Как мы уже имели возможность убедиться, советское государство с самого начала претендовало на ту роль, которую играет обычно церковь со всеми ее атрибутами. Потому оно было склонно видеть соперников во всех религиозных движениях, особенно же в старой Русской Православной церкви. Теоретически никаких трудностей в этом вопросе не было: Ленин считал религию всего лишь следствием социального угнетения и экономической эксплуатации. По его мнению, глубокие корни религии в современном ему обществе объяснялись социальным угнетением “трудящихся масс” и их полным бессилием перед слепыми силами капитализма. Отсюда — в теории — следовало, что искоренение социальных и экономических пороков должно привести к исчезновению религиозных верований. На практике же партия никогда не обнаруживала каких-либо признаков того, что она сама верит в возможность такого развития событий. Коммунисты никогда не собирались оставить церковь в покое и дать ей возможность отмереть самостоятельно. Напротив, с самого начала партия разрушала храмы и проводила насильственную секуляризацию верующих. Так она поступала и в дальнейшем, за исключением времени между 1941–53 гг.

Самый первый закон о религии был принят в январе 1918 г. и назывался “Об отделении церкви от государства”. На деле же речь шла не столько об “отделении”, сколько о подчинении церкви государству. Церкви и религиозные общества были лишены прав юридических лиц, все церковные земли и прочая собственность национализировались без всякой компенсации. В то же время прихожанам было дано право аренды церковных зданий и объектов поклонения для отправления культа. Однако теперь местные советы получили возможность использовать церкви для других целей — для проведения концертов, собраний и демонстрации кинофильмов. Все священнослужители стали “лишенцами” — т.е. ущемленными в гражданских правах. Они были лишены права голоса, облагались самыми высокими налогами, получали продовольственные карточки низшей категории, а их дети лишались возможности получить специальное или высшее образование. Религиозная пропаганда не была запрещена безоговорочно, но на практике не существовало ни малейшей возможности получить религиозное образование за пределами семьи. Все религиозные публикации государственная цензура поставила вне закона. Между тем партия прилагала максимум усилий к тому, чтобы воплотить в жизнь пункты принятой в 1919 г. программы партии, где ставилась задача “освобождения трудящихся масс от религиозных предрассудков” и организация для достижения этой цели широкой научно-просветительной и антирелигиозной пропаганды. “Освобождение” это только “пропагандой” не ограничивалось; советское государство активно и жестоко преследовало церковь. Большое количество церковных зданий было осквернено и разрушено, многие использовались для светских нужд. Больше половины монастырей было закрыто. К 1921 г. двадцать девять епископов и больше тысячи священников были арестованы или погибли в жестоких столкновениях гражданской войны. Некоторых просто казнила ЧК — как “классовых врагов”.

В 1929 г. эти репрессивные меры дополнились законом “О религиозных объединениях”. В соответствии с ним религиозная деятельность теперь могла быть разрешена исключительно зарегистрированным объединениям численностью не менее двадцати человек, достигших восемнадцатилетнего возраста. Только такие объединения имели право арендовать церковные здания и предметы, необходимые для отправления культа, а равно и приглашать священника для совершения службы. Священнослужители более не считались пастырями, но стали простыми служащими конгрегации, наемными работниками вроде сантехников или электриков. Любая религиозная деятельность за пределами церквей и специальных молитвенных домов запрещалась. Это означало запрет публичных похоронных процессий, благотворительности, совместных молитв и изучения Библии — если только они не совершались втайне. Теоретически сохранявшаяся до тех пор свобода религиозной пропаганды теперь была формально уничтожена и заменена свободой отправления религиозных культов и “антирелигиозной пропаганды”. Евангелизм, таким образом, оказался вне закона.

Так церкви превратились в состоящие под надзором властей конгрегации, которым не разрешалось ничего, кроме еженедельных служб. Русская Православная церковь, как мы сможем вскоре убедиться, сохранила свою централизованную организацию, но не имела узаконенного общественного положения, и воля ее игнорировалась властями. Теперь это была уже не единая “церковь”, но скорее совокупность изолированных друг от друга “двадцаток” или зарегистрированных властями и находящихся под их надзором конгрегации, часто имевших в своем составе тайных осведомителей.

Русская Православная церковь, самая крупная из тех организаций, которые должны были затронуть упомянутые выше меры, встретила 1917 год разобщенной и деморализованной. Внутри самой церкви было очень сильно стремление и к реформам, и к освобождению от удушающей зависимости от государства. Так, например, реформисты хотели придать литургии более демократический характер путем замены древнеславянского ее языка современным русским. Хотели они также демократизировать и управление церковью, передав его от Святейшего Синода Собору, избираемому совместно клиром и мирянами. Они хотели уничтожить различия между “белым” (состоящие в браке приходские священники) и “черным” (монахи, давшие обет безбрачия) духовенством. Только представитель “черного” духовенства мог быть посвящен в епископский сан, а это создавало внутри клира своего рода кастовое разделение.

Временное правительство созвало Собор и, таким образом, пошло навстречу требованиям реформаторов. Однако большинство решений Собора так и не воплотилось в жизнь. Действительно, главенство государства над церковью упразднили, но власть выборному Собору не передали — вместо этого был восстановлен допетровский патриархат. Реформаторы покинули Собор после объявления этого решения. Не были выполнены и другие рекомендации реформаторов об уничтожении различий между “черным” и “белым” духовенством и приближении языка службы к народному.

Новое руководство церкви резко отреагировало на ставшее к тому времени очевидным стремление большевиков разрушить церковь. В январе 1918 г. новый патриарх Тихон предал большевиков анафеме. По его словам, так называемые “радетели за счастье народное” на деле попирали волю народа. Он воззвал ко всем верующим, чтобы они объединились в духовном сопротивлении большевикам всеми доступными способами. Следует, однако, отметить, что Тихон не призывал к насильственному свержению большевистского режима. Во время гражданской войны он не поддерживал откровенно белое движение, не призывал к восстановлению монархии. Но многие православные священники это делали. Некоторые из них пробрались за границу и в 1921 г. собрали в Югославии, в г. Карловце, церковный собор, где одобрили призыв к антибольшевистской борьбе и восстановлению монархии, что не могло не создать серьезных сложностей для Тихона.

В дополнение к антирелигиозной пропаганде и гонениям на церковь, большевики старались расколоть ее изнутри. Предлог для этого был найден весьма искусно. Страшный голод в Поволжье стал поводом к тому, что в феврале 1922 г. государство потребовало сдачи церковных ценностей. На деньги, вырученные от их продажи, правительство намеревалось снабжать продовольствием голодающих. Тихон ответил, что церковь согласна продать ценности, не имеющие культового значения, однако с условием, что ей будет разрешено заниматься благотворительностью, ранее запрещенной властями. При этом патриарх отказался сдать культовые предметы, а равно и использовать церковные ценности для государственной помощи голодающим, которая недоступна контролю со стороны церкви.

В ответ на это партия отдала приказ отбирать церковные сокровища. Конфискации встречали иногда отчаянное сопротивление со стороны священников и прихожан. Так, например, бунт произошел в Шуе Костромской области. Восемь священнослужителей и трое мирян были приговорены к смерти. В Петрограде сопротивление конфискациям возглавил сам митрополит Вениамин. В результате он и еще четверо священнослужителей были арестованы, осуждены и казнены. Патриарх Тихон, вызванный для дачи показаний на процессе Вениамина, был подвергнут домашнему аресту.

Но в то же время внутри самой церкви часть ее деятелей считали, что ценности должны быть сданы государству, дабы помочь ему обуздать голод. С целью оказания давления на патриарха ведущие реформаторы создали группу, названную Живой Церковью. Наиболее известной фигурой здесь был о. Александр Введенский. Этот интеллектуал поздно пришел к религии и был христианским социалистом. После Октября он заявил, что марксизм — атеистическое издание Евангелия. Это был красноречивый романтик, находивший в дискуссии с марксистами изощренные интеллектуальные аргументы. Рассказывали, что во время службы он декламировал священные тексты, как стихи, доводя себя до почти истерического экстаза. Более уравновешенные коллеги Введенского осуждали его за это. Ходили разговоры, что в 1919 г. он встречался с Зиновьевым. Последний позднее заявлял, что Живая Церковь из всех религиозных организаций более всех готова к заключению временного соглашения с советским государством.

