Глава 11

МЕНЯ ЗОВУТ АРТУР ОРТОН

Поздним утром следующей субботы, через два дня после спасения Бёртона, мимо его дома прогромыхал весьма необычный экипаж, похожий на огромный железный ящик. Вместо окон в нем были только узкие горизонтальные прорези по бокам, а двери скорее подходили банковскому сейфу, чем карете. В отличие от обычного кэба, где водитель сидел сверху, здесь для него была оборудована клиновидная кабина спереди; ее толстые стены скрывали от любопытных взоров и его, и пассажира. Четыре угла диковинной машины обрамляли металлические башенки, в каждой из которых стоял солдат с винтовкой. Весь этот маленький замок на шести массивных колесах тащили две большие паролошади. Сопровождаемый четырьмя всадниками из королевской гвардии, экипаж грохотал, потрескивал, шипел и кряхтел, пока не остановился у дома номер четырнадцать по Монтегю-плейс.

В это время миссис Энджелл, в нижней юбке и переднике, ворвалась в кабинет с криком:

— Король! Здесь король! — Она ткнула пальцем в окно. — Господи всемогущий! К дому подъехал Его Величество король Альберт!

Алджернон Суинберн, о чем-то тихо говоривший с Гербертом Спенсером и детективом-инспектором Траунсом, устало поглядел на нее. Под глазами поэта залегли темные круги.

— Очень маловероятно, миссис Энджелл, — сказал он.

— Совершенно невозможно! — вмешался Траунс. — Моя дорогая, король, благослови его Бог, заперт в Букингемском дворце. Никто не может ни войти туда, ни выйти оттуда — и он останется там, пока весь этот сброд, называющий себя революционерами, не успокоится и не перестанет требовать, чтобы мы стали чертовой республикой! Прошу прощения за язык.

— Республика, — проворчал Спенсер, — является высшей формой правления — и именно поэтому предполагает высший тип человека. А таких в Лондоне днем с огнем не сыщешь, это уж точно!

— Хватит чесать языком! — прикрикнула хозяйка дома. — Лучше посмотрите в чертово окно!

Траунс поднял брови. Суинберн вздохнул, встал и пересек кабинет. Пройдя мимо Адмирала Лорда Нельсона, стоявшего на своем обычном месте, он выглянул в окно. В то же мгновение зазвенел дверной колокольчик. Миссис Энджелл подняла конец передника и сунула себе в рот, чтобы не завизжать.

— Не может быть! — крикнул поэт, уставившись на бронированную карету.

— Что мне делать? Что делать? — в панике закричала миссис Энджелл.

— Поссать в кровать! — радостно просвистела Покс.

— Успокойтесь, матушка. Оставайтесь здесь, я спущусь, — сказал Суинберн и спокойно вышел из кабинета. Траунс и Спенсер встали и поправили свою одежду. Миссис Энджелл пронеслась по кабинету, поправляя криво висевшие картины и безделушки и вытирая пыль со столов и шкафов.

— Нельсон! — рявкнула она. — Унесите стаканы этих джентльменов, вытрите стол и возвращайтесь ко мне: необходимо кое-что быстро вычистить!

Заводной человек отдал честь и отправился выполнять поручение.

— Я уверен, что без этого можно… — начал было Спенсер.

— Тише! — прошептал Траунс. — Нельзя прерывать ее, когда она занимается уборкой: иначе тебе не снести головы!

На лестнице послышались шаги множества ног. Вошел Суинберн, за ним вошли Дамьен Бёрк и Грегори Хэйр в своих привычных старомодных костюмах; левые руки у обоих висели на перевязях. Они встали по обе стороны от двери.

Затем в кабинет вошел высокий человек в темно-синем бархатном костюме. На плечах у него был длинный черный плащ; с полей цилиндра свисала черная вуаль, полностью скрывая лицо.

— Ваше Величество, — произнесла миссис Энджелл, приседая в глубоком реверансе.

— Увы, мадам, — ответил посетитель, снимая шляпу и вуаль: — я Генри Джон Темпл, третий виконт Пальмерстон.

— О! Всего-навсего премьер-министр, — воскликнула хозяйка дома. Она схватилась за стул и с некоторым трудом выпрямилась.

— Прошу прощения за то, что разочаровал вас! — уныло буркнул Пальмерстон.

— Нет-нет! — задохнулась миссис Энджелл. — Я хотела сказать… то есть я сказала… о нет! — Она густо покраснела.

— Джентльмены, дорогая леди, — объявил Суинберн, — некоторые из нас встречались раньше, некоторые — нет, поэтому я позволю себе быстро представить всех друг другу. Миссис Энджелл, уважаемая домохозяйка сэра Ричарда; инспектор Уильям Траунс, один из лучших детективов Скотланд-Ярда; философ Герберт Спенсер, наш общий друг; Лорд Адмирал Нельсон, слуга сэра Ричарда Бёртона: весьма неординарный экземпляр, а также господа Дамьен Бёрк и Грегори Хэйр, личные агенты господина премьер-министра.

Его прервала громкая трель:

— Косоглазый олух!

— Прошу прощения: это Покс, недавнее приобретение сэра Ричарда.

Пальмерстон бросил презрительный взгляд на маленькую птицу пестрой расцветки, затем с уважением осмотрел механического слугу и обратился к Суинберну:

— Вы прислали мне сообщение о том, что капитан Бёртон не в состоянии работать. Объясните толком! Где он сейчас?

— Пройдемте наверх, господин премьер-министр, — предложил поэт. — Если остальные ваши люди не прочь подождать здесь, то миссис Энджелл, я уверен, проследит за тем, чтобы каждый получил все, что пожелает.

— Конечно, сэр, — натянуто улыбнулась домохозяйка, сделав реверанс премьер-министру, потом поморщилась и закусила губу. Суинберн посмотрел на нее и, несмотря на усталость, озорно подмигнул. Вместе с лордом Пальмерстоном они вышли из кабинета и поднялись по лестнице на четвертый этаж, в библиотеку. Подойдя к двери, Пальмерстон спросил:

— Я действительно слышу музыку? Или мне кажется?

— Да, — ответил Суинберн, кладя пальцы на ручку двери. — Мы спасли Ричарда два дня назад. Он практически в ступоре и всё время повторяет одно и то же слово: Аль-Маслуб.

— Что это означает?

— Мы сами не знали, пока не привезли его домой. Миссис Энджелл вспомнила, что так зовут музыканта, который время от времени приходил к Ричарду. Мы вызвали этого человека. Он пришел, взглянул на нашего пациента, тут же ушел и вернулся еще с двумя музыкантами. С тех пор вот это не прекращается ни на секунду.

Суинберн открыл дверь. Библиотеку наполняли кружащие голову мелодии и ритмы арабской флейты и двух барабанов. Вся мебель была сдвинута к стенам; в центре комнаты, который стал свободным, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, босой, подпоясанный белым одеянием, с высокой феской на голове, бессмысленно кружился на месте. Руки у него были вытянуты вперед, предплечья — вертикально: правая ладонь смотрела в потолок, левая — в пол. Голова была отброшена назад, рот и глаза закрыты, как при медитации. С лица падали капли, а он всё кружился и кружился без остановки: снова и снова, то быстрее, то медленнее, подчиняясь ритму барабана, и, похоже, совершенно не осознавая их присутствия.

— Не хотите ли вы сказать, что агент Его Величества кружится вот так уже два дня? — раздраженно спросил Пальмерстон.

— Да, господин премьер-министр. Это мистический танец дервишей. Я полагаю, он пытается восстановить свой рассудок, который наши враги у него украли.

Пальмерстон, с еще более бесстрастным лицом, чем обычно, какое-то время рассматривал королевского агента.

— Бёртон должен прийти в себя как можно быстрее, — пробормотал премьер-министр. — Насколько я понимаю, он сейчас единственный человек в стране, который может мне объяснить, почему наши рабочие, обычно столь разумные, решили подражать проклятым французам. Впрочем…

На лестнице раздались тяжелые шаги Бёрка и Хэйра.

— Господин премьер-министр, просим извинить наше вторжение, — быстро проговорил Бёрк, заглушив музыку, и обернулся к поэту: — Мистер Суинберн, когда вы нашли сэра Ричарда, не было ли в его карманах предмета, похожего на револьвер?

— Такой зеленой штуки? — спросил поэт. — Была. Я нашел ее в кармане пиджака. Это револьвер? Не похоже.

— И где сейчас эта «зеленая штука»?

— В верхнем ящике главного стола, рядом с окном.

Бёрк взглянул на Хэйра:

— Мистер Хэйр, не будете ли вы так любезны?.. — Кивнув, его коллега обернулся и направился в кабинет.

— Что здесь происходит? — рявкнул Пальмерстон.

— Одну минуту, сэр, — ответил Бёрк и быстро захлопнул дверь библиотеки: музыка стала намного тише. — А здесь что? — спросил он Суинберна, указав на другую дверь.

— Кладовая Ричарда.

Быстро кивнув, Бёрк подошел к двери, открыл ее и заглянул внутрь. Кладовка оказалась набита высокими деревянными ящиками.

— Великолепно. Входите сюда, господин премьер-министр.

— Что за черт… — начал Пальмерстон. Появился Грегори Хэйр, в руке он держал игломет Бёртона.

— Сэр! — нетерпеливо сказал Бёрк. — Если помните, я предупреждал вас о том, что, отправляясь сюда, вы совершаете серьезнейшую ошибку. Сэр Ричард и его друзья допустили, чтобы о них узнал враг, — теперь все они мишени. Вы же сознательно оказались на линии огня лишь для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство.

— Да как вы смеете говорить со мной в таком…

— Произошло именно то, чего я так боялся, — продолжил Бёрк, не обращая внимания на возражения премьер-министра, — вся улица у дома кишит призраками. Они вынудили ваших солдат перестрелять сначала гвардейцев, а потом самих себя. Теперь все они мертвы. Мы полагаем, что дом сейчас будет атакован: не так ли, мистер Хэйр?

— Совершенно верно, мистер Бёрк, — подтвердил тот.

— Необходимо забаррикадироваться, — продолжал Бёрк. — Если потребуется, я и мистер Хэйр станем последней линией обороны.

— Я… — начал было Пальмерстон, но внезапно могучая рука обвилась вокруг его пояса: это Хэйр поднял премьер-министра в воздух, пронес мимо Бёрка и Суинберна и тяжело опустил на пол кладовки.

— Отпустите меня, сэр! — слабо запротестовал премьер. Бёрк обернулся к поэту:

— Прошу прощения, мистер Суинберн, но наш долг — спасти лорда Пальмерстона. Я ничего не могу поделать: вам и вашим товарищам придется защищать дом самим. Кроме того, нас стесняют недавние ранения. И если нападающие всё же прорвутся, будем надеяться, что вы их хоть немного ослабите: тогда, может быть, мы сумеем их одолеть.

— То есть мы для вас — последняя маленькая надежда? — съязвил Суинберн. — Безжалостные негодяи, вот вы кто!

— Следует ли трактовать это как возражение?

— Вовсе нет, — оскалился Суинберн, — делайте то, что вам по душе! Вперед! Баррикадируйтесь! Я пошел собирать войско.

— Благодарю вас, сэр. Хм-м… — Бёрк посмотрел на кактус, который держал в руке. — Мне следовало бы оставить его у себя, но поскольку у меня и у мистера Хэйра есть револьверы, то, пожалуй…

Он передал странное оружие поэту, быстро объяснил, как им пользоваться, вошел в кладовку и закрыл за собой дверь. Суинберн с шумом выдохнул и прошептал:

— Тэли-xoy!

Во входную дверь постучали. Домохозяйка немедленно поставила поднос на стол в прихожей и ринулась к двери.

— Нет! — крикнул Суинберн.

Поздно!

Миссис Энджелл обернулась к нему, но ее пальцы уже механически повернули ручку. Дверь открылась вовнутрь, отброшенная огромной раздутой рукой. Пожилая женщина отлетела назад и закричала. На пороге появилась разбухшая масса, в которой Суинберн мгновенно узнал Претендента Тичборна. Чудовищных размеров голова нырнула под перекрытие двери, и, когда огромная масса жирной плоти ввалилась в прихожую, миссис Энджелл упала в обморок. Суинберн поднял кактус-пистолет и нажал на курок.

Мимо! Иглы вонзились в дверную раму.

Претендент поднял свое отвратительное лицо, поглядел на поэта и ласково улыбнулся:

— Ты, наверно, Алджи, — заговорил он женским голосом с русским акцентом. — Прости меня, кити, что не пришла к тебе лично, но сейчас я немного занята. — Претендент осмотрел свое жирное тело, потом снова взглянул на поэта: — Ха-ха. Ужасно занятно! На самом деле, я имею в виду восстание: всё идет неплохо, не так ли? Ваша столица горит! Ха-ха. Ваш бедный король Альберт, наверное, дрожит, как в лихорадке!

— Что ты за чертовщина? — рявкнул Суинберн. Дверь за ним открылась, и на площадке появился детектив-инспектор Траунс.

— Что проис… черт побери!

— А это, наверное, Уильям Траунс? Великолепно. Надеюсь, Герберт Спенсер тоже с вами? Как всё удачно складывается! Сначала мой посланник убьет вас всех, а потом заберет сэра Ричарда. Было весьма невежливо с вашей стороны забирать его у меня прежде, чем я полностью разрушила бы его незаурядный мозг! Конечно, мне следовало забрать его раньше, но, знаете, столько всего: я кошмарно занята!.. Ладно, хватит слов — перейдем к делу. Ваш час настал, друзья мои! Как говорит русская пословица: уэн мастэрз кворел, сёрвантс квэйк. Прощайте!

Глаза Претендента внезапно потускнели. Он низко зарычал — теперь уже собственным голосом — и стал подниматься по лестнице. Под тяжестью его туши перила трещали, лопались и падали на пол. Траунс полез за револьвером, но тот никак не вынимался из кармана.

— Черт возьми! — выругался детектив. Суинберн поднял игломет и опять выстрелил, на этот раз попав монстру в грудь. Претендент только рыкнул еще громче. Поэт и полисмен отступили в кабинет.

— Что происходит? — спросил Спенсер.

— Большие неприятности, — проворчал Траунс. — Очень большие!

Претендент загородил дверной проем и начал протискивать вовнутрь свое гигантское тело. Дверная рама треснула и раскололась.

— Закройте-ка уши! — грохотнул Траунс. Спенсер и Суинберн послушались. Детектив-инспектор наконец высвободил свой револьвер и выстрелил незваному гостю в бедро. Претендент что-то неразборчиво пробормотал, схватил дверь, сорвал ее с петель и швырнул в Траунса. Детектив отлетел назад и, ошеломленный, упал на колени.

— Мерзкая жаба! — взвизгнула Покс и взлетела на книжный шкаф. Спенсер выхватил из камина медную кочергу и стал размахивать ею, как мечом.

— Чего делать, парень? — пробурчал он Суинберну, глядя на медленно надвигающуюся гору плоти. Поэт-коротышка, стоявший рядом с бродячим философом, осознал, что они приперты к камину: отступать некуда. Он взглянул влево: оба окна кабинета закрыты. Не сбежать. А если даже и удастся спрыгнуть — всё равно костей не соберешь.

Суинберн поморщился. Голова начала болеть, мысли путались. Он чувствовал зловещее влияние Поющих Камней, которое всё еще излучал череп этого монстра: на мгновение ему захотелось пригласить сэра Роджера Тичборна в дом и помочь ему убить своих врагов. Стиснув зубы, поэт взглянул вправо и увидел заводного человека, неподвижно стоящего у двери в гардеробную. Самозваный аристократ подошел ближе и вытянул свою жирную руку. Суинберн из последних сил заорал:

— Нельсон! Выброси жирного ублюдка из дома! Немедленно!

Механический слуга нагнул торс и оттолкнулся от стены, превратившись в расплывчатое пятно сверкающего металла. Претендент взглянул на своего нового врага. Нельсон врезался в необъятное брюхо, его металлические руки вытянулись, пружины растянулись до предела, и он изо всех сил обхватил казавшееся необъятным тело. Ни поэт, ни философ даже не подозревали, что заводной человек обладает такой силой. Китоподобный Претендент Тичборн был подброшен в воздух, как мячик, потом он пронесся через весь кабинет, ударил в окно, вылетел из него, прихватив с собой стекло, раму и кусок стены, и с ужасающим грохотом упал на землю. Вслед за ним с фасада дома четырнадцать по Монтегю-плейс вниз полетели кирпичи и куски кладки. Траунс, потряхивая головой, нетвердо встал на ноги и оглядел кабинет. Выглядел он так, словно там взорвалась бомба: сломанная мебель вдоль стен; в воздухе кирпичная пыль; бумаги Бёртона кружатся в воздухе, как осенние листья.

— Черт побери! — выдохнул Суинберн. Адмирал Лорд Нельсон обернулся и отдал поэту честь.

— Спасибо тебе, старина: очень впечатляюще, хотя и не так чисто, как тогда, когда они прикончили бедного сэра Альфреда… Ей-богу, миссис Энджелл меня убьет!

Спенсер осторожно подошел к дыре в стене и выглянул вниз на улицу. Ее окутал туман, колеблемый легким ветерком. В тумане что-то шевелилось.

— Джентльмены, — спокойно спросил он, — нет ли у вас взаймы запасного ствола? Тварь не сдохла!

— Ты шутишь? — воскликнул Траунс.

— Пока она валяется на мостовой, но, боюсь, это только легкий обморок.

Траунс поднял с пола свой револьвер. Другой револьвер Суинберн вынул из ящика стола Бёртона и протянул его Спенсеру.

— Пойдем вниз и покончим с этой мерзостью! — рявкнул детектив-инспектор, выпятив челюсть, и вышел из кабинета; Спенсер и Суинберн последовали за ним. Перед выходом поэт обернулся к латунному человеку:

— Ты тоже идешь с нами, Адмирал!

Три живых человека и один механический сошли вниз. Траунс быстро осмотрел миссис Энджелл: она сидела, привалившись к стене.

— Дорогая, идите вниз, в свою комнату! Позже, когда опасность минует, мы вернемся за вами.

Суинберн взял с подставки для зонтов трость Бёртона со шпагой внутри и передал Нельсону:

— Возьми ее, вынь из ножен и пускай в ход без колебаний! Если сможешь — срежь выступы с головы у толстяка!

Механический слуга отдал честь.

— Зачем? — воскликнул Траунс. — Какой смысл играть с глупым бродягой? Не лучше ли пронзить проклятую тварь прямо в сердце?

— Именно в эти выступы вшиты семь камней Франсуа Гарнье, детектив.

— Камни Брандльуида! — воскликнул Траунс. — И ты только теперь говоришь мне о них?

— У Ричарда были причины хранить это в тайне. А сейчас, если мы сумеем лишить злодея их влияния, то, быть может, добудем ценные сведения!

Траунс хрюкнул и тряхнул головой.

— Возможно. Но вот что я тебе скажу, парень: если этот ублюдок снова попробует завладеть ситуацией, я без колебаний пущу ему пулю в башку!

