История с танцем призраков

Хьюз Моника

Повесть современной канадской писательницы рассказывает о становлении характера тринадцатилетнего мальчика, о его поисках своего места и жизни. Прадед мальчика — индеец, живущий в резервации. Он помогает подростку обрести себя и прививает ему чувство долга и ответственности перед предками.

 

Глава I

Воскресенье Том любил. По воскресеньям отец отвозил его в резервацию — навестить прадедушку. Этой поездки он с нетерпением ждал всю неделю, хотя перед ней родители обязательно препирались — начинали еще в субботу, а в воскресенье за завтраком перебранка достигала апогея.

— Почему ты никогда меня не слушаешь, Марк? Меня тревожит будущее Тома. Все свободное время мальчик проводит там, куда это годится?

Стоило вспыхнуть этому спору, родители начинали говорить о Томе в третьем лице, будто он вдруг становился невидимкой.

— Кэрол, что ты, в самом деле? Раз в неделю — это «все свободное время»? Ты же знаешь, как старик его ждет.

За глаза отец Тома всегда называл вождя Сэмюэла Лайтфута стариком, хотя при встречах с ним держался очень вежливо. Почему «старик», а не «дедушка»? Этот вопрос Том задавал себе тысячу раз. Ведь казалось бы, отец должен гордиться, что его дедушка — самый настоящий индейский вождь.

— Между прочим, у меня тоже есть родственники, — раздраженно заявляла мама. — Том может иногда и их навестить, они будут очень довольны.

— Что за ерунда, Кэрол, все твои родственники живут невесть где, в лучшем случае на границе с Манитобой.

— Ну пусть твой дед хоть иногда приезжает к нам, почему Том все время должен таскаться туда?

«Туда» означало «в резервацию». Том заметил, что этого слова — «резервация» — мама избегала, как и отец избегал слова «дедушка».

— Ты же знаешь, Кэрол, я его приглашал. Не соглашается. Город — не его стихия.

— Просто мне не нравится, что Том ездит туда слишком часто, и ты, Марк, со мной согласился бы, будь ты к мальчику повнимательнее. Старик пичкает его какими-то историями, и парень возвращается оттуда сам не свой, голова полна каких-то безумных фантазий, потом несколько дней не может войти в колею. Видел, какие отметки он стал приносить из школы?

Том, съежившись, сидел на стуле: вот бы и вправду стать невидимкой. Ужасно, когда вокруг тебя такая свара, будто две собаки сцепились из-за кости. Иногда его охватывала паника: вдруг из-за него родители разойдутся? Последнее время только о нем и спорят, беспрерывно. Но на сей раз обошлось. Отец был в радужном настроении.

— Дай ему время, Кэрол. Он придет в себя. Сейчас только октябрь. За лето отвык от школы, от занятий, обычное дело, бывает. Но все наладится, верно, сынок?

Том распрямил спину, сел ровно. Не давая никаких обещаний, он с понимающим видом кивнул.

— Я в школе учился только на «отлично», — продолжал отец. Том снова ушел в себя. Эту историю он слышал сто раз, а последнее время — особенно часто. — Чтобы стать адвокатом, нужно шевелить мозгами и трудиться, трудиться не покладая рук. Мне никто не помогал, Том, я карабкался наверх сам. С тобой, сынок, все будет иначе. Закончишь колледж, поступишь работать в мою адвокатскую фирму, а дальше все пойдет как по маслу, и эта дорога приведет тебя к успеху.

— Не уверен я, папа, что хочу стать адвокатом.

Том сказал это не думая, иначе попридержал бы язык, хотя эта мысль не отпускала его все лето.

Мама с легким стуком опустила чашку на стол.

— Видишь, Марк? Теперь понимаешь, о чем я? Мы даем ему все, о чем может мечтать мальчишка… Видишь? Это твой дед забивает ему голову всякой чепухой.

От досады она даже вспыхнула.

Том был похож на своего отца, в нем безошибочно угадывался индеец. Коричневая, с пепельным оттенком кожа, над выступающими скулами темные, почти черные, глаза, а волосы, которые мама заставляла стричь коротко, словно она их стыдилась, иссиня-черные и прямые, как струны. Когда Том или его отец сердились, лица их чуть темнели, а в черных глазах тлел огонь. Мама же, бледнолицая и светлоглазая, в гневе становилась пунцовой. Сейчас Том видел, как краска медленно приливает к маминой шее, ушам, растекается вокруг подбородка. Глаза тоже налились кровью, в них блеснула влага. Том уставился в тарелку и принялся деловито намазывать гренок маслом. Когда мама вот так выказывала свои чувства, становилось неловко, будто она появлялась без одежды.

— Перестань, Кэрол, — проворчал отец. — Это возрастное. Будет он адвокатом, не беспокойся. Кем же ему еще быть?

Сердито фыркнув, мама метнулась из кухни, положив конец их спору, по крайней мере на эту неделю.

Спустя час Том сидел на переднем сиденье отцовского «линкольна», удобно откинувшись па спинку и вытянув ноги. Один за другим бежали километры, и Том чувствовал, как все неурядицы прошедшей недели медленно соскальзывали с него, слой за слоем, как луковичная кожура. Машины неслись по шоссе сплошным потоком. Близилась зима, и, казалось, все горожане решили выбраться на природу, урвать у погоды последний хороший денек, побыть у озера, навести порядок в своих загородных коттеджах.

На фоне темно-зеленых елей и сосен отливали золотом кроны тополей. В небе не было ни единого облачка, свежевымытое, оно сияло яркой, с оттенком зеленого, голубизной. Они свернули с шоссе, машина затряслась по проселку, ведущему к резервации, и на душе у Тома стало совсем легко и радостно.

Прадедушка стоял у дверей своего домика из двух комнат и высматривал их, чуть прищурившись от солнца, — так бывало каждое воскресенье.

— Доброе утро, дедушка. Ну как ты?

— Доброе утро, Марк. Все прекрасно. А ты как? Вид у тебя усталый.

— Напряженная была неделька.

— Проведи день с Томом и со мной, отвлечешься.

— Спасибо, дедушка, но у меня в десять партия в гольф с судьей Бейтсом. Надо ехать, а то опоздаю.

Вот так каждую неделю, слово в слово. Отец махнул им рукой и, устроившись за рулем, широко улыбнулся. Только глаза его — Том заметил — не улыбались. В них было отчаяние плененного кролика.

Старец поднял руку на прощание — плавно, словно благословляя, так подумалось Тому. Он не улыбнулся в ответ. Лицо его, испещренное глубокими морщинами, было неподвижно, будто вырезано из красного дерева. Том стоял рядом, и вместе они смотрели, как большая машина, нетерпеливо вихляя задом, удалялась по извилистой дороге, а за ней тянулся шлейф из потревоженной белой пыли.

Старец положил руку на плечо Тома.

— Ну что, сначала чайку? А потом?..

— А потом побродим по лесу, ладно, прадедушка?

Бремя целой недели — математика, общественные науки, язык, одноклассники и учителя — разом слетело с плеч Тома. Он облегченно вздохнул и пошел за прадедушкой в дом.

Чай заваривался прямо в чайнике, крепкий, душистый, — напиток из другого мира. Ничего общего с церемонией чаепития у мамы в гостиной — чайный сервиз «вустер», чашки прозрачные, как яичная скорлупа, и такие же хрупкие, а чай бледный и лишь слегка ароматизированный.

Церемония чаепития была и у прадедушки. Напиток из чайника он разливал в торжественной тишине. Потом клал сахар и помешивал его четыре раза — потому что сторон света четыре, так он учил Тома. Он поднял кофейную кружку — купил их на бензоколонке, когда заправлял машину, три кружки на доллар — и начал медленно пить, с удовольствием втягивая с жидкостью обжигающий пар — «вш-шшш, вш-шшш». Том копировал его, полный блаженства.

Дома мама говорила: «Если не умеешь пить чай, как подобает джентльмену, лучше пей его на кухне», и Том выскальзывал из-за стола с чувством стыда, но и облегчения. А здесь он преспокойно потягивал чай, улыбался прадедушке, сидевшему по другую сторону кухонного стола, и видел, как лицо его расплывается в улыбке. Улыбка у прадедушки была поразительная — длинные борозды на лице старца вдруг раскалывались на тысячи горизонтальных морщинок. Коренные зубы у него выпали, но передние были ровными и крепкими, чуть пожелтевшими от чая и табака. От этой улыбки становилось тепло на душе.

Том любовно оглядел комнату — потрескавшийся линолеум на полу, семейные фотографии в дешевых рамках, просевший диван перед печуркой. Вот бы сюда маму с папой… Он представил, как они сидят здесь за столом, и тут же увидел эту комнату глазами мамы.

— Прадедушка, а почему бы тебе не обновить свое жилище? Слегка. Я могу помочь.

— Постелить настоящее индейское одеяло да повесить на стену головной убор из перьев? — Улыбка на лице старого вождя разбежалась тысячью складочек из папиросной бумаги. — Ты слушаешь свою маму, Том. Индеец не в этом. Индеец живет в тебе самом. Он в том, что ты чувствуешь, а не в том, что вешаешь на стены. Или тебе хочется, чтобы я разбил вигвам у подножия холма?

Лицо Тома засветилось.

— А что, прадедушка, это было бы отлично.

— Думаешь, мама каждое воскресенье будет отпускать тебя в такую даль? Разрешит тебе спать в прериях?

— Может, и разрешит.

— Нет, Том. Она давно все решила, как и твой отец. Она никогда не позволит ему вернуться в вигвам, да и тебе тоже. Пойми правильно, я ее не обвиняю. Она много сделала для моего внука. Я знаю, что ваш большой дом, красивая мебель — во многом ее заслуга.

— А мне все время приходится вытирать ноги. — Голос Тома взывал к сочувствию.

— Ты и здесь их вытираешь. У меня всего лишь линолеум, но это — мой дом, и приносить грязь сюда тоже не следует. Ну, кружка уже пустая?

В несколько глотков Том допил горячее сладкое варево, через спальню старого вождя они вышли в заднюю дверь, прошагали мимо надворной постройки и стали подниматься в гору. На поросшем кустарником холме паслось несколько худосочных коров да безостановочно ползал вверх-вниз насос нефтяного двигателя, дальше приютился осинник, а за ним, в гуще деревьев, — обрывистый берег реки.

Вокруг стояла благостная тишина, под мокасинами прадедушки не шуршали даже опавшие листья, и Том в своих кроссовках старался осторожно ступать по шелестящему, золотому ковру. Они остановились: вот семейство бурундуков, а вот жирный сурок собирает корм на зиму, а вот две сороки, ишь какие смелые, выхаживают прямо перед ними по траве, да еще черно-синие хвосты распушили — прямо тебе король с королевой.

Ближе к обрыву деревья поредели, да и травы — высохшей, пожухлой — было мало. Они присели у самого края и стали смотреть вниз, где футах в пятидесяти — шестидесяти текла река. Дул легкий ветерок, откуда-то доносился запах костра, прелых опавших листьев. Сидя рядом с прадедушкой, Том улавливал и его особый запах — тут и табак, и роба из оленьей кожи, и мазь, которой он смазывал волосы, прежде чем заплести у затылка косичку. Слегка прикрыв глаза от солнца, Том прислонился к плечу прадедушки и, чуя знакомый аромат, мечтал: пусть воскресенье никогда не кончается.

— Тебя что-то тревожит, сынок?

— Да. Есть немного.

— Хочешь поговорить об этом?

— Не знаю.

Том поерзал, не отводя глаз от реки, — чего только не нанесли в нее таявшие льды, оттого и вода так сильно помутнела. Старец сидел неподвижно, словно словно статуя — само ожидание и мудрость, — словно нависшие над рекой утесы. После паузы Том выпалил:

— Понимаешь, прадедушка, я уже в девятом. Со следующего года — старшие классы. Надо определяться, выбирать себе специальность. А я до сих пор не знаю, кем хочу быть.

— Тебе сейчас тринадцать, Том? — Это, как и прежде, был голос вождя, он звучал спокойно и властно, только уже не гремел раскатисто, а напоминал шелест опавших листьев. Голос осени, голос зимы.

— Да. В январе стукнет четырнадцать.

— Почти мужчина. — Сказано ровно, бесстрастно. Том резко повернулся к старцу. Мужчина? Мысли его заметались.

— Я? — спросил он вслух. — Я не чувствую себя мужчиной. Прадедушка, я даже не знаю, кто я такой. Понимаешь? Попробуй выбери дело всей жизни, когда не знаешь, кто ты такой. Как тут быть? — И он уставился на старого вождя. За морщинами и пожелтевшими зубами таилось что-то незыблемое, ясное и прочное. — Прадедушка, помоги мне.

Старец кивнул, не просто так, а как бы официально, словно давая обещание. Наступила долгая пауза. Тени, незаметно скользя, сместились левее. На поверхности воды искрилось солнце…

— А чего хочет твой отец?

— Чтобы я стал адвокатом, как он. Он и представить не может, что я пойду другой дорогой.

— Я слышал, он очень преуспевает.

— Мама говорит, что его скоро назначат судьей. Наверное, поэтому он и занялся политикой и играет по воскресеньям в гольф со всякими важными людьми. Ему самому это не по душе.

— А чего хочет для тебя твоя мать? Это ты знаешь?

— Чтобы я преуспел в жизни. Ей все равно, кем я буду — адвокатом или доктором. Лишь бы добился успеха.

— Ну а ты сам, Том? Ты и сам хочешь именно этого — успеха?

— Карьера адвоката или доктора не по мне, знаю точно. Еще десять — двенадцать лет учиться — университет, диссертация. Да это же ловушка! Пройдет двенадцать лет, а я только начну делать первые шаги? А вдруг мне эта работа не понравится? Наверное, можно преуспеть и по-другому. Нот взять тебя, прадедушка. Ты ведь добился успеха.

Старец откинул голову назад и засмеялся, и на морщинистых изломах его лица заиграли солнечные блики.

— Ты хочешь преуспеть в жизни, став индейским вождем, сынок? Как раз это тебе не удастся. — Лицо его снова посерьезнело. — Мой сын ушел из резервации. Что же, вольному воля. Он погиб на войне, но прежде успел заработать и дать твоему отцу хорошее образование. Твой отец женился на белой девушке и решил жить в мире белых. Для своей семьи он проложил сквозь лесные заросли новую тропу, и именно по ней суждено ступать тебе.

— А если я этого не хочу?

— Чего же ты хочешь?

— Не знаю. Ничего не знаю. Не знаю даже, белый я или индеец.

— А кем ты себя чувствуешь?

— Ни тем, пи другим. Обоими сразу. Все у меня перепуталось. Когда я здесь, с тобой, у меня прямо душа поет, но какая-то часть меня все время знает: это будто понарошку, как каникулы, а в городе меня ждет совсем другой мир, другая жизнь. Мама, папа, школа, все такое.

— Неужели в школе так плохо?

— Не всегда. Иногда там интересно, и я не чувствую себя чужим, да и друзья у меня есть. А потом вдруг что-то происходит. Стоит кому-то из учителей или ребят пройтись насчет индейцев — и все у меня внутри начинает кипеть, во мне просыпается индеец, и я готов снять с них скальп или не знаю что еще сделать.

Старый вождь засмеялся:

— Ну, Том, так вести себя негоже, тебе и самому это ясно. В общем, ты не знаешь, к какому берегу пристать. Понимаю. Ты стоишь между двумя мирами, одна нога — в одном, другая — в другом. Поза не самая удобная. Случись такое лет пятьдесят или сто назад, я послал бы тебя в горы на поиски твоего духа. Ты ведь как раз его ищешь. Ищешь дух, который поведет тебя по жизни, покажет, куда идти.

— Найти свой дух? А как?

— Разве я тебе не рассказывал? Наверняка рассказывал.

— Ну может, совсем давно. Тогда мне это не показалось важным. Пожалуйста, расскажи.

Старец уселся поудобнее на короткой высохшей траве, скрестил ноги и взглянул на убегающую вдаль мутную реку; казалось, перед мысленным взором его проплывает прошлое.

— Это было давным-давно, — начал он, и Том, улыбнувшись, вздохнул и откинулся на спину, увидел осеннее лазоревое небо. Голос прадедушки звучал мягко и певуче, а вокруг стояла тишина, только запоздалая пчела жужжала где-то среди клевера. — Задолго до того, когда был подписан договор с белыми и появились железные дороги, задолго до моего рождения, народ наш обитал на равнинах, отсюда и до самых Скалистых гор. И каждое лето с юга приходили стада бизонов, их было несметное множество, и зеленые равнины враз чернели, а стук бизоньих копыт отдавался в ушах бесконечными раскатами грома. Нашему пароду они давали все, что нужно для жизни: их мясом мы питались, из шкур и кожи делали одежду и палатки, из костей и сухожилий — оружие и орудия труда, навозом поддерживали огонь в наших кострах. Каждый год черноногие ждали их прихода, ведь от них зависело существование племени.

Но кроме всего этого, человеку нужно что-то еще, что-то личное. И когда юноша начинал задаваться вопросами: «Кто я?», «В чем смысл моей жизни?», «Для чего я живу на земле?» — он отправлялся на поиски своего духа. Этот дух и вел его потом но жизни, наставлял на путь истинный и помогал в черные дни.

Скажем, дух являлся к нему в обличье коршуна. Эта птица проворная, терпеливая, зоркая, и, учась у нее, юноша становился великим охотником. Или в обличье кролика, и юноше открывалось: надо двигаться бесшумно и быстро, тогда жизнь его будет безопасной. Какой бы дух ни явился юноше, он должен его принять, этот дух и поведет его по жизни.

— Но как его найти?

— Ты же знаешь, Том. Я тебе рассказывал, когда ты был поменьше.

— Расскажи снова, — настойчиво запросил Том, и снова полился певучий голос старца, и зазвучала старая история:

— Юноша прощался со своим народом и отправлялся в путь совсем один, он не брал с собой пи воды, ни пищи. Он взбирался на высокое место, и там молился, и ждал, когда к нему явится дух. Случалось, дух являлся в первую же ночь, а иногда его приходилось ждать две, три, а то и четыре ночи. Если и на четвертую ночь дух не являлся, тот, кто его ждал, возвращался к своему народу — пристыженный, не познавший природу своей души, не нашедший себя. А случалось и того хуже: он пугался ночных странников, привидений и сломя голову бежал к палатке своей семьи, не дожидаясь, когда к нему явится дух, когда он проделает неблизкий путь из края усопших, из края ночных странников.

— И как же тогда?

— Юноше или кому-то из его семьи надлежало найти в племени мудреца, у которого хранилась священная укладка призраков, и попросить его: «Устрой для меня танец призраков, чтобы защититься мне от ночных странников, когда пойду я один на высокое место искать свой дух». И тогда хранитель священной укладки устраивал для юноши танец призраков, на него приходили и все близкие этого юноши. Мудрец взывал к духам предков юноши и к духам всех прежних хранителей укладки, просил их прийти и защитить юношу от тех духов, которые бродят по ночным тропам и хотят выкрасть душу юноши из его тела. Потом начинался танец и пиршество, но хранитель укладки и юноша не ели — они проходили очищение паром. А потом юноша один пускался в путь и искал свой дух, твердо зная, что теперь ему ничто не угрожает.

— Может, и мне надо идти искать свой дух?

— Боюсь, без танца призраков это невозможно. Отец учил меня, что одно связано с другим. Просто так дух не найти.

— Тогда давай устроим танец призраков. Это же в твоих силах, а, прадедушка? Ведь ты вождь.

— У нас нет укладки. — Старец опустил голову, будто застыдившись. — Все наши обрядовые принадлежности утеряны. Одни — незаконно продали наши укладки, другие — незаконно их купили. Вот все и сгинуло. От меня ускользают даже воспоминания о танце, о молитвах. Сейчас они едва теплятся в моей памяти, словно вкус материнского молока.

— Тогда я буду искать мой дух без танца призраков. Темноты я все равно не боюсь.

— Может, и плохо, что не боишься. Мудрый человек всегда знает, чего ему следует бояться.

— Сейчас времена другие. Ночью полно всяких звуков, да и света хватает. Есть уличные фонари, машины. Когда ты был маленький, все было иначе.

— Если ночные странники больше не охотятся за душами живущих, могли исчезнуть и духи, которых мы ищем.

— В детстве я темноты боялся.

— Может, тогда ты был умнее.

— Может быть. Прадедушка, а как выглядит укладка призраков?

— Как обычный сверток.

— А что внутри?

— Об этом не говорят, укладку разворачивают только во время церемонии. — Голос старца звучал серьезно, почти укоризненно.

— Но…

— Сверток как сверток. Кусок бизоньей кожи, выкрашенный красной охрой, а внутри ритуальные принадлежности, без них танца нет. Бывают табачная укладка, бизонья укладка, укладка солнечного танца…

— И укладка призраков. Знать бы, что внутри. Может, мы бы сделали ее сами.

— Нет. Этого тебе не скажу даже я. Если тебе придется когда-нибудь увидеть танец — увидишь и то, что нужно для обряда. Только ничего этого не будет. Все укладки потеряны. А что внутри — это стерлось из нашей памяти. — И старец рубанул воздух ребром ладони, будто ножом.

— А почему укладки выкрашены красной охрой?

— Потому что для индейцев красная охра священна.

— Но почему?

— Потому что так было всегда. — Старец засмеялся. — Том, ты задаешь столько вопросов, может, тебе все же податься в адвокаты?

 

Глава II

Как обычно после лета, втянуться в школьную жизнь было нелегко. Казалось, все ребята — это горошины разного размера, которые трясут и просеивают сквозь сито. В первые недели привыкаешь к новым учебникам, к новому расписанию, новым лицам. Потом в один прекрасный день все встает на место, и ты точно знаешь, где тебе положено быть и что делать в каждый из дней недели с восьми тридцати до последнего звонка в три часа дня.

Сито сделало свое дело — все теперь делились на друзей, врагов и серединок на половинку. Оказалось, у Тома в этом году врагов меньше, а серединок на половинку больше. Трое ребят ему нравились особенно — их вполне можно пригласить к себе домой, вместе заняться детской железной дорогой и строительством игрушечных ракет или сходить к ним.

Появился у него и настоящий друг, и это многое изменило в жизни Тома. Питу Каммингсу не страшно доверить самое важное, самое сокровенное. В школе он был новенький. Четырнадцать лет, худощав, лицо заостренное, по всем предметам дела у него шли блестяще. Подыгрывать учителям он и не думал. Наоборот, был не прочь повольничать и отколоть какой-нибудь номер, и это, естественно, навлекало на него учительский гнев. Но у Пита был хорошо подвешен язык, и ему всегда удавалось выкрутиться.

Том и сам не заметил, как рассказал Питу о прадедушке, духах и укладке призраков. Пит выслушал его без тени улыбки и, когда Том кончил, сказал:

— Плохо, что мы не знаем, куда девались все укладки. А то выкрали бы их обратно.

— Выкрали? — ошарашенно переспросил Том.

— Ну вообще-то это не кража. Просто возвращение прежнему владельцу. В государственном масштабе такое делается постоянно — возьми территории, произведения искусства. А крестоносцы и святая земля? Ведь сколько лет кровь рекой текла! А из-за чего?

— Пит, когда ты говоришь, все вроде бы логично. Но я даже не знаю, куда девались эти укладки. Может, их уничтожили. Ведь дело было пятьдесят, а то и сто лет назад.

— Давай спросим мистера Майлса, может, он что-то об этом слышал.

Мистер Майлс преподавал у них общественные науки.

— Смеешься, что ли? Он и так ко мне цепляется. И потом — он же ненавидит индейцев. Да и откуда ему знать про укладки? Только по учебнику нас и учит.

Об этом разговоре Том вскоре позабыл, но разве мог он забыть рассказ прадедушки о поисках своего духа? Втайне от всех он пытался голодать и бодрствовать по ночам. Это оказалось не просто. Приходилось делать вид, что он поужинал у товарища. Под урчание в пустом желудке он забирался в постель, но сон отгонял, ждал, когда улягутся родители и в доме наступит тишина. Потом на цыпочках крался по коридору и, подставив стул, залезал на чердак.

Это было самое высокое место в доме, да и удобным его никак не назовешь, значит, для испытания вполне подходит, так считал Том. Он сидел на балочном перекрытии и отчаянно боролся со сном — ведь если свалиться с балки, можно проломить потолок и оказаться на полу в коридоре. Тьма стояла кромешная, иногда ему казалось, что он слепнет. Когда сияла луна, он видел лишь легкое мерцание сквозь вентиляционные башенки на краю крыши. Но стоило луне скрыться, все погружалось во мрак. И при этом — могильная тишина. Наверху не было слышно пи шелеста печного вентилятора, ни урчания холодильника.

Так Том терзал себя три ночи подряд, но привело это лишь к тому, что он заснул на уроке французского да подхватил простуду — чердак ведь не отапливался. Питу он ничего рассказывать не стал — не хотел выставляться дураком.

К концу октября девятый класс отправился на первую экскурсию. Они изучали колонизацию Альберты, и всем классом поехали в Музей провинции Альберта посмотреть галерею пионеров. Было шумно и весело, да и экспонаты оказались интересные. У входа в галерею были выставлены викторианские музыкальные ящики, патефоны и «механические оркестры» начала двадцатых годов. Гид показала, как работают некоторые из них, и все девочки заткнули руками уши и завизжали — музыкальные ящики издавали жуткие, скрежещущие звуки. Мальчики внимали им не долго — за углом размещалась большая выставка старинных автомашин.

Скоро мистер Майлс стал всех созывать, и они с топотом понеслись вниз по мраморным ступеням. Внизу Пит ткнул Тома под ребра.

— Кончай пихаться, — проворчал Том и беззлобно дал Питу сдачи.

— При чем тут пихаться? Смотри. — Он показал на большой сводчатый проход у основания лестницы, ведущий в другую галерею. Над входом крупными современными буквами было написано:

«КУЛЬТУРА ЧЕРНОНОГИХ».

— Ты там был?

— Нет. А ты?

— Нет еще. Пошли посмотрим?

— Пошли. А то целый день — всякие штуковины из ранне-колониального периода.

— Реликвии.

— Так давай поглядим на реликвии моего народа. В конце концов, они сюда попали раньше.

