* * *

Когда он вошел, я коротал время возле кассы в приемной детективного агентства «Континентал», точнее, его сан-францисского филиала, с опаской наблюдая за Портером, проверявшим мой расходный счет. На широких плечах посетителя — мужчины высокого роста, очень худого, с жесткими чертами — мешком висела серая одежда. В лучах заходящего солнца, пробивавшегося сквозь полуприкрытые жалюзи, его лицо цветом походило на новые рыже-коричневые ботинки.

Дверь он открыл рывком, но на пороге запнулся и встал как вкопанный, терзая дверную ручку костлявыми пальцами. На лице посетителя читалась отнюдь не робость. Скорее ненависть и омерзение, как будто его обладатель вспомнил что-то не слишком приятное.

Наш посыльный, Томми Хауд, курносый конопатый паренек, сорвался с места и подскочил к разделявшему офис барьеру.

— Чем могу?.. — начал было Томми, но отшатнулся. Верзила оставил дверь в покое, скрестил длинные руки на груди, сдавив пальцами собственные плечи. Его рот распахнулся в зевке, ничего общего с нормальной зевотой не имевшем. Затем захлопнулся. Сквозь сжатые желтые зубы прорвался всхлип.

— Дьявол! — промычал гость исполненным отчаяния голосом и рухнул на пол.

Я бросился за барьер и, не задерживаясь у распластанного тела, выбежал в коридор.

Агнесса Брэйден, тридцатилетняя пышка, которая по соседству, через три комнаты от нас, вела стенографические курсы, неторопливо открывала дверь своего офиса.

— Мисс Брэйден! — окликнул я, и она обернулась. — Вы видели мужчину, который только что зашел в наш офис?

— Да. — Зеленые глазки засветились любопытством. — Высокий такой, ехал со мной в одном лифте. А что?

— Он был один?

— Да. То есть на нашем этаже вышли только я и он. А что?

— И никого поблизости от него вы не заметили?

— Нет, хотя в лифте я к нему не приглядывалась. А что случилось?

— Он вел себя нормально?

— Я не обратила внимания. А в чем дело?

— Благодарю. Я позже загляну и все объясню.

Я быстро обежал коридоры и, ничего не обнаружив, вернулся в контору. Костлявый верзила по-прежнему валялся на полу, но уже перевернутый на спину. Мертвый, как и следовало, ожидать. Наш Старик, осматривавший труп, вздрогнул при моем появлении. Портер лихорадочно накручивал телефонный диск, вызывая полицию. Голубые глаза на побелевшем лице Томми формой и размером напоминали полтинники.

— В коридорах пусто, — сообщил я Старику. — Наш гость приехал в одном лифте с Агнессой Брэйден. Ей показалось, что он был один и никто к нему не приближался.

— Вот оно как.

Голос и улыбка Старика были столь медоточивы, что на мгновение померещилось, будто у его ног не покойник, а замысловатый узор на ковре. Пятьдесят лет сыскной работы оставили в нем эмоций не больше, чем в оценщике ломбарда.

— Вероятно, его ударили ножом в левую часть груди, а кровотечение из раны он пытался остановить вот этой шелковой тряпкой, — Старик ткнул носком туфли в красный комок на полу, — которая, по-видимому, служила раньше саронгом.

Наш Старик даже про день недели не скажет просто: «Вторник». Он выразится: «Предположительно вторник».

— У жертвы, — продолжал он, — обнаружено около девятисот долларов в купюрах различного достоинства и немного серебряной мелочи; золотые часы и карманный нож английского производства; японская серебряная монетка в 50 центов; трубка, табак и спички; железнодорожное расписание Южной Тихоокеанской; два носовых платка без меток прачечной; карандаш и несколько листков писчей бумаги; четыре двухцентовые марки; ключ с биркой отеля «Монтгомери», комната 540.

Одежда убитого выглядит как новая. Бесспорно, мы что-нибудь узнаем, изучив ее более основательно, но не хотелось бы это делать до прихода полиции. А тебе тем временем стоило бы сходить в отель «Монтгомери» и пошарить там.

