Среда выпала на канун дня Всех святых, в школе после уроков устроили танцы. У Тома было странное чувство, будто он одновременно находится в двух мирах. Вот он в спортзале на дискотеке танцует под грохочущую музыку рок-ансамбля, и тут же — в освещенном костерком шалаше, с орлиным пером в волосах, он подпрыгивает и приседает, как Сгусток Крови, под монотонное пение прадедушки.

В этом одурманенном состоянии он пребывал до вечера, даже не заметил, что на ужин мама приготовила его любимое блюдо — баранью отбивную. Сел за уроки, но они повергли его в глубокое уныние, и когда он наконец разделался с ними и мог идти к музею, что-то в нем восстало против всей этой авантюры.

Зачем мне это, спрашивал он себя, натягивая водолазку и темные джинсы. Я так устал. И все равно дело гиблое. Может, плюнуть на все, отказаться от этой затеи и делать то, что хочет отец — стать в конце концов белым адвокатом? И мама будет довольна. По воскресеньям играть в гольф. Подстроиться к системе. А что? Ведь так поступают почти вес, разве нет? Да и сам я, наверное, со временем к этому привыкну и буду счастлив… Но едва эти мысли возникали, он уже знал: нет, он просто себя обманывает.

Выйдя за порог, он увидел, что погода изменилась. Пора, которую называют бабьим летом, кончилась, из-за угла вот-вот появится зима. Опавшие листья на тротуаре прихватил морозец, в неровностях мостовой тускло поблескивал лодок. После засаженного деревьями жилого квартала ему открылось небо — черное, густое, и звезды на этом фоне излучали жесткий белый свет. Он поежился, глубже засунул руки в карманы и вприпрыжку побежал вниз, к реке.

Было около половины одиннадцатого. Обычно он выходил пораньше, а в этот вечер несколько раз пришлось отрываться от уроков и идти открывать дверь: за положенным угощением — праздник Всех святых — приходили соседские дети. Потом его запрягла мама — искать вместе с ней какие-то столики для бриджа, которые всегда хранились в подвале, но вдруг исчезли. Было почти десять часов, когда он все-таки извлек их на свет божий — с антресоли в гараже.

«Завтра они мне понадобятся, — объявила мама. — Пожалуйста, дорогой, прежде чем нести их в дом, смахни на улице пыль и паутину. А завтра Гертруда пройдется по этим столикам мокрой тряпкой».

Вечерний бридж, с отвращением подумал он. Интересно, а его спутница жизни — какая она будет? В мозгу мелькнуло что-то неопределенное: пусть это будет та, с которой идешь по лесу, и хочется тебе молчать — молчишь, а хочется говорить — говоришь.

В верховьях река уже замерзала, и здесь, внизу, по темному потоку тусклой армадой проплывали куски льда. Пока Том взбирался на кручу, руки здорово замерзли, воздух вырывался изо рта тугими, обжигающими гортань облачками пара.

Ну, успокаивал себя Том, теперь он здесь освоился, и все наверняка пройдет как по маслу. Ведь он уже две ночи лазит вокруг музея. Знает каждый куст, каждый укутанный тенью уголок. Бывалый… Только откуда предательские колики в желудке? И пупырышки па коже? Где-то на дне души шевелился страх — ведь он играет в прятки с судьбой. Два раза пронесло. А третий?.. Как-то все обернется?

И снова перебежки — из тени в тень, из тени в тень. Стать бы невидимкой, когда на тебя падает свет. Наконец он пробрался к тыльной стене музея и стал дергать двери. Теперь он это делал почти машинально, потому что прекрасно знал — все они заперты. Да и как может быть иначе? Это он для очистки совести, ради прадедушки. Поворачиваешь ручку. Толкаешь дверь. Тихонько отпускаешь ручку. Переходишь к следующей двери. Поворачиваешь… толкаешь… отпускаешь… главное — тихо. Чтобы не щелкнула никакая задвижка — вдруг по ту сторону двери бродит охранник? Поворачиваешь… толкаешь…

Пятая дверь, не сопротивляясь, подалась, это было настолько неожиданно, что он едва не бухнулся на землю — дверь распахнулась и ручка потащила его за собой. Но сказать, что он произвел страшный шум, но нарушившее тишину гулкое эхо показалось Тому катастрофой.

