Ревность

Чемберлен Диана

Сложные любовные отношения супружеских пар приобретают поистине трагическую напряженность в джунглях Перу, куда попадают герои романа Дианы Чемберлен «Ревность». Смертельная опасность, которой подвергаются герои, словно бы подхлестывает их переживания. Страсть, ревность, воспоминания о прошлом – все это сливается в единое чувственное восприятие жизни, помогает им выстоять и обрести счастье.

 

1

Шон не встретила ни одной машины с тех пор, как свернула с автострады. Ничего удивительного. Нет еще шести утра, а дорога Блу-Снейк часто бывает пустынной даже днем. И все же было что-то жутковатое в этом безмолвном передвижении между темно-золотистыми холмами, уже немного выгоревшими на солнце, хотя стоял еще только июнь.

Первые солнечные лучи пробивались из-за поросшей колючим кустарником кромки Слонового хребта. В любой другой день она бы остановилась, чтобы полюбоваться восходом. Она помедлила бы, пристально разглядывая окрестные холмы, в надежде обнаружить какого-нибудь койота, хотя ее усилия бывали вознаграждены не так уж часто. Но сегодня ей некогда. Возможно, она уже опоздала. Этот страх не давал ей заснуть большую часть ночи и наполнял краткие мгновения сна кошмарами. Сны о Хэзер. Ей не стоило думать об этом сейчас, не следовало позволять мыслям о дочери заполнять еще и часы бодрствования, когда она способна контролировать себя.

Солнце окрасило в малиновый цвет капот ее джипа, когда Шон подъехала к железным воротам, на которых висела маленькая табличка: «Питомник Каньон Сан-Диего». Табличка не давала представления о том, что происходило за двойным рядом ограждений, тянувшихся вдоль дороги Блу-Снейк. Ее простота призвана была охладить любопытство праздных соглядатаев, хотя редкий турист отъезжал так далеко от города. Шон свернула на подъездную дорогу и нащупала в сумочке пропуск. Она опустила его в автомат и услышала знакомое потрескивание, сопровождавшее считывание кода и возврат пропуска. Ворота открылись, и она поехала по дороге, на протяжении мили вившейся между холмов, минуя владения зебр и антилоп, мимо вольеров с гривастыми волками, которые, как ей показалось, недоумевали, почему это сегодня она не остановилась потрепать их носы из-за ограды. Она почувствовала, как стали липкими ее ладони, сжимавшие руль. Шон призналась себе: ей бы хотелось, чтобы Ивен ждал ее в павильоне когтистых обезьян – игрунок, но она не удивилась, обнаружив, что стоянка автомобилей пуста.

Со стоянки просматривался склон холма, на котором расположился павильон – Пентагон, как они его называли, – оригинальное пятиконечное оштукатуренное здание, заселенное пятью различными семействами обезьянок; снаружи было видно, что происходит внутри. Форма здания была оптимальна с точки зрения пожарной безопасности. Для Шон и Ивена это самое главное.

Шон взяла портативный магнитофон, лежавший рядом с ней на сиденье, и пошла по тропинке к Пентагону. Утро было прохладным. Ей следовало бы надеть что-нибудь, кроме шорт и блузки, но она никогда не умела как следует позаботиться об одежде.

Шон услышала крики игрунок прежде, чем достигла подножия холма. Казалось неправдоподобным, что такие маленькие существа могли нарушить тишину утра своими голосами. Все вокруг было спокойно; только из клетки с экзотическими птицами, расположенной в четверти мили отсюда, раздавались приглушенные крики.

Теперь она могла видеть Тику, клочок шерсти медно-золотистого цвета, распластавшийся на камне в клетке номер один, и она уже понимала, что ветеринар ошибся, когда сказал, что она протянет еще неделю. Тика умирала. Ее самец и их дети взобрались на проволочную сетку, приветствуя Шон своими долгими душераздирающими криками, но Тика едва подняла голову с плоского камня.

Шон опустилась на колени, почти вплотную приблизив к Тике свое лицо. Дыхание Тики было замедленным и неровным. Ее глаза почти не открывались, и она мяукала, как кошка. Флэш сидел рядом с ней на камне, нежно поглаживая ее медную гриву и глядя на Шон. В его глазах читался вопрос: «Почему ты не сделаешь что-нибудь?»

Шон встала и посмотрела на других игрунок в клетке номер один. Люси, дочь-подросток Флэша и Тики, прыгала с ветки на ветку, пока ее брат-близнец Ланс чистился в домике-гнезде. Близнецы второго помета, детеныши недельного возраста, сгрудились на покрытом опилками полу возле камня, на котором сидели их родители. Животные были прекрасны. Она вспомнила, как впервые увидела игрунку из подвида медных эльфов. Четыре года назад, в один из тех напряженных дней, когда в питомник поступила новая партия экзотических животных, Ивен повел ее к карантинному зданию, наполненному голосами птиц и приматов, нервничавших в незнакомой обстановке. Шон почувствовала возбуждение в пальцах Ивена, сжимавших ее руку. Он поставил ее перед маленькой проволочной клеткой и показал на животное, которое не превышало по размеру кисть указывавшей на него руки Ивена. Оно напоминало грызуна необычайной расцветки, и Шон показалось странным, что Ивен показывает ей крысу, тогда как они работали исключительно с приматами. Но тут животное повернулось. Вместо заостренного крысиного рыльца, оно было наделено тонкими человеческими чертами, особенно хороши были глаза, умнейшие из всех, какие ей приходилось видеть у животных. Лицо эльфа было белым, руки золотистыми, а спина отливала медью. Шон присела на корточки, чтобы разглядеть животное вблизи.

– Оно взрослое? – спросила она. Ивен кивнул.

– Да. Самка.

Они назвали обезьянку Анни, открывая этим именем длинный алфавитный список медных эльфов. Ее доставили из Месеты, одного из двух труднодоступных районов бассейна Амазонки, где медные эльфы еще водились. Эльфы являлись недавно открытым подвидом, очень ранимым и обреченным на вымирание, несмотря на то, что они могли размножаться в неволе.

Эту задачу взяли на себя Шон и Ивен, и никто не мог оспорить их успехов, хотя погибло больше детенышей чем им бы того хотелось, – десять из тридцати двух. Тика могла бы войти в число первых жертв, если бы Шон не спасла ее от Анни, которая, казалось, обезумела, родив тройню. Шон выкормила Тику с рук, что было нелегким делом. Она оставалась с Тикой часами, позволяя ей взбираться на себя, цепляясь за одежду, и осторожно кормила ее каплями молочной смеси с кончика шприца. Неудивительно, что она почувствовала такую пустоту теперь, видя, как Тика умирает. Наподобие той, какую она ощутила три года назад, когда умерла Хэзер. Дэвид был тогда рядом, верный муж и отец, и молча держал ее за руку. Он никогда не говорил о Хэзер. Он вообще никогда не говорил ни о чем важном.

Она поступила правильно, решившись развестись с Дэвидом. Теперь оставалось только выработать тактику поведения, начиная с вопроса о том, как сказать ему об этом. Скорее всего, он воспримет это так, как воспринимал все в этой жизни – спокойно, со стоицизмом и терпимостью, которые когда-то так привлекали ее, но теперь оставляли равнодушной.

Если по справедливости, дом должен был остаться за ним. Развод был полностью на ее, а не на его совести. Он мог и дальше идти тем же путем, не замечая пустоты. Но мальчикам дом нужен больше, чем Дэвиду, а мальчики, конечно, останутся с ней.

Шон обернула ремешок магнитофона вокруг запястья и зашла в Пентагон за складным стулом. Когда Шон вернулась в клетку номер один, Ивен уже стоял перед клеткой. На нем были обычные джинсы и сандалии. Его волосы, влажные после душа, были коротко острижены спереди, но покрывали воротник голубой блузы сзади. У него, так же как у нее, были почти черные волосы и голубые глаза. Коротко остриженная бородка выглядела ухоженной. Она была такой, какая ему нравилась, именно так подстригала ее Шон. Она подумала, не Робин ли подстригла его сегодня утром.

Ивен стоял опустив руки, с выражением уныния на лице.

– Она совсем плоха, – тихо сказал он. Шон кивнула, протянула ему стул и пошла обратно взять другой для себя.

– Ты давно здесь? – спросил он, когда она устроилась рядом с ним.

– Минут двадцать или около того. Я не могла спать.

– Что-нибудь интересное? – Он дотронулся до магнитофона, лежавшего на ее коленях.

– Я не записывала, – призналась она с виноватым видом.

– Ты настоящий исследователь. – Его тон был легким, но она уловила за ним скрытый упрек. Он хотел бы, чтобы она была такой же дотошной, как и он сам. Программа разведения животных была важна для нее, но Шон не была ею одержима.

Он поднес магнитофон к губам и мягко произнес:

– Шесть часов тридцать пять минут. Флэш и Тика сидят на плоском камне в квадрате Б; Флэш чистит Тику; дети приближаются, и Флэш отталкивает их. – Он нажал на кнопку «Пауза». – Похоже, что нам придется выкармливать с рук тех двоих… Боже, я надеюсь, что они самки. – Они еще не могли определить пол малышей.

Ивен снова заговорил в магнитофон:

– Люси и Ланс сидят на ветках в квадрате А. Ланс вылизывает спину Люси… О! Ты только посмотри. – Он указал на Люси, которая терлась грудкой о ветки безлиственного дерева, стоявшего в клетке, метя их своим запахом.

– Она каким-то образом узнала, что Тика умирает и что она становится следующей производительницей потомства, – заметила Шон.

Ивен записывал:

– Шесть тридцать восемь. Люси в квадрате А метит своим запахом окружающие предметы.

Ивен встал и подошел к клетке, оказавшись лицом к лицу с Люси. Это был первый признак, по которому Шон могла судить, насколько он выведен из равновесия. Он никогда не общался с игрунками, ведя наблюдение. Шон не знала, было ли это профессиональное беспокойство по поводу потери одного из животных или оно вызвано тем, что этим животным была Тика. Раньше ей не приходилось угадывать его чувства. Он все ей рассказывал. Но с некоторых пор такие разговоры прекратились. Они не говорили о чувствах, избегая таящихся в этих разговорах опасностей.

В течение длительного времени они были вполне откровенны друг с другом. Лучшие друзья и, целый год после смерти Хэзер, любовники. В Ивене было то, чего ей недоставало в Дэвиде. Ей хотелось бы, чтобы устоявшиеся взаимоотношения длились вечно, но когда появилась Робин, все изменилось. Шон это поняла. Она заключила с Ивеном что-то вроде пакта: отныне их отношения будут носить чисто деловой характер. Она думала, что со временем ей станет легче, что влечение, которое она испытывала к нему, постепенно сойдет на нет, но этого не происходило. Шон ловила себя на том, что постоянно хочет, чтобы он дотронулся до нее, поговорил с ней о своих переживаниях, о чем-нибудь более близком сердцу, чем витамины для эльфов. Но он пресекал эти попытки как эмоционально, так и физически. Он говорил с ней только о работе и закрыл ей доступ к своим чувствам. Реальный Ивен был для нее потерян. Это походило на общение с тенью.

Люси вскарабкалась на сетку напротив Ивена и заверещала.

– Чего тебе, малышка? – спросил он. Люси просунула свою тонкую лапку сквозь сетку и потянулась к нему длинными пальцами. Ивен дотронулся до ее ладони и позволил ей обхватить кончик своего пальца, но успел отдернуть палец прежде, чем она поднесла его ко рту с маленькими, острыми, как бритва, клыками.

Он снова сел.

– Проклятье! – воскликнул он. – Это сущее наказание – потерять трехгодовалую самку.

– Она всегда была моей любимицей. Он кивнул.

– Ты выкормила ее.

Речь шла о чем-то большем, и Ивен знал это. Дело было во времени. Тика родилась сразу после смерти Хэзер. Ивен находился тогда в Южной Америке, и Шон ничего не оставалось, как только самой выходить малышку – или позволить ей умереть. Получилось так, что это и для нее оказался лучший выход: забыть о себе, заботясь о Тике.

Ивен поднял магнитофон и начал говорить, но тут же повернулся, заслышав шаги на тропинке за своей спиной.

– Это, должно быть, Сэм. – Шон повернулась, чтобы посмотреть на седовласого смотрителя, который вез тележку с едой по тропинке, спускавшейся от кухни.

– Лососи на завтрак! – закричал он.

Шон подошла к краю тропинки и приложила палец к губам, чтобы он так не шумел.

– Тика умирает, – сказала она.

– Нет! – Он перевел взгляд на Пентагон и снова посмотрел на Шон. – Мне казалось, что ветеринар сказал…

Шон покачала головой.

– Минувшей ночью ей стало хуже.

Сэм потер рукой подбородок, серебряные бакенбарды шуршали под его пальцами, как наждачная бумага.

– А вчера она была веселой. Я еще подумал, что она хочет показать детям, что все в порядке. – Он опустил руки и посмотрел на Пентагон. – Жаль. Ведь вы не можете себе позволить потерять самку, не так ли? Пожалуй, я оставлю тележку здесь, чтобы не мешать вашим наблюдениям.

Шон кивнула, посмотрев на пять подносов с обезьяньей едой и на яркие фрукты. Она отвернулась от небольшой миски со скользкими розовыми мышатами – деликатесом для эльфов. Обычно такие вещи ее не волновали, но сегодня у нее что-то неладное с желудком.

– Мне правда жаль Тику, дорогая. – Сэм протянул руку, чтобы крепко обнять ее, и ей показалось, что от его флотской синей формы разит лососями и дохлыми мышами. Она мягко высвободилась из его объятий, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Ивен выключил магнитофон, когда она вернулась на свое место.

– Лососи? – спросил он. – Что же ты их не принесла? Я сегодня еще не завтракал.

– Ивен, пожалуйста, только не сегодня.

Он наклонился вперед, потирая глаза ладонями.

– Мне тоже не спалось, – сказал он. – У нас и так не хватает самок. Когда Тика умрет, положение станет безвыходным.

Она представила себе, как прошлой ночью он, должно быть, тихонько соскользнул с постели, стараясь не разбудить Робин, и до утра просидел за составлением графика кормления. Шон вообразила его склонившимся над племенной книгой в тот самый миг, когда проснулась, вся в поту и слезах, и Дэвид отвернулся от нее в темноте.

– Я звонил в Перу вчера вечером, после того как мы получили заключение ветеринара, – сказал Ивен. Это было признание в том, что он позвонил, не посоветовавшись с ней. – Я сказал им, что у нас не хватает самок для размножения без родственного спаривания. Они ответили, что мы можем взять двух самок и пару детородного возраста в районе Даку, если отловим их сами.

Шон прислушалась к звучанию его слов, к тому, как осторожно он их отмеривает. Она отметила, что он смотрел на нее, пока она наблюдала за Тикой. Ивен не знал, как – с энтузиазмом или с тревогой – отнесется она к его словам; похоже, она сама этого не знала.

Шон глубоко вздохнула.

– Ты хочешь сказать, что мы оба едем в Перу ловить…

– С Робин и Дэвидом, – добавил он слишком быстро. – Робин говорит, что сейчас самое подходящее время, пока Мелиссе девять месяцев. Она говорит, что в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех месяцев расставание было бы для нее чрезвычайно болезненным, но теперь оно даже полезно.

Шон взяла у него магнитофон и почувствовала, как ее пальцы внезапно похолодели.

– Семь часов две минуты. Дети отошли от Тики и Флэша и приблизились к Лансу в квадрате А. – Она выключила магнитофон и посмотрела на Ивена. – Чудесно, что смерть Тики так точно совпадает с потребностью Мелиссы в развитии.

Ивен даже присвистнул.

– Что ты предлагаешь? – спросил он.

Она потупилась, пристыженно глядя на магнитофон. Она всегда старалась говорить о Робин и Мелиссе с уважением, даже с почтением.

– Сейчас для меня не лучшее время, чтобы ехать.

– Я знаю, что ты хочешь поехать.

Хотела ли она? Если бы она могла просто проснуться в лесу под дождем; не помня о телефонном звонке в Икитосе, который прервал ее поездку еще до того, как ее нога успела ступить на землю джунглей.

– Я все же твой начальник, – сказал Ивен, улыбаясь. – Я могу тебе просто приказать. – При обычных обстоятельствах мысль о том, что Ивен ее начальник, могла бы только рассмешить Шон. Он пришел в питомник за три года до ее появления там, и поначалу она многому у него научилась. Но после семи лет совместной работы о его превосходстве напоминали только титул и лишняя тысяча долларов в год. Сейчас она была раздражена неуместностью начальственного давления.

– Близнецы пойдут в сентябре в среднюю школу, – тихо сказала она.

– Ну и что? – Ивен поднял левую бровь, верный признак того, что он раздражен.

– А то, что для них это большое испытание, и я хочу помочь им его выдержать. – Так оно и есть. Ее сыновья немного тревожатся. Они на пару лет моложе своих одноклассников, потому что пошли в школу рано и, перескочив через класс, сэкономили еще как минимум год. Иногда они все еще играли в солдатиков. Иногда и того хуже, – начинали дурными голосами распевать песни в стиле кантри с новой пластинки или уносили телефон в другую комнату, чтобы никто не смог подслушать их разговоры с друзьями. Они отдалялись от нее.

– Шон, речь идет всего лишь о паре недель. Мы можем отправиться в конце июля. Мальчики проживут без тебя в течение этого времени.

Может быть, но проживет ли она без них?

– Может, они поедут с нами? – предложила она.

– Это все же не пикник. Она вздохнула.

– У них уже есть кое-какие планы на лето. – Мальчики собирались провести лето на пляже, чтобы вдоволь насмотреться на девочек в поре полового созревания. Самое последнее место, в котором им хотелось бы оказаться, – так это джунгли, под присмотром обоих родителей и без музыки.

– Дэвид говорил мне, что у него накопилось много отпускного времени, – сказал Ивен.

Если они поедут в Перу, ей придется отложить разговор с Дэвидом о разводе. Как сможет она прожить в тесном соседстве с ним две долгие, жаркие недели, если главное, чего она хочет, – это избавиться от него? Она не могла объяснить это Ивену. Она вообще не могла говорить с Ивеном о разводе. Это было бы нарушением заключенного между ними пакта.

Шон почти прислонилась лицом к сетке.

– Кажется, она не дышит, – сказала она.

Тика лежала неподвижно, и Флэш смотрел на нее в замешательстве. Один из детенышей искал ее сосок и вдруг, почувствовав что-то, отпрянул от безответного тела матери.

– Давай лучше покормим детей с рук, – предложила она.

Люси нагло приблизилась к своему отцу. Она села на камень и принялась чистить Флэша, сосредоточенно наблюдая своими умными глазками за тем, как ее длинные пальцы расчесывают его гриву.

– Ты только посмотри на эту маленькую потаскушку, – возмутился Ивен. – Надо ее отсадить, пока Флэш не сориентировался.

Флэш сидел, безвольно опустив свои золотистые лапы, пока Люси щебетала над ним. Он был похож на очень старого человека, не знающего, как ему жить дальше.

Ивен встал и засунул руки в карманы джинсов.

– Я понимаю, почему ты так нервничаешь насчет Перу, Шон, – сказал он теперь уже мягким голосом, – тем самым, каким он говорил ей о любви. – Не знаю, как бы я поступил на твоем месте. Но мне кажется, что ты чересчур суеверна.

Она промолчала. Это трудно было отрицать. Ивен продолжал.

– Если бы мне случилось побывать в каком-нибудь месте, скажем, в магазине, и меня настигло бы там ужасное известие… Разумеется, мне нелегко было бы решиться снова пойти в этот магазин.

Она улыбнулась, покоробленная этой неловкой аналогией.

– Сможем ли мы на этот раз не заезжать в Икитос? Допустима ли такая степень потворства моей суеверной натуре?

– Скорее всего, мы это устроим. Значит ли это, что ты едешь?

Она покачала головой.

– Это значит, что я подумаю.

 

2

Когда Шон возвращалась из питомника домой, она заметила над собой в сером небе самолет Дэвида. Она включила радио.

– …на междуштатном пятнадцатом движение нормальное, – проговорил Дэвид. Голос звучал на фоне приглушенного рокота мотора. Она представила себе, как он сидит перед контрольными приборами самолета в громоздком шлеме на мягких каштановых волосах, изогнув шею, чтобы видеть движение транспорта. Но только изгиб его шеи свидетельствует о напряжении. Во всех других отношениях его телу так же уютно и комфортно, как если бы он лежал в гамаке во дворе собственного дома.

– Сегодня видимость лучше внизу, чем здесь, наверху, – продолжал Дэвид.

Много лет назад, когда Хэзер была еще жива, Шон начертила красной краской на куске простыни слова Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ и прикрепила это признание на крыше «бронко», который она тогда водила. Если Дэвид замечал ее машину, он говорил «Я тоже люблю тебя, Шон» прямо в середине радиопередачи. Он мог себе это позволить. Он был любим как в нанимавшей его радиостанции, так и теми, кто сидел за рулем.

Шон сняла надпись с крыши, когда один водитель грузовика указал на нее непристойным жестом из своей кабины. Она любила рисковать, но это был не тот вид риска, на который стоило идти.

Самолет Дэвида повернул направо. Он возвращался в аэропорт, и она знала, что Дэвид будет дома не позже чем через час. Были времена, когда она сгорала от нетерпения увидеть его вечером, но теперь от этих чувств ничего не осталось; ей не хотелось спешить домой, чтобы встретить его у дверей, обнять за плечи, рассказать, как прошел день. Она не позволяла себе вспоминать, как яростно любила его когда-то.

– Тика умерла сегодня утром, – объявила она за обеденным столом как бы между прочим.

Дэвид кивнул.

– Я знаю. Ивен сказал мне, когда звонил, чтобы договориться о партии в теннис на субботу.

Она могла представить себе этот телефонный звонок, его истинная цель не имела отношения к теннису.

Игру совсем не нужно было организовывать: Дэвид и Ивен играли друг с другом в теннис почти каждую субботу на протяжении последних семи лет. Нет, Ивен позвонил Дэвиду для того, чтобы сказать ему о поездке в Перу. Теперь они достанут ее, не на работе, так дома.

– Я что-то не понял, – сказал Джейми, облизывая вилку. – Тика умерла, потому что родила двойню?

Шон улыбнулась своему сыну, родившемуся тринадцать лет назад ровно на минуту позже своего брата.

– Нет, конечно, нет. У игрунок почти всегда родятся двойняшки, ты сам это знаешь. У Тики была раковая опухоль, но мы узнали об этом, когда было уже слишком поздно.

– Ивен считает, что они с мамой должны поехать на Амазонку этим летом, чтобы поймать несколько медных эльфов. – Дэвид не сводил глаз с Шон, пока говорил это мальчикам. – Если они поедут, мы с Робин, возможно, поедем вместе с ними.

– Я еще не согласилась на эту поездку, Дэвид, – ответила она. – Зачем будоражить мальчиков, когда ничего еще толком не известно?

– Мне кажется, это грандиозная идея. – Он добавил риса в тарелку. – Мы годами не брали отпуск.

– Кто останется с нами, если вы уедете? – спросил Кейт, повернувшись к ней, и она снова отметила, как изменились его черты. Детский румянец на щеках стал красновато-коричневым, нос – длиннее и тоньше. Если она уедет на две недели, то может не узнать его по возвращении. Только карие бархатные глаза с густыми ресницами остались неизменными. Глаза Дэвида.

– Вы двое, возможно, останетесь с тетей Линн, – ответил Дэвид. Очевидно, он обдумал это заранее.

– Отлично! – сказал Кейт. – Поездим на старом велосипеде Матта.

– Ты сломал его, когда мы были там в последний раз, – напомнил ему Джейми.

– Когда я сел на него, он уже был сломан.

– Ешь свой салат, – Шон придвинула тарелку с салатом поближе к Джейми и увидела, как она отразилась в ясной голубизне его глаз. Он был совсем не похож на брата. У него ее черные волосы, только без нежеланной седины, и ее голубые глаза. И ее нежная душа, такая хрупкая, что он нуждался в бронированном панцире, чтобы защитить ее. К сожалению, все, что можно было разглядеть в Джейми в эти последние дни, так это панцирь. Она импульсивно потянулась, чтобы потрепать его по щеке, но он отдернул голову.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– У тебя ресница на щеке, – солгала Шон, чувствуя себя преданной. Она опустила руку на колени. Она хотела бы удержать ту степень близости с сыновьями, какая установилась у них, когда они были поменьше, но те времена прошли. Она не могла теперь даже дотронуться до них, не встретив отпора.

Кейт проглотил последний кусок кабачка-цукини. – Куда вы едете, что нам отвечать людям? – спросил он.

– Пока не решено окончательно, что мы вообще куда-то едем, дорогой, – ответила она.

– И все-таки, куда?

– Бассейн Амазонки. Джунгли. Тропический дождливый лес. На любой вкус.

У Джейми округлились глаза.

– Мы скажем, что вы в Париже. Шон засмеялась.

– Почему?

– Потому что это несуразно. Чьи еще родители проводят отпуск в джунглях?

– Мама, все ребята считают тебя чудачкой, – сказал Кейт. – Мне уже надоело слушать, как они говорят: твоя мама живет в зоопарке.

– Это не зоопарк, это питомник, – поправила его Шон.

– Вам бы следовало гордиться своей мамой, – сказал Дэвид. – Многие ли мамы ваших друзей имеют степень доктора наук?

Шон встала, чтобы убрать со стола, жестом показывая Дэвиду, чтобы он продолжал сидеть. В этом разговоре не было ничего нового; в чем она могла положиться на Дэвида, так это в хорошей защите. В этом отношении ей будет его недоставать. На что это будет похоже, когда в доме будут жить только сыновья и она? Перенесут ли дети еще одну тяжелую травму? Не будут ли винить себя в этом разводе? Она должна быть уверена в том, что они поймут, что ни в чем не виноваты.

Шон отнесла посуду на кухню и включила радио. Дэвид любил слушать оперную музыку за обедом, и не только за обедом, но при любой активной деятельности. Но сопрано с некоторых пор стало действовать ей на нервы. Она соскребла с тарелок остатки еды, а Фигаро и Кармен, два огромных черных Лабрадора, терпеливо следили за ней, свесив розовые мясистые языки, в ожидании объедков. Из окна над раковиной ей видны были цветущие во дворе джакаранды. Шесть деревьев, посаженных по форме правильного эллипса. Она и Дэвид купили этот дом в испанском стиле ради этих деревьев, из-за овальных цветов лаванды и кружева зелени. Не часто встречается здесь настоящий зеленый цвет; все, что произрастает в этих широтах, окрашено в золотистый, коричневый или, в лучшем случае, в приглушенный или агрессивный зеленые цвета. Через неделю или две цветы опадут. Ее охватила печаль, слишком острая, чтобы ее могло вызвать только увядание цветов.

Шон выключила воду и поставила миску с рисом и морковью перед собаками, которые смотрели на нее с разочарованным видом, пока не начали есть. Они привыкли к такой пище: в основном овощные объедки. Шон никогда не готовила ни мяса, ни птицы, ни рыбы. Детям иногда перепадал от Дэвида какой-нибудь гамбургер, но единственное мясо, которое она терпела у себя на кухне, – это консервы для собак.

– Она ненормальная, – скулил Джейми из соседней комнаты. – Почему она не может быть такой, как другие мамы?

Шон достала из холодильника миску с нарезанными фруктами и выключила радио, чтобы услышать разговор.

– Нормальная мама не позволит держать в комнате змей. – В голосе Дэвида прозвучала усмешка.

– Удавы ей нужнее, чем нам, – сказал Кейт. – Она играет с ними больше, чем мы.

Это была неправда. Ей случалось забывать о змеях. Правда, она любила передвигаться с одной из них по комнатам, когда занималась уборкой. Ей нравилась мощь змеи, чувственное сворачивание и разворачивание тяжелого тела, охватывающего ее грудь и спину.

– А хорьки – это целиком ее идея, – сказал Джейми. – Кому нужны хорьки? Они идиоты. И воняют.

– Ничего они не воняют, – возразил Дэвид. – Мама их дезодорировала, и вы это прекрасно знаете.

Шон нарезала спелый персик и добавила его к Другим фруктам.

– Никакая другая мама не позволит муравьям ползать по кухне, – сказал Джейми.

Шон придирчиво осмотрела кухню. Прошли уже многие недели с тех пор, как в доме нет ни Одного муравья. Она не могла заставить себя применять против них химикаты. Кроме того, у муравьев свой цикл. Оставьте их в покое, и они в конце концов исчезнут сами.

– Вдобавок ко всему она стрижется короче, чем мы, – сказал Кейт.

Шон нахмурилась и провела рукой по своим свежеостриженным, неоспоримо коротким волосам.

– Эй! – крикнула она. – Довольно.

– У меня тоже короткая стрижка, а мои затрещины покрепче, чем у вас обоих, вместе взятых, – сказал Дэвид, когда она принесла миску с фруктами и поставила ее на обеденный стол.

Шон села.

– Знаете что, мальчики, у меня сегодня не самый легкий день.

– Извини, мама, – сказал Кейт.

– В том, что Тика умерла, нет ни капельки твоей вины, – сказал Джейми. Он встал так, чтобы иметь возможность зачерпнуть полную ложку фруктов из миски, пальцами помогая себе переправить их в свою пустую тарелку.

– Я это знаю. Но мне все равно не по себе.

– Ты ведешь себя так, как будто это была не обезьяна, а человек. – Джейми снова плюхнулся на свое место.

– Она была дорога мне.

– Но ведь это совсем не то, что смерть Хэзер. – Голос Джейми звучал напряженно. – Ты ведь не испытываешь сейчас того чувства, правда? – Мальчикам было десять лет, когда умерла Хэзер, Это потрясло их. Четырехлетние дети не должны умирать.

– Нет, конечно, нет. Но любая смерть того, – не важно, человек это или животное, – кого любишь, заставляет вспоминать другие смерти.

Дэвид молча встал и направился в кухню, его тарелка с фруктами осталась почти нетронутой. Он не хотел участвовать в этом разговоре.

«Ублюдок, – подумала Шон. – Ты покидаешь меня теперь, когда я больше всего в тебе нуждаюсь».

– И когда мы переезжаем? – спросил Кейт у Джейми, развивая тему, поднятую Дэвидом. Некоторые темы могли обсуждаться в этом доме бесконечно.

– Думаю, общение с тетушкой Линн не принесет нашим парням ничего, кроме пользы, – произнес Дэвид со своей половины просторной супружеской постели. – Побыв с ней пару недель, они сами поймут, что совсем неплохо провели время.

Шон вздохнула.

– Я бы и рада поехать, но…

– Никаких «но». Последний раз мы отдыхали по-настоящему четыре года назад. – Дэвид осторожно дотронулся до ее плеча. – Ты так давно не чувствовала себя счастливой.

Она прикусила губу, чтобы сдержать гнев.

– Это не оттого, что я давно не брала отпуск, – сказала она. – И потом, Дэвид, это будет отпуск только для тебя. Я-то еду работать.

– Но ты любишь такую работу. И время сейчас удачное. Луиза буквально умоляет меня передохнуть. К тому же, эта книга меня доконала. – На этой неделе он каждый вечер запирался в туалете – своей «читальне». Иногда оттуда доносился его сочный голос, надиктовывавший что-то на магнитофон. Дэвид начал заниматься звучащими книгами для слепых сразу после женитьбы. Он вкладывал в это дело всю свою душу. Раньше это восхищало ее, но теперь казалось способом уйти от жизни.

– Ты сумел добиться четкого звучания и простоты интонации, – сказала она.

Он приподнялся, опершись на локоть, чтобы видеть ее.

– Когда я впервые встретил тебя, ты уже мечтала о Южной Америке. Что сталось с твоей мечтой о шатре? С твоим сном?

Да, эти сны. Она мечтала о джунглях еще до того, как увидела их на картинках. Ей десять лет. Они с отцом-ветеринаром сидят на диване дома в Аннендале, у нее на коленях журнал «Национальная география». Отец показывает ей обезьян-ревунов, ягуаров и рогатых лягушек. Но фотография, которая по-настоящему заворожила ее, изображала шатер-свод, образованный верхушками деревьев в сотне футов над землей. Было в нем что-то успокаивающее. Надежное.

В ту ночь ей приснилось, что она летает под самым шатром, размахивая руками, как птица крыльями. Она пролетела многие мили под кружевом ветвей. Ей до сих пор это снилось, почти каждый месяц. Если подумать о причинах возникновения этих снов, окажется, что они сопровождают сильные переживания в ее жизни. Сны омолаживали ее. Дэвид говорил даже, что всегда может определить, когда Шон видела свой сон, – в таком легком состоянии духа она после этого пребывала.

– Можешь ты мне дать разумный, основанный на логике ответ, почему мы не должны ехать? – спросил Дэвид.

Что могла она ответить? Он все равно не поймет, почему она боялась оставить детей одних этим летом, почему ей казалось, что они больше нуждаются в ней сейчас, чем даже в грудном возрасте. Он не поймет того ужаса, который она испытывала при одной мысли о том, что ей придется повторить поездку, как-то связанную со смертью дочери. И он как бы не замечал проблем, связанных с их взаимоотношениями. Прочность их брака за последние три года стала настолько проблематичной, что любой встряски будет достаточно, чтобы разбить его вдребезги. Может быть, в этом они как раз и нуждались. Тогда и Дэвид поймет, что развод – единственный выход из положения.

– Дэвид, там будет несладко. Никакого комфорта. Жара и насекомые. Не очень-то там отдохнешь.

– Поехали. Шон вздохнула.

– Поехали, – эхом отозвалась она и подумала, что если в их отсутствие с детьми что-нибудь случится, это будет на его совести.

Шон увидела в темноте улыбку Дэвида, когда он притянул ее к себе, чтобы поцеловать.

– Вот увидишь, ты не пожалеешь. – Он слишком долго не отпускал губ, медленно передвигая руку от ее бедра к груди. Она поймала его руку и задержала, прижав к постели между ними.

– Я правда устала.

Он наклонился, чтобы посмотреть на нее, и ей пришлось отвести взгляд, чтобы он не прочел в нем: «Я больше не хочу тебя».

– Я уже забыл, когда мы в последний раз занимались любовью, – сказал он.

Шон тоже не помнила. Она старалась не вспоминать, как много этот брак значил для нее когда-то. Она отвернулась от него, благодарная пространству, которое образовалось между ними и разделяло их на постели.

 

3

Дэвид Райдер перевелся в университет Холлистера в Западной Виргинии, когда ему было двадцать лет и он учился на предпоследнем курсе. Как раз к этому времени он получил права на управление самолетом, окончив двухгодичные курсы.

– Не самая полезная вещь на свете, – сказал отец.

– Самоубийство, – подхватила мать. – Теперь, когда ты умеешь летать, они пошлют тебя во Вьетнам.

Он сказал, чтобы она не беспокоилась: его шансы на это невелики. И все же с тех пор она звонила ему несколько раз в неделю, чтобы узнать не пришла ли повестка.

Теперь он решил сделать то, чего родители ждали от него с самого начала: приобрести серьезную профессию. Его первая мысль была о музыке. Будь на то его воля, он провел бы оставшиеся на учебу два года в оперном зале. Но от музыки было мало пользы. Его наставница посоветовала заняться журналистикой.

– С твоим голосом и внешними данными ты сделаешь карьеру на радио или на телевидении, – сказала она.

Идея ему понравилась. Он был благодарен природе за то, что она наделила его таким голосом. Он рано понял, что за ним можно спрятаться. Когда он был испуган или зол, никто не замечал этого. Мягким коконом своего голоса он обволакивал собственные эмоции, и делал это так успешно, что и сам забывал о причинах этих эмоций.

Прятался он и за своим телом. Дэвид принимал участие в соревнованиях по плаванию с восьми лет, но в глубине души считал свой мужественный облик случайным даром природы. Из-за этого он выглядел более откровенным, чем был на самом деле.

Его каштановые волосы были коротко острижены, не то что у большинства однокашников. Он подстригся на следующий же по приезде день. Холлистер располагался в сельской местности. Там не было большого выбора парикмахерских, и он попал в руки парикмахерши с длинными, какими-то волокнистыми волосами цвета увядшей травы. Она щелкала жвачкой над его ухом.

– Вам надо немного отрастить волосы, – посоветовала она, изучая в зеркале его лицо. – У вас очень правильное лицо. Прямоугольник, суженный с двух сторон. – Она достала из сумочки тюбик с помадой и очертила контур его отражения на стекле. – Видите? Но ваши волосы коротковаты. И еще надо отрастить бачки.

Он вежливо ответил, что его устраивает прическа как она есть. Она пожала плечами и приступила к стрижке.

Первая неделя учебного года была временем ориентации, он был окружен новичками, зелеными и несерьезными. Но были и другие, так что со временем он разделил студентов на ряд категорий. Среди них выделялась влиятельная компания хиппи, затем прочная и довольно многочисленная группа студентов, склонных входить в разного рода товарищества и братства. Имелась также небольшая группа негров, хорошо организованных и политически активных, и горстка юношей школярского вида с прилизанными волосами и в очках с толстыми стеклами. Оставалось неясным, к какой из них относился он сам. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что он не хиппи.

Поэтому он был так изумлен, когда впервые увидел Шон Мак-Гарри и почувствовал, как земля ускользает у него из-под ног.

Это случилось на второй день ориентации. Она расположилась на газоне перед учебным зданием, лежа на траве на животе и читая какой-то толстый учебник.

На ней были синие джинсы, отрезанные так, что получились очень короткие шорты, туго обтягивавшие ее точеную круглую попку. Но внимание Дэвида было привлечено, главным образом, ее волосами. Они казались ненатуральными. Густые и невероятно прямые, они опускались немного ниже плеч и сияли на солнце, как черный атлас. Дэвид устроился на широких ступеньках учебного корпуса, пряча глаза за темными стеклами очков и повернув голову так, чтобы она не догадалась о том, что он буквально загипнотизирован ею.

Он опаздывал на какое-то студенческое собрание, но продолжал сидеть. Наконец девушка поднялась и потянулась, держа книгу высоко над головой. Она носила бусы, и они приминали светло-зеленую блузку, обрисовывая ложбинку между ее грудями. Было видно, что она без лифчика, и все же ее полные груди оставались высокими. Она прошла мимо него, направляясь в учебный корпус, и он отметил мягкую голубизну ее глаз и густоту черных ресниц, уловил дуновение сухого аромата, напоминавшего запах фимиама, когда она проходила мимо, и безошибочно распознал признаки охватившей его любовной лихорадки.

Собрание было забыто. Вместо этого Дэвид последовал за ней, держась на некотором расстоянии. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь застал его за этим занятием. Никогда прежде он не вел себя подобным образом. Он расспрашивал о ней других студентов, стараясь придать своим вопросам видимость простого любопытства, в то время как кровь стучала у него в висках. Ее все знали. По крайней мере по имени. Она хорошо успевала и получала стипендию. Училась она на предпоследнем курсе и прибыла в студенческий городок так рано потому, что была вице-президентом диссидентской студенческой группы «Студенты за мир», боровшейся за сокращение учебного года. Некоторые называли ее очень странной.

Три дня ушло на разработку плана, согласно которому он мог бы проучиться рядом с ней целый семестр.

Он проводил долгие часы в помещении студенческого союза, делая вид, что изучает расписание занятий, а сам не мог оторвать глаз от двери.

Четыре девушки сидели за столом рядом с ним. Из их взглядов и доносившихся обрывков разговора нетрудно было заключить, что он являлся предметом обсуждения. Все четыре – блондинки, бретельки их лифчиков просвечивали сквозь тонкую материю летних блузок. У них были замысловатые прически, они изрядно потрудились над беспорядком всех этих локонов и завитков. Неделю назад они бы его заинтересовали. Но теперь казалось, что он насквозь видит их потуги показаться более значительными, чем они были на самом деле.

Род Стюарт пел по громкоговорителю «Мэгги Мэй», когда Шон вошла в столовую, смеясь тому, что Джуд Мандел – президент общества «Студенты за мир» – нашептывал ей на ухо. Дэвид уже ненавидел Джуда. Он вообразил, что Джуд является главным препятствием на его пути, человеком, настолько непохожим на Дэвида, что даже непонятно, как с ним соперничать. У него были длинные каштановые волосы, еще длиннее, чем у Шон. Вчера, перевязанные лентой, они походили на лошадиный хвост, но сегодня ниспадали на плечи в живописном беспорядке. Плюс к этому – длинная борода. Джуду было не меньше двадцати пяти лет – немыслимый возраст для соперника, когда тебе всего двадцать.

Шон и Джуд, сопровождаемые двумя девушками, "расположились за одним из столов, протянувшихся вдоль длинного ряда окон. Все эти столы были заняты их друзьями. Местные чудаки.

Дэвид дождался момента, когда Джуд отправился к буфету, и подошел к столу, за которым сидела Шон. У него вспотели ладони. Из-за сильно потертых джинсов он чувствовал себя неряхой. Он привык к оксфордской небрежности в одежде.

– Простите. – Он улыбнулся ей, радуясь вкрадчивому звучанию своего голоса. Она не могла догадаться, как он нервничал.

Девушки из сопровождения Шон прервали беседу и смерили его такими взглядами, как будто он прибыл с другой планеты.

– Кажется, мы записались в одну группу по биологии, а я потерял список литературы, – сказал он. – Не могли бы вы мне помочь?

Ее голубые глаза смотрели прямо на него.

– В какую группу по биологии? – спросила она. – Я записана сразу в трех группах. В десятичасовую группу Паркер?

Он не рассчитывал на это. На то, что сможет заниматься с ней сразу в трех группах.

– Да, – кивнул он. – Десятичасовая Паркер.

– Там нет списка литературы. Нам дадут его на первом занятии.

– О, благодарю вас. – Надо было уходить, но Шон улыбнулась ему.

– Вы слушали Паркер раньше? – У нее были ямочки на щеках.

Он вымучил ответную улыбку.

– Я здесь впервые, – сказал он. – Я перевелся.

– Вам здесь понравится. И вам понравится Паркер. Она как динамит.

Джуд вернулся, неся хот-дог для себя и апельсиновый сок для Шон, и сел на свое место. Теперь он разглаживал салфетку на голых ногах Шон и смотрел на Дэвида.

– Эй, парень, – медленно произнес он. Похоже, он завелся. – Разве ты не принадлежишь к другой стороне? – Джуд кивнул в сторону ряда столов, откуда пришел Дэвид.

Дэвид не сразу понял, что он имеет в виду. Он посмотрел на «свой» ряд столов и увидел, что за ними расположились студенты, выглядевшие исключительно добропорядочно. Он ступил на вражескую территорию.

Шон засмеялась.

– Джуд, дай ему опомниться. – Она взглянула на Дэвида. – Увидимся на занятиях.

Он отправился на поиски списков, надеясь, что еще не поздно записаться в десятичасовую группу Паркер.

Ему нелегко было привыкнуть к запаху биологического кабинета. К свинцовому, густому и тяжелому запаху, исходившему от широких черных плит лабораторных столов. Годами запекшаяся кровь скапливалась в порах этих плит, думал он. Он чувствовал себя не в своей тарелке.

Он пришел одним из первых и занял место, откуда видна была дверь. Профессор Паркер сидела на большом дубовом письменном столе, приглаживая пальцами короткие седые волосы. Она улыбалась и кивала каждому входившему студенту. Казалось, почти все они были ей знакомы. Шон вошла в комнату, ее черные волосы покачивались, как мерцающая вуаль.

– Привет, Бет, – сказала она профессору Паркер.

– Шон! – воскликнула Паркер. – Нам так не хватало тебя этим летом. Ты работала со своим отцом?

Шон кивнула.

– Да, и далеко отсюда, хотя отец остался таким же занудой, как всегда. Я как-нибудь расскажу вам, что мы сделали с одной козой.

Дэвид поморщился, усомнившись в том, что она та женщина, с которой можно насладиться сладкой истомой оперного искусства.

Она села, чудо из чудес, через стол от него и одарила его приветственной улыбкой, от которой у него захватило дух.

На ней была белая газовая блузка, под которой виднелись розовые диски ее сосков. Она часто поднимала руку, задавала одни вопросы, отвечала на другие. Ее язык был грубым, ум острым. Несколько раз она рассмешила весь класс. Все ее хорошо знали. Поэтому, когда профессор Паркер велела им выбрать партнера по лабораторной работе, он понял, что надо действовать быстро. Он наклонился над широким столом.

– Я никого здесь не знаю, – сказал он. – Не согласишься ли ты стать моим партнером по лабораторной работе?

– Конечно, – улыбнулась она. – Почему нет?

На третьем занятии он предложил ей прогуляться. Шон сказала, что единственное место, куда она ходит по вечерам, это библиотека. Он предложил встретить ее там сегодня вечером.

Дэвид застал ее в научном зале, погруженной в чтение, и сел за стол напротив нее.

– Привет, – шепнул он.

– Привет. – Шон тепло улыбнулась, но было ясно, что она не расположена болтать. Он пытался сосредоточиться на статье по журналистике, которую ему надо было прочесть. Время от времени Шон исчезала в хранилище минут на десять и возвращалась с охапкой книг. У нее была привычка ставить ноги на соседний стул и обнимать колени, перелистывая книги. Он не мог читать. Он был поглощен созерцанием игры света на ее волосах и ресницах. Ресницы были такими черными и густыми, что казались накладными. Но, находясь вблизи, он мог убедиться, что она вообще не пользовалась косметикой.

Она согласилась, чтобы он проводил ее до студенческого общежития.

– Только, если не возражаешь, мы пойдем длинной дорогой.

Дэвид улыбнулся. Чем длиннее, тем лучше. Но скоро ему стало ясно, что она думает вовсе не о том, чтобы провести с ним как можно больше времени. «Длинная дорога» проходила так, чтобы без всякой необходимости пересечь по узкому железнодорожному мосту реку Потомак. Весь мост состоял из одного ряда рельсов и грубого настила из гниющих досок шириной в три фута. От потока воды внизу их отделяли только перила из стальной трубы. Единственное, что освещало им путь, были электрические лампочки, свисавшие с перил через каждые тридцать футов.

Едва ступив на мост, он решил, что она ненормальная, да и он вместе с ней. Он почувствовал, как доски закачались у него под ногами, и ухватился за перила, чтобы сохранить равновесие.

– Ты здесь когда-нибудь ходила? – спросил он. – Ты уверена, что эти доски нас выдержат?

Она шла впереди, и ему стоило больших усилий поспевать за ней.

– Я хожу здесь каждый вечер. Это меня успокаивает. – Она остановилась и протянула вверх руку. – Посмотри, как близко отсюда до звезд.

Он не мог смотреть ни вверх, ни вниз.

– Пойдем дальше, – сказал он.

– Ты что, боишься высоты? А я слыхала, что ты летчик.

– Это совсем другое.

Она улыбнулась, как ему показалось, с симпатией.

– Страшно в первый раз. В одиннадцать утра и в три часа пополудни здесь проходит поезд. Вот тогда не завидую тому, кто здесь окажется.

Он помрачнел.

– Ты что, пробовала?

Шон кивнула и подошла к нему совсем близко. Она перешла на шепот; казалось, слова, которые она произносила, пугали ее не меньше, чем его.

– Иногда я ложусь здесь и читаю в ожидании поезда. Когда он проносится мимо, кажется, что земля разрывается в клочья.

Холодный сентябрьский ночной воздух вползал в рукава его рубашки, он дрожал.

– Ты что, хочешь умереть? Она засмеялась.

– Да нет, черт меня побери! – Она пошла дальше, и он последовал за ней с таким чувством, что у него нет выбора.

В следующую пятницу каждой паре партнеров в биологической лабораторной работе был предоставлен эмбрион поросенка для препарирования, и тут-то Дэвид понял, что совершил ошибку. Надо было искать другие способы познакомиться с Шон Мак-Гарри.

Она сидела напротив него, глаза ее расширялись от восторга, когда она смотрела на поросенка, лежащего на лабораторном поддоне для диссекции.

– Маленький славный поросеночек, – усмехнулась она. – Можно я его подготовлю?

Дэвид проглотил слюну.

– Будь моим наставником, – сказал он.

Шон положила поросенка на спину и привязала один конец бечевки к его правой передней ноге. Она пропустила бечевку под поддоном и привязала другой ее конец к левой передней ноге. Очевидно, она делала это не впервые. Он старался сконцентрировать внимание на ее руках. У нее были длинные пальцы и очень короткие ногти, но не обкусанные, а аккуратно остриженные, мягко закругленные на концах. Он решил, что они прекрасны, хотя еще пару дней назад никак не стал бы любоваться короткими ногтями без маникюра. Он принудил себя снова сосредоточиться на поросенке. Шон привязала его задние ноги точно так же, как она это сделала с передними. Теперь поросенок был распростерт перед ними кверху животом. Дэвид скорчился.

Шон подала ему скальпель.

– Почему бы тебе не сделать первый надрез?

Он помотал головой. Никакие муки ада не заставили бы его всадить скальпель в этого поросенка.

– Лучше ты, – сказал он.

Она пожала плечами. Затем оттянула кожу возле пуповины и сделала надрез.

– Сейчас нам нужна только небольшая дырочка, чтобы в ней поместились кончики диссекционных ножниц, – пояснила она.

Он смотрел сверху на ее голову, пока она засовывала ножницы под кожу поросенка, потом она начала резать. На границе обзора, краем глаза он видел, как ее пальцы отделяют кожу поросенка от мяса. Его прошиб пот. Она наклонилась вперед, внимательно изучая результаты своих действий, и он успел придержать прядь ее волос прежде, чем она упала в поддон.

– Спасибо, – засмеялась она закидывая волосы назад. – К ним всегда липнет всякое дерьмо. – Она постучала кольцами ножниц по тыльной стороне его пальцев. – Следующий надрез за тобой. Я не жадная.

– Я не могу этого сделать. – Он решил, что лучше сказать ей это сейчас, пока они не очень углубились в поросенка.

– Что ты имеешь в виду?

– Меня стошнит.

Она мрачно посмотрела на него.

– Дэвид, поросенок – это самое приятное существо из всех, кого нам придется здесь вскрывать.

Он покачал головой.

– Почему ты выбрал этот класс?

– Чтобы быть рядом с тобой. – Нужно было выбрать какой-нибудь дополнительный предмет.

– Но ведь это занятия повышенной трудности, для продвинутых студентов. Ты мог выбрать геологию или что-нибудь в этом роде.

– Мне нужно выйти. – Его грудь сдавило. Он не мог набрать воздуха в легкие.

Она отложила ножницы и положила руку на его плечо.

– Расслабься, – сказала она. – Все в порядке. Мы даже не успели как следует разделать этого толстого педераста. – Он отодвинулся от стола.

– Ты ведь специализируешься не по биологии?

– Журналистика, – признался он. Она с улыбкой покачала головой.

– Ладно. Считай, что сегодня тебя пронесло. Я закончу препарировать одна. Тем более, что для меня это большое удовольствие. А после этого ты скоренько уносишь отсюда свою задницу. Договорились? Я имею в виду, Райдер, что ты здесь – как рыба на суше.

Она снова начала резать, а он созерцал совершенно гладкую прядь ее волос.

– Я думаю, есть что-то хорошее в том, что ты не хочешь резать этого поросенка, – рассуждала она в процессе работы. – Когда-то меня это тоже беспокоило: приносить в жертву жизни этих малышей ради нашей пользы. Но это необходимо. Я сама не сразу это поняла. Можно, конечно, использовать всякие чучела, но это не то.

Шон продолжала болтать, а он тем временем влюблялся в нее.

Наконец она подняла на него взгляд.

– Ты красивый парень, Дэвид, – произнесла она, ее пальцы все еще продолжали работать.

– Спасибо.

– Мне легко представить тебя рядом с королевой, повисшей на твоей руке. Чего я не могу, так это представить рядом с тобой себя.

– Почему?

– Мы принадлежим к разным мирам. Я не имею в виду биологию и журналистику. Просто я никогда не имела дела с парнями, у которых такие короткие волосы… никогда. Ты понял, что я имею в виду? К тому же я немного посвободнее тебя. Ты какой-то напряженный.

– Это не так. – Ему хотелось защититься. – Я очень расслабляюсь, когда мне не приходится резать свиней или пересекать реку по качающемуся бревну.

Она улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки, похожие на маленькие звездочки.

– Тебе когда-нибудь приходилось иметь дело с девушкой, которая не брала бы инициативу на себя?

– Конечно. – Он понимал, что его оскорбляют, но, по правде говоря, девушки, не бравшие инициативу на себя, имели основания пожалеть об этом. – Я хочу иметь дело и с тобой тоже. И не только в библиотеке. Завтра вечером. Как раз будет кино в зале учебного корпуса.

– Хорошо.

Он победно улыбнулся.

– Но с одним условием. Ты посмотришь – действительно посмотришь – на то, что я сделала с поросенком. Давай я все тебе объясню. Тогда страх пройдет.

Он принудил себя посмотреть вниз и увидел, что она вырезала все лоскутки кожи, которые придавали поросенку достойный вид, извлекла из уютного вместилища его тела расчлененные куски и обрезки и пришпилила их к поверхности поддона.

– Хорошо, – весело произнесла она. – Начнем с внутренних органов. Ты знаешь, что это такое, не так ли? – Она пошевелила зондом скользкие червеобразные кишки, и он закрыл глаза.

Он услышал, как она отодвигает посудину на другой край стола.

– Я вижу, ты и правда не можешь. Он покачал головой.

– У меня неплохо получаются некоторые другие вещи.

Она улыбнулась.

– Готова поспорить, что это так. Зайдешь за мной завтра в семь?

Они сидели рядом в зале и смотрели «Короля сердец»; только тут он почувствовал себя с ней совсем легко. Он переплел ее пальцы со своими, она склонила голову ему на плечо. Сегодня на Шон были длинные джинсы, сильно потрепанные внизу, она сидела, подогнув под себя босые ноги. На ней была блузка из индийской набивной ткани и сережки из ракушек морского гребешка. Она источала богатый сумеречный запах, экзотический, почти духовный; так пахнет в церкви.

Он решил не рассказывать ей о разговоре с Джудом. Он был в студенческом клубе, когда Джуд сел за его стол. Разумеется, без приглашения.

– Ты играешь не за ту команду, парень, – сказал Джуд, глядя на него холодными серыми глазами.

– Не понимаю, о чем ты. – Дэвид разглядывал Джуда, пытаясь понять, что нашла Шон в этом человеке. Возможно, он неплохо выглядел под своей бородой. У него было угловатое лицо с высокими заостренными скулами и глаза, похожие на поверхность замерзшего пруда. Сквозь мочку уха продернуто маленькое золотое колечко. Дэвид перед ним чувствовал себя мальчишкой.

Джуд наклонился вперед и говорил очень медленно, как бы сомневаясь в способности Дэвида понять очень простые вещи:

– Она нуждается в большем, чем ты можешь ей дать, – сказал он.

– Почему ты так в этом уверен? Джуд рассмеялся.

– Она нуждается в том, чтобы жить на пределе. Ты понял, что я имею в виду?

Дэвид медленно кивнул. Он представил себе Шон лежащей на железнодорожном мосту; она читает книгу по биологии в ожидании поезда.

– Она любит только самую лучшую колумбийскую травку. – Джуд достал из кармана лавандовую сигарету с марихуаной и положил ее на стол.

Дэвид нервно поглядел по сторонам.

– Возьми, – предложил Джуд. – Это тебе скоро понадобится.

Дэвид положил сигарету в карман рубашки.

– По ночам она любит ездить по проселочным дорогам, тем, что проложены в лесу, и выключает фары. Темнота, ни черта не видно, а она все едет на этой проклятой машине, пока у нее не сдадут нервы.

Боже! Что с ней? Он всегда боялся темноты, черного цвета. Как можно, будучи зрячим, прикидываться слепым?

– Итак, – Джуд встал. – Ты уже трахнул ее?

– Нет. – Он был настолько ошеломлен вопросом, что ответил не думая.

Джуд покачал головой.

– Она лучшая девчонка в городке, парень. Постарайся быть достойным ее.

Дэвид вспомнил об этом разговоре теперь, когда Шон сидела рядом с ним, положив голову ему на плечо, ее рука в его руке. Собиралась ли она сегодня заняться с ним любовью? Он был не против, просто боялся, как бы что-нибудь не разрушило их взаимоотношений, пока они не получили естественного развития. Он собирался пригласить ее после кино в свое общежитие. Его соседи сегодня отсутствовали, и они с Шон могли бы побыть одни.

Но у Шон были другие планы. Когда кино кончилось, она взяла его за руку и потянула в конец коридора, потом вверх по лестнице на третий этаж.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Увидишь.

Они тихо шли по слабо освещенному холлу, их шаги отзывались еле слышным эхом. Она остановилась у двери класса Паркер, и он застонал.

– Шон, это все-таки свидание. Сегодня меня меньше всего интересуют эмбрионы поросят.

– Меня тоже. – Она достала ключ из кармана. – Тс-с, – она приложила палец к губам, тихо хихикая. Потом вставила ключ в замок и открыла дверь. – Очень удачная идея – провести свидание в том самом месте, где мы познакомились.

Шон выключила свет. Луна слабо освещала черные прямоугольники лабораторных столов. Она подвела его за руку к их столу и села на него.

– Присоединяйся, – пригласила она.

– Кто-нибудь может войти.

– Мы-то уже, кажется, вошли. – Она снова хихикнула и наклонилась поцеловать его; быстрый мягкий поцелуй имел вкус кокосового ореха. Ее волосы прохладно скользили по его щеке.

Он натянуто улыбнулся.

– Я думал, ты предпочтешь мою удобную мягкую постель. Кроме того, я чувствую себя здесь… каким-то незащищенным.

– Я уже на перине. – Она нагнулась за новым поцелуем, и на этот раз он нащупал руками ее груди. Они были чуть влажными под блузкой и едва помещались в его ладонях. Но события развивались слишком быстро. Он отступил на один шаг и потянулся к единственной нерасстегнутой пуговице на ее блузке. Его пальцы поднимались и опускались, вторя дыханию ее груди. Он снял свою рубашку, аккуратно сложил ее и положил рядом с ней.

– Подушка для леди, – сказал он. В темноте ее глаза, окруженные синевой, были глубокими и черными. Дэвид почувствовал жар ее тела, когда она добралась до ремня на его брюках. Он поймал ее руку и покачал головой. – Чуть позже. – Он был исполнен решимости контролировать ситуацию. Ему хотелось, чтобы она запомнила то, что сейчас произойдет. Он хотел оказаться парнем, достойным ее.

После того как они стали любовниками, он, лежа на боку рядом с ней, смотрел, как лунный свет играет на ее теле. Она была не похожа на других девушек, скованных, спешащих закрыть свое тело. Шон расслабилась, ее глаза были закрыты, она спокойно позволяла ему разглядывать себя.

– Что это у тебя на попке? – спросил он. В темноте пятнышко походило на жука, и он попытался смахнуть его, но под рукой скользило только ее тело. Она повернулась на бок, чтобы ему стало виднее. Это была татуировка, знак мира.

Он дотронулся до нее кончиком пальца и нахмурился.

– Это что, навсегда?

– Ага.

Он не мог понять, как могла она решиться сделать нечто непоправимое со своим телом.

– А когда война окончится? Ты так и будешь разгуливать с этой штукой на заднице?

– Мне дорог сам порыв, есть ли Вьетнам или его нет.

– Боюсь, ты близка к помешательству, – заметил он.

– Тс-с. – Она обхватила руками его шею. – Ты великолепный любовник, – сказала она, меняя тему разговора. – И где это учат трахаться таких правильных парней, как ты?

Он снова помрачнел.

– Мы любили друг друга, Шон. Пожалуйста, не говори больше так об этом.

Она резко привстала, и он инстинктивно сделал защитное движение, но она только взяла его за руку.

– Извини, – сказала она. – Моего отца это тоже беспокоит.

– Что именно?

– Моя манера выражаться. Это тихий ужас.

– Это заставляет меня думать, что то, что здесь произошло, не имеет для тебя значения. – Он взял свою рубашку со стола, и сигарета выпала из кармана прямо ей на ногу. Она посмотрела на него.

– Это вещь Джуда.

– Откуда ты знаешь?

– Кто же еще пользуется лавандовыми сигаретами? Откуда она у тебя?

– Он сам мне ее дал. Я думаю, он хотел, чтобы сегодня ты получила полное удовольствие.

Она выглядела смущенной, и он пожалел, что не оставил сигарету дома. Джуд вдруг оказался в этой комнате и встал между ними. – Хочешь покурить? – спросил он.

Она отказалась, и он вздохнул с облегчением.

– То, что у вас с Джудом, – это серьезно? – спросил он, застегивая рубашку. Он боялся ее ответа.

Сидя на столе, Шон натягивала джинсы на свои длинные голые ноги. На ней не было нижнего белья.

– Зависит от того, что ты называешь серьезным.

– Я спрашиваю, чтобы понять, есть ли у меня шанс?

– Ты имеешь в виду, что хочешь чего-то большего, чем просто… – она запнулась, – заниматься любовью?

– Да, именно это. А о чем ты подумала?

Даже в темноте было видно, как Шон покраснела. Она закончила одеваться, прежде чем ответить.

– Я была с Джудом довольно долго. Он имеет какую-то власть надо мной. – Она пожала плечами. – Но ты мне нравишься, Дэвид. Так что не отступайся от меня.

Он еще не сказал ей о своих родителях. Теперь, когда он ждал Шон в уютной комнате ее общежития, он не был уверен, что поступает правильно. Я не говорю ей об этом для ее же пользы, убеждал он самого себя. Другим девчонкам приходилось изрядно попотеть, прежде чем он соглашался представить их своим родителям. Но на этот раз Дэвид хотел, чтобы все было по-другому.

Когда она вошла в комнату, у него перехватило дыхание. Синяя юбка и белая блузка, волосы сзади стянуты заколками. Видя ее в течение месяца каждый день, он понимал, что ей было нелегко заставить себя нарядиться таким образом.

Он поцеловал ее в щеку и прижал к себе.

– Ты моя сладкая, – сказал он, вдыхая запах ее волос.

– Пришлось одолжить юбку.

– Лифчик ты тоже одолжила? – Обнимая ее, он нащупал застежку у нее на спине.

– Не думала, что это так заметно, когда я его надеваю.

– Очень заметно, когда ты не надеваешь его. Он молчал, пока они не сели в его «фольксваген».

– Я хочу сказать тебе кое-что о моих родителях. Они слепые.

Минуту она помолчала.

– Совсем слепые? Он кивнул.

– Как же они сумели воспитать двоих детей? Он пожал плечами и повернул ключ зажигания.

– Они не оставались без помощи. – У него были тети и дяди по всему штату Западная Виргиния, но главную тяжесть приняла на себя его сестра. Линн была на пять лет старше его, ей выпала на долю роль второй матери, и она играла эту роль со смешанным чувством любви и обиды. Он никогда не осуждал ее за то, что она покинула родительский дом в тот самый день, когда ей исполнился двадцать один год. Она сбежала со своим парнем, Стюартом, и отправилась в Калифорнию, чтобы быть как можно дальше от своей семьи.

Шон сидела тихо, и ее молчание беспокоило его: он боялся, что оно вызвано жалостью. Меньше всего его родители заслуживали жалости. Он нервно сжимал руль.

– Они всегда были слепыми? Он кивнул.

– У обоих это последствие родовой травмы.

– Тебе, наверное, досталось.

Одно воспоминание, не из самых приятных, тут же возникло перед его мысленным взором. Он член младшей группы бойскаутов. Вот он стоит один в углу комнаты, где проходит их собрание, зажатый между телевизором и столом. Другие мальчики сбились в кучу и смеются, дразнят его, тыча в эмблему, пришитую к рукаву его формы вверх ногами.

– Не помню дня, когда бы я ими не восхищался, – не колеблясь ни секунды, сказал он.

Его родители ждали их в вестибюле ресторана. Они сидели на низком мягком диване, придвинувшись, чтобы чувствовать присутствие друг друга. Обоим в этом году исполнилось пятьдесят. Дэвиду казалось, что это очень много, и заставляло его сильнее беспокоиться о них.

Отец был совершенно седым, но его волосы оставались мягкими и волнистыми. У него была фигура, как у Дэвида; в молодости он тоже был пловцом, но с годами тело округлилось и одряхлело. У матери волосы были до сих пор рыжеватыми, на губах играла ее обычная мягкая улыбка. Это улыбка была единственной выразительной чертой ее лица, потому что глаза всегда были закрыты черными стеклами очков.

Манди была с ними, последняя из длинного ряда собак-поводырей – золотистый ретривер светлой окраски. Она сидела напротив отца Дэвида в ожидании и тревоге.

Шон не стала дожидаться, пока Дэвид ее представит.

– Меня зовут Шон Мак-Гарри, – сказала она, взяв их за руки и задерживая в них свои ладони. Дэвид почувствовал облегчение.

Обед проходил непринужденно, более непринужденно, чем любой совместный обед родителей с его подружками. Шон была восхищена Манди. Она поделилась с собакой едой в ресторане. Она задавала вопросы о ее дрессировке – прямые вопросы, которых обычно избегают, боясь обидеть. Держалась она вежливо, но не заискивающе, и он уловил одобрение на лицах своих родителей.

Шон заказала овощи, всех этим удивив. Тогда она объяснила, почему считает для себя невозможным есть животных, и отец заказал то же самое овощное блюдо. Когда они уходили, мать Дэвида поцеловала его в щеку и шепнула:

– Дэвид, она хорошая, добрая девочка.

Дэвид улыбнулся про себя, быть может, впервые осознав, что именно такой она и была.

На обратном пути Шон снова была молчалива. Она сняла туфли и подобрала ноги на сиденье, опершись подбородком о колени. Повернувшись к ней, Дэвид увидел, что ее ресницы увлажнены слезами.

– Не надо их жалеть, – сказал он. – И меня тоже.

– Я и не жалею. Скорее завидую. Вы, все трое, так близки. Как будто завоевали что-то совместными усилиями.

Да, так оно и было. Он взял ее за руку.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Шон прилегла на сиденье, положив голову ему на колени. Весь оставшийся путь он перебирал ее черные атласные волосы, продолжая вести машину.

Она выпрямилась, только когда они въехали на стоянку ее общежития.

– Я много думала о тебе последние несколько недель, – сказала она. – О том, как это странно, что мы с тобой сошлись. Сначала я думала, это оттого, что ты такой красивый. И только это примиряло меня с твоим консерватизмом.

– А что ты думаешь теперь? После долгой паузы она ответила:

– Я тоже не рассказывала тебе о своих родителях.

– Расскажи.

– У меня только отец. Мать умерла, когда мне было пять лет.

Это было неожиданно. Он привык думать, что родители составляют неразрывную пару.

– Извини, – сказал он.

– Я ее почти не помню. – Она потупилась, теребя застежку одолженного серебряного браслета. Когда снова заговорила, ее голос звучал приглушенно: – Я была прекрасно воспитана моим отцом, он невероятно возвышенный и благородный человек – во многом похожий на тебя. Ради меня он не задумываясь даст отрезать себе правую руку. – У Шон перехватило дыхание, и слезы потекли по ее щекам. Он был изумлен. Интересно, позволяла ли она Джуду Манделу увидеть себя плачущей? Он крепко прижал ее к себе.

– Он так старался, чтобы быть идеальным отцом, Дэвид. Он из кожи вон лез, чтобы сделать из меня благородную и ответственную личность. Но за последние несколько лет я сильно его разочаровала.

– Ты и есть благородная и ответственная личность. И ты учишься лучше всех в университете.

Она покачала головой.

– Джуд просто пустышка в сравнении с моим отцом. Я как-то запуталась. Я всегда воображала, что кончу тем, что выйду замуж за кого-нибудь вроде Джуда, бунтаря и аутсайдера. И тут вдруг появляешься ты, и мне так хорошо с тобой. Мой отец воспитывал меня, в конце концов желая выдать замуж за такого, как ты. Но я совсем не уверена, что уже освободилась от своего радикализма. Я так боюсь превратиться в самодовольную тупицу.

Он старался разгадать ход ее мыслей. Ему хотелось думать, что, говоря все это, она косвенно признается ему в любви.

– Что ж, попробую немного походить по прямой, – сказала она и сморщила нос.

Он засмеялся.

– Значит ли это, что отныне ты всегда будешь носить лифчик?

– Нет! – Она отодвинулась, расстегнула свою белую блузку и сняла ее. – Сейчас мы избавимся от этой штуки, – сказала она, расстегивая лифчик.

Она сидела перед ним обнаженная до пояса, с полными, теперь уже знакомыми ему грудями. Дэвид покачал головой.

– Ну, тебе еще предстоит долгий путь, прежде чем ты превратишься в самодовольную тупицу.

 

4

Они встречались уже два года. Для Шон это было время перелома, время отторжения одной половины собственного существа ради другой. Она все еще испытывала Дэвида, пытаясь понять, сможет ли он ужиться с ней, такой непокладистой и своевольной. Она говорила на языке, который – она знала это – раздражал его, и если он упрекал ее, она никогда не угрожала ему разрывом их отношений. Слова, которые она употребляла, начинали звучать оскорбительно для ее собственного слуха, и она постепенно пришла к выводу, что может полностью выражать себя, не прибегая к их помощи.

Но оставались некоторые вещи, истощающие терпение Дэвида. На протяжении первого года знакомства с Дэвидом Шон продолжала спать с Джудом. Она не могла его бросить. Он был ярким, сильным и очень сексуальным. Правда, их отношения резко ухудшились. Он упрекал ее в том, что она изменилась, и винил ее в деградации общества «Студенты за мир».

– Это не моя вина, – оправдывалась Шон. – Все дело в политической апатии, охватившей студенческий городок.

– Скажи лучше: апатии, охватившей тебя, – отвечал Джуд.

С этим трудно было спорить. Она и правда была погружена в себя, в свое собственное счастье. Война казалась очень далекой. Никто не хотел о ней думать. И она не виновата, что Джуд не может смириться с тем, что шестидесятые годы ушли.

– Ты просто не видишь, что с тобой происходит, – говорил он ей. – Посмотри на себя. Ты посещаешь тренировки по плаванию, прости господи.

А ей нравились эти тренировки Дэвида. В первый раз она чувствовала себя там не в своей тарелке, но вскоре полюбила раскатистое эхо подбадривающих возгласов зрителей и характерный запах хлорки. Плавание поразило ее как самый чувственный вид спорта, недооцененный и, так сказать, невоспетый. Она любила смотреть, как Дэвид продвигается в воде, ей нравилось его мускулистое гладкое тело, движимое мощными, решительными, целеустремленными взмахами сильных рук. Она представляла себе, что он занимается с ней любовью с такой же неослабевающей мощью, и, случалось, что к концу тренировки она сгорала от нетерпения остаться с ним наедине. Тренировки давали ей время подумать, сравнить двух мужчин в ее жизни, и скоро она уже не сомневалась в том, что Дэвид превосходит Джуда почти во всех отношениях. Но, главное, он был более близок ей как личность, хотя она явно не принадлежала к тому типу женщин, с которым он с самого начала предполагал связать свою судьбу. К тому же он оказался лучшим любовником, чем Джуд. Она сильно удивилась, когда пришла к такому выводу. В Калифорнии Джуд прошел курс специального сексуального обучения, и Шон привыкла считать его ни с кем не сравнимым. Но масла, рекомендованные «Камасутрой», и массаж ступней стали казаться ей книжными и механическими, в то время как сексуальное поведение Дэвида было естественным, как сердцебиение.

Дэвид никогда не просил ее прекратить встречаться с Джудом, он мудро избегал категорических ультиматумов, зная, что ее бунтарский дух с ними не смирится. Но постепенно желание принести счастье Дэвиду становилось в ней все более сильным, а удовольствие от встреч с Джудом – сомнительным.

Она порвала с Джудом в мае, и вскоре после этого он уехал в Беркли.

– Это единственное в стране место, где еще умеют ловить кайф, – сказал он ей.

Его отъезд принес облегчение, Шон поняла, что эта глава ее жизни дочитана до конца.

Ради Дэвида она отказалась не только от Джуда. Прекратились и те ночные поездки по лесным дорогам с погашенными фарами, которые она так любила. Однажды она предложила взять его с собой. Он не только решительно отказался, но, впадая в истерику, стал отрывать ее руки от руля. Сказал, что ненавидит темноту. Это все равно что быть слепым, сказал он. Для него это было воплощением ужаса: открыть глаза и ничего не увидеть. Его уязвимость смягчила ее. Она поймала себя на желании защитить, предоставить ему надежное укрытие.

Шон была теперь не так уж уверена в своих друзьях. Ее подруги считали Дэвида красивым, но неисправимо добропорядочным парнем. Его же друзья, кажется, считали, что она сидит на игле, но в этом они ошибались. Она пила очень мало и перестала курить марихуану после отъезда Джуда. Она и Дэвид пытались свести своих друзей вместе, но это было не легче, чем растворить масло в воде. Даже на их свадьбе – венчание проходило в маленькой церкви в Аннендале – приглашенные им и ею гости выглядели так, будто принимали участие в двух разных событиях. Она и Дэвид разрабатывали стратегию рассаживания их на приеме и заранее веселились, представляя себе членов команды Дэвида по плаванию – отутюженных, в черных костюмах – за одним столом с ее друзьями в мексиканских свадебных нарядах.

Как выяснилось, она не имела никакого понятия о том, как этот прием проводить. Она даже точно не знала, кто на него придет. Она не замечала никого, кроме Дэвида. Все остальное не имело значения.

Они сняли Небольшую квартиру в Вашингтоне, округ Колумбия, где посещали университет Джорджа Вашингтона. Дэвид работал над магистерской диссертацией по средствам массовой информации, Шон – над докторской по приматологии. В свободное время Дэвид начал заниматься книгами для слепых. Возвратившись с занятий, Шон часто находила объявление «чтение» на дверной ручке туалета, расположенного рядом с их спальней.

Получив степень магистра, Дэвид начал работать репортером на радиостанции «Топ Форти». Его бы больше устроила радиостанция, специализирующаяся на классической музыке, но там не было вакансии. Шон была беременна близнецами, и кто-то должен был зарабатывать на жизнь.

Ей нравилось быть беременной, а Дэвид казался заинтригованным изменениями, происходившими с ее телом. По правде говоря, его это возбуждало. Он готов был заняться любовью сразу же, как только приходил с работы. Он был чувственным и изобретательным любовником. Дэвид, которого могло вывернуть наизнанку от хруста суставов пальцев, был непривередлив, когда дело касалось секса.

Он разочаровал ее только однажды в первые несколько лет их брака: оставил ее одну, когда она рожала мальчиков.

Не говоря ни слова, он вышел из родильной палаты больницы. Шон и не ожидала, что ему легко будет перенести обстановку родильной палаты, но он мог бы, по крайней мере, задержаться, чтобы приободрить ее. Она была одна, когда к ней впервые принесли детей, и ее обеспокоила собственная нечувствительность. Она настолько привыкла делиться всем с Дэвидом, что в его отсутствие даже дети казались ей нереальными. Но вечером она услышала, как он объявляет о рождении малышей в своей сводке новостей по радио; его голос был преисполнен гордости, и сладкие слезы радости смыли чувство обиды с ее души.

Дети росли спокойными, и Шон нравилось ухаживать за ними. Но где-то в глубине ее сознания пульсировал страх: каждый день, который она проводит с малышами, безвозвратно уносит с собой тысячи невосстановимых клеток ее мозга. Ей недоставало академической атмосферы. Она боялась забыть все, что знала. Ее беспокоило то, что она толстела. Ее тревожила деградация души и тела; короче говоря, она превращалась в самодовольную тупицу.

Дэвид смеялся над ее страхами; тем не менее он сочувствовал ей. Он оплачивал ее занятия подводным плаванием, которым она занималась по воскресным утрам, когда Дэвид мог остаться с близнецами. Они нанимали няню на пару уик-эндов и осматривали пещеры в Западной Виргинии, занимались планеризмом в Северной Каролине. Шон нуждалась в своей порции риска. Казалось, материнство его в себе не содержит.

Ей нравилось вести хозяйство, хотя никто ее этому не обучал. Она поджаривала хлеб, изобретала собственные блюда для малышей, экспериментировала с новыми или экзотическими овощами. Это привело к бесчисленным стычкам с управляющим местного супермаркета, который рассматривал ее запросы как утомительную блажь.

Однажды она попросила его закупить джикаму – овощ, о котором она прочитала и захотела попробовать. Никто, кроме вас, не знает, что с ним делать, возразил управляющий. Шон объявила ему войну. Субботнее утро она провела в магазине, занимаясь приготовлением джикамы, раздавая желающим образцы своего кулинарного искусства, просвещая покупателей. Она все же заставила управляющего согласиться на то, чтобы завезти джикаму и поторговать ею месяц-другой: посмотреть, как она пойдет.

Шон оставляла Дэвида с малышами и откладывала свою научную работу ради того, чтобы на полках магазина появился уродливый коричневый экзотический овощ. Я превратилась в типичную домохозяйку, думала она. Ее волосы были стянуты назад, на ней был велюровый джемпер, покрытый цветастым фартуком, которым снабдил ее управляющий. Она нарезала и готовила, раздавая покупателям образцы блюд и рецепты их приготовления. Она как раз уговаривала шестилетнего клиента отведать кусочек какого-то блюда, когда увидела человека, который стоял рядом с картофельным прилавком и наблюдал за ней. Джуд Мандел. Она почувствовала, что теряет самообладание. Что он делает в их городе? Он приблизился, и она увидела пакет йогурта в его руках.

– Работаешь в супермаркете? – спросил он, ухмыляясь.

– Только на общественных началах, – сказала Шон и объяснила ему про джикаму.

– Перекусим, когда ты закончишь?

Она подумала о том, что Дэвид сидит дома с детьми.

– Разве что на минутку, – согласилась она.

За ланчем он объяснил ей, что приехал в город на ралли.

– А чем занимаешься ты, кроме торговли овощами?

– Я вышла замуж за Дэвида. Он помрачнел.

– Глупая женщина, где была твоя голова, когда ты решилась на такое?

– Я очень счастлива с ним. Работаю над докторской. Приматология. Взяла годичный отпуск, чтобы родить ребенка, а родила двойню. Близнецов. – Она почувствовала, как улыбка расползается по ее лицу, подумала о фотографии Кейта и Джейми, лежащей у нее в сумочке, но так и не решилась ее продемонстрировать.

– Прекрасно, у тебя двое детей. Но годы-то идут. Ты тратишь время на уход за ними. А ведь когда-то ты принимала участие в демонстрациях за мир и свободу. Теперь ты демонстрируешь эту… как ее, хокуму.

– Хи-ка-ма. И первый слог произносится как «джи». – Он ей не нравился. Она смотрела на золотое колечко в его ухе, на седые пряди, появившиеся в бороде. А ведь когда-то ее притягивало к нему, как железную стружку к магниту. Невероятно.

– Твои ценности деформировались, ты впала в состояние стагнации.

– Было очень мило с твоей стороны пригласить меня на ланч, чтобы иметь возможность оскорблять.

Джуд улыбнулся, как будто она сделала ему комплимент.

– Сегодня вечером митинг, – сказал он. – Пойдем со мной. Увидишь замечательных людей. Может, переспим, если получится.

– Джуд, я замужем.

– Ну и что с того? Шон покачала головой.

– Я как раз та особа, ценности которой не деформировались.

Двойняшки спали, когда она вернулась домой. Дэвид был в туалете, на дверной ручке красовалась табличка «чтение». Поскорее бы он выходил, чтобы она могла рассказать ему о Джуде. Он обнимет ее и скажет, что ей еще далеко до самодовольной тупицы, что жизнь Джуда горька и пуста в сравнении с ее жизнью. Шон приложила ухо к двери и стала слушать, но не могла разобрать ни одного слова: попала на серьезное и скучное место. Она закрыла глаза, и теплота его голоса заполнила все ее существо.

 

5

Шон сидела в питомнике и занималась детенышами Тики. Сидя в кресле-качалке, она положила ноги на низкий столик, стоявший напротив. В окно было видно, как солнце всходило над Слоновым хребтом.

Близнец Б спал в инкубаторе, пока она кормила близнеца А. Она наполнила шприц молочной смесью и осторожно выдавила каплю с его кончика, приблизила ее к губам малышки А, эльф послушно слизал белую жидкость и стал ждать следующей капли. Кормление оказалось трудоемким делом, но подходящих естественных сосков в округе не нашлось. Они с Ивеном давно пришли к выводу, что это единственный способ выкармливания детей, единственная возможность сохранить им жизнь.

Этот малыш был очарователен. На первый взгляд трудно отличить одного золотистого эльфа от другого. Самцы и самки имеют одинаковую окраску – медные гривы и спины, белые мордочки, золотистые лапы и животы. Но рано или поздно из общей массы выделяется существо с яркой индивидуальностью. Тика была такой. Ее окутывала аура утонченности. Конечно, это странный способ описывать животное, но уже ребенком Тика держалась на расстоянии от мира, она относилась к нему с холодным безразличием. Свой стиль поведения был и у этого новорожденного. Но не сдержанный, как у его матери. Нет, он был клоун; все три с половиной дюйма его тела дурачились, дергая за майку Шон, пробегая по ее голой ноге, чтобы примоститься на коленке. Оттуда он наблюдал за ней, сверкая черными глазками и издавая странные звуки. Она смеялась над его маленьким беззубым ртом – он весь состоял из плоского розового язычка – и над слабыми повизгиваниями, которые он из него извлекал. Она знала, что не должна слишком активно контактировать с ним, но он был неотразим. Это была вечная проблема с детенышами, выкормленными с рук. Слишком легко привязаться к ним. Для них же слишком просто впасть в зависимость от людей в смысле питания и даже чувств. И тогда конечный замысел программы разведения этих обезьянок, состоявший в том, чтобы вернуть эльфов к дикому и самодостаточному образу жизни, разлетался в прах. В дверях появился Ивен.

– Кто эти? – спросил он с надеждой в голосе.

– Должна тебя разочаровать.

Он вытащил близнеца Б из инкубатора, приподнял его гладкий хвост и поморщился.

– Тот тоже самец? – Он показал на обезьянку, сидевшую на колене у Шон. Она кивнула.

– Может быть, что-то не так с водой? – спросил он. – Вещество, убивающее Х-хромосомы?

Она посмотрела на Ивена снизу вверх. На нем были джинсы и коричневая рубашка. В лице какая-то напряженность, губы плотно сжаты. Ей захотелось, чтобы он улыбнулся.

Это делает поездку в Даку тем более необходимой, не так ли?

– Так ты едешь?

Шон решила, что поедет, если он согласится на ряд условий.

