В. И. Завьялов, Л. С, Розанова, Н.Н. Терехова

Археометаллография в изучении истории древнего кузнечества (итоги и перспективы)

[44]

Вклад Бориса Александровича Колчина в изучение истории древнего ремесла трудно переоценить. Его фундаментальные работы, такие как «Чёрная металлургия и металлообработка Древней Руси», «Железообрабатывающее ремесло Новгорода Великого» и поныне сохраняют своё основополагающее значение. Впервые в мировой исторической науке им был осуществлён новый подход к массовому археологическому материалу, связанному с кузнечеством. Этот подход заключался в использовании данных металлографического анализа для историко-технологического исследования.

Благодаря разработанному Б.А. Колчиным методу археометаллографии археологические изделия из металла превратились в полноценный исторический источник. Внедрение нового естественнонаучного метода в изучении древних ремёсел позволило ответить на вопрос не только о том, что производилось, но и как производилось.

Раскрытие технологии и техники ремесленного производства сделало возможным определение рубежей становления отдельных этапов ремесла и динамики изменения таких характеристик самого производства, как дифференциация ремесла в целом, специализация техники и элементов технологии, стандартизация технологических процессов и самого изделия. На основании этого стало возможным характеризовать развитие уже самих форм организации и структуры ремесла. В работах Бориса Александровича показано, что в Древней Руси существовало ремесло с развитой технологией производства и значительной дифференциацией по отраслям. Основу древнерусского производства составляло использование технологии сварки железа со сталью. На примере новгородских ножей прослежена сменяемость сварных технологических схем во времени. Так, на смену трёхслойному пакету Х-ХI вв. в ХII-ХIII вв. приходит технология торцовой наварки, а в ХIV-ХV вв. — косой наварки (Колчин, 1959. С. 119).

На основании технологических особенностей кузнечной продукции, сложности техники исполнения Б.А. Колчин составил список из 16 специальностей кузнечного ремесла (Колчин, 1953. С. 195, 196). Технико-технологический анализ продукции специализированных мастеров позволил Б.А. Колчину говорить о существовании в Древней Руси института ученичества. Говоря о развитии сельского и городского ремесла, Борис Александрович полагал, что на селе было сосредоточено металлургическое производство, в то время как специализированное кузнечное ремесло являлось прерогативой города.

По широте подхода к аналитическому материалу, обоснованности выводов, логичности изложения работы Бориса Александровича являются образцом научного исследования.

Дальнейшую перспективу археометаллографических изысканий Б.А. Колчин видел в расширении исследований в хронологическом и географическом аспектах. По его инициативе в Институте археологии была создана Лаборатория естественнонаучных методов. В числе разнообразных методов изучения археологических артефактов существенное место занимает археометаллография. Как приоритетное направление в исследовании древнего кузнечества Б.А. Колчин определил изучение материалов из памятников культур раннего железного века и раннего средневековья.

В последующие десятилетия в этом плане идёт интенсивное накопление банка археометаллографических данных по разным эпохам и территориям. К концу 80-х гг. прошлого века актуальной стала проблема систематизации, обобщения, осмысления многочисленных, но разнородных и разнообразных данных по технике и технологии обработки чёрных металлов в Восточной Европе, начиная с древнейших веков и по эпоху средневековья. Эта работа была выполнена учениками Б.А. Колчина, сотрудниками группы металлографии Лаборатории естественнонаучных методов ИА РАН. Её итогом стала коллективная монография «Очерки по истории древней железообработки в Восточной Европе» (Терехова и др., 1997).

В монографии задействованы материалы по кузнечеству предскифской и скифской эпох (Н.Н. Терехова), рассмотрены особенности железообработки в античных центрах Причерноморья (Л.С. Розанова, Н.Н. Терехова), дана характеристика железным изделиям из памятников лесостепной и лесной зоны (Л.С. Розанова, Н.Н. Терехова), введены в научный оборот данные, характеризующие железообработку племён салтово-маяцкой культуры (М.М. Толмачёва) и народов Прикамья (В.И. Завьялов), рассмотрены вопросы формирования традиций в кузнечном ремесле Древней Руси (Л.С. Розанова). На основании анализа археометаллографических данных намечены основные рубежи, отмечающие динамику развития железообработки на территории Восточной Европы.

С выходом этой работы завершён определённый этап археометаллографических исследований. В результате этих исследований создан обширный банк данных металлографических анализов древних кузнечных изделий, что позволило перейти на новый уровень историко-культурных обобщений в изучении кузнечества. Как основное направление работы кабинета металлографии Лаборатории естественнонаучных методов ИА РАН была выбрана разработка проблемы «Традиции и инновации в производственной культуре древних народов (на примере кузнечного ремесла)». Работа по этой проблеме включает поэтапное выполнение серии взаимосвязанных проектов.

Так, например, большое внимание уделено проблеме сложения кузнечных традиций у финно-угорских народов Поволжья и Предуралья. В истории становления кузнечного ремесла у финно-угров существует такой феномен, как раннее (VIII–VI вв. до н. э.) внезапное появление железных предметов развитых форм на территории Среднего Поволжья. Наши аналитические данные позволили заключить, что прослеживаемые на археологических материалах связи ананьинских племён с племенами Северного Кавказа, охватывают и производственную сферу. Однако кавказские кузнечные традиции не вошли в систему местной железообработки. Полученный импульс заключался лишь в освоении чёрного металла и простейших способов его обработки. Финно-угорские мастера по цветному металлу перенимают способы получения и обработки чёрного металла, но два основных технологических секрета, которыми владели кавказские мастера (искусственное получение стали и термообработка), остались неизвестны местному населению (Розанова, Терехова, 2003. С. 45).

Как свидетельствуют полученные нами данные, финно-угорский технико-технологический стереотип складывался на протяжении длительного времени, охватывающего период с середины I тысячелетия до н. э. по V в. н. э. Вплоть до IX в. этот стереотип оставался неизменным. Для него характерны: малочисленный ассортимент кузнечной продукции, простые технологические схемы (абсолютное преобладание цельножелезных и цельностальных — сырцовая сталь — предметов), редкое использование пакетования и технологической сварки; основным вариантом термообработки являлась резкая закалка, но её применение было сравнительно редким. Особенно стоит подчеркнуть, что финно-угорский технико-технологический стереотип никак не связан с первоначальным инокультурным (кавказским) импульсом в среду средневолжских ананьинцев начала I тысячелетия до н. э.

В IX в. в железообработке финно-угров Поволжья и Предуралья происходит резкий скачок, связанный с вовлечением этих народов в трансъевропейскую торговую систему по Великому Волго-Балтийскому пути. Этот скачок выразился в широком распространении кузнечных изделий общеевропейских форм, появлении в местном кузнечестве новых технологий. Происходит смена технико-технологического стереотипа: основой изготовления качественной продукции становится технологическая сварка (трёхслойная и вварная технологические схемы), вырастает доля термообработанных изделий, целенаправленно используется новый вид сырья — фосфористое железо (рис. 1). Сложившийся новый стереотип сохраняется в течение длительного времени (вплоть до XV в.).

Оценивая в целом характер кузнечного производства финно-угорских народов можно заключить, что он был достаточно консервативным. Несмотря на многочисленные миграции, вторжения иноэтничного населения на территорию финно-угров, трансформации местных культур, отчётливо видна неизменность производственных традиций на протяжении длительного времени.

Ещё одним блоком в рамках разрабатываемого нами проекта является проблема сложения производственных традиций в древнерусском кузнечестве. К настоящему времени значительно пополнились материалы по древнерусскому кузнечному ремеслу, что позволило скорректировать некоторые положения, постулированные Б.А. Колчиным. Прежде всего, потребовал пересмотра его тезис о едином технико-технологическом пространстве на территории Древней Руси. Установлено, что в северорусских и южнорусских землях имелись существенные различия в технологии производства кузнечных изделий в раннефеодальный период. Кузнечное ремесло Южной Руси базировалось на предшествующих местных традициях. Основу его составляло использование цельнометаллических конструкций из железа и стали. Для кузнечного ремесла Северной Руси характерно преобладание в производстве кузнечных изделий сварных технологических конструкций, основанных на сочетании стального лезвия и железной основы. Технологии эти не имели местных корней, были привнесены извне (рис. 2, 3).

Так, феномен распространения технологической схемы трёхслойного пакета в Восточной Европе мы связываем со скандинавским фактором. Изделия, выполненные в этой технологии, появляются внезапно и именно на тех памятниках, где выявлены скандинавские комплексы. Характерной чертой таких изделий является сварка трёх полос — двух железных и стальной между ними, выходящей на лезвие. Железные полосы изготовлены из фосфористого железа. Наиболее ранние трёхслойные изделия в Восточной Европе зафиксированы в Старой Ладоге в слоях второй половины VIII — начала IX в. В самой Скандинавии такие изделия известны среди материалов VII–VIII вв. (Arrhenius, 1970; 1989). Есть основания думать, что сама трёхслойная технология возникает в условиях дефицита стального материала. Известно, что в Скандинавии, в частности в Швеции, широко распространены руды, из которых получалось железо с повышенным содержанием фосфора (Сванидзе, 1980. С. 236). Такое железо, с одной стороны, имеет положительное свойство — хорошо сваривается с высокоуглеродистой сталью, но, с другой стороны, присутствие фосфора препятствует насыщению железа углеродом, а следовательно, возможности получения стали.

Что касается технологии наварки, которая сменяет в XII в. трёхслойный пакет, то её истоки, по имеющимся данным, восходят к западнославянским производственным традициям (Pleiner 1967). С конца XII в. эта технология быстро распространяется и с XIII в. становится ведущей среди сварных технологических конструкций на всей территории (как Северной, так и Южной) Руси.

Различия в производственной сфере Северной и Южной Руси в раннефеодальный период проявляются и во взаимодействии городского и сельского ремесла.

Тезис Б.А. Колчина о том, что находимые на сельских поселениях качественные (стальные, сварные) изделия были продукцией специализированных городских ремесленников остается справедливым лишь для Северной Руси.

Что же касается Южной Руси, то там картина была иная. В последнее время Г.А. Вознесенская, проведя большую аналитическую работу по выявлению технологических особенностей сельской и городской кузнечной продукции, пришла к выводу, что кузнечные изделия, выполненные в технике трёхслойного пакета, были продукцией не городских, а вотчинных ремесленников, работающих «на заказ» (Вознесенсъка, 1997; Вознесенская, 1999. С. 124).

Нам представляется, что технология трёхслойного пакета в Южной Руси, как и на Севере, не имела местных корней и восходила к северо-европейским производственным традициям. Вполне возможно, как полагает Г.А. Вознесенская, трёхслойные изделия были продукцией вотчинных мастеров, но только мастера эти работали в скандинавских традициях, о чём свидетельствует не только сама технология трёхслойного пакета, но, что особенно важно, и подбор материала (сочетание высокоуглеродистой стали и фосфористого железа).

В истории древнерусского кузнечного ремесла большое значение имеет золотоордынский период. В отечественной научной литературе до сих пор продолжается полемика о степени воздействия татаро-монгольского нашествия на культурные традиции Древней Руси. Многие исследователи полагают, что нашествие губительным образом сказалось на ремесленной деятельности. Так, по словам Б.А. Рыбакова «по целому ряду производств прослеживается падение или даже полное забвение сложной техники, огрубление и опрощение ремесленных производств во второй половине XIII в. После монгольского завоевания исчез ряд технических приёмов, знакомых Киевской Руси; в археологическом инвентаре исчезло много предметов, обычных для предшествующей эпохи… шиферные пряслица, сердоликовые бусы, золотостеклянные бусы, трёхбусинные височные кольца, зерненые бусы, привески-амулеты. Навсегда исчезло тончайшее ремесло перегородчатой эмали» (Рыбаков, 1948. С. 534).

Однако по мере накопления археологических материалов выясняется, что решение этой проблемы не столь однозначно. На основании анализа разнообразных археологических источников исследователи пришли к выводу о том, что разрыва в культурных традициях во многих областях жизни населения Руси не происходит. По мнению Н.А. Макарова, «открывается более противоречивая картина развития культуры Древней Руси, в которой черты кризиса и разрыва преемственности сочетаются с чертами культурного континуитета и устойчивости традиций, сложившихся в домонгольский период». Археологические исследования последних десятилетий указывают на то, что изделия многих производств, в частности стеклянные браслеты, шиферные пряслица, колты, перегородчатые эмали продолжали производиться и использоваться во второй половине XIII — первой половине XIV в. (Макаров, 2000. С. 5, 8, 9).

Что касается кузнечного ремесла, то можно заметить, что характер развития этого производства в период ХIII-ХV вв. остаётся не вполне ясным. Для восполнения этого пробела, нами проведены аналитические исследования кузнечных изделий из трёх групп памятников: стольные города (Новгород, Псков, Тверь, Москва), малые города (Звенигород, Коломна, Ростиславль Рязанский), сельские поселения (Мякинино, Грязновка, Бучалки).

Судьба этих памятников в условиях татаро-монгольского нашествия складывалась по-разному. Известно, что крупнейшие древнерусские ремесленные центры Новгород и Псков избежали печальной судьбы большинства русских городов. Однако монгольское иго имело существенные последствия для развития новгородской и псковской культуры. Наиболее наглядным фактом является прекращение каменного строительства до конца XIII в. (Рыбаков, 1948. С. 667).

В числе пострадавших русских городов была Тверь. В 1238 году город был разорен татаро-монголами, однако быстро оправился от разгрома. Географическое положение Твери на важном торговом пути, связывавшем Новгород с Северо-Восточной Русью, и сравнительная удаленность от Орды способствовали притоку в край населения из других русских земель.

Москва, как и многие города Северо-Востока Руси также подверглась разорению. В конце января 1238 войска Батыя взяли и разорили город.

Судьба малых городов в условиях татаро-монгольского ига во многом повторяет историю стольных городов центральных регионов северо-восточных русских земель. Такие города как Коломна, Ростиславль Рязанский, Звенигород Московский были разорены войсками Батыя, но восстановились к началу XIV в. и продолжали функционировать в качестве городских поселений.

За основу нашего исследования взят сравнительный анализ металлографических данных, характеризующих кузнечное ремесло как золотоордынского, так и предшествующего времени. При этом мы оперировали двумя технологическими группами. Группа I включает технологические схемы, связанные с изготовлением цельнометаллических изделий (железо, сталь, полученная различными способами), и использование пакетированных заготовок. Эти схемы уходят своими корнями в эпоху раннего железа. Группа II включает технологические схемы, основанные на сварных конструкциях (технологическая сварка железа со сталью), которые распространяются на территории Восточной Европы в древнерусскую эпоху.

Полученные результаты показали, что железообработка в таких центрах, как Новгород, Псков, Тверь характеризуется преобладанием технологической группы II. Несомненно, что это связано с продолжением традиций предшествующего времени.

Иную картину демонстрирует Москва, в которой лидирует первая технологическая группа. Известно, что доминирование технологической группы I в домонгольское время было особенностью кузнечного ремесла южнорусских земель (Вознесенская, Коваленко, 1985. С. 107; Вознесенская, 1990. С. 88). Хотя Москва возникает как форпост Владимиро-Суздальского княжества, кузнечество которого развивалось в северных традициях, в практике московских кузнецов на начальном этапе сильны были южные производственные традиции. Объяснение этому можно найти в исторических свидетельствах о притоке в Москву населения из южнорусских земель.

Рассмотренные нами данные, относящиеся к золотоордынскому периоду, свидетельствуют, что в древнерусском кузнечном ремесле в это время сохраняются обе производственные традиции домонгольского времени.

Материалы Новгорода, Пскова и Твери, имеющие чёткие хронологические рубежи, позволяют проследить динамику соотношения двух технологических групп по столетиям.

Стабильно развивающееся ремесло Новгорода демонстрирует постоянное доминирование технологической группы II. Полученные данные показывают непрерывность в развитии кузнечного ремесла Новгорода… Некоторое увеличение доли технологической группы I, возможно, связано с появлением здесь носителей южнорусских производственных традиций — выходцев из разорённых татаро-монголами земель (Кучкин, 1984. С. 122). Аналогичная картина представлена и на материалах из Пскова.

В отличие от Новгорода и Пскова, Тверь подвергалась постоянным разрушениям со стороны татаро-монголов. Несмотря на это, технико-технологический строй кузнечного ремесла Твери демонстрирует стабильность: на протяжении трёх столетий наблюдается доминирование технологической группы II. Тенденция к росту технологической группы I, прослеженная на материалах Новгорода и Пскова, в кузнечестве Твери, по крайней мере, до XV в., развития не получила. Ремесленные традиции консервируются.

Наиболее наглядно сохранение традиций домонгольского времени в кузнечном ремесле демонстрирует технологическая схема наварки. Появляясь в единичных экземплярах ещё в X в., в XII в. эта технология занимает заметное место в кузнечном ремесле Древней Руси. Как показывают наши данные, в последующие столетия (ХIII-ХV вв.) наварная технология занимает ведущее положение в группе II (рис. 4). Причём этот процесс происходит как на памятниках, избежавших татаро-моногольских набегов (Новгород, Псков), так и подвергшихся им (Тверь). Сложность и трудоёмкость наварной технологии, предполагающие знания свойств материалов, температурных режимов сварки разнородных сортов чёрного металла, разнообразных флюсов, последовательности кузнечных операций и т. д., обуславливали необходимость передачи знаний от мастера к ученику, т. е. существование института ученичества. Естественно было бы предположить, что в деструктивных условиях татаро-монгольского ига (разрушение городской инфраструктуры, увода в полон мастеров, нарушения торговых связей и т. п.) произойдёт регресс кузнечной техники. Однако мы этого не наблюдаем. Более того, тенденция в древнерусском кузнечном ремесле, наметившаяся в домонгольское время (рост числа изделий, изготовленных в наварной технологии), получает дальнейшее развитие. Объяснить этот факт можно тем, что к середине XIII в. технология наварки уже прочно закрепилась в виде устойчивой традиции в древнерусском кузнечном ремесле. Носители этой традиции сумели не только сохранить её, но и передать следующим поколениям мастеров.

Таким образом, приведённые данные распределения проанализированных нами материалов по столетиям свидетельствуют о том, что разрыва традиций в кузнечном ремесле, который можно было бы предполагать в результате татаро-монгольского нашествия, не произошло.

Итак, мы представили наиболее крупные проблемы, рассмотренные на основе археометаллографии, которые демонстрируют широкие возможности этого метода в плане не только историко-технологических, но и общеисторических обобщений. Работа в рамках проекта продолжается и в перспективе перед нами стоят такие задачи как выяснение специфики и особенностей кузнечного ремесла кочевых народов, взаимодействие античного и варварского мира в производственной сфере, проявление традиций древнерусского кузнечества в инокультурной среде.

Особенно важным представляется разработка проблем, связанных с изучением металлургических артефактов. В частности, такой массовый материал, каким являются отходы металлургического производства (шлаки), хранит в себе огромную информацию по истории металлургии. Между тем до сих пор в отечественных исследованиях ему не уделяется достаточного внимания. Ещё одним важным направлением в перспективе археометаллографических исследований являются экспериментальные работы, позволяющие уточнять и проверять достоверность технико-технологических реконструкций.

Литература

Вознесенська Г.О., 1997. Результати аналiзу залiзних виробiв сiльских поселень Днепровського Лiвобережжя // Пiвденноруське село IX–XIII ст. (Новi пам’ятки матеpiaльнoï культури). Киïв.

Вознесенская Г.А., 1999. Технология кузнечного производства на южнорусских сельских поселениях // Археолопя. № 2. Кит.

Вознесенская Г.А., Коваленко В.П., 1985. О технике кузнечного производства в городах Чернигово-Северской земли // Земли Южной Руси в IX–XI вв. Киев.

Колчин Б.А., 1953. Чёрная металлургия и металлообработка Древней Руси. Домонгольский период // МИА. № 32. М.

Колчин Б.А., 1959. Железообрабатывающее ремесло Новгорода Великого // МИА. № 65. М. Кучкин В.А., 1984. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М.

Макаров Н.А., 2000. Русь в XIII в.: культурная ситуация по археологическим данным // Русь в XIII веке: континуитет или разрыв традиций? М.

Розанова Л. С., Терехова Н.Н., 2002. К проблеме кавказских и местных традиций в технологии изготовления железных изделий из Старшего Ахмыловского могильника // КСИА. Вып. 213.

Розанова Л.С., Терехова Н.Н., 2003. Этнокультурный фактор в становлении железообработки у населения Среднего Поволжья в ананьинскую эпоху // Чтения, посвящённые 100-летию деятельности В.А. Городцова в Государственном Историческом музее. Тезисы конференции. Ч. II. М.

Рыбаков Б.А., 1948. Ремесло Древней Руси. M.-JI.

Терехова Н.Н., Розанова Л.С., Завьялов В.И., Толмачёва ММ, 1997. Очерки по истории древней железообработки в Восточной Европе. М.

Arrhenius В., 1970. Knivas frân Hekgô och Birka II Fomvanner. N 65.

Arrhenius В., 1989. Sistematische Analisen der Grôberfunde. Stokholm.

Pleiner R., 1967. Die Technologie des Schmiedes in der Gross mârischen Kultur // Slovenskâ archeologia XV-1. Bratislava.

