Новые государственно-правовые рамки

Значительная часть сербского народа была навсегда освобождена от османской власти в результате подписания Карловацкого мирного договора 1699 г., который положил конец Венской войне, длившейся пятнадцать лет. Участники Великого переселения 1690 г. присоединились к потомкам тех, кто прибыл на Паннонскую равнину за 150–200 лет до него. Оказавшись на землях, с которых был изгнан османский правящий слой, и ощутив на себе первые позитивные перемены, те и другие возлагали значительно большие надежды на будущее, которое оставалось во многом неясным.

Прежде всего не было согласия относительно статуса и внутреннего устройства освобожденных территорий. Отчетливо проявлялось стремление сохранившихся венгерских сословных институтов, чья юрисдикция к 1687 г. распространялась на незначительную часть существовавшего некогда государства, к восстановлению королевства во всех его аспектах — административном, институциональном, правовом. И в первую очередь речь шла о правах знати, которой необходимо было вернуть утраченные земельные владения. В качестве первого шага в этом направлении следовало воссоздать жупании с их дворянской автономией — то есть сословными собраниями и судами, — а также сами дворянские имения. Однако планы реставрации наталкивались на многочисленные препятствия. Во-первых, изменились общие условия, и сил для реализации всех этих мер не хватало, а во-вторых, совсем в ином направлении действовал венский двор, поскольку его абсолютистская политика имела целью превращение неоднородной и разрозненной монархии в единое государство. Поэтому в Вене и стремились к принятию таких решений, которые одновременно могли бы обеспечить достаточные для завершения борьбы с турками силы, гарантировать приоритет центральной власти и делали бы возможным бесперебойный приток средств из новоприсоединенных областей, включая людские ресурсы, для охраны границ и ведения будущих войн. С разной степенью интенсивности, открыто или подспудно, противостояние этих двух тенденций растянется на десятилетия и, соответственно, будет на протяжении продолжительного времени оказывать влияние на положение сербов.

В течение краткого промежутка времени, от изгнания турок (1686–1687) до прихода патриарха Арсения III (1690), стало ясно, что ждет сербов на тех территориях (особенно в Славонии, Среме и Баранье), где осуществлялся «идеал» реставрации. В воссозданных крупных имениях их ожидала участь крепостных крестьян, обязанных отрабатывать барщину и платить оброк. А кроме того, они должны были быть «объединены», то есть приведены к Унии с католической церковью, что происходило не только с верующими, но и со священниками и настоятелями монастырей, как в Славонии в 1690 г. У католической церкви изгнание турок пробудило надежды на возмещение былых потерь паствы, понесенных ею не только после турецкого нашествия, но и в результате распространения протестантизма в Чехии и Венгрии.

Разбросанные по обширной и малонаселенной территории, лишенные своих лидеров, за исключением сельских старост, низших военных чинов да нескольких епископов, связанных друг с другом лишь через посредство «далекого» патриарха, потомки старых сербских переселенцев были лишены возможности защищать собственные интересы. Законы королевства не регламентировали их жизнь с XV в., когда они были освобождены от уплаты церковной десятины. Позднее же о них упоминалось только в решениях Сабора, связанных с налогообложением.

Великое переселение 1690 г. изменило ситуацию. Не столько в том отношении, что сербов стало значительно больше, сколько в том, что пришедшие с патриархом Арсением III люди были защищены «привилегией» и дипломом 1690 г., предполагавшими свободу их вероисповедания и существование православной церкви со строгой иерархией. У аморфной прежде массы таким образом появилась внутренняя структура — своеобразный каркас, объединивший разрозненные элементы.

Весь дальнейший ход событий демонстрировал, сколь важную роль в истории играет случай. Ведь массовое переселение никто не планировал. К нему подтолкнули сербов изменение ситуации на полях сражений и страх перед турецким возмездием. Существенным оказалось то, что во главе бежавшего народа оказался патриарх. Это обстоятельство способствовало консолидации и объединению той части сербской церковной организации, которая оказалась под властью христианского государя. Уже в первое десятилетие после переселения стало очевидным, что на освобожденных территориях параллельно формировались разнородные режимы: одни районы подпадали под управление военных администраций, во главе других стояла Судебная палата, третьи управлялись органами жупаний, в четвертых властвовали крупные землевладельцы. Различия между ними не стирались, но, напротив, со временем лишь углублялись. Сербы, в различных пропорциях, проживали в каждой из таких областей. Однако благодаря конфессиональной общности, традиции проведения соборов и наличию «привилегий» межобластные границы не приводили к их разобщенности.

На протяжении определенного времени габбсбургские власти стремились к ослаблению этих внутрисербских связей, препятствовавших распространению Унии, которое шло параллельно с реставрацией католических диоцезов, особенно в западных областях. Двор ограничивал деятельность патриарха, запрещая ему осуществление пастырских поездок и даже употребление титула. И позже, в 1707 г., ему не позволили присутствовать на съезде епископов из западных епархий. Объективно объединительным процессам мешали и те группы сербов, которые стремились к поселению на отдельной территории, что, в свою очередь, было довольно затруднительно для вновь прибывших, поскольку уже существовало осознание того, что народ и так разбросан по обширной территории. «…Одни живут около Буды, другие на стороне Арада… третьи поселились за Савой — до Лики и Крбавы».

Карта 5.1. Территория военной границы в XVIII в. 

Уже во время войны (1687–1699) стало очевидным, что для сербов вступление в военную организацию есть скорейший путь к обеспечению личной свободы и гарантия от превращения в крепостных крестьян. Поэтому они и стремились повсюду, где это было возможно, к сохранению военной организации, группируясь в шанцы — поселения со строгим делением на военные единицы во главе со старейшинами.

Стремление сербского воинства совпадало с потребностями и политикой Вены, направленной, вопреки ожесточенному сопротивлению Венгерского сабора, на расширение территории Военной границы и ее адаптацию к сложившейся обстановке. В период кульминации турецкой экспансии граница тянулась с юго-запада на северо-восток — от моря до озера Балатон. После окончания Венской войны участок к северу от Савы утратил свое значение ввиду отдаленности от линии соприкосновения с турками.

Теперь граница была намного протяженнее. Она шла по Саве, пересекала по диагонали Срем, тянулась по течению Тисы до устья Мориша и по нему до Трансильвании. Планы устройства Военной границы были составлены еще до окончания войны, а воплотились в жизнь только в 1702–1703 гг. Основным элементом нового участка границы стал Петроварадин, в котором была построена мощная крепость. Опорными пунктами были шанцы, разбросанные вдоль течения рек Сава, Тиса и Мориш. От судьбы Военной границы зависело положение значительной части сербов, активно боровшихся за ее сохранение.

Практика ограниченного исполнения обещаний, содержавшихся в монарших дипломах, прекратилась в 1703 г., когда многолетняя напряженность в отношениях венгерской аристократии и венского двора привела к открытому восстанию Ференца II Ракоци (1703–1711), последователей которого называли куруцами (по-сербски — крстуши) — так же как участников восстания Дьёрдя Дожи 1514 г. Столкнувшись с серьезной опасностью и будучи к тому же вовлеченной в войну за испанское наследство, Вена проявила большую уступчивость по отношению к патриарху. Прежние ограничения и запреты были сняты. Патриарх получил давно обещанные владения. Взамен ранее дарованных и затем отнятых Сирача под Даруваром и Сечуя (Dunaszekcso) с городом и замком (1697) ему, в конце концов, достались Даль близ Осиека и пять сел. Кроме того, патриарху выплачивалась также пенсия в размере 3 тысяч форинтов. Не без внимания остались и родственники Арсения, добившегося дворянского звания для своего брата и его потомков. Последовательно претендуя на принадлежность к роду Черноевичей, он, по всей видимости, сам предложил титул «князя Албанского».

В период восстания смысл уступчивости Вены перед сербами состоял в том, чтобы отдалить их от ее противников. С императором и его двором сербских лидеров связывала как традиция прежних отношений, так и содержавшиеся в «привилегиях» обещания. Хотя, как показывал опыт, апелляции к ним оказывались эффективными лишь в том случае, когда сербы превращались в силу, которая могла быть полезна Вене.