И, пробежав по мраморному полу вестибюля, они юркнули под арку, а за ними другие мальчишки — после чинного хождения по залам всем хотелось размяться. Скоро по галерее черноногих слонялось человек десять мальчишек, восторженно охая при виде одежды вождей и воинов, вышивки на их сапогах и седлах. Кто-то затеял игру в салки вокруг типи в середине галереи, и вот уже один из парней завопил, а другой издал боевой клич и принялся отплясывать индейский танец по голливудскому образцу.

Том густо покраснел, отвернулся, отошел в дальний угол к шкафчику и сквозь запыленное стекло стал рассматривать экспонаты. Взгляд его лениво заскользил по надписям.

Скоро в галерею быстрой походкой вошел мистер Майлс, побранил мальчишек и велел им построиться — пора в автобус. Но Том даже не повернул головы. Будто загипнотизированный, он стоял и смотрел на покрытый пылью шкафчик.

— Пошли, Том. — Пит подтолкнул его локтем. — Эй, что с тобой? Заболел, что ли? Том!

Том обернулся и тупо посмотрел на Пита, будто видел его впервые в жизни. Потом моргнул и облизнул языком губы.

— Пит, посмотри сюда, в угол. Мне что, мерещится? Прочитай надпись.

— Опоздаем на автобус — мистер Майлс с нас шкуру сдерет. Ладно, ладно. Придумаю какое-нибудь алиби. Ну, что ты здесь нашел?

Он взглянул туда, куда указывал трясущийся палец Тома: мимо пожелтевших фотографий, изображающих древние обряды, мимо пропылившихся красных мешочков — некоторые из них были развязаны и открывали глазу пеструю коллекцию из камешков, костей, ягод, трав и перьев.

УКЛАДКА ПРИЗРАКОВ

ЕДИНСТВЕННЫЙ ИЗВЕСТНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР

СВЯЩЕННОЙ УКЛАДКИ

НЕДАВНО ПЕРЕДАН МУЗЕЮ ПРОВИНЦИИ

АЛЬБЕРТА НАСЛЕДНИКАМИ ПОМЕСТЬЯ СТРЭТМОР

В самом дальнем уголке шкафчика ютился сверток, перевязанный ремнем.

— Вот это номер! — Пит прижался носом к стеклу. — Здорово! Теперь ясно, почему у тебя вид, будто пыльным мешком огрели. С ума сойти! Эй, Том, ты что, не в себе? Случайно, не чокнулся?

Том уставился на него.

— Что?

— Ладно, потом поговорим. Возьми себя в руки. Схватив Тома за локоть, Пит вытащил его из галереи, провел через вестибюль. Весь класс уже сидел в автобусе, и мистер Майлс собрался идти за ними.

— А-а, вот и вы. Что там еще случилось? Ладно, поспешите.

— Учитель, Том заболел. Давайте я отведу его домой. На свежем воздухе ему сразу станет лучше. А то мало ли что…

Мистер Майлс заколебался, перевел взгляд с Тома па переполненный автобус.

— А твоя мама дома?

— Да, учитель. Должна быть дома.

— Я позвоню ей и скажу, что ты придешь пораньше. Только не шляйтесь по улицам.

И он заспешил к окошечку с надписью «Информация». Охранник указал в сторону раздевалки. Мистер Майлс крякнул с досады и повернулся к Тому и Питу.

— Сидеть, — скомандовал он, будто обучал собаку. — Я сейчас вернусь.

Он торопливо зашагал к телефону-автомату у раздевалки. Том сидел с тем же отсутствующим выражением лица. Пит сгорал от любопытства, но при появлении мистера Майлса изобразил глубокую озабоченность.

— Все в порядке. Каммингс, веди его прямо домой. Только не слоняйтесь без дела.

— Да, учитель. Нет, учитель. Не беспокойтесь, учитель.

Они посмотрели ему вслед.

— Так, — сказал Пит, как только они остались одни. — А теперь посиди еще минутку и объясни, что с тобой стряслось.

Дрожащим голосом Том рассказал о ночных бдениях на чердаке, о голодовке и как из всего этого ничего не вышло.

— Чему удивляться, если ты взялся за дело не с того конца, — решительно заговорил Пит. — Я вообще не понимаю, зачем искать этот дух, но раз уж тебе это так важно, надо искать как положено. На вот, подкрепись пока шоколадом. А то совсем отощаешь.

— Что значит «как положено»? — Том с жадностью накинулся на плитку шоколада. — Ой, вкусно как! Могу съесть всю, не жалко?

— А то, что твое лазанье по чердакам да сидение на сквозняке — глупо и ненаучно. Тут любой простудится. Если вправду хочешь найти этот свой дух, ищи по науке. Надо взять эту священную укладку, отнести твоему прадедушке, и пусть он устроит для тебя обрядовый танец. А уж потом спросишь у него, где тебе ждать появления твоего духа.

Том непонимающе уставился на Пита.

— Что? Взять укладку призраков? Но как?

— Стибрить, понятное дело. Вот будет забава!

— Украсть укладку? Но… ведь это же… незаконно.

— Не будем вдаваться в детали. Да что с тобой? Мы же всё давно обсудили. Помнишь, что сказал твой прадедушка? Те, кто продавал, не имели права этого делать, а эти Стрэтморы не имели права покупать. Я ведь тебе объяснял: государства занимаются этим постоянно. У них это называется… черт, забыл слово… репатриация. Вот мы укладку и репатриируем. Вернем тем, кому она принадлежала, — племени черноногих.

— Мы?

— А ты что, без меня за это дело возьмешься? Посмотрим правде в глаза, Том, ты парень хороший, но, говоря между нами, увести музейный экспонат и не попасться — на это у тебя не хватит мозгов. А тут смекалка нужна. Вот здорово! Я давно мечтал о чем-нибудь таком, да ничего путного не подворачивалось.

— Ну, если хочешь, наверное, можешь помочь. Но все-таки… украсть музейный экспонат… Пит, ты уверен, что все будет шито-крыто? Ведь отец у меня адвокат. Его собираются выдвинуть в судьи. Если что случится и нас застукают…

— Предоставь все мне, и никто нас не застукает, обещаю. Знаешь что, подумай об этом денек-другой, ладно? Только кончай эту дурость с бдениями и давай как следует ешь и спи. В решающий момент тебе понадобится вся твоя выдержка и сметка.

По дороге домой Том искоса поглядывал на друга. Шутит Пит или серьезно? Поди его пойми — тон уверенный, наставительный, да и по словам не определишь. Неужели он вправду хочет, чтобы они ограбили музей? Или это очередной розыгрыш?

Но в одном Пит был прав. Укладка вовсе не принадлежала музею. Если она кому и принадлежала, так это вождю Сэмюэлу Лайтфуту и его племени.

— А если попросить музейных работников — вдруг они нам ее отдадут? Мы все объясним… — робко предложил Том.

— Как же, дожидайся! Дальше первого охранника нам не пройти, никто нас к директору и близко не подпустит. Сам знаешь, как к нам взрослые относятся. Никто нас всерьез слушать не станет. И не забывай, если мы будем клянчить укладку, а потом ее все-таки заберем, они сразу сообразят, где искать, верно? Нет, Том, надо взять инициативу в свои руки и никого ни о чем не спрашивать. Честно говоря, не пойму, что тебя беспокоит? Они, скорее всего, и пропажи-то не заметят. Стенд самый обшарпанный, весь в пыли, так ведь? Спорить готов: мы вытащим оттуда укладку и бумажку с надписью, остальные экспонаты чуть передвинем, чтобы не было пустого места, и никто ничего не заметит. Помяни мое слово.

Том провел в раздумьях два дня. Он видел, что Пит изредка бросает на него вопросительные взгляды, но заговорили они об укладке только в пятницу, когда шли домой из школы.

— Ну? — осведомился Пит настолько будничным тоном, что все опасения Тома как-то сразу улетучились.

— Не знаю. Смотря какой у тебя план, — выдавил он из себя уклончиво. — Больше всего я из-за отца беспокоюсь. Если что-то помешает ему стать судьей — конец всему. Возьмет и перестанет со мной разговаривать и, наверное, будет прав. Дома и без того дела не очень.

— Ничего не случится. Не беспокойся. Мы всё как следует подготовим. Завтра пойдем в музей и проведем разведку на местности. Согласен?

— А что? Давай. Сначала посмотрим, какая там обстановка, а уж потом решим, да или нет.

— Встретимся у музея в десять. Не опаздывай.

На следующее утро неторопливой походкой они вошли в галерею черноногих. Пит и не думал приближаться к маленькому шкафчику в углу — ждал, когда они останутся в комнате одни. Потом он прошагал в угол, кликнул Тома:

— Иди посмотри на это старье. — А когда Том подошел, шепнул: — Прикрой меня. Хочу проверить, как открывается этот шкафчик, но чтоб телекамера не заметила.

Руки его замелькали над замком. Что-то скрипнуло, потом раздался щелчок, за ним — другой. Как ни в чем не бывало Пит отвернулся от шкафчика, убрал в карман перочинный нож.

— Не замок, а недоразумение, — пробормотал он. — Зубочисткой можно открыть.

— Где ты такому выучился? — ошарашенно спросил Том.

— Так и быть, скажу по секрету: мой отец — резидент.

— Будет врать-то.

— Эх ты, Фома неверующий. Думаешь, почему я из школы в школу кочую? Я его прикрытие, понял? — Он неторопливо оглядел комнату. — Здесь всего одна телекамера. Ее легко надуть — главное, засечь, с какой скоростью она поворачивается.

С тяжелым сердцем Том поднял глаза на маленький телеглаз, укрепленный под потолком в углу комнаты. Он равномерно двигался слева направо, а потом обратно, «оглядывая» все пространство комнаты.

— Окон в галерее нет, — задумчиво произнес Пит, — через запасный выход внутрь тоже не попасть. Сигнализацию видно даже отсюда.

— Значит, ничего не получится. — Том почувствовал облегчение, но постарался, чтобы Пит этого не заметил.

— Этого я не говорил. Сдаваться так просто — ну нет. Кто не рискует, тот не выигрывает. Есть мысль… — Том со страхом увидел, что в глазах друга зажглись искорки. — То, что надо. Сама простота. Мы остаемся в музее до закрытия, прячемся, и нас запирают. Значит, открывать запертые двери нам уже не надо. Как только стемнеет и в музее наступит тишина, я вскрываю шкафчик, мы хватаем укладку и выныриваем прямо через эту дверь.

Пит указал на запасный выход. Над дверью горела красная лампа, а на засове висела большая табличка:

НЕ ТРОГАТЬ

ЭТА ДВЕРЬ ВКЛЮЧАЕТ СИГНАЛ ТРЕВОГИ

ОТКРЫВАТЬ ТОЛЬКО В ЭКСТРЕННОМ СЛУЧАЕ

Пит вдруг захихикал, перестав изображать из себя всезнайку.

— А у нас как раз экстренный случай.

Против воли Том тоже захихикал. Но тотчас отрезвел.

— Слушай, Пит, это все здорово, но ведь табличка, наверное, не врет. Зазвонят звонки, прибегут охранники, полиция…

— Они решат, что кто-то влез в музей, — вот в чем весь фокус. И искать грабителя будут внутри, а когда сообразят посмотреть на улице — нас давно и след простыл. Сейчас выйдем из музея и поглядим, куда ведет эта дверь, легко ли смыться. Пошли?

— Пошли.

У Тома слегка кружилась голова, будто его мотало по «американским горам» в детском парке. Вроде бы и здорово и дух захватывает, только хочется обрести под ногами твердую почву. Но и отступать теперь нельзя — это же трусость, Пит сочтет его слабаком.

Вслед за Питом, полным воодушевления, Том вышел из музея. Они без труда сообразили, что дверь запасного выхода из галереи черноногих открывается на подъездную дорожку вдоль западной части здания.

— Уж очень здесь людно, — многозначительно изрек Том.

— Это сейчас, а вечером — ни души. — Пит зыркнул глазами в одну сторону, в другую. — На юг — отпадает. Когда на стоянке нет машин, человек сразу привлекает к себе внимание. А через Вторую авеню… Нет, туда кинутся сразу, как только сработает сигнал тревоги. Интересно, а что за этой живой изгородью?

Пит пересек дорогу.

— Иди сюда. Видишь, тут естественный полукруглый карниз, за ним — круча, а внизу — река. Лучше и не придумать. Через минуту мы уже скроемся за поворотом.

Даже если они оцепят район и начнут прочесывать улицы, мы — вне подозрений.

— Оцепят район? Начнут прочесывать? Слушай, Пит, давай оставим эту затею!

— Не бойся ты. Ничего такого не случится. Я па всякий случай просчитываю варианты, как и положено резиденту.

— Не нравится мне это, — буркнул Том.

— Да почему? Все пройдет, как но маслу, увидишь. — Пит пристально взглянул на Тома и даже изменился в лице. — Уж не собрался ли ты на попятный? Ведь мы все это затеяли ради тебя, неужели не понимаешь?

Том судорожно глотнул. Такого друга, как Пит, у него еще не было.

— Не иду я ни на какой попятный. Просто… не по душе мне твой план, вот и все. К примеру, вдруг полиция нагрянет в музей так быстро, что мы не успеем скрыться за поворотом?

Пит сразу успокоился и задумчиво кивнул.

— Неплохо. Мы еще сделаем из тебя резидента. Для начала надо прохронометрировать, сколько нам потребуется времени, чтобы убежать. Иди на Вторую авеню. Поболтайся там, но не спускай глаз с секундной стрелки — ровно через минуту после моей команды поднимется тревога.

— Что?

— Да не по правде, дурачок ты. Просто контрольная проверка. В общем, как только секундная стрелка пройдет полный круг, мчись что есть мочи сюда, к подъездной дорожке, и попробуй меня найти.

— Ну, это просто. Найду, куда ты денешься.

— Спорим, что не найдешь. А теперь старт!

И Пит, поджарый и самоуверенный, зашагал прочь.

Решительной походкой он пересек лужайку и направился к западному выходу. Том с завистью наблюдал за ним — хотелось быть таким же независимым, уверенным в себе! Тут Пит махнул ему рукой, Том вспомнил, что от него требуется, и опрометью понесся к улице, куда выходил фасад музея. Там он остановился и, честно повернувшись спиной к западу, стал ждать, поглядывая на секундную стрелку своих часов.

Как только прошла минута, он побежал назад, к подъездной дорожке у запасного выхода. Пита нигде но было видно. Том обследовал живую изгородь, автостоянку. Тогда он помчался ко Второй авеню и дальше вдоль участка, огибающего территорию музея с запада. Там тоже было пусто.

Не зная, что делать, он стоял на углу. Тут с западной стороны появился Пит и не спеша зашагал к нему вдоль улицы.

— Ну? — торжествующе воскликнул Пит. Лицо его раскраснелось, в волосах застряли опавшие листья и прутики.

— Вроде все получилось, — признал Том. — Только не пойму как.

— Я прошмыгнул через живую изгородь, будто кролик. Там внизу полно дыр. А потом выбрался на другом конце карниза-полумесяца.

— У тебя голова, будто с дерева упал. Пит поправил волосы.

— Да, как выбежим наружу, надо не забыть отряхнуться, привести себя в порядок. И еще. Нужно, чтобы вид у нас был совсем невинный, чтобы никому и в голову не пришло нас в чем-то подозревать. — Он нахмурил брови, рассеянно вытаскивая из волос опавшие листья и кусочки коры. Но вот лицо его прояснилось, он хохотнул: — Прекрасно.

— Что?

— Лучшего алиби не придумаешь. Пока не скажу, будет тебе сюрприз. Можешь мне довериться.

— Я от тебя только это и слышу, — проворчал Том.

— Хоть раз я тебя подвел?

— Мы не сто лет знакомы, тем более на такое дело я с тобой еще но ходил.

— Вот и сходим, познаем прелесть новизны. Теперь слушай. — Голос Пита снова зазвучал по-деловому: — Сейчас вернемся в музей и прикинем, где там лучше спрятаться. Пошли.

— Едва ли у нас будет большой выбор.

— Что ты во всем ищешь только минусы? Ясно, лучше укрыться как можно ближе к галерее черноногих, но давай внимательно осмотрим весь музей. Глядим в оба и наматываем на ус. Мы же не хотим в решающую минуту наткнуться на охранника, верно? А потом перекусим в кафетерии и на улице обменяемся впечатлениями. Идет?

Том кивнул, и они вошли в музей. Народу было много, даже для субботы, и вместе с толпой ребята поднялись по лестнице в одну из выставочных галерей.

Табличка гласила:

С СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ:

ИСКУССТВО ДОКОЛУМБОВА ПЕРИОДА

ВРЕМЕННАЯ ЭКСПОЗИЦИЯ ИЗ МЕКСИКИ

— Давай заодно посмотрим, что тут за чудеса, — предложил Пит, проталкиваясь локтями сквозь толпу. Том двигался следом.

Вдоль стен и в центре небольшого зала на подставках стояли прозрачные футляры из плотного стекла, в них были выставлены мелкие, не больше кулака Тома, резные украшения и фигурки. Но…

— Ого! — Он так прижался носом к стеклу, что на нем появилось пятно влаги. — Это все чистое золото!

Том не мог оторвать глаз от экспонатов. Но вот стоявший сзади посетитель толкнул его, и пришлось отойти.

Выбравшись из людского водоворота, они пошли по другим галереям, глядя в оба и наматывая на ус, как сказал Пит. По лицу Пита было ясно: он напряженно думает Тому стало не по себе. Если Пит впадал в задумчивость, жди новых сложностей.

— Нам повезло, что сейчас эта выставка, — наконец изрек Пит.

Том замер на месте прямо в центре вестибюля.

— Ты что, Пит? Неужели решишься на такое?

— Вот псих! — И Пит дал ему подзатыльник. — Ты за кого меня принимаешь? За уголовника? Опасность — да, пожалуйста. Злодеяние — никогда. Дурачок, я просто подумал, охранникам из-за этой выставки знаешь как придется попыхтеть? Ведь здесь целое состояние. Да еще все экспонаты маленькие. Не то что слиток серебра — читал недавно в газете? — его четверо не смогли унести. Попомни мои слова, все внимание будет на этой верхней галерее. Никто и не подумает горевать из-за какой-то пропылившейся индейской укладки, которая и цента не стоит!

— Большое спасибо! — Том тоже отвесил приятелю подзатыльник, и они зашагали по коридору к кафетерию, набрали там пакетиков с хрустящей картошкой и лимонада, вытащили все это на улицу и удобно устроились на лужайке, возле дерева. Место открытое, можно не бояться, что кто-то подкрадется и подслушает их разговор.

— Ну? — спросил Пит.

— Вот тебе и «ну»! Не нашел я, где спрятаться.

В фильмах всегда бывает комнатка уборщика или большой шкаф. А тут ничего такого нет, по крайней мере на виду, куда можно хоть как-то подобраться. Этот музей слишком современный, вот в чем беда. И еще, Пит, я не в восторге, что придется ночью идти по мраморному полу вестибюля. Слышал, как отдается звук шагов? Лучше прямо сразу объявить: «Мы идем!»

— Согласен с тобой целиком и полностью.

— Согласен?

— В таком случае остается сама галерея черноногих.

— Уж там точно не спрячешься.

— Очень даже спрячешься. В двух местах. Можно нарядиться под индейских воинов и стать рядом с восковыми фигурами или спрятаться в типи.

— Здорово мы будем выглядеть, если побежим по Второй авеню в штанах из оленьей кожи, с бусами на шее, не говоря уж о военной раскраске.

— Точно. Значит, остается типи.

— Но там не спрячешься, Пит. Нас сразу заметят. Охранник заглянет туда первым делом.

— Если будет специально кого-то искать — конечно. Но кого ему искать? Зачем? Раз в час, или как там у них принято, он обходит весь музей. А потом бегом назад, наверх, — считать золотые статуэтки. Спорить готов, никто нас не заметит.

— Ну нет, спорить не будем. Если я выиграю, мы загремим в тюрьму. Ничего себе спор.

— Никуда мы не загремим. Давай устроим проверку. Я сегодня вернусь сюда перед закрытием и брошу долларовую бумажку на пол позади фигур индейцев, которые сидят в типи у костра. Заодно погляжу, как охранники выпроваживают последних посетителей. А завтра придем и посмотрим, на месте ли мой доллар.

— По воскресеньям я езжу к прадедушке.

— Что ж, поезжай. Я приду сюда сам — прямо к открытию.

— Только, по-моему, этот твой доллар на полу мало что доказывает. Мы все-таки больше долларовой бумажки, да и спрятать нас труднее.

— А я ничего не собираюсь прятать. В этом весь фокус. Просто положу доллар на пол — за экспозицией у костра. Если завтра он окажется на месте, значит, охранник просто сунул в типи голову и посветил фонариком. А вот если исчезнет — ну, тут он, конечно, зашел в типи и все внимательно осмотрел.

— И что тогда?

— Придумаем что-то еще. Но я спорить готов, что он в типи не зайдет. Слушай, а у твоего прадедушки есть телефон? В середине недели можно с ним связаться?

— Нет. — Резкая смена темы застала Тома врасплох.

— Ладно. Тогда скажи ему прямо завтра — пусть готовит танец призраков. В следующее воскресенье укладка у него будет — обещаю!

 

Глава III

В воскресенье за кофе, мармеладом и тостами разыгралась обычная утренняя баталия. В какой-то жуткий миг Тому показалось, что верх на сей раз возьмет мама и в резервацию его не пустят. Но потом ссора угасла, как и всегда, отец запихнул Тома в машину вместе с клюшками для гольфа, и они отправились в путь.

«Придется пойти на эту авантюру и украсть укладку, — мрачно думал Том, засунув руки в карманы стеганой куртки. — Не только из-за Пита, хотя это тоже важно. Но если я узнаю о себе правду и обо всем расскажу родителям, может, они не будут устраивать из меня поле битвы? Может быть…»

— Сынок, ты что сегодня такой тихий? У тебя все хорошо?

— Конечно, папа. Спасибо.

— В школе порядок?

— Конечно.

Только что сказать прадедушке про укладку? Как есть, что они собираются ее украсть? Неизвестно, как он к этому отнесется. Вдруг рассердится — мол, нельзя было ее брать? Нет, не должен. Ведь у него самого эту укладку украли, или почти украли. Белые поселенцы забрали все, прадедушка говорил об этом миллион раз. Он будет доволен… Что уж такого сложного — объяснить, как они собираются стибрить священную укладку с талисманами?

Прадедушка стоял на пороге своего дома. Стало холоднее, и поверх костюма из оленьей кожи он накинул старый красный шерстяной плед, затмевавший яркостью листву золотистых тополей и берез.

— Останься ненадолго, Марк, подыши свежим воздухом.

— Извини, дедушка, не могу. В десять у меня гольф.

В уютной тишине мальчик и старый вождь попили чай, потом зашагали вверх по холму, а дальше — через пролесок, к утесам над рекой. Какое-то время они сидели молча, наслаждаясь теплом солнечных лучей на их лицах — все-таки уже осень, и воздух попахивал морозцем.

— Ты чем-то озабочен, сынок? — сказал прадедушка после долгого молчания.

— Прадедушка, а если достать укладку призраков, ты бы смог устроить танец?

— Смог. Только укладок больше нет.

— Есть. По крайней мере, одна. — Том искоса посмотрел на старого вождя: резкие линии челюсти, носа и скул, прямой как стрела взгляд, — и быстро решил, что сказать: — Я слышал о ней на этой неделе. Она принадлежала семье Стрэтморов, но они умерли, и я думаю… что она никому не нужна. Пит — мой друг Пит Каммингс, он как раз в курсе, — так вот, он говорит, что сможет достать ее для нас.

Прозвучало несколько слабовато, но все-таки не откровенное вранье. Том робко посмотрел на прадедушку.

Глаза старого вождя затуманились — видимо, перед ними плыли картины прошлого. Он пошевелил шишковатыми пальцами рук, словно хотел взять что-то очень ценное.

— Укладка? Ты вправду нашел священную укладку с талисманами?

— Да, прадедушка, вправду. Укладку призраков. Теперь ты устроишь для меня танец?

Старый вождь тихонько закачался взад-вперед и тоненько, напевно затянул какую-то мелодию — таких звуков Том в жизни не слышал.

— Да, если вспомню. Должен вспомнить. Укладка поможет. Если все в ней на месте… Она цела, нетронута? — Том кивнул, и старец продолжал: — Пригласи на обряд отца и мать. И друга. Этот Пит… он приедет, если ты его пригласишь?

— Конечно. С огромным удовольствием. А вот… Мама и папа? Ты хочешь, чтобы и они приехали? Боюсь, они не согласятся.

При мысли о том, что в церемонии будут участвовать родители, ему стало как-то неловко, стыдно.

— Ты все же их пригласи. А друга привези обязательно. Без него нельзя. В воскресенье будет большое пиршество, а потом, когда сядет солнце, — танец призраков. Танец призраков, как в прежние времена.

И лицо старца расплылось в улыбке, теплой, чудесной.

Словно солнце, подумалось Тому, и вдруг вся авантюра, опасность, риск опозорить отца, если поймают, — все это померкло, отошло на второй план, зато какой подарок он сделает прадедушке!

— Мы забьем быка и сварим его язык — это нужно для церемонии, — размышлял вслух прадедушка. — Попрошу Джо Смолбранча, он поможет. А Амос построит парильню.

Они пошли домой обедать, и старец обнял Тома за плечи — рука была костистая, с годами ставшая легкой, будто перышко.

— Вы с другом сделаете мне и моему народу великий подарок — вернете нам наше достоинство. Обещаю тебе церемонию, которую никто из нас не забудет.

Том вдруг заметил, что ростом он почти не уступает старому вождю. Либо он здорово подрос за последнее время, либо прадедушка начал таять. «Почти мужчина» — вот что сказал о нем прадедушка. На душе у Тома потеплело — есть чем гордиться! — но не отпускала и какая-то странная, щемящая грусть…

В понедельник его распирало от желания поговорить с Питом, но удобный момент представился лишь после уроков.

— Ну? — спросил Пит, поздоровавшись.

— Прадедушка на седьмом небе. Обещал подготовить танец к следующему воскресенью. И тебя пригласил. Поедешь? Родители отпустят?

— Ясное дело, отпустят. Значит, я увижу всю церемонию?

— Ну да, без тебя вроде и нельзя, ты как шафер на свадьбе или крестный отец.

— Вот это да! Не ожидал такой чести!

