— А как насчет Эдварда? — спросил Маллет из-за двери. — Вы упомянули его, но ничего о нем не рассказали. Только о его Библии.

— Мы были лучшими друзьями.

— Но вы не хотите о нем говорить.

— Я довольно сказал. Что до Библии, я расплатился за нее сполна.

— Как она к вам попала? Где? Когда вы познакомились с Эдвардом?

— Всему свое время, Маллет.

— У меня живот свело, — простонал он.

— Должно быть, яд.

— Не может быть. Было вкусно.

— Самый лучший яд всегда вкусный. Возьми хоть Библию Эдварда. Губительнейшая микстура, на вид безвредная, которой я годами себя потчевал и которая мало-помалу меня убивала. А как хитроумно составлена! Двойной подтекст! Ложные следы! Всегда ли сокровище находилось в Британии, как верил Эдвард, или его спрятали в чужом краю, как считал я? В ней был ответ для каждого из нас. Мы могли прочесть его, верный или неверный. Вот где отрава, парень. Яд неразведенный. Восхитительный яд.

— Шхуне пора на ремонт. — Должно быть, Маллет повалился на бок: скрипнули доски.

— При мне не пора было. Я знал, как о ней позаботиться.

— Капитан говорит, доски прогнили.

— Не может быть. Просто она не в духе — потому, что твой капитан стоит у ее руля. Разве он начищал ей планширь, драил медяшки и палубу, притом одной нижней юбкой?

Зато он выскреб ее переборки.

— Позор для нее.

— И починил паруса.

— Они и так были целые.

— Порвались после мыса Доброй Надежды. И запасная парусина — тоже.

— Значит, вокруг мыса идете? Окольным путем…

— Он сказал, что вы ответите то же самое. О-о, мой живот! — проблеял Маллет.

— Значит, ему нравится моя писанина. Отлично. Передай ему слово в слово то, что я расскажу.

— Попытаюсь запомнить.

— Уверяю тебя, ты запомнишь. Наверняка он за этим тебя подослал. Что ж, имей в виду: я вскоре напишу еще, но кое-что ты можешь передать ему на словах. Что-то из этого он уже знает, что-то может знать, а от чего-то будет открещиваться. Но все это — правда, по крайней мере в тех частях, где я могу переварить. Только не перебивай меня, не хнычь, не стоны и не стучись головой о палубу — отвлекает.

— Мне плохо. Я в первый раз на корабле.

— Возможно, и в последний.

— Кто бы говорил.

— Соберись с духом, парень. Так-то лучше. Проткни ухо иглой и вставь серьгу — помогает в качку. Разве я не говорил, что сам Черный Джон носил серьгу? Разве у вас моряки их не носят? А капитан?

— Он заставил всех снять серьги. И у него ее нет.

— Точно, забыл. Нет и не было.

— Серьги для дикарей.

— Верно, ему ли не знать? После острова Скелета и всего, что там было. Дикари сидят в джунглях, а твой капитан — у себя в каюте. Можешь передать ему, что я говорил о двух путях решения. Первый пришел мне на ум — только прошу не перебивать и не хныкать, — когда я нашел второй шифровальный круг.

— Второй круг?

— Чтоб тебя! Да, второй круг! Я повернул их друг против друга так, чтобы они совпали. Предвидя твой вопрос — откуда взялся первый круг и откуда второй, отвечаю: узнаешь позже. Всему свое время. Сколько можно повторять?

— Нисколько, — буркнул Маллет.

