Конечно, Паттерсона дома не оказалось.

Сначала это было все, что сказал им служащий регистратуры Бельведера:

— Его нет дома, ребята.

— Тогда где он?

— Ничего не могу вам сказать. Даже если бы знал.

Они поняли, что больше ничего не добьются от этого старикашки, и вышли на улицу. Немного побродив вокруг, они обнаружили въезд в подземный паркинг для жильцов, находящийся прямо под башней. Внизу они разыскали молодого служащего, который помнил черный джип «чероки» Паттерсона, он рассказал им, что Паттерсон уехал вчера и больше не возвращался.

С этим они вернулись к «эскорту», изрядно помрачневшие.

— Мне следовало посильнее надавить на Германа, — в итоге сказал Пайк, вытирая запотевшее лобовое стекло.

— Ты обращался с ним, словно с красной девицей, — заметил Ноэль. — Прежний Пайк избил бы парня просто по привычке.

— Может, ты заткнешься и перестанешь твердить о прежнем Пайке, о прежних днях…

— Но ты действительно был с ним слишком мягок. А в результате мы остались ни с чем. Я вот о чем: как ты думаешь, то, что он нам рассказал, это правда или нет?

— Нет.

— Ты считаешь, он может знать, где у Паттерсона еще есть собственность?

— Да.

— Ты считаешь, нам нужно к нему вернуться? — спросил Ноэль.

— А что ты думаешь?

— Бат. Туда-то мы и поедем.

— Но не сразу, — сказал Пайк. — Сначала мне нужно кое-что забрать. Я долго думал об этом. Если мы хотим прищучить Паттерсона, то нам для этого понадобятся определенные вещи.

— У тебя припрятано оружие?

— Лучше. — Пайк завел машину. Славно, когда снова есть определенный план. Дэннис чувствовал прилив энергии.

— И что же это? — спросил Ноэль. — Что у тебя есть? Что может быть лучше оружия?

— Два бумажника, водительские права, телефонная книжка, неоплаченный телефонный счет и письмо.

— Понимаю. Это новый вид японского воинского искусства.

— Нет. — Пайк выехал из порта Челси и двинулся к центру города.

— Ну же, Пайки. О чем ты говоришь?

— Все дело в том, кому принадлежат эти вещи, Ноэль. Это и делает их опасными.

— Ну?

— Уильямсу и Грину.

— Что?

— Я сохранил их, — сказал Пайк. — После того как мы все разбежались, я их хранил. Не спрашивай меня зачем. Все это время они лежали у меня в надежном месте.

— Господи Иисусе!

— И теперь если Герман не захочет нам помочь, мы просто скажем ему, что у нас есть и что мы не побоимся это кое-куда подбросить. Герман даст знать Паттерсону…

— Ты все это время хранил их?

— Да.

— Пайк? Ты готов пройти через это? Готов все раскрыть?

— Не знаю. Но поскольку Паттерсон тоже этого не знает, у нас будет преимущество. Мы выманим этого мерзавца.

— Тебе не было страшно держать вещи у себя? А если бы кто-то нашел?

— Я хранил их в надежном месте, — сказал Пайк. — В доме у родителей.

— Я никогда не видел твоих родителей.

— Нет. И никогда не увидишь. Когда мы туда приедем, ты останешься в машине. А я зайду на пять минут и тут же вернусь.

— Ну, брось.

— Я не хочу, чтобы ты видел моих родителей, Ноэль.

— Приехали. Тебя-то я со своим отцом познакомил.

Пайк не нашелся, что ответить.

— Где же они живут? — спросил Ноэль, перебирая кассеты.

— Хорнчерч.

— Эссекс? Так ты родом из Эссекса? Я думал, что ты родился на севере Лондона.

— Я рос в Питерборо.

— Питерборо?

— Мы переехали в Эссекс, когда мне было десять. Мой отец тогда работал на почте.

— Я привык думать, что ты загадочная птица, человек-одиночка, большая белая акула Тоттнема. Но отец-почтальон делает твой образ более человечным.

— Слушай, Ноэль, у каждого есть родители.

