В поисках копей царя Соломона

Шах Тахир

Легендарные копи царя Соломона… Существуют ли они на самом деле? Или это миф, дошедший до нас из глубины веков? И где они могут находиться? Внимание известного путешественника и писателя Тахир Шаха привлекла Эфиопия, откуда еще во времена египетских фараонов везли золото самой высокой пробы. Вооружившись древними картами и свидетельствами путешественников, в сопровождении лишь шофера и гида-переводчика, он объехал практически всю страну, познакомился с жизнью ее древнего народа, пересек пустыню вместе с караваном соли, понаблюдал за кормлением знаменитых гиен Харара, увидел уникальные храмы Лалибелы, посетил нелегальные золотые прииски. И вот наконец перед неутомимым искателем сокровищ открылся вход в загадочную пещеру…

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Карта Али-Бабы

НА задней СТЕНЕ сувенирной лавки Али-Бабы висела нарисованная от руки карта. Грубый, сделанный неумелой рукой набросок, помещенный в облупленную золотую раму, изображал реку, горы, пустыню и пещеру, между которыми пролегала извилистая тропа. Конец тропы был обозначен жирным «крестом».

— На этой карте указан клад?

Али-Баба выглянул из-за последней страницы «Jerusalem Gerald» и уставился на меня. Это был еще крепкий старик, круглое брюшко которого указывало на пристрастие к жирной баранине. Его подбородок покрывала серая колючая щетина, на носу красовались очки, а слова при разговоре он цедил сквозь зубы. Дела его, как и у всех остальных торговцев на рынке, пришли в упадок, но он, казалось, нисколько не переживал.

Старик зажег турецкую сигарету без фильтра, и его грудь расширилась, наполняясь дымом.

— Не продается, — ответил он.

— Но на карте указан клад? — повторил я свой вопрос.

Хозяин лавки что-то проворчал и снова уткнулся в газету. Али-Бабу нельзя было назвать искусным торговцем. После возобновления столкновений между израильтянами и палестинцами времена для туризма наступили самые неподходящие, и все остальные лавочники Старого города Иерусалима лезли из кожи вон, чтобы хоть что-нибудь продать. Но ни у одного из них на стене не висела карта с кладом.

— И где же этот клад находится?

— В Африке.

— Алмазы?

— Нет, золото.

— О! — Любопытство мое росло. — Пиратский клад?

Али-Баба вновь оторвал взгляд от газеты. Затем он поправил белую, облегающую голову шапочку, почесал обломанным ногтем бороду и произнес:

— Золотые копи. Это карта золотых копей.

— Золотых копей?

— Копей Сулеймана, — прорычал он. — Копей царя Соломона.

Виа Долороса усеяна убогими лавчонками, в которых настойчиво пытаются всучить туристам футболки с изображением Девы Марии, игральные карты с головой Иоанна Крестителя, открывалки для бутылок в виде распятого Христа и бейсболки с изображением Тайной Вечери. В то утро несколько торговцев даже предлагали мне частички креста, на котором был распят Иисус, а один показал некий предмет, который — по его утверждению — являлся пальцем ноги Спасителя. Цена всех этих «святынь» неопровержимо свидетельствовала, что передо мной фальшивки, — они стоили не больше двухсот долларов.

Китч заполонил буквально все. Сомнительно, покупал ли кто-то вообще все эти поделки — туристов здесь было очень мало. Большинство иностранцев отпугнула возобновившаяся интифада.

Всякий, кто хоть раз попадал в лабиринт узких улочек иерусалимского рынка, знает, что все здесь имеет свою цену. Сорок минут неспешной беседы с Али-Бабой за стаканом черного сладкого чая — и карта моя. Хозяин лавки завернул ее в свой номер «Jerusalem Gerald», послюнил большой палец и пересчитал пачку вырученных за товар купюр. Затем он перевернул пачку и пересчитал деньги еще раз, проверяя, нет ли среди них поддельных.

— Шестьсот шекелей, — произнес он. — Дешево.

— Для вас, может, и дешево, а для меня дорого. Это почти сто фунтов.

— Что вы хотите сказать? — воскликнул Али Баба. — Эта карта может привести к сокровищам, размер которых вы даже представить не можете. Она хранилась в моей семье шесть поколений. Будь жив мой отец, он перерезал бы мне горло. А моя мать, наверное, перевернулась в гробу. Я слышу, как мои предки проклинают меня!

— А почему вы сами никогда не пробовали найти копи царя Соломона?

— Ха! — с горечью произнес торговец. — Разве я могу бросить свой бизнес?

— Тогда почему вы все-таки продали карту и почему именно мне?

— Вы выглядите благородным человеком, — ответил Али-Баба, распахивая передо мной дверь.

Я поблагодарил его за комплимент.

— Вы также мудры — это я вижу, — добавил хозяин лавки, когда я уже вышел на улицу. — Поэтому повесьте карту на стену и оставьте ее там.

В любом уголке мира торговцы умудрялись сбыть мне свой самый подозрительный товар. Большинство туристов инстинктивно сторонятся таких предметов, но я ничего не могу с собой поделать. У меня непреодолимая тяга к сувенирам сомнительной ценности. Мой дом буквально набит бесполезным хламом, привезенным из сотен поездок. Среди них есть разрисованная челюсть ленивца с Верхней Амазонки, набор стеклянных глаз из Праги, а также сломанный бумеранг, купленный на базаре в Марокко и якобы принадлежавший Джиму Моррисону. У меня имеется африканская чаша для прорицаний, сделанная из ребер кита, кусочек ткани от одежды воина Айну, талисман из человеческих волос из Саравака и меч палача из Судана.

Но карта Али-Бабы отличалась от них. Увидев ее, я сразу понял, какие передо мной открываются необыкновенные возможности. На карте не было обозначено ни названий, ни координат, но она являла собой первый этап нового путешествия. Такие нити попадаются крайне редко, и за них нужно хвататься обеими руками.

Пока Али-Баба не раскаялся в продаже доставшегося от предков наследства, я поспешно зашагал по узким улочкам мимо лотков с фруктами, торговцев благовониями, ниш с горками куркумы, молотой корицы и паприки, сушеных фиников и маслянистой пахлавы. Старый город жил своей жизнью, подчиняясь древнему ритму, который практически не изменился со времен Христа.

Интифада отпугнула от Иерусалима большинство туристов, но я убежден, что в мирное время город лишен одной из своих характерных черт — опасности. Моя супруга привыкла к неожиданным поездкам в различные точки нашей планеты, где случилась беда. Услышав о взрыве бомбы, землетрясении, цунами или мятеже, я звоню в бюро путешествий и заказываю билеты по сниженной цене. Я не принадлежу к числу бесстрашных военных корреспондентов, но со временем пришел к выводу, что в новостях склонны преувеличивать ужасы даже самой страшной трагедии национального масштаба. В любом случае умеренная опасность — это небольшая цена за избавление от толп туристов. Медовый месяц мы провели в Александрии, поселившись в президентском номере шикарного отеля через два дня после того, как бомба террориста уничтожила автобус с туристами в египетской столице.

Поначалу моя супруга ворчала — ей хотелось в Венецию, — но затем привыкла к отпускам, которые совпадали с предупреждениями министерства иностранных дел. Но даже она не была готова сопровождать меня на Западный берег реки Иордан в разгар боев Шестидневной войны.

В мирные времена мне пришлось бы локтями прокладывать себе дорогу через толпу, чтобы добраться до Храма Скалы, расположенного на холме, который евреи называют Храмовой горой, а мусульмане Харам аль-Шариф, или Великая Святыня. Небольшая площадка на вершине холма — это одно из самых почитаемых в исламском мире мест; иудеи также считают его святым.

Построенный крестоносцами хлопковый рынок, ведущий к священному месту, был пуст.

Два израильских солдата стояли в дальнем конце туннеля, освещенные лучами солнца, которые проникали сквозь восьмиугольные окна в Каменном своде. На их лицах была написана скука, знакомая лишь тем, кто служил в армии. Они одновременно приставили автоматические винтовки к моей груди и приказали поворачивать назад. Туристам проход запрещен. Сделай я хотя бы один шаг в направлении святыни, и мне не избежать ареста и тюремной камеры.

Я объяснил, что я не турист, а паломник. Мой отец, дед и прадед приезжали сюда, чтобы помолиться в Храме Скалы. Я хочу продолжить эту традицию, и ничто не заставит меня отказаться от исполнения долга. Пока я разглагольствовал, ко мне по мостовой из плит подполз безногий нищий. Он поцеловал мои туфли, радуясь при виде туриста. До моего появления его будущее выглядело сомнительно. Я дал нищему несколько мелких монет — милосердие является одной из заповедей ислама.

Солдаты опустили дула винтовок на уровень бедра. Они давали мне шанс убедить их в истинности моей веры.

— Туристы оскверняют святыню. Они слуги дьявола, — воскликнул я и сплюнул на землю.

Глаза охранников расширились — возможно, они опасались, что я сумасшедший, и во избежание неприятностей решили пропустить меня.

Створки больших ворот, висевшие на ржавых петлях, распахнулись, и я впервые увидел легендарный золотой купол храма.

Не успел я сделать шаг по направлению к святыне, как ко мне поспешил старый араб, навязчиво предлагая свои услуги гида. По его утверждению, только он мог обеспечить мою безопасность; кроме того, он отчаянно нуждался в деньгах. У него были наивные светло-зеленые глаза, похожие на два опала, и морщинистые смуглые щеки, напоминающие грецкий орех. Передние зубы у старика отсутствовали, отчего он присвистывал при разговоре. Звали его Хусейн.

— Семь моих сыновей голодают уже несколько недель, — сказал он. — Слава Аллаху, что вы пришли. Аллах послал вас, чтобы помочь моей семье. Я и моя семья счастливы, что вы пришли!

Да дарует вам Аллах сто лет жизни!

После такого приветствия у меня просто не оставалось выбора — пришлось нанять гида. Он махнул рукой в сторону храма, а затем прижал ладонь к моему лбу, чтобы я остановился и почувствовал торжественность момента. Огромный храм с золотым куполом, расположившийся на украшенном мозаикой основании и обрамленный ярко-голубым полуденным небом, буквально ослеплял. Заслонившись ладонью от солнца, мы стали подниматься по ступеням, ведущим к святыне.

Пол в главном помещении храма был почти полностью занят Скалой — широкой неровной глыбой камня, — которую мусульмане называют Куббет эль-Сакра. Считается, что именно отсюда пророк Мухаммед вознесся на небеса, где ему был дарован Коран. Хусейн показал мне отпечаток копыта коня пророка по кличке Бурак, прыжок которого позволил его хозяину подняться на небо. Скалу почитают и иудеи — именно на этом месте задолго до появления ислама Авраам должен был принести в жертву богу своего сына Исаака.

Со слезами на глазах Хусейн обвел меня вокруг камня. Я не знал, чем были вызваны его слезы — то ли он радовался предстоящему заработку, то ли действительно находился под впечатлением от увиденного. Возможно, его обуревала смесь разнообразных чувств — на Храм Скалы можно смотреть часами, не уставая и не пресыщаясь.

Ведя меня в Колодец Душ, или подземную пещеру, где согласно легенде собирались на молитву души умерших, Хусейн вытер глаза.

— Бог вознаграждает верующих, — сказал он. — Ислам — это истинный путь веры, но мы не осуждаем другие религии. Враждебность приносит вред всем и нарушает святость этих мест.

Ведь Авраам — один из пророков, упоминаемых в Коране, а Сулейман, чей великий храм когда-то стоял здесь, почитается мусульманами.

— Сулейман, Соломон… разве его храм был построен на этом месте?

Хусейн прервал свою речь, чтобы показать мне нишу, где хранилась прядь волос Пророка.

Ее выносят на всеобщее обозрение только в месяц рамадан.

— Соломон был мудрым царем, — произнес гид. — Он построил удивительный храм на этом месте, где сейчас стоит наша святыня. Его стены и крыша были покрыты чистейшим золотом!

— Золото… из копей, из копей царя Соломона?

— Да, конечно, — кивнул Хусейн.

Мы покинули Храм Скалы и направились к мечети Аль-Акса, которая расположилась на южном конце площади. Хусейн продолжал говорить, расписывая достоинства ислама, но я его не слушал. Меня отвлекло упоминание о Соломоне и его золотом храме.

Я попросил Хусейна на минутку остановиться. Карта из сувенирной лавки Али-Бабы была спрятана у меня в рюкзаке. Мы присели на землю около источника, где совершались омовения, и я начал рыться в своих вещах. Хусейну не терпелось поведать мне, как в Аль-Аксу приезжал молиться Анвар Садат, а дедушка короля Иордании Хусейна король Абдалла был убит на пороге мечети. Гид клялся, что собственными глазами видел, как пуля попала в голову старого монарха, как его тюрбан упал на пол, а придворные бросились врассыпную, словно крысы.

Я развернул золоченую раму и стал разглядывать карту. Хусейн взглянул на рисунок, стекло на котором отбрасывало яркие блики, и умолк.

— Копи царя Соломона, — затем произнес он. — Копи в Офире.

Я был удивлен, что он без труда узнал карту — особенно с учетом того, что на ней отсутствовали названия.

— Что такое Офир?

— Страна золота, — ответил гид, — откуда привозили самое чистое золото в мире.

— А где находится эта страна Офир?

Хусейн ссутулился и покачал головой:

— Читайте Библию. Там вы найдете ответ.

Царь Давид был воином, и поэтому бог запретил ему строить великий храм в свою честь. Господь направлял руку Давида при проектировке храма, но само строительство должен был осуществить его сын Соломон, поскольку для этой роли подходил лишь мирный человек. Царь Давид уплатил пятьдесят шекелей серебра человеку по имени Орна за участок земли на горе Мориа, и именно здесь через четыре года после смерти Давида Соломон заложил основание храма.

Сначала он обратился к финикийскому царю Тира Хираму, чтобы тот доставил древесину кедра из гор Ливана. Кедры, которые в библейские времена считались символом силы и власти, были самым ценным деревом в Древнем мире. Хирам доставил древесину, а также послал Соломону искусных кузнецов, плотников и каменщиков.

Финикийские каменотесы были посвящены в божественные тайны науки геометрии — их тайнопись до сих пор используется масонским братством, — и именно они вырезали и обтесали громадные каменные блоки. Точность их работы была настолько велика, что, по утверждению Библии, при возведении храма не применялись молотки, поскольку блоки не нужно было подгонять друг к другу.

Конструкция храма была типично финикийской, и это обстоятельство позволяет предположить, что в его проектировании участвовали подданные царя Хирама. Храм состоит из внешнего коридора, или улама, центрального дворика экхапа и внутреннего святилища под названием двир, или «святая святых». Именно в этом святилище, сокрытый от глаз простых смертных, должен был храниться Ковчег Завета.

Считается, что камень для строительства храма добывали в окрестностях Иерусалима. В 1854 году американский врач по фамилии Баркли, прогуливая вечером свою собаку, обнаружил одну из царских каменоломен. Собака внезапно провалилась в узкий лаз. Баркли расширил отверстие, и его взору открылась огромная пещера.

Вход в пещеру, которая в настоящее время называется гротом Седекии, можно увидеть неподалеку от Дамасских ворот Старого города.

Когда здание храма было завершено, началось его украшение. Во второй Книге Паралипоменон рассказывается:

… и притвор, который пред домом, длиною по ширине дома в двадцать локтей, а вышиною во сто двадцать. И обложил его внутри чистым золотом. Дом же главный обшил деревом кипарисовым и обложил его лучшим золотом, и выделал на нем пальмы и цепочки. И обложил дом дорогими камнями для красоты; золото же [было] золото Парваимское. И покрыл дом, бревна, пороги и стены его и двери его золотом, и вырезал на стенах херувимов. И сделал Святая Святых: длина его по широте дома в двадцать локтей, и ширина его в двадцать локтей; и покрыл его лучшим золотом на шестьсот талантов. В гвоздях весу до пятидесяти сиклей золота.

Горницы также покрыл золотом. И сделал он в Святая Святых двух херувимов резной работы и покрыл их золотом.

Строительство храма было завершено в седьмой год царствования Соломона, и в день его освящения торжественная процессия, возглавляемая самим царем, принесла с горы Сион Ковчег Завета. За Соломоном шествовали священники в белых одеждах; они трубили в трубы, а за ними шел ликующий народ. Через каждые шесть шагов в жертву приносили овец и волов, и вся дорога была пропитана кровью. К тому времени, когда Ковчег Завета был установлен в Святая Святых, а храм освящен, были умерщвлены 22 тысячи волов и 120 тысяч овец.

После смерти Соломона в 926 году до нашей эры храм прослужил еще четыреста лет, но потомки царя не обладали его мудростью и не смогли должным образом управлять страной.

Последний удар был нанесен вавилонским царем Навуходоносором, который вторгся в Иудею, уничтожил почти все население и сровнял с землей города. Сам Иерусалим два года выдерживал осаду, и когда умиравшие от голода защитники капитулировали, столица Иудейского царства была разграблена. Храм Соломона разрушили, а все золото увезли в Вавилон.

В храме Гроба Господня в христианском квартале Иерусалима группа возбужденных туристов из России щелкала затворами фотоаппаратов, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Звук выстрелов эхом отражался от наружных стен, но священники убеждали, что волноваться не стоит. Они видели худшие времена. Русские по одному подходили к Камню Помазания, на котором, по преданию, умащали тело снятого с креста Иисуса, и целовали его. Затем они прошли к Гробу Господню — одному из самых почитаемых мест у христиан.

Атмосфера в церкви казалась мрачной, воздух наполнен запахом горячего воска и ладана.

Стены, особенно на уровне пояса, где их касались руки миллионов паломников, покрывал толстый слой грязи. Я сел на низкую деревянную скамеечку и стал ждать, пока не прекратится стрельба, но она все не утихала.

Уже два дня я усердно изучал Ветхий Завет и рассматривал карту Али-Бабы. Интифада каждый день приносила новые жертвы, и было практически невозможно полюбоваться городом или даже просто посидеть в кафе. Чтобы как-то убить время, я купил в магазинчике рядом с моим отелем — здесь, в «American Colony Hotel», вместе со мной жили журналисты со всего мира — потрепанный экземпляр романа Генри Райдера Хаггарда «Копи царя Соломона».

Книгу, увидевшую свет в 1885 году, Хаггард написал в возрасте двадцати девяти лет, поспорив на один шиллинг с братом, который сомневался, что тот способен сочинить бестселлер. Роман, представленный издателем как «самая удивительная книга из всех, когда-либо написанных», имел шумный успех — только за один год было продано тридцать тысяч экземпляров.

В романе копи царя Соломона располагаются на территории современной Южной Африки, но это не золотые, а алмазные копи. Райдер Хаггард с успехом использовал «алмазную лихорадку» того времени. Как указывалось в скучном предисловии, писатель перенес действие книги в Южную Африку потому, что некоторое время служил в колониальной администрации в Натале и Трансваале и хорошо знал эти места. Мой экземпляр книги содержал не только предисловие, но и карту, которая оказалась еще схематичнее той, что я купил в лавке Али-Бабы, — река, озеро с непригодной для питья водой, «грудь царицы Савской», крааль и пещера с сокровищами. Прочтя Ветхий Завет во второй раз, я пришел к заключению, что роман Хаггарда — это увлекательное чтиво, но он ничем не поможет тому, кто занят серьезными поисками золотых копей царя Соломона.

С самого начала мне стало ясно, что ключ к разгадке — это библейская земля Офир. Строки Библии можно расшифровывать по-разному, и во многих случаях интерпретация зависит от точного значения одного-единственного слова. По этой причине я остановился на греческом «Септуагинте», старейшем из всех известных переводов Ветхого Завета. Этот перевод был сделан во втором и третьем веках до нашей эры и до сих пор считается каноническим текстом Православной церкви. В те времена еврейская версия Священного Писания еще не была канонизирована.

В III Книге Царств сообщается, что:

Царь Соломон также сделал корабль в Ецион-Гавере, что при Елафе, на берегу Черемного моря, в земле Идумейской. И послал Хирам на корабле своих подданных корабельщиков, знающих море, с подданными Соломоновыми; и отправились они в Офир, и взяли оттуда золота четыреста двадцать талантов, и привезли царю Соломону…

В золоте, которое приходило Соломону в каждый год, весу было шестьсот шестьдесят шесть талантов золотых… И сделал царь Соломон двести больших щитов из кованого золота, по шестисот [сиклей] пошло на каждый щит; и триста меньших щитов из кованого золота, по три мины, золота пошло на каждый щит…

И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом… И все сосуды для питья у царя Соломона [были] золотые…

ибо у царя был на море Фарсисский корабль с кораблем Хирамовым; в три года раз приходил Фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов.

Остановите на улице любого прохожего и спросите, что такое Офир, и в ответ он лишь недоуменно покачает головой. Тем не менее на протяжении многих веков это слово было окружено многочисленными мифами.

Библия рассказывает, какие товары доставлялись из Офира, но не сообщает, где находилась эта страна. Авторы полагали, что это известно всем — в Ветхом Завете содержится лишь упоминание, что тот, кто отправлялся в эти изобильные земли, отсутствовал три года. Некоторые исследователи воспринимали данные слова буквально, полагая, что путь туда занимает три года, и помещали Офир в самых дальних из известных им земель. На картах Птолемея Офир располагался на Малайском полуострове, а Христофор Колумб полагал, что нашел Офир на территории современного острова Гаити. Одни ученые в качестве возможного местоположения Офира предлагали такие места, как Индия, Мадагаскар, Цейлон, Аравия и даже Перу. Другие высказывали гипотезу, что слово «Офир» означает всего лишь «дальний».

Открытие грандиозных руин на юге Африки — они получили название Великого Зимбабве — убедило исследователей викторианской эпохи в том, что они наконец-то нашли библейский Офир. Древние руины, в честь которых после получения независимости была названа Родезия, были обнаружены в 70-х годах девятнадцатого века. В то время исследователям казалось, что развалины, расположенные в двухстах милях от ближайшего поселения, напоминают Храм Соломона. Несмотря на то что эта идея принадлежала археологам-любителям, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков появились сотни книг, утверждавших, что загадка Офира наконец-то разрешена. Роман Райдера Хаггарда был всего лишь фантазией на тему этого удивительного открытия.

В настоящее время теория Великого Зимбабве признана несостоятельной, а расположение земли Офир остается тайной.

Если Офир — это первый ключ к поискам копей царя Соломона, то второй ключ связан с самой известной из любовниц царя Соломона — царицей Савской. Как и в случае с землей Офир, в Библии не сообщается, где находились подвластные царице территории. Мы даже не знаем ее имени — в III Книге Царств содержится лишь намек на то, что ее владения богаты золотом:

Царица Савская, услышав о славе Соломона во имя Господа, пришла испытать его загадками.

И пришла она в Иерусалим с весьма большим богатством: верблюды навьючены [были] благовониями и великим множеством золота и драгоценных камней; и пришла к Соломону и беседовала с ним обо всем, что было у нее на сердце… И подарила она царю сто двадцать талантов золота и великое множество благовоний и драгоценные камни… И царь Соломон дал царице Савской все, чего она желала и чего просила, сверх того, что подарил ей царь Соломон своими руками.

Сидя в полутемном храме Гроба Господня, я размышлял об Офире, о царице Савской и о золоте царя Соломона. Представлялось странным, что многие поколения ученых и авантюристов искали копи царя Соломона в столь далеких землях.

Ответ должен лежать где-то рядом.

На моей карте Ближнего Востока была изображена довольно обширная территория Восточной Африки — до озера Виктория на юге и Персидского залива на востоке. Я развернул карту и расстелил ее у ног. Если суда царя Соломона отплывали из Ецион-Гавера, который располагался неподалеку от современного Эйлата, в заливе Акаба, то в экспедиции за золотом они должны были следовать на юг, вдоль берегов Красного моря. Народ царя Соломона пришел на Землю Обетованную, спасаясь бегством из Египта. Евреи не были мореплавателями, и маловероятно, что корабли царя Соломона в поисках золота заходили дальше, чем это было необходимо.

Я понимал, что страна Офир могла располагаться и на юге Аравийского полуострова, возможной родины царицы Савской, но Сабейское царство, скорее всего, включало в себя и часть Африканского континента на противоположном берегу Баб-эль-Мандебского пролива. Чем дольше я размышлял, тем сильнее меня манила Африка, и особенно Эфиопия. Я побывал во многих африканских странах и уже давно мечтал об Эфиопии. Меня, как и многих других искателей приключений, завораживала история этой страны, ее фольклор и рассказы о странных обычаях.

Я давно знал, что царская династия Эфиопии ведет свое происхождение от Менилека, легендарного сына царя Соломона и царицы Савской.

Священный эфиопский текст под названием «Кебра Негаст» («Слава Царей») подробно излагает эту историю.

Забеременев от Соломона, царица Савская вернулась к себе на родину. Она оставила мудрого царя с его семьюстами женами и тремястами наложницами и уехала в сопровождении нагруженных дарами семисот девяноста семи верблюдов. Царица, которая в эфиопских текстах носит имя Македа, сама вырастила сына. Когда Менилек вырос, он совершил путешествие в Иерусалим, чтобы повидаться с отцом. «Кебра Негаст» сообщает, что, покидая Иерусалим, спутники Менилека выкрали Ковчег Завета и привезли его в Эфиопию. Предположительно ковчег до сих пор хранится в городе Аксуме на севере страны.

Судя по карте, до Эфиопии было легко добраться из подвластных царю Соломону земель — для этого требовалось лишь пересечь на корабле Красное море. В древности из Эфиопии вывозили обезьян, слоновую кость, ладан и мирру — в точности те же товары, что и из библейского Офира. Древние египтяне знали Эфиопию как страну, где легко добывать золото. В настоящее время в Эфиопии разведаны богатейшие запасы золота и других ценных минералов, причем в отличие от юга Африки, где в поисках руды нужно углубиться в землю на несколько сотен метров, на плоскогорьях Эфиопии руда залегает у самой поверхности.

Я встал, сложил карту и вышел на полуденное солнце. Справа от главного входа в храм Гроба Господня располагалась дверь в часовню, принадлежавшую эфиопской коптской церкви.

Когда-то в Иерусалиме существовал эфиопский монастырь, но в семнадцатом веке монахи, которые больше были не в состоянии платить налоги, установленные Оттоманской империей, переехали сюда, в несколько сырых комнатушек под крышей часовни св. равноапостольной царицы Елены. В настоящее время в Иерусалиме жила горстка монахов из Эфиопии, сохраняя традиции своих предков.

В одной из комнат я обнаружил небольшую молельню; ее стены были покрыты копотью, а скамьи до блеска натерты одеждой тысяч паломников. Фрески на стенах изображали встречу царя Соломона и царицы Савской. Я прошел через часовню и, преодолев один лестничный пролет, оказался на крыше. Под плакучей ивой дремал бородатый эфиопский священник; на нем была широкая черная ряса, а в руках он держал молитвенник. Рассматривая спящего священнослужителя, я думал о карте, об Офире и о путешествии.

Эфиопия ждала меня.

Обратный путь в отель снова пролегал мимо сувенирной лавки Али-Бабы. Я заглянул в открытую дверь. Хозяин дремал на стуле, но услышав на пороге мои шаги, тут же встрепенулся. Даже для такого ленивого торговца звук шагов означал приближение туристов, а туристы — это прибыль.

Заправив за уши дужки очков, Али-Баба посмотрел в моем направлении и, прищурившись, поинтересовался, что я думаю о стрельбе. Он сообщил, что это всего лишь мелкая перестрелка и что волноваться не из-за чего. Я ответил, что после покупки карты все мои мысли заняты копями царя Соломона и что я решил лично отправиться на их поиски. Я заявил, что собираюсь в Эфиопию.

Али-Баба принялся отговаривать меня от путешествия. Ему не следовало продавать мне карту. Его мать, наверное, перевернулась в гробу, а отец, если бы узнал об этом поступке, проклял бы день, когда Али-Баба появился на свет. Пока он разглагольствовал, я заметил на дальней стене лавки нечто знакомое. Грубый, сделанный неумелой рукой набросок карты. Я подошел ближе и сравнил эту карту со своей. Рука была явно та же, облупленная золотая рамка похожа на мою, но рисунки отличались друг от друга.

Придя в ярость, я потребовал объяснений.

Почему на месте купленной мною карты висит другая? Али-Баба провел мозолистой рукой по щеке. Времена теперь отчаянные, жалобно сказал он, а отчаянные времена требуют отчаянных мер.

— Очень хорошо, — мой гнев усиливался, — но это мошенничество. Думаю, мне следует позвать полицию.

Предчувствуя неприятности, старый лавочник засуетился. Он убрал фрагменты креста, на котором был распят Иисус, магниты для холодильника с изображением Девы Марии, ярко-розовые четки и аляповатые картинки с сюжетами на тему Рождества.

— Я продал вам настоящую карту, — хитро сказал он. — Я указал вам правильный путь. Понимаете, эта вторая карта — фальшивка. Она собьет со следа ваших конкурентов. Рассматривайте это как послепродажный сервис!

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Семь камней

Когда зубы собаки-поводыря слепой мавританки вонзились мне в ногу, я согнулся пополам от боли. Боль была ужасная, но вскоре она сменилась всепоглощающим страхом. Уже два дня, с момента моего приезда в Аддис-Абебу, десятки людей предупреждали меня о том, чтобы я остерегался бешенства. Все эфиопские собаки бешеные, с гордостью заявляли они. Прижав ладонь к кровоточащей ноге, я посмотрел на собаку. Она шумно дышала, в ее глазах затаился безумный блеск, язык вываливался из покрытой клочками пены пасти. Хозяйка собаки позвала животное. Я сказал женщине, что ее питомец опасен для окружающих.

— О! — игриво воскликнула она. — Маленький шалунишка Бертран? Не может быть.

Через час я сидел в приемной хирурга на другом конце Аддис-Абебы. На дальней стене висели два внушительного вида диплома, подтверждавшие квалификацию врача. Я указал на следы собачьих зубов на моем бедре и поморщился.

Врач поинтересовался, блестели ли у собаки глаза. Я кивнул.

— А вокруг пасти собаки вы видели молочно-белую пену?

Я опять кивнул.

Хирург облизнул губы.

— Бешенство, — мрачно произнес он.

— Женщина была слепая, — объяснил я. — Она не могла видеть состояние собаки. Вы что, собираетесь делать мне двадцать один укол в живот?

— В Эфиопии нет вакцины против бешенства, — ответил врач. — Вам лучше вернуться в отель и отдохнуть.

И он принялся выписывать счет.

— А что, если у меня пойдет пена изо рта?

— Постарайтесь никого не кусать, — посоветовал он.

Вернувшись в отель «Гион», я расположился на лужайке и расстелил перед собой карту Восточной Африки. Незрячие люди со всего континента собрались в отеле на ежегодную конференцию, и некоторые из их свирепых собак-поводырей сумели убежать от лишенных зрения хозяев. Теперь они носились по территории отеля, охотились стаей и кусали ничего не подозревающих прохожих. «Малыш» Бертран, следивший за мной с противоположного конца сада и явно желавший поучаствовать в развлечении, сорвался с поводка и бросился на меня — глаза его сверкали, изо рта вырывались клочья пены. Я вскочил на ноги, схватил шезлонг и выставил его перед собой, как заправский укротитель львов. Отчаянно взывая о помощи, я закружился по лужайке. Когда Бертрана в конце концов оттащили, мне удалось вернуться к своему занятию. Я приехал в эфиопскую столицу с единственной целью — отыскать копи царя Соломона.

Самое лучшее тонизирующее средство — это сложная загадка. В далеком Иерусалиме идея поиска копей царя Соломона казалась волнующей, а карта Али-Бабы — хотя она могла оказаться фальшивкой — представлялась ключом к захватывающему путешествию. Теперь, столкнувшись с настоящей картой, я устрашился той задачи, которую сам перед собой поставил.

В Лондоне я скупил все книги, которые только смог найти, посвященные царю Соломону, царице Савской, библейской истории, земле Офир, Эфиопии и золоту. Большая часть из них остались непрочитанными — завернутые в газеты, они хранились в деревянном ящике для транспортировки чая в моем номере. Со всей этой информацией я намеревался ознакомиться в пути.

Я снова углубился в изучение карты.

Эфиопия — красно-коричневое нагорье на территории Африканского Рога. Все свидетельствовало о труднодоступности этих мест, и на протяжении трех тысячелетий эта страна ассоциировалась с тайной. Геродот был первым, кто рассказал о ее невиданных животных, эбеновых (черных) деревьях и необычных жителях, «самых высоких, красивых и дольше всех живущих людей». Козмос писал о рынке ладана и мирры.

Величайшие исследователи — Хуан де Бермудес, Кристовао да Гама, Джеймс Брюс и Генри Солт — рисковали жизнью, чтобы проникнуть в эту страну.

Известный лондонский геолог предположил, что золото следует искать в районе Афара, у побережья Красного моря. Свирепые воины обитавшего в этой местности племени данакил до недавнего времени подтверждали свою доблесть при помощи ожерелья из гениталий врагов. Кто-то еще порекомендовал мне отправиться на поиски гиен из Харара, которые, согласно легенде, охраняли золото царя Соломона. Один из друзей советовал обратить внимание на север страны.

Где-то в горах, рассказывал он, там находится монастырь, хранящий секреты мудрейшего из царей. Еще один знакомый поведал мне историю о храме в Лалибеле, в сокровищнице которого якобы хранилось золото царицы Савской.

Пятьдесят лет назад мой отец уже занимался поиском копей царя Соломона. Он расстелил перед собой карту Ближнего Востока, взял горсть камешков и обозначил ими ключевые точки.

Один камешек он расположил в Судане, второй — в Петре, а остальные — в священном городе Мекке, в Дамаске, на Кипре, в Бейруте и родине наших предков, провинции Панман в Афганистане. Поиски привели его к глубоким пещерам в Порт-Судане на побережье Красного моря. За тридцать лет до того, как мой отец отправился на поиски копей царя Соломона, его отец Сирдар Икбаль Али Шах провел несколько месяцев в пустыне, вдоль и поперек исколесив южную часть Аравийского полуострова — с той же целью. Поиски копей царя Соломона — навязчивая идея, передающаяся в нашей семье от отца к сыну.

Сидя на лужайке перед отелем, я вытащил из кармана семь камешков. Первый я положил на карту в район Афара, где жили охотники за гениталиями. Второй камешек расположился в Хараре, месте обитания гиен. Третий оказался на севере, на границе с Эритреей, четвертый — в окрестностях Лалибелы. Следующим камнем я накрыл Гондар, бывшую столицу царства и родину эфиопских иудеев. Это пять. Что еще?

Меня на мгновение отвлек лай собак-поводырей, облаивавших новых постояльцев отеля.

Затем я вновь взглянул на карту. Геродот утверждал, что на западе Эфиопии добывается много золота. Поэтому шестой камень оказался в западной части страны. Оставался последний. Утром в одной из газет я прочитал сообщение о начале добычи золота на юге Эфиопии. Место седьмого камня там.

Размышляя, откуда начать поиски, я решил немного прогуляться. Два дня я просидел в отеле, изводимый бессонницей и свирепыми западноафриканскими собаками-поводырями. Пора познакомиться с Аддис-Абебой поближе.

Покинув территорию отеля «Гион», я двинулся на северо-запад. Красная глиняная почва, утренняя влажность после прошедшего ночью проливного дождя, разложенные на импровизированных лотках торговцев горькие неспелые апельсины и жареная кукуруза, скрежещущие коробки передач стареньких синих «Пежо» — все это напомнило мне предыдущие поездки по Африке. Серое небо и низкие облака обещали скорый дождь, а воздух был пропитан выхлопными газами и тошнотворным запахом от сжигаемых на кострах пластиковых бутылок. Такси сигналили, стараясь не столкнуться друг с другом. Придорожные торговцы свистели проезжающим мимо автомобилям. Стадо овец, которое гнали на рынок, перегородило дорогу, и воздух наполнился звоном их колокольчиков.

Город Аддис-Абеба, что означает «новый цветок», оказался совсем не таким новым и свежим, как предполагает его название. С 1975 года, когда последний эфиопский властитель Хайле Селассие был задушен подушкой в своей спальне, столица страны пришла в упадок. Уличные фонари были разбиты, и теперь в них гнездились птицы. Бетонные офисные здания осыпались, а на тротуарах толклись люди, которым, казалось, некуда идти. Автомобили подвязывали кусками веревки, чтобы они не рассыпались на ходу, а их кузова носили следы многочисленных ремонтов, дороги состояли из одних ям и ухабов. Все приметы повседневной жизни отражали хаос последнего периода в истории страны.

Свергнув императора и закопав его тело в стоячем положении под своим туалетом, президент Менгисту принялся усмирять племена, вождем которых он стал. В течение семнадцати лет его камеры пыток работали круглосуточно, пытаясь сломить гордый народ. Он приобрел печальную славу даже на континенте, где тираны и деспоты считались обычным явлением. Лишь немногие жители Эфиопии соглашались рассказывать об этих ужасных годах правления Менгисту. Возможно, они пытались забыть об этом времени, а возможно, все еще пребывали в шоке. Когда в мае 1991 года было свергнуто последнее марксистское правительство Менгисту, улицы столицы вновь обагрились кровью. Обещания давались и нарушались, и бедствия вновь обрушились на страну. Люди старались не загадывать дальше завтрашнего дня и, втянув голову в плечи, просто пытались выжить. Всюду превалировал страх, и лишь немногие надеялись на лучшее будущее. Что касается 3000-летней истории страны, то эта тема считалась табу. Похоже, правительство больше всего было озабочено тем, чтобы жители Эфиопии вспомнили об отправленной в ссылку семье царя и потребовали ее возвращения. Любой, кого спрашивали о славной истории страны, испуганно прижимал палец к губам.

Я брел как во сне. Сотни мужчин и женщин буквально запрудили дорогу; их головы были закутаны в белые хлопковые покрывала с узорчатой каймой, на ногах хлюпали разношенные туфли.

Не успел он закончить фразу, как на дорогу упали первые капли дождя. Я нырнул в машину, а через секунду с неба хлынули потоки воды. Похоронная процессия продолжала медленно двигаться; белые хлопковые накидки намокли и липли к немощным телам.