Они вышли наружу. Погибшие телохранители Пальмерстона скрючились в своих сторожевых башенках в противоестественных позах, их головы были прострелены их же пулями. На мостовой лежали четыре мертвых всадника. В тумане порхали привидения. Суинберн повел свой отряд по мостовой, но в этот момент туман разошелся, и из него выплыл Претендент, похожий на разъяренного гиппопотама. Прежде, чем кто-то успел поднять оружие, все они взлетели в воздух. Суинберн и Спенсер приземлились в сточной канаве; Нельсон со звоном ударился об одну из паролошадей Пальмерстона и выронил рапиру. Огромная рука ухватила Траунса за воротник и высоко подбросила: с тяжелым стуком он упал головой вперед на противоположный тротуар, перекувырнулся и затих. Нельсон пригнулся, заставив огромный кулак Претендента нокаутировать воздух, и метнулся за рапирой. Суинберн перекатился под паролошадью, вынырнул с другой стороны, подпрыгнул и мгновенно остановился: в лицо ему смотрело привидение.

— Аргх! — крикнул поэт и схватился за виски, почувствовав ужасное давление на мозг. — Нет, — выдохнул он, — не войдешь! Никогда не войдешь в меня!

Прозвучал выстрел: это Спенсер выстрелил Претенденту в бок. Потом философ резко обернулся и побежал к карете премьер-министра. Там его за плечо схватил призрак. Спенсер забился, пытаясь вырваться. Претендент впал в неистовство: он топал ногами, махал руками, выл, стонал, шипел, кричал и, наконец, бросился к ближайшей из паролошадей. Она весила больше тонны, но под его натиском покачнулась и опрокинулась, едва не раздавив Суинберна, а потом заскользила по булыжникам, искрясь и испуская струи белого пара: у нее лопнула одна из труб.

— Святая Мария! — раздался приглушенный голос из кабины. — Помогите!

Это был водитель Пальмерстона: он тихо дрожал в своем ящике с момента появления призраков, которые заставили всю охрану перестрелять друг друга. Поросячьи глаза Претендента вспыхнули, когда он услышал вопль. В следующее мгновение он оказался рядом с кабиной, схватился за клин, которым она оканчивалась, и стал раскачивать его взад-вперед. Человек внутри жалобно завыл. Суинберн услышал у себя в голове шепот:

— Тичборн! Чертовы аристократы! Они пытаются убежать от Тичборна!

Он тряхнул головой.

— Нет! — провыл поэт. — Нет! Нет! Это не сэр Роджер чертов Тичборн!

Суинберн прошел сквозь колыхавшееся перед ним привидение, поднял кактус и выстрелил. Но, когда он нажимал на выступ, рука дернулась, и иглы разлетелись в разные стороны.

— Чертов заговор! — выдохнул он, слова сами выходили из его рта. Каким бы ожесточенным ни было сражение на улице, битва в голове у поэта была еще ожесточеннее. Адмирал Лорд Нельсон прыгал вокруг Претендента, нанося ему удары; рапира плясала в его механической руке. Призраки окружили его и пытались схватить за руки, но остановить не смогли. Когда рапира срезала первые два выступа на черепе Претендента, жирная тварь застонала, из ран хлынула кровь, и два черных камня упали в сточную канаву. Суинберн почувствовал, как давление на его мозг уменьшилось.

— Герберт, — крикнул он, — собирай бриллианты: нам нельзя их потерять!

Претендент обернулся и кинулся на Нельсона, который немного отпрыгнул от него и принял боевую стойку. Яростно размахивая руками, Претендент пытался схватить сверкающую рапиру, которая раз за разом срезала с него куски плоти. Спенсер наконец вырвался из цепких рук призраков, бросился вперед и поднял два Поющих Камня. Пока он их подбирал, на землю упал третий. Претендент схватился за голову и пронзительно заорал:

— Я вспомнил! Я вспомнил!

Нельсон отпрыгнул от туши, которая, пошатываясь, снова бросилась на него. Рукава пиджака Претендента и рубашка под ним висели клочьями. Он поднял руки, обнажив свои совершенно разные предплечья. Похоже, монстр вообще не чувствовал боли. Рапира быстро отдернулась от ищущих пальцев, и Претендент заревел от разочарования. Герберт запрыгнул ему за спину и подобрал третий камень, потом еще два, слетевшие с раздутой головы. Суинберн принялся стрелять в спину чудовищу, надеясь, что рано или поздно яд проникнет внутрь.

— Я хочу мясо! — заорал Претендент. Кровь ручьями стекала с его лица, и он каждые несколько секунд слизывал ее.

Упал шестой алмаз. Адмирал Лорд Нельсон еще резвее запрыгал вокруг Претендента. Последний камень находился почти у затылка гигантской головы, и заводному человеку нужно было оказаться позади монстра. Пока оба двигались взад-вперед по булыжной мостовой, Спенсер сумел подобрать шестой камень.

Внезапно заводной человек прыгнул вперед, проскользнул под ударившим кулаком, резко обернулся и срезал рапирой последний оставшийся выступ на черепе врага. Маленький кусочек плоти полетел вниз, хлынула кровь, черный бриллиант сверкнул в полете и приземлился у самых ног Спенсера. Тот быстро подобрал его. Теперь вся коллекция Франсуа Гарнье лежала у него в кармане.

— А-а-арх! — заорал Претендент. — Больно! Мясо! Хочу мясо!

Он обернулся к Нельсону и отступил на пару шагов, глядя сквозь кровь, бегущую по его лицу. Казалось, на мгновение ярость покинула Претендента, и он вздрогнул. Суинберн, с чувством глубокого облегчения, опустил игломет: теперь он полностью пришел в себя и лишь внимательно наблюдал.

— Нет, — пробормотал толстяк. — Нет. Я не… я не… — Он поднял к лицу свою более толстую руку. — Я не Роджер… — Он запустил тупые ногти в лоб и в щеки. — Я не Роджер Тичборн! — С тошнотворным звуком он оторвал свое лицо от черепа и триумфально поднял его перед собой. — Меня зовут Артур Ортон! И я хочу мясо! — Потом он сунул отодранную плоть в рот и начал ее жевать.

— О, — прошептал Суинберн, — так вот, значит, что мы имеем в итоге!

Артур Ортон внимательно осмотрел Адмирала Лорда Нельсона.

— Ты — не мясо! — громыхнул он. Его окровавленное лицо без кожи, всё в сыром мясе и в пульсирующих венах, начало поворачиваться, пока он не посмотрел прямо на Герберта Спенсера.

— Но ты…

Со скоростью, невероятной для такого великана, Ортон бросился к философу. Тот собрался бежать. Адмирал Лорд Нельсон ожил. Он сделал два больших шага, поднял рапиру, поднес ее к спине Ортона и… внезапно замер: у него кончился завод.

В шею Спенсеру вцепились мясистые пальцы. Суинберн достал кактус и начал лихорадочно стрелять.

— Траунс! — пронзительно закричал он. — Стреляй! Быстрее!

Но детектив остался неподвижен: он был либо мертв, либо без сознания. Почувствовав, что его подымают в воздух, Спенсер заорал.

— Мясо! — радостно проорал Ортон и вонзил зубы в шею философа. Когда зубы перекусили позвоночник и выгрызли из тела куски еще трепещущей плоти, жалобный крик жертвы умолк. Ортон сорвал голову Спенсера с плеч; отброшенная в сторону, она запрыгала по булыжникам. Кровь била фонтаном из шеи, и чудовищный мясник захохотал, когда она брызнула ему в лицо.

— Нет! — всхлипнул Суинберн. — Господи Иисусе, пожалуйста, нет!

Тело Спенсера, всё еще бившееся в конвульсиях, Претендент держал большей рукой; меньшую он засунул в шею и протолкнул глубоко вовнутрь.

— А-а-ах! — вздохнул он, вытащив окровавленную руку обратно: ее пальцы сжимали еще бьющееся сердце философа. Ортон вырвал артерии и облизал руку.

— Почему ты, черт тебя побери, не умираешь?! — яростно заорал Суинберн, по его щекам текли слезы. Претендент обернулся, посмотрел на поэта и, продолжая жевать трепещущее сердце, нехорошо оскалился. Суинберн поднял кактус и, не целясь, выстрелил. Иглы попали Ортону в правый глаз. Мясник помотал головой и медленно направился к коротышке.

— Хочу мясо!

Суинберн собрался бежать, но внезапно обнаружил себя в чьих-то руках, сотканных из тумана. Его схватили два призрака и — как сэра Альфреда Тичборна несколько месяцев назад — поволокли на смерть.

— Отпустите! Отпустите меня!

Ортон только усмехнулся окровавленным ртом:

— Иди ко мне: я тебя съем!

Призраки волокли Суинберна всё ближе к гигантскому мяснику, и вот уже кровь закапала из жуткого рта на ярко-рыжие волосы поэта.

— Ням-ням! — с аппетитом протянул Ортон, дожевывая сердце Спенсера. Потом он вытянул руки, схватил Суинберна за лацканы и поднял в воздух. Призраки летали рядом с поэтом, держа его за руки и мешая стрелять из кактуса. Ортон выплюнул кусок плоти, отдернул губы, обнажив большие зеленые резцы, опустил челюсть и наклонился вперед: его окровавленный рот приблизился к тощей шее поэта.

Внезапно Суинберн почувствовал полное спокойствие.

— Два момента, — сказал он, глядя прямо в маленькие поросячьи глаза. — Первый: я признаюсь, что проиграл. — Ортон остановился и с изумлением взглянул на коротышку. — Ты победил. Так почему бы тебе немного не поцарствовать? Весь Лондон у твоих ног. Парламент наполовину уничтожен. Букингемский дворец в осаде. Рабочие — твои. Мои друзья или убиты, или подчинились тебе. Какой смысл съедать маленького поэта, вроде меня, лишь для того, чтобы доказать свою правоту?

Ортон хихикнул, облизнулся и прошипел:

— Мясо!

— Я так и думал, что ты скажешь именно это слово, — продолжил поэт. — Второй момент: твои манеры просто ужасны! Неужели ты не читал «Учебник по этикету для юных леди»?

Со звериным ревом Претендент открыл рот пошире, и его зубы оказались совсем рядом с горлом поэта.

Чванк!

Внезапно призраки разлетелись в разные стороны. Поэт упал и взглянул вверх. Голову Артура Ортона пронзило огромное африканское копье: оно вошло ему в череп над правым ухом и вышло под левым; с острия медленно стекали кровь и сероватые мозги. Существо, которое называло себя сэром Роджером Тичборном, покачнулось, со страшным грохотом ударилось о мостовую и издохло.

Ошеломленный Алджернон Суинберн сел и посмотрел налево. В зияющей дыре, которая раньше была окном кабинета в доме номер четырнадцать по Монтегю-плейс, стоял сэр Ричард Бёртон. Легкий ветерок шевелил на нем одеяние дервиша.

 

 

Глава 12

ВОЕННЫЙ СОВЕТ

— Пускай Аллах благословит тебя и дарует тебе мир, — прошептал Аль-Маслуб.

— Пусть и на тебя снизойдут мир и покой, — ответил Бёртон. — Ты уверен, что вам не нужна охрана?

— Аллах наша охрана.

— Тогда тебе действительно нечего бояться. До свидания, мой друг!

Аль-Маслуб улыбнулся, поклонился и вместе со своими музыкантами растворился в плотном тумане, окутавшем Монтегю-плейс.

— А вот вам охрана безусловно нужна, — сказал Бёртон, обернувшись к миссис Энджелл.

— Я должна остаться, сэр Ричард! — запротестовала хозяйка. — Посмотрите на дом: какой ужасный беспорядок!

— За домом я присмотрю. Ваша карета ждет, матушка Энджелл. Констебль отвезет вас на станцию и сопроводит до Хёрн-бэя. Несколько дней в постели, хорошая еда и свежий морской воздух сотворят с вашими нервами чудеса!

— Мои нервы в полном порядке.

— Они обязательно будут в полном порядке, даже несмотря на то, что вы сегодня пережили! Теперь уезжайте, и я обещаю, что к тому моменту, когда вы вернетесь, дом будет как новый.

Недовольно ворча, пожилая леди спустилась по лестнице и с помощью полисмена поднялась в брум, стоявший прямо у передвижного за́мка премьер-министра. Паролошадь свистнула, и карета запыхтела прочь, направляясь к ближайшей железнодорожной станции. Из тумана вынырнул Траунс.

— Местный начальник почты — упрямый осел, — пожаловался детектив-инспектор, — вообще не хотел открывать отделение! Пришлось пригрозить ему арестом.

— Но мы ведь не будем его винить, правда? — спросил Бёртон, указывая на забитую обломками улицу.

— Хм-м… Наверное, нет. В любом случае, я послал болтуна в Скотланд-Ярд. Скоро приедут еще люди. — Он заколебался. — Ну, и похоронный фургон тоже уже в дороге.

Бёртон коротко кивнул, и они оба вошли в дом.

— Покс нашла констебля Бхатти, он тоже в пути, — сказал королевский агент. — Я послал птицу на энергостанцию Бэттерси. Брюнель ответил, что готов помочь нам.

Траунс осторожно пощупал большую шишку на голове.

— Ох! Неужели Паровой Человек будет сражаться вместе с нами, а не против нас?

— Будет, хотя не лично. В механизме, которым поддерживается его жизнь, очень много пружин, и если они испортятся, он умрет. Поэтому он будет держаться подальше.

Они прошли мимо Адмирала Лорда Нельсона. В одной руке у него был кактус, в другой — рапира. Заведенный снова, он охранял коридор.

— Но ведь то же можно сказать и о нем, — заметил Траунс, указывая на слугу.

— Нет, — ответил Бёртон.

— Он же битком набит пружинами!

— Да.

— Тогда враги легко остановят его.

— Очень на это рассчитываю.

— Клянусь Юпитером, что за чертовщину ты задумал?

— В свое время, старина. Всему свое время.

По лестнице спустился Алджернон Суинберн. Глаза его были прикрыты, зубы крепко стиснуты. Смерть Герберта Спенсера тяжело подействовала на него.

— Ричард, я запер Поющие Камни в библиотечный сейф. Они вызывают головную боль.

— Спасибо, Алджи.

Все трое вошли в редко используемую столовую. Лорд Пальмерстон, Бёрк и Хэйр, а также водитель премьер-министра уже сидели вокруг большого стола.

— Джентльмены, у нас осталось очень мало времени, — объявил Бёртон. Он, Траунс и Суинберн сели. — Мы должны нанести быстрый ответный удар и сокрушить врага. Но, прежде чем начать, я должен извиниться перед всеми вами. Враг вывел меня из строя, использовав одну слабость в моем характере, и заставил ее многократно отражаться в моем сознании до тех пор, пока это не стало невыносимо. К счастью, я сохранил некоторый рассудок и прошел ритуальную медитацию дервишей. Она дала мне возможность перестать думать только о моих грехах, разочарованиях и сожалениях и вспомнить то, что я сказал Чарльзу Бэббиджу в самом начале этого дела: ошибки дают нам самый мощный импульс к росту, изменению и улучшению самих себя. Именно так я и должен был относиться к своим ошибкам, но я этого не сделал. Зато делаю сейчас. И я считаю, что такое утверждение применимо не только к отдельным людям, но и ко всему обществу в целом, поэтому сейчас нам надо руководствоваться именно этим принципом. Тем более что кризис, так называемая «революция рабочих», произошел вовсе не от того, что Британия не выучила уроков истории: его вызвала внешняя сила, за которой стоят мистические откровения. Этого нельзя позволить — и эту женщину необходимо остановить!

— Наш враг — женщина? — удивился Пальмерстон.

— Ее зовут Елена Петровна Блаватская, она русская. И замыслила она — ни больше ни меньше — полное уничтожение Британской империи.

— Вот ведьма! — воскликнул премьер-министр. — Но зачем? И при чем здесь мистические откровения?

— Она утверждает, что в своем откровении увидела будущую мировую войну, в которой Британия сражается против объединенной Германии и России, ее союзницы. — Бёртон кратко пересказал суть пророчества Блаватской. Пока он говорил, бледное невыразительное лицо Пальмерстона стало еще бледнее, наманикюренные пальцы впились в край стола и глаза остановились. — Она собирается вызвать такую внутреннюю борьбу, которая серьезно ослабит Британию в предстоящей войне. Она хочет, чтобы Германия победила нас без помощи России и чтобы, как только война закончится, Россия напала на победителя.

— Но почему она выбрала именно нас? — запротестовал Пальмерстон. — Почему бы ей не использовать свою спиритическую силу прямо против Германии?

— Если она это сделает, тогда Британская империя переживет все войны. Но Блаватская хочет, чтобы все западные народы пали на колени и Россия полностью подчинила их.

— Вот черт! — прошептал Траунс. — Еще одна сумасшедшая вмешивается в ход времени! Только на этот раз, вместо того чтобы менять настоящее из будущего, она поступает наоборот: меняет будущее из настоящего!

— Возможно, — еле слышно пробормотал Бёртон. Траунс вопросительно взглянул на него:

— Ты, кажется, кое-что нам не рассказал?

Бёртон, не обращая внимания на его слова, зажег чируту и взглянул на Пальмерстона. Премьер-министр сидел неподвижно, остолбенело глядя перед собой.

— Мы занялись этим делом, джентльмены, — продолжил королевский агент, — как раз в тот момент, когда Блаватская завладела Поющими Камнями. Это были фрагменты большого алмаза, одного из трех легендарных Глаз Нага. Потом она воспользовалась Тичборнами: во-первых — чтобы завладеть вторым целым алмазом, во-вторых — чтобы распространить призыв к революции.

Траунс нахмурился и почесал затылок.

— Кражу бриллиантов и самозванца-Тичборна я еще могу понять, — сказал он, — но черные алмазы ставят меня в тупик. Какая связь между Поющими Камнями и общественными беспорядками?

— Эти камни излучают слабое электрическое поле, которое может влиять на сознание и в некоторых случаях вызывать острое чувство недовольства. Также они могут усилить месмерическое воздействие. С помощью черных алмазов Блаватская управляла Артуром Ортоном, одновременно усиливая его природный дар воздействия на окружающих: именно так она заставляла людей верить в то, что он Роджер Тичборн. Как только толпа, пришедшая поглазеть на него, достаточно возбудилась, она использовала огромную силу целого алмаза и заставила их взбунтоваться.

— А призраки? — спросил Траунс.

— Гениальный ход с ее стороны! Все мы знаем, насколько «развратники» одержимы спиритизмом и оккультизмом, так что с ее способностями ей не составило труда стать предводителем секты. В результате их эфирные тела очень скоро стали бродить по всему Лондону.

Пальмерстон глубоко вздохнул, словно вышел из транса, и спросил:

— Их что?

— Эфирное тело, господин премьер-министр, — это та разреженная материя, которая по размеру соответствует вашему физическому телу и является точно такой же частью вас самого. Оно привязывает ваше материальное естество к спиритической сфере.

— Душа?

— Нет. Скорее, компонент материальной сущности. Она не только в точности повторяет ваше восприятие себя, но даже носит вашу одежду.

— Вздор!

— Многие люди, особенно научного склада ума, думают точно так же. Тем не менее по Лондону бродят призраки, и делают они это лишь потому, что с их помощью Блаватская усиливает мощность излучения черного алмаза.

