От автора

В этом сборнике вниманию читателя представляются мои тексты, которые объединяют время и место их публикации.

Время – 2014–2015 годы, эпоха Русской Весны, войны в Донбассе, глобального политического кризиса между Россией и США и не только между ними, который еще не закончен и по сей день.

Вместо «конца истории» утонувшей в розовом либеральном болоте, как предсказывали американские философы и пропагандисты, история перезапустилась в невероятном темпе – за полтора года мы видели перемены, которые в иные эпохи занимали десятилетия и столетия. И то ли еще будет.

Автор этих строк как публицист внимательно следил за всем, что происходило и происходит в эти годы, пытался осмыслить, а порой и предсказывать. Не скажу, что все предсказания были удачными – как я теперь понимаю, в том, что я говорил, было слишком много надежды и явно недостаточно учитывалось «трение» реальности – человеческие страх, трусость, жадность и глупость. Но для публицистики естественно желание двинуть реальность вперед, призвать к действию, что, конечно, невозможно без некоторого избыточного оптимизма, коего я не стыжусь.

Место публикации – это газета «Известия» – одна из старейших среди ныне существующих российских газет. История «Известий» полна драматических поворотов – и вот очередной из них: в эти годы отдел «Мнений», редактируемый Борисом Межуевым превратился в орган боевой патриотической оппозиции либеральному «мейнстриму» нашей прессы.

Удивительно, конечно, что столько лет уже власть говорит о государственничестве и патриотизме, либералы об «удушении свободы слова» и «гонениях», но одна и та же клака продолжает контролировать большую часть нашей прессы, как печатной, так и в интернете. «Известия» благодаря решимости Арама Габрелянова вышли из этого рукопожатного строя. Особенно показательна позиция газеты по Донбассу и Новороссии, смелая и острая, не обходящая столь нелюбимых официозом принципиальных вопросов, последовательно патриотическая. Я знаю, как непросто дается удерживать такую позицию и, можете поверить, – она плод настоящей смелости.

Здесь дают слово и Эдуарду Лимонову, и Александру Проханову, и Дмитрию Ольшанскому, и мне, и многим другим, звучит ставший для этой газеты фирменным голос Максима Соколова. В ответ либеральная клака визжит о «неприличии» и «нерукопожатности», но вот только, по факту, мы участвуем в самой интересной и респектабельной газете мнений – и это видно из высоких оценок, даваемых читателями.

Когда-то в детстве у меня была книга одного из видных советских политических обозревателей Александра Бовина «Мир 70-х», составленная именно из его известинских статей. Подростком интересующимся историей и политикой я читал эти очерки международной политики тогда еще совсем недавно закончившегося десятилетия, и мечтал, что может быть, когда-нибудь, и у меня выйдет такая книга известинских политических обозрений. Иногда мечты сбываются – такая книга перед читателем, который может оценить скорость изменения информационных обменов в нашу эпоху. Тот объем текстов, который раньше сочиняли десятилетиями, теперь появляется за год с небольшим в режиме одна колонка в неделю.

Я собрал под этой обложкой большую часть текстов опубликованных мною в «Известиях с января 2014 по август 2015. Опущены были примерно полтора десятка текстов, часть из которых меня не вполне устраивает, так как была написана второпях и не вполне удовлетворительно со смысловой или стилистической стороны. Опущены, по большей части, тексты, содержащие критику в адрес тех или иных персонажей российской политики, если эти тексты не претендуют на более серьезные обобщения. Кроме того, был опущен ряд текстов уже вышедших ранее в книге «Карать карателей. Хроники Русской Весны», другие, более важные тексты, уже вышедшие в этой книге, сохранены, поскольку вряд ли читательская аудитория обеих книг вполне совпадает.

Дата выхода статей указывалась по электронной публикации на сайте «Известий». В бумажном выпуске эти же статьи появлялись и через день, и через два, и через неделю. Никаких принципиальных правок я не вносил, однако для некоторых статей, ставших теперь главами книги, я вернул их первоначальные авторские названия.

Несмотря на то, что статьи писались в разное время и по разным поводам и, собранные вместе в хронологическом порядке, создают причудливую мозаику, читатель не сможет не заметить наличие в книге нескольких метасюжетов, опорных тем и принципов, к которым я возвращаюсь от статьи к статье.

Прежде всего это русский национализм. Автор этих строк всегда исповедовал себя русским националистом и презирал лицемерное деление на мнимо хороший «патриотизм» и мнимо дурной «национализм». Любовь к Отечеству и к народу нераздельны. Патриотизм без национализма – это просто любовь к начальству. Для всякого уважающего себя большого цивилизованного народа естественно ставить в центр своей общественной жизни свою национальную идентичность, свою солидарность, свой язык, свою культуру и свою государственность. Государство русского народа – это Россия. Россия – это государство русского народа.

Надеюсь, читатель отметит ту последовательность, с которой я критикую поползновения на затуманивание национальной идентичности нашего государства – попытки ослабить значение русского языка, утопить нашу историю в мутных волнах мультикультурности – будь то толерантной или евразийской. Напротив, укрепление русской идентичности в России и в каждом из нас, имеющем десятки поколений славянских предков или однажды привившемся к национальному русскому древу, неизменно остается моей целью. Речь идет как о политических институтах и историческом сознании, так и о быте – обычаях, кухне, одежде, манерах поведения. Не боясь прослыть «славянофилом», но, напротив, с гордостью неся это имя, я считаю, что чем более подлинны мы в своей русскости, тем более великой становится Россия.

Мой особый интерес всегда вызывало постижение русского геополитического кода. Я решительно отвергаю популярную у нас ересь британского геополитика Маккиндера о том, что Россия есть сухопутная держава, сердце которой сокрыто в безжизненных и безводных центральноазиатских степях – «Хартленде». От того, что у нас эта англосаксонская теория именуется «евразийством» нам ни капли не легче. На основании этой ереси нас то поучают о ненужности океанского флота, то требуют немедленно принять орды новых кочевников, мигрантов, с которыми нас роднит мнимо общее наследие Чингисхана.

Пространственный фактор русской истории действительно является первостепенным. Россия и русские есть непрерывно расширяющееся в пространстве политическое сообщество. Однако ни о какой «сухопутности» России, мнимо наследующей степным империям, говорить не приходится. Напротив, Россия – это остров. Мы занимаем вполне определенное геополитическое пространство, пронизанное сетью бесчисленных больших и малых рек, омываемое множеством озер и внешних морей. Создатель нашего океанского флота адмирал С.Г. Горшков указал русскому народу определенный путь – от внутренних рек к покорению Океанов, по отношению к которым Россия расположена необычайно удобно. Это утверждение может показаться странным, поскольку мы всегда жаловались на отсутствие у нас выходов к океанам, но сегодня изменение климатических условий, на что обратили внимание западные геополитики, превращает Россию в страну с самым протяженным в мире океанским побережьем. Арктический океан обещает стать завтра-послезавтра пространством интенсивных и быстрых коммуникаций между самыми развитыми регионами планеты расположенными в северном полушарии. И именно Россия призвана стать хозяйкой Северного Океана в который впадает большинство её великих рек и который она, вопреки видимому неудобству, избрала для своего распространения точно явное предначертание.

Именно там, где русские осваивают традиционный для нас вмещающий речной ландшафт, там нам неизменно сопутствует успех. Загадочный «Остров Русов» эпохи легендарных варяжских дальних походов остается геополитической реальностью и сегодня, что замечательно было показано нашим великим современником Вадимом Цымбурским, сумевшим с одновременной ясностью показать и необходимость русского изоляционизма, от растворения русской судьбы в вымышленных «общих судьбах», и необходимость интенсивного внутреннего освоения России, полной и по сей день множества трудных пространств на севере и востоке, и необходимость драться за ту часть нашего утерянного в 1991 году пространства, которая действительной важна – прежде всего за Новороссию и Крым.

Третья, пожалуй наиболее громко звучащая в этой книге тема, – это тема русской ирреденты. Ошибки конструкций царской и, особенно, советской империй привели к тому, что из пространства русской идеи и русской власти, из политического оформления русского мира, они превратились в инкубатор чуждых государственностей и наций. Разрыв нашего пространства в 1991 году привел к тому, что русские оказались крупнейшим в мире разделенным народом, народом изгоем. А новоизобретенные нации утверждают свою новоприобретенную государственность на русских костях – изгоняя, унижая, уничтожая наш народ языковой и культурной дискриминацией, а то и физическим террором.

Не покушаясь на чужое, русский народ, несомненно, имеет право на воссоединение. И это право может быть осуществлено как политическим путем, при помощи теснейшей интеграции русского мира, так и вооруженной рукой – будь то осуществлением права на восстания или вмешательством Российского государства. То, как поступила Россия в Крыму и Севастополе – образец национально ответственной государственной политики. Моя большая боль, что по тому же пути мы не пошли в Новороссии, в частности – в Донбассе, чем приняли на себя ответственность за разочарование и смерть людей, которые поверили, что Россия не бросит в трудный час. Впрочем, та политика, которая реализуется вопреки логике «минского процесса», уже заслуживает уважения, поддержки и расширения.

Несомненной задачей нашей национальной публицистики является укоренение идей русской ирреденты в умах государства и общества. Максима «право русского народа на воссоединение должно быть реализовано в форме вхождения в состав России» должна стать самоочевидной для нашей политической элиты. И автор подошел к реализации этой задачи со всем рвением.

Большое внимание уделяется в представленных в этой книге статьях и вопросам нашей внешней политики. Мой взгляд на её проблемы характеризуется последовательным антиамериканизмом и убежденностью в необходимости укрепления русского великодержавия, без вписывания в какие-то отяготительные блоки и военные союзы, то есть разумным изоляционизмом.

Антиамериканизм мой связан не с какой-то иррациональной антипатией к США, а с положением этой страны как мирового гегемона, который стал бы мировой империей, если бы Бог наделил бодливых демократического осла и республиканского слона большими рогами. Нам может нравиться или не нравиться историческая Америка, впрочем, всё больше отходящая в прошлое. Сама логика господства США как единственной сверхдержавы в период после окончания Холодной войны, исключает возможность достижения Россией и русскими своих национальных задач. Не большие геополитические амбиции России встречают в США яростное сопротивление, а стремление осуществить наше элементарное право жить в нашем собственном доме. Именно поэтому свободная национальная Россия и американская гегемония не совместимы. Чтобы минимально обеспечить интересы России нам придется содействовать существенному ослаблению могущества США.

Однако наивно надеяться, что такое ослабление американской гегемонии может быть достигнуто при помощи конструирования всевозможных внешних союзов – будь то союз с Европой, на который мы так уповали в прошлом году, или союз с Китаем, которым грезим в нынешнем. Пока что проверку на прочность прошел только альянс с Ираном, предопределенный географической судьбой. Взвешенный наступательный изоляционизм сегодня лучшая стратегия для России, так как любые альянсы, пока мы недостаточно сильны, превращаются исключительно в решение чужих проблем за наш счет.

Сирийская война могла бы стать огромной ошибкой, тасканием каштанов из огня для США и ЕС, но не стала благодаря выверенным решениям – Россия пришла туда не как боец «за всё политкорректное против всего террористического» а как друг своих друзей, защищающий свои геополитические интересы и увеличивающий своё державное могущество, которое нам, право же, пригодится и в землях поближе. Этот рецепт – великодержавие ради самих себя, а не ради вымышленных миссий на благо человечества, должен стать единственно верным для нашей внешней политики в будущем.

Еще одна острая сквозная тема этой книги – защита консервативных ценностей как живого и действенного жизненного идеала. Сегодняшний мир как кислотой разъеден всевозможными формами либерализма, превращающего богосотворенное нечто в мутное не пойми что, стремительно становящееся ничем. Для России опыт «либерализации» и истеричного саморазрушения оказался особенно болезненным, обойдясь нам крахом экономики, изведением под корень миллионов людей «не вписавшихся в рынок».

Сегодня мода на экономический либерализм прошла не только у нас (хотя как раз у нас ригидные правительственные чиновники и оппозиционная публика за него по-прежнему держатся). Но зато в моду вошло интенсивное разложение человеческой природы – понятий о браке и семье. Америка на наших глазах превращается в агрессивный ЛГБТ-феминистский халифат, ничем принципиальным не отличающийся от халифата исламистского – то же презрение к человеку и свободе.

Важный для меня тезис сформулирован великим французским историком и мыслителем Фернаном Броделем: цивилизация – это умение говорить «Нет». Только цивилизация, которая способна отказываться от определенных заимствований, сохранять неприкосновенным своё ценностное ядро даже ценой собственной жизни, имеет право называться «цивилизацией» в подлинном смысле слова.

Россия и русские слишком долго давали обманывать себя разговорами о «широте» нашей души и мнимой нашей «всечеловечности» (которую Достоевский понимал не как всеприятие, а напротив – как ковчег спасения для того, что осталось здорового и чистого в Европе). Нам давно пора учиться говорить «Нет». Слишком долго в нас вбивали безумный социальный алгоритм «обратной реципрокации», когда русский старался не ударить в грязь перед иностранцем и завоевать его расположение и делал это за счет грубости, безразличия и хищничества в отношении своих же, самых близких.

Нам следует навсегда покончить с этим уникальным антропологическим феноменом и быть заботливыми и близкими в отношении своих, а вот к чужим людям, установлениям и идеям относиться по остаточному принципу и с разбором. Лишь в одной сфере человеческой жизни интерес к чужому полезен – в сфере мысли и интеллектуальной свободы. И читатель, надеюсь, заметит, что упрямая узость ценностей не означает у автора этих строк узости умственного горизонта. Но принцип: ведать всё, пробовать немногое, избирать лучшее, – еще никогда никого не подводил.

Обнинск. 13 ноября 2015 г.

Золото, ладан и смирна

В Москву принесены дары волхвов. Это древняя святыня, отсылающая нас к событиям Рождества Спасителя. Перепись по всей империи, велением кесаря. Жалкий хлев в Вифлееме. Пастухи, первыми пришедшие на свет Звезды. И три царя с Востока, принесших Богомладенцу золото – как царю всего сотворенного мира, ладан – как его Первосвященнику, и смирну – как тому, кто как агнец пойдет на заклание, взяв на себя грехи мира, кто принесет за нас жертву, не убоявшись даже смерти.

Золото и ладан напоминают нам о том, что каждому христианину даровано «царственное священство» по образу Христа – призвание быть светом миру, служить Богу всей своей жизнью. А смирна – свидетельство того, что каждый из нас должен быть верен до смерти, должен быть готов и к смерти ради Христа и веры.

Хотя для наших дней актуальнее смирна (если сомневаетесь, то вспомните, что фанатики-людоеды делают с монахами сирийских православных монастырей), но сохранилось, разумеется, золото, перекованное византийскими мастерами в три изящнейшие подвески. Согласно преданию, Дева Мария сохраняла поднесенное волхвами золото всю свою земную жизнь, а перед успением оставила их иерусалимской церковной общине. Там дары хранились до начала V века, когда византийский император Аркадий перенес их в Константинополь.

Еще в 1200 году новгородский боярин Добрыня Ядрейкович, позднее прославившийся как святой архиепископ Антоний Новгородский, описал свое паломничество в Царьград и упомянул среди святынь Софии Константинопольской «пелены Христовы и дароносивые сосуды златыи, иже принесоша Христу дары». Однако вскоре Константинополь подвергся двум разгромам и разграблениям крестоносцами, а затем турками. Мара Бранкович, дочь последнего сербского государя Георгия Бранковича, была одной из жен султана Мурада II. Ее личные владения были освобождены султаном не только от налогов, но даже от присутствия мусульман. Она и пожертвовала афонскому монастырю Святого Павла реликвию Рождества.

Так что речь идет о древней, очень важной христианской святыне, позволяющей нам прикоснуться и к историческому событию Рождества, когда Бог действительно стал человеком из плоти и крови и через это спас мир и нас с вами, и к двухтысячелетней истории христианской святости и благочестия.

Появление в нашем пространстве тех или иных христианских святынь неизменно вызывает две полярные реакции. Массовый энтузиазм большинства людей, готовых выстаивать многочасовые неуютные очереди, чтобы воздать поклонение чудотворному образу или древней христианской реликвии, с одной стороны. И поток брани и глумления со стороны представителей пресловутого «креативного класса», порой вызывающий подозрение в бесноватости. То «суеверные бабки заполонили першпективу со Стрелки», то «мешают проезду по набережной», то «привезли какие-то тряпки». Не думаю, что исключением станет и реакция на принесение с Афона даров волхвов. Пока огромное число людей притечет к храму, чтобы прославить Рождество Спасителя, некоторые будут глумиться, некоторые с умным видом рассуждать о «фетишизме и неоязычестве», некоторые жаловаться на «неудобства».

Современный мир базируется на глумлении над святыней как на универсальном культурном коде, средстве распознавания своих и чужих. Что поделать, одно из «слабых» мест христиан в современном мире – это наличие святынь. Мы во что-то верим, для нас есть что-то святое, значит, над этим святым можно поизгаляться. И здесь нам поможет дар смирны. Память о смерти и мученичестве. Каждый христианин призван к мученичеству и исповедничеству. И выносить глумление и насмешки, не прятать свою веру, несмотря на них, – это одна из форм мученического подвига, ведь и над Христом насмехались и оплевывали его. Особая миссия в этом принадлежит христианской интеллигенции. Здесь нужны такое знание, такая глубина, такая эрудиция, чтобы именно из них и через них веровать «верой бретонской крестьянки». И как раз умение воздавать поклонение материальным святыням – реликвиям и святым мощам – это свидетельство такой веры. Здесь очень важно превозмочь навязанное нам уравнение: «Христианство = духовность = бесплотность». Чем абстрактней, чем бестелесней, тем якобы более подобающе христианской религии. Это, разумеется, полная чушь. И здесь нам поможет другой дар волхвов – ладан, символ священства.

Христианство – это религия Воплощения, о чем свидетельствует праздник Рождества. Христианство – это религия Причастия, причастия Плоти и Крови Спасителя. Православное Христианство – это религия иконопочитания, то есть веры в то, что Бог не «где-то там», а являет Себя здесь и сейчас в материи и видимых образах. Разница между христианством и язычеством не в том, что язычество материально, а христианство «духовно». А в том, что христиане воздают славу, честь и поклонение Богу и Творцу всего сущего, а язычество поклоняется твари вместо Творца, а зачастую и бесам вместо Бога. И когда фетишисты, покупающие на аукционах трусики Мадонны, обвиняют в «фетишизме» христиан, почитавших Ризу Богоматери – это, право же, смешно.

Ну и, наконец, третье обвинение, что богопочитание христиан мешает их сиятельствам кататься вдоль Кропоткинской набережной. Любая сильная религия всегда кому-то мешает. Она напоминает о себе и заставляет с собой считаться. Будучи вторжением в мирскую жизнь иного порядка вещей, религия, если воспринимать ее всерьез, должна быть именно источником не только радости, но и неудобств и некоторого дискомфорта для окружающих. В последние годы мы уже столкнулись с тем, что влиятельная мировая религия и ее приверженцы заняли наши площади и улицы и приносят свои жертвы прямо на них. И, похоже, большинство тех, кто пытается поглумиться над христианами, этот факт не сильно беспокоит. И здесь нам поможет еще один дар волхвов – золото.

Символ царственности. Россия – страна, созданная православными христианами. Москва – город, основанный и построенный православными христианами. Собирающиеся у храмов в дни принесения святынь люди – свидетельство того, что это и по сей день так. «Пусть узнают распутники и развратники, что христиане – хранители, защитники, правители и учители города», – восклицал в одной из своих проповедей святитель Иоанн Златоуст. На мой вкус, я приносил бы в Москву святыни, достойные массового поклонения людей, почаще. С тем чтобы простую истину: христиане в этом городе не в гостях и не на приставном стульчике – усвоил каждый.

А пока – с Рождеством! Пусть каждый обретет достойные и самые нужные ему дары!

6 января 2014

Игра «Сдай Ленинград»

История с опросом «Дождя» о блокаде Ленинграда на глазах превращается в новое дело Pussy Riot. Огромное количество неглупых людей упускает прекрасную возможность промолчать и торопятся явить миру свое неразумие. Кто-то незамысловато разводит руками: «Ребята, вы невежды и идиоты, но я всё равно с вами». Андрей Дубровский на «Эхе Москвы» признается, что «как историк» он знает, что сдача привела бы как к уничтожению самого города на Неве, так и к гибели его жителей, но «как человек» он не может дать ответа на вопрос, сдавать или не сдавать. Притом что выбрать между позором, при котором погибнут все, и сражением, в котором погибнут некоторые, – не такая уж сложная этическая дилемма.

Другие бросаются за тусовку в атаку с шашкой наголо. Андрей Козенко на Lenta.ru требует у всех, кто критикует «Дождь», немедленно за одну бессонную ночь прочесть «Блокадную книгу» Алеся Адамовича и Даниила Гранина и осознать, что сдать город было просто необходимо. То, что сам Даниил Гранин на сей счет придерживается другого мнения, автора не смущает, он предпочитает встать на точку зрения ленинградского партсекретаря Григория Романова, запрещавшего «Блокадную книгу» именно за то, что «мысли Гранина клонятся к сдаче». Мнения агитпропа партийного и агитпропа либерального снова совпадают друг с другом во всем, кроме знака «минус» или «плюс».

Еще одна непременная интеллигентская тема – культ Одной Книги, в которой написана Вся Правда. «Мастер и Маргарита», «Архипелаг ГУЛАГ», «Открытое общество и его враги»… Бесконечные вариации «Бюхнера с Молешоттом» тургеневско-лесковских нигилистов – «книга, где написано, что Бога нет». Это фундаментальный порок того сословия, которое по какому-то недоразумению рассматривает себя в качестве сочных интеллектуалов на русском сероземе. Интеллектуал – это тот, кто прочел хотя бы две книги, сравнил их содержание, обнаружил расхождения и попытался включить свой разум, чтобы их разрешить. Западноевропейский интеллектуализм начался со скандальной книги Петра Абеляра «Да и Нет», где он собрал противоречащие друг другу фрагменты из Писания и святых отцов именно для того, чтобы молодые схоласты поучились сравнивать, согласовывать, доказывать и объяснять.

Именно поэтому я рекомендую Андрею Козенко для анализа еще одну книгу – «Бабий Яр» Анатолия Кузнецова. Бессонную ночь гарантирую. Как и «Блокадная книга», это художественно-документальное повествование о городе, который в отличие от Ленинграда был сдан немцам – точно по методе «Дождя». По разным подсчетам, в Бабьем Яру было уничтожено от 70 тыс. до 150 тыс. жителей Киева, в котором до войны жило 900 тыс. человек. Поскольку сейчас на майдане резвятся идейные наследники тех, кто подносил патроны в Бабьем Яру, данное чтение приобретает дополнительную актуальность. Той же была судьба жителей дважды переходившего из рук в руки Харькова, сданных Одессы, Смоленска, Минска.

Наконец, есть сторонники версии о «провокации Кремля», который, раздув «малозначащий» повод в виде опроса, решил «расправиться со свободным телеканалом и со свободой слова». Понятно, что у «Дождя» и его политического патроната есть сильные противники. Понятно, что они готовы использовать любой удобный случай, чтобы с этим каналом расквитаться. Но ведь случай-то был предоставлен и вправду преудобнейший! Оскорбительное для множества людей, начиная от рядовой блокадницы и заканчивая ленинградцами президентом и премьером, исторические безграмотное, смердяковское по духу высказывание, представленное в форме интерактивного опроса: игра «Сдай Ленинград понарошку».

Помнится, на самой заре интернета мне попалась американская компьютерная игра «Дилемма Сталина» – нужно было просто вбивать цифирки в разные колонки при планировании первых пятилеток. А потом нажать на кнопку, и машина подсчитывала тебе, сколько миллионов человек потерял СССР при выбранном тобой варианте развития.

Решения в капитулянтском духе, предложенном «Дождем», неизменно обходились в человеческих жизнях очень дорого. Впрочем, давайте – игра так игра. Нажав «сдать Ленинград», аудитория «Дождя» убила Иосифа Бродского, одного из братьев Стругацких, академика Лихачева и множество других кумиров той самой либеральной интеллигенции. Оборона города, внезапно оказавшегося в блокаде, была непременным условием эвакуации.

Бывают такие пограничные ситуации, когда избежать прихода полицейского возможно лишь в одном случае – при полном единодушии общества и способности решить проблему самим. Такой случай наступил в феврале 2012 после выходки Pussy Riot. Тогда представителям либерального лагеря нужно было сделать только одно: дружно осудить это безобразие, жестко от него отмежеваться, выразить солидарность с Церковью и обозначить моральную готовность наказать хулиганок медийно, общественным презрением и т. д. При такой позиции полицейскому в этой истории ловить было бы нечего.

Именно благодаря истеричной поддержке либеральным лагерем Pussy Riot сложилась ситуация, в которой тема «Пусси» превратилась в универсальную грязь для замазывания всего и вся. Разговор консервативного христианского демократа с либеральным секулярным демократом немедленно прекращался. Городовой с городничим могли распоясаться по полной в уверенности, что защищают святое дело.

Есть все основания полагать, что казус «Дождя» ждет та же судьба. Стайное вписывание в пользу заведомой некомпетентности, нетактичность и непристойность приведет лишь к одному – у тех, кто историю Второй мировой войны знает и для кого слово «блокада» в ценностном плане не пустой звук, возникнет желание откопать топор войны. Дождь этой войны ценностей станет кислотным, он будет затапливать все проблемы, связанные со свободой слова и мысли, обсуждением острых исторических вопросов. Любой, кто такие вопросы ставит, будет немедленно получать: «Ты, что ли, из этих?» Непременно появятся основания для появления и прокурора, и следователя, и до судьи может дойти.

Административный ход событий – это, конечно, поражение общества в целом. Потому что историческая дискуссия с документами в руках делает человека умнее, а историческая дискуссия с прокурором оглупляет. Она способствует консервации самых дремучих мифов (вроде сказки о том, что достаточно было бы сдать Ленинград – и немцы бы всех накормили), а не их выветриванию. А поддержка нравственных ценностей и исторической памяти следственным комитетом ведут лишь к инфляции этих ценностей.

Но надо понимать, что никто так не содействовал тюрьме для Толоконниковой и Алёхиной, как кидающаяся «калошами» в патриарха Кирилла Ксения Собчак, так и сегодня – ничто не является большим врагом реальной свободы слова, чем групповщина в поддержке заведомой пошлости и невежества.

29 января 2014

Отягощенные Родиной

Что такое Родина?

Родина – это когда ты, загруженный перестройкой-демократизацией-гласностью пятнадцатилетка, сидя на раките, посаженной дедом, читаешь Набокова, слушаешь Би-би-си и ешь яблоки с яблони, посаженой прадедом.

Родина – это когда ты потом берешь два десятилитровых ведра, спускаешься километр под горку к «барскому колодцу» и несешь воду бабушке.

Родина – это когда тебя тайком крестят в церкви соседней деревни. Ты еще не веришь в Бога, но уже весело плюешь на сатану.

Родина – это когда ты точно знаешь, сколько Никол от Холмогор до Колы.

Родина – это когда дома на стене икона, перечеркнутая штыком безбожника, оставленная тебе бабкой-старообрядкой, которую звали Олимпиада.

Родина – это когда на твое «до якой години працуете» в ужгородском кафе тебе отвечают: «У нас тут не Львов, говорите нормально».

Родина – это когда ты летишь 9 часов на остров Сахалин и понимаешь, что тут живут точно такие же русские, как и ты, и ты понимаешь, что готов за этот остров умереть.

Навязшую в зубах формулу: «Патриотизм (религия, любовь, национальность – нужное вписать) – это слишком интимное чувство, чтобы показывать его посторонним» придумали ленивые злые люди, чтобы никто не заставлял их симулировать добрые чувства.

Разумеется, любовь к Родине, как и любовь к Богу и ближнему – чувство общественное. Эмоция, которую следует выражать публично. Помните пасхальный канон? «Радостию друг друга обымем!» Попробуйте последовать этому призыву в одиночестве.

То же и с супружеской любовью. Да, мы в курсе, что бывает брак без любви, но никому еще не пришло в голову таким браком гордиться, а с облегчением разводов и браков таких стало меньше. Даже секс-меньшинства требуют признавать их союзы, ссылаясь именно на то, что «раз двое любят друг друга, то всё остальное неважно». И здесь «интимная» эмоция становится общественным фактом.

Если кто-то говорит вам, что его вера никого не касается, он боится признаться, что ни во что не верит. Если кто-то говорит, что его любовь к Родине – это личное, он боится сказать вам, что вашу Родину не любит, а любит либо какую-то чужую, либо никакую.

Впрочем, в последнее время признаваться не стесняются. «Я не патриот» – это сегодня звучит гордо. Можно понять – когда депутат петербургского заксобрания в один день обличает один из телеканалов за оскорбление блокадников, а на следующий называет тех, кто проголодал меньше четырех месяцев, «недоблокадниками», то потреблять «патриотизм» такого разлива както не хочется.

Однако в основе антипатриотической фронды лежит совершенно ложный тезис, который повторяют все кому не лень, даже не пытаясь его проанализировать:

«Патриотизм – это любовь к государству и принесение в жертву государству себя и других». Поэтому можно услышать, к примеру «Я не патриот, я националист. Я не за начальников, а за народ».

Авторов этой мантры кто-то обманул. Формула «всё для государства, всё во имя государства, ничего помимо государства» принадлежит Муссолини, и это не патриотизм, а фашизм. В лучшем случае – этатизм.

Формула патриотизма совсем другая. Она принадлежит великому Цицерону: «За очаги и алтари». Патриотизм – это любовь к Отечеству.

Отечество – это не государство ни в сувереннотерриториальном, ни тем более в бюрократическом смысле. Отечество – это сообщество, объединенное унаследованной от предков и передаваемой потомкам совокупностью общественных отношений и принципов их устроения. Если говорить языком римлян: Patria – это res publica, существующая в длительной временной протяженности – aevium.

Никакого тождества между Отечеством и государством, тем более – политическим режимом нет и быть не может. Долг патриота, считали греки и римляне, – сопротивление тирании. На протяжении всей античности, даже при императорах, тиражировалась во множестве копий статуя «тираноубийц» Гармодия и Аристогитона. Их покушение на жизнь тиранов Гиппия и Гиппарха рассматривалось как образцовый патриотический подвиг. Англичане до сих пор гордятся Славной Революцией 1688 года в ходе которой «патриоты» виги свергли абсолютно законного короля Якова II за переход в католичество, профранцузскую политику и нарушение прав граждан и парламента.

Отечество для патриота гораздо выше государства. Он готов критиковать власть и даже сражаться с нею во имя патриотизма, указывая на то, что политика власти Отечеству вредит. Так происходит везде. Даже на Украине и в 2004-м и в 2014-м – «злочинну владу» обвиняют в антипатриотический деятельности и предательстве интересов «громадян».

Сегодняшняя Россия составляет поразительное исключение. Только сегодня у нас критики власти единодушно отдали ей стопроцентную монополию на патриотизм и даже не пытаются ее нарушить, вместо этого признавая: «Патриот обязан любить начальство. Кто не любит начальство, тот не патриот, я вот – не патриот». Объяснение этого парадокса довольно просто. Современные «антипатриоты» имеют конфликт не с режимом и не с государством, а именно с Отечеством. Они не приемлют не столько текущую политику, сколько ту совокупность общественных отношений, которая унаследована нами в длительной временной протяженности. Выражается это у всех по разному: «Рашка достала», «стран рабов», «поганый ватник», «воевали за Сталина и совок». Всё это резюмируется формулой «Всё в этой стране всегда будет так».

Притязание российской бюрократии на то, чтобы патриотизм был формой холопства, поддерживается антипатриотом в полной мере.

Патриотизм в современной России – крайне неудобная идеология именно потому, что сражаться приходится на два фронта. С одной стороны – за очаги и алтари с теми, кто считает их чем-то не стоящим и достойным оплевания. С другой – с бюрократией, которая считает подлинный, не по инструкции патриотизм угрозой чреватой мятежом. Оба противника полагают, что в наследство от предков нам не досталось ничего, кроме рабства, плетки, страха, казенного пустого блеска, напрасных жертв, ненужных подвигов, сизифова труда. Что патриотизм – это грамотное объяснение того, почему мы в очередной раз должны сидеть взаперти и дохнуть с голода ради бессмысленной цели.

Иногда мы устаем и, чтобы избавиться от этой войны на два фронта, готовы даже согласиться.

Но вот только…

Родина – это когда много лет интересовавшись Засечной Чертой, вдруг узнаешь, что твоя деревня входила в зону её обеспечения.

Родина – это когда ты в детстве тайком гордишься, что Жукова звали Егором и он тоже калужанин. А потом уезжаешь из Москвы за 101-й километр в Калужскую область.

Родина – это когда ты сорокалетним отцом плачешь от дикой боли, узнав, что в Холмогорах голодают дети, и срочно начинаешь что-то делать.

Родина – это когда ты залез купаться на Херсонесе и вдруг мимо проходит крейсер «Москва».

Родина – это когда в другом ужгородском кафе самые красивые в мире девушки приносят самый вкусный мусс, а в динамиках звучит рэп «Я москаль».

Родина – это когда узнаешь, что Алексей Исаев на зарплату программиста заказывает ксероксы немецких архивов и пишет свои книги про войну в отпуск.

Родина – это когда на Куликовом поле 1 мая залезаешь в воду у слияния Дона и Непрядвы, а жена отговаривает тебя от попыток «испить шеломом Дону».

Родина – это когда потом ты крестишь сына в Боголюбово, а твои друзья Дима и Юля, которые в крестных, венчались в Покрова на Нерли.

6 февраля 2014

Возвращение жар-птицы

Думаю, мало кто из людей, не обделенных элементарной честностью, будет спорить, что презентация России и русской культуры на открытии Олимпиады удалась. Теперь 3 млрд. телезрителей, то есть половина жителей планеты, точно знает, что…

Россия великая огромная прекрасная страна. Эта страна расположена на Острове, который на самом деле – чудесный Кит. Время от времени Кит погружается под воду, и тут всё исчезает, а потом появляется вновь. В России живут русские, похожие на них этнографические группы, а также северные олени (они запомнились детям больше всего – не угадали вот с олимпийским символом). Русские – это люди, у которых пряники превращаются в соборы, а соборы сложены из пряников. Если вам что-то не нравится – Петрушка скачет к вам на расписной филимоновской свистульке.

У русских великая культура. Если вы не согласны – Чайковский, Стравинский и Толстой летят к вам. Русские, кстати, летают по небу на тройке, военных кораблях и паровозах.

Россия – составная часть Европы. Даже когда у нас получалось Как Всегда, мы хотели Как Лучше. Если кто не согласен – к нему с десантом из героев войны 1812 года уже плывет Петр Первый на корабле аргонавтов. Привязать русскую цивилизацию к греческой через аргонавтов и эллинские колонии в Скифии – гениальный ход, который обязательно надо подхватить.

«Россию основали аргонавты, как Рим – троянцы» – и никак иначе.

Нам внятно всё – и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений. Мы даже в ваших ЛГБТценностях кое-что понимаем. Когда в Англии посадили в тюрьму Оскара Уайльда, Александр III платил Чайковскому персональную пенсию (Петр Ильич, конечно, геем не был, но в этом, увы, никого не убедить).

Именно Дягилеву и Нижинскому – не кому-нибудь – удалось шокировать безнравственностью безнравственный Париж. Но, поймите, наш мир – это мир любви, семей и детей. Нам нужно много детей.

Если кто не согласен – к нему идут беременная Исинбаева, жертва травли за свои высказывания в защиту семьи, и великая Роднина, которая не боится ни пошутить над Обамой, ни последовавшей истерической кампанейщины. Новый образ старой России понравился и миру, и нам самим. Но все-таки на внутреннем культурном фронте последовали некоторые недоумения, причем совсем не там, где ожидалось.

С брюзжанием квазилибералов, что «роль сталинских репрессий не раскрыта», справились довольно легко. В конечном счете англичане, на своей Олимпиаде-2012 задавшие новый стандарт национального исторического шоу, показали превращение своего Шира в индустриальный Мордор, но не показывали ни огораживаний, ни виселиц закона о бедных, ни работорговли, ни работных домов, ни первых в истории концлагерей подлой англо-бурской войны.

Не так просто, как ни странно, оказалось справиться с недовольными патриотами. Главные квазипатриотические претензии звучали так: «Почему какой-то Стравинский? Где Прокофьев? Где Шостакович? Что за какие-то безродные космополиты Малевич и Кандинский с Шагалом? Где наши Шишкин с Левитаном?»

Левитан, кстати, был: церквушка на русском острове – очевидная реплика на «Над вечным покоем».

Необходимо понимать, что за ХХ век у нас нашей советской (а таковой она остается до сих пор) системой образования сформирована весьма превратная иерархия ценностей и приоритетов в оценке русской культуры. Из неё тщательно вымарывалось всё то, что не вполне напоминало социалистический реализм.

Древнерусская литература была почти элиминирована, как и икона, за исключением Андрея Рублева. Из XIX века вычеркивалось или принижалось всё то, что не вело к Максиму Горькому и Александру Фадееву. Абсолютные литературные ничтожества вроде Чернышевского раздувались до масштаба, равного с Достоевским. Гиганты поэзии, как Тютчев, редуцировались до одной строчки «умом Россию не понять» (нас вообще отучали понимать Россию умом).

Полученный результат жутковат. Мы абсолютно уверены в том, что Запад русскую культуру не знает, не любит и не ценит, стремится любой ценой её принизить. А потом выясняется, что в код общеевропейской культуры вшиты на ведущих позициях десятки русских имен. Но только это не всегда те имена, к которым нас приучили. Мы имеем совершенно провинциальное представление о собственной национальной культуре, и даже образованному русскому приходится переоткрывать свою культуру заново.

Потрясающий пример этого провинциализма – непонимание масштаба фигуры Игоря Стравинского, доминирование которого в музыкальной теме Олимпиады некоторым не понравилось. Этот человек входит в число 10 самых влиятельных композиторов всех времен и народов. Если измерять культуру не популярностью, не шедевральностью, а именно концентрацией творческого духа, движением вперед, той самой креативностью, о которой так много сегодня говорят, то как раз творчество Игоря Федоровича Стравинского является величайшим достижением русской музыки и одним из величайших в истории музыки вообще.

Когда американцы отправляли музыкальное послание инопланетянам на «Вояджере», музыкальную классику представляли четыре композитора: Бах, Моцарт, Бетховен и Стравинский. Вся современная музыкальная культура выросла из его «Весны священной», как Толстой и Достоевский выросли из гоголевской «Шинели». Есть красивый культурный ширпотреб, есть локальные вкусы, которых иностранцу не понять, а есть культурный хай-тек.

Стравинский был русским культурным хай-теком такого класса, что история музыки делится на до и после Стравинского. Работая над «Русскими сезонами» вместе с Дягилевым, Нижинским, Фокиным, Бакстом, Стравинский, ученик Римского-Корсакова, сделал русскую музыкальную культуру, базирующуюся на русском народном фольклоре, неотменяемым фактом мировой культуры.

Русь «Жар-Птицы» и «Петрушки» – это культурное сокровище для всего мира уже навсегда. Но еще более важно, что Стравинский создавал ту технологию музыки, на которой базируется всё – от «Танца рыцарей» Прокофьева до He is a Pirate Ганса Циммера. Стравинский опережал своё время на столетие, и сейчас он понят еще не вполне.

К сожалению, его период после эмиграции неизвестен у нас слушателям чуть более чем полностью. А ведь это не только неоклассицизм балетов на темы греческих мифов, как гениальный «Аполлон Мусагет». Это не только эксперименты за гранью даже и модернизма в «Истории Солдата» и неожиданный перехват серийной техники главного эстетического противника Стравинского – Арнольда Шёнберга (они доходили до личных выпадов друг против друга) – на мой взгляд, эстетическая вершина этого периода в балете «Агон».

При этом русский ум Стравинского неизменно внутренне гармонизирует, приводит к действительному эстетическому совершенству модернистские эксперименты. Стравинский – это музыка вместо сумбура. Наконец, это работа в традиционном для русских композиторов жанре духовных песнопений. Настоящий шедевр – его «Верую». Символ веры, который поется быстро, радостно и утвердительно, в темпе джаза.

Хотите понять, что такое Православие не как пресловутая «унылая фофудья», слушайте духовные песнопения Стравинского.

В «нашем новом мире», где вместо музыки царил агитпроповский сумбур, Стравинскому место, разумеется, нашлось только на периферии, где-то между подзабытым Скрябиным и вписанным в чиновное кресло Хренниковым. И дело было не в том, что он эмигрант. Рахманинов тоже был белоэмигрантом, а Стравинский как мало кто охотно выступал в СССР.

Дело было не в модернизме самом по себе. Последователи Стравинского Прокофьев и Шостакович тоже были модернистами. Но они согласились стать «попроще», чтобы быть понятыми широкими массами рабочих, крестьян и партийных чиновников. Стравинский же работал, создавая совершенно новые музыкальные формы и форматы.

Он работал там, где любой компромисс был равен окончанию творчества.

Сегодня в Амстердаме есть улица Стравинского, в Париже фонтан и площадь Стравинского, в Монтрё – вообще улица «Весны священной». У нас – нет.

Как нет и памятника. Это позор. Не замечать русского, который произвел революцию в мировой музыке и бухтеть, что ему отведено слишком много места, – это очень по-нашему, к сожалению…

Но если раньше нам форматировал мозги агитпроп, теперь мы успешно делаем это сами.

В современном мире недостаточно обложиться ракетами, взлетать в космос, иметь много нефти и собирать кучу золотых медалей. Современный мир – это культурная гегемония. Кто не может доказать своего культурного превосходства, кто позволил себе провалиться в гуманитарное отставание, тот проиграл.

Поэтому мы не можем себе позволить ни малейшего культурного провинциализма и самоуслаждения непонятой «собственной гордостью». Если у нас есть гордость, она должна быть понята миром.

Утвердить культурное величие России в мире можно, только если грамотно эксплуатировать то, что уже этим миром признано, – как Рублев и Кандинский, Толстой и Достоевский, Чайковский и Стравинский, – и при этом продвигать то, для чего мы хотим добиться признания.

Если мы считаем принципиально важным то или иное культурное явление, нам следует добиваться его общеевропейского признания и американского тиражирования. Сейчас, на мой взгляд, это прежде всего древняя русская культура, незнание и неосознание которой Западом превращает нас в его глазах в очень молодую нацию, этакого исторического парвеню.

Еще, на мой взгляд, заслуживает специальных усилий продвижение как композитора мирового значения Георгия Свиридова. Именно на его музыку был поставлен этот великолепный супрематический балет. Я смотрел его и думал, что теоретически его музыка из «Метели» идеально подошла бы ко всем эпизодам этого шоу.

«Тройка», «Марш», «Вальс». Очень идеологичный, очень техничный композитор, настоящий художник в музыке, способный музыкальными средствами выразить и образ, и отвлеченную идею. Пламенный русский патриот.

При этом, как Чайковский, умевший с легкостью делать вещи, понятные массам, «попсовый» в лучшем смысле слова. Подняв Свиридова со статуса национального на статус мировой, мы, думаю, много выиграем.

Кстати, сами Стравинский и Дягилев сумели в свое время добиться именно такого продвижения Чайковского, которого Запад не признавал, считая ниже, «попсовей» Бородина. Французы говорили, что Чайковский «вульгарен». Такой вот парадокс: создатели национальной и даже националистической музыки Римский-Корсаков, Бородин и Мусоргский прославились в Европе раньше, чем европеец и западник по музыкальной школе и техническим приемам Чайковский.

Но Дягилев и Стравинский научили Запад любить Чайковского, а сегодня Чайковский учит любить Россию. Есть чудесная книга американки Сюзанны Масси «Земля Жар-Птицы. Краса былой России» – невероятно вкусное, плотное повествование, способное убедить любого (включая даже скептичного русского интеллигента) в том, что русская культура с древности представляет собой невероятно увлекательное и драгоценное явление. Не случайно эта книга названа в честь балета Стравинского. Русская культура для всего образованного и цивилизованного мира – это не оскалившийся медведь с водкой и огнестрельной балалайкой.

Это чудесная невообразимая Жар-Птица. Пора бы ей уже восстать из пепла и для нас.

10 февраля 2014

Право на Крым

События вокруг референдума Крыма о воссоединении с Россией зеркально напоминают историю с отделением Украины от СССР в 1991 году. Напомню, 24 августа 1991 года Верховный совет УССР провозгласил независимость Украины, немедленно поддержанную США. К 1 декабря, когда состоялся референдум об отделении от Украины, это было фактически независимое государство, где три месяца продолжалась обработка населения прессой и ТВ, антисоветская и антирусская истерия, моральный, а порой и физический террор.

Именно это событие – отделение Украины – было реальным концом СССР, а Беловежские соглашения – лишь последней судорогой агонии.

Сегодня тот же сценарий – сначала решение Верховного совета, потом референдум – повторяет Крым. Повторяет к возмущению нелегитимных ни с какой, кроме американской, точки зрения властей Украины и сочувствующего им российского «креативного класса», который рассматривает воссоединение Крыма едва ли не как личное поражение, что еще раз говорит разногласия у этих граждан не с Путиным, а с Россией и русским народом.

Разумеется, такое решение должно было состояться еще в 1991–1992 годах, поскольку Крым никогда не хотел находиться в составе Украины и все это отлично знают. Но тогда российская политическая элита предала крымчан, предала президента Мешкова и премьера Сабурова. Предала, поскольку вообще не связывала своих интересов с непосредственными территориальными интересами русского народа. Поэтому неизбежное затянулось практически на четверть века.

Заметим, что срок между решением Верховного совета Крыма (6 марта) и референдумом (16 марта) настолько мал, что вынудить, запугать, убедить кого-то проголосовать на нем иначе, чем он думал в последние годы, будет просто технически невозможно. Это не обработка украинцев в сентябре-декабре 1991-го. При всем при этом никто не сомневается в сокрушительно пророссийских результатах голосования, потому что настроения Крыма никогда не менялись – вынужденное нахождение в составе Украины осознавалось всеми русскими и даже многими из украинцев в Крыму как оккупация иностранным государством.

На этом фоне абсурдно говорить о «территориальной целостности Украины», как осмелился высказаться от имени не поручавших ему этого всех фракций российского парламента председатель комитета по международным делам достопочтенный господин Слуцкий. Начнем с того, что не существует документов, обязывающих Россию уважать территориальную целостность Украины в отношении Крыма. Передача Крымской области УССР решением Президиума Верховного Совета СССР в 1954 году была незаконной.

Верховный Совет РСФСР не принимал такого решения, не было получено его согласие, между тем по Конституции РСФСР согласие Верховного Совета РСФСР было обязательным. «Статья 16. Территория РСФСР не может быть изменяема без согласия РСФСР». При создании Карело-Финской ССР эта норма в 1940 году была соблюдена, при передаче Крыма в 1954-м – нет. Еще интереснее с Севастополем, который, будучи городом республиканского подчинения РСФСР, не входя в передаваемую УССР Крымскую область, вообще никогда не передавался в состав УССР и был захвачен ею явочным порядком.

То, что было незаконным в составе СССР, не могло, разумеется, стать законным, после того как Украина, тоже не слишком законным путем, приобрела независимость. То, что Крым может послужить камнем преткновения при получении независимости Украиной, прекрасно сознавали сами украинские националисты. Командовавший Черноморским флотом в 1992–1996 годах адмирал Э.Д. Балтин рассказывал автору этих строк, что лидер «Руха» Вячеслав Черновол носился с идеей предложить Крым в аренду России, так как только это сможет заставить ее признать суверенитет над ним Украины. Как оказалось, сложных маневров не понадобилось, достаточно было «козыревской» дипломатии.

Однако даже в рамках этой дипломатии уступок Россия так никогда и никак не пошла на признание неприкосновенности украинских границ де-юре, хотя многократно подписывала с Украиной договоры, в которых признавала эти границы как факт. Пресловутый Будапештский меморандум 1994 года, на который постоянно ссылаются в последнюю неделю как на якобы гарантию Россией, США и Великобританией границ Украины, мало того что не ратифицирован – Владимир Путин признал прописанные в нем обязательства несуществующими в связи с государственным переворотом на Украине и прекращением легитимной власти в Киеве.

Дело еще и в том, что Будапештский меморандум содержит при упоминании неприкосновенности границ Украины ссылки на заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ). «Подтверждают Украине свое обязательство в соответствии с принципами Заключительного акта СБСЕ уважать независимость, суверенитет и существующие границы Украины» в духе Хельсинкского акта 1975 года. «Государства-участники рассматривают как нерушимые все границы друг друга, так и границы всех государств в Европе, и поэтому они будут воздерживаться сейчас и в будущем от любых посягательств на эти границы. Государства-участники будут уважать территориальную целостность каждого из государств-участников».

Дело в том, что Хельсинкский акт уже был разрушен в 1991 году признанием западными странами республик, отделившихся от Югославии. После 1999 года, когда сначала силовым путем было отделено, а затем признано странами НАТО Косово, говорить об уважении к принципам заключительного акта СБСЕ не приходится. Причем демонтаж хельсинкских принципов начали как раз США. Еще и черевичек не успела сносить Украина, как принципы СБСЕ были ликвидированы США полностью.

Было бы в высшей степени странно, если бы Украина оказалась единственным государством, на которое распространяются хельсинкские принципы, после того как они многократно и безнаказанно были нарушены в отношении многих других. Если бы Украина, уничтожив государство, которое подписало Хельсинкский акт, Украина, чье рождение само было нарушением Хельсинкского акта, оказалась бы монопольным выгодополучателем от его гарантий.

Озабоченность Украины своей территориальной целостностью, навязывание ее признания и договоров другим странам связано именно с нечистой совестью, с пониманием, что в составе Украины находится незаконно присвоенная территория, на которую у этой страны нет ни морального, ни юридического права и которую надо сохранить, по сути, обманом и дипломатическими манипуляциями.

Сохранение себя в существующих не обоснованных ни исторически, ни этнически, ни юридически «беловежских» границах превратилось в самодовлеющую доминанту украинской политики. Оно диктовало ей антироссийский вектор, стремление как можно скорее оказаться под зонтиком гарантий ЕС и НАТО. Во внутренней политике это приводило к насильственной украинизации, нелепой централизации управления и превращению федерализма в уголовное преступление (абсолютно серьезно – если украинский политик говорит «Я за федерацию», он немедленно попадает на допрос, а то и в тюрьму). Если все остальные проблемы с русским населением и русским языком на юго-востоке Украины можно было решить договорным путем, то «краденый» Крым камнем тащил украинскую государственность ко дну Черного моря (при этом тормозя развитие самого полуострова).

Под воздействием крымской фобии Украина превратилась в уникальную тоталитарно-анархическую малую империю, где слабость государства в целом компенсировалась террористическими методами «подавления сепаратизма». И я рискну предположить, что если Киев применит здравый смысл и отпустит Крым в Россию, то формирование национальной государственности Украины пойдет гораздо более успешно и цивилизованно. Тот украинский политик, который решится честно сказать «Крым не наш», станет героем украинской нации.

Те же люди в России, кто сказал «Крым – наш» заслужили звания героев нации русской. Россия наконецто начала свою территориальную реинтеграцию на национальной и культурной основе. То, что речь идет именно о территориальной реинтеграции, причем непосредственной – без всяких воровских статусов «непризнанных республик» – очень важно. Очень долго Россия велась на мифическое «место в мировом сообществе», на некие виртуальные подачки от хозяев большой игры, которые в любой момент могли быть отыграны назад. Между тем и сейчас, хоть сейчас и не XIX век, имеет настоящее значение только одно: своя земля со своими людьми. Крым – важнейшая для русских земля, одна из основ нашей национальной идентичности, если говорить о нас как о великой нации. Это один из столпов не только русской истории, но и русской культуры.

И возвращение Крыма имеет и в самом деле историческое значение. Мы наконец-то начинаем ощущать исправление совершенной в отношении нас несправедливости. Жаль, что сегодня всё это оказалось не ясным для наших депутатов, которые сделали свои поспешные заявления. Будем надеяться, что при голосовании народные избранники станут руководствоваться другими, более принципиальными соображениями. Сегодня не поддержать восставший Крым в его стремлении слиться с Россией означает предать свою историю. И история едва ли сможет остаться равнодушной к такому предательству.

6 марта 2014

Как нам обустроить Тавриду

На лицемерные вопросы о том, зачем нам нужен Крым, вместо долгих монологов о национальной гордости и русской солидарности я обычно рассказываю такой анекдот: «Дорогая, давай поедем на выходные на море?» – «Ты о чем, мы живем в Сыктывкаре». – «Не говори так!»

Нравится нам это или нет, но Россия – не столько Евразия, сколько Евроарктика. Большая часть наших бескрайних просторов расположена либо в зоне вечной мерзлоты, либо в зоне, до недавнего по геологическим меркам времени покрытой ледником. После отпадения Украины в 1991 году территорий, на которых зима длится не девять месяцев, у нас остался самый минимум.

Спору нет, русская цивилизация определяется в том числе совокупностью навыков выживания в этом холоде. Но хотя бы иногда хочется выдохнуть. Именно поэтому Крым, бывший еще для неандертальцев «курортом», где можно было укрыться в ледниковый период, имеет для нас особое значение. Значение гораздо большее, чем для живущей в тепле Украины.

Можно долго говорить о том, что значит приобретение Крыма для России. Поэтому сосредоточимся на главном. Крым для России – наиважнейшая рекреационная зона, совмещающая уникальный климат, природу, культурные и исторические памятники.

Сейчас на Крым давит наследие, оставленное Украиной: экологическая катастрофа и заэксплуатированная инфраструктура, оставшаяся еще с советского времени.

Вот почему велика опасность, что Крым превратится в очередную свалку отходов, перегороженных заборами чиновных и олигархических дач, а побережье будет утыкано мучающими глаз «атомными грибами» многоэтажек, построенных толпами гастарбайтеров; что леса будут вырублены, склоны гор – расхватаны под застройку. Развитие по обычному у нас варианту «освоения бюджетов» и гигантомания, уместная, быть может, в Сочи, но только не здесь, одинаково не подходят.

Вот почему нужен системный план развития Крыма, подчиненный определенной философии.

Зона развития – весь полуостров. Когда говорят о рекреационном значении Крыма, обычно имеют в виду южный берег, иногда Евпаторию. Между тем от самой внутренней точки сельского Крыма до моря меньше 60 км. Час езды даже на автобусе. Доступ ко всем благам крымской жизни должен быть из всех точек полуострова.

Дороги. Для того чтобы Крым развивался как целое, нужно осуществить грандиозную программу дорожного строительства. В текущей геополитической конфигурации главным транспортным узлом становится Керчь. Следовательно, необходимо строительство хороших многополосных скоростных шоссе Керчь-Симферополь-Евпатория и приморское Керчь-Феодосия-Ялта– Севастополь. Ялта-Севастополь существует, но нуждается в расширении и создании условий для безопасного скоростного передвижения. Необходимы 1–2 шоссе, которые будут соединять степной Крым от Бахчисарая с Алупкой и Ялтой через туннели: именно так связаны приморская и внутренняя Черногория. Разветвленная сеть автодорог нужна всему полуострову. Тогда Крым будет полноценно дышать. Хотя сделать это – непростая задача, результат окупит все затраты.

Не надо забывать про морские коммуникации. Сейчас вдоль побережья ходят старые ялтинские катера, на которые порой страшно смотреть. Всё черноморское побережье должна покрывать сеть удобных катеров разной скорости, позволяющих на один день съездить из Севастополя в Судак погулять и вернуться обратно.

Экологический контроль. Сейчас Крым – зона экологического бедствия. Крыму угрожает мусорный потоп. Все леса и скалы вдоль побережья замусорены и не чистились много лет. Море тоже замусоривают. Идет охота за можжевельником – деревом, которое создает уникальный крымский воздух. Поэтому в Крыму нужно создать специальную экологическую полицию с широкими полномочиями – «Люди в Зеленом». В республике должен быть введен строгий экологический кодекс: плюнул – штраф, бросил бумажку – общественные работы, спилил можжевельник – уехал в Магадан. Только такими методами можно предотвратить потерю крымской природы.

От курортов – к зонам отдыха. Существует большая опасность превращения Крыма в условную «Анталию». Этого нельзя допустить. Главная ценность Крыма в его нестандартности. Ведь там можно отдохнуть дикарем, сменить за день два-три ландшафта, найти необитаемую бухту. Поэтому при стратегическом подходе к развитию Крыма ближайшие 5-10 лет нужно не столько строить, сколько сносить построенные за позднесоветский и украинский период бетонные уродства. Необходимо сформировать вдоль побережья ландшафтную среду, как в Воронцовском дворце в Алупке – малоэтажную, замаскированную, перемежающую дорогие «отели первой линии» и общедоступные парковые и пляжные зоны. Категорически нельзя допускать появления «вилл» ближе чем за километр от моря.

Исторический парк. Крым представляет собой живой учебник истории. В нем есть стоянки древних людей, курганы степных кочевников, древнегреческие полисы, византийские крепости, итальянские замки, ханские дворцы, русские бастионы, русские дворцы, советские батареи и базы подводных лодок. Всё это должно превратиться в единую целостную среду археологических парков от Пантикапея до Херсонеса. В некоторых случаях, как, например, на высотном плато Мангуп, столице греческого княжества Феодоро, необходимо создать инфраструктуру, которая обеспечит доступность этих парков для массового посещения. Во всех случаях нужна достойная музейная инфраструктура.

Азовское море. Очень часто забывают, что наряду с южным берегом в Крыму существует еще одна рекреационная зона – Азовский берег. Обширный. Пустынный. С очень мелким морем, в котором не страшно оставить даже маленького ребенка. Сейчас некоторые участки Азовского побережья развиваются как зоны модного молодежного отдыха, но это еще и перспективная детская рекреационная зона. А на севере Крыма, у берегов Сиваша, существуют прекрасные перспективы для развития геотермальных курортов, которые украинская держава по загадочным причинам просто забетонировала.

Таким образом, по совокупности Крым – это Средиземноморье в миниатюре, со всеми форматами доступных средиземноморских радостей от Ибицы и Капри до Ниццы и Олимпии. У этой земли было всё, кроме одного: столетия развития, ориентированного на человека. Великолепно развивавшийся в Российской империи Крым был погружен в бездну войн, гражданских противостояний, милитаризации, украинизации. Важно это прервать.

Еще важнее не поддаваться на истерические вопли тех, кто кричит, что несправедливо вкладывать в развитие Крыма больше, чем в развитие других регионов России. Речь идет не о преференциях конкретному региону, а об инвестициях, плодами которых воспользуются все граждане России. Как странно упрекать человека, что он вкладывает в свою дачу, так же странно упрекать Россию за то, что она вложится в Крым. Это «дача», которая нужна каждому из нас: проезд на нее должен быть быстрым, проживание – комфортным, воздух – чистым, отношения – выгодными и для самих крымчан, и для всех, кто приедет.

Главное, чтобы Крым не превратился в курорт для немногочисленных олигархов, а был по-настоящему доступен для каждого. Конечно, необходимо категорически исключить «пропажу» инвестиций. То есть исключить любые политические риски повторения отрыва Крыма от России. Инвестиции оправданны только при гарантиях, что Крым отныне и навсегда останется русским.

26 марта 2014

Ястребы невмешательства

В любой политической системе разделение на сторонников силы и сторонников переговоров, на «ястребов» и «голубей», по вопросам внешней политики абсолютно нормально. Одни хотят оружием утвердить национальную честь и обеспечить стратегические интересы, другие не хотят разрушения войной привычного уклада жизни и надеются со всеми договориться. Для политического баланса нужны оба лагеря, и не раз и не два в истории поражение «голубей» приводило к катастрофе народов.

Однако особенность российской политической ситуации в том, что из-за особенностей наших медиа, практически 100-процентно контролируемых «системными либералами», если «голуби» начинают ворковать, их воркование превращается в боевой клекот и оглушает, забивая даже официальные заявления, в то время как голос «ястребов» слышен приглушенно и более-менее выражен только в блогосфере.

Российским «голубям» уже несколько раз удавалось перепугать участников «русской весны» на востоке Украины, создав (вопреки официальным заявлениям из Кремля) впечатление, что «Москва их сдаст».

Помимо тезиса, что «народ на Донбассе пассивен и никакого освобождения не ждет», опровергнутого восстанием и началом перехода на сторону восставших воинских частей, помимо странного утверждения, что «Донбасс нам не нужен» (на самом деле без крупнейшего в Европе промышленного района полноценная индустриализация России невозможна), все чаще звучит тезис о «ловушке». В нее якобы заманивают нас на Украине США, чтобы Россия вместо мирного развития (с коррупцией, межнациональными конфликтами и общенациональной депрессией) должна была воевать и подавлять партизанское движение на Украине.

Конспирология хороша тем, что в принципе не поддается опровержению.

