Лейтенант Винсент д’Агоста сидел в уютной гостиной квартиры, которую он делил с Лорой Хейворд, уныло потягивая «Будвайзер» и слушая завывание автомобильного траффика проходящего под окнами проспекта. Из кухни доносились звуки готовки — скрип дверцы духовки и тихое шипение пламени газовой горелки. Лора, превосходный повар, сейчас была в самом разгаре приготовления новогоднего праздничного ужина.

Д'Агоста догадывался, почему она так старалась — этим она пыталась подбодрить его и заставить забыть о деле Палача... хотя бы на некоторое время.

Несбыточность этого ее желания наполняла его чувством вины. Он не ощущал себя достойным всех этих усилий — на самом деле, на данный момент он чувствовал, что вообще ничего не достоин.

Лейтенант допил свой «Будвайзер», угрюмо смял банку и положил ее на журнал, который валялся на краю стола. Четыре таких же раздавленных банки уже покоились там, уложенные в ряд, как убитые часовые.

Когда Лора вышла из кухни, он вытащил из упаковки последнюю, шестую банку. Если она и заметила пустые, то ничего об этом не сказала — просто села в кресло напротив него.

— Слишком жарко, — сказала она, кивая на кухню. — К счастью, вся трудная часть готовки уже завершена.

— Может, я все-таки чем-нибудь помогу? — спросил он в четвертый раз.

— Спасибо, но делать больше нечего. У меня все будет готово через полчаса — надеюсь, у тебя хороший аппетит.

Д'Агоста, который ощущал больше жажду, чем голод, кивнул и предпринял еще одну попытку отвлечься и завязать разговор.

— Что, черт возьми, случилось с «Микелобом»? — неожиданно спросил он, резко схватив банку «Бада» и почти обвинительно поболтав ею в руке. — Я имею в виду настоящий «Микелоб». Раньше это было превосходное пиво, когда оно продавалось в пузатой коричневой бутылке с золотой фольгой на горлышке. Тогда ты действительно чувствовал, что пьешь нечто особенное. А сейчас все сходят с ума от пива, изготовленного в кустарных условиях! Похоже, что они забыли, какой должен быть вкус у классического американского пива.

На это Лора ничего не ответила.

Д'Агоста поднял банку, сделал очередной глоток и отставил ее.

— Прости.

— Не извиняйся.

— Нет, стоит извиниться. Я сижу тут и ною, как капризный ребенок. Жалкое зрелище.

— Винни, дело не только в тебе. То же самое происходит со всеми, кого касается это дело. Я имею в виду, оно раздирает весь город. Я даже не могу себе представить, под каким давлением вы все находитесь.

— Над этим делом работает куча моих детективов, но складывается впечатление, что они просто ходят по замкнутому кругу.

Вероятно, они занимаются им даже в этот печальный новогодний день, — размышлял он. — И это моя вина. У меня никак не получается сдвинуть это дело с мертвой точки.

Он немного наклонился вперед, понял, что слегка захмелел, и снова откинулся на спинку кресла.

— Это дело действительно ужасное. Эта Адейеми. Я опросил всех, у кого могли быть личные счеты, чтобы убить ее. Ничего. Даже ее враги говорят, что она была святой. Мои люди работают не покладая рук двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Господи, я даже подумываю о том, чтобы самому слетать в Нигерию! Я буквально чувствую, что в ее прошлом есть какое-то глубоко запрятанное дерьмо!

— Винни, не истязай себя. Хотя бы сегодня.

И все же он не мог оставить это дело, как есть. Оно напоминало больной зуб, который язык — несмотря на боль — продолжал проверять, трогать и зондировать. А самым худшим было ощущение, от которого д’Агоста не мог избавиться: ощущение, что все это расследование разваливается прямо на его глазах. Как и остальная часть полицейского управления Нью-Йорка и каждый житель города, он был уверен, что все это дело рук какого-то сумасшедшего психопата, избравшего своей целью самых худших из богачей. Бог свидетель, когда Гарриман впервые опубликовал свою разоблачительную статью, для лейтенанта все происходящее безумие обрело смысл — впрочем, как и для всех остальных. Но не имело значения, под какой камень заглядывал лейтенант, он не мог подогнать последнее убийство под установленный мотив — оно просто не соответствовало почерку.

И потом был еще Пендергаст. Д’Агоста неоднократно думал о том, что сказал ему этот невыносимый человек: «Мотив для всех этих убийств действительно существует. Но это не тот мотив, который вы, полицейское управление и весь город считаете верным». Он тогда настолько расстроился, что у него снесло крышу. Впрочем, Пендергаст вообще слыл человеком, чертовски легко способным выводить из себя людей. В тот день он позволил себе разнести в пух и прах чужие теории, в то время как свои умозаключения удержал при себе.

Внезапно для себя Д’Агоста понял, что ему нужно было делать дальше: он должен переориентироваться. В конце концов, после того, как они вышли из представительства Нигерии, Пендергаст не стал утверждать, что Адейеми была абсолютно святой. Этим он просто пытался сказать, что они неправильно смотрят на вещи. Возможно, вместо какого-то периода времени недостойного поведения, Адейеми совершила в своей жизни всего один единственный проступок. Его было бы намного легче скрыть. Правда и найти было бы сложнее. Но рано или поздно все когда-нибудь находится.

От этих мыслей его заставил очнуться стук фарфора — в столовой Лора начала сервировать стол. Оставив недопитое пиво, он встал и подошел к ней, чтобы помочь. За последние несколько минут Д’Агоста обнаружил, что его аппетит весьма разыгрался. Сейчас он ненадолго забудет об этом деле, насладится обществом своей жены и прекрасным ужином... а затем вернется в штаб-квартиру и со свежими силами снова приступит к работе.