Суд был скорым и справедливым, даже бить не стали. Хорошие манеры — это вообще своего рода признак полукриминальных миров: тебя могут назавтра приговорить к молекулярному расчленению, но сегодня все проходит чинно и красиво. Мне не понравилось только то, что с меня сняли скафандр. Приговор тоже, конечно, не особо восхитил, но с родной безделушкой во все тело умиралось бы как-то поспокойнее.

Я сидела в камере два на два, пыталась свыкнуться с мыслью, что завтра на тот свет, и придумывала планы бегства. Дело ведь такое: или ты сидишь в отчаянии, и тогда ты все равно что уже умерла, или ищешь выход.

Жаль, что камера одиночная, вместе можно и спеть что-нибудь, и вообще, много чего интересного можно сделать в ночь перед казнью, когда ты не одна. Говорят, вместе и умирать веселее. Врут, конечно, но попробовать было бы интересно.

«Ты самая лучшая, доченька».

Конечно, лучшая, думала я, усаживаясь из третьей позы бифудху сразу в пятую. Неужели я сама не справлюсь со своей смертью? Справлюсь, мама, обязательно справлюсь. Лет эдак через триста. А теперь отстань и дай мне подумать.

Казнь в изнанке не очень гуманна и, строго говоря, запрещена. Теоретически это как раз своеобразное испытание, с вполне конкретным шансом на выживание, однако практически… Практически же ни один человек, брошенный в «Куб», еще не выходил оттуда живым. Несколько раз возвращались седые тела, пару раз — фрагменты, но все больше изнанка не разжимала челюстей. Я в свое время смотрела записи таких казней, то еще зрелище. Картинка там часто пропадает, но все равно на фронтире попасть к трансляционному экрану, приобщиться, так сказать, — вопрос чести, хоть это и безумно дорогое шоу. Оно на ура отбивает энергозатраты и дает неплохую прибыль.

«И это все при том, что часто зритель даже не понимает, в какой момент обреченный прекращает блуждать по кошмарам измерений и наконец умирает».

Сюжет там такой: кушаем галлюциногенов, время от времени бьем себя по голове, одновременно смотрим по перевернутому головизору, как пилой режут человека, а потом сверху заливаем сурианского пива. Литра четыре. Как это выглядит с точки зрения обреченного — никто не знает. Но не страшно: выясню завтра.

Что это я? Как раз страшновато. Страшноватенько так.

Я плюнула на медитацию, свободно скрестила ноги и облокотилась на стенку. Итоги размышлений выглядели примерно так: бегство в процессе конвоирования к «Кубу» — самый вероятный шанс. Попытка прорваться сквозь изнанку к выходу — не вариант в принципе, хоть у меня и есть опыт пилота сингл-класса.

Голяком и на корабле — все же разные вещи.

Я сосредоточилась на главном плане и принялась его развивать. Почти наверняка казнь преступников нашего уровня обставят с помпой, так что народ будет. Где народ — там заложники, главное прорваться к людям повлиятельнее, которыми не рискнут с ходу жертвовать.

Имелось одно «но», и это самое «но» звалось «Дональд». Чертов обормот не прорвется, при всем его везении. Побег — это мастерство хаоса, это тот же абордаж, и удача там нужна, но все же мастерство — ключевое слово. С другой стороны, а что мне Дональд? Он втянул меня в эту кашу, втянул с самого начала, с той проклятой системы красного гиганта. Вот пусть и выкручивается сам.

«Он помог тебе справиться с Джахизой».

Да, ладно, помог. Если бы ему не понадобилась доктор Карпцова, мне бы вообще не пришлось встречаться с Гончей.

«Он дал тебе новый смысл жизни».

Хах, попутно отобрав старый.

«Старый ты забрала у себя сама».

«Засомневалась. Заколебалась. Начала считать трупы».

Слушай, мама… Почему бы тебе не заткнуться?!