Водитель ждал, пока я назову пункт назначения. Он заявил, что его верная «Лада» доставит меня хоть на край земли — куда пожелаю. Почтительно наклонив голову, он широко улыбнулся и представился. Его звали Самсон, сын Иоганнеса.

Я слышал, что тело Хайле Селассие извлекли из-под президентского туалета и временно поместили в гробнице императора Менилека II, пока не будет организовано его достойное погребение. Поскольку эфиопская царская династия считает себя потомками царя Соломона и царицы Савской, гробница казалась мне достойным посещения местом, и я попросил Самсона отвезти меня туда.

— На похороны императора нет денег, — сказал он по дороге к гробнице. — Правительство не выделяет средств, а семья Хайле Селассие слишком скупа. Они не хотят, чтобы народ Эфиопии знал, насколько они богаты. Что касается растафарианцев, они в состоянии заплатить, но не будут этого делать.

— Почему?

— Они назвали себя в честь Рас-Тэфаре, одного из титулов императора Хайле Селассие.

Растафарианцы считают императора богом, а поскольку бог не может умереть, они не станут оплачивать его похороны. Это неправильно — никакого уважения к человеку.

Я был поражен познаниями таксиста — и это в стране, где изучение истории не поощрялось.

— Мне приходится работать водителем такси, — сказал Самсон. — Я кормлю братьев, сестер, мать, отца и многих других. Они полностью зависят от меня.

Традиция, когда мужчина содержит всех многочисленных родственников, известна на Ближнем Востоке как «жить за счет работы Абдула».

Как только один из мужчин находил место, все остальные члены семьи бросали работу и переходили на его иждивение. Самсон постучал пальцем по моему колену.

— Я хочу, чтобы у меня была настоящая работа, которую ценят и уважают, — сказал он. — Тогда отец моей девушки убедится, что я достойный человек. Но у меня есть заветное желание.

— Какое же?

— Знать все подробности нашей истории.

— А вы можете купить книги по истории?

— Книги скупило правительство, — ответил таксист. — Они их сожгли или вырвали страницы, которые им кажутся «взрывоопасными». Гораздо проще забыть о прошлом и молчать. Это лучший способ остаться в живых.

— Но у вас есть книги по истории?

Мои вопросы поставили Самсона в затруднительное положение. В Эфиопии, как я уже начинал убеждаться, лишняя осторожность не помешает. Но мой собеседник прекрасно знал, что у правительства нет денег, чтобы нанимать соглядатаев из числа иностранцев.

— Да, у меня есть такая книга, — признался Самсон. — В ней рассказывается удивительная история. Из нее я узнал о нашем последнем императоре и его предках — Менилеке и Меконнене, царе Теводросе, и великих битвах, которые они вели. Я прочитал в ней о британских исследователях Джеймсе Брюсе и Натаниэле Пирсе, о царях Харара, о царице Македе и Соломоне.

— А что, если у вас найдут книгу?

— Она надежно спрятана, — ответил он. — Я достаю ее только ночью, когда любопытные соседи уже легли спать. Я запираю двери и занавешиваю окна в своей комнате. Иногда я громко храплю, чтобы создать впечатление, что я сплю.

Не переставая храпеть, я зажигаю свечу и, держа пламя как можно ближе к страницам, читаю.

Произнося эти слова, Самсон повернул руль, и мы свернули с дороги. Затем он до упора вдавил педаль газа, и машина стала подниматься по крутой аллее, ведущей к группе эвкалиптовых деревьев. Сизый дым из выхлопной трубы автомобиля окутал стоявшего на посту часового в неопрятной униформе, и он поднял свой «Калашников».

— Идите за мной, — сказал Самсон, направляясь к восьмиугольному зданию церкви.

Дождь не переставал, барабаня по листьям эвкалиптов, как трещотка шамана. У каждой из дверей церкви собрались небольшие группы паломников. Большинство ползли на коленях и прижимались губами к рамам дверей. Мы поднялись по ступенькам и укрылись внутри.

Некоторые пели пронзительными, грустными голосами. Другие что-то бормотали вполголоса. Многие прижимали к груди книги Библии. Одна из женщин несла яркое изображение Девы Марии, а другая ползла на коленях, зажав в ладонях серебряный крест. В самом центре толпы несколько человек несли на плечах простой деревянный гроб. На крышке лежал букет фиолетовых цветов и потрепанная соломенная шляпа.

Наискосок от скорбной процессии безногий мужчина склонил голову в знак уважения к усопшему. Казалось, он онемел от боли; его глаза были наполнены слезами. Ему и его соотечественникам, подобно ветеранам секретных войн, пришлось слишком много увидеть и пережить то, что пережить невозможно. Больнее всего была мысль о том, что остальной мир о них забыл.

Пока я стоял и молча наблюдал за похоронной процессией, рядом остановилось ветхое такси бирюзового цвета. Я подумал, что водитель ищет клиентов, но ошибся. Вместо этого он вылез из машины, сделал несколько шагов в сторону процессии и произнес слова молитвы. На вид мужчине было чуть меньше тридцати лет. Прямая спина, просунутые под пряжку ремня ладони, склоненная голова. Когда процессия удалилась, таксист вернулся к машине. Заинтересовавшись, я спросил водителя, был ли он знаком с усопшим.

— Нет, сэр, — вежливо ответил он по-английски. — Но когда умирает старый человек, скорбеть должен весь народ…

В Иерусалиме я заходил в эфиопскую церковь, спрятанную за стеной Эфиопской улицы.

Убранство этой церкви было точно таким же. Главное помещение было устлано потертыми коврами и освещено десятками потрескивающих неоновых ламп. Вдоль стен располагались огромные барабаны и молитвенные жезлы «маквамья». Воздух был пропитан ароматом ладана. Стены были украшены фресками и яркими картинами на библейские сюжеты. В центре помещения располагалось большое сооружение в форме куба, закрытое занавесями. Здесь, скрытая от глаз простых смертных, находилась Святая Святых, в которой лежал табот, копия Ковчега Завета.

На звук наших голосов подошел священник.

Он был укутан в синее покрывало, а в одной руке держал кружку для пожертвований. Голоса указывали на посетителей, а посетители — это пожертвования. Я вежливо поинтересовался, можно ли заглянуть внутрь «святая святых» — мне очень хотелось увидеть ковчег. Священник, вскрикнув, в ужасе отпрянул. Даже ему, ответил он, не позволено видеть таинственный ковчег. Тогда я стал расспрашивать о фресках. На них была изображена царица Македа со своей свитой во время пересечения пустыни по дороге в Иерусалим, где она преподнесла Соломону золото и другие дары. Служка, которому никак не могло быть больше тринадцати лет, стирал пыль с фресок при помощи тряпки, привязанной к длинному бамбуковому шесту. Священник перевел взгляд на кружку для пожертвований, а затем снова посмотрел на меня. Я спросил, где находится гробница Менилека. Священник щелкнул пальцами, и юный служка с трудом приподнял одну из каменных плит пола, открывая проход в крипту.

Время, проведенное на самом большом кладбище Каира — местные жители называют его «город мертвых», — подготовило меня ко всем «прелестям» подземного мавзолея. В одной из удивительных каирских гробниц смотритель кладбища принес мне череп паши. Я никогда не видел таких великолепных зубов, но, опасаясь гнева родственников знатного покойника, приказал как можно быстрее вернуть череп на место. Теперь бывший мавзолей императора напомнил мне о днях и ночах, проведенных на кладбище Каира.

В крипте помещались три огромные мраморные гробницы, принадлежавшие Менилеку II, его супруге императрице Таиту и их дочери Заудиту. Императором Менилеком II, который заслужил славу реформатора, я заинтересовался еще много лет назад, когда читал книгу по истории казней. В ней я наткнулся на упоминание о Менилеке II. Советники рассказали императору, что в далекой Америке изобрели удивительное приспособление для казни преступников. Приговоренного к смерти привязывали к деревянному стулу и подвергали воздействию непонятной и опасной субстанции под названием «электричество». Императору сказали, что это мучительная смерть, которая наступает лишь после того, как глаза жертвы вылезают из орбит, а голова поджаривается. Менилеку понравился этот рассказ, и он заказал в Америке два таких стула. На доставку заказа в Эфиопию потребовалось несколько месяцев. Когда стулья были установлены, император лично осмотрел их. На него произвело впечатление их хитроумное устройство, и он потребовал, чтобы ему продемонстрировали стулья в действии. И только тогда придворные поняли свою ошибку — в Эфиопии еще не было электричества. Неудача не обескуражила Менилека, и он приказал, чтобы электрические стулья использовались в качестве императорских тронов.

Рядом с серым мраморным саркофагом Менилека располагалась встроенная в стену длинная стеклянная витрина. Внутри находился гроб тонкой работы. Священник склонил голову, а таксист Самсон помрачнел.

— Здесь лежит последний император, Хайле Селассие, — сказал священник. — Мы собираемся похоронить его в соответствии с древними обрядами. Но есть некоторые проблемы…

Я удивленно приподнял бровь.

— Растафарианцы! — воскликнул он, закатив глаза. — Они сотнями приходят сюда, чтобы взглянуть на него, но утверждают, что он жив. Он живет в их сердцах — они так говорят. Поэтому они не дают денег на погребение.

Священник провел ладонью по лицу и с тоской посмотрел на пустую кружку для пожертвований. Я опустил в нее сложенную купюру и отступил в сторону, пропуская толпу спустившихся в крипту растафарианцев — многочисленные локоны под вязаными шапочками, громкие голоса с ямайским акцентом.

Самсон повел меня назад к такси. Он сообщил мне, что Хайле Селассие пытался сделать Эфиопию современным государством — как и его предшественник Менилек. Оба императора знали об огромном богатстве Эфиопии и надеялись извлечь из него пользу для страны.

— О каком богатстве?

Самсон прищурился.

— О золоте.

От мавзолея мы поехали по мокрым от дождя улицам к Национальному музею. Теперь в Эфиопию почти не приезжают туристы. Растафарианцы могут приходить к своему божеству, но они редко посещают пришедший в упадок государственный музей. В нем были выставлены церемониальные одежды последнего царя, изделия ремесленников из разных племен, а также горстка костей с надписью «Люси, древнейший гуманоид на земле». Самсон рассказал, что кости были найдены в районе пустыни Данакил и названы в честь песни группы «Битлз» «Lucy in the Sky with Diamonds».

— Люси сделала нас знаменитыми. О ней в Америке даже поставили балет. О ее жизни. — Он взглянул на кости под треснувшим стеклом. — Люси сделала нас знаменитыми, но не сделала нас богатыми.

Не удержавшись, я спросил его о золоте Эфиопии.

— В Библии упоминается об Офире, — сказал Самсон. — Огромное богатство ждет, пока его откопают. Немного усилий и пота — и мы будем богатыми, как в Америке. Золото — это будущее Эфиопии.

Самсон рассказал мне, что он родом из Кебра-Менгиста, небольшого городка к югу от Аддис-Абебы. Его отец, школьный учитель, привил мальчику любовь к Библии и стремление к знаниям. Но Самсон еще в юном возрасте убежал из дома.

— Родители объяснили мне, что история — интересная вещь, — сказал он. — В конце концов, Библия — это тоже история, причем самая лучшая. Они хотели, чтобы я учился, но друзья соблазнили меня богатством.

— Они были ворами, грабившими богатых?

— Нет, они были старателями, — ответил Самсон. — Добывали золото в гигантских открытых копях.

Я почувствовал, как сердце у меня забилось быстрее. Неожиданно один из вероятных источников золота царя Соломона оказался в пределах досягаемости. Изо всех сил стараясь не показывать своего волнения, чтобы Самсон не смог воспользоваться им, я спросил молодого человека, почему он бросил старательство и предпочел низкооплачиваемую работу таксиста.

— Три года я добывал золото из земли, — ответил он. — Голый по пояс, я, как крыса, вгрызался в стены подземных туннелей. Это был настоящий ад: неимоверная жара, вонь, смертельные опасности. Люди, работавшие там, часто говорили, что они умерли и попали в преисподнюю.

Нашим хозяином был дьявол. Пути назад не было. Да, я зарабатывал неплохие деньги, но тратил их на спиртное и дурных женщин. Оставшиеся деньги мы проигрывали в азартные игры. Чем больше денег мы зарабатывали, тем ниже падали.

Мы бродили по залам музея мимо витрин, заполненных императорскими коронами, вырезанными из тыквы бутылями, корзинами всех цветов радуги и манускриптами, написанными на языке геэз, древнем языке Эфиопии. Самсон продолжал свой рассказ.

— Опасности подстерегали нас повсюду.

Иногда свод туннеля обрушивался, заживо хороня старателей. Так я потерял много друзей. Других убивали ради мешочка с золотой пылью — по ночам любой из нас рисковал, что острое, как бритва, лезвие перережет ему горло.

Родители умоляли меня вернуться домой.

Они говорили, что мной овладел Вельзевул. Но я смеялся над ними и издевался над их бедностью. Однажды утром во время бритья я увидел в осколке зеркала свои глаза. Они были налиты кровью и горели яростью. Я не узнал их — это были глаза Люцифера.

В такси Самсон показал мне свою самую большую ценность — Библию большого формата в кожаном переплете, которую он хранил под сиденьем пассажира. Она была напечатана в Лондоне в 1673 году. Эта книга, объяснил Самсон, наставила его на путь истинный. Кроме того, она научила юношу, что золото может принести пользу, если относиться к нему с уважением, если использовать его во благо всех людей. Он читал Книги Царств и Книги Паралипоменон и знает о царе Соломоне и земле Офир. Еще не веря в удачу, которая помогла мне встретиться с человеком, знакомым с библейскими сказаниями и добывавшим золото, я вытащил карту и рассказал Самсону о своем желании отправиться на поиски копей царя Соломона.

— По Эфиопии непросто путешествовать, — сказал он. — Это не Америка, где дороги ровные, как стол. Автобусы здесь ломаются, а полиция вымогает взятки. Иностранца, который охотится за сокровищами, посадят в камеру и будут бить палкой.

Я ответил, что уже обладаю некоторым опытом и что лишь недавно вернулся из путешествия на земли племени шуар, которое живет в глубине джунглей перуанской Амазонки. Я рассказал Самсону, что они высушивают головы врагов до размеров грейпфрута и варят кукурузное пиво со слюной самых безобразных старух. Правда, я не упомянул о том, что некогда свирепые воины племени шуар теперь превратились в фанатичных евангелистов, приходящих в неистовство лишь от звуков барабанов.

— Похоже, вы бесстрашный человек, — воскликнул Самсон, захлопав в ладоши. — Но как вы отыщете дорогу к золотым копям? Вы иностранец на чужой земле.

— Мне нужен помощник, — скромно ответил я. — Человек, который разбирается в истории и в золоте. А если я найду копи царя Соломона, мне понадобится гигантская Библия, чтобы отпугнуть дьявола.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отец безумия

В 1894 году двое инженеров испросили аудиенции у императора Менилека II, который недавно перенес столицу Эфиопии из Анкобера в Аддис-Абебу. Один из них был швейцарцем, второй французом. Они поняли, что новая столица страны будет развиваться только в том случае, если ее соединить с побережьем Красного моря, и предложили построить железную дорогу до французского порта Джибути. Проект представлял собой вершину инженерного искусства. Не пропускавший ничего нового Менилек заинтересовался этой идеей. Однако прежде чем давать свое согласие, он решил проверить знания двух европейцев. Их заперли в комнате, поставили вооруженную охрану, выдали кусок шнура, шило, нож и дубленую кожу, приказав до восхода солнца сшить пару туфель. Инженеры распороли собственные туфли и использовали их детали в качестве выкроек. Они работали всю ночь, а с первыми лучами солнца преподнесли императору пару превосходных кожаных туфель. Менилек поддержал их проект, и через три года по железной дороге прошел первый поезд.

За прошедшее с того времени столетие железная дорога постепенно разрушалась. В Эфиопии все, что ломается, так и остается сломанным.

Краска на железнодорожных вагонах давно облупилась, пол потрескался. Осветительные приборы были украдены, циферблаты часов лишились стрелок, а болты — гаек. Даже свистки станционных смотрителей больше не свистели. Стаи одичавших собак охотились на крыс, которые питались тараканами, а те, в свою очередь, поедали личинок, заполнивших деревянные детали подвижного состава.

Мы с Самсоном прибыли на станцию как раз в тот момент, когда полиция при помощи дубинок выстраивала из пассажиров третьего класса длинную очередь. С точки зрения полиции, третий класс представлял собой законную добычу.

Закончив усмирение пассажиров, стражи порядка переключились на нищих. Аддис-Абеба буквально кишела попрошайками, приехавшими из деревни с мечтой об улицах, вымощенных золотом.

Когда через три минуты после отбытия из Аддис-Абебы поезд остановился, я понял, что поездка в Харар будет не из приятных. Самсон, никогда раньше не пользовавшийся железной дорогой, умолял меня выпрыгнуть на насыпь, пока у нас еще оставался шанс спастись. Наш вагон был до отказа набит солдатами из мятежной Сомали, и Самсон выражал свое недовольство. Понять их язык европейцу просто невозможно, говорит он. Однако по сравнению с дождем сомалийцы выглядели мелкой неприятностью. Крыша вагона напоминала ржавое решето. Летом такая вентиляция приносила облегчение, но в сезон дождей могла свести с ума. Самсон все время возился, беспокоясь, что дождь намочит его драгоценную Библию.

Я пообещал ему приличное вознаграждение, если он станет моим проводником на золотые копи. Я подозревал, что потом буду ругать себя за то, что нанял малознакомого человека, но Самсон с радостью согласился и выглядел вполне дружелюбным — если не считать некоторой «зацикленности» на дьяволе и библейских историях. Оставив брата присматривать за машиной, он бросил в пластиковую сумку несколько поношенных вещей и махнул на прощание подруге.

Прежде чем отправиться на юг, на родину Самсона, мы намеревались посетить несколько других мест. Мне хотелось увидеть город-крепость Харар на востоке страны, в окрестностях которого обитали гиены, якобы сторожившие сокровища царя Соломона.

Простояв три часа, поезд наконец тронулся и потащился мимо бесчисленных лачуг, окружавших столицу. Хижины из гофрированного железа простирались до самого горизонта, напоминая игрушки из жести. Стайка босоногих ребятишек играла в прятки в зарослях бамбука, а их старшие сестры стирали белье на камнях у стоячего пруда. Под эвкалиптовым деревом пятеро мужчин пили пиво из темных бутылок. По тропинке ковылял слепой. По мере того как поезд набирал скорость, вонь от разлагающегося мусора и нечистот становилась нестерпимой.

Я обнаружил, что с восхищением разглядываю сомалийцев. В отличие от эфиопов, которые с неодобрением поглядывали на шумную компанию, они как могли скрашивали свое путешествие, передавая друг другу большую плетеную бутыль с каким-то крепким снадобьем. Когда солдаты не пили, они пели, а когда не пели, то жевали листья ката, слабый наркотик, весьма популярный на Африканском Роге и на юге Аравийского полуострова. Самсон время от времени отрывался от своей Библии и принимался ворчать. Он говорил, что сомалийцы ограбят нас ночью и могут даже выбросить из поезда. Сомалийцы, заявил он, заключили союз с дьяволом.

Уже в сумерках дождь наконец ослаб, и лучи заходящего солнца осветили плотные серые облака на горизонте. Через десять минут мы очутились в полной темноте. Лампы в вагоне давно перегорели. Скоро наши глаза начали привыкать к темноте, а поведение сомалийцев стало совсем вызывающим. Один из них встал и помочился прямо в проходе. Затем двое принялись соревноваться, кто из них дальше плюнет. Сидевший напротив них человек, инженер с деликатными манерами и крестиком на лацкане, сообщил мне, что они не христиане. Недостойное поведение сомалийцев, объяснил он, — это не их вина; во всем виновата их религия.

Самсон достал огарок свечи и при свете его мерцающего огонька читал Псалтырь. Он пообещал не спать, чтобы сомалийцы не могли добраться до нашего багажа и наших глоток Я просыпался и снова погружался в сон, и мне грезились гиены Харара и охраняемые ими сокровища.

На следующее утро, часов в девять, сомалийцы вышли. В небе над пустыней сияло солнце.

Еще не до конца проснувшись, я выглянул в окно и поблагодарил бога за перемену погоды. Низкорослые колючие деревья и кактусы отбрасывали тень на песчаную равнину. Между ними в поисках пищи прыгали кролики. Мы проехали мимо огромного стада верблюдов, которые паслись у железнодорожного полотна; их шкуры блестели на солнце. Ноги верблюдов были связаны веревками, так что животные образовывали длинную цепь. Когда поезд остановился на небольшой станции, погонщики верблюдов столпились у окон вагонов, предлагая свежее верблюжье молоко и соленый сыр. Я купил немного молока, и мне передали старую консервную банку. Молоко было еще теплым.

Через двадцать шесть часов после отбытия из Аддис-Абебы мы оказались на вокзале города Диредава. Учитывая состояние поезда и железнодорожного полотна, можно было считать чудом, что мы вообще доехали до места назначения.

У меня, как обычно, оказалось слишком много багажа. Большую часть книг я оставил в Аддис-Абебе, выбрав наугад лишь несколько штук, чтобы читать в дороге. Несмотря на это, я стоял на перроне в окружении брезентовых вещмешков, набитых всякой всячиной. Я стремился обезопасить себя от любых случайностей. Единственное, к чему я был не готов, это к тотальной проверке багажа. Всех прибывших пассажиров обыскивали, а багаж осматривала целая команда из женщин-полицейских. Они искали контрабанду. Я поставил на стол для осмотра свои пожитки, и служащие принялись рыться в них. Возможно, у меня не было контрабанды, но мой багаж был полон разных заграничных штучек вроде портативной электробритвы и надувного стула. Наибольшие подозрения вызвал стул, и мне приказали надуть его. В конечном итоге стул — к моей величайшей досаде — был конфискован.

Мне не терпелось поехать в Харар, но Самсон вступил в беседу с продавцом фруктов на станционной платформе. Продавец рассказывал об огромной пещере на окраине Диредавы, где когда-то добывали золото. Подземные пещеры — это самое подходящее место для сокровищ, а также превосходное начало шурфов к залегающим под землей золотоносным жилам. Из всех историй о пещерах и золоте самой странной мне представлялась та, которую поведал мой отец в свой первой книге о путешествиях, «Destination Месса».

Следуя арабской легенде, утверждавшей, что царь Соломон получал золото из местности к северу от Порт-Судана, отец отправился на поиски. Все, кого он встречал на побережье Красного моря, предупреждали его об опасностях. Одни говорили, что нужно остерегаться бандитов. Другие утверждали, что опасаться следует племени хадендоа, которое англичане в период оккупации Судана называли «курчавые головы». Ходили слухи, что они ради развлечения отрезают чужакам руки и ноги. Кто-то пугал смертью от голода и жажды, а также сверхъестественными силами.

Не испугавшись, отец двинулся вдоль побережья Красного моря. Он надеялся повстречать ирландца, который будто бы уже двадцать лет искал в этих местах золото. Ирландца отец так и не нашел, зато после долгих поисков наткнулся на огромные кучи шлака, напомнившие ему о конусах пустой породы на угольных шахтах в Йоркшире. Отец предположил, что этому шлаку не одна сотня лет и что здесь могли добывать золото древние египтяне и слуги царя Соломона.

Недалеко от гор шлака отец обнаружил целую сеть туннелей, причем длина некоторых достигала нескольких сотен футов. «Когда спускаешься в забой, — писал он, — становится не по себе от безмолвного лабиринта пересекающихся галерей, от брошенных керамических тиглей и странной тишины этого места».

Но самым удивительным явилось отсутствие на стенах туннелей каких-либо следов сажи. Для освещения длинных туннелей и шахт требовались лампы или факелы, которые непременно оставили бы на стенах следы копоти. Отец расспрашивал местное население об этих шахтах и каждый раз получал один и тот же ответ. Сажи не было потому, утверждали люди, что золото здесь и днем, и ночью добывала армия джиннов царя Соломона.

После завтрака мы с Самсоном вышли из отеля, миновали завод по производству кока-колы и направились на базар. По обе стороны от него выстроились сотни палаток беженцев, но сама торговля шла бойко. На прилавках красовались груды сушеного имбиря и специй, пирамиды чеснока и лука, розовая вода, сушеные финики и плоды лайма, а рядом горели палочки сандалового дерева, дым которого успешно отгонял назойливых мух.

Самсон все время останавливался, расспрашивая торговцев о пещере, полной золота. Действительно, отвечали они, существует легенда о пещере с сокровищами. Это точно. Но когда я интересовался, где может находиться эта пещера, они качали головами и начинали усердно отгонять мух.

Мы углубились в самую гущу базара. Территория рынка имела крышу из кусочков мешковины, но она не спасала от полчищ мух. Дети гоняли по проходам самодельные кольца. Я повнимательнее присмотрелся к ассортименту товаров.

Помимо специй, фруктов и овощей, здесь торговали мукой и маслом, поставляемыми американскими благотворительными организациями. На продажу также были выставлены тысячи пустых жестяных банок, ржавые автомобильные запчасти, рваная одежда и несметное количество разбитых телефонов, велосипедов, чайников и обуви.

Мальчишка в ярко-красной рубашке сказал, что знает, где находится пещера. Это недалеко, и он отведет нас туда, если мы согласимся взять с собой еще и его приятеля. А как насчет сокровищ? Мальчишки покачали головами. Никто не решался спуститься в пещеру — за исключением летучих мышей.

Через двадцать минут, миновав лабиринт узких улочек и загон для коз, мы уже заглядывали в довольно широкий кратер, ведущий в просторную пещеру. Судя по запаху, пещера служила общественным туалетом. Без особого желания мы полезли вниз.

Один из старших братьев наших мальчишек предложил проводить нас в глубь пещеры, если мы принесем старый резиновый сапог и немного бензина. Ему нужно было сделать факел, который будет освещать дорогу и отпугивать летучих мышей. Я дал денег, и кто-то из мальчишек побежал покупать требуемые материалы.

Я приготовился преодолевать трудности в поисках копей царя Соломона, но никак не рассчитывал, что первое же препятствие окажется столь неприятным. Мальчик в красной рубашке сказал, что беженцы используют вход в пещеру как туалет. Он точно не знает, откуда пришли беженцы, но они сидят здесь на корточках день и ночь.

В конечном итоге прибыл высокий резиновый сапог — вместе с чашкой бензина и металлическим подносом. Старший мальчик принял руководство на себя. Сначала он разрезал сапог на узкие полоски, затем разложил полоски резины на подносе, полил их бензином и чиркнул спичкой. Через несколько секунд обрезки сапога горели, источая черный дым. Теперь нас сопровождала уже целая толпа мальчишек. Они были полны решимости не упустить шанс посмотреть, как иностранец выставляет себя дураком.

Горящий сапог был торжественно внесен в пещеру. Мы с Самсоном старались не отставать.

Тысячи желто-оранжевых глаз смотрели на нас со стен, напоминая звездное небо безоблачной ночью, но как только первые клубы дыма поднялись к потолку пещеры, начался настоящий ад.

На нас обрушились полчища пронзительно визжащих гарпий, которые, хлопая кожистыми крыльями, пикировали со всех сторон. Затем резиновый сапог, нагревший металлический поднос чуть ли не докрасна, погас, и мы оказались в полной темноте. Потревоженные без причины летучие мыши вновь пошли в атаку. Я стоял неподвижно, прикрыв лицо ладонями, чтобы защитить глаза, и старался не поддаться панике.

В пещеру принесли еще один сапог, а затем зажгли. Я окликнул Самсона. Видит ли он какие-нибудь туннели, отходящие от пещеры, или следы золота? Кашляя, он указал на дальнюю стену.

Я стал всматриваться, стараясь хоть что-нибудь увидеть сквозь многочисленные крылья и густой дым. В нижней части стены виднелось нечто вроде дверного проема, заложенного тщательно обтесанными каменными блоками. Мальчик в красной рубашке объяснил, что в пещере жил отшельник и он живописал на стенах кровью летучих мышей. За дверью скрывалась келья, а в ней — скелет отшельника. После смерти отшельника местные жители заложили дверной проем каменной кладкой.

Дети не знали, занимался ли отшельник тайными поисками золота. А как насчет беженцев?

Они когда-нибудь пытались найти золото? Мальчики этого тоже не знали. Беженцы очень бедные, ответили они, — такие бедные, что живут в рваных палатках и голодают. У меня тут же возник вопрос, как такие бедные люди произвели столько нечистот.

Вернувшись в отель «Рас» и приняв холодный душ, мы вновь заняли места в ресторане. Официант наблюдал, как я объясняю Самсону правила сервировки стола и назначение столовых приборов. Он наклонился и поправил висевшую над столом липкую ленту от мух. Рубашка его выцвела от времени, а галстук-бабочка истрепался и полинял за долгие годы носки.

— Мы так сервируем стол с самого начала, — задумчиво произнес он. — Это было давно, в 1965 году, когда отель «Рас» был настоящим бриллиантом. Конечно, я тогда был молод и глуп. Но я помню те времена. Приемы, музыка, изысканные заграничные блюда.

Мы заказали спагетти и отварной картофель, и старый официант поспешил к столику шумных русских в противоположном конце зала. Я недоумевал, какое дело могло привести их в Диредаву. Наверное, золото. Денег у них явно хватало — об этом свидетельствовало количество проституток за их столом.

Самсон пытался сосчитать мертвых и умирающих мух, прилипших к липкой ленте. Я смотрел, как он с энтузиазмом отдался этому занятию, и поздравлял себя. Мне понравилось, как он выдержал испытания, выпавшие на нашу долю в пещере. Он не жаловался, даже когда обнаружил, что его волосы — впрочем, как и мои — измазаны пометом летучих мышей. Я предложил взять большие факелы и вернуться в пещеру, чтобы отодвинуть каменные блоки от дверного проема.

Шахта могла находиться позади замурованной двери. Самсон ел спагетти, не поднимая головы.

— Тайна пещеры ясна, — пророчествовал он. — За дверью нас ждет дьявол. Он заточил отшельника и хочет то же самое проделать с нами.

А что касается летучих мышей, то они слуги дьявола.

Не найдя аргументов в пользу повторного исследования пещеры, я сказал Самсону, что мы вернемся к летучим мышам, если гиены Харара не оправдают наших ожиданий. Мы оставили свои сумки в отеле и сели в микроавтобус, следовавший в Харар.

Дорогу к городу-крепости совсем недавно построили китайцы. По асфальту разлилось целое море коров с загнутыми рогами, расступившись лишь на секунду, чтобы пропустить нас.

Подобно дороге, по которой мы ехали, микроавтобус был абсолютно новым. Мы оказались единственными пассажирами, и это обстоятельство выглядело подозрительно. В таких странах, как Эфиопия, ни одно транспортное средство не тронется с места, не будучи забитым до отказа. Водитель, лицо которого подергивалось от сильного нервного тика, сообщил, что выиграл микроавтобус в карты. Когда я поинтересовался причиной отсутствия других пассажиров, он поспешно сменил тему, объявив, что Харар — это жемчужина Эфиопии. Когда его вижу, сказал он, то начинаю рыдать, как мать, у которой умер ребенок.

Я спросил, слышал ли он что-нибудь о гиенах и золоте. Водитель издал визгливый звук, похожий на смех.

— О, да, — кивнул он. — Там их тысячи. Ночью они приходят к стенам города и крадут детей. Каждый год пропадают десятки детей. Это проблема для нашего мирного города.

Он умолк и погладил рулевое колесо.

— Мы ничего не можем сделать. Понимаете, если убьешь гиену, вместо нее родятся десять новых.

— И так было всегда?

— Да, с глубокой древности. Все знают, что когда-то гиены были людьми, вроде меня или вас, они влюбились в самую красивую дочь эмира и каждую ночь пытались проникнуть во дворец, в ее спальню. Эмир так рассердился, что превратил всех поклонников дочери в этих отвратительных собак.

Большинство городов на границе Сахары пропитаны атмосферой апатии, причиной которой является жара и национальная склонность к безделью. Однако в Хараре царила настоящая восточная суета. Все были заняты. Одни считали деньги. Другие спешили по делам или сбивали масло, тряся пластиковые бутылки с молоком.

Даже выстроившиеся рядами прокаженные толкались и ссорились из-за милостыни.

На рынке широкие плетеные корзины были до краев наполнены катом, окрой, дынями, чечевицей, манго и рыбой с черным брюшком. Здесь продавался арахис, макароны, блоки серой соли и опунция. Разнообразие фруктов и овощей впечатляло, но ничто не могло сравниться с ассортиментом контрабандных товаров.

В эфиопских магазинах, как правило, продается совсем немного товаров низкого качества — ассортимент почти не выходит за пределы продуктов первой необходимости. Китайские сковородки, пластиковые ведра, резиновые сапоги и разделочные доски. Однако близость Харара к Джибути превратила город в прибежище незаконной торговли. Магазины ломились от широкоэкранных телевизоров новейших моделей, синих джинсов, блоков сигарет «Мальборо» и бутылок виски. Куда бы я ни бросил взгляд, всюду из грузовиков выгружали коробки с контрабандным товаром.

Я попытался представить, как выглядел Харар в 1854 году, когда к его стенам подошел Ричард Бартон, знаменитый исследователь и лингвист викторианской эпохи. Британская Ост-Индская компания направила его для изучения морского побережья Сомали, и ученый прибыл инкогнито, не зная, станет ли он гостем или пленником. Он был первым европейцем, который проник в город и избежал казни; впоследствии Бартон описал свои приключения в книге «First Footstep in East Africa».

Узкие улицы старого города были заполнены народом. Старики играли в шашки, в качестве которых использовались перевернутые крышки от бутылок; они полулежали на койках или прихлебывали чай из мяты. Толпы женщин в традиционных шароварах слонялись у многочисленных мечетей, надеясь выпросить милостыню.

Здесь же ковыляли дети с огромными узлами на головах, а свирепые собаки пытались кусать их за пятки. Дверные проемы вели с узких улиц в тенистые дворики под раскидистыми ветвями акаций. Брадобреи водили острыми лезвиями по щекам клиентов, а затем втирали в их кожу керосин. Матери стирали в тазах одежду. Верующие молча молились, а у каждой двери сидели мужчины с набитыми катом ртами и выпученными, как у лотофагов, глазами. К полудню большинство мужчин Харара уже пребывали в трансе.

Лавочник объяснил нам, где можно увидеть гиен. За городской стеной в тени дерева стояло грубое беленое здание. В его дворе был выстроен алтарь, и теперь на нем спал один из нищих.

Пространство вокруг дома было усеяно сотнями челюстей и передних зубов.

Во дворе дома молодая женщина, сидя на корточках, вычесывала гнид из волос дочери. Она несколько минут беседовала с Самсоном, не поднимая на него взгляда. Он сообщил мне, что мы пришли именно туда, куда нужно, — муж женщины был человеком-гиеной. Женщина принесла нам по стакану сладкого чая и сказала, что ее муж Юсуф скоро вернется.

Через десять минут у дома появился мужчина; выглядел он вполне дружелюбно. Обращали на себя внимание тонкие губы Юсуфа, смуглое лицо и отсутствие бровей. Он тащил за собой на веревке тощую корову. Я представился и спросил, какие обязанности у человека-гиены. Он махнул рукой, приглашая меня сесть и понаблюдать за его действиями. Не теряя времени, он поточил два ножа друг о друга и подвел корову к дереву. Затем он обмотал один конец веревки вокруг шеи животного, а второй вокруг передней ноги. Несильный толчок, и корова опустилась на колени, как жертва перед палачом. Она негромко мычала в знак протеста, но, похоже, смирилась со своей судьбой. Юсуф занес один из ножей над яремной веной животного и произнес традиционную молитву: «Бисмиллах, ар-рахман ар-рахим, во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного». С этими словами он вонзил нож в шею животного, из которой ударил фонтан крови.

Корова упала, а кровь продолжала литься на землю рядом с ней. Не успел я подумать, что все кончено, как задние ноги животного взбрыкнули в последнем приступе агонии.

Юсуф принялся разделывать тушу. Он слил остатки крови в ведра, отделил голову и конечности, вырезал легкие и потроха, очистил желудки от остатков непереваренной травы. Затем он разрубил тушу на мелкие куски.

Я спросил Юсуфа, зачем он умертвил животное.

— Каждую ночь я кормлю гиен, — ответил он. — Этим занимался мой отец и отец моего отца. Мой старший сын Аббас будет делать то же самое. Это традиция нашей семьи, обязанность, которая передается из поколения в поколение.

— Корова была больна?

— Нет! — воскликнул Юсуф. — Мы кормим их самыми лучшими коровами и убиваем их по правилам, выпуская всю кровь.

— А что будет, если вы не покормите гиен?

Лицо Юсуфа внезапно застыло, словно маска.

— Если мы не покормим их, они нападут на Харар и унесут всех детей.

— Они когда-нибудь вас кусали?

— Много раз, — ответил человек-гиена, запихивая в рот измазанными в крови пальцами листья ката. — Но лучше пусть кусают меня, чем едят наших детей.

— А сколько людей-гиен в Хараре?

Юсуф гордо выпрямился и рыгнул.

— В прежние времена их было много — не меньше десятка. Городу ничего не угрожало, потому что гиены были довольны. Но теперь молодежь не хочет заниматься этим делом. Они не понимают, какую ужасную цену им придется заплатить. Если никто не будет кормить гиен, животные разозлятся и одичают.

— А кто платит за мясо?

— Это большая проблема, — озабоченно произнес Юсуф. — Некоторые семьи с детьми жертвуют деньги, но этого обычно недостаточно. Вы видите, как мы живем — совсем нищие. Я трачу лишние деньги на то, чтобы гиены получали самое лучшее мясо.

Я спросил его о золоте.

— Эти существа бессмертны, — ответил он. — Это точно. Они духи или джинны. Это правда — они охраняли золото Соломона и защищали его от сатаны.

— А вы никогда не пытались найти сокровища?

— Только сумасшедший станет рисковать жизнью и идти за гиенами в их логово, — сказал Юсуф. — Любой, кто осмелится забраться в их норы, будет разорван в клочья.

Бормоча что-то себе под нос, Юсуф удалился. Каждый вечер, перед тем как скормить гиенам тушу коровы, он совершал омовение, собирался с мыслями, молился и сжевывал огромное количество листьев ката. Он молил Аллаха сделать так, чтобы укусы не были сильными, чтобы гиены остались довольны, а дети города пребывали в безопасности до самого утра.