Archaeometallography and the investigations of history of early blacksmith's craft (results and perspectives)

V.I. Zavyalov, L.S. Rozanova, N.N. Terekhova

Resume

After B.A. Kolchin had worked out archaeometallographic investigational method archaeological artifacts produced of metal have become a valuable historical source. Introduction of the new method borrowed from natural science into the researches of early craft production has made it possible to answer not only the question what was produced, but also how it was produced.

During the recent decades voluminous banc of archaeometallographic data from different epochs and territories has been complied. Among the actual problems now we face those of systematization, synthesizing and consideration of abundant, but varied data relating to the technique and technology of ferrous metalworking in Eastern Europe starting from the earliest times till the Middle Ages. This work was undertaken by B.A. Kolchin’s pupils, the members of the Metallographic group in the Laboratory of natural sciences of the Institute of Archaeology, RAS. The results are published in the monograph by N.N. Terekhova, L.S. Rozanova, V.I. Zavyalov and M.M. Tolmacheva «Essays on the history of ancient ironworking in Eastern Europe» (1997).

Now the problem of traditions and innovations in producing culture of ancient peoples (according to the data of blacksmith’s craft has been chosen as the basic investigational theme in the Metallographic group in the Laboratory of natural sciences of the Institute of Archaeology. This work presupposes stage-by-stage accomplishment of a series of interrelated scientific projects.

 

Г. А. Вознесенская

Железообработка на поселении в Шестовице. Технологические традиции

 

После выхода в свет фундаментальных работ Б.А. Колчина в области исследования техники и технологии древнерусского кузнечного ремесла, его производственной организации и социальной структуры, интерес к этой проблематике не угас. Ученики и последователи Б.А. Колчина продолжили широкомасштабное изучение древнерусской кузнечной продукции. За последние десятилетия значительно расширилась география исследований, накоплен огромный банк аналитических данных, в результате чего появились новые перспективы для характеристики металлообрабатывающего производства Древней Руси. Наиболее существенным следует считать постановку и решение проблемы о путях формирования производственных традиций в различных землях древнерусского государства.

Почти два десятилетия тому назад было высказано предположение о региональных различиях в технологии изготовления кузнечных изделий, которое затем переросло в безусловное утверждение тезиса о своеобразии технологических традиций в кузнечном ремесле северорусских и южнорусских земель (Вознесенская, Коваленко, 1985. С. 95–109; Розанова, 1988. С. 57–59; Вознесенська, Недопако, Паньков, 1996. С. 80–124; Розанова, 1997. С. 265–295; Вознесенская, 1999. С. 117–126).

Своеобразие технологических традиций в кузнечном ремесле севера Руси состоит в широком освоении сварных конструкций из железа и стали и значительной доле среди них трехслойного пакета. В кузнечном ремесле южнорусских земель, несомненно, преобладают простые технологические решения: отковка изделий целиком из железа или стали, сохранение древней технологической традиции цементации изделия и заготовки.

Огромный аналитический материал по средневековой металлообработке, накопленный и опубликованный европейскими исследователями, в значительной степени учеными бывшего СССР, позволяет наметить пути формирования производственных традиций в различных древнерусских землях.

Техническая культура кузнечного ремесла славянского и древнерусского населения Юго-Восточной Европы складывалась при сохранении предыдущего наследия скифской металлообработки и определенного влияния кельтской технологии, особенно заметного в позднеримское время (Вознесенська, Недопако, Паньков, 1996. С. 17–23, 42–60; Вознесенская, 1995. С. 47–52).

Технологическая культура кузнечного ремесла северорусских земель, несомненно, связана со скандинавской производственной традицией, где в VII–XI вв. господствовала технология сварных многослойных лезвий. Об этом свидетельствует анализ кузнечной продукции, происходящей из раскопок торгово-ремесленных поселений и могильников Северной Европы (Tomtlund, 1973. Р. 42–63; Pleiner, 1983. S. 63–92; Arrhenius, 1989. S. 79–92; Lyngstrom, 1995. S. 81).

Инструменты, в основном хозяйственные ножи, с многослойными клинками наиболее характерны для кузнечной продукции тех древнерусских памятников, где фиксируется активное славяно-норманнское взаимодействие.

Многочисленны находки ножей с трехслойным клинком при раскопках торгово-ремесленных поселений протогородского типа, возникновение и существование которых на Руси, так же как близких им торговых городов Балтийского Поморья, связано с бурным развитием трансъевропейских торговых связей в IX–X вв.: Сарском городище (Колчин, 1953. С. 221, 222), Гнездове (Розанова, Пушкина, 2001. С. 77–82), Крутике (Розанова, 1991. С. 166–181), Городке на Ловати (Вознесенська, 2000. С. 18–28). Самые ранние трехслойные ножи среди восточноевропейских древностей происходят из Старой Ладоги, где эта технологическая схема определена как основная для клинков из слоев конца VIII–IX в. (Хомутова, 1984. С. 208).

Исследователи, занимавшиеся проблемами становления древнерусского города, едины во мнении о том, что в открытых ремесленно-торговых поселениях сосредоточивалось разноэтничное население, главным занятием которого была дальняя торговля, военные походы, ремесло (Толочко, 1989. С. 50–59; Носов, 1993. С. 59–78; Носов, 2002. С. 5–42). Среди ремесленной деятельности наиболее ярко выражена обработка железа, в производственных традициях которой наблюдаются явно привнесенные извне технологические приемы (система трехслойного пакетирования). Историки отмечают, что «…вплоть до середины XI в. норманны на Руси выступают в качестве наемных воинов в составе великокняжеских войск, либо заезжих купцов, либо мастеров-ремесленников в древнерусских городах» (Кирпичников, Лебедев, Дубов, 1981. С. 7).

В городах Северной Руси в X–XI вв. ведущей конструктивной схемой в железообработке была технология трехслойного пакетирования, что можно считать непосредственным влиянием скандинавской производственной традиции. Наиболее четко выражена эта технологическая особенность в кузнечном ремесле Великого Новгорода и городов Новгородской земли (Завьялов, Розанова, 1990. С. 154–172; Розанова, 1989. С. 73–76).

В технологии кузнечного ремесла южнорусских городов домонгольского времени сварные трехслойные клинки встречаются несравненно реже, там, как указано выше, преобладают другие производственные традиции. Однако заслуживает упоминания находка 8 хозяйственных ножей с многослойными клинками в жилищах и культурном слое X — начала XI в. на Старокиевской горе (Киев), которые представляют собой известный тип узколезвийного ножа удлиненных пропорций с толстой спинкой и трехпятислойным клинком, который получил широкое распространение в европейской кузнечной технике в последней четверти I тыс. н. э. (Вознесенская, 1981. С. 267–284). Конечно, именно эти клинки могли попасть в древний Киев вместе с пришлыми людьми с Севера или при торговых операциях. Но находка в Киеве нескольких экземпляров трехслойных ножей (один из них в слое начала XII в.), по форме ничего общего не имеющих с вышеописанными клинками X — начала XI в., может свидетельствовать о заимствовании этой производственной идеи кузнецами древнего Киева (Вознесенська, Паньков,2004. С. 55–68).

Таковы, в нескольких словах, итоги технологических исследований древнерусской кузнечной продукции к тому моменту, когда была начата работа с материалами Шестовицкого археологического комплекса в урочище Коровель, расположенного под Черниговом у села Шестовица в 18 км ниже города по течению Десны. Городище Шестовица также относится к кругу торгово-ремесленных поселений протогородского типа, расположенных на важнейших водных магистралях. Его главной функцией, как полагают исследователи, было держать Чернигов под контролем киевских князей при помощи располагавшейся там небольшой профессиональной дружины (Коваленко, Моця, Сытый, 2003. С. 51–67). Дружина по своему составу была полиэтничной «при заметном доминировании на уровне социальной верхушки скандинавских элементов» (Коваленко, 2001. С. 190). Время функционирования Шестовицкого комплекса относится к концу IX — началу XI в., расцвет приходится на X в., и хотя жизнь там позднее не замирала совсем, она не достигала уже прежнего уровня (Коваленко, Моця, Сытый, 2003. С. 63).

В последние годы совместная экспедиция Института археологии НАНУ и Черниговского государственного педагогического университета им. Т.Г. Шевченко возобновила планомерные раскопки в разных частях памятника — на городище, посаде и подоле. Ремесленный характер поселения подтверждают многочисленные находки инструментария, готовых изделий, отходов железоплавильного, кузнечного и керамического производства, встречающиеся во всех частях памятника (Коваленко 2001. С. 185–191).

Все вышесказанное пробуждает особый интерес к изучению техники, технологии, общей технической культуры железообрабатывающего производства в Шестовице. В силу специфики этого памятника может встать вопрос о характере формирования местных технологических традиций: в чем их возможное единство или различие.

Следует сказать, что интерес к технологической характеристике кузнечной продукции из Шестовиц возник много раньше: в 80-х годах была исследована коллекция в 46 предметов, которые происходили из культурного слоя и сооружений преимущественно X — начала XI в. из городища и посада в урочище Коровель (из раскопок В.П. Коваленко 1983-84 гг.) (Вознесенская, 1988. С. 55–57). Уже тогда было обращено внимание на то обстоятельство, чту при общем соответствии технологической характеристики шестовицкой кузнечной продукции таковой из других южнорусских центров, в Шестовице более, чем в других южнорусских материалах, ощутима доля трехслойных клинков среди изделий со сварной конструкцией.

Настоящая работа основана на металлографических исследованиях коллекции кузнечных изделий из раскопок Шестовицкого археологического комплекса (городище, посад, подол) за период 1998–2002 гг. Для исследования было отобрано 196 предметов — хозяйственные ножи и разного рода инструменты, в основном ремесленные. При статистических подсчетах включены и ранее исследованные материалы раскопок 1983-84 гг.

Таким образом, технологическая характеристика кузнечной продукции из Шестовиц составлена по итогам исследования 242 предметов, которые представляют собой качественные кузнечные изделия. Основу технологического изучения коллекции составили металлографические исследования: макро- и микроструктурный анализ, измерение микротвердости структурных составляющих.

 

Технологическая характеристика орудий труда и инструментов разного назначения

Около половины изученных изделий — хозяйственные ножи (147 экземпляров). Известно, что эта категория кузнечных изделий наиболее полно документирует технику и технологию железообработки и наиболее информативна при статистических подсчетах. Как показало технологическое изучение этой категории поковок, хозяйственные ножи изготовлялись по пяти технологическим схемам: клинки цельножелезные, цельностальные, с цементированным лезвием, изготовленные в технике трехслойного пакета, с наварными стальными лезвиями.

Ножи с железным клинком (цельножелезные) — 23 экземпляра

Изготовлены путем свободной кузнечной ковки без применения каких-либо операций, которые могли бы улучиить эксплуатационные качества лезвия. Кричное железо (феррит) обычной характеристики, иногда неравномерно науглероженное. Микротвердостъ как правило в пределах 170-206-221 кг/мм2. Но есть три ножа, где микротвердость феррита 322–421; 254–297; 254 кг/мм2. Микроструктура феррита отличается крупнозернистостью, что в сочетании с высокой твердостью определенно свидетельствует об исходном сырье как о фосфористом твердом кричном железе. Содержание шлаковых включений в феррите за редким исключением в пределах обычного.

Ножи с цельностальным клинком — 56 экземпляров

Сырьем для изготовления цельностальных ножей служила сырцовая сталь с неравномерным содержанием (более 0,3 %, т. к. большинство клинков сохранило термообработку) и распределением углерода. Термообработкой была закалка, о чем свидетельствуют мартенситные и мартенсито-трооститные структуры лезвий. Сорбитообразные структуры перлита и глобулярное строение перлита могут свидетельствовать или о других режимах термообработки или об отпуске, длительной выдержке при случайном попадании изделия в огонь. Несколько клинков, которые вполне могли воспринять закалку (содержат местами до 0,4–0,7 % углерода) были в отожженном состоянии (не имели следов термической обработки). Клинки некоторых ножей откованы из заготовок твердой стали с равномерным распределением углерода: об этом свидетельствуют однородные структуры клинков с высокой микротвердостъю.

Ножи с цементированным клинком — 8 экземпляров

Все восемь ножей изготовлены по однотипной схеме: сквозная цементация острия лезвия с последующей закалкой. Во всех случаях микроструктура лезвия мартенситная, микротвердосгь 464,724–824, 514–642 кг/мм2.

Ножи с трехслойным клинком — 46 экземпляров (рис. 1–3)

Эти ножи представляют классическую схему трехслойного клинка: в центре проходит полоса высокоуглеродистой стали с выходом на лезвие, по бокам ее — полосы чистого железа. Клинки, как правило, закалены, — стальные полосы имеют, чаще всего, микроструктуру мартенсита, мартенсита с трооститом, сорбита, сорбита с ферритом. Встречаются сорбитообразные структуры перлита, коагулированный перлит с ферритом, — эти микроструктуры также свидетельствуют о возможной тепловой обработке поковки. Микротвердосгь мартенситных структур варьирует (в зависимости от содержания углерода в стали, степени нагрева поковки под закалку, скорости охлаждения после нагрева) от 351 до 824-946-1288 кг/мм2. Сорбитные и сорбитообразные микроструктуры гораздо мягче, — 221-254-297-322 кг/мм2.

Стальные полосы нескольких ножей имеют стабильную структуру отжига, что не позволяет говорить о термообработке этих клинков.

В эту группу ножей включены несколько клинков, которые выполнены по технологии глубокой вварки стального лезвия в железную основу ножа с последующей его термообработкой. Эта технологическая схема обычно рассматривается как переходная от технологии трехслойного пакетирования к наварке стального лезвия.

Большинство ножей этой группы можно отнести к упомянутому типу узколезвийных ножей удлиненных пропорций с толстой спинкой и трехслойным (иногда пятислойным) клинком. Несомненно, что здесь мы констатируем не часто встречающуюся зависимость формы изделия и технологии его изготовления. Еще одна характерная особенность этой группы клинков, — использование определенного сорта железа, обладающего высокой твердостью. Микротвердость феррита в этих клинках в пределах 254–299, 322–351, 351–383 кг/мм2. Исследователи связывают высокую твердость кричного железа с повышенным содержанием в нем фосфора.

Среди описываемой технологической группы ножей есть несколько экземпляров, которые имеют широколезвийный клинок и, что интересно, во всех этих случаях использовано при ковке обычное кричное железо с микротвердостью феррита 143–160, 221, 206–236 кг/мм2. Есть ли в этом закономерность или случайное совпадение, могут определить дальнейшие исследования.

Ножи с наварными лезвиями — 9 экземпляров (рис. 4)

В этой группе четыре ножа представляют классическую схему торцовой наварки стального лезвия на железную основу клинка с последующей термообработкой. Три клинка закалены, один имеет следы термообработки.

Один нож имеет стальное наварное лезвие на пакетную основу клинка, состоящую из трех полос металла, — стальная в центре и по бокам железные.

И, наконец четыре ножа, технология изготовления которых чрезвычайно редко встречается в древнерусской кузнечной практике. Речь идет о ножах со вставками из твердого (фосфористого) железа: при технологии торцовой наварки стального лезвия на основу клинка используется прокладка твердого железа (микротвердость феррита 254–383 кг/мм2). Существует мнение, что такие прокладки облегчали сварку твердой стали с мягким железом (Mazur, Nosek, 1972. S. 291). В шестовицких ножах клинки имеют лезвие и спинку стальные, поэтому техническая надобность в прокладке твердого железа отсутствует. Только один из них можно рассматривать как пример наличия вставки для облегчения процесса сварки. В этих ножах нет конструктивной необходимости во вставке твердого железа, — она давала, скорее всего, оптический эффект при полировке (тонкая блестящая светлая полоска вдоль клинка ножа).

С точки зрения формы, описываемые ножи можно отнести к типу узколезвийных клинков с прямой и толстой спинкой. Авторы раскопок датируют один клинок X веком, один — XII веком и два клинка — X–XIII вв.

Почти точная технологическая копия — изготовление клинка ножа из древнерусского поселения ХI-ХIII вв. в с. Автуничи Черниговской обл. К сожалению, клинок фрагментирован, — о форме что-либо сказать трудно. Найден он в слое с широкой датировкой — ХI-ХIII вв.

Аналогичная схема изготовления клинка обнаружена при исследовании кузнечных изделий, происходящих из раскопок на посаде древнего Вышгорода. Нож из ямы XI в. имеет спинку и лезвие стальные, а между ними — прокладка твердого железа (микротвердость 274–297 кг/мм2). В хозяйственной яме XI–XII вв. найден нож, клинок которого стальной, но в нем также прослежены тонкие прокладки твердого железа. Они расположены так, что идут вдоль спинки клинка двумя блестящими полосами, и по одной полоске блестящего металла вдоль боковых поверхностей клинка (микротвердость феррита 250 кг/мм2) (Вознесенська, Недопако, Паньков, 1996. С. 127–129).

Подобная технологическая схема, — использование прокладки из твердого железа между железной основой клинка и наварным стальным лезвием, — встречена при исследовании ножа из раскопок в Тверском кремле, где материал датируется концом XIII — серидиной XV в. (Розанова, Терехова, 2001. С. 109–137). Авторы исследования в качестве аналогии указывают на ножи из раскопок средневекового Вроцлава, опубликованные А. Мазуром и Э. Носек в начале 70-х годов (Mazur, Nosek, 1972. S. 291–303). Однако в этой публикации речь идет об очень специфической группе клинков преимущественно XIII в. со вставками из сварочной дамасской стали, где использование прокладок из твердого железа встречается довольно часто. Только один клинок (под № 4), относящийся к XII в., может с натяжкой служить аналогией клинкам из Шестовицы, Автуничей и Тверского кремля. К слову, исследованный нами нож из древнерусского поселения Бучак (Каневский р-н Черкасской обл.), найденный в жилище второй половины XII в., также имел клинок со сварочной дамасской сталью, где были использованы прокладки из высокофосфористого твердого железа.

Использование вставок из сварочного Дамаска в средневековых клинках ножей служило, прежде всего, декоративным целям и было свидетельством первоклассного качества клинка. Среди древнерусских материалов они были явным импортом (Вознесенская, 1990. С. 83–91). Один из центров изготовления таких ножей мог находиться в Средней Европе, может быть на территории современной Чехии (Pleiner, 1979. S. 245–256).

Если признать, что прокладка из твердого железа в шестовицких и аналогичных им клинках тоже служила декоративным целям, то их можно рассматривать как местный прототип псевдодамасских ножей. К сожалению, трудно определиться с датой их бытования: то ли это X–XI вв., то ли позже.

Завершая рассказ о технологических схемах изготовления ножей, упомянем о двух клинках из Шестовиц, найденных на подоле и посаде. В одном случае клинок откован из пакетного сырья, в другом — имел двухслойный клинок: на железную основу по всей высоте клинка наварена стальная полоса. Оба ножа закалены. Поскольку формирование пакетного сырья (полоски железа и стали сваривались в блок) и тем более изготовление двухслойного клинка связаны со сваркой железа и стали, мы отнесли их ко группе сварных конструкций.

Ножи относятся к наиболее массовой категории кузнечных изделий и археологических находок, поэтому они могут наиболее полно отразить технологические показатели развития металлообработки конкретного места и времени. Это в свою очередь позволяет фиксировать как стабильность технологических традиций, так и привнесенные технические инновации в формирование местного производственного опыта.

 

Технологическая характеристика орудий труда и инструментов разного назначения

Серпы — учтено 16 экземпляров

Два серпа имеют цельножелезный клинок.

Восемь серпов имеют цельностальные клинки. Семь из них были термообработаны (закалка, мягкая закалка), один не подвергался тепловой обработке (или не сохранил ее).

Четыре серпа имеют очень высокую микротвердость закаленных структур (824, 1097, 1533 кг/мм2), что свидетельствует о качественном сырье, — высокоуглеродистой твердой стали.

Пять серпов изготовлены с применением цементации клинка или, скорее всего, полосы-заготовки для него. Цементация была двух видов: сквозная локальная только острия клинка или неглубокая поверхностная одной или двух сторон заготовки. Все цементированные клинки серпов, за исключением одного, были термообработаны.

Один серп откован с применением технологии V-образной стальной наварки лезвия на железную основу клинка с последующей его термообработкой.

Косы — 3 экземпляра

Все клинки представлены небольшими фрагментами. Технология изготовления клинков разная: один клинок косы откован из не полностью процементированной заготовки, термообработке не подвергался; другой — целиком откован из кричного железа, микроструктура науглероженных зон свидетельствует о том, что коса подвергалась термообработке; третий — откован из высокоуглеродистой твердой стали и закален.

Деревообрабатывающие инструменты

Топоры — 9 экземпляров

Все топоры изготовлены по одной технологической схеме: с применением сквозной цементации лезвия. Цементировалась, скорее всего, заготовка в той ее части, из которой предполагалось формировать лезвие. Все лезвия прошли термическую обработку: закалку резкую (на мартенсит) или мягкую (в мягкой закалочной среде). Возможно, использовалась закалка с небольшим отпуском. Не имеет следов термической обработки только один топор. С точки зрения технологической целесообразности представленная схема изготовления топоров представляет оптимальный вариант.