— Я тебя не спрашивая. По мне, ты просто кусок свинины, который жарится на вертеле, шипит и плюется жиром. Посему все твои замечания я буду принимать именно так. Во-первых… — начал я и замолчал, дожидаясь очередной глупой реплики Маллета, но тот, похоже, хорошо вжился в роль жареной свинины и не произнес ни слова. — После вращения, если можно так выразиться, кругов я выписал буквы и получил «И последняя икона», «And Last Icon» — бессмыслицу на первый взгляд. Были и другие подсказки, как я уже говорил, но эта был первейшей и наиважнейшей из них. Капитан вспомнит ее, и если ты сам над ней немного подумаешь, то сможешь даже прочесть название местности, где зарыты сокровища. Точное указание на нее. Переставь буквы, и они подскажут тебе, где нам предстоит побывать, Я знал куда меньше твоего, когда сделал первую попытку. Пока молчи. Далее я возвращаюсь к самой первой загадке: «В 41 метре от основания я спрятал шесть деревянных ящиков, крытых слоновой костью, целиком пустых, и одно примечательное сокровище, завернутое в грубый холст, на глубине менее 2 метров и, самое большее, 87 метров в разбросе». Как ты думаешь, следует ли нам и для нее переставить буквы? Молчи, не отвечай. Так с чего же начать? Может, с местности, чье название зашифровано в словах «И последняя икона», или попробовать что-то еще? Пожалуй. Только ничего не говори. Я потерял счет попыткам увидеть ответ в этих числах. Сколько раз я бросал думать о цифрах и смотрел на предложения в самом прямом смысле! Я верил, что главное — отыскать основание. Думал, что вскрою его и найду шесть ящиков, покрытых слоновой костью, — пустых, за исключением новых подсказок. И в том же месте я как-то отыщу одно примечательное сокровище, завернутое в мешковину, Я знал, на какой глубине оно лежит.

— Я разгадал ее, — произнес Маллет. — Вторую загадку. Про икону.

— Не может быть.

— Переставил буквы, как вы учили. Их можно по-разному объединить.

Он был прав. Неужели Маллет сумел сам дойти до ответа, который ускользал от меня долгие годы?

— По-моему, было не так уж сложно. Я просто буквы поменял местами.

— Ну так говори.

— У меня живот болит.

— Это не ответ.

— Да, но от этого никуда не деться. Вы готовы, сэр? — спросил он. — Я вас не слышу, мистер Сильвер.

— Для тебя — капитан Сильвер. Да, я готов.

— Хорошо. «And Last Icon» может означать «In Lot Can Sad» или еще «In Sad Not Сап». Я еще не решил, какой ответ правильнее.

— Вот олух. Это же бред. Набор слов, а не название места.

— А как насчет «Sail'd Canton»?

— Нет такого слова — «sail’d».

— Вы просили не слово, а ответ.

— Есть слово «болван». Есть слово «дубина». Есть слово «простак», «размазня», даже «маменькин сынок».

— Вообще-то два слова, сэр. Буквы нельзя ни прибавлять, ни убавлять.

— Не забудем еще о слове «тупица». Все эти слова к тебе подходят. Ия буду добавлять буквы или убирать, как мне захочется, а сейчас мне захотелось составить твой портрет.

— Тогда я сам отсюда уберусь.

— Уберись за борт.

— С чего это?

— С того, что ты размазня, Маллет. Давай убирайся. Я буду писать. Передай капитану «И последняя икона». С тобой нет смысла делиться загадками. Сейчас, поскольку настроение мое паршивое, я буду писать про убийства.

После этих слов Маллет объявил, что больше не мается животом и готов еще что-нибудь съесть, а заодно попросил повторить то, что предназначалось для капитанских ушей.

— Еще чего, — сказал я.

Да, народу за свою жизнь я перебил изрядно. С ударом моей сабли заканчивались тревоги богачей и тяготы бедняков. Я убивал хозяев и рабов, дам и служанок, благородных и простолюдинов. Все были равны перед моим клинком.

Дэви Доусона тоже я прикончил. Он был капитаном фрегата, а теперь лежит на морском дне, кормит червей. Помню Алана Стиви, некогда штурмана, а ныне — лишь груду костей. Еще среди них был Уильям Тюдор, адмирал, который гонялся за мной по семи морям и почти поймал. Но и его я в конце концов утопил. Тебя, друг мой, ждет та же участь.

Кого я только не убивал — англичан, испанцев, французов и португальцев — моряков всех мастей. Все они одинаковы, когда пустишь им кровь — что кучер, что граф, что лакей, что поденщик. Плотник и суконщик, министр и губернатор мало чем разнятся, если ветер свистит у них между ребер.

Ты боишься меня. Потому и не разговариваешь.

Я убивал трусов и храбрецов, изменников и патриотов.

Кто из них тебе ближе? Ответь.

Помнишь, какую песню я любил распевать? «Рома бутылка, пива глоток, я парус поставлю — и в путь — на восток». Ты услышишь ее еще раз, мой молчаливый друг, перед тем, как я тебя вздерну и верну себе корабль. Бьюсь об заклад, ни ты, ни твои братья по крови сюда не сунутся. Слышишь ты, капитан? Давай же, спустись. Я играю открыто. Пистолет и кинжал со мной, а большего мне не надо.

