Давно идет спор: была ли готова разведка Кремля к войне? Казалось бы, сейчас наступило то время, когда создаются условия, чтобы дать аргументированный, объективный, максимально правдивый ответ на этот вопрос. Исследователи уже получили некоторый доступ к архивам спецслужб, куда совсем недавно нельзя было и приблизиться. И компетентные власти уже, можно сказать, не зажимают рты авторам: любая версия имеет право на публикацию и каждый вправе откровенно, не лукавя, высказаться за нее или против. И тем не менее в наших средствах массовой информации редко встретишь непредвзятую, правдивую и трезвую оценку того, как обстояло дело с разведывательным обеспечением военных действий против фашистской Германии. Что мешает? Да, пожалуй, все то же, что и прежде.

Историю разведки у нас толкуют так же, как и историю нашего государства: одни переиначивают всё и вся с позиций твердокаменного марксизма-ленинизма, другие, используя радикальные и ультрарадикальные приемы и методы, бездумно чернят прошлое. Возможно, я несколько упрощаю проблему, но в принципе это так и есть. И, отведав два испорченных блюда, неискушенные читатели, особенно молодые, получают превратное представление о советской разведслужбе и разведчиках. Как противоядие нужны взвешенные, правдивые материалы.

 

Как птица Феникс из пепла

О том, что Гитлер не только принял решение напасть на СССР, но и развяжет агрессию в ближайшее время, разведка Кремля, и политическая (внешняя), и военная, узнала задолго до 22 июня 1941 года. Ее стараниями по крайней мере за шесть месяцев до этой трагической даты были добыты планы Верховного командования вооруженных сил фашистской Германии со сроками вторжения, установлены главные направления агрессии, численность — до дивизии — войск, сосредоточенных на советской границе, точное количество боевой техники противника.

Вот почему нельзя ссылаться на внезапное нападение немцев и оправдывать этим наши катастрофические неудачи в начале войны. Нападение было вероломным, это да! Но внезапным, неожиданным — нет! Какая уж тут внезапность, если самое меньшее за полгода все воробьи на кремлевских крышах чирикали: Гитлер вот-вот начнет агрессию против Советского Союза. А наш закордонный агентурный аппарат засыпал Центр сотнями шифрованных радиограмм и десятками пересланных курьерской связью подробных докладов, скрупулезно, шаг за шагом освещая подготовку гитлеровского нападения.

Восстановленная поистине нечеловеческими усилиями после истребительной кровавой чистки 1937–1939 годов (почти все руководящие кадры, начиная с заместителей начальников отделений, были репрессированы) советская система разведки, включавшая стратегические службы, политическую и военную, а также ближнюю Главного управления пограничных войск НКВД и прикордонных военных округов, к началу войны функционировала безотказно. И напрасно утверждают сейчас недоброжелательные исследователи, что важные сообщения, полученные из зарубежных резидентур и от приграничной агентуры, оседали в архивах и не докладывались «наверх». На самом деле руководители разведслужб исправно направляли их Сталину, Молотову, наркому обороны до нападения фашистского вермахта на СССР. Только внешняя разведка НКВД-НКГБ доложила руководству страны свыше ста важных документов о подготовке гитлеровской агрессии.

Из архивной справки

Военная разведка своевременно засекла передвижения германских войск в Европе, их концентрацию в Восточной Пруссии и Польше, переброску в Румынию, Венгрию и Финляндию. Еще в конце 1940 года Сталину, Молотову и Берии было доложено: численность немецких войск на востоке во много раз превосходит силы, необходимые, как утверждали в Берлине, «для охраны границ».

Через одиннадцать дней после подписания Гитлером 18 декабря 1940 года плана «Барбаросса» — директивы № 21 о подготовке нападения на СССР — советский военный атташе в Берлине сообщил в Москву: «Гитлер отдал приказ готовить войну против Советского Союза. Военные действия начнутся в марте 1941 года». Вскоре наши военные разведчики получили подробное изложение этого плана. Его тоже доложили Сталину.

В ряде специальных сообщений НКГБ в марте, апреле и мае 1941 года руководству государства и КПСС, Наркомата обороны и Генштаба была доведена обобщенная информация о наращивании группировки немецких войск на границах с СССР, распределении сил вермахта по театрам и фронтам военных действий. Разведуправление Красной армии оценило, что на наших границах сосредоточена 191 дивизия противника, из них немецких — 146. Эти цифры, как выяснилось после войны, почти совпали с реальными данными — 190 и 153 соответственно.

Из архивной справки

В октябре 1940 года заместитель народного комиссара внутренних дел Иван Масленников, занимавшийся в то время пограничными войсками, послал две подробные докладные записки (№ 18/2623 и 18/2625) Сталину, Молотову, наркому обороны Семену Тимошенко и начальнику Генштаба Георгию Жукову с конкретными данными о сосредоточении на подступах к СССР пехотных и танковых дивизий, артиллерийских полков и других сил и средств противника.

В конце концов не выдержал и Берия. 12 июня 1941 года он направил Сталину и Молотову спецсообщение № 1996/Б с данными об усилении разведывательной деятельности немцев в приграничном районе: с 1 января по 10 июня погранвойсками задержано около двух тысяч нарушителей со стороны Германии, среди них разоблачено 183 немецких шпиона.

Отмечалась в записке и возросшая активность германской разведки с воздуха. С октября 1940 года по 10 июня 1941 года произошло 185 вторжений в воздушное пространство СССР, в том числе за последние десять дней — 91 нарушение.

Это только малая часть оперативно-тактических сведений, доведенных руководителям партии и правительства по линии пограничных войск.

Политическая (внешняя) разведка, находившаяся до февраля 1941 года в ведении НКВД, а затем вошедшая в подчинение нового ведомства — Наркомата государственной безопасности, получила еще более ценные данные.

Из архивной справки

Разведка НКГБ в спецсообщении № 106 от 02.04.1941 года:

«Планом нападения на Советский Союз по линии Главного штаба германских ВВС предусмотрено в первую очередь воздушными бомбардировками парализовать следующие железнодорожные магистрали:

1) Тула — Орел — Курск — Харьков;

2) Киев — Гомель;

3) южную линию, идущую через Ряжск;

4) южную линию через Елец.

Этим немцы хотят вывести из строя экономическую артерию направления Север — Юг и воспрепятствовать подвозу резервов с востока на запад…

Объектами бомбардировок в первую очередь являются электростанции, особенно Донецкого бассейна, моторостроительные и шарикоподшипниковые заводы и предприятия авиационной промышленности в Москве…

Акция против Советского Союза утверждена, нападение последует в скором времени».

Из сообщения берлинской резидентуры НКГБ от 30.04.1941 года:

«Источник Старшина (один из ценных агентов внешней разведки Харро Шульце-Бойзен. — В. Ч.), сотрудник Главного штаба германских ВВС, передал: по сведениям, полученным от Грегора, офицера связи между Министерством иностранных дел и Главным штабом, вопрос о выступлении Германии против Советского Союза решен окончательно и начало его следует ожидать со дня на день. Риббентроп (гитлеровский министр иностранных дел. — В. Ч.), который до сих пор не являлся сторонником войны против СССР, видя твердую решимость фюрера в этом вопросе, присоединился к позиции сторонников нападения на Россию…

По сведениям, полученным от Лейббрандта, референта по русским делам внешнеполитического отдела НСДАП (нацистской партии. — В. Ч.), подтверждается сообщение Грегора о том, что выступление против Советского Союза считается решенным».

А вот что сообщал с другого конца нашей планеты токийский резидент Разведуправления Красной армии, выдающийся разведчик Рихард Зорге:

«15.06.1941 года (по радио). Война начнется в конце июня».

И в этот же день вторая радиограмма с уточнением:

«Нападение произойдет на широком фронте 22 июня».

Зорге направил в Центр десятки телеграмм такого рода. Все это не слухи, а данные, подтвержденные документами.

Заметки на полях

Шульце-Бойзен Харро (1909–1942). Оперативные псевдонимы — Кора, Старшина.

Родился в семье военного моряка. Его отец дослужился до капитана 1 ранга. Являлся внучатым племянником и крестником адмирала фон Тирпица, женат на родственнице князя Эйленбурга — Либертас Хас-Хейе. Учился на юридическом факультете Берлинского университета. Студентом увлекся социалистическими идеями, симпатизировал борьбе рабочего класса. В начале тридцатых годов начал издавать журнал «Дер Гегнер» («Противник»), носивший антиправительственный характер. В 1933 году с приходом фашистов к власти журнал был закрыт, а сам издатель на короткое время арестован.

Выйдя на свободу, Х. Шульце-Бойзен, чтобы избавиться от дальнейших преследований гестапо, поступил в училище транспортной авиации. Блестяще закончив курс обучения, он был назначен в один из отделов министерства авиации, где дослужился до обер-лейтенанта.

В 1938 году Х. Шульце-Бойзен сообщил советскому полпредству в Берлине о тайных приготовлениях гитлеровцев к военным действиям в районе Барселоны, где республиканские войска держали оборону против мятежных сил генерала Франко. Используя свою службу в министерстве, Старшина информировал советскую разведку об увеличении числа шпионских полетов германской авиации над территорией СССР, о фашистских планах бомбардировки Ленинграда, Киева и Выборга, передал данные о численном и боевом составе германского военно-воздушного флота к началу войны против Советского Союза, о положении с горючим и концентрации боевых отравляющих веществ и ряд других важных сведений.

Перед началом Второй мировой войны Х. Шульце-Бойзен установил связь со старшим правительственным советником Арвидом Харнаком, работавшим в министерстве экономики, который с 1933 года руководил кружком противников Гитлера, принадлежавших к различным политическим направлениям и народным слоям. Вместе с видными функционерами Компартии Германии Ионом Зигом и Вильгельмом Гуддорфом он возглавил одну из крупных организаций Сопротивления в начале Второй мировой войны.

31 августа 1942 года Х. Шульце-Бойзен был арестован. Судебный процесс проходил с 15-го по 19 декабря 1942 года. Подсудимый сохранил стойкость до конца. Приговорен к смерти через повешение. Казнен в берлинской каторжной тюрьме Плётцензее.

Посмертно награжден орденом Красного Знамени (1969).

Зорге Рихард (1895–1944). Оперативные псевдонимы — Рамзай, Отто, Инсон. Герой Советского Союза.

Родился в Баку в семье немецкого техника, служившего на нефтяных промыслах. Вырос в Германии. Участник Первой мировой войны. В 1917–1919 годах — член Независимой социал-демократической партии, с 1919 года — член Компартии Германии. За политическую деятельность подвергался репрессиям со стороны властей. В 1925 году приехал в СССР. Годом позже вступил в ВКП(б).

С 1924 года — сотрудник Коминтерна, работал в советских учреждениях, написал несколько работ по проблемам международных отношений и международного коммунистического движения. Доктор экономических и политических наук.

В 1929 году зачислен в Разведывательное управление Красной армии. В тридцатых годах успешно действовал в Китае и Японии. Руководимая им токийская президентура собирала важную политическую, экономическую и военную информацию, сведения об агрессивных планах германских фашистов и японских милитаристов перед Великой Отечественной войной и в ее начальный период. Он сумел приобрести важные источники в германском посольстве в Токио и в японском правительстве.

В октябре 1941 года Р. Зорге был арестован японской контрразведкой. Казнен 7 ноября 1944 года.

Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза в ноябре 1964 года.

К лету 1941 года советские разведывательные структуры, принадлежавшие Наркоматам государственной безопасности, внутренних дел, обороны и военно-морского флота, восстановили свою деятельность, нарушенную в ходе репрессий 1937–1939 годов, сумели своевременно предупредить руководителей партии, государства и вооруженных сил о подготовке агрессии против СССР, сроках нападения, стратегических направлениях вторжения, развертывания войск противника, их численности, количестве боевой техники и вооружения.

Удалось воссоздать к этому сроку легальные резидентуры в главных пунктах, укрепить и расширить нелегальный аппарат, которые очень пострадали в результате сталинско-бериевской чистки. Теперь известно, что разведывательные органы очищались от «врагов народа» с большей жестокостью и палаческим рвением, нежели другие структуры государственного и партийного аппарата.

Потери личного состава разведслужб оказались столь велики, что наверх в 1938 году не поступило ни одного спецсообщения в течение 127 дней. Подумать только: около полугода глаза и уши советского государства были полностью парализованы!

Приведу еще два факта.

В январе 1939 года в берлинской резидентуре НКВД из 16 сотрудников оставалось только двое. Но в канун войны удалось воссоздать работоспособную агентурную сеть. Две трети всех сообщений политической разведки для руководства страны в 1940–1941 годах о военных приготовлениях Германии против СССР были составлены на основании сведений берлинской резидентуры.

Лондонскую точку НКВД в 1939 году фактически закрыли. В ней остался лишь один оперативный сотрудник. Восстанавливать ее деятельность пришлось, можно сказать, с нуля. Но к моменту гитлеровской агрессии против Советского Союза важная информация стала поступать в Центр и отсюда.

Вот так: сперва бездумно уничтожали собственную разведку, а потом, не считаясь ни с чем, одержимо восстанавливали до основания разрушенные структуры. Кто выдержал бы такое? Чей народ? Какое государство? Никто, кроме нас.

Сейчас речь шла о так называемых легальных резидентурах, которые действовали под «крышей» советских дипломатических и иных зарубежных представительств.

Но с 1939 года наши разведслужбы приступили к укреплению старых и созданию новых нелегальных точек. В результате к началу гитлеровской агрессии в Германии и в ряде европейских государств были созданы агентурные организации, которые немедленно вступили в действие после 22 июня 1941 года. Возглавлявшиеся такими выдающимися разведчиками, как Леопольд Треппер (Отто) и Константин Ефремов (Паскаль) во Франции и Бельгии, Шандор Радо (Дора) в Швейцарии, Арвид Харнак (Корсиканец) и Харро Шульце-Бойзен (Старшина) в Германии, Рихард Зорге (Инсон) в Японии, они, эти нелегальные резидентуры, внесли большой вклад в отражение гитлеровского нашествия на начальном, архитрагическом для нас этапе Великой Отечественной войны. Благодаря невероятным усилиям асов разведслужбы Кремля важные информационные документы, которые докладывались руководителям партии и государства, отличались точностью, достоверностью, разносторонностью и глубиной содержания. К сожалению, контрразведка противника со второй половины 1941 года начала выводить эти точки из строя. Несмотря на все старания, советская агентурная сеть в глубоком немецком тылу смогла фактически продержаться лишь до осени 1943 года.

Заметки на полях

Треппер Леопольд (1904–1982). Оперативные псевдонимы — Леба Домб, Алам Миклер, Жан Жильбер, Лео, Отто, Большой Шеф.

Родился в Польше в семье лавочника. В 1924 году переселился в Палестину. С 1929 года член ЦК Компартии Палестины. В 1930 году был арестован полицией. С конца этого года — во Франции. В 1932 году переехал в Советский Союз. В 1934 году закончил Коммунистический университет национальных меньшинств Запада. С 1935 года вел рубрику по проблемам культуры в газете для евреев «Эмес».

С 1936 года на нелегальной работе во Франции и Бельгии. Осенью 1938 года стал резидентом Разведуправления Красной армии в Бельгии, а потом во Франции. Успешно руководил агентурной сетью, получившей в гестапо кодовое название «Красная капелла» (или «Красный оркестр»).

В ноябре 1942 года был арестован гестаповцами. В сентябре 1943 года бежал из-под стражи, скрывался в подполье до прихода во Францию союзнических войск. По возвращении в Советский Союз репрессирован. Освобожден в 1954 году. С 1957 года жил в Польше. В 1973 году эмигрировал в Израиль, затем переехал во Францию.

Ефремов Константин Лукич (1910 — дата и место гибели документально не установлены). Хотя имеется приговор фашистского военного трибунала, что он должен быть расстрелян. Ходят слухи, что Ефремов остался жив и ему удалось перебраться в Латинскую Америку. Оперативные псевдонимы — Паскаль, Поль. Майор (по другим данным военинженер 2 ранга).

Окончил в 1937 году Военную академию химической защиты, после чего был зачислен в Разведуправление Красной армии. В 1939 году направлен в Бельгию в качестве резидента. Успешно руководил хорошо законспирированной сетью агентов в Бельгии и Голландии. В конце июля 1942 года арестован гестапо. В исключительно сложных обстоятельствах он сумел передать Л. Трепперу, что под пытками выдал свой шифр. По свидетельству английской контрразведки, использовать рацию Паскаля для радиоигры с московским Центром гестапо не удалось, так как он отказался от такой работы. Видимо, в отместку за это гестаповцы решили уничтожить советского резидента.

Радо Шандор (1899–1981). Оперативные псевдонимы — Альберт, Дора.

Родился в семье венгерского торговца. После окончания гимназии в 1917 году призван в армию. Окончил артиллерийское училище. Одновременно поступил на юридический факультет Будапештского университета. С декабря 1918 года — член компартии Венгрии. Служил политкомиссаром 6-й дивизии советской Венгрии. С 1919 года в эмиграции в Австрии. Сотрудничал с венским журналом «Коммунизмус». В июне 1920 года организовал информационное агентство «Роста-Вин», передававшее информацию о Советской России, а затем — интернациональное телеграфное агентство «Интел», готовящее новости для московской печати. В 1921 году был делегатом конгресса Коминтерна в Москве. С середины 1922 года — в Германии. Студент Берлинского, а затем Лейпцигского университетов.

Сотрудник военного аппарата КПГ (компартии Германии. — Прим. ред.). В 1924–1925 годах — в Москве, работал картографом, продолжал служить в Коминтерне. В 1925 году вновь в Берлине, а с 1933 года во Франции, руководитель картографического агентства, одновременно сотрудник Коминтерна.

С 1935 года стал работать в Разведуправлении Красной армии. В 1936 года командирован в Швейцарию. Был сотрудником, а затем резидентом до провала этой точки в конце 1943 года, после чего находился в подполье во Франции.

После окончания войны был отозван в Москву. Репрессирован. В 1955 году освобожден из заключения. Реабилитирован. Выехал на жительство в Венгрию, где стал университетским профессором.

Харнак Арвид (1901–1942). Оперативные псевдонимы — Балтиец, Корсиканец.

Родился в Дармштадте (Германия). Отец — историк литературы Отто Харнак. Дядя — известный теолог Адольф фон Харнак. В 1920–1923 годах изучал в Йене и Граце юридические науки; в 1924 году получил ученую степень доктора юриспруденции, затем поступил на работу в Архив мировой экономики и Институт международной политики Гамбургского университета. В 1925 году — студент Лондонской школы экономики. С 1926 года рокфеллеровский стипендиат в университетах Висконсина и Мэдисона (США), где изучал историю профсоюзного движения и политическую экономию. Два года спустя вернулся в Германию и продолжил обучение в Гиссеновском университете, где в 1931 году защитил диссертацию «Домарксистское рабочее движение в США» и получил ученую степень доктора философии.

В 1931 году А. Харнак стал одним из основателей Общества по изучению советского планового хозяйства и организовал в августе 1932 года ознакомительную поездку 24 немецких экономистов и инженеров в СССР.

После прихода к власти Гитлера создал подпольный антифашистский кружок, связанный с Компартией Германии.

С 1935 года А. Харнак в ранге правительственного, а затем старшего правительственного советника занимал ответственные должности в министерстве экономике.

В 1935 году стал вести разведывательную деятельность в пользу Советского Союза. По заданию внешней разведки НКВД в 1937 году вступил в нацистскую партию.

Арестован гестапо 3 сентября 1942 года. 19 декабря того же года приговорен к смерти через повешение. Спустя три дня казнен в берлинской каторжной тюрьме Плётцензее.

Посмертно награжден орденом Красного Знамени (1969).

Забегая вперед, скажу, что одна из основных причин провалов наших нелегальных резидентур — это нарушение Центром правил безопасности. Сейчас мы понимаем: так поступали вынужденно, как говорится, не от хорошей жизни. Высшее руководство требовало все больше секретных сведений о противнике, развернувшем против нас молниеносную войну, не считаясь с тем, что нелегалам-радистам приходилось буквально часами «висеть» в эфире, передавая растущий поток информации. Но объективно это был подарок немецким контрразведчикам: они успевали точно засечь координаты раций. Наши разведчики видели серьезную для себя опасность, но шли на большой риск, лишь бы своевременно передать в Москву полученную важную информацию. Вольно или невольно они становились своего рода камикадзе.

А теперь надо сказать вот о чем. Накануне войны в результате энергичных кадровых мер удалось направить в разведку НКВД-НКГБ СССР 800 членов партии с высшим и неоконченным высшим образованием. В числе их оказались такие ныне известные выдающиеся разведчики, как генерал-лейтенант Павел Фитин, руководивший внешней разведслужбой с 1939 года; генерал-лейтенант Виталий Павлов, возглавлявший в шестидесятых годах службу нелегальной разведки, а затем занимавший пост заместителя начальника Первого главного управления (внешняя разведка) КГБ СССР; Герой Российской Федерации полковник Александр Феклисов, руководивший в первой половине шестидесятых годов резидентурой в Вашингтоне, а затем американским отделом разведывательного главка; полковник Евгений Кравцов, ставший в начале пятидесятых годов резидентом в Вене, а по возвращении в Москву — начальником немецкого отдела центрального аппарата. Всего за границу для работы, как это называют разведчики, «в поле» направили более двухсот сотрудников в легальные резидентуры.

Не забыли и о маскировке. В 1940–1941 годах увеличилось число ведомств, используемых для прикрытия оперработников внешней разведки. Кроме дипломатических и торговых представительств разведчиков стали посылать в отделения ТАСС, Всесоюзного объединения «Интурист», Всесоюзного общества культурных связей с заграницей. В первую очередь дополнительные оперативные сотрудники были направлены в легальные резидентуры, находившиеся в Великобритании, Соединенных Штатах, Германии, Китае, Иране, Турции, Афганистане, Японии, Болгарии, Польше.

Заметки на полях

Фитин Павел Михайлович (1907–1971). Генерал-лейтенант (1945). Оперативный псевдоним — Виктор.

Родился в селе Ожогино Ялуторского уезда Тобольской губернии в крестьянской семье. В 1932 году окончил инженерный факультет Московского института механизации и электрификации сельского хозяйства. С октября этого же года — заведующий редакцией издательства «Сельхозгиз». С 1936 года стал заместителем главного редактора этого издательства.

В марте 1938 года был направлен в Центральную школу НКВД. После окончания ускоренных курсов в Школе особого назначения служил в 5-м (разведывательном) отделе ГУГБ НКВД стажером, а в конце 1938 года назначен заместителем начальника этого отдела. С мая 1939 по июнь 1946 года руководил внешней разведкой.

В январе — июне 1941 года направил Сталину свыше ста спецсообщений о подготовке Германии к нападению на Советский Союз.

В годы войны возглавляемое им разведуправление обеспечило руководство СССР информацией о политических и стратегических замыслах Гитлера, сведениями о перспективах открытия Второго фронта нашими западными союзниками, документальными материалами об их послевоенных планах. Большой вклад внес П. Фитин в дело создания в нашей стране атомного оружия.

В конце июня 1946 года П. Фитина неожиданно освободили от занимаемой должности, а в декабре направили заместителем уполномоченного МГБ СССР в Германии. В 1947 году его вновь понизили в должности — назначили заместителем начальника управления госбезопасности по Свердловской области. В 1951–1953 годах он — министр госбезопасности Казахской ССР. Затем его вновь перебрасывают в Свердловскую область, а в ноябре 1953 года увольняют из МВД «по неполному служебному соответствию», без пенсии.

С большим трудом П. Фитину удалось устроиться на работу директором фотокомбината Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами.

Награжден двумя орденами Красного Знамени (1940, 1945), орденом Красной Звезды (1943), орденом Республики Тувы (1943).

Павлов Виталий Григорьевич (1914). Генерал-лейтенант.

Родился в Барнауле в семье служащего. После окончания в 1932 году фабрично-заводского училища поступил слесарем на местный паровозоремонтный завод. В 1933 году, завершив учебу на вечернем рабфаке, был принят в Сибирский автодорожный институт в Омске.

В январе 1938 года с последнего курса института направлен на работу в органы государственной безопасности. Окончил трехмесячные курсы в Центральной школе НКВД, затем Школу особого назначения ГУГБ НКВД. Был стажером, оперуполномоченным и заместителем начальника 1-го (американского) отделения 5-го отдела ГУГБ НКВД.

В апреле — июле 1941 года выезжал в краткосрочную командировку в США. Через год направлен в Оттаву резидентом, под прикрытием должности первого секретаря полпредства СССР в Канаде. В связи с бегством на Запад в октябре 1945 года шифровальщика резидентуры ГРУ И. Гузенко и начавшейся вслед за этим шумной антисоветской кампанией В. Павлов и еще несколько советских дипломатов были объявлены персонами нон грата и высланы из Канады.

После возвращения в Москву служил начальником отделения в отделе информации ПГУ НКГБ. С августа 1947 года — старший помощник начальника 1-го (американского) отдела 4-го управления Комитета информации (внешняя разведка) при Совете Министров СССР.

В августе 1951 года — начальник этого отдела, а с января 1952 года возглавил 1-й отдел Первого (нелегального) управления ПГУ МГБ СССР. В марте 1953 года управление было ликвидировано, а В. Павлов был назначен заместителем начальника 1-го (американского) отдела Второго главного управления (внешняя разведка) МВД СССР. В 1954 году он становится заместителем, а спустя пять лет — начальником Специального управления (нелегальная разведка) ПГУ КГБ.

В 1961 году В. Павлов стал заместителем начальника всей внешней разведки — Первого главного управления. Он представлял ПГУ в Научно-техническом совете КГБ по оперативной технике и в совете Комитета по пропаганде деятельности органов госбезопасности в средствах массовой информации, литературе и искусстве.

С марта 1966 по октябрь 1970 года — резидент в Вене. По возвращении в Москву — начальник Краснознаменного института ПГУ.

В 1973 году командирован в Варшаву руководителем представительства КГБ СССР при МВД Польской Народной Республики, где пробыл 11 лет.

С 1984 года был советником при начальнике ПГУ, а в 1987 году ушел в отставку, прослужив в разведке без малого 50 лет.

В 1996 году издал книгу «Операция „Снег“», посвященную своей жизни и работе. В последующие годы вышли четыре другие его книги: «Руководители Польши глазами разведчика», «Сезам, откройся!», «Трагедия советской разведки» и «Женское лицо разведки».

Награжден орденами Ленина, Октябрьской Революции, Красного Знамени, Красной Звезды.

Я хорошо знал Виталия Павлова. Он пришел к нам, в 4-е (нелегальное) управление Комитета информации при Совмине СССР, в 1947 году на должность старшего помощника начальника 1-го (американского) отдела зрелым, с десятилетним стажем, оперативным работником, успевшим побывать в заграничной командировке, да еще на ответственной должности — резидентом в Оттаве. Служба его тут была трудна: резидентура создавалась впервые, и резиденту пришлось начинать с нуля. Но В. Павлов, работая энергично и целеустремленно, успешно решил все проблемы. Командировка подходила к концу, все складывалось удачно. Однако судьба сыграла с умным, волевым и смелым разведчиком злую шутку. В октябре 1945 года на Запад перебежал с двумя чемоданами, битком набитыми шифрперепиской с московским Центром, шифровальщик оттавской резидентуры Главного разведывательного управления Генштаба Игорь Гузенко. Он выдал агентов советской военной разведки, работавших по атомной программе, — Алана Нун Мэя и еще девять человек. В. Павлову, как старшему должностному лицу, ответственному за контрразведывательное обслуживание советской колонии, пришлось держать ответ за случившийся серьезный провал. Его отозвали в Москву, дали строгий выговор и отправили в «тихую заводь» — информационный отдел, далекий от сложных и опасных оперативных акций.

Два года активный агентурист тянул бюрократическую лямку, обрабатывая горы залежавшихся несрочных материалов за военные годы, пока руководители внешней разведки вновь не обратили на него внимание. В. Павлова назначили, как уже говорилось выше, старшим помощником начальника американского отдела 4-го управления. Он с жаром взялся за новое дело и вскоре добился положительных результатов. Безграничная преданность работе, стремление как можно быстрее и качественнее решать поставленные задачи заслуженно вывели его в руководители внешней разведки. Он стал начальником отдела, затем заместителем начальника нелегального управления, его начальником, а в 1961 году — заместителем разведывательного главка КГБ. Это был пик его служебной карьеры.

В дальнейшем он занимал менее значительные, но руководящие должности, хотя имел немало недоброжелателей, завистников, недовольных высокими требованиями, которые В. Павлов всегда предъявлял к подчиненным. Были и обиженные его, так сказать, взрывным характером (за шумные «накачки» он получил не особенно приятное прозвище «Пожарник»). А вообще надо признать, что редко кому удавалось прослужить полсотни лет. Много, очень много полезного сделал генерал-лейтенант Виталий Григорьевич Павлов для разведывательного ведомства России.

Феклисов Александр Семенович (1914). Оперативные псевдонимы — Калистрат, Юджин. Ответственный сотрудник внешней разведки КГБ. Полковник. Герой Российской Федерации (1996).

Родился в Москве в семье железнодорожного стрелочника. После окончания железнодорожной школы-семилетки и фабрично-заводского училища, где получил специальность слесаря по ремонту вагонов, в 1930 году поступил на вечерние курсы при Московском институте инженеров связи (МИИС), а затем на дневное отделение радиофакультета этого института.

В июне 1939 года А. Феклисов был направлен на работу в органы государственной безопасности и зачислен в Школу особого назначения. В октябре 1940 года стал стажером в американском отделении 5-го (разведывательного) отдела ГУГБ НКВД.

С февраля 1941 по октябрь 1946 года — оперативный работник нью-йоркской резидентуры, действовал под фамилией Фомин и под прикрытием должностей стажера, вице-консула и первого секретаря Генерального консульства СССР. За это время от агентуры им были получены ценные сведения в области военной авиации и зарождающейся ракетной техники и электроники.

С августа 1947 по апрель 1950 года — заместитель резидента по линии научно-технической разведки в Лондоне под прикрытием должности второго секретаря посольства СССР в Великобритании. Являлся оператором ценного агента, физика-ядерщика Клауса Фукса, от которого была получена важнейшая информация по атомной тематике, в том числе по устройству водородной бомбы.

С лета 1950 года — заместитель начальника, а затем начальник 2-го (английского) отдела 1-го (американо-английского) управления Комитета информации (внешняя разведка) при Совмине, потом МИД СССР и далее в ПГУ МГБ и ВГУ МВД СССР.

С июня 1953 года — заместитель главного советника МВД-КГБ по разведке при МВД Чехословацкой Социалистической Республики. В декабре 1955 года был назначен начальником американского отдела ПГУ КГБ.

В 1959 году — член специальной группы при Председателе КГБ по обеспечению безопасности визита Н. С. Хрущева в США. Участвовал в визите под прикрытием должности заведующего Протокольным отделом МИДа СССР.

С августа 1960 года резидент внешней разведки в Вашингтоне под прикрытием должности советника посольства СССР.

Во время Карибского кризиса 26–27 октября 1962 года провел ряд встреч с американским журналистом Скали — неофициальным представителем администрации президента США Джона Кеннеди, которые существенно способствовали разрешению кризиса и нормализации отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами.

В 1968 году — заместитель начальника Краснознаменного института КГБ СССР. Защитил докторскую диссертацию.

В 1974 году вышел в отставку, но продолжал работать вольнонаемным научным сотрудником в научно-исследовательском институте ПГУ. С 1986 года на пенсии.

Опубликовал книги воспоминаний «За океаном и на острове» (1994) и «Признание разведчика» (1999).

Награжден орденом Ленина (1949), двумя орденами Трудового Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды, тремя орденами «Знак Почета».

Мне не пришлось поработать вместе с Александром Семеновичем во внешней разведке. В сороковых — шестидесятых годах мы действовали в разных направлениях, находились большую часть времени в долгосрочных командировках. Судьба свела нас только в девяностых, когда и он, и я завершили службу в нашем ведомстве.

А. Феклисов одним из первых ветеранов написал свои мемуары. Я узнал об этом и предложил напечатать их в московском издательстве «ДЭМ», организованном в 1988 году мастером политического романа Юлианом Семеновым, где я с 1993 года работал над своей книжной серией «О разведке и шпионаже из первых рук». Феклисов согласился, и я засел за редактирование его рукописи.

Что меня привлекло в авторе, так это неудержимое стремление быть максимально объективным, правдивым, чего не скажешь о большинстве других мемуаристов, с которыми мне довелось столкнуться. Непреклонная гражданская позиция А. Феклисова, стремление не только подчеркнуть успехи советской разведслужбы, но показать ее недостатки, провалы, объяснить их причины и сделать нелицеприятные выводы — цель творчества Героя Российской Федерации. И в этом сказались главные черты его характера: высоко развитое чувство долга перед Отчизной, безграничная преданность делу, которому служишь, глубокое уважение к соратникам, готовность в любой момент прийти к ним на помощь.

Кравцов Евгений Игнатьевич (1913–1974). Полковник. Кандидат военных наук, профессор.

Родился в станице Невинномысской Ставропольского края в семье врача. В 1938 году окончил Ленинградский индустриальный институт и был направлен в органы государственной безопасности. После спецподготовки выезжал в длительные командировки в Латвию и Германию. В берлинской резидентуре до начала Великой Отечественной войны служил под фамилией Ковалев, прикрываясь должностью атташе советского дипломатического представительства. С 1942 по 1945 год — резидент внешней разведки в Турции под прикрытием должности второго секретаря полпредства, а затем посольства СССР.

По возвращении в Москву работал в центральном аппарате внешней разведки. С 1948 года — начальник Высшей разведывательной школы. В 1950 году — резидент в Вене под прикрытием должности заместителя политического советника председателя Союзнической комиссии по Австрии, а с 1952 года — начальник немецкого отдела ПГУ МГБ СССР. Затем на преподавательской работе в Краснознаменном институте КГБ при СМ СССР.

Должен сказать, с Евгением Игнатьевичем было приятно работать. Я тесно контактировал с ним, когда находился в командировке в Австрии с 1949 по конец 1951 года. Он, если не ошибаюсь, в начале 1950 года возглавил легальную резидентуру в Вене, одну из самых крупных загранточек внешней разведки. Я не подчинялся легальному резиденту, так как был начальником автономной разведывательной группы нелегальной службы, имел свой шифр и связь непосредственно с Центром. Согласно предписанию из Москвы легальный резидент должен был оказывать мне всемерную помощь и содействие в работе нашей группы.

В отличие от предшественника, оставившего свой пост по болезни в конце 1949 года, который довольно прохладно реагировал на мои просьбы, Е. Кравцов сразу же стал оказывать мне необходимую помощь. В результате наша группа смогла достойно и в установленный срок выполнить поставленные перед ней первоначальные задачи и получила более широкий план работы. Особенно это касалось документальных операций и связи с нелегальными разведчиками во всем мире, что затрагивало интересы любых оперативных подразделений внешней разведки.

Работа с выдающимся разведчиком Е. Кравцовым дала мне очень многое. Энергичным, опытнейшим, не боявшимся принять самостоятельное решение и разумно рискнуть руководителем, прекрасным аналитиком и высокоинтеллигентным человеком — таким запомнился мне Евгений Игнатьевич Кравцов.

Возобновление деятельности закордонной агентурной сети и начавшееся пополнение резидентур дополнительным оперативным составом сразу стало приносить ощутимые результаты. Вначале 1939 года советской разведке удалось узнать, что Гитлер подписал директиву о нападении вермахта на Польшу (план «Вайсс»). Тогда же в ее руки попали документальные данные о том, что Великобритания и Франция предпринимают усилия, чтобы столкнуть Германию с СССР. Кроме того, разведслужба Кремля получила достоверную информацию о том, что Лондон ведет с Берлином секретные переговоры с целью заключить пакт о сотрудничестве, который гарантировал бы безопасность «владычице морей» в Европе и оставлял бы для Гитлера свободу действий на Востоке (имелась в виду в первую очередь агрессия против Советского Союза, официально объявленного гитлеровским министром пропаганды Йозефом Геббельсом «смертельным врагом Германии»).

Советская разведка нарисовала для руководства СССР точную картину реальной международной обстановки. Это было весьма кстати. Почему? Ведь до сих пор в наших средствах массовой информации, а о западных и говорить нечего, слышны упреки в адрес тогдашних руководителей советского государства Сталина и Молотова в том, что они приняли предложение Гитлера и заключили пакт о ненападении между Советским Союзом и «тысячелетней велико-германской империей» и подписали секретные протоколы к нему о разделе Восточной Европы.

Ставшие ныне известными документы разведки Кремля свидетельствуют: советское руководство приняло единственно правильное решение. Именно такой шаг обеспечивал на некоторое время возможность отодвинуть на запад огромную фашистскую империю и укрепить безопасность СССР. Это случилось в результате возврата западных районов Украины и Белоруссии, отторгнутых от РСФСР в 1920 году Польшей, и Бессарабии, попавшей после Гражданской войны под пяту Румынии. В 1939 году западные границы российского государства были перенесены на несколько сот километров от жизненно важных промышленных центров страны.

Когда Германия стала перебрасывать свои войска к советской границе — это происходило с июля 1940 по июнь 1941 года, что скрыть было невозможно, — советские разведслужбы — 5-й отдел ГУГБ НКВД, Первое управление НКГБ, Разведуправления Красной армии и Военно-морского флота — направили в ЦК ВКП(б), Совет народных комиссаров, Наркоматы обороны и Военно-морского флота более 120 детальных специальных сообщений о непосредственных военных приготовлениях фашистской Германии к нападению на Советский Союз.

19 мая 1941 года разведслужба Кремля установила, сколько германских дивизий и основных огневых позиций сосредоточено у советской границы. Первые достаточно точные сроки нападения 5-му отделу ГУГБ НКВД удалось получить в октябре 1940 года от нелегального резидента Корсиканца, с которым после длительного перерыва была установлена связь. Он сообщил:

«Гитлер выступит против России весной будущего года».

Если бы Сталин и его присные приняли всерьез это предупреждение, прислушались к предостерегающему голосу нашего верного помощника, наверняка Красная армия по-другому встретила бы фашистский вермахт, опьяненный блистательными победами в Европе и Северной Африке. Немцам не удалось бы устроить летом 1941 года гигантские «котлы», в которых переварились дивизии, армии и целые фронты советских войск.

Пакт о ненападении с фашистской Германией, в результате которого Советский Союз фактически без единого выстрела не только возвратил утерянные в лихолетье Гражданской войны и иностранной интервенции территории, но и приобрел земли, никогда Российской империи не принадлежавшие, ослепил тогдашних хозяев Кремля и притупил их бдительность. Они поверили в свое всемогущество, понадеялись на якобы никогда не подводившую их политическую интуицию и проигнорировали, как следствие этого, убедительную и достаточно точную информацию своей разведки, а также наделали много политических и военно-стратегических ошибок, которых могло бы не быть.

Но не нужно думать, что разведка Кремля шла от одной победы к другой, что ее путь был устлан красными розами. Анализ деятельности советских разведслужб за тридцатые годы, сделанный уже после победы над гитлеровской Германией, свидетельствует, что хотя они в целом справились с задачей выявить подготовку фашистской Германии ко Второй мировой войне и к нападению на СССР, но допустили немало просчетов, ошибок и провалов. Укажу на некоторые из них:

не сумели заблаговременно добыть информацию о присоединении Австрии к Германии (март 1938 года);

не получили данных о мюнхенском сговоре Германии, Великобритании и Франции (сентябрь 1938 года);

не выяснили, чем он закончится (Чехословакия как государство перестала существовать), хотя для этого имелись неплохие возможности (по секретному договору 1935 года чехословацкие спецслужбы поддерживали контакт с советскими, а начальник разведслужбы Пражского Града Франтишек Моравец находился в агентурных отношениях с внешней разведкой НКВД);

не смогли предупредить советское руководство о наступлении вермахта на Францию и о вводе немецких войск в Бельгию, Голландию и Люксембург (май 1940 года);

не сумели быстро добыть оригинал или копию директивы № 21 о плане «Барбаросса» (декабрь 1940 года);

в январе — июне 1941 года получили много противоречивых сведений о дате нападения Германии на Советский Союз, но не смогли:

1) добыть документальное подтверждение политического решения Гитлера начать агрессию против СССР;

2) разобраться во множестве дезинформационных материалов немецких спецслужб, высшего руководства Германии и самого фюрера;

3) с августа 1940 по июнь 1941 года не обеспечили надежной радио— и иной связью свои резидентуры на территории собственно Германии и в оккупированных немцами европейских странах.

Главная причина этих и других срывов и неудач теперь полностью ясна: это результат жесточайших репрессий, обрушившихся на оперативный состав и руководителей центрального аппарата разведки, ее легальных и нелегальных резидентур.

В результате тотальной сталинской чистки 1937–1939 годов разведка Кремля потеряла несколько сот наиболее способных и опытных сотрудников. По новому партийному призыву их заменили безграмотные и неопытные оперативники, едва овладевшие азами разведывательного ремесла. Вот почему в канун войны и в первые военные годы в деятельности советских разведслужб, как политической, так и военной, при непредвзятом объективном анализе встречается немало промахов, ошибок и серьезных провалов. Пример тому — трагическая история агентурных сетей в Германии и оккупированных ею европейских странах, созданных внешней (политической) разведслужбой НКВД и Разведуправлением Красной армии в предвоенные годы, которые ныне хорошо известны под кодовым названием гестапо «Красная капелла» или «Красный оркестр».

 

Почему погибла «Красная капелла»?

Название «Красная капелла» вошло в международный обиход после войны. До этого времени мы его не знали и не пользовались даже в кругах специалистов разведывательного дела. Я впервые пришел в политическую (внешнюю) разведку НКГБ 1 марта 1944 года. Принявший меня на работу начальник 1-го отдела Первого управления ведомства госбезопасности полковник (позднее генерал-майор) Александр Михайлович Коротков направил меня в немецко-австрийское отделение. В своем коротком напутственном наставлении он порекомендовал:

«Внимательно изучите дела-формуляры на Корсиканца-Балтийца и Старшину. Недавно нам стало известно, что фигуранты, с которыми у нас два года не было связи, арестованы гестапо и казнены. В них, этих делах, вы найдете много полезного для себя, что поможет вам быстрее освоить основы профессии разведчика».

Я последовал этой рекомендации. И действительно, внимательное изучение работы этих двух ценнейших агентов помогло мне лучше всякого учебника овладеть разведывательным ремеслом.

«Красная капелла» в наших оперативных делах не встречалась. Оно и понятно: никакой «Красной капеллы» в природе не существовало. Это кодовое название, которое в гитлеровской военной контрразведке и гестапо дали агентурным сетям НКВД и Разведуправления Красной армии, созданным в Германии, а также во Франции, Бельгии, Голландии, Чехословакии, оккупированных вермахтом. Резидентуре Доры в Швейцарии, подчинявшейся советской военной разведке, в немецкой службе контршпионажа дали другое кодовое название — «Красная тройка», потому что эта разведточка использовала для связи с Центром три радиопередатчика.

Эти названия прочно прилипли к резидентурам двух главных советских разведслужб, так как немцы не стали тратить время на то, чтобы узнать, кому принадлежат провалившиеся советские шпионские организации — Центру на Лубянке или на Знаменке. Главное, эти подпольные рации надо было как можно скорее уничтожить.

Заметки на полях

Коротков Александр Михайлович (1909–1961). Оперативные псевдонимы — Длинный, Крит, Степанов, Александр Эрдберг. Генерал-майор (1956).

Родился в Москве в семье банковского служащего. В 1927 году окончил среднюю школу. Затем работал подручным электромонтера. Через год был принят в ОГПУ в качестве монтера по лифтам хозотдела этой организации.

В начале 1933 года был рекомендован на работу в Иностранный отдел ОГПУ и в том же году по линии нелегальной разведки направлен в Париж. Он вошел в состав оперативной группы «Экспресс», задачей которой была разработка Второго бюро (разведка) Генерального штаба, проведение вербовок среди его сотрудников. Выдавая себя за австрийца чешского происхождения Районецкого, А. Коротков поступил в Сорбонну на курс антропологии. Одновременно записался в школу радиоинженеров. Однако вскоре он попал в поле зрения французской контрразведки. Чтобы избежать провала, был временно выведен в Германию, а оттуда в СССР.

С 1935 года — уполномоченный 7-го отделения ИНО ГУГБ НКВД.

В апреле 1936 года под прикрытием должности представителя Народного комиссариата тяжелой промышленности при торгпредстве СССР в Германии направлен в долгосрочную командировку в Берлин. Принял там на связь нескольких ценных агентов. В декабре 1937 года получил задание выехать во Францию для нелегальной работы. Там А. Коротков возглавил группу, созданную для ликвидации нескольких предателей.

В 1936 году его отозвали в Москву и зачислили в резерв назначения. Через год уволили из органов НКВД. Однако он отправил новому наркому внутренних дел Л. П. Берии личное письмо, где доказал, что его увольнение является ошибкой. Грозный нарком быстро отреагировал на такой экстраординарный шаг и восстановил разведчика на работе.

С апреля 1939 года А. Коротков стал старшим оперуполномоченным, а с мая того же года — заместителем начальника 1-го (немецкого) отделения 5-го отдела ГУГБ НКВД.

В августе 1940 года А. Короткова направляют в Берлин в качестве заместителя легальной резидентуры под прикрытием должности третьего секретаря полпредства СССР в Германии. Он активизировал связи с такими ценными агентами, как Брайтенбах, ответственным сотрудником гестапо, резидентами Корсиканцем и Старшиной и некоторыми членами из их резидентуры. От них была получена наиболее важная информация о подготовке Германии к нападению на Советский Союз.

В первые дни войны, когда здание полпредства в Берлине было оцеплено гестаповцами, А. Коротков, рискуя жизнью, сумел несколько раз выехать в город для встреч с агентами, постановки перед ними новых задач и передачи им радиостанций, чтобы обеспечить бесперебойную связь с Центром. Вскоре в числе интернированных сотрудников полпредства СССР в Германии он вернулся в Москву.

С августа 1941 года он — заместитель начальника, а с октября того же года — начальник 1-го отдела (разведка в Германии и на оккупированных ею территориях) НКВД СССР.

В 1943–1944 годах выезжал в Иран и дважды в Афганистан для выполнения специальных заданий по ликвидации германской агентуры в этих странах, действуя под фамилией полковника Михайлова.

С октября 1945-го по январь 1946 года — резидент объединенной резидентуры внешней разведки в Германии под прикрытием должности заместителя политического советника при главноначальствующем Советской военной администрации.

В мае 1946 года А. Коротков стал начальником управления 1Б (нелегальная разведка) и заместителем начальника Первого главного управления МГБ СССР. С мая 1947 года он — начальник 4-го управления (нелегальная разведка) Комитета информации при Совете Министров СССР, а с мая 1949 года одновременно член этого комитета. С сентября 1951 года — заместитель начальника Бюро № 1 МГБ СССР по разведке и диверсиям за границей, а в ноябре 1952 года становится заместителем начальника ПГУ МГБ СССР и начальником управления «С» (нелегальная разведка). С марта 1953 года — заместитель начальника, а с 28 мая того же года — и. о. начальника Второго главного управления (внешняя разведка) МВД СССР. С 17 июля 1953 года — начальник отдела нелегальной разведки ВГУ. В марте 1954 года А. Коротков становится и. о. начальника управления нелегальной разведки и врио заместителя начальника ПГУ, а с сентября 1955 года — начальником этого управления и заместителем начальника ПГУ.

В ноябре 1956 года был направлен в Венгрию в качестве заместителя начальника опергруппы КГБ И. Серова. Участвовал в специальных мероприятиях по подавлению восстания в этой стране, задержанию активных повстанцев и изъятию оружия у населения, а также в захвате и выводе в Румынию бывшего премьер-министра Венгрии Имре Надя.

С 23 марта 1957 года — уполномоченный КГБ по координации и связи с МГБ и МВД ГДР.

В середине июня 1961 года А. Коротков был вызван в Москву. 27 июня на теннисном корте московского комплекса «Динамо» во время игры скончался от разрыва аорты.

Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Награжден орденом Ленина, шестью орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени, двумя орденами Красной Звезды, государственными наградами ЧССР, Югославии, Польши и ГДР.

Хочу добавить кое-что от себя об Александре Михайловиче Короткове. Я многим обязан этому выдающемуся разведчику. В феврале 1944 года он сумел разглядеть что-то такое во мне, рядовом опере военной контрразведки «Смерш» («Смерть шпионам» — под таким названием это ведомство просуществовало с апреля 1943 по май 1946 года в составе Наркомата обороны, затем влилось в Министерство государственной безопасности), чего, замечу, я и сам не знал, — потенциального разведчика. И взял меня на службу в свой отдел. Поэтому я с полным правом могу считать себя его крестником.

Восемь лет, до середины 1953 года, мне довелось служить под началом А. Короткова. За сравнительно небольшой срок он дал мне возможность вырасти до начальника отдела. Это случилось потому, что Александр Михайлович щедро делился со мной своим многогранным разведывательным опытом.

И я — не исключение. Так он поступал со всеми молодыми оперативными сотрудниками, которые ставили дело выше всего, работали не за страх, а за совесть, проявляли инициативу и не страшились разумно рискнуть.

Именно такими качествами обладал он сам в высшей степени. Я не встречал ни одного разведчика, которому бы удавалось так быстро и умело решать сложнейшие оперативные задачи.

Честно говоря, начальником внешней разведки должен был бы стать А. Коротков. И дело наше, и люди только от этого выиграли бы. Собственно, он возглавил разведглавк в марте 1953 года, когда Л. Берия пришел в Министерство внутренних дел. Но судьба играет злые шутки. Александр Михайлович пробыл начальником разведывательного главка только до июля 1953 года, каких-нибудь три месяца, а после известного «бериевского дела» его сняли с этой высокой должности и сделали начальником нелегального отдела.

Правда, в опале А. Коротков находился недолго. Через год он снова стал заместителем начальника разведглавка и начальником нелегального управления. Но руль внешней разведки ему больше не доверяли.

Александр Михайлович рано ушел из жизни, можно сказать, в расцвете деловых и творческих сил, полный новых планов и задумок. К слову сказать, как-то странно выглядит судьба самой внешней разведки. Складывалось почему-то так, что самое продолжительное время, лет по 15–16, командовали люди, не прошедшие горнила разведывательного дела, не потрудившиеся в закордонных резидентурах, такие как, скажем, В. А. Крючков (1974–1988). Уж не потому ли в период их правления разведслужба пережила наибольшее количество крупных провалов (взять хотя бы случаи, связанные с изменой оперативных работников, перебегавших на сторону противника)?

В заключение еще раз повторю: Служба внешней разведки сильно выиграла бы от того, если бы ее возглавил такой великий мастер разведывательного дела, как генерал-майор А. Коротков.

Леман Вилли (1884–1942). Оперативные псевдонимы — A/201, Брайтенбах. Ценный агент советской внешней разведки.

Родился в Лейпциге в семье учителя. С семнадцати лет добровольно пошел служить на военно-морской флот. В 1911 году уволился в звании старшины, поступил в берлинскую полицию. Начал рядовым сотрудником, но скоро был переведен в контрразведывательный отдел при полицей-президиуме Берлина.

В 1929 году начал работать на советскую внешнюю разведку. После прихода к власти фашистов его отдел влился во вновь образованную государственную тайную полицию (гестапо). С этого времени Брайтенбах начал давать в Центр ценную информацию, предупреждая берлинскую резидентуру об акциях против германских коммунистов и деятелей рабочего движения, сотрудников советских организаций в Германии. Он успешно продвигался по службе в гестапо, получил звание гауптштурмфюрера СС и занял должность заместителя начальника отдела.

В 1939 году связь с Брайтенбахом была утеряна из-за «великой чистки», проводившейся в Центре, и возобновлена лишь в конце 1940 года. В начале 1941 года он неоднократно информировал берлинскую резидентуру о приготовлениях гитлеровцев к нападению на СССР.

Последняя встреча с ним состоялась 19 июня 1941 года, на которой он сообщил, что войсками получен приказ начать военные действия против СССР 22 июня после трех часов утра.

О судьбе его долго не было известно. Лишь сразу после войны документально установлено, что его в декабре 1942 года без суда и следствия расстреляли в подвалах гестапо. Выдал его связник Центра, заброшенный в Германию и попавший в руки германской контрразведки.

Крючков Владимир Александрович (1924). Один из руководителей советских органов безопасности. Генерал армии (1988).

Родился в Царицыне (Сталинград, Волгоград) в рабочей семье. В годы Великой Отечественной войны разметчик на оборонном заводе, затем перешел на освобожденную комсомольскую работу. Из комсомола был направлен в органы прокуратуры, где прослужил пять лет на разных должностях.

В 1949 году окончил Всесоюзный заочный юридический институт. Через два года его послали на учебу в Высшую дипломатическую школу МИД СССР. С 1954 года — сотрудник этого министерства. В 1955 году направлен на работу в посольство СССР в Венгрии (пресс-атташе, третий секретарь). В 1959–1967 годах — референт, заведующий сектором, помощник секретаря ЦК КПСС Ю. Андропова.

1967–1971 годы — помощник Председателя КГБ и начальник секретариата КГБ. 1971–1974 годы — первый заместитель начальника ПГУ КГБ. С ноября 1974 года — начальник этого главка внешней разведки. С 1978 года одновременно — заместитель Председателя КГБ. В 1986 году — член ЦК КПСС. С октября 1988 по август 1991 года — Председатель КГБ СССР. В сентябре 1989 года стал членом Политбюро ЦК КПСС.

В августе 1991 года за участие в ГКЧП был арестован новой демократической властью и находился в Лефортовской тюрьме. Его обвинили по статьям 64 (измена Родине) и 260 (злоупотребление властью) УК РСФСР, но следствие не сумело справиться со своей задачей. В результате подсудимый в феврале 1994 года был освобожден по амнистии.

С октября 1994 года на пенсии. Автор книги воспоминаний «Личное дело».

Награжден двумя орденами Ленина, орденами Октябрьской Революции, Красного Знамени, двумя орденами Трудового Красного Знамени.

Названия советских агентурных сетей ввели в оборот средств массовой информации сразу после войны сами битые немецкие ловцы шпионов. И первым это сделал бывший начальник радиоконтрразведки, скрывшийся под псевдонимом В. Ф. Флике. В 1946 году в издательстве «Нептун» (Кройцлинг) вышли в свет его книги «Шпионская группа „Красная капелла“» и «Агенты радируют в Москву. Радиорезидентура „Красная тройка“».

Немецкие контрразведчики не случайно избрали такие названия. На их жаргоне нелегальный радист — «музыкант» или «пианист». А в первые дни после нападения гитлеровского вермахта на Советский Союз немцы зафиксировали появление в эфире нескольких подпольных радиопередатчиков, которые поддерживали связь с Москвой. Значит, вступил в дело целый «оркестр» или «капелла», и не чьи-нибудь, а советские, красные. Значит, «Красная капелла».

Кому принадлежали энергично стучавшие на своих радиоинструментах «пианисты» — Разведуправлению Красной армии или внешней разведке НКГБ СССР, — это немецких контрразведчиков пока не занимало. Главная задача для них: крайне необходимо точно запеленговать радиостанции и заставить их замолчать.

В Главном управлении имперской безопасности была создана особая комиссия «Красная капелла» для борьбы с этой организацией. Ее руководитель (поначалу это был криминальный советник Гиринг, а потом оберфюрер СС Панцингер) получил высокий пост заместителя начальника гестапо Генриха Мюллера.

Так и прилипло гестаповское название «Красная капелла» к агентурным сетям советских разведслужб, действовавшим до войны и в первые военные годы в сердце гитлеровской империи и в ряде европейских стран, оккупированных вермахтом. И никто не задумывается, что на самом деле не было такой разведывательной организации, схемы которой с немецкой педантичностью изображены в делах специальной комиссии, получившей то же название.

Составленное из лучших контрразведчиков гестапо и абвера, это подразделение действовало в Брюсселе и Париже и замыкалось в Берлине на начальнике Главного управления имперской безопасности обергруппенфюрере СС и генерале полиции Райнхарде Гейдрихе и шефе управления военной разведки и контрразведки адмирале Вильгельме Канарисе.

Какие же советские разведывательные структуры попали в разработку немецкой контрразведки и были ликвидированы в 1941–1942 годах?

1) Берлинская резидентура НКВД-НКГБ, которую возглавляли Арвид Харнак (Корсиканец-Балтиец) и Харро Шульце-Бойзен (Старшина).

2) Берлинская резидентура Разведуправления Красной армии, руководимая Ильзе Штёбе (Альта).

3) Парижская резидентура Разведуправления Красной армии, деятельность которой направлял Леопольд Треппер (Отто, Большой Шеф).

4) Агентурная группа Разведуправления Красной армии в Париже, которой руководил Вольдемар Озолс (Золя).

5) Агентурная группа Разведуправления Красной армии в Париже, которая замыкалась на Анри Робинсоне (Гарри).

6) Брюссельская резидентура Разведуправления Красной армии. До декабря 1941 года ею командовал Леопольд Треппер, а затем Анатолий Гуревич (Кент).

7) Брюссельская резидентура Разведуправления Красной армии, которую возглавлял Константин Ефремов (Паскаль). Он, как и А. Гуревич, был кадровым командиром советских вооруженных сил.

8) Оперативная группа Разведуправления Красной армии в Марселе. После провала в декабре 1941 года брюссельской резидентуры она находилась в ведении А. Гуревича.

9) Амстердамская резидентура Разведуправления Красной армии. Ею руководил Антон Винтеринк (Тино).

10) Брюссельская резидентура Разведуправления Красной армии во главе с Иоганном Венцелем (Герман).

11) Оперативная группа Разведуправления Красной армии в Лилле. Ее возглавлял Исидор Шпрингер (Ромео).

Иногда к «Красной капелле» относят резидентуру Разведуправления Красной армии в нейтральной Швейцарии во главе с Шандором Радо (Дора). Это неверно. Если уж придерживаться гестаповской версии, то эта резидентура получила кодовое название «Красная тройка». Немецкие контрразведчики разрабатывали ее отдельно от «Красной капеллы» и продержалась она, по крайней мере, месяцев на двенадцать — четырнадцать дольше.

О масштабах деятельности агентурных сетей советской разведки в Германии и других странах Западной Европы после начала Великой Отечественной войны ярко свидетельствует тот факт, что гитлеровской контрразведке в 1941–1943 годах удалось захватить по меньшей мере восемь радиопередатчиков «Красной капеллы», шесть из которых были использованы для радиоигры с московским Центром. В 1943 году швейцарские контрразведчики в сотрудничестве с гестапо вывели из строя три радиоточки «Красной тройки».

Еще более впечатляет численность агентурных сетей внешней разведки НКВД-НКГБ и Разведуправления Красной армии, объединенных гестаповцами и абверовцами в шпионскую организацию «Красная капелла». По этому делу они арестовали более ста человек, сорок восемь из них казнили. В процессе ликвидации советской разведывательной сети в Бельгии, Голландии и во Франции в застенки гестапо попало тоже не меньшее число патриотов, работавших на разведслужбу Кремля.

Источники внешней разведки НКВД-НКГБ и Разведуправления Красной армии имелись фактически во всех главных министерствах и ведомствах гитлеровской империи, в органах военной администрации на оккупированной территории, спецслужбах, управлении железными дорогами, Верховном командовании вермахта, генеральном штабе сухопутных войск, главном штабе ВВС, на крупных военных предприятиях, в банках и союзах предпринимателей, в руководящих органах нацистской партии.

Проиллюстрируем это схемой агентурных связей резидентуры Корсиканца-Старшины из литерного дела «Красная капелла», заведенного в IV управлении (гестапо) Главного управления имперской безопасности.

В центре схемы фамилии руководителей резидентуры внешней разведки НКВД-НКГБ доктора юридических и философских наук Арвида Харнака и старшего лейтенанта ВВС Харро Шульце-Бойзена, а также Рудольфа фон Шелиа, видного немецкого дипломата, ответственного сотрудника министерства иностранных дел. На самом деле он являлся главным источником берлинской резидентуры Разведуправления Красной армии, которую возглавляла Ильзе Штёбе. Этот пример наглядно подтверждает тот факт, что гестаповцы считали резидентуры А. Харнака — Х. Шульце-Бойзена и И. Штёбе одной шпионской организацией.

От этого круга отходит много стрелок (читаем справа налево) к министерствам иностранных дел, экономики, имперскому бюро труда, университету, политическому комитету НСДАП, министерству пропаганды, сброшенным на парашютах агентам из Москвы, городскому управлению Берлина, управлению имперских железных дорог, управлению имперской почты, отдельным армейским подразделениям, Верховному командованию ВМФ, Верховному командованию сухопутных войск, Управлению военной разведки и контрразведки, Верховному командованию вермахта, министерству ВВС.

Подобные многочисленные важные связи имелись и у резидентур Разведуправления Красной армии во Франции, Бельгии, Голландии. Глубокий тыл гитлеровского вермахта оказался опутанным плотной агентурной сетью советских разведслужб.

Заметки на полях

Штёбе Ильзе (1911–1942). Оперативный псевдоним — Альта.

Родилась в Берлине в рабочей семье. Работала собственным корреспондентом газеты «Берлинер тагеблатт» в Чехословакии, затем в Польше. В 1928 году познакомилась с агентом Разведуправления Красной армии Рудольфом Гернштадтом, работавшим в Варшаве собственным корреспондентом одной из берлинских газет. Через год была привлечена им к работе на советскую военную разведку.

В 1936 году стала нелегальным резидентом в Берлине. Во время «большой чистки» советских разведывательных органов связь с ней была потеряна и восстановлена в августе 1939 года.

В марте 1940 года была принята на работу в пресс-службу МИДа Германии. Поддерживала постоянную связь с ценным агентом, занимавшим ответственный пост в этом ведомстве, Рудольфом фон Шелиа. Получаемую от него важную информацию вплоть до своего ареста 12 сентября 1942 года регулярно передавала в Центр.

В гестапо подверглась жестоким пыткам, но не выдала ни одного члена своей резидентуры. 21 декабря 1942 года была приговорен к смертной казни на гильотине.

Озолс Вольдемар (1884–1949). Оперативный псевдоним — Золя.

Родился в Выдрее под Витебском, в семье рабочего. Профессиональный военный. В 1904 году окончил Виленское пехотное училище, а в 1912 году Николаевскую военную академию в Санкт-Петербурге.

Во время Первой мировой войны проявил себя храбрым и инициативным офицером. Участвовал в боях на Кавказском и Западном фронтах. В 1916 году, после завершения формирования латышских частей, его назначают начальником штаба 2-й латышской стрелковой дивизии.

После Февральской революции В. Озолса избирают председателем Исполнительного комитета съезда латышских стрелков. Когда произошла Октябрьская революция, он встал на сторону большевиков.

В конце 1918 года его направляют в Латвию для организации партизанского движения. Но там он попадает в тюрьму как «красный шпион». Заключение длится недолго, его высылают из Латвии. Однако летом 1919 года он возвращается обратно, и вскоре его назначают начальником оперативного отдела генштаба латвийской армии. В последующие годы В. Озолс играл видную роль в политической жизни Латвии, являлся одним из руководителей оппозиционного к правительству «Рабочего союза».

В конце двадцатых годов Озолс впервые установил контакт с советской военной разведкой. В мае 1934 года он был арестован, а через год выслан из Латвии и обосновался в Литве.

В 1936 году после начала гражданской войны в Испании республиканское правительство пригласило В. Озолса в испанскую армию. Там он в звании генерала служил в Штабе интербригад. После поражения республиканцев выехал во Францию. Здесь его застает известие о вхождении Латвии в состав СССР. Он обращается в советское полпредство с просьбой о возвращении на родину, но советский военный атташе предлагает ему служить Отчизне за границей в ином качестве. В. Озолс соглашается и становится нелегальным резидентом оперативной группы Разведуправления Красной армии во Франции.

В июне 1941 года ему передали радиоаппаратуру для связи с Центром, но освоить ее он не успел. После нападения фашистской Германии на СССР его связь с Москвой прервалась на два года.

Лишь в августе 1943 года В. Озолс установил связь с А. Гуревичем, который в это время, будучи арестованным гестапо, вел на стороне немцев радиоигру с Центром. Видимо, опасаясь нанести ущерб этой сложной и запутанной игре, немецкие контрразведчики не тронули никого из группы Озолса и его самого.

После освобождения Франции Золя был арестован французской контрразведкой по обвинению в шпионаже, но по требованию советской военной миссии во Франции был освобожден и до мая 1945 года оставался в Париже, работая в советском торгпредстве.

Затем В. Озолс вернулся в Ригу и работал доцентом в Латвийском государственном университете, где преподавал военную географию и геодезию.

Робинсон Генри (1897–1944). Настоящее имя Шнее Арнольд. Оперативные псевдонимы — Гарри, Анри.

Родился в Брюсселе. Позднее переехал во Францию, получил французское гражданство. В 1920 году вступил во французскую компартию. Изучал юриспруденцию в Цюрихском университете, свободно владел французским, немецким, английским, итальянским и русским языками.

В 1933 году стал работать на советскую военную разведку. В период с 1937 по 1939 год ему удалось создать большую и хорошо законспирированную агентурную сеть, добывавшую исключительно важную информацию, главным образом научно-технического характера. Агенты Робинсона работали в Англии, Франции, Германии, Италии и других странах. С 1940 года ориентирован полностью на разведку против Германии. В 1941 году вошел в подчинение Леопольда Треппера. Это решение Центра сейчас рассматривается как ошибочное.

В декабре 1942 года гестапо схватило Г. Робинсона, а в январе 1943 года арестованы все его агенты. После жестоких пыток Робинсона казнили в 1944 году.

Гуревич Анатолий Маркович (1913). Оперативные псевдонимы — Кент, Виктор Сукулов, Соколов. Паспортная фамилия по легенде — Винсент Сьерра.

Родился в Харькове в семье аптечного провизора, владельца небольшой аптеки. С 1924 года семья Гуревичей жила в Ленинграде. Здесь он закончил общеобразовательную школу, затем рабфак. В 1932 году поступает в институт Интуриста, готовивший переводчиков для обслуживания иностранцев. В 1937 году его командируют в Испанию, где шла гражданская война. Он служит переводчиком у советских командиров вначале на военно-морской базе в Картахене, затем на советской подводной лодке.

В конце 1938 года возвращается в Москву, где становится сотрудником Разведуправления Красной армии. После соответствующей подготовки А. Гуревича под видом уругвайского коммерсанта направляют в долгосрочную командировку в качестве помощника нелегального резидента в Брюсселе.

В марте 1940 года он встречается в Швейцарии с тамошним нелегальным резидентом Дора (Шандор Радо).

В 1941 году направляется в краткосрочную командировку в Берлин для оказания помощи резидентуре Корсиканца и Старшины, а также резидентуре Альты в установлении надежной радиосвязи с Центрами на Лубянке и Знаменке. В конце ноября 1941 года становится резидентом точки в Брюсселе.

В декабре 1941 года резидентура Кента провалилась, но ему удалось избежать ареста. Через Париж он добрался до Марселя, находившегося в неоккупированной зоне Франции. Там А. Гуревич возглавил оперативную группу.

В ноябре 1942 года его все же арестовало гестапо. Участвовал в радиоигре против советской разведки, предварительно уведомив об этом Центр. В августе 1944 года, воспользовавшись паническими настроениями гестаповцев, метавшихся перед наступающими советскими войсками, получил согласие начальника особой Команды «Красная капелла» обер-фюрера СС Фридриха Панцингера и его двух сотрудников работать на Разведуправление Красной армии. Летом 1945 года вместе Панцингером был доставлен в Москву и немедленно арестован военной контрразведкой «Смерш». Спустя два года его обвинили в измене Родине и отправили на двадцать лет в лагерь.

В сентябре 1955 года А. Гуревич освобождается по амнистии. Но в сентябре 1958 года вновь арестован КГБ. Находился в заключении до июня 1960 года. Работал инженером на комбинате «Росторгмонтаж». В июле 1991 года полностью реабилитирован. Сейчас проживает в С-Петербурге, пенсионер.

Винтеринк Антон (1914–1943). Оперативный псевдоним — Тино. Агент советской военной разведки.

Родился в Арнхеме (Голландия). Принимал активное участие в рабочем и коммунистическом движении.

В 1938 году начал работать на Разведуправление Красной армии. Использовался вначале как радист, затем стал резидентом.

Арестован гестапо в августе 1942 года. Немецкие контрразведчики пытались использовать его для радиоигры с Центром в Москве, но он категорически отказался сотрудничать с фашистами. Точная дата его казни неизвестна. Очевидно, это произошло летом 1943 года.

Венцель Иоганн (1902–1969). Оперативный псевдоним — Герман. Сотрудник советской военной разведки.

Родился в Данциге в рабочей семье. Член КПГ, работник центрального аппарата партии. Принимал участие в Гамбургском восстании в октябре 1923 года, вел активную пропагандистскую работу. После прихода к власти нацистов перешел на нелегальное положение.

С 1934 года стал сотрудничать с Разведуправлением Красной армии. В 1937 году прошел в СССР курсы радистов. Затем выезжает в Бельгию, где ему поручили создать нелегальную радиоточку для связи с Центром на случай войны.

В 1939 году И. Венцель вошел в состав нелегальной резидентуры Паскаля в качестве радиста и резидента. В конце июня 1942 года он был арестован гестапо, но в сентябре 1943 года ему удалось бежать из-под стражи. До прихода союзников скрывался в Брюсселе.

В 1945 году арестован советской военной контрразведкой «Смерш» вместе с Л. Треппером и А. Гуревичем. В 1955 году освобожден и выехал в ГДР. Умер в Берлине 2 февраля 1969 года.

Шпрингер Исидор. Оперативный псевдоним — Ромео. Агент советской военной разведки.

Родился в Бельгии. По профессии — инженер-химик. Коммунист, воевал добровольцем в Интернациональной бригаде в Испании на стороне республиканского правительства. Участник Второй мировой войны, был офицером бельгийской армии. После нападения фашистской Германии на СССР стал работать на советскую военную разведку.

Возникает вопрос: почему, едва начав работать с перегрузкой, рассыпалась эта мощная разведывательная организация? Почему это произошло, как только в декабре 1941 года провалилась одна, всего лишь одна, из опорных точек в Брюсселе? Кто виноват в этом — центральные аппараты разведслужб в Москве или руководители и их помощники в резидентурах? Теперь, когда в распоряжении историков и исследователей спецслужб оказалось достаточно рассекреченных документов, когда многие важные фигуранты, проходившие по гестаповскому делу «Красная капелла», опубликовали свои воспоминания, можно с достаточной точностью и объективностью ответить на эти вопросы.

Так, недавно были рассекречены материалы Главного управления военной контрразведки «Смерш», которое в 1945–1946 годах вело следствие по делам арестованных нелегальных резидентов Разведуправления Красной армии Л. Треппера и А. Гуревича, зам. резидента И. Венцеля и других оперативных сотрудников, входивших в разведывательные структуры так называемой «Красной капеллы».

27 октября 1945 года помощник начальника Главного управления «Смерш» генерал-лейтенант Москаленко направил начальнику Главного разведывательного Управления Генштаба генерал-полковнику Ф. Ф. Кузнецову совершенно секретную личную справку о недочетах в подготовке, заброске и работе с агентурой за границей со стороны аппарата военной разведки. Приведу несколько выдержек из этого документа.

«Арестованный в июле 1945 года резидент ГРУ в Бельгии Гуревич (Кент) показал, что он был подготовлен наспех, а переброска его в Бельгию была организована непродуманно». Далее А. Гуревич показал: «Перед переброской меня за границу, по существу, я никакой подготовки не получил. Правда, я был направлен на курсы при разведшколе РУ, но они для практической работы ничего не дали. На этих курсах я в течение пяти месяцев (всего-то! — В. Ч.) изучал радиодело, фотодело и был ознакомлен с общим порядком конспиративных встреч с агентурой за границей. Следует указать, что ознакомление с порядком встреч с агентурой в условиях конспирации было очень поверхностным. На этот счет мы знакомились с материалами, составленными главным образом возвратившимся из-за границы работником РУ Бородиным, в которых обстоятельства встреч и сама конспирация их излагалась очень неконкретно и, я бы сказал, даже примитивно. Такая система обучения для меня, неискушенного в тот период человека, казалась вроде бы нормальной, но когда я столкнулся с практической работой за границей, то убедился, что она была не только недостаточной, а совершенно неприменимой в условиях нелегальной работы».

Как заявил Гуревич, вначале он должен был ехать в Бельгию через Турцию, для чего ему были изготовлены соответствующие документы. Однако, в связи с отказом турецких властей в выдаче Гуревичу визы, РУ за несколько часов до отъезда Гуревича изменило маршрут его следования в Бельгию, предложив ехать через Финляндию, Швецию, Норвегию и Францию под видом мексиканского художника, пробывшего несколько месяцев в Советском Союзе.

По вопросу полученной легенды Гуревич показал:

«Надо сказать, что данная мне легенда была очень неудачной хотя бы потому, что я в связи с недостаточностью времени не мог получить никакой консультации о Мексике, о ее внутреннем положении, условиях жизни и даже ее географических данных. Кроме того, испанский язык, являющийся основным в Мексике, я знал далеко не достаточно и говорил на нем с явно выраженным русским акцентом. Таким образом, в пути следования я был не в состоянии отвечать на самые простые вопросы о положении в Мексике, а это, бесспорно, влекло за собой ненужные подозрения…

Получая паспорт уругвайского гражданина в Париже (от связника. — В. Ч.), я был совершенно недостаточно осведомлен о жизни в Уругвае. Когда этот вопрос я поднял, еще будучи в Советском Союзе, Бородин сказал, что такая возможность мне будет предоставлена.

Действительно, спустя некоторое время мне была предоставлена для ознакомления короткая справка, написанная от руки на двух страницах одним разведчиком, находившимся в Уругвае очень короткий промежуток времени. Причем в этой справке были указаны две улицы Монтевидео, названия нескольких футбольных команд и подчеркнуто, что население, особенно молодежь, часто собирается в кафе. Ни географического, ни экономического и политического положения в этой справке освещено не было. Я даже не знал фамилии президента „моего государства“ (?! — В. Ч.), так как по этому вопросу в РУ имелись противоречивые данные.

Когда я заметил Бородину, что этих данных для меня недостаточно, он обещал мне их дать, но их в РУ не оказалось и мне в последний день перед отъездом было предложено пойти в Библиотеку имени Ленина и ознакомиться там с Уругваем по БСЭ. Естественно, что и там нужных мне данных, как для коммерсанта из богатой уругвайской семьи, найти, конечно, не представилось возможным».

Арестованный Главным управлением военной контрразведки «Смерш» резидент РУ во Франции Треппер (Отто), объясняя причины провала своей резидентуры, показал: «Радист Макаров (Хемниц) (на самом деле Михаил Макаров поначалу был владельцем прикрытия — коммерческой фирмы в Остенде, а потом уж радистом брюссельской резидентуры. — В. Ч.), несмотря на то, что он будто бы прошел специальную школу, не знал самых элементарных понятий разведработы, не говоря уже о том, что он не знал ни одного иностранного языка (?! — В. Ч.). Кроме того, Хемниц должен был проживать как уругваец, в то время, как он не имел никаких понятий о его „родной стране“ и еще меньше о стране, в которой ему пришлось работать. Такие же самые недочеты мне пришлось наблюдать и при моей встрече с резидентом Ефремовым (Поль). Главной задачей группы Поля было проинформировать РУ о передвижении номерных частей через Бельгию, но при моей встрече с Полем оказалось, что ни Поль и никто из его группы не имел элементарного представления о знаках различия немецкой армии (?! — В. Ч.)…»

Арестованный Гуревич показал, что РУ неправильно выбрало маршрут следования через Ленинград, где он на протяжении длительного времени проживал, работал и имел много знакомых, что привело его к расшифровке.

Экипировка Гуревича была также не в соответствии с данной ему легендой. По этому вопросу Гуревич показал:

«…Выезжая из Советского Союза, я по легенде до этого находился в Нью-Йорке и других странах, а вез с собой только один небольшой чемодан, в котором находились: одна пара белья, три пары носков, несколько носовых платков и пара галстуков, в то время как иностранные туристы, побывавшие в других странах, везут с собой в качестве багажа по нескольку чемоданов с различными носильными вещами, большое количество различных фотографий, личных писем и так далее. По приезде в Хельсинки я должен был явиться в Интурист и получить билет на самолет, следовавший в Швецию. Когда я обратился к швейцару Интуриста, поскольку других работников в воскресенье не было, и спросил его на французском языке о том, что мне должен быть заказан билет на самолет, он предложил мне говорить на русском языке (?! — В. Ч.), дав мне понять, что он знает о том, что я русский, и играть в прятки с ним не следует. К тому же надо отметить, что сам факт, связанный с предварительным заказом билетов через Интурист, не вызывался никакой необходимостью, поскольку это можно было сделать без всякой помощи».

Аналогичные затруднения по вине РУ, как заявил Гуревич, он встретил также и в других странах:

«По приезду в Париж я на другой день должен был зайти в кафе„Дюспо“, находившееся на Криши, для встречи со связником. При этом было обусловлено, что при входе в кафе я займу место за заранее определенным столиком, закажу чай и буду читать французскую газету. Связник должен точно так же находиться в кафе, сидеть за столиком, имея на столе французский журнал. Здесь мы должны друг друга только видеть, сама же встреча должна произойти немедленно по выходу из кафе, около дома номер сто двадцать или сто сорок на Криши.

Прибыв по указанному адресу, я не нашел кафе с названием „Дюспо“. В этом доме находилась закусочная, рассчитанная на обслуживание шоферов конечной автобусной остановки под названием „Терминюс“. При входе в закусочную я увидел, что там имеется всего два стола, за которыми посетители обычно играли в карты. Посетители же в основном заказывали вино и горячий кофе, как это принято в закусочных во Франции. То, что я заказал чай, вызвало смех у официанта, и мне был предложен кофе, говоря, что чаем они вообще не торгуют.

Я пробыл в кафе более получаса, однако связного РУ не встретил. Полагая, что, возможно, был перепутан адрес, я пытался разыскать на этой улице нужное мне кафе, однако его не нашел. В действительности же оказалось, что несколько лет тому назад в помещении, в которое я заходил, было именно кафе„Дюспо“, но впоследствии оно было преобразовано в закусочную».

Гуревич также заявил, что РУ ему было предложено по приезде в Брюссель остановиться в гостинице «Эрмитаж». Оказалось, что эта гостиница уже пять лет тому назад была превращена в публичный дом (?! — В. Ч.) и иностранцы там не останавливались…

Заметки на полях

Макаров Михаил Варфоломеевич (1915–1943). Оперативный псевдоним — Хемниц. Паспортная фамилия по легенде — Карлос Аламо. Кадровый командир Красной армии, старший лейтенант. Советский военный разведчик.

Родился в городе Тетюши Татарской АССР. После окончания школы переехал в Москву и поступил в Институт иностранных новых языков на переводческое отделение (изучал французский и испанский языки).

В 1936 году стал переводчиком республиканских ВВС в Испании. Принимал участие в боевых операциях в качестве бортстрелка на скоростных бомбардировщиках.

После возвращения в Москву направлен в Разведуправление Красной армии. По окончании спецкурсов в разведшколе РУ направлен радистом в брюссельскую резидентуру Л. Треппера. Действовал под коммерческим прикрытием, как уругвайский гражданин Карлос Аламо. После оккупации Бельгии немцами работал в брюссельской резидентуре А. Гуревича.

12 декабря 1941 года в результате провала резидентуры был схвачен гестапо вместе с некоторыми другими членами этой разведточки. Расстрелян предположительно в 1943 году.

За мужество и отвагу в боях на стороне республиканцев в Испании награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды.

«Арестованный Треппер показал, что крупным недостатком в работе за границей, который приводит к провалам, является несвоевременное снабжение зарубежной резидентуры документами и плохое их оформление. По заявлению Треппера, находясь в Брюсселе, он получил из Москвы паспорт для въезда во Францию. В паспорте должна была быть указана профессия — журналист. В действительности при получении паспорта в нем была указана профессия не журналист, а„журналье“, что означает — поденщик (?! — В. Ч.). Естественно, что поденщик, едущий в международном вагоне, сразу вызвал бы подозрение у французской пограничной полиции».

Арестованный Гуревич о качестве полученных им из РУ документов показал:

«Выбор уругвайского паспорта для меня как легализующего документа не был достаточно хорошо продуман и подготовлен РУ. В Бельгии уругвайских подданных были считанные единицы, в то же время в полиции зарегистрировались одновременно два вновь прибывших уругвайца. Это были агент РУ Макаров — коммерсант, родившийся в Монтевидео и тоже занимавшийся торговой деятельностью в Бельгии и купивший предприятие в Остенде, и я, тоже родившийся в Монтевидео. Причем оба паспорта были выданы в уругвайском консульстве в Нью-Йорке. Один был выдан в 1936 году, а другой в 1934 году. Номера же этих паспортов были последовательны, так, если один был за № 4264, то другой был за № 4265…» (?! — В. Ч.).