— Только вот что, — чуть помедлив, осторожно продолжал Том, — я не сказал прадедушке, как именно мы собираемся добыть укладку. Боялся — вдруг он рассердится, не разрешит нам ее трогать. Поэтому я просто сказал, что укладка принадлежала этой семье, Стрэтморам, помнишь? Они умерли, теперь она никому не нужна, и ты знаешь, как ее добыть.

Пит понимающе кивнул:

— Нормально. Годится.

Том с облегчением вздохнул. Он не знал, как отнесется к этому Пит, вдруг подумает, что он просто струсил?

— А как прошла твоя проверка с долларом? — Он был рад сменить тему.

— Блестяще. Как я и ожидал. Я положил этот доллар на пол за фигурами в типи, потом побродил по галерее до закрытия. Пришел охранник, сказал, что музей закрывается, пора уходить. Он даже в галерею не вошел. Так, в дверной проем сунулся, и все. Ну а когда вчера я пришел снова, доллар преспокойно лежал на месте. Так что наш план проходит, Том!

— Но ведь должны же они убирать помещение. Уборщики-то почему доллар не заметили?

Пит пожал плечами.

— Я об этом думал. Значит, каждый день не убирают. Все равно это нам не помеха. Если и убирают, то не вечером, а утром, перед открытием. Вчера я пришел в музей совсем ранехонько и за углом видел мусорную машину.

Том глубоко втянул в себя воздух.

— Что же, значит, можно действовать? — Голос его слегка дрожал, только бы Пит не заметил.

— Именно. Предлагаю идти за укладкой в четверг вечером. — Пит чеканил слова уж слишком по-деловому.

Тома вдруг охватила паника. Если Пит ведет речь о конкретном дне, стало быть, их авантюра уже никак не фантазия, а реальность.

— Почему в четверг? — уклонился он от прямого ответа. — В четверг все магазины допоздна работают. Везде будет полно народу.

— Это нам только на руку. В восемь уже темно. Берем укладку и вливаемся в толпу — народ идет по домам из магазинов. Музей закрывают в шесть. Так что ждать внутри нам придется всего два часа. Весь фокус — к закрытию оказаться у индейской галереи и не попасться на глаза охранникам. А то вдруг кто-то из них нас заметит, а потом вспомнит, что мы вроде не выходили. Ну а когда телеглаз отвернется, мы ныряем в типи.

— Еще надо, чтобы повезло, твой план больно дерзкий.

— Конечно. Оттого и интересно. А бояться нечего. Если с первого захода укладку не заберем — что ж, у нас есть еще пятница и суббота.

«Неужели мне предстоит пережить все это дважды, — мелькнуло в мозгу у Тома. — Ведь никакие нервы не выдержат! И почему я не такой, как Пит! У него при разговоре об опасности даже глаза разгораются».

Началась томительная недоля, как перед экзаменом или визитом к зубному врачу. В четверг Том проснулся рано и почувствовал — побаливает желудок. Решил было, что это грипп, но тут же все вспомнил, застонал, зарылся лицом в подушку — лучше бы не просыпаться. Но от жизни под одеяло не спрячешься.

Вчера он предупредил маму, что ужинать будет с Питом. Что ж, это правда, только не дома у Пита, а в музейном кафетерии — пирожки с сосисками и жареная картошка. В школе он решил проверить, а что придумал Пит?

— Ты сказал родителям, что ужинать дома не будешь?

— Конечно. Сказал, что останусь на собрании в школьном клубе.

— Господи, в каком клубе? Ни один клуб еще не работает.

— Общество по охране индейской культуры, — без тени улыбки ответил Пит.

— Кончай дурака валять! Правда, что ли?

— Конечно.

— И они тебе поверили?

— Ясное дело, поверили. Почему нет? Они сами на такие дела подписываются. Мама даже сказала: здорово, что ваша школа ведет такую полезную работу.

— Пит, ты сумасшедший. Совсем чокнутый. Твое чувство юмора нам может дорого обойтись.

— В пять встречаемся в кафетерии, — только и ответил Пит. — Надень темную куртку и брюки, а обувь не скрипучую да не вздумай пижонить в белых кроссовках.

— В таких вещах разбираются не только резиденты, — огрызнулся Том. — Меня учили бесшумно идти по звериной тропе, когда ты еще лежал в колыбельке!

Когда Том появился в музейном кафетерии, Пит уже с жадностью доедал сосиски с картошкой. Лицо его раскраснелось, да и сам он выглядел странно, будто пополнел.

— Иди сюда, копуша. Вот, подкрепись.

— Пока не голодный. Что с тобой? Температура, что ли? Снял бы пиджак.

— Потом все объясню, — прошипел Пит сквозь зубы и последним кусочком картошки вытер с тарелки остатки кетчупа. — Если есть не хочешь, пошли поглядим на эти золотые побрякушки, время скоротаем.

На сей раз небольшой зальчик наверху для специальных выставок был почти пуст, и они как следует разглядели золотые статуэтки — вот оно какое, золото, желтое, как масло, и сияет, будто фигурки совсем новые, а ведь им сотни лет!

К ним подошел охранник.

— Что, ребята, в жизни небось так много золота не видали?

Они покачали головами.

— Тут, видать, целое состояние, — предположил Пит.

— Золото само по себе потянет на четверть миллиона. Так это еще произведения искусства, к тому же древние. В деньгах и не сосчитаешь!

— Да-а, а с виду так, статуэточки. Ладно, Том, уже без десяти шесть. Пора по домам, уроки делать.

С шумом они сбежали по лестнице. В главном вестибюле два охранника разговаривали с парой туристов и смотрели в другую сторону. Том и Пит шмыгнули в галерею черноногих. Там никого не было, если не считать суровых фигур индейских вождей и воинов, неподвижно стоявших в стеклянных шкафах. Один из вождей немного похож на прадедушку, подумалось Тому. Томагавк его был поднят, а глаза смотрели с укоризной.

Пит толкнул его в бок.

— Давай спрячемся от телекамеры. Вон там, за тем стендом, — ниша. Только не смотри на камеру. Быстро! Видишь, здесь полно места. Только и есть витринка со старыми костями. — Он произнес эти слова со смаком и даже повторил их: — Старые кости. Высохшие, старые кости.

— Что?! — Том вдруг почувствовал, как у него мурашки бегут по коже, без особой охоты он глянул Питу через плечо. Действительно, в шкафчике, задвинутом в нишу, — он изображал как бы небольшую дыру в земле — скрючился настоящий скелет, кости побелели и были обсыпаны красной охрой.

— «Останки этой индианки были найдены при строительстве дороги возле Роки-Маунтин-Хаус, предположительно им более тысячи лет», — прочитал Пит. — Здорово! Только зачем такой шикарный экспонат прятать в нише?

Том, позабыв обо всем на свете, глядел на скелет. А череп таращился на него пустыми глазницами, зловеще ухмылялся зубами. Вдруг где-то поблизости зажужжал сигнал, Том даже вскрикнул, на лбу выступил пот.

— Ш-шшш! — Пит осторожно выглянул из-за стеклянной витрины. В галерее никого не было. Телеглаз смотрел в противоположную сторону. — В типи! Быстро!

Внутри Пит расстегнул куртку, и Том понял, откуда взялась его непривычная полнота. Вокруг пояса Пита было намотано несколько ярдов темно-коричневой мешочной ткани.

— Это еще зачем?

— Шевелись. Живо через ограждение, и за экспонатом ложись на пол. Прильни к нему всем телом.

Том выполнил приказ, и Пит накинул на него мешковину, разгладил складки, а потом и сам заполз под нее.

— Я это нашел у нас в чулане, — объяснил Пит. — Вообще-то это штора, но я заметил, что здесь подстилка почти такая же. Охранник нас и с фонарем не увидит. Это уж так, подстраховаться.

Под мешковиной было душно и пыльно, хотя Том не мог не признать — идея отличная. Но вскоре у него защекотало в носу. Крепко прищемив его, Том стал дышать через рот, и неприятное ощущение прошло.

Вдруг раздался гулкий звук шагов. Кто-то шел по мраморному полу коридора. Вот шаги приблизились, на паркете галереи они звучали глуше. Человек остановился. Близко ли от типи, с какой стороны от нее — Том сказать не мог. У него внезапно возникло безумное желание выскочить из типи и закричать: «Фу!» По лицу его струился пот, ногти вонзились в ладони. Сквозь ячейки мешковины он увидел какое-то мерцание. Исчезло, вот снова появилось. Он попробовал дышать медленно и равномерно, но его трясло, будто в лихорадке. Снова звук шагов. Через несколько секунд они снова услышали гулкий стук кожаных подошв по мрамору. Завернутый в мешковину, весь дрожа, Том сел и уставился на неясные бугристые очертания лежащего Пита.

— У-ххх! Вот это была минутка! — Пит тоже сел, весь всклокоченный, взъерошенный — эдакая отощавшая птица.

— Пит, я уж думал, не выдержу, выпрыгну наружу, и дело с концом. Надо же, прямо пот прошиб!

— Меня тоже. Да, резидентское дело непростое, без привычки тяжело. — Пит поднял руку с часами на уровень глаз. — Пять минут седьмого. Считай, еще два часа. Давай устроимся поудобнее под этой штуковиной — вдруг охраннику взбредет в голову зайти сюда еще раз. Только, ради бога, не засни, а то еще захрапишь!

Куда там! О каком сне могла идти речь? Полной темноты не было. Верхнее освещение в галерее отключили, но оставили тусклую подсветку, и через вход в типи проникал запыленный треугольник света. Он падал на фигуры мужчины и женщины, сидящих на корточках возле искусственного огня в центре типи. Будто и не фигуры, а тени. Может, именно так выглядят ночные странники? Если они вообще есть. Да откуда им быть? Как-никак сейчас двадцатый век. Вся эта белиберда — удел прошлого. Но если все это в прошлом, значит, и духи-помощники тоже исчезли? Если веришь в одно, надо верить и в другое. По частям этот товар не продается, только вместе.

Взять эту старуху в стеклянном шкафу. Тысяча лет, как она умерла. Возможно ли, что ее кости восстают и бродят по ночам? Том вдруг во всех жутких подробностях вспомнил историю, когда-то рассказанную прадедушкой: о молодом воине, который однажды остановился на ночлег в какой-то странной хижине, а посреди ночи проснулся и понял — она населена покойниками, и вот они, эти привидения, святые мощи, сидят в кружочке на корточках и играют в азартную игру под перестук собственных костей.

Том крепко зажмурил глаза, но так стало еще хуже.

Складки мешковины были сухими и шершавыми, словно костлявые пальцы. Глаза его раскрылись, и он уставился в темноту.

— Не ерзай, — прошептал Пит ему на ухо.

— Сколько сейчас?

— Двадцать минут седьмого.

— Всего двадцать? Должно быть, уже больше, Пит. У тебя, наверное, часы остановились.

— Да, как же. Знай да помалкивай.

Дважды до них доносился звук шагов по мраморному полу коридора, особенно громкий в окружавшей их тишине. Дважды они видели свет фонарика, совсем тусклый сквозь складки мешковины. Эти два часа показались Тому длиннее ночей, когда он, скрючившись, бодрствовал на чердаке. Будет ли этому конец? И когда Пит прошептал: «Ладно. Пора идти», до Тома не сразу дошел смысл этих слов, и Питу пришлось толкнуть его в бок.

Он поднялся на одеревеневшие ноги, а Пит уже аккуратно складывал мешковину и обертывал себя под курткой.

Потом Пит осторожно выглянул из типи.

— Погоди. Камера смотрит прямо на нас. Как только она отвернется, я бегу к нашему шкафчику. Ты — следом и медленно считаешь до сорока пяти. Это все наше время, потом камера повернется. Дальше несемся к запасному выходу и через него — на улицу, все строго по плану. Ясно?

— Да. — Том облизнул пересохшие губы.

— Отлично… приготовились… Вперед!

И они метнулись через всю галерею к затененному шкафчику, где были выставлены обрядовые укладки. Том начал считать и услышал легкое царапанье — Пит чем-то орудовал в замке. Раздался резкий щелчок, и дверца распахнулась. Пит потянулся было к укладке, но тут же передумал.

— Лучше возьми сам, Том.

Какая-то странная дрожь у него в голосе, отметил про себя Том и схватил маленькую кожаную укладку и карточку с надписью. Пит не мешкая подпихнул соседний экспонат, чтобы не было свободного места, и захлопнул шкафчик.

— Сорок два… сорок три… — произнес вслух Том.

— Бежим!

Вместе они бросились к широкой двери с красной перекладиной и предупреждающими знаками. Дверь легко распахнулась, и по потемневшей траве они помчались прочь — выносите, ноги! Пит споткнулся о бордюрный камень и растянулся прямо на дороге. Том услышал, как Пит хрюкнул, будто из его тела вышел весь воздух, и обернулся.

— Ты цел?

Сердце Тома бухало, как барабан. Он помог Питу подняться на ноги и потащил-поволок его через живую изгородь в сторону кручи. Сердце бешено колотилось, кровь пульсировала в висках, и тут Том услышал сигнал тревоги. Казалось, звук заполнил собой все пространство ночи. А вместе с ним в мозгу звучало и другое: перестук костей, приглушенный смех ночных странников. Том снова схватил Пита за руку и потащил его вдоль кручи, к краю полумесяца. В одном из домов вдруг зажегся свет. Том сразу обмяк, приготовился задать стрекача.

— Без паники. — Голос Пита был спокоен. — Мы просто вышли погулять, забыл?

— Ты не ушибся? — еще раз спросил Том.

— Все нормально. Ничего умнее я, конечно, придумать не мог. Извини. Кожу на колене содрал, только и всего.

Он принялся стряхивать листья с волос и куртки, и Том последовал его примеру. Когда они свернули за изгиб полумесяца, из тени впереди появилась человеческая фигура. Мышцы Тома мгновенно напряглись. Нет, ничего страшного. Просто девочка с собакой.

— Привет, Мариан, вот это встреча. — Голос Пита звучал уж слишком невозмутимо, и Том понял: это и был обещанный маленький сюрприз. Он укоризненно взглянул на друга. Неужели Пит посвятил в их планы свою младшую сестру?

— Ты ведь помнишь Мариан, Том?

— Конечно. Привет.

— Здравствуй, Том. — В свете уличного фонаря засияли ее скобы для исправления зубов, засияли и глаза. Она смотрела на Тома с таким откровенным обожанием, что он вспыхнул. А собака Каммиигсов, рыжий сеттер, радостно прыгала, норовя лизнуть Пита в лицо.

— Успокойся, псина, сидеть. Ну что, Том, пойдем? Ты с нами, Мариан, или Рекс еще не нагулялся?

— Нагулялся предостаточно, — пролепетала она, крайне смущенная.

Тротуар был узкий, и идти пришлось друг за другом — Том подтолкнул Пита вперед, а Мариан с собакой замыкала шествие.

— Зачем ты ее сюда притащил? — зашипел Том на друга.

— Ч-чч! Не бойся, она не в курсе. Я только сказал ей: будешь прогуливать Рекса где-то здесь, можешь встретить нас, мы пойдем из парка. Она и ухватилась. — В голосе Пита слышался смех.

— Спасибо, друг. Век не забуду этой услуги, в долгу не останусь, вот увидишь. Только зачем все это? Тащить ее прямо к музею — к чему так рисковать? Вдруг она что-то учует?

— Ни в коем случае. Старший брат пользуется безграничным уважением, а что касается тебя… тут вопрос особый. В общем, подстраховка — лучше не придумаешь, я же тебе сказал. Два мальчишки — это одно дело. Мало ли что у них на уме? А два мальчишки, девчонка да еще здоровенная шумливая псина — совсем другое, согласен?

Том умолк, Пит, как обычно, прав. И все же ему было неловко — спиной он ощущал восторженный взгляд Мариан. Переходя Вторую авеню, они услышали справа звук полицейской сирены. Том постарался не сбиться с шага, не обращать внимания на звук — мало ли что там гудит? На углу Пятой авеню они остановились.

— Ладно, Том, спокойной ночи. Надо этого барбоса домой тащить, пока весь квартал не перебудил.

— Точно. Хорошо, Пит, спокойной ночи. И еще… спасибо. До сих пор не верится.

— Порядок. Комар носа не подточит. Теперь будем ждать воскресенья.

— Ну, пока. До свидания, Мариан. Был рад тебя видеть.

Том шел домой, словно во сне. Итак, дело сделано. В последнюю минуту их едва не застукали, но все обошлось. И теперь у него под курткой, между свитером и рубашкой, лежит священная укладка. Телом он ощущал жесткое и чуть колючее прикосновение кожи.

Он проскользнул в дом незамеченным и тихонько пробрался в свою комнату. Осторожно вытащил укладку, положил ее на кровать.

Укладка была схвачена ремешком из сыромятной кожи, и Том с трудом удержался от соблазна развязать узел и посмотреть, что там внутри. Его рука уже лежала на узле, но он сказал себе — стоп. Завернув укладку в чистую майку, Том сунул ее в шкаф, за свое белье. До воскресенья.

А в воскресенье пусть прадедушка сам ее развяжет и посвятит Тома в ее тайну.

Голод, страх, удачно проведенная операция, свалившийся с души камень — все это смешалось, и голова у Тома кружилась, гудела. Он распахнул окно спальни и выглянул на улицу. Над крышами, серебря кроны деревьев и траву, плыла луна. Он с жадностью глотнул холодного ночного воздуха.

Ему вдруг безумно захотелось скинуть с себя одежду и голым пуститься в пляс на лужайке. Только… как к этому отнесутся соседи, не говоря уже о маме и папе? Хихикая, Том пошел в кухню — подкрепиться молоком и бутербродами с ореховым маслом. До чего же длинный был день!

 

Глава IV

К радости Тома, Питер нашел с прадедушкой абсолютно верный тон. Он не держался пай-мальчиком, но и не умничал, не обращался с прадедушкой так, будто тот — герой вестерна и только что сошел с экрана. Они прониклись взаимной симпатией после первого же крепкого рукопожатия.

Прадедушка угостил их чаем, крепким и сладким, и Пит шумно, с удовольствием потягивал напиток. После чая они пошли к утесам, как обычно в воскресенье, и, когда удобно уселись на высохшей и пожелтевшей траве, Том попросил прадедушку объяснить Питу, почему для молодых индейцев так важны поиски своего духа, рассказать легенду о танце призраков.

— Давным-давно, в старинные времена, — заговорил старый вождь, — жило на свете жуткое чудище, звали его Ветродуй, носилось оно по равнинным просторам и пожирало черноногих, сильно они его боялись. Но был среди них отважный юноша по имени Кутоис, то есть Сгусток Крови, и придумал он план. Решил он отправиться на поиски Ветродуя, позволить ему проглотить себя, а уж потом его убить.

И вот оказался Сгусток Крови внутри чудищ, привыкли его глаза к темноте, и увидел он: кругом висят скелеты и тела многих из его племени, еще живых. Привязал он к своей голове нож и давай танцевать, сгибая колени, приседая, подпрыгивая. И при этом напевал, только тихонько, чтобы не услышало чудище: «Если кто из вас жив и двигаться может, танцуйте вместе со мной». И живые вместе со Сгустком Крови стали приседать и подпрыгивать.

Сгусток Крови пел все громче и громче, да и танец его набирал силу, и вот он уже прыгал вверх и вниз прямо под сердцем Ветродуя, которое висело посреди его чрева. И вдруг он остановился, выпрямился, схватил привязанный к голове нож, вонзил его в сердце Ветродуя и убил чудище. Упало оно со страшным грохотом, и затряслась земля, и Сгусток Крови выбрался с друзьями из чрева мертвого чудища, и отправились они домой. На радостях племя устроило большое празднество благодарения. Вот отсюда и пошел танец.

— А как это связано с ночными странниками? — спросил Пит.

— Это другая история, — ответил старый вождь. — Ее рассказывают по-всякому. Кто сохранил ее в памяти, передает своим детям, но каждый на свой манер. Ко мне эта история перешла от моего деда, когда я был совсем мальчишкой. Вот что он мне рассказал.

Однажды напало на черноногих другое племя. И случилось так, что один наш воин отбился от своих. Искал-искал он свою стоянку и наконец набрел на шалаш. Дело было ночью, луна не светила, потому и не понял он сразу, что перед ним не просто типи, а «шалаш смерти». Вошел он тихонько внутрь и прилег у входа, чтобы спящих не разбудить.

Просыпается в середине ночи от шума, слышит пение да перестук костей. Ужаснулся он — понял, какую страшную ошибку совершил. Лежит не шевелясь, только глаза чуть приоткрыл. И видит: в кружочке на коленях сидят призраки, будто в игру азартную играют. Сидят и поют и при этом пытаются на костлявые ноги подняться.

Четыре раза пели они, четыре раза приплясывали и в четвертый раз сумели все же подняться. Тут и увидел молодой воин их костлявые тела целиком, не увидел только их лиц. Когда пели они третью песню, явился еще один призрак. Он отодвинул воина, который лежал у входа, и юноша почувствовал, как прикоснулись к нему высохшие кости. Этот призрак плясал отдельно, сам по себе, а когда кончил, взялся курить трубку. Потом обернулся к воину, ему трубку предложил. Принял воин трубку дрожащими руками, покурил ее, вернул, и тогда призрак отпустил его и велел передать их танец, танец призраков, племени черноногих. Воин исполнил его волю. Так и пришла эта история к моему деду — он и укладку призраков хранил, — так пришла она от моего деда ко мне.

Старый вождь умолк, и наступила напряженная тишина. Том почувствовал, что дрожит, хотя на солнце было еще тепло, стояло безветрие. Ему вспомнился скелет женщины в музее. «Ни за что теперь туда не пойду», — поклялся он себе.

Пит взглянул на него с любопытством и решил сменить тему:

— Скажите, вождь, а у танца дождя такая же история? Вы можете его устроить? И неужели из этого что-то выйдет? Не понимаю. Я что хочу сказать: ведь если дождь собирается, он все равно начнется, будет танец или нет.

В глазах старого вождя мелькнул огонек.

— Насчет этого танца не скажу, сынок. Нашему племени он ни к чему. Не такой уклад черноногих. Этот танец южные племена придумали: они занимались земледелием, от урожая зависела вся их жизнь. Это их танец. А мы, черноногие, землю не возделывали никогда. — В голосе его зазвучало легкое пренебрежение. — Для нас всем на свете были бизоны: мясо, одежда, оружие, палатки. Были не одну сотню лет. Сколько именно, не знаю. А потом пришел белый человек, он появился далеко на юге, наши сородичи и не знали о его приходе. Но он загородил зеленые равнины и прорезал их железными дорогами. Вот бизоны и стали гибнуть — тысячами.

Летом бизоны, как всегда, потянулись на север, покатились огромной бурой волной, они шли с востока, юга и запада — куда ни глянь, всюду они. На следующее лето их пришло меньше, но для нашего племени пока хватало. А еще через год бизоны явились позже, чем всегда, и было их совсем мало. К тому времени черноногие уже ослабели от голода. Они танцевали и молились, и бизоны в конце концов пришли, пищи на зиму хватило, правда в обрез, но хватило. И кожи хватило, чтобы зачинить палатки, а вот на новые — уже не было. Опять год миновал, бизонов пришло еще меньше, хотя черноногие и молились, и танцевали. А потом бизоны не пришли вообще. — Голос старого вождя шелестел, сухой, как трава в прериях, глаза его затуманились: перед ними плыли картины прошлого. — Ни одного. Бизоны исчезли навсегда. И кончился уклад черноногих.

Воцарилась тишина. Потом Пит спросил негромко:

— И что случилось потом?

— Мы жили как могли. — Вождь Лайтфут пожал плечами и улыбнулся: — Выжигали траву вокруг форта Эдмонтон, чтобы оттуда разбегалась вся живность. Тогда людям, живущим в крепости, становилось трудно охотиться, и им приходилось торговать с нами, в обмен на оленье мясо отдавать нам хороших лошадей и одеяла. Но белых приходило с востока все больше, теперь они ехали семьями, с женами и детьми. Настоящая лавина. Они занимали землю, разгораживали ее. Вбивали в участок столб и заявляли: «Эта земля — моя!» Где же такое видано? Отбирать землю, по которой ходим все мы! Разве это честно? Но, выходит, таков был закон белых.

— А вы не пытались воевать?

— Никогда. Однажды война едва не вспыхнула — белые потянули железную дорогу через края, где мы охотились с незапамятных времен. Но вождь Воронья Лапа повелел: не надо войны! Понимал он в душе, что бизонов все равно не вернуть, а сражаться за уклад, который уже в прошлом, — достойное ли это дело? Вот мы и подписали договор, и белые выделили нам немного земли — занимайтесь, мол, фермерством. Только непросто это. Мы ведь не фермеры. Не таков наш уклад.

— Но бизоны еще есть на севере. Жаль, что их перестали разводить — вы бы вернулись к своему укладу.

— Эти бизоны — в резервации, как и черноногие. Думаешь, им там нравится? Что, по-вашему, они чувствуют, когда зов природы будоражит их кровь, влечет на юг? Может, и они помнят те огромные стада, переходы далеко на юг осенью и обратно летом? Может, и они помнят, какими зелеными были когда-то равнины, открытые небу с востока до запада и с севера до юга, — бескрайние просторы?

— Вы хотите сказать, — понимающе кивнул Пит, — что прошлого не переделаешь, даже если совершена ошибка. Значит, вашему пароду остается одно — меняться вместе с временами.

— Ты прав, сынок. Но и не прав. Если пытаться жить, как жили когда-то черноногие, наш народ обречен. Но если каждый из нас станет сам по себе и приспособится в вашем мире, будет драться за собственность, расталкивать всех локтями, чтобы пробиться в жизни, то и тогда нашему племени конец. Народ без корней — разве это народ?

Добавить к этому было нечего. Молча они зашагали по лесу в обратном направлении. Пока они помогали готовить все необходимое для танца и празднества, Том размышлял над последними словами прадедушки. «Я черноногий, — говорил он себе. — И я не отвернусь от моего племени, как это сделал мой отец. Ни за что!»

На вершине холма — этот участок не просматривался с дороги — индейцы уже сложили шалаш из сучьев, веток и шкур, в нем поместилось много народу: вождь Лайтфут, Том и Пит, Джо Смолбранч и его жена, Амос Грейфезер, его жена и сыновья. Остальные собрались вокруг типи — слушать песнопения и участвовать в пиршестве.

