Свидетельством внезапности политических перемен в России было то, что после падения монархии на смену ей пришел не один, а целых два режима. С одной стороны, политики из бывшей Думы образовали Временное правительство, ведущую роль в котором играли сначала кадеты, а потом меньшевики и социалисты-революционеры. Оно называлось “Временным” потому, что должно было исполнять свои обязанности только до созыва Учредительного собрания, избранного всем народом. С другой стороны, рабочие Петрограда (так тогда назывался Санкт-Петербург) поспешили оживить в своей памяти дни свободы 1905 года путем возрождения Петроградского совета. К ним присоединились солдаты столичного гарнизона, впервые принимавшие активное участие в революции, и их общая трибуна была известна как Совет рабочих и солдатских депутатов.

Но правительство и советы воздерживались от попыток борьбы друг с другом — и не зря. Временное правительство, начавшее свою деятельность с отмены царской полиции и охранки, не имело эффективных способов принуждения и поэтому было вынуждено терпеть советы как проявление народной воли, по крайней мере, в больших городах. Так, военный министр Гучков сказал: “Временное правительство не имеет никакой реальной власти, и его директивы выполняются лишь постольку, поскольку это дозволяется Советом рабочих и солдатских депутатов, который обладает всеми существенными элементами реальной власти, поскольку войска, железные дороги, почта и телеграф — все в его руках”. Лидеры советов, со своей стороны, признавали, что Временное правительство состоит из опытных политиков, что оно может обеспечивать лояльность армейских офицеров, уменьшить вероятность контрреволюции и добиться международного признания. Те из них, кто был склонен к теоретизированию, определяли Временное правительство как “буржуазный” институт, за которым советы будут приглядывать с помощью рабочих до тех пор, пока не окажется возможной социалистическая революция.

Временное правительство с самого начала находилось в сложном, ненадежном положении. Оно не было приведено к власти посредством выборов, но также не могло и объявить себя прямым преемником старого имперского правительства или Думы. Князь Львов, его первый премьер-министр, заявил, что оно было создано “единодушным революционным энтузиазмом народа”. Это было довольно шатким основанием, в особенности учитывая тот факт, что новое правительство оказалось в ситуации, когда оно было не способно провести реформы, ожидаемые “народом”. Главным препятствием была война. Крестьяне могли сколько угодно требовать перераспределения земли в свою пользу, но разве можно было справедливо осуществить такую сложную операцию без скрупулезного земельного учета и в то время, как миллионы крестьян-солдат с неоспоримым правом на собственную долю находились на фронте вдали от своих деревень и не могли, таким образом, участвовать в разделе? Рабочие приступили к самоорганизации, с тем чтобы пользоваться большей долей в управлении фабрик и предприятий, но не было ли безответственно пытаться предпринимать такую сложную реорганизацию в процессе борьбы за сохранение выпуска промышленной продукции для военных нужд на должном уровне? Могли ли проблемы поставок, погубившие царское правительство, быть решены в разгар войны? И, наконец, что важнее всего, — было ли совместимо солдатское требование предоставить им право выбирать собственные комитеты и участвовать в командовании своими подразделениями с дисциплиной, необходимой на передовой?

Пока продолжалась война, ни один из этих вопросов не мог быть разрешен без серьезного и разрушительного политического конфликта. Прекратить же войну оказалось почти невозможным (я говорю “почти” потому, что большевикам в конце концов удалось это сделать, но ценой почти совершившегося раскола партии надвое). Лидеры Петроградского совета пытались организовать конференцию социалистов стран-участников войны с тем, чтобы те склонили свои правительства к переговорам о мире “без аннексий и контрибуций”. Английское и французское правительства, однако, разрушили этот план, запретив членам своих парламентов участвовать в этом мероприятии. Альтернативой могло бы стать подписание сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией, но это фактически было бы равнозначно капитуляции, и до тех пор, пока дни Временного правительства не были сочтены, ни один из его членов не осмелился рекомендовать такой отчаянный шаг. Итак, война продолжалась. Военные проблемы подрывали усилия Временного правительства, направленные на установление новой политической системы до тех пор, пока народные ожидания, вызванные к жизни февральской революцией, не привели в конце концов к власти большевиков.

Вновь обретенная в феврале свобода способствовала небывалому подъему в стремлении простых людей к самоорганизации. Часто утверждают, что русские — пассивный народ, привыкший исполнять то, что ему велят его правители. В действительности это далеко не так. Отчасти по причине огромных расстояний многие русские местности оставались, по крайней мере до начала двадцатого столетия, относительно не зависящими от влияния центрального правительства и были вынуждены создавать собственное устройство. Но даже в непосредственной близости от правительства и постоянно подвергаясь его давлению, русские оказывались чрезвычайно изобретательны в создании таких социальных форм, при которых складывалось впечатление, что они подчиняются своим правителям, в то время как на деле они управляли делами, насколько это было возможно, к собственной выгоде. Такой была многовековая основа крестьянской общины, которую правительство всегда рассматривало как средство пополнения казны и военного призыва. Теперь же, в 1917 году, после внезапного исчезновения правительственной системы подавления, произошел настоящий взрыв создания организаций “самопомощи” среди русских рабочих, крестьян и солдат, каждая — со своими собственными, часто преувеличенными требованиями.