К девяти часам высоко в небе над Хараром сияла луна, освещая желтоватым светом беленые стены дома. Юсуф жевал кат с самого полудня, и теперь его зрачки расширились до максимально возможного размера. Амфетамин придал ему сил, которые были нужны для встречи с гиенами.

Перед началом кормежки он выплеснул ведра с кровью как можно дальше от дома, чтобы кровь пропитала потрескавшуюся землю. Острое обоняние гиен быстро сообщит им, что угощение готово. Затем Юсуф уселся на перевернутую бадью и стал звать животных по именам.

В этот момент появилась первая гиена. Прижимаясь к земле, опустив голову и глухо рыча, животное метнулось туда, где была вылита кровь, и принялось с остервенением лизать землю; пятнистая шкура блестела в луче моего фонарика, а глаза сверкали, как осколки хрусталя. Юсуф заговорил с гиеной на каком-то незнакомом языке. Затем он бросил животному кусок требухи. Посмотрев в ту сторону, я увидел остальных животных; их темные силуэты метались в свете луны, словно призраки. Свистя, выкрикивая имена животных и непонятные слова, человек-гиена приманивал их.

Когда Юсуф нанизал кусок говядины на палку и зажал ее в зубах, я попятился, стараясь отодвинуться подальше от ведер с мясом. Гиены осторожно крались к добыче; шерсть на их спинах стала дыбом. Стая становилась все больше. Вскоре я уже не мог их сосчитать — шестьдесят или больше. Гиены по очереди сдергивали мясо с палки. Постепенно страх проходил, и животные вились вокруг своего хозяина, оглашая воздух звуками, похожими на смех безумца. Время от времени, обуреваемые жадностью, они набрасывались друг на друга. Юсуф кормил гиен больше часа, пока они не сожрали всю коровью тушу.

Перед тем как вернуться в Диредаву, мы с Самсоном зашли перекусить в маленькое кафе.

Все столики были заняты мужчинами, которые курили, смеялись и жевали свежие листья ката.

Мы расспросили трех или четырех посетителей о Юсуфе и гиенах. К моему удивлению, ответы оказались абсолютно одинаковыми. Никто не сомневался, что, лишенные свежего мяса, дикие собаки нападут на город и убьют всех младенцев.

Мужчины были убеждены, что гиены охраняют сокровище, размеры которого даже невозможно представить. Некоторые утверждали, что в ушах случайно застреленных гиен находили золотые серьги. И последнее — покормив животных, Юсуф сам превращается в гиену, убегает вместе со стаей и до наступления утра становится их повелителем.

Услышав об этом, мы выскочили из кафе и по узким улочкам побежали к городской стене.

Перепрыгнув через ров, мы направились к домику Юсуфа. Запах требухи и крови все еще ощущался под деревом, где кормились гиены. Самсон заявил, что докажет несостоятельность всех этих суеверий. Мы обыскали дом, двор и местность вокруг, но человека-гиены нигде не оказалось.

В путешествии по Африке испытаний гораздо больше, чем удовольствий. Автобусная поездка назад в Аддис-Абебу относится к той категории приключений, которые заставляют усомниться в разумности даже самой благородной цели путешествия и мечтать о домашних удобствах. Отвергнув идею опять ехать поездом, я настоял, чтобы мы вернулись в столицу рейсовым автобусом. После нескольких неудачных попыток автобус, наконец, покинул Диредаву, двигаясь со скоростью пешехода. Была полночь. Вскоре стало ясно, что машина неисправна. Коробка передач явно нуждалась в ремонте, а тормозные колодки вообще отсутствовали.

Мы обсуждали гиен. Самсон был убежден, что в Хараре нет ни золотых копей, ни спрятанных сокровищ. Мне было неприятно слышать его заявление, что эта дальняя экспедиция — пустая трата времени.

— Золото заставляет людей сходить с ума от жадности, — говорил он. — Это видно по их глазам. Если бы там были сокровища, Юсуф первый бы убил гиен и забрал все себе.

Сидевший перед нами мужчина был одет в заплатанный рабочий комбинезон, а на шее у него красовался шарф канареечного цвета. С ним явно было что-то не то. На протяжении четырнадцати часов он изображал радиокомментатора, маниакально бормоча в большой палец руки.

Кто-то прошептал, что во времена правления Менгисту он был солдатом и что его пытали.

Шли часы, и мое сочувствие к несчастному постепенно испарялось. Остальные тоже устали от издаваемых им звуков. После импровизированного голосования беднягу прямо на ходу выбросили из автобуса.

Остановок было столько, что я сбился со счета. На каждой остановке пассажиры выходили из автобуса вместе со своим багажом и рассаживались вдоль дороги. На контрольно-пропускных пунктах нас всякий раз досматривали. Пассажиры изо всех сил пытались спрятать контрабанду — блоки импортных сигарет, розовые лайкровые костюмы, поддельные солнцезащитные очки «Ray Ban» и пачки французского маргарина.

По местным меркам, это было обычное путешествие, но в пыльной деревушке под названием Хирна произошло событие, которое поставило меня в тупик.

Автобус остановился для ремонта около кузницы. Самсон ушел, чтобы купить что-нибудь из еды. Я бесцельно слонялся по деревне, а за мной по пятам следовала стайка мальчишек, дразня меня обычными в таких случаях выкриками: «Фаранжи, фаранжи!» Я не смотрел в их сторону, но вдруг заметил стоящего в стороне мальчика лет десяти. Он был босой, покрыт слоем пыли и одет в лохмотья — как и все остальные.

Меня поразила его внешность — белая кожа. В африканских странах нередко встречаются альбиносы, но мальчик явно не принадлежал к их числу, и мне на память пришла одна газетная заметка.

В 70-х годах в посольство США в Аддис-Абебе пришли мужчина и женщина и заявили, что они американские граждане. На языке амхари — молодые люди не знали английского — они объяснили, что являются братом и сестрой и что двадцать лет назад они лишились родителей. Женщину звали Тегест Гадесса, а ее брата Мариам. Все эти годы с ними плохо обращались, а Тегест несколько раз насиловали.

Подробностей этой истории сохранилось немного. Похоже, на одной из горных дорог Эфиопии у их родителей сломалась машина. Одни утверждали, что они были миссионерами, другие говорили, что отец молодых людей работал по контракту и искал месторождения нефти.

Мать с детьми остались в машине, а отец пошел искать помощи. Больше его никто не видел — вероятно, уже через несколько миль его убили, забрав бумажник и туфли. Мать погибла, когда на машину напали бандиты. Мальчика и девочку увезли в далекую деревню, продали в рабство и дали эфиопские имена.

Утрата собственной личности — это довольно редкое явление, и я не обратил бы на мальчика особого внимания, если бы не вспомнил историю о брате и сестре Гадесса. Я подозвал мальчика и дал ему кусок хлеба. Он не говорил ни по-английски, ни на амхари — только на оромо. Остальные дети рассказали, что он спит на улице и что он появился в деревне полгода назад. Самсон подтвердил, что мальчик говорит с акцентом и не очень хорошо знает язык оромо.

Где его родители? Дети издевались над ним, и он все больше съеживался от страха. Он не знает, где его родители. Он вынужден сам добывать себе пропитание. Я попросил его приподнять изодранную рубашку. Грудь и спина паренька покрывал толстый слой грязи, но кожа, вне всякого сомнения, была белой.

Чем больше вопросов мы задавали, тем более испуганным выглядел мальчик. Я дал ему немного денег и еще еды. Внезапно он разрыдался и убежал.

Три протяжных сигнала предупредили нас о том, что автобус отправляется. Времени искать мальчика у нас не было, но я решил, что по возвращении в Аддис-Абебу нужно сообщить о нем в британское посольство.

Ветхий автобус без тормозов тащился до столицы еще два дня. По ночам мы останавливались у придорожных кафе, где гремела музыка, теплое пиво лилось рекой, а проститутки пили с клиентами. Воздух был насыщен удушливыми выхлопными газами, к ботинкам липла маслянистая грязь. Водители спали под своими машинами, завернувшись в шамму, белую хлопковую накидку.

На вторую ночь мы остановились у бара, который показался нам особенно неприглядным, и мы решили устроиться снаружи. Нам вынесли ужин, состоявший из эфиопского хлеба инжера и острого жаркого из курицы. Во время еды Самсон рассказывал о родном городе Кебра-Менгист, о своей семье и о любимой девушке. Он собирается жениться на ней? Услышав мой вопрос, Самсон помрачнел.

— Если господь будет милостив, мы поженимся, — печально сказал он, — но свадьбы очень дороги. Когда я добывал золото, то был богат, но внутри у меня сидел дьявол. Теперь я вернулся к богу, но сижу без гроша.

После еды он наугад раскрыл свою огромную Библию и углубился в чтение. Самсон был убежден, что человек, не читающий Священное Писание, никогда не добьется успеха. Он не произносил этого вслух, но я знал, что мой случай он считает особенно тяжелым. Пока он продирался сквозь Откровения Иоанна Богослова, я начал читать биографию одного англичанина по имени Фрэнк Хейтер. Книга называлась «Золото Эфиопии» и была издана в 1936 году. Именно название заставило меня купить ее.

Самсон регулярно прерывал чтение, поднимал глаза к небу и благодарил бога за то, что тот не оставляет его. Затем он возвращался к тексту, дрожащими губами выговаривая каждое слово.

На противоположном краю стола я читал совсем другие откровения.

На фронтисписе был изображен усатый мужчина в пробковом шлеме, рубашке «сафари», шортах цвета хаки и с зажатым в зубах длинным мундштуком. Он позировал на фоне огромной леопардовой шкуры. Я принялся за чтение и к концу первой главы почувствовал, что увлекся.

Фрэнк Хейтер родился в 1902 году в семье фермера вблизи границы с Уэльсом. С ранней юности он мечтал стать «великим белым охотником» и исследователем Черного Континента.

Первым шагом к заветной цели стала работа в Лондонском зоопарке в качестве таксидермиста.

Юноша гордился своим ремеслом и был счастлив, когда его пригласили принять участие в экспедиции в Африку. Он должен был отправиться в горы Абиссинии и привезти для зоопарка сотню бабуинов.

В 1924 году Хейтер поездом добрался до Марселя, где пересел на пароход, идущий в Джибути. Далее по железной дороге он доехал до Диредавы, где устроил свой опорный пункт. Сегодня Диредава — это тихая железнодорожная станция, но в те времена город буквально кишел подозрительными личностями. Греческие и армянские купцы не брезговали ни одним из видов мошенничества, а из пустыни приходили воины племени данакил — щиты крепко привязаны к груди, на шее гениталии врагов. Хейтер повстречался даже со знаменитой экспедицией общественной деятельницы и путешественницы Роситы Форбс, лагерь которой располагался в окрестностях Харара.

Купив оружие и провиант, наняв проводников и верблюдов, Хейтер вместе со своим небольшим караваном направился через пустыню в сторону впадины Афар. Днем люди изнемогали от жары. Ночью появлялись шакалы. В конце концов они добрались до болот. «Три ужасных дня и три еще более ужасные ночи, — писал Хейтер, — мы находились в этих смрадных, пропитанных лихорадкой болотах, считая не мили, а буквально шаги».

Застрявший в болоте караван подвергся нападению данакилов, жаждавших заполучить свежие трофеи. Не испугавшись, Хейтер заставил своих людей прорываться сквозь боевые порядки врагов. Несколько человек были убиты, а большая часть провианта потеряна. Примечательно, что Хейтеру все же удалось выполнить задание и поймать сотню абиссинских бабуинов. Но когда животных увозили, один из монахов проклял Хейтера за кражу священных животных. Не обратив внимания на проклятие, Хейтер погрузил обезьян на корабль, направляющийся в Лондон. Клетки с животными были закреплены на палубе, но однажды ночью судно попало в шторм.

Волны, захлестывающие корабль, разбили несколько клеток, освободив обезумевших от страха бабуинов. Проклятие начинало действовать.

В последующие годы Хейтер вновь и вновь возвращался в Эфиопию. Он был очарован этой страной. Забираясь в самые глухие места, он тяжким трудом зарабатывал себе на жизнь. Хейтер работал ловцом крыс, охотником на бабочек, погонщиком мулов и сборщиком налогов, но известность ему принесли поиски золота.

В 20-х годах двадцатого века Эфиопия переживала небывалый подъем. Несмотря на то что царь Менилек II стремился открыть страну для внешнего мира и модернизировать ее, в экономике господствовал феодализм. Горстка европейцев пользовалась отсталостью страны и предлагала роскошную жизнь тем, кто мог себе это позволить, а остальные покупали лицензии на разработку месторождений у правительства и искали золото.

Фрэнк Хейтер много лет намывал золото на реках и в одиночку исследовал дикие районы Восточной Эфиопии. Местные жители называли его «отец безумия». Им еще не приходилось встречать человека, настолько поглощенного поисками золота. Хейтер был убежден, что драгоценный металл добывался в этих местах на протяжении тысячелетий и что египтяне знали о месторождениях золота еще до царя Соломона. Для Хейтера Эфиопия была «землей царицы Савской», которая отправилась в Иерусалим, чтобы преподнести золото в подарок мудрейшему из царей.

Хейтер был убежден, что в горах Симиен существует целый лабиринт копей, в которых в древности добывалось огромное количество золота. Он слышал легенды о монастырях, построенных у входа в пещеры; монахи не разрешали иностранцам войти в доверху заполненные драгоценным металлом пещеры и ждали возвращения «Великой Белой Царицы».

Хейтер не прекращал поиски того, что он называл «копями царицы Савской», но проклятие монаха настигало его. Он слабел с каждым днем.

Атлетически сложенный молодой человек превращался в немощную развалину. Наконец после многолетних поисков он наткнулся на входы в пещеры, которые вели к горным выработкам.

Проходы, облицованные резным камнем, находились на большой высоте, на выступе труднодоступной горы под названием Туллу-Валлель.

Хейтер осторожно вошел в одну из пещер, опасаясь потревожить какого-нибудь дикого зверя в его логове. По его словам, в одной из шахт лежали несметные сокровища. Но прежде чем он успел забрать золото и другие богатства, «проклятие бабуинов» нанесло ему последний удар.

Протекавшая по дну пещеры река внезапно вышла из берегов, превратившись в бурный поток, и Хейтер был вынужден спасаться бегством. Пополнив запас провианта, он вернулся к пещерам, но входы в них оказались каким-то непостижимым образом замурованными. Как Хейтер ни старался, ему не удалось проникнуть внутрь.

Ни Самсон, ни все остальные, к кому я обращался с этим вопросом, никогда не слышали о Туллу-Валлель. Тем не менее мой спутник подтвердил, что к эфиопским проклятиям следует относиться серьезно. Он собственными глазами видел, как проклятый человек умирал медленной и мучительной смертью.

К тому времени, как мы добрались до Аддис-Абебы, я твердо решил как можно больше узнать о Фрэнке Хейтере и о Туллу-Валлель. Помочь мне мог один-единственный человек. Доктор Ричард Панкхерст большую часть жизни провел в Эфиопии. Его бабушка, Эммелин Панкхерст, была одной из основательниц движения суфражисток, а его мать, разделявшая те же взгляды, в 30-х годах двадцатого века отправилась в Эфиопию, чтобы поддержать борьбу против итальянских захватчиков. Профессор Панкхерст опубликовал множество работ, посвященных эфиопскому обществу и эфиопской истории, и считался главным экспертом по Эфиопии.

Найти известного ученого оказалось гораздо легче, чем я предполагал. Вместе с женой и многочисленными собаками он жил в небольшом доме на окраине Аддис-Абебы. Уже через час после телефонного разговора он широко распахнул передо мной дверь и пригласил на чашку чая.

Мы сидели в оранжерее в задней части дома и пили чай из мяты с тостами, намазанными домашним джемом. Несмотря на английский лоск собеседника, я очень скоро почувствовал, что он глубоко понимает Африканский континент и особенно Эфиопию.

Доктор Панкхерст большую часть жизни провел в путешествиях по отдаленным районам страны и безукоризненно говорил на амхари. Я боялся, что он посчитает мои поиски копей царя Соломона несерьезным занятием. Я плохо разбирался в эфиопской культуре и не был дальше Харара. Поэтому, рассказывая о своем проекте, я с трудом находил нужные слова.

Панкхерст немного помолчал, устремив взгляд куда-то вдаль.

— История Эфиопии всегда была связана с золотом, — наконец произнес он. — Об этом писали Геродот, Козмос, Агатархид Книдский, Барраддас.

Я спросил, не слышал ли доктор о Фрэнке Хейтере или Туллу-Валлель.

— Насколько я помню, Туллу-Валлель находится неподалеку от Бени-Шангула, — ответил он. — Эта местность издавна славилась чистейшим золотом. Менилек захватил эту провинцию в 1886 году, чтобы эксплуатировать ее богатые природные ресурсы. Самая ценная лицензия была выдана старателю по имени Илг. Он был убежден, что нашел древнеегипетский золотой рудник в Нехо. Что касается Фрэнка Хейтера, — продолжал Панкхерст, — да, мне знакомо это имя. Он вел переписку с моей матерью. Как и она, Хейтер протестовал против вторжения итальянских фашистов в Эфиопию.

Панкхерст умолк и сделал глоток чая.

— Но при всем при том я бы не стал рассматривать Хейтера в качестве надежного источника информации.

Вечером я рылся в своих книгах, пытаясь найти ссылки, о которых упоминал Панкхерст.

Греческий географ Агатархид, чьи работы относятся приблизительно к 140 году до нашей эры, рассказывал о том, что для работ на золотых рудниках использовались военнопленные. Они были закованы в кандалы и трудились практически без перерыва и днем, и ночью. Надежды на побег не было никакой — их сторожили жестокие воины, говорившие на незнакомом языке.

Греческий купец Козмос через семь столетий после Агатархида сообщал, что на окраине Эфиопии находится «страна ладана и золота». Прибыв в порт аксумитов Адулис в 524 году, он узнал о том, что на западных землях племя агау добывает золото, обменивая его на другие товары, — такой способ торговли антропологи называют «бессловесным товарообменом». Каждый год правитель аксумитов посылал представителей для торговых сделок с агау. Агенты прибывали в сопровождении пышной свиты и везли с собой волов, железо, соль и другие товары, которые обменивались на золото. Они разбивали лагерь, окруженный высокой остроконечной оградой. Затем они забивали волов и развешивали мясо на острые пики ограды — вместе с другими товарами. Ночью приходили агау и брали все, что им нужно, оставляя взамен золотые самородки.

Через тысячу лет после Козмоса португальский исследователь и миссионер Хуан де Бермудес путешествовал по Нилу. Бермудес прославился открытием островов в Карибском море, названных затем в его честь. (На самом деле это открытие он сделал случайно, когда его корабль потерпел крушение по пути в Вирджинию.) В своих заметках, посвященных Эфиопии, он писал, что это бесплодная страна, но почва здесь имеет красный цвет, потому что на две трети состоит из золота и на одну треть из земли. Драгоценный металл встречался гораздо чаще, чем железо, и местные жители изготавливали из него удивительные по красоте предметы.

С древних времен Эфиопия очаровывала путешественников — особенно ее западные районы, когда-то населенные дикими племенами.

Известные своими экзотическими ритуалами и умением добывать золото, племена воллега и бени-шангул превратились в легенду. Неудивительно, что для людей вроде Фрэнка Хейтера — вдохновленных романом Райдера Хаггарда — западная Эфиопия казалась наиболее подходящим местом для поисков копей царя Соломона.

Профессор Панкхерст сомневался в достоверности свидетельств Хейтера, но мной уже завладело непреодолимое желание отправиться по его стопам. Я понимал, что шансы на успех ничтожны, но мне казалось важным отыскать эту гору. Я стал искать упоминание о Хейтере в книгах, но обнаружил его имя лишь однажды, в книге «In the Land of Sheba» капитана И. Дж. Бартлета, современника и приятеля Хейтера, где рассказывалась история Туллу-Валлель. Рядом с текстом была помещена черно-белая фотография пещеры и вход в шахту. Подпись под фотографией гласила: «Вход в копи царицы Савской».

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Копи

Нужно быть сумасшедшими, чтобы променять комфорт мягкой постели на суету автовокзала. Задолго до рассвета мы приступили к поискам автобуса, который шел в родной город Самсона Кебра-Менгист. Мы бродили по щиколотку в грязи, мечтая оказаться где угодно, только подальше от автовокзала. Десяток стареньких автобусов осаждали толпы будущих пассажиров, и каждый старался проникнуть внутрь. Подняв узлы со своими пожитками высоко над головой, они вброд переходили потоки воды. Моторы всех автобусов надсадно ревели, соревнуясь друг с другом, но по прошлому опыту я уже знал, что звук не имеет ничего общего с надежностью.

Наш автобус подкатил к остановке на большой скорости, освещая себе дорогу единственной уцелевшей фарой. К нему рванулась целая армия воров-карманников, билетеров, священников, солдат и носильщиков. Позади них двигались мы со смиренным Самсоном, на цыпочках ступая по грязи.

Нескольких купюр оказалось достаточно, чтобы получить лучшие места на деревянных сиденьях. Жители Эфиопии знают, что лучше всего сидеть впереди, а худшие места находятся у задней двери. Мы запихнули свои вещи под сиденья.

Первый свой заработок Самсон потратил на чемодан из искусственной кожи китайского производства. Он морщился, когда я посмеивался над его покупкой, но нисколько не расстраивался.

Чемодан изменил его. Он перестал быть таксистом и превратился в путешественника. Пока он демонстрировал мне, как отлично прострочен чемодан, автобус заполнился пассажирами. Поначалу я не различал лица отдельных людей — на улице было еще темно. Но в свете занимавшейся зари постепенно проступали их лица. Многие из тех, кто пытался как-то разместить багаж и детей, выглядели немного испуганными.

Казалось, они опасаются предстоящего путешествия. Никого, за исключением меня, не волновал обшарпанный вид автобуса или внешность водителя, который был похож на вооруженного топором воина.

У себя дома я не люблю поездки. Шелест трущихся об асфальт шин и дорожная скука вызывают у меня раздражение. Но в любой другой точке мира автомобильное путешествие будит во мне совсем другие чувства. Деревянные сиденья, выхлопные газы, громкая нестройная музыка, давка, жирная курятина и грязные мешки — все это почти не волнует меня. Главное — выжить.

Путешествие по африканским автомобильным дорогам сродни азартной игре. У каждого пассажира к горлу поднимается ком — как у человека, который проворачивает барабан револьвера с одной пулей и приставляет ствол к виску.

Вы платите деньги и надеетесь на удачу. Как и в «русской рулетке», основное удовольствие получаешь от того, что остался в живых.

Если вы осмелитесь взглянуть в залепленное грязью окно, то узнаете судьбу тех, кому не повезло. Вот мимо нас проносится огромный грузовик с какими-то ящиками. Через несколько минут мы видим этот же грузовик, лежащий на боку на дне оврага. Ящики превратились в щепки, а их содержимое разбросано по земле. Тело водителя свисает из полуоткрытой двери кабины. В небе кружатся стервятники, и скоро в овраг спустятся жители ближайшей деревни, чтобы очистить место катастрофы. Через несколько часов все, что можно унести, будет унесено. Первым исчезнет товар. За ним последуют разбитые ящики и горючее из бака. С колес снимут покрышки, затем грузовик лишится двигателя, кузова, электропроводки, зеркал заднего вида и сидений. От машины останется одна рама — склоны холмов в Эфиопии буквально усеяны ими. Серьезная авария — это радость для всех жителей ближайшей деревни.

В старину дороги в Эфиопии были безопасными, но император Менилек II, слывший великим реформатором, услышал о новомодном изобретении. Электрический стул принес ему одни разочарования, но правителю страны рассказали еще об одной игрушке — автомобиле, — и он страстно желал ее заполучить. Поползли слухи, что первый, кто прокатит императора на автомобиле, будет щедро вознагражден.

За три тысячи миль от Эфиопии об этом узнал англичанин по имени Бид Бентли. Он был известным авантюристом и успел повоевать против буров и печально знаменитого сомалийского Безумного Муллы. Он даже предложил построить моторизированную военную машину и назвал ее «танк». Но он совершил ошибку, послав свой проект лорду Китчнеру, который вежливо поблагодарил изобретателя и украл его идею.

В 1907 году Бентли купил новейшую модель автомобиля «Сидли» и перекрасил его, разрисовав белыми и зелеными полосами. В состав экспедиции также входил затянутый в униформу шофер Реджинальд Уэллс, джентльмен из Сомали, взявший себе имя Джордж, и пятнистый бульдог Булли. Запасшись провиантом, экспедиция тронулась в путь. Вскоре после того, как они покинули Англию, Бентли услышал о немецкой команде, отправившейся в путь одновременно с ними и намеревавшейся первой добраться до Менилека.

Преодолев пересеченную местность — такое испытание еще ни разу не приходилось на долю автомобиля, — Бентли, шофер, сомалиец и пятнистый бульдог прибыли к императорскому дворцу в Аддис-Абебе. Путешествие заняло несколько месяцев, но они обставили немцев и поддержали честь Британии. Но самое главное — император остался доволен новой игрушкой.

По мере удаления от Аддис-Абебы местность становилась ровной, и теперь мы ехали между обрамленных эвкалиптовыми деревьями полей, среди которых были разбросаны низкие традиционные хижины, или тукул. Под лучами желтого полуденного солнца волы тянули плуг, погоняемые заостренными палками крестьян, которые работали в поле с самого рассвета. Наделы были крошечные, с каждым следующим поколением делившиеся между наследниками. На одних шумели на ветру высокие стебли кукурузы. На других рос тефф, злак, из которого пекли местный хлеб под названием инжера, метелочки этого растения, похожего на степную траву, развевались на ветру, колыхавшем высокие стебли.

Маленькие девочки — некоторые были не старше четырех-пяти лет — шагали по дорогам и полям с вязанками хвороста на голове. Для них детство было временем ученичества перед исполненной неимоверных тягот жизнью. В Эфиопии основную работу делают женщины и дети.

Автобус проехал мимо маленькой городской каменоломни. Работали в ней только оборванные старухи, таскавшие каменные блоки на головах. Рядом в мягком кресле удобно устроился надзиратель-мужчина. Когда я обратил внимание Самсона на положение женщин, тот стал оправдываться. Правительство прогнило насквозь, заявил он. Это поощряет мужчин к безделью.

— Это традиция нашей страны. Старые обычаи не могут измениться.

Время от времени автобус останавливался на окраинах деревень. Солдаты обыскивали всех пассажиров, а затем проверяли их багаж. Иногда они хватали первого попавшегося пассажира и избивали его. Самсон объяснил, что таким образом они хотят запугать всех остальных. Если это действительно так, то уловка срабатывала. Люди переминались с ноги на ногу и не поднимали глаз, боясь вступиться за невинную жертву.

Иногда остановки были более приятными.

Толпы придорожных торговцев сбегались к окнам автобуса, предлагая свои товары. Пассажиры покупали все, на что у них хватало денег: печеную кукурузу и арахис в бумажных кульках, расчески и апельсины, незрелые сливы и жареный ячмень, резиновые сапоги, горшки для варки пищи и пакетики с семенами.

«Кульминацией» автобусного путешествия стала потасовка. Тот, кто ездил на эфиопских автобусах, знает неписаное правило: окна должны быть плотно закрыты. Причина этого мне так и осталась непонятной, но когда я один раз приоткрыл окно, Самсон сказал, чтобы я быстрее закрывал его, пока меня не побили. После полудня тихий, скромного вида мужчина решил открыть окно, у которого он сидел, чтобы впустить внутрь немного свежего воздуха. Сидящий за ним человек тут же вскочил и стал громко кричать. Поначалу мужчины лишь ругались, но затем ссора переросла в драку. В воздухе замелькали кулаки, в ход пошли ногти и палки. Потасовка, начавшаяся в дальнем конце автобуса, распространялась со скоростью лесного пожара, разделяя всех пассажиров на два враждующих лагеря. Водитель посмотрел в зеркало и хлопнул в ладоши. Если они не успокоятся, крикнул он, то он сбросит автобус с ближайшего утеса.

Несмотря на драку, неудобные сиденья и тряску, я обнаружил, что полон энергии и сил. История о Фрэнке Хейтере и обнаруженных им шахтах была достойна пера Райдера Хаггарда. В книге Хейтера рассказывалось о жестоких племенах и свирепых диких зверях, о бесстрашных охотниках, о картах, на которых были указаны сокровища, и о неисчерпаемых источниках золота.

Насколько я мог понять, Хейтер не исследовал южные районы Эфиопии — вероятно, потому, что богатый южный пласт, известный как нефритовый пояс Адола, был открыт лишь после Второй мировой войны. Во времена Хейтера старатели искали золото в реках и горах на западе страны, в пределах обширного золотоносного пласта на границе с Эритреей.

Трудность при поиске древних золотых копей заключается в том, что месторождение этого драгоценного металла, как и месторождение любого другого минерала, может иссякнуть. Сотни тысяч рабов срывали целые горы, извлекая практически всю руду. Точно так же через триста лет после нас исследователь, пытающийся найти старые нефтяные скважины, может не обнаружить никаких следов нефти.

По дороге Самсон рассказывал о Кебра-Менгисте. Он заявил, что его родной город — это самое красивое место в Эфиопии, с самой лучшей едой, самой чистой водой, самыми красивыми девушками и самыми благородными жителями. Что касается золотых приисков, то он клялся, что они действительно очень велики. Я опасался, что иностранец — даже в сопровождении местного жителя — неизбежно вызовет подозрения.

Самсон ответил, что Кебра-Менгист — это его город и что он свой среди старателей. Они знают его, а он знает их. Он защитит меня.

День клонился к вечеру, и автобус продолжал медленно ползти вперед. Красная глинистая почва сменилась песком, который вновь уступил место красной глине. Постепенно пейзаж за окном менялся. Земля становилась более плодородной — стали попадаться бананы и высокие деревья с ярко-красными цветами. Хижины тоже изменились: их стены были сделаны из плетеных прутьев, а верхушку соломенной крыши украшал горшок. До этого нам встречались только мазанки.

На пороге каждой хижины сидела женщина и плела корзину из прутьев. Дорога вновь пошла в гору, и перед нами раскинулась покрытая изумрудной травой равнина, расстилавшаяся до самого горизонта. Пытаясь описать все богатство этого пейзажа в своем дневнике, я понимал, что дома мне никто не поверит. Мы привыкли ассоциировать Эфиопию с голодом, с бесплодной и потрескавшейся от засухи землей. Это представление не имеет ничего общего с действительностью.

За десять миль от Кебра-Менгиста автобус остановился у контрольно-пропускного пункта полиции. Мы вышли и выстроились в линию вместе со своим багажом. При мерцающем свете бензиновой лампы все вещи были досмотрены, все пассажиры обысканы. Затем один из солдат забрался в автобус и стал досматривать его. Послышался громкий свист — так солдат подзывал офицера. Он нашел контрабанду Через мгновение водителя и его напарника куда-то увели. Досмотр закончен, объявил офицер. Они поймали преступников. Остальные свободны. Я слышал, что контрабандисты иногда прячут товар под сиденьями ничего не подозревающих пассажиров, а одного взгляда на физиономию водителя было достаточно, чтобы убедиться в его виновности. Я поинтересовался, неужели ему не позволят проехать последние несколько миль до города. Это невозможно, ответил офицер. Водитель перевозил контрабанду и должен быть наказан.

Взяв свои вещи, мы, словно беженцы, молча побрели по дороге. Я сожалел, что взял с собой слишком много вещей, но остальные пассажиры не жаловались. Возможно, они радовались, что избежали тюремной камеры.

К счастью, светила полная луна, которая служила для нас маяком в ночи. Дорога была покрыта слоем жидкой серой грязи, и мы тащились по ней, как солдаты разбитой армии, согнувшись под тяжестью своей поклажи.

Через три часа мы добрались до Кебра-Менгиста и, пошатываясь, вошли в отель «Холидей».

В этом же здании размещалась скотобойня, о чем свидетельствовала довольно оригинальная вывеска — прибитое к столбу бычье сердце.

Слой грязи покрывал меня с головы до ног, все тело болело, и я был слишком измучен, чтобы жаловаться. Не сняв ботинок и грязной одежды, я повалился на матрас в своем номере и погрузился в глубокий сон.

Я проснулся через несколько часов, когда солнце уже вовсю сияло над Кебра-Менгистом. Спина и ноги у меня по-прежнему болели, и я понимал, что нужно дать своему телу отдых. Самсона в его номере не было, и я принялся бродить по покрытым грязью улицам в поисках какого-нибудь развлечения.

Наслушавшись восторженных рассказов Самсона и зная, что на картах город обозначен жирной точкой, я возлагал большие надежды на Кебра-Менгист. Двухминутной прогулки оказалось достаточно, чтобы мои иллюзии полностью рассеялись. Здесь не было ни электричества, ни водопровода. В городе отсутствовали бензоколонки и асфальтовые мостовые. У большинства домов были облупленные стены и крыши из гофрированного железа, проржавевшие насквозь и дырявые. Единственным местом, где можно было перекусить, оказался бар, в котором проститутки уже приступили к отлову клиентов. Я устроился на веранде, попросил принести что-нибудь поесть и пытался отогнать мух от своего лица.

Подобно многим эфиопским городам, Кебра-Менгист жил лишь сегодняшним днем. Никто не задумывался, что будет через несколько недель или лет. Люди напрягали все силы, чтобы справиться с настоящим. Единственное, в чем они были уверены, — это то, что жизнь будет становиться все хуже. Улицы кишели людьми, многие из которых переходили из одного места в другое, предлагая на продажу какой-то один предмет. Одна женщина держала в руке помятое яблоко, другие пытались продать початок кукурузы, старую покрышку, брусок мыла, корзину, несколько яиц. Мальчишки катили по грязным ухабам улиц самодельные тележки, ища случайного заработка.

В нескольких шагах от того места, где я сидел, корова лизала выброшенный автомобильный двигатель. Рядом стояли козы в надежде найти несуществующие съедобные отбросы. Везде были нищие в лохмотьях — слепые, хромые или изуродованные проказой.

Я сидел, отгоняя мух и прихлебывая чай, и размышлял, что могло случиться с Самсоном. Наверное, он улизнул, чтобы повидаться с семьей, или торопился посетить церковь.

Затем я заметил вдалеке хорошо одетого человека, направлявшегося к центру города. Каждую минуту он останавливался, чтобы поприветствовать старого знакомого; они хлопали друг друга по плечам, целовались и одобрительно кивали. Казалось, он знал абсолютно всех. Он шел пружинистым шагом, с высоко поднятой головой. Наибольшее удивление, однако, вызывал его наряд. Мужчина был одет в светло-зеленый костюм-тройку, а на его шее красовался алый галстук Я прищурился, пытаясь получше разглядеть приближающегося человека. С каждым его шагом он казался мне все более знакомым. Это был Самсон.

Он увидел меня и довольно робко поднялся на веранду, где сидел я, все еще покрытый коркой засохшей грязи. Не было никакого смысла переодеваться или мыться, если мы собирались спускаться в шахту.

— Это мой родной город, — с важностью произнес Самсон. — Меня здесь уважают. Я был в столице, и люди спрашивают, как я живу.

Я понял, что все молодые люди в Кебра-Менгисте уже пакуют чемоданы, собираясь в Аддис-Абебу.

— А ты не вводишь их в заблуждение? В Аддис-Абебе с избытком людей из маленьких городков, которые не могут найти работу.

Самсон поправил галстук и сдул несуществующую пылинку с плеча.

— Взгляните на это место, — тихо сказал он. — Если бы вы жили здесь, разве вам не хотелось бы хоть немного надежды?

Тесфайе был брадобреем Кебра-Менгиста — своего рода эфиопский вариант Суини Тодда. Вы и глазом не успеете моргнуть, как он выдернет вам зубы, перережет горло и покромсает на мелкие кусочки. У него были мускулистые руки с вздувшимися венами и обломанными грязными ногтями. Он предложил мне сесть в кресло и поточил ножницы на полоске черной кожи. Ими не пользовались уже несколько месяцев. В такие трудные времена люди сами подстригают себе волосы. Самсон посоветовал мне беречь горло.

Тесфайе, сообщил он, одно время работал в камере пыток Менгисту. Это меня нисколько не удивило.

Пока Тесфайе стриг меня, Самсон разгуливал по городу в новом костюме, демонстрируя его знакомым. Он наслаждался неожиданным для него положением знаменитости и, казалось, забыл, что мы лишь проезжаем город по дороге к золотым копям. Когда я напомнил ему о цели нашего путешествия, он, прикрыв рот ладонью, шепотом сообщил, что занимается наведением справок Прежде чем отправиться на незаконные прииски в Шакисо, нужно вложить немного денег в местную экономику. Если мы не потратим в городе достаточную сумму, местные жители соорудят ловушку для нашей машины, столкнут ее со скалы, а затем снимут одежду с наших тел.

Я хотел выругать Самсона, чтобы он не болтал всякий вздор, но один лишь взгляд на Тесфайе заставил меня умолкнуть. Затем, к моему величайшему удивлению, брадобрей отложил свои тупые ножницы, взял на руки полосатую кошку и стал целовать ее в ухо.

Мы вернулись в местный бар, где я должен был угостить целую вереницу посетителей. Самсон сказал, что за этим местом закрепилась дурная слава разбойничьего притона. Ублажите их, настаивал он, и нас не тронут.

На крыльце сидел высокий мужчина, лицо которого было выкрашено белой краской и испещрено черными и красными точками. Его рубаха была расстегнута до самого пояса, открывая измазанную серым пеплом грудь. Он пил чай из стакана и выглядел здесь явно не на своем месте. Меня переполняло желание встать и рассмотреть его поближе. Я ничего не мог с собой поделать. Самсон объяснил, что это человек из племени каро — эти люди, живущие на юго-востоке Эфиопии, строго придерживаются древних традиций. У меня на языке вертелась тысяча вопросов, но Самсон схватил меня за воротник и втащил в бар.

Бар мало чем отличался от других подобных заведений на Африканском континенте. Мои глаза еще не успели привыкнуть к темному, кишащему мухами помещению, как в нос ударил тошнотворный запах теплого пива, блевотины и мочи. Вдоль стен со скучающим видом сидели проститутки. Торговля шла неважно. В центре зала около двадцати мужчин среднего возраста, сгорбившись, сидели у столов. Один из них чистил лезвие ножа рукавом; у большинства лица были обезображены шрамами. По всему видно, что это крутые парни и что они с подозрением относятся к незнакомцам.

