Предупрежденный сотрудником ЦРУ Вольдемаром Скотцко о происшедшей утечке информации о предательстве одного из офицеров ГРУ, Поляков, словно раненый зверь, почувствовавший смертельную опасность, только и думал во время полета из Дели, как уйти от беды. Тяжелейшие размышления не отпускали его ни на минуту, в конце концов ему стало так страшно, что мысленно он заметался от одной крайности в другую — явиться с повинной в органы безопасности, сразу же после возвращения в Москву, а потом — в первом же европейском аэропорту дозаправки самолета плюнуть на все, оставить вещи в багажном отсеке — и прощай Россия! Но, вспомнив мать и сыновей, он тут же отгонял эту нелепую и чудовищную мысль.

Прилетев в Москву, Поляков на другой же день поехал в «аквариум». Появившись там, он сразу же попал в атмосферу отчужденности и холодности, которую невозможно было не почувствовать. А недавно откомандированный им из Индии Григорий Альдубаев при случайной встрече демонстративно отвернулся, не говоря уже об отдании чести генерал-майору в форме.

Ранее Альдубаев, как Сенькин и Римский, сообщил Леониду Гульеву о подозрениях в отношении Полякова: что только он мог выдать всех его агентов в Индии. И что после этого за ними была установлена слежка, а спустя некоторое время одни из них были арестованы, другие — сами отказались от сотрудничества с советской разведкой. Что касается самого Альдубаева, то под надуманным предлогом Поляков просто освободился от него. Точно таким же образом несколько ранее он избавился и от своего многоопытного старшего помощника, капитана первого ранга Анатолия Римского.

От всех способных и успешных офицеров и всех недовольных его характером генерал Поляков под разными предлогами освобождался. И это были не только капитаны первого ранга Альдубаев, Римский, Сенькин, но и офицеры рангом пониже — Горнизов, Миронкин и Перминов, которых он ни за что ни про что без согласования с Москвой откомандировал из Индии. В поведении самого Полякова окружающие все чаще стали замечать неблаговидные поступки — сутяжничество, обман и дезинформация. А самоуправство и жестокость Полякова были известны многим военным разведчикам, работавшим с ним «в поле». Знали они и о том, что их начальник обладал способностью использовать свои умственные способности для того, чтобы разрушать личности других, не считаясь ни с их заслугами, ни званиями. У него была неутолимая жажда влиять на окружавших его людей и наслаждаться своей властью. В его мире существовали только серые люди, многие из которых, по его мнению, были все продажны и все жулики. Офицерам, хорошо знавшим его, казалось, что он ведет себя так высокомерно, а порой даже по-хамски только потому, что за его спиной стоит некто, кто позволяет ему вести себя подобным образом. А этот «некто» был не за спиной, а всегда перед ним, перед его глазами, и звали его Сергей Иванович Изотов, который занимал в ГРУ высокую должность управленца кадрами.

Именно от этих недовольных им офицеров исходила угроза его положению, Поляков это чувствовал и очень страшился. А тут еще, как назло, едва успев появиться в «аквариуме», генерал-майор Александр Хоменко нашептал ему о том, что его серьезно подозревают в «засветке» нелегалов в семидесятые годы.

— Неужели ты все еще не понял, почему отправили тебя сначала на преподавательскую работу, а потом в Индию? Это же чтобы проверить тебя там! Они же тебя за нос водят! — поддел его Хоменко…

Сообщение генерала-коллеги дамокловым мечом повисло над головой Полякова, и теперь ему необходимо было держать себя в состоянии непрерывной нервной приподнятости, не подавая вида, что что-то его тревожит. Но тяжелые мысли не покидали генерала Полякова: «Начнется вдруг опять расследование, и кто знает, чем оно может закончиться? А если еще и КГБ возьмется за это дело, то несдобровать и о последствиях лучше не думать. Это уже все, труба мне. Так уж жизнь устроена. Кто победил, тот и прав». И снова, как когда-то, он уничтожил большую часть предметов шпионской экипировки, привезенных из Индии. И снова возникла у него мысль покаяться и прекратить сотрудничество с американской разведкой раз и навсегда, не боясь шантажа со стороны ЦРУ. «В Москве им не достать меня, — сказал он самому себе. — А если чекисты выйдут на меня, то скажу, что было когда-то такое, но все уже давно забыто. Да, только явка с повинной может, пожалуй, смягчить меру наказания, не применяя ко мне расстрельной статьи 64 Уголовного кодекса».

Но Поляков не воспользовался тогда этим шансом, хотя и понимал, что его предательство бесследно не пройдет. Он понимал это еще и потому, что в своей диссертации о проблемах агентурной связи сам же утверждал, что рано или поздно наступает разоблачение — сколько веревочке ни виться, а конец все же будет. И тем не менее он все же отмежевался от своего «научного» вывода, решив наперекор всему идти по своему скользкому пути: «Где наше не пропадало! Девятнадцать лет назад при моем пиковом положении беду пронесло, может быть, и теперь пронесет…»

С беспокойным ожиданием чего-то неприятного и сжигаемый все возрастающим, острым любопытством о причинах вновь возникших подозрений к нему, Поляков отважился проверить это через своего покровителя, генерала Изотова. Чтобы все выглядело правдоподобно, он решил действовать как бы в унисон с кадрами о локализации нежелательного распространения ложных слухов и сплетен о нем Горнизовым, Альдубаевым, Сенькиным и другими офицерами, с которыми работал раньше за границей.

Начальник управления кадров встретил его сухо, пожал вяло руку, кивнул на стул около стола и начал рыться в своих бумагах. Когда нашел какую-то справку, положил ее перед собой и только после этого равнодушным тоном спросил, не поинтересовавшись даже о делах его в Индии:

— Ну что там у тебя случилось?

Поляков долго рассказывал, как недружелюбно его приняли коллеги в центральном аппарате, что для него, генерала, крайне болезненны непонятные подозрительные взгляды, намеки и сплетни о вновь запущенных кем-то ложных слухах о его якобы вине в провалах агентурной сети в Америке.

— С ума можно сойти от всего этого, — заключил он, вопросительно глядя на Изотова. — Надо, Сергей Иванович, не позволять злым языкам трепать мое имя, — добавил он, заерзав на стуле.

Сергей Иванович не знал, что сказать в ответ. Потом обезоруживающе улыбнулся, передернул плечами и растерянно произнес:

— А может, ты, Дмитрий Федорович, перегрелся там, в Индии?

Полякову это не понравилось.

— Не до шуток мне сейчас, Сергей Иванович…

— А при чем тут шутки, Дмитрий Федорович? Ты же сам дважды телеграфировал мне из Дели о плохом состоянии здоровья, что надо тебе срочно выехать в Москву за счет отпуска. Вот и займись здесь своим здоровьем! И ни о чем другом не думай. Все остальное выбрось из головы! Не верь ты всяким слухам!

Поляков попытался вымучить на лице беспечную улыбку, но, убедившись в тщетности своих попыток, бросил с раздражением:

— Если бы вы только знали, как надоела мне вся эта возня с двадцатилетней давностью провалов разведчиков-нелегалов в Америке! Что же мне все-таки делать? — тяжело выдохнул он.

— Да плюнь ты на все и отдыхай!

— Ну вот, опять вы со своими шуточками. Я приехал сюда не отдыхать, а лечиться!

И сколько бы Поляков ни пытался «расколоть» Изотова о причинах новой волны подозрений в отношении его виновности в провалах разведчиков-нелегалов и агентов в 1962 и в последующие годы, он вернулся восвояси несолоно хлебавши…

* * *

Так уж получилось, что, когда Поляков был у начальника управления кадров, в это же время в кабинете руководителя военной разведки находились контр-адмирал Римский и генерал-майор Гульев. Они вели разговор, как раз связанный с предательством Полякова и продолжающейся утечкой информации об источниках военной разведки в Индии. К тому времени Анатолий Алексеевич Римский по заданию первого заместителя начальника ГРУ генерал-полковника Анатолия Георгиевича Павлова завершил анализ всех информационных донесений Полякова из США, Бирмы и Индии, а также контактов и вербовочных разработок иностранцев. Доложив материалы изучения всей оперативной деятельности подозреваемого в измене Родине генерала-разведчика, Римский заключил:

— Одним словом, товарищ генерал армии, там, где работал Дмитрий Федорович, всегда происходили провалы агентов и раскрывались наши офицеры. Происходит это и сейчас в Индии. Что это, случайность? Совпадение? Или, называя вещи своими именами, самое настоящее предательство? Сотни разведчиков, агентов и нелегалов выдворялись, а некоторые и арестовывались в тех странах, где работал Поляков. И, как показало изучение этих фактов, всех пострадавших знал именно Поляков. Он знал их как по работе в центральном аппарате ГРУ, так и в загранточках…

Ивашутин, громко простонав, перевел насупленный взгляд на Гульева.

— А вы что скажете, Леонид Александрович? Вы ведь тоже проводили еще одно расследование по поручению Павлова?

— Нет, Петр Иванович, я не проводил никакого расследования. Меня на это никто не уполномочивал. Я был и сейчас убежден в виновности Полякова в массовых провалах наших разведчиков-нелегалов и агентов. И потому я согласен со всем тем, что доложил вам сейчас Анатолий Алексеевич… Римский одарил Гульева одобрительной улыбкой.

— Самое страшное, — продолжал Гульев, — это то, что он предавал и предает своих сослуживцев, всех тех, с кем вместе работал и кого знал по оперативным документам различных подразделений ГРУ. Я считаю, что пришло время спасать от этого мерзавца-христопродавца наше разведуправление. Не год и не два, а девятнадцать лет он водит нас за нос, а мы все ищем доказательства и молчим. Я считаю, надо что-то срочно предпринимать, иначе этот тип с генеральским званием принесет нам еще много бед и неприятностей.

— Но что именно мы можем сейчас предпринять? У нас же нет никаких доказательств его изменнической деятельности?!