...В вестибюле отеля я сразу наткнулся на нужного мне человека — Педерсона, здешнего охранника. Этот светлоусый отставной буфетчик разумел в сыске меньше, чем я в саксофонах, но имел подход к людям и легко мог столковаться с тем, кто нуждался в его услугах.

— Привет! — встретил он меня. — Счет знаешь?

— Шесть — один, Сиэтл, конец четвертого. Кто живет в пятьсот сороковом, Пит?

— Да не в Сиэтле матч, ты, чурбан! В Портленде. Боже, где твоя гражданская совесть — так игнорировать нашу команду!..

— Хватит, Пит! Мне некогда играть с тобой в бирюльки. На мою лавочку только что свалился покойник с ключами от вашего пятьсот сорокового в кармане.

Гражданская совесть пятнами проступила на лице Педерсона.

— Пятьсот сорокового? — Он уставился в потолок. — Это, должно быть, тот парень, Раундс. Так ты говоришь, он умер?

— Можно и так выразиться. Брякнулся посреди комнаты с ножевым ранением в груди. А кто он, этот Раундс?

— Я не слишком много вспомню о нем вот так, с ходу. Тощий верзила с дубленой шкурой. Не очень-то я к нему приглядывался, но, похоже, он был чем-то сильно озабочен.

— Да, пожалуй, это к делу не пришьешь! Давай заглянем в номер.

По пути, у конторки портье, мы выяснили, что постоялец появился накануне, записался как X. Р. Раундс из Нью-Йорка и сообщил клерку, что предполагает съехать в течение трех дней. Ничего примечательного о нем по части почты и телефонных звонков не обнаружилось. Постоялец не оставлял ключи портье, поэтому никто не знал, когда он выходил. Лифтеры и коридорные тоже ничем не смогли помочь.

Осмотр номера мало что добавил к нашим скудным сведениям. Багаж гостя состоял из одного видавшего виды чемодана свиной кожи, испещренного следами соскобленных дорожных наклеек. Чемодан был заперт, но такие замки — штука нехитрая. Этот не отнял у нас и пяти минут.

Одежда Раундса — частью в чемодане, частью в стенном шкафу — была не то чтобы слишком дорогой, но зато совершенно новой. Меток прачечной мы ни на чем не обнаружили. Раундс отдавал предпочтение таким популярным и широко распространенным фасонам, что установить, где он приобретал одежду, не представлялось возможным. Не обнаружилось ни одной бумажки с записями. Ни единой ниточки. Абсолютно ничего такого, что позволило бы предположить, откуда и зачем он прибыл.

Педерсон был сильно этим удручен.

— Думаю, если в его не убили, он бы удрал через неделю, не заплатив по счету! Таким вот типам, у которых ничего нет с собой для их опознания и которые не оставляют ключей на стойке, доверять нельзя.

Мы как раз закончили осмотр, когда в сопровождении коридорного в номер ввалился сержант О'Гар из полицейского департамента, детектив отдела убийств.

— Побывал в агентстве? — поинтересовался я.

— Ага, как раз оттуда.

— Ну и что там новенького?

О'Гар стащил со своей шарообразной головы широкополую черную шляпу — фасон, популярный среди сельских констеблей, — и почесал в затылке.

— Новостей небогато. Док определил, что удар нанесли лезвием длиной по меньшей мере в семь дюймов и шириной в два и что с такой раной нельзя прожить дольше двух часов, а вероятнее, даже и часа. Ничего нового мы на нем не нашли. А что вам удалось раскопать здесь?

— Фамилия — Раундс. Прибыл вчера из Нью-Йорка. Все барахло новое, ничего такого, что могло бы дать нам зацепку, кроме разве вывода, что он, похоже, заметал за собой следы. Ни писем, ни пометок, ничего. Следов крови или борьбы в комнате не видно.

О'Гар повернулся к Педерсону:

— А ты не замечал возле отеля какого-нибудь азиата? Индуса или что-то вроде того?

— Замечать не замечал, но для вас все разузнаю, — мигом нашелся охранник.

— Стало быть, красный шелк оказался-таки саронгом? — уточнил я.

— И весьма дорогим, — отозвался детектив. — Я-то уж навидался их за четыре года службы на островах, но такого, как этот, не встречал ни разу.