Раздался стук в дверь, и вошел констебль Бхатти. Увидев лорда Пальмерстона, он разинул рот и неуклюже отдал честь.

— Я… вы хотели, чтобы я пришел, сэр? — заикаясь сказал он, сначала глядя на Траунса, а потом переведя взгляд на Бёртона.

— Входите, Бхатти, — приветствовал его королевский агент.

— Благодарю вас, но… э… Там снаружи — очень странный парень. Технологист. Он говорит, что его прислал Изамбард Кингдом Брюнель.

— Быстро, ничего не скажешь! Не могли бы вы пригласить его, пожалуйста?

Бхатти кивнул, вышел и тут же вернулся вместе с низеньким пухлым человеком, который представился как Дэниел Гуч.

— Теперь я узнал вас, — воскликнул Бхатти, — вы изобрели винтокорабль!

Гуч кивнул. Помимо старомодной одежды — бледно-коричневых брюк, темного жилета и цилиндра, который он держал в руке, — на него было надето странное устройство, закрывавшее грудь и облегавшее плечи и талию. Это была дополнительная пара рук — механических и многосуставчатых, с различными инструментами, прикрепленными к их краям. Бёртон сразу вспомнил руки Брюнеля, очень похожие на эти. Два тонких кабеля бежали от устройства к шее Гуча и входили в его череп прямо за ушами. Металлические руки двигались так же естественно, как и природные.

— Мистер Брюнель передает вам привет, джентльмены, — сказал он глубоким хриплым голосом. — Он извиняется, что не может прийти, ибо из-за своих размеров не в состоянии входить в такие дома. Кроме того, он занят созданием устройства, которое вы попросили изготовить, поэтому прислал меня, своего помощника.

— Рад вашему приходу, мистер Гуч, — ответил королевский агент. — Благодарю вас, что появились так быстро! Пожалуйста, берите стул и присоединяйтесь. Вы тоже, констебль.

Как только новоприбывшие расселись, Бёртон быстро ввел их в курс дела.

— Итак, — сказал Пальмерстон, — Блаватская намеревается изменить ход будущей войны, и поэтому рассказала вам о своем видении. Насколько ясной была эта… э… галлюцинация, капитан Бёртон?

— Слишком ясной, сэр. Мой мозг до сих пор не переварил всю информацию: ведь я наблюдал события с точки зрения человека, находящегося в их гуще.

— И вы видели, что мы сражаемся оружием, сделанным технологистами, а они — сделанным евгениками?

— Да.

— Хм-м. И еще эта Блаватская может протащить один твердый предмет сквозь другой?

— Да, сэр: именно так она похитила алмазы Брандльуида и убила сэра Альфреда. А почему вы спрашиваете?

Пальмерстон сжал руки в кулаки.

— Позапрошлой ночью предатель Ричард Спрюс таинственным образом исчез из своей камеры. Дверь оставалась закрытой. Зарешеченное окно — настолько маленькое, что сквозь него и мышь не проскользнет, — осталось нетронутым. Там нет ни потайных туннелей, ничего. Но он исчез. Просто испарился!

— Вы считаете, что Блаватская могла выдернуть его сквозь стену?

— Очень вероятно, не правда ли? Если пруссаки собираются использовать евгенически модифицированные растения как оружие, то я полагаю, что естественным источником их будущих научных знаний станет именно Спрюс. Вспомните, что сейчас творится в Ирландии!

Бёртон кивнул и вдавил сигару в пепельницу.

— Скорее всего, вы правы. Думаете, он уже покинул страну?

— Боюсь что так, — пробормотал премьер-министр.

— Евгеники исчезают один за другим, — добавил Гуч, — это настоящий исход! Мы, технологисты, тоже лишились многих исключительно талантливых ученых.

— То есть началось! — прошипел Пальмерстон. — Боже всемогущий! Мало нам войны против Союза Линкольна, так теперь еще и война против Германии с Россией! — Премьер-министр схватился руками за лоб и вздохнул. — Но, в любом случае, первым делом надо покончить с бунтом. Страна на грани. Наши рабочие рыщут повсюду, и мятеж быстро разрастается. Я призвал армию, чтобы защитить Дворец и Уайтхолл, но многие подразделения либо не явились, либо перешли на сторону мятежников.

— То же самое в Скотланд-Ярде, — прошептал Траунс: — бог знает сколько людей находится в самоволке!

— Что нам делать, капитан Бёртон? — спросил Пальмерстон. — Как подавить это злодеяние в зародыше?

Бёртон поставил локти на стол и положил подбородок на переплетенные пальцы. Помолчав, он сказал:

— Как бы ужасна ни была ситуация, я считаю, что мы можем использовать ее. Траунс, возьми один из моих паросипедов и поезжай в Скотланд-Ярд. Поговори с главным комиссаром, собери как можно больше людей и приведи их в полночь к…

Он говорил еще несколько минут. Траунс кивнул, небрежно козырнул Пальмерстону и вышел. Как только Бёртон услышал стук захлопнувшейся двери, он обернулся к Бёрку и Хэйру:

— Мне кое-что понадобится, и оно есть только у вас двоих. Вы должны привезти мне его прямо сейчас, без малейшего промедления.

Он сказал, что ему нужно. Бёрк обернулся к Пальмерстону:

— Сэр?

— Разумеется. Идите немедленно!

— И заодно приведите другой экипаж для премьер-министра, — крикнул им вдогонку Бёртон. Потом он обернулся к водителю Пальмерстона, который всё это время сидел с ошеломленным выражением лица:

— Как вас зовут, сэр?

— Джон Фелпс.

— Скажите, мистер Фелпс, сможет ли одна паролошадь везти ваш передвижной замок?

— Да, сэр, без проблем. Только для этого ей понадобится в два раза больше угля.

— Тогда, с разрешения вашего хозяина, сегодня вечером вы отвезете мистера Суинберна, констебля Бхатти, моего слугу и меня на энергостанцию Бэттерси.

Фелпс вопросительно взглянул на Пальмерстона. Тот кивнул.

— Конечно, сэр.

Затем Бёртон обратился к технологисту:

— Вы, наверное, прибыли на собственном транспорте, мистер Гуч?

— Да, на фольксвагене. И на нем же собираюсь вернуться.

— Очень хорошо. Не могли бы вы перед отъездом помочь констеблю Бхатти?

— Конечно, сэр. Что я должен сделать?

Под восторженные вопли Суинберна Бёртон всё подробно объяснил. Закончив, королевский агент посмотрел на Бхатти:

— Констебль, вы точно сумеете это сделать?

— Приложу все усилия, — ответил юный полисмен. — Речь ведь идет о замене, а не о разборке, так что, надеюсь, нам ничего не грозит. Что касается всего остального, то я уверен, что мистер Гуч ни в коем случае не даст мне совершить ошибку.

— Я, конечно, не специалист в этой области, — сказал Гуч, — но сделаю всё, что смогу, а Изамбард проверит работу, когда вы привезете его на энергостанцию.

— А что с тем поручением, которое я дал мистеру Брюнелю? — спросил Бёртон. — Как вы думаете, в силах он выполнить его?

— Ваша просьба весьма необычна, капитан, притом передал ее сквернослов-болтун, но изготовить такую машину нетрудно, а мистер Брюнель — лучший инженер в мире. Конечно, он предпочитает использовать силу пара, а в любом клапане парового мотора есть пружины, поэтому придется обойтись без него. Позвольте заметить, что альтернатива, предложенная вами, весьма эксцентрична, хотя и выполнима: когда я уезжал, Изамбард уже закончил чертеж. В его распоряжении вся энергия станции, и я уверен, что к вечеру всё будет готово.

— Замечательно! — ответил королевский агент и взглянул на своего помощника. — Алджи, сегодня ночью мы заключим мир с Паровым Человеком.

Поэт, последние несколько минут сидевший с кривой усмешкой, нахмурился:

— Во время нашей последней встречи он обошелся со мной так, что я с удовольствием врезал бы ему прямо по выхлопной трубе!

— Верно, — улыбнулся Бёртон, — но пусть прошлое останется в прошлом: давай сосредоточимся на спасении настоящего. — Он встал и начал задумчиво расхаживать по комнате. — Нам надо торопиться! Я хочу напасть на Блаватскую ночью, перед рассветом.

— Почему? — спросил Пальмерстон.

— Именно в это время активность человеческого мозга минимальна, сэр. Мы знаем, на что способна эта женщина. Я хочу встретиться с обессилевшей мадам Блаватской. Кстати, Алджи, сбегай в мою спальню, найди флакон с микстурой Зальцмана (он в шкафчике у кровати) и принеси его сюда: мы все устали, как собаки, но если ты, я и Бхатти примем по пять капель, то продержимся без сна еще как минимум полсуток.

— Превосходно! — возбужденно воскликнул поэт и вылетел из комнаты. Пальмерстон нервно забарабанил пальцами по столу:

— Я не желаю оставаться в неведении! В какие чертовы игры вы играете, Бёртон? Раскройте свои намерения!

— На это нет времени, господин премьер-министр. Скоро вернутся Бёрк и Хэйр, и я рекомендую вам как можно скорее уехать. Мистер Гуч и констебль Бхатти будут полностью заняты своей задачей, а мне и мистеру Суинберну надо еще очень многое сделать.

— Иными словами, я тут лишний и вам мешаю?

— Я бы так не сказал, сэр. Однако, заметьте, вы премьер-министр, страна воюет, кризис в разгаре, а вы сидите здесь, у меня в столовой.

Пальмерстон так резко вскочил на ноги, что опрокинул стул. Уставившись на Бёртона, он медленно, ледяным тоном сказал:

— Есть пределы моему терпению, капитан. У вас развилась опасная привычка совершенно не считаться со мной. Меня предупреждали, что вы дикое, неуправляемое животное. Я не потерплю этого!

Фелпс, Бхатти и Гуч сконфуженно переглянулись.

— Вы дали мне работу, — сказал Бёртон, — и я собираюсь ее выполнить. Если вам не нравится мое поведение — можете немедленно снять меня с должности, и я с удовольствием напишу несколько книг, пока Британия будет становиться республикой, Германия — набирать силу, а Россия — ждать своего звездного часа.

Комнату наполнило напряженное молчание. Никто не шевелился. Пальмерстон прочистил горло:

— Делайте свое дело.

— Конечно, сэр.

Дверь открылась.

— Эй! — пропищал Суинберн, запрыгнув в столовую. — Я сильнее сопротивляюсь эманациям этой русской коровы, если как следует выпью! Ричард, можно мне немного бренди?

 

 

Глава 13

БИТВА ПРИ СТРЭНДЕ

Чарльз Альтамон Дойл чувствовал себя сбитым с толку. Два (или три?) дня назад он проснулся перед рассветом в незнакомом доме, спустился по лестнице и вышел на улицу. Снаружи царил хаос. Пока он плелся, сам не зная, куда и зачем, люди переворачивали паросипеды и кэбы, били окна, жгли магазины и распевали песенки о высших классах и о каком-то заговоре. Он ничего не помнил. От последних нескольких часов осталось только воспоминание, что он постоянно пил. Бунтовщики его не замечали, зато феи в покое не оставляли: краем глаза он всё время видел их безумные танцы. Феи что-то нашептывали ему в уши и шли за ним по пятам. Он кричал и ругался, требуя, чтобы они перестали его преследовать. Он увещевал, просил и умолял, но они не обращали внимания на его мольбы.

Потом он ввалился в паб «Руки Каменщика» на Бедфорд-стрит, надеясь растворить своих мучителей в бренди: в больших количествах спиртное помогало всегда — особенно, как он заметил, феи терпеть не могли красного бургундского. Паб был битком набит всевозможным сбродом, но это не имело значения: в последние недели рабочие глядели на «развратников» с большим уважением. А один человек даже сказал ему:

— Вы, напыщенные сволочи, нуждаетесь в чертовом уроке, но ты, парень, — один из этих долбаных «развратников», и я хочу научить тебя только одному: как напиться до чертиков.

Ему покупали стакан за стаканом. Дойл неистово осушал их один за другим, и, когда пришел в себя, оказалось, что он лежит в дверном проеме на какой-то темной, окутанной туманом улице. Сколько времени прошло? Он не знал. Неподалеку раздавались неистовые крики и выстрелы. Он снова провалился — и феи прыгнули в его сны.

— Видишь ты нас, поелику сие в крови твоей, — говорили они ему, — и в крови отца твоего, и сынов твоих.

Он опять проснулся. Вскочил на ноги. Поплелся по улице.

— Господи Иисусе, — заплетающимся языком сказал он, — неужели эта чума обрушится и на моих мальчиков?

Юный Иннес казался вполне уравновешенным: возможно, он сумеет противостоять своим мучителям. Но Артур — маленький дорогой Артур, с таким пылким воображением, — сможет ли он справиться с ними? Вспомнив о детях и жене, он вспомнил и то, что не в состоянии содержать их. На его глазах появились слезы, он разрыдался и уже никак не мог остановиться.

Исковерканное и сумбурное, время летело мимо. Мелькали улица за улицей; дым, пар, сумятица. Дойл обнаружил, что находится в каком-то грязном переулке и в отвратительной таверне. Как и прежде, шумная толпа с радостью платила за его обильную выпивку, но на этот раз феи не отстали и принялись прыгать вокруг его ног: то ли они стали сильнее, то ли он — слабее. Он пил и брел, пил и кричал, пил и проповедовал им, пока внезапно Биг-Бен не прозвонил полночь и он не осознал, где находится.

Трезвый!

Он должен куда-то прийти, должен что-то сделать. И он не имеет права отказаться.

Дойл стоял на краю Стрэнда. Знаменитую улицу блокировал полицейский кордон: ни от Трафальгарской площади с запада, ни от Флит-стрит с востока пробраться туда невозможно было ниоткуда. Он понятия не имел, что́ должен сделать на Стрэнде, но стремление попасть туда было неодолимо. Как и другие прилегающие улицы, идущие с севера и с юга, Кингзуэй и Олдвич тоже были перекрыты. Забыли только про Брайдуэлл-элли — может быть, потому что она была очень узкой и завалена мусором.

Дойл скользнул туда, неверной походкой прошел всю аллею и ввалился на Стрэнд. Еще недавно это было одно из самых чарующих мест в Лондоне, но теперь оно кишело «развратниками» и привидениями; под ногами хрустело битое стекло; многие здания стояли без окон, опустошенные и почерневшие. За последние несколько месяцев Дойл сам частенько появлялся здесь, покидая собственное тело, тем не менее их призрачные тела его нервировали: молочные глаза, голубовато-серая кожа и расхлябанная походка напоминали о могиле. К тому же в воздухе стоял отвратительный запах гниющей плоти.

Опустив глаза, он проталкивался сквозь них, пока не достиг большого старого здания, почему-то не тронутого бунтовщиками. Очень смутно сознавая, что делает, он вошел в богато украшенный особняк, поднялся на пятый этаж и постучал в дверь… Феи метались вокруг его щиколоток… Он сел за стол. Его схватили за руки. Сухой хриплый голос что-то сказал об огромной пользе человечеству.

— Огромную пользу человечеству! Освобождение! Анархия! Бога нет! — машинально пропел он.

«Твои узы несокрушимы, мягкокожий!» — прошептали феи.

— Оставьте меня в покое! — прошипел он, а потом присоединился к хору, уже в полный голос: — Законы должны быть нарушены! Приличия должны быть отвергнуты! Жизнь должна потерять равновесие! Истинная свобода!

«Да ты раб оппозиции! — насмехались феи. — У тебя только два глаза! Почему бы тебе не открыть третий?»

Как и раньше, материализовалась женщина, говорившая с русским акцентом:

— Вперед, апостолы: освободите растоптанных и угнетенных!

Она протянула руку, чтобы коснуться его. Он знал: такое уже бывало часто — и этот раз будет последним. Его эфирное тело слишком часто отделялось от физического. Он был настолько истощен, что понимал: обратно ему уже не вернуться. Он попытался сказать «Нет!», но не сумел. Расплывчатые пальцы погладили лоб. Время исказилось, пространство изогнулось, замыкаясь само в себя. Каким-то образом Дойл оказался сразу в двух местах: один Дойл брел по Стрэнду — тяжелый, промокший, опустошенный, одинокий, безумный и потерянный, другой, в то же самое время, плыл над мостовой, и слова русской, как церковный колокол, били по той малой субстанции, которой он все еще обладал. Феи плыли перед его обоими парами глаз — и физическими, и эфирными.

«Ты должен исполнить начертанное тебе роком! — звенело у него в ушах. — Грядет восстановление, но не выход за пределы!»

— Оставьте меня в покое, чертовы ящерицы! — рявкнул он. И удивился собственным словам. Ящерицы?..

Командор Кришнамурти стоял на том конце Трафальгарской площади, из которого выходит Стрэнд, и сквозь туман смотрел на собравшихся констеблей. После событий в Тичборн-хаусе его лицо было испещрено шрамами и царапинами.

— Ну, ребята, у кого болит голова? — спросил он. Больше половины полицейских подняли руки. — У меня тоже. И знаете что, мне это изрядно надоело. Сегодня ночью мы должны покончить с этой заразой. Но, боюсь, для некоторых из вас боль сначала станет намного сильнее и только потом исчезнет. Мы очень близко к источнику общественных беспорядков, который уже несколько дней разрывает город и одновременно пытается прельстить вас, сделать из вас предателей. Все вы знаете своих товарищей-констеблей, которые ушли без разрешения и присоединились к бунтовщикам…

Все одобрительно забормотали, и один даже проворчал:

— Чертовы дезертиры!

— Нет, — возразил Кришнамурти, — они не виноваты! Их сознаниями манипулируют, и, как я уже говорил, быть может, через несколько часов это случится и с некоторыми из нас.

— Нет, сэр, — запротестовали констебли.

— Мы должны быть готовы ко всему. Мы же не хотим присоединиться к врагу, не так ли? Вот мой приказ, парни, и будем надеяться, я никогда больше не скажу ничего подобного в своей жизни: если кто-то из вас заметит, что его товарищ поддерживает или собирается поддержать противника, немедленно вынимайте дубинку и бейте его по голове!

Ошеломленные констебли переглянулись.

— Я не шучу! — сказал Кришнамурти. — Если потребуется, вы должны нокаутировать своего товарища, сбить его с ног! Понятно?

— Да, сэр! — ответили нерешительные голоса. Кришнамурти знал, что неподалеку, в конце Кингзуэя, детектив-инспектор Честен говорит то же самое другой группе констеблей, хотя, наверное, более сжато, и что на Флит-стрит детектив-инспектор Траунс делает ту же работу. В каждой из трех групп полицейских было не меньше полтораста; более мелкие отряды охраняли маленькие улицы, ведущие к Стрэнду. Всего, по мнению Кришнамурти, в районе было сосредоточено самое большее шестьсот полицейских. Внутри же полицейского кордона «развратников» было по меньшей мере вчетверо больше.

— Неужели это всё, на что мы можем рассчитывать? — прошептал он самому себе. — Я знал, что полиция теряет людей, но я даже не имел понятия, насколько всё плохо!