Заговором можно объяснить всё на свете. Однако никто в здравом уме не будет строить ловушку из части вашей национальной территории, каковой является для России ее юг. Потому что реинтеграция этой территории имеет самостоятельное значение, а понятие неприемлемой цены в данном случае почти отсутствует. Ловушкой, как я покажу ниже, станет как раз отказ России от вмешательства. Аргумент, который обычно «голуби» не высказывают вслух, но который наиболее существен, основан на страхе части нашей элиты перед углублением раскола с западом. Эти люди надеются, что Крым, может быть, запад простит, санкции не углубятся, зато вмешательство на юго-востоке – это точка невозврата, нарушение финансового и житейского статус-кво и смена идеологии и требований к кадрам внутри России.

По большому счету «голубиное» воркование прикрывает один смысл: «Я не хочу, чтобы пострадал мой образ жизни!»

Возразить тут что-то трудно. Речь идет о ценностном выборе. Для меня цель воссоединения русского народа в одном государстве, безусловно, священна, и от ее реализации никакие военные угрозы (которые никто не собирается реализовывать) и тем более санкции отпугнуть не могут. Но мне есть что возразить с точки зрения стратегических интересов. Невмешательство России в развивающийся кризис или хотя бы ограниченное вмешательство без достижения решительной победы ставит нас на грань геополитической и военной катастрофы. Киевский режим – не случайно прозванный хунтой – показал свою полную политическую невменяемость и недоговороспособность.

Его единственная доминанта – это русофобия, его политическая логика – это переход Украины к тотальному внешнему управлению. Всё, что они могут нам предложить, – это чтобы мы проспонсировали вступление Украины в НАТО.

Если оставить юго-восток на растерзание хунте, через 2 года мы получим базы НАТО на Киевском и Харьковском шоссе в 500 км от Москвы. С зачищенной восточной части Украины для НАТО будет проницаема вся территория Европейской России – Кавказ, Поволжье, Центр России.

От Луганска до Волгограда те же 500 км, что, увы, проверила наша армия еще в 1942-м после провала Харьковской операции. Контролируя восток Украины или Донбасс, отрезать от России Кавказ вообще не составляет проблемы. В стратегическом смысле мы откатимся в тот самый июль 1942 года.

Я уж не говорю о натовских средствах ПВО и ПРО. Собственно, о какой-либо стратегической безопасности России можно после этого забыть.

Договориться, надеяться на милость НАТО, алчущего унижения России после Крыма, не приходится. Остатки разума у политиков в Киеве, даже самых умеренных, находятся в зоне статистической погрешности. Единственный вменяемый политик Украины – Олег Царев стал жертвой травящих его гоблинов, размахивающих на майдане его плавками как трофеем. Разговаривать в Киеве просто не с кем, там никто ничего не гарантирует и после шутовских выборов гарантировать не будет.

Судя по планам Тимошенко на создание частной армии, следующим этапом истории Украины станет раздел ее группами милитаристов.

Единственный способ гарантировать России безопасность – это вмешаться и, во-первых, вывести из подчинения Киеву столько территорий, сколько это возможно, отчетливо сознавая, что всё, что останется в подчинении у Киева, обречено на беспощадную антирусскую зачистку, ради которой и затевалась изначально майданная революция.

Во-вторых, постараться нанести киевской хунте такое поражение, которое заставит ее прекратить свое существование и запустит процесс финляндизации Западно-Центральной Украины. Без наглядного и демонстративного полного поражения такое опамятование невозможно. При этом надо понимать, что это только с российской точки зрения мы всё еще нейтральны. С точки зрения украинских политиков и зомбируемого тамошним ТВ обывателя, с точки зрения натовских кабинетов и риторики – мы уже воюем. И даже если мы не сдвинем с места ни одного бэтээра и не поднимем ни одного вертолета, то в глазах Украины и Запада мы всё равно будем воевавшей стороной, только проигравшей.

А за поражением последуют взыскания. Призывы к невмешательству – это, увы, не призывы к здравомыслию, а призывы к досрочному признанию поражения.

События на Украине развиваются неплохо в том смысле, что армия Турчинова разваливается – десантники поднимают российские флаги и переходят вместе с бэтээрами, летчики отказываются садиться за штурвалы – и вместо них приходится использовать наемников из Восточной Европы. И вполне вероятно, что хунта разгромит себя сама, разбившись о народ. Но этого не произойдет, если над Киевом не будет нависать угроза 100-процентной готовности Москвы на вмешательство.

Наземная операция – это крайняя мера (но при необходимости на нее надо идти без колебаний). Однако Россия как минимум должна действовать по ливийскому варианту. Киеву должно быть сообщено, что над востоком Украины вводится бесполетная зона.

Российские средства ПВО и авиация должны полностью прервать все авиасообщения, чтобы исключить возможность использования против повстанцев и тем более мирного населения штурмовиков и вертолетов. При исключении господства Киева в воздухе и при условии, что в руках повстанцев будет достаточное количество тяжелого оружия, бронетехники и компетентных офицеров, – они справятся и сами.

С того момента, как режим Януковича пал, Россия без всяких альтернатив обречена на вмешательство на Украине. Отлично, что мы стремительно и красиво улучшили свои стратегические позиции, возвратив Крым. Печально, что нельзя решить остальные вопросы настолько же изящно – хунта очевидно стремится к кровопролитию и его добьется. Однако переход в режим нейтралитета приведет лишь к тому, что в наше юго-западное подбрюшье уткнется тысяча ножей.

Просто посмотрите на российско-украинскую границу и подумайте о том, что это не граница, а линия фронта с враждебным военным блоком. И только решительные действия способны эту ситуацию изменить.

Я не буду говорить о политическом переустройстве юго-востока Украины, хотя после объявления Турчиновым военной операции против своих мирных граждан о федеративной Украине придется забыть. Либо на горах трупов будет построена унитарная и антирусская Украина, либо Киеву там подчиняться не будут уже никогда.

Но военно-стратегическая граница России должна пройти по Днепру и Днестру.

16 апреля 2014

Уроки Муравьева

Когда я слежу за новостями с Украины, мне на ум приходят не майданы и аншлюсы, а события польского восстания 1863 года, одного из ключевых эпизодов русской истории XIX века.

При попустительстве петербургских либеральных бюрократов, при сочувствии и готовности к вооруженному вмешательству всей Европы поляки подняли мятеж в Царстве Польском и попытались уйти в независимость не только сами, но и вместе с Белоруссией и Украиной, возвратиться к границам до первого раздела Польши 1772 года.

Просвещенная польская интеллигенция, слушавшая Шопена и читавшая Мицкевича, состояла чуть более чем полностью из жестоких крепостников, считавших подчиненных им русских православных крестьян (предков нынешних украинцев и белорусов) за «холопов» и «быдло». Никто даже не мог представить, что этих темных, забитых людей нужно спрашивать, хотят ли они уйти из-под власти русского царя под власть повстанческого ржонда.

Когда мужики или православные священники пытались возражать, к ним просто приезжали польские «жандармы-вешатели» (иногда это были католические ксендзы). Что они делали с людьми – понятно из названия.

Российская интеллигенция, вдохновляемая Герценом, который требовал убивать «гадких русских солдат», дружно скандировала «За вашу и нашу свободу!», омывала отправляемых в Сибирь польских заводил слезами и объясняла всем, что отвратительная азиатская Россия не имеет права порабощать и удерживать возвышенный европейский народ.

Даже некоторые запутавшиеся славянофилы рассуждали о «двух правдах», одна из которых – польская. Но страшнее всех была либеральная бюрократия. Эти лица в расшитых мундирах испытывали 100-процентное чувство классовой солидарности с мятежной польской аристократией и очень хотели понравиться Европе, удостоиться похвалы в парижской газете и комплиментарного отзыва в лондонском клубе. Русского народа в Западном (Белоруссия) и Юго-Западном (Украина) краях для них не существовало – всё это была Польша.

Узнаваемая картина – не так ли?

Особенно этот мотив: «Если Украина когда-то и была Россией, сейчас это давно уже другой мир, они европейцы, мы евразийцы, тут ничего не изменишь и не переучишь, смиритесь».

Как противостоять этому шепотку, научит нас пример Михаила Николаевича Муравьева-Виленского, руководителя не только подавления мятежа, но и восстановления русского характера Западного края. Чтобы понять историческое значение деятельности Муравьева достаточно сравнить сегодняшнюю Украину и сегодняшнюю Белоруссию – твердую в православии, верную стратегическому союзу с Россией, говорящую по-русски.

Несколько раз пытавшиеся убить Муравьева мятежники, а за ними и русские нигилисты хотели прозвать Муравьева «Вешателем» – это чистая клевета. За всё время его правления казнено было 128 мятежников.

Убито мятежниками русских солдат и гражданских лиц более 3 тыс.

Основой политики Муравьева были не репрессии, а «возвышение русской народности и православной веры». Он сделал ставку на простого русского мужика в его споре с паном. А этого больше всего боялась петербургская бюрократия. Русские старообрядцы под Динабургом (Даугавпилсом) изловили графа Плятера, напавшего на русский военный конвой, схватили его и начали жечь имения мятежников. Только тогда в Петербурге, где 2 года перед этим не обращали внимания на мятеж, заверещали об «ужасном русском бунте».

Прибыв в Динабург, Муравьев Плятера расстрелял, а староверов наградил, и это стало примером для всех крестьян Западного края.

Главная война Муравьева велась не в Вильне, Гродно и Минске, а в Санкт-Петербурге – с теми, кто был уверен, что Западная Россия – это Польша. Муравьев доказывал, что это исконно русские земли, что они ополячены при попустительстве самого российского правительства. Что «великая польская цивилизаторская идея» на деле состоит в том, чтобы взять другой народ – русских – и превратить его в поляков второго сорта при помощи совращения в католичество и унию, насаждения латинского алфавита, обожествления польского пана.

Организаторы мятежа не брезговали даже тем, что отнимали у крестьян лучшие земли, якобы по распоряжению царя, а затем обещали их вернуть в награду за участие в мятеже.

Всему этому Муравьев противопоставил систему управления, которую «прогрессивные» журналы называли «жестокой русификацией», но которая просто восстанавливала русский народ в его правах – делала его гражданской опорой государства. Дома помещиков, на территории которых орудовали вешатели, разрушались.

Имения мятежников конфисковались и разделялись между русскими крестьянами, получившими свой суд, свое самоуправление и народные школы на русском языке. На собиравшиеся за участие в мятеже штрафы содержались православные священники. Реставрировались в православном духе старые храмы и строились новые. На свои средства Муравьев закупил 300 тыс. нательных крестов и раздал их крестьянам.

Началось изучение фольклора и культуры белорусской части русского народа. Вместо польских чиновников-саботажников привлекались молодые русские, горевшие одновременно патриотическим чувством и желанием защищать народ от угнетения.

«Русская революция» в Западном крае оказалась одновременно национальной и социальной.

Муравьев действовал, опираясь на русское общественное мнение. Рупором его политики был публицист Михаил Никифорович Катков, ведший за собой московское дворянство и интеллигенцию. А в Петербурге великий Тютчев язвил иронией либералов, прося у них прощения, что «русского честим мы «людоеда», мы, русские, Европы не спросясь».

Всего за несколько месяцев под водительством Муравьева Запад и капитулянты в самой России обнаружили сплоченное, патриотичное, проникнутое национальными началами общество. И вот уже канцлер Александр Михайлович Горчаков, в твердой уверенности в тыле, дал публичный отпор требовавшим раскола России державам. О европейской интервенции и расчленении России пришлось забыть.

А историческая результативность действий Муравьева была столь велика, что изменить русско-белорусскую идентичность не удалось даже за два десятилетия в независимой Польше Пилсудского.

Перед нами очень важный урок для сегодняшнего дня.

Во-первых, разрыв русского народа на части, всё это «никогда мы не будем братьями» – это скороспелый проект конструирования новой антирусской нации. Так же как и полонизация Западной Руси в середине XIX века, – это лечится грамотной и решительной национальной политикой на возрождение того русского культурного ядра, которое лежит в основе культуры даже тех, кто подвергся украинизации.

Никакой необратимости в уходе в антирусские «европейцы» нет.

Во-вторых, живой и сильной идее может противостоять не бюрократическое манипулирование и квазирациональный расчет, а только живая и действующая идея. Русофобии и европейничанию евромайдана может противостоять только идея русской православной цивилизации, верности родному языку, своему народу, общей исторической памяти и каноническому православию.

Достаточно посмотреть на крепость Славянск, на нечеловеческую эффективность закрепившихся там партизан, которых западные журналисты описывают как «русских православных фундаменталистов», чтобы понять как властна подлинная идея и насколько жалки по сравнению с нею пляски украинских националистов.

В-третьих, пример Муравьева и Каткова показывает, что рецепт несокрушимости России – в союзе национальной государственной бюрократии и национального гражданского общества. Там, где у государственных деятелей нет национальной составляющей, – настроения русского общества оказываются лишь еще одним из голосов критического концерта оппозиции.

И напротив, без поддержки (именно поддержки, а не медийной симуляции) национального общественного мнения, прессы, интеллигенции национальная бюрократия быстро падет в неравном бою с космополитической, имеющей своим тылом весь Запад. Бюрократию, опирающуюся не на национальное начало, а на «как бы чего не вышло», просто сомнут.

Деятельность Муравьева, старого, уже умиравшего человека, инвалида – тяжело раненного в Бородинском сражении, продолжалась всего два года (1863–1865). Ее плодами Россия пользуется уже полтора столетия. Целые сектора нашей стратегической обороны возникли благодаря его усилиям.

И тем обиднее, что народу его имя сейчас неизвестно, интеллигентный обыватель судит о нем по клевете Герцена и нигилистов, нет ни памятников, ни глав в учебниках – там, где должны быть, особенно для наших чиновников, целые уроки.

30 апреля 2014

Смерть героям, или о природе фашизма

За последние десятилетия наша интеллектуальная среда пережила волны реабилитации фашизма. Под фашизмом, уточню сразу, я имею в виду не конкретное политическое движение в Италии, созданное Муссолини, а весь спектр идейно близких ультраправых движений в Европе 1920-1940-х годов, выступавших единым фронтом в единой коалиции в годы Второй мировой войны.

Тут вместе и рядом и германский национал-социализм Гитлера, и фалангизм в Испании, и британский фашизм Мосли, и вишистский монархизм Морраса, и многие другие течения.

Консервативная мысль в России, начиная с 1990-х годов, проявляла к ним известный интерес – кого-то привлекал консервативно-революционный дух, кого-то – бескомпромиссный национализм, кого-то – радикальная эстетика, кого-то – противостояние как утомившему нас коммунизму, так и западным либеральным демократиям.

Так или иначе, одно время неофашистская мода казалась почти мейнстримом. Всё, что ненавидел постсоветский человек в своем бытии, отождествлялось с тем, с чем боролись фашисты, и, как результат, то тут, то там можно было услышать о том, что Гитлер кое в чем был прав и, если бы не нападение на СССР и не «эксцессы с евреями», это был бы, пожалуй, неплохой парень.

Многим уже казалось непонятно то чувство экзистенциального ужаса и отвращения, которое испытывали к фашизму сражавшиеся с ним наши старшие поколения.

Многие относили этот ужас за счет грамотной работы советской пропаганды, слепившей якобы из обычных германских захватчиков каких-то потусторонних монстров.

Одесская Хатынь поставила жестокий и страшный эксперимент, показав нам лицо фашизма как оно есть. И выяснилось, что фашизм – и в самом деле вопрос не политики, а антропологии, что экзистенциальный разрыв действительно существует и проходит поверх идеологий. Возникшее чувство отвращения к содеянному объединяет и консерватора, и либерала, и националиста, и коммуниста, и атеиста, и христианина.

И столь же пестра коалиция тех, кто поддерживает ту сторону, – тех, кого не коробит от вида тел сожженных людей, кого не возмущают шуточки про «колорадский шашлык», кому не зазорно передавать ложь украинских пропагандистов о том, что «сепаратисты сами себя сожгли», называя ее «объективной версией».

Выбор «свой-чужой» делается не в сфере идеологии, а в исповедуемой философии жизни.

Я постараюсь объяснить, что такое фашизм, в той степени, в которой сам это понимаю. И, может быть, в одесской трагедии многое встанет на свои места.

Человек – существо, остро переживающее свою неполноценность и стремящееся её устранить.

Как отмечал великий русский философ Несмелов, всё наше существование задается противоречием между нашей физической природой – слабой, ограниченной и тленной, и нашей духовной природой – безграничной, устремленной к знанию и могуществу.

По христианскому учению, эта двойственность связана с нашим грехопадением: каждый человек ощущает в себе природу и силы первозданного Адама, но наша практическая жизнь – это ежеминутное подтверждение нашего ничтожества и слабости. Всё человеческое общество, вся человеческая культура, вся человеческая деятельность – это способы разными способами заполнить разрыв между нашим царским призванием и актуальным ничтожеством. Кто-то в молитве призывает божественное восполнение нашей немощи, кто-то надеется овладеть силами магии, кто-то создает хитроумные машины, расширяющие возможности человека, кто-то совершает подвиг, доказывая, что немощь плоти не накладывает оков на силы его духа.

Сущность фашизма как философии жизни в том, что в ней один человек утверждает собственную онтологическую полноценность, полноту своего бытия, свой статус истинного человека за счет унижения, порабощения, уничтожения другого человека.

«Я убиваю и я унижаю, следовательно, я существую». Я могу бессмысленно и бесцельно мучить другого, следовательно, я высшее существо и человек вполне. Гений Достоевского с его великим вопросом «Тварь я дрожащая, или право имею?» предугадал этот жизненный центр этой фашистской философии.

Но ответ писателя в образе Раскольникова мог породить иллюзию, что практическое воплощение этого принципа невозможно, так как будет сокрушено силами человеческой совести.

Нет смысла прибегать к передаваемой Раушнингом сомнительной цитате из Гитлера о «грязной химере, именуемой совестью», чтобы признать, что сущность фашизма как социальной технологии состояла именно в снятии совести и прочих ограничителей стремления к господству, с тем чтобы создать касту господ, возвышающуюся над кастой рабов, орден убийц, безжалостно утверждающий свое право смерти и страдания над убиваемыми.

Здесь работают также инструменты коллективного сплачивания «господ» в противостоянии низшим – национального, классового, партийного.

Здесь работает и специфический героический миф – фашистский культ героя очень развит. Однако он весьма специфичен – это не культ героя, нисходящего к людям, отирающего слезы, утоляющего боль, прикрывающего их своей грудью.

Это культ героя с презрением к смерти и толпе идущего по голова и трупам, способного, не дрогнув ни жилкой, убивать и умирать.

Характерно в этом смысле обращение фашизма к историческому образцу Древней Спарты.

Спартанский опыт может быть прочитан двояко. Либо через образ Леонида и его 300 воинов (говорят, сейчас в Славянске появился плакат «300 стрелковцев»), образ жертвы собой ради отечества, воспитания могучего воина, скованного самодисциплиной и одушевленного патриотическим духом.

Но может быть спартанский опыт прочитан и через практику криптий, через жестокое господство над илотами, через тайные убийства и атмосферу безграничного террора и насилия. И тогда подготовка идеального воина оказывается нужной исключительно для того, чтобы порабощать, унижать и убивать.

Между этими двумя гранями спартанского опыта – идеальный воин и идеальный господин-рабовладелец – большинство европейских народов выбрало первую. Фашизм выбрал вторую. Он привлекал и привлекает молодых людей героической риторикой, обещанием воспитать бескомпромиссность и силу духа, выработать из слабого слишком человека подлинного сверхчеловека.

Однако высшим актом самореализации этого сверхчеловечества оказывается убийство беззащитного, безоружного и слабого, сопровождаемое истязаниями и издевательствами. Такое убийство ставится фашистом гораздо выше, чем убийство врага в честном бою.

Победитель доказывает только то, что он – хороший воин. Каратель утверждает себя как господин.

Именно эта антропология и философия жизни фашизма оттолкнули от него большинство здравомыслящих людей Европы и мира в годы Второй мировой – ни национализм, ни империализм, ни милитаризм, ни сам по себе антисемитизм Гитлера не имели бы такого эффекта, не подняли бы такой волны отвращения и гнева, как садистская самоупоенность нацистских карателей.

Именно ответ на вопрос, кто такой человек – существо страдающее и борющееся или же мучащее и подавляющее – разделил фашизм и антифашизм поверх идеологических барьеров.

Сегодня на Украине мы видим возрождение фашизма в его антропологическом ядре. Мы видим субтильных юношей и девушек, ощутивших свой сверхчеловеческий статус, вдыхая запах сожженной плоти замученных ими в Одессе людей.

Мы читаем их признания в гордости от содеянного. Мы слышим: «Слава героям!», в котором четко проговаривается: «Слава безжалостным убийцам!». Мы слышим лжепремьера Украины, восславляющего карателей под Славянском сравнением с «героями УПА».

Мы наблюдаем за классической фашистской манипуляцией – человека превращают в «колорада», жука, а жука несложно и раздавить: дегуманизация оппонента – классический фашистский прием.

Наши кулаки сжимаются и мы говорим: «Никогда больше!». Никогда больше «сверхчеловек» не будет мучить человека. Никогда «герой» не будет наслаждаться мучениями жертвы. В нашей собственной суровости нет ни жестокости, ни стремления к чужим мучениям.

Просто «герой» должен умереть, чтобы он перестал убивать других людей. Навсегда.

9 мая 2014

Боги и генералы

Предложение мэра Краснодара Владимира Евланова вернуть городу его историческое название Екатеринодар заставило меня не только задуматься о возвращении русского города Екатеринослава из-под власти кровавого олигарха Коломойского, но и о судьбе генерала Корнилова, погибшего как раз на окраине Екатеринодара при попытке отбить город у красных.

На месте этой трагической гибели усилиями того же мэра установлен памятник одному из выдающихся белых вождей.

За последние годы появились памятники и другим героям Белого движения – генералу Маркову в Сальске Ростовской области, адмиралу Колчаку в Иркутске.

Но большинство вождей и выдающихся личностей Белого движения до сих пор достойно не увековечено, мало того, соответствующие предложения вызывают у части общественности истерическую реакцию. Не так давно я был просто поражен агрессивным на уровне вандализма тоном одного крымского блогера, отзывавшегося о планах поставить памятник адмиралу Колчаку в Севастополе. И это несмотря на то, что связь адмирала с городом не имеет никакого отношения к гражданской войне – выдающийся полярный исследователь и флотоводец успешно командовал Черноморским флотом в годы Первой мировой и его связь с Севастополем состоит именно в этом.

Разумеется, в Севастополе должен быть памятник Колчаку. Как должен быть и памятник генералу Врангелю – последнему из белых вождей России. Разумеется, на Перекопе должен быть памятник парадоксальному и трагическому персонажу – генералу Слащёву-Крымскому, успешно защищавшему полуостров от красных и махновцев, а затем внесшему крупный вклад в тактическое обучение советских пехотных командиров – победителей Великой Отечественной.

Конечно, Крым нуждается в большом трагическом мемориале в память белых офицеров, замученных в 1920–1921 годах Землячкой, Бела Куном и Пятаковым. Это всё минимально необходимые мероприятия по восстановлению русской исторической памяти и достоинства касательно событий ХХ века.

И это только часть той политики памяти, которая должна осуществляться касательно Гражданской войны. Особенность таких войн состоит в том, что ни одна сторона не бывает в них до конца права. Сама война является следствием трагической политической неудачи, провала поиска гражданского консенсуса и компромисса.

Единственный способ заключить добрый мир после гражданской войны – это победителям отказаться от мщения побежденным и воздать достойные почести павшим.

Единственный способ излечить нацию от стресса братоубийства – это извлечь из неё урок доблести, увидеть примеры подвига, проявление могучего духа нации на обеих сторонах.

Пример такого отношения к своей гражданской войне дают Соединенные Штаты. Нам, воспитанным на советских учебниках, кажется само собой разумеющимся, что северяне были правы, ибо боролись против рабства, а южане были мятежными рабовладельцами и заведомо неправы, хотя Скарлетт О’Хара – симпатичная девушка.

На деле ситуация была гораздо сложнее: Авраам Линкольн был президентом меньшинства, избранным из-за раскола голосов демократической партии. Его действия в начале войны и на ее протяжении представляли с собой всё более неприкрытую диктатуру, а его переизбрание с небольшим преимуществом в 1864 году стало возможно только с помощью многочисленных нарушений демократии.

Большинство генералов-южан сражались не за сохранение рабства – им представлялось само собой разумеющимся, что оно обречено и скоро отомрет, а за свободу своих штатов, выступали как местные патриоты. Если таковы были нюансы, казалось бы, столь однозначной в моральном плане гражданской войны, то что уж тут говорить о нашей.

Гражданский мир после победы Севера был достигнут только за счет признания права Юга на честь. Повсеместно вы найдете там музеи конфедератов, клубы реконструкторов, помнящих ход войны едва ли не поминутно, всюду памятники и мемориальные кладбища в честь генерала Ли и «Каменной стены» Джексона. Несмотря на давление политкорректного лобби, президент Обама не отказался от традиции возлагать цветы к памятнику южанам.

Разумеется, в США культ героев Юга поддерживается прежде всего сильными локальными сообществами – является формой местного патриотизма. Но аналогично развиваются ситуация и в России: в наибольшей степени почитание Белого движения снизу растет в зоне боевых действий Добровольческой армии – на Кубани, в Ростовской области.

Юг России пытается в чем-то повторить логику американского Юга. Но не будем забывать, в России гражданская война со стороны Белого движения не была сепаратистской и территориальной. Напротив, белые шли с лозунгом «За единую и неделимую Россию!» – как нельзя более актуальным и сегодня. Их задачей было устранение последствий роспуска империи, Брестского мира и большевистской автономизации и возвращение к единому национальному государству. В этом были едины и белогвардейцы-монархисты, и февралисты. Полагаю, этот аспект белого движения, ставящего превыше всего национальное единство и патриотизм, сегодня как нельзя более актуален.

Манера «включать психа», которой придерживаются наши левые в ответ на разговоры об отдании памяти Белому движению – непонятна. Говорить об «ужасах белого террора» при том, что мы прекрасно знаем, что собой представлял террор красный, – цинично. Упрекать за сотрудничество с Антантой, притом что красная власть первый свой год опиралась на Германию, – парадоксально.

Припоминать некоторым вождям белых сотрудничество с гитлеровцами, притом что большинство белых его отвергло, а власовская РОА состояла во многом из бывших коммунистов, политруков и пролетариев, – лицемерно. Твердить о «переписывании истории», притом что вся страна и по сей день утыкана памятниками красным вождям, а улицы всех городов названы одинаковыми фамилиями, тоже странно. Из двух методов – сносить советское и восстанавливать память белых – второй все-таки предпочтительней.

Содержательный аргумент, который используют сторонники неосоветской идеологии, – один. Если за белых, то, значит, против красных. Если против красных – значит, против народа, равенства, социальных завоеваний Октября, индустриализации, Чкалова, Гагарина и за Беловежские соглашения, гайдаровские реформы, ельцинщину и всё такое. Любое оппонирование советскому проекту объявляется апологетикой проекта постсоветского, ельцинистского.

Распад «перестройки» был как раз плотью от плоти советского проекта, взрывом его внутренних противоречий, происходил в его смещенной логике. Ни одному белогвардейцу не пришло бы в голову, что могут существовать границы России, Украины и Белоруссии и, тем более, что они могут стать государственными. Эти люди, подчеркну еще раз, сражались за единую Россию – не за партию, конечно, а за неделимую Родину. И экономические реформы проводил не потомок белого генерала Дроздовского, а потомок красного командира Гайдара.

Уроки доблести и уроки общерусского патриотизма более чем достаточны для того, чтобы в современной России состоялась полноценная политическая реабилитация Белого движения.

Чтобы подвиги белых – будь то Ледяной поход, поход дроздовцев, атаки слащёвцев и каппелевцев (настоящие, а не психическая из фильма «Чапаев»), подвиги Маркова и марковцев заняли достойное место в учебниках истории именно в качестве примеров подвига и мужества, которые важны молодым людям гораздо больше, чем рассказы об идеологических различиях.

Борьбу за русское дело под Славянском возглавляет Игорь Стрелков – увлеченный реконструктор Белого движения и почитатель белых героев. Это значит, что примеры героев Белого движения остаются актуальной школой мужества ничуть не в меньшей степени, чем подвиги героев Великой Отечественной.

Если наш современник, к примеру, узнает о культовой для белых фигуре «крестоносца» генерала Дроздовского – мужественном, умном и самоотверженном военачальнике, не принимавшем штабных интриг и политиканства, если он прочтет о том, что «в одном и том же поношенном френче, с потертой георгиевской ленточкой в петлице – он из скромности не носил самого ордена», то, наверное, отметит про себя в уме, что Дроздовский был, пожалуй, первым «колорадом» (как нас называют украинствующие).

И здесь связь традиций почти через столетие – жива и одушевляет. Та психология национально-освободительной борьбы, которой придерживались белые, сегодня гораздо более актуальна, чем даже в их время. Гражданская война во многом была классовой и идеологической войной. Та борьба, в которую мы в тех или иных формах вовлечены сегодня на том самом юге России, где сражались Дроздовский, Марков и Деникин, носит в своей основе прежде всего национальный и патриотический характер, что признают даже самые скептичные наблюдатели.

15 мая 2014

Рим с кельтским орнаментом

9 мая 2014 года в возрасте 97 лет в Шотландии скончалась английская писательница Мэри Стюарт. Удивительный факт – ни одно российское издание не почтило ее память даже скромным некрологом. Большинство моих знакомых, узнав о смерти писательницы, удивляются: «А она еще была жива?»

В те времена, когда знакомство большинства советских читателей с литературой в жанре фэнтези ограничивалось изданным для детей «Хоббитом» да ходившими в самиздате переводами «Властелина колец», мне повезло соприкоснуться с этим жанром. В 1983 году издательство «Радуга» выпустило стотысячным тиражом роман Мэри Стюарт «Полые холмы», посвященный юности и восхождению к трону Короля Артура, руководимого мудрым Мерлином.

Роман был удивителен не только тем, то в нем почти не было магии и волшебства в современном фэнтезийном понимании этого слова. Удивительным было то, что в романе едва угадывались герои традиционного артуровского цикла Томаса Мэлори, знакомого кому-то по литпамятниковскому «первоисточнику», а кому-то по пародии Марка Твена. Никаких Ланселота и Грааля – да и Мерлин не очень похож на воющего пророчества седобородого старца. Это была другая, очень серьезная, почти реалистическая, написанная прекрасной прозой история (и в смысли story, и в смысле history), к которой прилагались разъяснения писательницы о том, что и из каких источников она взяла, а что и почему выдумала сама.

Признаюсь честно, мне после Стюарт классические фэнтези всегда казались пресными, не дотягивающими по литературному уровню, а их фантастические ситуации и персонажи – признанием авторов в собственном бессилии сконструировать мир так, чтобы фантазия создавала иллюзию абсолютного реализма.

ХХ века стал временем переоткрытия британцами своего римского наследия. Зачинателем этого движения был философ и археолог Робин Джордж Коллингвуд, а сегодня не проходит и года без фильма про римскую Британию: «Центурион», «Орел десятого легиона», «Последний легион», «Король Артур», в котором легендарный король оказывается сарматом, служившим в римской армии. Где-то посредине, ближе к началу этого процесса, и находится Мэри Стюарт.

Писательница мечтала написать роман, в котором действие будет происходить в римской Британии, однако менее всего могла подумать (как она утверждала в интервью), что возьмется за артуровскую легенду. Вопервых, эта легенда отчетливо ассоциировалась с высоким Средневековьем, с галантным веком рыцарства, со стихотворными романами Кретьена де Труа и прозой Томаса Мэлори. И уж никакой связи с Римом и темными веками в массовом сознании точно не имела. Вовторых, в англоязычном мире гремела слава Теренса Уайта с его «Королем былого и грядущего», сделавшим современное переложение цикла Мэлори, и тягаться с ним никому бы в голову не пришло.

Скорее всего, Стюарт выбрала бы для своей римской прозы иной, не артуровский сюжет (а резонанс ее книг был бы в разы меньше), если бы не раскрыла прозаическую «Историю бриттов» и стихотворную «Жизнь Мерлина» Гальфрида Монмутского, автора одной из самых грандиозных исторических мистификаций.

Гальфрид был деятелем «возрождения XIII века», когда средневековая Европа переоткрывала свои римские и греческие корни, еще не отрекаясь от христианства, как это сделал позднейший Ренессанс. И в рассказанной Гальфридом своим современникам-англичанам фантастической истории вся Британия получила начало от римлян, Брут построил Лондон, отважный Максимиан, забрав с собой последний легион, завоевывает Рим, а сыновья Константина (не Великого, а другого) Аврелий Амброзий и Утер Пендрагон побеждают нечестивого узурпатора Вортигерна и защищают Британию от нашествия варваров-саксов во главе с Хенгистом. Эта эпическая псевдоисториография (подтверждаемых исторических фактов у Гальфрида почти нет) завершается подвигами Мерлина и Артура.

История Британии становится у Гальфрида Монмутского не историей англосаксов, завоеванных нормандцами, а прямым продолжением истории Рима с кельтскими вариациями. Эта блистательная «реконструкция» и открыла для Стюарт дорогу в артуровскую легенду без необходимости изменять интересу к римской Британии. Фактически писательница лишь немного модифицировала сюжет Гальфрида Монмутского, относясь к нему так, как если бы он был исторической и художественной правдой, перелагая его как набор совершенно реалистичных и очень живых картин, рассказанных от лица Мерлина.

Главный герой Стюарт – именно Мерлин. Он волшебник – в том смысле, что он интеллектуал и политтехнолог, дело которого – творить историю. Отчасти он действует, повинуясь мистическому голосу, отчасти – собственному разуму и целям, но его задача – сотворить Идеального Короля, и он идет к этой цели по крови, трупам, обману, обучая, уговаривая, манипулируя людьми, поскольку слишком часто цели людей, их представления о добре и справедливости плохо согласуются с целью Истории.

Мерлин – пророк исторического «Хитрого Разума», с одной стороны, верящий в историческую судьбу, живущий в своих пророческих видениях, а с другой – точно знающий: чтобы История свершилась, ее надо неустанно устраивать и творить. Не забывая параллельно с историей сочинять Легенду. Артуровская легенда, история как Легенда, как Эпос предстает у Стюарт как плод сознательного конструирования Мерлина.

Если говорить о литературе как о мастерстве письма, богатстве языка и образов, искусстве плести ткань повествования, то артуровский цикл Мэри Стюарт – это практически совершенная литература. Если говорить об идейном влиянии, то и его невозможно переоценить – именно романы Стюарт полностью перевернули современное прочтение артуровской темы. Из своего средневекового антуража она была перенесена в позднеримскую эпоху.

Мэри Стюарт произвела полную перековку центральной западноевропейской легенды.

Как в основе греческой цивилизации лежит Троянский цикл, римской – цикл легенд об Энее, Ромуле и первых героях Рима, так в основе западноевропейской цивилизации лежит именно артуровский цикл. Это ее сердцевинный миф – миф о добром короле, устанавливающем справедливое и мудрое правление, о собранном вокруг него избранном обществе героев, искателей приключений и просветления. О преступной любви и супружеской измене (адюльтер – вообще один из ключевых для Западной Европы прасюжетов). И о конечной гибели всего этого прекрасно устроенного мира в братоубийственной войне, развязанной преступным наследником.

Артуровский эпос вытеснил для англосаксонского и даже отчасти романского мира из этого ядра другой, более древний миф – миф «Эдды» и «Песни о Нибелунгах». Европа Нибелунгов сжалась и окончательно закончилась с Третьим рейхом и его Gotterdammerung, Европа Артура продолжает развиваться.

Кельто-римская, более древняя кровь западноевропейской цивилизации за вторую половину ХХ века взяла верх над более молодой – германской – кровью. И именно Мэри Стюарт осуществила литературную перепрошивку артуровского мифа – теперь это миф о преемственности цивилизации в Британии с кельтских и римских времен, о синтезе этих двух начал как основе цивилизации и об их борьбе с германо-саксонским началом как образом варварства эпохи Великого переселения народов. Британия предстает не как часть молодого и чистосердечного варварского мира (вспомним историю Беды Достопочтенного про англов-ангелов), а напротив – как земля тысячелетий, пропитанная римским духом и опутанная древней магией Стоунхенджа. Случайно ли, что в 1958–1962 годах были произведены капитальные работы с памятником, так что многие даже говорят о том, что Стоунхендж «построен заново», совсем как у самой Стюарт в «Хрустальном гроте», где Мерлин восстанавливает этот комплекс.

Утратив в 1950-1960-х годах Империю, Британия внезапно переоткрывает себя как Рим. Рим с кельтским орнаментом. Сделано это было вполне осознанно и конструктивистски. И в романах Стюарт трудно не увидеть многослойную рефлексию над этой реконструкцией прошлого Британии: трилогия о Мерлине представляет собой одновременно переписывание легенды и «артуровских» культурных кодов, и изображение в лице Мерлина того, как творится и пишется история, и размышление над тем, как это делается.

Можно даже задать конспирологический вопрос, не были ли книги Стюарт не столько зеркалом, сколько составной частью этого культурологического эксперимента. Но конспирология – занятие довольно неблагодарное.

Созданная Стюарт фигура Мерлина – «технолога истории» – в любом случае одна из сильнейших фигур в британской, а пожалуй, и мировой литературе ХХ века. Сегодня, когда, по сути, по «мерлиновскому» рецепту (делаешь Историю – одновременно сам сочиняй Легенду) пишется уже русская история, мы можем сказать, что кое-чем Мэри Стюарт и ее Мерлину мы в этом обязаны.

21 мая 2014

Воображаемый друг

Каждому ребенку нужен воображаемый друг, с которым он может разговаривать на своем языке, заботиться, просить поддержки, переживать вместе воображаемые приключения. Большая часть детской литературы посвящена воображаемым друзьям – будь то Карлсон, который живет на крыше, Винни-Пух, Пятачок или няня Мэри Поппинс.

А вот наличие воображаемых друзей у взрослого человека – повод всерьез о нем обеспокоиться. Еще более странно появление воображаемых друзей у серьезных больших государств в их внешней политике. Между тем именно такую странную картину мы наблюдаем сейчас – от самых разных российских политиков, государственных деятелей, экспертов мы выслушиваем комплименты в адрес Петра Порошенко, выражения надежд на его счет, одобрение его мифических мирных планов.

Россия если и не поздравила шоколадного олигарха с избранием и не признала его де-юре, то предпочла закрыть глаза на очевидную фальсификацию результатов выборов 25 мая, на многократное завышение явки и пересыпание голосов в восточных регионах Украины. Фактического бойкота выборов юго-востоком Россия предпочла не заметить, сделав вид, что верит цифрам украинского центризбиркома.

Российские политики, рассуждая о диалоге с Порошенко, апеллируют к неким предполагаемым ими «стратегическим интересам» Украины – экономическим связям, будущему развитию, человеческому фактору и т. д. Все эти отсылки были бы уместны, если бы мы имели дело с нормальной страной, обычным государством, чья власть ставит стратегической задачей именно развитие экономики и человеческого потенциала своей страны.

Украина ничего общего с такой нормальной страной не имеет.

Однако будь Порошенко трижды нелегитимен, будь он стратегически враждебен к России, но если бы он проводил минимально вменяемую политику, если бы был готов на настоящий диалог с восставшим Донбассом, на минимальное уважение прав и свобод русских жителей, то смириться с его властью возможно было бы хотя бы на краткую перспективу.

На деле риторика Порошенко, облеченного мнимой легитимностью, стала даже жестче риторики Турчинова и Яценюка.

Террористическая операция против Донбасса проводится теперь более жесткими методами – поняв, что при столкновении с вооруженными ополченцами украинские силы несут крупные потери, каратели взяли на вооружение тактику заложничества. В обмен на обстрел – бьют по жилым кварталам, разрушают систему водо– и электроснабжения, пытаются запугать людей смертями и подавить их волю к сопротивлению.

Результат, впрочем, пока обратный – в вечер после жестокого обстрела города и гибели детей я общался с женщиной из Славянска, и на мои робкие надежды, что, может быть, этот ужас был финальным аккордом хунты перед остановкой обстрелов, она задавала только один вопрос:

«Где пушки из России? Может быть, подвезут хотя бы пару пушек?» Надежды в этом городе возлагают не на Порошенко, а на меткость своих стрелков. Об этом необходимо помнить с учетом того, что, когда Славянск соглашался быть базой ополчения, ему была обещана полномасштабная военная поддержка России, а не струйки добровольцев и случайно перепадающие ящики с боеприпасами.

Говорить «мы никому ничего не обещали» в данном случае – цинизм, и мы все это отлично знаем.

Так или иначе, но пока что воображаемый друг Порошенко уничтожает Славянск, включая женщин и детей, уничтожил Красный Лиман, уничтожает Донбасс. С 7 июня он вступил в обязанности верховного главнокомандующего Украины. И в свете этого его «пожелания», чтобы «стрельба прекратилась в течение недели», звучат вызовом и насмешкой. Главнокомандующие не высказывают пожелания, а отдают приказы. Их приказы о прекращении огня исполняются не в течение недели, а немедленно. Больше всего пожелание Порошенко «прекратить огонь за неделю» похоже на требование в течение недели любыми средствами уничтожить восставших.

И на этом фоне комплименты воображаемому мирному плану воображаемого друга выглядят неубедительно.

Вся пустая миротворческая риторика Порошенко направлена на одну-единственную цель – добиться от России формального отречения от восставшего Донбасса, пресечь даже те слабые ручейки помощи, которые идут сейчас, оставить вооруженных лишь стрелковым оружием ополченцев один на один с авиацией и РСЗО, создать подавляющее военно-техническое превосходство на своей стороне, раз уж боеспособность украинской армии ничтожна, дать время американским инструкторам натаскать карательные подразделения. Всё это, по мысли Порошенко и его действительных друзей на Западе, должна обеспечить Россия, помогая «охранять» украинскую границу, оставляя Донбасс без помощи.

Уже сейчас развитие вооруженных сил ДНР и ЛНР отстает от развития карательных сил Украины. Если Россия согласится на так называемый диалог по пограничному вопросу – будет только хуже. Фактически нам предлагают аналог Дейтонских соглашений, после которых Республика Сербская была морально раздавлена, Сербия потеряла Косово, Милошевич потерял последовательно власть, свободу и жизнь, и вот уже даже «пророссийские» сербские власти вынуждены публично заявлять о заморозке строительства «Южного потока», то есть встраиваться в контекст антироссийских санкций. Может ли Россия позволить себе подобное развитие событий? Нет. Вне зависимости от согласия Украины и Запада смириться с воссоединением Крыма (такого согласия, впрочем, тоже не последует – слабых и уступчивых бьют). Даже если забыть про все амбициозные планы о создании Новороссии, надежды на федерализацию Украины и т. д., совершенно очевидно, что ориентированная на ЕС и НАТО Украина, где президент назначается Вашингтоном при помощи фальсификации выборов, – это первостепенная геостратегическая угроза для России.

Если мы откажемся от того «жала в плоть» порошенковской Украины, которое представляют собой даже в нынешнем усеченном виде (вследствие нашего «невмешательства») ДНР и ЛНР, то антироссийская, антирусская, пронатовская Украина стабилизируется в нынешнем виде навсегда – и Россия лишится всяких рычагов воздействия на ее политику.

Пока ДНР и ЛНР существуют, пока их границы с Россией де-факто открыты, маневр Порошенко и евромайданной власти ограничен. Если «казус Милошевича» с нами повторится и мы допустим падение этих республик, превращение натовских баз в градообразующие предприятия востока Украины неизбежно.

Это прекрасно осознают Порошенко и его покровители, и именно ради этого они поддерживают нашу игру в «воображаемого друга». Любой ценой заставить Россию вести дела только с Киевом, а потом уже делать что угодно, когда русский фактор из уравнения исчезнет.

9 июня 2014

Двор и Дон

Все направления консерватизма можно легко классифицировать по двум способам интерпретации знаменитого изречения Гегеля. Одни (охранители) полагают, что «всё действительное разумно». Другие (консервативные романтики) предпочитают думать, что «всё разумное действительно».

Искушение представителей консервативной революции очевидно – это утопизм, стремление сделать бытие слишком идеальным, нежелание считаться с реальностью… Это искушение по-своему величественно, но чревато разрушениями.

Искушение охранителей более банально и зачастую менее вредно, но уж больно унизительно. Это соблазн оправдания каждой запятой реальности, мышление «применительно к подлости». Охранитель такого сорта не способен бывает даже понять начальственную иронию или двоемыслие и вполне способен восхвалять как Высшую Правду изреченную специально дипломатическую ложь.

Иными словами, если консервативная романтика порой вырождается в комиссарство, то охранительство чаще всего деградирует в холуяж.

Подобный эффект мы наблюдаем порой и сегодня. Поставленная между непростым выбором – поддержка русского восстания в Новороссии и тяжелые санкции или же попытки избежать «войны» (скорее всего, безуспешные) ценой «бесчестья» – Россия молчит, хмурится, маневрирует, пытается оттянуть и разрядить кризис.

И тем страннее выглядят в этом контексте те охранители, которые сперва приписывают Кремлю низкие поступки и стремления, а затем начинают угодливо придумывать для них «обоснование».

Мол, не царь, а вы, холопы, виноваты.

Вот уже несколько дней известные и малоизвестные российские политтехнологи затянули такую песню. Оказывается донбасское восстание «угрожает внутренней стабильности России», его возглавляют сплошь смутьяны, экстремисты и карбонарии, а потому главная задача РФ – это поддержать «социально близкий» режим Порошенко и сделать так, чтобы споры донбасской «заразы» ни в коем случае не попали на территорию нашей страны.

Когда на фоне смертей, бомбежек, артобстрелов один автор заявляет, что главная задача российского консерватизма состоит в том, чтобы никто из донбасских революционеров не пересек границу России, то есть лишь слегка завуалировано призывает к их уничтожению, это звучит какой-то особой музыкой «стабильности» моему пониманию недоступной.

Но разберем эти аргументы пусть и с заслуженным гневом, но без пристрастия.

Прежде всего является ложным утверждение, что политический режим России и криминально-олигархическая хунта в Киеве (а с приходом Порошенко нелегитимный режим никуда не делся, просто добавился еще один фигурант) – это какие-то «родственные» политические образования. Некоторое родство имелось бы, если бы президентом России стал бы в результате переворота и «болотной революции», к примеру, М.Б. Ходорковский.

А так сущность политического режима России на протяжении всей ее истории начиная с реформы Государева Двора Федором Басенком в середине XV века – неизменна. Это военно-служилое государство. Оно успешно существовало в Московский и Имперский периоды. Стремительно реставрировало себя в советскую эпоху. И вновь самовосстановилось в новейший период.

С той политической корчмой на майдане, в которую выродился украинский режим, русский государев двор не имеет и не может иметь никакого социального родства.

Далее, совершенно ложно утверждение, что русское восстание на Донбассе угрожает импортом нестабильности в Россию. Напротив, впервые за все последние годы мы не импортируем, а экспортируем нестабильность. Вместо того чтобы залетные иностранцы раскачивали нас, некоторые наши граждане, повинуясь своим убеждениям, раскачивают их.

Поскольку этот экспорт нестабильности касается Украины, которая и прежде проводила недружественную к России политику, а в последние месяцы и вовсе сменила ее на открыто враждебную, оснований оплакивать подобный ход событий у меня лично нет.

Все последние годы, кстати, никакой «стабильности» в РФ не существовало. Напротив, мы двигались ко все более серьезному внутреннему кризису, связанному с русским вопросом.

Межнациональное напряжение в стране, недовольство русских своим положением, рост националистических настроений по всей линейке от умеренных до крайних проявлений заметны были даже слепому. Никакого другого исхода, кроме внутрироссийского конфликта, угрожающего как минимум отделением ряда регионов, это напряжение, казалось, не имело. И вдруг – из исторического небытия воскресло классическое русское решение. Не отсоединение, а воссоединение. Не «хватит кормить», а «волим под руку царя Московского!»

Все долгое время репрессируемая энергия русской нации оказалась направленной на воссоединение.

Разумеется, такой вариант развития событий повышает, а не понижает нашу стабильность. При этом наиболее пассионарные и наиболее непокорные, вольные, агрессивные элементы нашего общества получают и пространство для своего размещения, и абсолютно оправданную для них цель.

Секрет практически безграничного расширения России состоял в том, что рядом со стальной вертикалью служилого Двора всегда рядом существовало вольное казачество. То самое, у которого с Дона выдачи нет. Многие уже забыли, что казачество – это не ряженые с лампасами и не этнографическая, а социальная и военная категория – сообщество тех, кто, признавая суверенитет России и родство с нею, был волен в подчинении и неподчинении чиновничьей иерархии. И на крыльях этой свободы распространял русский мир далеко за пределы официальных границ.

Сегодня на Северском Донце, в том самом Диком Поле, возрождается русское казачество именно в этом не ряженом социально-историческом смысле. Если Россия восстанавливает свое историческое могущество, она неизбежно должна восстановить и традиционную двуединую форму этого могущества, действующую как слаженный двухтактный механизм.

Порой казачий фактор был для русской истории и фактором нестабильности, провоцировал бунты. Но с учетом того, что 3/4 территории современной России, включая все основные источники ее современных природных богатств, приобретены казаками, жаловаться, право же, грех…

Бывали, конечно, времена, когда царь не мог принять под свою руку земли, взятые казаками, вспомним, например, героическое Азовское «осадное сидение» 1637–1642 годов. Тогда Земский собор решил, что Россия не готова воевать за Азов с турками. Но даже, наверное, самому сумасшедшему холопу не пришло тогда в голову предложить царю помочь туркам подавить и разгромить казаков на том основании, что они «бунтуют против законного султана и несут России мятеж». Вообще, приписывание лидерам восставшего Донбасса какой-то маргинальности и оппозиционности само по себе абсурдно. Оно может родиться только в мозгу, навсегда отформатированном идеей, что «мейнстрим» – это те, кого зовут на вечеринки «Эха Москвы», а все, не прошедшие либеральный фейсконтроль, – маргиналы.

Сейчас это давно уже не так. Именовать «маргиналом» сына знаменитого философа успешного корпоративного юриста Александра Бородая или офицера Игоря Стрелкова… Во всем этом сквозит некоторое… э-э-э… непонимание того, в какой стране мы живем. Это представители не «контрэлиты», а именно полноценной русской элиты, не усеченной до формата либеральной тусовки.

В том, что нестабильность, связанная с этническим ренессансом русских, начала экспортироваться из России на Украину, вина только самой Украины, выбравшей откровенно русофобскую политику. Почему об этом должна переживать Россия, впервые за много лет испытывающая хотя бы частичное снижение этнической напряженности, – мне непонятно. Но если кто боится, что, вернувшись с Донбасса и обучившись ополченческим навыкам, русские пассионарии начнут трясти за грудки здешних чиновников, то у него есть один выход.

Не придумывать отвратительные планы уничтожения восставших на российской границе, а помочь ополченцам закрепиться там, где они сражаются сейчас, беречь донбасские республики как зеницу ока, как ценнейший резервуар человеческой энергии и школу жизни.

Если мы хотим, чтобы наш Государев Двор был бы так же эффективен, как в былые времена, то нам обязательно нужен и свой Дон.

11 июня 2014

Русский гамбит

Наша вовлеченность в события на Донбассе достигла того предела, когда у каждого из нас есть знакомый, который отправился туда добровольцем. А через одного – знакомый, который уже погиб, сражаясь за донецкий аэропорт, погранзаставы под Луганском или на рубежах Славянска. Миллионы людей несут свои рубли, чтобы поддержать фонды, помогающие беженцам, мирным жителям или ополченцам.

Если бы существовал фонд, про который мы бы точно знали, что там не разворуют, его обороты исчислялись бы миллиардами.

Нелепо говорить об «информационном перегреве» кризиса. Если у вас в доме пожар, то никто не упрекнет вас в том, что вы думаете только о нем и слишком громко кричите.

Российский бюрократ (не вкладываю в это никакого отрицательного смысла) полагает, что русский народ – это полезное, когда не буянит, приложение к государственной машине. Будучи слугой Государевым, он рассматривает и всю нацию как служебное приложение к государству.

А потому «гамбит» народных интересов, народной боли, части народных жизней на корректировку позиций фрау Меркель может показаться ему вполне естественным.

Зная эту особенность российского государственного менталитета, соответствующим образом обращаются с нами и западные лидеры. Требования ЕС и Керри «в течение нескольких часов разоружить ополченцев» звучат так, как будто в России рабовладельческая диктатура, и наша власть может изменять политическую линию вообще не интересуясь мнением гражданского общества, как будто никакого гражданского общества, кроме назначенных Вашингтоном навальных и чириковых, нет.

Борясь за «демократию» в России, Вашингтон, похоже, и сам поверил в то, что русские – это стадо безгласных и бессмысленных рабов, у которых нет ни своих национальных интересов, ни мнения, ни голоса для выражения этого мнения.

Санкции – угроза пресловутым Третьим пакетом – превратились для Запада в своеобразный неразменный рубль, на который у нас пытаются выкупить одну уступку за другой. Как только мы, дабы избежать санкций, идем на компромисс, нам немедленно выдвигают следующий ультиматум.

Нас уже вынудили отказаться от прямого вмешательства.

Затем ЕС, угрожая всё теми же санкциями, дал 72 часа на то, чтобы Россия помогла Украине окружить и разоружить ополченцев. Если, не дай Бог, Россия поддастся – от нас, угрожая всё тем же пакетом санкций, потребуют уступок по Крыму. И так до бесконечности…

России пора вежливо, но решительно положить конец этому шантажу. Предупредив, что если в лексиконе партнеров еще раз появится угроза санкциями, то диалог по теме Украины будет прерван.

Нашей дипломатии вообще следует перестать поддерживать у западных партнеров опаснейшую иллюзию о «безгласности» русского общества. Хотя бы потому, что уверенность Запада в том, что для России возможно по окрику встать во фрунт и сделать разворот на 180 градусов, делает требования к нам неадекватными, нетерпимыми и нереалистичными, ухудшает нашу же сделочную позицию.

Русская нация в России не пешка, а король. Короля в гамбите не разыгрывают.

Необходимо признать, что хотя никакой войны у РФ с Украиной нет, у Киева тяжелейшие проблемы с русским народом, вызванные длительной и не зависящей от фамилии президента русофобской политикой киевских властей, стремлением стереть с карты Украины не только язык и имя русских, но и нас самих.

Необходимо признать, что никакой незыблемой границы между русскими областями России и русскими областями Украины создать невозможно и все попытки Киева отгородиться (в том числе и используя ЕС как инструмент), чтобы докончить свою дерусификацию, вызовут только обратную реакцию.

Необходимо признать, что освободительная война Донбасса – это наша война (хорошо, скажу только за себя – это моя война). И любой переговорный процесс, любой мир между Киевом и восставшими может быть миром только со всей русской нацией, а не с региональными элитами.

Необходимо признать, что этот мир не может строиться на презумпции «внутренних дел» Украины. Киеву придется смириться, что на Украине живут русские и их много, что русские имеют полное право на свой язык, культуру и свою – абсолютно свободную от бандеровщины версию истории. Что русские имеют право на свободное трансграничное перемещение с Россией, вне зависимости от любых условий соглашений Украины с ЕС. Что русские имеют право на свою политическую самоорганизацию и применение к ней жупела «сепаратизма» недопустимо – украинская судебная система вообще должна забыть это слово.

Не менее важно и полноценное публичное признание киевским режимом своих преступлений против человечности. Порошенко и рада должны публично признать свою ответственность и осудить террористические методы проведения так называемой АТО: обстрелы жилых кварталов, больниц и роддомов, нарушение гражданской инфраструктуры, все доказанные расстрелы и изнасилования жителей Донбасса. Лица, совершившие эти военные преступления, должны быть наказаны.

Власти Украины должны публично осудить такие преступления, как одесские убийства, признать преступными организации в них виновные, а 2 мая сделать днем памяти и скорби. Недопустима никакая торговля и попытки уравнивания преступлений так называемых сепаратистов перед законами Украины (многократно нарушенными майданом) и преступлений украинских силовиков перед человечеством и человечностью.

Варварские методы гражданской войны должны быть осуждены Киевом безоговорочно.

Если Киев не готов к такому диалогу, если Вашингтон или Берлин не готовы понять, что только такой диалог и возможен, я боюсь, что этой войне еще долго не будет конца, поскольку Киев так и не осознал, что его главный конфликт не с вымышленной кучкой «сепаратистов», не со счетным множеством ополченцев, не с 7 миллионами жителей восставшего региона, а со 150-миллионной нацией.

В 1875 году русский народ осознал себя находящимся в состоянии войны с Турцией за «братьев православных славян». Царское правительство не желало этой войны. Геополитические условия были невыгодными, а конечные результаты сомнительными. Но русская помощь, затем добровольческое движение во главе с генералом Черняевым (как же такого генерала-добровольца не хватает сейчас Донбассу), затем и вступление в войну были неизбежны, поскольку единственные удовлетворяли нравственному чувству народа.

И в конечном счете в этой войне Россия покрыла себя славой победы, бесчисленными подвигами и выдвинула последнего великого полководца старой России – Скобелева.

Есть и противоположный пример. Сейчас, когда вспоминается столетие Сараевского убийства, очень часто можно услышать реплики в стиле «вот, поддались на провокацию, полезли помогать братушкам сербам и за это влезли в катастрофическую войну, больше никогда такой ошибки не повторим». На вступление в Первую мировую войну Россия, как и вся Европа, была обречена ходом истории, и выстрел Гаврилы Принципа, и помощь сербам на предопределенность этой войны никак не влияли.

А вот не вполне удачный ход этой войны напрямую был связан как раз с российским «невмешательством» в Балканский кризис 1912 года, когда глава российского МИДа Сергей Сазонов фактически предал союзников России и возглавил кампанию по отбору у Сербии и Черногории части их завоеваний в Первой балканской войне.

Если бы Россия тогда не пошла на поводу угроз Австрии, то имела бы на своей стороне не только готовую воевать Францию, обреченную на вступление в войну Англию, но и полностью отмобилизованные армии Сербии, Черногории, Болгарии и Греции, создавшие бы Австрии второй фронт. Болгария не перешла бы в стан Германии, Турция была ослабленной легкой жертвой.

После разгрома Австрии Германия бы долго не продержалась. В 1912 году российская политика дала слабину – и в награду получила войну в гораздо менее благоприятных условиях всего через два года.

Оба эти примера – «народная» война 1877 года и вынужденная война 1914 должны нас кое-чему научить.

Воевать с Россией тяжело, но возможно. Воевать с русским народом – немыслимо.

29 июня 2014

Баталист вечности

Внезапная и преждевременная кончина 16 июля на 44-м году жизни Павла Рыженко – тяжелейший удар для русской культуры. В самом расцвете творческих сил от нас ушел мастер, сочетавший утонченность детального реалистического письма, почти утраченную современными художниками, мощный талант военного и исторического живописца, умение эмоционально захватывать зрителя пронзительными сюжетами и, что особенно удивительно, бескомпромиссный русский патриотизм.

В давешнем нашем споре патриотов с космополитами одним из постоянных аргументов последних была навязчивая тема, что патриотическому искусству не хватает утонченности и техничности, что всё это поп-арт для бедных, потакание «низким вкусам толпы», в то время как пародийный лай и публичные хулиганства да инсталляции постмодернистов – это передний край искусства и бездна благовкусия.

Особенно доставалось во всевозможных «огоньках» учителю Павла Рыженко – Илье Глазунову, чья манера письма порой приближалась к лубку и плакату (не вижу в этом, впрочем, ничего дурного).

Рыженко взял у Глазунова любовь к историческим сюжетам, умение доводить идею до плакатной наглядности, но придал своему письму тщательность, отсылающую даже не к Сурикову или Васнецову, а к прерафаэлитам и академистам.

Говоря по-простому, Рыженко умел рисовать и умел класть краски. Поскольку большинству современных художников, особенно представителям «актуального искусства», это умение не присуще, фигура молодого баталиста, тесно связанного с последним бастионом русского реализма – студией военной живописи имени Грекова, – уже по одному этому была почти скандалом. Рыженко дебютировал в 1996 году полотном «Калка», посвященным одному из страшнейших военных поражений в русской истории. Гордый победитель Субудай рассматривает связанного, истерзанного, но не покоренного русского князя, смиренно принимающего свой мученический крест в воздаяние за гордыню и княжеские раздоры. На заднем плане – выстроенная из тел русских пленников пирамида для пирующих завоевателей. Тщательно выверена композиция, выписана каждая деталь костюма и пейзажа. Картину можно разглядывать часами.

Русское средневековье и его битвы становится одним из важнейших в творчестве художника. Настоящий шедевр – «Победа Пересвета» (2005), где после эпохи советской секуляризации, воссоздан подлинный образ богатыря – смиренного монаха, по благословению преподобного Сергия принимающего смертный бой, не отвлекаясь от умной молитвы. На лице Пересвета, сокрушившего врага, нет ни ярости, ни ликования, только чувство исполненного послушания.