Другие виды инструментов по дереву представлены тремя долотами, ложкарем, сверлом и втульчатым теслом.

Одно долото отковано из кричного железа, два других имеют насквозь цементированное и закаленное лезвие.

Рабочая часть ложкаря откована из твердой стали (возможно, насквозь процементированной заготовки) и закалена.

Спиральное сверло имеет стальную наварку на режущих гранях инструмента. Рабочая часть инструмента закалена.

Втульчатое тесло (с вертикальной втулкой, — подобно кельту) отковано из железа без каких-либо дополнительных операций, могущих укрепить лезвие.

Слесарный инструмент в исследованной коллекции представляют зубило и напильник. Зубило имеет насквозь цементированное лезвие, закаленное в холодной воде. Напильник, брусок для которого сварен из двух полос железа для достижения необходимой толщины заготовки, после нанесения насечек был подвергнут поверхностной цементации и закален.

Возможно, к слесарно-ювелирному инструментарию нужно отнести несколько предметов типа чеканов, кернов, которые археологи определили как резцы. Первый из них откован из грязного, плохо прокованного железа, второй из местами науглероженного железа (науглероженность первичная), остальные — из стали. Один керн был термообработан, еще один возможно тоже подвергался термообработке.

Предметы быта и изделия неопределенного значения

Ножницы — исследовано 8 экземпляров

Клинки двух ножниц цельножелезные, у одних — клинок цельностальной, закаленный. Три экземпляра имеют на своих клинках явные следы вторичной цементации. Два имеют четко выраженные следы сквозной цементации лезвий, один из них подвергался закалке. Третьи ножницы имеют следы поверхностного науглероживания лезвий, термообработки не прослеживается. Клинки еще двух представляют технику сварки железа и стали, выходящей на лезвие инструмента: первые ножницы имеют стальные наварные лезвия, закаленные в холодной воде, вторые имеют клинки, откованные в технологии трехслойного пакетирования и закаленные.

Кресала калачевидные — все цельностальные, закаленные. Обращает внимание одно кресало, откованное из однородной высокоуглеродистой стали высокого качества.

Остальные 29 предметов исследованной коллекции представляют разные предметы бытового назначения: проколки, иглы, бритва, ладейные заклепки, шилья, наконечник стрелы, несколько фрагментов неопределенных изделий. Эта группа предметов откована преимущественно из кричного железа, — чистого или со следами неравномерной науглероженности. В нескольких случаях можно сказать, что предмет откован целиком из стали полутвердой или твердой. Феррит (кричное железо) имеет как обычную величину микротвердости (до 200 кг/мм2), так и во многих случаях повышенную и весьма существенно (более 300 кг/мм2).

Теперь перед нами встала задача определения наиболее характерных технологических особенностей шестовицкой коллекции кузнечных изделий. Как уже упоминалось, наиболее достоверную информацию дают хозяйственные ножи. Кроме того, следует учесть то обстоятельство, что трехслойная схема изготовления наиболее характерна для клинкового инструмента, поэтому удельный вес этой технологической схемы справедливо подсчитывать именно среди группы хозяйственных ножей.

Из 147 экземпляров откованными целиком из железа и стали, а также цельножелезными с цементированным лезвием оказалось 87 ножей, т. е. около 60 % всех изученных. Остальные 60 экземпляров ножей (40 %) откованы с применением конструктивной сварки железа со сталью в одном предмете, причем подавляющее большинство из них составляют трехслойные клинки, — 46 экземпляров (31 %).

Таким образом, превалируют в коллекции клинки, изготовленные в характерной для южнорусского кузнечного ремесла технологии.

Рассмотрение инструментов разного назначения и разных ремесел еще более подчеркнуло эту технологическую особенность: среди них со сварной технологией оказалось только 4 предмета (≈1 %), остальные 42 изделия (≈99 %) откованы целиком из железа или стали, или имеют цементированную рабочую часть.

Технология трехслойного пакета в шестовицких изделиях встречена только на клинках ножей и ножниц. Однообразна и рациональна технология изготовления топоров: все 8 структурно изученных имеют цементированные и термообработанные лезвия. Цементация широко применяется при изготовлении разнообразного инструментария: напильников, зубил, долот, серпов, ножниц.

Следовательно, начинает проявляться зависимость использования определенной технологической схемы изготовления для определенной категории кузнечных изделий.

Проследить какую-либо закономерность во встречаемости изделий с определенной технологией изготовления в разных частях памятника не удается.

На основании вышесказанного можно утверждать, что в технологии шестовицкого кузнечного ремесла выделяются две производственные традиции: одна соответствует технологическим традициям славянского населения Юго-Восточной Европы, другая, по всей видимости, технологическим традициям скандинавского населения Северной Европы.

Скандинавская производственная традиция выражается в активном использовании местными кузнецами сварных технологий и в особенности технологии трехслойного пакетирования. О привнесении извне этого технологического приема говорилось не раз, и подтверждением этого мнения могут служить результаты исследования кузнечных изделий из древнерусских городищ X–XI вв. в Лесостепном Побужье (.Вознесенская, 2001. С. 122–127).

Как известно, южнее Киева стационарных поселений со скандинавским этническим компонентом нет. Южный районы Руси для скандинавских викингов служили лишь транзитным путем далее на юг — в Византию и Палестину.

Выяснилось, что технологическую характеристику кузнечной продукции этих городищ определяют, прежде всего, цельнометаллические конструкции, также использование цементации рабочей части изделия. Самое главное, не обнаружена технологическая схема трехслойного пакета, которая именно в это время (X–XI вв.) занимает ведущее положение в кузнечном ремесле тех поселений, где определяется наличие скандинавского этнического элемента.

Наиболее близким Шестовице по характеру археологическим памятником, который дает возможность сравнения аналитических данных по технике и технологии кузнечного ремесла, является Гнездово в Смоленском Поднепровье. Значительную коллекцию кузнечных изделий из Гнездова (190 предметов) исследовали Л.С. Розанова и Т.А. Пушкина (Пушкина, Розанова, 1992. С. 200–219; Розанова, Пушкина, 2001. С. 77–82). Авторы пришли к заключению, что в производстве орудий труда и быта, оружия преобладает техника конструктивной сварки железа и стали в одном предмете, и наиболее употребительны технологические схемы трех- и пятислойного пакета и наварка стальных лезвий. Простые технологии фиксируются на изделиях, где применение сложной технологии на рабочей части не требуется. На основе комплексного технологического и технико-технологического изучения кузнечной продукции происходящих из курганных групп и поселений Гнездова, авторы выделяют две основные производственные традиции в обработке черного металла: славянскую и скандинавскую (Розанова, Пушкина, 2001. С. 79).

Итак, налицо явное сходство основных технологических характеристик кузнечной продукции Гнездова и Шестовиц. Из этого, несомненно, вытекает идентичная интерпретация аналитических данных: о наличии разных производственных традиций в кузнечном деле на этих поселениях. И все-таки различия между обеими коллекциями существуют, т. к. распределение технологических схем среди качественной продукции свидетельствуето том, что в шестовицких материалах более явственно выражена местная (славянская) производственная традиция, а в гнездовских — скандинавская. В шестовицкой коллекции скромнее представлена конструктивная сварка железа и стали (и трехслойный пакет, и наварка), зато ощутимее доля цельнометаллических и цементированных изделий. Если Л.С. Розанова и Т.А. Пушкина относят к кругу славянской кузнечной традиции около 40 % исследованных изделий, то в Шестовицах таковых оказалось около 60 %.

В заключение остановимся на одном частном моменте в наших рассуждениях. Исследователи гнездовской кузнечной продукции считают, что славянская производственная традиция в Гнездове проявляется не только в виде цельножелезных, цельностальных и цементированных предметов, но в использовании технологии стальных наварок (Розанова, Пушкина, 2001.

С. 79). Действительно, в восточно-славянских памятниках VII–VIII вв. в единичных случаях встречаются кузнечные изделия, выполненные в технологии наварки стального лезвия на железную основу. Но даже в западнославянских землях наварные технологии никогда не господствовали в это время и даже немногим позже. Р. Плейнер в работе о кузнечном деле Великой Моравии приводит такие цифры: в исследованной им коллекции изделий VII–VIII вв. из территорий, которые потом стали ядром Великой Моравии, 22 % составили железные изделия, 35 % — цементированные, 34 % — с конструктивной наваркой железа и стали, а остальные откованы целиком из стали (Pleiner, 1967. S. 138). Причем, этот достаточно высокий технологический уровень моравского кузнечного ремесла автор связывает с сильным влиянием из Поду-навья бьющих римских провинций, откуда славяне, как и авары черпали новые стимулы в развитии производства, восприняв античные ремесленные традиции (Pleiner, 1967. S. 138).

Может быть не стоит связывать появление и развитие сварочных технологий и, в частности, схемы наварного стального лезвия в Восточной Европе именно со славянскими памятниками Средней Европы, как явствует из работы А.Е. Леонтьева и Л.С. Розановой (Леонтьев, Розанова, 2002. С. 52–54).

Если мы полагаем, что технология сварочных многослойных изделий привнесена в древнерусскую технику кузнечного дела извне и считаем ее скандинавской производственной традицией, то почему сварные технологии другого вида — разные виды стальных наварок — пришли на Русь другим путем? Как показывают металлографические исследования ножей из могильников позднего железного века в Дании (датские викинги), — в Северной Европе VI–X вв. кроме многослойных ножей известны все виды сварных и наварных лезвий (Lyngstrom, 1995. S. 79–82).

Несколькими столетиями раньше на территории Ютландии в кузнечном производстве местных племен также использовались технологические схемы трехслойного пакетирования, вварных и наварных лезвий. Об этом свидетельствуют металлографические исследования ножей известного торфяника Иллеруп с жертвенными кладами римского времени (Youttijärvi, 1994. S. 40–46).

Такое активное использование сварных технологий в кузнечной технике в значительной мере связано с характером исходного сырья: богатые фосфором сорта железа трудно поддаются цементированию, а во многих областях Северной Европы (Северная Германия, Скандинавия, некоторые области Польши и России) распространены именно такие руды. Хорошая сталь, идущая на лезвия инструментов, всегда была дорогим материалом, что стимулировало торговлю сталью, которая в этих странах играла значительную роль (Pleiner, 1967. S. 112).

В заключение нужно вспомнить, что бурное развитие разных ремесел в средневековой Европе обязано, в сущности, наследию античного мира. Р. Плейнер почти 40 лет тому назад писал о том, что там, где традиции римской провинциальной культуры пустили корни (от Британии до Подунавья) произошел позднее колоссальный расцвет кузнечного ремесла (Pleiner, 1967. S. 112). Прогрессивные технологии в металлообработке, рожденные мастерами античного мира, своим распространением и развитием на территории древнерусского государства в значительной степени обязаны влиянию скандинавской ремесленной культуры.

 

Литература

Вознесенская Г.А., 1981. Кузнечное ремесло // Новое в археологии Киева. Киев. Вознесенская Г.А., Коваленко В.П., 1985. О технике кузнечного производства в городах Чернигово-Северской земли // Земли Южной Руси в XI–XIII вв. Киев.

Вознесенская Г.А., 1988. Технология кузнечного производства на древнерусском поселении в с. Шестовица Н Историко-археологический семинар «Чернигов и его округа в IX–XIII вв.». Тезисы докладов. Чернигов.

Вознесенская Г.А., 1990. Технология производства древнерусских ножей в первой половине ХIII в. Проблемы археологии Южной Руси. Киев.

Вознесенская Г.А., 1995. О сложении производственных традиций в древнерусской металлообработке // Археологiя. № 3.

Вознесенская Г.А., 1999. Технология кузнечного производства на южнорусских сельских поселениях // Археологiя. № 2.

Вознесенська Г.О., 2000. Технiка ковальського виробництва в городку на Ловатi. Археометрiя та охорона iсторико-культурноï спадщини. Вип. 4. Киïв.

Вознесенская Г.А., 2001. Технология железообработки на древнерусских городищах Южного Буга // Археологiя. № 2.

Вознесенська Г.О., Недопако Д.П., Паньков С.П., 1996. Чорна металургiя та металообробка населення схiдноевропейського лiсостепу за доби раннiх слов’ян i Киïвськоï Pyсi. Kиïв.

Вознесенська Г. О., Паньков С.В., 2004. Технiко-технологiчнi особливостi видобування i обробки залiза у давньоруському Киевi // Археологiя. № 3.

Завьялов В.И, Розанова Л.С., 1990. К вопросу о производственной технологии ножей в древнем Новгороде (по материалам Троицкого раскопа) // Культура и история средневековой Руси. Материалы по археологии Новгорода. Тезисы конференции. М.

Кирпичников А.Н., Лебедев Г.С., Дубов К.В., 1981. Северная Русь // КСИА. Вып. 164.

Коваленко В.П., 2001. Новые исследования в Шестовице // Археологический сборник. Гнездово. 125 лет исследования памятника. Труды ГИМ. Вып. 124. М.

Коваленко В., Моця А., Сытый Ю., 2003. Археологические исследования Шестовицкого комплекса в 1998–2002 гг. // Дружиннi старожитностi Центрально-Схiдноï Eвропи VIII–XI ст. Чернигов.

Колчин Б.Л, 1953. Черная металлургия и металлообработка в Древней Руси // МИА. № 32. М.

Леонтьев А.Е., Розанова Л. С., 2002. Ножи из Ростова Великого: к вопросу о различии производственных традиций в железообрабатывающем производстве города на Севере и Юге Руси в домонгольский период // Русь в IX–XIV веках: взаимодействие Севера и Юга. Тезисы докладов научной конференции. М.

Носов Е.Н., 1993. Проблема происхождения первых городов Северной Руси // Древности Северо-Запада. СПб.

Носов Е.Н., 2002. Происхождение городов Северной Руси (постановка проблемы: история и археология) // Исторические записки. № 5 (123). М.

Пушкина Т.А., Розанова Л.С., 1992. Кузнечные изделия из Гнездова // РА. № 2.

Розанова Л.С., 1988. Технологические особенности в кузнечном производстве северо- и южнорусских городов // Историко-археологический семинар «Чернигов и его округа в IХ-ХIII вв.». Тезисы докладов. Чернигов.

Розанова Л. С., 1989. Технология кузнечного производства в городах Новгородской земли // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Новгород.

Розанова Л. С., 1991. Итоги металлографического исследования кузнечных изделий // Голубева Л.А., Кочкуркина С.И. Белозерская весь. Петрозаводск.

Розанова Л. С., 1997. Пути развития и формирование традиций в кузнечном ремесле Древней Руси // Н.Н. Терехова, Л.С. Розанова, В.И. Завьялов, М.М. Толмачева. Очерки по истории древней железообработки в Восточной Европе. М.

Розанова Л.С., Пушкина Т.А., 2001. Производственные традиции в железообрабатывающем ремесле Гнездова // Археологический сборник. Гнездово. 125 лет исследования памятника. Труды ГИМ. Вып. 124. М.

Розанова Л.С., Терехова Н.Н., 2001. Производственные традиции в кузнечном ремесле Твери // Тверской кремль. Комплексное археологическое исследование. СПб.

Толочко П.П., 1989. Древнерусский феодальный город. Киев.

Хомутова Л.С., 1984. Кузнечная техника на земле древней веси в X в. (по материалам поселения у деревни Городище) // СА. № 1.

Arrhenius В., 1989. Arbeitmesser aus den Grabem von Birka // Birka II: 3. Systematische Analysen der Graberfunde. Stockholm.

Lyngstrom H., 1995. Knives from the Late Iron Age in Denmark // Archaeology East and West of the Baltic. Stockholm.

Lyngstrom H. y 1995. Knives from the Late Iron Age in Denmark // Archaeology East and West of the Baltic. Papers from the Second Estonian-Swedish Archaeological Symposium. Sigtuna, May 1991. Stockholm.

Mazur A., NosekE., 1972. Wczesnosrednioweczne noze dziwerowane z Wroclawa // Kwartalnik historii nauki i techniki. R. XVII. N2. Warszawa.

PleinerR., 1967. Die Technologic des Schmiedes in der GroBmahrischen Kultur // Slovenska archeoldgia. XV-1. Bratislava.

Pleiner R., 1979. К vyvoji slovanske nozirske techniky v Cechach // Archeologicke rozhledy, 3. Praha.

Pleiner R., 1983. Zur Technik von Messerklingen aus Haithabu I I Berichte iiber die Ausgrabungen in Haithabu. Bericht 18.

Tomtlund J.E., 1973. Metallographic Investigation of the 13 knives from Helgo // Early Medieval Studies. Anticvarict arkiv. 50. Visby.

Youttijarvi A., 1994. Metalanalyser // Dlerup Adal. Proveniensbestemmelse af jem fra illerup adal — et pilotprojekt. Jysk Arkaeologisk Selskab. Moesgard Museum.

 

Ironworking at the Shestovitsa settlement. Technological traditions

G.A. Voznesenskaya

Resume

The paper s devoted to the structural analysis of blacksmith’s production obtained from the excavations of the Shestovitsa archaeological complex near Chernigov (Ukraine). The hill-fort Shestovitsa is attributed to the circle of trade and production centres of protourban type situated along the most important riverways. The site dates from the late 9th — the early 11th cc.

The presented technological characteristic of the blacksmith’s production from Shestovitsa is based on the results of metallographic investigations of 242 objects. Technological schemes of their manufacturing and the most typical technological features have been established. The conclusion is put forward that the Shestovitsa blacksmith’s craft included two manufacturing traditions. One of them corresponds to the technological traditions developed by the Slavic population of South-Eastern Europe, while another is characteristic of the technological traditions of the Scandinavian population of North Europe. It is stressed that the influence of Scandinavian craft culture had comprised considerably to dissemination and development of the advanced metalworking technologies originating from the craft of the Classical antiquity.

 

Н.В. Рындина

Возможности металлографии в изучении древних изделий из меди и ее сплавов (эпоха раннего металла)

[45]

Металлография — наука о внутреннем строении и особенностях структуры металлов и сплавов, характер которых определяется и металлургическими процессами их получения, и способами их обработки. Строение и микроструктура древнего металла изучается на его подполированных образцах в отраженном свете с помощью специальных металлографических микроскопов, позволяющих получать увеличение от 100 до 2000 раз (оптическая металлография). В некоторых случаях возникает необходимость более детального исследования микроструктуры с помощью больших увеличений. Для этого используется метод электронной микроскопии. Рабочее увеличение при использовании электронного микроскопа находится в диапазоне от 100 до 100000 крат. В дополнение к микроструктуре такой микроскоп позволяет устанавливать химический состав ее составляющих в областях размером от двух до пяти микрон.

Оптическая металлография является необходимым этапом исследования: с ее помощью удается быстро и надежно получать общие сведения о микроструктуре металла и выявлять задачи ее дальнейшего более тонкого изучения. Настоящая работа построена преимущественно на обобщении данных оптической металлографии, накопленных в лабораториях разных стран, в том числе, в лаборатории структурного анализа кафедры археологии Московского университета.

Металлографические исследования, проводимые в лаборатории МГУ, нацелены, прежде всего, на выяснение древних способов производства, выплавки и переработки металла, которые представляют интерес как для истории техники (в частности металлургии, кузнечного, литейного, ювелирного дела), так и для установления общего уровня хозяйственного развития эпохи. Общеизвестно, какую громадную роль сыграло в истории человечества применение металла. От развития металлообработки зависел технический строй всего производства, поскольку с глубокой древности основные орудия труда земледельца, строителя, ремесленника были сделаны из металла.

При сравнении уровня одной археологической культуры с уровнем другой естественно, если в каждой из них есть металл, уделить ему особое внимание. При этом недостаточно знать его химический состав, так как даже при использовании однородного металла методы его обработки в процессе изготовления вещей могут быть различными. Поэтому необходимым дополнением к анализу сырья служат металлографические данные о технологии его формовки. Они являются важным источником для выяснения происхождения вещей. Исходный центр их производства определяется, прежде всего, единством их формы и технологии, поскольку сырьевой металл часто поступал со стороны.

Накопление массовых металлографических наблюдений помогает решению проблем торговых контактов и взаимовлияний между различными культурами и производственными общностями (очагами, центрами и пр.), идущими по линии распространения не только новых типов орудий и украшений, но и новых технических достижений их обработки.

Велика роль металлографии в исследовании проблем организации и структуры древнего металлопроизводства. Уровень его специализации определяется с помощью анализа сложности и трудоемкости освоенных мастерами кузнечных и литейных операций.

Перечисленные преимущества использования металлографии в археологии не исчерпывают всех ее возможностей. В приложении к каждой исторической эпохе и даже к каждой конкретной культуре металлографический анализ решает особые, вполне конкретные задачи.