— Иностранцы не приезжают в Кебра-Менгист, — с беспокойством в голосе прошептал Самсон. — Поэтому они нервничают, когда видят белое лицо, а когда они нервничают, то становятся буйными.

— И что я должен делать?

Самсон потер указательным пальцем о большой.

— Потратить немного денег, — сказал он. — Купите им пива и заплатите проституткам. Все здесь знают, что шпионы скупые люди. Кроме того, когда они займутся женщинами, то оставят нас в покое.

Поэтому я попросил хозяина бара Сэмюэла сообщить всем проституткам города, чтобы они торопились сюда. Клиенты могут пить столько пива, сколько в них влезет, а затем развлекаться с женщинами в задних комнатах. По залу прокатился гул радостного предвкушения. Проститутки разом подмигнули мне, выражая благодарность за филантропию, а клиенты-мужчины подняли над головами бутылки пива в пьяном салюте.

Сэмюэл взял у меня деньги и с серьезным видом кивнул. Теперь на дороге мне можно не опасаться разбойников, сказал он. Он учил английский по самоучителю и теперь тщательно подбирал слова. Пересчитав деньги четыре раза, хозяин спросил, какую взятку нужно дать в американском посольстве, чтобы ему выдали визу.

Сотни быр будет достаточно?

Не успел я ответить, как дверь бара распахнулась и внутрь ввалилась ватага из двух десятков проституток; сладострастно гримасничая, они выставляли напоказ свои бедра и груди. Пьяницы за столами вновь отсалютовали бутылками. Никогда прежде я не видел в одной комнате столько улыбающихся и сияющих лиц. Самсон посоветовал уйти, пока мужчины заняты, и мы поспешили к выходу.

К моему величайшему удивлению, нас ждала машина, чтобы отвезти на золотые прииски. Она принадлежала Питеру, одному из школьных друзей Самсона. Это был худой застенчивый человек, который в первую минуту нашего знакомства три раза повторил, что он христианин. Он поблагодарил бога, за то, что тот привел нас в Кебра-Менгист, а затем еще раз — за удачу, которая сопутствовала его другу Самсону.

Когда-то «Тойота» Питера пережила лобовое столкновение. Передняя часть ее была сильно покорежена. В любой другой стране мира машину без размышлений выбросили бы на свалку, откуда лежала прямая дорога под пресс, а затем на переплавку. Двери «Тойоты» были наглухо заварены, и войти и выйти можно было только через окна. Рулевое колесо сменил железный штырь, который сам по себе представлял большую опасность. Что касается лобового стекла, то оно было все в трещинах, и казалось просто чудом, что оно еще не рассыпалось на мелкие кусочки.

Питер признал, что авария действительно была и что он лишился множества пассажиров.

Столкновение было ужасным, но, слава богу, автомобиль удалось восстановить.

Ключом зажигания служили два соединяемых вместе проводка. Через мгновение нас окутали клубы густого сизого дыма. Мы тронулись с места и медленно поползли из Кебра-Менгиста по направлению к золотым приискам.

Первым на нашем пути оказался городок Шакисо на границе приисков. Мы остановились, чтобы выпить чашку свежеобжаренного кофе, а Питер тем временем занялся неотложным ремонтом машины.

Вдоль главной улицы Шакисо выстроились магазинчики, в которых продавались контрабандные товары с Запада — швейцарские армейские ножи, русская водка, кружевное белье, сигареты «Мальборо» и компакт-диски.

Среди прочих товаров было несколько автомобилей. Все они были выкрашены в желтый цвет и принадлежали «Мидроку», единственной компании, имевшей лицензию на добычу золота в золотом поясе Адолы, в соседнем местечке под названием Лега-Демби. Основателем и владельцем «Мидрока» являлся Мохаммед аль-Амауди.

Похоже, что аль-Амауди принадлежали все крупные компании Эфиопии. Фотография его улыбающегося лица с клочковатой бородой на щеках встречала вас в любом уголке страны. Кроме золотых приисков, он владел кожевенными заводами, дилерскими фирмами, торговавшими импортными автомобилями, горнорудными предприятиями, франчайзинговыми компаниями, выпускающими прохладительные напитки, офисными зданиями и даже новым отелем «Шератон» в Аддис-Абебе. Я знал, что попасть на легальные золотые прииски в Лега-Демби будет очень трудно.

Все, кого я спрашивал, включая Самсона, называли эту затею безнадежной. Тем не менее перед выездом из Аддис-Абебы я отправил управляющему «Мидроком» многословное письмо с просьбой дать разрешение посетить прииски. Но африканская бюрократия очень медлительна, и в конечном итоге я решил забыть о Лега-Демби и сосредоточиться на том, чтобы попасть на незаконные прииски.

Городок Шакисо не упоминается в путеводителях; отсутствовал он и на моей карте. В обычных обстоятельствах мы предпочли бы объехать его стороной. Центральный бар был заполнен угрюмыми завсегдатаями. Я предположил, что это старатели, но на их фоне посетители питейного заведения в Кебра-Менгисте выглядели святыми. В бар нетвердой походкой вошел мужчина лет сорока; он был уже пьян. Посетитель присел за наш столик и заказал бутылку пива. Белки его глаз были желтого цвета, а лоб пересекали бесчисленные морщины. Когда он говорил, его губы дрожали и выворачивались наружу, обнажая воспаленные десны. Я заплатил за его пиво, надеясь, что это растопит лед. Затем я спросил, как его зовут. Он сплюнул на пол. Имена предназначены для друзей, а я ему не друг. Самсон толкнул меня ногой под столом и предложил уходить, пока не начались неприятности.

Два часа спустя, когда солнце поднялось уже высоко, мы заметили первые признаки приисков. Вереница пожилых женщин мыла золото у реки, плавным движением рук вращая песок в лотках. У каждой на шее висел золотой мешочек, куда ссыпалась драгоценная золотая пыль. Мы добрались до нефритового пояса Адола, богатейшего месторождения золота в Эфиопии.

Власти выдали лицензию только одному прииску в Лега-Демби, но они были не в силах воспрепятствовать появлению множества мелких нелегальных приисков, разбросанных по всему региону. Все старатели занимались добычей аллювиального золота, которое вымывалось из золотоносных жил реками и извлекалось из ила.

Вероятно, рабы царя Соломона использовали этот же способ, потому что взрывные работы стали проводиться только в девятнадцатом веке.

Современный метод добычи золота заключается в следующем: порода вокруг золотоносной жилы измельчается до порошкообразного состояния, а затем из нее извлекают драгоценный металл. Однако это очень дорогостоящий процесс. В большинстве мест аллювиальные отложения не настолько богаты золотом, чтобы сделать рентабельной добычу в промышленных масштабах с использованием современных технологий.

Самсон предупредил меня об опасностях, которые поджидают нас на нелегальных приисках — здесь не существовало таких понятий, как честь или братство людей, а слово «христианство» считалось ругательным.

Пока он все это объяснял, я заметил вдалеке ряд крытых соломой хижин. Через потрескавшееся лобовое стекло было трудно что-либо рассмотреть, но, похоже, мы приближались к деревне. Водитель сказал, что здесь никого нет. Золото в этом месте закончилось, и старатели переместились на несколько миль дальше. Пустая деревня и хижины с отваливающимися, как старая кожа, крышами и стенами стала моим первым впечатлением о золотом поясе Эфиопии. Ставка в этой игре была настолько высока, что старатели бросали вполне сносное жилье и строили новое в другом месте.

Наконец, на горизонте показалась еще одна деревня, Бедакайса. Ее окружали эвкалиптовые деревья, которые росли прямо на желто-красной почве, а в небе над ней парили канюки, ловя восходящие потоки нагретого солнцем воздуха. Деревня состояла из нескольких десятков домов с соломенными крышами с оградами из энсеты, или «ложных бананов». В это время дня в деревне было полно народу — несколько сот человек.

Между дорогой и деревней протекала река, но ее русло было почти сухим, потому что воду отвели для устройства промывочных прудов.

Крыши домов — всего я насчитал их около шестидесяти — были изготовлены из пучков длинной серой травы, уложенных плотными рядами.

От очагов поднимались в небо тонкие струйки дыма; слышался визг ребятишек и лай собак, охранявших свою территорию. Чем ближе мы подъезжали, тем больше людей могли различить. Они напоминали муравьев в джунглях: каждый был занят каким-то делом.

Самсон сказал, что этой деревне не больше года или двух.

— Они появляются и исчезают, — пояснил он, — возникая на пустом месте, становясь все более грязными и менее христианскими по мере того, как старатели тратят свои деньги на выпивку, азартные игры и женщин. Затем, когда золото кончается, деревня приходит в упадок и переезжает на новое место.

— Дьявол совсем рядом, — кивнул Питер, — будьте осторожны, чтобы он вас не совратил.

Мы выгрузили свои вещи из микроавтобуса.

Самсон не хотел оставаться в поселке, но я настоял. Разве я смогу понять этих людей, если не пообщаюсь с ними лично?

Остановив машину, Питер не заглушил мотор, и когда я оглянулся, чтобы попрощаться, он уже уехал, не оставив нам выбора. Пришлось тащиться в деревню.

В самые трудные моменты своих путешествий я чувствовал, что какая-то сила защищает меня, что со мной ничего не случится. Самсон сказал бы, что меня хранит бог. Я в этом не уверен, но, когда мы спускались с холма к деревне старателей, мне казалось, будто чья-то покровительственная рука обнимает меня.

С берега реки до нас донесся голос.

— Сэмми! Сэмми!

Один из старателей узнал Самсона и бросился к нам. Мужчины обнялись и долго терлись плечами в традиционном эфиопском приветствии. Старатель был примерно моего возраста, но сложен, как супермен, — он походил на стоящего на задних лапах черного медведя. Его руки напоминали поршни и, судя по всему, обладали огромной силой и выносливостью. Венчик волос на лысеющей голове образовывал нечто вроде тонзуры. Кожа его была очень темной, почти как тушь. Самсон представил мне старателя, которого звали Ной — они знакомы с детства. Ной был родом из Гамбелы на востоке Эфиопии, на самой границе с Суданом; в его родных местах все люди — по его собственному выражению — высокие, как деревья, и черные, как уголь. Без лишних слов он взял мои вещевые мешки и повел нас в поселок.

Эфиопскую деревню старателей описать невозможно — ее нужно видеть. Здесь все напоминало американский Дикий Запад — ставки были высоки, крепкие напитки лились рекой, а человеческая жизнь ничего не стоила. Самсон сравнивал это место с адом. Я шел за Ноем между рядов крытых соломой хижин, стараясь не отстать.

Многие дома служили питейными заведениями, где продавали домашний араки, который гонят из кукурузы; перед этими домами был воткнут шест с перевернутым бидоном. В других хижинах сидели проститутки, предлагавшие свои услуги молодым людям, чьи загрубевшие тела ломило после проведенной в шахтах смены. Еще больше было забитых до отказа игорных домов, где золотая пыль проигрывалась в карты.

Главная улица представляла собой болото из грязи, по которому бродили бездомные собаки.

Все вокруг было пропитано запахом нечистот.

Несмотря на грязь и убожество, в деревне царила атмосфера возбуждения — ощущение, что удача совсем рядом. Кроме баров здесь имелись и магазины. Какой-то мужчина торговал из фургона поношенной одеждой. Рядом на прилавке были разложены помятые овощи, а еще дальше расположился сапожник, чинивший сабо за 1 быр.

Наше появление привлекло внимание обитателей деревни. Компания пьяных молодых людей, завидев нас, начала хлопать в ладоши и свистеть; они двинулись было вслед за нами, но Ной пригрозил, что разорвет их голыми руками. Он свалил мои рюкзаки и китайский чемодан Самсона у своей хижины и сказал, что приглашает остановиться у него. Мы вошли в комнату через низкий дверной проем, за которым примостилась самодельная полочка для обуви. Пол был застелен безупречно чистой нейлоновой мешковиной. Над кроватью висело большое распятие ручной работы, а рядом, между двумя кирпичами, стояли несколько молитвенников в мягкой обложке. На почетном месте красовался черный музыкальный центр, работавший от автомобильного аккумулятора. В деревне не было электричества. Ной предупредил, чтобы мы остерегались воров. Ничего нельзя оставлять, сказал он. Затем он повел нас на холм, к золотым копям.

Копи представляли собой котлован размерами с футбольное поле и глубиной около ста пятидесяти футов в самой нижней точке. Он образовался путем постепенной выемки скалистого африканского грунта. В ярком солнечном свете все вокруг блестело и переливалось тысячью золотисто-коричневых оттенков. Старатели были с головы до ног покрыты грязью. Сначала я их вообще не заметил, но когда мои глаза немного привыкли, у меня захватило дух от развернувшейся передо мной картины.

Тысячи мужчин, женщин и детей разгребали землю руками. Лишь у немногих имелись примитивные орудия, вроде лопат или железных штырей. Все люди были босыми, одетыми в мокрые лохмотья, а их кожа блестела от пота; они яростно вгрызались в землю, торопясь извлечь золотоносную породу на поверхность. Прямо-таки картина из Ветхого Завета. В этот момент мне живо представились копи царя Соломона, и я впервые понял, что именно я ищу.

В деревне моя персона вызывала живейший интерес, но на прииске люди были слишком заняты, чтобы смотреть по сторонам. У каждого была своя роль. Если хотя бы один человек прекратит работу, даст сбой вся цепочка и выход золота уменьшится, что станет причиной убытков.

В самом низу ямы располагались землекопы.

Среди них было много женщин и детей. Они углублялись все дальше и дальше, сквозь пласты глины, камней и земли. Золотоносная жила была ясно видна. Она представляла собой пласт медового цвета, начинавшийся примерно в тридцати футах от поверхности. Верхние слои насыпались в виде вала у края кратера, а куски золотоносной породы откалывались и доставлялись в промывочные пруды. Транспортировка такой огромной массы земли требовала грубой физической силы. Сотни мужчин, примостившись на скользких склонах, передавали друг другу лотки с породой, образуя гигантский конвейер. Их бицепсы были неестественно увеличены, что позволяло поднимать со дна кратера 20-килограммовый лоток с породой ровно за тридцать секунд.

На поверхности золотоносная руда попадала в другой конвейер — промывочные пруды. Для промывки золота — самого распространенного способа извлечения крупиц драгоценного металла из аллювиальных руд — требуется много воды. Реку перегородили, в результате чего образовался большой пруд, обрамленный камышом и водяными гиацинтами. Несколько последовательных шлюзов служили преградой для камней и обеспечивали постоянный приток свежей воды в пруд. Эта система была изобретена в Древнем Египте пять тысяч лет назад и с тех пор практически не изменилась.

Основную работу по промывке золота выполняли женщины и дети, использовавшие для этого круглые деревянные лотки диаметром около трех футов. Плавное круговое движение позволяло отделить пустую породу, и у тех, кому повезло, на дне лотка оставался тонкий полумесяц блестящей золотой пыли.

Древние египтяне превратили промывание золота в настоящее искусство, и именно они обучили этим приемам подданных царя Соломона. В конце девятнадцатого века в египетской пустыне археологи нашли и исследовали отходы обогащения золота. Выяснилось, что древние старатели, работавшие в этих местах пять тысяч лет назад, выбрали практически все золото. Но цена драгоценного металла была неимоверно высока.

Нубийская пустыня усеяна человеческими останками; вне всякого сомнения, это кости рабов, не вынесших убийственной жары и непосильного труда. Основное отличие между копями царя Соломона и нелегальными приисками в современной Эфиопии — это рабы, а вернее, их отсутствие. Эфиопские старатели работают на себя. Нет никакой нужды в кнутах и угрозах. Их хозяин — алчность, заставляющая гнуть спину от зари до зари.

Ной повел нас от главного котлована к другому месту, где сотни людей добывали руду в лабиринте туннелей. Отверстия туннелей были похожи на колодцы; цепочка из нескольких десятков таких отверстий протянулась футов на триста.

Для шахтеров-одиночек, разрабатывавших отдельные мелкие жилы, главной опасностью были обвалы. Самсон сказал, что каждый год узкие туннели становятся могилой для многих парней.

Но бесстрашных ждала высокая награда. Тот, кто находил самородок, глотал его или прятал в прямую кишку. В лагерях старателей никто никому не верил.

Каждый раз, когда я спрашивал, сколько тот или иной человек нашел драгоценного металла, ответом мне был беспокойный взгляд. Никто вообще не признавался, что нашел золото, хотя все знали, что оно есть у всех. Предполагалось, что золото должно делиться поровну между всеми, кто участвовал в его добыче, но абсолютно все лгали, мошенничали и крали у соседа. Своими успехами хвастались лишь молодые люди. Они рассчитывали произвести впечатление на проституток, чтобы те обслужили их бесплатно. Но девицы прекрасно знали, что тот, кто похваляется своим богатством, не нашел ничего.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дети дьявола

На юге Эфиопии ночь наступает быстро, и вскоре золотые прииски погрузились во тьму.

Воздух постепенно остывал, и в нем появились огромные летучие мыши. Самсон сказал, что это духи старателей, погибших в завалах. Смерть обманула их, и они в ярости кусали своих товарищей, продолжавших работать в шахтах.

С заходом солнца сильные молодые люди вылезли из шахт и вернулись в деревню. Даже им было слишком опасно оставаться на улице после наступления темноты. Кто знает, что проглотил работавший в шахте золотоискатель? Потенциальные убийцы ждали любого удобного случая, чтобы выяснить это.

— Они перерезают горло бритвенным лезвием или заточенной пряжкой ремня, — пояснил Самсон, — а потом вскрывают желудок, а иногда даже кишки.

— Жуткое дело, — кивнул Ной.

— А как убийце удается ускользнуть, если он весь перемазан кровью?

— Это не проблема, — сказал Ной. — Если он нашел золото, то купит немного араки, и все его простят. Проблемы начнутся, если он ничего не найдет и у него нет денег, чтобы угостить людей.

В деревне старателей не было церкви, и этот факт все больше беспокоил Самсона. Он заявил, что здесь буквально все пропитано пороком. Ной, который также был ярым христианином, предлагал построить молитвенный дом, но остальные старатели отвергли его идею. Они сказали, что церковь — это пустая трата денег, и предложили вместо этого послать несколько человек в северный штат Тигрей за новыми проститутками. Те, что жили в поселке, все были заражены венерическими болезнями. У жительниц Тигрея ангельские лица и бронзовая кожа, и многие считают их самыми красивыми женщинами Африки. Большинство проституток, которых я видел в поселке старателей, не говоря уже о Кебра-Менгисте и Шакисо, были родом из этой провинции.

Самсон объяснил, что проститутки обычно работают подальше от родного дома, чтобы избежать позора для своей семьи.

В отсутствие церкви Самсон и Ной уселись на деревянную скамью в баре и принялись беседовать об Иисусе. Они вспоминали эпизоды его жизни и выводили мораль из его учения. От бензиновой лампы высокого давления в помещении было светло, как днем, и собравшиеся в баре старатели нервно моргали. Они предпочитали полутьму. Перед каждым из них стоял пустой стакан. Стены бара были почему-то обклеены номерами сингапурской ежедневной газеты «The Strait Times». Рядом с моим лицом располагалась интересная статья о малайзийских магических ритуалах, которые исполняли охотники за головами из племени даяков. Я указал на статью, но никто из посетителей не заинтересовался. У них в мозгу циркулировали только две мысли — араки и где взять еще одну порцию.

Ной сказал, что в этот день было найдено мало золота, и я купил выпивку всем присутствующим. Араки подавали теплым, прямо из перегонного куба. Часто напиток получался таким крепким, что становился похож на отраву и валил с ног каждого, кто выпивал его. О контроле качества здесь не слышали.

Самсон и Ной отказались от араки и раскрыли свои Евангелия. Они вызывали уважение, оставаясь верными своей религии в таких нелегких обстоятельствах. Приятели напоминали мне миссионеров на чужой земле. Однако они не хуже меня знали, что спасение душ и распространение слова божьего равносильно самоубийству.

Больше всего меня удивляло, как Самсон смог вырваться из порочного круга жизни на золотых приисках.

— Старательство похоже на наркотик, — рассказывал он. — Чем больше у тебя золота, тем больше тебе его требуется для возбуждения. Рядом гибнут близкие друзья, но ты даже не думаешь о них. Ты способен думать только об араки, о проститутках из Тигрея и бесполезном хламе, который ты собрался купить.

Отец Самсона постоянно рассказывал детям о ценности образования. Знания, убеждал он юного Самсона, — это ключ, который способен открыть дверь в жизнь. Меня поразили четкие цели, которые поставил пред собой Самсон после того, как бежал из мира старателей. В свободное время он изучал программирование — профессию, которая, как он слышал, пригодится ему, когда он уедет в Америку.

— Я впустую потратил годы, работая на прииске, как эти люди, — сказал он, прижимая Евангелие к животу. — Я отвернулся от родителей и настоящих друзей, обвиняя их в ревности. Но хуже всего то, что я отвернулся от бога. Если бы я не уехал, я давно был бы мертв. Конечно, теперь я намного беднее, но водить такси — это гораздо более благородное занятие, чем у них!

Он махнул рукой в сторону старателей, которые были готовы к еще одной бесплатной порции спиртного, и стал умолять Ноя бросить старательство. Но Ной ответил, что он не мыслит себе другого занятия, привык к возбуждающему чувству опасности и материальной награде за риск.

После того как я потратил на угощение столько, сколько мог себе позволить, в бар вошла вереница проституток из Тигрея, одетых в желтые пластиковые туфли и прозрачные топы.

Их волосы были заплетены в тугие косички, а на губах сверкала фиолетово-розовая помада. У старателей денег не было, но девушки обслуживали в кредит. Самсон сказал, что некоторые из сидящих в баре мужчин — самые старые — женаты.

Но им нравились проститутки, которых старатели считали опытными в искусстве любви. Одна из женщин, с более пышными, чем у остальных, формами, присела рядом со мной. Ее звали Ханна. Когда я спросил, что она думает о старателях, девушка закатила глаза и чмокнула меня в щеку.

— Ты завтра идешь в Америку? — ответила она вопросом на вопрос.

Я не понял, что она имеет в виду.

— Нет, нет, я пробуду здесь, на прииске, несколько дней.

— Не идешь в Америку… завтра?

— Нет, — ответил я.

Она фыркнула и занялась массивным субъектом со свежим шрамом на щеке. Я услышал, как она опять спрашивает об Америке. Я сомневался, что у ее собеседника есть паспорт, не говоря уже об американской визе. Но он погладил девицу по бедру и прошептал: «Америка, Америка».

Вечер тянулся бесконечно — Самсон и Ной обсуждали евангельские притчи, а старатели все больше залезали в долги к проституткам и одноглазому хозяину бара. Через несколько часов мне начало казаться, что уже все вокруг говорят об Америке, причем каждый, кто произносил это магическое слово, удостаивался повышенного внимания девушек из Тигрея.

Устраиваясь на ночь в хижине Ноя, я размышлял, почему все население поселка мечтает попасть в страну, о которой они практически ничего не знают. Самсон почти все время говорил о том, как он будет жить в дальних краях.

Я чувствовал, что, даже читая Библию или обсуждая жизни апостолов, он не перестает думать об Америке.

Для него и всех остальных Америка была страной возможностей, местом, где у жителей Эфиопии есть перспективы и будущее. Самсон уже обращался в посольство США за визой, но получил отказ. Он знал, что шансы получить разрешение на въезд крайне малы, и подумывал об обходном маневре. Кто-то рассказал ему, что можно приехать в Мексику, а затем переплыть Рио-Гранде, по которой проходит граница с Америкой. Другой приятель посоветовал ему найти богатую американку и жениться на ней.

На следующее утро еще три женщины поинтересовались, не иду ли я в Америку. Затем меня окружила стайка ребятишек, продававших кукурузу и жареный ячмень; они тоже сказали, что пришло время отправляться в Америку и что они тоже хотят посмотреть, что там имеется.

— Когда? — спросил я. — Когда это будет?

— О, — мечтательно ответил один из мальчишек, — совсем скоро.

Когда первые лучи солнца осветили котлован, сотни старателей уже рыли землю и поднимали лотки с рудой к промывочным прудам. Солнце поднималось выше, нагревая землю, и работать становилось труднее. Старатели трудились, как каторжники.

Несколько лет назад я видел черно-белые фотографии Себастио Сальгадо, на которых был запечатлен огромный прииск Сьерра-Невада в Бразилии. Я вспомнил снимки сотен и тысяч измазанных грязью людей, карабкавшихся по шатким лестницам, установленным на склонах котлована. Они поднимали мешки с породой, которая затем промывалась. На прииске рядом с Шакисо лестниц не было. Рабочие сами находили опору и удерживались на стенках котлована.

В определенном смысле эта система работала эффективнее. Подъем лотков с породой по цепочке был более быстрым и требовал меньше усилий.

Старатели трудились вместе, потому что иного выхода у них не было, но у меня создавалось впечатление, что делают они это с неохотой. Если бы представилась возможность, половина из них, не задумываясь, убили бы товарища ради крошечного золотого самородка. Ной показал нам двух или трех человек, от которых следовало держаться подальше.

— Это Джосия. — Ной показал пальцем на пожилого прихрамывающего старателя. — Он убил собственную жену, заподозрив, что она спрятала от него мешочек с золотом. Он уже спрашивал, зачем вы сюда приехали.

Ной многозначительно погладил себя пальцем по носу.

— А вот Иоганнес. У него СПИД, но он продолжает насиловать девушек из Тигрея.

Чуть позже я покинул прииск и вернулся в деревню. Самсон жаловался, что от доходившей до щиколоток грязи его туфли совсем развалились, и предложил купить ему пару резиновых сапог. Мы отправились на рынок и стали копаться в ворохе выставленных на продажу поношенных вещей. Единственные сапоги оказались ярко-зеленого цвета и были велики на четыре размера. Самсон все равно купил их.

В дальнем конце рынка послышался какой-то шум. Издалека можно было рассмотреть проституток, окруживших прилавок. Они с восхищением разглядывали товар. Здесь были помада и дамские сумочки, одеяла и простыни, кожаные футбольные мячи, французский лосьон после бритья, шелковые рубашки, швейцарские часы и блоки сигарет «555». Несколько девушек подошли ко мне, упрашивая купить им что-нибудь из этой роскоши. Самсон объяснил, что все эти товары — контрабанда, которую коммивояжер раз в неделю привозит из Джибути.

Он переезжает от прииска к прииску, продавая этот хлам. Кому в таком месте нужен лосьон после бритья? Вместо того чтобы копить деньги, глупые люди приходят сюда, в Америку!

— В Америку? — переспросил я.

Самсон махнул рукой в сторону грубой, сделанной от руки надписи, которая красовалась над прилавком. На ней было одно-единственное слово на языке амхари — «Америка».

Пока мы возвращались к котловану, я размышлял, почему люди так ценят золото. Почему обычному, довольно бесполезному металлу на протяжении многих тысячелетий придавали такое значение? В чем причина — в цвете, тяжести или излучаемом им тепле? Или золото ценили потому, что оно не ржавеет и не окисляется даже в самом сыром климате?

Как бы то ни было, золото хранили и обрабатывали еще древние египтяне, хотя человек познакомился с этим металлом задолго до эпохи фараонов. Кусочки золота были обнаружены в испанских пещерах на стоянках эпохи палеолита, возраст которых оценивается учеными в сорок тысяч лет. Жажда золота стала причиной многочисленных жестокостей, среди которых не последнее место занимает покорение Америки испанцами, в результате чего погибли империи ацтеков и инков.

Солнце нещадно пекло нам головы, пока мы по неровным тропинкам спускались на дно котлована. Я обратил внимание на резкое повышение температуры. В пятидесяти футах от поверхности я уже задыхался, изнемогая от раскаленного воздуха. Еще пятьдесят футов вниз, и с меня градом повалил пот. Старатели привычными движениями поднимали наверх лотки с породой.

Они тоже были все мокрые от пота, но я ни разу не видел, чтобы кто-то пил воду. Если им нужно было помочиться, они делали это, не сходя с места.

Мы присели на корточки в толстом слое жирной грязи на дне котлована, ловя ртами воздух и жалея, что не захватили с собой воды для питья.

Вокруг нас десятки женщин и детей накладывали породу в круглые лотки. Наверху дети проявляли живейший интерес к иностранцу и всегда подходили поближе, чтобы получше рассмотреть меня.

Но на дне котлована я не вызывал никакого интереса. Дети трудились, как настоящие рабы. Они на самом деле были рабами — сомневаюсь, что они получали заработанные деньги. Рядом работали их матери — крепкие, ладно скроенные, с сильными спинами и мускулистыми руками. Несколько женщин были явно беременны.

Один из мальчиков, лет десяти, подарил мне трогательную улыбку. Самсон объяснил, что здесь трудятся с малолетства.

— Они работают здесь, в яме, — сказал он. — Но от них гораздо больше пользы при прокладке туннелей вдоль золотоносных жил. Ребенок пролезет в отверстие шириной всего несколько десятков дюймов.

— А там можно застрять?

— Да, — кивнул Самсон. — Тогда они задыхаются. Или погибают под завалом.

Мы оказались здесь в самое неподходящее время. Не успел Самсон закончить свои объяснения, как мы услышали крики, доносившиеся откуда-то сверху. В котловане всегда было шумно, но эти крики перекрывали обычный гам. Многие старатели бросили лотки и принялись карабкаться наверх. Другие бежали по краю котлована.

— Завал, — спокойно прокомментировал Самсон. — Кто-то попался. Может быть, ребенок.

Мы оставили женщин и детей, поспешно выбрались наверх и пошли по направлению к лабиринту туннелей. Толпа старателей яростно раскапывала землю ломами и заступами, а один мужчина громко кричал, произнося одно-единственное имя: «Ади! Ади! Ади!» Ответа не было.

Из деревни прибежала босоногая женщина.

Она истерически рыдала. Позже я обнаружил, что ее никто не звал — она просто почувствовала, что ее мальчик, ее старший сын, попал в завал. Мы прислушивались, отчаянно пытаясь уловить хоть какой-нибудь шум. Из-под земли не доносилось ни звука — жуткая тишина, которую невозможно забыть.

Женщина перебегала от одного колодца к другому, выкрикивая имя сына. Все остальные дети уже выбрались на поверхность. Они сказали, что Ади рыл отдельный туннель, в стороне от других, когда сверху обрушилась земля. Мать рыдала; черты ее лица были искажены горем. Нет ничего страшнее лица матери, потерявшей ребенка. Я не мог на это смотреть. Старатели окружили женщину, утешая ее. Мне хотелось, чтобы кто-то ободрил женщину, сказал, что еще есть надежда и что бывали случаи, когда после землетрясения дети держались под завалами несколько дней. Но мать, как и все остальные, понимала, что ее сына уже нет в живых.

Перед самым заходом солнца тело Ади, наконец, нашли. Мальчика откапывали столько времени, потому что он работал на большой глубине. Разнузданная и беззаботная атмосфера деревни испарилась. В этот вечер ни один из старателей не шутил, не хвастался и не упоминал о проститутках из Тигрея. Люди объединились в некое братство, и я впервые почувствовал уважение к ним.

Погиб один из них. Неважно, что это ребенок девяти или десяти лет, — он был одним из шахтеров, погибших на посту. В полном молчании старатели понесли тело мальчика в деревню. Мать брела рядом, поддерживая ладонью голову сына.

Ее глаза распухли от горя и слез.

Омерзительный карнавал прошлой ночи был забыт. Никто не пьянствовал в баре. Несколько клиентов, которые не могли изменить привычке, просто сидели, уставившись в пространство и утешая друг друга. В задней комнате огонь под перегонным кубом был погашен. Капель прозрачной жидкости из краника умолкла. Проститутки расчесывали волосы, готовясь провести ночь без работы.

Изуродованное тело Ади завернули в белое покрывало и положили в родительском доме. Мы с Самсоном зашли туда, чтобы выразить соболезнования. Хижина была уже заполнена людьми.

Самсон прочел 23-й псалом — такого проникновенного чтения я никогда не слышал:

Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою…

Глаза Самсона были закрыты. Может быть, он вспоминал друзей и врагов, чьи жизни оборвались под землей. Когда мы оказались за порогом хижины, он поднял глаза к небу и стал упрекать Господа. Затем Самсон прижал Библию к лицу и заплакал.

На следующее утро жители деревни встали задолго до начала работы, и траурная процессия отправилась за пределы деревни. Большинство старателей были закутаны в накидки, защищавшие от утренней прохлады. Головы людей были опущены, лица печальны. Ной повел процессию к месту, расположенному примерно в миле к югу от прииска. Мы брели рядом с ним. Позади нас на носилках несли тело Ади, за которым шли мать, отец и их близкие друзья.

Могилу вырыли в красной, цвета кирпича почве, подальше от золотоносной жилы. Тело положили в яму и без особых церемоний засыпали землей. В это время первый луч зари окрасил небо в сине-стальной цвет.

К семи часам работа на прииске вновь кипела. Лотки золотоносной породы совершали свой путь наверх, а лабиринт узких туннелей заполнился малолетними рабочими. Юного старателя больше не было в живых, но никто не останавливался, чтобы вспомнить о нем. Размышление — это роскошь, для которой требуется время и альтернативы.

К вечеру на извилистой дороге, ведущей к поселку старателей, показался автомобиль. Рев мотора был слышен на расстоянии мили. Старателям не было нужды смотреть на дорогу — они знали, что это за машина. Автомобиль принадлежал местному чиновнику. Он откуда-то узнал, что здесь погиб человек, и приехал документально зафиксировать обстоятельства смерти.

Ной попросил меня как можно быстрее бежать в его хижину. Интереснее мертвого старателя для чиновника может быть только иностранец. Я спрятался в доме Ноя, а Самсон сновал туда-сюда, рассказывая мне обо всем, что происходит. Чиновник допрашивал родителей Ади и убеждал их поехать в Шакисо, чтобы составить официальный отчет. Это совсем не входило в их намерения.

— Если правительство знает об этом и других незаконных приисках, — спросил я, — почему власти не закроют их?

Самсон хитро подмигнул.

— Они зарабатывают на этих приисках деньги. Скупают почти все золото и перепродают с огромной прибылью. Чтобы остановить добычу золота, нужно послать сюда всю армию, а так они, по крайней мере, забирают львиную долю прибыли.

Тем не менее я обнаружил, что старатели прекрасно осведомлены о мировых ценах на золото. По этой причине они продавали чиновникам лишь часть своей добычи.

— Если станет известно, сколько золота добывается из этой жилы, — объяснил Самсон, — правительству ничего не останется делать, как национализировать прииски. Но тогда им придется столкнуться с восстанием.

В воздухе уже запахло бунтом. Самсон рассказал, что сотни старателей покинули котлован и собрались вокруг чиновника. Я услышал громкие голоса, затем крики, а затем звук заводящегося двигателя.

— А как он узнал о том, что здесь кто-то умер? — спросил я Ноя, когда тот вернулся из своей шахты.

— Здесь полно соглядатаев, — ответил он. — Странно, что они не выдали вас.

После этих слов Ноя я понял, что старатели настроены дружелюбно. Они проявляли максимум вежливости, на какую только были способны, а некоторые даже предлагали показать мне окрестности ночью или приглашали за стол.

— Будьте осторожны, — предупредил Ной. — Возможно, они хотят вас убить или ограбить.

— Америка, — согласно кивнул Самсон.

— Прилавок на рынке?

Ной нахмурился.

— Нет, страна Америка. Они видят в вас средство выбраться отсюда и попасть туда.

Как и все жители Эфиопии, старатели строили грандиозные планы, кульминацией которых являлось их переселение в Соединенные Штаты. Все остальные страны казались им недостаточно хороши — ни одна из них не могла сравниться с Америкой. Я пробыл в Эфиопии совсем недолго, но уже десятки людей обращались ко мне с вопросом, как получить американскую визу. Я даже слышал об агентах, которые брали баснословные деньги за разработку наиболее подходящего маршрута через Атлантику.

Ной указал на мужчину, который раскачивался в кресле-качалке возле одной из хижин.

— Вон тот человек, — сказал он, — специалист по Америке.

У Дауи была круглая, похожая на дыню голова, примостившаяся прямо на широких плечах без какого-либо намека на шею. Его ладони были розовыми и гладкими, как щеки прекрасной принцессы. Он явно никогда не спускался в шахту или котлован. Дауи громко смеялся по любому поводу, и я спросил у него, почему он все время пребывает в хорошем настроении.

— Мы, амхари, счастливый народ.

— А как лучше всего попасть в Америку?

Дауи перестал смеяться и склонил голову.

Единственное, над чем он никогда не смеялся, — это его бизнес.

— Сегодня труднее получить статус беженца, — сказал он, — но есть много других способов попасть туда. Можно ехать через другую страну, например, Германию, Францию или Британию. Можно назваться священником и получить деньги на поездку от христианских организаций, а можно объявить себя евреем и поехать через Израиль. Есть еще маршрут, через Мексику; нужно лишь переправиться через реку… — Он на мгновение умолк, вспоминая ее название. — Рио-Гранде, они называют ее Рио-Гранде. В это время года она мелеет. Но лучший способ попасть в Америку, — он повел плечами, — добыть паспорт иностранца.

Я был поражен обширными познаниями Дауи, и чем дольше мы беседовали, тем больше я удивлялся. Он мог ответить почти на все вопросы. Наконец я спросил, какой американский город ему нравится больше всего.

На лице Дауи отразилось изумление, а затем он расхохотался. Ной и Самсон буквально бились в истерике от смеха. Успокоившись, все трое посмотрели на меня, как на сумасшедшего.

— Он никогда не был в Америке, — сказал Ной.

После встречи с Дауи я с опаской ходил по деревне, терзаемый паранойей. Если я исчезну, а моим паспортом завладеет молодой эфиоп, то на раскрытие преступления уйдут месяцы или даже годы. Я рассказал Самсону о своих страхах и запретил ему отходить от меня даже ночью — особенно ночью. Мои сны были переполнены бандами старателей, которые отбирали у меня паспорт и перерезали мне горло. Затем они начинали драться друг с другом — наградой служил мой паспорт и возможность уехать в Америку.