Опасаясь вооруженных масс сербов, сопоставимых по численности с его войсками, Ракоци стремился привлечь их, сначала обещая в случае перехода на его сторону все то, что они получили от Вены, а затем угрожая страшной карой в случае противодействия его планам. Позднее он прибег к переговорам, в ходе которых сулил сербам деньги (патриарху было обещано 20 тысяч форинтов) и даже использовал влияние России, на которую те уже тогда ориентировались. Но, как свидетельствуют сохранившиеся документы, лишь незначительное число сербов присоединилось к крстушам. Напротив, известно о многочисленных столкновениях сербов с ними, в том числе и в составе имперских войск, истреблявших куруцев. Война велась так же, как и боевые действия на границе, — отдельные отряды направлялись в тыл противнику для разграбления и опустошения его территорий. Хотя базы отрядов куруцев находились на севере и востоке королевства, они проникали даже в глубь самой Австрии. Жертвами таких набегов становились и сербы, проживавшие в бассейне реки Мориш, в Бачке и особенно на правом берегу Дуная. С восстанием Ракоци связано начало длившегося до XX в. процесса исчезновения сербских поселений, располагавшихся на периферии сербского этнического пространства, и миграции сербов во внутренние, более плотно заселенные ими области. Спасаясь от резни, они бежали в Славонию, Срем и остававшийся еще турецким Банат.

Во время той войны на императорском и архиерейском престолах произошли перемены. В 1706 г. новый император Иосиф I подтвердил действие дарованных сербам «привилегий». В том же году умер патриарх Арсений III, перед смертью вынужденный решать деликатную проблему отношений с Печской патриархией. Во главе ее при поддержке Константинопольской патриархии турками был поставлен Калинник I. Фанариоты вместе с восточными патриархами настаивали на равенстве всех архиереев империи Габсбургов и их подчинении Печскому владыке.

Новый центр власти: крепость Петроварадин, строительство закончено в 1716–1718 гг. Напротив нее на другом берегу Дуная вырос город Нови-Сад, культурная столица сербов в Венгрии. Фото Б. Стругара  

Среди епископов образовалось два течения: одно выступало за полную автономию, другое — за признание юрисдикции Печского патриарха. Избранный первым сторонник автономии Стефан Метохиец не был подтвержден, в отличие от Исайи Джаковича, пользовавшегося поддержкой венского двора и избранного после данного обещания верности Печскому патриарху. После его скорой кончины в 1708 г. на престол был избран Софроний Подгоричанин (1710–1711), которому не дали присягнуть, но Печ, тем не менее, послал ему свое благословение, а архиереев призвал к повиновению новому владыке. Таким образом, находившиеся под христианской властью епископы и митрополиты лишь опосредованно были связаны с Печским престолом — через своего «первого митрополита», чья кафедра располагалась в Крушедоле. Когда монастырь — эта задужбина Бранковичей — подвергся разрушениям во время войны 1716–1718 гг., резиденцией митрополита стали Сремски-Карловци, расположенные близ Петроварадина. Поэтому сербская православная церковная организация под властью Габсбургов и вошла в историю как Карловацкая митрополия. Данной церковной структуре предстояло на протяжении более чем двухсот лет играть важную роль в развитии сербского народа. Уже в 1713 г. был избран следующий митрополит — Викентий Попович, во время правления которого под христианскую власть перешли новые территории и новые епархии. Выборы митрополита были поводом для созыва соборов. Имперские власти, имевшие целью ограничение влияния церковной иерархии, настаивали на участии в этих соборах также мирян, вследствие чего они приобретали сословно-светский характер. Ядро участников составляло духовенство, к которому затем присоединились представители военных кругов, а еще позднее — и прочие «сословия». Со временем определилась и их компетенция — помимо избрания архиепископов на нем обсуждались вопросы строительства церквей и открытия школ; решались церковно-имущественные и административные проблемы; рассматривались жалобы на неподобающие действия властей или католических прелатов, а также поступавшие угрозы. Для созыва собора требовалось разрешение монарха, представитель которого всегда присутствовал на его заседаниях.

 

Расширение и изменение государственно-правовых рамок

К новым и значительным изменениям привела начавшаяся в 1714 г. война Турции с Венецией, в которую Австрия вступила в 1716 г. Военные успехи чередовались с поражениями — турецкие набеги разоряли монастыри в Среме. Переломным событием стали осада и взятие Белграда в 1717 г. По Пожаревацкому мирному договору, подписанному в 1718 г., под власть императора перешли Банат, оставшаяся часть Срема, узкая полоса территории Боснии к югу от Савы и северные области Сербии — до Западной Моравы на западе и до впадения Тимока в Дунай на востоке. В результате помимо ядра бывших владений сербских деспотов от турецкой власти было освобождено немалое число сербов, проживавших в малонаселенном болотистом Банате и в части Боснии.

Предвестники Запада: (а) Казарма Виртемберга в Белграде (1736), построена вовремя австрийского господства; (б) то же здание в 1864 г., перестроенное под склады риса (Пиринч-хан).

(Рисунок (а) — взят из плана Белграда, выполненный в 1736 г. Николой де Спаром, рисунок (б) — из книги Феликса Каница, Das Konigreich Serbien und das Serbenvolk, Vol. 1, Leipzig 1904) 

Что касается новоприобретенных территорий, то Габсбурги решили игнорировать требования венгров и отказались принимать во внимание когда-то существовавшую организацию местной власти. В Сербии не было органов управления, которые могли бы олицетворять непрерывность власти, как это было в случае с Сабором в Венгрии. Вена вернула Сербии ее имя — Konigtum Serbien и установила режим, подобный турецкому, закрепив все высшие должности за своими людьми, а низшие отдав представителям местного населения. В Белграде располагался центр Белградской администрации, в сферу ответственности которой входило четырнадцать дистриктов (районов). На востоке семь дистриктов подчинялось Темишварской администрации. Во главе всей системы управления находился губернатор с резиденцией в Белграде. Администрация имела смешанный характер — это была военно-гражданская администрация, осуществлявшая охрану границы. Охрана осуществлялась посредством шанцев и возведения чардаков — траншей и наблюдательных башен. Низшими административными и судебными чинами являлись обер-кнезы, стоявшие во главе кнежин из 20–30 сел, а отдельные поселения возглавляли кнезы, которых новая власть называла судьями.

При организации военной власти учитывался опыт Военной границы. Новые земли делились на капетании во главе с местными старейшинами. Поселения, располагавшиеся вблизи границы, считались гайдуцкими и были обязаны исполнять воинскую повинность. Остальные села назывались тыловыми. Новая власть пришла на разоренные и малонаселенные земли. Почти треть сел опустела — на 644 села, имевших население, приходилось 388 опустевших. Заселение последних происходило за счет беженцев с территорий, оставшихся под турецкой властью. В городах же селились немецкие колонисты. «Немецкий город» появился и на Дунайской стороне в Белграде. Стремясь реанимировать хозяйственную деятельность, новые власти инициировали развитие горного дела в окрестностях Белграда, а затем и в Майданпеке, что, однако, большого успеха не принесло. Турецкое же завоевание 1739 г. свело это начинание на нет.

Австрийские власти продемонстрировали неспособность к управлению. Продажные, лишенные авторитета чиновники обременяли местных жителей различными податями. Иностранцы, из которых в основном состояла администрация, не понимали и не уважали население, которым они должны были править. Облик Белграда, где в основном проживали иностранцы, в скором времени изменился.

Установление власти императора над частью Сербии привело к увеличению числа его сербских подданных и сделало актуальной проблему определения их статуса и организации. Дарованные в 1720 г. «привилегии» распространялись на всех сербов из присоединенных территорий. В то же время, установление связей между отдельными сербскими областями вызывало опасение властей. Их недоверие к сербам наиболее отчетливо проявлялось в отношениях с церковью. После смерти Карловацкого митрополита Викен-тия Поповича (1725) сербы потребовали созыва собора для избрания нового владыки, но уже как главенствующего над всеми епархиями. Осуществить это не позволили австрийцы, полагавшие, что следует иметь два собора и избирать двух митрополитов. В конце концов был найден компромисс, согласно которому Карловацкий митрополит становился администратором Белградской епархии. Такое положение действовало вплоть до 1739 г., когда Белградская митрополия снова оказалась в руках турок.