Он уставился на облако, колеблющееся у земли. Светила полная луна; туман тоже светился, странно и обманчиво ярко. Однако большинство газовых ламп не работало, на улицах лежали глубокие тени, и видимость была намного хуже, чем казалась. Подошел сержант Киллер, встал рядом с ним и заметил:

— Не одно, так другое, командор.

— Вы о чем?

— Туман, сэр. С начала бунта на улицах почти нет паросипедов, многобусов и паролошадей, но пара меньше не стало. Откуда же он берется?

— Хм-м… хороший вопрос, сержант!

— Пар, конечно, смешивается с дымом от пожаров, и мы получаем этот грязно-серый суп. Но на этой улице большинство пожаров давно догорели. Так что вопрос, командор, откуда всё это идет?

Кришнамурти вдруг понял, что его дыхание превращается в облако.

— Разрази меня гром! — воскликнул он. — Как же я не сообразил? Погода меняется!

— И ползет на нас, — сказал Киллер. — Жара закончилась как раз вовремя, но, похоже, это изменение принесет нам «лондонский особый»!

— Смог! — сплюнул Кришнамурти. — Только его нам и не хватало!

Послышался рокот приближающегося винтостула.

— Кто-то из вашего взвода? — спросил Киллер. — Он сильно рискует, командор!

— Нет — пока остается по эту сторону кордона. Мы на самом краю опасной зоны. Вот если он перелетит нас и окажется над Стрэндом… — Он указал рукой в землю.

— Эй! Он садится! — крикнул Киллер.

Туман расступился, и люди стремглав бросились в стороны от винтостула, падавшего как камень, но притормозившего буквально за пару секунд до того, как он коснулся булыжников и застыл на мостовой. Из машины выбрался человек в темных очках, одетый в форму Летного взвода, и подбежал к Кришнамурти.

— Здравствуйте, сэр, — сказал он, отдавая честь.

— Здравствуйте, Миллиган. Что нового?

— Боюсь, ничего хорошего, сэр. К востоку отсюда бунт разгорелся еще больше. Английский банк горит. Но и этого мало: волнения быстро приближаются к Ист-Энду.

— Черт побери! — прошептал Кришнамурти, снял шлем и помассировал виски. Если сумасшествие достигнет перенаселенного «Котла» — воистину разверзнется ад: бунтующий Ист-Энд уничтожит Лондон.

— Миллиган, соберите все патрули на севере и на западе и присоединяйтесь к восточным. В случае необходимости летите низко и открывайте предупредительный огонь по бунтовщикам. Если понадобится, стреляйте по ногам! Задержите их любыми способами, хотя бы ненадолго!

— Слушаюсь, сэр.

Миллиган подбежал к машине и пристегнулся. Мотор заревел, в воздух поднялся конус пара, и винтостул исчез в тумане. Внезапно рев лопастей затих, наступила мертвая тишина, машина выпала из облака и ударилась о мостовую. Кришнамурти схватил сержанта Киллера за руку и с ужасом посмотрел на него. Они побежали к обломкам, к ним присоединились констебли. Прежде чем удариться о землю, винтостул перевернулся. Под ним лежал Миллиган, искалеченный и мертвый. Не говоря ни слова, Кришнамурти присел на корточки и закрыл ему глаза.

— Что произошло? — спросил Киллер.

— Похоже, наш враг расширил зону, опасную для полетов.

— Будь я проклят, — пробормотал сержант, — они узнали, что мы здесь!

Кришнамурти поглядел на Стрэнд.

— Черт побери! — еле слышно прошептал он. — Давай, Суинберн! Поторопись!

Чарльз Дойл был мертв — и знал об этом. Лишь благодаря силе воли русской ведьмы его тело еще ходило, а дух сознавал себя. В его мертвом мозгу вибрировали и бились ее слова: «Освободитесь! Сбросьте свои цепи! Поднимитесь и опрокиньте!» Слова входили в него, усиливались внутри, словно он был линзой, а потом излучались вовне, касались других астральных тел и перепрыгивали дальше. Если бы он только мог прижать руки к ушам и перестать слышать этот голос!.. Крылатый коротышка затрепетал прямо у его лица и запел:

— Приготовься!

Он попытался отогнать эльфа, но его руки то ли онемели, то ли дематериализовались. Одна его часть сворачивалась и извивалась над Стрэндом недалеко от Флит-стрит, другая тащилась по мостовой вдоль Кингзуэя. Дойлом овладел ненасытный голод. Он хотел не пищи, и даже не выпивки — нет: он страстно желал выпить жизнь! Сколько же времени длятся его муки? Сколько возможностей он упустил? Всю жизнь он был так осторожен и так боялся совершить ошибку, что не делал вообще ничего, ища, вместо этого, утешения в бутылке. А теперь — слишком поздно!

— У меня была жизнь, но я не жил! — завыл он. — Я хочу назад! Пожалуйста! Не дай мне умереть вот так!

Его сознание отметило впереди какую-то фигуру. Она двигалась сквозь туман; он чувствовал ее тело, чувствовал жизнь, переполнявшую ее. За ней были и другие, но эта была ближе. Он должен взять ее! Непременно взять!

Труп прыгнул вперед, вытянул руки и изогнул пальцы. Издали послышался крик:

— Констебль Тэмуорт! Назад! Не отделяйтесь от отряда, черт побери!

Детектив-инспектор Честен посмотрел на карманные часы. Без десяти три ночи. Он чувствовал себя усталым. Ему нравилось быть полицейским главным образом потому, что он прекрасно справлялся со своей работой, но временами его тянуло заняться садоводством, которое он считал своим призванием. В юности он мечтал стать садовником-декоратором, но его отец, один из первых питомцев Роберта Пила, настаивал, чтобы сын пошел по его стопам, и не хотел слышать ни о чем другом. Честен не держал обиды на старика: в полиции его уважали — надежная работа с хорошими перспективами, и еще любящая молодая жена, которую он повстречал, расследуя убийство. Он сумел купить дом с большим садом, и, к зависти соседей, на его великолепно подстриженных лужайках росли самые красивые цветы. Интересно, какой бы стала его жизнь, если бы он не послушался отца? Он вспомнил, как сэр Ричард Фрэнсис Бёртон однажды сказал ему:

— После того как Эдвард Оксфорд, которого называли Джеком-Попрыгунчиком, изменил время, истинное будущее стало недостижимым, хотя и не перестало существовать. Представьте себе: вы находитесь на перекрестке и выбираете дорогу «А». Дорога «Б» не исчезла — но вам по ней не пройти: нет пути назад, если, конечно, у вас нет машины времени.

Не означает ли это, что там, в ином будущем, есть Томас Манфред Честен, садовник-декоратор? Он надеялся на это. Очень утешительная мысль.

Без десяти три. Часы встали. Он тряхнул их и недовольно поцокал языком. Прошло точно не больше нескольких минут. И до сигнала еще по меньшей мере час. Его люди нервничают, он — тоже. Кингзуэй исчез из виду, поглощенный густым туманом, который вернулся в Лондон. Шатающиеся по нему фигуры стали невидимыми и казались теперь еще более жуткими и угрожающими.

— Мертвые «развратники»… — в сотый раз пробормотал он. — Чертовски странно!

Подошел констебль и молча указал на свою команду. Честен взглянул и увидел трех призраков, крутящихся возле них. Полицейские пытались поразить их дубинками, но безрезультатно.

— Прекратить! — приказал он. — Трата времени! Берегите силы!

Они перестали, но внезапно лицо одного из них исказилось яростью:

— Не говори мне, черт побери, что я должен делать! — крикнул он.

— Констебль Тэмуорт! Успокойтесь!

— Сам успокойся, ты, маленький наглый позер! Кто ты такой, чтобы отдавать мне приказы?

— Ваш командир!

— Нет, приятель! Нет у меня командиров, кроме Тичборна!

Честен вздохнул и обернулся к другому полицейскому:

— Сержант Пайпер, дубинка — ваша, голова — Тэмуорта. Быстро!

Пайпер кивнул и снял с пояса дубинку.

— Хрена выкуси! — крикнул Тэмуорт и бросился в туман.

— Констебль Тэмуорт! Назад! Не отделяйтесь от отряда, черт побери! — крикнул Честен. Ему ответил булькающий вой. Трое полицейских отделились от кордона и бросились к нему.

— Нет! Мендерс! Карлайл! Пэттерсон! Назад!

— Но, сэр, он попал в беду! — запротестовал Карлайль и нырнул в туманную пелену. Честен обернулся к основному отряду и проревел:

— Оставаться на месте! Только двиньтесь — я вам все кишки выпущу! Пайпер, за мной!

Он стиснул зубы и нырнул в смог. Пройдя несколько шагов, он увидел, как Мендерс поднял и направил на кого-то револьвер, потом нажал на курок и выругался:

— Заклинило, чертова железяка!

Он посмотрел туда, куда направился констебль, и увидел Тэмуорта, распростертого на земле. Мундир и рубашка были разодраны, под ними открывался растерзанный живот. Рядом с ним сидел на корточках человек в очках: худой, бородатый и безусловно мертвый; внутренности полицейского он раздирал руками. Труп поглядел вверх, застонал и встал. Кишки стекли с его рук и упали на булыжники.

— Прошу прощения, — сказал он, — мне нужна жизнь!

— Пресвятая Богородица! — воскликнул Мендерс и запустил в труп револьвер; тот отскочил от лба бородача.

— Бесполезно, — прошептал сержант Пайпер, — чертова покойника невозможно убить во второй раз!

— Пайпер, оставайтесь со мной! — скомандовал Честен. — Все остальные — за кордон! Немедленно! Это приказ!

Мендерс сглотнул, нерешительно кивнул и стал отходить от бородача, который покачивался на месте, не зная: то ли продолжать стоять, то ли упасть на землю и сдаться.

— Чертов покойник! — повторил Пайпер. — Но движется неплохо!

Хорошо одетый труп с цилиндром на голове внезапно вынырнул из смога позади них, схватил Мендерса за плечи, вцепился зубами ему в горло и уволок обратно в туман. Констебль Карлайл, увидев смерть товарища, пронзительно закричал, нащупал полицейский свисток, сунул его в рот и дунул несколько раз. Раздался тревожный переливчатый свист.

— Сигнал, — объявил констебль Лэмпуик.

— Не может быть, — рявкнул Траунс, — слишком рано!

Он и его люди стояли около дымящихся остатков паба «Старый Чеширскiй Сыръ», который вчера сгорел дотла. Бунтовщики любили не только пить в тавернах, но и поджигать их. Судя по вони, в этом случае они смешали оба занятия с катастрофическими для себя результатами.

— Но вы только послушайте свист, сэр: это не может быть ошибкой!

— Констебль Лэмпуик, мы ждем мистера Суинберна, который появится с моста Ватерлоо, так что сигнал должен последовать после его приезда. И мне кажется, что тот, кто свистит, находится вместе с командой детектива-инспектора Честена на Кингзуэе.

Траунс переступил с ноги на ногу, снял котелок и сильно ударил по нему. Что-то не в порядке! Потом надел обратно. А что, если он ошибается?

Свист вдалеке прекратился.

— Японский городовой! — тихо пробормотал он. Что же делать?.. Траунс на мгновение замер. Потом мигнул. Человек из Скотланд-Ярда обернулся к своим людям и проревел:

— Вооружайтесь, парни: мы начинаем! Действуйте очень осторожно: здесь вам не атака чертовой Летной бригады, понятно?

— Да, сэр! — ответило множество голосов.

Полтораста полицейских вынули револьверы Адамса, отстегнули дубинки и медленно последовали за Траунсом в туман.

— Вы слышали, командор? — спросил сержант Киллер.

— Да. Но — раньше времени, далеко оттуда, где надо, и не в том направлении! — ответил изумленный Кришнамурти.

— Это всё смог, сэр: вы же знаете, как он искажает звуки.

— Хм-м!..

Командир Летного взвода никак не мог перестать думать о Миллигане. Он дружил с ним, знал его жену и ребенка. Зрелище его смерти, мгновенной и бессмысленной, потрясло его до глубины души. Он вздохнул и загнал мысль о смерти пилота в самый дальний уголок сознания: первым делом — долг.

— Наверное, что-то случилось, — пробормотал он. — Идти на Стрэнд сейчас? Или ждать условленного момента?

— Может быть, это и есть условленный момент, — предположил Киллер, — просто он настал раньше, чем ожидалось?

Кришнамурти прищелкнул языком, на время погрузился в раздумье, а потом обратился к своей команде:

— Подождем еще. Приготовиться! Полная тишина! Держите ушки на макушке и будьте готовы двинуться в любой момент!

— Прекратите чертов свист!

Констебль Карлайл остановился.

— Вы, конченый идиот! — проворчал детектив-инспектор Честен, подойдя к подчиненному. — Вы только что разрушили весь…

Он оборвал себя, увидев конец шпаги, торчащий из груди констебля. Потом шпага скользнула обратно и исчезла. Хлынула кровь. Свисток выпал изо рта Карлайла и, звеня, покатился по дороге; за ним упал полисмен. Теперь стал виден вынырнувший из тумана: «развратник», конечно, но умерший по меньшей мере три дня назад. Нижние конечности, наполненные трупной жидкостью, резко выпячивались из-под одежды. Разбухшие ладони держали шпагу; трость, в которой она находилась, напоминала загнившую сырую сосиску. Кожа была цвета земляных червей, нижняя губа свисала до подбородка, глаза перевернулись и утонули в глазницах.

— Офэнь извините, — прошепелявил он, — мне увасно неудобно!

В очередной раз Томас Манфред Честен решил, что хочет проводить больше времени, занимаясь своим садом.

— Добавить розовых георгинов, — пробормотал он, подумав о небольшом участке земли рядом с нижним краем сада, и вытащил револьвер. — И, быть может, желтых ноготков… — Направил револьвер в лоб мертвецу. — …И голубую герань. — Нажал на курок. Револьвер заело. Честен вздохнул, убрал его в карман и поднял дубинку. — Или одни ноготки? — Шагнул вперед, выбил рапиру и стал дубасить труп по голове, пока в стороны не полетели белые кости, черная запекшаяся кровь и серые мозги. Кадавр упал на камни и остался лежать, изредка подергиваясь. — И перегной, — пробормотал Честен, — в нем весь секрет!

— Сэр! — раздался голос за спиной. Обернувшись, Честен увидел Пайпера и Пэттерсона: они отступали еще перед несколькими трупами, вынырнувшими из смога.

— Все вперед! — крикнул он своему отряду, стоявшему за кордоном. — Револьверы не работают: бейте дубинками! По головам! Изо всех сил! Крушите черепа!

Честен и Траунс осторожно вели своих людей к центру Стрэнда: один отряд наступал с севера, второй — с востока. Как только обе группы вошли в сгустившийся туман, перед ними появились ходячие мертвецы с обнаженными шпагами в руках; все они были хорошо одеты, любезны и безупречно вежливы.

— Я в ужасе! — сокрушенно сказал один из них, погружая палец в глаз констебля. — Я веду себя совершенно подло и приношу мои искренние соболезнования!

— Ой! — воскликнул другой, втыкая меч в живот полицейского. — Какая жуткая история!

— Всё это чрезвычайно непристойно! — заметил третий, вытаскивая из чьего-то рта кусок плоти. Он посмотрел на человека в мундире, прижавшего руки к вырванному горлу: — Надеюсь, вы не будете считать меня невежей?

Констебли размахивали дубинками, крушили черепа, расплескивали безжизненные мозги, но враги превосходили их числом, и под руку постоянно лезли призраки. Они появлялись и исчезали, иногда почти твердые, иногда еле заметные, и всякий раз полицейские поблизости хватались за голову от боли. Некоторые из них внезапно переходили на другую сторону и, с криком «Тичборн!», набрасывались на своих товарищей. Полицейские дубинки били по головам полицейских. Извинялись не только «развратники». Битва становилась всё ожесточенней.

— Парни, не отступайте! — крикнул Траунс. — Покажем им, где раки зимуют!

Из тумана вышел стройный, модно одетый труп и дружески заявил:

— Голубчик, не будете ли вы против, если я заберу вашу жизнь? Похоже, я потерял свою. Это было так неосторожно с моей стороны!

— Ох, канал бы ты отсюда, нелепая твоя задница! — проворчал детектив. Уклонившись от шпаги «развратника», он с силой ударил его в голову. Денди закачался и запротестовал:

— Омерзительное представление, батенька! — Детектив ударил его снова, денди упал на колени. — Ведь это же не крикет, в самом деле!

— Заткни свою гребаную пасть! — прошипел Траунс и раздробил «развратнику» череп. Тот упал на камни и слабо задергался. Из тумана вынырнул Честен и приветственно кивнул.

— Сзади! — крикнул Траунс. Честен нагнулся, шпага прошла прямо над ним. «Развратник», державший ее, оказался трухлявым кадавром: похоже, это был один из первых живых мертвецов. Он него несло, как из могилы, и когда детектив-инспектор ударил его в подбородок, голова слетела с плеч и размазалась по булыжникам, как перезрелый лимон; вслед за ней повалилось тело. Честен обернулся, сморщив нос от отвращения.

— Где Суинберн? — спросил Траунс.

— Не знаю.

— Неужели сигнал был слишком рано?

— Да. Один из моих людей запаниковал.

— Черт побери!

— Моя ошибка.

— Очень сомневаюсь. Не вини себя. Как полагаешь: продержимся до его прихода?

— Выбора нет. От этого зависит Бёртон.

Траунс утвердительно хмыкнул, отступил от своего товарища, схватил дубинку обеими руками и ударил прыгнувшего на него «развратника» по уху. Труп упал на булыжники. Детектив взгромоздился ему на грудь и ударил в подбородок следующего. Голова мертвеца отлетела назад, потом качнулась вперед и встретила сокрушительный удар в лоб. «Развратник» попытался схватить детектива за руку, но промазал, и дубинка, описав дугу, ударила по его телу; затрещали кости.

— Ло… — крякнул Траунс, вкладывая в четвертый удар всю свою силу, — …жись!

«Развратник» закачался и упал. Раздался громкий треск — на детектива-инспектора обрушились ошметки плоти и куски костей. Он оглянулся и увидел, как падает безголовый труп. Рядом с ним стоял констебль Лэмпуик, держа в руках окровавленную дубинку:

— Извините, сэр, он собирался прыгнуть на вас.

— Очень признателен. Но всё равно утром пошлю тебе счет за стирку.

Констебль улыбнулся. Внезапно его лицо исказилось от боли, он схватился за голову, потом поднял дубинку и заорал:

— Не виновен! Тичборна засудили! Ты, подонок!

Затем он обрушил дубинку на голову Траунса. Детектив отпрыгнул назад, избегая удара, споткнулся о труп, упал, перекатился, опять вскочил на ноги и бросил дубинку в Лэмпуика. Она ударила констебля аккурат промеж глаз — тот упал на землю и замер, потеряв сознание.

— Прости, сынок!

Тем временем Честен подобрал вторую дубинку и, скользя под руками трупов, лупил своих соперников обеими по коленям. Те падали, а пять констеблей, которые шли следом, доканчивали дело, сплющивая черепа. Бой теперь напоминал размеренную рутину: увернулся — наклонился — хрясть! хрясть! — готов.

— Зимние жасмины, — объявил Честен. — Очень веселые.

Увернулся — наклонился — хрясть! хрясть! — добил.