Кровавая пелена рассеивалась перед глазами, я стояла на коленях, правую руку простреливало болью, а кулак прилип к стене.

Дура. Алекса, ты дура.

Я потерла руку и легла. Так-то оно лучше. После отказа от последнего желания я могу до самой казни жить спокойно, продумывать план, надеяться и всячески себя обманывать.

«Ты опять?»

Да, я опять. Мне все равно, что я сейчас думаю — завтра будет завтра, и если смогу, я свою жизнь выгрызу. И хватит.

Входная стена засветилась, в ней словно взрезали прямоугольник, и внутрь кубарем вкатился Дональд. Я подобралась, присмотрелась к охраннику, но вход зарос слишком быстро. Раздраженно взглянув на обормота, который едва не приземлился мне на колени, я поинтересовалась:

— Ну и какого черта ты здесь?

Дональд посопел, отполз в угол. В силу габаритов камеры это у него получилось так себе. Вопрос был риторическим: очевидно же, что он просто не стал отказываться от последнего желания, как некоторые.

И хватило же наглости.

— Я п-подумал, что вместе умирать веселее.

Как мило. А еще — это мои собственные мысли минутной давности.

Бесит.

— Сидел бы у себя и думал. Если ты помнишь, казнят нас вместе.

— П-помню.

Я вздохнула:

— Ты зачем приперся?

— Так это… В-веселее же.

— Ну и как? — спросила я после паузы. — Чувствуешь подъем и радость?

Дональд промолчал. Ну прости, не оправдала. Зато хотя бы я и впрямь развлекусь.

— И что будем делать?

Он или придурок, который решил, что перед казнью бывает крутой секс, или сентиментальный дурачок, или просто трусит, и ему нужна мамочка.

— Обсудим п-план бегства?

Я хмыкнула и, поддавшись чертикам, треплющим меня изнутри, расхохоталась.

— О, mein Gott, — простонала я. — Если бы ты был не ты, я бы решила, что разговариваю с провокатором.

Дональд, едва видимый в полумраке, улыбнулся:

— Значит, п-план есть. Х-хорошо.

«Для тебя — нет».

Я смотрела на бледную тень, одетую, как и я, в пижаму, и в голове у меня раскручивалась пружина. Дональд хладнокровен, спокойно-обречен и как-то неприятно умиротворен. Вряд ли такой хочет умереть, такой должен паниковать и дрожать мелким тремором.

Суд.

Среди вещей моего обормота-капитана нашли два билета внешнего рейса. Таким образом «Телесфор» остался тайной и висел себе в камуфляже у планеты. Господин Валкиин смущенно бормотал самую вероятную версию: мол, мы консультироваться прилетели, а охранник и босс чего-то не поделили. Пожалуй, если бы не нервный пациент, который застукал нас прямо над телами, мы могли бы оправдаться.

Господин Валкиин выглядел чертовски убедительным и, я бы сказала, идеальным.

Я вспоминала его диалог с доктором Марией.

Я вспоминала, как он вел себя при нашем задержании.

Пока я молча смирялась с потерей скафандра, пока молча же выжидала окончания разбирательств, он продолжал до конца играть роль, пытаясь выгородить двоих неудачников, которые просто не вовремя пришли на прием. И только получив приговор, он затих, а я как раз начала искать пути спасения. Но черт меня подери, это разница не между лохом и профессионалом. Это разница между двумя профи, один из которых оптимист, а другой — фаталист.

«Не сходится».

Почему он местами потрясающе наивен? Почему я могу такого сметливого засранца поймать на вранье? Если он так мастерски прикидывается милым простаком, то не должен он допускать проколы!