— А кто их носит?

— Мужчины и женщины на Филиппинах, Борнео, Яве, Суматре, полуострове Малакка, кое-где в Индии.

— Так ты полагаешь, что некий потрошитель рекламирует себя, бегая по улицам в красной юбчонке?

— Остряк-самоучка! — огрызнулся сержант. — Саронги очень часто используют как шарфы и пояса в сложенном или скрученном виде. И откуда ты взял, что его ранили на улице? Да, кстати, раз уж зашла о том речь, как мне убедиться, что его не зарезали в вашем притоне?

— Мы всегда хороним наших мертвецов сами, не извещая полицию. Давай скорее Питу распоряжение о поиске твоего азиата и пошли вниз, что ли.

Версия была дохлая. В козлы отпущения по ней годился любой смуглолицый, ошивающийся в районе отеля.

Я позвонил Старику, чтобы сообщить о своих открытиях, — это не потребовало от меня серьезных затрат ни времени, ни воздуха из легких, — и остаток вечера провел вместе с О'Гаром в бесплодных рысканьях без определенной цели. Мы опросили водителей такси, созвонились по телефонной книге с тремя Раундсами, и под занавес наше неведение было таким же полным, как и в начале поисков.

Утренние газеты, выброшенные на улицы города чуть позже восьми вечера, представляли происшествие в уже известном нам виде.

В одиннадцать мы с О'Гаром решили, что наступила ночь, разошлись по направлению к собственным постелям.

Но наша разлука была недолгой.

Я продрал глаза, сидя на краю кровати в призрачном свете стыдливо выглянувшей из-за горизонта луны. С оглушительно заливающимся телефоном в руке.

О'Гар, его голос:

— 1856, Бродвей! На пригорке!

— 1856, Бродвей, — машинально повторил я, и он бросил трубку.

Окончательно я проснулся, пока вызывал по телефону такси, а затем одевался. Спускаясь вниз, обнаружил, что часы показывают всего пятьдесят пять минут пополуночи. Стало быть, в постели мне посчастливилось провести ровно пятнадцать минут.

По адресу 1856, Бродвей обнаружился трехэтажный дом с крошечной лужайкой, и стоял он в ряду таких же домов, с такими же лужайками перед ними. Только все прочие были темны, а этот сиял огнями из всех окон, а также из распахнутого парадного. В вестибюле дежурил полисмен.

— Привет, Мак! О'Гар уже здесь?

— Только что зашел.

Я прошел сверкающую темным лаком прихожую и увидел спину О'Гара, поднимавшегося по ступенькам.

— Что здесь у нас? — спросил я, когда поравнялся с ним.

— Сейчас узнаем.

На втором этаже мы свернули влево и вошли не то в библиотеку, не то в большую гостиную, занимающую пространство вдоль всего фасада.

На кушетке сидел хозяин дома в банном халате и пижаме. Его обнаженная нога покоилась на стоящем перед ним стуле. Он поприветствовал меня кивком, и я узнал его: Остин Рихтер, владелец кинотеатра на Маркет-стрит. Наше агентство уже работало однажды, с год тому назад, на этого круглолицего лысоватого человечка лет сорока пяти. Дело было связано с укравшим дневную выручку и сбежавшим билетером.

Над ногой Рихтера, ниже колена забинтованной, склонился худой старик, судя по всему доктор. Рядом, держа в руках ножницы и рулон марли, стояла высокая дама в отороченном мехом халате. Дородный полицейский капрал что-то строчил в блокноте, сидя за длинным узким столом. Прижатая его локтем, на ярко-голубой скатерти лежала толстая трость орехового дерева.

При нашем появлении все они обернулись. Капрал поднялся и шагнул навстречу:

— Я слышал, что вам поручили случай с Раундсом, сержант, поэтому и поспешил известить, как только понял, что в моем деле тоже замешаны азиаты.

— Молодцом, Флинн, — ответил О'Гар. — А что здесь стряслось?

— Кража со взломом, а может, только попытка кражи. Преступников было четверо, взломана кухонная дверь.

Голубые глазки Рихтера, сидевшего чрезвычайно прямо, вдруг вспыхнули несомненной заинтересованностью, как, впрочем, и карие женские.