– Мы не заезжаем в Икитос. – Она передала ему второй шприц.

Он сидел на стуле рядом с ее креслом-качалкой.

– Хорошо, – сказал он, выдавливая капельку смеси на кончик шприца.

– Мы устанавливаем абсолютно твердый срок поездки – две недели – независимо от того, выполним ли мы к этому времени всю программу.

Ивен закусил губу.

– Ты имеешь в виду – две недели в поле? Не считая дороги туда и обратно?

Она кивнула, хотя это было не то, что она имела в виду. Но он прав. Она забыла, как трудно даются в джунглях любые передвижения.

– И мы договариваемся, чтобы нам дали разрешение на отлов большого количества игрунок. Четыре самки дополнительно к паре детородного возраста. Все четыре подросткового возраста. Их легче ловить, и это позволит нам не разбивать уже сложившиеся пары.

– Ты чудо, – сказал он, и напряжение исчезло из его голоса впервые за это утро.

Но это были еще не все условия.

– И мы используем подсадную обезьянку. Его глаза округлились.

– Ну, это уже каприз. С ней одна морока.

– А не морока таскать с собой фрукты для приманки? Предлагаю компромисс. Мы используем оба способа и сравним результаты.

– Ты умеешь торговаться, – засмеялся Ивен. Близнец А соскользнул с колен Шон и обосновался в складках ее шорт защитного цвета. Она позволила ему теребить ее пальцы.

– Нам ведь понадобится гид?

Ивен был в Перу три года назад, но тогда он посетил только район Месеты. Района Даку он не знал совсем.

– Есть женщина-перуанка, которая уже проводила несколько экспедиций в труднодоступные районы Амазонки, – сказал он. – Тэсс Киршер. Профессор ботаники в Сан-Франциско. Говорят, отличный гид.

– Киршер? Перуанка?

– Я думаю, это немецкая транскрипция ее настоящего имени. – Он снова поднес шприц к губам близнеца Б. – Давай, малыш, – уговаривал он обезьянку. – Хороший парнишка… Она провела в Перу детство, потом жила в Калифорнии, но, кажется, часто бывала на родине.

Шон понравилась мысль о гиде-женщине. Это придавало поездке более мягкий, безопасный оттенок.

Ивен отложил шприц и поднес близнеца Б к самому лицу, чтобы получше его рассмотреть.

– Пора дать этим шалунам имена, – сказал он. – Какая там буква на подходе?

– Р. Мой близнец явно Ряженый.

Ивен изучал эльфа, сидевшего на его ладони. – Ромео, – сказал он. – Будет бабником.

Когда они только начинали работать с эльфами, Шон предложила называть их именами собственных родственников, двигаясь по направлению к корням своего генеалогического древа. Это была бестактность. Если бы она подумала хоть секунду, прежде чем это предложить, то никогда не сказала бы такого. Для Ивена это была открытая рана.

Ивена взяли на воспитание в возрасте нескольких недель, его приемным родителям было тогда уже за сорок. Частное усыновление, покрытое тайной; все его последующие усилия разгадать ее оказались безрезультатными. Он ничего не знал о своих настоящих родителях; к тому времени, когда он начал задавать вопросы, его приемный отец умер, а у матери возникли проблемы с психикой, она колебалась между двумя состояниями: полной ясностью рассудка и безнадежной паранойи.

У него не было ни братьев и сестер, ни дедушек и бабушек, ни дядь и теть. Его родители вели замкнутый образ жизни, если не считать их приверженности к церкви. Они были ревностными католиками, и Ивен находил в церкви утешение, которого ему недоставало дома. Как-то он признался Шон, что считает своими настоящими родителями священников и монашек. Именно монашка повела его в магазин, чтобы купить одежду для школы, священник давал ему советы, когда он начал встречаться с девушками. Его родители только вздохнули с облегчением, когда увидели, что кто-то заботится о нем.

Его мать была еще жива. Он перевез ее из Портленда в Сан-Диего несколько лет назад. Ей исполнилось уже восемьдесят лет, она жила в доме для престарелых и болела болезнью Альцгеймера. Он регулярно навещал ее, часами просиживая у постели язвительной злобной женщины, едва узнававшей его. Иногда Шон сопровождала его в этих поездках, но в прошлом году она как-то упрекнула мать в грубости по отношению к сыну, и Ивен попросил ее больше с ним не ездить. Она ничего не могла поделать. Понятие семьи было очень важным для Ивена. У него почти не было опыта реальной семейной жизни, и он идеализировал ее. Иногда даже слово, произнесенное повышенным тоном, заставляло его вспыхивать. Смотреть на то, как он пытается выжать хотя бы крупицу тепла и внимания из злобной старухи, было свыше ее сил.

Шон охотно делилась с Ивеном своей собственной семьей. Она делилась детьми и мужем. И главным образом, она делилась собой. Но больше он в этом не нуждался. Он создал собственную семью.

– Подержи Ромео секунду, пока я не взял краску. – Ивен протянул ей близнеца Б.

Два эльфа вцепились друг в друга на ее коленях, и она внимательно следила за ними, чтобы не перепутать.

Ивен снова сел и перекинул одного из визжащих близнецов с одной руки на другую.

– Это Ряженый, – сказала Шон.

Маленькой кисточкой Ивен нарисовал кольцо вокруг хвоста Ряженого, у самого кончика. Он нарисовал такое же кольцо и на хвосте Ромео, но чуть повыше, чтобы можно было их различить. Через несколько недель их пометят на внутренней стороне ляжек кодовым номером. Но до той поры нарисованные краской кольца будут единственным признаком, позволяющим сразу сказать, кто есть кто.

– Хочешь взглянуть на настоящего прелестного ребенка? – Ивен встал, позволяя Ромео висеть на его пальцах, достал из заднего кармана джинсов пачку фотографий и протянул их Шон.

Новые снимки Мелиссы. Вот она осторожно балансирует на плечах Ивена, вот тянется к Робин с детской кроватки. Слово «прелестный» не давало о ней никакого представления. Она была необыкновенным ребенком. Огромные голубые глаза и нимб теплых рыжеватых кудрей. Мелисса всегда будет красивой. Никакой подростковой неуклюжести, никаких кривых зубов или слишком большого рта. Короче говоря, она вырастет и станет вылитая мать.

Она вспомнила, как впервые увидела Мелиссу в роддоме, через несколько часов после ее рождения; тогда в ее крошечных чертах она узнавала только Ивена. Ничего общего с Робин, исключая светло-земляничный цвет волос. Ивен никогда не выглядел таким безмерно счастливым, как в тот день.

На обратном пути она сидела, вцепившись в ручку дверцы машины, слезы медленно стекали по ее щекам, а Дэвид подпевал, слушая по радио какую-то оперу. Шон говорила себе, что плачет от счастья за Ивена, но в глубине души знала, что настоящая причина ее слез менее благородна: к радости Ивена она не имела никакого отношения.

Позднее Ивен сказал ей, что то участие, которое он принимал в рождении ребенка, было самым восхитительным впечатлением в его жизни. Эти слова заставили ее снова разозлиться на Дэвида за то, что он оставил ее одну, когда родились их дети.

– Там было пятьдесят человек, дорогая, – сказал он ей на другой день после рождения близнецов. – Трудно умудриться оставить тебя одну.

Она не потрудилась указать ему на то, что присутствие пятидесяти чужих людей не заменяет отсутствия одного мужа. Уже тогда она должна была понять, что, состоя в браке с Дэвидом, всегда будет оставаться одна в трудные минуты жизни. Но она быстро усвоила этот урок и, когда пришла пора рожать Хэзер, уже не просила его остаться с ней. Он ждал в комнате для посетителей вместе с ее отцом, который удивлялся поведению Дэвида, но не проронил ни слова.

Вот и последняя фотография. Мелисса смеется в объектив, сидя на высоком стульчике, рука с зажатой в ней ложкой поднята вверх в знак триумфа, кусок какой-то еды расплывчатым пятном парит в воздухе. Шон улыбнулась.

Иногда ей хотелось показать Ивену старые фотографии Хэзер, но она, конечно, этого не делала. Не оказывалось подходящего повода. Для посторонних Хэзер была закрытой книгой. Шон рассматривала эти фотографии, только когда оставалась одна. Она изумлялась тому, что девочка была блондинкой. Хэзер казалась извлеченной из генетического фонда, не имевшего ничего общего с Шон и Дэвидом. Люди иногда спрашивали у нее (некоторые с грубой прямотой, которая ее не задевала), не приемная ли Хэзер дочь? Шон только улыбалась. Конечно, она мать Xэзер, а Дэвид – ее единственный возможный отец. Но иногда у нее возникало ощущение, что Хэзер была только одолжена им на время. Казалось, она вообще не принадлежала этому миру.

Ивен прервал ее мысли:

– Сегодня ты не выглядишь такой испуганной, как вчера.

– Да, я чувствую себя лучше. – Поездка будет успешной, сказала она себе, если удастся усыпить дремлющих во мне демонов.

Ивен привычными движениями ощупывал живот Ромео, пытаясь определить, нет ли у него опухоли или ушиба. – Знаешь что, иногда мне больше нравится, когда ты напугана. Только в таких случаях мне кажется, что я владею ситуацией. – Он засмеялся. – Порой я немного побаиваюсь тебя.

Она была удивлена тем, что он решился выразить свои чувства. Год назад он сказал, что она не принесла ему ничего, кроме страданий. Она опасна, сказал он. Шон не считала, что заслужила его упрек.

– Боишься меня… или своих чувств ко мне?

Он посмотрел так пронзительно, что на секунду ей показалось, что она просто неправильно его поняла. Но он рассмеялся и встал, чтобы отправить Ромео обратно в инкубатор. – Кажется, пора менять тему разговора, – сказал он. – Извини. Я нарушил пакт.

Она не настаивала. Пускай у него будут свои секреты, думала Шон. В конце концов, пакт оказался полезным. Если бы она говорила с ним слишком свободно, само звучание слов могло соблазнить его. Каким бы безжизненным ни стал ее брак, она не должна позволить себе разрушить его супружество.

 

6

Шон три раза просила мальчиков навести порядок в гостиной. Робин и Ивен должны прийти уже меньше чем через час вместе с гидом их экспедиции Тэсс Киршер. Для расчистки гостиной требовался бульдозер. Она прокладывала путь сквозь груду магнитофонных кассет, журналов, носков и кроссовок к стереопроигрывателю и, наконец, выключила его. Хорьки, свернувшиеся клубком на одной из колонок проигрывателя, посмотрели на нее с любопытством, прежде чем принять новое положение и снова погрузиться в сон.

– Кейт, Джейми, живо сюда!

Дэвид появился в дверном проеме с кухонным полотенцем через плечо. Он мрачно осмотрел комнату.

– Почему ты не попросила их заняться уборкой раньше?

Она увидела теннисную туфлю на кофейном столике и с трудом удержалась от искушения запустить ею в Дэвида.

– Что, мам? – Кейт как-то бочком проник в комнату, жуя сливу, с выражением невинности во взоре.

– Я сердита на тебя, Кейт. Посмотри на этот бедлам. У нас будут гости, и я хочу, чтобы в этой комнате был порядок.

Кейт засунул в рот остаток сливы, надув щеку, и начал поднимать носки, медленно, с напряжением, как будто они были свинцовыми.

Джейми появился в дверях рядом с Дэвидом. Он оценивал обстановку.

– Можно мы займемся уборкой завтра? Через пятнадцать минут мы должны быть у Криса.

– У тебя был на это целый день, Джейми. – Шон посадила хорьков себе на плечи.

– Вы могли бы принять гостей и в столовой, – сказал Джейми.

– Это единственная комната, где можно посмотреть слайды. – Дэвид поправил полотенце и стал укладывать пластинки.

– Не в этом дело, – сказала Шон. – Не важно, принимаем мы гостей или нет. Я просила вас убрать за собой, а вы этого не сделали.

– Так мы же убираем, мы убираем. – Джейми посмотрел на нее. В его взгляде не было ни искры любви или уважения.

– Смотри! Я как раз его искал! – Кейт поднял какой-то значок. – Он подойдет к моему шлему. Теперь я смогу…

– Кейт, – заныл Джейми. – Мы опаздываем к Крису. Не отвлекайся.

– Да пошел ты… Дэвид легонько стукнул его костяшками пальцев.

– Смотри у меня, – пригрозил он.

Шон смотрела на близнецов и пыталась осознать тот факт, что эти скверные мальчишки, которых она почти не знала, – ее дети. Она села на подлокотник кресла. Возможно, это ее вина. Недостаток семейного тепла в доме, особенно в последние два-три года. Она не проявляла такого интереса к их делам, как раньше.

– Что вы будете делать у Криса? – Ее тон изменился. Ей казалось, он стал более мягким и заинтересованным.

Кей пожал плечами.

– Да так, ничего особенного.

– Но что-то вы должны делать. Смотреть телевизор? Играть?

– Нет, мама. – Джейми усмехнулся, складывая пачку журналов в корзину рядом с дверью. – Его мама поведет нас в киногородок.

– И что вы там собираетесь смотреть? Джейми выразил неудовольствие. Он вытянулся во весь свой, внезапно поразивший ее, рост, упер руки в бока и спросил:

– Ты что, возражаешь? Ты сказала, что мы должны убрать комнату, и мы ее убираем. А разговаривать с тобой мы тоже должны?

– Да, вы должны со мной разговаривать. Я ваша мать, черт бы вас побрал! – Она дрожала, как будто стоял не июль, а январь. Хорьки, сидевшие у нее на шее, пожалуй, единственные могли согреть ее в этой комнате.

Дэвид встал.

– Не смейте разговаривать с матерью таким тоном.

Она вышла из комнаты до того, как смогла услышать их ответ. Прошла через кухню в спальню и легла на кровать. Хорьки при помощи хитроумных маневров приспособились к ее новому положению, она погладила их пальцем. Родольфо и Мими. Смешные имена. Оперные, придуманные, конечно, Дэвидом. Она так и не научилась различать двух хорьков, хотя Дэвид, кажется, умел это делать. Он любил манипулировать ими, как куклами, у себя на коленях, заставляя их исполнять роли из той оперы, откуда произошли их имена. «Богема»? Кажется, так. Мими с ее туберкулезным кашлем. Он заставляет бедного хорька танцевать у себя на коленях и, поднимая голос на одну или две октавы, исполняет арию «Мичиамано Мими», прерываемую время от времени приступами наигранного кашля. При этом воспоминании Шон почувствовала что-то вроде сострадания. Ах, Дэвид, ты так вызывающе доволен своей жизнью.

Она оперлась на локоть и могла теперь, сквозь большие арочные окна, видеть сад. Джакаранда была совершенно зеленой, цветы лаванды ковром покрывали землю.

Дэвид вошел в спальню, стягивая с себя майку. Он швырнул ее, вместе с кухонным полотенцем, в корзину для грязного белья.

– Гостиная убрана, мальчики ушли, угощение готово.

Она медленно села.

– Мы их избаловали.

– Просто такой возраст. – Он вошел в ванную, и она услышала, как он передвигает крючки на вешалке.

– Они беспокоят меня, Дэвид. Они так изменились и…

– Они ведут себя так, как все мальчики в их возрасте, – сказал Дэвид. Он вышел из ванной, застегивая на ходу старую белую мексиканскую рубаху с синим узлом и открытым воротом. Обычно он особенно нравился ей в этой рубахе.

– Никакой возраст не служит оправданием для грубости. – Она попыталась представить себе, что произойдет в ближайшие несколько лет, если она останется с Дэвидом. Мальчики станут еще более воинственными; из-за уклончивой позиции Дэвида она будет принуждена стать единственным «воспитателем». Она подумала о последних родительских собраниях в школе. Дэвид всегда ходил на них вместе с ней – они боялись пропускать их, и, Боже, какой успех он имел у этих учительниц. На ее же долю доставалось выслушивать их сентенции. «Ваши мальчики мало работают над собой». Ей принадлежала также монополия на запреты: все эти «никакого телевизора сегодня», «хватит болтать по телефону». Считалось, что Дэвид помогает ей, он производил все подобающие действия, но они были малоэффективны. Мальчики чувствовали, что это ему безразлично. Они выслушивали его директивы и продолжали делать свое дело.

– Это пройдет, Шон. – Дэвид причесывался, глядя в зеркало над дубовым туалетным столиком.

– Сейчас не лучшее время оставлять их одних.

– Послушай, Шон. – Он сел на край постели и обнял ее. – Ты можешь оставаться здесь и наблюдать за их превращением из бабочек в личинки, но я еду в Перу.

Она улыбнулась.

– Все-таки хорошо, что ты репортер, а не биолог, – сказала она.

Робин и Ивен прибыли первыми. Шон одевалась, когда зазвонил звонок у двери. Она услышала, как лабрадоры залаяли и заскребли когтями по испанской плитке прихожей. Черт, она забыла выставить их в сад. Послышался недовольный возглас Робин. Собаки могли ласково потереться о ее ноги. Они не стали бы прыгать и, уж конечно, не могли причинить вреда, но Робин не являлась большой любительницей собак. Она считала, что место животным в зоопарке, а не в доме.

Шон слышала нервный смешок Робин.

– Они подросли.

Шон закусила губу. Действительно ли она забыла вывести собак, или дело в бессознательном желании досадить Робин? Она всегда сдерживала свои чувства по отношению к Робин, и ей нередко приходилось стыдиться того, что она обнаруживала в тайниках своей души. Изо всех сил она старалась вести себя с Робин доброжелательно, как бы нейтрализуя свои тайные помыслы.

Она быстро закончила туалет и поспешила в прихожую, поцеловала Робин в щеку, пожала руку Ивену.

– Извини за собак, Роб, – сказала она.

– Нет проблем. – Робин уже улыбалась, беря бокал с сельтерской водой из рук Дэвида. Она выглядела потрясающе, как обычно. И, как обычно, казалось, что это не требует от нее никаких усилий. Мягкое платье персикового цвета, подпоясанное синим ремешком. Золотое ожерелье на шее, оттененное загаром, смотрелось роскошно. Сама Шон носила только одно колье, которое казалось ей более красивым, чем все украшения Робин. Издали колье выглядело как искусно сплетенная золотая цепочка, но при ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что оно состояло из крошечных обезьянок-игрунок, сцепленных хвост к хвосту, лапка к лапке. Это был подарок Ивена. Он заказал его специально для нее несколько лет назад.

Они устроились в гостиной и поболтали о погоде – тепло, очень сухо. Дэвид всегда говорил о том, как прекрасно они подходили друг другу, составляя «великолепную четверку»: Сент-Джоны и Райдеры. Шон не зала, что он имел в виду. Когда они собирались вместе, Шон казалось, что все они надевают маски и начинают скольжение по тонкому льду озера, которое поглотит их, как только кто-нибудь скажет искреннее слово.

Дверной звонок зазвонил снова, и Шон вышла в прихожую. Перед ней стояла женщина, освещенная серебряным светом наружного светильника. Это должна была быть Тэсс Киршер, но она совершенно не походила на ту «перуанку», которую ожидала увидеть Шон. Благородная смуглость кожи, которую она предполагала в их гиде, отсутствовала. Тэсс была высокой и такой прямой, что казалось, будто она нанизана на стержень. Ее темно-русые волосы были острижены чуть ниже ушей и оставляли лицо открытым. Она была красива. Но, хотя она и носила длинные мягкие бежевые брюки и зеленую шелковую блузку, в ее облике не замечалось никакой мягкости.

– Доктор Киршер? – спросила Шон, удивившись про себя собственной неспособности назвать гостью по имени.

Женщина кивнула и протянула ей холодную руку. Шон поймала себя на желании подержать ее руку в своей подольше, чтобы отогреть.

– Я Шон Райдер, – представилась она. – Пожалуйста, входите.

Через плечо Тэсс Киршер была перекинута сумочка из какой-то узловатой ткани, в руках она несла проектор. Вслед за Шон она вошла в гостиную.

Шон немного запнулась, представляя гостью, и была недовольна собой: она как бы оробела перед чужой женщиной в собственном доме.

Дэвид встал и обменялся с ней рукопожатием. Женщина была почти такого же роста, как он.

– Что-нибудь выпьете? – спросил он.

– У вас есть «Джек Дэниелс»? – Она поставила проектор на кофейный столик.

– Конечно, – весело сказал Дэвид и пошел на кухню.

Конечно, повторила про себя Шон. Где-то в глубине буфета. Очень старая, картинно запыленная бутылка.

Ивен откашлялся и приступил к делу.

– Мы рады, что вы поедете с нами, – произнес он несколько официальным тоном. – Мне пришлось побывать в районе Месеты, но Даку я совсем не знаю.

– Да. – Доктор Киршер скрестила ноги. Одежда не могла скрыть вытянутых линий и острых углов ее фигуры. – Немногие знают Даку, поэтому я так люблю ее.

Шон легко было представить себе эту женщину читающей лекцию в огромной академической аудитории.

Дэвид вернулся из кухни и протянул доктору Киршер бокал бурбона. Внезапно Робин вскочила с дивана, расплескав свою сельтерскую воду. Покраснев, она снова села.

– Извините. – Она показала на висевшую рядом с камином колонку стереопроигрывателя, на которой примостились Мими и Родольфо. – Они меня напугали.

Ивен приобнял ее.

– Могу себе представить, как нелегко тебе придется в джунглях.

Доктор Киршер сделала глоток и сказала:

– Может быть, это не самый удачный маршрут для вас, миссис Сент-Джон.

Робин улыбнулась.

– Я знаю, на что иду. Я готова.

Доктор Киршер не ответила на ее улыбку. Она заправила слайды в проектор и стала его настраивать.

– Подумайте, может быть, вам все же остаться дома. Если хотите отдохнуть, дождитесь возвращения вашего мужа с Амазонки и поезжайте на Гавайи. А может быть, вы предпочтете встретить доктора Сент-Джона в Рио-де-Жанейро, когда он закончит свою работу.

Шон почувствовала напряжение. Слова произносились в доброжелательном тоне, но с очевидной снисходительностью. Она поставила свой бокал вина на кофейный столик.

– Прежде всего, – сказала она, – давайте называть друг друга по именам. В конце концов, мы собираемся жить вместе в течение нескольких недель. Это во-первых. А во-вторых, если Робин достаточно храбра, чтобы решиться на эту поездку, я думаю, она заслуживает поддержки.

– Ведь и на самом деле нечего так уж бояться? – спросил Дэвид.

Тэсс покачала головой. Она объяснила им, что не так-то легко обнаружить в джунглях гигантских кошек, диких свиней – пекари или ядовитых змей – бушмайстеров, даже когда вы их специально ищете, и что ей, например, довелось встретить летучую мышь-вампира только однажды – когда она была гидом группы искателей этих самых мышей.

– Но путешествие может превратиться для вас в сущий ад, если вам будет мерещиться опасность за каждым деревом. – И она посмотрела на Робин.

– Все будет в порядке, – заверил Ивен, хотя всем было очевидно, что упоминание мышей-вампиров не подняло настроение Робин.

– Мы запасемся едой и необходимым оборудованием в Икитосе и уже оттуда отправимся в Даку, – продолжала Тэсс.

Шон и Ивен переглянулись.

– Мы, скорее всего, не поедем через Икитос, – сказал Ивен.

Тэсс нахмурила брови.

– Разумеется, мы поедем через Икитос. Это единственный удобный отправной пункт. Мой первый слайд – это карта… сейчас покажу. – Она включила аппарат, и цветная карта северо-восточного Перу появилась на стене гостиной. Дэвид выключил лампу в углу, и карта стала еще более контрастной. Икитос был помечен красным кружком, от него линия маршрута вела на юг, к Рио-Тавако и затем к притокам, пересекавшим Даку.

Тэсс говорила о маршруте, пролегающем через Икитос, как о единственно возможном. У Шон перехватило дыхание, как будто кто-то сообщил ей, что горит ее дом. Совершенно смехотворная и абсолютно неадекватная реакция на карту на стене.

Ивен вступил в разговор:

– Мы могли бы отправиться из Пукальпы, разве не так? Там есть аэропорт.

Тэсс окончательно потеряла терпение.

– Пукальпа? Так это же много южнее. Чем вас не устраивает Икитос?

– Это из-за меня, Тэсс, – сказала Шон. – Несколько лет назад мы с Ивеном предприняли экспедицию в Месету, но я доехала только до Икитоса. Там я получила сообщение о… семейных обстоятельствах и вернулась обратно. Ивен поехал дальше один. Посещение Икитоса напомнит мне… – Ее голос упал. Она хотела сказать, что боится повторения чего-то ужасного в этом месте, но передумала. Эта женщина с холодными руками никогда не поймет ее. Ее доводы показались вдруг несерьезными даже ей самой.

Тэсс откинулась на своем стуле.

– У меня есть связи в Икитосе. Это поможет нам быстро собрать все необходимое для экспедиции.

– Дорогая, это новое путешествие, – сказал Дэвид. – Я буду с тобой. Мы все будем вместе. Ведь нам придется провести в Икитосе… скажите, Тэсс, один день?

– Одного дня будет вполне достаточно. Шон кивнула, сдаваясь.

– Вы правы, – призналась она. – Кажется, разумнее…

– Нет, – вмешался Ивен. – Я обещал тебе, что мы не поедем через Икитос, и не важно, что Пукальпа не так удобна, мы можем…

– Ивен, все в порядке. – В этот момент она действительно думала так. Она поедет через Икитос. Всего трех ничего не значащих слов было достаточно, чтобы вывернуть ее наизнанку. Ребячество. Она сама привязала утрату Хэзер к этому месту, чтобы иметь дело с чем-то ощутимым и пережить горе. Это было уже давно. Больше она не нуждалась в этой уловке. Она посмотрела на Робин, не выпускавшую из поля зрения спящих хорьков.

Обе женщины проявили себя как неважные путешественницы, склонные, каждая по-своему, к истерике. Шон было неловко за себя и Робин.

Тэсс снова привлекла их внимание к экрану.

– Из Икитоса мы двинемся по дороге к Рио-Тавако.

На стене был уже новый слайд. Река с водой цвета крепкого кофе, оба берега покрыты буйной растительностью.

– Рио-Тавако – река с черной водой, приток Амазонки, который приведет нас к более мелким речкам, пересекающим Даку, где обитают ваши игрунки.

Только сейчас Шон отметила, что Тэсс говорит с акцентом. Это стало заметным только при произнесении иностранных названий. Он был едва уловимым, и трудно было сказать, в чем он проявлялся.

– Даку – один из моих самых любимых районов, потому что он совершенно необитаем. Именно поэтому ваши медные эльфы так долго оставались неоткрытыми. – Тут она хихикнула. Ее смех казался ненатуральным. – Вряд ли кто-нибудь из вас в полной мере осознает, в каких условиях нам придется жить. Очевидно, вы привыкли к комфорту. – Она обвела рукой комнату: два синих кожаных дивана, камин, стенка электронной звуковой аппаратуры. У Шон это была любимая комната в доме. Когда они только поселились здесь, она украсила стены своей коллекцией изделий народного искусства. Но примитивные рукоделия выглядели не на месте рядом с компьютером, стереомагнитофоном и прочей электроникой, которую годами собирали Дэвид и мальчики.

Тэсс продолжала новым, профессорским голосом:

– Материализм – это величайшая угроза для южноамериканских джунглей. Нам говорят: давайте освоим их, давайте срубим деревья и обработаем землю. Они готовы разрушить самую сбалансированную экосистему на земле.

Шон сдержала зевок и углубилась в свои мысли. При слабом освещении Робин и Ивен, сидевшие на диване рядом, казались одним существом. Это Мелисса так сблизила их. Могущественная крошка Мелисса. Ее сила начала проявляться еще до рождения.

Она посмотрела на Дэвида, сидевшего в кресле рядом с Тэсс. Когда они в последний раз сидели с ним обнявшись? Свет с тыльной стороны проектора выхватывал из темноты его щеку и тронутые сединой каштановые пряди. Седина делала его еще более привлекательным. Классически правильное лицо. В сравнении с ним чертам Ивена Недоставало симметричности. Его нос был когда-то переломан, дуги бровей имели различную конфигурацию, борода была негустой, но все это придавало ему в глазах Шон то качество житейской близости, которое привлекало ее сильнее всего.

Он был слабее Дэвида. Она вспомнила, как изумляла и привлекала ее когда-то крепость мускулов Дэвида, и поразилась, насколько безразличным стало все это для нее теперь.

– О Боже, – простонала Робин.

Шон посмотрела на экран и увидела длинную, коричневую с желтым, змею, обвившуюся вокруг ствола дерева. Она и сама вздрогнула. Ее любовь к змеям "ограничивалась удавами, жившими у нее наверху.

Она вспомнила старый кошмарный сон, в котором змея обвилась вокруг ее тела, не давая пошевелить руками, выдавливая остатки воздуха из ее груди. Она проснулась и обняла Дэвида, ища успокоения. Вспомнила его мягкий смех, его пальцы на своей шее, возвращающие ее к жизни. Тут она посмотрела на мужа, и он подмигнул ей.

Тэсс ушла рано, как только кончились ее слайды. По правде говоря, проводив Тэсс Киршер, Шон почувствовала облегчение.

– Не поплавать ли нам в бассейне с подогретой водой? – воскликнул Дэвид, едва закрылась дверь за Тэсс. – Я хотел предложить это еще раньше, при Тэсс, но когда речь зашла о материализме, решил попридержать язык.

Ивену и Робин нужны были купальные костюмы. Шон достала из своего шкафа простой черный купальник для Робин. Что бы она ни надела, все казалось сшитым специально для нее. Шон нашла спортивные плавки Дэвида для Ивена, отнесла все это в комнату для гостей, где Сент-Джоны могли бы переодеться. Шон зажгла верхний свет и провела рукой по стеганому одеялу, чтобы разгладить его. Это была комната Хэзер, хотя почти все следы ее пребывания здесь давно стерлись. Пара плюшевых пингвинов все еще висела в углу у окна – подарок отца Шон своей внучке. На стене – фотография Хэзер; снимок сделал Дэвид, когда ей было около трех лет. Был запечатлен момент, когда клон на карнавале раскрашивал лицо Хэзер: глаза расширены от восторга прикосновения к чуду, светлые локоны прихвачены заколками в виде бабочек.

– Мама, я клоун. – Хэзер отнеслась к своей роли со всей ответственностью, поминутно спрашивая Шон, достаточно ли она смешна для того, чтобы носить клоунскую маску. – П-правда, это смешно? – спрашивала она, пуская через соломинку пузыри в своем стакане с содовой. – П-правда, это смешно? – спрашивала она, надевая тапочки на руки вместо ног. Ее заикание беспокоило их с Дэвидом. Хэзер занималась с логопедом, дело шло на лад; к тому времени, когда Хэзер умерла, заикание почти полностью исчезло.

Шон посмотрела на фотографию. В тот день она была не так терпелива с Хэзер, как ей этого хотелось бы теперь. Ей хотелось вернуться в прошлое и исправить свою оплошность. Забота о Хэзер поглотила бы все ее внимание. Она бы шутливо завязала тапочки Хэзер, надетые на руки, и не стала бы упрекать ее за пускание пузырей в стакане. Почему родители ругают своих детей за такие пустяки? Через несколько месяцев после смерти Хэзер Шон как-то сидела в ресторане и увидела, как мать бранит маленького сына за то, что он пускает пузыри в стакане с молоком. Она остановилась у их стола, сама не зная, что сделает в следующую минуту.

Она вплотную приблизилась к женщине.

– Если завтра он умрет, вы потом долго будете тосковать по звуку этих пузырьков. – Выходя из ресторана, она знала, что находится на грани помешательства, но ей было все равно.

Вместо кроватки Хэзер с белым пологом в комнате стояла теперь двуспальная латунная кровать. Через шесть месяцев после смерти Хэзер Шон сказала Дэвиду, что пора переменить обстановку в ее комнате. Она не могла больше выносить ее в-ожидании-возвращения-Хэзер вида, как будто Хэзер просто вышла из комнаты на пару дней. Дэвид взглянул на нее одним из тех своих странных взглядов, пустых и блуждающих, как будто не понимал, о чем она его просила, – и она осознала, что напрасно рассчитывала на его помощь. Она все сделала сама: упаковала игрушки, собрала одежду, сняла фотографии со стен. Единственное, чего она не могла сделать сама, это разобрать и унести ее кроватку. Дэвид сделал это за нее: аккуратно уложил все болты и гайки в пластиковый пакет, сложил белый полог, перенес разобранную деревянную раму на чердак.

– Это для меня? – Робин стояла в дверном проеме рядом с Ивеном и смотрела на купальник в руках Шон.

Шон кивнула, высвобождаясь из-под груза воспоминаний. – А это для Ивена, – сказала она, протягивая ему плавки Дэвида и приглашая супругов Сент-Джон в комнату.

Вода в бассейне была почти горячей, пузырьки белой пены формировали подвижные холмы и долины на ее поверхности. В воздухе стоял запах жимолости. Шон почувствовала, что ее мускулы размягчились, стали неупругими. Теперь она плавала в бассейне нечасто, зато Дэвид делал это почти каждый день. Она надеялась, что там, где он поселится после развода, будет такой бассейн.

– Я надеюсь, – сказал Ивен, глядя на звезды, – что доктор Киршер иногда сходит со своего пьедестала.

Ее нелегко переносить, – согласилась Шон.

– Зато она знает джунгли, – сказал Дэвид.

– Будь уверена, она будет читать нам ежедневные лекции по экологии, – сухо отозвался Ивен. Он поиграл пеной и добавил: – Мерзкая баба. Мы вполне могли бы ехать через Пукальпу. Это наша экспедиция. Она должна приспосабливаться к нам.

Шон пожала плечами.

– Я уверена, все будет хорошо.

– Разумеется. – Дэвид поймал под водой ее руку и прижал к своей ноге.

Ивен явно чувствовал себя виноватым.

– Ты уступила слишком легко, Шон. Киршер теперь думает, что из нас можно вить веревки. Она считает, что знание местности позволит ей навязывать нам свою волю во всех вопросах.

Дэвид сжал ее руку.

– Лучше сохраним полемический задор для более важных тем, вместо того чтобы пережевывать несущественные детали.

– Мне кажется, нежелание возвращаться в Икитос – для Шон не мелкая деталь. – В голосе Ивена неожиданно прозвучала нота враждебности.

Дэвид посмотрел на жену.

– Это действительно так важно для тебя?

Шон почувствовала жалость к Дэвиду: он и в самом деле не понимал того, что было ясно Ивену.

– Сначала я действительно расстроилась, но теперь просто счастлива, что мы едем. И не важно, каким маршрутом. – Вот так. Это удовлетворит их обоих. Сквозь пар, поднимавшийся из воды, она посмотрела на Ивена. «Пожалуйста, оставим эту тему», – прочитал он в ее взгляде.

Ивен повернулся и обхватил Робин.

– Есть действительно серьезная проблема, от которой нам не удастся увильнуть. Это летучие мыши-вампиры. – Ивен картинно потянулся к шее Робин с оскаленным ртом. Робин засмеялась, даже не удосужившись изобразить испуг.

Шон прислонила голову к кафельной стенке бассейна и закрыла глаза. Она хотела, чтобы томление в ее груди угасло. Ивен больше ей не принадлежал.

Пальцы Дэвида сплелись с ее с неназойливой настойчивостью вьющегося растения: достаточно цепко, чтобы напоминать о совсем присутствии, и недостаточно прочно, чтобы помешать ей освободиться. В этом был весь Дэвид – он всегда предоставлял ее пальцам свободу выбора.

 

7

Семь лет назад, почти день в день, она – мать шестилетних близнецов и четырехнедельной дочери, только что поселившаяся на Западном побережье, – впервые вышла на работу в качестве специалиста по разведению обезьян-игрунок. Даже теперь достаточно запаха крепкого кофе, чтобы пробудить в ней воспоминание об этом дне. Кофе – кофе Ивена – был самым сильным впечатлением того дня. Или, быть может, сильнейшим впечатлением был все же сам Ивен, точнее, контраст между его черными волосами и светло-голубыми глазами, а также вопросительно вскинутые брови, борода. Борода каким-то образом делала его губы мягкими и беззащитными.

Ивен встретил ее с доброжелательной улыбкой, за которой таилось нечто большее, чем простая приветливость. Ей это понравилось.

– Партия красноухих должна прибыть в сентябре, – произнес он вместо приветствия. – Нам предстоит чертовски много работы. – Он заставил ее сесть на диван, стоявший в его кабинете. Прошло немало времени, прежде чем он превратился для них в постель.

Его кабинет был маленьким: двенадцать футов на двенадцать, прикинула она. Одна стена увешана заключенными в рамки титульными листами его статей. Это тщеславие тронуло ее и даже доставило облегчение: оно помогло ей преодолеть робость. Коллекция плакатов, изображавших обезьян, украшала другие стены. Все они были ей знакомы, кроме одного: на нем обезьяна-капуцин висела вниз головой на кончике хвоста, лапами она очищала банан. Надпись гласила: «Счастье в цепком хвосте». Это ее рассмешило.

– Кофе? – спросил он, обращаясь к сидевшей на диване Шон.

Позже он признался ей, что это был тест. Он заваривал кофе крепким и густым каждое утро, пропуская через кофемолку зерна, которые хранил в плетеной корзине. Если бы она побледнела при первом же глотке, он собирался отправить ее паковать вещи.

Но она нашла кофе восхитительным и, подойдя к корзине, стала изучать зерна, из которых он был приготовлен.

– Они почти черные. – Она углубилась рукой в корзину, позволяя маслянистым зернам скользить между пальцами. – Колумбийский?

– Бразильский.

– По цвету напоминает красноухих. – Шон снова села, подумав про себя: как это получилось, что я Сейчас сижу здесь с Ивеном Сент-Джоном и собираюсь стать его партнером по осуществлению единственной в Северной Америке программы разведения красноухих обезьян-игрунок?

На нем были джинсы и футболка, на ней – джинсы и зеленая блузка без рукавов. Шон не знала, как ей одеться. Она не хотела выглядеть чересчур обыденно, но это была не такая работа, на которую ходят в парадной одежде.

Она сделала короткую стрижку как раз накануне переезда. Волосы едва доставали ей до плеч, лоб закрывала прямая челка, которая ей не нравилась. Дэвид называл это «стилем Клеопатры».

Ивен присел на другой конец дивана.

– Я восхищаюсь работой, которую вы проделали в Национальном зоопарке, – сказал он.

– Меня вдохновляли ваши труды. – Шон надеялась, что это не прозвучало слишком льстиво. Она прочла каждую строчку, которую он написал за последние пять лет. Однако имя Ивена Сент-Джона ассоциировалось у нее с человеком более пожилым, седовласым и – почему-то – пузатым. Она воображала, что говорить он будет с британским акцентом. И никак не ожидала встретить столь молодого человека, к тому же очень привлекательного. Привлекательного настолько, что это вызвало у нее легкое беспокойство. За девять лет брака с Дэвидом она никогда не чувствовала такого физического влечения к другому мужчине.

– Ивен… могу я спросить, сколько вам лет?

– Я на два года моложе вас. – Он хитро улыбнулся.

– Как, вам только двадцать девять? – Она внезапно ощутила, что ничего еще не сделала, хотя ей уже тридцать один год.

– Неужели я выгляжу настолько старше своих лет? – На этот раз в его голосе послышалось беспокойство.

– Да нет, мои вопросы вызваны тем, что профессионально вы сделали неизмеримо больше, чем я.

– Но мне не приходилось отвлекаться на замужество и воспитание детей, – сказал он, и ей послышалась тоскливая нотка в его голосе.

Она уже допила кофе.

– Могу ли я попросить еще чашку?

Он налил ей кофе с видимым удовольствием, и в течение всего остатка дня, пока он показывал ей питомник, она чувствовала, как благородная жидкость согревает ей кровь.

Питомник был тогда другим. Намного меньше. И никаких медных эльфов. В тот день, семь лет назад, ни Ивен, ни Шон и не слышали о существовании такого вида игрунок, а пятиконечное строение существовало только в замысле архитектора. Тогда Ивен был удовлетворен помещениями для игрунок. Они осмотрели два длинных бетонных здания с холлами посередине и двумя рядами клеток для обезьян, а также рядом клеток для птиц. В одном здании содержались несколько семей серебристых игрунок, которыми Ивен занимался в последние годы. Другое здание, на краю каньона, совсем новое, стояло пустым; его девять клеток ожидали прибытия красноухих игрунок.

Каждое утро начиналось с кофе на диване Ивена. За чашкой кофе они разрабатывали программу действий на день. Шон поймала себя на том, что каждый день с нетерпением ожидает этих получасовых «совещаний». Она носила в себе память о них весь остаток дня, иногда и ночи. Со временем она начала рассказывать ему не только о планах относительно красноухих и своих научных идеях; могла рассказать и о шутке Джейми за завтраком, о том, что Хэзер впервые улыбнулась осмысленной улыбкой. Она рассказывала о своем отце, как он один воспитал ее, как он мог исцелить животное одним прикосновением правой руки. Она говорила о том, сколь многим пожертвовал ради нее Дэвид, переселившись поближе к питомнику: он бросил работу и предоставил самих себе родителей, живших далеко на востоке. Линн теперь тоже жила здесь, в Сан-Диего, и Шон знала, что Дэвид считает, что они с сестрой предали своих родителей. Хотя он никогда не говорил об этом. Он знал, сколь важно это место для карьеры Шон, и с удовольствием проводил время дома с их маленькой дочерью.

Ивен был гораздо более сдержанным, но постепенно и он рассказал ей о своей семье – об отсутствии семьи. Ему недоставало личного самоотождествления, сказал он, этим и было вызвано стремление сделать себе имя в науке. Работа занимала все его время. Он почти не встречался с женщинами, знакомясь с ними в основном при посещении церкви. У него была одна серьезная связь, которая прекратилась два года назад, когда его возлюбленная сказала, что сыта по горло его одержимостью работой.

– Она сказала мне: «Или я, или обезьяны, Ивен», – смеялся он. – Ей следовало бы знать меня лучше, чтобы не предъявлять подобных ультиматумов.

В послеобеденное время, в те первые дни работы в питомнике, Шон запиралась в своем квадратном кабинете, чтобы нацедить из груди молока для Хэзер Она хранила его в маленьком холодильнике, стоявшем в кабинете Ивена, и вечером приносила домой, чтобы Дэвид кормил им Хэзер на следующий день. Хэзер никогда не противилась кормлению, когда бутылочка была в руках у Дэвида.

Когда Хэзер исполнилось два месяца, Дэвид нашел работу на радио в качестве репортера по дорожному движению. Радиостанция специализировалась на классической музыке. Ему не сразу удалось убедить администрацию" в том, что он сможет совмещать работу репортера и свои полеты на самолете. Для него это была идеальная работа: он был в гуще событий и в то же время далеко от них, в воздухе.

В течение последующих трех недель, пока они не нашли няню, Шон брала Хэзер с собой на работу. Это было то еще времечко! Она носила Хэзер с собой на лямках, укрепленных на плечах, или возила на коляске по территории питомника, пока не нашлась няня.

К концу первой недели Ивен называл Хэзер не иначе как «своим любимым маленьким приматом». Он умолял позволить ему поносить ее на лямках с собой по питомнику и всегда одной рукой поддерживал ее, как будто не надеясь на прочность подвешенной на лямках корзины. Иногда Шон заставала его за беседой с ее малюткой: он что-то втолковывал в шаткую головку Хэзер. К началу второй недели он попросил Шон не запираться в своем кабинете во время кормления. Она не могла найти убедительных причин для отказа, хотя си уже тогда приходилось вести борьбу со своими чувствами к нему. Присутствие Ивена при кормлении заставляло Шон. убеждать себя в том, что она не чувствует и не может чувствовать влечения к нему как к мужчине.

– Ивен нуждается в ребенке, – сказал она Дэвиду за обедом. – Если у вас там на радио есть подходящая женщина, подумай об этом, ладно?

– Ладно. – Дэвид поправил стул под Джейми и убрал у мальчика волосы со лба.

– Он очень мило обращается с Хэзер. Он даже укачал ее сегодня после еды. – Это напоминало признание, которое ребенок делает своим родителям, чтобы узнать, не допустил ли он какой-нибудь ошибки. Она допустила.

– Ивен присутствовал при кормлении? – Дэвид положил вилку на тарелку.

– Да.

– Дело довольно интимное, тебе не кажется? Все-таки он чужой.

– Он не чужой.

Дэвид снова взял вилку и кивнул.

– Извини. Ты права. Это просто ревность: он может видеть Хэзер в течение дня, а я нет. Я скучаю по ней.

Шон вернулась к еде с чувством вины. Милый, во всем доверяющий ей Дэвид. Ему и в голову не приходит, что настоящим поводом для ревности могли бы стать ее чувства к Ивену.

Она не могла бы точно указать момент, когда поняла, что любит Ивена. Чувство ткалось, как гобелен, каждый день добавлял в его рисунок новые теплые нити. Ее сны были заполнены им, и она краснела перед зеркалом ванной комнаты, вспоминая о них. Дэвид приписывал усиление ее сексуального пыла чувству облегчения от того, что они обосновались в Сан-Диего, что он нашел работу, что дети ухожены. В те ночи она постоянно занималась любовью с Дэвидом, но, стоило ей закрыть глаза, как перед ней возникало лицо Ивена; это губы Ивена целовали ее. Но фантазии не удовлетворяли ее. Она сердилась на себя за неумение контролировать их.

Они много работали, стараясь закончить оборудование клеток до прибытия красноухих. Ожидались двенадцать детородных пар и двенадцать подростков, но некоторые уже погибли во время транспортировки. Они проводили все больше времени за кофе, тщательно продумывая все детали обеспечения выживания редких животных.

Они оба волновались все больше, по мере того как день прибытия партии приближался. Кофе не помогал, и временами Шон была не уверена в истинных причинах своего нервного возбуждения. Она не могла сидеть на месте. Она проверяла клетки два или три раза в день, меняла наклон веток, испытывала работу системы обогрева, которая должна быть доведена до совершенства, чтобы облегчить акклиматизацию вновь прибывших обезьян.

При перевозке было потеряно всего пять игрунок. Остальные наконец оказались в клетках.

– Это самые уродливые существа, какие мне только приходилось видеть, – смеялась Шон. Животные выглядели истощенными, длинными и костлявыми, их мех был испещрен серыми пятнами, портившими розовые стрелки по бокам почти безволосых голов.

Ивен кивнул.

– Люди удивятся, отчего поднято столько суматохи вокруг спасения этих уродцев.

Игрунки были к тому же еще и драчливы. За первые несколько дней Шон трижды укусили в руку.

В течение первой недели Ивен оставался ночевать в питомнике, Шон возвращалась в семью. По утрам она находила его на диване. Он едва держался на ногах после возни с игрунками. Племенная книга лежала рядом с ним на подушке вместо любовницы. Он не мог расставаться с этой книгой. Она содержала тщательно разработанную систему спаривания красноухих, в книге было оставлено место и для возможного потомства каждой пары. Книга была преисполнена надежды.

– Знаешь, теперь они не так уродливы, как в момент первого знакомства. – Этими словами он встретил ее однажды утром. Он сидел на диване, босой, с голой грудью. Шон приготовила ему кофе. Тут он улыбнулся. – Ты приснилась мне этой ночью, Шон Мак-Гарри Райдер.

– Правда? – Она сидела на подлокотнике дивана и старалась смотреть ему в глаза, а не на черные волосы на его груди.

– Между двумя костлявыми обезьянками.

– Я польщена.

Он рассказал ей, что во сне встретил ее в лесу. Густой мох рос у них под ногами.

– Тебя опять укусили. Но не в руку, а сюда. – Он показал на ее бок, чуть ниже ребер. – Ты сказала, что это укус игрунки, но когда ты подняла рубашку, я понял, что это совсем не так. Следы укуса были слишком большими и глубокими. Кровь не текла, но виднелись разорванные мышцы в открытой ране, и каким-то образом я знал, что укус смертелен, но ради твоей же пользы делал вид, что ничего страшного не случилось. – Он глотнул кофе. – И тогда мне открылось, что если мы сделаемся любовниками, ты будешь спасена.

Она засмеялась.

– Хорошенькое у тебя внутреннее Я. Он защищался.

– Это был великолепный сон.

Она взяла чашечку в руки, вспоминая свои собственные сны.

– Ну и как, ты меня исцелил?

– Не помню.

– Ты хочешь сказать, что именно это тебе не запомнилось?

Он улыбнулся.

– Знаешь, это очень хорошо, что по вечерам ты должна уходить к своей семье и не можешь проводить здесь ночи.

– Почему?

– Потому что я не думаю, что мог бы выдержать, если бы знал, что ты спишь в соседней комнате.

Она поставила чашку. Все освещение в комнате, казалось, сосредоточилось в голубизне его глаз.

– Я тоже не думаю, что могла бы это выдержать, Ивен.

Он откинул голову на спинку дивана. – Тем более хорошо, не так ли?

Телефон разбудил ее в половине шестого утра накануне Рождества. Это был Ивен.

– Мне только что звонили из питомника. – Его голос звучал напряженно. – В каньоне был лесной пожар. Они говорят, что мы потеряли несколько красноухих.

– Я выезжаю. – Шон уже встала с кровати и натягивала свитер. Она нагнулась, чтобы поцеловать Дэвида перед уходом.

На автостоянку питомника она въехала, когда огромное красное солнце поднималось над черневшими зарослями колючего кустарника. В воздухе стоял запах гари. Стекла зданий, отражая солнце, излучали необычное красное сияние, повсюду летали серые хлопья пепла. Он уже покрыл крышу машины Ивена и начал подбираться к ее машине. Она чувствовала его под пальцами, даже когда поправляла волосы.

Земля вокруг помещения с красноухими игрунками была обуглена, но само здание казалось не тронутым огнем. Ивен встретил ее у входа.

– Я уже отнес живых к ветеринару, – сообщил он. В белках его глаз отражалось красное солнце. – Их осталось не так много.

– Осталось немного живых?

Вместо ответа он взял ее за руку, и они вошли в здание. Первое, что она заметила, это тишина. Где трели и долгие крики? Где неумолкаемый гомон птиц?

– Все птицы погибли, – сказал Ивен. Она увидела двух смотрителей в глубине клетки, которые шли, переступая через оперенные трупы.

– Я ничего не слышу. – Она закашлялась. Было трудно дышать.

Первые три клетки были пусты.

– Эти были в порядке, – сказал Ивен. – Они у ветеринара. Пара в клетке номер три наглоталась дыма, но, я думаю, они оправятся. – Он молчал, когда они подошли к клетке номер четыре, и у Шон перехватило дыхание. Три мертвых игрунки растянулись вдоль задней стенки клетки. Четвертый труп лежал около домика-гнезда.

Они медленно прошли мимо оставшихся шести клеток, не говоря ни слова. Большинство игрунок лежало вдоль задних стенок, возле закрытых раздвижных дверей. Они пытались спастись. Шон представила себе, какая царила среди них паника. Она прижала руку ко рту, чтобы удержаться от рыданий; рука стала мокрой от слез.

Она вышла из здания, туда, где светило красное солнце; было прохладно. Ивен обнял ее, и они долго стояли неподвижно.

– Никто не сгорел, – сказал он, помолчав. – Все дело в дыме. Он только перемещался из одного конца коридора в другой.

– Мы потеряли… сколько, Ивен? Две трети нашей популяции?

Он буквально стонал.

– Подумай, что это означает с учетом потенциального прироста. Дерьмо! – Он ударил кулаком по бетонной стене. – Все, о чем я думал в последние два года, были эти проклятые красноухие. Ты можешь вообразить себе телеграмму в Бразилию? «Сожгли ваших двадцать пять игрунок. Продолжим программу разведения, когда получим от вас еще пару дюжин».

– Успокойся. Давай, по крайней мере, проясним обстановку.

Это заняло у них остаток дня. Не было настроя, чтобы работать быстро. Они находили клейма на лапках мертвых игрунок и вычеркивали соответствующие записи из племенной книги. Они писали слово «умер» и дату рядом с любовно выведенными данными и номерами, которые еще несколько часов назад были для них залогом надежды и оптимизма.

В последней клетке Ивен в изнеможении сел на пол, привалившись к задней стенке. Шон не стала ему мешать. Она сама нашла вытатуированные номера и сделала пометки в книге, пока он смотрел в потолок.

– Это самка? – спросил он, когда она делала последнюю запись.

Она кивнула и протянула ему безжизненное тельце. Он положил его к себе на колени и пощупал пальцами маленький живот.

– Беременная? – спросила она.

Он кивнул и передал ей игрунку.

– В каждой клетке была беременная самка.

– По крайней мере, мы знаем, что находились на правильном пути.

Остаток дня они провели, убирая опилки и пепел, а затем вымыли полы в клетках. Свитер и джинсы Шон выпачкались в саже. Ей не скоро удалось избавиться от запаха гари в волосах. Она позвонила Дэвиду из кабинета Ивена, когда солнце уже садилось.

– Я скоро приеду, – сказала она ему. Голос Дэвида звучал на фоне хныканья Хэзер и пения мальчиков, исполнявших песенку «Колокольчики звенят». Она не встретила с детьми Рождество. Бедный Дэвид. Совсем не так предполагал провести он этот день. – Спасибо, что ты прикрыл меня, Дэвид.

– У нас все в порядке. Чистим морковку для оленя Санта-Клауса.

– Что имеет его олень против кожуры?

– Спроси об этом своих разборчивых сыновей. Она повесила трубку и встретилась глазами с Ивеном. Он сидел ссутулившись на своем казенном кресле и выглядел слишком усталым, чтобы пошевелить пальцем. Она представила себе, как он сидит в этой позе на протяжении всей рождественской ночи.

– Счастливого чертова Рождества, – пожелал он.

Шон стояла рядом с ним и прижала его голову к своему бедру. Его волосы тоже были покрыты пеплом.

– Я рада, что ты придешь к нам завтра на рождественский обед, – сказала она. – Невыносимо думать, что после всего этого ты останешься совсем один. – Она пригласила его несколько месяцев тому назад. Ивен уже стал для них почти членом семьи.

Он пошевелил головой, лежавшей на ее бедре.

– Я составлю неважную компанию.

– Ты не должен оставаться один на Рождество, Ивен.

– Это же не впервые. К тому же тут осталась кое-какая работа.

– Дети ждут встречи с тобой. Твой любимый маленький примат скучает по тебе.

– Нет, – сказал он решительно. Его рука сжала ее бедро. Она чувствовала прикосновение каждого пальца: это было предупреждением о том, что могло произойти. Он поднял другую руку и медленно провел ею по ее бедру.

Для нее это был последний сигнал тревоги, она почувствовала сильное сердцебиение. Подумала о том, что еще не поздно отойти от кресла, взять свою кофту и уйти. Но вместо этого она закрыла глаза и ждала. Его пальцы расстегнули пуговицу на ее джинсах и застежку молнии, он прижался щекой к ее коже. Она еще крепче прижала к себе его голову. Сердце стучало так сильно, что она подумала о том, чувствует ли он биение ее пульса сквозь мягкий пушок своей бороды.

Он взглянул на Шон снизу вверх. Нельзя было не понять того, что она выразила своим ответным взглядом. Он встал и поцеловал ее, и впервые за этот день вкус сажи и пепла не был ей неприятен. Она прижалась к нему всем телом в знак согласия. Он через голову стянул с нее свитер, подняв в комнате облачко пепла, и повел ее к дивану. Когда она почувствовала его губы на своей груди, Шон уже знала, что именно этого она ждала со дня их первой встречи, с того момента, когда погрузила свои пальцы в корзину со скользкими черными кофейными зернами.

Потом она лежала в его объятиях, они едва умещались вдвоем на диване, который не было времени раздвинуть. Но хотя она наслаждалась теплотой, исходившей от его тела, что-то было не так. Ей не хватало воздуха. Один вдох был слишком глубоким, несколько других слишком мелкими. И эта дрожь по всему телу. Она ползла по животу, по ногам, перешла на руки.

– Ты дрожишь, – сказал он, встал, достал из шкафа одеяло и принес. Она села, чтобы он мог закутать ее, но дрожь была теперь почти конвульсивной.

– Кажется, я заболеваю. – Шон встала и деревянной походкой прошла мимо него в ванную, стараясь сдержать рвоту. Закрыв за собой дверь, она наклонилась над высоким белым унитазом, подстелив одеяло себе под колени. Она разревелась. Рвота всегда сопровождалась у нее плачем. Малейшая тошнота превращала ее в двухлетнего ребенка. Она вытянула руку и включила вентилятор, чтобы Ивен ничего не услышал.

Тошнота все не отпускала, пот ручьями стекал по ее шее. Голова кружилась, ей представлялся Дэвид, меняющий салфетку Хэзер, чистящий морковку для оленя.

– Дэвид, – прошептала она. – Мне так жаль. Она тужилась. Еще и еще. Ничего не получалось; она не в силах была остановить спазмы.

Ивен уже оделся, когда она вышла из ванны. Его лицо было белым.

– С тобой все в порядке?

Ноги донесли ее только до дивана, и она села, снова завернувшись в одеяло.

– Все нормально, – прошептала она. – Это у меня от смущения. – Она опять начала плакать, он сел рядом, сжимая ее руки сквозь одеяло.

– Прости меня, – прошептал он ей на ухо. – Это никогда не повторится.

Она покачала головой.

– Да, больше никогда. – Она встала и начала одеваться. На столе лежали четки Ивена. Простые деревянные шарики, почерневшие от времени. Как-то он признался ей, что, когда впервые дотронулся до груди девушки, то почувствовал себя таким грешником, и потом часами молился, перебирая четки. Не этим ли он займется, когда она уйдет? Не так ли проведет Рождество?

Когда Шон подъехала к дому, она заметила через арочное окно гостиной мигание синих и белых огоньков на украшенном рождественском дереве. Войдя в комнату, Шон увидела, что Дэвид успел накормить и приодеть мальчиков, Хэзер уже спала. Взглянув на нее, Дэвид нахмурился:

– Боже мой, ты выглядишь совершенно разбитой. – Он направился к ней, но Шон проскользнула мимо.

– Дай мне отмокнуть в ванной, чтобы избавиться от сажи, – сказала Шон. Она не могла встретиться с ним взглядом: боялась, что он все поймет.

Он последовал за ней в ванную.

– Дай мне твою одежду, я положу ее в стирку, – скомандовал Дэвид.

Он приготовил ей какао, она сидела в кресле-качалке, наблюдая за тем, как он раскладывает игрушки под деревом. Он был озабочен тем, чтобы расположить игрушки в определенном порядке: Джейми должен был найти сначала гоночную машину, а потом уже железную дорогу. Кейт должен был обнаруживать игрушки вперемежку с новой одеждой.

– Он ненавидит обновки, но, может быть, это научит его в следующий раз не играть с дегтем.

Дэвид засмеялся и произнес доверительным тоном:

– Мне бы хотелось, чтобы Хэзер была немного старше. Помнишь первое Рождество когда мальчики уже понимали, что происходит?

Она кивнула. Это действительно было замечательно.

Он дотронулся до стеклянного единорога, висевшего на нижней ветке дерева.

– Джейми захотел повесить его сюда, но это низковато. Как ты думаешь, стоит ли мне перевесить его повыше?

Шон кивнула. Она смотрела, как он перевешивает единорога, и думала о том, каким чудесным был этот большой красивый мужчина, который ничего так не желал, как увидеть радость на лицах детей в рождественское утро. Она почувствовала, что ком сдавливает ее горло. На какой идиотский риск она пошла.

– Ты плачешь? – Он встал и прижал теплую ладонь к её щеке.

Она пожала плечами.

– Игрунки… ты ведь знаешь. Сможем ли мы раздобыть новых?

Шон говорила об игрунках, как будто они были причиной ее слез. Дэвид хотел посадить ее к себе на колени, но она осталась в кресле, чувствуя себя недостойной его заботы. Ей хотелось бы найти в себе силы и рассказать ему, что произошло. Она нуждалась в его прощении. Возможно, она смогла бы признаться, будь это какой-нибудь другой мужчина. Но Ивен давно уже стал частью их семьи, их жизни.

Это пройдет, говорила она себе. Они с Ивеном просто забудут о том, что произошло, и все постепенно пройдет. Она обещала себе, что это никогда не повторится.

И пока не умерла Хэзер, она держала свое слово.

 

8

Дэвид сидел в кабине самолета и ждал Джилиан Крейг. Она опаздывала, и это его беспокоило. Она должна была замещать его в течение тех двух недель, что он проведет в Перу, и он не хотел бы, чтобы она все испортила. Скоро уже надо было подниматься в воздух, если он намеревался вовремя сделать первый репортаж. К тому же он не хотел пропустить восход солнца. Рваные пурпурные облака над горами обещали хороший восход. Можно было бы подумать, что за семь лет работы они ему изрядно надоели. Но нет, каждое утро он поднимался в воздух с улыбкой на лице. И за это ему еще вдобавок платили восемьдесят тысяч долларов в год. Лучшей работы он не мог себе представить.

Он снова посмотрел на часы. Ну, давай же, Джил! Неужели сегодня утром ему придется пропустить восход? Впрочем, с ней это все равно будет по-другому. Полеты – занятие для одиночек, хотя когда-то Шон время от времени поднималась с ним. Ей это нравилось. Особенно рискованные ситуации. Она уговаривала его полетать совсем низко над водой и какое-то время всерьез увлекалась идеей прыжков с парашютом; она могла говорить об этом дни и ночи напролет.

Когда ей надоели полеты, она стала уговаривать его заняться любовью прямо в воздухе, в перерывах между репортажами. Однажды ей все-таки это удалось. Она расстегнула его ремень и застежку молнии, и он ждал, не говоря ни слова, любопытствуя, насколько далеко она зайдет. Она склонилась над его пахом и положила предел его любопытству. Он-то должен был знать, что она проделает все до конца, эта женщина не умела останавливаться на полпути. Мать троих детей, президент Ассоциации родителей и учителей на высоте четырех с лишним тысяч футов над Сан-Диего в семь часов утра получила на завтрак своего мужа.

Теперь она не занимается с ним любовью даже на их супружеской постели.

Любовный пыл Шон охладел внезапно. Еще накануне она была изобретательна и неутомима, на другой же день – холодна; она стала уклоняться от всего того, что прежде доставляло ей наслаждение. Кроме себя, ему некого было винить в том, что она так изменилась.

С тех пор как Хэзер умерла, она больше не поднималась с ним в воздух. И никогда не позволяла близнецам делать это. Он еще раньше пообещал им отпраздновать таким образом их тринадцатилетие. Они просили, и он не видел в этом большой проблемы. Но когда он сказал об этом Шон, она села на кухонный стол и заплакала. Он не мог переносить этих рыданий, сотрясавших ее плечи. Она не разрешает им летать. Как он мог подумать, что она согласится? Он не стал спрашивать, почему. Он знал ее доводы. Все кончится тем, что он прочтет в ее взгляде недоверие к его способности обеспечить безопасность мальчиков.

– Извини, Дэйв, я опоздала. – Джилиан взобралась на самолет, стараясь не наступить острыми каблучками на край своего красно-белого платья. Ее шею украшало жемчужное ожерелье – она явно стремилась выглядеть сногсшибательно, щеки покрывал толстый слой румян, губы ярко накрашены. Светлокаштановые волосы она перекинула через плечо и наблюдала за тем, как он готовит самолет ко взлету. – Куда сначала? – спросила она, держа карандаш наготове над маленьким блокнотом, лежавшим у нее на коленях, и напоминая старательного репортера-новичка.

– На пятнадцатое, – ответил он. Она могла бы и не спрашивать об этом, если на самом деле слушала его каждое утро. К тому же он брал ее с собой в вечерние часы пик и объяснял ей тогда же, что утром они полетят тем же маршрутом.

Она делала пометки в своем блокноте, ее руки дрожали. Репортажи в его отсутствие будут неряшливыми и пустыми. Бен Эшер будет летать с ней на следующей неделе. Бен был неплохим летчиком и хорошо знал маршрут, но Дэвид не любил отдавать самолет в чужие руки.

На пятнадцатом междуштатном шоссе движение было напряженным.

– Не замечаешь ничего необычного? – спросил он Джилиан.

Она вытянула шею, и ее розовое ухоженное лицо просияло. – Несчастный случай, – воскликнула она, довольная собой.

Дэвид кивнул, не сводя глаз с трех машин, перегородивших дорогу. Уже видна была машина «скорой помощи». Один ряд оставался еще свободным, но уже образовывалась пробка, машины беспорядочно сгрудились, напоминая сверху составную картинку-загадку.

Дэвид говорил в микрофон, прикрепленный к его шлему.

– Столкновение трех машин на пятнадцатом шоссе у поворота на Пенаскитос. Третий ряд свободен, но движение затруднено, альтернативного маршрута нет. Посидите спокойно, слегка расслабьтесь напевая любимую оперную арию, и вы не заметите, как выберетесь из пробки.

Джилиан улыбнулась ему.

– Твой голос звучит упоительно. У меня так никогда не получится.

– Давай-ка теперь проверим пятое, – деловито предложил он.

– Ты поставишь мне выпивку, когда мы закончим?

– В девять утра? Может быть, кофе с пирожным? Она дотронулась до его руки.

– Я думаю, мне понадобится выпивка.

Вчера вечером ей тоже захотелось выпить, и он угостил ее. Дело выглядело так, будто она и правда нуждалась в выпивке, но ему не нравились ее взаимоотношения с алкоголем. Ей достаточно было одной рюмки, чтобы начать заигрывать с ним, поглядывая на него мечтательными карими глазами. Ему хотелось, чтобы она высказалась более определенно, тогда он поведал бы ей о своем счастливом браке. Он даже заготовил специальный спич на эту тему, который верой и правдой служил ему вот уже шестнадцать лет. Ему хотелось произнести его сейчас, чтобы посмотреть, не прозвучит ли он на этот раз фальшиво.

Иногда он ловил себя на том, что пристально смотрит на Шон, пытаясь понять, куда девалась та женщина, которую он любил. Ему это не удавалось. Надо снова вдохнуть в нее жизнь, заставить ее совершить один из тех экстравагантных поступков, которые ей так шли. Дэвид надеялся, что путешествие в Перу спасет положение.

Он закончил работу в десять и, как обычно по утрам, поехал в спортивный клуб. Ему бывало не по себе, пока он не проводил какое-то время в воде. В статьях о нем писали, что он всегда в форме благодаря плаванию. Но если бы плавание даже не имело никакого отношения к крепости тела и жизненному тонусу, он все равно плавал бы. Вода была его убежищем.

После смерти Хэзер он несколько месяцев не мог и близко подойти к бассейну. Была какая-то мрачная ирония в том, что именно вода отняла у них Хэзер. И тогда, через два или три месяца после несчастного случая, Ивен купил ему водонепроницаемый плейер. Не на день рождения; никакого специального повода для подарка не было. Ивен просто знал, что только таким образом можно преодолеть возникшую неприязнь Дэвида к воде. Он даже снабдил подарок магнитофонной записью оперы Бизе «Искатели жемчуга». Ивен, не умевший отличить одной оперы от другой, вероятно, по названию решил, что это то, что нужно для плавания. Дэвид был уверен, что он и понятия не имел о том, что сюжет оперы основан на любви двух мужчин к одной и той же женщине.

Так он вернулся к воде. В сопровождении музыки плавание приобрело новое качество, но скоро он обнаружил, что «Искатели жемчуга» вызывают у него слезы. И это было хорошо. В те дни он постоянно был близок к тому, чтобы разрыдаться, но сдерживал себя. Бассейн было для этого самым подходящим местом. Никто не мог увидеть его слез.

Несколько лет назад «Журнал Сан-Диего» поместил большую и аляповатую статью о Дэвиде, озаглавленную «Примиряющий голос с небес». Вся статья была выдержана в подобном духе – Дэвид Райдер как ангел-хранитель Сан-Диего в часы пик.

«Смягчая истрепанные нервы вечно спешащих людей за рулем…», – читала ему Шон. Он лежал на спине в их постели, она оседлала его, широко раздвинув ноги и стараясь продлить минуты близости. Она проигрывала битву. Он выглядел перегоревшим, ускользающим. К тому же дети могли войти в любую минуту. Было субботнее утро, И ему следовало запереть дверь, прежде чем заняться любовью. Сейчас все трое ворвутся в комнату и взгромоздятся на их постель, чтобы обсудить, как провести этот уик-энд. По правде говоря, они с Шон купили такую широкую кровать ради этих субботних утренних советов.

Было так естественно думать о детях как о чем-то неотъемлемом от их жизни. Однажды родившись, они должны были существовать всегда. Единственное, что беспокоило Дэвида в состоянии их здоровья, – это зрение.

– «…Головная боль проходит, плечи расправляются… – продолжала читать Шон, – минуты ожидания скрашены полезной информацией относительно альтернативных маршрутов». Она нагнулась, чтобы поцеловать его. – О, Дэвид, теперь весь мир знает, какое ты чудо.

Статья раздражала его неестественно восхищенным тоном. Она была проиллюстрирована фотоснимками, на одном из которых он был изображен в плавках. Он должен был признать, что выглядит неплохо. Шон нахмурилась и демонстративно посмотрела на обложку журнала.

– Что это, «Плэйгерл»?

Всю неделю после появления статьи в спортивном клубе толпился народ. Администрация благодарила Дэвида, но ему было не по себе. Бассейн был переполнен женщинами, которые исподволь наблюдали за ним. Но они не вызывали у него доверия. Действительно ли женщина, которая сказала, что нашла его полотенце, нашла его, а не вытащила у него из тумбочки, чтобы иметь повод завязать знакомство? Действительно ли другая женщина была фанатичкой оперы, а не нахваталась наскоро сведений, чтобы суметь поддержать с ним разговор? Он всегда носил обручальное кольцо и упоминал Шон в разговоре. Интерес к нему достиг своего пика и пошел на убыль, но в клубе до сих пор встречались женщины, откровенно интересовавшиеся им.

В последнее время он с беспокойством ловил себя на том, что их интерес не был ему неприятен. Он мысленно отмечал ту или иную женщину и надеялся, что она заговорит с ним. Несколько раз он сам затевал разговор. После таких случаев он стоял под душем и спрашивал себя: чего ты добиваешься? Он испытывал голод. Голодали его тело, ум, сердце. Он вожделел.

Ивен ждал его у выхода. Вчера вечером он позвонил, чтобы узнать, не сыграет ли Дэвид с ним сегодня партию в теннис. Обычно по пятницам они не играли, но завтра ничего не получалось из-за хлопот Ивена, связанных с предстоящей поездкой.

Они сыграли две партии, в обеих, как всегда, победил Ивен. Играя еженедельно в течение многих лет, Ивен сохранял перевес над Дэвидом. Дэвиду это было безразлично, он никогда не относился к теннису всерьез. Это был хороший способ расслабиться после рабочей недели. Но ему случалось наблюдать за игрой Ивена с другими партнерами, и он удивлялся тому, какая ярость просыпалась иногда в Ивене во время подобных встреч.

– У Ивена есть темперамент, – сказала Шон еще давно. – Ты никогда не замечаешь этого, потому что на тебя невозможно разозлиться: ты не стремишься отыграться. Твои чувства скрыты так глубоко, что это обезоруживает противника.

Они с Ивеном заговорили о Шон в раздевалке. Она служила постоянной темой их разговоров, связующей нитью между ними, хотя после стольких лет общения их дружба могла бы держаться и на собственных ногах.

– Она нервничает из-за поездки, – сказал Дэвид, натягивая носки. – Возбуждена. Почти не спит. Встает несколько раз за ночь к близнецам.

– Все пройдет, как только она окажется в Перу, – успокоил его Ивен. – Она увлечется работой, сменит обстановку.

Дэвид вздохнул.

– Это помогло бы прежней Шон.

Ивен как-то признался Дэвиду, что работать с Шон в последнее время стало нелегко. Она была как всегда технически аккуратна, но в ее отношении к работе появилось что-то механическое и бездушное. Былой энтузиазм угас. Они с Ивеном никогда не говорили о причинах этих перемен, разве что в первое время сразу же после пожара. Это еще до того, как Дэвид научился подавать Ивену невидимые сигналы, запрещавшие затрагивать эту тему. Так они с Ивеном и организовали этот молчаливый заговор с целью вернуть прежнюю Шон.

– Это путешествие – как раз то, что ей сейчас нужно, – продолжал Ивен. – Я в этом уверен.

Дэвид предложил Ивену позавтракать вместе, как обычно после субботних игр, но Ивен собирался навестить свою мать.

– Я должен сообщить ей, что уезжаю на несколько недель – сказал он, – хотя она не имеет ни малейшего понятия, о чем я ей толкую.

– Я поеду с тобой, – предложил Дэвид. Его удивила нерешительность, которую он прочел в глазах Ивена. В первое время, когда Ивен только что перевез свою мать в Сан-Диего из Портленда, он не хотел, чтобы Дэвид или Шон встречались с ней. Дэвид понимал: Ивен боялся жалости. И правда заключалась в том, что Дэвид действительно испытывал жалость по отношению к нему. Он надеялся, что ему никогда не придется заботиться о родителях, страдающих болезнью Альцгеймера. Он рассказывал Ивену о собственных родителях, чтобы дать понять ему, что чувства отчаяния и стыда ему знакомы, и Ивен со временем научился ценить присутствие Дэвида при посещении им дома престарелых.

Но сегодня он ответил уклончиво.

– В последнее время ей стало хуже. Намного хуже.

Комната миссис Сент-Джон была маленькой и совсем пустой, если не считать распятия над кроватью и вазы с цветами на столике. Ивен посылал ей цветы каждую неделю, но их запах не мог заглушить зловония: пахло хлоркой и мочой.

Миссис Сент-Джон сидела на кровати, вытянув ноги поверх одеяла, ее бесформенное желтое платье задралось до пояса. Редкие седые волосы неряшливо свисали с розового черепа.

– Ты проклятый ублюдок, – сказала она, когда Дэвид и Ивен вошли в комнату. – Я говорила тебе, что суп отравлен.

– Мама, это я, Ивен. – Ивен наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб. Она оттолкнула его, упершись костлявой рукой ему в грудь. Ивен вытащил из-под нее одеяло, накрыл ноги и сел на край кровати. – Ты помнишь Дэвида? – спросил он.

– Здравствуйте, миссис Сент-Джон. – Дэвид присел на оранжевый стул рядом с дверью. Она действительно выглядела хуже, хотя трудно было определить, в чем это выражалось. Может быть, злее? Враждебнее.

– Ты и есть тот парень, который ведет его прямиком в ад, – проворчала она, показывая на Дэвида пальцем.

Дэвид улыбнулся.

– Я друг Ивена. Мы вместе играем в теннис. – Этот разговор повторялся у них при каждом посещении, хотя сначала казалось, что она понимает, о чем идет речь.

– И вы вместе попадете в ад.

– Отец Гленн навещал тебя на этой неделе? – спросил Ивен.

– Кто?

– Отец Гленн. Он приходил?

– Что с твоими волосами? Ивен вздохнул.

– Послушай, мама, я хочу тебе сказать, что я еду в Южную Америку на пару недель. Меня ждет там кое-какая работа…

Она наклонилась вперед и плюнула Ивену в лицо.

Дэвид вздрогнул. Может быть, ему в самом деле не стоило приходить.

Ивен достал из кармана платок и вытер щеку.

– Я вернусь восьмого августа. Как раз перед твоим днем рождения.

– Ты был грешником с того самого дня, как я понесла тебя. Ты пинал меня, перекручивал мои внутренности. – Она опять начала задирать свое платье, но Ивен держал ее за руки.

– Ты никогда не носила меня, мама. Я приемный сын, ты вспомнила? – Он встал. – Я вернусь к твоему дню рождения.

Когда они выходили, она завыла. Услышав этот вой, Ивен закрыл глаза. Он молчал, пока они не сели в машину Дэвида.

– Мне очень жаль, Ивен, – сказал Дэвид. Ивен откинулся на сиденье.

– Я хочу, чтобы она умерла.

– Ты так не думаешь, Ивен.

– Я так думаю. Я хочу, чтобы она умерла, пока у меня сохранились два-три хороших воспоминания о ней. Если так будет продолжаться, у меня их не останется.

Может быть, Ивен был прав. Его мать страдала, дальше будет все хуже и хуже. Если Ивен желает ей смерти, значит, и Дэвид должен этого желать. Потому что после Шон Ивен был самым близким ему человеком.

 

9

В зале ожидания аэропорта им пришлось занять разные места. Первый перелет должен доставить их в Майами. Там они пересядут на самолет, следующий в Лиму. Из Лимы, уже на небольшом самолете, перелетят в Икитос. Шон подавляла вся эта маршрутно-пересадочная суматоха. Столько мороки, чтобы приехать туда, куда она меньше всего стремилась попасть.

Она сидела, зажатая в углу, рядом с седовласой женщиной с маленьким ребенком на руках. Тот постоянно плакал. Женщина перебрасывала хнычущего ребенка с одного колена на другое, сжимая в руках билет на самолет, и Шон тщетно пыталась разглядеть на билете номер посадочного места, надеясь оказаться в самолете как можно дальше от этой пары.

Она вытянула перед собой одеревеневшие ноги. На ней был теплый шерстяной костюм, натянутый поверх шортов и майки; поездка предстояла долгая, и она хотела чувствовать себя посвободнее. Дэвид сидел в соседнем ряду напротив, в коричневых хлопчатобумажных брюках и синей полотняной рубашке; так и должен был выглядеть солидный занятой человек при подобных обстоятельствах. Никто не скажет, что мы – супружеская пара, подумала она. Никто не догадается, что мы едем в одно и то же место. Новый фотоаппарат Дэвида, купленный специально для поездки, стоял у ножки его кресла. Аппарат находился в небесно-голубом футляре, водонепроницаемом и снабженном устройством, которое удержит его на плаву, коли он свалится в воду.

Он уже погрузился в чтение романа в мягкой обложке. «Убийство в квартале Б». Заголовок сверкал кроваво-красными буквами на белом фоне. Дэвид выглядел человеком, находящемся в отпуске. По пути в аэропорт она заметила, как напряженное выражение сменяется у него на лице беспричинной рассеянной улыбкой. В то время как каждый мускул ее тела готовился к встрече с опасностью, Дэвид расслабился, как лист на ветру.

Роман, который Шон держала на коленях, был открыт на первой странице, и хотя она прочла первый абзац четыре раза, она не могла бы сказать, о чем там шла речь. В последний раз, когда она ждала рейса на Перу, три долгих года назад, она была вооружена кипой путеводителей по Икитосу, картами района Месеты, гидрологическими картами. На этот раз она оставила все это дома. Вполне преднамеренно. Ей хотелось, чтобы это путешествие как можно меньше походило на предыдущее. Она обрадовалась, когда Тэсс сказала, что в Икитосе они надолго не задержатся. Никаких отелей. Никакой возможности получить по телефону известие, способное разрушить ее жизнь.

Эта поездка и на самом деле была другой. Тогда экспедиция состояла всего из двух человек – ее и Ивена. Она вспомнила, как сидела рядом с ним в аэропорту – кажется, возле этого входа, – предвкушая предстоящие приключения. Вспомнила, как ей хотелось, чтобы Дэвид поехал с ними, но он не смог взять отпуск. Вечером накануне отъезда они поехали поужинать. Она давно уже не вспоминала ту ночь, ту невероятную ночь. На этот вечер они одолжили у приятеля моторную лодку и после ужина поплыли на ней вдоль берега залива. Бросили якорь, легли на одеяло, покрывавшее деревянное дно лодки, и смотрели на звезды. И занимались любовью. Дно лодки было перекрыто деревянными перекладинами, и они знали что синяков им не избежать. Особенно у него на спине и у нее на ногах. Синяки проступали мгновенно, заметные даже при лунном свете.

Они говорили о том, что будет означать для них разлука. За все время брака они никогда не расставались более чем на несколько дней. Они зависели друг от друга. Ей было страшно. Она боялась не зависимости от Дэвида – в этом не было греха, – но соседства с Ивеном: она окажется с ним рядом, так и не сумев преодолеть влечения к нему. И это несмотря на то, что он стал почти членом их семьи, несмотря на его тесную дружбу с Дэвидом. Шон не могла заставить свое тело не реагировать на его присутствие. Она должна была осознать тот факт, что любила сразу двух мужчин, но могла жить только с одним из них.

Она знала, что поездка станет испытанием для ее воли. За все время ее взрослой жизни ей не приходилось обходиться более двух или трех дней без близости с мужчиной, не считая времени после рождения детей. И вот теперь ей предстояло провести три недели в джунглях с мужчиной, о котором она мечтала уже годы. На каком-то уровне своего сознания Дэвид, должно быть, понимал это, потому что он сжимал ее тело и говорил, что они будут вспоминать друг о друге каждый раз, когда увидят синяки.

Это оказался последний раз, когда она хотела Дэвида. Шон посмотрела на него. Его глаза были опущены, он перевернул страницу. Дэвид выглядел безмятежно, неприятные воспоминания не тревожили его. Она ощутила, как ускорилось ее дыхание, участился пульс. Боже, как она устала от этого чувства, от этой разъедающей ненависти по отношению к нему. Чем скорее она положит конец их совместной жизни, тем лучше.

Ивен и Робин сумели занять места рядом друг с другом, на несколько рядов дальше Дэвида. Ивен перелистывал толстую пачку научных брошюр. Порой он останавливался на одной из них, читал абзац или два, почесывая бороду, затем принимался за следующую. Она знала, что он нервничает. Он хотел все предусмотреть и боялся неожиданностей.

У Робин на коленях лежала стопка журналов. Она читала очень толстый номер журнала «Вог», знакомясь с последними достижениями цивилизации. Выглядела она свежо и элегантно в своей желтой рубашке с короткими рукавами и в золотистых отутюженных брюках. На этот раз, вместо массивного ожерелья, ее шею украшала золотая цепочка, и Шон захотелось узнать, почему она выбрала именно ее. Имела ли она какое-нибудь особое значение? Может быть, ее подарил Ивен?

Сначала Шон не хотела, чтобы Робин ей нравилась. Она предпочитала удивляться: что только сумел найти Ивен за этим шикарным фасадом? Но со временем нельзя было не признать мягкости и какой-то ребяческой честности Робин. Она была управляющим ювелирного магазина, но относилась к своей карьере как к хобби. В чем Робин действительно нуждалась, так это в материнстве, в семейном гнездышке, которого так недоставало когда-то Ивену.