Но обновленцы не были сплоченной группой единомышленников. Епископ Антонин Грановский, например, возглавил Лигу возрождения церкви. Ее основным требованием было приближение литургии к народным массам, для чего предполагалось ввести менее пышное облачение, отнести Святые Дары от престола, упростив тем самым таинство причастия и вести службу на современном русском языке. Архиерей Владимир Красницкий был основным борцом за права “белого”, или женатого, духовенства. До революции он был настоятелем храма Союза русского народа, и потому ассоциировался в политике с правоэкстремистским, антисемитским крылом. Трудно представить, что столь разные люди могли иметь что-то общее; их сотрудничество (хоть и весьма непродолжительное) показывает, что церковь в то время находилась в полной растерянности.

Первоначально всех их объединяло то, что они были готовы сотрудничать с государством, сначала в борьбе с голодом, а впоследствии и в создании стабильных взаимоотношений между государством и церковью. В мае 1922 г. Введенский и Красницкий посетили находившегося под домашним арестом Тихона и убеждали его добровольно отказаться от патриаршего сана, поскольку он не имел возможности исполнять свои обязанности; заместителем своим Тихон назначил митрополита ярославского Агафангела. Тогда обновленцы практически совершили переворот: они создали Высшее Церковное управление во главе с епископом Антонином и объявили, что вся исполнительная власть принадлежит отныне им.

В апреле 1923 г. обновленцы созвали свой Собор, стараясь по мере возможности не допустить туда сторонников Агафангела. Обновленцы лишили Тихона его титулов и даже самого сана и отменили анафему большевикам. Они провели резолюцию, поддержавшую социалистическую реконструкцию общества. Ленин был назван “великим борцом за правду”. Белое духовенство получило большие возможности влиять на управление церковными делами, и женатые священнослужители отныне могли посвящаться в епископский сан.

Эти действия вызвали немедленный и жестокий раскол внутри Русской Православной церкви. Прежде всего большинство священнослужителей отказалось признать новую власть. Вскоре они были смещены и заменены другими, лояльными по отношению к государству. В течение года или около того Живая Церковь одержала таким образом верх над очень большим числом священнослужителей и приходов, предположительно над двумя третями их общего количества. В Москве, например, только четверо или пятеро священников отказались признать Живую Церковь. А отношение к ней со стороны простых верующих было куда более прохладным. Может быть, обновленцы слишком уж открыто сотрудничали с ГПУ, может быть, давление вызвало в религиозных людях естественное стремление вернуться к проверенной и более консервативной версии их веры, и потому новшества Антонина их не привлекали. Во всяком случае, не вызывает сомнения, что после некоторого первоначального интереса к новой религиозной практике начался отток верующих из обновленческих приходов и, напротив, число прихожан в храмах с обычной службой возросло.

Помимо этих процессов, наметился болезненный раскол внутри самой Живой Церкви. Это было вызвано прежде всего раздорами между Красницким и Антонином. Антонин спокойно относился к помазанию женатых епископов, но впадал в ярость из-за раболепия Красницкого перед государством. Он намеревался заняться реформой литургии и ограничением роли церковной иерархии, а не перебранкой по поводу того, кто должен возглавить церковь. Рано или поздно несогласие между Антонином и Красницким должно было достичь высшей точки; это случилось, когда однажды они вместе совершали таинство причастия. Но перед ритуальным объятием Антонин воскликнул, что нет Христа между ними, и отказался причастить своего собрата.

Столкнувшись со столь очевидной потерей популярности и расколом Живой Церкви, государство, вероятно, решило лишить ее своей поддержки. Во всяком случае, попытка нарушить изнутри единство Русской Православной церкви была выполнена. Более того, патриарх Тихон смягчил свое отношение к советской власти. Как предположил эмигрантский историк Михаил Агурский, Тихон тогда пришел к выводу, что именно большевики могут сохранить единство России. Отречение Тихона ограничило его деятельность, но тем не менее он издал воззвание, в котором провозглашалась его лояльность к советской власти и отделение Российской церкви от Собора в Карловце. Благодаря этому Тихон был освобожден из-под ареста. Готовившийся процесс, который мог закончиться для него тем же, чем и для Вениамина, не состоялся.

Перемена образа мыслей Тихона положила начало периоду нелегкого и одностороннего компромисса между церковью и государством, компромисса вынужденного, принятого под жесточайшим давлением власти. После смерти Тихона в 1925 г., несколько назначенных, но еще не возведенных в сан его преемников было арестовано. Одного из них, митрополита Сергия, удалось принудить подписать воззвание, где содержались обещания поддержки советской системе даже большие, чем дал в свое время Тихон. Судя по некоторым сообщениям, ГПУ угрожало арестовать и расстрелять более сотни епископов, если Сергий не уступит требованиям правительства. Разумеется, нет никаких оснований сомневаться в желании и готовности большевиков разрушить внутреннюю иерархию и внешний аппарат Русской Православной церкви. Вероятно, причиной уступок Сергия перед лицом такой всеобъемлющей опасности стало характерное для православной теологии понятие соборности, которое утверждает, что каждый человек, дабы не впасть в заблуждение и не молиться во грехе, нуждается в церкви. Как позднее, обращаясь к клиру, заявил сам Сергий, Бог должен указать, что делать, если удастся сохранить для народа церковь. Во всяком случае в августе 1927 г. Сергий провозгласил, что для православных христиан, которые считают Советский Союз своей светской родиной, его радости и достижения, а равно и его горести являются их собственными.

Что касается Живой Церкви, то в течение без малого двадцати лет, до своего окончательного запрещения в 1946 г., она влачила жалкое существование, неспособная стать государственной религией и привлечь народные массы. В целом, обновленчество оказало глубокое влияние на Русскую Православную церковь. Позволив тайной полиции использовать себя как своих агентов, обновленцы тем самым полностью дискредитировали не только себя, но и любое стремление к реформам в Православии вообще. Их отступничество сделало церковь внешне негибкой и консервативной и на долгое время заставило ее пресмыкаться перед государством. В этом отношении с конца 1920-х гг. вплоть до настоящего времени мало что изменилось.

Даже публичные обещания хранить преданность государству не смягчили официальной религиозной политики. Кампания репрессий вновь началась с коллективизацией сельского хозяйства. Вначале колокола сельских церквей были сброшены и отправлены на переплавку как необходимый промышленности металлолом. Эжен Лион, иностранец, описал эти события таким образом: “Верующие иногда защищали свои церкви, вилами и кольями встречая команды, явившиеся снимать колокола и иконы. Для подавления этих бунтов часто посылались войска, и зачинщики мигом оказывались или в тюрьме, или перед залпом расстрельной команды”. Как правило, после создания колхоза церковь в конце концов закрывали и превращали в склад или деревенский клуб, а священника арестовывали или отправляли в ссылку вместе с “кулаками”. Вторая волна арестов и закрытия церквей поднялась во время великих чисток 1936–39 гг. В результате из 163 епископов, действовавших в 1930 г., в 1939 г. на свободе осталось только 12. Более того, Сергий был вынужден распустить “синод”, административную канцелярию, посредством которой он пытался придать деятельности церкви некоторую упорядоченность и постоянство. Несмотря на все уступки Сергия, Русская Православная церковь, казалось, умирала из-за обрушившихся на нее гонений.