Показаниями арестованных устанавливается, что РУ направляло за границу большей частью неисправные рации и при отсутствии радиоспециалистов там создались большие трудности в их использовании. Арестованный Треппер по этому вопросу показал:

«В начале 1939 года РУ в первый раз была поставлена задача подготовки и создания собственной радиосвязи с Центром. Эта задача была возложена на Хемница, который как будто до приезда прошел полную техническую радиоподготовку. Кент после своего приезда имел задачу помочь ему в этом направлении, и его РУ также считало вполне подготовленным к этой работе. На практике оказалось, что ни тот ни другой подготовки не имели и эту работу до конца довести не смогли. В то же самое время все полученные приборы оказались в неисправном состоянии. В начале 1940 года, видя, что они не справятся с этой работой, я потребовал от РУ или прислать мне настоящего техника, или разрешить вербовать техников среди лиц, близких к компартии. Однако РУ такого специалиста не прислало, и в начале июня 1941 года агентура в Бельгии оказалась полностью отрезанной от Центра.

При моем приезде из Бельгии во Францию в июле 1940 года, когда я приступил к налаживанию агентуры во Франции, я констатировал, что РУ не может дать мне никакой помощи как в технических приборах, так и в техниках для налаживания радиосвязи с Центром. После продолжительных требований мне удалось только в июне 1941 года получить две радиостанции, которые приходилось в исключительно тяжелых условиях нелегальной работы перебрасывать в оккупированную французскую зону и Бельгию. Но и тогда оказалось, что обе эти радиостанции по техническим причинам не были пригодны к введению в строй (?! — В. Ч.).

Как мне удалось узнать уже после моего ареста немцами, в конце 1941 года РУ в Бельгию и Голландию были направлены с парашютистами радиоаппараты. Парашютисты были захвачены немцами, но, как рассказали немцы, аппараты были неисправны и ими нельзя было пользоваться».

Об обеспечении РУ Красной армии зарубежной агентуры деньгами арестованный Треппер показал:

«К началу войны ни одна из известных мне групп не была снабжена Центром нужными средствами для продолжения своей работы, несмотря на то, что уже видно было, что большинству групп придется работать изолированно и что во время войны они не смогут снабжаться средствами из Центра. Я лично, пользуясь средствами созданной мной с санкции РУ коммерческой фирмой „Экс“, имел возможность за время войны снабжать средствами наши группы, однако группа Гарри во Франции, Поля и Германа в Бельгии, группы в Голландии, резидентуры в Берлине, Чехословакии и в других странах оставались полностью без средств. Тяжелое и безвыходное положение групп РУ приводило почти к полному свертыванию работы».

Арестованные Треппер и Гуревич показали, что с начала войны Германии против Советского Союза Разведывательным управлением было дано указание, чтобы резидентуры, работавшие во Франции, Бельгии, Голландии, Швейцарии и Германии, связать между собой. Это обстоятельство привело к тому, что провал группы Хемница в декабре 1941 года в Бельгии поставил под удар остальные резидентуры.

Так, арестованный Гуревич заявил:

«Перед отъездом из Москвы РУ указало мне, что в связи с провалами принято решение не создавать большие резидентуры, а работать небольшими группами. После того как РУ приняло решение о моем оставлении работать в Бельгии в качестве помощника резидента Отто, мне бросилось в глаза то обстоятельство, что резидентура в Бельгии насчитывает большое количество людей, находящихся на твердой зарплате и практически не проводящих никакой разведывательной работы и знающих о существовании нашей организации. Я обратил на это внимание Отто, но получил ответ, что все эти люди предусмотрены на военное время…

Провал 1941 года произошел из-за неправильной организации разведгруппы в Бельгии и Франции под единым руководством резидента Отто с большим количеством агентов и отсутствия конспирации в работе».

Арестованный Треппер показал:

«Все указания РУ по вопросу о том, чтобы связать между собой резидентуры, работавшие во Франции, Бельгии, Голландии, Швейцарии и Германии, создали исключительно благоприятную почву к провалам, которые по этой причине произошли.

Провал в Братиславе привел к провалу резидента Германа, провал в Голландии, как и провал Германа, привел к провалу Поля, провал Хемница — к провалу Кента. То есть к началу крупного провала 13 декабря 1941 года группа Хемница подвела под удар все остальные группы. В результате чего не стало крупной части разведывательной сети в Центральной Европе».

Кроме того, провалу советской агентуры в Бельгии, Франции и Германии в значительной степени, как показали арестованные Треппер и Гуревич, способствовало грубое нарушение правил конспирации в шифровальной работе.

Арестованный Гуревич показал:

«РУ дало мне указание выехать в Германию и обучить моему шифру радиста в Берлине. Я ответил, что считаю неправильным такое указание, так как таким образом телеграммы, направляемые мной в Москву в течение длительного периода времени, в случае провала агента-радиста могут быть немцами расшифрованы. Несмотря на это, Москва все же подтвердила это указание. Я передал во время моего пребывания в Берлине Шульцу один из ранее использованных мною шифров и обучил его шифровальному делу».

Кроме того, когда в Брюсселе немцами были арестованы Хемниц и Аннет, Гуревич и Треппер сообщили об этом в РУ и потребовали немедленной замены шифра, однако РУ также не приняло никаких мер, и они продолжали поддерживать связь с Москвой, используя шифр, захваченный немцами при аресте Хемница и Аннет.

Гуревич и Треппер также показали, что в шифре, которым они пользовались, отсутствовали условные сигналы на случай работы по принуждению (?! — В. Ч.). Это обстоятельство не давало им возможности сообщить РУ о вербовке их немцами и использовании их в радиоигре с РУ. Следует также указать, что РУ требовало беспрерывной и продолжительной работы радиостанций, что облегчало (немецким) контрразведывательным органам пеленгацию и ликвидацию радиостанций. Так, радисты группы Андре в Париже находились в эфире беспрерывно по 16 часов.

Арестованный агент Радо (Дора), работавший в Швейцарии, показал, что провал возглавляемой им резидентуры в Швейцарии начался с ареста радистов Эдуарда, Мауд и Розы, которые, по всем данным, были запеленгованы швейцарской полицией. Установить нахождение указанных радиостанций, как показал Радо, путем пеленгации особого труда не составляло, так как волны, на которых работали радиостанции, и их позывные РУ не менялись в течение двух лет. При этом, по требованию РУ, работа на радиостанциях проводилась каждый день, а сеанс работы длился от двух до шести часов беспрерывно.

Наряду с этим РУ часто требовало повторения уже переданных в Москву телеграмм. В связи с этим радисты вынуждены были создавать архив уже отправленных радиограмм. При аресте Хемница и Германа немцы нашли у них ряд копий отправленных шифровок.

Арестованные резиденты Гуревич, Радо и другие показали, что на неоднократные их просьбы дать конкретные указания по тому или другому вопросу Разведывательное управление ограничивалось молчанием. Так, Гуревич по этому вопросу показал:

«Когда Отто принял решение передать мне бельгийскую резидентуру и стал ее передавать в присутствии представителя РУ Быкова, я отказался ее принимать и указал, что Отто неправильно информирует РУ о работоспособности бельгийской организации, и просил Быкова по прибытии его в Москву доложить начальнику РУ о действительном положении дел в Брюсселе. Я обрисовал Быкову полную картину бельгийской организации, которая должна была привести, по моему мнению, к провалу. Кроме того, мною было также послано в РУ письмо, в котором я указывал, что принцип вербовки, допущенный Отто, для нашей организации является ошибочным, что не следует полностью вербовать наших работников за счет еврейской секции Коммунистической партии Бельгии, что наличие в нашей организации людей, которые по их личному положению должны уже нелегально проживать в стране, увеличит только возможность провала. Это я подтвердил и Быкову. Несмотря на это, никаких указаний от РУ в части работы нашей группы в Бельгии не последовало…»

Центральный аппарат внешней разведки НКВД-НКГБ и его берлинская резидентура Корсиканца-Старшины допустили не меньше ошибок, чем Разведуправление Красной армии и подведомственные ему нелегальные структуры в Германии, Бельгии, Голландии, Швейцарии и Франции. Оперативники с Лубянки, так же как их коллеги со Знаменки, не сумели вовремя создать надежную радиосвязь со своими подпольщиками в Берлине. В результате Корсиканец и Старшина со своей разветвленной агентурной сетью после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз не могли передавать в Москву важную информацию о том, как реально развертывается молниеносная война против Советов, какие изменения германское Верховное командование внесло в первоначальные оперативные планы, какие потери понес вермахт в первых сражениях на Восточном фронте. Центр потерял управление этой бесценной информационной точкой и не смог контролировать ее деятельность.

Из-за этого члены резидентуры, не желавшие сидеть сложа руки, занялись активной антифашистской пропагандой, нарушая при этом элементарные правила конспирации, что способствовало провалу важной структуры внешней разведки.

Отсутствие устойчивой связи с берлинской резидентурой вынудило руководство разведслужбы НКВД воспользоваться возможностями своих «военных соседей» — Разведывательного управления Красной армии. Фактически это был единственный шанс для Лубянки. В этом не следует упрекать ее руководство. Но шефы внешней разведки допустили новую ошибку. В их шифрорадиограмме, переданной Разведуправлением в брюссельскую резидентуру, были названы настоящие имена и фамилии Корсиканца и Старшины и подлинные адреса, по которым они проживали. Чего, понятно, никак нельзя было делать.

Ведь все радиограммы «Красной капеллы» перехватывались гитлеровской контрразведкой. Когда в декабре 1941 года брюссельская точка провалилась, ее радисты и шифроматериалы попали в руки гестаповцев, которые через полгода сумели прочитать злополучную радиошифровку и приступили к масштабной ликвидации «Красной капеллы».

Как могло случиться, что начальник внешней разведки НКВД Павел Михайлович Фитин подписал такой нарушавший элементарные правила конспирации документ? И почему совершенно бездумно шеф Разведуправления Красной армии генерал-майор танковых войск А. П. Панфилов и его комиссар бригадный комиссар И. И. Ильичев послали резиденту Отто шифрорадиограмму, в основу которой легла просьба П. Фитина направить оперативника из бельгийской резидентуры в Берлин для установления контакта с разведывательной организацией Корсиканца — Старшины, оставшейся без связи со своим Центром?

Я уже писал в этой главе о комиссаре государственной безопасности Павле Фитине, ставшем затем генерал-лейтенантом. Хочу к этому добавить следующее. Я знал его лично, и первая встреча с руководителем внешней разведки состоялась 12 сентября 1944 года, когда он принимал первую группу оперативных работников, срочно направлявшихся во вновь созданную резидентуру в Бухаресте. Эта точка прикрывалась аппаратом политического советника Союзнической Контрольной комиссии.

Павел Михайлович принял тогда заместителя резидента Нила Шустрова, до войны выполнявшего разведывательную миссию в Румынии, а также оперсотрудников Виталия Новикова, владевшего французским языком, и автора этих строк, знавшего немецкий.

Начальник внешней разведки четко и доходчиво объяснил наши задачи, осведомился, как мы себя чувствуем, не нуждаемся ли в чем-либо, и пожелал всяческих успехов. В заключение он поинтересовался, какие кодовые имена мы получили. И тут выяснилось, что у меня такого имени нет. Я первый раз отправлялся в долгосрочную заграничную командировку. На сборы и подготовку мы получили всего два дня, и в спешке все забыли о такой детали.

— Ну, это мы сейчас поправим, — улыбнулся Фитин. — Окрестить вас недолго. Какое имя вам нравится?

— Остап, — не раздумывая, брякнул я. Имя героя моего любимого романа «Двенадцать стульев».

— Что ж, Остап так Остап.

На том и порешили. Позже к этому имени добавились другие: Виктор Драбаш, инженер Вайсс, Чернов…

Павел Михайлович Фитин сделал блестящую карьеру. В 1938 году его, заместителя главного редактора издательства «Сельхозгиз», имевшего диплом инженера-механизатора сельского хозяйства и семилетний стаж члена ВКП(б), направили на учебу в Высшую школу НКВД. Шесть месяцев обучения — и он в разведке. Учитывая зрелый возраст, высшее образование и партстаж, еще через полгода его делают заместителем начальника разведслужбы, а 13 мая 1939 года назначают ее начальником.

В этой должности Фитин пробыл всю войну. Он внес значительный вклад в укрепление внешней разведки. Под его непосредственным руководством советским разведчикам удалось проникнуть в секреты разработки американского атомного оружия, что позволило СССР в кратчайший срок ликвидировать ядерную монополию США. Он приложил много усилий, чтобы восстановить за рубежом агентурные позиции внешней разведки, подорванные сталинскими репрессиями 1937–1939 годов. И это ему удалось в полной мере к 1944 году. День Победы советская разведслужба встретила более сильной и опытной по сравнению с разведывательной системой середины тридцатых годов. На этом фоне меркли неудачи и провалы предвоенного времени и первых лет войны.

Генерал-лейтенант П. Фитин, бесспорно, обладал выдающимися организаторскими способностями. Но этого мало. Не зря говорят: «Настоящим разведчиком, как и поэтом, нужно родиться». Вот таким самородком и был Павел Михайлович. Приход его в разведслужбу совершился не по его желанию. Судьба распорядилась так, что он быстро поднялся по карьерной лестнице, не имея, в сущности, достаточного понятия о разведывательном деле. Ведь Фитин возглавил такую специфическую службу, не побывав ни разу в долгосрочной загранкомандировке. У него не было ни малейшего опыта в работе с агентурой. Он не провел ни одной вербовки. Психология оперативного работника была ему совершенно чужда. Вот почему центральный аппарат внешней разведки НКВД особенно в 1939–1942 годах совершил такие крупные ошибки, так грубо нарушал конспирацию, как это было с берлинской резидентурой Корсиканца — Старшины. У Павла Михайловича просто не хватало разведывательного чутья, конспиративного инстинкта, чтобы воздержаться от посылки через «военных соседей» шифрорадиограммы с адресами и подлинными фамилиями руководителей «Красной капеллы», что привело ее к провалу.

Удивительно и то, как могли просмотреть такие грубые нарушения правил секретного радиообмена опытные разведчики П. М. Журавлев и А. М. Коротков, возглавлявшие тогда немецкое направление. Ведь достаточно было разбить текст этой роковой для «Красной капеллы» шифрограммы на несколько частей, закодировать дополнительно фамилии и адреса, передать их раздельно в нескольких депешах, и немецкие криптографы встали бы в тупик и не смогли бы, по крайней мере, так быстро прочитать тексты… Что делать? И на старуху бывает проруха!

Заметки на полях

Панфилов Алексей Павлович (1898–1966). Советский военачальник, один из руководителей советской военной разведки (ноябрь 1941 — декабрь 1942). Генерал-лейтенант танковых войск.

Родился в Казани в семье железнодорожного служащего. В 1917 году окончил Свияжское военное училище. С 1918 года — доброволец в Красной армии. Участвовал в Гражданской войне. С 1918 года — член РКП(б). В 1937 году окончил Военную академию механизации и моторизации. В 1938 году — участник боев с японцами в районе озера Хасан и на реке Халхин-Гол, командовал 2-й танковой бригадой.

В 1940–1941 годах — заместитель начальника Разведупра Красной армии, а в 1941–1942 годах его начальник, уполномоченный Генштаба по формированию частей польской армии. В 1942–1945 годах командовал крупными танковыми соединениями (3-й и 5-й танковыми армиями) на фронтах Великой Отечественной войны. После окончания войны на командных должностях в войсках, в Академии бронетанковых войск и в Военной академии Генерального штаба.

Герой Советского Союза (1945). Награжден двумя орденами Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденами Суворова 1 и II степени.

Умер в Москве, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Ильичев Иван Иванович (1905–1983). Один из руководителей советской военной разведки (август 1942 — июль 1945), дипломат. Генерал-лейтенант.

Родился в деревне Наволоки под Калугой. Работал в мастерских службы движения железнодорожной станции Калуга. С 1929 года в Красной армии. В 1938 году окончил Военно-политическую академию и получил назначение на должность начальника политотдела Разведывательного управления РККА. В 1942–1945 годах — начальник Главного разведывательного управления Наркомата обороны.

С 1949 года — на дипломатической работе. В 1949–1952 годах — заместитель политического советника Советской контрольной Комиссии в Германии. Затем возглавлял дипломатическую миссию СССР в ГДР. В 1953–1956 годах Верховный комиссар в Австрии. В 1956 году короткое время был советским послом в этой республике. Затем — заведующий отделом Скандинавских стран МИД СССР. В 1956–1966 годах — заведующий 3-м Европейским отделом, член коллегии МИД СССР. В 1966–1968 годах — посол СССР в Дании. Затем на ответственной работе в центральном аппарате МИД СССР. С 1975 года в отставке.

Награжден орденами Ленина, Октябрьской Революции, Красного Знамени, Кутузова I степени, Отечественной войны I степени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды.

Журавлев Павел Матвеевич (1898–1956). Оперативный псевдоним — Макар. Один из руководящих сотрудников советской внешней разведки. Генерал-майор.

Родился в селе Красная Сосна Симбирской губернии в крестьянской семье. В 1917 году окончил гимназию в Казани. После Октябрьской революции работал в штабе Казанского военного округа делопроизводителем и одновременно учился в Казанском университете на медицинском факультете.

В 1918 году начал службу в органах ВЧК. Через семь лет направлен в Литовскую республику сотрудником резидентуры в Каунасе (Ковно) под прикрытием должности второго секретаря советского полпредства. В 1927 году отозван в Москву, продолжил службу в качестве оперуполномоченного Иностранного отдела в ОГПУ. В 1927 году — резидент в Праге. Через четыре года возглавил резидентуру в Анкаре. В ноябре 1932 года вернулся в центральный аппарат. С января 1933 года — резидент в Риме. В 1938 году отзывается в Москву. Ему присваивают звание капитана госбезопасности (соответствует воинскому — подполковник) и назначают заместителем начальника отделения. Через два года он уже старший майор госбезопасности (соответствует комдиву), заместитель, а затем и начальник 1-го (немецкого) отдела Первого управления НКГБ СССР.

1942–1943 годы — резидент и главный резидент в Тегеране. Под его руководством была ликвидирована обширная сеть гитлеровских спецслужб в Иране и созданы условия, обеспечивавшие безопасность проведения Тегеранской конференции лидеров СССР, США и Великобритании. В октябре 1943 года переведен резидентом в Каир (некоторое время исполнял обязанности поверенного в делах Советского Союза в Египте). В апреле 1945 года присвоено звание комиссара госбезопасности 3-го ранга (генерал-майора). После завершения командировки назначен на должность начальника одного из отделов Первого управления МГБ СССР.

С октября 1947 года — начальник управления дезинформации Комитета информации (внешняя разведка) при Совете Министров СССР и заместитель председателя этого комитета.

Январь 1952 года — заместитель начальника Первого главного управления МГБ СССР.

С 1954 года — в отставке.

Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени, орденом «Знак Почета».

Умер в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Что же касается Павла Михайловича Фитина, то его блестящая карьера круто оборвалась. Ставший в мае 1946 года министром государственной безопасности генерал-полковник Виктор Семенович Абакумов отстранил его от руководства внешней разведкой. Семь лет его использовали на более низких должностях в территориальных органах госбезопасности, а затем после прихода к власти Хрущева уволили по служебному несоответствию. Конечно, это надуманная мотивировка. В чем на самом деле провинился П. Фитин перед всесильным Центральным Комитетом КПСС, до сих пор точно не известно. Ходят разные слухи…

Один из них весьма правдоподобен. Утверждают, что сместил П. Фитина тогдашний любимчик Сталина, министр государственной безопасности В. Абакумов. В годы войны он рассматривал Павла Михайловича как своего конкурента и всячески охаивал действия внешней разведки. Имел зуб на ее начальника, упрямо громко бившего тревогу по поводу того, что Гитлер активно готовит агрессию против Советского Союза, и Лаврентий Берия, угодливо поддерживавший провидческий прогноз «вождя народов» о том, что в 1941 году нападение на Страну Советов невозможно.

А вот почему Хрущев не восстановил попранные права П. Фитина, не поддержал его, а, наоборот, сразу после дела Берии, в июле 1953 года, согласился с увольнением заслуженного шефа разведки из органов госбезопасности — непонятно. Павел Михайлович никогда не являлся человеком мегрельского Макиавелли, а, более того, как мог противился его линии в разведывательных делах. Но что гадать: слухи есть слухи, и не стоит множить их.

Закончил свою жизнь П. Фитин рядовым гражданским пенсионером. В военной пенсии ему отказали: он прослужил в органах госбезопасности всего пятнадцать лет. Ни пенсии, ни мундира ему не полагалось…

Заметки на полях

Абакумов Виктор Семенович (1908–1954). Видный деятель советских органов госбезопасности. Генерал-полковник.

Родился в Москве в рабочей семье. В тринадцать лет добровольцем вступил в Красную армию. В юности был разнорабочим, упаковщиком, грузчиком, стрелком военизированной охраны. В 1927 году вступил в комсомол, активно участвовал в молодежном движении, был заведующим военным отделом Замоскворецкого районного комитета комсомола.

В органах внутренних дел начал служить в 1932 году. Занимал оперативные должности в экономических структурах этого ведомства. В 1937 году назначен во 2-й отдел НКВД (наружное наблюдение, подслушивание, аресты).

С декабря 1938 по февраль 1941 года — начальник Управления НКВД по Ростовской области. В 1940 году присвоено звание комиссара госбезопасности 1 ранга.

С 1941 года — заместитель наркома внутренних дел. Вначале Великой Отечественной войны руководит Управлением особых отделов НКВД (военная контрразведка). С 1943 по 1946 год — заместитель наркома обороны, начальник Главного управления военной контрразведки (ГУКР) «Смерш». (нужно иметь в виду, что в то время наркомом обороны был сам И. Сталин). Под руководством В. Абакумова был проведен ряд контрразведывательных операций по нейтрализации вражеской агентуры и срыву планов командования вермахта.

С мая 1946 по июль 1951 года — министр государственной безопасности СССР. Его деятельность на этом посту, наряду с предшественниками, оказала влияние на усиление в стране репрессивной политики. Это сказалось на его дальнейшей судьбе.

4 июля 1951 года В. Абакумов был отстранен от должности и вскоре арестован. Против него было возбуждено уголовное дело по статье 58–1 «б» (измена Родине, совершенная военнослужащим). В декабре 1954 года Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к высшей мере наказания, которая была приведена в исполнение.

Посмертная реабилитация не принята, ему была лишь произведена переквалификация на статью 193–17 «б» Уголовного кодекса РСФСР (воинское должностное преступление). В декабре 1997 года Верховный суд пересмотрел его дело и заменил расстрел тюремным заключением сроком на двадцать пять лет.

Конечно, нам сейчас легко рассуждать, кто совершил тогда, в архинервозной, лихорадочной обстановке преддверия войны и тем паче в первые дни военных действий, когда дело шло о существовании нашего государства, ошибки, приведшие к гибели советской агентурной сети в Германии и оккупированных ею странах Западной и Центральной Европы. Ведь важные информационные источники советских разведслужб оказались отрезанными от Центра. Они молчали, а промедление в установлении связи с ними было смерти подобно. Поэтому руководители внешней разведки НКГБ и Разведуправления Красной армии стремились использовать малейший, даже связанный с большим риском шанс, который помог бы быстро наладить устойчивый контакт со своими резидентурами в Германии, Бельгии, Голландии и Франции.

Точно так же язык не поворачивается осудить их за то, что они требовали от резидентур передавать в Москву как можно больше информации. А сведений было великое множество. Об этом можно заключить по следующему факту: от «Красной капеллы» с 1940 по 1943 год поступило в Москву около полутора тысяч донесении.

Как ни горько, но объективный исследователь должен называть самые неприятные вещи своими именами. А факт остается фактом: в результате сталинско-бериевских репрессий к руководству внешней разведкой НКВД и Разведуправлением Красной армии пришли люди, не сведущие в разведывательном ремесле и не способные руководить не только тонкими, но и элементарными разведоперациями.

Внешней разведке Лубянки еще, можно сказать, повезло с Павлом Михайловичем Фитиным, блестящим организатором, всесторонне образованным человеком, сумевшим без больших потерь провести свой корабль через жестокие бури предвоенных и военных лет. Коллегам со Знаменки пришлось пережить целую чехарду своих шефов. После Я. К. Берзина, арестованного в августе 1937 года, его пост занял С. Г. Гендин (сентябрь 1937 — май 1938 года), далее Разведуправление возглавляли А. Г. Орлов (ноябрь 1938 — апрель 1939 года), Н. Н. Проскуров (апрель 1939 — июль 1940 года), Ф. М. Голиков (июль 1940 — ноябрь 1941 года), А. П. Панфилов (ноябрь 1941 — август 1942 года) и Н. И. Ильичев (август 1942 — июль 1945 года). Итого: за восемь лет шесть начальников. Все они были разными людьми, но лишь один из них, С. Гендин, — разведчик. Остальные — политработники и общевойсковые военачальники, а один — даже танкист высокого ранга. Об уровне их знаний можно судить по эпизоду, изложенному Леопольдом Треппером в его книге воспоминаний «Большая игра».

Перед отъездом в командировку, пишет резидент Отто, он встретился (дело происходило в 1938 году. — В. Ч.) с новым Директором (оперативный псевдоним начальника Разведуправления. — В. Ч.). Среди его наставлений было и такое:

— Необходимо создать разведточку в каком-нибудь из немецких городов, Страсбурге, например.

Треппер сдержал удивление и, не моргнув глазом, ответил:

— Вы абсолютно правы, Страсбург обладает всеми признаками немецкого города, хотя и находится на территории Франции. Мы постараемся создать там группу.

— Вот это я и хотел сказать, — нисколько не смутился Директор. — Конечно, это французский город, но располагается рядом с немецкой границей.

Про себя Леопольд Треппер подумал: с таким руководителем он еще хлебнет лиха.

Заметки на полях

Гендин Семен Григорьевич (1902–1939). Один из руководителей советской военной разведки.

Родился в Двинске в семье врача. С 1921 года в органах ВЧК. В 1925 году — начальник 7-го отдела КРО ОГПУ, в 1926–1927 годах — начальник Управления НКВД по Смоленской области. В 1934–1935 годах — помощник начальника 5-го (внешняя разведка) отдела ГУГБ НКВД. В 1937 году — заместитель начальника 4-го отдела того же главка.

С сентября 1937 по май 1938 года — исполняющий обязанности начальника Разведывательного управления Красной армии.

Арестован в октябре 1938 года. Расстрелян 23 февраля 1939 года. Реабилитирован посмертно.

Орлов Александр Григорьевич (1898–1940). Один из руководителей советской военной разведки. Комдив (1935).

По образованию юрист. Прапорщик царской армии. Участник Гражданской войны. В результате ранения лишился ноги. Награжден одним из первых орденов Красного Знамени.

В 1931–1933 годах — начальник управления военных приборов в составе Главного управления артиллерии.

С 1934 по февраль 1935 года — помощник военного атташе во Франции. С ноября 1935 по 1937 год — военный атташе в Германии и Венгрии.

В сентябре 1937 года — заместитель начальника Четвертого (разведывательного) управления Штаба Красной армии. Был временно исполнявшим должность начальника управления до апреля 1939 года.

С апреля 1939 года — начальник кафедры иностранных языков Артиллерийской академии Красной армии. Арестован 30 июня 1939 года по ложному обвинению. Расстрелян 24 января 1940 года. Посмертно реабилитирован.

Проскуров Иван Иосифович (1907–1941). Один из руководителей советской военной разведки. Генерал-лейтенант.

Родился в селе Малая Токмачка Запорожской области (Украина) в рабочей семье. Окончил рабфак, был студентом Харьковского института механизации и электрификации сельского хозяйства. С 1931 года — в Красной армии. В 1933 году окончил школу военных летчиков в Сталинграде. С сентября 1936 года по май 1938 года воевал на стороне республиканцев в Испании. С 1938 года — командующий 2-й авиационной армией особого назначения ВВС Дальневосточного фронта.

С апреля 1939 по июль 1940 года — начальник Четвертого (разведывательного) управления Наркомата обороны и заместитель наркома обороны СССР. Депутат Верховного Совета СССР 1-го созыва. С июля 1940 года — командующий ВВС Дальневосточного военного округа.

Необоснованно репрессирован в 1941 году. Расстрелян в октябре того же года. Посмертно реабилитирован.

Герой Советского Союза (1937). Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды.

Голиков Филипп Иванович (1900–1980). Советский военачальник, один из руководителей советской военной разведки. Маршал Советского Союза (1961).

Родился в селе Борисово Катайского района Курганской области в крестьянской семье. В Красной армии с 1918 года.

Участник Гражданской войны. После ее окончания — на партийно-политической работе. Затем командир стрелкового полка, дивизии, механизированной бригады, механизированного корпуса. В 1933 году окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. С ноября 1938 года — командующий Винницкой армейской группировкой, с сентября 1939 года — 6-й армией.

В 1940–1941 годах — заместитель начальника генерального штаба и начальник Разведывательного управления Генерального штаба Красной армии, генерал-лейтенант. Глава советской военной миссии в Англии и США.

Во время Великой Отечественной войны — командующий 10-й и 4-й ударными армиями, Брянским и Воронежским фронтами, 1-й гвардейской армией. С апреля 1943 года — заместитель наркома обороны по кадрам, а с мая — начальник Главного управления кадров Красной армии. С 1950 года — командующий объединением, а в 1956 году — начальник Военной академии бронетанковых войск. С 1958 по 1962 год — начальник Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота. В 1962 году — в группе генеральных инспекторов Министерства обороны.

Был членом ЦК КПСС в 1941–1952 и в 1961–1966 годах.

Награжден четырьмя орденами Ленина и многими другими советскими и иностранными орденами.

Ныне совершенно ясно, что перечисленные выше грубые ошибки в Центре и на местах, приведшие к провалу «Красной капеллы», вызваны недостаточным профессиональным уровнем кадров в центральном аппарате и в резидентурах, которые заменили репрессированный оперсостав. Мелкие просчеты и упущения множились и перерастали в непоправимые провалы. Так, Центр не сообщил Корсиканцу длину собственной волны радиопередач. А это означало, что связь с резидентурой принимает односторонний характер: наши помощники в Берлине не могли принять и расшифровать задания и указания из центрального аппарата. Приемные станции находились в районе Бреста. Они перестали действовать в первые дни войны в результате быстрого наступления вермахта. Маломощные радиопередатчики резидентуры Корсиканца — Старшины не достигали района Куйбышева, где обосновался радиоцентр, а других приемных пунктов внешняя разведка НКВД-НКГБ не имела.

После начала войны выяснилось, что связь с резидентурой Корсиканца — Старшины никак не удается установить. Оперативники в Центре не могли понять, что случилось. Срочно призвали высококвалифицированных радиоспециалистов. Те разобрались и определили, почему молчит Берлин. Удивительного в этом ничего нет. Рация у Корсиканца оказалась маломощной. Как бы нелегалы ни старались, они не смогли бы связаться с радиоузлом Куйбышева, куда передислоцировался разведцентр.

Не удалось внешней разведке установить связь с берлинской резидентурой, засылая на парашютах или из нейтральных стран нелегалов-радистов с более мощными передатчиками. Вот как закончилась одна из таких операций. В июле 1942 года резидент в Стокгольме Борис Рыбкин (там он выступал под видом советника дипломатической миссии СССР В. Н. Ярцева) подобрал из своих агентов связника Адама (директора одной из шведских фирм), которого направили в Берлин для восстановления контакта с Корсиканцем. Стокгольмский посланец встретился с радистом Куртом Шульце. Последний сообщил, что ему не хватает радиодеталей и анодных батарей питания, чтобы наладить связь с Центром. Но операция с Адамом оказалась проваленной. В архивном деле есть радиограмма, направленная Берией Б. Рыбкину. В ней сообщается: связник оказался провокатором. Явки в Берлине, которые ему дали, были провалены, а наши источники в немецкой столице арестованы. Правда, историки отнеслись к этому документу весьма осторожно, так как других материалов, подтверждающих причастность Адама к провалам явок и арестам членов резидентуры Корсиканца — Старшины, не оказалось.

Сейчас считают, что кто-то в Центре решил застраховать себя от ответственности за катастрофическую ошибку в Берлине и решил свалить все на подвернувшегося под руку агента Адама. На самом деле, как мы уже убедились, провал резидентуры Корсиканца — Старшины произошел из-за того, что немецким криптографам удалось расшифровать ту роковую радиограмму, в которой Центр сообщил Кенту подлинные адреса проживания и фамилии Корсиканца, Старшины и некоторых других членов берлинской резидентуры.

Заметки на полях

Рыбкин Борис Аркадьевич (1899–1947. оперативный псевдоним — Кин. Полковник (1943).

Родился в Екатеринославской губернии (ныне Днепровская область, Украина) в семье мелкого ремесленника.

Окончил коммерческое училище. В 1920–1921 годах — в Красной армии. С 1921 года — в органах ВЧК-ОГПУ а с 1930 года во внешней разведке. В 1935 году — резидент в Хельсинки под прикрытием должности консула, затем — второго секретаря полпредства СССР в Финляндии (паспортная фамилия Ярцев Борис Николаевич). В связи с начавшейся в 1939 году советско-финской войной вернулся в Москву. Был назначен начальником отделения 5-го отдела (внешняя разведка) ГУГБ НКВД, а в феврале 1941 года — начальником отдела Первого управления НКГБ СССР.

В сентябре 1941 года командирован резидентом в Стокгольм под прикрытием должности советника миссии, а затем посольства СССР в Швеции.

В июле 1943 года назначен заместителем начальника, а потом начальником отдела Четвертого управления (диверсии и разведка в тылу немецких войск) НКГБ СССР. Курировал заброску агентуры и диверсионно-разведывательных групп в оккупированные немцами страны Восточной Европы.

В феврале 1945 года являлся офицером связи со службами безопасности союзников на Крымской (Ялтинской) конференции.

С февраля 1947 года в отделе диверсий МГБ СССР. Выезжал в ряд стран для восстановления связи с агентурой на Ближнем Востоке и в Восточной Европе. Во время командировки в Чехословакию погиб в автокатастрофе под Прагой. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Такое же положение было в Разведуправлении и его резидентурах. Из-за слабой профессиональной подготовки провалу радиоточки на улице Атребат в Брюсселе не придали серьезного значения ни Треппер, ни Центр. Например, после ареста радиста Хемница резидент Отто отправил Кента в Марсель, но последний обосновался там по старым документам, которые он использовал в Бельгии. Кроме того, переправка его сожительницы Маргарет Барча была поручена Мальвине, любовнице агента брюссельской резидентуры Райхмана, оказавшегося провокатором гестапо. Таким образом, Мальвине, а следовательно, и Райхману стало известно, где скрывается Кент. Впоследствии они и выдали его гестаповцам.

Или другой эпизод. Резидент Отто считал, что фирма «Симэкско», прикрывающая разведточку в Париже, не затронута провалом в Брюсселе. На самом деле радист Хемниц, который был схвачен гестапо, знал об истинном назначении фирмы и выложил все это на допросах. Отто, со своей стороны, поручил наблюдение за фирмой Райхману, хотя уже подозревал, что тот — агент гестапо. А Центр, не дожидаясь выяснения возможных последствий провала резидентуры в Брюсселе, проявил непрофессиональную спешку и принял решение о передаче остатков группы Кента руководителю глубоко законспирированной резидентуры Паскалю, ставя последнего под удар. В результате последовал не менее чувствительный провал второй брюссельской резидентуры, добывавшей важную стратегическую информацию.

В первые годы после войны в ходу была версия о том, что «Красная капелла» погибла из-за предательства. Предателем называли то Леопольда Треппера (Отто), то Анатолия Гуревича (Кента), то Михаила Макарова (Хемница), то Константина Ефремова (Паскаля), то Иоганна Венцеля (Германа) и некоторых других членов парижской, бельгийских и амстердамской резидентур. Так, считали, что старший лейтенант Макаров выдал немцам шифр и помог прочитать три сотни шифрограмм, перехваченных гитлеровской контрразведкой в 1940–1941 годах. А майор Константин Ефремов тоже раскрыл свой шифр. Недолго хранили тайны от гестаповских следователей резидент Леопольд Треппер и капитан Анатолий Гуревич, а также специалист по радиосвязи Иоганн Венцель и рядовые «пианисты». Из восьми захваченных радиопередатчиков немцы сумели использовать шесть. По меньшей мере полтора года шла большая радиоигра с московским Центром, в которой поначалу противнику удалось добиться определенного успеха, хотя в конце концов и внешняя разведка НКВД-НКГБ, и Разведуправление Красной армии повернули дело в свою пользу.

Конечно, трудно полностью оправдать такие поступки наших разведчиков-нелегалов. Ясно и понятно, что для того, чтобы сохранить себе жизнь, они вольно или невольно способствовали в той или иной степени ликвидации советских разведывательных организаций в глубоком немецком тылу. Но ошибки, которые совершили центральные аппараты на Лубянке и Знаменке, руководя деятельностью своих резидентур, нанесли еще больший удар по советской агентурной сети в Германии и оккупированных ею странах Центральной и Западной Европы.

Короче говоря, не было большого предательства, как мы привыкли понимать. Имелись форс-мажорные обстоятельства, которые неизбежно привели разведывательные структуры НКВД-НКГБ и Разведуправления Красной армии к провалу. Было, наконец, множество мелких ошибок в повседневной оперативной работе, которые совершили новые, профессионально слабо подготовленные кадры в московских разведцентрах и на местах.

 

Подхалимы, подлецы и патриоты

Полученные нашими спецслужбами данные вовсе не оседали в архивах, как пишут сейчас некоторые нечистоплотные авторы, отдавая, видимо, дань нечестной моде — копать сенсации там, где их не было и быть не могло. В истории разведки, как и в истории человеческого общества, нужна предельная объективность. Просто непорядочно изображать дело таким образом, что руководители советского шпионажа боялись-де докладывать Сталину полученные ими данные о подготовке Германии к агрессии против нашей страны, чтобы не вызвать недовольство у хозяина Кремля, ибо тот считал: фюреру невыгодно воевать на два фронта, и пока Великобритания не будет выведена из строя, немцы на нас не нападут.

А значит, в распоряжении Москвы есть еще по крайней мере год-другой, чтобы устранить свои военные и экономические слабости и стать сильнее или вровень с гитлеровским рейхом. Это даст возможность разбить немцев в вооруженном столкновении или же принудить сдаться без боя на милость Москвы. И в том и в другом случае СССР становился бы сильнейшей державой в Европе, а затем и во всем мире.

Руководители советских разведывательных органов, конечно, были прекрасно знакомы с концепцией Сталина, однако не все ее безусловно разделяли. Перечить вождю они, понятно, не смели — время в нашем государстве было уже давно не то. Однако и скрывать полученные агентурные сведения они тоже не могли. Отправлять важнейшую информацию в архив было нельзя: такое квалифицировалось бы как тяжкое должностное преступление, а то и как вредительство со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если бы такое вскрылось, виновных не пощадили бы. Да и далеко не у всех высоких разведывательных чинов атрофировалось чувство долга. Некоторые, правда, нашли выход: докладывали Сталину неприятные сообщения из резидентур без своих комментариев и предложений — «гениальный кормчий» сам, мол, решит, что важно, а что нет и как действовать дальше. Находились и такие, кто, желая потрафить «полководцу всех времен и народов», докладывал с замечаниями: «сведения похожи на дезинформацию», «требует проверки», «источник ненадежен» и так далее.

Ныне достаточно широко известен случай, когда начальник Разведуправления Красной армии генерал-лейтенант Филипп Голиков (позже он стал Маршалом Советского Союза) 20 марта 1941 года представил «наверх» доклад, в котором раскрывался замысел плана «Барбаросса» (нападения Германии на Советский Союз), но в примечании на всякий случай высказал мнение: «Слухи и документы, говорящие о неизбежности войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию немецкой разведки…»

В середине шестидесятых годов прошлого века Маршал Советского Союза Ф. Голиков на встрече с сотрудниками военной разведки делился своими воспоминаниями. Говорил он и о роли Разведуправления Генштаба в предупреждении руководства страны об агрессии фашистской Германии. При этом маршал пытался оправдать вывод в своем тогдашнем докладе тем, что не мог перечить НКВД, который считал: источники полученной информации — агенты иностранных спецслужб. Куда, мол, ему, Голикову, было деваться!

Подобные, мягко выражаясь, перестраховочные и сверхбдительные поступки можно, впрочем, понять: к началу войны Сталин достиг такой неограниченной личной власти, что все опасались ему не только открыто возражать, но и остерегались думать иначе, чем он.

Вершин подхалимства, как и подлости, достиг «главный сталинский разведчик и контрразведчик» Лаврентий Берия. В докладе на высочайшее имя от 21 июня 1941 года он пишет: «… я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего полпреда в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня „дезой“ о якобы готовящемся нападении на СССР. Он сообщил, что это нападение начнется завтра…»

Здесь необходимо небольшое пояснение. Владимир Деканозов — один из сподвижников Берии, в 1953 году по приговору Специального судебного присутствия Верховного суда СССР был расстрелян вместе со своим патроном. Но в 1941 году между ними пробежала черная кошка. Их отношения временно испортились. Произошло это главным образом из-за того, что Деканозов стал посылать тогда своему шефу Молотову по мидовским каналам немало сообщений о подготовке гитлеровской агрессии. Тот докладывал их Сталину, не ставя в известность Берию. Подогревал распрю резидент НКГБ в Берлине Амаяк Кобулов, тоже один из клевретов генерального комиссара государственной безопасности.

«Начальник Разведуправления, — доносит далее Берия, — где недавно действовала банда Берзина, генерал-лейтенант Ф. И. Голиков жалуется на Деканозова и своего подполковника Новобранца (в то время начальник Информационного отделения Разведуправления. — В. Ч.), который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизии против нас на западной границе. Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет».

Заметки на полях

Деканозов Владимир Георгиевич (1898–1953). Руководящий работник советских органов госбезопасности, партийный и государственный деятель. Комиссар госбезопасности 2 ранга (1938). Чрезвычайный и Полномочный Посол.

Родился в Баку в семье служащего. Окончил гимназию.

В 1917–1919 годах учился на медицинских факультетах Саратовского и Бакинского университетов.

С марта 1918 года — в Красной армии. В июне 1921 года — сотрудник Азербайджанской ЧК. Осенью 1931 года становится секретарем ЦК КП(б) Грузии. В августе 1936 года — нарком пищевой промышленности ГрузССР. В декабре 1938 года получил назначение на пост начальника 5-го отдела (внешняя разведка) ГУГБ НКВД СССР, а затем и начальника 3-го отдела (контрразведка), а также стал заместителем начальника этого главка. В мае 1939 года его переводят на работу в Наркомат иностранных дел заместителем наркома.

С ноября 1940 года вплоть до начала Великой Отечественной войны — полпред СССР в Германии, затем по март 1947 года — заместитель министра иностранных дел. С сентября 1947 по сентябрь 1949 года — заместитель начальника Главного управления советским имуществом за границей, а с октября того же года — член советской части Постоянной комиссии по внешнеэкономическим связям между СССР и Народной Республикой Болгарией. С июня 1952 года — член Комитета по радиовещанию при Совмине СССР.

После смерти Сталина в апреле 1953 года становится министром внутренних дел Грузии. 30 июня был арестован.

23 декабря осужден Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян.

Имел награды: ордена Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени ГрузССР, Отечественной войны I степени.

Берзин Ян Карлович (1889–1938). Настоящие фамилия и имя — Берзиньш Кюзис Петерис. Оперативный псевдоним — Старик. Один из руководителей советской военной разведки. Армейский комиссар 2 ранга (1937).

Родился в крестьянской семье. Большевик с 1905 года.

Участник революций 1905–1907 годов, Февральской (1917) и Октябрьской (1917). С декабря 1917 года — в аппарате НКВД Советской России. В январе — мае 1919 года — заместитель наркома внутренних дел Советской Латвии. В июле — августе 1919 года — начальник политотдела 11-й Петроградской стрелковой дивизии, затем — начальник Особого отдела 15-й армии.

С декабря 1920 года — в Разведывательном управлении Красной армии: начальник отдела (1920–1921), заместитель начальника управления (1921–1924), начальник управления (1924–1935, 1937).

Апрель 1935 — июнь 1936 года — заместитель командующего войсками Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. В 1936–1937 годах — главный военный советник армии республиканской Испании.

Арестован 27 ноября 1937 года, расстрелян 29 июля 1938 года, посмертно реабилитирован.

Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени.

Однако среди высоких начальников были честные люди, настоящие патриоты, которые безопасность Отчизны ставили прежде всего, не думая о собственном благополучии. В начале июня 1941 года нарком обороны Маршал Советского Союза Семен Тимошенко и начальник Генштаба генерал армии Георгий Жуков, пытаясь убедить Сталина изменить свою точку зрения, представили ему большую пачку последних донесений наших военных разведчиков, дипломатов, немецких друзей-антифашистов, убедительно свидетельствовавших: следует каждый день ожидать разрыва Гитлером пакта о ненападении и вторжения врага на территорию СССР. Советский историк Г. Куманов пишет, что маршал Тимошенко рассказал ему, как «великий вождь» реагировал на их попытку:

«Прохаживаясь мимо нас, Сталин бегло пролистал полученные материалы, а затем бросил их на стол со словами:

— А у меня есть другие документы!

И показал пачку бумаг, по содержанию почти идентичных нашим, но испещренных резолюциями начальника Военной разведки Голикова. Зная мнение Сталина, что в ближайшие месяцы войны не будет, и стремясь угодить ему, Голиков начисто отметал правдивость и достоверность всех этих донесений.

— Более того, — продолжил Сталин, — нашелся наш один… (тут „Хозяин“ употребил нецензурное слово), который в Японии уже обзавелся заводиками и публичными домами и даже соизволил сообщить дату германского нападения — 22 июня. Прикажете ему верить? (Хозяин Кремля наверняка имел в виду резидента Инсона — Рихарда Зорге. — В. Ч.).

— Так ничем и закончился наш визит, — с горечью подытожил маршал Тимошенко».

По-моему, еще более отважно в кремлевских кабинетах и на Старой площади вел себя генерал-лейтенант Павел Фитин, возглавлявший с 1939 года внешнюю разведку НКВД. С редко встречавшимся гражданским мужеством он всегда докладывал «Хозяину» неприятные известия и горькую правду. И все это несмотря на то, что подхалимствующие царедворцы — Берия и Всеволод Меркулов, ставший в феврале 1941 года наркомом государственной безопасности, — старались не портить настроение начальства дурными известиями.

После войны Лаврентий Берия при первой возможности рассчитался с непослушным руководителем разведслужбы. Как мы уже знаем, Павел Фитин был снят с должности, отправлен с понижением на периферию, а потом вообще уволен из органов МВД.

Сейчас, когда секретные архивы, наконец, немного заговорили, можно с уверенностью сказать: да, действительно, многочисленные и точные предупреждения наших разведслужб оседали на полках спецхранилищ, но уже после того, как их докладывали Сталину и другим руководителям советского государства и партии, командованию Красной армии. Делалось это потому, что политические и военные руководители их всерьез не принимали, а иногда прост игнорировали. Вот в чем причина того, что успешные результаты разведывательной деятельности не оказывали большого влияния на своевременную подготовку к отражению гитлеровского нашествия. Как ни горько, но нужно признать: огромная, потребовавшая много сил и средств работа советской разведки в последний предвоенный год была проделана, можно сказать, впустую.

Лишь после июньской трагедии, когда Сталин убедился в том, что информация разведслужб была достоверна, его отношение к ним в корне изменилось. Это позволило советской разведывательной системе оказать заметную помощь в организации оборонительных сражений начального периода Великой Отечественной войны и переломить ход битвы под Москвой в нашу пользу. Поражение вермахта у российской столицы означало не только крах гитлеровской молниеносной войны, но и начало крушения немецко-фашистской военной машины. Собственно говоря, это не только мой вывод. После окончания войны руководители американских, английских и французских шпионских служб создали специальные исследовательские группы по изучению деятельности советских разведывательных структур во время всемирного вооруженного конфликта. Каждая из этих групп, действуя независимо друг от друга, пришла к одному и тому же заключению: разведслужбы Кремля заслуживают самой высокой оценки.

А что думал на сей счет наш главный противник? Начальник VI управления (внешняя разведка) Главного управления имперской безопасности бригадефюрер СС и генерал-майор войск СС Вальтер Шелленберг в своих мемуарах засвидетельствовал: в конце 1941 года Гитлер сказал ему, что считает советскую разведку самой сильной и искусной в мире. Еще одну оценку фюрера приводит в книге «Война умов» известный американский исследователь спецслужб Ладислас Фараго: после поражения немецких войск под Сталинградом «вождь тысячелетней германской империи» сказал своим приближенным, что разведывательная система русских далеко превосходит немецкую. И наконец, французский публицист Жиль Перро, написавший правдивую документальную хронику «Красная капелла» о деятельности советской шпионской организации в Германии и в оккупированных немецкими войсками европейских странах, сообщает, что, ознакомившись 17 мая 1942 года с первыми результатами следствия, фюрер воскликнул: «Большевики сильнее нас только в одном — в шпионаже!».

Конечно, оперативные тропы, по которым шла перед войной советская разведка, не были усыпаны одними розами. Было у нее немало неудач, ошибок, срывов и провалов. Но не о них сейчас пойдет речь.

 

Гитлеровские шпионы сообщали «липу»

Нередко можно услышать вопрос: как немецкая разведка обеспечила агрессию против Советского Союза? Не вдаваясь в подробности — собственно, это тема другого очерка, — надо сказать, что результаты деятельности германских шпионских служб не могут идти в сравнение с итогами работы советских разведывательных структур. Нацистские соглядатаи сильно ошиблись в оценке военно-экономического потенциала СССР, мощи советских вооруженных сил, военных планов Кремля.

Приграничная, войсковая, короче говоря, тактическая разведка немецкой армии действовала как положено, но стратегический шпионаж оказался, к нашему счастью, не на высоте.

Это не голословное утверждение. Я основываюсь на результатах изучения в МГБ СССР архивов немецких разведывательных служб, попавших после поражения Германии в наши руки. Были тщательно исследованы сотни важных, как считали руководители немецкого шпионажа, агентурных сообщений о планах советского Верховного командования и правительства. И все они оказались «липой», ибо в лучшем случае содержали лишь крупицы подлинных реалий: подтверждали, скажем, только то, что собирались совещания в Ставке Верховного Главнокомандования или на правительственном уровне, но суть обсуждавшихся планов и состояния дел оставалась нераскрытой. Немецкие источники пользовались главным образом слухами и не имели возможности знакомиться с документами, получать информацию из первых рук, от непосредственных участников секретных обсуждений. Нередко агентам Берлина, чтобы оправдать свое существование, приходилось кормить своих хозяев небылицами и выдумками.

Любопытно, что к такому же выводу пришли значительно позже и немецкие исследователи, изучавшие документы гитлеровских шпионских служб, которые оказались после войны в руках западных союзников и были переданы в шестидесятых-семидесятых годах прошлого века в архивы ФРГ. Могу сослаться, например, на любопытную работу немецкого историка Ханса-Хермана Вильгельма «Прогнозы отдела „Иностранные армии Востока“. 1941–1944 годы» (это подразделение Генштаба сухопутных войск было крупной структурой немецкой военной разведки). Вот итоговый вывод автора:

«Разведывательные оценки накануне войны и в ходе военных действий базировались на неверных данных; в них отсутствовали здравый смысл и объективные реалии, а подлинные события были частично или полностью переиначены».

Кстати, немецкая разведка допустила еще большие ошибки в ходе дальнейших операций. Вильгельм убедительно доказывает: окутанный легендарной дымкой отдел «Иностранные армии Востока», которым руководил разрекламированный в послевоенные годы генерал-майор Райнхард Гелен (в 1956 году он стал первым президентом Федеральной разведывательной службы ФРГ), своевременно не предупредил Верховное командование вермахта о контрнаступлении Красной армии в районе Сталинграда. Немецкие разведчики прозевали эту крупнейшую операцию советских вооруженных сил.

Почему же так произошло? Нельзя сказать, что гитлеровская разведка не готовилась к войне с Советским Союзом. Нет, немцы не сидели сложа руки. Берлин в 1938–1941 годах пытался сколотить, скажем так, шпионский фронт против Москвы.

Руководители нацистских разведывательных и контрразведывательных структур адмирал Вильгельм Канарис и обергруппенфюрер СС и генерал полиции Райнхард Гейдрих установили тесные контакты с секретными службами Японии и Финляндии, а также подчинили себе разведки Италии, Румынии, Венгрии и Болгарии. Базой для антисоветского шпионского консорциума стал тройственный пакт между Германией, Японией и Италией, подписанный 27 сентября 1940 года. К этому военному союзу позже присоединились Венгрия, Румыния и Болгария.

Были приняты энергичные меры по расширению авиационной разведки. С весны 1941 года воздушные шпионы не менее трех раз в день утюжили небо над западными и юго-западными районами Советского Союза. Фотографировались железнодорожные узлы, важные шоссейные дороги, мосты, крупные заводы, долговременные укрепления, военные городки, аэродромы, склады с военным имуществом. Однако разведывательные самолеты не могли тогда в силу ограниченности их технических данных проникать на восток европейской части страны, а тем более за Уральские горы.

Радиоразведка армии и аналогичная служба военно-морского флота (она носила название «Б-динст») тоже активно включились в обеспечение плана «Барбаросса». В сентябре 1939 года против СССР действовали три роты радиошпионов, а с осени 1940 года радиоперехватом занимались в десять раз больше прослушивающих станций, которые ежедневно фиксировали до десяти тысяч радиограмм, передававшихся частями и соединениями Красной армии.

И все же от радиоперехвата немцы получили мало толку, так как их специалисты не могли «расколоть» большую часть шифров и кодов, которыми пользовались высшие штабы советских вооруженных сил. Наиболее важные сведения, таким образом, оставались гитлеровцам недоступны. Поэтому германское руководство придавало большое значение шпионским операциям.

Командование вермахта, конечно, понимало, что ни радиоразведка, ни воздушный шпионаж не могут дать полного представления о том, как обстоит дело с боевой подготовкой личного состава Красной армии, каков моральный дух ее бойцов и командиров, что представляют собой мобилизационные и оперативно-стратегические планы советского Генштаба, какова численность вооруженных сил СССР в мирное и военное время. Все это можно было получить только от агентурной разведки.

Предоставим слово попавшему в советский плен генералу Хансу Пиккенброку, который с 1936 по 1943 год возглавлял разведывательное управление абвера — ведомства закордонной разведки и контрразведки вермахта. Вот что он показал: «В район демаркационной линии между германскими и советскими войсками в Польше мы направили в начале 1941 года значительное число агентов. Кроме того, мы использовали некоторых немецких граждан, ездивших по тем или иным причинам в Советский Союз.

Периферийным отделам абвера было дано задание усилить засылку агентов в СССР для успешного руководства этими органами в мае 1941 года создан специальный отдел, носивший условное название „Валли-1“; он дислоцировался в местечке Сулеювек близ Варшавы…»

Бывший шпионский ас великогерманского рейха показал также, что абвер стал практиковать засылку агентов в цитадель социализма через границы с Турцией и Финляндией. Но здесь большие успехи не были достигнуты из-за высокой плотности советской пограничной охраны и действенных мер контрразведки Лубянки.

Кое-каких результатов абверовцы добились, установив связь с эмигрантскими организациями — русской, украинской, латвийской, татарской и другими. Существенных успехов тут невозможно было достичь: эти организации переживали жестокий внутренний кризис.

Тогда шефы гитлеровской военной разведки и контрразведки пошли по линии массовой подготовки шпионов для заброски в СССР. Были расширены существовавшие и созданы новые разведшколы в Берлине, Вене, Кёнигсберге, Штеттине. Этим же занимались отделы абвера при штабах немецких армий, дислоцированных в оккупированной Польше. В Западные Украину и Белоруссию сотнями забрасывались радисты, снабженные передатчиками.

Но «тотальный шпионаж» не решил главных проблем разведывательного обеспечения плана нападения на восточного соседа Германии. Он не смог компенсировать отсутствие серьезной агентуры в штабах советских частей и соединений, в центрах управления оборонной промышленности. Тайны советского Генерального штаба и политического руководства страны оставались недосягаемыми для гитлеровских разведчиков.

Сейчас отчетливо виден исторический парадокс: «всевидящего и всезнающего фюрера», германское политическое руководство, шефов вермахта подвели собственные секретные службы. Гитлеровские генералы от шпионажа не имели реального представления о состоянии Советского Союза и его вооруженных сил и не могли предоставить своему командованию достоверные данные. Чтобы оправдать себя перед фюрером, им приходилось, во-первых, высасывать «секретные сведения» из пальца, фальсифицировать свои доклады, давать искаженную картину обстановки в Советском Союзе; а во-вторых, получая небольшой объем точной секретной информации, перекраивать, искажать эти сведения так, чтобы они подкрепляли замыслы Гитлера, не противоречили его планам, опиравшимся на «божественную интуицию». Короче говоря, угодничали перед «архистратегом, ниспосланным самой судьбой» немецкой нации.

В этом плане у нацистских и советских разведслужб были если не одинаковые, то очень похожие проблемы с верховной властью. Это кажется на первый взгляд странным, но факт остается фактом. А потом, если вдуматься, то у тоталитарных режимов даже при всей их внешней несхожести обязательно должно быть что-то общее. Вот оно и было. Только немцам поначалу повезло больше.

 

Дезинформация века: клюнул ли на нее Сталин?

В чем нацистская разведка оказалась сильна, так это в дезинформации. Гитлеровцы, можно сказать, возвели ее в науку. Напрасно некоторые авторы утверждают: Сталин, мол, считал, что война может миновать Советский Союз, что ему, Сталину, удастся ловкими политическими маневрами и хитрыми дипломатическими ходами объегорить Гитлера и добиться вожделенной цели. Этот замысел стал проклятьем нашего вождя и несчастьем для всех нас.

Но не надо думать, что Сталин был целиком во власти своей ошибочной идеи и не считался с тем, что война все-таки может случиться. Уинстон Черчилль в своих мемуарах пишет, что в августе 1942 года советский лидер в беседе с ним сказал: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть месяцев шесть или около этого».

Надо отдать должное руководителям немецкого шпионажа: они досконально изучили концепцию Сталина и на этой основе составили удивительно точный психологический портрет советского лидера. Сталин пред стал перед ними со всеми достоинствами и недостатками. С одной стороны, это был выдающийся политик с ярко выраженным аналитическим умом, железной волей, исключительно настойчивый в достижении поставленной цели, с адским терпением и стальной выдержкой. С другой стороны, хозяин Кремля являлся жестоким, не знающим жалости деспотом, ни во что не ставящим человеческую жизнь, болезненно мнительным и сверхподозрительным эгоистом, не признававшим иного мнения, а свое считавшим непогрешимым, мнившим себя хитрейшим стратегом, величайшим провидцем и гениальнейшим политическим ясновидящим.

Вот на этом и поймал нацистский фюрер нашего «вождя всех народов».

Недавно рассекреченные архивы Службы внешней разведки Российской Федерации позволяют понять, как Сталин и мы вместе с ним стали жертвами его заблуждения и упрямого стремления во что бы то ни стало выдать желаемое за действительное. С осени 1940 года Гитлер и его спецслужбы проводили тотальную дезинформационную игру по продвижению ложных сведений в советское руководство с целью сбить с толку Сталина.

Главным фактором победы в молниеносной войне против Советского Союза Гитлер считал внезапность нападения. Чтобы обеспечить ее, Верховное главнокомандование вермахта издало две директивы с одинаковым названием «О мероприятиях по дезинформированию советского военного командования» от 15 февраля и от 12 мая 1941 года. В этих высшей секретности документах, доступ к которым имел строго ограниченный круг лиц, устанавливалось: в первый период с 15 февраля по 14 марта участники акции должны были поддерживать версию о том, что политическое руководство Германии еще не решило, где начать весеннее наступление — в Греции, Англии или Северной Африке. Во второй период, с середины апреля, намечалась переброска значительного числа дивизий к советской границе, но до этого момента надлежало распространять слухи о том, что эти силы предназначены для вторжения в Англию.

В результате проведения этой сверхсекретной акции создавалась атмосфера полнейшей неопределенности относительно следующего хода политики Берлина и сроков начала главной военной операции 1941 года. Какое большое значение придавало руководство нацистской Германии этой стратегической, ее называют еще тотальной, дезинформации, видно из того, что автором директив был сам фюрер фашистского «тысячелетнего великогерманского рейха». Ее особенность заключается в том, что большинство мероприятий проводилось среди широкого круга чиновников германских министерств и ведомств, военнослужащих, персонала военных предприятий, которые совершенно не были посвящены в цели и задачи операции и ничего не знали о том, что она есть вообще. Все слухи они принимали за чистую монету. Поэтому ложные сведения доходили до агентов советских разведслужб, участвовавших в подготовке к войне, но лишенных доступа к секретным документам, который в гитлеровской империи имел крайне узкий круг лиц.

Сам Гитлер внес немалый реальный вклад в развитие тотальной дезинформации. Именно он придумал хитрый способ усыпить острую бдительность сверхмнительного Сталина тогда, когда скрывать военные приготовления на советской границе окажется невозможным. Надо, указал фюрер, неопределенно намекать русским, что надежда, мол, на мирное урегулирование советско-германского конфликта сохраняется, что наращивание немецких вооруженных сил на советской границе преследует цель оказать политическое давление на Москву и что рейх хочет от советского правительства каких-то уступок и собирается выйти с инициативой переговоров или, напротив, ждет, что Кремль сам сделает первый шаг. Считают, что вплоть до утра 22 июня 1941 года, пока Молотов не привез полученную от немецкого посла ноту с объявлением войны, Сталин со свойственным ему терпением ждал этот ультиматум…

Чтобы в Кремле поверили в реальность такого торга, Гитлер, Риббентроп, Геббельс, руководители вермахта и немецких спецслужб время от времени по дипломатическим каналам и через контакты тайных служб подбрасывали информацию о возможных притязаниях Берлина. В якобы готовящемся ультиматуме речь шла об Украине, Кавказе и Кубани, а также о получении права прохода немецких дивизий через Украину и Кавказ в Турцию, Иран и Ирак.

По замыслу Гитлера Сталин должен был поверить, что нападение на СССР не входит в немецкие планы, а все военные мероприятия у советской границы делаются для того, чтобы заставить советского лидера принять требования Берлина — беспрепятственно пропустить немецкие дивизии для удара в тыл англо-французской группировке на Ближнем Востоке.

Слухи о южном маршруте преследовали и другую цель: отвлечь внимание Москвы от направления главного удара фашистской агрессии — через Белоруссию на Москву. И надо признать: этот замысел Гитлеру удался.

Главный фактор в молниеносной войне против Советского Союза — внезапность — был достигнут. Внезапность не в самом факте нападения, как это думают многие, такой внезапности достичь было невозможно: слишком крупные военные силы были сконцентрированы у наших рубежей. Но фактор внезапности присутствовал: немцам удалось направить свои главные удары в другие места, туда, где их не ожидали. Это, во-первых. А во-вторых, именно на этих направлениях они сумели создать перевес в живой силе и особенно в технике в шесть-восемь раз. Вот это показалось неожиданностью для советского командования, что повлекло за собой крупные неудачи Красной армии в начале Великой Отечественной войны.

В тотальной дезинформационной операции были особо предусмотрены меры по компрометации подлинной даты начала агрессии путем распространения взаимоисключающих данных. Вот почему даже такие надежные и проверенные источники информации, как Арвид Харнак (Корсиканец) и Рихард Зорге (Инсон), называли точные, по их мнению, даты нападения вермахта на СССР. Потом ничего не происходило, и появлялись новые сроки. Это раздражало Сталина и подкрепляло его подозрения в отношении того, что разведка сообщает ему неверные данные. И если он примет их за чистую монету и отдаст приказ мобилизовать советские вооруженные силы и выдвинуть их на границу с Германией, то Советский Союз в глазах всего остального мира станет агрессором, по вине которого разгорится новая мировая бойня.

Проведенный в послевоенное время анализ работы ряда резидентур НКВД, в частности берлинской группы, которую возглавляли Корсиканец и Старшина, и принадлежащей Разведуправлению РККА токийской точки, которой руководил Инсон-Рамзай, показал: в период непосредственной подготовки к войне наряду с достоверной информацией поступали противоречивые данные о целях и сроках нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Указанные резидентуры тем не менее добросовестно передавали в Центр все сведения, которые они добыли, включая дезинформационные.

Тут нужно принять во внимание два момента. Во-первых, немецкие спецслужбы, как мы уже отмечали, сумели создать точный психологический портрет хозяина Кремля, основу которого составляла непоколебимая вера в свою непогрешимость. Раз он решил, что Гитлер не будет воевать на два фронта, то так и будет. Фюрер не двинет вермахт на Советский Союз, пока не поставит Англию на колени. И все, что не укладывалось в рамки его, Сталина, анализа, можно было рассматривать как дезинформацию, направленную на то, чтобы втянуть советское государство в мировую войну или, на худой конец, изобразить его инициатором новой агрессии.

Во-вторых, объективная оценка огромного объема информации, оперативное выявление дезинформационных наслоений затруднялось отсутствием не только единого аналитического центра в разведывательной системе Кремля, но и соответствующих структур в главных разведслужбах — внешней разведке НКВД-НКГБ и военной разведслужбе. Ведь аналитическое подразделение в Первом управлении НКГБ было воссоздано только в конце 1943 года, а соответствующая структура в Разведуправлении Красной армии — еще позже.

Поэтому с 1938 по 1943 год — пять долгих лет — информация, добытая внешней разведкой госбезопасности и военной разведслужбой, докладывалась на самый верх, руководителям государства и вооруженных сил, так сказать, в «чистом виде», такой, какой ее получали от агентуры, без глубокой оценки и анализа.

Все это сильно мешало политическому руководству Советского Союза точно определить, когда и при каких условиях Гитлер бросит свою отмобилизованную и полностью оснащенную современной военной техникой армию против Москвы. Мы уже убедились в том, что даже накануне агрессии Сталин и большая часть Верховного командования воспринимали точную дату нападения весьма скептически. Они безапелляционно заявляли что с подобными «дезинформационными штучками» им уже не раз приходилось сталкиваться в недалеком прошлом.

И при этом ссылались, например, на тот факт, что перед вторжением вермахта в Чехословакию советские разведслужбы четыре раза докладывали о сроках этой акции — в мае, августе и дважды в сентябре 1938 года, но все эти сведения оказались ложными.

Кстати сказать, советская разведка с марта до середины июня 1941 года доложила политическому и военному руководству Советского Союза шесть различных сроков возможного немецко-фашистского нападения, но они не подтвердились. Действительная дата — 22 июня — была названа только седьмой. И на нее Сталин, естественно, обратил мало внимания. Фюрер рассчитал точно: чем больше называют сроков нападения, тем скорее признают их за «липу».

Вот так были дезориентированы хозяин Кремля и его ближайшие советники и помощники.

Нужно учесть еще одно обстоятельство. Перед войной советская разведка не смогла полностью раскрыть стратегические планы Германии, касающиеся развязывания и ведения военных действий против СССР. В 1932–1937 годах разведка Кремля добывала такие документы. Но затем с потерей агентурных позиций в период сталинско-бериевских репрессий подобную документальную информацию не удалось получить. Речь идет в первую очередь об указании Гитлера от 22 июня 1940 года разработать план «Барбаросса»; о совещании руководящего состава вооруженных сил Германии 31 июня 1940 года, на котором были учтены стратегические цели и предварительные сроки начала и окончания войны против Советского Союза; о совещании у Гитлера 5 декабря 1940 года, на котором предварительно обсуждался план «Барбаросса»; об утверждении Гитлером директивы № 212 о введении в действие плана «Барбаросса» (подготовительные мероприятия завершить к 15 мая 1941 года); об утверждении Гитлером 30 апреля 1941 года окончательной даты нападения на СССР.

У большинства руководителей разведки Кремля, впрочем, как и у многих высших государственных, политических и военных деятелей, не было сомнений, что война, несмотря на их усилия, быстро приближается. Однако все они не представляли, как она начнется: с провокации ли (как случилось с Польшей), или с ультиматума (о чем широко распространяла слухи немецкая сторона), или же с внезапного удара.

Звучит несколько парадоксально, но сам Кремль подсказал Гитлеру идею, как нужно действовать, выступив 13 июня 1941 года с заявлением, распространенным ТАСС. В нем слухи о возможном германо-советском столкновении были объявлены неуклюжим пропагандистским шагом враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны. Далее в сообщении говорилось: ни СССР, ни Германия к войне не готовятся, военные мероприятия, проводимые ими, не имеют касательства к советско-германским отношениям. И особенно подчеркивалось, что «Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь место».

Искушенные политики без особого труда сделали вывод, что Москва готова обсудить с Берлином создавшуюся обстановку и германские претензии и предложения. Руководители немецко-фашистского государства сообразили это еще быстрее, но не откликнулись на инициативу Кремля и продолжали играть в молчанку. А по доверительным каналам «бюро Риббентропа» и Службы безопасности советскому полпредству была подброшена дезинформация о том, что заявление ТАСС не произвело на немецкое руководство никакого впечатления и что в Берлине не понимают, чего хочет Москва.

Здравомыслящим наблюдателям было ясно: Кремль провоцируют на никчемные переговоры. Для чего? Да для того, что пока советское руководство будет ими заниматься, оно не отдаст приказ о переводе своих вооруженных сил в состояние полной боевой готовности. Следовательно, создадутся условия для внезапности немецкой агрессии, и развернутые боевые порядки вермахта встретят слабое сопротивление. Потери германских войск будут сведены к минимуму, и с самого начала возникнут благоприятные условия для быстрого развертывания молниеносной войны. Так оно и случилось.

Большим успехом немецких спецслужб можно считать то, что гестаповцы подставили резиденту НКГБ в Берлине Амаяку Кобулову своего агента-двойника. Им оказался некто Орест Берлингс, 27-летний латышский журналист, корреспондент эмигрантской газеты «Бриве земе». Он переселился в 1939 году из Латвии в Германию и был завербован гестапо под кличкой Петерс. Ему удалось быстро расположить к себе советского резидента, и тот привлек его к работе на разведслужбу Лубянки, окрестив псевдонимом Лицеист. Нужно заметить, что А. Кобулов (оперативный псевдоним Захар) был не простым руководящим сотрудником органов госбезопасности, а младшим братом Богдана Кобулова, правой руки самого Берии, который вершил важные дела в Наркомате внутренних дел.

Немцы немедленно использовали представившуюся им возможность. Они подключили Лицеиста — Петерса к внедрению в каналы советской внешней разведки, ведущие напрямую к руководству страны, дезинформационных материалов. Кстати, эти материалы готовились в величайшем секрете и докладывались Гитлеру. Фюрер просматривал их, нередко редактировал, что-то прибавлял или сокращал и в таком виде возвращал шефу ведомства внешних дел. Тот передавал документы чиновнику так называемого «бюро Риббентропа» — мидовского подразделения, — работавшему с журналистами, некоему Рудольфу Ликусу. На самом деле этот лжедипломат был ответственным сотрудником гестапо, имевшим высокое эсэсовское звание штандартенфюрер (впоследствии он стал оберфюрером СС). Именно он руководил деятельностью Лицеиста-Петерса.

Вот по такой цепочке: Гитлер — Риббентроп — Ликус — Лицеист — Кобулов — «деза» попадала в руки Сталина, Молотова и Берии.

Надо еще раз подчеркнуть, что Гитлер всеми силами старался отвлечь внимание советского руководства и мирового общественного мнения от подготовки нападения на СССР. Берлин прилагал неимоверные усилия к тому, чтобы создать вокруг политики Третьего рейха плотную дымовую завесу, в которой можно было строить лишь догадки относительно следующего хода фюрера. Что он предпримет после захвата в апреле 1941 года Греции и Югославии? Прикажет высадить десант на Британские острова, чтобы покончить с англосакской империей? Или ударит с той же целью по Ближнему Востоку? Или же двинет вермахт на своего «смертельного врага» — Советский Союз? И это ему удалось.

Теперь в наших руках есть освободившийся от тайных архивных пут дневник имперского министра пропаганды Йозефа Геббельса, верного Гитлеру до гроба главного идеолога и пропагандиста нацизма.

Вот что записал он 6 июня 1941 года, за полмесяца до начала похода на Восток:

«Наша маскировочная деятельность срабатывает безупречно. Во всем мире говорят о предстоящем в скором времени заключении военного пакта Берлин — Москва…» И далее: «14 июня. Обман удался полностью… Распространяем сумасшедшие слухи: Сталин, мол, приедет в Берлин, шьют уже красные флаги для встречи и тому подобное. Позвонил Лей (заведующий организационным отделом НСДАП и одновременно руководитель Германского трудового фронта — министр труда. — В. Ч.), он этому поверил. Я не стал разуверять его. Сейчас все это служит главному делу…»

И еще три отрывка из дневника:

«15 июня. По мнению фюрера, опровержение ТАСС (имеется в виду Заявление ТАСС от 13 июня. — В. Ч.) — свидетельство страха Сталина, который дрожит перед приближающимися событиями… Необходимо и далее распространять слухи — мир с Москвой, Сталин приедет в Берлин, предстоит скорое вторжение в Англию. Все, чтобы скрыть реальность…

17 июня. Слухи о России приобрели невероятный характер: их диапазон от мира до войны. Для нас это хорошо, мы способствуем распространению слухов. Они — наш хлеб насущный.

18 июня. Маскировка наших планов против России достигла наивысшей точки. Мы настолько погрузили мир в омут слухов, что сами в них не разбираемся. Новейший трюк: мы намечаем созыв большой конференции по проблемам мира с участием в ней России. Желанная жертва для мировой общественности».

Остается подытожить. Благодаря серии, надо признать, в большинстве случаев убедительно сработанных пропагандистских и дезинформационных акций Гитлеру удалось ввести Сталина в заблуждение в отношении истинных намерений Берлина и сроков начала агрессии фашистской Германии против СССР. Таким путем была достигнута оперативная внезапность нападения, что уже в первые дни военных действий принесло вермахту колоссальные успехи.

 

На весах истории

Шестьдесят с лишним лет отделяют нас от начала Великой Отечественной войны. Нет уже фашистской великогерманской империи, рассыпавшейся под ударами антигитлеровской коалиции. Нет и Советского Союза, сделавшего главный вклад в достижение Великой Победы.

Историкам представилась возможность изучить новые материалы о деятельности спецслужб в предвоенный период, в том числе и разведывательной системы Кремля. В результате были дополнены, уточнены, скорректированы многие прежние скоропалительные оценки тогдашних событий, выявлена подлинная роль исторических фигурантов, начиная с советского лидера, «вождя всех народов» Иосифа Сталина и «фюрера германской нации», руководителя национал-социалистической рабочей партии Германии Адольфа Гитлера.

За шестьдесят с лишним лет удалось довольно точно взвесить на весах истории, что сделали тайные службы Кремля, ее политические и военные структуры. Внешняя разведка НКВД-НКГБ и Разведывательное управление Красной армии, несмотря на тяжелейшие потери, понесенные в годы жесточайших репрессий во второй половине тридцатых годов прошлого века, сумели восстановить боеспособность, реанимировать зарубежную агентурную сеть и выполнить свою главную задачу: заблаговременно вскрыли большую часть стратегических планов фашистской Германии в отношении Советского Союза. И не только это. Как отмечено во многих советских и зарубежных аналитических работах, созданных уже после войны, наши разведывательные службы добыли сведения, которые помогли расстроить курс прогермански настроенных кругов Запада на создание антисоветского альянса с нацистской великогерманской империей.

Деятельность советской разведки в канун фашистской агрессии получила высокую оценку западных историков, исследователей и руководителей спецслужб. Чтобы не быть голословным, приведу один очень выразительный, на мой взгляд, пример. Американский исследователь секретных служб Бертон Уэллей в 1973 году, когда «холодная война» была в разгаре, написал книгу «Под кодовым названием „Барбаросса“». В ней перечислены семь десятков операций, проведенных немецкими шпионскими и пропагандистскими службами в целях дезинформации кремлевского руководства. Автор свидетельствует, что тем не менее советская разведка сумела своевременно и убедительно раскрыть подготовку гитлеровской Германии к нападению на своего восточного соседа.

А в заключение не могу удержаться, чтобы не напомнить о еще одной, по-моему, самой важной оценке, которую дали тайной службе Кремля в стане наших ярых противников. Когда Гитлеру в середине 1942 года доложили о первых результатах допросов арестованных агентов, входивших в так называемую «Красную капеллу», он в гневном порыве воскликнул, что немцы во всем обошли большевиков, кроме шпионажа.

И не вина, а беда советских разведслужб, как и всего нашего народа, что Сталин и вершившее власть его ближайшее окружение игнорировали своевременную и достаточно точную секретную информацию о замыслах Гитлера и командования нацистского вермахта. Это привело, как мы знаем, к трагическим для нашей страны и нашего народа последствиям в начальном периоде Великой Отечественной войны.

 

В ноябре 2003 года исполнилось шестьдесят лет, как состоялась Тегеранская конференция лидеров трех ведущих держав антигитлеровской коалиции. В иранской столице впервые встретились и обсудили важные вопросы военных действий против нацистской Германии и некоторые проблемы послевоенного устройства мира Председатель Совета народных комиссаров СССР Иосиф Сталин, президент США Франклин Делано Рузвельт и премьер-министр Великобритании Уильям Черчилль.

Итоги Тегеранской конференции — она проходила с 28 ноября по 1 декабря 1943 года — свидетельствовали о плодотворности военного и политического сотрудничества СССР, США и Великобритании в военные годы. Ее решения способствовали сплочению и укреплению антигитлеровской коалиции. Они принимались в ходе жарких дебатов, ожесточенных столкновений участвовавших сторон. Но эти схватки велись открыто за «круглым столом», пока не достигался удовлетворяющий всех консенсус.

Между тем вокруг встречи шла бескомпромиссная тайная борьба спецслужб ведущих держав антигитлеровской коалиции и гитлеровской Германии. Утверждают, в частности, что Гитлер приказал абверу — ведомству военной разведки и контрразведки — и Главному управлению имперской безопасности подготовить и провести во время конференции террористическую акцию (она якобы получила кодовое название «Длинный прыжок») против «большой тройки» — Сталина, Рузвельта и Черчилля. Так это или нет? Почему нацистский фюрер отказался от своего замысла: ведь покушение не состоялось? Или он вообще не планировал такой акции? На сей счет до сих пор бытует несколько версий.

Используя секретные материалы советских, немецких и американских спецслужб, раскрытые в последнее время и ставшие достоянием историков и литераторов, а также мемуары участников событий, вышедшие в свет после окончания войны, я попытался ответить на эти и некоторые другие, связанные с данной темой вопросы.

 

Коронный свидетель

«— Каков он, папа? Или ты еще его не видел?

— Дядю Джо? (Прозвище И. Сталина в окружении Ф. Д. Рузвельта и У. Черчилля; встречается также в переписке между президентом США и премьер-министром Великобритании. — В. Ч.). Как же, я видел его. В субботу я хотел пригласить его на обед, но он ответил, что очень устал. Вчера под вечер, когда я приехал сюда, он зашел ко мне.

— Прямо сюда?

Отец рассмеялся:

— Маршал сидел вот здесь, на этой кушетке, Эллиот, как раз на том месте, где сидишь ты…»

Это отрывок из книги «Его глазами» Эллиота Рузвельта, сына президента США, написанной через год после кончины главы американского государства, который месяца не дожил до победы над гитлеровской Германией. Разговор состоялся 29 ноября 1943 года, на второй день Тегеранской конференции. Здесь впервые встретились вместе три лидера главных держав антигитлеровской коалиции — Сталин, Рузвельт и Черчилль. Эллиот только что прибыл в иранскую столицу и зашел к отцу. Естественно, сына интересовало, какое впечатление на Рузвельта-старшего произвел Сталин, которого на Западе считали загадочной, непредсказуемой и одновременно одной из самых мрачных личностей в истории. Поэтому Эллиот нетерпеливо спросил:

«— О чем вы говорили? Или это государственная тайна?

— Вовсе нет, — возразил отец. — Разговор большей частью проходил в таком духе: „Как вам понравилось ваше помещение?“ — „Я вам очень благодарен за то, что вы предоставили мне этот дом“. — „Что нового на Восточном фронте?“… Кстати, оттуда поступают прекрасные новости.