Ранние этапы в истории металла (энеолит, бронзовый век) выдвигают на первый план вопрос о закономерностях развития металлургических знаний в центрах их независимого возникновения. В литературе существует несколько схем, отражающих их динамику (Рындина, 2004. С. 96, 97). При их создании одни исследователи принимают во внимание только процессы усовершенствования экстрактивной металлургии. Они считают обоснованной лишь последовательность: самородная медь → окисленные руды → сульфидные руды (Р. Форбс, А. Галле, М. Лауз, Г. Вайсгербер). Другие объединяют в своих построениях экстрактивную металлургию с перерабатывающей (Г. Чайлд, Г. Коглен, К. Ренфрю, Т. Вертайм). Накопленные к настоящему времени результаты более 500 микроструктурных анализов древнейшего металла Ближнего Востока и Юго-Восточной Европы в наибольшей мере подтверждают «родословное древо» металлургии, предложенное Г.Г. Когленом (Coghlan, 1951. Р. 28–33). Он выделяет четыре фазы в эволюции древнейшего металлопроизводства. Фаза «А» характеризуется кузнечной обработкой самородной меди. Ее куют сначала вхолодную, а затем и вгорячую. Фаза «В» начинается с открытия плавления самородной меди и появления первых изделий отлитых в открытых формах. Фаза «С» связана с открытием выплавки меди из окисленных руд и началом действительной металлургии. Усложняется литейная техника, впервые осваивается литье в разъемные и составные формы. Фаза «D» знаменуется переходом к бронзам — любым искусственным сплавам на медной основе. Их появление сопровождают первые опыты по плавке сульфидных руд.

Факт использования на Ближнем Востоке кованой самородной меди (фаза «А» Г. Коглена) подкреплен в последнее время достаточно основательно с помощью металлографического изучения металла конца VIII–VII тыс. до н. э. из памятников докерамического неолита. Они распространены в обширной зоне от Анатолии и Восточного Средиземноморья на западе до Юго-Западного Ирана на востоке. Благодаря аналитическим работам, проведенным в лабораториях разных стран, установлено получение в процессе кузнечной обработки самородков бусины из Телль Рамада в Сирии, пронизки из Али Кош в Иране, шила из Телль Магзалии на севере Ирака (рис. 1), серии бус из Ашикли Гуюк, а также многочисленных шильев, рыболовных крючков и проволочных украшений (44 находки) из Чайеню Тепези в Анатолии (France Lanord, Contenson, 1973. P. 111–115; Smith, 1968. P. 237; Рындина, Яхонтова, 1985. С. 157–161; Jalgin, Pemicka, 1999. S. 47–53; Maddin, Muhly, Stech, 1999. P. 39–41).

Микроструктура природных самородков крупная, но неравномерная: рядом с огромными зернами находятся мелкие зерна, именуемые полиэдрами (рис. 2,1,2). В самородках часто наблюдается так называемое полисинтетическое двойникование — многократное повторение узких, длинных, расположенных параллельно кристаллов (Craddock, 1995. Р. 248). Такая структура была обнаружена французскими металловедами при изучении подвески из Телль Рамада (рис. 2,1,2).

Рис. 1. Медные изделия VII тыс. до н. э., отлитые из самородков. 1 — пронизка из Али Кош; 2 — подвеска из Телль Рам ад; 3 — шило из Телль Магзалия.

Строение самородков, как правило, меняется при переходе от одного места к другому за счет частого присутствия в них включений иных минералов: домейкита (Cu3As), кальцита, кварца, самородного серебра и др. (.Вернадский, 1955. С. 258). К примеру, мы наблюдали на сканирующем электронном микроскопе вытянутые в направлении ковки вкрапления серебра в структуре шила из Телль Магзалии, датированного VII тыс. до н. э. (рис. 2, 4). Таким образом, роль металлографии при вычленении изделий из кованой самородной меди является решающей.

Совсем иначе обстоит дело с переплавленными самородками: при их расплавлении примеси растворятся в меди и она получит структуру, обычную для металлургического металла (Wayman, Duke, 1999. P. 55, 62, 63). В этом случае отличить самородную медь не удается и с помощью анализа ее химического состава. Уже давно известно, что она может быть и очень чистой, и очень грязной (Риндина, 1985. С. 12). Изложенные методические трудности привели к тому, что фаза «В» Г. Коглена, связанная с литьем самородков, до сих пор четко не обозначена. Ее существование подкрепляется пока лишь косвенными наблюдениями о живучести самородного сырья в некоторых районах Ближнего Востока вплоть до V — середины III тыс. до н. э. (Piggot, 1999. Р. 108, 109; Heskel, Lamberg-Karlovsky, 1999. P. 232, 233). Эти пережиточные явления не затушевывают того факта, что период преимущественного хождения изделий из самородков приурочен на Ближнем Востоке к очень раннему времени конца VIII–VII тыс. до н. э.

Весьма основательно документирована аналитическими данными фаза «С» Г. Коглена. На Ближнем Востоке она вписывается в рамки второй половины VI — первой половины IV тыс. до н. э. Древнейшим свидетельством освоения технологии выплавки металла из оксидных медных руд служит шлак из слоя VI А Чатал Гуюка на юге Анатолии, датированный по радиоуглероду серединой VI тыс. до н. э. (Neuninger, Pittioni, Siegl, 1964. S. 98-110).

Несомненно отлитые медные предметы зафиксированы с помощью металлографии в коллекциях находок V–IV тыс. до н. э. из памятников Восточного Средиземноморья. Среди них шилья из «первого смешанного горизонта» Амукских теллей Сирии, слои которого относятся ко второй половине V — первой половине IV тыс. до н. э. (Braidwood Burke, Nachtrieb, 1951. P. 92. Fig. 6-a). Древнейшими литыми предметами Израиля считаются четырнадцать медных долот из знаменитого клада Нахал Мишмар середины IV тыс. до н. э. (Shalev, 1995. Р. 113; Tadmor, Kedem, 1995. P. 122).

Наиболее яркие и многообразные примеры раннего литья дают археологические материалы Ирана. Древнейшим литым предметом здесь является наконечник стрелы из Сиалка III (Wertime, 1964. Р. 1260). Изделие рубежа VI и V тыс. до н. э., по данным американского металловеда С. Смита, после литья было отковано и отожжено. Последней третью V тыс. до н. э. датируется литое шило из слоя V В Тепе Гийян, по-видимому, полученное в открытой форме (Contenau, Ghirshman, 1935. P. 137, 138). По результатам металлографических анализов литьем с последующей ковкой изготовлены два клиновидных топора и проушное тесло из Сиалка III4 середины IV тыс. до н. э. (Ghirshman, 1938. Р. 206) и близкие по времени украшения и мелкие колющие орудия из Тепе Яхья VC–VB (Heskel, 1981. Р. 69, 81, 140–144).

В отличие от Ирана, находки V — первой половины IV тыс. до н. э. с территории Месопотамии и Анатолии почти не исследовались с помощью металлографии. Тем не менее, данные поверхностного технологического изучения крупных ударных орудий этого времени свидетельствуют о безусловном использовании местными мастерами литья не только в открытые, но и в разъемные формы. С помощью литья, без сомнения, исполнены клиновидные топоры и тесла-долота из XVII–XVI слоев Мерсина (Garstang, 1953. Р. 108), плоское долото из XVII раннеубейдского слоя Тепе Гавра (Tobler, 1950. Р. 213), клиновидный топор из убейдского комплекса Арпачии (Mallowan, Rose, 1935. P. 104. Pl. XI).

Наиболее явными и массовыми аналитическими наблюдениями подкреплена фаза «D» Г. Коглена. Переход от меди к бронзам, сначала мышьяковым, а потом и оловянным, хорошо прослежен по результатам химического и металлографического исследования ближневосточного металла второй половины IV–III тыс. до н. э. (Авилова, 1996. С. 77, 78; Frangipane, 1985. Р. 216).

Другим независимым центром становления металлургии был Юго-Восток Европы. Ее население приобщается к металлу на два тысячелетия позже, чем Ближний Восток. Но темпы дальнейшего накопления металлургических знаний имеют здесь опережающий характер. Этап сложения предпосылок металлургии в Балкано-Карпатье (стадии А-В по Г. Коглену) по-видимому приурочен к V тыс. до н. э. Гипотеза о его существовании в рамках неолитических культур Старчево-Кереш-Криш, Какань, Сакалхат-Лёбе, Усое II и др. пока опирается не столько на данные металлографии, сколько на результаты химического и морфологического изучения древнейших находок из меди и малахита (Рындина, 1998. С. 190). Их набор идентичен ближневосточным изделиям докерамического неолита (мелкие колющие орудия, украшения).

Значительно ярче вырисовывается этап «С» Г. Коглена благодаря массовому металлографическому изучению в лаборатории кафедры археологии МГУ изделий из металла энеолитических культур региона (Марица, Гумельница, Варна, Триполье). Итоги 382 микроструктурных анализов позволяют заключить, что он вписывается в рамки IV тыс. до н. э. (Рындина, 1992. С. 62–75). Металлография обнаружила феноменально высокий уровень навыков европейских мастеров, более совершенный, чем на Ближнем Востоке. В Балкано-Карпатье в рамках этапа «С» осваиваются огромные рудники типа Аи Бунара, дававшие фантастическое количество выплавленной из окисленных руд меди; используются сложные по конструкции литейные формы из графита, позволявшие отливать многие сотни тяжелых ударный орудий; практикуется прием насыщения меди кислородом при литье для предотвращения ее газовой пористости; широко применяется ковка металла в предплавильных режимах (900-1000 °C). Но контраст в темпах и уровне развития металлургии Юго-Восточной Европы и Ближнего Востока в период освоения литейных и плавильных технологий (этап «С») не умаляет важного факта общей направленности этого развития, которое идет в сторону накопления все больших объемов металла и постепенного освоения приемов его сложного литья и легирования (фаза «В» Г. Коглена).

Таким образом, накопленные металлографические данные показывают, что схема Г.Г. Коглена правильно отражает генеральную линию эволюции древнейшего металлопроизводства в случае его независимого возникновения. Металлографические исследования подкрепляют основной вывод Г.Г. Коглена о том, что открытия и изобретения в истории металлургии предопределяют друг друга и следуют друг за другом в определенной последовательности вне зависимости от сложности и противоречивости процесса ее регионального развития. Тем не менее, на фоне нынешнего состояния аналитических источников, удается не только подтвердить периодизацию металлургии Г.Г. Коглена, но отчасти и дополнить техническую характеристику выделяемых им этапов. Оказалось, к примеру, что вскоре после открытия плавки чистых окисленных руд меди (начало фазы «С») последовало освоение восстановительной плавки руд смешанных оксидносульфидных. Прямое доказательство этому обнаружено при металлографическом изучении так называемых «штейновых» включений в медных изделиях и шлаковых настылях на стенках тиглей поздней Гумельницы, датируемых серединой IV тыс. до н. э. (Рындина, 1998. С. 74–77). Ранее такого рода плавки оценивались как позднее явление, связанное с эпохой бронзы (фаза «В» Г.Г. Коглена).

В пределы фазы «С» удается теперь вписать и еще одно, чрезвычайно важное изобретение, связанное с упрочнением меди холодной ковкой. Из 120 изученных в нашей лаборатории крупных ударных орудий, связанных с энеолитическими памятниками Восточного Средиземноморья, Балкано-Карпатской и Восточной Европы, 118 обнаружили на лезвийной части следы упрочняющего наклепа (рис. 3, 4) в виде вытянутых холодной ковкой, разбитых полиэдров. Чтобы представить возможность этого технического достижения, достаточно обозначить твердость их металла на лезвийной кромке и вдали от нее. На лезвии она колеблется от 110 до 130 кг/мм2, вдали от него составляет 77–89 кг/мм2. Для сравнения обозначим твердость железа, выплавленного из гематита. Она равна 106–110 кг/мм2, т. е. соответствует показателям упрочненной меди. Резкое повышение твердости за счет целенаправленного наклепа делает медь успешным соперником камня даже в производстве крупных ударных орудий и оружия.

Установленные с помощью металлографии закономерности совершенствования знаний о металле помогают выявить те технологические признаки, которые наиболее важны при классификационном членении ранних металлоносных культур.

При всех различиях периодизационных схем, предложенных археологами к концу XIX века, почти все они опирались на характеристику материалов, используемых в производстве жизненно необходимых орудий и технологические особенности их обработки. Периодизация по материалу орудий легла в основу выделения знаменитых археологических веков. Пионеры археологической классификации Кристиан-Юргенс Томсен и Якоб Ворсо строили свои периодизационные схемы, исходя прежде всего из технологических принципов анализа материалов (Worsaae, 1843; Thomsen, 1836). Эти принципы позднее оказались решающими как для общего членения каменного века на палеолит и неолит (Lubbock, 1885), так и для периодизации палеолита (Mortillet, 1872). И попытки периодизации эпохи раннего металла не составляют здесь исключения (Мерперт, 1981. С. 4—20). Специфика материала определила первые опыты, выделения наиболее ранней ее фазы — медного века (энеолита). Инициатором внедрения в археологию этого периода был венгерский археолог Ф. Пульский (Pulszky, 1884). Он определял его как время использования человеком медных изделий, предшествующих бронзовым, а значит собственно бронзовому веку. Однако, в дальнейшем стало ясно, что первые опыты освоения меди связаны еще с неолитом. Стал актуальным вопрос о том, какие технологические признаки выступают на первый план при попытках разграничения неолита и энеолита. Выявлению этих признаков способствовали металлографические наблюдения.

Массовое металлографическое исследование древнейших медных находок из памятников Болгарии, Молдовы, Украины и России, проведенное нами в лаборатории кафедры археологии МГУ, позволило установить, что в непосредственной зависимости от уровня металлургических знаний человека находится и набор используемых им предметов из металла (Рындина, 1978. С. 78–81). В металлоносных культурах неолита, носители которых делают первые шаги в освоении меди и не знают способов ее упрочнения ковкой, металл находит применение только в производстве украшений и в меньшей степени орудий колющего и режущего действия — шильев, рыболовных крючков, ножей. Топоры и другие орудия ударного действия (тесла, долота, молотки, мотыги) получают распространение только в связи с открытием эффекта упрочнения меди ковкой и совершенных способов ее литья в разъемные формы. С этим и связан переход к энеолиту. Таким образом, само понятие энеолита, с какими бы экономическими и культурными критериями не сопрягалось оно на конкретных территориях, напрямую связано с технологическими показателями обработки медных орудий, выделяемыми с помощью металлографии.

Важные результаты дает использование металлографии при исследовании проблемы происхождения металлургических знаний во вновь возникающих центрах металлопроизводства. Обобщение массовых микроструктурных анализов показывает, что начальные стадии развития нового независимого центра металлургии оказываются во многом похожими на начальные этапы развития металлургии в целом: лишь освоив простейшие, универсальные по своему характеру приемы — кузнечную ковку, сварку, плющение и пр. — представители нового центра переходят к освоению литья и сопутствующих ему сложных приемов металлообработки. Иными словами, независимый путь становления нового центра предполагает некоторый период ученичества, первичного знакомства с металлом и методами его простейшей обработки. Отсутствие каких-либо признаков такого ученичества, внезапный «всплеск» сложных технологий металлопроизводства свидетельствует о привнесенном со стороны характере металлургических знаний. Такая модель соответствует полученным нами данным о влиянии Передней Азии на сложение и развитие очага металлургии в ареале майкопской культуры раннего бронзового века Северного Кавказа.

В течение последних столетий IV и почти всего III тыс. до н. э. майкопские племена освоили в Предкавказье значительную территорию от Таманского полуострова на западе до Дагестана на востоке (Маркович, Мунчаев, 2003. С. 51). В этой зоне в памятниках энеолита металл почти неизвестен (единичные украшения), В майкопское же время металлические изделия сразу приобретают массовый характер. Находки исчисляются многими сотнями и представлены орудиями и оружием из мышьяковых и мышьяково-никелевых бронз; украшениями, сосудами, культовыми предметами из золота и серебра. Ряд изделий отличается специфическими формами, типичными только для Северного Кавказа. Среди них желобчатые двулезвийные кинжалы, про ушные топоры, двузубые «вилки», крюки, котлы и пр. Для выяснения реальной культурной и техноготической основы, на базе которой возникли предпосылки блестящего расцвета местной металлообработки, мы сосредоточили внимание на результатах химико-технологического изучения майкопских находок. Сто пятьдесят предметов, образцы с которых были получены из коллекций Эрмитажа, а также из музеев Адыгеи и Кабардино-Балкарии, были подвергнуты металлографическому исследованию с помощью оптической и электронной микроскопии на установке Camebax. В итоге проведенной работы было установлено, что местные мастера владели изощренными приемами металлообработки, явно привнесенными из южных культурных центров. Среди сложнейших технологий неместного происхождения можно назвать литье по восковой модели; ковку мышьяковых сплавов (4–8 % As) с высокотемпературными отжигами, вызывавшими их размягчение (эффект гомогенизации); инкрустацию бронз серебром и золотом; различные приемы получения серебристых покрытий на изделиях (лужение, серебрение, покрытие мышьяком).

Рассмотрим в более детальной форме серебристые покрытия на различных майкопских предметах. Серебро уже в раннем бронзовом веке уступало по ценности только золоту (La Niece, 1990. P. 101). Высоко ценившийся материал стал символом социального статуса и именно это породило стремление мастеров получать более дешевые его имитации. Чтобы создать иллюзию серебрения, они прибегали к помощи различных приемов, среди которых наиболее популярным было покрытие поверхности предметов мышьяком. Метод того или иного «серебрения» может быть определен только с помощью металлографического исследования поперечного сечения изделия. Поэтому обнаружив в музейных условиях на ряде майкопских кинжалов наличие пленки серебристого цвета, мы обратили преимущественное внимание на анализ микроструктуры срезов с их клинков. Изучив с помощью оптического и электронного микроскопов 58 кинжалов, зафиксировали обогащенный мышьяком наружный слой на 15 из них (см. табл. 1). Все пятнадцать относятся к позднему новосвободненскому этапу майкопской культуры, причем 9 из этой серии связаны непосредственно с курганами станицы Новосвободной (урочище Клады). В типологическом отношении кинжалы с серебристыми покрытиями неоднородны (рис. 5). Все они имеют выделенный черенок, узкий заостренный на конце или слегка скругленный клинок, но характер оформления поверхности клинка различен. Это позволяет обозначить среди них четыре типологические группы: кинжалы с гладким листовидным клинком (6 экз. — из кургана 1, камеры 1 станицы Новосвободной); кинжалы с выступающей на поверхности клинка двусторонней плоской площадкой (5 экз. — урочище Клады, к.31, п.5; курган, Иноземцево; ст. Новосвободная, к.1, камера 1; Чегем 2, к.21, п.5); кинжалы с желобчатым клинком (2 экз. — Кишпек 2, к.2, п.7; Кишпек 2, к. З, п.2) и, наконец, кинжал с выпуклым двусторонним ребром на клинке (1 экз. — Клады, к.31, п.5).

Несмотря на типологические различия, микроструктура всех кинжалов отличалась единообразием (рис. 6). Ее характеризуют следующие признаки: 1) наличие крупных рекристаллизованных зерен (0,06-0,2 мм) с двойниками и полосами скольжения вдали от лезвийной кромки (рис. 6, 1. 3); 2) вытянутость рекристаллизованных зерен в направлении деформации поблизости от лезвийной кромки (рис. 6, 2, 5); 3) отсутствие типичных для литья остаточных дендритов; 4) присутствие по границам зерен серебристых, обогащенных мышьяком прослоек; 5) наличие на поверхности изделий серебристого слоя толщиной от 5 до 8 микрон (рис. 6, 2, 4, 6).

Исследование состава металла на электронном микроскопе Camebax показало, что все кинжалы изготовлены из мышьяковых бронз, в которых содержание мышьяка колеблется от 4,0 до 8,1° о. Серебристая фаза на поверхности кинжалов, так же как серебристо-голубоватые прослойки по границам зерен представлены интерметаллитным соединением Cu3As, известным в минералогии как домейкит (28–29,5 % Аs).

По итогам поверхностного технологического осмотра и результатам металлографического исследования можно заключить, что в процессе изготовления кинжалов их литая заготовка подвергалась формующей холодной ковке со степенью обжатия металла в 40–50 %. Циклы холодной ковки сопровождались отжигами гомогенизации, которые выровняли дендритную ликвацию. Как показали опыты И.Г. Равич и М.С. Шемаханской, полная гомогенизация мышьяковых бронз протекает только после их отжига при температуре 750 °C в течение 15 минут (Ravich, Shemakhanskaya, 2005. Р. 109). Такой режим обработки скорее всего был выбран специально для улучшения физических свойств сплава и, прежде всего, повышения его ковкости за счет удаления хрупкой эвтектической фазы, неизбежной в высокомышьяковой бронзе.

Заключительная кузнечная операция обработки кинжалов была связана с холодным наклепом их лезвийной кромки (вытянутость краевых полиэдров, полосы скольжения на их фоне). Это повысило твердость рабочей части их клинков до 165–200 кг/мм2.

Появление осветленного, серебристого слоя на поверхности кинжалов из мышьяковых бронз до сих пор не находит однозначного объяснения в историко-металлургической литературе. В результате дискуссии обозначились две точки зрения в решении вопроса. Согласно первой, поверхностный слой возникал в результате так называемой обратной ликвации сплава медь-мышьяк, т. е. его расслаивания в процессе охлаждения в литейной форме заготовки изделий (McCerrel, Туlесоtе, 1972. Р. 216, 217; Shalev, 1988. Р. 307; Meeks, 1993. Р. 267–270). Другая точка зрения кажется более оправданной и сводится к предположению о том, что серебристое покрытие образовалось в результате коррозионных процессов, протекавших естественно или вызванных искусственно древним мастером на завершающей стадии обработки предметов (Northover, 1998. Р. 118; Budd, 1991. Р. 101–104).