В период мира с турками австрийцы, действуя с занятых ими сербских территорий, вели тайные переговоры с Печским патриархом Арсением IV, а также черногорскими и албанскими племенными вождями. На этот раз наступление на области, контролируемые племенами, готовыми восстать против турок, планировалось осуществить из района Нови-Пазара и долины реки Лим. Летом 1737 г. Австрия официально вступила в войну с Турцией, с которой уже с 1735 г. воевала Россия. Преисполненные оптимизма австрийцы нанесли удары сразу по трем направлениям: в Боснии, Сербии и Болгарии. В Сербии наступавшим сопутствовал успех. В результате было занято несколько городов, среди которых оказались Ниш и Нови-Пазар. Патриарху удалось частично поднять на борьбу племена Кучей, Васоевичей, Братоножичей и Пиперов, а также католические албанские племена: Климентов, Хотов, Кастратов и Трудов. Войска империи, усиленные повстанцами, заняли Ниш и пробились к Косово (монастырь Баньска). Однако неудачи в Боснии и Западной Сербии, поставившие австрийцев на грань поражения, стали причиной нового исхода населения. Тяжелое поражение в битве под Гроцкой (1739) вынудило Австрию подписать невыгодный Белградский мир, согласно которому территории южнее Савы и Дуная возвращались Османской империи. Последующие войны не смогли изменить этой границы, которая еще на 150 лет разделила сербские земли и стала препятствием в деле интеграции сербского народа.

Военные поражения стали причиной второго, менее масштабного переселения. Помимо сербов Арсений IV Иованович привел в Срем и албанцев-католиков — Климентов, поселившихся в трех селах у берегов Савы. В Сербии была прервана деятельность христианских институтов. Прекратилась и немецкая колонизация. Бежавшие за Дунай колонисты нашли убежище под стенами Петроварадинской крепости.

Косвенно удар был нанесен и по сербам, проживавшим вдали от театра военных действий. После занятия Баната районы, расположенные в нижнем течении Тисы и вдоль берегов Мориша и составлявшие Потисскую и Поморишскую военную границу, оказались в глубоком тылу. Это дало повод Венгерскому сабору и соседним с ним жупаниям, несущим расходы по содержанию Военной границы, настаивать на их «инкорпорации», то есть поглощении и подчинении властям жупаний. Данные требования были подкреплены тяжелыми, несправедливыми и оскорбительными для жителей Границы обвинениями в адрес «военных поселений».

Сербское население этого участка Границы расценивало «демилитаризацию» как самую страшную угрозу своей свободе, вере и этнической самобытности. Граничар никак не устраивала жизнь «под мадьярами», то есть подчинение жупанийским властям, с перспективой превращения в паоров — зависимых крестьян. Сербы отказывались признавать какие-либо изменения в своем положении и грозились уйти с занимаемых территорий, а Вену обвиняли в неблагодарности и пренебрежении к их военным заслугам. Эти требования жителей ряда районов сохранить их «военный» статус, будучи озвучены митрополитом на соборе, получили всенародный резонанс.

Восшествие на престол Марии Терезии (1740–1780) дало возможность Венгерскому сабору (1741) юридически обеспечить «инкорпорацию» территорий, остававшихся вне его юрисдикции. Одни планировалось поглотить сразу, другие — при первом же удобном случае. Правительница была вынуждена согласиться с этим, однако осуществляла инкорпорацию постепенно. Она стремилась, и небезуспешно, к принятию таких решений, которые ослабляли бы сопротивление сербского воинства, в чем она была весьма заинтересована. Офицерам были предложены дворянские звания и поместья, а простые граничары получили возможность переселяться в области, где продолжал действовать режим Военной границы. В 1751 г. было создано переходное территориальное образование— Потисский административный дистрикт, где запрещалось отчуждение земельных наделов, взимались меньшие подати и отсутствовала барщина. Кроме того, район оставался в подчинении венской Дворцовой палаты. Наиболее активное сопротивление демилитаризации оказали жители Поморишья — они отказывались и от перехода в «гражданское сословие», и от переселения.

Демилитаризация совпала с получением новых приглашений (первые датированы 1723–1724 гг.) от властей России, крайне заинтересованных в переселенцах для обживания новоприобретенных и пустующих областей на юге страны. Вербовкой добровольцев занимались сербские офицеры, которым по прибытии в Россию был обещан генеральский чин и командование переселенцами. Православная церковь во главе с митрополитом противилась переселению; австрийские власти, поначалу поддержав его, затем также выступили против. Из переселившихся в Россию сербов были сформированы два полка, дислоцировавшихся в удаленных друг от друга районах. Один, расположенный на Днепре получил имя Новая Сербия. А тот, что находился на реке Донец, назывался Славяносербия. Преодолев первоначальные трудности, переселенцы создали затем зажиточные поселения, получившие названия, напоминавшие им о родных краях. Они сразу же оказались вовлеченными в войны, которые вела Россия, и в течение одного столетия растворились в русской среде, не оставив следа в политическом или культурном развитии сербского народа.

Часть сербов, проживавших в Поморишье, отправилась в Россию. Другие (более 2200 семей) обосновались в Банате, откуда власти пытались переселить их на сремский участок Военной границы. Но вопреки давлению они не покинули Банат, вследствие чего к началу мощной волны западной колонизации в нем только усилилось сербское присутствие. В результате организации привилегированных дистриктов (Потисского — в 1751 г., Шайкашского батальона — в 1764 г., Кикиндского дистрикта — в 1774 г.), а также инкорпорации Баната (1779) и разделения участка Военной границы, лежащего вдоль Дуная, на зоны ответственности отдельных частей— сербского (1764), немецкого и валашского полков (1768–1769), — на долгое время завершился процесс территориального разграничения в рамках юрисдикции и полномочий различных органов власти австрийской монархии. Однако вне зависимости от того, под каким режимом проживали сербы — Военная граница или Венгерский провинциал, крупное поместье или свободный город, — их объединяли и связывали в единое целое институт собора и личность митрополита, что существенным образом сказалось на сохранении сербской этнической самобытности.

Это было тем более важно, что венгерские сословные органы, пользуясь трудностями, с которыми сталкивалась императрица в войне за австрийское наследство, стремились упразднить сербские «привилегии», действовавшие уже в течение пятидесяти лет. Хорватский сословный сабор потребовал от Венгерского сабора упразднить на территории Триединого королевства Далмации, Хорватии и Славонии «схизматические» епархии и подчинить их паству униатскому иерарху. Данные императрицей обещания и 46-я статья Закона 1741 г. подтвердили действие принятых Хорватским саборам «статутов», что, однако, не помешало Марии Терезии в 1743 г. подтвердить и сербские «привилегии», проведя это решение как через Дворцовый военный совет, так и через Венгерскую дворцовую канцелярию. Сербы же, со своей стороны, потребовали созыва собора и обнародования данного подтверждения.

Это и произошло в 1744 г. на соборе в Карловцах, где принял присягу патриарх Арсений IV, возглавивший митрополию. В присутствии двух комиссаров (один от Венгерского сабора) были озвучены многочисленные жалобы и требования о сохранении статуса, гарантированного «привилегиями». Большая часть требований была отвергнута комиссарами и Венгерской дворцовой канцелярией, обвинившими сербов в стремлении создать «государство в государстве». С этого момента обостряется спор по вопросу — является ли управление сербами внутренним делом Венгерского королевства или же относится к юрисдикции Австрийского дома.

Одним из требований, выдвигаемых сербами, было формирование органа в составе двенадцати представителей «нации», который, с позиции сохранения «привилегий», ведал бы всеми обращениями в адрес Венского двора. При этом трое из двенадцати должны были постоянно находиться в Вене (митрополиты имели своих полномочных представителей при дворе).

В 1745 г. императрица издала защитный декрет, на основании которого в «инкорпорированных» областях обеспечивалась неприкосновенность сербских «привилегий», а также основала Иллирскую дворцовую комиссию. Действиями последней, наряду с Венгерской дворцовой канцелярией, были весьма недовольны и сербские иерархи во главе с патриархом. Комиссия, составленная из высших придворных сановников и чиновников, должна была стать беспристрастным совещательным органом, поскольку между Дворцовым военным советом и Венгерской дворцовой канцелярией постоянно возникали разногласия. Трения с венгерскими властями обострились в 1747 г., когда Комиссия была реорганизована в Иллирскую дворцовую депутацию, приравненную к остальным дворцовым канцеляриям.

В качестве своего рода министерства по делам сербов Депутация просуществовала тридцать лет и со временем стала исполнять функции посредника при реализации реформ, их касавшихся. В том числе в сфере церкви и ее отношений с народом. Осуществляемые нововведения воспринимались с недоверием как епископатом, так и широкими массами, среди которых Депутация была крайне непопулярна. Хотя формально ее юрисдикция распространялась и на Трансильванию с Банатом, она в основном занималась вопросами, связанными с сербами, поэтому к ней было привязано соответствующее название. Имя иллиры, как производное от античного названия исторической области, стало употребляться австрийскими властями для обозначения сербов с конца XVII в. наряду с именем Rasciani, которое со Средних веков встречалось в латинских текстах (в отличие от сербских и греческих). Самоназвание сербов (die serbische Nation) использовалось редко. В официальных документах их чаще именовали иллирами или расцианами (die il-lyrische oder raizische Nation). Сербы мирились с этими именами в названиях официальных учреждений. Себя же они предпочитали называть славяносербским или сербским народом. Сербскую церковь язык официальных документов не называл «православной» (термином orthodoxa именовалась Римско-католическая церковь). Православные, в современном смысле слова, назывались «христианами греческого неуниатского обряда» (graeci ritus поп uniti).