Он стоял, слушая глухой перестук своего сердца, и не мог оторвать руку от дверной ручки, стоял и ждал: вот сейчас сработает «тревога» и все кругом затрезвонит — этот жуткий сон часто одолевал его последнее время. Однако ничего не произошло. Стояла абсолютная тишина. Как в усыпальнице. Когда он наконец решился перевести дух, из горла вырвался какой-то сдавленный посвист, прозвучавший невероятно громко.

Он осторожно прикрыл за собой дверь и замер: а ведь что-то не так. Его окружала полная тьма, темнота была абсолютной, как и тишина. Он почему-то считал, что и задние помещения музея будут освещены. Видимо, он вошел в какой-то коридор, вдоль которого тянулись складские или служебные комнаты. Придется брести на ощупь, пока не появится полоска света.

Тут он остановился и нахмурился. А почему, интересно знать, дверь оказалась незапертой? Это какое-то невероятное совпадение. А вдруг ловушка? Вдруг через секунду вспыхнут огни и он, ослепленный и беззащитный, услышит зычный голос охранника: «Стой, стрелять буду!» Охранники, наверное, вооружены? Кто их знает? Он облизнул пересохшие губы. Что предпринять? Так он стоял, окруженный тьмой и безмолвием.

Будь здесь Пит, он бы помог. Тут он вспомнил слова Пита: «Спорить готов, что могу открыть одну из этих дверей. Хочешь, попробую?» Том отказался, и Пит пошел домой, едва сдерживая ярость. Но сердился он недолго. Старина Пит, настоящий друг. Том с облегчением улыбнулся. Что ж, тут придраться не к чему. Ведь он не просил Пита помочь, но Пит сам протянул руку помощи, отпер дверь без согласия Тома. Все в рамках правил. Том выполнил приказ прадедушки, свою партию сыграл, как положено… никого о помощи не просил. Он просто ее получил, это — другое дело. По где же Пит? Прячется в кустах, ждет, не понадобится ли что-то еще? Или отпер дверь и, насвистывая, пошел домой — вот будет Тому сюрприз! Что ж, это вполне на Пита похоже. И даже очень.

С души у Тома будто камень свалился, он сразу почувствовал себя увереннее. А если в кармане куртки завалялся маленький фонарик — тогда совсем можно жить. Он стал рыться в карманах. Перочинный ножик. Компас. Всякая мелочь для туристских дел. А вот и он. Совсем крохотный, но батарейки должно хватить на несколько часов. Он остался в кармане с прошлой туристской вылазки.

Том нажал кнопку, и из фонарика выстрелил тоненький лучик света. В кромешной тьме он казался каким-то вялым, безжизненным. Том посветил по сторонам. Он находился в огромном помещении, а вовсе не в коридоре, скорее оно напоминало аэродромный ангар, заставленный столами, коробками, укутанными тенью тюками.

Здесь пахло чем-то странным. Том учуял краску, нафталин, еще какую-то химию, запах пушистых зверьков, будто он в теплый летний день оказался в зоопарке. Крохотный лучик выхватил из тьмы ствол голого дерева, скалу, кусочек — как ни странно — голубого неба. Куда это его занесло?

Луч был слишком слаб и не дотягивался до противоположной стены, и Том, справившись с комом в горле, крадучись, двинулся вправо — надо отыскивать проход в переднюю часть музея. Он ощупью пробирался вдоль стены, осторожно огибая препятствия, дрожа от ужаса: вдруг он что-то перевернет и на шум сразу прибежит охранник. Подходя к двери, он выключал фонарик, тихонько ее приоткрывал и вслушивался в тишину, а уж потом снова нажимал на кнопку фонарика. Каждая новая комната встречала его все той же тьмой.