— А их и не будет, если мы будем только в таком узком кругу переливать из пустого в порожнее на протяжении почти двух десятков лет. Чтобы были доказательства, их надо добывать. Но у нас нет своей контрразведки. Значит, надо срочно сообщать в «Контору глубокого бурения», я уже говорил вам однажды об этом. Вот пусть КГБ и разрабатывает его, пусть добывает необходимые для разоблачения уликовые материалы. А то, что мы долго так раскачивались и замалчивали свои подозрения, там, — Гульев указал пальцем наверх, — могут расценить как недопустимое укрывательство предателя и преступное промедление в докладе о нем в соответствующие органы.

Помрачневшему генералу армии ничего не оставалось, как признать доводы Гульева неоспоримыми.

— Поскольку вы, Леонид Александрович, докладывали мне раньше о своих подозрениях, то я попрошу вас подготовить на имя начальника Третьего главного управления КГБ, генерал-лейтенанта Душина Николая Алексеевича, короткую информацию о Полякове за моей подписью… С грифом «совершенно секретно». И напишите все это от руки, — добавил он. — Чтобы не произошло утечки информации через машинисток.

— Благодарю вас, товарищ генерал армии, за доверие.

— Надеюсь, вы оба понимаете, что мы не должны давать никому повода думать, что располагаем информацией о его двойной игре. В противном случае он заляжет на дно и тогда надолго осложнит разработку КГБ по его изобличению. Официально он остается вне подозрений.

Римский покривился и сказал:

— Я уверен, товарищ генерал армии, что он знает, что мы подозреваем его. И потому он очень осторожен сейчас.

— А чтобы он расслабился, мы должны создать впечатление абсолютной его непогрешимости.

Гульев и Римский понимающе перемигнулись.

— А как же быть с мнением Анатолия Алексеевича, чтобы не дать ему возможности продолжать свои подлые дела? — спросил Гульев.

Ивашутин замялся и, глядя в стену, углубился в свои мысли. В кабинете повисло напряженное молчание. Оно длилось около минуты, потом начальник ГРУ, переведя дух, твердо произнес:

— Во-первых, его надо оставить в Москве, он только вчера прибыл из Индии. Во-вторых, не допускать его к оперативной работе в Центре. В-третьих, мы назначим его на прежнюю должность в Военно-дипломатическую академию и попросим Комитет госбезопасности установить за ним наружное наблюдение…

— Но у меня невольно возникает вопрос, — начал опять Гульев, — допустим, мы оставим его на территории СССР, но как сделать так, чтобы не насторожить его и не подтолкнуть к крайней мере — уходу к своим хозяевам? Например, в американское посольство или улететь через международный аэропорт в любую европейскую страну, а потом он легко переберется в США… Дипломатический паспорт у него есть, так что… он может запросто воспользоваться этим…

— Опасения ваши справедливы, — заметил Ивашутин. — Поляков будет находиться в Москве, как докладывал мне Изотов, больше месяца. За это время он должен пройти медицинское обследование, чтобы установить болезнь то ли почек, то ли печени. Пока он будет заниматься этим, военная контрразведка заведет на него дело оперативной проверки и на законном основании получит санкцию на проведение наружного наблюдения за ним. И тогда он никуда не улетит и не забредет в американский хлев…

После этого они долго обсуждали проблему досрочного отзыва Полякова из загранкомандировки. Предлагались разные варианты, но ни один из них не устраивал Ивашутина. И тут он вспомнил, что Изотов лет пять назад информировал его о частых жалобах Полякова на нездоровье в условиях субэкваториального, муссонного климата Индии. Рассказав об этом Гульеву и Римскому, начальник ГРУ решил высказать внезапно возникшую мысль:

— А что, если использовать нам эти жалобы не в его, а в наших интересах? Пока он будет проходить медицинскую комиссию в нашей спецполиклинике, мы конфиденциально попросим главного врача, чтобы в медзаключении был сделан вывод о том, что генералу Полякову в его возрасте противопоказано работать и жить в жарких странах мира. Как вы смотрите на это?

— Вы правы, Петр Иванович. Это вполне подходящий вариант, — согласился Гульев.

— А вы как считаете, Анатолий Алексеевич? — обратился Ивашутин к Римскому.

— Это действительно будет правильный ход, — ответил контр-адмирал. Сделав короткую паузу, приглушенным голосом добавил: — Если только он не разгадает это…

— Во как! — воскликнул начальник ГРУ — Если даже и разгадает, у нас будут законные основания не выпускать его обратно в Индию…

— И все-таки я опасаюсь, что со своим загранпаспортом он может улизнуть из страны, — забеспокоился Гульев, пронзительно взглянув на генерала армии.

Выдержав немигающий, вопросительный взгляд Гульева, Ивашутин взорвался:

— Но я же только что говорил, что за ним будет пущена «наружка» КГБ! Неужели вы думаете, что цепкие ребята из этого ведомства не среагируют на его уловки? Это во-первых. Вовторых, Анатолий Алексеевич рассказывал, что Поляков предан своей семье, что он очень дорожит детьми и матерью. Вы думаете, он может оставить их на произвол судьбы?

— Нет, конечно. На это он не пойдет, — подтвердил Римский.

— А как он в материальном плане чувствовал себя в Дели во время вашей совместной работы с ним? — обратился Ивашутин к Римскому.

— Жил как все в советской колонии. Жена постоянно работала и экономила на большом и малом. Но меня всякий раз удивляло, когда он перед отъездом в отпуск делал несоизмеримые с денежным довольствием закупки дорогостоящих подарков и вещей. Многие из нас не смогли бы осилить таких расходов, какие делал он.

— Мне стало известно, — продолжал начальник ГРУ, — что в делийской резидентуре создалась неблагополучная обстановка по вине ее руководителя. Так ли это, Анатолий Алексеевич?

— Да, было такое, — задумчиво начал Римский. — Вы правильно сказали, вина в этом именно самого Полякова с его властным и вспыльчивым характером. Некоторых своих подчиненных, особенно таких успешных, как, например, Альдубаев, Макаренко и ряд других, он демонстративно унижал. Наиболее способных и смелых офицеров он легко сдавал американцам, а те передавали информацию о них в индийскую контрразведку. После чего местная власть одних выдворяла, а других, как, например, меня и того же Альдубаева, Поляков якобы с добрыми намерениями предупреждал, что, пока не поздно, лучше по своей инициативе ходатайствовать через посольство о возвращении в Союз. Да что говорить о нем, товарищ генерал армии? — махнул рукой контр-адмирал.

— Говорите-говорите, Анатолий Алексеевич, — торопливо попросил Римского Ивашутин. — Мне важно знать, что недосмотрел начальник управления персонала Изотов, который возлагал на этого прохиндея и подлеца очень большие надежды.

— Слушаюсь, товарищ генерал армии. Это непредсказуемый, двоедушный и скользкий тип. Во взаимоотношениях с подчиненными за границей он был часто несдержан и груб. Из-за какого-нибудь пустяка он мог не только нахамить человеку, но и обматерить его. Зато с посольскими начальниками и здесь, в разведцентре, с руководством управлений и отделов он всегда вежлив и толерантен. Вот из-за этого двоедушия его и не любят наши офицеры, а некоторые из них даже и ненавидят. Вот поэтому у него не было и нет сейчас друзей и товарищей. И это вполне понятно: друзей и товарищей у предателей не бывает, они для любого предателя опасны, могут узнать лишнее. Наверное, поэтому-то он всегда избегал общения с опытными сотрудниками наших резидентур и резидентур ПГУ КГБ, боясь вызвать у них какие-либо подозрения. Скрытный и немногословный, он всегда отрицательно относился к сотрудникам КГБ и очень опасался их.

Генерал армии, посмотрев на часы, спохватился: — Все, товарищи, спасибо вам за содержательный разговор. — Он встал, вышел из-за стола, что могло означать конец беседы или просто его обычное желание походить по кабинету, размышляя о чем-то своем. — У меня к вам, товарищи, — продолжал он, — остается все та же просьба: никто, кроме нас троих, не должен пока знать о том, что мы обратились за помощью на Лубянку. И прошу вас оказывать помощь контрразведке КГБ по разоблачению Полякова. Все запросы и просьбы, исходящие из комитета, я договорюсь с товарищем Душиным, будут поступать по соображениям секретности только на мое имя. Поэтому если кто-то из оперативных работников комитета будет обращаться к вам, то знайте, что они вышли на вас по моей рекомендации…

* * *

Генерал-майор Поляков не был бы «хитрым лисом», если бы поверил заключению медицинской комиссии спецполиклиники ГРУ о противопоказаниях работы в жарких странах. У него хватило ума и смелости подняться в кабинет начальника управления кадров Изотова и попросить у него для ознакомления медицинское заключение.

Изотов долго мялся, нервничал, пытался увести разговор на другую тему, но Поляков не был бы Поляковым, если бы позволял кому бы то ни было вешать лапшу на уши. В конце концов, он вынудил главного кадровика вытащить из папки документ. Пробежав его взглядом, не в первый уже раз, Изотов, не намереваясь передавать медицинское заключение в руки отпускника, сказал:

— Вам не придется, Дмитрий Федорович, возвращаться в Индию.

— Как это так? — вспыхнул Поляков. — На каком основании?

— На основании заключения эскулапов.

— Вы можете дать мне ознакомиться с ним? Должен же я знать, что нашли у меня врачи и от чего мне надо лечиться?

Несколько секунд Изотов колебался, но, зная, что Поляков не отстанет от него, все же передал в его руки медицинское заключение.

Когда Поляков начал читать, Изотов стал пристально следить за выражением его лица: оно становилось то мрачным, то удивленным, то казалось вовсе сплющенным.

Бросив небрежно на стол начальника кадров прочитанный документ, Поляков понял, что его загоняют в ловушку, не хотят отпускать за границу потому, что здесь, на своей территории, в Москве, значительно легче проверить его связь с американской разведкой. За рубежом же для жесткого контроля за его поведением и возможного добывания уликовых материалов потребовалось бы гораздо больше оперативных сил и средств.

Чтобы убедиться в том, что медицинское заключение — это липа, он решил пройти медкомиссию в другой поликлинике — по месту жительства. Мысль о перепроверке диагноза продолжала метаться в его голове по замкнутому кругу. Видя, что Изотов не обращает на него никакого внимания, продолжая читать лежавшие перед ним документы, Поляков, чтобы отвлечь его от чтения, несколько раз громко кашлянул в кулак. Когда Изотов вскинул на него взгляд, Поляков, сохраняя невероятным усилием воли внешнюю невозмутимость, спросил:

— И что же мне делать теперь, Сергей Иванович?

