В двенадцатом часу ночи собеседники возвращались на центральную усадьбу. Кристев отказался от приглашения к ужину и, ссылаясь на недомогание, ушел к себе во флигель. Боровских незаметно сделал Алмазову знак задержаться. Они отстали от идущих впереди на несколько шагов.

— Савва Никитич, что вы наделали? — сказал Боровских. — Вы привезли его сюда?

— Да, Виктор Михайлович! Состояние его весьма удовлетворительное. Он так рвался сюда. Когда он пришел в себя, чуть ли не первой просьбой было — отвезти его в этот сад. Да и пребывание здесь, без сомнения, скажется на его окончательном выздоровлении самым благоприятным образом.

— Жаль, конечно, что я не мог предупредить вас, — сказал Боровских. — Ну, что сделано, то сделано. Нужно тотчас же поставить в известность Павла Ефимовича.

Они догнали Любушко. Алмазов, беря его под руку, шепнул:

— Пойдем к тебе, есть неотложный, серьезный разговор…

Когда Любушко, Алмазов и вошедший с ними Боровских оказались с глазу на глаз, академик опросил:

— Что за таинственность? Скажи, наконец, Савва Никитич, кого же ты привез ко мне?

— Профессора Кристева, — спокойно отвечал Алмазов.

— Как?! — ахнул Любушко, отступая на шаг. Он перевел взгляд с Алмазова на Боровских, нервно потер руки. — А этот профессор Кристев?

— Это — не профессор Кристев, — оказал Боровских. — Прошу, Павел Ефимович, извинить меня за небольшую, но необходимую, мистификацию. Я также не тот, за кого вы меня принимаете. Моя фамилия — не Боровских, и к мичуринской науке я имею очень отдаленное отношение. Я — майор Соболь.

Любушко внимательно посмотрел на него.

— Ага! Так, так. Начинаю понимать. Однако, дела: Кристев — не Кристев, Боровских — не Боровских… Может быть и профессор Алмазов — не Алмазов?

— Нет уж, за собственную достоверность могу поручиться, — засмеялся Алмазов.

— Но кто же все-таки тогда этот лже-профессор?

— Первоклассный негодяй, вполне достойный своих хозяев, — отвечал Соболь. — Так сказать, сильно уменьшенная копия: те убивают оптом и наживают миллиарды, этот убивает в розницу и получает сотни.

— Так что ж, изолировать его немедля, и дело с концом! — сказал Любушко. — Со боль покачал головой.

— Это было бы проще всего. Но пока придется повременить. Будьте начеку. Примите меры, чтобы подлинного Кристева никто не видел…

В этот момент на лестнице раздались тяжелые, спотыкающиеся шаги, дверь распахнулась, и в комнату ворвался дед Савчук — без фуражки, с разорванным воротом рубахи, с разбитым в кровь лицом.

— Сбежал! — крикнул он, задыхаясь.

— Кто? — в один голос воскликнули Любушко и Алмазов.

— Да цей чортов гестаповський прохвессор! — и Соболь схватил трубку телефона, подул в раковину.

— Так и следовало ожидать, — сказал он, кладя трубку обратно. — Уходя, он порвал провода.

…За двадцать минут, прошедшие с момента, когда мнимый Кристев покинул лужайку, разыгрались некоторые непредвиденные события. Трудно передать состояние лже-профессора, добравшегося, наконец, до отведенной ему комнаты: это было сложное сочетание растерянности и тревоги. Купить секрет было нельзя ни за какие деньги. Похитить — тоже, ибо секрета не существовало. Плод был здесь, он дразнил взгляд и воображение. Но взять его, унести, скрыть от людских взоров, лишить кого бы то ни было возможности пользоваться его чудесными свойствами было немыслимо. Это поразительное достижение науки уже составляло достояние множества людей, причастных к созданию «Рубиновой звезды». Яблоко не возвращало утраченной молодости, Любушко ясно сказал об этом. Мнимый Кристев чувствовал себя как человек, который протянул руку, чтобы схватить видимый предмет, и схватил воздух. И это рождало растерянность.

А тревогу вселяло все: перемена в отношении к нему Любушко после обеда — еле уловимая, но все же перемена, настойчивое стремление академика втянуть гостя в обсуждение очень специальных вопросов. Лже-профессору потребовалась вся изворотливость, чтобы уклониться от этих, может быть, намеренных ловушек. Тревожило внезапное исчезновение Твердохлеба, которому председатель облисполкома поручил его сопровождать. Чутье подсказывало старому волку, что он висит на волоске.

Нужно было действовать. Но как? Убить Любушко? Сам лже-профессор понимал всю бессмысленность такого поступка. В сознании мнимого Кристева не укладывалась мысль, что такое ценнейшее открытие может быть не засекречено. Должна же иметься какая-то технология, значит — должны быть записи, дневники, формулы, словом то, что явилось бы для него «оправдательными документами». Фрэнк не любил платить деньги даром. Эти документы и следовало взять.