— Прошу прощения, — вмешался он, — вы, кажется, упомянули еще какой-то случай с участием азиатов. Я вас правильно понял?

Мы с О'Гаром переглянулись.

— Вы не читали утренних газет? — спросил я владельца кинотеатра.

— Увы.

— Понятно. В контору «Континентала» в конце дня вошел человек с ножевым ранением в груди и умер. Для остановки кровотечения он использовал красный саронг, потому и возникла версия с азиатами.

— А как его звали?

— Раундс, X. Р. Раундс.

Никакого впечатления на Рихтера это имя не произвело.

— А не был ли он высоким, очень худым, смуглым? — уточнил Рихтер. — Не в сером ли костюме?

— Все сходится.

Рихтер обернулся к женщине.

— Моллой! — воскликнул он.

— Моллой! — откликнулась она.

— Так вы его знаете?

Их взгляды снова скрестились на мне.

— Разумеется. Он был здесь сегодня. Он вышел... — Рихтер осекся и вопросительно взглянул на женщину.

— Да, Остин, рассказывай, — сказала она, бросила марлю и ножницы на стол и села рядом с ним.

Он похлопал ее по руке и снова взглянул на меня, на этот раз с облегчением — как человек, получивший долгожданную возможность снять с души тяжкое бремя.

— Присядьте, пожалуйста. История не очень долгая, но вы присядьте.

Мы с О'Гаром взяли по стулу.

— Моллой, Сэм Моллой — таково его имя, или имя, под которым я всегда его знал. Он пришел к нам сегодня днем. Сэм либо позвонил в кинотеатр, либо зашел туда и узнал, что я дома. Я не встречал его целых три года. Оба мы — и жена, и я — заметили, что с ним не все ладно.

Когда же я спросил Сэма, что стряслось, он признался, что получил ножевой порез от руки сиамца по пути к нам. Сэм не придавал ране особого значения, а может, только прикидывался беспечным. Он не позволил нам ни помочь, ни даже осмотреть рану. Заверив, что собирается зайти к врачу сразу после нас, он перешел к делу. Сэм хотел спрятать у меня на время некий предмет — за этим и пришел.

Он был не из болтливых. К тому же спешил, страдая от боли. И знал, что отказа не встретит, а расспрашивать я не стану. Сэм пояснил, правда, что дело не вполне законное и даже, пожалуй, опасное. Мы ведь обязаны ему жизнью — жена и я, оба. Это случилось далеко отсюда, в Мексике, в 1916 году, тогда мы впервые и встретились с ним. В ходе беспорядков в Вилле мы оказались в плену и были на волосок от гибели, когда Моллой, который промышлял в тех краях контрабандой оружия и имел немалый вес среди бандитов, освободил нас.

Поэтому сейчас, когда он обратился с просьбой, задавать вопросы было неудобно. Я согласился, и он вручил мне сверток — небольшой, с буханку хлеба, но куда как тяжелее. Коричневую бумагу, в которой был сверток, мы, разумеется, развернули — сразу после ухода Сэма. Но под ней обнаружилась более основательная упаковка: парусина, стянутая шелковой бечевой и даже опечатанная. Поэтому и не довелось узнать, что внутри. Мы отнесли сверток в кладовку и завалили старыми журналами.

Позднее, примерно без четверти полночь, — я уже несколько минут лежал в постели, но еще не уснул, — до спальни донесся шум отсюда, из этой комнаты. В доме у нас никакого оружия нет, нет даже чего-нибудь вроде оружия, поэтому я достал из стенного шкафа эту вот палку, — он указал на стол, где лежала ореховая трость, — и отправился выяснять причину шума.

Прямо из дверей спальни я увидел силуэт. Мне было легче разглядеть непрошеного гостя, чем ему меня, — он стоял напротив окна. То есть находился между окном и мной и в лунном свете был виден вполне отчетливо. Я ударил его тростью, но с ног сбить не сумел. Злоумышленник пустился наутек. Совершенно необдуманно, забыв, что он может быть не один, я бросился в погоню и тут же был наказан. Как только я выбежал за дверь, второй грабитель прострелил мне ногу.