Напротив, полна напора, динамики и торжества атака засадного полка в «Поле Куликовом» (2005). Образ трудной победы. Удар дружины в момент полного изнеможения русской рати буквально разметал татар и генуэзцев, соединившихся в причудливом западно-восточном походе против Руси.

Вторая узловая для Рыженко тема – революция, гражданская война, трагедия царской семьи и Белого движения. Самая душераздирающая работа этого огромного цикла «Зонтик» (2008). Маленькая девочка держит раскрашенный китайский зонтик над засыпаемым снегом трупом расстрелянной с другими «буржуями» матери. Рядом сидит революционный матрос-палач, и до него начинает доходить весь ужас и бессмысленность содеянного.

Умение передать идею через предмет – еще одна особенность манеры письма Рыженко, достаточно взглянуть на «Ипатьевский дом. Расстрел» (2004), где нет ни крови, ни смерти, только вещи.

Рыженко очень антиреволюционный и антивоенный художник – что может показаться парадоксом для баталиста. Для него война – это перерыв в тихой и молитвенной, наполненной простыми радостями и красивыми вещами мирной жизни. В этот мир и врываются зло и смута, чтобы убивать и мучить людей и ломать вещи. Подвиг нужен, чтобы остановить зло. Война нужна для того, чтобы всех не убили.

А революция – это безумие, морок, от которого нужно пробуждение. Этому посвящен еще один триптих – «Покаяние» (2004). Красный командир во время боя за монастырь слышит колокол, зазвеневший от удара снаряда («Удар колокола»), и происходит его пробуждение. Он идет на могилу матери («Венчик»), и вот уже это монах-странник чем-то напоминающий Серафима Саровского, с умиротворением и любовью беседующий с муравейником («Муравейник»).

Красота монашества, продолжение и умиротворение в нем пути воина – еще одна сквозная для Рыженко тема. Одна из самых любимых работ Рыженко – «Ослябя» (2005). Отложивший воинские доспехи инок в монастырском саду, на пасеке под яблонями совершает свой тихий труд, от которого отвлечется, чтобы вместе с Пересветом отправиться в битву.

Настоящей публицистикой в красках стал «Страшный Суд» Рыженко (2007), написанный им для собора в Якутске и шокировавший многих на выставке художника в Манеже в 2008 году. Я помню свое собственное ощущение, как я стоял перед этой картиной и не мог поверить, что кому-то хватает смелости так писать. Мне всё казалось, что это сейчас запретят, и я буквально за руку притаскивал знакомых показать им эту картину «пока не закрыли».

Политическая и идейная актуализация ада и Суда Божия была нормой и в средневековой иконописи, и в поэзии (имени Данте, думаю, будет достаточно). Однако никто не ожидал, что современный, русский православный художник возьмется за это оружие с такой решительностью и остротой. Остро реалистическая манера письма Рыженко довершала разрыв шаблона: Страшный Суд и воскресение переставали быть символической условностью, превращаясь в то, чему суждено быть в материальном мире и что идет уже сейчас.

Противопоставление телесного воскресения Святой Руси и суровой расправы ангелов над натовскими военными, гомосексуалистами и защитниками абортов явно не вписывалось в стандарты современной политкорректности. Впрочем, еще больше возмущало некоторых приравнивание византийского и русского воинства от первых князей и казаков до солдат Великой Отечественной и кавказских войн (сейчас Рыженко несомненно прибавил бы к ним ополченцев Донбасса) к воинству Царя Небесного.

Русская рать как ангельский легион – своеобразный смысловой предел русской батальной живописи.

В преддверии юбилея Великой войны Рыженко создал цикл посвященных ей полотен из которых самым пронзительным является «Стоход. Последний бой лейбгвардии Преображенского полка» (2013) – героический и трагический эпизод Брусиловского прорыва. Трое гвардейцев стоят над полем смерти с изорванным полковым знаменем, поднимая в атаку остальных. Один из них похож на донбасского главкома Игоря Стрелкова, и это не случайно, он был консультантом картины по военной форме.

Просьба молиться за Стрелкова была последней на сайте Рыженко за два дня до кончины.

Перечислить всё наследие Рыженко, оставленное им меньше чем за два десятилетия, невозможно. Портреты русских царей (Ивана Грозного, Федора Иоанновича, Алексея Михайловича), пейзажи, батальные сцены и сцены из монастырской жизни. Это был один из самых плодовитых и при этом тщательно работавших мастеров за всю историю русской живописи, сочетавший иконичность, идеологичность и детальную проработку материала.

Творчество мастера опровергало клевету, что служение искусства высокой идее и эстетическая утонченность несовместимы, что современный художник должен быть небрежным порнографом.

Рыженко отсылал к той древней эстетической концепции, в которой художник указывает на разрыв между реальным и идеальным миром и мобилизует человеческие силы на прорыв к идеальному. Не деморализует, не убаюкивает, не глушит громом доблести прошлых и грядущих веков, а склоняет душу к тихому подвигу.

Павлу Рыженко удалось синтезировать лучшие традиции русской живописи: эпический реализм Васнецова, жанровую и сюжетную конкретность, предметность передвижников, напор и живость грековцев, археологическую тщательность академизма, философичность Нестерова и монументальную плакатность Корина. Чужд он был только одному – разрушительству в отношении Бога, природы и человека.

Иногда утверждают, что, в отличие от литературы, русское изобразительное искусство уступает европейскому периода его расцвета. Мол, мы самобытны либо в иконе, либо в авангарде. Может и так, не буду спорить, но сомнения нет – именно на русской почве классическое искусство долго продержалось и родило замечательные шедевры после того, как Запад от авангарда ушел к абстракции, а от абстракции к деградации. Павел Рыженко был мастером, в творчестве которого в полной мере выразилось это сопротивление прекрасного.

Павел Рыженко несомненно заслуживает места рядом с величайшими русскими художниками XIX и XX столетий как первый русский классик XXI века.

17 июля 2014

Ближний Запад и внутренний Донбасс

С чего начинается Родина? Как оказалось, со стенда зарядных устройств для смартфонов на первой же заправке по нашу сторону западной границы. В поездке по Белоруссии внезапно вышла из строя автозарядка, и под угрозой оказалось всё: маршрут в навигаторе, поиск гостиницы в Смоленске, новости с Донбасса в Twitter. На белорусских трассах из этого внезапного энергетического тупика выхода не было. А одним из признаков возвращения в Россию было то, что проблема решилась через 5 минут.

Именно в Белоруссии, выбравшей другой общественной строй, осознаешь то, насколько крепко Россия вписана в Запад. Под властью Лукашенко чисто, ухоженно, зеленые красивые дворы полны радостных детей, много красивых общественных зданий, большинство ездит на иномарках, очереди за продуктами есть, но только в небольших городах и поселках. Однако при образцовой материальной культуре стиль жизни ощутимо отличается в тысяче мелочей – от «шашлыков» из микроволновки до сервисного хамства в стиле «вас много, а я одна», массы мелких неудобств и внезапных «нету, нельзя, не положено», за которые мы до сих пор вспоминаем советский строй недобрым словом.

Возвращаясь в Россию, физически ощущаешь, как вернулся в привычную среду метрополисного хайтек-бытия. Причем гораздо более плотного, чем, к примеру, во Франции. Вот в этой системе связей и состоит подлинная сила нашего западничества. Дело не в том, что у кучки чиновников и олигархов дети в Лондоне и шале на Средиземном море. Это полбеды. Хуже то, что каждый из нас, какой бы патриотической идеологии ни придерживался, опутан тысячей нитей, которые невольно делают нас заложниками антироссийской политики США, НАТО и Евросоюза.

Разумеется, наш образ жизни не является подарком Запада. Это следствие тесных и взаимовыгодных экономических связей. Россия обогревает Европу и снабжает нефтью и сталью полмира, а взамен получает деньги, с которых мы можем себе позволить коррупцию чиновников, олимпиады и чемпионаты, айфон и Twitter, и даже не хамящих продавцов и гастарбайтеров в нагрузку.

Взаимовыгодные экономически отношения не должны становиться предметом политических спекуляций и инструментом давления. Так гласит теория, но так никогда не было и не будет. В плюс к деньгам Запад хочет за допуск к своему стилю жизни согласия на игру по его правилам и практически беспредельной лояльности. Политика США превратила нити наших связей с западным цивилизационным проектом в путы, в нитки между кукловодом и марионеткой.

Именно здесь секрет того внезапного бессилия российской элиты, с которым мы столкнулись в последние месяцы. В марте был шанс решить украинский кризис быстро, пока Запад ошеломлен возвращением Крыма, но время было упущено именно из-за панической боязни санкций. Уже несколько месяцев мы с чувством бессилия, боли и стыда наблюдаем за агонией уничтожаемых карателями людей Донбасса.

То, что Россия обладает в рамках установленного в 1991 году миропорядка лишь ограниченным суверенитетом, не новость. Не новость и то, что гарантией этой ограниченности являются беловежские границы и принцип их неприкосновенности, на котором Запад настаивает гораздо жестче, чем на любых других границах в мире. А главный хранитель этого миропорядка, так сказать, санитарный кордон – это система «независимых государств», которые рассматривают сильную Россию как угрозу для своего существования.

Кроме того, мы все отлично знаем, что наряду с Вашингтоном и Брюсселем у нас есть свой собственный Ближний Запад – на Рублевке, в креативных офисах и на прокуренных кухнях. Огромное сообщество тех, для кого несуверенность России проблемой не представляется, а вот выгоды от интеграции с Западом абсолютны.

Теперь рядом с Ближним Западом у нас появился Внутренний Донбасс.

На Донбассе воюющем ситуация сейчас критическая, напоминающая положение ливийских повстанцев, когда Каддафи штурмовал Бенгази. Ливийцам тогда полномасштабно помог Запад, а вот Россия, особенно после провокации с Боингом, мнется, мямлит, теряет время, и надежды на ее стратегическую поддержку тают. Хотя люди там продолжают сражаться. В том числе и с мыслью: «Не может же быть, что нас совсем бросили. Так не бывает».

Чем бы ни закончилась эта война, она с очевидностью будет определять нашу внутреннюю политику еще не один год. Следующее поколение граждан России будет существовать в режиме конфронтации между Внутренним Донбассом и Ближним Западом. Причем если нашим невмешательством республики Новороссии будут допущены до поражения, то противостояние на внутреннем фронте будет еще более острым.

Ошибочно думать, что Внутренний Донбасс – это те, кто вернется в случае неудачи с Донбасса воюющего. Нет, это все те, кто последние месяцы жил новостями из Новороссии, переживал, помогал, воевал. Их общим лозунгом станет «Предательство не повторится». Они будут объединены общей целью – исключить из нашей жизни те факторы и силы, которые в решающий момент сковали нашу возможность действовать.

Прежде всего это будет требование серьезной ротации политической элиты. От тех, кто предавал, вредил, клеветал, ставил палки в колеса и тормозил, заботясь о том, как бы не пострадать от санкций, потребуют уйти. Всерьез будет поставлен вопрос о достижении экономической, идейной да и просто бытовой независимости, которая не давала бы возможности выкручивать нам руки.

Здесь, впрочем, есть опасность пойти по линии наименьшего сопротивления, то есть уйти в чистый изоляционизм. Ошибка, которую ни в коем случае нельзя совершить. Погружение в изоляцию означает, как я отметил ранее, падение качества жизни, а это, в свою очередь, ведет либо к системной деградации, либо к росту влияния Ближнего Запада, лозунгом которого станет «к чертям геополитику и химеры русского мира, мы вернем вам айфон».

Обретение независимости – это прежде всего расторжение связей между экономикой и политикой, между использованием техники и зависимостью от западного цивилизационного проекта. Между деньгами и товарами, с одной стороны, и их политической фетишизацией западной дипломатией – с другой. Здесь важны не столько изоляция, хотя отдельные изоляционистские меры безусловно допустимы как инструмент санации, сколько выравнивание зависимостей. Обрубание связей должно быть настолько болезненным для обеих сторон, а не только для России, что использование его для политического шантажа будет исключено.

Реакция Ближнего Запада на требования Внутреннего Донбасса – выход за геополитические флажки, обретение подлинного суверенитета, ротация элит, – пока что довольно примитивна. Это, по большому счету, политическое доносительство. Донбасс объявляется «сборищем экстремистов, психопатов и военных реконструкторов», которое угрожает путинской стабильности и порывает с политическим реализмом.

Сочиняются бредовые теории про то, что «Стрелков угрожает Путину», а потому его и всех его сторонников надо уничтожить.

Но Донбасс дал слишком мощный моральный заряд нашему обществу, слишком серьезно его встряхнул, обеспечил горизонтальную связанность общих эмоций и целей, объединяющую людей от простых ополченцев до некоторых министров.

Опыт последних лет доказал, что угрозу стабильности представляет прежде всего как раз Ближний Запад. Именно оттуда России гвоздили в спину все дни боингового кризиса. Именно он родит поэтов, строчащих стихи о «вине» русских в авиакатастрофе даже раньше, чем об этом начала галдеть британская пресса. Апелляции к Путину со стороны тех, кто негласно разделяет выраженное намерение западных элит его уничтожить, – довольно комичны. Наши западники придерживались ровно той же стратегии, что и США, и Украина: возложить вину на ополченцев и Путина и под этим предлогом добиться безоговорочной капитуляции.

Причина, по которой наш Ближний Запад так бравирует своим мнимым лоялизмом, совершенно прозрачна. Хоть мытьем, хоть катанием остановить ротацию элиты, которая хотя бы в силу логики государственного строительства выталкивает наверх людей с более патриотическими и менее зацикленными на западничестве убеждениями, чем морально устаревшая волна элитариев, вознесенных ельцинизмом.

Представить новых людей «карбонариями», а себя «без лести преданными слугами» – и в самом деле единственная стратегия выживания западничества, апробированная еще в XIX веке, когда казенные либералы старались дискредитировать в глазах императоров порывистых славянофилов, указывая на то, что у тех слишком много вольных идей. Однако вот загвоздка: любая ротация элит происходит именно за счет адаптации «экстремистов», а не за счет бесконечного клонирования молчалиных.

У эволюции государств есть своя логика. Идеи и люди Внутреннего Донбасса вызревали десятилетиями. Если сегодня дошло до возвращения Крыма, до Донбасского восстания, до того, что мы месяцами спорим до хрипоты, оправдана ли поддержка восставших и нужно ли прямое вмешательство, значит, нежелание и дальше сидеть в углу «беловежско-вашингтонского миропорядка» в любом случае встало на повестку дня.

24 июля 2014

Хруст русского апельсина

Владимир Путин в ответ на начатую Западом торговую войну подписал указ о запрете продовольственного и сырьевого импорта из стран, присоединившихся к антироссийским санкциям. Рукопожатная общественность уже скачет в истерике, размахивая антизюгановскими плакатами образца 1996 года «Купи еды в последний раз». Телеканал «Дождь» постит фото пустых полок в магазинах, хотя одного взгляда достаточно, чтобы понять, что дело происходит где-то в Эстонии или похожей на нее стране. Убежденные, что куриные окорочка растут на хлебных деревьях в огороде у Обамы, представители креативного класса на полном серьезе начинают рассказывать, что завтра нас ждет голод.

Между тем ни одна категория наших граждан не смотрит на начинающуюся торговую войну России и Запада с такой надеждой, как те, кто занят в нашем многострадальном агропроме: крестьяне и фермеры, комбайнеры и владельцы страусиных ферм, доярки и мясники, кондитеры и виноделы. Казалось бы, обреченное на уничтожение после вступления в ВТО наше сельское хозяйство получило уникальный шанс выжить. Ограничение путем контрсанкций или через механизмы потребнадзора продовольственного импорта – это возможность дать очень болезненный ответ объявившим нам торговую войну странам ЕС и АНЗЮС, не задевая существенно интересы нашей экономики. Уж что-что, а продовольственный импорт наша земля вполне способна возместить.

Первый же удар России оказался чрезвычайно болезненным – запрет на овощи и фрукты из Польши, прежде всего на польские яблоки, выбивает из этой не слишком богатой экономики миллиард долларов. По Польше, чьи наемники сейчас интенсивно воюют в рядах карателей на Донбассе, уже прокатился гневный вопль обиды на Россию: «А нас-то за что?». А ура-патриоты предложили акцию: «Ешь яблоки назло Путину». Акция чрезвычайно глупая – сколько бы яблок ни съел и ни поднадкусывал индивидуальный потребитель, он не сможет тем самым компенсировать потери от прекращения оптовых закупок.

А у российских садоводов этим летом праздник. Наконец-то появились закупщики от российских оптовиков. Покупают много. Недорого, но в противном случае те же яблоки попросту пропали бы. Итак, российскому сельхозпроизводителю от санкций стало жить хоть немного, да веселее.

О том, какое значение имеет для страны продовольственная безопасность, я уж не буду говорить. Здесь достаточно отметить смертельно опасное для страны сокращение уже 25 лет площадей и урожая принципиальной для нас культуры ржи – исторической основы нашего сельхозпроизводства.

Поговорим, однако, не о полезном, а о вкусном. Будучи человеком довольно капризным в еде, я попытался прикинуть, как бы сказались лично на моей жизни масштабные продовольственные контрсанкции России, вплоть до полной блокады западных пищевых продуктов.

Утро я начинаю с «Актимеля» и фруктового йогурта из Киржача. Йогурт из Киржача гораздо лучше, и если он вытеснит импорт полностью, я внакладе не буду.

Австралийской баранины, запретом на поставки которой почему-то пугает нас их премьер, я не покупаю. Ем обычное мясо с рынка. Наладить нормальное разведение баранины у нас в стране труда не составит. Очень люблю тамбовский окорок, карбонаты – всё от российских производителей. В последнее время всё шире на наш рынок выходят продукты из кабанины, оленины, косули и так далее – удивительно вкусная замена поднадоевшему уже традиционному мясу.

Если я очень захочу побаловать себя фуагра или стейками, то в том, что можно поиметь с гуся, наши фермеры давно разобрались; они даже страуса подковали. А лучшие стейк-хаусы в городе всё равно работают на аргентинской, то есть стратегически дружественной говядине.

Единственное, где меня, пожалуй, можно тут задеть – обожаю делать себе бутерброды с тамбовским окороком и тертым пармезаном. Вот без пармезана будет трудновато. Это единственный по-настоящему незаменимый европейский продукт.

Очень люблю икру. И красную, и – были когда-то и мы богаты – черную. Везти в Россию икру – это в Тулу с самоваром. Если дальневосточные морепродукты будут выведены на весь широкий российский рынок, мы будем жить с вами в настоящем продовольственном раю. Всё, что для этого нужно, – сделать Тихоокеанский регион по-настоящему транспортно доступным.

Фрукты-овощи. Тут вообще Россия может либо обеспечить себя сама, либо наш импорт связан с той частью мира, которая в санкционном шабаше не участвует. Но, вообще говоря, зачем нам чужие апельсины или даже зимняя клубника? 100–150 лет назад в России существовали аграрные технологии, позволявшие питаться свежими фруктами практически круглогодично. Американка Сюзанна Масси, автор книги «Земля Жар-Птицы» – завороженного очерка жизни старой России, описывает Санкт-Петербург как страну свежайших овощей и фруктов. Русские довели тепличное хозяйство до совершенства, и «к середине марта спелая клубника и черешня появлялись в витринах лучших фруктовых магазинов Невского проспекта, правда, в эту раннюю пору столь же дорогие, как жемчуг. В конце марта поспевали бобы и абрикосы, а после того, как сходил лед, суда завозили в российскую столицу инжир и апельсины. Совершенно неясно, почему в Санкт-Петербурге южные фрукты появлялись раньше и были дешевле, чем в немецких городах».

В 1858 году во время прогулок по Невскому проспекту поэт Теофиль Готье проходил мимо фруктовых магазинов, заваленных ананасами и арбузами. «Яблоки продавались на каждом углу, а апельсинами торговали вразнос. Огромное количество фруктов привозили в Петербург издалека: виноград – из Астрахани, горы яблок доставляли из Крыма, где татары выращивали их в огромных садах, развозя затем по всей России в длинных обозах». Не знаю уж, хрустела ли дореволюционная Россия французской булкой, но уж точно над петербургскими теплицами раздавался хруст русского апельсина.

Напитки. Тому, кто законодательно отлучит меня от кока-колы, я поставлю памятник. А вытеснение всей газированной рафинированной гадости квасом пошло бы здоровью нации решительно на благо. Кофе не пью. Пью чай «Гринфильд» – российский бренд, почему-то включенный в список санкций ЕС. Он меня вполне устраивает, и я готов его пить и поддерживать дальше. Вино. Тут, конечно, мое мнение не авторитет, так как алкоголя я пью мало. Без европейских вин я как-нибудь переживу. В той малой степени, в которой я причастен Бахусу, я вполне поддерживаю крымских виноделов.

Меня их продукция, безусловно, радует.

Итого. В мире без польских яблок, голландских помидоров, рижских шпрот, американской колы, австралийской говядины, английского чая я прекрасно проживу. Особенно если результатом будет заменяющая экспансия отечественного агропрома.

В случае если бы Россия начала серьезную и систематическую политику ограничения продовольственного импорта из стран Запада (кроме показавшей себя в высшей степени дружественно Венгрии), то можно ожидать настоящего продовольственного Ренессанса в России.

Наши западники часто пытаются запугивать Россию продовольственным дефицитом советских времен, рассказывая о том, как мы голодали за железным занавесом. Но это откровенная ложь.

Советский дефицит был следствием не отсутствия импорта, а следствием убогой колхозно-плановой экономики, отсутствия нормального внутреннего рынка продовольствия, регулируемого спросом. Следствием политики натурального геноцида «неперспективной» русской деревни. Именно это убило качественное сельскохозяйственное производство в России. Именно в эту-то пустыню и пришел импорт, не дающий теперь российскому агропрому подняться.

Разумеется, эту ошибку, то есть усиление административного регулирования, повторять нельзя. Напротив, единственные типы вмешательства государства, которые допустимы, – это антимонопольное, чтобы крупные супермаркеты с импортной «продукцией» всех не давили, и санитарное регулирование. В остальном в России есть все предпосылки для формирования полностью самообеспечивающегося аграрного сектора. Из сказанного, безусловно, не следует, что к санкциям следует относиться легкомысленно. Существуют целые области, в которых из-за промышленного и научного коллапса нашей страны, длящегося уже третье десятилетие, по нам могут ударить очень больно. Это сложные промышленные технологии, сложная техника, электроника.

Наши «реформаторы» долго и старательно убивали нашу техносферу, так что здесь наша зависимость критична. Но эффект всех санкций в этой сфере – долгий, он почувствуется через несколько месяцев, а то и лет. В то время как Россия может бить контрсанкциями с быстрым эффектом, отказываясь от сотрудничества именно в тех областях, где свобода торговли, от которой внезапно отрекся Запад, бьет по нашему производителю.

Потери от этих санкций будут настолько чувствительны, что вполне могут заставить западные страны одуматься и перестать подчинять торговые связи политической озлобленности.

6 августа 2014

Закат хамона

Над креативной Москвой стоит плач и стон. Хоронят хамон. Солонина, некогда поддерживавшая испанских моряков и конкистадоров, внезапно стала символом расслабленного «европейского» образа жизни наряду с итальянским пармезаном.

Точка зрения наших западников вполне логична. Поглощая хамон и пармезан, они приобщались к европейскому образу жизни. Лишив этих деликатесов, их – отлучили и от Европы. Возражение на это тоже логично. Сводить Европу к жратве – признак животного. Европа – это симфонии Бетховена, романы Диккенса, поэзия Гете, картины Рубенса, идеи Гегеля. Отлучить от Моцарта, а не от конфет «Моцарт», нас никто не может. Да и не пытается.

При всей верности этого противопоставления плоти и духа в него нужно внести некоторые уточнения. Западники правы в том, что Европа – это не только набор шедевров, но и определенный уровень комфорта, стандарт жизненного уровня, выработанный в течение европейской истории, в которой были Абеляр и Франциск Ассизский, Жан-Жак Руссо и Эдмунд Берк, Маркс и Ротшильд, Дуче и Дучке.

Вопрос об отношении русских к Европе довольно прост. Либо мы способны сами производить образ жизни в соответствии с этим стандартом, как оказались способны при Петре производить европейскую армию, при Чайковском и Толстом – европейские балеты и романы, а при Сталине – европейские трактора и образовательные стандарты, либо мы вечно живем на импорте.

Другими словами, мы либо европейцы, либо нет. Европеец способен воспроизвести у себя европейский образ жизни. Для импорта остаются только «специалитеты» вроде того же пармезана – регионального продукта со сложной технологией изготовления, которую воспроизвести в другом месте, конечно, возможно, но это будет «не то». Превратить такие «специалитеты» в символ европейской жизни, конечно, умно. И в самом деле, «жить не могу без пармезана» – звучит гордо, а вот «жить не могу без датской ветчины в банках» – как-то не очень.

У нас таких чисто русских «специалитетов» тоже немало. К примеру, тамбовский окорок или белевская пастила, не говоря уж о квасе и тульском прянике. Попробуйте в ЕС, где нет даже кефира, найти тульский пряник. Попробуйте прожить без тульского пряника.

Продовольственное эмбарго ставит перед нами вопрос: являемся ли мы европейской страной, способной воспроизводить определенный образ жизни полностью, отказавшись от импорта? Или мы даже не азиаты, а африканцы из зоны лихорадки Эбола? Та самая Верхняя Вольта всё еще с ракетами.

При этом важно понимать, что настоящий уровень европейского комфорта – это не хамон, а, к примеру, дороги. Хамон можно завезти. Можно без него прожить. Дороги – другое дело. Причем европейские дороги тоже бывают разные. Есть такие, как в Австрии: лишенные циклопического размаха, но идеальные как ни поверни. Есть такие, как во Франции: мощные, но очень запутанные, с неудобными и интуитивно непонятными съездами. Есть такие, как в Италии: первоклассные шоссе с удобными выходами, выводящие тебя на средненькую по качеству дорогу. А есть наши дороги. Где железнодорожная ветка намертво разрубает надвое юг Москвы, где между Киевским и Минским шоссе нет ни одного подземного переезда или моста, и все стоят в чудовищных пробках с барьерами-автоматами. Но креативному классу до дорог дела нет. Они – часть внешней инфраструктуры ненавидимой ими страны, в то время как причастие к пармезану – способ внутренней эмиграции.

По сути, перед нами мышление дикаря с его любовью к бусам и наивным карго-культом. Напротив, у протекционистов мышление европейское и сверхъевропейское. Нам нужна Европа здесь, нам нужна способность воспроизводить этот жизненный стандарт самим. Европу невозможно завезти. Ее можно только построить. Ею можно только быть.

Разумеется, это не совсем тот тип европейского мышления, какой принят сейчас в самом Евросоюзе. ЕС – это структура, которая позволяет входящим в нее странам разделить труд и освободиться от воспроизводства в своей стране всего комплекса европейских стандартов: вполне возможно завезти многое от соседа. Отсюда же строгое ранжирование брендов и гонения на их воспроизведение: шампанское строго из Шампани, коньяк строго из Коньяка, пармезан – строго из Пармы. Столкнувшись с тем, что национальные экономики в одиночку не выдерживают соревнования с США, европейцы создали ЕС, чтобы держать планку всем вместе.

Ни о каких торговых эмбарго внутри ЕС речи нет и быть не может. Вместо них система квот, ограничений на производство. РФ в принципе могла бы тоже вписаться в эту систему – зачем вам сельское хозяйство, когда есть отличные польские яблоки и голландские помидоры? Но к нашему неудовольствию система ЕС строго иерархична. Тем, кто стоит на младших позициях, запрещено производить практически всё, чтобы не составлять конкуренцию. Только импорт.

России в системе ЕС предлагалось и предлагается непропорционально низкое место. Издевательски низкое. На уровне Румынии. Ниже была бы, наверное, только Украина. Ни политических прав, ни прав экономических, кроме права услужливо обогревать соседям пятки своим газом, нам не оставалась. Как плата за пармезан нам была предложена практически полная потеря суверенитета. Спору нет, Германия тоже теряет в ЕС значительную часть суверенитета, но она там держит масть. Нам же предстояла потеря суверенитета дискриминационная. Когда наша зависимость является рычагом для принуждения то к тому, чтобы мы смирились с культурным геноцидом русских на Украине, то к тому, чтобы нас тыкали не очень снисходительным отношением к гей-парадам.

Ради чего? Ради пармезана?

Сближение с ЕС не оставляло нам возможности быть европейцами. Только европариями. Европейцами мы можем быть только сами, создав собственную машину для производства уровня жизни. А это значит – избавление от импортозависимости; это значит – эффективное государство и неподатливое гражданское общество. Почему-то думают, что неподатливое значит либеральное, в то время как наше подлинное гражданское общество довольно консервативно. Еще нужна открытость инновациям. Потому что если этой инновационной составляющей не станет, то это будет не Европа, а чучхе.

Способ быть европейцами для нас довольно прост: держи рынки закрытыми, а ум открытым. У нас должна быть нулевая дистанция при освоении новых технологий и практик, при осмыслении и анализе новых идей. Но у нас должен быть высокий забор для тех вещей, которые мы можем сделать сами. Мы должны быть первыми в курсе, что англичане ружья кирпичом не чистят. Но ружья у нас должны быть со своих заводов и своей модели, а не с английских.

Сегодня Россия находится в поразительном положении. Мы больше способны узнать о внешнем мире и понять о нем, чем внешний мир о нас. Мы видим их смыслы, усваиваем или фильтруем их изобретения. Они не видят наших и не считают их достойными и значимыми. То есть мы становимся умнее от них. Они держат нас за дураков и умнее от нас не становятся. Я вижу в этом очевидное наше конкурентное преимущество.

Эмбарго представляет нам уникальный шанс развития. Но у нас есть и две серьезные опасности. Вопервых, стать бабуинами с бусами, то есть поклоняться пармезану и хамону, выдавая региональные «специалитеты» за некий обобщенный образ Европы. Во-вторых, стать бабуинами с бананом, то есть ментально закрыться, зомбировать себя заклинаниями о духовности, а на деле начать умственно и технологически загнивать. Либо мы используем этот шанс и создадим за нашими окнами лучшую Европу, либо любители хамона, как и 500 лет назад, окажутся нашими конкистадорами.

11 августа 2014

Будущее Юго-Британии

Впервые за время кампании в пользу независимости Шотландии опросы зафиксировали превышение числа сторонников отделения над противниками. Если учесть, что еще в августе за независимость выступали всего 39 %, то скорость роста популярности идеи отделения оставляет единой Британии не так много шансов: возможно, на референдуме 18 сентября большинство шотландцев скажет независимости «да».

Надежда у сторонников единой Британии лишь на то, что в последний момент не определившиеся все-таки выберут консерватизм, являющийся, впрочем, английской, а не шотландской добродетелью.

Называть шотландское движение за отделение сепаратизмом не совсем корректно. Кельты-шотландцы и этнически, и психологически резко отличаются от англичан. Большую часть своей тысячелетней истории Шотландия была независимым королевством, отчаянно и довольно успешно сражавшимся за независимость от Англии. Объединение двух корон в руках дома Стюартов в XVII веке было мирным и представляло собой личную унию. А по-настоящему в завоеванную страну Шотландию превратил Кромвель. Только в 1707 году шотландский парламент согласился на «Акт об Унии», создавший Великобританию. Окончательное падение идеи шотландской независимости относится аж к 1745 году, когда потерпело поражение второе якобитское восстание во главе с «красавчиком принцем Чарли».

В исторической конъюнктуре XVIII века и кроется секрет прочности англо-шотландского единства. Шотландцы ненавидели Англию и стремились сражаться с нею. Однако идея Британской империи для них показалась невероятно привлекательной. Для небольшого, но энергичного народа, жившего на скудной земле, а потому постоянно отправлявшего искателей приключений по Европе и миру (что, кстати, подарило России Лермонтовых, Барклай де Толли, адмиральский род Грейгов), империя была шансом, подарком судьбы.

Если верить Найлу Фергюсону, автору книги «Империя. Чем современный мир обязан Британии», механизм британской мировой гегемонии был отстроен не столько англичанами, сколько шотландцами, и именно они были его основными выгодополучателями. Быть нищей, но гордой и независимой нацией или быть тайными владыками мира? Для большинства шотландцев вопрос так даже не стоял: конечно, второе! Иначе считали разве что поэты-романтики подобные Вальтеру Скотту, но и их ностальгия по шотландской свободе не столько угрожала Британии расколом, сколько дополнительно, через механизм навязывания англичанам исторической вины, повышала акции шотландцев в Соединенном Королевстве.

Мало того, у шотландцев быстро выработалась имперская хватка и пренебрежение к историческим неудачникам. Невозможно передать, с каким презрением и расистским отвращением знаменитый шотландский историк ХIX века Томас Маколей пишет об ирландцах и их борьбе за свободу от британского гнета. Ирландцы для него полулюди, заслуживающие лишь пуль и кандалов.

Проснувшийся сегодня шотландский национализм в этом смысле не имеет ничего общего с национально-освободительной борьбой некогда порабощенных народов как в Европе, так и за ее пределами. Скорее это новый плод жесткого шотландского прагматизма, сделавшего их строителями империи. Империя умерла. Имперское наследство из актива превращается в пассив, и многие шотландцы хотели бы сбросить этот пассив, превратившись в уважаемую и интегрированную в Евросоюз независимую нацию. Ориентация на Францию была характерна для шотландской политики на протяжении всего периода независимости: «старый союз» двух королевств позволял держать Англию в постоянных геополитических клещах.

А все издержки «атлантизма», нагрузку особых отношений с США и особой британской гордости перед Европой, ответственность перед странами, некогда бывшими британскими колониями, пусть тащат на себе англичане.

Скорее всего, отделение Шотландии, если оно состоится, нанесет Британской империи финальный «удар милосердия». Оно изменит место в мире не только самих шотландцев, но и англичан. Великобритания прекратит свое существование, уступив место Югобритании, как исторически назывался юг острова – Англия и Уэльс до соединения с Шотландией. Крайне сомнительно, что Югобритании удастся удержать под своим контролем Северную Ирландию. Скорее всего, с теми или иными оговорками относительно прав протестантского населения ее придется передать в состав Ирландской Республики.

По большому счету, от Великой Британии, так и не ставшей «еще более великой» (так назывался проект создания общего государства из Британии, Канады, Австралии и Новой Зеландии популярный в начале ХХ века) останется лишь добрая старая Англия.

Англия как таковая, а не как Британия или Империя, последний раз выступала на исторической сцене так давно, что мы уже и забыли о том, что это за субъект мировой политики. Между тем обретение англичанами своей малой субъектности, вынужденное пробуждение английского, а не британского национализма, может иметь очень серьезные последствия.

Прежде всего, Англия – гораздо более европейская страна, чем Британия. Британия – это остров посреди атлантических морей, гордый своей «блестящей изоляцией». По сути – малая Америка. Англия же – это страна европейской геополитической системы, заинтересованная в экспансии, традиционно враждебная к Франции, благожелательная к Германии и имеющая амбиции в средиземноморском регионе. Фактически лишь поражение в вековом конфликте с Францией вытолкнуло англичан в Британию, заставило их всерьез заняться подчинением Шотландии и Ирландии и увело к созданию трансокеанской империи. Окончательное и довольно бесславное завершение имперского цикла вытолкнет англичан снова в Европу, и многим придется потесниться.

Англия рискует стать полем серьезных этнических конфликтов, так как большая часть постимперской миграции из Индии, Африки и с Ближнего Востока осела именно в пределах Югобритании. Оставшись наедине с собой, англичане неизбежно зададут вопрос: а почему, собственно, они должны расплачиваться за былое имперское наследие. Тот факт, что главными выгодополучателями империи были шотландцы, может превратить новый английский национализм в резко антиимперский.

Имперское, великобританское наследие значительно глобализировало англичан. Его утрата может привести и к новому всплеску тех консервативно-романтических настроений, выразителем которых сто лет назад был Гилберт Кийт Честертон, для коего старая добрая католическая Англия баронов, монахов и сквайров была гораздо ценнее Англии финансистов, адмиралов и имперских чиновников.

Многие из произведений Честертона – это своеобразный призыв к пробуждению собственно английского «молчащего» начала и отречению от империализма. «Отделывайтесь от нас кивком, грошом или взглядом косым, Но помните: мы – английский народ, ‎и мы слишком долго молчим!». Интересно, что наступление в Англии века исламизации и «шариатских патрулей» Честертон тоже иронически предсказал в романе «Перелетный кабак».

Возможно, британской элите в последний момент удастся переломить настроения в Шотландии и предотвратить отделение. Но если шотландцы все-таки скажут отделению «да», то самым значимым следствием этого события станет не независимая Шотландия, а возвратившаяся из имперского инобытия Англия.

9 сентября 2014

Большая рыба

– Нерпа… Наглая – жуть! Сама ловить не хочет – обленилась. Всё время приплывает к сетям, съедает всю рыбу, а сети рвет. Постоянно приходится сторожить – ее отгонять.

Энергичная женщина, судя по внешности – нивха, сидящая в резиновой лодке, прикрикнула на кого-то в воде и замахнулась колотушкой. Раздались фырканье, всплеск и недовольная несостоявшимся обедом черная точка начала удаляться к другим таким же точкам, расположившимся на песчаной банке-«кошке», отделяющей мелководный и тихий Набильский залив от бурлящего Охотского моря.

Именно где-то здесь летом 1849 года впервые подошел к берегу Сахалина транспорт «Байкал» капитана Невельского – началась короткая и блистательная эпопея присоединения Сахалина, Приамурья и Приморья к России, совершенного всего за 5 лет усилиями меньше чем сотни солдат и крестьян с семьями, полдюжины офицеров, одного энергичного командира и одного решительного государственного деятеля – Н.Н. Муравьева-Амурского.

Произошло это как нельзя вовремя – в 1853 году наряду с «открывшей» Японию экспедицией коммодора Перри США отправили вторую – как раз на Сахалин и в Приморье, с твердым намерением занять удобные гавани. Встреча с русским флагом, который, как справедливо резюмировал Николай I, «где раз поднят – спускаться не должен», была для американцев полным сюрпризом.

То, что Россия всей своей державной мощью установила контроль за биоресурсами севера Тихого океана – одного из самых богатых водных пространств планеты, раздражало наших геополитических конкурентов уже давно.

Гораздо раньше, чем Запад осознал, что, забрав мрачную и холодную Сибирь, Россия схватила нефтегазового бога за бороду, Киплинг недовольно писал в «Балладе о трех котиколовах»:

Пока я вспоминал об этих, как нельзя более актуальных сегодня геополитических параллелях, лодка с женщиной подошла к берегу и хозяйка вытащила на берег огромную рыбину – кижуча, которым нельзя было не залюбоваться. Первым движением моим было достать деньги и попросить продать мне эту рыбину, которую прямо здесь, при мне выловили, отбив у проказницы нерпы…

А потом я начал считать: «6 часов до поезда – 12 часов поезд – 6 часов до самолета – 9 часов самолет – 2 часа до дома». Не доживет. Так и погибла моя мечта о большой рыбе. Ее сестер я, конечно, прикупил на рынке в Южно-Сахалинске вместе с икрой, гребешками и всем прочим, чем обычно запасаешься, улетая с Сахалина, но надо понимать: прилетев оттуда на Большую землю, ты воспринимаешься знакомыми, как вернувшийся с другой планеты с инопланетными сокровищами.

Норвежский лосось, канадский омар, французские устрицы – оказались гораздо ближе для нас, чем курильская икра, камчатский краб, сахалинский лосось.

Огромные биоресурсы Дальнего Востока практически не доступны для большей части наших потребителей. На свете нет ничего вкуснее добытой на Курилах в море (а не на нересте в реке) курильской икры или свежесваренного сочного краба. Но 90 % из нас знают об этом из рассказов редких побывавших на месте счастливчиков.

Иногда хорошие дальневосточные рыбные бренды выходят на общероссийский рынок, но почти сразу же их скупают московские инвесторы, которые быстро подсчитывают, что проще под маркой «камчатская икра» продавать неизвестно где произведенное не пойми что, чем действительно везти икру с Камчатки.

На днях Владимир Путин заговорил на госсовете о субсидировании дальневосточных рыбопроизводителей, чтобы они смогли выйти на рынок Европейской России. Субсидии производителям – дело хорошее. Но прежде всего необходимо решение транспортной и административной проблем.

Сегодня вывезти дальневосточные морепродукты в сколько-нибудь товарном количестве и с сохранением главного их качества – свежести в Европейскую Россию попросту нереально. Понятно, что невозможно надеяться на появление между Москвой и хотя бы Хабаровском скоростных железнодорожных магистралей. Но нет и по-настоящему развитого товарного авиасообщения. Аэропорты работают на пределе мощностей и связаны погодой.

Даже на нефтегазовом Сахалине только теперь приступают к созданию сети асфальтовых дорог, которая свяжет север и юг острова. Ждать строительства мостового перехода на материк там уж и устали надеяться. Впрочем, и этот мостовой переход в экономическом смысле окажется дорогой в никуда – мостом к столь же неразвитой транспортной инфраструктуре Приамурья. Разумеется, в выигрыше оказывается тот, кто ближе.

Япония получает не только продукцию своих рыболовов, вылавливающих всё живое в нашей экономической зоне с помощью дрифтера – «стены смерти». Япония получает и львиную долю продукции наших рыболовов. Просто потому, что, кроме как в Страну восходящего солнца, везти эту продукцию некуда.

Сахалин – остров миллионеров. Но все эти миллионеры – подпольные, поскольку их бизнес – контрабанда рыбы и морепродуктов в Японию – категорически не предполагает легализации. В последние годы наши методы борьбы с контрабандой стали более жесткими, но по-настоящему искоренить ее не удастся, пока дальневосточным рыболовам не откроется серьезный рынок в России, сравнимый по объему с японским.

Пока транспортные возможности для Дальнего Востока не созданы – нужны не столько субсидии (фактически это окажется субсидированием японского рынка), сколько облегчение налогового и административного пресса, истребляющего всякое желание связываться с легальным выходом на российский рынок. Но главное – это строить дороги, запускать новые аэропорты, восстанавливать железнодорожные линии, продумывать технологии ускорения прохождения Севморпути. Другими словами, всеми силами ускорять прохождение товаров, для сохранения качества которых каждый час имеет значение.

Русская кухня традиционно была рыбной. Строгие постные ограничения, накладываемые православием, оставляли рыбу, икру, «черепокожных» крабов, креветок и моллюсков единственной утехой. А потому русский рыбный стол был всегда чрезвычайно богат и прихотлив. Царь-рыбой Европейской России был осетр (который теперь с таким трудом и с помощью строгих запретов приходится восстанавливать), но, оказавшись на берегах восточных морей, русские люди быстро полюбили тамошние морские дары.

Однако советская установка на количество в ущерб качеству привела к тому, что наш человек убедился: «Лучшая рыба – это колбаса». Кто помнит советские «рыбные дни» и вкус печени минтая, тот поймет. Но даже это не смогло уничтожить русского вкуса к рыбе – секрет успеха у нас в последние десятилетия японской кухни не в том, что она японская, а именно в том, что она – рыбная.

Хорошая рыба и морепродукты – важнейшая составляющая русского национального представления о качестве жизни.

Если не верите – наберите в поисковике слова «Жизнь удалась», и вам прежде всего попадется знаменитый плакат с икрой. А сегодня качественная рыба – это прежде всего рыба морей Дальнего Востока, пока что полузабытая нами и безумно расхищаемая нашими соседями, самый населенный из которых пока еще даже не включился в гонку.

Вопреки мифу о нашей сухопутности, на деле – Россия призвана быть «владычицей морскою» – самая протяженная морская граница, самый обширный континентальный шельф. Даже визуально Россия может показаться похожей на большую рыбукит или гигантского краба, залегшего у берега океана. Когда Вадим Цымбурский писал об «Острове России», он пытался передать в словах геополитической теории это ощущение водной доминанты России, ее океанского призвания, океанского будущего.

Увы, наши моря неудобны для транспортировки из точки А в точку Б. Однако ответ на это дан в размышлениях великого строителя русского океанского флота – адмирала С.Г. Горшкова: море – это водная пустыня, пригодная для транспортировки; а вот океан – это пространство освоения ресурсов – биологических, минеральных, энергетических.

Это океанское пространство освоения у России почти столь же огромно, как и наша суша. И Дальний Восток в нашем океанском уборе – настоящая жемчужина. Если, конечно, мы сами ее не потеряем.

18 сентября 2014

Сердце тьмы

По словам Достоевского, «человек ищет чему поклониться». Российские западники от этого ключевого вопроса человеческого бытия свободны: Запад – бог и маммона их и Обама – пророк этого бога.

События последнего полугода уничтожили российское западничество почти под корень, оставив его уделом маргинальной секты.

На наших глазах со стопроцентного разрешения и при безоговорочной поддержке США, ЕС, НАТО и прочих G7 сжигали людей заживо, убивали детей, оставляли без крыши над головой стариков, расстреливали колонны с беженцами. И вот теперь этим людям, которых убивали, предполагается как-то объяснить, что, в сущности, в мире ничего не изменилось, что Запад – по-прежнему наш основной партнер, условный друг и с ним возможна и необходима кооперация.

Тут-то на помощь и приходит изобретение глобальных угроз, которые настолько существенны, что ради их отражения нужно обо всем забыть и в едином порыве сплотиться.

Мифологизация глобальных угроз – иногда сравнительно реальных, иногда абсолютно вымышленных – стала основой американской стратегии глобального лидерства в последние десятилетия. То мир надо срочно спасать от изменений климата, то угрожают террористы во главе с «Аль-Каидой», то нет угрозы страшнее, чем «Ось зла» из Ирака, Ирана и КНДР.

Мировое лидерство американцев основано в том числе и на том, что они более-менее успешно спасают человечество от этих мифологических монстров.

Когда спасение продвигается недостаточно успешно – на помощь приходит Голливуд.

Две трети потребляемой по всему миру блокбастерной продукции посвящено тому, что США или проживающие в США отважные герои спасают мир от абсолютного зла: то от зомби, то от Годзиллы, то от тайной организации «Гидра», то от метеорита, то от смещения магнитных полюсов. Даже если по сценарию правительство США само виновато в возникновении проблемы, спасет человечество все равно Капитан Америка.

Политическое мышление в США во многом базируется на комиксах. И, наверное, нигде не воспринимают американский комиксный миф с таким непосредственным доверчивым энтузиазмом, как в России. Мы с американцами во многом похожи, у нас тоже есть синдром «спасателей», мы тоже мечтаем о яблонях, цветущих на Марсе, Мосте Дружбы между Чукоткой и Аляской и спасении детей Африки.

Геополитическая борьба наций и цивилизаций нам, с нашим постсоветским глобализмом, кажется делом недостойным, неприлично эгоистичным, а потому мы все ищем повода, чтобы принять участие в сплочении прогрессивных народов против общей угрозы. Поэтому каждый раз, когда США включают очередной маячок «глобальной угрозы», Россию неизменно можно увидеть в первых рядах бегущих «на помощь».

Тем более что сейчас наша западническая секта как никогда заинтересована в некоем глобальном проекте, глобальной коалиции, которые психологически примирят нас с Западом.

«Глобальных угроз» сегодня объявлено две. Лихорадка Эбола – по странному стечению обстоятельств поразившая те районы Западной Африки, где сосредоточены нефтегазовые инвестиции Китая, и ИГИЛ – радикальная исламистская группа, выращенная США и вышедшая (в самом ли деле?) из-под их контроля, захватившая север Сирии и север Ирака.

ИГИЛ прославилось зверским фанатизмом и жуткими преступлениями, и потому ситуация требует срочного международного военного вмешательства, которое осуществляется почему-то не на территории Ирака, куда американцам было бы легче дотянуться, а на территории Сирии.

Страницы наших изданий буквально лопаются сегодня от статей, которые сообщают о чрезвычайной опасности ИГИЛ для всего мира и о необходимости для России «поддержать США и Саудовскую Аравию в их борьбе с абсолютным злом». Возвращаются призраки недоброй памяти «антитеррористической коалиции», в которую усиленно пыталась вписаться Россия в 2001–2003 годах. Закончилось все тогда отказом России от ряда своих союзников, военных баз и интересов, вторжением США в Ирак, началом «цветных революций» по нашим границам.

Хотелось бы понять, почему Россия сейчас должна выступать в борьбе против ИГИЛ (с которым, несомненно, нужно бороться) союзником США и СА, то есть создателей и пестунов этого самого ИГИЛ?

Исламское государство при поддержке американцев оккупировало значительную территорию Сирии – нашего стратегического союзника. Россия еще в 2013 году взяла на себя определенные моральные обязательства поддержать союзную страну и ее руководителя Башара Асада, остановив готовившуюся военную интервенцию США в эту страну.

По странному стечению обстоятельств только после того, как прямая интервенция не удалась, началось раскручивание темы инфернального ИГИЛ и удалось получить одобрение международного сообщества на авиаудары по суверенной территории Сирии, а может быть, если разговоры о «союзе» и «коалиции» будут продолжены, удастся получить и согласие на наземное вторжение.

ИГИЛ оказалось тем троянским конем, с помощью которого США открыли себе ворота для интервенции в Сирию. При этом отказываться от борьбы с Асадом они, разумеется, не собираются. Только теперь Россия должна будет одобрять эту борьбу, делая вид, что речь идет о борьбе с ИГИЛ.

Если Россия всерьез хочет противостоять и впрямь жутковатому неохалифату, то речь должна идти не о помощи его создателям – США и СА, а о помощи главной его жертве и единственному серьезному барьеру, стоящему между террористами и всем миром, – именно Сирии и ее законному правительству во главе с доктором Башаром Хафезом аль-Асадом. Я не вижу никаких препятствий, чтобы Россия начала свою войну с ИГИЛ как союзник Сирии, чтобы мы начали интенсивные поставки правительству Асада военной помощи и военных специалистов, чтобы мы усилили более серьезным контингентом охрану технического центра нашего флота в Тартусе.

В противостоянии этому злу едины и российские друзья Сирии, и все христиане, с ужасом наблюдающие за геноцидом христианского населения Сирии, и мусульмане, поскольку деятельность ИГИЛ угрожает исламу.

Не едины в такой поддержке серьезной помощи Сирии в борьбе против ИГИЛ окажутся, скорее всего, только российские западники, поскольку их интересует только одно: чтобы Россия любой ценой оказалась в глобальной геополитической упряжке с США, причем непременно в роли понукаемого «пристяжного». А прямая поддержка Сирии против ИГИЛ, прямое выступление России против террористической опасности в планы США явно не входят. Мы должны санкционировать появление американцев в Сирии, а не появляться там сами.

В этом и состоят главное лукавство и ложь всевозможных «коалиций» и «крестовых походов» против изобретенных американцами новых монстров и воплощений абсолютного зла. Россия должна забыть все чудовищные преступления против нас, отодвинуть на задний план свои интересы, взять на себя функции оруженосца и проводника, лишь бы «писаться в глобальный порядок.

Глобальный порядок, конечной целью которого является как раз «обуздание» России.

Если кто этого еще не понял, президент Обама разъяснил все открытым текстом, поставив Россию на второе место в списке глобальных угроз – ниже «гуманитарной» Эболы, но выше ИГИЛ: «Вспышка Эболы поражает системы здравоохранения в Западной Африке и угрожает быстро распространиться за ее пределы, агрессия России в Европе напоминает о днях, когда большие нации угрожали малым, преследуя свои территориальные амбиции. Жестокость террористов в Сирии и Ираке заставляет нас смотреть в сердце тьмы».

Если вы хотите вписаться в коалицию Америки против глобальных угроз – вписывайтесь в коалицию против России, которая опасней для мира, чем ИГИЛ. Впрочем, многие из наших западников и так вписались. Весьма характерна, кстати, оговорка (или проговорка) Обамы о сердце тьмы. Так называется повесть Джозефа Конрада о путешествии в джунгли Африки, где несущий «бремя белых» Куртц терроризирует аборигенов и объявляет себя богом. Широкой публике этот сюжет известен через «Апокалипсис сегодня» Копполы. Перед нами вряд ли осознанное полупризнание Обамы в том, что сердцем тьмы, сердцем ИГИЛ являлся американский спецслужбистский проект «прогресса и демократии» для Ближнего Востока.

Таким же сердцем тьмы для Украины и Новороссии был все тот же «прогрессистский» проект майданной революции и «евроинтегрированной Украины». И вот уже под Донецком открываются массовые захоронения изнасилованных, убитых, разрезанных карателями людей.

Нравится нам или нет – Запад с его стремлением охватить своим прогрессорством всю планету, является подлинным сердцем тьмы этого мира. В сердце тьмы ведет река из нефти и крови. Белый дом окружен забором с развешанными на нем отрезанными головами аборигенов. А его хозяин объявляет себя богом и сам, кажется, почти в это верит. По-настоящему закончиться это может только со смертью глобального Куртца, но и, пока он жив, соучастие в его сумасшествии попросту преступно.

28 сентября 2014

Молчание стервятников

Молчание, которое хранят российские либеральные СМИ по поводу открытия массовых захоронений людей, убитых в Донбассе, нельзя даже назвать гробовым. Гроб, Трисвятое над гробом, крест с точно установленным именем, возможно, прощальный салют – это как раз то, в чем еще нуждаются несчастные жертвы, зарытые как попало, со связанными проволокой руками, говорят, с удаленными внутренними органами.

Ну и главное – расследование совершенного против них чудовищного злодеяния.

Нет. Молчание то не гробовое. То молчание укрывателя. Молчание соучастника. Молчание подчеркнутое, демонстративное и зловещее.

Я открываю сколь претенциозную, столь и неудобную интернет-страницу «Эха Москвы». Что я на ней вижу? Рассуждения г-на Алексашенко, что Крым обходится слишком дорого. Обещания г-на Белковского удавиться ради державы – чего уж там, лучше сразу подорваться на атомной бомбе. Рядом – рассуждения Навального, окончательно перешедшего к употреблению оскорбительного слова «ватник» как нормальной части своего лексикона (напомню, что термины «ватник» и «колорад» были введены в качестве части стратегии дегуманизации жителей Донбасса, каковая и привела к массовым убийствам).

И тут же рассуждения «министра» внутренних органов, простите, дел Украины г-на Авакова – неизменная изюминка эховского сайта последние полгода. Аваков поучает радикалов-погромщиков, избивших в Одессе депутата Шуфрича, что так вот прям сразу уж нельзя. Ленина снести, как в Харькове, – это ладно. Но бить на улице среди бела дня, на глазах у всех, под телекамеры… Так могут и США с Европой не выдержать да отвернуться.

Согласен с министром. Бить надо тихо, ночью, без камер и свидетелей. Насмерть. Так, как убивали подчиненные ему (именно ему, заметим) карательные батальоны «Азов» и «Донбасс» под Донецком. Убивали в основном женщин, предварительно изнасиловав их и разграбив дома. Поскольку видео нет, а жертвы – не личные друзья Юлии Тимошенко, то и США с Европой сильно переживать не будут и из-за такой малости, как массовые убийства мирного населения, не отвернутся. Чай, не Сребреница.

О жертвах убийств, об открытии захоронений, об инициировании международного расследования актов геноцида на сайте «Эха Москвы» нет ни полслова.

Впрочем, одна новость нашлась.

Радостно сообщается, что «вице-премьер ДНР Андрей Пургин поставил в неудобное положение РФ», разъяснив, что в местах массовых захоронений были найдены не 400, а всего лишь 9 тел, а 400 – это общее количество неопознанных тел в моргах республики. За всем этим звучит торжествующее: «Вот видите! Никаких массовых захоронений нет!» Стилистика сообщений, кстати, один к одному совпадает с интонацией СМИ Украины.

Кстати сказать, это ложь. Г-н Пургин уточнил информацию по одному захоронению. У шахты «Коммунар», где действительно найдены 9 тел. Однако обнаруженных и вскрываемых могильников в зоне, оставленной подчиненными автору «Эха Москвы» г-ну Авакову карательными батальонами, гораздо больше. Под селом Нижняя Крынка их обнаружено еще несколько – с общей численностью жертв (в том числе и с вырезанными внутренностями) около 40.

Те 400 неопознанных трупов, как уточнил Пургин, тоже собраны с территории, освобожденной от украинских сил, так что и здесь перед нами именно жертвы массовых убийств, обезображенные и разложившиеся, найденные в разных местах.

Если бы «Эхо Москвы» было украинским СМИ, я бы не удивился ни этому молчанию, ни этому вранью. На фоне украинских собратьев оно выглядит даже, можно сказать, умеренным. Ни тебе историй про «полностью уничтоженный элитный батальон российской морской пехоты», ни сказок про «летчика, пытавшегося угнать в Россию самолет Су-24», ни даже историй, что захороненные и побросанные в шахты люди «сами себя расстреляли и закопали».

Но вот загадка – «Эхо Москвы» не украинское СМИ. И даже не российское частное СМИ. Эта радиостанция находится фактически на государственном финансировании, на финансировании крупнейшей государственной корпорацией. И что заставляет их лгать, передергивать, умалчивать, предоставлять слово военным преступникам?

Даже в худшие времена, в 1990-х, ни одно российское СМИ не предоставляло на своих площадях колонку Шамилю Басаеву, от которого Аваков решительно ничем не отличается. Басаев – ежели что – тоже был лицо официальное, одно время даже премьер-министр Чечни.

Пытаюсь представить себе BBC, дающее в 1940 году слово Генриху Гиммлеру, чтобы он журил штурмовиков за то, что они кого-то не того побили. И воображение, признаюсь, отказывает.

Понятно, что российские либералы до крайности не заинтересованы в обсуждении массовых убийств в Донбассе. Не так давно они промаршировали по центру Москвы «Маршем мира», представляя Украину невинной жертвой, убитых карателями детей, женщин и стариков – «случайными жертвами», а Россию с ее (прямо скажу, вялыми и недостаточными) попытками обуздать карателей – как агрессора.

И вдруг выясняется, что спорить надо не с «сопливыми гуманистами» из патриотического лагеря, которые, как выразилась одна изрядно оппозиционная дама, «решили поорать насчет деточек», не понимая благодетельности детоубийств для демократии. Спорить придется, к примеру, с ОБСЕ, эксперты которой сейчас наблюдают классические признаки истребительной политики – массовые захоронения, свидетельства массовых убийств и расправ над мирным населением.

А за этим всё более грозно проступают признаки геноцида. Достаточно почитать украинских авторов (включая того же Авакова), чтобы стало совершенно очевидно: на Украине сформирована вполне определенная идеология отношения к мирным жителям Донбасса как «недочеловекам», которых можно убивать, насиловать, грабить, унижать, дискриминировать, уничтожать.

В совокупности с фактами истребительной политики эта идеология дает именно целостный контур геноцида – истребления представителей национальной, расовой, религиозной, региональной группы только за факт принадлежности к ней и с целью сокращения ее численности. Дважды два дает четыре. Идеология «антиватничества» и «сожги колорада», помноженная на массовые убийства, открытое разрушение инфраструктуры и тайные захоронения, дает именно геноцид.

При этом, впрочем, надо понимать, что геноцид – оружие обоюдоострое. За последние годы большое количество стран мира получили независимость именно потому, что против их народов были совершены акты геноцида – иногда подлинные, как против жителей Восточного Тимора и Южного Судана, иногда, скажем прямо, сомнительные, как против жителей Косово. Но одно остается неизменным – факт геноцида является надежным основанием для признания невозможности сосуществования жертвы и карателя в одном государстве, для признания независимости.

С вскрытием фактов геноцида вероятность признания Донецкой и Луганской республик как независимых субъектов – возрастает. Впрочем, сейчас чрезвычайно популярна тема «обмена».

Я лично не буду против, если взамен на свободу от террора для Донецка и Луганска Россия отдаст Украине «Эхо Москвы».

1 октября 2014

День победы над «ватником»

Теплым летним вечером я вошел под своды красивейшего Мирского замка в часе езды от Минска. Первое, что попалось мне на глаза, была огромная, увеличенная на всю высоту средневекового потолка старинная картина. Отважно-жантильные рыцари в блистающих латах сражались с какими-то опасными существами, одетыми в стеганые ватники.

Поскольку стеганый ватник – по научному «тегиляй» – самый распространенный в позднем Средневековье тип русского воинского доспеха, я начал что-то подозревать и нажал кнопку аудиогида. «У нас была великая эпоха, – практически рявкнул цельнометаллический голос. – Великое княжество Литовское было важной часть европейской цивилизации. Но это не нравилось соседям, особенно Москве, начавшей экспансию на Запад. На картине изображена битва под Оршей 8 сентября 1514 года, где войска Литвы и Польши наголову разгромили силы Московского князя».

На фоне волны литвинизма, накрывающей Белоруссию в последние годы, в речитативе не было ничего удивительного. Всюду ставятся памятники князю Ольгерду. Любой уважающий себя музей продает магнитики с полным иконостасом литовских князей – Миндовг, Ягайло, Витовт… На полках книжных лежит аж на нескольких языках книга «Страна Беларусь», где вам авторитетно сообщают, что настоящие литовцы – это белорусы, а нынешние литовцы – самозванцы, и что Литва-Беларусь была бастионом и светочем европейской цивилизации, пока её не накрыла московско-русская оккупация.