Мне было… Неприятно. Понадобился смертный приговор и ночь на двоих в карцере, чтобы до меня наконец дошло, насколько неоднозначен этот везунчик. Я поглядывала на подернутый полумраком силуэт и проникалась подозрительностью. А вдруг та потасовка, когда я проникла в «Телесфор», была все же планом? Или еще лучше: вдруг он целенаправленно заманил меня на свой фрегат? Вдруг его якобы привязанность к Лиминали — это тоже часть плана? Допустим, хочет усилить ее и… И — что? Начнет галактику покорять? Да ладно. Нескольких Лиминалей мятежные миры ухитрились отправить на тот свет, а уж Мономиф с одной совладает.

Стоп.

«Если со м-мной — с моим витаконтроллером — что-то случится, тотчас же откроется к-криокамера Лиминали. К тому же я м-могу открыть ее в любой момент откуда угодно».

Мозги скрипели и грелись, и в чертовой камере, как мне показалось, стало жарко. Пытаясь найти путь к бегству, я совсем забыла, что я теперь не одна.

— Капитан?

— Да?

— Скажи мне, а почему ты не позовешь на планету… м-м-м… друга?

«Будь внимательна, он совсем не тот, за кого себя выдает». Я честно себе пообещала, что как только выберусь, выбью из него правду. И пусть ледышка только попробует меня оттащить.

Дональд запустил пятерню в волосы и вздохнул:

— Ж-жаль, что ты вспомнила. Я не м-могу.

Так-так, он этого ждал и безбожно себя выдал. Такой проницательный и такой наивный.

— Тогда ты блефовал?

Кивок. И глаза слишком далеко, и слишком темно. Я придвинулась к нему, встав на четвереньки, и за подбородок вздернула приопущенное лицо.

— А теперь еще раз. Ты что, наврал мне, что можешь освободить ее и призвать?

— Д-да.

Я отпустила его и отползла в угол. Все очень плохо. Выдуманный мною стратегический гений врет, как младшеклассник, и очень этим смущен. Оно, конечно, мои инквизиторские навыки могут сбоить, но это вряд ли. Собственно, его вранье — это даже не самое худшее. Во-первых, Дональд прекрасно понимает, что я его раскусила, и все равно врет. Во-вторых, он действительно привязан к своей замороженной королеве.

— Когда нас казнят, этот наш общий знакомый все равно очнется, — как можно грубее сказала я. — И останется один на один с кораблем, космосом и необходимостью двадцать два часа в сутки сидеть в холодильнике. Нравится?

Дональд мотнул головой.

— Лет через триста корабль начнет умирать, — продолжила я. — Там начнет дохнуть все. Видел разлагающийся корабль? Там охрененно пахнет. Может, она перенастроит энергоснабжение, и…

— Замолчи.

Ага. Я рада, что нащупала нежное место. Нам ведь весело, ты помнишь?

— И не подумаю. Хотя… Что я знаю о ней? Вдруг она примчится к месту твоей казни? Или решит отомстить? Или не примчится?

— Алекса, замолчи.

Хорошие интонации, мне нравится. Всю жизнь мечтала так провести время перед смертью.

— Так что скажешь? Ты в ответе за ту, которую приручил? Или просто удобно изображать несчастного влюбленного?

Дональд не стал отвечать, а я скисла: черт, похоже, перестаралась, загнала его в оболочку. Взорвись он — можно было бы раскрутить обормота на откровения, узнать хоть что-то о возможности спастись. И плевать, что нас слушают.

— П-послушай. Я думал об этом. Даже если бы п-путь сюда занимал меньше сорока минут, я б-бы не стал рисковать. Если все з-затянется, нас убьют, а она п-попадет… К ученым.

Я некоторое время осознавала сказанное, а потом улеглась, насколько могла, отвернувшись к стенке. Это так мило. Придурок в корне ошибался, он при всем своем уме был идиотом, и это так мило. Я не знаю, что творится в голове у Лиминали, но по поводу завтрашнего пробуждения я ей не завидую.

Еще, конечно, стоило бы узнать у обормота, что он за фрукт, но общаться с ним расхотелось. На том свете непременно сведем счеты. Пижама кололась и натирала поясницу, мне не выдали под эту дрянь нижнего белья, кожа головы умоляла о душе, а мне просто ничего не хотелось.