Крестьяне видели в февральской революции возможность исправить то, что они считали несправедливостью, растянувшейся на долгие годы, — а именно, что большая часть земли, на которой они работали, им не принадлежала. Как было сказано в резолюции Самарской области, “земля должна принадлежать тем, кто обрабатывает ее своими руками, чьим потом она полита”. Крестьяне были готовы поддерживать Временное правительство до тех пор, пока оно активно занимается вопросом полной передачи им земли. Но проходили месяцы, Временное правительство ничего не делало, и они потеряли к нему интерес, обратившись вместо этого к прямым действиям. По иронии судьбы правительство само помогло им в организации институтов, благодаря которым это стало возможно: местные земельные комитеты, созданные для проведения земельного учета и подготовки к окончательной земельной реформе, в действительности на самом низшем уровне подчинялись самим крестьянам и все больше переходили к прямому захвату земли. Эти случаи участились после того, как армия начала разваливаться. Типичным сценарием было следующее: дезертир возвращался с фронта в деревню, принося вести о захвате земли в других областях. Крестьяне собирались на традиционных общинных сходках или же под крышей местных земельных комитетов, обсуждали ситуацию и принимали решение отобрать имение местного землевладельца. Затем они все шли к конторе управляющего, требовали ключи, объявляли землю, орудия труда и домашний скот отчужденными и давали хозяевам сорок восемь часов на то, чтобы покинуть усадьбу. После чего они делили землю между собой по издавна применяемым в общине и выдержавшим проверку временем принципам “трудовой нормы” или “нормы потребления” (то есть распределяли землю по количеству рабочих рук или по количеству едоков) — в зависимости от того, какой из этих принципов был принят в данной местности. Они применяли насилие тогда, когда считали это необходимым и когда ситуация выходила из-под их контроля.

При этом неизбежно между крестьянами и Временным правительством возникло недоверие. Оно углублялось благодаря правительственной политике поставок. Вследствие возникших проблем со снабжением города хлебом царское правительство в последние месяцы своего существования ввело монополию на закупку зерна по фиксированным ценам. Временное правительство не видело иного выхода, кроме продолжения этой же политики, хотя запоздалый пересмотр цен в период высокой инфляции не мог не вызвать негодования крестьян. В конце концов это привело к тому, что крестьяне начали отказываться отдавать произведенный ими продукт в счет поставок. И здесь отсталость сельской экономики сыграла крестьянам на руку. Им, конечно же, было удобнее покупать спички, парафин, соль, скобяные изделия и водку на городском рынке, но если условия торговли оказывались для них невыгодными, крестьяне всегда могли повернуться спиной к рынку и обойтись теми примитивными продуктами, которые они производили сами. Летом и осенью 1917 года именно так и поступали многие крестьяне, возвращаясь к натуральному хозяйству, от которого постепенно уходили их отцы и деды, отгораживаясь от рынка и отказываясь поставлять продукты кому бы то ни было за пределами собственной деревни. Всем русским правительствам приходилось считаться с потенциальным изоляционизмом крестьянских сообществ до тех пор, пока в 1929–30-х годах Сталин не взломал сельскую экономику грубой силой. Нигде творческая энергия революционного периода не проявилась так явно, как в многообразии организаций, создаваемых рабочими в городах России. Главенствующее положение, конечно же, занимали советы, в которые рабочие Петрограда вновь устремились, как только в феврале 1917 года у них появилась такая возможность. Однако нельзя сказать, что Петроградский совет или совет любого другого крупного города действовал в соответствии со своими изначальными идеалами. Может быть, это было и невозможно. В пленарных заседаниях Петроградского совета принимали участие три тысячи членов, и даже его исполнительный комитет вскоре разросся до неконтролируемой величины, так что многие его функции пришлось передать бюро, состоящему из двадцати четырех членов, в котором каждая из основных социалистических партий имела заранее согласованную представительскую квоту. Довольно естественно, что существовала тенденция занимать представительские места скорее профессиональными политиками и специалистами, нежели рабочими и солдатами. На деле попытка ввести прямую демократию привела к увлекательному, но непродуктивному хаосу, так что реальные дела вершились на более высоких этажах немногочисленными выборными чиновниками. Среди рядового состава это породило ощущение, что с их голосами вообще не считаются. Как мы еще увидим, это недовольство сыграло важную роль в событиях 1917 года и снабдило большевиков силой, приведшей их к власти. В ответ рабочие стремились отдавать больше сил организациям низших уровней, которые более непосредственно выражали их чаяния. В некоторых случаях этими организациями становились профсоюзы. Они, однако, не слишком хорошо соответствовали быстро меняющейся революционной ситуации. Ведь это были организации с определенными местными корнями, а также — сильные национальные организации; некоторым из них, затаившись, удалось сохраниться с 1905 года, несмотря на преследования. Они были организованы по производственному принципу, то есть по отраслям промышленности, независимо от конкретных навыков, квалификации или ранга членов. Это приводило к тому, что иерархические расколы происходили внутри союзов, что ослабляло их влияние. Кроме того, они были ориентированы, конечно же, на функционирование в рамках относительно стабильной экономической и политической среды, на защиту интересов своих членов в этих условиях. Но они не были хорошо приспособлены к быстро меняющимся условиям и к борьбе за реальную власть. Поэтому неудивительно, что меньшевики и социалисты-революционеры имели большое влияние на многие союзы уже до, а также и после Октября.

