Тем временем в Шотландии творилось нечто невообразимое. Всюду, где появлялась Мария Стюарт, начиналось настоящее землетрясение, беды преследовали эту особу по пятам. Очень быстро она убедилась, что избранник ее сердца, лорд Данли, слаб, ненадежен, да еще и привержен пьянству. Мария совершила большую глупость, когда провозгласила его королем Шотландии. Бесчинствам Данли не было предела: он ввязывался в уличные потасовки, со всеми перессорился, бессовестно злоупотреблял любовью жены. Неудивительно, что вскоре от этой любви не осталось и следа. Мария увидела то, что я давным-давно разглядела: глупость, слабость, предательство. Какой же она оказалась дурой! Лишний раз я убедилась, что королева не должна терпеть рядом с собой никаких соправителей.

Правда, она преуспела в другом — Сесил с явной укоризной во взоре сообщил мне, что шотландская королева беременна. Я пожала плечами, сказала, что Мария — дура, ведь она могла взять себе в мужья не жалкого Данли, а самого графа Лестера. На это Сесил ответил:

— Вашему величеству отлично известно, что Лестера никто бы не отпустил в Шотландию.

— Роберт и сам бы не поехал, — улыбнулась я, — поэтому не будем терять время, обсуждая то, чего быть не могло. Итак, Мария ожидает ребенка. Что ж, народ Шотландии будет рад появлению наследника. А у нас появится еще один претендент на престол.

— Рассказывают, что королева Шотландии в ужасе от пьяных дебошей своего супруга, от его скандальных связей. Наверное, рождение ребенка ее утешит.

Затем поползли слухи, что королева Шотландии проявляет чрезмерную симпатию к своему секретарю-итальянцу, Давиду Риччио, превосходному музыканту. Я без труда могла себе представить, что с обаятельным итальянцем королеве было куда веселее, чем с ничтожным Данли, а Мария к тому же всегда испытывала слабость к поэтам и музыкантам. Должно быть, она надеялась создать у себя в Шотландии некое подобие французского двора, слишком уж велик был контраст между Эдинбургом и Парижем.

Вскоре после прибытия Марии в Шотландию там разразился скандал с французским поэтом Пьером де Шателяром. Француз прибыл в Шотландию в свите королевы, а затем вернулся обратно ко двору Екатерины Медичи. Однако вскоре его вновь направили в Эдинбург. Должно быть, коварная французская королева хотела приставить к бывшей невестке своего шпиона.

Мне доносили, что Шателяр и Давид ле Шант, то есть Давид Певец (так она называла Риччио) все время находятся в обществе королевы. Про Шателяра сплетничали, что он любовник Марии. Однажды его обнаружили спрятавшимся в опочивальне королевы. Мария и ее фрейлины подняли шум, вызвали стражу, и все же я сильно подозреваю, что на столь отчаянный поступок француз мог решиться не без поощрения со стороны своей повелительницы.

После этого скандала Шателяр расстался с головой, беднягу казнили на базарной площади в Эдинбурге. Перед смертью злополучный влюбленный проявил незаурядное мужество. Мне рассказывали, что, уже стоя на эшафоте, он читал вслух строки из ронсаровского «Гимна смерти»:

Красивый конец, ничего не скажешь. Бедный рифмоплет, его гибель не спасла репутацию королевы.

Далее события развивались еще более драматически. Мне так и не удалось выяснить, является ли Давид Риччио любовником Марии. Безусловно, шотландская королева была весьма неравнодушна к мужчинам, достаточно вспомнить, как она носилась с Данли перед свадьбой. Очевидно, Мария отличалась повышенной чувствительностью, в этом случае резонно предположить, что, охладев к супругу, она нашла утешение с итальянцем.

Мне было ясно, что итальянец обречен. Я столько раз слышала отчеты о его ужасной гибели, что без труда могу себе представить события той роковой ночи во всех деталях.

Итак, субботняя ночь во дворце Холируд. За окнами воет мартовский ветер, королева сидит в зале, ей нездоровится. По причине недомогания Мария ужинает в малой зале, в компании немногих избранных. Здесь ее незаконнорожденный брат и сестра, Роберт Стюарт и графиня Аргил, которую все называют леди Джейн. У отца Марии Якова V была всего одна законная дочь, но несметное количество бастардов. Лекарь посоветовал Марии поменьше двигаться и есть побольше слабо прожаренного мяса, поэтому, невзирая на Великий пост, за ужином подают мясное. Лорд Крич, первый камергер королевы, тоже сидит за столом. Здесь же придворный лекарь и конюший. Я выяснила все эти детали, чтобы лучше представить себе разыгравшийся в Холируде спектакль. Рядом с королевой, естественно, сидит ее любимчик Давид Риччио. Он в богатом красном камзоле, отороченном мехом, в атласном дуплете и бархатных панталонах. На шее брошь с громадным рубином. О камне упоминаю особо, поскольку он был подарен итальянцу самой королевой. Злые языки вели счет этим подаркам, видя в них доказательства прелюбодейства.

Давид играет на лютне, поет, развлекает гостей искусной беседой — одним словом, вечер проходит так же, как во все предыдущие дни. Внезапно двери распахиваются, и в залу через потайной ход, ведущий из личных апартаментов короля, входит сам Данли. Он нетрезв, пошатывающейся походкой приближается к королеве и плюхается на стул рядом с ней. Повисает неловкое молчание. Все привыкли к пьяным выходкам короля и ожидают очередной семейной сцены.

Но на сей раз все происходит иначе. Через ту же дверь входит рыцарь в доспехах. Мне рассказывали, что он был похож на злой дух или привидение. Рыцаря звали лорд Рутвен, он умирал от неизлечимой болезни, однако поднялся с ложа ради своего черного дела. Вид у него был такой, словно он восстал из мертвых.

Представляю себе, как зловеще выглядела эта сцена. Когда мне вновь и вновь пересказывали ее, я дрожала от ужаса. В первые мгновения собравшиеся решили, что перед ними не живой человек, а фантом. Затем через ту же дверь в залу ворвались остальные лорды. Я помню их всех по именам, ибо мы с Сесилом не раз впоследствии обсуждали, как нам быть с мятежными шотландцами. Убийц звали Мортон, Керр и Линдсей.

Рутвен громко и хрипло произносит, что Давид Риччио должен выйти — с ним будет разговор.

Бедный итальянский музыкантик понимает, что эти люди жаждут его крови, и бросается к королеве, дрожа, как перепуганный ребенок. Мария бледна, вот-вот упадет в обморок. Давид цепляется за ее юбки, кричит: «Нет! Нет!»

Но это его не спасает… Каково было Марии, когда ее любимчика прямо у нее на глазах выволокли в центр залы и искромсали кинжалами.

Должно быть, королева считала, что убьют не только Риччио, но и ее. Бедняжка, одна среди этих извергов, да еще беременна!

Я слышала, что в момент убийства Мария кричала: «Дэви, Дэви! Они убьют тебя! Меня они тоже убьют! Разве так поступают с королевой?»

Тогда один из убийц, неотесанный Керр, схватил ее за руку и велел замолчать, иначе, как он выразился, «разрубит на кусочки».

Тут Мария упала в обморок, и правильно сделала: что еще оставалось при подобных обстоятельствах.

Узнав об этой кровавой истории, я преисполнилась к шотландцам еще большей неприязнью. Конечно, Мария глупа и не умеет быть королевой, но как смеют эти мужланы так обходиться с законной государыней!