Тэсс стояла у окна. Шон хорошо видела четкий силуэт женщины, наблюдающей за самолетами. Она загасила четвертую или пятую сигарету – одну из тех длинных, коричневых, иностранного вида сигарет – в стоящей поблизости пепельнице и посмотрела на зал. В это утро она объявила, что с ними поедет подруга, одна из ее студенток, которая была профессиональным фотографом и намеревалась запечатлеть их путешествие на фотопленке. Подруга опаздывала, и Тэсс уже начинала нервничать. Ее силуэт на фоне окна потерял четкость очертаний, волнение выдавали сигареты и пальцы, поправлявшие короткие светлые волосы.

Наконец рядом с Тэсс появился второй силуэт – молодой женщины, с ног до головы увешанной сумками и чехлами различных форм и размеров, в одном из них безошибочно угадывались очертания штатива-треножника. Она была на голову ниже Тэсс, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы поцеловать Тэсс в щеку. Тэсс не оказывала девушке никакого снисхождения: она не нагнулась, чтобы сделать свою щеку более доступной, не освободила подругу ни от одной из ее сумок. Вместо этого она закурила следующую сигарету и стала смотреть в окно, пока девушка-фотограф что-то ей говорила, оживленно жестикулируя, хотя Тэсс не могла ее видеть. Девушка была блондинкой, ее волосы были светлее, чем у Тэсс. Освещенная светом из окна, ее прическа напомнила Шон гриву лошадки-паломино.

Несмотря на толчею в зале ожидания, самолет оказался вовсе не переполненным. Рядом с Шон и Дэвидом оставалось свободное сиденье, так же как и рядом с Робин и Ивеном, сидевшими сзади через несколько рядов. Тэсс и ее подруга – Мег Соломон – сели в хвосте, в секции для курящих.

Они столкнулись с Мег в очереди на посадку. Она была молода, не более двадцати шести или двадцати семи лет, ее кожа кремового цвета, казалось, не знала косметики. Улыбка была мягкой, глаза сияли. Наверное, она чувствует себя более защищенной за своей камерой, подумала Шон. Мег была перегружена: рюкзак, треножник, громоздкий металлический кейс и фотоаппарат в небесно-голубом футляре, точно таком же, как у Дэвида. Дэвид предложил ей помочь донести кейс, хотя и сам был достаточно нагружен, но она лишь покачала головой.

– Я в порядке, – улыбнулась она. – Я к этому привыкла.

Привыкла ли она также и к длинным, с едким запахом, сигаретам Тэсс? Мег не курила. Шон могла поручиться за это, глядя на ее кожу, чистую голубизну глаз и белизну зубов. Она увянет в секции для курящих, подумала Шон.

Но Мег, кажется, это не волновало. Она, как щенок, последовала за Тэсс в конец самолета.

– Хорошенькая, – прокомментировал Дэвид, пристегивая ремень. Его место оказалось у окна.

– Что? – спросила Шон.

– Мег. Она очень хорошенькая.

Шон хотела сказать, что Мег годится ему в дочери, но усомнилась, проделала в уме арифметические подсчеты и решила, что это так, но с небольшой натяжкой.

– Да, она очень мила, – сказала Шон.

– Футляр моего фотоаппарата оказался, как у профессионала. – Дэвид выглядел вполне довольным собой.

Была половина шестого по времени Сан-Диего. Она передвинула стрелку часов на три часа вперед. Стало темнеть, как будто и правда приближалась половина девятого. Шон уже жила по времени Майами. По перуанскому времени.

Дэвид заснул сразу же после обеда, откинув голову на спинку сиденья. Шон достала с верхней полки два одеяла. Одним из них она укрыла его грудь и руки, подоткнув одеяло ему за плечи. Затем укрыла свои колени одеялом и снова принялась за роман.

Шон опять углубилась в абзац, который тщетно пыталась читать в аэропорту. Сейчас он шел ничуть не легче. Она посмотрела мимо Дэвида, в окно. Слой облаков под ними был серым, выше синева неба перебивалась полосками розового и пурпурного цвета. Быстро темнело. Она видела, как тьма опускается на облака, проглатывая цвета. Скоро она различала лишь мигающие огоньки на крыле.

Шон порылась в сумочке и достала список вещей, которыми им необходимо запастись в Икитосе. Еда. Горшки и сковородки. Тарелки, чашки и столовые приборы. Мачете. Удочки и крючки. Ножи. Ее внимание как-то привлек «нож для выживания», который она увидела на обложке одного из каталогов по дикой природе. Он выглядел мощным и острым и аккуратно входил в кожаные ножны, крепящиеся петлей к поясу. Но самой его привлекательной частью выглядела рукоятка. Она открывалась, и из ее полости можно было извлечь компас, длинный пинцет, кусачки, иголки, спички и удочку. Ивен смеялся над ней: «У тебя и так есть все эти причиндалы».

Он был прав. Но теперь Шон жалела, что не заказала такой нож. Ей нравилась его компактность, возможность ощущать его тяжесть на собственном ремне – нечто большее, чем просто нож. С его помощью можно было решить любую проблему.

Теперь ей придется купить нож в Икитосе. Икитос. Боже, как она не хотела оказаться в этом мрачном маленьком городке, где отчаяние было разлито в воздухе. Ей стало зябко под одеялом. «Мы в него только войдем и выйдем», – сказала Тэсс. Прямо из аэропорта они направятся на рынок закупать продовольствие, потом их на грузовике доставят в зоопарк за обезьянкой, оттуда они поедут на Рио-Тавако. Надо будет сразу же позвонить Линн из аэропорта, чтобы убедиться, что с мальчиками все в порядке. Она найдет телефон-автомат и… помнит ли она, как звонить по нему? Может быть, Ивен знает. Она почему-то не могла спросить об этом у Тэсс.

Шон снова просмотрела свой список. Хватит ли им средства от насекомых? У них была всего пара флаконов, но Ивен сказал, что этого достаточно, если они не хотят купаться в этой жидкости. Запаслись они и антибиотиками в огромных количествах. «Каждая царапина, каждый укус здесь тут же инфицируется», – предупредила их Тэсс. Зубная паста, мазь от ожогов и шампунь. О лезвиях для бритья они вспомнили в последнюю минуту. Шон не могла себе представить Дэвида с двухнедельной щетиной. Она посмотрела на него, протянула руку и провела пальцем по его щеке. Еще до того, как дотронуться до него, она ощутила его кожу, немного шершавую от щетины, выросшей за день. Это было прекрасное лицо, спал ли он или бодрствовал.

– Можно я присяду?

Она подняла голову и увидела Ивена, стоявшего рядом. Шон убрала книгу с соседнего сиденья, освободив для него место.

Он сел, держа в руке одну из тех брошюр, которые просматривал в аэропорту.

– Ты читала это? – Он протянул ей статью Пола Нанса «Трудности в использовании подсадки при ловле приматов».

Шон кивнула. Она знала эту статью.

– Так вот, я не хотел тогда настаивать, но, прочитав эту статью, понял, что у нас могут возникнуть проблемы.

– Ивен, я все это обдумала. – Она объяснила ему, что упаковала сушеные фрукты и яйца для подсадной обезьянки в дополнение к свежим фруктам, которые они купят в Икитосе, даже набросала чертеж, показывавший, как она намеревалась защитить обезьянку от возможных повреждений.

По мере ее объяснения лицо Ивена освещалось улыбкой.

– Я вижу, ты и впрямь все продумала.

– Ага.

Между ними воцарилось молчание. Через минуту он протянул руку и выключил свет.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Она смотрела на спинку кресла впереди себя. Там смутно виднелся плакат «Распорядок действий в случае опасности» над карманом с рвотными пакетами.

– Ты помнишь, как звонить по международному из Перу?

– Это несложно. Ты хочешь справиться о близнецах?

Она кивнула.

– Следующая возможность сделать это представится не раньше, чем через две с половиной недели.

Ивен выдвинул подлокотник и впервые за этот год прижал свою руку к ее руке, ладонь к ладони.

– Как ты думаешь, удастся тебе наконец успокоиться во время этой поездки?

– Со мной все будет в порядке, как только мы оставим Икитос за спиной. – Она закрыла глаза, чтобы сосредоточить внимание на том, как плотно прилегла его рука к ее руке.

После того как Ивен вернулся на свое место, Шон продолжала сидеть в темноте, прислушиваясь к ровному гулу моторов. Закрытый роман лежал у нее на коленях. Она взглянула на Дэвида. Он крепко спал. Было видно, как мерно поднимается и опускается его грудь под тонким синим одеялом. Он мог заснуть где угодно, его покой не нарушался снами. Он легко мог бы проспать весь путь до Икитоса, просыпаясь только на время пересадок. Шон хотелось бы обладать такой способностью. Ведь ей еще предстоит скоротать эту ночь с романом, которым она не может увлечься, и с головой, полной воспоминаний.

 

10

Три года назад самой характерной чертой Икитоса был запах. Дым, нечистоты и сладкий запах гнили. Она и Ивен сошли с самолета, и оба сморщили носы.

Они сели на такси, сказав шоферу название своего отеля. Гид из местного питомника должен был зайти за ними утром и повести в джунгли. Шон уже мечтала о том, как она выберется из этого городка и окажется в дождливом лесу. Поскорее бы закончился этот этап их путешествия.

Они сидели на заднем сиденье, слишком усталые, чтобы разговаривать. Пружины сиденья напоминали о синяках, которыми накануне наградил ее Дэвид. Теперь ей казалось, что тот сладкий вечер в лодке был давным-давно. Ивен внезапно схватил ее руку и прижал к своим губам. Она знала, что это был знак чистого восторга по поводу того, что они здесь, но горячая волна прошла по всему ее телу. Она подумала о том, как легко было бы переспать с ним сегодня ночью.

Прошло четыре с половиной года с тех пор, как пожар в каньоне уничтожил большинство красноухих и изменил характер их отношений, которые основывались теперь на странном сочетании вожделения и сдержанности. Шон не покидало чувство вины, но и желание тоже не оставляло ее. В разговорах друг с другом они никогда не упоминали того кануна Рождества, говоря при случае об «огне», и в глазах Шон это слово приобрело двойное значение. Иногда она убеждала себя в том, что их близость той ночью была не более чем сном. И тогда она ловила на себе его взгляд, и было в этом взгляде нечто настолько грубое и неутоленное, что она понимала: забвение дается ему не легче, чем ей.

– Ивен.

– Да. – Он прижался щекой к ее ладони.

– Я хотела бы, чтобы у меня не было совести. Он понял ее мгновенно и выпустил ее руку, как будто она обожгла его.

– Но она у тебя есть, – сказал он. – У нас обоих. Она кивнула.

Он улыбнулся.

– Каждый раз, когда я думаю о нашей близости, я вспоминаю о том, как тебя рвало в туалете. Вот что заняло место романтических мыслей в моей голове.

Она засмеялась.

– Неадекватное поведение. – Немного поколебавшись, она спросила: – Как часто ты думаешь о нашей близости?

Он посмотрел на нее:

– Хочешь, чтобы я ответил так, чтобы ты смогла с этим жить, или правду?

– Правду.

Он прислонил голову к обивке сиденья.

– Я думаю о нашей близости, когда я ночью один. Я думаю о нашей близости, когда я занимаюсь с кем-нибудь любовью. И я думаю о нашей близости, когда вижу тебя в питомнике… и не имеет значения, что ты в этот момент делаешь – ведешь наблюдение, занимаешься бумажной работой, пьешь мой кофе… – Его голос затих, и он посмотрел в окно. – Боже, какое дерьмовое местечко.

– О, Ивен!

Они обменялись тревожными взглядами, когда выбрались из машины возле убогого здания маленького отеля. Когда-то, во времена каучукового бума, это, возможно, было неплохое здание. Маленькие балконы и подъезд были украшены завитками кованого железа, покрытыми ныне толстым слоем потрескавшейся белой краски. Пустые ящики для цветов повисли на стенах, и со всех сторон надвигалась волна горячего влажного воздуха, перенасыщенного запахом уже увядающих цветов.

– Надеюсь, внутри пахнет приятнее, чем снаружи, – вслух подумала Шон, когда они поднимались по ступенькам к парадной двери. Она ощущала какой-то несвежий привкус во рту и надеялась найти в своем номере бутылку с водой; тогда она сможет почистить зубы.

У женщины, сидевшей за регистрационным столиком, цвет кожи напомнил Шон свежевыпеченный хлеб. Складки кожи свисали с ее щек. Она говорила с ними на испанском языке, которого они не знали. Она схватила Ивена за запястье и протянула ей клочок бумаги. На нем был нацарапан номер. 619-555-1555. Шон поразила его симметричность.

– Это номер в Сан-Диего, – сказала она Ивену. Он тебе не знаком?

Он покачал головой.

– Чей это номер? – спросил он женщину громким голосом, как будто так его легче было понять.

Женщина тараторила по-испански, тыкая оплывшим пальцем в руку Шон. Затем она показала пальцем в темный проем холла.

– Телефоно, – сказала она, подталкивая Шон по направлению к холлу.

В конце холла она и Ивен засмеялись в темноте, пока она пыталась нащупать телефонный аппарат. Они оба были настроены несколько легкомысленно. Эйфория Шон была следствием недосыпания. Улыбка Ивена была усталой, но такой доброй и нежной, что она снова подумала о том, как легко будет сегодня заполучить его в свою постель. Неужели это такой тяжкий грех – просто спать вместе, сжимать друг друга в объятиях?

После долгой серии пощелкиваний и скрипов в трубке прозвучал отдаленный женский голос.

– НСП, – отозвалась женщина.

«НСП? Наверное, название какой-то фирмы», – подумала Шон.

– Алло.

– Да, – сказала женщина.

– Я нахожусь в Перу и точно не знаю, зачем я должна вам позвонить…

Ивен хихикал и тер глаза, пока она говорила.

– Я остановилась в отеле, и мне дали этот номер…

– Это миссис Райдер? – спросила женщина.

– Да. С кем я говорю?

– Подождите минутку, миссис Райдер. Не вешайте трубку.

– Кто это? – спросил Ивен. Шон пожала плечами.

– Ты не знаешь, что может означать НСП? Ивен помрачнел.

– Ты имеешь в виду больницу? Неотложную «скорую помощь»?

– Да нет, наверное, это название какой-нибудь фирмы или… – Слова застряли у нее в горле. Она посмотрела на Ивена и увидела, что все следы смешливости стерлись с его лица. Неотложная «скорая помощь». Может быть, это отец? Нет, он не мог быть в больнице Сан-Диего.

– Шон? – Это был голос Дэвида, донесенный до нее потрескивающей телефонной линией.

– Дэвид?

– Ты в отеле? – Его голос звучал теперь отчетливо и уверенно, несмотря на расстояние. Ничего страшного случиться не могло.

– Да. Ты звонишь из больницы? Что происходит?

– Дорогая, послушай. Здесь Хэзер. Я…

– Хэзер? Но почему?

– Тс-с. Послушай меня. После того, как ты уехала, мы с детьми отправились купаться, и Хэзер… хлебнула слишком много воды, и она…

– Что это значит, что она хлебнула воды? – Шон почувствовала, как пальцы Ивена сжали ее руку.

– Я имею в виду, что она оказалась под водой, и они… они ее спасли, и теперь она здесь.

– Боже мой, Дэвид. Она жива?

Молчание, как будто телефон умер, но это прервался голос Дэвида.

– Дэвид?

– Она очень больна.

– О Боже! – Круглый диск телефона стал расплываться перед ее глазами, и Ивен обхватил ее за талию.

– Ты можешь вернуться следующим рейсом, дорогая?

– Что говорят врачи? Она будет жить? Долгая пауза.

– Они не знают.

– Дэвид, пожалуйста, скажи мне, что все будет в порядке.

– Я звонил в аэропорт. Есть рейс из Икитоса в два по вашему времени. Ты можешь успеть на него?

Ее часы показывали десять минут первого.

– Да. – Она подумала, что Дэвиду нелегко там одному. – С тобой все в порядке, Дэвид?

– Со мной все в порядке. Поспи в самолете, дорогая. Не волнуйся, от этого лучше не будет. Будет лучше, если ты немного поспишь.

Было сущей пыткой возвращаться на самолет, с которого она только что сошла. Заснуть оказалось невозможно. Шон говорила себе, что будет теперь особенно внимательной по отношению к дочери. Она видела перед собой Хэзер, бледную и ослабевшую, в постели, слишком большой для нее. Она немного покашливала, плакала, потому что у нее болело горло. Она выглядела испуганной, потому что рядом с ней не было матери. Шон сгорала от нетерпения обнять ее, почувствовать мягкость волос Хэзер на своих губах, ощутить прикосновение ее слабеньких ручек к своей шее.

Но ее представления о Хэзер, страдающей в больничной палате, оказались наивными. Это была вина Дэвида. Он нагромоздил гору лжи. Когда он говорил ей по телефону, что Хэзер «хлебнула воды» и что «ее спасли», Хэзер в бессознательном состоянии лежала в НСП, подключенная к аппарату, который дышал за нее, но не мог вернуть жизнь в ее мозг. Дэвид попросил врачей не отключать аппарат, пока не вернется Шон, чтобы дать ей возможность в последний раз увидеть Хэзер, потрогать ее еще теплую кожу. Но присутствие Шон ничего не могло изменить. Для Хэзер это было уже безразлично.

Дэвид встретил Шон в аэропорту. Он не был уже тем самым человеком, с которым она рассталась день назад, не тот мужчина, который занимался с ней любовью на дне лодки. Ей трудно было общаться с ним. Он не дотрагивался до нее, ни по пути из аэропорта, когда он вел себя отстраненно, как шофер, ни в больнице, где стоял с сухими глазами, пока женщина-врач объясняла ей, что, как бы то ни было, Хэзер умерла уже в воде. Это врачиха поддерживала ее, когда она плакала. Дэвид все это время стоял неподвижно, как статуя, в другом конце комнаты, опустив глаза. Почему он стоял там, когда она нуждалась в том, чтобы ее поддерживали его руки?

– Я знаю, что вам трудно думать об этом сейчас, – сказал врач, – но нам нужно знать, дадите ли вы разрешение на донорское использование ее органов?

Она посмотрела на Дэвида. Его глаза встретились с ее глазами и снова опустились. Он покачал головой.

Смехотворный образ поросячьего эмбриона возник у нее в мозгу. Нет, конечно нет. Дэвид не вынесет мысли о том, что Хэзер будут расчленять таким вот образом.

– Извините, – сказала она врачу.

После того как респиратор был отключен, они с Дэвидом сидели в ожидании у постели Хэзер. Она не могла выкинуть из головы мысль о том, что пока Хэзер умирала, она мечтала переспать с Ивеном. Значит, в этом была и ее вина, разве не так? Это было наказание. Неужели Бог распорядился таким образом? Нет, должно быть какое-то более простое объяснение того, что произошло.

Как бы то ни было, она умерла уже в воде. Как это могло случиться? Какое может быть объяснение тому, что четырехлетняя девочка тонет, когда с ней находится ее отец? И этот отец – Дэвид, в свое время участвовавший в соревнованиях по плаванию. Где он был? И где он, ее муж, был теперь? Разумеется, тот чужой человек, который сидел рядом с ней, не был Дэвидом.

В течение примерно года после того, как умерла ее мать, Шон воображала, что ее отец на самом деле был не ее отцом, а чужим человеком, который каким-то образом вселился в тело отца. Ей было тогда пять лет; после внезапного исчезновения матери у нее в голове все перепуталось. Однажды отец приехал встретить ее после школы, и она отказалась садиться в его машину. Учительница в конце концов заманила ее на заднее сиденье, но оба они, Шон и ее отец, были тогда в слезах. Он водил ее к психиатру, который сказал, что это реакция на потерю матери, что она боится теперь потерять еще и отца и что со временем это пройдет.

Она испытала схожее чувство теперь, сидя у постели Хэзер. Некто чужой завладел телом Дэвида и сидел сейчас рядом с ней, претендуя на то, чтобы быть ее мужем.

– Я не знаю тебя, – громко произнесла Шон.

– Что?

– Кто ты?

– Шон…

– У тебя есть синяки на спине?

Казалось, он находился где-то далеко отсюда, этот человек с полузакрытыми глазами, и у Шон было такое чувство, что за процессом угасания жизни в ее дочери она наблюдала одна.

Дэвид повез ее к Линн, где мальчики ждали, что они заберут их домой и будут жить дальше как настоящая семья. Она плакала в машине, но не горько, зная, что слезы нереальны, потому что во всем ее существе не было ни одной частички, которая поверила бы в то, что Хэзер мертва. Это были неглубокие слезы, неуверенные и недоуменные.

Дэвид стоически сидел за рулем, глядя на дорогу, костяшки его пальцев белели на рулевом колесе.

– Скажи мне, как это произошло, – сказала Шон после долгого молчания.

Он задержал дыхание; она знала, что он ждал этого вопроса.

– Я взял Хэзер и мальчиков на берег и…

– На какой берег?

– Ла-Джолья-Ков.

– В бухту? – Когда она спрашивала об этом, ей уже было ясно, что он повез детей не в бухту. Ребенок не мог утонуть в этих защищенных водах. Вот почему она настаивала, чтобы они купались там, и только там.

– Нет, – сказал он. – Я взял их на Уинданси-Бич. Она представила себе крутые скалы и пенистую поверхность Уинданси, и если бы она уже не возложила вину за смерть Хэзер на Дэвида, она сделала бы это теперь.

– Мы искупались вместе, она действительно наслаждалась купанием. Она очень гордилась собой, ты ведь знаешь, как она боялась воды… – Он посмотрел на жену, и она отвернулась к окну.

– Потом мы легли на одеяло, и когда я открыл глаза, ее не было.

– Как долго твои глаза были закрыты?

– Несколько минут. Я заснул, но только на несколько минут. Я думал, что она тоже спит.

Шон представила себе, как Хэзер лежит на одеяле рядом с Дэвидом, в желтом купальничке, со светлыми локонами на щеках. Возможно, она играет неподалеку.

– Ты должен был знать, что там она не уснет. Дэвид на несколько секунд отпустил руль, чтобы протереть руки. – Я думал, что с ней все в порядке, – сказал он.

Как он мог не плакать?

– И что случилось потом?

– Спасатели нашли ее за считанные секунды. Она была недалеко от берега, но там были водоросли, они запутались вокруг ее… – он потрогал себя за икру, – …вокруг ее ног. Они пытались восстановить ее дыхание, но не смогли. Они все время пытались что-то сделать, пока везли ее в больницу, потом с ней пару часов занимались в реанимации, но…

– Почему ты не сказал мне, что она была фактически мертва, когда я говорила с тобой по телефону? Ты ввел меня в заблуждение. Ты заставил меня считать, что у нее еще есть шанс.

Дэвид вздохнул.

– Я не знал, что тебе сказать. Врач посоветовал сказать, что дела плохи, но не говорить, насколько они плохи, чтобы подготовить тебя.

До дома Линн оставался еще один квартал, кровь стучала у нее в висках. Через минуту-другую они должны будут сказать мальчикам, что Хэзер мертва.

– Пожалуйста, остановись, – сказала она. Дэвид послушно остановил «бронко» у края дороги и выключил зажигание. Он зажег задние фары, хотя машин на дороге не было.

Она нашла в сумочке платок и высморкалась.

– Я не знаю, как сообщить близнецам, – сказала она.

– Они все знают. Они знают, что, когда мы придем, респиратор будет уже отключен и что она… что все будет кончено.

– Она действительно мертва?

Дэвид кивнул, и Шон сама ужаснулась той ненависти, какую она к нему испытывала и посмотрела на него пустыми глазами.

– Хорошо еще, что я не отсутствовала полных три недели, ты бы успел потерять их всех, – сказала она.

Он опустил глаза слишком быстро, чтобы она могла увидеть, какую причинила ему боль. Шон могла бы сказать вещи и похуже, если эта не сработает. Ей хотелось говорить дерзости. Она посмотрела в переднее стекло.

– Я хочу видеть моих сыновей.

Он завел машину, и они проехали оставшийся квартал в молчании.

Мальчики в одночасье утратили свою самонадеянность и дерзость, свойственную их возрасту. Увидев ее, они стали называть ее «мамочка». Они не плакали при ней, но бледность и припухлость щек выдавала их.

Когда они уходили, Лини отвела ее в сторону.

– Шон, Дэвид меня очень беспокоит, – сказала она. Ее волосы, такие же светло-каштановые, как у Дэвида, были собраны в хвост, на ней был спортивный костюм и кроссовки. – Он замкнулся в себе. Он так тяжело это переживает. Винит себя… считает, что все случившееся – это его вина.

– Чья же это еще вина, как не его? Линн охватила тревога.

– Это был несчастный случай, Шон, ради Бога… Шон повернулась, чтобы уйти.

– Я хочу забрать Кейта и Джейми домой. Линн схватила ее за руку.

– Ты не можешь так думать. Я испытывала бы то же самое, я знаю. Но, дорогая, Дэвид был готов ради Хэзер на все. Ты это знаешь. В глубине души ты знаешь это, Шон, разве не так?

Двое чиновников из комитета по защите прав ребенка пришли вечером к ним домой поговорить с Дэвидом. Он принял их в кабинете, закрыв за ними дверь. Она хотела, чтобы они признали его виновным, чтобы забрали его для наказания. Но они ушли со скорбным видом. И выразили ей свои соболезнования.

В этот вечер, когда она укладывала мальчиков, Дэвид был на работе. Он ничего не сказал ей перед уходом, и это ее обрадовало. Ей не о чем было с ним разговаривать.

Она сидела на краю постели Кейта, гладя его руку через простыню.

– Вы понимаете, что произошло? – спросила она. – Хотите задать какие-нибудь вопросы?

Минуту они молчали. Потом Джейми спросил:

– Где она сейчас?

– Она в больнице. Ее продержат там до похорон. – Это было не совсем так. Хэзер отвезли в морг, но Шон не хотела говорить это мальчикам.

– Нет, я не имею в виду ее тело, – сказал Джейми. – Я спрашиваю о ее душе.

У Шон не было ответа на этот вопрос. Она не решила его для себя и теперь жалела об этом. Хэзер должна где-то быть. Ивен знал, что ответить. Что-то насчет небес. Она не верила в небеса, но в этом ответе было что-то утешительное. Сейчас она нуждалась в И вене. Пройдут еще долгие две недели, прежде чем она сможет поговорить с ним.

– Я не знаю, Джейми. – Она покачала головой. – Я просто не знаю.

Шон посмотрела на Кейта. При свете уличного фонаря она смогла разглядеть синяк у него на щеке.

– Откуда это у тебя, малыш? – Она легонько дотронулась до него кончиком пальца.

– Папа меня ударил, – сказал он.

– Что?

Кейт заплакал. Он показался ей вдруг очень маленьким. Кейт перебрался из-под простыни к ней на колени. Он старался прижаться к ней всем телом, вздрагивая от рыданий. Под пальцами Шон колыхались его тонкие, гибкие ребра, и острое чувство жалости охватило ее. Она должна защитить мальчиков.

Джейми сел на своей постели.

– Папа стукнул его за то, что он плакал, – сказал он.

Шон судорожно сжала рукой рот. Что здесь происходило? Стоило ей на секунду отвернуться, и семья, которую она знала, исчезла, превратившись в разрозненную группу людей.

Джейми проснулся около полуночи, о плакал, ловя ртом воздух после увиденного во сне кошмара. Когда он успокоился, проснулся Кейт. Он попытался добраться до уборной, но дошел только до коврика в гостиной. Шон проводила его в туалет, прежде чем он успел помочиться еще раз. Она сидела на краю ванны, наблюдая за ним. Полосатые штаны пижамы были ему велики, его лопатки, как острые лезвия, проступали сквозь тонкую кожу спины. Она осмотрела круглый голубой синяк у него на щеке, задумавшись над тем, какой частью своей большой руки ударил его Дэвид.

К тому времени как Дэвид вернулся, она уложила обоих мальчиков в постель, коврик – в стиральную машину.

– Почему ты не спишь? – спросил он. Мальчики в порядке?

– Они в порядке, – сказала она, проходя мимо него в спальню. – Лучше не бывает.

Он лег в постель только через час, но Шон еще не спала. Она молчала, пока он раздевался и устраивался на своей половине постели. Он лежал на боку.

– Шон, мне очень жаль, – сказал он тихо. – Я знаю, что допустил много ошибок, я не знал, что мне делать. Вчера вечером я думал, что, когда ты вернешься, все будет в порядке. Но все оказалось не так. Совсем не так.

Она смотрела в потолок.

– Кейт сказал, что ты ударил его.

– Да, я… это была ошибка.

– Тебе не кажется, что вчера ты превысил допустимую меру ошибок?

Он ничего больше не сказал. Встал с кровати, натянул одежду и вышел из комнаты. Она услышала, как дверь соседней комнаты – комнаты Хэзер – открылась и закрылась. Услышала знакомый скрип пружин матраса.

После этой ночи муж отдалился от нее. По утрам его голос будил ее по радио, рассказывая о том, где особенно перегружена трасса, каких маршрутов следует избегать. Она лежала в постели, изнуренная после ночных хлопот с детьми, и прислушивалась, стараясь уловить хотя бы малейшее изменение в его голосе. Он был точно такой же, как всегда. Тот же ритм, та же тональность; само звучание его голоса говорило: я-помогу-вам-выбраться, вы-можете-положиться-на-ме-ня – то, за что любили его радиослушатели.

Голос звучал точно так же даже в день похорон, равно как и на следующий день. Может быть, его голос изолировал от боли его самого? Шон стояла рядом с мальчиками на краю могилы Хэзер, потея в потоке горячего ветра, окруженная соседями и друзьями. Линн со своим мужем и сыном, заплаканная учительница из подготовительной школы… Дэвид сказал, что ему нехорошо. Он ждал в машине с включенным кондиционером, пока маленький гроб не опустился в землю. Шон старалась не встречаться глазами с Линн. Она держала руки на плечах сыновей, как будто боялась, что они могут ускользнуть от нее.

Ей пришлось все делать самой. Это ей пришлось обзванивать родных и друзей, чтобы оповестить их о случившемся; это ей пришлось заниматься приготовлениями к похоронам. Она была одна с мальчиками ночью и днем. Люди говорили ей, какая она сильная. Она не была сильной. Она была покорной. Просто делала то, что должно быть сделано. Какой у нее был выбор? Дэвид просто отсутствовал в любом отношении, хотя трудно сказать, отдалился он сам или она его оттолкнула. Как бы то ни было, между ними установился непреодолимый барьер.

Однажды она поймала себя на мысли о ружье. Она завладела Шон, стала навязчивой идеей. Мысль о том, что в доме есть ружье, была ее единственным утешением. Если бы не мальчики, можно было бы застрелить Дэвида и себя. Шон находила какое-то мрачное удовлетворение, представляя себе, как пуля пронзает сердце Дэвида, хотя иногда ей приходило в голову, что это будет слишком легкая смерть; он заслуживал более жестокого наказания.

Тика родилась через две недели после похорон. Сэм, смотритель питомника, позвал Шон.

– Анни сегодня утром родила тройню, – сказал он. – И она отказывается кормить одного детеныша.

Шон позвонила Линн и попросила взять мальчиков к себе – она не могла оставить их с Дэвидом, – собрала вещи: зубную щетку, несколько смен белья – и переехала жить в кабинет Ивена. Он был еще в Перу. Она могла спать на его диване, имея возможность всегда прийти детенышу на помощь.

Она и Ивен дошли до буквы «X» в порядке алфавитного крещения новорожденных медных эльфов, но Шон не могла заставить себя думать об именах, начинающихся с этой буквы. Она вздохнула с облегчением, когда ей пришло в голову имя Тика. Пускай Ивен сам подыскивает имена для двух ее братьев.

Она проснулась среди ночи – это была вторая ночь, проведенная ею в питомнике, – и увидела перед собой Ивена. Он сидел рядом с ней на диване, скрестив босые ноги.

– Мне так жаль, – сказал он.

Она села, прижалась к нему, заставила его обнять себя. Впервые за это время она почувствовала себя защищенной.

– Я позвонил тебе домой, как только прилетел сегодня ночью, и Дэвид рассказал мне, что случилось. Я пообещал зайти к вам утром. И вот я здесь. Я так хотел увидеть тебя, узнать, как ты…

Она дала волю слезам, зная, что сдерживала их до поры, пока не почувствует себя в безопасности, пока не появится кто-то более сильный, чем она, кто не согнется под ношей ее горя. Он долго обнимал ее, не говоря ни слова, ощущая ее спину под майкой, гладя ее волосы.

– Как это случилось? – спросил он.

Она все подробно ему рассказала, замечая, как углубляются морщины у него на лбу.

– Дэвиду сейчас не позавидуешь, – сказал он. Шон отпрянула от него.

– Как все торопятся сочувствовать Дэвиду. Человек берется за очень простое дело – посидеть с четырехлетней девочкой на берегу, и он топит ее. Он утопил ее среди бела дня.

– Тс-с. Успокойся. – Он снова обнял ее и усадил к спинке дивана. – Это не выглядело так серьезно, когда ты разговаривала с ним по телефону из Икитоса.

– Он лгал мне.

– Чтобы защитить тебя.

– Ты придаешь слишком много веры его словам.

– Вы двое нуждаетесь друг в друге – и теперь больше, чем когда-либо.

– Боже, я презираю его. Ивен вздохнул.

– Шон, опомнись, ваш брак с Дэвидом – лучший из всех, какие я знаю. Не позволяй этому несчастью разрушить его.

Она молчала, и он снова заговорил:

– Знаешь, о чем я вспомнил, когда ехал сюда?

– О чем?

– Как ты вышла на сцену для получения награды от Зоологического общества, перед телекамерами и всей зоологической элитой, и в это время Хэзер закричала из зала: «Мама, вернись сейчас же! Мне нужно по-маленькому».

Шон улыбнулась, уткнувшись ему в плечо. Никто не говорил с ней о Хэзер. Казалось, все уже забыли ее.

– Как трудно поверить, что ее нет, – продолжал Ивен. – Она была такой живой малышкой. – Он сжал плечи Шон. – Мой любимый маленький примат…

– Ивен… Я хочу, чтобы она вернулась.

– Я знаю.

– Я все время пытаюсь себе представить, каково ей было умирать. Как ей, наверное, было страшно.

Он сказал после минутного колебания.

– Я слышал, что тонуть не так страшно, как может показаться. В первый момент человека охватывает паника, но она скоро проходит, и тогда… смерть наступает плавно.

– Если бы не мальчики, я сама хотела бы умереть такой смертью.

Она почувствовала, как напряглось его тело.

– Не смей даже думать об этом.

– Я не могу думать ни о чем другом.

– Дэвид знает, что ты чувствуешь?

– Дэвид как лед. Он не разговаривал со мной. Он не дотрагивался до меня. Может быть, это оттого, что я не выношу его вида. Я чувствую себя менее одинокой здесь, с эльфами, чем дома.

Ивен отпустил ее плечо и встал. Он начал расстегивать рубашку, и она посмотрела на него снизу вверх, желая понять, прочел ли он в ее глазах облегчение от того, что она больше не испытывает угрызений совести. Она откинулась на диван и стала ждать его.

Они занимались любовью, и она снова почувствовала себя в безопасности. Но потом, когда Шон ощутила его слезы на своем плече, она не знала, были ли это слезы по Хэзер или слезы раскаяния.

 

11

Шон сразу нашла телефон в аэропорту Икитоса, но номер Линн не отвечал, хотя она набрала его дважды. Времени больше не было: Тэсс уже подготовила документы, необходимые для того, чтобы таможенники пропустили их причудливый багаж: разборные ловушки Шон и Ивена, дробовик и мачете Тэсс и прочие необычные вещи. Снаружи какие-то люди предлагали подвезти их в колясках, прикрепленных к рамам мотоциклов наподобие тех, что возят рикши. Тэсс уверенно провела их мимо и усадила в такси, похожее на старый железнодорожный вагон. В такси пахло прокисшим пивом.

Шон пришлось прикрыть глаза, защищая их от солнца, отражавшегося от белых стен встречавшихся по пути зданий. Она попробует дозвониться из зоопарка Чала, куда они заедут за подсадной обезьянкой.

– Какое чудо, – воскликнула Робин, глядя сквозь грязное стекло. – Посмотрите на этот гибискус.

– Malvaceae, – сказала Мег. Тэсс выглядела удивленной.

– Ты кое-чему научилась, – обернулась она к своей подруге.

– У меня был неплохой учитель. – Мег улыбалась, глядя в окно.

– Джакаранды здесь еще цветут, Шон. – Дэвид обернулся с переднего сиденья, чтобы сказать ей это.

Шон кивнула, не глядя. Она не хотела смотреть на гниющие отбросы и на детей в лохмотьях, стоявших на всех углах. С мальчиками все в порядке. С Линн они в безопасности. Но в последнее время с ними так трудно стало находить общий язык. Понимает ли Линн, как осторожно следует с ними обращаться, какие они хрупкие. Какие они еще, в сущности, дети.

– Мы пообедаем на Плаца де Армас, – объявила Тэсс, посмотрев на часы. – Мой друг Мануэль встретит нас там со своим грузовиком и постережет наши вещи, пока мы поедим и закупим продукты.

Стало немного суше, но жара не спадала, и в воздухе стоял все тот же едкий запах. Гербициды и копоть от горящих деревьев – неизбежное зловоние города, отвоевывающего себе пространство у джунглей. Они вышли из такси перед церковью. С другой стороны улицы им махал рукой человек, сидевший в ржавом грузовике без крыльев и с привязанными веревкой дверцами. Тэсс крикнула ему что-то по-испански, и он улыбнулся, обнаружив ряд великолепных белых зубов на худощавом темном лице. В следующую секунду он уже помогал им загружать багаж в кузов своего грузовика.

Тэсс подвела их к боковой двери одного из зданий, окаймлявших площадь.

– Это лучший ресторан на Плаца, – сказала она, когда они спускались по темной лестнице в подвал. Комната оказалась битком набита плотными темными телами. Запах пота смешивался с запахом жареной рыбы.

– Здесь очень бойко торгуют наркотиками, – сообщила Тэсс с таким видом, будто это была лучшая рекомендация для ресторана.

Она провела их в угол комнаты, где они сдвинули два маленьких столика и уселись все вместе.

– На полу ящерицы! – воскликнула Робин.

– Лучшая защита от тараканов, – пояснила Тэсс. Робин, потирая руки, попыталась сосредоточиться на меню. – В первые дни нам не стоит переедать, не правда ли? – спросила она.

– Вы можете есть сколько хотите, – сказала Тэсс. – Но учтите, это последний городской обед, после которого мы перейдем на рацион джунглей, поэтому я собираюсь наесться до отвала.

– Что вы нам порекомендуете? – спросил ее Дэвид.

– «Писко», для начала, – сказала Тэсс. – Это очень крепкое виноградное бренди. И что-нибудь – не важно что – с аджи и аджо. Перец и чеснок. От них на грудях юных девушек вырастают волосы.

Шон посмотрела на Ивена. Хорошенького гида ты нам подыскал, прочитал он в ее взгляде.

Ивен ответил виноватой улыбкой и повернулся к Тэсс.

– Не скажете ли вы, что из этого меню может выдержать желудок гринго?

Тэсс углубилась в меню и перечислила набор блюд преимущественно рыбных. Они внимательно слушали. Никому не хотелось переспрашивать. Шон заказала креветок, воду в бутылках и кофе. Обычно она не ела подобных даров моря, но во время путешествия ей придется смириться с такой пищей. Именно ею им придется питаться в джунглях.

– Давайте я всех вас сфотографирую за столом. – Дэвид встал со своим фотоаппаратом, когда им принесли напитки. Он попятился задом, прокладывая путь в толпе.

– Взгляни на экспонометр, Дэвид, – посоветовала Мег.

Они улыбнулись в объектив – все, кроме Тэсс, которая с наслаждением потягивала бренди.

– Тэсс говорила, что фотографии дикой природы – новый для вас жанр. – Дэвид, садясь, придвинул свой стул на несколько дюймов ближе к Мег. Тэсс рассказала им, что Мег прошла курс ботаники только для того, чтобы лучше узнать жизнь растений, которые она собиралась фотографировать. Мег кивнула.

– Раньше я занималась в основном портретами или композициями с людьми и архитектурой. И почти каждый уик-энд я делаю свадебные фотографии ради денег. Это довольно удручающее занятие – проводить свои выходные на свадьбах чужих людей.

– Почему? – спросила Шон, подумав про себя, что Мег, вероятно, хотела бы провести время на собственной свадьбе.

– Это удручает меня, потому что глядя на эти пары, я думаю о том, что ждет их впереди. Они женятся, думая, что это навсегда. Делая свадебные фотографии, я пытаюсь угадать, будет невеста спать с грумом через пять лет или через месяц.

Шон присматривалась к Мег. На ней была белая рубашка и оливковые брюки. Светлые волосы свободно ниспадали на плечи. Ее красота производила на Шон странное впечатление, от ее созерцания возникала боль в груди, как после просмотра очень печального фильма. Возможно, дело в глазах. Они были ясными, но в любой миг могли наполниться слезами. Казалось, четкая линия подбородка и жесткие морщинки у губ выдавали то усилие, которое удерживало ее от слез.

– Иногда, – Мег выпила глоток воды, – у меня возникает такое чувство, как будто я могу предсказать их судьбы, наблюдая за их поведением на свадьбе.

– Наверное, трудно сделать хорошие фотографии, когда думаешь, что брак обречен? – спросила Робин.

Мег покачала головой.

– Нет, я стараюсь изо всех сил. Мне хочется думать, что, когда у них что-нибудь не заладится, они посмотрят на эти праздничные фотографии, где они весело смеются и любовно смотрят друг на друга, и постараются все исправить.

– Вы романтик, – сказал Дэвид.

– Еще какой, – сухо отрезала Тэсс. – Я думаю, тебе не повредит, если ты переключишь внимание с человеческих субъектов на растения и животных.

Мег покраснела, немедленно стушевавшись. Шон раздражала та власть, которую забирала над ними Тэсс.

– Наверное, нелегко переключиться на природу, если привык иметь дело со свадьбами, – сказала она. Шон хотелось приободрить Мег.

– Я возлагаю большие надежды на эту поездку. Занятия у Тэсс помогли мне увидеть жизнь растений в новом ключе. – Мег посмотрела на Тэсс; в поисках одобрения, но та только зажгла еще одну длинную коричневую сигарету и бросила спичку в опустошенный стакан.

– Существуют некоторые специальные приемы фотографирования в джунглях, – продолжала Мег. Она повернулась к Дэвиду и стала обсуждать с ним скорость движения пленки, устройство камеры и линзы, которые он захватил с собой. Они употребляли технические термины, и Шон не имела ни малейшего понятия, о чем они говорят. У нее была с собой тридцатипятимиллиметровая камера, которая делала всю работу за нее.

Рынок под открытым небом поражал воображение. Дымно-химический запах города обжигал ноздри. Беглый огонь испанской речи торговцев и вопли детей, болтавшихся под ногами у покупателей, заглушали голос джунглей. Их толкали со всех сторон, темнокожие женщины носили цветастые синтетические наряды, мужчины – хлопчатобумажные рубашки с пятнами пота под мышками.

Они старались держаться вместе, прокладывая путь от одного прилавка к другому, смеялись, рассматривая расписную деревянную мебель, ткани и ювелирные изделия.

– Не купить ли нам это для мальчиков? – Дэвид указывал на набивную пиранью, оскалившуюся острым рядом зубов.

Шон кивнула. Мальчикам это понравится. Но не тащить же ее с собой.

– На обратном пути, – сказала Шон.

Они купили пять дюжин апельсинов у первого же фруктового прилавка.

– Они хорошо сохраняются, – пояснила Тэсс. – То, что не портится, надо покупать в больших количествах.

Пожилая женщина за прилавком лучезарно улыбнулась и протянула им гроздь спелых бананов.

– Нам нужно позеленее, – попросила Тэсс.

Они купили четыре огромных грозди, а также дюжину твердых, как камень, папай и манго и дыни двух разных сортов.

– Нужно закупить еду с запасом, – сказала Тэсс, – на случай, если нам придется задержаться.

– Мы не задержимся, – возразила Шон. – Мы должны вернуться точно в срок.

– Это не всегда бывает возможно, – пожала плечами Тэсс, укладывая в сумку картошку. – Мы едем не в американский город, где по прибытию автобуса можно сверять часы.

– Мы вернемся вовремя, Шон, – успокоил ее Ивен.

– Лук и морковка. – Тэсс указала на овощи. – И чеснок. Надеюсь, все любят чеснок?

Шон была уверена, что если бы даже у всех была аллергия на чеснок, это не остановило бы Тэсс.

За другим прилавком они купили мешок риса и целые кули чечевицы и бобов. За следующим – головку сыра, диаметром около фута; торговец завернул ее в газету.

– Сыр? – Робин выразила сомнение. – Без холодильника?

– Он сохранится. – Тэсс указала на магазинчик на углу рядом с церковью. – Консервы купим там. Еще нужно купить кухонные принадлежности, мачете и фонари. Нам придется разделиться, если мы хотим успеть в зоопарк до пяти.

Робин выбрала в напарницы Тэсс, она следовала за ней как тень, боясь потерять из виду единственного человека, который знал, что он делает. Мег и Дэвид вместе пошли за консервами, и Шон, провожая их взглядом, почувствовала, как темное облачко наплывает на ее сознание. Она попыталась подыскать название для этого чувства. Ревность? Едва ли. Скорее внезапное ощущение потери контроля над Дэвидом. Но разве не этого она хотела?

Шон и Ивен нашли магазин, где продавались фонари и рыболовные принадлежности.

– И ножи, – сказал Ивен, разглядывая выставленные на витрине образцы мачете. Он засмеялся. – Не представляю себе Робин с этой штуковиной в руках. Надо попросить Дэвида сделать пару таких фотографий. – Он потрогал пальцем одно из длинных широких лезвий и выразил торговцу свое одобрение. – Пять. – Он поднял пять пальцев. Затем улыбнулся, глядя на то, как Шон вынимает из ножен индейский нож. – Наконец-то Шон заполучила свой нож, – улыбнулся он.

Она подняла нож, чтобы рассмотреть повнимательнее.

– Чудесная вещь. – От ее дыхания лезвие замутнилось. Она примерила рукоятку к своей ладони. – Само совершенство.

– Два, – попросил Ивен. Шон вставила нож обратно в ножны и прикрепила к своему поясу.

– Посмотри, как я опасна, – сказала она.

– Это еще слабо сказано. – Его рука внезапно коснулась ее шеи, а лицо оказалось так близко, что она почувствовала, как ее волосы цепляются за его бороду. Он быстро отстранился, и она почти физически ощутила напряжение, возникшее между ними.

«Он беспокоится о тебе, – сказала она себе. – Он чувствует свою ответственность за то, что она снова оказалась в Икитосе. Его прикосновение – не более чем жест ободрения».

Они купили рыболовные снасти, вовсе не будучи уверенными, что это именно то, что нужно для ловли рыбы в Даку. Еще – три керосиновые лампы и четыре дюжины противомоскитных сеток. Вернувшись к грузовику, увидели, как Мануэль отгоняет мальчишек от их багажа. Они погрузили свои покупки в кузов. В дополнение к кухонной утвари Тэсс купила несколько бутылок рома и еще немного «Писко», а также нечто, напоминавшее вяленое мясо.

– Это не говядина, – сказала она. – Это чанчо де монте.

– Пекари? – спросил Ивен, но Тэсс отвернулась, не удостоив его ответом.

Может быть, она туга на ухо, подумала Шон, подыскивая хоть какое-то оправдание ее грубости.

Тэсс достала связку черных пластиковых пакетов из тюка с мягкими вещами.

– Укладываем еду в эти пакеты, – скомандовала она. – Все, что мы повезем на каноэ, может отсыреть.

Они упаковали еду, перетянув открытые концы пакетов проволокой, затем отступили назад, чтобы охватить взглядом весь грузовик, заполненный едой и тюками, ловушками и мачете. Мег сделала снимок.

Тэсс поговорила с Мануэлем и, повернувшись к остальным, сказала:

– Мег и я поедем в кабине с Мануэлем. Остальные четверо поедут в кузове.

Они послушно разместились в кузове, прилаживая тюки с мягкими вещами так, чтобы на них можно было сидеть. Шон села рядом с Дэвидом и взглянула на припасы.

– Этого хватит не на две недели, а на два месяца, – улыбнулась она, ощутив приятное чувство безопасности, которого ей недоставало в течение всего дня. Она потрогала рукоятку ножа, висевшего у нее на боку, и приготовилась к отправлению.

Через сорок пять минут они подъехали к зоопарку Чала.

В подсадной обезьянке не сразу можно было узнать медного эльфа. Тропическое солнце сделало ее раскраску более интенсивной, медный цвет превратился в красный, золотой – в оранжевый.

– Должна ли я ее анестезировать, чтобы взять на руки? – спросила она смотрителя.

Он покачал головой.

– Она ручная, – ответил он по-английски с сильным акцентом. Он был худ и черноволос, кости его локтей образовывали острые выступы. Темная кожа туго обтягивала скулы, напоминая дубленую кожу животного. – Она жила в семье до того, как мы ее получили. Ее зовут Коко.

Шон проникла в клетку, и игрунка сама залезла к ней на руки; они вышли из клетки. Маленькая обезьянка сидела у нее на ладони, ухватившись одной лапкой за большой палец Шон, а другой – за мизинец. Она посмотрела Шон в глаза и заверещала.

– Ивен. – Шон закусила губу. – Возможно, ты был прав, и нам не следует использовать подсадку. Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось.

Смотритель пожал плечами.

– Ей по крайней мере девять лет. Поэтому мы разрешаем вам ее использовать. Если что и случится, это будет небольшая потеря.

Шон покачала головой. Когда она решила использовать подсадку, то не думала о том, что речь идет о чьей-то реальной маленькой жизни. Как могла она извлечь это беззащитное существо из привычного мира, запереть в маленькой клетке и кормить яичным порошком? Коко терпеливо сидела на ладони, пока они решали ее судьбу. Она не сводила умных старушечьих глазок с лица Шон.

Шон посмотрела на Ивена, втайне надеясь на то, что он решит бросить эту затею и оставит бедное животное в покое.

– С ней все будет в порядке, – заверил Ивен. – Мы берем ее.

Когда они вышли из зоопарка, Ивен взял клетку.

– Если смотритель относится к ней как к обузе, с нами ей будет лучше.

Коко поехала в своей клетке в кузове грузовика между Сент-Джонами и Райдерами. Она выражала недовольство рытвинами дороги, цепляясь за свою жердочку и издавая громкие трели. Ивен отрезал своим новым ножом кусок шнура и полез рукой в клетку, чтобы привязать его к тонкой шейке обезьянки. Он вынул Коко из клетки и передал ее Шон. Обезьянка взобралась на плечо Шон, обхватив ее маленькой передней лапкой за шею, и расположилась слегка вздремнуть.

Робин рассмеялась и прижалась к Ивену.

– Она такая прелестная, – сказала она. – Глядя на нее, я заскучала по Мелиссе.

Близнецы.

– Я забыла позвонить Джейми и Кейту! – воскликнула Шон.

– Я уверена, что с ними все в порядке, – отозвалась Робин.

– Нет. Я должна позвонить. Мы должны вернуться в зоопарк.

Они отъехали от зоопарка пятнадцать минут назад. Не такая уж большая задержка, если они сейчас вернутся.

Дэвид взял ее за руку.

– Дорогая, забудь об этом. С ними все в порядке.

– Почему ты так в этом уверен? – спросила она. – Потому что они не с тобой?

Никто не сказал ни слова. Шон почувствовала, как краска заливает ее лицо. Уже два года она не говорила Дэвиду ничего подобного, не била его ниже пояса. Не глядя на мужа, она встала на колени и подползла к кабине водителя.

– Тэсс! – крикнула она. – Нам надо вернуться!

Мануэль остановил грузовик, и Тэсс вышла поговорить с ней. Она стояла у края дороги, уперев руки в бока, с выражением презрения на лице.

– Возвращаться мы не будем, – заявила она.

– Мы должны. Только до зоопарка. Я только позвоню сыновьям.

Тэсс покачала головой.

– Ведь это ты больше всех беспокоишься о том, чтобы все делалось вовремя, не так ли? А мы уже отстаем от графика.

Шон передала Коко Ивену и встала. Она перелезла через борт грузовика и спрыгнула с машины.

– Тогда поезжайте без меня, – сказала она. – Я возвращаюсь.

– Пропадите вы пропадом, – крикнула Тэсс. – Полезай обратно в этот трепаный грузовик.

Никто не помог Шон влезть обратно. Занимая свое место, она чувствовала, что вызывает раздражение. Она смотрела в пространство, пока Мануэль, посредством немыслимых маневров, разворачивал машину, проваливаясь в рытвины по обеим сторонам дороги. Похоже было, что они сейчас перевернутся. Никто не прощал ей этого. Никто с ней не разговаривал. Возможно, они думали, что она будет для них обузой в течение всей поездки. Она показала им, что может устраивать сцены, но ей было все равно. Ей нужно узнать, что с Джейми и Кейтом все в порядке.

Зоопарк Чала оказался уже закрытым, но сторож был на месте; он провел Шон и Ивена к телефону, располагавшемуся в захламленном офисе. Ивен сел на край стола и заказал разговор. Она поговорила с обоими мальчиками. Они казались раздраженными тем, что их оторвали от того, чем они там занимались.

Когда Шон повесила трубку, все ее тело дрожало.

– Мне не надо было соглашаться на эту поездку, – сказала она.

– Успокойся.

– Я чувствую себя в западне, а мы ведь еще даже не в джунглях.

– Все в порядке с мальчиками, и все в порядке с тобой. – Ивен встал. – Пора возвращаться на грузовик.

Она повернулась к двери, но он взял ее за плечо.

– И еще одно, – сказал он. Она застыла в ожидании.

– Ты должна извиниться перед Дэвидом.

 

12

Дэвид вместе с Робин и Коко сидел в кузове грузовика и ждал, пока Шон звонила мальчикам. Эльф сидел у него на плече, маленькое тело обезьянки грело ему шею. Он слышал, как Тэсс и Мануэль в кабине говорили по-испански, видел, как струйка дыма от сигареты Тэсс выползает из окна и сворачивается в змеевидные кольца в густом сумеречном воздухе. Он еще не оправился после слов, произнесенных Шон. Они выбили его из колеи. Обычно он как-то подготавливался к вспышкам ее гнева, сооружал вокруг себя подобие щита. Он должен был держать удар, потому что, видит Бог, она умела быть жестокой. Но в последнее время она больше с ним так не говорила. Видимо, сказался стресс, вызванный воспоминаниями, связанными с этим городом.

Робин наблюдала за ним, и ему это было неприятно. Ее еще не было с ними на протяжении того кошмарного года, после смерти Хэзер, поэтому она, вероятно, впервые увидела Шон с этой стороны. Он был смущен тем, что Шон так вела себя при посторонних.

Робин наклонилась к нему.

– Я не думаю, что Шон действительно имела в виду то, что она сказала.

Он кивнул, хотя знал, что это не так. Шон имела в виду именно это. Но он не хотел говорить об этом с Робин. Не думал, что она сможет понять.

Дэвид не испытывал по отношению к Робин никаких чувств. Он был удивлен, когда впервые ее увидел. Ожидал, что Ивен найдет себе женщину, похожую на Шон, – более земную и чувственную. Но Робин представляла собой тип классической красоты; увенчанная короной густых светло-земляничных волос, она всегда великолепно выглядела. Даже сейчас можно было заметить, как тонко наведены зеленые тени над ее карими глазами, как изящно очерчена линия нижней губы. Она была вежливой, ласковой и всегда пыталась смягчить ситуацию, что она и делала теперь. Но у нее это не очень хорошо получалось. Она плохо чувствовала нюансы, и у нее не было мудрости, присущей Шон, не было ее способности за внешней шелухой разглядеть суть дела.

С того самого момента, когда Дэвид впервые увидел Шон, он сравнивал ее с другими женщинами. У нее не было соперниц, хотя иногда ему казалось, что это относится только к прежней Шон. Возможно, он ошибся, рассчитывая на то, что эта поездка возродит ее. Паника, которую он только что наблюдал в этом грузовике, погрузила его в поток дурных предчувствий. Он никак не ожидал, что путешествие может обострить ситуацию.

Шон и Ивен снова взобрались в кузов, и она заняла место рядом с Дэвидом.

– С ними все в порядке, – сказала она. Шон выглядела смущенной, она старалась не встречаться с мужем взглядом. По пятнам, проступившим на ее щеках, он догадался, что она плакала или была близка к этому.

– Отлично, – кивнул он, передавая ей обезьянку.

– Извини меня, Дэвид, – тихо сказала она. Шон подняла руку, поправляя волосы, и он увидел, что пальцы ее дрожат. Дрожь всегда выдавала ее. Он почувствовал, как поднимается в нем волна сочувствия и сострадания.

Он обнял ее за плечи.

– Все в порядке, Шон. Я знаю, сегодня был тяжелый день.

Мануэль свернул на лесную дорогу. Тьма, сгустившаяся над ними, напомнила Дэвиду о том времени, когда они с Шон располагались лагерем в Национальном парке секвой четыре или пять лет назад. Он не был уверен, чем именно было вызвано это воспоминание. Высокие тощие деревья, окаймлявшие дорогу, ничем не напоминали гигантские калифорнийские мамонтовые деревья парка. Но теперь он вспомнил, как тогда его охватило схожее чувство: лес смыкается вокруг него, заставляя осознать собственное ничтожество.

Тогда была чудесная поездка, одна из многих. В свое время они ездили туда регулярно, иногда с детьми, но чаще одни, оставляя мальчиков с Линн. Эти поездки им никогда не надоедали. Шон ожидала их с нетерпением. Все воспринималось как приключение. Водные лыжи, плавание – на каноэ, подводное плавание. Джуд Мандел был прав, когда говорил, что Шон нуждалась в том, чтобы жить на пределе. Дэвид старался ей в этом не препятствовать – за одним исключением, касавшемся прыжков с парашютом. Постепенно Дэвид осознал, что и сам находит удовольствие в риске.

Преодолев расстояние в 250 миль, они подъехали к парку рано утром, их автомобиль был набит всевозможными принадлежностями для лагеря. Шон вознамерилась осмотреть охотничьи капканы лесников и выследить медведя. Дэвиду было не по себе, когда он видел прямо перед собой этих огромных могучих животных, зная, что точно такие же существа свободно бродят по лесу где-то поблизости. Шон была так увлечена этой идеей, что преднамеренно оставляла на ночь пищу недалеко от палатки, чтобы привлечь медведей. По всему парку были развешаны предупреждения о том, что этого делать нельзя, но он не сказал ни слова. Шон с фотоаппаратом на шее караулила первые две ночи, но визитеров не было. Только на четвертую ночь медведь добрался до их провизии, не оставив после себя ничего, кроме огромных неровных следов на земле и царапин на автомобиле, куда он пытался проникнуть при помощи когтей, увидев на переднем сиденье пакет с хрустящим картофелем. Они оба проспали это приключение к большому облегчению Дэвида.

Где бы ни разбивали они лагерь, Шон тут же начинала выискивать место, где можно было бы заняться любовью. Палатка была недостаточно хороша – недостаточно рискованна? – для нее, хотя она никогда не отказывалась уединиться в ней с Дэвидом. Он запомнил одну ночь в парке, когда они занимались любовью на скамейке рядом с туристским центром, пока остальные обитатели лагеря смотрели фильм о горных животных. В другой раз они занялись этим днем посреди купы секвой, таких высоких, что, когда они лежали на спине и смотрели вверх, у них захватило дух, и они должны были ухватиться друг за друга, чтобы унять головокружение.

Грузовик угодил в рытвину, и Дэвид крепко сжал рукой плечо Шон. Он наклонился к ее уху.

– Помнишь секвойи? – спросил он.

Она кивнула. «В другой, предыдущей жизни».

Сексуальность Шон была для него даром судьбы. Если бы ее интерес к сексу располагался в пределах нормы, он все равно любил бы ее, а так у него поначалу возникли сомнения, сумеет ли он удовлетворить ее запросы. Но и в нем обнаружился сексуальный голод, который удивлял его самого. Получалось так, что чем больше они занимались любовью, тем больше в этом нуждались. Однажды днем, несколько лет тому назад, она сбежала с работы, приехала домой, распахнула дверь туалета, где он начитывал «Мадам Бовари» на магнитофонную пленку, и сказала: «Дэвид, мне приспичило. Прямо сейчас». После близости она сказала ему, что они наркоманы. Их возможности только возрастали, они никак не могли насытиться.

И вот, до предела развив в нем сексуальные потребности, она оставила его ни с чем. Как мог он это выдержать, если в последние три года она неизменно отвергала его? Он просто терпел. У него не было выбора. Он заслуживал того, чтобы быть отвергнутым. О связи на стороне не могло быть и речи, не из моральных соображений, а из-за отсутствия интереса к другим женщинам. Правда, в последнее время что-то изменилось. Женщины в бассейне и вот теперь – женщина, сидящая в кабине грузовика. Мег. Боже, что бы все это значило? Весь день ему хотелось быть рядом с ней и – держаться от нее подальше в одно и то же время. В маленьком магазинчике на Плаца де Армас она передавала ему в руки банки с консервами, и каждый раз, когда ее пальцы касались его руки, он испытывал головокружение. Сладостное чувство, загадочное, опасное томление. Возможно, это чувство скоро пройдет. Он надеялся, что со временем так и будет. Может быть, когда он узнает ее поближе, в ней обнаружатся дурные свойства, скрытые от поверхностного взгляда, и его чувство умрет естественной смертью, так и не проявившись.

Но сейчас ее теплота властно притягивала его как человека, которого слишком долго держали на морозе.

 

13

После часа езды дорожное покрытие кончилось, и они поехали по проселочной дороге. Стены джунглей все ближе придвигались к грузовику. Изменился характер растительности: вместо высоких стройных деревьев их окружали заросли кустарника и густая поросль вьющихся растений, приобретавших в темноте зловещие очертания. «Вот оно, наконец», – подумала Шон. В течение этих двух недель они постоянно будут окружены этими стенами, окажутся внутри, а не снаружи. Высоко над головой, невидимый в темноте, шатер из ветвей распростер над ними свой охранительный свод.

Чувство покоя снизошло на нее после того, как она поговорила с Кейтом и Джейми. Она сожалела о том, что вела себя как безумная, что набросилась на Дэвида. Она не хотела возвращаться к прежнему тону во взаимоотношениях с ним, хотела цивилизованного, а не базарного расторжения их брака. По сжатию его руки, обнимавшей ее за плечо, по мягкости тона, каким он говорил с ней, она почувствовала, что прощена. Дэвид был спокоен.

Робин чутко всматривалась в окружавшую их тьму.

– Здесь такой мрак. Как только Мануэль различает дорогу? – Ей приходилось говорить громко, чтобы перекричать жужжание насекомых.

У грузовика была исправна только одна передняя фара. Выглянув из-за кабины, Шон при свете этой фары разглядела узкую, изрытую колеями дорогу и нависший над ней занавес листвы. Вид был жуткий.

Они едва различали друг друга. По мере того как колеи становились все глубже, им приходилось перемещаться со своих тюков на холодное железное дно кузова, чтобы удержаться в нем при особенно сильной встряске. Шон пересадила Коко себе на колени.

– Можно я еще ее подержу? – спросил Дэвид. Коко охотно пошла к нему. Дэвид умел находить общий язык с животными; он укрыл обезьянку своими широкими ладонями.

После четырех долгих и тяжелых часов поездки грузовик внезапно свернул в кусты, где, казалось, вообще не было дороги. Ветки цеплялись за плечи, листья трепали по щекам. Так они проехали милю-другую, в полном молчании. Шон напрягала мускулы, чтобы противостоять качке.

– Лучше посадим Коко обратно в клетку, – сказала она, беря эльфа из рук Дэвида. Когда Шон запирала клетку, обезьянка посмотрела на нее с укоризной.

– Смотрите, там свет. – Ивен протянул вперед руку.

Размытое пятно света постепенно приобрело форму четырех квадратных окон маленького здания – или чего-то подобного, – но когда они приблизились, Шон увидела, что это были окна каюты лодки. Шатер листвы расступился над ними, и замерцала серебряная луна. Перед ними при мягком свете луны мерцала вода. – Наверное, это Рио-Тавако, – сказала Шон.

Теперь они могли разглядеть лодку. Женщина с длинными черными волосами вышла из каюты, и дверь-ширма снова затворилась за ней. У нее в руках была керосиновая лампа.

– Тэсс? – позвала она.

Тэсс выбралась из кабины и подошла к женщине, которая радостно сжала ее в своих объятиях.

У Тэсс, вероятно, есть какая-то другая жизнь, подумала Шон. В той жизни смягчаются острые углы ее натуры. Как иначе объяснить ту очевидную радость, с какой встречала ее черноволосая женщина?

– Меня зовут Чарли, – сказала женщина, не дожидаясь, пока Тэсс ее представит. Она поцеловала в щеку каждого из них, как будто они были старыми друзьями, и помогла им перенести багаж из грузовика Мануэля на свою лодку.

Лодка была около тридцати футов длиной и в темноте казалась обветшавшей. Палуба, со всех сторон окружавшая каюту, горбилась у Шон под ногами. И все же было приятно чувствовать себя на воде, отдаваясь легкому покачиванию лодки, после долгих часов сидения на железном днище кузова тряского грузовика.

– Вы провели на этой лодке в одиночестве весь вечер? – спросила Робин.

– Я одна на этой лодке уже месяц. – Чарли засмеялась и отвела прядь густых волос от щеки. Она была стройная, но большая грудь и масса черных волос придавали ей внушительный вид. На ней была свободная белая блузка с кокеткой, окаймленной узором из голубых и оранжевых птиц. Темная кожа, огромные черные глаза смотрели приветливо. Она повернулась к Мануэлю. – Поужинаешь с нами, Мэнни?

Мануэль извинился, но, прежде чем уехать, прижал Чарли к себе и крепко поцеловал ее в губы. Она рассмеялась.

– Не забывай о своей жене, – сказала она. – Recuerdate Maria.

Шон хотелось, чтобы он поужинал с ними. Ему придется возвращаться в Икитос глубокой ночью. Она чувствовала себя беспомощной: не зная испанского, она не могла даже его толком поблагодарить. Они смотрели, как он разворачивается, покачиваясь на ухабах и выхватывая из темноты единственной фарой кусты и деревья. Чарли повернулась к ним, ее глаза сияли.

– У меня есть для вас черепаха! – воскликнула она, отодвигая шаткую ширму двери. Керосиновая лампа высветила четыре узкие кровати, покрытые тонкими незастеленными матрасами, по две с каждой стороны каюты. В одном из углов располагалась маленькая печка, на одной из конфорок которой стоял большой котелок. В комнате стоял приятный вкусный запах.

– Вы остаетесь здесь одна? – вернулась Робин к своей теме.

Чарли пожала плечами.

– Здесь меньше опасности, чем в городе. Если понадобится, у меня есть средство себя защитить. – Она кивком головы указала на дробовик, стоявший в углу. – Я люблю одиночество. – Она сняла со стены складной стол и поставила его между кроватями. – Садитесь, – сказала она.

Шон с благодарностью расположилась на одном из мягких матрасов.

– Чему ты улыбаешься? – спросил ее Ивен с другого конца стола. Все повернулись, чтобы посмотреть на нее.

Значит, она улыбалась?

– Я не знаю, – ответила она и почувствовала, что ее улыбка становится все шире. – Просто я довольна. – Слово удивило ее. Может быть, она слишком устала, чтобы волноваться? Или это связано с гостеприимством Чарли или с домашним видом этой ветхой лодки. А может быть, это запах блюда из черепахи заставляет ее чувствовать себя так, будто ей снова десять лет, она сидит на кухне, а отец накладывает ей на тарелку консервированное мясо и рассказывает о животных, которых он вылечил за день.

Чарли поставила на стол тарелки, до краев наполненные супом, в котором плавали большие куски черепахового мяса. Шон поймала на себе взгляд Робин, не решавшейся приступить к экзотическому блюду. Оно не было рыбным в точном смысле слова, но черепаха не была и млекопитающим. После минутного колебания Робин принялась за еду. Это было настоящее лакомство.

– По вкусу напоминает свинину, – сказал Ивен, пытаясь приободрить Робин.

Правда ли у свинины такой вкус? Шон не могла вспомнить.

– Где ты достала черепаху? – спросила Тэсс.

– Подарок от друзей. Помнишь Пакиту и Марко? У них были тут дела, чуть выше по течению, и они принесли мне черепаху и немного фруктов.

Мег во время ужина не проронила ни слова. «Она боится Тэсс, – подумала Шон, – боится сказать что-нибудь не так». Тэсс сидела рядом с Чарли, разговаривая с ней при помощи намеков и обрывков фраз, понятных только им двоим.

Трудно было понять, что их связывает, – Тэсс, с ее холодными руками, и Чарли, всегда готовую рассмеяться.

– Как вы познакомились? – спросила Шон. Чарли и Тэсс переглянулись, Чарли засмеялась.

Лучше бы вам этого не знать, – ответила она.

– Через организацию, – сказала Тэсс.

– Ботаническую? – спросила Шон.

– Политическую, – ответила Тэсс.

Можно и так сказать, – подтвердила Чарли.

– Мы с Чарли входим в организацию, которая борется за права женщин. В Перу они грубо попираются.

Робин вынула свою ложку из супа, она едва дотронулась до него.

– Не заметно, чтобы ваша свобода была так уж стеснена в Перу, Чарли. Вы живете здесь, одинокая женщина в джунглях, с лодкой и ружьем.

– Обладать лодкой и ружьем, – еще не значит обладать равными правами, – вскинулась на нее Тэсс.

Ивен повернулся к Тэсс.

– Это еще не причина, чтобы так набрасываться на Робин.

– Оставь в покое бедную девочку, Тэсс. – Чарли дотронулась до плеча Робин. – Может показаться, что я вольна делать все, что захочу. Но это не так. Со мной нет моих детей, и мне не дозволено даже видеть их. Я развелась три года назад, и моему бывшему мужу присудили опеку над детьми.

– Вы не можете даже навещать их? – спросила Шон.

Чарли покачала головой.

– Мне казалось, что опека всегда присуждается матери, по крайней мере, в Южной Америке, – сказал Ивен.

Чарли кивнула.

– Теперь вы можете себе представить, какой чудовищной матерью они меня считают.

Снова воцарилось молчание. Шон видела неподдельную боль в глазах Чарли и подумала о том, как это противоестественно. Заботливость казалась органически присущим Чарли свойством. Едва познакомившись с ней, Шон почувствовала, что окружена заботой, которой ей недоставало в течение дня. Что могла она сделать плохого своим детям? Била их? Что-то непохоже.

– У вас есть хороший адвокат? – спросил, наконец, Дэвид.

– Несколько.

– Сколько лет вашим детям? – спросила Шон. – Сейчас им должно быть шесть и семь. Обе девочки.

И снова долгое молчание.

– Вы говорите безо всякого акцента. – Ивен переменил тему. – Вы перуанка?

Чарли сказала, что приняла перуанское гражданство, когда вышла замуж за перуанца, но по происхождению она гречанка, родилась в Афинах. Ее семья обосновалась в Нью-Йорке, когда ей исполнилось десять лет.

– Если у меня и есть акцент, то это акцент Бронкса. – Она засмеялась, и они засмеялись вместе с ней. Ее смуглость внезапно утратила налет экзотичности.

Она встала.

– Выпьем немного «Писко»? – предложила она.

– Конечно, – ответила Тэсс.

Может быть, Чарли была алкоголичкой? Но разве этого достаточно, чтобы запретить ей даже навещать своих детей?

Шон решилась отведать «Писко». Они все его попробовали, кроме Мег, сохранившей приверженность к воде в бутылках. Мег выглядела несчастной.

– У меня есть манго, – сказала Чарли. – Думаю, ваша игрунка поест его с удовольствием.

Коко на протяжении всего ужина спокойно наблюдала за ними из клетки. Тут она вскинула голову и застыла в ожидании, как будто догадавшись, что ее сейчас угостят. Шон вынула ее из клетки, посадила на край стола и стала кормить ломтиками желтого манго. Обезьянка осторожно брала ломтики из пальцев Шон и отправляла их в рот, тщательно пережевывая. Все смотрели на нее, загипнотизированные деликатностью ее движений.

– Я не думаю, что Коко – подходящее для нее имя, – сказал Дэвид.

Шон простонала:

– Не надо, Дэвид, пожалуйста.

– Чио-Чио-сан подойдет ей больше. Мег подняла голову.

Чио-Чио-сан? «Мадам Баттерфляй»? Дэвид кивнул.

– Когда-то у нас была канарейка по имени Мадам Баттерфляй, помнишь, Шон? Правда, ее съела кошка.

Мег засмеялась. Она вдруг вернулась к жизни.

– Как звали кота?

– Мефисто.

– Подходяще, – сказала она. – А был ли у вас Фауст?

Дэвид кивнул.

– Так звали нашего старшего кота. Ему было десять лет, когда у нас появился Мефисто.

– И вы, конечно, решили, что Мефистофель вернет ему молодость?

– Да. – Дэвид наклонился вперед, он явно развеселился. – Но кота звали Мефисто, не Мефистофель. – Это был тест, и Шон почувствовала, что для Мег он пройдет успешно.

– А, – сказала Мег. – Бойто, а не Гуно.

– Точно. – Дэвид прислонился к стене каюты, его глаза смеялись. – Вы оперный завсегдатай.

– Фанатик оперы, – поправила его Мег.

Где-то в середине этого разговора Шон перестала за ним следить. Она вспомнила, как ей было стыдно оттого, что она заснула во время представления оперы «Фауст». Даже всегда корректный Дэвид несколько вышел из себя.

– Неужели ты не могла дослушать хотя бы до конца первого акта? – спрашивал он.

– Мы так и простоим здесь всю ночь, привязанные к берегу? – спросила Робин. – Не может ли ягуар учуять запах пищи и залезть к нам через раздвижную дверь?

Чарли рассмеялась.

– Ягуар найдет более достойное применение своему времени, чем тратить его на нас, – сказала она. – Но можете не беспокоиться. Мы скоро отчалим, и я поведу лодку, пока вы будете спать.

Четверо из них могли спать на кроватях, сказала Чарли, двое остальных – в гамаках, на палубе. Шон это прельстило. Она представила себе сон под звездами в лениво плывущей вниз по течению лодке.

Чарли помогла ей натянуть гамак под выступами крыши каюты и прикрепила противомоскитную сетку, пока Тэсс подвешивала свой гамак с другой стороны.

– Надо располагаться в гамаке по диагонали, – сказала Чарли. – Это требует некоторой практики.

– Какой путь мы проделаем за ночь?

– Здесь все измеряют по времени, а не по расстоянию, – сказала Чарли. – Половина ночи уйдет на Рио-Тавако, следующие несколько часов – на речку поменьше. По ней мы доедем до речушки, которая доставит вас в Даку. Там я вас оставлю, и вы пройдете остальную часть пути, около восьми часов, в выдолбленном каноэ. – Она показала на большое каноэ с мотором, которое лежало у борта. В темноте Шон трудно было воспринять его как что-то отдельное от лодки. Оно было около десяти – двенадцати ярдов длиной. Шон провела по нему рукой и ощутила неровную поверхность дерева, из которого оно было выдолблено.

– Мне бы хотелось, чтобы вы поехали с нами, Чарли. – Она была обеспокоена тем, что вновь обретенное чувство умиротворения могло исчезнуть, как только они попрощаются с этой уверенной в себе женщиной.

– У вас есть Тэсс, – сказала Чарли. – Она знает все, что нужно знать о жизни в джунглях. Вы сами скоро в этом убедитесь.

В лодке не было канализации. Прежде чем лечь спать, они взяли свои фонарики и рулоны туалетной бумаги и отправились в лес, в разных местах сворачивая с дороги, по которой уехал грузовик Мануэля. Дэвид мурлыкал песню, что-то знакомое, он часто напевал ее дома. На итальянском, а может быть, это был французский.

– Я боюсь, что не смогу туда пройти, – сказала, Робин, пытаясь следовать за Ивеном и нервно теребя пальцы. Шон услышала, как Ивен что-то ответил, но не разобрала слов.

Они с Дэвидом пошли в противоположном направлении, воюя с ветками и вьющимися стеблями, которые хлестали их на всем протяжении пути.

– Как насчет этого местечка? – Дэвид осветил фонарем сплетение веток низкорослого кустарника.

– Место не хуже любого другого, – сказала она, сделав несколько пробных шагов вперед. – Боже, как здесь неуютно.

В темноте она услышала, как расстегнулась молния на брюках Дэвида.

– Боюсь, что мне не хочется, – сказала она.

– Постарайся. Представь, что ты будешь делать среди ночи?

Действительно, придется постараться. Она спустила шорты ниже колен и села на корточки.

– Ничего не выходит, – сказала она. Но ее мочевой пузырь был полон, и она сконцентрировала внимание на том, что сейчас исчезнет в темноте, отделившись от ее живой плоти. – Теперь мы приобщились к животной жизни, которая нас окружает. – Она почувствовала, как дрожит ее голос, и призналась себе, что боится. – Представляешь, каково здесь Чарли совсем одной? – спросила она только для того, чтобы приободрить себя.

Дэвид застегнул брюки, не отвечая на вопрос:

– Готова? – Он осветил фонариком тропинку, которую они проложили в кустах, и они пошли обратно к лодке.

В каюте Шон почистила зубы, использовав для этого воду из бутылки. Она видела, как Робин забирается в свой спальный мешок, расположенный голова к голове по отношению к спальному мешку Ивена, лежавшему на соседней кровати. И тогда она заметила другую пару кроватей. Дэвид тоже расположил свой спальный мешок так, чтобы лежать голова к голове с Мег. Шон показалось, что то, уже знакомое ей, темное облачко опустилось ей на плечи. Это была только ее вина. Она сама сказала, что хочет спать снаружи. Она думала только о том, как приятно будет лежать в гамаке под звездами. Она забыла о муже, рядом с которым ей следовало спать ночью. Еще не поздно было сказать, что она передумала. Она могла внести свой спальный мешок обратно и положить его на полу рядом с кроватью Дэвида. Но это выглядело бы назойливо и нелепо. «Отлично, – подумала она, укладывая зубную щетку обратно в футляр. – Пускай всю ночь говорят о «Фаусте».

Гамак оказался более удобным, чем она ожидала. Каждый дюйм ее тела висел в воздухе. Она была одурманена, плывя таким образом сразу по воде и по воздуху, и теперь уже не жалела, что выбрала гамак.

Тем более что ей надо было начинать привыкать к этому – к жизни без Дэвида. Вот так это будет после развода. Она не будет знать, что он делает ночью, спит он с другой женщиной или нет. Дэвид с другой женщиной. Трудно себе представить. Он никогда не выказывал интереса ни к кому, кроме нее.

Она услышала смех, доносившийся из каюты. Смех Дэвида, сопровождаемый мягким женским голосом. Потом они смеялись вместе, все четверо. Она попыталась прислушаться, понять, над чем они смеются, но это было бесполезно.

Что если Дэвид потребует опеки над детьми? Она подумала о Чарли и ее детях. Какой ужас! Но в ее случае проблем не будет. Она могла сослаться на инцидент с Хэзер и выставить Дэвида в нужном свете. Конечно, этого будет достаточно.

Он мог поселиться ближе к аэропорту. На свою зарплату он мог позволить себе и второй дом, достаточно большой, чтобы принимать в нем мальчиков, когда они будут его навещать. Это была жуткая мысль – посылать к нему Джейми и Кейта на уик-энд.

Развод станет тяжелым испытанием для мальчиков. Они уже не несмышленыши; конечно, они знали, что брак их родителей не идеален, но все равно – шок неизбежен. Она не была уверена, что они благополучно перенесут такую травму, вторую в их жизни. Подумала о том, чтобы подождать до поры, когда они окончат школу. Но ждать еще четыре года? Тогда она уж настолько проникнется желчью, что будет бесполезна в качестве матери.

И как будет реагировать Дэвид? Пока он не имеет никакого понятия о ее планах. Он выслушает ее, безучастно кивая головой, избегая встречаться с ней взглядом, как он делал это всегда, когда она пыталась поговорить с ним о чем-нибудь серьезном. Он получит от нее обходимую информацию, скажет что-нибудь вроде «я понимаю» – и уйдет. Может быть, это и хорошо. Это упростит ее задачу.

Ему нелегко придется без мальчиков. Он любил Джейми и Кейта, и он любил Хэзер тоже. Хотя не так, как она. Он был способен как-то отключить свою любовь, когда она умерла, поэтому он не испытывал боли. Она презирала его за это. Точно так же он отнесется к разводу. Чик! И мы отключаемся от боли, идем по жизни дальше. Он легко мог найти себе другую женщину. У него были для этого все возможности. На его столе каждую неделю накапливалась груда писем от фанатичных поклонниц. Как только информация о разводе появится в газетах, его завалят предложениями. Ей казалось, отвратительным выставлять напоказ свою личную жизнь. Когда в газетах появились сообщения о смерти Хэзер, она испытывала такое чувство, будто люди на улице изучают ее горе и судят о том, насколько оно подобает ситуации. Письма с соболезнованиями потоком шли от незнакомых людей, проживавших в Сан-Диего и его окрестностях, почти все они были адресованы одному Дэвиду.

Значит, он будет первым, кто найдет себе новую пару. И это хорошо. Она не нуждалась в мужчине. Ни в каком положении она не хотела снова делить свою жизнь с мужчиной, и, уж конечно, она не хотела делить своих детей. Она доказала себе, что может обходиться и без секса. Ничего хорошего, но жить можно. И все же ей следовало найти себе мужчину, который занимал бы ее мысли, иначе она не сможет отвлечь их от Ивена, а это нечестно по отношению к нему. Этот развод будет тяжелым ударом и для Ивена тоже. Ведь он любит их обоих.

Лодка мягко плыла вперед под монотонное жужжание мотора. С воды поднимался легкий ветерок, но густой воздух по-прежнему сдавливал грудь. Лодочные огоньки мерцали на черной поверхности воды, над ней висели тысячи звезд и одна тощая луна. «Вокруг никого нет, – подумала она. – Только мы».

Какие-то звуки послышались с носа лодки, где сидели рядом Тэсс и Чарли. Они расположились перед каютой, из гамака Чарли их не было видно. Она могла различить только кольца дыма от сигарет Тэсс и расслышать звяканье бутылки с ромом о края их рюмок.

Они разговаривали совсем тихо. Время от времени Шон слышала смех Чарли, и по мере того как сгущалась ночь и ром начинал оказывать свое воздействие, до гамака стали доноситься различимые обрывки фраз. Они говорили об общих друзьях; казалось, их было очень много. Один осенью возвращался в Боготу, другой открывал ресторан в Сан-Франциско.