Здесь есть зеркало. В нем отражается человек с рыжей полу седой бородой. Волос у него на скальпе осталось немного (на зеркале корка соли, так что я могу половины не видеть), но и те рыжие. Еще есть внушительный красный нос, который чует сокровища, а значит — им стоит гордиться. Морщинистое лицо походит на морскую карту, только карта эта написана кровью. Есть и глаза, которым довелось видеть сокровище: большие и тоже красные.

Ты боишься этого старика, и боишься правильно, потому что я убью первого, кто войдет ко мне в дверь. Первого, последнего — всякого. Рома бутылка, пива глоток, я всех вас зарежу, и в путь — на восток.

И ты осмелишься отдать Сильвера под суд? В этих водах нет иного суда, кроме пиратского устава. Это мои воды, значит, это мой суд.

Корабль кренится. Я чувствую малейший его наклон, слышу скрип палуб, поворот руля. Ветер крепчает. Твои люди обивают мачты. Твой мальчишка сказал, ты везешь меня в Англию. Ох уж эта Англия…

«Линда-Мария» тяжело идет по волнам. Она противится тебе, капитан.

Тебе несдобровать.

Моя старушка не повезет меня в Англию. Она верна мне до конца. Волны разбегаются от нее из-за того, кто посмел встать у руля. Это не к добру, сэр.

Лучше скажи своим матросам, что Англии вам не видать.

Это мое море.

Вот и ветер заткнулся. Даже он тебя бросил. Однако судьба спешить не любит, а потому еще остается время выслушать историю Сильвера, продувной бестии, Долговязого Джона Сильвера. Историю о том, как он тебя переплюнул. Как он узнал все секреты Книги Сокровищ и как каждый разгаданный шифр вел его к новому шифру и новой разгадке. Почему Сильвер нашел первый круг? Потому что понял упрямство того, кто загадку создал.

Терпение, сэр.

Держите себя в руках. Я выложу перед вами все отгадки — одну за другой, как портниха выкладывает на стол панталоны.

Еще придет черед потешить свое любопытство. Всему свое время — даже убийству.

Когда я убил Квика, тоже стоял штиль. Паруса повисли, и мы отдали якорь. Неделю за неделей торчали мы в тех водах. Чем только не занимались: катали кости, драили палубу, чинили снасти — и так полсезона. Рыбачили, дрались, даже купались.

Капитан засел у себя каюте — там было прохладнее, а нас от работы никто не освобождал. Я как-то принес ему ужин, а когда собрался уходить, он спросил:

— Разве у нас больше нет яблок? Принеси мне яблоко, Сильвер. Оно должно было лежать у меня на тарелке.

— Яблоки кончились, сэр, — ответил я.

— Еще недавно бочка была набита доверху. Только третьего дня я брал оттуда пару штук, и там полным-полно оставалось.

— Команда их съела, сэр. Все до последнего.

— В бочке было полно яблок, — угрюмо твердил Черный Джон. Мы пахали, как лошади на солнцепеке, пока он нежился в прохладной каюте. — На дне ты искал? На самом дне бочонка? Он вытянул клешню и пошевелил пальцами. Капитан был плотный тип, но пальцы у него были сущие сосиски, потому что он каждую ночь упражнял их, пересчитывая золото. Я видел, как он расхаживал взад-вперед по каюте. Ставни у него были заперты, но я даже в щель сумел углядеть, как он шныряет по каюте и считает свое добро. Может, это его тень — такая же вороватая, как хозяин, — показалась мне при полной луне? Если так, значит, она стащила его ночной колпак. Одной холодной ночью он просто исчез, что окончательно убедило меня в разбойничьих наклонностях тени Черного Джона.

— Пошарьте на дне, мистер Сильвер. Бочонок был полон. Таким, как вы, ко дну не привыкать.

— Шарил, но на дне одна гниль. Да и не только на дне. Иногда попадаются славные яблочки — наверное, всплывают время от времени. Я бы не посмел принести вам гнилое, сэр.

— Мне на днях рассказывали об одном яблоке с гнильцой, мистер Сильвер.