Сталин очень доволен: он надеется, что еще до того, как мы отсюда разъедемся, Красная армия перейдет границу Польши. В общем, вот такой разговор. У меня и не было особенного желания сразу же приступить к делу.

— Прощупывали друг друга, так, что ли?

Отец нахмурился.

— Я бы выразился не так.

— Прости, пожалуйста, — поправился я.

— Мы знакомились друг с другом, выясняли, что мы за люди.

— Что же он за человек?

— Как тебе сказать… У него густой низкий голос, он говорит не спеша, кажется очень уверенным в себе, нетороплив — в общем, производит сильное впечатление.

— Он тебе понравился?

Отец решительно кивнул головой».

Затем Рузвельт-младший поинтересовался результатами первого пленарного заседания конференции.

«— Сталину показали наш план операции „Оверлорд“ (кодовое обозначение высадки войск западных союзников в Северной Франции. — В. Ч.), — сказал отец с улыбкой. — Он взглянул, задал один-два вопроса и затем прямо спросил: „Когда?».

Далее Рузвельт-старший сделал весьма примечательное заявление:

«— Я уверен, — сказал он, — что мы со Сталиным поладим. В ближайшие дни будет ликвидировано немало недоразумений и подозрений прошлого, надеюсь, раз и навсегда. Что касается дяди Джо и Уинстона…

Тут хозяин Белого дома замолк, раздумывая.

— Не так гладко, что ли?

— Здесь мне придется основательно потрудиться, — продолжил президент. — Они так не похожи друг на друга. Такая разница во взглядах, темпераментах…»

Затем, пишет Эллиот, президент рассказал об обеде, который был дан в честь Сталина, Черчилля и высших дипломатических советников, и о том, что они засиделись до одиннадцати часов вечера, осторожно и неторопливо беседуя о политике. При этом необходимость в переводе оказалась незначительной помехой. Зато очень серьезно мешала диаметральная противоположность взглядов Сталина и Черчилля.

Рузвельт-младший полюбопытствовал, какие именно политические вопросы обсуждались.

«— Мы говорили обо всем, что приходило нам на ум, — ответил президент.

Он перечислил темы беседы: послевоенная организация мира, организация трех государств, которые должны будут поддерживать мир, точная договоренность насчет того, что мир до такой степени зависит от единства действий этих государств, что в важных вопросах отрицательная позиция хотя бы одного из них должна будет налагать вето на спорное предложение в целом. Отец сказал, что вопрос о праве вето подлежит еще тщательному обсуждению, но что, вообще говоря, он поддерживает этот принцип, учитывая бесспорную необходимость сохранения единства „тройки“ в будущем…»

Разговор отца с сыном был прерван. Президент направился на торжественную церемонию. Черчилль вручал Сталину от имени английского короля и народа Великобритании большой двуручный меч — дань уважения героям Сталинграда. Затем состоялось очередное пленарное заседание. После него отец и сын Рузвельты встретились снова.

Президент сказал, что сегодня они будут в гостях у Сталина. Он добавил, что обед будет в русском стиле и, если эксперты из госдепартамента опять не напутали, за обедом будет множество тостов.

В заключение, пишет Эллиот Рузвельт, его отец подытожил:

«Этот человек умеет действовать, У него всегда цель перед глазами… Работать с ним одно удовольствие. Никаких околичностей. Он излагает вопрос, который хочет обсудить, и никуда не отклоняется…»

Из архивной справки

Тегеранская конференция глав правительств Великобритании, СССР и США состоялась 28.11–01.12.1943 года.

Рассматривались важнейшие вопросы войны, послевоенного сотрудничества и обеспечения прочного мира. В центре работы находилось обсуждение и координация дальнейших военных действий против гитлеровской Германии.

По настоянию советской делегации было принято решение об открытии второго фронта в Северной Франции в мае 1944 года.

Обсуждался вопрос о вовлечении Турции в войну на стороне антигитлеровской коалиции.

В Декларации трех держав о совместных действиях в войне против гитлеровской Германии (принята 01.12.1943 года) говорилось: «Мы пришли к полному согласию относительно масштабов и сроков операций, которые будут предприняты с востока, запада и юга. Взаимопонимание, достигнутое здесь, гарантирует нам победу».

Советская сторона, идя навстречу союзникам, заявила о готовности по завершении военных действий в Европе вступить в войну против Японии.

США поставили вопрос о расчленении Германии после войны на пять автономных государств. Предложение было поддержано Черчиллем, который настаивал также на создании Дунайской конфедерации с включением в нее Австрии, Венгрии и некоторых южных районов Германии. Советский Союз выступил против этих планов, и они были переданы на доработку в европейскую комиссию.

Принята Декларация об Иране, в которой подчеркивалось желание трех держав сохранить полную независимость, суверенитет и территориальную неприкосновенность Ирана.

Обсуждался вопрос о Польше. В предварительном порядке достигнуто соглашение о том, что восточная граница Польши будет проходить по «линии Керзона» (принятое наименование линии, рекомендованной в 1919 году Восточным советом Антанты в качестве границы: проходит через Гродно — Брест — Устилуг — восточнее Грубешово, через Крылов и далее западнее Равы-Русской, восточнее Перемышля до Карпат; названа по имени тогдашнего министра иностранных дел Великобритании. — В. Ч.), а западная в районе Одера.

Обсуждались также вопросы послевоенной организации мира. «Мы уверены, — заявили руководители трех держав, — что существующее между нами согласие обеспечит прочный мир. Мы полностью сознаем высокую ответственность, лежащую на нас и на всех Объединенных Нациях, за осуществление такого мира, который получит одобрение подавляющей массы народов земного шара и который устранит бедствия и ужасы войны на многие поколения».

Первая встреча трех лидеров показала несостоятельность гитлеровской дипломатии на раскол в лагере союзников. Она сыграла большую роль в укреплении англо-американо-советской коалиции во время войны.

Сейчас совершенно ясно: положительные результаты конференции были обеспечены явным сближением позиций американской и советской сторон, особенно в вопросах открытия второго фронта в Европе и дальнейшего ведения войны. Черчилль, который возражал почти против всех предложений Сталина, вынужден был либо отступать, либо уступать, поскольку Рузвельт, взявший на себя роль третейского судьи, в большинстве случаев становился на сторону кремлевского властителя.

Этому может быть одно объяснение: похоже, хозяин Белого дома попал под влияние Сталина. Именно к такому выводу неизбежно придет любой объективный исследователь, когда внимательно проанализирует не только итоги Тегеранской конференции, но и беседы между президентом Рузвельтом и его сыном.

 

Хитрый ход

Сталин, надо отдать ему должное, тонко разыграл роль послушного союзника, с глубоким уважением относящегося к главе величайшей технологической державы мира. Он сумел ненавязчиво убедить американского президента в своих лучших чувствах и благих намерениях. Понимая, что слова в данном случае не самое веское доказательство, советский лидер искал эффектный ход, который мог бы оказать сильное впечатление на хозяина Белого дома. И, судя по всему, нашел.

Как свидетельствует переписка между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем — она была давно опубликована и выдержала несколько изданий, — вопрос о первой встрече в верхах обсуждался длительное время. Главы правительств в конце лета 1943 года пришли к выводу о необходимости рандеву между 15 ноября и 15 декабря. Но вот относительно места встречи возникли серьезные разногласия. Сталин с самого начала, 15 сентября, предложил Тегеран. Он ссылался на то, что активные военные операции на советско-германском фронте не позволят ему, как Верховному Главнокомандующему, удаляться от Москвы на расстояние большее, чем то, какое можно преодолеть самолетом в течение суток. Тегеран как раз отвечал такому требованию. Кроме того, с иранской столицей имелась надежная проволочная телеграфная и телефонная связь из Москвы.

Рузвельт возражал против Тегерана, считая, что этот пункт расположен слишком далеко от Соединенных Штатов. Он предложил Северную Африку. Черчилль отдал предпочтение Кипру или Хартуму. Кремлевский властитель вновь предложил Тегеран, и английский премьер-министр сдался.

Президент же продолжал настаивать на пунктах, расположенных в районе Персидского залива, куда можно было бы доставлять без особого риска документы из Вашингтона. Он назвал Басру и предложил протянуть туда телефонную линию из Тегерана.

Сталин стоял как скала: только иранская столица!

Дальнейший отказ хозяина Белого дома приехать в Тегеран мог привести к тому, что советский лидер вообще не принял бы участия в намеченной встрече. И 8 ноября Рузвельт, наконец, согласился.

Для советской стороны Тегеран был удобным местом не только потому, что он был ближе к Москве, чем другие предлагавшиеся пункты, и надежнее связан с ней. Здесь находились части Красной армии, введенные в августе 1941 года в соответствии с советско-иранским договором, заключенным в 1921 году, в целях пресечения подрывной шпионско-диверсионной деятельности немецкой агентуры в Иране. Южную половину страны одновременно заняли английские войска для обеспечения англо-американских поставок, шедших через Персидский залив в СССР. Использование Тегерана в качестве места встречи «большой тройки» давало возможность организовать надежную охрану участников конференции главным образом силами Красной армии и органов безопасности.

А это делало Сталина хозяином положения и создавало условия для успешного проведения задуманной им акции по оказанию влияния на президента Соединенных Штатов.

Что же произошло? Перед прибытием Рузвельта в Тегеран Сталин через своего министра иностранных дел Вячеслава Молотова передал хозяину Белого дома приглашение остановиться в советском посольстве, где можно было бы проводить пленарные заседания и встречи лидеров между собой, а также организовать работу секретариата. Предложение мотивировалось не только соображением, что советское представительство располагает большим помещением, чем английское и американское.

Самое важное состояло в том, что в союзнических кругах усиленно муссировалось сообщение советской секретной службы: немцы, мол, готовят покушение на лидеров союзных держав. Совпосольство же несравненно лучше отвечало требованиям безопасности, чем английское и американское. Его здания были обнесены высокой каменной стеной и усиленно охранялись. К тому же представительство США находилось на городской окраине, и, поскольку заседания наметили проводить в советском, американскому президенту, если бы он остановился у себя, каждый день пришлось бы пересекать весь город, кишевший, по утверждению кремлевской службы безопасности, германскими шпионами, диверсантами и террористами.

Как реагировал на это Рузвельт? Сошлюсь снова на коронного свидетеля, его сына Эллиота. Сначала президент отклонил приглашение Сталина. Но все же соображения удобства и, что еще важнее, безопасности в конечном счете побудили хозяина Белого дома согласиться.

На пресс-конференции в Вашингтоне 17 декабря 1943 года по возвращении из Тегерана президент заявил, что остановился в советском посольстве, поскольку Сталину стало известно о германском заговоре. «Маршал Сталин, — сказал Рузвельт, — сообщил, что, возможно, будет организован заговор с целью покушения на жизнь участников конференции. Он просил меня остановиться в советском посольстве, с тем чтобы избежать необходимости поездок по городу».

Президент добавил, что вокруг Тегерана находилась, возможно, сотня германских шпионов. «Для немцев было бы довольно выгодным делом, — добавил он, — если бы они могли разделаться с маршалом Сталиным, Черчиллем и со мной в то время, когда мы проезжали бы по улицам Тегерана, поскольку советское и американское посольства отделены друг от друга расстоянием в полторы мили».

И еще одно свидетельство Эллиота Рузвельта:

«Разумеется, русские приложили все усилия, чтобы сделать отцу приятным пребывание в своем посольстве. Сталин сам поселился в одном из домов поменьше (это был двухэтажный коттедж, служивший квартирой для советского посла. — В. Ч.), предоставив отцу главное здание… Большим удобством для отца было также и то что его комнаты выходили прямо в зал главного посольского здания, где должны были проходить пленарные заседания». (Такая забота была высоко оценена президентом, которому из-за паралича ног было затруднительно передвигаться, и, конечно, по-человечески растрогала его. — В. Ч.)

Рузвельт не случайно выступил на пресс-конференции со специальным заявлением, в котором объяснил американской общественности, почему он принял решение найти кров в советском посольстве. Он вынужден был ответить на довольно резкую критику в печати Соединенных Штатов, где можно было встретить и такие утверждения: русская секретная служба, мол, «похитила» президента, никакого нацистского заговора, имевшего целью убить или захватить в Тегеране хозяина Белого дома, вообще в природе не существовало и все это было специально придумано Сталиным.

 

Что реально угрожало «большой тройке»?

Так планировали ли нацистские спецслужбы операцию по устранению лидеров антигитлеровской коалиции или же все это досужий вымысел?

В нашей послевоенной литературе прочно укоренилось мнение: такой нацистский заговор реально существовал. Сошлюсь на один из наиболее солидных источников — книгу воспоминаний «Страницы дипломатической истории», принадлежащую перу известного дипломата и литератора Валентина Бережкова, ныне покойного. Он принимал участие в Тегеранской конференции в качестве личного переводчика И. Сталина. Автор излагает официальную версию Кремля: гитлеровская разведка готовила покушение на участников встречи; разработку этой операции, получившей кодовое название «Длинный прыжок», Гитлер поручил начальнику абвера (ведомство военной разведки и контрразведки) адмиралу Вильгельму Канарису и шефу Главного управления имперской безопасности обергруппенфюреру СС и генералу полиции Эрнсту Кальтенбруннеру.

В качестве доказательства В. Бережков ссылается на сведения, которые поступили в Наркомат государственной безопасности СССР «из лесов под Ровно», где за линией фронта действовал специальный разведывательно-диверсионный отряд под командованием Д. Медведева и А. Лукина. Там находился знаменитый разведчик-диверсант Николай Кузнецов.

Заметки на полях

Кузнецов Николай Иванович (1911–1944). Настоящее имя Никанор. Оперативные псевдонимы — Колонист, Пух, Грачев.

После окончания Свердловского индустриального института в 1938 году был направлен в центральный аппарат контрразведки. Работал по освещению немецкого посольства. Летом 1942 года прошел специальную подготовку и был зачислен в отряд особого назначения «Победители». На парашюте его сбросили в глубокий тыл противника, в Сарненские леса Ровенской области.

В городе Ровно Н. Кузнецов появился под видом немецкого обер-лейтенанта Пауля Вильгельма Зиберта, фронтовика, кавалера двух Железных крестов. Отважно действуя, он уничтожил имперского советника рейхскомиссариата «Украина» Гелла, заместителя рейхскомиссара генерала Даргеля.

Похитил и вывез из Ровно командующего карательными войсками на Украине генерала фон Ильгена, ликвидировал председателя Верховного суда на оккупированной Украине Функа и вице-губернатора Галиции Бауэра.

Н. Кузнецов погиб 9 марта 1944 года, попав в засаду украинских националистов в селе Боратин Львовской области.

Герой Советского Союза (1944, посмертно).

От Д. Медведева в октябре 1943 года поступило следующее донесение. Н. Кузнецов, выступавший в немецком тылу под видом немецкого фронтового офицера Пауля Зиберта, установил дружеские отношения с приехавшим из Берлина в Ровно штурмбаннфюрером (майором) СС Ульрихом фон Ортелем и выведал у него великую тайну.

Однажды эсэсовец предложил полюбившемуся ему фронтовику перейти в Службу безопасности и пообещал познакомить его с одним из ответственных сотрудников этого учреждения, «героем рейха и спасителем Муссолини» штурмбаннфюрером СС Отто Скорцени. С ним фон Ортелю якобы придется выполнять какую-то важную операцию.

Заметки на полях

Скорцени Отто (1908–1976).

В 1934–1938 годах состоял в нелегальных охранных отрядах нацистской партии в Австрии.

1939–1942 годы — служба в лейбштандарте СС «Адольф Гитлер» и дивизии СС «Рейх» в оккупированных Голландии и Югославии и на германо-советском фронте.

1942–1945 годы — штурмбаннфюрер и оберштурмбаннфюрер (полковник) СС, занимал должность начальника группы реферата VI С (диверсии) внешней разведки Главного управления имперской безопасности, затем начальник диверсионного отдела управления военной разведки того же главка.

В годы войны провел несколько диверсионно-десантных операций. Самая громкая из них — освобождение в сентябре 1943 года свергнутого итальянского фашистского диктатора Бенито Муссолини (операция «Аларих»), который был арестован перешедшими на сторону западных союзников итальянскими властями и содержался в заключении на горном курорте Абруцци в центральной части Апеннинского полуострова.

В мае 1945 года Скорцени сдался в плен американцам, но вскоре его освободили, так как он стал сотрудничать со спецслужбами США. За попытку возродить нацистское подполье новые немецкие власти арестовали Скорцени, но в 1948 году ему удалось бежать. Он принял участие в создании подпольной организации «ОДЕССА», состоявшей из бывших офицеров СС, и подчиненной ей структуры «Паук». С их помощью удалось тайно переправить из Германии сотни эсэсовцев, которых разыскивали за военные преступления.

В конце концов Скорцени обосновался в Испании и занялся предпринимательской деятельностью.

Умер в Мадриде.

Кузнецову-Зиберту не пришлось долго допытываться, о чем идет речь. Размякший, как пишет автор, от коньячных паров фон Ортель все выболтал.

— Скоро я отправлюсь в Иран, друг мой, — доверитель но шепнул он. — В конце ноября там соберется «большая тройка». Мы повторим прыжок в Абруцци. Только это будет длинный прыжок! Мы ликвидируем «большую тройку» и повернем ход войны. Мы попытаемся похитить Рузвельта, что бы фюреру было легче договориться с Америкой…

А вот как красочно описывал сам Д. Медведев, командир Н. Кузнецова, этот эпизод в своих вышедших после войны воспоминаниях «Сильные духом»:

«Зиберт и фон Ортель встретились в казино… И тогда фон Ортель сказал ему наконец, куда он собрался направить стопы: на самый решающий участок фронта.

— Где же тогда этот решающий участок фронта?

— В Тегеране, — с улыбкой сказал фон Ортель.

— В Тегеране? Но ведь это Иран, нейтральное государство?

— Так вот именно здесь и соберется в ноябре „большая тройка“ — Сталин, Рузвельт, Черчилль…

И фон Ортель рассказал, что он ездил недавно в Берлин, был принят генералом Мюллером (надо полагать, что автор имел в виду начальника гестапо группенфюрера СС Генриха Мюллера. — В. Ч.) и получил весьма заманчивое предложение, о смысле которого Зиберт, вероятно, догадывается. Впрочем, он, фон Ортель, может сказать ему прямо: предполагается ликвидация „большой тройки“. Готовятся специальные люди. Если Зиберт изъявит желание, то он, фон Ортель, походатайствует за него. Школа в Копенгагене специально готовит террористов для Тегерана. Разумеется, об этом не советуют болтать…»

И далее: «В тот же день на политинформации партизанам прочитал и сообщение о провале гитлеровского заговора в Тегеране. Разумеется, фамилия Кузнецова не была при этом упомянута… Не могло быть сомнения, что гитлеровские агенты, о которых шла речь в телеграмме, в том числе, конечно, и фон Ортель, занимавший среди них не последнее место, вовремя были найдены и обезврежены.

— Поздравляю вас, Николай Иванович!

— Ну я-то, может, здесь и ни при чем, — ответил Кузнецов. — Тут ведь, надо думать, десятки людей потрудились…»

А вот бывший начальник Четвертого управления НКВД-НКГБ генерал-лейтенант Павел Судоплатов, который руководил и Медведевым, и Кузнецовым, в своих мемуарах «Специальные операции. Записки нежелательного свидетеля», появившихся в 1994 году на английском языке в Соединенных Штатах и лишь через два года на русском под названием «Разведка и Кремль» в Российской Федерации, излагает этот эпизод кратко, сухо, без лишних эмоций и прикрас: «Медведев и Кузнецов установили, что Скорцени готовит нападение на американское и советское посольства в Тегеране, где в 1943 году должна была состояться первая конференция „большой тройки“».

Далее П. Судоплатов поясняет, что Кузнецов-Зиберт подружился с офицером немецкой спецслужбы фон Ортелем, занятым поиском людей, которые имеют опыт борьбы с русскими партизанами. Такие «специалисты» нужны ему для операций против высшего советского командования.

«Задолжав Кузнецову, — продолжает высокопоставленный мемуарист, — фон Ортель предложил расплатиться с ним иранскими коврами, которые собирался привезти из деловой поездки в Тегеран. Это сообщение, немедленно переданное в Москву, совпало с информацией из других источников и помогло нам предотвратить акции в Тегеране против „большой тройки“».

Вот так — ни больше и не меньше!

Странно, но никто до сих пор не заметил грубых разночтений в изложении одного и того же эпизода у двух вроде бы самых компетентных в спецвопросах мемуаристов. Если фон Ортель у Дмитрия Медведева уже готов отправить Кузнецова-Зиберта в копенгагенскую школу, готовящую диверсантов и террористов для использования в операции «Длинный прыжок», которую поручено проводить Отто Скорцени, то у Павла Судоплатова речь идет только о поездке фон Ортеля в Тегеран для участия в ликвидации «большой тройки» — и только. Начальник разведывательно-диверсионного управления НКГБ не упомянул ни о названии немецкой операции — «Длинный прыжок», ни об участии в этом деле Отто Скорцени.

Есть и другие разночтения, и они сразу заставляют насторожиться внимательного читателя — здесь что-то не то!

Заметки на полях

Медведев Дмитрий Николаевич (1898–1954). Оперативный псевдоним — Тимофей. Советский разведчик, сотрудник органов госбезопасности. Полковник.

Родился в местечке Бежица Брянского уезда Орловской губернии в рабочей семье. Окончил гимназию.

С 1918 года — в Красной армии, участник Гражданской войны. В 1920 году — в органах ВЧК. После окончания в 1935 году курсов высшего руководящего состава НКВД направлен в Иностранный отдел. Около двух лет находился на разведывательной работе за границей. В 1938 году был уволен из органов госбезопасности, но вскоре восстановлен. С конца 1939 года — на пенсии по состоянию здоровья.

После начала Великой Отечественной войны вступил добровольцем в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения (ОМСБОН), дважды выводился в тыл немецко-фашистских войск. С августа 1941 по январь 1942 года — командир диверсионного отряда «Митя», а с июля 1942 по сентябрь 1944 года — командир отряда особого назначения «Победители».

В ноябре 1944 года Д. Медведеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Награжден тремя орденами Ленина, орденом Красного Знамени.

С 1946 года — в отставке. Автор трех книг: «Это было под Ровно», «Сильные духом» и «На берегах Южного Буга».

Умер в Москве, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Судоплатов Павел Анатольевич (1907–1998). Оперативные псевдонимы — Павел Грищенко, Павлусь, Примак, Вельмуд, Валюх, Андрей. Один из руководителей советской разведки. Генерал-лейтенант.

Родился в Мелитополе в бедной семье. Подростком попал в Красную армию, участвовал в Гражданской войне. В мае 1921 года стал сотрудником Особого отдела 22-й дивизии, затем служил в пограничной охране. В 1923 году возвратился в Мелитополь, где занимался комсомольской работой.

В феврале 1925 года его снова направили на работу в ОГПУ. Через десять лет он впервые выезжает в нелегальную заграничную командировку. В качестве представителя украинского антисоветского подполья внедряется в руководство Организации украинских националистов и добивается расположения лидера ОУН Е. Коновальца.

В августе 1937 года назначен помощником начальника отделения Иностранного отдела ГУГБ НКВД СССР. Год спустя, находясь в нелегальной загранкомандировке, ликвидировал Е. Коновальца. В июле 1938 года назначается помощником начальника, а в декабре — исполняющим обязанности начальника 5-го отдела (внешняя разведка) ГУГБ НКВД. С марта 1939 года занимается подготовкой операции по убийству Л. Троцкого.

Июнь 1941 года — начальник Штаба по ликвидации немецких парашютных десантов и диверсионных групп; октябрь — начальник 2-го отдела. В январе 1942 года — начальник Четвертого управления НКВД-НКГБ СССР (партизанские и разведывательные операции в тылу врага).

Одновременно в 1941–1942 годах был заместителем начальника Первого управления (внешняя разведка) НКГБ-НКВД. С февраля 1944 года начальник группы «С» при наркоме внутренних дел (разведка по атомной программе). В 1945 году участвовал в подготовке Крымской конференции глав ведущих держав антигитлеровской коалиции. С мая 1945 года — начальник (по совместительству) отдела «Ф» (работа на территории стран, освобожденных Красной армией. В 1945 году возглавил (по совместительству) отделы «С» и «К». После образования в марте 1946 года МГБ СССР. Совмещал должность начальника Четвертого управления, отдела «С» и отдела «ДР» (спецслужба для ведения разведывательно-диверсионных операций в случае войны с западными державами). В сентябре 1950 года назначен начальником Бюро № 1 МГБ СССР (на правах начальника управления) по диверсионной работе за границей. С марта 1953 года заместитель начальника, а потом начальник 9-го отдела (разведывательно-диверсионного) МВД СССР.

В августе 1945 года арестован как соучастник «дела Берии» и осужден на 15 лет тюремного заключения. Освобожден в августе 1968 года. Реабилитирован в 1991 году. Занимался литературным трудом, написал книги: «Специальные операции. Записки нежелательного свидетелю» (издана в США на английском языке), «Разведка и Кремль», «Спецоперации. 1930–1950 годы» и «Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год».

Награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Суворова II степени, орденом Отечественной войны I степени, двумя орденами Красной Звезды.

К сожалению, свидетельства Д. Медведева и П. Судоплатова, как показывает пример с В. Бережковым, были приняты нашими исследователями и литераторами полностью на веру. И никто, насколько мне известно, до сих пор не задумывался над, мягко выражаясь, странностью и нелогичностью эпизода, который лег в основу сообщения «из ровенских лесов» в Центр. Если же немного пошевелить мозгами, то сразу бросится в глаза сверхъестественное везение, сопутствовавшее Кузнецову-Зиберту.

Далеко от Берлина, где планируются крупные операции немецких спецслужб, в прифронтовой полосе он встречает ответственного сотрудника внешней разведки Главного управления имперской безопасности штурмбаннфюрера СС фон Ортеля, носителя сверхсекретных сведении гитлеровского рейха, который быстренько выбалтывает их малоизвестному армейскому обер-лейтенанту, хотя тот и был весьма приятным и щедрым собутыльником. Эта история словно списана со страниц незатейливого шпионского романа. Смею уверить, такое в жизни вряд ли встретишь.

Нужно также обладать немалой фантазией, чтобы вообразить, как фон Ортель, беседуя в Ровно с Кузнецовым-Зибертом в ноябре или пусть даже в октябре 1943 года, смог бы принять участие в операции «Длинный прыжок», намеченной на конец ноября. Ведь нужно было вернуться из украинской глухомани в Берлин, пройти там или в Копенгагене боевую и специальную подготовку, десантироваться на юге Ирана с промежуточной остановкой в Крыму (немецкие самолеты тогда не были в состоянии совершать беспосадочный полет из Германии до иранской территории. — В. Ч.).

Самое удивительное в истории с фон Ортелем, что она, как выяснилось в наши дни, не нашла должного отражения в личном деле Кузнецова-Зиберта. Не веря себе, я обратился к, пожалуй, самому лучшему знатоку биографии выдающегося советского разведчика, писателю Теодору Гладкову, автору великолепной документальной повести о нем «С места покушения скрылся», которая была издана в 1998 году.

— Да, там, в личном деле, я ничего не нашел, — подтвердил Теодор Кириллович. — Фон Ортель ни словом не обмолвился с Кузнецовым-Зибертом об Иране и предстоящей в Тегеране конференции «большой тройки».

Что же заставило тогда отправить в Центр радиошифровку о готовящейся немецкой разведкой террористической акции против Сталина, Рузвельта и Черчилля? Лишь весьма расплывчатые данные от одной из помощниц Кузнецова, жительницы Ровно Марины Мякоты, которая была агентом фон Ортеля. В ее деле Т. Гладков обнаружил документ, который, лишь имея большую фантазию, можно истолковать как косвенное подтверждение возможной операции гитлеровской разведки в Иране. Мякота сообщила, что ее шеф, штурмбаннфюрер СС фон Ортель, собирается уехать, но куда точно — не сказал.

Кузнецов настойчиво попросил Марину постараться вспомнить самые мельчайшие подробности разговора с фон Ортелем, любые детали, намеки — все это очень важно.

— Да ничего он мне больше не говорил, — после раздумья ответила девушка. — Вот только упомянул, что когда вернется, привезет мне в подарок персидский ковер.

Вот отсюда и пошло. Персидский ковер — это Иран (до 1935 года он назывался Персией. — В. Ч.). А столица Ирана — Тегеран, там собирается провести конференцию «большая тройка». Зачем ехать туда немецким диверсантам и террористам? Ясно, чтобы воспользоваться редким случаем, когда лидеры антигитлеровской коалиции соберутся вместе, и ликвидировать их. И закрутилось…

Удивительно, но никто из руководителей советских спецслужб и аналитиков почему-то не подумал: персидские ковры не обязательно было тащить за тридевять земель из Ирана. Фон Ортель мог бы купить или конфисковать их в любой европейской стране, оккупированной гитлеровцами. Например, в той части Советского Союза, которая попала под пяту вермахта, немцы отобрали у населения и вывезли из музеев немало великолепных изделий восточных мастеров.

А Николай Кузнецов, он же Пауль Вильгельм Зиберт, так и не смог выяснить, почему фон Ортель завел разговор о персидских коврах. Когда недели через три он вернулся в Ровно, Марина Мякота сообщила ему, что штурмбаннфюрер СС застрелился в своем рабочем кабинете. Когда и где прошли его похороны — неизвестно.

«Кузнецов не сомневался, — пишет Т. Гладков, — что никаких похорон не было, потому как не было никакого самоубийства. Его интересовало другое: почему фон Ортель так неожиданно покинул город и для чего устроил такую инсценировку? Об этом можно только гадать…»

 

Мнимые подвиги «диверсанта № 1»

Есть и другие соображения. Во время войны и в первые послевоенные годы мне довелось служить в политической (сейчас ее называют внешней. — В. Ч.) разведке НКГБ-МГБ СССР. И состоял я в отделе, руководившем операциями в Германии и Австрии. Но ни разу мне не пришлось встретиться с материалами, в которых хоть как-нибудь упоминалось об акции немецкой разведки «Длинный прыжок». Нет о ней сведений и в архивах германских спецслужб, попавших к нам или западным союзникам. Не обнаружились ее следы и в документах разведок Вашингтона и Лондона, рассекреченных и ставших достоянием историков и журналистов.

Не упоминают о «Длинном прыжке» в своих мемуарах крупные разведчики нацистской Германии, которые по долгу службы должны были заниматься этой операцией, такие, например, как начальник внешней разведки Главного управления имперской безопасности бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг; начальник отдела в ведомстве Шелленберга штурмбаннфюрер СС Вильгельм Хёттль (он же — Вальтер Хаген); бывший резидент абвера в Тавризе (важный пункт на северо-западе Ирана вблизи границ с Советским Союзом. — В. Ч.) и в Стамбуле майор Пауль Леверкюн; другой тавризский резидент только военной разведки и контрразведки майор Бертольд Шульце-Хольтус, перешедший на нелегальное положение и руководивший операциями абвера на юге Ирана в 1943–1944 годах; помощник начальника абвера подполковник Оскар Райле… Даже в записках главного фигуранта «спецсообщения из ровенских лесов» оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени, которые вышли в свет в 1951 году под названием «Секретный отряд Скорцени», никак не упоминается о тегеранской акции.

Кстати, легенда о том, что именно удачливому исполнителю операции «Аларих» (освобождения Муссолини) было поручено организовать ликвидацию «большой тройки», возникла после войны. И похоже, что придумал ее сам «спаситель дуче». Забыв о том, что в своем недавнем бестселлере он ничего не упоминал об операции «Длинный прыжок», Скорцени в 1954 году выдал корреспонденту французской газеты «Экспресс» такую небылицу:

«— Из всех забавных историй, которые рассказывают обо мне, самые забавные — это те, что написаны самими служителями исторической науки. Они утверждают, что я со своей командой должен был похитить Рузвельта во время Крымской конференции. Это глупость, никогда мне Гитлер не приказывал такого. Сейчас я вам скажу правду по поводу этой истории. В действительности Гитлер приказал мне похитить Рузвельта во время предыдущей конференции — той, которая проходила в Тегеране. Но бац! (Смеется.) Из-за различных причин это дело не удалось обделать с достаточным успехом…»

Для чего эта выдумка была нужна Отто Скорцени, получившему в сентябре 1943 года за «спасение Муссолини» одну из высших наград нацистской империи — рыцарский Железный крест — из рук самого Гитлера и досрочное звание штурмбаннфюрера СС? Да просто для собственной рекламы. Попав в Испанию, гитлеровский «диверсант № 1» укрепил свое положение, вышел из подполья, стал уважаемой персоной в кругах, близких к диктатору Франко, и успешно занялся предпринимательской деятельностью. Понятно, что ему не помешал бы новый яркий штрих к своему «боевому прошлому». Вот и приписал себе гориллообразный двухметровый эсэсовец участие в подготовке несостоявшейся операции «Длинный прыжок», которой, впрочем, как мы убедимся сами, вовсе и не было.

В своей книге «Человек со шрамом» немецкий писатель Юлиус Мадер подробно и со знанием дела рассказывает о жизненном пути «любимца фюрера» и «гордости Третьего рейха». Но что можно сказать, внимательно разобравшись в послужном списке Скорцени? Да то, что он, этот список, выглядит довольно скромным и не дает основания награждать эсэсовца такими громкими эпитетами. Судите сами. До 1943 года он долго тянул лямку рядового, а потом младшего офицера СС, правда, в элитных частях, но не более. И все же ему чертовски повезло: его переводят во внешнюю разведку службы безопасности. А через несколько месяцев, в сентябре, — звездная удача: Скорцени со своей командой головорезов-парашютистов освобождает Бенито Муссолини, заключенного противниками дуче под стражу в труднодоступных горах, и помогает ему захватить власть в Северной Италии.

Правда, ненадолго. В начале 1945 года диктатора поймали итальянские партизаны. По приговору трибунала Комитета национального освобождения, действовавшего на этой территории, дуче был казнен.

Факт остается фактом: дерзкая до сумасбродства операция «Аларих» сделала долговязого австрийца героем гитлеровской Германии, вмиг получившим всемирную известность. Но обласканный фюрером Скорцени, к удивлению многих, не получил в главке имперской безопасности значительной должности. Он стал начальником небольшого подразделения, которое было сформировано в 1944 году из остатков ликвидированного абвера и спецназовских команд.

Здесь «спаситель дуче» пробыл до 1945 года и ничего выдающегося не совершил. Более того, у него был ряд крупных промахов и ошибок. Отмечу самый большой провал. Службе «Д», так называлось подразделение, во главе которого поставили Скорцени, поручили развернуть разведывательно-диверсионную деятельность в тылу советских войск, используя крупное немецкое подразделение под командованием подполковника Генриха Шерхорна, оставшегося в «белорусском котле» летом 1944 года.

В ведомстве имперской безопасности операция получила кодовое название «Волшебный стрелок». Отто Скорцени рьяно взялся за дело. Но откуда ему было знать, что подполковник Шерхорн, командир 36-го охранного полка 286-й охранной дивизии, входившей в состав группы армий «Центр», в июле 1944 года попал в советский плен, а Четвертое управление НКГБ, которое возглавлял генерал-лейтенант Павел Судоплатов, задолго до этого через свои возможности легендировало перед германским Верховным командованием якобы скрывавшуюся в дремучих белорусских лесах немецкую воинскую часть численностью до двух тысяч солдат и офицеров. Подполковник Шерхорн будто бы возглавил это виртуальное воинство, а его роль мастерски сыграл один из ответственных сотрудников Четвертого управления полковник Михаил Маклярский. Самую крупную дезинформационную операцию времен Второй мировой войны на Лубянке окрестили кодовым названием «Бородино».

Оперативная группа, возглавляемая заместителем П. Судоплатова генерал-майором Наумом Эйтингоном, почти до падения Берлина вела успешную радиоигру с немецкой разведкой. Кстати, в ней участвовал и майор Вильям Фишер, который после своего провала в 1961 году стал широко известен как советский суперразведчик, полковник Рудольф Абель, нелегальный резидент внешней разведки КГБ в Соединенных Штатах.

Более чем за полгода Скорцени забросил по воздуху в подразделение «волшебных стрелков», якобы бродившее в тылу советских войск и ведущее там партизанскую войну, сотни тонн оружия, боеприпасов, средств связи, медикаментов и провианта, а также множество агентов-диверсантов, радистов и медицинского персонала. И все это попало в руки команды Н. Эйтингона.

Короче говоря, госпожа Удача лишь один раз широко улыбнулась оберштурмбаннфюреру СС, когда он счастливо выполнил сложнейшую, что правда, то правда, операцию «Аларих». А в остальном гитлеровский «диверсант № 1» не совершил ничего выдающегося: занимался в основном рутинными спецоперациями, с которыми не всегда успешно справлялся. Не буду голословным и приведу следующий пример. Во время наступления немцев в Арденнах в декабре 1944 года «герой нацистского рейха» был назначен командиром диверсионных отрядов численностью около тысячи человек, которые должны были в форме американской армии совершить диверсии в тылу войск союзников. Однако операция провалилась, а две трети диверсантов были уничтожены.

Как ни странно, но после войны фигуру Скорцени до невероятных размеров раздули средства массовой информации советского блока. У него взял интервью мэтр нашего шпионского детектива Юлиан Семенов. Беседу с «любимцем фюрера» опубликовал также ведущий кремлевский публицист Генрих Боровик, возглавивший в 1987 году Советский комитет защиты мира. В других странах Варшавского договора о Скорцени вышло несколько книг и написано сотни очерков, статей, фельетонов, комментариев и заметок.

Советской пропаганде надо было скомпрометировать послевоенное неонацистское движение. Одиозная фигура «любимца фюрера» как нельзя лучше подходила для этой цели. К тому же кремлевские пропагандисты постарались как можно выгоднее для себя использовать ставший известным факт сотрудничества Скорцени с американской и западногерманской спецслужбами: видите, мол, каких крупных нацистских военных преступников взяли под свое крыло Вашингтон и Бонн. Вот где надо искать корни легенды о «диверсанте № 1» Третьего рейха.

Что же касается операции «Длинный прыжок», то Скорцени, судя по всему, не имел к ней никакого отношения, потому что ее в природе просто не существовало.

Объективные исследователи, изучив появившиеся на сей счет в последнее время документы, считают, что гитлеровские спецслужбы, по здравому размышлению, воздержались от ее проведения. Во-первых, они слишком поздно узнали, что встреча «большой тройки» состоится именно в Тегеране. Решение об этом, как теперь документально известно, было принято только 8 ноября 1943 года. И тогда же названа точная дата про ведения — 28 ноября — 1 декабря. Немцы имели в своем распоряжении максимум дней двадцать, а этого времени, учитывая, по тогдашним меркам, колоссальную отдаленность места встречи от основных баз в Германии и оккупированной Европе, совершенно не хватало. Во-вторых, благодаря энергичным контрразведывательным мерам, предпринятым советскими и британскими спецслужбами на территории Ирана и в особенности в его столице и в прилегающем к ней районе, была разгромлена многочисленная сеть гитлеровских разведывательных структур, их опорные пункты и пронацистские организации местных националистов. У абвера и немецкой Службы безопасности просто не оказалось в нужный момент и в нужном месте террористов и диверсантов, способных выполнить сверхсложное задание — ликвидировать Сталина, Рузвельта и Черчилля…

Правда, и сейчас некоторые историки и журналисты следуют утверждениям, будто Отто Скорцени участвовал в разработке плана операции «Длинный прыжок». И с этой целью якобы побывал в Иране, да не единожды, а дважды. Так говорится, например, в вышедшей весной 2002 года книге «С ними можно идти в разведку» Николая Долгополова, журналиста, давно пишущего о спецслужбах. Последний раз «любимца фюрера» будто бы сбросили на парашюте во главе группы диверсантов у озера Кум. Ни в одном из имеющихся в нашем распоряжении источников не упоминается об этом эпизоде из жизни Скорцени. В книге же Н. Долгополова специально подчеркивается, что рекогносцировка гитлеровского «диверсанта № 1» была нацелена на подготовку террористического акта против «большой тройки». Неужели автор не мог понять простейшей истины: руководители берлинских спецслужб были не в состоянии дать ему задание провести акцию по ликвидации лидеров антигитлеровской коалиции, не зная ни точного места, ни точного времени встречи? Ведь это, повторяю, было окончательно согласовано между лидерами антигитлеровской коалиции только, как нам теперь определенно известно, 8 ноября 1943 года.

Кстати, весной и летом этого года, ныне гадать не нужно — это точно известно, главное внимание руководства гитлеровской разведки, политической и военной, было направлено не на виртуальную операцию «Длинный прыжок», а на вполне реальную акцию, проводившуюся на юге Ирана, где собрались остатки резидентур абвера и службы безопасности. Их подкрепили несколькими сброшенными на парашютах группами диверсантов и радистов. Используя мятежные племена, это нацистское шпионско-диверсионное воинство в нескольких местах перерезало трансиранские железнодорожную и шоссейную магистрали, по которым западные союзники направляли в СССР военную технику, вооружение и продовольствие. Английским и советским войскам пришлось приложить немало усилий, чтобы к осени ликвидировать угрозу этим коммуникациям и обеспечить безопасную доставку грузов. Почему-то сейчас никто не пишет об этой славной истории советских и союзнических спецслужб, а все средства массовой информации, все писатели и мемуаристы перетряхивают потрепанные версии мифической операции «Длинный прыжок», начало которой положила странная радиограмма «из ровенских лесов».

 

Ликвидация немецко-фашистского подполья

До сих пор идут споры по главному вопросу: соответствовала ли реальной действительности переданная советской стороной западным союзникам разведывательная информация о готовящемся в ноябре 1943 года гитлеровскими спецслужбами покушении на «большую тройку» в Тегеране? Чтобы ответить на него, надо в первую очередь четко представить себе, какая оперативная обстановка складывалась к тому времени в Иране и его столице. Сейчас ее, эту обстановку, можно реконструировать с достаточной точностью.

Перед Второй мировой войной и в первые два военных года немецкие спецслужбы, пользуясь благожелательным отношением старого шаха Реза Пехлеви и шахской камарильи к гитлеровской Германии, создали в Иране разведывательно-шпионскую сеть, действующую в первую очередь против СССР. Кроме того, гитлеровцы сколотили многочисленную «пятую колонну» из местных националистических организаций. По данным советской разведки, их было свыше двадцати. «Голубая партия» (на языке фарси «Хизбе кабут». — В. Ч.) была ядром антисоюзнической коалиции. Не особенно многочисленная (около четырех тысяч членов), она действовала очень активно и считалась самой влиятельной. Заметную роль играли и две другие политические организации: «Партия свободы» («Хизбе азет»), насчитывавшая двадцать одну тысячу членов, и «Черные пуговицы» («Дегме сиясан»), объединявшая молодых офицеров, которая имела большое влияние в военных кругах.

Задачу создать мощное прогерманское националистическое движение в Иране Берлин возложил на резидента внешней разведки Главного управления имперской безопасности штурмбаннфюрера СС Франца Майера. Его коллеге из ведомства военной разведки и контрразведки (Абвера) майору Бертольду Шульце-Хольтусу поручалось тем временем поднять против союзников по антигитлеровской коалиции, а затем и центрального иранского правительства мятежные племена на юге страны.

Ввод на территорию нашего южного соседа советских и английских войск в августе 1941 года привел к существенному ослаблению немецкой агентуры. Часть шпионов бежала из страны, некоторых союзники интернировали, но немало их осталось. Они сменили паспорта и прикрытия, перешли на нелегальное положение. Например, Бертольд Шульце-Хольтус скрылся и действовал подпольно. Он отрастил бороду, выкрасил ее хной и, облачившись в одежду муллы, свободно передвигался по стране и активно занимался шпионажем и диверсиями. Летом 1943 года абверовский резидент обосновался у мятежных кашкайских племен на юге, в районе города Исфагань. К нему были сброшены на парашютах несколько агентов с радиопередатчиком, что позволило установить двустороннюю связь с Берлином.

Шульце-Хольтус поддерживал также контакт с резидентом внешней разведки Службы безопасности Францем Майером. До середины 1943 года тот активно действовал, особенно в иранских военных кругах. Уйдя в подполье вместе с абверовским резидентом, Майер в течение трех месяцев скрывался на армянском кладбище в Тегеране, став могильщиком. Незадолго до Тегеранской конференции к нему в район иранской столицы были сброшены шесть парашютистов-диверсантов. Вскоре все они были обезврежены советскими и английскими контрразведчиками. Это проверенные факты. Не следует думать, что сведения о шпионско-диверсионной деятельности немецких спецслужб в Иране были голой выдумкой. Нет, нацистская агентура действовала здесь активно и представляла до поры и времени определенную опасность, что нельзя было сбрасывать со счетов.

Другой вопрос: действительно ли эти агенты представляли опасность для «большой тройки»? Тут не найдешь объективных оснований для положительного ответа. Скорее наоборот. Сейчас в распоряжении исследователей имеются рассекреченные архивные материалы английской и советской разведок, из которых следует, что в 1943 году спецслужбы Великобритании и СССР контролировали деятельность значительной части немецкой агентуры в Иране. И в частности резидентуры Шульце-Хольтуса и Майера. Англичанам было известно, что последний получил подкрепление из Берлина. Более того, им удалось перевербовать одного из шести засланных к Майеру диверсантов. Поэтому отсюда опасность для участников тегеранской встречи не исходила. Короче говоря, секретная служба ее величества держала тут ситуацию под контролем. А все остальное относилось к области выдумок или целенаправленных мистификаций, что стало понятным лишь сегодня.

Ликвидация гитлеровских агентов и пропагандистского подполья в Иране значительно ускорилась после разгрома, который потерпела немецкая армия под Сталинградом, и к сентябрю 1943 года достигла своего пика.

Резидента штурмбаннфюрера СС Франца Майера арестовали англичане. Это случилось в ночь на 15 августа. Его помощник Отто Энгельке был схвачен нашими контрразведчиками. Радисты Майера Рокстрел и Хольцапфель, заброшенные в марте из Берлина, тоже попали в руки англичан. Советские разведчики и контрразведчики и их британские коллеги обезвредили десятки других гитлеровских шпионов и диверсантов. Агентурная сеть германской Службы безопасности и абвера в Иране была не только дезорганизована, но выведена из строя. На свободе остался лишь абверовский резидент майор Бертольд Шульце-Хольтус. Ему, как уже отмечалось, удалось бежать на юг, в зону мятежных племен.

В Тегеране и других крупных городах остались, конечно, отдельные немецкие агенты, но они не смогли предпринять ничего серьезного, ибо затаились, легли на дно, потеряли радиосвязь с Берлином. В таких условиях оказалось невозможным использовать их для приема парашютистов-диверсантов. Что уж тут говорить об организации и проведении сложных террористических актов?

Судя по всему, в Берлине еще до начала встречи лидеров антигитлеровской коалиции в Тегеране поняли: обстановка в иранской столице, да и во всей стране, резко изменилась в худшую для немецких спецслужб сторону. И в Берлине отказались от проведения такой сложной, многоходовой операции.

Факт, который подтверждает этот вывод. В радиограммах из Берлина, направленных Шульце-Хольтусу в зону кашкайских племен в октябре-ноябре 1943 года, ни разу не указывалось, что уцелевшие агенты посылались с юга в Тегеран для подготовки террористического акта.

Перед ними такой задачи не ставилось. Похоже на то, что уже несколькими месяцами раньше шпионские центры в Берлине интересовали совсем иные дела, чем подготовка террористической операции в иранской столице. Так, 17 июня 1943 года в район, где действовали отряды мятежного кашкайского Назыр-хана, немецкая Служба безопасности десантировала нескольких парашютистов.

Группой командовал оберштурмфюрер СС Мартин Курмис. Он вручил главарю повстанцев золотой револьвер, личное послание Гитлера и саквояж, битком набитый золотыми монетами. При этом эсэсовец заявил:

— Мне поручили вывести из строя нефтепроводы и насосные станции…

Короче говоря, сейчас в распоряжении исследователей имеется достаточно фактов и документов, чтобы сделать вывод: у германских спецслужб к осени 1943 года не существовало реальных планов проведения операции «Длинный прыжок».

 

Молчаливые герои

Заговор в Тегеране против лидеров антигитлеровской коалиции был сорван не в результате, скажем так, весьма неточной информации, полученной Четвертым управлением НКГБ в Москве якобы из «ровенских лесов», а благодаря энергичной, целенаправленной и высокопрофессиональной деятельности советских разведчиков в Иране. Их возглавляли главный резидент П. М. Журавлев, резидент в Тегеране И. И. Агаянц и резидент в Мешхеде В. И. Вертипорох.

Заметки на полях

Агаянц Иван Иванович (1911–1968). Оперативные псевдонимы — Авалов, Уралов. Ответственный сотрудник внешней разведки КГБ СССР. Генерал-майор.

Родился в городе Гянджа (Азербайджан) в семье счетовода. Окончил экономический техникум.

1930 год — направляется в органы безопасности (экономическое управление ОГПУ). Через шесть лет переводится во внешнюю разведку (владел французским, фарси и турецким языками, неплохо знал английский и испанский), работает в парижской резидентуре. По возвращении в Москву с 1940 года выполнял обязанности начальника отделения 5-го отдела (внешняя разведка) ГУГБ НКВД СССР, а с февраля 1941 года — заместителя начальника отдела Первого управления НКГБ СССР. В августе 1941 года — резидент в Тегеране. В документах того времени отмечен большой личный вклад, благодаря которому резидентура успешно справилась с поставленными перед ней задачами. Он участвовал в проведении разведывательных операций, связанных нередко с риском для жизни, проявил незаурядные способности к оперативной работе. В одном из документов отмечалось: «Важная информация, полученная советскими разведчиками в Иране, сыграла существенную роль при принятии военным командованием и руководством страны тех или иных политических и военно-стратегических решений».

В 1943 году возвращается в Москву, проходит курс лечения (с середины тридцатых годов он страдал хроническим туберкулезом), после чего его направляют резидентом в Париж.

1948 год — на руководящих должностях в центральном аппарате внешней разведки: начальник Второго (европейского) управления Комитета информации при Совете Министров СССР, а затем при Министерстве иностранных дел СССР; начальник европейского отдела Второго (разведывательного) управления МВД СССР и помощник начальника этого главка; начальник кафедры Высшей разведывательной школы; начальник Службы «Д» (дезинформация) и «А» (активные мероприятия) КГБ СССР.

1967 год — заместитель начальника Первого (разведывательного) главного управления КГБ СССР.

Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, Отечественной войны II степени, Красной Звезды.

Умер в Москве, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Вертипорох Владимир Иванович (1914–1960). Руководящий сотрудник внешней разведки. Генерал-майор.

Родился в городе Бердянск (Украина) в семье служащего.

После окончания Московского химико-технологического института в 1938 году был рекомендован в органы государственной безопасности. Начинал службу оперуполномоченным в Главном экономическом управлении НКВД СССР. В 1940 году стал заместителем начальника 6-го отделения 1-го отдела этого главка.

Когда началась Великая Отечественная война, выехал в Гомель, а затем в Киев для организации подпольной работы и подготовки заброски в тыл немецкой армии разведывательных групп.

С 1941 года — заместитель начальника 2-го отдела Первого управления НКВД СССР.

1942 год — направляется в Иран в качестве резидента в городе Мешхеде. Участвовал в разработке и проведении ряда операций против немецкой агентуры. Благодаря умело налаженной им работе резидентуры удалось получить ценную разведывательную информацию. В ноябре-декабре 1943 года во время Тегеранской конференции активно участвовал в обеспечении безопасности глав государств антигитлеровской коалиции.

1947 год — после возвращения в СССР был назначен старшим помощником начальника 2-го отдела Третьего (восточного) управления Комитета информации при Совете Министров СССР.

Год спустя его направляют резидентом в Тель-Авив. Создав в Израиле эффективно действующую разведывательную сеть, В. Вертипорох забрасывал агентов не только в страны Ближневосточного региона, но и в США. Лично привлек к сотрудничеству с советской разведкой несколько ценных источников. В марте 1953 года был отозван в Москву. Ветераны разведки в связи с этим вспоминают следующий эпизод. Л. Берия, возглавивший в ту пору Министерство внутренних дел, несмотря на свой дурной характер, не смог придраться к деятельности нашего резидента в Тель-Авиве и высоко оценил его работу. Ознакомившись с отчетом Вертипороха, он спросил начальника Второго (так именовалось тогда Разведывательное ведомство) главного управления, какие есть предложения по дальнейшему использованию резидента.

— Мы намерены назначить его на должность заместителя начальника 4-го отдела, — ответил шеф главка.

Берия поморщился и решил:

— Давайте сделаем наоборот.

1954 год — исполняет обязанности заместителя начальника Первого главного управления КГБ. С апреля 1955 года — начальник 13-го отдела, одного из самых важных в главке.

1957 год — назначен старшим советником при Министерстве общественной безопасности Китайской Народной Республики.

Награжден орденом Ленина и орденом Красной Звезды.

Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Большую роль в ликвидации агентурной сети гитлеровских тайных служб в Иране сыграли действующие с нелегальных позиций помощники наших кадровых разведчиков. Благодаря им к осени 1943 года было обезврежено несколько сот гитлеровских шпионов, диверсантов и террористов, ликвидированы пункты радиосвязи резидентур абвера и Службы безопасности с их центрами в Берлине. Особенно отличилась группа из семи-девяти юных подпольщиков, которую в тегеранской резидентуре назвали «легкая кавалерия». Как стало недавно известно, ее возглавлял выдающийся разведчик-нелегал Геворк Вартанян, ставший Героем Советского Союза.

Это Г. Вартанян и его «легкие кавалеристы» обнаружили в конце лета 1943 года сброшенную на парашютах гитлеровской Службой безопасности в районе города Кум (семьдесят километров от Тегерана) и пробравшуюся в иранскую столицу группу из шести радистов-диверсантов и помогли ее обезвредить. Считают, что провал этого авангарда команды, предназначенной для проведения террористических акций, заставил Канариса и Кальтенбруннера впоследствии отказаться от попытки организовать нападение на «большую тройку» в Тегеране.

Это было началом разведывательной карьеры Г. Вартаняна, частично раскрытой лишь в декабре 2000 года.

Заметки на полях

Вартанян Геворк Андреевич. Оперативный псевдоним Амир.

Родился 20 декабря 1924 года в Ростове-на-Дону. В 1930 году его отец, Андрей Васильевич Вартанян, персидский подданный, спецагент Иностранного отдела ОГПУ, был выведен вместе с семьей в Персию, где успешно легализовался и организовал солидное прикрытие (фабрику восточных сладостей). В 1953 году А. Вартанян вернулся из Ирана на родину, в Ереван, проработав на советскую разведку 23 года.

Под влиянием отца Геворк связал свою судьбу с секретной службой Кремля в 16 лет, установив контакт с тегеранской резидентурой. До 1951 года Г. Вартанян и его жена Гоар активно действовали в Иране. Потом молодым супругам дали возможность получить высшее образование в Советском Союзе. Они закончили факультет иностранных языков Ереванского университета. Затем последовала длительная работа за рубежом в нелегальных условиях. В каких именно странах, сколько времени и под какими прикрытиями действовали Г. Вартанян и его жена, до сих пор не раскрыто. В Советский Союз они вернулись в 1986 году.

В годы Великой Отечественной войны на территории нашего южного соседа действовало немало выдающихся советских разведчиков. П. Журавлев, И. Агаянц и В. Вертипорох, безусловно, самые крупные из них. Автор этих строк сделал такой вывод не только потому, что тщательно изучил архивные документы и воспоминания ветеранов разведки. Мне довелось сталкиваться с ними по работе в сороковых-пятидесятых годах прошлого столетия, что позволило составить собственное мнение. Особенно это относится к Ивану Ивановичу Агаянцу. Когда в 1953 году он стал начальником европейского отдела внешней разведки, я был назначен к нему заместителем. А вскоре после того, как И. Агаянц занял должность помощника начальника разведывательного главка, меня перевели на его место. И, конечно, без ведома Ивана Ивановича, без его положительной характеристики обо мне такого никогда бы не произошло.

Осыпая наших героев хвалебными эпитетами, говоря об их исключительных профессиональных качествах, я, конечно, вовсе не хочу приобщить их к лику святых, как это нередко делают мои коллеги по перу и электронным средствам массовой информации, считая, что только таким путем можно воспитывать молодое поколение в патриотическом духе. К сожалению, они, журналисты и писатели, глубоко ошибаются и достигают прямо противоположного результата. Читатели, слушатели и зрители им не верят. И правильно делают. Жизнь наших героев все равно достойна подражания, несмотря на некоторые их недостатки, дурные привычки, слабости и даже ошибки. Так что их, я имею в виду отрицательные черты, нечего скрывать, Наоборот, прекрасно легендированная судьба, жизнь без сучка и задоринки, ангельский характер синтезированного героя-разведчика, как бы ни старался автор, не убеждают поклонников литературы о разведчиках. Пример — похождения всем известного советского суперразведчика штандартенфюрера СС Штирлица (он же — полковник Максим Исаев).

 

Штирлиц без прикрас

Что там говорить, Юлиану Семенову удалось создать выразительный, запоминающийся образ героя секретной службы Кремля. Он настолько хорошо вылеплен автором, что в массе своей россияне убеждены: Штирлиц списан с реально существовавшего супершпиона, сумевшего глубоко внедриться в руководящие круги нацистской тайной службы и получать из первых рук важнейшую секретную информацию о замыслах гитлеровской верхушки.

Кое-кто из бывших сотрудников советской разведки считает, что прообразом Штирлица послужил один из руководителей Первого главного управления (внешняя разведка) НКГБ-МГБ-МВД-КГБ СССР, ныне покойный, генерал-майор Александр Коротков, длительное время возглавлявший нелегальную службу. Но это не так. Видимо, их сбила с толку некоторая внешняя похожесть исполнителя роли Штирлица в телесериале «Семнадцать мгновений весны» Вячеслава Тихонова и выдающегося советского разведчика, действовавшего до войны нелегально в Австрии, Германии, Франции и Швейцарии.

Не выдерживает критики и другая версия, по которой Юлиан Семенов скопировал Штирлица с ценного агента внешней разведки Вилли Лемана (оперативный псевдоним — Брайтенбах). Здесь нельзя найти ни малейшего внешнего сходства. Единственное, что объединяет Брайтенбаха и Штирлица, так только то, что оба служили в Главном управлении имперской безопасности. Стой разницей, что первый был хауптштурмфюрером СС (по военной мерке — капитаном) и занимал скромную должность заместителя начальника реферата, а второй — штандартенфюрером СС (полковником) и принадлежал к категории ответственных сотрудников. Короче говоря, немецкий контрразведчик Вилли Леман никак и ничем не мог походить на советского разведчика полковника Максима Исаева, который прикрывался легендой опытного гитлеровского шпиона Штирлица.

Почему-то вымыслы о делах спецслужб — весьма прилипчивая штука. Удивительно, но в наши дни нередко можно встретить людей, которые считают, что советская разведка до конца войны располагала в Германии ценными агентами, имевшими доступ к важным секретам. Однако эти констатации документально не подтверждены.

Наоборот, теперь, как мы точно знаем, гитлеровской контрразведке с декабря 1941 года до осени 1943-го удалось ликвидировать разветвленную агентурную сеть московских разведцентров. И на досужие выдумки не стоило бы обращать внимания. Но, к сожалению, некоторые из них — плод мемуарного творчества лиц, занимавших высокие посты в советских спецслужбах.

Прежде всего я имею в виду одного из корифеев разведки НКВД-МГБ СССР генерал-лейтенанта в отставке Павла Судоплатова, ныне покойного. В своей книге «Специальные операции. Записки нежелательного свидетеля» он утверждал, что у него в период войны имелась «личная агентура», которая им использовалась и в послевоенный период.

Другой заместитель начальника внешней разведки, несколько лет возглавлявший нелегальную службу и проработавший в разведывательных структурах полвека, с 1938 по 1988 год, то есть почти в два раза дольше, чем П. Судоплатов, генерал-лейтенант в отставке Виталий Павлов в своей книге «Операция „Снег“», появившейся в 1996 году, резко возражает «нежелательному свидетелю».

Он, Павлов, свидетельствует: его старший по возрасту коллега, возглавляя, скажем так, специфические подразделения ведомств внутренних дел и государственной безопасности, не имел агентуры ни по политическому, ни по научно-техническому, ни по какому-либо другому направлениям разведки. В его распоряжении находились лишь нелегалы — кадровые сотрудники органов безопасности или спецагенты, — выполнявшие «боевые задания». Во всех случаях «главному террористу» требовались надежные агенты за рубежом, и он получал их, когда это было нужно, из линейных отделов внешней разведки.

Оперативные дела на агентуру тоже отсылались в руководимые Судоплатовым структуры, пишет В. Павлов. После выполнения заданий секретных сотрудников обычно возвращали обратно. Однако в делах никаких отметок о пребывании в спецподразделениях и тем более о том, чем агенты там занимались, никогда не делалось. Но бывало и другое. Иногда агенты вообще не возвращались. Тогда сотрудники линейных отделов догадывались, что они погибли или оставлены за рубежом на длительное оседание.

Сразу после выхода в свет американского варианта воспоминаний П. Судоплатова в России появился другой мемуарный труд с еще большими выдумками о внешней разведке. Имеется в виду книга «Мой отец — Лаврентий Берия». Автор — сын Л. Берии, Серго, рассказывает в ней о своем отце и его делах, секретных и даже сверхсекретных. Замечу сразу: удивительнейшим образом Берия-младший был посвящен в них чуть ли не с пеленок! Вещь невероятная! Судите сами: мог ли Лаврентий Берия делиться архиважными государственными делами со своим отпрыском, пусть даже тот был супервундеркиндом. Одно лишь это заставляет думающего читателя не принимать всерьез мифы Берии-младшего о делах своего родителя. В том числе и утверждение о том, что «шпион номер один» Советского Союза располагал сетью нелегальных помощников по всему свету, о которой-де не знали ни во внешней разведке госбезопасности, ни в разведывательных структурах Генштаба.

Действовала эта планетарная шпионская организация — Серго Берия называет ее «стратегической разведкой» — очень эффективно и даже во время войны обеспечивала Сталина первоклассной секретной информацией из Германии, поскольку располагала источниками в окружении Гитлера, Геббельса, Бормана и других правителей нацистской империи. С гибелью Берии, так можно понять из рассказа его сына, организация перестала существовать. Тем самым безопасности советского государства был нанесен колоссальный ущерб. Кремль лишился надежных глаз и ушей во всем мире. Ведь Лаврентий Павлович унес с собой в могилу сведения о своих агентах.

Берия-младший, чтобы напомнить о заслугах своего батюшки, назвал некоторых источников «стратегической разведки». Это знаменитый американский физик Роберт Оппенгеймер, отец атомной бомбы, и кое-кто из западных политических деятелей, вроде французского министра авиации Пьера Кота и звезд немецкого театра и кино Ольги Чеховой и Марики Рёкк.

На самом деле после тщательной проверки исследователи убедились в том, что никто из этих лиц никогда не был советским агентом и вообще не имел никакого отношения ни к политической, ни к военной разведслужбам Москвы. На сей счет представители внешней разведки Российской Федерации дали недвусмысленные официальные разъяснения. Хотелось бы добавить собственные суждения, основанные на опыте моей работы на немецком направлении в разведслужбе НКГБ-МГБ-МВД-КГБ СССР в сороковых и пятидесятых годах прошлого века.

Мне не пришлось лично сталкиваться с Ольгой Чеховой. Но о ней упоминалось в документах, которые проходили через мои руки. Слышал я об актрисе и от коллег, которые встречались с ней.

Ольга Чехова, урожденная Книппер, в конце десятых годов двадцатого столетия служила в Московском Художественном театре. Она вышла замуж за известного русского актера Михаила Чехова, племянника писателя-классика А. П. Чехова. Брак быстро распался. М. Чехов в 1920 году эмигрировал из Советской России. Через два года его бывшая жена выехала в Германию, как говорилось в официальных бумагах, «для совершенствования в области кинематографии», но обратно не вернулась.

В Берлине О. Чехова сделала быструю карьеру и в 1936 году получила почетное звание «государственной актрисы Германии». Она дружила с пассией Гитлера — Евой Браун, была вхожа в круги, близкие министру пропаганды Йозефу Геббельсу и другим правителям фашистского рейха.

Поэтому вполне естественно, что после того, как Красная армия овладела Берлином, актрисой заинтересовались сотрудники Главного управления военной контрразведки «Смерш». Чехову вывезли в Москву, поместили на конспиративную квартиру фактически под домашний арест и несколько месяцев подробно расспрашивали о Гитлере и других фашистских правителях.

С нею, возможно, велись и вербовочные беседы, но агентом ни «Смерша», ни НКГБ актриса не стала. В конце 1945 года ее отправили в Берлин. Правда, внешняя разведка постаралась сохранить с ней контакт. И, судя по всему, пыталась использовать в своих интересах. На квартире Чеховой в Западном Берлине одно время был создан салон, который охотно посещали немецкие актеры, музыканты, писатели, журналисты. Частенько заглядывали сюда американские, английские и французские военные и гражданские лица, служившие в союзнической администрации. Наши разведчики хотели здесь выудить важную им информацию из светской болтовни, но без особого успеха. А потом «государственная актриса Германии» неожиданно перебралась в американскую зону, поселилась в баварской столице Мюнхене и открыла там частную театральную студию. Все контакты с «советскими друзьями» она прервала. В мою бытность начальником разведслужбы аппарата уполномоченного МВД СССР в Германии мы вновь вспомнили об Ольге Чеховой и послали к ней — это было в конце 1953 года — курьера, чтобы восстановить с нею связь. Но актриса от встречи отказалась.

Кинозвезда Марика Рёкк, венгерка по национальности, тоже никогда не работала на советскую разведку, вопреки тому, что утверждает в своей книге Берия-младший. Не соответствует действительности и то, что мы помогли ей создать «фабрику грез» в Австрии. В данном случае я могу выступить полноценным свидетелем, так как с апреля 1949 года служил в Вене и был знаком с героиней нашумевшего кинофильма «Девушка моей мечты» (точный перевод с немецкого, впрочем, звучит несколько иначе — «Женщина моих грез»).

В австрийской столице Марика Рёкк появилась вскоре после окончания войны. Говорили, что в американской зоне оккупации Германии, где она жила, у нее возникли неприятности с янки. Один из высокопоставленных чинов домогался расположения кинодивы, но она отвергла его ухаживания. Тогда ей пригрозили: на нее, мол, найдут управу за то, что она пользовалась благосклонностью Геббельса и других нацистских бонз.

Примадонне Третьего рейха ничего не оставалось, как бежать от американских оккупантов. Она объявилась в Вене, где ей оказали покровительство советские власти.

Звезда экрана стала играть первые роли на киностудии «Винфильм ам розенхюгель» («Вена-фильм на холме роз»), которая принадлежала германским владельцам и поэтому после войны была отнесена к советскому имуществу за границей. Здесь с участием темпераментной героини создали несколько музыкальных лент. Наибольшую известность получила лента «Дитя Дуная».

Но через несколько лет творческий роман Марики Рёкк с Главным управлением советским имуществом за границей неожиданно окончился. Не помню точно, по какой причине, но она разобиделась на неповоротливых московских кинодеятелей, управлявших студией, и, разорвав контракт, возвратилась в Западную Германию.

«Женщина моих грез» жила в Бадене и уже не выступала на сцене: в последние годы из-за тяжелой болезни она была прикована к больничной койке. Но голова оставалась ясной, а сила воли — здоровый позавидует. Репортер широко распространенной немецкой газеты «Бильд» не так давно взял у Марики Рёкк интервью. На вопрос, как ей удалось до преклонного возраста сохранить такое молодое лицо, она ответила: «Господь Бог подарил мне это лицо и тело, а о морщинах он забыл…»

И все-таки возраст (ей исполнилось 89 лет) и болезни взяли свое: несколько месяцев назад Марика Рёкк скончалась. Мы, повторяю, не рассматривали знаменитую германо-венгерскую актрису как кандидатку на роль советской агентессы, ибо просто не могли представить ее в роли новой Мата Хари, популярной исполнительницы ритуальных восточных танцев времен Первой мировой войны. К слову сказать, ныне специалисты, занимающиеся историей секретных служб, пришли к мнению, что экстравагантная танцовщица-стриптизерша вовсе не занималась шпионажем, а стала жертвой политической интриги, затеянной разведкой Парижа. Уже тогда руководители специальных структур прекрасно понимали, что особы такого сорта — никудышные источники информации.

По-человечески можно понять Берию-младшего, когда он изображает из Ольги Чеховой и Марики Рёкк суперзвезд так называемой «стратегической разведки» своего отца. Понять и простить: он хотя бы немного хотел обелить отвратительный образ Берии-старшего, показать, какой ущерб Советскому Союзу нанес Хрущев, ликвидировав маршала НКВД. Но вот утверждение многоопытного профессионала Павла Судоплатова о той же Ольге Чеховой ставит думающих читателей в тупик…

Те, кто продолжает считать, что штирлицы находились в Германии до самого конца гитлеровского режима, уже в наши дни чуть было не получили сильную поддержку. Агентство ИТАР-ТАСС в 1995 году распространило сообщение: начальник Генштаба Вооруженных сил Российской Федерации генерал-полковник Михаил Колесников и начальник Главного разведывательного управления Генштаба генерал-полковник Федор Ладыгин вручили знак особого отличия — медаль «Золотая Звезда» Героя Российской Федерации — 85-летнему советскому разведчику-нелегалу Яну Черняку. Наш главный стратег по сему случаю сказал несколько теплых слов о виновнике торжества и подчеркнул, что «этот старик настоящий Штирлиц, с 1930 по 1945 год работал там же, где Максим Исаев». Что имел в виду генштабистский шеф, трудно сказать: ведь внимательные читатели и зрители «Семнадцати мгновений весны» наверняка помнят, что придуманный Юлианом Семеновым штандартенфюрер СС Штирлиц служил в VI управлении (внешняя разведка) Главного управления имперской безопасности. А через несколько дней в новых публикациях, основанных на скупых данных военной разведки, уточнили, что наш новый герой, Ян Черняк, никакого отношения к этому главку не имел. Тогда при чем здесь Штирлиц?

Из этих же публикаций стало известно, что Ян Черняк сумел добыть данные, позволившие нашим ученым и инженерам создать радиолокационные станции, которые смогли предотвратить налеты фашистской авиации на Москву. И что он был причастен к тому, что его сведения способствовали ускорению советской программы развития ядерного оружия.

Я вовсе не хочу умалить огромные заслуги выдающегося разведчика, создавшего в тридцатых-сороковых годах в Германии и некоторых других западных странах эффективно действующую подпольную организацию из нескольких десятков доверенных лиц. Нужно только радоваться, что заслуженная высшая награда нашла, наконец, героя, и печалиться, что это случилось так поздно: через несколько дней после вручения ему медали «Золотая Звезда» он скончался на больничной койке.

Что конкретно делал Ян Черняк в годы войны и особенно в ее конце, в каком государстве находился? Об этом профессионалы военной разведки не сказали ни слова. По их туманным намекам, он вроде бы должен был находиться в гитлеровском рейхе. Но так это или нет — никаких конкретных фактов не приводилось. И лишь значительно позднее в газете «Красная звезда» напечатали пространный очерк, при внимательном чтении которого можно сделать вывод: в военное лихолетье Черняк работал не в Германии, а в одной из англосакских стран и возглавлял там резидентуру по линии атомного и другого новейшего вооружения.

Лишь спустя несколько лет выяснилось, что мое предположение в отношении Я. Черняка оказалось правильным. В 2002 году в Москве вышел в свет энциклопедический словарь российских спецслужб «Разведка и контрразведка в лицах», в котором были приведены более подробные данные о суперразведчике.

Заметки на полях

Черняк Ян Петрович (1909–1995). Родился в Буковине, области, входившей в Австро-Венгрию (точное место неизвестно).

Получив среднее образование в Праге, в 1927 году поступил там в Высшее техническое училище. Продолжил образование в Берлине, где вступил в Коммунистическую партию Германии.

С 1930 года начал сотрудничать с Разведывательным управлением штаба РККА. Передавал важную техническую информацию по Германии. В 1934 году возглавил резидентуру.

В 1935 году после провала одного из членов резидентуры отозван в Москву, а затем выехал за границу, где создал новую разведывательную сеть, эффективно добывавшую информацию по новейшим системам вооружений, техники, средствам связи, ядерной проблеме. До 1943 года находясь в Швейцарии, он возглавлял эту простиравшуюся по нескольким европейским странам разведорганизацию.

Затем Я. Черняк был направлен на нелегальную работу в Канаду, где создал новую разведывательную сеть, которая давала информацию по атомной бомбе. Из-за предательства шифровальщика легальной резидентуры ГРУ в Оттаве в 1945 году чудом избежал ареста и тайно покинул Канаду на советском судне под видом члена экипажа.

По прибытии в СССР получил советское гражданство и некоторое время служил референтом в ГРУ.

Неоднократно представлялся к высоким правительственным наградам, но ничего не получил из-за того, что не согласился с наказанием резидента ГРУ в Оттаве полковника Заботина. Это же послужило причиной увольнения Черняка из разведки.

В 1950–1969 годах работал переводчиком в ТАСС.

За выдающийся вклад в дело отечественной военной разведки в декабре 1994 года был удостоен звания Героя Российской Федерации.

Теперь можно подвести итог: у советских разведывательных служб — политической и военной — с середины до конца войны в гитлеровской империи не было эффективно действовавшей агентуры, способной добывать и передавать в Москву ценную секретную информацию. Возникает вопрос: откуда в таком случае кремлевское руководство бесперебойно и своевременно получало подробную и достоверную информацию о политических и военных планах Гитлера, состоянии немецкой экономики, новинках германской военной техники, короче говоря, о всех сторонах деятельности фашистского правительства и его спецслужб?

Сейчас на этот вопрос можно дать развернутый ответ. Советская разведка добывала, используя все возможности, такую информацию не в Германии, а в других странах. Много данных поступало из лондонской, вашингтонской и нью-йоркской резидентур. Спецслужбы Великобритании и Соединенных Штатов, особенно во второй половине войны, собирали информацию огромного объема о положении в Германии и планах ее военного и политического руководства. И конечно, в ней содержалось много сведений о ситуации на советско-германском фронте.

Обилие информации в Лондоне и Вашингтоне объяснялось удачной оперативной обстановкой для разведывательных структур западных союзников. Например, английским джеймс бондам в самом начале войны удалось заполучить германские шифры, и в британской столице читали секретную переписку, которая шла по военным и дипломатическим каналам Берлина. А резиденту Управления стратегических служб (так называлась существовавшая во время войны главная шпионская организация США) Аллену Даллесу, обосновавшемуся с 1942 года в Берне, крупно повезло. С ним быстро установили контакт недовольные Гитлером немецкие генералы и старшие офицеры, занимавшие ответственные посты в Верховном командовании вермахта, генеральном штабе сухопутных войск и в Ведомстве военной разведки и контрразведки. Эти добровольные помощники, или, как их называют профессионалы, самоинициативные агенты, составили костяк американской разведывательной сети в нацистской империи. Недавно было документально подтверждено, что со «шпионом номер один Америки» (такое прозвище получил впоследствии Даллес, ставший в 1953 году директором ЦРУ) поддерживал контакт сам шеф абвера адмирал Вильгельм Канарис. В течение двух с небольшим лет американский резидент сумел получить более 2600 документов из сейфов канцелярий руководителя немецкого дипломатического ведомства Иоахима фон Риббентропа, начальника штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил Германии генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, заместителя Гитлера по нацистской партии Мартина Бормана, шефа Главного управления Имперской безопасности обергруппенфюрера СС Эрнста Кальтенбруннера и других заправил великогерманского рейха.

Лондон и Вашингтон, естественно, очень скупо делились с Москвой этими секретами. Кстати, не только из идеологических и политических соображений, но в первую очередь из опасения, как бы ненароком не раскрыть советским спецслужбам свои источники.

В Кремле понимали, что западные союзники не хотят делиться своими сведениями об общем противнике. Но советские резидентуры в Лондоне, Вашингтоне и Нью-Йорке располагали обширными агентурными сетями, опутавшими все важные английские и американские учреждения. Поэтому разведке Кремля удалось организовать получение секретных данных о Германии на берегах Темзы, Потомака и Гудзона. Эта цель была одной из главных, которые Центр ставил перед своими точками в Великобритании и Соединенных Штатах.

Ветеран внешней разведки КГБ, бывший начальник американского отдела центрального аппарата, полковник в отставке, Герой Российской Федерации Александр Феклисов, работавший во время войны в нью-йоркской резидентуре, вспоминает, что в 1942 году Сталин принимал вновь назначенного резидента, ныне покойного генерал-майора Зарубина. И вот какой наказ дал ему советский лидер: главные усилия резидентура должна направлять на то, чтобы выиграть войну. А для этого надо:

добывать сведения о военных планах Гитлера против СССР, которыми располагают союзники;

следить за тем, чтобы Черчилль и американцы не заключили с Гитлером сепаратный мир;

выяснять секретные планы и скрытые цели западных союзников в войне;

попытаться узнать, собираются ли союзники открыть второй фронт в Западной Европе, и если собираются, то когда именно планируют;

добывать информацию о новейшей военной технике, которая создается в США, Великобритании и Канаде.

Сбор данных о Германии из сейфов министерств и ведомств Вашингтона и Лондона советские охотники за секретами наладили быстро. И в Москву стали поступать буквально горы самых точных сведений. Удивляться тут нечему. В британской столице, например, действовали такие суперразведчики, как члены так называемой «кембриджской пятерки» Гарольд (Ким) Филби, Дональд Маклейн, Гай Бёрджесс, Энтони Блант и Джон Кернкросс. Все они занимали ответственные должности в разведслужбе, контрразведке, дипломатическом ведомстве.

Филби, скажем, достиг третьей по значению должности в иерархии разведки и чуть было не возглавил эту тайную службу, а Маклейн был заведующим отделом министерства иностранных дел Великобритании. Такое положение было в Вашингтоне и Нью-Йорке. Полученные материалы без проволочек направлялись в Москву. И иногда дело доходило до таких шпионских курьезов: с некоторыми документами Сталин успевал ознакомиться раньше, чем их докладывали Черчиллю и Рузвельту.

Заметки на полях

Зарубин Василий Михайлович (1894–1972). Оперативные псевдонимы — Херберт, Рудольф, Купер. Руководящий сотрудник внешней разведки. Генерал-майор.

Родился в Подольске Московской области в семье железнодорожного рабочего.

В 1914–1917 годах участвовал в Первой мировой войне, а затем в 1918–1920 годах в Гражданской (Сибирь и Дальний Восток).

С 1921 года в органах ВЧК. В 1923 году — начальник Экономического отдела ОГПУ во Владивостоке. С 1925 года — сотрудник Иностранного отдела ОГПУ. Через год — резидент внешней разведки в Финляндии. С 1927 года — на нелегальной работе в Дании и Германии. 1929–1933 годы — нелегальный резидент во Франции. В 1934–1937 годах возглавляет нелегальную резидентуру в Германии. В предвоенные годы — в центральном аппарате внешней разведки.

1942–1944 годы — резидент легальной резидентуры в Вашингтоне. Это подразделение добилось больших результатов и внесло огромный вклад в укрепление военной и экономической мощи СССР.

1945 год — заместитель начальника внешней разведки. В этой должности прослужил до 1948 года, уволился в запас по состоянию здоровья.

Награжден двумя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды.

Активно собирали информацию о противнике советские резидентуры в нейтральных Швеции и Турции. Главными объектами там для них были дипломатические представительства Германии, а также Италии, Японии, Румынии и других стран — сателлитов рейха. Среди персонала этих учреждений удалось приобрести ряд полезных источников.

И наконец, в течение войны во все возрастающем объеме информация поступала из Пятого (криптографического) управления НКВД-НКГБ СССР. Тамошние специалисты успешно читали многие перехваченные немецкие и японские шифротелеграммы. Конечно, наша криптография не обходила вниманием и шифропереписку западных союзников. Вклад Пятого управления в точное и своевременное информирование советского руководства был очень велик. Хотя минуло уже более шести десятков лет, до сих пор результаты деятельности этого ведомства для историков, не говоря о широкой публике, неизвестны, так как хранятся за семью печатями.

Перечисленные источники информации позволили Кремлю быть не только в курсе планов германского руководства, но и сепаратных переговоров Аллена Даллеса с представителями Гиммлера в Швейцарии, которые велись за спиной советских союзников и тщательно скрывались. Это произошло весной 1945 года. Сталин, располагавший точными данными, направил Рузвельту резкое послание, в котором потребовал прекратить контакты с немцами. Президент попытался отвести обвинения и выразил негодование в отношении информаторов кремлевского диктатора. Они, мол, не в курсе событий и вводят Сталина в заблуждение. Но тот продолжал настаивать.

