Тихон

Волны лениво, словно нехотя лизали прибрежный песок. Солнце проделало совсем небольшую часть своего извечно неторопливого ежедневного пути к закату.

Время было самое подходящее для загара — десять утра, и платный пляж одного из элитных пансионатов на берегу Черного моря был довольно плотно заполнен телами от молочно–белого до бронзово–черного цвета.

Здесь было все для утехи плоти: просеянный песок без единого камешка; вода идеальной прозрачности; ненавязчиво обходительные официанты, в мгновение ока исполняющие любой заказ; суетящаяся с показным рвением обслуга, обступающая вновь прибывшего пляжника и услужливо предлагающая шезлонги, матрацы, зонты и столики; вместительный бассейн, выложенный нежно–голубой плиткой, со слегка подогретой морской водой; две сексапильные блондинки и два слегка перекачанных юноши в ярко красных купальных костюмах ─ на случай, если кому‑то захочется затеять игру «тону–спасай»; кушетки под легким тентом и массажист с массажисткой, производящие определенные действия по желанию клиента с его телом за флерной завесою или без нее; водные велосипеды и мотоциклы; кабинки для переодевания, душевые и прочее, и прочее, и прочее.

Олег, удобно развалившись в шезлонге, прятал глаза за стеклами солнцезащитных очков и украдкой рассматривал окружающих его сограждан и иностранцев. Голова и плечи были в тени, которую давал пляжный зонтик, остальные части тела нежились в лучах утреннего солнца.

Длинные плавки–шорты, которые скрывали синяки от парашютных ремней, круглая панамка, закрывающая верхнюю часть лица, два массивных перстня с отбрасывающими во все стороны блики каратниками и золотой «Роллекс» на запястье левой руки составляли весь его наряд. Он курил сигару, выверенным движением стряхивал пепел в пепельницу, стоящую на миниатюрном столике рядом, и изредка, смакуя, прикладывался к запотевшему огромному бокалу с немыслимым количеством разноцветных зонтиков.

Девочки, которые стайками пробегали мимо поджарого, мускулистого, аристократическим жестом пьющего коктейли Олега, бросали на него пугливые взоры. Дамы недвусмысленными взглядами примеряли его мужественную стать максимально близко к своим телесам. Рыхлые, с отечными лицами и залысинами мужчины в возрасте, коих было абсолютное большинство среди представителей сильного пола на этом пятачке рая, косились на него с плохо скрытой неприязнью.

Версий относительно его персоны было несколько, но все они легко помещались в диапазон от жиголо, альфонса — специалиста по женскому полу до мажорного продолжателя династии столичных юристов или, на худой конец, сына высокопоставленного чиновника–нефтяника.

Все эти «хозяева» жизни, воротилы различных уровней и направлений, были бы шокированы, узнай они, кто такой на самом деле человек с «Роллексом» и в перстнях с крупными бриллиантами, столь вольготно себя чувствующий в их обществе на одном из лучших пляжей страны.

Дело в том, что Олег Тихонов был старшим опером «бандитского» отдела Главного управления «К». И по роду своей деятельности находился по ту сторону баррикад со многими из окружающих его сейчас людей. Причем, он был не просто майором–оперативником, работающим всю свою профессиональную жизнь под прикрытием.

Тихон, как называли Олега сослуживцы, являлся легендарной фигурой этого подразделения. Благодаря ему были привлечены к ответственности и осуждены члены десятков преступных группировок из всех регионов страны. Именно он вот уже полтора десятка лет выполнял самые щекотливые задания, поставленные руководством службы.

Начальство молилось на удачливого оперативника, добывающего ему с ежедневным риском для жизни ордена, звезды и должности. Собратья по ремеслу восторгались его комбинациями, эффектными решениями, казалось бы, невыполнимых задач. А молодые офицеры складывали о нем легенды и мечтали увидеть хоть раз лицо своего кумира без грима.

Тем не менее, попасть в это дивное место даже самый знаменитый оперативный работник самой серьезной службы страны мог только в одном случае — находясь на задании под прикрытием. Один день на этом пляже стоил больше месячного жалования майора, не говоря уже о номере, ночных барах, казино, всевозможных шоу и прочих изысках.

Олег с сожалением отсчитывал последние минуты своего в этот раз столь приятного задания. За пятнадцать лет безупречной службы ему приходилось играть десятки ролей различнейшего диапазона: от крупных бизнесменов до воров в законе. Он мог всплыть в любом регионе страны в любой личине. Сегодняшний образ был одним из самых приятных за последние годы. Оно и понятно.

Играть эмиссара одного из олигархов, барствуя в пятизвездочном отеле на берегу Черного моря, куда приятней, чем исполнять роль авторитетного урки, который устанавливает порядок в тюремной камере.

До начала операции оставалось чуть больше часа. На этом его командировка, увы, заканчивалась. Олег с сожалением подумал, что было бы совсем неплохо взять отпуск и с Ниной, которая уже много лет стоически терпит все тяготы, связанные с его службой, вот так вот развалиться на пляже, не сканируя окрестности, а просто наслаждаясь солнцем, морем, пляжем, радостью любимой женщины, просто жизнью. Наверное, такое станет возможным нескоро. Начальство никогда не считается с планами подчиненных.

Олег уже распознал всех кто, так или иначе, причастен к готовящемуся гешефту.

Он без особого труда вычислил всех своих коллег из конторской «Альфы», хотя по инструкции контактировал только со старшим офицером и, по определению, не они его, ни он их в лицо знать были не должны. Слава, имевший звание подполковника, был хорошим специалистом, и работать с ним было приятно.

Они вдвоем, под пиво, вчера вечером очень быстро проработали все рабочие моменты предстоящей операции и расстались довольные уровнем компетентности друг друга.

Дальше была уже его прерогатива, как командира группы — посвящать свою команду в курс дела или руководить ими втемную, вплоть до финала. Из‑за малейшей допущенной ошибки в операции такого уровня можно лишиться и звания, и должности, а при сильном проколе последствия могут быть еще серьезнее.

«У них там, в «Альфе», свои порядки, их начальство бьет по сопатке», — усмехнулся Олег и сделал неспешный глоток из бокала.

Группе прикрытия было категорически запрещено вмешиваться в ход операции. Правда, с одной небольшой оговоркой: бездействовать следовало в девяти из десяти вариантах развития событий. Вот на десятый‑то случай (если Олега начнут просто втупую убивать на пляже) и грелось на солнышке вокруг Тихона шесть человек группы прикрытия, пряча в пляжных сумках и полотенцах оружие.

Четыре парня и две девушки. Два парня в нескольких метрах друг от друга перебрасывались вялыми репликами, разыгрывая случайное знакомство, остальные изображали одиноких курортников. Старший группы — Слава лежал на подстилке, брошенной прямо на песок, манкируя периодически предлагаемыми заботливым обслуживающим персоналом шезлонгом и матрацем. Он читал модный детектив и пил баночное пиво.

Девушки в «стрингах» напропалую кокетничали со всеми особями мужского пола и пили мартини. Заподозрить в них агентов спецслужбы мог разве что параноик. Ну, а Тихон… Ему по роду службы было положено такие вещи рубить на лету.

У обеих обольстительниц собранные в пучок волосы были скреплены заколками в виде небольших спиц. Олегу эти предметы были хорошо знакомы. Он мог поспорить на месячную зарплату, что эти «легкомысленные» девицы в доли секунды могут попасть такими вот стрелками в монету с двадцати шагов.

Судя по коротким взглядам, которые время от времени бросали на подполковника все члены команды, Слава действовал по инструкции — он не раскрыл своей «пятерке» инкогнито Олега, а просто определил каждому место дислокации и приказал находиться в «желтом» состоянии. (Так характеризуют состояние максимального внимания и напряжения самураи). Если все обойдется без эксцессов, то ребята так и не узнают, кого прикрывали, не говоря уже о сути операции. И это правильно, лишний раз светиться агенту, работающему под прикрытием, не стоит даже перед своими. Даже в гриме.

Но и оппоненты тоже были ребята не промах. Тихон насчитал изначально троих, это были: пожилая якобы семейная пара и молодой пухлый черноволосый парень, попросивший поставить шезлонг возле самой воды. Затем на пляже появились еще двое. Типичные волкодавы. Оба небольшого роста, коренастые, угрюмые, с хорошо развитой мускулатурой. Расположились неподалеку от Тихона. Это была случайность, знать его в лицо они никак не могли. Один наградил другого злобным взглядом и чуть не заехал ему по шее, когда тот брякнул спрятанным в пляжной сумке автоматом о шезлонг. Судя по размерам и форме сумки, это был «Скорпион», немного поколебавшись, определил Олег.

Над тем, кто из этой пятерки будет выходить на контакт, майор решил голову себе не ломать. Скоро подойдет контрольное время, все и так разъяснится. Хотя, скорее всего, три парня ─ это прикрытие, а общаться придется с пожилой парой. У них целая куча всяких сумок, в которых легко разместить необходимое количество денег. С другой стороны, сделка серьезная, со стороны покупателей возможно появление любого количества людей.

Олег достал из сумки мобильный телефон, взглянул на дисплей, определил время, проигнорировав «Роллекс», и положил квадратную коробочку рядом с пепельницей. Кроме Тихона, стоимость этого аппаратика была известна лишь двоим в управлении: непосредственному начальнику Олега и мастеру из отдела технического обеспечения, который собственноручно вносил изменения в телефон.

В его внутренностях или, если говорить точнее, в аккумуляторной батарее, исполняющей роль контейнера, находилось нечто ценой в шестьсот тысяч долларов. Предмет сегодняшней сделки.

При этом мобильник исполнял все вменяемые ему функции плюс еще и фотографировал. Как технарь умудрился вмонтировать в эту небольшую коробочку дополнительный источник питания, для Олега осталось загадкой. Ну, что ж, у каждого свои профессиональные секреты.

Тихон прикрыл глаза и легко воспроизвел по памяти:

«Осмий — химический элемент 8 группы периодической системы, атомный номер 76, атомная масса 190,2, относится к платиновым металлам. Назван от греческого «osme» — запах, по резко пахнущему оксиду. OsO4. Плотность 22,61 г/см3. tпл. ок 3027 градусов Цельсия. Катализатор многих реакций, компонент сверхтвердых и износостойких сплавов с иридием».

Что‑то в этой химической ахинее Олег понимал, что‑то не совсем, но главным было другое: этот металл широко применялся в некоторых отраслях и один его грамм стоил за границей тридцать тысяч долларов. А в фальшивой аккумуляторной батарее этих граммов было сорок.

Поскольку товар был по легенде украден с места производства, из лаборатории научно–исследовательского института, Тихон, исполняющий роль представителя продавца, отдавал его за полцены. По пятнадцать тысяч баксов за грамм. Пятнадцать на сорок — шестьсот тысяч долларов. Сумма приличная.

Цель операции — отследить канал ухода осмия за границу и определить конечного потребителя. Настоящие горе–бизнесмены, увеличившие выпуск этого ценного продукта и пытавшиеся наладить международный канал сбыта неучтенного металла, уже изолированы и находятся под следствием. Олег должен поменять товар на деньги, сделать несколько снимков в момент передачи и не мешать покупателям ретироваться. На этом часть операции с его участием заканчивается. Граница рядом. Осмий должен уйти в Турцию, а оттуда, по цепочке, к конечному потребителю.

Операция проводится при участии Интерпола, дальше ─ их юрисдикция, их головная боль, их «похороны», как говорят американцы.

Майору останется сдать финслужбе под роспись деньги и золотые побрякушки и спокойно с докладом к начальнику отдела полковнику Смирнову. Не операция, а конфетка. Приятная прогулка, не более.

Олег взглянул на мобильник, стоивший шестьсот тысяч долларов (это прямо здесь, а где‑то за границей ─ и все миллион двести тысяч), вздохнул и в который раз подумал о шансе разбогатеть. Когда он появится? Такой шанс, чтоб не в ущерб службе и чтоб вообще не пожалеть впоследствии о нажитом таким способом богатстве.

«Вот Мишке Волкову повезло. Сорвал миллион баксов, и не за счет службы. Получил подполковник заветный чемоданчик с зелеными бумажками и решил, что хватит своей жизнью рисковать. Хорошую, кстати, вещь придумали офицеры — трактовать левый заработок «не в ущерб службе» то есть такой доход, который получается не от продажи государственных секретов, не от согласия установить «крышу», не от оказания специфических услуг с использованием любого служебного ресурса. Это все инфамита — не есть хорошо и достойно презрения и порицания.

А вот если офицер службы исхитрился снять бабки неким седьмым или тринадцатым способом, то он молодец. Подход грамотный. Закон — хороший инструмент для тех, кто умеет им пользоваться. Нищенствовать никому неохота.

С каким неподдельным восхищением и тщетно маскируемой завистью смотрели на Мишку практически все, когда он, подполковник службы, орденоносец, приехал в управление на «БМВ» последней модели за восемьдесят семь тысяч долларов и подал рапорт об отставке. Все управление прилипло к окнам, рассматривая немецкого Росинанта. Это был символ удачливости, богатства и свободы.

И отпустили Мишку на гражданку, проводив алчными взглядами в спину. Зубами клацнули, а сказать никто ничего не смог. Потому как всем, в том числе и руководству, вплоть до председателя, было хорошо известно: подполковник Волков заработал миллион долларов «не в ущерб службе». А значит, молодец и имеет теперь полное право спокойно жить в свое удовольствие.

Вот тут, видимо, и ответ таится, что совсем не в эфемерном шансе дело. Мало ли их у тебя было за пятнадцать лет оперативной работы? Шансов, полушансов? А возможностей получить сразу много лавэ, стоило лишь пойти на небольшой компромисс со своей совестью? Сколько угодно. Не пересчитать. Деньги, особенно большие, это, бесспорно, хорошо и если идут сами в руки, упускать их глупо, но вот не хочется жертвовать за кучу «зелени» чем‑то незримым, но очень важным…

На «БМВ» за восемьдесят семь тысяч кататься, как Мишка, конечно, хочется, а вот чтоб смотрели как на него — нет. И дело тут, как ни крути, в воспитании и жизненных принципах». — Тихон раскурил новую сигару и окутал себя облаком ароматного дыма.

Родился Олег в маленьком провинциальном городке, в семье учителей. Отец преподавал историю, русский язык и литературу, мать иностранные языки — английский, французский. Детей в семье было двое. Брат Игорь был на шесть лет старше Олега. Родители воспитывали детей по стандартным советским правилам. Они хотели видеть сыновей честными, дружными, начитанными, спортивными, отважными патриотами своей Родины. Старались, чтобы дети были одеты, обуты, вкусно накормлены. Но главное внимание уделяли, безусловно, духовному развитию.

Игорь, закончив с золотой медалью школу, ушел армию, в войска, которыми оба брата бредили — Воздушно–Десантные. Олегу тогда было двенадцать лет, и он был просто одержим мечтой пойти по стопам старшего брата. Учеба ему давалась легко, и все свободное время он посвящал двум вещам: спорту и книгам.

Олег брал книги во всех трех библиотеках их небольшого городка. Литература героико–приключенческо–патриотического направления формировала его мировоззрение. Конан Дойл, Сименон, Джек Лондон, Фенимор Купер, Стивенсон, Марк Твен, Жюль Верн, О. Генри вместе с отечественными Кожевниковым, Новиковым, Ильфом и Петровым, Стругацкими, Булгаковым, Семеновым и многими другими авторами этого направления теснили общепринятую классику.

Тургенева, Грибоедова, Достоевского, Гоголя, Чехова, обоих Толстых и прочих классиков из списка Надежды Крупской Олег, мягко направляемый отцом, конечно, перечитал, но сделал это так, «для общего развития».

Он каждое утро бегал, невзирая ни на дождь, ни на мороз, ни на снег. Записался в несколько спортивных секций сразу: футбол, баскетбол, теннис. Быстро разобравшись, что коллективные виды спорта интересны ему только как разминка перед чем‑то более важным, определил свой дальнейший спортивный путь как единоборство.

В городе была довольно приличная секция из этого разряда — вольной борьбы. После первой тренировки тринадцатилетний мальчуган еле доплелся домой. Колени подгибались, в голове шумело, все мышцы ломило от невероятной усталости. И в этом он нашел истинное счастье — он выдержал!!! Новичок выдержал всю тренировку на равных с профессиональными спортсменами. С ребятами, которые были старше его на три, на четыре года. Здесь было действительно настоящее, стоящее… Возможность победить себя. И это стало главным в его жизни. Он стал работать над собой. Олег находил в себе слабые стороны и специально акцентировал на них внимание.

Боязнь высоты тревожила его всегда. Пришел черед побороть и этот страх. В городе было несколько девятиэтажных зданий. В одном из них, на последнем этаже, жил родной брат матери, дядя Витя. Олег решил ежедневно, когда у родственников дома никого не было, сидеть тридцать минут на перилах балкона, свесив ноги вниз и, ни за что не держась руками, читать книгу. Под балконом собирались толпы зевак, но мальчику было все равно. Он победил в себе страх перед высотой. Это было главное.

Через две недели таких упражнений он принял предложение дворового босяка Витьки Буряка, который был на два года его старше, сыграть в карты на деньги, с непременным условием, что турнир пройдет на козырьке крыши этого же дома. И играть будут, свесив ноги вниз, а руками прикасаться только к деньгам и картам.

Витька держался хорошо, но все же был бледен и, проиграв три рубля, предложил остановиться. Олег согласился и, ловко вскочив на ограждающую крышу арматуру, пробежал десяток метров, балансируя над пропастью, и только после этого спрыгнул на податливый битум. На выигранную трешку он купил двадцать пачек сливочного мороженного и раздал во дворе знакомой и незнакомой детворе.

Вслед за этим он победил страх перед прыжками с вышки в воду. Поставил перед собой задачу прыгнуть с шестиметровой вышки, которая была на их речке, головой вниз десять раз подряд. Первый прыжок закончился плачевно. Олег ударился о воду плашмя, всей спиной. Боль была невыносимой. Следующие девять прыжков он выполнил как автомат. Лестница, толчок, вытянутые руки и голова входят в воду, вынырнул, подплыл к лестнице, снова ступени…

Затем Олег придумал заканчивать свою утреннюю пробежку в зимнее время купанием в проруби. Шесть километров от города до реки, полное раздевание, тридцатисекундные водные процедуры, растирание полотенцем, зарядка, облачение в спортивный костюм и шесть километров назад, домой.

Вычитав в какой‑то книге о том, что полезно бегать босиком по снегу, он за городом разувался и с радостью давил босыми подошвами хрустящий наст.

Прочитав о пользе сна в воде, (дескать, в таких условиях организм восстанавливает силы в три раза быстрее) он тут же принял решение спать в ванной. Шутка ли — вместо семи часов вынужденного бездействия, отпущенного человеку на сон, можно тратить только два с хвостиком. Сколько высвобождается времени для других дел! Тут, правда, опыт оказался неудачным — промучившись несколько ночей в заполненной до краев ванной и так не разу и не заснув, он эксперименты прекратил.

Так Олег задорно и весело испытывал себя и судьбу, пока в семье не случилось трагическое событие. Из армии вернулся брат Игорь. Сержант роты разведки ВДВ. И не просто из армии. Из Афганистана. Десантник, орденоносец, спортсмен, красавец. Олег им очень гордился и, украдкой примеряя голубой берет, мечтал о такой же службе.

Через два дня после «дембеля» Игорь получил двадцать четыре ножевых ранения от вернувшихся из мест не столь отдаленных местных блатных. Урок быстро выловили, осудили и вернули в лагерь, а брат так навсегда и остался двадцатилетним. Родители едва пережили потерю старшего сына.

После этого Олег сильно изменился. Он с остервенением таскал «железо», бил грушу, бегал кроссы, не сходил с татами по несколько часов в день. Когда спарринг–партнеры выдыхались, он работал до полного изнеможения с набитым ватой и песком чучелом.

Он твердо решил стать офицером десантником и посвятить свою жизнь служению Отчизне и борьбе со скверной. Олег плохо тогда понимал, как это будет выглядеть, но одно знал твердо — надо закалять и тело, и дух. Без этого никак.

Когда ему стукнуло шестнадцать, он с удивлением узнал, что в родном городе есть подпольная секция повсеместно запрещенного каратэ. Заручившись рекомендациями, он смело постучался и в эти двери.

Теперь его жизнь подчинилась строгому спортивному режиму. Полтора часа перед школой — пробежка, разминка, растяжка. После школы два с половиной часа — вольная борьба и, после небольшого отдыха, три часа занятий в секции по каратэ.

Сбитые в кровь костяшки пальцев, сине–коричневые от блоков предплечья, растянутые мышцы, ноющие сухожилия, постоянная боль… Броски, захваты, уходы, блоки, удары… На книги и уроки времени оставалось все меньше.

Редкие походы на дискотеки. Полное непонимание алкогольно–табачной бравады одноклассников. Странный, ничем не кончившийся роман с очаровательной одноклассницей Валей. Почетная, хотя и несколько обременительная должность комсорга школы. Но все это было не то, не то. Олег готовил себя к более значимому. К служению общечеловеческим идеалам и Родине.

Отец с матерью не вмешивались в его жизнь, они видели, что сын избрал свой путь. Прошло еще два года, и Олег Тихонов оказался в армии. Родители, проводив его, переехали к многочисленным родственникам по линии отца в Грозный. Олег прекрасно понимал, как тяжело им оставаться вдвоем в пустом доме и отговаривать не стал.

Он стал солдатом срочной службы. Это было полной неожиданностью для всех, кто его знал: учителей, знакомых, родственников, одноклассников. Можно было пробовать поступить в Рязанское воздушно–десантное училище. Золотая медаль и масса спортивных регалий позволяли надеяться на положительный результат, но Олег, немного поколебавшись, решил начать службу с рядового. Так честнее, так сделал брат. О гражданском ВУЗе, куда советовали ему поступить преподаватели и родственники, и куда он наверняка был бы принят, он даже не помышлял.

Витебская десантная дивизия погранвойск КГБ приняла его в свою суровую, но дружную семью. И все было бы хорошо, и пошел бы Олег по стезе военной карьеры, для этого были все предпосылки, и, возможно, дослужился б до звезд Маргелова, но… Советский Союз с треском, словно гигантский арбуз, лопнул, распался на части, и потекла во все стороны патока крови.