— Они не просто гнилые, а еще и червивые, сэр.

— Добудь мне яблоко, — приказал Черный Джон, вытащил из рукава платок и утер лоб. Жара ощущалась даже в прохладной капитанской каюте. Я слышал, что Черный Джон родился на борту корабля и что отец его был честным моряком, да притом капитаном. Еще поговаривали, будто морской пес свел папашу в могилу и отнял его корабль, когда стал постарше. Он-де родился с пиратской жилкой, слыхал я. Сам Черный Джон никогда не распространялся о своих корнях, да я и не спрашивал, однако сомневаюсь, чтобы это было правдой. Спросить меня, так он родился в котле с подливкой, а в пираты подался, как большинство сухопутных крыс, от скуки и желания потуже набить карман.

— Я поищу, сэр. Обшарю все судно вдоль и поперек, — сказал я Черному Джону. — Проверю каждый мешок, каждую трещину, расспрошу всю команду, но добуду его, где бы оно ни было.

— А что это у вас за пазухой, мистер Сильвер? По мне, так похоже на яблоко.

— И то верно, — ответил я, уставившись на извлеченный из-под рубахи фрукт, как будто не ожидал его там найти.

— Значит, ты все-таки его добыл. Зеленое и вполне сочное, как мне показалось. Не иначе оно всплыло на поверхность, а ты увидел его и сразу вспомнил о капитане.

— Точно, так и было. И как я мог забыть, что принес вам последнее яблоко? От жары совсем память потерял. Все вышло, как вы говорите: яблоко плавало сверху, а я подобрал, чтобы принести вам. Держите, сэр. С самого верха яблочко.

Черный Джон взял яблоко и протер рукавом.

— Мистер Сильвер, — проговорил он, — тем, кто мне лжет, я отрезаю язык.

Брови у него, как ты помнишь, были под стать бороде — черные и кустистые, и среди всей этой растительности выделялись только нос и глаза. После долгих дней на солнце он привык щуриться, так что и глаз его толком не разглядишь — только черные бусины. При таком взгляде нипочем не угадать, какую каверзу он замышляет.

— А я ведь еще не обсуждал с тобой Квика, — сказал он. — Семь лет мы ходили на одном корабле — я и Джеймс Квик. Семь лет, Сильвер, — повторил он, снимая с яблока кожуру. — Я слышал, Квик дал тебе оплеуху — так сказал Пью. А если я тебя ударю, ты тоже полезешь в драку? — Его глаза-бусины стали чуть больше.

— Нет, никогда, сэр. Кстати, насчет яблока — я бы не откусывал помногу, сэр. Скорее всего, оно совершенно свежее, но иногда в них попадаются червоточины. Может в горле запершить. Будьте бдительнее, сэр, и кусайте осторожнее. Приятного аппетита.

Черный Джон пропустил мимо ушей мои разглагольствования о подвохах райского плода.

— Однако же Квику ты отомстил.

— Да, сэр. Он тоже был с червоточиной.

— А если Пью тебя ударит, ты полезешь в драку?

— Едва ли он это сделает, сэр. Но если бы Пью меня ударил, я бы дрался с ним и убил.

— А как насчет Кровавого Билла, мистер Сильвер? Что с ним будешь делать? — Капитан дернул себя за бороду. Я ждал этого жеста. Видимо, Черный Джон здорово взъелся на меня, если забыл о бороде. Он осторожно куснул от яблока и оглядел его со всех сторон.

— Я бы и с ним разобрался, — ответил я. — Кажется, яблоко не червивое, сэр. Я рад, что вы о нем вспомнили.

Черный Джон начал кусать смелее.

— Значит, разобрался бы, а, мистер Сильвер? Ты бы и Билла отправил на тот свет? С его-то силищей, а, Сильвер? — Он спрятал платок в рукав и сложил руки. От яблока остался один огрызок.

— Да, сэр. Я бы проткнул его насквозь, если он не проткнет меня первым.

— Тем не менее, на капитана ты руки не поднимешь. Это так, мистер Сильвер?

— Совершенно верно, капитан. Верно, как то, что на корабле больше нет целых яблок.

— Можешь идти, Сильвер. И вот еще…

— Да? — спросил я, сама невинность. Под куском парусины у меня было припрятано еще яблоко, и мне не терпелось его съесть.

