Когда фильм закончился, до нас вдруг дошло, что Черри с Марсией не на чем добираться домой. Смешинка галантно предложил их проводить – западная сторона всего в двадцати милях отсюда, – а они хотели звонить родителям и просить, чтобы те за ними приехали. Смешинка предлагал отвезти их на своей машине и наконец уломал. Похоже, они нас еще побаивались. Впрочем, пока мы ходили к Смешинке за машиной, они почти перестали нас бояться. Мне все казалось так странно, что вобы – ну, если к девчонкам это тоже относится – были такими же, как мы. Им нравились «Битлз», а Элвиса Пресли они считали уже немодным, а мы думали, что «Битлз» – фуфло, а Элвис – кейфовый, но вот и вся разница. Конечно, грязерши вели бы себя побойчее, но в целом ведь – никакой разницы. Я подумал, может, в деньгах все дело.

– Нет, – медленно отозвалась Черри, когда я ей об этом сказал. – Дело не только в деньгах. Отчасти – да, но не только. У вас, грязеров, ценности совсем другие. Вы гораздо эмоциональнее нас. Мы более искушенные – такие опытные, что нас уже ничего и не трогает. Для нас нет ничего настоящего. Знаешь, я, бывает, болтаю с подружкой и вдруг осекаюсь, и понимаю, что и половины правды не говорю. И вовсе я не думаю, что пивная вечеринка на берегу реки – это так уж суперклево, но расхваливаю ее подружке, только чтобы не молчать. – Она улыбнулась. – Я раньше никому об этом не рассказывала. Знаешь, ты, кажется, первый человек, с которым я так разоткровенничалась.

Да уж, со мной она разоткровенничалась – наверное, потому что я грязер, да еще и младше нее, со мной ей не нужно все время быть начеку.

– Мышиная возня, вот что это такое, – сказала она. – Мы вечно куда-то бежим, бежим, бежим, а куда – даже и не спрашиваем. Ты вот знаешь, каково это – иметь больше, чем хочется? Когда тебе больше и хотеть нечего, и тогда ты думаешь, как бы сделать так, чтоб захотеть чего-то еще? Мы как будто все время ищем, чему бы порадоваться, и не находим. Может, если перестанем строить из себя таких опытных, то найдем.

Она говорила правду. Вобы вечно как будто за непрошибаемой стеной прятались, изо всех сил скрывали, какие они на самом деле. Однажды я видел схлест их клуба. Вобы даже дрались невозмутимо, деловито и бесстрастно.

– Вот что нас разделяет, – сказал я. – Не деньги, а чувства. Вы ничего не чувствуете, а нас чувства захлестывают.

– И, наверное, поэтому, – она старалась скрыть улыбку, – мы по очереди и попадаем в газеты.

Смешинка с Марсией нас даже не слушали. Они несли какую-то им одним понятную дичь.

Про меня тоже часто говорят, что я тихий, почти такой же тихий, как Джонни. Смешинка все повторял, что не понимает, мол, отчего мы с Джонни такие друзья. «Вот, наверное, разговоры у вас интересные, – говорил он, вскидывая бровь, – ты рта не раскроешь, и Джонни помалкивает». Но мы с Джонни понимали друг друга без слов. Один Газ мог меня разговорить. А теперь еще – и Черри Баланс.

Не знаю даже, почему с ней я мог разговаривать. Наверное, и она со мной разговорилась ровно по той же причине, что и я с ней. Не успел я опомниться, как уже рассказывал ей про Микки Мауса, коня Газа. Я никому еще про коня Газа не рассказывал. Это личное.

У Газа был конь буланого цвета, только конь этот был не его. Хозяином коня был дядька, который его держал в конюшнях, где работал Газ. Но вообще, Микки Маус, конечно, был конем Газа. Когда Газ его впервые увидел, то сказал: «Вот это моя лошадка», и я в этом даже и не сомневался. Мне было тогда лет десять. Газировка по лошадям с ума сходит. Серьезно. Он вечно торчит на конюшнях или на родео, и при первом удобном случае вскакивает на коня. Когда мне было десять, я считал, что Микки Маус с Газом не только похожи, но и ведут себя одинаково. Микки Маус был буланой, темно-золотой масти, наглый и норовистый, совсем еще жеребчик. Когда Газ его звал, он прибегал. Ни к кому больше он не шел.