Придя в себя, королева увидела, что в зале никого нет, кроме Данли. Она набросилась на него с упреками, назвала его убийцей — причем не только Риччио, но скорее всего и еще не рожденного младенца. Данли в ответ обвинил ее в том, что она предпочла законному супругу компанию какого-то музыкантишки.

Королеву отвели в ее покои и поместили под стражу. Она чувствовала себя плохо, можно было ожидать преждевременных родов, поэтому послали за повивальной бабкой. Поскольку король заявил, что останется с Марией на ночь, стражу сняли, чего делать не следовало. Как могли заговорщики довериться Данли? Мария без труда склонила этого безвольного субъекта на свою сторону. Ночью они выбрались из дворца и ускакали в замок Данбар, где Марию поджидал один из ее сторонников, лорд Босуэлл с товарищами.

Казалось бы, ужасная ночь осталась позади, Мария спасена из лап кровавых убийц. Но каким же незавидным оказалось ее положение! Я с нетерпением ждала новых вестей из Шотландии.

Дни я проводила в Гринвиче. Я очень любила этот дворец — возможно, потому, что именно здесь появилась на свет. Мне всегда казалось, что гринвичские поля зеленее всех остальных, а листва на деревьях пышнее. Древние римляне называли это местечко Греновикум, а саксы — Гренавик, значит, в незапамятные времена название этого селения уже означало «Зеленый город». Мой предок Эдуард III построил здесь дворец, а в царствование Генриха VI здание было значительно расширено и украшено. Теперь оно превратилось в великолепный архитектурный ансамбль.

При дворе царило веселье, каждый вечер устраивались празднества, причем обычно на свежем воздухе, ибо дни стояли ясные и погожие.

Однажды вечером, после ужина, когда играла музыка и танцы были в разгаре, я заметила, что ко мне протискивается сэр Джеймс Мелвилл.

Я поняла, что он хочет сообщить мне какие-то важные новости из Шотландии, и остановилась, прервав танец.

Посол приблизился ко мне и прошептал:

— Шотландская королева родила мальчика.

Потрясение было таким сильным, что я не смогла скрыть своих чувств. Итак, после всех испытаний, после убийства фаворита, после ночной скачки в замок Данбар, Мария все-таки благополучно разрешилась от бремени! А я была уверена, что ребенок обречен…

Успешные роды Марии заставили меня почувствовать себя жалкой неудачницей.

Ко мне бросились две фрейлины, Магдален Дакр и Джейн Дормер. Роберт смотрел на меня с состраданием.

— Ваше величество, вам нездоровится? — спросил он.

— Королева Шотландии родила здорового сына, а я — как бесплодная смоковница, — сказала я.

Роберт крепко сжал мою ладонь, призывая к осторожности.

Я взяла себя в руки, изобразила довольную улыбку и громко провозгласила, что, благодарение Господу, моя сестра, королева Шотландская, несмотря на все невзгоды, благополучно разрешилась от бремени.

Рождение сына укрепит претензии Марии на английский престол. Надо как можно скорее назначить преемника или родить собственного наследника.

Позднее я встретилась с Сесилом, который посоветовал мне скрыть беспокойство по поводу рождения шотландского принца и вести себя так, словно я от души радуюсь этому событию.

Я дала Мелвиллу официальную аудиенцию и выразила глубокое удовлетворение в связи со столь отрадным событием. Затем, с видом искренней озабоченности, я спросила, как чувствует себя королева Шотландская.

— Мне доносят, что в последние две недели ей нездоровилось, — сказала я Мелвиллу. — Однако теперь, будем надеяться, все наладится.

Вряд ли я смогла одурачить Мелвилла, человека умного и проницательного, однако в вопросах политики важны не истинные эмоции, а слова. Мои истинные мысли остались при мнее, а окружающие могли лишь догадываться, что я думаю на самом деле.

Посол ответил мне в столь же дипломатичном тоне:

— Моя королева знает, что из всех ее доброжелателей ваше величество выразит наибольшую радость по этому торжественному поводу. Моя королева просила передать вам, что этот младенец достался ей очень дорого и она чуть не лишилась жизни. Она сказала также, что судьба обошлась с ней очень жестоко, и теперь ее величество сожалеет, что вступила в этот несчастный брак.

Я сочувственно кивнула.

— Да, на долю вашей королевы выпало немало испытаний, но она мужественно их вынесла. Рождение здорового наследника — такая радость, ради которой можно забыть все печальные обстоятельства, предшествовавшие этому событию.

— Моя королева очень хотела бы, чтобы вы почтили своим присутствием крестины принца.

— Я бы с удовольствием, но, увы, неотложные государственные дела не дают мне такой возможности. Я пошлю своих представителей — высокородных лордов и леди.

Аудиенция прошла в высшей степени благопристойно, я не произнесла в адрес Марии ни единой колкости.

Представлять меня на крестинах отправился граф Бедфорд с колыбелью из чистого золота стоимостью в тысячу фунтов стерлингов.

— Возможно, к тому времени, когда вы туда доберетесь, маленький принц уже будет слишком велик для колыбельки, — сказала я на прощание своему посланнику. — Что ж, пусть королева прибережет ее для следующего младенца.

Вместе с Бедфордом представлять меня на церемонии должна была графиня Аргил, сводная сестра Марии, а своему послу я поручила объявить, что более не признаю лорда Данли королем Шотландии.

Узнав об этом, Данли так разбушевался, что отказался присутствовать на крестинах собственного сына. Не думаю, что его отсутствие кого-нибудь расстроило.

Мальчика нарекли Карлом-Джеймсом, однако впоследствии все как-то забыли, что его первое имя — Карл, и называли принца просто Джеймсом — вероятно, потому, что в Шотландии имя Джеймс, то есть Яков, носили несколько предшествующих королей.

Итак, Мария родила наследника, и члены моего Тайного Совета вновь зашевелились, обеспокоенные тем, что у меня детей нет и не предвидится. На первом же заседании Парламента мне была представлена петиция: или немедленно выйти замуж, или назначить преемника.

Оба эти требования были мне крайне неприятны. Выходить замуж я не собиралась, объявляя об этом своим приближенным неоднократно. Назначить преемника тоже было делом опасным, ибо подданные сразу же начинают поглядывать в сторону будущего монарха, делают предположения, сравнения, не всегда выгодные для царствующей особы. Особенно это опасно в случае, если наследником является не родная плоть монарха. Вот почему я воспротивилась воле Парламента.

— Вы занимайтесь своими обязанностями, а я буду заниматься своими, — сказала я.

Но Парламент не угомонился. Эти господа заявили, что вопрос слишком серьезен, а некоторые даже вспомнили, как я умирала от оспы. Что было бы со страной, если бы я тогда отошла в мир иной, не назначив наследника?

— Я не потерплю, чтобы меня закапывали в могилу еще при жизни, — возмутилась я. — Не бывать тому, чтобы безмозглые политиканы навязывали мне свою волю!

Но Парламент стоял на своем. Мне заявили, что, раз уж я не желаю искать мужа, придется назначить наследника. Лишь слабая, малодушная женщина может пренебречь этой священной обязанностью.

Я клокотала от ярости, но знала, что Парламент выражает волю народа, а монарх может спокойно сидеть на троне, лишь пользуясь поддержкой подданных. Таким образом, я оказалась в весьма затруднительном положении: не могла противиться желанию народа, однако в то же время не желала ни выходить замуж, ни назначать преемника.

Когда я потребовала у Парламента субсидию на государственные расходы, мне ответили, что я получу деньги лишь в том случае, если назначу наследника.