В лабораторных условиях были проведены опыты по моделированию процессов коррозии в мышьяковых сплавах, предварительно обработанных по описанной технологической схеме. Смоделированный в процессе ковки с отжигом до 750 °C образец (Cu + 4 % As) поместили в чашу без крышки, содержавшую песчаный грунт, увлажненный раствором NaCl. Испытание проводили в течение одного месяца. Изучение микроструктуры поперечного сечения образца показало, что процессы коррозии привели к осветлению его поверхности за счет возникновения серебристой пленки Cu3As, содержавшей 29,5 % As (Равич, Рындина, Шемаханская, 2001. С. 120–124). Учитывая скорость образования серебристого покрытия, нельзя исключить предположение о том, что древние мастера могли специального подвергать кинжалы осветляющей обработке, используя воздействие специальных реактивов. В пользу этого мнения говорит тот факт, что все «серебристые» кинжалы майкопской культуры происходят из погребений элиты общества, ранжированных присутствием золота и разнообразным набором уникальных даров (см. табл. 1, а также: Кореневский, 2004. С. 81, 82). Кроме того, все они изготовлены по одинаковой технологии и все имеют повышенное содержание мышьяка в сплаве (4–8 %), что заметно отличает их от кинжалов, лишенных покрытий: концентрация мышьяка в их металле колеблется в пределах 2–4 %.

Приведенные доводы в пользу осознанного получения майкопскими мастерами мышьяковых покрытий становятся еще более весомыми, если вспомнить набор изделий, отличающихся идентичными структурными признаками из других регионов. В их ряду вновь оказываются кинжалы, а иногда и мечи, имевшие в древности особую престижную ценность. Обращает на себя внимание факт их датировки преимущественно III тыс. до н. э. Среди европейских древностей клинки с серебристой пленкой на поверхности представлены в культуре Лос Мильярес Испании (Rovira, James, 1993. P. 192), в культуре Мондзее Австрии (Budd, 1992. Р. 9, 10), в усатовском варианте позднего Триполье юго-западной части СНГ (Рындина, Конькова, 1982. С. 35–37). Тот же эффект серебристости был обнаружен на целой серии палестинских кинжалов и мечей конца III — начала II тыс. до н. э. (Shaiev, 1988. Р. 307–310).

Умение получать обогащенную мышьяком серебристую поверхность отличает продукцию анатолийских мастеров раннего бронзового века. Поверхностный серебристый слой украшает ряд кинжалов, датируемых первой половиной III тыс. до н. э. (Muhly, 1980. Р. 26). Он же присутствует на культовых фигурках буйволов из погребений в Хорозтепе (Smith, 1973. Р. 99).

В подходе к проблеме происхождения рассматриваемой технологии наиболее важно учитывать аналогии ей, связанные с кругом памятников одного культурно-хронологического пласта. Если принять во внимание уже давно прослеженное культурное единство Северного Кавказа и Передней Азии в период конца IV–III тыс. до н. э., то наиболее естественно акцентировать внимание на приведенных примерах мышьяковых покрытий в пределах Малой Азии и Южного Леванта.

Один из редких для бронзового века случаев получения серебристого слоя на поверхности изделий связан с покрытием их оловом (лужение). Среди майкопских древностей зафиксированы три случая лужения, обнаруженные при металлографическом изучении сосудов. Два из них представлены обломками, по которым исходная форма не восстанавливается. Они открыты Н.И. Веселовским в конце XIX в. при раскопках кургана 1 у ст. Новосвободной (хранение ГИМ, инв. № 42405). Третий сосуд имеет вид кубка с округлым туловом и высоким цилиндрическим горлом, вдоль края которого проходит утолщенный, прямоугольный в сечении венчик (рис. 7). Горло отделено от тулова скругленным валиком. Сосуд снабжен низкой цилиндрической крышечкой, украшенной сверху расположенными по кругу отпечатками дуговидного штампа. Донная часть изделия утрачена.

Сосуд был обнаружен случайно, в размыве берега Кубани, неподалеку от многослойного поселения Чишхо. Установить его связь с майкопскими напластованиями поселения невозможно. Конкретизировать комплекс, из которого он происходит, также не удается, хотя известно, что в нескольких километрах от места его находки расположен Псекупский могильник, включающий погребения майкопской культуры. В некоторых из них встречаются керамические кубки, неотличимые по форме от металлического сосуда (Кореневский, 2004. С. 177. Рис. 47, 2).

Майкопская принадлежность находки подкрепляется и составом ее металла, а точнее составом его внутренней матричной зоны, зафиксированной на установке Camebax. Согласно анализу, корпус сосуда изготовлен из низкомышьяковой бронзы (0,7 % Аз), которая по характеру примесей четко вписывается во вторую геохимическую группу майкопского металла, выделенную Е.Н. Черных по материалам Прикубанья (Черных, 1966. С. 31. Рис. 11). Однако, наружная часть сосуда уже при визуальном осмотре обнаружила свою неоднородность: по всей ее поверхности чередуются блестящие белые участки с участками красноватого цвета, характерного для низкомышьяковых сплавов. Рентгеноспектральное исследование показало, что осветленные зоны поверхности обогащены оловом и, скорее всего, связаны со слоем лужения.

Луженые сосуды отличаются эффектным серебристым блеском. Вероятно, они играли такую же престижную роль, как и сосуды из серебра. В этой связи приобретает особое значение поразительное сходство формы кубка из Адыгеи с некоторыми серебряными сосудами из большого Майкопского кургана, а также с сосудом из Старомышастовского клада (Мунчаев, 1994. С. 201. Табл. 51,3, 6. §; 52, 14). С.Н. Кореневский включает их в единую типологическую группу М-2, подчеркивая ее связь с местным металлопроизводством (Кореневский, 2004. С. 39).

Микроструктура двух шлифов, полученных поверхностной подполировкой пластинчатых срезов с тулова сосуда (шлифы 1 и 4, рис. 7), исследовалась после травления двумя разными реактивами. Один из них в виде раствора хромпика в серной кислоте выявил строение мышьяковой части поверхности сосуда (рис. 8, 1). В ее пределах хорошо видны крупные полиэдрические зерна (размер 0,06-0,09 мм), на фоне которых едва различимы сильно вытянутые в продольном направлении остаточные дендриты литой бронзы. Они фиксируют высокую степень ее деформации при кузнечной формовке тулова сосуда (70–80 %). Это наблюдение позволяет заключить, что оно было получено выколоткой из предварительно отлитого бронзового диска.

Строение окружающих полиэдры беловатых прослоек на шлифах 1 и 4 удалось обнаружить с помощью другого реактива, целенаправленно используемого металловедами для исследования полуды (Беккер, Клемм, 1979. С. 230). Этот травитель, представленный однопроцентным раствором азотной кислоты в этиловом спирте, обнаружил мелкие округлые дендриты олова, а местами крупные участки их скоплений (рис. 8, 2).

Слой полуды удалось наблюдать и на шлифах 2 и 3. Светлая полоса покрытия толщиной 0,01-0,03 мм зафиксирована до травления особенно отчетливо вдоль края шлифа № 2, выпиленного с венчика и подполированного вдоль его наружной поверхности (рис. 8, 3). После травления хромпиком слой покрытия приобрел серый цвет, он получил четкую линию раздела с основной структурой горловины сосуда, которая оказалась литой (рис. 8, 4). Крупные дендриты бронзы свидетельствуют о медленном остывании отливки, полученной по восковой модели в глиняной, сильно разогретой форме. Об использовании утрачиваемой модели говорят следы заглаживания воска на поверхности горла.

Итак, рассмотренный сосуд состоит из двух частей: литого горла и растянутого выколоткой тулова. Технологию крепления горловины к тулову удалось установить с помощью исследования зоны их стыка методом рентгеновского просвечивания. Просвечивание выполнено на установке РУП 150/300-10 при напряжении 70-120 кВ, токе 9 мА в течение двух минут. Кассету с пленкой помещали во внутреннюю часть горловины сосуда в район ее окаймления валиком, а источник рентгеновских лучей закрепляли у лицевой его части на расстоянии 1,3 м от кассеты. В результате получили контрастный снимок, восстановивший характер соединения частей сосуда. Оно производилось с помощью вытягивания и последующего наложения друг на друга краев стыкующихся деталей. Для придания большей прочности стыку соединенные края волнообразно изгибали и сваривали кузнечным способом. Удары при сварке наносили миниатюрным молоточком по наружной части основания горловины, в то время как внутри нее укрепляли опорное деревянное кольцо, мешавшее металлу расползаться в стороны.

Заключительная операция обработки сосуда была связана с лужением. Самый простой и, скорее всего, самый древний способ лужения описан Н. Миксом (Meeks, 1993. Р. 137). Образцы бронзы слегка нагревали, флюсовали канифолью и погружали в расплав олова. После высыхания полученного слоя их полировали мхом или мягкой шерстяной тканью. Наведенная таким способом полуда отличалась не только серебристым цветом, но и мелкодендритной литой структурой, аналогичной той, которую удалось наблюдать на сосуде из Адыгеи и из кургана 1 станицы Новосвободной (рис. 8, 2, 3, J, 6).

Таким образом, процесс изготовления майкопской металлической посуды был чрезвычайно сложен. Он требовал больших знаний и навыков. Возникновение традиции их производства, без сомнения, следует искать в более южных переднеазиатских районах. Для их локализации может оказаться продуктивным обозначение примеров распространения отмеченных нами редких технологий. Большинство из них, по-видимому, было освоено в Месопотамии на протяжении III тыс. до н. э. именно в связи с производством сосудов. Морфологический набор майкопских кубков, чаш, мисок нигде не находит тождества, в том числе и в Месопотамии (Müller-Кагре, 1993. Taf 172–179). Но именно здесь с урукского времени известна выколотка посуды из литых пластин мышьяковой бронзы (Müller-Karpe, 1990. S. 165). В эпоху Джемдет Наср появляются массивные кувшины, сделанные из нескольких отдельных частей: горло, тулово, дно, носик. Причем техника их соединения идентична майкопскому кубку и производится с помощью загибания и сваривания пластинчатых краев.

Рис. 9. Собачка из сплава меди с серебром (урочище Клады, к.31, п.5).

Связка частей посуды таким способом становится особенно популярной с начала раннединастического времени (первая половина III тыс. до н. э.) (Müller-Karjje, 1990. S. 162). Выразительные месопотамские параллели обнаруживает техника лужения. Исследование ряда полусферических медных сосудов из Телль Асмара (долина Диялы), хранящихся в Институте востоковедения в Чикаго, показало, что все они были покрыты оловом посредством погружения в его расплав (Potts, 1995. Р. 153). Сосуды относятся к эпохе ранних династий и датируются серединой III тыс. до н. э. Олово, имеющее дендритную структуру, зафиксировано на их поверхности с помощью оптической металлографии сотрудницей Института Барбарой Холл (Muhly, Wheeler, Madden, 1980. P. 254).

Литье по восковой модели распространяется в Передней Азии во второй половине IV тыс. до н. э. Почти одновременно оно становится популярным в Месопотамии (поздний У рук: Моогеу, 1999. Р. 256, 257), в Иране (эпоха Суз II: Talion, 1987. Р. 316), на юге Леванта (клад Нахал Мишмар: Shalev, Goren, Levy, 1992. P. 69).

В заключение обратимся к еще одному способу серебрения, освоенному майкопскими мастерами. Речь идет о методе «истощения» наружного слоя изделий из сплавов меди с серебром за счет процесса искусственно вызванной коррозии, которая растворяет медь и приводит к выходу на поверхность серебра (Hall, 1961. Р. 63). Подобный случай зафиксирован нами при металлографическом изучении фигурки собачки, найденной в одной из гробниц урочища Клады (к.31, п.5). Во всех публикациях комплекса этой гробницы отмечается, что в ней найдены две собачки: одна бронзовая, другая серебряная (Бочкарев, Резепкин, 1980. С. 98; Трифонов, 1987. С. 23; Резепкин, 1991. С. 173, 184); обе находились у головы погребенного (рис. 9, 10). Автор раскопок А.Д. Резепкин подчеркивает культовый характер этих фигурок.

Рис. 11. Микроструктура собачки из сплава меди с серебром (13 — ув. 600; 4 — ув. 1000; 1.2- до травления; 3, 4 — после правления).

Он пытается интерпретировать сюжетный смысл их присутствия в гробнице с точки зрения индоевропейских пофебальных традиций, отраженных в «Ригведе» (Резепкин, 1987. С. 31, 32). Действительно, в одном из пофебальных гимнов «Ригведы» упоминается о двух псах, которые провожают умерших к богу смерти Яме, причем они различаются мастью: одна темная, другая — светлая (Stevenson, 1920. Р. 193). В этой связи важно обратить внимание на то, что оба животных отлиты из разных по составу и цвету металлов, но технология их отливки единообразна: в обоих случаях при визуальном осмотре отчетливо фиксируется использование восковой модели. Учитывая популярность этой литейной технологии в производстве изделий, типичных для позднемайкопской металлообработки (двузубые «вилки», крюки, укороченные кинжалы с выступающим ребром жесткости и пр.), естественно предположить, что обе собачки также изготовлены в местных мастерских. К этому можно добавить, что химизм металла бронзовой собачки (Cu + 0,67 % As) ничем не отличается от второй майкопской группы мышьяковых сплавов, обозначенной Н.Н. Черных.

Другая собачка, как отмечалось выше, изготовлена из сплава меди с серебром. Это стало очевидным уже в процессе ее металлографического исследования. На поперечном срезе с хвостика собачки до травления обозначились две различные структурные зоны: наружная кольцеобразная и внутренняя округло-овальная (рис. 11, 1, 2). После травления водным раствором трехокиси хрома и сернокислого натрия во внутренней зоне выявилась двухфазная ли гая мелкодендритная структура, характерная для сплавов системы Cu-Ag, в которых составные элементы представлены в приблизительно равных количествах. В центральной части шлифа красноватые дендриты δ — твердого раствора на основе меди располагаются на белом фоне эвтектики серебро-медь (рис. 11, 3. 4). В наружной части шлифа обогащенная медью фаза подверглась коррозии, в результате которой образовались темные древовидные раковины. Очевидно, что здесь произошло «истощение» медной составляющей сплава посредством ее замещения серебром, что при поверхностном осмотре изделия и вызывает иллюзию его отливки из благородного металла.

Интересно проследить динамику изменения концентрации составляющих сплава в поперечном сечении хвостика собачки, прослеженную с помощью локального рентгеноспектрального анализа. Его результаты отражены на графике рисунка 12. Как видно из кривой, показывающей содержание серебра, в поверхностной части его количество колеблется в пределах 60–70 %. Такая картина сохраняется в слое толщиной в 5 микрон. Далее, по мере продвижения во внутреннюю часть отливки концентрация серебра резко падает и на расстоянии 7 микрон от поверхности составляет около 44 %, что соответствует его содержанию в исходном сплаве. Если оценивать кривую в целом, то можно отметать ее несимметричный характер. Это связано с неравномерностью развития процесса коррозии.

Обогащение поверхностной зоны изделия серебром сопровождается уходом из него меди. На кривой, связанной с медью, можно видеть, что в наружном слое ее присутствие колеблется в пределах 12–15 % и лишь на глубине 7–8 микрон достигает 50–53 %. Таким образом, уточняется характеристика исходного сплава: концентрация серебра составляла в нем 44 %, а меди — 53 %. Основной состав дополняется микропримесями As, Au, Zn, Ni, Co, Pb (десятые-сотые доли процента).

Удаление меди с поверхности собачки могло быть достигнуто двумя способами: 1) посредством естественной длительной коррозии сплава; 2) посредством ее искусственного осуществления в момент изготовления изделия (La Niece, 2002. P. 106). В случае с собачкой не вызывает сомнений использование второго способа. Сломанная в древности задняя ножка фигурки была восполнена при починке трубочкой, сделанной из настоящего серебра. Из этого следует, что фигурка в ее первозданном виде уже отличалась серебристым блеском.

По сведениям ряда авторов, вызвать искусственную коррозию сплавов серебра с медью, чтобы добиться ее удаления с наружной части изделия, можно разными методами. Так, согласно сообщению швейцарских исследователей, низкопробные римские сестерции, содержавшие всего 12–18 % Ag, погружали в ванну с кислотой или уксусом, после чего монеты блестели как серебряные (Равич, 1999. С. 97). Английский металловед Е. Холл отмечает, что подобного эффекта добивались древние китайские мастера, обрабатывая сплавы серебра с медью соком незрелых персиков (Hall, 1961. Р. 63). В Средней Азии в смеси соли и лимонной кислоты отбеливали поверхность кувшинов, изготовленных из сплавов меди с цинком и серебром (Михалевич, Сайко, 1975. С. 40).

Где и когда могли познакомиться майкопские мастера с подобной сложной технологией? При ограниченности накопленных на сегодняшний день химико-технологических анализов, связанных с исследованием металла раннего бронзового века Ближнего Востока, вряд ли удастся однозначно ответить на этот вопрос. И все-таки кажется перспективным обрисовать территорию, в пределах которой имели хождение подобные сплавы. Большинство изделий сходного состава происходит из «царской» гробницы, открытой в слое VI В Арслантепе в Восточной Анатолии. По мнению автора раскопок, слой синхронизируется с Амуком G в Сирии, с эпохой Джемдет Наср и периодом ранних династий в Месопотамии (Palmieri et all, 1998. P. 39–43). По радиоуглероду он датируется первой половиной III тыс. до н. э.

Наиболее интересными находками из «царской» могилы являются 28 изделий из сплавов меди с серебром. Концентрация серебра в них колеблется в пределах 23–60 %, но большинство предметов содержит около 50 % серебра (Hauptmann, Palmieri, 2000. P. 77). Из этого сплава сделаны преимущественно украшения (браслеты, бусы, диадемы). Исключением является один кинжал. Вне зависимости от состава исходного сплава, все предметы отличались ярким серебристым цветом. Металлографический анализ показал, что для получения блестящего слоя на их поверхности был применен метод «истощения», прослеженный нами на собачке. Преднамеренность его использования не вызывает сомнений: полученный в процессе искусственной коррозии обогащенный купритом слой был в заключение уплотнен с помощью специального проведенной ковки и отжига (Hauptmann, Palmieri, 2000. P. 76, 77; Hauptmann et all, 2002. P. 43).

Насколько нам известно, сплавы меди с серебром в других регионах Передней Азии встречаются в раннем бронзовом веке крайне редко. Единичные их примеры находим в Месопотамии и Северной Сирии.

Отдельные предметы, содержащие всего 1–6 % серебра в меди, происходят из Ура, но не имеют четкой даты (Hauptmann, Palmieri, 2000. P. 77). Скорее всего, в их металл серебро попало естественным путем при плавке полиметаллической медной руды. Наконечник стрелы (гарпун?), найденный в постройке позднеурукского периода в Уруке-Варке, был изготовлен из сплава, содержащего 26 % серебра и 69 % меди. Е. Перницка, опубликовавший результаты анализа, полагает, что сплав был получен преднамеренным смешением двух металлов (Pemicka, 1993. Р. 316. Abb. 17). Из сплавов меди с серебром (>10 % Ag) были выкованы пластинчатые аксессуары бронзовых фигурок из Телль Джудейде в долине Антиохии (шлемы и ожерелья трех мужских фигурок; головные уборы и воротники двух женских фигурок). Они относятся к периоду Амука G (Buchholz, 1967. An. №№ 293–299). Таким образом, на основании имеющихся материалов трудно решить, в каком месте Ближнего Востока возникла идея использования в металлопроизводстве медно-серебряных сплавов, нет ясности и в вопросе о месте появления технологии «выщелачивания» их поверхности. И все-таки очевидно, что мастер, отливший маленьких собачек, соблюдал и технологические, и сюжетно-мифологические традиции, сложившиеся в более южных районах. В.А. Трифонов установил, что сюжетной аналогией майкопским фигуркам могут служить изображения, известные по месопотамским, сузианским и иранским печатям убейдского и более позднего времени. Очень близкие майкопским парные изображения собак он обнаружил на керамических культовых предметах, найденных во дворце Мари (Трифонов, 1987. С. 23. Рис. 2). К этому можно добавить, что в коллекциях ювелирных изделий раннего бронзового века Ирана известны скульптурно исполненные фигурки собак, близкие по размерам, а иногда и по масти к собачкам урочища Клады (Сузы А; Гиссар III С: Talion, 1987. Р. 266. Fig. 31. Р. 315. №№ 1161, 1162; Jule, 1982. S. 23. Abb. 15–18,20).