Проснувшись следующим утром, я обнаружил, что в ногах моего спального мешка сидит Дауи. Он сказал, что ночью ему в голову пришла одна идея. Я должен выступить перед старателями с кратким рассказом об Америке. Как человек, несколько раз имевший дело с иммиграционной службой США, я должен знать, как преодолеть все барьеры.

Жизнь на золотых приисках была приятной — если тебе не приходится добывать золото.

Здесь царила атмосфера опасности, уравновешиваемой соблазном мгновенно разбогатеть. Это место напоминало огромное казино. Деньги, которые зарабатывались общими усилиями, делились поровну, но тому, кто находил крупный самородок, разрешалось оставить его себе. Не знаю, осознавали ли это старатели, но такая система поощряла трудолюбие. Основная проблема состояла в том, что большинство были не в силах бросить старательство — независимо от того, сколько золота они нашли.

Все, с кем я беседовал, клялись, что уедут отсюда, как только найдут достаточно большой самородок, но я знал, что это ложь. Старатели привыкли к образу жизни азартных игроков. Ничто не могло столкнуть их с этого пути — за исключением, возможно, религии. В любом случае крупная находка шла на оплату довольно больших долгов, которые были у каждого, а остаток исчезал в мгновение ока.

— Смотришь на это место, — объяснял Самсон, когда мы грелись с ним в лучах утреннего солнца, — и создается впечатление, что здесь не на что тратить деньги. Но это не так. Старатели зарабатывают хорошие деньги, гораздо больше, чем остальные граждане Эфиопии. Но им приходится отдавать долги своим товарищам, покупать одежду и еду, а также отсылать деньги домой, своим семьям. Нужно еще кормить незаконнорожденных детей, покупать араки и платить за услуги проституткам. — Самсон уперся взглядом в потрескавшуюся землю, вспоминая эту жизнь. — Самое дорогое здесь, — добавил он, — это угощать других — женщинами и спиртным.

— Но зачем платить за других, если они сами в состоянии это сделать?

Самсон криво улыбнулся.

— На тот случай, если кто-то из них найдет большой самородок, — ответил он. — Если ты не помогаешь им, когда они бедны, они не вспомнят о тебе, когда разбогатеют.

Вероятно, точно такую же жизнь вели золотоискатели в середине девятнадцатого века на Клондайке, в Калифорнии или в Австралии. Первая «золотая лихорадка» разразилась в 1848 году на севере Калифорнии, в районе реки Сакраменто. Плотник, работавший на лесопилке, нашел крупный самородок золота. Как ни старался он сохранить свою находку в тайне, слухи о ней распространились очень быстро. В считаные дни на этом месте появился лагерь, в котором разместились десятки тысяч будущих золотоискателей, а через четыре года в Калифорнии трудились 250 тысяч старателей. Они жили в ужасных условиях и, ослепленные жадностью, рисковали всем ради золота.

Недавно я познакомился с итальянцем, прадед которого покинул Милан и отправился искать счастья в Калифорнии. Он оказался среди старателей, которые жили, как собаки, питались испорченными продуктами и работали негодными инструментами. Итальянец намеревался искать золото, как и все остальные. Но увидев условия, в которых живут эти люди, он изменил свои намерения. Забыв о золоте, он принялся снабжать золотоискателей разнообразными товарами. В течение нескольких недель он сколотил себе состояние, продавая седла и одежду, сковородки, химикаты, палатки и продукты питания.

Достаточно взглянуть на карту, чтобы обнаружить в географических названиях следы той эпохи — ручей Бонанза, Золотой холм, Золотой ручей, Эврика. Среди всех этих названий чаще всего повторяется одно — Офир. Золотоискатели-христиане были уверены, что нашли землю, упоминаемую в Ветхом Завете. В Бедакайсе никто, за исключением Самсона и Ноя, не слышал об Офире. Эти люди не интересовались Библией.

Слишком долго они прожили в аду. Самсон называл их «дети дьявола».

Мы часто беседовали с ним об Офире. Самсон был убежден, что золото царя Соломона добывалось в древних эфиопских копях. Он высказал предположение, что израильтяне, скорее всего, получали золото из многочисленных копей целого региона, а не из одного неимоверно богатого рудника. Самсон объяснил, что гигантская копь существует лишь в головах писателей и голливудских сценаристов, и напомнил мне о том, что драгоценный металл можно добывать в обширном регионе или даже во всей стране, особенно если золотоносные жилы, как в Эфиопии, расположены близко к поверхности. При современном процессе промышленной добычи золота ежедневно можно просеивать тысячи тонн руды. Но и до изобретения мощных механизмов масштабы добычи драгоценного металла были не меньше. Сотни тысяч старателей на реке Клондайк делали работу, которую сегодня выполняют машины. То же самое происходит и в наше время на приисках вроде Бедакайсы.

В Лондоне мне удалось купить несколько книг, написанных в конце девятнадцатого века и посвященных Великому Зимбабве, руины которого исследователи викторианской эпохи отождествляли с Офиром. Автором одной из работ, опубликованной в 1899 году, был чудаковатый немецкий профессор Карл Петерс. Книга имела длинное название: «Золотой Офир царя Соломона: исследование самых древних в мире золотых копей». Петерс исследовал предмет с тевтонской обстоятельностью и пришел к любопытным выводам. Составители Ветхого Завета обычно очень точны при описании деталей. Почему же они не указали местоположение Офира? По всей видимости, предположил Петерс, они считали, что это известно всем. Если бы страна Офир находилась далеко, то в этом случае для удовлетворения любопытства читателей потребовались бы подробности. Африка была знакома древним, хотя они не имели представления об очертаниях континента или его внутренних районах. Может быть, Африка и Офир — это одно и то же? В доказательство своей теории он приводит анализ этимологии слова «Африка». По его мнению, оно происходит от корня «афер», который, скорее всего, имеет значение «красный» или «красная земля» — наиболее распространенный цвет почвы на Африканском континенте. Народы, живущие на этой территории, назывались «афри», а образованное от этого корня имя прилагательное звучало как «африканский».

За сто лет, прошедших после выхода в свет книги Петерса, археологи доказали, что Великий Зимбабве никак не связан с подвластным Соломону царством Израильским. Но даже с учетом этих обстоятельств теория Петерса выглядела вполне правдоподобной. Земля Офир могла располагаться в Африке, а золото могли доставлять Соломону из того региона Черного континента, который соседствовал с его царством, то есть из горных районов в центре Эфиопии.

После обеда я плавал на лодке у берега промывочного пруда. Старатели усердно трудились, поднимая лотки с породой со дна котлована. Между ними сновали дети, продавая жареные початки кукурузы, кубики сахара и вязаные шляпы.

Время от времени женщины и дети поднимались со дна котлована, где они рыли землю, и менялись местами с теми, кто промывал золото. Промывка золота — это очень тяжелая работа, но здесь, по крайней мере, можно было спастись от жары, стоя по колено в воде.

Мужчины-старатели гордились своей профессией и страстно желали, чтобы сыновья пошли по их стопам. Ной рассказал мне, что добыча золота считалась настоящей мужской работой.

Старатели издевались над крестьянами и начинали неудержимо хохотать при упоминании о служащих. Ценность работы определялась толщиной мозолей на руках.

Исключение составлял один Ной. У него было два сына, но одна лишь мысль, что они когда-нибудь войдут в шахту, вызывала у него дрожь.

— Они учатся, — рассказывал он. — Для меня единственный способ оплатить их образование — работать на прииске. Я молюсь, чтобы бог помог мне найти большой самородок. Как вы думаете, зачем я провожу столько времени в туннелях, рискуя жизнью?

— А где твоя семья?

— В Кебра-Менгисте. Я не разрешаю им приезжать сюда. Я не стыжусь своей работы, но не хочу, чтобы моя жена или мои мальчики видели, с какими людьми мне приходится жить.

В этот момент появился Дауи и объявил, что пора мне выступить перед людьми. Он распространил известие о моем выступлении через своих агентов и рассчитывает, что народу наберется много. Мы направились к плоскому участку земли к западу от главного котлована. Здесь молодежь иногда играла в футбол. Другие использовали площадку в качестве туалета, и она кишела крысами и пахла человеческими экскрементами.

Несмотря на вонь, здесь уже собрались несколько десятков старателей. Каждую минуту подходили все новые слушатели. Большинство знали, что в деревню приехал иностранец, но считали, что от меня нет никакой пользы. Вскоре их взгляды должны были измениться. Дауи представил меня как человека, способного разрешить все их проблемы, выдумав, что я представляю собой недостающее звено между ним и Америкой.

Самсон забеспокоился, увидев размеры толпы. Он опасался, что местный чиновник запретит собрание и арестует нас. Я уже участвовал в подобных сборищах в Индии и Африке, и меня беспокоила совсем другая опасность. На митинге, который устраивал в Нигерии фанатичный христианский проповедник из Германии, я видел, как десятки людей погибли в давке. Пастор объявил, что может исцелять больных. Он приказал сотням калек сжечь свои костыли и инвалидные коляски. После этого он объявил, что исцелил всех, и уехал в своем длинном «Мерседесе». Разумеется, никто не выздоровел. Толпа пришла в неистовство. Больнее всего было смотреть на инвалидов, которые лежали на земле, лишенные своих костылей и колясок и не имевших возможности добраться домой.

Дауи заверил меня, что никакой паники и давки не будет. Каждый из слушателей заплатил по 1 быру за входной билет или, по крайней мере, обещал заплатить позже. Впереди сидели дети; они возились в грязи, не очень понимая, зачем их уговаривали прийти. Позади стояли их родители и другие жители деревни. Всего набралось около пяти сотен человек. Проститутки, надевшие свои лучшие платья и пластмассовые туфли на высоких каблуках, расположились на земле рядом с детьми. Всех объединил интерес к теме моего выступления: «Как попасть в Америку».

Когда все успокоились и стало ясно, что никто больше не придет, Дауи представил меня. Он говорил на амхари, а Самсон переводил.

— Мистер приехал из далекой Америки, — объявил Дауи, — чтобы рассказать вам об этой чудесной стране и о том, как туда попасть.

После длинных приветствий я начал свою речь. Каждый раз, когда я произносил слово «Америка», из груди слушателей вырывался глубокий вздох.

— Америка — удивительная страна, — сказал я и остановился, ожидая, пока Дауи закончит переводить. — Иногда ее называют «свободной страной», потому что все в ней имеют равные права.

Один из молодых людей перебил меня — он хотел знать, что в Америке думают об эфиопах.

— Люди в Америке любят эфиопов, — заверил его я. — Мне приходилось встречать много эфиопов, которые хорошо зарабатывали, но они не боялись начинать с простой работы.

— Вроде добычи золота в яме? — послышался другой голос.

— Не совсем… скорее, это работа в ресторане. Очень важно много заниматься и выучить английский. Тот, у кого есть профессия, может заработать много денег.

Аудитория заволновалась. Ни у кого не было профессии.

— Расскажите им, как лучше попасть в Америку, — напомнил мне Дауи.

Я на мгновение задумался.

— Это большая страна, и попасть в нее можно разными путями. Некоторые пытаются проникнуть туда из Мексики, но с каждым годом сделать это становится труднее; другие прибывают морем. Но самый лучший способ — найти родственника или знакомого, который поручится за вас, или наняться на работу. Хороших специалистов они приглашают даже из-за моря.

Дауи силился перевести мои слова на язык амхари.

Одна из проституток хотела задать вопрос.

Она встала, выпятила грудь и спросила: «А мы нужны американским мужчинам?»

Я был несколько обескуражен этим вопросом, но не желал разочаровывать девушку и поэтому с энтузиазмом ответил:

— Да, я уверен в этом!

Я продолжил рассказ о жизни в Америке, предупредив, что она не похожа на ту, что показывают в кино, и что улицы там не вымощены золотом. Часть моих метафор неизбежно терялась при переводе.

В заключение я пошутил, что они могут столкнуть меня в одну из шахт и забрать паспорт. Это позволит одному из них без особого труда попасть в Америку. Старатели посмотрели на меня, а затем стали переглядываться. Затем они опустили глаза и нервно захихикали.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Завтрак с Иди Амином

НА следующее утро после выступления один из старателей пришел к хижине Ноя и преподнес мне подарок. Его звали Соломон. Я хотел спросить, откуда у него заметный шрам, проходивший от глаза до самого основания шеи, но Соломон, как будто прочитав мои мысли, прошептал, что это не мое дело. Он сказал, что ему очень понравилось мое выступление и что полученные сведения обязательно пригодятся ему, когда он приедет в Америку. Он слышал о городе, где дует сильный ветер, не прекращаясь ни на минуту, но не может вспомнить его названия.

— Чикаго? — предположил я. — Его называют «городом ветров».

Он широко улыбнулся.

— Ты действительно много знаешь об Америке.

— Нет никакой необходимости делать мне подарок, — отказывался я.

Но Соломон настаивал.

Подарок был завернут в свежие банановые листья, и над ними кружились мухи. Я с опаской развернул листья. Передо мной лежала пара окровавленных мертвых кроликов, уже тронутых трупным окоченением. Один взгляд на этих несчастных животных вызывал у меня приступ тошноты. От исходившего от них зловония к горлу подступал комок, и я попросил Ноя немедленно выбросить их. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего. Для него этот запах был подобен аромату свежих цветов. Он принялся рассказывать, что жареный кролик — это настоящая роскошь. Стоит мне лишь попробовать это блюдо, и я сразу же влюблюсь в него.

Он выбежал из дома и отнес кроликов одной из девушек по имени Таиту — так звали супругу Менилека II. Она сказала, что приготовит жаркое. Кролики считаются в Тигрее деликатесом.

Амхара, заявила девушка, понятия не имеют, как нужно их готовить. Таиту была так красива, что никто не смел смотреть ей в глаза — даже Ной, когда просил ее приготовить кроликов. У нее была нежная кожа цвета полированной бронзы и необыкновенно хрупкое тело, а голос мог соперничать с голосом сирены. Ной рассказал, что она была замужем, но сбежала из Тигрея после того, как ее застали в постели другого мужчины. Не в силах предстать перед мужем или своей семьей, она убежала на юг и в конечном итоге стала шлюхой.

Таиту приготовила кроликов и принесла блюдо, обильно политое соусом, мне на обед.

Я пригласил ее за стол и стал расспрашивать о ее родине, Тигрее.

— На севере, — сказала она, — живут такие гордые люди, что отец убивает дочь, если она опозорит семью. Если кто-нибудь потом спросит его о дочери, он сделает вид, что не помнит ее имени.

Таиту грызла косточку передними зубами.

Глаза ее ярко сияли, но мне было очень грустно.

— У всех есть мечты, — продолжала она. — Почти все мужчины хотят в Америку. Они не знают, что будут делать, когда окажутся там, и даже не знают, почему хотят уехать туда. Но они точно знают, — она посмотрела мне прямо в глаза, — что какой бы ни была Америка, она все равно лучше Бедакайсы.

— А ты о чем мечтаешь?

Она на секунду задумалась, перебирая свои косички.

— Я мечтаю уехать домой.

В ту ночь пошел первый настоящий дождь сезона муссонов. Ни один запах в мире не обладает такой силой, как запах влаги на красной африканской почве. Все дети выскочили из домов и принялись плясать в низвергающихся с неба потоках дождя, вопя и смеясь от радости. Мы с Самсоном надели рубашки, закатали штанины и пошлепали по воде по направлению к пруду. Завороженный силой природы, Самсон поднял лицо к небу; по его телу стекали потоки воды.

— Это мой бог разговаривает со мной! — крикнул он.

Я понял, что он прав.

К утру вся вода впиталась в землю. Отпечатки следов, ведущих к карьеру, были чуть глубже, грязь чуть гуще, а уровень пруда поднялся на несколько дюймов.

К тому времени, как мы добрались до Ноя, он уже два часа работал в шахте. Вместо того чтобы радоваться перемене погоды, он выглядел озабоченным.

— Еще одна смерть, — сообщил он.

— Опять обвал?

— Нет, другой несчастный случай.

Тело, покрытое тонким белым покрывалом с изящной каймой, лежало в нескольких метрах от шахт. Это был взрослый старатель, презираемый всеми человек По словам Ноя, он был известным вором, которого подозревали в том, что он шпионит на правительство. В отличие от гибели мальчика, его смерть оставила людей равнодушными. Большинство старателей даже не взглянули на труп, найденный ранним утром.

Ной подозвал меня и приподнял край покрывала. На лице трупа зияла ужасная рана — разрез от левого уха до основания шеи. Яремная вена была явно перерезана.

— Плохой несчастный случай, — прокомментировал Ной.

— Почему ты говоришь «несчастный случай»?

Человека явно убили. Это ровная рана от ножа.

Ной похлопал меня по плечу.

— Нет, это несчастный случай, — твердо сказал он. — Человек поскользнулся в дождь и повредил себе шею. Остальные собираются похоронить его прямо сейчас.

Два дня спустя мы услышали рев машины чиновника, пробивающейся в деревню через покрывшую дорогу грязь. Другой соглядатай, вне всякого сомнения, сообщил ему об убийстве. Второй дождь превратил дорогу в густой красно-коричневый бульон, но для старателей дождь был благом. Он размягчал грунт и облегчал промывку золота. Подача воды — это самая большая проблема для всех старателей. Во многих частях страны мелкие шахты закрываются в сухой сезон. Самсон сказал, что во время дождей самая главная опасность — это обвалы и затопление узких туннелей, где работают дети и самые смелые из мужчин.

Мы смотрели на медленно приближающийся автомобиль, и Ной сказал, чтобы я шел в хижину и ждал там, как в прошлый раз. Если в таких обстоятельствах в деревне обнаружат иностранца, это лишь осложнит дело. Я исполнил его просьбу, но затем стал смотреть в дырку в задней стене хижины. Мне были хорошо видны чиновник и его помощник, вылезавшие из машины.

Это была странная пара. У помощника был сломанный нос и маленькие, плотно прилегавшие к бритому черепу уши. Одет он был в грязную бежевую куртку с непропорционально большими лацканами. Сквозь дырку на плече просвечивала подкладка. На его начальнике красовалось клетчатое пальто, бордового цвета брюки и фетровая шляпа, но, несмотря на этот экстравагантный наряд, он выглядел внушительно. Очки в толстой оправе и невозмутимое, решительное лицо свидетельствовали о человеке, который любит докапываться до сути вещей. Туфли и штанины обоих мужчин были измазаны в грязи. Им явно пришлось толкать машину. Чиновник выглядел рассерженным.

В любой другой точке страны чиновник, какую бы мелкую должность он ни занимал, мог требовать уважения к себе. Но только не здесь.

Старатели были грубыми и самоуверенными. Они привыкли к опасности и, несмотря на то что занимались незаконным промыслом, зарабатывали в десять раз больше чиновников из Шакисо.

Никто не потрудился встретить машину, и представителям власти пришлось самим идти к котловану. Я ждал в соломенной хижине Ноя. Через несколько минут послышались крики и пронзительный свист. В хижину вбежал Самсон и сказал, что у нас неприятности. Он выглядел очень взволнованным и сказал, чтобы я собрал свои вещи.

— Это из-за убийства?

— Нет, — ответил Самсон. — Они даже не знают о нем, или им наплевать.

— Тогда в чем же дело?

— В вас.

Я скатал спальный мешок и вместе с одеждой запихнул в сумку, а Самсон аккуратно уложил свою драгоценную Библию в пластмассовый чемодан. Я заметил, что чемодан уже начал трескаться в местах крепления замков.

— Что нам делать? Нас заметят, если мы выйдем отсюда.

Не успел Самсон ответить, как дверь хижины распахнулась, и на пороге показались чиновник и его помощник. Они были явно довольны, что обнаружили иностранца. Позади них стоял Ной, пытавшийся отвлечь их внимание. Я понимал, что с этого момента все попытки договориться будут тщетными. Чиновник потребовал наши документы. Я вытащил фотокопию паспорта и протянул ему — еще много лет назад я усвоил, что никогда нельзя отдавать оригиналы документов.

Самсон порылся в своем чемодане и отдал чиновнику удостоверение личности. Вслед за этим последовал обмен репликами на амхари.

По мере того как спор становился жарче, мое беспокойство росло. В Индии несколько мятых банкнот, тайком сунутых в потную ладонь, решили бы дело. Но в Африке чиновники слишком горды, чтобы брать взятки, — эта черта вызывала бы восхищение, если бы арестовывали не меня, а кого-то другого.

Убийца остался безнаказанным, но нас с Самсоном запихнули на заднее сиденье чиновничьего автомобиля и увезли. Мы едва успели поблагодарить Ноя и попрощаться со старателями и девушками из Тигрея. Пока мы шлепали по грязи к машине, обычно разговорчивый Самсон не произнес ни слова. Чиновники тоже молчали, но я чувствовал, что они торжествуют.

Нас привезли в Шакисо и доставили в полицейский участок. Внутри нам приказали стать в угол. С полки был извлечен блокнот, чиновник облизнул чернильный карандаш, и допрос начался.

Ни чиновник, ни его помощник не владели английским, и переводить пришлось Самсону.

Я не знал, как нужно себя вести в подобных случаях, но в конце концов решил говорить правду, хотя знал, что мне придется нелегко — побудительные мотивы моих путешествий не всегда лежат на поверхности. Мы стояли в полицейском участке — мои ладони вспотели, а Самсон беспокойно хмурил брови, — и я пытался объясниться.

— Я приехал из Лондона ради поисков копей царя Соломона. Известно, что израильтяне, а до них древние египтяне, добывали золото в Эфиопии. Вот почему я здесь. В отличие от предшественников, я считал своим долгом посетить все золотые рудники, легальные и нелегальные.

Самсон пытался перевести мои слова на амхари. Чиновник не смотрел на меня — его взгляд был прикован к разлинованному блокноту — и лихорадочно записывал. Подождав, пока его карандаш остановится, я вновь заговорил.

— Мне совсем не нужно золото. Понимаете, я интересуюсь эфиопской историей.

Самсон умолк и с тревогой посмотрел на меня. Неужели я забыл, что на слово «история» наложено табу?

Чиновник отложил карандаш и принялся хрустеть пальцами — всеми суставами по очереди. Затем он посмотрел на меня, перевел взгляд на фотокопию паспорта и задал Самсону вопрос.

— Он хочет знать, на кого вы шпионите.

Я вздохнул. Затем вздохнул Самсон.

— Он требует отдать ему фотопленку.

К счастью, я научился одному полезному трюку от старого кинооператора и военного фотокорреспондента Мохаммеда Амина. Мо, как его все называли, был тем человеком, которому удалось снять телевизионный репортаж о голоде в Эфиопии в середине 80-х годов. Эти кадры всколыхнули общественное мнение, результатом чего стал грандиозный благотворительный концерт поп-звезд. Сталкиваясь с чиновниками, намеренными конфисковать пленку, Мо быстро вставлял в камеру чистую кассету и выдавал ее за отснятый фильм.

Перед тем как мы покинули хижину Ноя, я ухитрился сунуть отснятые фотопленки в грязные кроссовки, которые лежали на дне вещмешка. Теперь я вытащил пару пустых пленок и, чтобы усилить впечатление, стал разглагольствовать об их ценности.

Довольный чиновник потребовал, чтобы я отдал их. Театральным жестом я бросил пленки на стол. Чиновник передал кассеты помощнику, который тут же опечатал их. Несколько отрывистых команд — и нас увели. Самсон все еще пытался договориться и выглядел очень расстроенным. Я не решился сказать ему, что происшествие даже позабавило меня.

Нас отвели в камеру и заперли, хотя слово «камера» — это явное преувеличение. Пол представлял собой высохшую грязь, а стены были сделаны из редких деревянных планок. Крышей служило ржавое гофрированное железо, пропускавшее внутрь свежий воздух и протекавшее во время дождя. Широкая щель между полом и стенами была заполнена осколками стекла — вероятно, для того, чтобы заключенные не смогли просто лечь на живот и выползти наружу. В камере уже сидели пятеро мужчин; трое спали, двое играли в карты.

Самсон был безутешен. Он ничего не сказал, но мне стало ясно, что он проклинает день, когда встретил меня. Я превратился в его палача и уводил его все дальше и дальше от заветной цели — попасть в Америку. Я сказал Самсону, что за каждый день, проведенный в тюрьме, его жалованье удваивается, но он никак не отреагировал.

Он опустился на корточки и принялся в отчаянии грызть кулаки.

Примерно через час послышался звук поворачивающегося в замке ключа, и на пороге появился надзиратель. Он принес нам обед, состоящий из зил-зил тибс, тушеных полосок говядины.

Надзиратель сообщил, что если мы не наедимся, то можем попросить добавки, и что со всеми просьбами нужно обращаться к нему. Надзиратель никак не подходил для своей должности. Это был один из самых добрых и сострадательных людей, которого мне когда-либо приходилось встречать. Мы с Самсоном относились к нему с уважением, но остальные беззастенчиво пользовались его добротой. Они заставляли надзирателя стирать их одежду, приносить воду и штопать рубашки.

Я обратил внимание Самсона на доброту надзирателя.

— Конечно, — кивнул Самсон. — Ведь он из племени амхара.

Первые несколько часов в камере я пребывал в состоянии возбуждения. Мне никогда не приходилось сидеть в тюрьме, и я наслаждался новыми впечатлениями. Я заставил Самсона представить меня сокамерникам. Если мы подружимся, то уменьшится вероятность, что нам перережут горло ночью. Двое игроков в карты тоже оказались амхара, что повысило их статус в глазах Самсона. У одного из них были маленькие бегающие глазки. Он с гордостью сообщил, что избил свою жену палкой за то, что она сбежала с соседом.

Второй картежник сказал, что оказался в камере за кражу цыпленка. У него не было денег на более достойную жизнь, и он предпочитал сидеть в тюрьме.

Трое других заключенных проснулись лишь с наступлением сумерек и стали кричать надзирателю, чтобы он принес им поесть. Надзиратель послушно принес еды. Один из троих мужчин — позже я узнал, что это был старатель, которого обвиняли в убийстве проститутки, — пальцем провел на земляном полу черту и пристально посмотрел на меня. Если мы с Самсоном пересечем эту черту, сказал он, он свернет нам головы.

Надзиратель объявил, что, если кому-то нужно в туалет, он может сходить в ближайшие кусты. Пять заключенных вышли наружу без всякого сопровождения. Я удивился, почему они не убежали. Вернувшись в камеру через несколько минут, они, вероятно, почувствовали мое удивление — вид у них был сконфуженный. Тем временем надзиратель сообщил Самсону, что чиновник ушел домой и его не будет до полудня следующего дня.

В ту ночь я лежал на спине и вспоминал прежние приключения, когда я оказывался на волосок от гибели. Путешествие бессмысленно, если оно не испытывает тебя. Можно сидеть дома и читать о том, что случилось с другими людьми, но самому выпутываться из беды — совсем другое дело. Попадая в передрягу, я всегда вспоминаю Мохаммеда Амина. Он был настоящим специалистом по выходу из опасных положений в Африке, и особенно в Эфиопии.

Мо не только снимал репортажи, но и являлся владельцем небольшого издательства. Когда мне было двадцать лет и я не мог найти работу, Мо нанял меня писать книги. К тому времени он уже лишился одной руки — ее оторвало взрывом в Аддис-Абебе во время падения режима Менгисту. Во время совместных поездок по странам Азии и Африки Мо делился со мной своим опытом. Он научил меня брать с собой бензин в зоны военных действий — предпочтительно высокооктановый авиационный бензин, потому что большинство двигателей могут работать на нем, если отрегулировать зажигание. Он показал, как нужно прятать рулоны с 35-миллиметровой фотопленкой в каблук ботинка, а также рассказал, что с африканскими чиновниками нужно держаться уважительно и спокойно.

Мо Амин погиб при захвате самолета эфиопской авиакомпании на Коморских островах в ноябре 1996 года. Я хорошо запомнил это, потому что в тот же день умер мой отец. За неделю до гибели Мо мы встретились с ним в Найроби. Он попросил меня написать текст для книги о Саудовской Аравии. Мо знал, что я очень хочу побывать в этой стране. Но он, как всегда, поставил жесткие условия.

— Я плачу тебе тысячу фунтов.

Даже для Мо это была жалкая сумма, но он был прожженным коммерсантом, и его первое предложение никогда не бывало высоким.

— Мало, — ответил я.

— Хорошо, удвоим сумму.

По прошлому опыту я знал, что нужно интересоваться не только наличными, но и натуральной частью гонорара.

— А как насчет транспорта?

— Я дам тебе два клубных билета на рейсы «Эфиопских авиалиний» — всюду, куда они летают. (У Мо имелся неисчерпаемый источник билетов этой авиакомпании.)

— Что еще?

Он откинулся в кресле и на мгновение задумался. Биопротез руки лежал на крышке стола как трофей, как напоминание о его храбрости.

— Я сделаю тебе сомалийский паспорт.

— Вы уже сделали мне один — для предыдущего задания.

Мо прикусил губу.

— Это будет дипломатический сомалийский паспорт.

— Уже кое-что. Что еще?

— Отпуск на Сейшелах.

— И…

Мо провел рукой по седеющей козлиной бородке.

— Ладно, — холодно сказал он, — я организую тебе завтрак с Иди Амином.

Через неделю Мо погиб, и его безвременная смерть свела к нулю мои шансы на завтрак со знаменитым угандийским диктатором.

Надзиратель разбудил меня на рассвете, предложив чашку свежеобжаренного кофе. Он сказал, что если сахара слишком много, то можно сварить еще одну порцию. Все остальные узники спали — за исключением одного, которого остальные называли Уоссен. Самсон сказал, что он пил всю ночь. Спиртное приносил надзиратель — в качестве поощрения за примерное поведение.

Правый глаз Уоссена был молочно-белого цвета и гноился. На него все время садились мухи, но Уоссен даже не пытался отогнать их. Он был слишком стар, измучен и пьян.

Ночь выдалась не самой лучшей, но вполне сносной. Мои вещи были заперты в кабинете, но надзиратель дал нам немного сена, чтобы положить под голову. Он даже предложил постирать нашу одежду, хотя теперь, в сезон дождей, она будет сохнуть три дня. Я поблагодарил его и ответил, что мы надеемся, что к этому времени нас уже освободят. Тюремщик ответил, что на скорое освобождение особо рассчитывать не стоит.

Около одиннадцати часов чиновник приказал привести нас к нему. Он был одет в те же бордовые брюки, что и вчера, а туфли были тщательно начищены и ослепительно блестели. Чтобы разрядить обстановку, я поблагодарил его за то, что с нами хорошо обращались. Урок усвоен, сказал я, и мы готовы уехать.

Чиновник хлопнул рукой по столу и приказал мне молчать. Здесь он задает вопросы, а наша обязанность — отвечать. Но прежде чем продолжить допрос, он желает взглянуть на наши вещи.

Первым на стол лег тартановый чемодан Самсона, в котором лежали ярко-зеленые резиновые сапоги и костюм-тройка. Чиновник нахмурился.

— Теперь откройте свои сумки, — сказал он, обращаясь ко мне.

Большинство жителей Эфиопии берут в дорогу лишь предметы первой необходимости. Все предметы роскоши обычно являются подарками для родственников и друзей. Однако любому охраннику на любом африканском пропускном пункте хорошо известно, что иностранцы возят с собой много привлекательных вещей. Я в этом смысле не был исключением. Боясь оставить какую-нибудь ценную вещь или нужную книгу, я почти все возил с собой. Расстегнув замки вещмешка, я стал выкладывать на стол его разношерстное содержимое. Первым появился ком влажной и грязной одежды. Затем несколько книг по истории Эфиопии и золотодобыче. Чиновник рылся в растущей куче предметов, надеясь найти свидетельства моей подрывной деятельности, и лицо его постепенно мрачнело. Он явно считал меня шпионом и начинал беспокоиться. Однако на дне вещмешка лежало нечто такое, что могло подтвердить его подозрения.

В Лондоне я приобрел дорогой современный металлодетектор. До сих пор я даже не показывал его Самсону. Прибор — он назывался «Золотой жук II» — был похож на те штучки, которые брал на задание Джеймс Бонд. Я планировал испытать детектор на прииске, но не успел.

Я промямлил, что в первом мешке ничего не осталось, и стал доставать вещи из второго. Чиновник понимал, что я лгу. Он запустил руку в вещмешок и победоносно извлек оттуда различные части детектора. Затем он разложил их на столе и приказал мне собрать прибор. В процессе сборки я попытался объяснить, зачем мне понадобился детектор, но чиновник не слушал. Он разоблачил иностранного шпиона и теперь явно предвкушал повышение по службе. Самсон смотрел на меня во все глаза, злясь из-за того, что я скрыл от него существование прибора.

Чиновник взял телефон и некоторое время что-то отрывисто говорил в трубку. Я не понимал, что он говорит, но суть была ясна и так. Он сообщал начальнику, что схвачены два шпиона.

Один из них, коварный иностранец, пойман с поличным — незаконным прибором. Второй шпион, местный из племени амхара, является обладателем подозрительного костюма-тройки.

Поговорив по телефону, чиновник разгладил ладонью рубашку на груди, сжал пальцы в кулак и что-то произнес на амхари. Самсона увели. Руки его дрожали, он был весь мокрый от пота и не смел поднять на меня взгляд. Затем меня препроводили назад в камеру. Самсона в ней не было.

Я сел на пол у дальней стены, подальше от остальных. Возбуждение, вызванное необычным приключением, постепенно проходило. Надзиратель жестикулировал и показывал на рот, спрашивая, принести ли мне обед. Нет, сказал я по-английски и покачал головой, теперь не время для еды.

Я вновь стал размышлять, как выпутаться из этой ситуации. Наверное, мы могли бы убежать, но у властей осталось удостоверение личности Самсона, и они объявили бы моего помощника в розыск. Это было бы нечестно по отношению к Самсону. Мо Амин всегда учил меня сохранять хладнокровие в трудных ситуациях. Спокойствие, любил повторять он, позволяет выиграть время. Он был глубоко убежден, что события должны развиваться своим чередом. Решение придет само — нужно только ждать. Но пребывание в тюремной камере — это пустая трата времени.

У меня еще куча дел. Я должен найти копи царя Соломона.

Затем мне вспомнился совет одной знакомой. Когда у тебя неприятности, говорила она, лучшее средство — это неожиданность. Закаленный борец с апартеидом, она однажды оказалась в центре озверевшей толпы на улице Йоханнесбурга. Разгоряченные люди окружили ее машину и принялись раскачивать. Времени на раздумье не оставалось. Еще минута, и ее разорвут на части. Поэтому моя знакомая не кричала и не показывала своего страха — она принялась целовать линчевателей. Те в ужасе разбежались.

Самсон вернулся в камеру через несколько часов. Его привел незнакомый человек. Он представился как руководитель этого района и задал мне несколько вопросов по-английски. Что я делаю в Эфиопии? Зачем мне такое сложное оборудование? Что я видел на приисках? Не шпион ли я?

Я, как и раньше, отвечал правду. Мы с Самсоном ищем копи царя Соломона. Нас интересует не золото, а его культурно-исторический аспект.

Мужчина потер глаза, а затем улыбнулся.

— Вы из Америки? — спросил он.

— Нет, из Англии.

— Я хочу уехать в Америку, — сказал он. — Вы можете мне что-нибудь посоветовать?

Поначалу я осторожничал, подозревая, что это какой-то трюк, чтобы выудить из меня информацию, но затем понял, что этот человек проявляет искренний интерес. Тогда я написал на листе бумаги несколько рекомендаций. Начальник поблагодарил меня и спросил, чем он может мне помочь.

— Вы можете открыть вот это, — я указал на дверь камеры.

Он без промедления щелкнул пальцами.

Дверь распахнулась. Чиновник, который ходил взад-вперед по коридору, нахмурился, когда мы поравнялись с ним. Самсону вернули удостоверение личности, а наши вещи погрузили в автомобиль начальника. Он настоял, чтобы его водитель отвез нас в Кебра-Менгист.

Надежда попасть на легальные золотые рудники в соседнем поселке Лега-Демби была невелика, но Самсон настоял, чтобы я подкрепил свое письмо в золотодобывающую компанию телефонным звонком. К моему глубочайшему удивлению, меня без промедления соединили с управляющим «Мидроком». В конце нашей беседы он пригласил меня посетить рудники и даже остановиться в штаб-квартире «Мидрока», расположенной в нескольких милях от Кебра-Менгиста.

На пропускном пункте у ворот нас попросили предъявить документы. Один из вооруженных охранников продиктовал по рации наши имена и выслушал заглушаемый треском помех ответ. Затем шлагбаум медленно поднялся, и охранники, вытянувшись в струнку, отдали нам честь.

В пикапе, который привез нас из Кебра-Менгиста, мы въехали на обширную территорию поселка. Лишь несколько часов назад мы с Самсоном были заперты в одной камере с преступниками.

Теперь же все чудесным образом изменилось — нам улыбнулась удача.

Лега-Демби был построен с размахом. От ворот пропускного пункта до копей было не меньше двух миль. Забор, огораживающий территорию предприятия, венчала колючая проволока, а вдоль него располагались сторожевые вышки, на которых дежурили вооруженные «Калашниковыми» солдаты. Впоследствии нам сказали, что специальное военизированное подразделение прочесывает территорию в поисках незваных гостей.

Извилистая дорога сначала спускалась в долину, а затем начинался крутой подъем. Мы проехали мимо огромных прудов, где промывались отходы обогащения руды; поднявшись в гору, мы увидели всю фабрику. Здесь были склады, энергоблоки, мастерские и геологические лаборатории. Повсюду сновали разнообразные машины и механизмы, среди которых выделялись огромные дробилки и самосвалы «Катерпиллер».

Крепкий мужчина в костюме цвета хаки и темных очках вышел из офиса нам навстречу.

Его звали Уэйн, и он был австралийцем. Он сказал, что не может припомнить, когда последний раз видел посетителей в Лега-Демби. Я сообщил ему, что ищу копи царя Соломона, и стал расспрашивать о золоте.

— Вы выбрали самое подходящее место, чтобы познакомиться с добычей золота, — сказал Уэйн. — Но мы делаем это не так, как рабы царя Соломона. Мы используем нитрат аммония. — Он выдержал паузу. — Не думаю, что у царя Соломона было нечто подобное.

Сопровождая нас к копям, Уэйн признался, что тот, кто занимается добычей золота, не может слишком сильно любить блестящий металл.