— П-прости. Но наш единственный шанс — это п-пройти «Куб».

«Тогда у нас нет шансов».

— П-послушай… М-мне тоже не нравится решение. Хотя бы п-потому, что я получил нужные данные.

Я открыла глаза, на удивление быстро поняв, о чем это он.

— Что?

— Да. Т-терминал закачал в меня информацию, не всю, правда. Д-для нее есть, э-э-э… Лекарство.

Эх. Да, везет ей.

— Кстати, ты помнишь, что она назвала тебя по имени?

— К-когда?

— Я имею в виду «твое» имя. Пока тебя прилепило к этому прибору, она села рядом и назвала тебя по имени. Не «Валкиином».

Тишина. Дональд думает. Не знаю, что он там использует, — загадочное чутье или не менее загадочный ум, — но он думает. Ну, пускай. Полезно ведь.

— Это с-странно. Как она узнала?

— Скоро спросим у нее.

Дональд, к счастью, промолчал. Я лелеяла слабую надежду, что новый повод подумать капнет хоть чуть-чуть на нужную чашу весов. Потому что мы не сможем скоординировать свои действия — ни по дороге на казнь, ни в изнанке, а значит, наш шанс — это Лиминаль.

«Наш».

Алекса, ты жалкая. Тебе же не нужен никто. Если получится, ты сама вытащишь идиота — за задницу, но вытащишь. Если у тебя не получится — ты расстроишься, но вспомнишь, что зачем-то дошла до этого момента, а значит, есть смысл дойти и до следующего. Всегда есть пункт Б, правда?

Я слушала себя и поражалась до тех пор, пока не заснула.

Что, кстати, тоже было по-своему поразительно.

* * *

В огромном лифте, который из тюремных бараков должен был поднять нас наверх, были стулья и даже диванчик.

— Переодевайтесь.

Охранник стоял свободно и расслабленно, и если бы не прикрытие, я бы его разделала даже без своего скафандра. Я потянула через голову пижамную рубашку. Оно, конечно, нехорошо еще и бесплатный стриптиз показывать, но что делать. В некоторых мирах пытают перед казнью, просто для развлечения толпы. Где мозги вскрывают, где насилуют сутки кряду — что ни мир, то свои вкусы. На Х67 жаждут видеть в «Кубе» свеженьких и бодрых.

Тоже своего рода извращение.

— Синдикат дал вам десять минут потрещать, — сказал охранник, выходя наружу. — И без хрени мне тут. Если что, упеленаем спецпластом.

Прикрытие опустило стволы и потопало за ним. Дверца в тяжелых створках хлопнула, и десять минут пошли. Попялились на переодевающуюся и вышли с миром. Ну что за цивилизованная мафия, загляденье просто.

С утра к нам заглянул представитель правящего синдиката, потом какой-то местный священник-еретик: вроде как покаяться предлагал. Потом прибежал настырный паренек из сил планетарной самозащиты: очень его заинтересовало, чем убили доктора. Намекал, что верит нам, но ничего поделать не может.

Поскольку про Гончую ни я, ни Дональд не упомянули, ничего внятного он не узнал. Хмурый и невыспавшийся обормот напоследок посоветовал задать этот вопрос начальнице охраны доктора, и расстроенный паренек убежал.

Дональд мял в руках свою «рясу Обреченного» и выглядел скверно: в отличие от меня, он не спал. Сам виноват, потому что где-то в глубине души прекрасно понимал, что попытка того стоит. Но mein Gott, это ж какой риск обречь Рею на страдания, ах-ах.

А после этого он еще и моей задницей полюбовался. Где, спрашивается, справедливость?