Как все это влияло на простых верующих, сказать трудно, по причине нехватки каких-либо данных на этот счет. Ясно, что потеря духовного наставника и традиционного места молитв стала сокрушительным ударом по верующим. Для многих утрата традиционных форм религиозного поклонения означала конец активной веры. Но для заметного — по меньшей мере — меньшинства верно было как раз обратное. Всеобъемлющие репрессии властей загоняли верующих в подполье, что нередко делало их веру более глубокой и искренней. Кое-кто из священнослужителей искал спасения, бросив свои жилища и находя для себя какие-либо светские профессии — таким образом они в большей степени, чем ранее, приближались к своей пастве. Другие пустились в дорогу: странствующие священники скрытно приходили в деревни и совершали под покровом ночи, в лесу, христианские таинства. Верующие, лишенные постоянной помощи со стороны священнослужителей, вынуждены были искать новые пути для утоления религиозных чаяний, импровизировать в совместных молениях, причастии или в массовом крещении. Так, подобно староверам семнадцатого века, наиболее горячие приверженцы веры вынуждены были изменять привычный порядок.

Возникли новые, подчас экстремистские секты. Некоторые священнослужители и прихожане отказывались принять компромиссы Сергия или даже Тихона и оставались на непримиримых позициях, которые первоначально занимал Тихон. Их вождь (находившийся в тюрьме), митрополит ленинградский Иосиф, один из назначенных преемников Тихона, отказался пойти на компромисс с властями. Это и другие подпольные движения пополнили свои ряды новыми сторонниками во время репрессий 1930-х гг. Как правило, все они фанатично отвергали все стороны советской системы, которую считали делом рук Антихриста. кое-кто удалился в заброшенные в сибирских или северных лесах скиты, чтобы там избежать соприкосновения с советской властью и дождаться Судного дня, который, как они верили, был уже близок.

Начавшаяся в 1941 г. война вызвала резкое изменение официальной религиозной политики. За одну ночь немецкое вторжение превратило Русскую Православную церковь в приверженца режима. В самом начале церковь опубликовала воззвания, поддерживающие борьбу Советов с фашистами и призывающие молиться за победу советского оружия. Священнослужители и прихожане собирали деньги на танковую колонну, получившую имя средневекового русского князя Дмитрия Донского. Состоялась торжественная церемония передачи колонны Красной Армии. Митрополит Николай говорил о священной ненависти к фашистским разбойникам и назвал Сталина “нашим общим отцом”.

Со временем Сталин решил придать таким отношениям с церковью регулярный характер, возможно, осознав, что поддержка с ее стороны может пригодиться в налаживании послевоенных отношений с населением Восточной и Центральной Европы. Как бы то ни было, но в сентябре 1943 г. он разрешил восстановить патриархат. Сергий, естественный кандидат на эту роль, скончался в 1944 г., но на следующий год был созван Собор, который избрал преемником Сергия митрополита ленинградского Алексия. Так с помощью государства была восстановлена чисто церковная администрация. В то же время были созданы несколько семинарий и три духовные академии для подготовки священнослужителей. Много храмов было разрешено вновь использовать для богослужения — по некоторым подсчетам, их количество достигало 20000 — половина действовавших в 1917 г.

Было бы неверно воспринимать эту неожиданную терпимость как абсолютное согласие между церковью и государством. Полное подчинение церкви государству осталось прежним, разве только оно приняло более мягкие формы. Государство создало специальный Комитет по делам религий, чьи представители осуществляли надзор над церковью в каждом уголке страны, и от чьего недреманного ока не могли укрыться ни одна епархия или приход. Первый председатель этого комитета Г. Г. Карпов получил шутливую кличку Наркомбог или даже Наркомопиум! Наиболее примечательным фактом биографии “Наркомбога” было то, что вся его предшествующая деятельность связана с НКВД. Из чего можно заключить, что священники и епископы стали частью номенклатурной системы. Религиозный диссидент Анатолий Левитин очень точно определил этот порядок как “консервативную церковь в консервативном государстве”.

В отличие от Православной церкви баптисты первоначально даже выиграли от установления советской власти. Репрессии, которым подвергало их царское правительство, прекратились, и в течение некоторого времени Советы относились даже терпимо к религиозным сельскохозяйственным коммунам, которые организовывали баптисты. Первым серьезным ударом стал декрет от 1929 г., запрещавший проповедь Евангелия, а это одна из основных обязанностей баптистов. Начались аресты. Но все же баптисты во многих отношениях оказались лучше подготовленными к давлению со стороны советской власти, чем Православная церковь. Сопротивление репрессиям уже давно вошло у них в привычку. Баптистское духовенство всегда соединяло пастырскую деятельность со светским трудом. Паства устраивала в своих домах импровизированные воскресные школы и молитвенные собрания. Мораль баптистов — упорный труд, самодисциплина, трезвость, взаимопомощь — была близка официальной, той самой, которую коммунисты насаждали, но сами ей никогда не соответствовали. Баптисты могли привлечь к себе взращенных внутри новой системы молодых людей, но не питали решительно никаких иллюзий относительно возможности обратить в свою веру партийные массы. Наконец, помимо всего прочего, баптисты были церковью грамотных: они — и это отличало их от Православной церкви — очень большое значение придавали чтению Библии, что делало баптизм в высшей степени привлекательным для нового, уже грамотного рабочего класса. Баптизм был чрезвычайно популярен в промышленных городах Украины, Урала и Сибири, а также среди русского населения Кавказа и Средней Азии. Эти территории были относительно недавно присоединены к России, и потому позиции православия были там не столь сильны.

Баптисты проявили себя во время войны как пламенные патриоты, и потому Сталин признал их, придав баптистской церкви устройство, схожее с тем, которое получила Русская Православная церковь.

Сочетание национального и религиозного угнетения поставило в новые условия те церкви, которые ассоциировались прежде всего с определенными народами. Это относится к Грузинской и Армянской церквам, а после 1940 г. к Украинской униатской церкви, Литовской католической церкви и Лютеранской церкви у эстонцев, латышей и немцев.

Для Ислама советская власть создала проблемы, во многом отличные от тех, с которыми столкнулись христиане. В первые годы существования режима некоторые коммунисты, как мы уже имели возможность убедиться, надеялись даже на сотрудничество с Исламом. Основой для него должна была послужить совместная антиимпериалистическая борьба, однако неудачный опыт с Султаном Галиевым много способствовал тому, что обе стороны утратили всякие иллюзии. Но оказать на Ислам давление было для коммунистов много сложнее, чем в случае с христианством. Ислам в организационном отношении более аморфен. Он вовсе не так тесно связан с культовыми постройками, не имеет аналогичного христианскому духовенства и строго определенного ритуала. Поэтому Ислам в большей, чем христианство, степени связан с общиной, с самой тканью ее повседневной жизни. Ленин понимал все эти проблемы, и потому его подход к Исламу был осторожен: в начале 1920-х гг. политика по отношению к Исламу отличалась куда большей терпимостью, чем к большинству христианских церквей. По-прежнему отправлялись публичные ритуалы, действовали керамические школы и суды шариата (свод законов, Ислама) были открыты, а муллы сохраняли свои гражданские права в полном объеме и не попадали в число лишенцев.

Неожиданно все переменилось в середине двадцатых годов. Поскольку движение басмачей было уже почти подавлено, партия, вероятно, решила, что может действовать без церемоний. Религиозные владения, вакфы, были упразднены. Большинство вакфов — земельные владения, доходы с которых шли на содержание мечетей, школ и больниц. Теперь земли были переданы крестьянству, школы, дававшие религиозное образование, заменены светскими, а больницы включены в государственную систему здравоохранения. Большинство мечетей было закрыто: из 26279 мечетей в 1912 г. в 1942 г. осталось 1312. Суды шариата были упразднены, а дела переданы в советские суды. Вызванные этими новшествами трения до некоторой степени смягчались тем обстоятельством, что джадиды (исламские реформисты) перед революцией сами начали испытывать сомнения относительно действенности традиционной исламской системы образования и юриспруденции.