Я рухнул как подкошенный. Пока пытался подняться, двое грабителей втащили сюда же мою супругу. Всего их оказалось четверо. Они были среднего роста, смуглые, но не так чтобы слишком. Для меня само собой разумелось, что это сиамцы, так как именно о сиамцах толковал Моллой. Они зажгли в комнате свет, и один из них, по виду главарь, спросил у меня: «Где есть это?»

Он говорил с ужасающим акцентом, но понять его было несложно. Конечно же, я сообразил, что они явились за сокровищем Моллоя, но упорно придерживался роли несведущего. Их главарь настаивал, что нет никаких сомнений — Моллой мог оставить «это» только здесь, в нашем доме, правда, называл он его почему-то Доусоном. Я отвечал, что знать не знаю никакого Доусона и никто здесь ничего не оставлял, заодно пытаясь понять, что же такое они ищут. Но и здесь меня постигла неудача — предмет своих поисков они называли только словом «это».

Грабители оживленно переговаривались между собой, но естественно, я ни слова из их беседы не понял. Затем трое вышли на поиски, оставив одного головореза, вооруженного пистолетом Люгера, караулить. До нас доносились звуки обыска, затянувшегося почти на час. Наконец тот, кого я окрестил про себя главарем, вернулся и что-то сообщил нашему стражу. Оба выглядели очень довольными. «Не есть благоразумно покидать скоро эта комната», — бросил главарь напоследок, и они захлопнули за собой дверь.

Я понимал, что они уже ушли, но подняться был не в силах. Доктор говорит, я еще легко отделаюсь, если начну ходить через пару месяцев. Выпустить жену я тоже опасался: а вдруг все-таки столкнется с кем-нибудь из них — но она настояла на своем. Сиамцев действительно уже не оказалось в доме. Тогда жена позвонила в полицию, а затем поднялась в кладовую, чтобы удостовериться в пропаже свертка. Он, конечно же, исчез.

— А этот Моллой, он что, даже не намекнул вам о содержимом? — спросил О'Гар.

— Ни единым словом, разве только дал понять: в нем нечто, вожделенное для сиамцев.

— Опознал ли Моллой сиамца, который нанес ему удар? — спросил я.

— Думаю, да, — задумчиво произнес Рихтер. — Хотя не уверен, говорил ли он мне об этом.

— Попытайтесь вспомнить его слова.

— Боюсь, это будет не так просто.

— Полагаю, я их хорошо запомнила, — вмешалась миссис Рихтер. — Мой муж, мистер Рихтер, спросил его: «Что случилось, Моллой? Ты что, ушибся или болен?» Моллой выдавил из себя смешок и, прижимая руку к груди, ответил, что, мол, ничего серьезного, немного ослабил бдительность по пути сюда, напоролся на крадущегося сиамца и позволил тому поцарапать себя. Зато, мол, сверток в целости!

— Что еще он вам рассказывал о сиамцах?

— Напрямую ничего, — ответила она. — Хотя просил присматриваться к азиатам, шатающимся в окрестностях. Моллой уверял, что не оставил бы сверток в нашем доме, если бы из-за этого у нас могли случиться какие-то неприятности, но советовал все-таки быть настороже — мало ли что. И еще Сэм сказал мужу, — она кивнула в сторону Рихтера, — что сиамцы давно за ним охотятся и теперь, когда он нашел безопасный тайник, он этим дикарям устроит «прогулку с билетом в один конец». Это точное его выражение.

— Что вы вообще знаете о Моллое?

— Боюсь, не слишком много, — снова взял слово Рихтер. — Он любил рассказывать о тех местах, где побывал, о достопримечательностях, но о себе, о своих делах — ни слова из него нельзя было вытянуть. Мы познакомились с ним в Мексике в 1916-м, как я уже говорил. После нашего чудесного спасения мы не видели его почти четыре года. Однажды ночью Моллой позвонил и зашел на часок-другой. Он собирался тогда в Китай, и ему до отъезда предстояло еще уладить кучу неотложных дел.