Накатывал адреналин, прорезались зубы истерики, и мне стоило огромных усилий держать себя на строгом поводке: поводок трещал и вырывался. В таком настрое я сбегу даже от ударного катера, и это великолепно, это здорово, и да начнется бой за жизнь. Я уже слышала вой толпы — хотя его и не будет в «Кубе». На многих варварских планетах чужаков бросают хищникам, но здесь планета прогрессивная, продвинутая, поэтому ресурсы генератора изнанки тратят на то же, на что дикари тратят одного дикого зверя.

Только вот обормот все портит. Мне даже жаль оставлять его. Жаль бросать странную аферу, жаль не узнать, что там за информация была, за что умираем, так сказать.

Да, жаль.

— Ну как, не передумал? — спросила я.

— Нет, — сказал Дональд.

Свет, который вот-вот станет приближаться, свет, из которого никто уже не вернется. Как иронично: свет в конце туннеля, и такой беспросветный мрак в мозгах у этого обормота.

— Неправильный выбор, Дональд.

— Мы должны пройти, Алекса! Это единственный путь…

Я уже слышала гудение голосов, вой толпы, и оставалось слишком мало времени. Ну что же, ты не оставляешь мне шансов, мой капитан. Я слишком хочу выжить.

Церемониальная одежда — это всего лишь ткань. Я сложила за спиной пальцы: безымянный крюком и словно бы в ладонь, мизинец подогнуть, а остальные, как учили, — «артритным скрутом».

Прости, Дональд, ничего личного.

Он натянул на себя верхнюю рубашку, «рясу Обреченного», обернулся, и я всадила ему скрученные пальцы в грудь. Черт, хорошо тебе, ты даже ничего не чувствуешь, а вот мои пальчики…

— Что ты…

Он еще ничего не понимает. Еще бы. Когда «печать инквизитора» останавливает витаконтроллер, это доходит не сразу.

— Нам двоим не победить, понимаешь?

Он дышит, дышит тяжело. Я его только что формально убила, и он наконец все понял.

— Н-нет…

Да. Еще как — да.

«Печать инквизитора» — это такая пытка, потому что мы слишком привыкли к медицинскому контуру, который растет вместе с нами. Витаконтроллер — это ведь не просто самая быстрая скорая помощь. Это не просто легальный имплантат. Мне не нужны страдания обормота — а он сейчас страдает, о да! — мне просто плевать на них. Главное, что остановившийся витаконтроллер послал крик о помощи.

Крик, который услышит маленький запорный механизм на небольшой, в сущности, криокамере.

— Т-ты…

Дверь распахнулась, влетели охранники, и я получила укол нейрошокером.

— Ты что творишь, сука?!

Руку разрывало болью, а под ребра уже прилетел второй щелчок.

— Как он?

— Дышит вроде!

Я корчилась на полу, и меня перевернули лицом вверх.

— Какого черта?

— Он… Х-х-хр… Пялился на меня…

Лицо наклонившегося надо мной охранника не разглядеть: свет вдруг стал слишком ярким, пульс — слишком громким, будто я его отобрала у Дональда.

— Пялился? Да ты что?!

В слепящем свете лампы взлетел энергетический хлыст, но его перехватили.

Ах, черт, как стреляет-то! В груди бился огонь, в руке бился огонь, всему телу хотелось дергаться и корчиться.

— Не вздумай, ей еще идти к «Кубу», идиот.

— Она его чуть не убила! Может, она еще что выкинет?!

— Никаких следов, понял?!

Они пререкались, а я в два горла жрала адреналин, глядя на силуэты, которым вскоре придется постараться, чтобы выжить.

— Да поднимайте уже, их там заждались! — крикнули от дверей, и в механизмах что-то скрежетнуло.

Меня отходили нейрошокером по ребрам, тварям хотелось и большего, но они дорожили этой казнью. Так что я лежала, со свистом втягивая воздух, и ребра, казалось, раскрошило, а легкие прошили колючей проволокой, и с каждым вдохом кто-то протягивал это сквозь меня.