— Возможно, глициния. И плющ для ограды.

Астральное тело Чарльза Альтамона Дойла проплыло сквозь смог и смешалось с людьми командора Кришнамурти. Некоторые замахали на него дубинками, на что он не обратил внимания, зато другие, похоже, услышали голос, наполнявший то малое и разреженное вещество, которым он обладал.

— Восстаньте! — кричал голос. — Обратитесь против ваших угнетателей!

Они схватились руками за голову, вздрогнули и обрушились на своих товарищей. Началось сражение. Другая часть Дойла находилась на пересечении Стрэнда, Олдвича и Ланкастер-плейс, прямо у моста Ватерлоо. Несмотря на яму в щеке, которую оставил удар дубинки, он всё еще двигался и был голоден. Он не мог сопротивляться жажде — жажде чужой жизни!

На него бросился полисмен и ударил по лбу. Дойл быстро сдвинулся в сторону, и удар пришелся в плечо. Он ничего не почувствовал, хотя услышал треск сломанной ключицы. Тогда он одной рукой перехватил запястье, а другой ударил его в локоть, который сломался с неприятным треском. Полицейский заорал от боли. Дойл отпустил руку, вцепился пальцами в его шею и начал давить. Крик прекратился.

— Отдайте мне вашу жизнь, — простонал Дойл. — Пожалуйста!

Услыхав звуки боя на краю Трафальгарской площади, Кришнамурти приказал своим людям наступать. Небольшие отряды полиции на севере и на юге Стрэнда тоже услышали, что сражение усиливается, и нырнули в туман. Дубинке Кришнамурти пришлось лишить сознания уже пятого констебля. Привидения кишели повсюду; командор чувствовал, как они пытаются внедриться в его сознание и подчинить своей воле. Головная боль стала почти нестерпимой.

— Выполняй свой долг, старина, — посоветовал он самому себе, — наплюй на этих чертовых призраков!

Кришнамурти постоянно терял людей, но пока под его командой всё еще оставалась немалая сила, и он направил ее в конец Ланкастер-плейс. Теперь из смога стали появляться «развратники» со шпагами. Они успели убить пятерых полицейских, прежде чем командор сообразил, что ни один револьвер не работает и что единственный способ избавляться от ходячих мертвецов — это разбивать им головы.

Командир Летного взвода забыл о своей головной боли и начал мстить за Миллигана. Его отряд пробивался всё дальше. В самой гуще кровавой резни он заметил Траунса, который дико крушил всё вокруг, и Честена: тот тщательно разбивал монстрам ноги. Кришнамурти сообразил, что все три группы полицейских наконец встретились, как и планировалось. Однако, в отличие от Честена с Траунсом, он не знал, что сигнал к началу боя был подан по ошибке, и полицейские вошли на Стрэнд значительно раньше условленного срока. Только сейчас, когда отряды полиции соединились, он понял, что всё пошло совсем не так, как ожидалось: здесь должен был быть Суинберн, а полиция должна была контролировать положение и раздавить оппозицию. Ничего из этого не вышло.

— Держись! — выдохнул он. — И надейся, что поэт вот-вот появится! — Накинувшись на очередного «развратника», он прошептал: — Вот же чертов поэт!

Мимо прошел Честен, размахивая дубинкой. Кришнамурти отчетливо расслышал слова своего начальника:

— Петунии.

— Вы сказали Тичборн, сэр? — спросил он.

— Нет, командор. С вами всё в порядке?

— Да, сэр.

— Отправляйте их в ад!

Кришнамурти кивнул и вздрогнул. Голова взорвалась от боли.

— Извините меня, — раздался изысканный голос. Командор обернулся: рядом с ним стоял «развратник». — Дружище, ты случайно не знаешь, как это делается?

Командор отступил назад.

— Что?

«Развратник», умерший, судя по виду, не так давно, сказал:

— Дело в том, что у тебя есть жизнь, а у меня, к сожалению, нет. Значит, к еще большему сожалению, я должен забрать твою. И я никак не могу понять: где мне искать ее после того, как я проткну тебя вот этим? — Он показал Кришнамурти рапиру. — Ты можешь посоветовать что-нибудь?

Командир летного взвода уставился на кончик рапиры, находившийся в трех дюймах от его лица.

Бум!.. Внезапно голова «развратника» отлетела в сторону, рапира выпала из его рук, тело сложилось.

— Черт побери, здесь не дискуссионный клуб, командор! — проворчал Траунс, вставая на лежащий ничком труп. Потом он снова нырнул в туман, выкрикивая приказы и ободряя своих людей. Кришнамурти смотрел, как он идет.

— Высокомерный ублюдок! — пробормотал он.

Увернулся — наклонился — хрясть! хрясть!.. — ничего. Честен выпрямился и осмотрелся. На его пятерку, крушившую черепа лежавших вокруг «развратников», напала большая группа новых. Констебли сражались за свою жизнь.

— Не слишком-то спортивно, — пожаловался труп у его ног, — ударить меня по коленям! И как я теперь буду ходить?

Честен, не обращая внимания на вопрос, шагнул к своим людям и почувствовал, как рука «развратника» схватила его за щиколотку. Он покачнулся и упал.

— Я требую извинений! — сказал «развратник». Детектив сел, изогнулся и с силой ударил кадавра по голове.

— Ого! Ничего себе! И это вы называете извинениями?

Оружие вновь опустилось на голову трупа с еще большей силой.

— Вам лучше уйти, — запинаясь, сказал «развратник». — А я немного полежу, отдохну.

Третий удар разнес его голову на куски, и он замер.

— Фиолетовый ракитник, — сказал Честен. — Очень выносливый. Растет повсюду.

Он вскочил на ноги. Из тумана появилась рука, обвилась вокруг его шеи и дернула назад; вторая вырвала из рук дубинку и забросила ее в туман. Он почувствовал, как в левое плечо впились зубы, и попытался закричать от боли, но рука трупа слишком сильно сдавила горло. Он попытался вырваться — бесполезно. Перед глазами всё плыло, в ушах звенели колокольчики. Из последних сил Честен бросился на землю. Не ожидавший этого противник отпустил его, полицейский перекатился на спину и вдохнул грязного воздуха. Нога с силой опустилась на его руку и раздробила пальцы. Он закричал, а труп уже молотил его по груди, коленям, плечам. Потом руки железной хваткой сжали ему горло. Звон в ушах усилился, и все-таки даже сквозь эту какофонию он услышал приближающийся мерный грохот. Земля под спиной задрожала. Сквозь красный туман, заволокший глаза, Честен посмотрел вверх и увидел своего врага, бородатого человека с дырой в щеке.

Траунс был покрыт запекшейся кровью с головы до ног. С его дубинки стекали мозги. Рот застыл в яростном оскале, глаза сверкали. Он стоял на груде недвижимых «развратников» и ждал следующего.

Долго ждать не пришлось. Из тумана появился человек и бросился к нему. Он был одет в великолепный вечерний костюм, в правой глазнице торчал разбитый монокль. Очевидно, он уже побывал в сражении: разбитая челюсть свисала, и по ней хлопал язык. Впрочем, он не обращал на это внимания, поскольку был мертв. «Развратник» стал карабкаться по своим лежащим товарищам. Траунс прыгнул ему навстречу, перехватил дубинку и обеими руками обрушил ее на незащищенную голову. С ужасным шумом череп треснул. Траунс колотил по нему снова и снова. «Развратник» упал и затих, наступила небольшая передышка.

Детектив-инспектор вытер рукавом глаза и огляделся. Сквозь плотную мглу он мог видеть темные фигуры, сцепившиеся в смертельной схватке. Улица была полна мертвыми или ранеными полицейскими, вокруг кишели «развратники».

— Сколько голов я разбил за эту ночь, — сказал он себе, — а чертовых покойников меньше не стало!

Обернувшись, он увидел Честена: тот лежал на земле. На его груди и коленях стоял «развратник» и душил его — лицо детектива-инспектора уже посинело. Траунс шагнул вперед прямо по груде мертвецов, но потерял равновесие, поскользнулся и покатился по булыжникам. Потом он мгновенно вскочил и кинулся к другу, но не успел ступить и шагу, как два призрака, материализовавшиеся рядом, схватили его за руки.

— Нет! — закричал он, яростно вырываясь, но призраки потащили его в туман, подальше от умирающего друга. Как только они остановились, из смога появился Кришнамурти. За его спиной темнела фигура призрака в цилиндре.

— Берегись! — крикнул Траунс. — И спаси Честена: его как раз сейчас душат!

— Простите! — выдохнул командир Летного взвода. — Я… я не… я не могу… — Он пошел к своему начальнику, подняв дубинку повыше: — Тичборн… невиновен!

— Кришнамурти! — заорал Траунс. — Приди в себя, парень!

— Угнетатели… должны… умереть!

Он замахнулся дубинкой, готовясь размозжить ею голову Траунса.

Вдруг раздался гром: ба-да-да-дум! ба-да-да-дум! ба-да-да-дум! Земля затряслась. Раздались полицейские свистки. Сильный порыв ветра подхватил призраков, оторвал их от Траунса и унес прочь. Призрак с цилиндром на голове, стоявший за Кришнамурти, растаял в воздухе. Командор заглянул Траунсу за плечо. Его глаза расширились от изумления, рот открылся. Детектив обернулся:

— Чтоб я сдох, — выдохнул он, — у меня видения!

Колоссальных размеров конь, мегаломовик, с грохотом промчался по мосту Ватерлоо и ворвался на Стрэнд; булыжники трескались и рассыпа́лись под ударами его огромных копыт. Ба-да-да-дум! Ба-да-да-дум! Ба-да-да-дум! У коня на спине сидел коротышка Алджернон Суинберн — рыцарь прерафаэлитов, похожий на детскую куклу; его огненно-рыжие волосы развевались по ветру, в руке он держал длинное тонкое копье. Поэт с энтузиазмом свистел в полицейский свисток, и маленькая болтунья с сине-желтым опереньем, сидевшая у него на плече, во весь голос чирикала грязные ругательства.

Огромный жеребец вынырнул из тумана, таща за собой основание мебельного фургона. На нем находился кузов, поставленный на огромное колесо, по конструкции напоминающее водяное, но сделанное из легких материалов. Колесо крутилось с огромной скоростью благодаря двадцати борзым, бежавшим по его внутренней поверхности. Рядом с хитроумным изобретением стояла Изабелла Мэйсон, подбадривая бегунков шлепками, криками и кусочками еды. Всё вместе представляло собой совершенно фантастическое зрелище. При помощи простых, но хорошо спроектированных цепей и коленчатых валов колесо заставляло работать ручные меха. Из них змеился шланг, шедший к верху кузова, а оттуда — в заднюю часть дула, похожего на пушечное. Констебль Бхатти поворачивал дуло на шарнире и направлял его на цель.

Мегаломовик тащил фургон по широкому Стрэнду, Бхатти направлял дуло во все стороны, и сильная струя воздуха разрывала в клочья всех призраков, находившихся поблизости. Изобретение было шедевром инженерной мысли и не зависело ни от пружин, ни от каких-нибудь более сложных устройств. Идея этой пневматической пушки была настолько проста, что Изамбард Кингдом Брюнель сумел построить ее всего за несколько часов. С громкими криками «Ура!» констебли отпрыгивали от коня. Траунс и Кришнамурти с изумлением увидели, как Суинберн опустил свое копье и направил его в затылок «развратнику».

Чарльз Альтамон Дойл сжимал мертвыми пальцами шею детектива-инспектора Честена.

— Выдавите! — сказал он. — Выдавите вашу жизнь из себя и отдайте ее мне!

На периферии его сознания затанцевали феи.

«Началось восстановление!» — запели они.

— Нет! Выходит жизнь! — прошептал Дойл. — Начните сначала. Спойте правильно. Исправьте вашу ошибку.

Он почувствовал, как что-то коснулось его затылка. Астральное тело Дойла дрейфовало неподалеку: его глазами он увидел длинное копье, которое держал коротышка, сидя на огромной лошади. Его голова вспыхнула ярким пламенем.

«Сейчас!» — сказали феи. Огонь пожрал лицо и волосы, потом с жадностью накинулся на кости и остальное тело. Дойл откатился от полицейского офицера и упал на землю, яростно размахивая руками, а пламя всё глубже и глубже зарывалось в его мертвую плоть. Копье коснулось его груди, и всё его тело вспыхнуло. Он почувствовал, что исчезает, обнаружил себя не в силах сопротивляться, а затем успокоился и позволил пламени пожрать себя. Кружась в тумане неподалеку, он смотрел на себя и чувствовал, что горит.

— Нет! — подумал он. — Ведь я что-то должен был сделать!

Могучая струя воздуха подхватила его и разорвала в клочья. Чарльз Альтамон Дойл исчез в атмосфере и перестал существовать.

Траунс и Кришнамурти увидели, как «развратник», вспыхнув, скатился с Честена. Их друг медленно пополз подальше от горящего трупа. Они бросились вперед и оттащили его в безопасное место. Траунс взглянул вверх и обратил внимание на четыре цилиндра, подвешенные к ягодицам мегаломовика; от них к рукоятке копья тянулись гибкие шланги.

— Легковоспламеняющийся газ? — предположил он.

— Пожалуй, — ответил Кришнамурти, — какой-то тип огнемета. Детектив-инспектор, я даже не знаю, извините ли вы меня: они буквально влезли мне в голову — я просто ничего не мог с собой поделать!

— Брось, парень! Забудь! Детектив-инспектор Честен ранен, давай поднимем его в кузов.

— Ландыши, — прохрипел Честен, — цветы поэтов.

К ним, размахивая рапирой, приблизился «развратник». Его глаза спрятались на самом дне глазниц, а кожа свисала так, словно плоть под ней сползла с костей. Он попытался обратиться к ним, но язык и губы слишком ослабли, поэтому раздался лишь ужасный стон.

— Я займусь им, — сказал Траунс.

— Разрешите мне, — сказал голос Суинберна сверху. Он ткнул копьем в разлагающийся труп — тот вспыхнул, упал на колени, а потом на землю, продолжая гореть.

— Привет, парни! — радостно воскликнул помощник Бёртона.

— Привет, Суинберн! — ответил Траунс. — Честен ранен!

— Глупый костолом! — пискнула Покс.

— Поднимайте парня в кузов! Мисс Мэйсон позаботится о нем, а потом мы доставим его в больницу.

Траунс и Кришнамурти подняли своего товарища и перенесли в фургон.

— Горло, — сказал Траунс Изабелле, когда они осторожно положили Честена на пол.

— Пальцы сломаны, — заметил Кришнамурти.

— Не волнуйтесь, я помогу ему, — кивнула мисс Мэйсон. Тем временем Суинберн что-то прошептал Покс — пестро раскрашенная птица взлетела с его плеча и исчезла в тумане. Поэт посмотрел на своих друзей и сказал:

— Ребята, мусорных крабов нет. Что скажете, если мы почистим улицу сами?

Оба полицейских взмахнули дубинками.

— Мы готовы, — проворчал Траунс.

 

 

Глава 14

ГЛАЗ

Высоко над смогом парил освещенный серебристым сиянием луны орнитоптер, хлопая крыльями на высоте двух миль; за ним тянулась длинная прерывистая полоса белого дыма. Летающей машиной управлял заводной человек с Трафальгарской площади, а в заднем кресле сидел сэр Ричард Фрэнсис Бёртон. Устройство пролетело над Темзой, отклонилось влево, к «Котлу», скользнуло над ним и направилось на восток, к Кингс-Кросс. Внезапно из облака снизу появился попугай и уселся на плечо Бёртону.

— Привет, Покс.

— Кишащий вшами чурбан! — просвистела Покс. — Сообщение от пьяницы Алджернона Суинберна. Начало сообщения. Игра началась. Конец сообщения.

— Пора. Спускаемся, — обратился Бёртон к своему спутнику. Его слуга дернул за рычаг; орнитоптер накренился, изменил курс и полетел на юг. Потом заводной человек выключил мотор, и дымная полоса внезапно оборвалась. Крылья машины застыли, и она начала планировать в облачном покрывале.

— Итак, начали, — прошептал Бёртон и положил руку на плечо заводному человеку, — сейчас мы тут всё встряхнем. На этот раз полиция — только приманка, и ты наше главное оружие.

Они опускались сквозь холодный ночной воздух.

— Что бы ни случилось со мной, — сказал Бёртон, — ты должен завершить это дело. Однако, должен сказать тебе, я действую, руководствуясь скорее интуицией, чем точным расчетом. Многие решили бы, что я сошел с ума, полагаясь на сны, и совершенно неправильно оцениваю положение. Но, надеюсь, ты-то согласен с моими доводами?

Заводной человек кивнул латунной головой. Их окутало облако. Бёртон послал Покс к Суинберну и проверил ремни: они крепко держали его.

— Будем надеяться, что твои вычисления совершенно точны, — сказал он слуге. Тот потянул еще за один рычаг. Из задних концов крыльев вышли тонкие широкие металлические перья; нос машины поднялся, и падение существенно замедлилось. Королевского агента тряс страх: он не видел ничего, кроме густого тумана, но точно знал, что они в нескольких секундах от удара о землю.

Протянув руку назад, Бёртон нащупал четыре крюка, каждый из которых был прикреплен к фюзеляжу длинной тонкой цепью. Он взял по два крюка в каждую руку и стал ждать. Перед ним поднялась механическая ладонь с четырьмя вытянутыми пальцами. Большой палец согнулся. Осталось четыре. Три. Два. Один. Из миазмов возникла крыша большого здания. Раздался сильный глухой удар — и орнитоптер, рассыпая искры, с металлическим визгом заскользил по ней. Полумертвый от страха, Бёртон кинул крюк, потом второй и третий. Правое крыло наткнулось на печную трубу; машина повернулась, пошла юзом, из крыши полетели кирпичи. Он бросил за борт последний крюк, ухватился за ремень и воззвал к Аллаху. Орнитоптер проскрежетал по крыше, ударился о парапет, взгромоздился на него и замер на самом краю. Мгновение ужаса, невесомость, визг напряженного металла и страшный удар, бросивший Бёртона прямо на спину своего металлического слуги.

Он потерял сознание. Потом пришел в себя. Дезориентация. Внешний мир появился. Ремни зарылись в грудь. Он с трудом вздохнул, помотал головой и осмотрелся. Орнитоптер висел на стене здания, между большими белыми буквами Й и О вывески «КОРОЛЕВСКИЙ ОТЕЛЬ „ВЕНЕЦИЯ“». Крылья машины изогнулись, одно из них пробило окно. Снизу доносились крики и вопли: битва на Стрэнде продолжалась.

— Красивое зрелище, — пробормотал королевский агент, затем обхватил ногами выступ на фюзеляже, схватился за край седла, убедился, что трость надежно прикреплена к брючным ремням, и расстегнул их.

— Ты в порядке? — спросил он латунного человека.

Тот кивнул.

— Я поднимаюсь. Следуй за мной.

Поочередно хватаясь за туго натянутые кольца цепей, на которых висел орнитоптер, Бёртон проворно добрался до крыши и с чувством облегчения перевалился через парапет. Мгновение спустя к нему присоединился заводной человек. Королевский агент заметил, что три из четырех крюков крепко засели в кирпичной кладке, а четвертый пробил стеклянную крышу и застрял в раме.