Идеологическая трансформация современной Белоруссии – непростая и грустная тема. Я уже думал написать именно о ней, как в «оршинский» сюжет стремительным домкратом ворвалась Украина. Центробанк этой державы выпустил памятную монету, которая «посвящена победной битве армии Великого княжества Литовского с войском Российского государства вблизи Орши».

Удивительная щедрость души – радоваться чужим победам и чужим поражениям. Украина не имела никакого отношения к событиям под Оршей: сражение произошло на территории Белоруссии, командовал литовскими войсками гетман Константин Острожский, всю жизнь проживший на территории Белоруссии и Литвы. Единственное что – земельные владения Острожских и впрямь находились на Западной Украине, а у князя наверняка было множество украинских холопов.

Завязкой этого сюжета был день 1 августа 1514 года, когда после короткой осады Смоленск открыл ворота перед ратями Василия III и вернулся в состав Русского государства после 110-летнего пребывания под властью Литвы. Странно, что в России 500-летний юбилей возвращения Смоленска не был отпразднован даже в самом городе.

Россия реализовывала программу, которую сформулировала Боярская дума в ответ на рекомендации послов папы римского, не хотят ли московиты вместо добрых католиков Литвы повоевать безбожных турок.

«Государь хочет вотчины свои – земли Русские», – ответили бояре.

В XIV веке мог еще идти какой-то спор: кому – Москве или Литве – объединить под своим стягом Русские земли, или, быть может, найти формулу компромисса и воссоздать общерусское государство «на паях». Однако недружественным соседям удалось этого не допустить: Польша и Орден мешали сближению Литвы с Москвой, Орда мешала сближению Москвы с Литвой. В итоге вместо национального русского государства в Восточной Европе возникли две многонациональных враждебных империи – Речь Посполитая и Россия. Но поскольку Литва в конечном счете отреклась и от русского имени, и от православия, единственной наследницей общерусской программы стала Москва.

Иван III, едва сбросив путы ханской дани, только добившись покорности Твери, уже начинает большую войну с Литвой. 14 июля 1500 года на реке Ведроша войска воеводы Данилы Щени наносят разгромное поражение армии литовского гетмана Константина Острожского. Сам Острожский попадает в плен, клянется Ивану в верности, получает свободу и немедленно бежит в Литву. Битва под Оршей – его попытка взять реванш за Ведрошу.

Главным оружием Ивана III и его сына Василия III в борьбе за возвращение русских земель были не оружие, а позиция влиятельного русского дворянства Литвы. Владетельные князья устраивали заговоры и массами переходили на службу Москве вместе со своими обширными владениями. В ходе войны 1514 года, после взятия русскими войсками Смоленска, в Литве начали схлопываться структуры лояльности. Переход аристократии и населения на сторону Москвы казался предрешенным. Именно поэтому польскому королю Сигизмунду I была жизненно необходима любая победа, которая вдохнула бы в панов и мещан веру, что дело Литвы еще не совсем проиграно.

Сражение под Оршей дало в руки Сигизмунда такую победу, а потому значение ее в польской историографии раздуто до небес. Войска Острожского столкнулись под Оршей с небольшой – 12 тыс. человек – русской армией, задачей которой было прикрыть Смоленск и не допустить его осады поляками. Эта армия состояла преимущественно из дворянской конницы, не имевшей артиллерии, что в конечном счете и предопределило ее поражение. Вторым фактором поражения стали несогласия между русскими воеводами. В решающий момент второй воевода Иван Челяднин не только не помог первому воеводе Михаилу Булгакову, но и отступил. И тем «князя Михаила выдал», как горько замечает Устюжский летописец.

Много русских ратников погибло, главные русские воеводы попали в плен. Польские хронисты радостно отрапортовали о 80 тыс. убитых московитов, что при размерах русского войска в 12 тыс. означает, что каждого русского убили по меньшей мере 7 раз. Впрочем, большинство рассеявшегося войска, разумеется, спаслось.

Однако никакого стратегического перелома в войне битва под Оршей Литве не дала. Понадеявшегося с помощью изменников взять Смоленск Константина Острожского встретили развешенные на стенах города трупы тех самых изменников. Причем некоторые были облачены в собольи шубы, которые Василий III подарил им за присягу Москве. А когда в 1517 году Сигизмунд отправил Острожского на штурм русской крепости Опочка, то потери литовцев оказались сравнимы с потерями русских под Оршей. «Бесова деревня», – ругался на очередной в русской истории «злой город» Сигизмунд. В конечном счете Москва и Литва пошли на перемирие, оставившее Смоленск за Россией. Сигизмунд, впрочем, мелко отомстил, отказавшись от размена пленных.

Не став знаковым военным событием, Орша тем не менее превратилась для Польско-Литовского государства в пропагандистский фетиш.

К европейским дворам были разосланы посольства, которые, безбожно привирая и преувеличивая, рассказывали о великой победе под Оршей. Одному из учеников Кранаха была заказана роскошная картина – та самая, которая упоминалась в начале. Железнобокая Европа против ватной Азии. Королевская канцелярия бомбардировала зарождавшиеся европейские типографии трактатами о варварстве московитов. Определенный успех эта пропаганда имела: Священная Римская империя, еще недавно настроенная на союз с Москвой против Польши, заколебалась и стала предлагать с презрением отвергнутое Россией посредничество. А главное – брошенные на европейскую почву зерна русофобии начали прорастать и дали пышные всходы, когда всё та же Польша в Ливонской войне скрестила мечи с «сумасшедшим Иваном».

Результативной, увы, была и внутренняя пропаганда. Бегство русских за московскую границу «вместе с землями», столь популярное при Иване III, после Орши если и не сошло на нет, то потеряло прежние масштабы. Русские перестали казаться непобедимыми. Приграничным мещанам начали разъяснять, что в Московии «никто не владеет богатством иначе как с разрешения великого князя», и они стали голосовать кошельком.

Продвигаться дальше на Запад России пришлось, скорее опираясь на силу оружия, а не на волю народа и аристократии. Орша обозначила границу между «собственно русскими землями» и «лимитрофом», об этнической и цивилизационной природе которого идет ожесточенный и кровавый спор по сей день.

Проиграв реальную войну за Смоленск, Польско-Литовское государство выиграло под Оршей войну пропагандистскую. Поэтому я не недооценивал бы важность памятных монет и прочих символических жестов. Украинская пропаганда явно апеллирует сегодня к общему «литовскому» опыту с Белоруссией. Фундаментом этой общности может стать именно противостояние России. И последнее. Если вы увидели в изложении событий 500-летний давности совпадения и параллели, то все они, разумеется, не случайны.

16 октября 2014

Организация побежденных наций

В политической риторике России последнего года всё чаще и настойчивей звучит обиженное разочарование Европой, которую мы считали самостоятельным геополитическим игроком и которая на поверку оказывается собранием политических марионеток США, для которого институты ЕС играют роль оккупационной администрации.

Почему мы этому удивляемся, для меня совершенно необъяснимо.

Европа была и остается оккупированной территорией. Ее завоевание случилось в 1944–1945 годах, не без нашего прямого участия и с нашего прямого одобрения, и относительно честно – США и СССР разделили Европу пополам.

Попытки сопротивления американскому диктату и формирования в Европе третьей силы, предпринятые Шарлем де Голлем, в конечном счете были оставлены даже французской элитой.

Хотя тот эксперимент заставляет американцев дергаться. В этом году Голливуд разразился картиной «Грейс, княгиня Монако» – злобной карикатурой на де Голля, основной посыл которой: всякий, кто стремится придать Европе самостоятельность и следовать национальным интересам, а не «соображениям бизнеса» (читай – политике США), – отвратительный диктатор, обижающий хорошеньких блондинок. Шаг вправо, шаг влево – побег. В 1990 году мы добровольно покинули свою половину Европы, никем особо не принуждаемые и без всякой для себя выгоды. Оправданием была странная фантазия о некоей нейтральной дружественной по отношении к России Европе, в центре которой будет находиться объединенная нашей, как мы воображали, милостью Германия.

Никаких гарантий, обязательств и обещаний никто не давал. А потому второй «сооккупант» поступил единственно возможным для себя образом – в той или иной форме оккупировал всё то пространство, которое оставили мы, и начал себя вести по своему (и впрямь временами весьма скудному и аморальному) разумению.

Однако даже четверть века американского беспредела в Европе и за ее пределами нас, строго говоря, не вполне отрезвили. Мы по-прежнему надеемся – и говорим об этом публично, – что однажды Россию примут на равных правах в концерт уважаемых европейских наций. Нам не нужно многого, нам не надо никакой всемирной гегемонии, экспорта революции, игр в сверхдержаву, мы не рвемся восстанавливать Российскую империю. Просто нас уважайте.

Это – красивая и достойная мечта. Своеобразный внешнеполитический национализм. Но эта мечта подразумевает, что существует какое-то место, какое-то политическое пространство, называемое Европой, где рядом друг с другом заседают равные уважаемые и уважающие друг друга нации, воссесть за одним столом с которыми и приятно, и почетно.

Между тем такого пространства, Европы наций, давно уже нет. Есть, по злому выражению, касающемуся превращения «восьмерки» в «семерку», «США и их шестерки».

Европа наций, концерт великих европейских держав, которые уважают друг друга, придерживаются принципов относительно честной игры и выступают на равных – это картинка позапрошлого века, ставшая совершенно неактуальной как раз сто лет назад, с началом Первой мировой войны.

Да, большую часть XIX века существовал европейский концерт держав – Англии, Франции, России, Германии, Австро-Венгрии. Предполагалось, что в основе каждой из этих держав лежит единая нация (единственным по настоящему проблемным исключением здесь была Австрийская империя, раздираемая германо-мадьяро-славянскими противоречиями).

Эти державы были равноправными нациями у себя дома, в Европе, и империями в глобальном измерении. Мир великих колониальных империй, выступающих в Европе как сравнительно равноправные цивилизованные нации, – вот та политическая утопия, в которой нам так нравилось пребывать и равноправное место в которой было мечтой нашей геополитики и её роковым вопросом. Если бы Россия имела уверенность в собственном полноправии в Европе, этого вопроса – «Почему нас всё время ставят в положение быка при Юпитере?» – попросту бы не возникло.

Владимир Путин попытался снять эту дилемму быка и Юпитера, прибегнув к своеобразной изоляционистской риторике и сравнению с медведем: медведь сидит у себя в тайге, ни к кому не лезет, но и к нему лезть не надо. Однако по большому счету это всё та же постановка вопроса о равноправии России в европейском концерте. Не лезьте в наши дела – и мы не полезем в ваши.

Но ведь тот, кто требует в современном мире равноправия, требует на самом деле привилегию. Как это не лезть в ваши дела? В дела всех остальных лезут. Все строем ходят. Всех прослушивают. Шаг вправо – побег. В XX веке мир разделился на навсегда победителей (США), навсегда побежденных (Германия), и победителей, ставших побежденными (Россия, принявшая все обременения, но почти никаких прав после СССР).

Требовать себе «равенства» с Францией или Германией – это требовать себе такого же колониального статуса. Призывать Евросоюз «освободиться от американского диктата» – значит в общем-то призывать его прекратить свое существование и вернуться в национально-колониальный мир XIX века. И не случайно нашими естественными политическими друзьями оказались те силы в Европе, которые, как французские (во главе с восхитительной Марин Ле Пен) или венгерские националисты, ничего не имеют против такой перспективы. Но эти красивые осколки старой Европы в новом ЕС пока что выглядят инородным телом. А мы пытаемся говорить с новой Европой, управляемой через американские шпионские сети и дипломатические каналы на этом старом и пугающем для них языке.

Мы не можем стать уважаемой нацией среди других уважаемых европейских наций, потому что Европы Уважаемых Наций, «Европы Отечеств» о которой мечтал де Голль, давно не существует.

Мы можем стать уважаемой в мире нацией. Но для большей части планеты и почти всей Европы это будет означать, что мы вернули себе статус сверхдержавы и гегемона. Пусть на ограниченном пространстве и с ограниченными амбициями, но всё равно – тот, кто не раб, тот является господином.

По крайней мере – господином самого себя. Быть господами самих себя – это и значит быть нацией. Статус, в котором большинству европейских народов сегодня по факту отказано.

Такое «для-себя-бытие» требует некоей глобальной идеологической заявки, которая превышает уровень «быть такими, как все, и чтобы все нас любили». Мы можем говорить о конфликте цивилизаций и об особом статусе русской цивилизации, которое исключает наше вступление в ряды «шестерок».

Будем честными: и наша власть, и наше общество в большинстве своем хотят в Европу. Но не в Европу Меркель и Олланда, а в Европу Бисмарка и Александра III.

Сегодня в России большинство так или иначе хочет быть националистами – по крайней мере на международной арене. Проводить независимую политику, иметь национальные интересы, добиваться национального воссоединения. Если, паче чаяния, мы этого добьемся, то это будет означать, что сегодня в пространстве большой Европы русские будут фактически единственной нацией в мире постнациональных виртуальных империй и зон хаоса.

Быть единственной в мире нацией – отличная национальная идея. И в этой реконструкторской идеологии, ретроевропействе, есть что-то последовательное и для многих других народов привлекательное. Но только не надо думать, что мировой гегемон – США – и его европейские пажи разделяют эту идеологию хотя бы в малой степени и что привилегию быть нацией они предоставят России добровольно.

Русское ретроевропейство – это заявка на глобальную геополитическую революцию. Теоретики циркуляции элит утверждают, что революционное вторжение в господский дом иногда заканчивается тем, что новому гостю с красным флагом приносят еще одно кресло и накрывают еще один прибор. Но для этого он не должен улыбаться, он должен размахивать наганом и грозиться разбить стекла.

27 октября 2014

Выбор Донбасса

На выборах в Верховную раду Украины избирательные участки «освобожденной» силами АТО части Донбасса пустовали. Редкие старушки, пришедшие потому, что их испугали невыплатой абстинентам пенсии, дружно голосовали за КПУ и «Оппозиционный Блок» – то есть единственные политические силы, которые кажутся хоть как-то оппонирующими киевским властям. То же самое наблюдалось и в других областях пространства именуемого нами Новороссией.

Всюду бойкот, массовая неявка на выборы, а среди немногих пришедших – протестное голосование за оппонентов киевского режима.

Совершенно противоположная картина наблюдалась на выборах в ДНР и ЛНР. Огромные толпы – не меньше, чем на майском референдуме, многочасовые очереди, которые люди выстаивали по ноябрьскому холоду.

Огромное количество жителей Донбасса разъехались, стали беженцами. Дома, улицы и даже целые населенные пункты опустели. И всё равно на избирательных участках были толпы едва ли не большие, чем на референдуме. Всё это ради вроде бы совершенно предопределенного результата – победители и в Донецке, и в Луганске были очевидны заранее.

Понятно, что добиться подлинной политической конкурентности в условиях войны было невозможно. Сам тот факт, что в регионе, сверхнасыщенном современным оружием, где политические оппоненты зачастую являются командирами серьезных военных формирований, выборы прошли мирно, явились абсолютно гражданским процессом – это огромная моральная и политическая победа молодых республик.

Однако на донбасское голосование люди шли, как в бой. Это, собственно говоря, и был бой, но победой в нем был не выигрыш той или иной политической силы, а сам факт политического утверждения, легитимации новых народных республик. Люди шли голосовать в уверенности, что их бюллетень создает необходимую базу для признания Россией молодых республик, а также для того, чтобы мировое сообщество убедилось: дальнейшее сосуществование Донбасса с Украиной невозможно.

Голосовали «против» Украины и «за» Россию. Именно «за Россию», а не за абстрактные суверенитет и независимость.

Вопреки московским политтехнологическим увлечениям, никто в Новороссии не собирается строить новую нацию – это не нужно, да, пожалуй, и опасно для самой же России.

Новороссия – обычный русский регион, однопорядковый с Сибирью, Приморьем, Поморьем или Кубанью, который лишь зигзагом истории оказался отрезанным от нас беловежскими границами. Главная задача Новороссии, как видится она изнутри, – это собрать все входящие в нее регионы, а затем всем вместе вернуться на Родину – в Россию.

Если переусердствовать с конструированием независимой государственности, воспринимая Новороссию не как транзит отрезанных русских людей в Россию, а как некий новый долговременный политический конструкт, то эта политическая отделенность от России русского региона может опасно аукнуться.

Помнится, каклетомдеятели «Эха Москвы» усиленно пугали Россию «сибирским сепаратизмом в случае поддержки отделения Донбасса от Украины». Это, конечно, была нечистоплотная выдумка. Донбасс – не Украина по той же причине, по которой Сибирь – это не Украина. И в воссоединении Новороссии с Россией никакой проблемы сепаратизма нет – напротив, это самое антисепаратистское деяние из возможных.

А вот искусственная независимость от России одного из русских регионов по принципу «как бы чего не вышло» и в самом деле опасна уже для нас.

Но гораздо более опасна другая ошибка: продолжающиеся с упорством, достойным лучшего применения, наши попытки навязать Киеву особый статус Донбасса, федерализацию и прочие формы общежития для волка и ягненка. Мы упорно хотим показать, что не ставим в конфликте с Украиной никаких решительных целей, что конфликта, собственно, нет вообще, и что мы – мирные люди, даже без бронепоезда.

Кого мы хотим тем самым обмануть – не очень понятно. Примирительных сил на Украине нет. Наш воображаемый друг Порошенко потерпел унизительное поражение на выборах в раду, а потому вынужден изображать из себя ястреба, даже если на самом деле им не является (что тоже, памятуя о развязанной им летом кровавой бойне, – весьма смелое предположение).

Градус психоза на самой Украине таков, что врагами украинской нации оказываются даже ее ближайшие друзья типа Михаила Зыгаря с «Дождя». Воображаемая Россия вторгается на территорию Украины сто раз на дню.

Наши успокаивающие жесты лишь раззадоривают карателей, относящих эти жесты за счет «трусости» Москвы перед Западом. А наши западные оппоненты рассматривают в качестве примирительного жеста только капитуляцию. И то, еще они подумают.

В итоге главными адресатами нашей примирительной риторики оказываются… граждане ДНР и ЛНР, которые в очередной раз убеждаются в том, что Москва сперва поощрила их на массовую нелояльность Украине, а потом делает вид, что она тут ни при чем, что Москва поманила, а теперь снова отрекается. Ресурс подобных разочарований не бесконечен.

Нелепо само предположение, что Россия втянулась в многомесячное противостояние с Западом, санкции и контрсанкции, дорогостоящие учения и испытания межконтинентальных баллистических ракет в Арктике ради того, чтобы Александр Захарченко стал… избранным губернатором Донецкой области в составе Украины.

Даже если у нас не было более решительных политических целей в начале конфликта, если мы втянулись в него вынужденно, как в своеобразный арьергардный бой после крымской операции, то и в этом случае решительным целям бы следовало появиться сейчас. После массовых убийств гражданских украинскими вооруженными силами, после международной антироссийской травли и открытых военных угроз, после многократного обвинения в адрес России, что она «сдвигает границы Украины на Запад», продолжать требовать ограниченной автономии во главе с избранным губернатором у лиц, засыпавших Донбасс бомбами и ракетами, попросту смешно.

У России старинная, многовековая традиция внешнеполитической осторожности и миролюбивых жестов. Достаточно вспомнить царя Алексея Михайловича, который много лет практически не реагировал на восстание Богдана Хмельницкого, боясь нарушить «добрые отношения» с Речью Посполитой. Вмешаться в войну, ставшую поворотным моментом и в истории России, и в истории Польши, и в истории Украины, царя заставил лишь патриарх Никон, ревностный сторонник воссоединения единоверных земель, угнетаемых латинянами.

Однако и после Переяславской рады, когда в 1655 году начался Шведский потоп, и Речь Посполитая стояла на грани гибели, Россия фактически спасла вековечного врага и сменила фронт, начав войну со Швецией. Спасенная Польша отблагодарила московитов возобновлением войны, которая мучительно длилась аж до 1667 года и приносила России немало поражений.

В итоге Россия получила в лучшем случае половину того, что могла получить, а за Киев по условиям «вечного мира» уплатила еще и колоссальную сумму в 146 тыс. рублей (не хотят ли, кстати, нынешние обладатели Киева вернуть этот долг с пересчетом по курсу?).

Очень боюсь: не делаем ли мы сейчас ту же ошибку и не погнались ли за журавлем в небе. Заявление нашего МИДа после выборов, выдержанное в холодных и отчужденных тонах и посвященное некоему «юговостоку Украины», резко контрастирует с поддержкой выборов в Новороссии до голосования. Мы опять испугались сказки про белого бычка, то есть очередных угроз санкциями из Вашингтона? Но Вашингтон вводит или не вводит санкции в зависимости от рейтинга Обамы, а не от действий России.

Сами жители Донбасса и других частей Новороссии хотят для себя пути Крыма, а не пути Приднестровья (Приднестровье, впрочем, тоже не хочет для себя «пути Приднестровья»). Только такой вариант был бы гарантией и их экономического благополучия и ощущения, что борьба последних месяцев и пережитые ужасы и лишения имели смысл.

В мае Донбасс голосовал именно за то, чтобы вернуться в Россию. Летом он пережил нечеловеческие лишения и жертвы, которых не переживал с 1945 года ни один регион Европы, которые превосходят по жестокости даже балканские войны 1991–1995 годов. Было бы несправедливо, если бы Донбасс не получил того единственного вознаграждения, которого хотят сами люди, – возвращения на Родину.

Возможно, для кого-то в Москве борьба за Новороссию имеет значение лишь как одна из комбинаций в игре на «Великой шахматной доске». Мне, как стороннику русского воссоединения, такой взгляд претит, но я готов допустить, что кто-то смотрит на дело именно так – с высоты птичьего полета. Однако мелочность заявленных целей обессмысливает риторику о нашем принципиальном противостоянии американской мировой гегемонии.

В геополитические шахматы не играют на щелбаны.

4 ноября 2014

Наша география

Русские – оседлый народ с самосознанием народа движущегося, поэтому перемещение в пространстве, познание и освоение его является, видимо, основным аффектом русских. При этом русское мышление насквозь географично: каждая деталь пространства для русских имеет свое имя и свой смысл.

В детстве меня поражало это в нашей деревне под Козельском, на рубежах старинной Засечной черты. Каждый холм и каждый перелесок имели своё название – вот Кадалба с колодцем, вдалеке виднеется Широкий верх, а правее, визуально не отличишь, уже Аверина вершина. Через Малашенки петляет Кобедняя дорожка, ведущая к обедне, в церковь соседнего села. В детстве я помнил не менее полусотни названий, размечавших пространство всего в 2–3 кв. км.

Русские – нация географов. Мы мыслим пространственными образами и измеряем свою жизнь подобно Владимиру Мономаху в его «Поучении» – «путями». Один из древнейших и популярнейших жанров русской литературы – «хождения». Путевых заметок – сперва паломников в Иерусалим (хождение игумена Даниила) и Царьград (хождение Антония Новгородца), а затем и в далекие загадочные земли – как у тверича Афанасия Никитина, отправившегося по Волге поторговать в ближнем Дербенте, пограбленного на пути астраханскими татарами и оказавшегося, в итоге, за три моря в далекой Индии.

Рассказ Афанасия Никитина – удивительная драма, в которой конечной целью далекого путешествия является… родной дом, возвращение на Русскую землю. «Господи боже мой! Пути не знаю, иже камо поиду!» – восклицает он, затерявшись в дебрях Востока. Он меняет города, имена, страны, в какой-то момент начинает путаться между русским, турецким и персидским языками. Но, наконец, найдя путь на Родину, придя «к Балаклаве и оттуда в Гурзуф», в момент смерти на полшага где-то между Феодосией и Смоленском, шепчет: «А Урусь ерь таньгры сакласын… Бу доньяда муну кыбить ерь ектур» (Русскую землю Бог да сохранит! На этом свете нет страны подобной ей).

Даже рай для нас не рай, если не имеет географических координат. В середине XIV века Новгородский архиепископ Василий отправил владыке Тверскому Федору послание, где авторитетно объяснял, что рай, откуда был изгнан Адам, существует и по сей день, и новгородский купец Моислав, плавая по северным морям, видел этот рай на горах среди северного сияния.

Порой мне кажется, что поиском земного рая является и весь длящийся уже много сот лет русский поход на Северо-Восток. Сперва от Холмогор до Колы и дальше к Груманту (Шпицбергену), затем по пермским рекам за Камень (Урал). И вот уже от начала похода Ермака (1581) до прохождения Семеном Дежневым (1649) будущего Берингова пролива проходит всего 68 лет. Трудно сказать, нашли ли мы свой рай, но мы точно нашли на этом пути свое Эльдорадо, которое оказалось гораздо более долгосрочной ставкой, нежели серебряные рудники Потоси, Острова Пряностей, рисовые поля Бенгалии и нефтяные пустыни Алжира.

Пережившие свой колониальный дефолт и утратившие большую часть активов соседи стремятся теперь доказать, что Сибирь – это тоже колония, что Россия не имеет ни на неё, ни на Арктику никакого права, что эти богатства должны служить всему человечеству (считай, держателям козырей мировой финансовой системы). Где-то это делается под видом экологии, где-то, как в книге Александра Эткинда «Внутренняя колонизация», под видом культурологии. Но итог всегда один:

«Русские коварно захватили Сибирь, а теперь должны с нами поделиться, тем более что работают они с нею плохо и им самим она в тягость».

Вся эта лукавая риторика не учитывает одного – той самой географичности русского исторического сознания. Знание – власть. Изучить, описать, открыть – значит, овладеть. Русское же движение «навстречу солнцу» всегда было не только и не столько завоеванием, сколько изучением, описанием, картографированием. Здесь достаточно сравнить с восприятием своего движения на Запад американцами, которые попросту не замечали географии. Они видели «фронтир», преодолевали его на своих фургонах, но в этом установлении власти не было романтики географического познания.

Наша же Священная История – это история русского пространственного расширения и освоения, история открытия России. Наши «светские» святые – это землепроходцы, путешественники, первооткрыватели. Дежнев, Поярков и Хабаров, Беринг, Челюскин и Крашенинников, Крузенштерн, Коцебу, Беллинсгаузен и Лазарев, Литке и Невельской, Потанин, Пржевальский, Козлов, Семенов Тянь-Шанский и Арсеньев, Папанин и Чкалов. Впрочем, и некоторые церковные святые – Стефан Пермский, Трифон Печенгский, Иннокентий Аляскинский – по праву могут считаться и землепроходцами.

Прозвучавшие на заседании Русского географического общества предложения усилить изучение географии в школах, проводить географический диктант, снимать о путешественниках увлекательные фильмы (мечтаю, кстати, увидеть сериал о Г.И. Невельском), наконец создать русскую «географическую Википедию» – всё это хорошо, но недостаточно. Нам необходимо «географизировать» всю картину мира нашего общества и особенно молодежи, и, в частности, преподавание истории. Просто потому, что совпадение или несовпадение тех образов, которые дают СМИ, литература или учебники истории, и наших подсознательных «пространственных» эмоциональных ожиданий – это вопрос жизненного тонуса и психологического здоровья нации.

Когда мы ищем ту или иную концепцию для пресловутого единого учебника истории, мы всё время запутываемся в непримиримых идеологических противоречиях. Еще хуже то, что изложение нашей истории попадает в капкан «неинтересности» – её всё время оказывается скучновато писать и еще скучнее учить (не верите – вспомните, как вы маялись над 18 томами «Истории» Соловьева).

Мы упорно пытаемся написать «Историю государства Российского». А наше государство местами весьма эффективно и надежно, но почти всегда неромантично. Там же, где в нашей политической истории начинается «романтика», быстро начинает хлюпать кровь. Либо немного пресная стабильность, либо «веселая и страшная» смута – раскачиваться бесконечно на этом маятнике уже, признаться, надоело. Наш устоявшийся исторический нарратив по сути держит нас в перманентной депрессии.

Романтичность русской истории придает бег пространства – история народной колонизации, присоединений и воссоединений земель, их открытия и описания. Именно история пространственного расширения, история географического изучения Русской земли и планеты Земля русскими путешественниками, история великих русских географических открытий и должны стать стержнем преподавания не только географии, но и курса русской истории.

При таком подходе наша история предстает историей смелых и мужественных людей, смекалки, находчивости, разума и силы духа. Пережив вместе с Арсеньевым приключения его четырех книг или перезимовав на льдине с Папаниным, наш школьник уже, наверное, не будет прежним, станет взрослее.

Мы остро нуждаемся в обновлении географического образа России, в полноценной разработке её гуманитарной географии. Где список наших исторических городов, в привязке к которым мы бы запоминали нашу историю и культуру? Где концепция исторических регионов России? Ведь познать наше пространство расчлененным по субъектам федерации или унылым границам федеральных округов попросту невозможно. Где десятки, сотни увлекательных туристических маршрутов, соединяющих географию с природоведением и историей?

У нас нет пока даже символического вектора нашего пространства. Точнее, есть очень опасный, по часовым поясам – с Запада на Восток. Россия начинает представать нежизнеспособно растянутой страной, где люди живут в разных временных измерениях. Начинаются метафизические спекуляции о «России между Востоком и Западом, между Европой и Азией», превращающие нас в бесконечную промежность.

Как ни парадоксально, альтернативная «развертка» России нащупана в нашем гимне: «От южных морей до полярного края». Вектор – с Юга на Север, совпадающий с историческим вектором, не расчленяет, а собирает наше пространство. Ось русского исторического движения – с Юго-Запада (от Крыма и Тмутаракани) на Северо-Восток. И наш «Восток», тот самый, из-за которого Россию все время впихивают «между», это на самом деле Север.

Россия начинается в Европе, но движется не в Азию, а в Арктику. По сути мы не «Евразия», а «Евроарктика». Характерно то, как гармонично уравновешивают друг друга восстановление русского Юго-Запада («назад, к Херсонесу!») и движение вперед, к Северному полюсу, где Россия энергично отстаивает свои арктические права. Казалось бы, земля давно уже закончилась. Но нет, остался еще почти бескрайний Океан, который русское сознание воспринимает как населенную живую среду. Не как водную пустыню, но как подводную землю.

Ощущение этого поступательного бега пространства радует тогда, когда не радует всё остальное. Русская география возвращается.

11 ноября 2014

Что значит быть русским?

Выступление Святейшего Патриарха Кирилла на Всемирном Русском Народном Соборе (ВРНС), посвященное русскому вопросу, примечательно полным разрывом с устоявшейся за последние десятилетия официальной риторикой в области национальной политики. Я бы даже сказал, что патриарх решился выступить в качестве нарушителя бюрократической конвенции, базировавшейся на двух догмах.

Догма первая: главную угрозу для существования России и политической стабильности представляет Обида Народов, то есть недовольство национальных меньшинств своим положением в стране, которое может перетечь в сепаратистское желание отделиться. Поэтому ни в коем случае нельзя допускать таких обид. Все национальности, проживающие в России, нужно не просто уважать, а ублажать, всячески подчеркивая многосоставность Российского государства.

Догма вторая: главной причиной, вызывающей Обиду Народов, являются русские, составляющие более 80 % населения страны и потому время от времени неполиткорректно вспоминающие о своем праве на Россию. Любое проявление русского национального самосознания в логике этой догмы было чревато обидой всех прочих. Вот почему его надо было подавлять, затушевывать, принижать. Следует вообще пореже говорить о русских, зато почаще о «россиянах», «российской идентичности», некоей многонациональной российской культуре.

Получалась абсурдная конструкция: укрепление идентичности малых народов укрепляет единство России, а укрепление идентичности русского народа угрожает стране расколом.

Результат этой политики был вполне предсказуем, хотя и оказался совсем не тем, на который рассчитывали ее авторы. Русские обозлились и обиделись. Притом что русские – один из крупнейших в мире и крупнейший в Европе этнос. У нас стало формироваться поведение меньшинства, фактически диаспоры в своей собственной стране. Не то чтобы это было плохо – механизмов этнической солидарности русскому народу в его истории часто недоставало. Однако началось растождествление в массовом русском сознании нации и государства. Русских долгое время убеждали в том, что Россия им не принадлежит. Наконец почти убедили. Появились даже теории о том, что Россия по своей сущности – антирусское государство, «тюрьма народа». Никакие мятежи окраин и обиды меньшинств не смогут сравниться с обидой большинства.

Когда несколько лет назад носители бюрократического консенсуса начали осознавать эту проблему, они решили модифицировать сам консенсус. Составной частью этого консенсуса теперь было покрикивать на русских, напоминая им, что долг национального большинства состоит в «жертвенном служении» остальным, что русский дух выражает себя в том, чтобы не хотеть ничего своего для себя. От русского народа требовали самопожертвования во имя уже утвержденных бюрократией бюджетных планов по введению толерантности и многонациональности. Для убедительности грозили ужесточением наказаний за экстремизм.

Святейший Патриарх Кирилл в присущей ему яркой манере наметил определенные пути разрыва с этим бюрократическим консенсусом. Прежде всего необходимо отказаться от нелепой гипотезы, будто укрепление самосознания и идентичности русского народа угрожает целостности государства. Если русский народ это государство построил в определенных границах, то он с большей вероятностью перестроит его более подходящим для себя образом, чем станет его разрушать. Никто не подкапывает фундамент своего же дома, а террасу иногда ломают, но только для того, чтобы расширить.

Целеполаганием государства, по мысли патриарха, должны стать «судьба русского народа, его благополучие, целостность, зрелость его самосознания». Цель государства Россия состоит в том, чтобы живущий в нем русский народ жил в благосостоянии, не дробился на части и оставался самим собой. Несколько тавтологично по сравнению с утопическим «и на Марсе будут яблони цвести», но подобная тавтология – сущность любого национального государства.

ВРНС предпринял серьезную попытку дать ответ на вопрос, который традиционно задают, когда пытаются «срезать» тех, кто защищает интересы русских: «А кто такие русские?». За этим вопросом, как правило, следует ламентация про «поскреби русского – найдешь татарина», сообщение, что «Пушкин – негр» и, в конечном счете, категорическое заявление: «У русских нет ничего своего, и никаких русских попросту нет».

В «Декларации русской идентичности» дана если не окончательная, то в целом довольно удачная формула:

«Русский – это человек, считающий себя русским; не имеющий иных этнических предпочтений; говорящий и думающий на русском языке; признающий православное христианство основой национальной духовной культуры; ощущающий солидарность с судьбой русского народа».

Если человек не считает себя русским, то обсуждать с ним его русскость бессмысленно. Если человек, подобно Протею, манипулирует своей идентичностью, то он русский, то финн, то друг степей калмык, если из его непрерывно меняющейся родословной то наступают ордой кочевники, то приплывают в варварскую страну просвещенные мореплаватели, то очевидно, что русским он себя не считает. Если человек не говорит и не думает на русском языке, то отсутствует тот процесс непрерывной актуализации идентичности, который происходит в соприкосновении с языковой стихией. Если человек не ощущает солидарности с русским народом, если ему чуждо чувство братства с представителями своего народа – братства помимо классовых, имущественных, образовательных границ, то «он был средь нас чужой».

На первый взгляд может показаться проблематичной формула о православии. Однако она абсолютно корректна. В текущей реальности можно быть агностиком, атеистом, даже, наверное, неоязычником, но нация – это согласие живых и мертвых, потомков и предков. Русский человек не может отвергать и оплевывать большую часть своих предков, а они с конца Х по начало ХХ века все были православными христианами, а большинство из них остались таковыми и после этого рубежа.

Современная политкорректность стремится устранить понятие рождения и воспитания как образующего этнос фактора. В «Декларации» об этом сказано совершенно неполиткорректно, зато очень корректно. «Рождение от русских родителей в большинстве случаев является отправной точкой для формирования русского самосознания, что никогда не исключало возможности присоединения к русскому народу выходцев из другой национальной среды».

Необходимо понимать, что, чтобы присоединиться к тому или иному этносу по своему свободному выбору, нужно войти в круг тех, кто в составе этого этноса родился и был воспитан, и быть принятым в этом круге как свой, включиться в цепь браков, рождений и воспитаний. «Арап Петра Великого», приехав в Россию и женившись на шведке, вряд ли стал в точном смысле слова русским, зато, включившись в русскую систему браков и рождений, он стал прадедом великого русского поэта и страстного русского патриота.

Семья – это микрокосм нации. В своей основе этнос всё равно остается социальным механизмом, обеспечивающим рождение и воспитание детей в рамках определенной культурной традиции. Успешность этноса определяется тем, что его каждое следующее поколение чуть больше предыдущего ассоциирует себя именно с этой культурой. Напротив, неудача этноса – это ситуация, когда все, кто имеет возможность из этноса «выписаться», стараются как можно скорее это сделать.

Последние десятилетия русские оказались в положении терпящего кораблекрушение этноса. А известное число представителей нашей интеллигенции, политической и бизнес-элиты – так и вовсе стало в качестве крыс первыми бежать с корабля. Все срочно начали выискивать у себя хотя бы отдаленных нерусских предков, с тем чтобы тем или иным путем перестать ассоциироваться с приписанной русским исторической и жизненной неудачей.

По счастью, эта фаза нашей этнической истории, кажется, подходит к концу – и в ближайшем будущем можно ожидать даже превышение спроса на русскость над ее предложением. Но из пережитого нами кораблекрушения следует сделать определенные выводы, чтобы не налететь снова на те же рифы.

13 ноября 2014

Идеология смерти

Российский либерализм во многом похож на российский большевизм. В обоих случаях мы имеем дело с учением политической секты, базирующемся на иностранной доктрине, органически враждебной историческому ходу русской жизни.

Но есть и отличия. Большевики хотя бы ощущали себя представителями большинства. В то время как российские либералы даже не пытаются воображать себя таковыми. Напротив, именно большинство они рассматривают как главную угрозу. Либерал апеллирует не к Народу (пусть к сколь угодно натянуто идеализированному образу народа), а к абстрактным «либеральным ценностям», иногда именуемым также «европейскими». Именно данные ценности должны восторжествовать в «этой стране» вопреки «сопротивлению материала».

Сегодня наша либеральная общественность пребывает в откровенной эйфории по поводу экономических проблем страны – санкций, падения цены на нефть, падения курса рубля, ожидаемых как следствие из всего этого падения ВВП и банковского кризиса.

Эти неприятности окрыляют большими надеждами. На форумах и в кулуарах витает большая либеральная мечта: «власти, устав крымнашить, будучи приперты к стенке санкциями, наконец-то возьмутся воплощать либеральную экономическую программу».

Когда говорится о «либеральном курсе», то его адепты обычно представляют себе три тесно связанные друг с другом вещи.

Во-первых, передачу всей полноты власти вместе с рычагами принуждения и манипуляций в руки секты. Городничий и Городовой никуда не должны исчезнуть, они просто должны слушаться либерального Хлестакова. Во-вторых, это разгром (раздел, приватизация, распродажа) крупных госкорпораций, которые были главной опорой политического режима предшествующие годы.

В-третьих, это сброс российским государством всех социальных обязательств перед бюджетниками, пенсионерами и прочими, отказ от той политики хотя бы минимальной компенсации, которую наши доморощенные тэтчеристы именуют «социальным популизмом».

Не трудно заметить, что реализация всех трех пунктов в короткой перспективе приведет к тотальному коллапсу политической системы. Сброс социальных обязательств, переход к режиму открытой чиновничье-олигархической эксплуатации масс населения на фоне инфляции, стагнации и идейного разброда – это готовое горючее для любых мятежей и восстаний. Разгром госкорпораций при его крайне сомнительной экономической эффективности приведет к резкому сокращению экономического ресурса, которым обладает центральная власть. Наконец, передача хотя бы части политического контроля в руки весьма своеобразно смотрящей на экономическую и социальную повестку в нашей стране секты – гарантия того, что в случае кризиса политическая машина будет недееспособна.

Сложившаяся на сегодняшний момент тяжелая ситуация – это последствия системных ошибок в экономической политике, совершавшихся десятилетиями: пренебрежения инфраструктурными вложениями и промышленным производством, тотальной зависимости от международных кредитно-финансовых институтов. Проводили эту политику в том числе и те, кто сегодня числится в ведущих ее критиках.

Предлагаемые сегодня «либеральным лобби» простые решения сводятся к уходу государства из экономики. По большому счету – к социально-экономическому, а затем и политическому дефолту государства. Ложна прежде всего основная посылка – экономоцентрический подход к решению идеологической, политической и социальной проблем. Государство выступает в экономике не само по себе, а как представитель общества. Функция государства, если оно функционирует нормально, состоит в том, чтобы экономические ресурсы страны обслуживали интересы нации – ее демографическую устойчивость, жизнеобеспечение, качество жизни. Ту устойчивость, которую создает социальная солидарность. Именно это, а не экономический рост сам по себе является целью. Экономический рост, результаты которого перераспределяются лишь в ограниченной группе собственников, тем более если собственники окажутся иностранными или офшорными, это не благо для нации, а зло.

Какие последствия имеет неотэтчеризм, в который свято веруют наши либералы, для солидарности общества напоминать, я думаю, не нужно.

Нашу страну в ближайшие годы ожидает тяжелейшее внешнее давление. Россия волей-неволей окажется в положении осажденной крепости. Если мы, конечно, не захотим оказаться в положении крепости, взятой на щит. Самые болтливые из представителей секты говорят вполне прямо:

«В отличие от санкций против Ирана санкции против России будут успешными, поскольку у нее нет сплачивающей идеологии, зато общество до безумия влюблено в деньги». Если насчет денег это чушь, то насчет идеологии, увы, правда. В тяжелейший внешнеполитический кризис и конфликт Россия вступает идеологически обезоруженной, основа для сплочения общества отсутствует.

События весны и лета, воссоединение Крыма и борьба в Новороссии создали небывалый в истории страны политический консенсус и патриотический подъем. Такого никогда в России прежде не было. Однако наша власть попросту испугалась этого консенсуса, связанных с ним моральных обязательств и потратила несколько месяцев на то, чтобы его ослабить, если не вовсе разрушить.

Договоренность с Западом за счет русского общества так и не состоялась. Зато само это общество было погружено в разочарование. В тот момент, когда экономическое давление Запада превратилось в испытание на прочность, у нас не оказалось связывающей общей идеологии, которая придала бы нашей нации упорство, сравнимое с упорством Ирана, сумевшего выдержать санкции и в общем-то победить.

Именно в идеологии, а не в экспериментах с экономической политикой лежал бы секрет выживания под санкциями. Но переход к либеральной экономической парадигме без нормальной политической либерализации (напомню еще раз, «власть либералов» и политическая либерализация – вещи противоположные) потребует создания чудовищных идеологических симулякров, которые будут апеллировать к патриотической сплоченности нации в условиях, когда ее экономически режут по-живому. При этом без всякой надежды на победу, поскольку цель победы заранее отклонена.

Для противостояния надвигающейся буре нашему обществу необходимы ресурсы солидарности. Это общая борьба, это совместно пролитые кровь, пот и слезы, это надежда на общую победу. «Либерализация» как технология правления ненавидящей большинство секты таких ресурсов солидарности дать не может. Напротив, она их разрушает.

3 декабря 2014

Квасной патриотизм

Пожалуй, лучшая тема, возникшая по итогам пресс-конференции Владимира Путина, – это тема вятского кваса. И дело отнюдь не только в том, что в городе Вятке производят квас и он натуральный и весьма хорош на вкус.

Начнем с того, что города Вятки на карте нашей родины нет. Один из старинных русских городов, упоминание о котором сплошь и рядом встречается в летописях XIV–XV веков, по-прежнему носит имя большевика Сергея Кирова, прославившегося в основном тем, что расстрелял в 1919 году крестный ход в Астрахани и приказал казнить священномученика Митрофания Астраханского, а также тем, что был убит мужем своей любовницы и это спровоцировало волну большого террора.

Я не сторонник ленинопадов и патологического гонения на любые реликты советской эпохи. Но историческое имя одного из славных русских городов и имя одного из второстепенных советских вождей находятся просто в несопоставимых весовых категориях. Говорят, что против переименования сами горожане, привыкшие жить в Кирове. Если бы речь шла о небольшом и никому не известном городке, то этот аргумент был бы непобиваем. В данном же случае название города является национальным достоянием. Вятка буквально зияет на современных картах России своим отсутствием.

Но вернемся к квасу. В том, что это – национальный напиток русского народа, согласны все. Пиво варила большая часть древнейших цивилизаций. Что такое мёд, который так любили наши предки, мы представляем сегодня откровенно плохо. А вот напиток на основе ржаного солода пришел из глубины веков: первое упоминание о нем в русской летописи относится к эпохе князя Владимира, который, заботясь о неимущих, «приказал снарядить телеги и, наложив на них хлебы, мясо, рыбу, различные плоды, мед в бочках, а в других квас, развозить по городу, спрашивая: “Где больной, нищий или кто не может ходить?”».

Почему квас так ценился нашими предками? Прежде всего, это жидкий хлеб. То есть и напиток, и еда одновременно. Квас был, так сказать, бензином, на котором совершалась тяжелая работа той поры, когда об офисном планктоне еще не слыхали. Не только дворянскому семейству Лариных «квас как воздух был потребен». Квасом запивали плотный рабочий обед (он чрезвычайно способствовал пищеварению) и утоляли жажду в процессе работы. Работник мог вытянуть за раз едва ли не полведра кваса.

Перебиваться с хлеба на квас означало поддерживать минимальную трудоспособность. А если уж оказался на хлебе и воде, то, значит, пришла беда – ты не сможешь уже работать и осталось только выживать.

Но значение кваса отнюдь не сводится к утилитарной стороне. Он стал одним из наиболее характерных и узнаваемых национальных символов, образом русской идентичности, одинаково признанным как русофилами, так и русофобами. Последние даже запустили издевательское словечко «квасной патриот» и рассказывали про русских славянофилов сплетню, что те якобы в своих застольях пили шампанское с квасом. Впрочем, утверждают, что эту смесь придумали еще русские гусары в занятом 200 лет назад Париже и она-то и стала основой знаменитой грибоедовской шутки про «смесь французского с нижегородским».

Эта история казалась абсурдной насмешкой до тех пор, пока лет 10 назад мои знакомые не провели эксперимент и не обнаружили, что получившийся коктейль весьма оригинален и приятен на вкус. Нерешенным остался только вопрос, следует ли вливать шампанское в квас (что более приличествует славянофилу, прививающему к народной основе плоды западного просвещения) или же квас в шампанское, что должно для западника символизировать вхождение России в Европу, но сопровождается большим количеством пены. Уверен, что если поэкспериментировать, то можно получить весьма изысканные сочетания кваса и с другими напитками.

В чем символическое значение кваса?

В том, что этот напиток – часть «ржаной триады», на которой основана русская кухня и, шире, вся русская цивилизация: ржаной хлеб, ржаной квас, изготовленный из ржаной муки пряник.

Только «ржаная революция» I тысячелетия нашей эры, приведшая к распространению среди северных земледельческих народов культуры ржи, вытеснившей пшеницу и подвинувшей ячмень, создала возможность серьезного заселения и хозяйственного освоения тех широт, на которых находится большая часть России. В Средневековье рожь давала на Руси стабильный урожай сам-3 или сам-4, чего западноевропейцам с их пшеницей удавалось добиться далеко не всегда и периодически происходило скатывание к сам-2. В образцовых северорусских хозяйствах, особенно монастырских, урожайность доходила и до 1:9.

Сеть северных русских монастырей вообще была хозяйственной и культурной опорой для русской цивилизации во многом именно потому, что их образцовые ржаные хозяйства создавали стабилизационный фонд для голодных лет. Замечательно это показано в житии одного из северорусских святых – преподобного Ферапонта Монзенского: «Раз после литургии игумен Адриан лег отдохнуть на рогожке. Является Ферапонт и говорит:

«Спустя десять лет будет великий голод в России; береги рожь; многие будут тогда питаться из твоих житниц, и они не оскудеют: тогда заселятся и пустые земли твои». Только опора на рожь позволила России освоить русский Север (частью которого является и Вятка, с которой мы начали свою речь), создать устойчивое государство с боеспособной армией, перейти за Урал и сделать Сибирь не далекой колонией, а органичной частью русского цивилизационного пространства. Завязанная на ржаной хлеб и квас система питания русского воинства делала его в XVI–XIX веках сильнее и здоровее большинства европейских армий.

Наряду с пшеницей, рисом и маисом рожь относится к числу злаков-хлебов, определивших образ мировых цивилизаций. Именно своеобразие русского аграрного фундамента доказывает, что разговоры о своеобразии русской цивилизации – не пустой звук и не пристрастная выдумка. Цивилизация в своей основе – это особый тип сельского хозяйствования, без которого о цивилизованной жизни говорить вообще невозможно. Соответственно, если своеобразна аграрная основа, то своеобразна и её культурная надстройка.

В ХХ веке, как и многие другие основы русского цивилизационного своеобразия (например, система однодворных и малодворных деревень, подвергнутых настоящему геноциду в 1950-1960-е годы), рожь пострадала и подверглась фактическому гонению. Дитя южной средиземноморской культуры, Сталин однозначно ассоциировал ржаной хлеб с бедностью и второсортностью.

«Из всех видов зерна Сталин выделял только пшеницу, – вспоминал Анастас Микоян. – Сталин стал настаивать, чтобы пшеницу засевали и в тех районах, где раньше незасевали вообще, – в Московской, Калининской идругих областях, где очень хорошо растет рожь. Почему-то Сталин считал рожь малоценной культурой, а пшеницу чуть ли не пупом земли. Я ему доказывал, что рожь не надо вытеснять, что ржаной хлеб привычен русскому народу, что он полезен. Сталина невозможно было разубедить, и дело дошло до того, что нам стало не хватать ржаной муки».

Тенденция к вытеснению ржи из русского аграрного оборота продолжается до сих пор. Мало того, продолжается культурная война против ржи. Среди русофобствующей столичной интеллигенции пропагандируется абсурдная концепция, что рожь на Руси сплошь была заражена спорыньей, а потому все русские были больны эрготизмом и, соответственно, безумны и наркозависимы от ржаной пищи. Между тем дело обстояло как раз противоположным образом. Русский квас обладал уникальными обеззараживающими свойствами и был и остается практически уникальным безалкогольным напитком, не имеющим легконаркотической основы, чем отличается от чая, кофе и кока-колы. Уже один этот факт делает его весьма оригинальным культурным феноменом.

Поэтому если история с вятским квасом послужит к укреплению популярности этого базового для русской идентичности напитка, то это уже будет немалое достижение. И ничего бояться упреков в квасном патриотизме. Лучше быть квасным патриотом, чем пресным нигилистом.

19 декабря 2014

Космос как преодоление

Не так давно мне довелось побывать в музее РКК «Энергия». Я прикасался к спускаемому аппарату «Востока» – тому самому, который совершил первый виток вокруг земли с Гагариным. Рядом были аппарат Валентины Терешковой, «Восход», из которого впервые вышел в открытый космос Алексей Леонов и чудом вернулся, и еще один «Восход», трехместный, в рекордные сроки сконструированный Феоктистовым, взявшим себе в награду право полететь на нем вопреки медицинским показаниям.

Передо мной были артефакты богов. По нашей земле ходили люди, совершавшие невозможное. Я вспоминал то чувство космического восторга, с которым мы жили в детские годы. И пытался понять – что с ним стало, куда из нашей жизни ушел космос и вернется ли он.

Успешный запуск тяжелой версии ракеты-носителя «Ангара», увенчавший двадцатилетнюю эпопею по её разработке, – долгожданный выход нашей космической программы из того тупика, в который загнал «самую большую страну мира» распад еще более «самой большой страны мира» – СССР.

С единственного оставшегося на территории России космодрома Плесецк запуск на орбиту тяжелых космических аппаратов был затруднен. Мы оставались фактически заложниками доброй воли Казахстана, ставшего владельцем Байконура.

Решалась проблема двумя способами: было начато строительство космодрома Восточный в Приморье и велась разработка новой ракеты «Ангара», которая способна с высоких широт выводить тяжелые грузы на любые орбиты. С вводом в строй «Ангары» у России наконец появляется свобода рук в космосе. Мы можем осуществлять и выводить на орбиту проекты, которые не будут зависеть ни от далеких иностранных партнеров, ни от переменчивых в настроениях соседей. Мы вернули себе полный ракетный суверенитет.

О США того же сказать нельзя: они критически зависимы от российских ракетных двигателей. Не так давно под давлением сенатора Маккейна Конгресс принял решение отказаться от российских двигателей РД-180 для выводящих спутники правительства США «Атласов». Но почти сразу же компания Orbital приняла решение закупить новейшие двигатели РД-181 для доставляющих частные грузы «Антаресов».

Русская космонавтика по-прежнему знает как: как сделать, как доставить, как сэкономить, в конце концов. За стоимость одного запуска «Шаттла» с шестью космонавтами наши «Союзы» могли бы вывести на орбиту 36 человек. Но вот с ответом на другой вопрос зачем наша космическая программа зашла в тупик. Увы, потолок наших космических амбиций сегодня – это стать высокооплачиваемыми смежниками в американских и других платежеспособных проектах.

Кризис нашего космоса – это лишь часть глобального кризиса космических амбиций. Большой космос начинался как мечта, как попытка человечества выйти за свои пределы. Русский космизм был порожден экстравагантной ересью Николая Федорова о «воскрешении отцов», реализация которого влекла бы за собой перенаселенность земли и необходимость заселения других планет, расчетом технической стороны чего и занялся Циолковский.

Западная космическая программа задавалась прежде всего произведениями писателей-фантастов. Мало кто осознает, что большинство произведений Азимова, Брэдбери, Хайнлайна, Кларка были написаны до первого полета человека в космос, а многие и до первого спутника. Реальная космонавтика не так уж сильно скорректировала космонавтику фантастическую. По огромным тихим орбитальным станциям расхаживали, мягко ступая на ковры без всяких проблем с гравитаций, одетые в модную форму космопилоты. Космические крейсера скакали через гиперпространство и расстреливали друг друга лазерами.

На этом фоне архаичные железяки, где адски шумели вентиляторы, а элементарные биологические отправления превращались в невесомости в пытку, конечно, были абсолютно неконкурентоспособны в воображаемом мире. Однако художники и киношники как могли старались сгладить разрыв воображаемого и действительного. Я вспоминаю серию марок космонавтахудожника Леонова и художника Соколова «15 лет космической эры» (1972). Где на первом плане шли немного приукрашенные картинки реальных космических достижений, а фоном шли достижения воображаемые, будущие.

Эта неизбежность будущего была как бы оправданием скудости настоящего – мол, вот уже скоро. Но время шло, а быстрого прорыва не получалось. Каждый шаг был мучительно труден, требовал огромных затрат, рисков и отступлений назад.

Существует популярная теория заговора, согласно которой американцев никогда не было на Луне. Но, если вдуматься, то гипотеза, что на Луне они были, но, несмотря на ряд удачных экспедиций, вынуждены были от проекта отказаться, еще драматичнее. Чтобы минимально подтвердить завышенные фантастические ожидания, потребовались большие усилия, но долго эти усилия поддерживать не удалось. Фантастика в известном смысле убила космонавтику.

Если бы с самого начала был бы избран другой способ самопонимания космического освоения – не как стремительного рывка прогресса, а как истории трудных побед и тяжелых поражений в достижении невозможного, если бы неудачи и трагедии не замалчивались, а рассматривались как составная часть истории поиска и подвига. Если бы мы в понимании космоса взяли образ не рывка прогресса, а трудного пути… Тогда – в этом случае – всё было бы, возможно, иначе.

Но до этого додумались лишь в последние годы и только на Западе, где был снят прорывной фильм «Гравитация», предоставивший относительно реалистичную картину трудного космоса. Фильм показал трудности, пережитые многими космонавтами, в том числе тем же Алексеем Леоновым. Впрочем, его полет на «Восходе» и первый выход в открытый космос были настолько полны приключений, аварий и нештатных ситуаций, что реалистическая лента была бы жестче самой жесткой фантастики.

Не видя обещанных фантастикой легких успехов и не понимая трудной работы людей на тяжелых аппаратах, человечество в 1970-1980-е отвернулось от космоса, предпочтя экспансию в свой внутренний мир, в сферу в лучшем случае знаний, в худшем – грез. Начался золотой век микроэлектроники, которая создавала всё более совершенные, эстетически приятные и потребительски понятные предметы: телевизор, граммофон, библиотека, слепок мозга. К тому же благодаря ей стало можно смотреть порно и постить фоточки котиков.

Ближний космос в практическом плане обеспечивает массу удобств для работы с картинками – спутники и в самом деле изменили практическую жизнь человека Google-картами и навигаторами (особенно если забыть об их наземной подстройке). Большой космос, не столько реальный, сколько фантастический, стал одной из слагаемых дизайна этого воображаемого мира, пейзажем для «звездных войн».

В России с дизайном и визуализацией в последнее столетие дело обстоит туговато. У нас «что ни собираем – выходит автомат Калашникова» – и это прекрасно, поскольку роль космоса в обороне невозможно переоценить. Столь же очевидны рациональные мотивы, которые требуют от нас поддерживать передовые позиции в космосе – допустив технологическое отставание здесь, мы навсегда выпадем из числа мировых лидеров. Всё больше конкурентов нам наступают на пятки, но есть вещи, которые мы делаем в космосе действительно лучше всех.

Но вот умение создавать концепции, объяснять причины того, зачем нам стремиться в космос, к нашим сильным сторонам пока не относятся.

Западные космические программы ищут ответа на вопрос, «зачем» они пошли по пути отработки тех запросов, которые предъявляет к космосу пользователь айфона. И NASA, и ЕКА оправдывают себя для широкой публики, показывая красивые картинки: фотопанорамы Марса, дирижабли над Венерой, посадка зонда на комету, обещание высадить людей на астероид. Другими словами, перед нами попытка более-менее успешно создать видимость, что фантастическая картинка стала реальностью.

Россия, мне думается, могла бы предложить прямо противоположную концепцию постижения космоса – перестать скрывать те трудности, с которыми дается каждый шаг за пределами земного притяжения. Человек должен осознать трудный и опасный, смертоносный мир, который ждет его на выходе из уютного кокона нашей планеты. Должен ощутить реальную цену каждого шага на орбиту и другие планеты. Он должен восхититься тем, как мы, по сути, с первобытным и по сей день инструментарием уже можем тем не менее всерьез обсуждать вопросы о базах на Луне и Марсе. Хотя еще сами не понимаем толком, зачем они нам нужны: «воскрешения отцов», в отличие от глобальных эпидемий, покамест не намечается.

Человек, с трудом достигающий невозможного, гораздо приспособленнее человека, с легкостью воображающего невозможное. Этот вкус преодоления, выхода за пределы – не менее сильный стимул к освоению космоса, чем наслаждение картинкой, и гораздо более весомое оправдание больших затрат.

24 декабря 2014

Год большой истории

В году 2014 от Рождества Христова Русская история возобновила течение свое.

У моего поколения странные отношения с историей. Мы росли с уверенностью, что история будет писаться нами и для нас. Едва ли не каждый мальчик вырос с «Книгой будущих командиров» в руках и воображал себя если не Мильтиадом при Марафоне и Цезарем при Фарсале, то уж точно Святославом, обороняющим Доростол и Владимиром, берущим Корсунь.

Но история обманула, захлопнувшись перед нашим носом. Как завершил рассказ о городе Глупове Салтыков-Щедрин: пришло Оно, и история прекратила течение свое. В перестроечные годы сняли фильм «Оно» и показывали на спецпросмотрах для интеллигенции. Пародия на русскую историю была скверная, но ощущение загнивания, заболачивания истории она передавала довольно точно.

Впрочем, безвременьем дело не ограничилось. На какой-то период, в 1990-е, возникло ощущение отрицательного времени, бег которого убивал, опустошал, обнулял и обессмысливал всё прошедшее. Страна откатывалась не в 1917 год, не в XVII век, а в минус XVII тысячелетие, в поздний палеолит, когда мамонты уже вымерли, ледник растаял, основанная на охоте на крупного зверя культура, жившая по Дону и Донце, рухнула, а сами охотники вымерли от голода. Огромное постледниковое пространство было занято грязными лужами, и лишь побережья были покрыты мусорными кучами из раковин устриц, выеденных грязными приморскими кочевниками.

Устрицы на какой-то момент стали пределом и нашего существования. Казалось, что смирившаяся с концом истории Россия решила предаться невинным радостям декаданса, превратившись в страну непуганых нефтедолларов, каждый новый год путаясь то ли «мы молодая страна 20 лет отроду», то ли «у нас тысячелетняя великая история». В любом случае история – 200 лет Бородинской битвы, 300 лет Петербурга, 1000 лет Ярославля, 1100 лет России – казалась чем-то вроде еще одного минерального ресурса, который можно обменять на валюту стабильности и рейтинги поддержки. Никакого продолжения, развития, упаси боже – форсирования она не предполагала.