— Да. Но я думал, что твой старик какой-нибудь гангстер, главарь банды или убийца, человек, ведущий преступную жизнь, в бегах… Уж никак не почтальон, на хрен.

— Он не был почтальоном. Отец сидел за конторкой. Он получил повышение — стал начальником небольшого почтового отделения, поэтому мы и переехали в Эссекс.

— Эй! Потому-то ты так сильно избил тех ливерпульцев? Они обокрали почтовое отделение твоего старика?

— Нет.

— Значит, это было местью за всех работников почты.

— Мне это даже не приходило в голову, пока ты не сказал.

— А что тебе приходило в голову за эти десять лет? Что еще, кроме твоего пенсионного фонда?

— Канада.

— Да, точно, — сказал Ноэль, вставляя кассету с Филиппом Глассом в магнитолу. — Я все хотел спросить, Пайки, почему именно Канада?

— Это страна третья в мире по размерам, а население равно населению Лондона.

— То-то и оно. Видишь, никто не хочет там жить.

— Это твой взгляд на вещи, — заметил Пайк.

— А почему, ты думаешь, в Англии так много народу? — спросил Ноэль. — Я скажу тебе почему. Потому что здесь здорово. Это лучшая страна в мире.

— Ты говоришь, как бывший шпаненок, Ноэль. Как мы болтали в восемьдесят втором на пути в Германию. Послы от Великобритании, блин. Когда мы напились в самолете, пытались оттрахать стюардесс и дрались с пассажирами. Анг-лия. Ан-хер-лия.

— В то время мы были самой страшной шпаной в мире, верно? — заметил Ноэль. — Разве не так? Самая уважаемая, самая сплоченная и жестокая братва. Мы были армией. А все остальные? Даже говорить нечего — слабаки. Дерьмо. Мы показали всем. Показали, где раки зимуют. Мы были самыми крутыми. А теперь ты хочешь от всего этого отказаться. Хочешь слинять в Канаду, поджав хвост.

— Именно так, Ноэль. Я хочу уехать от людей, похожих на тебя. От людей с флагом мамы-Англии на груди. Я больше не выношу эту лажу. Этот столетний мусор. Я не могу больше выносить эту старую-престарую, охреневшую, пафосную маленькую страну. И выруби эту чертову музыку.

— Невозможно спокойно слушать этого чудака Гласса. Полный улет. Дидли-дидли-дидли-дидли…

Пайк выключил музыку.

— Не сейчас, Ноэль. У меня голова болит.

— Дело в том, Пайк, что ты не сможешь удрать от всего. Ты можешь смыться в Канаду, но не можешь спрятаться от собственных воспоминаний.

— А я думаю, что смогу. Я смогу спрятаться от тебя, Чеса, Паттерсона, от всего этого. У меня появится возможность спокойно состариться.

— Стой! Останови машину!

— Черт! — Пайк нажал педаль тормоза и вильнул к тротуару, передние колеса машины задели бордюр. Пайка мотнуло вперед, ремень безопасности врезался в плечо.

Машина, шедшая сзади, громко просигналила. Водитель не переставая матерился, пока объезжал их «форд». Кирсти, свалившаяся с заднего сиденья, поднялась и снова принялась играть в «Гейм Бой».

— Что? — спросил Пайк, его сердце бешено колотилось. — Что случилось?

— Там кабак.

— Кабак?

— Да. Гляди сам. — Ноэль кивнул за окно и отстегнул ремень. — Я хочу пива. — Он открыл дверь. — Буду через минуту. Хочешь чего-нибудь?

— Просто кабак, на хрен?

Ноэль вылез из машины.

— Так ты хочешь чего-нибудь или нет?

— Нет… Да. Что-нибудь не очень крепкое, типа «Фостерс».

— Ладненько.

Пайк наблюдал, как Ноэль не спеша пересек улицу и вошел в ярко освещенный магазин. Ему все по фигу. Дэннис посмотрел в зеркало заднего вида: Кирсти продолжала играть, словно ничего не произошло. Может быть, именно так Ноэль и водит машину. Пайк задумался, каково это — иметь собственного ребенка. Создать человеческое существо из ничего. Он хорошо знал обратный процесс, как превратить человеческое существо в ничто. Но все-таки?.. Это казалось ему таким таинственным и непостижимым.