В личном и секретном ответе Рузвельту он, приведя новые факты, писал: «Что касается моих информаторов, то, уверяю вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерений оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле».

И советский лидер, чтобы убедить хозяина Белого дома, приводит следующий пример: в феврале 1945 года Джордж Маршалл (начальник штаба армии США в 1939–1945 годах) передал советским коллегам несколько важных сообщений, в которых предупреждал, что в марте немцы нанесут по Красной армии, действовавшей в Польше, два серьезных контрудара: один — из Померании на Торн, а другой — из района Моравска Острава на Лодзь. Но на деле оказалось, что главный удар был направлен не на указанные выше районы, а в совершенно другое место — в район озера Балатон, юго-западнее Будапешта. Маршалу Толбухину, командовавшему здесь советскими войсками, писал Сталин, удалось избежать катастрофы и потом разбить немцев наголову, потому что его информаторы раскрыли план немцев и предупредили о нем полководца. «Таким образом, — резюмировал советский лидер, — я имел случай еще раз убедиться в аккуратности и осведомленности наших информаторов».

Рузвельт не устоял перед доводами Сталина и отступил. Переговоры западных союзников с немецкими эмиссарами в Швейцарии были прерваны. Лидеры антигитлеровской коалиции вновь заверили друг друга в верности.

Хозяин Кремля, естественно, не мог раскрыть президенту США своих источников, хотя Рузвельт задавал вопрос, кто они и можно ли им верить. Ведь большую часть сведений о переговорах в Берне советская разведка получала от агентов, действовавших не в Германии — их там весной сорок пятого уже просто не существовало, — а от доверенных лиц, занимавших высокие посты в правительственных учреждениях Лондона и Вашингтона. Поэтому Сталин постарался сделать все возможное, чтобы и западные союзники, и гитлеровцы были убеждены: в Германии, несмотря на крупные провалы, Москва располагает ценной агентурой, которая держит советское руководство в курсе даже сверхсекретных дел. Время показало, что дезинформационная операция, кодовое название которой мы до сих пор не знаем — а впрочем, у нее, возможно, и не было такового, — полностью удалась советскому главнокомандованию.

Невольной жертвой сталинской мистификации стал автор боевика «Семнадцать мгновений весны» и сценария одноименного телесериала. В шестидесятых годах прошлого века, изучая «Переписку Председателя Совета министров СССР с президентом США и премьер-министром Великобритании во время Великой Отечественной войны», Юлиан Семенов натолкнулся на описанный выше эпизод, случившийся весной сорок пятого года. События захватили его. Как рассказывал сам Семенов, он засел в библиотеках, переворошил множество американских, английских и немецких книг, газет и журналов и выстроил схему исторических событий. Затем занялся поисками, как он назвал, «контрапункта» провалов переговоров западных союзников с немцами. «Смешно было считать Гиммлера и Даллеса слабыми противниками, — вспоминал Семенов. — Это — смертельные контрагенты в смертельной схватке. Но в ряде узловых моментов, когда, казалось бы, до заключения сепаратного соглашения оставалось, что называется, рукой подать, включались невидимые мощные рычаги и все летело в тартарары».

И это не было случайно, пришел к выводу автор будущего бестселлера, тут наверняка действовала советская разведка. Он решил проверить свою догадку в беседах с немецким генерал-лейтенантом в отставке Рудольфом Бамлером. Тот во время войны занимал должность начальника диверсионного управления Ведомства военной разведки и контрразведки. На вопрос Семенова, допускает ли генерал возможность работы русского разведчика в Службе безопасности или абвере, Бамлер ответил положительно.

Так родился замысел «Семнадцати мгновений весны». Ну а подобрать главного героя не составляло больших затруднений. Он бродил уже не первый год по страницам ранних семеновских романов. Это был контрразведчик и разведчик Максим Максимович Исаев, с которым читатели впервые познакомились в книге «Пароль не нужен».

Он действовал в оккупированном японцами Владивостоке, когда над Россией бушевал пожар Гражданской войны и интервенции. Автор переселил чекиста Исаева через пятнадцать лет с советского Дальнего Востока в гитлеровскую Германию.

Вот вам и ответ на вопрос: «А был ли Штирлиц?» — который часто задавали после появления «Семнадцати мгновений весны» и задают до сих пор.

Могут спросить: «Если наша разведка знала, что Штирлиц с его фантастической карьерой в Главном управлении имперской безопасности нацистского рейха — не более чем плод художественного вымысла, не имеющего ничего общего с реальностью, почему она не отмежевалась от этого персонажа, не сказала всей правды?».

Ну, во-первых, образ этого привлекательного героя вовсе не был высосан из пальца. Автор сумел талантливо сплавить в нем лучшие качества некоторых наших суперразведчиков. Недаром в Штирлице угадывают черты и Александра Короткова, и Исхака Ахмерова, и Михаила Зарубина, и других выдающихся нелегалов.

А во-вторых, — и это, пожалуй, самое главное — советской разведслужбе было выгодно не разрушать прекрасный миф о Штирлице-Исаеве. Ведь большинство людей по отдельным представителям того или иного ведомства судят о том, как оно, это ведомство, выглядит.

Заметки на полях

Ахмеров Исхак Абдуллович (1901–1976). Оперативные псевдонимы — Юнг, Альберт, Мэр. Выдающийся советский нелегал — разведчик. Полковник.

Родился в городе Троицке Челябинской области. В 1918 году после окончания курсов счетоводов поступил на работу в Наркомпрод Татарии. В 1919 году вступил в РКП(б).

С 1921 года учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока, а с 1922 года на отделении внешних сношений 1-го МГУ. В 1920 году направлен по линии НКИД в Турцию секретарем генконсульства в Стамбуле, а затем исполняющим обязанности генконсула в Трапезунде.

В 1930 году зачислен в органы ОГПУ. Принимал участие в борьбе с басмачеством в Бухаре. Затем направлен в Институт красной профессуры (1931–1932 годы). В совершенстве владел турецким, английским и французским языками.

В 1932 году вновь вернулся в ИНО ОГПУ. Последующие два года находился на нелегальной работе в Китае под видом турецкого студента, изучающего востоковедение в американском колледже в Пекине. В 1935 году направлен в США в качестве заместителя руководителя нелегальной резидентуры. Летом 1938 года возглавил эту резидентуру.

В США И. Ахмеров завербовал более десяти ценных агентов. От его резидентуры в Центр поступала важная информация. Однако в ходе бериевской чистки его отозвали в Москву, а созданную им точку законсервировали.

После начала Великой Отечественной войны И. Ахмерова направили нелегальным резидентом за океан. Он внес весомый вклад в информирование советского руководства о политике и военных планах Гитлера, экономическом положении и стратегических ресурсах фашистского блока, деятельности немецких спецслужб. От него шли также подробные сведения о замыслах и действиях реакционных кругов США, направленных на подрыв антигитлеровской коалиции, заключение сепаратного мира с фашистской Германией. В общей сложности Центр получил от И. Ахмерова более 2,7 тысячи микропленок с разведывательными данными.

В декабре 1945 года после предательства агента-связника возникла опасность провала, и И. Ахмеров с женой были выведены в СССР. С 1946 года служил заместителем начальника отдела в нелегальном управлении МГБ СССР. Неоднократно выезжал в краткосрочные спецкомандировки за рубеж. До ухода в отставку занимался преподавательской работой в специальных учебных заведениях внешней разведки МВД-КГБ СССР.

Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и орденом «Знак Почета».

У каждой, пусть самой-самой прекрасной, сказки есть свои недостатки, свои теневые стороны. Миф о Штирлице — не исключение. Что-то все-таки в нем, в этом безупречном герое, есть неправдоподобное, сладковато-фальшивое. И даже у наивного читателя непроизвольно возникал вопрос: «Как же так, ас шпионажа сидел прямо в гитлеровском логове, знал, можно сказать, сверхсекреты противника, а мы так трудно и долго воевали с фашистами и понесли тяжелейшие потери?».

По-моему, если задаться вопросом, какую, по большому счету, пользу принесли нам «Семнадцать мгновении весны», то ответ сложится сам собой. При всей занимательности книги и телесериала о Штирлице он, суперразведчик, не стал и не мог стать подлинным героем. Убедительное свидетельство тому — хорошо всем известная, бесконечная, сработанная в ироническом ключе череда анекдотов о похождениях придуманного героя. Как о Василии Ивановиче Чапаеве и его ординарце Петьке.

 

Психическая атака на президента

Но на этом вопросы не кончаются. Возникают по меньшей мере еще три. Для чего потребовалось советской стороне нагнетать обстановку вокруг первой встречи лидеров антигитлеровской коалиции? Что скрывалось за приглашением президенту Рузвельту остановиться в советском посольстве, если оперативная обстановка в Тегеране к моменту встречи не вызывала реальных опасений? Для чего пришлось использовать в этой мистификации громкое имя «диверсанта № 1» Третьего рейха?

Ныне мы располагаем убедительными фактами, которые свидетельствуют: хозяин Кремля в октябре 1943 года прекрасно понимал, что в Иране у немцев уже не было достаточно сил, средств и необходимого числа подготовленных террористов. И тем не менее он решил воздействовать на главу США и приближенных к нему лиц, чтобы они поселились на время конференции в советском посольстве. Для чего ему это понадобилось?

Конечно, не для того, как думают многие, чтобы подслушивать разговоры Рузвельта и его помощников. Сталин, безусловно, не преминул воспользоваться такой возможностью. Но это было не главным. Серго Берия, сын всесильного шефа Лубянки, по специальности радиоинженер, в своей книге воспоминаний «Мой отец — Лаврентий Берия» пишет, что его командировали в Тегеран для установки аппаратуры подслушивания в советском посольстве и расшифровки магнитофонных записей на английском языке. С такими слухачами Сталин лично побеседовал по прибытии в Тегеран, с каждым отдельно.

Вот что сказал советский лидер сыну своего ближайшего подручного:

«— Я специально отобрал тебя и еще ряд людей, которые официально не встречаются с иностранцами, потому что то, что я поручаю делать вам, это неэтичное дело…

Затем выдержал паузу и подчеркнул:

— Да, Серго, это неэтичное дело…

Немного подумав, добавил:

— Ноя вынужден… Фактически сейчас решается главный вопрос: будут ли они нам помогать или не будут. Я должен знать все, все нюансы…»

Пустившись в рассуждения о том, этично или неэтично подслушивать своих союзников, Сталин кривил душой. Смешно, не правда ли? Диктатора, на совести которого несчитанные загубленные жизни, в том числе родственников и соратников, могут волновать проблемы этики. Просто Сталин хотел замаскировать перед слепо преданным ему молодым человеком главное, ради чего затевалась мистификация в Тегеране.

В чем не откажешь кремлевскому правителю, так это в том, что он был превосходным психологом. Сталин решил воспользоваться несколькими днями тесного не только политического, делового, но и, так сказать, бытового общения с американским президентом для того, чтобы изменить отношение к себе. На Западе давно сложилось прочное мнение о хозяине Кремля как о мрачном, угрюмом, необщительном и подозрительном человеке, которому чужды забота о ближнем, проявление сочувствия, сопереживания. Он, Сталин, хотел на деле доказать, что ему знаком дух товарищества, что он человек слова, что с ним можно иметь дело.

Не зря при открытии конференции Сталин заявил, что эта братская встреча, несомненно, сулит великие перспективы и что присутствующие здесь должны разумно пользоваться полномочиями, предоставленными им их народами. Эти слова сразу произвели сильное впечатление на Рузвельта и заставили его по-иному взглянуть на советского лидера.

Догадывался ли президент, что его разговоры в отведенных ему помещениях будут прослушиваться? Наверняка догадывался. И он со своими советниками, разумеется, принял ряд эффективных мер, чтобы максимально свести на нет эту выгоду для советской стороны. Знание о том, что они «на прослушке», давало им возможность прямым путем доводить до кремлевских слухачей выгодную для американцев дезинформацию.

Чем кончилась эта игра? Сталин в конце концов сумел убедить Рузвельта, что он, лидер Советской России, предложивший американскому коллеге кров в опасном для жизни Тегеране, не только радушный хозяин, но и доступный человек, несмотря на его кремлевскую манеру рубить сплеча. Рузвельт, судя по всему, пришел к выводу: когда Советский Союз убедится, что его законные претензии, например право доступа к незамерзающим портам, будут полностью признаны, он станет сговорчивей и с ним можно будет сотрудничать в послевоенном мире. России можно и нужно пойти навстречу, и Сталин оценит это — так считал американский президент.

И эту позицию подтверждают результаты Тегеранской конференции. Политические противники Рузвельта на Западе упрекали президента в том, что он сделал Советам ряд существенных уступок. Назвали, в частности, следующие:

1) обещал высадить англо-американские войска в Северной Франции (операция «Оверлорд») не позднее мая 1944 года;

2) согласился установить западные границы Польши по Одеру, а восточные по «линии Керзона»;

3) признал советские претензии на Кёнигсберг, который никогда в истории не принадлежал России;

4) признал аннексию Литвы, Латвии и Эстонии как акт, совершенный «согласно воле их населения».

Конечно, советская сторона в Тегеране тоже пошла на немалые уступки: согласилась объявить войну Японии не позднее чем через три месяца после окончания военных действий в Европе. Но Рузвельт, пожалуй, действительно уступил больше.

Крымская конференция глав правительств союзных держав, проходившая через пятнадцать месяцев после Тегеранской, с 4 по 11 февраля 1945 года, принесла новые козыри хозяину Кремля.

Из архивной справки

Крымская конференция состоялась в период, когда в результате мощных наступательных ударов Красной армии, перенесшей военные действия на германскую территорию и уже приближающейся к Берлину, война против гитлеровской Германии вступила в завершающую фазу.

Крымская конференция явилась одним из важнейших совещаний периода Второй мировой войны, на котором союзные державы согласовали совместные военные мероприятия по окончательному разгрому вооруженных сил нацистской Германии, определили свое отношение к Германии после ее безоговорочной капитуляции и наметили основные принципы общей политики в отношении послевоенной организации мира.

Участники конференции договорились по следующим вопросам:

разгром фашистской Германии;

оккупация Германии и союзный контроль над ней;

репарации с Германии;

конференция Объединенных Наций;

декларация об освобожденной Европе;

о Польше и Югославии;

совещание министров иностранных дел;

единство в организации мира, как и введении войны.

Результаты Крымской конференции свидетельствовали о новых уступках Сталину со стороны Рузвельта. Западные исследователи не очень преувеличили, когда сделали вывод: хозяин Кремля после встречи «большой тройки» в Ялте не только укрепил свои позиции в Польше, но и получил контроль над Румынией, Венгрией, Болгарией, Югославией, Албанией, Чехословакией и значительной частью Германии. Сталин вновь выиграл партию в политические шахматы. И не столько потому, что пользовался подсказками таких гроссмейстеров разведывательных дел, как Гарольд (Ким) Филби, укрепивший свои позиции в разведке Великобритании, Дональд Маклейн, служивший в английском посольстве в Соединенных Штатах и имевший возможность сообщать об англо-американских консультациях во время конференции, и Гай Бёрджесс из управления информации британского ведомства иностранных дел. Или же таких источников, как Олджер Хисс, заместитель директора отдела специальных политических операций государственного департамента США, входивший в состав американской делегации на Крымской конференции, и Гарри Декстер Уайт, высокопоставленный чиновник министерства финансов США, правая рука главы этого ведомства. Я специально называю здесь О. Хисса и Г. Д. Уайта «источниками», поскольку представители Службы внешней разведки Российской Федерации официально утверждают, что и тот и другой не числились агентами НКВД-КГБ. Однако многочисленные документы, введенные в научный оборот американской стороной, позволяют сделать вывод: от обоих высокопоставленных вашингтонских чиновников советские секретные службы получали важную информацию.

Мне кажется, что в данном случае значение политических сведений, полученных от спецслужб, было преувеличено. Тут главное — настрой хозяина Белого дома. А он, его настрой, остался без изменения: надо уступать Сталину, тогда он уступит нам. Так подлинная демократия придет в Советский Союз.

Главный советник Рузвельта в Тегеране и Ялте Гарри Гопкинс, оказывавший сильное влияние на президента, вспоминает, что в последний день Тегеранской конференции после обеда, вечером, хозяин Белого дома попрощался со Сталиным. В душе Рузвельт верил тому, что было сказано в декларации Тегеранской конференции: «Мы прибыли сюда с надеждой и решимостью. Мы уезжаем отсюда действительно друзьями по духу и делам». И считал, что это не только слова.

Таким же президент уезжал и из Крыма.

Это испугало противников Рузвельта в руководящих кругах Вашингтона. Смерть главы американской администрации наступила в апреле 1945 года, когда антигитлеровская коалиция готовилась не только отпраздновать победу над гитлеровской Германией, но и провести послевоенную встречу «большой тройки» о переустройстве мира. Вполне возможно, что враги Рузвельта сделали все, чтобы президент в ней не участвовал.

В Соединенных Штатах всякое бывает. Вспомните судьбу трех хозяев Белого дома: Авраама Линкольна, 16-го президента, павшего от руки наемного убийцы в 1865 году, Уильяма Мак-Кинли, 25-го президента, ставшего жертвой террориста в 1901 году, и Джона Фицджеральда Кеннеди, 36-го президента, убитого в 1963 году.

Они тоже помешали кому-то. Кому? Это предмет другого расследования.

 

 

Интермеццо

День 27 октября 1961 года выдался в Москве на редкость дождливым. Низкие тучи плотным покрывалом нависли над столицей. Холодный северо-восточный ветер раскачивал обнаженные кроны деревьев в Александровском саду. Поредели людские потоки на улице Горького, тихо стало на площадях Манежной и Красной.

Лишь в Кремле царило оживление. Там заседал XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Первый секретарь Центрального комитета КПСС, коренастый, нескладно сколоченный Никита Сергеевич Хрущев выступал с заключительным словом своего основополагающего доклада. В нем, этом слове — дальнейшее разоблачение культа личности недавнего кремлевского властителя. Нынешний советский лидер подкрепляет обвинения потрясающими фактами и эпизодами. Среди них, пожалуй, самый яркий и интригующий — история с «делом Тухачевского».

Возвысив голос и чеканя слова, Никита Хрущев бросал в притихший зал:

— Жертвами репрессий стали такие видные военачальники, как Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Егоров, Эйдеман и другие. Это — заслуженные люди нашей армии, особенно Тухачевский, Якир и Уборевич, они были видными полководцами. А позже были репрессированы и другие видные военачальники…

Несколько секунд помолчав, Первый секретарь глубоко вдохнул воздух, словно собираясь нырнуть в холодную осеннюю Москву-реку, и еще громче продолжил:

— Как-то в зарубежной печати промелькнуло довольно любопытное сообщение, будто бы Гитлер, готовя нападение на нашу страну, через свою разведку подбросил сфабрикованный документ о том, что товарищи Якир, Тухачевский и другие являются агентами немецкого Генерального штаба. Этот «документ», якобы секретный, попал к президенту Чехословакии Бенешу, а тот, в свою очередь, руководствуясь, видимо, добрыми намерениями, переслал его Сталину. Якир, Тухачевский и другие товарищи были арестованы, а вслед за этим и уничтожены.

Так сказал новый хозяин Кремля. И советские люди, зомбированные многолетней коммунистической пропагандой, послушно поверили ему. Они поверили в то, что Хрущев открыл им страшную тайну. На самом деле весь мир еще десять лет назад узнал о фальшивом досье на «красных генералов», сработанном гитлеровской Службой безопасности. Об этом международную общественность широко известили бывшие сотрудники сверхтайного учреждения Третьего рейха в западных средствах массовой информации. По ту сторону «железного занавеса» сенсация с интересом обсуждалась в начале пятидесятых годов. Вышло несколько книг, затрагивавших эту тему, появился американский фильм «Канарис». Короче говоря, об операции Службы безопасности нацистов знали все, кто хотел об этом знать. Лишь советский народ, который описываемые события затрагивали прежде всего, оказался в полном неведении.

Но наступили иные времена, пришла «хрущевская оттепель». «Наш Никита Сергеевич» открыл глаза жителям Советского Союза. Они были благодарны своему новому лидеру за то, что он дал им возможность узнать о трагических тайнах периода культа личности Сталина.

Не знали советские люди одного: в феврале 1961 года Хрущев невольно попался на удочку британской разведывательной службы. Ее специалисты по дезинформации — а джеймсы бонды с берегов Темзы были и остаются большими доками в этой области — инициировали появление легенды об успешной операции гитлеровской службы безопасности, в результате которой фальшивое досье на Тухачевского и его сподвижников попало в руки Сталина и стало главным доказательством вины военачальников.

Немедленно последовавшие жесточайшие репрессии против наиболее талантливых полководцев и командирского корпуса Красной армии нанесли непоправимый ущерб обороноспособности Советского Союза, что поставило его на грань поражения после возникновения Великой Отечественной войны.

Необходимо сразу уточнить одно важное обстоятельство. Дезинформаторы из британской Секретной разведывательной службы (СРС; ее именуют также по традиции СИС или МИ-6 — военная разведка-6, хотя она сейчас к военному ведомству никакого отношения не имеет) — отнюдь не единственные авторы этой складной шпионской сказки. Ныне ясно, что первым придумал ее бывший начальник VI управления (внешняя разведка) Главного управления имперской безопасности бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг. А британская секретная служба отшлифовала замысел нацистского супершпиона, придала легенде большую достоверность и убедительность и способствовала ее распространению через свои возможности по всему миру.

Имя Шелленберга наверняка известно многим читателям благодаря знаменитому телесериалу «Семнадцать мгновений весны». К сожалению, образ шефа гитлеровской внешней разведки, как и других исторических персонажей этого произведения, оказался весьма далеким от реального прототипа.

Заметки на полях

Шелленберг Вальтер (1910–1952).

Его карьера была поистине поразительной. Появившийся на свет в 1910 году, сын многодетного фабриканта роялей из Саарбрюккена (Рейнская область) Гвидо Шелленберга (у Вальтера было шестеро братьев и сестер) за восемь лет — с 1933 по 1942 год — от рядового эсэсовца дослужился до оберштурмбаннфюрера (полковника) СС, начальника внешней разведки Главного управления имперской безопасности.

В 1944 году он стал бригадефюрером и генерал-майором полиции.

После поражения Германии любимец и доверенное лицо рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера попал в английский плен. Но ему повезло: им заинтересовалась британская секретная служба. Хотя вполне возможно, что контакт с лондонским разведцентром Шелленберг установил еще раньше.

Это могло случиться, когда в августе 1942 года Гиммлер, в руках которого сосредоточилось командование отборными эсэсовскими дивизиями и руководство внутренней и внешней разведкой, решил прощупать возможность заключения сепаратного мира без Гитлера с западными союзниками и поручил это архисекретное и сверхтонкое дело новоиспеченному шефу VI управления главка имперской безопасности.

О том, что британские власти, несомненно, были заинтересованы в Шелленберге, свидетельствует следующий факт. Англичане вывели его, военного преступника, причастного к расстрелам военнопленных, из-под удара союзнической юстиции. Как известно, международный трибунал в Нюрнберге приговорил в 1946 году начальника Главного управления имперской безопасности обергруппенфюрера СС Эрнста Кальтенбруннера к смертной казни. А Вальтер Шелленберг, один из его ближайших сотрудников, получил лишь шесть лет тюремного заключения. Однако по ходатайству английской военной администрации гитлеровского супершпиона освободили через три года. Он поселился в 1951 году сначала в Швейцарии, затем в Северной Италии, близ Турина.

Здесь, в городке Палланцу, расположенном на берегу озера Лаго-Маджоре, бывший гитлеровский супершпион жил тихо, замкнуто. Много писал. Очевидно, это были не только воспоминания, но и материалы специально для британской СРС, которую особенно интересовал опыт нацистских разведучреждений против Советского Союза и возможности использования немецкой агентуры в СССР.

Вальтер Шелленберг не закончил свои воспоминания. Они увидели свет в 1954 году, после смерти автора. Хотя официальная версия гласит: бывший шеф гитлеровской внешней разведки скончался в марте 1952 года в возрасте 42 лет от рака печени, есть основания полагать, что вряд ли он закончил свой жизненный путь естественным образом, скорее всего ему помогли перебраться в мир иной его конкуренты. Кто именно? Подозрение падает прежде всего на Райнхарда Гелена, руководителя шпионской организации, созданной в 1946 году в Западной Германии американцами целиком из бывших сотрудников гитлеровских спецслужб.

Гелен Райнхард (1902–1979). Генерал-майор.

С 1942 года возглавлял важную структуру гитлеровской военной разведки — отдел «Иностранные армии Востока» генерального штаба сухопутных войск. После капитуляции Германии сдался в плен американцам, вручил им шпионские архивы и стал с ними сотрудничать. На обильные средства, выделяемые Вашингтоном, вел активную разведывательную деятельность против советских войск, которые находились в советской зоне оккупации Германии, а потом в Германской Демократической Республике, против СССР и стран народной демократии.

В 1956 году власти США передали свою огромную резидентуру правительству ФРГ. После реорганизации она превратилась в Федеральную разведывательную службу (ФРС), которая действует сейчас в объединенной Германии. Гелен руководил ею до 1968 года, когда ушел в отставку.

Но есть и другая версия, которая имеет право на жизнь, тем более что она, пусть косвенно, подтверждена архивными материалами. Помогли Вальтеру Шелленбергу обрести вечный покой его кураторы из лондонского разведцентра. Они узнали, что их подопечный, разочаровавшийся в сынах туманного Альбиона, установил конспиративную связь с пронырливыми янки, у которых карманы полны долларов.

Остается понять лишь одно: зачем Вальтер Шелленберг сочинил захватывающую шпионскую сказку о «заговоре красных генералов»? Кому это было выгодно? В первую очередь сотрудникам бывших гитлеровских спецслужб, которые хотели набить себе цену в глазах руководителей разведывательных и контрразведывательных структур западных союзников, использовавших немецкие кадры для разведывательно-диверсионных операций в разгоревшейся «холодной войне». «Вот как эффективно действовала наша секретная служба, — как бы говорили они. — Даже сам Сталин не сумел распутать хитроумную интригу, затеянную шефом Службы безопасности СС Райнхардом Гейдрихом и его помощниками. Сверхмнительный и коварнейший диктатор своими руками нанес непоправимый ущерб Красной армии».

Прямую выгоду имели и британские власти. Им нужно было снять ореол победителей с хозяина Кремля, его сподвижников, маршалов, генералов и скомпрометировать их в глазах мирового общественного мнения. Какие же это умные и дальнозоркие политики, что за мудрые руководители советского народа, если они приняли немецкую фальшивку за чистую монету?

К слову сказать, вопрос о заговоре «красных генералов» против Сталина и массовых репрессиях, которые обрушились на высшее командование Красной армии, возник еще в 1939 году, так сказать, по горячим следам. Но тогда эти события трактовались несколько по-иному. Речь идет о версии Вальтера Кривицкого, изложенной в его книге «Я был агентом Сталина», которая была издана в Соединенных Штатах.

Заметки на полях

Кривицкий Вальтер Германович (1899–1941). Настоящие фамилия и имя — Гинсберг Самуил Гершенович. Советский разведчик, капитан госбезопасности (соответствует воинскому званию подполковника).

Родился в семье торгового служащего в городе Подволочиске в Западной Украине (Австро-Венгрия). Владел польским, русским, немецким, французским и голландским языками.

Двадцатилетним юношей начал службу в разведке Красной армии. С 1931 года — в Иностранном отделе ОГПУ. В 1935 году стал резидентом в Голландии. Через два года, получив приказ выехать в Москву, решил не возвращаться в Советский Союз, бежал на Запад и попросил политическое убежище во Франции, а затем в США, где стал сотрудничать с американскими спецслужбами, которым сообщил сведения о деятельности советских разведывательных структур за границей и назвал около ста имен агентов и кадровых сотрудников Разведуправления Красной армии и НКВД. Кроме того, В. Кривицкий активно включился в антисоветскую кампанию за океаном, резко усилившуюся после заключения в августе 1939 года Договора о ненападении между СССР и Германией. Он дал несколько показаний на открытых заседаниях комиссий конгресса, а в конце этого же года вышла наделавшая немало шума его книга «Я был агентом Сталина». Она мгновенно разошлась, а через несколько месяцев появилось ее второе издание. Автор заклеймил кровавый режим, который установил Сталин в Советской России, описал ужасы репрессий, рассказал о террористических актах секретных служб Кремля за границей.

10 февраля 1941 года Кривицкий был найден с простреленной головой в одной из вашингтонских гостиниц.

Некоторые исследователи считают, что Кривицкий в своей сенсационной книге первым поведал мировой общественности о заговоре маршала Тухачевского и его единомышленников из числа крупных советских военачальников против Сталина. Это не так. Слухи о готовящемся путче распространялись значительно раньше. В деле, заведенном на Тухачевского чекистским ведомством, первые донесения от «стукачей» из окружения маршала, где говорится об этом, датированы тридцать первым годом. Так что Кривицкого никак нельзя считать первооткрывателем. Он повторил лишь то, что на Лубянке было хорошо известно и тщательно задокументировано.

Но в записках беглого резидента НКВД не было ни слова о фальшивом досье, сыгравшем будто бы решающую роль в «деле Тухачевского», которое положило начало массовым репрессиям против командных кадров Красной армии. А ведь Кривицкий писал свои воспоминания сразу по следам событий и пользовался материалами, полученными от сети своих агентов в Западной Европе. Кстати, в Германии он располагал наиболее квалифицированными источниками, добывавшими сведения из самых важных министерств и ведомств Третьего рейха, в том числе из канцелярии правящей национал-социалистической рабочей партии Германии и Службы безопасности.

Действуя по заданию американской и английской секретных служб, Кривицкий старался скомпрометировать кремлевского диктатора в глазах мирового общественного мнения. С этой целью он в первую очередь доказывал, что Сталин еще в 1935 году пришел к выводу, что он должен заключить союз с Гитлером против империалистических держав — Англии, Соединенных Штатов, Франции. Ликвидируя Тухачевского и его сподвижников, советский лидер старался, мол, показать немецкому фюреру, что такая участь ждет всех противников Германии в Советском Союзе. По существу, казнь маршала и его единомышленников явилась жертвой, которую московский диктатор принес тирану берлинскому. Вот главная мысль, которую автор настойчиво старается внушить читателям. А об активной операции «Заговор красных генералов» с изготовлением фальшивого досье и другими дезинформационными штучками в записках Кривицкого — ни слова. Просто потому, что он ничего не знал о ней, да и не мог знать: ее в природе не существовало. Эту операцию придумали значительно позже, когда перебежчика уже не было в живых.

Кстати, по официальному расследованию американских властей, Кривицкий совершил самоубийство. Однако ряд обстоятельств вызвал сомнения в том, что сбежавший советский супершпион ушел из жизни добровольно. Так, окно гостиничного номера, где его нашли с простреленной головой, было приоткрыто, постояльцы в соседних помещениях не слышали ни выстрела, ни какого-либо шума. А на пистолете, который валялся здесь же, не осталось отпечатков пальцев. Что же, самоубийца после смерти аккуратно стер их или стрелял в себя, надев перчатки, а потом воскрес на минутку, чтобы снять и спрятать их подальше?

Тайна гибели видного советского разведчика, изменившего Родине, осталась нераскрытой. Но секрет создания мифа о заговоре группы «красных генералов», с маршалом Михаилом Тухачевским во главе, против кремлевского диктатора удалось раскрыть полностью.

И вот как это было…

 

Первый след

В апреле 1949 года автора этих строк, занимавшего должность заместителя начальника европейского отдела нелегального управления внешней разведки, направили в долгосрочную командировку в Вену. Там нужно было организовать автономную группу этого недавно созданного, строго засекреченного подразделения, которая действовала бы параллельно с легальной резидентурой.

Такая специальная структура сформировалась в течение двух месяцев из пяти оперативных сотрудников. Через год ее численность удвоилась. Помимо создания нескольких нелегальных точек на территории Австрии, группа занималась подготовкой и выводом разведчиков — кадровых сотрудников и спецагентов из числа советских граждан и иностранцев — в страны Западной Европы, Соединенные Штаты, государства Латинской Америки и Ближнего Востока. Словом, дел было невпроворот, а из Центра сыпались одно за другим новые задания.

В такой бурной текучке я, признаюсь честно, не обратил внимания на сообщение агента, назовем его Вернер, мелкого коммерсанта, владельца небольшой импортно-экспортной фирмы, который находился у меня на связи.

— Знаете, господин инженер Вайс (под такой фамилией я выступал тогда перед своими местными помощниками), мне повстречался на днях давний приятель, — сообщил он новость. — Раньше он жил в Вене и был хауптштурмфюрером СС, сотрудником Службы безопасности. Зовут его Зепп. Я не видел его лет шесть. После войны он поселился в Зальцбурге, в американской зоне. Чем-то приторговывает, посредничает… Так вот, Зепп рассказал странную историю, которая, полагаю, заинтересует вас…

И Вернер передал то, что Зепп услышал от своего бывшего начальника, проживавшего в местечке Альтаус-Зее, которое находится возле Мертвых гор в австрийской провинции Штирия, штурмбаннфюрера СС Вильгельма Хёттля. Он был одним из ближайших сотрудников уже известного нам руководителя внешней разведки Главного управления имперской безопасности бригадефюрера СС Вальтера Шелленберга. После капитуляции Германии Хёттлъ сумел ловко избежать ответственности за военные преступления, установив контакт с американской и английской спецслужбами. С их помощью бывший шеф шпионской сети на Балканах и Апеннинском полуострове получил индульгенцию — удостоверение о денацификации, обосновался в альпийской глухомани и стал директором сельской школы.

Хёттль недавно сообщил Зеппу, что начальник Службы безопасности группенфюрер СС Райнхард Гейдрих в 1936–1937 годах спровоцировал Сталина начать истребление высшего командного состава Красной армии. Он, Гейдрих, приказал изготовить фальшивое досье, из которого убедительно явствовало, что тогдашний заместитель наркома обороны Советского Союза маршал Тухачевский и его ближайшие соратники, занимавшие ключевые посты в войсках, длительное время состояли агентами немецкой разведки. По заданию руководства вермахта они организовали заговор, чтобы свергнуть Сталина и коммунистов и установить в Советской России военную диктатуру. Мастерски изготовленное фальшивое дело Гейдрих сумел ловко передать в руки хозяина Кремля, и тот, не мешкая, отдал приказ арестовать заговорщиков. Через несколько дней специально созданный военный трибунал приговорил маршала Тухачевского и его сподвижников к расстрелу…

Сообщение Вернера, конечно, заинтересовало меня. Ничего подобного не приходилось слышать на Лубянке. Я знал одно: Тухачевский и с ним несколько высших военачальников были справедливо осуждены задолго до войны как заговорщики, посягнувшие на советскую власть, собиравшиеся убить Сталина и установить у нас военно-фашистскую диктатуру. Действовали они по заданию немецкого генералитета, руководства нацистской партии и гитлеровских спецслужб, агентами которых длительное время являлись. Метастазы заговора опутали все советские вооруженные силы, но наш вождь вовремя разоблачил предателей и шпионов и провел в 1937–1939 годах генеральную чистку командирского корпуса Красной армии. И это знали все у нас.

Поэтому я решил, прежде всего, лично проверить странную, на мой взгляд, историю и поручил Вернеру под благовидным предлогом устроить мне встречу с Зеппом.

Прошел, наверное, месяц, если не больше, но мой австрийский помощник молчал о Зеппе. Пришлось напомнить об этом Вернеру. С виноватым видом тот ответил, что никак не смог связаться с приятелем.

— Звонил ему несколько раз, — развел руками Вернер, — но мой эсэсовец куда-то уехал. И как я понял хозяина его квартиры, убрался куда-то далеко. Не иначе, поступил во французский Иностранный легион. Как-то он обмолвился, что собирается еще повоевать…

На этом все дело и закончилось.

Заметки на полях

Гейдрих Райнхард Тристан Ойген (1904–1942). Один из руководителей Службы безопасности (СБ) СС гитлеровской Германии. Обергруппенфюрер СС и генерал полиции.

Родился в городе Галле, сын директора консерватории. В детстве увлекался музыкой, прекрасно играл на скрипке. С 1922 года начал служить на военно-морском флоте. В 1926 году — лейтенант на крейсере «Берлин». Затем старший лейтенант на флагманском корабле «Шлезвиг-Гольштейн».

В 1931 году по решению суда чести ему было предложено подать в отставку за отказ от помолвки со своей первой возлюбленной, дочкой влиятельного предпринимателя. В этом же году вступил в гамбургский отряд СС. По заданию рейхсфюрера СС Гиммлера в июле 1932 года разработал проект создания Службы безопасности и вскоре возглавил отдел СБ в составе управления СС.

После прихода нацистов к власти назначен уполномоченным по политической полиции Баварии, на основе которой была создана тайная государственная полиция — гестапо. С 1934 года — начальник Главного управления СБ, а в 1935 году создает Главное управление полиции безопасности. Таким образом, Гейдрих фактически объединил в своих руках руководство всеми спецслужбами рейха.

В 1939 году — начальник Главного управления имперской безопасности. Через два года назначен заместителем имперского протектора Богемии и Моравии. Фактически руководил всеми жестокими мерами по подавлению чешского антифашистского движения.

25 мая 1942 года был смертельно ранен в Праге осколками бомбы, которую метнули в его автомобиль чешские боевики, сброшенные с самолета английской разведкой.

 

Штурмбаннфюрер СС раскрывает тайну

Повседневные хлопоты заставили меня забыть об этом случае. И лишь спустя полгода, весной пятидесятого, я вспомнил об эсэсовце Зеппе и его шефе из Главного управления имперской безопасности штурмбаннфюрере СС Вильгельме Хёттле, когда обнаружил на прилавке в книжном магазине новый бестселлер «Тайный фронт. Организация, личный состав и операции немецкой разведки» некоего Вальтера Хагена, только что выпущенный венским издательством «Нибелунген ферлаг». Вполне понятно, что меня сразу заинтересовала глава «Дело Тухачевского», где подробно излагалось, как Райнхард Гейдрих с благословения самого фюрера устроил провокационную акцию, на которую клюнул кремлевский диктатор и уничтожил самых способных советских полководцев и более тридцати тысяч человек из командного и начальствующего состава Красной армии. Это позволило вермахту через четыре года успешно развязать молниеносную войну против восточного гиганта, осадить Ленинград, занять ближние окрестности Москвы и поставить Советский Союз на грань поражения.

Вот что писал Вальтер Хаген: «В 1935 году Райнхард Гейдрих решил использовать свою Службу безопасности против Советского союза. Его агент установил связь с главной в те времена белоэмигрантской организацией в Париже — Русским общевоинским союзом — и стал получать информацию от одного из руководителей этой организации, бывшего белого генерала Николая Скоблина. Его жена, знаменитая певица Надежда Плевицкая, была агентом советской внешней разведки. Она привлекла мужа к сотрудничеству с Лубянкой…»

Из архивной справки

Русский общевоинский союз (РОВС), антисоветская организация, объединившая русские эмигрантские военные и военно-морские структуры во всех странах в 1924–1940 годах.

Во главе РОВСа стояли великий князь Николай Николаевич (1859–1929), генерал от кавалерии, верховный главнокомандующий и главнокомандующий Кавказской армией в Первую мировую войну, и главнокомандующий Крымской армией и правитель Крыма в Гражданскую войну генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель (1878–1928). Вначале РОВС объединял до 100 тысяч человек. Печатный орган — «Часовой» (1929).

В 1929 году после смерти П. Врангеля и великого князя союз возглавил генерал от инфантерии Александр Павлович Кутепов (1882–1930). Он был похищен в Париже агентами ОГПУ и умер по пути в Новороссийск на советском пароходе. Должность Кутепова занял генерал-лейтенант Евгений Карлович Миллер (1867–1937), в 1918 году после высадки английских оккупационных войск в Архангельске занимавший посты генерал-губернатора, главнокомандующего войсками Северной области и начальника края и возглавлявший так называемое Северное правительство. В 1936 году был вывезен сотрудниками НКВД из Парижа в Москву и в 1937 году расстрелян. После этого западные спецслужбы перестали доверять руководству РОВСа и лишили его материальной поддержки. Деятельность союза была свернута, а в 1940 году он прекратил свое существование.

Заметки на полях

Скоблин Николай Васильевич (1894–1938). Оперативный псевдоним — Фермер. Генерал-майор (1920).

В годы Гражданской войны командовал корниловской дивизией белой армии. После разгрома врангелевской армии в Крыму жил в эмиграции — в Турции, Болгарии, Франции. В 1921 году женился на эмигрантке, известной русской певице Н. В. Плевицкой. Стал одним из руководителей РОВСа.

В сентябре 1930 года завербован советской внешней разведкой на патриотической основе. Вербовка была проведена с помощью его жены Н. Плевицкой, которая уже сотрудничала с Иностранным отделом ОГПУ. Активный участник похищения председателя РОВСа Е. Миллера. После этого бежал в Испанию, где погиб при неизвестных обстоятельствах. (Одна из версий — стал жертвой бомбежки, проводившейся немецкой авиацией.)

Плевицкая Надежда Васильевна (1884–1940). Агент советской внешней разведки.

Известная русская певица (меццо-сопрано), исполняла народные, главным образом городские, песни. После 1920 года поселилась за рубежом. Гастролировала в странах Западной Европы и США.

С 1930 года вместе со своим мужем генералом Н. Скоблиным сотрудничала с Иностранным отделом ОГПУ. В 1937 году арестована французскими властями и осуждена за участие в похищении руководителя РОВСа генерал-лейтенанта Е. Миллера агентами НКВД. Скончалась в тюрьме в 1940 году во время гитлеровской оккупации Франции.

Но вернемся к книге Вальтера Хагена. «Через своего агента, — повествует дальше автор, — Гейдрих к концу 1936 года сумел получить от Скоблина сведения о том, что Тухачевский хочет захватить власть и избавиться от Сталина и большевистского режима. Была ли эта информация правдивой, остается вопросом, поскольку шеф НКВД Николай Ежов, который передал Генеральному прокурору Андрею Вышинскому свидетельства против Тухачевского, вскоре сам был арестован и казнен. Вообще невозможно точно определить, когда Гейдриху пришла в голову мысль о чудовищной интриге, которая должна была вызвать падение Тухачевского. Но она, возможно, родилась даже до решающего разговора с Гитлером и Гиммлером в канун рождества 1936 года, когда начальник Службы безопасности впервые сказал своим руководителям о намерении советского маршала захватить власть.

Фюрер и верховный шеф эсэсовцев ухватились за мысль, что раскол в коммунистической империи дал бы возможность нанести мощный удар по СССР. Было два возможных варианта действий. Берлин мог бы поддержать Тухачевского и таким образом помочь ему ликвидировать большевизм либо выдать „красного Наполеона“ Сталину и благодаря этому нанести невосполнимый ущерб мощи Советского Союза…»

После долгой дискуссии, уверяет Хаген, Гейдрих сумел убедить Гиммлера и, самое главное, Гитлера, что Германия должна выступить на стороне Сталина. Тухачевского и его сподвижников надо представить как изменников, и Красная армия, помимо всего прочего, лишится своих наиболее способных генералов и офицеров. Все, что для этого требуется, следует сделать так, чтобы в руки Сталина попали доказательства изменнических связей Тухачевского с германским Верховным командованием.

И все пошло как по маслу. Операция была подготовлена в обстановке строжайшей секретности. Она продолжалась с 1936 по 1937 год. Гейдрих, не входя в детали, сообщил о ней только своим непосредственным подчиненным. Позднее группенфюрер СС Вильгельм Берендс рассказал автору, как он разрабатывал технические детали операции. Кроме Гиммлера, Гитлера и, конечно, самого Гейдриха, лишь Берендс знал все секреты…

Заметки на полях

Берендс Вильгельм (1907–1946). Группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции. Доктор юридических наук.

В 1938 году — руководитель Берлинской службы безопасности. С декабря 1933 года — на руководящих постах в имперском руководстве СС. Один из организаторов нацистского террора на территории бывшей Югославии. С 1943 года начальник штаба имперского комиссара по укреплению германской нации. Апрель — октябрь 1944 года — высший руководитель СС и полиции в Сербии, Санджаке и Черногории.

Руководил карательными операциями против партизан и гражданского населения.

В июле 1945 года сдался в плен английским властям. Передан Югославии как военный преступник. Повешен по приговору народного трибунала.

Кстати, Хаген столкнулся с Берендсом в Белграде, когда тот был начальником войск СС и полиции. Заметив это в скобках, полистаем дальше страницы его «Тайного фронта…». А там говорится, что поначалу Гейдрих попытался привлечь к заговору против Тухачевского руководителя абвера Вильгельма Канариса. Он попросил адмирала разрешить ему взять любые документы, находившиеся в распоряжении этого ведомства и касающиеся переписки германского Верховного командования с русскими относительно военного сотрудничества в двадцатых годах, и в особенности подлинные письма Тухачевского и других советских военачальников. Но Канарис, хорошо знавший Гейдриха, сразу заподозрил, что шеф Службы безопасности затеял какую-то нечестную игру, нашел благовидный предлог и отказал. Тем не менее Гейдрих и Берендс получили то, что хотели, и без помощи адмирала. Как это было сделано, не совсем ясно, но известно, что по меньшей мере один раз Берендс взломал помещение архива немецкого Верховного командования и похитил ряд документов.

Получив, что ему требовалось, Берендс в апреле 1937 года стал готовить фальшивки в изолированном от внешнего мира подвале здания гестапо на Принц-Альбрехтштрассе в Берлине. Для этой цели он оборудовал лабораторию со всеми необходимыми техническими приспособлениями и лично позаботился о мерах безопасности. Лаборатория была полностью изолирована от остальной части здания. В нее могли входить только те, кто непосредственно там работал, а у входа стоял специально подобранный охранник.

Короче говоря, документы были изготовлены быстро, и через несколько дней, в начале мая, Гиммлер мог передать досье, вполне объемистую папку, Гитлеру. Кроме нескольких подлинных писем в ней были самые разнообразные сфальсифицированные бумаги, включая расписки русских генералов в получении весьма значительных денежных сумм, будто бы врученных им германской секретной службой в обмен за предоставленную информацию. Гитлер высоко оценил качество документов и санкционировал передачу дела русским. Далее Гейдрих действовал по специально разработанному плану продвижения фальшивки. Досье собирались переслать в Москву через генеральный штаб чехословацкой армии, который, как известно, находился в тесном контакте с Генеральным штабом РККА. Связь была установлена через агента, направленного Берендсом в Чехословакию под вымышленным именем для того, чтобы подготовить почву.

Однако чехи отказались раскрыть каналы, по которым документы будут посланы Сталину. Таким образом, не было гарантии, что досье по пути не попадет в руки кого-нибудь из друзей Тухачевского. Гейдрих отверг этот план как слишком рискованный и предпочел прямо обратиться в советское полпредство в Берлине. Он установил контакт с одним из его сотрудников, о котором гестапо было известно, что тот в действительности служит в русской разведке, и открыто предложил передать информацию в его распоряжение. Псевдодипломат немедленно вылетел в Москву, откуда вскоре вернулся в сопровождении специального представителя Ежова, народного комиссара внутренних дел. Гейдриху никогда не приходилось вступать в сделки с советскими властями. Еще труднее ему было вообразить, что придется им продавать фальшивки собственного изготовления. Однако он все быстро прикинул и потребовал сумму в три миллиона рублей. На следующий день Берендс вручил папку гонцу из Москвы и получил в обмен увесистый пакет с банкнотами…

Запущенный Гейдрихом механизм сработал без помех. Тухачевского с единомышленниками сразу же арестовали. Судебный процесс против них начался в десять часов утра 10 июня. К девяти вечера этого же дня все было кончено. Слушание началось с речи Ворошилова о военном заговоре, за которой последовали допросы обвиняемых.

Согласно советским сообщениям, обвиняемые, подавленные массой улик, столкнувшись с письмами, выполненными их собственными почерками и адресованными германскому Верховному командованию, сломались и признали свою вину. Заключительное выступление Ворошилова продолжалось чуть более двадцати минут. Он потребовал изгнать обвиняемых из рядов Красной армии и приговорить их к высшей мере наказания. Через несколько минут огласили приговор — смертная казнь. С обвиняемых сорвали знаки отличия и ордена, и через двенадцать часов вердикт был приведен в исполнение.

Расстрельным взводом, как говорят, командовал по приказу Сталина маршал Блюхер, который через несколько лет сам стал жертвой сталинских репрессий. А вообще за исключением двух маршалов, Ворошилова и Буденного, все члены суда над Тухачевским и его сподвижниками рано или поздно кончили свою жизнь насильственной смертью.

И последнее, о чем пишет Хаген: «Гейдрих с гордостью думал, что его фальшивка сыграла решающую роль в осуждении русского маршала. До последнего дня жизни он (Гейдрих. — В. Ч.) был уверен в важности своей операции. Но группенфюрер СС Берендс не был убежден в этом. Правда, поначалу он разделял оценку своего шефа, но по мере того, как русская армия все ближе подходила к Белграду, он, Берендс, все чаще говорил мне о своих сомнениях. Сработанная им фальшивка преследовала его.

Решающее поражение, которое Германия потерпела от русских, заставило его размышлять: не лучшим ли вариантом было бы поддержать заговор Тухачевского по свержению Сталина. Падение маршала, заявил в 1944 году группенфюрер СС, лишь на очень короткое время задержало строительство русской армии, и большевистский режим остался нетронутым и не сталкивался с каким-либо вызовом внутри страны. Сталинские энергия и организационное чутье быстро устранили небольшую заминку в развитии советской военной техники, вызванной делом Тухачевского. Живой маршал, поучал Берендс, был бы ценнее для Германии, чем десять Власовых. Даже если активная поддержка приписываемых планов путча оказалась бы неосуществленной, поскольку Скоблин уже предал их, Германия должна была бы сделать все возможное, чтобы спасти жизнь маршалу и вывезти его из страны».

Книга Вальтера Хагена вызвала большой интерес. В ней впервые с большим знанием дела повествовалось об операциях Службы безопасности гитлеровской Германии в предвоенный период и во время Второй мировой войны. Ясно, что автор был непосредственным участником многих эпизодов. Значит, его нужно было искать среди сотрудников разведывательных и контрразведывательных структур Третьего рейха. В конце концов удалось установить, что Вальтера Хагена в природе не существует.

Это — литературный псевдоним, за которым скрывался не кто иной, как начальник балканского отделения внешней разведки Главного управления имперской безопасности штурмбаннфюрер СС Вильгельм Хёттль.

 

Загробные мемуары

Вскоре множество других дел охладили мой интерес к бывшему штурмбаннфюреру Вильгельму Хёттлю. Я вспомнил о нем в 1954 году, когда вышли в свет мемуары его начальника, руководителя VI (разведывательного) управления главка имперской безопасности бригадефюрера СС Вальтера Шелленберга. Автор, выдающийся немецкий разведчик, не смог увидеть свое детище: он ушел из жизни двумя годами раньше. Все послевоенное время до своей кончины Шелленберг сотрудничал с английской разведкой. Поэтому не зря его мемуары впервые появились в 1954 году на английском языке, а не на родном немецком, на котором писал бригадефюрер. И, конечно, британские спонсоры автора внесли в его рукопись немало того, что им хотелось.

«…В июне 1937 года, — читаем мы в главе „Дело Тухачевского“ книги мемуаров Шелленберга, — агентство ТАСС сообщило, что заместитель наркома обороны предстал перед военным судом и по требованию генерального прокурора Андрея Вышинского приговорен вместе с восемью другими обвиняемыми к смертной казни. Приговор был приведен в исполнение вечером того же дня. Обвинение гласило: „Измена Родине в результате связи с военными кругами одного государства, враждебного СССР“.

Сообщение об этом приговоре принадлежит к наиболее интересным страницам одной из самых загадочных глав истории последних десятилетий, подлинная подоплека которой до сих пор освещена недостаточно ясно.

И в Советской России, и в национал-социалистической Германии прилагалось немало усилий, чтобы окутать дело Тухачевского тайной. Я попытаюсь, опираясь на прошедшие через мои руки документы и на основе событий, очевидцем и участником которых был я сам, внести свой вклад в выяснение этого дела…»

Посмотрим, как выполняет свое обещание Вальтер Шелленберг. «Когда в Германии пришли к власти национал-социалисты, — пишет автор, — руководство компартии (разумеется, немецкой. — В. Ч.), получило из Москвы указание считать врагом номер один не национал-социалистическую рабочую партию, а социал-демократическую. В политическом руководстве национал-социалистов Сталин видел тогда попутчика в достижении собственных революционно-политических целей в Европе, причем он рассчитывал, что в один прекрасный день Гитлер обратит свое оружие против буржуазии Запада, борьба с которой должна истощить его силы».

После такой идеологической артподготовки бывший бригадефюрер СС переходит к сути дела: «Гейдрих получил от проживавшего в Париже белогвардейского генерала Скоблина сообщение о том, что маршал Тухачевский во взаимодействии с германским генеральным штабом планирует свержение Сталина. Скоблин не смог представить документальных доказательств участия германского генералитета в перевороте, однако он, Гейдрих, усмотрел в его сообщении столь ценную информацию, что счел целесообразным принять фиктивное обвинение командования вермахта, поскольку использование этого материала позволило бы приостановить растущую угрозу со стороны Красной армии, превосходящей по своей мощи германские вооруженные силы… Информация Скоблина была передана Гитлеру. Фюрер стал перед трудной проблемой, которую необходимо было решить. Если бы он высказался в пользу Тухачевского, Советам, возможно, пришел бы конец, однако неудача вовлекла бы Германию в преждевременную войну. А разоблачение маршала тоже было нежелательным: оно влекло за собой укрепление советской власти.

Гитлер решил вопрос не в пользу Тухачевского. Что его побудило принять такое решение, осталось неизвестным ни Гейдриху, ни мне. Вероятно, он считал, что ослабление Красной армии в результате „децимации“ советского военного командования на определенное время обеспечит его тыл в борьбе с Западом.

В соответствии со строгим указанием Гитлера „дело Тухачевского“ надлежало держать в тайне от немецкого командования, чтобы заранее никто не мог предупредить маршала о грозящей ему опасности. Было предписано и впредь поддерживать версию о тайных связях Тухачевского с командованием вермахта, чтобы выдать его Сталину как предателя. Поскольку не существовало письменных доказательств таких тайных сношений в целях заговора, по приказу Гитлера (а не Гейдриха) был произведен налет на архив вермахта и служебное помещение военной разведки и контрразведки — абвера… в результате этой операции обнаружили несколько подлинных документов о сотрудничестве рейхсвера и Красной армии. Чтобы замести следы ночного вторжения в помещение архива, там устроили небольшой пожар… Теперь полученный материал, — продолжает раскручивать „дело Тухачевского“ мемуарист, — следовало надлежащим образом обработать. Для этого не потребовалось грубых фальсификаций, как утверждали позже: достаточно было ликвидировать „пробелы“ в беспорядочно собранных подлинных документах. Уже через четыре дня Гиммлер смог представить Гитлеру объемистую кипу материалов.

Подборку документов предполагалось передать по агентурным каналам чехословацкому генеральному штабу, который поддерживал тесные контакты с советским партийным руководством. Однако Гейдрих избрал более надежный путь. Один из его доверенных людей, штандартенфюрер СС Берендс (позже он стал группенфюрером СС. — В. Ч.), был послан в Прагу, чтобы там установить контакт с одним из близких друзей тогдашнего президента Чехословакии Бенеша. Опираясь на полученную информацию, Бенеш написал личное письмо Сталину.

Вскоре после этого через президента Бенеша пришел ответ из России с предложением связаться с одним из сотрудников русского полпредства в Берлине. Так мы и сделали. Сотрудник полпредства сейчас же вылетел в Москву и возвратился с доверенным лицом Сталина, снабженным специальным документом, который был подписан шефом ГПУ Ежовым. К всеобщему удивлению, Сталин предложил деньги за материалы о „заговоре“. Ни Гитлер, ни Гиммлер, ни Гейдрих не рассчитывали на вознаграждение. Гейдрих потребовал три миллиона золотых рублей, чтобы, как он считал, сохранить лицо перед русскими. По мере получения материалов и беглого их просмотра специальный эмиссар Сталина выплачивал установленную сумму. Это было в середине мая 1937 года».

Далее события быстро идут к концу. «4 июня, — хладнокровно заключает бывший шеф нацистской внешней разведки, — Тухачевский после неудачной попытки самоубийства был арестован и против него по личному приказу Сталина начали закрытый судебный процесс. Как сообщило ТАСС, маршал и остальные подсудимые во всем сознались. Через несколько часов после оглашения приговора состоялась казнь. Расстрелом командовал маршал Блюхер, впоследствии сам ставший жертвой очередной чистки.

Часть „иудиных“ денег я приказал пустить под нож после того, как несколько немецких агентов были арестованы ОГПУ, когда они расплачивались этими купюрами в России. Сталин произвел выплату крупными банкнотами, все номера которых были зарегистрированы советской контрразведкой…»

«Дело Тухачевского по своей сути», — заканчивает Вальтер Шелленберг, — «явилось как бы прологом будущего альянса Сталина с Гитлером, который после подписания договора между Москвой и Берлином 23 августа 1939 года стал событием мирового значения».

 

Две версии, а суть одна

Что можно сказать об этих двух версиях по «делу Тухачевского», с которыми весь мир, за исключением Советского Союза и стран Варшавского Договора, с интересом познакомился в первой половине пятидесятых годов?

Первое, что бросается в глаза даже не особенно дотошному читателю: и та и другая версии очень схожи между собой. Основа у них одна и та же, разнятся они лишь деталями. Создается впечатление, что Хёттль заимствовал историю о «деле Тухачевского» у своего начальника Шелленберга, который, в отличие от подчиненного, был посвящен, пусть не с самого начала, в затеянную Гейдрихом операцию по созданию фальшивого досье, подкрепляющего документально миф о заговоре маршала Тухачевского и других советских военачальников против кремлевского диктатора.

Сам Хёттль, во избежание кривотолков, пишет в своей книге, что о «деле Тухачевского» он узнал от группенфюрера СС Берендса, который по поручению Гейдриха в основном руководил затеянной провокацией. Наверное, это так и было. Но штурмбаннфюрер СС почему-то умалчивает о том, что подробную информацию о фальшивке он получил от начальника внешней разведки в 1949 году, когда навестил его в курортном местечке возле Турина, в Северной Италии. Именно здесь бригадефюрер СС под присмотром британских разведчиков коротал свои последние дни. Нет сомнений, что Хёттль сообщил бывшему шефу о том, что заканчивает работу над рукописью своей книги «Тайный фронт…». Тот сразу сообразил, что представляется удобный случай запустить пробный шар — быстро опубликовать дезинформационную версию о «деле Тухачевского»: как гениальному Райнхарду Гейдриху удалось состряпать фальшивку, на которую клюнул сам суперподозрительный кремлевский властитель и начал истреблять цвет высшего командного и начальствующего состава Красной армии. Шелленберг показал сообразительному подчиненному свои материалы. И через полгода читающий мир впервые познакомился с «делом Тухачевского» в пересказе отставного штурмбаннфюрера СС. Конечно, Хёттль кое-что напутал, но главное было сделано: широкий круг читателей, прежде всего в Германии, во-первых, убедился, как хитро, умно и эффективно работала немецкая Служба безопасности в канун Второй мировой войны, и, во-вторых, понял, что, обладая таким мощным разведывательным аппаратом, Третий рейх обязательно одолел бы антигитлеровскую коалицию, если бы не засевшие в важных немецких государственных структурах предатели разных чинов и рангов, которые продались большевикам и западным империалистам.

Правда, Хёттль упустил один важный момент, ради которого, можно сказать, Шелленберг с английскими кукловодами городил все дело. Вернитесь, пожалуйста, к последнему абзацу главы мемуаров бригадефюрера СС. Это оглушительный аккорд, на фоне которого Сталин предстает как угодливый мелкопоместный дворянчик, принесший в жертву владетельному барону самого лучшего из своих оруженосцев, дабы завоевать расположение сеньора. Именно с этого момента началось сближение Москвы и Берлина, которое завершилось подписанием пакта о ненападении с секретными приложениями к нему в августе 1939 года. Отсюда вывод: Вторую мировую войну развязал не только Гитлер, но и Сталин.

Страшное обвинение, чернящее хозяина Кремля в глазах людей на всей нашей планете. Одна фальшивка породила другую. Не забывайте: в пятидесятых годах начала стремительно разгораться новая война — «война холодная», в которой использовали самое грязное пропагандистское оружие — ложь, клевету, низкопробные фальшивки.

Кстати, обвинение Сталина в том, что он проявлял инициативу в установлении сотрудничества с Гитлером и ради этого угодничал перед фюрером, весьма сомнительно. Все это досужие домыслы некоторых историков и журналистов, занимающих крайние антисоветские позиции. Объективными свидетельствами очевидцев и документами, подтверждающими эту версию, историческая наука не располагает. Об этом убедительно пишет один из руководителей советской внешней разведки в тридцатых — пятидесятых годах прошлого века генерал-лейтенант в отставке Павел Судоплатов в своей книге «Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год»: «Очень часто Сталину приписывают инициативу договориться. На самом деле Гитлер первым начал прощупывать позицию Советского Союза…»

Громкая сенсационность лживой информации отвлекла внимание читателей от критического подхода к версии Шелленберга — Хёттля. А ведь в изложении «дела Тухачевского» они допустили массу неточностей, несуразностей, ошибок и выдумок. В книге Шелленберга, например, сообщается, что Тухачевский был арестован 4 июня 1937 года. На самом деле это произошло 22 мая. Автор не удосужился заглянуть в подшивку любой газеты, чтобы убедиться в этом, ведь сообщение ТАСС напечатала вся мировая пресса. К слову сказать, суд состоялся 10 июня, приговор объявлен — 11-го. В ночь на 12-е он был приведен в исполнение, а Сталин выступал на Военном совете с сообщением о предательстве Тухачевского и его единомышленников 3 июня. Таковы факты.

Шелленберг и Хёттль уверяют: расстрелом осужденных командовал маршал Блюхер. Это выдумка, как говорится, для красного словца, маршал был одним из членов Особого судебного присутствия Верховного суда, на котором председательствовал военный судья Ульрих. Приговоры приводили в исполнение коменданты НКВД Блохин и Игнатьев. Осужденным поодиночке, так сказать, в порядке живой очереди вгоняли пулю в затылок. Расстрельного взвода или команды, как пишут Хёттль и Шелленберг, никогда не было. Это в Германии и вообще на Западе традиционно действовали расстрельные команды. В Советской России поступали проще и экономнее — одна пуля в голову, и дело с концом.

К слову сказать, автору этих строк, пришедшему в центральный аппарат внешней разведки в марте 1944 года, Блохин хорошо запомнился. Это был худощавый, выше среднего роста мужчина с роскошными фельдфебельскими усами. Он руководил тогда комендатурой и дослужился до звания генерал-майора. Игнатьева я не помню. Что касается Блохина, то в самом начале «хрущевской оттепели» расстрельных дел мастера по постановлению Совета Министров СССР лишили высокого воинского звания и уволили из органов госбезопасности, как «дискредитировавшего себя за время работы»…

Возвращаясь к «делу Тухачевского», скажу, что таких нелепиц в версии Шелленберга — Хёттля не одна, не две, а гораздо больше. Не буду всех их пересчитывать. Остановлюсь лишь на эпизоде с похищением эсэсовской командой документов из архивов абвера и генерального штаба, которые потребовались для изготовления фальшивого досье.

Помните, как Гейдрих пытался получить у начальника военной разведки и контрразведки Канариса разрешение отобрать в архиве документы для служебной надобности, естественно. Но сверхосторожный шеф абвера, почуявший что-то неладное, отказался это сделать. Амбициозный Гейдрих был взбешен. Конечно, можно было уломать адмирала, но для этого требовалось время, а его у начальника Службы безопасности не было. Тогда, как поясняют Шелленберг и Хёттль, он, Гейдрих, решил ночью совершить налет на помещение архивов и похитить необходимые документы, а чтобы скрыть следы, поджечь хранилище. Отборная команда эсэсовских головорезов с шумом и гамом совершила такую топорную операцию.

Ни один мало-мальски грамотный разведчик или контрразведчик никогда не решился бы на подобную акцию, словно списанную со страниц низкопробного шпионского детектива. Она загодя была бы обречена на скандальный провал. Сочинители послевоенной версии «дела Тухачевского» ухватились за одно убийственное доказательство: пожар в архиве. Огонь действительно погулял здесь в начале мая 1937 года, и это событие отмечено во всех городских хрониках. Но случился пожар из-за тривиального короткого замыкания в старой электропроводке. Газетные репортеры тогда отметили: часть архива была повреждена, что дало возможность авторам послевоенной версии вволю пофантазировать, опираясь, так сказать, на документальную базу.

 

Фальшивые рубли за поддельные документы

Чувство реального очень часто изменяет авторам версии. И у Хёттля, и у Шелленберга это особенно видно, когда они излагают эпизод о передаче фальшивого досье Сталину. Причем каждый из них делает это по-разному.

Хёттль в своем «Тайном Фронте…» сообщает: «Существовал оригинальный план передать фальшивые документы через чехословацкий генеральный штаб, который, как было известно, находился в тесном контакте с русским. Связь была установлена через агента, направленного Берендсом в Чехословакию под вымышленным именем для того, чтобы сделать необходимые приготовления.

Чехи отказались, однако, раскрыть каналы, по которым документы будут посланы Сталину, и поэтому, казалось, нет никакой гарантии, что по пути они не попадут в руки кого-нибудь из друзей Тухачевского. Но Гейдрих отверг идею использовать чехов как слишком рискованную и предпочел прямо обратиться в советское полпредство в Берлине. Шеф Службы безопасности установил контакт с одним из сотрудников полпредства, о котором в гестапо было известно, что он в действительности является офицером русской разведки, и совершенно открыто предложил передать информацию в его распоряжение.

Русский немедленно улетел в Москву, откуда вскоре вернулся в сопровождении специального представителя Ежова, главы русского ГПУ. Этот представитель заявил, что уполномочен лично Сталиным вести переговоры о покупке документов».

Любому здравомыслящему человеку этот план Гейдриха наверняка покажется не оригинальным, а совершенно нереальным, если не невероятно глупым. Для чего осторожному шефу безопасности раскрывать свои карты и действовать прямой наводкой, в лоб? Где его прославленная тевтонская хитрость? Похоже, планированием этой сложной операции занимались не многоопытные мастера тайных интриг и провокаций Гейдрих и Берендс, а стажеры, делающие свои первые шаги по кривым тропинкам тайных служб.

Не будем придираться к таким неточностям и ошибкам, когда автор, в данном случае Шелленберг, упорно именует Ежова «главой русского ГПУ», хотя события происходят в 1937 году, а ГПУ, точнее ОГПУ, уже три года как не существовало. Оно тогда влилось во вновь образованный в 1934 году Народный комиссариат внутренних дел, который с августа 1936 по ноябрь 1938 года возглавлял Николай Ежов. Эти факты не представляли государственных секретов, они были широко известны во всем мире. Просто удивительно, как о них не знали руководящие сотрудники Службы безопасности гитлеровской Германии и ее внешней разведки. Лишь одно это сразу заставляет читателей задуматься: не грубую ли фальшивку пытаются всучить ему?

Но Хёттля сомнения не терзали, и он ничтоже сумняшеся разыгрывает эту, как ему кажется, козырную карту.

Экс-штурмбаннфюрер СС с гордостью за своего «большого шефа» сообщает, что Гейдрих заломил за свою фальшивку три миллиона золотых рублей. Русские не торговались, и на следующий день Берендс передал представителю Ежова папку с фальсифицированными документами и взамен получил от него увесистый пакет с условленной суммой в крупных рублевых купюрах.

А далее следует совсем невероятный зигзаг в духе дешевого боевика. Хёттль, со слов Берендса, свидетельствует: «Гейдрих передал эти купюры в распоряжение русского отделения германской секретной службы. Случайно, однако, три заброшенных позже в Россию немецких агента, расплатившись этими деньгами, были тотчас же арестованы ГПУ». И далее экс-штурмбаннфюрер СС глубокомысленно добавляет: «Очевидно, либо русские расплатились фальшивыми купюрами, либо настоящими, помеченными особым образом, чтобы их при платеже было легко опознать. То, что русские расплатились фальшивой монетой за его хорошо сработанную фальшивку, приводило Гейдриха в ярость все последующие годы».

Ничего не скажешь: с точки зрения литературного ремесла этот эпизод — неплохой сюжетный ход. Но в жизни, в разведывательных делах такого никогда не бывает. Снабдить своих агентов денежными знаками, полученными от противника, и не проверить их подлинность?! Даже новичок в любой секретной службе так действовать не будет.

Почти так же эпизод с передачей фальшивого досье в Москву описывает Шелленберг. Он только отказывается от анекдотического пассажа с тремя миллионами поддельных рублей, которые использовали агенты немецкой Службы безопасности на территории России, что привело их к провалу. Бывший шеф Хёттля, очевидно, понял, что все это смахивает на грубейшую ошибку, а он, бригадефюрер СС и начальник гитлеровской внешней разведки, привык работать тоньше.

А вообще глава мемуаров Шелленберга, посвященная «делу Тухачевского», как и аналогичный раздел в книге Хагена-Хёттля, тоже удивляет обилием неточностей и лживых выдумок. Но не буду, повторюсь, больше отнимать время у читателей ради знакомства с подобного рода перлами. Скажу лишь одно: диву даешься, насколько неточно и искаженно велась элементарная хронология событий общественно-политической жизни, деятельности административных и военных структур Советского Союза гитлеровскими спецслужбами, если их бывшие руководители искажают факты даже в изготовленных ими фальшивых документах, где, казалось бы, все подлинные события должны были бы излагаться точно, чтобы не вызвать сразу подозрений.

Надо отметить, что нелепицы версии Шелленберга — Хёттля быстро бросились в глаза не только профессионалам тайных служб и непредвзятым историкам, но и мало-мальски разумным читателям и вызвали у них неприятные ощущения: что-то здесь не так, уж слишком грубо сколочена эта версия, нужно ко всей этой неаппетитной исторической стряпне отнестись с осторожностью.

Разговоры вокруг «фальшивого досье» обергруппенфюрера СС Гейдриха прекратились. Но это на Западе. А в Советском Союзе, как говорится, широкие массы читателей вообще не имели никакого представления об опусах бывшего начальника внешней разведки главка имперской безопасности и одного из его ближайших помощников.

Что касается автора этих строк, то за каждодневной оперативной суетой он вскоре забыл о странной истории с «делом Тухачевского». И лишь эмоциональная речь Н. С. Хрущева, которую советский лидер произнес спустя добрый десяток лет с трибуны XXII съезда КПСС и которая потрясла меня до глубины души, напомнила о «деле Тухачевского». Я решил, что нельзя откладывать его в долгий ящик и пора как следует заняться им.

 

Отвергнутое предложение

Внимательно перечитав материалы из советских и зарубежных средств массовой информации, а также данные, полученные мной в бытность в Вене, я наметил следующий план действий:

утверждают, что слухи о заговоре военных против хозяина Кремля стали распространяться не в 1937 году, а значительно раньше — в 1930-м. Выяснить, так ли это;

версию о существовании фальшивого досье немецкой Службы безопасности нужно проверить по материалам заседания Главного Военного совета 1–4 июня 1937 года, на котором с сообщением о предстоящем судебном процессе над Тухачевским и его сподвижниками выступил тогдашний народный комиссар обороны маршал Клим Ворошилов. В его сообщении фигурировало такое утверждение: «Вина преступников полностью доказана, они пойманы с поличным». Подобные категоричные дефиниции, которые перешли в последовавший после окончания судебного процесса приказ наркома, позволяют сделать предположение, что участникам заседания должны были обязательно представить убедительные доказательства шпионской и заговорщической деятельности Тухачевского и его единомышленников (иначе откуда «пойманы с поличным»?), ибо только неоспоримые улики могли убедить руководителей советских вооруженных сил, скажем, маршалов Блюхера или Шапошникова, чтобы они посчитали Тухачевского, Якира, Уборевича и других подсудимых предателями и шпионами и поставили свои подписи под приговором;

проверить в Архиве внешней политики СССР наличие документов, подтверждающих попытки немецкой разведки внедрить фальшивое досье в канал связи, существовавший с 1935 года между секретными службами Чехословакии и Советского Союза, чтобы таким образом довести до сведения Сталина подложные материалы о заговоре Тухачевского. Выяснить, есть ли там, в этом архиве, документы, подтверждающие тот факт, что в этой операции личное участие принимал президент Чехословацкой Республики Эдуард Бенеш, который передавал информацию кремлевскому властителю через тогдашнего Полномочного представителя Советского Союза в Праге Сергея Александровского;

проверить в архиве КГБ СССР утверждение Шелленберга и Хёттля о том, что есть и вторая версия передачи в Кремль фальшивого досье — напрямую специальному посланцу Ежова в Берлин за три миллиона золотых рублей, которые оказались искусно подделанными или специально помеченными;

выяснить в Главной военной прокуратуре СССР, которая занималась реабилитацией Тухачевского и его единомышленников, не встречались ли в ее делах документы немецкого происхождения или не упоминалось ли каким-либо образом о фальшивом досье немецкой разведки.

Но прежде чем приступить к реализации этого плана, я решил обратиться к Председателю КГБ при Совете Министров СССР В. Е. Семичастному. В своем письме, сославшись на то, что в послевоенное время на Западе издан ряд книг о немецкой разведке в тридцатые-сороковые годы, авторы которых утверждают: арест и уничтожение по приказанию Сталина руководящих кадров Красной армии — следствие провокации, затеянной гитлеровской Службой безопасности, я подчеркнул, что это односторонняя и вредная для нас постановка вопроса.

Она базируется на лживых и совершенно бездоказательных вымыслах. «Мне кажется, — писал я, — что было бы целесообразным как можно быстрее ознакомить широкие круги советских и зарубежных читателей с подлинной историей „дела Тухачевского“, поместив объективную и хорошо фундированную статью в одном из научно-исторических журналов, например в „Военно-историческом журнале“ или „Международной жизни“».

В заключение я попросил В. Семичастного разрешить мне ознакомиться с материалами КГБ, имеющими отношение к «делу Тухачевского», и использовать их при написании статьи о провокации немецкой разведки.

Надо отдать должное В. Семичастному, недавно занявшему столь ответственный пост руководителя ведомства государственной безопасности, он довольно быстро среагировал на мое письмо. В начале января 1962 года мне позвонил И. И. Агаянц, руководивший тогда Службой «Д» (дезинформация), и попросил меня приехать к нему. Он сообщил, что должен устно передать ответ председателя.

Признаться, я был рад, что Ивану Ивановичу поручено заняться моим делом. Мы знали друг друга с 1944 года и уважительно относились друг к другу. Некоторое время я работал с ним, как говорится, рука об руку. В марте 1953 года, с приходом в министерство Л. Берии, И. Агаянц возглавил укрупненный европейский отдел (вся Европа, кроме ФРГ, ГДР и Австрии) Второго (разведывательного) главного управления МВД СССР, а я был его заместителем. Через месяц меня перевели на место И. Агаянца, так как его назначили на вновь созданную должность помощника начальника главка. Вскоре наши пути разошлись: меня направили старшим советником МВД СССР при Министерствах госбезопасности и внутренних дел Румынской Народной Республики. Короче говоря, я вновь встретился с Иваном Ивановичем только в январе 1962 года, а через месяц он предложил мне место в структуре Службы «Д», находившейся в составе недавно созданного агентства печати «Новости» под названием Главная редакция политических публикаций. Там я прослужил до мая 1965 года в качестве политического обозревателя и заместителя главного редактора этой главной редакции…

Но вернемся к нашей встрече с И. Агаянцем.

— Виталий Геннадиевич, — после теплых дружеских приветствий сказал он, — председатель заинтересовался вашим предложением. Мы обязательно займемся этим вопросом. Но, к сожалению, — тут лицо моего собеседника помрачнело, — сейчас нецелесообразно предпринимать что-либо. Да просто невозможно, ибо все наши архивные материалы по «делу Тухачевского» переданы для тщательного изучения специальной комиссии, созданной по решению Центрального комитета партии после XXII съезда. Давайте, — бодро предложил мой бывший начальник, — подождем, что решит эта очень компетентная комиссия, и тогда, имея ясную цель, будем предпринимать практические шаги.

Сильной стороной Ивана Ивановича было умение убеждать собеседника в том, что все будет хорошо, если тот его послушается. Но главное, что для меня было бесспорным, И. Агаянц всегда старался говорить людям правду, не вилять, не обманывать их. Я, не колеблясь, поверил ему и согласился с его доводами.

Комиссия, о которой сказал мне тогдашний шеф Службы «Д», действительно интенсивно поработала и через год пришла к выводу, что немецкая разведка в 1936–1937 годах не занималась фабрикацией фальшивого досье по «делу Тухачевского» и не пыталась внедрить какие-либо документы, подтверждающие существование заговора некоторых высших советских военачальников против Сталина, потому что такового, то есть заговора, в природе не существовало. Комиссия установила лишь то, что нацистские секретные службы педантично, как это могут только немцы, собирали слухи, муссировавшиеся особенно в белоэмигрантских кругах Парижа и Берлина, о недовольстве части командного состава Красной армии коллективизацией сельского хозяйства. Кроме того, они были возмущены нежеланием наркома обороны К. Ворошилова и его окружения принять меры против отставания в тактико-стратегическом и техническом отношении РККА от вооруженных сил передовых западных государств. Затем эти домыслы, сильно преувеличенные, через агентурные каналы возвращались в европейские центры белой эмиграции, в военные круги Москвы, Ленинграда, Киева, Минска и других гарнизонных городов Советского Союза.

К сожалению, никто мне не сообщил о результатах расследования комиссии. И. Агаянц промолчал, но я не виню его за это: обстоятельства оказались сильнее. Если бы итог работы комиссии стал широко известен, то это нанесло бы удар по авторитету лидера КПСС и СССР Н. Хрущева. Ведь на XXII съезде компартии он вольно или невольно благословил версию Шелленберга — Хёттля. А раз Никита Сергеевич сказал «да» — значит, так оно и было.

С тех пор фальшивка, сработанная битыми гитлеровскими супершпионами, стала довольно часто появляться на страницах советских органов массовой информации. Поток этих материалов особенно усилился во второй половине восьмидесятых — первой половине девяностых годов, когда перестройка и развал Советского Союза принесли отмену цензуры и полную свободу слова. Газеты, еженедельники и ежемесячные журналы запестрели броско-зазывными заголовками статей и очерков, в которых с небольшими изменениями и добавлениями муссировалась все та же история о том, как немецкой разведке удалось спровоцировать самого Сталина на истребление своих наиболее талантливых полководцев, что в значительной степени облегчило вермахту разгром Красной армии в начальном периоде германо-советской войны.

Не устояли перед соблазном детально познакомить своих читателей с версией Шелленберга — Хёттля даже такие компетентные издания, как «Совершенно секретно», «Сборник КГБ СССР», «Неделя», «Новости разведки и контрразведки», «За рубежом», «Военно-исторический журнал». В сенсационном запале они изложили фальшивую версию без мало-мальски критических примечаний (за исключением «Новостей разведки и контрразведки»). И получилось: вроде бы вся эта детективно-фантастическая история действительно имела место быть.

А некоторых мэтров «изящной литературы» сказки экс-асов гитлеровского шпионажа вдохновили на создание захватывающих произведений, где эта история была расцвечена новыми фантастическими эпизодами. В качестве характерного примера можно привести роман Анатолия Рыбакова «Страх», где автор придумал подробности передачи немцами сработанного Службой безопасности Гейдриха фальшивого досье представителям советской разведки, будто бы приехавшим во Францию специально для этой цели.

Еще больше выдумок внесено в версию Шелленберга — Хёттля, которую широко и вольно использовал известный прозаик Еремей Парнов в своем романе «Заговор маршалов». Он избрал другой путь передачи Сталину фальшивого досье: здесь главным курьером выступает тогдашний президент Чехословакии Эдуард Бенеш.

Но вернусь ко времени после моей беседы с И. Агаянцем. Выждав примерно год, я напомнил Ивану Ивановичу о своем письме Председателю КГБ. Мой бывший шеф меня не обнадежил:

— Все пока остается по-прежнему, писать о «деле Тухачевского» еще рано. Потерпите, придет время, — утешил он меня.

Но время не приходило…

Между тем Иван Иванович продвигался по службе, получил звание генерал-майора, что, честно говоря, давным-давно нужно было сделать. В 1967 году его назначили заместителем начальника всей внешней разведки, но, к сожалению, через год он скончался.

 

Главный Военный совет: пустые хлопоты

Подождал я, подождал, да и потихоньку возобновил свой поиск. Начал с Главного Военного совета. Почему? Да потому, что сразу представилась возможность ознакомиться с материалами, имеющими отношение к «делу Тухачевского».