— Надо пройти курс лечения, а там будет видно, — невозмутимо ответил начальник управления кадров.

На щеках Полякова заходили желваки:

— И чем же я буду после лечения заниматься?

— Скорее всего, тем же, что и до командировки в Индию.

— Это значит, что на оперативной работе будет поставлен большой крест?

— Возможно, и так, — с вежливой улыбкой ответил Изотов. На лице Полякова мелькнул страх, губы его дрогнули, и, едва удерживая себя от повышения тона, он безрадостно произнес:

— А мне, Сергей Иванович, вы не раз говорили, что у меня складываются блестящие перспективы по служебной лестнице. И что у вас, в кадрах, есть тому документальные подтверждения. Я имею в виду аттестации на меня, характеристики, представления на должность военного атташе и на присвоение мне генеральского звания. Мой профессионализм всегда ценился вами. Вы же знаете, что работа в «поле» — это моя стихия, это мое кровное, где я чувствовал себя на своем месте. А ВДА — это совсем не мое…

Изотов скривился:

— Свои мысли, Дмитрий Федорович, держите при себе. Вы, очевидно, забыли, что через год вам исполнится уже шестьдесят. А в эти годы притупляется и бдительность, и память…

При этих словах у Полякова отвисла челюсть, он раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но Изотов опередил его:

— Вы только не обижайтесь, Дмитрий Федорович, всему свое время…

— Да как же тут не обижаться, Сергей Иванович? — вспылил Поляков. — Во-первых, вам, как кадровику, хорошо известно, что генерал-майор может служить до семидесяти лет. Во-вторых, настоящий разведчик должен всегда драться до последнего и всегда бороться за свои права…

— Ну-ну, — прервал Изотов, и на губах у него заиграла кривоватая улыбка. — Уж не думаете ли вы бороться с самим Ивашутиным? Если «да», то неужели вы еще не поняли, что все мы перед ним сущие карлики? Не надо вам тягаться с ним. Вчера, когда я докладывал ему заключение медицинской комиссии, у меня сложилось впечатление, что он намеревается после вашего лечения в госпитале отправить вас обратно в ВДА…

Несколько секунд Поляков молча смотрел оцепенелым взглядом на Изотова, потом сдавил обеими руками голову, тяжело простонал и, морщась, словно от боли, вышел из-за стола.

— Что с вами, Дмитрий Федорович? — забеспокоился начальник управления кадров.

— Да так, что-то стало сильно погано на душе, — произнес он трагическим тоном и, не подавая руки Изотову, покинул кабинет.

«Чудной какой-то стал Поляков», — подумал Изотов.

Выйдя из «аквариума», Поляков дал себе слово больше не заходить в ГРУ во время отпуска, чтобы не мозолить никому глаза. «Пусть сами приглашают, когда понадоблюсь», — решил он.

Раздосадованный неудачным визитом к начальнику управления кадров, Поляков всю ночь не спал, иногда лишь забывался на несколько минут и вновь просыпался. Его постоянно одолевало тревожное предчувствие того, что он попал в поле зрения КГБ. «Если уж комитет возьмет меня в разработку, то там наверняка докопаются до всех моих грехов, — к такому безжалостному для себя выводу пришел Поляков. — Да и о направлении меня на медкомиссию сами грушники не могли додуматься. Скорее всего, это все подсказки КГБ. Его монстры могли запросто распорядиться, чтобы дали такое заключение, на основании которого противопоказана работа в климатических условиях Индии. Но старого воробья вам на мякине не провести. Пока в отпуске, я обязательно проверю диагноз в своей арбатской поликлинике…»

«Хитрый лис» прекрасно понимал, что затягивать проверку никак нельзя: «Опоздай я на три-четыре дня, и, кто знает, может, к тому времени за мной уже начала бы ходить «наружка», и тогда пиши пропало».

На другой день Поляков отправился в поликлинику по месту жительства, прошел, как положено, полное медицинское обследование и через неделю медкомиссия дала заключение, что ему не противопоказаны поездки в жаркие южные страны. Так легенда о невозможности работать в Индии лопнула как мыльный пузырь. От этого на душе стало еще тяжелее: он понял, что непосредственная опасность с каждым днем приближается, что вести себя надо теперь в высшей степени осмотрительно. Голос разума подсказывал, что пришло время прекратить всякие контакты с американской разведкой. Так он и поступил. После этого ему вообще уже ничего не хотелось. Апатия и некая отстраненность от всего происходящего буквально сковали его…

* * *

На основании полученных из ГРУ данных, в конце июля 1980 года первым отделом Третьего главного управлении КГБ СССР было заведено на Полякова дело оперативной проверки (ДОП) по подозрению — «Измена Родине в форме шпионажа». Фигуранту дела дали кличку «Дипломат». Воспользовавшись нахождением Полякова в отпуске в Москве, в Дели была командирована группа сотрудников ГРУ и КГБ для проведения негласного обыска в его квартире. В специальном кейсе с фотоаппаратурой были обнаружены пять таблеток, которые были направлены в Москву для исследования на принадлежность их к средствам проявления тайнописи. Но тогда тайнописную копирку и письма-прикрытия, закамуфлированные в лежавшую на столе книгу «Энциклопедия рыболова», обнаружить не удалось. Зато были найдены не имевшие отношения к уликовым материалам дорогостоящие ценности, превышающие семимесячное денежное содержание военного атташе, два охотничьих ружья и комплект высококачественной фотоаппаратуры марки «Никон».

Доложив обо всем этом заместителю председателя КГБ генералу армии Г.К. Циневу, начальник Третьего главного управления Комитета госбезопасности Николай Алексеевич Душин предложил провести наиболее острые мероприятия по ДОП, а затем совместно со Следственным отделом решить вопрос о возможности возбуждения уголовного дела.

Выслушав Душина, Цинев некоторое время сосредоточенно морщил лоб, потом твердым, не терпящим возражений голосом сердито произнес:

— Никаких улик против Полякова вы не получили и, скорее всего, не получите! И потому я не могу дать санкцию на предлагаемые вами мероприятия. Закрывайте ДОП!

Надо отдать должное начальнику Третьего управления, он умел владеть собой, как и подобает руководителю большого коллектива военной контрразведки, но на сей раз, невзирая на высокое положение Цинева, возразил:

— Я не понимаю вас, Георгий Карпович, на каком основании мы должны закрывать ДОП, не проведя еще комплекса запланированных мероприятий?

— Я не могу дать вам санкцию на продолжение проверки только потому, что советский генерал не может быть шпионом! Если мы начнем подозревать генералов из разведки, то на кого же будем тогда опираться?! — повысил голос зампред КГБ.

Душин немного растерялся, возникла неловкая пауза, но он взял себя в руки и негромко, настороженно спросил:

— Получается, что мы не должны в таком случае считать предателем и Власова? Он ведь тоже генерал?!

Цинев, махнув рукой, гневно бросил:

— Во-первых, он не был разведчиком! Во-вторых, он и не шпион! Все! Давайте закончим на этом!

Маленький ростом, бритоголовый генерал армии вышел из-за стола и, протянув Душину руку на прощание, заметил:

— Если откроются новые обстоятельства в отношении Полякова, прошу ставить меня в известность…

Таким образом, снобизм зампреда КГБ СССР не позволил военной контрразведке продолжать проверку Дипломата, что давало возможность хитроумному американскому шпиону Полякову оставаться активным «кротом» еще на какое-то время.

А примерно через год резидентура ГРУ в Нью-Йорке получила от некоего доброжелателя весьма важные сведения о методах и признаках, по которым ФБР устанавливает принадлежность к разведке сотрудников советских загранучреждений в Нью-Йорке. Кроме того, он сообщил номера пятидесяти семи квартир жилого дома представительства СССР при ООН, оборудованных техникой подслушивания. А самое главное, он известил резидентуру ГРУ в Нью-Йорке о наличии в ЦРУ весьма ценного агента, работающего в системе Генерального штаба Министерства обороны СССР. При этом доброжелатель ставил условие, что он готов выдать этого агента и подтверждающие это материалы ФБР, если в указываемый им тайник будут заложены тридцать тысяч долларов. О себе доброжелатель сообщал: «Я являюсь сотрудником ФБР. Сведения о тщательно оберегаемом спецслужбой США источнике информации из СССР получены при ознакомлении с совершенно секретным, направленным из ЦРУ директору ФБР документом, в котором сообщалось о замене псевдонима советскому агенту на новый — Спектр. Заинтересовавшись этим документом, мне удалось получить доступ к переписке ФБР в отношении Спектра. Для подтверждения достоверных данных о нем могу передать вам на изложенных мною условиях копии документальных материалов».

В московском военном разведцентре не исключали, что предлагаемые доброжелателем сведения могли быть целенаправленно запущенной дезинформацией в целях сковывания работы ГРУ и последующего направления его усилий по ложному пути. Поэтому руководство засомневалось в целесообразности установления контакта с фэбээровцем и выплаты ему денежного вознаграждения. Когда об этом узнал ставший к тому времени начальником управления генерал-лейтенант Гульев, то он запросил у заместителя начальника ГРУ вице-адмирала Ващенко материалы доброжелателя для ознакомления и оценки их достоверности.

— Если же мне покажется, что доброжелатель — это чистейшей воды подстава, — заметил Гульев, — тогда мы направим запрос в Первое главное управление КГБ с целью перепроверки поступивших к нам материалов от него…

— Нет, Леонид Александрович, — остановил его Ващенко, — не надо информировать ПГУ об этом «инициативнике». Ребята там хваткие, они не упустят своего шанса и могут запросто прибрать его к своим рукам. Мы лучше направим вас в командировку в США, чтобы вы на месте во всем разобрались. Установили бы контакт с этим американцем, пусть даже безличный, через указанный им тайник, и попытались бы выяснить о сотрудниках КГБ и ГРУ, которые, как он говорил в своем сообщении, уже завербованы или считаются в ФБР потенциальными кандидатами на вербовку. Это было бы очень важно для нас. Неплохо было бы получить и сведения о тех пятидесяти семи сотрудниках нашего посольства и представительства СССР при ООН, в квартиры которых внедрена спецтехника. Причем доброжелатель подчеркивает, что установка такой техники обошлась американцам в полмиллиона долларов.