Сесил понимал мои опасения и, думаю, вполне разделял их. Я обратилась к нему за помощью и на совещании, в котором участвовали еще пять моих ближайших советников, сказала, что единственное мое чаяние — служить своему народу и обеспечивать ему мирную, зажиточную жизнь. Что же касается испрашиваемой у Парламента субсидии, то я согласна сократить ее вдвое — ведь деньги, оставшиеся в карманах моих подданных, обогащают страну не меньше, чем средства, хранящиеся в королевской казне.

Мне удалось убедить моих советников, что субсидия и вопрос престолонаследия — вещи, никак между собой не связанные. Получив субсидию без каких-либо обязательств со своей стороны, я была очень горда, ибо смогла одержать победу при помощи искусно составленной речи. И все же раздор с Парламентом произвел на меня весьма тяжелое впечатление, никогда эти господа не осмеливались разговаривать в подобном тоне с моим отцом, а я во всем старалась подражать этому великому государю.

Я распустила Парламент, сказав в своей заключительной речи, что мне, женщине простой и бесхитростной, не по нраву хитроумие господ депутатов. Наверное, они могли бы найти для себя более просвещенного государя, но вряд ли им удалось бы найти монарха, который больше бы заботился о благе своих подданных. Я посоветовала членам Парламента впредь не злоупотреблять моим долготерпением.

Однако помимо непослушного Парламента были у меня и другие проблемы.

Роберт и граф Суссекс давно уже враждовали друг с другом. Собственно говоря, все знатные лорды королевства терпеть не могли моего любимца, и это неудивительно — ведь он стал самым богатым человеком в стране, а свой Кенилворт превратил в великолепнейший замок. Главное же — Роберт до сих пор не оставил надежд на брак с королевой.

Однако я упорно отказывалась делать этот последний шаг, поэтому неудивительно, что у Роберта постоянно появлялись соперники, исполненные решимости положить конец засилью Лестера.

Вражда между Суссексом и Робертом достигла такого накала, что и тот и другой не решались выходить из дома без телохранителей. Я делала им обоим строгие внушения и жила в постоянном страхе — вдруг что-нибудь случится с Робертом? Лестер же только посмеивался, говорил, что ему бояться нечего, пусть Суссекс трясется за свою шкуру. Как я ни старалась, положить конец их вражде не удавалось.

Я по-прежнему часто совершала поездки по стране. Мне нравилось показываться своему народу, королева должна быть доступной и человечной, чего не могла понять моя сестра Мэри, изображавшая из себя какую-то небожительницу. Завидя мой кортеж, люди выходили из домов, дарили цветы, разговаривали со мной, и я с удовольствием вступала с ними в беседу, принимала с благодарностью скромные дары, расспрашивала о здоровье, ласкала детей. При этом я вовсе не притворялась, ведь я действительно люблю свой народ, люблю детей, настроения простых людей занимают меня не меньше, чем государственные дела.

Недавно Роберта избрали ректором Оксфордского университета. Я пообещала, что лично буду присутствовать на торжественной церемонии вступления графа Лестера в должность. Я ждала этого дня с радостным нетерпением, ибо знала, что Роберт устроит в мою честь пышный праздник.

В Уолвикоте меня встретил Роберт с депутацией от всех оксфордских колледжей. Вид у этих почтенных докторов, обряженных в алые мантии, был весьма торжественный. Там произошел один забавный случай, немало повеселивший Роберта. С приветственной речью выступал некий доктор Хамфрейс, убежденный пуританин, относившийся к разряду людей, которые считают, что правда исключительно на их стороне, а кто с ними не согласен, тот грешен перед Богом. Я терпеть не могу людей крайних взглядов, к какой бы партии они ни принадлежали. Фанатики опасны для блага страны, поэтому я не преминула осадить чересчур ретивого проповедника нравственности.

— Господин доктор, — сказала я оратору, — вам очень идет ваша широкая мантия. Просто поразительно, что в столь просторном одеянии вы придерживаетесь таких узких взглядов.

Хамфрейс смутился, но я успокоила его добродушной улыбкой. Тем не менее, надеюсь, он не забыл преподанного урока.

Особенное удовольствие доставила мне встреча, которую устроили в мою честь молодые ученые. Они преклонили колени и воскликнули: «Vivat Regina!» Я ответила: «Gratius ego», а затем обратилась к ним с речью на древнегреческом. Зная, что королева любит театральные представления, студенты разыграли в мою честь спектакль, да такой длинный, что смотреть его пришлось два вечера.

В первый вечер праздник был омрачен трагическим происшествием: в одном из университетских зданий обвалилась стена, похоронив под обломками трех человек. И все же спектакль состоялся. Пьеса мне очень понравилась, особенно вторая ее часть, когда на сцене происходила сцена охоты на лисицу. Юные зрители заулюлюкали, замахали руками, повскакивали с мест, всем было весело, все смеялись, и я получила огромное удовольствие.

Не менее забавный эпизод приключился на следующий день, когда в церкви святой Марии я прослушала проповедь некоего доктора Вестфалинга. Этот добрейший ученый произнес невыносимо длинную речь, утомившую слушателей до предела. В конце концов я не выдержала и велела передать доктору, чтобы он поскорее заканчивал. К моему негодованию, лектор проигнорировал мою просьбу и как ни в чем не бывало продолжил свои разглагольствования. Следом должна была выступать я, а слушатели уже так утомились, что, как мне казалось, не смогут сосредоточиться. Наконец, наговорившись всласть, ученый боязливо приблизился ко мне, я сурово спросила, почему он не оборвал свою речь тогда, когда я его попросила.

С робостью и смирением ученый муж признался, что зазубрил всю лекцию наизусть и потому боялся прерывать ее на середине, ибо в этом случае не смог бы произнести достойную концовку.

Этот неожиданный ответ так развеселил меня, что я звонко рассмеялась и вполне простила его.

На следующий день я обратилась к собравшимся с речью на латыни. Из почтения к королевскому сану слушатели не сидели, а стояли. Увидев в толпе Сесила, я прервала выступление и велела подать ему стул.

— Я знаю, что у вас болит нога, мастер Сесил, — сказала я. — Не хочу, чтобы вы испытывали неудобство.

Сесил с благодарностью опустился на стул, а на прочих присутствующих моя заботливость произвела самое выгодное впечатление. К тому же, надеюсь, доктор Вестфалинг имел возможность убедиться, что я своих выступлений наизусть не заучиваю.

Пребывание в Оксфорде удалось на славу, как и прочие мероприятия, организованные моим Робертом. Он обожал готовить для своей королевы празднества, следил, чтобы я не скучала и не грустила. Недаром я так дорожила этим человеком и постоянно боялась за него.

Как я уже сказала, Роберт был прекрасным устроителем, но одна из его затей, разыгранная при помощи доктора Ди, закончилась смехотворной неудачей. Впоследствии мы с Робертом немало посмеялись над этим. Вообще когда Роберт был рядом со мной, мы часто смеялись. Даже его дерзкие выходки и те были мне приятны. А когда Роберт попадал в неловкое положение, он проявлял столько обаяния и изворотливости, что сердиться на него было невозможно.

Волшебство и магия всегда вызывали у меня живейший интерес, поэтому я благоволила моему придворному астрологу доктору Ди. Многие говорили, что он шарлатан, что его предсказания часто оказываются неверны, но иногда гороскопы моего астролога попадали прямо в цель. Я верю в предопределенность судьбы, хотя человек благодаря своим усилиям, может избежать несчастья и добиться перемен к лучшему. Оглядываясь на прожитые годы, вспоминая все бесчисленные опасности, которых мне удалось избежать, я очень ясно вижу: везение или невезение играли во всем этом не столь уж значительную роль; если я и одерживаю победы, то лишь благодаря трезвому расчету.