Часть Олега, в силу своей специфики, принимала участие почти во всех локальных конфликтах при развале СССР.

Он не понимал, почему это все происходит. Что произошло с миром, если его великая, огромная, неделимая Родина агонизирует, истекает кровью и распадается на осколки?

Зачем их бросают на усмирение родного советского, пусть и многонационального народа, ведь из каждой такой «командировки» возвращается живыми меньше половины роты.

Почему он просидел в молдавском подвале в плену неделю без хлеба и воды, только чудом спасшись бегством, а месяцем раньше его армейского друга Сеню Молдавана родом из Кишинева зверски убили на Кавказе?

И как получается, что с ним рядом служат и гибнут парни всех тех же национальностей, граждане великой страны, по республикам которых они ездят с карательными операциями. Кому и зачем это все надо? Олег искал ответы на все эти вопросы и не находил.

Извещение о смерти отца застало его в госпитале, и на похороны попасть он не смог. Это был для него еще один страшный удар.

За время службы Олег был три раза в плену, сменил шесть табельных АКМов, совершил около двух сотен прыжков, участвовал в пятнадцати боевых операциях, четыре раза с легкими ранениями лежал в госпитале, похоронил несколько десятков молодых ребят, служивших в его роте. И к концу службы получил на погоны широкий просвет старшины.

За два года такой мясорубки Олег окончательно запутался в жизни. Он оставил мысли о военной карьере, и, заехав на «дембельском» поезде на несколько дней к матери в Грозный, осел в областном центре у себя на родине.

Бывшие друзья по спорту ушли в мир криминала. Лишь немногие соблюдали довольно размытый статус законопослушных граждан. Именно они и помогли Олегу устроиться в охранное агентство. Он снял квартиру, обустроил нехитрый мужской быт.

Олег чурался связей с бандитами, коими кишел в то время окружающий его мир, приходил в себя после службы. Честно охранял банк. На работу, с работы. Женился, развелся. Все на автомате. По инерции продолжал заниматься спортом. В спортзал, из спортзала. В какой‑то прострации прошло несколько лет. До встречи с Саней Змеем, одним из немногих выживших армейских друзей. Именно эта встреча и то, что последовало за ней, перевернули жизнь Олега и заставили снова поверить в себя.

Можно приносить пользу людям, можно служить государству, можно очищать мир от зла и несправедливости. И самое главное — это стоит делать.

Встреча с Саней произошла почти пятнадцать лет назад, но и по сей день майор Тихонов с благодарностью вспоминал что тогда сделал для него Змей.

Сегодня Олег был бесспорным авторитетом в «бандитском» отделе Главного управления «К». Да и не только в нем. Слава, зачастую в виде фантастических историй, о легендарном майоре Тихоне разнеслась по всей стране. Его ненавидела криминальная прослойка нашего общества и, в тоже время он являлся примером для подражания среди тех людей в погонах, которые посвятили свою жизнь борьбе с преступностью.

Лидирующее положение среди «варягов» управления он занял благодаря великолепной спортивной подготовке, редкостному профессионализму в сочетании с отчаянной лихостью и умением проводить операции с изобретательностью театрального режиссера.

Олег часто размышлял над вопросом: откуда у него, сына школьных учителей, все это появилось? Дело, скорее всего, было в цепи жизненных событий, которые оказывали влияние на формирование его личности. Судя по всему, другого жизненного пути у него просто не могло быть. Он слабо представлял себя в качестве учителя, врача, инженера, писателя, художника, актера. Даже армейским офицером Олег вряд ли мог бы стать. Он нашел в жизни именно свое место.

Тихон поправил очки и панамку, затушил окурок сигары в пепельнице, взглянул на часы и потянулся. Время отдыха вышло. Пора. Встреча должна произойти через две минуты. Он неторопливо встал, забросил пляжную сумку на плечо, буркнул в пространство: «Припекает, однако» и направился к пляжной кабинке из двух отделений.

Усмехнулся, заметив, что пожилая пара двинулась в том же направлении. Проходя мимо Славы, щелкнул пальцами: «Иду на контакт», тот едва заметно кивнул головой: «Вижу».

Место, время и порядок обмена назначили по интернету покупатели. Тихон загодя осмотрел место проведения сделки. И, наверняка не он один. В пляжной кабинке Олег погладил рукой гладкую поверхность «вагонки», из которой была сделана перегородка, и, достав из сумки отвертку, ловко вывернул четыре шурупа, удерживающих одну из верхних панелей. Взглянул на часы — одиннадцать тридцать — время контакта. Вынул пластик из пазов.

Напротив, совсем рядом, нарисовались улыбающиеся лица покупателей. Мужчина плотного сложения, в очках с толстыми линзами, был явно не моложе шестидесяти. Дряблые щеки, отвислый живот. Женщина вблизи, возможно из‑за фона, который создавал ее спутник, не казалась такой уж старой. Она была моложе своего спутника лет на десять, а то и на пятнадцать. Равномерно загоревшая, явно в солярии, кожа, ухоженные ногти и умело положенный макияж недвусмысленно указывали на то, что женщина серьезно собой занимается. А ажурные колечки с крупными белыми камешками, в которых Тихон без труда распознал бриллианты, говорили о том, что следить за своей внешностью у этой особы есть на что.

И мужчина, и женщина выжидательно смотрели на Тихона. По их сценарию первое слово, равно как и первое действие, было за ним. Он решил не трепать ни себе, ни им нервов мхатовской паузой и выдал:

— Вам не кажется, что так немного прохладней?

— Конечно, но лучше б они поставили в кабинки кондиционеры. — Продолжая улыбаться, незамедлительно ответил мужчина.

Пароль–отзыв был дурацким, но абсолютно правильным. Олег положил лист пластика на металлический уголок, разделяющий панели на уровне живота. Импровизированный стол оказался наполовину в его кабинке, наполовину в их, довольно сильно уменьшив свободное пространство.

— У вас все в порядке? У меня ─ да. — Олег бухнул сумку на лист панели со своей стороны, ближе к правой руке.

— У нас тоже все здесь. — Женщина повторила его жест, поставив сумку из плотной клеенки.

— Покажите. — Принимая их игру в улыбки, растянул губы Олег.

— Пожалуйста. — Дама расстегнула молнию и убрала лежащее сверху яркое пляжное полотенце.

— Разрешите. — Олег запустил левую руку в плитки зеленых пачек и вынул одну. Женщина немного напряглась, но улыбаться продолжала. Мужчина придвинулся к перегородке вплотную.

Тихон внимательно следил за их руками, готовый в любое мгновение вырвать из своей сумки снятый с предохранителя Стечкин. Но визави вели себя смирно.

— Все в порядке. Башли у меня сомнений не вызывают. — Олег исследовал несколько купюр на выбор, еще больше оскалил зубы в улыбке и бросил распотрошенную пачку на стол.

— Ваша очередь. Давайте. — Голос женщины немного дрожал.

— Всенепременно, мадам.

Он достал мобильный телефон и, делая вид что плохо открывается задняя панель, сфотографировал пожилую пару из разных ракурсов. Затем извлек аккумулятор, небрежно бросил телефон в сумку и протянул контейнер через перегородку.

Мужчина, опережая напарницу, выхватил светлый параллелепипед у него из рук. Он достал из целлофанового пакета небольшой чемоданчик и, открыв, поставил его рядом с деньгами. Открыл. Там обнаружились миниатюрные инструменты и ряд всяких скляночек–колбочек–баночек. Нечто среднее между набором «юный химик» и походным комплектом инструментов часовых дел мастера. Заслонившись крышкой от Олега, он с той же, словно приклеенной улыбкой, начал проверять товар. Тихон терпеливо ждал, повода для беспокойства не было — осмий был настоящий.

Через две–три минуты очкарик захлопнул крышку и придвинул сумку с деньгами к Олегу.

— Считать будете?

— А как же! — Тихон, держа в поле зрения обоих, принялся, проверяя на наличие «кукол» пачки долларов, перебрасывать их в свою сумку. Мужчина тем временем укладывал мини лабораторию в пакет. Насколько смог отследить его движения Тихон, контейнер–аккумулятор затерялся где‑то в чемоданчике. Хотя мог оказаться и в другом месте, в кармане шорт, например. Впрочем, это уже были не его проблемы, свою миссию он выполнил.

— Шестьдесят пачек, — резюмировал Олег. — Надеюсь, во всех ровно по десять тысяч?

— Можете не сомневаться. Ровно по десять тысяч, — заверили мужчина и женщина, в два голоса, продолжая улыбаться.

— Вот и замечательно. — Олег переставил сумку на песок и взялся рукой за панель. — Будем прощаться. Всего доброго.

— До свидания.

— Приятно было иметь с вами дело. — Пара, заняв руки сумками, откланялась.

— Мне тоже. — Олег, поставив пластик на место, снял с лица улыбку и вкрутил на место шурупы.

Накинул на плечи футболку, немного поколебавшись, натянул поверх плавок спортивные штаны и, обтрусив песок с ног, влез в пляжные тапочки.

Через минуту он уже был на пляже. Казалось, тут все без изменений. Один сплошной двадцати четырех часовый праздник жизни. Покупатели вернулись к своим шезлонгам, положили рядом с собой сумки и подставили тела под отвесные лучи полуденного солнца, что несколько удивляло. Им здесь уже делать было нечего. Впрочем, это опять‑таки не его головная боль. Дальше их поведет наружка, и остальное будет происходить уже без участия майора. Их сопроводят хоть в Стамбул, хоть в Пекин, хоть в Рио‑де–Жанейро.

Главное, что они уже не улыбаются, а то Олег начал думать, что у них что‑то не так с лицами. Наследие неудачных пластических операций, например. Он усмехнулся своим мыслям и огляделся по сторонам.

Черноволосый крепыш остался на месте, а вот два волкодава неспешно покидают пляж.

«Вот оно как. Видимо, появление пожилой пары из пляжной кабинки, которая, как уже понятно стоит в этой группе на самой верхней ступеньки иерархии, было сигналом для этих двоих ребятишек. Определенно будут провожать. Далеко? Зачем?

«Скорее всего, жалко с деньгами расставаться. Другого ответа на поверхности нет. Бабки‑то немалые. Здесь, на пляже, кидать стремно, народу много. Причем публика не простая, а довольно весомая. Лучше ее не беспокоить. Кипиш до небес поднимут. А это небезопасно. С этим ясно. Мало им осмия, хотят и доллары назад получить. Твои действия? Самое разумное в такой ситуации — валить отсюда по–быстрому и по–тихому. Так бы поступили реальные продавцы. Все остальные варианты навредят операции. Или нет?

Если прессануть этих ребятишек конкретно, решить вопрос по ним кардинально или как‑то иначе проявить истинную силу государственной спецслужбы, закрыть их, к примеру, то у хозяев могут закрасться сомнения относительно своей безопасности, и транспортировка осмия за границу может отложиться на неопределенное время. Не подходит.

А если иначе — дать им возможность забрать бабки? Тогда хозяин осмия, которого в природе нет должен, по логике, моментально начать какие‑то действия по наказанию кидал и возмещению ущерба. А этот дополнительный момент сильно усложняет операцию. Тоже отбрасываем.

А вот если ребятишкам просто преподать урок хороших манер и уйти с деньгами… Это и будет действительно лучший вариант.

Со всех сторон. Со стороны, покупателей — ну, упустили, ну, не повезло. Со стороны продавцов, проекция для тех же покупателей — кто‑то там после сделки попытался отнять доллары… Что ж, бывает. Покупатели пытались кинуть или не покупатели, какая хрен разница? Деньги‑то целы остались».

Анализ ситуации породил вполне определенный план дальнейших действий.

Олег указательным пальцем правой руки поправил очки. Слава, лениво развалившийся на боку, сигнал увидел и понял. Подполковник встал и начал неторопливо собирать вещи. Каким движением он дал своей команде знак оставаться на месте, Олег не знал. Главное, что старший группы прикрытия правильно истолковал оговоренный заранее «маяк».

Тихон, поправив очки указательным пальцем правой руки, просемафорил Волкову: «Опасность. Прикрой. Один. Группу не подключай».

Вышли с пляжа. Первым покинул его Олег, за ним два бойца покупателей. Замыкающим ─ Слава. Вариант со слежкой после встречи просчитывался, и поэтому Тихон двигался по условленному маршруту. Он прошел метров сто по набережной к недостроенному зданию.

Стройка была то ли заморожена надолго, то ли приостановлена на этот сезон. Во всяком случае, рабочих на объекте не наблюдалось, и прилегающая территория была в запустении.

Олег сошел с тротуара и нырнул за живую изгородь. Ускоренным шагом преодолел расстояние до здания и через заранее разрезанную пленку, прикрывающую оконный проем на первом этаже, проник вовнутрь. Преследователи буквально дышали в спину.

Майор бросил сумку в угол, солнцезащитные очки положил сверху, снял пляжные тапочки и, попадая пальцами рук и ног в неровности кладки, поднялся по кирпичной стене. Уцепился за кусок арматуры и мухой замер под неоштукатуренным потолком.

Клацнул затвор автомата, и секундой позже в помещении появился первый преследователь. Он влетел кувырком через левое плечо и, став на колено, направил автомат, ─ это был действительно «Скорпион», Олег не ошибся, ─ в угол комнаты, правильно определив максимальную вероятность расположения противника. «Грамотно», — отметил Тихон. Следом бесшумно просочился второй. У него был пистолет. ПМ. Они обменялись специфическими жестами, обозначая очередность секторов при осмотре помещения.

Бандит с пистолетом был ближе. Олег оттолкнулся и, выполнив «крутку» в воздухе на сто восемьдесят градусов для набора инерции, въехал пяткой ему в затылок. Противник без чувств осел на замусоренный цементный пол. Олег приземлился на корточки, освободил бесчувственное тело от пистолета и развернулся к подельнику поверженного убийцы.

Второй среагировал моментально. Очередь должна была разрезать Тихона пополам, но Олег опередил противника на доли секунды. Просто поднять «макар» и выстрелить он не успевал.

Майор стремительно взлетел по стене, едва касаясь босыми ступнями красного кирпича, размещая корпус перпендикулярно кладке. Таким образом он уменьшил площадь своего тела на линии выстрела до размера головы и плеч. Внизу о стену зацокали пули. Тихон выбросил вперед руку с пистолетом и нажал на курок. Человек со «Скорпионом» дернулся, скривился от боли и схватился левой рукой за простреленное правое плечо. Автомат замолчал и, звякнув, упав на пол.

Пружинисто оттолкнувшись от стены пятками, майор сделал сальто вперед и приземлился в низкую стойку. Одним прыжком приблизившись к раненому бандиту, отбросил ногой автомат и мягким ударом подушечки стопы в висок лишил сознания. Достал из пляжной сумки наручники и пристегнул раненого к металлической скобе, торчащей из плиты.

— Н–да. Эффектно. — Возле оконного проема стоял подполковник Волков. — Зачем только меня было от пива с книгой отрывать? Непонятно.

С верхнего этажа с круглыми от увиденного глазами, сжимая в руке «тетешник», спустился местный капитан–оперативник Коля Семакин. Он исполнял на этом задании роль обслуги Тихона: водитель, оруженосец, снабженец, связист и тому подобное.

— Недаром о вас такие истории рассказывают… — начал он, пожирая Тихона глазами.

— Меньше слушай небылицы всякие, — перебил его Олег. Надел солнцезащитные очки, тапочки, положил трофейный ПМ в сумку и забросил ее на плечо. — Пошли к машине. Коля, забери «Скорпион».

— А с этими что делать? — Капитан послушно подобрал автомат, взяв его за ствол, который предусмотрительно обмотал носовым платком.

— Один очнется минут через тридцать, второй немного позже. Рана не смертельная, но он может истечь кровью, а нам это совершенно не надо. Сейчас я прикину, как поступить с этими героями. — Олег задумался.

Все трое прошли к неприметному «Форду», припаркованному с другой стороны новостройки. Семакин бережно положил автомат в багажник и сел за руль. Подполковник устроился в пассажирском кресле. Тихон расположился на заднем сиденье.

— Коля, немедленно вызови местных эмвдешников, ─ сказал он, ─ пусть заберут их по хулиганке и хранению огнестрельного оружия. Жалко, я понимаю, но «Скорпион» отдай. Хозяева их откупят по горячим следам. Думаю, сегодня же. Все будут довольны. Менты получат бабки и автомат, бандиты свободу, работодатели своих мясников…

— А нам это зачем? — не понял капитан, однако набрал по мобильному телефону нужный номер.

— Нам? — Олег пожал плечами. — У нас не сорвется операция по экспорту… — Он заглушил конец фразы кашлем. — Для общего хода операции так лучше. Ход событий будет естественным. А это главное. Меня сейчас отвези на конспиративную квартиру и организуй на сегодня билет в столицу на самолет.

Олег снял очки, надвинул панамку на глаза, откинулся на спинку сиденья и несколько минут не шевелился. Устало поднес циферблат «Роллекса» к глазам. Шумно выдохнул, расстегнул браслет и снял часы. Приоткрыв пляжную сумку, бросил золотую побрякушку поверх денег. Туда же секундой позже полетели и перстни с каратниками.

 

Заказ

Импозантный мужчина, лет пятидесяти, немного располневший, но не утративший спортивной формы, спустился по широким ступеням в нижний зал ресторана «Фаворит». За ним, как тени скользнули два телохранителя. Пробежав взглядом по резному интерьеру из благородного дерева вошедший в который раз попытался определить, за какими именно его деталями скрываются два замаскированный пулемета.

Прикинул необходимый сектор обстрела ─ пулеметные очереди должны были, по определению, смести всех непрошенных в этот зал гостей. Поискал глазами базовые точки. Не прейдя опять ни к какому определенному выводу, он прошествовал между двумя рядами сервированных столиков к тому, за которым его ожидал абсолютно седой господин с военной выправкой. На ходу сделал едва уловимый жест телохранителям и парни втиснули свои шкафообразные фигуры за столик в пяти метрах от места встречи.

Официант в униформе моментально поставил перед ними минеральную воду и два высоких стакана. Телохранители старательно принялись играть в игру под названием «нас здесь нет, но мы все видим».

Седой встал и, широко улыбаясь, сделал несколько шагов навстречу гостю:

— Здравствуйте, дорогой Илья Аркадиевич!

— Здравствуйте, уважаемый Геннадий Иванович!

Они обнялись. Поправили после этого действа костюмы и галстуки и расположились на стульях с подлокотниками и высокими спинками. На их столе, кроме стандартной сервировки, стояла небольшая ваза с букетом из причудливо подобранных, искусственных и натуральных, но сухих цветов.

Импозантный мужчина, которого собеседник назвал Ильей Аркадиевичем, привычным движение ловких пальцев пробежал по жухлым листьям. Ощупал со всех сторон вазочку и, заглянув внутрь для верности поковырялся в стеблях указательным пальцем.

Седой, он же, Геннадий Иванович, саркастически заметил:

— Профессиональная привычка? Никак не избавитесь?

— Знаем, знаем, что обычно прячется в таких икебанах, — нисколько не смутился тот.

— Успокойтесь, мы же в «Фаворите». Это же наша юрисдикция. Здесь у меня всегда все чисто.

— Тем более. Расслабляться не время. Ты вот до сих пор не колешься, где у тебя здесь пулеметы спрятаны.

— Ну, это же для нашей с вами безопасности, Илья Аркадиевич. Как можно без элементарных средств защиты?

— Безопасность безопасностью, а любопытство любопытством.

— Неужели Вам, правда, такие мелочи интересны?

— Безусловно. Любопытство кошку сгубило. Здесь как раз обратный случай. Именно поэтому я всегда притормаживаю на входе и выискиваю глазами тупые рыла пулеметов. С одной единственной надеждой, что после вчерашнего приема гостей забыли поставить на место декоративные панели, и мне наконец‑то откроется твой секрет.

— У нас персонал склерозом не страдает, — хохотнул, принимая шутку, Геннадий Иванович, — все всегда и за собой и за посетителями убирает.

— Понятно. Хотя и жаль. Ротация кадров у тебя небольшая. Наберемся терпения. Будем ждать пока, не появится кто‑нибудь страдающий провалами памяти, — вздохнул Илья Аркадиевич и кивнул стоявшему у стойки вышколенному официанту: — Сережа, мне как всегда.

Тот едва заметно склонил голову заученным жестом и перевел взгляд на седого. Тот махнул рукой:

— Мне тоже.

Официант исчез в направлении кухни.

— Слушал вчера вашу речь, Илья Аркадиевич. Хорошо вы спикеру нашему, от души так, по соплям дали…

— Ну, так сколько же можно терпеть это хамство? Ты ведь слышал его разговоры о реприватизации?

— Конечно.

— И что, это по–людски?

— Ну–у-у–у-у, — протянул, изображая на лице порицание, Геннадий Иванович. — И близко не стоит.

— Вот. Так оно и есть. Ты хоть и генерал, Гена… Я понимаю, непросто тебе. Погоны давят на все места, — Илья Аркадиевич выразительно провел ладонями вокруг головы,, — но понимать‑то должен, чем их напор грозит нашему государству. Это же возврат к старой реакционной модели управления. Волюнтаризм в его чистейшем проявлении!

— И государству тоже может достаться, — понимающе улыбнулся Геннадий Иванович, — но нам с вами в этой ситуации надо спасать в первую очередь наш металлургический комбинат. Там при приватизации столько всего наворочено, накручено… Вы же наверняка помните, как тогда вопросы решались… Сейчас, если вылезет все наружу… Мне конечно как генералу, — он скопировал жесты собеседника вокруг головы, — особенно бояться нечего, броня у нас крепка. А вот вам, великому политическому деятелю современности, широко известному не только у нас, но и за рубежом… Такая куча дерьма сразу на голову… Совсем она вам будет не вовремя…

— Да, что некстати, то некстати. Тут ты прав. «Приложить голову» и «приложить руки» ─ две большие разницы. — Илья Аркадиевич недобро покосился при ехидных словах собеседника.

— Дерьмо, оно, вообще, редко к столу приходится.

Призраком скользнул за спинами официант, и после его ухода перед собравшимися обедать мужчинами остались две пиалы с салатом.

— Во–во. Чуть не доглядишь, откусят руки по самую голову, вместе с ногами… еще и измажут всего… — Илья Аркадиевич не договорил, взял вилку и занялся салатом.