Конь этот Газа обожал. Встанет, значит, и давай жевать Газов воротник или рукав. Черт, а уж Газ-то как по этому коню с ума сходил. Каждый день к нему ходил. Характер у Микки Мауса был подлый, он лягал других лошадей, и с ним вечно были проблемы. «Вон какой у меня злюка-пони, – приговаривал Газ, поглаживая его по шее. – И чего ж ты такой злющий, Микки Маус?» Микки Маус в ответ только рукав ему пожует, ну или куснет Газа. Но не сильно. Так что, может, принадлежал он и другому дядьке, но конь этот был Газа.

– И он до сих пор его конь? – спросила Черри.

– Его продали, – ответил я. – Как-то раз пришли и забрали его. Он вообще очень дорого стоил. Чистокровный американский верховой.

Она промолчала, чему я был очень рад. Не мог же я ей рассказать, что после того, как Микки Мауса забрали, Газ еще долго ревел, целую ночь. И, сказать по правде, я тоже тогда плакал, потому что Газу ничего не было нужно, кроме коня этого, а его у него отняли. Газу тогда было двенадцать, почти тринадцать. Маме с папой он чувств своих не выдал, потому что денег у нас никогда не было, мы обычно концы с концами едва сводили. Если ты вырос в нашем квартале, то к тринадцати годам уже понимаешь что к чему. Я потом еще год копил деньги, надеясь, что когда-нибудь смогу выкупить Микки Мауса и подарить его Газу. В десять лет ума еще немного.

– Ты много читаешь, верно, Понибой? – спросила Черри.

Я удивился:

– Нуда. А что?

Она так, плечом дернула.

– По тебе видно. Спорим, ты еще и на закаты смотришь. – Я кивнул, и она еще потом с минуту молчала. – Я раньше тоже на них смотрела, а теперь все время есть дела поважнее…

Я представил себе, как это, ну или попытался представить. Может, Черри стояла и смотрела, как садится солнце, когда ее посылали вынести мусор. Стояла, смотрела, позабыв обо всем на свете, пока старший брат не принимался вопить, чтоб поторапливалась. Я покачал головой. Как же странно, что закат, который она видела со своего двора, и тот, на который смотрел я с заднего крыльца, был одним и тем же закатом. Может, разные миры, где мы живем, не такие уж и разные. Закат ведь у нас общий.

Вдруг Марсия ахнула:

– Черри, смотри что там.

И тут мы все увидели, что по улице едет голубой «мустанг». Джонни как будто поперхнулся, и я увидел, как он побелел.

Марсия нервно переминалась с ноги на ногу.

– Что делать будем?

Черри прикусила ноготь.

– Стоять, где стоим, – ответила она. – Больше нам ничего не остается.

– Кто это? – спросил Смешинка. – ФБР?

– Нет, – мрачно ответила Черри. – Это Рэнди и Боб.

– А с ними, – угрюмо добавил Смешинка, – еще несколько представителей социальной элиты в клетчатых рубашках.

– Это ваши парни? – Джонни говорил ровно, но я шел с ним рядом и видел, что его колотит. Я даже удивился, с чего бы – у Джонни нервы, конечно, были ни к черту, но так его никогда не трясло.

Черри зашагала дальше.

– Может, они нас не заметят. Ведите себя естественно.

– Кто это себя ведет? – расхохотался Смешинка. – Я и сам вас куда угодно заведу.

– Этого-то мы и боимся, – пробормотал я, а Смешинка отозвался:

– Понибой, не груби.

«Мустанг» медленно проехал мимо нас и поехал дальше. Марсия вздохнула с облегчением.

– Чуть не попались.

Черри повернулась ко мне.

– Расскажи о своем старшем брате. Ты почти ничего о нем не говоришь.

Я подумал, что бы такого сказать про Дэрри, потом пожал плечами.

– Да чего тут рассказывать? Он взрослый, симпатичный, любит играть в футбол.

– Ну а какой он? Ты так говоришь про Газа, что я сама его уже, кажется, узнала, так расскажи про Дэрри.

Я молчал, но она не унималась.

– Он такой же бедовый и отчаянный, как Газ? Или мечтательный, как ты?

Я прикусил губу, лицо у меня пылало. Дэрри… какой же он, Дэрри?

– Он… – я хотел было сказать, что он нормальный чувак, но не смог и вместо этого с горечью выпалил, – он совсем не такой, как Газ, и уж точно не такой, как я. Он непрошибаемый, как камень, – и натура у него каменная. Глаза вообще – ледяные. Он считает, что от меня одна головная боль. Он любит Газа, Газа все любят, но меня он терпеть не может. Сто пудов, жалеет, что меня нельзя упечь в какой-нибудь приют, и упек бы, если б Газ ему не мешал.