— Значит, войдем здесь, — сказал он, подходя к нему и глядя сквозь разбитое стекло в темную комнату. — Что-то вроде зала для приемов. Для меня высоковато, но не для тебя. Спускайся вниз и поставь на этот стол еще один: тогда и я смогу приземлиться, не сломав ноги.

Через пару минут Бёртон и его заводной спутник прошли через большой зал и вышли в коридор. В отеле «Венеция» было темно и тихо; верхний этаж, на котором находились офисы, комнаты для встреч и подсобные помещения, был совершенно пуст. По широкой лестнице они спустились этажом ниже. Бёртон поглядел на потолок: к нему прилипло что-то, похожее на толстые лианы, которые он видел в Африке, но оно пульсировало и извивалось; кроме того, его никак не удавалось увидеть четко, словно оно не было полностью материальным. Ну, конечно, эктоплазма! Целый «канат» тянулся из верхнего проема двойных дверей, ведущих в коридоры и комнаты, извивался по потолку и исчезал на лестничной клетке.

— Хотел бы я знать: поднимается он или спускается? — прошептал королевский агент. Он подошел к дверям и открыл их. Газовые лампы, висевшие в держателях на стенах, освещали длинный коридор. С обеих сторон в него выходили двери восьми номеров. Все они были открыты, и из каждой тянулась нить, присоединяясь к толстому канату на потолке. Бёртон нервно стиснул зубы, осторожно подошел к первой комнате и заглянул внутрь. Вся мебель была сдвинута к стенам, кроме большого стола, вокруг которого стояло семь стульев. Только на одном из них сидел… нет, уже не человек, а мумия: кожа сморщилась и высохла, острые скулы, пробив ее, торчали наружу, голова была откинута назад; эктоплазма вытекала из открытого рта и подымалась к потолку.

— Бисмалла! — прошептал Бёртон. — Здесь был спиритический сеанс, но, похоже, парень его не пережил…

Он подошел к человеку, наклонился над ним, заглянул в лицо и с криком изумления отпрыгнул назад, врезавшись в своего механического слугу: глаза у мумии открылись и бессмысленно уставились на него.

— Живой, чтоб я пропал! Сколько же этот бедолага здесь сидит? — Он обернулся к слуге: — У меня кошмарное предчувствие, что в других комнатах нас ждет то же самое.

Так оно и оказалось. В каждой комнате на седьмом этаже отеля «Венеция» был стол, за которым проходил сеанс, и за каждым столом сидела мумия, изо рта у которой вытекала эктоплазма, поднималась к потолку и уходила в коридор. Спустившись на шестой этаж, они обнаружили то же самое, хотя здесь эктоплазма казалась более густой. На пятом этаже она была еще гуще, слегка отдавая зеленовато-синим свечением; оттуда она ползла по стенам и образовывала причудливые органические формы, напоминающие ребра, вены и пульсирующие внутренние органы. Четвертый этаж оказался еще хуже: все стены, весь потолок, вся мебель, буквально всё было покрыто этой пульсирующей субстанцией: Бёртону казалось, что они идут прямо по артерии какого-то организма. Очень осторожно королевский агент подошел к лестнице, ведущей на третий этаж. Дорога вниз напоминала глотку мифического зверя.

— Войти в пасть дракона, — пробормотал Бёртон и сделал шаг. Что-то коснулось его сознания.

«Тебе полагается быть мертвым!» — прошипел голос внутри черепа. Бёртон явственно ощутил присутствие Блаватской.

— Мои извинения, — сказал он вслух, — и живой, и даже брыкаюсь. Я знал, что найду вас здесь.

«Позволь спросить тебя, май литл мэн, как ты меня нашел?»

— Несколько месяцев назад мне сказали, что всю «Венецию» арендовала какая-то особа. Это большой отель, значит, у этой особы должно быть просто невероятное число спутников. Но поскольку «Венеция» опрометчиво разместилась посреди Стрэнда, а Стрэнд — центр беспорядков, то вы понимаете, почему я решил, что все «развратники» находятся здесь вместе со своим неуловимым новым предводителем.

«Не все „развратники“, но очень многие, это правда. А теперь приди и стань пред лицем моим. Заодно захвати с собой свою нелепую игрушку».

Бёртон стал спускаться по лестнице. Ступеньки были почти невидимы под плотной медиумической субстанцией, которая вязла и скользила под ботинками. Он аккуратно переставлял одну ногу за другой, стараясь не потерять равновесие; заводной человек следовал за ним. И всё это время Блаватская пыталась проникнуть в сознание Бёртона.

«Ну и ну! Ты стал намного сильнее, хани!»

— Даже не пытайтесь вторгнуться в мой мозг, вы, русская ведьма! Неужели вы не поняли, что я очень многое узнал о вас именно тогда, когда вы сделали это в последний раз?

«Тогда ты знаешь, что мне не нужна твоя уязвимость».

— У вас тоже есть свои слабости.

«Неужели? Значит дуэль, господин Бёртон?»

— Как вам угодно.

«Как мне угодно? Да я предвкушаю это удовольствие! Ком ту ми, дарлинг, ты найдешь меня в библиотеке на этом этаже».

Дойдя до лестничной площадки, Бёртон повернул налево — именно оттуда неслись эманации Блаватской — и прошел через открытые двойные двери в коридор. Эктоплазма превратила его в трубу, настолько узкую, что Бёртону и его механическому помощнику пришлось ползти на четвереньках. Температура резко упала. Уши сдавила зловещая тишина, словно он внезапно оглох; голову туманило странное ощущение отрешенности от времени. Туннель сузился еще больше, став мясистым и мокрым; теперь из него шло тошнотворное зеленое свечение. Бёртон лег на живот и, тихонько ругаясь, пополз дальше.

— Не собираетесь ли вы раздавить меня, мадам?

«Нет, май бой. Позволь мне помочь тебе».

Из эктоплазмы начала сочиться светлая скользкая жидкость. Бёртон почувствовал, как заводной человек наткнулся на его ноги; туннель за ними внезапно сузился. Потом их обоих понесло вперед по скользкой трубе, скорость всё нарастала. Впереди возникло отверстие, по форме напоминающее сфинктер; Бёртона пронесло сквозь него и выбросило на пол помещения с высоким потолком; латунный человек грохнулся сверху. Какое-то время они лежали, сбившись в кучу, с них капала слизь.

— Проклятие! — пробормотал Бёртон. — Это как-то не очень достойно!

«Уэлкам, господин Бёртон! Что это за устройство ты приволок?»

— Мой слуга, — ответил королевский агент, поднимаясь на ноги и оглядывая комнату. В голове прожурчал жидкий смешок:

«Очень хорошо, что ты его привел: на местный персонал невозможно положиться! Даже не помню, когда в последний раз видела здесь горничную или консьержку!»

Библиотека оказалась полностью похоронена под толстенными жилами сияющей эктоплазмы: они выползали вниз из большого пятна в центре потолка, вились по стенам, по полу и опять соединялись в середине, где образовывали узкий постамент три фута в высоту. На нем был черный камень размером со сливу. Камень Тичборна. Южноамериканский Глаз Нага. Сверху алмаз поддерживали пальцы, сотканные из какой-то загадочной субстанции, и он издавал слабое гудение.

«Надеюсь, ты понимаешь, что я позволила твоему компаньону появиться здесь только из любопытства?»

— На это я и рассчитывал.

«Обычно такие механизмы вообще не работают в моем присутствии».

— Вы о себе слишком высокого мнения.

«Да неужели?»

Королевский агент обернулся к слуге и рявкнул:

— Возьми алмаз!

Латунный человек прыгнул к постаменту, потянулся к камню и замер, не в силах пошевелиться. С потолка раздался взрыв хохота.

— Дурачок! — воскликнула Блаватская глубоким зычным голосом. — Неужели ты думал, что можешь бросить мне вызов при помощи этой заводной игрушки?

Она лежала прямо над постаментом: обнаженная, обвитая потоками эктоплазмы коренастая женщина средних лет, с руками, вытянутыми горизонтально. Куски ее черепа треснули и свободно повисли, словно яичная скорлупа, разбитая изнутри; из отверстия выпячивался непомерно раздутый мозг. Тонкие полоски сморщенной серой субстанции, обвитые ее длинными волосами, свисали вниз и касались алмаза. Черные бездонные глаза впились в Бёртона, словно булавки в пойманного мотылька: они глядели на него так пристально, что, казалось, вот-вот высосут всю его душу.

— Ты проиграл, господин Бёртон! Вскоре король падет, бедняки потекут из Ист-Энда, и рабочий класс завладеет Лондоном. Из столицы беспорядки распространятся на всю страну, как эпидемия чумы. Подумай об угнетенных и обездоленных рабочих в больших индустриальных городах Британии — Манчестере, Шеффилде, Бирмингеме, Лидсе, — куда так называемые «цивилизованные» люди выманили их из деревень и превратили в почти бессловесных животных! Как они страдают от варварского безразличия! И каким страстным будет их восстание!

Бёртон презрительно хмыкнул:

— Мадам, не пытайтесь скрыть вашу истинную цель за притворной филантропией! Вам ведь глубоко наплевать на английских рабочих, и ваши намерения совершенно ясны.

— Я спасаю матушку-Россию!

Королевский агент сделал три больших шага и оказался около Глаза.

— Вы чокнутая баба, привыкшая во всё вмешиваться! И на самом деле вы даже не управляете собой!

— Отойди!

Из рук Блаватской вылетела синяя молния, ударила Бёртона в грудь и сбила его с ног. Королевский агент шлепнулся на пол, покрытый эктоплазмой. На мгновение ему показалось, что еще немного, и плоть сползет у него с костей, но вдруг пытка прекратилась. Невольно застонав, он встал на ноги и снова взглянул на своего врага. На этот раз ее голос раздался прямо у него в мозгу:

«Твое тело мучить неинтересно. А вот твой разум, май литл мэн! О, ты ведь придаешь ему такое значение! И он так хрупок!»

Блаватская вонзила безжалостное острие стыда в ту часть памяти Бёртона, где жили его сожаления и разочарования: как и в прошлый раз, она надеялась покалечить его разум. Королевский агент пошатнулся и застонал, но потом сконцентрировал всю свою волю: суфийская медитация дервишей усилила и укрепила его сознание до такой степени, что нападение не только не повредило ему, но и, напротив, указало путь к ответному удару. Горькое чувство обиды он направил вдоль медиумического канала, который их связывал, и погрузил его глубоко в ее спесь. Она отступила и закричала, пораженная его новой силой:

— О, май гуднэс! Ты больно кусаешься!

— Убирайтесь из моей головы!

— Я делаю, что хочу, май бэби! Тщеславие? — Она улыбнулась. — Неужели ты думаешь, что это моя слабость? Ноу! Итс пауэр!

Королевский агент покачал головой:

— Нет, мадам. Любование своим превосходством над всеми лишь затемняет собственные ошибки!

— Я не делаю ошибок!

Бёртон взглянул женщине в глаза и жестоко улыбнулся:

— Неужели?

Она снова напала, пытаясь внедрить в него страх, но все его опасения уже превратились в семена будущей силы. Он легко отбил удар, и его ответ — сомнение, введенное в ее гордыню, — оказался гораздо разрушительнее. Она застонала и изогнулась в паутине своей эктоплазмы.

— Раньше ты не был так уверен в себе! — выдохнула она с беспокойством в голосе. Он чувствовал, как она крутится вокруг его сознания, готовя новый удар, и внезапно напал сам, заморозив ее волю и проткнув ее острым шипом страха. Она закричала.

— За разрывом связи всегда должен следовать prise de fer, — сказал Бёртон, — так меня учил один знаток. — Блаватская висела молча и дрожала от страха. — Отлично, — сказал он, — теперь мы сможем поговорить?

— Говори, — прошептала она.

— Ваш план, мадам, ущербен по двум причинам. Первая ваша ошибка заключается в том, что вы считаете будущее России заранее предопределенным, чем-то твердо зафиксированным во времени; судьбой, которую невозможно избежать, если вы не вмешаетесь.

— Я видела, что́ произойдет!

— Вы видели только одну возможность, но на самом деле есть много возможных будущих.

— Ты ошибаешься: я видела именно то, что видела!

— Вам не кажется это немного странным? Ведь будущее намного пластичнее, чем вы думаете.

— Тебе не дано этого знать!

— И тем не менее, я это знаю! Сейчас покажу, откуда.

Он ухватил извивающиеся усики ее сознания и ввел их во внешне незначительную часть своего, где хранились воспоминания о Джеке-Попрыгунчике.

«О, май гуднэс! Человек, который прыгнул сквозь время? Как это возможно?»

— Не имеет значения, мадам. Важно то, что мы живем не в то время, которое должно быть. Пока Эдвард Оксфорд не изменил его ход, Россию, возможно, ожидало намного менее трагическое будущее, но мы никогда этого не узнаем. Его действия изменили будущую историю всего мира, и сейчас вы пытаетесь сделать в точности то же самое. Вы можете это сделать — и он смог тоже: но тогда, как вы понимаете, изменить будущее может кто угодно! И я утверждаю: не только кто-нибудь, но и все мы меняем будущее. Судьба вовсе не неизменна. Судьба — это всегда меняющиеся последствия неконтролируемых действий всех людей на земле, ибо каждый из них представляет себе действительность и приспосабливается к ней по-своему. Даже самый темный, необразованный, лишенный воображения дикарь может изменить будущее всей планеты — и меняет его!

— Бёртон, — раздался слабый шепот сверху, — я должна спасти матушку-Россию!

Он посмотрел на женщину, висящую на потолке, и пожал плечами:

— Тогда вам придется использовать свою способность к ясновидению и предсказать каждое действие каждого человека в каждую минуту каждого дня, начиная с сегодняшнего, пока вы не доберетесь до нужной даты. Если же вы не сделаете этого, то всегда найдется человек, чьи действия изменят будущее. Это неизбежно. Никто не может создать такое будущее, которое отвечало бы его или ее желаниям.

Какое-то время Блаватская висела молча. Потом ее черные глаза мигнули, она перевела взгляд на заводного человека, с него на тихо поющий алмаз, потом опять на Бёртона.

— Неужели всё было напрасно? — с горечью спросила она.

— Я уже говорил: ваш план ущербен по двум причинам.

— И какова вторая?

Бёртон вздохнул и сконцентрировался.

— Вторая ваша ошибка, мадам Блаватская, заключается в том, что этот план — не ваш.

— Что?

— Никто, даже такой безумец, как вы, не может считать себя способным изменить будущую историю. Если, конечно, историей не пытается манипулировать тот, для кого она прошлое.

Вокруг тела Блаватской затрещали энергетические разряды. Библиотеку наполнил резкий запах озона.

— Я не понимаю! — прошептала она.

Королевский агент остановился, разорвал медиумическую связь с ней и только потом сказал:

— Всё очень просто. Вы считаете себя кукольником. На самом деле — вы кукла!

Внезапно женщина резко выгнула спину и закричала. Эфирная энергия охватила всё ее тело: из глаз, ушей и носа хлынула кровь, потом она стала сочиться из ее мозга вниз, на Глаз Нага. Блаватская изогнулась, сотрясаемая страшной болью, и закричала еще громче. Внезапно в горле у нее что-то булькнуло: она затихла — и бессильно повисла. На мгновение установилась полная тишина. Потом ее рот открылся, и оттуда раздался злобный мужской голос, глубокий и булькающий, тоже говоривший с сильным русским акцентом:

— Очень умно, май фрэнд! Ты совершенно прав: человек из будущего знает историю и способен изменить ее таким образом, чтобы создать новое будущее. Джигер — ты сказать «кукла», йес? — оказаться очень полезный!

— Ты как раз вовремя, Григорий, — мрачно усмехнулся королевский агент, — а то я уж подумал, ты будешь вечно прятаться за женщиной! Она ведь не знала, что ты управляешь ею, не так ли?

— Оф корс!

— И всё это время, думая, будто действует сама, она выполняла твои команды. Скажи мне: что ты чувствуешь, так точно предвидя собственную смерть?

— Я вижу убийство. Вижу смерть. Это очень… печально.

— Как скоро? Я имею в виду, с твоей точки зрения.

— Через два года.

— То есть ты сейчас говоришь из тысяча девятьсот четырнадцатого?

— Йес. Но надо сказать тебе: я разработать немного другое… хм-м… расписание для нас обоих. Свою смерть я отложить: твоя будет намного быстрее, йес?

— Ноу, — возразил Бёртон. Распутин злобно хихикнул. Ручейки крови, вытекавшие из Блаватской, превратились в редкие капли. Королевский агент знал, что женщина близка к смерти.

— Ну, тогда позволь мне немного пофантазировать, — сказал Бёртон. — Ясновидение открыло тебе обстоятельства будущего предательства и твоей смерти, а также последующую за этим судьбу России. Ты мог бы спасти себя, уничтожив убийц, но всё равно останется Германия, останется канцлер Ницше, и, скорее всего, появятся новые убийцы. Вот почему в поисках способа изменить ход войны ты проследил ее историю до самого начала: ты хочешь не только помешать собственному убийству, но и избежать несчастья, которое постигнет твою страну после него.

— Совершенно точно, май фрэнд!

— Знаешь, так уж получилось: именно в тот момент, когда ты смотрел назад, мадам Блаватская смотрела вперед.

— Йес. Мы соприкоснуться.

— И ты внедрил свое астральное тело в ее сознание.

— Йес, это совсем просто. Здесь, в будущем, у меня есть Глаз Нага — с его помочь я переселяться в женщину.

— И тут тебе повезло: она оказалась как раз в той точке истории, где были посеяны семена войны, прости мой невольный каламбур.

— Каламбур? Уот из ит?

— Я имею в виду Ричарда Спрюса, евгеника: он изменил растения и тем самым вызвал опустошение Ирландии, за чем последовало его бегство в Германию вместе со многими другими евгениками.

— Ну, да.

— А что с Глазами, Григорий? Ты сказал, у тебя есть один?

— По ходу войны камень из Камбоджи и камень из Африки использоваться для… э-э… райзинг?

— Расширения.

— Йес… расширения сознаний. У меня африканский Глаз. У Германии — другие. А южноамериканский — ноу: в мое время его так и не нашли. Я заставлять Блаватская искать его.

— И это привело ее к Тичборнам. Итак: африканский камень был найден, верно? Очень интересно.

— Найден тобой.

— То есть?

— Не иметь значения. Я это меняю: ты умирать сегодня!

— И не подумаю!

— Поздравляю тебя, май фрэнд, — мерзко рассмеялся Распутин, — ты меня очень… хм-м… впечатлить! Речь ты давать Блаватской — очень интересно: никто не мочь сделать будущее, какое хотеть. Может быть, правда. Но я, Григорий Распутин, уже в будущем! Как бы я ни изменять прошлое — я есть в будущем. А ты — умирать. Ты — не находить африканский Глаз. Однако я имею африканский Глаз. Это… хм-м… большой парадокс, йес?