В противном случае тебя одолевает жадность, а жадность заставляет делать ошибки.

Через пять минут мы стояли у кромки огромного котлована. Внизу находился гигантский рудник — такой большой, что я невольно содрогнулся. Одновременно нагружались породой десятки самосвалов. По окончании погрузки они по глубокой грязи прокладывали себе дорогу к дробилкам. Я удивился, заметив, что некоторыми машинами управляют женщины. «Мидрок» гарантировал равные права представителям обоих полов.

На одном склоне кратера группа мужчин в желтых защитных касках деловито разгружала какие-то ящики; их охранял солдат с АК-47.

— Это нитрат аммония, — объяснил Уэйн. — Он может стереть эту гору в порошок, но обычно используется как удобрение.

— А как насчет слитков золота?

— Я покажу вам.

Уэйн повел нас в цех, где разливали расплавленное золото. Миновав строгую систему охраны, мы оказались в просторном помещении со стенами из беленых шлакобетонных блоков, цементным полом и крышей из упрочненного стекла. За нашими передвижениями наблюдала пара камер системы безопасности. В дальнем конце цеха оператор следил за режимом работы электропечи. Сквозь закрывавший его лицо щиток я видел струйки пота, стекавшие по его лбу Он выглядел взволнованным, но старался продемонстрировать свой профессионализм. На расстоянии двадцати шагов я почувствовал исходящий от печи жар. Казалось, что установленная на дальней стене вытяжка обдувает нас горячим воздухом.

Это было похоже на суховей, который дует в Сахаре в июне месяце. Уэйн сказал, что будет еще жарче; он не ошибся. Мы надели защитные серебристые костюмы, похожие на скафандры астронавтов, маски и перчатки. Затем мы сгрудились около печи; наши тела истекали потом внутри серебристых костюмов. Печь по форме напоминала огромный бочонок. Сверху располагалась система рукояток. Из печи выходил огнедышащий поток, похожий на вулканическую лаву. Затем «лава» сменилась расплавленным золотом. Уэйн объяснил, что первым выходит шлак, а вслед за ним появляется золото.

Через пять минут слитки уже лежали на бетонном полу — чушки выбивали, как буханки хлеба из формы для выпечки. Фабрика в Лега-Демби считалась не очень крупной; в год она производила примерно триста пятьдесят брусков золота. Один слиток весил около 10 килограммов и стоил приблизительно 80 тысяч долларов. Запасы золота в Эфиопии позволяли добывать гораздо больше этого драгоценного металла — требовались лишь иностранные инвесторы. Я стал размышлять о роли золота и о том, не может ли оно стать ключом к возрождению эфиопской экономики. Пока я пребывал в задумчивости, черные слитки обрабатывались молотком. Шлак отлетел, и я впервые увидел блеск чистейшего золота.

Следующим утром мы с Самсоном прятались от дождя, ожидая рейсовый автобус в Аддис-Абебу. Напротив нас на табуретке сгорбился пожилой человек. Он был одет в тесные, порванные на коленях брюки и лопнувшую по шву рубашку. По его телу часто пробегала дрожь, руки и ноги подергивались. Самсон сказал, что у этого человека прозвище «Старик», потому что он никогда не был молодым, даже в юности. Он любил бить мальчишек длинным хлыстом из кожи, а дети подкрадывались к нему сзади и кусали его. Но теперь зрение у него ослабло, рука утратила былую твердость. Подобно старому бульдогу, потерявшему зубы, Старик представлял собой жалкое зрелище.

Через четыре часа подъехал автобус, и мы заняли места в салоне. Когда мы ехали по улицам города, я заметил высокого атлетически сложенного мужчину, который бежал рядом с автобусом и выкрикивал женское имя. Он снял обувь, чтобы бежать быстрее.

— Кто он такой?

Самсон переадресовал мой вопрос одному из пассажиров.

— Его жена убегает с другим мужчиной.

У водителя автобуса были серьезные проблемы с мочевым пузырем, и он каждые несколько минут вынужден был останавливаться и бежать в придорожные кусты. Его болезнь, а также низкая скорость автобуса делали это средство передвижения самым неподходящим для бегства. Неверная жена, скорее всего, кляла себя за то, что села в эту колымагу. На третьей остановке муж догнал автобус и за волосы вытащил из него сбежавшую супругу.

Вечером в Аддис-Абебе мы решили отпраздновать благополучное возвращение в отеле «Шератон». Отель также принадлежал мистеру Амауди, и ходили слухи, что владелец потратил на строительство 100 миллионов долларов. В нем жили иностранные специалисты — расходы оплачивали фирмы, а сами они получали огромные, не облагаемые налогом жалованья. Похоже, что особой популярностью у них пользовался французский ресторан, в котором можно было отведать омара «термидор», шотландскую копченую форель и паштет из гусиной печенки, доставленный прямо из Парижа. Эфиопов в ресторанах и барах отеля было очень мало, но юные парочки любили гулять по роскошным холлам отеля или, держась за руки, бродить по саду.

В буфете Самсон положил целую гору еды в суповую тарелку. Он впервые был в «Шератоне» и, несмотря на то что съел огромное количество мяса, заявил, что ничего особенного в этой еде нет. Он вообще мало говорил после нашего освобождения из тюрьмы, хотя считал, что произошло это потому, что бог услышал его молитвы. Мы оставались друзьями, но я чувствовал, что он утратил веру в меня.

Побывав на нелегальном прииске, я получил представление, как добывали золото во времена царя Соломона. Но мне не давала покоя мысль о заброшенных шахтах Фрэнка Хейтера у подножия горы Туллу-Валлель на западе Эфиопии.

Кроме того, мне предстояло еще исследовать пять мест на карте, куда легли мои камешки — там мог скрываться ответ на загадку копей царя Соломона.

За десертом я заговорил о продолжении поисков. Самсон отложил ложку, прикрыл глаза ладонями и вздохнул.

— Мы уже побывали на нелегальных золотых копях, — сказал он.

— Они похожи на те, которые могли быть в эпоху царя Соломона, но это новая жила, — объяснил я. — Офир должен располагаться где-то на западе.

— Откуда вы знаете?

— Нам осталось побывать еще в пяти местах. — Я уклонился от ответа. — Разве мы можем сейчас все бросить? Мы еще не побывали на шахте Фрэнка Хейтера.

— Мы? — переспросил Самсон, глядя на меня сквозь растопыренные пальцы.

Самсона удалось уговорить поехать со мной только после того, как я пообещал взять напрокат машину. В местных автобусах, заявил Самсон, слишком жесткие сиденья, а ездят они слишком медленно. Средства мои были ограничены, а полноприводной внедорожник стоил очень дорого. Но Самсон заверил меня, что с его связями мы заключим выгодную сделку. Следующим утром он отправился на поиски машины, а я поехал на встречу с торговцем золотом в городской район Меркато. Служащий, убиравший туалеты в отеле «Гион», оставил на моей кровати его визитную карточку. Торговца звали Абдул Маджид, что в переводе с арабского означает «слуга Всевышнего», а его лавка называлась «Золото Соломона».

Добравшись до улицы, где располагались золотых дел мастера, я обнаружил целую вереницу ювелирных магазинов. Рядом над примитивными печами с тиглями сидели на корточках какие-то люди. Все это напомнило мне об индийских гамелавала, которые покупали у ювелиров пыль, сметенную с пола мастерской. В одной лишь Калькутте этим промыслом занимались сто тысяч мужчин, женщин и детей. Они извлекали крупицы золота из грязи.

Когда я вошел в лавку Абдул Маджида, хозяин встал, дунул на свою ладонь и протянул мне ее для приветствия. У него были коронки на зубах, раздувающиеся ноздри, а голову венчала маленькая шапочка, украшенная золотым шитьем. При разговоре он наклонялся вперед, так что его рот оказывался в нескольких сантиметрах от моего лица. У Абдул Маджида отвратительно пахло изо рта.

Я с самого начала заявил, что ничего не собираюсь покупать, и принялся расспрашивать торговца, что он знает о копях царя Соломона.

Абдул Маджид усадил меня и подал стакан жидкого чая.

— Сначала освежимся, — сказал он, — а потом побеседуем.

Несколько минут мы молча сидели, погруженные в свои мысли и прихлебывая чай. У задней стены стояли несколько прочных витрин из красного дерева. Их полки были обиты зеленым бархатом, который за много лет выгорел на солнце. У соседней стены располагались изящные напольные часы, изготовленные в Гамбурге. Напротив висел календарь с фотографией Эмпайр Стейт Билдинг, открытый на апреле 1993 года.

В том, что касается времени, Эфиопия живет по своим законам, как бы в параллельном нашему мире. Здесь пользуются не григорианским календарем, как на Западе, а юлианским, который отстает от нашего на семь лет и восемь месяцев. Год в Эфиопии состоит из двенадцати месяцев по тридцать дней и одного месяца, в котором всего пять дней. Каждый год тысячи непроданных западных календарей доставляются в Аддис-Абебу, где они хранятся в течение семи лет, а затем продаются людям вроде Абдул Маджида.

Хозяин лавки налил мне вторую чашку чая, и мы продолжали молча сидеть друг напротив друга. Затем, когда чай закончился, Абдул Маджид заговорил.

— Золото, — задумчиво произнес он. — Я могу о нем рассказывать всю жизнь, и это будет только начало.

— А что вы можете посоветовать тому, кто разыскивает копи царя Соломона?

— Чтобы получить ответ, — сказал Абдул Маджид, наклоняясь ко мне, — нужно думать не только о царе Соломоне. Необходимо принять во внимание древние торговые пути, политику и причины, которые лежали в основе потребности Соломона в золоте.

— Грандиозный храм, — ответил я, поспешно отстраняясь. — Я был на горе Мориа, где он якобы стоял.

— Это только начало, а что вы думаете о Стране Богов?

Я не понимал, что он имеет в виду.

— Я говорю о египетской стране Пунт, — пояснил торговец.

Затем он лизнул свой палец и поднял его вверх.

— Ключом к загадке копей царя Соломона, — сказал Абдул Маджид, — служит загадка Пунта — места, откуда египтяне получали золото.

— Вы думаете, Офир и Пунт — это одно и то же?

Хозяин лавки проигнорировал мой вопрос.

— После царя Соломона Израильское царство перестало существовать, и все записи были утеряны. Вы не найдете никаких свидетельств ни эпохи царя Соломона, ни последующих веков.

Нужно идти назад, а не вперед… назад к египтянам.

Абдул Маджид встал, чтобы обслужить покупателя, а затем вернулся к прерванному разговору.

— Что вам известно о царице Хатшепсут?

Я пожал плечами.

— В западной части Фив есть храм, который называется Дейр эль-Бахри. Его южная стена исписана иероглифами, которые я видел собственными глазами! Надпись рассказывает о возвращении из Пунта флота царицы Хатшепсут. Это путешествие состоялось незадолго до царствования Соломона!

Он снова приблизил свое лицо ко мне; глаза его возбужденно блестели. Я едва сдерживал себя, чтобы не отстраниться.

— Большинство специалистов считают, что Пунт находится в Сомали. Но теперь ученые изменили свое мнение. Они говорят, что Пунт был здесь, в Эфиопии.

— И когда же египтяне начали плавать в Пунт?

Хозяин лавки заглянул мне в глаза. Я понял, что он много лет ждал посетителя, который разделит его интерес к Пунту. Теперь, когда такой человек наконец появился, он был готов продемонстрировать свою осведомленность.

— Самое первое упоминание о Пунте относится к эпохе Пятой династии, — сказал он, — когда фараон Сахура отправил флот на юг, вдоль побережья Красного моря. Они вернулись с триумфом, нагруженные миррой, слоновой костью, эбеновым деревом, янтарем и золотом Пунта.

— Значит, Офир и Пунт как-то связаны.

— Возможно, это одно и то же, — прошептал Абдул Маджид. — Как бы то ни было, а израильтяне научились обрабатывать металлы у египтян.

Вы должны помнить, что, прежде чем попасть на Землю обетованную, они находились в рабстве в Египте.

— Так вы считаете, что копи царя Соломона — это копи египетских фараонов?

— Поставьте себя на место Соломона, — сказал торговец. — Вам требуется огромное количество золота, и вы знаете, что соседи получают его из копей, которые расположены не очень далеко. Разумеется, вы пошлете флот в это место, а не станете затевать опасные экспедиции к новым месторождениям.

Теория хозяина ювелирной лавки выглядела вполне логичной. Но прежде чем я успел обдумать его слова, он шагнул к одной из витрин и достал пару сережек. Каждая из них представляла собой диск из восьмидесятикаратного золота диаметром около полутора дюймов. Я подумал, что Абдул Маджид начнет расхваливать товар, но он ничего не собирался мне продавать.

— Взгляните на них. Такие носят на всей территории Эфиопии, но вы не найдете их ни в одной стране мира, кроме Египта. Точно такие же украшения выставлены в Каирском музее.

Абдул Маджид вновь дунул на свою ладонь и протянул ее мне для рукопожатия. Он получил удовольствие от беседы со мной — в нынешние времена он даже не осмеливается думать о славном прошлом.

— Теперь не то, что прежде, — сказал он, снова наклоняясь ко мне. — Эфиопы гордились своими традициями. Они ходили с поднятой головой и уважали себя. Теперь у всех на уме только одно — уехать в Америку.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Джип императора

Франко не мог припомнить того времени, когда он не жил в Аддис-Абебе. Он пережил тяжелые времена, а затем еще более тяжелые. Он видел полыхающую пожарами столицу и канавы, наполненные кровью молодых людей. Три поколения его семьи жили и умерли в Эфиопии, и он не собирался уезжать из страны. Когда у него были деньги, он обедал в шикарном итальянском ресторане «Кастелли», где любили собираться сотрудники благотворительных организаций. В скудные времена он сидел на крыльце своей полуразваливавшейся лавки и пил пиво «Бедели» из бутылки. За пятьдесят лет жаркое солнце изрезало лицо Франко морщинами. По ним можно было определить его возраст, как по годовым кольцам определяют возраст дерева.

Большая часть семейных ценностей Франко рано или поздно попадали в его лавку. Он продал свадебное платье матери, цилиндр отца, десятки безделушек и даже вставную челюсть бабушки. Я протискивался между полок, восхищаясь разложенными на них товарами, но Франко было все равно, куплю я что-нибудь или нет.

В этом отношении он был похож на Абдул Маджида, с которым он дружил сорок лет и лавка которого располагалась напротив, на другой стороне улицы.

На Западе уже давно исчезли магазинчики старых вещей, где можно было найти что-нибудь стоящее. Сегодня люди ничего не выбрасывают, опасаясь, что вместе с хламом избавятся от чего-то ценного. Но вещи в лавке Франко рассказывали о недавнем прошлом Эфиопии. Здесь были фотографии молодого Хайле Селассие в императорских одеждах, фашистские медали и кольца, сделанные из итальянских монет. На вешалке висела пара изъеденных молью мундиров в комплекте с тропическими шлемами и связкой мятых шелковых галстуков. На полках валялись десятки молитвенников на языке геэз, Библий, свитков из монастырей, серебряных крестов и подголовников из черного дерева. Задняя стена была увешана украшенными перьями масками и глиняными дисками для нижней губы племени мурси с реки Омо. Рядом с ними, в тени потрепанного чучела льва, висела дюжина щитов из крокодиловой кожи, дротиков и амулетов.

— Отличный товар, — сказал Франко, заглядывая мне через плечо. — Больше вы его нигде не увидите. Все из племени данакилов.

Он поднес к моему носу чашу, наполненную чем-то, что напоминало грязные фисташковые орехи в скорлупе.

— Как вы думаете, что это?

— Понятия не имею.

Франко откинулся назад и рассмеялся.

— Яички.

Вернувшись в отель «Гион», я поблагодарил уборщика, который направил меня в лавку Абдул Маджида, и показал ему чашу с яичками, чем сразил его наповал. Позже выяснилось, что это подделка, и я здорово расстроился. Уборщик показал мне трех бизнесменов из Шанхая, которые сидели в фойе отеля. Они курили дешевые сигары и смеялись. Утерев лицо тряпкой, уборщик сказал, что они хотели побеседовать со мной.

Это цементные бароны, и они хотели бы пробиться на европейский строительный рынок.

Шанхайский цемент, шепотом сообщил мне уборщик, считается лучшим в мире. Мудрый человек, купивший талисманы данакилов и другие редкости, сказал уборщик, не может не видеть открывающиеся перед ним возможности.

Я объяснил, что у меня нет времени на цементных баронов. Мне предстоит еще много работы. Поиск копей царя Соломона далек от завершения.

За чашкой густого, как смола, кофе я обдумывал совет ювелира. Он был прав: лучший способ добраться до тайны Офира и копей царя Соломона — это начать не с христианских времен, а с древних египтян.

Ключом к разгадке действительно была царица Хатшепсут. Как рассказывал Абдул Маджид, примерно в 1500 году до нашей эры, за пятьсот с лишним лет до Соломона, царица снарядила пять больших судов и отправила их в Пунт. Надпись на барельефах в Дейр эль-Бахри свидетельствует, что вернувшиеся суда были наполнены:

«… весьма тяжело чудесами страны Пунта, всяким благовонным деревом Божественной Страны, грудами миртовой смолы и свежих миртовых деревьев, черным деревом и чистой слоновой костью, зеленым золотом из Эму, кинамоновым деревом, ладаном, притираниями для глаз, павианами, мартышками, собаками, шкурами южных пантер, туземцами и их детьми. Ничего подобного не привозилось ни одному царю, когда-либо жившему на севере».

На барельефах в Дейр эль-Бахри действительно изображены корабли царицы Хатшепсут, нагруженные экзотическими товарами. Египетские правители не в первый раз отправляли экспедицию в Пунт, но эта была самой масштабной и успешной. Вероятно, именно поэтому Хатшепсут решила увековечить память о путешествии с помощью такого пышного фриза.

Барельефы, на которых сохранились остатки оригинальной краски, позволяют получить представление о Пунте. Мы видим напоминающие улья хижины, похожие на те, что до сих пор строятся в некоторых районах Эфиопии, а рядом с ними фигуры людей с явно негроидными чертами лица — возможно, из племени оромо или тигрей.

Ученые указывают и на другие общие черты современной Эфиопии и Древнего Египта. Тростниковые лодки, которыми пользовались в эпоху фараонов, до сих пор бороздят воды озера Тана, а эфиопский музыкальный инструмент систра скорее всего имеет египетское происхождение.

Ладан и в наше время высоко ценится в Эфиопии — как и в Древнем Египте. Другие специалисты выдвигали гипотезу об этимологической связи двух культур. Знаменитый охотник за Ковчегом Завета Грэм Хэнкок рассказывал о том, что в древности египтяне торговали карликами, которые были нужны для «танцев перед богами».

Египетское слово «динк», или карлик, присутствует в эфиопских языках как семитской, так и хамитской группы.

Во времена великого путешествия, предпринятого по приказу царицы Хатшепсут, народ Израиля еще не освободился от египетского рабства, но они могли слышать о таинственной земле Пунт и о пышной церемонии встречи флота Хатшепсут после его возвращения в Фивы. Эта экспедиция могла остаться в преданиях еврейского народа, указав царю Соломону на источник золота, необходимого для сооружения храма.

Я чувствовал, что дело движется, но понимал, что только поездки по стране дадут мне надежду обнаружить ключи к разгадке, которые — я был в этом уверен — лежат в удаленных от побережья районах Эфиопии. Я ни на минуту не забывал о Фрэнке Хейтере и его легендарных шахтах, но сначала мне хотелось поехать на север.

Пока мы были на приисках, Самсон оставил такси на попечение своего младшего брата Мозеса.

Старенькая «Лада» — ей исполнился двадцать один год, а ее аренда обходилась в 50 быр в день — была гордостью и любимой игрушкой Самсона. Он постоянно полировал ее тряпочкой, а каждое утро чистил сиденья, протирал стекла и проверял двигатель. Самсон говорил, что, если он не уважает машину, значит, он не уважает свою профессию, и изо всех сил старался объяснить это своему брату. Но Мозесу больше нравилось гулять с девушками, чем зарабатывать на жизнь трудом таксиста.

На следующее утро после нашего возвращения из Кебра-Менгиста Самсон пробрался в отель «Гион». От его обычной бравады не осталось и следа, а в речи отсутствовал уже ставший привычным религиозный подтекст. Я спросил, в чем дело.

— Дьявол оседлал меня, — мрачно ответил Самсон и постучал пальцем по ключице. — Вот он сидит. Разве вы не видите?

— Что случилось?

Первая проблема заключалась в том, что Мозес разбил такси. Пока машина в ремонте, они не заработают ни гроша, а за аренду все равно придется платить, не говоря уже о счете из автомастерской. Кроме того, пришлось вызвать полицию, потому что при аварии серьезно пострадал пассажир такси. Кто знает, какие еще счета придется оплачивать? Но это только начало. Прошлой ночью, когда мы только вернулись в Аддис-Абебу, Самсон вышел, чтобы купить еду, и за те несколько минут, пока он отсутствовал, Мозес умудрился спалить однокомнатную хижину, которую он делил с братом. Все их вещи сгорели. Удивительно, как остался жив Мозес.

— Он поставил свечу на мой радиоприемник, — рассказывал Самсон, — а потом заснул.

Свеча упала, и от нее загорелся сначала матрас, потом кровать, потом мои книги. Я вернулся с полными сумками еды, а наш дом горит!

Самсон старался держаться прямо и прятал ожоги на руках, но в его глазах стояли слезы.

— Я никогда его не прощу, — сказал он. — Там были ценные вещи, которые нельзя ничем заменить. Понимаете, в огне сгорела моя Библия.

Мы сели в такси и поехали посмотреть на пепелище.

Хижина Самсона находилась в огороженном поселке на окраине Аддис-Абебы. Когда мы приблизились к сгоревшему дому, я сначала почувствовал запах горелой пластмассы, а затем увидел кучку обугленного скарба. Рядом на табуретке сидел Мозес и печально перебирал остатки вещей. Самсон с ненавистью посмотрел на него и пошел к тому месту, где стоял дом. Это было прямоугольное глиняное строение размером с большой пикап. Самсон снимал домик у вдовы — она жила напротив вместе с семью своими собаками — за 120 быр, или 10 фунтов в месяц. По эфиопским меркам цены на жилье в столице были неимоверно высоки. Вдова сочувствовала беде братьев, но ей нужны были деньги на восстановление дома. А Самсон с братом лишились крыши над головой.

Днем я купил несколько вещей и вручил их Самсону вместе с пачкой купюр небольшого достоинства. Самсон был умен, трудолюбив и стремился получить образование, но, подобно большинству эфиопов, ходил по лезвию ножа. Беда всегда была рядом, а подобная катастрофа могла запросто погубить его.

Несмотря на все свои беды, Самсон умудрился найти машину для следующего этапа наших поисков. Именно такое транспортное средство нам требовалось — «Тойота Лэндкрузер» с кондиционером, шинами для бездорожья, кондиционером, дополнительным бензобаком и опытным водителем. Когда я поинтересовался ценой, Самсон сказал, что нужно торговаться, и мы отправились посмотреть на машину и поговорить с владельцем.

Не припомню, когда мне в последний раз приходилось видеть такой великолепный автомобиль. Именно о таком я мечтал — на кузове ни пятнышка, покрышки почти новые, на сиденьях приятная лиловая обивка. У меня перехватило дыхание.

Рядом с автомобилем стоял человек, которого мы приняли за водителя. Я поинтересовался ценой. Самсон перевел мой вопрос.

— Сколько? — переспросил я.

Самсон покачал головой.

— Я ошибся, — ответил он. — Это не та машина. Она принадлежит французскому послу. Это его шофер.

— А где же наша машина?

Самсон показал на второй автомобиль, который был припаркован под углом к первому.

У меня вытянулось лицо. Гораздо более ранняя модель «Лэндкрузера», исколесившая немало эфиопских дорог. Она выглядела так, как будто кто-то схватил молоток и старательно обработал им каждый дюйм ее кузова цвета «белая ночь». Покрышки были совсем лысыми, а задние двери заварены. Я заглянул внутрь через разбитое лобовое стекло. На заднем сиденье спал человек.

— Должно быть, это водитель, — предположил Самсон.

Мне всегда не везло с прокатом транспортных средств. В последний раз я нанял дырявую посудину, на которой поднимался вверх по течению Амазонки. Она выглядела как «Африканская царица» перед своим последним рейсом. Мое путешествие по Амазонке изобиловало разнообразными происшествиями, многие из которых были вызваны плачевным состоянием судна. С командой тоже возникли проблемы. На этот раз я решил тщательно проверить и машину, и водителя.

Я хлопнул в ладоши, чтобы разбудить водителя, но он даже не пошевелился. Тогда я просунул руку в открытое боковое окно и дернул спящего человека за большой палец ноги. Он испуганно сел и уставился в окно. Глаза его были налиты кровью, по подбородку стекала струйка слюны.

— Как его зовут?

— Бахру.

— Откуда он родом?

— Он сомалиец, — поморщившись, сообщил Самсон.

Я сказал, что нам нужна машина. Водитель вылез, изо всех сил стараясь вытянуться в струнку, но его взгляд не отрывался от моих ног.

Нас не должен вводить в заблуждение внешний вид автомобиля, заявил он. Под этими вмятинами скрывается стальное шасси. Обыщите хоть всю Аддис-Абебу, но вы не найдете такого прочного автомобиля. Затем Бахру понизил голос.

— Это очень ценный джип, — прошептал он. — Однажды эта машина ехала впереди императорского кортежа Хайле Селассие.

Мы торговались около часа и остановились на сумме, в два раза превышающей мое первоначальное предложение. Бахру согласился не пить за рулем, бесплатно обслуживать машину и сам находить себе место для ночлега. Я подчеркнул, что не намерен оплачивать его питание. Все это выглядело ужасным скопидомством, но я на горьком опыте убедился, что лучше обещать как можно меньше, а затем щедро вознаграждать за усердный труд. В конце разговора я перечислил ремонтные работы, которые должны быть выполнены до отъезда из Аддис-Абебы.

Бахру сообщил, что «императорский» джип будет в нашем распоряжении только через два дня. Ему нужно уладить ссору между его семьей и соседями, и он не уедет из города, пока все не закончится. Самсон пробормотал, что не стоило вообще связываться с сомалийцем, но я пропустил его слова мимо ушей.

— А двух дней достаточно, чтобы уладить спор? — спросил я.

Бахру закатил налитые кровью глаза, а затем лизнул большой палец и прижал его к горлу.

— Что это значит?

— Некоторые вещи невозможно перевести, — ответил Самсон.

В Аддис-Абебе я все время сталкивался с растафарианцами. Большинство приехали с Ямайки, хотя некоторые были из Европы. Они расхаживали по улицам с той уверенностью, которая отсутствовала у эфиопов. Заинтересовавшись связью растафарианства с бывшим императором Хайле Селассие, а значит, и с царем Соломоном, я стал читать книги, посвященные этому движению.

Насколько я понял, растафарианцы озабочены положением чернокожих. Это не политическая партия и не религиозная секта. Они, подобно израильтянам, считают себя людьми, ожидающими возвращения на Землю обетованную — в Африку. Они верят, что Хайле Селассие — их мессия и спаситель.

Когда сегодня мы говорим о растафарианцах, то чаще всего вспоминаем их музыку, и особенно песни Боба Марли, но человек, заложивший основы растафарианства, практически предан забвению. Его звали Маркус Мосайя Гарви.

Гарви был уроженцем Ямайки, и в 20-х годах двадцатого столетия он основал Всемирную ассоциацию негритянского развития, целью которой являлось возвращение всех чернокожих в Африку. Он говорил, что черные «психологически порабощены» белыми. Единственный способ вновь обрести утраченное достоинство — это вернуться в Африку. Поэтому для организации массового переселения в Нигерию Гарви использовал пароходную компанию, принадлежавшую чернокожему.

Проект Гарви по репатриации в Африку потерпел неудачу, но разбуженный им интерес к Черному континенту продолжал жить. «Обратите свой взор на Африку, — говорил он. — Когда там коронуют черного царя, это значит, что день освобождения близок». Вскоре пророчество исполнилось — в ноябре 1930 года в Аддис-Абебе был коронован император Эфиопии Хайле Селассие. Сам Гарви умер в 1940 году, и влияние его идей постепенно ослабло, хотя само растафарианство крепло. Мужчины раста отращивали бороду (в основу этого обычая легла строчка из Книги Левит: «Они не должны брить головы своей и подстригать края бороды своей…»), а за пристрастием растафарианцев к гандже, или марихуане, лежит еще одно библейское высказывание, на этот раз из Псалтыри («Ты произращаешь траву для скота и зелень на пользу человека…»).

Утром во время завтрака я спросил Самсона, что он думает о растафарианском движении. Он скривился и высунул язык.

— Они нехорошие люди, — пояснил Самсон. — Садятся ко мне в такси и начинают командовать. Они претендуют на то, чтобы называться эфиопами, но ничего не знают о нашей стране.

— А где можно с ними встретиться?

Самсон был явно разочарован.

— Это пустая трата времени.

Через час мы приехали в трущобы на северной окраине города. Хижины здесь были сделаны в основном из картона, который теперь размокал, превращаясь в грязь. Редкие заплатки из синтетических мешков обеспечивали некоторую защиту от дождя. Пространство между хижинами было заполнено нечистотами, а улицы кишели одичавшими собаками и еще более дикими ребятишками Женщины стирали одежду в бадьях, стараясь поддерживать чистоту, а их мужья и подростки-сыновья сидели рядом и смеялись, наблюдая, как трудятся женщины. Приблизившись, мы увидели длинную извивающуюся процессию, которая медленно двигалась среди трущоб в нашем направлении. Все люди были закутаны в белые накидки; лица их были печальны.

— Это похороны, — сказал Самсон. — Умер уважаемый человек.

В подтверждение его слов мы увидели в центре похоронной процессии тело усопшего.

Склонив голову в знак скорби, я подумал, что наш визит может оказаться несвоевременным.

Один из знакомых Самсона сказал ему, что в трущобах живет заблудшая секта раста, жаждущая вернуться к основам движения. Когда похоронная процессия удалилась, Самсон отправился на поиски лидера секты. Через несколько минут он подбежал ко мне и повел в убежище растафарианцев. Штаб-квартира Нового Ордена располагалась в домике с остроконечной крышей. Помещение было тщательно подметено и освещалось естественным образом через расположенные рядом с дверью два больших окна. В глубине комнаты сидел один-единственный человек. Его звали Джа, и именно с ним мы пришли побеседовать.

При нашем появлении Джа не удосужился встать, но я и так понял, что он относится к тому типу людей, которые при ходьбе вихляют бедрами. На нем была джинсовая куртка, «варенки» фирмы «Ливайс» и красный мохеровый жилет, надетый на голое тело.

— Все белые грешники, — провозгласил он с сильным ямайским акцентом. — Чем белее кожа, тем больше ты грешил.

Я поблагодарил его за информацию и представился. Я рад, что организовать встречу оказалось довольно просто, и мне не терпится побеседовать с ним.

— Я буду говорить, но мне нужно немного наличных для ганджи. Не будет денег, не будет ганджи, не будет разговора.

Похоже, Джа сразу брал быка за рога, но я уважал его принципы и поэтому протянул ему надорванную купюру достоинством 50 быр. Джа сунул деньги в карман куртки и вытащил сигарету с марихуаной размером с сигару. Затем он облокотился на спинку ветхого дивана, откинул назад свою гриву «локонов убоявшихся», прикурил сигарету и затянулся.

— Добро пожаловать в Новый Орден, — сказал он.

— А чем вы отличаетесь от остальных растафарианцев?

Джа спросил, знаком ли я с историей движения. Я сказал, что много читал. Мне известно о Гарви и о пароходной компании. Он кивнул сквозь разделявшую нас завесу дыма.

— Отлично, парень. Отлично. Ты знаешь о Гарви.

— Да.

— Тогда ты должен знать, что они сбились с пути.

— Что вы имеете в виду?

— У Гарви была цель — Африка. Вот почему я здесь, — сказал Джа. — Он знал, что работа начнется, только когда мы окажемся на Святой земле. Но Гарви потерян, зато нашелся Марли.

— Великая музыка, — пробормотал я.

— Плевать на музыку, парень. Боб Марли ошибался. Мы на новом пути… мы должны пойти по стопам…

— Гарви?

— Да, парень, — кивнул Джа, окутанный облаком дыма. — Мы должны восстановить послание.

Черные начинают и выигрывают. — Он сделал эффектную паузу. — Шах и мат.

— А как насчет Рас-Тэфаре и его предков, начиная с Соломона?

— Рас-Тэфаре был пижоном, — заявил Джа. — И Соломон тоже. Но они знали Путь Раста… Да, парень, эти пижоны были раста.

Когда Джа докурил свою сигарету с марихуаной и зажег новую, я спросил его, что он знает о царе Соломоне.

— Соломон был мудрым царем, — ответил он. — Подумай об этом. Если бы ты был таким же мудрым, разве бы ты не зашил себе карманы?

— Но ему требовалось золото для храма на горе Мориа.

— О чем ты, парень? — фыркнул Джа. — Соломон просто сказал, что ему нужно золото для храма.

— Вы хотите сказать, что он лгал?

— Нет, парень, он был мудрый царь.

— Что же случилось с золотом?

Джа набрал полную грудь дыма. Его ноздри трепетали, а глаза вылезли из орбит, и мне начинало казаться, что они вот-вот упадут ему на колени.

— «Медный свиток», — выдохнул он. — Загляни в «Медный свиток».

Мариам страдал от артрита и плоскостопия, а больше всего он любил обгладывать цыплячьи косточки. Он всегда держал под рукой тарелку с цыплятами и сосал косточки в перерывах между едой. Самсон привел меня в лачугу старого старателя, затерянную в закоулках Меркато, бурно разрастающегося района Аддис-Абебы. Мариам, сообщил он, регулярно пользовался его такси, а сорок лет назад добывал золото на севере Эфиопии. Я не понимал, почему Самсон не рассказывал о старике раньше.

Мариаму было лет восемьдесят, но выглядел он моложе. Жир от цыплят сделал его кожу мягкой и лоснящейся, и только речь старика выдавала его возраст. Он поминутно умолкал и дышал с присвистом, как будто на грудь ему давила неимоверная тяжесть. Но при этом он свободно владел английским и итальянским, не говоря уже о нескольких эфиопских диалектах. Они никогда не встречался с Фрэнком Хейтером, но помнил его приятеля, вздорного ирландца по имени Таддеус Майкл О’Ши.

— Все знали О’Ши, — сказал старик, нащупывая очередную косточку. — Он был настоящей легендой. Он клялся, что нашел пещеру, доверху наполненную золотом…

— В Туллу-Валлель?

— Нет, нет, на севере, недалеко от Аксума. Рядом с монастырем Дебре-Дамо.

— Другая пещера и другие сокровища?

Мариам кивнул и вытер рот рукавом.

— Точно, там не одно сокровище, — сказал он. — О’Ши нашел пещеру, когда искал золотую жилу. Но он не стал добывать там золото. Боялся проклятия.

— Какого проклятия?

— Если кто-то осмелится добывать золото в пещере, волки разорвут его тело на части. Затем волки начнут преследовать семью жертвы, пока не съедят и их.

Проклятие напомнило мне о гиенах Харара.

Интересно, есть ли здесь какая-то связь? В историях, связанных с Хейтером и О’Ши, рассказывалось о заполненных золотом пещерах. Никто не мог со всей определенностью сказать, были ли это входы в золотые копи, или просто пещеры, где прятали сокровища. Если это заброшенные копи, то их, скорее всего, разрабатывали в глубокой древности.

Я сообщил Мариаму, что мы собираемся сначала съездить на север, а затем повторить путь Хейтера в Туллу-Валлель.

— Туллу-Валлель дикое место, — сказал старик. — Только глупец может отправиться туда, особенно теперь, в сезон дождей. Там грязь глубиной в три, а иногда и в четыре фута. Вам понадобится много веревок и мулов, а также несколько сильных парней.

— Мы арендовали джип, — радостно сообщил я. — Раньше он ездил в императорском кортеже.

Мариам прищурился и отбросил косточку.

— Он не проедет в горах, — сказал он.

За ленчем Самсон молча набрал себе чашку спагетти. Я знал, что его мысли заняты счетами за ремонт такси и сгоревшим домом. Как работодатель, я чувствовал себя обязанным вмешаться и помочь ему выбраться из трясины долгов. Поддавшись слабости, я удвоил его жалованье и передал через стол еще одну пачку банкнот. Лицо Самсона осветилось слабой улыбкой. Я спросил, что он думает об этой истории с О’Ши и пещерой, заполненной золотом.

— Мне кажется, что Эфиопия отличается от вашей страны или от Америки, — ответил Самсон. — Люди здесь не могут позволить себе заниматься поисками пещер с сокровищами. Это требует времени, а время им нужно для того, чтобы зарабатывать деньги. Без денег они умрут от голода.

«Императорский джип» подъехал к отелю «Гион» на следующее утро, ровно в шесть часов. У двигателя работали только три цилиндра, а никакого ремонта сделано не было. Бахру энергично пожал мне руку. Возможно, машина выглядит неважно, сказал он, но она сильна, как слон. Я так обрадовался его появлению, что решил поверить ему на слово. Мы погрузили сумки, моток прочной трехслойной веревки, которую я купил на рынке, пару канистр китайского производства, угольную жаровню и сорок квадратных футов брезента. Бахру, не заглушивший мотор, вынужден был признать, что у машины неисправен стартер.

Когда погрузка закончилась, Самсон забрался на переднее сиденье рядом с водителем, а я расположился сзади. Первым пунктом назначения была Лалибела, где в одной из церквей якобы хранилось «золото царицы Савской». Судя по карте, расстояние от Аддис-Абебы до Лалибелы составляло около четырехсот миль. Я спросил Бахру, сколько времени займет дорога, но он не знал. Самсон тоже не мог сказать ничего определенного. В конце концов он повернулся ко мне и объявил, что ни он, ни водитель никогда не были к северу от Аддис-Абебы.

Договорившись с Бахру об аренде джипа, я выдал ему семьсот быр, чтобы он заправил полный бак бензина и сменил покрышки. После этого ответственность за все поломки и задержки ложилась на него. Однако покрышки остались такими же лысыми, а бак был почти пуст. Я корил себя за доверчивость — нельзя было надеяться, что деньги будут потрачены по назначению.