Когда линия горизонта на западе рассекла красный шар солнца пополам, вождь Лайтфут повел всех к южной части просеки, крепко держа обеими руками священную укладку. Высоко подняв ее, он воскликнул:

— Слушайте все усопшие хранители этой укладки, сейчас здесь начнется празднество. Мы приглашаем вас. Помогите нам, танцуйте вместе с нами.

Он повернулся к западу, северу и югу и еще трижды выкликнул свое приглашение, от которого стыла кровь в жилах. Все молча смотрели на него. Даже собаки перестали лаять, а малые дети, засунув пальцы в рот и держась за материнские подолы, таращили карие глазенки.

Вождь вошел в типи, за ним — остальные, он повел их по кругу, по часовой стрелке, как движется солнце. В центре типи горел костер, рядом лежал плоский сероватый булыжник. Старый Лайтфут, повернувшись в южную сторону, присел перед булыжником на корточки, остальные разместились вокруг. В проеме остался стоять человек, которого Том не знал. Прадедушка перехватил вопрошающий взгляд Тома.

— Он будет охранять вход от злых духов, — объяснил прадедушка. — А мы займемся танцем и молитвами.

Прадедушка бережно положил укладку на булыжник, развязал чуть задубевший кожаный ремешок и разгладил жесткие складки. Том с Питом, сгорая от любопытства, подались вперед — что же там внутри? Ничего особенного, однако, там не оказалось. Четыре кожаных мешочка, похожих на табачные кисеты, бывшие когда-то в моде. Связка орлиных перьев, истрепанных и помявшихся от времени, четыре маленьких медных колокольчика на ремешке. Вот и все.

Старый вождь медленно поднял каждый из этих предметов, снова положил на место. Открыл каждый мешочек и заглянул внутрь, что-то при этом бормоча себе под нос. Остальные в молчании сидели на корточках вокруг огня; ничто не нарушало тишину и за пределами палатки, тишина словно помогала старцу заглянуть в прошлое, вспомнить то, что давно было предано забвению.

— Дайте немного жира. Бычьего жира, — сказал он вдруг, и сторож у входа через плечо передал команду наружу.

Через несколько мгновений появилась потрескавшаяся чаша с жиром, и по кругу ее передали вождю. Взяв левой рукой немного жира, он смешал его с порошком, что хранился в одном из кожаных мешочков. Затем указательным пальцем правой руки аккуратно вывел на белом каменном алтаре большой голубой круг. Вытер руку о траву и нарисовал черный круг внутри голубого. Потом красный и, наконец, и центре — желтый, похожий па бычий глаз.

Вытерев руки, вождь извлек из укладки орлиные перья. Одно осторожно воткнул в землю рядом с камнем-алтарем, другое закрепил в гуще своих седых волос. Остальные раздал сидящим в круге. Волосы Тома и Пита оказались слишком короткими, и перья в них не держались, но миссис Смолбраич без тени улыбки протянула им по заколке.

Вот уж, казалось бы, потеха, но Тому не было смешно. Он оглядел тускло освещенные фигуры вокруг костра — мужчины в потертых шерстяных робах, женщины в хлопчатобумажных платьях, кардиганах и старых шерстяных кофтах, в голове у каждого торчком белое орлиное перо, — и мурашки забегали у него по коже вовсе не из-за вечерней прохлады.

Вождь Лайтфут взял несколько сучьев ползучего можжевельника, росшего па утесах, поджег их от костра и положил на алтарь. Скоро можжевельник затрещал, зашипел — это занялась смола, и сладковатый едкий дымок потянулся к отверстию в верхушке типи. Наконец старый вождь заставил каждого но очереди стать перед ним на колени и разрисовал лица красной охрой, смешанной с жиром. Начал с Тома и Пита, последними оказались сыновья Амоса Грейфезера.

Когда с раскраской было покончено, все заняли свои места в кругу у огня и алтаря; старец взял связку колокольчиков и, держа ее обеими руками, начал петь, при этом он водил руками взад-вперед и легонько тряс колокольчики, будто играл в индейскую азартную игру. Увидев, что остальные повторяют движения вождя, Пит и Том тоже опустились па колени, присели на пятки, подняли стиснутые кулаки на уровень груди и, постукивая ими, начали водить кулаками из стороны в сторону.

Из того, что пел прадедушка, Том почти ничего не понял, но разобрал слова молитвы: «Да будет Том сильным в своем ночном бдении, да встретит мужественно нападение ночных странников. Пусть прежние хранители укладки защитят Тома, пусть никакой голодный странствующий дух не похитит душу из его тела, пока он будет ждать появления своего истинного духа».

После песий и молитвы наступила пауза, потом снова песня и молитва, еще и еще, и вот закончились седьмая песня и седьмая молитва. Старый вождь, разминая затекшие ноги, поднялся, его примеру последовали остальные. И снова запел он, сгибая колени, подпрыгивая и приседая. Тому вспомнилась легенда о Сгустке Крови, который пел и подпрыгивал во чреве Ветродуя, а потом всадил спрятанный в волосах нож в сердце ничего не подозревавшего чудища. Наверное, их перья — это и есть нож Сгустка Крови.

Прадедушка повернулся на запад, и снова — пение и танец с приседаниями. Потом то же самое в северную сторону, в восточную. Он пел, а все в шалаше повторяли его движения.

Танец закончился. Старый вождь сел на корточки у алтаря и снова повернулся к югу. В руках человека у входа оказалось блюдо из березовой коры, он передал его вождю Лайтфуту. Блюдо пустили по кругу, и каждый взял горсточку лежавших на нем диких ягод. Вытянув руки, все помолились, потом каждый передал по ягодке вождю, тот возложил их на алтарь. Остальные ягоды они в молчании съели.

Принесли горшок с супом из бычьего языка, и вождь разлил его по мискам для сидевших перед костром, снова помолился, потом одну миску передал индейцу, который стоял у входа, тот унес ее и вылил содержимое на землю.

Пит был в восторге.

— Это возлияние, — шепнул он на ухо Тому, и умные глаза его сверкнули. — Как в Древней Греции.

Но Том его не слышал. Церемония полностью захватила его. Когда они танцевали, подпрыгивая, ему казалось: они вовсе не в типи, а во чреве Ветродуя, да и в шалаше не десять человек, а гораздо больше. Ему вспомнились мертвые кости в музейном шкафчике — давно почившие хранители укладки, которых прадедушка пригласил па эту церемонию. Он чувствовал: они здесь, эти духи, где-то рядом, они кружат вокруг него, — и хотя по пищеводу растекался горячий суп, унять дрожь не удавалось.

Внезапно напряжение спало, все засмеялись, заговорили. Мужчины закурили, в шалаш внесли огромное деревянное блюдо с жареным мясом и вареной кукурузой. Церемония подошла к концу.

Прадедушка собрал орлиные перья, вместе с колокольчиками и мешочками для цветных порошков положил их на кусок кожи, тщательно все завернул и перевязал укладку ремешком. Потом возложил ее на алтарь рядом с холодным пеплом можжевельника.

— Пойдем, — сказал он Тому, и Том с неохотой вышел за ним в вечернюю тьму, оставляя позади тепло дружеского общения, дразнящий запах жареного мяса, ласкающее сияние костра.

На полянке вокруг типи горели костры, слышался смех, дети гонялись друг за другом, а собаки выли, стараясь подобраться к жаровне как можно ближе. От запаха жареного мяса у Тома защекотало в желудке, потекли слюнки. Но прадедушка отвернулся от огня, от пиршества и зашагал к опушке темного леса, где Амос Грейфезер и его сыновья выстроили парильню.

Небольшой и круглый, сделанный из согнутых осиновых сучьев, этот шалаш скорее напоминал иглу. Для лучшей изоляции он был обложен шкурами, одеялами, старыми кофтами — всем, что подвернулось под руку.

Когда они подошли ближе, Том увидел: в центре шалаша в земле вырыта яма и мужчины закатывают в нее камни, докрасна раскалившиеся в большом костре неподалеку.

— Раздевайся, — приказал прадедушка Тому.

— Что? — Том поежился. — Прямо здесь? — По, увидев, что прадедушка начал разоблачаться, Том медленно расстегнул молнию своей стеганой куртки, и холодный вечерний воздух хлестнул его но лопаткам.

— Твоя одежда — это символ твоей жизни, твоих каждодневных забот и тревог. Она — твое богатство, богатство материальное. И прежде чем войти в парильню, ты должен от нее освободиться.

Сам старец уже стоял нагой — сутулый и худощавый, однако явно невосприимчивый к холоду — у входа в шалаш и терпеливо ждал Тома, который с неохотой расставался со своей одеждой.

— Пар очень колючий, Том, — продолжал старый вождь. — Соберись с силами, тогда он тебе по страшен. И помни: все, что могу выдержать я, можешь выдержать и ты. Слишком разгуляться я ему не дам. Насчет этого не сомневайся. Но будь смиренным, думай о себе, как о крошечной частице, помни: все сущее, жар солнца и огня, сила, чтобы этот жар выдержать, — все исходит от Великого Духа. Помни об этом, и ты выдержишь испытание паром.

Старец опустился на колени и вполз в шалаш. Видя, как тощие ягодицы прадеда исчезают во тьме, Том понял: вход специально сделан так низко, хочешь попасть в шалаш — прояви смирение. Он вполз следом за вождем и уселся на корточки против него, между ними — яма, заполненная раскаленными докрасна камнями.

Воздух загустел, ноздри щекотал сладковатый дымок от сожженной травы, лицом и голой грудью Том ощущал жар, исходящий от камней. Возле прадедушки стояло ведерко, он зачерпнул ковш воды, плеснул немного на землю, немного отпил, а остальное вылил себе на голову и грудь.

— Сделай то же самое, — велел он Тому. — И молись о силе.

Том глотнул из ковшика, омыл тело водой, а старец взял пригоршню шалфея, немного передал Тому и принялся обтирать ароматными травами лицо и тело. Потом выкрикнул: «Закройте вход», и тут же люди, что стояли снаружи, начали закрывать одеялами вход в шалаш.

Стало совсем темно, если не считать легкого мерцания в центре крохотного шалаша — это светились раскаленные камни. Том попытался расслабиться, уверить себя, что все это мало чем отличается от сауны где-нибудь в загородном клубе. Но себя не обманешь — разница была, и немалая.

Откуда-то из-за красного мерцания донесся голос старого вождя — он просил силы у Великого Духа. Вот старец плеснул из ковша воды на горячие камни, и раздалось зловещее шипение. Сразу стало жарче. Воздух наполнился жалящим паром. По лицу Тома заструился пот, вспотели и руки, и грудь. Сознание его будто заволокло туманом, он качнулся вперед и уронил голову на колени. Мир сузился до размеров этой мглистой огнедышащей пещеры, все ощущения свелись к обжигающему жару в плечах.

В какой-то миг Том понял — больше минуты он не протянет, но тут прадедушка приказал:

— Откройте дверь!

Одеяла тотчас убрали. В шалаше возник клинышек золотистого света — от костра снаружи через маленькое отверстие ворвалась струя свежего, холодного воздуха.

— Опусти голову к земле и подыши прохладой, — велел прадедушка, и Том, скрючившись, припал к земле, он вдыхал ее морозные запахи, ощущал голым телом прикосновение каждой отдельной травинки.

Как легко и радостно стало на душе! Но скоро вход снова завесили, температура снова начала расти и на сей раз поднялась еще выше. И опять, когда терпеть стало совсем невмоготу, полог откинули и в шалаш ворвался холодный воздух.

И еще раз все повторилось. В голове у Тома гудело. Мир больше но существовал, все заслонил собой обжигающий жар. Пород его натиском Том чувствовал себя мелкой, крохотной песчинкой. А время словно остановилось. Растворилось, исчезло.

Наконец шалаш снова откупорили и прадедушке поре-дали обрядовую трубку. Он осторожно принял ее, одной рукой поддерживая мундштук, другой — вырезанную из камня чашу для табака. Том видел очертания прадедушки — от костра на него падал оранжевый отсвет. Вождь поднял трубку над головой.

— Я с тобой в мире, Великий Дух, с тобой и с братом моим, — произнес он нараспев, четыре раза затянулся из трубки и передал ее Тому.

Рука Тома так дрожала, что он едва не выронил трубку, старец пришел на помощь.

— Я не могу курить с тобой эту трубку, прадедушка, — тяжело дыша, выговорил Том. — Насчет укладки… я тебе соврал.

— Хочешь сказать правду?

— Должен.

Слова сами катились с языка, как катился по его спине пот. Том рассказал все с самого начала: как они впервые увидели священную укладку за стеклом в музейном шкафчике, как похитили ее. Когда Том умолк, па него тотчас накатила слабость, зато обличающего жара в плечах больше не было.

— Теперь ты имеешь право держать трубку, — вот все, что ответил прадедушка на исповедь Тома, но этого оказалось достаточно — тяжелая трубка уже не вываливалась из рук мальчика, и вслед за старцем он произнес ритуальные слова. Потом вернул трубку прадедушке. Тот бережно отложил ее в сторону, и вход завесили одеялами в четвертый раз.

— Ты не удивился? — прошептал Том сквозь тьму.

— Нет, — спокойно ответил вождь. — Когда я прочитал в газетах, что кто-то забрался в музей, я сразу заподозрил неладное, хотя ничего из музея якобы не пропало. А увидев тебя, я все понял.

— Сначала казалось, мы всё так ловко провернули.

— А сейчас не кажется?

— Нет. Сам себе противен.

— Пар помог тебе очиститься и увидеть вещи в их истинном свете. — Голос старца звучал вяло, безжизненно.

— Прадедушка, тебе плохо? — Том встрепенулся — вдруг прадедушке потребуется помощь?

— Нет. — Это был даже не шепот, а шелест. Между тем жарило, как в топке. Час назад Том мог бы

поклясться, что терпеть такую жару — выше человеческих сил. А сейчас ему верилось: понадобится — и он будет терпеть хоть вечность.

— Как же мне быть? — виновато спросил он старого вождя.

Ответа не последовало, старец по ту сторону ямы с горячими камнями бормотал какие-то молитвы. Том снова уткнул голову в колени. Наверное, так чувствуешь себя, когда тебя сжигают на костре. Или когда попадаешь в кратер вулкана. Или в ад.

Вдруг он понял, что знает ответ на свой вопрос.

— Я должен положить укладку на место, так?

— Сам знаешь, как поступить.

— Завтра. Сразу после школы. Пит мне еще раз поможет. Я положу укладку туда, где взял, обещаю.

Прадедушка не ответил.

— Разве этого мало? — в отчаянии прошептал Том. Его прошиб пот. — Что же еще? — снова спросил он. — Прадедушка, я сделаю все, что ты велишь.

Старец наконец заговорил слабым, надтреснутым голосом:

— Мне открылось: когда понесешь назад укладку с талисманами, ты будешь при этом искать свой дух. Значит, это пойдет тебе только на пользу.

— По ведь ты говорил, что я должен искать мой дух один и где-то на высоком месте.

— Высота не только в том, на сколько футов ты поднялся над уровнем моря. Всего важнее, что в твоей душе. Бывает, человек оказывается один в толпе людей, а опасность — она может подстеречь любого из нас не только в лесу или на горе, по и в центре города. Укладку ты положишь на место сам, и твой друг ничего не должен об этом знать. Ты это сделаешь один, ночью.

— Но, прадедушка, — в отчаянии перебил его Том, — как же я попаду в музей ночью?

Старый вождь продолжал говорить, будто не услышал:

— Ты сделаешь это ночью, потому что только ночью можно найти свой дух. Мы танец призраков для того и танцевали, чтобы защитить тебя от ночных странников. Слушай внимательно. Ничего не ешь после захода солнца. Молись. У тебя есть четыре ночи, чтобы взобраться туда, откуда ты похитил укладку. Если и на четвертую ночь положить ее на место не удастся, знай: дух тебе отказал. Тут я ничего не смогу поделать.

— Понял, прадедушка, — прошептал Том, уткнув голову в колени.

— Вот и молодец! Испытание паром окончено. Ты очистился и готов идти на поиски. — Голос прадедушки вдруг окреп, в нем зазвенели веселые нотки: — Открывайте!

Кто-то снова — в последний раз — откинул одеяла, и, блестящие от пота, они выползли в обжигающую холодом ночь. Костер погас, от него шло лить слабое мерцание. Звезды на небе казались льдинками, а на севере, от горизонта и почти до зенита, зеленой газовой паутинкой на космических ветрах покачивалось северное сияние.

Тома завернули в шершавое полотенце и как следует им растерли. Потом дали его вещи, и он, как в полусне, оделся. Трусы, рубашка, носки — как странно ощущать кожей их прикосновение! Он ясно чувствовал каждый нерв, каждую клеточку своего тела, словно только в эту минуту в нем проснулась жизнь.

Они с прадедушкой неторопливо зашагали по траве, спустились с холма к дому. Возле него, чуть в стороне от дороги, стояла машина. Надворная постройка, огородик, и через спальню они вошли в кухню.

За столом вместе с Питом сидел отец, а миссис Грейфезер разливала по кружкам чай. Отец явно чувствовал себя не в своей тарелке и, завидев Тома и вождя, вскочил на ноги:

— Уж очень ты задержал парня, дедушка.

— Понимаешь, внук, бывает, что спешить никак нельзя. Перед дорогой ему обязательно надо попить горячего чайку — ведь сколько воды забрал у него пар!

В голосе прадедушки слышалась легкая укоризна, и это остудило отцовский пыл. Он нахмурился.

— Ты ведь знаешь, я этот пар и прочие подобные дела не одобряю. Все это предрассудки, — пробормотал он.

— Он внук моего сына, — таков был ответ старого вождя.

Том залпом осушил огромную кружку сладкого крепкого чая. И в ту же минуту отец снова заторопился. У дверей прадедушка передал Тому укладку, завернутую в кусок старой простыни.

— Завтра вечером, — напомнил он, и Том согласно кивнул:

— Обещаю.

В машине он почти всю дорогу продремал, а дома только успел убрать укладку в ящик стола и рухнул на кровать, как подкошенный. Но сквозь волны сна до него вдруг дошло: а ведь отнести укладку в музей ночью — это не шутки, вынести ее было куда проще. И если он хочет сдержать данное прадедушке обещание, придется действовать в обход закона. Иначе в музей ему не попасть!

 

Глава V

Едва Том проснулся в понедельник утром, его оглушила бесстрастная реальность — он полностью осознал суть данного прадедушке обещания. Требование вождя было ясным и четким, но оставляло никаких сомнений. Ночью он должен взобраться к музею. То есть он не может просто пройти восемь кварталов и со стороны Второй авеню, через кусты вокруг музея проникнуть на его территорию — пет, надо спуститься к низкому берегу реки, а уже оттуда взобраться наверх по круче Правительственного холма, а ведь там прожектора…

Давясь овсяной кашей, Том представлял себе, как он, ускользая от прожекторов, карабкается к музею, а тот небось охраняется почище монетного двора, особенно теперь, когда после их с Питом визита сработала тревога. Власти наверняка решили, что кто-то нацелился на их драгоценные золотые статуэтки. И они будут бдительны как никогда. Ладно, допустим, сквозь свет прожекторов он прокрадется незамеченным, а дальше? Ведь надо как-то попасть в музей: через дверь, через окно… Обязательно сработает какая-нибудь сигнализация, и что тогда?

Вдруг зазвонил телефон, и Том вскочил с места, его прошиб холодный пот, будто и вправду сработала но дававшая ему покоя сигнализация.

— О господи, Том! Да что с тобой сегодня? Так и дергаешься. Раньше чуть молоко но опрокинул…

— Извини, мама.

Звонил Пит.

— Том приди в школу пораньше, ладно? Надо поговорить.

— Насчет чего?

— Шутишь, что ли? — Последовала пауза. — Так придешь?

— Постараюсь.

— В восемь.

— Ладно.

Пит ждал его па углу возле школы, зыркая по сторонам горящими от нетерпения глазами. Он затараторил, не успел Том подойти к нему:

— Первым делом большое спасибо, что взял меня на танец и па празднество. Давно так здорово не было. Ни на что этот вечер не променял бы. Жаль, что тебе жареного мяса не досталось. Куда, кстати, ты исчез? И что там было? Миссис Грейфезер мне что-то пыталась объяснить, да я толком но понял.

— Прадедушка и я прошли испытание паром. Это часть ритуала, — неохотно пояснил Том.

Пит, конечно, хороший друг. Можно сказать — лучший. Если совсем по-честному, единственный человек, которому можно доверить самое сокровенное и не бояться, что тебя высмеют. Но иногда от его любопытства просто невмоготу. Индеец никогда не стал бы задавать такие вопросы — уж слишком они личные. Иногда надо и помолчать.

— Расскажи подробнее, — заинтересованно настаивал Пит. Недовольства Тома он, кажется, не заметил. — Почему из-за этого тебе пришлось пропустить пиршество?

— Ну, там жарко, — не стал вдаваться в детали Том. — А надо это для очищения.

— Как сауна, да?

— Ни капельки не похоже, — огрызнулся Том и тут же вспомнил: ему самому поначалу пришло в голову сравнение с сауной. Он заставил себя улыбнуться: — Извини, Пит. Понимаешь, даже не знаю, как это описать. Если начну, сразу дураком себя почувствую.

— А-а, понятно, — произнес Пит голосом человека, которому как раз ничего не попятно. Все же, сделав над собой усилие, он сменил тему и бойко продолжал: — Знаешь, когда вождь Лайтфут передал тебе укладку при твоем отце, я решил: ну все, пропали! Вдруг, думаю, он спросит, что это такое?

— Отец? Никогда. — Том ухмыльнулся. — Ему удобнее не знать. Он, наверное, подумал, что это связано со вчерашней церемонией. А говорить об индейских ритуалах — не в его правилах. Боится, вдруг прадедушка его во что-то такое втянет. Он ведь от этой стороны своей жизни начисто открестился.

— Ну и зря. Это же так интересно. А все-таки, Том, зачем вождь вернул тебе укладку? Я видел, как он держал ее во время церемонии — вроде был в восторге, что заполучил ее назад.

— Так оно и было. А когда я ему первый раз сказал об укладке, думал, он от радости заплачет. Но… Прадедушка не из тех, кого можно долго водить за нос. Он догадался, где мы ее взяли.

— Что?! Не может быть!

— Представь себе. Он прочитал в газетах, что кто-то пытался залезть в музей.

— Но о пропаже священной укладки там не было ни слова. Точно. Я эту заметку наизусть помню. Да в музее и не подозревают, что из витрины исчезла укладка, уверен! Там считают, что кто-то позарился на золотые фигурки. В газете только про них и было, описания, фотографии и все такое.

— Знаю, Пит. Сам не могу понять. Может, тут телепатия. Так или иначе, но прадедушка знал, что укладку мы стибрили.

— Мы, кажется, договорились, что это вовсе не кража, а? Просто возвращение прежнему владельцу, помнишь?

— Боюсь, у прадедушки на такие дела свой взгляд.

— Он что, обвинил тебя в воровстве?

— Не успел. Я сам сказал. По ему и так все было известно.

— Сам сказал? Ну ты даешь! II что, он теперь кому-то… Нет он этого никогда но сделает. Погоди-ка. Попробую угадать. Он хочет, чтобы мы положили ее на место? Точно? И именно поэтому в такой ясный день ты ходишь чернее тучи.

— Примерно так.

— Ого, задачка так задачка! Один раз музейную охрану околпачили, теперь у них ушки на макушке, да тут еще на их головы это бесценное золото. А может, вождь Лайтфут не против подождать хотя бы месяц, пока не уляжется шумиха? Пот, наверное, против. Ладно, переживать не будем. Что-нибудь придумаем. Разработаем такой план, что закачаешься… — Глаза Пита сверкнули, и Том совсем пал духом — по выражению лица Пита он понял, что тот снова играет в резидента. Но сейчас эта игра не показалась Тому забавной.

— Пит…

— Знаешь, Том, пожалуй, самый гениальный и самый простой способ вот какой: поболтаться по галерее, подождать, пока она опустеет, а потом взять и положить нашу укладку на стекло шкафчика с экспонатами.

— Пит…

— Да, знаю, это довольно примитивно, лишено изящества. Но честно говоря, положение пиковое, охрана будет прислушиваться к каждому шороху, и, по-моему, этот путь — самый безопасный. Я слежу за дверьми, а ты кладешь укладку прямо на стекло. Главное, чтобы не угля дел телеглаз. Несколько секунд — и дело сделано. Жаль, конечно, что все так повернулось, да и несправедливо это. Вождь Лайтфут должен был оставить укладку у себя. В смысле, моральное-то право у пего есть… Ну все равно, танец — это было просто потрясающе, да и, когда брали укладку, нервишки себе пощекотали здорово. Я всегда в таком деле хотел себя попробовать…

— Пит, послушай ты, наконец!

— В чем дело, Том? Есть идея получше? Выкладывай. Слушаю.

— Положить укладку на место я должен сам.

— Конечно. Я просто покручусь в галерее, буду стоять на страже.

— Нет. Совсем сам. Один. Сольный номер. — Думая о том, чтобы не нарушить прадедушкины инструкции, Том против своей воли произнес эти слова резко, отрывисто.

Пит даже изменился в лице:

— Да? Ну, если так, извини, что вмешиваюсь. Ой, уже звонок. Пора идти.

И, круто повернувшись на каблуках, он деловито зашагал ко входу в школу.

— Пит, ты извини… я вовсе не… но я не могу… — Голос Тома потонул среди гомона и визга школьников: все кинулись на штурм дверей, ведь через пять минут звонок на урок.

Весь школьный день па душе у Тома скребли кошки — из-за Пита. Он парень что надо, все так, но если его погладить против шерсти… После уроков Том поболтался возле школы, но Пит куда-то исчез, а спрашивать о нем у кого-то не хотелось. Ведь если Пит на него по-настоящему рассердился… возьмет и расскажет ребятам про танец призраков, про поиски духа… Да они его на смех поднимут! Том Лайтфут, суеверный индеец, жаждет стать великим горе-воином! Неужели Пит мог разболтать? Нет, он не мог. Правда, когда он уходил, вид у него был свирепый. Тома вдруг бросило в жар, потом прошиб холодный пот, тягуче засосало под ложечкой. Он повернулся и побежал домой.

По понедельникам мама обычно уходила играть в бридж, а у отца было какое-то политическое мероприятие, поэтому поужинали они рано и не обратили внимания, что он ничего не стал есть — после захода солнца нельзя, так велел прадедушка. Да и аппетита у него все равно не было. Он просто отодвинул тарелку в надежде, что мама этого не заметит, не станет поднимать шума. Так и вышло.