Из архивной справки

Главный Военный совет при наркоме, а затем при министре обороны — это совещательный орган, действовавший в мирное время. В 1930 году в него входили К. Е. Ворошилов (председатель), В. К. Блюхер, С. М. Буденный, Г. Н. Кулик, Л. З. Мехлис, И. В. Сталин, И. В. Федько, Б. М. Шапошников, Е. А. Щаденко, К. А. Мерецков (секретарь). Совет рассматривал важнейшие вопросы строительства армии. Большое внимание уделялось обсуждению и обобщению опыта боевых действий Красной армии против японских захватчиков в районе озера Хасан и на реке Халхин-Гол.

В апреле 1940 года на совещании членов ЦК ВКП(б) совместно с членами совета были обсуждены уроки войны с Финляндией.

Главный Военный совет давал рекомендации по разработке новых видов оружия и военной техники, по усовершенствованию и модернизации имеющихся образцов. На заседаниях систематически заслушивались доклады командующих войсками военных округов по вопросам обеспечения боевой готовности войск, политического и воинского воспитания личного состава, выполнения мероприятий театров военных действий, планов развития и устройства войск, общевойскового и специального строительства и по другим важным вопросам.

Контроль за выполнением решений совета осуществляла специальная группа контроля при Генштабе.

С началом Великой Отечественной войны и созданием Ставки Верховного Главнокомандования 23 июня 1941 года Главный Военный совет был упразднен. В 1950 году его вновь восстановили.

Что удалось почерпнуть из документов Главного Военного совета? Его заседание, посвященное «делу Тухачевского», действительно длилось с 1 по 4 июня 1937 года, после того, как маршал и его единомышленники уже подверглись «активным следственным действиям» (читай: жестким допросам с избиениями и пытками) и дали признательные показания. В заседании участвовали фактически все главные военачальники РККА (их было 116 человек) и члены Политбюро ЦК ВКП(б).

В первый день работы совета нарком обороны К. Е. Ворошилов сделал доклад «О раскрытии органами НКВД контрреволюционного заговора в РККА». Перед этим всем участникам раздали для ознакомления полученные показания Тухачевского, Якира и других заговорщиков с признанием их вины. 3 июня на заседании совета выступил Сталин, который заявил, что Политбюро располагает достоверными сведениями о заговорщической деятельности Тухачевского и его сторонников и об их связях с немецкой и некоторыми другими империалистическими разведками. При этом он подчеркнул, что обвиняемые уже признались в своих преступных деяниях.

Из архивной справки

М. Н. Тухачевского арестовали 22 мая 1937 года в Куйбышеве, куда он прибыл 19 мая для продолжения службы в качестве командующего Приволжским военным округом. Арест и обыск был произведен на основании ордера № 1449 от 22 мая, выданного Управлением НКВД по Средневолжскому краю, который был действителен двое суток, заместителем начальника Особого отдела ПриВО майором госбезопасности Л. П. Ждановым. Маршал не успел еще переехать в квартиру или гостиницу. Поэтому обыск производился в служебном вагоне, где находилась жена Нина Евгеньевна. При обыске были изъяты ордена, маузер, ружье, семь шашек, стереотруба, два бинокля.

Далее в следственном деле подшито собственноручное заявление Тухачевского следователю, капитану госбезопасности Ушакову: «Мне были даны очные ставки с Примаковым, Путной и Фельдманом, которые обвиняют меня как руководителя антисоветского военно-троцкистского заговора. Прошу представить мне еще пару других участников этого заговора, которые также обвиняют меня. Обязуюсь дать чистосердечные показания без малейшего утаивания чего-либо из своей вины в этом деле, а равно и вины других лиц заговора».

Заявление датировано 26 мая. Это четвертый день после ареста. Известно, что в эти дни Тухачевский не один раз допрашивался и участвовал в очных ставках, о которых упоминает в заявлении Ушакову. Однако протоколы этих следственных действий не сохранились. Почему? Да, очевидно, потому, что поначалу маршал твердо отказывался признать вменяемую ему вину и только на четвертый день и ночь непрерывных допросов с пристрастием, не выдержав моральных и физических пыток, начал давать «признательные показания», оговаривая себя самого и своих подельников.

26 мая Тухачевский написал также два документа, имеющихся в следственном деле: заявление наркому Ежову на одной странице и показания следователю на шести с половиной страницах.

В первом документе маршал пишет: «Будучи арестован 22 мая, прибыв в Москву 24-го, впервые был допрошен 25-го и сегодня, 26 мая, заявляю, что признаю наличие антисоветского заговора и то, что был во главе его.

Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из его участников, ни одного факта и документа.

Основание заговора относится к 1932 году. Участие в нем принимали: Фельдман, Алафузо, Примаков, Путна и другие, о чем я подробно покажу дополнительно».

В письменных показаниях следователю десять пунктов Тухачевский сообщает, что в 1932 году у него были «большие неудовольствия своим положением в наркомате обороны». Тогда и возникла мысль: с помощью сослуживца Фельдмана, возглавлявшего в наркомате кадровую работу, отобрать группу лиц из высшего комсостава, которая могла бы обеспечить большое его, Тухачевского, влияние в армии. Поначалу в организации троцкистского влияния не было, но в дальнейшем оно было привнесено Путной и Примаковым, которые бывали за границей, где поддерживали связь с Троцким. Цель заговора — захват власти. Вдохновителем его был Енукидзе, который доверял Тухачевскому и гордился им как своим выдвиженцем. Старались вредить в области вооружений. Наибольшее отставание тогда в области противогаза. (Так написано в собственноручном показании. — В. Ч.)

27 мая Тухачевский вновь обращается с заявлением к Ушакову. В нем он пишет, что во вчерашних показаниях упомянул не все: «Но так как мои преступления безмерно велики и подлы, поскольку я лично и организация, которую я возглавлял, занимались вредительством, диверсиями, шпионажем и изменяли родине, я не мог встать на путь чистосердечного признания всех фактов…

Прошу предоставить мне возможность продиктовать стенографистке, причем заверяю вас честным словом, что ни одного факта не утаю…»

Заметки на полях

Енукидзе Авель Софронович (1877–1937). Советский государственный и партийный деятель.

Член КПСС с 1899 года. Участник создания организации РСДРП в Баку (1900). С 1918 года секретарь Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. В 1922–1935 годах секретарь Президиума Всесоюзного Центрального исполнительного комитета. Член ЦК компартии с 1934 года. Необоснованно репрессирован, реабилитирован посмертно.

Маршал М. Тухачевский начал службу в Красной армии в начале 1918 года в военном отделе ВЦИК, которым заведовал в то время А. Енукидзе.

О существовании антисоветского заговора во главе с Тухачевским дали признательные показания задолго до ареста маршала арестованные командиры корпусов В. К. Путна и В. М. Примаков.

Заметки на полях

Путна Витовт Казимирович (1893–1937). Советский военачальник, комкор (1935).

В Гражданскую войну комиссар дивизии, командир полка, начальник дивизии. В двадцатых-тридцатых годах на командной и военно-дипломатической работе. Был арестован 26 августа 1936 года. Ему предъявлено обвинение в принадлежности к троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации.

На допросе 31 августа Путна признает, что состоит в такой организации еще с 1926 года, что, будучи военным атташе в Германии и Англии, встречался с сыном Троцкого — Седовым, от которого получил задание Троцкого организовать террористические акты против Сталина и Ворошилова.

На последних допросах в мае-июне 1937 года он полностью признал свою вину.

Необоснованно репрессирован, реабилитирован посмертно.

Примаков Виталий Маркович (1897–1937). Советский военачальник, комкор (1936).

Участник Октябрьской революции в Петрограде. В Гражданскую войну командовал кавалерийской бригадой, дивизией, конным корпусом Червонного казачества. В 1925–1935 годах военный советник в Китае, военный атташе в Афганистане и Японии. С 1935 года — заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа.

В. Примаков был арестован в августе 1936 года, категорически отрицал свою причастность к заговору. Лишь 8 мая 1937 года пишет признательное письмо Ежову, в котором говорится: «…я запирался перед следствием по делу о троцкистской контрреволюционной организации и в этом запирательстве дошел до такой наглости, что даже на Политбюро, перед товарищем Сталиным, продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину… Настоящим заявляю, что, вернувшись из Японии в 1936 году, я начал троцкистскую работу, о которой дам следствию полное показание…»

На допросе 31 мая В. М. Примаков сказал, что заговор возглавляли Якир и Тухачевский, что он, Примаков, с осени 1934 года знал о преступной связи Тухачевского с участниками заговора Фельдманом, Ефимовым, Корком, Геккером, Гарькавым, Аппогой, Казанским, Ольшанским, Туровским и что эта группа и есть основной актив заговора.

Другие подельники Тухачевского, арестованные с небольшими перерывами в течение мая 1937 года, как зафиксировано в материалах следствия, тоже дали признательные показания. Корк, Фельдман и Эйдеман сделали это на первых допросах. Якир и Уборевич некоторое время сопротивлялись пыточной команде, но не выдержали допросов, когда в дело вмешивались «тяжеловесы» — Ежов и его заместители, и наговорили на себя и других участников все, что требовали следователи. Например, Якира 30 мая допросил сам Ежов, и подследственный, не выдержав «ежовых рукавиц», на следующий день направляет главному изуверу письмо, в котором пишет: «Я не могу больше скрывать свою антисоветскую деятельность и признаю себя виновным… Вина моя огромна, и я не имею никакого права на снисхождение».

А 1 июня командарм 1 ранга передает Ежову большое, на двадцати двух страницах, послание, в котором вновь признается в своих преступлениях, раскаивается в них и перечисляет многих участников заговора.

Из приведенного анализа следственных дел с полной очевидностью можно сделать один главный вывод: перед началом заседания Главного Военного совета и судебного процесса в руках у Сталина оказалось столько обвинительного материала против Тухачевского и его подельников, что ему, хозяину Кремля, не было никакой необходимости пускаться в авантюрную операцию для приобретения немецкого досье.

К тому же стоит добавить, что кроме этих материалов у обвинения находилось множество документов, собранных ОГПУ и НКВД начиная со второй половины двадцатых годов, которые сильно компрометировали Тухачевского и его единомышленников. Сейчас достоверно установлено: чекисты начали активно разрабатывать героя Гражданской войны Тухачевского с 1926 года, подведя к нему агентуру из числа советских граждан. Например, дочь царского генерала Зайончковского, одна из самых пронырливых агентов ОГПУ в те времена, сообщала, что получила сведения о работе Тухачевского на германскую разведку от немецкого журналиста Гербинга, который был давним агентом спецслужб Берлина. Но, как выяснилось при проверке, сведения эти оказались ложными. Немцы дезинформировали советское правительство насчет тогдашнего начальника Генштаба РККА: они считали, что он враждебно относится к Германии, поскольку видел в ней главного потенциального противника.

В оперативном деле на Тухачевского можно найти и такой эпизод. В 1930 году ОГПУ реализовало литерное дело «Весна», заведенное на военных специалистов, якобы занимавшихся вредительством, чтобы подорвать боевую мощь Красной армии. Тогда арестовали более трех тысяч бывших офицеров и генералов царской армии.

Среди них находились преподаватели Военной академии Какурин и Троицкий, которые дали компрометирующие показания на «красного Бонапарта», как на Западе прозвали Тухачевского.

Но самое интересное, к чему приводит изучение архивных материалов того времени, так это вывод: реноме «заговорщика и предателя» Тухачевский получил не от западных политологов и сотрудников спецслужб. Этот ярлык нацепила на него советская контрразведка и по агентурным каналам распространила такой слух среди белой эмиграции. Тухачевского втемную, он совершенно этого не знал, использовали чекисты в своей, ставшей теперь знаменитой после выхода в свет романа Льва Никулина «Мертвая зыбь» и телесериала «Операция „Трест“», агентурной игре с руководством главной белоэмигрантской организации РОВС. Она велась в 1921–1927 годах и принесла Лубянке большие результаты: этот антисоветский центр прекратил свое существование. По сценарию ОГПУ Тухачевскому отводилась одна из главных ролей в придуманной чекистами подпольной монархической организации, будто бы активно действовавшей в Советской России.

Слухи о заговорщике Тухачевском, одном из видных «красных полководцев», на Западе обрастали новыми деталями и возвращались в Советский Союз. Так родилась лживая легенда о «красном Бонапарте», стремящемся стать военным диктатором в «послесовдеповской» России. Все это так запуталось, что даже такой выдающийся разведчик и контрразведчик, как Артур Артузов, длительное время занимавшийся контршпионажем в ОГПУ, поверил сообщению закордонного агента Сюрприза, который в 1932 году доложил: советский генерал Турдеев (или Тургуев), под этой вымышленной фамилией в Германию ездил Тухачевский, возглавляет заговор против Сталина. Артузов выступил с предложением арестовать Тухачевского, но хозяин Кремля не позволил: маршал был ему еще нужен.

В 1933 году связь с Сюрпризом оборвалась, как оказалось, навсегда. Но дело на Тухачевского продолжало пополняться материалами, большей частью лживыми, от других источников. В январе 1937 года, вернувшись в НКВД из Наркомата обороны, где он с мая 1934 года занимал должность заместителя начальника Разведывательного управления, Артузов, находясь уже в опале, направил Ежову докладную записку. В ней он изложил наркому внутренних дел два давних донесения Сюрприза о Тухачевском. К своей записке Артузов приложил список бывших сотрудников Разведупра, принявших активное участие в троцкистском движении. Но все напрасно.

В ночь на 13 мая 1937 года его арестовали, и через две недели, не выдержав допросов «с пристрастием», он признался, что является агентом немецкой и польской разведок. Расстреляли его через два месяца после казни маршала Тухачевского.

Заметки на полях

Артузов Артур Христианович (1891–1937). Настоящие имя и фамилия — Артур Евгений Леонард Фраучи. Один из руководителей советских органов госбезопасности. Корпусной комиссар (1935).

Родился в семье швейцарца-сыровара (итальянского происхождения), переселившегося в 1861 году в Россию. Окончил в 1917 году Петроградский политехнический институт, по специальности — инженер-металлург.

В 1918 году — сотрудник комиссии по установлению советской власти в северных районах России, принимал участие в боях с английскими интервентами под Архангельском, был подрывником в диверсионном отряде, действовавшем в тылу противника.

С декабря 1918 года — особоуполномоченный Особого отдела ВЧК. В 1919 году — начальник отделения и заместитель начальника Особого отдела. 1922–1927 годы — начальник контрразведывательного отдела ВЧК-ГПУ-ОГПУ. 1927–1931 годы — помощник начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ. С августа 1931 по 1935 год — начальник Иностранного отдела ОГПУ-НКВД. С 1935 года — заместитель начальника Четвертого (разведывательного) управления Генштаба РККА. В 1937 году — начальник Особого бюро ГУГБ НКВД.

Награжден двумя орденами Красного Знамени.

Арестован по ложному обвинению в мае 1937 года, расстрелян в августе того же года. Реабилитирован посмертно в 1956 году.

Кстати сказать, начальник ОГПУ В. Р. Менжинский в 1930 году на основании компрометирующих материалов, полученных от арестованных военных специалистов в ходе операции «Весна», тоже хотел отправить Тухачевского за решетку. Но не получил санкции от Сталина.

Ныне историки на основании изучения новых архивных материалов по «делу Тухачевского» пришли к выводу: хозяин Кремля и всей Страны Советов лишь во второй половине 1936 года посчитал необходимым приняться за маршала, на которого он имел зуб еще с советско-польской войны 1920 года. Тогда командующий Западным фронтом Тухачевский неосмотрительно объяснил поражение своих войск под Варшавой и стремительное, похожее на бегство отступление до Минска тем, что соседний Юго-Западный фронт, в состав которого входила мобильная Первая Конная армия, не пришел вовремя ему на помощь. А членом военного совета Конармии, который воспротивился выполнению просьбы Тухачевского, был не кто иной, как влиятельный член Политбюро ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин.

Хозяин Кремля не забывал таких обид. Со временем список «грехов» строптивого военачальника значительно вырос, но умного, в совершенстве знающего современные оружие и военную технику специалиста заменить было некем. И Сталин его терпел.

Но терпение у «вождя народов» в конце концов лопнуло. Некоторые историки считают, что своеобразным катализатором явились разногласия и споры в правящих кругах Советского Союза по поводу Гражданской войны в Испании. Сталин считал междоусобицу на Пиренейском полуострове прологом ко Второй мировой войне, в которой Москве придется принять участие. А раз так, то нужно было очистить Красную армию от неблагонадежных в политическом отношении кадров. Тухачевский же и его единомышленники возглавляли список военачальников, от которых хозяин Кремля давно решил избавиться. Для этого ему не нужны были никакие документы, ни подлинные, ни сработанные гитлеровской тайной службой. В его распоряжении давным-давно находилось годами создававшееся советскими органами госбезопасности фальшивое дело. В нем были собраны лживые донесения, сплетни, наветы и выбитые у арестованных фантастические показания на маршала, которые Сталин в любой момент мог пустить в ход.

И «вождь народов» сделал это, когда счел нужным.

 

Пражский вариант терпит фиаско

Мои попытки проверить версию о передаче немцами фальшивого досье на Тухачевского в Москву через Прагу удались лишь в 1989 году. Тогда Архив внешней политики СССР рассекретил ряд документов, связанных с этим делом. И вот что выяснилось.

Немцы действительно по своим дипломатическим и агентурным каналам доводили до сведения президента Чехословакии Эдуарда Бенеша слухи о том, что в Москве группа высших военачальников во главе с Тухачевским готовит заговор против Сталина. Хозяин Пражского Кремля через советского полпреда Сергея Александровского якобы сообщал об этом в Москву. Но был ли на самом деле советский дипломат ключевой фигурой во всей этой истории?

Заметки на полях

Александровский Сергей Сергеевич (1889–1945). Один из выдающихся представителей «чичеринской школы» советской дипломатии.

Окончил Высшую коммерческую академию в Мангейме (Германия). Профессиональный революционер, член большевистской партии с 1906 года.

На дипломатической работе — с 1923 года. В 1924–1925 годах — заведующий отделом Центральной Европы Наркомата иностранных дел. 1925–1927 годы — полпред СССР в Литве. 1927–1929 годы — полпред СССР в Финляндии. 1929–1931 годы — уполномоченный НКИД при правительстве Украинской ССР. В 1931–1933 годах — советник полпредства СССР в Германии. 1933–1939 годы — полпред СССР в Чехословакии.

На берегах Влтавы С. Александровский пользовался огромным авторитетом и личным доверием президента Бенеша. В конце 1939 года вернулся в Москву, был отстранен от дел и стал членом коллегии адвокатов. В 1941 году, с началом Великой Отечественной войны, добровольно вступил в народное ополчение, был ранен. Впоследствии С. Александровского арестовали, и он погиб в заключении. Посмертно реабилитирован.

В конце 1936 — начале 1937 года в Праге проходили секретные германо-чехословацкие переговоры. Скорее это были не переговоры, а полуофициальные зондажи, которые вел президент Бенеш с гитлеровскими представителями Альбрехтом Хаусхофером и графом Траутсмандорфом. Они должны были найти приемлемую форму удовлетворения претензий Берлина к Праге в ходе решения вопроса о судетских немцах и добиться улучшения германо-чехословацких отношений. Однако в конце февраля 1937 года немецкая сторона прервала беседы.

Бенеш сильно встревожился и поручил посланнику Чехословакии в Берлине Мастны выяснить у графа Траугсмандорфа, в чем дело. 9 февраля пришел ответ: «…причиной решения канцлера (речь идет о Гитлере. — В. Ч.) о переносе переговоров является его предположение, основывающееся на определенных сведениях, которые он получил из России, что там в скором времени возможен переворот, который должен привести к устранению Сталина и Литвинова и установлению военной диктатуры».

20 марта Маетны вновь возвращается к этому вопросу и посылает чехословацкому министру иностранных дел Камилу Крофте телеграмму, в которой повторяет информацию, согласно которой Гитлер якобы располагает сведениями о возможности неожиданного и скорого переворота в России и установления военной диктатуры в Москве.

Но президент Бенеш решил выждать и не передавать в Москву информацию. Поэтому советский полпред в Праге Сергей Александровский никаких сведений о заговоре не получил. Правда, Кремль не остался в неведении: данные о готовящемся перевороте приходят неожиданно с другой стороны — из Франции.

16 марта 1937 года советский полпред во Франции Владимир Потемкин посылает шифротелеграмму Сталину, Молотову и Литвинову, в которой сообщает о своей беседе с французским министром обороны Эдуардом Даладье: «Из якобы серьезного французского источника он (речь идет о Даладье. — В. Ч.) недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить в СССР государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной армии… Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством и из русских эмигрантских кругов… Даладье пояснил, что более конкретными сведениями он пока не располагает, но что он считал „долгом дружбы“ передать нам свою информацию, которая может быть для нас небесполезной.

Под „серьезным французским источником“ подразумевалась французская разведка, а под „русскими эмигрантскими кругами“ — белогвардейский генерал Скоблин. Оба источника имели выход на немецкую разведку».

В. Шелленберг и В. Хёттль утверждают, что Скоблин поддерживал контакт с немецкой разведкой и снабжал ее информацией о деятельности РОВСа и положении в Советском Союзе. Однако служба внешней разведки Российской Федерации не раз опровергала эти утверждения.

Во всяком случае, в оперативном деле «Фермер» (кодовый псевдоним Н. Скоблина) нет никаких данных о том, что бывший командир корниловского полка белой армии передавал гитлеровской Службе безопасности какие-либо сведения в письменном или устном виде.

Но вернемся к депеше советского полпреда в Париже. «Я, конечно, поблагодарил Даладье, — докладывал дальше В. Потемкин, — но выразил решительное сомнение в серьезности его источника, сообщавшего сведения об участии представителей командования Красной армии в германском заговоре против СССР и в дальнейшем против Франции. При этом я отметил, что недостаточная конкретность получения сообщений лишь подтверждает мои сомнения. Даладье ответил, что если получит более точные данные, он немедленно их сообщит. Он-де все же не исключает возможности, что в Красной армии имеются остатки троцкистов. Эта часть разговора произвела на меня двойственное впечатление. Во-первых, Даладье явно заинтересован в том, чтобы своими „дружественными“ сообщениями внушить нам большее доверие к нему самому. Во-вторых, он невольно выдает привычный страх французов, как бы мы не сговорились против них с немцами».

Заметки на полях

Потемкин Владимир Петрович (1874–1946). Советский дипломат и ученый.

Член компартии с 1919 года. На дипломатической работе — с 1922 года. В 1922–1923 годах — член советской Репатриационной комиссии во Франции, председатель такой же комиссии в Турции. 1924–1926 годы — генеральный консул в Стамбуле. 1927–1929 годы — советник полпредства СССР в Турции. 1929–1932 годы — полпред СССР в Греции. 1932–1934 годы — полпред СССР в Италии. 1934–1937 годы — полпред СССР во Франции. 1937–1940 годы — первый заместитель народного комиссара иностранных дел СССР. С 1940 года и до своей смерти — народный комиссар просвещения РСФСР.

Действительный член Академии наук СССР, избирался депутатом Верховного Совета СССР в 1937 году, а также в 1946 году. Был членом ЦК ВКП(б).

Автор ряда научных работ по вопросам истории международных отношений и по педагогике.

Даладье Эдуард (1884–1970). Лидер французской Республиканской партии радикалов и радикал-социалистов.

Был премьер-министром в 1933–1934 годах и 1938–1940 годах; сначала принял программу Народного фронта, затем способствовал его развалу и ликвидации ряда его завоеваний. Подписал в сентябре 1938 года вместе с премьер-министром Великобритании Невиллом Чемберленом мюнхенское Соглашение с германским канцлером Адольфом Гитлером и итальянским премьер-министром Бенито Муссолини. Этот документ предусматривал отторжение от Чехословакии и передачу Германии Судетской области, а также удовлетворение территориальных притязаний к Чехословакии со стороны Венгрии и Польши и предопределил захват Германией всей Чехословакии (это случилось в 1939 году), что способствовало развязыванию Второй мировой войны.

Из телеграммы В. Потемкина следовало, что Э. Даладье обещал позже уточнить некоторые детали, но так и не сделал этого. Возможно, потому, что вскоре Потемкина отозвали в Москву и 1 апреля 1937 года назначили заместителем наркома иностранных дел.

Между тем в марте-апреле 1937 года в дипломатических кругах Парижа, Праги, Варшавы, Брюсселя и других европейских столиц стали упорно распространяться слухи о предстоящем советско-германском сближении. Оснований для подобных странных слухов в общем-то не было. Резкая антисоветская направленность публикаций в немецкой печати позволяла сделать скорее обратный вывод. Но европейские и американские средства массовой информации продолжали упорно муссировать эту выдумку. Советское правительство решило вмешаться.

17 апреля нарком иностранных дел М. Литвинов направил в парижское и пражское дипломатические представительства телеграмму, в которой говорилось: «Заверьте МИД, что циркулирующие за границей слухи о сближении с Германией лишены каких бы то ни было оснований. Мы не вели и не ведем на эту тему никаких переговоров с немцами, что должно быть ясно хотя бы из одновременного отозвания нами полпреда и торгпреда (имеется в виду из Германии. — В. Ч.). Очевидно, слухи лансированы немцами или поляками для целей, нам не совсем понятных. Это же опровержение давайте всем, обратившимся к вам на эту тему».

Похоже, президент Бенеш не совсем верит советскому опровержению: ведь он располагает другой секретной информацией от своего посланника в Берлине Мастны. И наконец, приглашает к себе С. Александровского. В Архиве внешней политики СССР сохранилась запись его беседы с хозяином Пражского Града от 22 апреля. Приведем выдержку из нее: «Хотя Бенеш знал об этом от Крофты, я счел правильным повторить ему опровержение слухов о сближении СССР и Германии. Бенеш реагировал на это довольно живо вопросом о том, почему бы СССР не сблизиться с Германией? Чехословакия только могла бы приветствовать такое сближение… Признаться, я был удивлен и сказал, что не понимаю постановки вопроса. Затем Бенеш весьма пространно заверил в том, что какое бы изменение ни произошло во внешней политике СССР, Чехословакия останется безоговорочно верной Советскому Союзу и своим обязательствам перед ним. В ответ на мое недоумение, о каких изменениях может быть речь, Бенеш сказал, что СССР не только великая, но прямо грандиозная страна, имеющая самые обширные и многообразные интересы не только в Европе, но и в Азии. Бенеш себе представляет такую теоретическую возможность, когда многообразие этих интересов может понудить СССР к переменам во внешней политике, скажем, по отношению к той же Германии или Англии. Он не имеет в виду ничего конкретного и хочет только сказать, что при всех условиях Чехословакия останется в дружбе с СССР».

Далее С. Александровский излагает свой ответ на это: «Политика СССР абсолютно неизменна, ибо она всегда является политикой сохранения мира… Перемена нашей внешней политики мыслима только лишь в том смысле, что кто-нибудь из наших многочисленных партнеров искренне повернет в сторону мира или, наоборот, перейдет в лагерь поджигателей войны. От этого может быть улучшение или ухудшение наших взаимоотношений. Было очевидно, что Бенеша продолжает занимать все тот же вопрос, и поэтому я еще раз сказал, что при данных условиях нет речи о нашем сближении с Германией».

Очевидно, Э. Бенеша беспокоил вопрос о возможной перемене советской внешней политики в результате «заговора Тухачевского». Но о самом заговоре президент и в тот раз ничего не сказал Александровскому. И только в беседе, состоявшейся 3 июля 1937 года, уже после казни маршала и его единомышленников, хозяин Пражского Града прямо затронул этот вопрос. Вот что сообщал в Москву полпред: «Бенеш напомнил мне, что в разговоре со мной (кажется, 22.IV сего года) он говорил, что почему бы СССР не договориться с Германией? Я ответил, что помню, и признался, что меня тогда очень удивила эта часть разговора, как совершенно выпадающая из рамок обычного хода мыслей Бенеша. Лукаво смеясь, Бенеш ответил, что теперь может объяснить мне скрытый смысл своего тогдашнего разговора. Свои объяснения Бенеш просил считать строго секретными и затем рассказал следующее.

Начиная с января текущего года Бенеш получил косвенные сигналы о большой близости между рейхсвером и Красной армией. (Вызывает удивление, почему в переписке НКИДа с советскими полпредствами, относящейся к 1936–1937 годам, вооруженные силы фашистской Германии называются не вермахтом — это обозначение было введено в 1935 году — а, по старинке, рейхсвером, как в уже давно переставшей существовать Веймарской республике. — В. Ч.) С января Бенеш ждал, чем это закончится. Чехословацкий посланник Мастны в Берлине является исключительно точным информатором. Он прямо фотографирует свои разговоры в докладах Бенешу. У Мастны в Берлине были два разговора с выдающимися представителями рейхсвера. Мастны сфотографировал, видимо, не понимая сам, что они обозначают. Бенеш даже сомневается, сознавали ли эти представители рейхсвера, что они выдают свои секреты. Но для Бенеша из этих разговоров стало ясно, что между рейхсвером и Красной армией существует тесный контакт. Бенеш не мог знать о том, что этот контакт с изменниками».

Все эти документы убедительно опровергают версию Шелленберга — Хёттля о вкладе Э. Бенеша в раскрытие заговора советских генералов и помощи ему в этом С. Александровского. Но как быть с написанными в 1947 году мемуарами президента Чехословакии? В них говорится о том, что он во второй половине января 1937 года узнал о переговорах антисталинской клики в СССР — маршала Тухачевского, Рыкова и других с немцами и «сразу же информировал советского посланника в Праге Александровского о том, что узнал из Берлина о беседах Мастны — Траутсмандорфа».

Воспоминания Э. Бенеша стали одним из главных козырей, которыми до сих пор оперируют сторонники версии экс-разведчиков гитлеровского рейха. Но этот довод еще четырнадцать лет назад убедительно опроверг ответственный сотрудник Архива внешней политики СССР Николай Абрамов.

«Неточностей много, — писал он в московском политическом еженедельнике „Новое время“ о мемуарах хозяина Пражского Града, — но на всех останавливаться не будем: ведь воспоминания писались уже после событий, и автор мог что-то забыть. Президент действительно информировал нашего полпреда, но только в июле, то есть уже после раскрытия „заговора“. Да и фамилия главного „заговорщика“ не фигурировала. Кстати, не упоминались имя и фамилия Тухачевского и в телеграмме из Парижа.

Остается таинственное фальшивое досье. В ряде работ зарубежных авторов, посвященных „делу Тухачевского“, есть ссылки на другие беседы, будто бы имевшие место 7 и 8 мая между президентом и полпредом. На них якобы было передано досье для пересылки Сталину. Это утверждение вызывает большое сомнение хотя бы потому, что Э. Бенеш, как видно из приведенных выше документов, ничего не говорил о майских встречах. Если бы полпреду было передано досье, то он не чувствовал себя так неловко во время бесед о заговоре».

Подведем итоги. Следов передачи гитлеровской Службой безопасности фальшивого досье и вообще каких-либо документов по «делу Тухачевского» через президента Э. Бенеша и советского полпреда в Чехословакии в Архиве внешней политики СССР нет. А раз так, то эта версия не подтверждается. Шелленберг и Хёттль ловко домыслили ее, использовав несколько подлинных фактов из тогдашней истории чехословацко-германских и советско-германских отношений.

 

Сезам не открылся

К сожалению, архив родного ведомства, Комитета государственной безопасности СССР, так и не порадовал меня. Несколько раз напоминал я о своей просьбе — разрешить ознакомиться с материалами, относящимися к «делу Тухачевского». Все напрасно. Так длилось до середины восьмидесятых годов, пока я не решил сузить поиски до минимальных размеров — дать ответ на один ключевой вопрос: посылал ли Ежов в первой половине мая 1937 года за получением фальшивого досье в Берлин своего представителя? Если такая командировка была зафиксирована, значит, надо искать ее результаты — фальшивое досье, сработанное немцами. Если поездка не зафиксирована, следовательно, она не состоялась и «красной папки», о которой, захлебываясь от гордости за свою секретную службу, писали Шелленберг и Хёттль, не было и в помине.

На этот раз я довольно быстро получил ясный ответ: о такой командировке в Берлин архив сведениями не располагает.

Мне могут, правда, возразить: это еще ничего не значит, если нет в архиве. Ведь органы безопасности проводили такие секретные операции, о которых совершенно не упоминалось в письменном виде и не фиксировалось на магнитофонной пленке. Понятно, в архивных хранилищах ничего не найдешь о них. Но эти операции на самом деле имели место, что осталось в памяти немногочисленных участников. Такое случалось редко, но в истории разведывательных служб они оставили свой след.

Возьмем, например, сверхсекретную операцию «Утка», цель которой — ликвидация Троцкого. Сталин запретил делать записи о ней, необходимые краткие заметки производились от руки и не сдавались в архив, а хранились отдельно и подлежали уничтожению, если в этом возникала малейшая необходимость.

Можно привести, как мне кажется, еще более яркий пример. Речь идет об операции «Снег», которую внешняя разведка НКГБ СССР провела в первой половине 1941 года. Ее цель — инициировать через агентов влияния в правительстве Рузвельта резкое обострение американо-японских отношений, чтобы привлечь главное внимание Токио к району Тихого океана и не дать японцам открыть второй фронт против СССР в случае нападения Германии на Советский Союз.

История этой операции подробно описана в книге воспоминаний бывшего заместителя начальника внешней разведки КГБ генерал-лейтенанта в отставке В. Павлова, которая так и называется — «Операция „Снег“». Виталий Григорьевич — единственный оставшийся в живых из нескольких оперативных сотрудников, привлекавшихся к проведению этой блестящей операции.

Не получив никаких документов из архива КГБ о «деле Тухачевского», я решил обратиться к памяти ответственных сотрудников внешней разведки, хорошо знавших немецкое направление, с вопросом: «Видели вы когда-либо это пресловутое досье или слышали ли о нем?».

Вот что ответил генерал-лейтенант в отставке Е. П. Питовранов, начавший службу в органах госбезопасности в 1938 году (был заместителем министра госбезопасности в 1951 году, начальником Второго главного управления (контрразведка) МГБ СССР — в 1946–1951 годах; начальником Первого управления (внешняя разведка) в системе Главного разведывательного управления (разведка плюс контрразведка) МГБ СССР в 1952 году; уполномоченным МВД СССР в Германии и старшим советником КГБ при МГБ ГДР — в 1953–1957 годах: «Никогда не приходилось видеть „фальшивое досье“. Узнал о нем лишь после выхода в свет книг Шелленберга и Хёттля».

Примерно то же самое я услышал от генерал-лейтенанта И. А. Фадейкина — в органах госбезопасности с 1949 года; был начальником Третьего (военная контрразведка) управления КГБ — в 1963–1966 годах; начальником немецкого отдела внешней разведки в 1954–1956 годах; руководителем представительства КГБ при МГБ ГДР — в 1966–1974 годах;

от полковника Е. П. Кравцова — с 1938 года в органах госбезопасности; в 1942–1945 годах резидент внешней разведки в Турции; в 1949–1952 годах возглавлял резидентуру в Австрии; был начальником немецкого отдела ПГУ МГБ — в 1952–1953 годах; кандидат военных наук, профессор;

от генерал-майора в отставке Е. Т. Синицына — с 1937 года в органах госбезопасности; в 1939–1941 годах, а затем в 1944–1945 годах резидент в Хельсинки; в 1948–1950 годах — начальник немецкого отдела внешней разведки; с 1950 по 1952 год возглавлял резидентуру в Берлине; в 1969–1970 годах — заместитель начальника ПГУ КГБ;

от генерал-лейтенанта в отставке В. Г. Павлова — с 1938 года в органах госбезопасности; прослужил во внешней разведке пятьдесят лет; в 1961–1964 годах — заместитель начальника ПГУ КГБ; в 1959–1961 годах — начальник нелегального управления ПГУ КГБ; в 1942–1945 и в 1966–1970 годах — резидент соответственно в Оттаве и Вене.

В заключение обращусь к воспоминаниям одного из корифеев советской тайной службы, генерал-лейтенанта П. А. Судоплатова, начавшего службу в органах безопасности с 1921 года. С небольшими перерывами он был заместителем начальника внешней разведки с 1939 по 1953 год. Вот что пишет этот человек, входивший долгое время в первую десятку высших должностных лиц НКВД-НКГБ-МГБ-МВД СССР:

«…Генерал Шелленберг, начальник гитлеровской внешней разведки, в своих мемуарах упомянул, что немцы сфабриковали документы, в которых Тухачевский фигурировал как агент. Перед войной, по его (разумеется, Шелленберга. — В. Ч.) словам, документы были подкинуты чехам, и Бенеш передал полученную информацию Сталину. Для меня это миф. Подобные документы так и не были обнаружены в архивах КГБ или архивах самого Сталина…»

Далее Судоплатов утверждает, что дело против Тухачевского целиком основывалось на его, маршала, собственных признаниях, и какие бы то ни было ссылки на конкретные инкриминирующие факты, полученные за рубежом, начисто отсутствовали. «Если бы такие документы существовали, — заключает П. Судоплатов, — то я, как заместитель начальника разведки, курировавший накануне войны и немецкое направление, наверняка видел бы их или знал бы об их существовании».

Итак, сезам не открылся. Да и не мог открыться, поскольку «фальшивого досье» не существовало. Чем дальше я шел по архивному лабиринту, тем сильнее крепла уверенность: к «делу Тухачевского» выдумки Шелленберга и Хёттля никакого отношения не имеют. Они высосаны из пальца.

 

Главная военная прокуратура: последняя веха

Все же я не поставил точку. Имелось еще одно учреждение, где можно было найти следы «фальшивого досье». Ведь «делом Тухачевского» и его единомышленников длительное время занималась Главная военная прокуратура. И когда готовился судебный процесс над выдающимися советскими военачальниками, и во время разбирательства прошений о реабилитации, которое стали проводить вскоре после смерти Сталина.

Мне посоветовали встретиться с бывшим заместителем главного военного прокурора генерал-лейтенантом юстиции в отставке Викторовым Борисом Алексеевичем, длительное время возглавлявшим специальную группу военных прокуроров и следователей, которая занималась рассмотрением жалоб и писем по поводу реабилитации необоснованно осужденных. Созданная в январе 1955 года, эта группа прежде всего рассмотрела дело о «военно-фашистском заговоре». Так официально сталинская Фемида окрестила дело на маршала Тухачевского и его единомышленников.

Заметки на полях

Викторов Борис Алексеевич (1916–1996). Один из руководителей Главной военной прокуратуры. Генерал-лейтенант юстиции.

Окончил Всесоюзный заочный юридический институт. В Советской армии с 1941 года. Участник Великой Отечественной войны. Прошел все ступени военно-юридической службы. В 1954 году был военным прокурором Западно-Сибирского военного округа. С этой должности его в январе 1955 года перевели в Москву. В качестве заместителя Главного военного прокурора он возглавил специальную группу, которая занялась расследованием жалоб и писем по поводу реабилитации необоснованно осужденных лиц. Этой группой Б. Викторов руководил до 1982 года, когда вышел в отставку по выслуге лет.

…В начале апреля 1988 года я стоял у подъезда громадного генеральского дома в переулке на Красной Пресне, носящем странное название «Зоологический» (видимо, повлияла близость к знаменитому московскому зоопарку). Поднимаюсь в квартиру и вхожу в просторную гостиную, превращенную в рабочий кабинет генерала от юстиции. Два письменных стола и журнальный столик завалены журналами, книгами, папками и архивными делами: Викторов заканчивает работу над своими мемуарами «Записки военного прокурора».

Живой взгляд умных, с хитринкой, глаз, крепкое пожатие руки. Борис Алексеевич выглядит значительно моложе своих семидесяти двух лет.

— Вы ищете подтверждения, — завязывая разговор, обратился ко мне Викторов, — существовало ли «фальшивое досье» гитлеровской Службы безопасности, которое якобы спровоцировало арест маршала Тухачевского и его единомышленников? Верно?

Я подтвердил, что это так.

— Тогда скажу вам сразу, — энергично произнес генерал, — не видел я такого досье. Даже какого-либо документа на сей счет, хотя самым внимательным образом, скрупулезно изучил все материалы, имевшиеся в распоряжении наших судебных и следственных органов.

Заметив мое удивление, Викторов взял со стола самую объемистую папку и продолжил:

— Мне это тоже показалось странным. Но судите сами. Вот уголовное дело по обвинению Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова и Путны в преступлениях, предусмотренных статьями 56–1б, 58–6 и 58–11 Уголовного кодекса РСФСР. Все это особо опасные государственные преступления: измена Родине, шпионаж, террор, создание контрреволюционной организации. Уже по одному перечислению статей Уголовного кодекса можно судить о тяжести преступлений поименованных на обложке лиц. А что в деле? — Генерал взял папку в руки и, будто взвешивая, покачал ее, а потом вернул дело на место. — Смотрите, вот первые страницы… Справки: «…органы НКВД располагают данными о враждебной деятельности…» О самой же деятельности ничего конкретного… Нет ничего и о жизненном пути фигурантов, об их боевых заслугах. А ведь это выдающиеся военачальники, полководцы. Как они стали изменниками, предателями, заговорщиками, шпионами?

— А есть ли в уголовном деле какие-то неточности, недостатки, ошибки? — спросил я.

— Сколько угодно, — ответил Борис Алексеевич. — За справками следуют протоколы допросов. В один голос, без каких-либо противоречий все арестованные признались: они, мол, занимались вредительством, шпионажем, составили заговор с целью свержения советской власти. Никакого сопротивления следствию, понимаете? Далее обращает на себя внимание несоответствие дат арестов с датами первых допросов, которые были учинены спустя несколько дней. Не могло же быть, чтобы арестованных долго не допрашивали. Так не бывает. Похоже, допросы велись, но показания не устраивали тех, кто возбудил это дело. Показания, безусловно, были нужны, но какие? Только признательные. Значит, их надо было получить любой ценой…

— Что вы имеете в виду? — попросил я уточнить собеседника.

— Здесь не может быть кривотолков, — сказал он. — Мы заметили на нескольких страницах протоколов серо-бурые пятна. Проконсультировались со специалистами, назначили судебно-химическую экспертизу. Оказалось, это кровь. Вот так добывались «признательные показания».

Борис Алексеевич разволновался и помолчал немного, чтобы успокоиться. А затем продолжил:

— Вот стенограмма протокола заседания Специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 11 июня 1937 года. Она уместилась на нескольких страницах. Это свидетельствует о примитивности разбирательства со столь тяжкими и многочисленными обвинениями. Да и тот факт, что весь процесс длился всего один день, говорит сам за себя. Ясно, что это было не квалифицированное судебное разбирательство, а проформа. Приговор всем был вынесен заранее — смерть! — и не в зале суда, а в главном кремлевском кабинете…

— Ну, а как же все-таки с пресловутым «фальшивым досье» Гейдриха? — еще раз поинтересовался я в конце беседы.

— Мы внимательно изучили все, что появилось на Западе по этому вопросу, и ничего похожего в материалах о «заговоре в Красной армии» так и не нашли. А что касается реабилитации, то мы окончательно убедились, что обвинения маршала Тухачевского и других военачальников в тяжких государственных преступлениях были необоснованными, а осуждение — неправосудным. Главная военная прокуратура доложила свое заключение Генеральному прокурору СССР, тогда им был Р. А. Руденко. Вскоре от него последовало указание подготовить протест на постановление Специального судебного присутствия. 31 января 1957 года Военная коллегия Верховного суда СССР по заключению Генерального прокурора отменила приговор от 11 июня 1937 года, делопроизводством прекратила за отсутствием состава преступления. Все проходившие по делу участники «антисоветской троцкистской военной организации» были полностью реабилитированы.

Беседа подошла к концу. Уже прощаясь, генерал-лейтенант юстиции подытожил:

— Надеюсь, что я убедил вас, что никакого «фальшивого досье» Гейдриха не было. Всю эту детективную историю сочинили битые гитлеровские шпионы, чтобы поднять сильно подмоченный авторитет своей службы в глазах мировой общественности. Западные же союзники, прочно ставшие к тому времени на путь «холодной войны», способствовали распространению этой выдумки, поскольку она компрометировала Сталина и его режим…

И, немного помолчав, закончил:

— Впрочем, без «фальшивого досье» не обошлось.

Ведь уголовное дело по обвинению маршала Тухачевского и его единомышленников вполне можно назвать фальшивым: оно битком набито ложными показаниями фигурантов, которые под пытками оговаривали и себя, и других…

 

Финал

Так существовал ли заговор группы видных военачальников Красной армии против Сталина в тридцатые годы прошлого столетия? Сейчас мы можем уверенно ответить: «Нет, не существовал».

А что же тогда было?

Имелось недовольство некоторых военных руководителей, занимавших ключевые посты в Красной армии. Они сплотились вокруг первого заместителя наркома обороны маршала Михаила Тухачевского и собирались обратиться к Сталину и Политбюро с предложением заменить на посту наркома обороны маршала Клима Ворошилова.

Вот они, эти военные деятели:

Михаил Николаевич Тухачевский, родился в 1893 году, член большевистской партии с апреля 1918 года, командовал армиями и фронтами в годы Гражданской войны, награжден орденами Ленина и Красного Знамени, кандидат в члены ЦК ВКП(б), член ЦИК СССР, до середины мая 1937 года — первый заместитель наркома обороны, затем до момента ареста — командующий Приволжским военным округом, Маршал Советского Союза.

Иона Эммануилович Якир, родился в 1896 году, член большевистской партии с 1919 года, награжден тремя орденами Красного Знамени, член ЦК ВКП(б) и ЦИК СССР, командующий войсками Киевского военного округа, командарм 1 ранга.

Иероним Петрович Уборевич, родился в 1896 году, член большевистской партии с 1917 года, награжден тремя орденами Красного Знамени, кандидат в члены ЦК ВКП(б) и член ЦИК СССР, командующий войсками Белорусского военного округа, командарм 1 ранга.

Август Иванович Корк, родился в 1897 году, член большевистской партии с 1927 года, награжден двумя орденами Красного Знамени, член ЦИК СССР, начальник Военной академии имени М. В. Фрунзе, командарм 2 ранга.

Роберт Петрович Эйдеман, родился в 1895 году, член большевистской партии с 1917 года, награжден двумя орденами Красного Знамени и орденом Красной Звезды, член ЦИК СССР, председатель Центрального совета Осоавиахима СССР, комкор.

Борис Маркович Фельдман, родился в 1890 году, член большевистской партии с 1919 года, награжден двумя орденами Красного Знамени, начальник главного управления Красной армии, комкор.

Виталий Маркович Примаков, родился в 1897 году, член большевистской партии с 1914 года, награжден тремя орденами Красного Знамени, член ЦИК СССР, заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа, комкор.

Витовт Казимирович Путна, родился в 1899 году, член большевистской партии с 1917 года, награжден тремя орденами Красного Знамени, военный атташе в Великобритании, комкор.

Чем же они, высокопоставленные военачальники, были недовольны? Нет, не Сталиным, которому верно служили, и не советской властью, присягу которой не нарушили. Они были недовольны «первым красным офицером», наркомом обороны Маршалом СССР Климом Ворошиловым и его присными, в первую очередь Маршалами Советского Союза Семеном Буденным и Борисом Шапошниковым, которые в спорах о характере новой мировой войны отдавали пальму первенства не танковым армиям и моторизованным корпусам, а по старинке делали ставку на кавалерию. Группа Тухачевского следовала в военном строительстве новым, прогрессивным веяниям и не скрывала этого. Она пыталась убедить Сталина в том, что позиция Ворошилова и его сторонников нанесет непоправимый ущерб: советские вооруженные силы непоправимо отстанут от передовых армий мира и тем самым обрекут себя на неизбежное поражение в предстоящем новом вселенском вооруженном конфликте.

Первый заместитель наркома обороны и его сподвижники считали, что Ворошилов не соответствует занимаемому посту, не имеет личных качеств для этого. Хозяин Кремля знал об острой междоусобице среди руководящей верхушки военного ведомства и до поры до времени использовал с выгодой для себя противоречия между своими военачальниками. Пока, по его мнению, не настал еще подходящий момент для уничтожения наиболее строптивой группировки.

Так что если и был «заговор красных генералов», то таковым можно считать сговор Сталина с Ворошиловым и их угодниками в целях уничтожения Тухачевского и прогрессивно мыслящих советских полководцев.

Точно так же и история с «фальшивым досье» Гейдриха оказалась мистификацией. Его, этого досье, не обнаружили ни в советских, ни в немецких, ни в американских или еще каких-либо архивах. Не сохранилось о нем ничего и в памяти руководящих сотрудников органов государственной безопасности, курировавших в тридцатых — шестидесятых годах прошлого столетия немецкое направление.

Мы убедились в том, что Сталину для того, чтобы ликвидировать Тухачевского и его единомышленников, вовсе не требовалось ни немецких фальшивых, ни подлинных документов, подтверждающих их заговорщицкую, антисоветскую и шпионскую деятельность. Компрометирующих материалов, накопленных органами безопасности в течение по крайней мере десяти лет, в его распоряжении оказалось предостаточно. Пусть это были лживые агентурные донесения, выбитые под пытками на допросах «признательные» и «свидетельские» показания, анонимные доносы, наветы и слухи. Но их, как полагается, оформляли и слепили из них десятки следственных и судебных дел для того чтобы уничтожить группу высших военачальников, возглавлявшуюся маршалом Тухачевским. «Фальшивое досье», которое будто бы изготовила гитлеровская Служба безопасности, нашему «вождю всех времен и народов», повторяю, было без надобности.

 

Когда началась моя служба в центральном аппарате советской внешней разведки, а это случилось в самом начале марта 1944 года, я ничего не слышал о Рихарде Зорге. Хотя в то время великий разведчик был еще жив и ожидал смерти в одиночке токийской тюрьмы Сугамо.

То, что имя Зорге было окутано плотной завесой молчания даже в стенах Центра, казалось странным. Правда, попал я в политическую разведку, Первое управление Наркомата государственной безопасности, а Зорге числился по другому ведомству, Разведывательному управлению Генштаба Красной армии. Но два родственных департамента не только конкурировали между собой. Они по-деловому контактировали, нередко помогали друг другу, их операции иногда переплетались. Поэтому сотрудники с Лубянки были в курсе дел оперативников, работавших на Знаменке и Гоголевском бульваре, а те, в свою очередь, живо обсуждали проблемы братьев по оружию из ведомства госбезопасности.

И лишь спустя несколько лет мне стало известно о судьбе узника тюрьмы Сугамо. Летом сорок седьмого года я попал в нелегальное управление Комитета информации (КИ) при Совете Министров СССР, а через некоторое время был назначен начальником восточного отдела этого подразделения.

Сейчас мало кто помнит о таком центре внешней разведки (я имею в виду Комитет информации), который непосредственно подчинялся руководителю советского государства И. В. Сталину. Это было мощное учреждение закордонной стратегической разведки, созданное в результате слияния Первого управления МГБ СССР и Главного разведывательного управления Генштаба Красной армии. Председателем КИ был назначен В. М. Молотов, его заместителями — генерал-лейтенант П. В. Федотов (от МГБ) и генерал-полковник Ф. Ф. Кузнецов (от ГРУ). Вопросы закордонной разведки были изъяты из компетенции Министерств государственной безопасности и обороны, что, замечу в скобках, им совершенно не понравилось.

Говорят, что по замыслу руководителей советского государства Комитет информации должен был противостоять Центральному разведывательному управлению США, которое в сентябре 1947 года создали за океаном. Кто кого копировал? Кому принадлежала пальма первенства?

Скорее всего, идея возникла, так сказать, синхронно и в Москве, и в Вашингтоне: начинавшаяся «холодная война», в которой секретные службы использовались в качестве главного оружия, заставила хозяев Кремля и Белого дома прийти к одному и тому же выводу.

Однако в отличие от Соединенных Штатов тогдашняя перестройка разведки не обеспечила у нас выполнение задач, которые перед ней ставились. Через два года маршалы потребовали вернуть военную разведслужбу в лоно Министерства обороны, что и было сделано. Статус комитета понизился: его подвели под «крышу» Министерства иностранных дел. А еще через пару лет КИ ликвидировали, и внешняя разведка снова перешла под эгиду ведомства госбезопасности.

Заметки на полях

Федотов Петр Васильевич (1900–1963). Один из руководителей советских органов госбезопасности. Генерал-лейтенант (в 1959 году лишен звания).

Родился в Санкт-Петербурге в семье кондуктора конки.

Окончил училище делопроизводства. До 1919 года работал в экспедиции Главпочтамта Петрограда. В 1919–1921 годах служил в Красной армии.

С 1921 года — в органах государственной безопасности. Начал службу в отделении военной цензуры Особого отдела Кавказской трудовой армии. Затем побывал почти на всех оперативных должностях в территориальных органах ГПУ и ОГПУ Северокавказского и Орджоникидзевского краев. В сентябре 1937 года откомандирован в распоряжение отдела кадров НКВД СССР. С тех пор занимал руководящие посты в центральном аппарате. В феврале 1941 года стал начальником Второго (контрразведывательного) управления НКГБ СССР. С июня по сентябрь 1946 года — начальник Второго управления МГБ СССР, а с сентября 1946 по май 1947 года — начальник Первого (разведывательного) управления МГБ СССР, одновременно с сентября 1946 по июнь 1947 года — заместитель министра госбезопасности СССР.

С мая 1947 по август 1949 года — заместитель председателя Комитета информации при Совете Министров СССР. Позднее вновь служил в МГБ СССР. В марте 1953 года становится членом коллегии МВД СССР и начальником Первого главного (контрразведывательного) управления.

В феврале 1956 года снят с должности, а в мае назначен с большим понижением заместителем начальника редакционно-издательского отдела Высшей школы КГБ. В марте 1959 года уволен в запас по служебному несоответствию. В мае того же года постановлением Совета Министров СССР лишен звания генерал-лейтенанта «за грубые нарушения социалистической законности в период репрессий».

Награжден двумя орденами Ленина, тремя — Красного Знамени, двумя — Красной Звезды, орденом Кутузова I степени, орденом «Знак Почета».

Кузнецов Федор Федорович (1904–1979). Один из руководителей советской военной разведки. Генерал-полковник.

Родился в селе Притыкино Московской области в крестьянской семье. В 1931 году закончил рабфак, затем работал парторгом ЦК ВКП(б) на ЗИЛе. С 1937 года — служба в Красной армии: начальник отдела и заместитель начальника Главного управления политпропаганды. В начале Великой Отечественной войны — член военного совета 60-й армии и Воронежского фронта. С 1943 года — начальник Главного разведуправления Красной армии и одновременно заместитель начальника Генштаба. 1947–1949 годы — заместитель председателя Комитета информации при Совете Министров СССР. С 1949 года — начальник Главного политического управления Вооруженных Сил СССР. 1953 год — начальник Главного управления кадров Министерства обороны СССР.

С 1959 по 1969 год — член военного совета Северной группы войск, а затем начальник Военно-политического управления.

А что же Зорге? После небольшого отступления возвратимся к главному предмету нашего разговора.

 

Ас советской разведки

Итак, полсотни лет назад я смог ознакомиться с материалами дела на Рихарда Зорге, извлеченного из архива. Талантливый разведчик, способнейший журналист, прозорливый аналитик, тонкий политик, неординарная во всех отношениях личность… Таким предстал передо мной токийский резидент Рамзай, он же — Инсон (это оперативные псевдонимы Зорге), с пыльных страниц совершенно секретного дела.

В удивительно короткий срок Рихард Зорге создал в Японии разветвленную и хорошо законспирированную разведывательную организацию. А условия, надо сказать, были труднейшие: полицейский режим в стране считался самым жестким в мире. Вот что сообщал Центру Рамзай в одном из своих писем: «Трудность обстановки здесь состоит в том, что вообще не существует безопасности (для советских разведчиков, естественно. — В. Ч.). Ни в какое время дня и ночи вы не гарантированы от полицейского вмешательства. В этом чрезвычайная трудность работы в данной стране, в этом причина того, что эта работа так держит в непрерывном напряжении и изнуряет».

Тем не менее уже летом 1934 года, всего через десять месяцев после прибытия в Японию, Зорге передавал в Центр большое количество информации. Под его руководством работали две группы подпольщиков общей численностью в тридцать пять человек. Они — за исключением четверых — были японцами: журналисты, научные работники, деловые люди, чиновники. Все они — противники войны, старавшиеся помешать милитаристской клике толкнуть страну на гибельный путь. Около ста шестидесяти источников информации использовал Инсон. Среди них — премьер-министр принц Коноэ, министры, депутаты парламента, генералы, крупные промышленники. Ему удалось получить из посольства нацистской Германии в Токио важнейшие политические и военные сведения. Он стал заместителем руководителя токийского бюро Немецкого информационного агентства, другом и самым близким советником германского посла генерал-майора Ойгена Отта, который делился с ним служебными и государственными тайнами.

В 1952 году в Лондоне вышла книга Чарльза Уиллоуби «Зорге — советский супершпион». Автор — генерал-майор армии США, с 1941 по 1951 год — начальник разведки штаба командующего американскими войсками на Дальнем Востоке и в юго-западной части Тихого океана генерала Макартура. В своем документальном очерке он использовал материалы японской контрразведки, протоколы следствия и суда по делу Зорге, его собственноручные показания, захваченные американцами при оккупации Токио. Так что Уиллоуби прекрасно знал, о чем писал, и сведений из первых рук у него было предостаточно. Посмотрите, к какому выводу пришел этот ас заокеанской разведки: «Группа, руководимая блестящим, изобретательным разведчиком Рихардом Зорге, совершала поистине чудеса… В течение всех лет деятельности Зорге передал в Москву бесчисленное множество важных сообщений, каждое из которых подвергалось с его стороны скрупулезному анализу и тщательной проверке. Руководители советской разведки и Красной армии всегда были в курсе планов японских и германских вооруженных сил».

Еще одна оценка. Корифей секретной службы Вашингтона, в течение девяти лет возглавлявший Центральное разведывательное управление, Аллен Даллес в своих мемуарах «Искусство разведки» так пишет о советском разведчике: «Основным достижением группы Зорге было предоставление Сталину в середине 1941 года определенных доказательств, что японцы не имели намерения нападать на Советский Союз и концентрировали свои усилия против Юго-Восточной Азии и района Тихого океана, то есть затевали тактику Пёрл-Харбора. Эта информация была равноценна многим дивизиям».

И наконец, своего рода коллективное — и, значит, максимально свободное от субъективных влияний, компетентное мнение из официальной справки военного ведомства США:

«Вероятно, никогда в истории не существовало столь смелой и успешной разведывательной организации. Начав с нуля в стране, в которой Зорге до этого никогда не бывал, он сумел развернуть всеобъемлющую и успешную разведывательную деятельность».

 

Бесценные донесения

Что ж, американцы-штатники (то есть граждане Соединенных Штатов) не кривили душой. Да и зачем им было это делать? Зорге действительно добился поразительных оперативных результатов. Напомню лишь некоторые из важных сообщений, направленных им в Центр.

Май-июнь 1939 года (специальным курьером через Шанхай): информация о подготовке Германии к захвату Польши; нападение начнется в конце августа — начале сентября.

Февраль — апрель 1940 года (специальным курьером через Шанхай): предупреждение о широкомасштабном наступлении вермахта против Франции и Англии, после чего планируется нападение на Советский Союз (обратите внимание: директиву № 21, получившую впоследствии название «План «Барбаросса» (план агрессии против СССР) Гитлер подписал лишь в декабре 1940 года).

18 ноября 1940 года (по радио): данные о проводимых Германией мерах по подготовке агрессии против СССР.

28 декабря 1940 года (по радио): «На германо-советской границе сосредоточено 80 немецких дивизий. Гитлер намерен оккупировать территорию по линии Харьков — Москва — Ленинград».

5 марта 1941 года (специальным курьером через Шанхай): фотокопия телеграммы министра иностранных дел гитлеровского рейха Риббентропа послу в Токио о том, что фюрер планирует вторжение в Россию на май.

6 мая 1941 года (специальным курьером через Шанхай): «Германский посол Отт заявил мне, что Гитлер исполнен решимости разгромить СССР. Возможность войны весьма велика. Гитлер и его штаб уверены в том, что война против Советского Союза нисколько не помешает вторжению в Англию…»

20 мая 1941 года (по радио): «Нападение на Советский Союз произойдет 20 июня. Направление главного удара — на Москву».

21 мая 1941 года (по радио): «Прибывшие сюда представители Гитлера подтверждают: война начнется в конце мая. Германия сосредоточила против СССР 9 армий, состоящих из 150 дивизий».

31 мая 1941 года (по радио): «Уточнение. 22 июня Германия без объявления войны совершит нападение на Россию».

15 июня 1941 года (по радио): «Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня».

17 июня 1941 года (по радио): «Повторяю: 9 армий — 150 немецких дивизий совершат нападение на советскую границу 22 июня».

3 июля 1941 года (по радио): «Япония, несмотря на нажим гитлеровской Германии, пока не вступит в войну против СССР».

30 июля 1941 года (по радио): «Если Красная армия остановит немцев под Москвой, то японцы не выступят против СССР».

6 сентября 1941 года (по радио): «Если Красная армия сохранит боеспособность, нападения Японии вообще не последует. Намечается несколько мобилизаций, но их цель — пополнить Квантунскую армию для дальнейших военных действий в Китае. Все это означает, что в текущем году Япония на Дальнем Востоке не выступит».

Заметки на полях

В этой радиограмме изложена главная суть документа «Программа осуществления государственной политики империи», принятой 6 сентября 1941 года на «императорском совещании» в присутствии микадо-императора: Япония воздержится от нападения на СССР в нынешнем году. Участники предшествующего «императорскому совещанию» заседания координационного совета правительства и императорской ставки (оно состоялось 3 сентября) пришли к выводу, что «поскольку Япония не в состоянии развернуть крупномасштабные операции на Севере до февраля 1942 года, необходимо за это время быстро осуществить операцию на Юге».

14 сентября 1941 года (по радио, после уточнения и перепроверки информации от 6 сентября): «По данным источника Инвест (речь идет об Одзаки. — В. Ч.), японское правительство решило в текущем году не выступать против СССР, однако вооруженные силы будут оставлены в Маньчжоу-Го на случай выступления весной будущего года, если СССР потерпит поражение от немцев к тому времени…»

Заметки на полях

Это очень важное уточнение. Зорге предупреждал советское командование не оголять безмерно наш дальневосточный фронт, быть достойно готовыми к отражению нападения Квантунской армии, если Токио вдруг сочтет, что для продвижения в Приморье у него осталось достаточно шансов на успех.

Начало сентября 1941 года (по радио): «Если до 15 октября японское правительство не достигнет соглашения с США, Япония начнет на Юге войну против Сингапура (то есть Великобритании. — В. Ч.). Военные действия между Японией и Соединенными Штатами должны начаться в конце года».

Информация Зорге о военно-политических мерах японского правительства и командования вооруженных сил, связанных с подготовкой к вступлению Японии в войну на стороне Германии, была не менее ценной, чем сведения о планировании Германией агрессии против СССР. В феврале-марте 1941 года он направил в Центр по курьерской связи подготовленный для японского правительства доклад о полном боевом составе группировки японской армии в Маньчжурии, Корее, Китае и в собственно Японии; подробные списки командиров дивизий и командующих армиями, а также детальные документальные данные о состоянии и производственной мощности японской авиационной промышленности и танкостроения. В сентябре ушли в Центр сведения о стратегических запасах нефти Страны восходящего солнца.

К счастью, часть информации, переданная резидентом Рамзаем после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, была своевременно учтена Сталиным и Ставкой Верховного Главнокомандующего при принятии решения о переброске 16 полноценных дальневосточных и сибирских дивизий под Москву. Этот маневр, как известно, позволил нам выиграть декабрьское сражение за столицу, отбросить немцев на запад и сорвать молниеносную войну, задуманную Гитлером и его генералами.

Да, результаты деятельности резидентуры Рамзая действительно поражают. И достиг их Зорге не потому, что ему слишком часто улыбалось разведывательное счастье. И не потому, что Меркурий — этот универсальный бог, покровитель, как утверждали древние, не только торговцев, но и шпионов, — ворожил токийскому резиденту.

Нет, Рихард Зорге не полагался на слепую удачу. Все это — плод напряженной, творческой работы. Именно творческой, ибо Зорге не только был человеком исключительной отваги и мужества, высокого интеллекта, глубоких и разносторонних знаний. Он являл собой новый тип разведчика — разведчика-мыслителя, разведчика-ученого. Он так глубоко знал Японию, настолько основательно изучил политику ее правящих кругов, экономику, культуру, психологию и характер японской нации, что точно прогнозировал действия правительства и командования вооруженных сил страны.

Здесь уместно подробнее сказать об оперативно-информационной деятельности Рамзая. Ее можно разделить на две части — шанхайскую (1930–1933 годы) и токийскую (1933–1941 годы). Во время шанхайской командировки резидент получал сведения лично от немецких военных советников и инструкторов, находившихся в китайской армии, немецких и других иностранных и китайских коллег-журналистов, сотрудников иностранных консульств в Шанхае, а также от созданной им сети агентов. Резидентура достаточно быстро и полно освещала такие вопросы, как проникновение в Китай других государств, планы и практические действия японских вооруженных сил в Маньчжурии и Северном Китае, политическая и экономическая обстановка в этих районах, борьба между различными вооруженными группировками в Китае, боевые действия китайской Красной армии, состояние железнодорожных и шоссейных коммуникаций.

Подсчитано: за эти годы Зорге направил в Центр 597 срочных радиосообщений, из которых 235 доложены руководителям Красной армии, правительственным и партийным высшим инстанциям. Кроме того, через курьерскую связь на Знаменку послано несколько сот фотокопий документов, а также составленных резидентурой (в основном лично Зорге) докладов.

Находясь в Токио, Зорге более двух лет (1933–1936 годы) потратил на легализацию, вербовку источников и налаживание связи с Центром. В этот период от него в Москву, естественно, шло меньше сведений. Зато с 1936 года информационная машина, созданная Рамзаем, заработала вовсю. С января этого года по октябрь 1941-го он послал в Центр 805 срочных радиограмм, из которых 363 были доложены наркому обороны, начальнику Генерального штаба РККА, высоким правительственным и партийным инстанциям. Через курьерскую связь в Москву были направлены более 600 фотодокументов и докладов.

Большинство исследователей считает, что наиболее ценные и достоверные сведения были получены по таким важнейшим вопросам:

подготовка и заключение 25 ноября 1936 года антикоминтерновского пакта между Германией и Японией, к которому через год присоединилась Италия;

причина и характер военных провокаций японской армии на границах Монголии в первой половине 1936 года и в середине 1939 года;

развертывание японских вооруженных сил в связи с разжиганием в 1937 году войны в Китае; подготовка гитлеровской Германии к нападению 1 сентября 1939 года на Польшу;

начало наступления немецких войск в 1940 году на Францию и основное направление главного стратегического удара;

характер и содержание договора, заключенного в ноябре 1940 года между Японией и созданным японцами на оккупированной территории Китая марионеточным правительством Ван Цзинвея;

подготовка Японией в декабре 1941 года нападения на Соединенные Штаты и Великобританию;

отсрочка по крайней мере на 1942 год агрессии Токио против Москвы;

подготовка и сроки агрессии гитлеровской Германии против Советского Союза.

Успех резидентуры Рамзая обеспечила новаторская технология добычи и обработки разведывательной информации, которую придумал Зорге. Подавляющее большинство находившихся за рубежом нелегальных сотрудников советской секретной службы считало: главное — получить сведения и побыстрее направить их в Центр — там разберутся. У Рамзая была другая схема: добыть данные, проверить и перепроверить их, тщательно проанализировать, убедиться в достоверности и уж тогда отправлять в Москву. «Несомненно, — писал Зорге в своих собственноручных показаниях японскому следствию, — сам по себе сбор информации — дело важное, но я считал, что самое важное — умение проанализировать материал и дать ему оценку с общеполитической точки зрения. Я всегда серьезно воспринимал задания… но я считал не менее важным… выявлять новые виды деятельности, новые вопросы, новую ситуацию, возникшие в процессе выполнения задания, и докладывать обо всем этом».

 

Был ли Зорге двойным агентом?

Рамзай-Инсон показал себя непревзойденным мастером конспирации. Вот почему его организации удалось в течение восьми лет избежать разоблачения, несмотря на плотную слежку, которую японская контрразведка установила за ним и его сотрудниками. Он водил шпиков за нос и передавал в Центр важные сообщения.

Обострившаяся обстановка в мире и Японии не позволяла сократить интенсивность радиообмена с Центром, этой ахиллесовой пяты любой резидентуры, что неизбежно должно было навести контрразведку на группу Рамзая.

Так оно и случилось. Кольцо вокруг Зорге стягивалось все туже. И он знал об этом. Но ни на минуту не прерывал своей опаснейшей работы: информация должна поступать в Центр без перерыва — война была на пороге.

Зорге вел себя, как те солдаты-разведчики на фронте, которые вызывали огонь на себя, чтобы нанести удар по врагу. Он сохранял бодрость духа, стойкость и ясность мысли. Он поддерживал своих товарищей перед лицом смертельной опасности. Более того, в этот полный драматизма момент он сумел добыть сведения исключительной важности: Япония сосредоточивает силы для войны на Тихом океане и готовит нападение на базу американских военно-морских сил в Пёрл-Харборе на Гавайях.

Если бы не это, то Зорге, может быть, и удалось уцелеть. Но он пожертвовал собой, чтобы не только помочь выстоять советской столице: ведь информация Инсона о том, что Япония не вступит в войну против СССР, сыграла, как теперь документально известно, немалую, если не главную роль в принятии Сталиным решения перебросить свежие, хорошо обученные дивизии из Сибири и с Дальнего Востока под Москву. Недавно выяснилось: Зорге поставил на карту жизнь свою и своих сотрудников и для того, чтобы помочь Соединенным Штатам, в которых он уже тогда определенно видел потенциального союзника СССР в борьбе против гитлеровской Германии.

Дошла ли чрезвычайной важности информация до Вашингтона? Поделился ли ею Кремль с Белым домом? Пока не обнаружено документальных данных на сей счет. Скорее всего — нет: в октябре-ноябре 1941 года состояние советско-американских отношений не позволяло Москве отважиться на такой шаг. Высказывают предположение: Зорге, мол, не спрашивая Центр, сам предупредил об этом американцев-штатников. Что ж, такое нельзя отметать с ходу. Возможности у него были — его помощник Бранко Вукелич, работавший под прикрытием журналиста и занимавший должность заведующего токийского отделения французского информационного агентства Гавас, имел деловые контакты с американскими корреспондентами и дипломатами, среди которых наверняка были агенты и сотрудники разведывательных органов США. И сейчас вряд ли стоит винить Зорге в таких контактах. Наоборот, нужно отдать должное политической прозорливости Рамзая: он оказался дальновиднее многих тогдашних советских руководителей.

Ныне немало людей задаются вопросом: почему командование Красной армии и советское руководство не использовали своевременно точную, подробную, проверенную и перепроверенную информацию группы Рамзая о сроках нападения фашистской Германии на СССР, о стратегических и оперативных планах немецкого командования? Ведь первые сведения о подготовке нацистской агрессии Рамзай радировал в Москву еще в апреле 1940 года — за восемь месяцев до утверждения Гитлером плана «Барбаросса», директивы о молниеносной войне против Советского Союза, и более чем за год до 22 июня — трагической даты, когда гитлеровский вермахт вторгся на землю нашей Родины. Все дело в том, что Зорге не доверяли.

Не доверял Сталин, которому разведчик был известен. Сомневалось и руководство Разведывательного управления Красной армии уже потому, что Рамзаю не верил «вождь народов», считая, что он двойной, да что там — даже тройной (?!) агент, который помимо советской, работает также на немецкую и американскую секретные службы.

Судите сами. Все важные сообщения из Токио немедленно докладывались хозяину Кремля. И вот что пишет в своих мемуарах «Воспоминания и размышления» маршал Георгий Жуков, бывший перед войной начальником Генерального штаба Красной армии. Он докладывал Сталину незадолго перед гитлеровской агрессией свои материалы, и тот раздраженно заметил: «Один человек передает нам очень важные сведения о замыслах гитлеровского правительства, однако на этот счет у нас имеются некоторые сомнения. Мы им не доверяем, потому что, по нашим данным, это двойник». Маршал высказывает вполне оправданное предположение: «Вероятно, он имел в виду Рихарда Зорге, о котором я узнал только после войны. Его фактически обвинили в том, что он работал и на нас, и на Гитлера… Сегодня настало время признать тогдашнюю главную ошибку, ставшую причиной и многих других: неверное прогнозирование возможных сроков нападения фашистских войск».

Этот случай, кстати сказать, ярко иллюстрирует и тот факт, что самая ценная и своевременная информация от надежнейшего разведчика рискует превратиться в никому не нужный архивный документ, если не будет достаточно глубоко осмыслена и использована для принятия соответствующих политических, военных и экономических решений высшими государственными инстанциями.

Достоянием исследователей уже стали полученные от Зорге радиограммы о готовящемся нападении на Советский Союз, на которых имеются высокие и высочайшие резолюции, вроде такой: «В перечень сомнительных и дезинформирующих сообщений. Рамзаю» (начертано на радиограмме от 1 июня 1941 года рукой тогдашнего начальника Разведывательного управления Красной армии генерал-лейтенанта Ф. Голикова, который впоследствии занимал ряд важных постов и дослужился до Маршала Советского Союза. — В. Ч.), и это несмотря на то, что в распоряжении советских руководителей имелись сообщения из других источников, в частности из берлинской резидентуры Ар-вида Харнака — Харро Шульце-Бойзена (внешняя разведка НКГБ) и парижской Леопольда Треппера (советская военная разведка).

Вообще-то, если встать на позиции конца тридцатых — начала сороковых годов, если окунуться в атмосферу советского общества того времени, можно понять настороженность иных сотрудников Центра по отношению к Зорге. В Москву поступали, скажем, сведения из Германии, в которых разведчик проходил как токийский агент Главного управления имперской безопасности и абвера, снабжавший нацистскую разведку первоклассной информацией о положении в Японии, японо-германских отношениях, об обстановке в Китае и Тихоокеанском регионе. Об этом можно прочитать, например, в вышедших после войны мемуарах бригадефюрера СС Вальтера Шелленберга, бывшего начальника VI (разведывательного) управления этого главка. Зорге действительно снабжал информацией и германскую секретную службу, и военную разведку, и дипломатическое ведомство рейха, и канцелярию национал-социалистической партии. Да иначе и быть не могло. Он должен был это делать. Ведь Зорге прикрывался деятельностью немецкого журналиста, личиной активного нациста и друга немецкого посла в Японии Ойгена Отта, который до этого был военным атташе и руководителем токийской резидентуры абвера. И нужно было вести себя соответственно, чтобы не быть разоблаченным, чтобы не провалить своих помощников, свою разведывательную организацию.

В Центре знали это, но не все хотели понять, особенно после того, как Сталин в августе 1939-го пошел на мировую с Гитлером. Когда вождем советского народа овладела навязчивая идея: германский фюрер старается избежать войны на два фронта, а пока он воюет с западными демократиями, военной конфронтации с СССР не будет. Сам кремлевский властитель, прекрасно осведомленный о военно-экономических слабостях нашей державы, как огня боялся столкновения с мощным и отмобилизованным нацистским рейхом и старался не дать ни малейшего повода германскому правительству для агрессии на Восток. Любые сведения о том, что немцы готовятся выступить против восточного колосса, он рассматривал как дезинформацию западных держав, в первую очередь Англии. Британцам, мол, выгодно было столкнуть Советский Союз с Германией, чтобы отвлечь от себя значительные силы вермахта и отвести угрозу поражения.

Поэтому, когда Зорге в самый разгар советско-германского флирта передал первое предупреждение о том, что Гитлер готовит нападение на Советский Союз, Сталин решительно отмел его. Поскольку Рамзай продолжал упрямо доказывать, что его сведения подтверждаются, и приводил все новые и новые факты, диктатор зачислил своего токийского резидента в двойники: он-де работает на империалистическую разведку. Я не исключаю, что не все руководители Разведуправления Красной армии разделяли подозрение Сталина, но перечить ему, конечно, не стали. Раз вождь сказал — никто не мог ослушаться. В противном случае любой сотрудник советской разведки, независимо от должности и звания, рисковал головой.

Так гордость нашей секретной службы Рамзай попал в число сомнительных и ненадежных. Мнение «вождя народов» дамокловым мечом висело над Разведуправлением. Непосредственные руководители Зорге переносили оценку Сталина на свои отношения с разведчиком. Информация Рамзая не использовалась. Были вдвое сокращены и без того скромные ассигнования на работу токийской резидентуры. Она отвлекалась на выполнение второстепенных заданий, на бесконечные проверки и перепроверки полученных материалов. В конце концов руководство Разведуправления приняло решение отозвать Зорге из Японии. Его донесения генерал Голиков перестал докладывать Сталину.

Зорге чувствовал, как вокруг него все туже сжимается не только удавка японской контрразведки, но и кольцо подозрений Центра. Представляете, как ему было тяжко и обидно. Ну хорошо, пусть японцы ведут охоту — это, в конце концов, неизбежно и понятно. Но свои? За что? Миф о том, что Зорге был агентом-двойником, сочиненный в кремлевских кабинетах и подхваченный угодниками на Знаменке и Лубянке, продержался довольно долго — до первой половины шестидесятых годов. С этой гнусной мистификацией было покончено, когда Зорге вернули из небытия и сделали Героем Советского Союза. В это время достоянием журналистов и исследователей стал рассекреченный документ из архива ГУ Генштаба, в котором упоминалось, что руководство военной разведки, конкретно ее начальник армейский комиссар 2-го ранга Ян Берзин, разрешило Рамзаю снабжать по своему усмотрению информацией о положении в Японии, японо-немецких отношениях, действиях японской армии в Китае, а также политическими и экономическими обзорами о развитии событий на Дальнем Востоке и районе Тихого океана германскую военную разведку и контрразведку — абвер, внешнюю разведку гитлеровской Службы безопасности, международный отдел нацистской партии и дипломатическое ведомство «великогерманской империи». Делалось это для того, чтобы укрепить прикрытие своей главной деятельности — сбор секретных данных для советской военной разведки.

Следовательно, немецкие спецслужбы не знали, что токийский корреспондент крупной германской газеты «Франкфуртер цайтунт» — сотрудник советского военного разведцентра, и считали, что Зорге работает только на них. А что из этого следует? Да то, что Рамзай никогда не был агентом-двойником и тем более слугой трех и более господ, как утверждали некоторые недобросовестные журналисты. Что это так, убедительно доказывает документ из архива штаба рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Это письмо, которое значится под номером 104/42 с пометкой «государственная тайна», подписанное лично Гиммлером. 27 октября 1942 года его направили нацистскому министру иностранных дел Иоахиму фон Риббентропу.

Во вступительной части рейхсфюрер СС резко критикует шефа дипломатического ведомства за то, что в Японии столько лет терпели журналиста, который вошел в доверие высокопоставленных чиновников немецких и японских имперских учреждений. Гиммлер негодовал, что министерство иностранных дел доверяло человеку, прошлое которого не было достаточно проверено. Ведь Рихард Зорге под своей настоящей фамилией работал в Коммунистической партии Германии консультантом, а в 1923 году редактировал коммунистическую газету «Бергише арбайтерштимме». Позже он попал, опять под своей собственной фамилией, в Москву.

«Из надежных источников, — писал разъяренный верховный шеф эсэсовцев, — нам известно, что Зорге с тридцатых годов работал в советской разведке… Он публично выступал как преданный сторонник Гитлера и нации, а на самом деле в сотрудничестве с югославом Вукеличем, несколькими японцами и иностранцами вел работу против Германии и Японии. Под руководством Москвы он добывал сведения о военной, политической и экономической жизни Японии и передавал в основном радиотелеграфом…

…Так как Зорге, — писал Гиммлер в заключение, — был информирован из лучших немецких источников о политике и их намечаемых шагах, то это дело стало большой политической опасностью. Вследствие этого я должен принять меры, чтобы на немецкую дипломатическую службу не попадали люди, не проверенные Службой безопасности. Только так можно в будущем предотвратить подобные неприятности, которые ощутимо вредят германской империи и ее союзникам».