Спустя несколько месяцев от Моллоя пришло письмо, помеченное штемпелем Куинс-отеля в Канди. Он просил прислать список экспортеров и импортеров, работающих в Сан-Франциско. Затем пришло письмо с благодарностью за присланный список, и больше мы ничего не слышали о Моллое почти год, пока он не приехал в Сан-Франциско на неделю, кажется, в 1921-м.

Моллой провел здесь еще неделю с год спустя, сообщив, что приехал из Бразилии, и как всегда опустив подробности своего пребывания там. Через несколько месяцев пришло письмо из Чикаго с обещанием навестить нас на следующей неделе, которое, впрочем, Моллой не исполнил. Спустя какое-то время он прислал извинения из Владивостока. Сегодня и произошла первая наша с ним встреча с тех пор.

— А откуда он родом? Где его близкие?

— Он уверял всегда, что совершенно одинок. Мне кажется, родился он в Англии — хотя, что натолкнуло меня на эту мысль, припомнить уже не смогу.

— У тебя есть еще вопросы? — спросил я О'Гара.

— Пока нет. Пойдем взглянем на место происшествия, может, какие-то следы сиамцев найдем.

«Взглядывали» мы долго и тщательно. Мы не стали делить территорию, все осмотрели вместе — от чердака до подвала.

Подвал порадовал нас особенно: здесь, в остывшей топке, обнаружилась пригоршня черных пуговиц и обугленные пряжки от подтяжек для носков. Но и на этажах грех было жаловаться: в одной из комнат мы нашли смятый чек из оклендского магазина с надписью «Скатерть столовая, 1 шт.» — правда, в других комнатах ничего больше не раскопали.

— Это, конечно, не мое дело, — заявил я Рихтеру, когда мы с О'Гаром вернулись после поисков, — но боюсь, что в суде с такой линией защиты вы провалитесь.

Рихтер попытался встать, но подвела изувеченная нога. Дама медленно поднялась с места.

— Может, вы что-то упустили из виду? — обратился к ней О'Гар. — Почему вы не попытались его отговорить?

— Будет намного легче, если в суде вы примете вину на себя, — посоветовал я ей. — Вы можете заявить, что Рихтер поспешил на помощь, когда ваш муж схватил вас, что ваш муж в него выстрелил и пытался выстрелить в вас, потому вы его и зарезали.

— Мой муж?!

— Именно, миссис Раундс-Моллой-Доусон. Ваш бывший луж.

Рихтер приоткрыл рот ровно настолько, чтобы процедить:

— Что означает вся эта чертова ахинея?

— По-моему, эта парочка нам грубит, — отозвался О'Гар. — Если это ахинея, то как прикажете называть вашу сказочку о таинственных сиамцах, загадочных свертках и Бог знает о чем еще?

— Да не дави ты так на него, — вступился я за Рихтера. — Если бы ты посмотрел столько кинофильмов, сколько приходится ему, твои представления о правдоподобии тоже сместились бы. Ты бы тоже позабыл, что увидеть сиамца в лунном свете в одиннадцать сорок пять никак нельзя, поскольку луна в этот день восходит только в двенадцать сорок пять — когда ты мне позвонил.

Рихтер выпрямился на здоровой ноге. Плечистый капрал придвинулся к нему вплотную.

— Может, стоит обыскать его, сержант? О'Гар отрицательно качнул головой:

— Только время потеряешь. У него ничего нет. Они избавились от оружия. Похоже, леди бросила его в залив, когда ездила в Окленд за новой скатертью — взамен того саронга, что утащил ее муж.

Последнее просто потрясло парочку. Рихтер прикинулся, что задыхается от волнения, и дамочке пришлось принять на себя всю силу наших доводов.

А О'Гар ковал железо, пока горячо. Он извлек из кармана наши подвальные трофеи и принялся беспечно пересыпать их с ладошки на ладошку. Это была последняя из собранных нами улик.

Я решился на блеф:

— Не мне осуждать прессу, но на вашем месте я бы не слишком доверял тому, что пишут в газетах. К примеру, покойный перед смертью произнес несколько весьма осмысленных слов, а газеты об этом умолчали. Такие мелочи порой совершенно путают карты.

Дамочка уставилась на О'Гара.

— Могу я переговорить с Остином наедине? — спросила она. — На ваших глазах, разумеется.