В этом отношении фабричные и цеховые комитеты (фабзавкомы) были лучше приспособлены к ситуации 1917 года. Часто они образовывались так же, как и советы в 1905 году: они возникали как неформальные забастовочные комитеты во время февральско-мартовских событий, но на этот раз на уровне отдельных фабрик или даже цехов. Вопрос о том, как им следует развиваться, вызывал дискуссию. Многие социалисты-революционеры и большинство меньшевиков хотели, чтобы они занимались вопросами культуры и социального обеспечения рабочих и представляли их интересы на переговорах с работодателями. Однако, по существу, это изменило бы их статус, сделав их чем-то вроде местных отделений профсоюзов. С другой стороны, и анархисты на протяжении краткого периода времени, и большевики хотели, чтобы фабзавкомы действительно управляли фабриками или же по меньшей мере надзирали за исполнением этой обязанности управляющими. Анархисты подразумевали, что таким образом они станут ячейками самоуправляющегося общества, в то время как большевики планировали подчинить их государственной экономической администрации зарождающегося социалистического общества. И для тех, и для других, однако, лозунгом дня был “рабочий контроль”, и они убеждали Петроградский съезд фабзавкомов принять его в конце мая — первый случай официального принятия большевистской резолюции.

Таким образом, между февралем и октябрем 1917 года фабричные комитеты оказались в авангарде всей борьбы рабочего класса: за 8-часовой рабочий день, за повышение заработной платы и улучшение условий труда и, наконец — этот вопрос становился все важнее, — за рабочий контроль. Сначала силы были направлены прежде всего против давления мастеров и служащих (с непопулярными личностями рабочие обращались иногда следующим образом: связанными запихивали их в тележки и под свист и улюлюканье выкатывали за заводские ворота, с тем чтобы скинуть их в ближайшую реку). Однако все больше и больше борьба стала затрагивать само существование предприятий. Сталкиваясь с незнакомой активностью рабочих, а также с более привычными проблемами нехватки сырья, топлива и запасных частей, предприниматели порой решали, что игра не стоит свеч и что их капитал было бы лучше вложить во что-нибудь более надежное. Началась волна закрытия фабрик. Рабочие считали это локаутом и в ответ часто захватывали фабрику, пытаясь поддержать производственный процесс своим собственным управлением.

С самого возникновения некоторые советы и фабричные комитеты имели в своем распоряжении вооруженные формирования. Они, будучи созданы в горячие дни февраля, получили название “Красной гвардии”. Они были способны обеспечить себя; оружием и обмундированием либо благодаря расположенности — гарнизонных солдат, либо просто обворовывая оружейные заводы. Они патрулировали фабричные помещения и поддерживали порядок в индустриальных районах (где в действительности никогда не соблюдались предписания милиции Временного правительства). Но до корниловского мятежа в конце августа они не играли реальной роли в политике. На этом этапе, однако, большевики, к тому времени уже контролирующие советы Петрограда и многих других городов, привлекли их в качестве военизированных подразделений под эгидой советских военно-революционных комитетов, сформированных изначально для противодействия военному перевороту. В такой форме они и внесли решающий вклад в октябрьский захват власти.

Настоящими же блюстителями порядка в 1917 году как на фронте, так и в тылу были солдаты. Их полномочия подтверждались знаменитым Приказом № 1, принятым в самый разгар событий в бурлящем и хаотичном Петроградском совете, еще даже до того, как было сформировано Временное правительство. Изначально он был предназначен лишь для петроградского гарнизона, но вскоре распространился гораздо шире, возможно, потому, что отвечал солдатским чаяниям и был быстро подхвачен в большинстве частей. Он призывал военных избирать комитеты для управления всеми подразделениями вплоть до роты и посылать делегатов в новые советы рабочих и солдатских депутатов. Солдатам предписывалось признавать советы (в большей степени, чем Думу) своим политическим руководством. В ситуации боевых действий следовало, как и раньше, подчиняться офицерам, комитетам же вменялось в обязанность контролировать вопросы вооружения, а офицеры вне службы более не должны были признаваться старшими. На практике же в некоторых подразделениях комитеты присвоили себе власть большую, чем это подразумевалось Приказом № 1: право выбирать и смещать офицеров.

Положение офицеров на притяжении 1917 года было незавидным. Из-за больших потерь на фронте за два с половиной года войны большинство младших офицеров лишь недавно получили это звание, а поскольку они происходили из того же социального класса, что и их подчиненные, то зачастую оказывались неопытны и неуверенны в своем новообретенном превосходстве. Хотя некоторые из них реагировали на новую ситуацию достаточно гибко и находили общий язык с подчиненными, многие бросились на преувеличенно жесткую защиту своих недавно полученных полномочий. Среди старших офицеров было гораздо больше опытных военных, начавших службу еще до 1914 года. Но они в массе своей были людьми, приученными считать политику гиблым делом, в котором они, соответственно, и не разбирались. Неудивительно, таким образом, что на всех уровнях офицерского корпуса находилась опора для возврата к безусловной дисциплине дофевральского периода.