— Я больше не намерен терять людей. По крайней мере, до захода в порт.

Я уже собирался уйти, как вдруг у меня над ухом что-то свистнуло. В двери каюты торчал капитанский нож. Он промахнулся всего на дюйм.

— Никогда больше не лгите мне, мистер Сильвер. Никогда, — повторил капитан, отряхивая рукава куцего камзола. Его платок выпал. Черный Джон не заметил этого и снова сложил руки. На этом его расположение ко мне закончилось.

Я никогда не боялся Черного Джона. Я вообще никого не боялся.

Чего боится бристольский пес? Темноты? Он, кроме нее, ничего не видит. Грома? Он только его и слышит. Кнута? Он только его и чувствует. Чего же ему еще бояться?

Я — этот пес, сэр. Пес, который кусает других псов. Чего мне бояться? Мне, Джону Сильверу, псу среди людей и даже среди собак?

* * *

Теперь я вознагражу твое терпение и отвлекусь от дней своей юности, чтобы рассказать о встрече с юным Эдвардом. Да, и упомяну об одном шифре — загадке, ради решения которой мы избороздили весь свет.

Потерпите, осталось немного, друг мой. Терпение, как я слыхал, — само по себе награда, хотя я предпочитаю иные способы поощрения.

Одно дело — найти сокровище, это уже приятно, но разделаться с врагом и отнять все, чем он дорожил, — совсем другое. Я должен насладиться моментом. Хотя, если подумать, это уже чересчур. Мало того, что я забрал свою долю сокровищ, а теперь еще и отправляю тебя в ад, так что выигрываю вдвойне, а ты вдвойне теряешь, если быть точным. Я оставлю тебя с голыми руками, и то до тех пор, пока на них не наденут кандалы и не отправят на виселицу. Числа очень важны, друг мой. Сколько миль суждено нам пройти, пока мы увидим Англию?

Ну вот, теперь я собой доволен и могу от щедрот поделиться кусочком ответа на простую головоломку, которую встретил на первой странице Книги Сокровищ. Помнишь — «В 41 метре от основания я спрятал шесть деревянных ящиков, крытых слоновой костью, целиком пустых, и одно примечательное сокровище, завернутое в грубый холст, на глубине менее 2 метров и, самое большее, 87 метров в разбросе»?

Я уверен, что эти цифры могут указывать на страницы в Библии Эдварда. Начиная по порядку, проходим на страницу 41 и читаем следующие строки:

«41:2 И вот вышли из реки семь коров, хороших видом и тучных плотью, и паслись в тростнике;

41:3 но вот после них вышли из реки семь коров других, худых видом и тощих плотью, и стали подле тех коров на берегу реки;

41:4 и съели коровы худые видом и тощие плотью семь коров хороших видом и тучных. И проснулся фараон;

41:5 и заснул опять, и снилось ему в другой раз: вот на одном стебле поднялось семь колосьев тучных и хороших;

41:6 но вот после них выросло семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром;

41:7 и пожрали тощие колосья семь колосьев тучных и полных. И проснулся фараон и понял, что это сон».

Что это нам дает? Должен ли я был сложить все эти семерки, получить сорок два и плясать от этой цифры? Или же отнять семь тучных лет и столько же тощих, чтобы получить двадцать восемь? Может, следовало поискать «тростник» или «берег реки»? Или положиться на восточный ветер на пути к богатству? Или этот путь был всецело обманным, о чем говорилось в словах «это сон»? Не значило ли слово «тощий», что нас ждет неудача? А старый фараон — не означал ли он нынешнего короля? Скажу покамест, что я много раз перечитывал эту страницу, и кое-какие мои догадки сбылись, а другие оказались ложными.

День за днем я проглядывал и перечитывал это послание и теперь вижу разгадку яснее ясного, поскольку решение мне известно, но тогда в моих рассуждениях были бреши, в которые мог пройти и фрегат. Ответа я не замечал. Лишь прожив добрые несколько лет, когда и Квик, и встреча с Эдвардом остались в прошлом, когда мы пережили приключение в Испании и потопили уйму кораблей, я наконец нашел ответ. Все ответы. И потому сокровище досталось мне, а ты остаешься ни с чем.