 

Крестьяне и граждане, военные и «благородное» сословие

Оставленные турками территории относительно быстро вышли из того состояния, когда все, что о них было известно, заключалось в имени правителя и того, кто непосредственно владел земельными угодьями и иными объектами. От имени императора завоеванными областями управляла Дворцовая палата — верховный орган, ведавший государственным имуществом. На самом деле лишь часть огромных территорий находилась в непосредственном подчинении Палаты, имевшей обыкновение делегировать другим управление земельными владениями.

Из наследников прежних средневековых землевладельцев вернулись немногие. В областях, населенных сербами, только в Бачке потомки одной из аристократических семей и Калочская католическая епархия заявили о своих правах на собственность. Место старых землевладельцев заняли новые — те, кому Дворцовая палата продавала поместья или даровала их за заслуги. Эта ранняя земельная приватизация в первую очередь затронула Славонию и Срем, в которых были сформированы крупнейшие владения, включавшие несколько десятков сел с крупными центральными поселениями. Они достались влиятельным лицам, близким ко двору, и центральным органам власти. Например, принц Евгений Савойский в 1699 г. получил во владение Беле (30 сел, в которых проживало более 2300 семей), племянник папы Ливии Одескалки — Илок (35 сел). Центрами подобных латифундий стали также Земун (21 село), Митровица (14), Вуковар (31), Пакрац (26) и Карловац (8 сел). Большая часть крупных землевладений переходила из рук в руки и сохранилась до аграрных реформ XX в.

Реставрация крупной земельной собственности сказалась на жизни сербов, вынужденных в селениях, перешедших в частные руки, обрабатывать землю в качестве зависимых крестьян. Полностью в соответствии со средневековой традицией отрабатывалась барщина и выплачивался оброк, состоявший из «большой десятины» (пшеница, ячмень, овес, просо, вино) и «малой десятины» (ягнята, козлята, птица, пчелы). Поскольку владельцы новых имений проживали далеко, крестьяне имели дело с их управляющими и администраторами — «провизорами», «приказчиками», пандурами. Чаще всего протест крестьян был связан с завышенными размерами требуемых выплат и барщины, называемой искаженным славянским словом робот (от «работа»). С целью ослабления недовольства и поддержания социального мира государство издавало распоряжения — урбарии, устанавливавшие максимальный размер феодального бремени. Что касалось его возможного снижения, то оно регулировалось отдельными договорами. Целый ряд податей был запрещен, а взимание остальных регулировали специальные органы и суды по урбариальным делам. В период правления Марии Терезии урбарии издавались для каждого села.

В то время власти активно вмешивались в имущественные вопросы, касавшиеся не только землевладельцев, но и церкви, чтобы податное население было в состоянии платить налоги, увеличивавшиеся из-за роста военных расходов.

Среди зависимых крестьян сербов было много, тогда как среди землевладельцев их было несопоставимо меньше. В Венгрии земельное владение мог иметь только дворянин, а в Триедином королевстве — католик (до второй половины XVIII в.). Из двухсот сербских дворянских семей лишь несколько располагали крупными поместьями (Черноевичи и Стратимировичи в Бачке; Сервийские, Нако, Николичи, Джурковичи в Банате). Сербы-дворяне в большинстве своем были выходцами из офицерской среды и чиновничества. Торговцев и горожан среди них было мало. Дворянское звание можно было приобрести и покупкой имения, особенно в Банате, когда после 1779 г. Дворцовая палата распродавала там земли. Немалое число сербов проживало на землях, принадлежавших императору и управлявшихся Дворцовой палатой. И в этом случае причиной народного недовольства были чиновники Палаты, а еще больше — арендаторы, которым она их передавала, не имея возможности эксплуатировать самой. В тех областях, где устанавливался «пограничный» режим, Палата передавала земли в управление военной администрации. И наоборот, там, где происходил процесс «демилитаризации», они возвращались к Палате.

Утратившие военный статус крупные поселения с ремесленниками и торговцами стремились откупиться от Палаты. Необходимые для этого суммы жители брали в долг, который приходилось выплачивать в течение десятилетий. Покупая свободу (совершая акт елибертации), такое поселение обретало статус «свободного королевского города», который пользовался широкой автономией и был представлен в саборе. Горожане получали право выбирать муниципальные органы власти (магистраты) и, кроме того, освобождались от уплаты таможенных, дорожных и торговых пошлин по всей стране. Налогом облагался сам город, который распределял его между своими жителями. Помимо прочего города располагали обширными угодьями, так как им выделялись и пустующие земли. Вплоть до наступления периода государственной централизации свободные города были своеобразными островами, окруженными жупаниями и крупными земельными владениями. В населенных сербами областях на протяжении действия «демилитаризации» свободу выкупили Петроварадинский посад — гражданское поселение вблизи крепости (1748), получивший имя Нови-Сад (Neoplanta, Neusatz, Ujvidek), Сомбор (1749), позднее Бечкерек (1769) и Суботица (1779). Появление свободных городов, а также привилегированных торговых центров привело к увеличению числа ремесленников, которые создавали цехи в соответствии с собственной специализацией и религиозной принадлежностью. Ремесленники, поселившиеся здесь в 1690 г., быстро приспособились к европейской цеховой организации. Купцы также селились в городах и, разбогатев на посреднических операциях между Турцией и христианскими странами, скупали земельные наделы в принадлежавших городам владениях. Во всех свободных городах сформировался своеобразный патрициат, пользовавшийся властью в собственных интересах. Дети из богатых семей получали образование, занимаясь затем «свободными профессиями» или поступая на «гражданскую» службу. Из этой городской среды по большей части и вышла сербская интеллигенция XVIII в.

На территории Военной границы развивались крупные поселения, жители которых не занимались сельским хозяйством. Наряду со «свободными королевскими городами» они служили вторым важным фактором урбанизации и роста сербского городского населения. Бывшим шанцам и гарнизонным центрам присваивался статус «свободных военных обществ», их граждане освобождалось от воинской службы и формировали собственные автономные магистраты, напрямую подчиненные верховному военному командованию. В населенных сербами областях насчитывалось около двадцати таких поселений. Среди наиболее значимых были Земун, Митровица, Карловци, Панчево, Вршац, Бела-Црква, Ириг, Вуковар, Винковци. В отличие от Военной границы, где урбанизирующиеся поселения росли, приобретая автономный статус, в городах, расположенных на периферии сербского этнического ареала, сербы растворялись в местной среде. Показательные примеры — Сентандрея, в которой с XVIII в. осталось семь сербских церквей; Буда, где существовал «Расцианский район» со своим магистратом; Темишвар, в котором длительное время сосуществовали сербский и немецкий магистраты. Сербское население проживало также в Печуе, Сегедине и Араде, но со временем оно численно сокращалось, а его роль падала.

На развитие сербского народа наложила свой отпечаток и политика колонизации, планомерно и последовательно проводимая Дворцовой палатой с середины XVIII в. Нехватка населения ограничивала возможности использования природных ресурсов областей, известных своим экономическим потенциалом. Это стало очевидно после завершенных в Банате к 1766 г. работ по осушению болот и регулированию Тамиша.

Строя планы заселения территорий (в 1763 г. был издан «Патент о колонизации»), Палата и прочие органы власти преследовали также политические цели. Следовало создать населенные немцами опорные пункты для защиты приграничных областей и контроля за ними. Впервые эта политика была опробована еще в период, когда Северная Сербия находилась под властью Австрии. Наиболее систематично заселялся Банат, в который в 1770 г. хлынула самая мощная волна колонистов (И тысяч семей— 42 тысяч человек). Среди последних были и итальянцы, и испанцы, и немногочисленные французы, ассимилированные в немецком окружении. Большинство мигрантов происходило из Южной Германии. Всех их в результате стали называть швабами (производное от Schwaben), как когда-то во времена Средневековья все немцы именовались саксонцами. Немецкая иммиграция в Бачку началась в 1750 г., достигнув пика в 70-х годах. Колонизировались главным образом придунайские районы и центр, откуда в отдельных случаях переселялись сербские села. Впрочем, политика колонизации осуществлялась так, чтобы она не была «во вредрасцианам». Переселенцам выделялись земли, они обеспечивались тяглом и орудиями труда; Палата разрабатывала планы застройки отдельных поселений. Все эти расходы на обустройство колонисты должны были позднее компенсировать.