Но в 1928 г. начались прямые репрессии. Как я уже отмечал выше, серьезное сопротивление вызвала коллективизация сельского хозяйства, представившая угрозу для многих мусульманских обычаев. Нередко коллективизация сопровождалась “добровольным” решением крестьянской сходки закрыть местную мечеть и превратить ее в школу, клуб, кинотеатр или читальный зал. Отстраненные от своих обязанностей муллы публично каялись в том, что “обманывали народ”. Чаще же происходило иначе: муллу арестовывали и обвиняли по статье Уголовного кодекса, применявшейся только в мусульманских регионах. Она предусматривала наказание за использование религиозных предрассудков масс с целью “свержения рабоче-крестьянского правительства” или с целью “организации сопротивления его законам и декретам”.

В городах власти обрушились на некоторые мусульманские обычаи, противоречащие показной коммунистической морали. Наиболее шокирующей была кампания против обычая закрывать лица у женщин. Она началась в 1927 г. в Международный женский день. Участницы многолюдного женского митинга демонстративно срывали с себя паранджи и бросали их в огромный костер. Это театрализованное представление стало потрясением для верующих и повлекло трагические последствия: немало первых представительниц движения было убито, другие изнасилованы или избиты. Местная милиция не проявляла желания защищать женщин с открытыми лицами от подобных покушений.

Аналогичные кампании власти провели против ритуальных молитв и празднования Рамадана, поскольку ни первое, ни второе не соответствовало строгой трудовой дисциплине плановой экономики. В официальном постановлении по этому поводу говорилось об унизительных и реакционных обычаях, не дающих возможности рабочим “принять активное участие в строительстве социализма”. Прекратилась уплата зяката (налог на нужды благотворительности). Были запрещены полигамия и уплата калыма (выкуп за невесту) как несовместимые с советским семейным законодательством. Паломничество в Мекку, которое каждый мусульманин обязан совершить хотя бы один раз в жизни, было жестко ограничено теми правилами, которые режим ввел на своих границах. Формально паломничества были запрещены в 1935 г., это стало частью стратегии отсечения советских мусульман от их единоверцев за рубежом.

Обычно то яростное сопротивление, которым население отвечало на подобные меры, было спорадическим и нескоординированным. Тем не менее широкие восстания вспыхнули среди горцев Северного Кавказа в 1928–29 гг., и их пришлось подавлять при помощи русских частей. Несколько чеченских имамов объявили Священную войну против врагов Аллаха. В Средней Азии вновь началось басмаческое движение, поддержанное обездоленными жителями деревень, муллами, оказавшимися вне закона и яростными кочевниками.

Очевидно, что репрессии убавили число открытых приверженцев Ислама, но совершенно невозможно сказать, каким образом отразились они на вере вообще и на соблюдении мусульманских обычаев в семейном кругу. Ясно только, что обычаи эти были чрезвычайно сильны. Конечно, на деле гонения произвели тот же эффект, что и в случае с христианством: религия загонялась в подполье, а религиозное чувство даже усиливалось. В последние годы исследователи сошлись в мнении, что тайные религиозные братства, тарикаты, сохранились в подполье, даже во время самых жестоких репрессий, хранили веру. Тарикаты связаны с суфийской ветвью Ислама, для которой характерны мистицизм, воинственность и консерватизм. В точном переводе слово тарика означает дорогу или путь, которым правоверный движется к Богу. Тайны благочестия адепты учения постигают под руководством наставника (обычно именуемого шейхом) и образуют братство, где занимаются светским трудом. Таким образом, эти братства можно выдавать за мастерские, плантации или колхозы. Члены их могли иметь мусульманское образование, что никак не проявлялось внешне, но они же могли совершать религиозные церемонии — обрезание, свадьбы, похороны — в соответствии с запрещенными властью правилами.

Тарикаты имели давние, уходящие в глубину веков традиции сопротивления чужеземной власти. Известно, что братства принимали участие в восстаниях басмачей, и, вероятно, сыграли свою роль в жестоком сопротивлении коллективизации. Прежде всего это касается Северного Кавказа, где, судя по советским источникам, большинство верующих тяготело к братствам, а не к мечетям, которые кое-где продолжали действовать. Загнав столь большое число верующих в подполье, в конце двадцатых и в тридцатых годах режим, кажется, добился невиданного доселе укрепления тарикатов. Очень может быть, что доподлинно мы это узнаем лишь в будущем.

* * *

Национальная политика Советов в мусульманских регионах прежде всего преследовала цель пресекать каждую попытку образования любой панисламской или пантюркской общности. Именно поэтому башкиры, ближайшие родственники татар, к тому же почти ассимилированные последними, получили собственную республику. Башкиры составляли четверть ее населения. Получил более широкое распространение башкирский язык, отличный от татарского. Обе республики — Башкирская и Татарская — получили всего только статус автономий в составе РСФСР (Российской Республики). В то же время татарская диаспора в других частях Советского Союза (она играла большую роль в распространении панисламских и джадитских идей) все в большей степени лишалась прав издания газет и школьного обучения на родном языке. Татарское влияние было строго ограничено пределами собственно Татарской Автономной Республики.

В Кавказских горах политическая раздробленность достигала своего мыслимого предела. Было создано огромное количество карликовых национальных республик в составе РСФСР, каждая из них, в той или иной степени получала политический статус на племенной основе. Иногда новые административные единицы объединяли народы, говорившие на абсолютно разных языках, но разделяли тех, чьи языки были родственными. Именно так произошло в случае с Карачаево-Черкесской автономной областью и Кабардино-Балкарской автономной республикой. Арабский язык — общий язык религии этих народов — был запрещен. А на юге, в Закавказье, выбор пал на азербайджанский язык и культуру, которые должны были ассимилировать разные этнические и лингвистические группы. Возможно, опасность того, что Азербайджан сможет стать со временем, центром пантюркского движения, отступала перед угрозой, которую таили в себе тесные связи азербайджанцев с персидской культурой.

В Туркестане, который также мог стать крупным центром пантюркского движения, власти декретировали существование пяти основных народов: казахи, киргизы, узбеки, таджики и туркмены. Каждый получил в 1936 г. собственную союзную республику. Киргизская Республика была совершенно искусственным образованием: ее население говорило на том же языке, что и казахи, и отличались эти два народа лишь тем, что киргизы кочевали в горах, а казахи — на равнинах. Вплоть до двадцатых годов соседи называли казахов киргизами.

Таджики — горный народ, говорящий на одном из иранских языков. Они имели самые тесные связи со своими соплеменниками по ту сторону афганской границы. Таджикские общины были перемешаны с узбекскими, что приводило к конфликтам. Теперь таджики, жившие в узбекской среде, вынуждены были посещать узбекские школы. Узбеки, наиболее многочисленный и урбанизированный народ в Среднеазиатском регионе, также поглотил малые тюркские народы. Узбекский язык заменил старый “лингвафранка” региона — чагатайский. А формирование туркменской нации проходило относительно спокойно: кочевники огромной пустыни, простирающейся к востоку от Каспия, выработали единый письменный язык и создали государственные учреждения.

Все государственные языки Кавказа и Средней Азии прошли через двойную реформу алфавита. В 1929 г. им было приказано отказаться от местных систем письма в пользу латинского алфавита. Спустя десять лет и это отменили. Была введена кириллица — русский алфавит, что сильно дезориентировало первое поколение этих народов, среди которого грамотность стала массовой и полностью отсекло будущие поколения от прошлой культуры их собственных народов — за исключением тех случаев, когда советы нашли для себя возможным опубликовать старые книги на новом алфавите. Разрыв в исторической традиции тяжело отразился на культуре мусульманских народов. Дополнялось это попытками советизации местных литератур. Местные поэты, утратившие ориентиры из-за столь резких изменений общественной жизни и культуры, были подобраны чиновниками из Союза писателей. Им дали работу — писать на местных языках эпосы о Ленине, Сталине или о коллективизации сельского хозяйства. Переводчики создавали русскоязычную версию этих произведений. Местные писатели, обласканные наградами и привилегиями, становились частью многонациональной культурной элиты.

Штаб-квартира ее размещалась в Москве. Писатели теряли чувство общности с историей своего народа и культурные корни.