Наше будущее тоже казалось безальтернативным. Россия поартачится немного, поиграет мускулами, обрастет буржуазным жирком, попривыкнет к толерантной сытости, сбросит слишком неевропейские окраины. И, в конечном счете, случится в той или иной форме торжество среднего класса, который заведет здесь жизнь «как у людей» – без провалов и без амбиций. Мы будем умаляться и ужиматься, растворившись в периферийных пространствах Германии, став большой страной между Эстонией и Румынией.

Сегодня это может казаться смешным, но не так давно это казалось многим самым счастливым исходом. Методом проб и ошибок подбирали себе идеологию и лидеров под такой сценарий, тяготились издержками государственности и отрицательным сальдо внешнеполитических амбиций.

В основе этого синдрома выученной беспомощности, конечно, лежало неверие в саму возможность продолжения русской судьбы. По большому счету, мы просили об исторической эвтаназии – чтобы уйти тихо, медленно, без боли, крови и грязи, зачарованно оцепеневая над подаренными нелюбимым женщинам сумками «Луи Виттон». «Неужели мы даже этого не заслужили?»

«Не заслужили!». Хрясь! На голову обрушивается раскрученная чубатыми гоблинами с майдана цепь. Бзынь! Разбивается и вспыхивает «коктейль Молотова». Становится понятно, что никакой эвтаназии не будет. Будет Казацкая Резьба Ржавой Бензопилой под гогот и гиканье всего «цивилизованного» мира.

Что происходит дальше, я не очень понимаю. Унылый среднеевропеец внезапно встает на задние лапы, издает рык и оборачивается – нет, не медведем, медведь – это слишком брутально, – чем-то более хищным, точным и вежливым. «Так уж вышло – не крестись, когти золотом ковать, был котенок – станет рысь, мягко стелет – жестко спать».

Это преображение представляется мне спонтанным и инстинктивным обнажением природы, а не каким-то хитрым планом. В версию о рассчитанности и преднамеренности действия не укладываются наше постоянное пробуксовывание и потеря темпа в последующих событиях.

Но и одного короткого рывка было достаточно, чтобы маятник русской истории раскачался и пошел в привычном для нее (но не для нас, ее пасынков) темпе. Забытый инструментарий этой истории, которым нынешнее поколение даже не знает толком как пользоваться, вдруг сам идет в руки, и ты вспоминаешь, как это делается.

Возникает ощущение, что ты на съемках русской версии блокбастера «Ночь в музее». Вот похитили золото скифов, вот князь Владимир с дружиной, вот Ермак с ватагой, вот Ушаков, Сенявин, Нахимов и Суворов с Кутузовым заодно на одном параде. Ополченцы, восстания, Всевеликое войско Донское и Азовские сидения. И даже Гоголь с его старым казаком Тарасом и его пророчеством о «грядущем православном царе с востока» внезапно оказывается на Украине милой нежеланным и изгоняемым гостем. Древние могучие слова и старые слишком серьезные для нашей эпохи тектонические разломы пространств.

История внезапно заговаривает с тобой через географию. То и дело начинаешь в летописях старых веков натыкаться то на Святослава, аки пардус взявшего Керчь-Пантикапей, то на то, как гений афинской демократии Перикл снарядил черноморскую экспедицию афинского флота и заглянул с нею в Крым. Кстати, не знаю почему, но напоминание об этом факт ужасно возмущает новодельных «сторонников демократии».

Свидетельство того, что перед нами ход Большой Истории, – это ее способность действовать малыми группами. Оказывается, что достаточно нескольких десятков человек – меньше, чем понадобилось конкистадорам для завоевания империи инков, – чтобы заставить весь Новый Мировой Порядок пойти незалечиваемыми трещинами.

В этой истории полно боли, крови, слез, трагедий. 2 мая в Одессе. Продолжающееся уже полгода мученичество Донецка, Горловки и Луганска. Но трагедий было немало и в эпоху безвременья. Трагедии лишенных смысла, лишенных переживания катарсиса и очищения. Такой бессмысленности в этом году не было совсем. Напротив, каждая боль и каждая смерть делали оставшихся в живых светлее, смелее и злее.

Есть, конечно, те, у кого от хода истории приключается морская болезнь. Кто-то сыплет песок и стекло в механизмы ее двигателей. Кто-то в открытую собирается толпами биться в падучей и требовать: «Верните назад эвтаназию! Мы не хотим ни жизни, ни боли! Мы уже почти растождествились с этой страной, а саму страну почти развоплотили!».

Покойный выдающийся русский геополитик Вадим Цымбурский любил цитировать ироническую запись Достоевского о российских западниках: «Мы европейцы и преследуем цели веселости. А более никогда и ничего, вот и всё». Геополитика «веселости» себя исчерпала под радостные аплодисменты веселых людей детоубийцам. Их теперь даже не назовешь клоунами: для клоунов они слишком злые.

Я уверен, что если мы выдюжим следующий год, не сломаемся, не сдадимся, не станем вновь умолять о веселой и безболезненной смерти, то окажемся хозяевами положения, включая даже и ту самую Европу. Если сломаемся, то будем выброшены на помойку несостоявшихся цивилизаций. На помойке будет смрадно, дымно от горящих покрышек, полно блох и крыс.

В истории всё кажется логичным и предопределенным только тогда, когда она уже закончена и остыла. В ходе великой исторической схватки никогда и ничто не предопределено. Историческая судьба – это не рок, а поступок.

31 декабря 2014

Толерантность убивает

Российская телеповестка этих рождественских дней производит впечатление странного дежавю в стиле «два мира – две системы». Переполненные храмы в Москве и Воронеже, роскошь византийского богослужения, радостные лица встречающих Богомладенца православных христиан – это «у нас».

И «у них» – новости об истреблении палачей ИГИЛ на Ближнем Востоке, демонстрации за и против исламизации в Германии и, как финальная точка в споре, – кровавая, демонстративная, откровенно провоцирующая бойня в Париже.

Трудно придумать более наглядный контрапункт между картиной мира, с большей или меньшей погрешностью выбравшего традиционные ценности, и картиной мира, от них отказавшегося и мечущегося между истеричной «толерантностью» и осатанелым варварским фанатизмом, порывающим и с традицией, и со здравым смыслом.

Необходимо понимать, что в конфликте за контроль над смысловым пространством Западной Европы схлестнулись не ислам и христианство и не ислам и атеизм, а две постмодернистских секты. Одна говорит о том, что нет и не может быть на свете ничего, никаких ценностей и святынь, которые не подлежали бы постмодернистскому вышучиванию, глумливому окарикатуриванию. Нет ничего, что носитель свободомыслящего креатива не мог бы сделать предметом издевательства, сославшись на свободу слова.

Вторая отвечает, что карнавал заканчивается там, где начинается ислам, а если вам это не нравится – вы умрете: быстро, шумно и публично. Террор без границ против глумежа без пределов.

Никакого оправдания террору нет и быть не может. Все квазитрадиционалистские ламентации «а нечего было оскорблять чувства верующих» совершенно неприемлемы и недопустимы. Франция – светское государство, где свобода слова закреплена как абсолютная конституционная ценность. И в таком государстве кто угодно имеет право сказать о вашей вере всё что угодно. А вы имеете право что угодно сказать о его неверии. Для современной Франции этот принцип свободы слова имеет такое же абсолютное религиозное значение, как для ислама, к примеру, единство Божества. Если вам этот принцип не нравится – вы просто не едете во Францию и там не живете.

Но это – в теории. На практике официальной религией Запада вместо Свободы вот уже полвека числится Толерантность. Во имя этой толерантности, «дабы не оскорблять чувства атеистов и мусульман» оскорблялись чувства всех остальных, прежде всего – христиан. Чтобы запретить хиджабы, запрещали нательные кресты, разбирали рождественские вертепы, исключали как «язычество» рождественские елки.

Западная Европа представала в глазах мигрантов из Азии и Африки обществом, систематически уничтожающим собственную традицию во имя «неоскорбления чувств верующих мусульман».

На глазах одного поколения европейцы попрали десятки своих свобод во имя толерантности. Тем более удивителен был их отказ попрать эти свободы в случае с откровенно издевательскими карикатурами, которые и впрямь (в отличие от новогодних елок) могли кого-то оскорбить. Такая избирательность создавала ситуацию, которая в юридических терминах именуется самоуправством, то есть действием из сознания своего мнимого права.

Это мнимое право было создано именно политикой толерантности и ничем больше.

Разумеется, Европа не может и не должна делать исключений из принципа свободы слова, являющегося ее базовой ценностью. Вне сомнения, меньше всего такое исключение может делаться в отношении представителей ислама, который, при всем к нему уважении, никак не является основой для европейской традиции.

Определенную чувствительность европейцы могли бы проявить к христианству, без которого данная цивилизация просто бы не существовала. Но именно на этом направлении вот уже много десятилетий не проявляется ничего, кроме издевательств и глумежа.

Этот глумеж над собственной христианской традицией Европы в сочетании с толерантными плясками вокруг мигрантских традиций не мог не создать впечатления у исламских радикалов, что речь идет о почти завоеванной территории, где никакие карикатуры, конечно, невозможны, а тех, кто их размещает, можно и нужно безнаказанно убить. Как оказалось, путь от угрозы до действия может быть очень коротким.

Я не буду придумывать никакие конспирологические версии наподобие тех, что существовали вокруг 11 сентября 2001 года, не буду предполагать, что эта террористическая атака должна подтолкнуть Евросоюз к более жестким действиям против ИГИЛ на Ближнем Востоке и к более жесткой миграционной политике.

Подчеркну только свой скептицизм в связи с надеждами, что отрезвление по поводу истинной угрозы заставит Францию выйти из коалиции против угрозы мнимой – то есть России. На место голлизма во Франции пришел атлантистский фундаментализм, и даже в своей последний час с перерезанным горлом французский истеблишмент будет ставить западную солидарность в русофобии выше реальных цивилизационных и культурных угроз.

Перемен приходится ждать только от прихода новой элиты, олицетворяемой Марин Ле Пен, но специфичное устройство французской демократии было специально переконструировано в 1990-е годы так, чтобы исключить победу «Национального фронта» в любом (подчеркну – в любом) случае.

Произошедшая в Париже трагедия, конечно, увеличит поддержку Ле Пен, но это значит только, что будут использованы более агрессивные методы ее вывода из игры.

Поэтому крайне маловероятно, что кровавое убийство журналистов-карикатуристов приведет к началу в Европе политической революции, возобладанию антимигрантского лобби и т. д.

Боюсь, что это просто теракт. Просто убийство. И из этого убийства следуют самые элементарные выводы.

Защита своей традиции позволяет сохранить мир. Толерантность убивает.

8 января 2015

Это Спарта!

Донецкий аэропорт, за который пролито столько крови за все эти месяцы Донбасской войны, наконец взят вооруженными силами Новороссии. Противостояние украинских «киборгов» и батальона ополченцев «Спарта» во главе с легендарным Моторолой закончилось полным триумфом последнего.

Киборг – это человек-машина, робот, свободный от жалости, чести, сомнений, от всего, кроме желания убивать. Спартанец – это идеальный воин, один стоящий целой армии, – компетентный, выносливый, одушевленный отважным патриотическим духом. Роли между карателями и ополченцами распределились именно так, и в этом выражаются, пожалуй, две философии войны. Для Украины «киборги» были основой пропагандистской машины все последние месяцы. Прославляя оборону ими аэропорта, украинцев заставляли забывать не только о преступлениях АТО, не только о сожженных в Одессе, но и о собственных чудовищных потерях под Иловайском и в других августовских котлах.

Непобедимость киборгов была для Порошенко основой хотя бы какой-то внутриполитической стабильности. Поэтому ее поддерживали прежде всего террористическими артиллерийскими ударами по жилому сектору Донецка из Авдеевки и Песков. Тактика карателей с первых месяцев АТО осталось неизменной – в случае военных поражений бить по мирным людям, шантажируя противника потерями среди ни в чем не повинных граждан. Впрочем, для украинской «патриотической общественности» все, кто живет в Донецке, – одинаково сепаратисты, одинаково виноваты перед украинизмом и вообще людьми не считаются, так что их уничтожение – дело чести, подвига и геройства для бойцов АТО.

Невозможно просто описать ту вакханалию из фейковых новостей, ложных «свидетельств очевидцев», «надежных информаций» из «анонимных источников», которая поднялась в украинском интернете и СМИ после потери киборгами аэропорта. В воспаленном сознании сторонников «единой краины» они не просто продолжают удерживать терминалы, но еще и убили Моторолу, заняли половину Донецка и разбили 100 тыс. войск элитного российского спецназа (напоминаю, если кто забыл, что украинцы с марта и по сей день «воюют с Россией»). Но понятно, что слишком долго топить одним враньем не получится. Довольно скоро с Порошенко спросят за новое поражение. Именно поэтому, и не почему другому, он так торопится подписать хотя бы какое-то перемирие, любую филькину грамоту до того дня, когда можно будет возобновить обстрелы и предпринять какую-то новую авантюру.

Это с нашей стороны перемирие будет воспринято как признание Киевом поражения в битве за аэропорт. Граждане Украины узнают, что потрясенные своими огромными потерями москали на коленях умоляли о мире и Порошенко даровал его им. Это в очередной раз продлит ресурс легитимности и самого президента, и всего майданного режима, а вместе с тем продлит и войну, дав Киеву время мобилизовать последние не разбежавшиеся из страны человеческие ресурсы, выклянчить у НАТО хотя бы старые винтовки и броневики и в очередной раз возобновить бойню, в надежде, что все-таки удастся вовлечь Россию и Запад в масштабный конфликт.

Необходимо сознавать, что продолжение Киевом АТО – это преступление не только против русского народа в Донбассе, но и против украинского народа в Киеве, Черкассах, Тернополе – где угодно. Мобилизации (в народе их не случайно прозвали «могилизациями») есть форма геноцида украинцев. Причем если дончане сражаются и умирают за свой дом, то украинцам приходится гибнуть за довольно абстрактную и нежизненную в случае Украины «территориальную целостность». Гибнуть, прежде всего, ввиду некомпетентности и авантюризма своего военного и политического руководства.

Должна ли Россия поддерживать эти жестокость и безумие? На мой взгляд – нет. Между тем от нас требуют именно этого. Формой поддержки продолжения бойни с нашей стороны является так называемый миротворческий процесс. Минские переговоры и развод войск призваны были прекратить террористические обстрелы Донецка. Но имели прямо противоположный результат (что было, кстати, легко предсказуемо) – разделительная линия была установлена так, что буквально провоцировала продолжение боевых действий. Позиции карателей имели такую конфигурацию, в которой они создавали будущему ЛНР и ДНР смертельную угрозу. А украинская артиллерия продолжала базироваться в точках, которые давали возможность полностью простреливать крупные города.

Другими словами, «мир» был формой войны, при которой ополчению было фактически запрещено улучшать свои позиции, запрещено занимать населенные пункты. Из них велись артобстрелы Донецка и Горловки, в то время как Киев продолжал эти обстрелы и перевооружал армию.

При этом внешнеполитические задачи, которые ставило пред собой миротворчество минского формата, даже ценой крови расстрелянных на улицах Донецка жителей, не решались. Внешнеполитическая изоляция России эти месяцы усугублялась, экономика оказалась под мощнейшим ударом, одно за другим следовали мелкие унижения вроде отказа Франции отдать «Мистрали». И даже наши ближайшие союзники, как Лукашенко, явно решили, что настал благоприятный момент, чтобы улучшить отношения с Западом за наш счет. Другими словами, не выступив победителем, Москва, волей-неволей оказалась в роли побежденного, которому мстят все, включая непричастных.

Продолжение «минского формата» тем самым становится стратегическим тупиком. Мы не извлекаем из своей позиции миротворца никаких выгод, зато получаем все минусы. Для Запада Россия по-прежнему главный виновник происходящего, санкции не только не ослабляются, но и усугубляются, а тем временем на улицах Донецка гибнут люди, тем временем Луганск свирепеет от наступившего там экономического и социального коллапса. Надо понимать, что доброе отношение к России на этих территориях не есть константа, и если люди в ответ на свой порыв быть с Россией получат лишь то, что они справедливо воспринимают как равнодушие и предательство, то рано или поздно они разочаруются в Москве не меньше, чем в Киеве.

Минский процесс не выводит на долгосрочные политические решения и не является даже припаркой – рана обстрелов, блокад и санкций не только кровоточит, но и загнивает. На мой взгляд, России следует отказаться от оплаты своей внешнеполитической репутацией и уважением в глазах жителей Донбасса заведомо тупикового мирного процесса. За прошедшие месяцы не только Киев, но и республики Новороссии существенно продвинулись в военном строительстве. Ополчение превратилось в серьезную и боеспособную армию, в которой всё меньше партизанщины и всё больше выучки и военной техники. Не то что недавние физики, но и недавние лирики из добровольцев оказались способны освоить науку целеуказания для артиллерии, что уж там говорить о рытье траншей и организации засад, доказывая максиму Клаузевица, что «военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека».

Поэтому на сегодняшний момент нет никакой необходимости, чтобы Россия вмешивалась всеми доступными ей средствами, чтобы спасти Донецк и Луганск, как вопрос вставал прошлым летом. Подобная «страховая» функция России может быть востребована лишь в самом крайнем случае, который вряд ли наступит. Сегодня достаточно не мешать Новороссии в своем темпе решать свои боевые задачи (ликвидация Дебальцевского выступа, освобождение Мариуполя, выход к границам республик). Тем самым наконец-то появляется шанс вынудить Киев вести разговор о мире всерьез – не с позиции зашкаливающей по цинизму истерии, когда преступление украинских военных под Волновахой выдается за вину ополченцев, а считаясь с фактами.

Те внешнеполитические угрозы, которые встают при этом перед Россией, не сильно выше тех, с которыми мы столкнулись в ответ на свое миролюбие. Что бывает, когда мы соглашаемся на роль жертвы, мы можем увидеть на табло обменников. Хотя бы из любопытства следует посмотреть, что будет, если мы перестанем мешать охотникам.

19 января 2015

Железные реки

Я живу не под Псковом, не под Тулой, не под Вологдой. Счастливчик – я живу за 101-м километром. В отличном наукограде, откуда в Москву ведут два с половиной первоклассных федеральных шоссе , откуда ежедневно в столицу уходят десятки автобусов и маршруток. У нас есть машина, и жена без проблем могла бы довезти меня до Москвы по пробкам за каких-то всего-навсего два с половиной часа, иногда превращающиеся в три.

Раз в неделю, когда мне обязательно нужно быть в Москве на радиопередаче, я просыпаюсь в холодном поту, так как мне кажется, что я проспал электричку. Ту единственную удобную электричку, которая довезет меня не слишком рано, но и без опозданий. Тем же вечером я стараюсь успеть на электричку обратно – необязательно до точки, до любой станции, откуда меня можно забрать, не связываясь с пробками.

Другими словами, будучи автовладельцем, живя в Центральном регионе с развитой системой сообщений, я полностью завязан на такую вещь, как электричка, и если ее вдруг отменят, то не знаю, по совести сказать, что буду делать. Большинство населения нашей страны, будь они владельцами хоть 2–3 машин, проживай хоть в шаге от автобусной остановки, являются рабами электрички как единственно адекватного нашим расстояниям транспортного средства.

Именно локальный железнодорожный транспорт стягивает Россию, собирает воедино огромные регионы и соединяет эти регионы между собой. Вспомните знаменитое путешествие из Петербурга в Москву «на собаках», столь популярное у позднесоветской молодежи. В свое время Россия – с ее непропорциональной технологиям Средневековья и раннего Нового времени огромностью – была создана реками, переплетением на Русской равнине и в Северной Евразии огромного количества рек, по которым можно было доплыть далеко, быстро, удобно. В XIX–XX веках эту функцию взяли на себя железные дороги, которые с учетом нашего культурного кода вообще следовало бы называть железными реками. Были проложены основные великие артерии – Москва – Петербург, Южные железные дороги, грандиозный Транссиб. От них отходят средние и малые ветки, по каждой из которых идет оживленное движение.

Только эта возможность движения на ближних и дальних поездах сделала Россию действительно единой, функционирующей как целое, несмотря на свою огромность, страной. И в Гражданскую, и в Великую Отечественную железные дороги, если уж не говорить о государственном значении и великом железнодорожном маневре промышленности в 1941-м, были ключевым фактором выживания для миллионов людей – бежавших, эвакуировавшихся (в эвакуационных поездах работали даже школы), возвращающихся.

Сегодня именно электричка является базовой единицей общенациональной мобильности, позволяющей человеку в «пешем» ритме подняться над своей локальностью. Электричка выполняет функцию метро для всей страны.

И вдруг мы оказываемся перед лицом того факта, что железнодорожное движение фактически упраздняется. Нелепая бизнес-схема, которую президент справедливо назвал сумасшествием, на этой свободе передвижения гражданина ставит крест.

Напомню суть проблемы. ОАО «РЖД» – это созданная на основе общенациональной транспортной инфраструктуры компания, ставящая во главу угла свою рыночную эффективность. Иными словами, задача РЖД не обеспечивать транспортную связанность страны, не поддерживать социальную мобильность, а давать хорошие финансовые показания.

Пассажирские перевозки, особенно «локальный трафик», являются для компании откровенно убыточной статьей, которую она сбросила с себя, создав полуфиктивные компании по пассажирским перевозкам, которые берут у РЖД в аренду вагоны. Субсидирование этих пассажирских компаний сброшено на регионы, которые особенно в условиях нынешнего преддефолтного для многих областей и республик состояния просто не в силах оплачивать такое «развлечение», как электрички. И, разумеется, стараются сбрасывать эти расходы.

Выплаты эти ОАО «РЖД» намерено использовать для прибыльных инвестиций, например, возрождая ночное железнодорожное сообщение во Франции. В логике социального государства звучит как издевательство: «закроем электрички в Псковской области, чтобы запустить спальные вагоны «Париж-Ницца». В рамках бизнес-стратегии всё звучит логично – сократим копеечные перевозки пенсионеров и гастарбайтеров-безбилетников и запустим куртуазный перевоз любовниц на пляжи.

Если господин Якунин – глава частнопредпринимательской компании, я не вижу никаких оснований его упрекать за подобную расстановку приоритетов. Но, простите, при всём уважении он – не Стефенсон и не Черепанов. Не он придумал поставить паровую машину на колеса и пустить ее по стальным рельсам, прицепив сзади повозки. Он – не Мельников и Крафт, не он придумал, как проложить огромную железную дорогу, которая не увязнет в болоте. Он не граф Витте, который и впрямь получал от императора доплату к жалованию, компенсирующую переход из частного сектора на госслужбу. Он не придумал Транссиб, не разработал единый железнодорожный тариф, не предложил концепцию системы государственных железных дорог. Он – просто управляющий компании, в которую собраны активы за полтора столетия.

Как и большинство современных распорядителей национального достояния, ОАО «РЖД» и ее управители – это рантье, распоряжающиеся огромными активами, созданными задолго до них. Причем с конца XIX века железные дороги в России развивались не как коммерческие предприятия, а как основа национальной инфраструктуры, как фундамент национального развития. Распилить этот фундамент и сдать в металлолом, вложив деньги во французские железные дороги, – метода не хитрая и многажды за последние четверть века нами виданная. И очень дорого обошедшаяся.

Нельзя быть одновременно государственником в политике и либертарианцем, приносящим людей в жертву эффективности, в экономике. Корень всех наших бед – ложная экономическая философия, заложенная в реформу наших железных дорог и других частей нашей инфраструктуры.

Кстати, полезно вспомнить тех, благодаря чьим усилиям такая философия была внедрена в сознание нашего чиновничества и предпринимателей. «Наш компас – Прибыль, полученная в соответствии со строжайшим соблюдением закона. Наш кумир – Его Финансовое Величество Капитал, ибо он и только он ведет к богатству как к норме жизни… Бессовестно делиться заработанным с бродягой, который на миллион процентов уверен, что в нашей гуманной державе ему не дадут умереть с голоду» – это из книжки Михаила Ходорковского и Леонида Невзлина «Человек с рублем» (Москва, 1992).

Очень полезно помнить такие цитаты, когда сегодня Михаил Борисович рвется стать первым радетелем за электрички. Вы-с, батенька, и убили-с…

Общенациональное достояние, созданное в целях создания условий для социального развития и экономического подъема, не может «окупаться» как бизнес-проект. Там, где железные дороги понимались как «только бизнес», – в США – они фактически умерли. В России смерть железных дорог как социального и инфраструктурного инструмента невозможна и недопустима, по крайней мере, пока специалисты ОАО не изобретут способа русским людям летать над заснеженной тайгой и солончаковыми степями.

Никакой альтернативы железным дорогам у нас просто нет. Авиация? Она в качестве регионального транспорта точно так же деградировала и в еще большей степени коммерциализована. Автомобильный транспорт? Не говоря уж о том, что цена бензина у нас растет и когда нефть дорожает, и когда она дешевеет, у нас просто нет дорог. Причем дорог нет у нас во многом благодаря политике РЖД. Бесконечные фуры, разбивающие шоссе, создающие бесчисленные аварийные ситуации, переворачивающиеся к ужасу автомобилистов, создающие чудовищные заторы, особенно на двухполосках, обходятся своим нанимателям дешевле, чем перевоз грузов по железной дороге.

Сумасшествием является само предположение, что основа социальной ткани, основа единства нации может функционировать на принципах бизнес-рентабельности. Россия как целое, расположенная в невозможно экстремальных широтах, невероятно растянутая и невыносимо пустынная, – абсолютно экономически нерентабельна. Эта страна может существовать только вопреки всякой экономической логике. Однако она существует и даже приносит распорядителям ее достояния немалые прибыли.

Но выбранная ими странная стратегия сброса социальных обязательств ведет только к гибели этого парадоксального существа как целого.

5 февраля 2015

Пушки февраля

В старой Европе ситуацию, сложившуюся на международной арене сегодня, описали бы выражением «военная тревога». Стороны всерьез рассматривают возможность большой войны, совершают подготовительные мероприятия, включая передвижения войск, но дорога для дипломатии еще открыта, мир еще возможен.

Классическими случаями «военной тревоги» были франко-германские кризисы 1875 и 1887 годов, инспирированные Бисмарком и погашенные российской дипломатией. Именно за разрядку европейского кризиса 1887 года Александр III и получил прозвище Миротворца.

Военные тревоги могут сопровождаться шумом прессы, угрожающими заявлениями, шовинистическим угаром. Но всего этого недостаточно для того, чтобы ситуация перешла в горячую фазу. Войной оборачивается не бессилие дипломатии, а переоценка собственных возможностей в силовом решении конфликта. Именно об этом ложном мнении о себе была написана замечательная книга Барбары Такман «Пушки августа», сыгравшая свою роль в разрешении Карибского кризиса. Те, кто её не читал, обычно думают, что эта книга – предупреждение о том, как большие державы шаг за шагом могут, сами того не заметив, скатиться к войне.

На самом деле книга совсем не об этом, дипломатической истории в ней почти нет. Монография Такман посвящена военному планированию противостоящих сторон и тому, как реальность войны превратила красивые планы в труху. Блестящий замысел немцев по молниеносному разгрому Франции рухнул, поскольку французы действовали совсем не так, как предполагали в берлинском Генеральном штабе.

И предупреждающее значение «Пушек августа» состояло в том, что они заставили Кеннеди усомниться в блестящих расчетах Пентагона, неопровержимо показывавших, что США разгромят СССР в ядерной войне. Сегодня военная тревога звучит всё громче, и она вполне способна перерасти в войну, если стороны неверно оценят свои шансы.

Трезвее всех, пожалуй, оценивают ситуацию европейские лидеры. Они отлично понимают, что Европейский Союз – это хрупкое дитя европейского мира, начавшегося в 1945 году. Идеологией этого объединения является комфорт, свобода передвижения, толерантность, подавляющая любую агрессию, наслаждение осенью европейской цивилизации. Пережив чудовищную войну, Европу в значительной степени разрушившую, немцы и французы, пострадавшие более других в этой войне, остановились на идеологии: «Никогда больше» и решили подавлять любые слишком экспансивные жизненные проявления (пусть и самые благородные), которые могут послужить зародышем войны.

Если конфликт США и России перейдет в военное столкновение (пусть не непосредственно, а руками третьих сторон), то Европе суждена судьба поля боя. В лучшем случае прифронтовой полосы. При этом Европа накрыта американским ядерным зонтиком, находится, как метко заметил Путин, в «полуоккупации», развитие ее военных сил, особенно после сворачивания голлистского курса во Франции, находится на крайне низком уровне – ниже порога реальной боеспособности. Войны против хотя бы равной по силам армии, не обезоруженной предварительно американскими авиаударами, европейцы попросту не выдержат.

Именно поэтому Олланд и Меркель пытаются предотвратить разрастание конфликта.

Но пока это получается у них откровенно плохо, потому что европейские лидеры привыкли быть рабами лампы из Овального кабинета. Они хотели бы хороших отношений с Россией, но… за счет России. То есть хотели бы еще раз провернуть тот ход, лимит на которые с нашей стороны исчерпан. И потому в их дипломатическом багаже небогатый арсенал из угроз санкциями и морковки их частичной отмены. То есть прямая дорога к катастрофе.

Единственной разумной стратегией для ЕС была бы «игра против игротехника» – жесткая смена фронта: молниеносное признание Крыма и Новороссии, отмена санкций, требование замены киевского режима. Это дало бы ЕС отличные отношения с Россией, плохие, но с тенденцией к улучшению отношения с США, а главное – мир. Нынешний же курс ведет к враждебным отношениям с Россией, плохим с тенденцией к ухудшению с США и, главное, войне. Однако представить себе такой разворот европейской дипломатии при нынешней мелкотравчатости ее лидеров попросту бессмысленно.

США также переоценивают свои шансы, увлекшись ролью мирового лидера в условиях вакуума силы, наступившего в 1990-е. В мире, где реалистичность внешней политики всех сторон основана на отрезвляющем опыте поражений (Европы в 1945-м и России в 1991-м), одни США ведут себя так, как если бы никогда поражений не терпели. Вьетнам забыт как частный эпизод. Американский истеблишмент уверен, что если он «нажмет» и проявит «достаточную твердость», то Россия рано или поздно отступит.

Фундаментальный расчет США создать в Европе гнойник, который будет высасывать силы и из России, и из ЕС, поддерживать реакцию, подбрасывая деньги, оружие, давя на европейцев, а главное – не допуская всеми возможными угрозами Москву до решительной хирургии. При этом самим как суверенной державе оставаться вне конфликта. Но что будет если США это не удастся? Если ЕС откажется от пролонгирования конфликта. Или, что вероятнее, если Россия перестроит свою стратегию так, чтобы вывести киевскую хунту из игры насовсем. Вашингтону придется признать поражение? Или он прибегнет к ядерному шантажу?

Фактически вся стратегия США построена на предпосылке отказа Москвы от эскалации конфликта. Но это – фундаментальная ошибка. Чтобы успешно использовать ядерный шантаж, нужно было сохранять ту гламурно-перекормленную Россию, что имела место быть еще год назад. Сегодня из всех участников глобального конфликта именно у России менее всего есть что терять. Парадоксальным образом, именно санкционная политика Вашингтона повысила уровень психологической мобилизации российского общества до военного уровня. Так что игра в шантажиста может подвести нас к порогу катастрофы гораздо быстрее, чем рассчитывают в Белом доме.

Свои риски есть и у России.

Если Вашингтон рассчитывает на наш экономический крах и ошибается – на фундаментальном уровне наше хозяйство довольно прочно, а в условиях глобального конфликта до высокой экономики скоро никому дела не будет, – то мы несколько переоцениваем уровень наших военных возможностей. Можно очень долго рассказывать самим себе о славе русского оружия и непобедимости русского солдата, но опыт всех наших больших войн (за исключением разве что Семилетней) показал, что Россия делает невозможное «в конечном счете», и это конечное торжество обходится ей очень дорого. Идти же к этому торжеству приходится тернистой дорогой потерь и катастроф.

Бои ополченцев с деморализованной украинской армией показывают, что даже против нее успех дается отнюдь не с наскока, а лишь после долгой и трудной работы. Именно поэтому заложенный во всех наших обсуждениях соблазн военного решения требует очень серьезных уточнений: что будет если всё пойдет не так? Если вместо стремительного сокрушения мы увязнем на полпути? Именно с опасением такой ловушки и связана попытка Москвы максимально дистанцироваться от конфликта, говорить о нем как о внутриукраинской гражданской войне, к которой, вопреки мнению Запада, мы не имеем никакого отношения. Но эта поза становится всё менее естественной.

По большому счету, все попытки российской дипломатии избежать прямого втягивания в конфликт спотыкаются об одну препону – полное отсутствие субъекта для конструктивного диалога в Киеве. Постмайданный режим представляет собой боевого зомби, и все попытки найти к нему подходы через разум, корысть, страх и любые человеческие мотивации встречают жесткое сопротивление. И несмотря на глобальность кризиса, ключ к его разрешению, возможно, лежит не в Вашингтоне, не в Минске, не в Донбассе и Дебальцево, а в Киеве. Там, откуда год назад всё и началось. Воскресить Франца нашего Фердинанда было нельзя. Прогнать из Киева стаю майданных бесов более чем возможно.

11 февраля 2015

Возвращение в Средиземье

XVI век был последним великим в истории Средиземноморья. В то октябрьское утро 1571 года, когда у Лепанто захлестнулись абордажными крючьями галеры Дон Хуана Австрийского и Али-паши, участники эпохального сражения за господство над Средиземным морем еще не знали, что, в сущности, они последние гости уже давно закончившегося пира. Пересекший Атлантику Христофор Колумб стал не только открывателем Нового Света, но и пророком нового, Атлантического мира.

С тех пор Атлантика стала больше чем просто океаном – она превратилась в идеологию. «Атлантическая солидарность», «атлантизм», «Североатлантический альянс» – всё это весомые, опасные и требующие кровавых жертвоприношений языческие божества. Именно ради атлантических идеалов вице-президент США требует от европейцев покорно переносить тяжесть санкционной войны с Россией и не жаловаться. Довольно странное, если рассуждать в категориях географии, предположение, что наличие выходов к Атлантическому океану требует у европейцев быть ближе к США и Британии, чем друг к другу и расположенной не за океаном России, превратилось, по сути, в палку в руках американского капрала, которой приструняют всех недовольных. Против этого атлантистского фанатизма, скажем сразу, у России нет никаких шансов.

Но что-то в сегодняшнем мире меняется. Атлантика перестает быть доминирующим мировым пространством, ее возможности почти исчерпаны. Одни ждут «пацифистской» эры, когда новым великим океаном станет Тихий. Другие обращают внимание на то последовательное упорство, с которым Китай реализует упущенный в XV веке шанс создать свое имперское пространство в Индийском океане. Кто-то с приступами жадности, а кто-то с восхищением следит за тем, как Россия превращает Арктический океан в собственность с колоссальными ресурсами. Атлантика становится просто речкой между Нью-Йорком и Лондоном.

И в этом перераспределении весовых долей океанов совершенно иное значение приобретает Средиземное море. Из заболотившейся периферии, где сосредоточены европейские страны-неудачники, в то время как атлантический Север сделал прыжок в индустриальную эпоху, Средиземноморье вновь становится коммуникативным звеном между Европой и поднимающимся Индийским океаном. А главное – вспоминает о своей роли колыбели цивилизации, самого исторически насыщенного и культурно интенсивного пространства за всю историю человечества. Египет, Кипр, Греция, Рим, Карфаген, Византия, крестовые походы, «Сицилийская вечерня», подъем Испании – всё это вехи большого средиземноморского мира, который некогда и был истинной Европой поверх условных частей света, в то время как позднейшая атлантическая Европа была варварской периферией.

Сегодняшняя Европа представляет собой во многом искусственную спайку двух цивилизаций – средиземноморской и атлантической. Эта спайка была обеспечена грандиозным технологическим прорывом атлантического мира в эпоху промышленной революции, обеспечившей Голландии, Англии, а затем Америке безусловное доминирование. Однако сегодня эта спайка явно дает трещину.

«Атлантисты» считают средиземноморцев ленивыми нахлебниками. Те, в свою очередь, глядят на северных соседей как на манипуляторов и кровососов, которые больше имитируют технологические прорывы, чем их осуществляют. Так или иначе, каждая сторона ощущает, что этот цивилизационный союз обходится слишком дорого. Европа распаивается на средиземноморскую и атлантическую. Именно в этом секрет той странной и во многом парадоксальной цепи событий, которая без ясного замысла и выраженной воли России кажется скорее «судьбой», чем «планом», и втягивает нас в Средиземноморье.

За прошедший после возвращения Крыма – наших средиземноморских ворот – год Россия радикально изменила отношения с Турцией, превратившейся из цербера на наших воротах в дружелюбного привратника. Затем последовала впечатляющая демократическая революция в Греции, сместившая в нашу пользу все балансы в Евросоюзе. Довольно экстравагантно прозвучало предложение Кипра разместить у себя российские воздушные и морские базы. Давний стратегический союз с Сирией приобретает тем самым новый смысл – мы уже не два изолированных партнера, а части единой восточно-средиземноморской цепи, южный конец которой находится в Египте, столь дружественно принимавшем недавно Владимира Путина.

Египет и Сирия – страны, которым удалось оказать сопротивление навязанной Америкой «демократизации» с привкусом пещерного фанатизма – становятся своеобразным ключом ко всей судьбе Средиземноморья. Если они устоят под натиском выращенного США монстра ИГИЛ из Ирака и Ливии, то от Севастополя до Каира пройдет устойчивая ось возрожденного Восточного Средиземноморья.

Общая история и общая культура этого пространства тысячелетие создавались Византией. Вот почему появление византийских мотивов в этом содружестве практически неизбежно. Этот византизм может оказаться сильнее религиозных разделений христиан и мусульман. В конечном счете исламские страны Восточного Средиземноморья оказались под чудовищным ударом фанатического экстремистского безумия.

Массовые казни христиан, сожжения людей, работорговля во имя мнимого «чистого ислама» – всё это вынуждает носителей здравого смысла забыть о старых разногласиях и как-то группироваться. Для тех же Египта и Сирии защита своих христиан становится делом чести. Курды уже сейчас сражаются с игиловцами с отвагой и упорством не меньшими, чем у фанатиков: женщины берут оружие и воюют не то что вместе, порой – вместо мужчин. Я бы не исключал того, что борьба с «Исламским государством» вскоре станет точкой не менее драматической концентрации энергии, чем та, который в последние десятилетия был исламский фундаментализм. Причем на этой волне возможно ожидать даже ослабления позиций ислама в средиземноморских странах.

Следует ли ждать столь же драматической перестройки Западного Средиземноморья? Ведь в этом случае неовизантийское пространство имело бы шанс сомкнуться с неоримским. Индикатором станут предстоящие выборы в Испании. Если партия «Подемос» оправдает связанные с нею сейчас высокие ожидания, то можно быть уверенным в том, что антиатлантизм не останется уделом лишь Востока. Впрочем, здесь откроются перспективы и для иного атлантизма. Ни для кого не секрет теснейшие связи «Подемос» с Венесуэлой. Внезапная «левая» пересборка древнего испанского имперского мира по обе стороны Атлантики обернется пересборкой всей мировой политики.

Россия – несомненно, один из участников этого процесса глобальной геополитической трансформации.

Можно даже утверждать, что именно наши действия его и инициировали: решительная поддержка Сирии против интервентов, энергичная поддержка египетской контрреволюции и обозначение своего собственного геополитического движения через Крым.

Но что это нам дает?

До сего момента одним из ключевых догматов нашего западничества была уверенность в необходимости теснейшей смычки с северным Евроатлантическим миром ради доступа к высоким технологиям. «Протестантская» доминанта стала ведущей в политике России еще задолго до Петра I, при Михаиле Федоровиче и патриархе Филарете, поддержавших именно протестантский блок в Тридцатилетней войне.

Однако последний год показал как тщетность упований на устойчивость оси Москва – Берлин, так и проблематичность нашей интеграции в этот высокотехнологичный мир через западные линии передач. Когда Россию ежедневно шантажируют отключением от системы банковских платежей, чья штаб-квартира расположена в Бельгии, а Крым уже отключили от всего – начиная с визы и служб «Эппл» и заканчивая игрой в «Воркрафт», мы начинаем понимать, что вся наша технологическая интеграция – это интеграция в отложенный каменный век.

В этих условиях для России логично не пытаться уцепиться за технологического лидера – тем более что лидерство Запада уже отнюдь не столь безусловно, – а начать искать устойчивую и комфортную среду для совместного политического сосуществования, свободного от гегемонизма и шантажа. А такую сферу мы найдем, скорее возрождая великое Средиземноморье, чем пытаясь успеть на атлантический «Титаник».

19 февраля 2015

Вопросы археологии

Археологи относятся к своим находкам со смешанным чувством восторга и сожаления. Восторга перед новым открытием и сожалением по поводу того, что открытие зачастую грозит памятнику безвозвратной гибелью. Сколько золота было похищено из кургана Куль-Оба в октябре 1830 года, когда археологи оставили уже вскрытый курган на ночь без охраны! Найденную в Египте мумию знаменитого завоевателя фараона Тутмоса III буквально разрезали на части современные грабители, чтобы добыть зашитые внутри амулеты.

Раскапывая, археолог зачастую уничтожает – такова грустная дилемма этой профессии. В последнее время к обычным археологическим рискам прибавляются еще и политические. На наших глазах извлеченный европейскими исследователями из полного забвения удивительный мир Древнего Востока опять погружается в небытие. Причем уже безвозвратно. Музеи разграбляются – так было и во время американского вторжения в Ирак, и во время египетской «цветной революции». Целые древние города, как прекрасная Пальмира, оказываются в зоне боевых действий в Сирии, и их судьба неизвестна.

По всей Ассирии саргонопад. Боевики ИГИЛ с молотками и дрелями крушат статуи древних ассирийских царей. В воздухе слышится что-то вроде: «Ашшурбанапал лалалалала!», «Синнахерим иди на хурритов!» – и что-то столь же легко узнаваемое. Коллекция музея города Мосула – центра иракского Курдистана, находящегося аккурат посреди древней исторической Ассирии, была разбита на глазах у миллионов пользователей интернета.

Кое-кто выражает робкую надежду, что видео постановочное и разбиты копии, а подлинники проданы, потому что «не могли же они…». Но нет, как и в сценах игиловских казней в итоге всё оказывается подлинным, так и на сей раз фанатики разбили сами ассирийские статуи, хотя продать часть добычи из-под полы они тоже, разумеется, не прочь.

Но шоу должно продолжаться.

Вскрытие и перевоз европейскими археологами древних памятников часто объявлялись колониализмом и грабежом. И это было в общем справедливо – с одной оговоркой: зачастую это был единственный способ спасти памятники от уничтожения. Древности Ливии, Сирии и Ассирии находятся под прямой угрозой и уже уничтожаются.

Вавилония, Египет, Иордания с Петрой, Тунис с Карфагеном – в зоне серьезного риска.

Под варварство вполне подводится даже определенная философия. В конце 1970-х арабский культуролог Эдуард Саид, живший и работавший в США, выработал целую концепцию «ориентализма». Мол, Запад произвольно конструирует образ и культуру Востока такими, как он хотел бы их видеть, а не такими, каким хочет быть настоящий Восток. Запад выискивает редкости и интересности и не обращает внимания на жизнь как она есть.

И вот «жизнь как она есть» восторжествовала. Сперва светские амбициозные диктаторы вроде Саддама рвались восстанавливать Вавилон и строили зиккураты. Но и они оказались для Востока слишком «западниками». И вот уже «аутентичное» постмодернистское шоу ИГИЛ (наверняка придуманное людьми, читавшими Саида) демонстрирует стремление к «новой простоте», отбивая ассирийским царям голову кувалдой.

«Деколонизация» археологии в зоне политической турбулентности чревата разрушениями, разграблением и потерями. Мы, впрочем, знаем это и на собственном горьком опыте скифских сокровищ Крыма, которые приходится теперь буквально выцарапывать у Голландии с неясной надеждой на успех.

Если бы весь советский период все значительные находки уходили в Эрмитаж – общенациональный центр науки о скифских древностях, то коллизия бы попросту не возникла. Но логика «ленинской национальной политики» вела к тому, что значительная часть находок распределялась между крымскими музеями, в чем своя логика была, и… Киевом, в чем никакой логики не было вообще, кроме той, что Киев был столицей УССР.

Глядя попеременно на происходящее то в Донбассе, то в Ираке, отпадают всякие сомнения, что, доберись вооруженные отряды карателей до крымских сокровищ, они бы беспощадно разрушали всё, что относится к России, – да и не только к ней. Взгляд украинских нацистов на древнюю историю тоже весьма специфичен. Мне вспоминается ответ прежнего украинского директора одного из крымских санаториев, на территории которого расположена римская крепость Харакс.

На предложение археологов возобновить раскопки крепости он меланхолично заметил: «Римляне? Це ж Романови. Це ж оккупанти». Как поступают на Украине с «памятниками оккупантов», мы неоднократно видели в прямом эфире.

А вот нашего видения завтрашнего дня одной из мировых археологических жемчужин пока нет. Что делать со всеми бесчисленными памятниками Древней Греции, Рима, скифов, готов, Византии, открытыми и еще не открытыми в Крыму? Глава республики Сергей Аксенов предлагает «тотальные раскопки» – археологи должны перекопать весь Крым, найти всё, что можно, обрести новые сокровища, создать новые памятники и туристические объекты.

К тому же это раз и навсегда оставило бы без работы «черных археологов», терзающих Крым с самого распада Союза.

Цель амбициозная – и на нее, с моей точки зрения, стоило бы потратиться ну никак не в меньшей степени, чем на дорогостоящие спортивные проекты. Культурный и символический капитал, созданный в результате, был бы гораздо более весомым, чем тот, что оставляет спорт. Это был бы задел на века. Но если бы проблема была только в деньгах…

Есть ли у нас во всей стране столько археологов, которые даже при полной мобилизации готовы провести такие раскопки? Есть ли у нас достаточно специалистов, чтобы разобрать собранный материал, не дать ему повторить судьбу тысяч уже найденных памятников, которые попросту гниют в подсобках музеев? Современная археология – это не извлечение редкостей, это тщательнейший анализ всех найденных вещей, копание в мусорных кучах античных кухонь, анализ полусгнивших зерен на дне амфор.

Только такой сложный анализ делает археологию наукой о прошлом, а не охотой за сокровищами в стиле Индианы Джонса. А у нас на страну всего два археозоолога, за нищенскую зарплату работающих на пределе износа.

Между мечтами и реальностью – пропасть. По одному из прекраснейших пещерных городов Крыма – Эски-Кермену – я бродил в полном одиночестве, в сопровождении лишь двух диких собак. Приехал я туда по совершенно разбитой дороге, так что в какой-то момент водитель попросту высадил меня и бежал. Не было решительно ничего, что могло бы помешать вандалу нанести вред памятникам, и никого, кто бы спас меня от собак, если бы они решили меня съесть.

В Севастополе одержана важная победа в борьбе городских властей с Музеем-заповедником «Херсонес Таврический». Его торжественно слили с единым историческим музеем города, куда собраны и Малахов курган, и музей подполья времен Великой Отечественной. Но в этом ряду памятник античной и византийской древности, входящий в список ЮНЕСКО, выглядит странновато. Горожанам теперь наверняка откроют свободный доступ на пляжи заповедника, а вот заработает ли закрытый уже 10 лет древнегреческий отдел?

Если не мечтать о многом для спасения крымских древностей, как минимум необходимо следующее. Вопервых, нормальный надзор и финансирование уже существующих музеев и памятников и учет их особенностей. Во главе угла должны стоять наука и сохранность. Во-вторых – жесточайшее соблюдение правил охранных раскопок. Археолог в Крыму должен превратиться по сути в полицейского, без которого нельзя выкопать ни одну яму, заложить ни один фундамент. Причем эту практику надо устанавливать срочно – уже стоит вопрос об охранных раскопках при строительстве Керченского моста, который пройдет аккурат по территории одного из славнейших государств Древней Греции – Боспорского царства. Мост нужно строить быстро – это стратегический вопрос. А значит, копать надо еще быстрее, не жалея средств. Тот же вопрос вскоре встанет и со строительством новых шоссе, которые обязательно нужны в Крыму.

Наконец, в-третьих, Крыму категорически не помешало бы создание Министерства древностей – по образцу Израиля и Египта, причем общего на оба субъекта федерации и обладающего широкими полномочиями. Только административно грамотный и научно компетентный контроль за всеми древностями региона, только сосредоточение планирования в одном месте убережет памятники от небрежения и растаскивания под местные нужды и затейки. Исключит вероятность того, что средства на обустройство древнего городища администрация какого-нибудь поселка потратит на строительство гольф-клуба, который «экономически рентабельнее».

Закончу тем, с чего начал: археология не только открывает, но и разрушает. Раскопать памятник – значит подвергнуть его огромному риску. Там, где просвещение и культура ставятся обществом во главу угла, этот риск, как правило, оправдан. Там, где торжествуют фанатизм, варварство, хищничество, коррупция, памятникам лучше бы пребывать и дальше в земле, пока, может быть, наши потомки не поумнеют. Сегодня от нас зависит, обернется ли археологическое изучение Крыма разрушением или созиданием.

27 февраля 2015

Леди Макбет вашингтонского обкома

Сериал «Карточный домик» превратился в самую, пожалуй, ожидаемую киносагу сезона. История восхождения целеустремленных негодяев Фрэнка и Клэр Андервудов от работы в конгрессе, через вице-президентства к положению хозяев Белого дома захватывает. Головокружительные политические интриги, потоки компромата и лжи, стремительные смены тактических союзников, готовность переступать через людей, уничтожать их, убивать.

Убивает Андервуд и через посредников, и даже собственными руками. Перед нами законченный кровавый негодяй, одержимый жаждой власти. Тиран, который использует любые дыры в американской конституционной системе, чтобы увеличивать свою власть. Однако сериальный взгляд на мир его глазами невольно вынуждает ему сочувствовать и желать ему снова выпутаться, хотя бы для того, чтобы эта история продолжилась.

В «Карточном домике» много шекспировских страстей. Андервуд напоминает Ричарда III, в его жене Клэр определенно есть черты Леди Макбет. Но постепенно вторгается американский политический миф, созданный Робертом Пенном Уорреном во «Всей королевской рати». Андервуд на посту президента (осторожно, дальше начинаются спойлеры, которые, вероятно, могут уменьшить вашу радость от просмотра сериала) всё больше напоминает напористого социального демагога Вилли Старка, который с трудом может разобрать, делает ли он те или иные вещи для народа или ради собственной власти.

Там, где появляются начальные мотивы «Всей королевскойрати», тамсветит ипринципиально иной конец– непубличное политическое уничтожение и развенчание, которое ждет шекспировских героев, а коварно подстроенное убийство, финал без катарсиса. Поэтому не исключено, что Фрэнк Андервуд так и умрет с маской удивления на лице – надо же, очередная комбинация сорвалась, а его жертвы так и не получат публичного отмщения. Не похоже, что Андервуд получит воздаяние, хотя с каждой серией он совершает всё больше фатальных ошибок.

В мире «Карточного домика» оказывается, что главные дела в мире по-прежнему решаются между США и Россией. Андервуд встречает противника по меньшей мере равного – президента России Петрова: внешность и характер нордические, безжалостный, не пренебрегающий никакими средствами, лишь бы упрочить величие и престиж России. Он готов на любой реальный торг, но не потерпит ни малейшего символического унижения своей страны. Он бросает хлесткие фразы: «Я русский, а русские своих не бросают» и умеет добиваться своего. По сравнению с ним манипулятор и лицемер Андервуд порой кажется дешевым клоуном и туповатым фермером.

Эти два прагматика в общем-то друг другу нравятся и быстро бы договорились, если бы не выяснилось, что сегодняшние США – это не демократия, строящаяся на принципах локковского рационализма и джемсовского прагматизма, а фундаменталистское государство, которое по идеологизированности своей политики даст соочковвперед даже фанатикам из ИГИЛ. Причем основа этого фанатизма – уже не протестантский мессианизм, даже не абстрактные права человека, а феминизм и гей-фундаментализм.

Важные соглашения, откоторых зависит международный мир, могут быть свернуты американским гей-активистом Кэрриганом, который решил нарушить наш закон о гейпропаганде прямо в центре Москвы и был демонстративно заключен на долгий срок (деталь, конечно, нереалистичная). Опасаясь потерять лицо, Кэрриган предпочитает покончить с собой, лишь бы не высказать при освобождении хотя бы формального уважения к русским гомофобам и их законам. Сложнейшая сбалансированная сделка оказывается сорвана истерикой одного гей-активиста – расклад, от которого схватится за голову Генри Киссинджер и любой сторонник внешнеполитического реализма.

Этот идеологизированный ЛГТБ-фанатизм был бы полбеды, если б не суммировался с истерическими выходками переживающей климакс первой леди. Клэр стремится определять внешнюю политику, она объявляет персональную вендетту Петрову, выступает архитектором антироссийской дипломатической коалиции, публичными оскорблениями в лицо сводит на нет все дипломатические усилия Фрэнка. Она поддается на элементарную провокацию, которая стоит жизни американскому военнослужащему и дает все козыри в руки Петрова. В конце сезона российский президент полностью одерживает победу над американским, да и к тому же добивается ухода Клэр из ООН.

И здесь мы, пожалуй, добираемся до главного политического нерва этой части сериала. В нем дается весьма саркастическая критика феминизированной политики. Вдруг принимать решения устремляется слишком много женщин – с постоянными истериками требует себе фактически роли сопрезидента Клэр, против Андервуда в рядах демократической партии выступают опять же женщины – прокурор Данбар и конгрессмен Шарп.

Эти женщины оживленно дебатируют о сексизме, гендерном равенстве, так что понимаешь: феминистская революция в США происходит не только в социальном, но и в политическом поле. Женщины перестают играть в политику по мужским правилам и переносят в нее атмосферу девичника.

«Карточный домик» безжалостно показывает ничтожество этой феминизированной модели политики. По итогам сезона проигрывают все женщины, вовлеченные в сюжет. Но, главное, поражение терпит Клэр. Ее великолепные способности и амбиции, двигавшие Фрэнка наверх, в Белый дом, разом становятся источником безудержных разрушений, когда она сосредотачивается на себе и своем равенстве, стремится быть не рядом с президентом, а второй половиной президента.

Здесь невозможно не увидеть актуального политического послания, который считает любой заинтересованный зритель этого сериала, включая и главного – Барака Обаму. Властная и популярная женщина, супруга президента-демократа, стремящаяся определять внешнюю политику, ненавидящая президента России. Сомнений быть не может – это же Хиллари Клинтон. Кандидат № 1 в Демократической партии, невероятно популярная и амбициозная, еще недавно казавшаяся обреченной въехать в Белый дом на выборах-2016. С президентом Клинтон Америка рискует окончательно превратиться в феминистский халифат, причем стремящийся распространить свое влияние в том числе и на Россию (демонстративная встреча четы Клинтонов с «Пусси Райот» и заявления, что «России нужен не Крым, а такие как вы», обозначает это вполне ясно). Не менее характерно то, что Феминистская Империя отстраивает себе для контраста брутального антипода. Забавная постмодернистская деталь, вряд ли возникшая случайно: «Исламское государство» стало известно западной аудитории как ISIS, то есть Изида, женское языческое божество древнего Египта. Странное название для борцов с идолопоклонством, не так ли.

«Карточный домик» всеми доступными ему художественными средствами дает понять: приход Клинтон в Белый дом станет катастрофой. Это будет амбициозная, конфликтная, зависящая от капризов, завязанная на феминистский и ЛГТБ-фундаментализм политика, подчиненная доктринерству и преувеличенному мнению о собственных возможностях.

Похоже, что к такому же мнению приходят и сами американцы. Над Хиллари сгустились тучи «почтового скандала» – она вела деловую переписку в качестве госсекретаря с личного незащищенного е-мейла. Казалось бы мелочь, но за этой мелочью – безответственный стиль поведения, который может обойтись стране очень дорого. Не исключено, что «мэйлгейт» утянет президентские шансы госпожи Клинтон на дно.

Но «Карточный домик» оставляет возможность двойного прочтения. То, что представляется верхом неадекватности и истерики людям, не выросшим в атмосфере криков о «сексизме» и не верующих, как в скрижаль завета, в гей-брак, может быть воспринято вполне естественным и правильным людям, находящимся внутри этой смысловой системы. Истеричное гендерное самоутверждение Клэр Андервуд может показаться такому зрителю честностью, порядочностью и смелостью на фоне ее лживого и тиранического мужа, чей деспотизм по мере возрастания нагрузок тоже возрастает.

Там, где мы видим предостережение, феминизированный американец вполне может увидеть поддержку. А потому исход кинематографической и реальной борьбы за Белый дом остается непредсказуемым. Следить за этим увлекательно. Главное, чтобы предвыборная осень в Америке не закончилась ядерной зимой.

8 марта 2015

Уроки русского

С уходом из жизни Валентина Григорьевича Распутина стало историей одно из самых ярких направлений в истории русской литературы – деревенская проза. Распутин был в каком-то смысле капитаном той моторной лодки деревенщиков, которые с конца 1950-х отправилась в путь по северным и сибирским русским рекам. С его уходом Россия потеряла не только великого писателя, но и яркого и авторитетного общественного и политического деятеля: он был одним из столпов русского национального консерватизма.

Распутин был настоящим политическим бойцом, с которым по степени политической вовлеченности могут поспорить разве что Пушкин, Некрасов, Достоевский и Солженицын. Достаточно вспомнить, что именно Валентин Распутин бросил летом 1989 года на Первом съезде народных депутатов СССР осатаневшим от похоти суверенитета и раскрасневшимся от предъявляемых «империи» счетов знаменитый вопрос: а что они будут делать, если Россия выйдет из состава СССР и перестанет тащить на своем горбу всех «угнетенных» и «обиженных».

С тех пор представители ностальгирующего советизма не уставали распространять клевету, что якобы «русские националисты в лице Распутина призвали к развалу СССР». Это, конечно, ложь. Призывы к развалу к тому моменту озвучивали уже все кому не лень – представители Литвы и Грузии, Украины и Молдавии. Но никто не хотел платить цену. Предполагалась, что банкет, как обычно, оплатят русские. И когда Валентин Распутин, человек в самом деле защищавший русский народ от перевода нашего небогатого жира на шпик за чужим столом, осмелился напомнить о цене распада, то этнополитические альфонсы буквально хватали ртом воздух от возмущения.

Я отлично помню этот момент: за съездом следила вся страна, и многие люди, выходя из дома, брали с собой радиоприемник, чтобы слушать прямую трансляцию. Я шел по улице, стараясь держаться ближе к одетому в модную варенку кудрявому молодому человеку с рижским радиоприемником в руках. И вдруг увидел, как он буквально затрясся, едва не выронив драгоценный в те времена гаджет. Всё дело было в прозвучавших в этот момент словах:

«А может быть, России выйти из состава Союза, если во всех своих бедах вы обвиняете ее, и если ее слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устремления? Кое-какие ресурсы, природные и человеческие, у нас еще остались, руки не отсохли. Без боязни оказаться в националистах мы могли бы тогда произносить слово «русский», говорить о национальном самосознании… Не Россия виновата в ваших бедах, а тот общий гнет машины, который оказался для всех для нас пострашней монгольского ига и который и Россию тоже унизил и разграбил так, что она едва дышит». Именно смыслы той речи Валентина Распутина в конечном счете легли в основу той идеологии, которая сегодня стала, простите за варваризм, «политическим мейнстримом».

Впрочем, такова судьба всего «деревенского» направления русской прозы. В форме литературного процесса началась в 1960-1970-е и продолжается до сего дня национально-освободительная борьба русского народа против всевозможных метастазов «ленинской национальной политики», превратившей русский народ, его территорию, его хозяйство, его культуру в резервуар для питания враждебных русским государств.

Те десятилетия для всего мира стали «весной этносов», с увлечением открывали себя кельты, в моду входил «фолк», внезапно стало хорошим быть не гражданином мира, а держаться корней. Не была исключением и Россия: здесь переоткрывали русскую идентичность, историю, поставлен был вопрос о сохранении исторических памятников. В гениальном «Ладе» Василия Белова русский человек обнаружил, что у него есть целостная традиционная культура, еще не вполне убитая «новой исторической общностью – советским народом».

Но писателям-деревенщикам выпала куда большая честь, чем просто переоткрыть русскую культуру. Они своим словом остановили фактический геноцид русского этноса.

Основой русского мира была весьма специфичная ячеистая модель расселения небольшими деревнями. Именно эта модель позволила при крайне низкой плотности населения занять то огромное пространство, которым мы заслуженно гордимся. И вот эта русская модель расселения начала систематически уничтожаться в ходе кампании по «ликвидации неперспективных деревень». Уничтожалась, забрасывалась, сносилась бульдозерами, заливалась водохранилищами матрица русской жизни. Люди сгонялись в безличные плохо построенные поселки городского типа, обреченные спиваться и деградировать. Если бы не усилия деревенщиков, если бы не критика разрушения русского пространства, а с ним и русской души, ткань русского мира была бы растерзана невозвратно. Благодаря им с какого-то момента «партия и правительство» начали обращать внимание на Нечерноземье. Хотя от вложений особого проку не было, по крайней мере, притормозилось разрушение русской среды.