Смешинка с Джонни так и вытаращились на меня.

– Нет… – в замешательстве начал Смешинка. – Да нет, Понибой, все не так… ты все не так понял…

– Ого, – тихонько сказал Джонни, – а я-то думал, вы с Газом и Дэрри отлично ладите.

– Нет, не ладим, – огрызнулся я, чувствуя себя глупо. Я знал, что уши у меня красные – так они горели, – и радовался, что на улице темно. Я повел себя как дурак. По сравнению с семьей Джонни, у меня дома вообще был рай. По крайней мере, Дэрри не напивался, не избивал меня, не выгонял из дому, а с Газом всегда можно было обо всем поговорить. Из-за этого я разозлился, в смысле, из-за того, что выставил себя перед всеми на посмешище. – Ты, Джонни Кейд, дома тоже никому не сдался, так что закрой варежку. И не вали все на родителей.

У Джонни округлились глаза, он дернулся, будто я его ремнем огрел. Смешинка отвесил мне хорошую затрещину.

– А ну заткнись, парень. Не будь ты братишкой Газа, получил бы щас у меня. И не смей мне так разговаривать с Джонни, – он положил руку Джонни на плечо. – Джонни, он это не всерьез.

– Прости, – жалко сказал я. Джонни ведь был моим другом. – Я просто злюсь.

– Ты правду сказал, – мрачно улыбнулся Джонни. – Так что мне плевать.

– Это что еще за разговоры, ну-ка, прекрати! – вскинулся Смешинка и взъерошил Джонни волосы. – Мы без тебя никак обойтись не можем, так что помолчи уж!

– Так нечестно! – запальчиво выкрикнул я. – Нечестно, что нам вечно сильнее всех достается!

Я и сам до конца не понял, что сказал, просто подумал про Джонни, у которого отец – алкоголик, а мать – лентяйка и эгоистка, про Смешинку, у которого мать работает в баре, чтобы их с сестрой прокормить, потому что отец их бросил, про Далли – бедового, хитроумного Далли, – который скоро заделается настоящим бандитом, потому что по-другому не может, хоть ты тресни, и про Стива, у которого ненависть к отцу прорывается в его тихом, язвительном голосе, и про то, какой бешеный у него характер. Газ… он бросил школу и пошел работать, чтобы я мог доучиться, а Дэрри постарел раньше времени, потому что содержит семью, вкалывает на двух работах и никуда не ходит – зато у вобов куча денег и свободного времени, поэтому они просто потехи ради травят нас и друг друга, накачиваются пивом и устраивают вечеринки на реке, просто потому, что не знают, чем бы еще заняться. Да, проблемы бывают у всех. У всех, кто живет в восточных кварталах. И мне казалось, что так – нечестно.

– Знаю, – добродушно улыбнулся в ответ Смешинка, – нам всегда плохая карта идет, но так уж оно сложилось. Тут ничего не попишешь.

Черри с Марсией молчали. Похоже, они не знали, что сказать. Мы и позабыли про них. Но тут по улице снова проехал голубой «мустанг», на этот раз – куда медленнее.

– Так, – вздохнула Черри, – они нас заметили.

«Мустанг» притормозил возле нас, из него вылезли два сидевших впереди парня. Вобы, тут уж не ошибешься. Один был одет в белую рубашку и клетчатую лыжную куртку, другой – в бледно-желтую рубашку и бордовый свитер. Посмотрел я на их шмотки, и тут до меня впервые дошло, что на мне – всего-то обычные джинсы и старая синяя фуфайка Газа с обрезанными рукавами. Я сглотнул. Смешинка начал было заправлять рубашку, но вовремя одумался – просто поднял воротник своей черной кожаной куртки и закурил. Вобы нас как будто и не заметили.

– Черри, Марсия, слушайте… – начал симпатичный воб в темном свитере.

Джонни тяжело дышал, я заметил, что он глаз не сводит с руки воба. На пальцах у того было три массивных кольца. Я быстро взглянул на Джонни, потому что, кажется, понял в чем дело. Я вспомнил, что тогда возле поля притормозил как раз голубой «мустанг» и что порезы у Джонни на лице были от колец…

Мои мысли прервал голос воба:

– …ну подумаешь, выпили чуть-чуть в прошлый раз…

Черри так и взвилась:

– Чуть-чуть? То есть шататься из стороны в сторону и валяться в отключке на улице – это ты называешь «чуть-чуть»? Боб, говорю же, с тобой пьяным я гулять не буду, я серьезно. Когда ты пьян, всякое может случиться. Так что или я, или выпивка.