Поначалу он попал в маленькое хранилище, там аккуратными рядами стояли картонные ящики. Прикрыв за собой дверь, он пошел дальше, дрожа от мысли, что в любую минуту может появиться охранник, зажечь свет и увидеть его здесь. «Взлом и проникновение» — эта фраза не шла у него из головы. Том представил лицо отца, узнавшего о его аресте. Легонько и осторожно он отворил следующую дверь. Еще одно хранилище. На сей раз банки с краской и какие-то бочонки с химией.

Посвечивая малюткой-фонариком туда и сюда, он пробирался между каких-то подмостей, мимо верстака. Неожиданно прямо перед ним нависло нечто огромное, темное и бесформенное. Что-то блеснуло. Том вгляделся во тьму. Неужто его глаза шутят с ним шутки? Он медленно поднял фонарь. Нет, он не ошибся — действительно блестит. С расстояния не более пяти шагов на него зло и пристально смотрели два глаза — смотрели, не мигая.

Том попятился так стремительно, что толкнул подмости. Качнувшись, они грохнулись на цементный пол — тут и мертвый проснется. Том замер, затаил дыхание. Наверняка охранники услышали шум. Не могли не услышать.

Глаза, не мигая, смотрели на него. Они все ближе, или это ему чудится? Он глянул через плечо. Выход недалеко. Только скользни в дверь — и прости-прощай, мрачное, жуткое место. Если всю дорогу бежать, он попадет домой до возвращения родителей. И никто не узнает, чем закончились его бдения. Никто не узнает, что он наткнулся на открытую дверь. Ведь вполне могло случиться, что вскоре после проделки Пита на нее набрел охранник, набрел и запер…

Вдруг в голове его зазвучал голос старого вождя, только не будничный, привычный, а негромко-напевный, размеренный: «А случалось и того хуже: он пугался ночных странников, привидений и сломя голову бежал к палатке своей семьи, все тот же юноша, не познавший природу своей души, не обретший себя».

«Будь по-твоему, прадедушка», — пробормотал Том про себя, стиснул зубы, крепче сжал в руке фонарик, поднял его перед собой, будто оружие, и пошел вперед, пока не оказался прямо перед громоздкой тенью. До двух красных одинаковых огоньков — два шага. Один. Но они оставались неподвижны, а тишину в комнате нарушало лишь его прерывистое дыхание.

Том осторожно протянул руку и — коснулся меха. Он дернулся назад, будто обжегся, от страха у него перехватило дыхание. Но громадина продолжала стоять не шевелясь. Глотнув, он подошел к той вплотную, и тут все нелепости, увиденные им в этой комнате, составились в ясную картину — на него волной накатило облегчение, он едва не расхохотался.

Он стоял нос к носу с чучелом бизона. Вся комната была заставлена верстаками, полунабитыми чучелами птиц и животных, разрисованными задниками — панорамами и диорамами с небом, настоящими деревьями, камнями и травой. Он находился в подсобном помещении большой галереи «История животного мира».

Том ткнулся лбом в спину огромному зверю. Ах ты, бизон, бизонище! Из-за тебя я чуть не стал величайшим идиотом столетия. Надо же, собрался бежать от чучела бизона! А еще мечтает стать воином племени черноногих!

Том нащупал спутанные космы волос и попытался представить себе былые времена: его соплеменники ждут, когда из клубов пыли под громовой перестук копыт появятся бизоньи стада. Это ведь уму непостижимо — остановить несущегося бизона стрелой, направить всю эту массу — неудержимую, сотрясающую землю и вздыбливающую пыль, — направить туда, куда тебе надо, с помощью лишь криков да машущих рук. А он, Том Лайтфут, потомок этих отважных воинов, едва не наделал в штаны от страха при виде одного смертельно усталого чучела в музейной подсобке.

Посмеиваясь про себя, он на цыпочках пошел вдоль стены, фонарь держал книзу. А то еще раз споткнешься о какие-нибудь подмостки… Пока что ему везет. Последняя дверь по правую руку открываться не хотела, но, посветив вдоль дверного косяка, он увидел: у верха дверь закрыта на обычный крючок. Он бесшумно откинул его и выключил фонарик — по ту сторону двери может быть охранник, и свет он наверняка заметит.