— После вчерашнего выступления у нас появился неплохой финансовый маневр. Я был в восторге от ваших экономических выкладок по дефициту бюджета. Они четко подтверждают своими выводами нашу стратегию развития экономических реформ в государстве. — Геннадий Иванович решил реабилитироваться за неуместный выпад, сделанный им в отместку за непрозрачный намек на скудоумие офицеров спецслужб.

— Не только, Гена, не только… Экономика экономикой. Это само собой. А политический маневр тоже всегда должен быть. Они себя сейчас сами загоняют в ловушку. Что удумали? Пассионария из быка этого делают… Клоуны… Обратил внимание, чем загружают эфир?

— А то, как же. Уже третий день пошла раскрутка этой пиар–акции. Неплохо задумано. Бьет электорат наповал. Сколько в этих вещаниях искренности. Чем крыть сподобимся? Будем давать опровержение по нашим каналам?

— Нет. Не будем.

— Совсем?

— Совсем.

— Гм. Объясните. — Геннадий Иванович отложил вилку и, стараясь выпускать дым в сторону собеседника, закурил.

— Завязывал бы ты с никотином, — недовольно махнул рукой перед лицом Илья Аркадиевич. — Не видел антирекламные ролики? Курение очень вредно для здоровья.

— А вы давно бросили?

— Неважно. Не обо мне речь. Ты офицер, у тебя должна быть железная… даже стальная сила воли…

— Будем изыскивать резервы. Приложим максимум усилий. Мы остановились на том, что отвечать на пиар–кампанию наших оппонентов нецелесообразно. — Геннадий Иванович начал активней затягиваться сигаретой.

— Не совсем так. Мы сделаем контрудар гораздо красивее, эффективней и, что немаловажно, дешевле.

— Каким образом? И эффективней и дешевле? И то, и то? Звучит как‑то нереально. — Генерал, затянувшись несколько раз подряд, затушил окурок и отставил пепельницу.

— Смотри. Они сейчас плотно атакуют по всем направлениям. Пресса, телевидение, радиовещание. Пресс–клубы, интервью, круглые столы всякие. Просто бомбят народ этой идеей. Так?

— Так.

— Устоять под таким натиском какие‑нибудь мозги смогут?

— Немногие, — поколебавшись, ответил Геннадий Иванович.

— Правильно, немногие. И то, способны на такое лишь те, кто посвящен во все эти хитрые ходы. Они пытаются изо всех сил вложить в мозги массам определенную мысль, и поскольку тратят на это сумасшедшие бабки, то обязательно своей цели добьются.

— А мы что, будем на это молча смотреть? — Геннадий Иванович потянулся за сигаретой, но, взглянув в глаза визави, отдернул от пачки руку.

— Будем. До определенного момента. Мы будем выжидать до самого конца их акции…

— И что потом?

— А потом, Гена, мы подхватываем уже почти усвоенную народом идею и… Что?

— Ага. Понял. Доводим ее до абсурда. И эффективней, и дешевле. Точно. Так и есть. — Геннадий Иванович радостно схватился за ложку и принялся с наслаждением вкушать материализовавшуюся перед ним солянку.

— Прием этот не нов. Подзабыт просто. Да и пользоваться им можно в редких случаях и очень–очень бережно. Это как раз тот случай, когда он подходит идеально. Главное, запустить механизм вовремя. Не прощелкать момент. Ни днем раньше, ни днем позже. И, не ослабляя натиска, лить, лить и лить их же варево в головы простому люду. Результат будет потрясающий.

— Ясно. Выглядит суперкрасиво. После вашего объяснения в успехе не сомневаюсь. Что требуется от меня?

— От тебя, Геннадий Иванович, ничего не требуется. Пока, во всяком случае. Сами справимся. Папарацци мои уже готовы. Стратегия намечена. Стоит только дать им команду, и независимые СМИ завоют, как хорошее стадо баранов, на все голоса, но в одной тональности…

— Такой благородный шум поднимут…

— И заметь, генерал, сами по себе, от лица общественности. Пятая власть. Свободная …

— Это да. Это они могут. Демократия нынче полная.

— Правовое государство, Гена. Ни больше, ни меньше.

— Насчет себя я тоже намек понял. Если не по этому поводу я вам нужен, значит, по другому, — хитро прищурился Геннадий Иванович. — Давайте попробую угадать. Нужен я вам в связи с вопросом… по комбинату? Да? Необходимо провести работу… сугубо разъяснительную, конечно, работу среди лиц, которые причастны к разгосударствлению нашего металлургического комбината и передачи его в частную собственность? Так? Я правильно мыслю?

— Может, это, Гена, и понадобится, но позже. Не угадал.

— Тогда что? — Генерал перестал улыбаться и, обратив внимание на то, что Илья Аркадиевич уже принялся за свиной стэйк, в свою очередь придвинул к себе блюдо со вторым и вопрошающе уставился на собеседника.

— Угадывать надоело? Со второго раза надоело? — усмехнулся Илья Аркадиевич.

— Ну, почему надоело… Если подумать… Проанализировать… — Геннадий Иванович положил в рот кусок мяса и принялся неторопливо его пережевывать. — Я абсолютно прав. Это варианты, которые сегодня актуальны и на поверхности. Оба.

— То есть они являются достоянием общественности? Поэтому ты решил, что речь пойдет об одном из них? Ты это хочешь сказать?

— Не совсем так. Я бы сказал, что, исходя из известных мне процессов в нашем государстве, эти два заслуживают, применительно к нашей сегодняшней встрече, самого пристального внимания.

— И с твоей, и с моей стороны?

— Да, — ответил генерал, помедлив самую малость. — Объяснюсь. Из‑за пустяков вы меня вряд ли так скоропалительно пригласили бы обедать. А серьезного, такого, что могло бы затронуть наши с вами интересы, в стране на сегодняшний день ничего не происходит. Только эта дурь — пиар–атака оппонентов на ваш блок и накат на собственность. Если же говорить о наших общих интересах в частном бизнесе, то из всех объектов, находящихся под ударом, первым надо спасать металлургический комбинат. Это жемчужина. Ее потерять нельзя. Все.

— Красиво изложил. И что из сего следует? — с заметно повысившимся интересом спросил Илья Аркадиевич.

— Остается только один вариант. Предмет вашего сегодняшнего разговора мне просто неизвестен. Поэтому гадать смысла нет. Излагайте. — Геннадий Иванович положил последний кусок стэйка в рот, отложил нож и вилку, развел руки в стороны и широко улыбнулся.

— За что я тебя люблю, Гена, так это за твои мозги…

— А как же извечная офицерская тупость?

— Перестань. Пошутили и хватит. Есть для тебя небольшое, но срочное и довольно прибыльное дельце.

— Весь внимание. — Генерал убрал с лица улыбку, закурил и начал пить крошечными глотками принесенный официантом Сережей ароматный кофе.

— Речь пойдет об одной столичной компании. Ее не надо, — веско произнес Илья Аркадиевич.

— Совсем?

— Совсем. Она должна прекратить свое существование. Причем в самое ближайшее время. Здесь все необходимые данные по ней, — политик выложил на стол дискету. — Я думаю, у тебя с исполнителями проблем нет?

— Нет, конечно. Профессионалов достаточно. Хоть своих, хоть со стороны. Полно. Способ любой?

— Без разницы. На твое усмотрение. Нужен результат. Стопроцентный.

— Под ноль? — уточнил генерал.

— Точно так. Чтоб камня на камне от нее не осталось. Она мешает… скажем так, очень хорошим людям.

— Это понятно. Для плохих ни я, ни вы не расстарались бы. Именно для таких дел у меня очень хороший специалист есть. — Геннадий Иванович внезапно поднял глаза и жестко зафиксировал взгляд на лице собеседника. — Мой какой интерес в этом деле?

— Резонный вопрос. Объясняю, — спокойно выдержал его взгляд политик. — Фирма весьма и весьма не бедная. На дискете все нужные данные есть. Сможешь хорошо поживиться.

— Сам?

— Я в долю к тебе не набиваюсь. Меня интересует качество исполнения задания и сроки, — пожал плечами Илья Аркадиевич. — Бери, делай. Все в твоих руках. Денег там много. А спрашивать тебя за них никто не будет. Мне хватит благодарности…

— От весьма хороших людей. Понял. Можете считать, что процесс пошел, — закончил за него Геннадий Иванович, спрятал дискету во внутренний карман пиджака и лучезарно улыбнулся.

— Лучше бы ты сказал: «Можете считать, что этой фирмы уже нет».

— Если вам так больше нравится, считайте, что я так и сказал: «Можете считать, что этой фирмы уже нет». В моей конторе проколов не бывает.

— Гордыня мой любимый грех. — Илья Аркадиевич допил кофе, аккуратно поставил чашечку на блюдечко и встал.

— Это не гордыня, это реалии нашей сегодняшней жизни. — Генерал тоже допил кофе одним глотком, отставил в сторону прибор и достал очередную сигарету.

— Гена, Гена, — покачал головой политик. — Когда ты уже начнешь о здоровье заботиться?

— Кого и что изменит, всем давно известно. — В тон ему ответил Геннадий Иванович и прикурил. — Не будем о грустном.

— Все как‑то мы с тобой не соберемся по коньячку пройтись, — посетовал Илья Аркадиевич, направляясь к выходу. — Так, от души. Чтоб все развернулось.

— А потом свернулось. И сразу в сауну и по девочкам. — Геннадий Иванович на правах хозяина пошел провожать его к выходу.

— Недосуг. Времена не те. Расслабляться некогда. Работать надо, — горько вздохнул политик. — Вытолкнуть могут. Столько вокруг молодых, зубастых и энергичных.

— Этих хватает. Но жалеть себя иногда тоже надо.

— Не говори. Надо как‑то собраться, махнуть на все рукой и выбраться куда‑нибудь отдохнуть. — Остановившись у порога, политик протянул генералу руку и мотнул головой в сторону зала: — Может, все же скажешь, где пулеметы заныкал?

— Может, и скажу. Во время отдыха. В сауне, — хохотнул в ответ тот и пожал протянутую руку. — После литры коньяка.

— Все с тобой ясно. Счастливо. Рад был повидать.

— Всего доброго, Илья Аркадиевич.

Мимо Геннадия Ивановича проскользнули две огромные тени и пристроились возле хозяина.

 

Опера

Дым причудливыми хлопьями висел в воздухе, стоял плотной пеленой по углам, под потолком витал огромной мутной тучей, а вокруг однолампового плафона, пробивающего эту мглу тусклыми лучами электрического света, образовывал спиральные завихрения на манер тайфуна. Кондиционер давно и четко уяснил, что этот бой ему не выиграть и теперь просто шелестел по инерции, делая вид, что выполняет свои обязанности.

Старший опер «бандитского» отдела Главного управления «К» Виктор Серегин машинально провел ладонью по серому от усталости лицу, выпустил очередную порцию дыма сквозь плотно сжатые губы, потянулся, словно пытаясь достать кончиками пальцев до потолка, и снова развалился в кресле–вертушке.

Хотел на манер голливудских полицейских забросить отекшие ноги на стол, но, передумав, придвинул стул и взгромоздил ноющие конечности на его сиденье. Стол был в два раза выше и, соответственно, усилий нужно было приложить вдвое больше. Это он определил как первую причину изменения своих намерений. Вторую он, немного поколебавшись, сформулировал как непедагогичное поведение — молодежь не стоит учить плохому — сама научится, причем, быстро, качественно и без всякой помощи.

Представитель этой самой молодежи, Никита Карпов, опер того же элитного отдела управления, сидел на стуле, опершись локтями на колени и низко склонив голову. Он отрешенно выпускал узкие струи дыма в пол. Они разбивались о потертый линолеум с рисунком паркета и расползались во все стороны ленивыми волнами.

— Ну, что, лейтенант, таки слабо нам расколоть этого урюка? — нарушил Серегин затянувшееся молчание.

Карпов поднял голову и облокотился на спинку стула. Стул жалобно затрещал. Никита устало улыбнулся:

— Почему слабо? Надо подумать, герр капитан. Если нет результата, значит, что‑то не так делаем. Истина старая.

— Третьи сутки думаем.

— Во–первых, не только думаем, но и что‑то делаем, а во–вторых, — Никита взглянул на часы, — уже четвертые пошли. Полшестого утра, а взяли его мы в одиннадцать вечера третьего дня.

— Семьдесят восемь с половиной часов. Это срок приличный. А результата у нас ноль, — задумчиво протянул капитан, — большой круглый ноль.

— Ну почему ноль? — возразил Карпов. — Приземлили мы его уже плотно. По трем эпизодам жертвы разбойных нападений его опознали, раз. Взяли его с целым арсеналом оружия, два. Сопротивление при задержании он оказывал, две обоймы в меня выстрелял, три.

— Да–да, — иронично усмехнулся Серегин, — это как раз самое важное. Раз, два, три. Именно то, что нам нужно. Приземлить его крепко. А на самом деле все совсем не так, как хотелось бы. Пшик голимый. Терпилы завтра откажутся от показаний. Наверняка. Я думаю, на этот предмет с ними уже беседуют. Охрану к каждому же не приставишь. А посему прессуют их сейчас плотно. Стопудово. Ведь ни одного подельника он не сдал…

— Пока не сдал, — вставил Никита.

Серегин кивнул:

— Пусть будет пока. Хотя я чувствую, не знаю, правда, каким органом, но чувствую, что нам с тобой самим его не расколоть.

— Да? И что?

— И то. Дальше. От арсенала он открестится…

— Каким макаром?

— Ну, скажем, самый простой вариант, — капитан резко склонился над столом и раздавил окурок в пепельнице, — расскажет байку про то, что не знал о его существовании.

— Это как? — опешил Никита.

— А очень просто. Квартира, где его повязали, съемная. Так?

— Так.

— Отпечатков его ни на гранатах, ни на «калашах», ни на упаковке ко всей этой требухе нет. Так?

— Ну–у-у, это еще не все… — недовольно протянул лейтенант, сообразив, куда ведет Серегин.

— Именно. Все ты правильно понимаешь. Так и скажет: «Знать не знаю, ведать не ведаю! Шьете мне тему левую! Не мое это оружие. Хату снял, видать, хозяйское барахло в тюках тех было. Не имею я привычки по чужим вещам шарить! Чего прицепились ко мне‑то с этими автоматами–пистолетами? Базарьте с владельцами жилья». Согласен?

— С очевидными вещами трудно спорить… Если он до них додумается, конечно.

— Не додумается самостоятельно, так подскажут. Найдется кому, не переживай! Я поэтому и не акцентировал на оружии внимания до того, пока эксперты пальчики не откатали. А после ― тем более, чего об этом трепаться — тема дохлая… — Капитан махнул рукой и закурил очередную сигарету.

— Хорошо, — Никита сорвался с места и пружинисто прошелся по комнате, — но отстреливаться за него ведь никто не мог? Правильно? В квартире при задержании он был один, и лупил он на поражение, по–серьезному. У меня в бронике две пули запутались. Еще хорошо, что ПМ. Если б у него волына круче оказалось, вел бы сейчас это дело ты один. С доказухой, конечно, тогда б лучше было — опера при задержании завалить — это не в занавеску высморкаться. Закрыл бы его капитан Серегин надолго. Только я разделить твой триумф с погоста не мог бы.

— Вот, Никита, это и все, что у нас на него есть, — не обращая внимания на патетическое отступление напарника, продолжил развивать свою мысль Виктор. — Пули в твоем бронежилете. Сопротивление при задержании. И все… При хорошем адвокате от силы лет пять ему обломится…

Карпов скривился, как от горькой пилюли, понимающе кивнул:

— Пистолет нашел. Хотел отнести, сдать в ближайшее отделение милиции. Замешкался с перепугу. Сам не знаю почему. Не успел просто. Тут начали ломиться в квартиру. Испугался. Думал, что бандиты. Решил использовать ствол для самозащиты. Потом разобрался в ситуации, но было уже поздно. Крайне сожалею о случившемся, безгранично раскаиваюсь. Так?

— Вполне вероятно. Или чуть иначе. Какая разница, смысл ты передал совершенно правильно. А теперь скажи, что нам от него надо? Неужели наша цель закрыть этого штемпа на пятерик?

— Ни в коем случае. Нам нужен максимум, — ни секунды не мешкая, ответил Никита.

— Правильно. А это значит: доказать все эпизоды, которых я лично вижу не меньше двенадцати только по столице…

— Четыре из которых с мокрухой, — вставил Никита.

— Точно так. Всех членов группировки…

— А их не меньше семи, — опять добавил Карпов.

— Ну, шесть есть точно. Подтверждено свидетельскими показаниями. И дать этим ублюдкам, как ты говоришь, максимум. То есть, пожизненное. Жаль, вышак отменили. Эти герои его заслужили в полной мере.

— Да уж.

— Эх, прошли славные ГБешные времена, — мечтательно поднял глаза к потолку капитан. — Раскололи б этого Захара за полчаса. Песни пел бы не хуже этого кастрата… Паваротти. Сейчас бы нам сюда тисочки, да пару хороших…

— А я о чем четвертые сутки говорю? Что нам мешает? — оживился лейтенант. — Я сейчас сгоняю. Все оформлю — пуля не успеет пролететь. Расколем козла в шесть секунд.

— Эх, Никита. Сиди. — Серегин сделал властный жест рукой в сторону стула. — Как все поменялось…

— Да что ж изменилось? — Сорвавшийся было к выходу Карпов снова занял свое место. — Всю жизнь бандюков прессовали по полной. Все: и мы, и ментовские. И совершенно оправданно. Действие равно противодействию. Диалектика. Физика, в конце концов, о том же говорит. А я этому скоту даже в морду дать хорошенько не могу. Только начинаю, так вы меня останавливаете, — обиженно перешел на «вы» лейтенант.

— Рассказываю вам, лейтенант, байку про капитана Серегина, — ухмыльнулся в ответ напарник. — Может, это тебе что‑то объяснит. Но сначала напоминаю, что в нашем отделе все всех, независимо от звания и должности, называют на «ты» и по имени. Все здесь у нас не так, как у обычных людей, а наоборот: слово «вы» показывает крайнюю степень неуважения к собеседнику.

— Понял тебя. Молодой. Исправлюсь. Весь внимание, Виктор.

— Молодец. Так гораздо лучше. А история такая. Был я в командировке. Года полтора назад. Ликвидировали мы серьезную группировку в одном из шахтерских городов. Разрабатывали долго. Я подключился на завершающем этапе, и то просидел в окружении шахтных стволов и терриконов почти месяц. Захват был тяжелый. С нашей стороны ранили двоих. Местного розыскника убили.

— Слышал, — кивнул Никита. — Хоть здесь еще и не работал, но дело громкое было. Дошло и до нас. Не знал, что ты там участвовал лично. Кажется, их там всех и покрошили…

— Из восьми человек до суда дожили двое. Пятерых положили сразу, один склеил ласты в реанимации.

— Да–да, точно.

— Но я не об этом. Еду я на своем «фольце» после этого дела домой. Уставший, голова ватная, выжатый лимон, короче. Карбюратор еще, зараза, барахлит, нервы портит. Не доезжая километров пятидесяти до города, в какой‑то деревне, тормозит меня наш родной гаишник. Лет двадцать с копейками. Старший сержант. Молодой, конопатый, на молоке с творогом воспитанный. Селюк селюком. Гордым тренированным жестом ладонь к козырьку: «Та, та, та, та». Представился. Я ему корку под нос, свои, мол. Собираюсь уже трогаться… А он мне задает вопрос, — капитан сделал паузу, — что за контора такая? Не знаю такой организации…

— Не может быть! — подпрыгнул на месте Никита.

— Отвечаю.

— Ну, а ты что ему?

— Сначала послал спросить у первого попавшегося прохожего. Он не пошел…

— Ну, ты его дальше, — засмеялся Карпов.

— Нет. Туда его я не послал. Честь мундира не позволила. А не пошел он искать случайного пешехода просто за неимением таковых в обозримом пространстве.

— И чем закончилось? — Никита уже давился хохотом.

— Я его спросил, знает ли он что‑либо об организации, называемой повсеместно аббревиатурой КГБ. Оказалось, что наслышан прекрасно и даже друзья у него есть среди сотрудников этого ведомства. К коим относится с глубоким почтением и безграничным уважением.

— А про нас, их приемников, ничего не слышал? — вытирая слезы, выдавил Карпов.

— Абсолютно. А ты говоришь…

— Они там, наверно, еще удостоверения не поменяли.

— За десять с лишним лет? Вряд ли. Вопрос здесь совсем в другом. Это именно то, о чем я тебе хотел сказать. Все изменилось и изменилось очень сильно. Такая тебе вот произвольная зарисовка о нашей теперешней жизни. Вот так, господин лейтенант. Это маленький этюд о сегодняшней мощи организации, в которой ты имеешь честь состоять. Работать приходится очень бережно и аккуратно. Почти шепотом. Возвращаемся к нашим баранам…

— Тем, которые в погонах? — отсмеявшись, Никита, всхлипывая, переводил дыхание.

— Этих тоже достаточное количество. Но я о бригаде Захара. — Взгляд Серегина опять стал сосредоточенным и хмурым.

Никита тоже посерьезнел:

— Есть мысли?

— Ты думаешь, я тебя здесь просто так байками развлекаю? Мне надо было на пару минут отвлечься. Поразмышлять. Я так всегда делаю.

— Помогает?

— А то. Если все будет нормально, к обеду Захар нам всех сдаст.

— ???

— И напишет по всем эпизодам явку с повинной.

— До обеда?

— Да, я думаю, до пятнадцати ноль–ноль.

Никита недоверчиво улыбнулся уголками губ:

— Разрешите полюбопытствовать, это все будет без… тисков и прочих… м–м-м… средств доверительного общения?

— Абсолютно.

— Десять минут назад ты сказал, что мы не в состоянии расколоть этого ганса в принципе. Что изменилось? Поделись своими замыслами. Умираю от любопытства.

— Угадывать будешь?

— Нет. Не томи, Витя. Как мы его колонем, еще и до обеда, до пятнадцати? Да без вспомогательного инвентаря?

Серегин усмехнулся:

— А мы его и не будем трогать. — Выдержав длинную паузу и отметив, что Никита заинтригован до предела, капитан добавил: — Ты забыл одну простую вещь. Если мы не можем его колонуть, то это совсем не значит, что его не сможет расколоть никто. Это за нас сделает Тихон.