Скрежет подъемника, лампы мигают, Дональд сипло дышит, а я лежу — и мне весело.

Подъем лифта — это целых пятнадцать минут. Пятнадцать минут разговоров о том, как бы они меня отодрали, как бы мне было весело, как они служили на L218, и вот там… Под конец мне вкололи стимулятор.

— Дерьмо, а парень что-то слаб. Эй, ты!

Я смотрю на светильник, боль уходит, и больше бить меня не станут.

— Ну-ка, вставай, сука!

Меня подтащили к Дональду и приставили вплотную.

— Давай, хватай его. Смотри, чтобы он не упал, ясно?

— Запомни, сука, если казнь отложат, нам хана, но ты попадешь к нам!

Как сказал! В этом месте я должна обделаться.

— Я с вами тоже поиграла бы, мальчики, — просипела я, хватая Дональда за плечи.

Он уже вспотел и теперь мерз. Меня еще раз ткнули шокером — в треть импульса, для острастки, и ворота начали открываться под сиреневое небо Х67.

Сколько? Двадцать три минуты примерно.

Я сделала шаг. Думать о том, сколько еще осталось, не хотелось. Ставки сделаны, бежать по-другому я уже не могу. Рулетка крутится, часики мигают, и все фишки на… Скажем так, на зеро.

Свой путь к «Кубу» я начала с широченной улыбки.

Почти двести пятьдесят метров до огромного черного куба, верх которого сходит на нет, растворяясь в эфире. Эту гадость надо строить под открытым небом, подальше от всего важного, потому что там — вход в обломок наших космических путей, изнанку, а изнанка — она такая, что лучше быть готовым убежать. Разряды, опять же.

Аллея Обреченных огорожена сетчатым забором, над ней парят видеокамеры, над камерами — сиреневое небо и рыжеватый взгляд солнца. Сегодня безоблачно, в воздухе многовато углекислоты, душно и парко, и так хочется зевнуть.

Кто-то орет, но от стимулятора заложило уши. Наверное, зеваки, у которых нет денег на место перед экраном. Ничего, потом пиратскую версию посмотрите. Обормот уже холодеет, ему совсем плохо, и я едва его веду. Что ж, есть одно преимущество: он не может сказать ни слова.

А ему ведь так, поди, хочется. И мы неплохо смотримся — рука об руку, вперед, к смерти. Романтика. Хоть бы поэму написал кто. Все равно ведь искусство — один сплошной обман — что вам, жалко?

Вот и верхушка тени «Куба» — слишком быстро.

Я увидела три свои тени, и каждая жила отдельной жизнью, потому что даже преломленный сквозь изнанку свет перестает быть просто светом и становится чем-то другим. Я оглянулась.

Огромные поля светопреобразователей, куда ни глянь, антенны, летное поле штурмовиков невдалеке. Все вокруг уже колеблется, уже дрожит, еще десяток шагов, и нас затянет в угольную грань, в многомерное путешествие. И шарик катится не туда, не туда, прочь от «зеро», и крупье уже изображает сочувственную улыбку… Алекса, откуда это? Ты что, играла, родная?

Наверное, на пороге смерти перед глазами проносится не только своя жизнь.

Рев сирены ПВО не спутаешь ни с чем — это как тебя засовывают в сабвуфер и включают драм-металл. Тревога набрала децибелов, она теперь орала по полной, и я облегченно нашла нужные сигмы нервных окончаний на шее у обормота.

И потому пропустила тот миг, когда в атмосферу ввалился челнок.

Пылающая звезда пикировала, не заботясь ни о чем — даже о торможении.

Угол падения и лучи солнца мешали сказать точно, но, по-моему, челнок даже ускорялся.

Дональд оживал у меня под мышкой, откуда-то слева в зенит протянулись шлейфы ракет, а я вгоняла ногти себе в ладони, понимая, что вот оно. Не отрывая взгляда от неба, я оглушила подбежавшего охранника, вывернула локоть и всадила его же указательный палец в воздушный фильтр.