– А Мег? – спросила Чарли.

– Слишком молода, – сказала Тэсс. Долгая пауза, еще одно кольцо дыма. – Она думает, что знает, чего хочет, но…

– Я знаю, чего она хочет, – сказала Чарли. – Такое выражение было когда-то и в моих глазах.

– Она должна понять, что этого не будет. По крайней мере, в том виде, в каком это ей представляется. – Послышался недобрый смешок Тэсс. От него по коже Шон пробежали мурашки.

– Должна сказать, что я была разочарована, увидев ее здесь. Я надеялась, что… Столько времени прошло с тех пор, как мы с тобой… – Казалось, Чарли не хватает слов.

– Только не с этой группой, есть тут Мег или нет ее. Жутко скованные. Не знаю даже, как проживу с ними эти две недели.

Шон сжала кулаки. Сука. Может быть, они не знали так хорошо джунгли, как она, и, может быть, она вела себя как сумасшедшая, там, на грузовике возле Икитоса, но что касается скованности, то по этой части Тэсс заткнет их всех за пояс.

– Смогу ли я повидаться с тобой, прежде чем ты уедешь в Калифорнию? – спросила Чарли. Точнее, она умоляла Тэсс. В ее голосе послышалась неожиданная нотка, как будто это говорила маленькая девочка. – Ты не смогла бы провести несколько дней здесь?

Шон затаила дыхание в ожидании ответа Тэсс, но та ответила по-испански и так тихо, почти шепотом, что звук ее голоса растворился в тихом плеске воды, омывавшей берега. Затем наступила тишина. Ни дыма, ни звяканья бутылки.

Ей показалось, что теперь она понимает, почему Чарли не может возвратить права на своих детей несмотря на усилия лучших адвокатов.

Мягкое урчание мотора убаюкало ее. Ей снился шатер, и темная вода, и Ивен, занимающийся с ней любовью в гамаке, на его туго натянутой сетке.

 

14

Связь с Ивеном продолжалась немногим дольше года. Ей не нравилось это слово: связь. Оно намекало на что-то недозволенное и грязное, такие слова не выражали суть их отношений. Шон не чувствовала за собой никакой вины, даже за ту ложь, которую она изливала на Дэвида, объясняя ему, где и с кем провела время. И чем дольше это продолжалось, тем легче ей было лгать; слова лжи так же легко слетали у нее с языка, как слова правды. Дэвид ничего не подозревал. Он брал домой все больше книг для слепых, и когда она возвращалась домой, знак «чтение», как правило, красовался на ручке двери туалета. Дэвид присутствовал в доме, только изредка пытаясь вторгнуться в ее жизнь, но по большей части он молчаливо соглашался с предложенной ей дистанцией. Если бы он, паче чаяния, обвинил ее в связи с другим мужчиной, она почувствовала бы себя оскорбленной. Она убедила себя в собственной невиновности. Просто пыталась выжить.

Ей хотелось бы, чтобы это давалось так же легко и Ивену. Однажды он сказал ей, что не был допущен к причастию, когда пошел к мессе.

– Почему? – спросила она.

Он увидел, что она действительно не понимает.

– Вряд ли я заслуживаю этого в последнее время, – сказал он.

Она была поражена тем, чего стоила ему эта связь, какую цену он был готов за нее заплатить. Она ненавидела католицизм за ту боль, которую он причинял Ивену. Ей было трудно понять его приверженность к церкви, его готовность подчиняться ее законам.

– Объясни мне насчет исповеди, – просила она. – Ведь она призвана снять с тебя твой… – Поколебавшись, она отказалась использовать слово грех. – Освободить тебя от чувства вины.

Он улыбался, глядя на ее уловки и эвфемизмы.

– Нельзя надеяться на прощение, если ты не собираешься пресечь грех, – ответил он.

В минуту откровенности он сказал Шон, что ненавидит предательство, что отсутствие в ней чувства вины изумляет его. Он сказал, что любит Дэвида. Как это было странно: он любил Дэвида, а она нет. Сначала Ивен пытался говорить с ней о том, чтобы признаться во всем Дэвиду, вымолить у него прощение и простить его. Своим молчанием она давала ему понять, что не намерена говорить о Дэвиде. Между тем Ивен и Дэвид продолжали играть в теннис каждую субботу, как будто ничего не изменилось. Она тем временем ходила с мальчиками за покупками, на каток или в горы. Она знала, что ставит Ивена в немыслимое для него положение. Если она чувствовала за собой хоть какую-то вину, то только за это.

В страданиях Ивена была еще и другая сторона, менее очевидная для нее. Только иногда, глубоко заглянув ему в глаза, она понимала: он хочет, чтобы она принадлежала ему целиком. Тогда она не могла даже помыслить о разводе. Мальчики просто не перенесли бы этого сразу после гибели сестры. Но ее нежелание разводиться с Дэвидом коренилось глубже, не только в мальчиках тут было дело. Ее преследовало такое чувство, что если она разорвет союз, в результате которого Хэзер появилась на свет, то тем самым предаст ее, поставит под сомнение самый факт ее существования, сотрет память о ней. Шон знала, что эта мысль алогична, как многие ее мысли в последнее время, и все же оставалась подверженной этому предубеждению.

В марте Ивен подарил ей золотое колье с изысканными игрунками, сплетенными хвостом к хвосту.

– При помощи этого колье я всегда буду с тобой, даже когда меня с тобой не будет, – сказал он. Шон вряд ли в этом нуждалась. Он и так всегда был с ней, даже среди ночи. Это было самое трудное время. Весь год после смерти Хэзер она почти не спала. Могла ли она вспомнить хотя бы одну ночь, когда не плакала в постели? Дэвид был безразличен к ее слезам. Иногда он вставал и уходил спать в комнату Хэзер, чтобы быть от нее подальше. В эти ночи она звонила Ивену, разговаривала с ним, лежа в постели. Она могла позвонить в два или три часа ночи. Ивен никогда не укорял ее за это.

– Я не должна была выходить на работу сразу после ее рождения, – говорила она по телефону. – Ей было тогда всего четыре недели. Каждая мать решилась бы на такое? – Или: – Я должна была научить ее плавать. – Или: – Не могу поверить, что она пошла в воду одна.

Она была как одержимая. Все, кроме Ивена, выводили ее из себя. Ей слышалась нота усталого раздражения в голосах друзей, когда она говорила с ними о Хэзер, но она не могла остановиться. Скоро ей перестали звонить. Даже отец устал ее слушать.

– Надо продолжать жить, Шон, – говорил он. – Тем более, тебе есть о ком заботиться.

Но Ивен никогда не выказывал ни малейших следов раздражения. Он часами слушал ее по телефону. Он говорил ей о том, какой замечательной матерью она была для Хэзер.

– Каждую пятницу по утрам ты отпрашивалась с работы, чтобы быть с ней, – напоминал он Шон. – Вы пекли пироги или охотились на тарантулов. Что еще могла ты сделать для нее? – Она представляла себе, как он лежит голый под одеялом, телефонная трубка зажата между ухом и подушкой. Эти представления доводили ее до стонов, желание лежать с ним рядом становилось невыносимым.

Но летом, почти через год после смерти Хэзер, начались перемены. Дэвид все больше нуждался в ней, но этого нельзя было сказать об Ивене. Ничто не менялось только в ней самой. Она по-прежнему была на грани помешательства, и когда облачный июнь сменился июлем, с его сухим жаром, она стала впадать в панику. Двадцать шестого августа исполнится год со дня смерти Хэзер. Этот день приближался, подползал к ней, как зримое напоминание о пережитом ужасе. От встречи с ним нельзя было уклониться, через него нельзя было перескочить. Когда ей удавалось ненадолго заснуть, ее преследовали кошмары. Она в смятении просыпалась среди ночи, тянулась к Ивену – и отшатывалась, когда ее рука дотрагивалась до тела Дэвида.

Примерно в середине июля появились первые признаки того, что она теряет Ивена. День начался ужасно. Она проснулась слишком рано, во влажной, прилипшей к ногам ночной рубашке и попыталась прийти в себя. Дэвид был еще дома: она увидела свет под дверью ванной. Из окна спальни видна была джакаранда, во всей своей красе.

Мальчики. Она села. Ночной кошмар вновь напомнил о себе.

– Дэвид!

Он вошел в комнату. На нем были только брюки с расстегнутым ремнем, на лице клочья пены для бритья, на шее полотенце, в руке бритва.

– Что случилось?

Она вылезала из постели.

– Мне приснилось… Нужно проверить, как там мальчики.

Дэвид взял ее за руки.

– Они не здесь, дорогая, ты помнишь? Они в Диснейленде с Кевином Йенсеном. – Он нагнулся, чтобы заглянуть ей в глаза. – Ты не помнишь?

Она снова села на край постели. Не надо было их отпускать.

– Я должна позвонить им, – сказала она. Дэвид стер пену с лица полотенцем и сел рядом с ней.

– Сейчас пять часов утра. Сомневаюсь, что Йенсены обрадуются столь раннему звонку.

Она опять легла и посмотрела на Дэвида.

– Ты думаешь, я ненормальная? Он покачал головой.

– Послушай. Раз уж ты проснулась, почему бы тебе не одеться и не поехать со мной сегодня утром?

– Нет.

– Ты так давно не поднималась вместе со мной на самолете.

Он имел в виду: со дня смерти Хэзер, но никогда не произносил таких слов. Как будто у него никогда и не было дочери.

– Я не хочу, – сказала она.

– Ладно, а как насчет ужина после работы? В одном из наших любимых ресторанчиков.

Сегодня он не хотел оставлять ее одну. Она почувствовала себя в западне.

– У меня сегодня вечером деловая встреча. – Она перебирала пальцами золотую цепочку. Встреча была с Ивеном, у него на квартире.

– Перенеси ее.

– Не могу. Он вздохнул.

– Я просто подумал, что, пока нет мальчиков, мы могли бы провести время где-нибудь вдвоем.

Это ее разозлило. Они постоянно спорили, можно ли отпускать мальчиков, и на этот раз, впервые за долгое время, она позволила Дэвиду настоять на своем. Он говорил, что она слишком опекает их. Мальчики теряют друзей, они нуждаются в том, чтобы почаще ускользать из-под ее крылышка и весело проводить время. Она приняла все это за чистую монету, и теперь выясняется, что он избавился от них только для того, чтобы принудить ее проводить с ним время и делать то, чего она не хотела.

Она отвернулась и подтянула одеяло к подбородку.

– Ты подумал неправильно.

Ивен жил на верхнем этаже старого, покрытого розовой штукатуркой дома, расположенного в грязном предместье Эскондидо. Дом одиноко стоял на холме, окруженный тщедушными деревцами манцаниты с красной корой. Владельцы дома жили на нижнем этаже. Они почему-то считали себя фермерами; по пути к дому Шон приходилось пробираться мимо курятника с осыпающимися стенами и пяти тощих коз.

Она открыла дверь своим ключом. Ивен пошел за продуктами; они собирались выехать на пикник. Она налила им по бокалу вина. В раковине лежали два стакана из-под сока, на одном из них были заметны следы губной помады. Подобные следы она находила уже не в первый раз: смятые простыни, серьги на кофейном столике – все свидетельствовало о том, что Ивен провел эту ночь не один. У него бывал при этом виноватый вид.

– Извини, – говорил он, покраснев. – Я не успел убрать постель. – Или: – Надо было помыть посуду. – Он нравился ей, когда краснел. Ей нравилось думать, что его предками могли быть ирландцы.

Шон говорила ему, что все в порядке. В конце концов, она спала с Дэвидом семь дней в неделю, хотя они оба знали, что это разные вещи. Как бы то ни было, женщины Ивена не представляли для Шон угрозы. Эти связи были кратковременны и, казалось, ничего не значили для Ивена.

Но потом ситуация изменилась: складывалось впечатление, что следы оставляла одна и та же женщина.

– Привет. – Он с улыбкой вошел в кухню, нагруженный пакетом с продуктами. На нем были мешковатые серые шорты и старая мягкая зеленая рубашка, которую он, должно быть, купил в магазине уцененных товаров. У Ивена было свое чувство стиля.

Она поднесла стакан с вином к его губам, и он отпил, зажмурившись.

– Чудесно, – сказал он. – Спасибо.

Она смотрела, как он вытаскивает из пакета молоко и йогурт, пару замороженных обедов, томатную пасту – все, что понадобится им сегодня. Он передал ей головку салата-латука, чтобы она его помыла.

– Дай мне сначала позвонить мальчикам в Лос-Анджелес, сказала Шон, положив салат на кухонный стол.

Она поговорила с ними обоими. Они казались более веселыми и счастливыми, чем когда-либо в последнее время. Она повесила трубку, и Ивен обнял ее за талию и притянул к себе.

– Ну и как? – спросил он. – Нравится им в Диснейленде?

– Кажется, очень.

– Отлично.

Она покачала головой.

– Со мной что-то не в порядке. Я имею в виду, что я неважная мать, не говоря уже о том, что я преступная жена, – сказала она с легким смешком.

– Ладно, я знаю, почему ты преступная жена. – И он поцеловал ее. – Но ты представляешься мне прекрасной матерью.

Она снова покачала головой.

– Меня беспокоит то, что мальчики счастливы.

Он откинулся назад и сузил глаза, пристально глядя на нее, и Шон подумала, что он обладает невероятной сексуальной привлекательностью.

– Почему, родная? Она пожала плечами.

– Потому что это слишком скоро.

– Но прошел уже почти год.

– И Дэвид тоже о ней забыл. Если бы я была счастлива и спокойна, он вообще бы о ней не вспоминал.

Он потрепал ее по щеке.

– Почти год, Шон.

– Когда они счастливы, мне кажется, что меня бросили. Предали.

– Ты мать. Твои чувства сильнее.

– Иногда мне хочется, чтобы они были несчастны. Это пугает меня. Я борюсь с этим чувством по отношению к Кейту и Джейми, я действительно стараюсь держать себя в руках. Но не по отношению к Дэвиду. – Она закусила губу. – Мне нравится причинять ему боль. Я хочу, чтобы он страдал.

Ивен отстранился от нее и потянулся за своим бокалом.

– Не потому ли ты со мной? Чтобы причинить боль Дэвиду?

Она покачала головой.

– Я не использую тебя, если это то, что ты имеешь в виду. По крайней мере в том, что касается Дэвида. Если я в чем и использую тебя, так это в том, чтобы доставлять себе радость.

Он обнял ее за плечи и повел к спальне.

– Пойдем, – сказал он. – Салат может подождать.

– Ты встречаешься с какой-то одной женщиной? – Они позанимались любовью, и теперь она сидела на постели, прижимая к груди простыню, пока он перебирал пальцами золотое колье у нее на шее.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто у меня такое чувство. Одна и та же пара сережек несколько раз. Тот же цвет губной помады на бокалах.

– Ты настоящий детектив.

– Ну и…

– Да. Это так.

– О…

– Ты хочешь узнать больше? Она кивнула.

– Думаю, что да.

Он сел и обхватил ее руками.

– Только не в постели. Не сегодня. Поговорим об этом завтра.

– Это серьезно? Он колебался.

– Не знаю. Тут все иначе. Но я не собираюсь говорить об этом сейчас. Не в моей постели.

– Я хотел рассказать тебе о ней, – сказал Ивен за кофе в своем кабинете на следующее утро. – Но я боялся причинить тебе боль.

– Испытай меня, – храбро сказала Шон.

Начав говорить, он не мог остановиться. Ее звали Робин. Она была красива, но их отношения тревожили его: слишком они были разные во всем. Она имела степень бакалавра по менеджменту. Он произносил это с содроганием. Степень по бизнесу означала для него материализм и отсутствие гражданских чувств.

– Хотя она не такая, – уточнил Ивен. – Просто у нее другая система ценностей.

– Как ты с ней познакомился? Он медлил с ответом.

– Она работает управляющим ювелирного магазина. Я встретил ее, когда заказывал для тебя колье.

Ее пальцы потянулись к шее, она изо всех сил старалась скрыть свое разочарование. Она больше не была единственным собственником этого колье. Ивен, должно быть, думал о Робин каждый раз, когда его видел.

– Я чувствую себя виноватым, – сказал он. – Мне представляется, что я предал тебя.

– Когда-нибудь это должно было случиться, Ивен.

– Я хочу, чтобы она тебе понравилась.

– Уверена, что так и будет. – На самом деле Шон не хотела ее видеть.

– Она не очень-то любит животных. – Он говорил извиняющимся тоном. – Но она католичка. Ходит в церковь. И хочет детей.

Шон изучала его лицо. В уголках глаз появились глубокие морщинки, которых она раньше не замечала. Ему еще не исполнилось тридцати трех. Он всю жизнь много работал и заслуживал большего, чем она могла ему дать. Она поставила свою чашку на пол и наклонилась, чтобы мягко поцеловать его в губы.

– Она счастливая женщина, – сказала Шон.

К концу июля ее беспокойство возросло. Возобновилась бессонница. Она слонялась по дому ночью босиком, сидела то в одной комнате, то в другой, рассматривая тени на стене. Не могла есть. То немногое, что она накладывала себе на тарелку, приходилось выбрасывать. Дэвид, казалось, ничего не замечал.

Но замечал Ивен. Однажды, увидев, как она выбрасывает сэндвич в корзинку, он подошел к ней, обнял и задержал руку на ее плоском животе.

– Изводя себя голодом, ты ее не вернешь, – сказал он.

– Ровно год назад, в эту субботу, – отозвалась она.

– Я знаю.

– Я бы хотела, чтобы это выпало на будний день, когда я с тобой.

– В этот день с тобой должен быть Дэвид. Для него это тоже будет нелегким испытанием.

– Я даже не уверена, что он об этом помнит.

– Тогда напомни ему.

– Нет. Ивен, ты не можешь отменить игру в теннис в эту субботу? Мне не хочется, чтобы он играл, как будто это такая же суббота, как любая другая.

– Скажи ему это. Скажи ему, что это причинит тебе боль.

Она покачала головой.

– Боже, Шон, ты должна начать разговаривать с ним. Мы и так уже зашли слишком далеко. Я допустил это… Я чувствую свою ответственность за ухудшение ваших отношений.

Она отвернулась к окну, чтобы не видеть отчаяния на его лице. Надо прекратить мучить его. Она должна предоставить ему возможность жить своей собственной жизнью.

– Мама Кевина пригласила нас в субботу на пляж, – сказал Кейт вечером за ужином. Его каштановые волосы слишком отросли сзади, они покрывали воротник рубашки. Он выглядел как беспризорник. Неудивительно, что семья Кевина относилась к близнецам как к своим приемным детям. Наверное, жалели этих мальчишек, чьи родители были слишком заняты, чтобы остричь им волосы.

– Можно мы пойдем? – Кейт смотрел на Дэвида. Он знал, что это слабое звено в родительском оцеплении.

Дэвид посмотрел на Шон с другого конца стола, но Шон покачала головой.

– Я думала, что эту субботу мы должны провести по-семейному, – сказала она.

Джейми выразил недовольство.

– И что мы будем делать?

Что-нибудь… спокойное… в чем мы участвовали бы все вместе. – Она почувствовала на себе взгляд Дэвида.

– Мы бы лучше пошли к Кевину, – сказал Кейт.

– В общем, я не разрешаю.

– Может быть, поедем куда-нибудь на пикник, – предложил Дэвид.

Джейми скривил рот, выражая отвращение.

– Еще не хватало!

Шон нагнулась и схватила Джейми за руку. Она почувствовала, как ее ногти вонзаются в кожу мальчика.

– Жалкое отродье, – сказала она. – В субботу, ровно год назад, умерла твоя сестра. В этот день ты никуда не пойдешь. – Она встала и бросила на стол салфетку. – И последнее место, куда я позволю вам идти, это пляж.

Дэвид последовал за ней в ванную. Он обнял ее, и она заплакала на его груди, осознавая, что впервые за это время позволяет ему утешать себя и делает это только потому, что у нее не хватает физических сил оттолкнуть его.

– Я думаю, мы должны их отпустить, – сказал Дэвид.

– А я нет.

– Подумай. Если они почувствуют, что их держат дома насильно, их недовольство перекинется на Хэзер.

Он произнес ее имя. Она посмотрела на него снизу вверх. Шон не слышала, чтобы он произносил имя Хэзер с тех пор, как она умерла.

– Но пляж?

– Все будет в порядке.

Она пережила эту субботу, потом остаток августа. Ее визиты на квартиру Ивена стали менее регулярными, и каждый раз она находила там следы пребывания Робин. Коробка с травяным чаем в буфете, вторая зубная щетка в ванной. И, что было хуже всего, от простыней исходил запах ее духов. Робин запахом метила свою территорию.

Ивен больше не извинялся за чулки, висящие на занавеске душа или за лифчик у себя на столе. И все же он щадил чувства Шон и никогда не говорил о Робин у себя на квартире. Эта тема откладывалась до утреннего кофе и обсуждалась при свете дня.

Но однажды вечером он заслонил ей дорогу к кровати, засунув руки в карманы и не задергивая занавесок. Она все поняла.

– Давай мы сегодня только поговорим. – Он обнял ее за талию. – Я приготовлю нам кофе.

У Шон в глазах стояли слезы, и, подойдя к кухне, она выключила свет, чтобы он не заметил их.

Он взглянул на нее. – Как я смогу приготовить кофе в темноте.

– Прости, я думаю только о себе.

– Это не так. – Он снова обнял ее.

– Я не хочу тебя терять.

– Ты знаешь, стоит тебе сказать, что ты разводишься с Дэвидом, – и я тут же забуду о Робин.

Она покачала головой.

– Сейчас я не могу сделать этого. Он помолчал, прежде чем сказать:

– Я хочу жениться на ней. И я не могу жениться и продолжать…

– Знаю, – сказала она. Она подумала, что больше никогда не поцелует его. – Я не буду помехой на вашем пути.

 

15

Утром лодка Чарли причалила к берегу. Проснувшись, Шон увидела канат, протянутый от носа лодки к густой растительности на берегу. Высоко над ней простирался лесной шатер, лучи солнца пробивались сквозь него, образуя длинные и узкие колонны белого света. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к звукам раннего утра: крики птиц раздавались отовсюду, сзади звучал шум, с каким Рио-Тавако омывала свои берега. Кто-то находился в каюте. Она слышала шаги, щелканье футляра зубной щетки, звук застегиваемой молнии. Раздвижная дверь скрипнула, и на палубу вышел Ивен.

– Привет. – Он подошел к перилам и оглянулся на нее. – Рай.

Она выбралась из гамака и босиком встала рядом с ним. На ней были те же шорты и рубашка, что и вчера.

– Спасибо, что уговорил меня поехать, – сказала она.

Он протянул руку и потрогал ее волосы.

– Какая удобная стрижка, – сказал он. – Не надо даже причесываться по утрам, вид и так великолепный.

Она не знала, стояло ли что-нибудь за этим прикосновением его пальцев к ее волосам, или за тем, как он дотронулся до ее шеи тогда, в магазине. Она должна быть осторожной. Прошло только два дня с тех пор, как она покинула безопасную зону питомника, а уже позволяет себе испытывать чувства, которые могут только ранить ее.

– Не прогуляться ли нам? – предложил он.

Они пробирались сквозь густой прибрежный кустарник, вьющиеся растения цеплялись за шею, застревали в волосах. Они забыли захватить с собой мачете. Это будет им уроком: мачете всегда должны быть под рукой.

Джунгли были окутаны туманом. Он мягко обвивался вокруг них, то скрывая, то открывая деревья. Они шли осторожно, стараясь не задеть изумительные, обрызганные росой сети паутины, протянувшиеся от одного дерева к другому. И невольно всматривались в подернутый туманом шатер в поисках эльфов, хотя знали, что им предстоит еще день пути до района Даку. Шон чувствовала себя умиротворенной. Икитос был позади, мальчики в безопасности.

– Я думаю, Чарли и Тэсс любовники, – сказала она, когда они отошли от лодки на безопасное для слуха расстояние.

Он посмотрел на нее изумленно.

– Ты шутишь?

– Ночью я слышала их разговор. Ивен нахмурился.

– Не могу представить себе Тэсс занимающейся любовью, независимо от пола партнера. Она напоминает человека, который хочет все получить, ничего не отдавая взамен.

Она нырнула под паутину.

– Готова поспорить, в этом причина того, что Чарли лишена детей.

Он кивнул.

– Боже, как это жестоко. А как насчет Мег? Ты думаешь?..

– Не уверена.

– Это разобьет сердце Дэвида.

– Что ты имеешь в виду?

– Он немного увлечен.

– Дэвид не увлечен.

– У него все же мужская кровь в жилах, Шон. Да, это правда. Она убедилась в этом чуть позже, когда они загружали свое каноэ. Видела, как Дэвид изучает каждый дюйм тела Мег, как будто ему предстояло сдавать экзамен, отвечая на вопросы о форме ее бедер, длине ног и белокурых локонов. Робин влезала в каноэ последней.

– Сейчас оно перевернется, – сказала она, хотя каноэ было большим и массивным, как дом.

– Пятеро из нас уже здесь, и пока оно не перевернулось, – раздраженно сказала Тэсс. Они разместили маленькое желтое весельное каноэ кверху дном посередине большого и разложили свои пожитки под ним и вокруг него. Ивен сел на носу, высматривая препятствия, которые могли возникнуть у них на пути. Шон и Мег сели с одной стороны желтого каноэ, Дэвид с другой. Он показывал на место рядом со своим, убеждая Робин занять его.

– Оно не собирается переворачиваться. – Чарли держала Робин за руку. – Да если и перевернется, глубина здесь не больше двух футов.

Робин наконец заняла свое место, и все зааплодировали. Кроме Тэсс, которая закатила глаза и дернула стартер мотора. Он завелся с устрашающим треском.

– Увидимся здесь через две недели! – прокричала им Чарли, когда они двинулись по черной поверхности водного потока.

Через несколько часов атмосфера внутри каноэ была как в сауне. Черные пластиковые пакеты, хранившие их багаж, притягивали солнечные лучи; они превращали в пар те полдюйма воды, которые скапливались на дне каноэ, так что все пассажиры были окутаны влажным густым жаром.

Плыли против течения, но оно было слабым, и Тэсс сказала, что это увеселительная прогулка. Берега над потоком поросли густыми зелеными кустами и узловатыми вьющимися растениями. Казалось, они движутся от одного маленького озерца к другому, неизменная зелень окружала их со всех сторон. Один раз они едва не натолкнулись на гигантскую черепаху, сидевшую на плоском камне посреди потока, и Шон пожалела, что соблазнилась лакомством Чарли. Больше она черепах есть не будет.

Жизнь джунглей укрылась от шумного вторжения моторного каноэ; кроме черной воды и зеленого леса, смотреть было особенно не на что. Шон втайне желала, чтобы каноэ натолкнулось на вскипавший над камнем водоворот белой пены, на что-нибудь, что могло бы противостоять их самоуверенности. Когда она видела, как вода внутри каноэ поднимается до края подошв ее теннисных туфель ей хотелось, чтобы она поднялась немного выше. Не слишком высоко, не так, чтобы это представляло реальную опасность, но достаточно для того, чтобы они поняли, что природа будет отныне их постоянным компаньоном – не только дружелюбным, но и враждебным.

Чио-Чио, как теперь все стали называть обезьянку, сидела в клетке в ногах у Шон. Она выглядела уставшей. Иногда она протягивала лапку сквозь проволочную решетку клетки, окунала ее в воду на дне лодки и облизывала пальцы. Но большую часть времени она сидела на жердочке, изучая свои маленькие когти с видом унылого разочарования на круглой белой мордочке.

Мег сделала дюжину снимков Чио-Чио в течение первого часа поездки, но теперь объектив ее фотоаппарата был направлен на Тэсс. Та, казалось, этого не замечала. Она сидела на корме и держала руку на руле, уверенно избегая столкновений с камнями, объезжая затопленные стволы, в другой руке Тэсс дымилась неизменная сигарета. Мег делала снимок, затем опускала камеру на колени. Вот она достала большую толстую линзу из футляра. Девушка казалась очень привязанной к этому футляру. Мег открывала его медленно и осторожно и снова тщательно закрывала, прежде чем переключить внимание на камеру. Футляр был привязан бечевкой к ее лодыжке. По ее лицу блуждала улыбка, словно она предвкушала удовольствие, прилаживая к фотоаппарату новую линзу. Шон наблюдала за ней, вспоминая подслушанный ночью разговор Чарли и Тэсс. Она вспомнила, что сказала Чарли о глазах Мег, о том, что узнала в ее взгляде то выражение, которое было ранее свойственно ей самой. Что она могла иметь в виду, если не желание? И не его ли видела Шон в глазах Мег сейчас?

Мег подняла камеру с вставленной в нее толстой линзой и направила ее на Тэсс. Шон моргнула, когда услышала щелчок затвора объектива. Она попыталась представить себе, какие чувства будет испытывать Мег через несколько недель, когда станет рассматривать фотоснимки своей холодной и непреклонной подруги и вспоминать то грубое желание, что вдохновляло ее.

– Меня просто прожгло прямо через рубашку, – сказала Робин, прикладывая руку к плечу.

Тэсс умудрялась большую часть времени держать каноэ в тени, отбрасываемой берегами. Она перемещала каноэ с одной стороны потока на другую после каждого поворота. Но когда солнце их настигало, оно обжигало кожу подобно горячему металлу. Бедра Шон покраснели. Она одна была в шортах. Она проигнорировала предупреждение Ивена о царапинах, укусах насекомых и солнечных ожогах. Просто было слишком жарко, чтобы носить длинные брюки.

– Впереди дерево! – крикнул Ивен. Упавшее дерево перегораживало большую часть потока, и Шон подумала, что им, может быть, придется перетаскивать каноэ в обход дерева по берегу. Но Тэсс, как опытный навигатор, сумела провести лодку сквозь узкое пространство, отделявшее верхушку дерева от берега; Ивен помогал ей, орудуя веслом. Майка Ивена потемнела от пота. Шон почувствовала, как ее рубашка тоже прилипает к груди и спине. Это напомнило ей другой мучительно жаркий день, когда они с Дэвидом, много лет назад, совершали на каноэ прогулку по каналу в Джорджтауне. От жары у них болели головы, они перестали грести и легли в дрейф. Когда солнечный жар стал невыносимым, она потихоньку перевесилась через край каноэ, и оно перевернулось. Дэвид зачарованно наблюдал за ней, не в силах поверить, что она и впрямь сделает это. Ему следовало бы знать ее лучше.

– Ты сошла с ума! – сказал он, когда они вынырнули на поверхность теплой, грязной воды. Но в его голосе звучал смех. Он схватил ее за руку и потянул вниз. Когда они вынырнули, их головы оказались в воздушном мешке под лодкой. Он поцеловал ее в темноте. Потом запел «Мемори» из «Кошек». Это была одна из немногих песен, слова которой Шон знала. Под днищем каноэ был потрясающий резонанс, гулкое эхо сопровождало их пение, пока они вместе с лодкой плыли вниз по каналу. Когда они закончили песню и вынырнули на поверхность, случайный прохожий на берегу наградил их аплодисментами.

Сейчас она смотрела на Дэвида, сидевшего на другой стороне каноэ, и ей захотелось спросить у него, помнит ли он канал в Джорджтауне, но Шон не смогла этого сделать. К чему было напоминать ему о лучших временах? И зачем было самой вспоминать о них?

В полдень они сделали привал. Когда выбрались на берег, в лесу было необычайно тихо. Они поели копченой рыбы, которой снабдила их Чарли. Рыба была костлявая, но изумительная на вкус. Затем они рассредоточились, чтобы «воспользоваться кустами», как называла это Тэсс.

Когда Шон возвращалась к лодке, она увидела сквозь кусты Робин и Ивена. Они стояли к ней спиной. Робин сняла рубашку и причесывалась, пока Ивен натирал кремом ее шею. Шон прислонилась к дереву и почувствовала, как горит ее собственная шея. Короткая стрижка оставляла шею незащищенной от солнца. Она могла бы попросить у них крем, заговорить с ними, войти в контакт. Но, конечно, она не стала этого делать. Шон вонзила ногти в мягкую кору дерева, когда увидела, как Ивен расстегивает лифчик Робин. Он положил тюбик с кремом в карман, чтобы натирать спину и плечи Робин обеими руками. Волосы Робин касались его щеки. Он что-то шептал ей на ухо. Шон отвернулась. Ивен никогда не посвящал Шон в интимную сторону своего брака. В разговорах предполагалось, что он и Робин были картонными фигурами, которые едва ли соприкасались друг с другом. Это будет невыносимо – наблюдать за ними в течение двух недель, получая каждый день новые свидетельства их близости.

Она вернулась к реке и позволила Дэвиду помочь ей залезть в лодку. Когда Шон перешагивала через борт каноэ, Дэвид стиснул ей руку и запел «Мемори». Он пел так тихо, чтобы только она могла его услышать: «Совсем один при свете лунном…»

И она совершенно непроизвольно улыбнулась ему прежде чем взяла над собой контроль.

Они достигли Даку около трех часов дня. Во всяком случае, Тэсс сказала им, что это Даку. Как она это узнала? Один участок джунглей вдоль реки ничем не отличался от другого.

– Это я вам гарантирую, – сказала Тэсс, помогая им разгружать лодку. – Это Даку, видите, какой узкой стала здесь река?

Река действительно сузилась, берега сблизились настолько, что кроны деревьев, переплетаясь, образовали над водой зеленый туннель, закрывавший небо.

– Около сотни ярдов отсюда, вон в том направлении – залив для купания. – Тэсс указала рукой место вверх по течению, затем она повернулась к лесу вниз по течению. – А здесь мы разобьем лагерь.

– Залив для купания? – Робин откинула с лица влажные волосы тыльной стороной руки. – Я не прочь искупаться прямо сейчас.

– Сейчас на это нет времени, – отрезала Тэсс. – Завтра – пожалуйста. Это хороший залив. Там не так много пираний.

– Пираньи? – вскрикнула Робин.

Тэсс перетаскивала черный пакет с едой с лодки на берег.

– Они не нападают, если в воде нет крови. – Тэсс подробно рассказала о крошечных рыбках, которые могут забраться в любое отверстие человеческого тела. Тэсс явно получала садистское удовольствие, рассказывая все это чувствительной Робин.

– Я, пожалуй, вообще не буду здесь купаться, – сказала Робин.

– В какой палатке ты собираешься спать? – Ивен передал Шон последний пакет и вытянулся. Он скептически осмотрел деревья, затем взглянул на Шон. – Возьми эту, – произнес он сдавленным голосом. – У нас не так много времени, чтобы тратить его на пустяки.

Когда они взобрались на берег и немного углубились в лес, оказалось, что участок джунглей был когда-то расчищен. Это их приободрило. Кусты были низкими и негустыми, вместо деревьев – молодая поросль. Когда медные эльфы были впервые обнаружены, здесь работала группа приматологов, изучавших эту популяцию. Шон решила, что участок носил на себе следы пребывания этой группы.

– Давайте очистим немного воды для питья, – сказал Ивен. Его губы явно пересохли.

– Можно пить прямо из речки, – сказала Тэсс.

– Не рискованно ли это? – спросил Дэвид.

– Чушь, – прошипела Тэсс. Она двинулась к речке с ведром в руке, пока Шон искала в сумках пластиковые стаканы. Тэсс вернулась с водой и налила ее себе в стакан. Она поднесла его ко рту и выпила, отклонившись назад, чтобы не упустить ни одной капли, как бы в подтверждение своих слов. Шон зачерпнула немного воды в свой стакан. Вода была прозрачной, но нельзя было не заметить крохотных беспозвоночных, снующих по ее поверхности. Она нерешительно посмотрела на Ивена, который только пожал плечами, и чокнулась с ним стаканами.

– Будем здоровы, – сказал он, поднимая стакан к губам. Она сделала то же самое с закрытыми глазами, стараясь глотать быстро.

Тэсс показала им, как пользоваться мачете, и Шон старалась работать ножом в легком, спокойном ритме. Они срезали невысокие кусты и молодые деревья, которые успели вырасти на некогда расчищенном участке, их руки скоро покрылись царапинами.

Время от времени Шон отвлекалась от работы, пытаясь высмотреть маленьких эльфов в кронах деревьев. Ее глаза устали от этих поисков. Кажется, искать эльфов будет нелегко. Единственные дикие животные, которые попадались им на глаза, это огромные крысы, покрытые щетинистой бурой шерстью. Сотни крыс, чьи жилища они потревожили своим непрошеным вторжением, суетливо и беспорядочно бегали по подлеску. Тэсс называла их остромордыми крысами.

Расчищенный участок начинал приобретать зримые очертания. В его центре Тэсс оборудовала место для костра, затем она отправилась в лес за сухим хворостом. Они сложили все свои пожитки в одном месте и накрыли их брезентом. Шон подвесила клетку с Чио-Чио на ветку прибрежного дерева. Она отступила от клетки на несколько шагов и осмотрела дерево. Из него росли две очень удобные толстые горизонтальные ветки, и Шон представила себе, как они будут выглядеть через две недели, перегруженные клетками с отловленными обезьянами.

– Мы не будем заниматься сооружением уборной, поскольку проживем здесь всего две недели, – сказала Тэсс. – Когда вам приспичит воспользоваться кустами, отдалитесь от лагеря, а потом закропайте то, что вы произведете, при помощи мачете. – Она посмотрела на небо сквозь кроны деревьев. – Пора ставить палатки. Закончим расчистку завтра.

Они разбились на пары и двинулись в трех различных направлениях от расчищенного участка, как спицы в колесе. Шон и Дэвид наскоро проложили тропинку своими мачете, они двигались вдоль реки. Шон хотелось расположиться подальше от всех.

– Кажется, здесь неплохое место, – наконец сказал Дэвид. Перед ними лежал клочок земли, достаточный для того, чтобы на нем можно было разбить палатку; наверху не было видно сухих веток, которые представляли бы угрозу для тента. – Держи. – Дэвид передал ей свернутую палатку, а сам стал копать ямки для колышков своим мачете. Дурное предчувствие охватило Шон, кода она наблюдала за ним. Как бы ни пыталась она изолировать себя от других, от Дэвида ей избавиться не удастся. Каждую ночь она будет с ним одна в этой палатке. Уйти некуда, спрятаться негде.

– Чечевицу нельзя оставлять на завтра, она испортится, – сказала Тэсс, раскладывая по тарелкам ужин, состоявший из риса и чечевицы, из большого черного котелка, висевшего над огнем. – Поэтому все нужно доесть. Я уже замочила бобы на завтра.

Они сидели на складных стульях вокруг костра. Чечевица была приправлена молотым красным перцем и чесноком, Тэсс приготовила также хлебные палочки, облепив очищенные от коры ветки мукой с сыром и запекая их над огнем. День был нелегким, и у Шон разыгрался аппетит, пища показалась ей вкусной, ничуть не хуже обычной. Тэсс раздала им порошок, который следовало сыпать в воду, отчего она приобретала вкус виноградного сока без сахара. Порошок делал беспозвоночных менее заметными, и даже Робин смогла отпить несколько глотков.

Из глубины вечереющего леса послышался рев низкий и протяжный. Он все нарастал, отзываясь гулким эхом под древесным сводом, пока Робин не заткнула уши.

– Обезьяны-ревуны! – воскликнула Шон. Она слышала такие звуки в своем питомнике.

– Наверное, они неподалеку, если подняли такой шум. – Тэсс приходилось кричать, чтобы быть услышанной. – Они устраивают концерты на восходе и на закате.

– Неужели этот шум производят обезьяны? – Робин вздрогнула. В звуках, издаваемых ревунами, было что-то механическое, неживое.

– Духи слоняются по лесу, – сказала Тэсс, следя за передвижением звуковой волны. – Местные жители в обитаемых районах Амазонки их едят.

– Есть тут какие-нибудь съедобные растения? Тэсс балансировала стаканом у себя на колене.

– Их немного, и надо их четко различать. Хотя местные жители едят насекомых. Термитов, муравьев, кузнечиков. Вот этих гусениц. – Тэсс показала на толстую зеленую гусеницу, ползущую по столу. – Их здесь полно. Прекрасный источник протеина.

– Отвратительно, – передернулась Робин.

– Они не так плохи на вкус, – ответила Тэсс. Она рассказала и о всякой другой пище местных жителей– например, остромордых крысах и пираньях, – и Шон почувствовала, как ее мысли уплывают прочь от этой темы на волне вечерней песни цикад. Но вдруг откуда-то сзади, из темноты, послышался долгий крик, который она не могла спутать ни с каким другим, – крик медного эльфа. Дальний и негромкий. Она посмотрела на Ивена. Его вилка застыла на полпути ко рту, их глаза встретились. Кроме них, никто ничего не заметил, общий разговор за столом продолжался.

Ивен поставил свой стакан на землю и кивнул по направлению к лесу. Шон отыскала в своем рюкзаке топографическую ленту и полевой блокнот, затем встала, готовая последовать за Ивеном.

Робин подняла голову.

– Куда вы собрались?

Ивен обернулся, прижав палец к губам.

– Эльф, – сказал он тихо.

Они сразу оказались в гуще деревьев, заглушивших голоса их недавних собеседников и заслонивших огонь костра. И тут раздался ответный крик, совсем близко, слева от них. Шон отметила возбуждение на лице Ивена, когда он привязывал кусок розовой топографической ленты к дереву, чтобы отметить маршрут, и снял показание компаса.

– Восемь градусов к западу, – сказал он, и Шон записала данные в блокнот. Они прошли тридцать пять шагов – двадцать пять метров – и привязали другой кусок ленты к дереву, но идти дальше вперед не было нужды.

Они оба одновременно увидели эльфа, маленький клочок красной шерсти в тенистой кроне дерева у себя над головой. Они вскинули вверх бинокли, и Шон улыбнулась, когда ей удалось поймать в фокус почти человеческие черты маленькой обезьянки. Эльф тоже следил за ними, изучал их своими любопытными глазками.

– Вот бы снять ее с дерева, как плод, – шепнула Шон.

– Тогда пропал бы весь азарт. Кроме того, она может оказаться им – самцом. – Ивен опустил свой бинокль и взял ее за локоть. – Нам лучше вернуться назад, пока еще достаточно светло, – сказал он. – Завтра утром начнем прямо с этого места.

 

16

Мягкий свет раннего утра проникал сквозь москитную сетку палатки, Шон лежала неподвижно и прислушивалась. Жужжание цикад волнами поднималось и ниспадало на фоне постоянного гула, издаваемого какими-то насекомыми или, может быть, лягушками. Время от времени слышалось невнятное воркование, реже – пронзительные вопли, жуткие, холодящие кровь. Ее и разбудил такой вопль. Какое животное могло издавать такие звуки? Как далеко оно находилось от их палатки?

Она слышала дыхание Дэвида, ощущала его бедро рядом со своим, его нога касалась ее лодыжки. Она немного повернулась на двухместном спальном мешке, чтобы отодвинуться от него. Она спала хорошо. Надувной матрас и усталость, накопившаяся за день, сделали свое дело – первая ночь в джунглях пролетела незаметно, без сновидений.

Передняя и задняя стенки палатки были сделаны из москитной сетки. Это была палатка на четверых, но надувной матрас занимал почти всю поверхность пола. Они не открывали спальный мешок, а просто расстелили его поверх матраса. Укрывались они простынями, подушками служили наволочки, набитые трикотажными спортивными костюмами.

Шон зажгла фонарик, чтобы посмотреть на часы. Почти пять тридцать. Скоро будет светло, и они смогут начать свою работу в Даку. Даку… Годами она слышала это слово, оно легко слетало у нее с языка в ходе научных дискуссий, она употребляла его в своих статьях. Трудно было поверить, что она наконец здесь. Шон снова закрыла глаза, хотя знала, что не заснет. Ее мозг переполнен. Сегодня они с Ивеном будут только наблюдать. Оценят обстановку и попытаются определить лучшие места для ловушек. Она любила эту часть своей совместной работы с Ивеном – этап постановки задачи, обсуждение путей ее решения. Может быть, потому что это оправдывало их тесное общение.

Она села. Даже сквозь москитную сетку было видно, как неподвижен утренний лес. Туман поднимался, обволакивая деревья, как что-то живое, но абсолютно молчаливое.

Хотя костер был далеко отсюда, она почувствовала запах кофе. Несмотря на свою неприязнь к Тэсс, Шон вынуждена была признать, что в джунглях она незаменима. С ней они чувствовали себя здесь как дома.

Дэвид сел и тоже сквозь сетку посмотрел вокруг.

– Чудесный день, – сказал он.

Она молча кивнула. Ей не хотелось поощрять его вторжение в свою внутреннюю жизнь. От Дэвида исходил густой запах, тяжелый мужской запах, к которому она не привыкла. Дэвид дважды в день принимал душ. Если от него и пахло чем-нибудь, кроме крема для бритья, то только хлоркой после бассейна. Но в это утро его запах не казался ей противным, он был даже почти приятным, и она провела рядом с Дэвидом несколько лишних минут, глядя, как над лесом поднимается туман.

Шон и Ивен устремились к тому месту, где вчера вечером заметили эльфа. Они внимательно следили за показаниями компаса, считали шаги, отмечали деревья розовой лентой. Весь этот процесс мог показаться слишком усложненным и искусственным, но у Шон не возникало сомнений в том, что он необходим. Низкорослая растительность мгновенно смыкалась над теми тропками, которые они только что проложили, это выглядело как намеренная попытка сбить их с толку, запутать. Быть может, это было предупреждение, что джунгли требуют к себе величайшего уважения.

– Ты слышал эти странные вопли сегодня утром? – спросила она.

– Нет, но Робин рассказала мне и об этом, и о том, и обо всех других звуках. Не думаю, что она заснула хоть на минуту.

– Она беспокоится о Мелиссе. – Шон думала бы только об этом, если бы была на месте Робин. Она покаянно осознала, что едва ли вспомнила о Кейте и Джейми с тех пор, как поговорила с ними по телефону из зоопарка Чала.

– Она не беспокоится о Мелиссе, – смеясь, ответил Ивен. – Она беспокоится о Робин. Робин и ягуар, Робин, и летучая мышь-вампир, Робин и муравьи. Она думает, что вся дикая природа ополчилась на нее. Я думаю, что она…

Вдруг он схватил Шон за локоть и показал вверх. Не сразу, а через несколько секунд она заметила маленькую красную обезьянку, неподвижно сидящую на ветке прямо над ними, повернув к ним свою белую мордочку. Тут же она заметила второго эльфа, и третьего. Этот третий был с двумя маленькими детенышами, цеплявшимися за его спину. Она вспомнила картинки-загадки, которые отец показывал ей, когда она была еще ребенком. Сколько обезьянок спрятались на этом дереве?

Эльфы не двигались, как будто позволяя себя пересчитать. Шон насчитала восемь, включая детей. Тут один из эльфов издал пронзительный сигнал тревоги, то самое высокое «шри-шри», которое звучало в клетках питомника, когда игрунки бывали чем-нибудь встревожены. Другие присоединились к нему и запрыгали с ветки на ветку, не сводя глаз с Шон и Ивена. Вдруг тревога прекратилась так же внезапно, как и началась. Эльфы не были обеспокоены всерьез. Они решили, что Шон и Ивен им не враги. Они вновь вернулись к своим повседневным заботам – к поискам насекомых на изнанке листьев. Ивен все еще держал ее за руку.

– Смотри туда. – Он показал направо. Она увидела другую взрослую обезьянку с детьми за спиной.

– Должно быть, два семейства, – сказала она. Все исследования показывали, что каждое семейство эльфов могло иметь только одну производящую самку, опекаемую двумя самцами, которые совместно заботились о детенышах. Самка могла совокупляться с обоими самцами, но казалась привязанной только к одному из них.

– Я насчитал тринадцать, – сказал Ивен.

Шон кивнула, раскладывая складной стул, который носила за спиной. Она достала из рюкзака ручку и блокнот и села, приготовившись наблюдать так долго, как это позволят эльфы.

Прошел почти час, прежде чем эльфы внезапно взметнулись со своих веток и помчались во весь опор, прыгая, взлетая, свисая с вьющихся стеблей, как маленькие шаровые молнии, пролетающие сквозь джунгли. Ивен и Шон преследовали их, как гончие псы.

Игрунки уводили их все дальше в лес. Там было меньше низкорослых кустарников, меньшей была и нужда в мачете. Все же Шон постоянно делала зарубки на ветках, мимо которых они пробегали, чтобы оставить хоть какой то след. Для привязывания ленты и счета шагов не было времени. Сама мысль об этом казалась сейчас смехотворной.

– Они разделяются! – закричал Ивен.

Эльфы приблизились к какой-то развилке, ведомой только им, – и тут некоторые из них помчались в северном направлении, остальные – в восточном.

– Увидимся позже, – крикнула Шон Ивену, пускаясь в погоню за группой, следовавшей на восток.

Она летела. Это было похоже на полеты под шатром настолько, насколько действительность может походить на сон. Она достигла ручья, ленты воды, струящейся между поросшими кустарником берегами. И она оказалась в ручье, прежде чем успела подумать об этом. Чтобы пересечь ручей, потребовалось не более четырех широких шагов, в самом глубоком месте вода достигла колен, но она не обратила на это внимания. Нельзя было терять из виду семейство обезьян.

Шон пробиралась сквозь кусты на том берегу ручья, пока не споткнулась о корень и не упала на землю. Она медленно подняла голову. Единственный звук, который она слышала, производило ее собственное дыхание, быстрое и тяжелое. Игрунки тоже остановились. Они сидели, опередив ее на несколько деревьев, и смотрели на нее с величайшим любопытством. Или с сочувствием. Ей понравилась собственная мысль о том, что они немного обеспокоены состоянием партнера, с которым затеяли игру. Шон поднялась на колени и поднесла к глазам бинокль. Она насчитала пять взрослых эльфов, вернее, эльфов взрослого размера. Возможно, двое из них были подростками.

Эльфы вели между собой беседу, пытаясь решить, что с ней делать. Она откинулась назад, присев на каблуки. Через несколько минут эльфы прошли над ее головой и обосновались на дереве позади нее.

Маленькие чертенята! Они нарочно проскочили мимо дерева со своим гнездовьем, чтобы запутать ее. Теперь, когда Шон прекратила бег, они решили, что она больше не заслуживает их внимания.

Шон заметила пару малышей за спиной одной из взрослых обезьян. Она медленно встала и снова поднесла к глазам бинокль. Она двигалась под деревом, пытаясь определить пол эльфов, отличить взрослых особей от подростков, но сделать это было невозможно. Они были слишком маленькими. Куда легче наблюдать за ними в питомнике. Через некоторое время эльф с детенышами за спиной передал их другой обезьянке для кормления. Наконец-то! Она отыскала взрослую самку, самку эльфа, которая держала в своих лапках все концы и начала обезьяньего семейства.

У Шон затекла спина; руки, державшие бинокль, дрожали. Сколько времени она здесь провела? Пора возвращаться, пока за ней не снарядили поисковую партию. У нее не было с собой топографической ленты, поэтому приходилось делать зарубки на деревьях, чтобы найти потом гнездовье этого семейства. Завтра они установят здесь ловушки.

Шон взглянула на свои ноги и едва удержалась от крика. По меньшей мере сотня маленьких клещей ползли вверх по ее ногам. Ее ботинки и носки были испещрены ими. Некоторые уже обосновались на ее икрах, другие взобрались еще выше, несколько штук она обнаружила на шортах.

Шон заставила себя спокойно подойти к поваленному дереву, поставила на него одну ногу и стряхнула с нее тех клещей, которые не присосались к ее коже. Клещи были маленькие, не больше булавочной головки. Она с содроганием подумала, что некоторые из них пролезли к ней под шорты. Она проверит это позже, когда вернется в лагерь.

Поначалу Шон не смогла найти ни одной своей зарубки. Ее охватила минутная паника, сопровождаемая странным, полузабытым трепетом перед неизбежной опасностью. Что если она потерялась? Она начала уже наслаждаться этой фантазией, когда услышала журчание ручья. Итак, ручей. Он был прямо перед ней. Нельзя было отрицать, что ее охватило разочарование. Она потратила некоторое время на сооружение легкого мостка через ручей, чтобы опять не замочить ноги.

У дерева, где они заметили эльфов, Ивена не было. Не было там и складных стульев. Она увидела последнюю розовую метку, которую они успели оставить, и по следу пошла по направлению к лагерю.

 

17

– Сделанные здесь фотографии прозвучат как вызов, – сказала Мег, когда Дэвид привязывал кусок ленты к дереву. – Жизнь дикой природы не желает иметь с нами ничего общего.

Это была правда. Они с Мег ходят по лесу почти час, но, кроме растений и насекомых, ни одно живое существо не попалось им на глаза. Он чувствовал себя так, как будто ему на глаза надели солнечные очки, которые насыщали цвета, делали их богаче, глубже. Не было слышно ни звука, за исключением шороха листвы под ногами и шума, производимого их мачете. Встречались участки леса, где растительность была такой густой, что вьющиеся стебли обхватывали их за плечи и длинные зеленые листья щекотали лица. Это напоминало плавание, погруженность в нечто такое, что убаюкивало, но могло и поглотить без остатка. За его благоговением таился подспудный страх, и этот страх заставлял Дэвида неукоснительно соблюдать все правила безопасности и привязывать к деревьям-ориентирам куски розовой топографической ленты.

Ему бы очень хотелось узнать, каким видится лес его спутнице. Мег казалась ему особенной, обладающей только ей свойственным восприятием мира. Она шла впереди, и Дэвид следил за ней взглядом.

Розовая рубашка, темно-зеленые брюки заправлены в белые носки. Она носила маленькую белую шляпу, на полях которой были изображены синие и розовые попугаи. Из перекинутой через плечо сумки с фотоаппаратом торчал треножник. Она очень дорожила этой сумкой. Вчера в каноэ она пристегнула ее к ремню, как спасательный круг.

– Может быть, передохнем немного? – Мег показала рукой на ствол упавшего дерева.

– Конечно. – Она показалась Дэвиду утомленной. Он достал из рюкзака пончо и расстелил его на стволе.

Она медленно села. На ее лбу проступили тоненькие морщинки.

– С тобой все в порядке? – спросил Дэвид.

– Немного болит живот. Он присел рядом с ней.

– Наверное, нам все-таки следовало бы кипятить питьевую воду.

– Я уверена, что это пустяки.

Было заметно, что она неважно себя чувствует. Луч солнца, пробившийся сквозь древесный шатер, задержался в ее белокурых волосах, высветил тонкую жилку, бившуюся на шее. Камера висела у нее между грудями, руки безвольно лежали на коленях. Неприятно было видеть Мег страдающей. Она казалась беззащитной, и это пробуждало в Дэвиде покровительственный инстинкт, которого он раньше за собой не замечал. Шон никогда от него этого не требовала.

– Может быть, вернемся в лагерь? – спросил он.

– Меня просто слегка подташнивает. Лучше поговорим, чтобы я могла отвлечься от боли.

– Хорошо. – Он взглянул на свои руки. На его колене примостился клещ, и Дэвид смахнул его. – Нравится ли тебе жить в Сан-Франциско?

– О! – воскликнула она, давая ему понять, что он правильно выбрал тему. – Я люблю этот город. Особенно туман.

Дэвид решил, что она шутит. Золотые Ворота, парк, может быть, холмы или качество пищи. Но туман?

– Он такой эфемерный, – пояснила Мег. – И в то же время густой и настолько плотный, что хочется зажать его в руке, но он ускользает.

– Есть ли хоть что-нибудь на свете, что ты не пытаешься романтизировать? – спросил он.

– Она улыбнулась.

– Едва ли. – Она стала рассказывать Дэвиду, какое значение имел туман для ее работы. Несколько месяцев назад в Сан-Франциско прошла ее персональная выставка. Экспозиция называлась «Портреты в тумане» и была посвящена изображению людей, окутанных туманом Сан-Франциско. Туман очаровывал ее тем, что скрывал действительность. Туман был подвижным и каждый миг иным, люди на портретах менялись вместе с ним.

Дэвид слушал, и его охватывало смутное томление. Как получилось, что он женился на такой женщине как Шон, земной и прагматичной, если его всегда привлекала поэтическая, даже сентиментальная сторона жизни?

Они проговорили, наверное, еще час и медленно побрели в лагерь. Расчищенное место уже казалось родным домом, в его центре уютно потрескивал огонь. Тэсс соорудила длинный стол и скамейки из молодых побегов, которые они срезали накануне. Она очистила побеги от коры и стянула крепким шнуром. Затем укрепила их на вкопанных в землю развилках более толстых деревьев. Стол был накрыт; на нем расположились пластиковые тарелки и котелок с толстыми белыми ломтями зубатки. И это дикая жизнь в джунглях?

Ивен отвел Дэвида в сторону.

– Шон еще не вернулась, – сказал он. – Мы разошлись, потому что обезьяны разделились на две группы. Я не знаю, насколько далеко она могла уйти.

Дэвид пытался разгадать, что скрывается за спокойным выражением лица Ивена. Был ли он действительно встревожен? Следовало ли тревожиться самому Дэвиду? Но прежде чем он пришел к какому бы то ни было выводу, на краю поляны появилась Шон.

– Привет! – Она улыбалась.

Ивен вздохнул с явным облегчением.

– Где ты была? Я вернулся больше часа тому назад.

– Наверное, твое семейство не было таким интересным, как мое. – Она налила себе воды, приправила ее виноградным порошком и поделилась мыслями о своем семействе медных эльфов и о способах их поимки. Дэвид сел на скамейку и внимательно всматривался в ее лицо. Оно хранило на себе следы вчерашнего речного солнца, переносица немного обгорела. Шон улыбалась весело, но почти лихорадочно и слишком живо жестикулировала, описывая эльфов. Дэвид уже давно не видел ее такой. Его внезапно поразило, как она постарела За последние годы, какую ношу ей пришлось вынести на своих плечах. Теперь ее бремя было сброшено. В конце концов, он оказался прав, настаивая на поездке.

– Ты покормил Чио-Чио, Ив? – спросила она, направляясь к дереву, на котором была подвешена клетка с обезьянкой.

– Да. – Ивен сел за стол напротив Дэвида. – Все, что доктор прописал, – добавил он с улыбкой.

Дэвид кивнул.

– Кажется, Шон сегодня пропадала в лесу не зря. Шон вернулась и подошла к концу стола.

– Здесь просто чудесно, – сказала она. – Если не брать в расчет клещей.

Где их только не было! У нее на шортах, на майке, в шнурках ботинок. Тэсс на минуту скрылась в своей палатке и вернулась из нее с рулоном клейкой ленты. Все следили за тем, как она оторвала примерно восемь дюймов ленты, обмотала ее вокруг руки липкой стороной наружу и провела ею по одежде Шон. Клещи прилипали к ленте, как мухи к липкой бумаге.

– У тебя кроссовки сырые, – сказала Тэсс.

– Пришлось пересечь ручей в погоне за эльфами.

– Перемени их и посыпь ноги тальком, – скомандовала Тэсс. Ее лицо пылало от постоянного обращения с огнем. – Если ты оставишь ноги сырыми, у тебя между пальцами заведется грибок.

Шон скорчила гримасу, передразнивая Тэсс у нее за спиной, и села за стол. Она улыбнулась Дэвиду улыбкой заговорщицы; для него это было равносильно поцелую. Тэсс убрала котелок с зубаткой со стола.

– И пусть твой муж осмотрит те участки твоего тела, куда ты сама не можешь заглянуть, чтобы не осталось ни одного клеща, – сказала она Шон.

И тут Шон опустила глаза. Дэвид почувствовал, что снова потерял ее.

– Это относится ко всем вам, – продолжала Тэсс. Проверяйте друг друга каждый вечер. Чем скорее вы избавитесь от клещей, тем лучше.

– У меня на них аллергия, – пожаловалась Мег.

– Что ты подразумеваешь под словом аллергия? – спросила Тэсс.

Мег опустила голову, укрываясь за своей белой шляпой.

– Укушенное место немного распухает и зудит, вот и все.

Тэсс со вздохом села на скамейку.

– И на что еще у тебя аллергия?

– На пчелиные укусы. Но у меня есть аптечка.

– Всегда носи ее с собой. Ясно тебе? – Под прикрытием наигранного гнева в голосе Тэсс звучала материнская забота. Так, по крайней мере, хотелось думать Дэвиду. Должно же было существовать какое-то оправдание для раздражительности, которую проявляла Тэсс при общении со своей подругой.

Зубатка была приготовлена отлично, но Дэвид едва прикоснулся к ней. Все его внимание сосредоточилось на Мег. Те же морщинки бороздили ее лоб. Она ковыряла вилкой куски зубатки у себя на тарелке, как бы надеясь на то, что они исчезнут с нее сами собой, без ее участия. Она побледнела, глаза набухали радужным перламутром. Пряди волос, спадавшие на лоб, увлажнились от пота.

Тэсс, наконец, заметила все это.

– Тебе не нравится мое блюдо?

– Я неважно себя чувствую.

Мег встала и, не говоря ни слова, пошла по направлению к кустам.

Тэсс проводила ее взглядом, покачала головой и принялась за прерванную еду.

– Может быть, ты проводишь ее? – спросил раздраженно Дэвид.

– С ней все будет в порядке, – ответила Тэсс, не поднимая головы от тарелки.

Дэвид заметил, что волосы Тэсс никогда не падали ей на лицо, как будто были изготовлены из металлических стружек.

Они уже кончали есть, когда вернулась Мег. Она игриво улыбнулась и села за стол.

– Со мной все в порядке, – сказала она. – Просто легкий понос.

– Может быть, тебе принять лекарство? – предложила Робин.

– Предоставьте ей самой о себе позаботиться, – сказала Тэсс. Она придвинула к Мег тарелку с рисом. – Поешь риса. Он крепит.

После ужина они сидели за столом при свете керосиновой лампы. От противомоскитных дымовых шашек слезились глаза. Шон и Ивен прилаживали дверцу к ловушке, Тэсс склонилась над ботаническим атласом, сравнивая собранные ею образцы листьев с картинками в книге. Дэвид, Робин и Мег читали. По крайней мере, делали вид, что читают. Дэвид краем глаза следил за Мег, которая ни разу не перевернула страницу лежавшей перед ней книги. Робин отрывала глаза от своей книжки в мягкой обложке всякий раз, когда к разноголосице лесного хора присоединялся какой-нибудь новый звук.

Мег взглянула на Дэвида. Казалось, она была удивлена тем, что Дэвид следит за ней, но не подняла головы. Она как бы спросила своим взглядом, что ей делать? Но, прежде чем он успел ответить, Мег решилась заговорить сама.

– Тэсс, – сказала она. – Мне плохо.

Тэсс со вздохом оторвалась от своих листьев.

– В Сан-Франциско никто бы и не подумал, что ты слаба здоровьем.

Мег встала, и Дэвид с изумлением заметил, как слезы навернулись ей на глаза.

– Ты говоришь так, как будто я преднамеренно тебя обманула– Она повернулась и побежала к кустам. Он слышал треск веток под ее ногами. Мег не захватила с собой фонаря. Хуже того, у нее не было с собой даже туалетной бумаги.

Дэвид взял фонарь и рулон бумаги из своего рюкзака и последовал за Мег. Он нашел ее сидящей на корточках у ствола дерева. Он выключил фонарь и протянул ей туалетную бумагу.

– Пожалуйста, уйди, Дэвид, – сказала она. – Ты меня стесняешь.

– Я постою поодаль. – Он высветил фонариком то место, где собирался ее подождать, положил туалетную бумагу на землю, так, чтобы она могла ее достать. – Я подожду, чтобы быть уверенным, что с тобой все в порядке.

Он отошел на достаточное расстояние, чтобы ее почти не было слышно. Теперь ее рвало, и он обрадовался, что находится не слишком близко.

Прошлой зимой у мальчиков случился понос, и они с Шон провели с ними в ванной всю ночь. Мальчикам было совсем плохо. Едва родители успевали проводить одного из них до кровати и помочь прилечь, как другой направлялся к ванной. Дэвид был плохо приспособлен для выполнения этой части родительских обязанностей. Ему приходилось заставлять себя. После каждого захода его самого рвало в другой ванной. Шон только качала головой, считая это уловкой, но он ничего не мог с собой поделать. Чужие боли вызывали в нем рвотный рефлекс. Что-то подобное происходило с ним и сейчас. Он тяжело дышал и пытался сосредоточить внимание на пении цикад и на шуршании веток у себя под ногами.

– Дэвид, ты еще здесь?

– Да. – Он осветил фонарем место, где стоял, чтобы она могла его найти. Дэвид следил за ее приближением по шелесту листьев, которые она задевала по пути.

– У меня такая слабость. Как будто внутри все размякло.

– Тебе полегчает, если ты немного полежишь.

– Я не могу возвращаться в таком виде.

– Что ты имеешь в виду?

– Тэсс подумает, что я неженка.

– Пускай это будет ее проблема.

– Она ожидала, что я буду вести себя мужественно, и… Может быть, посидим немного?

Они сели прямо на землю. Возможно, это была ошибка.

– Почему тебя так заботит, что о тебе думает Тэсс?

Мег ответила только через несколько секунд.

– Я ведь нахожусь здесь только из-за нее.

– Ты имеешь в виду, что чувствуешь себя обязанной перед ней за то, что она взяла тебя в эту экспедицию?

– Ты не понял. – Ее рука сжимала его руку, она пыталась передать ему что-то своим напряженным взглядом. – Я люблю ее.

– О! – Он позволил вырваться этому восклицанию. Боже, он никак этого не ожидал. – Она знает об этом?

Мег улыбнулась.

– Это взаимное чувство. По крайней мере, так было раньше. Теперь я уже ни в чем не уверена. Когда мы увиделись на занятиях по ботанике, между нами мгновенно возникла симпатия. Мы очень скоро сблизились и провели вместе много времени. Я считала, что все идет прекрасно. Но теперь… Она так красива, тебе не кажется?

Он не знал, что сказать. Он чувствовал себя так, как будто из него выкачали воздух. Дэвид приблизился к порогу того мира, вход в который был ему заказан.

– Она замечательная женщина, – сказал он. – Но я думаю, что ты заслуживаешь лучшей участи.

– Ты имеешь в виду: кого-нибудь с пенисом? Дэвид почувствовал себя оскорбленным.

– Да нет, я вовсе не это имею в виду.

– Извини. Просто я привыкла слышать такие вещи. Я подумала… – Она пожала плечами.

Даже в темноте было видно, как горят ее щеки. – Я имею в виду то, – сказал Дэвид, – что она плохо с тобой обращается. Правда, она обращается так со всеми, но ты заслуживаешь лучшего.

– Ты просто ее не знаешь. Она так резка, потому что чувствует свою ответственность. Она совсем другая, когда мы с ней одни. Она очень известный человек в Сан-Франциско, Дэвид. За ней буквально охотятся. Сотни женщин с удовольствием оказались бы на моем месте. Я не должна дать ей повода раскаяться в том, что она выбрала меня.

Дэвид зажег фонарик и следил за блужданиями его луча.

– Ты когда-нибудь занималась любовью с… ну, не с женщиной.

– Ты имеешь в виду с мужчиной? Он улыбнулся.

– Да.

– В старших классах. Ничего хорошего из этого не вышло, но я знала заранее, что так будет. Я никогда не испытывала к мальчикам никаких чувств. Я делала вид, что интересуюсь ими, чтобы не выделяться среди своих Друзей. Я развешивала портреты рок-звезд на стенах своей комнаты, но все это для вида. Я вздохнула с облегчением, когда поступила в колледж и начала жить своей жизнью, жизнью реальной Мег.

Дэвид представил ее себе подростком, девочкой, испуганной страшной тайной, которую она о себе знала.

– Может быть, если бы твои отношения с мальчиками в старших классах сложились более удачно…

– Тут дело не только в сексе, Дэвид. Мне вообще легче с женщинами. Я даже не могу понять, почему рассказываю тебе об этом, почему я способна говорить с тобой о таких вещах. Ты исключение, так мне кажется.

Эти слова доставили Дэвиду невероятное удовольствие.

– Почему?

– Ты открытый, прямой человек. Ты не лицемеришь. – Она встала, непрочно держась на ногах. – Кажется, я уже готова вернуться в лагерь.

Когда они достигли территории лагеря, Мег направилась прямо к своей палатке. Тэсс оторвалась от книги и подняла голову, посмотрев на Дэвида. Свет лампы оттенял черные морщины на ее щеках.

– Если ты будешь обращаться с ней как с ребенком, она и будет вести себя как ребенок, – сказала она.

Он удержался от язвительного ответа, который готов был сорваться с его губ. Они слишком нуждались в Тэсс, чтобы с ней ссориться.

Шон лежала на постели в ночной рубашке, читая при свете поставленной снаружи москитной сетки керосиновой лампы. Дэвиду нравился мерцающий свет, которым она наполняла палатку, рисуя призрачные тени на ее стенах.

– Ты не хочешь поискать на мне клещей? – спросила Шон.

Дэвид так обрадовался, как будто она предложила ему заняться с ней любовью.

– Если ты окажешь мне взаимную услугу, – сказал он. – Я сидел на земле.

Она попробовала несколько поз, прежде чем положить голову ему на колени. Он установил фонарик на сумке и расчесывал пальцами ее короткие волосы. Ему нравилась их густая шелковистость. Это был первый случай, когда представилась возможность погладить ее волосы, с тех пор как она их остригла. Не было счастья, да несчастье помогло.

– У тебя был удачный день, – сказал он, снимая клеща с ее виска.

Она кивнула.

– Как себя чувствует Мег?

– Теперь уже неплохо. Хотя там ей было совсем нехорошо.

– Мне кажется, что она лесбиянка.

– Да, она лесбиянка.

– Откуда ты знаешь? – Шон подняла голову, чтобы взглянуть на него.

– Она сама мне сказала. – Он ждал ответа, приготовившись защищать Мег от атаки. Хотя это было не в духе Шон. Она всегда занимала позицию «живи и давай жить другим» в делах такого сорта.

– Она слишком хороша для Тэсс, – заметила Шон.

– Я тоже так считаю. Чересчур хороша.

Дэвид осмотрел спину Шон, затем приподнял эластичную резинку ее трусиков. – Сними их.

– Нет. – Она села и повернулась к нему спиной, снимая лифчик. Затем надела майку – собственно говоря, это была одна из его маек, в которой любила спать. Она выглядела в ней более привлекательной, чем в самом откровенном неглиже.

– Давай, – сказал он.

– Я абсолютно уверена, что там их нет. Давай я осмотрю твои волосы.

Она очень доходчиво давала ему понять, что рассчитывать особенно не на что. А он-то уже размечтался. Впредь надо быть осторожнее. Хорошо уже то, что они сделали маленький шажок навстречу друг другу.

Но когда Дэвид снял брюки, он обнаружил трех клещей, высоко взобравшихся по его ляжкам. И это только на той части тела, которая была ему видна. Шон уже укрылась простыней и закрыла глаза. Он не мог попросить ее о помощи. Кто захочет добровольно бередить свою рану?

Он загасил лампу и лег рядом с ней. Боже, как темно! И дальше будет все темнее с каждым днем, потому что луна пошла на ущерб.

Господи, не дай мне ослепнуть!

Это была его единственная молитва. Более тридцати лет он повторяет ее перед сном, с тех пор как впервые осознал, что это значит – быть слепым. Мать всегда говорила ему, чтобы он не беспокоился по поводу своего зрения, потому что они с отцом были слепыми от рождения. Потом он узнал, что это не совсем так, но тогда, в детстве, эта мысль успокаивала его. Потому что Дэвид не мог представить себе ничего более страшного, чем неуклюже шарить в темноте, подобно своим родителям.

Но когда Дэвиду было пять лет, одного мальчика в его детском саду ударили бейсбольной клюшкой, и тот лишился сознания. Когда мальчик очнулся, он ничего не видел, и Дэвида охватил страх. Он больше не будет играть в бейсбол и не будет кататься на велосипеде. Он боялся всего, что могло представлять хотя бы отдаленную опасность для его глаз, всего, отчего он мог лишиться сознания. Он жаловался матери на плохое зрение, потому что мечтал об очках. Он надеялся, что они защитят его глаза от травмы. Но доктор сказал, что со зрением у него все в порядке, и Дэвиду пришлось обходиться без этой защиты.

Больше всего на свете он боялся темноты. Он до сих пор спал при свете ночника, который Шон называла «прибором ночного видения». Но она не имела намерения оскорблять его чувства. Она никогда не дразнила его по этому поводу. Будучи бесстрашной по натуре, она никогда не издевалась над чужими фобиями. В последнее время он стал бояться того, что начнет забывать о том, как благородна она в самой глубине своей души, о том, какой любящей женой была когда-то.

Тут ему показалось, что какое-то насекомое ползет по его бедру. Он засунул руку под простыню и попытался нащупать клеща, но это было бесполезное занятие. Они были слишком маленькими, и все, что он сумел обнаружить под простыней, – так это лишь эрекцию своего пениса. Он подвинулся поближе к Шон и дотронулся до ее руки.

– Шон, – прошептал он, сам не зная, что скажет ей, если она ответит. Но она спала и не слышала его, и он со вздохом откинулся на спину. Он не мог бы сосчитать все те ночи, которые провел вот так, один со своей эрекцией. Нынешняя ночь не принесла с собой ничего нового.

 

18

Шон и Ивен сидели на складных стульях и наблюдали за обезьяньим семейством, которое она преследовала накануне. Она мысленно называла его «своим» семейством. Она приложила столько усилий для знакомства с ним, что уже чувствовала своего рода привязанность к его членам. Она окрестила его ручейным семейством. Ивен назвал группу, которая досталась ему, сухопутным семейством.

Вообще-то, они собирались использовать Чио-Чио в качестве подсадки для поимки ручейного семейства, но сегодня у обезьянки было другое задание. Они приладят ее клетку к гнездовому дереву сухопутного семейства в надежде на то, что Чио-Чио завлечет одного эльфа в ловушку, прикрепленную к ее клетке. Тогда Шон и Ивен покормят плененного эльфа бананами и освободят, чтобы он сообщил своим сородичам о новом гастрономическом изыске. И тогда они смогут отлавливать членов сухопутного семейства, используя в качестве приманки одни бананы.

Они уже составили отчетливое представление о составе и структуре ручейного семейства. В него определенно входили два взрослых самца и одна взрослая самка. Два других относительно крупных эльфа были, по всей видимости, подростками; определить их пол не удавалось. Взрослые самцы передавали малышейблизнецов один другому, в то время как самка кормилась на соседнем дереве. Когда она не ела, то созерцала кончик своего хвоста, самцы же все это время опекали малышей. Когда придет время, она, несомненно, отблагодарит их обоих своими сексуальными милостями.

Шон долго и сосредоточенно обдумывала такое семейное устроение и никак не могла решить одного животрепещущего и неразрешимого научными методами вопроса: рассматривала ли самка установившийся порядок как благо для себя или же как расплату? Ведь она была эмоционально привязана – если позволительно употребить такое выражение – только к одному из самцов. Это было совершенно очевидно для Шон; наблюдения за ручейной группой только подтверждали ее уверенность. Самка легонько чистила одного из самцов каждый раз, когда расставалась с ним, перескакивая на другое дерево, – Ивен называл эти телодвижения любовным тэппингом, – и игнорировала при этом другого самца. Тем не менее, самцы принимали, по-видимому, равное участие в заботах по воспитанию потомства.

Пока длилась ее связь с Ивеном, Шон оправдывала себя, находя аналогию в естественном устроении обезьяньего семейства.

– Твое сравнение хромает, – говорил ей Ивен. – Ты упускаешь из виду тот факт, что оба самца посвящены в условия договора и согласны его выполнять. Никто никого не обманывает.

Проведя несколько часов с ручейным семейством, Шон и Ивен перенесли свои стулья поближе к ручью, чтобы перекусить фруктами и рисовыми крекерами.

Ивен откусил кусок банана.

– Дэвид вчера трогательно заботился о Мег, – сказал он. – Мне понравилось, как он бросил вызов Снежной Королеве.

Шон погрузила ногти в кожуру своего апельсина и почувствовала, как сок растекается по ее руке.

– Я развожусь с ним, Ивен. – Срок действия пакта истек. Она должна сказать ему. Сказав, она испытала огромное облегчение. Единственным человеком, знавшим об этом, был ее адвокат, но он не в счет.

Ее меньше всего интересовало, что думает адвокат о ее решении.

Банан Ивена застыл на полпути ко рту.

– Это ошибка.

– Ошибкой было то, что я не развелась с ним три года назад. Все, чего мы добились, – так это сделали друг друга несчастными.

– Как отреагировал Дэвид?

– Он еще не знает. Я скажу ему, когда мы вернемся из экспедиции.

Ивен с такой силой ударил кулаком по колену, что его нога нервно дернулась:

– Черт бы тебя побрал, Шон. Вечно ты вовлекаешь меня в эти дела.

Она опустила глаза. Его гнев выбил ее из колеи. Он был непомерным, как все его эмоции, не слишком предсказуемые, с трудом подавляемые.

Ивен встал. Она сидела неподвижно, пока он складывал свой стул.

– Давай проверим ловушку у сухопутного семейства, – предложил он.

– Ивен… – Но он уже пересек ручей и двигался по тропе.

– Один есть, – сказал он, когда Шон догнала его уже у самой ловушки. В ней сидел медный эльф, донимавший Чио-Чио своими воплями. Шон почувствовала облегчение, но не восторг. Она была слишком потрясена тем, как Ивен воспринял ее известие.

Подойдя к ловушке, они проверили, достаточно ли прочно захлопнулась ее дверца. Шон показалось, что Чио-Чио встретила их как избавителей. Подсадная обезьянка металась по своей клетке, пытаясь держаться как можно дальше от пришельца. Шон достала из своего рюкзака трубку для выдувания стрел и анестезирующий дротик.

– Что ты делаешь? – спросил ее Ивен.

– Я хочу запустить в нее дротик и…

– Шон, она у нас под рукой. Зачем тебе эта чертова трубка?

Шон почувствовала, как краснеет. О чем она думала? Здесь легко было воспользоваться шприцем. Ивен уже достал шприц из упаковки и наполнял его анестезирующим раствором.

– Задери ей хвост, – приказал он.

Шон подтащила игрунку за хвост к краю ловушки, но обезьянка выскользнула из ее рук и с воплем отскочила к дальней стенке ловушки. Ивен с раздраженным вздохом опустил шприц. Она снова поймала обезьянку за хвост и крепко держала ее, пока Ивен делал инъекцию.

– Ты настоящий мерзавец, Ивен, – прошептала Шон.

– Давай сосредоточим внимание на игрунке и отложим выяснение отношений до более подходящего момента. Идет?

Через несколько минут Ивен достал эльфа из ловушки и сел на стул. Он держал эльфа на своей ноге, пока Шон доставала из рюкзака блокнот и ручку.

– Пол? – спросила она.

– Женский.

– Возраст? – продолжала Шон, делая записи в блокноте.

– Подросток. – Ивен раздвинул губы обезьянки, чтобы осмотреть ее зубы. – Семи-восьми месяцев от роду.

Шон достала из рюкзака весы и измерительную ленту. Ивен передал ей эльфа для измерения.

– Шесть дюймов. – Она усадила эльфа на весы. – Восемь унций.

Ивен пристегнул маленький кожаный воротничок, обмотанный желтой лентой, к шее эльфа. Затем он посадил обезьянку обратно в ловушку и угостил ее бананом. Они продержат ее до вечера, а потом отпустят восвояси, чтобы обезьянка рассказала всем своим сородичам о сладостном деликатесе.

– Я хочу забрать Чио-Чио на ночь в лагерь, – заявила Шон.

– Не сходи с ума. Ночь – идеальное время для того, чтобы какой-нибудь эльф забрел в ловушку.

– Начнем с того, что подсадная обезьянка – это моя идея, и я не хочу оставлять ее в джунглях на ночь.

– Ограничить поездку двумя неделями – это тоже твоя идея. Если держать Чио-Чио по ночам в лагере, мы едва ли успеем завершить нашу работу в срок.

Она почувствовала, как комок подступил ей к горлу.

– Ивен, пожалуйста. Давай не будем затевать бессмысленную войну.

Он перекинул рюкзак через плечо и посмотрел ей прямо в глаза. – Ты должна тысячу раз подумать, прежде чем затеешь это дело с разводом.

– Я уже подумала.

Ивен сложил свой стул, затем снова установил его и повернулся к ней лицом.

– Я не могу дать тебе больше того, что уже дал, Шон. У меня жена, ребенок, и я…

Шон мрачно посмотрела на него.

– Я ни о чем тебя не прошу.

– Чушь собачья! Через месяц после развода ты придешь ко мне в слезах и скажешь: «Ну пожалуйста, Ивен, только один разочек, я так одинока».

Он бил ниже пояса.

– Можешь не беспокоиться. – Она сложила свой стул и пошла впереди него, едва сдерживая слезы. Шон знала, что он имеет в виду. Это случилось, когда их связь уже прервалась. Она вела себя так, что он почувствовал себя жертвой ее домогательств. Она дорого бы заплатила за то, чтобы этот эпизод не имел места, но что было, то было.

Наступила вторая годовщина смерти Хэзер. Если бы Шон дожила до ста лет, эта дата все равно вызывала бы в ней ощущение нестерпимого ужаса. Мальчики уехали на футбольные сборы и, в довершение несчастья, Дэвид весь день неотступно следовал за ней. Он наперебой предлагал ей различны варианты того, как они вместе проведут этот треклятый день. Видимо, он нервничал. Пытался снискать ее расположение. Как нашкодивший ребенок, который при помощи искусных маневров надеется вымолить прощение, так и не сознавшись в своем проступке.

Стояла невыносимо жаркая и сухая погода. Каждый вдох обжигал горло. Она провела ночь, причесывая собак и борясь с собой, чтобы не позвонить мальчикам в лагерь. Дэвид готовил на ужин цыпленка, надев фартук, который Ивен и Робин подарили ему на день рождения месяц назад. На красном фартуке синими буквами было вышито имя Дэвида. А что подарила ему на этот день рождения она? Билеты на «Травиату» в Лос-Анджелесе и заказанный столик в каком-то ресторане. Достойный, но безличный подарок, такой же, как и открытка, которую она выбрала для него. Так повелось, что она покупала Дэвиду открытку к каждому дню рождения, что-нибудь глубоко сентиментальное, преимущественно с цветами. Обычно она надписывала открытку: несколько слов о том, как она его любит и ценит. Мальчики балдели, когда Дэвид вслух, «с выражением» читал эту надпись за обеденным столом. На этот раз она купила ему юмористическую открытку, такую она могла послать и своей секретарше.