— Вот ведь какая интрига, — задумчиво сказал Бёртон. — Эдвард Оксфорд отправился в собственное прошлое и случайно стер себя из будущего — ты же хочешь изменить прошлое, оставаясь в будущем. Независимо от того, что́ произойдет здесь, последствия никогда не будут угрожать твоему существованию там: иначе каким образом ты смог бы влезть сюда? — Королевский агент подошел ближе к черному алмазу. — Наверное, ты чувствуешь себя непобедимым? — спросил он.

— Никто не мочь остановить меня!

— Неужели? — Бёртон протянул руку к камню. В то же мгновение его рука окостенела.

— Йес, мой враг, даже ты! Теперь, когда жизнь Блаватской кончаться, я завладеть твой. Ты очень близок к премьер-министру, йес? Очень хорошо: через тебя я убью Пальмерстона!

Сверкающее бесформенное привидение отделилось от разбитого черепа Блаватской и заскользило вниз по серым полосам, сотканным из ее волос и мозга. Бёртон сумел только пошевелить губами:

— Может, я и не могу остановить тебя, Григорий, зато могу предостеречь: держись подальше от Глаза!

В его сознании зазвучал голос с русским акцентом:

«И не подумаю! Алмаз — это будет… родуэй?»

— Мост.

«Йес. По нему я войду в тебя!»

Призрак подлетел к алмазу и втянулся в него. Из камня вышло длинное щупальце энергии и потянулось к Бёртону, холодные пальцы сжали его мозг. Напрягшись, королевский агент сумел повернуть голову и посмотреть на своего слугу:

— Сейчас самое время!

Заводной человек с Трафальгарской площади сбросил с себя притворную неподвижность, кивнул головой, похожей на банку, протянул механическую руку и сорвал Глаз Нага с постамента из эктоплазмы.

«Что? Игрушка двигается?»

Реакция Распутина вызвала взрыв энергии эктоплазмы. Волна загадочной субстанции пронеслась по помещению, ударила в грудь Бёртону и обхватила всё его тело. Он закричал от боли и упал на колени. Шторм слегка успокоился, но волны эктоплазмы продолжали биться в стены библиотеки.

«Почему я не мочь остановить его? Такие штуки не работать рядом с Распутин, если я не разрешать им!»

Бёртон встал на ноги.

— Блаватская случайно выдала твою тайну, Григорий. Она показала мне свое видение будущего, и я увидел твой трюк в приемной: револьверы испортились как раз в тот момент, когда британские агенты напали на тебя. И я задал себе вопрос: боится ли эта женщина убийц? Ответ: нет, не боится. Из этого я заключил, что остановила часы, ослабила пружины и заклинила курки револьверов вовсе не она.

«Но ведь это заводная машина, йес? Как же она работает?»

— Силой воли. Позволь представить тебе философа Герберта Спенсера — одного из самых замечательных интеллектуалов, которых я когда-либо встречал в своей жизни!

«Человек? Это не человек!»

— Телесно — нет. Но в момент его смерти рядом с ним были семь фрагментов камбоджийского камня — и его интеллект запечатлелся в них. Сейчас эти фрагменты вставлены в бэббидж — устройство, предназначенное для работы с информацией, которую они содержат. Другими словами, ты видишь перед собой разумную машину. Она обладает силой воли, вполне достаточной, чтобы сопротивляться твоим попыткам помешать ей работать, и может делать намного больше. Ты знаешь легенду о Кумари Кандам?

«Ноу! Прекрати говорить! Положи камень обратно!»

— Глаз разбил тот, кто обладал абсолютно упорядоченным сознанием. Когда это произошло, все сознания, проникшие в камень раньше и собравшиеся внутри него в единый сверхразум, были уничтожены.

«Что за чушь, май фрэнд?»

— Это событие до сих пор запечатлено в Поющих Камнях как воспоминание. И если достаточно мощный интеллект — как, например, у философа, заключенного в этих семи камнях, — сможет сосредоточить свое воспоминание на другом Глазе, то… Я полагаю, ты знаешь, что такое резонанс?

«Ноу! Ноу!»

— Что касается именно этих камней, только эквивалентность может привести к разрушению. Давай посмотрим, прав ли я. Герберт, прошу!

Заводной философ не пошевелился, но внезапно эктоплазма на стенах и на потолке потускнела, а алмаз в его металлической руке ярко вспыхнул: разряды энергии, змеящиеся по стенам, изогнулись вовнутрь и устремились к граням камня. Его мягкое гудение стало усиливаться и углубляться, пока не покинуло пределы человеческого слуха. Бёртон почувствовал себя так, словно чьи-то невидимые руки прижались к его ушам, и под его черепом яростно затрепетал голос Распутина:

«Ноу! Не делать этого! Дай мне уйти! Дай уйти, май фрэнд, я возвращаться в мое время!»

— Слишком поздно, Григорий. Однако посмотри и на светлую сторону: ты добился своего, ушел от убийц. И убьет тебя — не вода!

Внутри алмаза замелькали крошечные частички. Появление каждой из них сопровождалось слабым звуком тинк, и Бёртону показалось, будто что-то распадается на куски, однако, как он ни всматривался, никаких подробностей различить не мог. Краем глаза он заметил, как быстро они заполонили библиотеку, но, обернувшись, не увидел больше ничего.

«Что это за ящерицы? Убирайтесь от меня! Прогони их! Когти! Они вонзать в меня когти! Ноу! Ноу!»

Эфирная энергия билась в камень, становилась всё более интенсивной: она змеилась по полу, хлестала и шипела по стенам и потолку.

— Большинство людей называют их феями или эльфами, — сказал Бёртон умирающему русскому. — Это остатки древней расы: сохранившиеся воспоминания. Нам, людям, трудно понять их природу: мы склонны считать их созданиями мифическими. Но, конечно, в России ты не слышал про фей, не так ли? Ведь в вашем фольклоре их нет.

«Они разрывают меня на куски!» — кричал Распутин.

— Неужели? А вот я полагаю, что ты просто возвращаешься назад. Это единственное, чему я научился у тебя, Григорий: поврежденные воспоминания можно восстановить. Кроме того, ведь всё это уже в прошлом, верно?

«Ноу! Ноу!»

Распутин взвыл в агонии. Ужасающий вопль как копье пронзил голову Бёртона. Он зашатался и стиснул зубы: из носа у него хлынула кровь. Спенсер повернул латунную голову.

— Нет! — сумел выдохнуть Бёртон. — Не останавливайся!

Зазубренная линия блестящего синего света вырвалась из расколовшейся грани Глаза, окружила королевского агента и подняла его в воздух. Он повис, беспомощно дергаясь. Под кожей лопнули капилляры, закапала кровь. Взвилась эфирная молния, ударила его о потолок, потом бросила на пол, где он и остался лежать, захваченный шипящим разрядом: эфирная энергия потихоньку стекала с него. Мука стала настолько нестерпимой, что рассудок Бёртона, казалось, отделился от тела. Боль тут же утихла, но легче не стало. В то же мгновение сознание королевского агента заполнилось смертельной болью «Безумного монаха», умершего в тот момент, когда камень разлетелся на куски. Это было уже слишком, даже для Бёртона: мир опрокинулся, скользнул прочь, потемнел и исчез.

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон был мертв. Он знал это, потому что не чувствовал ничего. Окружающий мир и все его ощущения исчезли. Он ничего не хотел; не было ни прошлого, ни будущего — только покой.

Металлический палец ткнул Бёртона в ребра. Он открыл глаза, ожидая увидеть оранжевый свет, мигающий под крышей палатки. Но увидел он снег. Бёртон сел. Нет, это был не снег: с потолка библиотеки падали хлопья мертвой эктоплазмы и исчезали, не успевая долететь до пола.

Бёртон с трудом встал на ноги, вынул из кармана носовой платок и отер кровь с лица. Раздался громкий треск: это упал труп Блаватской. Ударившись о постамент, он разбил его, превратив в облако пыли.

Отвернувшись от разбитого черепа и изуродованного тела, Бёртон увидел Спенсера, стоявшего рядом. Латунный человек протянул руки, сложенные чашечкой. Королевский агент посмотрел на них и сосчитал:

— Ровно семь. Это всё?

Латунный человек кивнул.

— Сохрани эти чертовы штуки у себя, ладно? У меня от них болит голова. Пошли отсюда. И, Герберт…

Латунная голова посмотрела на него.

— Спасибо!

Высвободив стул из-под крошащегося и быстро исчезающего холма эктоплазмы, Бёртон с его помощью пробился сквозь субстанцию, превратившуюся в известь и загораживавшую дверь с коридором за ней. Медиумический материал невероятно быстро переставал существовать, и, когда они спустились на нижний этаж «Венеции», полностью исчез. Они вышли на затопленный смогом и странно тихий Стрэнд. Голова Бёртона закружилась, он покачнулся и ухватился за своего спутника.

— Подожди, — пробормотал Бёртон.

Опомнившись, он увидел лица Суинберна и Траунса, с тревогой глядевшие на него.

— Я был без сознания?

— Олух! — чирикнула Покс, сидевшая на плече у поэта.

— Несомненно, — ответил Траунс. — Лорд Нельсон вынес тебя из тумана. Как наш враг?

— Мертв. Представление окончено. Но это не Лорд Нельсон. Дай-ка мне руку!

Траунс протянул руку и поднял Бёртона на ноги.

— Не Нельсон? — удивленно спросил он. — Другое устройство?

Покс перепрыгнула с плеча Суинберна на голову заводного человека и просвистела:

— Великолепный красавец!

— Что-что? — нахмурился Траунс.

— Нет времени объяснять, старина, достаточно сказать, что сэр Чарльз Бэббидж был гением!

— Нет времени? Но ты вроде сказал, что Блаватская мертва?

— Да. И Распутин тоже. Мне надо идти. Я должен кое-кого повидать, прежде чем упаду в кровать и засну на неделю!

— Можно мне с тобой, Ричард? — обеспокоенно спросил Суинберн.

— Нет, Алджи: это я должен сделать один. Не одолжишь ли мне пару твоих камней? — спросил Бёртон, обернувшись к латунному философу. Спенсер уронил два камня в протянутую руку королевского агента. Тот сунул их в жилетный карман и исчез в тумане.

— Эй! — крикнул Траунс вслед исчезающей фигуре. — А кто такой этот Распутин?

— Дай Герберту ручку и бумагу, — послышалось издали, — он всё тебе напишет.

Траунс поскреб затылок и пробормотал:

— Он победил Блаватскую и прекратил всю эту чертовщину, но, клянусь Юпитером, выглядит ли он счастливее хотя бы на один пенс?

Смог стал еще гуще. Бёртон пробрался сквозь трупы и обломки, по дороге коротко приветствуя констеблей, свернул со Стрэнда, прошел по Хеймаркету и пересек площадь Пикадилли. Было где-то пять или шесть утра, и он ждал, когда зазвонит Биг-Бен, небо над головой слабо светилось, сквозь мрак пытался пробиться рассвет.

Огромный город молчал. Бёртон шел по Риджент-стрит, мимо разбитых окон и выпотрошенных магазинов, и никак не мог избавиться от ощущения, что мир вокруг него рушится, распадается на куски. Восстание закончилось. Блаватская умерла. Разум Распутина разлетелся на куски, и настоящее освободилось от его мрачного влияния.

Тем не менее что-то было неправильно. Глубоко неправильно!

Струи тумана кружились вокруг Бёртона, приглушая шаги. Он оказался на Оксфордской площади и свернул налево. На него обрушилось нестерпимое отчаяние — точно такое же, как тогда, в Адене, после возвращения с центральноафриканских озер. Несмотря на все усилия, он никак не мог избавиться от чувства, что работа не закончена.

— Что это? — пробормотал он. — Почему я чувствую себя так, словно потерпел поражение?

Он вышел на Вир-роуд и остановился перед узким зданием, сгорбившимся между скобяной лавкой и Музеем анатомии. Рядом с блестящей желтой дверью было высокое окно с синей занавеской. Изнутри к нему был прикреплен лист бумаги с объявлением, написанным размашистым почерком:

«Несравненная ГРАФИНЯ САБИНА, потомственная ясновидящая и пророчица.

Предскажет будущее, угадает мысли, сделает тайное явным, вернет любовь, поможет сохранить семью, снимет порчу и сглаз.

Стопроцентная гарантия успеха!

Прием с 11 утра до 2 дня и с 6 до 9 вечера.

Добро пожаловать!

Подождите в приемной — вас пригласят».

Бёртон взглянул на свое отражение в окне. Всё его жесткое лицо было усеяно красными и фиолетовыми порезами.

— Ничто из этого не твоя работа, — сказал он, — но Случай бросил тебя в гущу событий. И теперь ты должен сыграть свою роль до конца.

Он посмотрел на объявление.

Пророчица.

Он наклонился и оперся лбом о холодное стекло.

Африканский Глаз будет найден.

Внезапно он задохнулся и начал судорожно ловить ртом воздух.

Найден тобой.

— Бисмалла! — выдохнул он. — Да пропади оно всё пропадом!

На другой стороне улицы он заметил кафе, почему-то открытое в столь ранний час. Бёртон подождал, пока дыхание успокоится, пересек улицу, вошел и попросил кофе.

— Ты первый чертов посетитель за последние несколько дней! — сказал владелец, с любопытством разглядывая избитое лицо Бёртона. — Как насчет домашних гренок с маслом, приятель?

— Было бы замечательно. Благодарю!

Королевский агент сидел, попивая кофе и жуя гренки, пока не встало солнце; даже сквозь туман он увидел верхнее окно дома на противоположной стороне. Потом подождал еще три четверти часа, вышел из кафе, пересек улицу и постучал в дверь. Никого. Он постучал снова. Наконец графиня открыла дверь; на ней был длинный темно-синий халат.

— Прошу прощения, графиня Сабина, — сказал он. — Я знаю, что сейчас слишком рано.

— Капитан Бёртон, бог мой, что с вами случилось? Не попали ли вы под одну из этих ужасных многоногих карет?

Бёртон криво улыбнулся:

— Что-то в этом духе, графиня. Мне нужен ваш талант: речь идет об одном очень важном деле.

Какое-то мгновение она смотрела на него бездонными глазами, потом кивнула и отступила в сторону. Он вошел, проследовал за ней по короткому коридору через дверь, завешенную толстым бархатным занавесом, и очутился в приемной. Пахло благовониями сандалового дерева. Вдоль стен, ничем не украшенных, стояли деревянные стулья. Оттуда они прошли в другую комнату, поменьше: здесь мебели почти не было, но вдоль стен поднимались полки, на которых стояли эзотерические амулеты и талисманы. Над круглым столом в центре комнаты низко висела неяркая лампа. Графиня поднесла спичку к ее фитилю, потом села. Бёртон сел напротив. Он облизнул губы и сказал:

— Я… я боюсь.

Она молча кивнула. Потом посмотрела сквозь него и едва слышно прошептала:

— Цикл завершен. Настало время изменений. Приближается война.

— И я должен сыграть свою роль.

— Да.

— Я чувствую себя… не на своем месте.

— Да. Это не тот путь, который вам предначертан.

— Чей-то другой?

— Нет. Мы живем в странном мире, капитан, но скоро он станет еще страннее. Для вас обоих.

— Обоих? Вы имеете в виду моего помощника?

— Обоих вас, капитан.

— Объясните!

— Я… я не могу. Не знаю как. Прошу прощения. Но я чувствую… я чувствую, что вы разделитесь.

— Очень странно, — ответил Бёртон. — Но я действительно часто чувствую себя разделенным, особенно во время малярии. Я не знаю, что это означает.

— И я. Но… каким-то образом я знаю: от этого зависит всё.

Бёртон наклонился, и его брови взлетели:

— Что?

Графиня тряхнула головой и пожала плечами:

— Больше я ничего не могу сказать.

Наступило глубокое молчание. Они долго глядели друг на друга, пока предсказательница не прошептала:

— Зачем вы пришли ко мне, капитан?

Бёртон потер воспаленные глаза. Боже, как он устал! Положив изрезанные шрамами ладони на стол, он посмотрел на них и ответил:

— Графиня, будущее принимает свою форму благодаря прошлому и настоящему. Ни прошлое, ни настоящее не должны принимать форму в зависимости от будущего. Тем не менее в двух случаях — я знаю по меньшей мере о двух таких случаях — люди тянулись назад и вмешивались в ход событий. Сколько вреда они принесли? Нам надо ответить на этот вопрос. Я хочу заглянуть в то будущее, каким ему положено быть.

— Изначальная история? Невозможно.

— Отчего же? Ведь если мы идем по дороге «А», разве это означает, что дорога «Б» перестала существовать?

— Нет… но, хоть я и чувствую второй путь, я не могу его увидеть! Мы слишком далеко ушли от развилки — это за пределами моих способностей.

Бёртон сунул руку в карман.

— У меня кое-что есть. И это усилит ваши способности.

Он положил на стол два черных камня.

Они издавали негромкое гудение.

 

 

Глава 15

ДРУГОЕ БУДУЩЕЕ

— Медиумической силы не существует.

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон дал этому утверждению немного повисеть в воздухе, а затем продолжил:

— В викторианской Британии — так я называю наше время, каким оно было бы, если бы не вмешался Эдвард Оксфорд, — астральные тела, чтение мыслей, эфирная энергия и спиритизм считаются, с научной точки зрения, в высшей степени невероятными. По всей видимости, всё это вообще полная чушь.

Королевский агент сидел во главе длинного стола в Главном зале Букингемского дворца. Кроме него за столом были еще девять человек: евгенически измененный премьер-министр лорд Пальмерстон; военный министр сэр Джордж Корнуолл Льюис с хищным лицом; канцлер казначейства Уильям Гладстон, постоянно отводящий глаза; седобородый министр иностранных дел лорд Джон Рассел; первый лорд Адмиралтейства Эдвард Сэймур, выглядящий несчастным; рыжеволосый поэт-извращенец Алджернон Суинберн; надменный главный комиссар Скотланд-Ярда сэр Ричард Мэйн; заводной философ Герберт Спенсер и паровой инженер Изамбард Кингдом Брюнель. Безо всякой тени сомнения можно утверждать, что королевская резиденция никогда не видела более странного собрания. Еще один человек участвовал в нем удаленно. Над столом висел аппарат, похожий на причудливый канделябр: его слуховые трубки и линзы служили монарху ушами и глазами; кроме того, они всякий раз поворачивались к говорившему. Монарх жил затворником. Из всех присутствующих только Пальмерстон иногда встречался с ним лицом к лицу.

— То, что вы сказали, не имеет смысла, сэр Ричард, — прозвонил Брюнель, — изменение хода истории не способно изменить законы физики. Чем бы ни была эта энергия, она безусловно существует.

— Как ты убедился сам, — заметил Суинберн, взглянув на желтоватые шрамы своего друга.

— Она существует здесь, — возразил Бёртон, — но не в викторианское время.

— Неужели ваша ведьма видела всё с такой ясностью? — спросил Пальмерстон.

— Да, господин премьер-министр, хотя она не ведьма, а ясновидящая. Кстати, при помощи всего двух черных алмазов ясновидение графини Сабины усилилось до невероятной степени.

— Тогда в чем причина расхождения?

— Камни, сэр. Глаза Нага.

— То есть?