А вот дальше пришлось опустить голову. Отобрать оружие — раз. Выстрел под сочленение на шее — два. Пнуть труп навстречу второму — три.

Mein Gott, обожаю арифметику.

Оборванцы бежали от ограды в металлическую степь, за мной гудела оголодавшая изнанка, и три охранника уже легли в пыль, когда грохнул первый взрыв. Отвлекаясь от подкрепления, я подняла голову.

Катер поймал ракету прямо рылом, вторая раскроила ему оперение, а потом на месте падающей капли полыхнул взрыв. На землю бросило всех: меня, солдат, пытавшегося встать Дональда.

Тишина, в которой звенел тонкий писк. Озноб, когда горячее всего кровь, плеснувшая из ушей. Я скрипнула горькой пылью Х67 и, не вставая, выставила ружье перед собой: пусть это плохой ствол, но даже с таким подыхать веселее. Разрезать сетку слева — там, где ближе всего летное поле и катера, а теперь можно отстреливаться, не думая о ставке на «зеро».

Солдат пока было мало, они залегли в пыль, понимая, что ни к чему геройствовать. Я стреляла из-за трупов охранников, по ним уже попали пару раз, и в раскаленный воздух ворвался смрад горящего мяса. Излучатель грелся, он жег мне руки, и казалось, что подпалена уже моя собственная ладонь под цевьем.

Никогда, слышите, никогда не экономьте на охлаждении, гады. Вдруг мне придется стрелять из вашего оружия?

В небе звонко хрустнуло, будто кто-то сломал огромный кусок стекла, и я невольно подняла взгляд. Из дымного облака, которое все плакало горящими ошметками катера, к земле опускалось пылающее синевой распятие. Широко раскинув руки и запрокинув голову, в ореоле крылатого свечения на поле боя падал последний гвардеец Его Меча.

Зеро.

Лиминаль ускорилась метров за двадцать до поверхности и приземлилась так, что плита перекрытия вздрогнула. Ближайшего к ней солдата подбросило и порвало в пыль.

«Нисхождение боевого энергетика. Холст, масло, кровь».

Сплошное сияние померкло. Бросив один только взгляд в нашу сторону, Рея развернулась к солдатам. Рогатые наросты на спине ее скафандра взорвались дымом, и короткие кривые клинки сгустились в руках Лиминали. Поднятый на лифте легкий БТР она, похоже, решила пока игнорировать.

Я поняла, что можно отвлечься, и вовремя: во-первых, нас обходили с тыла, видно, где-то там есть грузовые подъемники. Во-вторых, пришедший в себя Дональд поднимал брошенный ударный пистолет. Вряд ли, конечно, он собирается палить по мне, но лучше не рисковать.

Выключив обормота ударом под дых, я обернулась.

Солдат размазывало по Аллее Обреченных, я без понятия, из чего там сделаны эти ножи, но им точно забыли сказать, что на некоторых солдатах были щиты. Рядом что-то грохнуло, размытый силуэт прошел сквозь БТР, и машина просто развалилась, брызжа искрами.

Еще солдаты. И еще. И еще.

Великий космос, мне было жаль этих людей. Не потому что умирали — нет, Gott behüte , не потому. Большинство не могло даже видеть, насколько они прекрасны — отточенные движения их смерти. Пожалуй, ради появления такого стоило сдохнуть планете.

Комплексы потом, пока что ей надо помочь, потому что, в очередной раз проносясь мимо меня, Лиминаль прошептала: «Двести тридцать два. Двести тридцать один…» Я схватила за руку приходящего в себя обормота, подхватила с земли ствол и, низко пригибаясь, побежала к летному полю. Забора в том направлении больше не было.

В воздухе кружили пыль и пепел, их трепала сирена.