Когда цыпленок был готов, Шон принялась лихорадочно изыскивать способ избежать совместного ужина. Не потому, что у нее имелись другие планы. И уж конечно, она не думала об Ивене, по крайней мере на сознательном уровне. Ивен проводил выходные с Робин, которая была на восьмом месяце и неважно себя чувствовала. Просто она не могла выдержать еще четыре или пять часов наедине с Дэвидом. Она направилась к выходу. – Я забыла сказать тебе. У меня вечером деловая встреча.

Он вскинул голову. С вертела, на котором зажаривался цыпленок, жир закапал на пол.

– Сегодня вечером? В воскресенье?

Он не верил ей. В его голосе звучал сарказм. Весь год она измышляла десятки деловых встреч, чтобы проводить время с Ивеном, и Дэвид послушно проглатывал все ее отговорки. Теперь, когда она не имела ни малейшего понятия о том, что будет делать дальше, Дэвид отказывался глотать ее наживку. – Мы должны утвердить смету на сентябрь, – объяснила она. Почему Шон не сказала ему правду: она просто хочет побыть одна? Ложь сама собой срывалась с языка.

Дэвид засунул цыпленка в духовку.

– Можно я пойду с тобой? Я не думал, что сегодня вечером останусь один. – В его голосе звучала робкая мольба, и на секунду ей стало его безумно жалко.

Она дотронулась до его плеча.

– Тебе там будет скучно.

Шон поехала в бар. Она практически не пила, но куда еще могла она поехать? В собственном офисе ей будет неуютно. Здесь она будет, по крайней мере, не одна и затеряется в толпе, сидя в прохладном темном углу бара. Но там собралась солидная вечерняя публика, и ей не на чем было сосредоточить внимание, кроме спиртного. К девяти часам, когда она встала, чтобы уйти, то почувствовала, что пьяна, так пьяна, как никогда в жизни. У двери какой-то мужчина взял ее за руку.

– Мадам?

Она повернулась, чтобы посмотреть на него. Над костюмом-тройкой вырисовывалось лицо койота.

– Да? – ответила она.

– Вы сами ведете машину?

«Да, – подумала она, кивая, – я веду машину как сумасшедшая». Она громко рассмеялась.

– Позвольте мне вызвать для вас такси.

Ее щеки пылали. Он думает, что она слишком пьяна, чтобы вести машину. Шон оглянулась. Посетители бара смотрели на нее. Она опустила голову.

– Я позвоню своему мужу, – тихо пробормотала она.

Койот подвел ее к телефону и оставил одну. Она набрала номер Ивена и обрадовалась, когда он подошел к телефону. Шон не знала, что бы она стала делать, если бы трубку сняла Робин.

Она объяснила Ивену ситуацию, собственный голос эхом отдавался у нее в голове. От этого болели уши, и она, уже шепотом, сообщила Ивену, где находится.

– Не садись за руль, Я сейчас приеду.

Тут она позвонила мальчикам в спортивный лагерь. Близнецы уже легли спать. Воспитатель сказал ей, что они не могут подойти к телефону.

– Они живы?

Воспитатель ответил после минутного замешательства.

– Да, миссис Райдер. С ними все в порядке. Шон повесила трубку. Боже, она надеялась, что не произвела впечатления алкоголички. Утром в лагере о ней наверняка распространятся черт знает какие слухи. Она боялась, что это как-нибудь затронет ее мальчиков.

К моменту прибытия Ивена она чувствовала себя совсем трезвой, но он только покачал головой, когда она выразила желание ехать домой и сесть за руль автомобиля. Ивен привез ее в свой кабинет и приготовил кофе. В кабинете было душно, так как окна на уик-энд закрывались. Плакаты на стенах казались иссохшими и выцветшими. Ивен включил кондиционер и раздвинул для нее диван. – Давай позвоним Дэвиду и скажем ему, где ты, чтобы он не беспокоился.

– Нет, я сказала ему, что вернусь поздно. – Шон калачиком свернулась на диване.

Ивен сел на краю постели.

– Я был рад, что ты позвонила.

– Правда? Он кивнул.

– Не люблю уик-энды. Мне трудно так долго тебя не видеть, с пятницы до понедельника.

Это опасный разговор, Ивен, подумала она. Говорил ли он правду? Его взгляд был ясным, арка левой брови выглядела, как всегда, призывно. Она многое бы отдала за то, чтобы этот призыв был выражен словами.

Ивен достал носовой платок из заднего кармана джинсов и вытер лоб.

– Я жутко нервничаю из-за ребенка. И не могу сказать этого Робин. Я должен делать вид, что все идет отлично. К концу уик-энда я чувствую, что готов взорваться от всего того, что скапливается у меня внутри.

– Чего ты, собственно, боишься? Он пожал плечами.

– Думаю, того, что мы с Робин не подходим друг другу. Что, когда появится ребенок, мы будем заперты в клетку пожизненного брака.

– Ничего пожизненного не бывает. Он возразил:

– Нет, бывает. Мои дети должны расти в стабильной семье.

– Все беспокоятся о своем браке до рождения ребенка. Это нормально. – Все, кроме нее и Дэвида. С тех пор, как они поженились, она никогда не сомневалась в правильности этого шага. Теперь это казалось невероятным. Должны ведь были существовать какие-то признаки того, что все может рухнуть в одночасье.

Ивен обхватил рукой ее запястье, нащупывая большим пальцем пульсирующую жилку.

– Для меня Робин – это суррогат, замена тебя, надеюсь, ты это понимаешь. Ты недоступна, и я должен либо найти кого-нибудь взамен, либо примириться с мыслью о пожизненной незаконной связи с тобой.

Шон закрыла глаза, почувствовав головокружение от духоты и выпитого спиртного.

– Ивен… – Она открыла глаза и посмотрела прямо на него. – Может быть, займемся любовью? Только один разок… Кому мы этим навредим?

– Нет. – Он покачал головой и встал. – Я не собираюсь опять начинать все сначала. – Он направился к двери. – Я сказал Робин, что у нас в питомнике чрезвычайное происшествие с игрунками, поэтому хочу осмотреть их, раз уж я здесь.

Прошло немало времени, прежде чем он вернулся. Полосатая наволочка сохраняла запах Ивена, и Шон повернула голову, чтобы вдохнуть его. Боже, как ей его недоставало! Кому было бы хуже, если бы они сегодня занялись любовью? Он просто дразнил ее, хотя в глубине души она знала, что Ивен делает это непреднамеренно. Он считал, что не имеет права хотеть того, чего он хочет, поэтому его сердце находилось в состоянии непрекращающейся войны с его же словами и поступками. Она попала под перекрестный огонь.

Телефон на его столе зазвонил, и Шон вскочила с дивана. Должно быть, кто-то ошибся номером, кому могло прийти в голову звонить сюда в такое время? Она и не подумала, что это могла быть Робин. Она не стала снимать трубку, и телефон замолк, всего после трех звонков.

Через несколько минут вернулся Ивен. Он открыл дверь, и комнату захлестнул порыв горячего ветра. Ивен прислонился к дверному косяку и смотрел на нее. На его груди рубашка была почему-то мокрой. Он подошел к Шон, взял из ее руки кофейную чашку и поставил на стол. Сел на диван и прижал ее к себе. Как он соскучился по этой женщине! Как ему хотелось вновь обнять ее! Он целовал ее глаза, подбородок, шею. Его руки снимали с нее рубашку.

– Только один разок, Ивен, – прошептала она, ее тело буквально таяло под жаром, исходившим от его пальцев. – Последний раз.

Шон добралась до дому в половине двенадцатого и приняла душ, прежде чем лечь в постель.

– Сегодня жуткий ветер, – сообщила она Дэвиду. – И жара. – Она могла не беспокоиться по поводу объяснений: Дэвид и не пытался вступить с ней в контакт. Он лежал на своей половине кровати, так, как будто супружеская постель была разделена перегородкой.

На следующее утро ей стало известно, к каким тяжким последствиям едва не привело ее желание переспать с Ивеном. Ивен сидел за своим столом, безвольно опустив руки на колени. В лице ни кровинки, волосы растрепаны. Он говорил тихо, а она сидела на диване, охваченная всепоглощающим чувством вины.

Ивен рассказал ей, что когда он вернулся домой, Робин, пошатываясь, шла ему навстречу, пытаясь найти в сумочке ключи от автомобиля. На ней была только серебристая ночная рубашка, свет уличного фонаря освещал жемчужный шар ее живота. Увидев Ивена, она припала к его груди и затряслась от судорожных рыданий. Она рассказала, что несла белье в стирку вниз, по лестнице, споткнулась и пролетела несколько ступеней, прежде чем успела схватиться за перила. Она решила, что все в порядке, только ушиблась немного. Но тут начались боли и кровотечение. Доктор посоветовал ехать в больницу. Она попыталась связаться с Ивеном, даже позвонила в диспетчерскую питомника, но о чрезвычайном происшествии с игрунками никто ничего не знал.

Шон охватило чувство жалости к Робин. Ей хотелось бы вернуть время, чтобы вчерашнего вечера не было вовсе. Она вела себя так эгоистично. Она не имела прав на Ивена.

– Как она сейчас? – спросила Шон.

– Сначала ее хотели подержать в больнице несколько дней, чтобы убедиться, что с ребенком все в порядке. – Ивен поднял голову и взглянул на нее. – Если что-нибудь случится с ребенком, Шон… Я не знаю, что я сделаю.

Она взяла его за руку, ставшую ледяной.

– Ивен, мне так жаль.

Он отпрянул и сложил руки на груди.

– Если мы хотим продолжать работать вместе, ты и я, – отчеканил Ивен, глядя мимо нее в окно кабинета, – мы должны найти способ… взять себе за правило… Тут он запнулся, стараясь подыскать нужные слова. – Мы должны заключить пакт о том, что между нами все кончено. Работа, и больше ничего. Я настаиваю на этом, Шон. Я серьезен как никогда. Я ничего не хочу знать о твоих проблемах и не собираюсь рассказывать тебе о своих.

Особое выражение в его глазах свидетельствовало о том, что он настроен крайне решительно. Он не дотрагивался до нее, пока говорил, и она уже знала, что он дал себе зарок никогда не дотрагиваться до нее впредь. Но это было еще не самое худшее. Вечер, проведенный с Ивеном, стоил дороже.

К тому времени, когда Мелисса уже родилась, Шон узнала, что беременна. В тот вечер она не подумала о средствах предосторожности. Почему она оказалась такой идиоткой?

Она все откладывала и откладывала аборт, потому что благоговела перед чувством зарождающейся в ней жизни. Она так долго ощущала себя мертвой и пустой. Шон лежала ночью в постели, теша себя мыслями о том, как она могла бы все-таки иметь этого ребенка. Должен был быть какой-нибудь способ. Он не мог сойти за ребенка Дэвида – они не занимались любовью уже много месяцев. Может быть, признаться, что он от Ивена? Это вывернет наизнанку всю его жизнь. И что почувствует Робин? Весь мир Робин вращался вокруг мужа и дочери. Шон не могла вырывать любовь и внимание Ивена из круга его семьи. Она должна сделать аборт. Она тихо плакала в подушку ночь за ночью, злясь на себя и на Ивена. Ей хотелось, чтобы у нее был выбор, но его не было.

Шон ждала до последней минуты. Врач в клинике помрачнел, обследовав ее.

– Вы почти просрочили время, дорогая, – заявил он. – Еще пара дней, и клинический аборт станет невозможным.

Но в этот день ей аборт так и не сделали.

– Вы слишком возбуждены, миссис Райдер, – констатировала женщина-консультант, покачав головой. – Вы должны еще раз хорошенько все обдумать.

– У меня нет времени на обдумывание. – Шон не могла сдержать слезы. Они теперь всегда были наготове. Ее лицо опухло, веки покраснели. Она ни в чем не могла винить эту молодую женщину, проявлявшую заботу о ней.

– Я просто не имею права дать разрешение на аборт, пока вы в таком состоянии, – твердо произнесла врач-консультант. – Если бы с вами кто-то был, тогда другое дело. Не могли бы вы прийти завтра с кем-нибудь из близких?

Из близких? Шон покачала головой. Она никого не могла назвать. Даже Ивена. «Я ничего не хочу знать о твоих проблемах и не собираюсь рассказывать тебе о своих». Она никогда не скажет Ивену. Кроме того, если бы она ему и сказала, он ни за что не позволил бы ей сделать аборт.

На следующий день Шон пошла в другую клинику. На этот раз она подготовилась, надела костюм, взяла с собой деловой портфель. Ее глаза были скрыты за черными очками. Когда они раздвинули ей ноги, она сконцентрировала внимание на докладе, который готовила для конференции по приматологии.

– Вы выглядите так, будто находитесь за тысячу миль отсюда, – удивился молодой доктор.

Она улыбнулась, глядя в потолок.

– Да, сегодня мне есть о чем подумать. Операция оказалась более болезненной, чем она ожидала.

– Это потому, что ваши мысли бродят далеко, – предположила медсестра, подавая ей руку, чтобы помочь подняться. Шон сделала вид, что не заметила ее руки, и поднялась без посторонней помощи. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой. У нее было ощущение, что если она дотронется до теплой кожи какого-нибудь человеческого существа, то разлетится вдребезги.

 

19

Дэвиду хотелось поговорить, и это было кстати, потому что Шон надоело бодрствовать в темноте, размышляя о гневе Ивена и о том, чем он вызван.

Но Дэвиду хотелось говорить только о Мег. Он провел с ней весь день, делая снимки, плавая на маленьком каноэ и разговаривая. Казалось, они только входили во вкус. В Дэвиде заметно было воодушевление, которое беспокоило Шон. В его глазах зажегся огонек, не предназначавшийся для нее.

– Ее дедушка пел в «Метрополитен», – рассказывал Дэвид, скользнув под простыню. Его распирало от гордости, как будто речь шла о его собственном дедушке. Он заложил руки за голову. – Она даже ездила с ним пару раз в турне, когда была ребенком. Она выросла, окруженная оперой.

Дэвид рассказал и о профессиональных достижениях Мег, о том, как она сделала себе имя снимками в тумане. Шон слушала его с жутковатым восторгом, думая при этом об утреннем тумане в джунглях. Все то, что отчетливо вырисовывалось в девять часов, было в шесть утра расплывчатым и загадочным.

Она заснула под звучание голоса Дэвида, не желая его прерывать. Она боялась остаться наедине со своими мыслями даже на секунду.

На следующее утро за завтраком Ивен рассказывал им, как Робин заблудилась ночью в лесу. Она вышла, чтобы «воспользоваться кустами», и тут батарейка ее фонарика села. Ивен нашел ее только после двадцати минут поисков.

Пока Ивен рассказывал, Робин сидела рядом с ним, и было очевидно, что ночное происшествие потрясло ее. Шон видела, как Робин отвернулась от своей овсянки и бессмысленно смотрела в пространство, выкатив карие глаза. Она выглядела одурманенной, ее движения замедлились, мышцы расслабились.

– Ешь свою кашу, – посоветовал ей Ивен.

– Не могу. Она сварена на воде с жуками.

– Это не имеет значения, – попыталась успокоить ее Тэсс. – Жуков полно и в самой овсянке.

Все засмеялись, кроме Робин, которая положила ложку и повесила голову.

– Ты собираешься голодать до конца поездки? – спросил ее Ивен.

Она подняла на Ивена мокрые от слез глаза.

– Я хочу домой, – сказала она.

– Робин, присоединяйся к нам с Дэвидом, пойдем вместе фотографировать, – предложила Мег веселым голосом. – Ты ведь взяла с собой фотоаппарат? Робин покачала головой.

– Нет, спасибо.

Шон внимательно смотрела на Мег. Сегодня утром в ней появилось что-то новое. Она выглядела соблазнительно, сексуально. Она сидела в конце стола непричесанная, светлые волосы ниспадали ей на плечи. От солнца ее голубые глаза приобрели цвет воды в Карибском море. Это была какая-то странная сексуальность, как будто совершенно неосознаваемая самой Мег. Возможно, это Шон приписывала ей чувственность, пытаясь взглянуть на нее глазами мужчины. Глазами Дэвида.

Рано утром, еще до того как Дэвид проснулся, Шон потянулась за своими кроссовками, стоявшими снаружи палатки. Ее рука случайно наткнулась на теннисную туфлю Дэвида, и она ощутила под пальцами сложенный клочок бумаги. Шон достала его и развернула. Это был листок линованной бумаги, вырванный из скрепленного спиралью блокнота. «Дэвид, – читала она, – спасибо тебе за то, что последние несколько дней прошли так чудесно». Записка, конечно, от Мег. Почерк девчоночий, круглые буквы со слабым наклоном. Росчерк после каждого слова. Она снова аккуратно сложила листок и положила его обратно в туфлю Дэвида.

Теперь, глядя на Мег, Шон пыталась сообразить, когда было доставлено это послание. Должно быть, рано утром. Очень рано, когда лес еще был окутан туманом. Шон стало не по себе, когда она представила, как Мег в тумане крадется по тому участку леса, который Шон избрала для уединения. Вот она приближается на кошачьих лапах или, быть может, на крыльях летучей мыши, чтобы доставить записку ее мужу.

– Дэвид рассказал мне о твоих фотографиях с туманом, – обратилась она к Мег.

Мег метнула мгновенный взгляд на Дэвида, как бы мягко вопрошая: «А что еще ты ей рассказал?» Так, по крайней мере, прочла его Шон.

– Делать их было так забавно, – ответила Мег.

– Забавно! – Тэсс покачала головой, прикуривая свою сигарету. – Ты упорно недооцениваешь свой талант. Мег настоящий художник. Я вам сейчас покажу. – Она поднялась с места и направилась к своей палатке.

– О, Тэсс, не надо, – пыталась возразить Мег.

– Ты не говорила мне, что у тебя есть с собой фотографии, – с некоторой обидой произнес Дэвид.

– Это подарок для Тэсс.

Тэсс вернулась с картонным тубусом в руках и достала из него большую фотографию, примерно двенадцать на шестнадцать дюймов, и положила ее на стол. Снимок был необыкновенным. На изображении господствовал густой бело-серебристый туман. В нижнем правом углу на скамейке сидела женщина в синем свитере и джинсах. Она смотрела с фотографии куда-то вперед, чуть левее зрителя. Это была Тэсс. Шон узнала бы ее, даже если бы ее черты оказались еще более расплывчатыми, так точно передавал снимок ее холодную царственную красоту. От верхнего левого угла фотографии до середины ее верхней части тянулся узор моста Золотые Ворота.

Тэсс стояла у стола за спиной Мег, положив руку на ее плечо. «Так вот откуда это ощущение совсем нового состояния Мег, – подумала Шон, – вот откуда чувственность». Сегодня утром ничто не омрачало взаимоотношений между двумя этими женщинами.

– Это самый многообещающий молодой талант в области фотографии, так сказано в «Сан-Франциско кроникл». – Тэсс снова села за стол рядом с Мег.

Мег взглянула на нее.

– Можно я пойду сегодня с тобой? Тэсс покачала головой.

– Ты знаешь, что я привыкла работать одна. Мег мужественно попыталась скрыть свое разочарование и бодро обратилась к Дэвиду:

– Ты готов?

Дэвид кивнул и встал из-за стола. Он повернулся к Робин.

– Ты уверена, что не хочешь пойти с нами? Робин покачала головой. «Дэвид не выглядит слишком разочарованным», – подумала Шон. Она наблюдала за тем, как они с Мег собирают оборудование и направляются в лес.

– Нам тоже пора, Шон, – напомнил ей Ивен, закатывая рукава своей синей рубашки в полоску. Сегодня он был немногословен. Все еще мрачен, зол на нее.

Придется как-то выяснить отношения, но только не сегодня утром. Если бы он затеял разговор прямо сейчас, она могла наговорить много лишнего. Она часто пыталась представить себе, как отреагировал бы Ивен, если бы она решилась рассказать ему про аборт. Ивену трудно было смириться с неудавшейся беременностью, даже когда дело касалось животных. Она могла вообразить силу его негодования, если бы он узнал, что она сделала. Ради своего ребенка он был готов на все, пусть хоть целый мир перевернется. Как он разгневался бы на нее за то, что она лишила его этого шанса.

Ивен поднялся из-за стола, но Робин схватила его за руку.

– Пожалуйста, не оставляй меня здесь одну.

– Ты можешь пойти с нами, если поешь свою овсянку, – ответил он. – Я не хочу, чтобы ты там умерла от истощения.

Робин чуть не плакала.

– Я не могу это есть.

– Поешь фруктов, – предложила Шон.

– Фрукты мы будем есть за ланчем. – Ивен взглянул Шон прямо в глаза, впервые за это утро. Она съежилась и отвернулась. – Кроме того, их не хватит для обезьян, если мы начнем ими увлекаться.

Он становился упрямым и непредсказуемым. И он так холодно обращался с Робин. Раньше Шон не замечала ничего подобного. У нее было такое чувство, что Робин досталась порция гнева, предназначенная для нее, Шон.

Робин сложила руки на столе и сказала, глядя на свои розовые ногти:

– Я должна отсюда выбраться. Ты, кажется, не понимаешь этого, Ивен. Я не могу здесь выжить. Я не могу ни есть, ни спать.

Тэсс прикурила другую сигарету.

– А вот ты, кажется, не понимаешь, что у тебя нет выбора.

Робин посмотрела на Ивена.

– Я сделала это ради тебя, и вот теперь, когда я не выдерживаю, ты даже не обращаешь на это внимания.

– Я ни черта не могу с этим поделать, Робин. – Ивен подошел к краю расчищенного участка и занялся ловушкой.

– Пойдем с нами, – снова предложила Шон. Робин необходимо было выманить в лес, чтобы отвлечь внимание от обступивших ее страхов и переключить его на что-нибудь любопытное – на обезьян, ловушку, красоту древесного шатра. Кроме того, Шон не хотелось в это утро оставаться наедине с Ивеном.

– Я сыта по горло вашим лесом еще со вчерашней ночи, – плаксиво отвечала Робин.

Тэсс наклонилась к ней.

– Только не реви, – прошипела она. – Ты не смеешь плакать. Ты потеряешь мужа, если будешь продолжать в том же духе. И не думай, что я даром сотрясаю воздух. Я все видела своими глазами. В путешествиях такие вещи случаются сплошь и рядом. Один партнер наслаждается этой жизнью, другой проклинает ее. И между ними вырастает стена. Да, с твоей стороны было ошибкой ехать сюда. Я знала это с самого начала. Ты должна была остаться дома. Ты бы ласково встретила его по возвращении, слушала бы рассказы о его подвигах, и он никогда не узнал бы о твоей трусости. Но сейчас ты здесь, и ты должна справиться с этой ситуацией.

Шон в конце концов убедила Робин присоединиться к ним. Чем ближе подступала опасность остаться в лесу наедине с Ивеном и его гневом, тем убедительнее она уговаривала Робин.

Они несли Чио-Чио в клетке к ручейному семейству. В компании Робин они передвигались медленно. Она изучала каждый клочок земли, прежде чем поставить на него ногу. Сделав шаг, она снова осматривалась вокруг, выискивая опасность. «Несладко жить, если ты опутан паутиной страха», – подумала Шон.

– Далеко еще? – спросила Робин, когда они достигли ручья. Шон пошла прямо по воде, помогая Робин перебраться через мосток, грубо связанный из молодых побегов. Тэсс наверняка прочтет ей еще одну лекцию о грибке между пальцев.

– Тс-с, – прошептал Ивен. – Мы должны соблюдать тишину.

– Мы почти пришли, – шепнула Шон.

Они приближались к гнездовому дереву ручейного семейства, когда Робин вскрикнула и взметнулась в воздух. Она отбежала по собственному следу на несколько ярдов назад, затем повернулась, вытянув руку.

– Змея! – закричала она.

Шон не сразу ее разглядела. Длинная, толстая ямкоголовая гадюка великолепно изогнулась в траве. Ивен миновал ее, но Шон, шедшая правее, вполне могла на нее наткнуться. Она медленно поднесла фотоаппарат к глазам.

Игрунки, испуганный криком Робин, визжали и прыгали с ветки на ветку над их головами. Ивен закатил глаза и проговорил довольно злобно:

– Бога ради, Робин, ты не должна так кричать. Ты распугала нам эльфов.

– Что же я должна была делать, идти прямо на змею? – Робин отступила еще на пару шагов. – Она ядовитая?

– Очень, – ответила Шон, нажимая на спуск фотоаппарата.

– О Боже! Убейте ее!

– Ты напугала ее еще больше, чем она тебя, – язвительно заметил Ивен.

– Убей ее!

– Я вовсе не собираюсь ее убивать, – ответил Ивен.

Ямкоголовая гадюка подняла голову, она изучала Шон. Когда Шон топнула ногой, змея скользнула сквозь кусты. Они могли наблюдать за ее передвижением только по шевелению веток. Закрывая фотоаппарат, Шон заметила, что руки у нее трясутся. Она напустила на себя храбрый вид, но что случилось бы, если бы Робин вовремя не заметила змею? Если бы кто-то из них на нее наступил? Конечно, она бы ужалила. Они с Ивеном что-то уж слишком расхрабрились, впредь надо быть осторожнее.

– Почему ты не убил ее? Теперь мы можем наткнуться на нее в любом месте.

– Робин, смотри! – Шон показала рукой вверх. На дереве сидел медный эльф, внимательно наблюдая за ними. За его спиной примостились два малыша.

Похоже, Робин потребовалось собрать все свои силы, чтобы заставить себя отвести глаза от земли и посмотреть вверх.

– Скорее всего, это папа. – Шон старалась поддерживать разговор с Робин, пока помогала Ивену устанавливать ловушку, но скоро все ее внимание было поглощено работой. Они установили дополнительное заграждение на клетке, чтобы предохранить Чио-Чио от когтей и зубов ее возможных посетителей. Они осторожно прикрепили ловушку к ее клетке и еще раз проверили дверцу, чтобы убедиться, что она захлопнется в нужный момент. За работой настроение Ивена явно поднялось. Их пальцы соприкасались, когда они налаживали дверцу ловушки. Он обменивался с ней улыбками, говорил с ней на приматологическом жаргоне, что исключало Робин из разговора. Он передал клетку с Чио-Чио в руки Шон и, сладко причмокивая, убеждал подсадную обезьянку поработать сегодня так же хорошо, как вчера, называя ее маленькой соблазнительницей. Затем он сложил кисти рук знаком, чтобы Шон могла наступить на них и прикрепить клетку к ветке повыше. Его борода терлась об ее бедро, и пальцы Шон дрожали, когда она обматывала ветку проволокой. Теперь ей уже хотелось, чтобы Робин с ними не было, чтобы они с Ивеном разобрались, наконец, в своих отношениях.

Робин отказалась присоединиться к ним после ланча. Шон и Ивен молча шли по тропинке к ручейному семейству. Вряд ли ловушка уже сработала, но они решили постоять поодаль и понаблюдать.

Они прошли примерно полпути до ручья, когда над их головами прозвучала внезапная трель. Их слух был так натаскан на эти звуки, что они тут же молча остановились и посмотрели вверх. Медный эльф сидел на ветке всего в двух ярдах над их головами.

– Это слишком далеко от найденного нами семейства, – шепнул Ивен. – Как ты думаешь, это один из наших?

Она улыбнулась его словам: «Один из наших». Как будто они уже овладели этими дикими существами.

Эльф вдруг повернулся и перепрыгнул на ветку соседнего дерева.

– Побегу за ним. – Шон передала свой рюкзак и складной стул Ивену и пустилась вслед за эльфом, вспомнив первый день своего пребывания здесь, когда она нашла гнездовье ручейного семейства. Но тут был только один эльф, крохотная медная точка в листве, и ей нелегко было держать его в поле зрения. Она подбежала к поваленному дереву, которое преграждало ей путь, и быстро сообразила, что перескочить через него быстрее, чем бежать в обход. Взобралась на него, оцарапав корой лодыжку, и встала. Прямо под ней простирался довольно большой участок леса, поросший высокой травой, соседний же участок был подозрительно влажным, возможно, заболоченным. Ее ноги и так уже промокли, когда она помогала Робин перебираться через ручей сегодня утром. Лишнее купание ей уже не повредит. Она увидела, как эльф перескакивает с ветки на ветку прямо над болотцем, дразня ее, и она устремилась вперед. Острая боль пронзила ее ноги. Она вскрикнула, провела рукой по бедру и с ужасом заметила, как трава прорезает кожу ее запястья. Она отдернула руку. Это потребовало некоторого усилия. Трава удерживала ее, как приклеенная, и оставляла длинные красные порезы от локтя до кисти.

– Ивен! – позвала она. – Я попала в заросли травы-бритвы.

Через минуту Ивен уже стоял на поваленном дереве.

– Боже! – воскликнул он. – Ты прыгнула прямо в эти заросли.

Она попыталась скрыть свое беспокойство. – Я идиотка, и я признаю это. А теперь помоги мне выбраться.

Он сел на корточки на стволе дерева.

– Ты не идиотка, – прошептал он. Он вытянул руку и погладил ее плечо с такой нежностью, что ей пришлось отвернуться, чтобы скрыть переполнявшие ее чувства. – У тебя было только одно на уме, и это был эльф. – Он снова встал. – Подойди поближе, чтобы я мог тебя вытащить.

Шон стиснула зубы и заставила себя сделать два шага, отделявшие ее от дерева, чувствуя, как трава режет кожу на ее ногах.

Ивен нагнулся, и она обхватила руками его шею. Он вытащил ее из зарослей, и трава напоследок провела своим бритвенным языком по ее ногам. Ивен усадил ее на дерево, Шон вытянула перед собой ноги и осмотрела повреждения. Кожа была исчерчена во всех направлениях красными кровяными струйками. Ивен дотронулся до одной из них.

– Ранки неглубокие, – отметил он. – Они быстро заживут. Больно?

– Не слишком. Немного жжет.

– Тебе лучше не купаться, пока они не заживут. Пираньи будут в восторге. – Он встал во весь рост. – Я ненавижу напоминать о таких вещах, но ведь я предупреждал тебя, что в лес нужно надевать длинные брюки, потому что…

– Раз ненавидишь, то и не напоминал бы. Он улыбнулся и снова сел на дерево.

– Прости меня за вчерашнее, Шон. Я сожалею о том, что наговорил тебе.

– Все, чего я хочу, так это развязаться со своим браком. К тебе это отношения не имеет.

Он кивнул.

– На самом деле я больше всего боюсь твоего… того, что ты будешь свободна.

– Я не представляю угрозы для вас с Робин. По крайней мере, у меня нет такого намерения.

– При чем тут твои намерения? Я буду постоянно думать о тебе. Это уже началось. Я не мог выкинуть тебя из головы всю прошлую ночь.

– Если у тебя возникли семейные проблемы, Ивен, это не моя вина.

– Я страшно зол на тебя.

– Почему? У тебя нет на это права.

– Почему ты не сделала этого, прежде чем я женился на Робин? Тогда мы были бы вместе. На законных основаниях. Или это кажется тебе недостаточно пикантным?

Он умел причинять ей боль.

– Еще один удар ниже пояса, Ивен.

Ивен взял ее за руку и провел пальцем вдоль длинной красной царапины. – Прошло столько времени с тех пор, как мы… были вместе. Мы немало потрудились, строго выполняя условия пакта. Но мы не сверх-человеки. И я не думаю, что смогу выдержать, если буду знать, что по вечерам ты не возвращаешься к своему мужу.

– Все останется так, как было. – Ей трудно было произносить эти слова, пока он держал ее за руку. Его палец касался только тыльной стороны ее ладони, но ей казалось, что он прокладывает путь к ее груди, бедрам.

– Я напуган, Шон. Я люблю тебя. И теперь я ничего не чувствую по отношению к Робин. Меньше, чем ничего.

Она опустила глаза. Не искушай меня, Ивен!

– Я уверена, что идея насчет пакта была прекрасной, – прошептала она. – И я буду его придерживаться, а ты – как хочешь.

 

20

Шел второй час ночи, а Дэвид не спал уже больше часа. Теперь уже трудно отрицать, что он испытывает боль в нижней части живота. В полудреме ему казалось, что чья-то призрачная рука, мускулистая и сильная, перекручивает его внутренности, затем отдыхает ровно столько времени, чтобы он едва успел погрузиться в сон, и тут же снова принимается за свою садистскую работу.

Наконец он сел и выглянул из палатки сквозь москитную сетку. Узкая полоска луны не могла рассеять тьмы, как бы насмехавшейся над ним. Он зажег фонарик и приставил его к задней стенке палатки. Он вспомнил испытания, выпавшие на долю Робин прошлой ночью. Он не мог представить себе ничего более страшного, чем заблудиться ночью в джунглях без фонаря. Он с облегчением убедился в том, что боль в животе прекратилась. Может быть, оставшаяся часть ночи пройдет спокойно.

Шон лежала на своей половине, лицом к нему. Глаза закрыты, на щеке гладкие черные волосы. Вечером, когда она подошла к костру, ее ноги и руки были покрыты длинными красными царапинами, сотней порезов, которые она промыла. Шон сказала, что ей не больно, но он сомневался в этом. Она была чемпионом по умению переносить боль. Ему припомнился случай, который произошел шесть или семь лет назад, когда ее искусал гривастый волк в питомнике. Ивен позвонил ему из больницы:

– Тридцать два шва, – изумлялся Ивен. – Она залезла в эту чертову клетку, Дэвид.

К тому моменту, когда Дэвид приехал в больницу, Шон уже развлекала мальчика, лежавшего на соседней кровати, историями про животных.

– Просто царапина, – успокоила она Дэвида, увидев тревогу на его лице.

Медсестра делала перевязку, и Дэвид смог взглянуть на эту «царапину».

– Она недостаточно серьезно относится к своей ране, – пожаловался Дэвиду врач. Старую повязку сняли, и Дэвид быстро отвел взгляд. Даже стянутая швом, рана выглядела ужасно: она напоминала букву «в». «Это волк оставил свой автограф», – шутила Шон. Затем рана превратилась в шрам, и Шон до конца жизни будет носить белую метку в форме буквы «в» на своем круглом гладком плече.

Выписываясь из клиники, она подтрунивала над собой и над Ивеном, который якобы переоценил степень опасности. Такой была внешняя линия ее поведения. Но на ее переносице появилась едва заметная морщинка, которая не исчезала, даже когда она смеялась. Она сохраняла бодрый вид и дома, хотя Дэвид видел замешательство на ее лице, когда Шон не смогла поднять на руки двухлетнюю Хэзер. Она не преминула предостеречь мальчиков от общения с незнакомыми животными.

– Мы с волками были большими друзьями, пока они находились по ту сторону решетки, – поучала Шон сыновей. Мальчики жадно слушали ее рассказ. Будет о чем потолковать завтра в школе. Нашу маму покусал волк! – Моя ошибка заключалась в том, что я вторглась на их территорию, – продолжала Шон. – Тут я стала их врагом. Я вела себя глупо. Следовало быть более осторожной. – Лекция окончена, воспитательный момент завершен. Но у Дэвида не было уверенности в том, что через месяц-другой она не попытается повторить свой подвиг. Шон не любила проигрывать.

Больше всего ее расстраивало, что из-за укуса придется отменить намеченные первые уроки прыжков с парашютом. Дэвид долго думал, прежде чем решился заговорить с ней об этом. Разговор состоялся ночью в супружеской постели.

– У меня к тебе большая просьба, – прошептал он. – Давай отложим эти прыжки. Ненадолго, только до того момента, как мальчики окончат школу и будут способны выжить без матери. Тогда и я займусь парашютным спортом вместе с тобой.

Шон восприняла это так, будто он предложил ей отрезать правую руку.

– Окончат школу? Но Хэзер только два года. Дэвид ничего не говорил, только поглаживал ей щеку в напряженном ожидании. Сегодня она продемонстрировала собственную хрупкость. Крыть было нечем.

– Может быть, сойдемся на моменте их перехода в старшие классы? – Шон решила поторговаться.

Дэвид знал, чего ей стоила такая уступка. Она месяцами спала и видела эти прыжки с парашютом.

– Переход в старшие классы – это пойдет, – согласился он.

В ту ночь она позволила боли взять над собой верх. Он прижимал ее к себе, а она стонала, вонзая ногти в его тело. Дэвид был благодарен ей за доверие, которое она ему этим оказывала. Он ее не выдаст, шептал он ей. Он никому не скажет, что на самом деле она не такая сильная, какой хочет казаться.

Боль в животе снова напомнила о себе, Дэвид воспринимал ее как знак грозящей беды. Он со вздохом оделся, взял свой сильно похудевший рулон туалетной бумаги и фонарь и выбрался из палатки. Луны не было видно. Рука, державшая фонарик, вспотела. Он его выключил, чтобы испытать себя. Не так уж страшно. Туман и мгла, но кое-что можно разглядеть. Он снова зажег фонарь и пошел дальше, по направлению к северу. Выхваченные лучом фонаря деревья сверкали зеленым блеском, но остальное пространство леса являло собою царство теней. Стебли вьющихся растений хлестали по лицу. Новый приступ боли заставил его спустить брюки и присесть на корточки.

Закончив, он почувствовал себя намного лучше. Он повернулся, чтобы пойти обратно к палатке, но остановился, заслышав голоса. Он сделал по направлению к ним несколько шагов. Перед ним стояла палатка светло-зеленого цвета, почти неотличимого от цвета окружавших ее кустов. Тэсс и Мег? Похоже на то. Он забрел на их территорию. Боже, еще не поздно было отвернуться и уйти прямо сейчас.

Он слушал. Они не разговаривали; они занимались любовью. Он застыл, стыдясь самого себя. Почему он сразу не пошел отсюда к своей палатке? Ублажаемой стороной явно была Тэсс, чьи сладострастные стоны достигали его слуха. Он почувствовал позыв к рвоте, горький вкус на задней части языка, но это быстро прошло. Ему случалось встречать пары лесбиянок, не это выбило его из колеи. И все же ему трудно было примириться с мыслью о том, что делает сейчас Мег с телом Тэсс. Отплатит ли ей Тэсс взаимностью? Или и в минуты физической близости их взаимоотношения оставались такими же односторонними? Ему хотелось остаться здесь и слушать. Он хотел убедиться в том, что и Мег получает свою долю удовольствия. Но, может быть, он пришел слишком поздно, и она ее уже получила? Или, быть может, все, чего она желала, – это быть рядом с Тэсс? Не все женщины испытывают такой сексуальный голод, как Шон. Как Шон когда-то.

Раздался смех, прозвучавший как звон колокольчика, затерявшийся в зеленом шатре деревьев. Этот звук поразил его. Их взаимоотношения казались ему сугубо серьезными. Теперь они разговаривали, но так тихо, что он не разбирал слов. Журчание из глубины палатки. Боже, они выходят наружу!

Он выключил фонарик и прижался к дереву, едва дыша. Кора царапала его грудь. Тэсс вышла из палатки первая и обернулась, чтобы помочь Мег, протянув ей руку. Они хихикали и прижимались друг к другу, и он решил, что они обе изрядно приложились к «Писко». Мег шла босиком, синяя рубашка в белую полоску расстегнута. Бледный луч луны высветил одну грудь Мег, и Дэвид опустил глаза. Он не должен здесь находиться. Мег имела право на свою личную жизнь. Она не была по натуре открытым человеком, и он должен ценить ее доверие: ведь она с каждым днем становилась все откровеннее с ним. Она была бы обескуражена его подглядыванием, его предательством. Он должен как можно быстрее прекратить свои неблаговидные действия.

К великому облегчению Дэвида, женщины направились в кусты, прочь от того места, где он стоял. Но вдруг Тэсс повернула Мег к себе лицом. Она поцеловала ее и запустила руку ей под рубашку. Он отвел глаза и уставился в землю, мысленно умоляя их прекратить ласки и продолжить свой путь. Втайне он желал, чтобы они отстранились друг от друга, чтобы между ними вспыхнула ссора.

Ладно, признался он самому себе, он не в силах переварить это: видеть, как они целуются, ласкают друг друга. Значит ли это, что он мужской шовинист, ненавистник однополой любви? Или он просто мужчина, который хотел бы сам сжать Мег в своих объятиях?

 

21

Рано утром она услышала хруст веток возле палатки. Кто-то подошел совсем близко, остановился на мгновение и пошел дальше. Итак, Мег – человек из плоти и крови. Она издает шум при ходьбе, как и все мы.

Она тихо села и раздвинула молнию на москитной сетке. Лес был окутан густым туманом. Шон наблюдала за его медленным танцем и пыталась решить для себя один вопрос: стоит ей заглянуть в туфли Дэвида или не стоит. Первый раз она нашла записку случайно. Она за это не отвечала. Но на этот раз взять записку – значит преднамеренно вторгнуться в чужую личную жизнь.

Она должна посмотреть, что там написано. Она смотрела на туфли, их грязные подошвы, шнурки, свернувшиеся на земле, и старалась понять, для чего ей это нужно. Впервые она не была уверена в том, что досконально знает каждую мысль своего мужа. За последние несколько дней он превратился для нее в загадку. Записка содержит в себе ключ к тайне, убеждала она себя. Она должна владеть этим ключом.

Она достала листок из ботинка и развернула его.

«Помнишь арию Калафа из третьего акта «Турандот»? – Вот что написала Мег. Ключ ничего не мог открыть для Шон. Возможно, все эти дни они ничем другим и не занимались, кроме как вопросами оперной викторины? Одного этого было бы достаточно, чтобы сделать Дэвида счастливым. Шон положила записку на место и снова легла. Она чувствовала себя обманутой и опустошенной. Она не прочь так и пролежать в палатке весь день. Порезы на ногах давали о себе знать: они горели от пота, покрывшего ее тело. Издалека слышались утренние крики ревунов, по коже Шон пробежал холодок.

Может быть, она ревновала? Невероятно, но это почти так. Мег общалась с Дэвидом на таком уровне, который был недоступным для Шон. Но почему это должно ее беспокоить? За шестнадцать лет их брака она никогда не испытывала подобных чувств. Теперь, когда Шон решила развестись, она вдруг взревновала мужа к женщине, которая даже не интересуется мужчинами. Чушь какая-то.

Между тем поводов для ревности всегда было более чем достаточно. Дэвид имел дело со множеством женщин, которые не скрывали своего восхищения его голосом, они звонили ему поздно вечером под смехотворными предлогами, и Дэвид всегда обходился с ними вежливо, стараясь соответствовать имиджу фирмы. Были и настоящие фанатки. Когда Дэвид только приступил к работе, журналистка, ведущая в газете колонку местных сплетен, сообщила, что ей удалось краем глаза взглянуть на нового репортера по дорожному движению; она убедилась в том, что «бархатистость его голоса могла соперничать с блеском его внешности». Женщины толпились на стоянке машин офиса радиостанции, желая убедиться в правоте ее слов. Дэвид стал звездой прессы Сан-Диего. Хотя в статьях часто упоминалась его «привлекательная жена-зоолог», это не мешало поклонницам посылать ему письма. Некоторые вкладывали туда свои фотографии. Среди них встречались хорошенькие, но по большей части дамы были слишком полными и густо накрашенными. Время от времени попадались снимки поклонниц в голом виде. Эти фотографии он брал пальцами за края, как бы боясь запачкаться.

– Кем надо быть, чтобы решиться на такое? – вопрошал он. Он читал все послания, отвергал соблазнительные предложения и пренебрегал грубой лестью, но откликался на те письма, где его о чем-нибудь просили: встретиться со школьниками или поучаствовать в каком-нибудь благотворительном мероприятии.

Все это делалось настолько открыто, что Шон и в голову не приходило его ревновать. Кроме того, он часто говорил ей, что она совсем особенная, незаменимая. Но о какой незаменимости могла идти речь теперь, когда он не встречал с ее стороны ничего, кроме гнева и обвинений?

Дэвид повернулся на спину и открыл глаза.

– Смотри! – Он показал рукой на крышу палатки.

Она подняла голову и увидела силуэты двух ящериц, расположившихся под прямым углом друг к другу, нос к носу. – Они, должно быть, застряли между крышей палатки и дождевым тентом, – предположила Шон.

– Альфредо и Виолетта. – Он сел, потянулся и вздохнул. – Ночью я неважно себя чувствовал. Гнев Монтесумы.

– Правда? – Что-то непохоже. Он выглядел отлично. Интересно, все ли мужчины хорошо выглядят утром, сразу после сна? Загорелый, с растрепанными волосами, он выглядел моложе своих тридцати восьми. Глаза с поволокой. – Как ты чувствуешь себя сейчас?

– Нормально. – Он нашел свою рубашку. – А как твои ноги?

– Я предпочитаю иметь дело с травой-бритвой, а не с Монтесумой. – Она наблюдала за ним, пока он натягивал рубашку на свои мощные плечи, плечи пловца, застегивая ее на груди, поросшей мягкими светло-каштановыми волосами, тронутыми серебром. Пальцы длинные, красивой формы. Когда-то она любила эти руки, ей нравилось ощущать их на своей коже. Глядя на него сейчас, она вспоминала, как прикосновения этих рук заставляли ее раскрываться ему навстречу.

Шон перевела взгляд на ящериц, застывших в той же позе. Она теряла уверенность в правильности своей оценки Дэвида и той ошибки, которой не могла ему простить. Здесь все виделось иначе – и люди, и другие вещи. Это и есть самое опасное в джунглях, а не змеи и ягуары. Здесь вы переживаете такие ощущения и совершаете такие поступки, которые по возвращении домой покажутся бессмысленными. И дома вам потребуются долгие месяцы на то, чтобы исправить ошибки, которые вы здесь совершили. В их доме в Сан-Диего она никогда не сможет увидеть его таким, каким видит теперь, не ощутит странной дрожи, пронизывающей ее тело.

Он надел брюки и повернулся, взглянув на нее с рассеянной улыбкой на лице.

– Тебе пора вставать, а то пропустишь завтрак. – И он потянулся, чтобы достать туфли с вложенным в них посланием.

Шон провела утро, устанавливая с Ивеном ловушки, затем вместе с Робин отправилась купаться. Робин шла по тропинке, проложенной вдоль речки, не отрывая глаз от земли, она делала каждый следующий шаг только после всестороннего изучения того участка пути, который лежал у нее под ногами. Шон пыталась привлечь внимание Робин к тем немногим видам растений, которые были ей знакомы, но только понапрасну потратила время. Робин не могла отвести глаз от земли.

Вдруг слева от них послышались резкие гортанные звуки. Робин схватилась за руку Шон.

– Ревуны! – засмеялась Шон. – Так вот где они прячутся. – Она достала мачете из ножен и начала продираться сквозь густую зеленую преграду, мешавшую им увидеть обезьян.

Робин крепко держалась за ее левую руку.

– Нет! Мы не можем туда идти. У них такие злобные голоса.

Воздух сотрясался от рева.

– Ты можешь подождать здесь, – предложила Шон. Ей приходилось кричать, чтобы быть услышанной. – Я только…

– Не оставляй меня здесь, Шон. Пожалуйста. Шон начинала понимать, почему Ивен подустал от постоянного общения с Робин. – Дай мне только взглянуть на них, – прикрикнула Шон, освобождая руку.

Она преодолела преграду и очутилась в ином мире. Здесь образовалась круглая поляна в тени огромного фигового дерева, самого большого из всех, когда-либо виденных Шон. Еще выше, футах в пятидесяти над деревом, зеленый шатер поддерживал небесный свод. Солнечные лучи прорывались сквозь древесную вязь узкими длинными световыми колоннами. По всему фиговому дереву были разбросаны ревуны ржавой окраски. Их голоса отражались от шатра и наполняли воздух неумолкаемым гулом.

Робин, иди сюда! – скомандовала Шон. Робин должна была это увидеть.

Робин скулила, пробираясь сквозь кусты и вьющиеся стебли, но, оказавшись на поляне, она умолкла с открытым ртом и широко раскрытыми глазами.

– Здесь как в церкви, – заметила она. И улыбнулась. – Очень шумный кафедральный собор.

Шон гордилась собой. Она сумела предложить Робин нечто такое, что заставило ее забыть о своем страхе. Ревуны раскачивали ветки и кричали на них. Шон отшатнулась, когда комок испражнений пролетел рядом с ее головой. – Кажется, они не слишком рады нашему визиту, – вынуждена была признать она.

Шон знала, что, кроме забрасывания дерьмом, никакого вреда ревуны им причинить не могут, они нападают только на барабанные перепонки. Она начала медленно обходить дерево. Надземные корни свисали с ветвей, образуя густую занавесь. Ветки склонялись под тяжестью спелых пурпурных плодов, росших кистями высоко от земли.

Она услышала визг Робин и посмотрела на нее. Обезьяньи испражнения упали ей на голову и капали с волос на землю.

Шон засмеялась.

– В конце концов, мы идем купаться. – И она повела Робин к месту назначения.

Залив для купания представлял собой круглую выемку, образовавшуюся у берега потока. Течение обеспечивало циркуляцию воды, которая и в заливе имела цвет крепкого чая.

Шон сняла коричневую полосатую рубашку и шорты цвета хаки и села на один из плоских камней, окружавших залив, чтобы осмотреть порезы на ногах. Шарики запекшейся крови образовали тонкие цепочки, покрывшие ноги Шон ниже колен изысканным узором. Царапины выглядели неплохо, никакой инфекции. Она положила мыло и шампунь на край каменистого берега, сняла лифчик и трусики и вошла в теплую воду.

Робин последовала за ней, но оставила на себе носки до колен и розовые трусики-бикини. Она очевидно приняла к сведению предупреждение Тэсс о маленьких всепроникающих зубастых рыбешках. Робин поморщилась.

– Ненавижу такое дно, оно как будто затягивает под землю.

Хорошее описание, подумала Шон. По большей части дно было твердым, но время от времени нога увязала в чем-то, напоминавшем на ощупь тяжелый влажный бархат.

Шон погрузилась в мягкую теплую воду и наблюдала за тем, как Робин намыливает волосы. Робин была очень худой. Верхняя резинка ее трусиков тянулась от бедра к бедру, не касаясь впалой линии живота. У зубастых рыбок не будет проблем с проникновением через эту дыру.

Шон и раньше случалось видеть Робин в купальном костюме, но почему-то только теперь она осознала, насколько они с ней были непохожи физически. Робин была по меньшей мере пяти футов и девяти дюймов ростом, с длинной талией и гладкой бронзовой кожей, туго натянутой и четко обрисовывающей очертания ее тела. Рост Шон не превышал пяти футов и шести дюймов, она никак не была полной, но знала, что для определения очертаний ее тазобедренной кости потребуется не только визуальный осмотр. Груди Шон более полные, зато у Робин – более высокие и округлые. Более тугие и гладкие, чем у Шон. Возможно, сказалось то, что Шон много лет ходила без лифчика. Да и трое детей.

– У тебя чудесные груди, – восхитилась Шон. Лицо Робин выразило изумление, затем стало насмешливым.

– Я надеюсь, что хотя бы ты не лесбиянка.

Шон лежала на спине, наслаждаясь невесомостью своего тела.

– На этот счет можешь быть спокойна.

Сквозь древесный шатер то здесь, то там просвечивала яркая синева неба, она о нем забыла. Хотелось, чтобы неба было больше. Джунгли пробуждали в ней чувство, похожее на клаустрофобию.

Робин погрузилась в воду, чтобы прополоскать волосы.

– Они на самом деле не совсем мои, – проговорила она.

Шон встала, вода доходила ей до плеч.

– Ты говоришь о грудях? Ты их?..

– Они имплантированные, – ответила Робин. – Мне надоело видеть перед собой подростковые пупырышки вместо грудей. – Она взяла с камня кондиционер для волос, выдавила его из тюбика себе на руку. – Я сделала это за несколько месяцев до свадьбы. Неужели ты не заметила?

Шон покачала головой. Она снова легла на спину, позволяя воде нести на своей поверхности ее невесомое тело. Тогда она не заметила бы, даже если бы на нее обвалилось небо. Она испытывала тогда острую боль, осознав, что потеряла Ивена. И он никогда не говорил ей об этом. Ивен оберегал Робин от вторжения в ее личные дела, и это вызывало в Шон уважение.

– Ивен боялся, что я страшно переживаю по этому поводу. Он сказал, что размер моей груди интересует его меньше всего на свете, но это мое тело, и я вольна делать с ним что захочу.

Да, он вполне мог сказать что-то подобное.

– Правда, потом он никогда не жаловался, – засмеялась Робин.

«О, пожалуйста. Давай не будем больше говорить о Ивене и о твоих грудях!»

Уши Шон были погружены в воду. Она прислушивалась к жизни подводного мира: шелест хвоста зубатки, скрежет зубов пираньи.

Робин вздохнула.

– Теперь я его только раздражаю.

– Это пройдет.

– Я знаю, что стала слишком нервной. У меня задержка.

Шон снова встала и увидела улыбку на лице Робин.

– Ты беременна? – спросила она.

– Я уверена на девяносто девять процентов. Я чувствую себя точно так же, как во время прежней беременности, но пока нет подтверждения, я не хочу говорить об этом Ивену. Боюсь разбить его надежды. – Несколько непрошенных ответов промелькнули в мозгу Шон, все они имели целью причинить Робин боль, стереть эту самодовольную радостную улыбку с ее лица. «Так скоро после Мелиссы», – могла она сказать, или «У тебя нет времени даже передохнуть», или «Теперь ты не скоро сможешь вернуться на работу». А как насчет такого: «Кажется, у Ивена нет проблем с производительностью». Робин даже не поймет скрытого за этими вопросами смысла.

– Это прекрасно, Робин, – выдавила из себя Шон. – И на каком ты месяце?

Робин пожала плечами.

– Четыре недели, может быть, шесть.

Шон повернулась к берегу, делая вид, что занята выдавливанием шампуня. Она носила ребенка Ивена тринадцать недель. Она мечтала об этом ребенке, о маленькой девочке, конечно, черноволосой и голубоглазой. Она принимала витамины, пила молоко, которое ненавидела, делала все то, что и при других своих беременностях, сознавая при этом, что никогда не будет держать этого ребенка на своих руках.

– Я надеюсь, что это мальчик, – продолжала Робин. – Я так рада, что быстро забеременела. Мы хотим четверых детей, и поскольку мне уже тридцать четыре, у нас осталось для этого не много времени. Я буду так привязана к домашним обязанностям… Шон? С тобой все в порядке?

Шон прижалась к каменистому берегу, стараясь сдержать слезы, но ей это не удавалось. Робин подошла к ней, храбро ступая по неровному дну. Она обняла Шон, положила ее голову себе на плечо.

Мне так жаль, Шон. Это заставило тебя вспомнить о Хэзер. Я не должна была всего этого говорить.

В ловушке, установленной во владениях сухопутного семейства, сидел медный эльф. Он метался из одного конца ловушки в другой, пока Ивен пытался заглянуть ему под хвост.

– Кажется, самка, – предположил он.

Шон анестезировала эльфа и вынула его из клетки. Они с Ивеном обменялись разочарованными взглядами. Этот эльф был слишком стар, чтобы быть полезным для их целей.

Ивен вздохнул.

– Давай пометим ее и отпустим, – предложил он, достал кожаный воротничок на этот раз обернутый в красную ленту из своего рюкзака и передал его Шон. Поднимая головку игрунки, она наткнулась пальцем на опухоль на боковой части шеи обезьянки. Мгновенно поняла, что это такое, и отдернула руку.

– Взгляни. – Шон показала на шею эльфа. Ивен вернулся с такой же опухолью из своей прошлой экспедиции, три года назад. Она располагалась на груди, возле плеча.

Ивен поднял игрунку и осмотрел опухоль.

– Это личинка овода собственной персоной. Видно даже дыхательное отверстие.

Теперь, когда первый прилив отвращения отхлынул, ей стало любопытно. Она взяла эльфа на руки и подставила его под луч солнца. Маленькое отверстие в опухоли напоминало трубку акваланга. Она вспомнила опухоль на груди Ивена, как она выросла до такой величины, что Ивен сумел разглядеть толстую белую личинку внутри. Он умертвил ее, пропустив через отверстие жидкий табак, и выдавил личинку после того, как она задохнулась. Шон на это не смотрела. Три недели назад она потеряла дочь. С нее хватит ужасов.

– Я не особенно боюсь того, что может здесь со мной случиться, – призналась она Ивену, – но мне не хотелось бы заполучить такую штуку себе под кожу.

Они шли по тропинке, ведущей к ручейному семейству, когда увидели другого медного эльфа, прыгающего с ветки на ветку по направлению к югу. Шон огляделась вокруг. Они находились в том самом месте, где встретили эльфа накануне. То же поваленное дерево, такая же безобидная на взгляд трава-бритва и болотце поодаль.

– Может быть, это тот самый эльф, – предположила она.

– На этот раз пойду я. – Ивен снял с плеча рюкзак и поставил его на тропинку. Затем вытащил мачете из ножен и направился в обход лежащего дерева, чтобы не наткнуться на траву-бритву.

– Я с тобой! – крикнула Шон, поставив свой рюкзак рядом с рюкзаком Ивена.

Она пыталась идти по следу Ивена, но кусты были слишком густыми. Ивен сражался с ветками, загораживавшими ему путь. Он громко выругался. Его синяя блуза промокла от пота. Шон чуть не натолкнулась на него, когда он вдруг остановился. Сплетение лиан возникло у них на пути, густые крепкие стебли сплелись в тугие узлы.

– Эльф вон на том дереве, – показал Ивен сквозь заросли. – Мы снова его упустим, черт бы его побрал. – Близкий к отчаянию, Ивен безнадежно ударил своим мачете по стволу лианы. Вьющийся стебель встретил удар мачете так, как трамплин встречает гимнаста. Нож рикошетом ударил Ивена в левую руку, чуть пониже плеча.

– Проклятье, – прохрипел Ивен, роняя мачете. Он закрыл глаза и схватился за раненую руку.

– Дай-ка мне взглянуть, Ивен. – Шон пыталась оторвать от раны его правую руку, но он ее не отпускал. Рубашка вокруг его пальцев окрасилась темной кровью.

– Кажется, я порезался до кости, – простонал он. Шон расстегнула его рубашку и осторожно начала снимать ее с пораненной руки. Он отпустил правую руку и прислонился к дереву, закрыв глаза.

– Скажи мне, как выглядит рана, – попросил он. Вытекло много крови, слишком много, чтобы она могла оценить глубину пореза. Рана была рваной и по форме напоминала перевернутый вопросительный знак. Шон уже поняла, что ее придется зашивать, но не спешила сообщать ему об этом.

– Кажется, она не такая уж глубокая. Просто немного кровоточит. Шон сложила его рубашку и прижала ее к ране. – Ты сможешь держать ее в этом положении, пока мы не дойдем до лагеря?

Они шли молча, только Шон время от времени спрашивала, как он себя чувствует, а он бормотал что-то в ответ. Шон, по-видимому, придется самой зашивать рану. Ей случалось проделывать это на собаках и кошках в ветеринарной клинике отца, но обрабатывать рану человека – это совсем другое дело. Может быть, Тэсс знает, как надо.

Но Тэсс не было в лагере. Шон хотела ее поискать, но, взглянув на Ивена, поняла, что ждать уже нельзя. Он не должен думать, что она боится иметь дело с его раной. Шон не хотела делать ничего такого, что могло бы подорвать его доверие к ней или усилить его беспокойство. Лицо Ивена искривилось от боли. Рубашка, которую он прижимал к ране, пропиталась кровью. Кровь просачивалась между пальцев.

Работа нашлась для всех.

– Принеси что-нибудь, на что мы его уложим, – приказала Шон Дэвиду. Она посмотрела на костер. В нем еще тлели головешки. – Разожги огонь и вскипяти воду, – скомандовала она Робин. – Мег, принеси аптечку Тэсс. И ее «Писко».

Дэвид постелил на землю брезент, и Ивен сам, без посторонней помощи, лег на спину и закрыл глаза.

Робин села рядом с ним на брезент. На ее шее висел кассетный плэйер.

– Вода вскипела. – Робин сжала руки на коленях и посмотрела на Шон. – Так много крови. Что с ним будет?

– Со мной все будет в порядке, – заверил ее Ивен, не открывая глаз.

– Пожалуйста, не ходи больше в эти джунгли, – умоляла Робин.

– Я поранился сам, Робин. – Ивен взглянул, наконец, на свою жену. – Никто на меня не нападал. Я порезался собственным мачете. – Он повернулся к Шон и слабо улыбнулся. – Как-то глупо получилось. Может быть, придумаем какую-нибудь историю, чтобы не стыдно было людям рассказать?

Дэвид сел рядом с Шон.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросил он. Она покачала головой.

– Не теперь. – Шон удивило, что Дэвид здесь. В подобных ситуациях он, как правило, старался подальше унести ноги.

Мег принесла аптечку и «Писко». Ивен жадно приложился к бутылке. Он выпил больше, чем следовало, морщась от жжения в горле. Шон мягко отняла у него бутылку.

– Больно? – спросила она.

– Не слишком.

Она промыла руки бренди, затем осторожно отняла рубашку от раны. Кровотечение уменьшилось, и теперь ясно обозначился перевернутый вопросительный знак, начертанный на руке.

Робин судорожно вскинула руку ко рту.

– Боже, какой ужас! Шон ощетинилась.

– Подержи это, – приказала она Дэвиду, прижав рубашку к ране. Она встала, схватила Робин за руку и подвела ее к краю расчищенной площадки.

– Ты что, не видишь: он и так достаточно напуган.

Он прекрасно понимает, что это не царапина от травы-бритвы. Если не можешь держать себя в руках, держись от него подальше.

Она вернулась к Ивену, и он улыбнулся, когда она села на прежнее место.

– Ну и темперамент! Ты уж успокойся, прежде чем приниматься за мою руку.

Дэвид передал ей пропитанную кровью рубашку. Его пальцы стали красными. Он встал и куда-то отошел, и Шон решила, что на сегодня с него хватит. Но через минуту Дэвид вернулся, неся горячую воду. Она подняла голову и посмотрела на него. Ей трудно было поверить, что он ведет себя таким образом. Позже надо будет его поблагодарить.

Она порылась в аптечке и отыскала черную нейлоновую нитку и иглу. Шон опустила их в котелок с кипятком, который держал Дэвид, и взглянула на своего мужа. – Пускай покипят несколько минут.

Но анестезирующего раствора не было. Шон дважды перерыла содержимое аптечки, ее руки дрожали. Ивен наблюдал за ней. От выпитого «Писко» его глаза заблестели.

Шон взяла его за руку.

– Сейчас будем зашивать. – Ее слова прозвучали как извинение.

Он кивнул.

– Никуда не денешься.

– Но здесь нет лидокаина. – Она почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Даже собаку зашивают под наркозом.

– Только не плачь, ради Христа. А то не увидишь, что делаешь. И дай мне еще «Писко».

Мег сидела на земле рядом с брезентом, держа бутылку «Писко». Она передала ее Ивену, и он сделал еще один большой глоток. Затем он снова посмотрел на Шон.

– Сколько швов? – спросил Ивен.

Она изучала рану. Верх и низ пореза были достаточно аккуратными, но посередине вопросительного знака края раны расползлись.

– Десять? – Слова Шон прозвучали так, будто она спрашивала у него разрешение. Он кивнул.

Дэвид вернулся с иголкой и ниткой.

– Что мне делать? – спросил он, садясь рядом с ней.

– Пусть он ухватится за твою руку. – Пальцы Шон дрожали, когда она вдевала нитку в иголку, и она опустила руки, чтобы скрыть это от Ивена.

Мег снова передала Ивену бутылку, и он посмотрел на нее.

– Ты чудесная женщина, Мег, – объявил он. – Но в тебе есть что-то такое, чего я не могу понять.

Шон мягко улыбнулась.

– Не теперь, Ивен.

– Я пьян, – признался он.

Но он не был достаточно пьян. Он напрягся и закрыл глаза, когда она провела иглой по его коже, особенно у середины раны и вверх по направлению к плечу. Его мышцы защитно сокращались при прикосновении ее пальцев. Шон отрезала нитку и связала ее концы в тугой узел. Она сделала первый шов, и края раны аккуратно сошлись под ниткой.

– Еще девять таких стежков? – мрачно спросил Ивен.

– Может, и восемь. Четырех на каждой стороне для первого раза хватит. Это лучше, чем тридцать два, Ивен.

– О да, – улыбнулся он, выпуская руку Дэвида, чтобы приподнять рукав ее рубашки. Он нащупал пальцем шрам в форме буквы «в», и она ощутила знакомый электрический разряд, пронзивший все ее тело. Ивен лежал под ней с голой грудью, слабо контролируя себя, позволяя ей распоряжаться его телом.

– Ирония судьбы, – невнятно пробормотал он. – У нас будут шрамы на одном и том же месте.

Шон тяжело переживала случай с волком. Она думала, что волки ее любили. Каждый день она останавливалась у клетки, чтобы их погладить или покормить. Они приветствовали ее так радостно, как будто ожидали ее прибытия. Ей и в голову не приходило, что, нарушая границу, она подвергает себя опасности. Потом ее неделями мучил один и тот же кошмар: длинноногое животное бросается на нее, раздирая клыками кожу на плече.

– Твой шрам будет иметь форму перевернутого вопросительного знака, Ив, – объясняла она, заканчивая четвертый шов. – Мы можем сказать, что на тебя напал ягуар.

– На меня напал ягуар, – повторил Ивен. Он рассеянно улыбался и выглядел одурманенным. Он больше не сопротивлялся, когда она вонзала в него иглу. – Я любил вас, люди, – торжественно произнес он, переводя взгляд с нее на Дэвида и обратно.

– Не будь таким сентиментальным, – ответила Шон. – Я не ампутирую тебе ногу, а всего-навсего зашиваю порез.

– Мы тоже тебя любим, – проговорил Дэвид, и что-то дрогнуло в Шон в знак неотвратимого поражения. Этот треугольник. Не было способа из него выпутаться. Она пыталась, но эти двое составили заговор, чтобы оставить все как есть. Двое мужчин объединились для достижения одной и той же цели.

 

22

Шон шла по направлению к гнездовью ручейного семейства, когда лучи утреннего солнца едва пробивались сквозь древесный шатер. Шон была одна, и у нее хватало времени для того, чтобы заметить спокойную красоту леса. Этим, должно быть, и наслаждались Дэвид и Мег во время своих праздных прогулок по джунглям.

«Ты знаешь, вчера после обеда мы провели в лесу четыре часа и не сделали ни одного снимка, – прочла Шон в сегодняшней утренней записке Мег, влажной от тумана. – Ты чудесный собеседник, Дэвид».

Дэвид, проговоривший четыре часа подряд? О чем он мог говорить? Или, может быть, дело не ограничилось разговором? Могли они стать любовниками? Она провела руками по своему телу. Шон не могла себе этого представить. У него мужская кровь в жилах, сказал о Дэвиде Ивен.

Дэвид и в самом деле был прекрасным собеседником. В былые времена. Он умел слушать. Слушая, он мог дотронуться до ее руки, погладить волосы, живот, когда она была беременна, и Шон приятно было ощущать прикосновение его пальцев, теплой ладони. Но ведь Мег в этом не нуждается? В том, чтобы ее трогал мужчина? Хотя в ее записках к Дэвиду звучала нежность. И все же они содержали в себе тайну, на что-то намекая, призывая Дэвида читать между строк. Они были зашифрованы на случай, если их найдет Шон.

Она почувствовала запах еще прежде, чем увидела испражнения; мышцы на ее ногах конвульсивно сократились. Она не раз слышала о мерзком запахе, исходящем от испражнений ягуара; его нельзя было спутать ни с каким другим. Она застыла посередине тропинки, не дыша. Шон медленно повернула голову, осматривая землю, кусты. Она двинулась дальше, дошла до поворота. Кучка лежала в центре тропинки, прямо перед ней.

Шон подняла глаза в поисках самого ягуара. Он стоял на тропинке не более чем в десяти ярдах от нее. Голова ягуара повернута к ней, глаза устремлены прямо на нее. Половина тела животного находилась в тени, но прямо на его голову ниспадала колонна света, и Шон различила золотистый блеск в его глазах, белизну его висков. Все прочее выпало из фокуса. Шон медленно поднесла к глазам фотоаппарат, но прежде чем она успела нажать спуск, ягуар пулей метнулся в джунгли, кусты мгновенно скрыли его от глаз.

Шон постояла неподвижно еще несколько минут, дыша так, будто пробежала милю. Ивен расстроится, узнав, что упустил такой случай, хотя запах его бы доконал. В это утро он остался в лагере, не столько из-за раны на руке, сколько от злоупотребления «Писко». Робин сказала, что его рвало большую часть ночи.

В ловушку, поставленную возле ручейного семейства, попалась игрунка, на этот раз самка. Она воевала с Чио-Чио. Шон анестезировала ее, записала в блокнот данные о ее росте и весе. Эльфу было не более трех или четырех лет. Возможно, это мать детенышей-близнецов. Теперь нужно будет постараться изловить ее самца и детей, используя пойманную обезьянку в качестве Приманки. Она прикрепила к этой ловушке другую, пустую, и отправилась назад в лагерь.

Когда она вернулась сюда после ланча, самец с детьми уже попался в ловушку. На этот раз Ивен пошел с ней. Он был бледен и нетвердо стоял на ногах, но так обрадовался поимке самки, что отказался остаться в лагере. Самец вел себя агрессивно, просовывал лапы сквозь прутья решетки, пытался грызть проволоку зубами. Детеныши скулили от голода. Шон пришлось анестезировать самца, чтобы иметь возможность передать детей матери. Это было счастливое воссоединение, малыши – обе самки! – прыгали, цеплялись за мать, сосали ее, а она вылизывала их, ведя с ними беседу. Ивен измерял и взвешивал самца. Двухлетний, определили они. Получится отличная пара для размножения.

– А что если это не тот самец? – спросила Шон. Почему она сразу об этом не подумала? Что если это не тот медный эльф, к которому привязана самка?

– Неужели мы должны думать еще и об этом? – спросил Ивен.

Шон пожала плечами. Она понимала, что с этим теперь уже ничего не поделаешь.

– Мы не можем продолжать ловить обезьянок из этого семейства, – объяснил Ивен. – другие эльфы связаны с этими четырьмя слишком тесными кровными узами.

– Значит, мы должны найти другое семейство, – отозвалась Шон. Они переглянулись, и Шон поняла, что им обоим припомнился тот маленький чертенок, из-за которого она изрезала ноги, а Ивен поранил руку.

Он покачал головой.

– Только не сегодня, ладно?

Дэвид и Мег нашли испражнения, но не ягуара. Шон рассказала им о том, как ягуар устремился от тропинки к реке, поэтому они двинулись в том же направлении. Они держали фотоаппараты наготове и старались свести к минимуму использование мачете, но встречавшаяся на пути растительность была слишком густой. Им встречались десятки поваленных деревьев, препятствовавших быстрому продвижению.

Дэвид остановился и стер пот со лба тыльной стороной ладони. Его энтузиазм иссяк. Он мрачно оглядел окружавшие их деревья. Не бродили ли они кругами? С какой стороны находится река?

Вечерело. Лучи солнца уже не проникали сквозь деревья, и Дэвид давно устал, концентрируя внимание на зарубках, которые он делал своим мачете. Услышав от Шон об ягуаре, они покинули лагерь в спешке, забыв прихватить с собой рюкзаки с компасами и топографической лентой.

– А это не медный эльф? – спросила Мег, указывая на дерево.

Дэвид запрокинул голову и разглядел не одного, а нескольких эльфов, чьи мордашки выглядывали из затененной кроны дерева. Он улыбнулся. Еще одно семейство. Ивен и Шон обрадуются.

Дэвид привязал свой носовой платок к одной из нижних веток, чтобы пометить дерево. Жаль, что у него нет компаса. Трудно будет объяснить, как найти это дерево, если он сам не знает, где находится.

Из головы Дэвида никак не выходила картина: Шон, обрабатывающая рану Ивена. Ивен в конце концов отключился, и она заканчивала работу в полном молчании. Завершив дело, Шон повернулась к Дэвиду.

– Спасибо за помощь, – формально поблагодарила она, как будто это было в порядке вещей. Она ведь знала, должна была знать, чего ему стоило сидеть тем с окровавленной рубашкой над открытой раной и смотреть, как иголка вонзается в тело Ивена. Дэвид чувствовал себя так, будто под пальцами Шон находилась его кожа.

Тэсс, осмотрев швы, была изумлена.

– Ты зашила рану не хуже, чем это сделала бы я, – признала она. – Даже лучше. – Потом она объясняла Шон – и в ее голосе прозвучала нота извинения, – что она захватила с собой лидокаин, но положила его в другой пакет. Дэвиду показалось, что во взгляде Тэсс промелькнуло сочувствие. Возможно, она вовсе не такая уж бесчувственная и бесчеловечная, какой им представлялась.

– Пойдем обратно, – предложила Мег. – Уже пора ужинать, тем более что сейчас слишком темно, чтобы сделать приличный снимок.

Дэвид поднял голову. Клочки неба над шатром быстро темнели, наступали сумерки. Он взглянул на часы. Половина шестого. Меньше чем через час лес покроется мраком.

– Пойдем, – Дэвид направился туда, откуда они пришли. Он искал на деревьях свои зарубки, но не нашел ни одной. Все казалось незнакомым. Они углубились в чащу, и тропинки, по которым они шли, сужались с каждым шагом. Лес, более густой, чем час назад, наполнялся тенями.

Какое-то время они шли в молчании. Слышались крики ревунов, но трудно было сказать, откуда они доносились: казалось, они звучали сразу со всех сторон.

Москит укусил Дэвида в локоть, и он раскатал рукава рубашки, застегнув их на запястьях. Он прищурился, пытаясь смахнуть с глаз пелену мрака, быстро опускавшуюся над ними.

– Давай остановимся, – предложила Мег. – А то мы еще сильнее заблудимся в этой чаще.

– Мы не можем останавливаться. Иначе нам придется провести ночь в лесу.

– Будет еще хуже, если мы идем не в том направлении.

Даже луна не светила. Руки Дэвида дрожали, когда он шарил в карманах в поисках спичек. – У тебя есть спички? – спросил он.

– Нет. Давай попробуем покричать. Может быть, мы достаточно близко от лагеря, чтобы нас услышали. Тэсс!

Дэвид присоединился к ней. Они сорвали голоса, пытаясь перекричать нарастающий гул ночных голосов и напрягая слух в надежде услышать ответный зов. И все это время темнота сгущалась над ними.

– Давай посидим, – предложила Мег, указывая на упавшее дерево.

Дэвид колебался. Сесть – значит смириться с тем, что они останутся здесь на ночь. Он посмотрел вверх и не смог отличить шатер от чернеющего над ним неба. Он безнадежно наблюдал за тем, как лес терял очертания и предавался во власть тьмы, высасывавшей из него все признаки жизни. Дэвид сел рядом с Мег, ощутив кору дерева под своими руками. Он поднес руку к глазам и ничего не увидел. Кровь застучала у него в висках, запульсировала в горле.

Он резко поднялся.

– Я не могу этого вынести. – Его голос звучал панически. – Я не могу дышать.

– Что с тобой? – Мег нашла его в темноте и схватила за руку. Он сжал ее запястье, как будто это был спасательный круг. Он цеплялся за ее рукав, стоя на ватных ногах. – Вот дерево, – успокаивала его Мег. – С тобой все в порядке. Садись обратно. Он опустился на ствол дерева.

– Я ничего не вижу, – почти простонал Дэвид.

– Я тоже. – Мег уселась прямо перед ним, он держал ее за обе руки.

– Не оставляй меня одного, – умолял Дэвид.

– Я с тобой.

Ему не удавалось замедлить дыхание. Боже, он должен видеть. Хоть что-нибудь.

– Извини, – проговорил он через некоторое время. – Это мой злейший страх. Ослепнуть.

Мег немного отодвинулась, и он панически стал хватать руками воздух, пытаясь нащупать ее вновь. Тут он почувствовал, как Мег прильнула к нему, крепко обхватив его спасательным кругом своих рук.

– Ты не слепой, – сказала она.

Как она могла это знать? У него было ощущение, что восход солнца ничего не изменит. Если его глаза хотя бы однажды погрузятся в это состояние, он ослепнет навсегда. Он снова поднес руку к глазам, поморгал, чтобы убедиться, что они открыты. Ничего. У него больше не было руки. И глаз.

Дэвид почувствовал, как голова Мег ложится на его плечо. Она поглаживала его руками, и постепенно его дыхание пришло в норму. Через несколько минут он успокоился настолько, что ему стало стыдно за свое поведение.

– Мои родители слепые, – признался он.

– Вот оно что.

– Ты, наверное, думаешь, что, дожив до такого возраста, пора уже перестать бояться.

– Я просто думаю, что бывают и более страшные вещи. Как часто тебе случалось заблудиться ночью в лесу?

Он покачал головой.

– Дело совсем не в этом, – ответил он, не зная, стоит ли пускаться в дальнейшие объяснения. Но впереди была ночь, долгая и темная, и он начал рассказывать. Он рассказал ей, как уклонился от присутствия при рождении своих детей. Он не намеревался так поступать. Он радовался беременности Шон не меньше, чем она сама. Ему нравилось наблюдать за тем, как меняется ее тело. Он вместе с ней посещал занятия для будущих родителей, готовя себя к физической стороне родов, к крови и боли Шон. Он был преисполнен решимости, и, если бы все дело заключалось в крови и боли, несомненно, выдержал бы это испытание.

Но в родильной палате его охватил страх. Он не мог дышать. Должно быть, он выглядел совсем плохо, потому что врач прошептал что-то медсестре, которая за руку отвела Дэвида в комнату ожидания. Она предложила ему положить голову себе на колени, и он подчинился, чувствуя себя последним идиотом. Он боялся не крови. Его страшила возможность того, что у детей будет что-то не так с глазами. Подобное иногда случается при родах – например, от недостатка кислорода. Это произошло с его родителями, с обоими, поэтому опасность травмы казалась ему очень высокой. К тому же речь шла о близнецах. Каковы их шансы?

Когда Дэвид наконец увидел своих сыновей, он не пересчитывал у них пальцы на руках и на ногах. Он смотрел на их глаза, и только уловив на себе ответные взгляды малышей, вздохнул с облегчением.

Он никогда не пытался объяснить Шон свое поведение в роддоме. Если он выговорит свой страх вслух, он сможет материализоваться. Пускай Шон думает о нем что угодно, считает трусом.

– Ты сказал «при родах»? – спросила Мег.

– Что?

– Мне показалось, что ты упомянул о двух разных случаях. А я думала, что у тебя только двое близнецов.

– О! – Мгновение он колебался. Можно сказать ей, что у него была дочь, но это потребует объяснений. Он удивился тому, что хотя бы косвенно упомянул Хэзер в разговоре с Мег. Но нет, не сегодня, он уже и так на пределе. – Речь шла только об одном случае, – пробормотал он, стыдясь своей лжи. – Только о близнецах.

Какое-то время оба молчали.

– Я должна встать, – сказала наконец Мег, – чтобы… воспользоваться кустами.

– Я пойду с тобой.

– Нет. Оставайся здесь, а то мы потеряем и это место.

Ему не хотелось оставаться одному.

– Мы легко найдем это дерево, если пойдем от него под прямым углом.

– Нет, Дэвид. Тут дело интимное.

Ее долго не было. Он слышал, что она отошла недалеко от дерева. Дэвиду показалось, что она искала что-то в своем футляре. Когда Мег вернулась, ее голос изменился, стал более густым и неуверенным. Похоже, она плакала.

– Что-нибудь случилось? – спросил он. Дэвиду было неловко от того, что он не замедлил выложить перед ней все свои подсознательные страхи, в то время как она свои держала при себе.

– Ничего не случилось. Я в порядке.

Они попробовали сесть спина к спине, вытянув ноги в противоположных направлениях вдоль ствола дерева. Так лучше, но дерево оказалось все-таки недостаточно широким, чтобы они могли полностью расслабиться. Во избежание падения приходилось быть настороже.

– Дэвид, – тихо позвала Мег. – Можно я расскажу тебе о чем-то сугубо личном?

– Мне бы хотелось, чтобы ты это сделала. Ведь я признался тебе, что боюсь темноты в возрасте тридцати восьми лет.

– Так вот, я не была вполне искренней, когда сказала тебе, что занималась любовью с мальчиками в старших классах.

– Не была искренней?

– Не знаю, как лучше сказать. В общем, у моего отца был друг, который постоянно бывал у нас в доме. Он всегда старался потрогать меня, когда никто не видел. Несколько раз мои родители оставляли меня с ним одну. Им, конечно, и в голову такое не приходило. Он затевал со мной всякие такие разговоры насчет того, что сходит с ума, когда видит, как я хожу, и это возбуждает в нем желание кое-что со мной сделать. Он говорил, что его особенно возбуждает то, как я говорю ему «Здравствуйте». Когда я перестала с ним здороваться, он сказал, что его возбуждает то, как я его игнорирую. Он говорил, что я его дразню. Он заставил меня почувствовать, что я тоже как-то во всем этом виновата. Я делала что-то такое, отчего он терял контроль над собой. И он просил меня посидеть спокойно, чтобы он мог сделать со мной то, что ему хотелось.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Тринадцать, когда это началось.

Он попытался представить себе ее тринадцатилетней. Маленький хрупкий цветок.

– Как далеко это зашло? – спросил он.

– Обычно он просто щупал меня. Но пару раз он овладевал мной.

Он протянул руку к своему плечу, чтобы взять ее за запястье. Дэвид почувствовал, как она положила голову ему на шею. Мег вздохнула.

– Я бродила по дому в слезах, но мои родители ни о чем не подозревали. И тут он умер. Сердечный приступ. И мне стало казаться, что я как-то к этому причастна.

– Неудивительно, что тебя не интересуют мужчины.

Она резко подняла голову.

– Тут нет никакой связи. Все не так просто. Я родилась лесбиянкой, а не превратилась в нее. И уже задолго до этого инцидента я знала, что была не такой, как все.

– Понятно, – сказал он. – Извини.

– Я не могу больше так сидеть, – пожаловалась Мег. – Может быть, попробуем повернуться и лечь? Используем колени друг друга в качестве подушек?