И все же интересно было наблюдать, как доктор Ди пытается заглянуть в будущее. К тому же я знала, что он — верный друг, на которого я могу рассчитывать. Достаточно было намекнуть, что королева нуждается в его помощи, и он с готовностью исполнял мою просьбу. Например, предсказывал интересующему меня человеку, что того ждет несчастье, если он поступит каким-либо невыгодным для меня образом. Одним словом, весьма полезный человек и верный слуга. Может быть, я и не слишком верила в его пророчества, но внешне изображала полнейшее к ним доверие.

Проезжая неподалеку от Мортлейка, где обитал доктор Ди, я решила нанести ему визит. Дело в том, что доктор только что похоронил жену, и я надеялась приободрить его своим появлением. Устраивать пир в мою честь я не позволила, поскольку дом был в трауре, но с любопытством заглянула в библиотеку, где хранилось множество фолиантов, глобусы, всякие интересные штучки. Имелось там и волшебное зеркало, в котором, если улучить верный момент, можно было увидеть будущее.

Я заглянула в зеркальце и вдруг увидела в нем лицо Роберта. Ничего удивительного в этом не было, ибо Роберт стоял у меня за спиной. Увидев, как Лестер и доктор Ди исподтишка обмениваются взглядами, я не выдержала и расхохоталась. Было ясно, что нехитрый трюк с зеркалом эти двое придумали заранее.

Астролог тешил меня рассказами о чудодейственном эликсире, над которым работал уже много лет. Когда эликсир будет составлен, я обрету вечную молодость и несметное богатство. Конечно, я не очень верила в эти басни, но слушала их благосклонно. Иллюзии — лучшее противоядие против жизненных горестей. Мудро поступает тот, кто не избегает утешения, даже если оно мнимое. Разумеется, при этом не нужно забывать, что сам себя обманываешь, и не относиться к этому утешению слишком серьезно. Обретенный с годами опыт научил меня, что ключ к жизненному успеху — правильное понимание собственной натуры. Мне повезло, я обладала обеими столь мало совместимыми сторонами — мудрой и легкомысленной. Нужно было лишь правильно решить, какой половине своего естества отдать предпочтение в тот или иной момент.

Этим умением, увы, не обладала моя сестра королева Шотландская.

* * *

Дальнейшие события это подтвердили.

Вначале я не поверила в случившееся. Мне казалось, что даже Мария не способна на подобное безрассудство.

Однако слухи расползались все шире и шире. Все настойчиво говорили, что лорд Босуэлл — любовник Марии Стюарт. Рассказывали совершенно невероятную историю о том, что этот вельможа якобы изнасиловал королеву прямо в Эдинбургском казначействе. Я часто думала о том, с каким ужасом — а может быть, восторгом? — Мария подчинилась этому грубому, свирепому дикарю, столь разительно отличавшемуся от слабого, безвольного Данли. Затем последовали события той памятной, загадочной ночи в Кирк-о-Филде, когда был умерщвлен Данли. Я с нетерпением ждала подробностей. Гонцов из Шотландии было велено немедленно проводить в мои покои. Я собирала факты по частям, желая получить полную картину произошедшего. Особенно часто в эти дни я вспоминала историю таинственной смерти Эми Робсарт. Она была нежеланной женой, Данли — нежеланным мужем. В обеих историях фигурировал смелый любовник, стремившийся завладеть женщиной и короной.

Ах, Мария, думала я, ты в смертельной опасности. Понимаешь ты это или нет? В свое время мне пришлось пережить нечто подобное, поэтому-то я понимала, в каком сложном положении оказалась шотландская королева.

И все же существовала значительная разница. На сей раз речь шла о явном и преднамеренном убийстве, в деле же Эми Робсарт доказательств не было.

В доме, где остановился на ночлег Данли, произошел взрыв. Среди обломков дома нашли трупы самого Данли и его слуги. Оба были в ночных рубашках, оба мертвы, хотя ран на теле ни у того, ни у другого не было.

Объяснение напрашивалось само собой: сначала произошло убийство, а уже потом взрыв, призванный скрыть следы преступления.

Но злоумышленники просчитались — их преступный замысел обнаружился.

Кому же понадобилось избавиться от Данли? Естественно, королеве и ее любовнику Босуэллу.

И это было еще только начало.

Босуэлл вновь разъезжал верхом по улицам Эдинбурга, размахивая шпагой и вызывая на поединок любого, кто усомнится в его невиновности. Ничего не скажешь, злодею не отказать в смелости.

Состоялся суд, но Босуэлла, разумеется, признали неповинным в смерти короля. В приговоре так и говорилось: «Джеймс, граф Босуэлл, очищается от всякого подозрения в связи с умерщвлением короля».

Босуэлл вновь разъезжал по улицам Эдинбурга, вызывая на бой всякого, кто усомнится в справедливости вынесенного вердикта.

Никто не верил в его невиновность, но никто и не осмелился прямо об этом сказать.

Твое положение все опасней и опасней, Мария, думала я. Вспоминала ли она в эти дни обо мне, задумывалась ли о том, как повела себя я, когда жену моего Роберта обнаружили мертвой у подножия лестницы? Если Мария не извлекла урока из моего опыта, значит, она просто глупа. Ей бы проявить мудрость и хладнокровие, но разве королева Шотландская когда-либо отличалась этими качествами?

Она окончательно поставила крест и на своей жизни, и на своей короне, когда вышла замуж за Джеймса Босуэлла.

А ведь он даже не был свободен! Леди Босуэлл считалась добродетельной, благочестивой женщиной, и новоиспеченный король должен был сначала развестись с ней, а потом уже жениться на Марии.

Разумеется, Босуэлл добился развода, и Мария отдала ему свою руку. Весь христианский мир, в котором полным-полно прелюбодеев, отравителей и заговорщиков, в ужасе воздел руки и безжалостно заклеймил эту несчастную женщину, обладавшую небольшим умом, но любвеобильным сердцем.

Даже ближайшие родственники, французские Гизы, отвернулись от Марии. Екатерина Медичи публично объявила, что возмущена и потрясена поведением своей бывшей невестки. Думаю, французская королева-мать получила особое удовлетворение, поскольку всегда ненавидела Марию. Филипп Испанский хранил презрительное молчание. Я же испытывала к Марии искреннюю жалость.

Подумать только, и эта слабая глупая особа мечтала занять мое место и стать королевой Англии!

Шотландские лорды взбунтовались. Они отняли у королевы маленького Якова и передали его на попечение графа и графини Марр. Королеве и Босуэллу пришлось выступить против мятежников во главе войска. У Карберри-хилл Мария сразилась с собственными подданными и потерпела сокрушительное поражение.

Мысленно я была рядом с ней, хотя мне в жизни не доводилось переносить подобных унижений. Какие бы удары судьбы на меня ни обрушивались, со мной всегда была любовь народа. Если бы я лишилась ее, это было бы равносильно потере собственной души. Мария же заслужила гнев и презрение своих подданных. Не знаю, сожалела ли она о браке с Босуэллом, о том, что принесла в жертву страсти свою честь. Плененную королеву с позором везли по улицам Эдинбурга, а толпа осыпала ее оскорблениями: «В костер шлюху! В костер! Смерть мужеубийце!»

Я представляла себе ее, грязную, оборванную. Много ли осталось от ее красоты, которую так воспевали поэты?

Королеву заперли в доме эдинбургского прево, а за оградой всю ночь бушевала чернь. Я так и видела красное пламя факелов, забившуюся в угол Марию, льющую слезы по утраченному величию.