Примеру Палаты последовали и крупные землевладельцы, переводившие крестьян из перенаселенных районов на пустоши. Распределение земельных наделов производилось таким образом, что в Бачке венгры оказались преимущественно в районах, расположенных вдоль Дуная и Тисы. В Банат же они пришли в конце века и в малом количестве, образовав всего несколько сел. Внутривенгерскими миграциями были охвачены также проживавшие на севере словаки и прикарапатские русины. Расселившись в нескольких селах в Бачке, словаки обосновались также в Банате, а позднее и в Среме, составляя изолированные островки, развивавшиеся параллельно со своим окружением.

Одновременно с планируемой шла и спонтанная колонизация. В Банат из высокогорных районов приходили румыны, а с юга переселялись сербы и болгары. Наиболее масштабная волна переселения в Срем из Сербии пришлась на период войны 1788–1791 гг. Торговые дела приводили в города армян, евреев и цинцар. Белградские армяне селились под стенами Петроварадинской крепости. А цинцары способствовали численному росту сербского «гражданства», растворяясь вереде более многочисленных единоверцев.

Наряду с колонизацией происходил процесс развития земледелия, находившегося в состоянии крайней отсталости еще с турецких времен. Получает распространение и становится массовым выращивание кукурузы (картофель появится лишь в начале XIX в. и устранит опасность голода), возрождается виноградарство; власти поощряют развитие табаководства и выращивание шелковицы для разведения шелковичных червей. Появляются новые огородные культуры. А колонисты привносят навыки рационального земледелия.

Этническая пестрота, ставшая результатом как планируемой, так и спонтанной колонизации, оказала значительное влияние на культурное и политическое развитие Южной Венгрии. Длительное сосуществование с иноязычными соседями, которые исповедовали другую религию и придерживались иных обычаев, создало условия для культурного обмена, особенно в сфере материальной жизни, что послужило формированию общих «паннонских» черт поселений данного региона. Благодаря сложившейся традиции взаимной толерантности и уважения в этом регионе вплоть до 1944 г. удавалось избегать массовых эмиграции, несмотря ни на какие политические потрясения и изменения государственных границ. Одним из последствий колонизации стало и то, что сербский этнический монолит оказался испещрен чужеродными этническими вкраплениями. В отличие от достаточно гомогенных в национальном отношении сельских районов в городах появился венгерский компонент, особенно ярко представленный в центрах жупаний. А также немецкий, ибо колонисты массово переселялись из своих сел в города.

Как уже упоминалось, чувство безопасности сербы могли испытывать лишь в областях, входивших в состав Военной границы, находясь на положении граничар, независимых от местных властей и подчиненных только своим командирам и через их посредство императору. Однако даже столь привлекательная территория Военной границы не могла считаться «землей обетованной». Многочисленные тяготы падали на плечи землепашцев, опасности грозили тем, кто встал под ружье и был вынужден большую часть времени проводить вдали от дома и семьи. Внутри Военной границы не было крепостных повинностей и податей, но существовали обязательства перед командованием, а также ограничения, вызванные необходимостью постоянного нахождения в гарнизонах и на военных объектах. Особо тяжкой обязанностью было так называемое снабжение дровами. Были и такие офицеры, которые требовали исполнения тех же повинностей, что требовали для себя землевладельцы. А к исполнению ряда общественных работ привлекалось все работоспособное население. Для предотвращения волнений, локальных протестов и настоящих восстаний периодически проводились реформы и принимались кодексы о правах и обязанностях граничар и их старейшин. Общей целью преобразований была унификация условий службы и сближение пограничных отрядов с регулярной армией в плане дисциплины, вооружения, униформы и т.д. Патент 1752 г. содержал в себе чрезвычайно важное положение, обязывавшее граничар участвовать во всех войнах Империи. Несмотря на почти полувековой мир с Турцией (1739–1788), они проливали кровь на полях сражений в Баварии, Чехии, Силезии, Италии, Голландии и во Франции. Численность граничар возросла с 45 615 человек в 1740 г. до 120 тысяч в 1796 г. В некоторых войнах граничары (не все из них были сербами) составляли треть всей австрийской армии.

Военная граница от прочих областей отличалась социальной динамикой — то есть возможностью восхождения по социальной лестнице. Если поначалу сербы занимали только низшие командные посты, то уже второе их поколение, благодаря образованию, наследованию званий и личным заслугам, получило возможность дослужиться до чинов полковника и генерала. Применительно к XVIII в. известно о 32 сербах — генералах или полковниках. Офицеры составляли влиятельную группу в церковно-народном соборе и представляли собой тот общественный слой, который стал проводником социальных моделей и культурных традиций высших кругов Империи внутри сербского общества. Граничарское офицерство было главным ресурсом формирования сербского дворянства.

Разбросанное по обширной территории, разделенное границами юрисдикции гражданских и военных властей, палат и землевладений, автономных городов, нарождающееся сербское христианское общество крепло и становилось более многочисленным. Его развитие сопровождалось профессиональной, имущественной, социальной и образовательной дифференциацией, которая отчетливо проявлялась при проведении соборов. С 1749 г. в состав собора, кроме епископов, входило по 25 представителей духовенства, граничарского офицерства и городского населения. В 1790 г. на Темишварском соборе к ним присоединились и 25 «благородных» дворян.

Положение сербских женщин не было столь незаметным, как в племенном обществе или в период турецкого господства, когда все сербы считались райей. Однако и в христианском обществе независимо от окружавших условий жизнь женщин ограничивалась семейными делами. Жены и дочери дворян и офицеров были избавлены от участи тысяч женщин из низших слоев общества, задавленных бедностью и тяжелым трудом. Представительницы высших социальных слоев пользовались материальными благами — нанимали прислугу, окружали себя комфортом, получали образование, вращались в обществе, которое и тогда умело развлекаться. Уже с середины века представители сербского общества, в том числе и сам митрополит, устраивали балы.

В городской среде женщины имели равные с мужчинами права наследования. Они могли владеть и руководить ремесленным производством, опираясь при этом на профессиональную поддержку мужчин. В некоторых поселениях в целях развития школьного образования для девочек организовывались отдельные классы, а то и выделялись целые учебные здания.

 

Христианское образование

Освободившись от турецкого влияния, Сербская православная церковь оказалась в принципиально новых условиях. Теперь уже не было нужды опасаться власти «безбожников» и потакать их требованиям. Церковь теперь находилась под властью христианских правителей, обещавших уважать ее индивидуальность и предоставлять возможность беспрепятственного выполнения ею своих функций. Эти правители принадлежали, однако, к католической церкви, претендовавшей на духовную монополию во владениях «апостольского величества». На территориях, с которых были изгнаны турки, осуществлялась энергичная католическая реставрация, как это ранее происходило в Чехии и Моравии. Стремясь вернуть давно утраченные земли и паству, католическая церковь действовала с той же энергией и с тем же напором, с какими Венгерский сабор добивался восстановления жупанийского территориально-административного устройства и возвращения власти аристократии.

Столкнувшись с сопротивлением тех, кого следовало привести к Унии, католические иерархи стремились заручиться поддержкой светских властей. Двор и военные круги не препятствовали им в этом, но в первую очередь думали о собственных интересах. Вена была связана данными обещаниями и гарантиями, закрепленными в «привилегиях». Кроме того, приходилось принимать во внимание и постоянно растущее число «необъединенных» в армии. Особенно с того момента, когда части из Военной границы вошли в состав австрийских вооруженных сил. Шло время, абсолютизм Габсбургов становился все более «просвещенным» в том смысле, что приходило осознание необходимости реформирования также правящей церкви. Власти ставили перед собой задачу направлять деятельность церкви в нужное русло, прежде всего это касалось ее взаимоотношений с мирянами. С той же настойчивостью государство принуждало к преобразованиям и Сербскую православную церковь, уважая при этом ее каноны и традиционное устройство. Достижение почти равноправного положения обеих церквей было связано с принятием в период правления Иосифа II (1780–1790) «Патента о терпимости».