Факты доказывают, что солдаты, особенно на передовой, оставались патриотами даже после февраля и были решительно настроены по крайней мере воспрепятствовать продвижению немцев в глубь России. Все же революция внедрила в сознание подчиненных ощущение того, что не всем приказам следует безоговорочно подчиняться. Мирная программа советов циркулировала в их рядах и привела к распространению убежденности в том, что справедлива лишь оборонительная война. Формулировка “без аннексий и контрибуций” была очень популярна. Активная борьба за мир возбудила ожидания, что война скоро закончится и все смогут вернуться домой. Еще больше эти ожидания подогревались настойчивой пропагандой большевиков, посылавших агитаторов, газеты и листовки, популяризующие идею сепаратного мира, который следовало заключить независимо от союзников.

Эти ожидания были разбиты министром обороны Керенским, объявившим в июне наступление на юго-западном фронте. Это время было выбрано отчасти для того, чтобы помочь союзникам (мятежи, происходившие в это время во французской армии, казались опаснее русских), но также и потому, что офицеры надеялись: это устранит ощущение бессмысленности происходящего и восстановит дисциплину среди рядовых. Однако все обернулось совсем иначе. Солдатские комитеты обсуждали приказ о наступлении очень подробно: некоторые отказались ему подчиниться, другие же сначала шли вперед, а затем отступали, осознав масштаб потерь. Так или иначе, наступление скоро обернулось поражением, в котором русская армия потеряла свои территории. И что более серьезно, это очень сильно сказалось на духе армии. Целые подразделения оставляли свои позиции, причем в некоторых убивали офицеров, пытавшихся восстановить порядок. После чего взбунтовавшиеся солдаты захватывали товарные вагоны или даже целые поезда, а затем, угрожая оружием, заставляли перевозить их глубоко в тыл. Оттуда они могли вернуться домой с винтовками наизготовку, чтобы, как мы уже знаем, принять активное участие в разделе земли.

Гарнизонные войска были настроены даже более решительно, чем регулярные части на фронте. Большинство в них составляли недавно мобилизованные крестьяне и рабочие, проходящие подготовку и все еще непосредственно отождествляющие себя с тем классом, из которого они вышли. В исходном соглашении Временного правительства с Петроградским советом было оговорено, что эти войска не будут посланы на фронт, а останутся в столице “для защиты революции”. И действительно, отказ пулеметного полка отправиться на фронт спровоцировал июльские события в Петрограде, когда недисциплинированная вооруженная толпа вызвала уличные беспорядки.

Но даже и на этом этапе армия не распалась окончательно. Некоторые подразделения сохраняли лояльность, в особенности казачьи части со своими особыми традициями или специальные, войска: артиллерия, кавалерия и инженерные войска. Нигде развал не был настолько полным, чтобы немцы, наступая, чувствовали себя в полной безопасности. Сознавая это, высшее германское командование сдерживало продвижение своих войск, опасаясь, что крупное наступление может стать тем. фактором, который восстановит моральный дух русской армии.

Во время февральской революции большевиков, по самым высоким оценкам, насчитывалось не более 20 тысяч, а их лидеры были разбросаны по ссылкам в России или находились в изгнании за границей. По этой причине приноровиться к внезапным переменам им было даже труднее, чем другим партиям. Они серьезно разошлись во мнениях относительно того, что делать, но ведущие фигуры в России, а именно Каменев и Сталин, склонялись к сотрудничеству в советах с другими социалистическими партиями для осуществления “неусыпного наблюдения” над Временным правительством. Многие из них поговаривали и о сближении с меньшевиками.

Ленин, однако, был совершенно другого мнения. В феврале он все еще находился в Швейцарии. В Россию он возвратился с помощью высшего германского командования — через Германию и Швецию в специально предоставленном ему “пломбированном вагоне”. Немцы постарались обеспечить его возвращение, рассчитывая на то, что он начнет подстрекать к беспорядкам в России изнутри и распространять свою идею сепаратного мира. Впоследствии они стали финансировать партию большевиков, оплачивая издание газет и деятельность агитаторов, оказавшуюся столь эффективной в среде солдат и рабочих.

Возвратившись в Петроград, Ленин облил презрением идеи “революционного оборончества”, условной поддержки Временному правительству и сотрудничества с другими социалистическими партиями. “Буржуазный” этап революции, утверждал он, уже закончился, настало время рабочим брать власть в свои руки, что они могли сделать через советы. России следует в одностороннем порядке выйти из войны, призывая при этом рабочих всех сражающихся народов превратить ее в мировую гражданскую войну, восстав против своих правительств. Земельные поместья должны быть немедленно экспроприированы, а вся остальная земля — национализирована и передана в распоряжение “советов сельскохозяйственных тружеников и крестьянских депутатов”.

Ленинская новая программа не должна была стать полным сюрпризом для тех, кто читал его произведения начиная с 1905 года, но все же она представляла собой некий поворот в его мышлении. Изучение империализма привело его к взглядам, что социалистическая революция произойдет в мировом масштабе при восстании колонизированных народов против своих эксплуататоров. С этой точки зрения Россия, как самая слабая из империалистических сил, но одновременно и самая сильная из колоний (в том смысле, что она подвергалась эксплуатации французского, германского и других капиталов), была естественным местом для первоначальной вспышки революции, хотя ей быстро понадобится поддержка экономически более сильных стран, чтобы она не задохнулась. На деле Ленин сблизился с позицией Троцкого, который начиная с 1905 года проповедовал “перманентную революцию” в мировом масштабе. Троцкий признал факт этого сближения, присоединившись летом к большевикам.