Принцип “разделяй и властвуй” получил дальнейшее развитие благодаря тому, что главнейшие административные должности в национальных республиках занимали русские или украинцы. Теоретически политика коммунистов была направлена на создание местных элит (коренизация), но на деле быстрыми изменениями в экономике и управлении, отнюдь не всегда с радостью встречавшимися местным населением, руководили пришельцы. В особенности это характерно для времен коллективизации сельского хозяйства, когда некоторые республики лишились ненадолго местных лидеров. Особенно досталось Казахстану, где коллективизация прежде всего была связана с усиленными попытками заставить кочевой народ перейти к пахотному земледелию. Посланцы партии часто имели о скотоводстве представления даже еще более смутные, чем о земледелии, и потому не смогли обеспечить должный уход за огромными стадами скота, оказавшимися в колхозном владении. Между 1929 и 1932 гг. скот — и особенно овцы — были в Казахстане буквально уничтожены. Поголовье упало, судя по советской статистике, с 36000 до 3000. Численность живущих за счет скотоводства казахов с 80% от общего количества населения дошла едва ли не до четверти. Это было настолько явным уродованием национальной экономики и традиций, что ответом стала жестокая гражданская война. Басмачи, исчезнувшие в конце двадцатых годов, возникли вновь; теперь к ним примкнули те, кто отказался вступить в колхозы. Повстанцы устраивали набеги на колхозы, убивая начальство и партработников. Сотни тысяч казахов со своими стадами ушли за границу, в Китайский Туркестан. Согласно советской статистике, было потеряно 15–20% населения — это были люди, умершие от болезней, ставшие жертвами насилия, или эмигранты.

Удар по национальной гордости среднеазиатов нанесли также пятилетние планы, поскольку вместе с ними в отношении Москвы к республикам стал проявляться отчетливый колониальный тон. Первый пятилетний план, например, предполагал сокращение посевов злаковых в Узбекистане, а взамен до невероятных размеров расширялось производство хлопка. Большая его часть должна была стать сырьем для фабрик Европейской России. Такая торговая политика угрожала превратить Узбекистан в сырьевой придаток монополистического рынка — т.е. в завуалированный вариант “банановой республики”. Эта политика вызывала сильное сопротивление на местах. Под лозунгом “Вы не можете есть хлопок” премьер-министр Узбекской Республики Ф. Ходжаев и первый секретарь ЦК компартии А. Икрамов выработали альтернативный план экономического развития, который предполагал большую самостоятельность и многосторонность республиканской экономики. План этот был отвергнут, а оба его автора арестованы и расстреляны по обвинению в “буржуазном национализме”.

Как было уже показано в главе 4, Октябрьская революция в целом оставила двусмысленное наследство в национальном вопросе. С одной стороны, прекратилась политика насильственной русификации, проводившаяся царским правительством, и было обещано право на “самоопределение”. Некоторые нации бывшей Российской империи познали краткий период независимости. С другой стороны, после 1921 г. все они вновь оказались в составе Российской империи нового рода, монопольно управлявшейся партией, которая была жестко централизована и состояла преимущественно из русских.

В течение 1920-х гг. это двойственное наследие Октября по-разному влияло на события в разных республиках. Так, например, на Украине находившиеся у власти местные коммунисты были убежденными сторонниками автономии, по крайней мере в области культуры и образования. Украинский язык стал на территории республики государственным, обязательным во всех государственных учреждениях и судах. Было решено, что изучение языка, истории и литературы Украины станет обязательным для школьников. Двадцатые годы, действительно, были временем невиданного расцвета украинской культуры. Поощрялись исторические и этнографические общества, а поток публикаций на украинском языке достиг невероятных размеров. Масштабы украинизации были так велики, что вызывали недовольство значительного русского и еврейского меньшинства, в основном, населяющего города на востоке и юге республики. Для того чтобы занять государственные должности, русские, евреи, представители других не столь многочисленных национальных меньшинств должны были знать украинский язык, который они презрительно называли “мужицким”. Они отрицательно относились к тому, что их дети должны изучать этот язык в школе. Нечто похожее происходило и в Белоруссии, где до 1917 г. национальная культура в городах была даже еще слабее, чем на Украине. Двадцатые годы стали решающей фазой формирования современных и белорусской, и украинской наций. Несмотря на то что оба народа имели глубокие сельские корни, они не были чисто крестьянскими. Среди украинцев и белорусов было много горожан, представителей всех слоев общества. Оба народа имели письменную литературу со своими традициями, собственную историю, а их языки вполне пригодны для любой образовательной программы.

Далее интенсивная индустриализация, начавшаяся в конце двадцатых годов, в некоторых отношениях способствовала укреплению позиций обоих народов. Большинство огромного числа крестьян, оказавшихся в городах в тридцатые годы, говорили по-украински или по-белорусски. Некоторые умели читать и писать, другие же научились грамоте, став промышленными рабочими. Само собой разумеется, процесс этот совпал с интенсивно проводившейся правительством программой “ликвидации неграмотности”. Русский еврей Лев Копелев, чья юность прошла в Харькове (в очень высокой степени русифицированный город), рассказывает, каким образом он отождествил себя с украинской культурой. Судя по его словам, большинство новых рабочих его завода было украинцами. Теперь украинская и белорусская культура и языки были вытеснены массовой русской грамотностью, тем, чего в течение долгого времени добивались интеллектуалы и образованные люди. В полной мере последствия этого явления открылись только спустя поколение или даже еще позже.

Разумеется, Сталин не был в восторге от бурного расцвета национальных культур. Он никогда не упускал случая напомнить своим слушателям, что, кроме права наций на самоопределение, существует также право рабочего класса на укрепление своей власти. Для многих народов эти слова прозвучали как зловещее пророчество, поскольку в их городах жило большое число русских рабочих. В 1917 г. это стало причиной раздоров, что могло повториться и еще раз. Кроме того, так называемый “авангард рабочего класса”, коммунистическую партию, также по преимуществу составляли русские. Если в 1927 г. русских было 53% от общей численности населения, то в партии — 65%.

Сталин дал понять, что его оценка национальных движений зависит от политических факторов. Так, в своей основополагающей лекции по национальному вопросу, прочитанной в Свердловском университете в 1924 г., Сталин утверждал, что национальное движение в Египте девятнадцатого-двадцатого веков было «прогрессивным”, хоть и возглавлялось представителями буржуазии. Британские же попытки подавить это движение были “реакционными” даже тогда, когда правительство Англии возглавляли социалисты. Применительно к Советскому Союзу эти установки означали, и совершенно недвусмысленно, что любое движение, имеющее своей целью национальную автономию и утверждение национальных особенностей, будет направлено против единства государства и, соответственно, является “буржуазным” и “реакционным”, вне зависимости от классовой принадлежности его участников. Уже в 1926 г. Сталин упрекал украинского наркома образования Шумского в том, что проводимая им политика принимает форму отчуждения украинской культуры и общества от общесоветской культуры и общества, борьбы с Москвой, с русскими как таковыми, с русской культурой и “ее высшим достижением — ленинизмом”.

В течение 1930-х гг. Сталин стал противодействовать проявлениям нерусской национальной гордости. Поэтому нормой стал некий модифицированный вариант русского национализма. Изменилось отношение к дореволюционной истории: царское правительство, которое в двадцатых годах историки вроде Покровского осуждали как реакционное и эксплуататорское, теперь привлекало более благосклонное внимание. Цари, между прочим, создали на данной территории государство, ставшее теперь Советским Союзом. Царизм развивал и распространял русский язык, который ныне служит связующим материалом в строительстве нового социалистического общества. Такие исторические деятели, как Александр Невский (прославленный в 1938 г. фильмом Эйзенштейна) и Петр Великий (герой апологетического романа Алексея Толстого) были реабилитированы как исторически “прогрессивные”. Те же, кто сопротивлялся включению в состав России, “прогрессивными” уже не считались, а превратились в “агентов империализма”. Богдан Хмельницкий, казацкий вождь семнадцатого века, который восстал против польской знати и заключил с Россией союз, предавший Украину России, теперь не считался “изменником украинского дела”. Он стал “прогрессивным” и выдающимся государственным деятелем. Вождь сопротивления горцев царской России на Кавказе в девятнадцатом веке Шамиль претерпел прямо противоположные эволюции. Так, во время второй мировой войны он был временно реабилитирован, что было сделано с целью заручиться поддержкой кавказских горцев. Герой пьесы Эдварда Радзинского, будучи историком, так описывает все ужимки и прыжки подобной национальной политики: “…моя первая работа была о Шамиле. Шамиль как вождь национально-освободительного движения. Но взгляды переменились… И в конце тридцатых годов он стал считаться агентом империализма. И я признал свою ошибку. Потом, во время войны, он вновь стал освободительным движением. И тогда я признал, что я ошибся, что признал свою ошибку. Потом, в сорок девятом году, он снова стал агентом, и я признал, что я ошибся, что признал ошибкой, что я ошибался. Я столько раз ошибался, что однажды мне показалось, что я сам ошибка”.