Настала пора представить миру славного моего Эдварда и рассказать о нашем знакомстве. Он принес нам Библию короля Якова, и, осмелюсь сказать, именно в память об Эдварде я не стану нынче с тобой драться.

Эдвард… Помнишь, каким он был? Я встретил его впервые близ Варфоломеева тупика. Черный Джон разрешил нам тогда прогуляться по Лондону, и я прохаживался в тени Вестминстерского аббатства, когда на меня налетел какой-то парнишка и пробубнил:

— Прошу прощения, сэр. Простите, Бога ради.

— А ты меня прости, — ответил я и тотчас полоснул его по карману. Оттуда выпали золотая цепь, отрез батиста, бархатная лента и, наконец, мои часы.

— Моя матушка заболела, — пролепетал он. — Бот и послала меня к галантерейщику.

Много лет спустя после хорошей порции рома Эдвард признался мне, что до тех пор его ни разу не ловили за руку.

Я держал крепко.

— Не долог ли крюк — через Литл-Бритн? Хорошо же у вас платят галантерейщикам, — сказал я. — Не то что в Бристоле. Хотя карманники у нас половчее. Я тебя провожу. Торгаш, должно быть, заждался тебя в лавке. — Парень попытался вырваться. Он так дергался, что с него слетела шляпа, а вместе с ней — пара перчаток, шитых серебром.

— Рядом, — приказал я, и Эдвард стал изливать мне свои горести. Я всегда умел обращаться с маленькими попрошайками — сам таким был. Он рассказал, что его мать лежит при смерти, а двое братьев и трое сестер голодают. Видимо, сия печальная история должна была меня разжалобить. Затем мальчишка сказал, что его мать принудили к грязному ремеслу, отчего она слегла. Отец, продолжал он, давно скончался, иначе бы непременно поддержал их в нынешнем бедственном положении. Правду говоря, добавил он, родитель скончался в Ирландии. Впрочем, мой юный друг божился тотчас, как я разожму пальцы, отправиться прямиком в монастырь и принять постриг, дабы встретиться с батюшкой на небесах. Затем он с тоской посмотрел на содержимое кармана и сказал, что вовек не станет больше воровать.

Честный человек расчувствовался бы после этих слов, но вместо него мальчишке попался Долговязый Джон Сильвер.

— Сочиняют у нас тоже лучше, — сказал я Эдварду, после чего сделал ему предложение. Я почуял в нем редкостный дар и объявил, что из него выйдет славный разбойник. Потом я провел его по округе, велел присмотреться к ткачам, портным и галантерейщикам, уныло снующим за своими прилавками. «Все они — сухопутные крысы, — объяснил я, — потому и ходят, повесив носы, Никто из этих жалких бедняков не носил вокруг шеи и бумажных кружев, не говоря о веревке». Я заглянул парню в глаза и заявил, что вижу в них море. Сказал, что он прирожденный пират и что будущее ему уготовано самое лучшее — лучше, чем у олдермена. Недостает лишь корабля, каковой у меня, по счастью, имеется, и притом лучший из тех, что бороздили морскую пену.

Так добыча Эдварда перекочевала мне в карман, а его самого я доставил прямехонько на «Линду-Марию».

Кто-то начинает жаловаться на моряцкую жизнь, едва снявшись с якоря, в основном неженки, непривычные к труду. Кому-то труднее всего пережить первый шторм. Есть и такие, кто готов лезть на стену от трюмной водицы.

Эдварду поначалу тоже пришлось туговато — судя по тому, что он десять дней просидел головой в ведре. Я немного приободрил его рассказами о Канарах и Каролинах, Индиях и Карибах. Еще больше он приободрился от моей моряцкой брани. Я клял при нем испанцев, французов, шотландцев и даже португальцев. Парень обожал эти проклятия, однако и это ему не помогло. Бывало, плелся от бака до шканцев, будто якорь волочил.

— Да он будто приговоренный ходит, — сообщил мне Билли Бонс. Он предложил Эдварду глоток рома, что было невиданной щедростью с его стороны. Эдвард отказался и снова сунул голову в ведро.

Пью как-то подполз ко мне и сказал:

— Как прибудем в порт, зови священника. Сдается Пью, парень скоро простится с жизнью.

Я велел ему заткнуть глотку.

— Тебе будто приговор подписали, парень, — обратился тот к Эдварду. — Пью говорит, вид у тебя — как на скамье подсудимых.