— Владимир Николаевич, а каким образом он передал нам эти сведения?

Ващенко вышел из-за стола, подошел к сейфу, вытащил из него зеленую папку и, подавая ее Гульеву, сказал:

— Доброжелатель, давайте мы назовем его Фредом, вышел сам на нашего резидента в Нью-Йорке Скворцова. Хорошо зная методы работы ФБР против советских граждан, Фред, чтобы не скомпрометировать Скворцова, пришел в представительство СССР при ООН и через дежурного передал по всем правилам оформленный почтовый пакет лично для Скворцова. Материалы Фреда я даю вам на четыре дня. Когда ознакомитесь с ними и проанализируете все, о своей оценке и выводах доложите мне лично.

Гульев кивнул и с улыбкой сказал:

— Беру встречное обязательство: доложить на один день раньше…

— А вот это радует, — улыбнувшись в ответ, произнес вице-адмирал и неожиданно добавил: — Мне известно со слов командира, что вы утверждали и продолжаете утверждать, что Поляков — предатель…

— Да это так и есть на самом деле! — воскликнул Леонид Александрович.

— Я согласен с вами. Поэтому мы вполне серьезно прорабатывали вопрос о возможной командировке вас года на два в Вашингтон. Там находится резиденция, ФБР и там же работает наш доброжелатель. Главная цель командировки, как я говорил, — установить связь с Фредом и получить от него интересующую нас дополнительную информацию, в том числе и о Спектре. Так что готовься…

— Да я всегда готов к хорошим предложениям.

* * *

Через три дня генерал-лейтенант Гульев сообщил по телефону вице-адмиралу Ващенко о своей готовности доложить о результатах изучения материалов сотрудника ФБР Фреда.

— Не кладите трубку, Леонид Александрович, — предупредил его заместитель начальника Главного управления разведки. — Сейчас я свяжусь по прямой связи с командиром, и, возможно, вместе с ним мы выслушаем вас.

— Хорошо, я жду вашего решения.

Вскоре Гульев услышал в телефонной трубке твердый голос Ващенко:

— Через двадцать минут я жду вас в приемной командира.

— Но справка-то у меня еще не отпечатана.

— Потом отпечатаете. А сейчас готовьтесь доложить устно. Подходите пораньше, чтобы я успел пробежать глазами вашу справку.

В приемной начальника ГРУ Владимир Николаевич Ващенко ознакомился с собственноручно написанной Гульевым справкой и высказал свое положительное мнение о сделанных в ней выводах.

Ровно через полчаса порученец Ивашутина пригласил Гульева и Ващенко пройти в кабинет командира. Из-за рабочего стола, стоявшего в углу, вышел чем-то озабоченный начальник ГРУ. Он пожал руку Гульеву и сразу же спросил:

— Ну так как? Будешь по-прежнему стоять на своем мнении и доказывать, что Поляков — предатель?

— Так точно, товарищ генерал армии, буду стоять на своем мнении.

— Ну-ну, — улыбнулся Ивашутин. — А что ты можешь сказать в отношении доброжелателя, которого вы с Владимиром Николаевичем окрестили Фредом?

— Буду доказывать, что Фред не подстава.

Раскрыв папку, Гульев достал справку о результатах анализа материалов, полученных от доброжелателя и, подавая ее Петру Ивановичу, пояснил:

— Здесь мои соображения в рукописном виде.

— Я вижу, — буркнул начальник ГРУ. Прочитав справку, Ивашутин спросил:

— А почему она не зарегистрирована, если на ней поставлен гриф «секретно»?

— Зарегистрировать не успел, торопился доложить ее вашему заместителю.

Генерал армии перевел взгляд на Ващенко:

— Вы знакомились с этим документом? Вице-адмирал кивнул и как можно увереннее произнес:

— Да, я прочитал ее сейчас в вашей приемной. Ивашутин что-то неразборчиво опять буркнул, потом начал повторно зачитывать вслух выводы справки:

— «Проведенный мной анализ материалов, полученных из вашингтонской резидентуры, позволяет сделать вывод о том, что Фред действовал конспиративно, преследуя корыстные цели. То, что он не может быть подставой, свидетельствуют следующие факты:

…Одно из условий возможного его сотрудничества с нами — это передача информации за денежное вознаграждение без вступления в личный контакт, а только через тайник. Это во-первых. Во-вторых, Фред предостерегает нас об осторожном использовании передаваемой им информации и предупреждает о том, что намерен сам подбирать места для тайников. И, наконец, в-третьих, полученные от Фреда сведения, считаю, нельзя относить к дезинформационным. По своему содержанию они являются особо ценными, потому что: во-первых, раскрывают предполагаемые вербовки отдельных сотрудников советского посольства; во-вторых, указывают мотивы, по которым тот или иной советский гражданин может являться потенциальным кандидатом на вербовку; в-третьих, в них названы квартиры сотрудников советского посольства и представительства СССР при ООН, оборудованных техникой подслушивания.

Сообщать же подобные сведения в советскую разведку — это не в интересах ни ФБР, ни ЦРУ, потому что реализация их нанесет ущерб американской стороне.

Считаю, что данные сведения Фреда соответствуют действительности…»

Закончив чтение, Ивашутин бросил взгляд на Ващенко.

— Вы согласны с такой аргументацией Леонида Александровича?

— Да, товарищ генерал армии, я согласен.

— А у вас не возникает подозрений, что доброжелатель просто вымогает у нас тридцать тысяч долларов?

— Нет, товарищ генерал армии, не возникает!

— А у вас, Леонид Александрович? — Ивашутин перевел строгий взгляд на Гульева.

— У меня тоже, товарищ генерал армии.

— А почему вы после выводов не выдвигаете каких-то своих предложений?

— Я делаю это всегда в том случае, если командование согласно с моими выводами.

— Хорошо. Мы согласны с вашими выводами. Что вы можете предложить?

— В таком случае, я предлагаю следующее: первое — проверить через ПГУ КГБ СССР поступившие от Фреда сведения. Второе, если ПГУ подтвердит хотя бы часть сообщенных Фредом сведений, то выплатить ему денежное вознаграждение в том размере, которое он запросил. У меня лично не вызывает никаких сомнений, что только при этом условии мы сможем получить от него то, что хотим.

Начальник ГРУ посмотрел на своего заместителя Ващенко, потом перевел взгляд на Гульева и, кивнув ему, сказал:

— Вознаграждение в указанный Фредом тайник заложите лично вы. Даю вам неделю на сборы, чтобы выехать в командировку в Вашингтон на два месяца.

— Благодарю вас за доверие, товарищ генерал армии…

* * *

Приказ на перевод в Военно-дипломатическую академию (ВДА) генерал-майора Полякова был подписан лично Ивашутиным, и потому, сразу после отпуска, ему пришлось, вместо возвращения в Индию, отправляться на юго-запад столицы, где предстояло занять прежнюю должность начальника разведывательного факультета.

Несколько недель, отработанных в ВДА, измотали его больше, чем годы разведслужбы в Дели, а опасения, связанные с возможным разоблачением, окончательно встревожили. Периодическое составление и утверждение расписания занятий, замены чтения лекций и вся прочая каждодневная писанина стали для него сущим наказанием. Непроходящая тревога по поводу возможного разоблачения да еще рутинная, порядком надоевшая работа вынудили Полякова позвонить Изотову. Тот не отказал ему и назначил встречу на следующий день.

Поляков явился к Изотову несколько позже назначенного времени. Начальник управления кадров, увидев его, поморщился — его несвоевременный приход ломал уже запланированный график работы — и потому недовольно проворчал:

— Ну что там у тебя опять стряслось?

— Не могу я там больше работать. Верните меня на Хорошевку. Пусть даже не на оперативную работу. Например, в информационную службу к генерал-полковнику Зотову. На худой конец я согласен работать в любом вспомогательном отделе.

«Вот же наглец! — подумал Изотов. — Ему грозит арест, а он торгуется, где ему работать…»

Пожав плечами, Сергей Иванович встал из-за стола и, ничего не говоря, прошелся по кабинету. Месяц назад Ивашутин сообщил ему причину, по которой Полякова необходимо отстранить от оперативной работы, и предупредил о том, чтобы он со своим протеже держал ухо востро и не давал ему повода насторожиться. Сев опять за стол, Изотов смягчился и, чтобы не затронуть самолюбия генерал-майора Полякова, спокойно произнес:

— Мне кажется, ты рано ставишь вопрос о переводе на Хорошевку.

— Почему? — удивился Поляков.

— Потому что надо подождать, потерпеть. Ты хоть помнишь, с какой должности поехал ты в Индию военным атташе и главным резидентом?

— Да, помню. Тогда у меня все прекрасно получилось. А нельзя ли, Сергей Иванович, через некоторое время повторить подобный зигзаг с загранкомандировкой?

— А что?.. В самом деле неплохая идея! — отозвался Изотов и с хорошо скрытым лукавством продолжил: — У тебя большой опыт разведывательной работы, есть опыт руководства резидентурой. Сколько ты уже прослужил за кордоном?

— Около семнадцати лет. А всего в разведке более тридцати.

— Да, это очень ценно, Дмитрий Федорович…

Скупая похвала начальника управления кадров стоила для Полякова в его положении очень многого. Он благодарно кивнул и, проглотив внезапно подкативший к горлу ком, хрипло произнес:

— Спасибо, Сергей Иванович. В последнее время я так редко слышу от вас добрые слова.

— Да ладно тебе! Ты у нас, как никто другой, обласкан повышениями в должности и высокими воинскими званиями, — парировал Изотов. — Нет, Дмитрий Федорович, тебе не стоит жаловаться на судьбу и на недостаток добрых слов. Ты лучше запасайся теперь терпением и жди, когда опять подвернется счастливый случай.

— Что ж, будем надеяться на такой хороший случай, — коротко обронил Поляков и направился к выходу.

