часах сменилась минута.

Забавно, как работа подготовила его к подобным обстоятельствам. Насмотревшись на коррупцию и голодных людей, он научился быть непричастным к событиям. Джей научился анализировать ситуацию. Иначе он сгорел бы от собственных эмоций. Сочувствие и беспристрастность — это два берега одной реки. Вы либо несетесь к одному из них, крича на митингах, как обезумевший дикарь, либо успокаиваетесь на другом берегу и, вытащив планшет, приступаете к аналитической работе. Конкретная и бесстрастная информация гораздо эффективнее способствует переменам в обществе. Вероятно, их семерых собирались пристроить к какой-то работе. Джей знал, что семь человек — большая сила. Поэтому он решил подправить воображаемую рубашку, подтянуть галстук и согласиться на полное содействие. Кроме того, когда человек с оружием просит ваш бумажник, вам лучше отдать его без всяких споров.

Однако этой ночью Джея осаждали и другие вопросы. Большие вопросы о прошлом. Допустим, Кляйнман говорил им правду. Но тогда почему родители водили Джея на художественные выставки? Потому что им самим хотелось этого? Или потому что они выполняли чужие приказы? Где проходила черта? Где заканчивалась их забота о ребенке и начинался эксперимент?

Или взять, например, тот период времени, когда его родители «умерли» и Джея перевезли в Омаху — в дом мифического дяди Карла и тети Жаклин. Как много путей перехода во взрослую жизнь он имел, принимая (или игнорируя) рекомендации ученых, строчивших тайные директивы из бункера в Виргинии? Какая жизнь могла бы быть у него, если бы он не прислушивался к приемным родителям? Где бы он сейчас находился? Кем бы стал? Солдатом? Ученым?

Джей прикусил губу. А было ли у него вообще какое-то детство?

Он хихикал в темноте. Он кивал и яростно покачивал головой. Прикольный вариант! Здесь стены тоже могли говорить. Они инструктировали его. Он осмотрел пространство под кроватью, заглянул во все ящики стола и комода, но камер наблюдений не было. Ни одной! Хотя стены продолжали утверждать, что он находился под постоянным наблюдением; что видеокамеры размером с булавочную головку располагались повсюду, а наномикрофоны, распыленные в воздухе, теперь попали в его легкие, передавая каждое слово и каждое биение сердца.

Килрой 2.0 поблагодарил говорящие стены за это предупреждение. Он так и сказал им, хотя они лишь укрепили его мнение о секретной базе. Везде глаза и уши. Мелкие сошки пытались выведать секрет его вездесущности. Но «пешеходы» снова потерпят поражение.

Сегодня подтвердилось многое, о чем он проповедовал с кафедр своих веб-страниц, через мириады сетевых контактов, которые ему помогали поддерживать верные Двенадцать апостолов: Двоичная фея, Блэкджек, Случайный Роб, Спец(к), Тырок и другие. Он давно уже слышал о принудительном развитии людей и нейронных базах воспоминаний. Его преданные апостолы добывали эту информацию из удаленных источников, и он, Килрой 2.0, вставлял ее в свои пророчества. Он раскрывал великий заговор правительства. Но сегодня он сам стал объектом конспирации.

Килрой лежал в темноте и смотрел на стены. В стены. Он слушал их инструкции. Наконец-то они вновь заговорили.

килрой 2.0 здесь

килрой 2.0 везде, говорили они

ты тоже здесь, ответил он

но ты больше не в месте без времени, ты не в храме

я знаю, рабочие пчелы забрали меня

сейчас это не важно, ты дома

дома?

новый дом для нового момента; здесь что-то важное; слушай нас

я слушаю

вернулась жизнь твоего прежнего бытия; ее призрак охотится за тобой

я не понимаю

он осколок, вторгшийся в твою божественность; он потворствует ошибкам; ты, который не ты, может разрушить тебя

пожалуйста, объясни

килрой 2.0 был началом и концом

был?

теперь ты только омега, конец; призрак твоего прежнего охотится за тобой; объяви ему войну

кому

тому тебе, который не ты; тому, кто не омега

альфе

да

джон альфа является началом

как ты являешься концом

я конец и начало

чтобы спасти себя, ты должен убить твое прежнее «я»

я сделаю это

ты должен помочь рабочим пчелам, мелким сошкам, «пешеходам»; вместе вы найдете альфу; вместе вы убьете его

Молчание.

килрой 2.0 здесь, сказали стены

В ответ из темноты послышалось хихиканье.

— Килрой 2.0 везде!

Той ночью из всех семи «близнецов» спал только отец Томас. Ему снились адские огни, горящая плоть и демоны, пожиравшие легионы проклятых грешников. Он видел поля, на которых десятки тысяч крестов тянулись к алому горизонту. На каждом из них был распят Христос. Мессии выли, выкрикивая его имя.

Томас шел через толпы детей со стигматами на руках и ногах; их лица были перепачканы кровью. Падшие ангелы поднимали свои обожженные крылья к оранжевому небу и вопили от боли. Он видел своих живых родителей, которые совокуплялись в пылавшей крови освежеванных козлов. Острые скалы прорастали из земли, пронзая несчастных людей. Все вокруг превращалось в симфонию криков.

Томас вышел к полю крестов и опустился на колени перед Спасителем. Он заплакал. Слезы падали на землю и с шипением испарялись.

Покинь это место, велел Иисус.

Томас посмотрел на него.

— Почему, Владыка?

Ты не принадлежишь ему.

Томас благодарно улыбнулся сквозь слезы.

— Ты не поможешь мне, Господи? Отправь меня на небеса.

Нет.

Томас пошатнулся.

— Но почему?

Христос улыбнулся. Затем его рот медленно растянулся в стороны… до самых ушей, став похожим на змеиную пасть. Окрашенные кровью зубы превратились в клыки, с которых капала слюна. Терновый венец уступил место огромным рогам. Томас съежился от страха.

Ты не принадлежишь ни к какому месту, сказала тварь и сорвала левую руку с гвоздя распятия. Она с усмешкой погладила щеку Томаса.

— Почему? Почему?

Разве не ясно, плоть? У тебя нет души.

Отец Томас проснулся с хриплым криком. Он несколько минут стонал и, глядя в темноту, царапал ногтями правую щеку.