После ужина Том сел за уроки. Математика — куда ни шло. Безликие и бесстрастные цифры вели себя как хорошо вымуштрованные солдаты, молча выполняли все его распоряжения. А вот с общественными науками дело обстояло хуже. Объясните причины падения Римской империи… Что такое нравственное общество? Ответы на эти вопросы не лежали на поверхности, и в голове у Тома зароились разные мысли.

Римские боги, предрассудки, обожествленный император… Том написал эти слова в блокноте и уставился на них. А прадедушкино поклонение земным духам? Это что-то другое или то же самое? И может быть, лично для тебя это реальность, а с точки зрения истории — предрассудки?

Или другой вопрос: нравственное общество. У кого общество более нравственное — у индейцев или у белых? Факт, что у индейцев — ведь у белых и мегакорпорации, и загрязнение окружающей среды, и всякие политические мерзости, например Уотергейт. По кто правит миром? Белые. А кого все презирают? Краснокожих. Попробуй сведи концы с концами.

Может, прадедушка и не прав. Может, по-настоящему нравственно — быть вместе со всеми, и только так? И прав именно отец, а прадедушка со своими играми из прошлого безнадежно отстал от жизни? Но если прадедушка ошибается, значит, и поиски духа — пустая затея. Л раз так, возвращать укладку в музей не имеет смысла. И вообще она не представляет никакой ценности… Нет, что-то не похоже на правду.

От этих мыслей у Тома распухла голова, и он наконец захлопнул учебники.

— Лучше об этом не думать, — сказал он вслух. — Выход один — разделаться с этим раз и навсегда.

Аккуратно сложив учебники в стопку, он снял школьную форму и облачился в темную водолазку и джинсы. Стеганую куртку решил не надевать — в прошлый раз нейлоновая оболочка отвратительно шуршала, но давала двигаться бесшумно. Вместо нее он надел тужурку из оленьей кожи, которую сшила для него индейская двоюродная бабушка. Тужурка висела в прихожей, в стенном шкафу. Мама ее терпеть не могла, словно, надевая эту куртку, он выставлял напоказ свое индейское происхождение. Но для предстоящей миссии этот наряд был… подходящим, что ли.

Он вытащил укладку из тайника — из нижнего ящика, — бережно сунул се под свитер и заткнул за пояс брюк.

В доме стояла тишина. Домработница вымыла посуду и ушла. Мама наверняка просидит за бриджем до одиннадцати, ну а папа… Он помогал коллеге-адвокату проводить предвыборную кампанию — тот выставил свою кандидатуру на какой-то пост в местных органах партии либералов, — и их собрание могло кончиться за полночь.

На всякий случай Том оставил окно приоткрытым, как следует задернул занавески, скатал в рулон байковое одеяло и накрыл его стеганым. Взбил подушки, выключил свет — никому и в голову не придет, что постель пуста.

Крадучись он спустился по лестнице и выбрался из дому. Девять часов. Уже два часа, как стемнело. Небо было затянуто пеленой облаков — ни луны, ни звезд. Решительно свернув с Седьмой авеню, он зашагал вниз, к берегу реки. Пешеходы не попадались, мимо с гудением проносились машины, их фары высвечивали кусты и разметку осевой линии, били ему прямо по глазам и ослепляли, заставляя моргать.

За полчаса он добрался до реки и начал быстро карабкаться вверх по круче, почти перпендикулярно к старому и массивному Дому правительства, за которым располагалось невысокое современное здание музея. Подъем оказался делом сложным. Стояла кромешная тьма, почва была жесткая, сухая трава выскальзывала из рук. Чуть повыше слева начиналась деревянная лестница, но Том инстинктивно чувствовал: подъем его в какой-то степени символический и пользоваться лестницей он не должен. В Монреале по ступеням к храму святого Иосифа верующие поднимаются на коленях, это обязательный ритуал паломничества.

Наконец он, здорово запыхавшись, все-таки выбрался на лужайку у Дома правительства. Какое-то время лежал не шевелясь, изучал обстановку. Его окружала темнота, но широкий круг травы перед недавно отремонтированным зданием был ярко освещен. Через этот аккуратно подстриженный газон и мухе не пролететь незамеченной.

Па мгновение Тома охватила паника — жаль, что рядом нет Пита! Судорожно глотнув, он начал пробираться влево, от куста к кусту, за пределами круга света, и вот Дом правительства остался позади, а впереди, чуть справа, распростерлась махина музея. Том лежал под кустом и думал, как быть дальше. Сочившийся от земли холод проникал ему под джинсы, леденил йоги.

Попасть в музей с фасада — исключено. Тут сомнений никаких. Фасад огромный, а вход всего один — большие стеклянные двери, ведущие в вестибюль и дальше — в главный зал. Чтобы подойти к этим стеклянным дверям, надо подняться по широкой лестнице и пересечь пустую мощеную террасу. Короче говоря, выставиться перед охранниками во всей красе.

Есть еще запасные выходы, в восточной и западной стенах, но это именно выходы, а попробуй через них войди. Открываются они только изнутри, и кому-кому, а Тому прекрасно известно, что к ним подведена сигнализация.

Том прикусил губу. Как быть? Прошмыгнуть к тыльной, северной стороне здания, выходящей на Вторую авеню, и проверить — вдруг забыли запереть служебную дверь, вдруг какое-то окно не закрыто, а лишь прикрыто? Едва ли, по что еще остается? Сомнительному искусству взломщика Том, в отличие от Пита, обучен не был.

Хотя справа от него музей был освещен прожекторами, а слева и впереди сияли 'уличные огни, вдоль боковой степы музея тянулась спасительная полоска тени — там можно укрыться. Чувствуя себя совершенно незащищенным, уязвимым, Том метнулся туда и распластался по стене, стремясь вжаться в пес, сердце, сковывая дыхание, бешено колотилось где-то у горла. «Преступник из меня никудышный, — не без горечи подумал он, — и тем по менее… я ведь и есть преступник. Если совершить задуманное удастся… «Взлом и проникновение»…»

Он начал потихоньку исследовать северную стену здания. Окоп, которые можно открыть, он не нашел, зато насчитал восемь дверей, две из них высотой футов четырнадцать — видимо, сюда подгонялись грузовики для разгрузки и погрузки экспонатов. Он подергал каждую дверь, одно его «и» хотело, чтобы она открылась, другое умоляло: не надо, пусть окажется запертой. Так он проверил всю северную сторону — увы. Протиснувшись сквозь кустарник, он выбрался на Вторую авеню и поплелся домой. Он здорово замерз, чувствовал себя полным дураком и, сам не зная почему, очень сердился на прадедушку.

В довершение всех бед возле дома он увидел: в отцовском кабинете горит свет. Значит, собрание они свернули пораньше.

Пришлось прошмыгнуть в тыл дома, по решетке для вьюнков взобраться на крышу веранды-солярия, а оттуда залезть в свою комнату через окно.

На следующее утро Пит встретил его улыбкой, будто ничего между ними не произошло.

— Ну, положил укладку на место? Порядок?

Том покачал головой и пнул ногой листья, застрявшие в решетке водостока.

— Почему?

Том пожал плечами:

— Все заперто. Не смог я туда пробраться. Пытался, но не смог.

— Обалдеть можно! Ты что же, хотел попасть в музей ночью, когда он закрыт? Почему не сделал, как я тебе сказал? Господи, да ночью этот музей все равно что крепость: кругом охрана, все двери поставлены на «тревогу»… на что ты рассчитывал?

— Думал, может, повезет… какую-нибудь дверь забудут запереть, мало ли что.

— Лучше не упрямься и оставь укладку прямо в галерее, когда музей открыт.

— Не могу я. Нельзя.

— Что ты за чудак, Том! Только потому, что это предложил я…

— Нет, не из-за этого. Честно.

— Значит, это дела старого вождя. Точно? Какая-то безумная идея вождя Лайтфута. Ага! Даже в лице переменился. Все ясно.

— Никакой он не безумный. Безумные вождями не становятся. Его, между прочим, выбрали, он вождь не по наследству. Выбрало племя, а такое бывает не часто.

— Ну извини. Просто мне показалось, что стариковскими фокусами ты сыт по горло.

— Возможно. Но я никому не позволю обзывать его.

— Ладно-ладно. Считай, я этого не говорил. Только почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог? Сейчас, конечно, задачка посложнее, но все равно придумаем, как туда пробраться даже ночью. Вот увидишь!

— Нет! Спасибо тебе, Пит, но я должен сам.

— Что ж, как знаешь. Только не говори потом, что я не хотел тебе помочь.

На лице Пита появилось какое-то странное, необычное выражение. Пожав плечами, он зашагал прочь, и у Тома засосало под ложечкой — кажется, он сейчас теряет что-то очень важное. Но столько у него друзей, чтобы ими разбрасываться.

Он попытался поставить себя на место Пита: его пригласили участвовать в какой-то таинственной, очень личной церемонии — как танец призраков, — а на следующий день дали от ворот поворот. «Я бы тоже был вне себя от ярости, — подумал Том. — Но ведь прадедушка сказал, чтобы на сей раз я все делал сам… Он так зол па меня — вдруг расскажет ребятам? А что — возьмет и расскажет. И понять его можно. Только если ребята узнают про танец призраков, про поиски духа — хоть ложись и умирай. Придется уйти из школы. Да, именно так. Придется уйти из школы и поселиться в резервации, у прадедушки».

На уроке общественных наук речь зашла о предрассудках. Том ссутулился, склонился к парте — стать бы невидимым. Кое-кто из ребят говорил так… будто явно знал его историю. Том бросал гневные, укоризненные взгляды на Пита, но тот его не замечал или не хотел замечать. Ненавижу тебя, ненавижу. Задушил бы своими руками.

После уроков Пит с ребятами остался играть в «собачки», а Тома даже не позвали. Он побрел домой. Тротуары были усыпаны золотыми тополиными листьями, если попадались кучки, Том пинал их ногой. Человек и в толпе бывает один, так сказал прадедушка, и сразу вспомнилось испытание паром, иссушающая жара. Что ж, мрачно сказал себе Том, придется пройти и через испытание одиночеством.

Почти все уроки он сделал до ужина и прилег вздремнуть. А когда проснулся… черт возьми, за окнами темно! Он вскочил на ноги… А ужин? Он вылетел в дверь и едва не опрокинул стоявший за ней поднос. Тарелка с воздушной кукурузой, два огромных бутерброда с ореховым маслом и яблоко.

Он взял поднос. Ну почему в одном мама такая заботливая, понимающая, а в другом — бесчувственная и черствая? Почему не желает понять прадедушку, индейский образ жизни? Никогда он не научится разбираться в людях. Одного дедушку он понимает. Это единственный человек, который ему полностью ясен.

Том взглянул на часы. Девять! Он проспал больше трех часов. При виде бутерброда с ореховым маслом — а запах какой! — в животе у него заурчало, потекли слюнки, но он решительно отодвинул поднос и занялся подготовкой к выходу. Ничего, поест, когда вернется, когда дело будет сделано. Ведь ему положено поститься, иначе ничего не выйдет. Так сказал прадедушка.

Есть кто-то дома или нет — догадаться было трудно. Кругом тишина. Только доносилось тиканье часов из гостиной, по отец, возможно, дремлет за газетой в своем кабинете, а оттуда прекрасно просматривается лестница. Нет, надо выбираться через окно, так надежнее.

Безотрадные события вчерашнего вечера повторились в точности: долгий спуск к реке, карабканье на холм, перебежки от куста к кусту в постоянном страхе — вдруг заметят? — проверка каждой двери, боязнь, что дверь откроется под его рукой, отчаяние, когда она все-таки не открывалась.

«Нет, — говорил он себе, — дело гиблое. Нечего и пытаться, я просто идиот. Впереди еще две попытки, но и они закончатся тем же, это ясно». Когда он пролез сквозь кусты на Вторую авеню, из густой темноты под деревьями появилась тень.

— Привет. — Голос был спокойным и дружелюбным, однако у Тома по коже побежали мурашки, а сердце тревожно забухало. Он напрягся, приготовившись бежать, но заставил себя оглянуться.

— Пит?

— Кто же еще?

— А ты здесь какого черта делаешь? — Том потащил его за руку, пока они не оказались на тротуаре, подальше от музея.

— Просто решил посмотреть, как твои успехи. Я звонил тебе, мама сказала, что ты спишь. А полчаса назад позвонил снова — никто не взял трубку. Я и решил, что ты здесь. Надо поговорить.

— О чем? По-моему, ты уже все сказал, разве нет?

— Это как попять?

— А так, что ты натрепал всему классу насчет танца призраков и всего остального!

— С чего это тебе взбрело в голову?

Пит даже остановился — прямо под уличным фонарем. В голубоватом мерцании было видно, как лицо его побледнело, глаза налились кровью.

— Видел я, как на общественных науках все на меня смотрели. Порядочные люди так не поступают, Питер Каммингс.

— Да ты спятил! — воскликнул Пит. — Я и словом никому не обмолвился. Ты все напридумывал, дуралей.

— Сам дуралей, — машинально откликнулся Том, но тут же уставился на Пита. — Значит… Ты никому ничего не говорил?

— Никому и ничего. А за доверие — спасибо. Теперь слушай, что я тебе скажу. С меня твоих штучек достаточно, Том Лайтфут. Нельзя человека допустить к чему-то важному, вроде танца призраков, а потом взять и захлопнуть дверь у него перед носом, отлучить от всего остального, отказаться от его помощи.

— Да не могу я. Объяснял уже.

— Для начала — без меня ты бы в жизни не добыл укладку, а значит, твой прадедушка не устроил бы танец призраков. И на место эту укладку тебе без меня но положить, нашел способ — тыркаться в музейные стены среди ночи.

— Что я могу поделать? — выдавил из себя Том.

— Все твоя дурацкая гордость. Спорить готов, что могу открыть одну из этих дверей. Хочешь, попробую? Еще но поздно вернуться. Открою, точно тебе говорю! Только скажи.

— Пет! Черт возьми, Пит, сколько раз тебе повторять: я все должен сделать сам!

— Что ж, приятель, ладно. Желаю удачи! — Пит повернулся, чтобы уйти.

Том глотнул слюну.

— По крайней мере, до дома можно пройтись вместе. Насчет его гордости Пит прав, с грустью подумал Том.

Задание прадедушки костью застряло в горле. Неужели Пит сейчас уйдет? Тогда их дружбе — хорошей дружбе — конец.

Наверное, это понял и Пит. Во всяком случае, он заставил себя усмехнуться и небрежно пожал плечами:

— Законом это не запрещается. Тротуар открыт для всех.

 

Глава VI

Среда выпала на канун дня Всех святых, в школе после уроков устроили танцы. У Тома было странное чувство, будто он одновременно находится в двух мирах. Вот он в спортзале на дискотеке танцует под грохочущую музыку рок-ансамбля, и тут же — в освещенном костерком шалаше, с орлиным пером в волосах, он подпрыгивает и приседает, как Сгусток Крови, под монотонное пение прадедушки.

В этом одурманенном состоянии он пребывал до вечера, даже не заметил, что на ужин мама приготовила его любимое блюдо — баранью отбивную. Сел за уроки, но они повергли его в глубокое уныние, и когда он наконец разделался с ними и мог идти к музею, что-то в нем восстало против всей этой авантюры.

Зачем мне это, спрашивал он себя, натягивая водолазку и темные джинсы. Я так устал. И все равно дело гиблое. Может, плюнуть на все, отказаться от этой затеи и делать то, что хочет отец — стать в конце концов белым адвокатом? И мама будет довольна. По воскресеньям играть в гольф. Подстроиться к системе. А что? Ведь так поступают почти вес, разве нет? Да и сам я, наверное, со временем к этому привыкну и буду счастлив… Но едва эти мысли возникали, он уже знал: нет, он просто себя обманывает.

Выйдя за порог, он увидел, что погода изменилась. Пора, которую называют бабьим летом, кончилась, из-за угла вот-вот появится зима. Опавшие листья на тротуаре прихватил морозец, в неровностях мостовой тускло поблескивал лодок. После засаженного деревьями жилого квартала ему открылось небо — черное, густое, и звезды на этом фоне излучали жесткий белый свет. Он поежился, глубже засунул руки в карманы и вприпрыжку побежал вниз, к реке.

Было около половины одиннадцатого. Обычно он выходил пораньше, а в этот вечер несколько раз пришлось отрываться от уроков и идти открывать дверь: за положенным угощением — праздник Всех святых — приходили соседские дети. Потом его запрягла мама — искать вместе с ней какие-то столики для бриджа, которые всегда хранились в подвале, но вдруг исчезли. Было почти десять часов, когда он все-таки извлек их на свет божий — с антресоли в гараже.

«Завтра они мне понадобятся, — объявила мама. — Пожалуйста, дорогой, прежде чем нести их в дом, смахни на улице пыль и паутину. А завтра Гертруда пройдется по этим столикам мокрой тряпкой».

Вечерний бридж, с отвращением подумал он. Интересно, а его спутница жизни — какая она будет? В мозгу мелькнуло что-то неопределенное: пусть это будет та, с которой идешь по лесу, и хочется тебе молчать — молчишь, а хочется говорить — говоришь.

В верховьях река уже замерзала, и здесь, внизу, по темному потоку тусклой армадой проплывали куски льда. Пока Том взбирался на кручу, руки здорово замерзли, воздух вырывался изо рта тугими, обжигающими гортань облачками пара.

Ну, успокаивал себя Том, теперь он здесь освоился, и все наверняка пройдет как по маслу. Ведь он уже две ночи лазит вокруг музея. Знает каждый куст, каждый укутанный тенью уголок. Бывалый… Только откуда предательские колики в желудке? И пупырышки па коже? Где-то на дне души шевелился страх — ведь он играет в прятки с судьбой. Два раза пронесло. А третий?.. Как-то все обернется?

И снова перебежки — из тени в тень, из тени в тень. Стать бы невидимкой, когда на тебя падает свет. Наконец он пробрался к тыльной стене музея и стал дергать двери. Теперь он это делал почти машинально, потому что прекрасно знал — все они заперты. Да и как может быть иначе? Это он для очистки совести, ради прадедушки. Поворачиваешь ручку. Толкаешь дверь. Тихонько отпускаешь ручку. Переходишь к следующей двери. Поворачиваешь… толкаешь… отпускаешь… главное — тихо. Чтобы не щелкнула никакая задвижка — вдруг по ту сторону двери бродит охранник? Поворачиваешь… толкаешь…

Пятая дверь, не сопротивляясь, подалась, это было настолько неожиданно, что он едва не бухнулся на землю — дверь распахнулась и ручка потащила его за собой. Но сказать, что он произвел страшный шум, но нарушившее тишину гулкое эхо показалось Тому катастрофой.

Он стоял, слушая глухой перестук своего сердца, и не мог оторвать руку от дверной ручки, стоял и ждал: вот сейчас сработает «тревога» и все кругом затрезвонит — этот жуткий сон часто одолевал его последнее время. Однако ничего не произошло. Стояла абсолютная тишина. Как в усыпальнице. Когда он наконец решился перевести дух, из горла вырвался какой-то сдавленный посвист, прозвучавший невероятно громко.

Он осторожно прикрыл за собой дверь и замер: а ведь что-то не так. Его окружала полная тьма, темнота была абсолютной, как и тишина. Он почему-то считал, что и задние помещения музея будут освещены. Видимо, он вошел в какой-то коридор, вдоль которого тянулись складские или служебные комнаты. Придется брести на ощупь, пока не появится полоска света.

Тут он остановился и нахмурился. А почему, интересно знать, дверь оказалась незапертой? Это какое-то невероятное совпадение. А вдруг ловушка? Вдруг через секунду вспыхнут огни и он, ослепленный и беззащитный, услышит зычный голос охранника: «Стой, стрелять буду!» Охранники, наверное, вооружены? Кто их знает? Он облизнул пересохшие губы. Что предпринять? Так он стоял, окруженный тьмой и безмолвием.

Будь здесь Пит, он бы помог. Тут он вспомнил слова Пита: «Спорить готов, что могу открыть одну из этих дверей. Хочешь, попробую?» Том отказался, и Пит пошел домой, едва сдерживая ярость. Но сердился он недолго. Старина Пит, настоящий друг. Том с облегчением улыбнулся. Что ж, тут придраться не к чему. Ведь он не просил Пита помочь, но Пит сам протянул руку помощи, отпер дверь без согласия Тома. Все в рамках правил. Том выполнил приказ прадедушки, свою партию сыграл, как положено… никого о помощи не просил. Он просто ее получил, это — другое дело. По где же Пит? Прячется в кустах, ждет, не понадобится ли что-то еще? Или отпер дверь и, насвистывая, пошел домой — вот будет Тому сюрприз! Что ж, это вполне на Пита похоже. И даже очень.

С души у Тома будто камень свалился, он сразу почувствовал себя увереннее. А если в кармане куртки завалялся маленький фонарик — тогда совсем можно жить. Он стал рыться в карманах. Перочинный ножик. Компас. Всякая мелочь для туристских дел. А вот и он. Совсем крохотный, но батарейки должно хватить на несколько часов. Он остался в кармане с прошлой туристской вылазки.

Том нажал кнопку, и из фонарика выстрелил тоненький лучик света. В кромешной тьме он казался каким-то вялым, безжизненным. Том посветил по сторонам. Он находился в огромном помещении, а вовсе не в коридоре, скорее оно напоминало аэродромный ангар, заставленный столами, коробками, укутанными тенью тюками.

Здесь пахло чем-то странным. Том учуял краску, нафталин, еще какую-то химию, запах пушистых зверьков, будто он в теплый летний день оказался в зоопарке. Крохотный лучик выхватил из тьмы ствол голого дерева, скалу, кусочек — как ни странно — голубого неба. Куда это его занесло?

Луч был слишком слаб и не дотягивался до противоположной стены, и Том, справившись с комом в горле, крадучись, двинулся вправо — надо отыскивать проход в переднюю часть музея. Он ощупью пробирался вдоль стены, осторожно огибая препятствия, дрожа от ужаса: вдруг он что-то перевернет и на шум сразу прибежит охранник. Подходя к двери, он выключал фонарик, тихонько ее приоткрывал и вслушивался в тишину, а уж потом снова нажимал на кнопку фонарика. Каждая новая комната встречала его все той же тьмой.

Поначалу он попал в маленькое хранилище, там аккуратными рядами стояли картонные ящики. Прикрыв за собой дверь, он пошел дальше, дрожа от мысли, что в любую минуту может появиться охранник, зажечь свет и увидеть его здесь. «Взлом и проникновение» — эта фраза не шла у него из головы. Том представил лицо отца, узнавшего о его аресте. Легонько и осторожно он отворил следующую дверь. Еще одно хранилище. На сей раз банки с краской и какие-то бочонки с химией.

Посвечивая малюткой-фонариком туда и сюда, он пробирался между каких-то подмостей, мимо верстака. Неожиданно прямо перед ним нависло нечто огромное, темное и бесформенное. Что-то блеснуло. Том вгляделся во тьму. Неужто его глаза шутят с ним шутки? Он медленно поднял фонарь. Нет, он не ошибся — действительно блестит. С расстояния не более пяти шагов на него зло и пристально смотрели два глаза — смотрели, не мигая.

Том попятился так стремительно, что толкнул подмости. Качнувшись, они грохнулись на цементный пол — тут и мертвый проснется. Том замер, затаил дыхание. Наверняка охранники услышали шум. Не могли не услышать.

Глаза, не мигая, смотрели на него. Они все ближе, или это ему чудится? Он глянул через плечо. Выход недалеко. Только скользни в дверь — и прости-прощай, мрачное, жуткое место. Если всю дорогу бежать, он попадет домой до возвращения родителей. И никто не узнает, чем закончились его бдения. Никто не узнает, что он наткнулся на открытую дверь. Ведь вполне могло случиться, что вскоре после проделки Пита на нее набрел охранник, набрел и запер…

Вдруг в голове его зазвучал голос старого вождя, только не будничный, привычный, а негромко-напевный, размеренный: «А случалось и того хуже: он пугался ночных странников, привидений и сломя голову бежал к палатке своей семьи, все тот же юноша, не познавший природу своей души, не обретший себя».

«Будь по-твоему, прадедушка», — пробормотал Том про себя, стиснул зубы, крепче сжал в руке фонарик, поднял его перед собой, будто оружие, и пошел вперед, пока не оказался прямо перед громоздкой тенью. До двух красных одинаковых огоньков — два шага. Один. Но они оставались неподвижны, а тишину в комнате нарушало лишь его прерывистое дыхание.

Том осторожно протянул руку и — коснулся меха. Он дернулся назад, будто обжегся, от страха у него перехватило дыхание. Но громадина продолжала стоять не шевелясь. Глотнув, он подошел к той вплотную, и тут все нелепости, увиденные им в этой комнате, составились в ясную картину — на него волной накатило облегчение, он едва не расхохотался.

Он стоял нос к носу с чучелом бизона. Вся комната была заставлена верстаками, полунабитыми чучелами птиц и животных, разрисованными задниками — панорамами и диорамами с небом, настоящими деревьями, камнями и травой. Он находился в подсобном помещении большой галереи «История животного мира».

Том ткнулся лбом в спину огромному зверю. Ах ты, бизон, бизонище! Из-за тебя я чуть не стал величайшим идиотом столетия. Надо же, собрался бежать от чучела бизона! А еще мечтает стать воином племени черноногих!

Том нащупал спутанные космы волос и попытался представить себе былые времена: его соплеменники ждут, когда из клубов пыли под громовой перестук копыт появятся бизоньи стада. Это ведь уму непостижимо — остановить несущегося бизона стрелой, направить всю эту массу — неудержимую, сотрясающую землю и вздыбливающую пыль, — направить туда, куда тебе надо, с помощью лишь криков да машущих рук. А он, Том Лайтфут, потомок этих отважных воинов, едва не наделал в штаны от страха при виде одного смертельно усталого чучела в музейной подсобке.

Посмеиваясь про себя, он на цыпочках пошел вдоль стены, фонарь держал книзу. А то еще раз споткнешься о какие-нибудь подмостки… Пока что ему везет. Последняя дверь по правую руку открываться не хотела, но, посветив вдоль дверного косяка, он увидел: у верха дверь закрыта на обычный крючок. Он бесшумно откинул его и выключил фонарик — по ту сторону двери может быть охранник, и свет он наверняка заметит.