Второй воб – высокий парень со стрижкой под полу-битла – повернулся к Марсии.

– Ну, детка, ну ты же знаешь, не так часто мы и напиваемся… – Получив в ответ холодный взгляд, он разозлился. – И совершенно незачем было со всякой шпаной разгуливать, даже если вы на нас обиделись!

Смешинка как следует затянулся сигаретой, Джонни ссутулился, оттянул пальцами карманы, а я напрягся. Хорошо, что жизнь у нас несладкая – когда надо, можем очень сурово выглядеть. Смешинка оперся локтем на плечо Джонни.

– Ты кого там шпаной назвал?

– Слышишь, ты, грязила, нас там на заднем сидении еще четверо…

– Бедное сидение, – сообщил небу Смешинка.

– Если ты на драку нарываешься…

Смешинка вскинул бровь, отчего выглядеть стал только круче.

– В смысле, если я нарываюсь, то вас больше и морды вы нам набьете? А ну… – он схватил пустую бутылку, отбил у нее горлышко и дал его мне, потом вытащил из заднего кармана нож и щелкнул лезвием, – …рискни, приятель.

– Нет! – вскрикнула Черри. – Прекратите! – Она поглядела на Боба. – Мы поедем с вами домой. Подождите минуту.

– Ты чего? – спросил ее Смешинка. – Мы их не боимся.

Черри поежилась.

– Не выношу драк… Просто не выношу…

Я отвел ее в сторонку.

– Я бы не стал им бить, – сказал я и выбросил разбитую бутылку, – я бы в жизни никого не смог порезать…

Мне нужно было ей это сказать, потому что я видел, какие у нее сделались глаза, когда Смешинка щелкнул ножом.

– Знаю, – тихо ответила она, – но все равно, мы лучше с ними поедем. Понибой… в общем… если мы с тобой где-нибудь встретимся, в школьном коридоре или где еще, не здоровайся, и дело тут не в тебе, а…

– Знаю, – сказал я.

– Нельзя, чтобы родители нас с вами увидели. Ты очень славный, и все такое…

– Да нормально все, – перебил ее я, хотя самому мне хотелось умереть и куда-нибудь закопаться. Ну или хотя бы, чтоб на мне была приличная рубашка. – Мы же в разных классах. Просто не забывай, что и мы тут тоже на закат глядеть любим.

Она вскинула голову.

– Я бы могла влюбиться в Далласа Уинстона, – сказала она. – Надеюсь, никогда его больше не увижу, не то влюблюсь.

И ушла. Голубой «мустанг» с ррр-ревом унесся прочь, а я так и остался стоять, разинув рот.

По пути домой мы почти не разговаривали. Я все хотел спросить Джонни, не эти ли вобы его избили, но так и не спросил. Джонни об этом никогда не заговаривал, ну и мы помалкивали.

– Ну что ж, надо сказать, девчонки были симпатичные, – зевнул Смешинка, когда мы присели на бордюр возле пустого поля.

Он вытащил из кармана бумажку и порвал ее.

– Чего там у тебя?

– Номер Марсии. Выдуманный, наверное. Совсем попятил – номерок у нее попросил. Похоже, я не протрезвел еще.

Значит, он все-таки пил. Смешинка был умный. Понимал, как дела обстоят.

– Вы по домам? – спросил он.

– Не прямо сейчас, – ответил я.

Мне хотелось выкурить еще сигаретку и поглядеть на звезды. Домой нужно было явиться к двенадцати, но мне казалось, времени еще куча.

– И чего я тебе эту бутылку сунул, сам не знаю, – сказал Смешинка, вставая. – У тебя бы рука не поднялась.

– Может, и поднялась бы, – сказал я. – Ты куда?

– Сыграю партейку в бильярд, а то и в покер. Может, напьюсь в сопли. Сам не знаю. До завтра!

Мы с Джонни растянулись на траве и стали глядеть на звезды. Я мерз – ночь выдалась холодная, а я был в одной фуфайке, но на звезды я могу хоть при минусовой температуре глядеть. Я смотрел, как тлеет в темноте сигарета Джонни, и вяло размышлял о том, каково это – очутиться внутри пылающего уголька…

– Это все потому что мы грязеры, – сказал Джонни, и я понял, что он говорит о Черри. – Мы бы ей репутацию испортили.