Это было большое помещение, уж никак но каморка. Может, ему наконец повезло? Вот только жуткий запах. Какой-то едкий. Омерзительный. Тома даже затошнило, он задышал ртом, втягивая воздух маленькими порциями. Явственно слышался и какой-то звук — первый с той минуты, как Том проник в музей через наружную дверь. Звук исходил не от человека, тут сомневаться не приходилось. Но не был он и механическим. Что-то едва слышно шуршало, скребло, ползало и пощелкивало.

Он уже хотел шагнуть назад, не включая фонаря, закрыть дверь. Но, вспомнив молитвы прадедушки во время танца призраков, прошептал: «Помогите мне, предки» — и, предчувствуя, что сейчас наткнется на какую-то жуткую гадость, зажег фонарь. Секунд десять он стоял и смотрел, пригвожденный к месту, не в силах осознать, что перед ним. Потом волоски у него на шее зашевелились, он испустил полный ужаса вопль, выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Этот звук эхом разнесся по комнате. Фонарик выпал из его внезапно вспотевшей руки и, включенный, укатился под скамью. Он пырнул за ним так стремительно, будто от этого зависела его жизнь. Слава богу, ничего не сломалось, и фонарик продолжал светить. Трясущимися руками он закрыл дверь па крючок, будто то, что осталось за ней, могло пуститься за ним в погоню.

— Ой, ну что же это… прадедушка, не могу я… — застонал он и вдруг задрожал всем телом: тыльной стороной ладони он прикоснулся к невесть откуда взявшемуся куску мешковины.

Том начал яростно отряхиваться, светить во все стороны фонариком, искать неизвестно что. Потом вздохнул, вытер вспотевшее лицо. Закрыл глаза руками, словно пытаясь физически выгнать из памяти только что виденное. Что такое это было? Он сошел с ума или ему это померещилось? А может, ночные странники похитили его разум, и все должно быть именно так? И прадедушкины сказки о мире духов все-таки правда?

Несколько минут Тома колотил озноб, но он сумел взять себя в руки.

— Я в городе, сейчас вторая половина двадцатого века, — твердо сказал он себе. — Это всего лишь музей. Тому, что я видел, должно быть разумное научное объяснение.

Но что же он все-таки видел? Он глотнул и, сделав усилие, заставил себя вспомнить. Кажется, это был огромный стеклянный ящик, эдакий гигантский аквариум, занимал он почти всю комнату. Внутри лежала выпотрошенная туша крупного животного — вапити, или американского лося. Неожиданно, отвратительно, но не более того.

Но не это главное. Он поежился. Туша была живой — нет, не в прямом смысле, хотя поначалу он подумал именно так. Он снова содрогнулся и попробовал рассуждать по-научному, именно так поступил бы Пит. Туша была покрыта, да-да, покрыта тысячами и тысячами маленьких жуков, которые обгладывали, обсасывали кости животного до сияющей белизны.

Фу, только бы не стошнило. Нервничая, он высветил фонариком края двери. Вдруг кто-то из этих копошащихся тысяч выберется наружу? На двери висела большая табличка. Эх, заметить бы ее раньше! Она гласила:

ЖУКИ

ДВЕРЬ ВСЕГДА ДЕРЖАТЬ ЗАКРЫТОЙ

— Очень правильно, — пробурчал Том себе под нос — Обязательно закрытой. Всегда.

Он отвернулся и пошел дальше вдоль стены подсобного помещения. Рука его задержалась на ручке следующей двери. Что еще ждет его в этой камере ужасов?

Ладно, не сидеть же здесь всю ночь. Он осторожно открыл дверь и прислушался. Ни звука. Включил фонарик. Лунообразный лучик, ничего не поймав, уперся в "затянутую джутовой тканью стену. Воздух здесь был другой — более свежий. Более обычный. Том посветил фонариком справа налево. Увидел коридор, тихий и пустой.

Радостно переведя дух, он выскользнул из большого подсобного помещения и повернул направо. Почему направо? Просто решил, что так лучше. Футов через двадцать коридор сворачивал влево. Под ногами оказался ковер. Слева поблескивало стекло, и Том увидел свое отражение — бледный призрак. Впереди возник слабый отблеск, даже не свет, просто тьма там была но такая густая.