Столь фарсовое ренегатство, впрочем, напрямую вытекает из двусмысленности советской национальной политики. Тем не менее в целом в 1930-х гг. она была направлена против местного национализма. Принудительное использование местных языков в правительственных учреждениях прекратилось. В начальной и средней школе стало обязательным изучение второго, русского языка. В то же время увеличивалось количество школ, где преподавание велось только на русском языке. Это преследовало две цели — во-первых, облегчало жизнь русского населения в национальных республиках, во-вторых, давало возможность родителям, имевшим амбициозные планы относительно будущего своих детей, отправить их в школы, где они смогут приобщиться к “имперскому” языку и таким образом получить преимущества перед своими соотечественниками. На русском велось преподавание в высшей школе. Исключение составляли только Грузия и Армения, чьи народы ревниво оберегали первенство своих языков.

Не следует, однако, думать, что введение русского языка непременно означало русификацию. Антирелигиозная кампания и коллективизация сельского хозяйства нанесли сокрушительный удар национальным культурам, особенно тем, которые были по преимуществу деревенскими и содержали сильный религиозный элемент. Например, в Белоруссии и на Украине большая часть сел лишилась церквей, священников, лучших крестьян и традиционной системы землевладения — всего того, что было важнейшими элементами национальной культуры. Да и сами русские пострадали едва ли в меньшей степени, поскольку сущность их культуры была тесно связана с Православной церковью и крестьянством. Те, кто считает, что предпринятые Сталиным меры были русификацией, должны вспомнить о разрушительном воздействии этих мер на саму русскую культуру. Русский язык теперь стал проводником многонациональной партийной советской культуры, а не русской в традиционном ее понимании. Но, разумеется, нет ничего удивительного в том, что другие народы часто путали:советизацию с русификацией.

Сталинские чистки уничтожили тех “национальных коммунистов”, которые пытались продолжать политику двадцатых годов. Украина пережила даже двойную чистку. Первую провел Павел Постышев, который даже и не говорил по-украински. Сталин направил Постышева на Украину для расправы с местными партийными работниками, которые с неохотой проводили жесткую коллективизацию, или с теми, кто пытался защищать украинскую культуру. Преемник Шумского на посту наркома просвещения Скрипник покончил с собой; так же поступил и самый известный украинский писатель Никола Хвыловый, чьи похороны превратились в демонстрацию протеста против “москалей”. Но даже Постышев был с точки зрения Сталина недостаточно жесток: он исчез, подобно большинству членов Центрального Комитета, и с назначением в январе 1938 г. первым секретарем украинского ЦК Хрущева Киев стал непосредственно подчиняться Москве.

В 1933 г. для проведения чисток в Белоруссию была отправлена команда из трех человек во главе с председателем Центральной Контрольной комиссии партии Н. К. Антиповым. Они провели чистки в Наркомате просвещения, в школах и институтах и отрапортовали о раскрытии “Белорусского национального центра”, якобы выполнявшего задания Польши и имевшего целью создание независимой от Советского Союза Белорусской демократической республики. Большинство партийных и советских руководителей было заменено русскими. По свидетельству современника, “около 90% белорусских прозаиков и поэтов было арестовано, большинство из них расстреляно или замучено в тюрьмах”.

В 1937–38 гг., всего лишь за два года, фактически полностью было заменено партийное и хозяйственное руководство национальных республик, многие ведущие деятели просвещения, литературы и искусства были репрессированы. Они пытались на свой лад проводить провозглашенную партией национальную политику. Эти попытки сводились к развитию национальных культур и к созданию местных кадров, которые могли обеспечить ограниченное самоуправление. Обычно их заменяли русскими, направленными непосредственно из Москвы, иногда — более понятливыми местными деятелями. Самым вопиющим, кроме Украины, было положение в Казахстане и Туркменистане, где республиканские Политбюро исчезли в полном составе. Из тех далеких от точности цифр, что были в нашем распоряжении, явствует: во время чисток резко упала численность представителей местного населения в республиканских партийных организациях (с 61% до 50% в Узбекистане в 1933–40 гг.; в Таджикистане с 53% до 45%; в Киргизии в 1933–41 гг. с 59% до 44%). В общем, не вызывает сомнения тот факт, что чистки и аресты весьма способствовали русификации партийных рядов, это усилило московский контроль над республиканскими партийными организациями.

С точки зрения социализации и политического контроля другим чрезвычайно важным шагом было упразднение национальных частей в Красной Армии. Армия, как и начальная школа, является, возможно, в современных обществах самым важным фактором, служащим укреплению чувства национального единства среди молодых людей. В 1920-х гг. с введением всеобщей воинской повинности предпринимались попытки — возможно, неосознанные, — создания этнически гомогенных частей или таких, где представители местных народов по крайней мере преобладали количественно. Даже на этой стадии командирами обычно были украинцы или русские. В 1938 г., однако, политика формирования национальных воинских частей была свернута — новобранцы принудительно направлялись в соединения смешанного этнического состава, расквартированные далеко от их родины. Русский язык стал языком военного обучения и командования, таким образом, новобранцы теперь должны были хоть в какой-то степени овладеть языком империи, если начальная школа не дала им необходимых знаний. Так Красная Армия в большей, чем ранее, степени стала плавильным тиглем многонационального общества. Как позднее заявил Брежнев, “Наша армия… школа интернационализма”.

Новая национальная политика Сталина самым прямым и грубым образом проявилась в захвате новых территорий в 1939–40 гг. В соответствии с советско-германским пактом от августа 1939 г. Советский Союз оккупировал Восточную Польшу (или, если кому-то это нравится больше, Западную Украину и Западную Белоруссию) и получил разрешение аннексировать Эстонию, Латвию и Литву, что и было сделано летом 1940 г. Три балтийских государства испытали на себе воздействие совершенно такой же национальной политики, что проводилась в Советском Союзе, и подверглись в равной степени и русификации, и советизации. Надзирать за процессом поглощения этих государств Союзом были направлены специальные уполномоченные: Жданов в Эстонию, Вышинский в Латвию, и Деканозов, заместитель наркома иностранных дел, в Литву. Они старались завербовать как можно больше агентов из числа местного населения — тех, кто отказывался, арестовывал НКВД. Под давлением советского правительства были проведены новые выборы — оппозиционные политики лишались права быть избранными, а созываемые ими митинги разгонялись. Многих арестовали. В результате подобных действий были избраны просоветские правительства, которые, как и следовало ожидать, попросили принять возглавляемые ими государства в состав Союза.