Однажды он почти сделал это.

Как-то ночью, когда они только закончили заниматься с Марти любовью, она сказала, что беременна.

Пайк не знал, что и подумать. Спросил, что она собирается делать. Марти пожала плечами и сказала, что избавится от ребенка. Ее это нисколько не волновало. У нее уже было два аборта, первый — в четырнадцать лет.

— Но разве ты не боишься за себя? — спросил Пайк. Он лежал, опершись на локоть, и любовался ее просвечивающими ребрами и маленькими грудями. — Не боишься за свое тело?

— Мне все равно, что случится со мной, — сказала спокойно Марти. — Меня не волнует, что случится с моим телом. Ты можешь делать с ним все, что тебе нравится. Я скоро умру.

— Как ты можешь так говорить?

— Так расположились звезды.

— Что, в гороскопе «Дейли миррор» напечатали: «Вы сегодня умрете»?

— Я не хочу рожать ребенка в этом мире, Дэннис, — сказал она, растягиваясь на спине и выгибаясь так, что ее грудь практически исчезла. — Кругом одно дерьмо. Я не хочу, чтобы ребенок прошел через то, через что прошла я. Первый аборт я сделала, когда забеременела от отца. Эта могла быть моя собственная сестра. Я не хочу этого. Я скоро умру, и тогда конец всему — придет избавление.

— Тебе не стоит так говорить.

— В любом случае, мы не совместимы, Дэннис.

— Что ты имеешь в виду?

— Наши знаки зодиака. Ребенок был бы настоящим монстром.

— Все это чушь, Марти.

— Не смей так говорить. Я в это верю. По крайней мере, уважай мою точку зрения.

— Да, конечно. Извини.

— Мы с тобой разные, Дэннис. Ты — камень. Например, лунный камень.

— Брось, Марти…

— Нет, послушай. Ты никогда не думал, что люди обладают определенными качествами? Определенной энергетикой? Они похожи на животное или стихию. На льва, на огонь или на воду.

— Если ты так говоришь, значит, так и есть.

— Да, в этом что-то есть. Это…

Пайк поцеловал ее.

— Если ты в это веришь, Марти, то это — правда, я так думаю.

Марти смотрела на потолок, улыбаясь как ребенок. Счастливая.

— Я читала о стихиях, горных породах и кристаллах. Мы все — частицы Земли. Вот ты, Дэннис, ты — горная порода.

— Что? Как бетон?

— Нет… Нет, ты больше похож на лаву.

— Лаву?

— Да. Ты когда-нибудь видел лаву? Я позавчера видела по телевизору. Завораживающее зрелище. Внешне похоже на камень — черный и твердый, но внутри все движется, течет, плавится.

— Хорошо, — сказал Пайк. — Я — лава. А ты? Кто ты?

— Я — пыль.

Машина неожиданно качнулась, и внутрь забрался Ноэль, держа в руках пакет с покупками. Он поудобнее устроился в кресле и пристегнулся. Пайк завел «форд» и стал отъезжать от края мостовой.

Ноэль достал из пакета четыре банки «Фор-икс» и выудил одну их полиэтиленовой упаковки.

— Выпьешь сейчас? — спросил он у Пайка.

— Потерплю, пока доедем до места.

— Как хочешь. — Ноэль с хлопком открыл банку и сделал большой глоток. — Идеально. Идеально охлажденное. — Он сделал второй глоток.

— Ты — человек простых радостей, верно, Ноэль?

— Давай-ка я расскажу тебе о пиве, Пайки, — сказал Ноэль, делая еще один большой глоток. — Сейчас я изложу тебе философию четырехбаночной упаковки пива.

— Жду с нетерпением.

— Тогда слушай. Это очень важный урок.

— Ну, валяй.

— Видишь эту упаковку?

— Да, вижу.

— Эта четырехбаночная упаковка — самая прекрасная вещь в мире.