— Ха! — фыркнул лейтенант. — Тоже мне новаторское решение. Во–первых, Тихон на Черноморском побережье, в командировке. Во–вторых, он за такое дело собьет с нас никак не меньше ящика коньяка, а это, между прочим, моя месячная зарплата. А в–третьих, когда он вернется, будет уже поздно. Хотя, конечно, если б он взялся за этого Захара со своими психологическими трюками, то, вполне вероятно…

— «Во–первых» и «в–третьих» твои я отбиваю сразу. Олег вернулся вчера утром. Цел, слава Богу. Иммортель везучий. Он сейчас в городе и вполне доступен.

— Да ты что? — Никита опять закружил по комнате, потирая руки. — Это же в корне меняет дело. Хрен с ней, с зарплатой. К тому же, если в пополаме, то какие‑то бабульки мне останутся. Питаться не обязательно, а на сигареты хватит. Проживу. Надо с ним встречаться.

— Не боись. От твоих бабок сильно не убудет. Я берусь его уболтать за пару пузырей.

— Это как? По старой дружбе?

— Старая дружба у него была с Саней Змеем, — вздохнул капитан. — Они такое вместе прошли…

— У нас в управлении?

— Не только. Они вместе срочную в Витебской десантной дивизии погранвойск КГБ трубили. Такая служба была… Не позавидуешь… Три вида формы только носили…

— Это во время «перестрелки» было?

— Да, в «славные» времена перестройки, — правильно понял его Серегин. — Сколько тогда крови при развале Союза пролито было. А Тихон на острие… Ну, это он тебе как‑нибудь сам расскажет. Молодость у него очень лихая была. Голливудские боевики блекнут перед этими приключениями… А как он опером конторы стал… Про это вообще легенды ходят…

— Он и сейчас…

— Да, пожалуй, толковей его в управе опера нет.

— Это да, — в глазах Карпова загорелся огонек восхищения. — Я о нем как о былинном богатыре рассказываю…

— Что‑то в этом есть. Хотя он реальный, тут, рядом с нами, ежедневно жизнью рискует. Разве что лицо свое гримировать постоянно вынужден, да в управлении по тем же причинам редко появляется. И не, как Илья Муромец, с булавой абстрактные границы государства на коне бдит, а в самой гуще событий вертится. Ну ладно, давай вернемся к нашей теме. — Серегин постучал ногтем указательного пальца по папке с делом, над которым они работали.

— Жаль, что с пятой графой у Захарова такой прокольчик.

— Какой? — Помедлив, Никита добавил: — Не понял. Что ты имеешь в виду?

— В анкете, в графе «родители», у Захарова Сергея Алексеевича мать украинка, а отец…

— Молдаванин. — Карпов передернул плечами. — И что из этого? Мне эта информация никуда не влазит.

— А то, что если бы там было написано «чеченец», это было бы совсем другое дело. Тихон к этой нации о–о-очень трепетно неравнодушен. Очень. — Серегин многозначительно поднял левую бровь.

— Я об этом что‑то слышал. Но так, краем уха. Суть мне неизвестна. Откуда такая нелюбовь? Так просто, или есть определенная причина?

— Есть. Отца у него в Грозном убили.

— Во, блин. Отец из наших?

— Нет, отец у него был учителем. Простым школьным учителем. То ли истории, то ли русского языка и литературы. Не помню точно.

— А за что тогда его убили? Не понял.

— Как за что? За то, что русский. — Серегин выразительно посмотрел лейтенанту в глаза. — Вот так вот. Давно, правда, это случилось. В самом конце восьмидесятых. Но для Олега срока давности не существует.

— Да, — неопределенно протянул Никита, — теперь понятно.

— Это еще не все. Дальше, больше. Он перевез чуть позже мать в Буденовск…

— И она попала…

— Точно. Практически сразу же в лапы к Басаеву.

— И что? — Никита затаил дыхание.

— Нет. Там ничего. Обошлось. Мать пережила этот кошмар. Сейчас она здесь, в столице.

— Да. Если так, то конечно. Очень даже может быть. Даже наверняка, — Никита, прикурив сигарету, резюмировал: — ты предлагаешь сказать Тихону, что наш Захар чеченец?

— Зачем так прямолинейно? Намекну прозрачно насчет национальности, а там посмотрим. К тому же во время срочной службы, я слышал, Олег побывал в плену у молдаван. Это тоже эпизодик характерный. — Серегин потянулся к телефону. — Пора звонить.

— Не рано? — Карпов озабоченно взглянул на часы. — Еще семи нет. Человек вчера из командировки. Отдыхает, наверное.

— Главное, чтоб поздно не было. Ты его плохо знаешь. Отдыхал он вчера. А сейчас уже вполне мог срулить на прыжки свои. Экстремал доморощенный. Без парашюта жить не может. Еще хуже будет, если уже сранья на рыбалку свалил. Тоже любитель. Там мы его точно не найдем. Рек и озер в округе хватает, — усмехнулся Серегин и заговорил в трубку уже совсем другим голосом:

— Привет, майор! Не шуми, Олег! Сам должен понимать, отдел нервничает. Все в ожидании. В Черном море накупался, вина напился, с шоколадными дамочками накувыркался. Приехал, дело закрыл и молчком сверлит дырочку для ордена. А выставляться? А курортные истории? А коллеги? Забыл про нас? Когда тебя ждать? У нас тут к тебе темка есть интересная. Серьезная. Фигурант непростой национальности. Тебе будет в жилу. Ну, разумеется. Да–да, жидкая валюта, как положено. Ага. Понял. Часа в два, после прыжков, — Виктор положил трубку и с усмешкой посмотрел на напарника: — Вот так вот! А ты — рано, рано.

— Когда его на все хватает? — пробормотал Никита.

Вошедший выглядел дерзко. Весь. От носков дорогих туфель на ногах до коротко стриженой макушки. На покрытом ссадинами и синяками лице застыла брезгливая усмешка. В глазах светилась уверенность несломленного человека. Похоже, он воспринимал происходящее как испытание судьбы, которое ему необходимо пройти с честью, и был к этому полностью готов.

Стильный костюм темно–синего цвета был уже изрядно помят и испачкан. Белая рубашка вся в грязных разводах. Галстука, брючного ремня и шнурков в ботинках не просматривалось, что не оставляло повода для сомнений о последнем месте его пребывания. Он потер руками в наручниках щетину на подбородке:

— Не примите мою небритость как дань последней моде или элементарную бестактность. Просто в СИЗО почему‑то мне не дают бриться, — почти весело заявил он с порога.

Тихон в ответ не издал ни звука. Только кивнул сопровождающему Захара на наручники. Тот вопросительно поднял бровь, хотел что‑то сказать об опасности такого шага, но, вспомнив, кто будет вести допрос, молча снял браслеты и незамедлительно ретировался.

— А неплохо вы тут поживаете, — подследственный оглядел кабинет, — не то, что ментовские… И мебелишка стильная, модерновая. Импортная, небось? Обойки фирмовые, компьютер с плоским мониторчиком, телефончик японский… И…

Его взгляд упал на шуршащее покрытие пола. Захар замолчал и начал с интересом его осматривать. Поверх ковролина, прибитого под плинтус, была постелена по всей площади пола толстая строительная пленка. Целлофан неприятно потрескивал под ногами.

Захар недоуменно пожал плечами, потер запястья и без приглашения сел на стул напротив Тихона. Их разделял стол. Захар продолжал улыбаться, фиксируя цепким взглядом все детали кабинета.

Кроме странного покрытия пола, в глаза бросались выбоины в стене. Как будто кто‑то в припадке бешенства колотил в нее чем‑то острым и металлическим. Дырочки были маленькими, круглыми и глубокими. Они располагались на стене как раз за спиной допрашиваемого.

Что‑то было не так и со столом. Через мгновение Захар понял — полированная поверхность была абсолютна пуста. Ни листа бумаги, ни бланка, ни блокнота, ни ручки, ни карандаша, ни барсетки, ни пачки сигарет, ни зажигалки, ни часов, ни пепельницы, ни календаря, ни подставки — ничего.

Да и с типом этим что‑то не то. Еще и слова не проронил. Сидит, молча разглядывает. Причем совсем не так, как обычные следаки, которые ловят взгляд, гипнотизируют, устрашающе вращают зрачками.

Тихон же дискретно, и бесстрастно словно сканируя, осматривал лицо подозреваемого: левая часть лба, правая, переносица, левая щека с родинкой, другая чистая, один глаз, другой, синяк на скуле, кровоподтек на виске…

Неторопливо, не прерывая осмотра, достал сигарету и зажигалку. Закурил. Не глядя, достал из‑под столешницы пепельницу, поставил рядом с собой, стряхнул пепел. Подпер свободной рукой щеку. Выпустил к потолку через угол рта плотную струю дыма. Молча докурил сигарету. Раздавил окурок о дно пепельницы и убрал ее назад в стол.

— Ты чего, в гляделки со мной решил поиграть? — не совсем уверенно поинтересовался допрашиваемый.

В ответ ни звука. Такой же пристальный и бесстрастный взгляд. Захар обескуражено отвел глаза и скользнул взглядом по стенам. Задержался на отверстиях в стене. Затем перевел его на пол. Какие‑то рычажки в мозге клацнули. Он вздрогнул всем телом. Взглянул в каменное лицо Тихона:

— Ты чего, падла цветная, молчишь?

Фраза вылетела сама собой, без участия мозга. Захар сразу же замолчал. В голове вихрем пронеслись ранее услышанные истории о ментовском и особенно конторском беспределе. Внутренне заметался. Еще раз мазнул взглядом по лицу оперативника. Оно было так же бесстрастно.

Тихон, снова, не глядя достал пепельницу, поставил ее на стол, большим и указательным пальцами размял сигарету и клацнул зажигалкой. Вторую сигарету он выкурил также неторопливо, как и первую. После того, как с ней было покончено, он выложил на стол сразу три предмета.

Лист бумаги был аккуратно придвинут к Захару. Шариковая ручка легла сверху. Последним, с глухим ударом, на стол был помещен пистолет. Захар заворожено уставился на матовую поверхность «Тульского Токарева». Тихон положил руку на рукоятку «ТТ» и оттянул курок:

— У тебя пять минут, — и взглянул на часы.

Его голос хлестанул подследственного не хуже кнута. Захар дернулся, затем весь сжался и, просидев в состоянии ступора секунд пятнадцать, схватил ручку. Лист бумаги начал быстро покрываться мелкими, словно мышиные следы, буквами.

— Отчет твой я прочитал, — проворчал вместо приветствия полковник, протянул для рукопожатия похожую на ковш экскаватора лапищу и сразу нахмурил брови.

— Петрович, добрый день, — пытаясь выглядеть предельно серьезным, отозвался Тихон, пожимая, как всегда, с легкой опаской эту исполинскую длань.

— Чего скалишься? — сразу же насторожился полковник, несмотря на то, что на лице у Тихона не было и тени улыбки.

— Я? — изобразил на лице полнейшее непонимание Тихон. — С чего Вы взяли? И мысли такой не было. Хотя готов сию же минуту понести любое наказание по надуманному поводу.

— Понял уже?

— А то. Сразу же. Сколько лет вместе. Раз начальство встречает хмуро, несмотря на превосходно проведенную не далее, чем два дня назад, операцию, значит, пора зубрить новую легенду и примеривать новый грим.

— Ну, ты как не меняй свою внешность, я‑то тебя все равно узнаю, — усмехнулся Смирнов.

— Это ты, а ты ― исключение. А больше никто. С того момента, как я сегодня зашел в управу по временному пропуску, ни один человек со мной не поздоровался. Хотя…

— Что, и кореш твой Серегин тоже тебя не признал?

— По внешнему виду нет. Пришлось самому обозначаться.

— Ну, ты…

— Именно я. — Тихон улыбнулся и сел в одно из двух кресел, стоящих в углу кабинета рядом с журнальным столиком.

Полковник Смирнов нейтрально крякнул, встал из‑за своего рабочего стола и присел в кресло напротив Тихона.

— Вообще‑то, Олег, согласно последним нормам этики, такое расположение говорит о максимальной лояльности и безграничном доверии хозяина кабинета к посетителю. И демонстрировать его должен я. То есть…

— Понимаю. Я должен был дождаться приглашения, — Тихон легко вскочил и с нарочито подобострастным видом занял прежнее место. — Давай начнем с начала. Хмурь брови, Петрович…

— Прекрати паясничать. Когда ты уже…

— Никогда, — Олег снова плюхнулся в кресло.

— Вот я этого и опасаюсь.

— И абсолютно напрасно. Опасаться неизбежного, по меньшей мере, неразумно.

— Олег, остановись. По поводу последнего задания… Ты молодец. Четко все исполнил. Как по нотам…

— Судя по наличию и кнута, и пряника, дело серьезное и срочное. Не томи, Петрович, рассказывай, что там за тема нарисовалась.

Полковник со вздохом встал, прошел к столу, взял тоненькую папку и вручил ее Тихону:

— Ознакомься, торопыга. Лишаешь удовольствия почувствовать себя начальником. Нет, чтоб как все нормальные сотрудники, внимательно выслушать, покивать с пониманием, принять адекватно и критику, и похвалу…

— Петрович, ты же знаешь, я в предварительных ласках не нуждаюсь, со мной можно просто и сразу, — отозвался Тихон, не поднимая головы от нескольких листков, исписанных разными почерками.

Полковник замолчал и, чтоб не мешать подчиненному изучать документы, отошел к окну, закурил.

— Здесь, судя по всему, планируется чистый экономический развод. Правда, на большие бабки. Но это сути не меняет. Кидок на лавэ, он и есть кидок на лавэ. Наш‑то отдел здесь, каким боком цепляется? Не пойму что‑то, — через несколько минут подал голос оперативник.

— Не все так просто, — Смирнов перестал созерцать ландшафт за окном и сел в кресло. — В столицу съезжаются интересные, даже, в какой‑то степени, уникальные люди. И, как я уже сказал, это именно наши клиенты. Ознакомишься более детально, войдешь в тему, сам все поймешь. Есть еще и другой аспект…

— Ага, — протянул Тихон, — я догадался, типа политический.

— Ну, назовем его условно так. И хохмочки свои оставь. Генерал санкционировал операцию еще вчера. Ты должен понимать…

— Все понял. Не надо лишних слов, хотя бы в этом кабинете. После длительного, очень длительного, а именно — двухдневного отдыха опять начинаю работать под прикрытием. Кто я буду теперь?

— Вот его дело. Ознакамливайся со спецификой. — Смирнов взял со стола увесистую папку. — Краснеть не придется, субъект примечательный. Давно за ним охотились. Брать будем на днях, перед самым твоим внедрением. Успеешь день другой в камере с ним пообщаться.

— Да–а-а–а-а. Личность колоритная. — Тихон пролистнул несколько заглавных станиц. — Я так могу и забыть, кто я есть на самом деле.

— Я думал, ты уже давно забыл.

— Да нет, пока местами помню. Не все, конечно, — озорно улыбнулся во все тридцать два зуба Тихон.

— Я наслышан. Привычек ты своих не меняешь. Не успел подругу в постели толком согреть — за парашют и в воздух.

— Твоя осведомленность, Петрович, меня не удивляет и не шокирует уже лет пятнадцать. Так что на какой‑то особый эффект не рассчитывай. Однако я серьезно сомневаюсь, что это тебе Нинка сказала. Она на меня никогда, слава Богу, не жалуется. А уж в этом вопросе — тем более. Повода не даю.

— Что она только нашла в тебе? — скривился полковник. — Такая красивая, молодая, интеллигентная…

— Умная, — поддакнул Тихон, продолжая улыбаться. — Университетское образование. Филолог.

— Вот, вот. Ты жениться на ней думаешь? Сколько лет девчонке голову морочишь?

— Восемь, — неуверенно пожал плечами майор. — Или семь. Надо посчитать. А что? Нас все устраивает. Разлука любовь цементирует.

— Это тебя устраивает. А она делает вид. Подстраивается, потому, что любит тебя, балбеса, безмерно. А что чего цементирует, я бы тебе сказал…

— Скажи.

— Ну ладно, — махнул рукой полковник. — Это бесполезно. Я вообще‑то про две бутылки «Хеннесси», которые за Захара тебе обломятся, хотел сказать. А про твою личную жизнь, ляпнул так, ни к селу ни к городу, — он саркастически усмехнулся и прищурился.

— А это для меня новость. Расколол я его минут двадцать назад. Совсем коллеги расслабились. Сами расколоть не смогли, — скривился Олег. — И еще никакого коньяка не видел.

— Увидишь. Серегин забегал, про твои психологические изыски рассказывал. Так я ему сказал, чтоб меньше «Хеннесси» тебе не покупали. Заслужил.

— А объем?

— Что объем?

— Ну, пол–литра, семьсот пятьдесят, литр?

— А это я не учел, извини, — соболезнующе развел руки Смирнов.

— Ха, так они купят двухсотграммовые. Стопудово.

— Да ну, брось. Они так с Карповым восхищались твоим методом. Оба. Взахлеб. Обещали все исполнить в лучшем виде…

— Обещать, Петрович, не значит жениться. Хорошо если двести, а то «Хеннесси» есть и в стограммовой таре…

— Так, ладно. Иди ознакамливайся с материалом.

— Все понял. Пошел вживаться в образ.

— Идет год за три. Не забывай. Все ж не просто так мантулишь.

— Утешение слабое. Особенно если учесть, что я уже на пенсии. Если так пойдет и дальше, то через небольшое количество лет у меня будет честно заслуженный двойной пенсионный стаж. Интересно, а деньги тоже удвоятся? Суммы выплат там будь здоров. Лишний блок сигарет в месяц, как‑никак. Это вам не хухры–мухры.

— У юриста проконсультируйся. Потом, когда время будет, — полковник протянул руку, давая понять, что аудиенция окончена.

— Всенепременно, Петрович. Как только, так сразу, — Тихон стиснул грабарку шефа и молниеносно отдернул руку, тем самым, избежав медвежьего захвата:

— Нет уж, такое нам не подходит. Эта конечность мне нужна, причем, не только как память о босоногом детстве. Я в ней еще иногда держу пистолет. А он периодически спасает жизнь, и не только мою.

— Иди, Олег, — Смирнов с досадой махнул рукой, указывая на двери, — как только ты меня всегда выкупаешь? Не пойму.

— По глазам, Петрович. По глазам. До свидания.

— Счастливо. Успехов тебе.

Тихон, уже взявшись за ручку двери, по традиции обернулся и посмотрел в суровое лицо полковника. Было такое ощущение, что эта маска воина не способна никогда изменяться под влиянием каких‑либо эмоций. Посерьезневшее лицо Олега тоже было бесстрастно. Невозможно было даже предположить, что какие‑то мгновения назад эти два человека шутили, смеялись и подначивали друг друга.

Несколько секунд они пристально смотрели в глаза друг другу, затем обменялись едва заметными кивками, и Тихон выскользнул за дверь.

 

Сека

Мужчина лежал на кровати, на ворохе скомканных простыней. Он был абсолютно голый. Верблюжье одеяло неширокой полосой прикрывало небольшую часть бедер. Его грузное немолодое тело причудливо украшали шрамы и татуировки. Полосы от ножевых порезов, рваные края затянувшихся пулевых отверстий, красные строчки порванных каппеляров на месте бывших гематом причудливо гармонировали с размытыми рисунками, выполненными синей тушью.

Среди этих рисунков легко угадывались: голова рычащего тигра; нож в руке, запястье которой сжимает стальное кольцо кандалов с фрагментом цепи; обоюдоострый кинжал, обвитый змеей; трефовая масть в контуре игральной карты.

Удивление у праздного обывателя обычно вызывала только одна татуировка — римский легионер в полном боевом облачении: в короткой тунике, подпоясанной широким ремнем, сандалиях на бечевках до колен, шлеме с высоким гребнем, с мечом и щитом в мускулистых руках. Остальные рисунки вызывали широкую гамму чувств: от плохо скрываемой брезгливости до откровенного страха. И только знающему человеку многое могли рассказать эти размытые символы.

Например, гордый стан римского легионера понимать следовало так: тело, на которое нанесен этот символ, принадлежит лицу, склонному к хулиганству, жестокости и садизму. Значит, шутить с этим человеком не стоит. Но понимали истинный смысл немногие.

Чего было больше — повреждений кожи насильственным путем или добровольным, сразу сказать было сложно. Уж больно причудливо переплеталось все это на теле лежащего мужчины. Причем, характерные белые пятна, оставшиеся после вывода татуировок, занимали тоже не последнее место.

Если шрамы были разной степени свежести, и последним багровеющим рубцам можно было дать от силы полгода, то все татуировки были выполнены довольно давно — пару десятилетий назад — никак не меньше. И первые, и вторые очень явственно характеризовали эту личность в целом.

Человека, лежащего на кровати, обычно все знакомое окружение называло Секой. То, что изначально его именовали Игорем, он помнил, а вот свою настоящую фамилию, как и возраст, вспомнить получалось не всегда, а если и удавалось, то с большим трудом.

Вырос Сека в рабочем послевоенном поселке среди шахтных стволов и терриконов. Босоногое детство не радовало приятными воспоминаниями. Дважды судимого отца, горняка–забойщика, прирезали в пьяной драке, когда Игорю было около пяти лет. Его образ был смутно–размытым, а вот запах его он помнил до сих пор. Кисловато–приторная, самогонно–табачная, резкая вонь становилась чуть ли не осязаемой при любом воспоминании о папаше.

Быстро спившаяся мамаша пошла по мозолистым шахтерским рукам практически сразу же после смерти мужа. Пошла, пошла, и не вернулась. Сгинула неизвестно где. Ребенок остался совсем один. Родственники не давали о себе знать Может, их и не было вовсе. Но, как известно, природа пустоты не терпит. Воспитанием занялась улица. Результат был закономерен. С малолетки Игорек вышел Секой, вполне сформировавшимся босяком при понятиях, с папиросой в зубах и финкой за голенищем сапога. С тех пор прошло почти четыре десятка лет, но понимание жизни и ее законы оставались для него неизменными.

Мелькали годы, как в калейдоскопе. Он давно сбился со счета, сколько времени прошло за забором, сколько на воле. А напомнить уже было некому. Подельники как юных, так и зрелых лет давно уже вручили монеты старику Харону и затерялись за вратами Аида.