Королева стала пленницей собственного народа, ее заточили в замок Лохлевен, но там она сумела очаровать юного Дугласа, и он устроил ее побег.

У королевы осталось достаточно верных подданных, чтобы собрать новое войско. Последовала битва при Лэнгсайде и неминуемое поражение. Мария вновь обратилась в бегство. Теперь в Шотландии ей не найти убежища, и тогда она приняла очередное отчаянное решение, как всегда, не слишком мудрое. Правда, мне на ее опрометчивость жаловаться не пришлось.

Оставшись почти без друзей, Мария долго колебалась, куда ей бежать — в Англию или во Францию.

Французские родственники Марии были ею недовольны; королева Екатерина не скрывала своей враждебности. Таким образом, ничего хорошего во Франции изгнанницу не ждало. Оставалась Англия. Туда Мария и направила свои стопы. Глупая женщина, неужто она думала, что я все забыла — и про герб Англии, которым она украсила свой щит, и про титул, который Мария хотела у меня украсть?

Она не знала ни жизни, ни людей, слишком доверившись поэтам, превозносившим ее красоту, и вообразив, что имеет право на поступки, которые никогда и никому не прощают.

Я испытала крайнее возбуждение, когда граф Нортумберленд сообщил мне, что Мария пересекла английскую границу. Приют ей дал некий сэр Генри Кервен, владевший небольшим замком в деревеньке Уоркингтон. Затем граф при- гласил высокую гостью переселиться к богатому купцу Генри Флетчеру, проживавшему в городке Кокермаут. К себе Нортумберленд Марию пригласить не мог, ибо его замок пустовал. Граф рассудил, что шотландская королева может пока пожить у Флетчера, а там из Лондона поступят инструкции, и тогда будет ясно, как вести себя с беглянкой дальше.

Мария написала мне письмо, в котором именовала меня «дорогой сестрицей» и умоляла о помощи.

«Заклинаю вас прислать за мной как можно скорее, — писала она, — ибо я пребываю в самом жалком состоянии, неподобающем не то что королеве, но даже простой дворянке. Я бежала из своей страны налегке, в одном-единственном платье…» (Должно быть, невыносимое испытание для модницы, привыкшей щеголять изысканными нарядами.) «… Хотела бы лично рассказать вашему величеству о постигших меня несчастьях, дабы утешиться вашим состраданием. Позвольте мне прибыть к вашему двору…» (Ах, теперь тебе нужно сострадание! Раньше, сколько мне помнится, ты мечтала о моей короне!) «…Молю Господа, чтобы Он даровал вам долгую и счастливую жизнь, а мне — терпение и утешение, в коем я так нуждаюсь».

Подписано: «Ваша верная и любящая сестра, кузина и беглая пленница Мария».

Я показала письмо Сесилу. Он старался сохранить невозмутимость, но я видела, что министр взволнован не меньше, чем я.

— Сестры Грей сидят под замком, — сказала я. — Графиня Леннокс — в Тауэре. А теперь к нам прибыла и Мария Шотландская.

— Это Господь отдал ее в руки вашего величества, — медленно произнес Сесил.

— Нет, не Господь. Мария приехала сама. Как поступить с ней?

— От шотландцев она сбежала…

— Да, теперь она моя.

Сесил кивнул и заметил:

— Но она умоляет вас о встрече.

Я покачала головой:

— Нет-нет, сейчас не время. Ее примут с почестями, подобающими королеве, но пусть все знают, что я не приму эту женщину до тех пор, пока она не очистится от обвинения в убийстве. Судя по тому, что нам сообщали, она повела себя так, как добродетельные женщины не поступают: взять хотя бы ее брак с Босуэллом, когда тело ее законного супруга еще не остыло. Нет, королева и девственница не может принимать у себя подобную особу. Я ведь должна подумать и о собственной репутации.

Сесил иронически улыбнулся. Должно быть, вспомнил историю Эми Робсарт, к смерти которой я, по мнению многих, имела самое непосредственное отношение.

Нет, я не желала видеть Марию, выслушивать ее жалобные речи, а главное — зачем мне нужно, чтобы при дворе появилась такая красивая интригующая соперница?

Мы с Сесилом решили отправить на север письменный ответ, а что до шотландской королевы, то пусть пока поживет в замке Карлайл, где ей будут оказывать все надлежащие почести.

Итак, случилось истинное чудо. Самая заклятая врагиня оказалась в моих руках.

* * *

Есть люди, которые просто не могут не находиться в самой гуще драматических событий, и Мария Шотландская принадлежала к их числу. Вскоре стало известно, что Босуэлл, спасаясь бегством из Эдинбурга, оставил ларец с секретной перепиской. Там были письма, которыми он обменивался с Марией. Вполне допускаю, что то была фальшивка, но, как это всегда бывает с хорошо изготовленными фальшивками, они наверняка были не так уж далеки по содержанию от подлинных писем. Во всяком случае, авторство Марии ни у кого сомнений не вызвало. Содержание захваченных писем подтвердило, что Мария не только была любовницей Босуэлла еще до замужества, но и участвовала в убийстве Данли.

Репутация королевы окончательно рухнула, и все же ее женское обаяние осталось при ней — она обладала непостижимым даром очаровывать своих тюремщиков. Я окончательно поняла, что Марию Стюарт не следует допускать к моему двору, тут она развернулась бы вовсю, а в Англии все еще было предостаточно католиков, готовых в любой момент выступить против протестантской веры. Мария продолжала представлять собой опасность.

Несколько раз я была вынуждена переселять ее с места на место; пару раз ее пытались вызволить из заточения. Все-таки поразительно, как легко она склоняла охранников на свою сторону! Я очень хорошо запомнила историю с Джорджем Дугласом, который помог ей сбежать из шотландского замка Лохлевен.

Ко мне явилась делегация пэров-католиков, которые предложили мне такой выход: почему бы мне не выдать Шотландскую королеву замуж за какого-нибудь англичанина, и тогда она могла бы стать моей наследницей? Подобное решение, по их мнению, укрепило бы отношения с Шотландией.

В качестве возможного кандидата они назвали герцога Норфолка. Этот человек никогда мне не нравился. Во-первых, я не забыла его враждебности по отношению к Роберту, но главное — Норфолк, называвший себя протестантом, на самом деле, судя по донесениям, склонялся к католицизму. Я бы не удивилась, если бы выяснилось, что втайне он давным-давно перешел в католическую веру.

В последнее время Роберт стал относиться к Норфолку иначе. Со мной на эту тему он почти не разговаривал, но получалось так, что он вовсе не возражает против брака Норфолка с Марией. Я хорошо знала моего Роберта и догадалась, что он задумывается о будущем. Должно быть, спрашивает себя: что ожидает его, если я вдруг умру? Человек всецело в руке Господа, а те из нас, кто вознесен высоко, еще зависят и от злобы людской. Чем объяснить внезапную дружбу Роберта с Норфолком? Уж не считает ли Лестер герцога будущим правителем Англии? При новом монархе фаворитам прежнего правления приходится несладко. Пример перед глазами — собственный дед Роберта, который был любимым министром Генриха VII, однако лишился головы, когда на престол взошел Генрих VIII. Что ж, мой возлюбленный человек предусмотрительный, а я моложе не становлюсь и вскоре миную возраст деторождения, а Роберт, наверное, давно уже догадался, что выходить замуж я не намерена.

Я немедленно послала за Норфолком. Посмотрела ему прямо в глаза и спросила:

— Милорд, мне рассказывают, что вы стали изрядным повесой. Похоже, опять в кого-то влюблены. Как это романтично — влюбленный мужчина. При этом совершенно неважно, влюблен он в женщину или в корону.