Другой новый поворот ленинского мышления заключался в убеждении, что империализм создал экономические предпосылки социалистической революции — тресты и синдикаты, крупные банки, железные дороги, телеграф и почту — и что после того, как империалистическое государство будет разрушено, эти структуры переживут его и будут использованы новым пролетарским правительством. Поскольку они были достаточно сложными и саморегулируемыми, потребуется лишь обеспечить то, чтобы они служили всему народу, а не маленькому классу эксплуататоров, — а это, по существу, задача учета и контроля. Он утверждал, что “капитализм упростил работу по учету и контролю, свел ее к простой системе отчетности, которой мог овладеть любой грамотный человек”.

Это видение и было фактическим источником ленинской уверенности в 1917 году. Похоже, он был действительно убежден, что посредством советов простые рабочие могут взять власть в свои руки и управлять сложной экономикой. Он называл это видение “государством-коммуной” по образцу Парижской коммуны 1871 года. Это приводило к определенным внутренним противоречиям в его идеологии, поскольку источником Парижской коммуны, безусловно, был именно тот тип “революционного оборончества”, который Ленин отвергал. Но этот образ оказался для него полезен и сбил с толку некоторых его оппонентов. Как бы то ни было, усилившийся радикализм Ленина нашел большой отклик среди большевиков, и к маю большая часть его программы была принята в качестве партийной политики.

Сперва позиции большевиков в новых народных органах были довольно слабыми. Однако разочарования лета и осени привели к тому, что некоторые уже работающие в них делегаты переметнулись к большевикам, новые же были избраны по большевистскому мандату. Привлекательность большевиков заключалась в их программе “мира, земли и хлеба”. На фоне Временного правительства, которое не могло кончить войну и, следовательно, было не способно ни провести земельную реформу, ни обеспечить продовольственные поставки, большевики могли предложить то, чего хотели почти все рабочие, крестьяне и солдаты. С помощью таких обещаний большевистские ораторы часто завоевывали аудиторию, а постепенно также и новые народные органы. Прежде всего это произошло в фабричных комитетах, затем в советах рабочих депутатов, а затем в солдатских комитетах и некоторых профсоюзах. Провал июльского восстания и публичные разоблачения относительно германской поддержки Ленина привели к тому, что популярность большевиков временно упала, но она вновь ожила и даже возросла после корниловской истории в августе.

Эта история была предметом множества дискуссий, и даже сейчас не до конца ясно, что же именно произошло. В последнюю неделю августа генерал Корнилов, главнокомандующий русской армией, послал войска с фронта в Петроград, очевидно, с намерением разогнать советы и арестовать всех большевистских лидеров, — вероятно, с тем, чтобы ввести военное правление. Его планы были расстроены действиями Керенского (тогдашнего премьер-министра), который объявил его арестованным, действиями железнодорожных рабочих, заблокировавших продвижение его войск, а также действиями солдат гарнизонных войск южнее и западнее Петрограда, которые братались с корниловскими солдатами и убеждали их, что они воюют не на той стороне. Главнокомандующий армией генерал Корнилов, не перенеся такого позора, покончил с собой.

Странным во всем этом деле представляется то, что Корнилов лишь незадолго перед этим был назначен Керенским с очевидной целью укрепить дисциплину в армии. Действительно, начальные этапы самого переворота были согласованы с Керенским, который затем внезапно изменил свои намерения. Все происшедшее, казалось, было предопределено неразрешимыми противоречиями положения Временного правительства. Керенский хотел восстановить дисциплину в армии, чтобы иметь возможность продолжать войну, в особенности после разгрома июньского наступления, но в то же время он понимал, что предлагаемые Корниловым меры: отмена солдатских комитетов на фронте, восстановление всей полноты офицерской власти, введение военной дисциплины в тыловых гарнизонах, на оружейных заводах и на железных дорогах — отвратят от него его союзников в советах, а возможно, и спровоцируют народное восстание при поддержке большевиков. В конце концов Керенский не смог продолжать двигаться двумя путями одновременно и перешел на сторону советов, причем сделал это таким образом, что Корнилов подвергся максимальному унижению.

Совершенно несомненно одно: это фиаско драматическим образом возродило шансы на успех большевиков. Верховное командование было сбито с толку, деморализовано и возмущено Временным правительством. Алексеев, преемник Корнилова, в середине сентября с негодованием подал в отставку, заявив: “У нас нет армии”, и назвав своих коллег-офицеров “мучениками” ввиду всеобщей недисциплинированности. Напротив, статус и чувство собственного достоинства рабочей милиции (которая стала теперь называться “Красная гвардия”) неимоверно возросли, особенно в Петрограде: за сентябрь и октябрь в нее вступило множество новобранцев. Большевистский взгляд на происходящие события в основном, казалось, подтвердился, и практически все народные органы, а прежде всего советы, резко приняли их сторону. С начала сентября большевики получили большинство в важнейшем Петроградском совете, а председателем его стал Троцкий. Москва вскоре последовала примеру Петрограда, и стало ясно, что выборы на Второй Всероссийский съезд советов приведут к тому, что большевики окажутся самой большой партией.