— Как вы знаете, в 1796 году сэр Генри Тичборн нашел в Чили черный алмаз и спрятал его под Карачками в Тичборн-хаусе. Если бы время не исказилось, то алмаз остался бы там вплоть до 2068 года, когда это здание снесут. Через сто тридцать лет Эдвард Оксфорд разрежет этот алмаз на куски, которые потом использует для создания машины времени.

— Клянусь святым Иаковом! — воскликнул сэр Ричард Мэйн. — Как далеко в будущее может заглянуть ваша графиня?

— Альтернативное, то есть первоначальное будущее она видит ясно вплоть до конца столетия. Последующие события она тоже видит, но намного более смутно. Однако если речь идет о некоторых особых предметах, вроде черных алмазов, то она способна проследить их путь намного дальше — правда, в ущерб себе: надо сказать, последнее проникновение в будущее совершенно истощило ее, и духовно, и физически. Думаю, за такую работу ей не помешала бы небольшая компенсация от правительства.

— Отлично! — воскликнул Пальмерстон. — Теперь я должен нанять эту чертову волшебницу! Продолжайте, капитан.

Прочистив горло, Бёртон взглянул на повернувшийся к нему канделябр.

— Итак, Эдвард Оксфорд вернулся в 1840 год, а оттуда запрыгнул еще дальше, в 1837-й, и создал парадокс, ибо теперь одни и те же осколки южноамериканского камня существовали одновременно — и в его машине времени, и в поместье Тичборна. Между ними возник резонанс, а поскольку все три Глаза Нага являются кусками одного аэролита, то камбоджийские осколки тоже «запели», в результате чего их и обнаружили. Держу пари, что африканский алмаз, где бы он ни находился, тоже «поет». Сокровище Тичборна находилось под землей, а значит, никто не мог слышать гудения камня, однако его эманации часто вызывали колебания определенной струны у пианино в родовом замке: си под средним до.

— Удивительно, — проворчал Корнуолл Льюис, — человек появляется в Лондоне, а в Хэмшпире, в Камбодже и, возможно, в Африке звучат серенады в его честь!

Бёртон кивнул:

— Да, господин министр, удивительно. Но это только половина истории. Я провел несколько дней в Британской библиотеке, исследуя ясновидение. Знаете ли вы, когда впервые была неопровержимо продемонстрирована медиумическая энергия?

— Просветите нас, сделайте одолжение.

— В 1837 году. За последующие шесть лет были отмечены еще несколько случаев, и все они совпадают с теми периодами, когда Джек-Попрыгунчик появлялся в нашем времени. Позже, вплоть до прошлого года, никаких документально подтвержденных свидетельств нет. Мы знаем, что он прыгнул из 1843 года прямо в 1861-й. С того времени алмазы, находящиеся в его костюме, остаются здесь, и за последние двенадцать месяцев было продемонстрировано множество случаев подлинного ясновидения.

— То есть вы полагаете, что резонанс алмазов пробуждает в человеческом мозгу некую силу, которая в противном случае остается спящей? — прозвонил Брюнель.

— Это предмет для научного исследования, — ответил Бёртон. — Но, по-моему, эфирная энергия и всё что ей сопутствует — действительно продукт человеческого организма, а резонанс камней ее стимулирует.

Спенсер что-то написал в тетради и поднял ее перед собой. На листе было всего одно слово: «Эволюция?»

Бёртон пожал плечами.

— Черт побери! — воскликнул Пальмерстон. — Если всё, что вы сказали, правда, тогда этот треклятый Распутин никогда не сунул бы нос в наши дела, не опереди его Оксфорд еще раньше! Неужели мы так уязвимы для всякого сумасшедшего из будущего?

— Похоже на то.

В зале повисло тревожное молчание. Наконец его оборвал Эдвард Сэймур:

— И Пруссия?

— Да, — сказал Бёртон. — Графиня видела и это.

В кабинете повисла очередная пауза.

— Расскажите! — тихо велел Пальмерстон.

— Мировая война начнется примерно через пятьдесят лет. Действия Оксфорда приблизили ее по меньшей мере на десятилетие.

— Иисус Христос!

— Графиня описала последующие события. Вот что нас ожидает…

Весь следующий час сэр Ричард Фрэнсис Бёртон описывал будущую историю. Он рассказал королю, политикам и своим товарищам, как исход евгеников в Пруссию позволил этому королевству подчинить себе Германский Союз и объединить всех немцев. Как Бисмарк обезопасил южную границу новой страны, объявил войну Франции и победил Наполеона Третьего, используя биологическое оружие, созданное из смертельно опасных растений, которые захватили Ирландию. Он обрисовал гонку вооружений, развернувшуюся между технологистами Британской и евгениками Германской империй, а также поведал о появлении Фридриха Ницше — политика и мистика, свергнувшего Бисмарка, и об агрессивной колониальной политике Германии, которая неизбежно вызвала мировой конфликт.

Когда Бёртон закончил, в зале воцарилось тягостное молчание. Политики не могли скрыть своего ужаса. Даже совершенно невыразительное лицо Пальмерстона каким-то образом отразило в его глазах трепет. Минута шла за минутой. Наконец с потолка раздался голос, усиленный рупором:

— Сделайте мне другое будущее!

Все переглянулись.

— Я немедленно засажу своих людей за работу, — прозвенел Брюнель, — мы усилим наш флот, построим воздушные корабли, создадим новое оружие.

— Хорошая мысль! — согласился Корнуолл Льюис.

— Великолепная! — поддержал его Эдвард Сэймур.

— Решительно не согласен! — воскликнул Гладстон, который всё это время тщательно избегал встречаться взглядом с Бёртоном и Суинберном. — Откуда мы возьмем деньги на столь амбициозные проекты?

— Это непрактично и невозможно, — согласился с ним лорд Рассел. — Мы только что чудом избежали революции. Если мы повысим налоги, то новая революция начнется безо всяких русских.

— Кроме того, — добавил Пальмерстон, — весь чертов мир скажет, что я разжигаю войну. Гонка вооружений только ускорит начало конфликта!

Спенсер поднял лист с одним словом: «Дипломатия».

— С немцами? — хмыкнул Корнуолл Льюис.

— У меня есть мысль, — сказал Алджернон Суинберн.

Пальмерстон резко встал, опрокинув стул, потом заложил руки за голову и стал ходить по залу взад-вперед.

— Что с союзниками, Бёртон? — рявкнул он. — Ваша волшебница нашла кого-нибудь, кому можно доверять?

— Нет. Думаю, мы должны рассчитывать только на самих себя. Господин премьер-министр, у Алджи великолепно развита интуиция. Я предлагаю…

— Нет, нет и нет! Это совершенно неприемлемо! Я не собираюсь войти в историю как человек, который потерял империю!

— При условии, что, когда это случится, вы всё еще будете премьер-министром, — прошипел сквозь зубы Ричард Мэйн.

— Предлагаю выслушать Суинберна, — закончил Бёртон. Но его слова пропали втуне, потому что Пальмерстон буквально взорвался от гнева. Он ударил ногой стул, грохнул бокалом по столу и завопил во весь голос. Тем не менее, несмотря на дикий безумный взгляд, его восковое лицо выражало такое же бесстрастие. Все остальные ждали, пока вспышка его гнева пройдет. Минуты через три премьер-министр внезапно успокоился, словно из него выпустили пар. Какое-то время он стоял и тяжело дышал, глядя на остальных; щеки его, обычно белые, покраснели от стыда.

— Блаватская использовала алмазы, чтобы усилить свои медиумические способности, — пропищал Суинберн. — Ричард тоже использовал их, чтобы усилить способности графини Сабины.

— И что с того? — Пальмерстон бессмысленно посмотрел на поэта-коротышку.

— Я просто предполагаю, что, собрав все три алмаза вместе, мы сможем победить. Например, соберем одаренных медиумов и увеличим их силу с помощью этих камней. Мы сумеем внедриться в сознание наших противников, разгадаем их планы и начнем против них магическую войну — при этом сами они даже не поймут, что война вообще началась.

У Пальмерстона открылся рот.

— Говорил я вам, что его стоит послушать! — заметил Бёртон.

Премьер-министр часто замигал, выдохнул сквозь зубы и вытащил из кармана табакерку. Исполнив свой обычный ритуал и, как всегда, оглушительно чихнув, Пальмерстон уставился на поэта здоровым глазом; другой, искусственный, сводя с толку, глядел вверх.

— Мистер Суинберн, вы проклятый Богом чертов гений! — Потом он посмотрел на Бёртона: — Африканский камень?

— Добыть его будет очень непросто, — задумчиво сказал исследователь. — Сама по себе Африка далеко не сахар, но, как мы знаем, именно в той области, где, вне всякого сомнения, находится алмаз, не может летать ничего. Это заставляет меня предположить, что там действует некая сила, которая влияет на машины примерно тем же способом, каким Распутин портил револьверы.

— То есть кто-то стережет Глаз?

— Кто-то. Или что-то. Но есть еще одна трудность.

— Какая же?

— Скорее всего, именно сейчас лейтенант Джон Спик готовит прусскую экспедицию в эту область Африки.

Сдвинув цилиндр набекрень и помахивая тростью, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон шел по Глостер-плейс. Мимо, выбрасывая струю пара, пронесся фольксваген. Маленький мальчик на заднем сиденье озорно взглянул на Бёртона и показал ему язык. Королевский агент в ответ зарычал, сделал страшные глаза, надул щеки и продудел: тру-ту-ту. Малыш радостно засмеялся и махнул ручкой. Лошадь шарахнулась от паронасекомого и перевернула овощной ларек: картошка с луком посыпались на мостовую и запрыгали по булыжникам. Крики и ругательства понеслись вслед гигантскому жуку, который завернул за угол и скрылся из виду.

— Эй, красавчик, — промурлыкала из дверного проема проститутка, — не хочешь ли немного перепихнуться?

Бёртон подмигнул ей, бросил двухпенсовик, но не остановился. Паролошадь, ехавшая впереди, внезапно взревела, свернула вправо и врезалась в стену таверны. Пожилой мужчина, сидевший за мотором, выскочил из кэба и закричал:

— Черт побери, приятель! Да ты меня в могилу загонишь!

— Чертова задняя ось, босс! — объяснил кэбмен. — Третий раз за эту неделю!

Бёртон повернул на Монтегю-плейс.

— Эй, кэп! Ну как, крутитесь?

— И весьма неплохо! Спасибо, мистер Граб. Как ваш бизнес?

— Ужасно!

— Скоро созреют каштаны, и, я уверен, дела пойдут лучше.

— Хрен его знает, кэп. Может, и так. Видели его милость?

— Премьер-министра? Да, меня позвали.

— Ну, надеюсь, вы сказали ему, что простой народ почти дохнет от голода?

— Я всегда упоминаю об этом, мистер Граб.

— А он даже яйца не почешет! Чертовы политики!

— Другая порода, — заметил Бёртон.

— В этом вся суть, кэп! — Они помолчали, пока над ними с шумом пролетал винтокорабль. Мистер Граб приложил ладонь к глазам и посмотрел на огромное судно. — Что там написано на дне? — крикнул он.

— Трудно рассмотреть, не так ли? — заметил Бёртон, зная, что уличный торговец не умеет читать. — Вроде бы так: «Начни новую жизнь в Индии! Простор, специи, солнце — и весь чай, который ты сможешь выпить!»

Могучий корабль скрылся за крышами домов.

— Сами-то вы были в Индии, а, кэп? Что скажете?

— Всё это довольно привлекательно.

— Только не для меня! Нет ничего лучше маленького уголка моей старой доброй Англии! Черт побери, но ведь есть же у меня свой клочок земли! А что еще человеку надо?

— Именно так, мистер Граб! Доброго вам дня.

— И вам, кэп, — сказал мистер Граб, коснувшись козырька своей кепки.

Бёртон пошел дальше. Подойдя ко входной двери, он услышал громкий мальчишеский голос:

— Линкольн дарует свободу всем рабам в Соединенных Штатах! Освобождение рабов в Америке! Читайте в последнем выпуске!

Королевский агент присвистнул от изумления. Обернувшись, он заметил Оскара Уайльда и подозвал его.

— Вот это новость! Верно, Язва?

— Да, сэр, так оно и есть. — Мальчик быстро обменял газету на несколько пенсов. Бёртон прочел заголовок:

— «Декларация Линкольна об освобождении рабов». Ну-ну, теперь Паму придется несладко! Сдается мне, что президент Америки слегка похитрее, чем наш премьер.

— Теперь у нас с Америкой всё одинаковое, кроме, разумеется, языка, — сказал Язва. Королевский агент хихикнул.

— Освобождение! — с триумфом объявил он. — Я ни на йоту не опечален тем, что запретили эту отвратительную торговлю! Если Америка действительно собирается стать цивилизованной страной, то эта декларация Линкольна — хороший шаг вперед!

Мимо на длинных ногах проследовали три краба-уборщика: под телом у каждого болталась сеть с упакованным мусором. Один из крабов прихрамывал, и его поврежденная нога ритмично жаловалась: крик-кер-дзян, крик-кер-дзян, крик-кер-дзян. Бёртон вспомнил, как сэр Чарльз Бэббидж ненавидел шум.

— Дело в том, капитан, — сказал Язва, — что цивилизации требуются рабы, и древние греки были абсолютно правы. До тех пор, пока нет рабов, выполняющих неприятную, утомительную, неинтересную работу, занятие культурой или наукой становится почти невозможным. Человеческое рабство порочно, ненадежно и унизительно. Будущее мира зависит от механического рабства — рабства машин.

Бёртон взглянул на трех гигантских механических насекомых, уходивших вдаль по улице. Люди разбегались перед ними, потрясали кулаками и громко ругались.

— Может, ты и прав, мальчик. Может быть…

Попрощавшись с Оскаром, Бёртон поднялся по лестнице в дом. Дыра, образовавшаяся на месте окна кабинета, по-прежнему была прикрыта доской. Строители обещали всё исправить завтра.

— Наверху Уильям Траунс, — объявила миссис Энджелл, когда Бёртон вошел в прихожую.

— Вы вернулись!

— Да, сэр Ричард, и очень хорошо, что вернулась. Не знаю почему, но я решила, что вы обещали сделать это место «как новое». Похоже, морской воздух вскружил мне голову и наполнил ее странными видениями…

— Прошу прощения, матушка! Столько всего — просто руки не дошли!

— Но вы уже добились нашей безопасности?

— Да. Дело Тичборна закрыто.

— Хорошо. Тогда поднимайтесь: я приготовила холодные нарезки и соленья для вас и вашего неуклюжего друга.

Бёртон наклонился и слегка поцеловал ее в щеку:

— Почти ангел по имени — и ангел по сути! Что бы я без вас делал?

Он резво запрыгал по ступенькам и, не заходя в разгромленный кабинет, отправился прямо в библиотеку.

— Траунс, дружище! — воскликнул он, входя. — Какой замечательный день!

— Тараторка! — просвистела Покс со своей жердочки. Детектив-инспектор встал со стула, отложил в сторону книгу и сердечно пожал Бёртону руку.

— Слава богу, наконец-то ты здесь! — сказал он. — А то весь удар обрушился на меня. Не думаю, что меня когда-нибудь так изощренно оскорбляли: полагаю, это что-нибудь да значит!

— Садись. Выпей бренди. Закури сигару, — сказал Бёртон, бросаясь в любимое кресло. Траунс сел и подозрительно уставился на него.

— Клянусь Юпитером, ты выглядишь счастливым! Я и не знал, что твое дьявольское лицо способно на такое выражение!

— Я полон замечательных новостей! Брюнель спроектировал новый, более эффективный синтезатор звука — не этот ужасный динь-динь-динь! — и как раз сейчас встраивает его в Спенсера. К концу дня наш заводной философ заговорит!

— Потрясающе! — зааплодировал Траунс. — И чем же он теперь собирается заняться? Наверное, не слишком-то удобно быть механическим?

Бёртон достал чируту и поднес к ней спичку.

— Он хочет занять место Адмирала Нельсона и стать моим слугой: говорит, что никому не доверит себя заводить. И еще он хочет писать: дескать, никогда еще его голова не была такой ясной. У него уже готовы три тома. В голове. Осталось только перевести их на бумагу. Он собирается использовать мой автописец и строчить каждую свободную секунду.

— Заводной автор! — воскликнул Траунс. — Вот это да!

— Мечта издателя! — заметил Бёртон.

— Языкастый павиан! — пропела Покс.

Королевский агент втянул дым, откинул голову и выпустил изо рта идеально круглое кольцо.

— Хорошие новости и относительно сэра Роджера. Его приняла семья Арунделл, а Брюнель сделает ему механические руки, такие же как у Дэниела Гуча. Однако с лицом уже ничего не поделаешь: боюсь, бедняге придется всю жизнь носить железную маску.

— Он собирается переехать в Тичборн-хаус?

— Да. И клянется, что каждый год будет выдавать Дар. Он всё еще верит в проклятие леди Мабеллы.

— Я его не обвиняю. Ведь все неприятности его семьи начались именно тогда, когда сэр Генри нарушил клятву предков.

— А как у нас насчет бренди? — Бёртон вскочил, подошел к бюро и вернулся с графином и двумя бокалами. Щедро наполнив оба, один он протянул другу.

— Как там Честен? — спросил Бёртон, снова усаживаясь в кресло. — Восстановился?

— Более или менее. Но какое-то время не сможет пользоваться одной рукой, поэтому он взял месячный отпуск. Похоже, вид ходячих трупов совсем вывел его из себя: никогда еще не видал его таким нервным. Надеюсь, время, проведенное с женой и садом, пойдет ему на пользу. Он крепкий парень. — Человек из Скотланд-Ярда поднял брови. — Я всё жду… Это всё славные новости, но они не объясняют твой… как бы это выразиться… энтузиазм. Подходящее слово?

— Да, — улыбнулся Бёртон. — И совершенно правильное.

— Тогда вперед! Рассказывай.

Королевский агент сделал хороший глоток бренди, отставил бокал в сторону и сказал:

— Действуя по рекомендации моего невероятно талантливого и блестящего помощника…

— …извращенца, — не удержался Траунс.

— …извращенца, — согласился Бёртон, — правительство приобрело семь Поющих Камней Франсуа Гарнье у Эдвина Брандльуида: счастлив сообщить, что они продолжают пребывать в голове у Герберта Спенсера. Правительство также выкупило семь осколков южноамериканского камня у сэра Роджера. Пальмерстон желает, чтобы все Глаза Нага оказались в руках Британии: это дело государственной важности.

— Они и так у него. Что дальше?

— Два из них, Траунс. Только два.

Детектив-инспектор нахмурился и тряхнул головой.

— Но их и было только два. Третьего ведь не нашли, верно? Он ведь где-то… О!..

Глаза Бёртона блеснули:

— …в Африке!

— То есть?..

— Да, дружище: завтра же я начинаю подготовку к экспедиции. Буду искать третий камень и одновременно собираюсь найти исток Нила. Раз и навсегда.

— Ты собираешься опять пройти через всё это?

— Не беспокойся, старина: финансировать экспедицию будет правительство, а Брюнель пообещал предоставить транспорт на первые этапы сафари. Так что я могу с уверенностью сказать, что эта попытка будет не такая болезненная, как предыдущая!

— Чепуха! — в ужасе прочирикала Покс.