— Спорный вопрос.

— Ни капельки. Посмотри. — Ноэль поднял вверх банку. — Четыре банки пива лучшего качества, прямо из холодильника, охлажденные, запотевшие снаружи. Высокие банки, не то что маленькие. Высокие. В каждой — солидное количество чертовски хорошего пива.

— Итак, ты достаешь такую упаковку и устраиваешься в кресле, чтобы смотреть футбол или видео. У тебя четыре банки, и ты думаешь: «Здорово. У меня столько пива!», — и еще думаешь… нет, ты не думаешь. Ты просто присасываешься. Первая банка улетает почти сразу. Оп-па — и она пуста. Ну и что? В конце концов, у тебя еще полно пива. Ты смотришь на все банки, что остались. Волшебно! Хорошая отрыжка, и ты уже готов взяться за вторую. Вторую банку ты пьешь уже медленнее, верно? Тебя уже не так мучает жажда, и пиво можно посмаковать. Все остальное тебя не колышет. Ты выпил все еще меньше половины, поэтому можешь ни о чем не беспокоиться. Но вот и вторая банка выпита, осталось еще две, ты смотришь на них и думаешь: «Когда я начинал пить, казалось, что у меня тут все пиво мира. Но теперь посмотри — осталось только две банки». И — на тебе, пива оказывается уже не так много. Ты начинаешь пить третью. И, черт побери, у тебя ведь остается еще одна, правда? А в следующий миг ты осознаешь, что и третья банка уже пуста, и ты даже не помнишь, как ее выпил… И теперь осталась только одна… Что случилось с тем невообразимым количеством пива? Когда ты начинал, то думал, что удовольствие растянется на всю ночь. Казалось, что выпить их все невозможно, что одну можно будет убрать обратно в холодильник и оставить до завтра. А сейчас кажется, что ты только сел выпить, и вдруг осталась только одна банка. Это твоя последняя. Вот и все. Больше нет. Ты начинаешь пить ее очень медленно. Пытаясь делать больше паузы между глотками. Откладываешь ее, стараешься думать о чем-то другом. Но каждый раз, когда вновь прикладываешься к ней, не можешь поверить, что выпил так много. Как мало осталось! Кажется, что пиво куда-то просачивается, утекает, а ты не можешь его остановить. В конце концов остается только на один глоток. И насладиться им ты уже не можешь, зная, что он последний, что после него ничего не будет, что холодильник пуст. Ты останешься с четырьмя пустыми банками. И ты делаешь глоток. Ты пытаешься убедить самого себя, что тебе достаточно. Но тебе никогда не бывает достаточно. Ты всегда хочешь еще. Но после четвертой банки больше ничего нет…

— А в чем соль-то, Ноэль?

— Я думаю, что это жизнь. Понимаешь?

— Что — жизнь?

— Четырехбаночная упаковка. Жизнь — это четырехбаночная упаковка пива.

— Блестяще.

— Я вот к чему это сказал, Пайк. Ты уже на третьей банке. Господи, да ты почти на четвертой. Оно утекает, Пайки. Ты им больше не наслаждаешься. Ты должен быть только на второй банке. Ты должен пить, не думая, наслаждаться вкусом, не оглядываясь на то, что осталось. Ты на стадии третьей банки, Дэннис. А вот я — нет. Я все еще на первой. Ну, может быть, на второй. Да, на второй. Просто то, что я думаю над этим, делает меня человеком второй банки. Но я не тороплюсь перейти к третьей. Я наслаждаюсь тем, где я есть. А ты, сидя взаперти, усердно прикончил почти всю упаковку, словно единственная цель в том, чтобы выпить свою долю как можно быстрее и ловчее. Ты не смакуешь каждую каплю. Ты профукал на фиг свою жизнь, Пайк. Ты выдохся. Встряхнись. Потрать деньги. Жми на полную катушку, как синьор Гласс. Другого шанса не представится. Пива больше нет, даже в холодильнике.

— Ноэль? — сказал Пайк.

— Да.

— Можешь пообещать?

— Что?

— В следующий раз купи упаковку из шести банок.