Чтобы предотвратить малейшую возможность повторения корниловской истории, Петроградский совет 9 октября учредил Военно-революционный комитет (ВРК) для организации “революционной обороны” столицы как от военного путча, так и от намерений Керенского, который, как доносили, собирался эвакуировать город и позволить немцам (уже бывшим в Риге, всего в трехстах милях от Петрограда) оккупировать город и уничтожить советы. Предложение учредить ВРК поддержали социалисты-революционеры и левое крыло меньшевиков — его первым председателем стал социалист-революционер. Но все же большинство его членов были большевиками. Новый орган немедленно приступил к координации действий Красной гвардии и с помощью пламенного оратора Троцкого начал убеждать гарнизонные войска признать высшим авторитетом ВРК, а не Временное правительство.

Весь сентябрь Ленин — сначала из безопасной Финляндии (ордер на его арест был выписан еще в дни июльских событий), затем из тайного убежища в Петрограде — бомбардировал Центральный Комитет партии письмами, настаивая на том, что момент для восстания настал. Он мотивировал это большевистским большинством в советах, нарастанием волны крестьянских беспорядков, существованием намерения сдать Петроград (что привело бы к ситуации “Парижской коммуны”), а в международном аспекте — недавним восстанием на германском балтийском флоте. Созданный ВРК представлялся ему подходящим инструментом для захвата власти. И действительно, именно на следующий день после создания ВРК, 10 октября, Ленин наконец убедил своих коллег по Центральному Комитету, что восстание “стоит на повестке дня”.

Однако даже на этом этапе среди ближайших соратников Ленина были скептики, — а именно Зиновьев и Каменев, два старейших члена партии большевиков. Их аргументы стоят того, чтобы остановиться на них подробнее, поскольку они представляют собой важную разновидность позиции большевиков в то время. Они утверждали, что большевики больше выиграют от совместной работы с другими социалистическими партиями в коалиционном правительстве, в основе которого будут находиться советы, чем если они будут действовать в одиночку и рискнут на насильственный захват власти. Крестьяне, -рабочие и солдаты все больше и больше поддерживают большевиков; таким образом, скоро они станут преобладать в советах и получат значительное количество мест в Учредительном собрании, выборы в которое приближаются. К чему рисковать, этим, производя насильственный переворот, который всех отпугнет? А даже если он и закончится успешно, то тогда большевики должны будут в одиночку нести всю полноту ответственности за выполнение неимоверно трудных задач: улучшение продовольственных поставок, восстановление промышленности и экономики и, что самое сложное, либо добиваться мира с Германией, либо вести против нее “революционную войну”. Для выполнения таких задач нужна коалиция, а сейчас, что существенно, большевики в состоянии ее возглавить.

Конечно, можно спорить о том, только ли за иную тактику ратовали Зиновьев и Каменев, только ли за то, что после второй мировой войны стало известно как политика “народного фронта”. Как бы то ни было, их доводы опирались на более глубокие концептуальные различия. Позиция Ленина была утопической, даже апокалиптической: для него большевики воплощали, в некоем мистическом смысле, народ, и если они захватят власть, то она ipso facto окажется в руках народа. Зиновьев и Каменев, напротив, были практическими политиками, которые беспокоились о том, как власть может быть реально использована. Вероятно, их взгляды совпадали со взглядами большинства большевиков в советах.

Они сделали одно важное наблюдение: “Поскольку выбор зависит от нас, мы можем и должны ограничиться оборонительной позицией”. Именно такую позицию и занял ВРК во время событий, и, может быть, это и оказалось решающим фактором для успеха восстания. Потому что в конце концов захват власти был спровоцирован действиями Керенского, который в ночь с 23 на 24 октября попытался закрыть две большевистские газеты и арестовать некоторых большевиков, инкриминировав им антиправительственную агитацию. По инициативе Троцкого ВРК ответил на это открытием закрытых газет, а затем для обеспечения безопасности Второго Всероссийского съезда советов, который должен был открыться в Петрограде на следующий день, войска ВРК начали захватывать мосты, железнодорожные узлы и станции, а следующей ночью — и телеграф, и правительственные министерства. Ленин вышел из укрытия и отправился в Смольный институт, ставший штабом ВРК, с тем чтобы убедить членов ВРК не ограничиваться оборонительной тактикой, а перейти в наступление и арестовать Временное правительство. Так все и произошло — благодаря влиянию Ленина или же по естественному развитию событий. ВРК призвал балтийских матросов из Кронштадта и Гельсингфорса, в то время как попытки Керенского призвать части с передовой почти начисто провалились — настолько упал авторитет Временного правительства в среде армейских офицеров. В конце концов Керенский скрылся из города на автомобиле, чтобы самостоятельно продолжать борьбу. Оставшиеся члены Временного правительства были арестованы поздней ночью с 25 на 26 октября в Зимнем дворце.

Уже 25 октября Ленин счел возможным выпустить прокламацию, объявляющую, что власть перешла в руки советов. Однако, что важно, в качестве новой власти он указал не Съезд советов и даже не Петроградский совет, а скорее ВРК, «который встал во главе пролетариата и Петроградского гарнизона”. Тем самым он намеренно приписал власть органу, в котором большевики обладали наибольшим весом. Когда этим же вечером собрался Съезд советов, многочисленная и влиятельная группа меньшевиков и социалистов-революционеров, включая большинство членов Исполнительного комитета первого Всероссийского съезда советов (состоявшегося в июне), осудила этот шаг как узурпацию власти и покинула собрание, чтобы сформировать Комитет общественного спасения и попытаться организовать сопротивление единоличному правлению большевиков. Из меньшевиков остались лишь немногие, в то время как гораздо более представительная группа социалистов-революционеров, поступившая так же, объявила о создании левой партии социалистов-революционеров, что завершило и узаконило разрыв, фактически существовавший уже в течение нескольких месяцев.