Подведем итоги сделанным наблюдениям. Развитие майкопского металлопроизводства на Северном Кавказе достигло в эпоху ранней бронзы чрезвычайно высокого уровня. Неоднократно высказывалось мнение о том, что оно было стимулировано мастерами, продвинувшимися в ареал майкопской культуры с Ближнего Востока (Мунчаев, 1994. С. 213, 224; Марковин, Мунчаев, 2003. С. 78, 79; Кореневский, 2003. С. 96). Исходя из совокупности накопленных ныне данных, можно предположить, что мастера эти были связаны с весьма обширными и удаленными от Кавказа территориями. Они простирались на западе вплоть до Палестины, Сирии и Восточной Анатолии, а на востоке доходили до Южной Месопотамии и Западного Ирака. Контакты населения этой зоны с племенами Предкавказья обычно обсуждаются на уровне рассмотрения раннемайкопских материалов и решения проблемы происхождения Майкопа. Предполагается, что на рубеже IV и III тыс. до н. э. началось проникновение на Кавказ переднеазиатских этнических элементов, которые, ассимилировав местные энеолитические племена, положили начало развитию здесь новой, двуприродной (северокавказско-переднеазиатской) культуры эпохи раннего бронзового века (Мунчаев, 1994. С. 170; Андреева, 1977. С. 50–55; Кореневский, 2004. С. 90, 91). Пришлые племена принесли в Предкавказье гончарный круг, традиции изготовления «знаковой» керамики, навыки выколотки серебряных и бронзовых сосудов, навыки сложнейшего литья изделий по восковой модели.

Хочу отметить, что целиком разделяю мнение В.А. Трифонова о том, что на позднем новосвободненском этапе переднеазиатские связи майкопской культуры сохранили прежнее направление (Трифонов, 1987. С. 23). Достаточно яркие проявления этих связей мы находим не только в форме многих бытовых вещей, не только в сфере мировоззренческих представлений майкопских племен (Мунчаев, 1994. С. 225), но и в области металлопроизводства. Не вызывают сомнений переднеазиатские корни прослеженных нами редких позднемайкопских технологий обработки металла: лужения, серебрения, покрытия кинжалов мышьяком, сложнейших приемов размягчения высокомышьяковых сплавов с помощью отжигов гомогенизации. Не исключено, что группы пришлого переднеазиатского населения появлялись на Северном Кавказе многократно, на протяжении не только конца IV, но и первой половины — середины III тыс. до н. э. Вместе с ними продвигались литейщики, кузнецы и ювелиры. Осев на новых землях, пришельцы стали работать, удовлетворяя вкусы местного населения. Изготовленные ими кинжалы, сосуды и прочие предметы ничем не отличались от традиционных майкопских форм. Внешние, ближневосточные воздействия дали толчок самобытному и поразительно мощному развитию собственного металлопроизводства на Кавказе. Естественно возникают вопросы, касающиеся конкретных исходных центров и путей передвижения переднеазиатских мастеров на Кавказ, действительных причин, вызвавших этот процесс, а главное механизмов их взаимодействия с местными рудознатцами. Дать на них аргументированные ответы помогут дальнейшие металлографические исследования массовых категорий майкопского металла.

Литература

Авилова Л.И, 1996. Металл Месопотамии в раннем и среднем бронзовом веке // ВДИ. № 4(219).

Андреева М.В., 1977. К вопросу о южных связях майкопской культуры // СА. № 1.

Беккер М., Клемм X., 1979. Справочник по металлографическому травлению. М.

Бочкарев B.C., Резепкин А.Д., 1980. Работы кубанской экспедиции // АО-1979. М.

Вернадский В.И., 1955. Избранные сочинения. Т. II. Самородные элементы. М.

Галибин В.А., 1991. Изделия из цветного и благородного металла эпохи ранней и средней бронзы // Древние культуры Прикубанья. JI.

Кореневский С.Н., 2004. Древнейшие земледельцы и скотоводы Предкавказья. М.

Кореневский С.Н., Петренко В.Г., 1982. Курган майкопской культуры у поселка Иноземцево // С А. № 2.

Маркович В.К, Мунчаев P.M., 2003. Северный Кавказ. Очерки древней и средневековой истории и культуры. М.

Мерперт Н.Я., 1981. К вопросу о термине «энеолит» и его критериях // Эпоха бронзы Волго-Уральской лесостепи. Воронеж.

Михалевич ГЛ., Сайко Э.В., 1975. Технические характеристики и приемы обработки металлов по трактату 1301 г. Кашани // Сообщение ВЦНИЛКР. Вып. 30. М.

Мунчаев P.M., 1994. Майкопская культура // Археология. Эпоха бронзы Кавказа и Средней Азии. Ранняя и средняя бронза Кавказа. М.

Попова Т.Б., 1963. Дольмены станицы Новосвободной. М.

Равич И.Г., 1999. Металлографическое исследование серебряных монет из кладов Средней Азии эпохи Караханидов (XI–XII вв.) // Художественное наследие. № 17. М.

Равич И.Г., Рындина Н.В., Шемаханская М.С., 2001. Особенности формирования серебристых поверхностей на археологических объектах из металла // Исследования в реставрации. М.

Резепкин А.Д., 1987. Интерпретация росписи из гробницы майкопской культуры близ станицы Новосвободной // КСИА. Вып. 192.

Резепкин АД., 1991. Курган 31 могильника Клады. Проблемы генезиса и хронологии майкопской культуры // Древние культуры Прикубанья. Л.

Риндина Н.В., 1985. Про використання самородноï мiдi в найдавнiшiй металyprii Близького Сходу // Археологiя. № 51. Киïв.

Рындина Н.В., 1978. К проблеме классификационного членения культур меднобронзовой эпохи // Вестник МГУ. Серия «История». Вып. 6.

Рындина Н.В., 1992. О периодизации древнейшего металлообрабатывающего производства Юго-Восточной Европы (неолит-энеолит) // Вестник МГУ. Серия «История». № 6.

Рындина Н.В., 1998. Дневнейшее металлообрабатывающее производство Юго-Восточной Европы (истоки и развитие в неолите-энеолите). М.

Рындина Н.В., 2004. О закономерностях развития древнейшей медной металлургии Ближнего Востока и Юго-Восточной Европы (по данным металлографических исследований) // Добруджа. Варна. № 21.

Рындина Н.В., Дягтерева А.Д., 2002. Энеолит и бронзовый век. М.

Рындина Н.В., Конькова Л.В., 1982. О происхождении больших усатовских кинжалов // СА. № 2.

Рындина Н.В., Яхонтова Л.К., 1985. Древнейшее медное изделие Северной Месопотамии // СА. № 2.

Трифонов В А., 1987. Некоторые вопросы переднеазиатских связей майкопской культуры//КСИА. Вып. 192.

Черных Е.Н., 1966. История древнейшей металлургии Восточной Европы. М.

Braidwood R.J., Braidwood L.S., 1950. Excavations in the Plain of Antioch, I. The earlier Assemblages phases, A-J // The University of Chicago Oriental Institute Publications. Vol. LXI. Chicago.

Braidwood R.J., Burke J.B., Nachtrieb N.H., 1951. Ancient Syrian Coppers and Bronzes // Journal of Chemical Education. Chicago. Vol. 28. № 2.

Buchholz H.G., 1967. Analysen prahistoricher Metallfunde aus Zypem und den Nachbarlandern // Berliner Jahrbuch fur Vor und Frühgeschichte. Band 7. Berlin.

Budd P., 1991. A Metallographic Investigation of Eneolithic arsenical Copper Artefacts from Mondsee, Austria // Journal of the Historical Metallurgy Society. Vol. 25. № 2. London.

Budd P., Ottaway B.S., 1990. The Properties of arsenical-copper Alloys: Implications for the Development of Eneolithic Metallurgy // Archaeological Sciences. Oxford Monographs. Vol. 9. Oxford.

Coghlan H.H., 1951. Notes on the Prehistoric Metallurgy of Copper and Bronze in the Old World. Oxford.

Contenau G., Ghirshman R., 1935. Fouilles du Tepe-Giyan. Paris.

CraddockP.J., 1995. Early Metal Mining and Production. Edinburgh.

France-Lanord A., Contenson H. de, 1973. Une pendeloque en cuivre natif de Ramad // Palêorient. V. 1.

Frangipane M, 1985. Early Developments of Merallurgy in the Near East // Studi di paletnologia in onore di Salvatore in Puglisi. Roma.

GarstangJ., 1953. Prehistoric Mersin. Oxford.

Ghirshman R., 1938. Fouilles de Sialk, П. Paris.

Hall E.T., 1961. Surface-enrichment of buried Metals // Archaeomelry. № 4. London.

Hauptmann A., PalmieriA., 2000. Metal Production in the Eastern Mediterranean at the Transition of the 4th/3th Millennium: Case Studies from Arslantepe // Der Anschnitt. № 6. Anatolian Metal I. Bochum.

Heskel D., 1981. The Development of Pyrotechnology in Iran during the Fourth and Third Millennia B.C. // Ph. D. Dissertation, Harvard University. Cambrige.

Heskel D., Lamberg-Karlovsky C., 1999. An Alternative Sequence for the Development of Metallurgy: Tepe Yahya, Iran // The Coming of the Age of Iron. New Haven — London.

La Niece S., 1990. Silver Plating on Copper, Bronze and Brass // The Antiquaries Journal. Vol. LXX. Oxford.

Lubbock J., 1885. Prehistoric Times, as Illustrated by Ancient Remains and the Manners and Customs of Modem Savages. London.

Maddin R., Muhly J.D., Stech T., 1999. Early Metalworking at Çayônü // The Beginning of Metallurgy. Der Anschnitt. Beiheft 9. Bochum.

Mallowan M.E.L., Rose J.C., 1935. Excavations at Tell Arpachiyah, 1933 // Iraq. V. II.

McKerrel H., Tylecote R.E, 1972. The Working of Copper-Arsenic Alloys // Proceeding of Prehistoric Society. № 38.

Meeks N., 1993. Surface Characterization of tinned Bronze, tinned Iron and arsenical Bronzes // Metal Plating and Patination. Oxford.

Moorey P.R.S., 1982. Archaeologia and Pre-Achaemenid Metalworking in Iran: a fifteen Year Retrospective // Iran. Vol. 20.

Moorey P.R.S., 1999. Ancient Mesopotamian Materials and Industries. The Archaeological Evidence. Oxford.

Mortillet G. de, 1872. Classification des diverses périodes d l’Age de la Pierre // Comptes rendu du Congres International d’Anthropologie et d’Archéologie préhistorique. Bruxelles.

Muchly J.D., 1980. The Bronze Age Setting // The Coming of the Age of Iron. New Haven — London.

Muchly J.D., Wheeler T.S., Maddin /?., 1980. New Research on Ancient Copper and Copper Alloys // Proceedings of the 16th International Symposium on Archaeometry and Archaeological Prospects. Edinburgh.

Müller-Karpe H., 1990. Metallgefàsse des dritten Jahrtausends in Mesopotamien // Archàologisches Korrespondenzblatt. № 20. Mainz.

Müller-Karpe H., 1993. Metallgefasse im Iraq I (von den Anfangen bis zur Akkad-Zeit) // Prâhistorische Bronzefunde. Abt. II. Bd. 14. Stuttgart.

Neuninger H., Pittioni R., Siegl W., 1964. Friihkeramikzeitliche Kupfergewinnung in Anatolien // Archaeologia Austriaca. Heft 35.

Northower J.P., 1989. Properties and Use of Arsenic-Copper Alloys // Archaeometallurgie der Alten Welt. Beitrage zum Intemationalen Simposium «Old World Archaeometallurgy». Heidelberd, 1987. Bochum.

Palmieri A., Hauptmann A., Hess K., 1998. Les Objets en Métal du Tombeau Monumental d’Arslantepe de 3000 av. J.-C. (Malatya, Turquie) Il Revue d’Archeométrie. № 22. Paris.

Pemicka £., 1993. Analytisch-chemische Untersuchungen an Metallfunden von Uruk-Warka und Kis // Müller-Karpe H. Metallgefàsse im Iraq I. Prâhistorische Bronzefunde. Abt. II. Bd. 14. Stuttgart.

Philip G., Clogg P.W., Dungworth D., 2003. Copper Metallurgy in the Jordan Valley from the Third to the First Millennia B.C.: Chemical, Metallographic and Lead Isotope Analyses of Artefacts from Pella // Levant. № 35.

Piggot C., 1999. A Heartland of Metallurgy. Neolithic/Chalcolithic Metallurgical Origins on the Iranian Plateau // Der Anschnitt. Beiheft 9. Bochum.

Potts T., 1995. Mesopotamia and the East. An Archaeological and Historical study of Foreign Relations ca. 3400–2000 BC // Oxford University Committee for Archaeology. Monograph 37. Oxford.

Pulszky T. von, 1884. Die Kupferzeit Ungam. Budapest.

Ravich I.G., Shemakhanskaya M.S., 2005. On the Problem of Gomogenization and Corrosion of Copperarsenic Alloys // Metallurgy: a Teuchstone for cross-cultural Interaction. Abstracts of International Archaeometallurgy Conference. London.

Rovira S., Games P., 1993. Las primeras etapas metalurgicas en la peninsula Ibérica. Estudios metalograficos. Madrid.

Shalev S., 1988. Redating the Philistine Sword at the British Museum: a case Study in Typology and Technology // Oxford Journal Archaeology. № 7.

Shalev S., Goren J., Levy T., 1992. A chalcolithic Mace Head from the Negev Israel: technological Aspects and cultural Implication // Archaeometry. Vol. 34. № 1.

Shalev S., 1995. Metals in Ancient Israel: Archaeological Interpretation of Chemical Analyses // Israel Journal of Chemistry. Vol. 35. № 2. Jerusalem.

Smith C.5., 1968. Metallographic Study of Early Artifacts Made from Native Copper // Actes du XI Congres International d’Histoire des Sciences. Wroclaw-Varsovie-Cracovie. V. VII.

Smith C.S., 1973. An Examination of the Arsenik-rich Coating on a Bronze Bull from Horoztepe H Application of Science in the Examination of Works of Art. Boston.

TadmorM., Kedem D., 1995. The Nahal Mishmar Hoard from the Judean Desert: Technology, Composition and Provenance H Antiqot. Prehistoric, Protohistoric and Bronze Age Studies. Jerusalem. V. XXVII.

Talion E, 1987. Métallurgie susienne I. De la fondation de Suse au XVIIIe siècle avant J.-C. Paris.

Thomsen G.J., 1836. Ledetraad tit Nordick Oldkindighen. Kobenhavn.

ToblerAJ., 1950. Excavations at Tepe Gawra. Philadelphia.

Waetzoldt H., 1990. Zur Bewaffnung des heeres von Ebla // Oriens Antiquus. № 29.

Wayman M.L., Duke 1999. The Effect of Melting on Native Copper // The Beginning of Metallurgy. Der Anschnitt, Bochum.

Wertime T.A., 1964. Man’s First Encounters with Metallurgy // Science. V. 146. № 3649.

Worsaae J.J., 1843. Danmarks oltid oplyst ved Oldsager og Gravhoje. Kobenhavn.

Yalçin Ü., Pemicka E., 1999. Frühneolithische Metallurgie von Asikli Hôyük // Der Anschnitt. Beiheft 9. Bochum.

Potentials of metallography in investigations of early objects made of copper and copper-base alloys (The Early Metal Age)

N.V. Ryndina

Resume

Application of methods of optical and electronic metallography in investigations of early copper and copper-base alloys enables us to solve the questions that are far beyond the investigational field traditionally covered by the history of metallurgy. These refer to revealing the modes of metalworking developed in different cultures and production units; establishing dependence between the metalworking technology and the raw material used; analysis of the raw material from the standpoint of metallurgical processes taking place when producing it; investigation of the problem of production structure and organization, and so forth. Among the problems studied with the help of metallography of special importance is that one concerning regularities in the progress of earliest metallurgical knowledge. Over 500 microstructural analyses are discussed in the work; they form the investigational base for considering the production dynamics in the Near East and South-Eastern Europe, that is, how more and more complicated regularities can be observed in their development stage by stage from the Eneolithic to the Early Bronze Age. Special attention is paid to the metalworking technologies that permit to discriminate between the Neolithic and the Eneolithic. In conclusion the author raises the question concerning interaction of primary and secondary centres of metal production on the example of the metallographic analyses carried out on the metal samples of Maikop culture of the North Caucasus.

 

И. Гошек

Проблемы изучения сварных швов с высокой концентрацией никеля в археологических железных изделиях

Перевод Л.И. Авиловой

Введение

В ходе археометаллургических исследований ранних железных предметов с территории Чехии выявлено значительное число находок, у которых между перлитными и мартенситными структурами расположены сварные швы. Структуры этих швов обычно обогащены никелем и в меньшей степени кобальтом. Сварные швы легко различимы при микроскопическом исследовании и хорошо поддаются химической обработке, в результате чего могут быть получены данные, характеризующие использованное сырье и технологические приемы его обработки, что крайне важно при археометаллургических исследованиях.

Никель в сварных швах

Присутствие никеля в сварных швах объясняется достаточно просто. Железо в разогретом металле окисляется интенсивнее, чем такие элементы, как никель, кобальт, мышьяк или медь. Эти более благородные, чем железо, металлы находятся в дисперсном состоянии под окисленной поверхностью предмета. В процессе сварки двух разогретых полос железа повышенная концентрация никеля может проявиться в сварном шве, однако впоследствии, при многократном нагреве поковки, концентрация никеля понижается в результате его диффузии. Кроме никеля, швы обычно обогащены углеродом. Поскольку содержание никеля понижается при температуре перехода к структуре аустенита, углерод переходит из участков феррита, где никель отсутствует, в структуру аустенита, обогащенную никелем, в результате чего формируется структура перлита или даже мартенсита. Так, мартенсит (без дополнительной закалки) возникает при концентрации никеля в железе свыше 7 %. Никель часто сопровождается кобальтом, но в менее высоких концентрациях. Распределение этих элементов в сварных структурах неодинаково. Их содержание нарастает от краев обогащенной зоны к ее центру, где достигает максимума, Ni 1-10 % (рис. 1). Известны сварные швы с содержанием Ni свыше 15 % и даже 20 %. Концентрация кобальта обычно не превышает 2 %. Высоконикелевые зоны обычно имеют вид полос, часто встречаются и зоны неправильной формы. Участки с наибольшей концентрацией никеля могут располагаться на различных отрезках сварных швов.

На рис. 2 показаны высоконикелевые швы. Топор из Бреслав-Поганско (IХ-Х вв.) имеет однолинейный шов с 11.2 % Ni (рис. 2,1), сверло из того же памятника (рис. 2, 2) демонстрирует шов в виде нескольких линий с 19.2 % Ni и 1.2 % Со. В подкове из Ровенско (около XV в.) концентрация никеля варьирует: в сварном шве (рис. 2, 3) 3.4 % Ni и около 1 % Со, на другом участке того же шва (рис. 2, 4) уровень содержания этих элементов ниже порога чувствительности микроскопа ЕВАХ. Обломок железного предмета из замка Троски имеет 28.5 % Ni в поверхностном слое (рис. 2, 5), тогда как внутренние сварные швы содержат не более 10 % Ni (рис. 2, б). Локальное содержание никеля может достигать сверхвысоких значений, как на проушном топоре из Ветржно-Бобрка (Польша) — 39.1 % Ni на одном из участков.

Рис. 2. Сварные швы с высоким содержанием никеля в железных предметах с крршории Чехии: 1, 2 — гонор и сверло из Гжеелава-Поганско (IХ-Х вв.); 3. 4 подкова из Роненско под Тросками (около XV в.); 5, 6 фр;н — менг железного крепежа из замки Троски (средневековье или позднее средневековье).

Метеоритное железо

Наиболее ранние находки железных изделий известны на Ближнем и Среднем Востоке. Находки, датируемые до 3000 г. до н. э., имеют, как правило, высокую концентрацию никеля (до 7.5 %). Имеются веские основания полаг ать, что эти предметы изготовлены из мегеоритного железа. В III тыс. до н. э. число высоконикелевых предметов уменьшается по сравнению с железными предметами, не содержащими этого элемента; последние, по-видимому, изготовлены из металлургического железа. Таким образом, спорадическое использование метеоритного железа отмечается значительно раньше, чем начинается массовое металлургическое производство этого металла. По-видимому, сходная ситуация складывается и в Европе, Восточном Средиземноморье, Египте и Юго-Восточной Азии. Идентифицировать предметы, изготовленные из метеоритного железа, можно на основании ряда признаков. Так, Фотос установил, что концентрации никеля в таких находках варьируют от 5 до 12 %, достигая в отдельных случаях 60 %. Содержание микроэлементов (Co, Cu, P, C) в совокупности не превышает 2 %; концентрация кобальта обычно составляет 0.3–0.6 %, фосфора — около 0.25 %. Метеоритное железо состоит, прежде всего, из камасита (a-Fe, феррита, и 5–7 % Ni), причем камасит и теанит (α-Fe, аустенит, 30–50 % Ni) образуют видманштеттную структуру. С помощью электронного микроскопа различаются обе фазы камасита, теанит и фосфорные включения (Fe, Ni3P), сульфиды (FeS), карбиды (Fe, Ni3C) и силикаты. Последние по составу отличаются от силикатов, наблюдаемых в кричном железе. По этим признакам можно определить железо метеоритного происхождения даже в полностью корродированных предметах.