Придя к такому выводу, мнимый Кристев решил действовать не медля ни минуты. Сейчас Любушко, его сотрудники и гости, видимо, ужинают. Момент был благоприятным. Лже-профессор достал из портфеля диковинный инструмент, напоминавший тот универсальный консервный нож, которым, как уверяет прилагаемая для покупателей инструкция, можно не только открывать жестяные банки, но и заколачивать гвозди, шинковать капусту и, кажется, даже тачать сапоги. Впрочем, инструмент имел отнюдь не мирное, хозяйственное назначение: перед этим последним творением гангстерской техники не мог устоять ни один замок, даже сейф представлял не больше затруднений, чем коробка с крабами. Мнимый Кристев пощупал — хорошо ли выходит из ножен финка, скрытая под левым бортом пиджака (этим оружием снабдил его Щербань). Потом повернул выключатель и вышел из комнаты.

В двухэтажном доме, в комнате Любушко, горел свет, и это неприятно поразило мнимого профессора. Он решил попытать счастья в лаборатории, занимавшей правое крыло нижнего этажа. «Гость» обогнул дом и увидел еще одно освещенное окно. Так как окна в первом этаже были расположены довольно высоко, он встал на выступ стены, схватился за открытую раму и подтянулся. То, что лже-профессор увидел в комнате, поразило его, как удар молнии. Видение продолжалось две-три секунды, но отпечаталось в мозгу с необычайной яркостью и рельефностью. В кресле, в профиль к окну, сидел одетый в пижаму смуглый, черноусый человек — настоящий, живой Кристев. Перед ним на столе стояла серебряная ваза с рубиновыми плодами.

Выпустив раму, мнимый Кристев почти свалился па землю. У Безымянного (вернем ему прежнюю кличку) все спуталось в голове: «Рубиновая звезда», Любушко, дед Савчук, Кристев мертвый и Кристев живой, документы… На миг он предположил, что помешался. Даже волшебная таблетка не внесла просветления в запылавший мозг. Понятным стало одно: он разоблачен! Сейчас, сию секунду его могут взять. Безусловно, его уже подстерегают во флигеле или снаружи. Бежать! Исчезнуть!…

Прогуливаясь после обеда по саду, Безымянный составил себе четкое представление об его топографии. Одна из дорожек вела к калитке в дальней стене сада, за стеной пролегал тракт на Чаплынку, районный центр.

Отойдя от центральной усадьбы, Безымянный достал из кармана плоский футляр с гримировальными принадлежностями. При помощи специальной жидкости он торопливо отделил от лица усы. Ватка и жидкость из другого флакона избавили его кожу от смуглого оттенка.

Впереди черным прямоугольником на фоне белой стены выделялась глухая дверь. Безымянный устремился к ней. Но путь не был свободен: в нише, скрестив на груди руки и, как показалось Безымянному, ехидно улыбаясь, стоял дед Савчук. Он заметил «гостя», когда тог еще возвращался во флигель, и с этой минуты неотступно следовал за ним по пятам. Он видел, как мнимый Кристев заглядывал в окно, как уничтожал сходство с подлинным Кристевым… Последние сомнения старика рассеялись. Теперь, забежав немного вперед, он успел занять позицию у калитки.

— Куда изволите гулять… господин прохвессор? — осведомился дед Савчук.

— Иду в райисполком по срочному делу, — ответил Безымянный, стараясь придать осанке своей и голосу максимум внушительности.

— В райисполком? — протянул дед Савчук. — Та райисполкомовские писаря вже да-авно спят и десятый сон видют… Вертайте лучше назад, прохвессор.

— Ну, это дело не ваше, — резко сказал Безымянный. — Пустите, я тороплюсь…

— Не пущу, — спокойно отрезал дед.

— Что такое?! — Безымянный повысил голос. — Да как вы смеете?…

— Вертайте лучше назад, прохвессор, — повторил дед. — Не то зашумлю, — угрожающе добавил он.

— Да какое вы имеете право… Почему назад?…

— Усы поискать, бо обронили, — с нескрываемой насмешкой пояснил дед.

Безымянный понял, что дальнейшие объяснения ни к чему не приведут. Внезапно и стремительно выбросив вперед кулак, он нанес в лицо деду удар в практике бокса именуемый «прямым справа». Савчук пошатнулся, попятился, но на ногах устоял. В следующий миг он вцепился в Безымянного.

Завязалась борьба. Несмотря на свои девяносто лет дед Савчук был крепок, как дубовое корневище. Безымянный почувствовал, что имеет дело с нешуточным противником. Сперва старик начал даже брать верх. Ему удалось прижать Безымянного к земле лицом вниз.

— Га, гестаповський прохвессор! — торжествующе хрипел дед Савчук, придавив врага коленом и крутя ему руки назад. — Теперь не уйдешь!