После того как власть оказалась в руках советов, следовало ожидать, что осуществлять ее будет Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК), который был избран съездом, чтобы заниматься текущими делами в перерывах между собраниями и представлять власть в движении советов. В него, конечно же, входили представители разных социалистических партий. Ленин, однако, объявил, что высшим органом нового правительства рабочих и крестьян становится Совет народных комиссаров (Совнарком), своего рода совет министров, который составят исключительно большевики. Впрочем, левых социалистов-революционеров также пригласили в нем участвовать, но те отказались, поскольку считали, что должны быть представлены и другие социалистические партии.

В результате совместных действий Ленина и Центрального Комитета большевики захватили власть под предлогом защиты советов от Временного правительства, намеревавшегося их закрыть. Именно этим руководствовалось большинство участников захвата власти, и многие из них ожидали в итоге образования коалиционного социалистического правительства на базе советов.

И действительно, была все же сделана попытка создать именно такое правительство при поддержке союза железнодорожных рабочих Викжель, который приветствовал ликвидацию Временного правительства, но осуждал единоличный захват власти большевиками. Викжель призвал представителей основных партий и политических организаций стремиться к достижению согласия в вопросе об образовании социалистической коалиции. Свой призыв Викжель подкрепил угрозой забастовки на железной дороге. Несмотря на возражения Ленина, некоторые большевистские лидеры приняли участие в этих переговорах и, в частности, обсуждали политические последствия вывода Ленина и Троцкого из состава правительства. Они были обеспокоены тем, что для применяемых их правительством мер характерны нетерпимость и деспотизм, например, запрещение выпуска несоциалистических газет. 4 ноября пятеро из них: Зиновьев, Каменев, Рыков, Ногин и Милютин — вышли из состава Центрального Комитета партии, заявив: “…мы не можем нести ответственность за гибельную политику Центрального Комитета, которая проводится против воли подавляющего большинства рабочих и солдат”. Другие большевики выходили из состава Совнаркома, предостерегая, что “существует только один способ удержать власть в руках чисто большевистского правительства: политический террор”.

Однако эта фронда в высших партийных слоях скоро рассеялась. Переговоры Викжеля ни к чему не привели — отчасти из-за обструкции, которую им устроил Ленин, отчасти же из-за того, что социалисты-революционеры и меньшевики не хотели продолжать обсуждение чего бы то ни было с партией, подавляющей свободу печати. Первые отколовшиеся члены Центрального Комитета, неожиданно оказавшись в изоляции, вымолили себе позволение вернуться путем отречения от своего собственного мнения. Зиновьев комментировал это так: “Мы скорее предпочтем ошибиться вместе с миллионами рабочих и солдат и умереть вместе с ними, нежели отойти от событий в этот решающий исторический момент”. Это был лишь первый из множества случаев, когда сомневающиеся большевики подавляли свои личные колебания перед лицом того простого факта, что их партия находится у власти, и из-за своей убежденности, что это — единственное, что действительно имеет значение. Как сказал об этом Леонард Шапиро: “Самая главная слабость оппозиции заключалась в том, что, так долго поддерживая политику восстания и не предвидя при этом всех ее следствий, они чувствовали, что им уже слишком поздно уходить в сторону”. Это не совсем справедливо по отношению к Зиновьеву и Каменеву, публично высказавшим свои сомнения перед восстанием, но верно отражает основные затруднения всех несогласных с Лениным большевиков.

Во время этих событий Викжель оказался неспособен мобилизовать железнодорожных рабочих на приведение в исполнение угрозы забастовки. Со своей стороны, Ленин решил как-то расширить и укрепить основание своего режима, приняв левых социалистов-революционеров в Совнарком. Они пробыли там всего три месяца, прежде чем ушли в отставку после подписания Брест-Литовского договора.

В провинциях, как и Петрограде, власть также перешла к большевикам вследствие той или иной формы захвата власти советами. Противниками их были либо малочисленные и плохо вооруженные силы прежних местных царских органов власти — земств и муниципалитетов, либо Комитеты народной безопасности по петроградской модели. Там, где большевики имели большинство в местных советах, они брали власть мирно, а для подавления противников использовали свое численное преимущество в местных ревкомах (эквивалентах ВРК). Там, где они не преобладали, большевики формировали совет только из рабочих или же непосредственно призывали Красную гвардию либо сочувствующие гарнизонные части для формирования ревкома и захвата власти. Одно из жесточайших сражений произошло в Москве, где ревком не был сформирован советом до совершения петроградского переворота, а затем советским войскам понадобилась еще неделя применения артиллерийского огня для победы над Комитетом народной безопасности.

Единственными местами, где большевистские методы успешно применялись против них же самих, были в основном национальные области, в которых могла быть обеспечена поддержка политике, направленной против “русских” или “москвичей”. Выдающимся примером был Киев, где украинские националисты умудрились затопить местный съезд советов.