Грабежи, разбои, водка, перестрелки, колючая проволока, изоляторы, рестораны, золото, море, пальмы, деньги, наркота, следаки, шлюхи, суки, вохры, кровь подельников, мусоров, жертв и… своя. Все смешалось.

Многое стерлось из памяти. И это не удивительно. При такой динамичной жизни запомнить все просто невозможно. Сейчас уже вполне реально было считать себя заслуженным пенсионером определенного движения. И, как следствие, смело требовать талоны на усиленное питание, льготный проезд в общественном транспорте, поздравительные открытки и подарки к памятным датам. Только от кого? От какой государственной инстанции? В какое учреждение петицию подавать? В исполком по фактическому месту жительства? Или по прописке? Так нет же ни постоянного места жительства, ни, тем более, прописки.

Сека усмехнулся ходу своих мыслей. Но как‑то вяло, нехотя. Эти размышления занимали небольшую часть мозга, остальная была занята совсем другим. Был другой объект, которому он уделял большее внимание.

В одной руке он держал пульт от телевизора, которым непрерывно переключал каналы, в другой дымилась сигарета. Но и за телевизором наблюдал вполглаза. Все его внимание занимало обнаженное женское тело в двух шагах от кровати. Оно было великолепным. Молодое, гибкое и прекрасное…

Девушка не смотрела в его сторону. Она была полностью занята собой. В данный момент ее ничто не интересовало в окружающем мире. Наблюдая за ее телодвижениями, Сека усмехнулся, вспомнив, как несколько дней назад состоялось знакомство с этой красавицей…

Он сидел в летнем кафе и приканчивал вторую пол–литровку водки. Занятие это стало уже привычным. Практически ежедневно, едва начинало темнеть, он отправлялся в одно из пяти летних кафе, располагающихся неподалеку.

Периодически, в зависимости от состояния души, знакомился с посетителями этих непретенциозных заведений. Собутыльники и собутыльницы попадались самые разнообразные. Подстать городу. Мелкие каталы, инженеры, студенты, слесари, официантки, непризнанные гении в широком ассортименте — от поэтов и философов до доморощенных политологов с четким видением своего плана вывода страны из кризиса.

Иногда встречались уникальные экземпляры. Запомнился разговор с одной молодой парой. Ребятам было года по двадцать три, они учились в институте, а подрабатывали в неком престижном заведении. Он охранником, она официанткой. В разговоре Сека ввернул легендарную фразу Остапа Бендера: «Может, вам и ключ от квартиры, где деньги лежат?» Заметив в глазах визави непонимание, поинтересовался:

— Вы что, Ильфа и Петрова не знаете?

Слава Богу, в советских тюрьмах проблем с библиотеками не было, а времени читать у Секи там более чем хватало.

Он ожидал услышать в ответ что‑то типа: «Ах, ну да! Это же «Двенадцать стульев»! Не тут‑то было. Подрастающее поколение заявило на полном серьезе:

— Понимаете, Игорь, наш кабак другим людям платит. Эти фамилии нам ничего не говорят.

— Больше вопросов не имею, — только и смог пробормотать изумленный Сека.

За последние месяцы общение под рюмку водки за пластмассовыми столиками под теплым южным небом было его единственным развлечением. Днем он отсыпался, смотрел телевизор, а с вечера до утра предавался полностью своему любимому пороку.

Вынужденное бездействие тяготило его, но он помнил старую зэковскую истину: береженого Бог бережет, а нетерпеливого конвой стережет. Поэтому хлестал водку, пользовался услугами недорогих женщин, коих вокруг было великое множество, и терпеливо ждал известий.

Город ему нравился — тупой, тихий, забыченый. После жестокого и циничного и колючего промышленного центра, где они с подельниками натворили много лихих дел, это причерноморское болото расслабляло и засасывало. Даром что областной центр. За те несколько месяцев, которые Сека провел здесь, он ни разу не почувствовал себя некомфортно.

Правда, в самом начале, когда только приехал и снял квартиру, опасения у него были. Но они скоро развеялись. Да, с выбором укромного места он не ошибся. А выбрал его по одной простой причине — с этим областным центром его ничто не связывало. Абсолютно.

Как работают менты по розыску особо опасных преступников, он знал прекрасно. Впервые Секу подали во всесоюзный розыск еще тогда, когда он не достиг совершеннолетия. Сколько раз с тех пор менты рассылали фотостаты с его физиономией во все концы страны, вспомнить было просто нереально. Так что к своим годам опыта в этом вопросе он поднабрался и делил эти мероприятия на две категории: розыск пассивный и розыск активный.

В первом случае идет оповещение всех сотрудников милиции с рассылкой фотографий в каждый, даже самый захудалый, райотдел (а по головотяпству в половину оговоренных инструкцией инстанций оповещения могут и не разослать). С этого момента о разыскиваемом просто забывают, пока он сам где‑нибудь по глупости не встрянет.

Скажем, в пьяной кабацкой драке менту челюсть сломает. И тогда у него проверят документы (если поймают и дотащат до отделения, конечно), сверят с ориентировкой и захлопают в ладоши. Незамедлительно доложат по инстанции: «в результате проведенных оперативно–розыскных мероприятий задержан особо опасный преступник имярек, находящийся в розыске».

Тому, у кого челюсть оказалась слабой, грамоту выпишут, а непосредственному начальнику пострадавшего дадут премию в сумме, эквивалентной блоку сигарет и трем бутылкам водки. Так или иначе, но палку они срубят. А если повезет, так и в должности или в звании повысят. Опять‑таки —медальку могут к груди прикрутить. Зависит это от калибра преступника.

Во втором случае к выше описанным мероприятиям добавляется план–метод «Паутинка». В местах наиболее вероятного появления преступника выставляются наблюдатели, в местах просто вероятного появления (скажем, где живут дальние родственники) предупреждаются участковые, активисты, штатные сексоты и т. д. При таком раскладе шансов встрять, конечно же, гораздо больше. И совсем не обязательно для этого вести себя нагло и вызывающе. Можно просто лопухнуться и заявиться не в то место и не в то время.

Так вот, в этой тихой пристани, не было у Секи ни знакомых, ни родственников, ни, насколько он помнил, подельников, да и сам город за свои пятьдесят без малого лет он видел пару раз, и то проездом. Именно поэтому пересидеть первое время он решил здесь. Пересидеть по–тихому. Это была суровая необходимость. Потому что в связи с его последними подвигами искать Секу должны были не просто активно, а очень активно.

То, что ориентировки на него, безусловно, в этот город пришли, его не смущало. Никто ничего «за так» в этой жизни не делает — принцип старый и верный. Ни один мент специально его персоной заниматься не будет. Это верняк. Главное, самому не встрять по–глупому.

Поэтому свои ночные бдения Сека старался проводить тихо и спокойно. Общался, в основном, с молодежью. Сколько было лет его собеседникам–собутыльникам? Где‑то между восемнадцатью и двадцатью восемью. Более точно определить возраст в нынешнее «продвинутое» время он даже не пытался. Раньше было проще. Человек открывал рот, произносил пару фраз, и сразу было понятно, сколько ему лет и что он видел в жизни. Это касалось, естественно, мужчин. С женским полом всегда было хуже…

После нескольких предложений произнесенных лицом человеческого рода женского пола (именно так определяет этих существ словарь Даля) в большинстве случаев продолжать общение с этим лицом охота пропадала.

Вздохи, охи, хриплые крики, междометия, мольбы о пощаде, экспансивные телодвижения и прочие сопутствующие действия — пожалуйста, вперед. Но выслушивать их досужие разглагольствования, поддерживать светскую беседу или терпеть эмансипированные выпады — увольте. Суть женщины — лежать на спине, ну или… стоять на коленях. С этой твердой жизненной позиции Секу ничто не могло сбить уже давно. И вдруг появилось это странное существо…

Она бежала по улице, хлопая яркими трехцветными шлепанцами. Длинные каштановые волосы развевались, встречный ветер причудливо путал завитые прядки. Короткая маечка туго обтягивала молодую спелую грудь. Шортики песочного цвета, шнурочек–поясок с двумя кокетливыми кисточками на узкой и гибкой талии. Во всем этом не было бы ничего удивительного, если бы не фактор времени. На дворе была ночь. Сека взглянул на циферблат — два часа десять минут.

— Эй, красавица, куда так спешишь? — без всякой надежды окликнул из темноты пробегающую девчонку.

Та остановилась и, улыбаясь, повернулась к нему лицом. В свете фонаря, висящего над подъездом, она выглядела крайне эффектно.

Боясь спугнуть удачу, подошел ближе, изо всех сил стараясь не дышать в ее сторону, зная по опыту, что на алкогольные пары, особенно в темное время, суток у женского пола страх на уровне подсознания. Взглянул в прекрасное юное лицо. В глазах девушки читались вежливое ожидание, готовность помочь и… ничего больше: ни страха, ни удивления, ни замешательства.

Сека под этим чистым доверчивым взглядом даже смешался, но лишь на секунду:

— Куда мы так торопимся? Такой чудный вечер, — и сразу же выдал первое, что пришло в голову:

Я сижу в своем саду, горит светильник.

Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.

Вместо слабых мира этого и сильных -

Лишь согласное гуденье насекомых.

— Ой! Это же Бродский.

— Да, — гордо кивнул головой Сека, — это Иосиф Бродский.

— Надо же! Никогда б не подумала, что встречу в этом городе… да и, пожалуй, в жизни человека, так легко его цитирующего. Причем, вот так вот запросто, прямо на улице. — Она смотрела на него с нескрываемым восхищением.

— А чего здесь удивительного? — Он порылся в памяти и продолжил:

Ни страны, ни погоста

не хочу выбирать.

На Васильевский остров

я приду умирать.

Твой фасад темно–синий

я впотьмах не найду.

между выцветших линий

на асфальт упаду.

И душа, неустанно

поспешая во тьму,

промелькнет над мостами

в петроградском дыму,

и апрельская морось,

над затылком снежок,

и услышу я голос:

— до свиданья, дружок.

И увижу две жизни

далеко за рекой,

к равнодушной отчизне

прижимаясь щекой,

— словно девочки–сестры

из непрожитых лет,

выбегая на остров,

машут мальчику вслед.

— Кстати, это мой любимый стих у Иосифа Александровича. Мне также, как и ему, особенно близко осмысление мира как единого метафизического и культурного целого.

— Ой–ой–ой! — Девчушка восторженно захлопала в ладошки.

— Профессиональный поэт обязан знать всех великих собратьев по перу, — Сека улыбнулся, открыто и приветливо, насколько мог. — А уж цитировать должен легко и с любого места.

— Вы поэт? — Глаза девчонки округлились — Не может быть!

— А что? Неужели не похож?

Он картинно развел в стороны руки, предлагая осмотреть себя целиком и повнимательней. Заметив, что девчонка поддалась на эту нехитрую уловку и стала его разглядывать от подошв сандалий до макушки, продолжил: — В каком именно месте я отличаюсь, на твой взгляд, прелестница, от классиков поэтического жанра?

Та, поняв, засмеялась.

— Так вы действительно любите поэзию? — Сека начал закреплять успех.

— Обожаю, — она сложила ладошки в неслышном хлопке.

— И Бродского, в частности? — Он лихорадочно размышлял, куда можно пригласить это дитя в такое время суток, чтоб не оттолкнуть и не испугать. Для круглосуточно работающих гадюшников она была слишком чиста и невинна.

— Ага, особенно то, что вы цитировали первым — «Письма римскому другу». — Она задорно подняла подбородок и нараспев проговорила:

Здесь лежит купец из Азии. Толковым

был купцом он — деловит, но незаметен.

Умер быстро: лихорадка. По торговым

он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.

Он в сражениях Империю прославил.

Столько раз могли убить! а умер старцем.

Даже здесь не существует, Постум, правил.

— Первый раз в жизни встречаю родственную душу. Давайте пойдем куда‑нибудь, выпьем кофе, — наконец‑то сообразил Сека. ― А для начала познакомимся. Меня зовут Игорь.

— Давайте. Вика, — легко согласилась девочка и, взяв его под руку, защебетала: — Какая дивная ночь. Надо же, настоящий поэт. Мне никто не поверит. Что‑то нереальное. Фантастическое. А еще я очень люблю Есенина. Особенно раннего…

Она начала что‑то цитировать, но Сека ее не слушал. Он придумал только насчет действия — пить кофе, а насчет места — где пить, мыслей пока не было. Вернее, их было много, и он лихорадочно перебирал возможные варианты. В конечном итоге, поводив ее по кварталу, остановился возле подъезда дома, в котором снимал квартиру, и пробормотал:

— А вот здесь я живу.

— И что?

Она с любопытством заглянула ему в глаза. Он, пятидесятилетний волчара, с руками по локоть в крови, весь сжался под ее доверчивым взором.

— У вас дома разве нет кофе, Игорь? — спросила она и потянула его к двери.

— Есть, — промямлил опешивший от такого развития событий Сека.

Такого чувства он не испытывал никогда в своей жизни. Трогательная трепетная чистота полностью доверилась ему. До самого утра он слушал ее мелодичный голосок. Вика то восхищалась его стихами, коих он прочел неимоверное количество, то цитировала сама. Причем границ не было. В этой безликой и неуютной квартире звучали четверостишия из Ахматовой, Визбора, Цветаевой, Высоцкого, Шекспира, Бодлера, Есенина и прочих, прочих, прочих…

Происходящее казалось ему сном. Фантастическим. Не может происходить такое в его жизни. Нереально. Не заслужил. Даже мысли определенной сексуальной направленности выглядели как‑то не так, словно набекрень. Хотелось совершить какой‑нибудь подвиг, чтоб добиться ее расположения. Сотворить что‑нибудь героическое.

Например, завязать с криминалом и остаться с ней… Он представлял себе это очень смутно, но мысли такие возникали.

В конечном счете, Сека решил, что если эта девочка ляжет с ним в постель, то он очистится, и ему простятся все его прегрешения. А потом все будет очень хорошо. Что именно и почему это так будет, ответить себе он не мог.

Отдалась она ему, когда уже было совсем светло. Легко и просто. Без жеманства и кокетства. Словно именно его всю свою жизнь и ждала. Как будто так оно и должно было быть. Он не узнавал себя в этой сцене — был ласков, нежен и предупредителен. Свершилось. Твой дар принят, Господи. Спасибо…

Теперь же, по прошествии нескольких дней, эта женщина вызывала у Игоря совершенно другие чувства. Ее копошения на полу раздражало его, и единственное, что было приятным, это возможность безраздельно властвовать над этим существом.

Плохо только, что истощилась фантазия — придумать что‑то новое по части сексуальных извращений Сека не мог уже вторые сутки. Поэтому сегодня он взорвался и сразу же после завершения полового акта отправил девчонку на пол ударом кулака в затылок.

Внимательно следил, как она в неудобной позе — полулежа, полусидя ― жадно ищет на внутренней стороне бедра, ближе к паху, вену. Ее ноги подрагивали в определенном ритме, будто пританцовывая, взгляд стеклянных глаз был сосредоточен на игле. Губы кривились, из горла вылетали нечленораздельные монотонные звуки: то ли какая‑то мелодия, то ли молитва, то ли шизоидный бред законченной наркоманки.

А когда человек в таком состоянии, с ним можно делать все, что угодно. Можно приложить к телу нагретый утюг или уколоть острием ножа. Реакция будет практически нулевая — дернется рефлекторно, не поворачивая головы и все. Сека уже пробовал подобными действиями как‑то расшевелить ее в такие моменты — бесполезно.

Ну вот, наконец‑то игла, после многочисленных промахов, нашла вену — в блеклой мути внутри шприца расцвело алое облачко крови. Из уст наркоманки послышался утробный рык — получилось. Она выжала поршень до отказа, закатывая глаза от ожидаемого удовольствия, и замерла: сейчас, сейчас, сейчас.

Вытащила иглу. Шприц упал на пол. Левая рука вялым движением поднесла смоченную в водке ватку к ранке, но приложила ее рядом с крошечной точкой свежего укола. Струйка крови потекла по бедру. Рука рефлекторно промачивала кожу ватой на ноге в сантиметре от раны. Девушка этого не замечала. Делать с ней в данный момент можно было все, что угодно, и Игорь снова начал перебирать различные варианты сексуальной игры с податливым женским материалом.

Тут зазвонил телефон, и Сека, вздрогнув, снял трубку. Телефон беспокоил его крайне редко. Звонить по этому номеру особенно было некому. За все время отсидки на снятой квартире по делу было всего два звонка. В других случаях обычно ошибались номером. Иногда беспокоили тупыми вопросами о водоснабжении или отоплении коммунальщики. Но на этот раз Сека услышал знакомый голос и понял, что звонок не просто по теме. Скорей всего, он круто изменит его нынешнюю пресно–размеренную жизнь. «Бега», похоже, закончились.

— Это Фрол, — загудела трубка. — Ты там не опух от безделья?

— Близок к этому. — Усмехнулся Сека и пнул пяткой тело с закатившимися от блаженства глазами. — Есть предложения?

— Да. Тот вариант, что мы с тобой обсуждали.

— Который по столице? — Уточнил Игорь.

— Именно. Тема на мази. Собираю команду. Если готов, подгребай.

— Готов, готов. Совсем я здесь застоялся. Да и полгода почти уже прошло. Пора всплывать.

— Тогда жду. Как меня найти, знаешь.

— По первому варианту?

— Да.

— До встречи, — сказал по инерции Сека, но трубка уже отвечала короткими гудками.

Игорь немного ее подержал, легко покачивая, а потом с размаху опустил на рычаги. Телефон утробно лязгнул. «Пришел момент действовать. Наконец‑то!» — Накинув халат, он сел в кресло и закурил. Перебрав все ему известное по теме, предлагаемой Фролом, ехать, решил незамедлительно. Тема была жирная и главное — интересная. Банальные грабежи приелись. Решительно затушил окурок, собрал Викины вещи и, взяв ее под локоть, потащил к входной двери, приговаривая на ходу:

— А есть еще такой стих у нашего любимого Иосифа Бродского. Ты должна его знать.

Этот ливень переждать с тобой, гетера,

я согласен, но давай‑ка без торговли:

брать сестерций с покрывающего тела

все равно, что дранку требовать у кровли.

Оставив нагую, ничего не соображающую девицу на лестничной площадке, швырнул ей под ноги одежду, захлопнул дверь и потер руки:

— Вперед! Пора! Где наша дорожная сумка?

 

Свят

Колеса стремительно жрали асфальт. Свят зевал во все тридцать два зуба, стараясь не вывихнуть по неосторожности челюсть, и протирал слезящиеся от недосыпа глаза тыльной стороной руки. Трасса была пустынна. Раннее летнее утро, мокрое дорожное покрытие, плотный туман — все это не способствовало интенсивности движения.

У нормальных хозяев транспортные средства мирно дремали в уютных, отапливаемых капитальных гаражах, а сами они, только раскрыв к этому моменту глаза, переползали через жену (или не жену) в сторону ванной комнаты. Причем, лучшие из них, по уверениям слабого пола, преодолевали это препятствие два раза или даже больше…

В этом месте Свят разбавил свои мысли нарочито громким смехом. Сделал он это опять‑таки для того, чтобы отогнать подкрадывающуюся дремоту. После того, как смех прекратился, вялые размышления потекли дальше.

… И только редкие идиоты, к коим, ни секунды не колеблясь, Свят отнес и себя, спозаранку мучают педаль газа своих железных коней, преследуя непонятные цели. Впрочем, не понятны они только другим водителям. Свои же, индивидуальные, задачи каждый всегда считает архинеобходимыми и сверхнеотложными.

Налицо живой пример. Пожалуйста. Почему, например, тебе, Вячеславу Фурсову, региональному менеджеру по южному региону мощной компании по продаже бытовой техники, нельзя было остаться в гостинице и поваляться в постели до обеда? И лишь потом, полностью придя в себя, двигаться дальше?

План. График. Именно он заставил встать ни свет ни заря и переться в очередной областной центр со стандартной процедурой внеплановой проверки сети магазинов компании. А теперь вопрос несколько иного порядка. Кто составлял этот долбаный график? И кто утверждал план проведения данных инспекторских мероприятий? Уж не ты ли сам? Точно так. Ты и никто другой. И волен объезжать свои семь областей в произвольном порядке. Как нравится. Никто из руководства слова не скажет.

К тому же, давно известно, что если хочешь увидеть реальное положение дел, лучше не афишировать время проведения ревизии. Можно было легко отмазаться, перед собой же, оперативной необходимостью выждать несколько часов. Придумать что‑нибудь еще более важное.

Свят в очередной раз громко зевнул.

… К тому же, в следующей проверяемой области координатор довольно мутный и что‑то у него там неладно. Сигналы эти уже не первый месяц посылал Святу спинной мозг, а этот орган в таких вопросах у Вячеслава никогда не ошибался. Вот–вот, именно из этих соображений ты все переиграл и мчишься спозаранку, минуя промежуточные пункты, именно в этот областной центр. И уже не только спинной мозг, но и сердце чувствует: не зря, ой не зря. Сердце‑то чувствует, а вот голова с бодунища практически ничего не соображает.

И все‑таки недаром тебя держат на этой работе — за два года четыре предложения крупных взяток, три нападения с целью повреждения тела ревизора, одна попытка убийства и целый ряд раскрытых финансовых махинаций, с которых все неприятности обычно и начинаются. Так просто голову проломить проверяющему не пытаются. Все происходит, как правило, по делу…

В результате финансовых инспекций: два уголовных дела, добровольно–принудительная смена четырех областных координаторов и трое из числа нанятых противной стороной нападающих побывали после стычек с ревизором в реанимации. Вот такая нужная работа. Так было, есть и будет. Из века в век проблемы у нас все те же: воры, дураки и дороги.

Свят посмотрел на летящий под колеса асфальт. Ничего интересного в изборожденном выбоинами покрытии не было. Зевнул в очередной раз и закурил сигарету. Дым наполнил салон. Набитая ватой голова получила никотиновый допинг. Стало немного легче.

На трассе неоспоримо лидирующее место по количественному признаку занимали путешественники вполне определенной направленности. Это было бесспорно их время.