Детектив поскреб в затылке и вопросительно взглянул на меня. Давать твоим подопечным такую возможность — дело весьма щекотливое: они могут сговориться и, чтобы выйти сухими из воды, сочинить новую версию. С другой стороны, не позволь этого — упрутся, слова из них не вытянешь. И тот способ чреват последствиями, и этот. Я осклабился и ушел от совета. Пусть сам решает, а если ошибется, ему же и расхлебывать. О'Гар нахмурился, затем кивнул женщине.

— Вы можете пройти в дальний угол и пошептаться несколько минут, — бросил он, — но только без глупостей!

Дама подала Рихтеру трость, взяла под руку и, волоча за собой стул, помогла доковылять до указанного места. Рихтер уселся к нам спиной. Она же встала за его плечом, так что лица обоих были от нас скрыты.

О'Гар подошел ко мне.

— Ну, и что ты об этом думаешь? — пробормотал он едва слышно.

— Думаю, они сделают выбор.

— Твоя догадка о том, что она жена Моллоя, попала прямо в яблочко. Такого я просто не ожидал. Как ты ее раскусил?

— Когда она воспроизводила речь Моллоя о сиамцах, при словах «мой муж» она постоянно прилагала усилия, подчеркивая кивками, что имеет в виду Рихтера.

— Вот оно что...

Шепот из дальнего угла стал порой доноситься до нас, правда, в виде неразборчивого шипения. Наконец из уст Рихтера вырвалась вполне членораздельная выразительная сентенция:

— Да чтоб мне провалиться!..

Они дружно оглянулись украдкой, затем снова заговорили тише, но не надолго. По-видимому, дама в чем-то горячо убеждала собеседника. Он упирался, отрицательно мотая головой. Даже попытался взять ее за руку, каковую попытку дама пресекла решительным движением, продолжая уговоры.

И тут Рихтер произнес намеренно громко:

— Давай, если ты полная дура! Это твоя шея, в конце концов. Я ножиками ни в кого не тыкал.

Дамочка отскочила от Рихтера, глаза ее на побелевшем лице полыхнули черным огнем. Мы с О'Гаром плавно двинулись вперед.

— Ты, крыса! — И она плюнула в Рихтера. Затем обернулась к нам и заорала: — Да, это я убила его! Эта тварь на стуле даже убить никого...

Рихтер замахнулся ореховой тростью.

Я прыгнул — не слишком удачно — и врезался в спинку стула. Палка, Рихтер, стул и я, наконец, — все вместе покатилось по полу. Капрал помог мне подняться. Вместе с ним мы отволокли Рихтера назад на кушетку.

А уста озлобленной женщины прорвало, как плотину:

— Его настоящее имя не Моллой. Он Ланж, Сэм Ланж. Я вышла за него в 1913-м в Провиденсе, и мы укатили в Китай, в Кантон, где у него было место в тамошнем пароходстве. Нам не пришлось жить там долго: очень скоро Сэм влип в неприятности из-за каких-то своих революционных связей. После этого мы мотались кругами, в основном по Азии.

А эту тварь, — она указала на притихшего Рихтера, — встретили в Сингапуре, думаю, в 1919-м, сразу после мировой войны. Его зовут Холли — вы проверьте, Скотленд-Ярду кое-что о нем известно. У Холли был план. Он пронюхал о месторождении драгоценных камней в Верхней Бирме, одном из многих неизвестных британской колониальной администрации. Холли познакомился с какими-то туземцами, связанными с месторождением, и выведал места их тайников.

С ним вместе пошел мой муж и еще двое парней, которые погибли. Они разорили тайники туземцев и пытались унести ноги с целым мешком сапфиров, топазов и рубинов. Двоих туземцы убили, а мой муж был тяжело ранен.

Я была уверена, что он тоже погиб. Мы скрывались в крохотной хижине почти на границе с Юньнанем. Холли убеждал меня взять сокровища и убраться восвояси вместе с ним. Сэм вроде как погиб, оставаться было очень рискованно. К тому же по Сэму я не очень-то и убивалась: он оказался совсем не таким, каким представлялся мне до замужества.