Я занес ногу, чтобы отвесить ему пинка, но Пыо вовремя спохватился и сбежал.

Прошло время, и Эдвард перестал обниматься с ведром. Я научил его обращению со шпагой, саблями и пистолетами, посвятил в искусство грабежа, обмана и жульничества — словом, всего того, что полагается знать юному сорвиголове. Показал ему, как бросать кости, и, хотя Эдвард неохотно закладывался даже на шиллинг, он большей частью выигрывал. Один раз он даже вы играл плащ у Черного Джона, чем весьма его смутил и озадачил. В этом плаще он выглядел сущим джентльменом, мой славный дружище.

В один из ранних дней Эдварда на борту «Линды-Марии» Пью запустил лапу в его скудные пожитки и наткнулся на Библию. Страницы в ней пожелтели, их углы обтрепались от частых загибов, и когда Пью притащил мне ее в первый раз — видимо, из желания позабавиться, — я даже не понял всей ее ценности. Плешивый краб уже тогда приметил надписи между строк. Одна из них, в частности, состояла из четырех цифр: «1303».

Меня больше увлекли другие шифры, о которых я уже рассказывал, но об одном стоит упомянуть отдельно: слове «кровь». Оно было написано не черными чернилами, как остальные, а ярко-красными.

Это разожгло мое любопытство. Пью что-то бормотал о книге, о том, как славно бы пустить ее на растопку для очага — страницы были совсем хрупкие. Он уже собрался было забрать ее, когда произнес «тысяча триста третий», а затем «кровь» и поднял глаза, словно что-то припоминая.

Я велел Пью никому не рассказывать о книге и пригрозил сварить его в кипятке, как краба. Пью вернул мне Библию трясущимися руками, а если ты помнишь, руки у него никогда не тряслись.

Едва он от меня вышел, как Эдвард обнаружил пропажу и сказал мне о ней. Я, как честный пират, шепнул Эдварду, что ее наверняка стянул Пью, и тем самым отправил парня шарить у того в сундуке. Мне приятно об этом вспоминать, поскольку все тогда прошло по моему плану: Эдвард попался на воровстве, Черный Джон велел проучить парня, а я вызвался применить наказание, предположив, что старый пес сам это предложит, зная о моем расположении к парню. Так и случилось. Я задал Эдварду двадцать ударов плетью и отнес его в трюм.

Черный Джон не должен был заподозрить, что я делаю парню поблажки, иначе замучил бы его до смерти мне назло. К тому же я подумал, что, пока буду выхаживать Эдварда, парень откроет мне происхождение Библии и смысл этих загадочных записей между строк.

Мальчишка меня не подвел. Он сказал, что его не должны были пороть, как простолюдина. Его слегка шатало от боли, и когда я предложил глоток рома и свои заверения в том, что сохраню его тайну, Эдвард поведал мне о своем прошлом. По его словам, происхождения он был отнюдь не трущобного, а воровать начал от нужды, когда королевская стража перебила его семью. Мой друг оказался благородным малым, обладателем голубых кровей и родословной настолько знатной, что стражники нашего Георга перерезали глотки отцу Эдварда, его же матери, сестрам, братьям и даже кошке с канарейкой — словно те могли выболтать фамильные тайны.

Сверх того, по словам Эдварда, перед смертью их пытали, подвесив за руки и за ноги. Он описал то, что застал в доме после ухода солдат, и вид у него был какой-то нездешний, словно его занесло туда снова. Сам Эдвард уцелел лишь потому, что отец услышал стук копыт во дворе, сунул ему Библию в руки и велел бежать без оглядки.

Я попытался приободрить парня.

— Да ты у нас не дворовой породы, а целый граф. Не иначе с серебряной ложкой родился.

Эдварда это не утешило, а когда я предложил подержать книгу у себя, для сохранности, он сделался мрачный, как туча. Прижал ее к груди и сказал, что Библия — последняя память о семье и он с ней не расстанется.

Я хлопнул мальчишку по спине, отчего он поморщился, и заметил, что был прав на его счет, когда называл стойким малым.

— Всегда подозревал, что ты не так прост, — сказал я. — Короли и вельможи — такие же головорезы, как мы. Однако же ходят в бархате и мехах, прячутся под королевской амуницией, а мы ходим полуголые и ни от кого своих тайн не скрываем.