Мег легла на спину, положив голову ему на колени, и Дэвид стал искать нейтральное положение для своей руки, устроив ее наконец вдоль линии ее пояса. Его рука поднималась и опускалась, вторя ее дыханию. Дэвид попытался представить себе, как выглядела бы сейчас Мег, если бы он мог ее видеть. Светлые волосы разметались у него на бедрах, длинные ноги балансируют вдоль ствола. Он вообразил, что ее тело, распростертое под его руками, взывает к тому, чтобы он сыграл на нем, как на музыкальном инструменте. Имел ли он право думать о половой связи с ней? Мечтать об этом – не преступление. Ведь этого все равно никогда не произойдет. Только сейчас она вполне определенно дала ему понять, что мужчины в сексуальном плане ее не интересуют. Может быть, именно поэтому он подсознательно пытается не принимать в расчет ее приверженность к однополой любви. Он хотел, чтобы она возжелала его так же, как он ее. Но это связано с риском.

Он не мог сдержать своих фантазий. Три года прошло с тех пор, как они с Шон последний раз занимались любовью. Нет, несколько раз они все-таки занимались любовью, когда он по той или иной причине решался настоять на этом. Но Шон, даже когда соглашалась, вела себя так, как будто исполняла неприятную обязанность по отношению к нему. Она не получала от этого удовольствия, как бы он ни старался. После этого оставалось чувство, что он использовал ее.

Он потрогал ладонью затылок Мег. Она доверчиво, как ребенок, изогнулась, чтобы принять более удобную позу. – Скажи мне, когда захочешь поменяться местами, – предложила она ему, прежде чем заснуть.

Среди ночи Мег вдруг испуганно вздрогнула и попыталась сесть. Дэвид почувствовал, как дрожит ее тело под его руками.

– Ты замерзла? – спросил он, хотя ночь была теплой.

– Где мой футляр для фотоаппарата?

Дэвид провел рукой по коре дерева, насколько мог достать. – Наверно, он упал на землю, – предположил он.

– Он мне нужен. – Она соскользнула со ствола и стала рыться в листве. – Его здесь нет. – Она встала, положив руки ему на колени. – О Боже, Дэвид, послушай меня, пожалуйста. Ты слушаешь?

Ее паника оказалась заразительной. Он ощутил усиленное биение собственного пульса.

– Что все же случилось?

– У меня инсулиновая зависимость. Я диабетик. И я нуждаюсь…

– Диабетик? Тогда что ты делаешь в этой экспедиции?

– Прекрати! Я не калека. И у меня нет сейчас времени обсуждать с тобой эти вопросы. Я должна срочно найти мой футляр. Там таблетки глюкозы. Это большие квадратные таблетки, по три в упаковке. Я должна принять все три сразу. Если я начну вести себя странно, дай их мне. Если я потеряю сознание, там есть шприц с раствором и еще пузырек с порошком. Их нужно смешать, и тогда ты должен сделать мне укол.

Дэвид и сам опустился на землю и стал искать футляр. Он был напуган ее инструкция. Укол мог у него не получится. Да еще смешивать препараты в темноте… Его пальцы нащупали гладкую поверхность футляра.

– Он здесь! Ответа не было.

– Мег?

Дэвид услышал, как она удаляется от него.

– Мег! Остановись!

– Я должна вернуться в лагерь.

Было ли это тем, что она назвала странным поведением? Он открыл футляр и порылся в нем. Дэвид нашел таблетки почти сразу – квадратные облатки в пластиковой обертке. Он последовал за Мег, прислушиваясь к хрусту веток под ее ногами, и наконец схватил ее за руку.

– Возьми это. – Он развернул одну пилюлю и положил ей в рот. Мег проглотила, и он таким же образом дал ей вторую пилюлю, и третью. Он обнял ее за талию и повел обратно, к поваленному дереву. Дэвид помог ей взобраться на него и сел рядом.

– Ты принимаешь инсулин? – спросил он, когда ее дрожь несколько утихла.

– Да. Его надо хранить в прохладном месте, и я держу его в речке. Вот почему я встаю так рано, чтобы никто меня не увидел. Я кладу дневную дозу в футляр и всегда ношу его с собой. Но трудно правильно рассчитать дозу, если питаешься нерегулярно. Доза зависит от количества пищи и от того, сколько энергии я трачу за день. Вчера я пропустила ужин и потратила много энергии, поэтому нужда в инсулине сегодня невелика. Но в темноте трудно было правильно наполнить шприц. Должно быть, я вколола слишком большую дозу.

– Так вот почему ты не хотела, чтобы я пошел с тобой, когда тебе якобы понадобилось воспользоваться кустами?

– Да.

– A у тебя есть с собой инсулин для утреннего укола?

– Нет. Я должна достать его из речки.

– А что если мы не успеем вернуться вовремя?

– Трудно сказать. Я всегда очень строго придерживалась режима. Мой доктор сказал, что поездка не представляет для меня опасности, если продлится всего две недели и если я смогу регулярно питаться и делать инъекции. Без инсулина я просто умру, но до него еще нужно добраться. – Она пожала плечами, как будто речь шла о головной боли. Дэвид вспомнил о том, как по-идиотски вел себя вечером, когда их обступала тьма.

– Мы вернемся вовремя, – пообещал он. – Двинемся в путь, как только рассветет.

Они прекратили поиски через час после того, как стемнело. Шон считала, что слишком рано, и продолжала искать одна еще час, фонарем выхватывая из тьмы деревья и громко призывая Дэвида. Ее снова охватило уже знакомое чувство, будто у нее украли что-то дорогое и принадлежавшее только ей.

– Продолжим поиски завтра утром, – заявила ей Тэсс, прежде чем они отправились спать. – Сейчас мы ничем не можем им помочь.

Шон лежала в своей палатке, окруженная безлунной ночью, и представляла себе наихудшее, что могло случиться. Дэвид и Мег нашли ягуара – или ягуар нашел их – и, возможно, вел себя с ними не так безобидно, как с ней. Возможно, Дэвид и Мег при встрече с ним утратили осторожность.

Она услышала шаги, приблизившиеся к палатке, и увидела луч фонаря.

– Дэвид? – Шон села.

Ивен встал на колени по ту сторону москитной сетки, освещая фонарем землю.

– Как ты? – Он расстегнул молнию сетки, влез в палатку и занял место Дэвида на спальном мешке. Она старалась разглядеть его лицо, но виден был только один широко открытый синий глаз и вопросительно вскинутая бровь. – Ты поняла, почему мы должны были прекратить поиски? – спросил Ивен.

– Потому что это лишено смысла.

– Сейчас слишком темно, и они углубились в лес. Мы понятия не имеем, в каком направлении их искать. Утром мы начнем действовать методически.

– Я боюсь, что он мертв.

– Он жив.

– Он такой доверчивый. Он никогда, не бывает готов ко встрече с опасностью. – Шон смотрела на белую окружность, которую фонарь Ивена начертил на стенке палатки. – И он боится темноты. Он боится чувства слепоты. – В этом заключалась наихудшая сторона происшествия. Ей страшно было представить себе Дэвида среди неодолимой тьмы. Шон сочувствовала ему. Хорошо хоть, что Мег с ним, и он не в полном одиночестве.

Ивен придвинулся к ней и обхватил ее руками. От него пахло дневной жарой и спиртом от забинтованной руки. Его близость была давней и знакомой, как стеганое одеяло из детства, в которое она и не надеялась снова завернуться. Тонкая ткань майки не защищала от прикосновения его рук.

– Я так давно не дотрагивался до тебя, – шепнул он.

Рука Ивена мягко сжала ее левую грудь, и он опустил голову, чтобы прижать свои губы к ее губам, но она отвернулась.

– Нет, Ивен, пожалуйста.

Он застыл неподвижно, касаясь лбом ее головы, с закрытыми глазами, тяжело дыша. В эту минуту она очень его любила, слишком сильно, чтобы заняться с ним любовью.

– Это нехорошо, Ивен. Я буду чувствовать себя виноватой. И ты тоже. И будешь потом обвинять меня…

Он покачал головой, не открывая глаз.

– Нет, будешь. Уже завтра. Ты должен помочь мне защититься от тебя. Мне так трудно справиться с этим одной.

Он мягко улыбнулся и откинулся назад, сложив руки на коленях, как школьник.

– Я когда-нибудь говорил тебе, что одно время хотел стать священником?

– Нет. – Она улыбнулась. – Почему ты заговорил об этом теперь?

– Захотелось тебя рассмешить.

Она потрогала белый бинт на его руке.

– Ты это серьезно?

– Да, я тогда был старшеклассником.

– Ты ведь был тогда из тех мальчиков, которые помогают вести службу у алтаря. – Однажды Шон ходила с ним к мессе, к большой мессе, и почувствовала себя перенесенной в другой мир. Служба продолжалась долго, ей казалось, что они провели в церкви много часов. Слова звучали загадочно, музыка возбуждала смутное беспокойство. Она смотрела на лицо Ивена и не узнавала в нем того человека, который вчера вечером занимался с ней любовью, весь огонь и страсть. Она изучала благочестивые лица мальчиков, стоявших у алтаря, пыталась представить Ивена на их месте – и не могла. Он был слишком земным, сделанным из плоти и крови.

– Знаешь что, – обратился он к Шон, – мы могли бы месте помолиться. В общем, о том, чтобы Дэвид и Мег вернулись живыми и невредимыми.

Она невольно засмеялась, но быстро оборвала смех. Он не шутил.

– Я не могу этого сделать, – сказала она. Он пожал плечами.

– Тогда не надо.

– Сначала тебе хочется переспать с чужой женой, в следующую минуту – помолиться.

Он принужденно улыбнулся.

– Ты ловко меня поддела, ничего не скажешь.

– Как ты молишься? Я имею в виду: какие слова ты произносишь?

Он лег на бок, опершись на локоть.

– Я благодарю Бога за то, чем он одарил меня в этот день. Потом я прошу Его о чем-нибудь. Сегодня я молился о том, чтобы Дэвид и Мег избежали опасности. Затем я испрашиваю Божьего благословения для каждого.

– Для каждого?

– Для каждого, о ком я забочусь. Для Робин и Мелиссы. Для тебя и Дэвида.

– Правда? – Шон и в голову не приходило, что он молится за нее, тем более за Дэвида.

– И за Джейми и Кейта, – добавил Ивен. Она понизила голос.

– А за Хэзер ты молился?

– Я молюсь за нее до сих пор.

Она почувствовала, как на ее глаза навернулись слезы, и помотала головой, чтобы стряхнуть их. Легла рядом с ним, совсем близко, позволяя ему снова обнять себя. – Ты должен быть с Робин.

– Она сама предложила, чтобы я тебя навестил. Шон сомневалась, способна ли она сама на такую бескорыстную заботу о ближнем. Ведь Робин было нелегко решиться остаться одной в палатке в такую ночь.

– Она так доверчива, Ивен. Ты не должен ее предавать.

– Ты все еще любишь Дэвида.

– Нет.

– Для тебя нестерпима мысль о том, что он там ранен или напуган.

– Я не люблю его.

– Это, знаешь ли, не преступление. Он твой муж.

– Если бы не он, Хэзер была бы жива.

– Это несчастный случай, детка.

Она покачала головой, но ничего не ответила. Шон обдумывала этот вопрос не один раз. Несчастный случай – это когда происходит нечто такое, на что ты не можешь повлиять. Дэвид был виновен в недосмотре.

Она села.

– Тебе пора возвращаться. И, пожалуйста, поблагодари Робин за заботу.

Дэвид открыл глаза навстречу приветливому лучу солнца, проникшему сквозь древесный шатер. Туман начал рассеиваться. Его голова покоилась на коленях Мег. Она что-то выковыривала ногтями из его лба.

– Не шевелись, – приказала она. – У тебя тут несколько клещей.

Дэвид взглянул на нее и увидел красный нарыв на розовой коже ее подбородка. В его центре засел клещ величиной с булавочную головку. Поваленное дерево ими кишело.

Он сел и извлек клеща у нее с подбородка, потом другого со щеки у виска.

– Я знаю, что на мне их полно, – призналась Мег. – Ведь я особенно чувствительна к нарывам из-за аллергии. – Она расстегнула брюки и опустила их. Ее икры покрылись нарывами и маленькими черными кровоподтеками. Он снял с нее брюки и вывернул их наизнанку, чтобы стряхнуть тех клещей, которые еще не впились в ее кожу. Дэвид знал, что они ползают и у него под одеждой, но его болячки были несравнимы с теми, которыми покрылась Мег.

– Дай мне твои ботинки и носки, – приказал Дэвид.

Она подчинилась, не говоря ни слова, и он вытряхнул клещей. Дэвид присел на корточки позади нее и снял пять клещей с ее ног. Ноги Мег поросли светлыми волосками; она их не брила.

Мег снова надела брюки, пока он осматривал ее волосы.

– Попроси Тэсс внимательно осмотреть тебя, когда мы вернемся, – посоветовал Дэвид.

– Вернемся? – Слезы навернулись ей на глаза, влажные алмазы покрыли щеки. – Мы ведь еще не нашлись, Дэвид. А мне уже пора измерить количество сахара в крови и сделать инъекцию инсулина. И еще мне надо что-нибудь поесть.

Дэвид поднял голову. Солнце всходило слева от них. Там должен быть восток, значит, их лагерь находится в противоположном направлении.

– Идем туда, – показал он Мег, вытаскивая последнего клеща из ее запястья.

– Дэвид, – попросила она, – пожалуйста, не говори никому о моем диабете. Я не хочу, чтобы они узнали.

Он нахмурился.

– Тэсс ведь знает, не так ли? Мег покачала головой.

– Тэсс ничего не должна знать. Иначе она не взяла бы меня с собой. Ей нравятся только сильные женщины.

– Кажется, это не твоя вина, что ты больна диабетом.

– Для Тэсс это не имеет значения. Пожалуйста, Дэвид. Даже Шон не говори, ладно? Я не хочу, чтобы кто-нибудь смотрел на меня как на инвалида.

Он кивнул, принимая обязательство хранить ее тайну и взваливая тем самым бремя ответственности на свои плечи. Отныне он должен будет заботиться о ней.

Меньше чем через час они услышали голос Тэсс, зовущей их. Мег помчалась к ней и, приблизившись, обхватила ее руками. Тэсс стояла неподвижно, и Дэвид отвернулся, чтобы не видеть разочарования в глазах Мег.

– Где же ваши компасы? – спрашивала Тэсс.

– Мы их забыли, – отвечала Мег.

– Вы не можете позволить себе быть забывчивыми в джунглях. Ваша рассеянность дорого нам стоила – потраченного на поиски времени и спокойного сна ночью.

Дэвид прошел мимо двух женщин. – Благодарю вас, – сказал он Тэсс. – Мы тоже счастливы, что остались целы.

Шон встретила его у костра. Она сжала Дэвида в объятиях, склонила голову ему на плечо. Дэвид крепко обнимал ее, пока она не высвободилась, отводя глаза и пытаясь взять себя в руки. Он с восхищением отметил, как быстро ей удалось вновь воздвигнуть ледяную стену между собой и им. Но ведь это всего лишь искусственно созданная стена. Только что перед ним приоткрылся облик прежней Шон, реальной, настоящей.

– Не поможешь ли ты мне избавиться от клещей? – спросил он, и она кивнула головой. Шон повернулась и пошла впереди него к их палатке.

Он лежал на животе, закрыв глаза, и чувствовал, как ее пальцы мягко прикасаются к его коже, останавливаются, чтобы извлечь клеща, затем двигаются дальше, и так до тех пор, пока его тело не оказалось сплошь обласканным ее прикосновениями. Он обхватил рукой ее лодыжку, и она не делала попыток освободить ногу.

– Прошлая ночь была безлунной, – заметила она. Он все еще чувствовал некоторую неловкость из-за того, что закатил истерику, в то время как Мег держала свои страхи при себе.

– Да, пришлось несладко, – признал он.

– Если хочешь, мы можем спать с зажженным фонарем.

Он расчувствовался. Ему хотелось сказать Шон, как он ее любит, но язык отказывался ему повиноваться.

В прежние времена произнести эти слова не составляло никакого труда. Дня не проходило без того, чтобы они не были произнесены. Половины дня. Но сейчас это слишком рискованно. Она может снова надеть ледяную маску, вспомнив о том, почему охладела к нему. Он не должен этого допустить. С ней нужно действовать очень осторожно.

Какое счастье, что Мег равнодушна к мужчинам. Если бы не это, они стали бы любовниками. Было бы не трудно. Он чувствовал себя настолько отчужденным от Шон и настолько утратил связь с реальностью, заблудившись в лесу, что это произошло бы наверняка. Теперь, когда его душа наполнилась любовью к Шон, он был рад тому, что истерика – это худшее из того, что он устроил ночью в лесу.

После обеда Дэвиду удалось провести Шон и Ивена к той группе медных эльфов, которую они с Мег обнаружили накануне. Это семейство располагалось совсем рядом с рекой и не более чем в пятидесяти ярдах от «кафедрального собора» ревунов. При свете дня лес казался безобидным и почти домашним, и собственная ночная паника представлялась Дэвиду смехотворной; непонятно, как они вообще умудрились здесь заблудиться.

Когда он лег в постель, Шон уже спала. Со дня смерти Хэзер она никогда не казалась ему такой близкой, как сейчас. Он посидел немного, разглядывая ее при тусклом свете фонаря, оставленного снаружи, за москитной сеткой. Не каждой женщине пошла бы такая короткая стрижка. Она не только не придавала облику Шон излишней мужественности, но, благодаря большим голубым глазам и стройной шее, подчеркивала ее женственность. Он любил ее высокие скулы и ее подбородок. Что-то в ее подбородке напоминало Хэзер. Они часто говорили о том, что Хэзер не похожа ни на кого из них, но иногда, глядя на Шон, он испытывал трепет: сама Хэзер виделась ему в негодующем заострении подбородка Шон.

Она издала звук удовлетворения, какой-то полувздох-полустон, и повернулась набок, к нему спиной. Он лег рядом, обвил ее руками, прижал губы к ее шее, мягко притянул ее к себе. Шон не оказывала сопротивления. Она повернулась к мужу и обняла его за шею, и он поцеловал ее, опьяненный то ли бессонной ночью, то ли исходившим от нее запахом рома. Под его руками ее тело становилось горячим, почти лихорадочным. Он просунул ногу между ее ног, и она жадно к нему прильнула.

– Шон, – шепнул он, задирая ее майку, – помоги мне снять это.

Она резко приподнялась, вскинула руку ко рту, словно раскаиваясь в каком-то тяжком грехе. Ее глаза выражали испуг. Как будто она обнаружила в своей постели незнакомца.

Он положил руку ей на плечо; Шон дрожала.

– Дорогая, что случилось?

– Я не хочу заниматься любовью, – ответила она, опустив глаза.

– Минуту назад ты хотела. Ведь ты хотела, Шон. – Он знал, что на этот раз ее порыв был неподдельным.

– Это просто физическая реакция организма. Он улыбнулся.

– В общем-то да.

– Нет, я имею в виду, что это ничего не значит. Я…

– Послушай, кажется, я слишком резко тебя разбудил, и ты спросонья не знаешь, что говоришь.

– Нет. Я знаю, что говорю. – Ее глаза наполнились слезами. Боже, сейчас она заплачет. Его охватило ощущение безнадежности. Стеклянные шарики вывалились из коробки и раскатились во всех направлениях. И он не знал, какой начинать ловить.

Шон посмотрела ему прямо в глаза; ее губы дрожали, по она сохраняла контроль над собой.

– Дэвид, – тихо, с мертвенным спокойствием произнесла она. – Я решила с тобой развестись.

Он покачал головой.

– Нет, ты не можешь так говорить.

– Я собиралась подождать и сказать тебе об этом, когда мы вернемся, но я не в силах продолжать делать вид, что между нами все в норме, если это не так.

Теперь он ее почти не слышал. Она говорила откуда-то издалека, большой каньон распростерся между ними. Какие бы сложности ни возникали в их взаимоотношениях, такого он все-таки не ожидал. Слова развод не было в их словаре. Их брак заключен однажды и навсегда.

– Ты слушаешь меня, Дэвид?

Он посмотрел на нее. Шон больше не дрожала. Она сказала, что хотела, худшее для нее теперь позади. Свободное падение закончилось, она дернула за спасительное кольцо парашюта, пока он корчился под тяжестью обрушившегося на него несчастья.

– Мне кажется, развод – это крайняя мера.

– Это единственное, что нам остается.

– Может быть, попробуем проконсультироваться у психолога? – Мысль об этом была ему ненавистна, но он сделает это, если нет другого выхода. Ведь психолог не обойдется без вопросов о Хэзер.

– Я хочу развода.

Он разглядывал пятно на стенке палатки и пытался представить, какой будет его жизнь без Шон. Он будет жить один, в какой-нибудь отвратительной меблированной квартире. Он будет садиться за стол, проводить вечера, просыпаться один. Дом останется за Шон. Так бывает всегда – жена получает дом. И детей.

О Боже, нет! Неужели он потеряет их? Такое случалось сплошь и рядом, он знал этих отцов, живущих врозь со своими детьми-подростками. Они встречаются по уик-эндам, когда детям хочется быть где угодно, только не с ними. Как раз в этом возрасте вы нужны детям каждый день, должны находиться в гуще их жизни, быть тем человеком, с которым они делятся впечатлениями после каждого прожитого дня. И видит Бог, он был для мальчиков таким человеком, в большей степени, чем Шон.

– Что если я потребую оставить Кейта и Джейми со мной? – спросил он.

– Не ввязывайся в это, Дэвид. Мой адвокат говорит, что у тебя нет ни одного шанса.

Он с трудом проглотил слюну.

– Я не был им плохим отцом.

– Мы разработаем такой график свиданий, что… Он с силой схватил ее за руки.

– Почему за развод с тобой я должен расплачиваться своими сыновьями?

Она пыталась вырваться, и он отпустил ее руки.

– Пожалуйста, Шон, – взмолился он. – Я не могу терять и их тоже. – Его голос сорвался, и он повернулся, чтобы открыть молнию москитной сетки. Он вышел наружу, поднял фонарь и пошел прочь от палатки.

Но в этих проклятых джунглях некуда было идти. Он пошел к костру и сел за стол; его обступала тьма. Боль, которую он ощущал, была физической – прерывистой болью, передвигавшейся от плеча к запястью, захватывавшей его грудь, живот.

У него не осталось ничего. Он построил всю свою жизнь вокруг Шон и детей – и теперь должен все это потерять.

 

23

На следующее утро Дэвид с ней не разговаривал. Шон видела, как он сидел в постели, читая записку от Мег, занимавшую на этот раз обе стороны листка. Выражение его лица не менялось. Шон была уверена в том, что он знает: она не спит – они оба слишком хорошо знали друг друга. Ей захотелось прервать молчание, сказать, что она сожалеет или что-нибудь в этом роде, но она боялась его ответа. Больше всего она боялась, что он не ответит ей вовсе.

Действительно ли она ожидала, что он воспримет известие о разводе стоически? Конечно, она не должна была выпаливать это таким образом. Она вовсе не хотела причинять ему боль, но ее охватила паника: она испугалась собственных чувств. Прошлой ночью она желала его близости; и она не могла этого допустить. Ей оставалось только сказать ему о разводе – это был единственный способ сохранить дистанцию.

«Ну что ж, это сработало», – подумала она, глядя, как он одевается и выходит из палатки. У нее было сильное искушение остаться в палатке подольше, до тех пор, пока он не покинет лагерь, чтобы не встречаться с ним лицом к лицу. Но предстояло слишком много работы, чтобы так вот прохлаждаться.

Все сидели за столом. Шон прошла мимо них, к дереву, на котором размещались игрунки, и остановилась перед клеткой с недавно пойманным семейством: самцом, самкой и детенышами. Теперь она уже не сомневалась: это был не тот самец. Самка его игнорировала и поворачивалась в его сторону только затем, чтобы передать ему малышей.

– Овсянка остынет, Шон, – предупредила ее Тэсс. Шон скованной походкой подошла к столу и заняла единственное место, оставшееся свободным, – прямо напротив Дэвида. Он не поднимал головы. Дэвид смотрел в свою пустую тарелку из-под каши, и Шон показалось, что она отчетливо видит ту ношу, которая сгорбила его плечи, превратив его в усталого пожилого человека.

– Сегодня у нас речная прогулка, – объявила Тэсс, прикуривая сигарету. Они поплывут на каноэ вверх по течению, объясняла она, затем погасят все огни и будут дрейфовать вниз по течению. Это даст им возможность подкараулить животных, которые, воспользовавшись покровом ночи, выйдут к водопою. Эта затея напомнила Шон о тех ночных поездках по лесу с выключенными фарами, которые так пугали Дэвида.

– Я не поеду, – сказал Дэвид.

– О, поедем с нами, Дэвид, – воскликнула Мег. – У нас не будет больше такого шанса сделать потрясающие снимки.

Он покачал головой.

– Мне не хочется.

– Во время моей последней экспедиции в джунгли я участвовал в подобной прогулке, – уговаривал Дэвида Ивен. – Этого действительно нельзя пропускать.

Шон решила принять огонь на себя.

– Я уверена, что мы поймали не того самца, – вдруг выпалила она. Все посмотрели на Шон. – Самка интересуется им только как заботливым отцом.

Ивен положил ложку в свою пустую тарелку.

– Ну и что ты предлагаешь? Чтобы мы отпустили его и начали ловить другого?

Шон знала, что это было бы безумием. Эта пара совокупится, когда придет время; оба они – прекрасные родители. Почему она должна заботиться о том, чтобы самка была привязана к самцу?

– Я думаю, что она чувствует потерю, – сказала Шон. – Я думаю, что она страдает.

Ивен терпеливо улыбнулся в ответ.

– Мозг самки величиной не больше желудя. Все, что она чувствует, это голод и чесотка.

После завтрака Шон и Ивен понесли Чио-Чио к тому семейству, которое обнаружили Дэвид и Мег. Эта группа, которую Ивен окрестил потерянным семейством, выглядела отлично: на гнездовом дереве обитали по меньшей мере четыре или пять подростков. Возможно, один из них и был тем эльфом, которого они безуспешно преследовали.

Они оставили Чио-Чио с потерянным семейством и направились к сухопутному семейству. В ловушку попались две игрунки, обе – годовалые самки.

– Две сразу, – воскликнул Ивен, когда они несли пленниц к лагерю. – Это следует отметить. Давай захватим Робин и Дэвида и пойдем купаться.

Шон покачала головой.

– Не думаю, что Дэвид захочет с нами пойти. Ночью я сказала ему о разводе.

Ивен повернулся и посмотрел на нее.

– Ты очень удачно выбрала время. Он проводит ночь в джунглях, борясь за выживание, и ты приветствуешь его возвращение этой новостью.

– Я была вынуждена, – устало объяснила Шон. – Он пытался добиться близости со мной.

– С ним все в порядке?

Она остановилась и поставила клетку на тропинку. Она нуждалась в передышке. Ей необходимо было увидеть над собой древесный шатер, пронизанный солнечными лучами.

– Я не знаю, – тихо ответила она. – Не думаю, что все в порядке хоть с кем-нибудь из нас.

После ужина они сели в каноэ. Дэвид все же согласился к ним присоединиться, и было очевидно, что время, проведенное с Мег, подняло его настроение. За десертом, состоявшим из дынь и бананов, Дэвид и Мег поддразнивали друг друга каверзными вопросами, касающимися оперы. Теперь фрукты можно было не экономить, так как осталось поймать эльфов только из потерянного семейства. Во время ужина Дэвид ни разу не взглянул на Шон, как бы говоря ей: «Видишь ли, Шон, ты ошибаешься, если думаешь, что весь мой мир вращается вокруг тебя одной».

Настроение в лодке царило почти праздничное, все были возбуждены предвкушением предстоящего приключения. Вверх по течению они продвигались с зажженными фонарями. Шон сидела на носу, освещая фонарем путь прямо по курсу. Встретилось только одно опасное место, где поток раздваивался и слева показались барашки белой пены.

– Выше по течению водопад, – объявила Тэсс, сворачивая в правый рукав потока.

Даже с зажженными фонарями речка ночью выглядела жутковато. Робин прижалась к Ивену, и он обнял ее рукой. Шон хотелось бы, чтобы Робин сказала Ивену о своей беременности. Это положит конец его томлению по Шон. Он перестанет искушать ее.

Луч фонаря Шон выхватил гряду валунов, протянувшихся вдоль берега, и она с изумлением заметила небольшое металлическое каноэ, лежавшее на берегу кверху дном.

– Где-то здесь, в миле от нас, работает группа орнитологов, – пояснила Тэсс. – Они прилетели на вертолете.

Итак, у них были соседи. Казалось странным, что они, в конце концов, не так уж изолированы от мира.

Пройдя еще милю, они развернули лодку. Ширина потока здесь не превышала длины каноэ, и несколько минут ушло на то, чтобы освободиться от вьющихся стеблей, обхвативших их за плечи. Тут Тэсс выключила свой фонарь, и Шон последовала ее примеру. Их мгновенно поглотила густая непроницаемая мгла.

– О Боже, – простонала Робин.

– Тише, – шепнула Тэсс, когда лодка медленно поплыла по течению. – Мы должны соблюдать полную тишину.

Шон положила свое весло на колени и почувствовала, как прохладная струйка воды стекает ей на лодыжку. Воздух наполнился запахами, которых она прежде не замечала, особенно густым был запах почвы и влажной древесины. Деревья превратились в огромные зыбкие тени, медленно проплывавшие мимо них по обе стороны потока.

Шон смотрела в темноту, туда, где сидел Дэвид. Как может он это выносить? Она нагнулась к нему и дотронулась до его руки незажженным фонариком.

– Возьми его, – шепнула она, и это были первые слова, сказанные ею Дэвиду за весь день.

– Спасибо, у меня есть свой.

Шон снова села на нос лодки и попыталась расслабиться. Тэсс неожиданно зажгла свой фонарь, указывая им на левый берег. У края воды стоял тапир. Освещенный лучом фонаря, он казался удивленным. Его короткое тело, напоминавшее туловище гиппопотама, выглядело как валун. Он поднял голову и издал негодующий вопль, прежде чем исчезнуть в лесной темени.

Тэсс выключила фонарь.

– Мне только второй раз удается встретить тапира во время речной прогулки, – призналась она.

– Мне это не нравится, – пожаловалась Робин. – Это животное стояло слишком близко.

– Да, – поддразнил ее Ивен, – бежать было некуда.

Липкие нити паутины прильнули к лицу Шон, и она смахнула их пальцами. Она слышала, как реагировали на прикосновение паутины пассажиры, сидевшие позади нее. Затем снова все стихло. Послышался хруст веток под ногами животного, подбиравшегося к воде где-то спереди от них. Шон развернула фонарик на звук и включила его. Ягуар. При свете фонаря его глаза сияли, как красные угольки. Он стоял так близко, что ему хватило бы одного легкого прыжка, чтобы оказаться в центре каноэ. Но ягуар стоял неподвижно, провожая их мягким поворотом головы. Только когда лодка удалилась от него на безопасное расстояние, в ней раздался дружный вздох облегчения.

Они находились уже недалеко от лагеря, когда послышались отдаленные раскаты грома. Дождь! Она должна забрать Чио-Чио, гостившую у потерянного семейства, как только они вернутся обратно.

Во мраке послышался шепот Дэвида: он перекинулся несколькими словами с Мег, и та засмеялась. Вдруг Дэвид запел. Он пел по-французски, и Шон сразу узнала мелодию, которую он часто напевал, бродя по дому. Голос Дэвида наполнил собою темноту ночи, пока они продвигались вдоль черного туннеля, образованного водой и деревьями.

Через несколько минут к нему присоединилась Мег; ее голос звучал неуверенно, но до боли сладко и выразительно. У Шон возникло ощущение, что она подслушивает. Это была любовная беседа, хотя, конечно, они не любовники.

Когда пение смолкло, наступила тишина, которую разорвал уже близкий раскат грома.

– Это было чудесно, – воскликнула Робин. – Откуда это?

– «Искатели жемчуга», – ответил Дэвид. – Дуэт вообще-то написан для двух мужских голосов, но Мег сумела спеть изумительным баритоном.

Мег мягко и как-то робко засмеялась. Нет, они не любовники. Еще не любовники.

Дождь начался, когда они выбирались из каноэ. Через секунду все промокли насквозь. Казалось, вода хлещет отовсюду, они очутились во власти водной стихии.

Чио-Чио! Шон схватила фонарь и устремилась к тропинке, ведущей к потерянному семейству, но Ивен поймал ее за руку.

– Ты не можешь идти под ливнем, – заявил он. Его черные волосы прилипли ко лбу, вода стекала с бороды.

– Не могу же я ее оставить там в такую ночь. – Шон представила себе Чио-Чио, такую деликатную и беззащитную в своей клетке. Она попыталась освободить руку, но Ивен держал ее крепко.

– Ты не можешь идти, Шон.

Она опустила руки. При свете лампы она увидела, что ее ноги на дюйм погрузились в грязь. Вода слепила глаза. Речка выйдет из берегов и затопит тропинку. Идти было нельзя.

Она разделась снаружи палатки и повесила свою одежду рядом с одеждой Дэвида на веревку для сушки. Дэвид уже лежал в постели, читая при свете своего фонарика. Он не поднял глаз, когда она вошла.

Шон вытерла полотенцем лицо и шею и стала искать в пакете чистую майку. Все было влажным: ее одежда, полотенца, тренировочный костюм, которым она набила наволочку. Только здесь можно по-настоящему оценить сухой жар лета в Сан-Диего.

Она легла в постель, простыня прилипала к ногам. Шон старалась не касаться тела Дэвида. Дождевая вода скопилась на крыше палатки, и стенки шатались под ее весом.

– Как ты думаешь, палатка не свалится? – спросила она.

– Нет. – Дэвид перевернул страницу.

Где-то вдалеке упало дерево. Шон услышала треск ствола, скрежет корней, выдираемых из земли. Земля дрогнула, когда дерево упало в кусты. Затем снова стихло, слышался только шум дождя.

– Дэвид, мы придумаем что-нибудь насчет детей.

– Хорошо.

Шон вздохнула и стала разглядывать тени, блуждавшие по крыше палатки. Почему ей так тяжело? Дэвид вышел из-под ее контроля. Раньше все козыри были у нее в руках. Она сама решала, заговорить ли ей с ним, прикоснуться ли к нему, зная, что он всегда воспримет это с благодарностью. Теперь он волен сказать: «Я не хочу с тобой разговаривать, Шон». И только себя может она винить за эту перемену. Она сама выпустила его из пределов своей власти.

 

24

Мальчики резко ворвались в дверь их супружеской спальни.

– Это ты проворонила, – ворчал Дэвид. Он сжимал ее в объятиях, склонив голову ей на плечо. – Сегодня твоя очередь запирать дверь.

Крыть было нечем: в субботу ее очередь запирать дверь, прежде чем они займутся любовью, но ей так не хотелось отрываться от теплого тела Дэвида.

– Еще рано, – оправдывалась Шон. – Обычно они не встают к этому времени. – К тому же они с Дэвидом успели сделать то, что хотели. Едва успели.

Кейт нес Хэзер на руках, его костлявое восьмилетнее тело покачивалось под ее тяжестью. Он опустил девочку на кровать рядом с Шон и сам взобрался на постель. Дэвид передал Шон майку, которую незадолго до того с нее снял, и она надела ее под простыней. Шон любила носить майки Дэвида, эта пахла кремом после бритья. В постели было жарко, и ей нравился этот жар, увлажненный их потом. От мальчиков исходил тот немного затхлый запах, какой бывает после крепкого сна, а от Хэзер пахло тальком, ей пора было менять пеленки. Дети протиснулись между Шон и Дэвидом, прижимаясь к ним, ища их близости. Дэвид щекотал Хэзер под мышкой каждый раз, как она поднимала руку. Она поднимала ее нарочно, влюбленно глядя своими доверчивыми голубыми глазами на своего папочку, и начинала хихикать еще до того, как его пальцы касались намеченного места.

Шон открыла Глаза и увидела Альфредо и Виолетту; их силуэты отчетливо проступали на крыше палатки. Она резко села. Проклятие. Она ненавидела эти воспоминания, касавшиеся Хэзер. Они приходили во сне и играли с ней злую шутку, заставляя думать, что ничего плохого не случилось, что ничего дурного вообще не могло произойти. И тут она просыпалась, и возвращение к реальности ощущалось как удар хлыста, и к ней снова приходила эта невыносимая боль потери.

– С тобой все в порядке? – спросил Дэвид, дотронувшись до ее спины. Она не шевельнулась, только кивнула, боясь того, что, если что-нибудь скажет, он уберет свою руку. В этот момент она нуждалась в его прикосновении.

– Кошмар?

Она отрицательно покачала головой.

– Воспоминания. – Если бы она решилась сказать ему: «Я вспомнила субботнее утро, когда Хэзер была жива», – он сразу понял бы ее. Он представил бы себе всю сцену, запахи и ощущения этих пяти неразрывно связанных между собой людей. Но она не могла этого сказать. Шон рассматривала швы на палатке, пока Дэвид не убрал руку с ее спины.

Тропа, ведшая к потерянному семейству, была залита водой, и Шон, и Ивену приходилось углубляться в лес, чтобы не идти по воде. Поэтому они передвигались медленно. Ивен обращался с мачете с повышенной осторожностью; хотя рука его быстро заживала, но все же еще была скованной в движениях, и он держал ее опущенной.

Шон насторожилась, когда они приблизились к гнездовому дереву потерянного семейства. Они повесили клетку с Чио-Чио и прикрепленную к ней ловушку на соседнем дереве, но теперь на нем ничего не было видно, кроме пышных ветвей с окропленными дождем листьями.

– Чио-Чио пропала. – Ивен выговорил то, что она не решалась произнести.

Она посмотрела вниз, на размытую дождем землю. Под деревом виден был след от падения клетки, виден был также едва различимый след какого-то маленького зверька.

Ивен опустился на землю, изучая следы.

– Похоже на то, что это пака, – заключил он.

– Вон клетка! – Шон увидела ее в десяти ярдах от них и кинулась к ней, хлюпая по грязи. Клетка была пуста, одна из ее стенок вдавлена вовнутрь. Шон подняла голову и стала осматривать деревья.

– Может быть, Чио-Чио наблюдает сейчас за нами. Мы должны ее найти.

– Скорее всего, она уже внутри паки.

– Ивен!

– Вернемся обратно. Мы должны принести сюда приманку.

– Мы не можем вернуться без Чио-Чио, – ответила Шон. – Она ручная. Она здесь не выживет.

– Если бы я считал, что существует хотя бы малейшая вероятность того, что она жива, даже не принимая во внимание следы паки, я бы потратил оставшуюся часть дня на то, чтобы помогать тебе ее искать. Но я так не считаю. Пойдем.

Она закрыла глаза руками. Она должна была прийти сюда вчера вечером. Теперь ей не верилось, что какой-то дождик помешал это сделать. Какой она после этого ученый? И какой человек? Шон открыла глаза и дотронулась до плеча Ивена.

– Я буду считать, что с ней все в порядке, ладно? Может быть, она попадется к нам в ловушку завтра или на следующий день. Позволь мне не расставаться с этой фантазией.

– Мы должны экономить фрукты, – объявил Ивен в этот вечер за ужином. – Они нам понадобятся для приманки членов потерянного семейства, а также для кормежки игрунок.

– Фрукты – не единственная вещь, которую следует экономить, – добавила Тэсс, разливая воду из котелка. – У нас мало туалетной бумаги. Похоже на то, что кто-то использует ее не по назначению. Нам следует разделить остаток поровну.

– Неужели это так необходимо? – усомнился Ивен. – Некоторым ее может понадобиться больше, чем другим.

– Да, это необходимо. – Тэсс повернулась к Мег. – А у тебя не хватит пленки, чтобы заснять наше возвращение, если ты будешь целыми днями слоняться по лесу с фотоаппаратом.

– Мы не делаем снимки непрерывно, – возразил Дэвид.

Тэсс побалансировала своей чашкой между прутьев, из которых был сплетен стол, и взглянула на Дэвида. – В этом я не сомневаюсь. Непонятно только, чем вы там вдвоем целый день занимаетесь?

Шон прикусила губу. В голосе Тэсс прозвучала угроза.

– Мы разговариваем, – тихо ответила Мег. – Приятно, когда есть человек, с которым можно поговорить.

– На что ты намекаешь, Мег? – спросила Тэсс. – На то, что со мной тебе говорить не о чем?

– Да нет, я…

– Оставь ее в покое, – сказал Дэвид.

– Ну, ты! – Тэсс указала на Дэвида пальцем через стол. – Уж кто бы помалкивал. Почему бы тебе не уделить внимание собственной жене? Ее ты игнорируешь, зато гоняешься за Мег, как собака с высунутым языком. Она лесбиянка, ты, дурак! Или тебя привлекает именно это? Может быть, ты думаешь, что она начнет видеть мир твоими глазами, если тебе удастся ее уломать?

– Это тебя не касается, – ответил Дэвид, потемнев лицом.

– Касается, – возразила Тэсс. – Ты постоянно возникаешь у меня на пути.

– Тэсс, между Дэвидом и мной не существует ничего, кроме дружеских отношений. – Мег очень хотелось, чтобы Тэсс ей поверила.

Тэсс встала.

– По правде говоря, Мег, мне плевать на то, что ты делаешь. Твое тело – это твое дело. Если ты хочешь позволить мужчине распоряжаться им, пожалуйста. – Тут Тэсс наклонилась, почти вплотную приблизив свое лицо к лицу Мег. – Но делай это у себя дома. А здесь ты у меня в гостях.

Тэсс подняла с земли свой фонарь и направилась через поляну к реке. Она растворилась во тьме, и через мгновение закашлял мотор каноэ. Никто не сказал ни слова, пока гул мотора не умолк вдалеке, вниз по течению.

– Куда она поехала? – спросила Робин.

– Может быть, ей хочется побыть одной? – предположила Мег.

– Она пугает меня, – призналась Робин. – Я думаю, она сумасшедшая.

– Она не сумасшедшая, – возразил Ивен. – Она точно знает, чего хочет. Она расчетливая сука.

– Извините, – сказала Мег. – Мне не следовало ее злить.

– Ты за нее не отвечаешь, – ответил Дэвид. Мег посмотрела на Шон.

– Дэвид и я, мы просто друзья. Надеюсь, ты это понимаешь.

Шон неуверенно кивнула. Ей следовало заступиться за Дэвида, сказать им о разводе. Ведь Дэвид прибился к Мег в целях самозащиты.

Или это ей так кажется?

Дэвид вернулся в палатку поздно. Шон еще не спала; она ждала, прислушиваясь к каждому звуку. Она знала, что Дэвид был с Мег. Наверное, он ее успокаивал. Была ли оправдана ревность Тэсс? И что, если они все-таки были любовниками? Она разводилась с ним. Тогда почему мысль о том, что он занимается любовью с Мег, разбивала ей сердце?

– Как ты думаешь, куда отправилась Тэсс? – спросила она Дэвида, когда он скользнул под простыню.

Он пожал плечами.

– Не знаю.

– Рыболовная снасть оставалась в лодке. Может быть, она просто поехала порыбачить?

– Может быть. – Он лег набок, отвернувшись от нее.

Теперь ей недоставало ощущения близости его тела.

– Дэвид? Ты собираешься провести остаток поездки, не разговаривая со мной?

– Я разговариваю с тобой.

– Односложно.

С минуту Дэвид лежал молча. Когда он заговорил, в его словах слышалась безнадежная усталость.

– Все, что я делаю, тебе не нравится. Я стремлюсь к близости – ты меня отталкиваешь. Я отдаляюсь – ты снова ищешь сближения.

Комок застрял у нее в горле.

– Ты прав. – Чего она от него хочет? Она и сама не знала.

– Что бы я ни делал, ты недовольна, – продолжал он. – Мне не на что надеяться. Ты не хочешь жить со мной как с мужем, а я не могу вести с тобой светскую беседу, как будто мы не более чем знакомые. Я делаю, что могу, Шон. Я хочу только, чтобы ты оставила меня в покое.

На следующее утро Дэвид нашел Мег на берегу. Она сидела на бревнышке, теребя пальцами травинку и глядя вдаль, не покажется ли там знакомое каноэ. В утренней записке было сказано, что Тэсс не вернулась. Дэвид знал, что Мег винит в этом себя.

Он сел рядом с ней.

– Пойдем прогуляемся. Она покачала головой.

– Не могу. Вдруг она вернется, а я отлучилась с тобой…

– Мег, ты ни в чем не виновата. – Вчера вечером он видел, как она делала инъекцию инсулина, и тут только в полной мере осознал, что для нее заблудиться в лесу означало нечто иное, чем для них для всех.

– Количество сахара в моей крови понижается, – говорила она накануне вечером, вкалывая иглу шприца себе под кожу чуть ниже ребер. – Я запуталась: не знаю, что мне есть и сколько инсулина вводить. Пища здесь совсем не та, к которой я привыкла.

– Пойдем, – настаивал Дэвид. – Может быть, когда мы вернемся, она уже будет здесь. – Мег оставалась для него единственным прибежищем, и он не собирался ее отпускать.

Они шли вдоль речки, миновав потерянное семейство. Это был похоже на бесцельную прогулку, но Дэвид знал, что Мег старается держаться поближе к речке в надежде увидеть лодку Тэсс.

Когда они уже собирались повернуть обратно, Мег схватила его за рукав.

– Тс-с, – прошептала она.

Дэвид прислушался. Из-за деревьев до них доносился несмолкающий рокот. Они прошли вперед и вскоре поняли, что это был шум падающей воды. Они подошли к самому берегу, и он открылся перед ними – узкий бело-голубой каскад воды, ниспадающей с плато, расположенного высоко над их головами.

– Должно быть, это тот самый водопад, о котором говорила нам Тэсс во время речной прогулки. – Мег пробиралась сквозь спутанные стебли вьющихся растений, чтобы получше разглядеть водопад. На ее лице заиграла улыбка – впервые за последнее время. Дэвид руками расчистил себе путь и оказался на самом берегу, рядом с ней. Водопад образовал внизу залив, похожий на тот, в котором они купались, но вода в нем выглядела более свежей. Она пенилась, омывая плоские камни. Мег ступила на один из них, подняла к глазам фотоаппарат и сделала снимок.

В древесном шатре над водопадом образовалась прогалина, и солнечные лучи падали на волосы Мег – там, где они выбивались из-под шляпы. Она переменила линзы и сделала еще несколько снимков. Она перепрыгивала с камня на камень, отступала назад к берегу, потом снова ступала на камень. Могло показаться, что она творит какой-то магический обряд.

– Как-нибудь надо прийти сюда рано утром, когда все покрыто туманом, – сказала она.

– Это слишком далеко от лагеря, чтобы успеть к восходу солнца. Здесь можно заночевать. – Дэвид сел на камень и смотрел в воду. Стайка полупрозрачных рыбок ковырялась в иле, покрывавшем подводную часть камня, на котором он сидел. – Я могу пойти с тобой.

Мег взглянула на него.

– Я все время думаю о том, что сказала Тэсс. Насчет того, что ты не уделяешь достаточно внимания Шон. Я думаю, она права.

Он смотрел на просвечивающих рыбок. Их длинные вздернутые носы походили на иглы. Мег продолжала.

– Тебя не беспокоит, что Шон и Ивен проводят столько времени вместе?

– Нет. – Он вытянул ноги и откинулся на локтях, подставив лицо под солнечные лучи. – Я благодарен Ивену. Он заботится о Шон, когда я, по той или иной причине, не могу этого сделать.

– В последние несколько дней ты был невероятно холоден с ней. Надеюсь, ты не обидишься на меня за то, что я тебе это говорю. За то, что я вторгаюсь в твою личную жизнь.

Он перевел дыхание. Не было причины скрывать это от Мег. И все же ему было нелегко выговорить это вслух, потому что после этого он уже не сможет делать вид, что понял Шон неправильно.

– Шон хочет развестись со мной, – сказал он. Мег села, выгнув спину, как балерина.

– Развестись? Почему? Не из-за меня же?

– Ты тут совершенно не при чем. – Он-то точно знал причину. Шон не нужно было ему ничего объяснять. – Это следствие того, что случилось уже давно. Того, что я сделал.

– Просто не могу себе представить, чтобы ты сделал что-то настолько ужасное.

Итак, он расскажет ей. Дэвид сжал ладони и услышал, как сердце колотится у него в груди. Он должен снова пройти через все это, не упуская ни одной детали. Через все то, что скрывал от самого себя последние три года.

– Я хочу рассказать тебе о моей дочери, – сказал он.

 

25

Он взял день отпуска, чтобы отвезти Шон и Ивена в аэропорт, откуда они вылетали в Перу. Шон была возбуждена. Дэвиду и в голову не могло прийти, что он в последний раз видит этот азартный огонек в ее глазах, эту насмешливую улыбку и ямочки на щеках, заставлявшие ее выглядеть гораздо моложе своих тридцати пяти лет. Она сидела между передними сиденьями их «бронко», игнорируя пристяжной ремень, сжимая руку Дэвида и впившись ногтями в его плечо. Она говорила, что любит его, что будет думать о нем по ночам, одна в своей палатке.

Глядя в зеркало заднего обзора Дэвид уловил улыбку на лице Ивена.

– Жаль, что ты не едешь с нами, Дэвид, – шутливо сокрушался Ивен. – Я не ручаюсь за ее поведение, когда нам встретятся туземцы в набедренных повязках и со снадобьями, повышающими потенцию.

Но Дэвид и не собирался ехать с ними. Конечно, ему будет очень не хватать Шон, но мысль о том, что он сможет провести столько времени со своими детьми, казалась ему соблазнительной. Они сходят в Диснейленд и в Политехнический музей. Мальчики были возбуждены не меньше его. Как только он вернется из аэропорта, они поедут купаться.

Подготовка к поездке на пляж оказалась более сложной, чем он предполагал, и было уже одиннадцать, когда они, все четверо, разместились в автомобиле. Дэвид был уверен в том, что все продумал. Он запасся кремом, предохраняющим от солнечных ожогов, одеялом для мальчиков и другим – для себя и Хэзер. Они везли с собой полотенца, совок и ведерко, термос с соком и маленькую соломенную шляпу для Хэзер: ведь она была такой хрупкой. Дэвида беспокоило, что ее нос, даже смазанный кремом, может обгореть. Такое уже случалось. Надо за ней следить; если она порозовеет, они уедут с пляжа пораньше.

– Мы ведь не поедем опять в бухту Ла-Джолья-Ков, правда, папа? – заныл Кейт, усаживаясь на заднее сиденье рядом с братом.

– Нет. – Дэвид пристегнул ремень Хэзер.

– Только не ущипни меня за животик, п-папочка. – Хэзер съежилась, скрестив руки на животе, над желтыми трусиками.

– Не волнуйся, моя сладкая. – Однажды он и правда «ущипнул» ее; это случилось около двух лет назад, но она не забыла. Он случайно защемил ее кожу защелкой пристяжного ремня, маленький синяк на животе прошел через неделю. Он подумал тогда о том, как она ранима, как зависима от каждой его ошибки.

– Ну и на какой берег мы поедем? – нетерпеливо спросил Кейт.

– Может быть, на Уинданси? – Дэвид включил зажигание и усмехнулся, услышав радостный вопль мальчиков с заднего сиденья.

Хэзер всю дорогу пела. Дэвид пытался присоединиться к ее пению, это ее рассмешило, и он подумал, что в жизни не слышал звуков слаще этих. Но внезапно ее взгляд затуманился.

– Когда вернется наша мамочка?

– Хэзер, ты совсем тупая, – сказал Джейми. – Она еще даже не успела доехать до места назначения.

Нижняя губа Хэзер задрожала, и Дэвид обернулся, чтобы взглядом предостеречь Джейми. Он припарковался за квартал до пляжа и отвел мальчиков в сторонку, пока Хэзер отстегивала свой ремень.

– Парни, ей всего четыре года, – напомнил он своим сыновьям. – Она не привыкла обходиться без мамы, и дразнить ее ни к чему. Она и так уже немного напугана.

– Она всегда напугана, – ответил Джейми. – Она жуткая трусиха.

Джейми был прав. Хэзер отличалась чрезмерной робостью. Пару месяцев назад ее учительница из подготовительной школы специально вызвала к себе Шон и Дэвида, чтобы обсудить с ними этот вопрос. После этого они с Шон не спали всю ночь, стараясь разгадать загадку робости Хэзер. Шон имела на этот счет свою теорию.

– В ней сосредоточена осмотрительность, которой недостает всем нам, – предположила Шон. – Должен ведь хоть кто-нибудь в этом семействе быть осмотрительным!

Теория выглядела не хуже, чем любая другая. В конце концов, отец Хэзер проводил каждое утро и каждый вечер, летая на маленьком самолетике, а ее мать слонялась по комнатам со змеей на плечах и без конца толковала о прыжках с парашютом. Ее братья не реже чем раз в месяц попадали в отделение «скорой помощи», где залечивали свои боевые раны. Кто-то должен был проявлять осторожность. Но Дэвида беспокоило то, что маленькая девочка взвалила на свои хрупкие плечики столь тяжкую ношу.

Они расстелили одеяла недалеко от берега, и Дэвид смазал лосьоном каждый дюйм тела Хэзер, на который мог упасть солнечный луч; не избежали этой процедуры плечи и щеки мальчиков.

Стояла жара. Хэзер играла рядом с одеялом, нося в ведерке воду из океана и выливая ее на песок. Она рыла траншеи, воздвигала горы и пела песни, а Дэвид лежал на одеяле, время от времени открывая глаза, чтобы взглянуть на ее занятые делом ручонки, облепленные песком.

Наконец он сел. Океан сегодня был так же спокоен, как и залив. Дэвид дал мальчикам денег, чтобы они взяли напрокат надувные плоты. Скоро он увидел их в воде: они тщетно поджидали приличную волну, которая могла бы вынести их на берег.

– Пойдем купаться, Хэзер, – позвал он дочь. Хэзер махнула ручонкой.

– Там такие б-большие волны. Дэвид засмеялся.

– Сегодня они совсем маленькие, – ответил он, но спохватился, вспомнив, что до сих пор Хэзер купалась только в защищенных водах залива. – Пойдем, – повторил он. – Поедем на закорках.

Тут уж она не могла устоять, и он на плечах понес ее к берегу. В воде он поставил ее на ноги, и она в восхищении запрыгала вверх и вниз.

– Пускай волны попробуют тебя поймать, – искушал ее Дэвид.

Минуту она колебалась, затем вдруг побежала по воде, смеясь и повизгивая. Дэвид блаженствовал. Может быть, что-то произошло именно сейчас. Старые страхи ушли, пришло новое чувство безопасности. Он сел на кромку берега и наблюдал за тем, как его храбрая четырехлетняя дочь покоряла океан.

Сколько раз он повторил тогда слова: «Видишь? Это совсем не страшно»? Что ему стоило хотя бы один раз сказать: «Будь осторожна» – или – «Входи в воду только со мной»?

Он снова усадил ее на одеяло и вытер полотенцем. Она смеялась, гордясь своими достижениями.

– Теперь я смогу играть там же, где Джейми и Кейт, – сказала она, показывая на братьев, резвящихся в воде.

– Это слишком далеко для тебя. – Он наложил еще один слой лосьона на ее нос.

– Я смогу п-плавать на плоте.

– Чуть позже мы с тобой искупаемся еще раз. – Дэвид лег на спину, и она прилегла рядом с ним. Полоска песка, прилипшая к ее верхней губе, заставила его улыбнуться.

– Я люблю тебя, – сказал он. Дэвид увидел, как она закрыла глаза и погрузился в сон.

– Где Хэзер?

Дэвид открыл глаза. Над ним стоял Джейми, вытираясь полотенцем. Он сел и осмотрелся. Кейт сидел на месте Хэзер. Никакой тревоги поначалу он не ощутил. Она должна была находиться где-то рядом. Дэвид методично осматривал берег, мысленно поделив его на секции, выискивая взглядом желтое бикини и соломенную шляпу.

– Я ее не вижу, – признался он. Дэвид увидел, как мальчики переглянулись. Давайте разойдемся в разные стороны и начнем… – Тут он увидел соломенную шляпу. Поднялся ветерок, и волны с белыми барашками подбрасывали шляпу в воздух. Дэвид подбежал к воде и схватил шляпу.

– Хэзер! – закричал он, но в ответ не услышал ничего, кроме урчания волн.

Спасатели нашли ее так быстро, что он решил: все будет хорошо. Хэзер и в самом деле выглядела нормально, если не считать водорослей, которые опутали ее ноги. Водоросли напоминали Дэвиду каких-то злобных морских тварей. Спасатели уложили ее на берег и стали выкачивать из нее воду. Дэвида словно разбил паралич. Он не мог двигаться. Тут один из спасателей, молоденький светловолосый парень, начал дышать ей в рот. «Правильно, – подумал Дэвид. – Так и поступают в подобных случаях». Сейчас она начнет дышать сама.

Вокруг них собралась толпа, но Дэвид почти ничего не замечал. Джейми и Кейт прижались к нему, вдруг превратившись снова в маленьких мальчиков. Кейт плакал, прижимая голову к груди Дэвида.

– С ней все будет в порядке. – Он обнял своего сына. – Все будет нормально.

На своей машине они следовали за каретой «скорой помощи», перевозившей Хэзер в больницу. Дэвид говорил мальчикам, что теперь она уже наверняка дышит сама. Ее так быстро нашли, говорил он, и в машине отличное специальное оборудование. В этот момент она уже, наверное, очнулась. Как она перепугается, проснувшись в окружении незнакомых людей. Это было худшее, что приходило ему в голову: она испугается.

Мальчики молчали. Кейт не переставал плакать, и Дэвиду стало обидно, что сын не слушает его успокоительных сентенций, что он не верит отцу. Когда он припарковался на больничной автостоянке, Дэвид почувствовал, что сейчас взорвется, если Кейт не прекратит свое нытье. Он повернул мальчика к себе и ударил его по лицу тыльной стороной ладони.

– Прекрати, черт бы тебя побрал! Я сказал: все будет в порядке!

Кейт застыл, глядя на него с открытым ртом. Слезы оставили широкие влажные полосы на его щеках и скопились в мягких карих глазах. Дэвид зажал его лицо между своих ладоней. Он никогда не был своих детей, даже редко повышал на них голос.

– Извини, – сказал он. – Я расстроен. Войдем в больницу.

Кто-то выдал им халаты, которые они надели поверх купальных костюмов, кто-то позвонил Линн. Она приехала и забрала мальчиков к себе, затем вернулась в больницу и долго сидела рядом с Дэвидом в маленькой комнатке рядом с центральным залом ожидания. Они сидели на деревянных стульях друг против друга. Дэвид смотрел на свои руки. Ему хотелось, чтобы этого случая, когда он ударил Кейта, не было вовсе.

– Мистер Райдер?

Он поднял голову и посмотрел в глаза молодой женщине. Нет, не такой уж молодой. Ее рыжеватые волосы были тронуты сединой, в глазах застыло выражение личного поражения.

– Да. – Он не встал.

Женщина встала перед ним на одно колено, как будто собираясь о чем-то его умолять. Своей холодной шершавой рукой она взяла его руку, безвольно лежавшую на коленях.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Она подключена к респиратору, но мозговых волн нет. Мы испробовали все.

Линн заплакала, но Дэвид был загипнотизирован этим женским взглядом. Он видел, как на ее нижнее веко навернулась слеза, отражая свет больничной лампы. Она не имела права на эти слезы.

Дэвид резко поднялся со стула, так что врач потеряла равновесие.

– Я хочу видеть мою дочь. – Очевидно, они сделали что-то не так. Он должен это исправить, пока еще не слишком поздно.

Его оставили наедине с дочерью. Хэзер лежала на длинном столе. Она была так мала, меньше, чем он ожидал. Из ее рта тянулась трубка, присоединенная к какому-то аппарату, стоявшему на столе. Дэвид взял ее за руку.

– Хэзер?

Его предупредили, что она ничего не слышит, что ее мозговые волны не дают импульса. Что значит не дают импульса? Насколько внимательно они смотрели на монитор? Они ведь могли чего-то и не заметить?

– Хэзер, родная, это папа. – Он заплакал. О Боже, надеюсь, она не страдала, надеюсь, она даже не поняла, что с ней происходит. Как скоро она потеряла сознание? Боже, ты ведь не допустил, чтобы она испугалась? Ему припомнились водоросли, опутавшие ее ноги. Она могла испугаться. Все же он надеялся, что она запуталась в водорослях после того, как потеряла сознание. Он представил себе выражение испуга на ее лице. Пыталась ли она звать его на помощь, пока он спал на одеяле?

Ему не хватало Шон. Сейчас она летит на самолете, отдаляющем ее на тысячи миль. Как он ей скажет? Какие слова для этого подберет? Он все отдал бы за то, чтобы она была сейчас здесь, чтобы почувствовать тепло ее руки, обнимающей его. Чтобы он мог склонить голову на ее плечо и заплакать.

Дэвид почувствовал, как Линн берет его за руку. Как долго она стояла рядом с ним?

– Поедем ко мне, Дэвид.

– Это моя вина.

– О нет, Дэвид. Даже не думай об этом. Она была очень несмелой девочкой. Как ты мог предположить, что она пойдет в воду одна?

Дэвид вздохнул.

– Хэзер не была трусихой, – ответил он. – Она привыкла к тому, что ее опекают. Ей было всего четыре года. Она нуждалась в присмотре на берегу. Я заснул. Я виновен, Линн.

Когда Дэвид открыл глаза, он лежал на спине на плоском камне. В прогалине между деревьями виделась влажная голубизна неба. Шум водопада не умолкал ни на секунду. Он снова закрыл глаза. Ему было нехорошо. Горло саднило оттого, что он долго сдерживал слезы.

– Ты проснулся? – Мег села рядом с ним на камень. – Ты долго спал. Как ты себя чувствуешь? – Мег прикоснулась ладонью к его щеке, как бы измеряя его температуру. Он чувствовал себя так, будто только что перенес приступ жестокой болезни, от которого должен был умереть. Но он остался жив. Помогло хирургическое вмешательство. Раковая опухоль успешно удалена. Но его хирург выглядел озабоченным и ласково склонился над ним.

Дэвид повернулся к Мег, положил голову ей на колени и обнял ее за талию.

– Со мной все в порядке. – Он не чудовище. Он раскрыл перед ней все худшее в себе – и вот она осталась с ним, ее рука гладит его волосы. Она могла отшатнуться от него, узнав, что он виновен в смерти Хэзер.

– Когда ты собираешься простить себя? – спросила его Мег.

– Никогда.

– От этого никому не будет пользы. – Она указала ему на чистоту его намерений, когда он повез детей на тот берег, на который им особенно хотелось попасть. Его уже и раньше утешали таким образом. И не один раз. В сущности, так говорили все, кроме Шон. Но до сих пор подобные речи казались ему фальшивыми, не утешали. Может быть, оттого, что боль еще не успела притупиться от времени? Да, он должен был не спускать глаз с Хэзер, но ведь случившееся ни в коей мере не ставило под сомнение его любовь к дочери. Шон постоянно сыпала соль на его рану. Он почувствовал прилив гнева по отношению к Шон, совсем новое для него и жгучее чувство. Будь она проклята!

Он сел и глубоко вздохнул, ощутив свежий запах падающей воды. Его левая рука все еще обнимала Мег за талию, правой рукой он погладил ее по щеке. Дэвид наклонился и поцеловал ее, мягко, с благодарностью, и она помедлила мгновение, прежде чем отвернуть голову.

– Ты начинаешь прощать себя за одну ошибку, Дэвид. Не делай вместо нее другой.

 

26

Дэвид менялся на глазах. Это накапливалось постепенно, но сейчас произошел скачок, между ними внезапно выросла ледяная стена, которую Шон была не в силах растопить. Что-то окончательно отдалило Дэвида от нее. Когда он накануне вернулся из леса с Мег, это был уже другой человек. Он даже выглядел иначе, хотя трудно было сказать, в чем именно это заключалось. Может быть в том, как он смотрел на нее за ужином. Он смотрел ей прямо в глаза тяжелым взглядом, пока она не отвернулась. Этого он и добивался, подумала Шон, чтобы я первая отвела взгляд. Впервые именно он устанавливал дистанцию между ними, впервые у него достало на это сил.

Он еще спал, она расстегнула москитную сетку и достала записку Мег. Шон тихо развернула ее, подставив под утренние лучи солнца. Только одна строчка: «Спасибо за то, что ты доверился мне».

– Я думаю, это мне.

Шон вздрогнула от звука его голоса, ее щеки запылали.

– Извини, – оправдывалась она. – Я потянулась за своими туфлями и по ошибке залезла в твои.

Он протянул руку, и она положила записку ему на ладонь. Пока Дэвид читал, выражение его лица не менялось.

– От Мег? – спросила она, изображая невинность.

Он кивнул, доставая рубашку из пакета.

– Вы, кажется, подружились.

– С ней легко разговаривать.

– В былые времена ты говорил так обо мне, – произнесла Шон таким тоном, как будто это она была обиженной стороной в их взаимоотношениях.

– С тех пор много воды утекло, – задумчиво ответил Дэвид.

Он вылез из палатки, не говоря более ни слова. Шон наблюдала за тем, как он идет по тропинке к костру, придерживая у бедра мачете. А чего она ожидала? Ведь это она столкнула санки с горы. Теперь уже слишком поздно с них соскакивать. А он, похоже, искренне наслаждался спуском.

– Просыпайся, а то у нас возникли проблемы!

Шон открыла глаза. Ивен, присев у входа в палатку, тряс ее за ногу. Она простонала и взглянула на часы. Уже больше семи. Должно быть, после ухода Дэвида она снова уснула.

– Что еще стряслось? – Она села.

– Мы лишились большей части запасов еды. Кто-то на нее набрел, не знаю точно, кто именно. Возможно, тапир.

Шон встала на колени.

– Заходи, – пригласила она Ивена.

– Спасибо, я лучше здесь постою. Если мы окажемся в палатке вдвоем, я за себя не ручаюсь. – Он отвел в сторону москитную сетку и посмотрел на нее. – Нам с тобой никогда не приходилось просыпаться утром вместе. Жаль… Ты потрясающе выглядишь. Выражение лица полусонное-полусексуальное, а тут еще и эта маечка…

– Ты хочешь меня взбесить?

– Возможно. – Он отпустил сетку, и она упала между ними.

Шон натянула на себя шорты.

– Тэсс вернулась? Ивен покачал головой.

– Даже не знаю, злиться на нее или беспокоиться. С ней могло что-нибудь случиться. Надо бы взять маленькое каноэ и поискать ее.

– Тэсс непотопляема, – заявила Шон, застегивая блузу, надетую поверх майки, в которой она спала. – Возможно, она где-то скрывается только для того, чтобы нам досадить. Но она вернется. Она не может ставить под угрозу свою профессиональную репутацию.

Синий брезент, покрывавший запасы пищи, был разорван в клочья. Его куски украшали кустарник вокруг расчищенного участка. Пластиковые пакеты, где хранились рис и бобы, изжеваны, мука рассыпана по земле. Манго и бананы, тоже хранившиеся под брезентом, исчезли, но сохранилась пара гроздьев бананов, висевших на дереве с клетками.

Дэвид и Мег собирали консервные банки, разбросанные в кустах. Робин сидела на земле, набрав в ладонь горстку бобов.

– Что же нам теперь делать? – скулила она. – Того, что осталось, не хватит даже до вторника.

– Хватит, – заверил ее Ивен. – Тэсс вернется с рыбой; к тому же она умеет различать съедобные растения. Обойдемся.

Сегодня пятница. Отъезд намечен на вторник; они отправятся на каноэ к Рио-Тавако, где их встретит Чарли со своей лодкой. Поездка по реке займет на этот раз больше времени, поскольку придется идти против течения. Мануэль заедет за ними не раньше, чем в среду вечером, и они прибудут в Сан-Диего ночью в четверг. Шон было приятно думать об этом: она почувствовала, что уже готова к возвращению домой.

В это же утро один из эльфов-детенышей порезался о проволоку, торчавшую из клеточной сетки. Шон и Ивен стояли с разных сторон клетки и смотрели вовнутрь. Рана тянулась вдоль всей маленькой спинки игрунки, ее шерсть была заляпана кровью.

– Это наша вина, – признала Шон. – Следовало быть поосторожнее с проволокой.

– Давай посмотрим, что можно для нее сделать, – предложил Ивен.

Дэвид, Робин и Мег наблюдали за тем, как Шон устанавливала клетку на столе. Обезьяна закрыла глаза и тихо стонала, совсем как Тика перед смертью. Игрунка передернулась, когда Ивен вколол ей анестезирующий раствор.

Шон мягко достала детеныша из клетки и поместила его на столе.

– О Боже, – простонала Робин. – Не спина, а сплошная рана.

Ивен пристроил обезьянку между побегами, из которых был сплетен стол, и обработал рану спиртом. Он передал Шон нитку с иголкой. – Ты у нас мастерица по швам, – сказал он. – На этот раз понаблюдаю, как ты это делаешь.

Шон делала стежки, а Ивен сдвигал края раны. Их головы соприкасались, пока они работали, и Шон делала шов медленнее, чем могла бы. Каждый стежок позволял ей дотрагиваться пальцами до его руки.

– Как чудесно ты это делаешь, – тихо произнес Ивен. Казалось, он комментирует не столько ее работу, сколько прикосновения пальцев к его руке.

Если бы никого вокруг не было и Ивен предложил ей заняться любовью прямо сейчас, она бы согласилась. Шон остро нуждалась в ласке, и он искушал ее своей нежностью. Никто не умел залечивать ее душевные раны так, как Ивен. Ей следовало сегодня быть поосмотрительнее. Она не могла за себя поручиться.

Вдруг Дэвид поднялся из-за стола.

– Мне попались расставленные рыболовные снасти вниз по ручью. Попробую поймать что-нибудь на ужин.

– Это было бы отлично, – одобрил его Ивен, не поднимая головы. Затем он обратился к Шон. – Уверен, что рана заживет быстро. – Он провел большим пальцем по руке Шон, их взгляды встретились. То, что она увидела в его глазах, не имело к игрункам никакого отношения. Она снова перевела взгляд на эльфа. Ивен ощущал то же, что и она, и это удваивало опасность.

Дэвид не был большим специалистом по рыбной ловле, к тому же он обладал скудной экипировкой. Он нашел довольно длинный кусок лески с крючком, загадочным образом прикрепленным к одному из концов лески. Должно быть, Тэсс закинула эту нехитрую снасть накануне, во время одной из своих отлучек. Дэвид привязал леску к длинной ветке и насадил на крючок какого-то жирного жука, похожего на таракана. Он сел на маленькое желтое каноэ, лежавшее на берегу кверху дном, и закинул удочку. Жук поплыл по поверхности, он выглядел неаппетитно. Дэвид понаблюдал за ним несколько минут, потом смастерил грузило из камешка и снова закинул удочку.

Дэвид несколько раз ездил на рыбалку с мальчиками. Они брали напрокат маленькую лодку и везли ее на озеро Уолфорд. Им ничего не попадалось, но Дэвид вспоминал эти поездки с теплым чувством. Только он и мальчики, мужское братство. У них выработался своеобразный ритуал. Утро отводилось предвкушению: обсуждались повадки озерных рыб, которых они принесут домой на ужин. Днем разговор приобретал иную окраску: мальчики рассказывали Дэвиду о школьных делах, о взаимоотношениях с друзьями-приятелями. Они беседовали легко и откровенно, мальчикам легче было делиться своими проблемами с ним, чем с Шон. Ведь это чего-нибудь да стоило? Разве судья не должен этого учитывать, решая вопрос о том, с кем из родителей оставить мальчиков? В свое время Шон неплохо с ними ладила, но теперь зачастую пугала близнецов непредсказуемыми переменами в своем настроении. Дэвид мог судить об этом по выражению их лиц, по той браваде, которую они на себя напускали в целях самозащиты. Либо Шон спускала на них всех собак без всяких видимых причин, либо требовала общения на таком уровне интимности, что мальчики впадали в панику, стремясь выскользнуть из-под материнского крыла.

Конечно, она неплохая мать. Это он должен признать. Но сегодня он искал доводы, которые подкрепили бы его гнев по отношению к Шон. Он не мог стряхнуть его с себя. Вот почему Дэвид не взял с собой Мег. Он не надеялся на свою способность контролировать себя. Вчерашний разговор о Хэзер развязал ему руки, высвободил все то, что накопилось в нем за последние три года.

Шон его наказала. Видит Бог, она наказала его жестоко. Поначалу он смирялся перед ее гневом, потому что считал, что заслуживает его. Но больше он так не думал.

Дэвид наблюдал за тем, как Шон и Ивен совместно накладывали шов на рану игрунки. Он видел, какими согласованными были их действия, как они читали мысли друг друга. Их головы соприкасались, так же как и их руки. Он смотрел до тех пор, пока ему не стало невмоготу. Он не мог выдержать этого сегодня, когда его гнев вырвался на свободу. И он не знал, сможет ли вести себя по отношению к Шон достаточно цивилизованным образом до конца путешествия.

Первые несколько недель после смерти Хэзер Дэвид проводил либо на работе, либо у себя дома, в одиночестве. Шон жила в питомнике, выкармливая отверженную матерью Тику. Дэвид знал: Шон радовалась тому, что у нее нашелся повод держаться от него подальше. Перед тем как переехать в питомник, она отвела Кейта и Джейми к Линн. Таким образом она показала, что не доверяет Дэвиду. Он мог бы оспорить ее решение, но суть дела заключалась в том, что тогда он и сам себе не доверял. Он чувствовал, как его жизнь ускользает между пальцев; все, до чего он дотрагивался, плыло. Это чувство только усиливалось оттого, что он в одиночестве бродил по дому, где все напоминало ему о Хэзер. Единственным местом, где он чувствовал себя более или менее спокойно, был самолет.

Он убил свою дочь. Он сделал это с такой же очевидностью, как если бы взял нож и вонзил ей в сердце. Чиновники из комитета по защите детей отнеслись к делу слишком формально. Он сказал им, что уснул; он даже сказал им тогда, что сознательно намеревался заснуть, поскольку не подумал об опасности. Дэвид ожидал, что они обвинят его в преступной небрежности и подвергнут наказанию. Но они смотрели на него с сочувствием и классифицировали инцидент как несчастный случай. Возмездие не настигло его, равно как и очищение.

Шон он тоже убил. Правда, существовала еще эта женщина, которая выглядела как Шон, но явно была самозванкой. Дэвид ее боялся. Она владела целым арсеналом слов, отточенных, как отравленные стрелы, и метала их в него.

По ночам он лежал без сна в пустом доме, думая о том, как приблизиться к ней, не подвергаясь смертельной опасности. Ведь он не был железным, скорее хрупким. Настоящая, прежняя Шон это знала, но ее заместительница и понятия не имела о том, что сломать его очень легко.

После трех таких ночей он решил, что должен что-нибудь сделать. Это было безумие. Ведь те невероятно прекрасные годы, которые они провели вместе, чего-то стоили? Они разучились разговаривать друг с другом. Это тоже его вина. Он замкнулся. Почему он так себя повел? Чего он боялся? Он мог рассыпаться на куски. Скорее всего, так бы и случилось. Ну и что? Если бы он заплакал у нее на руках, это еще не был бы конец света. Ведь именно этого он хотел в ту первую ночь, когда она вернулась из Перу, но его сковала тяжесть вины, он тогда вообще не мог говорить.

Потом отравленные стрелы были у нее всегда наготове, но не могло же так продолжаться вечно. Он должен был попробовать. Ему следовало объяснить ей, чего ему стоит начать разговор. Молить ее о том, чтобы она его выслушала. Ведь он не мог без нее обойтись.

Он встал и оделся. Он должен идти, прямо теперь, среди ночи, пока она размягчена сном, пока у нее под рукой нет колчана со стрелами. Мысль о ее близости наполнила его сердце надеждой. Разве она не нуждалась в их близости? Разве она не тосковала о нем?

У Дэвида был свой пропуск, и он въехал в питомник через главный вход. Круглая белая луна светила зыбко и тревожно, он медленно вел машину мимо клеток гривастых волков и зебр, думая о храбрости Шон, которая не боялась оставаться здесь ночью одна.

Он припарковал машину рядом с ее «бронко», на стоянке, и пошел вниз по дорожке мимо Пентагона. Кругом ни огня, и трудно было сказать, где находятся сейчас медные эльфы – снаружи или внутри. Дэвид провел пальцами по грубой штукатурке здания. Он был счастлив уже оттого, что находится вблизи Шон, может дотронуться до того здания, которое она любила.

Дэвид приблизился к длинному одноэтажному дому, в котором располагался кабинет Шон. Свет в окнах не горел, на стук в дверь никто не ответил, но это Дэвида не встревожило. Скорее всего она осталась в кабинете Ивена, где диван легко превращался в кровать.

Он легонько постучал по двери кабинета Ивена. Не услышав ответа, Дэвид повернул ручку, которая поддалась под его рукой. Надо будет сказать Шон, чтобы она была повнимательнее и запирала дверь на ночь. А то любой мог войти, пока она спала.

Он открыл дверь. Комната освещалась только луной, но этого было достаточно, чтобы увидеть то, что он увидел. Шон спала в объятиях Ивена. Луна выхватила из темноты очертания их голых плеч, их тела излучали жар, который достигал Дэвида, стоявшего у двери.

Он сделал шаг назад, беззвучно закрыв за собой дверь. Дэвид принудил себя сделать несколько шагов вправо, пока не ступил на землю. Он прислонился спиной к прохладной штукатурке здания и попытался упорядочить свое дыхание. Лунный свет заливал холмы, окружавшие питомник, вокруг стояла тишина.

Единственный звук, который он слышал, производила кровь, пульсировавшая у него в висках.

Он это заслужил. Ведь он желал наказания, не так ли? Это вполне подходящее наказание за все, что он сделал. У Дэвида не возникло ощущения, что его предали. По крайней мере в отношении Шон: сейчас она едва ли могла отвечать за свои поступки; к тому же она была права, назначив ему самую тяжкую меру наказания. А Ивен? Ивен просто подвернулся ей под руку.

Ивен звонил ему накануне ночью, как только вернулся из Перу. Известие о Хэзер его потрясло. Ивен пообещал поговорить с Шон, убедить ее вернуться домой. Вместо этого он проводит с ней ночь, становится ее любовником.

Дэвид провел там большую часть ночи, наблюдая за тем, как луна перемещается по небу, освещая попеременно то одни, то другие участки поросших кустарником холмов. Он услышал крик койота со Слоновьего хребта и почувствовал, как оштукатуренная стена холодит его спину.

В половине пятого Дэвид заставил себя встать и подойти к машине. Ноги казались чужими, принадлежащими человеку, только что вернувшемуся из длительного морского путешествия. Ему пора ехать в аэропорт. Впервые он не был уверен в том, что сможет работать. До сих пор он летал ежедневно, даже на другой день после смерти Хэзер; в этом заключалось его спасение. Несколько часов в день он мог не думать ни о чем, кроме движения транспорта и курса самолета.

Луиза увидела его, когда он выходил из машины, и пригласила в свой кабинет.

– Ты выглядишь больным, – сказала она, глядя ему в глаза.

– Нет, я не болен. Я в порядке.

Его сознание затуманилось, когда Луиза взяла его за руку и подвела к креслу.

– Ты не в порядке, – ответила она. – Садись. Он улыбнулся.

– Немного не выспался. Вот и все. – Он слышал, как вкрадчиво звучит его собственный голос. С его помощью он мог ввести в заблуждение кого угодно.

Луиза села за свой стол и отвела седую прядь ото лба.

– Ты отлично поработал, Дэвид. Но надо и отдохнуть. Я не хочу, чтобы ты поднимался в воздух сегодня. Иди домой, поспи. Возьми пару дней отпуска.

В мозгу Дэвида вспыхнула картина: самолет ныряет в залив. В ней было что-то зачаровывающее. Обыкновенный несчастный случай. «Известный летчик и репортер по дорожному движению Дэвид Райдер погиб в авиакатастрофе через две недели после трагической смерти своей дочери». Он застрахован на крупную сумму. О мальчиках есть кому позаботиться.

– Дэвид? Ты меня слышишь? – зеленые глаза Луизы сузились. – Иди домой. – Звучание последнего слова сдавило ему горло. Только бы не расплакаться, не здесь. Он знал, что выглядит сейчас как ребенок. Он и чувствовал себя ребенком, боящимся возвращаться в пустой дом.

– Давай я позвоню Шон, чтобы она за тобой заехала.

– Нет. – Дэвид встал. – Я пойду. До завтра.

Дэвид вернулся домой в шесть тридцать; Шон сидела за кухонным столом и пила кофе. Она удивилась его приходу. – Разве ты сегодня не работаешь?

– Луизе показалось, что я выгляжу больным. – Он старался не встречаться с ней взглядом.

– Да, выглядишь ты неважно.

Дэвид подошел к плите, чтобы налить себе чашку кофе.

– Почему ты дома?

– Тике лучше.

– Это хорошо. – Дэвид сел за стол.

– Кроме того, утром звонила Линн. Кейта вчера ночью опять рвало. Пятый раз. Я отведу его к врачу.

– Я могу его привезти, – предложил Дэвид.

– Нет. – Шон покраснела, поднесла дрожащую руку ко лбу.

Дэвид наклонился и взял ее за руку. Она была холодной, дрожь в ней не унималась.

– Ты что, так никогда и не доверишь мне заниматься детьми?

– Я уже договорилась. – Она отняла руку. – Я заеду за ними в восемь тридцать. Ты можешь идти спать.

– Шон… – Он смотрел на собственное искривленное отражение на кофейной чашке. Дэвид не знал, как сформулировать вопрос, который он собирался задать Шон, и боялся ее ответа. – Ты… Ты меня больше не любишь?

Она встала и отнесла чашку в раковину.

– У меня все перепуталось, Дэвид.

Она вышла из комнаты, Дэвид крепко сдавил чашку ладонью. По крайней мере она вернулась домой, разговаривала с ним. Сейчас о большем нельзя было и мечтать.

Уснуть он не мог. Когда Шон уехала за мальчиками, Дэвид встал с постели. Он зашел в туалет рядом с ванной и стал рыться на полках, ища противозачаточный колпачок Шон. Она пользовалась им в течение нескольких месяцев после рождения Хэзер, пока Дэвид не подвергся вазэктомии. Но и после этого Шон иногда использовала колпачок в начале менструации, когда кровотечение было особенно сильным, но ей не хотелось отказываться от половой жизни.

Колпачка не было. Дэвид и сам не знал, для чего ему понадобилось вещественное доказательство ее неверности. Застав их вдвоем в постели, он в дополнительных уликах не нуждался.

В кухне Дэвид нашел сумочку Шон. Он расстегнул ее, порылся в одном отделении, затем в другом. Наконец он нащупал пальцами пластиковую коробочку и нашел в ней колпачок, а также сильно помятый тюбик со сперматоцидной пастой. Дэвид положил все это на место и вернулся в постель.