Старенькие развалюхи с обреченностью ломовых осликов тащили прицепы с овощами–фруктами. Народ ехал на заработки. Вот навстречу с характерным кашлем мотора и шлейфом черного дыма проследовал «Москвичок» с полным прицепом даров земли под потертым брезентом. Свят сумел рассмотреть не только кислое лицо мужичонки, которого нужда гнала за тридевять земель, но и нелицеприятную ухмылку, адресованную, вероятно, его не первой свежести «Мазде». Для владельца «Москвича» она, видимо, была пределом представлений о роскоши, комфорте и благополучии. В прочем, это совсем не повод улыбаться именно так. Уж больно знакомая гримаса. Свят взглянул на панель управления и без особой злобы выругался — работала «аварийка». Положительно — нельзя с бодуна садиться за руль. Полчаса на трассе, и не обращать внимания на мигающую лампочку, это, конечно, перебор.

А как она вообще оказалась включенной? А, Вячеслав? Балда ты, Свят! Парковался в неположенном месте при выезде из города, когда покупал сигареты, вот и включил отмазку для доблестных стражей дорог. А отключить забыл. Ну и Бог с ними… С кем? Да, со всеми: с доблестными сторожами, тьфу ты, стражами, сигаретами, кислыми улыбками, работающей «аварийкой», мигающей лампочкой, овощефруктовозами… Кофе, надо выпить кофе… Вот что приведет в чувство. Свят твердо решил у первой же дорожной забегаловки выпить двойной кофе, подышать воздухом и размять ноги.

Из тумана внезапно показалось стадо коров, медленно переходящих дорогу. Нога рефлекторно вдавила педаль тормоза до пола. Машина пошла юзом. «Мазда» пронзительно завизжала покрышками. Ни Святу, ни автомобилю это экстренное торможение не понравилось. Громко выматерившись, Вячеслав начал искать глазами пастуха.

Взгляд скользил по спинам буренок, на которых белой краской были выведены полуметровые номера — 34, 61, 14, 47, 39, 11 — одиннадцать — Блохин. Свят засмеялся ходу своих мыслей, гнев прошел. Съехал на обочину, вышел из машины и окликнул неторопливо бредущего пастуха:

— Гей, дядьку, ты чего, смерти моей хочешь?

— Нет, хлопче, ты сам к ней стремишься, — отозвался мужик с кнутом. — С момента рождения приближаешь ты, и только ты, сей неотвратимый миг.

Свят с удивлением оглядел фигуру в высоких резиновых сапогах и наброшенной на плечи армейской плащ–палатке. Философствующий пастух — надо же. С утра такая встреча — забавно день начинается:

— Вот как. Интересно, интересно. Гениальные мозги философа, заблудившиеся в тоннах мычащей говядины. Как ваша фамилия, мыслитель? Кант, Спиноза, Кафка, Сократ, Софокл или Марк Аврелий? Как мне обращаться к тебе, укротитель парнокопытных рогатых тварей?

— Поставь вопрос ребром, и он выйдет тебе боком. — Мужик забросил кнут себе на плечо, остановился и начал неторопливо сворачивать самокрутку.

Судя по всему, он нисколько не был взволнован тем обстоятельством, что по его вине чуть не случилось ДТП. Действительно, что тут такого? Ну, разбился бы пацан… Разве из‑за этого солнце перестанет восходить или заходить? Или не наступит завтрашний день? Или воды великих рек повернутся вспять?

— Это ты к чему? Дед, объясни все толком. И вообще, ты чего творишь, убивец? Теракт на дороге совершить пытаешься?

Заинтригованный Свят подошел к пастуху вплотную и клацнул зажигалкой. Тот оказался крепким мужчиной лет шестидесяти с открытым добродушным лицом и абсолютно седой головой. Его резиновые сапоги нестерпимо воняли чем‑то далеким и знакомым… совдеповским… Запах этот был явно из пионерского детства Вячеслава.

Пастух с наслаждением выдохнул табачный дым и изрек:

— Если какая‑нибудь неприятность может случиться, она случается.

— Интересно. Эти две твои последние фразы между собой логически увязаны, спорить не буду. Причем, если автора первой я не помню, то вторая явно принадлежит умнику в погонах Эдварду Мэрфи. — Свят достал сигарету и тоже закурил. — Объясни мне теперь, как эти посылки связаны с твоей коровьей атакой на мой автомобиль.

— Все просто. Ты торопишься, парень, а зря. Потому как спешишь ты навстречу неприятностям. А мои коровы дали возможность тебе еще раз вернуться в исходную точку и все хорошо обдумать.

— Вот как? Поразмыслить о сути своих земных дел? Задуматься о ходе бытия? — Вячеслав рассмеялся, но не очень весело и уверенно.

— Так, хлопче. Ты опять на пороге великих дел, но они могут обернуться по–разному. И так и эдак. Готов ли ты к любому их развитию или же нет, подумай об этом хорошенько. Тебе дана возможность остановиться и поразмыслить. Измени отношение к вещам, которые тебя беспокоят, и ты будешь в безопасности.

— Послушай, уважаемый… — Свят машинально поправил пистолет в наплечной кобуре под пиджаком и ослабил узел галстука. — Тебе не кажется, что твои предсказания притянуты за уши, а встреча наша носит несколько случайный характер? Последнее настолько очевидно, что всякая параллельность…

Он сконфуженно замолчал, поскольку понял, что старец его совсем не слушает. Сразу же захотелось отпустить какую‑нибудь колкость, но что‑то внутри подсказало, что этого делать не стоит. Мало того, где‑то в подсознании мелькнула мысль, что глупостей он наговорил уже достаточно. И сегодня, и вообще за всю свою жизнь. Пора остановиться. Так Свят и стоял, молча созерцая своего странного собеседника, посасывая сигарету и отчего‑то поджимая пальцы ног в дорогих туфлях.

А тот смотрел вдаль, докуривая свою «козью ножку», и его лицо не выражало никаких эмоций. Его белесые глаза неторопливо и бесстрастно осматривали окрестности, а весь вид показывал полнейшее безразличие к стоящему рядом Святу. Когда пауза затянулась до абсурда, он так же, не поворачивая головы и никак не интонируя, произнес:

— Ну, бывай, я пойду догонять своих коровок. Нужный знак ты получил вовремя. Теперь все в твоих руках. Не премени воспользоваться своей головой, — он растоптал подошвой огромного сапожища то, что осталось от самокрутки, и решительно последовал за уходящим стадом, громко щелкая кнутом.

Вячеслав постоял несколько секунд в нерешительности. Хотел окликнуть уходящего пастуха, но не нашел слов и передумал. Правая рука скользнула за полу пиджака и привычно обхватила ребристую рукоять пистолета. Простояв в такой позе несколько минут, он отшвырнул выкуренный до самого фильтра окурок, сел в машину, повернул ключ в замке зажигания и резко тронулся с места.

— Вот, блин, дела. Пообщался с сельским жителем. Вместо того, чтоб шугануть сразу «плуга» или даже напугать до усеру (тем же стволом, например) — выслушал лаконичную, но емкую по содержанию проповедь о смысле своей жизни. Ах, да! Это же не все. Еще и знак получил. Сначала чуть не разбился в лепешку. А ну‑ка, в корову на скорости сто двадцать километров в час врезаться? Ни у водителя, ни у животного шансов выжить никаких. Потом философский ликбез. А в конечном итоге оказалось, что все это — знак. Вернее, знак был в самом начале — спровоцированное и чудом не произошедшее ДТП. Вот уж всем знакам знак. Ну, дед. Ну, старый мудрец. Старый дурак. Кто это ему дал, интересно, право так разговаривать? Безапелляционно и… и…

Свят распалил себя до предела и вошел в крутой поворот на скорости гораздо большей, чем следовало. Машину повело боком и начало выносить за пределы дороги. Свят судорожно впился в руль — сейчас колеса хапнут обочину, и автомобиль неминуемо перевернется на крышу. Вполне вероятно, что при такой скорости машина покатится кубарем и остановится только далеко в канаве.

Вячеслав в ужасе вертел руль и жал на тормоз. Он уже представлял себе последствия аварии — кусок покореженного металла с окровавленным водителем внутри. Безразличные руки, выпиливающие фрагменты автомобиля, чтобы извлечь бездыханное тело. Пелена страха застилала глаза. Гибель казалась неминуемой. Но через какие‑то мгновения машина, по неимоверному везению не слетев с асфальта, стала поперек дороги.

Мелко дрожали руки. Перехватило дыхание. Все тело трусило в нервном ознобе. Лицо покрылось липкой испариной. Он увидел, как из‑за того же злополучного поворота появились зеленые «Жигули» шестой модели. Тело налилось свинцом, и предпринять какие‑либо действия было выше его сил. Он как завороженный смотрел на приближающуюся решетку радиатора и не мог пошевелиться. В мире не существовало ничего — только этот кусок нержавеющего металла, который становился с каждой долей секунды все ближе и ближе.

«Жигули» затормозить не успели и врезались в левое заднее крыло «Мазды». Машину тряхнуло, послышался металлический скрежет, хруст стекла. Мелкая крошка брызнула Святу на голову и за воротник. Он отклонился на пассажирское сиденье и вниз, прикрывая лицо ладонями. Утробно зарычал и разразился целой тирадой, в которой преобладали междометия и предлоги. Волна холодной ярости ударила в затылок: «Ну, сука! Сейчас я тебя порву!»

Дверцу от удара заклинило, и подалась она не сразу. Пока Свят ее открывал, ударив несколько раз локтем, «Жигуль» успел сдать назад и стать на обочине.

«Шестерка», входя в поворот успела сбросить скорость и притормозить, поэтому удар получился несильным. Свят мазнул взглядом по развороченному крылу, разбитому заднему фонарю и, уцепившись за фрамугу окна без стекла, потащил машину волоком в сторону, цедя сквозь зубы: «Сейчас, сейчас. Я только уберу с дороги этот металлолом, и тогда ты у меня попляшешь, урод. Я тебе «Жигу» твою в задницу затолкаю, кровью харкать будешь. И за деда этого тоже в зубы получишь, за предсказателя хренова. Не корова, так «Жигуль»! Ну–ну! Сейчас! Потерпи секунду».

«Мазда» стала не совсем ровно: двумя колесами на асфальте, двумя на обочине, но все же проезду больше не мешала. Свят нырнул в кабину, поставил рычаг коробки передач на первую скорость, дернул до упора ручник, сорвал пиджак и швырнул его в салон. Вытер с лица кровь и рванул к «Жигулю».

— О–па! — Не добежав трех шагов до вышедшего навстречу водителя, замер как вкопанный. И заметно смутившись, пробормотал: — Не достойные менеджера крупной компании слова были мной произнесены. Раскаиваюсь.

Гнев сняло как рукой. У открытой водительской дверцы «шестерки» стояло нежное, трепетное и прекрасное создание. Пола женского. Возраста юного. Красоты необычайной. Во всяком случае, так показалось Святу. Он начал пробуксовывать в двух метрах от второго участника ДТП.

Коротко стриженые волосы выкрашены в медный цвет. В левом розовом ушке десяток мелких колечек белого металла, такого же цвета миниатюрная серьга в правой ноздре. Длинные ресницы подрагивают над карими глазами. Черты лица правильные, как у греческой богини, кожа молочно–белая. Неестественно большую грудь обтягивает короткая маечка, не прикрывающая пупок. Узкие джинсики. На ногах ― сандалики из сплетающихся разноцветных тонких кожаных ремешков, а на голове такой же раскраски шапочка крупной вязки, напоминающая по форме мини тюрбанчик. Хрупкие изящные руки сплошь в кольцах браслетов, на пальцах перстеньки.

Когда Свят, задержав взгляд на фантастически тонкой талии, заметил фигурную сережку в пупке, его мысли обрели некоторую долю осмысленности: «Металла многовато, пожалуй. Это один, и то весьма сомнительный недостаток. Интересно, серебро или платина? Судя по машине — серебро. А если принять во внимание внешний вид хозяйки, то даже платина не достойна обнимать это произведение природы».

— Что вы там говорили насчет раскаяния? — Она положила руку на дверцу своей машины.

— М–м-м–м, — Святу этот незамысловатый жест показался до такой степени эротичным, что он даже не нашелся, что ответить.

— У вас лицо порезано. Не страшно, но обработать надо. Удара ведь как такового не было. Это просто стеклянная крошка поцарапала кожу, — она улыбнулась уголками губ, вглядываясь в его лицо.

Голос у нее оказался мелодичным, немного низким и глуховатым. За таким голосом мужчины готовы идти куда угодно, словно за волшебными звуками дудочки Гаммельнского крысолова. По русской версии — в омут с головой.

Свят поймал себя на мысли, что именно такая девушка способна положить раз и навсегда конец его холостяцкому существованию. Если рядом находится такое совершенство, то ничего иного больше никогда не захочется. Никогда. Он уже напрочь забыл о покореженном крыле и разбитой фаре своей «Мазды».

— Насколько мне известно, бьющий сзади водитель всегда виноват. Правильно я понимаю? — поскольку Свят был полностью поглощен своими мыслями и опять не издал ни звука, она продолжила: — Это моя вина. Взяла у брата машину съездить в райцентр за продуктами и уже на обратном пути, можно сказать, у самого дома, вот… Такая неприятность… Вам. И нам разумеется. Вы меня простите. Мы все компенсируем.

— А, ну да, да, — промямлил Свят, до него начал доходить смысл ее слов. — Конечно, несоблюдение дистанции. Впрочем, тут есть и моя вина. Мне тут, не поверите, попался на пару километров раньше предсказатель. Так вот он…

— Пастух? Дядя Леша? — Лицо девушки озарилось улыбкой.

— Да. Пастух… Леша не Леша… Дядя не дядя… А откуда вы знаете? — удивился Свят.

— Догадалась. В наших местах это личность довольно известная. К тому же, стадо его я только что видела. Вы немного не в себе… Сейчас я найду аптечку. И заодно давайте я вас угощу кофе. Это успокаивает. Вам не помешает. У меня термос как раз с собой. — Девушка, изящно наклонившись, нырнула в салон своего авто.

— Спасибо, с удовольствием, было бы совсем неплохо, — проговорил Свят ей в спину и для того, чтобы не пялиться на то, что ниже, опустил глаза на свою забрызганную кровью рубашку.

«Вот, блин, красавец. Еще и с волыной под мышкой. С ремнями и кобурой поверх белой рубашки в разводах крови. Пиджак снял, Рембо сраный. Именно в таком виде и знакомятся со своей судьбой».

Сдирая на ходу удавку галстука, бросился назад к машине. Отстегнул ремень и бросил пистолет вместе с кобурой на сиденье. Заглянул в зеркало — потеки крови из царапин на лбу и щеке. Ничего страшного, действительно, не было. А жаль. Сейчас бы серьезную рану. Можно было бы бравировать пренебрежением к боли и кровопотере. Щеголять черным юмором и заявлять, что шрамы украшают тело мужчины. Это наверняка бы подействовало, во всяком случае, как минимум, незамеченным не осталось бы. А вместо всего этого какие‑то жалкие порезы.

Вячеслав содрал рубашку, обрывая пуговицы, и промокнул ею лицо, морщась от боли.

— Не совсем так это делается. Надо с йодом, — раздался рядом тот же сказочный голос. — Давайте лучше я.

— Хорошо, давайте. Буду крайне признателен.

Свят с готовностью подставил лицо и прикрыл глаза, но тут же открыл их снова, исправляя ошибку, поскольку так он утратил способность рассматривать склонившуюся над ним незнакомку. Боли от прижигания ранок на лице он не чувствовал, поскольку прямо перед его носом под тонкой материей благоухала дивным запахом трепетная женская плоть. Свят неимоверным усилием воли оторвал глаза от груди девушки и посмотрел ей в лицо: «Не заметила ли она его реакцию?»

— Это нормально. Вполне естественно. Слюни текут обычно у всех мужчин. От двенадцати до восьмидесяти. Я уже привыкла, — перехватив его взгляд, без тени жеманства пояснила она.

— Ну, допустим, слюни у меня пока не текли. Они только собирались. — Свят густо покраснел, рассердился на себя за это и, чтобы не сморозить глупость, с максимальной непосредственностью поинтересовался: — Неужели так заметно?

— Безусловно. Если б было иначе, я бы очень удивилась, — она улыбнулась и сложила аптечку. — Готово. Как вы?

— Замечательно, — Свят поиграл рельефными мускулами голого торса, достал из сумки свежую футболку, вышел из машины и неторопливо ее надел. — Помнится, был разговор о кофе. Не забыли?

Девушка, пристально рассматривавшая его бугристые мышцы, будто очнулась:

— Да–да, я принесла. — Она взяла с капота небольшой термос и налила в крышку–чашку дымящийся ароматный напиток.

— Спасибо, — Свят почувствовал, что она смущена, что являлось первым признаком заинтересованности. — Сейчас я вас удивлю — мысль насчет кофе была последней перед аварией. Клянусь, не вру. Если читали Свияша, то, может, помните, что у него есть одна интересная доктрина. Очень верная, на мой взгляд. Человек получает все, что заказывает. Главное, чтоб желание было четко обозначенным. А то получится, как в том анекдоте… Знаете эту байку?

— Нет. Не припоминаю. Расскажите.

— Некоего очень набожного человека Бог решил наградить ― исполнить любое его желание. Этот самаритянин думал несколько дней… Потом еще… В общем, долго думал. И решил. «Хочу, — говорит, — чтоб у меня все было!» Бог: «Делов‑то, пожалуйста!» Очнулся мужик глубоким старцем на пороге смерти и, конечно, возопил к небесам: «Как же так? Что за несправедливость?» А Бог ему так, слегка иронично: «Заказ выполнен. У тебя уже все было».

— Жизненно, — засмеялась девушка.

— Я захотел, и вот…

— Получил кофе, — улыбнулась девушка. — Только кому и как надо заказывать? У Свияша не написано? И стоит ли такой ценой?

— Стоит. А с заказами он рекомендует обращаться к Тонкому миру. Почему‑то у него так называется эта инстанция. — Вячеслав посмотрел ей в глаза и, осмелев, добавил: — Только я имел в виду совсем не кофе. И теперь твердо уверен, что стоит.

— Тогда давайте для начала познакомимся, — ее ресницы едва заметно дрогнули, она опустила глаза.

Свят возликовал — он понят, и понят абсолютно правильно. «Господи, у этой красавицы еще и ум в наличии. Неужели так бывает?»

— Меня зовут Вячеслав. Слава. Если угодно — друзья меня называют Святом, — он шутливо протянул руку.

— А меня Алена. Очень приятно. — Она осторожно коснулась его руки своими длинными прохладными пальцами. — Мы здесь с братом недалеко живем. Давайте проедем к нам и начнем решать эту проблему. Авария все‑таки по моей вине произошла. Брата, правда, сейчас нет, но мы что‑нибудь с ремонтом придумаем.

— А где брат? — спросил Свят и прикончил кофе одним глотком.

— Ваня? Он по делам уехал. Но вы, Вячеслав, не беспокойтесь. Машину мы сегодня отремонтируем, ну, а если быстро не получится, рассчитаемся деньгами. У вас как со временем?

— Прекрасно. Для вас сколько угодно.

Свят попытался завинтить крышку термоса, который держала Алена, но она мягко забрала ее и приладила на место сама. Он нервно сунул руки в карманы брюк и с наигранной веселостью заявил:

— Я готов!

— Тогда следуйте за мной. Это здесь недалеко. — Она одарила Свята мягкой улыбкой, подхватила с капота аптечку и неторопливо пошла к «Жигулям».

«Время? О чем речь? Да хоть на всю жизнь, — не в силах оторвать взгляда от изгибов ее тела, думал Свят. — Какие ревизии? Какие вообще дела могут быть? Пошло оно все… Аленушка… Какое красивое имя… Я за тобой… Для тебя… Я…»

Вот сейчас она, садясь за руль, обязательно обернется и посмотрит на него. Свят легко представил свое безумное лицо, отвисшую челюсть, алчный взгляд, стекающую по губам слюну. Он в ужасе отвернулся и юркнул в «Мазду». Собрал в узел все свои вещи, включая сумку и кобуру с пистолетом, зашвырнул на заднее сиденье. Завел двигатель и тронулся вслед за зеленой «шестеркой».

Через несколько километров машины, одна за другой, словно ниточка с иголочкой, съехали с трассы и углубились в бескрайние степи. Вскоре асфальт закончился. «Жигули» и «Мазда» дробно протряслись километра три по булыжной мостовой и зашуршали скатами по пыльной грунтовке.

— Н–да! Цивилизация закончилась. И нашел Вячеслав свое счастье в русской глубинке. Обернулась лягушка прекрасной царевной. Взял он тогда кожу жабью и сжег, чем обрек их обоих на страдание, а себя, кроме того, еще и на изрядную кучу подвигов… Что ж, ради такой Алены Прекрасной можно пойти на многое. Практически, на все. Иванушка, Аленушка… Что‑то это навевает… Ах, да! Копытце… лужица… козленочек… — Свят усмехнулся ходу своих мыслей и закурил сигарету. — Странно, но этот инфантильный пирсинг не портит ее. Даже, скорее добавляет некий шарм. Лоск. Утонченность. Что‑то подчеркивает. И, в общем, получается очень гармонично. Красота — это совершеннейшая объективизация воли на высшей ступени ее познаваемости, — внезапно всплыла в памяти чья‑то цитата. Свят попытался припомнить автора, но тут же отмахнулся: — Неважно. Блин, а в глазах все плывет, голова раскалывается. Это надо ж такое похмелье. Ничего. Переживешь. Важно то, что ты нашел совершенство. Естественное, разумное, вполне осознающее свою красоту. Оно, оказывается, есть. Не пустое и бездарное, как абстрагированная глупышка Барби, а вполне целостное и преисполненное смысла. И рядом с ней пошлость и вожделение глупы и сомнительны, как сонеты Шекспира в устах декана физмата. И это совершенство ― она, Алена. Причем, ее нельзя хватать жадными руками, это так же бессмысленно, как черпать солнечное тепло тазиком для бритья. Надо как‑то проявить себя. Заинтересовать, заинтриговать. Показать себя умным, сильным мужчиной. А вдруг, и вправду, она твоя судьба? И дед с коровами неспроста про переломный период в жизни глаголил?

Машины въехали в деревеньку. Слева и справа замелькали перекошенные домики. Большинство ― без стекол в ветхих рамах. Куда ни кинь взгляд — полная разруха. Провалившиеся во внутрь зданий крыши. Заросшие бурьяном дворы. На различной стадии гниения деревянные заборы. Столбы с обрывками проводов.