Бесшумно ступая по ковру, Том пошел туда, правой рукой касаясь стены, в левой держа погашенный фонарик. Наверное, центральный вестибюль где-то совсем рядом. Только не спешить. Идти медленно. Вдруг стена под его правой рукой кончилась. Вместо ковра под ногами возник мрамор. Он чувствовал его скользкий холод. И еще показалось: перед ним — огромное пространство.

Через несколько секунд он понял, что стоит у восточной стены центрального вестибюля, делившего музей на два крыла, только ночью этот вестибюль выглядел совершенно иначе. Справа во внутренний двор музея выходило большое окно, и через пего с неба лился слабый свет — наверное, взошла луна. Декоративные кадки для растений и скамейки отбрасывали едва различимые, размытые тени.

Том медленно пошел вперед, помня о гулком мраморе под ногами, и тут обнаружил еще один источник света, помимо луны и звезд: слева от него терраса перед главным входом была освещена батареей прожекторов. Он задумался. Почему прожектора включены, а сам музей погружен во тьму? Тут что-то не так. И почему не сработала сигнализация, когда он открыл наружную дверь? Пит, конечно, большой ловкач, но не до такой же степени? Эти его разговоры насчет резидентов — никогда не поймешь, серьезно он или валяет дурака.

Итак, Том стоял в просторном двухэтажном вестибюле у делившей его надвое стены, чуть ближе ко входу в музей, стоял в некотором замешательстве. Днем здесь всегда было два охранника. А уж ночью хотя бы один должен быть. И с какой стати ему сидеть в темноте? Чепуха какая-то.

Том нахмурился, вспомнив, какой шум он поднял в подсобном помещении. Неужели охранники ничего не услышали? Чем они, интересно, занимаются? Затаились, чтобы поймать его с поличным? И весь музей — ловушка?

Мучаясь сомнениями, он заглянул за угол. Насколько можно было судить по свету прожекторов с улицы, в передней части музея вообще никого не было. Это странно, и даже очень, но темнота, по крайней мере, его союзник.

Через незапертую дверь он добрался до галереи, что была напротив галереи черноногих. Чтобы попасть туда, надо пересечь по мраморному полу открытый участок, который прекрасно просматривается от входа, оба коридора, пройти мимо лестницы и под верхней галереей. Интересно, будет ли виден его силуэт на фоне слабого света справа, из внутреннего двора? Может, есть другой путь?

По в конце концов он решил: лучше тот путь, что короче и проще. Сняв кроссовки, он связал шнурки и продел их сквозь дырку в ремне на джинсах. Потом стрелой пронесся через вестибюль — ноги в носках скользили по мрамору — и, не останавливаясь, помчался дальше, пока не добежал до тени, которой был окутан вход в галерею черноногих.

Прижавшись к стене, он пытался отдышаться, сдержать ухающее под ребрами сердце — этот звук гремел в ушах, подавляя все остальные. Он подождал, прислушался. Ледяная, непроницаемая тишина — музей тоже чего-то ждал. На цыпочках Том вошел в темную галерею, машинально глянул в угол, где была телекамера. И едва не засмеялся вслух. Даже он своей руки не видит, где уж камере?

Тут он замер на месте. Но чем все-таки занимается охрана?.. Сидит в потемках, уставившись в выключенные мониторы? Разумного ответа он придумать не мог и, отмахнувшись от этой мысли, осторожно, ступая очень медленно, вытянув руки вперед, вошел в темную, без окон, галерею. Фонарик включать опасно — вдруг телекамера засечет свет? Надо идти на ощупь.

Сначала направо, мимо вождей и воинов в украшениях из бус. Вы всего лишь восковые фигуры, решительно сказал он им, прошествовав мимо на цыпочках, тут же вспомнил их черные глаза, и это воспоминание обожгло ему спину. Теперь впереди должна быть открытая часть галереи, где стоит типи. Надо взять левее, пойти вдоль стены, и как раз придешь к шкафчику с обрядовыми укладками — до него шагов десять, не больше.