В последующие годы советская власть произвела полную трансформацию социальной структуры балтийских республик. Были заморожены все банковские счета, превышавшие очень незначительную сумму. Предприятия и заводы национализированы. В ходе радикальной земельной реформы все земли, кроме крохотных частных владений, экспроприированы. Из них был сформирован Государственный земельный резерв. Чистке подверглись школы и высшие учебные заведения — в них ввели стандартные советские программы. Из библиотек “вычищались” книги, где превозносилась национальная независимость или возвеличивалась национальная история. Для того чтобы предотвратить появление более или менее заметной оппозиции, проводились систематические широкие депортации. Они преследовали целью изгнание с родины всех известных деятелей некоммунистических партий, всех чиновников “буржуазного” режима, землевладельцев, предпринимателей, духовенства и наиболее заметных интеллектуалов. Только за одну ночь (14–15 июня 1941 г.) было депортировано 60000 эстонцев, 34000 латышей и 38000 литовцев. На сборы им давалось лишь несколько часов, после чего их сгоняли на железнодорожные станции, грузили в телячьи вагоны, в которых они без нормальной пищи и воды, в совершенно антисанитарных условиях ехали в Сибирь или Среднюю Азию. Многие по дороге погибли. Семьи обычно разделялись — мужчин отправляли в трудовые лагеря, а женщин и детей на поселение. Таким образом были высланы 4% эстонцев, 1,5–2% латышей и литовцев — все те, кто мог возглавить оппозицию новому режиму. Их дома и рабочие места заняли русские, специально переселенные в Прибалтику. В то же время уровень жизни в государствах Прибалтики был относительно высок, и поэтому многие заводы демонтировались, а их оборудование отправлялось в другие республики. Конфискованные зерно и скот использовались для снабжения продовольствием городского населения и армии по всему Советскому Союзу.

В Восточной Польше положение было во всех смыслах гораздо хуже. Советы проводили там такую же политику депортаций. Перед самой войной, в 1941 г., было насильственно выслано около миллиона человек. В большинстве воспоминаний о лагерной жизни обязательно упоминаются один-два зэка из этого польского потока. Таким образом, можно сделать вывод, что много их было рассеяно по империи ГУЛАГа. Вопреки упорному отрицанию советами факта массовых расстрелов, историки в настоящее время сходятся во мнении, что именно эти поляки были расстреляны НКВД в лесу около Катыни, к западу от Смоленска. Немецкие оккупационные войска в 1943 г. обнаружили там массовые захоронения. Разумеется, эта акция совершенно в духе той политики, которую советы проводили на аннексированных ими в 1939–40 гг. территориях.

С началом военных действий вспыхнули восстания во всех прибалтийских странах. Кое-где — после поспешного бегства представителей советской власти — восставшие на короткое время даже захватили власть и удерживали ее до прихода немцев. Поскольку немцы ни в малейшей степени не были склонны признавать любые национальные правительства на захваченных ими территориях, тем, кто боролся за национальную независимость, не оставалось ничего другого, как уйти в подполье, тайно печатать листовки или совершать акты саботажа против оккупантов. Возникли вооруженные партизанские отряды, прежде всего в лесах восточной Литвы.

После восстановления господства над прибалтийскими странами в 1944 г. советы продолжали свою довоенную политику, закончив ее массовой коллективизацией сельского хозяйства в 1949 г. Коллективизация сопровождалась депортациями “кулаков”. От шестидесяти до ста тысяч человек были, как и их предшественники в 1940 г., высланы в Сибирь и Казахстан. Крестьяне, пытавшиеся не попасть в телячьи вагоны НКВД, скрывались в лесах. Они уходили к партизанам, или “лесным братьям”. Последние соединяли свои усилия, чтобы сопротивляться новой советской оккупации и готовиться к войне Запада с Советским Союзом, которую многие тогда ожидали со дня на день. Эти люди жили в сараях и бункерах, получали продукты от местного населения и вооружались брошенным немцами оружием. Отряды насчитывали несколько десятков тысяч человек — возможно, 0,5% от общего числа населения. Они нападали на советские продовольственные эшелоны и убивали советских чиновников. Иногда они на несколько дней захватывали маленькие городки, и тогда на шпилях костелов взвивались национальные флаги. Конечно, в целом “лесные братья” противостояли врагу, имевшему над ними абсолютное численное превосходство. Им не оказывалась помощь извне, и потому они не могли получить новое оружие, а подчас и починить старое. К 1952 г. “лесные братья” были, кажется, полностью побеждены, но кое-где продержались еще восемь лет. Их живучесть в столь неравных условиях борьбы показывает, насколько сильной поддержкой местного населения они пользовались.

На Украине партизанская армия также переживала последовательно сменявшие друг друга советскую и немецкую оккупации. Она просуществовала до начала пятидесятых годов. Партизаны скрывались в лесах, совершали молниеносные рейды на советские учреждения, нападали на партийных и советских работников и пользовались поддержкой большинства населения. Эта война принадлежит к числу неизвестных войн в европейской истории: почти никто из ее участников не уцелел и не может рассказать о пережитом. Лидер организации украинских националистов Степан Бандера был убит советскими спецслужбами в Западной Германии в 1959 г.

Репрессии, которые пережили западные народы Советского Союза, перекрываются только депортациями нескольких малых народов Крыма и Кавказа в полном составе. Первыми, кто испытал на себе депортацию, стали немцы Поволжья. Позже, на следующих стадиях войны, то же самое проделали с крымскими татарами, грузинскими месхетинцами, жителями степей калмыками, и с четырьмя горскими народами Кавказа — чеченами, ингушами, балкарцами и карачаевцами. Они были обвинены в коллаборационизме, но не всегда именно это было причиной депортации. Немцы Поволожья были высланы до того, как у них вообще появилась такая возможность — правда, можно считать такие меры превентивными. Только крымские татары и калмыки прошли через относительно продолжительный период немецкой оккупации. На самом же деле можно предположить, что именно эти народы оказали особенно упорное сопротивление в 1930-х гг. политике советизации и что Сталин был озабочен тем, чтобы превентивно сокрушить любую попытку сопротивления в послевоенный переходный период.

Как бы то ни было, но операции эти проводились с хитроумной жестокостью. По рассказам очевидцев, в некоторых случаях советские власти, памятуя о традиционной воинственности этих народов, приглашали мужчин на банкет по случаю Дня Красной Армии, куда те, согласно законам гостеприимства, должны были явиться без оружия. Пока они по всем правилам произносили тосты, чекисты выгоняли женщин и детей из домов, грузили их в вагоны для перевозки скота и везли куда-то на восток. Потом то же самое проделывали с объевшимися и пьяными мужчинами, не способными оказать сопротивление. Большинство горских народов поселили на равнинах Казахстана, где они вынуждены были осваивать непривычные им формы земледелия. Многие бежали из степей и переселялись в трущобы на окраинах городов. Семьи часто жили вместе, но дети вынуждены были посещать школы, где преподавание велось только на русском языке. Говоря короче, складывается впечатление, что Сталин пытался искоренить эти народы как самобытные общности, лишив их родины, традиционной экономики, обычаев, религии и языка.

Один народ в Советском Союзе занимал совершенно особое' место — речь идет о евреях. Постоянно испытывая на себе дискриминацию со стороны царского правительства, евреи были естественными потенциальными участниками революционного движения. Они во многих отношениях оказались в выигрыше после событий 1917–21 гг. Их было много в коммунистической партии. Многие из самых известных партийных деятелей: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Радек — евреи. Широко известно, что наиболее яростные противники коммунизма считали его результатом “международного заговора” евреев.

Революция прекратила дискриминацию евреев. Теперь им стали доступны все части страны, любое образование и профессия. Многие евреи покинули черту оседлости — западную часть России, которую царское правительство определило местом их проживания, и занялись предпринимательством и работой, обычной для крупных городов. Но многие остались в пределах черты оседлости. Тогда возникла вполне ощутимая разница между советскими евреями: часть их переехала в города, говорила по-русски и ассимилировалась как своеобразная русско-советская нация; другие остались в пределах черты оседлости в своих штетлях (небольшие местечки на западе России), говорили на идише, сохраняли приверженность иудаизму и национальное своеобразие в обычаях и семейной жизни.

Советское государство, однако, настойчиво уравнивало обе группы. Запись о национальности появилась во внутренних паспортах в 1932 г. Появился стяжавший впоследствии немалую известность “пятый пункт”, где официально регистрировалась национальность гражданина. У евреев ребенок обычно наследует национальность матери; но по достижении шестнадцатилетнего возраста он получает паспорт и тогда может, по желанию, взять национальность отца. Других возможностей сменить национальность не было. Даже в царской России еврей, крестившись, считался русским. Таким образом, запись о национальности была расистской мерой, что находится в прямом противоречии с теорией марксизма.