Лицо Норфолка перекосилось.

— Ваше величество, — залепетал он, — я понятия не имею…

— О чем? — перебила его я. — Милорд Норфолк, у воздыхателя вашего ранга может быть только один достойный объект — королева Шотландская. Мне кажется, герцог, что вы хотите сменить титул и стать королем.

Забавно было видеть, как лицо Норфолка заливает бледность. Он ждал, что в зал вот-вот войдет стража.

— О нет, ваше величество! Я вовсе не собираюсь жениться на этой особе! Ведь она — известная развратница, а некоторые утверждают, что и убийца. Нет уж, я предпочитаю подушку поспокойнее!

— А как же корона, сэр Норфолк? Разве не стоит из-за нее рискнуть, а?

Норфолк всегда кичился своим положением первого пэра королевства. В его семействе поговаривали, что их род имеет не меньше прав на престол, чем Тюдоры. Очевидно, вспомнив об этом, герцог надменно произнес:

— Ваше величество, у себя в Норфолке я не меньший государь, чем Мария в Шотландии. И потом, как я могу жениться на той, кто претендует на ваш титул? Поступи я так, вы обвинили бы меня в государственной измене.

— Вот и не забывайте об этом, Норфолк, — сурово сказала я.

Он ушел, отлично поняв, как я отношусь к его матримониальным устремлениям.

Мария представляла для меня вечную угрозу. Я радовалась, что судьба отдала ее в мои руки, а оказалось, что в Англии Мария приносит еще больше неприятностей, чем в ту пору, когда она восседала на шотландском престоле.

Мне не давала покоя легкость, с которой она привлекала людей на свою сторону. Изгнанная, низложенная, опозоренная, живущая на подачки, она умудрялась обретать все новых и новых сторонников. Очевидно, Мария обладала какой-то мистической женственностью, пробуждавшей в сердцах мужчин желание защищать и оберегать ее. Я, увы, этим качеством никогда не обладала. Глядя на меня, мужчины сразу понимали, что я могу сама за себя постоять. Я до сих пор не в состоянии уразуметь, почему это качество должно засчитываться в минус. Хотя нет, пожалуй, это не такая уж загадка. Для мужчины — естественно желание распоряжаться и господствовать, в этом самая суть сильного пола, и на свете немало женщин, которым только и нужно, чтобы ими руководили. Я же всегда противилась, когда мне навязывали чью-то волю.

Многие мужчины признавались мне в любви, превозносили красоту и прочие достоинства, но в глубине души я всегда знала, что моих воздыхателей привлекают не женские чары Елизаветы, а корона, почести и богатства, которыми я их осыпала. А Марию — Марию любили ради нее самой. Вот почему я так ненавидела ее, а вовсе не из-за ее жалких претензий.

Даже мой верный слуга сэр Фрэнсис Ноуллз, отец ветреной Леттис, не остался равнодушен к чарам шотландки. Я вверила ее попечению Ноуллза, своего родственника, поскольку трудно было найти более подходящего тюремщика. Однако Мария сумела втереться в доверие и к нему. Она умоляла его отвезти ее ко двору, и Ноуллз, сжалившись над пленницей, признался, что королева Английская не решается встретиться с Марией, опасаясь за свою репутацию — ведь Мария еще не очистилась от подозрения в убийстве. После этой трогательной беседы Ноуллз написал мне письмо, умоляя освободить его от обязанностей тюремщика. Я решила, что время для этого еще не пришло.

Ноуллз был убежденным протестантом, и, когда Мария поселилась у него в замке Болтон, сэр Фрэнсис попытался обратить ее в свою веру. Я полностью доверяла этому человеку, но оставлять его наедине с Марией слишком долго было бы опасно, поэтому я перевела ее в Татбери, под присмотр графа Шрусбери. За этого джентльмена можно было не опасаться — его волевая и властная жена нипочем не позволила бы супругу заводить шашни с пленницей. Освободить Ноуллза от обязанностей тюремщика было несложно — у него как раз скончалась супруга, и я воспользовалась этим предлогом.

Смерть Катарины Ноуллз стала для меня тяжелым ударом. Она приходилась племянницей моей матери, то есть между нами существовала близкая кровная связь. Это была мягкая, милая дама, непонятно, как могла у нее родиться такая ветреница, как Леттис.

Весь двор знал, что я горюю по своей кузине. Я похоронила ее за свой счет в часовне святого Эдмунда, и это несчастье позволило мне освободить сэра Фрэнсиса от обязанностей тюремщика и препоручить Марию опеке графа Шрусбери.

Роберт все время находился рядом, по-прежнему любящий и преданный. С неиссякаемым упорством он продолжал добиваться моей руки, а я на него не сердилась, потому что считаю настойчивость одним из лучших мужских качеств. Шли годы, мы оба старели, но Роберт все еще не терял надежды. Я знала, что он нередко заглядывался на других женщин, и не придавала этому значения, лишь бы его интрижки происходили вдали от моих глаз. Легкое любовное увлечение — пожалуйста, но по первому же зову Роберт должен мчаться ко мне.

Поэтому меня поначалу даже позабавило, когда в Роберта влюбились сестры Ховард. Смешно было видеть, как они соперничают друг с другом из-за мужчины, который всей душой принадлежал мне. Пожалуй, Дугласс Ховард имела больше шансов на взаимность. Она была замужем за лордом Шеффилдом, но, похоже, брак получился не слишком удачным — иначе она не бросала бы такие страстные взгляды на графа Лестера. Впрочем, пылкой женщине в любом случае трудно устоять перед таким красавцем, как Роберт.

Вероятно, страстная Дугласс была похожа на легендарную Мэри Болейн, не способную устоять перед красивым мужчиной. Я хорошо знаю этот сорт женщин, одержимых жгучим плотским желанием. Такой же была Катарина Ховард, одна из жен моего отца. Слишком уж горячая кровь у членов рода Ховард! Надо будет поинтересоваться у милорда Норфолка, унаследовал ли он эту фамильную особенность.

В моем присутствии Роберт и виду не подавал, что его хоть сколько-нибудь интересует Дугласс Шеффилд. Между тем я знала, что он на меня обижен. Недавно я подарила Кристоферу Хаттону плодородные угодья, расположенные между Хоборн-хилл и Элай-плейс, а когда Роберт выразил недовольство, напомнила, что он получил от меня гораздо больше, а взамен мне нужны лишь его любовь и преданность.

— Моя любовь и моя преданность и так принадлежат тебе, — серьезно ответил он. — Они не нуждаются в дарах и милостях.

Наши отношения в этот период были весьма нежными. Я заметила, что в темных кудрях Роберта пробивается седина, и от этого он стал мне еще дороже. Несомненно, я любила Лестера по-настоящему.

Невзирая на все уверения Норфолка, я знала, что он не отказался от планов жениться на Марии. Догадывалась я и о том, что некоторые мои приближенные, которых я числила среди своих друзей, поддерживают эту затею. Я боялась, что на севере страны поднимется мятеж, не доверяла пэрам-католикам, поэтому этой затянувшейся интриге следовало положить конец.

Однажды, во время трапезы, я велела Норфолку сесть рядом. Он повиновался с явно встревоженным видом.

Не сдержавшись, я взяла его двумя пальцами за мочку уха и стиснула так сильно, что герцог поморщился.

— Не забывайте о подушке, Норфолк, — прошептала я, напомнив ему его собственные слова.