В субботу ровно в десять Ивен явился в спортивный клуб, как всегда в последние четыре года. Пока они вместе шли к теннисному корту, Дэвид был спокоен. Он не мог смотреть Ивену в глаза, но ловил себя на том, что пристально вглядывается в Ивена, как будто видит его впервые. Дэвид смотрел на его мускулистые, темные от загара ноги, крепкие жилистые руки. И думал при этом о том, как Ивен занимается с Шон любовью, как он касается ее своими руками, своим ртом.

Он победил Ивена в обоих сетах. Такое случалось редко. Когда они шли в раздевалку, Ивен взял его под руку своей потной рукой.

– Ну, Дэвид, ты даешь! – рассмеялся он. – Сегодня ты играл так, как будто хотел меня убить.

Дэвид улыбнулся. Он ощущал приятную усталость в мышцах. Но ему почему-то было неловко вдвоем с Ивеном в раздевалке. Он быстро оделся, стараясь не смотреть на тело Ивена.

– Выпьем пивка, как обычно? – спросил Ивен.

– Конечно.

Они подъехали к ресторану каждый на своей машине, как делали это всегда, и встретились за стойкой бара.

– Шон проделала колоссальную работу, выкармливая эту игрунку, – сообщил Ивен, сделав глоток пива. Он пытался вести светскую беседу, и Дэвид смотрел на него с некоторым сожалением.

– Она всю себя отдала этой малышке, – сказал Дэвид.

Ивен поставил кружку и сложил руки перед собой, на стойке бара. Он рассматривал свои пальцы. Когда он поднимал глаза, они блестели, и Дэвиду сдавило грудь.

– Я был настолько потрясен, когда услышал от тебя по телефону, что случилось с Хэзер, что до сих пор не сказал, как я тебе сочувствую.

– Спасибо. Мне пришлось несладко. Ивен кивнул.

– Я понял это из разговора с Шон. Она сама не своя.

Дэвид кивнул головой.

– Ты прав.

– И еще она сказала, что мальчики до сих пор не оправились.

Им принесли гамбургеры.

– Кейту уже лучше.

Ивен кивнул. Очевидно, ему это было уже известно.

– Да, Шон говорила, что доктор ему что-то прописал.

Кейт теперь принимал пилюли перед сном. Похоже, это улучшило работу его желудка. Но Джейми до сих пор мучили кошмары; от этого пилюль еще не придумали.

– Бедные дети, – вздохнул Ивен. – Они ведь прошли через все это от начала до конца?

– Да.

Ивен положил гамбургер обратно на тарелку.

– Если я хоть чем-нибудь могу быть тебе полезным, скажи мне об этом, пожалуйста. Я просил Шон, чтобы она позволила мне взять Кейта и Джейми на уик-энд, чтобы вы могли куда-нибудь съездить или просто побыть вдвоем.

– Ты это предложил? – Дэвид был поражен.

– Да. Я бы с удовольствием провел с ними время. Ты знаешь, я без ума от твоих детей. Но Шон не согласилась. По крайней мере, на этот уик-энд.

– Спасибо за заботу.

– Дэвид, если ты считаешь, что это не мое дело, так мне и скажи, ладно? Но я так люблю вас обоих. Я не могу сидеть в стороне и смотреть, как вы с Шон… Я хочу сказать… Я знаю, что у вас с Шон сейчас не все ладится.

Дэвид смотрел на Ивена, стараясь подобрать нужные слова, и подумал: «Этот человек мне не враг».

– Она страдает, – продолжал Ивен. – Я думаю, ты даже не знаешь, насколько сильно она страдает.

– Она мне об этом не рассказывает. Ивен кивнул.

– Она разгневана. Она срывает зло на тебе, но на самом деле она злится на себя, на Бога, на Хэзер и на все на свете. Ты просто подходящая мишень.

– Она злится на всех, кроме тебя.

Во взгляде Ивена промелькнула настороженность.

– Что ты имеешь в виду?

– Хотя бы то, что она с тобой разговаривает.

– Да, это так. Может быть, ты недостаточно настойчиво стараешься растопить лед, как-то расшевелить ее. Я знаю, что у тебя хватает своих проблем, но сейчас она нуждается в большем внимании.

«Она нуждается в том, чего ты не можешь ей дать». Что-то подобное говорил ему когда-то Джуд Мандел. Значит, в конце концов, он, сам того не ведая, оказался прав?

– Я чувствую, что в данный момент мне нечего ей предложить, – признался Дэвид.

Он ощутил внезапный прилив благодарности к Ивену за то, что он взял это на себя. Если это то, в чем нуждается Шон, пусть так и будет. Он обязан Ивену.

И он оплатил счет за ланч.

 

27

Дэвид осмотрел то, что предлагалось сегодня на завтрак. Негусто: по две столовых ложки овсяной каши на каждого, по одному банану, экспроприированному у игрунок, чай; в желудке Дэвида заурчало. Он посмотрел через стол на Мег. Ее лицо казалось более худым, чем неделю назад, щеки – более впалыми. Как долго она продержится на такой пище?

Накануне ему не удалось поймать ни одной рыбки. Через день-другой им просто нечего будет есть. Как выяснилось, они сильно зависели от рыбы, которую ловила Тэсс; они вообще очень от нее зависели. Куда она девалась? Вчера Ивен и Шон пытались ее поискать на маленьком каноэ. Они проплыли несколько миль вниз по течению и обратно, но никаких следов Тэсс им обнаружить не удалось. Дэвида это не удивило. Тэсс слишком умна, чтобы они нашли ее, если она этого не хотела. Он представил себе, как она сидит где-нибудь поблизости, поджаривая на костре только что пойманную зубатку, и изучает флору данного участка джунглей. Но нет, ведь она оставила в лагере свои ботанические книги. И сигареты. Тут что-то не так. Она покинула лагерь в спешке, не подготовившись к долгой отлучке. Да и рыболовную снасть она захватила с собой только потому, что не удосужилась вынуть ее из каноэ. Должно быть, с ней что-нибудь случилось. Возможно, она мертва. И все же Дэвид не мог отделаться от воображаемой картины: Тэсс затаилась где-то неподалеку, в миле-другой вниз по течению, поджидая вторника. Она заставит их беспокоиться до последней минуты.

После завтрака Дэвид решил поплавать. Он стартовал у лагеря и поплыл против течения. Вода была теплой и мягкой, а течение настолько слабым, что бороться с ним особенно не приходилось. Это его разочаровало. У него оставалось слишком много времени для того, чтобы думать.

– Дэвид?

Он остановился и огляделся. Ивен стоял в воде в нескольких ярдах от него, с его волос стекала белая пена. Оказывается, Дэвид подплыл к заливу для купания.

Он нащупал ногами мягкое дно и прошел в залив. – Я и не думал, что заплыл так далеко, – признался он. Он подустал. Сейчас он не в лучшей спортивной форме.

Ивен продолжал намыливать голову. Белизна пены изменила его внешность, он выглядел более мягким, даже ангелоподобным, несмотря на бороду.

– Не нагуливай себе аппетит, – посоветовал он Дэвиду.

– Голоднее, чем теперь, я все равно не стану, – ответил Дэвид, устраиваясь на одном из плоских камней. На нем были синие плавки в полоску. Ивен купался голым.

Дэвид провел пальцами по своим влажным волосам. – Думаю, Шон уже объявила тебе о своих планах, – предположил он, ощущая некоторую неловкость. Прошло немало времени с тех пор, как они с Ивеном в последний раз разговаривали о таких вещах.

– О каких планах?

– О разводе.

– О! Да, она мне сказала. – Ивен опустил руки в воду и наблюдал за тем, как течение смывает пену с его пальцев. – Я очень расстроился, узнав об этом.

Дэвид ждал, надеясь, что Ивен скажет еще что-нибудь: спросит о его самочувствии, пообещает поговорить с Шон. Ивен не принадлежал к числу людей, которые избегают трудных тем. Но на этот раз ему, кажется, нечего было добавить. Он окунулся в воду, смывая с волос остатки шампуня. Когда Ивен снова выпрямился, его волосы были черны как смоль, а влажная кожа засверкала на солнце. Он направился к берегу. Молчание чрезмерно затянулось.

– Я знаю, что вы и дальше будете работать вместе… – торопливо произнес Дэвид, – но я бы хотел, чтобы мы остались друзьями.

Ивен кивнул так, будто для него это само собой разумелось. Возможно, так оно и было. У него своя семья и будет еще Шон в придачу. Он будет видеться с ней куда чаще, чем Дэвид. Интересно, помнит ли Ивен о тех временах, когда у него не было ничего?

– Я думаю, что буду нуждаться… – Дэвид хотел сказать «в твоей дружбе», но решил, что это прозвучит излишне мелодраматично. – Я имею в виду, что буду нуждаться в тебе как в партнере по теннису, ведь мне придется жить одному. – «Жить одному». Его голос звучал как обычно. Оставим эмоции для внутреннего потребления.

Ивен снова кивнул.

– Надеюсь, мы как-нибудь выберемся из этой ситуации.

Что-то в тоне Ивена встревожило Дэвида.

– Что может нам помешать из нее выбраться? – спросил он.

– Не могу себе представить. Я только хотел сказать, что на нас многое обрушилось сразу. – Тут он посмотрел Дэвиду прямо в глаза. – Слушай, об этом можешь не беспокоиться. Конечно, мы останемся друзьями.

Дэвид провел ладонями по гладкой поверхности камня.

– Ты думаешь, она поступает правильно? – спросил он.

– Я думаю, что она дура, – выпалил Ивен, но тут же спохватился. Дэвид это заметил: Ивен не хотел предавать Шон. – Но это ее жизнь, ей и принимать решение.

– Это и моя жизнь тоже, – сказал Дэвид.

– И моя. – Ивен быстро отвернулся, будто произнес два слова лишних. Дэвид успокоился. Нет смысла спрашивать, что Ивен имеет в виду. Любой ответ прозвучит правдоподобно. Только одна мысль беспокоила его по-настоящему. Не мысль – картина: Шон и Ивен вместе склоняются над игрункой, их головы соприкасаются. Возможно, между ними возникает что-то новое?

Дэвид точно знал, когда прекратилась связь между Шон и Ивеном, потому что он завел привычку проверять сумочку Шон на предмет наличия в ней противозачаточного колпачка. Он наблюдал за тем, как на тюбике со сперматоцидной пастой появлялись новые вмятины, как он сменялся другим и опять худел. По крайней мере, она не забывала о средствах предосторожности.

Сначала Дэвиду казалось, что это вообще не связь, не связь в обычном смысле слова. Он легко мог допустить, что они занимались любовью один-два раза. Ну, несколько раз. Это легко можно было понять. Но связь продолжалась, и Дэвид безропотно подчинился этой пытке. Шон вольна была сама определять продолжительность наказания.

Тот год был самым тяжелым в его жизни. По вечерам, когда Шон уходила на одну из своих «встреч», он кормил близнецов, покупал им мороженое, водил их в кино, и все это время его неотступно преследовало видение: Шон и Ивен в кабинете, он расстегивает ее блузку, задирает юбку. Или, того хуже: пальцы Шон скользят по коже Ивена, ее густые черные волосы разбросаны по его животу, она наклоняется над ним, чтобы взять в рот его член. Во всем этом Дэвида больнее всего ранило то, что Шон представлялась ему в активной роли. Дома же она оставалась совершенно пассивной, относясь к своему телу как к обузе, которую она вынуждена носить с собой. Но еще мучительнее была мысль не об их позах, не о половом акте вообще, а о том, что ему предшествовало и следовало за ним, – об их разговорах. Вот Шон рассказывает Ивену о своих чувствах, о том, как тяжело переживает утрату дочери, о том, во что превратился ее брак с ним, Дэвидом, а Ивен сочувственно ей отвечает. Мысль о такого рода интимной близости между ними казалась Дэвиду еще более непереносимой, чем видение их сплетенных тел, тем более, что с Дэвидом Шон своими чувствами не делилась вовсе.

Их связь прекратилась, когда Ивен обручился с Робин. Колпачок исчез из сумочки и вновь объявился на полке в туалете. Вдруг отпала необходимость в бесчисленных деловых встречах, и в продолжение некоторого времени Дэвид был настроен оптимистично. Ему захотелось преподнести Ивену и Робин в качестве свадебного подарка нечто такое, что олицетворяло бы устойчивость их союза; на самом деле он хотел выразить им благодарность за то, что этот злосчастный год, а с ним и тяжелейший период в его жизни близится к завершению. Они с Шон в конце концов остановились на том, что подарят новобрачным поездку на Гавайи. Они могли себе это позволить, поскольку о собственном совместном отдыхе им думать не приходилось.

Дэвид надеялся, что теперь все придет в норму, но Шон осталась для него такой же недоступной, как и прежде. Если Шон и изменилась, то к худшему: она откровенно горевала, отлученная от Ивена и насильственно привязанная к опостылевшему ей Дэвиду.

Вечером после ужина Дэвид сидел в палатке Мег и перелистывал книги Тэсс по ботанике. Он надеялся, что они помогут распознать какие-нибудь съедобные растения, но этот вопрос, по-видимому, не занимал авторов ученых книг. Дэвид держал в руке веточку с папоротникоподобными листьями и кроваво-красными ягодами. Такого растения он не сумел отыскать ни в одной из книг Тэсс. Мег сидела напротив него и просматривала другую книгу с тем же успехом.

– Дай-ка мне их рассмотреть. – Она потянулась за ягодами, и Дэвид передал ей веточку. Наблюдая за тем, как Мег углубилась в книгу, Дэвид почувствовал по отношению к ней необычайную симпатию. Ее длинные светлые волосы, подобно какому-нибудь экзотическому морскому созданию, рассыпались по плечам и оплетали ее руки. Ворот коричневой рубашки расстегнут до третьей пуговицы. Мег сидела, широко расставив ноги, согнутые в коленях, ее левый локоть покоился на левом колене, правой рукой она переворачивала страницы. Ее поза, свободная и непринужденная, напоминала Дэвиду призывно распахнутый изгиб лунного серпа. Если бы ему вздумалось поцеловать ее сейчас, это было бы очень легко сделать. Он мог наклониться вперед, взять книгу у нее из-под руки, положить ее на пол палатки и мягко прижаться губами к ее губам. Он был уверен в том, что сегодня она не будет сопротивляться. Именно поэтому он не должен ее целовать. Это будет слишком похоже на реванш, на месть Шон. К тому же Шон могла и передумать. Как он будет тогда себя чувствовать, если к этому времени переспит с Мег? Знает ли Мег, какой соблазнительной она выглядит в его глазах? Как она искушает его сегодня? Тут она подняла голову, взглянула на него из-под копны золотистых волос, и Дэвид почувствовал, что от его решимости соблюдать дистанцию ничего не осталось.

– От этих книг мало толку. – Мег вертела одну из ягод между пальцами. – Я все же хочу попробовать. Как ты на это смотришь?

При тусклом свете фонаря ее губы и ягоды казались одного цвета, как будто она уже раздавила ягоду пальцами и вымазала губы ее соком.

Дэвид покачал головой.

– Нет, Мег. Мы не можем рисковать. Она опустила голову.

– Я нуждаюсь в более калорийной пище. Иначе я не знаю, как рассчитать необходимую дозу инсулина. – Она вынула из блокнота листок и положила его перед Дэвидом на полу палатки. Это была своего рода таблица, заполненная цифрами. – Тут учитываются три фактора: содержание сахара в крови, калорийность пищи и количество затраченной энергии. Учитывая эти показатели, я могу по таблице определить дозу инсулина. Я пользуюсь этим методом уже десять лет, но сейчас нахожусь в полной растерянности.

– Как ты определяешь количество сахара в крови? Мег достала из своего футляра небольшой черный пластиковый прибор. Она прижала средний палец к плоскому дну прибора и нажала кнопку. Из днища выскочила маленькая иголка и проколола подушечку пальца Мег.

Дэвид поморщился.

– Как часто тебе приходится пользоваться этим прибором? – спросил он, пока она выдавливала капельку крови из пальца на соответствующую пластиковую полоску.

Мег показала ему четыре пальца левой руки, засунув при этом пластиковую полоску в боковое отверстие прибора. На его верхней плоскости, на экране появились цифры, и она занесла их в таблицу.

– Ты должна прокалывать палец четыре раза в день и еще вдобавок делать инъекции инсулина? – Дэвиду было жаль Мег: мало того, что она неизвестно за что наказана болезнью, а тут еще эти травмирующие процедуры.

Мег пожала плечами.

– Это совсем не больно.

Дэвид поднес ее руку к своему лицу, но при тусклом желтом свете лампы ничего не было видно, кроме очертаний пальцев. Он прижал их к своим губам.

Мег отняла руку ото рта Дэвида и погладила его подбородок.

– Я люблю тебя, Дэвид, – сказала она и тут же приложила палец к его губам. – Ничего не отвечай. Моя любовь к тебе ничего не требует взамен. – Она улыбнулась. – Ты ведь не забыл, что я лесбиянка? Просто я хочу, чтобы ты знал о моих чувствах.

Он обхватил ее руками, прижавшись щекой к ее волосам. Он не станет говорить Мег, что любит ее. Он не может употребить это слово, пока не может. Она еще слишком молода. Только такая юная девушка может считать, что любит человека, будучи с ним знакомой всего две недели. Ему известен другой род любви, такой любви, которая только возрастает от совместно прожитых лет, от бесчисленных ночей, проведенных в одной постели, от зачатия ребенка.

– То, что я чувствую по отношению к тебе, – проговорил он, не отрывая лица от ее волос, – это благодарность, и восхищение, и привязанность. И желание. – Ему было страшно добавить это последнее слово. Он выговорил его вслух, но не собирался действовать в соответствии с его значением.

Мег с улыбкой отклонилась от него.

– Спасибо. Сказать это тебе было труднее, чем признаться мне в любви.

Он обмотал прядь ее волос вокруг своего пальца.

– Почему бы нам не передвинуть твою палатку поближе к нашей? Мне не по себе при мысли о том, что здесь ты оставлена совсем одна.

Мег покачала головой.

– Со мной все в порядке. К тому же я – женщина с ружьем. – Длинный черный дробовик лежал рядом с ее спальным мешком.

Его всегда привлекали храбрые женщины. Дэвид поцеловал ее в лоб, но она подняла голову, не допуская, чтобы их губы встретились. Дэвид мягко поцеловал ее, затем отодвинулся, не выпуская ее рук из своих.

– Я должен идти.

Она понимающе кивнула, и он покинул ее палатку, унося с собой ветку с ягодами. По дороге Дэвид кинул ее в кусты. Он боялся, что Мег съест их от отчаяния.

Он может полюбить Мег, если время и обстоятельства позволят развиться его чувству. Но если верна ее теория о том, что гомосексуальность является врожденным свойством, что никакие внешние воздействия ничего не могут тут изменить, – тогда Мег совсем не та женщина, в которую следует влюбляться.

Дэвид обрадовался, увидев, что Шон уже спит. Ему не хотелось ни разговаривать с ней, ни играть в молчанку. Он долго лежал без сна, прислушиваясь к жужжанию цикад, к нестройным птичьим голосам. Он мысленно вернулся к недавнему разговору с Ивеном.

Дэвид уже не мог сомневаться в том, что Ивен ощущает по отношению к Шон тот самый род любви, испытанной временем, что и он, Дэвид. Но Ивен обладал перед Дэвидом очень существенным преимуществом. Он любил Шон в то трудное время после смерти Хэзер, он разделил ее боль, когда Дэвид был выключен из игры. Дэвид привык считать свой брак с Шон чуть ли не идеальным. Им удалось сохранить свежесть страсти, обратив жизнь в увлекательное приключение, сопряженное с опасностью, но не превышая разумной доли риска. Но теперь приходилось признать, что они составляли прекрасную пару лишь до тех пор, пока жизнь текла гладко и легко. Что же это за брак, если он рассыпался в прах при первом серьезном испытании?

Шон боялась потянуться за запиской, оставленной Мег для Дэвида. Она лишилась возможности следить за его корреспонденцией; не могла же она разыгрывать святую невинность во второй раз. Она лежала под простыней неподвижно, пока Дэвид доставал послание. Читая его, он причмокнул от удовольствия и продолжал улыбаться, засовывая записку в карман брюк.

Сегодня воскресенье. Осталось два дня до того, чтобы поймать еще двух эльфов. Это в том случае, если Тэсс, как предполагалось ранее, заберет их отсюда во вторник. Они просто обязаны двинуться в обратный путь во вторник, ни о какой другой альтернативе, по мнению Шон, не могло быть и речи. К тому времени иссякнут их пищевые запасы. Инсектицидов могло хватить еще на неделю, но туалетная бумага уже на исходе.

– Как поживает твой запас туалетной бумаги? – спросила она Дэвида. Вопрос прозвучал глупо, принимая во внимание сложившиеся между ними отношения, но ей хотелось поговорить с Дэвидом, и разговор о туалетной бумаге показался ей достаточно безопасным. Но оказалось, что это не так.

– Что? – переспросил он. С лица Дэвида исчезла умиротворенность, вызванная чтением записки Мег, теперь он выглядел раздраженным.

– Сегодня утром у меня кончится туалетная бумага. Не можешь ли ты поделиться со мной своим запасом?

– У меня самого ее почти не осталось. – Он повернулся к ней спиной и стал натягивать носки.

– Значит, ты со мной не поделишься? – спросила Шон.

Дэвид вздохнул и повернулся к ней лицом.

– Возьми ее, – сказал он. – Возьми эту несчастную туалетную бумагу. Возьми дом, возьми детей, возьми машины, животных. Все твое.

Шон села, глубоко уязвленная.

– Я не имела в виду ничего подобного.

– Да нет, именно это входит в твои планы. Твой адвокат позаботится обо всем.

– Ты говоришь о вещах, Дэвид. Они не имеют большого значения.

Он завязал шнурки и наклонился к ней.

– Мальчики – это не вещи, хотя я не удивлен тем, что ты занесла их в этот разряд. Ты рассматриваешь людей в качестве объектов для своих манипуляций.

За все время их знакомства Шон никогда не слышала такой резкой ноты в его голосе. Она не знала, как ей ответить, что сказать. Ей никогда не приходилось иметь дело с разгневанным Дэвидом.

Он достал тонкий сплющенный остаток своего рулона туалетной бумаги из рюкзака и бросил ей, когда Шон вылезала из палатки.

– Ты обращаешься со своими игрунками более человечно, чем со мной, – крикнул он ей напоследок.

Туалетная бумага, брошенная Дэвидом, попала ей в грудь, она застыла на минуту, затем положила ее на кровать, на половину Дэвида. Лучше она будет пользоваться листьями.

Дэвид и Мег занимались перематыванием пленки, когда Шон подошла к костру. Она кивнула Мег в знак приветствия, та улыбнулась ей в ответ. Что знала Мег о их браке? Что рассказал ей Дэвид? Сказал ли он ей о предстоящем разводе?

Шон развела в воде остаток яичного порошка и покормила игрунок, затем она дала им несколько бананов, сорвав их с сильно поредевшей грозди, за крюк подвешенной к дереву. Скоро придется собирать для них насекомых. Эльфов почти нечем было кормить.

Раненая игрунка сегодня чувствовала себя намного лучше, была подвижна и явно голодна. Но ее мать до сих пор не проявляла никакого интереса к пойманному самцу. Шон видела, как она вырвала кусок банана из рук самца и передала его детенышам. Возможно, им придется разъединить эту пару по возвращении в Сан-Диего. Наверное, в питомнике найдется более подходящий партнер для этой самки.

Шон оторвала от грозди еще один банан и направилась к гнездовью потерянного семейства, чтобы снабдить ловушку приманкой. В это утро она почти не смотрела вокруг, разговор с Дэвидом в палатке не выходил у нее из головы.

Она не позволит своему адвокату проявлять излишнее милосердие.

Правда, ей было неловко смотреть на их развод с точки зрения Дэвида. Даже страшно подумать, что он для него означал. Но это не имеет значения. Она не переменит своего решения. Пусть придется пройти через эти страдания, зато потом она почувствует такое облегчение, которое перевесит все неприятности, связанные с разводом.

Едва миновав поворот к «кафедральному собору», разместившемуся на фиговом дереве ревунов, Шон заметила на земле что-то белое. Она нагнулась, чтобы рассмотреть находку. Это была цепочка мелких, хрупких на вид костей. Она поняла, кому они принадлежали, еще до того, как заметила в соседних кустах кожаный воротничок. Учебный скелет медного эльфа, Чио-Чио, идеально очищенный санитарами джунглей.

Шон встала на колени и достала из рюкзака майку. Она завернула в нее скелет и осторожно положила обратно в рюкзак. Бедная Чио-Чио. Шон надеялась, что она недолго мучилась перед смертью.

Когда Шон вернулась к расчищенной площадке, Робин и Ивен заканчивали завтракать. Шон села за стол напротив них и достала майку из рюкзака. Она ее бережно развернула и выложила скелет на стол. На фоне веток, из которых был сплетен стол, кости выглядели как выцветшие ракушки на морском берегу. Робин отвернула голову.

– О, Шон, мы ведь завтракаем.

Ивен передвинул скелет на свой край стола.

– Выглядит устрашающе, не правда ли? Проходит всего пара дней, и от тебя не остается ничего, кроме костей.

– Так будет и с нами, если Тэсс не вернется в ближайшее время, – предсказала Робин.

После обеда они нашли в ловушке прекрасную самку. Ее возраст не превышал полутора лет, она обладала лоснящимся мехом и любопытными глазками. «Поймаем еще одну, и можно ехать», – подумала Шон. Они положили в ловушку новую приманку и понесли игрунку к «кафедральному собору», где намеревались перекусить ломтиками сыра и водой из фляжек. Они установили свои складные стулья, и Ивен достал из рюкзака пластиковый пакет с сыром.

После ряда полупритворных сигналов тревоги ревуны угомонились и позволили Шон и Ивену насладиться покоем. Шон отщипывала сыр маленькими кусочками и смаковала их, стремясь продлить удовольствие.

– Ты до сих пор полагаешь, что Тэсс отсутствует преднамеренно? – спросил Ивен.

Шон очистила свой кусочек сыра и отрицательно покачала головой. Это было бы слишком даже для Тэсс. Слишком безответственно. – Должно быть, с ней что-то случилось. – Она неожиданно для себя прониклась сочувствием к Тэсс.

– Позволь Робин и дальше считать Тэсс расчетливой сукой, – попросил Ивен. – Она еще успеет узнать, что мы здесь заброшены и позабыты.

– А что если так оно и есть?

– За нами кого-нибудь вышлют из питомника.

Шон мысленно прикинула, сколько времени понадобится для того, чтобы в питомнике спохватились и снарядили спасательную экспедицию. А как долго спасатели будут их разыскивать? Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств на это уйдет несколько недель.

Ивен поболтал немного с новой игрункой, затем он прокашлялся.

– Дэвид спрашивал меня, останемся ли мы друзьями после вашего развода. – Он не смотрел на Шон. Казалось, он поглощен созерцанием проволочной сетки клетки.

– Разумеется, вы останетесь друзьями. – Шон подумала о том, какое значение придавал Дэвид своим субботним встречам с Ивеном. Как-то он признался ей, что до Ивена у него не было настоящего друга, которому он мог бы довериться. С Ивеном Дэвид мог говорить обо всем. Шон знала об этом из первых рук: она не встречала ни одного человека, с которым было бы так легко разговаривать, как с Ивеном. – Я не вижу, каким образом развод может этому помешать.

Ивен покачал головой.

– Я думаю, может, – ответил он, на этот раз взглянув ей прямо в глаза. – Я думаю, развод изменит все наши взаимоотношения.

– О чем ты говоришь?

– Я много думал за последние несколько дней, поэтому я не хочу, чтобы ты отнеслась легкомысленно к тому, что я тебе сейчас скажу. – Он аккуратно положил свой кусочек сыра на пластиковый пакет и взял ее за руку. – Я люблю тебя. Это не новость, не так ли?

Шон покачала головой.

– Если ты разведешься, если ты станешь свободной, я сойду с ума. Я не могу себе представить, как буду с тобой работать, видеть тебя каждый день… и хотеть тебя… и знать, что вечером после работы тебя никто не ждет. И тогда, если ты встретишь кого-то другого, и я начну думать, что ты с ним… Ты понимаешь меня?

Она упрямо покачала головой. Шон не доверяла своему голосу и не отвечала, боясь расплакаться. Сейчас он скажет, что они не смогут работать вместе, что он эмоционально не сможет этого выдержать. Не бросит же он работу. Значит, уволиться придется ей?

– Я хочу на тебе жениться, – сказал он.

Шон начала смеяться; потом она поняла, что он не шутит. Ивен смотрел на ее руку, очевидно, обескураженный ее реакций.

– Ты это серьезно? – спросила Шон.

– Я знаю, что поначалу возникнет масса проблем… Поверь мне, я все обдумал. И вот сегодня ночью я представил себя шестидесятилетним: со мной Робин и пара взрослых детей, а я все еще хочу тебя. Я не могу этого допустить ни через шестьдесят лет, ни через год.

Шон охватило чувство нереальности происходящего, будто ей виделся давно знакомый сон. Ведь она всегда мечтала именно об этом: быть с Ивеном, спать с ним, открыто любить его…

– Я знаю, что поступаю недостойно по отношению к Робин. Она хороший человек, и я был бы удовлетворен общением с ней, если бы не встретил тебя. Я не могу находиться рядом с тобой и не дотрагиваться до тебя. Я не хочу возвращаться обратно в подполье, но не смогу удержаться от этого, если мы не поженимся.

– Вы с Робин отлично ладили с тех пор, как родилась Мелисса.

Шон видела, как потемнело его лицо при упоминании Мелиссы. Она поняла, что он продумал далеко не все. Воздушный дворец рассеялся на ветру. Ради Ивена она должна сыграть роль адвоката дьявола. Она не допустит, чтобы он принял решение, о котором впоследствии будет горько сожалеть.

– Не Робин будет той женщиной, которую ты бросишь, – тихо сказала она. И, конечно, не Мелисса. Если бы он как следует подумал о ребенке, он бы так с ней не говорил.

С минуту Ивен молчал.

– Мы могли бы что-нибудь придумать насчет Мелиссы. – Его голос звучал решительно, и Шон погладила его бороду тыльной стороной ладони.

– Сейчас не время принимать ответственные решения, Ивен. Робин здесь сама не своя. Никто из нас не сохранил ясности мысли. Все, что я знаю, – это то, что я собираюсь причинить боль Дэвиду и моим детям, и я не хочу присоединять к этому списку Робин и Мелиссу.

– Пообещай мне, что мы еще вернемся к этому разговору.

Шон кивнула головой. К сожалению этого ей избежать не удастся.

 

29

На следующее утро к ним в ловушку попалась еще одна молодая самка. Они ее измерили и взвесили, удовлетворенные тем, что она последняя. Шон видела, с каким облегчением вздохнул Ивен; она радовалась вместе с ним.

– Вернемся в лагерь, – предложил Ивен, закрепляя проволокой дверцу ловушку. – Я захватил с собой шампанского ради такого случая.

– Шампанское в десять утра? – На самом деле Шон была очарована этой идеей, хотя проснулась сегодня разбитой, с недомоганием в желудке. Всю ночь она думала об Ивене. Она дала волю фантазии. В ее мечтах отсутствовали шероховатости, присущие реальной жизни. Так никому не приходилось причинять боль, и их с Ивеном счастье ничем не омрачалось.

Вчера он ее удивил. С момента рождения Мелиссы он так бдительно сохранял дистанцию между ними, что Шон приучила себя к мысли о том, что ее влечение к нему перестало быть взаимным. Но здесь все переменилось. Он больше не держал оборону. Это доставляло Шон радость, но ей было жаль Ивена. Только тут стало ясно, каких усилий стоило ему сохранение дистанции. Насколько легче ему приходилось в Сан-Диего, где их совместная работа была упорядочена, где они возвращались по вечерам каждый к себе домой, к Робин и Дэвиду, где реально действовал пакт. В джунглях все выглядело иначе. Тут ничего нельзя было скрыть. Все становилось зримым, всплывало на поверхность.

Шон не могла допустить, чтобы ее интимные отношения с Ивеном вышли за рамки чистой фантазии. Это причинило бы вред слишком многим людям. Но где найти силы для сопротивления? Если он хотел ее и не скрывал более своих чувств, как могла она общаться с ним и не уступить ему? Этого она не могла себе представить. Видит Бог, она слишком слаба. Теперь она отчетливо это поняла. Он мельком посмотрит на нее в Пентагоне, и она тут же начнет снимать с себя одежду.

Теперь, возвращаясь в лагерь, Ивен обнимал ее за талию.

– Мы своего добились, Шон, – торжествовал он.

– Единственное, о чем я жалею, так это о том, что мы поймали не того самца.

Ивен прижал ее к себе.

– Ты слишком многого хочешь. Робин встретила их у костра.

– Мне так жаль, – сказала она, показывая на клетку с игрунком, пойманным вчера.

Клетка была пуста. Робин нервно перебирала массивную золотую цепочку у себя на шее.

– Так получилось, – пожаловалась она. – Я дала ему кусочек банана, он запрыгнул мне на руку, я запаниковала, отдернула руку, и эльф выскочил из клетки.

Ивен схватил клетку и уставился на нее, как бы надеясь отыскать в ней спрятавшегося эльфа. Он поднял голову и взглянул на свою жену.

– Не могу поверить, что ты это сделала. – Даже борода не могла скрыть вспыхнувшего на его щеках румянца. Шон был знаком этот взгляд. Он разгневан и пытается взять себя в руки. Но ему не сразу это удастся.

– Мне очень жаль, Ивен, – затрепетала Робин. – Я…

– В какую сторону побежала обезьянка? – спросил Ивен.

Робин указала на тропинку, ведущую к гнездовью потерянного семейства. Она сжала его руку.

– Ивен, прости меня.

Он вырвал руку, и Шон содрогнулась, перехватив промелькнувшее на лице Ивена отвращение по отношению к Робин.

– Пойдем, Шон, – скомандовал он, устремляясь к тропинке с ловушкой в руках.

Шон помедлила секунду, взяв Робин за руку.

– Мы ее снова поймаем, – пообещала она.

– А если нет? – Робин смотрела туда, где только что скрылся Ивен.

– Ты знаешь Ивена. Он очень вспыльчивый, но быстро отходит.

Робин посмотрела на Шон бессмысленным взглядом. Возможно, она не знала Ивена.

Шон настигла его у «кафедрального собора». Ивен выглядел усталым, тяжело дышал, осматриваясь вокруг.

– Я должен извиниться за свою жену.

– Ты проявил жестокость по отношению к этой женщине.

Ивен взглянул на нее, высоко вскинув брови.

– Послушай Шон! Девяносто пять процентов против пяти за то, что нам не удастся вернуть этого эльфа.

– А какой мерой ты измеряешь чувства Робин? Он сузил глаза.

– Не тебе толковать о прощении.

Шон молча кивнула головой. Он был прав.

– Вот она! – Ивен показал на дерево слева. Шон с облегчением обнаружила обезьянку, самодовольно наблюдавшую за ними сверху. Она демонстрировала им, кто здесь хозяин положения. Ивен положил в ловушку кусок банана, но эльф помчался прочь. Они побежали вслед, Шон впереди, Ивен с клеткой за ней. Обезьянка проскочила мимо гнездового дерева потерянного семейства. Этого Шон и ожидала. Обезьянка не собиралась сдаваться без боя. Она перескакивала с ветки на ветку, повизгивая с каким-то детским удовольствием, как будто ей нравилось, что люди бегают за ней с высунутыми языками. Когда обезьянка наконец остановилась, чтобы торжествующе взглянуть сверху на своих преследователей, Шон уже вспотела с ног до головы.

Ивен поднял голову и прищурился.

– Маленькая сучка, – пробормотал он, но на его губах играла улыбка. Он установил ловушку, они с Шон расположились ярдах в десяти от гнездового дерева и стали ждать.

Их раскладные стулья остались в лагере, поэтому Шон и Ивен стояли, не зная куда девать руки. Ивен потянулся и убрал влажную короткую прядь волос со щеки Шон, и она разглядела капельки своего пота на его пальцах, когда он убрал руку.

– Прощу прощения, – сказал он. – Я вышел из себя.

– Скажи это Робин.

– Я так и сделаю.

Они услышали резкий щелчок, который издала дверца ловушки. За ним последовало злобное визжание. Им удалось одурачить эльфа.

Ивен засмеялся.

– Эльфы очень красивы, но слишком умными их не назовешь.

Возвращаясь в лагерь, они услышали шум водопада. Они пробились сквозь кусты, и струя свежей воды обрызгала их лица. Над высоким и узким водопадом в древесном шатре образовалась прогалина, сквозь которую проглядывало голубое небо.

Ивен поставил клетку на землю и вытер рукой пот со лба. Он ступил на один из плоских камней, окружавших залив, и стал расстегивать рубашку.

Шон нерешительно теребила верхнюю пуговицу своей влажной рубашки, глядя, как он раздевается. Она видела игру мускулов на его спине, черные волосы на груди и животе. Ее рот увлажнился, как будто она взирала на плитку вкусного шоколада. Ей недоставало этого тела.

Ивен прыгнул в воду. Он вынырнул и отряхнулся резким движением головы.

– Вода чудесная! – воскликнул он и поплыл к водопаду, делая резкие взмахи руками, и Шон улыбнулась про себя. Во всем, что касалось плавания, Ивен не мог сравниться с Дэвидом. Ивен встал прямо под водопад, вода пригладила черные волосы на его теле. – Ты многое теряешь, Шон!

Она встала на плоский камень и нагнулась, чтобы развязать шнурки. Стянула туфли вместе с носками и встала, расстегивая рубашку. Ивен ждал ее под водопадом, уперев руки в бока, и бесстрастно улыбался. Ей это нравилось. Шон медленно разделась, аккуратно сложила свою влажную одежду и почувствовала себя освобожденной. Ей нравилось ощущать на себе его взгляд, хотя она знала, что играет в опасную игру. Смотрел ли он на ее тело так же, как она на его? С вожделением? С желанием, которое приходилось укрощать? Что ж, проверим, как каждый из них владеет собой.

Шон села на камень и медленно погрузилась в воду. Прохладная вода омывала кожу ее рук и ног.

– Плыви сюда, – позвал ее Ивен.

Ее нога нащупала наконец твердое каменистое дно, и она встала рядом с ним под падающий поток воды. Водяные капли покалывали мышцы ее плеч. Шон закинула руки за голову и почувствовала, как вода стекает по всему ее телу. Она откинула голову, чтобы попить. И тут она ощутила приближение того, чего желала. Руки Ивена обвились вокруг ее тела, он прижал ее к себе. У нее перехватило дыхание, и она прижалась лицом к его влажной шее. Ее руки обхватили его за плечи. Потом он целовал ее, а она гладила ему волосы. Водный поток омывал их бедра, заливал рты.

– Это вызов, – шепнул он ей на ухо, – поцелуй под водопадом.

Ивен подвел ее к берегу залива и приподнял на плоский камень, едва выступавший над поверхностью воды. Он снова поцеловал ее, и этот поначалу нежный поцелуй через мгновение стал обжигать ей губы. Его руки скользили по ее влажному телу. Еще на секунду она позволила себе пережить знакомое чувство, ощущая тепло его ладоней, мягкую шершавость бороды. Она вновь целиком осознала, что это значило – заниматься с ним любовью: это напоминало электрический разряд.

Она оторвала свои губы от его рта, чтобы успеть сказать «нет», но он знал, что это слово – не более чем символ сопротивления. Его руки скользили вверх, к ее грудям, пальцы ласкали ее соски. Когда собирается она произнести окончательное «нет»? Ей хотелось, чтобы существовал способ отделить тело от сознания. Тогда она позволила бы своему телу делать то, чего оно желало, не зная чувства вины, не теряя самоуважения.

Шон заставила себя подумать о Робин, представить ее в одежде для беременных, вообразить воодушевление Ивена при рождении второго ребенка. Она увидела его с Робин в палате родильного дома: они гордо демонстрируют младенца, а Шон стоит в дверях с подарком в руках.

– Нет, Ивен, действительно нет. – Шон соскользнула с камня и скрестила руки на груди. Ее ноги дрожали, и она почувствовала тот же позыв к рвоте, что и при первом любовном акте с Ивеном.

Минуту они оба молчали. Он отвел ее руки от груди и обнял. Она почувствовала, как сильно бьется его сердце.

– Мы бы пожалели об этом, – сказала она. – Ты прекрасно это знаешь.

– Кажется, ты не поверила в серьезность моего намерения жениться на тебе.

– Я верю в то, что ты так думаешь сейчас, когда твои отношения с Робин ухудшились и мы не знаем, что с нами будет завтра. Но я не верю в то, что через месяц или…

– Шон, ради Христа, вспомни, что я испытываю такие чувства целых семь чертовых лет!

Она прижалась лбом к его груди, преодолевая искушение сказать ему, что она хочет того же, что и он.

– Давай подождем, Ивен. Пожалуйста. – Она посмотрела ему в глаза. – Не будем делать того, что не сможем потом исправить.

Дэвид уже подумывал о том, как посетит Мег в Сан-Франциско. Если он будет жить один, ему не нужно никому ничего объяснять. Он поступит так, как сочтет нужным. Мысль об этом казалась соблазнительной.

Ему хотелось увидеть Мег на родной для нее почве. Может быть, оказавшись в своей среде, она не захочет ничего знать о нем? На что это будет похоже: Мег в родном городе, в окружении женщин, осуждающих ее за привязанность к мужчине? Будет ли она казаться ему там столь же привлекательной, как здесь, в джунглях?

Но ведь это чистое безумие – предаваться мечтам о близости с женщиной, которая была лесбиянкой и считала свою сексуальную ориентацию не поддающейся изменению?

– Как ты думаешь, должны ли мы упаковать вещи, чтобы быть готовыми к отправлению завтра утром? – спросила его Мег. Они тащили маленькое каноэ по тропинке, вверх по течению реки. Они собирались дойти так до водопада. Вечером они вернутся на каноэ обратно вдвоем, в темноте.

– Что толку собирать вещи, если Тэсс не явится завтра утром? – рассуждал Дэвид. Завтра они точно узнают, дурачила их Тэсс или действительно попала в беду. Они никак не могли расстаться с надеждой, что она таинственно явится перед ними, одарив их своим холодящим душу смешком. Она должна была явиться. Альтернативы нет. Дэвид чувствовал себя готовым к отъезду, если не принимать во внимание мысль о разлуке с Мег. Его одежда провоняла потом и инсектицидным раствором, ноги сбиты и исцарапаны, под мышками проступила какая-то сыпь. Джунгли прочно обосновались в его снах, и теперь темнота ночи казалась ему более предпочтительной, чем эта бесконечная зелень. Чего бы он сейчас ни отдал за то, чтобы увидеть перед собой сухие золотистые холмы Сан-Диего, коричневую поросль кустарника по краям дороги!

Он взглянул на Мег. Ее фигура казалась теперь длинной и худой, руки, державшие веревку, мускулистыми. Трудно было поверить, что за этим внешним обликом затаилось нездоровье.

– Ты затрачиваешь много энергии, перетаскивая каноэ. Ты уже соизмерила ее с дозой инсулина, которую получила сегодня утром?

Она повернула голову и одарила его милой улыбкой.

– Ты быстро усваиваешь медицинскую науку, – ответила она. – Я уменьшила дозу. Надеюсь, что рассчитала правильно.

Впереди послышался шум водопада.

– Мы уже отошли достаточно далеко от лагеря. – Дэвид отпустил веревку. – Давай оставим каноэ здесь.

– Смотри. – Мег показала рукой вверх. Высоко над ними пара туканов купалась в лучах солнца. Мег тихо установила треножник, закрепила на нем фотоаппарат.

– Увидимся у водопада, – шепнул он ей, забирая с собой рюкзак Мег. Они собирались съесть свои чудесные ломтики сыра у водопада, на плоских камнях, а потом искупаться.

Он увидел их одежду раньше, чем их самих: сырую одежду Ивена, сваленную в кучу рядом с клеткой, и аккуратно сложенную на сухом камне одежду Шон. Затем он увидел их сквозь заросли папоротника и почувствовал, как его тело наливается ядом. Как жаль, что он не жесток по натуре. Он ощутил тяжесть мачете, касавшегося его бедра. Ему хотелось ранить их обоих, насытиться их болью. Они были в заговоре и использовали его. «Конечно, мы останемся друзьями». Разве не это сказал ему Ивен? Ивен, ты ублюдок.

Дэвид повернулся на каблуках и пошел прочь от водопада. Когда он вернулся к Мег, она складывала треножник. Он Схватил ее за руку и повел по тропинке обратно. Она спотыкалась, пытаясь поспеть за ним, треножник бил ее по ногам.

– Я думала, что мы собираемся перекусить у водопада.

– Нет. Пойдем. Она остановилась.

– Но ты говорил, что хочешь поплавать.

– Нет. – Он снова взял ее за руку и потащил за собой.

– Дэвид!

– Я передумал, ясно тебе?

Мег явно была оскорблена его тоном.

– Не заставляй меня ничего объяснять. – Пускай она думает, что это еще один из его иррациональных страхов. Дэвид вынул из ножен мачете и сражался с ветками и вьющимися стеблями.

Мег опять остановилась. Дэвид посмотрел на нее и увидел страх в ее взгляде.

– Что с тобой? – спросила она.

– Мне хочется побыть одному.

– Я что-нибудь сделала не так?

Дэвид покачал головой, злясь теперь и на Мег тоже.

– Ты считаешь, что все проблемы мира сосредоточены на тебе, Мег. То, что случилось, не имеет к тебе никакого отношения.

Он оставил ее за спиной, продираясь сквозь кусты и с наслаждением срубая ветки холодной сталью мачете.

Шон все же сорвалась на обратном пути в лагерь. Она опустилась на колени у края тропинки; Ивен сел рядом с ней, эльф в ловушке нервно заверещал.

Она поднялась на корточки, размазывая слезы по лицу.

– Я вечно усложняю тебе жизнь. – Ивен сжимал ее плечо.

Шон покачала головой.

– Если бы не ты, я не пережила бы год после смерти Хэзер.

– Пережила бы, – угрюмо возразил Ивен, безвольно опуская руку. – И твой брак тоже устоял бы.

Вернувшись в лагерь, Шон легла в постель и проспала до обеда. Ей снился бесконечный сон: ее дети – все трое – искали ее и Дэвида в их доме в Сан-Диего.

Они разыскивали их в уборных и под кроватями, точно так, как это делал Дэвид, когда хотел продемонстрировать Хэзер, что в доме нет спрятавшихся чудовищ. Во сне Шон видела, как мальчиков охватывает тревога, но они пытаются держать себя в руках, чтобы не напугать Хэзер.

Шон проснулась одна, желая, чтобы Дэвид был сейчас рядом. Ей хотелось, чтобы она рассказала ему сон, а он убеждал бы ее в том, что Тэсс объявится завтра утром и что они выберутся отсюда. Она хотела, чтобы Дэвид обнял ее. Ей хотелось домой.

За обедом Шон находилась на грани нервного срыва. Дэвид приготовил рис с консервированными бобами, сдобрив все это большим количеством чеснока, но, хотя блюдо показалось ей мечтой гурмана, Шон почти не могла есть. Ей казалось, что ее желудок заполнен битым стеклом. Шон похвалила блюдо, Дэвид не ответил на комплимент.

Робин решила приготовить хлебные палочки с сыром, как учила их Тэсс примерно неделю назад.

– Ты не должна изводить столько муки, – накинулся на нее Ивен. – У нас ее почти не осталось.

Робин положила вилку и уставилась на свою тарелку.

– Кажется, я все делаю неправильно, – тихо сказала она.

Ивен вздохнул. Он положил свою вилку и потянулся через стол, чтобы накрыть руки Робин своими.

– Извини, Робин. Ты все сделала правильно. Получилось очень вкусно. Прости меня, детка.

После обеда Шон отправилась в кусты. У нее было расстройство желудка: то ли гнев Монтесумы, то ли последствие нервного напряжения, вызванного разговором с Ивеном. Она сорвала подходящие листья, чтобы использовать их в качестве туалетной бумаги. Внезапно ее рука нащупала опухоль на бедре. Она сразу поняла, что это такое; ее чуть не стошнило при мысли о личинке, поселившейся у нее на теле.

Шон застала Дэвида в палатке, он доставал из сумки дополнительные батарейки для фонарика.

– Я заполучила личинку овода, – пожаловалась Шон, показывая на верх бедра под шортами. – Прямо сюда. Ты не поможешь мне ее достать?

– Извини. Я уезжаю.

Она оставила свой ледяной тон. Шон знала, куда он собирался. Дэвид и Мег за обедом рассказали о своих планах. Они оттащили каноэ вверх по течению и намеревались плыть обратно вдвоем, в сладостной темноте ночи.

– Дэвид, пожалуйста, – взмолилась Шон. – Я не смогу лечь спать, зная, что эта тварь корчится внутри меня. – Она начала расстегивать шорты, но он остановил ее руку.

– Я сказал, что уезжаю, – повторил Дэвид. Он вскинул на плечо свой фотоаппарат и вышел из палатки. Затем он обернулся и проговорил снаружи, через москитную сетку: – Почему бы тебе не попросить об этом Ивена? Ему не впервой лицезреть эту часть твоего тела. – Он повернулся и исчез в ночи.

Шон долго сидела неподвижно после его ухода. Что он имел в виду? Что случилось с Дэвидом? Она никогда прежде не видела его таким злобным и враждебным. Шон направилась к палатке Ивена, освещая путь фонарем. Перед входом в палатку Робин и Ивена горела керосиновая лампа, внутри шевелились тени ее обитателей.

– Ивен! – позвала Шон.

Он выглянул наружу сквозь москитную сетку.

– У нас гостья, – сказал он, обращаясь к Робин.

– Я заполучила личинку овода. – Шон передернуло от одного звучания этих слов.

Ивен усмехнулся.

– Отлично. Я уж было подумал, что мой табак зря занимает место. – Ивен раздвинул сетку, и Шон вошла в палатку. Она почувствовала себя так, будто очутилась вдруг в изящном маленьком пригородном доме. Вещи аккуратно сложены вдоль одной из стен палатки, далее располагался ряд потрепанных романов в мягких обложках. Шон не удивилась бы, узнав, что книги расставлены в алфавитном порядке. Робин отложила журнал.

– В тебя впился один из этих мерзких червяков? – спросила она Шон.

– Да, это настоящая мерзость, – содрогнувшись от неподдельного отвращения, подтвердила Шон.

Ивен достал табак из своей аптечки.

– Ну и где твоя болячка?

Шон дотронулась до шортов, указывая место на бедре, рядом с ягодицей. Ивен засмеялся.

– Готов поспорить, что нас всех подстерегает подобный сюрприз. Просто твоя личинка первой выросла до таких размеров, что стала заметной. – Ивен наполнил ладонь водой из фляжки и размочил в ней табак. – Ладно, снимай штанишки и ложись. – Он показал на кровати место рядом со стенкой.

Шон неуверенно посмотрела на Робин, молчаливо извиняясь за вторжение, спустила шорты и легла на живот. Но Робин нисколько не смущало присутствие Шон. Ведь ее стычка с Ивеном за обедом закончилась примирением. Возможно, они отметили это тем, что занялись любовью. То-то у Ивена такое хорошее настроение.

– Я ее вижу. – Ивен освещал опухоль фонариком. – Маленькая стервочка. Жаль, что мы не можем сфотографировать ее на память.

– О, Ивен! – Робин сделала гримасу.

– Ты не был таким веселым, когда эта тварь завелась в твоем теле, – урезонила его Шон.

Табак, приложенный к нужному месту, холодил кожу. – Полежи так немного, – посоветовал он Шон.

– Шон, да у тебя татуировка! – Робин встала на колени, чтобы ее рассмотреть.

– Выглядит как знак мира, – сказал Ивен, словно увидел татуировку в первый раз, будто никогда не дотрагивался до нее ни пальцами, ни языком. – Очень оригинально, Шон.

– Чего не сделаешь, когда тебе девятнадцать лет? – отбивалась Шон.

Полчаса они болтали так, как будто соседка заглянула к ним на чашку кофе. Они говорили о Мелиссе и о близнецах, о яслях и спортивном лагере. Они разговаривали так, будто и впрямь на следующий день отправлялись домой. Шон получала удовольствие от этой беседы – она отвлекала ее мысли от Дэвида.

– Я думаю, Тэсс провела это время с Чарли, потягивая ром и занимаясь любовью, а сейчас возвращается к нам. – Ивен высказал это предположение, убирая табак и заглядывая вовнутрь опухоли. – Она больше не извивается. Эту операцию я проведу без наркоза. Шон, ты хочешь подержать Робин за руку?

Вряд ли это было так уж необходимо, но Шон схватилась за предложенную Робин руку. Ее маникюр до сих пор был в полном порядке, от кожи приятно пахло лосьоном. Этот запах вызвал в Шон воспоминание о Мелиссе: малышка росла с этим запахом и сейчас нуждалась в нем. Боже, она не хочет причинять вреда этой женщине.

Шон стиснула зубы – Ивен извлекал личинку из ее тела.

– Хочешь на нее посмотреть? – спросил он Шон.

– Не теперь. – Как бы ее сейчас не вырвало.

– Я ее заспиртую, и ты привезешь с собой сувенир. – Ивен протер спиртом больное место и объявил, что Шон исцелена.

Она поцеловала их обоих в щеки и вернулась в свою пустую, захламленную палатку.

Дэвид вернулся около полуночи. Шон не спала. Она чувствовала, как на месте опухоли образуется кровоподтек. Наверное, поболит еще некоторое время.

– Удалось что-нибудь увидеть? – спросила она мужа.

– Кое-что. – Он зажег фонарь и начал раздеваться.

Шон поднялась на локте и перевела дыхание.

– Что ты имел в виду, когда сказал что-то насчет Ивена и частей моего тела?

Дэвид снял один носок, потом другой. Он изучал дырку на одном из них, и Шон почувствовала, как ее руки покрываются потом. Он повернулся к ней.

– Я видел вас сегодня. Тебя и Ивена под водопадом. Как вы там трахались.

Ее сердце издало громкий глухой стук.

– Мы не занимались любовью. – Ее голос сбился на шепот.

– Дай мне отдохнуть. – Дэвид отвернулся от нее и стал расстегивать рубашку.

– Дэвид, мы этого не делали. – Шон чувствовала себя оскорбленной, она преисполнилась негодования. Решение не заниматься любовью с Ивеном потребовало от нее таких усилий, что Дэвид обязан был ей поверить. Но она могла себе представить, как выглядело их с Ивеном купание в глазах Дэвида. Что именно он видел? – Если бы ты наблюдал за нами от начала до конца, ты бы знал, что мы этого не делали.

– В мои намерения не входило стоять там и наблюдать, как кто-то трахает мою жену от начала до конца. Я в этом и не нуждался. Того, что я видел, вполне достаточно.

– Нет.

Дэвид наклонился над ней так низко, что ей пришлось отодвинуться.

– Вы целовались, на вас не было одежды, его руки… Будь ты проклята, Шон! Неужели я должен описывать тебе эти подробности?

– Он хотел, но я сказала «нет». – Ее щеки горели от стыда. Как могла она сваливать все на Ивена, будто сама была ни при чем?

Глаза Дэвида сузились, он смотрел на нее с отвращением.

– Ты сука.

Она стянула простыню со своего тела. В палатке было слишком жарко, а воздух стал таким густым, что она не могла вздохнуть. Шон почувствовала, что ее мокрая от пота майка прилипла к спине.

– Да, мы оба хотели, – выговорила она, не зная, куда заведет ее это признание. – Мы были близки к этому. Но суть дела в том, что мы удержались.

Он укрылся простыней, опершись на локоть.

– Ты прекрасно понимаешь, что то, насколько далеко вы зашли с Ивеном сегодня, не имеет значения. Я уже давно все о вас знаю.

Капля пота упала с ее волос на щеку. Она заставила себя посмотреть мужу в глаза.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А ты не знаешь? – Дэвид выглядел спокойным; ни следа той лихорадки, в какой билась сейчас она. Ей даже показалось, что на его губах появилась едва заметная улыбка. Он наслаждался своей властью. Она опустила глаза и увидела, что судорожно сжимает в руках влажную простыню.

– Я не знаю, – ответила она.

– Я знаю о вашей связи. Я знаю, когда она началась и когда закончилась. День в день.

Шон почувствовала, как тошнота подступает у нее к горлу. Она миновала москитную сетку и успела выползти из палатки, прежде чем ее вырвало. Она шла босиком, грубый лесной ковер царапал ее ступни. Она прислонилась к дереву, тяжело дыша. Как он узнал?

Когда Шон вернулась в палатку, она все еще дрожала. Дэвид накинул ей на плечи фланелевую рубашку, но она ее сбросила.

– Слишком жарко, – повторяла она. Несколько минут он просидела, закрывая лицо руками, пытаясь привести в порядок свое дыхание и мысли. Она почувствовала, как Дэвид кончиками пальцев прикоснулся к ее коленям. Наконец она подняла голову.

– Как ты узнал? – спросила она.

– Это не имеет значения.

– Ты знал все время?

– Да.

Он знал и молчал. Что он чувствовал все это время, когда она думала только о себе, заботилась только о своих интересах?

– Дэвид, мне очень жаль, – сказала она.

– Я так не думаю, Шон.. – Он убрал свои пальцы с ее колен. – Я уверен в том, что, если бы тебе удалось отыскать еще более садистский способ мучить меня, не убивая, ты бы им воспользовалась. – Дэвид лег и отвернулся от нее. – Я буду бороться с тобой при разводе, – добавил он. – Я к этому готов. Хватит вытирать об меня ноги.

Шон выключила лампу и тоже легла, стараясь держаться подальше от его половины постели. Она смотрела на черный потолок палатки.

– Дэвид? – спросила она. – Ты и Мег любовники? – Она чувствовала, как слова застревают у нее в горле, и надеялась, что Дэвид этого не заметил.

– Нет. Но так решила Мег, а не я.

Она почувствовала облегчение и тут же мысленно упрекнула себя в эгоизме. Слава Богу, что Мег не интересуется мужчинами.

– Дэвид?

– Что? – На этот раз в его голосе прозвучало раздражение.

– Тогда, когда я была… с Ивеном. Это была моя инициатива. Моя вина. Не обвиняй его.

– Давай спать, Шон.

Она слышала, как дыхание Дэвида постепенно становится все более глубоким и ровным, а сама лежала без сна и вспоминала тот год. Все те вечера, когда Ивен приходил к ним на ужин; все те субботние партии в теннис. Как мог Дэвид все это выдержать? Он умел страдать молча. Но больше не собирался этого делать.

 

30

Наступил вторник, а Тэсс так и не вернулась.

Шон засыпала остаток риса в кипящую воду, закрыла котелок и поставила его обратно на огонь. Она собиралась сохранить немного риса на завтра, но его оказалось так мало, что она в конце концов перевернула пакет и высыпала в котелок все, до последнего зернышка. Но и так они сегодня выйдут из-за стола голодными.

Робин встала рядом с ней на колени и молча открыла последнюю банку консервированных бобов. Ее глаза покраснели, и она останавливалась едва ли не после каждого поворота консервного ножа, чтобы смахнуть со щек слезы.

У них осталось немного сыра, около восьми унций. Овсяной крупы хватит на то, чтобы на завтрак каждому досталось по столовой ложке каши. И чашка муки с жучками. Кофе кончился, но осталось много пакетиков с чаем и несколько упаковок виноградного порошка для растворения в воде, немного «Писко» и бутылка рома. Этим исчерпывались их запасы.

Днем, за ланчем, состоявшим из приготовленных Робин тощих овсяных лепешек, они еще на что-то надеялись. За ужином уже казалось, что с той поры прошла целая жизнь. Теперь все притихли, парализованные осознанием того, что они заброшены, оставлены без пищи для себя и для пойманных обезьянок. Шон и Ивен весь день ловили кузнечиков и собирали жуков для эльфов, но этого оказалось недостаточно. Приходилось обучаться искусству ловли насекомых: не обрекать же игрунок на голодную смерть.

– Давайте соорудим плот, – предложил Ивен, когда Шон подала на стол рис. Она отмерила каждому по столовой ложке своего блюдца, пока Робин делила бобы.

– А я думаю, что нам лучше оставаться на месте, – ответил Дэвид, Сегодня на любое «белое» Ивена Дэвид отвечал «черное», и Ивен, кажется, начал это замечать. Он недоуменно посмотрел на Шон, надеясь получить от нее объяснение новой манеры поведения Дэвида, но она быстро отвела взгляд. Шон не хотела, чтобы Дэвид заметил, как они с Ивеном обмениваются чем бы то ни было: взглядом, улыбкой, словом.

– Я полагаю, что мы выберемся отсюда скорее, если сами приложим для этого все усилия. – Ивен говорил осторожно, опасаясь натолкнуться на упрямое сопротивление Дэвида. – Нам понадобятся бальзовые деревья. Мне тут попалось несколько подходящих деревьев. Стволы должны сохнуть несколько дней после того, как мы их срубим, затем мы сможем…

– Несколько дней, – откликнулась Робин. – Мы не выживем здесь несколько дней. Нам нечего есть.

– Мы найдем пищу, – заверила ее Шон. Ее тарелка была уже пуста, но Робин ела свой рис зернышко за зернышком, стараясь продлить удовольствие. – Некоторые из окружающих нас растений должны быть съедобными.

– Мы с Дэвидом просматривали книги Тэсс по ботанике, – включилась в разговор Мэг. – Там не сказано, какие растения съедобные, а какие нет.

Ивен покачал головой.

– Думаю, тут мы не должны рисковать.

– Мы можем использовать наши западни для ловли остромордых крыс, – предложила Шон.

– Я не могу есть крыс, – ответила Робин.

– Будь на то моя воля, я вообще не ела бы млекопитающих, – сказала Шон. – Но выбор у нас невелик.

– А чем мы их будем приманивать? – спросил Ивен.

– Не знаю… может быть, лягушки подойдут? – Шон и правда не имела об этом ни малейшего понятия.

– Для этого надо сначала поймать лягушек.

– Тэсс оставила свое ружье, – тихо напомнила Мег.

Минуту все молчали. Они просто об этом забыли. У них было ружье.

– Никаких ружей, – отрезала Шон. – Никакой стрельбы.

– В чем разница: ловить животных и есть их или – убивать животных и их есть? – поинтересовался Дэвид.

Шон попыталась встретиться с ним взглядом, но не смогла.

– Стрелять нечестно, – заявила она.

– Я согласен, – поддержал ее Ивен. – Пускай ружье останется на крайний случай.

– Тем более что существуют другие вещи, которые можно есть, – сказала Шон.

– Какие, например? – спросила Робин.

– Жуки. Вспомни, как Тэсс говорила нам, что местные жители едят…

– Забудь об этом, – прервала ее Робин. Она подцепила последнее зернышко риса и отправила его в рот.

– Мы должны кормить игрунок насекомыми, – напомнил Ивен. – Вот мы и будем заодно собирать их и для нас.

Шон сомневалась в том, что сама сможет есть насекомых, но придется попробовать. – Мы можем начать завтра утром, когда они в изобилии. Если мы все возьмемся за дело…

– Ты это серьезно? – мрачно спросил Дэвид. Шон кивнула головой. Вдруг ей припомнилось фиговое дерево, «кафедральный собор» ревунов.

– Фиговое дерево! – воскликнула она.

– Вот это верно, – похвалил ее Ивен. Он вздохнул с облегчением. – Фиги и жуки. Отличное меню.

– Как жаль, что здесь нет Тэсс, – сокрушалась Робин. – Она научила бы нас различать съедобные растения.

Мег закрыла глаза.

– Она скорее всего мертва.

Это опасение впервые было высказано вслух, и никто не потрудился возразить Мег. Шон до сих пор не могла выкинуть из головы воспоминание о маленьком белом скелете Чио-Чио, обглоданном вчистую.

Мег посмотрела на Дэвида.

– Меня не покидает чувство, что это моя вина, – призналась она.

– Это вина Тэсс, – возразил ей Дэвид. – И больше ничья.

Дэвид привлекал Мег. Шон почувствовала это сразу. Но теперь в их отношениях появилось что-то новое, ранее не существовавшее, иначе Шон бы это заметила. Сказав что-нибудь, Мег смотрела на Дэвида, ища его одобрения. Она наклонялась над столом, стараясь быть к нему поближе. Когда Дэвид сказал, что помоет посуду, она ринулась ему помогать. Она взяла котелок из-под риса из его рук, как бы случайно прикоснувшись к его пальцам. Мег не только хотелось находиться поближе к Дэвиду, ей хотелось прикасаться к нему.

– Ты думаешь, что сможешь есть жуков? – спросила Шон у Дэвида поздно вечером, лежа в постели. Ей хотелось поговорить с ним.

– Нет. – Он отодвинул москитную сетку, чтобы загасить лампу. Затем он улегся на своей половине постели.

– А если будешь по-настоящему голоден?

– У нас есть фиги.

– Если есть одни фиги, будет понос.

– От жуков у меня будет что-нибудь похуже поноса.

– Просто я не думаю, что фиги смогут…

– Я не хочу спорить об этом, Шон. Спокойной ночи.

Есть ли такая вещь на свете, о которой ты хочешь со мной поговорить? Хоть что-нибудь? Назови любую тему, и я поддержу разговор. Было бы лучше, если бы он опять накричал на нее, обвинил в чем-нибудь. Сделал бы что угодно, но не обращался бы с ней, как с куском брезента.

Но он уже спал.

Шон закрыла глаза и лежала неподвижно. Сейчас они должны были спать в лодке Чарли. Завтра вечером за ними заедет Мануэль, чтобы отвезти в Икитос. Сколько еще ночей им предстоит провести в неведении, гадая о том, что происходит. Что случилось с Тэсс? И сколько дней и ночей они смогут так прожить?

Она повернулась набок, разглядывая в темноте спину Дэвида. Она вспомнила о том, как он любил поговорить во время любовной игры. Он мог говорить обо всем: о событиях дня, о статье, которую прочел в газете, о транспортных происшествиях, имевших место сегодня утром. Для него это было что-то вроде игры: сколько времени они проговорят не преставая. Кто сдастся первым, утратив способность сосредоточиваться на чем-либо, кроме физических ощущений?

Шон слушала его спокойное дыхание. Иногда во время любовной игры Дэвид говорил о том, что он в данный момент делал с ее телом, и о том, что планировал делать дальше. Он достигал эффекта: ее тело реагировало на его слова, так же как и на прикосновения.

Шон натянула простыню на плечи. Ее тело испытывало томление, настойчивую потребность в ласке. Если бы она могла разбудить его и предложить заняться любовью. Но он настолько уязвлен, что наверняка отвергнет ее. Или того хуже: согласится и во время соития будет представлять себе, что занимается этим с Мег.

О да, они поменялись ролями.

Шон подумала о их доме в Сан-Диего. Сможет ли она жить в нем, не думая постоянно о Дэвиде? Ведь это был его дом. Он настелил новую крышу, он ухаживал за садом. Он выложил плиткой пол в прихожей и устранил течь в водопроводе. Она представляла себе объявление «чтение», вывешенное на двери туалета. Она вспомнила о тех минутах, когда прижималась лбом к этой холодной двери, только чтобы услышать целительное звучание его голоса.

Он все это разрушил. Быть может, если бы он по-настоящему раскаялся… Конечно, он всего лишь человек, а людям свойственно ошибаться. Но он вел себя так, будто не произошло ничего особенного. Бог дал, Бог взяла. Минус один, плюс два. Он продолжал жить и работать, нет чтобы остановиться и оглядеться.

Внезапно в ее мозгу всплыло воспоминание о посещении коронера. В его офисе стоял жуткий холод, кондиционер не работал, и Шон приходилось дуть на свои пальцы, чтобы отогреться, в то время как Дэвид, загорелый, в рубашке с короткими рукавами, непринужденно сидел на стуле. Коронер описывал, как умерла Хэзер: она до конца полностью осознавала, что с ней происходило. Шон задавала вопросы. Она хотела узнать, что чувствовала Хэзер в последние несколько секунд ее жизни. Она хотела услышать это, чтобы Дэвид знал. Дэвид тогда не произнес ни слова. Он смотрел на край серого металлического стола, как будто впал в транс.

Когда после этого посещения они шли к своей машине по территории автостоянки, у Шон перехватило дыхание, она даже подумала тогда, что эти спазмы убьют ее. Она шла впереди Дэвида, пытаясь набрать в легкие хоть немного воздуха. И тут, наконец, Дэвид заговорил. По перебою в его дыхании она поняла, что он сейчас что-то скажет, и повернулась к нему. Она ожидала услышать слова сожаления, раскаяния. Возможно, мольбу о прощении.

Он провел пятерней по волосам.

– Давай зайдем в Макдональдс и перекусим, прежде чем ты вернешься на работу. – Вот и все, что он сказал.

В тот момент ее охватила такая ненависть к нему, что она готова была его убить. Вот только не знала, как. Она могла ранить его только словами, но тут же постаралась, всячески обзывая его, ругаясь, как безумная посередине стоянки, пока он торопливо вставлял, ключ в дверцу автомобиля, чтобы сбежать от нее. Она позволила ему это сделать. Домой Шон поехала на такси. В ту ночь она спала в комнате Хэзер, она поступала таким образом все чаще и чаще. Шон была уверена, что Дэвид в ту ночь спал хорошо. Наверное, он заснул крепким сном, как только его голова коснулась подушки.

Вот и теперь он спит спокойно, дышит ровно и легко. Шон почувствовала, как ее руки сжимаются в кулаки, дыхание становится хриплым от гнева. Она чуть не растаяла, вспоминая о хороших чертах Дэвида. Любить Дэвида – значить предавать Хэзер. Вот о чем она должна помнить.

Он найдет себе новую женщину, Мег или кого-нибудь другого, кто не будет знать о его прошлом. Но ни одна женщина не сможет полюбить его, зная, что он натворил. Он будет вести жизнь самозванца, скрывающегося от правды. Он может привлечь эту новую женщину своим сладким голосом, возбудить в ней желание своими прикосновениями, и она никогда не узнает о тех разрушениях, которые он учинил в своей прежней жизни.

 

31

Шон хотелось прочитать записку Мег. Она была заинтригована, к тому же Дэвид спал так крепко, что не мог ничего заметить. Она потихоньку расстегнула москитную сетку и запустила пальцы в туфлю Дэвида.

«У меня почти не осталось пленки, – писала Мег, – но рано утром я уже на ногах. Наверное, все дело в моей приверженности к туману.

Мне бы хотелось знать, что произошло с Тэсс. Теперь я поняла, насколько неестественными были наши с ней взаимоотношения. Если бы она знала реальную Мег, ту «несовершенную» Мег, которую ты принял так легко, она не пожелала бы иметь с ней ничего общего. Я чувствую себя гораздо более близкой к тебе, чем была когда-либо к ней, и это несмотря на то, что мы не любовники. Я знаю, что ты теперь хочешь этого, но я все еще боюсь. Вчера вечером, когда ты сказал, что я прекрасна, я подумала об этом. И сейчас я тоже думаю об этом. Сказать по правде, я не думаю ни о чем другом. Как забавно начинает работать голова, когда знаешь, что скоро умрешь.

Люблю тебя. Мег.»

Шон положила записку на место – в туфлю Дэвида – и снова легла. Итак, он говорил Мег, что она прекрасна. Боже, Дэвид, как ты сентиментален. Наверное, это развод так на него подействовал. Какая патетика в тридцать восемь лет.

Она почувствовала, как клещ впился ей в шею, и полезла в пакет за зеркальцем. При свете фонарика она разглядела, что клещ не успел глубоко проникнуть в тело. Шон извлекла его и выбросила из палатки. Затем она поднесла зеркальце к лицу и едва не застонала. Она не видела себя с тех пор, как уехала из Сан-Диего. После двух недель, проведенных под древесным шатром, ее кожа побледнела. Это был какой-то мучнистый, нездоровый белый цвет. Резко обозначились морщины, мешки под глазами. Прическа стала угловатой и неровной. Она подумала о Мег, легкой, молодой и прекрасной, как предпочитает называть ее Дэвид, и ощутила горечь. Как это произошло? Когда она успела превратиться в женщину, которая тайком читает корреспонденцию своего мужа?

Она снова посмотрела на свое лицо, освещенное безжалостным лучом фонаря. В нем не осталось ни одной привлекательной черты. Ничего благородного, достойного.

Шон схватила свою сумочку с туалетными принадлежностями и вышла из палатки. Ей захотелось уйти до того, как Дэвид проснется, увидит ее, потом прочтет записку и станет думать о Мег. Она подошла к берегу залива и разделась. Туман заклубился вокруг ее плеч, когда она погрузилась в воду. Шон скребла свою кожу, пока она не начала гореть, вымыла волосы, подбрила ноги. Она надела рубашку и шорты, которые выстирала накануне, и уверенной походкой направилась к палатке Ивена и Робин.

Ивен сидел на кровати в спортивных трусах. Его грудь была обнажена, волосы не причесаны.

Робин сидела рядом с ним в синей ночной рубашке с ножницами в руках, и Шон поняла, что она только что подстригла Ивену бороду.

Шон села, почувствовав, как палатка наполняется ее свежим запахом.

– Могу я поговорить с Робин? – спросила она. – Наедине.

В глазах Ивена промелькнула тревога, но он знал, что Шон человек деликатный. Он прихватил с собой рубашку и вышел из палатки.

– Разожгу огонь, – объявил он. Робин затихла в ожидании.

– Можно у тебя одолжить какую-нибудь косметику? – спросила Шон.

Робин засмеялась.

– Никак у тебя свидание? – Она взяла красную сумочку, лежавшую в углу палатки.

– Я стала такая бледная.

– Мы скоро помрем с голоду, а ты заботишься о цвете своих щек. – Робин поставила на кровать пухлую сумочку с косметикой, расстегнула молнию и вывалила на одеяло все ее содержимое. Перед глазами Шон замелькали бесчисленные пластиковые бутылочки и коробочки.

– Да тут у тебя Мерль Норман в полном ассортименте!

Робин пожала плечами.

– Я известная кокетка.

Шон радостно качала головой.

– Нет, ты чудо! Помоги мне накраситься. – Шон наклонилась вперед, вскинула подбородок и закрыла глаза, предлагая Робин свое лицо. Это будет хороший сеанс терапии для них обоих, подумала Шон. Но Робин и пальцем не шевельнула.

– Ты в этом не нуждаешься, – сказала она. – Если бы у меня были такие глаза, как у тебя, я бы не таскала с собой весь этот хлам. Разве что немного румян на щеки. – И она немного подрумянила Шон.

Та посмотрела на себя в зеркальце и покачала головой. Этого было недостаточно.

– А эти черные круги? – Она дотронулась до своих глаз и стала перебирать хозяйство Робин. – Есть у тебя что-нибудь от кругов под глазами?

– Шон, прекрати, – нахмурилась Робин. – Ты меня пугаешь. Ты не в себе.

Шон опустила руки на колени.

– Я как раз в себе, – тихо ответила она. – Но я не очень нравлюсь себе в этом виде.

Робин дотронулась до ее руки.

– Это Дэвид? – спросила она.

Шон не поднимала глаз, смущенная тем, что Робин ее жалеет. К ее облегчению, снаружи послышались шаги Ивена.

– Вы уже готовы? – спросил он.

– Через минуту, Ивен. – Робин положила в ладонь Шон румяна, крем и карандаш для ресниц. – Не увлекайся, – посоветовала она. – На самом деле ты во всем этом не нуждаешься.

Ивен поймал лягушку у ручья. Желтую, с выпученными глазами. Он убил ее и положил в ловушку в надежде поймать крысу.

Все они, впятером, потратили остаток утра на ловлю насекомых для эльфов. Они разделились, и Шон обрадовалась, увидев, что Дэвид и Мег пошли в разных направлениях. Они наполняли легкие пластиковые пакеты сверчками и жуками, муравьями, термитами и кузнечиками. Довольно скоро они набрали нужное количество насекомых.

В полдень ловушка все еще была пуста. Крысы, которыми кишели окрестности их лагеря всего две недели назад, куда-то исчезли. Никто не мог припомнить, чтобы встретил хотя бы одну за последнее время.

Они сидели за столом и делили остаток сыра. Они не завтракали, на ланч каждому достался ломтик заплесневелого, похожего на резину сыра. Больше у них ничего не осталось.

Шон ухитрилась сесть за стол напротив Дэвида. Она загримировала круги под глазами, подновила румянец, привела в порядок волосы. Поймала себя на том, что позирует, стремясь привлечь его внимание. Она вспомнила, что вела себя подобным образом в старших классах школы. Желая обратить на себя внимание одного мальчика, который даже не подозревал о ее существовании, она пускалась во все тяжкие, хотя не знала, что стала бы делать, если бы он и впрямь положил на нее глаз.

Только один раз ей удалось заглянуть в глаза Дэвида, перехватив его взгляд, адресованный Мег, сидевшей за столом рядом с Шон, слева от нее. Дэвид и Мег дурачились, смеялись, флиртовали. Что чувствует Дэвид теперь, когда Мег призналась ему, что думает только о том, как бы с ним переспать? Что должен чувствовать в такой ситуации любой мужчина, особенно если его до этого три года держали на голодном пайке?

После ланча они пошли по тропинке, ведущей к речке, пока не приблизились к «кафедральному собору». Они тихо стояли в кустах, глядя на дерево, которое должно было их накормить.

– Пойду попробую, – сказала Шон. Ей хотелось первой взобраться на дерево и почувствовать себя членом семейства ревунов.

Она медленно подошла к дереву, сложенный пластиковый пакет торчал у нее из кармана шорт. Обезьяны подняли крик. Они орали так громко, что у Шон появилось искушение зажать уши руками. Хорошо еще, что они не кидались. Они уже немного привыкли к людям и ревели скорее по привычке, чем от испуга.

Шон обошла дерево кругом, оставляя следы на мягкой земле. Она насчитала двадцать три обезьяны и тысячи фиг. Она сужала круги, пока не приблизилась к массивному стволу настолько, что уперлась в окружавшую его занавесь, сотканную из надземных корней дерева. Несмотря на оглушительность, шум, поднятый обезьянами, казался Шон прекрасным.

Она подняла голову. Первая ветка, пригодная для того, чтобы на нее взобраться, располагалась в паре футов над ее головой. Значит, влезть на нее будет нетрудно. А дальше еще легче. Сеть крепких ветвей, радиально расходящихся от ствола, казалась неплохой лестницей. Чтобы добраться до плодов, нужно было пройти совсем небольшое расстояние вверх и в сторону.

Она вернулась к группе зрителей.

– Кажется, задача нетрудная, но мне понадобится поддержка. – Она взяла Дэвида за руку и легонько потащила его по направлению к дереву. – Пойдем со мной. Ты немного повыше, чем Ивен. – Ее голос дрожал. Ей стоило больших усилий разговаривать с собственным мужем.

Дэвид поднял ее, держа за ноги и игнорируя ее предостережение не перенапрягать мышцы спины. Через секунду она уже поравнялась с веткой. Шон ухватилась и повисла на ней, пытаясь закинуть на ветку левую ногу вместе с зацепившимися за нее змеевидными надземными корнями. Она чувствовала, как кора дерева царапает ей кожу.

– Как там наверху? – крикнул Дэвид, стараясь перекричать обезьян-ревунов.

– Отлично! – крикнула она в ответ, хотя чувствовала себя неуютно, очутившись в мире ревунов, но не обладая их преимуществами: знанием территории и подвижностью. Она осторожно встала на ноги, перебралась на другую ветку и стала передвигаться по ней от ствола. Ревуны внезапно затихли, наблюдая за ее действиями. Огромная гроздь пурпурных фиг висела перед ней на расстоянии, не превышавшем ярда.

Один из ревунов приблизился к той же грозди и остановился в нескольких футах от нее. Его мордочка была морщинистой и темной, шерсть – светло-коричневой. На плече ревуна виднелись два белых гнезда личинки овода. Бедное животное, подумала Шон. Ревун открыл рот, образовав правильную, очерченную розовым цветом букву О, и закричал вполсилы. Затем он присел и стал наблюдать за Шон, следуя за каждым ее движением взглядом мягких карих глазок.

Шон нагнулась вперед вдоль ветки и начала срывать фиги и складывать их в пакет. От одного прикосновения к спелым ягодам у нее потекли слюнки. Наполнив пакет, она соскользнула на соседнюю нижнюю ветку. Когда Шон двинулась по ней, направляясь к стволу дерева, она увидела змею, не более чем в двух ярдах перед собой. Змея злобно напряглась и, поблескивая языком, ожидала следующего движения Шон. Черно-желтая, окаймленная красной лентой, змея была прекрасна. И ядовита. Шон замерла на несколько минут, боясь пошевелиться, боясь даже позвать на помощь. Шон знала, что Дэвид находится внизу прямо под ней, готовый помочь ей слезать с дерева, но страшилась вымолвить слово.

– Шон? – позвал ее Дэвид.

Она молчала. Кровь пульсировала у нее в ногах, там, где они обхватывали ветку.

– О Боже! – воскликнул Дэвид. – Ивен!

Шон услышала шаги Ивена, бегущего через полянку к дереву, но не смотрела на него. Она не могла отвести глаз от змеи.

– Не шевелись, Шон, – сказал Ивен, как будто она могла сделать что-нибудь другое. – Отсюда она похожа на коралловую змею.

Шон едва заметно кивнула головой, не в силах отвести взгляд от черных круглых глаз своего врага.

– Двигайся назад, – приказал Ивен. – Очень медленно. Ветка тебя выдержит. Когда окажешься на безопасном расстоянии, соскользнешь с дерева, а мы тебя поймаем. Поняла?

Шон кивнула. Змея угрожающе зашипела, как только Шон шевельнулась. Свернутое в кольца тело змеи, как бы инкрустированное драгоценными камнями, обвивалось вокруг толстой ветки дерева и выглядело обманчиво апатичным – все, кроме напряженной головы.

– Еще немножко, детка, – подбадривал ее Ивен. Краем глаза Шон видела, как Ивен внизу под деревом передвигается вровень с ней.

Кора немилосердно царапала ноги Шон.

– Кажется, я отползла достаточно далеко, – тихо сказала она, надеясь, что Ивен ее слышит. Шон удалилась от змеи настолько, что уже не видела раздвоенного язычка, что ослабляло чувство опасности.

– Кидай пакет, – скомандовал Ивен.

Она так и сделала. Пакет упал на землю далеко не сразу, земля показалась Шон бесконечно далекой.