На территории Богемии и Моравии нет данных о раннем использовании метеоритного железа. Единственный фрагмент железа XV–XVI вв., найденный в Праге, имеет содержание никеля 4.3 % в зоне темного мартенсита и 19.5 % при слабой протравливаемости полос. Находку следует относить к средневековью, независимо от того, был ли изготовлен предмет из метеоритного или металлургического железа. Концентрация никеля в этом фрагменте находится в пределах, характерных для метеоритного железа, однако, его исследование было проведено недостаточно всесторонне. Следует учитывать, что имеются и другие предметы с подобным содержанием никеля, несомненно относящиеся к средневековью и при этом изготовленные из металлургического железа. Это упоминавшийся топор из Бреслав-Поганско, в котором среди обычного железа (без никеля) выделяется небольшой участок металла в сварном шве с 11.3 % Ni, а в окружающей его перли-ферритной структуре содержится 3.7 % Ni (рис. 2, 1). В этой находке, как и в упоминавшемся фрагменте из Праги, кобальт отсутствует.

Ранние находки изделий из метеоритного железа известны на территории России. Наиболее ранние предметы происходят из Болдырева в Южном Приуралье (Оренбургская обл.). Это долотовидный предмет (рис. 3, 2) с 9.45 % Ni и 0.67 % Со, а также лезвие с 5.5 % Ni и 0.52 % Со, закрепленное в бронзовой рукояти. Находки датируются около 1800 г. до н. э. Железное лезвие из Бичкин Булука в степях Калмыкии имеет концентрацию никеля 3.65 % Ni и 0.5 % Со.

Металлургическое железо с высоконикелевыми участками

Часто участки высокой концентрации никеля спорадически выявляются в сварных швах. Обычно это предметы с многослойной структурой. Такие поковки изготовлены из пакетных заготовок; при шлифовке и травлении может проявляться их красивая структура похожая на дамаск. Одна из наиболее известных находок этого типа — топор из Кьюла (I–IV вв. н. э.). В полосчатой структуре топора присутствует мартенсит с 5 % Ni и 0.7 % Со, а также полосы с 0.6 % Ni и 0.3 % Со. Возможно, что топор изготовлен из заготовки, в состав которой входило металлургическое железо как с высоким, так и с низким содержанием никеля. Существует и другой путь получения такой или близкой полосчатой структуры — пакетование металла, разогретого в горне (при условии, что в железе присутствует никель, хотя бы в небольшом количестве). В Техническом музее Брно проводился эксперимент по выплавке железа и изготовлению ножа из полученной крицы (рис. 4). Концентрации никеля в руде были ниже порога чувствительности приборов, заготовка имела полосчатую структуру, в которой присутствует около 2 % Ni и 1,3 % Со.

Рис. 3. Отобранные предметы, изготовленные из метеоритного железа (/, 2) и железа с высоконикелевыми зонами (3–9): 1 — лезвие из Бичкин Булука (Россия, XVIII в. до н. э.) (Терехова и др., 1997); 2 — железное тесло в медной рукояти (Россия, XVIII в. до н. э.) (Терехова w др. у 1997); 3 — топор-кельт из Кьюла (Швеция, I–IV вв. н. э.) (Hermelin, Tholander, Blomgren, 1979); 4 — топор-кельт из Ветжно-Бубрка (Польша, YIII–VI вв. до н. э.) (Piaskowski, 1969; 1970); 5 — топор из Мстенице (Чешская Республика, X111-XV вв.): 1 — железо, 2 — сталь, 3 — закалённая сталь, 4 — сталь с высоким содержанием никеля/кобальта (Strânsky\ Vrba, 1985,); 6 — железный фрагмент из Троски (Чешская Республика, средневековье или позднее средневековье) (Hasek, 2003b); 7 — фрагмент сверла из Поганско (Чешская республика, IX–X вв.) (Hasek, 2003b); 8 — подкова из Ровенско под Тросками (Чешская Республика, около XV в.) (Hosek, 2003b); 9 — меч из Канина (Чешская Республика, X в.) (Hosek, Marik, 2004).

Операция пакетования была повторена кузнецом 8 раз, однако число различимых полос металла соответствовало 4 или 5 циклам кузнечной сварки. Очевидно, простота процесса способствовала его широкому применению в древности. Можно считать, что получение полосчатой структуры при наличии подходящей руды не составляло трудности. Среди археологических находок с территории Чешской республики сходная полосчатая структура зафиксирована на кельтском долоте из Старе Градиско. Выявлены многочисленные полосы металла с содержанием никеля в полосах перлита от 2,5 % до 3.4 %. Предполагается, что в рудах, использовавшихся кельтами, имелся никель в заметном количестве.

Определение источников железа по никелю и кобальту

Попытки установить источники железа археологических находок предпринимались неоднократно, в основном по химическому составу микроскопических шлаковых включений. Этот метод дал хорошие результаты. Е. Пясковский анализировал концентрации Р, Mn, Ni, Si.

Изучение микропримесей никеля и кобальта также продуктивно. Одним из первых обратил внимание на концентрации никеля Б.А. Колчин: уже в 1953 г. он сделал попытку применить анализ на никель для определения источников железа. Им установлено, что небольшие примеси никеля в изделиях характерны для района Смоленска, в частности, для вещей из Гнездовских курганов X в. Из 15 исследованных образцов 9 содержали никель. Поскольку никель является природной примесью, Б.А. Колчин считал, что все эти находки относятся к одной геологической зоне. Поскольку уже тогда считалось, что гнездовские находки местного производства, следовательно, предполагалось использование местных смоленских руд. Что касается других регионов, то здесь ситуация иная. По одному случаю присутствия никеля отмечено на юге и на севере Древней Руси, еще по одному — в материалах Владимирских и Михайловских курганов. Отсюда возникло предположение Б.А. Колчина об импортном характере михайловского меча (из района Смоленска), поскольку местные железные руды не содержат никеля (рис. 5).

Изучая железные изделия Великой Моравии и более раннего периода (VIII–X вв.), Р. Плейнер выделил 8 групп материала в соответствии с химическим составом металла и описал соответствующие рудные источники, которые могли использоваться в ту эпоху. Он также учитывал группу материала с повышенным содержанием никеля. Находки, для которых характерны повышенные концентрации никеля (0.07-0.3 % Ni), а также предметы с повышенным содержанием никеля и фосфора (0.12-0.3 % Ni и 0.09-0.27 % Р) могли изготавливаться из железных руд с повышенным содержанием никеля, известных на западе Моравии в районе Брно. Изделия с высокими показателями никеля и меди (0.04-0.27 % Ni и 0.08 0.86 % Си), или никеля, меди и фосфора (0.05 -0.35 % Ni, 0.06-0.94 % Cu и 0.06-0.53 % Р) могли быть изготовлены из руд восточной части Малых Карпат на юго-западе Словакии. При этом Р. Плейнер отмечал, что его выводы имеют предварительный характер, учитывая трудность определения источников металла. То же относится и к упоминавшейся работе Б.А. Колчина.

Следует упомянуть работу Р.Ф. Телекота о железных изделиях из Швеции. Хольмквист выделил четыре статистических группы находок, исходя из концентрации никеля и кобальта: I — Ni < 0.03 %; Со < 0.015 %; II — Ni < 0.03 %; Со = (0.015 to 0.04)%; III — Ni < 0.03 %; Со > 0.04 %; IV — Ni < 0.1 %; Со > 0.04 %. Установлено, что товарные крицы с территории Северной Швеции соответствуют группе IV, на Готланде присутствуют крицы группы II. В целом, характер распределения групп I, II и III нечеткий. Не вызывает сомнения, что товарные крицы IV группы скорее всего изготовлялись из местных руд, хотя точно локализовать месторождения пока не удалось.

Как показал Р. Плейнер, низкие концентрации никеля в древних и средневековых железных изделиях встречаются часто (рис. 6). Отмечу, что в коллекциях средневековых предметов из Праги XIV–XV вв., а также из памятников Градишко в Давле — Секанка (XIII в.) и Мутейовице (XIII в.) преобладают изделия с содержанием никеля ниже 0,1 %. На более ранних памятниках (Латен — XI в.) доли изделий с содержанием никеля как ниже, так и выше этой границы, как показывает статистический бинарный анализ, приблизительно равны.

До 2000 г. в Чехии не уделялось достаточного внимания изучению структур с повышенным содержанием никеля и кобальта. В настоящее время на ряде памятников выявлено по крайней мере по одной находке с участками повышенной концентрации никеля, обычно в виде полос (рис. 7). Практически в любой количественно представительной коллекции имеются предметы с повышенным содержанием никеля в сварных швах. Попытки определить происхождение находок по количеству никеля, ширине, твердости, форме швов не принесли результата.

Уже упоминалось о работах Р. Плейнера по металлографическому и химическому исследованию железных предметов из Великой Моравии. Содержание никеля свыше 0.2 % установлено в 11 образцах, но лишь на 7 металлографическое исследование установило сварные швы с повышенным содержанием никеля. Четыре находки были изучены ранее, три — недавно с применением микроскопа ЕВАХ. Сравнение результатов см. в табл. 1. В образцах 149, 140 и 10 наблюдается корреляция повышенной концентрации никеля в швах с его количеством в изделии в целом. Образец 123 показывает, что высокий показатель никеля в швах зависит также и от числа нагревов металла, их продолжительности и температуры. Это подтверждается и исследованием образца, полученного из экспериментальной крицы. Если общее содержание никеля в нем составляло 0.02 %, то в швах оно достигало 2.0 % Ni и 1.4 % Со. Оказалось, что полосы с высокой концентрацией никеля могут образовываться в пакетной структуре при использовании руды с весьма низким содержанием никеля. Еще одна проблема — то, что распределение примесей в кричном железе неравномерно, в результате насыщение сварных швов никелем неодинаково. Поэтому установление связи между высоким показателем никеля в швах и его общим содержанием в изделии и тем более в руде выглядит проблематично. Однако в швах может происходить повышение содержания и других элементов, чаще всего мышьяка, иногда меди и хрома. Мышьяк более надежен в смысле локализации источника металла. Он редко присутствует в сварных швах изделий из Богемии или Моравии, здесь преобладают предметы с высокими показателями никеля и кобальта. Предметы с повышенным содержанием мышьяка приведены в табл. 2 (гвоздь от подковы из Борка — XV в., обломок из замка Троски — средневековье, топор — III в. н. э.).

Участки железа с высоким содержанием мышьяка среди находок из Чехии встречаются редко, однако имеются данные о мышьяке в сварных швах (1–2.8 % As) для других территорий. Приведенным данным по концентрации мышьяка в сварных швах соответствуют характеристики двух сварных пакетованных изделий, полученных из экспериментальной крицы: 1) 2.6 % As, 1.7 % Со и 2.7 % № и 2) 2.9 % As, 1.0 % Со и 1.8 % Ni. Эксперимент проводился на территории Чехии французскими исследователями. Использовался гематит из месторождения Каймар-Авейрон во Франции. К сожалению, остается неизвестным, насколько широко изделия с повышенным содержанием никеля и мышьяка в сварных швах распространены в Европе. Несмотря на то, что повышение концентраций этих элементов в швах не отражает их концентраций в руде, однако сам факт такого их поведения указывает на использование определенных типов руд. Возможно, будущие исследования позволят установить, могут ли высокие показатели никеля и мышьяка в сварных изделиях использоваться для определения рудных источников.

Высоконикелевая сталь как материал, устойчивый к коррозии

По данным современной металлургии, даже небольшая примесь никеля повышает устойчивость железа к коррозии, вызванной атмосферными окислительными процессами. Такие типы стали значительно устойчивее к воздействию кислот и щелочей. Этим объясняется, почему участки высокой концентрации никеля плохо поддаются травлению. Такими свойствами отличается нож из Витебска с повышенным содержанием никеля в сварных швах, опубликованный М.Ф. Гуриным. Здесь процесс коррозии не продвигался в зоны, обогащенные никелем. Могли ли древние и средневековые кузнецы целенаправленно использовать высоконикелевую сталь как материал, устойчивый к коррозии? Это вполне возможно, хотя впервые нержавеющая сталь с 10 % Ni в Богемии получена в 1910 г.

В работах Е. Пясковского неоднократно упоминается сталь, изготовлявшаяся халибами в период античности; ее характерные свойства — серебристый цвет и устойчивость к коррозии. Такая сталь упоминается в трактате «De mirabilimus auscultationibus», приписываемом Аристотелю; упоминается, что ее выплавляли из «черного песка» и камня pyri-machos. Е. Пясковский предполагает, что камень — это хлоантит (FeNCoAs)S2, а черный песок — магнетит в соединении с кварцем, получаемый металл — высоконикелевая твердая сталь. Изделия из высоконикелевого железа известны в Польше в IV–VIII вв., предполагается, что их получали из руд с высоким содержанием никеля. Упоминавшийся топор из Ветржно-Бобрка имеет участки с 8.9-17.8 %, максимально до 39.1 % Ni, а также 0.95-1.07 % Со и 0.24-0.42 % (максимально 1.15 %) As. Два браслета из Ченстохова-Раков содержат 18.3 и 12.5 % Ni (более поздние данные — 17.4 % Ni, 0.6 % Со и 0.5 % As). Поскольку все эти изделия изготовлены из металлургического железа, они подтверждают предположение Е. Пясковского о существовании и целенаправленном применении высоконикелевой стали в Польше в период античности.

Пример целенаправленного использования высоконикелевой стали на территории Богемии и Моравии относится к средневековью. Это топор из Мстенице (ХIII-ХV вв.), имевший стальное покрытие с 1.8–2.8 % Ni, 0.3–0.6 % Со и 0.2–0.5 % С. Исследователи полагают, что применение столь развитой технологии связано с умением мастера различать сталь с высоким содержанием никеля и кобальта и использовать ее свойства. Насколько мне известно, это единственный пример такой конструкции изделия на территории Богемии и Моравии.

Перспективы дальнейших исследований

Очевидно, что железные изделия с высоким содержанием никеля в сварных швах встречаются гораздо чаще, чем предполагалось ранее, когда археометаллурги не применяли химический анализ микропримесей. Присутствие никеля и его распределение в древних изделиях — важная проблема. Археологический институт в Праге разрабатывает программу систематических исследований высоконикелевых структурных зон в археологических железных предметах. Внимание исследователей направлено на следующие проблемы.

1. Частота встречаемости изделий с высокой концентрацией никеля в сварных швах на отдельных памятниках.

2. Вероятность обнаружения высоконикелевых сварных швов на тех предметах, где имеется сварные швы.

3. Приемы обработки железа, способствующие или препятствующие появлению таких швов.

4. Специальные приемы обработки, применявшиеся для высоконикелевого железа, связь с определенными рудными источниками.

5. Какие месторождения железных руд в Богемии и Моравии имеют примесь никеля, и какие нет.

6. Число изделий, в которых обычная сталь сочетается с высоконикелевой для усиления устойчивости к коррозии или улучшения внешнего вида.

Кроме никеля, необходимо исследовать поведение других элементов, таких как кобальт и мышьяк, присутствие которых часто отмечается в структурных зонах с высоким содержанием никеля. Мы надеемся, что изучение кузнечной продукции из Богемии и Моравии, а также других территорий в сотрудничестве с иностранными коллегами поможет решению этих проблем и обсуждению аспектов, затронутых в настоящем докладе.

The problems of nickel enriched welding seams in archaeological iron objects

Jiří Hošek

Resume

The article introduce into scientific circulation the results of analytical and experimental investigations of nickel-rich structural layers, which appear in Czech archaeological iron objects. The most important questions connected with nickel-enriched seams being discussed in the contribution are the following: 1) terms of their occurrence, 2) discrimination between meteoritic and smelted metal with high nickel content, 3) provenance determination of iron objects, 4) the possibilities of utilization of nickel-rich steels as corrosion-resistant material.

 

Л. В. Конькова

Раннесредневековые бронзы и этнокультурные процессы на юге Дальнего Востока России

[52]

Одним из возможных направлений в изучении этнических и культурных процессов в археологии является комплексное исследование древних и средневековых материалов (черного и цветного металла, стекла, керамики) на основе серии дополняющих друг друга методов естественных наук.

Объектом исследования в данной работе были раннесредневековые дальневосточные бронзы, а основной задачей — выявление информационных возможностей этого материала для решения этнокультурных проблем эпохи раннего средневековья.

Южная часть Дальнего Востока России включает в себя обширные территории долины реки Амур или Приамурье и территорию Приморья. Природные условия и природные богатства Приамурья и Приморья, которые расположены на самой восточной оконечности евразийского континента, в значительной степени определили специфику этнокультурных процессов, проходивших здесь в различные исторические эпохи.

Горные системы в этой части Дальнего Востока чередуются со значительными равнинами, которые располагаются по долинам крупных рек, в межгорных впадинах и вдоль морских побережий.

Северная и северо-западная часть изучаемой зоны представляет собой обширную территорию бассейна реки Амур, отделенную с севера от районов Якутии системой идущих в широтном направлении хребтов, где водоразделом является Становой хребет. От северо-восточного Китая Приамурье с юга отделено Малым Хинганом, высота которого достигает 1500–1800 метров.

Между Амуром и побережьем Японского моря тянется отдельная самостоятельная горная система Сихотэ-Алинь, представляющая собой ряд горных хребтов и плато, вытянутых вдоль побережья Японского моря и Татарского пролива на 1200 километров (Никольская, 1962).

В южной части Приморья расположена обширная Приханкайская равнина, представляющая собой дальневосточные прерии и образующая открытый проход в сторону Маньчжурии и дальше в сторону Монголии, смыкаясь с евразийской степной зоной. Таким образом евразийский степной коридор в своей восточной части выходит к Тихому океану.

Второй значительный путь из Центральной Азии на Дальний Восток проходил непосредственно по водному пути, который создавала крупнейшая река Восточной Азии — Амур.

И Приамурье, и Приморье находятся в зоне южной уссурийской тайги, с очень богатым растительным и животным миром. Кроме того, реки бассейна Амура являются нерестилищами для лососевых и осетровых рыб.

Необходимо отметить также, что южная часть Дальнего Востока России расположена в пределах Тихоокеанского рудного пояса, который очень богат рудами различных металлов (Смирнов, 1948. С. 13–28). Среднее Приамурье и Приморье выделяются в отдельную Хингано-Сихотэ-Алинскую ветвь этого пояса (Радкевич, 1976. С. 41–47).

Разнообразие природных зон и сложный рельеф в горных местностях в некоторых случаях становятся фактором, разделяющим, а в некоторых — объединяющим этнические массивы. Природные богатства очень привлекательны для различных этнических групп, в результате в горных долинах со временем возникают наслоения одних этносов на другие, что отражается и в археологических материалах.

Эти территории очень интересны с точки зрения этнокультурных процессов, которые не реконструированы в полном объеме до настоящего времени.

Необычность исторической ситуации в этих районах Дальнего Востока стала очевидной уже в XVII веке, когда русские землепроходцы обнаружили здесь племена охотников и рыболовов (удэгэйцев, нанайцев, ульчей), которые находились на стадии родоплеменных отношений и следы каменных построек более раннего времени на этих же территориях. На берегу Амура, в районе Тырского утеса были обнаружены остатки крепостных сооружений и плиты с надписями (Окладников, 1955).

Систематические археологические исследования, которые начались в Приморье и Приамурье в XIX веке, сразу же выявили в этих районах многочисленные археологические памятники. Они были обнаружены здесь в ходе исследований, которые проводились экспедициями Академии наук, Русского географического общества, горными инженерами и военными топографами. Это были работы академика А.Ф. Миддендорфа (Миддендорф, 1860. С. 142), известного географа и путешественника М.И. Венюкова (Ввнюков, 1970. С. 117), русского географа Р.К. Маака (Маак, 1861. С. 29, 35, 43, 46). Большие заслуги в выявлении и описании археологических памятников связаны с именами горных инженеров Н. Аносова и И.А. Лопатина (Клеопов, 1964). В 1867–1869 в Приморье побывал известный путешественник Н.М. Пржевальский и сделал подробное описание средневековых памятников в районе Уссурийска (Пржевальский, 1947. С. 75, 76). В 1870–1871 годах была создана специальная историко-этнографическая экспедиция Русского географического общества под руководством известного востоковеда П. Кафарова для изучения Уссурийского края. Целенаправленный поиск, описание и частичные раскопки археологических памятников начались на Дальнем Востоке с образованием здесь в 1884 году Общества изучения Амурского края и деятельностью Ф.Ф. Буссе. Начало XX века в археологии южной части Дальнего Востока связано с именем военного топографа и известного путешественника В.К. Арсеньева (Арсеньев, 1947).

Десятки, а затем и сотни археологических памятников, среди которых были хорошо укрепленные средневековые городища со сложной системой фортификации, остатки храмовых комплексов, следы дорог и горных выработок, поражали несоответствием прошлого и реальной исторической ситуацией XIX — начала XX в., когда в уссурийской тайге можно было увидеть заброшенные города, а рядом обитали племена первобытных охотников.

Первые попытки разобраться с этническими и культурными проблемами Дальнего Востока на основе изучения преимущественно китайских письменных источников предпринимались уже в середине XIX века. Работы русских востоковедов: Н.Я. Бичурина, который много лет провел в Китае, занимаясь переводами древних и средневековых текстов (Иакинф, 1851), В. Горского (Горский, 1852) и В.П. Васильева (Васильев, 1857) позволили определить названия народов, обитавших в районах Манчжурии, Приамурья, Приморья и создали возможность этнической интерпретации археологических памятников. Эти работы не потеряли своего значения до настоящего времени, но реальное совмещение скупых строчек китайских текстов, которые часто носили официальный характер и в общих чертах характеризовали события, происходившие далеко на северо-востоке, с реальными археологическими материалами на практике оказалось достаточно трудным.