Одичавшие собаки с безнадежным видом долгое время преследовали их машины.

— Господи! Царство старика Кощея! А ведь здесь когда‑то жили люди! — весело воскликнул Свят. Даже столь плачевное зрелище не могло испортить его настроения.

Зеленая «шестерка» остановилась возле добротного дома, облицованного белым кирпичом. Таких, похожих на нормальное человеческое жилье, на всю деревню было не больше пяти. За высокими металлическими воротами, в глубине двора, виднелась крыша большого гаража. Свят услужливо помог хозяйке распахнуть створки ворот, и обе машины легко разместились на огромном бетонном пятаке перед домом.

— Чем еще могу помочь? — Свят, прикрыв ворота, подошел к «Жигулям», тряхнул головой и поморгал глазами — «шестерка» двоилась: «Чертово похмелье!»

— Нет. Больше ничего, — улыбнулась Алена и, достав из салона маленькую, в тон шлепанцам и тюрбанчику, женскую сумочку, пригласила его жестом проходить вглубь двора.

Свят посмотрел на нее, на «Жигули», заглянул в пустой салон и удивленно пожал плечами:

— Ну, если вы больше ничего не хотите… Готов следовать за вами, Алена, хоть на край света.

— А за край? — Она призывно улыбнулась.

— Охотно. Прямо сейчас. Без тени сомнения. Задайте нужное направление, и я весь ваш.

— Тогда пройдемте в беседку. Это, конечно, не так романтично и не так далеко, но зато там удобно и приятно. Я еще кофе налью. Вижу, есть необходимость. Вы не против?

— Аленушка… Разрешите я вас буду называть так?

— Конечно. Я люблю свое имя.

— Как я могу быть против кофе, Аленушка, поданного этой рукой?

Свят прошел через двор и тяжело сел на деревянную лавку из свежеструганных досок, в тени молодых побегов винограда. Локти положил на столик, стоящий посередине беседки, и обхватил руками голову. Она налилась свинцом и ныла: «У–у-у–у-у! Все, надо завязывать. Вроде, и водка вчера нормальная была. И не мешал ничего. Возраст, наверное, уже не тот. Раньше ― литрами, и ничего, а теперь… Ох–хо–хо–хо–хо… Было время, нынче грустно, и не тот теперь расклад. Почему именно сегодня, когда я встретил Аленушку? Как это сейчас не в тему».

Появилась с уже знакомым термосом Алена. Протянула полную чашку спасительного напитка. Присела рядом. Улыбнулась ободряюще:

— Теперь можно и о ремонте поговорить. Я уже позвонила дяде Коле… Николаю Степановичу. Это наш умелец. Он скоро приедет. Скажет, сколько по времени и по деньгам. Я с ним рассчитаюсь прямо сейчас, еще и за срочность добавлю. Так что все будет в порядке. А вы пока у нас погостите. Хорошо?

— Вы просто чудо. Конечно, я согласен.

Вячеслав покосился на ее высокую грудь, быстро отвел взгляд и, поперхнувшись кофе, закашлялся. Перед глазами поплыли радужные круги. Алена ласково и заботливо положила руку ему на плечо и заглянула в глаза, словно пытаясь увидеть в их глубине душу.

Свят вздрогнул всем телом, словно от удара электрическим током. Прикосновение было трепетным и нежным, взгляд призывным, запах дурманящим и сбивающим дыхание. Он смешался, в такое быстрое развитие сюжета сознание верить отказывалось:

— Алена, не будете возражать, если я закурю? Люблю, знаете ли, кофе с сигаретой. Студенческая привычка. — Он потянулся за сигаретами в карман, она убрала руку с плеча и отстранилась, Святу сразу стало легче. — Как вы тут живете с братом? В такой глухомани?

— Нельзя сказать, чтоб нормально. Но это очень давняя история. Если хотите, я могу рассказать.

— Безусловно. Очень хочу, — с излишней горячностью закивал Вячеслав и опять почувствовал невыносимую боль в затылке и висках.

— Называется это сказкой о Трех Слонах. Но предисловие звучит менее интригующе. Имя ему «Третье». — Алена внимательно посмотрела в лицо Святу.

— Я весь обратился в слух, — заметив ее взгляд, улыбнулся он, выпуская дым вверх, в конический свод беседки. — Мне, действительно, очень интересно.

— Итак, «Третье», или «Начало», — она еле слышно вздохнула и заговорила тихим, монотонным, как журчание ручья, голосом:

— Он любил ее и деньги. И она любила деньги и его. У них должна была наступить прекрасная жизнь втроем. Обязательно. Но их было пока двое: он и она. Не хватало третьего — денег. Ему хотелось осыпать ее цветами, дарить драгоценности, возить в круизы, кормить обедами в шикарных ресторанах, одевать в дорогих магазинах… Ей не терпелось облачить свое прекрасное тело в муки творчества Версачи, Кардена, Валентино и Гучи… И томно возлежать на волнах счастливого забвения, быть ослепительной, неотразимой, таинственной, как первородный грех. Для всего этого им было нужно третье. Если его с ними не будет, тогда все: серость, унижение, тоска, грязь, убожество, разочарование. Конец будет закономерен, все это убьет его и ее, убьет их любовь. Перед таким итогом долго не раздумываешь. После рассмотрения мириадов вариантов было решено грабить банк. Благо, телеучителей развелось великое множество. Он взял пистолет, она угнала машину. Вот на этом присказка заканчивается. С этого момента начинается сказка о Трех Слонах. Они пришли с востока рано утром…

Свят давно и безнадежно потерял суть повествования. Он курил сигарету за сигаретой, старался изо всех сил поддерживать выражение заинтересованности на лице и героически боролся с тяжелеющими веками. Монотонное повествование, чудный грудной голос расслабляли, убаюкивали. Свят чувствовал себя медузой, выброшенной на песок под палящие лучи солнца. И в тоже время он был самой счастливой из всех медуз…

В какой‑то момент он пришел в себя, и на его вопрос об автослесаре Алена ответила, что дядя Коля перезвонил и сказал, что будет немного позже, сейчас он очень занят. Тогда Вячеслав произнес фразу, которая удивила его самого:

— Может, я приеду тогда… попозже… в следующий раз?

— Почему и нет? — легко согласилась Алена. — Я сейчас напишу тебе расписку, а ты сможешь приехать и получить по ней все причитающееся в любой момент.

Она сидела за столиком напротив и старательно заполняла большой белый лист непонятными символами. Свят тупо таращился, тщетно пытаясь разобрать написанное, несмотря на то, что бумага была на расстоянии вытянутой руки.

— Возьмите, Вячеслав.

— Ну, что вы, не надо, я и так, Алена, верю. Безгранично, — пробормотал Свят, однако взял исписанный листок и пошел к машине.

Он шел, шел, но «Мазды» не было. Ее не было на прежнем месте. Не было ее и во дворе. И нигде в мире ее уже не было. Совсем. Он это внезапно почувствовал. Развернул смятый лист расписки. Вместо ожидаемого слова «Расписка» сверху и посередине листа разобрал: «Сказка о Трех Слонах». Больше всего его поразило, что Слоны написаны с большой буквы. Это что, какие‑то особые слоны? С именем собственным — «Слон»? Ниже вместо букв шли точки и тире в бессистемном порядке. Именно так. Казалось, что они написаны мышиным хвостом, и в то же время в них был заложен глубокий смысл. Азбука Морзе? Смял и засунул бумажку в карман.

Двор плыл перед глазами, словно он попал в точку преломления пространства. Куда‑то пропала Алена. Это было плохо. Он ей хотел объясниться в любви и еще сказать что‑то важное. Что‑то очень важное. Такое, что еще никому никогда не говорил.

Свят заглянул под скамейку в беседке, не совсем отдавая себе отчет, кого он там хочет обнаружить: Алену или все‑таки «Мазду». Там не оказалось ни первой, ни второй. Он улыбнулся, внезапно осознав некую все объясняющую истину, и заснул тут же, на лавочке, сном младенца…

Пробуждение было мгновенным, как прыжок в ледяную воду. Приборная панель, крошки стекла, резиновый коврик, рычаг коробки передач, коричневый чехол сиденья. Сумка с вещами. Талисман — миниатюрные боксерские перчатки на лобовом стекле. Наклейка в виде стодолларовой купюры на «торпеде», слева от руля. Салон машины… Его машины… «Мазды»…

Свят резко разогнулся и принял вертикальное положение на водительском сиденье. Голова почти не болела. Только покалывающие отзвуки вчерашнего кошмара в висках. Стряхнул налипшие осколки с футболки. Поискал взглядом кобуру. Пистолет был на месте, там, где он его и оставил — в ворохе окровавленного белья. Слава Богу.

Порылся в кармане пиджака, выудил бумажник, раскрыл — деньги были на месте. Посмотрел по сторонам: справа и слева деревья, прямо зеленое поле. Сумрачно и прохладно. Скорее раннее утро, чем поздний вечер. Взглянул на часы. Стрелки показывали без десяти семь. На время суток это не указывало никак.

— Понятно, затолкали меня в машину, и отвезли в лесополосу, суки, — на весь салон заговорил Свят, убеждаясь, что с голосом все в порядке. — Хорошо, что не замочили. Могли ведь. Легко. И избавились бы от проблем раз и навсегда. Чуть не доигрался в очередной раз. Каскадер–любитель. «Он жизнь любил. Он риск искал».

Надо было рвать когти при первом тревожном сигнале, экспериментатор хренов. А когда он был, этот сигнал? Красивая девица? Авария почти на голом месте? Полное понимание и предупредительность со стороны медноволосой красавицы? Кофе в термосе при поездке в магазин? Тот факт, что такая модная девка живет в глухой деревне? Все это — да, но было что‑то еще. Стоп. Вот оно. «Взяла у брата машину съездить в райцентр за продуктами и уже на обратном пути, можно сказать, у самого дома, вот… Такая неприятность». Продуктов в салоне не было — вот что! А ведь она возвращалась из магазина. Даже если предположить их наличие в багажнике и принять во внимание ее забывчивость (и то и другое маловероятно), то после предложений помочь поднести вещи, продукты должны были бы обнаружиться. А если нет, то их и в природе не существовало. А если не было сумок, значит, и история вся эта липовая, для тебя специально придуманная. Ты же ее фактически поймал тогда! И что? Продолжал резвиться, придурок! Чуть не доигрался.

Кряхтя, полез в бардачок и достал непочатую пачку сигарет. Зашуршал целлофаном. Закурив, откинулся в изнеможении на спинку кресла, складывая в целую картину события, предположения, факты, домыслы и допуски. Процесс занял не так много времени. Еще не закончилась сигарета, а Вячеслав уже достал из кармашка сумки мобильный телефон и набрал номер главного менеджера компании. В трубке раздался недовольный сонный голос шефа:

— Ты чего, Свят, обалдел ― в такую рань звонить? Семь утра.

«Таки значит утро. Сутки промариновали меня. Примерно столько времени ему и понадобилось. Еще и с походом», — отметил про себя Вячеслав и заговорил в трубку:

— Привет, Евгений! Обычно люди сначала здороваются, а потом уже переходят к проблемам, из‑за которых звонят.

— Ну, здорово, — послышалось в ответ опасливое приветствие. — Случилось что‑то? Опять где‑то встрял?

— Да, готовь премиальные.

— Что на этот раз? — И после небольшой паузы. — Кто? И на сколько?

— Судя по обилию вопросов, вижу, тебе уже не до сна. — Свят засмеялся, растягивая удовольствие.

— Не зае…

— Понял. Не буду. Докладываю четко и обстоятельно. Наш доблестный областной координатор Коновалов Валерий Павлович нейтрализовал меня на сутки. Причем сделал это дорого и изобретательно. Его команда устроила мне аварию. Прямо на трассе. Очень затейливо. В подробностях расскажу потом. Завезли на ремонт в деревню и опоили кофе с какой‑то дрянью. Чуть ласты от галлюцинаций не склеил. Продержали двадцать четыре часа, вывезли в поле, оставили в машине. Хорошо, что живым. «Мазду», естественно, не отремонтировали. Так что ремонт за счет компании…

— Не отвлекайся. Это само собой. Зачем ему это надо было?

— Я давно предполагал, что у него идет крупная недостача. Накопительным итогом. Время ему было нужно для завоза товара. Занимает у кого‑то из соседей. Скорей всего, у Мишнева, они там по корешам, типа. Вполне может выручать за долю малую. Сутки — время более чем достаточное, чтоб пару фур из сопредельной области перегнать.

— Свят, Свят, погоди. Насколько крупная? Он на лыжи не станет? — Голос в трубке стал озабоченным.

— Жека, пораскинь хорошенько мозгами. Операцию по моей нейтрализации провели не дешевую. Значит, время ему еще надо. И надо оно для того, чтобы завести товар на свой склад, а не для того, чтобы свалить. Жадность. Хочет еще алтушек хапнуть. То есть, сделать вид, что все чики — пики. Ревизия — ажур. Техника вся на месте. Продажи упали из‑за того, что не сезон и тому подобное. Хочет еще какое‑то время реализовывать остатки нашего товара. А уже потом ломануться по одной из известных схем: стать на лыжи, списать на пожар или на ограбление. Может, еще что изобретет. Новенькое. Это уже насколько у него фантазии хватит. Если тебе интересно, я могу просчитать вариант, по которому он пойдет…

— Нет, мне интересно, сколько он на сегодняшний день уже заныкал наших денег. Можешь хоть приблизительно сказать?

— Почему приблизительно? Обижаешь. Я его отчеты за последние полгода наизусть помню. И выйти на интересующую тебя сумму труда особого не составляет. Исходя из общего остатка и того, что по демпинговым ценам товар ему скидывать опасно — слухи о таком могут запросто просочиться, а Коновалов у нас мужик осторожный, и если даже и задействовал выход на бабки по такой схеме, то удельный вес, в общем итоге, небольшой…

— Ну–ну? Не томи. Сколько?

— На сегодняшний день у него недостача примерно на двести сорок тысяч баксов.

— Мать твою… И сколько он нам парит мозги?

— Порядка шести месяцев. Может чуть больше. Прячет концы очень профессионально. Прятал. До сегодняшнего прокола. Топорная работа. На него четко показывает. Скорее всего, он поздно узнал, что я еду к нему не после Мишнева, как обычно, а до. Единственное разумное объяснение произошедшему. Только не вполне мне понятно, как он об этом вообще узнал…

— Ладно. Это потом. Разберешься. Что сейчас делать будем?

— А что, собственно, произошло? Ситуация под контролем. Просто требуется оперативное вмешательство, и все будет в порядке. Поднимай службу безопасности, пусть перекроют все офисы в областях, ближайших к Коновалову. На всякий случай. Хотя вероятность, что техники не хватает у Мишнева, почти стопроцентная. Я уверен. Он это, лабуряка, сто пудов. На свою голову выручил Коновалова. Я сейчас к нему. Подсылай пару бойцов, на всякий случай. Сначала его расколем, а там по цепочке…

— Понятно, Свят. Через три часа они тебя будут встречать на ГАИшном КП при въезде в город.

— Три часа? Триста с лишним километров? Не смеши меня. Они еще спят все.

— Ничего. Не твоя проблема. Я что, зря им джипы купил? Жди. Будут. Вскрывай этот гнойник по полной программе.

— Сделаем в лучшем виде. Не переживай.

— Свят? Ты еще здесь?

— Хотел прощаться.

— Тебя вчера очень настойчиво разыскивал некто Фрол. Даже на меня вышел. Теперь понятно, что было с твоей мобилкой. Интересная для тебя информация?

— А что он хотел?

— Требовал нашего финансового гения. Говорил, что нужна срочная консультация. По серьезному вопросу. Телефон оставил. Он у меня в офисе.

— Спасибо. У меня есть, — Вячеслав сосредоточенно потер костяшками пальцев переносицу. — Вот что, Евгений Борисович, я сегодня дожму этих наших комбинаторов, Мишнева с Коноваловым. Это мой вопрос, и я его закрою. А с завтрашнего дня прошу считать меня в отпуске.

— В каком отпуске, Свят? Ты чего? Работы непочатый край!

— В любом! Хоть в плановом, хоть во внеочередном. Или по состоянию здоровья. Пора о нем подумать, а то уже больше литра в напряг выпивать. Это меня очень настораживает и тревожит, — Свят, не слушая возражения руководства, отключился.

 

Ключник

Глаза собаки — зеркало ее собачьей души, смотрели неприветливо. Более того, они излучали агрессию. Из приоткрытой слюнявой пасти ротвейлера доносился монотонный негромкий, но вместе с тем характерно угрожающий рык. Желтовато–белесые зрачки неотступно следили за каждым движением Вити Ключника.

— Хорошая собачка, тю–тю–тю–тю–тю, — не спуская с пса взгляда, он предпринял очередную попытку договориться с грозным сторожем. — Деньги тебе не нужны, я знаю, а вот если мы пройдем к холодильнику… там столько всего вкусного… — Сделал неопределенный жест в сторону кухни. Оказалось, абсолютно зря. Собака сжала челюсти и подалась вперед. Рык усилился. Витя отшатнулся, едва не выдавив спиной стекло.

Подоконник, на котором он стоял, был вполне широкий, скажем для горшочков с цветами средних размеров, но вот носки потрепанных туфель все же чуть–чуть выходили за его край. И это Ключника не радовало, даже внушало опасение, если уж называть вещи своими именами. Поэтому он, скрючившись в неудобной позе, прикрывал ноги спортивной сумкой — хотя прекрасно понимал, что это весьма скромная защита против собачьих зубов. Эффективней было бы только прикрыться висящей рядом паутинкой тюля.

В таком положении Витя находился уже больше часа. Спина затекла, ноги ныли от неудобной позы. Неудержимо хотелось распрямить спину, разогнуть колени, помассировать онемевшие икроножные мышцы и потянуться всем телом до хруста в суставах. Но проклятая собака хорошо знала свою работу. Вор попал в западню. Дверь вскрыл, тихонечко зашел, начал осматриваться и… тут‑то и обнаружился грозный страж. Витя едва успел запрыгнуть на подоконник.

Надо было что‑то предпринимать, причем, срочно. Наколка на хату была верная. Обстановка многообещающая, только вот почему‑то забыли о наличии ротвейлера. Не предупредил о четвероногой твари наводчик Коста. А это все в корне меняло. Из верного дела ситуация с ротвейлером медленно но уверенно трансформируется в уголовное.

Скоро придут хозяева квартиры и поздравят своего гладкошерстного друга с победой. Премируют собаку какой‑нибудь консервированной дрянью, а вора–домушника сдадут властям. А уж власти его неминуемо наградят пятеркой зоны. В этом случае у судьи рука не дрогнет — отмерит все, что положено. Ну, еще бы — взят на месте преступления с поличным. Чужая квартира, сумка с отнюдь не безобидным набором инструментов и, в довесок, славное прошлое, украшенное тремя сроками по довольно схожим делам.

Виктор проклинал себя, наводчика Косту, жару, узкий подоконник, ротвейлера, свое фатальное невезение и все остальное, что можно было проклясть. Так, по–тупому, встрять при, казалось бы, абсолютно беспроигрышной теме…

Ежедневно в каждом районе столицы регистрируется четыре–пять квартирных краж. Раскрываемость по этим преступлениям практически нулевая. Не любят менты даром работать. При зарплате опера в две копейки рассчитывать на профессиональную работу просто глупо. И тут такой подарок: легендарный Ключник, взятый с поличным. Событие не рядовое. Опера неделю просыхать не будут.

Четыре–пять в день… Хм… Это регистрируется столько, а краж наверняка в пять раз больше ежесуточно происходит. Ведь общеизвестно, что наш народ не особенно верит в силы родной милиции и, как следствие, редко к ней обращается. Блин. И все проскакивают. Легко. Никто никому не в напряг. А балбес Витя Ключник встрял с этой собакой, как последний шпаненок. И плачет по нему шконка, аж слезами обливается.

От этих мыслей стало не по себе, и Витя заскрипел зубами. В унисон зарычал ротвейлер. Ключник махнул в сторону оскаленной пасти сумкой:

— У–у-у–у, паскуда–а-а–а.

Пес в ответ коротко гавкнул и клацнул челюстями, пытаясь поймать угол сумки, не трогаясь с места. Проделал он это движение абсолютно беззлобно, почти равнодушно.

— Чувствует скотина — контроль над ситуацией за ней, — обреченно пробормотал Виктор.

Спина нестерпимо ныла. По ногам от пяток до бедер бегали мурашки. Шея затекла и давила противной тяжестью. Нестерпимо хотелось курить. Еще больше раздражал пот, заливающий глаза.

— Послушай, собачка, — заискивающе, уже в который раз, начал Ключник, — я всего лишь слесарь. Слесарь–сантехник. Зашел проверить систему отопления. Трубы, батареи. Сейчас ЖЭКи сдают теплопоставляющим организациям гидравлику. Ну, там — теплосети. Или — ТЭЦ. Давят систему отопления на шесть килограмм, а элеваторный узел на десять. Это чтобы зимой трубы любое давление выдерживали. Я всего лишь хотел убедиться, что в вашей квартире нет течи. Теперь хочу пойти посмотреть на батареи и стояки в других. Нужно убедиться, что и у соседей ваших тоже все в порядке…

— Гррррррр… — зарычал пес.

Ключник демонстративно открыл молнию на сумке:

— Вот, смотри. Ты же умная собачка. Я простой сантехник. Неужели это не видно? Здесь инструменты… Слесарные… Для чего они? Правильно. Для того, что бы ремонтировать смесители, вентиля, разводки, полотенцесушители, бачки, обвязки…

Ротвейлер ничего не ответил. Аргументы, которые обычно вполне нормально воспринимались двуногими, ему, похоже, были по хвосту.

— Ну все, псина! — грозно нахмурил брови Витя. — Всему есть предел! Мне нужно идти, заниматься своими делами. Меня ждут люди, клиенты, в конце концов. Прочь с дороги. Я ухожу…

Он решительно шагнул с подоконника в сторону двери.

— Грррррррр, — оскалился пес.

Витя пулей вернулся на прежнюю позицию, выставив в сторону пса сумку:

— Ну, это же, в конце концов, смешно!