«Прощание с Матёрой» Распутина было самым громким и ярким из протестных выступлений. Матёра – остров на великой реке Ангаре. «Остров Россия», как сказал бы Вадим Цымбурский. Здесь есть и красота природы, и всё, что нужно от её щедрот для хозяйства и выживания. Есть и церковь, и кладбище, где покоятся отеческие гробы.

Вмещающая в себя всю русскую сибирскую историю от первых казаков Матёра слышит приговор, обрекающий на уничтожение и обжитые дома, включая памятники деревянного зодчества, и церковь, и даже старое кладбище, кресты на котором должны быть уничтожены, чтобы не смущать проплывающих по реке иностранных туристов. «В чем дело, граждане затопляемые? Мы санитарная бригада, ведем очистку территории. По распоряжению санэпидстанции».

Написанная с удивительным сочетанием лиризма и тонкого злого сарказма повесть Распутина была голосом русского человека, который не желал быть затопляемым. Художественная сила «Прощания» (усиленное фильмом Ларисы Шепитько и Элема Климова) была такова, что бездумные затопления, помешательство энергетиков на новых плотинах, уничтожающие историю, этническую культуру и природную среду эксперименты стали под большой вопрос. Возбужденные сторонники «СССР-2» до сих пор утверждают, что Распутин якобы «убил» советскую гидроэнергетику. На фоне катастрофического обмеления Байкала в истоке Ангары все эти упреки звучат особенно неуместно – величайшее озеро оказалось на грани той самой катастрофы, которую Распутин пытался предотвратить.

Великий талант Валентина Распутина был осознанно поставлен на службу прежде всего русскому народу. Причем не громкой патетикой, а конкретной художественной и мыслительной, в чем-то даже социологической, работой над восстановлением нормальной жизнеспособности подвергшегося разгрому утопическими экспериментами этноса.

Вспомним один из первых его рассказов – «Деньги для Марии», посвященный дефициту солидарности в нашем обществе и необходимости возвращения инстинкта взаимопомощи людей. Или страшное оскорбление, которое нанесла толерантной общественности последняя крупная повесть Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана»: по сюжету русская женщина не дрогнувшей рукой убивает изнасиловавшего ее дочь чужеземца и идет за это в тюрьму. Повесть, напомню, была написана в 2003 году – до Кондопоги, до Бирюлева, до многочисленных громких дел по самообороне. Снова художник оказался в каком-то смысле в авангарде «сопротивления материала» обреченного на «затопление». Сопротивления, которое в конечном счете позволило нормализовать этнополитическую ситуацию в стране, создать предпосылки подлинного равноправия народов и строгой законности.

Не так много можно найти в мировой истории явлений, когда бы группа писателей сыграла столь важную роль в истории своего народа, в его возрождении и выборе им направлений развития. Деревенщикам и Валентину Распутину впала именно такая удивительная судьба. Поэтому всегда, пока текут еще по северному полушарию великие русские реки, будет нестись по ним моторная лодка деревенской прозы – будут сидеть в ней братья и сестры, и встречать по берегам дома и церкви, стоящие в соответствии с Ладом, а в воде будет плескаться Царь-Рыба (всяко покрупнее грузинских пескарей). И нестись эта лодка будет к Матёре, ставшей еще одним воплощением вечного русского архетипа – погрузившимся под воду Градом Китежем.

16 марта 2015

Цена большого страха

– А от радиации быстро умирают?

Этот вопрос одной моей знакомой даже не слишком поставил меня в тупик и совсем не удивил.

Обычно мы встречаемся раз в полгода, чтобы обсудить детей, работу, доходы, расходы, личную жизнь. Иногда я даю комментарии на редкие политические сплетни, которые проникают в ее стерильно аполитичный мир.

На днях мы проговорили примерно час о ядерной войне. Наташа не изучала в школе НВП, и я пересказал всё, что помнил из советских методичек типа: «Поражающие факторы ядерного взрыва и действия в случае ядерного удара». Такие у нас теперь темы светских бесед.

Впрочем, дома мы говорим о том же. Я считаю, что, проживая практически на ядерном объекте, мы автоматически находимся в списке первоочередных целей и потому шансов у нас никаких. Жена (дочь ядерного физика) настаивает, что всё наоборот: именно потому, что мы в списке, город обеспечен лучшими советскими ядерными убежищами и потому наши шансы неплохи. Расспросив знакомых, я убедился, что почти все эту тему так или иначе проговорили.

Кто-то, быть может, скажет, что «авторитарный режим довел россиян до ядерного сумасшествия»? Спешу заверить, в США и Канаде происходит сейчас то же самое. Американские газеты публикуют карты опасных и безопасных участков территории в случае массированного ядерного удара. Канадские блогеры обсуждают историю (может и вымышленную) про американскую женщину – морского офицера, которая была уволена за то, что отказалась исполнить учебный приказ об атаке. Мир впервые оказался к ядерному порогу настолько близко. Повторюсь – впервые. Ситуация Карибского кризиса даже близко несравнима с нынешней. И США, и СССР тогда обладали весьма ограниченными возможностями по доставке ядерного оружия, чем и был обусловлен кризис с завозом ракет на Кубу. При этом серьезной причины воевать у стран тогда не было. Выгода от ядерной победы для обеих сторон отсутствовала.

Гораздо выше было напряжение в 1983 году. Эпизод с корейским Boeing, доктрина Андропова о возможности превентивного ядерного удара, идеологизированная рейгановская истерия в США, ощущение загнанности в угол СССР после объявления программы «звездных войн».

Моя бабушка в тот год принимала за начало войны каждую грозу без ливня. Но по-прежнему отсутствовал принципиальный политический смысл эскалации. Все понимали, что война может стать только результатом трагической ошибки, провокации, сдавших нервов наверху или внизу.

Сегодня всё изменилось. Вполне могу представить психически здоровых политических лидеров, которые при полном согласии своего окружения и подавляющей поддержке народов своих стран могут отдать приказ о ядерной атаке.

Вот к чему мы пришли за 25 лет после холодной войны.

Россия стала слишком слаба и полтора десятилетия по сути буксовала на месте в своем военном строительстве, в то время как США совершенствовали свой взгляд на войну и додумались до концепции обезоруживающего удара ядерными и неядерными средствами, который в представлении американцев может минимизировать угрозу им и НАТО с нашей стороны. Удар, который отключит российскую систему управления, погрузит страну в хаос, а подавляющее большинство ракет просто не поднимется из шахт – оставшиеся будут сбиты выстраиваемой в Европе ПРО.

Возможностей США явно недостаточно, чтобы обеспечить реальное гладкое проведение такого удара. Но вполне хватит, чтобы при определенном уровне отравления собственной пропагандой обмануть самих себя и решиться на самоубийственный приказ.

Есть и более общий, глобальный смысл конфликта. Очевидно, что американский гегемонизм приобрел невыносимые и унизительные формы для всего мира.

Порой американцы сами это осознают. Популярный сериал «Homeland», довольно нелепо копируемый у нас под названием «Родина», показывает будни Глобальной Империи глазами ее рядовых функционеров – сотрудников ЦРУ. Мир «Homeland» делится на две полусферы. Полусфера демократии и свободы, где летают американские дроны и могут убить кого угодно, кого захочет убить ЦРУ, и полусфера тоталитаризма и диктатуры, где американцы пока еще не могут убивать по своему произволу. Иногда на американских сценаристов накатывает даже нечто вроде рефлексии: «Имеем ли мы право убивать случайных детей ради интересов своей нацбезопасности?». И они отвечают: «Да, имеем, там очень плохие парни».

Для того чтобы избавиться от такого гегемона, хороши, в общем-то, все средства, и в мире из разрозненных частей постепенно конструируется глобальный субъект, заинтересованный в том, чтобы США были уничтожены. Этот субъект, во многом вопреки нашей воле, выталкивает на передний край Россию, которая единственная из всех имеет адекватные возможности для такого уничтожения и веские причины. Четверть века назад наша страна была уничтожена, США не согласились предоставить нам даже самого минимально уважительного места в новом миропорядке.

Для всех противников американской гегемонии разумно было бы просто подождать того, что США истощат сами себя в явно непосильной задаче. Но, не имея возможности стать сильнее, Штаты заинтересованы в том, чтобы сделать потенциальных конкурентов гораздо слабее и тем укрепить свое господство.

Отсюда в высшей степени странные построения западной прессы об угрозе для стран Прибалтики, исходящей от России. Очевидно, что Россия не может даже рассматривать операции в Балтии – будь то общевойсковые или гибридные. Нам бы разобраться с тем, что происходит с Украиной.

Обсуждение западными экспертами «российской угрозы странам Балтии» имеет только один смысл – создать предпосылки для ситуации, когда Россия будет обвинена в агрессии против этих стран, для того чтобы задействовать 5-ю статью Североатлантического договора для превентивной войны. Не исключено, что, проснувшись однажды утром, мы узнаем, что наши МиГи уже сели в Риге. Только МиГи, разумеется, будут не наши.

Сложилась чрезвычайно опасная ситуация, когда потенциальные участники конфликта могут видеть смысл в его переходе в ядерную фазу. Американская – для того чтобы на десятилетия закрепить свою гегемонию. Антиамериканская – для того чтобы раз и навсегда с этой геополитической непристойностью закончить. Покончить можно было бы и по-другому, но всё упирается в категорическое нежелание Глобальной Империи хотя бы знать меру.

Самой страшной угрозой миру является сегодня американское самовнушение. Прочитывая каждый день с десяток статей западной прессы о том, как я чудовищно страдаю от санкций и как мы со дня на день вылетим в трубу, начинаешь подозревать, что их сведения о военной мощи России являются таким же самообманом.

Американцы недооценивают общий военный потенциал и боеготовность России. Они же переоценивают степень организованности наших Вооруженных сил, явно не готовы к тому, что мы будем всерьез сражаться даже в условиях хаоса. Одного обезглавливающего удара наверняка не хватит: ответ последует в любом случае.

В этой ситуации ядерная эскалация до известного, конечно, предела скорее уменьшает риск войны, чем его увеличивает. Поэтому учения РВСН, армии и флота, выход из невыгодных для нас договоров по сокращению вооружений, жесткая позиция в отношении участия европейских стран в системе ПРО и готовность уничтожить эту систему, возобновление ядерных испытаний – всё это рассеяло бы иллюзии США о возможности выбить у нас оружие из рук.

Американцам – прежде всего как народу, а не только истеблишменту Америки – надо осознать, что есть границы, которые не перелетишь на боевом дроне. Поэтому насколько плохо психологическое сползание к готовности рассматривать ядерную войну в качестве приемлемого варианта, настолько хорошо возрождение обывательского страха перед ядерной бомбой.

В нашем и их страхе, быть может, единственная надежда этого мира.

26 марта 2015

Стойкий оловянный враг

На одной из моих книжных полок стоят рядом русские полководцы Суворов, Кутузов и Жуков. Суворов держит в руках какой-то хитрый план. Одноглазый Кутузов неожиданно энергичным жестом дает распоряжение о выстреле стоящему тут же перед пушкой образца 1812 года артиллеристу, маршал Жуков взирает на это, с удовлетворением разглядывая служащую задним фоном композиции картину – сожженный и разрушенный Рейхстаг 1945 года.

Руины, пожары, разбитая зенитка. Нашего Знамени Победы над Рейхстагом, впрочем, нет. Эту апокалиптическую картинку я приобрел, кстати, на Унтер-ден-Линден – немцы испытывают к сюжету гибели Берлина загадочное пристрастие.

Обзавестись фигуркой гитлеровского диверсанта Отто Скорцени мне никогда в голову не приходило, но если бы пришло – ему бы в этой инсталляции тоже нашлось свое место, по нему бы наши и вели огонь – «забил заряд я в пушку туго…».

Если у мальчишек есть солдатики, то закономерно, что среди них есть наши и враги. И если наши выглядят так, как в истории выглядели наши, то враги должны выглядеть так, как в истории выглядели враги.

В моем детстве эта истина не оспаривалась, и едва ли не каждый мальчишка моего поколения имел набор «Ледовое побоище», где десяти красным русским ратникам противостояли десять серо-стальных «псоврыцарей» – по три всадника и по семь пеших. При этом мы не сомневались, что крестоносцы – плохие, да и трудно было считать иначе, если вспомнить, что главным источником наших познаний был великий фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский».

Памятуя обо всем этом, на внезапно превратившийся в крупный общественный скандал инцидент с обнаружением в только что открывшемся «Детском мире» солдатиков в форме Третьего рейха я не могу реагировать без изумления. Правоохранители, депутаты, общественники доказывают нам, что такие солдатики – это оскорбление Победы, и клянутся их не допустить. Отвечающие им ехидные остроумцы спрашивают – скоро ли дойдет дело до закрашивания свастик в фильме «Семнадцать мгновений весны»?

Десятки раз за прошедшие годы мне попадались солдатики, изображающие гитлеровцев, и мне, признаться, ни разу не приходило в голову понимать их иначе, чем врагов, с которыми будут сражаться наши солдатики. И большинству обычных граждан, не обладающих пылким воображением общественников, вряд ли пришло в голову иное.

Настоящих фанатов Третьего рейха облавами в магазинах не победить – они делают асов люфтваффе и эсэсовцев, «Тигры» и «Фердинанды» своими руками. Впрочем, и среди любителей склеивания немецкой техники вы обнаружите тех, кто пошел сражаться в Новороссию против пошедших в батальон «Азов», в соотношении 10:1.

Недооценивать опасности героизации нацизма, конечно, нельзя. И, спору нет, иногда это любование начинается с красивой формы и звучных немецких маршей. И вот уже начинается смердяковщина о том, что такие голубоглазые красавчики в войне с комиссарами просто не могли быть неправы.

Но героизация есть обратная форма исторического вранья и исторического утаивания. Если вы видели патетический «Триумф воли» Лени Рифеншталь, то вы видели и мешковатых, одутловатых «арийцев» на съезде НСДАП, и бюргерскую обывательщину нацистских ритуалов. Право же, в фильмах, где гитлеровцев старательно демонизируют, они выглядят и подтянутее и грознее, чем на деле.

Какое количество молодых людей, головы которых забиты враньем про то, что «Гитлер шел освобождать русских от коммунистов», изрядно бы прочистило себе мозги, если бы прочло пассажи из «Майн кампф», где вопросы необходимости уничтожения России как государства и русских как нации обсуждаются вполне откровенно.

А сколько бы наших либеральных попугаев, то призывающих сдавать Ленинград, то клеящих ярлык «Гитлер» по своему вкусу, прикусили бы клювы, если хотя бы немного почитали реальные внутренние документы Третьего рейха.

Наше невежество – лучший соратник неонацизма.

«Война с солдатиками», когда активисты-общественники обещают выпотрошить едва ли не все магазины игрушек и военных моделей, и вовсе чревата серьезными для общественного сознания рисками.

Сегодняшние активисты – в желании ли выслужиться перед непонятно кем или ввиду известных молитвенных практик альтернативно одаренных людей – совершают очень опасную подмену. Благодаря их усилиям память о Победе из фактора нашей силы превращается в фактор слабости, в какое-то хрупкое деревце, которое следует защищать от ветров, холодов и коварных поползновений со всех сторон. Иначе, мол, не выживет.

Мало кто так трудится над скорейшим забвением реального нацизма, превращением его в политкорректное абстрактное зло, как истеблишмент бывших странагрессоров.

Уже целые поколения западных юных игроманов уверены, что вермахт воевал под красными флагами с черными крестами, и скоро уже вообще забудут, причем тут свастика. Именно для того, чтобы этого не забыть, я, когда устанавливал себе на компьютер стратегическую игру «Hearts of Iron», раз за разом заменял немецкую «политкорректную» раскраску на исторически точную.

Понятно, в чем интерес немцев. Но в чем интерес наших активистов? Они хотят такими запретами добиться, чтобы наши дети и не знали, как выглядел враг в той войне и причем тут похожий более на черного паука, а не на солнце знак? Они хотят, чтобы прадеды наших детей сражались с абстрактными «врагами» вместо конкретных гитлеровцев?

И тут есть еще один риск для нашей русской истории – риск более общего характера. Мы слишком быстро забываем своих врагов, совсем как в анекдоте: «Я не злопамятен – отомщу и забуду».

России на своем пути приходилось встречаться со страшнейшими и опаснейшими врагами. Монголо-татары и Крымское ханство были великими кочевыми державами. Сам польский король, лишь бы откупиться от крымцев, принес им вассальную присягу за Киев. Речь Посполитая, с которой мы сражались в Ливонскую войну, во времена Смуты и битвы за Украину, тоже была великой и грозной державой. Швеция к тому моменту, как с нею начал войну Петр Великий, обладала лучшей армией в Европе. Россия нанесла сокрушительные поражения Фридриху Великому и Наполеону – двум военным гениям Европы. Вермахт на 22 июня 1941 года был лучшей армией мира.

Удары, которые мы наносили своим врагам, были настолько сильны, что большинство из них они отправили в полное историческое небытие. Настолько полное, что и мы, и наши друзья, и недруги за границей порой забываем о том, как этот враг был силен при жизни. И вот уже балаболы от псевдоистории говорят о «незначительной стычке на Чудском озере», кажется, что «никакого монгольского ига не было», и вот уже нам рассказывают, что Польша и Швеция, не говоря уж об Османской империи, были «второстепенные державы», и вот уже даже Наполеон получается какой-то ненастоящий.

И, прислушиваясь к подобным речам, мы сами волей-неволей начинаем терять уверенность в собственных силах и начинаем думать, что «настоящие полководцы» – это Мальбрук, собравшийся в поход, да Того, победивший нас под Цусимой, да Людендорф, восторжествовавший под Танненбергом. А все, кого победили мы, – дурилки картонные. Помнится, еще маршал Жуков в своих «Воспоминаниях» предостерегал против представления Гитлера полоумным истериком, генералов вермахта – дураками, а фрицев – трусливыми негодяями.

Негодяями? Да. Но жестокими, изобретательными, упорными, которых 4 года пришлось выпроваживать с нашей земли.

Надо не забывать не только про нашу Победу, но и про нашего врага. А для этого образ врага должен быть четким.

7 апреля 2015

Тверк дном

Последнее время российское общество, явно скучая по темпу истории, который был взят год назад, развлекает себя решением моральных проблем по скандальным, хотя и внешне малосущественным поводам. И вот он, новый скандал.

Сеть взорвало видео оренбургских школьниц, исполняющих в оранжево-черных костюмчиках танец за гранью всяких приличий. Довольно быстро разобрались, что утверждение про «глумление над георгиевской лентой» – откровенный вброс. Перед нами танец пчелок, атакующих Винни-Пуха. Ничего не поделать – пчелы тоже имеют желто-черную раскраску, а не только «колорады», как того хотелось бы некоторым нашим соседям. Выяснилось, что перед нами новомодный танец тверкинг, характеризующийся динамичными движениями в тазобедренной области.

Аморально это или не аморально, разврат это или не разврат, вовлечение это несовершеннолетних или же обычное «детское танцевальное творчество» на радость родителям? Если учесть, что перед нами не спонтанная пляска, а постановка, то это какая-то «хореопорнография». Это вовлечение детей в непристойность, оценить которую может только взрослый взгляд. Хотя при этом не надо забывать зазора между чисто местной историей, не претендующей на эстетику, и восприятием, которое видео получило после появления в Сети. В любом случае больше всего вопросов вызывают как раз родители, которые сидят, на всё это спокойно смотрят да еще и аплодируют.

Родители нас удивляют уже не в первый раз. Лет десять, наверное, каждый июнь весь интернет потешается над платьями российских и особенно украинских выпускниц. «Платья» состоят из прозрачного черного кружева. Разумеется, такие наряды без согласования с родителями невозможны. Отсюда возникает вопрос: почему родители всё это терпят? Даже не только терпят, но еще и оплачивают из своего кармана?

Никакого отношения к сексуальной распущенности родительские нравы не имеют. Зачастую папа полуголой «деточки» поколотит каждого, кто вздумает до нее дотронуться. Но товар надо показать лицом – так древнее правило брачных обменов в сельской округе причудливо сочетается с современным экстремальным «шиком» с вырезами и блестками.

Терпимость родителей к малопристойным девичьим пляскам под дудку хореографа имеет разгадку скорее в области этнографии, чем в области морали. Вот уже сто лет европейская танцевальная культура деградирует, замещаясь американскими трансформациями архаичных танцев африканских племен.

Отмерли сначала сложный фигурный танец, затем индивидуальный, казавшийся еще недавно слишком интимным и непристойным вальс. Фундаментальная культурная роль танца как нетабуированного средства физического сближения полов никуда не исчезла. Но современный танец всё больше является копией плясок примитивных африканских, полинезийских и т. д. племен. Суть этого танца в том, чтобы женщина могла показать свою пригодность к деторождению, здоровье, неутомимость, фертильность, а мужчина в своем боевом танце мог бы проявить себя как охотника, воина, наездника. Отсюда резкие движения, энергичные покачивания тазом, напряжение именно тех мышц, которые в наибольшей степени заставляют нас думать о чем-то неприличном.

В мои подростковые годы молодые люди сходили с ума от латиноамериканской ламбады, пожалуй, еще более непристойной, чем тверкинг. Сейчас скандал вызвал танец, родившийся на улицах Нового Орлеана. То есть перед нами продукт определенной культуры, психологии, мифоритуальных представлений, транслирующихся в совсем другую культурную среду. Одно из проявлений архаизации, «экваторизации» современных обществ, всё больше копирующих манеру одеваться – точнее, не одеваться, – покрывать свое тело татуировками, зачастую не утруждать себя работой и размышлением. Американский антрополог Маршалл Саллинз много писал об этой примитивной «цивилизации досуга», формирующейся в обществах, где для пропитания достаточно 2–3 часов работы в день.

Общества цивилизованные, в том числе русское, сформировались в другой – трудовой – культуре. Непристойные пляски в них тоже имелись, однако они, как правило, были связаны с сельскохозяйственными обрядами плодородия. Довольно быстро на первое место у европейских христианских народов выходят танцы, которые демонстрируют незаурядные умственные качества и хорошую физическую форму, связанную не с плодовитостью, а со способностью к труду. Хоровод привязывает к сплоченному сельскому коллективу, парный танец позволяет показать свои незаурядные личные достоинства. Срамные пляски остаются лишь на долю скоморошества.

Русская «Барыня» с ее утонченным перебиранием ножками под длинным подолом, ритмичными движениями рук, нередко вооруженных платком, под частушки, – это идеальная демонстрация способностей русской крестьянки в ее занятиях от жатвы до прядения льна. Современные псевдофольклорные ансамбли совершенно не понимают, кстати, что «Барыня» не может исполняться с голыми ногами наподобие канкана.

Суть русского женского танца – это быстрое движение, скованное длинным подолом, а суть русского мужского танца – это умение прыгать из положения вприсядку. Пожалуй, эта совокупность положений «уметь двигаться со спутанными ногами и прыгать из положения сидя» может претендовать на выражение русской национальной идеи и уж точно на философию русской истории.

Когда верхние этажи национальной культуры разрушены, вымыты из массы (не хочу сказать, что это чисто русское явление, Европа им захвачена в не меньшей степени), то архаика, транслятором которой по всему миру уже столетие является культура США, вступает в свои права. Примитивные ритмы, примитивные жесты, примитивные реакции.

Эта архаизация физиологии и психологии не остается, разумеется, без более серьезных культурных последствий. Психический строй «глобального племени» в высшей степени противоположен той рациональности, которая требуется для поддержания западного – а в этом контексте значит и «русского» – образа жизни, научно-технического строя, сложных социальных систем. Американскую науку и технику двигают отнюдь не выходцы из Нового Орлеана, а иммигранты из сохранивших еще известную умственную утонченность регионов мира, включая, кстати, и Россию. Но с тверкингом нам скоро самим мозгов не будет хватать. Внутренний дикарь не долго сможет удерживать равновесие с внутренним мыслителем.

Другая опасность заключена в том, что на примитивизацию и архаизацию массовой культуры следует и примитивный, племенной ответ со стороны морального ригоризма. Ведь морализм и пуританство – такая же константа человеческой психики, как и непристойность. И вот мы уже сталкиваемся с самыми примитивными формами постисламского фанатизма, так удобно заточенного именно под управление моралью примитивных племен. И вот уже сменяют друг друга «Талибан», «Боко Харам», ИГИЛ, загоняя женщин под паранджу, запретив любые формы свободного обращения. На «африканские» танцы постислам отвечает «африканскими» же версиями шариата.

Именно поэтому я в целом одобрительно отношусь к крепнущему у нас христианскому морализму, несмотря даже на те абсурдные формы, в которые он отливается, – более на словах, чем на деле. На деле же все принимаемые в этом русле законы пока весьма сдержанны. Pussy Riot и режиссер Кулябин с их осознанными кощунствами, «пчелки» с их тверкингом, волей-неволей делают нас ближе к парандже. В то время как депутат Елена Мизулина со своими запретами держит для варварства дверь закрытой, сохраняя пространство, где возможна еще персоналистическая, рациональная, сложно организованная христианская культура. Кто не хочет кормить своих пуритан, будет кормить чужой «Талибан».

16 апреля 2015

Великий отказ

Президентская кампания в США с неизбежностью обречена превратиться в дискуссию о признании или непризнании однополых браков конституционной нормой. Первый выстрел сделала Хиллари Клинтон, которая призвала Верховный суд признать эти браки конституционной нормой для всех штатов. Такое решение вполне вероятно, поскольку судебная система США систематически аннулирует запреты на однополые браки, вводимые в результате народных референдумов. 33 штата в период с 1998 по 2012 год провели голосования по данному вопросу: в 31 штате народ высказался за запрет, причем, как правило, значительным большинством голосов – от 60 до 80 %. В большинстве случаев запрет был аннулирован судами.

Налицо разрыв между «мнением народным» и позицией юридического истеблишмента вкупе с политиками-демократами, ведь среди республиканцев гей-браки очень непопулярны. Общественное мнение расколото пополам, либеральные Северо-Восток и Запад противостоят консервативным Среднему Западу и Югу. По крайней мере, в 2011 году 48 % американцев против 44 % поддерживали поправку к Конституции, утверждающую понятие брака как союза мужчины и женщины. Ту самую норму, которую в 2013 году Верховный суд признал антиконституционной.

Страна серьезно расколота по фундаментальному моральному вопросу о сохранении или упразднении традиционной семьи. Та политика, к которой призывает Клинтон, – это, по сути, принуждение к признанию однополых союзов ценой попрания автономии и воли граждан отдельных штатов. Опасная конфигурация.

Напомню, что гражданская война в США началась с избрания в 1860 году президента меньшинства – республиканца Авраама Линкольна, который обещал использовать все ресурсы федерального правительства для ограничения и постепенного упразднения рабства. Южане в гражданской войне выступали не за рабство как таковое (многие – особенно в высшем командовании конфедератов – полагали, что оно непременно будет вскоре упразднено), а за права штатов, за свободу самим, без федерального правительства, определять свое законодательство.

В последующей гражданской войне южане продержались в меньшинстве и экономической блокаде четыре года: их армии покрыли себя славой, а генералы южан приобрели в определенном смысле культовый статус в американской истории. Это при том, что сражались за дело, которое трудно признать в последнем счете справедливым.

Напротив, справедливость дела Севера, сражавшегося с песней «как Христос умер, чтобы сделать человека святым, так и мы умрем, чтобы сделать человека свободным», не отменяет того факта, что Линкольну пришлось установить в стране диктатуру. Переизбрался же он лишь с большим трудом при помощи откровенных избирательных манипуляций. Ударную силу северян составляли полки, набранные из иммигрантов, зачастую не имевших права голоса. Так что войну можно было назвать «гражданской» лишь с долей условности.

Параллелизм очевиден: и тогда, и теперь страна расколота по серьезному вопросу; и там, и тут Север так или иначе оказывается против Юга; и там, и тут возникает угроза принудительной эмансипации под нажимом федерального правительства, проводимой либеральным политиком авторитарного склада, опирающимся на мигрантов. Но есть, конечно, и различия. Дело Юга было объективно несправедливым: человек не должен держать в рабстве другого человека. И напротив – дело защитников традиционной семьи объективно справедливо, так как они защищают тот социальный институт, на котором в принципе покоится человеческий род.

Всем понятно, что гей-брак – это не просто установление равноправия геев, а уничтожение института семьи как таковой, потому что в основе брака лежит фундаментальный закон жизни, а не сексуальные предпочтения. Нет и не может быть натурал-брака, гей-брака, БДСМбрака, зоофил-брака и т. д. Семья – это естественно возникающий общественный союз на основе брака мужчины и женщины, предназначенный для воспроизводства человеческой жизни, рождения и воспитания детей, сохранения родовой памяти и наследования собственности и подлежащих наследованию социальных достижений.

Сексуальные практики могут быть какими угодно, но семьи они не порождают. И введение сексуальной практики как критерия для заключения брака и создания семьи, превращение однополой пары в единицу социального структурирования (а в США тут возникает вопрос, связанный с социальными пособиями) – это введение принципа «брак – это союз кого угодно с кем угодно зачем угодно». По сути, это мало отличается по степени социальной деструктивности от идеи общности жен, популярной у коммунистов-утопистов, но быстро исчезнувшей в практике реального социализма. Отсюда вопрос, как отнесется к насильственному диктату правительства та половина американцев, которая защищает традиционную семью и которая придерживается христианских убеждений. Полтора столетия назад недовольные американцы взялись за оружие из-за гораздо более сомнительных прав. Впрочем, тогда на их стороне был политический и военный истеблишмент, институты бывших еще реально независимыми штатов, собственный экономический интерес.

С намерением Хиллари Клинтон стать «президентом гей-браков» и радикального феминизма Америка входит в зону серьезной политической турбулентности, которая коснется и России. Разделяющие нас вопросы практической геополитики вполне могут отойти на второй план по сравнению с конфликтом о сущности человека, семьи и общества.

Выступая в Калининграде на ярком интеллектуальном форуме «Бердяевские чтения», состоявшемся 16–18 апреля и объединившем русских и зарубежных мыслителей, политологов, социологов, философов, я рискнул напомнить участникам формулу Фернана Броделя: цивилизация определяет себя через отказ от заимствования определенных черт других цивилизаций. Нет цивилизации, достойной этого имени, которая не отвергала бы некоторые «дары» от соседних данайцев. Самым консервативным институтом цивилизации, по мысли Броделя, является именно модель семьи.

Византийская цивилизация, отмечает Бродель, навсегда определила себя, отказавшись от унии с папством, заплатила за этот выбор физической гибелью, но духовно продолжилась в отвергшей унию России. Средиземноморская Европа отвергла Реформацию, ответив на нее контрреформацией. В 1917 году Россия поспешила принять казавшийся неизбежным выбор Европой социализма, и была жестоко обманута: Европа социализм отвергла и повесила «вину за коммунизм» на Россию.

Сегодня для нас таким «Великим Отказом» является вопрос о биоэтике, вопрос о традиционной семье и традиционной антропологии. Запад спешит реформировать «традиционного человека», мы готовы его защищать. Не надо говорить об «упадке» традиционной семьи – речь идет не об упадке, а о сознательном революционном упразднении семьи, ее социальной делегитимизации, при которой гей-брак размывает ее границы, а радикальный феминизм подводит разговор к тому, чтобы вообще объявить семью «преступным авторитарным институтом». Перед нами самая серьезная попытка перестроить фундамент человека со времен Нового Завета и с обратным этому Завету знаком.

США Хиллари Клинтон и Россия Владимира Путина обещают стать своеобразными Женевой и Римом эпохи новых «религиозных войн» в которых схлестнутся не протестантизм и католичество, а феминизм и фамилизм.

Мы не знаем, выступит ли традиционная половина американцев в защиту семьи или примет выбор, навязанный Голливудом и Белым домом. В какой пропорции сохранятся защитники традиционной семьи в Европе и смогут ли они где-то политически закрепить свою позицию вопреки либеральному политическому истеблишменту. В конечном счете, весь «фамилистский» Запад начнет искать свой «Рим» не где-нибудь, а в Москве. Не притворяясь прорицателем и провидцем, я не исключаю того, что мы сейчас являемся свидетелями фундаментального разделения мира по линии, которая останется основной для будущей эпохи.

20 апреля 2015

Гудбай, капитан Америка!

Фильм «Мстители. Эра Альтрона» был самой ожидаемой киноновинкой этого года, отодвинув даже «Терминатора» и «Звездные войны», не говоря уж о прочем, он теперь уверенно рвется в самую вершину таблицы кассовых сборов. Без преувеличения можно сказать, что «Мстителей» посмотрят почти все, кто регулярно ходит в кино и не брезгует голливудскими блокбастерами.

Для остальных поясним: речь идет об экранизации американского национального эпоса. У греков была «Илиада», у французов «Песнь о Роланде», у нас былины, у американцев – комиксы фирмы Marvel про команду супергероев по главе с «Капитаном «Америка», воплощающим в себе идеальные американские ценности. Несмотря на кажущуюся европейцу несерьезность жанра, перед нами квинтэссенция американского национального самосознания.

Строго говоря, тамошний мальчишка растет с убеждением, что Америка первенствует в мире не потому, то у нее есть ядерные ракеты, авианосцы, доллары и демократия, а потому, что в ней живут Супермен, Бэтмен и герои рисованной вселенной фирмы Marvel – Человек-паук, Капитан Америка, Железный Человек, Тор, Халк, Люди Х. Причем если герои кампании DCComics Супермен и Бэтмен сравнительно аполитичны, то фирменный конек Marvel – политизированные истории, отражавшие реалии Второй мировой, затем холодной войны, внутриполитические конфликты в США.

Политанализ, основанный на комиксах, право же, сработает надежнее, чем попытки анализировать речи Обамы или даже самой Джен Псаки. Поэтому если вы хотите узнать, что загружено в мозги простых американцев, то читайте комиксы Marvel и следите за фильмами по ним. Тем более что сагу о команде «Мстителей», берегущих мир от всевозможного зла, начиная от фашистской организации «Гидра» и заканчивая инопланетянами, экранизирует сам Джосс Уидон – самый одаренный режиссер и сценарист в жанре кинофантастики. Не случайно первые «Мстители» уступили по сборам только «Титанику» и «Аватару».

Я ожидал новых «Мстителей» с тем большим интересом, что в вышедшем всего год назад фильме той же саги «Первый мститель. Другая война» содержалась чрезвычайно острая критика идеи американского гегемонизма. Организация «Щит», пытавшаяся контролировать планету и не допускать никаких отклонений от единственно правильного пути, оказалась сверху донизу нашпигована криптофашистами из «Гидры». Построенные «Щитом» орбитальные станции, которые должны были уничтожать несогласных, удалось лишь в последний момент уничтожить силами отважного Капитана Америки, но ценой этого был крах всей системы глобального контроля. Появилась вероятность, что мир останется впервые предоставлен самому себе, и даже прозвучало робкое предположение, что это будет правильно.

Мысль, что глобальный контроль США несет миру одно зло, была свежа и из уст Капитана Америки особенно уместна. Признаться, я надеялся, что «Мстители. Эра Альтрона», продолжат эту линию. Но, увы, вместо серьезной переоценки самих основ глобальной гегемонии голливудские сценаристы пошли по линии «исправления отдельных отступлений от вашингтоновсколинкольновских норм демократического руководства». Прошу прощения за «спойлер», но основные линии столь же известны по комиксам, как и, к примеру, сюжет «Анны Карениной». В саге появляются новые герои близнецы Пьетро и Ванда Максимофф – жители страны Соковия, визуально очень похожей на Сербию, но по сути это, конечно, нечто среднее между Россией («совком») и Украиной. Близнецы пережили американские бомбардировки, когда их родителей убили снаряды фирмы оружейного магната Тони Старка (более известного как Железный Человек). Ненависть жителей Соковии к орудиям американской гегемонии показана очень ярко, а глубоко порядочный Капитан Америка признает, что у близнецов есть все основания ненавидеть американцев и Старка.

Близнецы вступают в союз с чудовищным искусственным интеллектом Альтроном, созданием всё того же Старка – олицетворения американского военно-промышленного комплекса, который упорно хочет соорудить «мир без войн» с тотальным контролем. Однако вскоре они понимают, что Альтрон стремится не просто отомстить Старку, а уничтожить весь мир, и тогда они переходят на сторону «Мстителей», причем Пьетро гибнет в бою – единственный из героев. В финальной битве Капитан Америка строго-настрого велит эвакуировать всех жителей Соковии и заявляет, что впредь никаких жертв среди гражданских, однако в ходе эвакуации начинается мясорубка с созданными Альтроном роботами. Жители выживают только потому, что бывший директор «Щита» Ник Фьюри подогнал летающий авианосец.

Добро, как всегда, победило созданное им же самим Зло. Старку не то что не отрубили голову (никто не дал ему даже в физиономию, и он еще проявит себя) – жертвой его коррумпированности и стремления к глобальному порядку вскоре станет сам Капитан Америка. Люди с русскими фамилиями осознали, что, бунтуя против американского порядка, они становятся на сторону Еще Большего Зла, созданного самими же американцами в лице ненавистного им Старка. А потому лицам с русскими фамилиями следует присоединиться к американцам, принести себя в жертву, а затем следовать по пути «черной вдовы» Наташи Романофф («я – бывшая русская»): платить, каяться и оплакивать своё ужасное прошлое агента КГБ.

За всё это гражданских Соковии обещано в следующий раз вовремя эвакуировать на авианосцах – слово Капитана Америки. Его слово, кстати, недорого стоит, так как он в следующем фильме не подчинится приказам правительства США и его убьют. Ну красавец ведь авианосец!? Красавец же! Ну и добро пожаловать в штат Нью-Йорк на новую базу «Щита» занятую восстановлением системы контроля.

В последние 2 года американцы столкнулись с действительно серьезным кризисом своей глобальной гегемонии – после того как удалось непонятно зачем сковырнуть Каддафи, их преследовали одни неудачи: пришлось отказаться от интервенции в Сирию, глобальный кризис вызвала выходка на Украине, вышел из-под контроля «Альтрон» ИГИЛ, даже саудовская интервенция в Йемен провалилась. Впору задуматься.

Но огонек сомнений в уместности Глобального Порядка, синхронно вспыхнувший во многих голливудских проектах прошлого года (4-й сезон «Родины», 3-й сезон «Карточного домика», «Робокоп», «Первый мститель»), вспыхнул и погас. Коллективное американское бессознательное пришло к выводу, что миру без навязчивой опеки и гуманитарных бомбардировок точно не обойтись. Снято это всё отлично, но как-то устало, примерно так звучит речь человека, который устал врать всем, включая самого себя. Не случайно, пожалуй, что самым живым, искренним и даже, пожалуй, симпатичным персонажем во всей истории оказывается мизантропический искусственный интеллект Альтрон, додумавшийся сделать из Соковии метеорит, который «обновит жизнь на земле», – нет ли тут намека на Украину, которая толкает мир к глобальному кризису.

Так или иначе, следует ожидать, что высокоточные ракеты «Старк Индастриз» еще воткнутся в донецкие дома, а Капитан Америка будет грустно сопереживать жертвам.

Американцы создали действительно сильный национальный миф, в котором глобальное господство США обосновывается тем, что американские супергерои защищают мир от чудовищных глобальных угроз. Уязвимое место у этой конструкции только одно: в реальном мире для человечества нет ни одной более значимой глобальной угрозы, чем США. Нет ни одного аватара зла, которое, как Альтрон или ИГИЛ, не было бы делом рук самих же США.

Американские супергерои не могут спасти человечество от Мирового Зла. Потому что единственное действительно Мировое Зло в нашей реальности – это Америка. Не будет же Америка спасать мир от самой себя?

27 апреля 2015

Связанные одной лентой

Как и всякого малопьющего человека, меня раздражает георгиевская ленточка, повязанная на бутылку водки. Как и всякого сторонника партии кошек, меня коробит георгиевская ленточка на ошейнике собаки. Как и всякого стареющего ханжу, меня смущает георгиевская ленточка на джинсах в опасном соседстве с выглядывающими стрингами.

Но есть кое-что, что раздражает меня бесконечно больше: это визгливые и лицемерные борцы с ленточкой на бутылке, собаке и джинсах, рассказывающие о том, как ненадлежащее использование ленточки оскорбляет их патриотические чувства, их дедов и всех ветеранов Ташкентского фронта. Мол, ленточку должны повязывать только достойные, только правильно и, желательно, незаметно. Собственно, последнее обстоятельство – заметность и абсолютная узнаваемость символа – их и раздражает.

«Борцы с профанацией» появились практически одновременно с началом 10 лет назад популяризации нового (как и положено новому – хорошо забытого старого) символа. Я помню, как по комментариям в соцсетях толпами ходили суетливые люди и рассказывали – то, что порядок цветов неправильный, то – что «гвардейский символ нужно заслужить кровью», то – что это вирусная реклама «Билайна». Такие лукавые разговоры были и остаются неоспоримым свидетельством успеха – у России появился новый, вызывающий интенсивные чувства национальный символ.

Нация – это воображаемое сообщество. Миллионы людей, которые один другого лично не знают и никогда не узнают, испытывают тем не менее безотчетную симпатию к своим и готовы переносить любые жертвы друг за друга. Личное знакомство заменяется здесь чувством близости через посредство общих символов, которые сплачивают своих и, если надо, отделяют от чужих.

Национальный символ, когда он есть, не стесняются буквально впихивать куда угодно и как угодно. Переходящая все мыслимые и немыслимые границы звезднополосатость Америки вошла в притчу. Причем с ним не обязательно обращаются деликатно – его рвут, сжигают, срывают, ставят в довольно абсурдные контексты. Но главное – четкость звезднополосатой идентичности въедается в подкорку. Большинство «борцов с профанацией георгиевской ленточки» всю молодость были «штатниками, стилягами и хиппи» и таскали американский флаг на самых деликатных местах своих джинсов, явно всосав из него изрядную долю лояльности.

Уютные барышни, сморщив наманикюренный носик от «профанации», при этом мечтают о «Мини-Купере» с британским «Юнинон Джеком» на крыше или хотя бы на зеркалах и умиляются милым бульдожкам в костюмчиках с тем же британским флагом. Когда вы укажете им на это, они, сморщившись еще сильнее, скажут вам: «То они, а то мы. Понимать надо! У них – культура, а у нас быдло и вата». По существу, это всё, что они хотят сказать своими разговорами о «профанации»: русским как нации побежденной и, как полагал известный политолог Смердяков, «весьма глупой-с», национальных символов иметь не положено.

В последние десятилетия у русских с символами действительно не задалось. Большая часть советской символики – красные знамена, звезды, серпы и молоты – скорее разделяли, чем соединяли. С их ностальгического фундамента слишком быстро перескакивали на острые идеологические споры. Триколор до прошлого года ассоциировался скорее с национальной неудачей, распадом страны и бессильным официозом. Лишь события «русской весны» в Севастополе и Крыму придали трем цветам новый импульс борьбы и победы. Набиравший силу русский национализм использовал черно-золотисто-белую «имперку», но это был нишевый символ, хотя популярность его постепенно росла.

Георгиевская лента оказалась удивительной находкой. Она связывала воедино орден Святого Георгия и Георгиевский крест – самые почетные боевые награды императорской России, символ подвига великих полководцев и их чудо-богатырей – и гвардейскую ленту Великой Отечественной войны – ленту гвардейского знака, Ордена Славы и медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Взята была историческая связь подвигов предков и протянута к сегодняшнему дню. Символ победы, достигнутой в трудной героической борьбе, предлагалось взять и сделать знаком собственной национальной гордости и причастности.

Психологическое воздействие георгиевской ленточки было огромно, потому что это был символ силы и он безошибочно очерчивал поле единой нации, единого исторического опыта, единого пространства русского мира поверх беловежских и каких угодно еще границ. В этом символе не было никакой обязательности и принудительности (и когда они, порой, появляются сейчас, это очень плохо) – ты выбирал его сам и во всяком другом человеке с ленточкой ты видел такого же сделавшего свободный выбор.

Эффект верно выбранного символа превзошел все ожидания. Связав нас с прошлым, она открыла дорогу эпическим событиям в настоящем, став символом актуальной борьбы нашей нации за свое достоинство, свои права и свое единство. С нею шли на сопротивление майданному перевороту в Крыму, а затем на референдум о присоединении к России. С нею сражались, погибали и побеждали ополченцы. За нее убивали в одесском Доме профсоюзов, и за нее велено было полиции открывать огонь без предупреждения в той же Одессе год спустя.

«Дело прочно, когда под ним струится кровь». Два незнакомых человека, которых связывала только одинаковая оранжево-черная ленточка на одежде, готовы были отдать друг за друга жизнь и, зачастую, отдавали. Это значит, что нация нашла свой символ – и этот символ работает. Рядом с ним обретены или воскресли другие.

Российский триколор стал знаменем победы. Красный Андреевский флаг Новороссии – флагом борьбы. Но именно георгиевская ленточка стала тем решающим звеном, которое скрепило нацию. Именно она стала важнейшим политическим и государственным институтом.

Что нас объединяет сегодня, к примеру, с Крымом? Может быть, Сбербанк и ВТБ, забоявшиеся американских односторонних мер и фактически сами осуществляющие режим санкций против граждан одного из регионов России? Или же сотовые операторы, которые куда больше переживают о своем украинском бизнесе и по тем же причинам отсутствующие на полуострове? Нет, сегодня нас объединяют с Крымом Наталья Поклонская, пообещавшая эту ленточку носить не снимая, и отвращение к Навальному или Макаревичу, пытающимся на этот счет поглумиться (очень смешно выглядит Навальный, упрекающий Поклонскую в «измене Украине» и не знающий того факта, что прокурор Крыма родилась на территории Луганской Народной Республики).

Почему с такой яростью отрекаются от георгиевской ленточки наши враги и даже бывшие друзья? Да потому, что это символ сильных русских, что сегодня стало понятно, что это не сухой символ безопасного прошлого, а порохом пропахший знак настоящего. Русский с георгиевской ленточкой – это русский, который готов бороться и заставит с собой считаться. Это не тот, кого можно безопасно унижать и советовать «валить в свою Москву, если что-то не нравится».

Разумеется, символ, который сплачивает нацию и реально пробуждает в человеке готовность к большому историческому движению, нуждается во всемерном распространении. И «профанации» тут быть может не больше, чем со звездами и полосами Америки – ограничением тут может быть не измышленная «сакральность», а исключительно личный вкус и чувство такта. Но, право же, меня не раздражает георгиевская лента на бутылке водки. Водка, знаменитые наркомовские сто грамм, сражалась на фронте и была стратегическим фактором в зимних кампаниях. Меня не раздражают девичьи бедра, обвязанные этими ленточками. Почему? Пересмотрите «А зори здесь тихие…», сейчас как раз вышел ремейк. Меня не раздражает георгиевская ленточка на собачьем ошейнике – собаки в войну шли под танки и им не случайно поставлен памятник.

Единственное, где меня, пожалуй, разозлит георгиевская ленточка – это на Андрее Макаревиче. Ну что ж, он долго к этому шел.

7 мая 2015

Рождение новой звезды

Те, кто провел в России 9 мая 2015 года, в большинстве своем соглашаются, что пережили в этот день ощущение невероятного эмоционального и культурного взрыва. Как будто долго уплотнявшееся вещество достигло критической массы и в миг вспыхнуло ярче тысячи солнц.

Создается впечатление (и пусть оно не окажется ложным!), что мы присутствуем в уникальной точке культурного синтеза.

Русские как нация и Россия как государство-цивилизация последние годы искали собственную большую культурную форму. Этот поиск шел мучительно – нам достались от прошедших эпох осколки разбитого вдребезги. Подвергаясь со всех сторон атакам и давлению, Россия упрямо шептала: «Я еще не хочу умирать». И мы хватались за эти осколки, но зачастую лишь резали руки.

Мы ощущали правду того, что наши деды выжили и победили в величайшей из войн всемирной истории. Мы почти физически осязали свет истины нашей веры. Мы не могли не восхищаться красотой, мощью, глубиной и разносторонностью нашей культуры, покоящейся на фундаменте блистательной, хотя и весьма суровой государственности. Мы видели как тепло этой культуры согревает среди холодного молчания этих ледяных громад. Мы гордились русским гением, впервые раздвинувшим границы обитаемого мироздания.

Но всё это до определенного момента было рассыпанной мозаикой. Казалось, что русское цивилизационное начало не может быть привлекательно для мира и постепенно теряет популярность в самой России, безвозвратно погружаясь в пучину одновременно культурной и политической гегемонии Запада и демографической гегемонии востока. Единственная идентичность, которая оставалась за русскими, – обижаться.

И вдруг мы ощутили толчки культурного взрыва, в который сперва не могли поверить. Олимпиада 2014 внезапно напомнила миру о величии и красоте русской культуры. О том, что без нас мир сразу поскучнеет. Затем чудо Русской весны – ее фантастическое переплетение восторга, чувства реванша, боли сожженной Одессы, напряжения и ужаса кровавой борьбы Новороссии, обнаружило нашу значительную жизненную мощь.

Россия оказалась одна против всего мира. Как сперва казалось – одна. И впервые за долгие десятилетия не испугалась. Запад, который десятилетиями, столетиями, безошибочно нажимал на кнопки русской души, внезапно сбился с управления. Руководствуясь желанием ударить «самолюбивого диктатора Путина» и «поддерживающих его живущих прошлым русских», Запад попытался организовать бойкот 70-летнего юбилея Победы, дойдя при этом до каких-то совершенно прибалтийских, недостойных англосаксов выходок.

Протокольное политкорректное мероприятие, которое неизбежно бы воспевало «союзнический дух антигитлеровской коалиции» (сидели же год назад на 70-летии высадки в Нормандии за одним столом с Порошенко – и ничего), внезапно превратилось в поле интенсивного символического конфликта.

Целый Госдеп США, скрипя шестеренками, трудился для того, чтобы обеспечить неявку мировых лидеров на наш парад. Тем самым подсчет прибывших и проигнорировавших превратился в «морской бой». Участие в наших торжествах оказалось такой же политической демонстрацией, как и неучастие. И выяснилось, что у России достаточно сознательных и мужественных друзей и на Западе, и на Востоке.

Когда МВД Германии и целая Речь Посполитая ведут партизанскую войну с российскими байкерами, которых где-нибудь в чешском Брно встречают совсем как танкистов-освободителей. Война двух крупных европейских государств… с байк-клубом. Для гордящегося умением действовать через неправительственные организации Запада это провал.

Запад объявил России масштабную символическую войну по поводу рутинного исторического юбилея. И проиграл ее с треском.

Россия предстала перед миром как сильная военная держава, обладающая сверхсовременным оружием (смотрим на «Армату»), несокрушимым героическим боевым духом (смотрим на Моторолу на параде в Донецке) и уверенностью в святости своего дела (смотрим на то, как Шойгу крестится, проезжая под иконой Спаса над одноименной башне). У этой страны влиятельные союзники, способные прислать свои войска (пока символически), и немало доброжелателей в самом же западном блоке.

Но еще более впечатляющим, чем парад, точнее, интерференция парадов в Москве и Донецке, был «Бессмертный полк». В этом гражданском марше, объединившем миллионы людей по всему миру, был явлен тот ключевой смысл, который наш народ вкладывает в 9 Мая. Война оборвала миллионы жизненных ниточек, миллионы навсегда угасших родовых преемств и памятей. Но тем важнее каждая связь, каждая линия памяти, которая сохранилась.

Память как победа бытия над небытием и жизни над смертью.

Пока мы помним героев той войны – существуют в нашем мире они, существуем и мы, их потомки. День Победы, который казался, с уходом ветеранов, обреченным потерять своё звучание, взял, пожалуй, новую метафизическую высоту, оказался определенной философией.

Это пространственно-временное соединение всей страны – от Камчатки до Севастополя, от прадедов до правнуков вокруг единой идеи, единого подвига и в единой любви производят, конечно, совершенно завораживающее впечатление. Оно настолько сильно, что наши вечные носители фиги в кармане повели себя странно. Одна уважаемая женщина-бард попросту солгала, заявив сотням тысяч людей, собравшихся с портретами родных, что их всех свезли на автобусах и в автозаках. Недоумевающие от такой лжи не могут в нее поверить и успокаивают себя мыслью, что у достопочтенной исполнительницы попросту случилась галлюцинация и она увидела то, чего нет, а не сказала сознательную неправду.

Когда вечером страна собралась у телевизоров, она вместо традиционного «праздничного концерта» получила грандиозный балет, сравнимый с потрясшим нас в прошлом году олимпийским, а по эмоциональной насыщенности даже превзошедший его. Этот балет, сквозной темой которого стала Ленинградская симфония Шостаковича, аранжированная известными каждому военными песнями, еще раз напомнил, что великая русская культура – это культура сражающаяся.

Многое получилось шедеврально, что-то не очень, но в целом этот праздник продемонстрировал сами возможности военной культуры как символического языка, как кода, которым может быть записано практически любое актуальное сообщение (как, к примеру, переданное военной песней послание Одессе). Второй раз за полтора года Россия применяет свое самое страшное оружие – великую русскую культуру, и, надеюсь, с не меньшим успехом.

Долгое время нам заявляли, что Россия не имеет универсалистской идеологии, способной тягаться с Западом, а потому без неокоммунизма или чего-то в этом роде нам никуда.

Участники этого спора забыли, что первична не абстрактная идеология, а стиль, образ жизни, символическая среда. «Русский мир», как оказалось, – это не абстрактная головная концепция, а система символов, энергия смыслов и определенная эмоциональная интонация. Мало того, этот русский культурный стиль оказался не только жизнеспособен, но и способен к экспансии. Вот во что уперлась западная попытка изолировать Россию накануне 9 Мая. Оказалось, что речь идет больше чем о локальном празднике одной нации, вытолканной Западом на положение «страны-изгоя». Речь об определенном мировидении и образе достойной жизни.

В конечном счете тот стиль, который выработался в России в связи с Днем Победы, обращен и к послевоенному «счастливому тридцатилетию». Купленной кровью жертв войны эпохе, когда жизнь была сравнительно мирной, творчество – еще сохранявшим классический стержень, семейные отношения – естественными, человечество в целом находилось на подъеме, а распределение силы сверхдержав выступало гарантией если не справедливости, то надежды на справедливость.

Это в хорошем смысле слова консервативное переживание и куда более привлекательная модель, чем та фанатическая утопия, с помощью которой Запад сегодня уничтожает порядок и благосостояние целых регионов, порождая на возвратном движении инфернальные фантомы типа ИГИЛ.

Россия пережила в последний год взрывной культурный синтез, который дошел до точки самоосознания и обретения самоуважения в эти победные дни. Разбитые осколки сплавились и перековались в законченное целое, в ясный образ лучшей жизни, которую Россия может обеспечить как себе самой, так и миру. Быть человеком. Хранить жизнь и память. Опираться на веру. Обеспечивать прогресс для человека, а не вместо человека. Не давать унижать свое достоинство. Стремиться к душевности и простоте. Всё это достойный выбор перед лицом расчеловечивания утрачивающей гегемонию «цивилизации-лидера».

Выбор этот уже сегодня оказывается привлекателен и востребован не только самой Россией.

10 мая 2015

Неродная речь

Напряженное положение, сложившееся с обучением русскому языку в некоторых национальных республиках, давно уже стало предметом тревоги. Несколько лет напряжение между властями Татарстана, Башкортостана, Коми и русскими родителями да отважившимися за них вступиться общественниками шло по нарастающей, и лишь грозные события прошлого года на какое-то время отодвинули шумное разбирательство.

Но вот оно с неизбежностью разразилось. Во взволнованном письме, обращенном к президенту и другим руководителям государства, большая группа общественников просит вмешаться в ситуацию фактически сложившейся языковой дискриминации русских в ряде республик. Составленные республиканскими министерствами образования программы вынуждают детей из русских семей в обязательном порядке посвящать значительную часть учебного времени изучению языков титульных наций (зачастую не составляющих даже большинство населения республик).

Делается это в ущерб изучению русского языка – единственного государственного языка Российской Федерации и родного языка для этих учащихся.

Впрочем, оказалось, что родного языка у русских нет. Великий могучий и свободный оказался полностью огосударствлен. Русский – это язык государственной бюрократии, это язык межнационального общения, а вот «родным» для русских граждан России он по букве закона не является. Мало того, в том же Татарстане, как указывается в обращении, всем гражданам принудительно назначен в родные татарский язык.

Проблема не в том, что русских граждан в нацреспубликах принуждают к изучению неродного для них языка. Проблема в том, что их при этом отчуждают от языка русского. Программы коренизации расширяются именно за счет сокращения изучения русского языка и русской литературы.

При этом преподавание в вузах на территориях Российской Федерации осуществляется на русском языке. Работа в большинстве фирм и во всех госучреждениях ведется на русском языке. То есть человек, который знает русский язык хуже, чем его сверстники, заведомо неравноправен, если он хочет получить более престижную работу, чем дворник. Русские школьники в Татарстане, Башкортостане, Коми ставятся именно в это положение. Они знают грамматику русского языка хуже, чем их сверстники из обычных областей.

Могут возразить, что русский язык учат не только в школе, но и дома, с младенчества. Простите, но разве многие из нас выучили дома правила «н/нн», «тся/ ться», причуды русской пунктуации. Проблема грамотности сейчас больная для всей страны, и ее надо не усугублять, а решать, расширяя изучение русского языка для всех, потому что иначе мы просто деградируем всей страной. И в этих условиях создание настоящих резерваций из «русских с ухудшенным знанием русского языка» является чисто дискриминационной мерой.

Еще одним дискриминационным элементом является принудительность изучения нацязыков, поскольку тут русские учащиеся ставятся в неравное положение с их носителями, учащими их с детства. Для татарина изучение татарского в школе – поддержка семейной традиции, для русского – изучение с азов. Разумеется тот, кто учит татарский или башкирский, равно как английский или немецкий, как иностранный, никогда не сравнится в успеваемости с носителем.

При этом с русским языком аналогичного неравноправия не происходит, поскольку носители нацязыков точно так же слышат с детства русскую речь на радио, в телевизоре, на улице. Я не знаю ни одного татарина, который не овладевал бы естественно русским языком без всяких различий. Уроженка Уфы Земфира Рамазанова владеет русским языком прямо-таки эквилибристически. Для всех жителей России открыты все возможности к литературному творчеству на русском как на родном.

Таким образом, дискриминация, обрекающая русских учащихся на заниженные оценки и сниженные баллы, – односторонняя.

Никаких оснований принуждать к нацязыкам, чтобы наладить межнациональное общение, – нет. Так можно вызвать только межнациональное напряжение, и оно действительно возникает. Родители в нашей стране издревле озабочены образованием и жизненными перспективами отпрысков и идут на любые жертвы ради хорошей школы, ради золотой медали и красного диплома. А значит, при возникновении угрозы образовательным перспективам наследника они без колебаний сменят место проживания при первой же возможности.

Политика коренизации, естественно, провоцирует не только снижение грамотности, но и отток русского населения из республик, какового, подозреваю, и могут добиваться ее подлинные инициаторы, по методичкам которых работают местные министерства образования.

Тех, кто говорит о проблемах русских, лоббисты «мультикультурализма» очень любят обвинять в «провоцировании развала страны». На примере языкового вопроса очень хорошо видно, что происходит, если не говорить о проблемах русских. Скрепы единой российской государственности начинают рассыхаться и трещать.

В стране есть один государственный язык – русский. И только этот язык может быть обязателен к изучению. Введение других обязательных языков и начало фактически дискриминационной языковой политики в некоторых регионах – это клин под самые основы федерации.

Россия – не договорной «союз республик», а единое государство, передавшее часть своих полномочий местному управлению в интересах защиты культуры и самобытности населяющих Россию народов. Но защиты, а не нападения. Создание впечатления, что на территории нашей страны существуют некие «суверенные государства», в которых русские являются «чужаками», – это вступление на тот самый путь, который стоил жизни большой нашей стране 24 года назад, – и эта рана кровоточит до сих пор.

Невозможно себе представить, чтобы русский народ подавлял другие, заставлял их отказываться от своего языка, чтобы наше государство принуждало кого-то к русификации. А вот обратное, увы, сегодня происходит во многих постсоветских странах, и очень не хотелось бы, чтобы эта практика перешла на территорию Российской Федерации.

Иногда слышится такое возражение: «Что плохого, если ребенок выучит еще один язык? Чем больше языков, тем лучше. Ребенок узнает обычаи и культуру других народов и будет их лучше понимать и уважать». Это довольно лукавый аргумент – выучить чужой язык не так уж и просто, особенно когда над тобой нависает угроза испортить аттестат. Но никогда и нигде чужой язык не учится за счет родного.

Да и насильно навязывать русским школьникам западную модель мультикультурности – глупо. У русского народа есть собственная модель толерантности, и она состоит в том, что мы не стремимся отличать чужое от своего. Папаха, бурка – это кавказская одежда или казачья? Плов – это русское блюдо или узбекское?