 

Мерзкие мифомахеры

Казалось, теперь предельно ясно: лживый миф о том, что Зорге — двойной агент, не имеет под собой никакой основы и является голой выдумкой досужих до дешевых сенсаций журналистов и исследователей, занимающихся историей спецслужб. После публикации в 1966 году письма Гиммлера они надолго приумолкли. Но в наши дни снова стали муссировать лживые слухи по сему поводу. В качестве примера можно привести пространную статью («Молодая гвардия». 1991. № 10 «Крушение мифа. Если бы Сталин поверил Зорге…») Валентина Сахарова (похоже, он не удосужился ознакомиться с документами, о которых я упомянул в этой главе. — В. Ч.). Автор пытается реанимировать гнусную байку о «двойном агенте Зорге», военном разведчике, автор старается доказать, что резидент Рамзай вел двойную игру, что немецкие специальные службы использовали его, чтобы внедрить в руководящие политические и военные круги СССР нужную Берлину дезинформацию, что Сталин вовремя почувствовал недоверие к Зорге и отказался принимать во внимание его сведения. И если бы кремлевский властитель не сделал этого, то Советский Союз наверняка потерпел бы поражение от гитлеровской Германии.

И смех и грех! Ведь Сталин в конце концов вынужден был поверить Рамзаю и использовал его информацию для принятия решения о переброске шестнадцати свежих дивизий из Сибири и Дальнего Востока под Москву. Они переломили в декабре 1941 года ход сражения за советскую столицу в нашу пользу. Тем самым гитлеровский план молниеносной войны провалился, поскольку немцы перешли к длительной обороне.

Ныне любому здравомыслящему человеку ясно, что если бы Сталин с самого начала должным образом оценил детальную информацию Зорге, полученную весной и летом 1941 года, наверняка ход войны сложился бы по-иному и нам не пришлось бы так долго воевать и потерять по меньшей мере 27 миллионов своих граждан.

Кстати, «сокрушитель мифов» Валентин Сахаров вовсе не оригинален. В своей работе он перепевает нацистских пропагандистов, которые после ареста Зорге, когда выяснилось, что он видный советский разведчик, чья деятельность причинила немалый ущерб фашистской Германии и милитаристской Японии, распустили слухи, что Рамзай работал-де и на немецкую, и на американскую, и на английскую разведки, дабы скомпрометировать его.

И напрасно автор делает неуклюжие реверансы в сторону советских спецслужб вроде этого: «Я не имею основания утверждать, что наша разведка вообще работала плохо. Я этого не утверждаю. Приведенный мной материал и сделанные выводы касаются только одной грани из многих неведомых мне граней ее работы. Но факт непреложен: на стол И. В. Сталину ложилась не просто неточная информация, а дезинформация, которая тщательно готовилась такими „поварами“, как Гитлер, и проводилась такими мастерами, как Канарис. Они в своем деле толк знали».

Удивительно, откуда все это известно В. Сахарову? Ведь даже главный нацистский супервраль, имперский министр пропаганды Йозеф Геббельс, в своем подробном дневнике не упоминает о таких эпизодах, хотя немало его страниц посвящены маскировке планов нападения фашистской Германии на Советский Союз.

Еще более странной, если не сказать по-простому — глупой, выглядит статейка «Агент семи разведок», принадлежащая перу Евгения Жирнова. Этот немолодой и достаточно опытный журналист мнит себя (не знаю уж почему!) специалистом в области деятельности спецслужб. На самом деле он таковым не является, а специализировался на создании всяких сенсационных небылиц, главным образом о советской разведке и контрразведке, нередко перевирая открытые архивные документы, попавшие к нему в руки, и факты, которые из добрых побуждений доверили ему некоторые ветераны спецслужб.

Жирнову было мало назвать Рихарда Зорге двойным или тройным агентом. И он фантазирует: выдающийся советский военный разведчик был «агентом семи разведок». Вот так, не больше и не меньше! Такого во многовековой истории тайных служб, пожалуй, еще не было. А он, Евгений Жирнов, сверханалитик среди пишущей братии, открыл то, мимо чего прошли самые знаменитые исследователи разведывательного дела.

Технология фабрикации сенсаций у этого автора незамысловата. Вот как он сделал Зорге «слугой семи хозяев». Из одного рассекреченного документа, находившегося в деле разведчика, стало известно, что в свое время руководитель Разведывательного управления Красной армии Ян Берзин разрешил Рамзаю в целях прикрытия и приобретения новых источников установить контакты с германскими специальными и дипломатическими службами. Кроме того, короткое время при наркоме внутренних дел Ежове военная разведка подчинялась НКВД СССР. Значит, делает вывод из двух этих фактов Жирнов, Зорге подчинялся пяти спецучреждениям «великогерманской империи» — военной разведке и контрразведке (абверу), военно-морской разведке, внешней разведке Службы безопасности, иностранному отделу НСДАП (Национал-социалистической рабочей партии Германии), разведывательному бюро имперского министерства иностранных дел — и двум советским разведывательным ведомствам — внешней разведке НКВД и Разведуправлению Красной армии. В итоге: пять плюс два — всего семь разведывательных учреждений. Вот и вся нехитрая арифметика Жирнова.

Удивляя читателей сенсационными эпизодами из жизни великого разведчика, «знаток спецслужб» не один раз ссылался на весьма компетентный источник — на отставного генерал-лейтенанта из органов госбезопасности, который якобы возглавлял «подразделение, условно именовавшееся личной разведкой Андропова».

Откуда Жирнов взял, что у Председателя КГБ Ю. В. Андропова имелась «личная разведка»? В наши дни уже доказано-передоказано, что никаких «персональных разведслужб, или «разведсетей» ни у Берии, ни у Андропова, ни у «диверсанта № 1» Павла Судоплатова, ни у какой-либо другой руководящей фигуры в органах государственной безопасности не было. Существовала лишь одна внешняя разведка ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ, которая обеспечивала агентурными кадрами все другие подразделения (самостоятельные отделы, бюро), занимавшиеся внешними делами. Повторяю, самостоятельных личных разведывательных структур никогда не было.

И не мог сказать ничего такого генерал, который будто бы является главным источником, посвятившим Жирнова во многие тайны Лубянки. Подтверждаю не голословно, поскольку хорошо знал этого генерала. Речь идет о генерал-лейтенанте Евгении Петровиче Питовранове, длительное время занимавшем должность начальника Второго (контрразведывательного) главного управления МГБ СССР. При министре госбезопасности В. Абакумове он был его заместителем, а несколько месяцев, с января по март 1953 года, когда Сталин затеял свою последнюю реорганизацию ведомства госбезопасности, являлся начальником Первого (разведывательного) управления Главного разведывательного управления МГБ СССР. В мае 1953 года Е. Питовранова назначили уполномоченным МВД СССР в Германии, и он пригласил меня возглавить разведслужбу его аппарата в Берлине. Я прослужил под его началом до 1956 года и должен сказать: это время было одно из самых плодотворных в моей оперативной биографии.

У Евгения Петровича было чему поучиться. И оперативной сметке, и смелости в проведении сложных операций, когда он нередко всю ответственность брал на себя, и умению работать с подчиненными, терпеливо выслушивать их, поддерживать инициативу. Питовранов обсуждал оперативные дела не только с начальниками подразделений, но обязательно и с сотрудниками, ведущими конкретные досье, пусть те занимали самые низкие ступени в служебной иерархии. Вот почему оперативный состав безмерно уважал генерала. Ему, а не ставленнику Никиты Сергеевича Хрущева — генералу Ивану Серову, нужно было бы возглавить Комитет государственной безопасности. Наша держава и, главное, ее люди только бы выиграли от этого.

Но Евгения Петровича, не знаю уж почему, не жаловали на Старой площади. Поэтому как только представилась возможность — служебная выслуга перевалила за двадцать пять лет — полного сил пятидесятилетнего генерал-лейтенанта освободили «по сокращению штатов» (!) и предоставили возможность работать в качестве заместителя председателя Торгово-промышленной палаты СССР. Затем он стал председателем этого важного экономического учреждения — вплоть до выхода на пенсию.

Откуда Евгений Жирнов взял, что Е. Питовранов был «руководителем личной разведки Андропова», — трудно сказать. Любому здравомыслящему человеку ясно, что будь генерал хоть семи пядей во лбу, ему было бы просто физически невозможно сочетать масштабную деятельность руководителя огромного союзного учреждения с архитрудными обязанностями шефа разведывательной структуры, встроенной в Торгово-промышленную палату.

Конечно, вполне допустимо, что внешняя разведка КГБ и Главное разведывательное управление Генштаба использовали возможности Торгово-промышленной палаты, как и любого другого советского учреждения, действовавшего за границей, в качестве прикрытия для своих сотрудников и проведения закордонных агентурных операций. Очевидно, это так и было. Но журналист Жирнов, творческая личность, узнав нечто подобное, быстренько сфантазировал очередную сенсацию о личной разведке Председателя КГБ.

Возникает вопрос, каким образом Жирнов установил тесный контакт с Е. Питоврановым и поначалу добился его доверия? В 1996–1997 годах я несколько раз беседовал с генералом на эту тему по его просьбе. Вот что он рассказал мне. Ему хотелось написать книгу воспоминаний, и для этой цели нужен был литературный помощник. Кто-то порекомендовал Питовранову Евгения Жирнова.

Генерал согласился и в начале девяностых годов приступил к работе. Он, как водится, передавал литобработчику свои наброски на бумаге и магнитофонной пленке. Поначалу работа шла довольно споро, но после подписания договора, по которому автор передавал право на издание своих мемуаров на семь (!) лет литобработчику, тот прекратил показывать готовые части рукописи и стал уклоняться от встреч с генералом. Вот тогда-то — было это осенью 1996 года — Е. Питовранов обратился ко мне и попросил помочь получить у Жирнова свою рукопись.

Я согласился, и такая встреча состоялась в присутствии генерала. Но она ни к чему не привела: литобработчик отказался дать генералу готовый материал, мотивируя тем, что у него на сей счет имеется специальный договор, подписанный автором, и просил его по этому вопросу не беспокоить. Короче говоря, стало совершенно ясно, что Е. Питовранов попал в руки нечистоплотного литератора. Я посоветовал генералу обратиться за помощью в пресс-бюро ФСБ. Там было горячо взялись за дело, но потом почему-то остыли. Время шло, а между тем здоровье Евгения Петровича начало быстро сдавать, его тяжелая болезнь прогрессировала.

В декабре 1999 года Евгений Петрович Питовранов скончался, так и не увидев не только книгу своих воспоминаний, но и рукопись. А Евгений Жирнов потихоньку стал использовать литературное наследство генерала, давать в периодической печати перевранные эпизоды, о которых будто бы поведал ему бывший начальник «подразделения, которое условно именовали личной разведкой Андропова».

Заметки на полях

Питовранов Евгений Петрович (1915–1999). Один из руководителей советских органов безопасности. Генерал-лейтенант.

Родился в селе Князевка Петровского уезда Саратовской области в семье сельских учителей.

В органах государственной безопасности с 1938 года. С декабря этого года по август 1941 года занимал различные оперативные должности в УНКВД-НКГБ по Горьковской области. В августе 1941 года — заместитель начальника этого областного управления НКВД. Декабрь 1942 года — начальник УНКВД по Кировской области. С марта 1944 года — начальник УНКГБ по Куйбышевской области, а с февраля 1945 года — нарком, затем министр госбезопасности Узбекской ССР.

С июня 1946 года — заместитель начальника, а с сентября того же года — начальник Второго главного управления МГБ СССР. С января 1951 года — заместитель министра и член коллегии МГБ СССР.

28 октября 1951 года Е. Питовранов был арестован по делу бывшего министра госбезопасности В. Абакумова. Обвинялся в антисоветской деятельности, вредительстве, участии в «антисоветском заговоре в МГБ». До ноября 1952 года находился под следствием. Из заключения направил Сталину письмо со своими предложениями по улучшению работы разведки. В ноябре 1952 года по указанию Сталина выпушен на свободу. С 20 ноября этого же года — член комиссии ЦК КПСС по организации Главного разведывательного управления МГБ СССР. С 5 января 1953 года — начальник Первого управления по разведке за границей этого главка. С 17 марта 1953 года — заместитель начальника Второго (разведывательного) главного управления МВД СССР, а с 21 мая 1953 года — первый заместитель начальника Первого (контрразведывательного) главного управления МВД СССР.

С 16 июля 1953 года — уполномоченный МВД СССР в Германии. С 10 мая 1954 года — начальник Инспекции по вопросам безопасности при Верховном комиссаре СССР в Германии. С декабря 1955 года — старший советник КГБ при МГБ ГДР.

27 марта 1957 года назначается начальником Четвертого управления и членом Коллегии КГБ при Совете Министров СССР. С марта 1960 года — начальник аппарата представительства КГБ при внешней разведке Китайской Народной Республики.

С 27 февраля 1962 года — начальник и председатель совета Высшей школы КГБ СССР.

14 декабря 1965 года решением ЦК КПСС освобожден от работы в КГБ и 1 февраля уволен в запас по сокращению штатов.

С марта 1966 года до выхода на пенсию работал заместителем председателя и председателем президиума Торгово-промышленной палаты СССР.

Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Трудового Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны I степени, тремя орденами Красной Звезды, орденом «Знак Почета».

Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.

Однако вернемся к главному герою нашего очерка. Как же реагировал Зорге на то, что его сообщения с исключительно важной военной и политической информацией оставались без внимания в Центре и отправлялись в архив? Он считал, что произошла какая-то чудовищная ошибка. Вот что вспоминает его ближайший помощник и радист Макс Кристиансен-Клаузен: «Ведь мы еще несколько месяцев до этого (нападения нацистской Германии на СССР. — В. Ч.) сообщали, что у границы Советского Союза сосредоточено по меньшей мере 150 дивизий и что война начнется в середине июня. Я пришел к Рихарду. Мы получили странную радиограмму, ее дословного содержания я уже не помню, в которой говорилось, что возможность нападения представляется Центру невероятной. Рихард был вне себя. Он, как всегда, когда сильно волновался, вскочил и воскликнул:

— Это уж слишком!

Он отчетливо сознавал, какие огромные потери понесет Советский Союз, если своевременно не подготовится к отражению удара».

Зорге, безусловно, знал о сталинских репрессиях в Советском Союзе, о том, что они широко затронули командование Красной армии, руководство советской разведки, многих оперативных работников, разведчиков-нелегалов. Ведь за рубежом, и в частности в Японии, о московских судебных процессах, тотальных чистках тогда писали много. Знал и о перебежчиках — крупных работниках советской разведки: Вальтере Кривицком — резиденте в Западной Европе, Александре Орлове — шефе советской агентурной сети в Испании, полномочном представителе НКВД по Дальнему Востоку комиссаре госбезопасности 3 ранга Генрихе Люшкове, переметнувшемся к японцам, и других перебежчиках. И нельзя исключать, что у Зорге не возникали мысли о том, что и ему не избежать трагической судьбы многих советских разведчиков, безжалостно расстрелянных или брошенных на длительные сроки в гулаговские лагеря, если бы он вернулся в Советский Союз. Ведь это факт, что Берия, ненавидевший крупнейшего советского разведчика, после его провала отыгрался на Екатерине Максимовой — жене Рихарда Зорге, которая осталась в Москве. Ее сослали в лагерь близ Красноярска, где она погибла в 1944 году.

Но Рамзай продолжал честно выполнять свой долг. Он не встал в позу обиженного. Стиснув зубы, он продолжал работать с удвоенной энергией. Не верят? Он найдет новые доказательства, неоспоримые факты! Он заставит Центр поверить!

Жизнь скоро подтвердила правоту Рамзая. Нападение на Советский Союз произошло в тот день и, можно сказать, даже час, о которых заранее информировал резидент. И наступление развивалось по тем планам, о которых он своевременно докладывал в Центр. Руководство Разведывательного управления, а главное — сам Сталин вынуждены были признать: Рамзай оказался прав. Вот почему телеграммы, которые он посылал в Москву после 22 июня 1941 года, немедленно шли в ход. Вот почему его информация о том, что Япония не начнет войну против Советского Союза, легла в основу важнейшего решения о переброске свежих сибирских и дальневосточных дивизий под Москву.

Рамзай мог торжествовать. Но величие этого выдающегося человека сказалось и в его скромности. Вот как он сам оценивал коллективный вклад своей резидентуры: «Конечно, я не считаю, что мирные отношения между Японией и СССР сохранились только благодаря деятельности нашей группы. Однако она, несомненно, способствовала этому».

Сейчас, с позиций нашего нового времени, когда мы уже многое узнали, можно без ложного пафоса сказать: Зорге одержал верх в противоборстве с японской контрразведкой. Но не только с ней. Он выстоял в войне нервов с аппаратом Центра, потрафлявшим сумасбродным идеям Сталина. Он не согнулся перед самим «великим кормчим». Люди должны знать об этом тройном подвиге великого разведчика Рамзая-Инсона.

 

Месть диктатора

Но Сталин был не той личностью, которая может забывать обиды. Он был вынужден смириться с Зорге, но простить ему не мог. Если бы не это, выдающийся разведчик нашего времени остался бы жив и разделил с нами радость великой Победы.

Часто задают вопрос: можно ли было спасти Зорге? Ведь вызволили советских разведчиков Джорджа Блейка, приговоренного британским судом к сорока двум годам тюремного заключения, и Хайнца Фёльфе, получившего четырнадцатилетний срок в ФРГ? Или же Вильяма Фишера (Рудольфа Абеля), отбывавшего тридцатилетнее заключение в Соединенных Штатах, и Конона Молодого, который должен был провести в английской тюрьме четверть века?

Многие исследователи, и я принадлежу к их числу, считают, что можно было спасти Зорге из токийских застенков. В связи с этим приведу мнение такого компетентного специалиста, как бывший заместитель Председателя КГБ СССР генерал-полковник в отставке Н. С. Захаров. «На мой взгляд, — сказал он, — японцы не торопились приводить приговор в исполнение (токийский суд приговорил Рихарда Зорге к смертной казни через повешение 20 октября 1943 года, а казнили его 7 ноября 1944 года. — В. Ч.) по двум причинам: во-первых, положение на фронте разрушило миф о победе Германии, и японцы предусматривали возможность послевоенных переговоров с СССР, в которых жизнь разведчика могла иметь некоторое значение; во-вторых, Зорге можно было обменять на высокопоставленных японцев, оказавшихся в советском плену. Именно в это время в нашей стране находились два японских адмирала, которых вполне можно было обменять на Рамзая-Инсона, но ни военная разведка, ни политическое руководство не предприняли никаких шагов, чтобы спасти Зорге и членов его резидентуры. Убедившись в бесперспективности обмена, японцы с иезуитской изощренностью назначили дату казни — 7 ноября 1944 года, в 27-ю годовщину Октябрьской революции в России, день, священный для всех коммунистов и людей левых взглядов во всем мире».

А еще один великолепный знаток японских дел, генерал-майор в отставке Михаил Иванов, бывший начальник японского направления военной разведки, который вел дело Зорге в начале сороковых годов, на заданный ему в наши дни сакраментальный вопрос: «Могли ли Зорге спасти?» — не колеблясь ответил: «Мое мнение — да!.. Даже в день, предшествующий смерти…»

Михаил Иванович имел в виду следующий, ставший теперь историческим эпизод. 6 ноября 1944 года советское посольство в Токио устраивало прием в честь октябрьских торжеств, и впервые за годы войны на него явился высокопоставленный чиновник — министр иностранных дел Мамору Сигемицу. Во время беседы с послом СССР Я. Мали-ком он пространно говорил о том, что-де между нашими странами никогда, кроме 1904–1905 годов, не было военных конфликтов, высказывал мирные устремления, напоминал о давней дружбе.

«Он чего-то ждал с нашей стороны, — уточнил Иванов, присутствовавший при этом разговоре. — Замолви мы слово о Зорге — и казни на следующий день не состоялось бы. Но никто нас на это не уполномочивал…»

Кстати сказать, некоторые журналисты и исследователи спецслужб считают, что Сталин и руководители военной разведки правильно делали, что не предлагали японцам устроить обмен Рихарда Зорге. У советской разведки, утверждали они, был, мол, неписаный закон: не признавать своих провалившихся сотрудников и не обменивать их на арестованных советской контрразведкой агентов иностранных спецслужб. Это не совсем так. Такого закона, ни письменного, ни устного, не было. Но бывало, что Центр отказывался вызволять своих арестованных противником сотрудников. Так что Зорге — не единственный случай.

И все-таки обычно руководство советской разведки предпринимало меры к освобождению своих оперативных работников и агентов. Можно назвать немало таких случаев. Полагаю, что хватит и одного. Речь идет о моем первом резиденте, с которым мы работали вместе в 1945–1946 годах в Румынии, — Дмитрии Георгиевиче Федичкине. В 1936 году он находился в Польше в качестве заместителя руководителя варшавской резидентуры внешней разведки НКВД. Польская контрразведка подставила ему провокатора, Федичкина арестовали и заключили в тюрьму. Центр быстро принял меры к его освобождению. Буквально через месяц его обменяли на задержанного с поличным польского разведчика, действовавшего в Киеве под дипломатическим прикрытием. Но с Зорге, повторяю, было совсем иначе.

Заметки на полях

Блейк Джордж (1918). Настоящее имя — Жорж Бехар. Советский разведчик-нелегал.

Родился в Роттердаме (Нидерланды). Отец — еврей-сефард из Египта, британский подданный, мать — голландка.

После оккупации немецкими войсками Голландии включился в движение Сопротивления. Был связным, подпольным распространителем антифашистских листовок. В 1942 году бежал в Англию, поменял фамилию и в 1943 году поступил на службу в британский военно-морской флот. Окончил военно-морское училище. В августе 1944 года зачислен в голландскую секцию английской разведки. В октябре 1948 года назначен резидентом в Сеуле (Южная Корея). После начала войны между Северной и Южной Кореей и освобождения Сеула от проамериканского марионеточного режима интернирован и попал в лагерь. Здесь был завербован советской разведкой, сообщил ценные сведения о британских спецслужбах.

После подписания перемирия в 1953 году освобожден из лагеря, вернулся в Лондон и продолжил службу в английской разведке. Вскоре был назначен заместителем начальника отдела технических операций за границей. Заранее проинформировал советскую разведку о готовящейся операции американской и английской разведок по прокладке тоннеля к линиям связи советских войск в ГДР (оперативное название операции — «Золото»). В результате советская разведка смогла провести крупномасштабную операцию по дезинформации противника. Такую же операцию («Серебро») американская и английская спецслужбы провели в Австрии против дислоцированных там советских войск. И благодаря Блейку внешняя разведка КГБ также смогла повернуть дело в свою пользу.

Только на территории Восточной Германии по данным Блейка было обезврежено более 200 агентов английской и американской разведок.

В результате предательства одного из руководителей польской разведки М. Голеневского весной 1961 года Д. Блейк был арестован. Английский суд приговорил его к 42 годам тюремного заключения. В тюрьме Блейк сумел войти в доверие к ирландскому националисту Шону Берку. Тот в 1965 году организовал побег Блейка. Ирландские националисты перебросили его через Берлин в Москву. Здесь Блейк работал консультантом внешней разведки КГБ, а с 1978 года — в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР.

Автор книги «Другого выбора нет» (1991).

Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, медалью «За личное мужество».

Живет в Москве.

Фёльфе Хайнц (1918). Оперативный псевдоним — Курт.

Ценный агент внешней разведки МГБ-КГБ СССР.

Немец. Родился в Дрездене (Германия) в семье чиновника полиции.

Будучи юношей, в начале тридцатых годов попал под сильное влияние нацистской пропаганды. В 1936 году вступил в милитаризированный автомотоклуб СС. По окончании средней школы получил специальность механика по точным оптическим приборам. В 1939 году вступил в армию и был направлен на польский фронт, но тяжело заболел и был освобожден от военной службы. По выздоровлении мобилизован на службу в полицию. В 1941 году получил свидетельство о полном среднем образовании и был направлен в Берлинский университет (на юридический факультет), параллельно проходил курсы комиссаров уголовной полиции. По окончании курсов служил в полиции Дрездена.

В августе 1943 года направлен в VI (разведывательное) управление Главного управления имперской безопасности. Служил в швейцарском отделении. Позже стал его начальником. В конце войны в чине хауптштурмфюрера СС (соответствует армейскому званию — капитан) командирован в Нидерланды (организовывал заброску диверсантов в тыл американских и английских войск). Попал в плен к англичанам, полтора года содержался в лагере военнопленных.

После освобождения занимался журналистикой и продолжал учебу в Боннском университете.

В январе 1951 года дал согласие сотрудничать с советской разведкой. По ее заданию устроился на службу в созданную американцами разведывательную организацию (ОГ) генерала Гелена, которая в 1956 году была преобразована в Федеральную разведывательную службу (ФРС) Федеральной Республики Германии. ВОГ и ФРС быстро сделал успешную карьеру, заняв должность начальника контрразведывательной секции советского отдела западногерманской разведки.

Его разведывательная деятельность в пользу СССР продолжалась десять лет. В общей сложности он передал советской разведке пятнадцать тысяч фотокассет и двадцать тысяч микрокассет звукозаписи.

В ноябре 1961 года в результате предательства был арестован и приговорен к четырнадцати годам лишения свободы. В 1969 году его обменяли на двадцать одного арестованного агента западногерманской разведки.

После освобождения жил и работал в ГДР. Доктор права, профессор. Преподавал криминалистику на юридическом факультете Берлинского университета имени Гумбольдта.

Автор книги «На службе у противника» (1986).

Фишер Вильям Генрихович (1903–1971). Оперативный псевдоним — Марк. Имя, взятое при аресте в США, — Абель Рудольф. Полковник.

Родился в городе Ньюкастл-на-Тайне (Англия) в семье русских политических эмигрантов. Отец — уроженец Ярославской губернии из обрусевших немцев, мать — русская из Саратова. В 1920 году вернулся с родителями в Советскую Россию и стал ее гражданином.

В 1924 году поступил в Институт востоковедения на индостанское отделение. После первого курса его призвали в Красную армию. Здесь он получил специальность радиста.

После демобилизации работал в Московском научно-исследовательском институте Военно-воздушных сил РККА.

С 1927 года служит в Иностранном отделе (ИНО) ОГПУ. Был радистом в двух резидентурах. В декабре 1938 года в звании лейтенанта госбезопасности (соответствовало армейскому капитану) уволен из разведки без объяснения причин. Работал во Всесоюзной торгово-промышленной палате, затем на авиационном заводе.

С сентября 1941 года восстановлен в органах госбезопасности, занимается подготовкой разведывательно-диверсионных групп (по линии Четвертого управления НКВД-НКГБ), действовавших в тылу немецких войск. После войны переведен в нелегальную службу Первого управления МГБ. С ноября 1948 года назначен руководителем нелегальной резидентуры внешней разведки в Нью-Йорке.

В 1957 году в результате предательства своего помощника Хейханена (оперативный псевдоним — Вик) был арестован американскими властями. Суд вынес приговор: тридцать лет тюремного заключения. 10 февраля 1962 года обменен на осужденного американского летчика-шпиона Фрэнсиса Пауэрса. До конца жизни служил в центральном аппарате внешней разведки.

Награжден орденами Ленина, тремя Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды.

Похоронен на Донском кладбище в Москве.

Молодый Конон Трофимович (1922–1970). Оперативный псевдоним — Бен. Советский разведчик-нелегал.

Родился в Москве в семье научных работников. После окончания средней школы в 1940 году призван в Красную армию. Во время Великой Отечественной войны служил в войсковой разведке. Последняя должность — помощник начальника отдельного разведывательного дивизиона. После демобилизации в 1946 году поступил на юридический факультет Московского института внешней торговли.

В конце 1951 года направлен во внешнюю разведку. После спецподготовки в 1954 году нелегально переброшен в Канаду, а затем с документами на имя Гордона Лонсдейла перебрался в Англию, где стал руководить нелегальной резидентурой. В Лондоне создал коммерческое прикрытие, основав фирму по продаже и обслуживанию игровых автоматов.

В течение шести лет резидентура успешно действовала, обеспечивая Центр ценной секретной информацией.

В 1961 году в результате предательства одного из руководителей польской разведки М. Голеневского, завербованного ЦРУ США, К. Молодый был арестован и осужден на двадцать пять лет тюремного заключения. В 1964 году был обменен на английского разведчика Гревилла Винна, арестованного в Москве по делу предателя Пеньковского.

После возвращения на Родину служил в центральном аппарате внешней разведки.

Награжден орденами Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды.

Похоронен на Донском кладбище в Москве.

Иванов Михаил Иванович (1912). Ответственный сотрудник советской военной разведки. Генерал-майор.

После окончания в 1932 году военного училища связи служил в войсках. В 1937 году в составе Интернациональной бригады воевал на стороне республиканцев в Испании. В 1938 году поступил в Военную академию имени М. В. Фрунзе. После ее окончания в 1940 году — служба в Разведывательном управлении Красной армии. В 1941 году командирован в Японию сотрудником резидентуры под прикрытием должности секретаря консульского отдела советского полпредства, а затем вице-консула. Участвовал в организации контактов с Рихардом Зорге и его помощником Максом Клаузеном.

Михаил Иванов со своим напарником Германом Сергеевым, помощником советского военного атташе, были первыми из наших граждан, которые побывали на второй день в городе Нагасаки у места взрыва сброшенной американцами первой атомной бомбы. Советские разведчики выполнили важное задание нашего Генштаба: взяли все необходимые пробы. И? конечно, получили огромную дозу облучения. Оба они заболели лучевой болезнью, напарник позже погиб от этого, а М. Иванов чудом выжил.

По возвращении в Москву М. Иванов занимал оперативные должности в центральном аппарате военной разведки, был руководителем японского направления. Службу в армии закончил преподавателем Военно-дипломатической академии.

Кандидат военных наук. Автор книги и ряда журнально-газетных статей о Японии.

Федичкин Дмитрий Георгиевич (1902–1991). Оперативный псевдоним — Дон. Руководящий сотрудник советской внешней разведки. Полковник.

Родился в крестьянской семье в деревне Марлеево Московской губернии. Вместе с родителями переехал на Дальний Восток. Три года обучался в учительской семинарии.

С мая 1921 года, после захвата власти во Владивостоке белогвардейцами, стал бойцом, а затем комиссаром комендантской команды партизанского отряда. Попал в плен к белым, бежал. С весны 1922 года разведчик партизанского отряда.

Вскоре был направлен на службу в органы госбезопасности. Там занимал ряд оперативных должностей по линии контрразведки. Несколько раз выезжал в зарубежные командировки в Маньчжурию (города Сахалян и Цицикар).

В апреле 1931 года откомандирован в Москву. Здесь некоторое время работал в Центральной школе ОГПУ. В феврале 1932 года переведен в распоряжение Иностранного отдела (ИНО) и направлен в загранкомандировку в Эстонию в качестве руководителя легальной резидентуры. В июле 1934 года вернулся в Москву и назначен помощником начальника одного из отделений ИНО.

С сентября 1934 года — заместитель резидента в Варшаве под прикрытием должности секретаря консульского отдела в советском полпредстве. В июне 1936 года польская контрразведка подставила ему провокатора. Д. Федичкин был арестован и заключен в тюрьму. Через месяц его обменяли на задержанного с поличным в Киеве польского разведчика, который действовал под дипломатическим прикрытием, и он вернулся в Москву. В январе 1937 года командирован помощником резидента в Рим. С 1938 года — резидент внешней разведки в Италии (прикрытие — заведующий консульским отделом полпредства).

В 1940–1941 годах служил в контрразведывательном отделе ГУГБ НКВД, а затем в контрразведывательном управлении НКГБ-НКВД СССР заместителем начальника отделения. В июне 1941 года ранен во Львове при бомбежке. По выздоровлении занимался организацией польских воинских формирований. В январе 1942 года назначен заместителем начальника 1-го отдела Четвертого управления НКВД СССР, занимался организацией разведывательно-диверсионной деятельности в тылу немецких войск. С ноября 1943 до сентября 1944 года — резидент в Болгарии под прикрытием должности советника советской миссии. В 1944–1945 годах работал в центральном аппарате внешней разведки, а затем был резидентом в Румынии. С 1948 года — заместитель начальника европейского управления Комитета информации при МИДе СССР. В 1955 году — резидент в Италии. В 1957–1977 годах — преподаватель Краснознаменного института ПГУ.

Награжден орденом Ленина, орденом Октябрьской Революции, двумя орденами Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны I степени и орденом Отечественной войны 11 степени.

Автор книг «У самого Тихого…» (1977) и «Чекистские будни» (1984).

Вот так обстояло дело с освобождением Рихарда Зорге. Точнее — никак. Глухо отмалчивалось наше полномочное представительство в Токио. Оно и бровью не повело, хотя после провала точно выяснилось: Зорге — советский гражданин. Да и сам он не скрывал этого — куда деваться против неоспоримых фактов и неопровержимых доказательств: очевидное не скроешь! Насколько сейчас известно, ничего не предпринималось советской стороной и по неофициальным каналам, напрямую или через третьи страны. Ведь при желании и старании можно было бы организовать обмен Зорге и его ближайших помощников — Вукелича, Макса и Анны Клаузен — на японских агентов, провалившихся в Советском Союзе.

Но ничего не было сделано. И вывод может быть только один: Сталин не желал признавать разведчика, сделавшего столь много для нашей Родины. Он решил уничтожить Рамзая руками палачей тюрьмы Сугамо.

 

Заслуженная награда

Методы разведывательной работы Зорге вызывают у зарубежных профессионалов разведывательного ремесла безмерное удивление. Но и огромное уважение. Рамзай и его помощники никогда не прибегали к насилию, подкупу, шантажу, диверсиям, террору и другим грязным приемам. Зато они широко использовали творческую выдумку, изобретательность, глубокий анализ, твердую дисциплину и безукоризненную конспирацию.

Руководил организацией человек неординарный. Сейчас, в наше время прагматизма и цинизма, его назвали бы фанатиком. Да, он не принадлежал самому себе. Он был коммунистом, отдавшим себя целиком делу служения партии, беспредельно преданным своей Родине — Советскому Союзу. Он был беззаветным борцом с фашизмом.

Не сочтите за банальную высокопарность, но иначе не скажешь: группа Рамзая вела смертельную битву с поджигателями войны. Разведчики, входившие в эту группу, не жалея себя, защищали социалистическое государство, как бы плохо сейчас о нем ни говорили. Тогда для них в России был настоящий социализм, а Советский Союз являл собой единственный оплот мира. И, во всяком случае, для нас и в те времена, и ныне СССР был и есть одной и той же Родиной — иной не будет! И организация Зорге не жалела ничего, отстаивая это наше единственное Отечество. И в этом величие ее подвига.

Не за деньги, не за награды рисковали жизнью Рамзай и его соратники. Генерал Уиллоуби, этот повидавший виды ас американской разведки, с удивлением констатировал: «Это успешное достижение практически ничего не стоило Советскому Союзу… Центр в 1940 году приказал, чтобы часть доходов от Клаузена шла в организацию (помощник Зорге в качестве прикрытия создал прибыльную фотофирму. — В. Ч.). Одзаки, например, никогда не получал ни гроша…»

А генерал Макартур, шеф Уиллоуби, был поражен той суммой, которую тратил на себя Зорге. «Мой водитель в Соединенных Штатах получает больше», — констатировал генерал.

Не удивляйтесь таким официальным данным: с 1937-го по 1941 год резидентура Рамзая получила из Центра 40 тысяч долларов, около 10 тысяч ежегодно. Действительно, немного. Но хочу подчеркнуть: организация Зорге не была единственным исключением. Так действовала в те времена советская разведка — на принципе максимальной экономии. Я сам, например, находясь в сороковых-пятидесятых годах на службе в нелегальном подразделении, следуя полученным из Центра указаниям, таким образом старался организовать прикрытие для нелегалов, чтобы через некоторое время они могли приносить доход. Полученные средства шли на оперативные нужды. Не все, конечно, получалось, но были и положительные результаты.

Читатели, ознакомившиеся в последнее время с всевозможными «достоверными» сведениями средств массовой информации о неимоверных денежных расходах советской разведки (одни «откровения» экс-генерала КГБ О. Калугина чего стоят!), может быть, и отнесутся к моим словам с недоверием. Но мне, как говорится, терять нечего, карьеру не делать — что было, то было и что есть, то есть.

В 1964 году в Советском Союзе рухнула стена молчания вокруг имени Рихарда Зорге. Случилось это так, как должно было произойти при тоталитарном режиме. Волюнтаристское указание поступило с самого верха в результате произвольно сложившихся, спонтанных обстоятельств.

Вот что рассказал по сему поводу бывший первый заместитель Председателя КГБ, генерал-полковник в отставке Николай Степанович Захаров: «Французский кинорежиссер Ив Чампи в 1961 году закончил работу над фильмом «Кто вы, доктор Зорге?». Год спустя он привез свою ленту в Москву и предложил Министерству культуры СССР для широкого показа в нашей стране. Комитета по делам кинематографии тогда еще не было. Фильм был просмотрен сотрудниками Министерства культуры во главе с министром Е. Фурцевой. К сожалению, из КГБ на просмотр никого не пригласили. А фильм минкультовцами был отвергнут.

Лента Ива Чампи продолжала с большим успехом демонстрироваться по всему миру. Между тем в Советском Союзе был создан Комитет кинематографии, и режиссер решил предложить свою работу новому министру. На этот раз на просмотр пригласили сотрудников внешней разведки КГБ, которые могли профессионально оценить фильм. Он им понравился, хотя имел ряд недостатков, и они высказались за то, чтобы приобрести ленту для широкого проката. Н. Захаров тотчас позвонил председателю Комитета кинематографии А. Романову и спросил:

«— Ну что, Алексей Владимирович, как фильм?

— Знаете, Николай Степанович, по-моему, Фурцева была права, что отказалась его покупать. В нем много серьезных недостатков и есть такие фрагменты, которые не принято показывать.

— А мне докладывают, что фильм хороший. Давайте так, ленту я заберу и покажу ее руководящему составу КГБ.

Если фильм понравится, покажем его на субботнем просмотре членам Политбюро…

В Комитете госбезопасности фильм одобрили. Я попросил начальника личной охраны Н. С. Хрущева познакомить Никиту Сергеевича с аннотацией фильма. Его должны были показать в Доме приемов, но начальник охраны доложил мне, что накануне Хрущев лишь бегло просмотрел мою записку и не проявил никакого интереса.

Всем собравшимся на просмотр разнесли чай и список десяти готовых к демонстрации фильмов. Среди них ленты о Зорге не было. Стали обсуждать, что бы сегодня посмотреть, как вдруг Никита Сергеевич сказал:

— А вот Захаров рекомендует фильм о разведчике Зорге. Может, посмотрим?

Все согласились.

Когда фильм закончился, все вышли в фойе и окружили Хрущева.

— Ну, как фильм? — спросил Никита Сергеевич. И, не дожидаясь ответа, подвел черту: — А по-моему, фильм хороший. Мне, например, понравился.

Присутствовавшие присоединились к мнению Первого секретаря ЦК КПСС.

— Захаров, — обратился ко мне Хрущев, — передайте Романову: фильм нами одобрен. Его надо купить, перевести на русский язык, скорректировать отдельные эпизоды и выпустить на большой экран…»

Некоторые очевидцы добавляют, что после просмотра фильма тогдашний импульсивный советский лидер даже вскричал: «Зорге — это герой! Почему его подвиг так долго скрывали от нашего народа?!».

И пошло-поехало… Во всех советских газетах и журналах появились материалы о великом разведчике, его соратниках, родных и знакомых, воспоминания друзей и сослуживцев. Затем все это повторилось в государствах советского блока, особенно в ГДР.

Резиденту Рамзаю посмертно присвоили звание Героя Советского Союза. Его помощники, погибшие и оставшиеся в живых, были награждены боевыми орденами. Справедливость восторжествовала. Поздно, конечно, но лучше поздно, чем никогда.

Внешняя разведка КГБ, как свидетельствуют ее ветераны, способствовала положительному решению партийных и правительственных инстанций о присвоении Рихарду Зорге высокого звания. Так, начальник Первого главного управления генерал-лейтенант А. М. Сахаровский выступил с инициативой присвоить посмертно Зорге звание Героя Советского Союза за разведывательную деятельность в Китае и Японии. Эта инициатива была поддержана руководством Генерального штаба Советских вооруженных сил. Кстати, это не первый случай, когда Лубянка проявила заинтересованность в положительном решении судьбы Рамзая. Известно, что при докладе важных сведений, добытых токийской резидентурой в военном ведомстве Японии, Сталин заявил начальнику Разведуправления Красной армии Ф. Голикову, что такие материалы может передавать только дезинформатор. На основании этого руководители военной разведки приняли решение отозвать Рамзая из Японии и прекратить докладывать его материалы хозяину Кремля. Все это стало известно начальнику внешней разведки НКВД-НКГБ Павлу Фитину, занимавшему этот пост с 1939-го по 1946 год. Он обратил внимание Ф. Голикова на то, что сведения, полученные Лубянкой от своих японских источников, полностью подтверждают информацию Зорге. Следовательно, так считал Фитин, недоверие к токийскому резиденту военной разведки не обосновано. Этот эпизод совпал по времени с получением Рамзаем важных данных о том, что Япония в 1941 году не нападет на Советский Союз, а направит свою агрессию против Соединенных Штатов и Великобритании.

Недавно скончавшийся известный немецкий исследователь секретных спецслужб доктор Юлиус Мадер посвятил два десятка лет изучению жизни и судьбы великого разведчика. Он написал большой документальный труд «Репортаж о докторе Зорге». В нем помещена самая полная библиография о резиденте Рамзае. Это более шести десятков книг, половина которых появилась с начала пятидесятых годов в США, ФРГ, Японии, Англии, а другая — с середины шестидесятых в Советском Союзе и государствах Восточной Европы. Среди них небольшие и поверхностные брошюры и покетбуки, толстые документальные труды, беллетризованные биографии, повести и романы, щедро нашпигованные выдумками и лживыми историями с фантастическими эпизодами.

Все эти произведения имели много недостатков, а главное, были написаны необъективно, авторы слишком уж идеологизировали и политизировали своего героя. Повальная болезнь эпохи «холодной войны»! В книгах, изданных на Западе, Зорге почти обязательно наделялся несвойственными ему эгоистичными и анархистскими чертами. Его изображали грубым, деспотичным сверхчеловеком, циничным прожигателем жизни, изощренным авантюристом.

На самом деле это не так. Какой бы исключительной личностью ни был Зорге, в одиночку он не сделал бы и сотой доли того, что совершил для победы над фашизмом и милитаризмом.

Авторы в Советском Союзе и зависимых от него восточноевропейских государствах впадали в другую крайность. Они чересчур идеологизировали токийского резидента, изображали его эдаким «твердолобым» коммунистом-интернационалистом, поборником сверхпролетарской солидарности, без недостатков, слабостей, ошибок, сомнений, создав образ новоявленного святого великомученика, в который ни один здравомыслящий человек не верит.

Как все это далеко от действительности! Конечно, Зорге был выдающейся личностью, наделенной исключительными качествами. Но он был и просто человеком, со свойственными обыкновенным людям слабостями и недостатками. Он, например, по свидетельству хорошо знавших его лиц, не прочь был выпить спиртного. Он любил женщин, и у него их было много, как это кажется людям пуританского склада. Японская контрразведка зафиксировала, что Зорге за время пребывания в Стране восходящего солнца — это восемь лет — встретился с тремя десятками представительниц прекрасного пола. Его за это осуждали. Я же убежден: он специально натягивал на себя личину донжуана, выпивохи, рубахи-парня, чтобы надежней замаскироваться, чтобы как можно дольше выстоять в смертельной схватке с японскими ловцами шпионов. Кто подумает, что человек таких «слабых качеств» может серьезно заниматься разведкой?

Зорге тоже ошибался и сомневался. И не один раз. Он исправил немало ошибок, своих и чужих, и преодолел много сомнений. Обо всем этом нужно знать, чтобы еще глубже понять величие его подвига.

 

Кто в ответе за токийский провал?

К началу Великой Отечественной войны Рихард Зорге сумел создать в Японии на диво эффективную и разветвленную разведывательную организацию. Теперь признано, что такой не имела ни одна из спецслужб мира, даже самая многоопытная шпионская структура Великобритании. Токийская точка советской военной разведки включала 36 активных членов и более 160 источников.

Ее превосходила по численности лишь берлинская разведывательная организация Лубянки, которую возглавляли видные нелегальные разведчики Арвид Харнак (Корсиканец-Балтиец) и Харро Шульце-Бойзен (Старшина). Что касается организационного построения, конспирации, проверочного аппарата и аналитического подхода к оценке информации, детищу Рихарда Зорге не было равных.

Жесткие условия конспирации обеспечивались концентрическим построением резидентуры. Ядро ее составляли шесть человек, которым было известно, что работают они на советскую военную разведку и которые знали друг друга. Это — резидент Рихард Зорге, его помощники — Макс Клаузен (он же — радист) и Бранко Вукелич, курьер — Анна Клаузен (жена Макса Клаузена), главный источник и аналитик — Ходзуми Одзаки и групповод — Иотоку Мияги.

Заметки на полях

Вукелич Бранко (1904–1945). Оперативный псевдоним — Жиголо. Сотрудник советской военной разведки.

Хорват по национальности, французский гражданин. Член югославской, а затем французской компартии. К работе с Разведуправлением Красной армии привлечен в начале 1930 года. В феврале 1932 года Центр принял решение направить Вукелича на нелегальную работу в Японию под прикрытием корреспондента французских и югославских журналов. С декабря 1932 года он — сотрудник а затем заместитель руководителя корпункта французского информационного агентства «Гавас». У Зорге был хозяином конспиративной квартиры, переснимал на фотопленку все документы, собирал информацию среди сотрудников французского, американского и английского посольств корпуса иностранных журналистов в Японии. В октябре 1941 года арестован японской тайной полицией, осужден на пожизненное заключение. Скончался в тюрьме в 1945 году.

Награжден (посмертно) орденом Отечественной войны I степени.

Клаузен Макс Готфрид Фридрих (1899–1979). Настоящая фамилия — Кристиансен. Сотрудник советской военной разведки.

Родился в области Северная Фризия (Германия) в семье каменщика. В 1917 году призван в немецкую армию, окончил курсы радистов. После демобилизации жил в Гамбурге, работал портовым рабочим, затем механиком на торговых судах.

В 1927 году вступил в компартию. Через год побывал в СССР, прошел обучение в разведшколе Красной армии. В марте 1929 года командирован в Китай радистом резидентуры. В сентябре 1935 года выехал в Японию, чтобы обеспечить радиосвязь группы Зорге. В целях прикрытия создал в Токио фирму по изготовлению фотографической и кинотехники «Макс Клаузен сокан». Арестован японской тайной полицией в октябре 1941 года. Приговорен к пожизненному заключению. Освобожден в сентябре 1945 года.

С 1946 года жил в Берлине.

Награжден орденом Красного Знамени.

Клаузен Анна (1899–1978). Урожденная Жданкова. Сотрудница советской военной разведки. Жена М. Клаузена.

Родилась в Новосибирске. В 1918 году эмигрировала в Китай. Здесь она вышла замуж за Макса Клаузена и стала работать на советскую военную разведку. В 1936 году послана в Японию. Работала курьером в резидентуре Р. Зорге, обеспечивая в том числе связь с точкой Разведуправления Красной армии в Шанхае, служившей перевалочным пунктом между Токио и Москвой. Арестована в 1941 году японской тайной полицией. Приговорена к семи годам тюремного заключения. Освобождена в сентябре 1945 года.

С 1946 года жила в Берлине.

Награждена орденом Красной Звезды.

Одзаки Ходзуми (1904–1945). Оперативные псевдонимы — Отто, Инвест. Литературные псевдонимы — Сирокава, Дзиро, УЦзоси. Ценный агент советской военной разведки. Журналист, прозаик и поэт.

Родился в семье журналиста. Окончил Токийский университет. Доктор юриспруденции.

С ноября 1928 года — корреспондент в Шанхае. В 1930 году познакомился с Рихардом Зорге, стал его другом и товарищем. С 1934 года сотрудничает с Рамзаем в Токио и вскоре становится его ближайшим помощником.

Работал в газете «Токио асахи симбун» и в Обществе исследования проблем Восточной Азии. С 1937 года сотрудничал в Исследовательском обществе «Сёва». Одновременно являлся сотрудником аппарата японской секретной службы.

В 1938 году Одзаки назначают советником премьер-министра принца Коноэ по вопросам Китая. Он также — консультант Исследовательского бюро Южно-Маньчжурской железнодорожной компании, которое выполняло разведывательные функции. Получал важную политическую и экономическую информацию в японских правительственных кругах от консультанта министра иностранных дел и кабинета министров Кинкадзу Сайондзи, депутата нижней палаты парламента Инукаи, бывшего в 1931–1932 годах премьер-министром, и других видных политиков и высокопоставленных правительственных чиновников.

Арестован в октябре 1941 года японской тайной полицией. В 1943 году приговорен к смертной казни. Повешен 7 ноября 1944 года вместе с Рихардом Зорге.

Мияги Иотоку (1903–1943). Оперативные псевдонимы — Джо, Интелли. Агент советской военной разведки.

Родился на острове Окинава в крестьянской семье. Вместе с родителями переехал в Калифорнию (США) и стал американским гражданином. В 1925 году окончил Высшую школу искусств в Сан-Франциско. Художник, писал и продавал картины. Член Компартии США с 1931 года. В 1933 году был привлечен к работе на советскую военную разведку и переброшен в Японию.

В резидентуре Рамзая был групповодом, добывавшим в основном военную информацию — о боевом составе, дислокации, вооружении, переброске войск, мобилизационных мероприятиях, организации японской армии. В октябре 1941 года арестован японской тайной полицией. После попытки покончить с собой брошен в тюрьму без следствия и суда.

Погиб в заключении в августе 1943 года.

К этому оперативному ядру сходились нити от источников, находившихся в аппарате премьер-министра, министерствах и ведомствах, оккупационных вооруженных силах в Китае, на важных промышленных объектах, среди дипломатического корпуса и иностранных журналистов, аккредитованных в Японии. Ценные сведения шли, например, от премьер-министра принца Коноэ, его предшественника Сайондзи, ставшего затем депутатом нижней палаты парламента; начальника Главного управления военного министерства генерала Муторена и некоторых других важных представителей политической и военной элиты. Следует упомянуть, что многие источники были привлечены к работе на советскую военную разведку под «чужим флагом». Другими словами, они не знали, что потребители их информации находятся в Москве, а считали, что имеют дело с дружественной немецкой тайной службой.

В японской контрразведке поначалу тоже придерживались мнения, что Зорге если и не сотрудник немецких спецслужб, прикрывающийся аттестацией видного журналиста-международника, то ценный агент гитлеровской Службы безопасности или абвера. И японские ловцы шпионов терпели соглядатая дружественного Третьего рейха, пока не убедились, что Зорге занимается совсем иным делом.

Как же провалилась организация Рамзая, одна из самых эффективных и стратегически важных резидентур советской разведки в период Второй мировой войны? К сожалению, до сих пор это точно не установлено. Материалы следствия и суда по делу Зорге, находившиеся в японских архивах, где можно было бы найти четкий ответ на этот вопрос, в конце войны оказались частично уничтоженными. Оставшиеся целыми документы захватили американцы и переправили их за океан. Показания сотрудников японской тайной полиции, прокуратуры и судебных органов, которые допрашивались оккупационными учреждениями США, не дали полной картины и к тому же до сих пор засекречены. Протоколы слушаний дела Зорге в американском Конгрессе тоже не пролили достаточно света на эту проблему.

И все же в результате многолетней работы исследователей удалось разработать несколько правдоподобных версий причин провала этой, казалось бы, неуловимой советской разведывательной организации.

Версия первая. Японская контрразведка лишь в конце тридцать девятого — начале сороковых годов твердо убедилась в том, что в Стране восходящего солнца длительное время активно действует иностранная шпионская организация, систематически использующая нелегальный радиопередатчик. Токийские ловцы шпионов поначалу заподозрили в этом американскую разведку. Они считали: в связи с резким ухудшением японо-американских отношений эта ситуация, вполне возможно, перерастет в вооруженный конфликт. Следовательно, Вашингтон является самой заинтересованной стороной в получении секретной информации о замыслах Токио. Где искать американских шпионов? В самурайской контрразведке здраво рассудили: скорее всего, среди японцев, проживавших ранее в США и в тридцатые годы вернувшихся на родину. Перебирая этот контингент, контрразведчики вышли на шестидесятилетнюю портниху Китабаяси Томо, проживавшую на острове Хонсю (она вернулась из Соединенных Штатов в 1935 году). До начала 1940 года эта женщина была столичной жительницей, но потом почему-то перебралась на Хонсю, хотя в Токио считалась модной портнихой. Среди ее клиенток были жены генералов, высокопоставленных чиновников и крупных предпринимателей.

Контрразведчики заинтересовались портнихой, выяснили ее окружение, знакомства. Стали наблюдать за ее связями. Среди них оказался сотрудник резидентуры Рамзая, художник Мияги, который несколько лет тому назад вернулся в Японию из США. Последний был не только групповодом, руководившим деятельностью нескольких агентов, которые поставляли информацию о японской армии, но и выполнял роль связника между Зорге и Одзаки. Сделано это было с той целью, чтобы сократить число личных встреч Рамзая с главным источником и тем самым не бросать тень подозрения на Инвеста. Так, во всяком случае, требовали правила конспирации.

Тайная полиция арестовала Китабаяси Томо и ее мужа Есисаборо 26 сентября 1941 года. За домом Мияги установили плотное наблюдение. Однако художник ничего не заметил и продолжал встречаться с Одзаки и Зорге. Контрразведывательная нить от Мияги потянулась к Одзаки, затем к Зорге, а от него к Клаузену и Вукеличу.

15 октября за решетку попал Одзаки, а через три дня одновременно арестовали Зорге, Клаузена и Вукелича.

Разведывательная организация Рамзая в Японии перестала существовать. Японское следствие довольно быстро составило полную картину того, что представляет собой в действительности резидентура Зорге. Произошло это потому, что некоторые члены ядра организации стали давать признательные показания. Речь идет конкретно о Мияги и Клаузене. Художник во время ареста, как мы уже знаем, пытался покончить с собой, совершив по древнему самурайскому обычаю харакири — вскрыл себе мечом живот (это символ глубокого презрения к врагу).

Полицейские спасли Мияги, однако на первом допросе он выбросился из окна с третьего этажа, но опять остался жив. Видимо, две неудачные попытки совершить самоубийство повлияли на психику арестованного: он решил сотрудничать со следствием и рассказал все о себе и разведывательной организации Зорге.

Мы не в праве винить отважного разведчика, понятно, что у него произошел нервный срыв. Он сообщил прокурору, что «принадлежит к японскому отделу Компартии США и получил приказ от вышестоящих сотрудников этой организации работать в Японии на мировую революцию». Не случайно в своем первом сообщении для прессы о деле Зорге японские власти подчеркнули, что ими раскрыта «шпионская организация Коминтерна». Кстати, в дальнейшем, когда следствие по этому делу было закончено и стало ясно, что тут действовал не Коминтерн, а советская военная разведка, японцы воздержались сообщать об этом факте средствам массовой информации. Токио в создавшейся международной обстановке — наличие пакта о ненападении между Японией и Советским Союзом, провал гитлеровского плана молниеносной войны против СССР — решил на всякий случай не поднимать шума, не раздражать Москву и не давать ей повод для денонсации этого документа.

Такой же нервный срыв произошел и у Макса Клаузена. По словам адвоката Вукелича, помощник резидента, который к тому же был радистом и шифровальщиком и фактически знал, таким образом, о всех делах резидентуры, на допросах «рыдал, всячески поносил Зорге, говорил все, только чтобы спасти свою жизнь, в то время как на меня и даже на следователей большое впечатление произвели Зорге и Вукелич, их спокойствие, собранность и уверенность в правоте своего дела». В своих показаниях Клаузен неоднократно признавался в том, что «был одурманен коммунистической пропагандой», что «его шпионская деятельность была ошибкой».

По свидетельству бывшего японского прокурора, который вел дело, Зорге сначала все отрицал, но его познакомили с показаниями Клаузена и Вукелича, которые уже многое признали. «Через неделю (после ареста. — В. Ч.) Зорге наконец сознался, — продолжил свой рассказ бывший японский служитель Фемиды. — Он написал на листке бумаги по-немецки: „Я — коммунист-интернационалист с 1925 года и по сей день“. Затем он встал, снял пиджак и крикнул: „Это первый раз, когда меня переиграли“».

Версия вторая. В 1949 году командование американских оккупационных сил в Японии сделало официальное заявление о деятельности резидентуры Зорге, в котором со ссылкой на материалы японской контрразведки возложило ответственность за гибель этой точки советской военной разведки на одного из лидеров местной компартии Рицу Ито. Он будто бы был задержан японской полицией в 1941 году и в ходе следствия дал показания, позволившие раскрыть группу Зорге. В средствах массовой информации и в кругах историков это заявление было встречено более чем скептически.

Объективные наблюдатели сочли, что американские власти таким довольно неуклюжим маневром хотели подорвать авторитет местных коммунистов, стремившихся к власти в разоренной Японии. Руководство компартии назначило специальное расследование. Но в 1951 году Рицу Ито бежал в Китай и два года спустя был исключен из компартии за измену. Недавно стало известно, что руководство КПЯ в начале пятидесятых годов доверительно попросило лидеров Китая «ликвидировать предателя». Однако Рицу Ито в КНР заключили в тюрьму, где он провел 27 лет, после чего вернулся в Японию и умер в 1989 году.

Тем не менее исследователи дела Зорге высказали серьезные сомнения в достоверности этой версии. Главное разведывательное управление нашего Генштаба тоже ее отвергает. Ведь на самом деле коммунист Рицу Ито не имел ничего общего с организацией Зорге, хотя и был знаком с Ходзуми Одзаки, когда тот работал в Китае. Так что подозреваемый в предательстве функционер японской компартии никак не мог выдать членов резидентуры Рамзая, поскольку не знал, что они занимаются разведкой в пользу Советского Союза.

Версия третья. Эта версия базируется на рассекреченном в июле 2001 года оперативном донесении американской разведки АРО-957 от 25 мая 1946 года. Копию этого документа в свое время янки передали собратьям из британской контрразведки МИ-5. В ее архиве два года назад японские исследователи нашли эту копию. В ней излагалось следующее. В сентябре 1941 года офицер безопасности германского посольства в Токио, представитель гестапо штандартенфюрер СС Йозеф Майзингер пытался уговорить чиновников японской контрразведки отпустить арестованного, как он считал, по ошибке, корреспондента немецкой газеты «Франкфуртер цайтунг» и заместителя руководителя отделения агентства печати «Немецкое информационное бюро» гражданина Третьего рейха Рихарда Зорге, «уважаемого члена германской общины, активиста национал-социалистической рабочей партии Германии и личного друга германского посла генерал-майора Ойгена Отта».

Гестаповца ошеломили результаты бесед в японских следственных органах. Он был вынужден зафиксировать их в служебных шифротелеграммах, направленных его начальству в Берлине. Американцы после окончания войны захватили архивы германского посольства в Токио и получили доступ к этим документам. Их содержание разведка Вашингтона обобщила в уже упоминавшемся оперативном донесении АРО-957. О чем же докладывал тогда штандартенфюрер СС Майзингер своему главному шефу рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру? Японские следственные органы проинформировали офицера безопасности, что они уже достаточно давно запеленговали нелегальный радиопередатчик, на котором работал немецкий коммерсант, проживавший в Токио, Макс Клаузен. Его сразу не арестовали (обычная метода контрразведки), чтобы иметь возможность собрать как можно больше зашифрованных материалов и выявить связи радиста. Слежка за Клаузеном вывела на Рихарда Зорге, который находился в Токио с 1933 года и имел обширные знакомства в японской элите, не говоря уже о тесной дружбе с германским послом и любовной связи с его женой. Постепенно была установлена вся группа шпионов. В беседе с гестаповцем японцы похвастались, что смогли прочитать несколько зашифрованных радиограмм от Зорге в Москву и из московского Центра к токийскому резиденту.

Эта версия тоже довольно сомнительная. Если вдуматься, то японские контрразведчики решили набить себе цену в глазах более удачливых немецких коллег, которые обычно свысока относились к восточным братьям по оружию. Документально подтверждено, что японская радиоконтрразведка до 1940 года не засекла нелегальный передатчик резидентуры Зорге, потому что не располагала надлежащей пеленгационной техникой. Лишь когда из Германии, где тогда производились самые совершенные в мире радиоустройства, в Японию направили несколько мобильных пеленгаторов, самурайская контрразведка сумела впервые установить, что в Стране восходящего солнца систематически работает подпольная рация. Однако определить ее координаты японцам так и не удалось. Правда, в течение года они записали несколько десятков зашифрованных радиограмм, переданных Клаузеном, но прочитать их не сумели. Расшифровали эти депеши уже после ареста членов резидентуры Рамзая, очевидно, не без помощи впавшего в депрессию заключенного в тюрьму радиста. Следовательно, японские контрразведчики никак не могли «давно выявить» организацию Зорге, как они заявили представителям гитлеровских спецслужб.

Вот почему солидные исследователи не приняли всерьез эту версию.

Версия четвертая. Наконец, причину провала резидентуры Зорге видят в том, что подпольщики и Центр, особенно в 1940–1941 годах, совершили немало довольно грубых ошибок. Первые — в своей повседневной деятельности, а второй — в руководстве этой важной нелегальной разведывательной точкой.

Считают, что члены резидентуры Рамзая в 1940 году притупили свою бдительность, что было обусловлено длительной успешной работой, а Центр не обратил внимание на это. Но главное — ошибки в организации нелегальной радиосвязи. Радист Клаузен перестал менять места работы и соблюдать режим нахождения в эфире — один-два раза в неделю по часу. Вот что сам он впоследствии написал в отчете: «Иногда передавал 1400 групп в три-четыре часа, иногда же приходилось работать три часа для передачи 200 групп. В среднем передавал 500 групп в неделю, в год — от 20 до 25 тысяч групп».

И Центр, и Зорге понимали: нельзя было допускать многочасовые сеансы, но несовершенство самодельного передатчика, всегда работавшего с перегрузкой, отсутствие волномера и других измерительных приборов, плохая настройка принимающей станции во Владивостоке заставляли нарушать элементарные правила конспирации.

Удивительно, но факт: неужели нельзя было за восемь лет перебросить в Токио современный, самый совершенный радиопередатчик и необходимые контрольно-измерительные приборы, а во Владивостоке и в Москве соорудить по последнему слову техники приемные станции? Ведь имелся тревожный повод на сей счет. Еще в 1937 году Центр не раз получал сведения, что японская контрразведка усиленно разыскивает нелегальную рацию, после чего, правда, сводил работу Клаузена до минимума. Но с 1 августа 1938 года владивостокская станция начала слушать передачи от Зорге круглосуточно — 15 минут в начале каждого часа. Чрезмерная длительность сеансов позволила контрразведке наладить периодический прием и запись радиограмм Клаузена.

Непрофессиональным можно с полным основанием считать решение Центра об обеспечении связи с Зорге с помощью легальной резидентуры в Шанхае, а затем из-за неблагоприятной оперативной обстановки там летом 1939 года с токийской резидентурой. Центр отверг предложение крайне осторожного Зорге проводить встречи с оперативниками из легального аппарата (они прикрывались должностями в советском полпредстве) раз в два месяца и приказал проводить рандеву ежемесячно. Не исключено, что контакты с легальными сотрудниками в Шанхае или Токио зафиксировала японская контрразведка и отсюда потянулась нить к провалу резидентуры Рамзая.

Были и другие упущения. Например, отсутствие каких-либо сигналов на случай возникновения угрозы провала. Все это, безусловно, могло способствовать гибели резидентуры.

Когда создавалась токийская точка, предполагалось, что радист установит прямую связь с Центром или через промежуточные станции в Шанхае, или во Владивостоке. Фактически этот план был выполнен лишь наполовину. В течение всех восьми лет существования резидентуры радиосвязь осуществлялась только через Владивосток (кодовое название — Висбаден).

Это еще ничего. Бывало и похуже. В течение нескольких месяцев резидентура не имела программы связи. Клаузен был вынужден сам разрабатывать программу и высылать ее в Центр. Смену мест работы на рации помощник Зорге производил без какой-либо системы. Как правило, Клаузен должен был работать один-два раза в неделю в зависимости от количества имевшейся для Центра информации, а каждый сеанс — длиться не более часа. Но и этот режим почти никогда не соблюдался. Теряя связь с Владивостоком, радист стремился как можно скорее восстановить ее и поэтому работал ежедневно по нескольку часов.

Чрезмерная длительность сеансов радиосвязи позволяла японской службе радиоперехвата систематически фиксировать передаваемые шифрограммы. Хотя японская контрразведка никогда не была сильна в деле пеленгации, ей удалось в таких благоприятных условиях записать от сорока до пятидесяти радиограмм. Это выяснилось во время следствия по делу Зорге. Часть из них была прочитана японской контрразведкой и использована против Рамзая в ходе следственных действий и судебного процесса.

В заключение можно сказать следующее. По здравому размышлению, то, что изложено в четвертой версии, больше всего подходит для того, чтобы стать главной причиной провала резидентуры Зорге. Малые и крупные промахи членов токийской точки и московского Центра постепенно накапливались и в конце концов привели к трагическому результату.

Этому способствовали также ежовско-бериевские чистки среди наиболее квалифицированной части оперативного состава. Вместо умудренных опытом и знаниями разведчиков, побывавших не один раз в зарубежных командировках и по легальной, и по нелегальной линиям, штаб-квартиру Разведывательного управления Генштаба Красной армии заполнили молодыми, неопытными сотрудниками, которые не в состоянии были решить простейшие разведывательные задачи. Отсюда все увеличивающиеся к концу тридцатых — началу сороковых годов сбои в организации радио— и курьерской связи, повсеместное нарушение элементарных требований конспирации.

В первой главе «Сила и бессилие советской разведки» мы подробно исследовали вопрос, почему погибла «Красная капелла», и пришли к выводу, что кровавая чистка легального и нелегального аппаратов, особенно в 1937–1940 годах, была одной из главных, если не самой главной причиной провалов наших зарубежных агентурных сетей перед Великой Отечественной войной и в начале военных действий.

Этот вывод можно полностью отнести и к гибели одной из самых лучших резидентур в истории разведслужб всего мира.

 

Доктор юридических наук Отто Йон — первый президент Федерального ведомства по охране конституции (ФВОК) ФРГ. Если перевести название на нормальный человеческий язык, это — симбиоз политической полиции и контрразведки. Его задачи: борьба с левым и правым радикализмом (от коммунистов до неонацистов) и иностранным шпионажем.

Йон возглавлял эту спецслужбу с момента ее создания — с декабря 1950 до середины лета 1954 года. 20 июля, находясь в служебной командировке в Западном Берлине, он исчез.

На следующий день западногерманские средства массовой информации, а за ними и всего Запада, забились в сенсационной лихорадке: что случилось с шефом тайной полиции Бонна? Беспокойство охватило не только власти ФРГ, но и США, Англии, Франции и других государств, входивших в Североатлантический пакт.

Ведь Отто Йон был носителем многих секретов натовского сообщества. Незадолго до случившегося он по приглашению руководителей Федерального бюро расследований и Центрального разведывательного управления США совершил поездку за океан, где с ним обсуждали планы совместных действий специальных структур Вашингтона и Бонна против органов госбезопасности Москвы.

Газеты, журналы и электронная пресса были полны всевозможными слухами и версиями. Вот наиболее расхожие из них: «президента ФВОК похитила секретная служба Кремля», «доктор Йон стал жертвой левых экстремистов»; «глава боннской политической полиции тайно оставил свой пост в знак протеста против покровительства властей нацистским элементам».

Федеральный канцлер Конрад Аденауэр распорядился срочно начать расследование по факту исчезновения Отто Йона. Тому, кто сообщит, где находится президент ФВОК и что с ним стало, правительство обещало награду в полмиллиона западных марок — сумму, огромную по тем временам.

Но через два дня все разъяснилось. 23 июля Йон объявился в Восточном Берлине. По радио передали его выступление: он попросил политическое убежище в ГДР и сделал это потому, что только на Востоке, по его убеждению, есть условия, чтобы проводить активные действия по объединению двух немецких государств в единую, независимую, нейтральную, демилитаризованную и демократическую Германию.

Заметки на полях

Йон Отто (1909–1997). Оперативные псевдонимы: в советской разведке — Келлер, Протон, Стажер; в английской — Оскар Юргенс.

Родился в Марбурге в семье служащего. Закончил университет, получил ученую степень доктора юридических наук. Мечтал о дипломатической карьере, но поскольку отказался вступить в нацистскую партию, не был принят в МИД и стал юрисконсультом в авиакомпании «Дойче люфтганза» и одновременно открыл адвокатскую контору в Берлине.

Вместе со своим старшим братом Хансом участвовал в движении Сопротивления нацистскому режиму. Оба они вошли в число заговорщиков, готовивших покушение на Гитлера 20 июня 1944 года. Старший брат был одним из руководителей путча, младший — курьером, поддерживавшим связь заговорщиков с английской разведкой, используя свои возможности выезда за границу — в Испанию и Португалию — как сотрудника авиакомпании «Люфтганза». После провала заговора Ханс Йон был арестован и казнен, а Отто в самый последний момент удалось улететь на одном из пассажирских самолетов в Испанию. Оттуда он перебрался в Португалию и связался с англичанами. Вскоре его перебросили в Англию, но встретили там настороженно. Йон попал в лагерь для интернированных немецких граждан, где его длительное время проверяли, не заслан ли он гестапо в туманный Альбион. Проверочные мероприятия, которые Йон считал несправедливыми по отношению к нему, закончились только к декабрю 1944 года. Из лагеря его отправили на службу в Управление специальных операций, где он до конца войны работал в подрывном радиоцентре «Солдатский передатчик Кале», который вещал на немецком языке для военнослужащих вермахта и мирного населения гитлеровской «германской империи».

После войны Йон открывает в Лондоне адвокатскую контору. В этот период он выступает свидетелем обвинения на судебных процессах над немецкими военными преступниками, прочно зарекомендовав себя ярым антифашистом и антимилитаристом.

В конце 1949 года, после создания в сентябре ФРГ, Йон вернулся на родину и попытался устроиться на работу в Министерство иностранных дел, но получил отказ. Однако он не оставил попыток поступить на государственную службу.

В декабре 1950 года с помощью английских оккупационных властей его назначают исполняющим обязанности президента только что сколоченного Федерального ведомства по охране конституции, а 26 октября 1951 года утверждают главой этого ведомства.

 

Злоключения главного контрразведчика Бонна

На влиятельном посту руководителя ФВОК Йон продолжал оставаться непримиримым антифашистом и антимилитаристом, боролся за недопущение на государственную службу не только коммунистов, но и нацистов и увольнение принятых ранее в правительственные учреждения сторонников Гитлера. Действия Йона вызвали возмущение у многих влиятельных западногерманских политиков и государственных деятелей, таких, например, как всесильный статс-секретарь ведомства канцлера Ханс Глобке, курировавший органы политической полиции и спецслужбы, лидер правого Христианско-социального союза Йозеф Штраус, бывший одно время министром обороны; министр внутренних дел Герхард Шрёдер. Либеральные взгляды Йона возмущали и главу правительства ФРГ федерального канцлера Конрада Аденауэра, человека глубоко консервативного, который после знакомства с кандидатом на пост президента ФВОК сразу решил при первой же возможности избавиться от «розового адвокатишки». Скрепя сердце он согласился после долгих проволочек с назначением Йона на эту должность лишь под сильным давлением британских оккупационных властей, которые выдвинули его кандидатуру.

Тем не менее нежелательному президенту ФВОК удалось продержаться на своем посту до 20 июля 1954 года. В этот день в Западном Берлине состоялась траурная церемония по случаю десятой годовщины неудачного покушения на Гитлера, после которой по рейху прокатилась волна репрессий. Утром 21 июля обнаружилось, что Йон минувшим вечером не вернулся в свою гостиницу и исчез. 23 июля по радио ГДР было передано заявление президента ФВОК, в котором он выразил свое несогласие с политикой Аденауэра и попросил политическое убежище в Германской Демократической Республике. Через три недели, 11 августа, он выступил на пресс-конференции в Восточном Берлине, где присутствовали более двухсот журналистов с Востока и Запада, и после резкой критики позиции западных союзников и боннского правительства по вопросу объединения Германии призвал поддержать советский план создания единого, антифашистского, антимилитаристского, нейтрального и демократического немецкого государства. Чтобы способствовать этому, он решил остаться в ГДР и заняться политической деятельностью.

С августа по декабрь 1954 года бывший президент ФВОК находился в Советском Союзе. Вернувшись в ГДР, он стал членом правления Комитета за единую Германию и в этом качестве занялся активной пропагандистской деятельностью. С января по декабрь 1955 года Йон выступил с лекциями, докладами и сообщениями по проблеме объединения Германии на более чем двухстах собраниях и встречах с коллективами предприятий, строек, различных учреждений, высших учебных заведений, творческих союзов и других организаций.

12 декабря 1955 года Отто Йон бежал из ГДР и объявился в ФРГ. Как выяснилось, он тайно переехал на автомобиле через секторальную границу между Восточным и Западным Берлином с помощью своего приятеля, датского журналиста Бонде-Хендриксена, а затем под чужой фамилией самолетом прибыл в Кельн. 23 декабря бывший главный боннский контрразведчик был арестован как западногерманский гражданин, совершивший государственную измену.

Через три месяца в 3-й уголовной палате Федерального конституционного суда начался судебный процесс, длившийся до 22 декабря 1956 года. Йон был приговорен к тюремному заключению на четыре года за «преднамеренный обман и измену».

В 1958 году, отбыв лишь половину срока, бывший шеф политической полиции Бонна был досрочно освобожден. С тех пор и до своей смерти в марте 1997 года он упорно вел борьбу с германской юстицией за свою реабилитацию, доказывая, что в действительности агенты КГБ в Западном Берлине доставили его в бессознательном состоянии в восточную часть города. По версии Йона, он под страхом смерти вынужден был выполнять поручения советской тайной службы. Что он и делал, чтобы выбрать подходящий момент для бегства на Запад.

За сорок лет Отто Йон пять раз обращался в апелляционный суд, но после каждого разбирательства ему отказывали на том основании, что он не представил достаточных доказательств своей невиновности. А их, этих доказательств, на самом деле не было и не могло быть. Версию о своем похищении бывший президент ФВОК придумал сам, чтобы смягчить участь перед лицом западногерманской юстиции.

Все это время Йон, полностью загруженный судебными делами, жил на жалкие денежные пособия различных благотворительных фондов. Только в 1986 году президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер личным распоряжением разрешил выплачивать бывшему президенту ФВОК небольшую пенсию по старости.

В 1969 году Йон написал книгу «Я дважды возвращался на родину», В которой подробно изложил свою версию случившегося с ним.

Из архивной справки

Федеральное ведомство по охране конституции (ФВОК) было создано 27 сентября 1950 года. Это учреждение явилось первой специальной службой Федеративной Республики Германии, образованной 7 сентября того же года.

Главное направление деятельности ФВОК — борьба с левым и правым радикализмом и иностранным шпионажем. Другими словами, это ведомство выполняло функции тайной политической полиции и контрразведки. Несмотря на то, что одной из основных задач ФВОК была и есть борьба со сторонниками нацизма, благодаря попустительству федерального канцлера Аденауэра на руководящих постах этого «демократического» учреждения оказались более сорока бывших сотрудников гитлеровской Службы безопасности и военной разведки и контрразведки (абвера).

Структура Федерального ведомства по охране конституции выглядит следующим образом: центральный аппарат (размещается в Кельне) и управления (дислоцируются в главных городах всех земельных провинций).

Центральный аппарат включает в себя следующие подразделения:

управление «Зет» — административные, технические и хозяйственные службы;

управление I — самые важные дела, касающиеся охраны конституции;

управление II — вопросы правого радикализма;

управление III — вопросы левого радикализма;

управление IV — борьба со шпионажем;

управление V — охрана государственных секретов;

управление VI — действия иностранных граждан, нарушающие безопасность государства (включая разработку и оценку).

Численность центрального аппарата и земельных управлений ФВОК (оперативный состав, административный, технический и вспомогательный персонал) — 6200 человек (1999 год).

Годовой бюджет — 122,1 млн марок (2000 год).

Выступление Отто Йона по радио было настоящей информационной супербомбой. Но через три недели, 11 августа 1954 года, он взорвал пропагандистский заряд еще большей мощности, когда появился в берлинском Доме печати на пресс-конференции перед двумя сотнями корреспондентов со всего мира. Он не только убедительно изложил мотивы своего перехода, но и предал огласке некоторые секретные планы НАТО в отношении СССР и других государств советского блока.

Бывший главный контрразведчик Бонна стал сотрудничать с Комитетом за единую Германию. В помпезном здании на Тельманплац, где расположилось это учреждение, существовавшее на средства восточногерманского режима, Йон получил просторный кабинет. Он включился в активную пропагандистскую деятельность против ремилитаризации Западной Германии и вовлечения ее в орбиту НАТО, за создание условий для воссоединения двух немецких государств. Конечно, на базе предложений, выдвинутых советской делегацией на Берлинском совещании министров иностранных дел четырех держав — СССР, США, Великобритании и Франции — в январе-феврале 1954 года.

Недавний «охранник № 1» боннской конституции часто выступал перед жителями ГДР (на всевозможных собраниях и совещаниях) и в средствах массовой информации. Все складывалось вроде бы как надо. Но в декабре 1955 года Йон внезапно возвратился в ФРГ, где его через несколько дней взяли под стражу. Спустя год Федеральный верховный суд в городе Карлсруэ признал бывшего президента ФВОК виновным в изменнической деятельности и шпионском заговоре и приговорил его к четырем годам тюрьмы.

Из архивной справки

Берлинское совещание 1954 года состоялось 25 января — 18 февраля.

Оно было созвано в результате инициативы советского правительства, обратившегося в 1953 году к западным державам с предложением начать переговоры по назревшим международным вопросам с целью содействовать смягчению международной напряженности и укреплению мира.

После рассмотрения первого пункта повестки дня — о мероприятиях по уменьшению напряжения в международных отношениях и о созыве совещания министров иностранных дел Франции, Англии, США, СССР и КНР — принято решение созвать 26 апреля 1954 года в Женеве совещание пяти держав с участием других заинтересованных государств с целью мирного урегулирования корейского вопроса и прекращения колониальной войны в Индокитае.

Другое решение Берлинского совещания в рамках 1-го пункта повестки дня предусматривало обмен мнениями между участниками, с тем чтобы содействовать успешному решению проблемы разоружения. Однако в дальнейшем западные державы всячески препятствовали достижению результатов в этой области.

При обсуждении 2-го пункта повестки дня (германский вопрос и задачи обеспечения европейской безопасности) советская делегация решительно выступила против политики западных держав и правительства ФРГ, ведущей к возрождению милитаризма в Западной Германии, и выдвинула ряд конкретных предложений, направленных на создание благоприятных условий для объединения Германии как демократического и миролюбивого государства и на обеспечение безопасности всех европейских государств. Эти предложения намечали пути сближения двух германских государств, предусматривали образование временного общегерманского правительства на основе договоренности ГДР и ФРГ и заключения германского мирного договора, проект основ которого был внесен делегацией СССР. Наряду с этим советская делегация внесла на совещание проект Общеевропейского договора о коллективной безопасности в Европе, который предусматривал ликвидацию военных группировок в Европе и принятие всеми европейскими государствами, независимо от их общественного и государственного строя, обязательств о ненападении и об оказании взаимной помощи против агрессии.

Однако западные державы, руководствуясь стремлением ускорить ремилитаризацию Западной Германии и вовлечь ее в свои военные блоки, заняли отрицательную позицию в отношении этих конструктивных советских предложений. Со своей стороны они выдвинули «план Идена» (Энтони Иден был в то время министром иностранных дел и заместителем премьер-министра Великобритании) — план поглощения ГДР ремилитаризированной Западной Германией (путем так называемых свободных общегерманских выборов) и включения объединенной Германии в западные военные блоки.

При рассмотрении 3-го пункта повестки дня (об Австрийском государственном договоре) советская делегация выразила готовность безотлагательно подписать договор, если он будет содержать гарантии против нового присоединения (аншлюса) к Германии и вовлечения Австрии в военные группировки.

США, Англия и Франция, не потеряв еще надежду на вовлечение Австрии в свои военно-политические блоки, отказались принять советские предложения.

Комитет за единство Германии — государственное учреждение Германской Демократической Республики. Создан 7 января 1954 года. Занимался вопросами воссоединения Германии на демократической и мирной основе путем конфедерации обоих немецких государств (ГДР и ФРГ) и заключения мирного договора со странами антигитлеровской коалиции.

Располагался в демократическом Берлине — столице ГДР. Прекратил деятельность в 1990 году в связи с образованием единой Германии.

Отто Йон отбыл только полсрока наказания: его амнистировали. Выйдя на свободу, он сразу обратился к верховным судебным властям ФРГ с просьбой пересмотреть его дело и отменить, как он считал, несправедливый приговор. Еще в ходе первого судебного процесса Йон выдвинул версию о том, что он не добровольно встретился с советскими представителями в Восточном Берлине, как сочли судьи в Карлсруэ, а агенты КГБ в Западном Берлине одурманили его наркотическими средствами и в бессознательном состоянии вывезли в восточный сектор города.