С самого начала, то есть со времени перехода патриарха Арсения III в Австрийскую империю и первых соборов, сербское церковное руководство сознавало сложность своего положения, оказавшись лицом к лицу с могущественной соперницей. Патриарху и архиереям из его окружения, а также их наследникам, становилось ясно, что просвещение и развитие этнического самосознания паствы являются единственным средством сохранения самобытности и традиций церкви. Решение этой задачи требовало повышения уровня образования священников, которым приходилось препятствовать прозелитизму и убеждать верующих в необходимости придерживаться собственной веры и традиций. Поэтому уже на соборе 1706 г. были озвучены требования об образовании собственных школ и типографий, необходимых для просветительской деятельности. Поначалу эти запросы не встретили понимания со стороны австрийских властей. Сербам предлагались услуги католических школ и типографии в Трнаве. И все же в 1727 г. было формально разрешено открывать «высшие и низшие школы». Только теперь стало очевидным, сколь серьезным препятствием были бедность и необразованность.

На протяжении первых двух десятилетий XVIII в. лишь в некоторых крупных поселениях действовали на весьма низком уровне школы с учителями. Когда в 1718 г. от турок была освобождена Северная Сербия, ситуация проявилась во всей остроте. Неудивительно, что карловацко-белградские митрополиты Моисей Петрович (1726–1730) и Викентий Йованович (1731–1737) энергично выступили за открытие школ. К 1726 г. относятся первые «манифесты», циркуляры и пастырские письма, в которых содержалось требование об открытии школ. Каждый епископ в своей епархии должен был организовывать школы и набирать учителей. Понимание высшим клиром необходимости просвещения сыграло огромную роль в развитии не только сербского школьного образования, но и всего народа. В то время церковные иерархи не увлекались новшествами, а были приверженцами старой модели, согласно которой священники и архиереи являлись просто «учителями». Пастырские поездки, предпринятые в 1733 г., выявили невероятно низкий уровень тогдашних сельских священников, несовместимый с просветительской миссией духовенства.

Помимо всего прочего ощущался недостаток материальных средств. В 1730 г. собор не позволил ввести дополнительный налог для содержания школ. Центральная власть также запрещала создание соответствующих фондов. Школы должны были содержаться за счет пожертвований, собранных в церквах, и взносов родителей учеников. Не хватало учителей. Поколение современников Великого переселения почти не имело влияния на образованных людей. И у самих митрополитов делопроизводителями и представителями при дворе служили иностранцы. Оставалось одно — приглашать учителей из России, в которой православие развивалось непрерывно. Русский царь Петр I и Синод вняли мольбам митрополита, не раз посылая сербам книги и направляя к ним учителей. Число последних было невелико. Некоторые из них находились среди сербов совсем недолго, но оставили глубокий след в их памяти, особенно Эммануил Козачинский и четверо его товарищей, которые работали в Белграде и Карловцах до 1736 г.

Наряду с недостатком средств и преподавателей ощущалось отсутствие образовательных моделей. Если для «малых школ», в которых учили чтению, письму, а кое-где арифметике, использовалась средневековая методика чтения по складам и переписывания богослужебных книг (Псалтири и Часослова), то для дальнейшего образования никаких программ не было. Русские учителя адаптировали к сербской среде модель современной европейской школы с ее «свободными искусствами» (от грамматики до риторики), которые преподавались в Славяно-латинской школе, существовавшей в Карловцах при митрополичьей кафедре. Школа эта выросла в дальнейшем в шестиклассное учебное заведение, причем в «выпускном» классе изучалась также риторика.

Русские учителя, их ученики, а в еще большей степени привезенные из России богослужебные книги, использование которых стало обязательным в сербской церкви, оказали сильное влияние на развитие сербского образования и письменного языка. На смену языку старых сербских рукописных книг (сербский вариант церковно-славянского) пришла русская редакция церковно-славянского языка, продолжавшая функционировать при постоянном притоке элементов русского литературного языка. Язык сербской литературы был пронизан таким количеством элементов русского (славяносербского) языка, что становился непонятным для обычных людей. И чем активнее сербские авторы придерживались «высокого стиля», тем менее доступным было написанное ими. В конце века Досифей Обрадович писал свои сочинения близким народной устной речи языком, выступая за его принятие в качестве нормы.

После смерти Викентия Йовановича и отъезда Козачинского и его соратников Славяно-латинская школа пришла в упадок. Судьба образовательных учреждений все еще зависела во многом от характера и пристрастий архиереев. Находившиеся под крылом церкви школы еще не притягивали к себе подлинного общественного интереса, как это произойдет позже, во время правления митрополита Павла Ненадовича (1749–1768). Воспитанник сербских школ, опытный администратор, глубоко изучивший ситуацию, владыка энергично взялся за дело, которому его предшественники не уделяли должного внимания. Благодаря его усилиям была создана материальная база школьного образования — в 1748 г. он основал церковный народный школьный фонд, сыгравший большую роль в развитии сербской культуры.

Митрополит Ненадович активно внушал верующим, чтобы они посылали своих детей учиться. Отправка детей в школу трактовалась как выполнение религиозного долга и проявление набожности. Пастве внушалось, что без образования невозможна военная и гражданская карьера. А крестьяне должны были обучать своих детей, для того чтобы те могли по-христиански воспитывать свое потомство. Начальное образование являлось, согласно убеждению Ненадовича, предпосылкой истинной праведности, а окончание средней школы — непременным условием для получения сана священника. Позднее власти ужесточат это положение, создав специальные экзаменационные комиссии для оценки тех, кто захочет стать священником.

В Сремских Карловцах при митрополичьем дворе была основана школа во имя Покрова Богородицы, дававшая как специальное духовное, так и общее светское образование. Митрополиту удалось объединить вокруг нее способных преподавателей, среди которых были и иностранцы. Программа формировалась по гимназическому образцу, а сама школа называлась gymnasium publicum. В своих епархиях епископы открывали церковные школы, повышавшие уровень знаний действующих священников и готовившие кандидатов к принятию сана. На территории Военной границы организацию школьного дела финансировали военные власти. Там в школах преподавание велось на немецком языке. Сербские церковные круги желали, чтобы слушатели обучались грамоте, а затем и получали религиозные знания в сербских учебных заведениях, что впоследствии и было узаконено решениями властей.

Озвученное на соборе 1769 г. стремление сербских иерархов развивать школьное образование соответствовало политике реформ, которую проводила Мария Терезия, опиравшаяся на пример Пруссии. Основание и финансирование школ, в которых квалифицированные педагоги преподавали бы по единым методикам и программам, стало государственным приоритетом. В Вене открылась «Норма» — своего рода школа-инкубатор, выпускавшая учителей и инспекторов для реформированных школ. Данная реформа затронула также сербов, в первую очередь в Банате, находившемся под прямым управлением Вены. А вскоре (1777) нововведения, став обязательными для всей страны, охватили и остальные сербские области. Были образованы школьные округа. Во главе трех их них, объединявших сербские школы, находились выдающиеся интеллектуалы и писатели того времени: в Банате — Теодор Янкович де Мириево — будущий реформатор школьного дела в России (1782–1786); в Бачке— Аврам Мразович; в Славонии и Среме — Стефан Вуяновски. В центрах своих округов они читали лекции и знакомили учителей с новыми педагогическими методами. Жалованье учителям выплачивалось из фондов церковных приходов, которые были также обязаны предоставлять школьные здания.

Школам нужны были книги — в первую очередь буквари, а затем и более сложные учебники. Не имевшим своей типографии сербам приходилось обращаться к иностранным издателям, заинтересованным в продаже им своих книг. Они печатались в монастырской типографии в Рымнике (Румыния), а позже, в течение многих десятилетий, в Венеции — в типографии, которой владела греческая семья Теодосия. Ввоз русских книг был запрещен, чтобы уменьшить влияние России. С этой целью и дабы предотвратить отток капитала, венской типографии Йозефа Курцбека было разрешено (1770) приобрести кириллический шрифт, иона получила монополию на издание и продажу сербских книг по всей Империи. В Вене печатались официальные извещения и распоряжения, школьные и богослужебные книги, а со временем и литературные сочинения. Сыграв немалую роль в распространении печатного слова в сербской среде, типография, тем не менее, оставалась непопулярной — сербы были недовольны опечатками и преднамеренными тенденциозными изменениями в некоторых изданиях. Вызывала раздражение и параллельная печать текстов по-сербски и по-немецки, что, как предполагалось, имело тайной целью приведение сербов к Унии с католической церковью.

Подозрения вызывала и реформа школьного образования, которая проводилась в рамках инициированных Иллирской дворцовой депутацией новаций, осуществляемых посредством так называемых Регуламентов (Regulamentum) 1770 и 1777 гг. Последние стали своеобразным церковно-религиозным уставом сербского сообщества, к принятию которого подтолкнуло как выраженное на соборе 1769 г. недовольство положением церкви, так и стремление Депутации создать «постоянную и устойчивую систему» регулирования сербских «привилегий». Регуламент в своей первоначальной (1770) и исправленной версии (1777) содержал положения, касавшиеся митрополита, епископов, священнослужителей, монахов и монастырей, а также некоторых сторон религиозной жизни.