– Медленно перемещайся вниз, – сказал Ивен. Шон наклонилась вперед, чтобы обхватить ветку руками, и опустила вниз правую ногу. Змея могла броситься на нее в любой момент. Если это случится, она прыгнет. Лучше рискнуть костями, чем подвергнуться укусу ядовитой змеи.

– Ты все делаешь отлично, – приободрил ее Ивен.

Шон повисла на руках. Кора впивалась в ладони. Змею теперь не было видно. То ли она до сих пор обвивает ветку, то ли сейчас ужалит ее в руку.

– Падай, – скомандовал Ивен. – Мы с Дэвидом тебя поймаем.

Шон посмотрела вниз. Дэвид и Ивен взялись за руки и тянулись вверх, кончики пальцев Дэвида касались ее ступни.

Шон отпустила руки, через секунду все трое лежали на земле, запутавшись в надземных корнях. Шон смеялась, испытывая сладостное головокружение, Дэвид утирал пот со лба, а Ивен в очередной раз костил Шон за то, что она шляется по лесу в шортах.

– В следующий раз на дерево полезу я, – заявил Ивен. Все пятеро сидели на плоских камнях у берега залива, поглощая фиги.

Шон покачала головой. – У меня уже есть опыт. Надеюсь, змея мне больше не встретится.

– Где одна змея, там и другая, – изрек Ивен.

С минуту все молчали, сосредоточившись на фигах. Плоды были тяжелыми и сочными, чуть перезрелыми.

Ивен повернулся на своем камне.

– В следующий раз возьмем ружье, – предложил он. – И я размозжу голову этой коралловой твари.

Шон держала фигу в ладони.

– Дерево кишит ревунами, – заметила она. – Что если ты случайно застрелишь одного из них?

Прошло несколько секунд, прежде чем Ивен нашел что ответить.

– Тогда у нас будет еще и мясо на ужин.

Шон пронзила его острым взглядом. Ответный взгляд Ивена был хотя и оправдывающимся, но твердым. Он походил на предателя.

– Ты шутишь, – сказала она.

– Мне эта мысль ненавистна так же, как и тебе, Шон, – ответил Ивен. – Но они там сидят и ждут. Как будто предназначенные специально для нас.

Шон не верила своим ушам. Неужели она слышит такое от Ивена?

– Я никогда не думала, что ты настолько эгоцентричен.

Робин окинула их задумчивым взглядом.

– Думаю, что смогла бы есть мясо животных такого размера. Это не то, что крысы.

– Если мы решимся использовать ружье для охоты на обезьян, перед нами откроется широкое поле деятельности, – размышлял вслух Дэвид. Казалось, эта идея ему очень понравилась.

– Там полно боеприпасов, – поддержала его Мег. – Мне тоже кажется, что эти животные предназначены специально для нас.

Шон встала и посмотрела Мег прямо в глаза.

– Ягуар мог бы сказать то же самое о тебе, – съязвила она. – Никаких ружей. Вы голодны всего один день – и уже готовы убивать.

– Оставим это на крайний случай, – примирительно произнес Ивен.

– До этого еще далеко, – ответила Шон.

Она отвернулась от них и пошла к лагерю. Шон не могла выразить словами ту боль, которую причиняла ей мысль об убийстве животных. Она думала, что хотя бы Ивен ее понимает, но он предал ее.

 

32

Дэвид обнаружил под стволом поваленного дерева массу гусениц. При виде этого кишащего месива его руки подернулись гусиной кожей. Этого количества жирных светло-зеленых насекомых хватит для того, чтобы Шон приготовила из них что-нибудь на обед. Он колебался. Можно было так все и оставить, никому не говоря о своей находке. Но это будет нечестно по отношению к другим. Если он сам не мог себя заставить есть жуков, это еще не давало ему права лишать такого удовольствия других.

К тому же Мег нуждалась в пище. Утром она призналась ему, что фиги проскакивают сквозь нее, не заряжая энергией. Кроме того, она не знала их пищевой ценности и не могла поэтому рассчитать дозу инсулина. Дэвид прочел в ее глазах страх перед смертью и впервые с полной ясностью осознал, насколько реальна для нее опасность. Остальные могли прожить без пищи какое-то время, для Мег дело обстояло иначе.

Дэвид насыпал пригоршню гусениц в пластиковый пакет. Кишащая зеленая масса блестела сотнями черных глазок. Дэвид направился к лагерю, сомневаясь в том, что Шон удастся придать этим омерзительным существам вид чего-то съедобного. Интересно, какие они на вкус? Он был достаточно голоден, чтобы задуматься об этом всерьез. Фиги, съеденные за завтраком, только заморили червячка в его желудке.

Кстати, о фигах. Он представил себе Шон ползущей вдоль ветки, царапающей ей голые ноги, змею, выросшую перед ней. Эта сцена представлялась Дэвиду грубо эротичной, она пробуждала в нем смешанное чувство восхищения, желания и страха, равно как и знакомое чувство беспомощности, с которым он наблюдал за тем, как Ивен руководит ее спуском. Дэвид стоял парализованный, близкий к панике, так что она обратилась к Ивену, когда ей потребовалось на кого-то опереться.

Подойдя к костру, Дэвид передал гусениц Шон и увидел, как вспыхнули ее щеки. Она опасливо держала шевелящийся пакет кончиками пальцев, и Дэвид с трудом сдержал улыбку. Он не хотел ей улыбаться, так сказать, дарить улыбку. Возможно, в этом и заключалась истинная причина того, что он так неохотно нес этих гусениц: он не хотел давать ей ничего. Она и так получила от него достаточно.

– Это вряд ли подойдет, – заключил Ивен, постукивая по стволу бальзового дерева. – Слишком сочное.

Двое мужчин бродили в полумиле от лагеря, подыскивая деревья для плота. Наконец они набрели на целую бальзовую рощу. Деревья оказались молодыми и нужного размера, но Ивен пояснил, что только женские деревья являются достаточно плавучими. Дэвиду было интересно, откуда Ивен это знает и как он собирается отличать женские деревья от мужских, но спрашивать он не захотел.

– Отлично. – Дерево, которое Ивен простукивал на этот раз, издавало глухой полый звук. – Поработай над ним с пилой, а я поищу другое и попробую его срубить с помощью мачете.

Дэвид подчинился, не говоря ни слова. В последние дни он почти не обращался к Ивену, а сегодня вообще с ним не разговаривал. Ему было что сказать Ивену, но это подождет до более подходящего момента. Не сейчас, когда они вынуждены до вечера работать рука об руку.

Ивен нашел дерево поблизости и начал срезать его мачете, Дэвид пилил. В лесу было тихо и спокойно, но пила, оставленная Тэсс, оказалась хлипкой и тупой, и работа продвигалась медленно. Рубашка Дэвида скоро взмокла, и он ее снял. Ивен поступил точно так же, затем они оба сняли брюки. На мокрую грудь Дэвида садились комары, клещи облюбовали его ноги. Поначалу он пытался их отдирать, но это оказалось бесполезным. Он займется ими потом.

Дерево Дэвида упало первым. Его ветки гнулись и ломались, встречаясь с соседними деревьями, его белые колоколообразные цветы плавно опускались на землю. Дэвид перешел к следующему дереву. Поработав пару часов, они повалили пять деревьев и начали обрубать ветки, превращая деревья в длинные бревна. Когда они почти закончили работу, Дэвид подкатил бревна одно к другому, Ивен продолжал рубить сучья. Им еще придется отодрать кору от древесины, но в глазах Дэвида плот уже приобретал зримые очертания.

Он снова взял пилу и сел на ствол, чтобы отпилить последнее бревно. Теперь он находился рядом с Ивеном, так близко, что ему были видны узловатые вены на руках, работавших с мачете, капли пота на кончиках длинных ресниц. Наконец Дэвид почувствовал себя готовым сказать Ивену то, что хотел.

Он подергал еще немного пилой и посмотрел на Ивена.

– Шон бросает меня из-за тебя? – спросил он обыденным тоном, будто речь зашла о погоде.

– Что? – вскинул голову Ивен. – Нет.

Дэвид с удовлетворением отметил искорку страха во взгляде Ивена.

– Я знаю о том, что вы были любовниками после смерти Хэзер. – Дэвид вновь сосредоточился на бревне и заработал пилой.

– Она тебе это сказала? – Ивен воткнул мачете в ствол дерева, которое обрабатывал.

– Нет. Я набрел на вас однажды ночью, сразу после того, как ты вернулся из Перу. Вы спали вместе в твоем кабинете. – Пила вонзалась в дерево, как нож мясника в говядину. – После этого я держал след. Она лгала мне, говорила, что у нее деловые встречи. Я знал, что она ходила к тебе. Ты тоже мне лгал. Иногда я спрашивал тебя, где ты был в пятницу вечером, и ты говорил, что на свидании с новой женщиной. Но ты был с Шон. Ты трахал мою жену.

– Дэвид… – Ивен встал.

– Ты знаешь, что я был благодарен тебе тогда? – Дэвид взглянул на Ивена. – Я думал, что ты ее поддерживаешь, чего я тогда сделать не мог. И я любил ее так сильно… – Дэвид почувствовал, как дрогнул его голос. Он посмотрел вниз, на ствол дерева. Нет, Ивен не увидит его сломленным. Дэвид не доставит ему такого удовольствия. Он глубоко вздохнул. – Я любил ее так сильно и чувствовал себя настолько опустошенным после того, что я сделал, что готов был все стерпеть, лишь бы ей стало полегче. Я был дураком. – Он откинулся назад и посмотрел в глаза Ивену. – Вы ведь и теперь любовники? Ты и Шон?

– Нет. – Ивен провел рукой по волосам. – Лучше бы ты сказал мне, как только узнал об этом. Лучше бы попытался прекратить это.

– О да. Это была моя вина.

– Я не это хочу сказать. Ты прав: тогда мы были любовниками. Но теперь нет. Правда состоит в том, что я хочу этого, но она не хочет. Она не хочет доставлять тебе новые страдания. И она не хочет причинять боль Робин.

Дэвид поверил Ивену. Он ощутил прилив невыразимого облегчения, но его гнев не иссяк.

– Наша дружба ничего для тебя не значила.

– Это не так, – ответил Ивен. – Вспомни, у меня не было никого, кроме вас двоих. Мне не приходилось гордиться тем, что я делал. Я повсюду таскал за собой это вонючее бремя вины.

Дэвид засмеялся.

– Да, я для тебя настоящее наказание. Позволь мне выразить тебе глубочайшее сочувствие. – Он встал и потянулся, ощутив вдруг безмерную усталость. – На сегодня достаточно, ладно?

Ивен сделал шаг по направлению к нему.

– Дэвид, пожалуйста. Давай договорим до конца.

– Я сказал все, что хотел. – Дэвид собрал свои вещи и направился к лагерю.

– Мое блюдо выглядит неважно, поэтому его надо есть с закрытыми глазами. – Шон поставила котелок на стол. От него пахло перцем.

– Я не смогу этого сделать, – заявила Робин. – Я не могу есть гусениц.

– Ты бы никогда и не подумала, что это гусеницы, – уговаривала ее Шон.

Дэвид видел, как Мег прикусила нижнюю губу, когда Шон вывалила половник своей густой зеленой стряпни ей на тарелку. «Интересно, куда девались все их сияющие черные глазки?» – подумал Дэвид о гусеницах.

Ивен сидел напротив него. Он выглядел измочаленным: лицо болезненно белело над бородой. Когда он поднес ложку ко рту, его рука дрожала. Дэвид и сам ощущал дрожь во всем теле: от пилы и злости, от гнева и облегчения. Он не жалел о том, что поговорил с Ивеном. Его отпускало. Он по капле освобождался от чувства боли и вины, накапливавшихся в нем в течение трех лет.

Перцовая заправка не могла скрыть присущего гусеницам запаха рыбной тухлятины. Каждая ложка обжигала рот, и только потом текла в пищевод желеобразной струйкой. В тарелках Ивена и Мег зеленой массы тоже поубавилось, но Робин больше налегала на фиги, оставшиеся после второго десанта Шон на дерево. Сама Шон съела не больше двух ложек зеленого месива.

Вдруг Мег поперхнулась. Она прикрыла рот рукой, соскользнула со скамейки и помчалась в лес. Дэвид последовал за ней, но не для поддержки Мег, а оттого, что его самого рвало. Через несколько минут все они, включая Робин, которая только смотрела, как они ели клейкую зеленую массу, – опустошили в кустах свои желудки.

Они вернулись к столу, облегченные, но все еще голодные. Шон выглядела ужасно: ее лицо побледнело, глаза покраснели. Дэвид потянулся через стол и удивил ее, прикоснувшись к ее руке.

– Когда-нибудь мы со смехом вспомним эту сцену, – пообещал он.

– А я-то решила, что мы продержимся на насекомых.

Робин плакала.

– Что же нам делать с едой? На фиги я уже смотреть не могу.

– Мы должны воспользоваться ружьем, – тихо сказала Мег.

Шон покачала головой.

– У нас полно фиг. И мы еще не пробовали ловить рыбу. Завтра я примусь за это дело.

Дэвид вымыл посуду один и пошел в палатку Мег. После обеда она держалась особняком, и Дэвид понял, что с ней творится что-то неладное. Он боялся, что она сдастся.

Мег была одета точно так же, как в ту ночь, когда он увидел ее с Тэсс; она была в длинной синей рубашке – на этот раз застегнутой – и босиком. Когда Дэвид зашел в палатку, она держала перед собой вытянутую руку, на кончике указательного пальца темнела капелька крови.

– Как ты? – спросил Дэвид, присаживаясь на кровать.

Ее глаза увлажнились.

– В моем приборе сели батарейки. Я купила новые перед самой поездкой, но от жары или еще от чего… – Она размазала каплю крови по пластиковой полоске. – Теперь придется пользоваться цветовой таблицей. – Мег показала ему таблицу на оборотной стороне коробочки с пластиковыми полосками. – Полоски тоже кончаются. Скоро я не смогу определять количество сахара в крови. Я и так запуталась с дозами инсулина. Я думала, что гусеницы помогут, но не смогла…

– Так же, как и я. – Дэвид улыбнулся и взял ее за руку. Едва ли в джунглях нашлось бы что-нибудь холоднее ее пальцев, и он накрыл их другой ладонью. – Я собираюсь объяснить Шон, почему мы должны воспользоваться ружьем. Она поймет.

– Нет, пожалуйста, не рассказывай ей обо мне. Она уже и так меня ненавидит.

– Нет, это не так. Она совсем другой человек. – Он и в самом деле не замечал, чтобы Шон кого-нибудь ненавидела, за исключением его самого.

– Пускай она сперва попробует половить рыбу. Рыба – прекрасная еда.

– Ты уверена, что еще сможешь подождать?

– Да. – Мег изучала цифры на цветовой таблице, она покачала головой. – Кажется, восемь единиц, – сказала она, заправляя шприц.

– Мег.

Она подняла голову.

– Сделай небольшой допуск на дополнительную затрату энергии, идет?

Она недоуменно нахмурилась.

– Почему? Я же ложусь спать… О! – Она улыбнулась, густо покраснев. – Я хочу, Дэвид, но я…

Он приблизился к ней и расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки, затем вторую и третью. Мег сидела неподвижно, держа одну руку на колене, другой сжимая шприц. Он слышал, как она глотнула слюну, чувствовал ее дыхание на своей щеке. Расстегнув все пуговицы на ее рубашке, Дэвид провел пальцами по ее коже над талией.

– В какой бок?

– Что?

– В какой бок ты будешь делать инъекцию?

– О! – Мег посмотрела на шприц в своей руке, словно не понимая, как он туда попал. – Я и забыла. Кажется, в левый.

Он приподнял ее рубашку с левой стороны и увидел, как золотистые пряди ее волос ниспадают на грудь. Она вколола инсулин в свою шелковистую кожу. Когда она укладывала шприц в футляр, ее руки дрожали.

– Только не нервничай, – сказал он. – Мы не должны нервничать.

– Дэвид, я хочу. Я сама хотела попросить тебя, чтобы сегодня вечером мы… Но я действительно нервничаю. – Она запахнула рубашку на груди. – И если мы переживем это путешествие, я не хочу забеременеть.

Он улыбнулся.

– Мне сделали вазэктомию несколько лет назад.

– Правда? Дэвид кивнул.

Она несмело прикоснулась к его плечу.

– Ты хоть понимаешь, что это ничего не изменит? Я хочу сказать, что все равно останусь лесбиянкой.

Он пожал плечами.

– В этом деле ты разбираешься лучше меня. Она встала перед ним на колени, зажала его лицо между ладонями и очень мягко, очень нежно поцеловала. И тут же отклонилась назад, кусая губы. – Я бы хотела, чтобы ты был женщиной, – сказала она. – Я бы не чувствовала себя такой развалиной.

– Что мне сделать, чтобы ты так не нервничала?

– Лучше всего будет, если ты простишь мне мою… неуклюжесть.

Он улыбнулся. Какая она милая. Он притянул ее к себе и нежно целовал, пока она расстегивала его рубашку. Он спросил, как ей будет удобнее. Мягкость была ее единственным требованием, и он беспокоился только о том, как бы его пальцы, стягивавшие с нее рубашку, не оказались слишком грубыми и жадными, как бы его губы не сдавили ее грудь слишком пылко. Ее робость возросла, когда он просунул руку между ее ногами, и он понял, что слишком спешит. Он встал на колени у ее ног и окинул ее взглядом. При свете керосиновой лампы каждый дюйм ее тела отливал золотом. Подушка пылала от прикосновения золотистых прядей ее волос.

– Ты чудо, – сказал он.

– А ты огромный, – засмеялась она. – В моем воображении ты был меньше наполовину.

– Это не вызовет лишних проблем. – Он снова коснулся ее тела и увидел, как по нему пробежала дрожь. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз был с женщиной, которая так его хотела? Он лег на спину и потянул ее на себя, и увидел выражение облегчения в ее глазах. Ей необходимо было чувствовать, что она сама распоряжается своим телом.

Она опустилась над ним так осторожно, словно была сделана из фарфора. – Ты уверен, что я тебе ничего не поврежу? – спросила она.

Он сдержал смех.

– Поверь мне: это только приятно. А как тебе?

Но ее глаза были закрыты, лицо выражало сосредоточенную отрешенность, а тело двигалось в унисон с его телом. Ей не нужно было ничего отвечать.

В одиннадцать часов ночи Дэвид все еще не возвратился от Мег. Шон лежала в темноте, перебирая пальцами золотых обезьянок на своей цепочке. Сейчас они должны были сходить с самолета в Сан-Диего. Самолет прибывал в восемь ноль пять по калифорнийскому времени. Мальчики наверняка встречают их в аэропорту с Линн. Она представляла их себе в зале ожидания, заполненном людьми, встающими на цыпочки, чтобы поскорее увидеть тех, кого они любят. И они будут ждать, Кейт, Джейми и Линн, и Линн первая заподозрит неладное. Она проверит расписание, убедится в том, что прибыл тот самый самолет. Возможно, она решит, что они на него не успели, что они прилетят на следующем самолете из Майами. И они с мальчиками дождутся его, но Шон и Дэвида не будет и на этом самолете. Наконец станет ясно, что они пропали.

Дэвид вернулся в одиннадцать тридцать, заполнив палатку запахом алкоголя и Мег. Он тихо разделся и свалился в постель. Она почувствовала, как он случайно прикоснулся к ней своей горячей и влажной ногой. Шон казалось, что все его тело хранит на себе следы его близости с Мег.

Она проглотила комок, образовавшийся у нее в горле.

– Мы должны были прибыть в Сан-Диего полчаса назад, – сказала она.

Он повернулся на спину и посмотрел на крышу палатки.

– Я забыл, – ответил он. – Я потерял счет дням.

– Сейчас Кейт и Джейми думают, где мы.

С минуту он лежал неподвижно, потом обнял ее за плечи. И тут, как будто прорвалась плотина, она разразилась слезами. Шон плакала на его груди, такая теплая и знакомая. Он прижал ее к себе обеими руками, поцеловал ее волосы и держал в своих объятиях, пока она не уснула.

Утром она смотрела, как он достает из туфли записку от Мег. Она была втиснута в самый носок. Дэвид прочитал записку и положил ее в карман рубашки.

– Мег пишет, что ты был на высоте? – спросила она. Шон просто ничего не могла с собой поделать, но в ее голосе не было горечи.

Дэвид повернулся и посмотрел на нее. При тусклом свете, просачивавшемся сквозь москитную сетку, она прочла сочувствие в его глазах. Он понимал, что она сейчас чувствует. Он слишком хорошо знал, что это значит – представлять того, кого любишь, в чужих объятиях.

Он накрыл ее руку своей.

– Мег – диабетик, – сказал он. – Она нуждается в нормальном питании, чтобы правильно рассчитать дозу инсулина. Фиги не спасают положения. Если сегодня не удастся наловить рыбы, у нас не останется выбора – придется воспользоваться ружьем.

 

33

Лезвие мачете легко скользило между корой и древесиной, и он передвигал его взад и вперед, пока кора не отваливалась от ствола. Дэвиду нравилась эта работа, несмотря на жару и теперь уже непрестанный голод, несмотря на напряженность, возникшую между ним и Ивеном. Возможно, они так и проработают вместе целый день, не сказав друг другу ни слова. Неужели так и будет? Это было праздное любопытство, нужно же о чем-то думать, водя мачете вдоль ствола; на самом деле это его не беспокоило. Теперь очередь Ивена переживать, свою вахту Дэвид уже отстоял. Ему нравилось, что все прояснилось. Пускай Ивен меняет ситуацию, если сможет.

Дэвид закончил обработку бревна и удовлетворенно встал, рассматривая результат. Полая обвислая кора с одной стороны – и гладкая блестящая древесина с другой. Он принялся за следующий ствол, пока Ивен возился с тем же самым.

Когда Дэвид снова взялся за мачете, его руки дрожали. На завтрак ему достались две жалкие фиги; у них не хватило времени еще раз наведаться к ревунам. Их с Ивеном ждала работа в бальзовой роще, Мег и Робин снабжали игрунок насекомыми, а Шон занялась рыбной ловлей. Дэвид надеялся на то, что ей улыбнется удача. Он надеялся не только оттого, что был голоден. Знал, что значило для Шон решение использовать ружье. Ему не хотелось видеть, как обстоятельства принудят ее сдаться.

Сегодня утром она нашла черепаховые яйца. Шон встала рано, вырезала из куска дерева крючок для ловли рыбы и, пока остальные доедали фиги за завтраком, пошла к реке. Когда Шон удалялась от них, ее походка – так, по крайней мере, показалось Дэвиду – излучала оптимизм. Она собиралась срезать удилище и использовать жука в качестве наживки, но вернулась через несколько минут и, подойдя к Мег, вытянула руки. Четыре шероховатых яйца, каждое размером с шарик для игры в пинг-понг, лежали на ее ладонях. При виде их у Дэвида потекли слюнки.

– Это тебе, – сказала она Мег.

Дэвид пытался заглянуть в глаза Мег. Ему удалось убедить ее рассказать о своей болезни, и сегодня утром все узнали о диабете и о том, чем грозит ей голодание. Что должна была почувствовать Мег, когда спасительную пищу предложила ей жена человека, с которым она занималась любовью этой ночью?

– Не только мне, – ответила она Шон.

– Только, – произнесла Шон со знакомой материнской твердостью в голосе.

Мег вздохнула с видимым облегчением.

– Я так виновата, перед каждым из вас, – сказала она, беря яйца из рук Шон.

Шон. Прошлой ночью он не хотел причинять ей боль. Он вбил себе в голову, что она тверда как скала и бесчувственна. Он вообще не думал о ней, когда был с Мег. Он не чувствовал себя женатым мужчиной и не испытывал чувства вины. Он ни о чем не думал. Точнее, приспосабливал мысли к желаниям, чтобы оправдать свои действия. При свете дня ему трудно было поверить, что он занимался любовью с другой женщиной, пока его жена лежала в нескольких сотнях ярдов от него, плача от разлуки с его детьми.

Да, он причинил ей боль. Независимо от того, насколько твердо она решила развестись с ним, она не была готова увидеть его с другой женщиной. Больше он не должен так поступать.

Дэвид закончил обработку второго бревна, обильно оросив его потом, стекавшим с его волос и лица. Он встал, потянулся за фляжкой, висевшей на ветке, – и внезапно почувствовал острую боль в плече.

– Проклятье! – Дэвид хлопнул себя по плечу, и какое-то насекомое, похожее на паука, соскользнуло с его руки и скрылось в кустах. Ивен вскочил на ноги и попытался догнать паука, но было слишком поздно.

– Как он выглядел? – спросил Ивен. Дэвид пожал плечами.

– Черный. Темно-коричневый. Я видел его мельком.

Ивен провел пальцем по укушенному месту. Оно уже распухло.

– Можешь особенно не беспокоиться. Но все же давай вернемся в лагерь.

– Я в порядке. – Дэвид сел на бревно и через несколько минут почувствовал, что с ним далеко не все в порядке. Он не мог сфокусировать зрение: бревно расплывалось, земля ходила перед ним волнами, поднимаясь и опускаясь. Он оглянулся, ища глазами Ивена, чтобы сказать, что с ним творится, но Ивен уже шел к нему.

– Ты можешь идти? – спросил он, поддерживая Дэвида за локоть.

Дэвид встал. Его знобило. Он стучал зубами от холода. Он стал крениться набок, и Ивен подхватил его. Горячая влажная кожа руки Ивена маячила перед его глазами, застила горизонт.

– Боже, Дэвид! – Голос Ивена гулко отдавался в его ушах. В нем звучал страх. Дэвид хотел улыбнуться, сказать Ивену, что с ним все в порядке, но его язык прилип к гортани, он не мог выдавить из себя ни слова. Ему все же удалось улыбнуться. Он провел кончиками пальцев по своим губам, чтобы убедиться в том, что они изогнулись.

– Ложись, – скомандовал Ивен.

Дэвид нахмурился. Он не отчетливо понимал, чего хочет от него Ивен, пристально вглядывался в голубые глаза Ивена, пытаясь вспомнить, что означает слово «ложись». Он приник к Ивену, как влюбленный, часто и горячо дыша. Затем Дэвид почувствовал, что медленно опускается на землю. Откуда-то издалека звучал голос Ивена, говорившего о доверии и дружбе.

Шон и Ивен тащили Дэвида к палатке. Он потерял сознание и не мог им помочь. Ивен сделал ему инъекцию адреналина, и дыхание Дэвида постепенно упорядочилось.

Шон осталась с Дэвидом, а Ивен пошел вместо нее на рыбалку. Шон в это утро ничего не поймала. Она прикрепила деревянный крючок к ветке, которая показалась ей гибкой и прочной. Шон насадила на крючок кузнечика. У нее была только одна поклевка: кузнечик легко соскочил с крючка и достался рыбе задаром. Может быть, Ивен окажется более удачливым.

Кожа Дэвида пересохла и побледнела, кроме красного круга на плече, образовавшегося на месте укуса. Дыхание оставалось учащенным; Шон видела, как резко поднимается и опускается его грудь. Время от времени она брала его за запястье, чтобы посчитать пульс. Шон накрыла его простыней и легла рядом, опершись на локоть, чтобы иметь возможность наблюдать за изменениями в его состоянии.

Она боялась, что он перестанет дышать, что его пульс исчезнет под ее пальцами. Ей хотелось, чтобы к нему вернулось сознание. Показалось, что он произнес какой-то звук, и она приникла ухом к его губам и, затаив дыхание, прислушалась, но не услышала ничего, кроме жужжания цикад. Шон повернула его голову и прижалась губами к его губам, мягким и влажным. Ей более не принадлежавшим.

Ивен вернулся около трех часов пополудни.

– Я поймал рыбу, – объявил он. – Самую маленькую, какая нашлась в речке, но ужин у нас состоится.

– Ты придумал что-нибудь с крючком?

– Я вырезал его из кости.

– И где же ты нашел подходящую кость? – спросила Шон.

Ивен не ответил, да этого и не требовалось.

– Чио-Чио? – прошептала она.

– Только костяной крючок дает какие-то шансы.

Шон кивнула головой. – Как ты думаешь, он поправится? – спросила она у Ивена, сидевшего в ногах постели Дэвида.

– Я молю Бога и надеюсь, – ответил он. – Мы еще не закончили с ним один разговор. Было бы лучше, если бы ты сказала мне, что он все о нас знает.

– Он сказал тебе? Ивен кивнул.

– Ты можешь себе представить, что он пережил, если знал о нас все это время?

Шон почувствовала, как ее глаза наполняются слезами.

– Ты был прав, Ивен, когда сказал, что я все еще люблю его. Я думаю, так оно и есть.

Ивен улыбнулся ей улыбкой человека, потерявшего то, что, как он знал это с самого начала, ему не принадлежало.

– Конечно, – ответил он.

Шон утирала Дэвиду пот со лба, когда услышала шаги, приближавшиеся к палатке.

– У меня для вас немного рыбы. – За москитной сеткой стояла Мег.

Шон пригласила ее войти. Мег опустилась на колени у постели и протянула Шон миску. На дне лежал тонкий белый кусочек рыбы, не более двух квадратных дюймов. Шон поднесла его пальцами ко рту и съела медленно, со вкусом, с закрытыми глазами.

– Ему не лучше? – Мег не сводила глаз с Дэвида. Шон покачала головой, смочила водой чистую тряпку, желая, чтобы Мег ушла. Она чувствовала себя так, будто оказалась у всех на виду, незащищенной. Что Дэвид успел рассказать Мег? Что из ее личной жизни было известно этой женщине?

– Он редкий человек, – сказала Мег.

Шон удивленно посмотрела на соперницу. Затем она кивнула с внутренней усмешкой. Мег знала его две с половиной недели. Она и понятия не могла иметь о том, насколько редким человеком был Дэвид. Шон сложила отжатую тряпку и положила ее на лоб Дэвида, ощущая жар его кожи под своими пальцами.

– Он рассказал мне о вашей дочери. О Хэзер. Шон вздрогнула при звуке этого имени. Дэвид не произносил его вслух, разговаривая с людьми, которых знал многие годы. Даже с ней.

– Я очень сочувствую тебе, Шон. Представляю, каково тебе пришлось.

– Что он тебе рассказал?

– Как она умерла. Как сильно он ее любил. Шон вдруг снова разозлилась на Дэвида. Он эксплуатировал дочь ради достижения своей цели.

– Он сыграл на твоих чувствах, – сказала она. Мег помрачнела.

– Я так не думаю. Мне кажется, ему просто необходимо было выговориться.

– Почему он не выговорился передо мной? У него было на это три года.

– Извини. – Мег замкнулась. – Мне не следовало ничего говорить.

Шон была рада, что в палатке темно. Она надеялась, что по ее лицу Мег не могла догадаться о том, что с ней творилось.

– Он рассказал тебе, как она умерла? – тихо спросила она. Она должна была это узнать.

– Он сказал, что она утонула. Что это была его вина; что он не проследил за ней, хотя обязан был это сделать.

Шон закрыла глаза. Он сказал Мег правду.

– Ты могла смотреть ему в глаза после того, как он сказал тебе это? Как ты могла заниматься с ним любовью?

Глаза Мег распахнулись так широко, что Шон увидела отражение лампы в бледных радужных оболочках ее глаз. Но Мег не отвечала.

– Я полагаю, что он воспользовался этой историей, чтобы вызвать сочувствие к собственной персоне. – Шон не удержалась и сбилась на язвительный тон.

Мег покачала головой.

– Ты невероятно злопамятна.

Шон бросила влажную тряпку в угол палатки.

– Заткнись, Мег! – крикнула она. – Это не твоя дочь умерла.

– Не моя. – Мег отодвинула сетку, готовясь уйти. – Но это была дочь Дэвида так же, как и твоя. Я думаю, ты об этом забыла.

Шон лежала без сна, прислушиваясь к дыханию Дэвида, и пыталась торговаться с Богом. Позволь ему выжить, и я больше никогда не подумаю об Ивене.

Мег была права. Она забыла, что Хэзер – дочь Дэвида, так же как и ее дочь. Она избрала самый легкий путь; легче и удобнее гневаться, чем ощутить чужое страдание на вершине собственного горя, чем вникнуть в переплетение страдания и вины. Гнев оказался самым удобным выходом из положения.

Кризис наступил среди ночи; жар резко понизился, к Дэвиду стало возвращаться сознание. Он выпил глоток воды из ее ладони. Шон почти не спала; в эту ночь она прижимала к себе Дэвида так же, как он обнимал ее прошлой ночью. Спальный мешок насквозь промок от его пота. Он ничего не говорил, только один раз согнул колени и простонал ей на ухо:

– Живот болит.

Утром ему стало лучше, но сохранялась слабость, бледность, дряблость мышц. Он проголодался и говорил шепотом:

– Нет ли чего-нибудь поесть? – спросил он. – С Мег все в порядке?

Шон пошла к костру в надежде раздобыть ему пищу. Ивен сидел там один. Он дал ей несколько фиг, потом взял ее за руки.

– Послушай, Шон, Мег неважно себя чувствует. Дэвид, чтобы встать на ноги, нуждается в чем-то более существенном, чем фиги и рыба, которую не так легко поймать. Мы все нуждаемся в чем-то большем.

Она понимала, что Ивен имеет в виду ружье, и знала, что он прав.

– Ревуны? – спросила она.

– Они под рукой. Это самый простой путь.

Шон представила себе «кафедральный собор» в утреннем свете, ревунов, разбросанных по ветвям фигового дерева. – Они стали нам доверять, – тихо сказала она. – Они даже не возражают, когда мы берем их фиги.

– Не трави мне душу, – ответил Ивен.

Шон чистила клетки эльфов, когда услышала выстрел. Звук вибрировал под шатром, цикады на мгновение затихли, но тут же возобновили свое жужжание, к которому присоединились душераздирающие вопли ревунов. У Шон сдавило горло.

Она положила несколько термитов в одну из клеток, висевших на «игрунковом дереве». Тут прозвучал второй выстрел, и Шон повернулась, всматриваясь в направлении «кафедрального собора». Либо он в первый раз промахнулся, либо только ранил ревуна.

Шон кормила последнего эльфа, когда Ивен вернулся к костру, волоча за собой ружье.

– Первый и последний раз, – сказал он. Его щеки пылали. – Клянусь, я лучше умру с голоду.

Шон взяла у него ружье и осторожно прислонила его к столу.

– Я оставил ее там, вниз по ручью. Просто не мог ее дальше нести. Она как большая мягкая игрушка. Протянутые руки и… нежные глаза.

Я слышала два выстрела.

Ивен сел за стол.

– Я целился в сердце, спустил курок и увидел на ее лице это выражение… такое выражение было бы у тебя или у меня, если бы кто-то, кому мы бесконечно доверяли, предал нас. – Он перевел взгляд на свои руки. Стал вращать вокруг пальца свое обручальное кольцо. – Скажи мне, что она была всего лишь животным, Шон.

– Она была всего лишь животным. Он вздохнул.

– Она упала на землю, другие ревуны подняли крик, но даже сквозь этот шум я услышал, как она пытается вдохнуть. Ловит ртом воздух. – Ивен закрыл глаза и потер их рукой. – Этот звук будет преследовать меня по ночам. Я попал ей в легкие. Я подошел к ней. Она взглянула на меня снизу вверх, я направил ствол прямо ей в сердце и нажал на курок.

Шон передернуло. Ей не раз случалось видеть Ивена в тяжелом состоянии, она достаточно часто видела его слезы, потому что он их не скрывал. Но тут было другое.

– Я не смогу снова на нее посмотреть.

– Я возьму это на себя, – пообещала Шон.

Она услышала вздох облегчения, вырвавшийся из его груди.

– Прости, – сказал он.

– Робин в палатке. Почему бы тебе не полежать немного?

Он покачал головой.

– Мне хочется побыть одному.

Он полез в карман, достал из него коричневые выточенные из дерева четки, и сердце Шон оборвалось.

– Ты сделал то, что должен был сделать, Ивен. – Она поцеловала его в щеку. – Я люблю тебя.

Обезьянка-ревун оказалась меньше, чем Шон ее себе представляла. Безобидная. Беззащитная. Ее большие карие глаза были и сейчас широко раскрыты. Шон закрыла их, стянув пальцами веки. Она завидовала Ивену – его четкам и его вере. Шон не могла воспользоваться теми средствами утешения, которыми обладал Ивен.

Она не умела разделывать животное – просто следовала логике: извлекла внутренности, промыла брюшную полость водой из ручья. Шон сохранила печень и почки, но закопала остальные внутренние органы. Она закопала также и голову, хотя намеревалась ее сохранить. Если вы убиваете животное для собственного употребления, следует использовать его целиком. Но Шон не могла смотреть на эту голову с ее человеческими чертами. Она отрезала ее с полузакрытыми глазами.

Шон обнаружила единственный зародыш, крошечный и хрупкий. Она и его уложила в выкопанную ямку; не стоит рассказывать об этом Ивену.

Шон содрала с обезьянки шкурку и разрезала тушку на мелкие кусочки, чтобы никто не мог по форме куска определить, что ест обезьяну. Сложила свой полуфабрикат в белый пластиковый пакет и встала, удовлетворенная проделанной работой. Затем сняла свое белье, забрызганное кровью, и тоже уложила в яму, прежде чем засыпать ее землей.

На ужин они ели суп. Бульон получился негустой, но в нем плавало множество тонких кусочков мяса. Шон подоткнула под спину Дэвида сумки с мягкими вещами и покормила его. Он ел жадно и после второй тарелки смог держать ложку без посторонней помощи.

– Поблагодари Ивена от моего имени, – попросил он. – Ему было нелегко это сделать.

Ивен был единственным, кто не ел приготовленное Шон блюдо. Шон отвела его в сторону и попыталась убедить в том, что, если они не используют обезьянку для своего пропитания в целях выживания, ее смерть окажется напрасной.

– Не теперь, – ответил Ивен. – Пока я не могу этого сделать.

После ужина заморосил дождик, и Шон решила не выходить из палатки. Она вымоталась за день и почти не спала ночью накануне.

Улеглась в постель, обхватив Дэвида руками поперек живота. Она уже много лет не засыпала в таком положении.

Прежде чем уснуть, Шон услышала, как ревуны начинают свой вечерний концерт, и прижалась к Дэвиду еще теснее. Может быть, дело было в дожде, но ей показалось, что их голоса звучат все слабее, все отдаленнее, затихая один за другим.

К утру погода прояснилась, но дождь оставил после себя сырость, повсюду распространились яркие зеленые лишайники. Они покрыли почти целиком одну сторону их палатки, обосновались на подошвах их обуви.

Ивен все утро перетаскивал стволы из бальзовой рощи к костру, чтобы Дэвид мог их там обрабатывать. Дэвид окреп еще не настолько, чтобы заходить далеко в лес, но он мог очищать стволы от коры на расчищенном участке их лагеря.

Мег ослабела и все время дрожала. Она проводила большую часть дня сидя за столом и изготовляя крючки для рыбной ловли из костей обезьянки, и разговаривала с Дэвидом. Шон запасала насекомых для эльфов и каждый раз, проходя мимо костра, пыталась уловить, о чем говорят Мег и Дэвид. Их беседа звучала мягко, приглушенно. Поддразнивание на оперные темы прекратилось. Иногда они не разговаривали вовсе, однажды Шон застала Мег спящей. Она спала сидя, склонившись над столом, свесив голову на руки. Шон была обеспокоена ее неподвижностью. Она села на ствол бальзового дерева, который обрабатывал Дэвид.

– Что мы можем для нее сделать? – спросила она.

Дэвид покачал головой.

– Она сама не знает, то ли ее диабет вышел из-под контроля, то ли это усталость. Думаю, что в наших силах только одно – обеспечить ее полноценным питанием.

В эту ночь Шон лежала в постели рядом с Дэвидом, снова обняв его рукой поперек живота.

– Может быть, мне удастся сплести сеть из вьющихся стеблей, – размышляла она. – С ее помощью можно будет половить рыбу в заливе для купания.

Дэвид ее не слушал.

– Помнишь ту ночь, когда мы отправились на прогулку по речке? – спросил Дэвид. – Разве Тэсс не сказала тогда что-то насчет исследовательской группы?

– Орнитологи! – воскликнула Шон. – У них должно быть радио, и мы сможем позвать на помощь.

– Ведь это всего в паре миль отсюда вверх по течению, разве не так?

– Там еще были валуны в потоке. Я помню. Я могу туда пойти.

– Он покачал головой. – Нет. Давай пойду я. Утром.

Шон не хотела отпускать его одного. Он был еще слишком слаб.

– Я возьму с собой Ивена, – предложил он. – Ты останешься здесь и займешься сетью. На случай, если мы их не найдем.

Она снова прижалась к мужу. Они лежали молча несколько минут, прежде чем она решилась сказать ему то, что хотела.

– Мег сказала мне, что ты говорил ей о Хэзер. – Ее слова прозвучали до смешного обыденно.

– Да.

– Расскажи теперь мне.

– Что ты хочешь узнать?

– Все.

Он сел и отодвинулся на свою сторону постели. Она почувствовала себя одинокой. Ее рука, лежавшая на его животе, касалась теперь только спального мешка. Свет керосиновой лампы отбрасывал тревожные тени на его лицо, и Шон заметила выражение нерешительности в его глазах.

– У меня было такое чувство, что Хэзер скорее моя дочь, чем твоя, – наконец признался он.

Его слова поразили Шон. Она ощутила новый прилив гнева, того гнева, который она лелеяла в течение трех долгих лет.

– Я родила ее одна, Дэвид, – сказала она. – Не понимаю, как ты можешь говорить такое.

– Я знаю. – Он протянул руку и провел пальцем по ее щеке, затем опять опустил руку. – Я знаю, что ты была одна. Но ты сразу приступила к работе, и тогда она стала моей. В первые два месяца я занимался ею практически один. Я ее кормил, менял ей пеленки, укладывал спать.

Она об этом забыла. Она забыла, насколько зависела от него в те первые месяцы, пока он не устроился на работу. Когда он возвращался с работы, то прежде всего искал глазами Хэзер. Она забыла, как у Хэзер светлело лицо, когда она его видела. Как она не могла уснуть, пока Дэвид не споет ей песенку в ее комнате.

– Она нуждалась во мне больше, чем мальчики. И, конечно, больше, чем ты. И я наслаждался этим, ухаживая за ней. Вообще-то я делал всю грязную работу.

Он рассказал ей все о том дне, когда Хэзер умерла, и Шон впервые увидела события с точки зрения Дэвида. Она оцепенела, когда поняла вместе с ним, что Хэзер пропала; ее глаза наполнились слезами, когда он рассказал ей, как мучился от того, что ударил Кейта.

– Я не мог дождаться твоего возвращения, – вспоминал он. – Я думал, что ты сможешь все поправить, утешить меня. Но, конечно, ты не могла.

– Я сделала твою жизнь невыносимой.

– Я считал, что заслужил это. Я хотел понести наказание.

– В этом я зашла слишком далеко. Его рука схватила ее за запястье.

– Ты вывела меня из игры, Шон.

– Я не могла понять, через что тебе пришлось пройти.

– Ты и не пыталась.

– Я знаю. Прости. – Шон села, прижав колени к груди. – Дэвид, я не хочу развода.

Он засмеялся.

– Это выглядит как награда за то, что я тут вывернулся перед тобой наизнанку. Хорошо потрудился – получай приз: отказ от развода.

Ее напугала горечь, сквозившая в его словах.

– Нет, я уже раньше поняла, что совершаю ошибку. Я знаю, что у нас есть трудности. Но я хочу попытаться их преодолеть.

– Чем вызвана такая перемена?

Шон зябко пожала плечами. Ей недоставало того взаимопонимания, которое установилось между ними в былые времена, когда у нее не было нужды осторожно подбирать слова, разговаривая с ним, когда она чувствовала себя в безопасности, говоря что в голову взбредет.

– Я поняла теперь, когда ты был болен, что все еще люблю тебя. Я испугалась. Я подумала, что ты можешь умереть. Я не хочу остаться без тебя.

– Но я больше не уверен, что хочу остаться с тобой.

– О! – Шон сжала руки у себя на коленях с такой силой, что ей стало больно. – Мег? – спросила она.

Дэвид пожал плечами.

– Не знаю. Я не знаю, есть ли будущее у моих отношений с Мег. Я даже не уверен, что это то, к чему я стремлюсь. Суть дела в том, что она заставила меня почувствовать, что я представляю какую-то ценность как человеческое существо. Три года я чувствовал себя преступником. Ты избегала близости со мной, выражала отвращение ко мне и все это время занималась любовью с другим мужчиной…

– Не все время, – слабо возразила она.

– …Ты заставляла меня считать себя чудовищем из-за того, что произошло с Хэзер. И я примирился с этим, потому что ты убедила меня в том, что я этого заслуживаю. Но это не так.

– Ты прав, – признала она. – Это не так. Дэвид наклонился вперед и снова сжал ее руку.

– Меня бесит эта твоя новая манера со всем соглашаться. Ты хотя бы понимаешь, через что заставляешь меня снова проходить?

– Мне так жаль, Дэвид. Мне бы хотелось повернуть время вспять.

– Ну а мне нет. Последнее, чего я хочу, так это вновь пережить эти злосчастные три года. Я хочу начать новую жизнь.

– Дэвид, пожалуйста… Начнем ее вместе.

– Ты служишь для меня постоянным напоминанием о том, о чем я хочу забыть. Я смотрю на тебя сейчас – и снова испытываю чувство вины, и злобы, и недоверия. Неужели ты не понимаешь, что я не могу себе позволить любить тебя опять? Я не доверяю тебе даже теперь. Может быть, сейчас ты веришь тому, что говоришь, но стоит нам выбраться из джунглей, стоит нам вернуться в дом, где витают воспоминания о Хэзер, – и ты припомнишь все то презренное, что находила во мне. И я окажусь под рукой, снова безмерно тебя любящий, и ты повернешься и плюнешь мне в лицо. – Дэвид направился к выходу из палатки. Он расстегнул москитную сетку и потянулся за туфлями.

– Дэвид, нет! – Она схватила его за руку. – Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, не оставляй меня опять ночью одну.

Но он ушел. Темнота поглотила его целиком, за исключением луча его фонарика, и Шон смотрела, пока он не исчез в лесу. Тогда она последовала за ним в своем воображении. Она увидела, как он подходит к костру, сворачивает направо, на тропинку, ведущую к палатке Мег. И там он погасит свой фонарик и останется на ночь с женщиной, с которой чувствует себя в безопасности в ночных джунглях.

 

34

Дэвид не мог заснуть. Он лежал на неровном занозистом дне желтого каноэ, стоявшего на берегу речки, вдыхая едкий дым от противомоскитной дымовой шашки, которую жег на земле. Он смотрел на черный шатер над собой и думал о двух палатках, где его ждали, и знал, что не сможет пойти ни в одну из них. Он будет чувствовать себя виноватым, если обратится сейчас к Мег за утешением. А как насчет Шон? Он повернулся на бок и поморщился, почувствовав, как заноза впилась ему в ногу. Он становился слишком уязвимым, когда дело касалось Шон. Он готов был и сейчас подписаться под каждым словом, которое произнес, но его гнев уже иссяк, и он ничего так не желал, как оказаться снова в той палатке, откуда ушел, и провести остаток ночи в объятиях Шон. Но он не мог вернуться, потому что не был в ней уверен.

Еще до того как взошло солнце, Дэвид пошел к палатке Ивена и рассказал ему о своем плане – заняться поисками орнитологов. Ивена охватило радостное волнение. К тому моменту, когда Дэвид изложил свой план, Ивен был уже одет.

Им обоим показалось необыкновенно приятным двигаться, скользить по воде. Дэвид сидел на корме, Ивен на носу. Хотя течение было слабым, но, едва опустив весло в воду, Дэвид понял, что не смог бы проделать это путешествие один.

– Сегодня день рождения моей матери, – сообщил Ивен после долгой паузы.

– Сочувствую тебе, Ивен. Я знаю, что ты хотел ее поздравить.

Ивен пожал плечами.

– Для нее это безразлично. Но не для меня. У нее больше никого нет. Для персонала приюта это такой же день, как всякий другой. Им наплевать.

Дэвид изучал спину Ивена, едва различимую в туманной полутьме, и ощутил прилив нежности к нему, почувствовал себя неспособным продолжать на него сердиться.

– Ты знаешь, – сказал он, – я считаю тебя одним из самых благородных, добросердечных людей, какие мне попадались в жизни. Как мог ты это сделать?

Ивен успел несколько раз опустить весло в чернильную воду, прежде чем ответил.

– Я задавал себе этот вопрос много раз, – тихо проговорил он. – И всегда находил единственный ответ: я любил ее.

– И все еще любишь?

– Я думаю, что это навсегда. – Он повернулся, чтобы взглянуть на Дэвида. – Что я должен был сделать? Уехать? Найти нового партнера? Я перебрал все возможности, поверь мне. И не смог остановиться ни на одной из них.

Дэвид кивнул, и вдруг для него все прояснилось. Решение проблемы в его браке с Шон и в браке Ивена с Робин. Чем прочнее будут эти браки, тем меньшей станет нужда Ивена и Шон друг в друге.

Он уже открыл рот, чтобы поведать Ивену свои мысли, но увидел ряд больших серых валунов, начинавшийся от реки и терявшийся на берегу в утреннем тумане. Они сразу показались знакомыми, хотя те две недели, которые прошли с того момента, когда они их видели, скорее походили на долгие месяцы.

Они вынесли каноэ на берег. Растительность на этом месте была вытоптана, как будто здесь много раз проволокли вверх и вниз одно большое каноэ или даже несколько лодок. Но в данный момент никаких лодок на берегу видно не было.

Тэсс говорила, что экспедиция расположилась примерно в миле от берега. Дэвид и Ивен обнаружили довольно широкую тропинку, проложенную в лесу, и двинулись по ней. Они молчали, приберегая слова и энергию для предстоящей, как они надеялись, встречи.

К тому времени, когда Дэвид и Ивен достигли лагеря орнитологов, они взмокли от пота. Лагерь был пуст. Зола на месте костра не сохранила тепла, длинный стол из молодых побегов покрылся лишайниками.

– Как давно они, по-твоему, оставили лагерь? – спросил Дэвид. Он сел на скамейку у стола. Его мышцы гудели.

Ивен ковырял прутиком золу на кострище.

– Прошло несколько дней, – усталым голосом ответил он. – Может быть, неделя. – Он бросил прутик и сел рядом с Дэвидом, соскреб немного липкого зеленого лишайника ногтем большого пальца. – Интересно, какова эта штука на вкус? – поинтересовался он.

– Я уж лучше буду есть гусениц.

Ивен вздохнул и повернулся к Дэвиду лицом.

– Мои чувства к Шон не имеют большого значения, Дэвид. Она хочет тебя, а не меня.

Шон нашла записку от Дэвида в своей обуви. Только одна строчка, несколько слов, ставящие ее в известность о том, что Дэвид и Ивен отправились к лагерю орнитологов. Она медленно оделась и пошла к костру, где Робин приветствовала ее, размахивая пакетом, полным насекомых.

– Это ты сама набрала? – удивленно спросила Шон.

– Я совершенствуюсь в этом деле. – Робин пожала плечами. – Жалко, что у нас в Сан-Диего нет спроса на такого рода умения.

Шон отнесла пакет к «игрунковому дереву», и начала кормить эльфов. Она уже собиралась отворить дверцу клетки, где содержалась супружеская пара обезьянок, когда заметила, что самка вылизывает самца, копошится пальцами в его шерсти, любовно глядя на него своими маленькими черными глазками. Самец наслаждался ее вниманием.

«Ты оказалась сообразительной, – подумала Шон, выкладывая перед самкой несколько жуков. – Ты не стала дожидаться, пока станет слишком поздно».

– Дэвид еще в палатке? – Это прозвучал голос Мег. Шон повернулась и увидела, как она приближается к костру.

– Нет, – раздраженно ответила она. – Разве ты недостаточно поимела его ночью?

Мег нахмурилась.

– Что ты хочешь этим сказать?

Шон отвернулась, не удостаивая ее ответом.

– Где он? – спросила Мег.

– С Ивеном. Они отправились вверх по реке поискать орнитологов, о которых говорила нам Тэсс.

– Его футляр от фотоаппарата еще в вашей палатке? – спросила Мег.

Шон покачала головой.

– Он взял его с собой.

– О Боже! – Мег сдавила пальцами виски. – Он взял мой футляр. Наверное, вчера мы их перепутали.

Шон посмотрела на нее. Кожа на лице Мег стала такой же серой, как утренний туман.

– Тебе плохо?

– Сегодня утром я вколола слишком много инсулина. Я взяла совсем небольшую дозу, но и этого оказалось много. Мне нужны таблетки глюкозы, которые хранятся в моем футляре. Я полезла за ними и вместо них обнаружила в футляре фотоаппарат Дэвида.

– Ты можешь подождать несколько часов?

Мег отрицательно покачала головой и села на скамейку у стола. Ее руки дрожали, когда она убирала со щек влажные пряди волос, и Шон невольно прониклась сочувствием к ней. Ей бы хотелось видеть в Мег более подходящий объект для неприязни.

Шон открыла клетку последней игрунки, пытаясь выработать решение. Что она должна делать? Сколько времени Дэвид и Ивен проведут в лагере орнитологов? Шон представила себе радушный прием, вкусную пищу, переговоры по радио. Они могут вернуться нескоро.

Мег вдруг встала. Шон проследила за ее взглядом и поняла, что Мег смотрит на фигу, валявшуюся на земле. Должно быть, она выпала из одной из клеток. Фига была надкусанная, грязная, кишащая личинками. Мег нагнулась за ней и поднесла фигу ко рту.

Шон кинулась к ней и вырвала плод из ее руки.

– Ты не можешь это есть.

– Пожалуйста, Шон, это мне необходимо. Личинки зашевелились под пальцами Шон, и она выбросила фигу в кусты.

– Шон! – Робин показывала на клетку. Шон оставила ее открытой, бросившись к Мег, и теперь эльф мчался по ветке дерева. Шон встала и попыталась его схватить, но эльф укусил ее так злобно, как только может укусить столь маленькое существо, вонзив зубы в кожу между большим и указательным пальцами. Шон отдернула руку и прижала ее к груди, в то время как маленький эльф дразнил ее с дерева. Шон оглянулась на Мег, которая уставилась в землю остекленевшим взглядом; вокруг ее рта размазалась грязь от фиги.

Шон положила пакет с остатками насекомых на стол и повернулась к Робин. – Я попытаюсь найти Дэвида и Ивена, – объявила она. – А тебя я попрошу добыть немного фиг для Мег.

Робин уставилась на нее.

– Шон, я не смогу…

– Тебе не обязательно взбираться на дерево. Возьми какую-нибудь палку и попробуй сшибить пару гроздьев. – Шон перевела взгляд на Мег. – Ведь фиги тебе помогут?

Мег взглянула на нее снизу вверх.

– Я думаю… да.

Шон схватила Робин за руку и быстро повела ее к тропинке. Она оставила Робин у входа в «кафедральный собор», а сама побежала дальше, к речке. Ей необходимо было где-то пересечь речку, но на том берегу не было тропинки, и это замедлило бы ее продвижение. Она не переходила на тот берег, пока не достигла развилки потока, и там уже бросилась в воду. Шон шла вброд, вода в самых глубоких местах доставала ей до подбородка; кровоточащую руку она несла высоко над головой.

Рядом с потоком кусты росли особенно густо на той стороне, там невозможно было пробраться даже с помощью мачете, поэтому Шон пришлось немного углубиться в лес. Она пробежала мимо поваленного дерева, чтобы обогнуть заросли травы-бритвы. Шон старалась не думать об эльфе, которого она упустила сегодня утром, скорее всего, безвозвратно. Ивен разозлится. Но что ей оставалось делать? Не могла же она оставить Мег умирать и начать гоняться за обезьянкой.

Шон поравнялась с рядом серых валунов и увидела каноэ, лежащее на берегу кверху дном. Она свернула на тропинку, не зная, сумеет ли пробежать хотя бы одну милю. Замедлила бег, чтобы перевести дух, и почувствовала боль в легких, не справлявшихся с потоком густого воздуха джунглей.

Углубившись в лес на несколько ярдов, она услышала голоса.

– Дэвид! – закричала она.

За поворотом тропинки показались Дэвид и Ивен. Дэвид уставился на нее, открыв рот.

– Что ты тут делаешь? – спросил Ивен.

– Мег плохо и… Ей пришлось перевести дыхание, прежде чем она смогла закончить фразу: – Ты взял ее футляр, Дэвид, тот, с глюкозой.

Дэвид расстегнул футляр и заглянул в него. Он помчался к каноэ, Шон и Ивен последовали за ним. Шон сидела между ними в лодке, опустив голову на колени, пытаясь вновь обрести ровное дыхание. Мужчины быстро гребли веслами, каноэ весело мчалось вниз по течению. Шон наконец подняла голову.

– Вы нашли орнитологов? – спросила она, сложив руки на коленях. Кровь засыхала. Пока не время говорить Ивену об эльфе.

– Они уехали, – ответил Дэвид, сидевший позади нее. – Что с твоей рукой?

– Игрунка укусила. – Шон снова опустила голову на колени. Орнитологи уехали. Удастся ли им когда-нибудь выбраться отсюда?

Мег была без сознания, когда они достигли костра. Она лежала на земле рядом со столом. Робин сидела над ней на скамейке, держа в руках две истекающие соком пурпурные фиги. – Она уже лежала вот так, когда я вернулась с фигами, – сказала она.

Дэвид опустился на землю рядом с Мег и открыл футляр.

– Она не сможет проглотить глюкозу в бессознательном состоянии, – заметил Ивен.

– Тут есть шприц, – ответил Дэвид. Он отыскал шприц, разорвал бумажную обертку и выдавил содержавшуюся в нем жидкость в пузырек с порошком, затем набрал обратно в шприц получившийся раствор. Казалось, он знает, что делает. Шон хотелось взять у него шприц. Ей приходилось делать сотни инъекций животным; у нее бы лучше получилось. Но что-то мешало ей предложить свои услуги. Дэвид должен был сделать это сам. Она видела, как сосредоточился его взгляд, как едва заметно дрожали его руки, когда он задирал рубашку Мег выше живота и искал нужное место для укола. Шон отвернулась. Она не могла видеть, как он дотрагивается до Мег, зная, как поступать с ее телом.

Казалось, прошло немало времени, прежде чем Мег открыла глаза и пошевелилась. Когда она пришла в себя настолько, что смогла с ними разговаривать, Дэвид отнес ее в палатку. Шон провожала его взглядом, пока зеленый покров не скрыл их за собой.

Ивен сел за стол рядом с ней и поднял ее руку.

– Жуткое дело, – сказал он, разглядывая укус.

– Ерунда. – Ей хотелось плакать, лечь на землю и бить по ней кулаками. Но не было времени на такую роскошь. – Одна из самок сбежала, – призналась она.

Ивен посмотрел на «игрунковое дерево», на его скулах заиграли желваки.

– Извини, – сказала Шон. – Я кормила ее, но Мег стала вытворять несуразные вещи и… может, пойдем поищем ее? – Она попыталась подняться на ноги, но Ивен удержал ее движением плеча.

– Я пойду с Робин, – заявил он. – Ты сделала достаточно. Протри рану спиртом и особенно не переживай.

Шон смиренно посмотрела на него снизу вверх. Она проголодалась, ее тело дрожало от изнеможения.

После того как Ивен и Робин ушли, Шон забинтовала руку и медленно пошла к заливу. Каждый шаг давался ей с трудом. Она разделась и погрузилась в воду, стараясь не промочить повязку. Потом растерлась полотенцем, оделась и села на камень, глядя в темную воду. У нее не было сил на обратный путь. К чему возвращаться? К пустой палатке и пустой поляне? Она представила себе палатку Мег, Дэвида, заботливо ухаживающего за ней.

Шон вспомнила весенний день перед окончанием учебы на предпоследнем курсе колледжа. Она занималась с Дэвидом на его квартире, но он никак не мог сосредоточиться. На следующий день должен был состояться чемпионат по плаванию, и тренер Дэвида звонил ему каждый час, напоминая о необходимости расслабиться, соблюдать режим, есть, спать. Команда рассчитывает на тебя, говорил тренер. Выступление Дэвида могло стать решающим.

Дэвид работал за своим столом, а Шон сидела на его кровати. К полудню она заметила, как ссутулились его плечи, как напряглись пальцы, сжимавшие карандаш.

Наконец Шон закрыла свой учебник по биологии.

– Приляг, Дэвид. – Она постучала по кровати рядом с собой. – Давай я помну тебе спинку.

Его не пришлось уговаривать. Он снял рубашку и лег на живот. Мышцы Дэвида играли под ее пальцами, когда она массировала ему плечи. Он чуть не уснул под ее руками, но тут снова зазвонил телефон. Он вскочил на ноги.

– Пускай звонит, – сказала Шон.

– Я не могу, – ответил он, снимая трубку. Звонила его мать. Отец Дэвида только что упал с лестницы. Машина «скорой помощи» повезла его в больницу.

Шон наблюдала с кровати, как Дэвид укладывает вещи в маленький плоский чемоданчик. Он позвонил своему тренеру. Шон сжимала колени, слушая краткие реплики Дэвида.

– Нет… Извините… Никак не получается. – Голос Дэвида звучал спокойно, но пальцы теребили телефонный шнур. Он повесил трубку, отстраненно поцеловал ее в лоб и попросил запереть дверь, когда она будет уходить. Шон слишком хорошо его знала, чтобы отговаривать ехать. Она понимала, что для него важнее.

Дэвид позвонил ей на следующий день, чтобы сообщить, что отец сломал ногу. Он попросил ее сходить на соревнования, чтобы рассказать ему, как выступила его команда. Шон сходила и видела, как его команда проиграла с ничтожным разрывом. Произошло худшее из того, что могло случиться.

Чуть позже она пригласила Джуда пообедать с ней. Он казался приятно удивленным: такое в последнее время случалось не часто.

– Они бы победили, если бы Дэвид был с ними, – говорила Шон, накручивая на вилку спагетти. Она не решалась сразу заговорить с Джудом о деле, ради которого его пригласила.

Джуд сузил глаза и пристально посмотрел на нее.

– Тебя и впрямь интересует, победила команда по плаванию или проиграла? Это действительно так важно для тебя?

Шон пожала плечами и посмотрела в свою тарелку. Да, это важно для нее, потому что важно для Дэвида.

– Ты сегодня как на иголках, – заметил Джуд. – Ни разу не посмотрела мне прямо в глаза с тех пор, как мы сели за стол.

Тут она посмотрела на него. В его стальные, холодные глаза. Его волосы спадали на плечи, как у Христа. Но он не был Богом, всего лишь Джудом Манделом. Шон осмелела. Она отодвинула свою тарелку и глубоко вздохнула.

– Я не хочу больше с тобой встречаться.

Лицо Джуда выразило крайнюю степень изумления. Затем он отпил глоток вина и пожал плечами.

– Все будет так, как ты пожелаешь. Кажется, я никогда не пытался давить на тебя. Только, пожалуйста, скажи мне, что это не из-за Райдера.

– Это из-за Дэвида. – Она представила себе Дэвида, сидящего у постели отца в больнице, пока его команда проигрывала более слабому противнику. – Он заботливый и ранимый человек. Я не хочу причинять ему боль.

– Он заботлив в мелочах, – ответил Джуд. – Он будет с тобой нежным и сладким как мед, но какой от него толк, если ты живешь в стране, которая воюет?

– Джуд! – Шон с улыбкой покачала головой. – Я знаю, как важно то, что ты делаешь. Но этого для меня недостаточно.

– Ты мне вот что скажи, – продолжал Джуд. – Если он так о тебе заботится, почему он не запретил тебе встречаться со мной.

Она ответила, не задумываясь.

– Он достаточно любит меня, чтобы позволить мне самой принимать решения.

Шон вздрогнула, услышав шелест листьев за своей спиной. Она почувствовала руку Дэвида на своем плече. Он сел перед ней, притянул ее к себе, и она закусила губу, чтобы не расплакаться.

– Как она? – спросила Шон.

– Теперь уже нормально.

– Ты спас ей жизнь.

Дэвид отстранился, посмотрел ей в глаза.

– Нет, это ты спасла ей жизнь. Мег рассказала мне, как ты упустила ради этого эльфа.

– Я просто проявила неловкость.

– Ты была изумительна. – Дэвид взял ее забинтованную руку и нежно сжал ее своими ладонями. Она хотела разжать его ладони, но передумала и оставила в них свою руку.

Он провел большим пальцем по ее перевязке.

– Мег сказала мне, ты решила, что я спал с ней прошлой ночью.

– Разве это не так? Он покачал головой.

– Это не то, чего я хотел. Мне хотелось вернуться к тебе, но я боялся, что утром ты проснешься и подумаешь: «Какого черта здесь делает этот человек?»

– Дэвид…

Он наклонил голову, чтобы поцеловать ее ладонь. Она вдыхала чистый запах мыла, исходивший от его волос, а голова Дэвида прокладывала путь между ее грудями.

– Где же ты спал прошлой ночью? – шепнула она.

– В маленьком каноэ. – Он улыбнулся. – В доказательство могу предъявить занозы. – Дэвид смотрел на нее мягкими, любящими глазами. Его любовь каким-то образом выжила несмотря на все, что она сделала, чтобы убить ее.

Он поцеловал ее, сначала робко, потом более уверенно, почувствовав, что не встретит отпора. Его язык мягко касался ее языка. Он медленно раздевал ее, соорудив для нее подушку из ее рубашки и шортов. Камень под ней был теплым, и она почувствовала прикосновение его одежды к своей коже – пряжка его ремня холодила живот, мягкая рубашка терлась о ее грудь.

Дэвид нежно провел пальцами по ее щеке.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Шон почувствовала, как холодок пробежал по ее телу. Дэвид тоже должен был это ощутить. Он затаил дыхание, убоявшись того, что снова ступает на зыбкую почву ее непредсказуемых реакций, что снова будет отвергнут ею. «Я тоже люблю тебя, Дэвид». Ей хотелось бы выговорить эти слова, но она не могла. Еще не могла.

Руки Шон проскользнули между их телами, коснулись пряжки его ремня.

– А теперь покажи мне свои занозы, – попросила она.

Дэвид вдруг схватил ее за руку и сел.

– Слушай! – сказал он, глядя вверх, на шатер.

Шон тоже услышала. Прямо над ними стрекотал вертолет. За деревьями его не было видно, но листья шатра яростно колыхались, как волны зеленого моря.

– Эй! – закричал Дэвид. Он подпрыгивал и махал руками, хотя его вряд ли могли заметить, а Шон поспешно одевалась.

Они застали Ивена и Робин у костра и сели рядом с ними за стол, не отрывая глаз от шатра. Чудесное мурлыканье вертолета то удалялось, то приближалось и вдруг смолкло. Шон посмотрела на Дэвида. Он потянулся через стол и взял ее за руку.

Они ждали, прислушиваясь. Никто не говорил ни слова.

– Сажать здесь вертолет – сам черт ногу сломит!

Все повернулись на звук голоса Чарли. Она показалась с западной стороны, прекрасная Чарли с распущенными черными волосами и домашней улыбкой.

– Рада видеть вас в добром здравии, – говорила она, прижимая к себе каждого из них. Затем она оглядела их всех. – Где Мег?

– Ее необходимо доставить в больницу, – сказал Дэвид. Он рассказал Чарли о диабете Мег.

– Вы остались без пищи? – спросила Чарли. – Тэсс умрет, когда услышит об этом. Она страшно беспокоится о вас. – Она сказала им, что Тэсс находилась в больнице в Икитосе. Она врезалась на каноэ в какую-то скалу и сломала ногу. – Жуткий перелом. – Чарли вся передернулась. – В трех местах. Но она умудрилась поставить каноэ на воду – хотя мотор был разбит – и вчера добралась до моей лодки.

Пилот вертолета ждал их, но он мог захватить их всех только в том случае, если бы они оставили багаж и эльфов. Шон и Ивен на это не согласились.

– Багаж пожалуйста, – сказал Ивен. – Эльфов нет.

– Двое из вас могут остаться здесь, и мы прилетим за вами завтра, – предложила Чарли.

Ивен посмотрел на Шон, вопросительно вскинув бровь. Она почувствовала, как рука Дэвида прикоснулась к ее шее.

– Мы с Дэвидом можем остаться еще на одну ночь, – сказала она.

Ивен и Дэвид перенесли Мег на носилках, сделанных из ее палатки, остальные переносили эльфов. Вертолет в окружении деревьев выглядел как белый кит, выброшенный на берег. Прогалина в шатре казалась слишком маленькой, чтобы он мог сквозь нее проскочить.

Мег попросила мужчин остановиться, прежде чем они подошли к вертолету, чтобы она смогла его сфотографировать. Она села на носилках, и ее волосы упали на руки Дэвида. Она сделала снимок и снова легла на носилки, закрыв глаза. Казалось, это маленькое усилие полностью истощило ее силы.

Ивен оставил ловушку на случай, если Шон найдет упущенного эльфа, но она знала, что не станет его искать.

Пилот дал Дэвиду свой спиннинг и прекрасный спелый плод манго.

Они видели, как вертолет поднялся вверх и скрылся за шатром. Дэвид повернул Шон к себе и поцеловал ее, прижимая к ее шее прохладную кожуру манго.

– Пойдем в палатку, – предложил он. Шон покачала головой.

– В «кафедральный собор».

Они остановились у палатки, чтобы захватить спальный мешок, и медленно пошли по тропинке. У Шон появилось искушение помчаться бегом; ее тело еще горело от неутоленного возбуждения, испытанного часом раньше. Она заставила себя остановиться у поворота на полянку, там они очистили манго и съели клейкую, сочную оранжевую мякоть плода.

– Это только для возбуждения аппетита, – сказал Дэвид.

Они прошли сквозь кусты к «кафедральному собору». Ревуны подняли громкий, но мягкий и протяжный вой, когда Дэвид расстилал спальный мешок на земле под фиговым деревом. Он сел, но Шон продолжала стоять, наблюдая за ревунами, прислушиваясь к ним. Их пение было беззлобным, в нем не звучало недоброжелательства. Скорее их отдававшиеся эхом голоса взывали о прощении.

Дэвид провел рукой по лодыжке Шон.

– Садись, – попросил он.

Она еще раз взглянула на ревунов и опустилась на спальный мешок. Настало время и ей самой исполнить долг прощения.

 

35

Дэвид свернул на своем джипе с дороги Блу-Снейк и въехал в открытые ворота питомника. Сегодня пропуск не понадобился. На знакомой извилистой дороге наблюдалось необычное оживление транспортного движения: Шон заметила машину, идущую спереди, другая следовала за ними. На сегодня был назначен происходивший два раза в месяц обед «а ля фуршет» для работников питомника и членов Зоологического общества, «кабинетных натуралистов», как называл их Дэвид. Соберутся не менее двух-трех сотен человек, желавших послушать отчет об экспедиции Шон и Ивена в Перу.

Джейми и Кейт смирно сидели сзади, одетые в купленные в июне летние костюмы, из которых они уже успели вырасти. Сначала мальчики не хотели ехать, но долго уговаривать их не пришлось. Они больше не выглядели такими задиристыми, кислыми и раздражительными, как прежде. Шон не была уверена, явилась ли эта перемена следствием страха, который они пережили, когда, узнав о пропаже экспедиции, готовились к самому худшему, либо это реакция на то, что они снова жили в семье, где родители любили друг друга. Сразу после возвращения мальчики, казалось, не знали, что и думать о своих родителях. Когда Дэвид впервые поцеловал Шон в их присутствии – а это был всего лишь быстрый нежный поцелуй на кухне, – они покраснели и, прижавшись друг к другу, задом попятились в коридор.

– Они не видели ни искры нежности между нами с тех пор, как им исполнилось десять лет, – прокомментировал их поведение Дэвид. – Они считали нас кончеными в этом отношении людьми. Им потребуется время, чтобы привыкнуть к перемене.

Шон оно потребовалось тоже. Свидание с домом, как и предсказывал Дэвид, погрузило ее в депрессию. Дом был переполнен воспоминаниями – и не только о Хэзер, но и о той злобе, которую она питала к Дэвиду. Она презирала его, сидя в кресле-качалке в гостиной, она лелеяла мысли о разводе, склонившись над раковиной в ванной комнате. Но наихудшие воспоминания были связаны с двухспальной супружеской постелью. Сколько бессонных ночей провела она здесь, проливая слезы, которых Дэвид, казалось, не замечал?

Но это ушло в прошлое. Дэвид не позволял ей растравлять свою душу прежними чувствами, она и сама больше этого не хотела. Они снова старались почаще бывать вместе: ходили на яхте и катались на водных лыжах, а по ночам сидели в горячей ванне и разговаривали. И Шон чувствовала, как стена, выросшая между ними за эти годы, разрушается под воздействием слов. Утром двадцать шестого августа, в третью годовщину со дня смерти Хэзер, Шон на самолете Дэвида поднялась в воздух. Когда он закончил свой репортаж, они еще долго оставались в полете, разговаривая о Хэзер, мягко и горько упрекая себя за разрыв отношений в то время, когда они больше всего нуждались друг в друге.

В тот вечер после работы они с Дэвидом встретились в мебельном магазине и купили себе новую двухспальную кровать. Они привезли ее домой, установили в спальне и отступили на шаг, рассматривая ее. Шон обняла Дэвида за талию и улыбнулась. Кровать была великолепна, но не лучше надувного матраса из их палатки. Она показалась Шон слишком просторной.

В ту ночь, первую в новой постели, ей приснился сон о шатре. Она летела под вязью зеленых листьев, легкая, как туман. И на следующее утро она еще чувствовала себя способной летать и приготовила на завтрак вафли.

– Сегодня мой самолет тебе не нужен, – смеялся Дэвид, когда она заливала тесто в формочки для вафлей. – Готов поспорить, что ты провела эту ночь в полете.

Когда Дэвид ушел на работу, она снова прикрепила старую надпись «Я люблю тебя» к крыше своего автомобиля. Шон поехала в питомник, слушая репортаж о движении транспорта и нервно сжимая руль руками.

– Я нахожусь над дорогой Пауэй, – звучал голос в радиоприемнике, – и отсюда видно, что столкновение произошло на шоссе номер три у поворота… – И тут он ее заметил. Она услышала, как он запнулся. – Черт побери! – прозвучало в радиоприемнике. – Я тоже люблю тебя, Шон.

– Посмотри, сколько машин. – Это произнес Дэвид сейчас, вырывая ее из потока воспоминаний. – Сегодня у вас набьется полный зал гостей.

Шон смогла припомнить только один случай, когда дорога к питомнику выглядела столь же оживленной, а подъезд к нему был запружен машинами. Обед, на котором вручали награды Зоологического общества, много лет назад.

– Ты помнишь тот обед, когда Хэзер сообщила телевизионной аудитории, что хочет по-маленькому? – спросила она.

Дэвид засмеялся и дотронулся до ее руки. На заднем сиденье воцарилась тишина, будто мальчики исчезли. Они не привыкли к тому, чтобы Шон упоминала имя Хэзер, а Дэвид смеялся в ответ.

Дэвид посмотрел в зеркало заднего вида.

– Кажется, ребята были слишком малы, чтобы это помнить, – предположил он.

– Мы помним, – сказал Кейт. – Нам было неловко.

– Нам все время было из-за нее неловко, – добавил Джейми. – Она всегда делала какие-нибудь глупости, и мы за них стеснялись перед друзьями.

Дэвид заехал на автостоянку и припарковал свой джип на том месте, где Шон обычно оставляла свою машину, рядом с машиной Ивена. На заднем сиденье снова стало тихо. Шон не видела мальчиков, но представила себе, как они переглядываются, кусают губы, встревоженные тем, что зашли слишком далеко.

– Как в тот раз, когда она сказала сестре Кевина, что ее передние зубы делают ее похожей на бобра? – подбодрила их Шон.

Кейт засмеялся.

– Это неплохое наблюдение, но зачем делиться им со всеми? Стоило кому-нибудь появиться у Кевина, как она спрашивала: «Вам не кажется, что Патти похожа на бобра?» И это своим тоненьким голоском.

– Нет, она еще заикалась, помнишь? Вот так. – Джейми повысил свой голос на октаву. – Не к-кажется ли вам, что Патти похожа на б-бобра?

Получилось довольно похоже. Дэвид сжал руку Шон.

– Ей было бы сейчас семь, – сказал Джейми.

– Ты только что это подсчитал? – спросила Шон, удивленная его замечанием.

– Нет. Мы разговариваем о ней иногда, – ответил Джейми таким тоном, будто выдал маленький секрет.

Тут в окне машины появился Ивен.

– А ваша компания собирается выходить из машины?

Они вылезли из джипа, и Шон увидела, как Ивен идет впереди, обнимая за плечи каждого из ее сыновей. Она услышала, как Кейт спросил его:

– Вы помните, как Хэзер сказала по телевизору, что хочет пи-пи?

Тэсс сегодня прийти не сможет. Ей снимут гипс только через пару месяцев, и перелет в Сан-Диего ей пока не по силам. Но Мег была здесь; она устанавливала свой проектор. Шон не сразу ее узнала. Волосы Мег были зачесаны назад и перехвачены тесьмой, на затылке они переливались всеми оттенками мерцающего золота. На ней было белое вязаное платье, облегавшее ее груди и бедра, отчего Мег выглядела одновременно чувственной и мягкой. Она улыбнулась, когда они вошли в небольшую аудиторию. Очевидно, она следила за дверью в ожидании Дэвида. Он взял ее за плечи, провел ладонью по ее руке.

– Я так рад тебя видеть, – сказал он.

– Я скучала по тебе, – призналась Мег. – Мне совершенно не с кем петь дуэтом. – Она повернулась к Шон и взяла ее за руку. – Кажется, прошли годы, а не месяцы, правда?

– Ты чудесно выглядишь, Мег, – сказала Шон. Она знала, что Дэвид несколько раз разговаривал с ней по телефону. Он сообщил Шон, что диабет Мег снова был поставлен под контроль, и с улыбкой добавил, что у нее роман с бортпроводником, с которым она познакомилась в самолете, возвращаясь в Сан-Франциско.

– Этот бортпроводник – женщина? – спросила Шон.

– Разумеется.

– Вот этого я никогда не пойму, – разыграла удивление Шон. – Я-то думала, что переспать с таким мужчиной, как ты, достаточно, чтобы изменить свою сексуальную ориентацию.

Они сели вместе – Шон, Дэвид, близнецы, Мег, Ивен и Робин – за стол, стоявший на подиуме аудитории, заполненной людьми. Подавали блюда перуанской кухни: жареную рыбу, рис, бобы.

– Видимо, они полагают, что именно так мы питались в джунглях, – заметил Дэвид.

– Мы с Шон предложили, чтобы подали тушеных гусениц, но идея не встретила поддержки, – ответил Ивен. Он угощал Робин куском рыбы со своей вилки. Шон знала, что он беспокоился о том, как бы недели недоедания в джунглях не сказались на здоровье ребенка, которого носила Робин.

После обеда Мег показывала слайды. Она установила проектор у задней стены аудитории, но осталась сидеть за столом, рядом с Дэвидом, воспользовавшись дистанционным управлением; на воротнике ее белого платья был укреплен микрофон. Ивен и Шон также вооружились микрофонами, но по мере того как слайды появлялись на экране один за другим, становилось ясно, что они говорят сами за себя.

Некоторые снимки требовали пояснений – Шон, зашивающая рану на руке Ивена; Тэсс, снаряжающая каноэ для речной прогулки, – но что могли добавить слова к тому, как увидела Мег игрунок в тумане, «кафедральный собор», пронизанный утренними лучами, туканы на окутанном туманом дереве? Сквозь объектив фотоаппарата Мег джунгли – может быть, преднамеренно, а может быть, и нет – выглядели не так, как в обычном восприятии; они были загадочными, окутанными тайной.

В зале стояла тишина, слышались только возгласы восхищения, невольно вырывавшиеся у зрителей при виде особенно прекрасных картин природы. Наконец очередь дошла до слайда, изображавшего ожидающий их вертолет.

– Я была больна, все мы голодали, силы были на исходе, – поясняла Мег. – Но вертолет мог забрать только троих из нас и игрунок. Поэтому Шон и Дэвид добровольно решили остаться, пока вертолет не вернется за ними на следующий день.

Она показала последний слайд. Снимок был сделан изнутри вертолета. Дэвид и Шон стояли вместе на зеленом фоне леса. Они не махали руками в знак прощания, а просто стояли и ждали. Шон вспомнила, что хотела тогда, чтобы вертолет поскорее улетел и они с Дэвидом остались одни.

Но в аудитории послышались слова восхищения и сочувствия, и Шон с улыбкой поняла, что публика увидела в их поступке благородный акт самопожертвования. Тут легко было ошибиться. Глядя на этот снимок, невозможно было сказать, изображает он конец приключения или его начало.

Они распрощались со всеми на автостоянке. Дэвид просил Мег не пропадать из виду, Ивен шептал Шон на ухо, что она останется для него желанной, даже когда ему исполнится шестьдесят. Она села в джип и откинула голову на спинку сиденья.

– Картинки были отличные, – признал Джейми. Он произнес это таким взрослым тоном, что Шон и Дэвид обернулись, чтобы взглянуть на него. Он смущенно пожал плечами. – Мне они понравились.

– Кстати, – вступил в разговор Кейт. – Мы не собираемся сегодня ложиться спать.

– Вы так решили? – спросила Шон. В ее голосе прозвучало неодобрение.

– Да, мама, – ответил Джейми. – Сегодня по МТВ специальная программа, и ее смотрят все. Я хочу сказать, что родители всем это разрешают.

– Интересно, как это вы утерпели до последней минуты, чтобы сказать нам об этом? – Дэвид посмотрел на Шон. Она пожала плечами. У мальчиков впереди уик-энд, они успеют набраться сил.

– Будете смотреть, лежа в спальных мешках, в гостиной, – сказал Дэвид.

– Хорошо.

Дэвид опять посмотрел на Шон и улыбнулся.

– Может быть, мы тоже сегодня не будем спать всю ночь.

Шон знала, что имеет в виду Дэвид, – явно не телевизор. Она скинула туфли, расстегнула ремень безопасности и повернулась на сиденье, положив ноги ему на колени.

– Я не против, – ответила она, и Дэвид погладил ее колено.

Все равно сегодня она слишком возбуждена, чтобы заснуть. Завтра они собирались прыгать с парашютом.

Ссылки

[1] Вспомни о Марии (исп.).