Русский народ принимает охотно элементы культуры других народов, а потом сам, опираясь на это родство элементов, начинает смотреть на другие народы как на своих. «Смотри-ка, и тут плов едят, прям как русские», – скажет он.

Современные практики мультикультурализма, разработанные для чрезвычайно расистски устроенного западного человека, навязывают ему приятие другого именно в качестве «другого». У нас этот мультикультурализм вызывает только чувство отчуждения. Я помню, каким потрясением было для многих в России, когда несколько лет назад они обнаружили, что лезгинка – это не наш добрый казачий танец, а «чужой» кавказский, причем могущий использоваться как средство психологической агрессии.

Сейчас вопрос о нацязыках формирует такую же зону отчуждения между русскими в Татарии и Башкирии и их сверстниками, принадлежащими к «титульным народам». Русскую молодежь вынуждают осознавать принадлежащее этим нациям как чужое, мало того – причиняющее неудобства. Этнический конфликт провоцируется на пустом месте без всякой выгоды для сохранения национальных культур.

События на Украине наглядно показали, как русские реагируют на языковое принуждение, даже если до того момента не имели ничего против других языков и их носителей. Нам нужно формирование такого же отношения к языкам Поволжья? Конечно, нет.

Подобные лингвистические эксперименты были бы понятны, если бы чиновники из нацреспублик не планировали дальнейшего государственного и политического сосуществования с русскими. Но я бы не торопился. Пока что Россия на наших глазах только расширяется.

19 мая 2015

Бунт живого щита

Состоявшийся 15 июня в Донецке стихийный митинг протеста против артобстрелов выводит ситуацию в Донбассе к новым политическим реалиям. У пресловутого «минского процесса» появился новый субъект – к лукавым европейцам, киевскому режиму, Москве и постоянно путающимся в показаниях официальным представителям ДНР и ЛНР прибавились еще и простые граждане Донбасса, которые требуют, чтобы их голос был услышан.

Как ни странно, народ в ходе этого конфликта высказывался не так уж и часто. Весьма интенсивным было участие простых людей в восстании в ходе Русской Весны 2014 года. Тогда именно люди на площадях были тем фактором, который помог новым республикам пережить первые самые рискованные дни, когда они были абсолютно безоружны. Активным было их участие в референдуме 11 мая 2014 года.

Однако после этого народ превратился в величину скорее страдательную, что было связано с выбранной Киевом тактикой подавления восстания – артобстрелы жилых кварталов, массовое убийство женщин и детей. Ополченцы сражались, а простые люди либо разбегались, либо мужественно выживали под артобстрелами. Этой зимой в Донецке все выходили на улицу, только хорошо одевшись, а женщины еще и накрасившись, чтобы прилично выглядеть в морге.

Хаос, террористические атаки ВСУ, отсутствие денег и порядка – всё это пригибало людей, и политики о них практически забыли.

Минские договоренности составили так, как если бы никаких граждан в Донбассе не существовало, как будто они не голосовали на референдумах, не выбирали своих лидеров, не имеют своего мнения о происходящем и не высказывают его. Граждане Донбасса выступают в дипломатической реальности, простите уж, как некий скот, который можно перегнать из загона в загон, сменить клейма и т. д. – в зависимости от интересов больших держав и глобальной политики.

Между тем, своя позиция у жителей Донецка есть.

«Взбунтовались» жители района Октябрьский, который постоянно подвергается артиллерийским ударам ВСУ. Они перекрыли улицу и потребовали лидера республики Александра Захарченко, которому пришлось серьезно объясняться.

Российские либеральные СМИ, держащие в Донецке корреспондентов в основном для генерации сплетен и антироссийского вранья, немедленно запустили фейк, что жители «собрались на антивоенный митинг и требовали прекратить стрельбу по украинским позициям из их района». Это откровенная ложь. Реакция на эту ложь, опровергнутую немедленно десятками очевидцев, была весьма жесткой. Уже на следующий день корреспондент «Новой газеты» Павел Каныгин принудительно покинул территорию ДНР. Журналистика журналистикой, но терпеть на своей территории военных пропагандистов противника, право же, никто не обязан.

Что район используется для контрбатарейной борьбы против артиллерии ВСУ, уничтожающей Горловку, действительно некоторым не нравилось. Но им разъяснили, что защищать Горловку иначе просто невозможно.

А вот никаких «антивоенных» настроений не было и в помине. Главный вопрос, который задавали дончане, – почему не ведется наступление? Почему уже год украинскую артиллерию не отодвинут хотя бы от основных городов Донбасса? Почему вместо этого бесконечная говорильня, на фоне которой продолжаются артобстрелы, в которых гибнут дети?

Захарченко умеет разговаривать с людьми и имеет очень высокую репутацию. Если бы не он, события в республике давно бы пошли в разнос. Но даже его ответы звучат не слишком убедительно: «Наступать не можем, пока не обучена набранная в феврале армия ДНР. Всех, кто в зоне обстрелов, – переселим. Но ни в какую Украину мы не вернемся – между нами кровь».

Переселение вместо освобождения звучит не слишком оптимистично.

А что до обучения – то беда в том, что ВСУ учатся точно так же, они сегодня уже не те, что год назад. Но хотя бы обещание главы республики, что вся эта борьба не ради того, чтобы вернуться на исходную точку – на Украину, – несколько ободрило людей, и только поэтому они пока разошлись. До следующего невыносимого обстрела.

Главная проблема, о которой Захарченко не хочет и не может сказать, – это то, что окончательно запуталась политика Москвы, без поддержки которой республики, конечно, не могут сказать Киеву твердое «нет», а затем хорошенько треснуть по зубам артиллеристамдетоубийцам.

Декларируемая политика РФ состоит в том, чтобы «впихнуть» Донбасс назад в Украину с неким «особым статусом».

Поскольку восстание 2014 года началось только после энергичных словесных пасов Москвы, которые давали надежду на крымский вариант, то выглядит такая политика, скажем прямо, не слишком морально. Уже почти год прошло с тех пор, как Россия предложила «Минск-1», где главным условием было именно прекращение артобстрелов городов Донбасса. Однако снаряды всё убивают и убивают детей. Поскольку тогда у ДНР была возможность после «иловайского котла» отбросить украинскую артиллерию очень далеко, внезапная остановка наступления является причиной, по которой в Донецке до сих пор гибнут люди.

По счастью, в искренность этой политики РФ большинство граждан Донбасса не верит – и только это мешает разрастись антироссийскому возмущению. Люди видят постепенное возвращение порядка, переход на рубль – и их надежды пробуждаются. Многие жили ожиданием летней кампании, которая могла бы как минимум убрать ВСУ от Донецка и Горловки. И по мере того как проходят дни лета, а снаряды всё падают и падают – возрастает ощущение безнадежности. Говорят, что Донецк опять пустеет, так как уставшие ждать люди стараются уехать.

Давайте говорить честно. В свое время единственной побудительной причиной, которая подняла Донбасс, была маячившая возможность подобно Крыму войти в состав России. Любое возвращение в состав Украины будет воспринято тамошними гражданами как поражение.

Я не делаю отсюда вывода, что Россия должна немедленно присоединять Донбасс любой ценой. Наше промедление привело к тому, что цена сегодня, конечно, сильно возросла, и вполне возможно, что нужно долавировать до более подходящего момента.

Надо честно отдавать себе отчет, что эти геополитические трудности – это трудности Москвы, решившей в свое время перепрыгнуть пропасть в два прыжка, а не вина и не выбор граждан Донбасса.

Сегодня граждане Донбасса требуют именно войны, чтобы над их городами было мирное небо и чтобы артобстрелы и «Грады» переместились куда-то в степь. И рассказывать им, что они хотят молчаливо переносить смерть своих близких ради того, чтобы Украина «назначала судей из предложенных кандидатов», – это анекдотично.

Люди требуют войны не потому, что хотят войны, а потому что «миротворчество» – это та же война, которая их убивает, в то время как они сами со связанными руками, это замазывание внешнеполитических ошибок кровью погибших мирных граждан.

К сожалению, отвечают им на это их законное негодование в основном пропагандистской ложью, которая непонятно зачем запускается в русском интернете и в монологах «экспертов». Им рассказывают, что они страсть как хотят на Украину, что разница с Крымом в том, что Крым «хотел и боролся», а они, оказывается, – нет. Лицо с самой мрачной репутацией в Донбассе вдруг начинает рассказывать про «опасность русского национализма» и про то, что «Украина – не фашистское государство».

Звучат совсем уж анекдотические истории о том, что России придется «кормить» Донбасс и это ей невыгодно. Это непонятно кому нужное пропагандистское токование, призванное обелить начальство, очерняет его еще сильнее, чем молчание.

Не надо лгать ни им, ни самим себе, что донбассцы брали в руки оружие, чтобы получить анекдотичный «особый статус». До майдана Донбасс правил Украиной, и если бы весной 2014-го ему не намекнули «айда в Россию», а сказали «верните себе Киев назад», то никакого Порошенко и Ко в Киеве бы сейчас не было. Но сегодня уже поздно. Полтора года с «русской весны» уже перестроили тамошнее сознание. Люди говорят с надеждой о том, что Россия-матушка их защитит, и со страхом о том, что Россия может оставить их без помощи.

Драться, чтобы стать частью России, – это людям понятно, поскольку в России и сытнее, и порядка больше, и люди свои, и язык свой. «Особый статус» не стоит слезинки ребенка, не то что десятков имевших место в реальности детских смертей. Так что помимо геополитической логики есть еще и логика уплаченной цены. А цена, уплаченная Донбассом, уже такова, что подыскать ей адекватную награду в рамках «минского процесса» попросту технически невозможно.

Не берусь прогнозировать, как будут развиваться события в ближайшем будущем, но одно уже очевидно – любые политические манипуляции с Донбассом наткнутся на тот простой фактор, что терпение его граждан не безгранично и свое неприятие того, что их выставили «живым щитом» от украинских артиллерийских снарядов, они будут высказывать всё громче и громче.

1 июня 2015

Архипелаг facebook

В первые месяцы крымского кризиса стремительным домкратом приобрел популярность мем «крымчанка, дочь офицера». Написанное от имени некоего «Дмитрия» сообщение гласило, что он «крымчанка, дочь офицера, поверьте, у нас не всё так однозначно, никто не хочет отделения». В то же время было установлено, что огромное количество твитов и комментариев на тему Крыма и того, что он якобы не хочет в Россию, оказалось исходящими из одной точки – с американской базы в Бахрейне. И все начали представлять себе здоровенного американского вояку, который настукивает признания в неоднозначности.

Поэтому появившаяся информация о том, что США ассигнуют изрядную сумму на противодействие России в интернете, была воспринята нами со здоровым юмором. Мол, теперь потешимся над сотней столь же глупых «дочерей офицеров».

Скоро, однако, стало не до смеха. Когда англосаксы воюют, воюют всерьез. Информационные атаки сосредоточились не столько на продвижении проамериканской или проукраинской идеологии, сколько на «выпиливании» носителей патриотической точки зрения с российской стороны. Анонимные «интернет-ниндзя» начали массовые и, заметим, слишком профессиональные для украинских инициативников атаки на пишущих по острым темам российских пользователей. Особенно беспощадной стала волна цензуры в Facebook, где практикуется замораживание пользователей на длительные сроки, без всякой дискуссии и права апелляции.

Цензурный террор развивался по интересной кривой. Сперва следовали удаления записей и замораживания аккаунтов на короткий срок за довольно жесткие высказывания, которыми привыкли обмениваться русские и украинские пользователи. Затем, вопреки всякой логике, администрация начала банить на неделю, а то и на месяц за реплики, откровенно говоря, вегетарианские.

Апофеозом стала война, объявленная Facebook слову «хохол» – причем особенно жесткой цензуре подверглось знаменитое стихотворение Пушкина «Моя родословная». Под угрозой оказались Гоголь, Достоевский и даже Михаил Светлов с песней «Гренада», в которой так не кстати упомянут «мечтатель-хохол». Под «хохла» были «выпилены» такие известные российские пользователи, как Максим Кононенко и Сергей Минаев. Разумеется, российские пользователи Facebook тут же нашли запрещенному слову сотню замен и эвфемизмов, но фейсбуковская цензура уже вошла в штопор, достойный 1937 года. Не имея повода заморозить аккаунт, причины начали придумывать. Скажем, ваш покорный слуга не употреблял слово «хохлы» и целый месяц его было не за что ухватить. Но в сообщении об очередном террористическом обстреле Донецка проскользнуло слово «укры».

Доказать какой-то унизительный характер этого неологизма, образованного примерно так же, как, к примеру, слово «русы», – невозможно. Однако поскольку в Facebook нет ни апелляций, ни процедуры рассмотрения, ни адвокатов, справедливое решение дела исключено. Модератор искал предлог и он его выискал. Разумеется, я был немедленно забанен на месяц. Мало? Цукерберг добавит.

Признаюсь честно: я никогда не полагал свое отечество образцом свободы слова и печати; сталкивался с проявлениями цензуры; регулярно напарывался на такой юридический абсурд, как 282-я статья, и, соответственно, имел все основания считать американцев нацией, уважающей свободу высказывания, защищенную «первой поправкой». Однако с самым серьезным ограничением свободы слова за всю свою жизнь, вплоть до своеобразного ареста, я столкнулся именно в американской соцсети. Внезапно в Facebook я провалился в логику, этику и атмосферу ГУЛАГа пополам с «1984 годом». Нам пора отказаться от прекраснодушного отношения к интернету как к пространству всеобщей свободы, безответственности и вольного обмена информацией. Этот образ полуторадесятилетней давности устарел. Сегодня интернет – это, во-первых, огромная машина слежки за пользователями, что исчерпывающе доказал Эдвард Сноуден, фильм о котором «Citizenfour: Правда Сноудена» наконец-то вышел в наш прокат. Во-вторых, это небольшое количество реально действующих коммуникационных площадок, которые в большинстве своем представляют собой крупные американские корпорации.

Интернет нам кажется неким прозрачным воздухом, в то время как это – крупные бизнес-проекты, с прибылью в миллионы, как у Twitter, и в миллиарды, как у Facebook и Google, долларов. Разумеется, эти корпорации действуют так же, как любые другие: сотрудничают с правительством США, собирают для него информацию, защищают базовые национальные интересы и американские ценности. Например, когда Верховный суд США утвердил обязательность гей-браков, эти корпорации приняли участие в довольно агрессивной кампании радужных иконок и аватарок, определенно продвигавших соответствующие «ценности».

Большая часть интернет-взаимодействий российского пользователя происходит на платформах американских корпораций. Под их пристальным присмотром, который включает в себя «вырубание» неугодных за мнения. Корпорации пользуются тем, что площадка публичного высказывания является в то же время частной собственностью модерирующей компании, которая, по условиям соглашения, может делать практически всё что угодно. При этом чем в более интеллектуальную и оказывающую на общественное мнение деятельность вовлечен человек, тем в большей степени он зависим от этих иностранных платформ.

Степень нашей независимости в этой сфере близка к нулю. Единственная сравнительно конкурентоспособная российская социальная сеть – «ВКонтакте» – убыточна. Если руководствоваться одной лишь бизнес-логикой, то она балансирует на грани краха. Ее, видимо, придется поддерживать как важную часть нашей национальной информационной инфраструктуры.

Но «ВКонтакте», увы, – глубоко антиинтеллектуальная сеть. Российская интеллигенция всех направлений – от крайних либералов до крайних националистов и леваков, опутана Facebook со всеми описанными выше последствиями в виде цензуры за «хохлов». На Facebook завязаны как публичные, так и частные контакты, корпоративные и организационные связи, сети интеллектуального и политического влияния – всё это может быть вырублено одним кликом мышки. Возникновение какого-то удобного интернет-инструмента для нашего образованного слоя становится, таким образом, серьезной национальной задачей.

Представим себе, что наши железные дороги, аэропорты, телефонные сети принадлежат иностранной державе. На сегодня интернет-коммуникации в значительной степени вытеснили все традиционные СМИ, от газеты до «зомбоящика», обычную и сотовую телефонию. Люди, сидящие за соседними столами: переписываются в мессенджере Facebook. Сеть обволакивает нас полностью. Наличие внешнего контроля за нею означает угрозу их схлопывания или манипуляции в сложных ситуациях.

Для противодействия ничего нового придумывать не надо. Прежде всего, нужна сильная государственная политика. Ее проводит, к примеру, Китай, значительно ограничивая входящий контент и принуждает западные кампании с этим считаться. Российские интересы прямо противоположны – Россия должна реагировать на ограничения прав своих пользователей со стороны западных интернет-компаний. За цензуру «без суда и следствия» со стороны нашего Роскомнадзора должны полагаться санкции. Если Facebook и другие хотят работать на территории России, пусть создают систему публичных согласительных процедур.

Затем, так же как и в любой другой области индустрии, единственным способом выхода из зависимости является эмуляция, то есть воспроизведение соответствующих отраслей, технологий и институтов на своей почве. У нас здесь неплохие заделы – есть «Яндекс», есть тот же «ВКонтакте». Есть потенциальные стартапы. Иногда всё это более чем на уровне и даже с опережением. Иногда – не дотягивает до зарубежных образцов. В любом случае на эти инструменты ни в коем случае нельзя «забивать» под соусом глобалистской демагогии о том, что есть же лучшие западные сети и службы. А то однажды «дочери офицеров» придут уже не за «хохлами», а за русскими.

2 июля 2015

На царских развалинах

Трудно сказать, рассчитывала ли Наталья Поклонская на то, что своими словами о нелегитимности «отречения от престола» Николая II вызовет настоящую общественную бурю. Всенародно любимая прокурор Крыма известна как большая почитательница памяти государя. Да и где почитать Николая Александровича, если не в Крыму, где им была исхожена каждая тропинка.

Вопрос «чей Крым?» при последнем императоре всероссийском просто не мог возникнуть, мало того, в годы перед Первой мировой войной Крым на весну и осень превращался в фактическую столицу России.

Поклонская не сказала ничего нового, что не было бы заявлено уже многократно защитниками монархии. Законы Российской империи не предусматривали отречения императора. Царь не мог отречься за своего наследника и передать престол брату помимо сына. Подписанное карандашиком отречение было составлено не по форме и не было надлежащим образом обнародовано. То есть юридически – ничтожно.

Падение монархии было военным переворотом, и лишь для декора этот переворот был слегка припорошен кровавым снежком «революции».

Понятно, что у переворотов и революций своя особая легитимность насилия, но тем не менее и февралисты, и большевики весьма чувствительно относились к любым сомнениям в факте отречения императора.

В 1970-е годы в СССР был снят фильм с Василием Шульгиным «Перед судом истории», одним из участников февральской драмы. Главный смысл: «Царь действительно отрекся, я сам это видел своими глазами». Революция, которая 60 лет спустя заботится о формальной легитимности отречения монарха, выглядит странно.

Однако в операции «Отречение» был свой смысл. Сознание русского общества оставалось и в 1917-м, и много позже глубоко монархическим, и, конечно же, февралисты встретили бы интенсивное сопротивление, если бы не распространение информации о том, что царь сам, добровольно, сложил свой венец.

Пока юноши с красными бантами праздновали революцию, священники объясняли крестьянам, что государь сам отказался от власти и тем самым совершил жертву ради России. Не будь этого, уже весной 1917-го в России полыхала бы гражданская война – с учетом немецкого наступления недолгая и неуспешная для разложивших армию революционеров.

При таком «удобстве» для узурпаторов власти идеи о добровольном отречении царя слишком уж много подозрений вызывает вопрос: а было ли это отречение в самом деле? Оригинального текста найти не удалось. То, что лежит в качестве оригиналов в российских архивах, – очевидная подделка подписей царя и обязанного заверить документ барона Фредерикса.

Много источников говорит о том, что царь желал отречься в пользу наследника, а вот подписание карандашиком манифеста об отречении в пользу брата Михаила видел лишь узкий круг лиц, вовлеченных в заговор. Есть, правда, еще запись в многократно подделывавшемся дневнике царя, описывающая отречение в строгом соответствии с «официальной версией».

Графологически – действительно ли писал царь – эта дневниковая запись, как и текст отречения, никогда не анализировалась. А было ли отречение? Если нам вправду интересен этот вопрос, то начинать расследование надо с чистого листа и без предвзятости.

Но вот что характерно – невероятный поток брани, невежественных и клеветнических суждений, который обрушился и на последнего императора, и на крымского прокурора, стоило только Поклонской затронуть эту тему. Иногда встречаются абсурдные утверждения, что царь, как абсолютный самодержец, мог отрекаться как хочешь, хоть мелком на промокашке. Разумеется, это не так – царь в России был подчинен закону и долгу, царство воспринималось как фактическое священнослужение. А Николай II был очень благочестив и щепетилен к исполнению долга.

Если бы он отрекся, то сделал бы это по всей форме.

Уничтожение русской монархии и Российской империи – один из краеугольных камней современного миропорядка. На этих развалинах покоятся и первенство британского королевского дома среди прочих монархий, и безусловное доминирование Британии и США как наиболее «традиционных», избегавших в последние столетия революций стран.

Исчезла роль русских царей как защитников православия и старых традиций, не имеет легитимной сборки геополитическое пространство исторической России. Мало того, свергнутая династия и ее страна были попросту ограблены – золото, драгоценности, недвижимость… Разумеется, этот построенный на царских развалинах миропорядок будет себя защищать, подавляя хотя бы теоретическую идею о возможности возвращения Российской империи на ее законное место в мире. Защищается настолько горячо, что даже позорную станцию в честь цареубийцы Войкова никак в метро не удается переименовать. Базовым инструментом здесь служит клевета в адрес последнего государя, не прекращающаяся уже больше сотни лет, со времен атак на монархию эсеровских террористов, кадетской оппозиции и перебежчиков-октябристов. Очень часто наши «прогрессивно мыслящие» авторы не утруждают себя хотя бы минимальной сдержанностью относительно жестоко убитой семьи.

Все эти «Распутин», «Николашка кровавый», «царьдурак» звучат, конечно, глупо применительно к императору, в течение четверти века возглавлявшему Россию в эпоху коренных перемен, успешно проведшему большую их часть – переход к парламентаризму и гражданским свободам, реформу армии, реформу крестьянской общины, индустриальное развитие. Царь был одновременно и динамической, и консервативной силой, охотно осуществляя перемены, но противодействуя либеральным и революционным контрэлитам угробить страну, чем они и занялись, как только от него избавились.

Сегодня у интеллигенции, которую упоминание о царе по-прежнему заводит до белой пены, новая мода. Николая II обвиняют в слабости и едва ли не в «предательстве страны» за то самое отречение, о котором идет речь. Мол, если бы царь был силен и подавил революцию, то был бы другой разговор.

Особенно эффектно такие разговоры звучат из уст коммунистов и кадетствующих либералов.

Наши современники мстят Николаю II за неудачу российской революции. Царя свергли, но никакой демократии не установили. Перерезали десятки миллионов друг друга. «Жили, как при тарзане». Высшим достижением ХХ века стала наша победа над врагом, которого не было бы, если бы государю дали добить его в 1917-м. К 1991 году скатились совсем в какой-то стыд.

Как оправдаться за очевидную историческую неудачу? Только тем, что царь был так плох, что надо было его свергнуть в любом случае, потому что, если бы он не заслуживал свержения, он бы не был свергнут. Вот такой парадокс – революционеры и их потомки обвиняют царя в революции, которую он пытался предотвратить, за то, что он ее предотвратить не смог.

Мне кажется, что это богатый материал для доктора Фрейда с его «Тотемом и табу». Фрейдовские «сыновья», убившие и съевшие «отца», обвиняют убитого в том, что он оказался недостаточно силен, чтобы их выпороть и поставить в угол, не дать им совершить преступление против него. Урок, который следует иметь в виду правителям и сегодня: сперва громко требуя вашего отречения, та же публика потом, разгромив страну, будет вас обвинять в слабости.

Свержение монархии вовлекло Россию в столетие узурпаций, всё новых и новых отказов от легитимности и принципов права, всё более деструктивных переворотов. Три в 1917-м – мартовский переворот, провозглашение России «республикой» в сентябре и захват власти большевиками. Два в 1918-м – разгон Учредительного собрания и цареубийство. Два в 1991-м. Узурпация 1993 года. Нам пора выскочить из этого порочного круга – и удобнее всего это сделать на том же месте, где мы в него попали, – 2 марта 1917-го.

Нам следует, конечно, признать, что никакого отречения императора Николая II как публично-правового акта не было, а может быть, и вообще не было как факта, и что ликвидация русской монархии и Российской империи были насильственной узурпацией, от которой никогда не поздно отречься. Потом мы можем разобраться, от какого наследия следующего столетия мы отказываемся, какое принимаем.

Восстановление легитимности Российской империи не обязывает нас ни спорить с соседями о границах, ни торопиться замещать вакантный престол. Просто вертящаяся, как волчок, российская государственность приобрела бы наконец-то устойчивую точку опоры в исторической традиции.

19 июля 2015

Кочующий класс

Махинатора средней руки с Земли, показавшего некоторую лидерскую хватку, принимают в трансгалактическую элиту, направляя в качестве начальника планеты медуз с метановой атмосферой. Герой охотно соглашается переквалифицироваться в медузы, поскольку всем его существованием движет жажда власти. Неважно, где и над кем, – среди медуз, пауков, или бактерий на помойке, – главное, быть первым.

Этот фантастический образ из повести Михаила Харитонова «Успех» довольно точно передает ситуацию, сложившуюся вокруг всё новых и новых «интернациональных» назначений на Украине, так резко контрастирующих с недавней ультранационалистической фразеологией украинского режима (впрочем, изрядно поблекшей после разрыва с «Правым сектором»).

По первости грузинские политические гастролеры во главе с Михаилом Саакашвили вызывали лишь издевательскую ухмылку: майдан, оказывается, стоял за кабинеты для выгнанных из Грузии чиновников. Но когда вслед за отставным грузинским диктатором в поход за креслами под трезубом отправились российские оппозиционные политики и активисты, то стало понятно, что перед нами определенная политическая технология.

Вашингтонские опекуны формируют кочующий политический класс, который будет универсально применим для контроля за любой страной на постсоветском пространстве, а там, глядишь, и за его пределами. Ничего, что пока этот класс больше напоминает цыганский табор. Для отдаленной заморской провинции Американской Империи – в самый раз.

Украина, чтобы не воображали там украинские националисты, есть построссийское образование, необходимое для воздействия на Россию – причинения ей всяческих реальных и символических неудобств. И, конечно, таким образованием на низовом уровне может управлять только колониальная элита, заточенная под причинение тех самых неприятностей. Тут неприемлема никакая идея «почвы», даже в самом примитивном варианте «хохляцкой хитрости», стремящейся урвать кусок под помидоры. Неприемлема даже попытка превратиться в «стационарного бандита» как пытался поступить отставной олигарх Коломойский.

Только кочевники, только гунны и печенеги. «Диким Полем взяла – Диким Полем и оставлю», – точно говорит Украине мать-история.

Поэтому невероятно глупо выглядят упреки российской общественности в «измене родине», адресуемые к назначенной замом Саакашвили Марии Гайдар. Какая уж Родина у человека, являющегося воплощением политического кочевничества? Юность в Боливии, наезд в Кировскую область, отъезд в Америку, внезапное появление в Москве, попытка получить гражданство Израиля. Среди этого планетарного коловращения залет в Одессу вполне может оказаться краткосрочным жизненным эпизодом.

Российские оппозиционеры всегда считали себя «гражданами мира», вписанными в «международную элиту». Чаще всего – без особых на то оснований и на ролях шестерок, но тем важнее для них – получить хотя бы небольшой пример возможности использования в качестве имперских чиновников, пусть в самой завалящей стране.

Поэтому, если вакансии откроются, мы можем одним махом лишиться большей части нашей псевдонесистемной оппозиции. Впрочем, это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Впрочем, сама по себе оппозиционность не важна. Важен сам принцип кочующего класса, который воспринимает себя как транснациональную элиту с общими моделями поведения и общими ценностями, которые один вполне системный российский политолог на днях выразил в формуле «монетизация власти».

Мол, все элиты во всем мире, от могущественных «эль президенте» до самого скромного политконсультанта, хотят лишь двух вещей: власти и возможности эту власть монетизировать.

Мол, главное – это править людишками и уметь их вовремя и задорого продать. Любые разговоры об общественном благе и национальных интересах – это способ купить у народа поддержку своей власти. Если ее можно купить проще, через централизованную волю всемирной империи, то с народом морочиться и не надо.

Эта своеобразная политическая философия привела мне на ум Ивана Мазепу (куда ж от нее деться, от Украины), который был политиком, практиковавшим именно эту модель. Сперва он был безгранично лоялен Петру, готов ради него на любые преступления. Но эта лояльность щедро оплачивалась российским самодержцем – Мазепе дарились многочисленные имения, тысячи душ крепостных (причем не только в Малороссии, но и в Великороссии).

Щедро раскормленный этими подарками гетман уделял часть подвластной стране – большинство дошедших до нас малороссийских памятников того периода сопровождены табличкой «Построено (или перестроено) на средства гетмана Мазепы». Софийский собор в Киеве своим нынешним, прямо скажем, не древнерусским, видом обязан именно мазепинской перестройке.

Но когда пробил час, Мазепа предал и Россию, и своего благодетеля Петра, как бы тот ни был щедр. Сейчас это предательство изображается как подвиг во имя украинского национализма и Мазепу печатают на обесценившихся десятигривенных.

На самом деле договор Мазепы с Карлом XII и польским королем Станиславом Лещинским предполагал сдачу Украины как непрофильного актива назад под власть Польши в обмен на непыльное поместье в Полоцке.

«Вся Украина, включая княжества Северское, Киевское, Черниговское и Смоленское, должна вернуться под владычество Польши и оставаться под ее Короной, за что Мазепа награждается титулом князя и получает Витебское и Полоцкое воеводства с теми же правами, которые имеет Герцог Курляндский в своей земле».

Монетизация власти всегда заканчивается «Орденом Иуды».

На самом деле, никакая монетизация власти, конечно же, невозможна. Точнее, она мыслима только среди кочующих транснациональных колониальных элит, которые, конечно, никакой властью не обладают, а являются клерками, свободно конвертируемыми в ту юрисдикцию, которая больше платит.

Истинная власть есть род странного безумия. Желания увидеть мир устроенным в соответствии с той или иной идеей, образом, мечтой. Властитель всегда стремится к общественному благу. Это благо в его представлении может очень сильно отличаться от желаний общества, но ему самому оно представляется наилучшим из того, что он может дать другим. Все остальные прилагающиеся к власти приятности – возможность командовать людишками или даже их уничтожать, или возможность получить какие-то потребительские блага – вещь сугубо производная. Как только эти низшие моменты власти начинают доминировать над стремлением к преобразованию мира, власть быстро вырождается и утрачивается.

Ну а никакая «монетизация» здесь невозможна в принципе – она только для клерков.

Проблема в том, что значительная часть нашего российского политического класса – такие же клерки, которые стали бы и кочевниками, если бы кто-то сделал им по настоящему интересное предложение. В любом случае, они сами готовы будут уронить ту власть, которой пока служат, как только это будет в их меркантильных интересах.

Вопрос лишь в том, удастся ли нашей империи отстоять свой суверенитет от империи всемирной или же той удастся функционализировать и наш политический класс, превратив его в одну из орд политических кочевников.

23 июля 2015

Зачем Крым наш?

Пребывающая последний год в своем воображаемом мире, где по пустующим крымским пляжам бродят призраки перебитых украинскими переможниками 100 млн. спецназовцев ГРУ, украинская пресса возвращается к реальности только в одном случае – если кто-нибудь из российских випов или хотя бы дам полусвета заявляет что-нибудь вроде «Крым не наш».

Это заявление, на которое в России обычно не обращают никакого внимания, тиражируется сотнями украинских сайтов как голос «лучших людей российского общества». «Украинская правда» – это уже не только название газеты, но и смешной оксюморон, вроде сухой воды.

Очередной герой, изрекший «украинскую правду», – Ксения Собчак, которая в интервью радио «Свобода» наряду с откровениями, как заразилась чем-то на Болотной, и отчетом о состоянии своего валютного счета сообщила, что Крым – «наш огромный геморрой на сто лет… что с ним делать – непонятно». Слова про «геморрой» разошлись в украинской прессе так широко, что Собчак впору открывать в Киеве практику проктолога.

Сидя на балконе особняка, построенного великим архитектором Красновым, любуясь морем, пиниями и кипарисами, слушая неумолкающий стрекот цикад, восклицаниям Собчак, право же, удивляешься. Ответ на вопрос, зачем Крым и что с ним делать, дан тебе непосредственно в ощущениях. И так же со всеми, кто здесь живет или сюда приехал.

Но печально то, что даже многие гораздо более отвечающие за свои слова люди, в Крыму не бывавшие, полагают, что интеграция Крыма в Россию представляет собой какие-то трудности, является длительным процессом, требующим якобы специальных усилий, уместность или неуместность которых можно обсуждать.

На деле никакой «проблемы интеграции Крыма» не существует. Крым является частью России с 1783 года. И уже 10–15 лет спустя после его присоединения вопрос «Что делать с Крымом?» никому в голову не приходил – он развивался как часть Юга России, усилиями просвещенных губернаторов, таких как Михаил Воронцов, русских аристократов, купцов, предпринимателей и, наконец, царей – благодатный полуостров конструировался как «русский рай», «парадиз», каким его изначально и видели Екатерина II и князь Потемкин Таврический.

Когда Крым был оккупирован коалицией в 1854–1855 годах в ходе Восточной войны (у нас ее не совсем понятно почему зовут Крымской, хотя предметом спора в ней являлся не Крым, а скорее Иерусалим), то не могло идти и речи о том, чтобы попытаться аннексировать у России эту территорию. К началу Первой мировой войны Крым был одним из самых развитых и культурных регионов России, пространством курортов и виноделия, пристанищем искателей древностей и поэтов. С некоторым запозданием, но план Потемкина по созданию южной альтернативы Санкт-Петербургу удался. На летние месяцы жизнь российского общества перемещалась в Крым, всё более ощутимо тесня Ниццу.

Попытки ослабить значение Крыма как органической части России пришлись лишь на большевистскую эпоху: сначала чудовищный террор Белы Куна против дворянства и офицерства, затем – нелепая Крымско-татарская автономия, наконец – незаконная передача Крыма в состав Украины, повлекшая за собой в 1991 году аннексию полуострова «незалежной». Но и здесь, за исключением «незалежной» интерлюдии, понимание роли Крыма для России потеряно не было. Развивались и культурно-археологическая составляющая полуострова, и его курортный потенциал, который попытались с разной степенью успешности перенастроить для нужд широких масс.

С того момента, как русские впервые появились в Крыму, прошло больше тысячи лет. С того момента, как Крым стал Русской Землей, – вот уже 232 года. И всё это время Крым был не «геморроем», а Раем. Тем местом, где утомленный холодом наших ледяных пространств человек может наконец-то пожить почеловечески. Причем эта человеческая жизнь возможна у себя на Родине, без выезда за границу.

Именно здесь кроется причина той досады наших патриотов заграницы, которую волей-неволей транслирует Собчак. Заграница, безусловно, очень хотела бы монополизировать статус единственного места, где русскому человеку тепло, уютно и комфортно. Чтобы климатические преимущества Франции или Италии, на худой конец – Турции и Черногории микшировались в нашем сознании с достоинствами их политического строя и геополитической ориентации на Запад.

Хочешь попивать коктейль со льдом, загорая под 30-градусным ласковым солнышком на берегу тихого моря? Голосуй за Обаму и гей-браки!

Может показаться странным, что люди и впрямь так наивны, что принимают прогретый солнышком воздух за воздух свободы, но это действительно так. Власть климата над человечеством огромна.

Самые развитые человеческие культуры и цивилизации возникли в полосе между 30 и 50 широтами северного полушария. США и Китай – единственные крупные государства, раскинувшиеся цельным территориальным массивом в этой полосе (как ранее – Римская империя) – и посмотрите, чего они достигли.

Россию же с особенной старательностью пытаются выдавить именно из этого климатического пояса. Именно здесь та странная конфигурация границ, навязанная нам в 1991 году, именно здесь причина того, почему нас старались обкорнать с такой настойчивостью именно с юга. Поэтому любая подвижка в нашу пользу в этой широтной полосе – ценна сама по себе.

Многим показалась странной та логика, по которой США и другие западные страны ввели санкции против Крыма, в особенности – персонально против его населения. Казалось бы, если считаете людей оккупированными, то нелепо им за это еще и мстить. Однако санкции, к которым так трусливо присоединились наши банки, сотовые операторы, крупные фирмы ставят не задачу «наказания» России.

Цель санкций состоит в том, чтобы воспрепятствовать развитию Крыма, созданию здесь того качества жизни, которое позволит нам разорвать климатическую зависимость от заграницы. И поэтому следует ожидать, что наши главные недоброжелатели будут стараться продлить действие этих санкций максимально долго, несмотря на усилия смелых французских депутатов, один из которых невольно вскрыл секрет происходящего, сравнив Крым с Лазурным Берегом.

Ни Запад, ни наши прозападные элиты не хотели бы, чтобы у России появился свой Лазурный Берег.

«Не положено».

Независимые от импорта и от выезда возможности высокого качества жизни – это одна из предпосылок (не буду говорить самая важная, но одна из самых важных) формирования национально ориентированной элиты. Человек с уютным домиком в Крыму не будет прогибаться по мелочам из страха, что у него отберут домик в Испании.

Ответ на вопросы: «Зачем нам Крым?» и «Что с ним делать?» совершенно ясен. Крым нам нужен как условие нашей национальной независимости. И делать с ним нужно только одно: несмотря ни на какие санкции, развивать там достойное качество жизни – и для широких масс, и для элит.

Уже за прошедший год заметны большие изменения в плане аккуратности, прибранности, более высокого качества. Зависимость от Украины по продуктам, мобильной связи, энергетике оказалась некритичной и неуклонно снижается. Люди приезжают с детьми и, как правило, умеют себя вести гораздо лучше (хотя и гораздо более требовательны к сервису), чем украинские туристы прошлых лет. В Ливадии проходящие мимо люди говорят почти исключительно о царской семье, спорят о личности последнего императора – то есть историческая память задевает их за живое…

Понятно, что для долларовой миллионерши Собчак с ее трехгрошевыми шоу, корпоративами, кафешками для московской тусовки и скандалами в этом мире особого места нет. Он просто гораздо утонченнее и интеллигентнее, задает другой уровень элитарности, нежели у нее.

Поэтому да, для коллективной Собчак, для безнациональных и антинациональных випов Крым – это геморрой. Надеюсь, не на сто лет, а навсегда.

30 июля 2015

Капитолийские волки

Заявленное Бараком Обамой намерение применять американские ВВС для атак на сирийские правительственные силы, если они будут наступать на базы боевиков оппозиции, где работают американские инструкторы, окончательно проясняет текущую конфигурацию сил на Ближнем Востоке.

Когда Вашингтон получил молчаливое полуодобрение мирового сообщества на воздушные удары по ИГИЛ на территории Сирии, высказывались предположения, что это окно возможностей будет использовано американцами не столько против исламистов-головорезов, сколько против Асада. Так оно, похоже, и выходит. Не преуспев благодаря позиции России в том, чтобы вломиться в Сирию, выбив парадную дверь, интервенты начали подкоп со двора. Подкоп, по всей видимости, теперь закончен. ИГИЛ нужно была как удобный повод, как фактор неопределенности, который обосновывает вторжение. Уделять большое внимание борьбе с этим врагом ни США, ни их союзники намерены не были.

Характерно то, что Турция фактически вступила в войну на стороне ИГИЛ против курдов на территории Сирии. Наш несостоявшийся друг и союзник Эрдоган решил, что недопущение укрепления политической базы курдов за пределами Турции – более насущная задача, нежели борьба с работорговцами и головорезами, и пустил в ход танки.

Одновременно Эрдоган окончательно обозначил свою враждебность к России, встретившись с делегацией так называемого конгресса крымских татар и заявив, что Турция никогда не признает результаты референдума в Крыму. Тем самым для нашего Крыма обозначилась стратегическая турецкая угроза. Хорошо, что ее удалось нейтрализовать на самый острый момент перехода полуострова, но осложнений в отношениях России и Турции из-за Крыма, которые предопределены исторически, видимо, миновать не удастся.

Российская дипломатия оказывается в странном, если не сказать сложном, положении. Нас усиленно заманивают в коалицию против ИГИЛ. Особенно активно действует Саудовская Аравия, существованию которой и ее контролю над святынями Мекки новый «халифат» угрожает самым непосредственным образом. В России этот вариант вызывает интерес в основном у тех, кто надеется, что кровью наших солдат удастся затушить конфликт между Россией и Западом и остаться «при своих».

Надежда в высшей степени недальновидная. Разумеется, Запад в силах защитить Саудовскую Аравию и без нашей помощи, если захочет это сделать, и содействие России в этом вопросе для него не так принципиально. Если Вашингтон хотел бы появления России в составе коалиции против исламистов, то исключительно для того, чтобы связать Москву непопулярной войной за чуждые интересы, которая наверняка сплотит против нас радикальных исламистов вдоль наших границ и внутри их. Участие в этом конфликте лишит нас свободы рук на куда более близких и важных внешнеполитических направлениях.

Пока русские будут таскать каштаны из огня, Вашингтон и Анкара станут заниматься своими любимыми развлечениями – бомбить Асада, вторгаться на сирийскую территорию. От России «во имя борьбы с ИГИЛ» будут, как ни парадоксально, добиваться отказа от поддержки законного правительства в Сирии. Другими словами, нам предлагают влезть в кровавую трясину в ответ на явную ложь, что от нас отстанут с Крымом, Донбассом, Украиной и Boeing. Комбинация прозрачна. Однако в условиях дефицита времени и внешнеполитических решений очевидность ловушки еще не говорит о том, что ее удастся избежать.

Вашингтону в целом удалось создать на Ближнем Востоке пространство всеобъемлющей лжи, предательства всех всеми и чудовищного отката в самое дремучее варварство еще полвека назад стремившегося к развитию региона. Исторические аналогии всегда условны, но иногда они настолько поразительны, что игнорировать их невозможно.

В далеком II веке до нашей эры Римская республика, управляемая сенатом из Капитолия, проводила в Восточном Средиземноморье политику divide et impera, разделяй и властвуй, направленную на ослабление тамошних эллинистических государств. Главной жертвой Рима была Сирия – Империя Селевкидов, а главным подручным – Пергамское царство, располагавшееся на части территории современной Турции.

Римляне ссорили, натравливали друг на друга царей и претендентов на престол, поддерживали мятежников и сепаратистов, запугивали и откровенным давлением не допускали становления на Востоке по-настоящему мощной державы.

В историю вошел знаменитый эпизод, как римский сенатор Попилий Ленат пресек попытку сирийского царя Антиоха Эпифана объединить Сирию и Египет, нарисовав палкой вокруг него круг на песке и потребовав не выходить из него, пока Антиох не пообещает отказаться от своих планов. Римские историки воспели это как пример римской доблести, но по сути перед нами обычный империалистический диктат. Этот же диктат мы наблюдали в последние годы, когда Госдеп США угрожал санкциями России, если донбасские ополченцы возьмут Мариуполь.

Михаил Иванович Ростовцев, великий русский историк античности, вынужденный из-за революции закончить жизнь в США, дал настолько яркую и негативную оценку той римской политики, что эти строки, написанные 80 лет назад, кажутся памфлетом на события 2015 года: «Политика Рима – зачастую бесчестная и всегда жестко эгоистичная, воспитывала раболепство и подлость в его политических прислужниках, подрывала мораль эллинистических государств, роняла престиж их правителей в глазах их собственных подданных.

Римляне разжигали, или не торопились гасить, все процессы, подрывавшие политическую стабильность эллинистического мира, поддерживали сепаратизм, раздували династические распри, гражданские войны, войны между государствами. Рим подстегнул дезинтеграцию, если не сказать распыление эллинистических государств, толкнул их к экономическому краху.

Сделав это, Рим подорвал основы эллинистической цивилизации на Востоке и содействовал их скорой ориентализации. Слабая, обнищавшая, деморализованная и изолированная Сирия не смогла продолжить инкорпорацию Парфии и Аравии. Именно Рим сделал этот процесс катастрофическим. Рим добился того, что Восток не стал более эллинизированным».

Другими словами, римский империалистический эгоизм привел к тому, что Ближний Восток так и не стал органической частью средиземноморской, европейской цивилизации. Всё скатилось в косность, фанатизм и варварство, из чего попытались выбраться лишь те политические режимы светских арабских социалистов, – Саддам, Асад, Мубарак, – которые за последние десятилетия так старательно зачищал на Востоке Вашингтон.

Преемственность политики США, воображающих себя четвертым Римом, с Римом первым очевидна. Общность результатов – скатывание к варварству – увы, тоже. Но только если последствия эгоистической политики древнего сената вскрылись через десятки и сотни лет, теперь преступление и наказание разделяет недолгий срок.

Сенатор Попилий Ленат не дожил и не мог дожить до того, как полуварвары парфяне, восторжествовавшие над эллинистической Сирией, играли отрубленной головой Марка Красса аккурат где-то на нынешней территории ИГИЛ. Сенатор Джон Маккейн может наблюдать на YouTube, как головы американцам, англичанам, японцам отрезают те самые люди, которых он за 2 года до этого целовал в уста как «борцов с тиранией Асада». Но это, кажется, ни сенатора, ни Обаму, ни госпожу Клинтон не останавливает и не отрезвляет.

Но почему по счетам этого варварства должна платить Россия? Объяснить это нашему обществу будет практически невозможно.

4 августа 2015

Русский остров у побережья Азии

«Бердяевские чтения» – форум, два раза в год собирающий ведущих интеллектуалов России, на сей раз проходит во Владивостоке. Удивительное место, где еще незадолго до аэропорта ты видишь от горизонта до горизонта девственную «арсеньевскую» тайгу, а потом она сменяется всеми признаками развитой цивилизации.

Владивосток удивительно не «восточный» и не «азиатский» город в том смысле, который мы обычно вкладываем в эти понятия. Он воплощает, как ни удивительно, русскую мечту о возвращении Царьграда. Это Царьград Востока, растянувшийся на сопках над бухтой Золотой Рог и омываемый проливом Босфор Восточный. Поскольку рядом с Босфором должна быть древняя Троя, то не слишком удивляешься, встретив во владивостокских бухтах имена героев «Илиады»: Патрокл, Аякс, Диомид, Улисс.

Эта география – своеобразный ответ гения места на вопрос, заданный участникам форума: является ли Россия Азией в геополитическом, культурном, цивилизационном смысле? От Запада до Востока Россия пронесла через пространства Евразии один и тот же образ культуры, одну и ту же мечту. И в Новороссии, и на Кавказе, и на Урале, и в Сибири, и на Камчатке, и в Приморье, основывая города с нуля, в цивилизационной пустоте, Россия не сближалась с Европой или Азией, но всюду несла Россию.

Впрочем, существуют ли вообще Азия и азиаты? Перед нами плод чисто европейской разметки мира, противопоставившей свой уголок «мирового острова» всем остальным. Азия – это то, что для европейцев «неЕвропа», под этим именем соединены разные и даже противоположные культуры и цивилизации, которым не повезло в определенный момент стать объектом европейской экспансии. Россия не дала никому сделать себя объектом, хотя и заплатила за это западничеством петровской империи. Но и субъектом европейской экспансии тоже нигде, кроме разве что Средней Азии, не была. Русское историческое движение разворачивалось на «Русском Острове», созданном совокупностью переплетающихся в северной части евразийского континента больших и малых рек, озер, морей (преимущественно полярных). Эта целостность внутренних водных путей, по проходимости не уступающая морю, создала единство России, для которой вымышленная граница Европы и Азии не имеет никакого значения. Заполнив этот «русский остров», мы нигде не «пришли» в Азию, хотя иногда «подвинули» или «определили» ее.

Как в том же Приморье и Приамурье. Часто можно встретить мнение, что Россия отобрала эту территорию у Китая. Этот миф даже проник в официально одобренную ЦК КПК «Историю КНР». На деле же в XVII веке Маньчжурская империя Цин, покорившая Китай, силой забрала Приамурье у русских землепроходцев, пришедших туда вместе с Ерофеем Хабаровым. Но маньчжуры никогда не пропускали на эти земли китайцев «хань», оставив их по сути пустыней.

В XIX веке, когда китайцы еще вынуждены были носить унизительные косы, введенные завоевателями, русская экспансия, связанная с именами Муравьева-Амурского и Невельского, заняла это пустое пространство, бывшее органичной частью речной системы «русского острова». Лишь когда Россия твердой ногой встала в Приморье, на пару лет опередив планирующуюся экспансию США, край открылся и для проникновения китайского населения, которое под властью России наконец-то смогло получить выгоду от этих земель, которой их лишали маньчжуры.

Эту контроверзу – освоение китайцами земли под русским суверенитетом и связанные с этим риски – гениально описал Владимир Арсеньев, великий разведчик и путешественник. Но Арсеньев же и нашел новый выход из этой контроверзы. Герой его книг Дерсу Узала, представитель местного коренного народа, раскрывает русскому «капитану» тайны края и символически дарит его. И эта земля, исхоженная и исплаванная Арсеньевым, познанная, понятая и описанная им, становится тем самым безоговорочно русской. Удивительная топонимика, отсылающая то к Гомеру, то к Царьграду, то прямо настаивающая – остров Русский, тоже утверждает это новое созданное русскими цивилизационное пространство.

Так что Россия – не Азия и не в Азии. Но она – сосед Азии. Она рядом. Она хочет дружить и опасается вражды. Прежде всего это характерно для наших отношений с Китаем, от которых, вероятно, зависит облик XXI столетия. Мы будем обманывать сами себя, если поверим, что нас привлекает в Азии Азия, будем долго и вымученно рассуждать об особой духовности и мистике.

Будем честны: в Азии нас более всего привлекает успех европеизации, то есть стремительный промышленный переворот, серия экономических чудес, приведших к созданию развитой индустриальной экономики. Снявши свою индустриальную голову в эпоху перестроек и реформ, мы теперь завидуем прическе соседа. В азиатской традиции нас восхищает то, как ловко ее удалось совместить с модернизацией, не разрушая социальной ткани, не скатываясь на культурную шизофрению, на которую обрекла себя Россия с эпохи петровских преобразований. Но у всего есть своя цена – своей «шизофренией» Россия оплатила способность к инновационным толчкам, к подлинному прогрессу науки, а не только подражательного изобретательства. Впрочем, много ли толку от нашей способности к научному творчеству, позволившей нам когда-то первыми отправить человека в космос, если сегодня мы почти придушили свою науку? Освоение Китаем европейского индустриализма в любом случае дало такую отдачу от масштаба, который делает его первой экономикой в мире. Но преобразуется ли эта экономическая сила в геополитическую, и если да, то по какой формуле? Сегодня уже становятся очевидными все риски, которые связаны с подъемом Китая. Трагическая катастрофа в Тяньцзине показала, на каком хрупком фундаменте базируется и с какими серьезными экологическими рисками связан китайский экономический рывок.

Есть опасение, что, несмотря на все усилия, Китаю так и не удастся вырваться из своих больших экодемографических циклов, когда, достигнув пределов роста, великая империя погружается в экологические катастрофы, демографический коллапс и политический распад.

Но даже светлое будущее Китая – каким оно будет? Сегодня в китайской стратегии ощутимо конкурируют два вектора. Первый можно назвать «стратегией Чжэн Хэ» по имени великого адмирала, в XV веке совершившего несколько плаваний в Индийский океан и добравшегося до Африки. Эта стратегия создания индоокеанской зоны китайского влияния, интенсивного проникновения в Африку и мобилизации ее ресурсов.

Но рядом с этой морской стратегией, в которой у России и Китая нет и не может быть никаких противоречий, всё более ощутимо обозначается другой вектор, который мы можем назвать «стратегией Чжан Цяня» или «стратегией Шелкового Пути» – это проникновение Китая в Среднюю Азию, постановка под контроль ее ресурсов, попытка отстроить транспортные коридоры до Европы, в том числе и помимо России.

Здесь уже очевидно неизбежное противоречие. Оно связано с возникновением конкуренции и попыток обхода российских континентальных путей, которые, право же, мы не за тем отстаивали, чтобы о них забыть. Еще больший риск заключен в том, что, сделав свои инвестиции, Китай вынужден будет укреплять режимы и политические системы своих новых «вассалов». Здесь тоже нельзя исключать противоречий с Россией, которая может быть заинтересована в сохранении в регионе свободы рук.

Как глобальные политические игроки Россия и Китай заинтересованы друг в друге и призваны к союзу. Но как соседи и субъекты целого ряда региональных политик – сталкиваются с очень серьезными рисками, формулу преодоления которых надо вырабатывать с приложением большого труда.

Именно поэтому крайне опасно в чисто пропагандистской логике подменять реальное строительство взаимодействия восторженным «триумфальным криком», обращенным друг к другу. Конрад Лоренц, наблюдавший за серыми гусями, заметил, что после такого крика гуси порой набрасывались друг на друга. Один раз дружба Москвы и Пекина попала в эту ловушку. Хотелось бы, чтобы сегодня наш союз строился на принципах разума и взаимной выгоды, а не эмоционального восторга.

19 августа 2015

Великое переселение жертв демократии

Крах Римской империи начался с потока беженцев. Под ударами жестоких гуннов, так похожих на сегодняшний ИГИЛ, часть племени готов во главе с вождем Фритигерном в 376 году подошла к Дунаю и попросила могущественный Рим приютить их, взамен обещая охранять римские границы.

Тысячи голодных отчаявшихся беженцев оказались на римском берегу в полном распоряжении имперских наместников, бывших не только ворюгами, но и кровопийцами. Готов унижали, грабили, принуждали платить за скверные съестные припасы сперва драгоценными вещами, потом – продажей в рабство собственных детей. В конечном счете готы взбунтовались и двинулись на Константинополь. В 378 году в сражении с ними погиб император Валент. В 395-м они разграбили в Греции Коринф и Спарту. А в 410 году перед готским вождем Аларихом пал Рим.

Между тогдашней Римской империей и сегодняшним Евросоюзом есть, впрочем, серьезное различие. Рим не поддерживал гуннов, не бил готам в спину, не пытался произвести смену режима в готском королевстве между Днепром и Дунаем. Римляне платили по чужим счетам. Евросоюз платит по собственным.

Исход в Европу беженцев из Сирии и Ливана изобилует душераздирающими картинами: вот люди пытаются перебраться через колючую проволоку, вот австрийские власти находят возле модного аутлета в Парндорфе рефрижератор с десятками тел задохнувшихся беженцев. Власти европейских стран, прежде всего Венгрии, по иронии судьбы считающей себя наследницей тех самых гуннов и Аттилы, лихорадочно строят современные подобия «Адрианова вала». Но только теперь он перекрывает ход не с севера на юг, а с юга на север.

Европейские лидеры готовы к решительному изменению миграционной политики, говорят о возможности прекращения действия Шенгенской зоны. При этом в их тоне много нерешительности, связанной с тем, что сегодняшние беженцы не похожи на недавних экономических мигрантов. До сих пор Европа сталкивалась преимущественно с экономической миграцией: люди, которым ничего особенного не угрожало дома, стремились переселиться от бедности в богатство, из полуварварства в цивилизацию, хотели своих крох с пышных столов Золотого Миллиарда.

Отношение к этим экономическим мигрантам было понятным – как к нахлебникам, которых, может быть, и жалко за то, что им не повезло родиться не в той стране, но которые представляют системную угрозу благополучию и культурной идентичности тех государств, куда приезжают, о чем жестко и саркастично написал в своей блестящей книге «Германия. Самоликвидация» Тило Саррацин.

Сегодняшние беженцы – это выходцы из до недавнего времени сравнительно благополучно живших стран Ближнего Востока и Северной Африки, которые были уничтожены инициированной США и горячо поддержанной европейскими лидерами «арабской весной». Европа имеет дело с плодом собственных рук и собственной глупости. Не было никакого резона развязывать вендетту против Саддама и разносить на части Ирак, освобождая место будущей ИГИЛ. Не было никакого резона порождать сам ИГИЛ под видом «сирийской оппозиции». Не было никакого смысла предавать мучительной смерти Каддафи, поддерживавшего неплохой уровень жизни в Ливии и контролировавшего свои границы.

Весь поток беженцев, плывущих из Ливии в Италию и пробирающихся через Турцию и Грецию в Венгрию и затем в Германию, – люди, в чьих проблемах непосредственно виноваты Саркози, Олланд и Меркель. Вместе с Обамой. Начатая США и ЕС «деконструкция авторитарных режимов» на Ближнем Востоке не дала ничего, кроме краха того сравнительно скромного благополучия, которое, однако, держало жителей этих стран на местах. Там, где «авторитаризму» удалось отбиться, как в Египте при маршале Сиси, никакого исхода беженцев не наблюдается.

В этих условиях затруднительно придерживаться распространенной в России и среди европейских правых негативной оценки миграции в Европу. Мы привыкли за последнее десятилетие воспринимать Европу как курорт, в котором хотелось бы как можно меньше сходства с тем явлением нашей жизни, которое презрительно именуют «Москвабадом». Не было, наверное, более распространенной темы разговоров среди русских за границей, чем бурчание, что в Европе все прекрасно, но мигрантов слишком много.

Не говоря о том, что после украинской аферы США и ЕС с темой «курорта» надолго покончено, многие воспринимают происходящее с Европой скорее по принципу «у соседа корова сдохла», то есть в высшей степени желательно, чтобы Евросоюз почувствовал на собственной шкуре дела рук своих. Может быть, столкнувшись с необходимостью принять миллионы беженцев, народы и правительства Европы осознают, что не стоит вламываться в чужой дом, неся «мир и демократию», и неплохо хотя бы немного просчитывать последствия своих действий.

Степень неадекватности западного подхода в начале ближневосточной авантюры можно проиллюстрировать цитатой из книги американской журналистки Сильвии Назар «Путь к великой цели». В 2011 году она завершила книгу на такой патетической ноте: «Люди, вышедшие на улицы в Тунисе, в Сирии и в других странах Ближнего Востока в 2011 году, – это последнее по времени движение граждан, которые увидели экономическое будущее, характеризующееся ростом, стабильностью и благоприятным бизнес-климатом. Стоит лишь представить себе такое будущее, и возврат к кошмару прошлого будет все менее вероятным, вплоть до невозможного».

Рост руин, стабильность казней через отрезание голов, благоприятный бизнес-климат на рынке секс-рабынь и в самом деле впечатляют. Впрочем, Назар легко говорить: США отделены от потоков беженцев океаном. Но о чем думали европейские политики, носившиеся с бензиновой канистрой по собственному ближнему двору, остается только догадываться. В любом случае, такое безмыслие должно иметь последствия и быть наказано.

Евросоюз часто обвиняет Россию в агрессивном поведении в отношении Украины. Но давайте посмотрим, кто платит по счетам? Разве не Россия приняла 3 миллиона временных переселенцев с Украины, гарантировала им выживание, защиту от «могилизации» в ВСУ, возможность получения российского гражданства? Ничего подобного Германия, бросив факел в Украину, для нее не сделала, как не сделала пока ничего и для Сирии. Кто-то скажет, что украинцы в России и сирийцы в Германии и Франции – это не одно и то же, мол, культурная дистанция несравнимая. Простите, что это за расизм? Как в теории, так толерантность, а как на практике – обо всём забыли? Не говоря уже о том, что сирийцы – одна из древних наций, наряду с греками, римлянами и египтянами составлявшая основу античной цивилизации. Принимая десятилетиями выходцев из Турции и со всего арабского и африканского мира и закрываясь перед беженцами – жертвами западной «демократизационной» авантюры, Европа проявила бы, конечно, крайнюю степень цинизма и бесчеловечности.

31 августа 2015

Без орды

«Без Золотой Орды не состоялась бы государственность Московского царства и в целом России, да и всей российской системы управления и государственности… Москва превратилась в мощный центр именно в золотоордынский период». Таким удивительным образом отчитал московские власти замглавы Совета муфтиев России Дамир Мухетдинов за то, что в День города на Красной площади ордынский период был показан как эпоха героической борьбы русского народа за независимость и национальное освобождение.

Самоотождествление одной из российских исламских организаций с завоеваниями средневековых монголо-татар, с учетом значения сегодня слов «исламское государство», выглядит довольно двусмысленно. Да и вообще, какое дело религиозной организации до Золотой Орды? Это полукочевое политическое образование изначально не было исламским государством, управляясь по законам Ясы язычника Чингисхана. Мало того, оно возникло на территории разрушенной и вырезанной монголами древней Булгарии, действительно бывшей одним из первых мусульманских государств на территории современной России. Лишь при хане Узбеке, правившем через сто лет после Батыя, Орда превратилась в мусульманское государство – одно из десятков в тогдашнем мире – и вскорости начало клониться к падению. Если такие нотации читаются, причем с большой легкостью, то это, конечно, потому, что сама русская историческая наука на определенном этапе запуталась в трех соснах идеологии, а главное – мифологии евразийства. Литературный талант влюбленного в кочевников Льва Николаевича Гумилева привел к тому, что созданные его историческим воображением мифы стали восприниматься как исторические факты.