Еще в Перу я понял, что при нищенском существовании деньги расходуются на предметы первой необходимости, хотя в случае с Бахру я подозревал, что он провел веселую ночь в городе.

Перед тем как отправиться в плавание по Амазонке, я наблюдал, как мой проводник, ветеран вьетнамской войны Ричард Фоулер, публично унизил, а затем уволил одного из работников.

Позже он признался мне, что сделал это в назидание остальным. Фоулер говорил, что доброта требует жестокости. Следуя его совету, я набросился на Самсона и Бахру. Если из-за кого-то из них мы попадем в беду, они вернутся в Аддис-Абебу на автобусе. Лица у них вытянулись. Путешествие на север началось на фальшивой ноте.

Мы выехали из Аддис-Абебы на небольшой скорости. «Императорский джип», конечно, не шел ни в какое сравнение с автомобилем французского посла, но по сравнению с рейсовым автобусом это был большой прогресс. Несмотря на ранний час, сотни людей шли в город в тусклом свете занимающегося дня. Большинство жителей сельских районов Эфиопии вынуждены передвигаться пешком. Некоторые гнали стада скота вдоль шоссе и, по всей видимости, прибыли издалека. Длиннорогие животные брели, погоняемые ударами палок — спины блестят от пота, головы опущены. Здесь были и оспы, нагруженные разнообразным товаром: кофе, корзинами, хворостом, глиняными горшками и сковородками, металлическим ломом и шкурами животных. На обочине дороги сотни босоногих ребятишек сгибались под тяжестью вязанок дров.

Мы проехали множество небольших городков. Уличные торговцы радостно приветствовали нас, раскладывая на прилавках аккуратные кучки картофеля и коровьих лепешек. Другие вывешивали на просушку шкуры животных или забивали кур. Утро в Африке — это самое спокойное и мирное время. Трудно описать эту атмосферу кротости и доброты — можно лишь отметить, что все пронизано естественностью, которая исчезла из нашего мира.

Миновав эвкалиптовые леса, мы выехали на плоское, как сковородка, плато. На ступенях церкви на коленях стояли две пожилые женщины, а священник выбивал ковры палкой. На полях было огромное количество одетых в лохмотья детей — некоторым еще не исполнилось пяти лет. Большинство из них всю ночь пасли коз.

Носы у них текли, а лица побледнели от холода.

«Императорский джип» двигался по дороге на четвертой передаче со скоростью пятнадцать миль в час. Бахру уже продемонстрировал опасную привычку дожидаться опасного поворота, а затем идти на обгон. Большинство транспортных средств на эфиопских дорогах — это гигантские грузовики, доверху нагруженные разнообразным товаром. Частных автомобилей практически нет — только те, что принадлежат гуманитарным организациям. Самсон говорил, что жители Аддис-Абебы предпочитают не выезжать из города. На дорогах опасно, и кроме того, вкусив жизни большого города, они считают деревенское существование скучным.

Проехав деревушку, Бахру нажал на тормоза.

Он заметил на обочине дороги человека, продававшего кат. Прежде чем остановиться, джип проехал около сотни метров. Я отметил про себя, что тормозные колодки тоже нуждаются в ремонте.

У продавца ката на голове красовался тюрбан из полосы бирюзовой ткани. Он показал на яму, которую можно было увидеть лишь перегнувшись через скалистый выступ. Итальянцы, сообщил он, однажды убили здесь семьдесят детей и сбросили их тела в яму. Если присмотреться, можно увидеть кости.

По мере того как мы продвигались на север, круглые хижины сменялись квадратными строениями с высокими соломенными крышами. От костров в лесах поднимался дым, а поля были разделены невысокими стенками, сложенными из камней. Затем пошли луга и склоны холмов, на которых росли лишь крошечные красные цветы. Мы миновали несколько прорубленных в скалах туннелей; их шероховатые стены блестели, как битое стекло. Потом мы увидели верблюдов, меланхолично жевавших возвышавшиеся вдоль дороги кактусы.

Дорога была неважной, но лучше всех тех, что мне пришлось видеть в Эфиопии. Тем не менее через каждую милю нам попадались ржавеющие остовы автомобилей — следы аварий. На Западе уважают дороги, которые связывают одно место с другим. Мы следим, чтобы они были прямыми и ровными. Но в стране, где большинство людей передвигаются пешком, а огромное количество поездок кончаются авариями, дороги не пользуются уважением.

Самсон не простил меня за то, что я накричал на него в начале поездки. Его такси разбито, дом сгорел, и в довершение всего он получил незаслуженную выволочку. Во время третьей остановки для покупки ката я отозвал его в сторону и извинился. Мне пришлось кричать, пояснил я, чтобы Бахру не злоупотреблял нашей добротой.

Это была хитрая уловка. Лицо Самсона подобрело, на его щеки вернулись ямочки. Он порылся в своем чемодане и извлек оттуда большой конверт из коричневой оберточной бумаги. Это подарок, сказал он.

— Что это?

— Исследование.

Я сломал сургучную печать и вытащил несколько листов бумаги. Самсон нашел статью о «Медном свитке», о котором упоминал Джа. Несколько лет назад я собственными глазами видел «Медный свиток» в музее Аммана, но в тот момент не понимал его значения.

«Медный свиток» был найден в 1952 году в Кумране вместе с другими рукописями Мертвого моря. Все остальные тексты были написаны на папирусе, а «Медный свиток», о чем свидетельствует его название, представлял собой лист меди длиной восемь футов и толщиной меньше одной двенадцатой дюйма. Текст на нем представлял собой список шестидесяти четырех мест на Святой земле, где спрятано золото и другие сокровища Великого Храма. Ученые предположили, что речь идет о Храме Соломона.

В древности медь считалась очень дорогим металлом, а для того чтобы сделать надпись на медном листе, требовалось очень много времени.

Трудно поверить, что кто-то приложил столько усилий для того, чтобы на столь редком носителе записать небылицы. Не подлежит сомнению также, что священники ессеев использовали медь для того, чтобы сохранить текст. Библеисты признают, что в надписи сообщается об огромном количестве золота и серебра — в различных переводах оценка колеблется от двадцати шести до сорока четырех тонн. Печальнее всего, что еще никому не удалось определить, где находятся эти сокровища.

В тот день мы ночевали в придорожном баре около деревушки с неизвестным названием. Ночь наступила после необычайной по своей силе грозы. Наш джип перегрелся, и мы были вынуждены остановиться. Бахру клялся, что к утру починит протекающий радиатор, и поскольку настроение у нас было неважным, я решил угостить его и Самсона жарким из баранины с ломтем инжеры, ароматного эфиопского хлеба.

Пока мы ели, к нам подошел подросток. Он опирался на палку. Его правая нога была искалечена — колено неестественно согнуто, ступня искривленная и высохшая. В эфиопских деревнях полно таких калек, болезнь которых способна предотвратить одна-единственная доза вакцины против полиомиелита. Мальчик был слишком горд, чтобы попрошайничать, но мы видели его выступающие ребра и знали, что он очень голоден. Самсон предложил ему разделить с нами ужин. Инвалид вежливо отказался, как будто был завален подобными предложениями. Самсон настаивал, но мальчик продолжал отказываться. Он сдался только после того, как Самсон встал и насильно усадил его за стол. Затем он выбрал лучшие куски из своей порции и отдал мальчику.

После ужина я сидел в баре и, тронутый внимательностью Самсона, размышлял об Эфиопии.

Страна пережила итальянскую оккупацию, но никогда не была колонией. В результате ей удалось сохранить самобытность и чувство собственного достоинства. Жители Эфиопии слушают национальную музыку, носят традиционную одежду, едят национальные блюда. Многие мечтают уехать в Америку, но почти ничего не знают о западном обществе. Единственный изъян в этой культурной целостности — это отсутствие знаний о прошлом. Чем больше времени я проводил в Эфиопии, тем сильнее ощущал, что все это неестественно. Это единственная страна в регионе Сахары с таким богатым культурным наследием, и казалось просто невообразимым, что богатства ее истории остались невостребованными.

В отличие от большинства граждан страны, Самсон изучал историю своей нации. Он был экспертом-самоучкой по «Кебра Негаст» и другим ценным текстам на классическом эфиопском. Он черпал силы в знании эфиопской истории. Обидно, что такой полезный член общества хотел покинуть родину, эмигрировать в Америку.

— Здесь нет будущего, — сказал Самсон после ужина. — Вы приехали из страны, где у людей есть выбор, даже если они не осознают этого. Мы ищем золотые копи царя Соломона, потому что мы здоровы и в тарелках у нас есть еда.

Мы встаем утром и не думаем о том, где взять денег на еду. Но поставьте себя на место мальчика, который сидел с нами за столом. Большинство эфиопов мало чем отличаются от него. Несколько быр в кармане и зачатки образования позволят ему думать о будущем. Только у этого парня и миллионов таких же, как он, нет этой жировой прослойки, на которую можно опереться…

Самсон умолк на полуслове, снял с руки часы и положил их на стол.

— Они просто существуют — секунда за секундой, минута за минутой, час за часом, пока…

— Пока что?

— Пока не закончится их время.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Золото царицы Савской

Рано утром в придорожном баре уже сидела стайка девушек из Тигрея, прихорашиваясь и как можно шире расставляя ноги. На них были какие-то невероятные белые костюмы, похожие на те, что носят врачи в больнице, и туфли на высоких каблуках. Часы показывали пять, но проститутки считали, что ночная смена уже закончилась. Ожидая Бахру, который отправился прогревать двигатель нашего джипа, я стал разглядывать девушек. Они отводили взгляд, разыгрывая застенчивость, хотя лучше меня знали, что скромность несовместима с их профессией.

К одной из девушек подошел водитель грузовика. Рубашка на его груди была испачкана пятнами засохшей блевотины, а лоснящееся лицо испещрено болячками. Девушку ничуть не испугала внешность клиента. Сначала он заигрывал, а она торговалась, а затем он торговался, а она заигрывала. В конечном итоге они договорились. Клиент передал девушке деньги, купил бутылку кока-колы и пошел вслед за девушкой в заднюю комнату. Я спросил Самсона, почему этот любитель крепких напитков тратит деньги на кока-колу.

— В деревне некоторые люди верят, — объяснил Самсон, — что если подмыться кока-колой, то не подхватишь СПИД. Проститутки настаивают на этом.

Ночью мы подверглись яростной атаке клопов. Мои руки и лицо были так сильно искусаны, как будто я страдал хроническим кожным заболеванием. Самсон тоже пострадал от насекомых, но предпочел не жаловаться. Нам нужно быть стойкими, решительно заявил он, если мы хотим добраться до Туллу-Валлель и шахт Фрэнка Хейтера. Со временем между мной и Самсоном завязались своеобразные отношения. Каждый из нас считал своей обязанностью причинять неудобства другому. Подобно Като, слуге инспектора Клузо, Самсон понимал, что закаляет меня, причиняя мне боль. Я никогда не мог понять, что им движет — преданность или жестокость. Что касается меня, то при виде впавшего в уныние Самсона у меня просыпались садистские наклонности. Я ничего не мог с собой поделать. Если он предлагал встать в семь часов, я настаивал, чтобы спать до десяти, а каждое утро я заставлял его принимать ледяной душ. Он давно уже перестал жаловаться, прекрасно понимая, что даже маленькая победа делает садиста сильнее.

Мы покинули проституток в белых костюмах и выехали за пределы деревни. Солнце скоро взойдет, и девушки переместятся в тень. Приятно снова оказаться в движении. Бахру без устали переключал передачи, ведя машину на запад, по направлению к Лалибеле. Пока «императорский джип» прокладывал себе дорогу между выбоинами, я вытянулся на заднем сиденье и принялся разглядывать зеленый ландшафт. Дорога, петляя, поднималась вверх, и один крутой поворот сменялся другим. Большая часть склонов холмов была обработана, и на красно-коричневой почве зрел богатый урожай кукурузы и пшеницы. Чем ближе я знакомился с сельскими районами Эфиопии, тем сильнее удивлялся тому неверному образу страны, который сложился у нас в головах.

На Западе Эфиопия ассоциируется с голодом, но большая часть страны — за исключением нескольких пустынных районов — очень плодородна.

Мы сделали остановку в городе Дилбе. Бахру требовалась очередная порция ката. Он побрел к рынку, а мы с Самсоном тоже вылезли из джипа, чтобы размять ноги. Рядом; располагался бар — небольшой навес, под которым подавали крохотные чашечки кофе «эспрессо», сваренного в итальянской кофеварке. Вторжение войск Муссолини в 1935 году принесло Эфиопии одни лишь беды — за исключением, быть может, кофеварок «эспрессо». Их можно найти в самом маленьком эфиопском городке, и это единственные машины в стране, которые всегда исправны.

По мере того как кат оказывал свое действие, нога Бахру все сильнее давила на педаль газа. Несмотря на ужасное состояние дороги, мы неслись вперед с невероятной скоростью. Яростно жующий темно-зеленые листья Бахру хвастался, что ночью был произведен техосмотр машины.

Самсон сказал, что Бахру не стал просить у меня денег и заплатил за техосмотр сам. Я оглянулся, чтобы проверить, на месте ли мои сумки.

— И что же он продал?

Самсон перевел вопрос на амхари, и Бахру что-то процедил сквозь зубы.

— Что он сказал?

— Он сказал, что продал три тормозных колодки.

На обочине дороги сидели две белые девушки.

Им было чуть за двадцать; волосы у них были спутаны, лица перепачканы грязью. Они провели ночь под открытым небом. Автобус, в котором они ехали, чуть не перевернулся, уклоняясь от столкновения с другим автобусом. Им повезло — со скалы свалился не их автобус, а встречный.

Когда «императорский джип» остановился, одна из девушек показала на ущелье внизу.

— Это было, как в фильме ужасов, — сказала она. — У того автобуса не было шансов удержаться на дороге. Когда наш водитель осознал, что остался жив, то громко засмеялся и просигналил. Он уехал, но мы остались, чтобы помочь раненым и умирающим. Он бросил нас здесь.

— Мертвые тела были разбросаны повсюду, — вступила в разговор вторая девушка. — Некоторые из выживших лежали ничком и молились богу. Десятки людей кричали. Одна женщина лишилась всех пальцев на правой руке и от шока не могла говорить. У нас с собой не было никаких медикаментов, а если бы и были, то мы почти ничем не могли помочь. Поэтому нам оставалось лишь успокаивать раненых до тех пор, пока не прибудет помощь. — Она умолкла и опустила голову. — Но никто не приехал.

Мы с Самсоном вышли из машины и посмотрели вниз. В пятидесяти футах ниже нас в ущелье лежал белый помятый кузов автобуса. Рядом с ним на земле были разбросаны семь или восемь тел, а под деревом сгрудились оставшиеся в живых пассажиры.

— Нужно сообщить об аварии в Лалибелу, — сказала первая девушка. — Оттуда должны прислать помощь.

Мы посадили девушек в машину. Самсон бросил на меня тревожный взгляде Мы оба хорошо понимали, что надежда на добровольцев из Лалибелы крайне мала, а если помощь и придет, то уже после того, как жители окрестных деревень растащат все ценное, что осталось после аварии.

Первое, что привлекло наше внимание в Лалибеле, это мухи. Они накинулись на нас, словно саранча, залетая в уши, ноздри и рот. Я тотчас же закрыл рот. Самсон сказал, что попробует найти гуманитарную организацию, где есть медики, и выбрался из машины. Через несколько секунд он исчез в облаке мух. Я попросил его поторопиться. Мне не терпелось найти золото царицы Савской.

В Лалибеле насчитывается двенадцать церквей, вырубленных в скалах. Возможно, они не такие грандиозные, как памятники набатеев в Петре, и уступают по размерам египетским пирамидам, но от этого они не становятся менее загадочными или прекрасными. Если бы не местоположение, Лалибелу наводнили бы толпы туристов.

История эта начинается в двенадцатом столетии в эпоху правления династии Загве, когда царица родила наследника мужского пола. После смерти царя в качестве регента правил старший брат мальчика. Вскоре после рождения второго сына царица обнаружила, что его колыбель окружил рой пчел. Она вспомнила старинное эфиопское поверье, согласно которому животные могут предсказать пришествие в этот мир великого человека. В Эфиопии принято давать имена детям через несколько дней после рождения, когда проявится характер ребенка. Царица решила, что появление пчел — это добрый знак, и назвала сына Лалибела, что означает «пчелы признали его владычество».

Шли годы, и старший брат Лалибелы стал завидовать ему. Опасаясь, что младший брат свергнет его, он отравил Лалибелу. Лалибела выпил яд и погрузился в глубокий сон. Ему снилось, что ангелы вознесли его сначала на первое, потом на второе, а потом и на третье небо. Затем раздался глас Божий, повелевавший Лалибеле вернуться на землю и построить удивительные церкви, равных которым еще не было. Когда Лалибела проснулся, брат признал его истинным царем и принес клятву верности. Лалибела собрал всех каменотесов и других ремесленников и приказал им выдалбливать скалы. Днем работали люди, а ночью эстафету принимали ангелы.

Двенадцать церквей, построенных Лалибелой, располагаются двумя группами. Каждое здание уникально, и оценить его можно только с учетом окружения. Там, где теперь ничего нет, раньше стояла скала. Все церкви вырезаны целиком из красного вулканического туфа.

Прождав Самсона около часа, я решил продолжить поиски золота царицы Савской в одиночку. Оставив Бахру жевать свой кат в тени деревьев, я направился к северной группе церквей.

Не успел я сделать и пяти шагов, как меня окружила стайка мальчишек Они говорили на вполне приличном английском, что для Эфиопии большая редкость, и каждый желал стать моим гидом. Я сказал, что хочу увидеть золото царицы Савской. К моему величайшему удивлению, ответом мне были не озадаченные взгляды, а утвердительные кивки. Затем мальчишка лет восьми с ободранными в кровь коленками сказал:

— Золото царицы Савской хранится в большом сундуке, который сделал сам царь Лалибела, и сторожит его священник в Бета Георгис.

Дети настаивали, что только один из них может стать моим гидом. Таковы правила. Конечно, мальчишки могут выявить победителя в драке, но это займет много времени и им будет больно. Лучше мне сделать выбор самому — чем скорее, тем лучше. В стороне от остальных стоял мальчик помладше, явно опасавшийся, что его побьют. Его кожа была темнее, чем у остальных, и он выглядел слабее других. Я выбрал его, и остальные мальчишки недовольно поморщились.

Я спросил, как зовут моего гида. У него оказался высокий голос и нахальная улыбка. Он сказал, что его зовут Амайя, что отец и мать у него умерли и он живет со слепой бабушкой.

Мы двинулись по узкой тропинке, которая вела через заросли слоновьей травы к северной группе церквей. Амайя болтал по-английски, рассказывая мне о жизни в Лалибеле и переходя на бег, чтобы не отстать. Сначала он повел меня к самой большой церкви, Бета Меданеалем, что означает «Спаситель Мира». Церковь располагается в центре просторного двора, вырубленного в вулканической породе, а само здание окружено колоннами. Внутри церкви тоже находится большое количество колонн.

В 1521 году португальский священник Франсиско Альварес первым из европейцев побывал в Лалибеле и был буквально потрясен. Делая запись в дневнике, он выразил сомнение, что ему поверят. В своей книге «Правдивый рассказ о землях Пресвитера Иоанна» он пишет: «Я с тяжелым сердцем составлял эти записки, потому что мне казалось, что меня обвинят во лжи… я бы мог еще о многом рассказать, но не стал этого делать, чтобы меня не посчитали фальсификатором».

В нескольких минутах ходьбы от Бета Меданеалем располагалась церковь Бета Мариам. В каждом из храмов имелся свой священный источник. Считалось, что источник в Бета Мариам обладает целебными свойствами и способен излечивать женское бесплодие. Внутри церкви своды были украшены резьбой и великолепными фресками, на которых встречалось изображение звезды Давида. Повсюду я видел вентиляционные отверстия в виде свастики, свидетельство существования древних торговых путей, связывавших Африку и индийский субконтинент.

Туннель, начинавшийся с южной стороны Бета Мариам, привел нас к другим церквям. Среди них самой почитаемой была часовня Селассие, в которой якобы был похоронен сам царь Лалибела. Затем Амайя повел меня к Бета Георгис.

Церковь Святого Георгия в Лалибеле можно без преувеличения назвать одним из чудес света.

Если бы она находилась в другой стране, то была бы окружена продавцами антиквариата и хот-догов. Рядом стоял бы пятизвездочный отель, а в церковь туристов водили бы гиды. К счастью, храм расположен вдали от цивилизации, и его оставили в покое. Бета Георгис вырезана из скалы в форме греческого креста и стоит на трехъярусном постаменте. Легенда гласит, что, когда Лалибела закончил строительство церквей, появился св. Георгий на своем великолепном белом коне. Он был в ярости — царь не посвятил ему ни одной церкви. Тогда Лалибела приказал возвести еще одну церковь в честь св. Георгия, покровителя Эфиопии.

Когда мы шли по туннелю к входу в церковь, Амайя дернул меня за рукав рубашки.

— Здесь хранится золото царицы Савской, — прошептал он.

Мы поднялись по широкому лестничному пролету, сняли обувь и позвали священника. Высота церкви составляла около двадцати метров, а внутренность представляла собой вырубленное в скале квадратное помещение с укрытым занавесями кубом — Святая Святых — в центре. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел, что из глубины к нам направляется человек в пурпурных одеждах. У него были черные печальные глаза и тронутая сединой борода. Я попросил Амайю перевести мои вопросы, но священник сказал, что понимает по-английски. Мальчик нам не нужен, добавил он.

— Я совершил долгое путешествие из Америки, — сказал я, поскольку в Эфиопии ни на кого не производили впечатление слова, что мой путь начался в Англии.

Глаза священника широко раскрылись.

— О, — протянул он, — Америка. Америка — это хорошо.

— Я приехал в Лалибелу, чтобы увидеть бесценное сокровище. Мне говорили, что оно хранится у вас.

Священник кивнул.

— Я ищу золото царицы Савской.

Священник повернулся и указал на темный деревянный сундук с необычным замком, который представлял собой целую систему деревянных рычажков и щеколд.

— Золото царицы Савской хранится здесь, — произнес священник. — Сундук был изготовлен царем Лалибелой. Это святыня, и ее никому не позволяется видеть.

Я проделал долгий путь, чтобы увидеть золото царицы Савской, и меня не могла остановить никакая бюрократия, даже церковная. Опустив взгляд на Амайю, я увидел, что мальчишка характерным жестом трет указательным пальцем о большой. Я порылся в кармане куртки. Язык священника высунулся изо рта и коснулся волос бороды — как у пробующей воздух змеи.

— Мне бы хотелось сделать внушительное пожертвование, — подобострастно произнес я.

В следующую секунду священник уже открывал замок. Сначала он ослабил два больших деревянных винта. Я наклонился вперед, чтобы лучше видеть, но он повернулся ко мне спиной, заслонив сундук. Через несколько минут священник выпрямился. В его руке был золотой эфиопский крест искусной работы.

— Это золото царицы Савской.

Высоко, как боевое знамя, подняв крест над головой, священник наклонил его, чтобы поймать луч солнца, проникавший внутрь церкви через дверной проем. В глаза ударил ослепительный свет, и мы с Амайей попятились. Мне приходилось видеть эфиопские кресты и большего размера, но этот был великолепен. Священник объяснил мне его символику. Замысловатый крест в центре обрамлен двенадцатью выпуклостями, обозначавшими двенадцать апостолов. По краям располагались две птицы, похожие на удодов. Священник сказал, что это голуби из Ноева ковчега.

— Вы первый иностранец, увидевший священный крест. — Слова священника звучали фальшиво. — Человек, дух которого сияет так же ярко, как золото царицы Савской, достоин увидеть эту красоту.

— А откуда этот крест?

— Его сделали в горах.

— Царь Лалибела?

— Нет, нет, — покачал головой священник. — Задолго до Лалибелы. Золото привезли из Иудеи. Золото для креста прибыло из Великого Храма в Иудее.

— Храма Соломона в Иерусалиме?

— Именно так, — ответил он, вертя крест в руках. — После смерти Соломона эфиопы посетили Иудею и привезли оттуда три золотых сокровища.

— Клады, о которых упоминается в «Медном свитке»?

Священник молча улыбнулся.

Я внимательно слушал, и подозрения мои все усиливались. Было очень заманчиво поверить в его историю. Идея о том, что золото царя Соломона вернулось из Израиля в Эфиопию, выглядела просто блестяще — круг замыкался. Однако это казалось невероятным, и мне нигде не попадалось упоминаний об этой гипотезе. Я спросил священника, где, по его мнению, могло добываться золото для царя Соломона.

— Какая разница, откуда взялось золото?

Важнее то, что случилось с ним после разрушения Храма Соломона.

С этими словами он спрятал крест в сундук и закрыл сложный замок.

— Воры, — тихо произнес он. — Иностранные воры!

Амайя дернул меня за рукав. В Лалибеле произошла ужасная история, сообщил он. Затем рассказ продолжил священник. В 1997 году исчез крест из литого золота, которому было 800 лет и который хранился в церкви Бета Меданеалем.

Он весил более четырнадцати фунтов и считался одним из величайших сокровищ Эфиопии. Когда кражу обнаружили, весь маленький городок погрузился в скорбь. Люди плакали и просили бога помочь им. Подозрение пало на священника, которого арестовали и увезли. Говорят, его даже пытали. Все были убеждены, что он замешан в краже. Шли месяцы, но о кресте не было никаких известий. Новости пришли, когда этого меньше всего ожидали. Крест контрабандой ввезли в Бельгию, где продали ничего не подозревавшему покупателю. Эфиопское правительство вынуждено было заплатить 25 тысяч долларов, чтобы вернуть реликвию.

Когда мы собрались покинуть церковь, священник вытащил из складок одежды кружку для сбора пожертвований и выжидающе посмотрел на меня. Я сложил купюру достоинством 50 быр и просунул ее в щель крышки, прикрывавшей кружку. Священник благодарно улыбнулся, и мы ушли.

За порогом церкви нас окружили нищие. Подобно мухам Лалибелы, они нуждались в пище.

Позади всех ковыляла сгорбленная старуха в лохмотьях. На шее у нее был огромный нарост, размером и формой напоминавший кокосовый орех.

— Люди говорят, что она ведьма, — сообщил Амайя, — и что по ночам она разговаривает с дьяволом.

— А ты как думаешь?

Амайя улыбнулся женщине.

— У нее болит спина, — тихо сказал он. — Но я не думаю, что она ведьма.

Портье в отеле «Царица Савская» в Лалибеле ругал правительство за то, что оно отпугнуло всех туристов.

— Мы привыкли, что сюда приезжает много красивых женщин, — рассказывал он, мечтательно глядя в пространство. — У них была яркая розовая помада и драгоценности, которые звенели, когда они смеялись. Но наши руководители не хотят, чтобы остальной мир видел, что творится в стране. Они хотят получить деньги, которые приходят от международной помощи. Чем хуже ситуация, тем больше денег выделяет ООН. Поэтому они не заинтересованы в стабильности.

Для портье из маленького отеля он выглядел на удивление хорошо информированным. Я спросил, когда, по его расчетам, ожидается подъем туризма.

— Ха! — усмехнулся портье. — Только после падения правительства.

— И когда это может произойти?

Портье взглянул на часы.

— В любую минуту.

Амайя посоветовал нам переночевать в отеле «Царица Савская», и я отправил его искать Самсона. Когда я хотел взять у портье ключ от номера, тот стал вертеть его в руках, явно не желая заканчивать разговор.

— Вижу, что вы из Америки, — сказал он.

Я утвердительно кивнул.

— Я собираюсь в Америку.

— И когда же?

— Когда прекрасная Урсула пришлет мне билет и визу.

— Кто такая Урсула?

Портье перегнулся через стойку, глаза его сияли.

— Урсула, прекрасная Урсула!

— Да, но кто она?

— Она приехала сюда из Техаса, — ответил портье. — У нее была белая, как скорлупа гусиного яйца, кожа и мягкие волосы. Когда она жила в отеле «Царица Савская», мы беседовали часами.

Она сказала, что хочет, чтобы я собственными глазами увидел Америку. Она обещала, что когда-нибудь я приеду к ней в гости, а я обещал ждать от нее письма… с билетом и визой.

— А когда приезжала Урсула?

— Одиннадцать лет назад.

Здания в Лалибеле не похожи на те, что можно увидеть в других районах Эфиопии. Дома здесь круглые, двухэтажные и сложены из плохо пригнанных друг к другу камней. Население города жило тем, что держало нескольких животных и выращивало скудный урожай кукурузы и теффа.

В Петре и в районе египетских пирамид доходы от туризма подпитывают местную экономику, и вокруг них царит давка и сутолока. В Лалибеле же те небольшие деньги, которые привозят туристы, оседают в карманах священников. Местное население живет в ужасающей нищете и, как и все христиане в стране, с благоговением относится к духовенству.

Перед самым заходом солнца в отеле появился Самсон. Он разговаривал с датчанами из благотворительной организации о крушении автобуса, и они пообещали ему, что утром съездят туда. Я подумал, сколько раненых умрет за это время, ругая себя за то, что сам не доставил их в Лалибелу.

— В Лалибеле нет больницы, — сказал Самсон, как будто прочитав мои мысли. — И если бы мы даже вернулись за ними, то у нас не хватило бы бензина. Его здесь тоже нет.

Он был прав. В Лалибеле ощущалась серьезная нехватка бензина, и город был захламлен машинами, брошенными после того, как их бензобаки опустели.

Ненасытный аппетит двигателя «императорского джипа» усугублялся тем, что из-за поломки стартера мы не глушили мотор. Бюджет экспедиции был ограничен, а наше транспортное средство предназначалось для царя, не испытывавшего недостатка в средствах. Бахру обещал, что по мере удаления от столицы бензин будет дешеветь. Когда мы доедем до границы с Эритреей, клялся он, топливо будет почти бесплатным. Поэтому он отказывался заправляться по дороге, и запас бензина у нас снизился до опасной черты.

Рано утром я отправил Самсона за бензином.

Если он не найдет бензина, то пусть купит авиационное топливо с высоким октановым числом.

Он побрел в сторону рынка, зажав под мышкой пятилитровую пластиковую канистру. Похоже, он плохо представлял себе аппетит нашего джипа.

Сотрудник одной из гуманитарных организаций в Аддис-Абебе предупреждал меня, чтобы я был осторожен, когда покупаю бензин в сельских районах Эфиопии. Большая часть продаваемого там бензина разбавляется керосином, а иногда и просто водой. Лучший способ проверить его качество — предложить продавцу залить горючее в свой автомобиль. Если он откажется, это будет означать, что вас пытаются обмануть.

У единственного в городе торговца бензином был на удивление угрюмый вид — с учетом того, что он обладал монополией на топливо.

Самсон поинтересовался ценой и сообщил, что она в четыре раза превышает обычную.

— Это неслыханно! — взорвался я. — Но нам нужен бензин. Скажи ему, что мы купим все, что у него есть — только пусть сначала зальет немного в свой бензобак.

Когда Самсон перевел мои слова, лицо торговца застыло. Затем он пришел в ярость и начал угрожать нам, что позовет полицию. Пока продавец кричал, Самсон понюхал бензин, который тот пытался нам сбыть.

— Это не бензин, — сказал он. — Он воняет конской мочой.

Следующие два дня мы провели в ожидании бензина. Две девушки, которых мы подобрали на дороге, приняли мудрое решение двинуться на запад, в направлении Гондара, на грузовике, доверху забитом ящиками с анисовой настойкой узо. Как и кофеварки «эспрессо», узо завезли в Эфиопию итальянцы, и местные жители полюбили этот напиток. В результате прослеживалась явная связь между разбитыми грузовиками вдоль дорог и грузом, который они перевозили в момент аварии. Многие грузовики, которые мы видели в оврагах, перевозили узо, пиво или водку, а иногда и все три этих напитка.

Основное неудобство собственного транспорта заключается в том, что он ограничивает вашу свободу. Все, что я мог сделать — это заставить Самсона и Бахру стоять у обочины дороги и останавливать автомобили, уговаривая продать немного бензина. В первый день мимо проехал всего один грузовик, и тот с дизельным двигателем. На следующий день нам повезло чуть больше: в Лалибелу прибыл правительственный джип.

Самсон уговаривал водителя продать нам немного драгоценного топлива, но тот посмеялся над ним и уехал.

Втайне я радовался вынужденному заточению в Лалибеле и первые два дня, воспользовавшись услугами Амайи, изучал город и его церкви.

Но когда все интересное закончилось, мое нетерпение стало расти.

На третий день удача по-прежнему обходила стороной Самсона и Бахру, и я решил вернуться в отель. Портье тоже устал от ожидания — не желавших приезжать гостей. Он попросил меня посидеть за конторкой, пока он будет обедать. А что, если нахлынут толпы туристов? Его лицо на секунду просияло, а затем снова стало мрачным.

— Это Лалибела, — сказал он, — а не Лас-Вегас.

Я устроился за конторкой и принялся перечитывать рассказ Фрэнка Хейтера о том, как он нашел шахты в Туллу-Валлель:

«Только углубившись на несколько ярдов, я понял, что участки более темного камня — это входы в подземные пещеры; причем входы эти не были естественными, потому что каменные стойки и перемычки, обрамлявшие проходы, явно вырублены человеческой рукой.

Я зажег факел и прошел между массивными стойками. Впереди виднелся узкий проход, когда-то очень давно прорубленный в скале. Я взглянул на стены и увидел, что они грубо обтесаны. То тут, то там из стены торчали выступы более темного камня, создавая впечатление, что прокладывавшие шахту люди просто не смогли раздробить их. Шаг за шагом продвигаясь вперед, я преодолел около сорока футов и уже стал задумываться, насколько далеко мне удастся пройти, как вдруг проход закончился, и факел осветил дальнюю стену огромной пещеры».

Перечитав свидетельства Хейтера, я еще раз взглянул на фотографию входа в шахту из книги капитана Бартлета. Проем из обтесанного камня рядом с естественным входом в пещеру выглядел убедительно, но я твердо знал, что единственный способ найти решение загадки — самому увидеть эту гору.

Готовясь к трудному путешествию, я всегда черпаю силы, читая книги великих путешественников девятнадцатого века, таких как Стэнли, Бартон, Спик, Буркхардт и Барт. Это выдающиеся личности, сумевшие преодолеть самые невероятные препятствия и нередко путешествовавшие инкогнито — хотя в наше время их методы кажутся несколько диковатыми. Если, к примеру, кто-то из спутников Стэнли вел себя неподобающим образом, его заковывали в цепи.

Наибольшее уважение я питал к Сэмюэлу Уайту Бейкеру. Он исследовал Абиссинию — так в те времена называли Эфиопию — и именно его усилиями был открыт исток Нила. Бейкер был необыкновенно амбициозным человеком, которого неприятности заставляли проявлять лучшие качества. Попав в трудное положение, я всегда вспоминаю о нем.

Сэмюэл Бейкер стал единственным путешественником викторианской эпохи, удостоенным дворянского титула за свои исследования. Он также был единственным, кто путешествовал вместе с женой, которую звали Флоренс. Бейкер купил ее в Болгарии на невольничьем рынке рабов, и с тех пор они были неразлучны. Путешествие, во время которого они встретились, было типичным для тех времен — к сожалению, давно прошедших.

Бейкер согласился сопровождать молодого индийского махараджу Дулипа Сингха во время охоты на медведей в Трансильвании. Дулип Сингх проводил время либо в лондонском отеле «Клариджес», либо в одном из замков горной Шотландии, где он предавался своей страсти к охоте.

В Трансильванию он поехал под именем капитана Роберта Мелвила. Кроме того, он настоял, чтобы с ним поехали три слуги-англичанина, в том числе дворецкий. Большую часть его огромного багажа занимали ящики с марочным шампанским. До Будапешта они добрались поездом, а затем Бейкер посадил махараджу и его спутников на баржу с зерном, которая сплавлялась вниз по Дунаю.

Спускаясь вниз по реке, баржа столкнулась с плавучей льдиной. Это произошло вблизи города Виддина, на территории современной Болгарии, и махараджа со свитой были вынуждены сойти на берег. Виддин представлял собой жалкое зрелище, а главной его специализацией считалась работорговля — здесь продавали рабов с белым, черным и даже желтым цветом кожи. Ожидая, пока баржу отремонтируют, Бейкер и махараджа отправились взглянуть на невольничий рынок. Именно там Бейкер впервые увидел Флоренс, в которую тут же влюбился без памяти. Он яростно торговался, но так никогда и не признался, сколько ему пришлось заплатить за женщину.

На четвертый день пребывания в Лалибеле Самсону удалось остановить проезжавший по дороге джип. На заднем сиденье автомобиля лежали семь канистр с бензином, принадлежавшие местному бизнесмену. Еще не видя лица водителя, я понял, что придется отчаянно торговаться. Я стоял в стороне, потому что один вид иностранца способен утроить цену. Самсон заговорил сладчайшим голосом и улыбнутся так широко, что его глаза почти исчезли, превратившись в щелочки. Он показал пальцем на канистры. Водитель кивнул. Самсон вновь улыбнулся. Я понял, что обсуждается цена. Водитель продолжал кивать. Они торговались около получаса — водитель кивал, Самсон улыбался. К концу разговора Самсон перестал улыбаться и прикусил губу.

— Сколько? — спросил я.

— Много.

Я передал ему все деньги, которые были у меня в кошельке.

— Нам нужно больше, — с беспокойством сказал Самсон. — Нам нужны деньги, которые у вас в каблуке ботинка.

Прежде чем уехать из Лалибелы, я подарил Амайе ворох старой одежды. Он спросил, нет ли у меня платья его размера. Он всегда хотел иметь платье. Я был смущен и немного обеспокоен — маленький мальчик хочет одеваться как девочка.

Я попросил Самсона поговорить с Амайей и объяснить, что платья предназначены для девочек, а не для мальчиков. Улыбка Амайи становилась все шире, и в конце концов он расхохотался. Затем начал смеяться и Самсон.

— Амайя и есть девочка! — сквозь смех выдохнул он.