Национальная идентификация могла бы и не иметь столь большого значения, если бы в положении евреев не было других специфических факторов. Иврит, религиозный язык евреев, был запрещен. В отличие от других народов они не имели собственной территории. Правда, в конце двадцатых годов правительство провозгласило район Биробиджана на границе с Манчьжурией административным и территориальным национальным еврейским образованием — но отправились туда очень немногие, поскольку климат тамошний суров, а земли представляли собой комариные болота. Такие непривлекательные условия совершенно не подходили для евреев, вообще не имевших никаких традиций и навыков работы на земле. Биробиджан, таким образом, не мог стать родиной для этого народа, и число живущих там евреев никогда не превышало 14000 человек.

Итак, большинство евреев, покинувших штетли, поселялось в крупных городах. На новом месте они быстро достигли такого высокого уровня образования, которого не имел никакой другой народ Советского Союза. Это не объясняется какими-то особыми преимуществами, которое правительство давало евреям, — просто для них, а для горожан в особенности, было характерно очень сильное стремление получить высшее образование. Правительство же, в свою очередь, никаких дискриминационных мер в отношении евреев в двадцатых — начале тридцатых годов не предпринимало. Как бы то ни было, но к 1935 г. каждый третий молодой еврей, достигший соответствующего возраста, в той или иной форме получал высшее или специальное образование. Евреи последовательно добивались успеха в профессиях, которые дает высшее образование. Так, среди врачей их было около 16%, среди университетских преподавателей — около 10%, столько же среди работников культуры и инженеров. При этом доля евреев во всем населении Советского Союза не превышала 3%.

Гитлеровское вторжение, разумеется, принесло советским евреям страшные бедствия. Многие погибли в массовых экзекуциях. Особой известностью среди страшных мест массового уничтожения пользуется урочище Бабий Яр близ Киева. Оставшихся немцы отправляли в лагеря смерти на территории оккупированной Польши. По переписи 1940 г. в Советском Союзе насчитывалось 4,8 млн. евреев; эта цифра сократилась до 2,3 млн. в 1959 г. Самые страшные последствия имела война для еврейского населения старой черты оседлости, в большей мере сохранявшего свои традиции. Относительно ассимилированное население городов пострадало в меньшей степени. Можно даже предположить, что учиненная Гитлером жестокая резня была прежде всего направлена против тех, кто сохранял особую еврейскую культурную специфику, и меньше коснулась евреев, так или иначе поглощенных уже основной советской — или русской — нацией, что немало способствовало дальнейшей ассимиляции.

Однако полной ассимиляции не произошло, что объясняется двумя причинами. Одной из них стало то, что советское правительство вернулось к традиционному для России антисемитизму. Другой причиной был, разумеется, “пятый пункт”.

Антисемитские предрассудки резко усилились среди русских и украинцев во время революции, что привело к отвратительным погромам. В последующие годы предрассудки эти отнюдь не стали слабее. Так, например, в 1920-е гг. нэпманов часто считали евреями, причем некоторые члены партии ничего не делали, чтобы противостоять этим взглядам. Позднее те относительные успехи, которых евреи достигли в образовании и в престижных профессиях, вызывали растущий ропот и противодействие. Однако антисемитизм не стал официальной политикой до 1945 г., когда евреи почувствовали на себе клеймо “пятого пункта”. Паспорта с этой графой, были необходимы при поступлении в учебные заведения, на работу или для получения жилья. Так, например, рассказывают, что в 1947 г. в Московский университет была спущена жесткая квота на прием евреев, и были упразднены привилегии для медалистов-евреев, которым ранее давали право не сдавать обязательные для всех высших учебных заведений Советского Союза вступительные экзамены. Виктор Перельман, бывший сотрудник “Литературной газеты”, рассказывал, как он, окончив в 1951 году юридический институт, не мог получить работу по специальности. Сначала устроился библиотекарем, а потом стал журналистом. Диссидент Владимир Буковский вспоминал со стыдом, как во время истерии вокруг “Заговора врачей-убийц” одного мальчика-еврея из его класса ежедневно избивали перед началом занятий; учителя не пытались защитить его, а просто отправляли его смыть кровь и грязь.

Образование в 1948 г. государства Израиль сделало евреев вдвойне непохожими на любой другой народ Советского Союза. Мало того, что у них не было своей этнической территории в пределах СССР — таковая потенциально появилась у них за границей. В условиях послевоенной бдительности, если не истерии, по поводу изменников и шпионов, такое положение могло привести — и привело — лишь к одному: государственная политика в отношении евреев из простой дискриминации превратилась в прямые репрессии. Сталинская кампания борьбы с “космополитами” была направлена прежде всего против евреев, и именно им более всех других угрожало тогда увольнение с работы или арест. Людей призывали выявлять “сионистов”, т.е. тех, кому приписывалась измена идее социалистического отечества и работа на национальное государство Израиль. В 1949–52 гг. на процессах восточноевропейских коммунистических лидеров обвинения в “сионизме” предъявлялись постоянно. Кампания поношения достигла такого накала, что со дня на день ожидалось начало репрессий против евреев в общенациональных масштабах. В 1948 г. был неожиданно распущен созданный во время войны Еврейский антифашистский комитет. Председатель комитета, выдающийся еврейский актер и режиссер Соломой Михоэлс, был убит по приказу Сталина. Еврейский театр в Москве закрыли, были арестованы практически все известные еврейские писатели и деятели культуры. Из них расстреляны в 1952 г. двадцать шесть человек. Их обвиняли в том, что они собираются превратить Крым в еврейскую территорию, отторгнуть от СССР и передать англичанам и американцам. Появились слухи, что всех евреев вскоре должны отправить в Сибирь.

Именно в этой атмосфере Сталин начал фабрикацию “Дела врачей-убийц”, которому суждено было сыграть свою роль в таинственных обстоятельствах его смерти.

В целом Сталин предпринял попытку избавиться от двусмысленности ленинской национальной политики путем усиления ее центростремительных тенденций, пожертвовав при этом “национальным самоопределением”. Это была не то чтобы русификация наций и народов, но скорее “советизация” или “коммунизация”. В качестве объектов политики централизации политического контроля со стороны партии и аппарата планирования в этот процесс были вовлечены все народы, включая русских. В нерусских регионах процесс сопровождался сокращением сферы применения местных языков. Поскольку русский был языком политики советизации, она неизбежно должна была выглядеть как русификация, и столь же неизбежно именно так и воспринималась. На практике, однако, обучение в начальной школе продолжалось на местных языках, сохранилось некоторое количество изданий на них. Не делалось никаких попыток полностью искоренить национальные культуры, как это было при царе. Напротив, ликвидация неграмотности, организация всеобщего начального образования, переселение миллионов сельских жителей в города привели к очень заметному росту местного национального сознания, хоть Сталин и лишил национальные республики политической и экономической власти. На деле новые нации обретали форму под чудовищным давлением, а старые боролись за сохранение своей культуры. Более того, партия старалась способствовать возникновению национальных элит, способных возглавить свои республики. Сталинские чистки в конце тридцатых годов грубо прервали политику коренизации, но не прекратили ее окончательно, так что после его смерти шло формирование национальных партийных элит. Кандидаты отбирались номенклатурной системой и становились ее частью. Позднее эти люди стали передаточным звеном в системе функционирования власти между авторитарным центром и национальным сознанием у себя дома.

Если политика Сталина была направлена на создание единой советской нации с русскими языком и культурой, то следует признать, что здесь он достиг определенных успехов. Но в то же время и наследие революции, и непредсказуемые последствия политики, проводившейся самим Сталиным, одновременно приводили к возникновению противоположных тенденций, что создавало для наследников Сталина парадоксальное положение, чреватое возможностью взрыва.