И вот некоторые сообщают, что древний Киев не имеет никакого отношения к России, а памятник князю Владимиру в Москве неуместен, а Улус Джучи, известный нам как Золотая Орда, и есть прообраз Великой России. Вместо исторической нации, сформировавшейся на Востоке Европы на славянской этнической и византийской цивилизационной основе с возможным прибавлением энергии северных мореплавателей, Россия оказывается лишь последним (до поры до времени) звеном в цепи степных евразийских империй.

Ничего, что кочевники нападали на Русь, сжигали дома и церкви, уводили пленников. Ничего, что столетиями кочевые набеги вынимали душу из русской равнины, пригоняя в Европу, Азию и Африку десятками тысяч рабов. Ничего, что именно борьба со Степью и конечная победа над нею составляли стержень русской истории аж до XIX века. Если нет родства – выдумаем его.

Когда в городе Минусинске выходит книга «Великий хан Батый – основатель Российской государственности», не сразу понимаешь, что автор не издевается и не иронизирует. А еще вопреки сотням археологических свидетельств, горам черепов и костей, обгорелым остовам домов на пространстве от Владимира и Козельска до Киева и Волыни утверждается, что никакого вреда Руси монгольское нашествие не нанесло.

Эти мифы всерьез опасны для существования российской государственности. Когда Борис Акунин заявляет, что «Русь вошла в состав китайской империи Юань», то не может не понимать, что кем-то это обязательно будет проинтерпретировано как «Россия была частью Китая». Между тем, перед нами плод обычного невежества: Золотая Орда вышла из подчинения восточным ханам в 1261 году, за 9 лет до завоевания ими Китая и создания империи Юань, тогда же и на Руси изгнали и перебили всех сборщиков налогов с Востока. Мифом является и утверждение, что именно под властью Орды развилось русское централизованное государство во главе с Москвой, иначе его бы не было. Напротив, монгольское нашествие задержало становление русского централизованного государства под властью Владимирских князей.

В первой половине XIII века при Всеволоде Большое Гнездо и его потомках Владимир был центром обширного государства, не имевшего тенденций к дроблению. Его князьям подчинялся Новгород, и оставалось лишь распространить власть на юг, прежде всего – на Киев, выиграв соперничество у галицких властителей. Монгольское нашествие разгромило и разорило Владимирскую Русь. После нашествия началось её дробление на десятки уделов, владельцы которых, подзуживаемые ханами и сопровождаемые татарскими отрядами, ожесточенно дрались между собой.

Не помогла Орда неизбежной централизации России, а отсрочила её и исказила. Из монгольского периода Русь, преодолевая раздробленность, вышла с запозданием, с подорванной материальной и духовной культурой, без университетов и свободных городских учреждений. Единственным её приобретением был выработанный столетиями навык борьбы с кочевниками, заточенный под то, чтобы никогда больше не быть завоеванными.

Этому мы у Орды действительно научились, но это повод выпить за неё, как Петр I выпил за шведов под Полтавой, но никак не повод, чтобы Орду прославлять.

То, что своим возвышением Москва обязана милости ордынских ханов, – такой же миф. Исторические факты говорят об обратном. Возвышение Москвы началось при святом Данииле Московском, который был энергичным противником главного ханского любимца князя Андрея Городецкого, многократно наводившего на Русь ордынцев. Один раз Даниил даже разгромил татарский отряд в битве. Именно такая принципиальная политика привела к тому, что в Москву начали съезжаться воины и служилые люди со всей Руси: они хотели быть под началом князя, который любит правду.

Сын первого московского князя Юрий Данилович был возмутителем спокойствия. Он задерживал, а то и вовсе не платил дань, не подчинялся ханскому указу, передавшему ярлык на великое княжение тверским государям. Юрий фактически силой заставил ханов признать себя великим князем, и тем оставалось лишь стравливать Москву и Тверь, чтобы как-то сдержать энергию московской династии. Даже Ивану Калите, которого историки объявляют «верным вассалом хана», на деле в Орде не доверяли и ограничили его полномочия в пользу якобы «непокорной» Твери.

Итак, Москва росла не по милости ханов, а вопреки их интригам, пользуясь чувствительной поддержкой Церкви. Именно из Москвы начинался путь с Руси через Крым в Константинополь. Именно из Царьграда Симеону Гордому впервые пришла грамота со звучным титулом «государь Всея Руси». При Дмитрии Донском Москва приобрела авторитет на всей Руси тем, что отстояла себя и от нападений с запада, от Литвы, и с востока, от Орды, заставив считаться с собой соседей и прославив себя на Куликовом поле.

Становление великого государства закончилось полным торжеством над Ордой и прекращением её ига при Иване III. К тому моменту Россия уже вела войны за контроль над Поволжьем и отправляла экспедиции за Урал. В действиях русского государства не было ничего общего с кочевыми степными империями. Русские рати приходили по рекам и, закрепившись, строили остроги, которые вскоре начали защищать с помощью огнестрельного оружия. Если Россия и была сходна с каким-то из азиатских государств, то не с Ордой, а с Османской Империей, находившейся тогда – после захвата Византии – на пике своего могущества.

Историческое преемство России от Золотой Орды – миф. Почему этот миф расцвел у нас в 1990-е годы, можно было понять. Тогда, в эпоху «парада суверенитетов», нужно было выдумать любой предлог, чтобы удержать тюркские республики Поволжья в составе России. Тогда внезапно зазвучали поднятые на щит теории, будто Россия как бы не совсем и Россия, а почти Орда.

Но сегодня эта «шутка» зашла слишком далеко. Когда во имя Золотой Орды столице России пытаются запретить чествовать русскую историю, пора уже напомнить, что Россия – это не то государство, которое продолжило историю Золотой Орды, а то, которое её прекратило. Создание и возвышение Москвы, превращение её в столицу сперва русского национального государства, затем большой империи – не отголосок эволюции степных империй, а часть истории объединения десятка народов в едином государстве – России.

9 сентября 2015

Выйти из экономического рабства

Сергею Глазьеву принадлежит уже та заслуга перед Отечеством, что его антикризисный доклад вернул нашему обществу вкус к публичным дискуссиям о путях экономического развития. Не имея возможности в полной мере оценить все нюансы «доклада Глазьева», не могу не отметить, что его полный текст – это яркий публицистический и политический документ с определенной философией истории, которая формирует ясное целеполагание.

По мнению Глазьева, научно-технологическое развитие мира стоит на пороге формирования очередного, пятого технологического уклада, который будет связан с биои нанотехнологиями и враз сделает устаревшим большую часть достижений предыдущих этапов. На этом фоне кипит великая гибридная война старого гегемона мировой экономики – США против нового становящегося гегемона – Китая. Россия для американцев лишь разменная карта в этой Большой Игре, ставящей своей целью разжечь как можно больше конфликтов и дестабилизировать мир так, чтобы отсрочить конец американского могущества.

Положение России в этом контексте ужасно: финансовые резервы находятся в западных руках, значительная часть национального капитала выведена в офшоры, а значит, Россия в любую минуту может быть отрезана Америкой от большей части своих денег.

Глазьев предлагает яркую программу деофшоризации российской экономики и финансирования государством мощного технологического рывка и перехода к стратегическому планированию экономики. Главный инструмент финансирования развития, о котором экономист говорит уже много лет, – это отказ от кудринской политики денежно-кредитного голода. Заимствования на внешнем рынке для наших производителей Глазьев предлагает заменить заимствованием на внутреннем, под «отчет» реально выпущенной продукцией.

Проблема «плана Глазьева», на мой взгляд, не в его абсолютно верной промышленной ориентации, и не в обращении к кейнсианским механизмам инфляционного финансирования деловой активности, и, уж конечно, не в жизненно необходимых драконовских мерах по деофшоризации и выходу из финансовой зависимости от США.

Проблема в тех историософских основаниях, которые задают определенную стратегию.

Спорным выглядит, к примеру, тезис о характере нового технологического уклада, связанного с нано– и биотехнологиями. Неверное определение направления движения может стоить очень дорого, а между тем, на мой взгляд, всё более очевидно, что новый уклад уже вовсю формируется на основе всеобщей роботизации, а нанотехнологии пока остаются лишь наработкой на будущее, на шестой уклад. И вот как раз в роботизации мы очевидно отстаем, впрочем, от нее страдает и Китай, чьи рабочие не выдерживают конкуренции с заводами-автоматами.

Глазьев полагается на прогнозы неомарксистской школы мир-системного анализа, классики которой Иммануил Валлерстайн и Джованни Арриги предложили схему периодов капиталистической гегемонии, переход между которыми сопровождается мировыми войнами, и предсказали, что следующим после Голландии, Англии и США гегемоном капиталистической мирэкономики будет Китай. Арриги даже обосновал это соображениями Адама Смита.

Между тем эта гипотеза более чем спорна, и уж точно на ней нельзя базировать долгосрочную стратегию России, как советские вожди базировали стратегию на гипотезе о мнимой неизбежности коммунизма. Мирсистемщики проигнорировали важный тезис своего учителя, французского историка Фернана Броделя. Он полагал, что собственно капитализм имеет вненациональную природу, не привязан к конкретным производствам, технологиям, формам торговли. Капитализм – это деньги, которые с помощью денег увеличивают количество денег, во все остальные сферы деятельности он приходит в гости, чтобы сытно наесться, а потом уходит, оставляя немытые тарелки, а то и битую посуду.

Смена периодов гегемонии того или иного государства в мировой капиталистической системе – не естественный процесс, а акт воли этого спрута. Он может прийти в один дом или другой, может прийти надолго, а может всего на несколько десятилетий, как в XVI веке мельком заглянул в Геную. Если спрут захочет, то он может поселиться не в Пекине и Шанхае, а в Токио, Дели или вообще в Москве или Рио-де-Жанейро.

Больше 20 лет броделевских штудий посеяли во мне серьезные сомнения в то, что именно Китай станет новым мировым экономическим гегемоном. Он слишком громоздкий, недостаточно мобильный, слишком погруженный в самого себя, недостаточно военно– и технологически агрессивный. Экономическое могущество Китая – это могущество фабрики, помноженной на отдачу от демографического масштаба и конфуцианско-коммунистическую дисциплину.

Китайцы много работают и создали этой работой много денег в абсолютном выражении. Но уже понятно, что по уровню потребления второго «золотого миллиарда» планета при нынешнем технологическом укладе точно не выдержит.

Сможет ли Китай обеспечить технологический рывок в новую эру?

Современный Китай больше похож не на новую Америку, а на новую Испанию XVI века, Францию XVIII–XIX веков, Германию XX века, то есть на большую богатую континентальную державу, сделавшую мощный рывок, чтобы покорить мир, но разбившуюся именно об энергию нового капиталистического гегемона, который пока еще не вполне ясен. На этой охоте Поднебесной, подозреваю, уготована не роль охотника, а роль жертвы, у которой отнимают золотые галеоны.

Если Глазьев прав и мы присутствуем при мировой войне за смену гегемонии, то несомненно одно: России надо вооружаться. И против старого гегемона, и против державы-претендента на глобальное могущество, и против гегемона нового (с которым Россия обычно оказывается тактическим союзником до поры до времени). До зубов вооруженная Россия, которая своей мощью и своей решимостью играет решающую роль в таких кризисах капиталистической мир-экономики, – вот это действительно историческая константа.

Россия со своей, если верить Броделю, лишь поверхностно включенной в мировую систему экономикой приобретает ту выдающуюся роль в мире, которую мы играли при Петре, Екатерине, после сокрушения Наполеона и Гитлера, не нефтедолларами и даже не нанорублями, а оружием. Способность воевать и побеждать – наше главное конкурентное преимущество.

Сергей Глазьев прав в том, что современная мировая война не похожа на обычную. Главным оружием в ней являются не пушки, а информация и финансовые потоки, умение устанавливать правила и ломать их. И в этом смысле самое ценное в докладе Глазьева – это его боевой пафос, восприятие экономических инструментов как оружия, а не как средства наживы.

Но для этого необходимо, чтобы оружие было точным и эффективным, а экономические инструменты – выверенными. Мне кажется, что этот принцип соблюдается Глазьевым не в полной мере, некоторые меры предложены явно по принципу «а давайте шандарахнем». Например, явной утопией является проект переноса основной тяжести налогов с предприятий на богачей путем введения подоходного налога.

То, что налоговое бремя душит наше предпринимательство, – факт, и с ним надо что-то делать. Но схема «налогового государства», пусть и со сбоями работающая в Европе и Америке, у нас не сработает. У нас нет даже такой традиции, так как от слишком тяжелой подати всегда можно было сбежать в Дикое Поле. Введя прогрессивное налогообложение, мы столкнемся просто с массовой неуплатой, а попытка жесткого сбора приведет лишь к социальному взрыву и бегам взапуски. Кто в этом сомневается – пусть разок прокатится в подмосковной электричке.

Но высвобождения предпринимателей от налогового бремени, чтобы запустить экономический рост, надо добиваться обязательно. Возможно, здесь мог бы пригодиться старый русский опыт временной полной национализации доходов важнейших статей экспортной торговли, который позволил бы облегчить налоговое бремя, не убивая бюджет.

Именно к такому рецепту прибегло правительство царя Алексея Михайловича после Медного бунта 1662 года. Тогда страна, уже десятилетие ведшая войну за воссоединение Украины, оказалась на грани финансового и социального краха, вызванного гиперинфляцией введенной в обращение медной монеты.

Бунт в Москве показал, что нужно срочно восстанавливать серебряное обращение. И тогда русское правительство объявило на несколько лет государственную монополию на торговлю важнейшими экспортными товарами России: поташ, смольчуг, юфть, пеньку, сало и меха. Компенсацией промышленникам и купечеству стали более благоприятные условия торговли другими товарами, протекционистская защита внутреннего рынка.

Уникальная операция оказалась успешной – серебряный рубль был восстановлен, война за Украину сведена с удовлетворительным счетом, а значительная часть взятых правительством обязательств за изъятые товар – выплачена. Я не говорю, что ее нужно повторять буквально, но, как учит нас реальная экономическая теория начиная от Фридриха Листа, нациям скорее следует учиться на примерах успешной собственной экономической политики прошлого, нежели на теориях англосаксов, составляемых ими к своей выгоде.

17 сентября 2015

Недевяностые

Затеянный «Фондом Ельцина» сетевой флешмоб памяти 1990-х годов меньше всего, кажется, поспособствовал светлой памяти самого Ельцина. Почти все подчеркивают своё негативное отношение к политическому режиму той эпохи и личности, стоявшей в его главе. С неизбежностью вспоминаются очень неприятные для поклонников Ельцина факты – от расстрела парламента до нетрезвых выходок. Приходят на ум откровения Д.А. Медведева 2012 года: «Вряд ли у кого есть сомнения, кто победил на выборах президента в 1996-м.

Это не был Борис Николаевич Ельцин».

Даже позитивные воспоминания о том, как молоды мы были, ни Ельцина, ни его политических наследников (и тем более – соучастников) ни капли не реабилитируют. Значительная часть нашей молодости была той эпохой просто украдена. Пронизывавшее всё и вся чувство нищеты и небезопасности отравляло самые невинные радости вроде прогулки с девушкой по ночной Москве.

Особенно раздражает циничная болтовня об «испытании свободой», которое якобы наша страна не выдержала. Свобода – это совокупность возможностей что-то сделать, сказать или подумать, а также совокупность ограничений этих возможностей. В девяностые формальных ограничений было меньше, поскольку меньше было возможностей. Главным ограничением были чувство голода и страх за собственную безопасность. Я тогда работал учителем и помню, как на традиционную выпускную прогулку выпускников приходилось выводить едва ли не колонной в затылок с охранением из учителей-мужчин по сторонам, так как иначе можно было «нарваться на гопоту».

Радикальные изменения в ситуации произошли лишь в конце десятилетия. Очень многие, когда говорят о том, что «в 1990-е не всё было так уж плохо», зачастую имеют в виду 1998, 1999 годы. На мой взгляд, зачислять этот период в одну историческую эпоху с классическими девяностыми неверно. 1998–2000 годы были в известном смысле антидевяностыми, недевяностыми – эпохой, которая порывала со многим худшим, что было в предшествующем периоде.

Жить в недевяностые действительно было интересно. Было ощущение своеобразной революции, прорыва, пожалуй, даже реванша. Это был «выпрямительный вздох», как бы сказал Мандельштам. Насколько лично я не готов ассоциировать себя с девяностыми, настолько эти недевяностые были моим временем.

Первые признаки смены эпох появились в начале 1998 года и были связаны с технологической революцией. В Россию провели интернет.

Девяностые были временем малочисленных, локальных, почти безгласных сообществ личных знакомых, между которыми была ледяная пустыня, залитая водкой, криминалом и рекламными роликами из телевизора. Среди немногочисленных «своих» было уютно, люди старались поддерживать друг друга, чтобы как-то выжить вместе. Однако уровни, которые позволили бы человеку подняться над своей локальностью, контролировались ельцинскими медиа, где работал распределенный по различным телеи радиостанциям, газетам и журналам единый «уникальный творческий коллектив», – чрезвычайно сплоченный, агрессивный, не допускающий отступлений от партийной линии.

Появление нового средства коммуникации, которое не контролировалось ни Березовским, ни Гусинским, в котором ничего не значили ни многозначительное мычание Евгения Киселева, ни трескотня Светланы Сорокиной, радикально изменило ситуацию. Начали формироваться сети надлокальных коммуникаций вокруг форумов и гестбуков, а вместе с ними – надлокальные сообщества, где свободно обсуждались политические и мировоззренческие вопросы. Выяснилось, что большинство тех, кто тогда вышел «онлайн», отнюдь не разделяли ценностей диктуемых «ящиком» и газетами: вместо западничества – достаточно жесткий реваншистский антиамериканизм, вместо рыночного либерализма, поделенного на автохтонную клептократию, – реваншизм научно-технической интеллигенции и части выросшего из нее же тогдашнего среднего класса, вместо русофобии – патриотизм вкупе с желанием рассчитаться за унижение в 1996 году в Чечне. Всё это кипело, бурлило, сливаясь в некую общую шедшую по телефонным проводам ярость.

Августовский дефолт поставил ельцинский режим в очень опасную ситуацию. Если бы тогда удалось протащить через Думу правительство Черномырдина, не исключено, что Москва вскоре столкнулась бы с ранней версией «Twitter-революции», только созывали бы на митинги при помощи интернет-форумов. Люди, особенно тот самый разоренный манипуляциями олигархов первый средний класс, были настроены решительно. Вместо этого Ельцину и его группе пришлось признать парламентскую революцию, возведшую в премьеры Примакова. Роль правительства Примакова – Маслюкова в начале экономического роста, в появлении первых проблесков самостоятельной внешней политики вряд ли нуждается в напоминании. Но что забыто в деятельности этих благородных мужей, так это то, что их поддерживал созданный новыми коммуникациями социум, связывавший с ними определенные надежды. Увеличение информационной и социальной мобильности накладывались друг на друга и искали выхода, который в итоге обнаружился в массовых антиамериканских и просербских настроениях весны 1999 года.

Ельцин воспринимался как политический объект, обреченный сойти с орбиты. Но его окружению следует отдать должное – коллеги быстро сориентировались. С одной стороны, жесткие мероприятия по ликвидации угрозы со стороны политических конкурентов – Примакова и Лужкова и их публичное уничтожение при помощи лошадиных доз «телевизора». С другой – скоростное принятие новой повестки: конституционный порядок, а по сути – война-реванш в Чечне, новый стиль власти, надежда на новую политику.

Группа Примакова, со своей стороны, тоже допустила ошибку, понадеявшись на админресурс региональных «ханов» во главе с Лужковым, а также явно недооценив потенциал нового информационного пространства и не нащупав группы поддержки. Как политический проект недевяностые скоро закончились, сменившись нулевыми.

Но как эпоха с совершенно особым вкусом к жизни недевяностые запомнились надолго. Выключенные из системы официально одобренных рукопожатных взглядов мыслители обнаруживали у себя множество последователей. Их неполиткорректные речи становились новым стандартом мнений. Незнакомые люди испытывали радость знакомства и чувство обретения единомышленников. Всюду обнаружилось множество красивых женщин, которые не боялись размещать анкеты и отвечать на письма, иногда – так вообще писать первыми. Затевались какие-то проекты, и люди готовы были идти на риск. Во всем, что тогда говорили и делали, чувствовался напор какой-то расплывчатой, но чрезвычайно энергичной патриотической убежденности. Собственно, не быть патриотом, причем вполне определенного – «реваншистского» – толка было невозможно. Иногда это доходило до гротескных картин, вроде «российская армия возрождается в Чечне» из уст отца приватизации, бывшего тогда лидером либерального «Союза правых сил».

Это ощущение жизни отлилось в итоге в гениальном «Брате-2», вышедшем на экраны тогда, когда эпоха почти уже отцвела. Но фильм безупречно передает интонации 1999 года с его желанием показать американцам, что сила – в правде, рассчитаться с бандеровцами за Севастополь, желанием выпить за то, что мы домой летим. И знаменитое детское стихотворение о Родине не случайно начиналось с «Я узнал…». Главным в недевяностые было ощущение внезапного открытия для себя огромного мира своей Родины. И патриотичный национализм той эпохи был естественным следствием восстановления надлокальной коммуникации.

В нулевые эта надлокальность сменилась резким индивидуализмом, нашедшим точный технологический коррелят в эпохе блогов, в известном смысле продолжающейся и до сих пор. Экстаз коллективных «форумных» разговоров улетучился, сменившись обменом утверждающими лишь «я» монологами. Но календарные девяностые закончились именно на этой эйфорической ноте раскрывшихся горизонтов.

Сегодня, вспоминая ту эпоху, особенно если мы младше 40, мы часто путаем атмосферу недевяностых, продержавшуюся не более двух лет, с тяжким маревом ельцинщины. Но это две разных эпохи. Если девяностые были адом, то недевяностые – коротким счастливым сном, короткой весной. Впрочем, в нашем климате весна никогда не бывает долгой.

23 сентября 2015

Остров порядка

Если бы ООН была парламентом, то речь Барака Обамы сошла бы в нем за выступление главы стремительно теряющего популярность правительства. Речь Владимира Путина выглядела бы как энергичные нападки лидера оппозиции, подвергающего ошибки кабинета уничтожающей критике и предлагающего программу выхода из кризиса. Председатель Си Цзиньпин напоминал бы лидера влиятельной третьей партии, которая набирает всё больше голосов, но ее влияния всё же недостаточно, чтобы сформировать правительство, а в коалиции она не вступает. Наконец, Петр Порошенко сошел бы за лидера карликовой радикальной партии-скандалиста, которую почти не таясь субсидирует правительство, чтобы нападать на оппозицию.

«Троллинг» со стороны украинских деятелей вышел, откровенно говоря, неубедительный. Никого не заинтересовали ни выступление самого Порошенко, ни инцидент с развернутым на балконе, а затем стремительно убранным охраной жовто-блакитным флагом из «Иловайского котла». В последнем случае еще и символика подкачала. Для устроивших это шоу украинских активистов флаг должен был служить «постыдным напоминанием о российской агрессии».

Но вот «зрада»: в России события под Иловайском воспринимаются совершенно иначе. Иловайский котел – несомненно, выдающаяся победа ополченцев Донбасса и российских добровольцев над карателями, рвавшимися к Донецку, чтобы убивать, сжигать живьем, расстреливать дома с мирными гражданами (причем не скрывавшими этих намерений в своих монологах в соцсетях). Карателей в итоге покарали, и размахивать их флагом, чтобы устыдить Россию, так же странно, как, к примеру, размахивать флагом частей вермахта, погибших в Сталинграде. Если так можно вызвать стыд, то разве что за самих украинских активистов.

Никакой «дуэли» России с Украиной не получилось и получиться не могло. Украина была глубоко ниже ватерлинии. Единственными одноуровневыми оппонентами были Обама и Путин. Речь Обамы свелась к тезису: мы моральная империя демократических ценностей и потому мы всегда и во всем правы, а наши решения не подлежат оспариванию. Суть речи Путина лучше всего выразил риторический вопрос: «Вы хоть понимаете теперь, что вы натворили?». Вопрос вполне уместный, поскольку Россия непрерывно предупреждала о последствиях, которые непременно должны наступить за «арабской весной» и майданом.

Ответ на вопрос Путина тоже хорошо известен и много раз озвучен западными политиками: это не мы натворили, а вы. Если бы вы не спорили и не сопротивлялись, то всюду всё прошло бы гладенько и воцарилась бы импортная демократия. Этот аргумент, что в катастрофе в Сирии и Донбассе виноваты не те, кто раскачал лодку, а те, кто решил им сопротивляться вместо подчинения, общее место западного политического дискурса. Но это очевидная ложь.

Россия в период предыдущего президентства не оказала сопротивления в Ливии, не поддержала Каддафи. Теперь государство в Ливии уничтожено в еще большей степени, чем в Сирии, оно попросту отсутствует, а страна является главным экспортером и транзитным пунктом для беженцев. Степень коллапса в той или иной стране обратно пропорциональна силе сопротивления оказанного завозной революции – быстро стабилизировавшийся Египет, способный сегодня аж закупать «Мистрали», еще одно тому доказательство.

Самым ценным в речи Владимира Путина является та ясная консервативная политическая философия, на которую он опирается. Основой нормальной человеческой жизни и свободы является суверенная государственность. Именно государство обеспечивает право человека на жизнь, гарантии собственности и правосудия, основы ясного и предсказуемого порядка, возможности деятельности, то есть всё то, что является фундаментом демократических свобод. Такие свободы выживают сколько-нибудь длительный срок только в очень крепком и устойчивом государстве. Поэтому взрывать государственность той или иной нации ради ее свободы так же нелепо, как взрывать дом ради того, чтобы проветрить застоявшийся воздух.

Американцы вместе со своими соучастниками из ЕС взорвали дома народов Ирака, Ливии, Сирии, Украины. Степень свободы в каждом из этих случаев катастрофически понизилась: началась гражданская война, убийства несогласных без суда и следствия, распад государства, как в Ливии, или его маразм, как на Украине, наконец, чудовищная раковая опухоль из головорезов-вандалов-работорговцев в лице ИГИЛ, появление которого и заставило по крайней мере часть западных деятелей взяться за остатки ума.

Весьма справедливо, что Владимир Путин не стал сосредотачиваться на «борьбе с ИГИЛ» как на некоей самодостаточной политической миссии, не стал строить из себя хорошего парня, который сейчас начнет таскать каштаны из огня для провалившегося «демократического мира». Сама по себе военная победа над ИГИЛ ничего не изменит, если США не откажутся от установки на разрушение суверенных государств.

Ключевые слова речи Владимира Путина – «восстановление государственности». Именно здесь рецепт минимальной нормализации положения в регионах, растоптанных буянящим «мировым гегемоном». Восстановить государство в Ливии, поддержать правительство Ирака, ориентирующееся на единственную реальную опору, – Иран, решительно изменить отношение Запада к Башару Асаду.

Превращенный западной пропагандой в кровавого упыря доктор Башар Асад, чья вина состояла лишь в том, что он пытался быть менее авторитарен, нежели его отец Хафез, проявил огромную волю и мужество, чтобы сохранить государство хотя бы на части сирийской территории. Всякий может засвидетельствовать, что всюду, где в Сирии есть контроль Асада, в полной мере функционирует и государство.

Поддержка Асада – и долг нашей страны, вытекающий из давнего юридически оформленного военно-технического союза, и требование, вытекающее из предложенной Владимиром Путиным программы по восстановлению нормальной государственной системы. Уже очевидно, что эта программа будет осуществляться Россией при содействии Ирана без участия США, но, похоже, сила обстоятельств принуждает Обаму к нейтралитету, тем более президент Путин гарантировал, что наземная интервенция России в Сирию исключена. Последнее обещание заставит выдохнуть и наше общество: многих всерьез беспокоила перспектива отправления наших солдат в чужую страну, в войну за всетаки довольно абстрактные геополитические интересы.

Не помочь напрямую Донбассу и отправить танки воевать в Сирию было бы очень странно. Потери в такой войне воспринимались бы как абсолютно неприемлемые.

Но очевидно и то, что, пообещав вмешаться и посеяв в мире надежды, нам придется действовать предельно решительно и эффективно. Не будет ничего более нелепого, чем если, сделав заявку на роль лидера коалиции против ИГИЛ и покровителя Асада, Россия затем будет месяцами топтаться на месте, торговаться с американцами и не покажет успехов. Вступив в эту игру, следует победить и компенсировать свои усилия адекватным укреплением геополитических позиций.

В связи с этим довольно странно звучат реплики некоторых патриотических авторов, что, мол, «Россия пытается урвать свой кусок от Сирии» и это почему-то плохо. Целью России, как и Ирана, безусловно является восстановление целостности и государственности Сирии. Но если это по каким-то причинам не удастся, то сохранение под российским протекторатом хотя бы части Сирии, создание там христианско-алавитского государства, которое могло бы стать убежищем для всех терроризируемых христиан Востока и опорой российского влияния в регионе, которое уж точно конструктивнее американского, – это было бы безусловное благо. Давление США на мировой порядок слишком серьезно, и распространение зон хаоса по планете, вполне вероятно, продолжится. Но если в качестве встречной стратегии России вместе с ее политическими единомышленниками удастся создавать среди зон хаоса острова порядка, то это станет огромным вкладом в то, чтобы жизнь хотя бы части людей на планете Земля не превратилась в ад.

29 сентября 2015

Русь на Каспии

Ракетный удар, нанесенный российскими кораблями по позициям боевиков ИГИЛ, вызвал в мире и особенно на Ближнем Востоке определенный шок и растерянность. Но всё дело в том, с какого именно моря нанесены были удары по точкам в сирийской провинции Идлиб, расположенным в нескольких десятках километров от моря.

Удар последовал не из акватории Средиземного моря, а с Каспия.

26 ракет комплекса «Калибр» выпущены с кораблей российской Каспийской флотилии, находившихся в иранской части Каспия, прошли над территориями Ирана и Ирака, сделали несколько разворотов и поразили 11 целей на территории Сирии, включая ее присредиземноморскую часть. Радиус полета ракет составил около 1,5 тыс. км. При таких условиях Россия с Каспия может дотянуться до большей части Ближнего Востока. А если учесть предположения, что предельная дальность «Калибров» новейшей модификации достигает 2,4 тыс. км, то это означает возможность России контролировать с того же Каспия обстановку во всей Передней и Центральной Азии и даже на севере Африки.

Не будем торопиться с замахом. Достаточно того, что уже доказанная ударами по ИГИЛ дальность российских ракет создает принципиально новую конфигурацию не только на Ближнем Востоке, но и в Европе.

Наряду с дальностью ракет важное значение имеет то, на чем они размещаются. У «Калибров» есть много вариантов размещения, включая такой экзотический, как контейнерный – Club-K, который может размещаться на железнодорожных и автомобильных платформах, что гарантирует высочайшую скрытность перемещения на стартовые позиции. Но в данном случае удар наносили сторожевой корабль «Дагестан» и три малых ракетных корабля «Углич», «Град Свияжск» и «Великий Устюг».

Эти три катера относятся к классу кораблей «рекаморе», которые могут свободно входить в судоходные российские реки и выходить из них в озера и моря. Это значит, что их маневр в европейской части России практически неограничен – они могут свободно перебрасываться с Каспия на Балтийское, Черное, Азовское и Баренцево моря, могут оказаться у Мурманска, на озере Ильмень под Псковом, на Днепре у Смоленска и дальше – куда Родина прикажет.

Обширная система внутренних водных путей, которая создала некогда на немыслимом для Средневековья пространстве единое Русское государство и которая затем совершенствовалась правителями от Петра Великого до Сталина путем строительства каналов, внезапно заиграла совсем новыми красками. По ней оказался возможен маневр небольшими кораблями, имеющими оружие стратегического наступательного значения. В любом военном конфликте удары крылатых ракет могут иметь огромное значение.

Мир и прежде всего США внезапно оказались перед фактом, что Америка перестала быть единственной аэрократией на планете. Между тем вся американская стратегия последних лет строилась на том, что «мы можем вбомбить вас в каменный век, а вы нас нет». Некоторый дискомфорт американцев вызывали лишь российские системы ПВО и возможность их поставки другим странам. Но саму Россию как аэрократию американцы списали со счетов. Как выяснилось – преждевременно.

Презентация возможностей российской аэрократии на примере Сирии проходит более чем успешно. Главным сюрпризом оказались не только хорошее состояние и точность ударов российских Военно-космических сил, но и наша высочайшая географическая мобильность. Оказывается, гонять по океанам авианосцы – не единственный способ обеспечить реальное воздушное превосходство. Существуют и другие пути.

Особым сюрпризом, конечно, стало использование Каспия в качестве ударной площадки. Величайшее в мире озеро, закрытый водоем, где нет и не может быть никакого иностранного военного присутствия и никаких «международных вод». В случае сердечного согласия России и Ирана, каковое, видимо, станет долгосрочным фактором мировой политики, это озеро в стратегическом отношении принадлежит России. Ни авианосцев, ни подводных лодок, ни эсминца «Дональд Кук» туда не подтянешь.

И вдруг выясняется, что с помощью Каспия Россия может протянуть руки очень далеко – в Сирию, Аравию, даже в тот же Афганистан. Современное поколение вооружений это позволяет. Так Каспий становится первостепенным стратегическим фактором для определения дальнейших судеб Востока.

Показательно, что и здесь, как и в случае с использованием кораблей, способных к речному маневру, в случае стратегического использования Каспия, мы наблюдаем то, что американский исследователь Роберт Каплан назвал «месть географии». Географические карты, которые так долго игнорировала глобалистская политика США и их либеральных союзников, внезапно начала мстить. Древние историко-географические архетипы внезапно оказываются актуальной политикой.

Сирийские войска и фанатики ведут борьбу за античную Пальмиру. Россия возвращает Крым, обосновывая это в числе прочего сакральной географией. Русские появляются в Сирии, и тут вспоминается, что они тут уже были ровно тысячу лет назад, помогая византийскому императору в борьбе с сарацинами.

И вот – задействование еще одного мощного историко-географического архетипа, связанного с самыми истоками русской истории. Сцепление использования русских рек и Каспийского озера-моря напоминает, что Россия вопреки европейским и евразийским геополитикам – это не суша и не «Хартленд», а Остров – сложно организованная система внутренних водных путей – рек, озер, морей, которые резко повышают нашу внутреннюю связанность и предоставляют возможности, которых у сухопутной державы нет.

Русь началась с синтеза славянского владения искусством использования внутренних водоемов с умением викингов организовывать стратегические плавания на дальние расстояния и осуществлять грабительские набеги, приносившие богатую добычу. На рубеже IX–X веков почти одновременно состоялась «премьера» русских набегов на Черном море, на Константинополь и Корсунь, и на Каспии, где русские корабли наводили ужас. «Оставались русы много месяцев на этом море, и не было возможности ни у кого из народов пройти этим морем», – описывал ситуацию около 920 года арабский географ Масуди.

Надолго осталось в памяти прикаспийских народов нашествие русов на столицу Кавказской Албании Бердаа в 943 году. Это событие старались не отображать в советских учебниках истории, дабы не задеть братских чувств азербайджанского народа, на территории которого Бердаа и находился. Завоеватели пришли с Каспия рекой Курой, несколько месяцев жестоко грабили покоренную страну, отбивая все атаки местных правителей, а затем, забрав с собой добычу, ушли.

По своему стилю это был классический набег викингов, но с «речной» составляющей и вдалеке от привычных для европейской истории маршрутов таких походов. Но шок от него надолго врезался в память. Спустя два столетия великий Низами Гянджеви, живший недалеко от Бердаа, выдумал эпическую битву Александра Македонского с русами, ведшуюся почти на равных, и дал такое описание грозного народа: «Услыхал Искендер, славный сын Филикусов: / «Повелитель! В Албании толпища русов. / И они всю Дербентскую заняли высь, / И до моря по рекам они добрались… / Города завоюют и целые страны: / Лишь на битвы способны их грозные станы, / Не умеют они расстилать скатертей, / Но о смелости их много слышим вестей. / Покоривши наш край, в своем беге угрюмом / Завладеют они Хорасаном и Румом!».

Далеко не каждый народ оставляет о себе столь грозную память, хотя в последующие столетия Каспий становится пространством не вражды, а торговли и сотрудничества России и Ирана. После того как Россия овладела всем течением Волги и прочно обосновалась в Астрахани, город превратился в один из центров всей восточной торговли. Не случайно большинство доспехов в Оружейной палате Кремля – именно иранской выделки.

Но западных купцов Россия туда не допускала, требуя перекупать восточные товары у русских на Нижегородской ярмарке. Путь в Персию был одним из русских национальных секретов, ревниво охранявшихся национальных преимуществ, и не случайно первый русский корабль европейского образца, сожженный бунтовщиками Стеньки Разина, «Орел» предназначался именно для Каспия.

Казавшийся в эпоху «советской евразийской империи» периферийным внутренним морем, Каспий вновь напомнил о своем стратегическом значении, указав нам путь на Восток. Альянс России и Ирана, соединенных Каспием, вполне способен к лучшему изменить многое в делах этого измученного искусственной дестабилизацией региона.

9 октября 2015

Президент для 1%

В России на избирательную кампанию в США смотрят под определенным углом зрения. Мы прикидываем: кто из кандидатов будет наиболее дружелюбен России и с наименьшей агрессией и рвением станет пытаться воткнуть в наши нарывы и ссадины саженцы демократии и толерантности.

Поэтому на сегодня несомненный любимец нашей публики – миллиардер Дональд Трамп, за несколько месяцев проделавший эволюцию от эксцентричного несистемного кандидата в политического тяжеловеса, номинация которого от Республиканской партии представляется вполне вероятной.

Трамп – прирожденный шоумен, вопиюще неполиткорректен, во внешнеполитических высказываниях отличается редким здравомыслием, которые привлекают к нему симпатии старореспубликанцев, готов взаимодействовать с Владимиром Путиным и не считает, что нужно ссориться из-за Украины, приветствует операцию России в Сирии, не спешит обвинять Россию за сбитый Boeing, считает, что без обамовской «арабской весны» на Востоке было бы гораздо спокойнее.

«Вот такого президента нам! Вот такого!» – восклицаем мы в экстазе, забывая, что американцы будут выбирать президента не нам и даже не миру, а самим себе. Тут положение Трампа не столь однозначно. Америка расколота: примерно 50:50. Но не по вопросам о гейбраках, легализации оружия, политкорректности и уж тем более не по отношению к России и Украине. Вопрос – в выборе той или иной экономической философии.

С началом рецессии 2008 года граждане США осознали, что многие из них живут в бедности, причем без всяких перспектив на улучшение положения. Средний доход мужчины в пересчете на инфляцию остается стабильным вот уже 45 лет, не возрастая и даже немного уменьшаясь до $32 968 в год. 46 млн. американцев пользуются талонами на еду: правда, это, конечно, не блокадные карточки, а федеральная программа помощи, основным адресатом которой являются дети из неполных семей.

Все эти проблемы могут показаться смешными в России, где мечтать о «среднем доходе» в 170 тыс. рублей в месяц не приходится, хотя до падения рубля 85 тыс. зарабатывали многие. Впрочем, подсчитанный нобелевским лауреатом Джозефом Стиглицем в его книге «Цена неравенства» доход живущей на минимальную зарплату ($16 640 в год) семьи с одним кормильцем введет и нас в уныние. Правые американские политики – как, например, проигравший Обаме в 2012 году Митт Ромни – не без резонов замечают беднякам, что они должны радоваться уже тому, что живут в богатейшей стране мира, США, а не в Африке.

Но «американская мечта» дала сбой. Надежда на то, что ты сам или хотя бы твои дети однажды заживете лучше, исчезла у многих. Экономическая статистика фиксирует нарастание расхождения между богатыми и бедными: в руках 1 % потомственных капиталистов и выплачивающих самим себе заоблачные зарплаты топ-менеджеров сосредоточена половина национального дохода. Эта проблема 1 % сверхбогачей, «верхней центили», как выражаются экономисты, стала центральной для шумевшего в 2011–2012 годах движения Occupy Wall Street. «Мы – 99 %» писали на плакатах демонстранты, в итоге разогнанные полицией, требуя раздела богатств Уолл-стрит.

Тема великого передела богатств при помощи конфискационного налогообложения становится центральной в риторике американских левых, а таковых всё больше. Идеологом движения выступил упомянутый Джозеф Стиглиц. Научную базу под движение подвел «молодой Маркс» – француз Томас Пикетти в работе «Капитал в XXI веке».

Пикетти довольно убедительно показал, что временное сокращение экономического неравенства в капиталистических странах было связано не с технологиями, не с успехами рыночного капитализма, а с катастрофами первой половины ХХ века. В результате чего был убит класс старых рантье, сокращено давление накопленного в частных руках капитала на рынок и произошла временная флуктуация, в которой большинство доходов распределялись по способностям и труду, а не по наследству и ренте. Но этот золотой период закончился: сегодня и в Европе капитал вновь достиг высокой концентрации, а в США уровень его сосредоточения в руках ничтожной по размеру финансовой олигархии просто зашкаливает до уровня Европы начала ХХ века. И Стиглиц, и Пикетти предлагают перераспределение национальных богатств развитых стран при помощи очень высоких налогов на «верхнюю центиль», и в левых кругах их идеи вызывают огромный интерес. Программой Пикетти интересуются британские лейбористы. Стиглиц, связанный с администрацией Клинтона-мужа, несомненно, окажется вхож в Белый дом и при его жене.

В этом контексте Трамп предстает прямо-таки одиозной фигурой. Эталонное воплощение того самого ненавистного 1 %: потомственный богач, ставший сверхбогачом. Человек, ведущий многолетнюю войну со списком Forbes, добиваясь не преуменьшения, а преувеличения оценки своего состояния. Трамп буквально тычет всей нации в лицо свои богатства и свои бизнесталанты, невероятно преувеличивая как то, так и другое. Он, можно сказать, эталонный клиент анализа неравенства по модели Пикетти и Стиглица.

Во всем этом, впрочем, есть элементы блефа. Трамп – не человек с Уолл-стрит, не представитель финансовой олигархии. Он – гениальный пиарщик и девелопер, чьи активы и доходы принадлежат по большому счету банкирам, и вряд ли он пойдет против них. Экономическая программа миллиардера строго оппозиционна программе левых: он предлагает налоговую реформу, которая уменьшит верхнюю ставку налога с 39,5 % до 25 % для богатых, а также обещает бедным, зарабатывающим до $25 тыс., полную отмену налогов. Корпоративный налог Трамп предлагает уменьшить с 35 до 15 %.

Фактически Трамп пытается воскресить рейганомику 1980-х. Государство широких возможностей для богатых и тех, кто готов не сидеть на одном месте, а крутиться. При этом одним широким жестом Трамп «покупает» в том числе бедняков, на голоса которых он в отличие от системных республиканцев может рассчитывать. Нетрудно вычислить, что при таком раскладе наибольшая нагрузка обрушится на и без того размываемый кризисом и имущественной дифференциацией средний класс, которому придется платить за всех.

Это классический нелиберальный правый популизм, который так гармонирует и с внешнеполитической, довольно изоляционистской программой Трампа, и с его экономическим национализмом и антиглобализмом. Трамп резко выступает против американских соглашений о свободной торговле на Тихом океане и с Европой, проявляет агрессию по отношению к Китаю, считая, что именно Поднебесная украла у Америки рабочие места. Наконец, он настроен воинствующе антимигрантски. Он намерен построить на границе с Мексикой стену «чуть пониже Великой Китайской» и выслать за ее пределы всех мексиканских мигрантов, тем самым уменьшив количество получателей долей от американского пирога.

Чисто по-человечески мне Трамп очень симпатичен и многое в его программе кажется привлекательным. Но вот вопрос: вдруг Стиглиц и Пикетти правы и основания американской мечты подтачивает та самая концентрация богатств в руках абсолютного меньшинства, которую Трамп обещает лишь ускорить. В конечном счете рейганомика базировалась на ресурсах довольно прочного и эгалитарного общества, созданного в Америке после Франклина Рузвельта. А трампономике достанется хиреющий фундамент, который может и обрушиться.

Если дело и впрямь идет к тому, что в борьбе за Белый дом схлестнутся Дональд Трамп и Хилари Клинтон, то это будет столкновение между старой Америкой, и Америкой новой, опасно трансформирующейся. Америка Трампа – это страна свободы, самоуверенности, бешеного и немного пошловатого богатства, кантри, ковбоев и свободы слова. Америка Клинтон – это мировой «феминистический халифат», использующий хитроумные схемы распределения богатств, опирающийся на идеи мультирасовой и полисексуальной политкорректности, страна рэпа и трансгендера.

«Голосуя сердцем», казалось бы, невозможно не выбрать Трампа. Его кандидатура, конечно, в интересах России, но повлиять на выбор граждан США мы не можем. Однако большинство американцев может предпочесть повышение зарплат, уменьшение нагрузки по образовательным кредитам, дешевые медстраховки и прочее, что пообещают скорее демократы. Выбор между 99 % и 1 % может оказаться не в пользу последних. И если это так, нам суждено будет столкнуться лицом к лицу с «либеральной священной войной» против нашей страны, которую возглавит Хилари Клинтон.

21 октября 2015

Забытый русский юбилей

50 лет назад, в 1965 году, было создано Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры – первая и единственная легальная русская общественная организация советской эпохи.

ВООПИК стал центром притяжения сторонников «русской партии» в кругах советской элиты и интеллигенции. Его значок долгие четверть века был опознавательным символом, по которому русские патриоты отличали своих. Возникла больше чем организация, возникло широкое течение русского этнического возрождения, ставшее важнейшим культурным фактом периода между 1965 и 1980 годами.

Сигнал движению дал манифест «Берегите святыню нашу» писателя Леонида Леонова, художника Павла Корина и скульптора Сергея Коненкова, в котором прозрачно осуждалась хрущевская антирелигиозная кампания, сопровождавшаяся разрушением памятников русской старины.

Манифест и сегодня поражает резкостью публичной оценки действий официальных властей.

«В последние годы довольно усердно производится разгром памятников нашей национальной старины… Потомки никогда не простят уничтожения памятников русской национальной культуры… Из души, из сердца каждого русского человека исходит требование: «Остановитесь! Берегите нашу святыню!»

Публикация этого воззвания в органе ЦК ВЛКСМ – журнале «Молодая гвардия» – возможна была, конечно, только при высоком покровительстве, которое оказывал патриотам основной политический соперник Брежнева Александр Шелепин.

Но само движение было выражением чувств и мыслей тысяч и тысяч людей, в том числе и с самого верха иерархии советского общества (хотя не власти). Юрий Гагарин выступил на пленуме комсомола с осуждением сноса храма Христа Спасителя. Первый космонавт, отличавшийся независимостью суждений, личным обаянием идеального русского и политическими амбициями, был одной из надежд «русской партии», и это, возможно, один из ключей к его трагической гибели.

Манифест трех художников и создание ВООПИКа знаменовали начало настоящей культурной революции, в мире, созданном ей, мы живем и по сей день. По сути, русский этнос был пересоздан заново после разрушившей его базовые культурные структуры большевистской эпохи. Произошло то, что британский социолог Эрик Хобсбаум назвал изобретением традиций, лежащим в основе любой национальной идентичности.

Петр Вайль и Александр Генис, наблюдатели отнюдь не беспристрастные и не дружественные, отмечают: «Переломным можно считать 1965 год… На обложках популярных журналов появились монастыри; в газетах – статьи о пряниках и прялках, истории о том, как Ротшильда потряс Суздаль; в стихах замелькали находки из словаря Даля: бочаги, криницы, мокреть… в ресторанах вместо профитролей подавали расстегаи».

Это была эпоха, когда, как иронично подметили в фильме «Москва слезам не верит», Рудольфы вдруг стали Родионами, «простое русское имя». Не было, наверное, ни одной образованной семьи, где не висел бы плакат или календарь с церковью Покрова на Нерли, превратившейся в эталон, икону русскости. В литературе оформилось движение деревенщиков, и по сей день остающееся последним крупным литературным направлением в нашей словесности.

Началась мода на «почерневшие доски» – иконы, пусть поверхностная, но переворачивавшая все эстетические представления модернизма начала 1960-х.

В ноябре 1967-го «Советская культура» начинает печатать цикл очерков публициста Юрия Бычкова «Золотое кольцо», дающее своеобразное оформление символическому ядру новой идентичности – Владимиро-Суздальская Русь, ее белокаменные церкви и кремли, стала основой и для показа России иностранцам и для укрепления собственного этнического самосознания. Вместо монументальности тоталитарного модерна и футуристического конструктивизма, в России внезапно стало больше воздуха, света, зеленой листвы, пушистого снега, больше церковных маковок, старинных палат и резных деревенских наличников.

Русское этническое возрождение было движением общественным, этим отличаясь от казенной державной русофилии первых послевоенных лет. Оно имело много общих черт с этническими возрождениями в странах Западной Европы и Америки, где они касались в основном народов политически не представленных. И это тоже было не случайно: сами русские оказались в интернационалистическом контексте СССР таким непредставленным народом, поскольку советская модель интернационализма, вроде бы русифицируя все остальные народы СССР, при этом дерусифицировала, лишала традиции самих русских.

Такой формат общественного движения за восстановление традиций, культурной преемственности и идентичности в определенной степени коррелировал и с социально-экономическими процессами той эпохи. Советская власть собственными руками создавала средний класс, слой собственников, владельцев частного жилья. Восстановление роли частного капитала, сосредоточенного в руках эгалитарного и образованного среднего класса, имеющего жилую недвижимость, было общим содержанием «Золотого тридцатилетия» (1945–1975) и на Западе, и у нас.

Новый класс требовал и новой идеологии, а в советском случае – криптоидеологии.

И в 1960-е их обозначилось целых две – это либеральное неозападничество, идеология шестидесятников, и национал-традиционализм «русской партии». Каждая из них отражала логику новых собственников, но одна – через идею либерализации и возвращения западного рынка, а другая – через укрепление наследственности (а культурная традиция и наследование собственности по своей сути неразрывны).

Официальная советская идеология, возглавлявшаяся Сусловым, вынуждена была вертеться как уж на сковородке под огнем схватившихся за преемство фракций. Причем первое время казалось, что «русская партия» побеждает.

В 1970 году устоявший под атаками советских охранителей либеральный «Новый мир» пал под ударами патриотов, поплатившись за публикацию ортодоксально-марксистской статьи с нападками на «подмену классового подхода национальным» у публицистов «Молодой гвардии». В 1973-м будущий прораб перестройки Александр Яковлев, и.о. отдела пропаганды ЦК КПСС, опубликовал в «Литературке» статью «Против антиисторизма», где нападал на представителей русского направления за такие грехи, как воспевание полководца Скобелева, тоска о разрушенной русской деревне или перепубликация стихотворения славянофила Языкова «К ненашим».

Выпад Яковлева вызвал бурю возмущения – в ЦК звонили академики, маршалы, писатель Шолохов. «Он хочет поссорить нас с русской интеллигенцией», – якобы отреагировал Брежнев, и Яковлев уехал послом в Канаду.

Апофеозом влияния «русской партии» был 1980 год, когда параллельно с космополитичной Олимпиадой и ничуть не затмеваемые ею проходили торжества по случаю 600-летия Куликовской битвы, устроенные ВООПИКом. Это была точка предельной концентрации национально-патриотических сил и предельного накала как позитивного национализма, утверждавшего величие подвига русских людей, так и негативного отрицания чуждых начал – от бездуховного агрессивного Запада до Востока с его «паразитической, денационализированной и космополитической расовой смесью монголов» (выражение публициста Юрия Селезнева).

Но будучи достаточно массовым и организованным движением, «русская партия» давно потеряла аппаратные позиции в Политбюро. Напротив, шедший к всемогуществу шеф КГБ Юрий Андропов начал решительные гонения на русских националистов, ритуальной жертвой среди которых был выбран влиятельный идеолог Сергей Семанов. «Если бы Андропов процарствовал еще год-два-три, то русское патриотическое движение уничтожили бы под корень», – резюмировал публицист Марк Любомудров. Быстрый уход генсека избавил «русскую партию» от физического уничтожения, но аппаратный разгром ее был полный, что сказалось в начавшуюся перестройку.

Однако силой «русской партии» был именно массовый, иногда даже бессознательный характер начатого ею движения пересборки русской этнической идентичности. Движение собиралось и пересобиралось вновь вне зависимости от своих аппаратных позиций и сегодня, 50 лет спустя, пожалуй, может праздновать свой реванш у победивших четверть века назад «западников». Но горькая ирония истории состоит в том, что этот реванш происходит в мире весьма своеобразного отношения к собственности и архитектурному наследию. Московские чиновники поздравили ВООПИК с юбилеем, решив выселить его из исторического Дома Телешова на Покровском бульваре.

29 октября 2015

Смертельно опасная миграция

Помню, как 12 лет назад у нас кипелижаркие общественные дискуссии вокруг гибели в Северной столице таджикской девочки. И вот настала очередь трагедии с таджикским мальчиком. Представители среднеазиатских диаспор и их группа поддержки взволнованно говорят о преступлении российских мигрантофобов. Под преступлением понимается отнятие полицией у родителей маленького Умарали Назарова, который после этого умер в больнице.

Полицейские настаивают, что действовали по закону; врачи – что ребенок поступил тяжело больным, после ненадлежащего ухода; родители и их защитники – что мальчик был абсолютно здоров, отобран у матери-мигрантки и погублен врачами в больнице. Любые утверждения о том, что ребенок был заражен цитомегаловирусом и тяжело болен, фактически – при смерти, объясняются этой стороной стремлением спасти честь полицейского мундира и белого халата.

Разобраться в этом клубке непросто. Прежде всего, когда детей без самой крайней необходимости отбирают у родителей, это плохо, и все сорняки «ювенальной юстиции» надо выкорчевывать. Когда дети при этом погибают, это в любом случае катастрофа. Но насколько объективны обвинения в том, что трагедия произошла, если полиция и врачи и впрямь были виноваты, из-за предполагаемой мигрантофобии? Или же с русской семьей из социально неблагополучного контингента поступили бы так же?

Я вижу в этой трагедии повод для серьезного анализа именно потому, что уверен: точно такое же могло случиться не только с мигрантами, но и с петербуржцами. Но нет никакого оправдания для кампанейщины, навязывающей нам чувство вины, обвиняющей нас в мигрантофобии, представляющей наш «недостаточно толерантный» народ едва ли не коллективным убийцей таджикского мальчика. Когда одни и те же люди в соседних записях в соцсетях обличают петербургских полицейских за пренебрежение жизнями мигрантов и настаивают, что Варвара Караулова отправилась в ИГИЛ «в поисках путешествий и любви», мне становится не по себе. Меня поразила крайняя агрессивность представителей диаспор, которые вскакивали с мест в студии Останкино во время обсуждения этой трагедии, размахивали руками, оскорбляли собеседников «фашистами». Оппоненты настолько не скрывали своего желания «разобраться» с теми, кто не спешит радоваться незваному гостю, точно чувствуют за своей спиной какую-то жесткую и неумолимую силу. Продавливалась установка, что национальное большинство всегда априори виновато перед мигрантами, а мигранты всегда априори правы. Нас подводили к мысли, что если Средняя Азия поголовно вступит в исламистские ряды, то виновата будет якобы наша русская нетолерантность и нежелание широко держать двери открытыми. Мол, молодые выходцы из Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана покидают негостеприимную Россию с опаленным сердцем и готовы стать экстремистами. А потому нужно больше гостеприимства.

Куда уж больше! Криминальная хроника сегодня выглядит как сводки с театра боевых действий, причем на острие удара как раз дети. «В Бирюлево задержан педофил из Средней Азии, напавший за один день на двух 12-летних девочек», «Педофил из Таджикистана напал на 13-летнюю жительницу Дмитрова», «Мигрант из Кыргызстана подстерег и изнасиловал 11-летнего мальчика за торговым центром в Протвино», «Самара: уроженец Узбекистана хитростью проник в дом, изнасиловал двух 11-летних девочек и ограбил квартиру». Всё это новости последних двух недель. И на этом фоне сообщается об обеспокоенности правозащитников: «У нас воспринимают мигрантов как какую-то опасность». Указание на этот клокочущий хаос часто пытаются парировать тем неотразимым доводом, что граждане России тоже совершают преступления. Вот именно. Преступность «местного» происхождения никуда не девается. Криминальная хроника говорит о том, что по мере нарастания экономических трудностей Москва превращается в опасный криминальный регион, на фоне чего особенно странно выглядит сокращение штата полиции. Но только теперь горкой сверху к этому добавляется еще преступность импортная, которая не вытесняет, а дополняет локальную, особенно по тяжким статьям.

Столь же беспомощно звучит аргумент «они работают вместо вас». Вместо нас – это вместо миллионов безработных? Огромное количество людей в стране сейчас с удовольствием работали бы вместо мигрантов за ту же зарплату.

Да и как работают? Выразительная сцена этого лета: по московскому парку идет маленький худенький мальчик и опрастывает урны с мусором в тележку, которую толкает перед собой. Ему лет 10–11, то есть он не может и не должен работать. Тут же рядом в траве в группке валяющихся на газоне пузом кверху гастарбайтеров его брат или отец, который и получает зарплату за детский труд. Но если с мальчиком на работе что-то случится – он простудится или его придавит чем-то тяжелым, то обвинят опять же «нетолерантное» российское общество.

Кампанейщина лишь подогревает неприязнь к приезжим у граждан России, поскольку смерть ребенка-мигранта используется исключительно для того, чтобы сконструировать из мигрантов новую привилегированную группу в нашем обществе, очевидно по образцу беженцев в ЕС. Мы отлично знаем, как функционируют наши госслужбы, – в первую очередь они обращают внимание на тех, за кем кто-то стоит и от кого могут быть неприятности. Подавая через ТВ сигнал «От мигрантов могут быть неприятности», мы добьемся лишь одного – в случае появления такого ребенка в больнице всё внимание персонала будет сосредотачиваться на нем, ради его родителей будут нарушаться порядок и карантин. И всё это в ущерб всем остальным. Тем, за кого некому заступиться.

Летом 2013 года мы с Анатолием Вассерманом сделали репортаж о сокращении роддомов в Ярославской области. Роженицу несколько часов возили между Весьегонском, Рыбинском и Ярославлем, прежде чем приняли в роддом. Ребенок погиб. Заступиться за этих сокращенных детей в списанной в утиль русской глубинке оказалось некому. Может быть, это совпадение, может быть – нет, но наша передача после этого закрылась.

В связи с тяжелейшим вирусным диагнозом погибшего Умарали и, возможно, его родителей важен еще один аспект. Не один я заметил, что в последние годы вирусные инфекции стали всё жестче, мучительнее и опаснее. Очевидно, мы имеем дело с приходом новых вирусов. Откуда? Именно из глубин Азии. А массовая миграция пробивает иммунный барьер, поскольку иммунитет и санитарная безопасность – явления коллективные. В случае дальнейшего штурма нашего санитарного барьера мы рискуем оказаться в положении индейцев, которым европейцы после Колумба принесли смертельные болезни. А степень готовности нашей медицины к отражению атаки понятна как раз из трагической истории с Умарали. Мы не готовы. Только выводы из нее следуют противоположные тем, что делает миграционное лобби.

Определенная миграционная закрытость повышает уровень жизни в стране. А чем выше уровень, тем больше ценят мигранты возможность сюда переселиться, тем на большие жертвы готовы пойти, тем большую лояльность они согласны проявить к стране, в которой хотят жить и работать. То есть закрытая, культурно целостная Россия сможет гораздо более эффективно влиять на соседей и защищать себя от угрозы ИГИЛ, чем нынешняя – с границами нараспашку.

Гораздо больше гармонизации отношений способствовали бы жесткие меры, такие как визовый режим и контроль въезда. Они сократили бы скорость ротации мигрантов и позволили бы уже прибывшим освоиться в России, выучить русский язык хотя бы в объеме словарного запаса Эллочки Людоедки, начать аккультурацию и ассимиляцию. Сейчас же всё движение в этом направлении разбивается: каждая новая волна мигрантов обновляет кишлачный уклад предыдущей.

При этом характерно вот что. Миграционные правила для граждан Украины, которые, как ни крути, куда для нас ближе в культурном плане, с 1 ноября ужесточены, за исключением жителей Донбасса. Возникает вопрос, а как быть с жителями сожженной Одессы, куда деваться тем, кто не хочет жить в Днепропетровске? По сути повторяется судьба русских изгнанников из Средней Азии, и снова им никто не рад.

Получается какая-то гонка преследования. В 1990-м на площадях Душанбе, Ташкента, Бишкека, скандировали: «Русские, убирайтесь!». Русские убрались. Качество жизни в этих странах стремительно упало. Те люди с площадей отправились вслед за русскими. И вот они уже в эфире наших телеканалов грозят с нами «разобраться». Только на этот раз нам уже некуда убираться.

12 ноября 2015 г.