Свое сотрудничество с властями ГДР в рамках Комитета за единство Германии он объяснил тем, что, во-первых, был вынужден это сделать, так как боялся за свою жизнь, а во-вторых, надеялся усыпить бдительность похитителей и выбрать подходящий момент для бегства на Запад.

Через десять лет после выхода из тюрьмы Отто Йон в своей книге воспоминаний «Я дважды возвращался на родину» подробно изложил свою версию. Вплоть до кончины в марте 1997 года он неустанно искал свидетелей, которые смогли бы достоверно подтвердить факт «его похищения в Западном Берлине». Но его усилия не увенчались успехом. Судебные власти каждый раз находили неубедительными доказательства, представленные бывшим главным охранником конституции. Они, эти доказательства, не могли опровергнуть показания очевидцев еще на первом процессе: Йон пересек секторальную границу в Берлине 20 июля 1954 года, как говорится, в здравом уме и доброй памяти. Так, например, подтвердили западноберлинские полицейские на контрольном секторальном пункте, которые наблюдали за проездом автомашины с Вольгемутом за рулем и Йоном в качестве пассажира.

Надо сказать, что Отто Йон, сочинив ложную версию, сильно осложнил свое положение в глазах боннской юстиции, да и всех непредвзято мыслящих людей. Но нельзя осуждать его за это: нужно было как-то правдоподобно объяснить, как он оказался в Восточном Берлине. Ему казалось, что свалить вину за это лучше всего на агентов КГБ. Изобразив из себя жертву советских спецслужб, Йон думал обойти неприятные вопросы, которые поставили перед ним западногерманские следователи. Вот почему он придумал совершенно ложные обстоятельства и упорно искал свидетелей, которые смогли бы подтвердить их.

Однако служители Фемиды в ФРГ быстро разгадали нехитрые уловки экс-президента ФВОК и заняли при рассмотрении его судебного дела и дальнейших апелляций непреклонную позицию: Йон добровольно, по своей охоте отправился в Восточный Берлин на встречу с советскими представителями. И это самое главное.

Что касается свидетелей, то никто из них не смог убедить судебные власти ФРГ в справедливости версии бывшего шефа тайной политической полиции Бонна, так как ни один из них не имел непосредственного отношения к этому делу. Правда, выступление одного из свидетелей вызвало сенсационный шум в средствах массовой информации, и о нем стоит рассказать особо.

Речь идет о том, что в 1995 году со стороны Йона выступила такая высокопоставленная персона, как бывший советский посол в ФРГ, а затем заведующий международным отделом, секретарь ЦК КПСС в горбачевские времена Валентин Фалин, ныне проживающий в немецком местечке Тоштадт под Гамбургом. Вот что он показал в нотариально заверенном свидетельстве от 23 июня 1995 года:

«В 1954 году, будучи сотрудником Комитета информации МИД СССР, я узнал о деле Отто Йона следующее: в самом начале этой аферы заместитель председателя Комитета Иван Тугаринов получил от Молотова задание отправиться в Берлин, чтобы встретиться с Йоном. По возвращении Тугаринов доверительно сообщил мне и некоторым другим сотрудникам Комитета: Отто Йон при таинственных обстоятельствах, это означает против его воли, был доставлен в Восточный Берлин. Его усыпили в Западном Берлине, и он проснулся уже в Восточном. Тугаринов сообщил далее, что Отто Йон не хотел давать какую-либо информацию советским представителям. Что он не хотел также сотрудничать с какими-либо учреждениями ГДР или Советского Союза.

Посредником, как сказали Тугаринову, выступил один берлинский врач, который поддерживал с Йоном не только профессиональные, но и дружеские отношения. Однако этому врачу не удалось уговорить Йона встретиться с советскими представителями. Когда стало известно, что Йон не хочет отправиться в Восточный Берлин, посредник, недолго думая, решил доставить его туда силой.

Как это конкретно произошло, я не знаю. Не имею понятия и о том, что было использовано при этом — алкоголь или наркотическое средство. Но одно несомненно: Отто Йон не знал, куда его везли после встречи с названным выше врачом…» (Поясню, что Фалин имел в виду близкого знакомого Йона, западноберлинского врача Вольгемута, который посредничал в установлении личного контакта главного контрразведчика Бонна с советскими представителями и доставил 20 июля 1954 года его на своем автомобиле в Восточный Берлин. — В. Ч.)

Диву даешься, сколь легкомысленно многоопытный отставной важный партийный и государственный деятель раздает нотариально заверенные показания по такому сложному казусу, как дело Йона. Ведь сам Валентин Фалин никогда не держал в своих руках материалы на экс-президента боннского ФВОК. В 1954 году он не имел никакого отношения к работе с бывшим главным контрразведчиком ФРГ. В то время Валентин Фалин только начинал свою службу в Комитете информации и был, в общем-то, незаметным клерком в аналитическом подразделении МИДа СССР. Он что-то слышал в свое время о Йоне и не только тогда, но и впоследствии, что-то читал в иностранной печати.

Бывший посол и высокопоставленный партийный чиновник Фалин ссылается на то, что якобы узнал от своего начальника Тугаринова. Тот действительно в конце июля — начале августа 1954 года приезжал в Берлин, изучал с позиций МИДа СССР, что случилось с Йоном. С самим президентом ФВОК он не встречался. Тот усиленно готовился к пресс-конференции, был загружен до отказа и просил не отвлекать его на другие дела. Гонец Молотова получил от нас максимально подробную информацию и отправился обратно в Москву. Само собой понятно, мы не могли рассказать Тугаринову о том, что наши агенты одурманили Йона в Западном Берлине и в бессознательном состоянии перевезли его в восточную часть города.

Такого не было в действительности. Мы проинформировали заместителя председателя мидовского Комитета информации, что произошло на самом деле: Йон сам искал встречи с советскими представителями в Восточном Берлине и выдвинул условие: это рандеву должно состояться в строго конспиративных условиях и только с ответственными московскими чиновниками. Власти ГДР ни в коем случае не должны знать об этом.

Так что никак не мог утверждать Иван Тугаринов даже в конфиденциальных служебных беседах, что Йона усыпил доктор Вольгемут и тайно перебросил его в восточноберлинский район Карлсхорст, где размещались советские спецслужбы. Это сплошная белиберда, которую никогда не мог позволить себе сверхосторожный дипломат Тугаринов.

Короче говоря, Валентину Фалину, вольно манипулировавшему неточной информацией и лживыми слухами, не стоило бы изображать из себя коронного свидетеля по такому запуганному делу, как «афера Отто Йона».

Заметки на полях

Фалин Валентин Михайлович (1926). Советский партийный деятель, дипломат, журналист.

Член КПСС с 1953 года. На дипломатической работе с 1950 года. В 1966–1968 годах — заведующий 2-м Европейским отделом МИДа СССР; в 1968–1971 годах — член коллегии, заведующий 3-м Европейским отделом МИДа СССР. В 1971–1976 годах — советский посол в ФРГ. С 1978 года — на партийной и журналистской работе. Был, в частности, политическим обозревателем газеты «Известия». В 1986–1988 годах — председатель правления АПН. С 1988 года — заведующий отделом ЦК КПСС. Член Центральной ревизионной комиссии КПСС с 1976 года, кандидат в члены ЦК КПСС с 1986-го и член ЦК КПСС с 1989 года. Секретарь ЦК КПСС с 1990 года.

После распада Советского Союза и объединения ФРГ с ГДР живет в Германии.

Тугаринов Иван Иванович (1905–1966). Советский дипломат, имел ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла.

На дипломатической работе находился с 1948 года. В 1948–1963 годах — на ответственной работе в центральном аппарате МИДа СССР. С 1951 года — заместитель председателя Комитета информации МИДа СССР, а с 1963 года — посол СССР в Нидерландах.

Существует и другая версия. Ее создали на Лубянке. В ней говорится, что Йон добровольно встретился с советскими представителями в Восточном Берлине и остался там, чтобы сотрудничать с властями ГДР. Почему? Все очень просто. Он вступил в конфликт с боннским канцлером Конрадом Аденауэром и его камарильей, не без оснований считал, что бывшие нацисты, в том числе даже военные преступники, заняли крупные должности в Федеральном ведомстве по охране конституции и в других ключевых министерствах и учреждениях ФРГ.

Обе эти версии, которые с небольшими вариациями вот уже полсотни лет тасуются на Западе и Востоке и в германских судебных инстанциях, содержат ряд неточностей, неясностей и лживых выдумок.

 

Поддержку может оказать только Москва

Федеральное ведомство по охране конституции, его сотрудники и, конечно, президент были объектами пристального изучения внешней разведки КГБ. Ее служба в Восточном Берлине создала детальный политический и психологический портрет Отто Йона. Мне довелось возглавить это подразделение с сентября 1953 года.

После событий 17 июня 1953 года (антиправительственные и антисоветские народные выступления в Восточном Берлине и ряде других городов ГДР) аппарат уполномоченного МВД в Германии (кодовое название — инспекция по вопросам безопасности аппарата Верховного комиссара СССР в Германии) претерпел ряд структурных изменений и с июля состоял из службы разведки, службы контрразведки, советнического отдела и отделения по обслуживанию антисоветской эмиграции.

Служба разведки включала в себя шесть отделений: западногерманское, американское, английское, французское, научно-технической разведки и нелегальной разведки.

В таком виде аппарат уполномоченного МВД просуществовал до конца 1953 или начала 1954 года, когда вновь претерпел изменения: службы разведки и контрразведки слились вместе и образовали шесть самостоятельных отделов, которые занимались разведкой и контрразведкой по главным направлениям: первый отдел — западногерманский, второй — американский, третий — английский, четвертый — французский, пятый — научно-технической разведки и шестой — нелегальной разведки.

Меня назначили начальником западногерманского отдела, моим заместителем — опытного контрразведчика и человека высоких качеств полковника Константина Горного, начальником разведывательного отделения — пожалуй, лучшего германиста органов госбезопасности подполковника Вадима Кучина, начальником контрразведывательного отделения — одного из лучших ловцов шпионов подполковника Петра Денисенко, прослужившего в Берлине уже лет семь и знавшего обстановку в Западной Германии как свои пять пальцев. К слову сказать, он являлся куратором, как теперь широко известно, нашего ценного агента Курта — Хайнца Фёльфе, внедрившегося в созданную американцами шпионскую «Организацию Гелена» (с 1956 года она стала Федеральной разведывательной службой ФРГ) и сделавшего там успешную карьеру: до своего провала в 1961 году он руководил контрразведывательным рефератом советского отдела ФРС.

Итак, первый отдел Инспекции по вопросам безопасности, изучив собранные материалы на Отто Йона и тщательно проверив их, убедился в том, что он — либерал, противник нацизма, участник заговора 20 июля 1944 года, антимилитарист, честный немецкий патриот, преданный идее скорейшего образования объединенной Германии, демократической и нейтральной, был глубоко порядочным человеком, который избегал интриг в коридорах власти боннской республики. Но у него имелись крупные недостатки, даже, можно сказать, слабости и пороки. В первую очередь Йон страдал пристрастием к крепким спиртным напиткам, граничившим с алкоголизмом. В подпитии он быстро терял контроль над собой, совершал непредсказуемые поступки, яростно буйствовал или впадал в слезливую прострацию.

Забегая вперед, хочу сказать, что впоследствии мы как раз и сыграли на этих слабостях шефа боннской тайной политической полиции. Учли и то, что ему как политику были близки идеи, положенные в основу проекта советской делегации на Берлинском совещании министров иностранных дел четырех держав. Этот документ предлагал конкретный путь сближения двух германских государств, предусматривая образование временного общенемецкого правительства на базе договоренности между ГДР и ФРГ и заключение германского мирного договора.

Однако западные державы стремились ускорить милитаризацию боннской республики, вовлечь ее через сколачиваемое Европейское оборонительное сообщество (ЕОС) в военную организацию Североатлантического пакта. Поэтому они заняли отрицательную позицию к конструктивным советским предложениям.

Следует напомнить, что тогда большая часть общественного мнения в обеих Германиях считала: предложения Москвы по немецкой проблеме заслуживают самого серьезного внимания. Так думал и Отто Йон.

Из архивной справки

Европейское оборонительное сообщество (ЕОС) — проект военного блока западноевропейских стран.

24 октября 1950 года премьер-министр Франции Плевен выступил с предложением учредить «европейский комитет министров обороны» и приступить к формированию «европейской армии». Этот план был официально одобрен министрами иностранных дел США, Англии и Франции на совещании в Вашингтоне в сентябре 1951 года.

В итоге длительных переговоров 27 мая 1952 года в Париже министры иностранных дел Франции, Италии, ФРГ, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга подписали договор о создании ЕОС. Он состоял из 132 статей и ряда дополнительных протоколов секретных соглашений. Согласно 1-й статье договора ЕОС проектировалось как «наднациональная военная организация с общими органами управления, объединенными вооруженными силами и общим бюджетом».

Договор о ЕОС представлял собой попытку легализовать и ускорить политику ремилитаризации Западной Германии. Он прямо противоречил решениям Потсдамской конференции 1945 года и другим соглашениям, имеющим целью воспрепятствовать возрождению германского милитаризма.

Договор о ЕОС, заключенный сроком на пятьдесят лет, был незначительным большинством голосов правых партий ратифицирован парламентами Бельгии, Нидерландов, Люксембурга и ФРГ. Но благодаря мощному движению протеста всех патриотических и миролюбивых сил Франции и Италии попытка сколачивания ЕОС провалилась. В августе 1954 года Национальное собрание Франции отвергло этот договор. Несомненно, на французских парламентариев оказало влияние дело Отто Йона, выступившего как раз в это время с разоблачением подлинной роли Европейского оборонительного сообщества.

Однако западная дипломатия немедленно приступила к осуществлению новых вариантов агрессивного военного союза в Западной Европе.

Наша разведка точно знала и о том, что канцлер Аденауэр был возмущен либеральными настроениями президента ФВОК и принял решение в первый подходящий момент избавиться от него. Против Йона были настроены его непосредственный шеф, министр внутренних дел Герхард Шрёдер, и правая рука главы правительства, статс-секретарь ведомства канцлера Ханс Глобке, курировавший все спецслужбы Бонна. Западногерманская номенклатура находилась в курсе всех этих интриг и, естественно, реагировала соответствующим образом. Вокруг главного охранника конституции возникла пустота. Дни его на посту президента ФВОК фактически были сочтены.

Такова была обстановка в Бонне в начале 1954 года, когда западные державы отклонили новые предложения Кремля об объединении Германии. В большинстве своем немцы возмущались Вашингтоном, Лондоном и Парижем. Стрелка симпатий немецких граждан заметно склонилась в пользу Москвы: ведь им хотелось жить в объединенной Германии, пусть без Восточной Пруссии, Померании и Силезии, но не разделенной, без осточертевших за долгих девять лет оккупационных войск.

Именно в такой Германии Отто Йон увидел свой единственный шанс. Только так, по его мнению, можно было избавить немецкий народ от новой праворадикальной диктатуры и власти милитаристов или же тоталитарного режима коммунистов, который был установлен в восточной части бывшего Третьего рейха. Нужно оттеснить от государственного руля консервативных радикалов, заменить их власть подлинно демократическим режимом. В бундестаг и во дворец Шаумбург — резиденцию федерального канцлера, считал шеф боннской контрразведки, должны прийти антинацисты-либералы. Но без поддержки извне не обойтись, а ее можно получить только от русских.

 

«Честный маклер» доктор Вольгемут

Проанализировав и тщательно взвесив все материалы, мы пришли к выводу, что Отто Йон созрел для контакта с советскими представителями. Он сам искал такой случай. Нужен был посредник. И нашли его довольно быстро. Вот как это было…

В преддверии берлинского совещания с осени 1953 года наша служба резко активизировала работу с агентурой. Встречи состоялись и с такими нашими помощниками, которые по разным причинам уже не использовались и находились на консервации. Не помню точную дату, но случилось это в первой половине декабря 1953 года. Начальник отделения разведки Вадим Кучин и его старший оперуполномоченный Евгений Шабров попросили меня срочно принять их. Е. Шабров доложил о результатах только что состоявшейся встречи с находившимся на консервации групповодом Гуммелем, как говорится, в «миру» — Максом Вонцигом, проживавшим в Восточном Берлине.

Заметки на полях

Кучин Вадим Витольдович (1920–1979). Советский разведчик.

Родился в Оренбургской области.

В 1941 году окончил Московский институт философии, литературы и истории. Сразу был направлен в специальную школу НКВД. С 1942 года — служба в разведке. В 1945 году в составе оперативной группы отправлен на 1-й Белорусский фронт для подготовки работы разведки в Германии после войны. Участник оперативных мероприятий, связанных с подписанием акта о безоговорочной капитуляции Германии в мае 1945 года. В 1946 году — руководитель подрезидентуры внешней разведки в Нюрнберге. Участвовал в Нюрнбергском международном трибунале над главными военными преступниками. В качестве известного германиста привлекался к подготовке документов обвинения. В 1950–1959 годах служил в аппарате уполномоченного МГБ-МВД-КГБ в Германии. Был начальником отделения, а затем заместителем начальника западногерманского отдела. В марте — июле 1953 года — заместитель уполномоченного МВД в Германии.

С 1959 по 1962 год — в центральном аппарате внешней разведки. В 1962–1968 годах находился в долгосрочной командировке в Берлине в качестве старшего офицера связи представительства КГБ в ГДР. Затем работал в центральном аппарате внешней разведки.

Награды: два ордена Красного Знамени и орден Красной Звезды.

Что касается Гуммеля, то он начал сотрудничать с советской разведкой в 1946 году. Вывели его в Западную Германию, где он действовал активно, руководил группой агентов. Но через несколько лет над ним нависла угроза провала, и Гуммелю пришлось переселиться в ГДР. Здесь, однако, он потерял разведывательные возможности, и с ним лишь изредка встречался наш оперативный сотрудник.

На последнем рандеву с Шабровым Гуммель рассказал о том, что после длительного перерыва он встретил своего давнего источника, довольно известного западноберлинского врача Вольфганга Вольгемута, от которого во время пребывания на западе регулярно получал информацию и был, как говорят разведчики, доверительным контактом. Западногерманский эскулап был человеком очень общительным и умеющим располагать к себе людей, неплохим специалистом, жизнелюбом и большим поклонником прекрасного пола. Он придерживался левых взглядов, слыл за «салонного большевика» и иногда делился с Гуммелем интересной с разведывательной точки зрения информацией.

Вот и сейчас Во-Во, как называли Вольгемута друзья, сообщил Гуммелю, что он восстановил связь со своим старым знакомым, можно сказать, даже приятелем, Отто Йоном. Тот в 1949 году вернулся из эмиграции в Англии, а через год занял очень важный пост в ФРГ, став президентом Федерального ведомства по охране конституции.

Вольгемут изредка навещает Йона в Кельне, они распивают бутылочку французского коньяка, до которого шеф федеральной тайной полиции большой охотник. Правда, Йон быстро пьянеет и несет тогда разную чепуху, вовсю поносит канцлера Аденауэра за его попустительство бывшим нацистам и милитаристам, за то, что он, хозяин дворца Шаумбург, препятствует объединению двух Германий в угоду западным державам.

Когда Гуммель выразил сомнение в этом, Во-Во вскочил и гневно воскликнул:

— Не веришь?! Слушай же тогда! — И включил магнитофон, стоявший на отдельном столике. Встреча проходила в оборудованном по последнему слову техники приемном кабинете доктора в Западном Берлине. Там был и записывающий аппарат, на который заносились беседы с пациентами. Гуммель услышал голоса двух подвыпивших собеседников, причем один из них крепко ругал боннские власти. Особенно доставалось канцлеру Аденауэру и статс-секретарю Хансу Глобке и другим бывшим нацистам, засевшим в окружении главы правительства.

Конечно, сообщение Гуммеля очень заинтересовало нас. Но нужно было убедиться в полной достоверности его слов. Решили, что Шабров постарается на время получить эту кассету, чтобы мы сами смогли послушать разглагольствования Отто Йона, и Йона ли?

Через несколько дней Шабров получил долгожданную кассету. Прослушивание показало, что Гуммель сообщил нам все верно. А экспертиза подтвердила, что на пленке действительно голос Йона.

Суммировав все сведения, мы пришли к выводу, что президент ФВОК ищет возможность встречи с советскими представителями. И нужен был посредник, который установил бы связь с ним. В данный момент для этой цели больше всего подходит доктор Вольфганг Вольгемут.

Во-первых, он в давних приятельских отношениях с главным контрразведчиком Бонна, хорошо знает его сильные и слабые стороны. Во-вторых, настроен антизападно, сторонник новой демократической и нейтральной Германии. В-третьих, тщеславный человек, считает себя персоной, которой по плечу важные политические миссии…

Гуммель свел Кучина и Шаброва с Во-Во. На этом миссия бывшего групповода закончилась, больше к делу Йона он не привлекался. Вольгемут, как мы и ожидали, охотно согласился выполнить роль посредника. С этого момента началась последняя фаза активной разработки шефа тайной политической полиции Бонна с целью привлечения его к сотрудничеству с советской разведкой.

Вольгемут, выбрав подходящий момент, отправился в Кельн. Йон серьезно отнесся к его предложению устроить в Восточном Берлине встречу с советскими представителями для обсуждения германской проблемы. После некоторого раздумья он согласился. При этом президент ФВОК выдвинул три условия.

Первое: он встретится и будет вести переговоры только с советскими представителями; ни с кем из деятелей ГДР он не хочет иметь дела.

Второе: подготовка и сама встреча должны пройти строго конспиративно; число привлеченных к этому лиц должно быть минимальным, и все обязаны держать язык за зубами.

Третье: никаких других посредников, кроме Вольгемута, к акции не привлекать.

Мы, естественно, приняли разумные условия Йона, и вскоре был разработан конкретный план переброски его в Восточный Берлин и возвращения обратно. Когда президент ФВОК приедет в очередную служебную командировку в Западный Берлин, Вольгемут на своем автомобиле перевезет его через секторальную границу в восточный сектор бывшей германской столицы. Затруднений это не вызовет: западники охраняли ее чисто символически, а восточноберлинские полицейские тогда тоже особого рвения не проявляли (Берлинской стены, охранявшейся строго, как государственная граница, еще не существовало: она была возведена властями ГДР в августе 1961 года).

Удобный случай представился не сразу. Только месяца через четыре Йон известил Вольгемута, что выедет 9 июля в Западный Берлин по служебным делам и пробудет там до 21 июля, чтобы принять днем раньше участие в траурной церемонии, посвященной десятилетию гибели участников заговора против Гитлера. Президент ФВОК еще раз напомнил, что он готов встретиться только с русскими. Представители восточногерманского государства ни в коем случае не должны присутствовать на этом конспиративном рандеву. Он вновь подчеркнул, чтобы никто из немцев, кроме Вольгемута, конечно, не знал об этом. Сам главный контрразведчик Бонна, как потом выяснилось, ничего не сказал ни жене, ни своей секретарше Вере Шварте, с которыми он приехал в Западный Берлин, ни друзьям, ни знакомым.

Мы выполнили условия Йона. Никто из граждан ГДР, включая руководителей государства и министерства государственной безопасности, не был информирован о предстоящей встрече. К работе по делу президента ФВОК был привлечен очень узкий круг сотрудников внешней разведки. Все это позволило до последнего момента сохранить в тайне мероприятия, предусмотренные планом операции.

 

Тайная вечеря в Вайсензее

Во второй половине дня 20 июля, ближе к вечеру, автомобиль, в котором находились Отто Йон и доктор Вольгемут (последний был за рулем), пересек секторальную границу в районе улицы Инвалиденштрассе. Их встретили Кучин и Шабров. Они доставили гостей на нашу служебную виллу в Вайсензее. Здесь прошла первая беседа президента ФВОК с генералом Питоврановым. За кулисами, так сказать, на подхвате, расположились мы с Кучиным и Шабровым. Кстати, Вольгемут при беседе тоже не присутствовал. Он остался в холле, ожидая конца беседы, чтобы доставить Йона обратно в Западный Берлин. Разговор, как у нас водится, шел за столом, уставленным деликатесами в русском стиле и всевозможными крепкими напитками.

После обмена приветствиями, немного присмотревшись друг к другу, собеседники перешли к делу. Йон держался свободно, разговор протекал в заинтересованных тонах. Гость в принципе согласился на взаимный обмен информацией о немецких военных преступниках и нацистах, которых ФВОК и МВД уже установили и обнаружат в дальнейшем на подведомственных территориях, и о деятельности неонацистских организаций. Кроме того, Йон долго обговаривал возможность политического сотрудничества, чтобы ускорить процесс объединения Германии по схеме, предложенной Москвой, и выразил согласие сделать все от него зависящее, чтобы эта схема быстро воплотилась в жизнь. Однако пойти дальше и взять на себя какие-либо обязательства агентурного характера шеф западногерманской контрразведки решительно отказался.

Питовранов пытался нажать на собеседника. Используя имевшуюся у него агентурную информацию, он нарисовал ближайшее будущее президента ФВОК в самых мрачных красках, что, в общем-то, соответствовало действительности. Генерал предупредил Йона, что он переоценивает свои возможности, так как через считанные недели канцлер Аденауэр наверняка уволит его в отставку. В такой ситуации ему, Отто Йону, лучше остаться здесь, в Восточном Берлине, и начать активную деятельность в Комитете за единую Германию. Ведь все идет к тому, что через некоторое время будет создано общегерманское правительство. Йон, конечно, войдет в его состав и получит по праву один из руководящих постов. Объединенная Германия и ее народ обретут новую жизнь. И это случится не в последнюю очередь благодаря ему, доктору Йону.

Шефа боннской контрразведки это заинтересовало, но он колебался и никак не мог решиться на то, чтобы дать согласие. Между тем частые возлияния привели к тому, что он сильно опьянел. Внезапно, как это с ним нередко бывало, Йон потерял контроль над собой, речь его стала бессвязной, он начал буйствовать. Дальнейшая беседа с ним потеряла смысл.

Тогда, чтобы наш невменяемый гость успокоился, ему незаметно дали таблетку обыкновенного снотворного. Он быстро заснул, и его перевезли в другой район Восточного Берлина — Карлсхорст, где размещалась наша служба. Мы решили дать ему возможность прийти в себя и продолжить утром разговор.

Ожидавший в холле виллы конца затянувшейся за полночь беседы доктор Вольгемут, узнав, что его подопечный остается в Карлсхорсте, сразу смекнул что к чему.

— Я не могу возвращаться назад без Йона! — вскричал он. — Ведь меня схватят и обвинят в том, что похитил или даже прикончил его. Я должен быть здесь вместе с ним и ждать, чем закончится это дело.

Мы согласились с Вольгемутом. Но тут он выдвинул новое требование: дать ему возможность поехать в Западный Берлин и привезти сюда свою гражданскую жену, которая работала у него ассистенткой и ждала от него ребенка. Никакие уговоры отказаться от такого шага ни к чему не привели, и мы вынуждены были разрешить любвеобильному эскулапу привести в Восточный Берлин свою пассию. В дальнейшем мы отправили эту сладкую парочку в Ялту, тогда как Йона поселили в Гаграх. Затем Вольгемут жил и работал в Восточном Берлине. После бегства экс-президента ФВОК в Западную Германию эскулап вернулся в Западный Берлин. Боннские власти отдали его под суд, но Вольгемут был оправдан и отпущен на свободу. Выдвинутые против него обвинения, в частности и то, что он наркотизировал главного контрразведчика Бонна и в бессознательном состояния вывез его в Восточный Берлин и передал сотрудникам советской секретной службы, не нашли подтверждения. Во-Во продолжил врачебную практику в Западном Берлине. В 1979 году он умер.

 

Запоздалое решение

Утром 21 июля разговор с Отто Йоном продолжить не удалось. Он никак не мог протрезвиться и стал нормально соображать лишь к вечеру. Сразу с ним повстречался генерал Питовранов, но беседа у них не сложилась. Президент ФВОК опять начал колебаться и заявил, что хочет еще подумать.

На следующий день к беседам с Йоном подключились Вадим Кучин и автор этих строк. Разговор мы вели по отдельности, сменяя друг друга. Это была моя первая личная встреча с президентом ФВОК. Он отнесся ко мне поначалу настороженно, но постепенно удалось расположить его к себе. Йон почему-то посчитал, что я представляю дипломатическое ведомство Советского Союза, в чем я его не разубеждал. Видимо, мой внешний вид и манера держаться ввели его в заблуждение. Чекисты в его представлении выглядели совсем по-другому.

Я никогда не угрожал собеседнику, не повышал голоса, не пытался заставить его во что бы то ни стало назвать западногерманских, американских, английских или французских сотрудников спецслужб и агентов (он в конце концов сам добровольно назвал их), не шантажировал его, не хитрил. Такой же тактики придерживался в беседах с ним Вадим Кучин, которого президент ФВОК в первый момент принял за советского немца, настолько тот отлично владел немецким языком. Обращаю на это внимание лишь потому, что в справочной литературе наших дней прочно укоренилось неверное суждение: Кучин, мол, завоевал расположение Йона, поскольку выдал себя за немца. Вадим Витольдович в данном случае таковым не представлялся.

Как выяснилось впоследствии, такая тактика в работе с Йоном оправдала себя. Он многое рассказал в процессе общения с Питоврановым, Кучиным и со мной, а также с генерал-майором Коротковым, заместителем начальника внешней разведки, во время своего пребывания в Советском Союзе в августе — декабре 1954 года. Те отношения, которые сложились между нами и им, никак нельзя было назвать агентурными. Экс-президент ФВОК вел себя не как агент, он ни в коем случае не хотел им быть и, строго говоря, не был.

Более суток продолжались наши беседы в Карлсхорсте. Наконец, нам удалось убедить Отто Йона в том, что самым лучшим выходом из создавшегося положения остается политическое сотрудничество с нами. Он попросил встречи с Питоврановым и в беседе с ним, так сказать, официально подтвердил свое согласие. К сожалению, свое решение Йон принял слишком поздно. Время было упущено, и возвращаться в ФРГ ему было нельзя: его немедленно не только отправили бы в отставку, но и арестовали бы без лишних слов. Взвесив все это, главный контрразведчик Бонна остался в Восточном Берлине.

23 июля Йон наговорил на магнитофонную ленту первое сообщение, что он перешел в ГДР, попросил политическое убежище и мотивировал свой поступок. Оно немедленно ушло в эфир. Три недели после этого сообщения, взволновавшего буквально весь мир, мы с экс-президентом ФВОК тщательно готовили его пресс-конференцию. Генерал Питовранов на это время освободил меня от всех текущих дел отдела, чтобы я ни на что не отвлекался — только подготовка пресс-конференции.

Она состоялась 11 августа в Доме печати, располагавшемся на Фридрихштрассе, одной из центральных улиц Восточного Берлина. Послушать беглого президента ФВОК собралось более двухсот корреспондентов, представляющих средства массовой информации буквально со всего мира, особо много их было из США, Англии и обеих Германий. Вел пресс-конференцию председатель Комитета за единую Германию доктор Гирнус.

Незадолго до начала я доставил Отто Йона и его телохранителя в Дом печати. Он очень волновался, и я постарался успокоить его. Йон взял себя в руки и проследовал на сцену большого, битком набитого зала. Я скромно занял место в верхнем, самом заднем ряду: все действо было видно мне как на ладони. Доктор Гирнус представил собравшимся Йона и дал ему слово. Мой подопечный сделал блестящее примерно тридцатиминутное сообщение, в котором убедительно обрисовал мотивы своего неординарного шага и на конкретных примерах вскрыл некоторые секретные операции НАТО по ускорению милитаризации Западной Германии, препятствующие объединению двух немецких государств. Затем в течение часа, если не более, Йон удовлетворял любопытство «служителей пера и микрофона». Он не только устоял под градом острых, нелицеприятных, а иногда и провокационных вопросов, но дал точные, убедительные и уверенные ответы, не оставив места для сомнений, что он действительно по доброй воле примкнул к Комитету за единую Германию.

Наконец, Гирнус закрыл пресс-конференцию, но она совершенно неожиданно продолжилась за кулисами, куда прорвались главный репортер английской газеты «Дейли экспресс» Сефтон Дельмер и два американских корреспондента — Карл Робсон из «Ньюс кроникл» и Гастон Кобленц из «Нью-Йорк геральд трибюн». Ситуация осложнялась тем, что Дельмер хорошо знал Йона. Во время пребывания того в Англии нынешний «звездный репортер» служил в английской разведке и был начальником нашего подопечного. Я присоединился к этой пресс-конференции, что было совершенно логично, поскольку выступал в качестве советника по печати советского посольства.

Руководитель пресс-конференции доктор Вильгельм Гирнус спросил у Йона, согласен ли он на такое продолжение интервью? Тот ответил положительно. Все поднялись по лестнице на второй этаж, в почти пустой в этот час ресторан, где расположились за большим столом.

Могу засвидетельствовать, сколь трудно пришлось Отто Йону. Сефтон Дельмер без обиняков резко заявил, что он давно и хорошо знает нашего подопечного и поэтому не может поверить в то, что его бывший подчиненный добровольно встретился с советскими представителями в Восточном Берлине, а потом решил остаться там и попросил политическое убежище у властей ГДР. Йон однако хладнокровно дал убедительный ответ главному репортеру «Дейли экспресс». Голос экс-президента ФВОК звучал твердо, держался он уверенно. Трое опытных гангстеров пера пытались сбить с толку Йона, поколебать, смутить — все безуспешно! Он стоял как скала.

Наконец доктор Гирнус, который несколько затянул импровизированную пресс-конференцию, обратился к журналистам и сказал: он надеется, что доктор Йон удовлетворил их любопытство и что ему надо дать возможность отдохнуть.

Наш подопечный действительно был на пределе своих сил. Два с половиной часа непрерывно давать интервью и не байки рассказывать, а твердо, убедительно, находчиво обосновывать свою позицию — это не каждый вынесет…

Я отвез Отто Йона, до смерти уставшего от многочасового непрерывного нервного напряжения, в дом на Вальдоваллее в Карлсхорсте, где он обитал. Когда мы остались одни, доктор достал из бара бутылку любимого армянского коньяка, торопливо откупорил и осушил одним махом целый бокал. Не буду скрывать: я составил ему компанию, поскольку, как и он, был совершенно измотан.

 

Сокрушительный удар по ЕОС

Политические разоблачения главного охранника конституции боннской республики вызвали большое замешательство на Западе. Йон знал важные секреты атлантических союзников. А вдруг он их раскроет?

Чувство неуверенности охватило натовских лидеров. Они стали подозревать друг друга в нечестной игре. В первую очередь это относится к Франции, общественность и власти которой были глубоко возмущены и обеспокоены разведывательными операциями, проводившимися Бонном против Парижа, о чем сообщил на пресс-конференции главный западногерманский контрразведчик.

Шок, вызванный в странах Североатлантического блока, усилился после других акций, последовавших за пресс-конференцией в восточноберлинском Доме печати.

Известный парламентский деятель ФРГ, депутат бундестага Шмидт-Витмак попросил политическое убежище в ГДР и выступил перед журналистами с заявлением, разоблачающим боннские власти и западных союзников в активной деятельности по ремилитаризации Западной Германии и противодействии объединению двух немецких государств. За ним потянулись боннские политические деятели и чиновники рангом поменьше. Среди них был, например, подполковник Хайнц, начальник военной разведки, замаскированной под одно из подразделений ведомства Бланка, занимавшегося строительством новой западногерманской армии, которая вскоре начала называться бундесвером.

Сумятица на Западе еще более усилилась, когда в июле-августе 1954 года советские контрразведчики и их коллеги из ГДР провели две операции «Стрела» и «Весна». В результате «Организация Гелена» — предтеча Федеральной разведывательной службы ФРГ — и спецслужбы западных держав понесли чувствительные потери: были ликвидированы три геленовские резидентуры, четыре резидентуры американской разведки, пять — английской; арестованы 598 агентов, из них 221 американский, 105 английских и 41 геленовец; обезврежена большая группа боевиков, агитаторов и информаторов подрывных организаций, выпестованных западными спецслужбами: «Следственного комитета свободных юристов» и «Восточных бюро» политических партий ФРГ.

Дело Йона и сопутствующие ему акции резко снизили активность западных спецслужб против ГДР, Советского Союза и государств Варшавского договора. Они были вынуждены свернуть свою подрывную деятельность не только потому, что были обезврежены сотни их агентов. Уцелевшие шпионы, радисты-нелегалы и диверсанты, боясь, что их тоже выявят, сворачивали работу и, как говорится, ложились на дно или бежали в Западную Германию. От многих запланированных операций западным разведкам пришлось отказаться либо отложить до лучших времен.

Все это привело к тому, что французский парламент — Национальное собрание — отказался ратифицировать договор о Европейском оборонительном сообществе. Западноевропейский военный союз, с помощью которого Вашингтон собирался элегантно пристегнуть к НАТО Западную Германию с ее «демократизированным вермахтом» — его назвали бундесвером, — не состоялся.

Это был большой успех советской разведки. Дивиденды с дела президента ФВОК превзошли все ожидания. Правда, не все разделяют мою точку зрения. Три года назад московское издательство «Терра — книжный клуб» в серии «Секретные миссии» выпустило книгу «Поле битвы — Берлин. ЦРУ против КГБ в „холодной войне“». Ее авторы — два американца, Джордж Бейли, бывший директор «Радио Свобода», и Дэвид Мерфи, экс-шеф советского отдела ЦРУ, а также Сергей Кондрашев, бывший заместитель начальника внешней разведки КГБ, затем старший консультант Председателя КГБ по разведке и внешней политике, генерал-лейтенант в отставке. Они утверждают, что «в работе над книгой опирались на свои воспоминания и ряд уникальных, впервые рассекреченных документов КГБ и ЦРУ». Тут надо сказать, что если Дэвиду Мерфи и Джорджу Бейли есть что вспомнить: первый несколько лет был начальником берлинской оперативной базы ЦРУ, а второй руководил размещавшимся в Мюнхене подрывным радиоцентром, то Сергей Кондрашев недолго, в 1966–1967 годах, служил в Германии и к делу Йона, похоже, никогда отношения не имел.

Заметки на полях

Кондрашев Сергей Александрович (1923). Руководящий сотрудник советской внешней разведки. Генерал-лейтенант.

Родился в городе Сергиев Посад Московской области в семье служащего.

В 1944–1947 годах — референт-переводчик по работе с иностранными делегациями во Всесоюзном обществе культурных связей с заграницей (ВОКС).

1947–1951 годы — сотрудник Второго (контрразведывательного) управления МГБ СССР, заместитель начальника американского отдела.

В 1951 году переведен во внешнюю разведку, был заместителем начальника английского отдела Первого (англо-американского) управления Комитета информации при МИДе СССР. 1953–1955 годы — сотрудник лондонской резидентуры под прикрытием должности первого секретаря посольства СССР. 1957–1959 годы — заместитель резидента в Вене (прикрытие — первый секретарь советского посольства). С 1962 года — заместитель начальника отдела «Д» (дезинформация), затем в такой же должности в службе «А» (активные мероприятия). В 1968 году стал начальником немецкого отдела ПГУ, потом возглавил службу «А». В последующие годы занимал должности: заместитель начальника внешней разведки, заместитель начальника погранвойск по разведке, старший консультант Председателя КГБ СССР по вопросам разведки и внешней политике.

В 1992 году вышел на пенсию.

Кандидат исторических наук. Соавтор книги «Поле битвы — Берлин…» (1997 год — издания на английском и немецком языках, 2000 год — на русском).

Эта американо-российская троица бывших непримиримых противников, объединив после развала Советского Союза свои усилия и ловко манипулируя справками, полученными, по их словам, в архиве КГБ, пришла к заключению о незначительной пользе операции по выводу президента Федерального ведомства по охране конституции ФРГ Отто Йона в Восточный Берлин. И о том, что руководство КГБ осталось недовольным результатами проведенной акции, хотя заместитель начальника внешней разведки Александр Коротков, который много часов беседовал с Отто Йоном в сентябре-ноябре 1954 года, когда тот находился в Советском Союзе, старался вытянуть из него побольше оперативной информации. Тем не менее сообщения главного контрразведчика Бонна, так якобы считали главные шишки на Лубянке, послужили всего лишь подтверждением и проверкой сведений о Западной Германии, полученных внешней разведкой из других источников.

Это, конечно, не так. В деле Йона можно найти материалы (если подходить объективно и не занимать заранее предвзятой позиции), которые позволяют прийти к противоположному заключению: экс-президент ФВОК предоставил немало важной оперативной информации. Не буду голословным. В 1995 году немецкий политический еженедельник «Шпигель» опубликовал документы из дела Министерства государственной безопасности ГДР за № Р11263/56 — Отто Йон, полученные в свое время из КГБ СССР. Архив тайного ведомства восточногерманского государства в 1990 году, накануне объединения Германии, целиком или значительной частью попал в руки американской разведки, которая недавно вернула часть кладезя секретов германскому правительству. Так вот, опубликованные документы свидетельствуют, что экс-президент ФВОК выдал немало секретов своего ведомства и геленовской организации, которая в 1956 году превратилась в Федеральную разведывательную службу ФРГ.

Конкретно Йон назвал семерых резидентов и агентов своего ведомства в КПГ и одиннадцать агентов, внедренных в неофашистские и военизированные структуры, сообщил различные сведения об «Организации Гелена», а также о руководителях и некоторых операциях секретных служб США, Англии и Франции.

Этот перечень можно продолжить. Но то, что здесь сказано, убедительно подтверждает вывод: американо-русский авторский коллектив вольно или невольно старается преуменьшить эффект от реализации дела Йона. Ну, что касается бывшего цэрэушника Дэвида Мерфи и экс-шефа подрывного американского радиоцентра «Свободная Европа» — это понятно: им хочется принизить роль операции по выводу в ГДР главного контрразведчика Бонна, одной из значительных в «холодной войне». Операции, которую они, кстати сказать, проспали. Но совершенно непонятно, почему занял такую же позицию бывший руководящий сотрудник советской внешней разведки Сергей Кондрашев? Чем объясняется его близорукость? Об этом можно только гадать.

Руководство внешней разведки Российской Федерации дало положительную оценку делу Йона. Об этом черным по белому недвусмысленно сказано в 5-м томе «Очерков истории российской внешней разведки», а ведь этот труд подготовлен квалифицированными специалистами внешней разведки и издание его санкционировано директором СВР РФ.

Встречаются в американо-российском труде и другие несуразицы. Например, авторы выставили для обозрения совершенно неверный портрет главного контрразведчика Бонна. Они изобразили его слабовольной и нервической личностью, неуравновешенным, экзальтированным человеком, своего рода донкихотом. Все это не так. Чтобы сделать подобный вывод, надо было бы лично познакомиться с доктором Отто Йоном, побеседовать с ним, увидеть его в домашней жизни и в деле. Никто не мешал авторам сделать это. Наоборот, сам герой этой истории наверняка был бы рад дать интервью Бейли, Мерфи или Кондрашеву, или же всем трем сразу. Они этого не сделали. Спрашивается, почему? Чего они опасались?

Возникает также вопрос: почему Бейли, Мерфи и Кондрашев не побеседовали с бывшими сотрудниками советской внешней разведки и Главного разведывательного управления МГБ ГДР, которые занимались делом Йона, работали с экс-президентом ФВОК, охраняли и обслуживали его? Насколько мне известно, Кондрашев беседовал только с Питоврановым, который дал добро на проведение операции и контролировал ее от начала до конца. С Кучиным никто из авторов, к сожалению, говорить не мог: блестящий германист и талантливый оперативник в 1979 году переселился в мир иной. Слишком рано ушел из жизни и старший оперуполномоченный Шабров, который положил начало реализации дела Йона. Но, повторяю, и в Москве, и в Берлине можно было при желании найти ветеранов советской внешней разведслужбы и разведки МГБ ГДР, которые помогли бы авторам сделать их книгу точной, объективной, более живой и интересной.

Бейли, Мерфи и Кондрашев, безусловно, многое потеряли, ограничившись в основном использованием архивных материалов. Они возвели архив в сверхидола, которому поклонялись сами и заставили поклоняться читателей. Они пренебрегли законом исторической науки: занимаясь изучением какого-либо явления, эпизода, события, периода или целой эпохи, исследователь наряду с архивными документами должен обязательно привлекать мемуары и рассказы живых свидетелей, которые нередко более точны, объективны и меньше грешат ошибками и неточностями, чем многотомные архивные дела, а тем более справки по таким фолиантам.

Тогда бы Йон предстал как многоопытный политик, человек с твердым характером, упорно добивающийся своих целей, умеющий, когда нужно, избавляться от своих врагов или, если это выгодно, отступить и поторговаться. Какой же это донкихот? Да, доктор Отто Йон воевал, но не с ветряными мельницами, а с нацистами и неонацистами всех мастей, милитаристами и националистами-консерваторами, защищая демократические и либеральные ценности.

Нельзя не сказать и о том, что авторы с упрямством, достойным лучшего применения, утверждают: «Офицером КГБ, руководившим операцией, был Вадим Витольдович Кучин». Я ни в коей мере не хочу умалить его роль в деле Йона, она велика и значима, но должен ради истины пояснить: руководил ею генерал Евгений Питовранов, мой прямой начальник и высший шеф Вадима Кучина. Удивительно, но почему американо-российский авторский коллектив, в первую очередь Сергей Кондрашев, перу которого, безусловно, принадлежит большая часть очерка «Загадочное дело Отто Йона», прошли мимо этого непреложного факта? Ведь Питовранов, глава Инспекции по вопросам безопасности при Верховном комиссаре СССР в Германии, утвердил план многоходовой операции, взял на себя ответственность за ее проведение и контролировал каждый шаг автора этих строк, начальника западногерманского отдела, и Вадима Кучина, начальника разведывательного отделения в этом подразделении.

Вот как в действительности обстояло дело. А оно изложено в рассматриваемом нами американо-российском труде так, что читатели наверняка сочтут: эту операцию придумал и практически провел лишь подполковник Вадим Кучин. А ведь чтобы быть точным, Сергею Кондрашеву достаточно было посмотреть в архиве представления о наградах, которыми советское государство отметило участников операции после ее успешного завершения: там черным по белому прямо сказано, кто есть кто.

Кстати, о названии очерка. Авторы не смогли устоять против искушения окутать дело Йона дымкой «загадочности», полагая, что так они привлекут больше читателей. К подобному нехитрому приему с самого начала прибегли репортеры всех стран и мастей, когда стало известно об исчезновении главного контрразведчика Бонна. Тогда, как из рога изобилия, на страницы международных средств массовой информации посыпались эпитеты: «таинственное», «загадочное», «секретное» И тому подобное. Но что извинительно падкой на сенсации журналистской братии, недостойно многоопытных профессиональных разведчиков.

В действительности дело Йона, в общем-то, просто, как апельсин. Вот его суть. Президент ФВОК, недовольный канцлером Аденауэром, который безмерно потакал бывшим нацистским гражданским и военным деятелям и даже нацистским военным преступникам, а также проводил политику ремилитаризации Западной Германии и препятствовал объединению двух германских государств, по доброй воле решил тайно встретиться с советскими представителями в Восточном Берлине, чтобы обсудить с ними вопрос о совместных действиях на политической арене. Входе обсуждения, поняв, что его борьба против засилья неонацистов и милитаристов в боннской республике бесперспективна, он после нелегкого раздумья решил остаться в ГДР и принять активное участие в конкретных мероприятиях по быстрейшему воссоединению Германии и созданию нового демократического и нейтрального немецкого государства.

Первые полгода все складывалось так, как задумал Йон. Но затем обстановка изменилась. Москва пересмотрела свой план объединения двух германских государств, взяв курс на укрепление социалистического строя в ГДР.

Экс-президент ФВОК убедился, что ни советским властям, ни гэдээровским он уже не нужен. Отто Йон страдал от одиночества в чуждом ему восточногерманском обществе. И он решил вернуться на Запад, где осталась его семья (жена отказалась переехать в «первое на немецкой земле государство рабочих и крестьян»), надеясь, что боннская юстиция не осудит его жестоко, так как он действовал в интересах своей немецкой родины и народа. Вот и все. Какие здесь «тайны» и «загадки»? Другое дело, что Отто Йон после ареста в ФРГ, желая смягчить свою участь, придумал версию о похищении его в Западном Берлине 20 июля 1954 года агентами КГБ. И до своей кончины в марте 1997 года упорно придерживался этой выдумки. Он, кстати, проявил совсем не донкихотский характер и сбил с толку немало журналистов, историков и исследователей спецслужб.

Боюсь, что я уже порядком надоел читателям, разбирая просчеты авторов книги «Поле битвы — Берлин…». Поэтому в заключение хочу сказать только то, что очерк о деле Отто Йона грешит многими ошибками и неточностями, которые, безусловно, снижают впечатление от всего материала.

Начну с того, что книга воспоминаний экс-президента ФВОК носит название не «Через две границы», а «Я дважды возвращался на родину». Мелочь, скажете, переводчик подвел, бывает… Так-то оно так, только смысл всей истории представляется совсем в другом свете.

На странице 230 упомянуто, что автор этих строк в интервью немецкой телекомпании ЦДФ в 1993 году оспаривал то, как генерал Питовранов рассказывал режиссеру этого же телецентра о встрече с Отто Йоном в Восточном Берлине. Хочу заверить читателей: я никогда не перечил тому, что мой бывший начальник рассказывал журналистам о деле главного контрразведчика Бонна, в том числе и об этом эпизоде.

На этой же странице приводится отрывок из моего интервью, где говорится: «Джон прибыл к нам в Восточный Берлин добровольно…» Так-то оно так, только я никогда не называл Отто Йона на английский манер Джоном. Откуда взялась эта выдумка?

Далее, на странице 231 авторы с присущим им апломбом сообщают, что «Чернявский был назначен в берлинский аппарат под дипломатическим прикрытием и из Чернявского стал Черновым». Должен заметить, что я никогда не работал в Берлине под дипломатическим прикрытием и не менял своей фамилии. Как Чернов я выступал перед агентурой.

Чуть дальше, на странице 234 утверждается, что после Гагры Йона «отправили в Москву, где им занялся Чернявский…» На самом деле я с экс-президентом ФВОК в Москве не работал. Пока Йон находился в Советском Союзе, я оставался в Берлине, а потом был на отдыхе в Крыму. С ним я продолжил работу, когда он вернулся в декабре в ГДР, вплоть до своего отъезда в Москву в июне 1955 года.

И еще одна неточность. На странице 233 есть такой пассаж: «Максимум усилий было приложено, чтобы скрыть участие (в пресс-конференции, состоявшейся в восточно-берлинском Доме печати 11 августа 1954 года. — В. Ч.) КГБ, и только Йон знал, что советский „дипломат“, постоянно присутствовавший и все время молчавший, — не кто иной, как Чернявский, то есть Чернов».

В действительности с начала операции до конца Йон был уверен, что я являюсь представителем советского Министерства иностранных дел. Впервые, к своему удивлению, он узнал, что я бывший сотрудник внешней разведки, только во время приезда в Москву в 1993 году в составе съемочной группы немецкой телекомпании ЦДФ.

И еще один неприятный ляп, связанный с последним эпизодом. Упоминая об этой телесъемке, авторы пишут об участии в ней «восьмидесятисемилетнего» Отто Йона, хотя ему на самом деле тогда исполнилось восемьдесят четыре года.

Список неточностей, недомолвок и ошибок можно было продолжить. Но не буду больше утомлять читателей разбором этого, в общем-то, полезного материала. Авторы наверняка сделали бы его более убедительным и объективным, если бы в работе над ним использовали воспоминания еще здравствовавших участников этого интересного дела…

 

Бегство без преследования

И последнее: попытаюсь объяснить, почему доктор Отто Йон решил вернуться на запад. Роль немецкого патриота, пожертвовавшего своими карьерой и благополучием, насколько я мог убедиться, импонировала бывшему президенту ФВОК. Однако примерно через год после памятной встречи с советскими представителями в Вайсензее он убедился: советское правительство фактически ничего не делает для реализации своего плана объединения Германии. Его отчаянный поступок, направленный на то, чтобы сдвинуть с места дело воссоединения, был использован Москвой лишь в качестве мощного удара по Европейскому оборонительному сообществу. Не успев родиться, оно распалось. Процесс милитаризации ФРГ застопорился. Правда, ненадолго.

Вашингтон решил больше не церемониться и вопреки возражениям некоторых государств Североатлантического пакта настоял на прямом приеме ФРГ в НАТО в качестве равноправного члена. Это случилось 5 мая 1955 года. Боннская республика приобрела также с названной даты полный суверенитет.

Видимо, после этого Кремль охладел к идее объединения Германии. Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев взял курс на строительство социализма в Германской Демократической Республике и мирное сосуществование двух немецких государств. Поэтому Йон перестал представлять интерес для советских властей. Московские «друзья» попытались пристроить Йона к своим восточно-немецким «младшим братьям». Но он с самого начала не хотел иметь дела с ними. Бескорыстный борец за единство Германии почувствовал себя обманутым.

Наша служба в Берлине не раз информировала Лубянку, что Отто Йон подавлен таким оборотом дела. Он чувствует себя обиженным и может неожиданно совершить какой-нибудь нежелательный поступок. Не таясь, он стал говорить о том, что хочет вернуться на запад. Однако это уже никого не интересовало. Тогдашний Председатель КГБ генерал армии Иван Серов не разделял наших опасений. «Что ж, коли хочет — пусть уходит. Мы не будем его задерживать», — был ответ «чекиста № 1».

Заметки на полях

Серов Иван Александрович (1905–1990). Один из руководителей советских органов государственной безопасности и военной разведки. Имел звание генерала армии, был Героем Советского Союза.

Родился в деревне Афимская Сокольского района Вологодской области.

В 1928 году окончил Ленинградское военное училище. Служил в войсках командиром взвода, батареи, был начальником штаба полка. 1935–1939 годы — слушатель Военной академии имени М. В. Фрунзе. По окончании направлен в систему НКВД СССР; служил заместителем начальника, а потом начальником Главного управления рабоче-крестьянской милиции. С июля 1939 года — начальник Второго отдела и заместитель начальника ГУГБ НКВД СССР. С октября того же года — нарком внутренних дел Украинской ССР. Февраль 1941 года — первый заместитель наркома госбезопасности СССР. В 1944 году участвовал в депортации народов Кавказа, Калмыкии и крымских татар.

1941–1954 годы — заместитель и первый заместитель наркома (министра) внутренних дел СССР. 1954–1958 годы — Председатель КГБ при Совете Министров СССР. В 1958–1963 годах — начальник ГРУ Генштаба Советской армии.

В октябре 1961 года был арестован англо-американский шпион, сотрудник ГРУ полковник Олег Пеньковский. Серова обвинили в том, что он помог предателю вторично устроиться на службу в ГРУ, а жена и дочь Серова при пребывании в Лондоне в качестве туристок опекались Пеньковским и принимали его услуги. «За потерю политической бдительности и недостойные проступки» Серов был разжалован в генерал-майоры, лишен звания Героя Советского Союза и правительственных наград. Его перевели в Ташкент на незначительную должность помощника командующего Туркестанским военным округом, а потом в таком же качестве в Приволжский военный округ. В 1965 году Серова за грубые нарушения законности во время службы в органах НКВД-КГБ и злоупотребления, допущенные за время пребывания в Германии, исключили из КПСС.

Как только Серову исполнилось шестьдесят лет, его уволили по болезни на пенсию. Умер он в качестве военного пенсионера, лишенного всех наград и званий (кроме воинского звания) в 1990 году.

Так определилась дальнейшая судьба Отто Йона. 12 декабря 1954 года он ускользнул от своих охранников-телохранителей в трехстах метрах от секторальной границы в районе Бранденбургских ворот. В нескольких десятках шагов Йона ожидал автомобиль «форд», принадлежавший его приятелю, датскому журналисту Хенрику Бонде-Хендриксену. За рулем сидел сам хозяин машины.

И как только за Йоном захлопнулась дверца, он рванул с места. Через несколько минут беглецы достигли секторальной границы. Восточноберлинский полицейский, махнув рукой, беспрепятственно пропустил машину с датскими номерными знаками и надписью «Пресса» на ветровом стекле.

Бегство на Запад удалось, но это было бегство без преследования.

 

«Не могу умереть предателем!»

Йон на самолете быстро добрался до Кельна, но через несколько дней был арестован. Ордер на арест, подписанный генеральным прокурором, давно ожидал его. Об этом мы не раз предупреждали бывшего главного контрразведчика Бонна и в Восточном Берлине, и в Москве. Однако он не послушал, надеясь на то, что беспристрастный и независимый суд по ту сторону Эльбы без труда разберется в его деле и отведет выдвинутое против него федеральной прокуратурой тяжкое обвинение в предательстве и выдаче государственных секретов. Был у него и такой расчет: судебные власти примут во внимание все полезное, что он сделал ради воссоединения Германии. К сожалению, Йон и на этот раз ошибся.

Боннский суд не сделал Йону никаких скидок. Более того, он получил максимальный срок тюремного заключения — четыре года, больше, чем запросил государственный обвинитель, в два раза. Дело в том, что западногерманские суды были заполнены судьями, большей частью служившими при гитлеровском режиме. И, конечно, бывшие нацисты в судебных мантиях, с ностальгией вспоминавшие время Третьего рейха, с удовольствием воспользовались случаем отыграться на Йоне.

Правда, бывший главный контрразведчик Бонна не отсидел своего срока. Через два года по амнистии он вышел из тюрьмы и сразу же начал хлопотать о своей реабилитации. До начала девяностых годов Отто Йон четырежды подавал апелляцию, и каждый раз судебная власть отказывала ему: он никак не мог найти свидетелей, которые убедительно показали бы, что в июле 1954 года президент ФВОК был похищен агентами КГБ в Западном Берлине и в бессознательном состоянии доставлен в советский сектор города.

Но Йон не сдавался. «Не могу умереть предателем». Эти слова бывшего главного контрразведчика Бонна определили главную цель его дальнейшей жизни. Поглощение капиталистической Федеративной Республикой Германии «первого на немецкой земле социалистического государства рабочих и крестьян» в 1990 году и распад Советского Союза в 1991-м придали ему новые силы. За два-три года Йону удалось существенно изменить немецкое общественное мнение в свою пользу. Телережиссер Фрёдер стал снимать ленту, которая должна была подкрепить версию экс-президента ФВОК о его похищении агентами КГБ. Съемочная группа, в составе которой находился Йон, прибыла в Москву в августе 1993 года. Фрёдер взял интервью у нескольких бывших сотрудников внешней разведки КГБ. Но только двое из них входили в немногочисленную группу планировщиков и исполнителей операции — генерал Питовранов и автор этих строк.

Кучина, Шаброва и моего заместителя полковника Константина Горного, который провел несколько бесед 21 и 22 июля 1954 года с Йоном, когда тот остался в Восточном Берлине, к сожалению, уже не было в живых. Генерал Коротков, работавший с экс-президентом ФВОК, когда тот находился в сентябре — ноябре 1954 года в Советском Союзе, тоже переселился в мир иной. Остальные участники съемок непосредственного отношения к операции не имели и Йона никогда не видели.

Во время пребывания на съемках в Москве Отто Йон дважды встречался со мной. Он настойчиво пытался убедить меня выступить свидетелем в пользу его версии. Экс-президент ФВОК настолько уверовал в свою выдумку, что потерял представление о реальных событиях, происшедших 20 июля 1954 года. Я пытался убедить его, что он ошибается и что это уже мешает пересмотру его дела в высших судебных инстанциях объединенной Германии. Но Йон остался при своем мнении и, по всему видно, заподозрил меня в том, что я что-то недоговариваю.

Возвратившись в Германию, Отто Йон в 1994–1995 годах прислал мне несколько писем, в которых продолжал настойчиво уговаривать изменить позицию по его делу. Думаю, что мои ответы представят интерес для читателей. Поэтому приведу два отрывка из них.

Москва, 23 мая 1994 года.

«Господину доктору Отто Йону

Хоэнбург А-6080 Игл-Тироль

Австрия

Телефон: Инсбрук 77 293

Дорогой Отто!

Я прекрасно понимаю, что вам хотелось бы снять с себя клеймо „предателя“, которое без всякого основания, совершенно несправедливо поставила на вас „бундесфемида“. Поэтому в интервью, которое взял у меня в Москве г-н Фрёдер, я старался максимально объективно и правдиво изложить „дело Йона“, наделавшее такой шум в далеких пятидесятых годах. Не знаю, почему вы считаете, что я что-то недосказал, скрыл. Смею заверить, что я изложил г-ну Фрёдеру все, как было. И лишь смогу снова повторить то, что сказал. Это полная правда и добавлять к ней мне нечего.

Я сожалею, что действительность разошлась с вашей версией. Доктор Вольгемут не подсыпал вам никаких сильнодействующих средств и не привозил вас без сознания в Восточный Берлин, где проходила первая встреча. Он не получал от нас никаких указаний на сей счет.

Он доставил вас в добром здравии и в полном сознании, выполнив свою роль посредника. Кстати, тогда, 20 июля 1954 года, для него стало полной неожиданностью, когда ему объявили, что вы остаетесь в Восточном Берлине. Вольгемут пребывал некоторое время в сильном замешательстве, а потом, придя в себя, заявил, что ему в таком случае придется тоже остаться, так как он не может возвращаться в Западный Берлин без вас: на него сразу же падет подозрение, что он будто бы „способствовал похищению“.

На самом деле, „похищения“, как вы это написали в своей книге, не было. Вы приехали в Восточный Берлин с Вольгемутом добровольно. Так же добровольно вы вступили в переговоры с советскими представителями.

Главную роль сыграло то опьянение, в котором вы оказались к концу беседы. Протрезвели вы, как мне помнится, спустя почти сутки. Это обстоятельство советские представители использовали, чтобы заставить вас согласиться на политическое сотрудничество. (От агентурного вы категорически отказались.) После долгих колебаний вы пошли на это и продиктовали на магнитофонную пленку свое первое заявление, которое было передано по радио.

Вот так обстояли дела.

Я буду рад, если мое свидетельство поможет вам в ваших юридических хлопотах…»

И второе письмо от 22 февраля 1995 года:

«…Я готов оказать вам помощь, чтобы установить истину и снять пятно с вашей репутации. Я могу встретиться с вами или вашим доверенным лицом в Москве и вновь повторить все, что знаю о вашем деле (мое свидетельство, само собой понятно, будет заверено в нотариальном порядке), если это поможет вашей полной реабилитации.

2. Но мне хочется подчеркнуть слова „если это поможет“. Ведь в моем свидетельстве вряд ли будет что-то новое, что отличается оттого, что я изложил господину Фрёдеру. Оно просто не может быть иным, ибо в своем материале я рассказал без утайки все, что случилось с вами в далеком 1954 году. Это истинная правда. Выдумывать что-либо, лишь бы подкрепить ключевой момент вашей версии — Вольгемут усыпил вас в Западном Берлине, доставил в бессознательном состоянии в Восточный, где сдал представителям КГБ, — я не хочу. Хватит лжи, мне пришлось, к сожалению, слишком много иметь с нею дело в моей жизни, и я сыт ею по горло…

З. Разделяю ваше мнение, что большинство бывших сотрудников КГБ, свидетельства которых зафиксированы в фильме господина Фрёдера, мало знакомы с вашим делом. Действительно, они не принимали фактически никакого участия в нем. Они что-то слышали, что-то читали — и только. С делом во всех деталях от начала до конца были знакомы Вадим Кучин, которого, к сожалению, уже нет, оперативный сотрудник Шабров (он тоже давно умер), работавший с Вонзигом и Вольгемутом. Ну и, естественно, наш тогдашний шеф генерал Питовранов. Мой заместитель Константин Горный — он почему-то привлек ваше пристальное внимание — фигура эпизодическая. Непосредственное отношение к вашему случаю он не имел. Его привлекли лишь для первых опросов, как крупного специалиста по контрразведке, когда вас привезли в Карлсхорст. Горный скончался уже много лет назад…

5. Я еще раз хочу засвидетельствовать, что вы никогда не были агентом КГБ… Вы действовали как политик, озабоченный судьбой вашего разделенного Отечества. Ваши действия были продиктованы стремлением к быстрейшему объединению Западной и Восточной Германии в едином, миролюбивом, демилитаризованном, антифашистском, демократическом государстве, нейтральном по отношению к североатлантическому и советскому блокам. Собственно говоря, сорок лет назад вы делали то, чем занимался канцлер Коль и его сподвижники в 1989–1990 годах.

Ваша позиция заслуживает глубокого уважения. Поэтому я и мои коллеги, как, впрочем, и все непредубежденные и здравомыслящие люди в Германии, считали вас настоящим немецким патриотом и глубоко порядочным человеком…»

Фильм режиссера Фрёдера вышел на телеэкраны в 1995 году. Он оказался весьма слабым, неточным, неубедительным. Многие эпизоды и тексты выступлений участников были искажены. Режиссер всеми силами старался показать, что сотрудники КГБ специально завлекли президента ФВОК в Восточный Берлин. Но доказательств у него явно не хватило, и он нередко прибегал к натяжкам в изображении отдельных сцен.

В общем, фильм не произвел впечатления на немецкие судебные власти, как и неубедительные свидетельства, вроде того, что сделал бывший советский посол в ФРГ, а затем секретарь ЦК КПСС при Горбачеве Валентин Фалин, о котором читатель уже знает. В 1995 году Верховный суд в пятый раз отказался удовлетворить прошение экс-президента ФВОК о реабилитации за отсутствием доказательств. «Все равно стану бороться дальше изо всех сил, — решил Отто Йон. — Я никого не предал и не нанес ущерба своей родине!»

И восьмидесятипятилетний старик принялся в шестой раз оформлять просьбу о пересмотре своего дела. Но время взяло свое. Отто Йон простился с жизнью в марте 1997 года.

Если вдумчиво разобраться в «афере Йона» с точки зрения нашего времени, то можно понять бывшего главного контрразведчика Бонна, когда он доказывает, что не нанес вреда своей родине. Говоря о ней, Отто Йон, конечно, не имел в виду послевоенную боннскую республику, созданную в сентябре 1949 года усилиями оккупационных западных держав вопреки воле немецкого народа.

Этому государству экс-президент ФВОК не служил: он всячески боролся против него, против режима федерального канцлера Аденауэра и его камарильи, открывших дорогу к власти бывшим нацистам и гитлеровским милитаристам. Да, он выдал советской разведке несколько десятков агентов своего бывшего ведомства. Но они служили не интересам его новой, демократической и нейтральной Германии. Ее тогда еще просто не существовало.

Йон нанес чувствительный удар по «Организации Гелена». Но эта разветвленная разведывательная структура фактически не была немецкой. Ее создали американские спецслужбы в 1946 году на их деньги и под их контролем. Ее можно назвать гигантской заокеанской резидентурой, которая вела подрывную деятельность против советских войск в Германии, СССР, а затем ГДР и государств Варшавского Договора.

С помощью Йона было выявлено несколько десятков американских, английских и французских шпионов. Были ли при этом затронуты интересы немецкого народа? Абсолютно нет! Граждане боннской республики, которым осточертел оккупационный режим, могли только приветствовать ослабление жесткой хватки западных держав. Вот почему прав был истинный немецкий патриот и либерал Отто Йон, когда он утверждал, что не нанес ущерба Германии.

Дело Йона — это не просто разведывательная или контрразведывательная операция. Это прежде всего крупная подрывная политическая акция, нанесшая чувствительный удар по планам Вашингтона, Лондона, Парижа и Бонна, по их авторитету, затормозившая, правда, на короткий срок, милитаризацию Западной Германии и подорвавшая влияние НАТО. К сожалению, тогдашний твердолобый и узкомыслящий Председатель КГБ генерал армии Иван Серов не понял этого. Вот почему и появляются в наше время архивные справки о том, что руководители ведомства государственной безопасности были недовольны результатами операции по делу Йона, Зато политики, работавшие в ЦК КПСС, дали ей высокую оценку. Это следует хотя бы из того факта, что именно цековские работники настояли на награждении участников операции высокими правительственными наградами вместо менее важных, которыми хотел ограничиться глава КГБ.

«Афера Йона» опередила свое время почти на десяток лет. Такие акции стали проводить в начале шестидесятых годов прошлого века вначале отдел «Д», а затем служба «А» — структуры так называемых «активных операций» внешней разведки. И самого доктора Йона следует рассматривать в другом ракурсе. Он — честный немецкий патриот, сумевший храбро сделать решительный шаг, чтобы дать ход конкретным мероприятиям по объединению двух германских государств, возникших в условиях «холодной войны». Отто Йон — не предатель, не шпион, занимавшийся дурно пахнущим ремеслом ради денег, карьеры или мести. Он — либерально мыслящий человек, стремившийся создать лучшее будущее для своего народа и родины.

Почти сорок лет он боролся с боннскими, а затем общегерманскими судебными властями за отмену несправедливого приговора. Пять (!) раз подавал бывший главный контрразведчик апелляции в высшие судебные органы — и все безрезультатно. Смерть застала его в австрийском Инсбруке семь лет назад, когда он готовился к очередному судебному действу.

Ярлык предателя, наклеенный боннскими властями на доктора Отто Йона, к глубокому сожалению, остался на нем и в потустороннем мире. Первопроходец объединения Германии не заслуживает такой участи.

 

 

Следственный эксперимент на улицах столицы

Сумрачным утром 2 ноября 1962 года около половины девятого на остановке у гостиницы «Украина» из битком набитого служивым людом автобуса вывалился высокий, худощавый мужчина. Раскрыв большой черный зонт, — дождь зарядил еще с ночи, — он быстрым шагом двинулся по направлению станции метро «Кутузовская». Ни дать ни взять пунктуальный, средней руки советский чиновник торопился ровно в девять часов занять свое место в каком-либо из учреждений, расплодившихся в этом деловом квартале.

Вдруг незнакомец замедлил шаг, и, подойдя к осветительному столбу, к которому была прикреплена вывеска «Остановка „Завод им. Бадаева“. Троллейбус № 39, автобус № 107, 116», остановился. Прикрывшись зонтом, быстро провел по шершавой поверхности заранее зажатым в левом кулаке карандашом. На столбе осталась заметная черная линия. Через несколько мгновений незнакомец снова энергично зашагал, затем свернул в арку ворот, оказался во дворе большого дома и исчез. Но в девять тридцать его можно было снова обнаружить у гостиницы «Украина».

Он занял телефонную будку и набрал номер Г-3–26–94. На другом конце ответили: «Дэвисон». Услышав фамилию, звонивший нажал на рычаг и прервал связь. Спустя секунду, снова набрал тот же номер. Когда Дэвисон отозвался, незнакомец опять спокойно повесил трубку. И в третий раз набрал номер, но услышав ту же фамилию, не стал разговаривать, а молча водрузил трубку на место.

Затем незнакомец вызвал другого абонента — Г-3–26–87. Там ответили: «Монтгомери». Он повесил трубку, после чего, повторив подобную манипуляцию два раза, вышел из телефонной будки и смешался с толпой иностранных туристов, высыпавших из подъехавшего к гостинице автобуса.

Через тридцать минут у столба на остановке «Завод им. Бадаева» появился помощник военно-воздушного атташе США Алексис Дэвисон и осмотрел метку. А спустя шесть часов в подъезд дома № 5/6 по Пушкинской улице зашел мужчина, который изъял из тайника, устроенного за отопительной батареей, спичечную коробку, в которую было вложено шпионское донесение.

Этого субъекта прямо здесь же задержали сотрудники советской контрразведки и доставили для выяснения личности в управление милиции. Там он предъявил документ, удостоверяющий, что является сотрудником посольства США Ричардом Карлом Джекобом. Американский вице-консул, приглашенный на разбирательство, засвидетельствовал личность задержанного и после рутинных формальностей забрал его с собой: попавший впросак сотрудник разведки Вашингтона пользовался правом дипломатической неприкосновенности.

А куда делся незнакомец, который поставил условную метку на столбе и затем произвел условные звонки по двум телефонам, установленным в квартирах американских дипломатов в доме № 18 по Кутузовскому проспекту? Ведь это был наверняка тот шпион, за которым охотились контрразведчики (звонки же означали, что он заложил свое донесение в тайник). Оказывается, нет. Тогда на улицах столицы Советского Союза проводился следственный эксперимент. Роль американо-английского агента старательно разыграл сотрудник КГБ. А настоящий шпион уже десять дней сидел за решеткой и давал правдивые показания, чем воспользовались на Лубянке: в расставленную ловушку угодили сразу трое цэрэушников, прикрывавшихся дипломатическими должностями. Этим шпионом был Олег Пеньковский, полковник Советской армии, кадровый разведчик, служивший в Главном разведывательном управлении (ГРУ) Генштаба Вооруженных Сил СССР.

 

Как становятся предателями?

Как могло случиться, что боевой офицер, участник Великой Отечественной войны, награжденный пятью орденами и восемью медалями, прослуживший в Советской армии четверть века, нарушил присягу, преступил законы государственные и нравственные и стал изменником, предателем, тайным агентом английской, а затем и американской разведок?

В многочисленных материалах, опубликованных в советской печати сорок лет назад, когда шел судебный процесс над Пеньковским, невозможно найти удовлетворительный ответ на этот вопрос. Почему? Ну хотя бы потому, что репортерам строжайше запретили упоминать: предатель почти полтора десятка лет служил в ГРУ Генштаба, а немалая должность, которую он занимал в момент ареста, — заместитель начальника иностранного отдела управления внешних сношений Государственного комитета по научно-исследовательским работам (ГКНИР) Совета Министров СССР — являлась для него удобным прикрытием. Советские журналисты вынуждены были с самого начала лгать и выкручиваться, тогда как за пределами коммунистической империи и ее сателлитов все прекрасно знали, кто на самом деле Пеньковский. Непреложный факт, что он — не рядовой сотрудник разведывательной организация Генштаба, держался в секрете фактически лишь от нашего народа и населения социалистического лагеря. Глупо, конечно, но это был неуклюжий шаблон тогдашней коммунистической пропаганды, наносивший ущерб в первую очередь самому кремлевскому режиму. Но что делать — так было, а из песни слова не выкинешь.

Перед началом процесса создали специальную пресс-группу, которая работала в здании Верховного суда СССР на улице Воровского, где шло разбирательство. В нее вошли ответственные сотрудники Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС, КГБ, ГРУ и Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР. Руководил группой заместитель заведующего агитпропом Анатолий Егоров, ставший впоследствии действительным членом Академии наук СССР, директором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

Все советские журналисты, освещавшие процесс, были обязаны получать здесь разрешение на публикацию своих материалов. Цензурировали строго. Нередко статьи «заворачивались» или подвергались большим сокращениям. В общем, пишущей братии работы хватало. Читателям старались навязать давным-давно выработанный партийной пропагандой стереотип: раз изменник, предатель, шпион — значит, растленный тип, предавший Родину из самых низменных побуждений — деньги, женщины, выпивка, всякие извращения человеческой натуры…

Кстати, сам Пеньковский участвовал в создании такого представления о себе. Во время следствия он показал: «…я являлся носителем многих недостатков — был завистлив, себялюбив, тщеславен, имел карьеристские тенденции, любил ухаживать за женщинами, имел женщин, с которыми сожительствовал, ходил по ресторанам, словом, любил легкую жизнь. Все эти пороки подточили меня, и я сорвался… стал негодным человеком и предателем». И во время судебного процесса от своих слов не отказался.

Такую позицию подсудимого можно объяснить скорее всего тем, что следствие провело с ним соответствующую работу. Я не исключаю, что Пеньковскому в той или иной форме дали понять: будешь, мол, сотрудничать со следователями, это учтут при вынесении приговора и, возможно, смягчат наказание. Вот он и стал не только давать правдивые показания, но и интерпретировать некоторые моменты в том направлении, которое было выгодно властям, особенно в пропагандистском плане.

К слову сказать, на процессе Пеньковский держался достойно: не юлил, не выкручивался, не пытался разжалобить, полностью признал свою вину. На вопросы отвечал спокойно, по-военному четко и кратко. Всегда был подтянут, собран. Я был на всех заседаниях с 7 по 11 мая 1963 года, кроме одного, закрытого, на которое представителей средств массовой информации не пустили, и могу это засвидетельствовать. И даже когда объявили приговор — смертная казнь через расстрел, — ни один мускул не дрогнул на его лице. Он не сделал ни одного жеста. И только сильно побледнел.

Нет, с этим полковником все было не так просто, как пытались тогда изобразить в советской прессе. Да и в зарубежной тоже. Конечно, он любил хорошо пожить, не чурался и обильного застолья. Не был равнодушен и к слабому полу. Но все это, как я могу судить, в допустимых границах. И, безусловно, не эти человеческие слабости или пусть даже пороки толкнули его на измену.

Что же тогда? Деньги? Пытались мотивировать и этим. Но когда объективно, по правде разобрались, то выяснилось: Пеньковский не испытывал низкопоклонства перед золотым тельцом. Во всяком случае, ни от англичан, ни от американцев он не получил сколько-нибудь крупных денежных сумм за секретные сведения. Были, правда, подарки и оплата счетов за купленные вещи во время командировок в Лондон и Париж. Но все это мелочи. Была договоренность о выплате денежного содержания, исходя из ежемесячного оклада в две тысячи долларов, когда Пеньковский окажется на Западе после выполнения своей миссии в СССР, и вознаграждение за прошлую шпионскую деятельность из расчета тысяча долларов в месяц. Даже учитывая, что сорок лет назад американская денежная единица была куда полновеснее, чем в наше время, все равно надо признать, что шпион должен был получить довольно скромную плату за великий страх.

Правда, следствие зафиксировало эпизод, когда в один из приездов в Москву сотрудник «Сикрет интеллидженс сервис» Гревилл Винн, выполнявший роль связника между шпионским центром в Лондоне и агентом Янгом (такая кличка была присвоена Пеньковскому в СРС), передал последнему три тысячи рублей. Но тот фактически ничего не израсходовал на себя, а распорядился деньгами следующим образом: четыреста рублей потратил на угощение своего британского связника Винна, шестьсот — на приобретение ювелирных изделий в подарок английским разведчикам и две тысячи вернул назад.

В общем, с Пеньковским было не все так просто и прямолинейно, как это пыталась представить советская печать. Впрочем, и западная, публикуя материалы с противоположным знаком, в принципе, тоже не блистала глубоким и объективным освещением всей этой шпионской истории.

Пишу не голословно, а основываясь на всестороннем и детальном анализе объемистого следственного дела, с которым мне удалось познакомиться перед началом судебного процесса. Как это произошло, сейчас расскажу. Тут нет большого секрета: ныне уже раскрыты куда более важные государственные тайны.

Служба «А» КГБ СССР, занимавшаяся активными мероприятиями — в основном это были дезинформационные акции в зарубежных средствах массовой информации, — на сей раз разработала проект пропагандистской поддержки открытого судебного процесса над Пеньковским. Суть заключалась в том, чтобы еще до начала суда были написаны убедительно аргументированные статьи по этому делу, обращенные специально к читателям разных стран и географических районов. На профессиональном языке их называли «направленными материалами на Западную Европу или Африку, на США или Индию» и так далее. При этом учитывались образ мышления, нравственные ценности, национальные особенности, психология населения того или иного государства или региона.

Так вот, эти материалы нужно было предложить газетам и информационным агентствам в тот день, когда в Москве начнется первое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР. Расчет был прост. Иностранные корреспонденты, аккредитованные на процессе, сумеют послать первые репортажи лишь через несколько часов, когда объявят первый перерыв. А туг значительно раньше представители советского агентства печати «Новости» прямо на месте предложат свои статьи и фотографии вещественных доказательств и участников эпизодов дела. Мало кто из редакторов удержится от соблазна пустить в ход такие материалы.

Распространялись статьи по каналам внешней разведки КГБ. До начала суда их с дипломатической почтой разослали в резидентуры при советских посольствах в двух десятках стран. И утром 7 мая, когда члены судебного присутствия, возглавляемого генерал-лейтенантом юстиции Виктором Борисоглебским, вошли в зал заседаний Верховного суда СССР, сотрудники советских диппредставительств, поднятые по срочной шифровке, которая поступила с Лубянки, уже носились по редакциям газет и журналов стран своего пребывания и предлагали материалы о деле Пеньковского.

В ту пору я был заместителем главного редактора Главной редакции политических публикаций (ГРПП) АПН. Но эта вывеска прикрывала рабочий аппарат Службы «А» — полсотни журналистов и референтов, которые, как на конвейере, выпускали статьи, комментарии, обзоры, брошюры и даже книги, написанные по разработанным в дезинформационном центре внешней разведки тезисам. Мне дали в помощь двух опытных журналистов-международников и поручили срочно подготовить материалы по делу Пеньковского. В нашу группу вошел также фотокорреспондент, запечатлевший на пленке вещественные доказательства.