Во второй половине XX в. в дальневосточной археологии на основе изучения археологических памятников и данных письменных источников сложилась определенная система представлений об исторических событиях средневекового периода. Согласно этим представлениям во второй половине I тыс. н. э. территории южной части Дальнего Востока заселяются мохэскими племенами (Государство Бохай, 1994. С. 3), которые на длительный период становятся этнической основой населения этих районов. Самая южная часть Приморья в конце VII в. входит в состав государства Бохай (698–927 гг.), которое в X в. было уничтожено киданями. В XII в. территория Приморья входит в состав государства чжур-чжэней (1115–1234 гг.) (Шавкунов, 1990). В настоящее время датировки второго периода государственности значительно сокращены и располагаются в пределах XIII в.

Приведенные выше данные создают представление, что все вопросы в дальневосточной археологии решены. Но за пределами официальных датировок остаются большие процессы и неоднозначные ситуации. В их числе — период, в течение которого происходит расселение племен мохэ в Приморье, предшествующий появлению на этой территории серии городищ и поселений VIII-Х вв. Своеобразные «темные века» в археологии Дальнего Востока как и на западе Евразии приходятся на середину I тыс. н. э. и очень плохо документированы. Недостаточно изучен период с X по XII в. в Приморье после падения Бохайского государства. Неясно, в какой степени сказалось влияние киданей, одержавших победу над Бохаем, на данной территории и было ли оно вообще? До настоящего времени не обнаружены археологические памятники, связанные с культурой киданей на территории Приморского края. Был ли период запустения в этих районах после окончания войны?

В VIII-Х вв. в Приморье возникают города, буддийские храмы и возможно монастыри, поселения и могильники (Государство Бохай, 1994). В Приамурье в это же время преобладают могильники и имеются поселения (Деревянко, 1975; 1977; 1981; Медведев, 1982; 1986). И в Приморье и в Приамурье значительную роль в датировке памятников играли изделия из бронзы, в частности, поясные накладки тюркского типа. Если исходить из предположения, что основу населения составляли племена мохэ, то в этом случае металлические украшения должны быть единообразные или близкие и связанные именно с этим этносом. Имеется специфический дальневосточный тип поясных накладок, который предположительно был связан с мохэсцами. Известно также, что в составе населения Бохайского государства были выходцы с территории Кореи. Этот фактор предполагает наличие корейских изделий и украшений, но хронология памятников выстраивается по тюркским аналогиям.

Все вышеперечисленное свидетельствует о том, что специальное изучение коллекции средневекового дальневосточного металла позволило бы получить дополнительную информацию об этнических и культурных процессах в этих районах.

Начало комплексному изучению раннесредневековых бронз с территории южной части Дальнего Востока России было положено на рубеже 70-80-х гг. прошлого века (Конькова, 1982). Состав металла и типы сплавов изучались с помощью эмиссионного спектрального анализа, а техника изготовления предметов — с помощью методов металлографии и визуального технологического анализа. Обследование прошли несколько десятков средневековых предметов из меди и ее сплавов с территории Приморья и Приамурья. Одновременно исследовались особенности цветного металла эпохи бронзы, раннего железного века и средневековья. В итоге была получена хронологическая колонка изменения составов металла и сплавов, а также технологии их обработки с территории юга Дальнего Востока на протяжении двух с лишним тысячелетий (Конькова, 1989).

Подобный подход позволяет выявить, в первую очередь, наличие или отсутствие преемственности в технологическом плане между отдельными хронологическими периодами, что, в свою очередь, дает основания для историко-культурных реконструкций.

На следующем этапе исследования в конце 80-х — начале 90-х годов было увеличено количество изученных предметов, привлечена для исследования значительная серия синхронных бронзовых изделий с территории Забайкалья и Южной Сибири, а также изучена серия раннесредневековых бронзовых предметов с территории Приморья с помощью изотопного анализа свинца (Konkova, Fefelov, Zarudneva, 1990). В итоге в полученную базу данных вошли составы 2348 образцов изделий из меди и ее сплавов с территории Дальнего Востока и соседних территорий (Конькова, 1996).

Сравнительное химико-технологическое изучение бронзовых изделий с территории южной части Дальнего Востока России, включающих Приморье и Приамурье, в рамках хронологической колонки от конца II тысячелетия до н. э. и до начала II тысячелетия н. э. показало значительные информационные возможности средневекового металла, не уступающие с точки зрения реконструкции исторических процессов металлу раннему. Диахронное сравнение металлических изделий было дополнено синхронным, что расширило возможности выявления связей между потоками металла на смежных территориях и выявления сходства и различия в технологических традициях.

Коллекция изделий из меди и ее сплавов, датируемая VIII–X вв. для Приморья и VIII–XII вв. для Приамурья, представленная преимущественно украшениями (поясными накладками, серьгами, браслетами, шпильками, бубенчиками, бусинами, подвесками и нашивками), отчетливо продемонстрировала несколько составляющих и с позиций состава самого металла и с точки зрения техники изготовления вещей, это позволило выявить ряд традиций в обработке и оформлении металла (Конькова, 1989; 1996).

В ходе данной работы автор предполагал по возможности выявить уровни культурных и этнических процессов, стоящих за этими традициями.

В целом, период VIII–XII вв. дает, вероятно, наибольшие возможности для этнокультурных реконструкций на основе изучения цветного металла. Это время очень интенсивных исторических процессов, когда после периода «темных веков» на всем пространстве от Европы до Дальнего Востока возникают многочисленные государства, устанавливаются торговые связи, это время расцвета Византийской империи, Арабского халифата, государств Китая, Кореи и Японии, кочевых империй в Центральной Азии. Медь и ее сплавы широко используются в это время в декоративных целях, это парадная конская сбруя, декорированные поясные наборы, кольца, серьги, браслеты, зеркала, посуда, культовые предметы. Для Дальнего Востока — это еще и монеты.

Развитие городов, а вместе с ними ремесел и торговли приводит к увеличению объемов и скорости оборота металлов в средневековом мире. Медь и сплавы на ее основе становятся преимущественно декоративным материалом, спрос на который очень велик. Типы изделий и их художественное оформление отражают запросы и интересы различных этнических, социальных и религиозных групп. Технология изготовления предметов позволяет судить об уровне развития ремесла и особенностях той или иной ремесленной традиции. Но интенсивность обменных процессов приводит к увеличению объемов использования вторичного металла. Изучение средневековых бронз и последующие реконструкции на этой основе требуют от исследователя учета тех возможностей и ограничений, которые для каждой коллекции определяются конкретной географической зоной, наличием или отсутствием городских и ремесленных центров, природными ресурсами региона (источники металла, драгоценные камни, пушнина), наличием торговых путей и т. д.

В Центральной Азии и на Дальнем Востоке этот период интенсивного использования цветного металла в декоративных целях в целом завершается в XI в. кризисом, связанным с увеличением потребности в металле и уменьшением его добычи. В Китае в это время в связи с недостатком металла для выпуска монет, начинается выпуск бумажных денег (Ивочкина, 1971).

Но в южной части Дальнего Востока России сложилась своеобразная ситуация, когда в Приморье многие исторические процессы предположительно замирают в X веке в связи с гибелью государства Бохай (926 г.). В Приамурье, наоборот, историческая ситуация оставалась стабильной в силу отдаленности и особых условий местности (разветвленная широкая долина реки Амур), что способствовало сохранению распространенных здесь типов бронзовых изделий до XII в.

Нижняя хронологическая граница выбранного для данной работы периода связана со временем вхождения части Приморского края в состав государства Бохай (рис. 1), которое реально проявляется только в VIII в. В целом, охватывается период с VIII по XII вв.

Рис. 1. Государство Бохай (по материалам книги «Государство Бохай…», 1994). 1 — государственная граница; 2 — административная граница; 3 — столицы; 4 — морской порт; 5 — морской путь.

Комплекс археологических бронз, происходящих из раннесредневековых могильников и поселений Приморья и Приамурья отчетливо распадается на группы даже по морфологическим признакам, демонстрируя их различия и связь с различными этническими массивами.

На уровне исследования составов бронз и технологий их производства также отчетливо выявились различия. Выделяются бронзы с повышенным содержанием олова, имеются трехкомпонентные сплавы со свинцом и оловом, а также представлена латунь. Изучение техники изготовления предметов позволило выявить несколько технологических традиций: литье по восковой модели, отливки в форму, отливки по оттиску жесткого штампа, различные типы ковки, пайка, золочение, серебрение, лужение и т. д.

Изученный массив бронзовых предметов показал, что наиболее информативными оказались поясные наборы и серьги.

Рис. 2. Бронзовые накладки, выполненные в «тюркской» традиции.

Отчетливо выделяется тюркский тип поясных наборов и серег (рис. 2). Морфологические особенности тюркских накладок постоянно обращали на себя внимание археологов и использовались для датировок дальневосточных памятников.

Изучение составов и технологии изготовления данных предметов показало, что они представляют «тюркскую» технологическую традицию (Конькова, 1996. С. 19) изготовления тонкостенных полых накладок, отлитых по восковой модели и характерных для значительных пространств Евразии. Серьги «тюркского» типа отлиты в двухстороннюю форму, что отчетливо документируется литейным швом. Данная технологическая традиция сформировалась в районах значительно более западных, чем юг Дальнего Востока России. Устойчивое соблюдение приемов изготовления накладок свидетельствует о высоком профессионализме (Конькова, Король, 1999) в их изготовлении и о том, что они отливались в ремесленном центре.

Изучение состава металла показало, что представлены разные типы сплавов и разные геохимические основы металла. Имеется группа высокооловянных бронз с содержанием олова свыше 20 %, трехкомпонентные сплавы с оловом и свинцом, латунь.

На Дальний Восток они могли попасть как составная часть убранства одежды этнических тюрок. Если данный вариант реконструкции справедлив, то в этом случае серийные находки накладок тюркского типа в поселениях и погребениях Приморья и Приамурья говорят о том, что тюркский этнический компонент входил в состав населения этой части Дальнего Востока.

Второй вариант реконструкции предполагает престижность использования тюркского поясного набора в дальневосточной среде на определенном социальном уровне. Подобное использование тюркского поясного набора было известно в Китае в эпоху Тан (Крюков, Малявин, Софронов, 1984. С. 156). В этом случае поясные наборы были военными трофеями или почетными дарами для элиты местного общества. Производились они в крупных ремесленных центрах и поставлялись в зависимости от спроса в те или иные регионы.

Ясность в решение этого вопроса могли бы внести антропологические данные, но преобладающим обрядом погребения является кремация, поэтому возможны только по-леогенетические исследования.

Дальневосточный поясной набор, аналогов которому нет на других территориях, представляет собой крупные ажурные поясные пластины двух видов: круглые и прямоугольные (рис. 3). Первый — это круглые пластины со щитком в нижней части и прорезными украшениями. Второй представлен прямоугольными прорезными бляхами с фестончатым или гладким краем. Оба типа накладок встречаются в памятниках и Приморья и Приамурья, но, предположительно, прямоугольные пластины появляются чуть позднее, после IX в.

Рис. 3. Бронзовые накладки, выполненные в «амурской» традиции.

Наиболее ранние круглые накладки обнаружены в Троицком могильнике (Приамурье), который принадлежал мохэским племенам и датируется по мнению автора раскопок в пределах VII-Х вв. (Деревянко, 1977). Их происхождение связывается с простыми, небольшими круглыми прорезными бляхами середины I тыс. н. э. из Забайкалья.

Исследование технологии изготовления круглых блях показало, что все они изготовлены одним способом. Это отливка по восковой модели, которая отчетливо реконструируется по следам инструментов на поверхности рельефного орнамента, сочетающегося с прорезным орнаментом. Отливки достаточно массивные, монолитные, в отличие от тюркских накладок. На оборотной стороне каждой накладки отливались ушки для прикрепления к поясу.

Прямоугольные накладки разделяются на два типа по технике их изготовления. В целом, это тоже массивные, монолитные бронзовые пластины, изготовленные мастерами, которые не знали техники тонкостенного литья, которое использовалось при отливке тюркских накладок. На оборотной стороне накладок имеются ушки для крепления к ткани пояса, а не штифты, как у тюркских накладок.

Первая группа изготовлена отливкой по восковой модели. Это отчетливо документируется характером орнамента на лицевой стороне пластин. Орнамент геометрический, врезной, неглубокий, покрывает всю поверхность накладки. Традиция изготовления местных накладок рассматривается как специфическая «амурская» традиция (Конькова, 1996). Этот тип накладок не является самым распространенным и видимо занимает с точки зрения технологии промежуточное положение между круглыми прокладками, которые уступают на Амуре место прямоугольным, и вторым технологическим типом прямоугольных накладок. Для второго типа характерны больший вес и массивность, достаточно грубое исполнение, врезной линейный орнамент, часто нанесенный после отливки, в сочетании с крупными сквозными отверстиями. Анализ макротехнологических следов на поверхности изделий позволяет предположить, что они отливались по оттиску жесткого штампа, изготовленного, вероятно из дерева или из камня типа сланца.

Во многих случаях на поверхности пластин видны следы лужения.

Анализ состава металла показал, что использовался усредненный сплав меди, олова и свинца. Такой состав часто является свидетельством того, что металл неоднократно переплавлялся.

Мохэские серьги, которые встречаются и в памятниках Приморья и в памятниках Приамурья изготовлены по одной схеме и представляют собой проволочное кольцо, изогнутое в один или полтора оборота, на которое нанизан нефритовый диск (белый нефрит). Серия проволочных колец из памятников Приамурья показала, что они изготовлены из тянутой проволоки и имеют одинаковый состав — латунь с высоким содержанием цинка (около 30 %). Это золотая латунь, которая поставлялась в районы Дальнего Востока, вероятно по караванным путям из Средней Азии в обмен на меха. В Китае не существовало до XI в. производства собственной латуни, она привозилась с запада.

Проволочные кольца для серег из Приморья были изготовлены из бронзы с разным составом.

На ряде памятников в Приморье и Приамурье обнаружены следы литейного производства. Наибольший интерес представляет собой Новогордеевское поселение (Государство Бохай, 1990), где обнаружен поселок литейщиков. Сам памятник уничтожен строительством, но была собрана значительная коллекция литейных форм, тиглей, фрагментов керамики, были обнаружены следы литейных печей, которые располагались на берегу реки рядами. Несколько десятков сильно обожженных целых и фрагментированных литейных форм, изготовленных из качественной глины, различные типы тиглей, керамическое сопло для искусственной подачи воздуха (рис. 4), говорят об интенсивном литейном производстве.

Литейные формы предназначались для отливки украшений, которые не найдены на археологических памятниках. Имеется только фрагмент подобного украшения, который найден на севере Приморья в таежной зоне. Изготавливались простые подвески и нашивки, которые, вероятно, отправлялись в лесную зону в обмен на меха и другие ценные материалы. Анализ керамики показал, что поселение, вероятно, принадлежало выходцам из Средней Азии — согдийцам и было специализированной ремесленной факторией (Шавкунов, 1985).

Изотопные исследования содержания свинца в металле с этого поселения, показали, что использовался дальневосточный металл, локализация источников которого еще требует разработки.

Среди исследованных предметов была представлена серия изделий, связанных с буддийским культом (изображения Будды из храмовых комплексов). Эти предметы, а также зеркала, китайские монеты, элитные украшения в виде шпилек с цветочными навершиями представляют собой «верхнюю» культуру, которая существует в обществе того времени.

Изучение состава металла с точки зрения микропримесей показало наличие двух основных групп: металл с пониженным содержанием сурьмы, мышьяка и висмута и металл с повышенными содержаниями этих элементов. Происхождение последнего предположительно связывается с импортом металла из Японии.

Результаты проведенного комплексного исследования показали несколько уровней культурного взаимодействия народов, населяющих данную территорию:

1. изготовление национальных украшений на месте из имеющегося металла;

2. появление бронзовых вещей вместе с этническим массивом;

3. получение полуфабрикатов (проволока из Средней Азии) и изготовление национальных украшений на месте;

4. производство украшений для другого этноса с целью обмена «нижняя» и «верхняя» субкультуры;

5. получение металла в ходе обменных операций;

6. добыча металла.

Таким образом, наиболее перспективным направлением исследования бронз с целью этнокультурных реконструкций, является комплексное сопоставление морфологических особенностей предметов, их художественного оформления, составов сплавов и технологий изготовления.

Литература

Арсеньев В.К, 1947. Материалы по изучению древнейшей истории Уссурийского края.

Сочинения. Т. 4. Владивосток.

Васильев В.П., 1857. История и древности восточной части Средней Азии от X до ХШ века, с приложением перевода китайских известий о киданях, джурджитах и монголо-татарах. СПб.

Венюков М.И., 1970. Путешествие по Приамурью, Китаю и Японии. Хабаровск.

Горский В. 1852. Начало и первые дела Маньчжурского Дома // Труды членов Российской духовной миссии в Пекине. Т. 1. СПб.

Государство Бохай (698–926) и племена Дальнего Востока России, 1994. М.

Деревянко ЕЖ, 1975. Мохэские памятники Среднего Амура. Новосибирск.

Деревянко Е.И., 1977. Троицкий могильник. Новосибирск.

Деревянко Е.И., 1981. Племена Приамурья: I тысячелетие нашей эры // Очерки этнической истории и культуры. Новосибирск.

Иакинф (Бичурин Н.Я.), 1851. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Ч. 1–3. СПб.

Ивочкина Н.В., 1971. Медь в денежном обращении чжуржэньского государства Цзинь (1115–1234 гг.) // Труды ГЭ. Т. 12. Л.

Клеопов И.Л., 1964. И.А. Лопатин. Очерк жизни и научной деятельности. Неопубликованные дневники, письма. Иркутск.

Конькова Л.В., 1982. Цветная металлообработка на юге Дальнего Востока СССР в древности. Автореф. дис… канд. ист. наук. М.

Конькова Л.В., 1989. Бронзолитейное производство на юге Дальнего Востока СССР. Рубеж II–I тыс. до н. э. — XIII век н. э. М.

Конькова J1.В., 1996. Дальневосточные бронзы и традиции цветной металлообработки в степной Азии. Автореф. же… докт. ист. наук. М.

Конькова Л.В., Король Г.Г., 1999. Кочевой мир: развитие технологии и декора (художественный металл) // ЭО. № 2.

Konkova L. V., Fefelov N.N., Zarudneva N. V., 1990. The Isotope composition of Lead in the Bronzes from Arhaeological Sites in the South of the Soviet Far East // Bulletin of the Metals Museum. Vol. 15.

Медведев B.E., 1982. Средневековые памятники острова Уссурийского. Новосибирск.

Медведев В.Е., 1986. Приамурье в конце I — начале II тысячелетия. Чжурчжэньская эпоха. Новосибирск.

Маак Р., 1861. Путешествие по долине реки Уссури. Т. I. СПб.

Миддендорф А.Ф., 1860. Путешествие на север и восток Сибири. Ч, 1. СПб.

Никольская В.В., 1962. Дальний Восток. М.

Окладников А.П., 1955. Первые известия об археологических памятниках Нижнего Амура // Известия Всесоюзного географического общества. Т. 87. № 4.

Пржевальский Н.М., 1947. Путешествие в Уссурийском крае. 1867–1869. М.

Радкевич Е.А., 1976. Очерк металлогении Тихоокеанского рудного пояса. М.

Смирнов С. С., 1946. О Тихоокеанском рудном поясе // Изв. АН СССР. Сер. геол. № 2.

Шавкунов Э.В., 1985. Согдийско-иранские элементы в культуре бохайцев и чжурчжэней // Проблемы древних культур Сибири. Новосибирск.

Шавкунов Э.В., 1990. Культура чжурчженей-удигэ ХII-ХIII вв. и проблема происхождения тунгусских народов Дальнего Востока. М.

Early Medieval bronzes from Russian Far East as a source for ethnic and cultural information

L.V. Konkova

Resume

Complex cultural interrelations in the Far East are mirrored by archaeological materials from the south of Russian Far East (Primorye zone and the Amur valley). As early as the introduction of bronze, metal objects have served as the indicators of cross-cultural interrelations. The corps of archaeological medieval bronzes from cemeteries and settlements in Primorye and the Amur valley may be divided into several groups, first of all, according to their morphology, which relate to different ethnic groups. These specific features are very spectacular in bronze belt-fittings of the Early Middle Ages. Among them the details of the Turkic origin and those of local autochthonous provenance are easily singled out. Investigations of composition of bronzes and technology of their production clearly reveal the difference. The studies of production technology give grounds to outline several manufacturing traditions: lost-wax casting, casting in various types of moulds, casting after model imprint, various types of hammering. Ethno-cultural traditions manifest themselves on different levels: production of national ornaments of the metal locally available; production of national ornaments of inported semi-finished material (wire); production of ornaments for exchange for furs and other valued goods, imported ornaments and objects of religious junction, imported metal.