Это было большое помещение, уж никак но каморка. Может, ему наконец повезло? Вот только жуткий запах. Какой-то едкий. Омерзительный. Тома даже затошнило, он задышал ртом, втягивая воздух маленькими порциями. Явственно слышался и какой-то звук — первый с той минуты, как Том проник в музей через наружную дверь. Звук исходил не от человека, тут сомневаться не приходилось. Но не был он и механическим. Что-то едва слышно шуршало, скребло, ползало и пощелкивало.

Он уже хотел шагнуть назад, не включая фонаря, закрыть дверь. Но, вспомнив молитвы прадедушки во время танца призраков, прошептал: «Помогите мне, предки» — и, предчувствуя, что сейчас наткнется на какую-то жуткую гадость, зажег фонарь. Секунд десять он стоял и смотрел, пригвожденный к месту, не в силах осознать, что перед ним. Потом волоски у него на шее зашевелились, он испустил полный ужаса вопль, выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Этот звук эхом разнесся по комнате. Фонарик выпал из его внезапно вспотевшей руки и, включенный, укатился под скамью. Он пырнул за ним так стремительно, будто от этого зависела его жизнь. Слава богу, ничего не сломалось, и фонарик продолжал светить. Трясущимися руками он закрыл дверь па крючок, будто то, что осталось за ней, могло пуститься за ним в погоню.

— Ой, ну что же это… прадедушка, не могу я… — застонал он и вдруг задрожал всем телом: тыльной стороной ладони он прикоснулся к невесть откуда взявшемуся куску мешковины.

Том начал яростно отряхиваться, светить во все стороны фонариком, искать неизвестно что. Потом вздохнул, вытер вспотевшее лицо. Закрыл глаза руками, словно пытаясь физически выгнать из памяти только что виденное. Что такое это было? Он сошел с ума или ему это померещилось? А может, ночные странники похитили его разум, и все должно быть именно так? И прадедушкины сказки о мире духов все-таки правда?

Несколько минут Тома колотил озноб, но он сумел взять себя в руки.

— Я в городе, сейчас вторая половина двадцатого века, — твердо сказал он себе. — Это всего лишь музей. Тому, что я видел, должно быть разумное научное объяснение.

Но что же он все-таки видел? Он глотнул и, сделав усилие, заставил себя вспомнить. Кажется, это был огромный стеклянный ящик, эдакий гигантский аквариум, занимал он почти всю комнату. Внутри лежала выпотрошенная туша крупного животного — вапити, или американского лося. Неожиданно, отвратительно, но не более того.

Но не это главное. Он поежился. Туша была живой — нет, не в прямом смысле, хотя поначалу он подумал именно так. Он снова содрогнулся и попробовал рассуждать по-научному, именно так поступил бы Пит. Туша была покрыта, да-да, покрыта тысячами и тысячами маленьких жуков, которые обгладывали, обсасывали кости животного до сияющей белизны.

Фу, только бы не стошнило. Нервничая, он высветил фонариком края двери. Вдруг кто-то из этих копошащихся тысяч выберется наружу? На двери висела большая табличка. Эх, заметить бы ее раньше! Она гласила:

ЖУКИ

ДВЕРЬ ВСЕГДА ДЕРЖАТЬ ЗАКРЫТОЙ

— Очень правильно, — пробурчал Том себе под нос — Обязательно закрытой. Всегда.

Он отвернулся и пошел дальше вдоль стены подсобного помещения. Рука его задержалась на ручке следующей двери. Что еще ждет его в этой камере ужасов?

Ладно, не сидеть же здесь всю ночь. Он осторожно открыл дверь и прислушался. Ни звука. Включил фонарик. Лунообразный лучик, ничего не поймав, уперся в "затянутую джутовой тканью стену. Воздух здесь был другой — более свежий. Более обычный. Том посветил фонариком справа налево. Увидел коридор, тихий и пустой.

Радостно переведя дух, он выскользнул из большого подсобного помещения и повернул направо. Почему направо? Просто решил, что так лучше. Футов через двадцать коридор сворачивал влево. Под ногами оказался ковер. Слева поблескивало стекло, и Том увидел свое отражение — бледный призрак. Впереди возник слабый отблеск, даже не свет, просто тьма там была но такая густая.

Бесшумно ступая по ковру, Том пошел туда, правой рукой касаясь стены, в левой держа погашенный фонарик. Наверное, центральный вестибюль где-то совсем рядом. Только не спешить. Идти медленно. Вдруг стена под его правой рукой кончилась. Вместо ковра под ногами возник мрамор. Он чувствовал его скользкий холод. И еще показалось: перед ним — огромное пространство.

Через несколько секунд он понял, что стоит у восточной стены центрального вестибюля, делившего музей на два крыла, только ночью этот вестибюль выглядел совершенно иначе. Справа во внутренний двор музея выходило большое окно, и через пего с неба лился слабый свет — наверное, взошла луна. Декоративные кадки для растений и скамейки отбрасывали едва различимые, размытые тени.

Том медленно пошел вперед, помня о гулком мраморе под ногами, и тут обнаружил еще один источник света, помимо луны и звезд: слева от него терраса перед главным входом была освещена батареей прожекторов. Он задумался. Почему прожектора включены, а сам музей погружен во тьму? Тут что-то не так. И почему не сработала сигнализация, когда он открыл наружную дверь? Пит, конечно, большой ловкач, но не до такой же степени? Эти его разговоры насчет резидентов — никогда не поймешь, серьезно он или валяет дурака.

Итак, Том стоял в просторном двухэтажном вестибюле у делившей его надвое стены, чуть ближе ко входу в музей, стоял в некотором замешательстве. Днем здесь всегда было два охранника. А уж ночью хотя бы один должен быть. И с какой стати ему сидеть в темноте? Чепуха какая-то.

Том нахмурился, вспомнив, какой шум он поднял в подсобном помещении. Неужели охранники ничего не услышали? Чем они, интересно, занимаются? Затаились, чтобы поймать его с поличным? И весь музей — ловушка?

Мучаясь сомнениями, он заглянул за угол. Насколько можно было судить по свету прожекторов с улицы, в передней части музея вообще никого не было. Это странно, и даже очень, но темнота, по крайней мере, его союзник.

Через незапертую дверь он добрался до галереи, что была напротив галереи черноногих. Чтобы попасть туда, надо пересечь по мраморному полу открытый участок, который прекрасно просматривается от входа, оба коридора, пройти мимо лестницы и под верхней галереей. Интересно, будет ли виден его силуэт на фоне слабого света справа, из внутреннего двора? Может, есть другой путь?

По в конце концов он решил: лучше тот путь, что короче и проще. Сняв кроссовки, он связал шнурки и продел их сквозь дырку в ремне на джинсах. Потом стрелой пронесся через вестибюль — ноги в носках скользили по мрамору — и, не останавливаясь, помчался дальше, пока не добежал до тени, которой был окутан вход в галерею черноногих.

Прижавшись к стене, он пытался отдышаться, сдержать ухающее под ребрами сердце — этот звук гремел в ушах, подавляя все остальные. Он подождал, прислушался. Ледяная, непроницаемая тишина — музей тоже чего-то ждал. На цыпочках Том вошел в темную галерею, машинально глянул в угол, где была телекамера. И едва не засмеялся вслух. Даже он своей руки не видит, где уж камере?

Тут он замер на месте. Но чем все-таки занимается охрана?.. Сидит в потемках, уставившись в выключенные мониторы? Разумного ответа он придумать не мог и, отмахнувшись от этой мысли, осторожно, ступая очень медленно, вытянув руки вперед, вошел в темную, без окон, галерею. Фонарик включать опасно — вдруг телекамера засечет свет? Надо идти на ощупь.

Сначала направо, мимо вождей и воинов в украшениях из бус. Вы всего лишь восковые фигуры, решительно сказал он им, прошествовав мимо на цыпочках, тут же вспомнил их черные глаза, и это воспоминание обожгло ему спину. Теперь впереди должна быть открытая часть галереи, где стоит типи. Надо взять левее, пойти вдоль стены, и как раз придешь к шкафчику с обрядовыми укладками — до него шагов десять, не больше.

Том действительно легко нашел его — темнота не помешала. Вскрыть бы замок и положить укладку на место, под стекло… Но Том понимал: тут он Питу не ровня, тем более в темноте. Если он оплошает и разобьет стекло, никому от этого лучше не будет. И, бережно вытащив священную укладку из-под свитера, Том аккуратно положил ее поверх шкафчика.

Вот и все. Словно гора с плеч свалилась. Теперь никто никогда не узнает, кто и зачем брал эту укладку. Он все сделал именно так, как велел прадедушка: уложился в отведенные ему четыре дня и не поставил под удар перспективы отца стать судьей.

С пьянящим чувством облегчения он повернулся, чтобы начать обратный путь, правая рука легонько касалась стены, в левой он держал выключенный фонарик. Сразу же за типи — запасный выход. Потом домой…

Он сделал всего четыре шага, зацепился за что-то ногой и бухнулся плашмя — грохот был такой, что мог бы разбудить мертвеца.

Мертвеца. Откуда такая мысль? И что вообще за глупая фраза? Никаких мертвецов здесь нет, будить некого. Вдруг вспомнились высохшие красно-оранжевые кости старой индианки… Из его вытянутой руки выскочил фонарик. Надо немедленно его найти! Глупо, конечно, думать о каких-то костях. Лучше вот о чем подумай: что скажешь охраннику, который небось уже на всех парах несется сюда — угораздило же так загреметь!

Выбираться надо налево, это точно. А фонарик? Оставлять его здесь нельзя — отпечатки пальцев и все такое. Шаркая коленями по полу, он пополз вперед. Черт возьми! Неужели он мог укатиться так далеко? Или Том в темноте сбился с курса?

Пальцы его прикоснулись к чему-то холодному и металлическому, и он вздохнул с облегчением. Но тут же по спине поползли мурашки. Это действительно был фонарик, да только не его. Этот был большой, почти фонарь-прожектор. Он прижал пальцем кнопку — вверх, вниз, но ничего не произошло, и через секунду пальцы подсказали ему, в чем дело. Стекло и лампочка были разбиты.

Чей же это фонарь? И почему он валяется на полу? Кстати, обо что он споткнулся? Фонарь тут ни при чем. Это было что-то большое, тяжелое.

Борясь с собой, он протянул руку дальше, за то место, где поначалу лежал фонарь. Пальцы его коснулись чьей-то руки. Ему удалось подавить крик, готовый вырваться из горла, по и, подавленный, он прозвучал достаточно громко — находись кто-то неподалеку, он бы обязательно услышал.

Рука была какая-то вялая, словно ничья, и страшно липкая. Стиснув зубы, Том продолжал ощупывать руку… предплечье… затылок.

Человек лежал лицом вниз. На нем, судя по всему, была какая-то форменная одежда. Волосы острижены коротко, на макушке их совсем мало. Голый череп… Тома совсем замутило. Он вдруг почувствовал, до чего этот человек беззащитен, словно ребенок.

Том попытался нащупать на шее человека сонную артерию — видел, как это делается в полицейских фильмах, — по не мог определить, есть пульс или нет, уж слишком у него самого расходились нервы, слишком сильно колотилось сердце. Пальцы его нашли затылок человека, и Том в ужасе отдернул руку — наткнулся на что-то липкое, влажное. Он глянул на свою руку, ничего во тьме не увидел и, плохо соображая, начал яростно вытирать ее о куртку лежащего.

Эх, нет здесь Пита! Он бы не растерялся. И фонарь у него был бы хороший. И первую помощь он, наверное, оказать может. И выход из положения нашел бы. Но что же случилось с охранником? Сердечный приступ? Скорее всего. Человеку стало плохо, он упал и ударился головой об один из шкафчиков с экспонатами…

Но как же он мог удариться затылком? Л почему нет? Если человек надает назад, именно так все и происходит. Да, но почему тогда он лежит распластанный лицом вниз, посреди галереи, где никаких шкафчиков нет?

Скорее, этот человек что-то искал, и его оглушили сзади. По что он мог искать? Только но ого, не Тома. Он лежит па иолу давным-давно, это уже после Том пробрался сюда и споткнулся об пего.

Тут оп вспомнил: у охранника в руке был фонарь. Вот оно: погас свет, охранник пошел выяснить, что случилось. И тут, в темноте, кто-то его оглушил, ударил сзади. Но кто? И зачем? А другие охранники?.. Что с ними?..

Том машинально провел рукой по лицу, и оказалось, что пальцы у него все еще липкие. Он содрогнулся. И тут его как громом поразило, он позабыл об охраннике, о костях старой индианки, в мозгу сверкнула мысль: вместе с ним в музей проник кто-то еще! Этот кто-то взломал дверь, оглушил охранников и похитил золотые фигурки из Мексики. Конечно же, дверь открыл не Пит. Это сделали они. Именно они отключили свет и всю сигнализацию.

Надо было ему так вляпаться! Рано или поздно мимо музея проедет патрульная машина, полицейские увидят, что не горит свет, им это покажется странным. Они войдут в музей и обнаружат пропажу золотых фигурок. Найдут лежащего без сознания охранника. И если он не поспешит отсюда убраться, они найдут ого, Тома, а руки у него — в крови охранника. Черт, ну где же фонарик!

Том стал лихорадочно шарить по полу вокруг тела раненого. Вот он, приткнулся прямо к йоге. Господи, только бы он не разбился!

Том включил фонарик. Вид у охранника был ужасный. Волосы па затылке потемнели от крови, тонюсенькая струйка ее стекала за ухо. Лицо, насколько Том мог судить, было какого-то зловещего глиняного цвета.

Сидя возле охранника, Том посветил по сторонам. Вон напротив, на той стороне комнаты, — запасный выход. Можно сорваться отсюда сейчас же — и конец всей этой жути, через пятнадцать минут он будет дома. Даже сигнал тревоги не сработает. Он будет на свободе и вне всяких подозрений. Очень просто.

Только как быть с охранником? Серьезно ли он ранен? Том терзался сомнениями, стоя возле раненого на одном колене, как вдруг уловил какой-то звук. Когда он появился? Недавно? Это было постукивание, слабое, настойчивое постукивание, и, похоже, доносилось оно из шкафчика в нише, где хранились кости старой индианки, — нравится это науке или нет.

Том взмахнул фонариком, осветил стены галереи. О телекамере теперь можно не думать. Откуда все-таки стук? Ничего подозрительного он не увидел, ничто не двигалось, разве что тени да отражение его собственного фонарика в стеклянных шкафчиках. Как кошачьи глаза во тьме, подумал он и тут же вспомнил чучело бизона в подсобке.

— Я вас не боюсь, ночные странники, — едва слышно прошептал он. — Я защищен. Вы мне ничего не сделаете.

Между тем постукивание не прекращалось. Он заставил себя подняться и, собрав все свое мужество, повернулся в сторону источника звука. Покусывая губы, он осветил фонариком шкафчик с экспонатами.

Что, собственно, он ожидал там увидеть? Неужели думал, что, как в истории с человеком, попавшим в шалаш смерти, кости ожили, что, преклонив колени прямо в шкафчике, мертвецы ритмично покачиваются из стороны в сторону, а сжатые, лишенные плоти костяшки пальцев негромко постукивают по стеклу? А почему нет? В конце концов, завтра день Всех святых.

Пот заливал Тому глаза, он задыхался, будто четыре раза проплыл бассейн из конца в конец. Крепко держа фонарь, он вытер лицо рукавом куртки, несколько раз моргнул.

Запыленные кости лежали, как и прежде, объятые вечным сном. Когда волны страха улеглись, он понял — постукивание доносится не из шкафчика, а откуда-то из-за него. Но ведь за шкафчиком ничего нет, голая стена, да еще труба отопления, которая поднималась в такую же галерею на следующем этаже.

Теперь, когда навеянный собственными страхами гул затих в его ушах, он явственно услышал и понял — это сигнал. Сигнал, знакомый любому ребенку, даже и не имеющему понятия об азбуке Морзе. Международный сигнал бедствия, просьба о помощи — вот что это было… Три коротких, три длинных, три коротких. S…O…S… Снова и снова кто-то стучал по трубе отопления из галереи сверху, по соседству с комнатой, где выставлены золотые фигурки.

 

Глава VII

Позднее, вспоминая все происшедшее, Том понял, что на сомнения и колебания ушло не больше минуты, но тогда это время показалось ему вечностью — один за другим он перебирал варианты: как поступить? А действие развивалось с замедленной скоростью сна-фантазии, словно в ролике, рекламирующем шампунь.

Прямо перед ним — футах в двадцати — находилась дверь запасного выхода. Можно выбраться из музея, прежде чем на него наткнутся «они», если «они» еще здесь, либо явится полиция и арестует его. В конце концов, подсказывал ему трезвый голос разума, самое главное, чтобы фамилия его семьи не попала в газеты, не звучала в суде. Можно заскочить в будку ближайшего телефона-автомата и предупредить полицию, если им это еще не известно: в музей проникли взломщики, ранен один из охранников. Это будет вполне гражданский поступок. И тонкий ход. Скорее всего, это посоветовал бы и Пит.

И в то же время другой живший в нем человек, но такой расторопный, не такой практичный, говорил Тому: на самом дело у него нет выбора, он обязан подняться наверх, откликнуться на SOS — других вариантов нет и быть не может. А трезвый голос настаивал:

«Может, грабители еще там, наверху. Они пристукнут и тебя, и какой будет толк? Лучше давай ищи телефон-автомат».

«Но пока ты будешь бегать и искать автомат, они могут убить охранника».

«Они могут убить и тебя, Том, если поймают».

«Может быть. Придется рискнуть».

«Не будь эгоистом. Я ведь предлагаю тебе бежать не ради тебя самого. Ради отца. Неужели ты хочешь, чтобы его новое назначение повисло на волоске?»

«Нет, конечно, но я должен помочь человеку».

«Если бы ты любил отца по-настоящему, ты не стал бы так рисковать».

Сидевший в нем умник явно зашел слишком далеко, и, поморщившись, Том вышел из галереи, как был, в носках, бесшумно пробрался в вестибюль, а оттуда но широкой мраморной лестнице поднялся наверх.

Лестница огибала северо-западный угол вестибюля, и, когда глаза его оказались вровень с полом второго этажа, Том остановился: с этой точки сквозь мраморные перила лестницы просматривался вход в большую галерею, часть которой находилась прямо над галереей черноногих.

Справа был вход в небольшой зал для особых экспонатов, где и выставлялись мексиканские золотые фигурки. С места, где он стоял, этот зал виден не был. Никаких звуков оттуда не доносилось.

По левую руку находился просторный салоп, он соединял два верхних крыла музея, свет в него проникал через окна во всю степу с северной и южной стороны. Освещения хватало, чтобы увидеть: в салоне никого нет, по крайней мере на виду. Если кто-то прячется за кадкой с растениями или за одним из больших диванов… Ну, тогда другое дело.

Придется рискнуть. Не сидеть же тут всю ночь в засаде. Тихонько, пригнувшись, он прокрался по оставшимся ступенькам и бесшумно проскочил через открытое пространство ко входу в галерею. Добежав до викторианской пианолы, он остановился и присел позади нее — разобраться в обстановке, сориентироваться.

Вокруг было тихо. Мягко ступая, он вернулся ко входу и, стараясь ничем себя не выдать, посмотрел влево. Из зала для особых экспонатов струился свет. По дальней стене двигались тени, слышались приглушенные голоса.

Глотнув, Том осторожно шагнул назад. Итак, грабители еще здесь, делают свое черное дело. Вплоть до этой минуты он как бы не верил в происходящее. Теперь поверил. Да и как не поверить, когда своими глазами видишь свет, своими ушами слышишь голоса. Значит, не померещился ему и сигнал SOS, который кто-то выстукивал по отопительной трубе.

Он стоял перед темной галереей, почти полностью укрыв фонарик ладонью, так что между его пальцев сочился совсем слабый свет. Теперь направо: на первом этаже в галерею черноногих он шел именно так. Он вдруг всполошился: кажется, поднявшись наверх, он еще слышал постукивание, но сейчас его не было. Значит, придется идти по памяти — надо вспомнить, куда уходила наверх труба.

Кажется, теперь налево. Что-то шевельнулось у него под ногами. Том отскочил и направил слабый лучик фонарика вниз. Да, ему не померещилось. На сей раз — никаких привидений. У стены бесформенной грудой, со связанными за спиной руками лежал другой охранник.

Том вмиг опустился возле пего на пол — он обнаруживает себя, но теперь не до этого — и стал осторожно отлеплять от лица охранника пластырь. Пластырь потянул за собой волоски из усов и бороды охранника, и тот с легким ойканьем глотнул ртом воздух. Потом облизал губы.

— Господи, Джерри, где тебя носило?.. Кто это?.. Это не Джерри! Кто здесь, черт вас дери?

Шепот этого человека, мучимого болью, был почти беззвучным — Тому пришлось наклониться, чтобы разобрать эти шелестящие звуки.

Он нетерпеливо покачал головой.

— Не важно. — Кисти охранника были схвачены внушительными наручниками, закрепленными вокруг трубы с горячей водой, там, где она входила в батарею. — Эту штуку я снять не могу, — хрипло прошептал Том. — Где ключи, не знаете?

— Откуда? Только, ради бога, тише. Они еще здесь. — Охранник судорожно хватал ртом воздух, словно испытывал страшную боль.

— Знаю. Видел. — Том осветил лицо охранника. На лбу — капельки пота, лицо пепельно-серое, помятое. — Что мне делать?

— Быстрее выбирайся отсюда и звони в полицию. Только осторожно. У них оружие!

— Знаю. — Том вспомнил человека в галерее первого этажа, липкую кровь на его затылке. — А сколько всего охранников?

— Четверо. Что с остальными — одному богу известно. На меня накинулись, как только погас свет.

— А сколько их было, знаете? Охранник покачал головой:

— Я их даже не видел. — Голос его затих.

— Вы ранены?

— Нет… разве что руки, — прошептал он едва слышно, превозмогая боль.

Том посветил фонариком, но ничего особенного не заметил. Наручники как будто не очень тесные. Он нагнулся пониже, для равновесия взялся рукой за трубу и едва не закричал от боли и неожиданности. Труба пылала жаром. И к ней прикованы наручниками кисти охранника! Господи, сколько он уже вот так мучается, не имея возможности даже крикнуть?

Том быстро махнул фонариком в одну сторону, в другую. Труба прочнее скалы, наручники тоже. Что же делать? Он снял с себя толстые спортивные носки и аккуратно подоткнул их между трубой и кистями охранника.

Послышался слабый вздох облегчения — охраннику стало легче. Тронув его за плечо — держись! — Том бесшумно выбрался из галереи. В маленькой комнате налево еще мерцал свет, по стене, огромные и искривленные, двигались тени.

Быстрее выбирайся отсюда и звони, так сказал охранник. Мягко ступая босыми ногами, Том проскочил по холодной мраморной лестнице, потом через вестибюль — вот и главный вход.

Где-то у окошечка информации обязательно должен быть телефон. Лучше позвонить отсюда, чем бегать по улице и искать автомат. Пробегаешь целый час.

Нашел. Трясущимися пальцами Том набрал 911 и, сгорая от нетерпения, стал ждать ответа… Ну в чем дело? Он несколько раз стукнул по клавише, но не было далее гудка для набора. Том приподнял телефон со стола и тупо уставился на болтающийся шнур. Да, это не простачки, позаботились обо всем. Значит, придется бежать на улицу, со смешанным чувством вины и облегчения подумал он.

А если просто постучать в соседний дом и сказать: помогите? Нет, безнадежно. Сейчас середина ночи, праздник Всех святых. Люди подумают, что это какой-то загулявший попрошайка, и даже не откроют дверь. Как же быть? В жизни он не чувствовал себя таким беспомощным. Он стоял, держа в руках бесполезный телефон, а драгоценные секунды и не думали замедлять свой бег.

Тут он вспомнил: где-то возле раздевалки есть телефон-автомат, оттуда звонил мистер Майлс, когда они всем классом были в музее. А что, если… Он пробежал мимо раздевалки, перескочил через низкий барьерчик. Ага, вот и телефон! Он поднял трубку и вслушался — будет ли гудок? Есть! Эти грабители, конечно, большие ловкачи, но и они дали маху. Про этот телефон не знали. Том сразу осмелел.

Он снова набрал 911 и стал ждать, поглядывая в сторону вестибюля. Ступеней он отсюда не видел, значит, грабители могут свалиться на него, как снег на голову. Ну отвечайте же скорее!

— Полицию, пожалуйста, — сказал он телефонистке.

— Фамилия и адрес? — задала она дежурный вопрос. Почти не думая, он ответил:

— Звонят из охраны. Из Музея Провинции.

Через секунду раздался мужской голос:

— Городская полиция.

Том заговорил быстро, но негромко, на низких тонах:

— Звоню из Музея Провинции. Здесь сейчас взломщики. В зале особых экспонатов. Хотят похитить золотые статуэтки доколумбовой эпохи. Электричество отключено. Сигнализация не работает. Остальные охранники помочь не могут, они либо ранены, либо где-то заперты. Этого я не знаю. Пожалуйста, приезжайте немедленно.

Том услышал, как человек на том конце провода с шумом втянул в себя воздух.

— Вы можете их как-то задержать? — В голосе слышалась обеспокоенность. — Возле нефтеочистительного завода сильный пожар, почти всех наших перебросили туда. А остальные патрулируют но городу, отлавливают любителей покуролесить, все-таки праздник. Мы направим к вам ближайшие машины, как только сможем.

— Спасибо. Только поспешите. Постараюсь их задержать.

Том повесил трубку, лишив полицейского возможности задавать щекотливые вопросы. Что ж, он может быть собой доволен. Насчет «остальных охранников» он здорово ввернул. Он не назвался охранником, но подтекст был именно такой. Они поверят ему и немедленно приедут. Немедленно… «Как только сможем» — вот что ему было сказано… А когда они смогут? Скоро? Если все они тушат пожар… Но что может быть важнее коллекции бесценных шедевров, принадлежащих другой стране?