Итак, мы с Холли бежали. Пришлось истратить чертову уйму камней, чтобы проделать путь через Юньнань, Кванси и Квантун, но нам это удалось. Когда мы добрались до Сан-Франциско, у нас еще оставалось достаточно, чтобы купить этот дом и кинотеатр, и с тех пор мы здесь. Мы давно уже ведем добропорядочный образ жизни, но я не очень надеюсь, что это сыграет какую-то роль. У нас хватало денег, чтобы жить с комфортом.

А сегодня появился Сэм. Мы ничего не слышали о нем с тех самых пор, как бросили его в Бирме. Сэм рассказал, что попался и провел три года в тюрьмах. Затем бежал и следующие три посвятил поискам наших следов. Это так похоже на него. Не меня Сэм хотел вернуть, а денежки. Он потребовал все, что у нас было. Холли запаниковал и совершенно потерял голову — вместо того чтобы сторговаться с Сэмом, он попытался решить дело пальбой.

Сэм отнял у Холли пистолет и ранил его в ногу. Но в пылу схватки обронил нож — малайский крис, по-моему. Я подобрала его, и Сэм тут же набросился на меня. Не помню, как все случилось. Помню лишь, как Сэм отшатывается, хватаясь за грудь обеими руками, в моей же — окровавленный нож.

Сэм выронил пистолет, который тут же схватил Холли, чтобы довести дело до конца. Но я ему не позволила. Все произошло в этой самой комнате. Уж не помню, дала ли я Сэму саронг со стола или же он сам им воспользовался. Как бы то ни было, именно саронгом Сэм пытался остановить кровь. Он вышел, пока я удерживала Холли от выстрела.

Я не сомневалась, что Сэм в полицию не обратится, но намерений его предвидеть не могла. Было заметно, что он очень плох. Если Сэм свалится где-то и умрет, не исключено, что следы приведут к нам. Я следила за ним из окна, и казалось, никто не обращает на него ни малейшего внимания, но я-то знала, как серьезно он ранен, и была полностью уверена, что, как только газеты сообщат о найденном на улице покойнике, его вспомнит каждый прохожий. Холли волновался даже сильнее меня. Из-за его ранения скрыться мы не могли. Поэтому пришлось сочинить эту «сиамскую» сказку. Я отправилась в Окленд за новой скатертью. В доме имелось несколько восточных ножей и сабель. Сломав сабли, я завернула все это добро в пакет и бросила с парома по пути в Окленд.

Как только утренние газеты сообщили о случившемся в «Континентале», мы приступили к осуществлению нашего плана. Костюм Холли, в котором он был ранен, а также подтяжки для носков, пробитые пулей, пришлось сжечь. Проделав похожее отверстие в пижамных брюках и разбинтовав ногу Холли, я смыла запекшуюся кровь и снова вызвала кровотечение. А затем подняла тревогу. — Она развела руками, цокнув при этом языком. — И вот вы здесь.

— Что вы можете добавить к сказанному? — обратился я к Холли, который непрерывно пялился на свою ногу.

— Только в присутствии адвоката, — буркнул тот. О'Гар повернулся к капралу:

— Подавай фургон, Флинн.

Спустя десять минут мы грузили Холли и дамочку в полицейский автомобиль.

За углом, на другой стороне улицы, показалась троица смуглолицых пошатывающихся парней, сильно смахивающих на малайских матросов. Один из них был мертвецки пьян, приятели волокли его. У другого под мышкой торчал коричневый сверток, наверняка с бутылкой.

О'Гар перевел взгляд на меня и захихикал.

— А если бы мы поверили байке, у нас прямо сейчас нашлось бы дельце к этим ребятам, не правда ли? — шепнул он мне.

— Заткнись ты, свиной окорок! — рявкнул я в ответ, кивнул в сторону сидевшего в машине Холли и продолжил тоном ниже: — Если он опознает в них своих сиамцев, даже Большое жюри окажется бессильным.

Мы заставили озадаченного водителя крутить баранку шесть лишних кварталов, чтобы только разминуться с малайцами. И дело стоило того: теперь ничто не могло помешать Холли и миссис Ланж разделить досуг с Фемидой — на ближайшие двадцать лет.