Перспектива снова побывать в загранкомандировке приятно щекотала нервы генерала Полякова. Он остановился у порога и, обернувшись, сказал:

— А вы, Сергей Иванович, действительно замолвите обо мне доброе слово генералу армии?

Изотов чуть усмехнулся. «Только этого мне не хватало в нынешней ситуации», — подумал он и сквозь зубы произнес:

— Нет, Дмитрий Федорович, тут я тебе не помощник. Не могу я заместителю начальника Генштаба молвить о ком-то слово. Он вон, — Изотов указал пальцем вверх, — насколько выше меня сидит…

— В таком случае вы все равно не забывайте обо мне, — приоткрыв дверь, с ухмылкой бросил Поляков.

Изотов нервно дернулся, встал, исподлобья посмотрел на него и презрительно ответил ему:

— Всего доброго, Дмитрий Федорович…

* * *

С того дня у генерала Полякова словно камень с души свалился, и началась у него более-менее спокойная работа в ВДА. Он посчитал тогда, что судьба в очередной раз соблаговолила ему, что разговор с Изотовым был полезным и обнадеживающим. И, как ни в чем не бывало, он принялся за старое: собирать и накапливать шпионскую информацию о выпускниках разведывательного факультета 1980 года и трех последующих лет. Таковых набралось 87 человек. Когда наступил день закладки тайника «Киев» Поляков решил отказаться от его использования: «Зачем мне он, если есть безопасный способ передачи сведений за две с половиной секунды».

Закодировав на пленку информацию о 87 будущих военных разведчиках, а также объяснение, почему не стал использовать тайник «Киев», он, проезжая на троллейбусе мимо посольства США, легким нажатием кнопки на миниатюрном передатчике, находившемся в кармане пиджака, отправил американцам большой объем шпионских сведений. Подобных передач в последующее время он провел еще четыре и таким образом сообщил в ЦРУ полные данные на еще большее количество слушателей академии, а также различные аналитические обзоры и документы Генштаба и ГРУ.

Вооруженный миниатюрным устройством для мгновенного сброса информации, Поляков уверовал, что теперь он свободен от каких-либо подозрений в Москве. Но напрасно так считал Поляков: случайно встретившийся ему при выходе из метро генерал-майор Хоменко снова предупредил его:

— Ты, Дмитрий Федорович, будь осторожнее. В последнее время я все чаще слышу в своем «аквариуме» перешептывания за спиной, а иногда даже и открытые разговоры о тебе…

— Какие еще разговоры? — насторожился Поляков.

— Конечно, не из приятных, я бы сказал даже, опасные разговоры.

— Да не темни ты, говори конкретнее! — вскричал Поляков.

— Да все о том же прошлом в Америке… И о настоящем тоже…

— А что могут говорить о моем прошлом и настоящем? — вконец разозлился Поляков.

— Что не случайно отозвали тебя из долгосрочной командировки и отстранили от оперативной работы. Или ты не догадываешься об этом? — поддел его Хоменко.

Поляков ничего не сказал в ответ, его лицо покраснело, а на лбу резко обозначились вены. Он долго и пристально смотрел на Хоменко, потом обронил:

— Ну и что ты предлагаешь?

Хоменко, почувствовав себя не в своей тарелке, с напряжением в голосе проговорил:

— Ты хоть проверяешься, ведется или нет за тобой наружное наблюдение?

— А если даже и ведется, что от этого изменится? — дал неутешительный ответ Поляков, хотя чувство тревоги стало еще сильнее.

— Ну смотри, — собравшись уходить, заключил Хоменко.

— А чего мне смотреть, — бросил Поляков. — Это ты смотри, чтобы самому не залететь под фанфары…

Пока он шел от метро до автобусной остановки, перед глазами у него стояло лицо Хоменко. «Непонятный и опасный тип! Мне кажется, что он такой же сексот, как и я, а еще предупреждает меня», — сделал вывод Поляков, анализируя только что состоявшийся разговор.

Мысли о возможном провале крутились в его голове, а чувство опасности, возникнув, никак не отпускало. Когда пришел домой, начал поспешно рвать разные бумаги и сжигать их в туалете. Жена каким-то шестым чувством поняла, что что-то случилось, и с неподдельным страхом спросила:

— А почему мы после отпуска не вернулись в Индию?.. Почему ты после этого сильно изменился, ходишь сам не свой, как потерянный?

Ему ничего не оставалось как, в который уже раз, при ответах на ее щепетильные вопросы опять слукавить:

— От возвращения в Индию меня отвели по вине Римского. Он оговорил меня в растрате финансовых средств в отместку за то, что я якобы дезинформировал Центр о том, что он попал в поле зрения индийских спецслужб и потому его откомандировали в Москву.

— Но ведь ты действительно не только в Дели, а и в Нью-Йорке и Рангуне слишком много тратил денег на покупку очень дорогих подарков для своих начальников. Я каждый раз удивлялась, откуда у тебя такие большие суммы денег. А ты, оказывается, постоянно залезал в кассу посольства. Каким же надо быть бессовестным человеком, чтобы это делать?!

— Но я же не для себя их брал!

— Какая разница? — прервала его Нина Петровна. — Для себя или не для себя — все равно это нечестно! Ты же генерал военной разведки! Как тебе не стыдно, Дима?! Это же настоящее воровство!

— Не надо, Нина, обвинять меня в этом. Мне и без того тошно…

Леонид Гульев, выехав в США в качестве руководителя вашингтонского разведаппарата ГРУ, получил за денежное вознаграждение от доброжелателя Фреда материалы, подтверждающие предательство Полякова. В шифрованном сообщении в Центр со ссылкой на данные Фреда говорилось:

Поляков завербовался в Нью-Йорке в конце 1961 года, в СССР выехал в середине следующего года; в 1965–1969 годах работал в Бирме, а в 1973–1976 и 1979–1980 в Индии. Фред передал нам скопированные материалы на 57 сотрудников советской колонии в Америке, которые изучаются по линии ФБР в качестве возможных осведомителей, и о внедрении спецтехники в их квартиры…

Тогда же генерал Гульев направил в Москву дипломатической почтой полученные от Фреда фотокопии документов ЦРУ и ФБР на английском языке под грифом «совершенно секретно»:

Документ первый:

Из Центрального разведывательного управления. 24 сентября 1969 г. Директору Федерального бюро расследования. Содержание: о Бурбоне. Секретно, лично.

Отвечаем на ваш запрос о том, что удалось нам использовать из сообщений Бурбона относительно деятельности советской нелегальной разведки…

а) После своего отъезда из США в 1962 году Бурбон не имел непосредственного доступа к информации о деятельности нелегальной разведки ГРУ, и в связи с этим он в настоящее время знает о ней меньше, чем знал во время наших и ваших опросов до середины 1962 года.

б) Каждый раз, когда Бурбон выезжал в отпуск в Москву, ему ставилась задача путем осведомления через его товарищей в американском направлении выяснить положение дел с нелегальной разведкой ГРУ в Соединенных Штатах. Информация, которую он получал, всегда направлялась вам в ФБР.

в) Бурбон постоянно докладывал, что ни один нелегал ГРУ с 1959 года не направлялся в США.

г) В марте 1969 года, работая уже в Бирме, он в процессе беседы с бывшим начальником американского направления ГРУ М.С. Савельевым получил подтверждение, что с 1959 года нелегалы ГРУ в США не направлялись.

д) Недавно Бурбон проявил недовольство, когда ему было предложено изложить еще раз сведения о нелегальной разведке ГРУ. Он считает, что этот вопрос он полностью осветил в прошлые годы.

Принимая все изложенное во внимание, мы включили в перечень задач, которые Бурбон должен освещать, и задание по сбору информации о современном состоянии нелегальной разведки.

Документ второй:

Меморандум Нью-Йоркскому отделению ФБР. 20 октября 1969 года. Содержание: о нелегальной разведке ГРУ. Секретно, лично.

Все упоминаемые в наших меморандумах имена и фамилии имеют прежние индексы, они проходят по делу агента Топхэт и в этой связи не требуют новой индексации получателем направляемого документа…

Отдельная информация, которая будет поступать от источника «Н-Й-3549-С» (Топхэт) и которая должна быть направлена за пределы ФБР, потребует грифа секретности выше чем «конфиденциально». Это будет касаться только той информации, которая не подлежит рассылке и раскрытие которой может нанести ущерб интересам США в области международных отношений и национальной безопасности.

При рассылке информации, получаемой от источника «Н-Й-3549-С», в документах не должно содержаться никаких ссылок на время получения информации (дата, месяц или год).

Поскольку источник «Н-Й-3549-С» занимает весьма чувствительное, важное положение, экстремальные меры осторожности должны быть всегда предприняты в обращении с получаемой от него информацией, и должны быть исключены какие-либо действия, которые могли бы поставить под угрозу безопасность агента или привести к установлению его личности…

Документ третий:

От Директора ФБР. 15 апреля 1980 года.

Руководителям отделений ФБР в Вашингтоне, Нью-Йорке и Сан-Франциско. Секретно, лично.

Для сведения органов ФБР сообщаю, что для переписки внутри нашего ведомства агенту Топхэт присваивается новый псевдоним — Спектр. Он должен использоваться впредь и в переписке с ЦРУ…

Копии документов ЦРУ, составленные на основе донесений агента и содержащие сведения о деятельности советских спецслужб, будут направляться и в ваш адрес.

ЦРУ сообщило, что в настоящее время оно имеет возможность проведения с Топхэтом регулярных встреч, и изъявило готовность оказывать через него помощь ФБР. Однако в силу условий, существующих в том районе мира, где в настоящее время работает агент, эти встречи проводятся значительно реже и короче по времени, чем это было в прошлом. С учетом этого только по мере острой необходимости вам следует направлять свои запросы с обязательной пометкой — «Спектру». В этой же связи штаб-квартира ФБР согласилась с тем, что все фотографии, которые будут направляться для показа Спектру, будут ограничены только фотографиями тех советских лиц, которые подозреваются в принадлежности к советским спецслужбам или требуют уточнения принадлежности их к какому-то ведомству…

Сведения о восстановлении связи с этим агентом представляют собой тайну особого значения как в ЦРУ, так и в штаб-квартире ФБР. Представителям ЦРУ в Нью-Йорке, Вашингтоне и Сан-Франциско об этом было не известно. К этим сведениям допущен лишь узкий, избранный круг лиц в штаб-квартире ЦРУ. Поэтому вам следует принять самые строгие меры к тому, чтобы эти сведения не просочились через личные контакты сотрудников ваших отделений с местными представителями ЦРУ. Внутри отделений к этой информации должны быть допущены только те лица, которым действительно это необходимо для работы…

Документ четвертый:

От Директора ФБР. 7 июля 1980 года. Отделению ФБР в Нью-Йорке. Секретно, лично.