– Наверное, – ответил я, размышляя, не рассказать ли Джонни то, что она мне про Далласа сказала.

– Блин, вот это кейфовая была машина. «Мустанги» – кейфовые.

– Богатенькие вобы, это точно, – во мне ширилась какая-то нервная горечь.

Нечестно, что у вобов все есть. Мы ничем их не хуже, мы не виноваты в том, что родились грязерами. Я не мог просто с этим смириться, как вот Смешинка, не мог не обращать на это внимания и все равно наслаждаться жизнью, как Газ, не мог ожесточиться настолько, чтоб мне на все это стало наплевать, как Далли, ну или прямо любить вот это все, как Тим Шепард. Я чувствовал, как во мне растет напряжение, и понимал – что-нибудь должно произойти, не то я взорвусь.

– Я так больше не могу, – Джонни высказал то, что я чувствовал. – Я покончу с собой или еще что.

– Не надо, – встревожившись, я вскочил. – Ты не можешь с собой покончить, Джонни.

– Ну, не покончу. Но что-то сделать нужно. Ведь есть где-нибудь на свете место, где нет ни грязеров, ни вобов, где просто люди живут. Обычные, простые люди.

– Не в больших городах, – сказал я и снова лег. – Где-нибудь в деревне…

В деревне… Деревню я любил. Мне хотелось сбежать из города, подальше от суеты. Хотелось лежать под деревом, читать, там, или рисовать, и не ждать, что тебя кто-нибудь подкараулит и набьет морду, не таскать с собой нож, не бояться, что в конце концов женишься на какой-нибудь тупой, бессмысленной девахе. Вот как оно было бы, живи мы за городом, сонно думал я. У меня был бы золотистый терьер, как в детстве, а Газу вернули бы Микки Мауса, и он выступал бы на родео сколько влезет, и Дэрри не был бы таким суровым и холодным, а стал бы таким, как прежде, каким он был восемь месяцев назад, до того, как мама и папа погибли. Я так размечтался, что заодно оживил маму с папой… Мама пекла бы нам шоколадные торты, а папа с утра пораньше садился бы в грузовик и ехал задавать корм скотине. Он бы хлопал Дэрри по спине и говорил ему, что тот растет настоящим мужчиной, весь в него, и они бы с ним были не разлей вода. И тогда, может быть, Джонни перебрался бы жить к нам, а вся банда по выходным собиралась бы у нас, и тогда, может быть, Даллас поверил бы, что в мире не все так плохо, а мама бы с ним разговаривала, и он невольно улыбался бы ей в ответ. «Мама у тебя что надо, – говорил Далли. – Все понимает». Она бы говорила с Далласом и уберегла бы его от всех передряг, в которые он вечно ввязывается. Моя мама была золотой и прекрасной…

– Понибой, – меня тряс Джонни, – эй, Пони, проснись.

Я вскочил, поежился. Звезды на небе сдвинулись.

– Ого, а времени сколько?

– Не знаю. Я слушал, как ты трепался, и тоже уснул. Тебе домой надо. А я, наверное, тут и переночую.

Родителям Джонни было наплевать, ночует он дома или нет.

– Ладно, – зевнул я. Черт, ну и холодрыга на улице. – Если замерзнешь или еще что, приходи к нам.

– Ладно.

Я помчался домой, в ужасе при мысли о том, что скажет Дэрри. На крыльце горел свет. Может, они уже спят, и я смогу незаметно прокрасться домой, подумал я. Я заглянул в окно. Газ крепко спал, растянувшись на диване, но Дэрри сидел в кресле под торшером и читал газету. Я сглотнул и тихонько отворил дверь. Дэрри вскинул голову. Секунда – и он уже на ногах. Я застыл на пороге, грызя ноготь.

– Где тебя носило? Ты знаешь, сколько времени?

Таким злым я его давно не видел. Я не смог ничего сказать и помотал головой.

– Так вот, парень, сейчас два часа ночи. Еще час, и мы с полицией тебя искали бы. Ты где был, Понибой? – он повысил голос. – Где, черт побери, ты шлялся?

Заикаясь, я ответил – сам понимая, до чего глупо это звучит:

– Я… я заснул на поле…

– Ты… что сделал? – заорал он, Газ проснулся и протер глаза.