Хотя принятию Регуламента предшествовали многочисленные и продолжительные дебаты, в которых участвовали церковный клир и Депутация (утверждалось, что Синод согласился с каждой статьей), документ вызвал открытое недовольство. А второй его вариант даже спровоцировал кровопролитные выступления в Нови-Саде и Вршаце. Содержавшиеся в Регуламенте положения об ограничении индивидуальной воли человека, о церковном надзоре, об отчетности и о церковных судах (консисториях) приближали церковь к ее изначальному идеалу соборности. Наиболее жесткий отпор вызвали новые санитарные правила, связанные с погребением усопших, вступавшие в противоречие с обычаем, а также сокращение числа праздников, особенно посвященных сербским святым. В итоге сохранился лишь главный праздник — день святого Саввы. Одновременно были урезаны и католические праздники, до того существенно сокращавшие количество рабочих дней в году. Имели место и немотивированные протесты. Например, против средневековых и излишне строгих монастырских правил, в которые не было добавлено ничего нового. Или против Катехизиса для сербских школ, составленного самым выдающимся теологом того времени Йованом Раичем (1726–1801).

Несмотря на все споры об отмене сербских «привилегий», школьное дело развивалось. Все больше детей обучалось в школах, уровень которых постоянно повышался. Новые методы, адаптированные к сербским реалиям, получили одобрение синодальной комиссии. В то время на соборах часто звучало пожелание, — поддержанное, кстати, и австрийскими властями, — чтобы православные ученики продолжали образование и после окончания школ. Биографии целого ряда сербов, живших в конце XVTIIb., свидетельствуют, что они покидали свой дом для обучения в иностранных университетах. Кроме Вены и Будапешта сербские студенты учились в киевской Духовной академии, в немецких университетах, особенно в Галле. В середине века были подготовлены и первые докторские диссертации, опубликованные затем на латыни (к 1848 г. их упоминается уже 67–59 медицинских и 8 правоведческих).

В конце века начались активные приготовления к организации высших учебных заведений. В Темишваре должна была открыться семинария для подготовки священников, но этому плану не суждено было сбыться. Семинария была основана при митрополичьем дворе с его уже глубокими образовательными традициями. А в 1792 г. там же открылась гимназия с полным курсом обучения, основанная на средства, завещанные Дмитрием Анастасиевичем Сабовым и другими дарителями. Вскоре (1810) открылась гимназия и в Нови-Саде. В то время гимназии играли гораздо более значимую роль по сравнению с позднейшими временами, так как давали своим выпускникам значительно больше, чем просто основу для продолжения обучения. Открытие в 1812 г. в Сентандрее школы для сербских учителей стало шагом вперед в деле повышения их квалификации, которое до тех пор ограничивалось лишь сезонными курсами. В 1816 г. вследствие изменения границ ареала проживания сербов школа переехала в Сомбор, где работала беспрерывно, обучая учителей из всех областей. Венцом развития сербского школьного образования — главного завоевания XVIII в. — должно было стать открытие сербского университета, чего добивался просвещенный митрополит Стефан Стратимирович (1790–1836). Вместе с протестантами он стремился к приобретению здания, в котором разместилось бы высшее учебное заведение.

 

Начало процесса европеизации

Первое столетие пребывания сербов под властью христианских государей характеризовалось мощной динамикой. Это особенно наглядно проявляется в сравнении начального периода переселения — на разоренную и практически пустую территорию — со случившимся в конце века демографическим и экономическим подъемом, а также усилением процесса урбанизации. В 1791 г. численность сербов, увеличивавшаяся синхронно с остальным населением монархии Габсбургов, составляла уже 650–680 тысяч человек.

За это время изменились условия жизни всех слоев общества, вне зависимости от облика власти. Перемены коснулись облика жилищ, одежды, питания, развлечений и форм социализации. Именно тогда весь мир начал стремительно меняться. Не обошел данный процесс и сербов. Импульсы к тому шли с разных сторон: сверху — от правящих кругов и аристократии, и со стороны — из других национальных сообществ; их посылали города со своим этнически смешанным населением сыграли свою роль и собственные традиции, адаптирующиеся к новым условиям.

Сохранившиеся документы того времени свидетельствуют, что сербы, избегавшие всего, что угрожало их национальной самобытности и вере, были открыты к новшествам. На примере образования и школьного дела хорошо видно, как они воспринимали, адаптировали и использовали в интересах собственного национального развития нововведения и иностранный опыт.

Язык, православная вера, исторические традиции и самосознание являлись той прочной базой, на которую сербы опирались, продолжая обучение в «немецких школах» и поступая в латинские школы и университеты. Оказалось также, что навыки и образовательные методы того времени могли с пользой применяться и для воспитания священников в богословских школах, и для распространения религиозной морали среди народных масс.

Так же как и школа, ряд других новшеств, дотоле неизвестных, был воспринят сербами и поставлен ими на службу народному прогрессу. Иерархическая структура и институции, ранее ведомые только узкому кругу иерархов, ныне пронизывали как всю церковную организацию, так и светское общество, привнося стройность и порядок в отношения между людьми и учреждениями. Даже рост бюрократии, характерный для Австрии XVIII в., оказался фактором развития сербского общества, подтолкнув составные его элементы — городские магистраты, церковные общины и школьные фонды — к артикуляции собственных потребностей и интересов, самостоятельному решению имевшихся проблем. Деятельность социальных институтов способствовала развитию чувства коллективизма, осознанию приоритета общественных ценностей по отношению к интересам отдельной личности.

Начиная с этого времени сербы, осознающие себя как «национ» или «нацию», представляли собой уже не однородную массу верующих и воинов, а сложный конгломерат, состоящий из множества элементов, которые объединены глубоким и развитым представлением о собственной индивидуальности и об отличиях от всех прочих.

К моменту, когда народное благосостояние выросло настолько, что сербы стали задумываться о строительстве и убранстве собственных церквей, они уже не могли копировать облик далеких средневековых памятников. И вскоре на смену скромным полудеревянным церквам-избам, подобным тем, что возводились при турках, пришли масштабные барочные строения. Новые храмы представляли собой в плане прямоугольник с полукруглой апсидой на восточной стороне и с высокой колокольней на западной. В центре располагалась символическая имитация купола, напоминавшая о византийской традиции. Северные сербские городские сообщества (Сентандрея, Буда, Сегедин, Сечуй) первыми восприняли новый архитектурный стиль, который получил «официальный» статус после постройки двух церквей при митрополичьем дворе в Карловцах. Этому примеру последовали города, а позже и села. Поражает количество сохранившихся с XVIII в., а также документально описанных храмов, разбросанных от Триеста и Риеки до Буды, Сентандреи, Арада и Темишвара.

Построенным ранее в Среме монастырям также придавались барочные черты. Новый стиль нашел применение не только в архитектуре, но и в иконописи, в убранстве внутреннего пространства церквей (иконостасы, церковные сосуды, мебель и др.). Развивается графика, в которой выделяются свои выдающиеся мастера — Христофор Жефарович (ок. 1700–1753) и Захария Орфелин (1726–1785). Появляется большое количество иконописцев и портретистов разной степени подготовленности и таланта. О выросших культурных запросах сербов говорит и тот факт, что нередко произведения архитектуры, графики и прикладного искусства они заказывали у иностранцев.

Существенные и быстротечные изменения, которым подверглись письменный язык и образование, а также условия развития церковной жизни, привели к отказу от некоторых традиций старины, к каковым относились старый язык древних церковных книг, а также средневековые каноны церковной архитектуры и украшения храмов. Несмотря на бедность и примитивизм наследия времен турецкого владычества, австрийские сербы старались не порывать связи с прошлым. Отказываясь от старины в повседневной житейской практике, они постоянно возвращались в духовном плане к собственным корням — своим старым святителям и правителям, церкви и государству, уничтоженному турецким завоеванием.