Мы отправились в Военную коллегию Верховного суда СССР и принялись внимательно изучать следственное дело. С соблюдением, конечно, строжайшей секретности.

Времени было в обрез, но все успели, и примерно за десять дней до начала процесса подготовленные нами и одобренные начальством материалы были разосланы по зарубежным точкам внешней разведки.

Вот как я узнал всю (или почти всю) подноготную о Пеньковском. Но, понятно, изложить ее правдиво и объективно в своих статьях тогда было невозможно. Попытаюсь это сделать сейчас.

 

Взлет и падение

Олег Пеньковский начал армейскую службу в 1937 году, отмеченном кровавой расправой Сталина над маршалом Тухачевским и другими выдающимися военачальниками, массовыми репрессиями над командно-начальствующим составом РККА. Но это мало волновало восемнадцатилетнего выпускника средней школы. У него были свои заботы: какое занятие избрать себе в жизни.

Он останавливается на военной профессии и поступает в Киевское артиллерийское училище. Нельзя сказать, что Пеньковский сызмальства мечтал о карьере армейского офицера. Скорее его выбор был продиктован трудными семейными обстоятельствами: не было средств, чтобы учиться в институте. Отец умер от сыпного тифа во Владикавказе (здесь родился и Олег) в 1919 году, когда сыну было всего шесть месяцев. Мать воспитала его одна. Тянула изо всех сил. Но как можно было прожить вдвоем на скромный заработок секретаря-машинистки? А учеба в военном училище давала полное обеспечение и всего через два года, после получения лейтенантского звания — двух кубиков на петлицах, — сносное денежное содержание, возможность материально помочь матери.

Успешно окончив училище, молодой командир осенью 1939 года принимает участие в походе по освобождению западных областей Украины и Белоруссии, а по сути — в разделе Польши между сталинским Советским Союзом и гитлеровской Германией и ее сателлитами хортистской Венгрией и тиссовской Словакией.

Войну с Третьим рейхом Пеньковский встретил, командуя батареей. Воевал храбро, себя не щадил, получил несколько боевых наград. И по службе продвигался довольно успешно, хотя его карьеру нельзя назвать блистательной: победный салют застал его в должности командира артиллерийского полка.

После войны перспективный офицер — подполковник в 27 лет — командируется в Военную академию, а затем продолжает учебу в другой — Военно-дипломатической. Далее служба в святая святых Генштаба Вооруженных сил СССР — Главном разведывательном управлении. Здесь Пеньковский быстро проявляет недюжинные способности и успешно продвигается по крутым и скользким ступеням шпионской карьеры. Через несколько лет он уже заметный человек в ГРУ — командует скандинавским направлением и добивается успешных результатов на этом традиционно невезучем для советской разведки участке.

Шефы ГРУ решают укрепить южный сектор «тайного фронта». Выбор падает на удачливого «скандинава». Пеньковского направляют помощником военного атташе при советском посольстве в Анкаре. Скоро он становится авторитетной фигурой военного шпионажа Кремля в Турции. С ним считаются и его ценят. Когда главного военного агента отзывают в Москву, исполнять его обязанности Центр поручает Пеньковскому. И вот он спит и видит себя уже военным атташе. А там недалеко и звание генерал-майора, открывающее доступ в высший слой советского общества.

Но время идет, а долгожданного приказа все нет. Пеньковский теряется в догадках. Несомненно, что-то случилось. Но что? Наконец, приходит шифровка: назначен новый глава советской военной миссии в Анкаре. В ближайшие дни он прибудет в турецкую столицу. Донельзя уязвленный супершпион считает, что стал жертвой какой-то интриги, сплетенной в кабинетах на Знаменке — в штаб-квартире ГРУ.

С новым начальником у него отношения, понятно, не сложились. Началась склока. В конце концов шеф поставил вопрос об отзыве строптивого подчиненного в Москву и представил на него отрицательную характеристику. Отдав в ней должное Пеньковскому как способному профессионалу разведчику, он подчеркнул эгоизм и себялюбие своего помощника, болезненную обидчивость, амбициозность, стремление показать превосходство и возвыситься над другими, сделать карьеру во что бы то ни стало. И логичный вывод: в условиях зарубежной резидентуры оказать воздействие на Пеньковского он не в состоянии; воспитывать его нужно в Центре, там есть все возможности для этого.

Руководство ГРУ на удивление быстро согласилось с предложением военного атташе. Пеньковского отозвали в Москву. Он был даже рад такому развитию событий, ибо надеялся, используя свой авторитет в главке, прежние заслуги и неплохие личные связи среди военных деятелей, занимавших видные посты в Министерстве обороны, не только нейтрализовать отрицательный отзыв анкарского шефа, но и поставить его на свое место, а может быть, даже подпортить ему карьеру.

Однако начальство в родном управлении встретило Пеньковского весьма холодно. От былых хороших отношений не осталось и следа. Не было речи и о новом назначении. Его зачислили в резерв и отправили к кадровикам «для выяснения личных вопросов и уточнения персональных данных». Начались разговоры о его происхождении: кто родители, другие родственники… А о неладах с анкарским шефом, по существу, никто и не спрашивал.

И, наверное, Пеньковский еще долгое время терялся бы в догадках, если бы кадровики не раскрыли свои карты. Они потребовали объяснений, почему он скрыл, что его отец был деникинским офицером. Напрасно полковник доказывал, что мать никогда не упоминала об этом. Сам же он отца, можно сказать, живым и не видел: тот умер, когда ему было от роду полгода. А в анкетах сообщал лишь то, что знал со слов матери: отец — инженер, служил на железной дороге во Владикавказе…

Но кадровики дело свое правили умеючи. Опального полковника продержали в резерве, пока сведения, случайно выплывшие из недр архивов, не были проверены и перепроверены. Затем, воспользовавшись очередным сокращением личного состава Советских вооруженных сил, предпринятым по указанию нового хозяина Кремля Н. Хрущева, подвели под него честолюбца из ГРУ. В порядке профилактики, так сказать, на всякий случай.

 

Покровитель приходит на помощь

Пеньковский в отчаянии — рушилась его блестящая карьера в военной разведке — бросился на помощь к своим многочисленным друзьям и покровителям. Большинство, как это нередко бывает, сразу же отвернулось от него. Но, надо сказать, не все. К этому времени кое-что изменилось в советском обществе: культ личности сильно пошатнулся, люди стали дышать посвободней — был самый разгар «хрущевской оттепели». Некоторые поддержали попавшего в немилость, а кое-кто даже поспешил на выручку. И среди них самый влиятельный — командующий Ракетными войсками и артиллерией Сухопутных войск, Главный маршал артиллерии Сергей Варенцов.

Заметки на полях

Варенцов Сергей Сергеевич (1901–1972). Один из высших советских военачальников. Герой Советского Союза. Кандидат в члены ЦК КПСС.

Родился в городе Дмитрове Московской губернии в семье приказчика купеческой лавки. Окончил реальное училище и бухгалтерские курсы.

В 1919 году ушел добровольцем в Красную армию. Вскоре был направлен на командирские курсы тяжелой артиллерии в Царском Селе. Далее — служба в войсках: командир взвода, помощник командира батареи, начальник связи дивизиона, командир батареи. В 1927 году — начальник полковой артиллерийской школы. С 1934 года — помощник командира 41-го артиллерийского полка 41-й стрелковой дивизии, затем стал командовать этим полком. В марте 1941 года возглавил артиллерию 6-го стрелкового корпуса 6-й армии Киевского Особого военного округа.

Во время Великой Отечественной войны был командующим артиллерией армий и фронтов.

После войны продолжал успешно служить, получил звание Главного маршала артиллерии и стал командующим Ракетными войсками и артиллерией Сухопутных войск.

Блестящая карьера оборвалась в связи с арестом 22 октября 1962 года его близкого друга и протеже полковника ГРУ Генштаба Олега Пеньковского, агента английской и американской разведок. В решениях государственных и партийных органов Сергей Варенцов был обвинен в потере политической бдительности, недостойных поступках, попустительстве шпиону и предателю, неумении разоблачить изменника Родины. За допущенные проступки был исключен из КПСС, выведен из состава кандидатов в члены ЦК КПСС, лишен полномочий депутата Верховного Совета СССР, понижен в звании до генерал-майора, лишен звания Героя Советского Союза и наград — орденов и медалей — и уволен в запас.

Главного маршала артиллерии и полковника разведки связывала не то чтобы дружба — для этого они находились на слишком уж разных уровнях советского общества, — а давнее доброе знакомство, в котором Варенцов играл роль доброжелательного патрона, а Пеньковский — благодарного по гроб жизни верного вассала. В годы войны он служил под началом будущего Главного маршала, тогда еще генерала, командовавшего артиллерией армии и фронта, и оказывал ему личные услуги. Несомненно, главный фронтовой артиллерист с лихвой отплатил сообразительному подчиненному, способствуя его продвижению по службе.

А Пеньковский вообще-то был великим угодником для начальства. Ради этого он стал «гроссмейстером блата», как его называли, с обширными связями среди директоров магазинов — от универсальных до галантерейных и овощных, ресторанов, пошивочных ателье; среди театральных, железнодорожных и авиационных кассиров и даже среди сторожей елочных базаров. Короче, среди всяких «нужных людей». У тех, перед кем шпион заискивал, он создавал себе репутацию человека, который все может достать.

Таким ловким «доставалой», «другом дома» и остался в первую очередь удачливый сотрудник ГРУ для Главного маршала артиллерии Варенцова, когда их пути разошлись по разным военным ведомствам.

Главный маршал пошел хлопотать за попавшего в беду своего человека к начальнику военной разведки. Ее возглавлял генерал армии Иван Серов, бывший до недавнего времени Председателем КГБ СССР. Хрущев под давлением своих недоброжелателей в Президиуме и ЦК КПСС, скрепя сердце, перебросил «чекиста № 1» на разведывательную организацию Министерства обороны. Конечно, это было понижение, но первый секретарь не мог отстоять преданного ему генерала, который совсем недавно поспособствовал Хрущеву стать единоличным кремлевским правителем. Даже диктаторам бывает не все по силам. Иногда и они вынуждены маневрировать и отступать.

К слову, Серов не только был сильно замаран отвратительными репрессивными операциями сталинских времен — руководил, например, бесчеловечным выселением «провинившихся» народов Северного Кавказа. В 1956 году он возглавил карательную экспедицию в восставшую Венгрию. Народные волнения там были жестоко подавлены, а премьер-министр Имре Надь, ставший во главе национального правительства, по приказу Председателя КГБ был арестован и расстрелян. Чашу весов переполнил скандальный случай. Стало известно, что корона бельгийского королевского дома, похищенная во время воины нацистами и оказавшаяся в советской зоне оккупации Германии, была вывезена вместе с другими ценностями в Москву и в конце концов оказалась у хозяина Лубянки. Серову пришлось вернуть бельгийскую реликвию законным владельцам. Хрущев замял этот конфузный случаи, но его протеже потерял пост Председателя КГБ.

Варенцову удалось убедить Серова, что глупо отказываться от способного разведчика с большим опытом и недюжинной оперативной сметкой, пусть в чем-то и провинившегося. Короче говоря, начальник ГРУ приказал восстановить Пеньковского на службе. Но направил его не в центральный аппарат главка, а — береженого бог бережет! — так сказать, на периферию, в Государственный комитет по науке и технике. Там, как и во всех советских министерствах, ведомствах и общественных организациях, располагавших выходами за границу и связями с иностранными учреждениями и гражданами, военная разведка и разведслужба КГБ имели должности, на которые зачислялись их сотрудники. В обязанности этих специалистов с «двойным дном» входили сбор секретной информации и подбор подходящих кандидатур для вербовки.

Так Пеньковский стал заместителем начальника отдела внешних сношений комитета. Это было солидное и престижное прикрытие для рядового сотрудника разведки. Но, по сути дела, он скатился на несколько ступеней по служебной лестнице и понимал: путь наверх, в руководство ГРУ, ему закрыт навсегда. Как бы он ни старался, советским суперразведчиком ему не быть. Темные пятна на его биографии кадровики никогда не забудут.

Другой не стал бы искушать судьбу, дотянул бы до пенсии — двадцатипятилетняя выслуга маячила совсем близко — и постарался бы найти себя на гражданском поприще. Но прожженный карьерист не хотел смириться. Денно и нощно жгла мысль: его, Божьей милостью талантливого разведчика, коему на роду написано вершить большие дела, тупые солдафоны, серые посредственности отбросили в сторону, безжалостно сломали службу, которая складывалась удачно, и оставили прозябать на задворках.

В конце концов у взбесившегося карьериста родился следующий план: нужно доказать всем, от кого зависела его судьба, всем начальникам, их руководителям и руководителям руководителей, советской власти и партийным бонзам, и вообще всему миру, что в нем хотели убить великого разведчика. Надо отомстить и доказать, на что он способен! А для этого есть один верный путь: перейти на сторону противника, лучше всего к американцам, выдать военные и государственные секреты, какие ему известны, и стать не безымянным и безвестным агентом иностранной разведки, а ее кадровым нелегальным сотрудником с присвоением равных звания и должности, которые он имел в советской секретной службе. Он проработает несколько лет в Москве, нужно постараться как можно дольше, добудет для Вашингтона важнейшие секреты Кремля, а затем выберется с помощью новых друзей за пределы советской империи. Вот тогда все и узнают, что за разведчик Олег Пеньковский. На Знаменке и Лубянке будут кусать локти — да поздно! Так или примерно так думал опальный полковник. И не только думал, но и действовал.

 

Рождение самоинициативного шпиона

Самоинициативным шпионом в лексиконе спецслужб называют агента, вступившего по собственной инициативе в связь с разведкой.

Осенью 1960 года Пеньковский подготовил письмо в американскую разведку с предложением своих услуг. Долго раздумывал, кому и как вручить. Возможности у него были неплохие: на официальных приемах в иностранных представительствах в Москве он часто встречал сотрудников посольства США, деловых людей и журналистов из-за океана. Но использовать такой случаи было, как он считал, слишком рискованно. Ведь не исключено, что на каждой такой дипломатической тусовке свидетелем странноватого контакта заметного советского чиновника с не менее заметным американским деятелем может стать сотрудник или агент лубянской службы контршпионажа. И дело потерпит крах в самом начале.

Поэтому Пеньковский решил состорожничать, передать письмо кому-нибудь из сотрудников посольства США, кто его знал, прямо на улице, не представляясь, во время мимолетного контакта. Несколько раз появлялся он на маршруте, которым пользовались американцы, посещая свой клуб. Наконец, выбрал одного, на ходу незаметно сунул ему записку в руку и шепнул, чтобы передал представителю ЦРУ.

Как выяснилось впоследствии, послание благополучно дошло до американских разведчиков, но они на него не среагировали: решили, похоже, что советская секретная служба затевает с ними игру, подставляет своего агента, а поэтому лучше не рисковать.

Пеньковский ждал некоторое время, но потом понял: номер не прошел, цэрэушники побоялись связаться с ним, надо пробовать по-другому. И он решил сыграть в открытую, не прятаться, а поискать среди своих официальных контактов по прикрытию американских или английских бизнесменов, через которых можно было бы установить связь с разведками Вашингтона или Лондона. Перебирая под таким углом зрения свои связи, Пеньковский вычислил одного британского коммерсанта, который, по всему видно, должен был иметь отношение к «Сикрет интеллидженс сервис». Им оказался Гревилл Мейнерд Винн, сорокалетний директор компаний «Гревилл Винн лимитед» и «Мобайл экзебишенс лимитед», поддерживавший тесные деловые контакты с внешнеторговыми организациями Советского Союза и стран Восточной Европы.

В декабре 1960 года Пеньковский установил с Винном в Москве доверительные отношения, но не решался окончательно раскрыть свои карты и продолжал тщательно изучать его. Лишь через четыре месяца советский полковник передал этому сотруднику английской разведки, разыгрывающему безобидного бизнесмена, письменное предложение о шпионских услугах, сообщил свои биографические данные и изложил возможности по сбору секретной информации. Кроме того, он сказал Винну, что с таким же предложением он ранее обращался к американцам, но ответа от них не получил.

В этот день Пеньковский окончательно вступил на путь предательства, став агентом британской разведки.

На календаре — 12 апреля 1961 года.

Потрясающие бывают совпадения. В этот день впервые в истории человечества землянин поднялся в космос и совершил полет вокруг нашей планеты. Им был советский гражданин Юрий Гагарин. С одной стороны, величайший подвиг человеческого духа; с другой — подлость, хуже которой и придумать невозможно. Предательство, измена всегда отвратительны. Они презирались всеми народами, во все времена.

Но в тысячу раз презреннее измена великому народу, открывшему человечеству дорогу в космос. Правда, сейчас находятся адвокаты предателей, оправдывающие их тем, что, совершая измену, они, мол, наносили удар по «советской системе», приближая ее кончину. Нет ничего более лицемерного. Ведь предательство в первую очередь било по народу, а не по всесильным диктаторам, от него страдали и гибли конкретные люди, которые являлись пленниками и рабами тоталитарного режима.

 

Совместное агентурное предприятие

Английская секретная служба приняла предложение Пеньковского. Джеймсы бонды с берегов Темзы информировали о своем новом приобретении «братьев по оружию» за океаном. Из Лэнгли, пригорода Вашингтона, где размещена штаб-квартира ЦРУ, подтвердили, что советский полковник обращался ранее и к ним со своими услугами. Но, к сожалению, резидентура в Москве не разобралась толком в этом человеке, перестраховалась и на контакт с ним не пошла.

Этим подтверждением американцы, однако, не ограничились. Они решили исправить свою досадную оплошность и предложили «Сикрет интеллидженс сервис», так сказать, совместно эксплуатировать Янга. Подобный поворот СРС, естественно, никак не устраивал. Но делать было нечего: гордым сынам туманного Альбиона пришлось уступить напористым янки.

Было создано, если можно так выразиться, совместное англо-американское шпионское предприятие по использованию случайно приобретенного в Москве источника, судя по всему, располагавшего весьма перспективными возможностями. (В ЦРУ Пеньковский проходил под другим псевдонимом — сначала Алекс, а потом Герой.)

Почему англичане пошли на такую невыгодную для них сделку? Этому есть следующее объяснение. Еще в мае 1949 года руководители ЦРУ начали переговоры об установлении контактов с разведывательными службами государств — членов НАТО. Эти переговоры, которые велись под флагом борьбы с международным коммунизмом и советской империей, завершились подписанием соглашения: разведка Вашингтона получила право иметь своих постоянных представителей в шпионских службах младших партнеров по Североатлантическому блоку и получать от них секретную информацию — военную, политическую, экономическую — о советском противнике и его сателлитах. Постепенно Лэнгли установил действенный контроль над шпионскими организациями своих союзников. Это было окончательно оформлено на Парижской сессии Совета НАТО в середине декабря 1956 года.

Самые большие усилия руководители американской разведки приложили, чтобы укрепить свое влияние на английскую секретную службу. В 1957 году во время встречи президента США Дуайта Эйзенхауэра и британского премьер-министра Гарольда Макмиллана на Бермудских островах было принято решение о возрождении существовавшей в период Второй мировой войны комиссии из представителей американских и английских шпионских организаций. Кроме того, в Лондоне начал постоянно действовать объединенный разведывательный центр, в который входили представители военных секретных служб Соединенных Штатов, Великобритании и Канады. Здесь координировались — американцы, понятно, играли первую скрипку — тайные операции против советской империи и некоторых нейтральных стран.

Все как во время войны. Впрочем, чему удивляться? Пятидесятые годы — это уже разгар войны, пусть ее называли «холодной», но по своему разрушительному воздействию на мировую экономику этот конфликт, который длился ровно сорок лет, с 1946 по 1986 год, мало чем отличался от войны горячей, да и человеческих жизней унес немало: по самым скромным подсчетам, два-три миллиона.

Это, так сказать, заметка на полях. А что касается взаимодействия американской и английской разведок в развертывании операций против советского блока, то Вашингтон финансировал некоторые шпионские акции СРС, и Лондон принимал эту помощь, прекрасно сознавая, что она не может быть безвозмездной.

Не зря говорят: «Кто платит, тот и заказывает музыку». Вот почему ЦРУ без особых церемоний нередко заставляло британскую секретную службу действовать так, как оно считало необходимым, и присваивало плоды усилий лондонских разведчиков.

Дело Пеньковского — убедительное тому свидетельство. Судите сами. 20 апреля 1961 года новоявленный английский агент Янг в составе советской делегации вылетел в Лондон, взяв с собой шпионские материалы. Их он передал встретившему в аэропорту Винну, а тот вручил сотруднику СРС Аккройду. На следующий день состоялась встреча Пеньковского с представителями английской секретной службы Грилье и Майлом. Но они были не одни, их сопровождали два сотрудника ЦРУ — Александер и Ослаф. Совместное англо-американское предприятие начало действовать с самого начала. Советский перебежчик, английский агент Янг превратился в англо-американского шпиона, которого можно назвать Янг-Алекс. После этого Пеньковского представили высокопоставленному британскому чиновнику. Назвался он, конечно, вымышленным именем, но недавно выяснилось — это был сам шеф СРС сэр Дик Уайт.

Для выполнения полученных заданий Янг-Алекс получил два фотоаппарата «Минокс», фотопленки к ним, транзисторный радиоприемник «Сони» для односторонней связи, два шифровальных блокнота, записную книжку с тайнописной копировальной бумагой. Его обучили пользоваться этими техническими средствами.

Возвратившись в Москву, Пеньковский сфотографировал секретные материалы, к которым имел доступ, и в экспонированных фотопленках вместе с тайнописным письмом 27 мая передал вездесущему Винну, прибывшему между тем из Лондона в советскую столицу якобы по делам своей фирмы.

Лжебизнесмен в тот же день встретился со вторым секретарем посольства Великобритании в Москве Родериком Чизхолмом и вручил ему полученные от Пеньковского материалы. Фальшивый дипломат, в свою очередь, передал Винну для Янга-Алекса инструктивное письмо английской разведки и фотопленки к «Миноксу».

Находясь с 18 июля по 8 августа вторично в служебной командировке в Лондоне, Пеньковский через Винна передал британской разведке шпионские сведения. Кроме того, Янг-Алекс сообщил дополнительную информацию на пяти встречах с сотрудниками английской и американской спецслужб. Его познакомили с женой Р. Чизхолма — Анни Чизхолм (супруги служили в СРС). Договорились, что Янг-Алекс будет поддерживать с ней контакт в советской столице: получать от нее инструкции разведцентра и чистые фотопленки, а ей передавать донесения. Кроме того, было сказано, чтобы он пользовался тайником ЦРУ, устроенным, как мы уже знаем, в подъезде дома 5/6 на Пушкинской улице.

Американская сторона совместного шпионского предприятия сделала первый конкретный вклад в дело. Тогда же в Лондоне на одой из встреч Пеньковский примерил сшитые для него два мундира со знаками различия полковников английских и американских вооруженных сил и сфотографировался в них. При этом новые хозяева заверили, что после окончания шпионской деятельности на территории СССР ему будет предоставлена по его выбору ответственная должность в английском или американском военных ведомствах. Янгу-Алексу было также сказано, что его считают ценным источником и постараются создать ему условия максимальной личной безопасности. Если для него возникнет угроза, то они примут все меры для срочной эвакуации из Советского Союза. Были предусмотрены несколько вариантов нелегальной переброски через границу, в том числе на посольском автомобиле в Финляндию или на подводной лодке, которая войдет в территориальные воды СССР в Балтийском море.

Приехав обратно, Пеньковский сфотографировал секретные материалы и вместе с письмом передал их в разведцентр через Винна, вновь — уже третий раз за последние четыре месяца! — прибывшего в августе в Москву. От лжебизнесмена Янг-Алекс получил новый «Минокс», фотопленки, инструкцию и контейнер для передачи шпионских материалов Анни Чизхолм — коробку с конфетами, специально приспособленную для этой цели.

В начале сентября Пеньковский на Цветном бульваре передал этой даме четыре экспонированные фотопленки с секретными данными. Сделал это, не вступая в контакт с британской шпионкой и женой британского шпиона. Каким образом? Просто и безнравственно до гениальности: на глазах у гуляющей публики подозвал маленькую дочь Чизхолмов, приласкал ее и подарил ребенку коробку конфет. Естественно, ребенок поспешил к матери, чтобы показать, какой подарок получен от доброго дяди, — и дело было сделано.

20 сентября Пеньковский в составе советской делегации вылетел в Париж на Международную авиационную выставку. В аэропорту Ле-Бурже его встретил Винн, которому Янг-Алекс передал шпионские материалы. Фальшивый коммерсант, в свою очередь, вручил их сотруднику СРС Кингу, тоже приехавшему во французскую столицу. Во время пребывания в Париже Винн несколько раз отвозил Янга-Алекса на конспиративную квартиру для встреч с английскими и американскими разведчиками, водил его в рестораны и ночные клубы. Все расходы, само собой разумеется, оплачивали лондонский и вашингтонский разведцентры.

Интересная деталь. В Париже сотрудники ЦРУ Александер и Ослаф организовали втихую от своих британских коллег свидание с Пеньковским. Они обещали слуге двух господ златые горы, как только он попадет в Соединенные Штаты. В этом же совместного агента заверил и высокопоставленный представитель Лэнгли (судя по всему, им был начальник русского отдела центрального шпионского органа Вашингтона Джозеф Бьюлик), присутствовавший на одной из встреч. Логично сделать вывод, что американцы старались расположить к себе Пеньковского, чтобы получить над ним больший контроль, оттеснив британских «братьев по оружию». В англо-американском совместном предприятии, как обычно в бизнесе, разгорелась конкурентная борьба за перспективного агента, в которой верх взяли янки.

В 1962 году СРС и ЦРУ продолжали активно использовать Янга-Алекса. Объем заданий, которые они давали агенту, возрос. От него требовали все больше сведений и все быстрее. Вот несколько эпизодов, подтверждающих сделанный вывод.

2 июля Пеньковский встретился с прилетевшим в Москву Винном и передал ему пакет с девятью фотопленками, на которых были засняты секретные материалы, письменную информацию о германской проблеме с изложением позиции Кремля и список высшего командного состава противоздушной обороны Советского Союза.

На встрече Винн показал Янгу-Алексу фотографии сотрудника американской разведки Роднея Карлсона, который прикрывался должностью атташе посольства США в Москве, и Памелы Кауэлл, жены сотрудника СРС Гервейса Кауэлла, занимавшего место второго секретаря британского дипломатического представительства в советской столице. С ними он должен был поддерживать в дальнейшем связь при встречах на официальных приемах. Неутомимый связник объяснил Янгу-Алексу, как пользоваться контейнером, вмонтированным в банку дезодоранта для помещений «Харпик», который предназначался для бесконтактного общения с лихой шпионской дамой Памелой на приемах, устраиваемых в квартирах сотрудников английского посольства.

4 июля в Спасо-Хаусе, резиденции американского посла, на званом фуршете по случаю Дня независимости США Пеньковский познакомился с Карлсоном, а в конце августа передал ему семь экспонированных фотопленок с секретными материалами. Это произошло на рауте у сотрудника американского посольства Хорбели. В донесении содержались сведения о ракетном вооружении Советской армии, данные на интересовавшего ЦРУ военного деятеля и две его фотографии. От Карлсона Янг-Алекс получил пакет с фальшивым внутренним советским паспортом для себя на случай, если у него возникнет необходимость перейти на нелегальное положение, и инструктивным письмом разведцентра с заданием собрать сведения о Московском Военном округе, выяснить когда и какие учения проводят войска МВО, раздобыть планы учений.

Через месяц на приеме в посольстве США Пеньковский вновь встретился с Карлсоном, но не смог передать ему четыре экспонированные фотопленки с секретными материалами и свое донесение в разведцентр.

Донесение это весьма любопытно. Оно начиналось словами: «Мои дорогие друзья, получил ваше письмо с паспортом и описанием к нему. Вы пишете о возможности присылки радиопередатчика и приспособления к моему приемнику. Это очень ценные для меня вещи… Прошу побыстрее прислать приспособление к приемнику, так как это значительно упростит и облегчит мне прием сообщений».

И в конце донесения: «… если я поеду в командировку в США или другое место, то прошу вас организовать прием (речь идет о рауте в посольстве в Москве. — В. Ч.), на котором я передам все подготовленные материалы к командировке, так как я не хочу иметь наши материалы во время полета к вам.

Крепко жму ваши руки, большое спасибо за заботу обо мне, я всегда чувствую вас рядом с собой. Ваш друг. 5.9.62».

На следующий день Пеньковский был на приеме в доме английского торгового советника Сентора и рассчитывал там передать подготовленные материалы. Но опять вручить их не смог: обстановка сложилась неблагоприятная.

Так и остался этот пакет в домашнем тайнике Янга-Алекса-Героя вплоть до его ареста. Материалы были обнаружены при обыске квартиры. Вместе с ними в руки советских контрразведчиков попали: список номеров телефонов американских и английских разведчиков, работавших с ним или обеспечивавших личные и безличные встречи; шесть сигнальных почтовых открыток с инструкцией к ним; донесения и экспонированные фотопленки; фальшивый паспорт; шесть шифровальных блокнотов; три фотоаппарата «Минокс»; два листа копировальной бумаги для нанесения тайнописного текста; записка с указанием радиоволн, на которых агент принимал инструктивные указания разведцентров; пятнадцать неэкспонированных фотопленок в кассетах и различные инструкции английской и американской разведок по фотографированию, шифрованию текстов, расшифровке принятых радиосообщений, приему радиопередач из разведцентров, подбору и использованию тайников.

Тут нужно подвести кое-какие итоги. За 16 месяцев шпионской деятельности (апрель 1961-го — сентябрь 1962 года) Пеньковский провел со своими американскими и английскими хозяевами 17 личных встреч за границей в период командировок и 13 в Москве. Он передал на них, как скрупулезно подсчитали его работодатели, 111 кассет с фотопленкой «Минокс» — это более пяти тысяч кадров со служебными секретами и совершенно секретными документами. Кроме того, предатель вручил кураторам почти пять тысяч листов материалов в оригинале.

Сколько же денег получил этот Иуда со Знаменки? Гораздо больше библейских иудиных сребреников. Теперь это точно известно: до 50 тысяч рублей и 40 тысяч американских долларов (и то и другое в ценах 1962 года). Ему было обещано также выплатить по окончании деятельности в Советском Союзе единовременное вознаграждение в размере 250 тысяч американских долларов.

Пеньковскому удалось создать широкий круг источников, но подавляющее большинство из них не представляло значительной ценности. Все же несколько из них невольно, как говорится, «втемную», предоставляли ему важные сведения. Следствием и судом, а позже и рассекреченными документами ЦРУ точно установлено: главным источником информации предателя был Главный маршал артиллерии, командующий Ракетными войсками и артиллерией Сухопутных войск, кандидат в члены ЦК КПСС Сергей Варенцов. Не зря Пеньковский заявил как-то своим англоамериканским хозяевам: «Варенцов… через меня и вам хороший друг».

Без служебной необходимости «бог артиллерии» командировал Пеньковского на девятимесячные курсы специалистов-ракетчиков Военной академии имени Ф. Э. Дзержинского. В результате содержание лекций, учебных пособий, разработок и других материалов этих курсов оказалось в руках американских и английских разведчиков.

Варенцов дал указание разрешить Пеньковскому «для подготовки диссертации и статей» пользоваться секретными библиотеками командования Ракетных войск и артиллерией Сухопутных войск и Министерства обороны. Предатель сфотографировал там много секретных документов для ЦРУ и СРС.

Также с разрешения Главного маршала артиллерии англо-американский шпион Янг-Алекс-Герой регулярно посещал его штаб и стал там «своим человеком», давал штабистам деньги взаймы, дарил сувениры, щедро угощал в ресторанах, что позволило оборотню собрать большой объем разносторонней информации, иногда важной и очень важной.

Но особо ценными были рассказы Варенцова о заседаниях Главного Военного совета, доверительных беседах с советским лидером Никитой Хрущевым, министром обороны маршалом Родионом Малиновским, высокопоставленными работниками ЦК КПСС, Генерального штаба. Главный маршал артиллерии представил Пеньковского в неофициальной обстановке министру обороны СССР, некоторым крупным военачальникам и ответственным сотрудникам Центрального Комитета компартии.

Со многими особо секретными сведениями — о состоянии боеготовности Советской армии, ее структуре, тактико-технических данных стратегических и оперативно-технических ракет, планах использования ракетно-ядерного оружия, нюансах позиции СССР во время Берлинского (1961) и Карибского (1962) кризисов и многом другом — Варенцов знакомил Пеньковского и тем самым доводил через ЦРУ и СРС эти данные лидерам США и Великобритании.

Что заставило Варенцова знакомить предателя с совершенно секретными документами и сведениями, содержащими военную и государственную тайну? Следствием установлено, что здесь дело было не только в давней дружбе Главного маршала артиллерии со своим прежним доверенным сотрудником. Немалую роль играли ценные подарки, которые Пеньковский регулярно преподносил Варенцову. Фактически получается, что эти подношения приобретались за счет американской и английской разведок. Так, как явствует из рассекреченных документов ЦРУ, агент Герой передал Варенцову за счет средств тайных служб Вашингтона и Лондона дорогие часы, серебряный портсигар, дефицитную в то время электробритву на батарейках, оригинальную зажигалку в виде ракеты (изготовлена в мастерских ЦРУ), коньяк шестидесятилетней выдержки (на самом деле это был двенадцатилетний напиток, на бутылку которого наклеили специальную этикетку, сработанную цэрэушными умельцами, чтобы порадовать Главного маршала в день его шестидесятилетнего юбилея). Американская разведка приобрела и передала через Героя ряд наборов модных патефонных пластинок, различные лекарства и вещи домашнего обихода. Пеньковский также регулярно передавал купленные за счет ЦРУ и СРС лично Варенцову и членам его семьи различную обувь иностранного производства, заграничную косметику и всякий ширпотреб.

Представляет интерес следующий факт. При расследовании дела Пеньковского военная прокуратура намеревалась привлечь Варенцова к уголовной ответственности за разглашение государственной и военной тайны. Ему полагалось по закону наказание в виде лишения свободы на срок до десяти лет. Однако Хрущев, который поддерживал с Варенцовым близкую фронтовую дружбу (в свое время оба служили вместе на одном из фронтов, Хрущев в качестве члена военного совета, а Варенцов командовал артиллерией этого объединения), приказал: «Наказать, но под суд не отдавать!».

Военная Фемида безропотно выполнила высочайшее повеление. Оно считалось выше закона.

 

Провал был неизбежен

Здесь в самом сжатом виде была изложена шпионская деятельность Пеньковского. В многотомном следственном деле эпизодов, конечно, гораздо больше. Но и тех, с которыми познакомились читатели, достаточно, чтобы прийти к заключению: совместное англо-американское предприятие нещадно эксплуатировало своего агента.

Полтора года денно и нощно собирал Янг-Алекс секретную информацию о Советских вооруженных силах, военной промышленности, экономике, внешней и внутренней политике, разведке и контрразведке. И переправлял ее СРС и ЦРУ.

Такой срок — небывало короткий для ценного агента, которого по всем правилам разведки должны беречь, как зеницу ока. Ким Филби, советский суперразведчик, активно действовал в британской разведке по меньшей мере лет двадцать. Ценный агент внешней разведки МГБ-КГБ Хайнц Фёльфе, занимая должность начальника секции Федеральной разведывательной службы ФРГ, оставался нераскрытым десять лет. Еще один суперагент Лубянки Джордж Блейк, ответственный сотрудник лондонского разведцентра, провалился тоже после такого же срока.

Пеньковский же сгорел за полтора года. Впрочем, иначе и быть не могло. Несмотря на клятвенные заверения английских и американских патронов о том, что они, не щадя ни средств, ни сил, ни живота своего, пекутся о личной безопасности Янга-Алекса-Героя, на самом деле прагматичные британцы и янки грубо нарушали элементарные правила конспирации в работе с агентом, принятые в разведывательных службах всех стран, независимо от общественного строя и уровня экономического развития.

В чем это выражалось?

Во-первых, для обеспечения личных встреч с Янгом-Алексом-Героем и бесконтактной связи через тайники было задействовано слишком много сотрудников СРС и ЦРУ в Москве, прикрывавшихся дипломатическими должностями. Кроме уже упоминавшихся английских разведчиков Р. Чизхолма и его жены Анни, П. Кауэлла и его жены Памелы, в деле Пеньковского участвовали помощник военно-морского атташе Дж. Л. Варлей, атташе Ф. Стюарт и служащий британского посольства А. Рауссел. От ЦРУ, наряду с известными читателям Х. Монтгомери, А. Дэвисоном, Р. Джекобом и Р. Карлсоном, деятельность Янга-Алекса-Героя страховал еще и второй секретарь посольства США У. Джонс. Таким образом, в Москве с английской стороны в совместном предприятии по использованию агента участвовали семь человек (даже восемь, если сюда приплюсовать главного связника Г. Винна), а с американской — пять. Вместе их была чертова дюжина. Все они покинули СССР, как только в печати объявили об аресте Пеньковского, или же были высланы из Советского Союза как нежелательные лица после окончания судебного процесса (Винн попал за решетку и был осужден на восемь лет лишения свободы; в 1964 году его обменяли на советского разведчика-нелегала Конона Молодого, арестованного в Англии).

Во-вторых, слишком много английских и американских разведчиков было введено в дело Пеньковского непосредственно в Англии и Франции, куда агент выезжал в служебные командировки. Это сотрудники СРС Грилье, Майл, Радж, Аккройд, Кинг и ЦРУ — Александер, Ослаф, Кайзвальтер, Шерголд, не считая по меньшей мере полудюжины инструкторов, обучавших Янга-Алекса-Героя, как пользоваться оперативной техникой. Это еще не менее полутора десятка человек. Почему нужно было такому множеству английских и американских разведчиков и технического персонала крутиться вокруг агента? Почему многоопытные шефы секретных служб Вашингтона и Лондона пренебрегли одним из главных законов шпионского ремесла: агента, а тем более ценного, должны знать как можно меньше, пусть даже самых надежных и проверенных, сотрудников разведки? Убей бог, мне это трудно понять!

В-третьих, совместное англо-американское предприятие в работе с Пеньковским пренебрегло еще одним из основных законов разведки: с ценным агентом нужно встречаться редко, контакты свести до самого необходимого минимума, а в основном поддерживать с ним безличную связь через тайники, магнитные контейнеры, местную быстродействующую связь…

Но с Янгом-Алексом-Героем общались главным образом лично и неоправданно часто. Взять, к примеру, встречи с Анни Чизхолм. Первый раз агент встретился с ней в сентябре 1961 года, затем в ноябре и 23 декабря. Что ж, пока все профессионально, как надо. И вдруг рандеву через неделю, 30 декабря, а в январе 1962 года за неполный месяц (до 19 января) — сразу четыре личных контакта. И главное — никакой острой необходимости в этом не было.

Не менее часто общался Янг-Алекс-Герой с американским разведчиком Карлсоном в августе-сентябре 1962 года — четыре встречи на раутах у сотрудников американского и английского посольств.

А ведь Пеньковского за время пребывания в командировках в Лондоне и Париже обучили премудростям своей безличной связи. Вот что показал Янг-Алекс-Герой на следствии. В Париже специалист из ЦРУ натаскал его, как пользоваться миниатюрным быстродействующим радиопередатчиком для шифрованных сообщений на короткие расстояния (сто слов за две-три секунды на расстояние до тысячи метров). Аппарат состоял из двух блоков. На одном, размером в папиросную коробку, имелся диск для набора шифра, а в другом, величиной с пачку сигарет, находилось устройство для записи цифровых величин на магнитофонную ленточку. Передатчик помещался в карман пальто, плаща или пиджака. Антенна закреплялась на груди или спине с помощью специальных прищепок. Чтобы провести сеанс, нужно было выйти к месту, где находилось приемное устройство. Это было здание посольства США на улице Чайковского. Пеньковский должен был остановиться на противоположной стороне и, нажав на кнопку, «выстрелить» зашифрованную телеграмму.

Однако Янг-Алекс-Герой ни разу не применил этот надежный способ связи даже для передачи небольших срочных сообщений. Очень редко прибегал он к помощи тайников, предпочитая личные встречи на приемах в посольствах или квартирах английских и американских дипломатов.

Неужели Пеньковский, опытный разведчик с большим стажем, набравшийся премудростей шпионского ремесла, не понимал, что играет с огнем? Что сотрудники СРС и ЦРУ работают с ним не по правилам, фактически не обеспечивают его безопасность? Нет, Янг-Алекс-Герой, конечно, видел грубые ошибки англо-американских акционеров. Но с достаточной уверенностью можно предположить: он решил рискнуть, чтобы быстрее добиться сногсшибательных результатов, достойных «великого шпиона всех времен», каким он себя воображал.

От Пеньковского не ускользнуло, что СРС и ЦРУ довольны первыми результатами его деятельности. Но видел Янг-Алекс-Герой и другое: они считали, что он способен на большее, что он еще далеко не использовал свой шпионский потенциал, и хотели получить от него более ценные сведения как можно скорее.

Вот эта атмосфера спешки, суеты, смешанных с эйфорией первых удач, которая окутывала участников совместного англо-американского предприятия, опьянила Пеньковского и заставила его забыть многое, что обязан был свято помнить любой разведчик. Янг-Алекс-Герой, конечно же, видел, что и СРС, и ЦРУ ухватились за него и даже спорят, кому он должен больше служить. Значит, в нем действительно есть что-то особенное, коли они разглядели в нем незаурядного шпиона. И его тщеславие взыграло еще сильнее. Он стал ставить перед своими патронами дополнительные условия, оказавшиеся для них весьма трудновыполнимыми или просто невозможными.

Например, от американцев потребовал, чтобы его представили президенту Кеннеди, а перед англичанами настаивал, чтобы его показали королеве. И те и другие под разными предлогами тянули — не отказывали, но и не делали. Британские разведчики все же попытались как-то ублаготворить честолюбивого агента: пошли на то, что с ним встретился сам шеф СРС.

А вот американские партнеры так и не сподобились. Янгу-Алексу-Герою пришлось удовлетвориться тем, что ему позволили лицезреть начальника русского отдела ЦРУ. Аллена Даллеса, директора управления, президент Кеннеди из-за скандального провала с высадкой вооруженного десанта на Кубе в сентябре 1961 года отправил в отставку. Пост «шпиона № 1 Америки» занял крупный бизнесмен, мультимиллионер Маккоун. Но ему было пока не до удачливого Янга-Алекса-Героя, с которым носились русский отдел в Лэнгли и резидентура в Москве.

Не без юмора говорит обо всем этом бывший начальник русского отдела Д. Бьюлик в посвященном делу Пеньковского телефильме «Полковник трех разведок», который был снят английской компанией «Би-би-си» (ленту демонстрировали по российскому телевидению). Отставной шеф, пустившись в воспоминания, не смог удержаться, чтобы не посетовать: Пеньковский сгорел слишком быстро из-за ошибок американской и английской разведок и небрежности самого агента. С завистью говорил он и о том, что советской разведке удалось уберечь от разоблачения в течение многих лет таких своих нелегальных сотрудников, как Филби, Блейк, Фишер-Абель… Впрочем, мы уже сами пришли к такому же выводу.

 

Миф о «жизни после смерти»

Не только профессиональному разведчику, но и любому здравомыслящему человеку, далекому от шпионских дел, бросилась бы в глаза неаккуратная, да что там — неосторожная работа Янга-Алекса-Героя и его англо-американских патронов. Агент действовал так, словно не опасался провала. Конечно, это выглядело странным и требовало объяснений. Вот почему сразу после судебного процесса появились выдумки на сей счет, одна занимательней и сенсационней другой. Утверждали, например, что Пеньковского КГБ «подставил» английской и американской разведкам, чтобы продвинуть в Уайтхолл и Белый дом важную дезинформацию, изготовленную на Старой площади. Что его провал инсценирован, как и разбирательство в Верховном суде. Что после приговора его не расстреляли, а освободили, и он стал жить под другой фамилией. И еще много всяких нелепостей.

Рецидивы припадков лживых сенсаций можно встретить теперь и у наших газетчиков. Бойкий «Московский комсомолец», видимо, покопавшись в вырезках иностранной прессы сорокалетней давности и подборке старых зарубежных книг и брошюр, посвященных супершпиону, создал легенду о «полковнике трех разведок». Чего там только нет! Опять обыгрывается выдумка: Пеньковский, мол, помог президенту Кеннеди раскрыть глаза на то, что Хрущев блефует, угрожая огромным ядерным потенциалом, а на самом деле у Москвы боеголовок раз в десять меньше, чем у Вашингтона. Что за спиной Пеньковского стоял якобы всесильный генерал-лейтенант из КГБ Яков Хренов. Он-де заставил полковника ГРУ предложить себя в шпионы англичанам и американцам, чтобы довести до их сведения реальные размеры ракетно-ядерного вооружения Советской армии. В них, этих сведениях, утверждалось, что академик Абрам Иоффе, один из основателей школы советских физиков, сообщил будто бы в 1961 году мифическому генералу точные данные о количестве боеголовок у СССР. Но, во-первых, откуда такая точность у ученого, а во-вторых, и это самое главное, академик Иоффе не мог этого сделать, ибо скончался, что зафиксировано в энциклопедиях и справочниках, годом раньше. И еще можно прочитать множество других забавных штучек.

Неудивительно, что сказки по поводу того, что Пеньковский сыграл роль «подставы» КГБ своим противникам, ЦРУ и СРС, возникают в головах у журналистов, вечно занятых поисками сенсационных историй. Они не знакомы, как полагается, с разведывательным ремеслом и не мыслят разведку без стрельбы, погонь, террористических актов, охоты за «кротами» и тому подобных щекочущих нервы вещей. Им такое простительно.

Но вот если подобное слышишь от профессионалов разведки, то это вызывает удивление. Ибо он, такой случай, мешает сделать правильные выводы из поучительного дела Пеньковского.

Речь идет конкретно о версии ветерана Службы внешней разведки, капитана I ранга в отставке Анатолия Максимова, автора книги воспоминаний «Операция„Турнир“». Не так давно он выступил в печати с изложением своих мыслей о судьбе англо-американского шпиона Янга-Алекса-Героя.

Заметки на полях

Максимов Анатолий Борисович (1934). Оперативные псевдонимы — Тургай, Аквариус, Николай, Майкл Дзюба, Джеральд Стадник. Сотрудник внешней разведки КГБ СССР. Капитан 1 ранга.

В 1959 году закончил Ленинградское военно-морское командно-инженерное училище. Был направлен в школу военной контрразведки в Тбилиси. После окончания служил на Северном флоте в Особом отделе. Затем переведен в 10-й отдел Первого главного управления КГБ (внешняя разведка). Вскоре его направили на учебу в Высшую школу разведки. По окончании — короткая командировка в Лондон, а потом в токийскую резидентуру под прикрытием должности сотрудника Министерства внешней торговли СССР.

В 1967 году командирован на работу в Канаду по линии научно-технической разведки. Прикрытие — должность сотрудника Коммерческого центра советской секции Международной выставки «Экспо-67». Весной 1971 года вернулся в Советский Союз и после соответствующей подготовки включился в оперативную игру с канадскими спецслужбами, которая получила кодовое название «Операция „Турнир“» (пошел по заданию КГБ на вербовку в качестве агента Канадской королевской конной полиции). С 1973 года действовал в Москве как канадский агент Майкл Дзюба, которому канадское правительство предоставило политическое убежище. В 1978 году операция «Турнир» была свернута.

Продолжал служить в центральном аппарате внешней разведки до 1991 года, когда ушел в отставку.

Автор книги воспоминаний «Операция „Турнир“» (1999) и ряда статей в периодической печати.

Международная обстановка, сложившаяся в начале шестидесятых годов прошлого века, размышляет Анатолий Максимов, настоятельно требовала от руководителей советского государства проведения глубокой, сложной дезинформационной игры в отношении своих главных противников — Соединенных Штатов и Великобритании. Ее могли успешно провести только две наши организации — политическая внешняя разведка КГБ или стратегическая разведслужба Генштаба. Выбрали Лубянку. Почему? Да потому, что чекисты имели немалый опыт проведения подобных операций.

Например, в 1918 году — «Заговор послов», или «Заговор Локкарта». Главный участник Ян Буйкис куда-то исчез и не присутствовал даже на суде. И только в 1973 году, через пятьдесят пять лет, появилась книжка, озаглавленная «Под именем Шмидхен», в которой описывалось, что главный фигурант этого дела остался жив и благополучно здравствовал до самой смерти.

Или с 1921 по 1927 год велась масштабная дезинформационная игра «Операция „Трест“». Один из главных действующих лиц, начальник погранзаставы Тойво Вяхе, который контролировал этот канал и перетащил на себе английского супершпиона Сиднея Рейли на советскую территорию, был осужден и расстрелян. А в 1965 году, через сорок лет, он появился на экранах телевизоров под именем Петрова.

Всю Великую Отечественную войну шла под кодовым названием «Монастырь» радиоигра. Бывший начальник внешней разведки Главного управления имперской безопасности бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг и экс-шеф разведывательного отдела «Иностранные армии Востока» генерального штаба сухопутных войск генерал-майор Райнхард Гелен написали об операции в своих мемуарах. (У немцев она имела кодовое название «Престол».) Оба они ушли в мир иной в полной уверенности, что немецкой разведке удалось почти невозможное: внедрить своего резидента Макса в Генштаб Советской армии и получать от него важную информацию. На самом деле Макс был ценным агентом НКВД Александром Демьяновым (оперативный псевдоним Гейне), который почти всю войну снабжал высшее германское руководство блестяще подготовленной дезинформацией, в результате чего гитлеровцы потерпели ряд сокрушительных поражений.

Вот один из примеров его деятельности. В преддверии Сталинградской битвы Генштаб передал через Гейне-Макса немецкому командованию убедительную дезинформацию о том, что в начале 1943 года советские войска нанесут главный удар в районе Ржева. Немцы сконцентрировали свои силы на этом направлении. А решающее наступление советских войск совершенно неожиданно для противника развернулось на Волге. Вермахт, как известно, потерпел там небывалое поражение, от которого уже не мог оправиться.

Операция «Монастырь» и ее главный исполнитель Александр Демьянов оставались в безвестности более полувека, пока в 1992 году бывший заместитель начальника внешней разведки генерал-лейтенант в отставке Павел Судоплатов не предал гласности всю эту историю.

Многим покажется невероятным, рассуждает далее Максимов, такое предположение, но тогда чем объяснить следующие факты:

опытный разведчик, ставший англо-американским агентом Янгом-Алексом-Героем, действует в Москве, пренебрегая элементарными правилами конспирации: встречается со своими кураторами в людных местах, где затруднена проверка — нет ли за ним наружного наблюдения;

встречи с английскими и американскими разведчиками проводились неоправданно часто и без должной проверки;

для передачи материалов и получения инструкций и денег почти не пользовались тайниковыми операциями, а лишь личными контактами;

немногие тайники были подобраны небрежно, непрофессионально и могли быть использованы контрразведкой в качестве ловушки американских и английских разведчиков, которые должны были произвести выемки или сделать закладки для агента.

Все это, делает вывод автор версии «жизнь после смерти», свидетельствует о том, что Пеньковский совершенно пренебрегал вопросами безопасности. И добавляет: надо быть самоубийцей, чтобы, зная, как работает наша служба наружного наблюдения, тем не менее пытаться установить контакт с американцами в районе Кремля, где каждый второй постовой в то время был сотрудником ведомства госбезопасности. О чем все это говорит? — заключает Максимов. Да только о том, что Пеньковский совершенно не опасался попасть под наблюдение контрразведки со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ясно, что он выполнял задание Лубянки, полученное на высоком уровне.

Можно привести и другие факты, которые привлек главный фигурант операции «Турнир» для подкрепления своей версии. Но все они, как и приведенные уже на этих страницах, являются не прямыми доказательствами, а, так сказать, косвенными уликами. Возьмем хотя бы систематическое нарушение Пеньковским элементарных правил конспирации, что, мы это увидим позже, стало главной причиной его провала. Тут дело вовсе не в том, что предатель не боялся советской контрразведки, потому что являлся специальным агентом службы государственной безопасности, задействованным в важной дезинформационной операции. Он старался как можно скорее выслужиться перед новыми хозяевами из английской и американской разведок, показать им, что способен на большие дела, зарекомендовать себя не простым агентишкой, а супершпионом высочайшего класса. Отсюда спешка, пренебрежение к конспиративным догмам.

И еще. Ведь это непреложный факт, что английские и американские разведчики, поддерживавшие контакты с Пеньковским, тоже подобным образом нарушали эти правила. Что же, если следовать логике Максимова, они не опасались советской контрразведки, потому что были завербованы КГБ? Чепуха какая-то! Кураторы Янга-Алекса-Героя так поступали потому, что сами старались как можно скорее раскрутить агента, располагавшего неплохими разведывательными возможностями, получить от него в короткий срок побольше важной информации.

Короче говоря, не стоит больше терять времени на опровержение «логических доказательств» Анатолия Максимова. Когда он занимался поиском доводов, подкрепляющих его миф, то не знал о существовании эпизода, перечеркнувшего одним махом все его утверждения.

В 2002 году вышла книга воспоминаний «Беспокойное сердце», написанная бывшим Председателем КГБ СССР генерал-полковником в отставке Владимиром Семичастным. Он приводит в ней важный документ — так называемое «покаянное» письмо Пеньковского от 25 октября 1962 года на имя Председателя КГБ и начальника Главного управления этого комитета. (Так написал сам Пеньковский. Очевидно, он имел в виду Второе главное управление, занимавшееся контрразведкой.) Вот что в нем предлагал «шпион века»:

«…За четыре дня, в течение которых ведется следствие, мною показано очень много преступных фактов работы на иностранную разведку. Мне больно и страшно говорить о совершенном, я чувствую большую слабость и усталость, мысли путаются. Прошу понять это состояние и помочь мне.

Я вторично обращаюсь к вам, к государственным деятелям, со следующим.

В результате большой работы, проделанной на врагов, я получил их полное признание и доверие. Мне было заявлено перед отъездом из Парижа, что вражеское главное командование высоко оценило мои действия по сотрудничеству с ними и обещает после моего прибытия на Запад сохранить воинское звание полковника и использовать на важной работе в высшем штабе, а также выплатить большое денежное единовременное вознаграждение, установив в последующем ежемесячный оклад в 2000 долларов. Я уверен, что буду использован ими в Пентагоне или имперском штабе. Мои агентурные возможности будут очень большими.

Прошу вас оказать мне доверие и помочь мне реабилитироваться и вернуться в наше общество и в свою семью ценой огромнейшей пользы, которую я сейчас еще имею возможность принести.

Я смогу вырвать у врага гораздо больше сведений и материалов, нежели передал. Это реально с точки зрения сложившихся в настоящее время условий, это является моей жизненной целью.

Не превращайте меня в труп — это будет подарком врагу. Забросьте меня туда, где меня ждут. Большего вреда я уже не принесу, и вы ничем не рискуете. Беру на себя следующие условия: если изменю своему обещанию и буду посылать незначительные материалы или „дезу“ — уничтожьте семью, да и со мной вы можете всегда расправиться. Но этого не будет. В горячем стремлении принести сейчас пользу Родине — моя сила. Помогите искупить преступление…»

Я прошу прощения у читателей за столь пространный отрывок из «покаянного письма Пеньковского. Но здесь все сказано, после чего становится совершенно бессмысленным рассуждать о том, что «возможно, он был двойным агентом, выполнявшим важное задание советской разведки».

«Покаянное» письмо также ярко характеризует низменную натуру предателя. Что можно сказать об отце семейства, который для того, чтобы избежать справедливого наказания, готов пожертвовать своими родными и близкими. Все это похоже на шизофренический припадок, возникший у взбесившегося карьериста.

Это не случайность, не единичная вспышка психической атаки или нервного срыва. Это присущая характеру «шпиона века» черта, его подлинная натура. Из опубликованных недавно рассекреченных документов ЦРУ по делу Пеньковского стало известно, что «агент трех разведок» во время одной из ночных бесед в Лондоне со своими западными кураторами заявил, что может пронести в кармане атомный мини-заряд и взорвать его в Министерстве обороны Советского Союза. «Как стратег, — убеждал он обалдевших от неожиданности американских и английских оперативников, — проработавший некоторое время в Генеральном штабе, я знаю многие слабые места… В случае будущей войны в час „икс“ плюс две минуты такие важные цели, как Генеральный штаб, КГБ на площади Дзержинского, Центральный Комитет партии, который все организует, и другие подобные цели должны быть взорваны заранее установленными ядерными устройствами… В первые минуты в Москве надо уничтожить пятьдесят тысяч, а по всему Советскому Союзу — сто пятьдесят тысяч генералов, офицеров и штабных работников. Готов выполнить любое задание, взорву в Москве все, что смогу!»

Даже видавшим виды американским и английским разведчикам стало не по себе. Им пришлось долго убеждать своего подопечного, что установка тактических ядерных зарядов в центре Москвы — не самое разумное дело, что у Запада совершенно другие взгляды на деятельность своих агентов в России.

«Хрущев сегодня — это новый Гитлер, — возражал Янг-Алекс-Герой, — и с помощью своих марионеток он хочет развязать мировой конфликт, чтобы перед смертью выполнить свою похвальбу: „Я похороню капитализм…“» «Кремлевский диктатор нанесет сокрушительный удар, — не унимался „шпион века“ на другой встрече, — но, по моим расчетам и оценкам влиятельных людей в руководстве, ему потребуется еще два-три года. Нужно наносить удар первыми. Сокрушительный удар, или Запад должен спровоцировать локальный конфликт с Советским Союзом где-нибудь в отдаленном районе на периферии типа финской или корейской войны…»

Таков подлинный портрет этого «миротворца», написанный им самим.

На волне эйфории, поднятой на Западе после распада Советского Союза, в Соединенных Штатах, я уже упоминал об этом, появилась посвященная делу Пеньковского книга под заглавием «Шпион, который спас мир». В ней, подчеркну еще раз, превозносилась до небес деятельность Центрального разведывательного управления и, само собой разумеется, расписывались миротворческие деяния «шпиона двадцатого века». Иначе и быть не могло. Ведь ее авторы — Петр Дерябин, бывший майор, офицер внешней разведки КГБ, в 1954 году изменивший Родине и, как Пеньковский, ставший агентом американской разведки, а потом и кадровым сотрудником ЦРУ, и Джеральд Шектер, довольно известный заокеанский журналист, которому тоже не были чужды интересы тайной службы Вашингтона.

Только зря эти два имиджмейкера из Лэнгли старались отмыть одиозную репутацию предателя Пеньковского, который, как мы сами убедились, не спасал, а старался изо всех сил погубить мир на всем земном шаре. Его с полным правом можно назвать шпионом, который хотел взорвать Москву и развязать новый глобальный вооруженный конфликт. Без всяких кавычек.

 

Зигзаг удачи

Как же разоблачили Пеньковского? Точно до недавнего времени было трудно реконструировать это, не хватало достоверных данных. Тот же бывший начальник советского отдела в Лэнгли Бьюлик утверждал: советские контрразведчики следили за британским лжедипломатом Чизхолмом и его женой. А тот, не заметив за собой «хвост», отправился на внеплановую встречу с Янгом-Алексом-Героем, назначенную у фонтана в центре ГУМа. Контакт засекли, а остальное, как говорится, было делом техники.

Была и другая версия, появившаяся еще сорок лет назад в западной печати: лубянская контрразведка время от времени вела наружное наблюдение за женами дипломатов, в том числе, конечно, и за Анни Чизхолм. «Топтунам» удалось зафиксировать несколько ее мимолетных контактов с одним и тем же советским гражданином. За ним тоже пошли. Он привел филеров к зданию Госкомитета по координации научно-исследовательских работ. Теперь установить его личность не представляло большого труда. Им оказался Олег Пеньковский. Поначалу контрразведчиков смутило, что он — полковник военной разведки. Но потом все стало на свое место.

Сейчас можно сказать, что обе эти версии были недалеки от истины. В 1992 году историки и исследователи спецслужб получили точное свидетельство, как советская контрразведка выявила опасного шпиона. Об этом рассказал в своей книге воспоминаний бывший Председатель КГБ СССР генерал-полковник в отставке Владимир Семичастный. Он контролировал на высшем уровне разработку дела Пеньковского, и к нему стекались итоги всех оперативных мероприятий. Именно Семичастный первым допросил Янга-Алекса-Героя после ареста 22 октября 1962 года.

Так вот, Владимир Ефимович считает, что советская контрразведка раскрыла предательство Олега Пеньковского в определенной мере случайно. «Время от времени, — пишет в своей книге „Беспокойное сердце“ В. Семичастный, — мы бросали все наши силы на наблюдение за дипломатами одного из западных посольств в Москве. Чаще всего, понятно, мы следили за американцами, но и британское и немецкое посольства интересовали нас в не меньшей степени.

Во время одной такой акции наши чекисты в ГУМе, на Красной площади, отметили контакт британского разведчика с нашим гражданином. Беглый контакт, после чего русского мы сразу потеряли. Способ его исчезновения и был сигналом к тревоге: этот человек не новичок, знает, что следует делать.

…Дальнейшее наблюдение за англичанином и их встречами для контрразведчиков было уже успешным: заинтересовавший их человек не смог уйти от наблюдения. Естественно, они не реагировали на это сразу, не вмешивались в события, а начали осторожно собирать факты.

…Мы не сразу поняли, — честно признается автор этих интересных записок, — на что же натолкнулись. Вышеупомянутый неизвестный оказался полковником Главного разведывательного управления Генерального штаба, одновременно он работал заместителем начальника отдела Государственного комитета по науке и технике при Совете министров СССР. Фамилия его была Пеньковский…»

Хочу сказать, что я не совсем согласен с В. Семичастным, когда тот говорит, что наши контрразведчики вышли на предателя совершенно случайно. Не спорю, в разведке и контрразведке неожиданный случай, улыбка госпожи Удачи, нередко играет главную роль. Тут основное — вовремя заметить эту улыбку. Но, учитывая пренебрежение Пеньковского и его кураторов элементарными правилами конспирации, лучшая в мире контрразведывательная система государственной безопасности, созданная в Советском Союзе, обязательно должна была раньше или позже сработать и выявить предателя.

Если внимательно исследовать материалы судебного процесса по делу Пеньковского, то можно прийти к выводу: в 1962 году советская контрразведка обратила внимание на его подозрительные связи с иностранцами, и он был взят, выражаясь языком сотрудников органов госбезопасности, «в активную агентурную разработку». Это значит, что они стали энергично собирать неопровержимые доказательства преступной связи Пеньковского с английскими и американскими разведчиками, добывать новые бесспорные факты его шпионской деятельности.

Одновременно ему стали осторожно, чтобы не спугнуть, чинить препятствия в выезде за границу, ставить его в такие условия, которые затрудняли бы получение и передачу шпионских материалов, в том числе и на посольских приемах и раутах. Судите сами: если в 1961 году Пеньковский трижды побывал в заграничных командировках, то в 1962-м ему так и не удалось съездить за кордон. Под благовидными предлогами поездки советских делегаций, в которых он должен был участвовать, снимались из планов, переносились на более поздние сроки. Ему мешали собирать информацию, получать сведения у лиц, приобщенных к секретам, и в служебных архивах.

Почему Янга-Алекса-Героя не арестовали сразу же после того, как он попал в поле зрения контрразведки? В таких делах не стоит спешить. Во-первых, для заключения под стражу еще не было достаточно законных оснований. Во-вторых, надо было выявить как можно больше связей агента — в Советском Союзе и за рубежом. В-третьих, требовалось не только собрать неопровержимые доказательства шпионской деятельности подозреваемого, но и установить его преступные контакты с английской и американской разведками, задокументировать их, собрать веские факты о действиях англо-американских разведчиков, пребывающих в Москве под видом дипломатов. Как только это удалось, ценный агент ЦРУ и СРС немедленно попал за решетку.

 

Кому Пеньковский навредил больше всех?

Когда начался судебный процесс, западные средства массовой информации, особенно американские и английские, заполнились материалами о том, что Пеньковский — это супершпион Вашингтона и Лондона, что он выдал важнейшие секреты Советского Союза в области ракетостроения, нанес крупный ущерб военному потенциалу «красной империи». Вот лишь два заголовка из этого множества в американских газетах: «Арест Пеньковского ознаменовал конец одной из самых успешных операций за всю историю разведывательных служб Запада» («Нью-Йорк таймс») и «Это более внушительная победа разведок нашей страны и Англии, чем успех полетов разведывательного самолета У-2 над Советским Союзом» («Вашингтон пост»)… Подобными оценками пестрела, можно сказать, вся печать Великобритании и Соединенных Штатов.

Щедрые комплименты, расточавшиеся на Западе «полковнику трех разведок», дошли и до Советского Союза. Общественность наша, да и союзных с СССР государств, начала проявлять беспокойство: не нанес ли супершпион невосполнимый урон «социалистическому лагерю»? Пришлось выступить с публичными разъяснениями главному военному прокурору А. Горному. Нет, успокоил генерал-лейтенант юстиции, Пеньковский по занимаемой должности был далек от материалов, связанных с вооружением Советской армии и войск союзных стран, с освоением новой и новейшей боевой техники. Агент сообщил СРС и ЦРУ сведения об отчетах некоторых советских специалистов, выезжавших за границу, выдал разрозненные данные военного характера, которые ему удалось выудить у приятелей-болтунов и заполучить из закрытых архивов, а также передал отдельные материалы внутриполитического характера. И все? И за это 11 мая 1963 года Военная коллегия Верховного суда вынесла ему смертный приговор, который, не мешкая, через пять дней привели в исполнение?

Что-то не сходились концы с концами у главного военного прокурора. Каждому здравомыслящему человеку было ясно: за такое не лишают жизни.

Верховный надзиратель за выполнением законов в армии словно почувствован неубедительность своих суждений и, хотя это входило в противоречие с тем, что он изложил в начале интервью, пустился накручивать: «Пеньковский, став шпионом, передал английской и американской разведкам некоторые сведения, часть которых связана с государственной тайной СССР». И далее: «Он совершил тягчайшее преступление перед Родиной, за что и был приговорен к расстрелу. Однако можно с полной уверенностью сказать, что переданные им материалы не могли нанести сколько-нибудь серьезного ущерба обороноспособности Советского Союза».

Бог мой! Как же выкручивается верховный служитель военной Фемиды! Впрочем, что ему делать? Не может же он по правде сказать: Пеньковский — советский военный разведчик, далеко не последний среди сотрудников ведомства военного шпионажа. На процессе это скрывают, тщательно маскируют, в наших средствах массовой информации об этом ни слова, ни полслова. За границей, конечно, не утаишь. Там газеты, журналы, радио, телевидение трубят вовсю. Там все всё знают, а в Советском Союзе и его сателлитах — это тайна, которую прячут от народа. И главный военный прокурор обязан свято хранить лжетайну, обманывая людей в СССР и во всем мире. Театр абсурда какой-то, да и только!

Сейчас можно, наконец, сказать правду. Самый большой ущерб Пеньковский нанес советской военной разведке. Предатель выдал СРС и ЦРУ десятки агентов ГРУ, среди них были и ценные. Такие, например, как полковник Стиг Веннерстрём, бывший военный атташе Швеции в Вашингтоне, ответственный сотрудник генштаба, поставлявший важную секретную информацию о НАТО.

В Москву отозвали около 300 военных разведчиков, действовавших под прикрытием советских посольств, торговых представительств и других заграничных учреждений. Часть из них Пеньковский назвал своим британским и американским патронам, а остальных затребовали в Центр в порядке профилактики, на всякий случай: они в разное время служили вместе с изменником или как-то контактировали с ним. Понятно, что все это привело к свертыванию деятельности ГРУ в ряде иностранных государств на срок, который не назовешь малым.

Нет нужды говорить о том, что предатель, прослуживший в военной разведке полтора десятка лет и занимавший ответственные должности, сообщил множество подробнейших сведений о методах оперативной работы ГРУ, способах вербовки агентуры, организации агентурной связи. Конечно, ЦРУ и СРС располагали уже немалым объемом данных о шпионских структурах Кремля, накопленных до Пеньковского. Но он существенно увеличил их, обогатил подробностями, которыми разведцентры в Лондоне и Вашингтоне не располагали. Что особенно важно для них: Янг-Алекс-Герой сообщил дополнительные сведения о нелегальной агентурной сети военной разведки — ее организации, об устройстве прикрытий, обеспечении линиями связи и надежными документами, о подборке и обучении кадров. Дело в том, что советская разведка создала самую эффективную подпольную службу еще до Второй мировой войны и сохранила явное лидерство в этой области в послевоенное время. И английская, и американская разведки в этом плане сильно отстали от ГРУ и КГБ.

Значительная часть переданной предателем информации о деятельности ГРУ была, что очень ценно, документальной. Как старший офицер, занимавший к тому же ответственную должность, Пеньковский пользовался так называемой «библиотекой» — хранилищем оперативных документов, естественно, секретных и совершенно секретных, военной разведки: приказов, распоряжений, ориентировок, справок, аналитических записок, информационных сводок, обзоров и тому подобным. Он систематически знакомился с теми документами, в которых отражались все стороны деятельности ГРУ за рубежом (правда, без расшифровки источников), и его «Минокс» фиксировал все на тысячах крошечных кадров фотопленки.

Но нельзя и преуменьшать ущерб, который нанес Пеньковский обороноспособности советского государства. Правда, главный военный прокурор не покривил душой, когда сказал: не нужно думать, что изменник выдал противнику чуть ли не все секреты, связанные с военной техникой, ракетостроением. Янг-Алекс-Герой действительно не имел прямого отношения к нашим военным и научным организациям, занимающимся созданием новейшего оружия. Следствие установило: донесения о ракетной технике, переданные им в 1961 году английским и американским разведчикам, содержали сведения, которые агент почерпнул на курсах переподготовки офицеров при Военной артиллерийской академии, где он обучался, находясь в резерве. Отвечая на вопрос председателя судебного присутствия, Пеньковский показал, что шпионские шефы в Лондоне охотно приняли его материал. Однако сказали, что эти данные носят слишком общий характер, касаются устаревших ракет, а им нужны характеристики новейших. Документальную информацию такого характера Пеньковскому раздобыть не удалось.

Зато Янг-Алекс-Герой сумел получить достаточно ценные сведения, в том числе так сильно интересовавшие его английских и американских хозяев, о новых ракетах от своих знакомых, среди которых были не только приятели-болтуны, как изящно выразился главный военный прокурор. В списке источников «полковника трех разведок» фигурировали люди, занимавшие ответственные должности в вооруженных силах: генерал-майор А. Позовный, полковник В. Вузинов, бывший сотрудник Госкомитета по координации научно-исследовательских работ В. Петроченко и другие. Но особенно ценные сведения предатель выуживал, как мы уже знаем, у своего покровителя Главного маршала артиллерии С. Варенцова и его окружения. Следствием и судом было установлено: все они не знали, что имеют дело с англо-американским агентом, и использовались им «втемную». (Кстати, семья Пеньковского тоже не имела никакого понятия о том, что он продал душу СРС и ЦРУ; изменник был женат и имел двух дочерей, старшей в момент его ареста было 17 лет, а младшей один год.)

Немало сделал для Лондона и Вашингтона ценный агент Янг-Алекс-Герой. И все же прославлять его как супершпиона, нанесшего огромный ущерб советскому государству и всему, по тогдашней фразеологии, социалистическому содружеству, вряд ли правомерно. Нет, не заслуживает он тех дифирамбов, которые щедро расточали ему американские и английские средства массовой информации. Теперь, через четыре десятка лет, когда мы узнали кое-что достоверное о прошлой деятельности спецслужб, советских и зарубежных, можно определенно сказать: у английской и американской разведок были агенты, занимавшие несравненно более крупные должности в советской иерархии и знавшие куда более важные государственные секреты, чем средней руки начальник из ГРУ. Например, Вальтер Кривицкий, руководитель сети нелегальной агентуры Кремля в Западной Европе, перебежавший к американцам в 1937 году. Или ценный агент ЦРУ Аркадий Шевченко, посол, советник министра иностранных дел СССР Анатолия Громыко, а затем заместитель генерального секретаря ООН, оставшийся в США из-за угрозы провала в 1978 году. Или же временно исполнявший обязанности резидента внешней разведки КГБ в Лондоне полковник Олег Гордиевский, завербованный СРС и бежавший из Москвы в 1985 году в туманный Альбион, когда его раскрыла советская контрразведка. (Ему удалось то, что не получилось у Пеньковского.)

Заметки на полях

Шевченко Аркадий Николаевич (1930–1998). Советский дипломат. Имел ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла.

На дипломатической работе с 1956 года. В 1965–1968 годах — советник, а с 1968 года по 1970 год — старший советник постоянного представительства СССР при ООН. 1970–1973 годы — на ответственной работе в центральном аппарате МИДа СССР, был советником министра иностранных дел СССР А. Громыко. С 1973 года — заместитель генерального секретаря ООН.

Находясь на службе в США, был завербован Центральным разведывательным управлением, получил оперативный псевдоним Динамит. В 1978 году, боясь разоблачения, решил остаться в Соединенных Штатах. Использовался ЦРУ и другими секретными службами Вашингтона как консультант и эксперт по вопросам внешней политики Кремля.

В 1998 году умер в США. Похоронен там же.

Гордиевский Олег Антонович (1938). Оперативный псевдоним — Горнов. Сотрудник внешней разведки КГБ СССР. Полковник.

В 1963 году окончил Московский государственный институт международных отношений. В том же году был направлен на службу в КГБ СССР. В 1963 году окончил специальный курс в разведшколе № 101 и направлен в управление «С» (нелегальная разведка). 1966 год — оперативный сотрудник (по линии «С») в копенгагенской резидентуре (Дания) под прикрытием работника консульского отдела посольства. В январе 1970 года возвратился в Москву, служил в управлении «С». 1972 год — вновь направлен в Копенгаген по линии политической разведки. Через год стал заместителем резидента, а с 1976 года — резидентом.

С 1974 года стал работать на английскую разведку (СРС).

В 1978 году вернулся в Москву и занял должность заместителя начальника 3-го отдела Первого главного управления КГБ. В 1982 году получил назначение в лондонскую резидентуру под дипломатическим прикрытием. С 1985 года исполнял должность резидента внешней разведки. В мае этого же года отозван в Москву: руководство стало подозревать его в работе на английскую секретную службу. Почувствовав реальную угрозу разоблачения, в сентябре 1985 года тайно бежал из СССР в Англию. С тех пор живет там.

В соавторстве с английским историком Кристофером Эндрю написал книгу «КГБ: разведывательные операции от Ленина до Горбачева» (1990), а также книгу воспоминаний «Автобиография: следующая остановка — расстрел» (1995).

Сейчас совершенно ясно, что в 1963 году ЦРУ и СРС провели широкую пропагандистскую акцию, чтобы набить цену шпиону Пеньковскому. Для чего? Да для того, чтобы повысить свои собственные акции. Дело в том, что в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов прошлого века мир смог убедиться в крупных успехах Москвы на тайном фронте. О достижениях разведки общественность узнаёт лишь тогда, когда раскрывают крупного агента, успешно действовавшего, или с треском проваливается тайная операция и все выплывает наружу. Так случилось и у секретной службы Кремля четыре с лишком десятилетия назад. Ее постигли крупные неудачи. В США 21 июня 1957 года арестовали аса разведки, нелегального резидента КГБ Вильяма Фишера. Был раскрыт в марте 1963 года и бежал в СССР другой знаменитый разведчик Лубянки Ким Филби. В ФРГ попал за решетку в ноябре 1963 года ценный агент внешней разведки КГБ Хайнц Фёльфе, десять лет снабжавший Москву блестящей информацией о деятельности западногерманских спецслужб и отводивший их удары от разведывательной организации Москвы в боннской республике. Его участь 13 января 1963 года разделил в Англии нелегальный резидент Конон Молодый.

Так вот, эти крупные неудачи, о которых, естественно, растрезвонили на весь мир средства массовой информации, обернулись широковещательной рекламой для советской секретной службы: вот, мол, какие у нее асы действуют долгие годы на Западе! И что за важную информацию они добывают! Какие крупные государственные тайны они раскрывают! Конечно, не нужно думать, что у американцев и англичан ничего такого нет. Достаточно назвать Шевченко или Гордиевского. Но не станут же ЦРУ и СРС называть действующих шпионов, чтобы убедить общественное мнение своих стран и всей планеты что они тоже не лыком шиты.

Четыре десятка лет назад англо-американский шпион Пеньковский провалился. Но нет худа без добра — руководители СРС и ЦРУ решили разыграть эту битую карту, чтобы доказать: у них шпионы ничем не хуже, чем у Советов. И дали команду вознести, в общем-то, средней руки агента на недосягаемую высоту.

И этот пропагандистский трюк с Янгом-Алексом-Героем проделывали не однажды. В 1965 году в США опубликовали «Записки Пеньковского» — фальшивку, как было позже точно установлено, состряпанную дезинформационной службой Лэнгли из донесений расстрелянного предателя. Появление ее на свет сопровождалось крикливой кампанией по возвеличиванию Пеньковского. А в 1992 году вышла еще одна увесистая книга, посвященная предателю. Читатели уже знакомы с ней. Это двухтомник «Шпион, который спас мир». Авторы Петр Дерябин и Джеральд Шектер продолжают традиционное восхваление Пеньковского как супершпиона, раскрывшего важные секреты Кремля. Но не это главное. Самое значительное, утверждают апологеты Янга-Алекса-Героя из Лэнгли, это то, что он сумел убедить своих кураторов из ЦРУ и СРС: Хрущев-де готовит нападение на США и Англию и при первом же удобном случае развернет новую мировую войну. И он не блефует, размещая ракеты на Кубе.

Поскольку информация, полученная от «полковника трех разведок», особенно ценилась в Лэнгли, ее немедленно клали на стол президенту Кеннеди. Тот быстро сделал надлежащие выводы. Позиция США по отношению к Советскому Союзу ужесточилась. Белый дом принял решительные конкретные меры против угрозы Кремля. Это заставило Хрущева пойти на компромисс в Карибском кризисе. Советские ракеты вывезли с Кубы, несмотря на возражения Кастро. Обстановка разрядилась, мир был спасен. И, как утверждают авторы, в немалой степени благодаря стараниям Пеньковского. Такова еще одна версия, рассчитано наивная и душещипательная (Пеньковский совсем не предатель, а борец за мир), сочиненная одним изменником, Петром Дерябиным, в оправдание другого.

И в телефильме «Би-би-си», о котором шла речь, все еще можно найти заметные отголоски старой пропагандистской кампании. Главный аналитик ЦРУ А. Пейтон, солидная, седовласая дама, уверяет зрителей, что «великий агент Янг-Алекс-Герой передавал очень важные, просто сногсшибательные материалы». Поэтому она без колебаний относит его к супершпионам. А вот отставной начальник русского отдела Лэнгли Д. Бьюлик более сдержан в своих оценках. Он даже немного иронизирует по поводу того, что Пеньковский хотел быть «величайшим шпионом всех времен».

Что думают на сей счет английские разведчики о Пеньковском, как ни странно, я в фильме не обнаружил. Их там просто нет. Значит, британцы уклонились от участия. Впрочем, всему можно найти объяснение. Пропагандистская шумиха в шестидесятых годах прошлого века была последней акцией англо-американского совместного предприятия по использованию шпионских возможностей «полковника трех разведок». Под ее прикрытием разгорелась ожесточенная «разборка» между СРС и ЦРУ: компаньоны обвиняли друг друга в неаккуратной, даже топорной работе с Янгом-Алексом-Героем, что привело его к быстрому провалу. Конечно, со временем эти шпионские страсти поутихли, но каждый из партнеров остался при своем мнении. Гордые британцы помнят: они первые начали сотрудничать с перспективным агентом, а бесцеремонные янки, пользуясь своим командным положением, заставили их поделиться набежавшим самоинициативным шпионом.

Так что сдержанное отношение английских разведчиков к созданию этой ленты вполне можно понять. О чем стоит сожалеть, так это о том, что не были приглашены участвовать в телефильме ветераны советской контрразведки и Следственного отдела КГБ, занимавшиеся делом Пеньковского, а также ГРУ — сослуживцы «полковника трех разведок» и его бывшие начальники.

Вот тогда, я уверен, поучительная история англо-американского агента Янга-Алекса-Героя была бы рассказана максимально объективно и точно, без умолчаний, «белых» и «черных» пятен. Остается надеяться на то, что в конце концов найдутся заинтересованные лица и организации, которые могут создать новый документальный фильм о сложной и трагической судьбе боевого советского офицера-фронтовика, превратившегося по собственной воле в самоинициативного шпиона СРС и ЦРУ.