Сидевшие рядом сразу поняли, что я осведомлена о планах Норфолка и отношусь к ним неодобрительно. Герцог притих, а несколько дней спустя мне сообщили, что он покинул Лондон.

Из своего поместья Кеннинг-холл Норфолк написал мне письмо, в котором всячески уверял, что ни за что на свете не пойдет против воли государыни.

Тут я поняла, что заговор зашел гораздо дальше, чем я думала. Очевидно, Норфолк чувствовал за собой вину, и я приказала ему немедленно возвращаться ко двору. Он сослался на тяжелый недуг, и я не удержалась от улыбки, вспомнив, как в свое время сама не раз прибегала к этой уловке. Я написала Норфолку, что с этого дня он является пленником, а вскоре герцог был помещен в Тауэр. Расследование должно было выяснить, насколько далеко зашли его брачные устремления.

В это время мне сообщили весть, которая заставила меня забыть обо всем на свете. Роберт болен, тяжело болен, просит меня приехать.

Разве я могу ему отказать! Сразу же отправилась в Тичфильд, откуда он прислал мне письмо, торопилась, ругая слуг за то, что они мало погоняют лошадей. Меня охватило недоброе предчувствие, я думала о Роберте каждую секунду, вспоминала минувшие годы. Вот Роберт-мальчик властно берет меня за руку, и мы кружимся в танце. Я еще не королева, всего лишь принцесса, которую к тому же называют незаконнорожденной. Мы с Робертом почти на равных. Потом, годы спустя, я и он в Тауэре. Вот Роберт накануне моего воцарения бросает золото мне под ноги. Нет, он не должен умереть! Я не могла представить себе жизни без него.

Прибыв в Тичфильд, я сразу же бросилась в спальню и увидела, что Роберт лежит на постели бледный и исхудавший.

— Роберт, любовь моя! — воскликнула я.

— Дорогая, ты все-таки приехала. — Его глаза вспыхнули радостью.

— Как ты мог подумать, что я не приеду, дурачок! Я явилась по первому твоему зову и приказываю немедленно вставать с постели и выздоравливать!

— Теперь я умру счастливым. Ведь ты со мной. Я боялся, что скончаюсь до твоего приезда.

— Молчи, не желаю этого слышать!

Дыхание его было прерывистым.

— Ваше величество, я должен поговорить с вами, пока еще есть время…

— Береги силы! — приказала я, ибо с каждым мгновением его дыхание становилось все более тяжелым.

— Нет, я должен, — настаивал он. — Составлен заговор. Я и сам не без вины… Я считал, что так будет лучше для Англии и для тебя, любимая… Я хотел, чтобы Норфолк женился на Марии. Я все время боюсь за тебя — ведь у тебя нет наследника, а Мария зарится на твой престол.

— Черт с ним, с престолом! — перебила его я. — Перестань болтать, береги силы.

— Нет, не могу… Я боюсь за ваше величество. Норфолк поддерживает связь с королевой Шотландии, и многие лорды участвуют в сговоре. Я и сам был среди них. Никто не замышляет измены, хотят всего лишь вернуть Марию в Шотландию, выдать ее за англичанина, и тогда наши страны будут добрыми соседями… А чтобы Франция и Испания успокоились, вы, ваше величество, должны назначить преемника…

— Хорошо-хорошо, я поняла, — успокоила его я.

— Ваше величество, прежде чем я уйду… Даруйте мне прощение. Я думал только о вашей безопасности. Умоляю о снисхождении…. Я не замышлял измены. Клянусь! Хотя, наверно, найдутся люди, которые представят все в ложном свете.

Он откинулся на подушку, задыхаясь. Мое сердце разрывалось от жалости. Никогда еще я так остро не осознавала, как много значит для меня этот человек, какой пустой и бессмысленной станет жизнь, если он уйдет. Хаттон, Хенидж и прочие придворные красавчики не шли с Робертом ни в какое сравнение.

— Милый, я все поняла и я тебя прощаю.

— Значит, я могу умереть с миром.

— Нет, этого я не допущу!

Он насмешливо улыбнулся:

— Конечно, при тебе нельзя говорить о смерти. Ты не признаешь смерти, ведь ты бессмертна.

— Так и есть. И прекратим пустые речи. Я остаюсь здесь, а тебе приказываю выздороветь.

— Присутствие вашего величества уже подействовало на меня как благотворный эликсир.

— Милорд Лестер, обещаю вам, что в скором времени вы подниметесь с ложа болезни и мы с вами еще потанцуем. Такова моя воля.

— Даже ангелы не посмеют тебе противоречить, — улыбнулся он.

Я осталась у его ложа. Лестеру и в самом деле стало лучше. Его выздоровление шло стремительно, и он уверял, что я спасла ему жизнь.

Не знаю, был ли он действительно так уж болен. Вид у него, конечно, был неважный, но вполне возможно, что Роберта постиг такой же недуг, которым страдала я во времена царствования моей сестры. Название недуга — инстинкт самосохранения. Насколько глубоко увяз Роберт в заговоре Норфолка? Конечно же, Лестер не собирался сажать Марию на мое место. Он спелся с Норфолком, исключительно заботясь о будущем, предпринял меры предосторожности на случай, если я вдруг умру и Мария займет мое место.

Так или иначе, я сильно испугалась, представив, что Роберт может умереть. Но он быстро поправлялся. Вскоре мы уже играли в разные игры, и я очень радовалась, если мне удавалось одержать верх, — я знала, что победа досталась мне честно.

После перенесенного испуга на душе у меня было сладостно. Роберт видел, как я его люблю, и в его душе вновь зашевелилась надежда. Ах, милый Роберт, он будет мечтать о женитьбе до самого последнего дня своей жизни.

Что ж, именно этого я и хотела.

А герцог Норфолк тем временем томился в Тауэре.

* * *

Среди моих приближенных был один дворянин, услуги которого я ценила особенно высоко. Он не входил в число моих любимчиков, поскольку не отличался красотой, не умел танцевать и не обладал изысканными манерами, но зато был человек умный, изворотливый и преданный. Звали его сэр Фрэнсис Уолсингэм. Он был еще не стар, всего на три года старше, чем я. В лице его проскальзывало нечто восточное, и когда, оценив заслуги Уолсингэма, я прониклась к нему уважением и доверием, он получил прозвище Мавр. Я любила давать клички приближенным, и это считалось знаком королевской милости.

Мой Мавр был ревностным протестантом, что увеличивало доверие к нему. Я всегда с опаской относилась к дворянам-католикам, поскольку именно в этой среде чаще всего обнаруживалась измена. Уолсингэм был искусным дипломатом, человеком состоятельным, да к тому же еще превосходно разбирался в вопросах права. Пять лет он изучал юриспруденцию в разных заморских странах и обладал исключительным нюхом на интриги и предательство. Оглядываясь на прожитые годы, могу сказать, что одним из главных моих достоинств было умение приближать к трону действительно способных, верных людей. Придворные красавчики относились к иной категории — я любовалась ими, кокетничала, но власть зиждилась на людях, подобных Сесилу и Уолсингэму.

Восстание, разразившееся на севере страны, застало меня врасплох. Графы Нортумберленд и Вестморленд вознамерились освободить Марию Стюарт из заточения и возвратить в Англию католичество.

Я знала, что Нортумберленд — человек вздорный и недалекий — считает себя обиженным, он хотел, чтобы королеву Шотландскую доверили его попечению. Но я, слава Богу, еще не выжила из ума! Нортумберленд, во-первых, был ревностным католиком, а во-вторых, как все мужчины рода Перси, считал себя повелителем всего английского севера. Тревожнее всего было то, что, как выяснил Уолсингэм, Нортумберленд и Вестморленд заручились поддержкой испанцев — те обещали прислать войска, если мятежники сумеют собрать достаточно большую армию. В заговоре участвовал и папа римский.