— Одну тайну им теперь тоже не скрыть, — произнес Эдвард.

Я положил ему руку на плечо. Он снова скривился от боли, и я велел ему держать язык за зубами и никому больше не открывать своего происхождения, если не хочет кончить, как отец с матерью. Еще я просил не распространяться о Библии.

— Ты поднялся на борт как Эдвард Пич и им же уйдешь — это я тебе обещаю. На меня ты всегда можешь положиться. Уж если не верить тому, кто тебя порол, то кому тогда? Но теперь и мне захотелось отведать королевского пирога. Расскажи-ка мне по порядку про эту книгу, чтобы не зря пропадать.

Эдвард открыл Библию на первой странице, показал узорчатую заставку над заглавием и надписи под ней. Я не раз видел эту картинку — она есть в каждой Библии, которых в нас с Томом швыряли немало, когда мы побирались у церквей. Ничего особенного в ней как будто не было. Вот, я еще раз свел ее для тебя.

— Эта книга непростая, — сказал я Эдварду. — Из-за нее убили всю твою семью. Отец завещал ее тебе перед смертью. Он знал, что его ждет.

Я потер пальцем обложку, проверяя, не сходит ли краска, но та оказалась стойкой. Потом я пролистал страницы. Бумага не ломалась. Для книги 1303 года она слишком хорошо сохранилась. Страницы шуршали под рукой — точно мурлыкала кошка. Кошка, которая выбрала себе хозяина. Бумага пожелтела, но только слегка, а первая страница была чуть темнее остальных, точно пройдоха вложил в нее часть души.

— Должна же в ней быть подсказка, — произнес я, и Эдвард охотно со мной согласился. Он рассчитывал, что отец, спрятав клад или что-то подобное, наверняка поместил в Библии указания для потомков.

— Джон, ты поможешь мне его найти? — спросил он невинным тоном. — Тогда я бы мог вернуть себе титул и имя.

Мне не терпелось услышать подробности, поэтому я налил Эдварду рома и приложил примочки к спине.

Эдвард осушил стакан. Я обещал ему полное свое содействие, условившись наперед делить добычу поровну. Эдвард, конечно же, согласился — куда ему было деваться. Я сказал, что однажды стану капитаном, в чем не сомневался, и что с того дня мы займемся поисками его клада, а пока будем повиноваться Черному Джону и хорошенько подготовимся. Мы узнаем смысл этих слов и поплывем прямиком туда, куда они укажут.

— Возьми меня штурманом, — предложил Эдвард.

— Я бы хоть сейчас за тебя поручился, да только команда убьет тебя после моей поруки. Кстати, ты рассказал все, что знаешь? — осведомился я. — Если ты что-то скрыл, загадки будем отгадывать вечность. Каждая мелочь может подсказать ответ.

Бедняга Эдвард обмяк после этих слов, и мне пришлось влить в него еще глоток рома, чтобы привести в чувство. Едва он очнулся, я заверил его, что Пью больше не причинит ему неприятности, поскольку жизнь ему дороже краденого добра.

— А что значит «1303»? — спросил я Эдварда. — Год напечатания книги? День, когда она попала к твоему отцу?

— Думаю, дата выхода.

— А это слово «кровь», будто кровью написанное?

Парень ответил, что ему оно ничего особенного не говорило.

— А остальные? Они о чем-нибудь говорят?

— Нет.

— Придется держать эту книгу в секрете. Береги ее, — сказал я ему. — Будь готов защищать — ради своего же наследства. И чести семьи.

Эдвард снова с готовностью согласился и признал, что неважно владеет кинжалом и шпагой. Я сказал, что он обратился к лучшему наставнику по части оружия, и пообещал обучить всему, чему научился сам.

Так начались наши совместные странствия в поисках клада, и родилась долгая дружба — дружба двух морских бродяг, один из которых был дворянином, а другой — бристольским псом.

И последнее, о чем я хотел сказать тебе, капитан, прежде чем лихорадка возьмет свое. Волны будут катиться, ветер подует снова, но никогда этому кораблю не вернуться в Лондон, как тебе не сойти живому на берег. Запомни: ты — труп, и вся твоя команда — покойники, потому что бристольский пес еще не разучился кусаться.