Пес высунул язык и склонил голову на бок, словно вопрошая: «Чего ж ты тогда не смеешься»?

— Да уж, обхохочешься здесь с тобой! — вздохнул Ключник и мрачно заявил: — Ты являешь собой угрозу для общества. Твоим хозяевам повезет, если я не подам на них в суд. Знаешь, какие они — судьи? У–у-у–у… Душу вынут. И из тебя, и из хозяев. А я одного морального ущерба выставлю тысяч на пятьдесят. Засужу…

Угроза осталась без ответа. Пес строго держался буквы своего собачьего закона. Его суровый вид не давал повода Вите для оптимизма. Ключник обреченно замолчал и понуро склонил голову.

Резкая трель мобильного телефона заставила Витю вздрогнуть, а пса настороженно оскалиться и приподняться. Ключник отстегнул от пояса телефон и посмотрел в окошко на номер вызывающего абонента: «Как это я сам раньше не сообразил позвонить?» Приложил трубку к уху и, не обращая внимания на зарычавшего ротвейлера, радостно заорал:

— Да! Ты, Фрол? Как я тебя рад слышать, брат! Свободен ли я для жирной темы? Да для тебя хоть на десяток! Вот, вот. Встретиться необходимо. Именно. Да–да. Даже круче. Прямо сейчас. Нет. Ни фига это не спешка. Суровая необходимость. Срочно подскакивай. Я тут в шнягу левую встрял. Выручай, братан. Засыплюсь. На хате собака держит. Дверь открыта. Зайдешь без проблем. Чего ржешь? Мне тут не до смеха. Боюсь, сожрет. Здоровая. Ротвейлер. Был бы ствол, уже сам пристрелил бы. Ну, ты же знаешь, наше дело деликатное, шпалер не носим. Именно. Поэтому и сижу, как поц. Приезжай бегом. Придумай что‑нибудь по дороге. Жду…

Ключник продиктовал адрес, отключился и весело подмигнул собаке, не забывая прикрывать ноги сумкой:

— Слышала, уродина? Сейчас сюда Фрол заявится. Он тебе заяснит все собачьи понятия. Раз ты намеки не рубишь — другой базар с тобой будет. Сразу поймешь, чего стоишь на этом свете. Готовься.

Пес выслушал и эту тираду Ключника, не проявляя излишних эмоций.

Фрол появился через двадцать минут. Неслышно приоткрылась входная дверь, и его гибкая фигура материализовалась в дверном проеме.

— Как там дела в мире? — весело заорал Ключник, не сомневаясь в скором освобождении.

— Все вертится. Смею заверить, — негромко буркнул Фрол, прикрывая дверь и не отрывая глаз от пса.

Ротвейлер насторожился и отступил немного в сторону, чтобы наблюдать за обоими. Если собачья морда может выражать озадаченность, то у пса был именно такой вид.

— Послушай, Ключник, в сущности, если пса не обижать и не пугать… — начал Фрол.

— Пугать? Я — его? — возмущенно перебил Виктор. — Да я вздох лишний боюсь сделать! Через раз…

— Ладно, — отмахнулся Фрол и начал медленно, миллиметр за миллиметром, сокращать расстояние, отделяющее его от грозного стража.

Когда между ними осталось не более трех метров, пес занервничал. Он зарычал, обнажая клыки, его взгляд метался от Ключника к Фролу и назад.

— Собаки чувствуют, что человек перепуган по выделяемому им от страха адреналину. Сделай вид, что не боишься, и слезай, — посоветовал Фрол.

Ключник сразу же попробовал придать себе независимый вид и честно признался:

— Не могу! Я сам по себе, а адреналин он… того тоже… как‑то отдельно…

Фрол вынул из наплечной кобуры, которую прикрывала легкая летняя курточка, «тетешник» с глушителем и многозначительно покачал им перед носом собаки:

— Как тебе такая игрушка?

Ротвейлер тявкнул как‑то тихо, не особенно уверенно и сосредоточил взгляд на руке с оружием. Похоже, оно вызывало у него какие‑то неприятные ассоциации. Фрол многозначительно поднял указательный палец левой руки и приказал:

— Замри!

Ключник, уже наполовину освободивший от себя подоконник, застыл в нелепой позе.

— Да я не тебе, а собаке!

— А–а-а–а. Так бы и сказал, — Виктор ящерицей скользнул на пол и, опасливо проскочив мимо ротвейлера, спрятался за спиной своего спасителя.

— Замри! Сидеть! — еще раз скомандовал Фрол и начал оттеснять Ключника к двери. — Надеюсь, брать эту хату ты уже перехотел?

— Да ну ее… — Ключник длинно и витиевато выругался. — Не хочу. Даже если ты сейчас эту тварь пристрелишь… Не буду. Кроме стакана водки, никаких желаний не просматривается. И это несмотря на то, что я практически всю жизнь пью одно только пиво.

— И то верно. У меня к тебе тема есть гораздо круче и приятней, чем эта квартира. За фуфыриком и обсудим.

— Не возражаю. Можно даже за двумя, — с громким вздохом облегчения Ключник выскочил на лестничную клетку.

— За двумя, так за двумя! Кто‑то б возражал, а я не буду! — Фрол спрятал пистолет, подмигнул на прощанье ротвейлеру и прикрыл за собой дверь.

Пес до самого последнего мгновения пристально наблюдал за непрошенными гостями, словно пытаясь составить их полное описание для подробного отчета хозяевам.

 

Мартын

— Ум не есть разум, — глубокомысленно протянул собеседник и многозначительно уставился на Мартына.

— Разум не совсем то же, что и ум, — тот, ни секунды не мешкая, легко вернул ему подачу.

За столом воцарилась тишина. Сидящий по другую сторону стола размышлял над сказанным Андреем добрый десяток секунд, помаргивая огромными черными ресницами и мерно покачивая седой головой, пока не понял, что эта фраза отличается от его высказывания только порядком слов, но никак не по смыслу:

— М–да… Разум ограничивает рассудок применением в опыте. И это тоже… Ну, да ладно. И все же… Вы слишком легкомысленно относитесь к моей теории…

Мартын чуть было не ляпнул, что он к ней никак не относится, но вовремя вспомнил, кто перед ним, и сдержался.

— … если вдуматься в смысл ее квинтэссенции и, я не побоюсь этого слова, Кантовской трансцендентности и принять ее априорно…

— Чем больше я размышляю, тем больше две вещи наполняют мою душу удивлением и благоговением: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне, — еле слышно пробормотал Мартын при упоминании о Канте.

― … как прекрасно сказано в «Критике чистого разума», — не услышав сказанного Мартыном, продолжал тем же хорошо поставленным голосом собеседник, — то сразу очевидным станет тот парадоксальный факт, что критика чистого разума…

― … Что ты, старый маразматик, — подумал Андрей, больше не уделяя его разглагольствованиям никакого внимания, — нашел свободные уши и с чувством, с тактом, с расстановкой паришь мозги праздными досужими измышлениями, вместо того, чтобы заняться чем‑нибудь полезным! Например, взять бутылку водки, которая стоит на столике между нами, и наполнить рюмки. Затем сказать какой‑нибудь актуальный тост на злобу дня, типа: «желаю, чтобы всем» и опрокинуть живительную влагу в глотку. После этого отрезать, не особо заботясь о приличиях, смачный кусок свиной отбивной и вкусно закусить. Приглашая меня, таким образом, вести себя естественно в этой кабацкой атмосфере и не думать о том, когда же ты, ментовская рожа, перейдешь от софистики к реальному предмету разговора.

— Да, господин полковник, — заметив, что визави закончил свою тираду, Мартын расплылся в улыбке, — это все, с одной стороны, довольно актуально и познавательно, а с другой, несколько для меня неожиданно. Такие глубокие философские познания и суждения от работника правоохранительных органов мне никогда не приходилось слышать. К тому же, должен заметить, у вас прекрасно работает агентура. Кант, наверняка, был затронут неслучайно. Вам доложили, что это мой любимый философ…

— Ну–ну, я же в гражданке, зачем такой официоз? — мягко прервал его полковник, но Мартын заметил по тени довольной ухмылки, промелькнувшей на холеном лице, что лесть попала по адресу. — Однако заметьте, не было никогда полной однозначности в оценке сей гениальной личности. Например, мне больше всего запомнились слова Генриха Гейне о нем: «Изложить историю жизни Иммануила Канта трудно. Ибо не было у него ни жизни, ни истории». И это о величайшем человеке своего столетия… Извините, увлекся, возвращаюсь к сути своих силлогизмов. Рассудок можно вообще представить себе, как способность составлять суждения…

«Повыпендривайся, козлина, если тебе так уж хочется», — подумал Андрей, продолжая улыбаться и разливая водку по рюмкам.

Неудержимо хотелось снять с лица эту идиотскую улыбку показного интереса и, отвернувшись от опостылевшей хари матерого эмведешника, погрузиться в созерцание обнаженных девиц, извивающихся на сцене под ненавязчивую музыку. Затем, хорошенько подгрузившись водочкой, пригласить одну из них или не из них, а любую другую из шныряющих вокруг танцплощадки в достаточном количестве соблазнительных красоток за свой столик. Вот тут бы и можно было завести очень интересный разговор с вполне закономерным и приятным результатом.

Но, увы, сидящий напротив человек, полковник МВД Филатов М. Е., был хозяином положения. Против «крыши» не попрешь. Киллеру без солидного прикрытия никак. Работа не та. Просто не выжить. И так век профессионалу намерен небольшой. Ежедневно по лезвию ножа барражируешь. И никогда не знаешь, с какой стороны ждать удара. Посему закон простой. Сидеть ровно, внимать с восторгом, улыбаться, кивать в знак согласия энергично. И тогда будет хоть какая‑то иллюзия защищенности. Очень зыбкая, нереальная, как любая иллюзия, но без нее жить еще хуже. Соломинка, тоже иногда выручает: пусть как опора при кораблекрушении она никакая, но в зубах при случае ею поковырять с пользой вполне можно.

Сегодня, это он уже понял, будет «субботник». Кроме того, как понял намеки Мартын, заказ последует какой‑то необычный, и, конечно же, потребуют выполнить его бесплатно. Напрашивалась сама собой нелицеприятная аналогия, и мириться с этим не хотелось, но выбора особого не было. Когда нанимаешься на стремную работу, будь то в киллеры или в проститутки, всегда существует другая сторона медали, которая автоматически добавляется к плюсам подобной профессии.

Хотя возможность на любой развилке пойти не в общепринятую сторону всегда имеется. Не считаясь со стереотипами… Посмотрим. Послушаем. Подумаем. Совершенно непонятно другое — зачем было его напрягать на приход сюда с оружием? Да еще и с полным арсеналом. Неужели исполнять заказ надо будет сегодня? Экспресс–исполнение тянет за собой целый шлейф неприятных последствий.

В зале было невыносимо жарко, несмотря на усиленно работающие кондиционеры и небольшое количество посетителей. Даже легкий пиджак Мартына, скрывающий кобуру с пистолетом и многие другие необходимые ремесленнику смерти вещи, пропитался потом.

Под париком чесалась голова, кожа под наклеенными усами противно зудела, меняющие цвет глаз линзы давили на сетчатку так, словно весили по килограмму. Накладные ресницы грозили вот–вот отвалиться. Дискомфорт медленно, но уверенно достигал апогея.

Размышления и муки Мартына, а также риторические посылки философствующего полковника прервала трель мобильного телефона.

— Прошу прощения, — перебил Мартын Филатова, который в ответ снисходительно кивнул и с наслаждением повернувшись в сторону сцены со стриптизершами, коротко бросил в трубку:

— Да.

— Господин Мартын?

— Он самый.

— Это Фрол. Мы познакомились при прогулке на речном трамвайчике. Вспомнил?

— Безусловно. — Мартын понял намек на исполненный им заказ замминистра водного транспорта, полученный от человека назвавшегося тогда Фролом. — Приятная неожиданность. Как дела?

— Все в норме. А ты, наверно, о Канте треплешься? Под водочку? Правильно? Угадал?

— Поразительная проницательность. Именно Иммануила и склоняем, — Мартын улыбнулся и подмигнул прислушивающемуся к разговору полковнику, — вольный треп под водку с интересным собеседником. Что еще человеку в этой пошлой жизни надо?

— Здоровье, душевное равновесие, бабки и оргазм, — ни секунды не мешкая, отозвался Фрол со смехом.

— Верняк, — засмеялся в ответ и Мартын. — Я так понимаю, ты хочешь мне предложить третье?

— Ну, уж не четвертое точно! Ты как, свободен? Тема богатая и интересная. Главное — не тривиальная. Тебе понравится, обещаю.

— Если это действительно так, почему нет? Хотя работы навалом…

— Приходится брать на дом?

— Нет. До этого еще не дошло, — заржал во весь голос, больше не сдерживаясь, Мартын.

— Ну, тогда порядок. Я на тебя рассчитываю.

— В двух словах: когда, где? В чем необычность? Заинтриговал.

— Тема классная. Пока поверь на слово. Кроме твоего основного профиля придется еще шевелить мозгами. Очень разнопланово. Я хочу поручить тебе руководство всей тактико–силовой частью операции…

— Ты хочешь сказать, что обычно у меня в моем рабочем процессе извилины не задействованы?

— Задействованы, задействованы. Не придирайся к словам. Начнем через два дня. Работать надо будет здесь, в столице. Но в команде. Тебя это смущать, я так понимаю, не должно, — намекая на постоянный грим Андрея, пояснил Фрол.

— Лады. Все понял. Где пересекаемся?

— Знаешь забегаловку Игната?

— Конечно, бар в центре. Недалеко от Собора. На Театральной, по–моему.

— Не ошибаешься. Точно так. В среду, в восемь. Возражений нет?

— Никаких. До встречи. Успехов.

— Счастливо.

Мартын положил телефон в карман пиджака и поднял рюмку:

— Давайте, господин полковник, выпьем за взаимопонимание. Именно это качество объединяет умных людей.

— Нет возражений. Хотя я думаю, на отсутствие этого нам жаловаться просто грех, — отозвался Филатов, выпил, склонился к тарелке, ловко орудуя ножом с вилкой и без всякого перехода, абсолютно никак не интонируя, продолжил: — За третьим столиком, справа от сцены, в темно–синей паре с ярким галстуком сидит блондин с горбинкой на носу.

— В компании хищной девицы? — бросив украдкой взгляд в ту сторону, уточнил Мартын.

— Да. Сейчас у нас двадцать два тридцать. Он должен нас покинуть до семи утра. Это крайний срок. Лучше раньше. Способ любой. На твое усмотрение. Но осечки быть не должно. По–моему, очень доходчиво и лаконично? Как? Взаимопонимание полное?

— Полнее не бывает. Ясно. Все сделаем. Не извольте беспокоиться. — Мартын подцепил на вилку кусок осетрины и опустил глаза, опасаясь, что собеседник заметит мелькнувшие в них молнии.

Ответ его прозвучал спокойно — без бравады и надрыва, а вот мысли неслись вскачь, опережая друг друга. То, что убивать незнакомца он не будет, Мартын понял тот час же. А вот почему он так решил, однозначного объяснения найти не мог. Бунтарский дух противоречия проснулся, не иначе.

Зато возникла абсолютно абсурдная мысль, которая с каждой секундой нравилась Мартыну все больше, хотя он и сам удивился почему решил так поступить.

— Сомнений, значит, нет? — прервал затянувшееся молчание Филатов, овладевая графинчиком, и, передавая его Мартыну, пояснил: — Руку лучше не менять. Не к добру это. Примета плохая. Разливай.

— Сомнения — удел убогих и слабых духом, господин полковник, — с наслаждением подчеркнул Андрей последние слова и, приняв графин, наполнил рюмки. — От них человек становится нервным, нерешительным и трусливым. И отсюда все его беды.

— За этим столом таковых не наблюдается? Я так понимаю? — улыбнулся собеседник.

— Совершенно верно. Я обещаю качественное исполнение. Причем, у меня есть вполне обоснованное предположение, что все произойдет гораздо раньше назначенного срока. Есть дополнительные благоприятствующие обстоятельства. Ваше здоровье, — Мартын влил в себя водку и потянулся к рукоятке пистолета, с наслаждением представляя, как сейчас из‑под стола всадит три пули в живот и грудь этому холеному полковнику. Скоту, лицемеру, хапуге, ублюдку и просто редкостной твари, находящейся якобы на страже закона. Это будет правильно. Он давно уже заслужил такую участь. Аминь.

А горбоносый блондин за третьим столиком справа от сцены останется жив. Этот неизвестный, с повадками бизнесмена средней руки, коротающий вечер в обществе беззастенчивой вульгарной девицы, может быть, тоже заслуживает приговора. Но это под вопросом.

Он может оказаться просто мелкой сволочью, и для него смерть как мера наказания будет явным перебором. Наказание должно соответствовать преступлению. Паритет должен соблюдаться во всем. А с легавым полканом Филатовым М. Е. все давно понятно. Значит, так тому и быть. Кесарю кесарево.

Тихая музыка скрадет негромкие хлопки выстрелов пистолета с глушителем, а полумрак не даст заметить окружающим конвульсии агонизирующего тела. Рассчитаться с официантом ― и с чувством выполненного долга — домой, снимать грим и отдыхать перед встречей с Фролом.

Убитого какое‑то время будут принимать за очередного напившегося в хлам посетителя, нужно только придать ему соответствующую позу, а это несложно будет сделать, изображая пьяные объятия при прощании…

— Что‑то размечтался ты, дорогой друг, — подал голос потенциальный покойник, переходя на ты.

— А как вы хотите? Думать тоже иногда надо. Полезно. Во всяком случае, многие так говорят. — Мартын вернул наполовину вынутый из кобуры пистолет на место, взялся за графинчик и ловко разлил остатки водки по рюмкам. — Задачки вы ставите непростые и сроки даете, мягко говоря, небольшие. Так что есть о чем поразмыслить.

Идея со стрельбой в зале ему перестала нравиться. Он уже рассматривал другой вариант развития событий. Более интересный и безопасный. Мартын многозначительно повертел в руках пустой графин:

— Мне еще сегодня работать. Давайте на этом остановимся. По кофе и…

— Понял, понял. Не смею вам мешать, маэстро. — Полковник шутливо поднял руки, снова перешел на «вы» и щелкнул пальцами в сторону пробегающего халдея в униформе. — Официант, два кофе.

Тот услужливо склонился и начал перечислять названия и способы заварки заказанного напитка.

— Любой хороший. Натуральный. Только побыстрее, молодой человек! — бесцеремонно прервал его Мартын.

Полковник кивнул в знак согласия. Официант удалился, фривольно виляя бедрами. Кофе появился на столе буквально через считанные минуты.

— Вот это славно, сервис мне здесь нравится, — Мартын с наслаждением сделал несколько мелких глотков и закурил, кивая в сторону танцующих девочек.― Радуйтесь жизни, полковник. Она прекрасна.

— Да–да, это верно, не могу с вами не согласиться, — несколько рассеянно улыбнулся полковник. Он мыслями был уже далеко, где‑то там, где был уже генералом: в хитросплетениях служебных интриг, ловких тактических ходах и мечтах о развитии и без того головокружительной карьеры.

— Да с этим не согласиться просто невозможно! Этот мир принадлежит нам! — Мартын подвинулся на полукруглом диванчике, подковой огибающем столик, вплотную к полковнику и фамильярно приобнял его за плечи. — Смотрите, какие девочки. Особенно та, крайняя, которая так интенсивно вертит грудью с налепленными на соски кисточками, словно пытается проветрить весь зал. Это же мировой класс!

Филатов послушно посмотрел в сторону сцены, немного опешив от такого панибратства со стороны киллера, но тут же списал этот жест на нервный мандраж перед сложной операцией.

Тем временем Мартын, нажав пружинку на вензельном перстне безымянного пальца левой руки, ловко опрокинул порошок из крошечного тайника в чашку полковника. Крупинки мгновенно растворились в густом кофе. Приговор Филатову был вынесен.

— Бесспорно, в этом что‑то есть, — полковник хлопнул себя ладонью по ноге, деликатно высвободился из объятий Мартына и, допив одним глотком кофе, решительно поднялся. — Разрешите откланяться. Время позднее, для семейного человека, я имею в виду. В вашем возрасте в этом часу веселье только начинается. Так что молодежь остается резвиться, а нам, старикам, пора домой. Желаю успехов во всех ваших делах, — двусмысленно закончил он и протянул Мартыну руку.

— И вам тоже всего наилучшего. Особенно на главном жизненном направлении. Привет супруге, — расплылся Мартын в улыбке, отвечая на рукопожатие.

— Жалко, что у меня нет аналога перстню Борджиа, — мысленно продолжил он, глядя в спину удаляющемуся Филатову. — Оцарапал ладонь оппоненту при рукопожатии, и все. Привет архангелам. Яд из резервуарчика перстня сразу же по капиллярной трубочке попадает в ранку. И не надо его никуда подмешивать. Никакого кофе. Просто и наверняка. Надо заказать себе такой. — Он допил кофе и с наслаждением затянулся. — Ну, ничего, мой способ ничуть не хуже. Немного сложнее, правда, зато само снадобье неоднократно проверено. Препарат что надо. Эффект дает стопроцентный.

Через два, максимум, три часа сердце доблестного сотрудника МВД полковника Филатова остановится. Этому будет предшествовать: длительный приступ острых сжимающих болей в центре и левой половине грудной клетки, ощущение страха, удушье, повышение температуры, изменения в крови. Врачи констатируют смерть от естественных причин. Инфаркт миокарда. Обширный.

Всем все будет понятно: работа на износ, бессонные ночи, нервное перенапряжение. Сердце борца за благо своего народа и процветание страны не выдержало. Сгорел в неравном бою с преступными элементами, паразитирующими на кровоточащем теле державы.

Прозвучат траурные речи о честности, порядочности, идейности, высоком чувстве профессионального долга, самоотверженности и бескорыстии покойного. А там не заставит себя ждать и прощальный залп краснопогонников–срочников над свежей могилой. И посыплются комья земли на крышку гроба…

«А теперь, мудак, попробуй ответить на вопрос по Канту: как ты понимаешь, что ты мертв — априорно или эмпирически?» — злорадно подумал Мартын, подзывая официанта, заказывая еще один графинчик водки и уже целенаправленно разглядывая окружающий женский пол.