Для вашего сведения сообщаем, что ЦРУ направило в штаб-квартиру ФБР следующую информацию:

Недавно Спектр из беседы с Владимиром Григорьевичем Молчановым, бывшим с 14 июля 1974 по 23 апреля 1978 года резидентом ГРУ в Нью-Йорке, установил, что три года назад, когда Молчанов еще был резидентом, резидентура ГРУ в Нью-Йорке насчитывала от 30 до 40 офицеров.

Сейчас Спектр предполагает, что в резидентуре ГРУ в Сан-Франциско должно быть 4–6 офицеров-разведчиков, а в Вашингтоне — от 25 до 30 офицеров.

Поскольку источник данной информации является особо секретным, доступ к ней должен быть строго ограничен.

Комментарии агента Фреда к этим документам:

Я обращаю ваше внимание на следующие важные моменты. Я предполагал, что Спектр по-прежнему находится за границей. Однако более внимательное изучение этого вопроса показало, что сейчас он работает, к моему большому сожалению и досаде, в штаб-квартире ГРУ. Получается, что Спектр непотопляем и тем самым представляет большую опасность для меня.

Надеюсь, что вами будут предприняты максимальные меры предосторожности в работе с моими документальными материалами. Это одна из причин, которая может и должна еще связывать нас. Другая причина, которая тоже может являться одной из главных, — это тот факт, что мне есть еще многое сообщить вам в будущем…

Эти ценные сведения Фреда, переданные из ГРУ в КГБ СССР, послужили основанием для восстановления дела оперативной проверки и перевода его теперь уже в ДОР «Дипломат». Когда материалы агента Фреда и план мероприятий по ДОР доложили генералу армии Георгию Карповичу Циневу, ставшему к тому времени первым заместителем председателя Комитета госбезопасности, он, прочитав их, с огорчением заметил:

— Оказывается, два года назад я был не прав, давая указание о прекращении проверки генерал-майора Полякова. Я тогда никак не мог поверить, чтобы генерал из разведки, орденоносец Великой Отечественной войны мог стать изменником Родины, врагом своей страны. Некоторые сомнения остаются у меня и сейчас. Чтобы они не оставались, первый отдел вашего управления, Николай Алексеевич, — обратился он к начальнику Третьего главка генерал-лейтенанту Душину, — должен довести это дело до логического конца. Надо разобраться с ним как можно скорее. Ивашутин уже звонил по «вертушке» Виктору Михайловичу и просил ускорить арест предателя. Петра Ивановича можно понять: пока Поляков работает начальником разведывательного факультета, он принесет ему еще много неприятностей. Мне кажется, зря вы пишите в преамбуле плана мероприятий, что после отзыва Полякова из Индии и перевода в ВДА он мог прервать агентурную связь с ЦРУ в Москве. Наоборот, наблюдение за ним ни в коем случае не снимать, и прошу усилить контроль за радиоэфиром. Вчера служба «Р» зафиксировала трехсекундный выход неизвестного лица и с неизвестного места на американское посольство. Я не исключаю, что это мог быть и Поляков.

— Мы обязательно учтем, Георгий Карпович, все ваши рекомендации, — заверил зампреда генерал Душин. — Мы понимаем, что разобраться с таким высокопрофессиональным и опытным разведчиком, сотрудничавшим с американским ЦРУ более двадцати лет, будет нелегко…

— Чтобы облегчить работу, надо вам задействовать разработанную во Втором главке систему контрразведывательных мер по выявлению и разоблачению вражеской агентуры, — прервал его Цинев. — Для этого мы готовы предоставить весь комплекс оперативно-технических средств. Надо было бы и указать это в вашем плане, который я уже подписал. И имейте в виду, вчера, после звонка Ивашутина, Виктор Михайлович предупредил меня, что он через месяц заслушает вас о ходе работы по ДОР «Дипломат». Так что постарайтесь выполнить все позиции плана в обозначенные вам сроки. Разговор будет очень серьезным, у председателя накопилось много вопросов к вам по делу Полякова. Будьте готовы к этому.

— Хорошо, Георгий Карпович. Но нам нужна будет ваша помощь в решении одного щекотливого вопроса…

— Говорите какого?

— До тысяча девятьсот восьмидесятого года ГРУ не информировало нас об имевших место в начале семидесятых годов массовых провалах в США военных разведчиков-нелегалов, агентов из числа иностранцев и офицеров нью-йоркской резидентуры. Подозревался в этом тогда и Поляков. Была создана в ГРУ комиссия, которая расследовала это ЧП. Однако нас не поставили в известность об этом факте, не ознакомили нас и с выводами комиссии. Скрывался от нас и факт провала разведчицы Троповой, вывод которой за кордон осуществлял Поляков вместе с известным вам агентом ЦРУ подполковником Поповым. Вся вина за ее провал была возложена только на Попова. Поляков же остался вне подозрений. Он продолжал получать руководящие должности в Москве и за границей, дослужился до генерал-майора, в последние годы работы в Индии постоянно поддерживал открытую связь с американскими разведчиками, но никто — ни ПГУ, ни ГРУ — нас об этом не информировал. Вот и теперь, когда наши товарищи начали разрабатывать Полякова, они не могут получить доступ к оперативным материалам ГРУ, связанным с фактами провалов агентуры и утечкой секретной информации, к которой Дипломат тоже имел отношение. А это, как вы сами понимаете, может затруднять нашу разработку объекта…

— Сегодня же я свяжусь с Ивашутиным, и мы решим этот вопрос.

— Спасибо, Георгий Карпович…

* * *

Контрразведчикам Третьего главка для разоблачения американского шпиона практически все было предоставлено, однако оперативная разработка его шла очень медленно и трудно. Проведенные негласные обыски по местам работы и жительства Полякова с целью обнаружения уликовых материалов ничего не дали оперативникам. Не было получено ни одной детали и зацепки, которые могли бы свидетельствовать о сборе и хранении секретных сведений и передаче их противнику, не говоря уже об обнаружении предметов шпионской экипировки. Ничего существенного, оперативно значимого не получила контрразведка и от мероприятия по прослушиванию его телефонных разговоров. Безрезультатным оказалось и проведение постоянного наружного наблюдения. Несмотря на это, руководство управления, посчитав, что досрочный отзыв Полякова не мог не побудить его принять самые серьезные меры обеспечения собственной безопасности вплоть до прекращения связи с ЦРУ и уничтожения средств и документальных материалов шпионажа, вышло с предложением о возбуждении в отношении него уголовного дела. Но из-за отсутствия прямых доказательств преступной деятельности объекта разработки Следственный отдел не поддержал предложение военной контрразведки. Это обстоятельство сильно огорчило генерал-лейтенанта Душина: «С чем же теперь я пойду на доклад к председателю комитета?» Об этом он сказал по телефону Циневу, перед тем как направиться в приемную Чебрикова. Ответ зампреда не был неожиданным для Душина.

— Указание председателя я не имею права отменять, его надо выполнять. Вам же есть что сказать, что вы так волнуетесь? — успокаивал его Цинев. — Вы получили вспомогательные материалы, характеризующие предателя. Расскажите, что в ГРУ не хотели выносить сор из избы и потому прикрывали свои промахи в работе. Что нашлись покровители в лице главного кадровика, который незаслуженно продвигал его в генералы. Сообщите, что еще во время первой командировки в США Поляков допускал политически неправильные суждения. Я имею в виду совещание в представительстве СССР при ООН, когда он выступил с резкой критикой советской позиции по вопросу разоружения и когда глава советской делегации поставил перед резидентом ГРУ вопрос о доверии Полякову и досрочном его откомандировании в Москву. Но в Центре замяли это. Не сработала тогда и наша нью-йоркская резидентура. Так и скажите об этом председателю! И еще скажите, что отсутствие информации об этом в Третьем главке не позволило вам на ранней стадии выявить гнильцо и подлость этого человека, а в последующем и влиять на принятие решений при рассмотрении вопросов о его назначениях на должности резидентов и военных атташе в капиталистические страны. Вы же докладывали мне обо всем этом! Вот и расскажите все это на заслушивании у председателя! И доложите ему, что успели наработать за три года ваши подчиненные из первого отдела…

— Спасибо, Георгий Карпович, за поддержку. Вы воодушевили меня…

— Да, чуть не забыл, — вспомнил Цинев, — расскажите Виктору Михайловичу и о том, к каким выводам пришла комиссия ГРУ, расследовавшая причины массовых провалов в Америке в семидесятые годы. Что в ходе служебного расследования даже не выдвигалась версия о возможно действующем в центральном аппарате или в нью-йоркской резидентуре агента американских спецслужб. Хотя в те годы от разных источников информации, в том числе и от офицеров ГРУ, поступали сигналы о возможной причастности Полякова к выдаче противнику не только своих подчиненных, но и разведчиков-нелегалов и их агентов. Я удивляюсь, как можно было членам комиссии списать эти повальные провалы на самих пострадавших, представив их всех неумехами!

— Да, в ГРУ пришли тогда к явно ошибочному выводу, — подтвердил генерал-лейтенант Душин. — В справке комиссии было отмечено, что причинами всех провалов стали ошибки, допущенные при документировании легализации за рубежом, а также нарушения конспирации при осуществлении связи. Ну и, как обычно в подобных случаях, говорилось о слабой подготовке и невысоких личных качествах офицеров и их агентов.

— Одним словом, тогда предателю все сошло с рук, — заключил Цинев. — И поэтому он продолжал еще двадцать лет вредить своей стране и своему народу. Об этом тоже надо сказать на заслушивании…

* * *

На докладе у председателя КГБ СССР о работе Третьего главка по ДОР на «Дипломата» генерал Душин придерживался сценария выступления, подсказанного ему Циневым.