Единственно кто мог бы успешно сопротивляться большевистскому перевороту, это офицерский корпус. Однако после прецедента с Корниловым они совсем не горели желанием поддерживать Временное правительство. Генерал Черемисов, командующий Северным фронтом, отказался отозвать из своего района какие бы то ни было войска для защиты Керенского. Отчаянно приехав на фронт, последний преуспел лишь в том, что поднял около семисот казаков под командой генерала Краснова; они продвинулись до Пулковских высот, под Петроградом, но встретили сопротивление и в конце концов были отброшены превосходящими силами Красной гвардии и моряков Балтийского флота. Восстание кадетских офицеров в городе не было скоординировано с этой акцией и подавлено Красной гвардией отдельно.

Таким образом, в течение ноября и декабря большевикам удалось распространить свой контроль на большую часть страны, прежде подчинявшейся Временному правительству. Оставался, однако, последний потенциальный предел их власти. Это было Учредительное собрание, всеобщие выборы надвигались, даже несмотря на происшедший захват власти. Об этом органе русские демократы и социалисты мечтали еще до революции 1905 года. Большевики сами критиковали Временное правительство за то, что оно не торопится его созывать, и даже после захвата власти они называли свое новое “Рабочее и Крестьянское правительство” временным из уважения к правам собрания.

У Ленина было сильное предчувствие, что Учредительное собрание не поддержит большевиков, но он решил, что его новое правительство не может позволить себе такой вопиющей непоследовательности, как запрет его созыва. Результаты выборов, которые состоялись в ноябре, подтвердили его опасения. Социалисты-революционеры получили 15,8 миллиона голосов и оказались крупнейшей партией, располагающей 380 местами, в то время как большевики, с 9,8 миллионами голосов и 168 местами, оказались хотя и уважаемой партией, но явно второй по величине. Как только это стало очевидным, Ленин начал говорить об Учредительном собрании, как если бы оно было тем же, что и Временное правительство, — органом “буржуазно-демократического типа”, чьей единственной функцией должна была бы быть передача трибуны “демократическому органу высшего порядка”, а именно советам.

Даже несмотря на то, что они проиграли на выборах, большевики позволили Собранию состояться. Однако они делали все возможное, чтобы создать у его членов впечатление, что новое правительство их лишь терпит и что существует даже непосредственная угроза. Совнарком издал декрет, объявляющий вне закона ведущих деятелей Кадетской партии (которой принадлежало 17 мест в Учредительном собрании) как партии “врагов народа” (это было первое использование формулировки, которая при Сталине стала приводить к ужасающим последствиям); их газеты были закрыты, а некоторые делегаты партий социалистов-революционеров и кадетов были даже арестованы. В день созыва Учредительного собрания, 5 января 1918 года, Красная гвардия заняла посты по всему Петрограду, особенно много гвардейцев стояло вокруг Таврического дворца, где оно должно было состояться. Даже во время самих заседаний солдаты злобно посматривали на делегатов с балконов и символически целились в них из винтовок.

Большевики предложили Собранию резолюцию, в которой признавались полномочия Советского правительства. Собрание ее отвергло и перешло к принятию первых десяти статей нового Основного закона о земле, который должен был занять место новых большевистских законов по этому же поводу. Тогда гвардейцы потребовали от председателя объявить перерыв в работе сессии и заперли и опечатали здание, с тем чтобы делегаты не смогли собраться на следующий день. Отказ от принятия большевистской резолюции означал насильственный конец Учредительного собрания.

Некоторые социалисты-революционеры еще до начала работы Учредительного собрания догадывались, что его судьба будет решена силой. Они создали Комитет защиты Учредительного собрания и, как ВРК до них, обратились за поддержкой к гарнизонным войскам города. По информации одного из его членов, Бориса Соколова, Семеновский и Преображенский полки были готовы такую поддержку оказать, но Центральный Комитет социалистов-революционеров решил не использовать оружия при защите Собрания. Они предполагали, что правительство выиграет любое вооруженное столкновение в столице, и поэтому решили положиться на нравственную притягательность Учредительного собрания и на широкую поддержку, которую социалисты-революционеры имели по всей стране в целом. Когда позднее состоялась рабочая демонстрация в защиту Собрания, она была безоружна, и Красная гвардия разогнала ее силой, причем не обошлось без жертв.

Роспуск Учредительного собрания был ратифицирован на следующий день Третьим Всероссийским съездом советов, и советское правительство наконец устранило слово “временное” из своего названия.

Учитывая сопротивление, оказанное умеренными социалистами, нельзя заключить, что они неправильно оценивали как историческую ситуацию, так и природу партии большевиков. Все они считали Октябрьский переворот авантюрой, морально предосудительной и объективно неоправданной с точки зрения социального и экономического развития России. Все они относились к большевикам как к введенным в заблуждение товарищам, которые получат урок как от истории, так и от русского народа. Никто из них не думал, что большевики могут долго продержаться у власти. По этой причине большинство социалистов-революционеров и меньшевиков, стремясь сохранить свою совесть и репутацию незапятнанными для грядущих битв, реагировали на все происходящее выходом из контролируемых большевиками советов и законодательных органов. Так или иначе, таким образом они капитулировали без боя (хотя некоторые места, в особенности Москва, были в этом смысле исключением). Лишь неохотно и с опозданием многие из них осознали, что для того, чтобы сопротивление большевикам было эффективным, оно должно было быть подкреплено силой.

Впоследствии некоторые армейские офицеры, либеральные партии и многие социалисты-революционеры изменили свое мнение, придя к выводу, что было необходимо воевать с большевиками. Однако к тому времени это означало гражданскую войну, в которой у большевиков уже были большие преимущества.