Так или иначе, свое дело он сделал. Самое время двигать домой, а то и вправду вот-вот нагрянет полиция. Только… Он резко остановился, немного не дойдя до главного входа. А если полиция опоздает? И грабители преспокойно вынесут отсюда украденное золото? Тогда во всем будет виноват он. Стащить священную укладку — это была его дурацкая затея, вот все газеты и раструбили о золотых экспонатах, расписали па первых страницах, тут-то о них и прознали преступники и давай шевелить мозгами. А так напечатали бы обычный рекламный материал где-нибудь сзади, в разделе «Куда пойти в выходные дни». Стало быть, если экспонаты украдут, виноваты в этом будут не только воры, но и он, Том Лайтфут.

Том в отчаянии застонал. Весь груз, свалившийся с него в парильне, снова лег на плечи. Он неохотно повернулся к выходу спиной и зашагал назад, через вестибюль. Мрамор ожигал его босые ступни холодом. Превозмогая себя, он прокрался вверх по ступеням, в большую галерею. Скользнув мимо зала особых экспонатов, он увидел там слабый свет. Никуда они не делись, все еще здесь.

На цыпочках он приблизился к охраннику:

— Как вы, ничего?

Охранник кивнул. Боль и страдание ушли с его лица, хотя на виске начало расплываться большое пурпурное пятно.

— Я позвонил в полицию, — сообщил Том. — Они не могут приехать сию минуту. Грабители еще тут. Почему они так копаются?

— Стеллажи для экспонирования — особые. — Охранник едва заметно улыбнулся. — Стекло многослойное, небьющееся. Тут нужен либо бурильный молоток, либо взрывчатка, а это слишком большой риск — золото мягкое, фигурки хрупкие. Скорее всего, они пытаются открыть замки отмычкой.

— Как думаете, откроют?

— Если есть среди них такой спец, откроют. Вопрос времени.

— Времени… Скорее бы полиция приехала.

— А ты лучше дуй отсюда, сынок. Тут, может, такое сейчас начнется. Не знаю, каким ветром тебя принесло. Да, пожалуй, и знать не хочу. Но пока не поздно, дуй отсюда, и… спасибо.

Том покачал головой.

— Не могу я уйти. Это все из-за меня.

— Как это? — Голос охранника вдруг зазвенел. — Ты что же, с ними?

— Нет, конечно! Просто… я провернул одну штуку, из-за которой про музей написали в газете, на первой странице, раструбили про мексиканскую выставку. Если воры из-за этой статьи и сунулись грабить музей, значит, моей вины тут не меньше, чем их.

— Ерунда. Это называется с больной головы на здоровую. Такие дела без подготовки не делаются. В общем, слезы все равно лить поздно.

— Я и не лью. Я думаю. Отвлечь бы их как-нибудь. Хоть на несколько минут задержать, пока не приедет полиция.

— Знаешь что, парень, держись-ка от них подальше. Тут тебе не игрушки.

— Знаю. — Перед глазами Тома возникла фигура охранника в галерее первого этажа — будто бросили на пол скомканное пальто. Жив ли он? Том решительно отогнал от себя эту картину и на цыпочках завернул за угол, к передней части галереи. Лившийся через окна свет позволял видеть экспонаты около входа в галерею, остальное поглощала темнота.

Это не игрушки, так сказал охранник. А может, как раз игрушки? Вот же они: граммофоны, пианола, шарманки — музыкальные ящики из лавки древностей. У Тома забрезжила одна идея, и он на цыпочках вернулся к охраннику.

— Педели две назад наш класс приходил сюда с экскурсией, и все эти штуковины играли. А сейчас их можно завести?

— Можно. Но…

— Доверьтесь мне. Пожалуйста. Как они включаются?

— Все питаются от батареек — иначе не обойтись без трансформатора, а это большая канитель. А так поворачиваешь ключ — и поехали.

— Где ключ?

— У меня, на связке. В левом кармане брюк. — Застывшее, одеревеневшее тело с трудом подчинялось охраннику, но наконец Тому удалось вытащить из его кармана связку с ключами. — Нужен большой, квадратный, он и на ключ-то не похож. Прорези сзади. Поищешь там — найдешь. Запихиваешь в прорезь ключ и — снизу вверх. Вот и все. Ты понимаешь, на что решаешься? Будь осторожен. Не дай бог, они тебя увидят.

Том кивнул. Потом встревоженно склонился к охраннику.

— А вы? С вами ничего не будет?

— Со мной-то ничего. Если заявятся, прикинусь мертвым. Не беспокойся. По-моему, это безумие, но… желаю удачи!

Найдя нужный ключ, Том бесшумно — все-таки босиком! — заскользил по галерее. Пожалуй, шарманки лучше оставить в покое. Включить их все он не успеет, да и звук у них больно нежный — желаемого эффекта не получится. Вместо этого он включил пианолу и какой-то забавный экспонат под названием «живой оркестр». Он состоял из скрипок, барабанов, тарелок и тамбурина.

Едва из музыкальных машин донесся стрекот — заработали! — Том пулей вылетел из галереи и спрятался за огромным филодендроном в салоне второго этажа. Посмотрим, как поведут себя грабители. Если они все-таки его заметят, перед ним две лестницы, обе ведут к спасению. Короче, за этим филодендроном он как за каменной стеной.

Первое тонюсенькое теньканье пианолы, пожалуй, не разбудило бы и канарейку, но когда грянул «живой оркестр», шум поднялся невообразимый. Стучали барабаны, звенели тарелки, тамбурин трясся, как эпилептик, а скрипки выли, как плакальщицы на похоронах. Пианола же играла совершенно другую мелодию и вносила в какофонию свою лепту.

— Какого черта?

Три массивных тени вынеслись из зала для особых экспонатов, во все стороны размахивая сильными фонарями. Том забился в угол между цветочной кадкой и стеной, и сердце его бухало почище барабана.

— Дьявольщина, наверное, охранник освободился, — пробормотал один из них и исчез в галерее. Через несколько секунд он вернулся. — Нет, он в отключке.

Чарли, похоже, ты перестарался. Работаешь без изящества. Надеюсь, ты его не укокошил — для твоего же блага.

— Что я, бить но умею, что ли? — возмутился Чарли.

— Хочется верить, что умеешь. — Третий голос звучал негромко, это был голос образованного человека. — Джордж, иди проверь трех других охранников.

— Хорошо, босс, — сдавленно произнес первый голос.

Человек сбежал по ступеням, держа перед собой большой фонарь — Том представил себе автомобиль с включенными фарами.

Двое других остались в дверях зала для особых экспонатов, а из главной галереи продолжал доноситься невразумительный шум. Тому вдруг стало не по себе — показалось, главный грабитель, босс, знает: Том где-то рядом, и лишь ждет, когда он допустит оплошность, выдаст себя. У него возникло неодолимое желание — вскочить на ноги и бежать. Бежать без оглядки, а куда — не важно.

Усилием воли он подавил этот порыв, заставил себя успокоиться и попытался вспомнить уроки прадедушки. «Действуй, как мелкая зверушка, — поучал он. — Повернись к врагу лицом. Пригнись пониже и расслабь мускулы».

Казалось, он сидит здесь, скрючившись, уже несколько часов. Наконец из вестибюля снизу послышались гулкие шаги. Чарли и босс, стоявшие в тени дверного проема, вышли вперед.

— Джордж? — Звук голоса гулко разнесся в колодце лестницы.

— Все нормально, босс. Двое, которых я запер в чулане, там и сидят. Честят все на свете.

— Выбраться оттуда они не могли?

— Исключено.

— А четвертый охранник?

— Лежит в отключке на полу в галерее, где Чарли его и уложил.

Том увидел, как узкая тень еще больше вытянулась — босс поднял руку, посмотрел на часы.

— Ладно, давайте быстрее. Времени в обрез. Тут никого нет. Долго еще, Джордж?

— Замки-то с секретом, — с досадой отозвался Джордж. — Ну, еще пяток минут.

— Так пошевеливайся!

— А может, лучше смотать удочки, пока не поздно, а? — Чарли, похоже, ударился в панику.

— Успокойся ты! — В голосе худого зазвучал металл. — Этот последний шкафчик, над которым потеет Джордж… Я знаю коллекционера, который мне за одни маски миллион отвалит.

— Миллион… — протянул Чарли.

Худой шлепнул его по спине, и они вместе вернулись в маленькую комнату. Выждав полминуты, Том метнулся через открытое пространство и выключил музыку.

Тишина ворвалась бешеным вихрем, как прежде — шум. Все трое во главе с Чарли снова выскочили наружу.

— Босс, нутром чую, здесь кто-то есть.

— Охранников Джордж проверил. Никого тут нет… это часовой механизм или что-то в этом роде.

— Но…

— Заткнись и марш паковать фигурки. Дуг пригонит машину ровно через минуту.

Том подождал, пока они снова возьмутся за работу. Их громадные, горбатые тени метались по потолку и стенам — бандиты суетливо завертывали золото и запихивали его в большие саквояжи. Подождал — и включил большой патефон-автомат. Звук вышел еще пронзительней, чем от двух первых инструментов вместе. Трос ворюг снова пулей вылетели из комнаты в большую галерею.

— Все-таки это охранник.

— Да он прикован наручниками к радиатору. Кто он, по-твоему, — Гудини? — Голос Джорджа взлетел до фальцета, и худой спокойно вмешался в перепалку:

— Сейчас проверим.

Все трое с шумным топотом двинулись в дальний конец галереи, огромные тени от их фонарей бежали врассыпную по потолку и стенам. Бесшумно ступая босыми ногами, Том подкрался ко входу в галерею и стал вслушиваться. Видно их не было, но сердитые голоса перекрывали даже грохочущую музыку патефона-автомата.

— А что это обмотано вокруг кистей? Носки! Чарли, что за шутки?

— Это не я, честно говорю.

— Кто же тогда, черт возьми?

— Может, охранник?

— Ну да, конечно! Теперь он еще и человек-змея. Кстати, сам он не только в носках, но и в туфлях.

— В общем, я тут ни при чем.

Последовала пауза. Том затаил дыхание, приготовился бежать.

— Чарли, я велел заклеить ему рот пластырем.

— Я и заклеил, босс. Клянусь.

— Он не врет, — прогудел низкий голос Джорджа. — Вот он, пластырь, на полу.

Снова пауза. Сердце Тома глухо тукало под ребрами.

— Значит, босс, кто-то здесь все-таки есть.

— Привидения! — почти взвизгнул Чарли. — У меня от этого музея мурашки по коже. Давайте скорее мотать отсюда.

— Заткнись, Чарли. Привидения не носят носки… белые адидасовские носки с голубыми полосками.

— Такие носят бегуны, — вставил Джордж.

— И дети.

Голос стлался мягким бархатом, но от него веяло таким холодом, что Том, не выдержав, метнулся к лестнице. Проскочив три ступеньки, он услышал эхо шагов в мраморном вестибюле и увидел сияние фонаря.

Наконец-то полиция! Склонившись через перила, Том закричал:

— Эй, сюда!

Свет фонаря выхватил его из тьмы, на мгновение ослепил, сбил с толку. Раздался мужской голос:

— Это вы, босс? Машина подана. Эй!..

Том попятился назад по ступенькам, но на крик своего соучастника троица с топотом выскочила из галереи. Том ракетой пронесся по ковровой дорожке — футов пятьдесят — через салон и попал в лабиринт комнат другого крыла. Ну как они расположены? Он ведь видел план, надо вспомнить. За залами геологии и палеонтологии — галерея естественной истории. Она делает полную петлю и возвращается к главной галерее. Сможет ли он убежать? Ведь за ним гонятся трое, у них здоровенные фонари, а четвертый внизу прикрывает лестницу!

Он опрометью кинулся мимо динозавров и — оказался в тупике. Он помнил, что за динозаврами есть еще одна комната, но сейчас она оказалась закрытой, видимо, там шла смена экспозиции. Том заметался в панике — кто же поможет ему спрятаться? Разве что динозавр с утиным носом? И Том вскарабкался па его заскорузлую шершавую спину. По ведь это всего лишь модель из стекловолокна! Господи, только бы она под ним не рухнула.

Распластавшись вдоль спины динозавра, он лежал, не шевелясь, а топот ног был уже совсем рядом. Он зажмурился, чтобы в свете фонаря не сверкнули его глаза; только бы тень динозавра на стене не выглядела слишком неестественно. Может, эти бандиты об очертаниях динозавра и понятия не имеют. Но вот сквозь стиснутые веки он почувствовал: в зале снова воцарилась тьма. Том с облегчением, но как можно бесшумнее перевел дух и открыл глаза. Все нормально. Но надолго ли? Они обегут всю галерею, нигде его не найдут и вернутся сюда, будут искать более тщательно. Л проскользнуть мимо них ему никак не удастся. Наверняка у входа в галерею они оставят человека — пробка, которая закупоривает бутылку. Скорее всего, этой пробкой будет Чарли, у пего как раз рука тяжелая. И даже если удастся проскочить мимо Чарли, внизу его караулит их сообщник, Дуг. Как же быть?

И раззява же он! Даже и в голову не пришло, что может быть четвертый. Для него и дверь оставили открытой, теперь ясно. Иначе-то зачем? Не для себя же — выбраться из музея не проблема. Они ведь даже сказали о нем: «Дуг пригонит машину». Вот дубина! Том бранил себя на чем свет стоит, а сам тем временем, осторожно водя по стенам слабеньким фонариком, оглядывал зал. Он совершал одну ошибку за другой. И вот теперь он в ловушке. Найти бы укрытие понадежпее. Он обязан его найти. Что это в боковой стене, совсем рядом с ним? Щель? Похоже на щель. А вдруг это дверь?

Он соскользнул с динозавра и подошел поближе. На сей раз повезло! Это была какая-то служебная каморка, дверь вделана заподлицо, покрашена в тот же землистый цвет, что и стена. Над ней проходила тонюсенькая щель. А в двери — замочная скважина. Никакой дверной ручки. Только скважина.

На секунду Тома охватила паника. Вдалеке он услышал шаги и голоса. Они приближались. Тут он вспомнил: охранник дал ему связку ключей! На ней — четыре ключа. Один для музыкальных машин, остается три. Из них один слишком велик. Трясущимися руками Том попробовал второй. Он вошел в скважину легко, но поворачиваться не хотел. Может, что-то там заело? Черт! На какой-то жуткий миг ключ просто застрял в замке, и Тома заколотила дрожь — теперь не вытащить!

Третий ключ вошел в замок, как горячий нож в масло, и Том протиснулся за дверь. В ту же секунду большой фонарь снова осветил зал. Том потянул дверь на себя, и пружина в замке слабенько щелкнула.

— Что это? — услышал он голос Чарли, приглушенный дверью.

— Да что с тобой сегодня, Чарли, черт тебя дерн! Боишься, что домовые тебя зацапают? Как-никак день Всех святых, а?

— Заткнись, Джордж. Хватит языком чесать, надоел. Я что-то слышал.

— Ну, погляди по сторонам. Нет здесь ничего. Разве вот этот длинноволосый красавец зубками клацнул?

— Ну вы, двое, утихомирьтесь. Надо в машину золото тащить, тут его на три миллиона.

— А если он выскочит и вызовет полицию?

— Дуг не выпустит. У пего пистолет.

— Л если он уже выскочил… Он ведь мог нас видеть.

— В темноте?

— Но…

— Это просто перепуганный пацан, играл в какую-нибудь свою игру. Праздник Всех святых, даже если он что и брякнет, ему никто не поверит. Пошевеливайся, Чарли…

Голоса стихли. Том, весь дрожа, выпустил из легких воздух, перевел дыхание. Спасся просто чудом, иначе не скажешь. А у Дуга, который едва не выловил его внизу, — пистолет. Сбежать бы ему по лестнице на несколько секунд раньше…

Охранник был прав, когда говорил: «Быстрее выбирайся отсюда. У них оружие!»

Только куда теперь выбираться — поздно. И вообще — где он? Его едва мерцавший фонарик осветил запыленный коридор, дальше налево — лестничный пролет. Другой дороги не было, и он стал подниматься по ступеням. Они привели к другой двери, которая открылась тем же ключом. Том решительно шагнул вперед и внезапно, почти на уровне глаз, увидел звездное небо — в лицо ему дунул холодный ночной ветер.

В этот ужасающий миг ему вспомнился роман Стивенсона «Похищенный»: Дэвид Бальфур по требованию дяди взбирается на башню и вдруг ступеньки перед ним кончаются — он стоит па краю бездны глубиной в пятиэтажный дом, в одном шаге от смерти. Дэвида тоже окружала кромешная тьма.

Том поежился, отступил назад. Снова включил фонарик, тот уже едва светил. Казалось, свет звезд и то сильнее. Ну да ладно, ничего страшного. Он просто сам себя пугает. Никакой зияющей пропасти перед ним не было — обычная, покрытая гравием плоская крыша. Ее опоясывал парапет высотой фута в два. За него ничего не стоит вывалиться, сказал себе Том, надо держаться от края подальше.

Он преодолел тошнотворный страх высоты, и оказалось — с крыши открывается великолепный вид. В обоих направлениях уменьшающимися бусинами тянулись огни Второй авеню. Справа густо закрашенным сектором темнели деревья, скрывавшие верхний склон оврага. Дальше — скопище огней, центр города. Наверное, уже очень поздно. Отдельные дома, многоквартирные здания были почти полностью окутаны темнотой. Давал о себе знать холод. Из-за плеча он увидел взошедшую луну.

Вдоль улицы пронесся мелькающий красный свет, пересек мост над оврагом. За ним — второй, третий. Том опустился на колени и выглянул через парапет. По подъездной дорожке к фасаду музея подкатили две машины. Третья припарковалась поближе ко входу в здание, и Том увидел: из нее выскочили двое и побежали к северной стене музея.

Он с облегчением улыбнулся. Грабители и драгоценные золотые фигурки все еще внутри. Остальное — за полицией. Он свое дело сделал. И соскочил с крючка.

Но не с крыши! У него даже перехватило дыхание. Как же ему слезть с крыши и при этом остаться незамеченным?

 

Глава VIII

Том огляделся. В лунном свете вся крыша была как на ладони. Она напоминала крышу огромного полого короба. Боковинами были восточная и западная галереи, северную часть здания занимали подсобные помещения, а южная сторона крыши находилась над помещениями второго этажа. Внутри короба лежал замкнутый дворик, куда вела дверь из вестибюля. До этого дворика с крыши — около сорока головокружительных футов, никак не меньше.

К югу от главного корпуса, за крышей основного помещения, был вход в музей, тут не так высоко, но все равно порядочно, по крайней мере футов двадцать пять. Так или иначе и эта крыша, и крыша здания архива, примыкавшего к юго-западному углу музея, прекрасно просматривались из музейного салона через огромные, во всю стену, окна.

А на самой крыше где укрыться? Разве что за маленькой надстройкой, через которую он по ступеням выбрался наверх. Она была примерно десять футов на десять, наверное, в нее упирается шахта лифта — для сотрудников музея и посетителей-инвалидов.

А если залезть внутрь и спрятаться на крыше лифта? По телевизору он такое видел часто. Но высота… да еще замкнутое пространство… ты словно в ловушке… Нет, уж лучше пусть поймают.

Может, как раз здесь он в полной безопасности, только придется подождать, пока из музея все уйдут. Дверь, что ведет наверх из галереи динозавров, заперта, дверь перед ступеньками па крышу — тоже. И если полиция поймает всю троицу… Нет, есть еще четвертый, с машиной. Впрочем, что им искать на крыше?

Интересно, что о нем рассказал полиции охранник? Ведь на месте происшествия осталась улика — его носки, к тому же у него ключи охранника. Ну, с носками ничего не поделаешь, еще и с мамой придется объясняться, а вот ключи… надо их куда-то подкинуть, тогда и полиция решит, что он просто убежал, как и велел охранник.

Выбросить на газон? Там с ними ничего не случится, наверняка их скоро найдут. Да, так он и сделает. Том подполз к восточной стороне крыши — черт возьми, большая все-таки высота, страшно, да и парапет низкий. Сильно задувал ветер, он пес запах зимы и толкал Тома в спину, будто хотел спихнуть его с крыши. Внизу под ним был газон, чуть дальше — подъездная дорожка, где припарковали полицейскую машину. В одном месте па боковую степу музея падал сильный свет и на фоне окружающей темноты сияло яркой зеленью пятно травы. Том, прицелившись, швырнул тяжелое кольцо с ключами точно па середину этого пятна. Охранники и полицейские найду! ключи и решат, что, убегая этой дорогой, он их просто выбросил. И сразу же о нем забудут.

Довольный собой, он отодвинулся от края крыши. Черт возьми, высота — штука опасная. А ведь некоторые карабкаются па горы просто так, ради удовольствия, это же надо! Гравий врезался ему в ноги. Возбуждение схлынуло, и теперь он почувствовал боль, холод. Он сел спиной к надстройке и начал отогревать ноги руками — хотя и руки замерзли не меньше, — потом надел кроссовки. Эх, сейчас бы носки…

Вой сирены распорол ночную тишину, и Том живо подхватился с места, стараясь не потерять равновесия под шквальными порывами ветра. Мимо полицейской машины по подъездной дорожке к главному входу молнией метнулась карста «скорой помощи». Ощущая болезненные позывы в желудке, Том пересек крышу и присел у южного ее края, глянул через парапет па мощеную террасу и ведущие к ней широкие ступени. Из медицинской кареты выскочили два санитара и быстро вбежали в музей, они несли сложенные носилки. Том ждал, что будет дальше. Во рту у него пересохло. А вдруг первый охранник умер? Тут есть и его вина… И будешь теперь всю жизнь терзаться: мог помочь человеку, но не помог… Если бы вызвал полицию раньше… Если бы вообще не затевал всей этой авантюры…

Вскоре санитары вышли, они несли на носилках человека. Он был накрыт одеялом, по Том ясно увидел его лицо. А покойника обязательно накрыли бы с головой! Значит, он жив! Том облегченно вздохнул. Второй охранник вышел сам, его держал под руку полицейский. Они забрались в «скорую», тотчас завыла сирена, и машина отъехала, описала дугу вокруг здания архива и скрылась из виду. Значит, два других охранника целы и невредимы. И никаких покойников.

По вот раздались голоса, перестук кожаных подметок по плитам террасы, и Том снова, преодолевая головокружение, глянул вниз. По ступенькам спускались четверо грабителей, руки их были по парам скованы наручниками, вокруг — эскорт полиции. Сверху Том видел их головы, вполне обычные головы. С его наблюдательного пункта отличить полицейских от взломщиков можно было лишь по форменным фуражкам. Вид у грабителей был самый заурядный — вот интересно! В толпе он едва ли обратил бы на них внимание. Пожалуй слушая их разговоры в темноте, он узнал о них куда больше, чем, скажем, встреться он с ними лицом к лицу.

Арестованных затолкали в две полицейские машины и увезли. Снова воцарилась тишина. В здании, по его подсчетам, оставались двое охранников и двое полицейских. Света все не было, значит, скорее всего, не работает и система сигнализации. Долго ли ее будут восстанавливать? Если обрезана проводка, придется вызывать аварийную бригаду электриков, а они, возможно, провозятся до утра.

Пора отсюда уходить. Но как — через главный вход? Тогда надо спускаться с крыши сейчас же, немедленно, а то скоро сигнализацию восстановят, и музей снова засияет, как рождественская елка… Но ведь он выбросил ключи. Запри он чердачную дверь на крючок, дорога назад была бы возможна, но дверь-то он захлопнул. Значит, обратного хода нет, мосты сожжены.

Что же, надо серьезно поразмыслить, как поступить. Он сел недалеко от парапета — с выбранной им точки хорошо просматривался салон, других окон в музее не было. Он вел наблюдение примерно полчаса. Видел блики фонарей на ступеньках, они появлялись то в одном конце салона, то в другом, исчезали в галереях. Видел он и отблески света в нижнем вестибюле, но не мог сказать наверняка, где в данную минуту находились охранники и полиция. Они осматривали здание — это факт. Короче, незамеченным ему сейчас отсюда не выбраться, лучше но рисковать.

Том вернулся к надстройке над ступеньками и механизмом лифта и сел, прижавшись спиной к ее южной стене. Здесь он был укрыт от ветра — все-таки чуть теплее, — к тому же из вентиляционной решетки прямо у него над головой время от времени вырывался теплый воздух. Не бог весть что, но по сравнению с другими углами крыши это просто Гавайские острова.

С крыши открывался прекрасный вид: внизу в лунном свете серебрилась нитка реки, вилась по темной, укутанной деревьями долине. Луна почти полностью скрылась за горизонтом. Над головой искривленным W зависла Кассиопея. А где-то рядом должна быть Андромеда.

Том вдруг почувствовал жуткую усталость, будто ослабла взведенная в нем пружина. Чуть откинувшись назад, Том поднял глаза к небу. В такую ясную ночь, наверное, молено увидеть галактику Андромеды, у пего ведь зоркие глаза — глаза индейца. Вот туманная звездная россыпь — это она и есть? Два миллиона лет назад, когда по земле бродили мохнатые мамонты, задолго до появления человека, от пашей галактики отделилось крохотное пятнышко света — то самое, на какое он сейчас смотрел. Два миллиона лет назад…

Интересно, а много ли в той галактике планет? Сколько и в нашей? В два раза больше? И на скольких из них есть разумные существа? Существа, которые сидят сейчас вот так же па крыше под ночным небом, смотрят на тусклую звездочку — а на самом деле это целая галактика Млечного Пути, — сидят и думают, что два миллиона лет назад…

Звезды над головой Тома завертелись, их словно затянуло в бесконечно огромную воронку космических просторов. Ему вдруг пришло в голову: вся поверхность Земли — это сгусток звездной пыли, и он, Том, всего лишь крохотная, малюсенькая пылинка. Она становится все меньше, меньше, вот и совсем растаяла…

Когда Том проснулся, луна зашла, тьма полностью завладела миром. И еще холод, так холодно Тому, кажется, не было никогда в жизни. Холод пронизывал до костей. Голые лодыжки совсем заледенели… Надо себя как-то расшевелить, а то он прямо-таки задубел, как выстиранное белье на морозе. Дыхание его тотчас превращалось В клубочки пара, губы и щеки застыли, онемели.

Стояла такая тишина, что на секунду Том испугался — уж не оглох ли он? Но нет — когда попытался распрямить йоги, услышал, как трется с похрустыванием жесткая материя его джинсов. Возле уха раздался какой-то шуршащий отзвук, и Том испуганно дернулся. Что это — птица? Или мышь? Он навел зажженный фонарик на вентиляционное отверстие у себя за спиной, увидел, как шевелится какой-то коричневый пушистый комочек, и осторожно взял его рукой.