– Привет, Понибой, – сонно сказал он, – ты где был?

– Я не нарочно, – умоляющим голосом сказал я, – мы с Джонни заболтались и заснули…

– И тебе и в голову, наверное, не пришло, что твои братья с ума тут сходят, но боятся звонить в полицию, потому что из-за такой вот выходки ты в два счета можешь загреметь в приют? А ты еще, значит, заснул на поле? Понибой, да что с тобой такое? Головой думай! Ты же без куртки!

От злости и обиды в глазах у меня закипели слезы.

– Говорю же, я не нарочно…

– Не нарочно?! – заорал Дэрри, так что я чуть не затрясся. – Я не думал! Я забыл! Только это от тебя и слышу! Ты хоть о чем-нибудь подумать можешь?!

– Дэрри, – вмешался Газ, но Дэрри и на него накинулся.

– А ты рот вообще закрой! Вечно за него заступаешься, слышать уже не могу!

Не стоило ему орать на Газа. Никто не смеет орать на моего брата. Я взорвался.

– Не ори на него! – выкрикнул я.

Дэрри развернулся и влепил мне такую затрещину, что я отлетел к двери.

Внезапно наступила мертвая тишина. Мы все так и застыли. Меня в нашей семье не били. Никогда. Газ смотрел на нас во все глаза. Дэрри взглянул на руку – на ней осталась красная метина, – потом на меня. Глаза у него стали огромные.

– Понибой…

Я развернулся, выскочил из дома и со всех ног помчался по улице. Дэрри крикнул: «Пони, я не подумал!», но я уже добежал до поля и притворился, что не слышу его. Дэрри я дома не нужен, это яснее ясного. Значит, ноги моей там не будет. Больше он меня никогда не ударит.

– Джонни! – крикнул я, и вздрогнул, потому что он выкатился буквально откуда-то у меня из-под ног. – Джонни, пошли, валим отсюда!

Джонни меня ни о чем не спрашивал. Мы бежали несколько кварталов, пока не выбились из сил. Тогда мы пошли пешком. У меня уже текли слезы. В конце концов я просто сел на тротуар, закрыл лицо руками и разревелся. Джонни сел рядом, положил руку на плечо.

– Тихо, тихо, Понибой, – мягко сказал он, – все будет хорошо.

Наконец я успокоился, утер слезы ладонью. Но вздыхал все равно резко всхлипывая.

– Сигареты есть?

Он протянул мне сигарету, поднес спичку.

– Джонни, мне страшно.

– А ты не бойся. Не то меня напугаешь. Что случилось? В жизни не слышал, чтоб ты так ревел.

– Потому что я редко реву. Это все из-за Дэрри. Он меня ударил. Не знаю, как так вышло, но я не могу больше выносить, что он на меня вечно орет, а теперь еще и бьет. Не знаю даже… иногда мы с ним нормально ладим, а потом вдруг ни с того ни с сего он на меня срывается, или начинает ко мне цепляться. Раньше он таким не был… мы с ним нормально ладили… до того, как мама с папой погибли. А теперь он меня просто терпеть не может.

– Как по мне, так лучше, когда мой старик меня лупит, – вздохнул Джонни. – Тогда я хотя бы знаю, что он знает, кто я такой. Зайду домой, а мне никто и слова скажет. Выйду из дому – опять никто ничего не скажет. Ночевать не приду, никто и не заметит. У тебя хоть Газ есть. У меня – никого.

– Да брось, – сказал я, позабыв о своих бедах, – у тебя есть целая банда. Далли тебе сегодня не врезал, потому что тебя все любят. Джонни, короче, ну серьезно, у тебя есть целая наша банда.

– Все равно, когда тебя родители любят, это совсем другое, – просто ответил Джонни. – Совсем другое.

Я немного отошел и уже стал подумывать, а стоило ли вообще убегать. Я клевал носом и замерз до смерти, и мне хотелось домой, в теплую кровать, под бок к Газу. Я решил, что вернусь домой, а с Дэрри просто-напросто не буду разговаривать. Это ведь не только дом Дэрри, но и мой дом тоже, и если он хочет и дальше прикидываться, будто меня не существует, ну и пожалуйста. Он не может мне запретить жить в моем собственном доме.

– Давай прогуляемся до парка и обратно. Может, я поостыну, тогда и домой пойду.

– Ладно, – покладисто сказал Джонни, – ладно.

Я думал, что все наладится. Куда ж еще хуже-то. Но я ошибся.