И только сейчас я сообразила, что уже слышу, только у борта ближайшего штурмовика — старого рыдвана, который во всех нормальных мирах списали к чертовой матери. Обслуга разбежалась, набат ПВО бился в бронированный борт.

Я залегла за массивной опорой штурмовика и успела на финал: Лиминаль, широко размахнувшись, выронила из рук десятка два ножей, и последняя волна подкрепления взорвалась фонтанами расплесканной брони и плоти.

А потом, покачнувшись, Рея выпала из своего размытого ритма боя и пошла к нам. Мой внутренний метроном соглашался: ее время и впрямь подходило к нулю. Я подняла тяжелый ствол и обстреляла залегшего за обломками БТР недобитка. Скафандр таял на Лиминали, черный дым стягивался к запястьям и щиколоткам, все явственнее проглядывало белое тело.

Плюнув в сердцах («Ну что ж такое, чуть-чуть не хватило, а?»), я осмотрелась: засранец за обломками прижат, еще кто-то там у «Куба» был… А, нет. Там двоих шибко умных затянуло в изнанку, когда они пытались нас обойти впритык к генератору.

Так, кто еще?

Я подплавила еще кусок бывшей брони БТР и пнула в борт штурмового катера, выдвигая лестницу.

— Э, капитан, подъем! Лови Лиминаль и убираемся отсюда.

Дональд очень хорошо реагирует на слово «Лиминаль», аж завидно. Я скользила прицелом по окрестностям, стараясь не думать, что там — по ту сторону штурмовика, кого еще созовет сирена, когда части самообороны опомнятся. Рея вырезала всех местных слишком быстро, и образовалась лакуна перед подходом свеженьких.

С другой стороны, могут ведь и чем-то крупным жахнуть… Я оглянулась на хищную черноту «Куба» и решила, что нет, не могут: разносить генератор изнанки при живой-то планете — это очень нездоровая мысль. Хотя если там кто-то понял, что спустилось с небес на грешную землю Х67, то могут и рискнуть.

Дональд еле плелся с Лиминалью в обнимку, его трясло теперь уже от холода, и выглядело все это дико двусмысленно. Вокруг горели трупы, большая часть тел превратилась во взвесь, впиталась в пыль, но я все равно считаю, что парень в грязной белой пижаме и голая девушка — это двусмысленно.

Наверное, это адреналин. Ну, и я пошлая.

Обстреляв обломки, я успела подпереть собой падающую парочку.

— На борт, — рявкнула я. — На борт оба, живо!

«Черт, она ледяная. Совсем. Напрочь».

На юго-юго-востоке быстро жирели точки, целая свора точек. Возможно, я еще успею подняться, но уходить будет ой как жарко, да еще и на этой развалюхе.

Заталкивая Рею и Дональда в люк, я наткнулась на алый взгляд.

— «Телесфор» ждет здесь, — сообщил звенящий шепот.

Последним усилием Рея вбила мне в голову координаты. Я разогнулась, вытерла выступившую из носа кровь и задраила за вошедшими люк: мимо них теперь не протиснусь, так что мне забираться через фонарь кабины. Шатаясь, я подошла к носу штурмовика и выкашляла стакан желчи. Алые глаза, выжегшие у меня в мозгах три десятка циферок, больно врезали по всему остальному тоже.

Черт, меня всегда от этого мутило.

Серая туша в зигзагах дикого камуфляжа ждала.

Ты мне не нравишься, сарай ты эдакий, но ты мой. И ты нас вывезешь. Штурмовик молчал, тяжко обвисая загруженными подкрылками. Его брюхо почти лежало на земле, а высоко вынесенные двигатели намекали на хороший запас выносливости.

Эх, скорости бы мне…

Откидывая аварийный люк остекления кабины, я окинула взглядом поле бойни.

Оступаясь в пропитанной кровью пыли, к штурмовику бежала обескураживающе живая и невозможно реальная доктор Мария Карпцова.