Это оказалась летучая мышь. Позже Том удивлялся: как это он не завопил от страха, не выпустил птицу-зверушку? Летучих мышей он всегда терпеть не мог. Но ведь он сидел один, на крыше, под усыпанным звездами небом, и было в этом какое-то таинство. Он уселся поудобнее, прижался спиной к стене, положил фонарик на колени и взял в ладони пушистое тельце.

Бережно расправил большие кожистые крылья, нащупал хрупкие, толщиной со спичку, кости, на их концах — когти. Погладил пальцем бурый мех, и рот маленького существа пискнул в знак протеста. Мелькнул розоватый язычок, крохотный частокол острых зубов.

Л на какой-нибудь планете в галактике Андромеды есть такие существа? Или похожие на них? Кто знает, может, тамошние «люди» как раз похожи на наших летучих мышей? Вот оно сидит, пригревшись в его руках, это существо — о чем оно думает? Такая крохотулька — ему достаточно сжать руки покрепче, и от нее останется мокрое место. Такая уязвимая… Но ведь летучие мыши живут на свете с доисторических времен, с той минуты, когда свет Андромеды, вот этот самый свет, впервые отправился в дальний путь к Земле. И водятся они, летучие мыши, во всех уголках нашей планеты. Они питаются насекомыми, цветочной пыльцой, нектаром, фруктами, животными, кровью — всем, что попадется. Они сумели приспособиться. Они выжили.

— Летучая мышь, может, ты — мой дух? — заговорил Том, поглаживая тоненький бурый мех. — В тебе столько всего намешано. Млекопитающее, но с крыльями, птица, по с теплой кровью и мехом. Тихая, робкая, а живется тебе неплохо. У тебя свой путь, и ты никогда с пего не сбиваешься, далее в темноте. Должно быть, ты и есть мой дух.

Маленький ротик открылся, зверушка еще раз неслышно пискнула. Том бережно сложил ее крылья, прижал их к тельцу и помог ей уцепиться когтистыми лапками за одну из перекладин теплой вентиляционной решетки. Летучая мышь тотчас перевернулась сверху вниз, устроилась поудобнее, сложила по-своему крылья и снова заснула.

Том медленно поднялся. Перед глазами все плыло от голода, холода и возбуждения, на негнущихся ногах он прошагал на другую сторону крыши. Из музея не доносилось ни звука. Свет в салоне не горел. Последняя полицейская машина уехала. Он прошел по крыше с запада на восток, уже освоившись и ничего но боясь, пока не оказался у юго-западного угла музея. В двадцати футах под ним была крыша архива.

Ни секунды не колеблясь, он перелез через парапет, ухватился за пего пальцами, повис и мягко прыгнул сквозь тьму. Он приземлился удачно, спружинив на кончиках пальцев, согнув колени, инстинктивно и безо всяких усилий приглушил силу удара о крышу.

Позднее, глядя па здание в дневное время, он содрогался: неужели он спрыгнул с такой высоты? Но в ту ночь тело его охранялось некой чудесной магией, и с ним просто не могло ничего произойти. Соскользнуть с крыши архива — это уже были детские игрушки, а дальше прыжок на цветочную грядку, сейчас пустую и мягкую — перед холодами почву взрыхлили, подготовили к весне.

Без страхов и сомнений Том прошагал по травяному газону и вышел с территории музея. По дороге домой он не встретил ни одного человека — сонные улицы были пусты. Спал и его собственный дом. Окно над задним крылечком было приоткрыто на два дюйма — эту щелочку он оставил сам. Вскарабкавшись по решетке для вьюнков, он распахнул окно и перевалился в комнату. Скинув с ног кроссовки, он тут же рухнул на кровать, оттолкнул свернутое в рулон одеяло — здорово он это придумал! — и, забыв о голоде и холоде, заснул богатырским сном.

На следующее утро, в четверг, Том проснулся и вылез из постели сам — обычно его будила мама. Когда она вошла в комнату, он, в помятых джинсах и водолазке, моргая, стоял у окна.

— Сыпок, уже встал и оделся? Ранняя пташка. Тогда иду вниз готовить завтрак.

Когда она, по счастью ничего не заметив, ушла, Том побрел в ванную, стянул с себя выпачканную одежду и встал под душ. До чего же он грязный, особенно ноги! Надев все чистое, он протопал к столу на мамин зов:

— Завтракать!

Утро выдалось солнечное, и это сказалось на настроении родителей. Мама за кофе что-то мурлыкала себе под нос, а папа, уходя, даже поцеловал ее.

— Кэрол, ты меня сегодня ругай. Агентство «Ходят слухи» сообщает, что о новых назначениях в суд будет объявлено сегодня.

Около школы Тома уже поджидал Пит.

— Радио слушал? — с ходу огорошил он Тома. Том покачал головой.

— Вчера ночью в музей забрались грабители. Четыре бандита, хотели умыкнуть эти доколумбовы фигурки. А дальше… если тебе не известно, могу доложить: кто-то позвонил в полицию и предупредил их, кто-то изнутри. Это ведь ты, правда, Том?

— Что — я?

— Сам знаешь. — Пит оглянулся.

На ступеньках перед входом в школу толпилась ребятня.

— Все может быть, — уклончиво ответил Том.

— Я так и знал! Господи, вот повезло, так повезло! — От возбуждения голос Пита сорвался на фальцет. Том ткнул его локтем в бок, и тот зашептал: — По радио объявили, что грабителей застукали на месте преступления и ни одна золотая фигурка не пропала — все благодаря анонимному звонку в полицию. Сказали, что правительство Мексики назначило вознаграждение. Ты, конечно, объявишься?

— Ни за что!

Пит пристально посмотрел на него:

— Но почему? Том, ты совсем сбрендил! Подумай. Это же куча денег… господи, даже тысячная доля от стоимости этого золота и то ужас сколько! — Умные глаза Пита сверкнули.

У Тома вдруг мелькнула мысль: «А что уж в Пито такого особенного, чему в нем завидовать? Да, он неплохой парень, добрый товарищ, но разве таких мало?»

— Мне придется сказать, что я там делал, так? — спокойно объяснил он. — Почему меня занесло в музой в такую темень?

— В новостях передали, что один из охранников разговаривал с каким-то мальчиком. Охранник решил, что тот забрался в музой из озорства, под праздник Всех святых.

— Но мы же знаем, что это не так.

— Пу и знай себе на здоровье. Кому от этого плохо?

— Я и так весь изоврался, Пит. В этой истории вранья и без того хватает. Больше не хочу. Все. Конец.

— Ты совсем спятил, — ровным голосом произнес Пит. — Знай я, что дело выгорит, я бы сам потребовал эти деньги. В конце концов…

— Валяй. — Том пожал плечами. — Только без меня.

— Настоящий друг, ничего не скажешь! Тут какой-то подвох, но сомневаюсь… Стали бы они так просто говорить об этих наградных деньгах… эдак любой придет и скажет, что это он звонил. У них, наверное, есть какое-то доказательство. Ты ведь не просто позвонил, а еще и что-то сделал. Небось не скажешь мне…

— Нот.

Пит снова пристально посмотрел на Тома, и Том выдержал его взгляд. Первым опустил глаза Пит.

— Ну что ж. — Он пожал плечами и наигранно вздохнул: — Легко пришло, легко ушло. Но все равно, отказаться от таких денег — это же надо! Ладно, приятель пошли — звонок.

 

Глава IX

В воскресенье утром Том и папа мирно завтракали вафлями, облитыми сиропом. Мама еще но спускалась, потому и не было еженедельного спора насчет поездок Тома к прадедушке. Вдруг тишину нарушили какие-то постукивания и позвякивания, они становились все громче.

— Это еще что такое? — Папа поднялся с места, и как раз в эту минуту в кухню, шурша халатом, вошла мама. Она шагнула к окну и отдернула прозрачную занавеску.

— Марк, взгляни. Какая очаровательная развалюшка! Боже, да она сейчас точно развалится — прямо перед нашим домом. Ты ничего не можешь сделать, дорогой? Помочь сдвинуть ее с места, подтолкнуть, что там еще… Да что угодно! Ну и машинка!

— О господи! — воскликнул отец, глядя через ее плечо. — Кэрол, это же старик пожаловал!

— Да что ты, Марк!

— Он самый, собственной персоной. Что это он вдруг?

— Марк, я не одета. После вчерашних гостей в доме беспорядок, Гертруда придет только завтра. Боже, какая тоска! Он обязательно останется обедать, я уж знаю. Предупредил бы, по край пей мере. Я обед не готовила, думала, ты весь день на гольфе, Том уезжает. Неужели нельзя было позвонить?

— У него нет телефона, разве ты не знаешь? И вообще, Кэрол, хватит ворчать. Что-нибудь придумаешь. А вот мне как быть? Мне в десять с судьей Бейтсом шары в лупки загонять. Куда денешься — как-никак будущий коллега.

— Придется позвонить и отменить твой гольф, ничего другого не придумаешь. — Мама рукой погладила волосы. — Только почему эта штуковина все тарахтит?

— Позвонить сейчас? И что я ему скажу? Судья, прошу извинить, по ко мне из резервации нагрянул мой престарелый дедушка. Великолепно! Прекрасно! Другие идеи есть?

— Марк, не цепляйся ко мне.

Том залпом допил молоко и выскочил из дома в разгар родительской перепалки.

— Привет, прадедушка!

— Доброе утро, Том.

Положив руки на дверцу машины, Том заулыбался. Старец ответил ему своей тягучей улыбкой. Он спокойно сидел за рулем, а машина вокруг него тряслась, как в лихорадке, нагнетая облачко сизого дыма.

— Прадедушка, тебе глушитель пора менять.

— Ничего, пока и с этим поездим.

— Нет, правда. Л то будешь сидеть в морозный день с закрытыми окнами, а весь выхлоп пойдет в машину — задохнешься! Купи новый глушитель, я помогу тебе его поставить. В школе па уроке автодела я его уже ставил, знаю что и как.

— Может, и куплю, сынок.

На садовой тропинке, охая и ахая, появились родители.

На маминых бледных щеках от досады горели два красных пятна, будто она перестаралась с румянами. Том увидел, как в домах па другой стороне улицы колышутся занавески, и понял: от мамы это тоже не укрылось. Смешно, честное слово! Но и жалко маму.

— Прадедушка, а в дом разве не зайдешь? — пригласил Том.

— Нет, сыпок, спасибо. У меня дело. Я приехал, чтобы забрать тебя, если ты готов. А потом мы поедем ко мне домой и проведем день, как обычно.

— Порядок. — И Том нырнул в старый драндулет.

— Том, поправь прическу! И куртку! Погоди минутку! — воззвала к нему мама. Потом обратилась к старцу: — Вы ведь вернетесь сюда… пообедать… а, дедушка? — Гостеприимство давалось маме с трудом, выходило из нее рывками, будто одна за другой перебрасывались но нитке бусинки.

Прадедушка мягко покачал головой.

— Мне нужно кое с кем встретиться, а потом мы с Томом сразу поедем ко мне. Вечером забери его в обычное время, ладно, Марк?

— Да, разумеется. А то приезжайте сюда.

Старый вождь улыбнулся своей мягкой, плавной улыбкой.

— Езжай на свой гольф, внук. Надеюсь, в конце концов он принесет тебе пользу.

Он включил первую передачу. Машина взбрыкнулась и тут же встала, как вкопанная, раздался скрежет, будто что-то отвалилось. Из дома торопливо вышла мама, она несла тужурку Тома из оленьей кожи — наверняка первое, что попалось под руку. Выбрать ее специально мама просто не могла.

— Том, надо же думать! Сегодня прекрасное утро, но ведь на дворе ноябрь. К вечеру обязательно подморозит.

Машина снова тронулась с места, и па сей раз прадедушке удалось удержать ее в движении. Пофыркивая, она небыстро ехала посреди улицы. К счастью, в воскресное утро машин почти не было. Они пересекли главную улицу и повернули налево, на Вторую авеню.

Л ведь эти места — до боли знакомые.

— Прадедушка! — воскликнул Том неожиданно надтреснутым голосом. — Куда мы едем?

— В музей, — спокойно ответил прадедушка и крутанул руль — машина свернула в ворота с надписью «Въезда нет». Подрулив к боковой двери здания архива, прадедушка выключил двигатель.

— Вход же не здесь. С кем ты хочешь встретиться? По воскресеньям тут вообще до часу дня все закрыто.

— Стало быть, хорошо, что встречу назначили именно на утро.

— Какую встречу? С кем? И почему? Прадедушка, ну что здесь смешного? Почему ты так улыбаешься?

— Успокойся, сынок. Можно подумать, что у тебя нечиста совесть. Успокойся. У меня встреча с мистером Эриксоном, он архивариус. Знаешь, кто это?

Том покачал головой.

— Наверное, тот, кто занимается старыми бумагами, архивами, — туманно ответил он.

— Тогда тебе должно быть все ясно. В четверг он приезжал ко мне в резервацию.

Том внимательно посмотрел на прадедушку. Тот сидел, чуть откинувшись, руки спокойно лежали на руле.

— И что? — волнуясь, спросил Том.

— Что «и что»? Ты хочешь знать, о чем мы говорили? Чтобы рассказать тебе это, потребуется целый день — как раз столько и длился наш с ним разговор. Я рассказывал ему о наших обрядах, а он… он человек молодой, но знает много, ему есть чем поделиться. Хорошая была встреча. — Он снова погрузился в молчание.

Том посмотрел по сторонам. Большая автостоянка была пуста. Никаких людей вокруг, все закрыто.

— Прадедушка, ты уверен, что вы договорились на сегодня?

— Очень даже уверен.

— На сколько?

— На девять часов.

— Девять? Но сейчас только начало девятого. Ждать еще целую вечность!

— В такой день можно и подождать. Смотри, как солнце разогревает камни, и ветра совсем нет.

— Да, правда. Но зачем тебе понадобилось приезжать в такую рань? — Том вдруг понял, что повторяет интонации отца, закусил губу и замолчал.

— Боялся, что машина по дорого сломается, а опаздывать мне никак не хотелось. Случай-то особый.

— Какой случай?

Но прадедушка притворился, будто не услышал, и Тому ничего не оставалось, как откинуться на сиденье и. ждать, стараясь не ерзать, а минуты лениво, неспешно сменяли друг друга.

Наконец к стоянке подкатила машина, водитель аккуратно припарковал ее рядом с машиной старого вождя и ступил на асфальт. «Молодым человеком» оказался ученого вида мужчина лет пятидесяти. Он обменялся рукопожатием с прадедушкой, протянул руку и Тому.

— Значит, ты — Лайтфут-младший, правнук?

— Да, сэр. Я — Том Лайтфут.

— Что ж, идемте. Вождь, у меня все готово. Вчера я, как и обещал, покончил со всеми формальностями.

Он отпер незаметную дверь в торце здания архива, провел их внутрь, а дальше по выкрашенному кремовой краской коридору — в маленький кабинет, заваленный какими-то папками, коробками и скоросшивателями.

— Садитесь, пожалуйста. — Он засуетился, принялся освобождать два стула, сваливать бумаги на стол, и без того донельзя загроможденный. Сам пристроился на краешке стола и, покачивая ногой, заговорил: — Извините за беспорядок. Никогда не успеваю все разобрать, то одно мешает, то другое. А тут еще эта ночная история столько шуму наделала. Весь следующий день мы скакали, как кузнечики.

Том вздрогнул, но, следя за голосом, спросил:

— Вы имеете в виду ограбление? Как себя чувствуют два охранника, не знаете?

— Охранники? Знаю. Одного выписали из больницы на следующий день. У другого — сильное сотрясение мозга, но, по-моему, и у него дела идут на поправку.

— Это хорошо, — пробормотал Том, уставясь в пол.

— Прежде чем передать вам, — мистер Эриксон живо соскочил со своего насеста, — хочу, чтобы вы взглянули на экспонатный шкафчик. Думаю, вам понравится, вождь Лайтфут. Надеюсь. Сюда, пожалуйста, за мной.

Увлекая их за собой, он энергично зашагал по коридору, прошел через вращающуюся дверь. Том снова оказался на знакомой территории. Вот вход в кафетерий, а дальше — вестибюль.

— Все было наверху. — В пустом здании голос архивариуса отдавался гулким эхом. Он взмахнул рукой. — Весь спектакль в ту ночь разыгрался наверху. Праздник Всех святых! Наделали шуму. По-моему, сколько музей существует, такой бури еще не было, разве что в день его открытия, когда пожаловал член королевской семьи.

Том смотрел себе под ноги, боялся — вдруг этот маленький человек догадается, что совесть у пего нечиста? Архивариус привел их в галерею черноногих.

— Здесь направо, вождь Лайтфут, сюда. А ты, Том, эту дорогу хорошо знаешь.

Том застыл на месте, будто вспугнутая лошадь.

— Что? Почему вы так сказали?

— Ты же приходил сюда с классом месяц назад.

— Да, правда. Совсем забыл, — пробормотал Том, чувствуя, как шея и уши заливаются краской.

Вслед за архивариусом они подошли к шкафчику с экспонатами, из которого Том и Пит вытащили священную укладку. Том совсем смешался, ему полезла в голову нелепица: шкафчик покрыт огромными, видимыми отпечатками пальцев и все эти отпечатки — его, а во лбу его неоновым светом вспыхивает сигнальная мигалка: виновен… виновен… виновен.

— Ну? — прервал его мысли голос мистера Эриксона. — Всё здесь как было?

Встряхнувшись, Том уставился на шкафчик.

— Опять ее нет! То есть… («Сорвалось с языка! Надо спасать положение».) То есть тут вроде была другая укладка, вот здесь, в углу. — Он показал, заметил, что рука его дрожит, и быстренько сунул ее в карман.

— Правильно. У тебя хорошая память. Больше того, смотри, мы заменили карточку с текстом. Прочитай ее вслух своему прадедушке. Самому ему будет трудно, здесь темновато.

— «Здесь хранилась священная укладка призраков, принадлежавшая племени черноногих, видимо последняя из оставшихся. Она па длительное время возвращена вождю племени Сэмюэлу Лайтфуту для проведения обрядов».

По мере чтения голос Тома становился все слабее. Он поднял голову и взглянул очкастому маленькому архивариусу прямо в глаза:

— Не понимаю.

— Я уже объяснял вождю, что музейные власти предпочли бы вернуть его народу эту укладку как дар. Но ее последний владелец с самыми благими намерениями передал се в Музей провинции, в дар жителям Альберты, и изменить его завещание не так-то просто, пришлось бы столкнуться с жуткой бюрократией и волокитой, вот мы и нашли такое удобное для обеих сторон решение. Тебе, наверное, интересно узнать, что мы и другим племенам собираемся вернуть различные обрядовые предметы и реликвии. Это, — архивариус похлопал по шкафчику, — только начало. — Он улыбнулся.

— Л вам по жалко? В смысле, я думал, работники музея горят желанием сохранить все свои экспонаты, чтобы они аккуратно лежали в шкафчиках.

— Только когда эти предметы полностью отошли в прошлое, когда их связь с настоящим прервалась. Музеи вроде нашего для этого и предназначены — хранить воспоминания, которые иначе могут пропасть без следа. Но если чем-то пользуются и по сей день, если это «что-то» живо в душах и сердцах людей, в музее этому не место. Ты удивлен, почему я так радуюсь? Но ведь я ничего не потерял. Я прибег к маленькому безобидному шантажу и уговорил вождя Лайтфута пригласить меня, когда в их племени будут танцевать танец призраков. Всю церемонию я запишу на магнитофон, добавлю свои замечания и наблюдения, а потом положу кассету и мои записи в архив. Тогда сведения об этом танце уже никогда не затеряются.

Он улыбнулся им обоим. Эдакий сухонький воробушек, по от его энтузиазма у Тома потеплело на душе.

— А теперь, — продолжал он, — вернемся в мой кабинет, я официально передам вам, вождь Лайтфут, священную укладку, а вы распишетесь в получении.

Когда они выходили из галереи, Том бросил взгляд на телеглаз, расположенный под самым потолком. А вдруг у монитора сейчас сидит тот самый охранник, которому он помог, вдруг этот охранник сейчас его узнает? Руки его отяжелели, ноги отказывались повиноваться. Он глотнул, сунул руки в карманы и, стараясь держаться независимо, последовал за взрослыми.

В кабинете мистер Эриксон торжественно передал прадедушке драгоценный сверток, и так же торжественно, степенно прадедушка расписался в получении.

— А с этим ограблением смешная штука вышла, — заметил архивариус, провожая их к выходу. — Его ведь как следует подготовили, все предусмотрели и сели в лужу из-за какого-то мальчишки-баловника. Никто пока за наградой не явился. Странно, да?

— А какие-нибудь данные у них есть? — Голос у Тома слегка дрогнул, он прокашлялся и повторил вопрос: — У полиции. Чтобы найти того, кто сообщил про взломщиков.

— Насколько мне известно, ничего серьезного. След босой ноги в пыли позади горшка с каким-то тропическим растением. Босой, как вам это нравится! Отпечатков ног полиция но держит, да и нет причин полагать, что у мальчишки раньше были приводы. Еще на месте происшествия нашли пару бело-голубых носков. Тоже не бог весть какая улика. Сейчас в таких ходит каждый второй. Вот и у тебя такие же. — И, подмигнув, он показал на ноги Тома. Уши у Тома вспыхнули, и он поспешил забраться в машину.

Они выехали из города и покатили по шоссе, лишь тогда Том нарушил молчание:

— Как думаешь, он знал, что это был я?

— Конечно. Ему нравится всю жизнь охранять маленькие бумажки, но это вовсе не значит, что он глуп.

— Знает и молчит?

— А зачем говорить? Драгоценности на месте, злодеи пойманы. А носки… он же сказал, одна пара похожа на другую. Хотя лично мне хотелось бы знать — из чистого любопытства, — как это мой правнук, который прошел у меня школу следопыта, взял да и оставил па месте преступления свои носки. Том засмеялся:

— Это долгая история, прадедушка. Как-нибудь расскажу, в обмен на твою, только новую. — Он коснулся укладки, лежавшей между ними на сиденье. — Значит, она вернулась домой.

— Да. На сей раз вполне законным путем.

— Правда. Это очень важно. Раньше я этого не понимал. А теперь понимаю. Я ведь сильно рассердился на тебя, прадедушка, когда ты не оценил мой подарок.

— Знаю. — Старый вождь кивнул. — Но надо усвоить простую истину: нельзя отдавать другим то, что не принадлежит тебе.

— Иногда сразу не разберешься, кому что принадлежит. Вот я и запутался.

— Это верно. Самое надежное — когда отдаешь в дар себя.

Они съехали с шоссе и дальше медленно затряслись по проселку. Следом тянулось облачко белой пыли, оно смешивалось с сизым дымком из выхлопной трубы.

— Ты нашел свой дух, Том?

— А что, заметно? — Лицо Тома расплылось в радостной улыбке.

— Ты сейчас словно охотник, который поохотился на славу. По всему видно, что ты добился своего: глаза горят, походка пружинистая, голова победно поднята. Как все вышло? Рассказать можешь?

— Вышло так странно. И словами-то не опишешь. Я ведь все переживал, найду свой дух или пет, а когда он ко мне явился, я совсем позабыл, что должен его искать. Понимаешь, я проснулся, стояла ясная холодная ночь, но хоть и ясная, все равно это было словно сон… И тут я нашел эту летучую мышь, маленькую, она спала…

— Летучую мышь? — Брови прадедушки чуть поднялись.

— Знаю, — Том засмеялся, — это не совсем взаправдашний символ духа для индейцев, да? Но может, для меня он — в самый раз? Ведь я — не совсем взаправдашний индеец. В общем, я сразу понял, что ошибки тут нет.

— И чему она тебя научила, эта летучая мышь, твой дух? — Голос прадедушки звучал серьезно, хотя глаза еще не отсмеялись.

— Что я принадлежу к двум мирам. И это вовсе не значит, что все во мне должно переплестись и перепутаться или, наоборот, расколоться пополам. Ведь если взять черное и белое и смешать, что получится? Что-то блеклое, тусклое и серое. А будешь держать эти цвета порознь, чистыми и четкими, выйдет прекрасный рисунок. Так я и поступлю с моей жизнью. Мне не стать индейским вождем. И не стать белым адвокатом. Я могу стать лишь самим собой. Пока не знаю, что это значит, зато я уже понял: слушать нужно себя, свой внутренний голос, и нечего жить по чьей-то указке. — Том положил руку прадедушке на запястье. — Не знаю, как выразить это словами, но уверен: я прав и все будет хорошо.

Машина съехала с проселка, старый индейский вождь заглушил двигатель. Бережно, обеими руками, он взял священную укладку. В молчании прадедушка и Том зашагали к дому. У двери старец остановился и высоко поднял укладку над головой. Потом повернулся к югу, западу, северу и востоку. Он стоял, распрямив спину, глаза его сияли.

На миг Том увидел его, каким он, наверное, был шестьдесят лет назад: высокий, стройный, гордый. Но видение ушло, и перед ним снова стоял очень старый сутулый индеец в потертой красной накидке. Сэмюэл Лайтфут первым вошел в дом и положил укладку на каминную полку.

— Ну, сынок, чем сегодня займемся?

— Сначала чайку, прадедушка. А потом пройдемся по лесу и сходим к утесам.

Ссылки

[1] М а н и т о б а — провинция в центральной части Канады

[2] Здесь: первые белые поселенцы, осваивавшие американский континент

[3] Имеется в виду период правления английской королевы Виктории (1837–1901)

[4] Т и п и — переносное жилище североамериканских индейцев: шалаш конической формы, покрытый бизоньими или оленьими шкурами

[5] И г л у — зимнее жилище из снега у канадских эскимосов в форме купола с входом через длинный коридор; степы изнутри иногда покрыты шкурами.

[6] «Уотергейтское дело» в США связано с многочисленными нарушениями законности во время выборов в 1972 г. Р. Никсона в президенты от республиканской партии. В частности, с попыткой установить подслушивающее устройство в отеле «Уотергейт», штаб-квартире демократической партии

[7] Гудини Гарри (1874–1926) — известный американский иллюзионист, прославившийся тем, что мог развязать любой узел, освободиться от любых оков

[8] Фут — единица длины, равная 30,5 см

[9] Д ю й м — единица длины, равная 2,5 см