Том действительно легко нашел его — темнота не помешала. Вскрыть бы замок и положить укладку на место, под стекло… Но Том понимал: тут он Питу не ровня, тем более в темноте. Если он оплошает и разобьет стекло, никому от этого лучше не будет. И, бережно вытащив священную укладку из-под свитера, Том аккуратно положил ее поверх шкафчика.

Вот и все. Словно гора с плеч свалилась. Теперь никто никогда не узнает, кто и зачем брал эту укладку. Он все сделал именно так, как велел прадедушка: уложился в отведенные ему четыре дня и не поставил под удар перспективы отца стать судьей.

С пьянящим чувством облегчения он повернулся, чтобы начать обратный путь, правая рука легонько касалась стены, в левой он держал выключенный фонарик. Сразу же за типи — запасный выход. Потом домой…

Он сделал всего четыре шага, зацепился за что-то ногой и бухнулся плашмя — грохот был такой, что мог бы разбудить мертвеца.

Мертвеца. Откуда такая мысль? И что вообще за глупая фраза? Никаких мертвецов здесь нет, будить некого. Вдруг вспомнились высохшие красно-оранжевые кости старой индианки… Из его вытянутой руки выскочил фонарик. Надо немедленно его найти! Глупо, конечно, думать о каких-то костях. Лучше вот о чем подумай: что скажешь охраннику, который небось уже на всех парах несется сюда — угораздило же так загреметь!

Выбираться надо налево, это точно. А фонарик? Оставлять его здесь нельзя — отпечатки пальцев и все такое. Шаркая коленями по полу, он пополз вперед. Черт возьми! Неужели он мог укатиться так далеко? Или Том в темноте сбился с курса?

Пальцы его прикоснулись к чему-то холодному и металлическому, и он вздохнул с облегчением. Но тут же по спине поползли мурашки. Это действительно был фонарик, да только не его. Этот был большой, почти фонарь-прожектор. Он прижал пальцем кнопку — вверх, вниз, но ничего не произошло, и через секунду пальцы подсказали ему, в чем дело. Стекло и лампочка были разбиты.

Чей же это фонарь? И почему он валяется на полу? Кстати, обо что он споткнулся? Фонарь тут ни при чем. Это было что-то большое, тяжелое.

Борясь с собой, он протянул руку дальше, за то место, где поначалу лежал фонарь. Пальцы его коснулись чьей-то руки. Ему удалось подавить крик, готовый вырваться из горла, по и, подавленный, он прозвучал достаточно громко — находись кто-то неподалеку, он бы обязательно услышал.

Рука была какая-то вялая, словно ничья, и страшно липкая. Стиснув зубы, Том продолжал ощупывать руку… предплечье… затылок.

Человек лежал лицом вниз. На нем, судя по всему, была какая-то форменная одежда. Волосы острижены коротко, на макушке их совсем мало. Голый череп… Тома совсем замутило. Он вдруг почувствовал, до чего этот человек беззащитен, словно ребенок.

Том попытался нащупать на шее человека сонную артерию — видел, как это делается в полицейских фильмах, — по не мог определить, есть пульс или нет, уж слишком у него самого расходились нервы, слишком сильно колотилось сердце. Пальцы его нашли затылок человека, и Том в ужасе отдернул руку — наткнулся на что-то липкое, влажное. Он глянул на свою руку, ничего во тьме не увидел и, плохо соображая, начал яростно вытирать ее о куртку лежащего.

Эх, нет здесь Пита! Он бы не растерялся. И фонарь у него был бы хороший. И первую помощь он, наверное, оказать может. И выход из положения нашел бы. Но что же случилось с охранником? Сердечный приступ? Скорее всего. Человеку стало плохо, он упал и ударился головой об один из шкафчиков с экспонатами…

Но как же он мог удариться затылком? Л почему нет? Если человек надает назад, именно так все и происходит. Да, но почему тогда он лежит распластанный лицом вниз, посреди галереи, где никаких шкафчиков нет?

Скорее, этот человек что-то искал, и его оглушили сзади. По что он мог искать? Только но ого, не Тома. Он лежит па иолу давным-давно, это уже после Том пробрался сюда и споткнулся об пего.