— В процессе первичной проверки Полякова нам не удалось зафиксировать в его поведении каких-либо признаков, свидетельствующих о поддержании им связи с американскими спецслужбами, — заключил Николай Алексеевич, не сводя взгляда с внешне спокойного председателя КГБ.

Но это спокойствие давалось В.М. Чебрикову с большим трудом.

— Все, что доложили вы мне сейчас, это, конечно, интересно, — сказал он, барабаня пальцами по крышке стола и пытливо глядя то на Душина, то на присутствовавшего куратора Третьего главка Цинева. Потом добавил: — Но я не услышал от вас главного: почему ваш первый отдел до сего времени не добыл ни одного доказательства его шпионской деятельности? Сколько лет вы ведете эту разработку?

— Почти четыре года, — тихо ответил Душин.

— Вот это да! — непроизвольно воскликнул Чебриков и, переведя взгляд на своего первого заместителя Цинева, спросил: — Я что-то не могу припомнить, чтобы дела по шпионажу у нас велись четыре года.

Сочувственно посмотрев на поникшего генерала Душина, Цинев решил вступиться за него:

— Позвольте мне, Виктор Михайлович, дать одно небольшое пояснение?

— Да, пожалуйста.

— В том, что разработка Полякова затянулась, есть и моя вина. Когда из ГРУ поступил сигнал о подозрениях на шпионаж и первый отдел завел на него дело оперативной проверки, я, признаюсь вам, не поверил, чтобы фронтовик, дважды орденоносец да еще и генерал мог стать изменником Родины, ее врагом. Поэтому я и сказал тогда Николаю Алексеевичу: «На кого же мы будем опираться, если начнем подозревать наших генералов?» И попросил тогда прекратить его проверку, а приблизительно через год или полтора в ГРУ поступили от закордонного источника, причем работавшего в самом ФБР, сведения о месте и времени вербовки Полякова, о его командировках в Бирму и Индию и о работе с ним сотрудников ЦРУ. После этого первый отдел возобновил работу по нему. Но время было упущено, и потому разработка его затянулась.

— Но все равно, у вас было еще три года, чтобы реализовать это дело, — обращаясь к начальнику военной контрразведки, раздраженным голосом заговорил председатель КГБ. — Вы и ваш первый отдел, очевидно, забыли о решениях коллегии комитета от тысяча девятьсот шестьдесят третьего и шестьдесят шестого годов, как должны вестись дела оперучета по шпионажу и «Измена Родине в форме бегства за границу». Так вот я напоминаю вам, они должны вестись наступательно, с пресечением на ранней стадии недозволенной деятельности проверяемых лиц. Уже двадцать с лишним лет Поляков успешно работает на противника, а вы позволяете ему еще несколько лет наносить Советскому государству и разведке и без того уже огромный ущерб. Сколько еще он будет нам морочить голову? Неужели оперативный состав вашего первого отдела до сего времени не осознал, что совершаемое Поляковым преступление более опасное, чем предательство Пеньковского? По мнению Петра Ивановича Ивашутина, в истории предательств нет равных Полякову по нанесению вреда нашей стране. Что не позволяет вам изобличить этого неугомонного врага-генерала?

Смутное, досадливое чувство неясности в исходе разоблачения предателя не только волновало начальника военной контрразведки, но и мешало ему сосредоточиться и обдумать, что ответить председателю. Боясь выдать свое волнение и тревожные чувства за последствия такого трудного и тягостного разговора, Душин прокашлялся и, не глядя ни на кого, тихим, еле слышным голосом заговорил:

— То, что я сейчас скажу, прошу не расценивать как оправдание, возможно, неумелых действий в работе по делу «Дипломат». Поляков является опытным профессионалом-разведчиком, он хорошо осведомлен о методах работы органов госбезопасности. Досрочный отзыв из командировки в Индию побудил его принять серьезные меры личной безопасности вплоть до прекращения шпионской деятельности и уничтожения уликовых материалов.

— На каком основании вы делаете такие заявления? — с нескрываемой угрозой в голосе спросил нахмурившийся Чебриков.

— На том, что мы проводили негласные обыски в его служебном кабинете в Индии и по месту жительства, на даче и в гараже. К сожалению, мы ничего из предметов шпионской экипировки его не обнаружили.

— Плохо, что ничего не обнаружили! Значит, небрежно искали. Рэм Сергеевич Красильников рассказывал мне, что у всех разоблачаемых агентов всегда находили при обысках какие-то уликовые материалы. А тем более у такого долгосрочного агента, как Поляков, которого цэрэушники при каждом его возвращении в Москву из загранкомандировки или при поездке в отпуск обязательно снабжали разной шпионской атрибутикой. Так что наверняка остались где-то далеко спрятанными какие-нибудь улики, о которых он мог давно уже забыть.

— Но наши товарищи из отдела Кудряшова Михаила Петровича делали все возможное, чтобы добыть эти улики…

— Нет, не все, Николай Алексеевич! — прервал Душина председатель КГБ. — Как докладывал мне ранее Георгий Карпович, ваши подчиненные почему-то не удосужились даже провести обыск в частном доме матери Полякова…

Цинев и Душин угрюмо молчали: им нечего было сказать в ответ, потому что упрек Чебрикова был справедлив.

— По самым серьезным делам оперучета вот так вот работать нельзя! Это, конечно, не работа! — не смог скрыть своей досады Чебриков. — Четыре года вы, Николай Алексеевич, вместе со своим Кудряшовым словно в потемках бродили и потому не добыли ни одной улики. Столько времени и оперативных сил потрачено, и все это псу под хвост! — вконец рассердился председатель КГБ. — Вот как это все можно назвать?

Душин бросил на Цинева беспомощно-вопросительный взгляд, хотел что-то сказать, но тот подал ему знак, и он промолчал.

— Ловить рыбу в мутной воде — вот как это можно назвать! — со злостью бросил Виктор Михайлович. — Даю вам на продолжение разработки Полякова еще год. Этого времени вполне достаточно, чтобы генерал Кудряшов и его первый отдел могли показать себя. Пока же они не показали свои когти этому подлому Дипломату. А чтобы он и дальше не наносил своей подрывной деятельностью большой вред… — Чебриков, посмотрев на Цинева, немного помолчал и уже гораздо мягче добавил: — Надо, наверно, порекомендовать Ивашутину, чтобы он освободил Полякова от должности начальника разведывательного факультета академии.

Цинев озабоченно закивал.

— Иначе, — продолжал Виктор Михайлович, — он и впредь будет собирать и накапливать информацию о выпускниках факультета и сдавать их противнику… А потом, чего доброго… — Чебриков горько усмехнулся и флегматично бросил: — Петру Ивановичу и не с кем будет работать. — Затем он посмотрел на часы, потом на начальника военной контрразведки, сказал: — Итак, все теперь будет зависеть от профессионализма ваших подчиненных, Николай Алексеевич. Не мне вам напоминать, как важно и престижно для вашего Третьего управления разоблачить матерого шпиона американской разведки. Все силы и средства вам даны. И, пожалуйста, смелее проводите с взаимодействующими подразделениями комитета острые мероприятия. Без этого вы не сможете добыть ни одного вещественного доказательства. А то, что уликовые материалы у него остались, я еще раз повторяю, у меня нет никаких сомнений. Ищите — и вы найдете их. Если у вас, Николай Алексеевич, нет ко мне вопросов, то на этом мы и закончим…

Вскоре генерал-майор Поляков был выведен в действующий резерв в Институт русского языка имени А.С. Пушкина. Тогда же внешняя разведка КГБ получила от агента Рика достоверные сведения, подтверждающие причастность Полякова к агентуре ЦРУ. В переданном Риком списке завербованных сотрудников советских спецслужб значился и Поляков по кличке «Топхэт». Так постепенно в Третьем главке стали накапливаться материалы, в которых угадывалось змеиное жало предательства генерала ГРУ и мрачный перезвон его «тридцати сребреников».

Новым толчком к активизации работы по изобличению Полякова послужила и информация надежного источника ГРУ, выезжавшего в Италию и сообщившего о том, что неизвестный иностранец, представившийся эмигрантом из России, проявил интерес к судьбе якобы знакомого ему сотрудника Института русского языка имени А.С. Пушкина Дмитрия Федоровича Полякова. Когда об этом было рассказано генералу, то выражение лица его стало чуть ли не испуганным, и он, махнув рукой, бесцеремонно бросил в ответ, что считает все это давней провокацией американцев с целью дискредитации его в глазах руководства ГРУ и мести за успешную многолетнюю в США его работу против них.

Не исключено, что американские разведчики, действующие под прикрытием сотрудников посольства США в Москве, понимали, что он находится в поле зрения органов КГБ, и потому опасались сами выходить на какую-либо связь с Дипломатом. С целью же выяснения его положения американцы пытались использовать других лиц из числа иностранцев, как, например, военного атташе Бирмы в Москве, который знал его по работе в Рангуне.

Однако давно уже догадавшийся о проявляемом к нему интересе со стороны контрразведки Поляков стал избегать контактов с какими бы то ни было иностранцами. В Институте русского языка имени А.С. Пушкина, куда они часто наведывались, он под различными предлогами избегал встреч с ними, вплоть до невыхода на работу. А при посещении выставки «Международная книга» поспешил даже покинуть зал, когда узнал, что на выставке присутствуют американцы.

Делая все, чтобы оградить себя от случайных встреч с ними, он сознательно подал рапорт об увольнении из ГРУ и решил жить на даче в районе поселка Челюскинский. Там же, по Ярославскому шоссе, в двух с половиной километрах находились дачи сотрудников американского посольства. Поэтому работа по Дипломату стала вестись во взаимодействии с разработкой посольской резидентуры ЦРУ. Вскоре было установлено несколько случаев, когда по времени маршруты Дипломата и американских разведчиков при следовании на дачу пересекались. Однако из-за отсутствия данных о непрерывном передвижении американских разведчиков зафиксировать возможно состоявшиеся контакты их с Дипломатом не удавалось.