Однако старик переоценил свои силы. Безымянному, прошедшему после войны дополнительную тренировку в школе «джи-мэнов» и притонах крупных заокеанских городов, было известно множество, запрещенных приемов рукопашной борьбы. Одним из таких приемов он и воспользовался сейчас. Дед Савчук охнул и свалился теряя сознание. Безымянный безумно торопился, и только это спасло старика от смерти. Калитка была заперта на простенький замок, крякнув, сразу уступил универсальному инструменту. Через несколько секунд Безымянный был на дороге, ведущей в Чаплынку, где его с обеда поджидали зеленая машина и Щербань.

Деда Савчука обнаружил в траве Костров. Когда он привел старика в чувство, дед с полминуты глядел на него непонимающими глазами, потом вскочил и не говоря ни слова, кинулся на центральную усадьбу. Костров недоуменно пожал плечами и пошел вслед за ним.

…Принесли из флигеля вещи, принадлежавшие мнимому Кристеву. В числе их был объемистый портфель с ремнями, в каких командировочные возят полотенце, смену белья, пластмассовую мыльницу и прочий дорожный инвентарь вместе с бумагами.

И здесь Соболь обнаружил такие же предметы. Но, кроме них, в портфеле находились две коробки. В одной лежало с полдюжины тщательно закупоренных пробирок с какой-то плесенью. Открыв другую коробку, испещренную дырочками, Соболь увидел множество крохотных белых личинок. Любушко долго и внимательно рассматривал их через увеличительное стекло.

— Какая подлость! — сказал он, поднимая, наконец, голову. — Знаете, что это такое? Страшнейший бич плодовых садов! — Любушко привел латинское название вредителя. — До сих пор эта пакость в Советском Союзе не встречалась. Зато в Южной Америке она разорила тысячи садоводов. Заведется несколько таких вот штучек на дереве, и — прощай, фруктовый сад!

— Вот так фитопатолог! — воскликнул Костров.

— Кто же все-таки этот субъект, скажите нам, товарищ Соболь? — снова обратился к майору Любушко.

— Человек без родины и без имени, — ответил Соболь. — Работал для гитлеровцев в Америке, попался, и был заслан в «Третью империю» уже как американский разведчик. Потом стал «двойником» и обслуживал обе стороны. Во время оккупации Крыма подвизался в керченском гестапо.

— Точно! — вставил дед Савчук.

— После войны сидел в тюрьме в Бонне как военный преступник. Вызволили его оттуда новые хозяева. Сами понимаете: такой тип сущая находка для любой охранки.

— Я не сомневался, что, кроме охоты за «Рубиновой звездой», у него есть другие, далеко идущие цели. Сейчас нужно не только обезвредить этого субъекта. Он тянет за собой нить, которая должна привести к фигуре покрупнее. А в ее распоряжении имеется кое-что посерьезнее этих «иностранцев» (Соболь постучал ногтем по коробке с дырочками), нечто такое, что угрожает уже не растениям, а людям…

— Где же вы думаете теперь его искать? — спросил Алмазов.

— Игра идет к концу. У него теперь может быть только один маршрут — на Ялту. Нужно сделать все возможное, чтобы перехватить его прежде, чем он достигнет Черноморского побережья.

— Берите мой «ЗИМ», Виктор Михайлович. Отличная машина, — предложил Алмазов. Соболь махнул рукой:

— Э, он сейчас уже мчится где-нибудь на подходах к Перекопскому перешейку и, конечно, нарушает связь и впереди.

— Товарищ майор! — дед Савчук вскочил и вытянулся по-военному. — Разрешите доложить?

— Говорите, Иван Иванович.

— Воевал я трохи, товарищ майор. И тут допомогнуть хочу. И есть у меня думка. Вам треба к нему в тыл выйти?

— Да.

— Так що ж гадать: пойдемте через Сиваш, товарищ майор.

— А ведь идея! — сказал Любушко. — Ему, чтобы в Крым выбраться, нужно крюк сделать по Присивашью километров 70. Да от Перекопа до побережья самой лихой езды еще часа четыре. А через Сиваш вы пешком через час до Крыма доберетесь. Тут до деревни Чуваш напрямик километров пять-шесть. Там и связь, там и машину достанете. Вам своего «подшефного» на дороге еще ожидать придется.

— Верно! — согласился просиявший Соболь. — Идея принимается, Иван Иванович. Да только кто поведет?

— Я и поведу! — сказал дед Савчук.

— Сейчас?

— Как команду дадите, товарищ майор, так и пойдем — только шесты взять…

— Рискованная затея! — вмешался Костров. — Ночью? Попадете в прогноину и поминай вас, как звали.

— Это я-то? В прогноину? — воскликнул дед Савчук, до крайности обиженный таким недоверием к его опыту сивашского следопыта. — Роту давайте: под самый Чуваш выведу и голенищ не замочат!

— Да я пошутил, Иван Иванович! — оправдывался смущенный Костров.

— Та разве ж то шутки? Дело государственное! — серьезно сказал дед Савчук.

Любушко, Алмазов, Костров крепко жали руки уходящим:

— Желаем успеха!

Алмазов пристально поглядел в глаза Соболя.

— Виктор Михайлович, объявляете шах?

Соболь кивнул головой.

— Объявляю шах! — сказал он.