Тут оп вспомнил: у охранника в руке был фонарь. Вот оно: погас свет, охранник пошел выяснить, что случилось. И тут, в темноте, кто-то его оглушил, ударил сзади. Но кто? И зачем? А другие охранники?.. Что с ними?..

Том машинально провел рукой по лицу, и оказалось, что пальцы у него все еще липкие. Он содрогнулся. И тут его как громом поразило, он позабыл об охраннике, о костях старой индианки, в мозгу сверкнула мысль: вместе с ним в музей проник кто-то еще! Этот кто-то взломал дверь, оглушил охранников и похитил золотые фигурки из Мексики. Конечно же, дверь открыл не Пит. Это сделали они. Именно они отключили свет и всю сигнализацию.

Надо было ему так вляпаться! Рано или поздно мимо музея проедет патрульная машина, полицейские увидят, что не горит свет, им это покажется странным. Они войдут в музей и обнаружат пропажу золотых фигурок. Найдут лежащего без сознания охранника. И если он не поспешит отсюда убраться, они найдут ого, Тома, а руки у него — в крови охранника. Черт, ну где же фонарик!

Том стал лихорадочно шарить по полу вокруг тела раненого. Вот он, приткнулся прямо к йоге. Господи, только бы он не разбился!

Том включил фонарик. Вид у охранника был ужасный. Волосы па затылке потемнели от крови, тонюсенькая струйка ее стекала за ухо. Лицо, насколько Том мог судить, было какого-то зловещего глиняного цвета.

Сидя возле охранника, Том посветил по сторонам. Вон напротив, на той стороне комнаты, — запасный выход. Можно сорваться отсюда сейчас же — и конец всей этой жути, через пятнадцать минут он будет дома. Даже сигнал тревоги не сработает. Он будет на свободе и вне всяких подозрений. Очень просто.

Только как быть с охранником? Серьезно ли он ранен? Том терзался сомнениями, стоя возле раненого на одном колене, как вдруг уловил какой-то звук. Когда он появился? Недавно? Это было постукивание, слабое, настойчивое постукивание, и, похоже, доносилось оно из шкафчика в нише, где хранились кости старой индианки, — нравится это науке или нет.

Том взмахнул фонариком, осветил стены галереи. О телекамере теперь можно не думать. Откуда все-таки стук? Ничего подозрительного он не увидел, ничто не двигалось, разве что тени да отражение его собственного фонарика в стеклянных шкафчиках. Как кошачьи глаза во тьме, подумал он и тут же вспомнил чучело бизона в подсобке.

— Я вас не боюсь, ночные странники, — едва слышно прошептал он. — Я защищен. Вы мне ничего не сделаете.

Между тем постукивание не прекращалось. Он заставил себя подняться и, собрав все свое мужество, повернулся в сторону источника звука. Покусывая губы, он осветил фонариком шкафчик с экспонатами.

Что, собственно, он ожидал там увидеть? Неужели думал, что, как в истории с человеком, попавшим в шалаш смерти, кости ожили, что, преклонив колени прямо в шкафчике, мертвецы ритмично покачиваются из стороны в сторону, а сжатые, лишенные плоти костяшки пальцев негромко постукивают по стеклу? А почему нет? В конце концов, завтра день Всех святых.

Пот заливал Тому глаза, он задыхался, будто четыре раза проплыл бассейн из конца в конец. Крепко держа фонарь, он вытер лицо рукавом куртки, несколько раз моргнул.

Запыленные кости лежали, как и прежде, объятые вечным сном. Когда волны страха улеглись, он понял — постукивание доносится не из шкафчика, а откуда-то из-за него. Но ведь за шкафчиком ничего нет, голая стена, да еще труба отопления, которая поднималась в такую же галерею на следующем этаже.

Теперь, когда навеянный собственными страхами гул затих в его ушах, он явственно услышал и понял — это сигнал. Сигнал, знакомый любому ребенку, даже и не имеющему понятия об азбуке Морзе. Международный сигнал бедствия, просьба о помощи — вот что это было… Три коротких, три длинных, три коротких. S…O…S… Снова и снова кто-то стучал по трубе отопления из галереи сверху, по соседству с комнатой, где выставлены золотые фигурки.