Вспомнив о том, что даже мой Роберт оказался замешан в интриге, целью которой было освобождение Марии, я встревожилась еще больше.

Заговор был составлен с размахом. Герцог Альба дал обещание прислать испанский десант, посланник Филиппа, маркиз Катена, недавно прибывший в Англию в качестве посла, на самом деле должен был возглавить это войско. Сам папа Пий V благословил восстание.

К счастью, граф Суссекс, заехавший к Нортумберленду с визитом, заподозрил неладное. Немедленно связавшись с Сесилом и мной, он сообщил, что, похоже, назревает заговор.

Сесил посоветовал вызвать Нортумберленда в Лондон. Когда в ответ пришло письмо, в котором граф сообщал о постигшей его тяжелой болезни, мои подозрения усугубились, и я отправила на север вооруженный отряд, чтобы Нортумберленда немедленно доставили в Лондон. Однако заговорщику удалось скрыться. Он сбежал к Вестморленду, и оба мятежных графа подняли знамя восстания, громогласно объявив, что хотят освободить Марию и восстановить в Англии католическую веру. С пугающей быстротой им удалось собрать войско в четыре тысячи пеших и тысячу семьсот конных. С этой армией бунтовщики двинулись на Дурхэм, где провели торжественную мессу в соборе. Затем двинулись по всему северу, всюду служа обедни.

Суссекс действовал быстро и решительно. Он довольно быстро разгромил мятежников, и любители мессы моментально разбежались по домам.

К сожалению, Вестморленду удалось уйти — он бежал в Нидерланды, зато граф Нортумберленд в конце концов угодил в плен и сложил голову на эшафоте в Йорке, перед смертью провозгласив незыблемую верность католицизму. Голову мятежника, в назидание предателям и изменникам, воткнули на шест.

Нужно было показать всем, что я высоко ценю преданность и щедро награждаю ее, но к смутьянам буду так же безжалостна, как мой отец.

Королевские солдаты взяли в плен шестьсот бунтовщиков, и вскоре все они висели на виселицах. Пусть всякий, кто задумает покуситься на мою власть, прежде поразмыслит как следует.

Север Англии погрузился в траур.

— Это дело рук Марии Стюарт, — сказала я. — С тех пор, как она появилась в наших пределах, миру и спокойствию настал конец.

— Так и будет, пока она жива, — согласился Сесил.

Я кивнула, но как избавиться от недоброй гостьи? Прямых улик, подтверждающих ее участие в заговоре, не имелось. По собственному опыту я знала, что заговорщики часто берут на вооружение имена тех, кто находится возле трона.

Нет, непосредственной вины королевы Шотландской в случившемся не было. Но если бы не она, мятеж бы не разразился…

* * *

И вновь сэр Фрэнсис Уолсингэм явился ко мне по делу неотложной важности. Он раскрыл новый заговор, требовалось срочно принять меры.

— На сей раз злоумышленники покушаются на жизнь вашего величества, — сообщил он.

— Расскажите подробнее, — приказала я.

— Я давно уже наблюдаю за неким Робертом Ридольфи, банкиром из Флоренции. Он ведет себя крайне подозрительно, и есть основания полагать, что он поддерживал деньгами мятежников. Пришлось арестовать итальянца, лично допросить, однако вытянуть из него ничего не удалось. Сейчас он на свободе, я решил, пусть думает, что подозрение с него снято, а сам тем временем установил за ним слежку.

Я кивнула, полностью согласная с моим Мавром.

— Вскоре мне донесли, что этот человек ведет переписку с Лесли, епископом Росским, а он известный агент Марии Стюарт. В заговоре участвует и герцог Норфолк.

— Ах, негодяй!

— Мне удалось перехватить кое-какие письма, и теперь я точно знаю, в чем состоит план заговорщиков. Мария должна выйти замуж за Норфолка, который открыто перейдет в католичество, и вместе они учредят в Англии католическую церковь.

— Вот как! — вскричала я. — А что же будет делать королева? Отойдет в сторону, поклонится и скажет: «Поступайте как вам заблагорассудится!»

Немного поколебавшись, Уолсингэм произнес:

— Они решили… избавиться от вас, ваше величество. Трон займет Мария Стюарт. Папа согласился с этим, Филипп Испанский тоже. Сразу же после вашей смерти в Англию должен прибыть герцог Альба, чтобы расправиться с недовольными. Письма, в которых изложен этот план, были доверены некоему Чарльзу Бейли, а я изъял их. Надеюсь, ваше величество на меня не прогневается. Чарльза Бейли я велел пытать на дыбе, и он во всем признался.

— Почему вы раньше не докладывали мне об этом, Уолсингэм?

— Ваше величество, я знал, что вступаю в опасную игру. Мне нужны были веские улики и полная убежденность в своей правоте. Теперь я располагаю письмами, написанными рукой Норфолка. Он поставил свою подпись под двумя документами. В первом говорится, что герцог — католик, а во втором он обязуется возглавить армию, которую пришлет король Филипп.

— Вероломный злодей! Давно надо было с ним расправиться!

— Тогда, ваше величество, у нас не было улик. Теперь они есть.

— Это верно.

— Виновны также банкир Ридольфи и королева Шотландская.

— Спасибо за верную службу, — сказала я. — Я не забуду ваших заслуг.

— Счастлив быть полезным вашему величеству.

— Сейчас пошлю за Сесилом, и вы расскажете ему все это еще раз. А потом посоветуемся, как быть.

Мои враги затевали чудовищное злодейство. Теперь ничто не могло спасти Норфолка.

* * *

Учуяв опасность, Ридольфи сбежал в Италию, где, как мне рассказывали позднее, его принял сам папа, всячески обласкал и наградил. Итак, до банкира добраться я не смогла, но Норфолк и Мария оставались в моей власти.

Мария неопровержимо доказала, что является моим заклятым врагом. Среди захваченной переписки были письма, написанные ею собственноручно. Она соглашалась взять Норфолка в мужья, знала, на каких условиях заговорщикам обещана помощь Филиппа Испанского и герцога Альбы.

Некоторые из моих советников говорили:

— Не упускайте шанс, ваше величество. Уберите эту женщину со своего пути раз и навсегда.

Я провела в размышлении несколько бессонных ночей. Да, Мария виновна, она задумала свергнуть меня, а если понадобится, то и умертвить. Таким образом, ее участие в заговоре неоспоримо. История с Дарнлеем могла повториться.

Словом, у меня имелось достаточно оснований, чтобы отправить ее на эшафот.

Странно, но я не могла этого сделать. Да, я ненавидела Марию, я хотела от нее избавиться, она представляла собой прямую угрозу мне и государству, но рука не поднималась казнить ее. Во-первых, Мария — королева. Не может одна монархиня убивать другую. Королевский сан требует уважения.

Ну а кроме того, я не была так уж уверена, что действительно желаю ей смерти. Мария безумно меня злила, но в то же время я испытывала к ней острейший интерес. Мне нравилось выспрашивать о ней, узнавать подробности о ее жизни — ни одна другая женщина не вызывала во мне подобного любопытства. Я знала, что не подпишу ей смертный приговор.

Зато приказала утроить охрану. Больше не будет никакой изменнической переписки. Мария — моя пленница и останется таковой до конца своих или моих дней.

Но по поводу Норфолка сомнений у меня не было.

В жаркий июньский день он поднялся на эшафот, где его поджидал палач с топором в руках.