Еще до появления книг о сербской истории, отцы церкви постоянно напоминали, посредством изображений и символов, что являются наследниками славных святых предшественников — святых Симеона и Саввы, святого мученика князя Лазаря и других святых правителей, издавна считавшихся посредниками и заступниками за свой род перед Христом и Богородицей. Многочисленные гравюры, монастырские и церковные ведуты содержали изображения святых защитников сербов. В русских книгах они не упоминались, и поэтому митрополия, дабы не предать их забвению, в 1761 и 1765 гг. опубликовала «Србляк» — агиографическое и церковно-служебное издание. О сербских святителях напоминали изображения на иконостасах, а также посвященные их памяти обязательные церковные праздники, введение которых совпало с усилиями власти по сокращению католических праздников. Согласно обычаям того времени, митрополия имела свои геральдические символы, которые, как считалось, восходили к Сербскому царству, — двуглавый орел, крест с четырьмя буквами С, корона и др.

Сербское барокко. Соборная церковь Митрополии в Сремских Карловцах, построена в 1758–1762 гг., фасад реставрирован в XIX в. Фото Д. Тасича

Ожившая история: Святой Савва окружен сербскими святыми (гравюра X. Жефаровича и Т. Месмера, Вена, 1741 г.) 

Изучение истории в то время имело практический смысл, поскольку все чаще приходилось апеллировать к историческим аргументам при защите своей идентичности. Для этого уже не хватало устной эпической истории и фрагментарной агиографической традиции, поэтому даже среди иностранцев сербские иерархи искали потенциальных авторов для написания сербской истории (1711, 1728). Эти поиски увенчались успехом лишь в 1765 г., когда в Венеции было опубликовано первое краткое историческое произведение под названием «Краткое введение в историю происхождения славяносербского народа», написанное Павлом Юлинцем. В момент издания этой брошюры другой выдающийся сербский автор — Йован Раич завершал работу над своим гораздо более объемным и амбициозным произведением, получившим название «История разных славянских народов, особенно болгар, хорватов и сербов» (в четырех томах) и увидевшим свет только в 1794–1795 гг. Научная, основанная на документах работа, написанная в соответствии с историографической традицией того времени, связала сербскую историю с античностью и эпохой переселения народов, вписав ее в контекст европейской истории. Вплоть до 70-х годов XIX в. труд Раича был главным источником знаний о прошлом сербского народа.

Обогащение и углубление исторических знаний, переход от агиографии и эпоса к основанной на источниках научной историографии служили отражением общего процесса формирования сербской культуры Нового времени, в основе которого лежало «взаимодействие» образованных авторов, типографий и читающей публики. Облик последней вырисовывался из списков подписчиков, предварительно вносивших плату за публиковавшиеся книги.

Широкому кругу читателей предназначались выходившие с 60-х годов месяцесловы — календари с полезными и развлекательными статьями, объявлениями и практическими советами. Ту же функцию, только на более высоком уровне, выполняли периодические издания: «Славяносербский магазин» (1768, Венеция. Опубликован всего один номер); «Сербская (повседневная) газета» (1791–1792, Вена); «Славяносербские ведомости» (1792–1794, Вена. Еженедельное издание).

Такому сотрудничеству авторов и издателей сербское общество было обязано появлением важных интеллектуальных «инструментов» — грамматических справочников и словарей иностранных языков (латинского, 1765, 1766; немецкого, 1772, 1774, 1780, 1791, 1793; венгерского, 1795; французского, 1805); учебника славянской грамматики, правописания и «правоглаголенья» (1793, 1794); каллиграфии (1776, 1778, 1795). На славяносербском языке издавались различные профессиональные пособия— для священников и протоиереев (1747, 1787), учителей (1776, 1782, 1787); практические рекомендации: советы по написанию заявлений и прошений (1785, 1796), а также правила этикета (1794) и поваренная книга (1805). Выходили пособия для практической жизни: справочник сельской молодежи (1772), инструкция для сеятелей табака (1790). «Опытный винодел» (1783) вышел из-под пера энциклопедически образованного Захария Орфелина.

Ранняя периодика: первая страница газеты «СЛАВЕННО-СЕРБСКIЯ ВЕДОМОСТИ», номер от 3 августа 1792 г. 

Роль печатного слова для сербов, живших во второй половине XVIII в., может быть оценена по его использованию в деле распространения официальной информации, с одной стороны, и по присутствию в области бытовой литературы — с другой. Публикуются не только тексты «привилегий» правителей, но и законы, многочисленные постановления, касавшиеся как всей страны, так и Военной границы, в частности: регламенты, монастырские кодексы, урбарии отдельных поселений и др. Все вышеперечисленные документы печатались на славяносербском языке, а зачастую и на двух языках одновременно — по-сербски и по-немецки. Печатный станок использовался даже для распространения приглашений на публичные школьные экзамены!

С другой же стороны, выпускалась развлекательная литература. Во второй половине XVIII в. сербам стали доступны романы: «Велизарий» Жана Франсуа Мармонтеля (1776) и «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо (1799); позже «Кандор, или Откровение египетских тайн» (1800), открывшие целую череду сентиментальных романов, появившихся в следующие десятилетия. В то время рождалась и литература, адресованная детям, в частности: «Назидательный магазин для детей» Жанны-Марии Лепренс де Бомон (1787, 1793. В четырех частях). Публиковались и театральные произведения: «Торговцы» Карло Гольдони (1787), «Трагедия Уроша V», написанная для школьного театра Козачинским и обработанная Йованом Раичем (1798). В течение столетия вышло более 400 печатных единиц, среди которых помимо церковно-обрядных книг, христианских религиозных наставлений, молитвенников была и сербская поэзия, написанная различными размерами и стилями.

Объемная и разнообразная издательская деятельность, продукция которой во многом состояла из переводов и адаптации, была бы невозможна без переводчиков и авторов, рожденных в сербской среде и претендовавших на то, чтобы оказывать на нее влияние. Эти своеобразные интеллектуальные посредники, как, впрочем, и другие образованные сербы, воспринимали современные идеи, в том числе те, что оспаривали правомочность современного государственного устройства, призывая к переменам и даже переворотам. Так, в последнее десятилетие XVIII в., посредством солдат и офицеров, в сербскую среду проникали из Франции революционные лозунги «свободы, равенства, братства». Но все-таки идеи просвещения, которые популяризировались в сочинениях сербских авторов, оказывали гораздо большее воздействие на общество; с радикальными же взглядами Вольтера и Бейля был знаком узкий круг образованных лиц, не исключая иногда и митрополитов. Широкую известность снискали произведения Захарии Орфелина, Досифея Обрадовича (ок. 1740–1811), Алексия Везилича (1743–1792), Йована Мушкатировича (1743–1809), Атанасия Стойковича (1773–1832) и др.

Они переносили на сербскую почву немецкий вариант просвещения, в котором акцент делался не на революции или перевороте, а на исправлении мира в процессе духовного самосовершенствования и просвещения личности. Сербские просветители, и в первую очередь Д. Обрадович, с позиции разума и добродетели обличали не только недостатки отдельных людей, но и общественные институты, дурные обычаи и суеверия. Критические стрелы направлялись и в адрес монастырей, алчного духовенства, безграмотных монахов. При этом основы веры оставались неприкосновенными. Идеалом считалась умеренная набожность и добродетель в сочетании с просвещенностью, которую возвеличивали даже епископы и православные богословы, подобно Йовану Раичу.

Однако к концу века сербская элита разделилась. Раскол произошел не только по вопросу об отношении к реформам, осуществляемым абсолютистской властью, но и в связи с актуальными политическими проблемами. Проявлением культурной зрелости и выросшего самосознания следует считать дискуссии и выступления на Темишварском соборе 1790 г., показавшем, что во время антиабсолютистского восстания, вспыхнувшего после смерти Иосифа II, сербы не желали мириться с участью объекта спора и дележа между Веной и венгерскими сословными институтами. Единодушные в стремлении быть активным субъектом политики, они разделились на две группы — одни, апеллируя к «привилегиям», требовали признания Баната своей территорией, другие же выступали за придание «привилегиям» статуса закона Венгерского королевства и за право сербов быть представленными в Венгерском саборе. Анализируя свое положение, первые полагали, что являются народом «в идейном смысле», ибо не имеют своей территории. Вторые считали главным недостатком отсутствие «благородного» дворянского правящего класса. Однако общее соотношение сил не изменилось. Что хорошо видно на примере Иллирской дворцовой канцелярии, основанной вначале 1791 г. по настоянию сербов, но уже в июне 1792 г. упраздненной под давлением венгерских сословных институтов.

В XVIII в., в результате соприкосновения с христианским миром, сербы создали богатую и разностороннюю культуру, доставшуюся в наследие следующим поколениям. Многочисленность и институциональная организованность, а также образовательный уровень сербского населения в империи Габсбургов позволили ему воспринять и развить это наследие. Постепенно оно становилось доступным и жителям собственно Сербии, вступившей в 1804 г. на путь освобождения.