Таким образом, реализация ДОР путем возбуждения уголовного дела в обозначенный председателем КГБ срок срывалась. Тогда его первый заместитель генерал армии Цинев дал указание направить материалы разработки в Следственный отдел комитета на заключение. Там после тщательного их изучения и анализа снова отказали в возбуждении уголовного дела за отсутствием каких-либо улик «по шпионажу». Но продолжать разработку и дальше — после пяти лет ее проведения — было уже невозможно, но невозможно было и позволять шпиону вредить родной стране! Несмотря на то что военная контрразведка настаивала на возбуждении дела по статье 64 пункт «а» УК РСФСР, следователи решились использовать другой серьезный компромат: при проведении негласного мероприятия в квартире Полякова был обнаружен пригодный к стрельбе девятизарядный револьвер иностранного производства и боеприпасы к нему. А это указывало на состав преступления, предусмотренного статьей 78 УК — «Незаконное хранение огнестрельного оружия и боеприпасов».

Так с санкции руководства КГБ СССР было принято решение возбудить в отношении Полякова уголовное дело и подвергнуть его аресту…

* * *

В июне 1986 года Поляков заметил в квартире скол керамической плитки на кухне. Будучи опытным разведчиком, он обследовал место скола с образовавшимся там отверстием и сразу понял: контрразведка внедрила подслушивающую технику.

Это повергло его в настоящую панику: он заподозрил, что в квартире могли побывать кагэбэшники, и сразу же приступил к проверке: все ли осталось на месте? Как правило, он всегда запоминал, где и на каком месте находились его личные вещи: ручки, карандаши, ластик и ежедневник с номерами телефонов. Затем заглянул в письменный стол — иностранная валюта и брелок от ключей с вшитой в кожаную подложку инструкцией по связи с американской разведкой были на месте. Потом подошел к книжным полкам и первым делом взял с одной из них «Энциклопедию рыболова», в которую были закамуфлированы тайнописные копирки и письма-прикрытия. Убедившись, что к книге тоже не прикасались, он поставил ее обратно на полку. Просмотрел «Справочник по перезарядке боеприпасов к стрелковому оружию», в котором находились две тайнописные копирки и выписка из инструкции по восстановлению связи с посольской резидентурой ЦРУ в Москве. Удостоверившись в том, что все лежит на своих местах и ничего не сдвинуто, Поляков оставил все, как было.

После этого ему стало казаться, что он попал в невидимое кольцо, которое постоянно сжимается. Чтобы вытеснить из головы возникавшие малодушные мысли, он вышел на прогулку по Арбату. Через несколько минут ему показалось, что кто-то следит за ним, следит и будто усмехается, уверенный в своей силе и власти. Давящее чувство тревоги снова не давало ему покоя, в конце концов он оглянулся и, увидев перед собой метрах в семи-восьми двух прилично одетых молодых мужчин, развернулся и пошел им навстречу. Поняв, что это кагэбэшные «топтуны», он, миновав их, не оглядываясь, направился к своему дому. Почти физически продолжая ощущать за собой «наружку», а она и в самом деле не упускала его из виду, он действовал инстинктивно как опытный разведчик: шел, не оглядываясь и не поворачивая головы вправо или влево. «Главное, не нервничать и не дать повода «топтунам» заподозрить, что я расколол их», — подумал он, подходя к дому.

Дома у него появилась возможность проанализировать все и выстроить мысли в отношении своего возможного провала, но у него ничего не получалось. Инстинкт самосохранения подсказывал Полякову, что опасность совсем близка, она ходит где-то рядом и в любую минуту может постучаться в дверь. Не дожидаясь этого, он на другой день вышел опять на Арбат и попросил цыганку погадать. Та предсказала ему дорогу в пропасть и недолгую жизнь. И как назло, в тот же день и час по возвращении домой дорогу ему перебежала черная кошка. С того момента жизнь пошла у него устрашающе холодной и горькой. «Все, Дмитрий Федорович, кончилось твое везение, — сказал он самому себе. — Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Не удалось тебе прожить в последнее время скрытной кротиной жизнью. Слишком уж много ты предал хороших людей. А теперь вот будь готов к расплате. А все это из-за того, что не на тот алтарь ты положил свои способности. Что ж, с этим обстоятельством надо тебе считаться, как человек считается с тем, что он болен смертельным недугом…»

С того дня спокойствие окончательно покинуло его, кажущиеся равновесие и опора под ногами стали шаткими, как у канатоходца. Угроза ареста безжалостной глыбой стала с каждым днем наваливаться все больше и больше. Куда бы ни шел теперь Поляков, ему казалось, что все сотрудники наружного наблюдения КГБ заняты слежкой только за ним одним. Такое чувство часто посещает подобных Полякову людей в его положении. Особенно тех, кто хоть раз замечал за собой «наружку». Ничего не поделаешь, в природе человека есть что-то неосязаемое и неуловимое, которое долетает до органов чувств и предупреждает его о серьезной опасности.

Лишившись всех точек опоры в жизни, он все больше осознавал всю зыбкость и ненадежность своей жизни. «Какой же я дурак был тогда, в Дели, когда Вольдемар Скотцко предлагал мне остаться в Индии!» — казнил он себя теперь по истечении семи лет. И хотя он понимал, что шансы уцелеть уже ничтожны, его по-прежнему волновало только одно — как бы сохранить свою жизнь. «Предсказания цыганки, недобрые приметы, связанные с черной кошкой, — все это предвещает серьезную угрозу», — паниковал Поляков. Он чувствовал уже, что его арест — это вопрос времени. «С ума можно сойти от всего этого», — подумал он и, взяв из холодильника бутылку водки, лихорадочно начал пить одну рюмку за другой. Да и ночью не в силах заснуть, он пил рюмку за рюмкой, пытаясь выдавить из души навалившийся ужас страха перед арестом. Изнуренный темными мыслями о возможном расстреле и угнетающими переживаниями в связи с этим, он только под утро забылся трудным хмельным сном. И снились ему крысы, которые шныряли вокруг него, а он постоянно отстреливался. Когда, наконец, они все куда-то разбежались и попрятались, то одна с почти оторванной головой осталась сидеть в углу. Мертвенные, немигающие глаза ее уставились на него. И тут он очнулся, лицо его было искажено диким страхом. Ему стало не по себе: сердце сильно ухало, на душе было тоже погано, и какой-то мучительный кавардак царствовал в голове.

Полдня он не находил себе места от убеждения, что вот-вот с ним произойдет что-то ужасное, потом от тоски по прошлому и от жалости к себе. Не выдержав состояния крайнего беспокойства и тревоги, он сел в машину и в попытке уйти от черных мыслей укатил на дачу. Но и там беспрестанный страх продолжал изводить Полякова в течение всех последующих дней. Каждое утро он просыпался с одной только мыслью, что именно в этот день его, наверно, арестуют. Понимая, что проводить изо дня в день время в ожидании ареста просто невыносимо, он решил вернуться в Москву. В тот же день, вечером, ему позвонил генерал Хоменко и сообщил, что 7 июля в Военно-дипломатической академии состоится встреча с ветеранами ГРУ. А на другой день в его квартире опять раздался телефонный звонок.

— Приветствую тебя, Дмитрий Федорович! — раздалось в трубке.

Поляков по голосу сразу узнал начальника академии генерал-полковника Мещерякова.

— Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! — радостно воскликнул Поляков.

— А ты почему не на даче в такое прекрасное время года?

— Да я только вчера приехал оттуда. Хоменко сообщил мне, что седьмого июля, в понедельник, состоится встреча с ветеранами разведки. Вот я «прискакал» в надежде на то, что, быть может, и меня пригласят на нее.

— Вот поэтому я и звоню, чтобы пригласить тебя на эту встречу, — подхватил начальник академии. — Она действительно состоится седьмого июля в пять часов вечера. Мы предлагаем тебе, как самому опытному ветерану в делах разведки в «поле», выступить на этом вечере.

— Спасибо за доверие, товарищ генерал-полковник. А о чем я должен там говорить? — поинтересовался Поляков.

— Об укреплении славных боевых традиций в военной разведке. Подъезжай-ка на полчасика пораньше, чтобы мы могли с тобой все скорректировать…

— О'кей! Я обязательно приеду.

— Тогда до встречи в понедельник…

После этого телефонного звонка Поляков впервые почувствовал, как невидимый пресс, давивший на него в последние два месяца, свалился с души и плеч.

А тем временем в КГБ СССР оперативная группа уточняла последние детали планируемой операции по захвату уникального шпиона-генерала с двадцатипятилетним стажем предательской деятельности. Решено было взять его так, чтобы скрыть арест от американских разведчиков, которые постоянно оберегали его и держали под своим визуальным присмотром. Чтобы все было тихо и незаметно для посторонних, на КПП академии дежурных за час до начало встречи ветеранов подменили сотрудниками группы захвата. Как только Поляков в генеральской форме и при всех своих регалиях вошел в помещение КПП и показал приглашение, миновав «дежурного», сразу оказался в окружении крепких молодых мужчин в гражданской одежде, о профессии которых догадаться было не трудно. Они смотрели на него с нескрываемым презрением.

— Что это все значит? — возмутился Поляков.

— Просим вас, Дмитрий Федорович, пройти с нами в комнату дежурного, — вежливо ответили ему.

Сердце генерала учащенно забилось. «Все, это конец! — пронеслось в его голове. — Лучше бы не приезжал я с дачи!»

Когда вошли все в комнату дежурного по КПП, старший оперативной группы объявил о том, что Поляков подозревается в государственном преступлении.

Слово «государственное преступление» подействовало на него как удар в солнечное сплетение. Голова закружилась, руки и ноги ослабли так, что он перестал их чувствовать. Казалось, что вот-вот он потеряет сознание, и в этот момент голос старшего группы вернул его к реальности:

— Раздевайтесь, пожалуйста, Дмитрий Федорович.

— Я еще раз спрашиваю: что все это значит?

— Сейчас мы доставим вас в Лефортово, и там вам все объяснят. Вопросы еще есть к нам?

— Да, — еле слышно ответил Поляков: чувствовалось, что ему было трудно говорить. — Нельзя ли мне позвонить жене и сообщить ей об аресте?

— Нет! — категорическим тоном отозвался представитель Комитета госбезопасности.