Через десять минут мы выехали на дорогу, и Бахру принялся в своей обычной манере с хрустом переключать скорости и резко поворачивать руль, набив за щеки огромное количество ката. Мимо проносились уже знакомые картины: дети с огромными вязанками хвороста за спиной, бредущие вдоль дороги стада коз, идущие издалека пешеходы, скорбные похоронные процессии из закутанных в белое стариков, в полном молчании взбирающихся по горным тропинкам к кладбищам. Я спросил Самсона, почему так много людей умирают.

— Жизнь в стране тяжелая, — ответил он. — Если человек заболевает, то ему становится все хуже, и он умирает. У людей нет денег на еду, не говоря уже о лекарствах.

В Эфиопии жизнь в деревне и в небольшом городке разительно отличается. Маленький эфиопский город — это живое, полное суеты место.

Шумные лавочки предлагают широкий ассортимент ярких китайских товаров. На тротуарах мальчишки играют в настольный теннис. Из баров доносится оглушительная музыка и настойчивые голоса проституток; теплое пиво льется рекой. И самое главное, сюда постоянно приходят люди из деревень, чтобы обменять продукты своего труда и купить товары первой необходимости. В глухой деревне или селении, расположенном в нескольких днях пути от ближайшей дороги, вы не найдете ни парафиновых ламп, ни электричества — только свечи. Тут нет ни водопровода, ни магазинов, и вы не услышите треска плохо настроенного транзисторного приемника. Мне уже приходилось бывать в Африке и в странах, где добрые, невинные люди влачат жалкое существование. Но я все равно был поражен неимоверно тяжелой жизнью эфиопских крестьян.

Попросите меня перечислить все, чем я владею, и я окажусь в затруднительном положении.

Комнаты в моем доме заполнены вещами, которыми я не пользуюсь. Чердак до отказа набит предметами, которые я когда-то коллекционировал и о которых забыл. Но если спросить обитателя горной эфиопской деревушки, что находится в его домике, список получится очень коротким. Все предметы функциональны и имеют множество применений: нож, топор, одна или две свечи или лампа, сделанная из консервной банки, одеяло и шкуры, ведро, горшок для приготовления пищи, лист полиэтиленовой пленки, немного старой одежды, мука и вязанка хвороста.

Это все.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Джинн Сулеймана

В пяти часах езды от Лалибелы мы наткнулись на следы ужасной аварии, случившейся на одной из худших в мире дорог. Грузовик каким-то образом перевернулся на ровном участке дороги, и груз узо разбился. Водитель был мертв.

Его спутник тоже. Их тела вытащили из кабины и положили на обочине дороги. Небольшое количество крови указывало на то, что смерть, скорее всего, наступила мгновенно. К моему облегчению, нигде не было никаких следов двух молодых голландок. Они поехали на запад, а эта дорога вела на север.

Через несколько минут, когда мы проезжали деревню, Бахру сбил собаку. Он рассмеялся и захлопал в ладоши. Я повернулся и сквозь заднее стекло увидел, что бедное животное бьется в предсмертных судорогах. Слушая мою брань, Бахру никак не мог понять, почему я так рассердился. Для него это было развлечением, способом хоть немного оживить свою монотонную работу.

К этому времени все недостатки «императорского джипа» проявились во всей красе. Самой серьезной проблемой были покрышки. Пару проколов в день считалось удачей. В худшие дни шины спускали семь или восемь раз. Причина этого лежала на поверхности — на покрышках буквально не было живого места. Поначалу я ругал Бахру: почему он не отремонтировал покрышки?

Но затем я понял его позицию. В Аддис-Абебе я настоял, что за все проколы шин и поломки будет отвечать водитель. Поэтому Бахру решил, что чем меньше денег он потратит на ремонт покрышек, тем больше останется на кат. Если наркотический лист играет важную роль в вашей жизни, такие рассуждения кажутся вполне логичными.

Ассортимент товаров, продающихся в эфиопских деревнях, необычайно скуден, но в любом селении обычно имеется как минимум один магазин, предлагающий старые, изодранные покрышки по завышенным ценам. В Секоте мне наконец удалось уговорить Бахру купить пару покрышек. Все мы прекрасно понимали, что не продержимся на них и дня, но у меня осталось ощущение хоть маленькой, но победы.

Мы остановились у шиномонтажной мастерской, и я разговорился с хилым лысеющим человеком, насквозь пропахшим серой. Он поминутно снимал рубашку и смазывал какой-то индийской мазью гноящуюся рану на груди. Мужчина был стар и истощен, и его рана явно не заживала. Я взглянул на этикетку тюбика с мазью. Это оказалось средство от болей в пояснице.

— Хорошее лекарство, — сказал мужчина.

— Помогает?

— О, да, — кивнул он. — Это иностранное лекарство.

— А где вы его взяли?

— Купил на рынке. Очень дорогое.

— Но там написано, что его нельзя наносить на открытые раны.

Мой собеседник смутился, а затем поднял рубашку и, морщась от боли, начал втирать новую порцию мази в рану. В горах Эфиопии вера в иностранные лекарства непоколебима. Местные рынки наводнены дешевыми индийскими лекарствами, которые считаются чуть ли не чудодейственными средствами. К импортным лекарствам здесь относятся, как к панацее: случайным образом выбранная мазь, микстура или таблетки применяются для лечения любой болезни.

Самсон рассказал случай из своего детства, когда его родители решили, что у мальчика менингит, и отправились на рынок за лекарством.

Торговец взвесил им несколько горстей неизвестных таблеток и сказал, что нужно запивать их куриным бульоном.

Я спросил Самсона, не было ли у него судорог.

— Нет, — ответил Самсон, — через некоторое время мне полегчало, хотя мой пот стал коричневым.

В Лондоне знакомый геолог взглянул на карту Эфиопии и объявил, что готов биться об заклад, что древняя страна Офир — это Афар. Он указал на невысокий горный хребет, вытянувшийся вдоль побережья Красного моря. Именно в этот район мы направлялись. Я просмотрел огромное количество отчетов о геологических изысканиях, но ни в одном из них не упоминалось о том, что в Афаре найдено золото — в отличие от любого другого уголка страны. Тем не менее мне нужно было увидеть это собственными глазами.

И если Афар не имеет к Офиру никакого отношения, там все равно найдется много интересного.

Северо-восточная часть Афара представляет собой пустынную местность, населенную одним из самых жестоких племен на нашей планете — данакилами.

Меня всегда удивлял странный обычай брать в качестве военных трофеев различные части человеческого тела. В древности в большинстве культур существовал обычай отрезать головы убитых врагов и торжественно выставлять их напоказ. Но данакилы предпочитали совсем другой трофей. Они выбрали гениталии. Воин племени не считался настоящим мужчиной, пока он не пролил кровь врагов и не повесил себе на шею амулет из мужских гениталий. Путешествие по Эфиопии в поисках копей царя Соломона было бы неполным без посещения Афара.

Когда мы оказались на шоссе, я сказал Бахру, чтобы он ехал не на север, а на восток. Водитель продолжал жевать кат, глядя на дорогу немигающими глазами. Довольный, что он не возражает, я добавил, что мы направляемся в Афар, чтобы встретиться с данакилами. Затем я стал наблюдать за лицом Бахру в зеркале заднего вида: сначала оно перекосилось, а затем застыло, как будто челюсти, непрерывно жевавшие листья ката, вдруг заклинило. Самсон тоже был в ужасе. Он сказал, что данакилы — жестокие люди, у которых на уме только одно.

— И что же?

— Гениталии!

— Но мы же едем в «императорском джипе»! — воскликнул я. — Никто не захочет ссориться с нами.

Изо рта Бахру внезапно вырвался поток ругательств на амхари.

— В чем дело?

— Бахру говорит, что не поедет в Афар. Если вы хотите попасть туда, отправляйтесь пешком.

Я перепробовал все методы убеждения, но Бахру стоял на своем. Он бесстрашный человек, но слишком дорожит своим мужским достоинством. Даже дикие лошади не затащат его в пустыню данакилов. Сомалийцы, к которым принадлежит сам Бахру, имеют репутацию храбрых воинов, и поэтому я был удивлен его отказом продолжить путешествие. Возможно, поездка в Афар действительно опасна.

— А ты что думаешь, Самсон?

Неисправимый дипломат вытер лицо ладонью.

— Они язычники.

— Тогда будем рассматривать нашу экспедицию как миссионерскую; мы несем им слово божье.

Услышав эти слова, Самсон приободрился, и в его глазах зажегся миссионерский огонь. Он достал из тартанового чемодана новенькую Библию, купленную взамен сгоревшей. Размерами она уступала старой, но слово божье может принимать различные формы.

— Мы поедем в Афар, — храбро заявил он, — и будем нести слово божье.

После долгих уговоров Бахру согласился доставить нас в Дидигсалу на краю пустыни Данакил. Он высадит нас там и быстро поедет обратно; встретиться мы договорились в столице провинции Тигрей, городе Мекеле. Я слышал, что в Дидигсале можно присоединиться к одному из караванов с солью, которые идут через пустыню на рынок в Мекеле.

Во время последнего путешествия по Амазонке в деревню племени шуар я и мои спутники боялись, что индейцы отрежут нам головы, чтобы затем высушить их. Одна мысль об этом подрывала дух экспедиции. Но сегодня жизнь в джунглях изменилась, и миссионеры заменили духовые трубки тамбуринами. Мне не нравилось, что древние обычаи исчезают буквально за несколько лет, но я подозревал, что времена, когда данакилы охотились за гениталиями врагов, тоже подошли к концу. Я сообщил Самсону, что миссионеры из Алабамы скорее всего опередили нас по дороге к данакилам. В ответ Самсон широко улыбнулся. Ему не терпелось поведать дикарям об Иисусе.

Одним из немногих исследователей, кто описал обычаи гордых данакилов, был Уилфред Тезигер.

Он родился в британской миссии в Аддис-Абебе в 1910 году. Столица страны была еще молода, и до восьмилетнего возраста, пока его не отправили в школу в Англию, Тезигер даже не видел автомобилей. Его отец, дипломат высокого ранга, помог царевичу Рас-Тэфаре занять престол, но еще до того, как царевича короновали в качестве императора, отец Тезигера внезапно скончался от сердечного приступа. В знак уважения император прислал личное приглашение Уилфреду Тезигеру, который должен был занять место отца на церемонии коронации.

В ноябре 1930 года, когда праздники по случаю провозглашения нового императора подходили к концу, Тезигер организовал свою первую экспедицию. Он слышал, что на землях данакилов можно хорошо поохотиться, и отправился в пустыню. Впоследствии он признавался, что этот месяц изменил всю его жизнь.

Тезигер часто рассказывал мне об этой первой африканской экспедиции, сопровождая рассказ яркими подробностями. Он знал о жестокости данакилов, но не имел ни малейшего представления о том, насколько они опасны. По мере того как множилось число официальных представителей властей, отговаривавших его от поездки, его решимость крепла. В прошлом практически все экспедиции, отправлявшиеся в пустыню данакилов, погибли, а гениталии их участников превратились в военные трофеи. Тезигера, которому удалось вернуться из путешествия целым и невредимым, считали героем. Ему было всего двадцать лет.

В то время, когда юный Уилфред Тезигер покупал вьючных животных для своей экспедиции, из пустыни данакилов возвращался еще один европеец.

Л. М. Несбитт был старателем и работал распорядителем на золотом прииске на западе Эфиопии. Он был убежден, что найдет в Афаре золото, хотя в своей книге «Пустыни и леса» практически не упоминал о нем — настоящий золотоискатель предпочитает не раскрывать свои карты. Тем не менее сам факт, что такой серьезный исследователь, как Несбитт, решился на опасное путешествие в пустыню данакилов, вселял надежду. Возможно, в Афаре все же есть золото.

Я спорил с Самсоном и Бахру, объясняя им, что экспедиция Несбитта доказывает, что на землях данакилов мы можем найти не только золото, но и древние копи. Правда, я решил не раскрывать им подробности путешествия Несбитта и не говорить, сколько его спутников лишились гениталий.

Дорога до Дидигсалы стала самым трудным препятствием, которое когда-либо приходилось преодолевать джипу из императорского гаража. Ветхий автомобиль трясся, как будто ему передался страх водителя перед бандитами из племени данакилов. Колючие деревья и эвкалипты сменились каменистыми холмами, поросшими редким кустарником. Мы видели пасущихся верблюдов, среди которых попадались стада коз, а также редкие хижины, примостившиеся в тени между холмов. Самсон достал Библию и начал выбирать подходящие для проповеди места.

Прежде чем свернуть на шоссе, ведущее к Дидигсале, Бахру в небольшой деревушке обменял автомобильный домкрат на кипу листьев ката.

Мне следовало бы воспрепятствовать этому невыгодному обмену, но у нас не было — а в ближайшее время и не предвиделось — запасной покрышки. Бахру жевал кат так усердно, что изо рта у него пошла пена, а глаза чуть не вылезли из орбит — как у преступника на электрическом стуле. Часа через четыре я заметил группу низких домиков. Мы добрались до окраины Дидигсалы.

Самсон вышел из машины и у первого же встречного спросил, когда следующий караван с солью отправляется в Мекеле. Я наблюдал, как он, всегда чрезвычайно вежливый и уважительный, задал свой вопрос после длительного ритуала приветствий. Местный житель отчаянно замахал руками, развел их в стороны, а затем указал на небо. После этого он уперся ладонями в землю, пять раз отжался, спустил шорты и помахал из стороны в сторону гениталиями. Самсон оглянулся и печально посмотрел на меня.

— Он сумасшедший.

В большинстве маленьких эфиопских городков имеется свой юродивый, а в деревнях жители развлекаются, бросая в сумасшедших камнями. Самсон кинул нашему сумасшедшему корочку хлеба, и тот захныкал от радости. Он был настолько худ, что ребра проступали даже через рубашку. Пока он с жадностью грыз хлеб, из соседнего дома вышел мужчина в белоснежной накидке. Он поднял большой камень и бросил его в сумасшедшего. Камень попал в спину несчастного, сбив его с ног.

Через минуту вокруг нашего джипа собралась целая толпа. Тридцать или сорок стариков в серых одеждах заглядывали в окна автомобиля.

Гости здесь явно были редкостью.

Один из наших новых компаньонов положил руку на капот джипа и закрыл глаза.

— Вы приехали издалека, — произнес он.

Я кивнул.

— Мы приехали, чтобы встретиться с караваном с солью, который идет в Мекеле.

— Да, Мекеле очень далеко.

— Как далеко?

— О, очень далеко.

Самсон переводил, озабоченно морщась.

— А когда из Афара выходит следующий караван?

Старик плотнее закутался в накидку, а затем поднял трость и прочертил ею дугу в направлении горизонта.

— Они сейчас там, — сказал он.

Прикрыв глаза ладонью от солнца, я посмотрел в том направлении, куда указывала трость, но ничего не увидел.

— Он прав, — подтвердил Самсон. — Я вижу людей и верблюдов. Точки. Много точек.

— Они будут здесь не раньше утра, — сказал старик. — Вы можете переночевать у меня.

Он повел нас к своей хижине. Бахру без всяких напоминаний выгрузил наши вещи. Не успел я и глазом моргнуть, как они уже лежали на песке. Затем он запрыгнул в машину и сказал, что будет ждать нас в Мекеле.

— Когда? Когда ты там будешь?

Бахру поплевал на руки и нажал на педаль газа.

— Вопрос в том, когда вы там будете, — ответил он и исчез в облаке пыли.

— Он трус, — сказал Самсон. — Он позорит свое племя.

Старик с палкой сказал остальным, чтобы они оставили нас в покое, и замахнулся своей тростью. Мы были его собственностью. Ведя нас к своему жилищу, он сообщил, что его зовут Адугна. Жена умерла, пояснил он, и поэтому он живет в семье сына. Они бедны, но считают за честь принять нас в своем доме. Я спросил о караване верблюдов, который направляется в Мекеле.

— Вам понадобятся сильные ноги, — ответил старик. — Это очень далеко.

— Неделя пути?

Адугна заморгал седыми ресницами.

— Много дней.

Самсон, энтузиазм которого буквально бил через край, стал успокаивать меня.

— Мы в руках господа, — сказал он. — Как израильтяне в пустыне. Единственный, кого нам нужно опасаться, так это дьявола.

Адугна вел нас мимо изгороди из колючек, окружавшей дом его сына. Из тени под деревом на нас бросилась охотничья собака, но старик отогнал ее палкой. В темной, пропитанной запахом дыма однокомнатной хижине на нас удивленно уставился десяток глаз. Поначалу я не мог рассмотреть лиц — только глаза, моргавшие, как у сидящих на ветке дерева сов. Адугна взмахнул палкой, чтобы освободить для нас место, а затем хлопнул в ладоши и стал раздавать указания. Домочадцы поспешно ретировались и нашли себе убежище за домом.

— Вы останетесь у меня на месяц! — объявил Адугна. — Это ваш дом. Мы теперь братья.

— Но мы хотим поехать в Мекеле вместе с этим караваном, — возразил я.

Старик рассмеялся зловещим смехом.

— Они вас убьют и заберут ваши деньги, — ответил он. — Они плохие люди. Торговцы солью очень жадные. Не такие, как мы. У нас нет денег. Нам они не нужны. Деньги — это порождение дьявола.

Вернулся сын старика и, отвесив поклон, спросил, что мы хотели бы выпить. Не задумываясь, я ответил, что не отказался бы от чая. Он вновь поклонился, схватил меня за руку, поблагодарил и вышел.

Прошел час. Самсон расспрашивал Адугну о жизни в пустыне.

— Очень тяжело, очень жарко, очень пыльно, — сказал хозяин. — Я родился на озере Афрера в Афаре. Там еще жарче.

— Сколько вам лет?

Адугна поскреб лицо, а затем вытер его краем накидки.

— О, я, наверное, очень стар, — сказал он. — Теперь мне семьдесят или восемьдесят. Может, больше. Я помню времена, когда здесь были итальянцы. Тогда я был молодым. Здесь были и другие фаранжи. Они искали золото.

— Золото? Они нашли что-нибудь?

— Тут больше нет золота.

— А раньше, значит, было?

— Да, было. В Афаре было больше золота, чем в любом другом месте земли. Золота было столько, что наши люди были богаче царей. Золото — единственный металл, который у нас имелся.

— И когда это было? Когда тут было золото?

— Очень давно.

— Как давно? Сто лет назад или тысячу?

— Да, — сказал Адугна. — Давно.

— Значит, тысячу лет назад?

— Да, очень давно.

— А что случилось с золотом? Закончилось?

— Нет, не закончилось, — покачал головой хозяин. — Его было слишком много. Говорю вам, слишком много.

— Значит, оно по-прежнему здесь, в земле?

Адугна снова вытер лицо накидкой.

— Оно есть, но в то же время его нет, — сказал он.

— Как это может быть?

— Хорошо, я вам расскажу. Бог очень рассердился на наш народ. Он сказал, что люди жадные и думают только о себе. Поэтому бог наказал людей. Он расстелил свой плащ над пустыней и превратил все золото в соль. Но однажды, — продолжал Адугна, — когда наш народ избавится от жадности, он уберет плащ и откроет золото. Вот почему мы не уходим отсюда. Мы ждем.

Адугна позвал невестку и приказал ей принести чай, которого мы так и не дождались.

— Останьтесь со мной, — сказал он. — Будьте моими гостями и останьтесь здесь. Мы будем сидеть рядом и ждать, когда бог уберет свой плащ и откроет перед нами поля золота.

Когда чай, наконец, принесли, уже наступила ночь. Сын и невестка Адугны проскользнули в хижину, держа в руках две чашки, от которых поднимался пар. Одну чашку подали мне, другую Самсону. Мы понюхали пар и поблагодарили хозяев за угощение. Вся семья собралась вокруг нас и смотрела. Я сделал глоток горячей жидкости.

Напиток был слабым и имел землистый привкус.

— Сделайте еще глоток, — с беспокойством в голосе попросил сын Адугны.

Я исполнил его просьбу.

— Вкусно.

— Правда? — настаивал он. — Вы уверены, что это вкусно?

— Да, да, — в один голос сказали мы с Самсоном.

Беспокойство хозяев, казалось, усиливается.

— Можно, я вам кое-что расскажу? — спросил сын Адугны.

— Конечно.

Он прижал руку к сердцу.

— Понимаете, у нас нет чая. Но у нас есть обычай — исполнять все желания гостей. Вы попросили чай. Мы не знали, что делать. Ни у кого из наших соседей тоже не оказалось чая. Потом кто-то нашел старый мешок, в котором когда-то хранили чай. Мы вскипятили мешок и сделали из него чай.

Вытянувшись на полу хижины, ночью я размышлял о том, что рассказал нам старый Адугна.

На всей территории Эфиопии фольклор тесно связан с темой золота. Одна легенда вытекает из другой. Многие знают о том, как бог наказал данакилов за жадность — эту историю я слышал десятки раз в разных уголках страны. Представители других племен рассказывали ее со злорадством — данакилов боялись и не любили. Сами данакилы искренне верили легенде: придет день, когда бог вновь превратит соль в золото.

Адугна был стариком, но он вряд ли настолько стар, чтобы помнить экспедицию Несбитта.

Возможно, он слышал о других путешественниках, имевших те же намерения. До Второй мировой войны Эфиопия магнитом притягивала тех, кто искал славы и богатства. Сам Несбитт в 20-х годах двадцатого века описывал население Аддис-Абебы как толпу разочаровавшихся и опустившихся бродяг, авантюристов, шпионов и мошенников — словом, искателей приключений.

Все они выдавали себя за экспертов в какой-либо области, а некоторые даже имели научные звания, хотя скорее всего были самозванцами. Это были неудачники в потрепанной одежде не по размеру и с нестрижеными волосами.

Но Несбитт отличался от них. Это был образованный и педантичный человек, хорошо понимавший опасности путешествия по пустыне Данакил. В 80-х годах девятнадцатого века три итальянские экспедиции в Афар закончились гибелью всех участников. Цель жизни любого юноши из племени данакилов — убийство. Мужчина, который никого не убил, не сможет жениться, а сверстники называют его женщиной.

Страсть данакилов к убийству является наследием прошлого, когда убийство врагов приносило почет и уважение. Мои собственные предки из Гиндукуша жили в обществе, где убийство считалось благородным делом. Они заставляли женщин носить красные одежды, чтобы они случайно не попали под перекрестный огонь.

Той ночью Адугна вместе со всей семьей устроился спать на улице, предоставив хижину в наше распоряжение. Я представлял себе сцены ночного убийства, но Самсон сохранял спокойствие.

— Родители Адугны были дикими людьми, — сказал он. — Но в его глазах и в глазах других я вижу доброту.

Он оказался прав. Пока мы спали, невестка Адугны выстирала нашу одежду. Ее муж почистил мои ботинки, а дети осыпали нас ароматными лепестками каких-то цветов. Я был благодарен им за гостеприимство и одновременно испытывал печаль. Похоже, данакилы — как индейцы шуар и другие гордые племена — теряют свою самобытность.

Утром, еще до восхода солнца, в город вошел караван с солью. Сорок верблюдов и десять человек быстрым шагом шли по улицам. Верблюды были навьючены огромными серыми блоками, которые на первый взгляд казались каменными.

Как и все верблюды на земле, они с трудом переносили рабство у человека, но были бодры и энергичны — для них день только начался. Начальник каравана приказал, чтобы животным дали воды, и проверил, прочно ли держится груз. Затем он подошел к тому месту, где стояли мы.

Адугна познакомил нас. Кефла Мохаммед оказался стройным мужчиной с худыми ногами, мозолистыми руками и немного косящими глазами. Он хромал и при ходьбе глубоко погружал свой посох в песок — как гондольер на венецианском канале. Вероятно, мы с ним были одного возраста, но выглядел он гораздо старше, потому что за несколько десятилетий безжалостное солнце пустыни иссушило его кожу.

Когда Адугна представил нас, Кефла прижал свое плечо к моему в традиционном эфиопском приветствии.

— Мы будем друзьями тысячу лет, — сказал он.

— Мы хотели бы вместе с караваном добраться до Мекеле.

Начальник каравана выпрямился, опираясь на посох.

— Вы будете идти с нами и делить с нами пищу, — ответил он. — Потому что мы братья.

Я поблагодарил его.

— Сколько дней займет дорога?

Кефла сделал шаг назад.

— Далеко. Очень далеко.

— Два дня?

— Возможно.

— Или больше?

Он снова отступил и посмотрел на тонкий песок, покрывавший его ноги.

— Возможно.

Через два часа наши сумки и бутыли с водой были навьючены на самую выносливую верблюдицу, и мы заняли свое место рядом с караваном.

Адугна вместе с семьей проводил нас и пожелал удачи. Остальные жители деревни тоже пришли попрощаться, но Адугна прогнал их палкой. Это был его день. Я обещал вернуться после того, как побываю в Мекеле и найду золото царя Соломона.

— Я предлагал тебе, — крикнул он нам вдогонку, — остаться со мной и ждать, когда бог поднимет плащ.

Путешествие в неизведанные земли, которое продлится неизвестно сколько, — это волнующая перспектива. Я спросил Самсона, доверяет ли он Кефле и его людям. Он прижал Библию к груди и ответил, что они хорошие люди, но нуждаются в том, чтобы он растолковал им христианское учение. Только тогда бог поднимет покрывало и откроет данакилам утраченное богатство.

— Ты действительно веришь в эту легенду?

Самсон поднял глаза к сияющему над нашими головами солнцу.

— Господь прекрасен и загадочен, — ответил он.

Мы шли по сухой, раскаленной земле в северо-западном направлении. Как только верблюды замечали какую-нибудь растительность, они останавливались, чтобы поесть. Животные были связаны веревкой, как альпинисты, и, казалось, не замечали тяжелой ноши на своих спинах.

Соль, которую они перевозили, добывалась в провинции Афар из пересохшего озера Карум и соляных равнин вокруг него. Глыбы соли откалывались при помощи длинных деревянных шестов, а затем распиливались на более мелкие блоки одинакового размера.

Кефла позвал нас в голову каравана и предложил вяленое мясо и воду из своей бутыли. Ему не терпелось рассказать нам о своей жизни.

К счастью, он, как и Адугна, немного говорил на амхари, и Самсон мог переводить.

— Я проходил этот путь тысячу раз, — сказал он. — С самого детства. До меня верблюдов водил мой отец, а еще раньше отец моего отца.

— А как насчет опасностей и страха перед разбойниками?

— В нынешние времена уже нет опасностей, — ответил он, — только скорпионы и змеи. Наш народ любил убивать иноземцев, но теперь мы поверили им.

Кефла искоса взглянул на меня. Я знал, о чем он думает. Он размышлял, слышал ли я о пристрастии данакилов к амулетам из гениталий.

— Мне рассказывали о славных традициях данакилов, — сказал я. — Жаль, что они исчезли.

— Наша гордость не исчезла, — ответил начальник каравана. — Мы данакилы. Но мы больше не убиваем всякого, чье лицо нам незнакомо.

Это старая традиция. Хорошая традиция, но теперь ее нет.

Большинство погонщиков приходились Кефле родственниками — братья, сыновья, племянники или кузены. Получалась сплоченная команда, в которой каждый полностью доверял остальным. В караване с солью не было места женщинам. Жена Кефлы — третья — оставалась вместе с его кланом в пустыне Данакил. Они поженились в прошлом году, после того как вторая жена Кефлы умерла во время родов.

— А первая?

Начальник каравана вонзил свой посох в землю и опустил взгляд.

— Она тоже умерла. От малярии.

Я сменил тему и стал расспрашивать его о легенде и золоте.

— Да, золото, — ответил он таким тоном, как будто предвидел мой вопрос. — Бог превратил его в соль.

— Вы верите, что когда-нибудь соль снова станет золотом?

— Возможно, — сказал Кефла. — И это будет хорошо, потому что в Мекеле большой спрос на золото. Но я сержусь, когда слышу, как друзья и соплеменники жалуются, что золото исчезло. Ведь бог превратил бесполезный металл в соль. Без соли не могут жить ни люди, ни верблюды, а без золота можно обойтись.

Несбитт предупреждал об опасностях путешествия на верблюдах. Он писал о постоянном страхе, что нога животного попадет в трещину в земле. Кефла и остальные погонщики знали о существовании подобных трещин и при малейшем сомнении останавливали караван, прощупывая землю палками. Еще одна серьезная проблема — это удушающая жара. Я обнаружил, что непрерывно пью. Кефла посоветовал мне быть осторожным. Избыток воды так же опасен, как ее отсутствие. Я смочил рубашку водой и обернул ее вокруг головы наподобие тюрбана. Самсон последовал моему примеру.

Время от времени со спины одного из верблюдов снимали блок соли и давали лизать всем животным. Иногда Кефла ощупывал рукой песок.

Если он будет слишком горячим, верблюды могут обжечь ноги. Его главной заботой было здоровье верблюдов.

Несбитт писал, что предпочитает нанимать носильщиков, а не вьючных животных. Люди, говорил он, могут выбрать кратчайший путь, преодолеть крутой склон или переправиться через бурный поток, перепрыгивая с камня на камень.

Более того, при необходимости можно нанять свежих носильщиков. Правда, люди не способны переносить такие тяжелые блоки соли на такие дальние расстояния.

К вечеру возле зарослей колючих деревьев погонщики разбили лагерь. Утром Самсон горел желанием распространять слово божье среди данакилов, которые в большинстве своем были мусульманами. Но теперь, когда у Самсона появились слушатели, силы оставили его. Мы сидели плотной группой прямо на земле. У меня не было сил делать записи в дневнике, а у Самсона не осталось сил на проповедь. Вокруг нас кипела работа: погонщики снимали вьюки с верблюдов и поили животных, разводили костер и жарили полоски мяса. Я попросил Самсона выяснить, долго ли нам еще идти.

— Пожалуйста, не заставляйте меня задавать этот вопрос, — ответил он. — Я не вынесу ответа.

Мы лежали, ожидая наступления ночи, и я с тоской вспоминал «императорский джип». Даже к Бахру я начинал испытывать теплые чувства.

Кефла приказал своему старшему сыну охранять караван. Это был мальчик лет двенадцати.

— Он мудр, как Сулейман, — сказал он. — Весь в деда. Многие девушки уже мечтают выйти за него замуж. Но еще не время.

— Вы знаете о Сулеймане?

— Конечно, — ответил начальник каравана. — Все данакилы знают, что он лично посетил эту землю — он приезжал за золотом и слоновой костью.

— И он их нашел?

— Да, да, нашел. Я же говорил вам, что прежде здесь было золото. Во времена Сулеймана здесь было много золота.

— А он добывал золото?

Кефла посохом подбросил дров в костер.

— Его люди вырубали золото из земли, — ответил он. — Затем его погружали на корабли и увозили в страну Сулеймана.

— А как они доставляли золото на корабли?

— Его переносила армия джиннов Сулеймана.

Верблюды наелись и теперь лежали на земле, пережевывая жвачку. Небо освещалось луной и россыпью звезд, а легкий ветерок с востока принес прохладу. Старшего сына Кефлы звали Ехиа.

Он охранял лагерь, вооружившись винтовкой «Lee Enfield 303». Он приближался к поре полового созревания, возрасту, когда его предки готовились к первому убийству. Палец мальчика не расставался со спусковым крючком; он явно испытывал непреодолимое желание нажать на блестящую стальную скобу. Но Ехиа родился слишком поздно. Смерть и сегодня нередкая гостья у данакилов, но ее причиной чаще служит оборона, а не хладнокровное убийство. В нынешнее время данакилы уже не отрезают гениталии врагов. И хотя Кефла и его соплеменники прямо об этом не говорили, без ритуала отрезания половых органов убийство теряло свою привлекательность.

Проходя мимо меня, Ехиа стиснул зубы и заученным движением вскинул винтовку к плечу.

С глубокой древности иностранец считался законной добычей. Я улыбнулся, но свирепая маска так и не сошла с лица мальчика. Его дядя Абдулла пригласил нас присесть на грубый тюфяк из козьей шерсти. Абдулла выделялся среди остальных высоким ростом и тонкой шеей, а вокруг груди у него были обмотаны два патронташа. Он отрезал кусок вяленого мяса от лежавшей у него на коленях туши и поднес к моим губам.

Я хотел спросить, сколько еще продлится наш переход, но знал, что Самсон не захочет переводить этот вопрос. Вместо этого я стал расспрашивать Абдуллу о Мекеле.

Он сморщился так сильно, что его лоб стал похож на лист гофрированного железа.

— Это очень большой город, — сказал Абдулла. — Слишком много людей, слишком много машин, слишком много шума!

— Значит, он вам не нравится?

— О! — воскликнул он. — Пройдитесь по городу, и вы увидите все худшее, что только есть в человеке. Попадая в такое место, люди забывают, откуда они пришли. Они становятся ленивыми, пьют пиво и впустую тратят деньги. Это не настоящий мир.

— А что такое настоящий мир?

Абдулла расстегнул патронташи, затем хлопнул в ладоши и простер их, словно две чаши.

— Вот настоящий мир, — сказал он. — Смотрите на него! Почувствуйте его запах! Попробуйте его на вкус! Вслушайтесь в него!

К нам подошел Кефла и присел на корточки. Несмотря на темноту, было заметно, что он устал. Он сказал, что Ехиа будет охранять нас ночью. Если что-то случится, верблюды поднимут тревогу. Они способны унюхать вора на большом расстоянии.

— Надеюсь, нас никто не потревожит, — пробормотал я.

Кефла улыбнулся и перенес вес тела на пятки.

— Это вам так хочется. А Ехиа мечтает, чтобы на нас напали. Он готов спустить курок, чтобы доказать, что он мужчина.

Мы шли весь следующий день, а солнце из слабого розового сияния на востоке превращалось в висящий над пустыней огненный шар. Каждый шаг давался с трудом. К полудню жара достигла такой степени, что плевок, испаряясь, шипел на камне. Я вспоминал джунгли. В пустыне, конечно, тяжело, но ничто не может сравниться с ужасами влажных тропических лесов. Я благодарил бога, что мы находились вдали от джунглей.

Здесь не было ни насекомых, ни рептилий, а путь нам не преграждали лианы, стволы упавших деревьев и густой подлесок. Самсон никогда не был в джунглях и поэтому не знал, как ему повезло. Он стал жаловаться, вспоминая Аддис-Абебу: его девушка скучает, а дома ждут неотложные дела. Его страдания придали мне сил. Я поймал себя на мысли, что симпатизирую Генри Стэнли и его привычке заковывать людей в кандалы при малейшем намеке на недовольство.

Каждые три часа верблюдов освобождали от груза, давая отдохнуть, а их упряжь постоянно проверялась, чтобы животные не натерли себе спины. Единственный раз я путешествовал с верблюдами в индийской пустыне Тар несколько лет назад. Тогда мы ехали верхом на верблюдах, а не шли рядом. Тем не менее я смог оценить уникальные взаимоотношения, сложившиеся между человеком и верблюдом. Животные ненавидели своих хозяев, а погонщики смотрели на верблюдов с молчаливым восхищением. Они относились к животным как к лучшим друзьям, хотя никогда не признались бы в этом. Ярче всего это проявилось в тот момент, когда один из верблюдов Кефлы повредил ногу.

Это случилось к вечеру третьего дня пути, когда Кефла вел караван среди невысоких бесплодных холмов. Все выбились из сил. Верблюдов пора было поить и устраивать на ночлег. Мы с Самсоном постепенно привыкали к ослепительному блеску солнца, от которого болели и слезились глаза. Данакилы каким-то образом справлялись с ярким светом и внимательно следили за каждым движением верблюдов. Это было необходимо: один неверный шаг мог привести к катастрофе. Внезапно одна из верблюдиц рухнула на землю, издав душераздирающий крик боли.

Не медля ни секунды, Кефла извлек из складок накидки нож и перерезал ремни, удерживающие блоки соли. Животное билось в агонии, и его крики превратились в пронзительный визг.

Остальные погонщики навалились на верблюдицу, стараясь удержать ее, а Кефла быстро осмотрел животное. Правая передняя нога была сломана. Начальник каравана поднял нож и прижал его к шее верблюдицы. «Бисмиплах, ар-рахман ар-рахим, во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного», — воскликнул он.

Одним быстрым движением Кефла перерезал яремную вену животного. Кровь брызнула из раны. Верблюдица взбрыкнула ногами в предсмертной агонии, глаза ее закатились, пасть приоткрылась. Через несколько секунд она уже была мертва.

Кефла стоял над тушей с залитым кровью ножом. Глаза его были наполнены слезами. Он закрыл лицо ладонью, а затем вытер краем накидки. Я нисколько не удивился, увидев плачущего данакила. Он потерял друга. Пока остальные погонщики снимали вьюки с верблюдов, Кефла отошел в сторону, чтобы побыть одному.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Место, где лежит золото

НА разделку туши верблюдицы ушел весь вечер. Погонщики работали слаженно, отделяя мясо от скелета, выпуская жидкость из горба, удаляя внутренности и извлекая костный мозг из костей. Впервые за все время Кефла предоставил выполнять всю работу другим. Верблюдица была его любимицей. Он купил ее еще маленьким верблюжонком, и они проделывали этот путь вместе сотни раз. Остальные сочувствовали горю Кефлы. Кто-то расстелил для него матрас, но он лишь присел на корточки, отказываясь лечь. В воздухе стоял запах жареного мяса его любимой верблюдицы.

Последний раз я ел верблюжатину в Иорданской пустыне, где мясо тушили в молоке и подавали с ароматным рисом. Это блюдо называется менсаф, и бедуины готовят его во время священного месяца рамадан, когда днем мусульмане должны соблюдать пост. Трапеза начинается каждый вечер после захода солнца. Тогда мясо было сочным и нежным. Мясо верблюдицы из Афара оказалось совсем не таким — жесткое и жилистое, как будто долгие переходы через пустыню пропитали его солью и лишили всех соков.

В тот вечер мы долго не ложились. Все мясо и ливер были приготовлены на костре, и многое съедено. Остатки на следующее утро сложили в холщовый мешок и погрузили на спину замыкавшего караван верблюда. Соляные блоки погибшей верблюдицы распределили между остальными животными.

Самсон встал рано утром, чтобы почитать Библию. На него, как и на меня, смерть верблюдицы и реакция Кефлы Мохаммеда произвели огромное впечатление. Я издали наблюдал, как начальник каравана связал две палки и воткнул их в расщелину, куда попала нога верблюда. Это был знак, предупреждавший других об опасности, а также дань памяти погибшему животному.

Утром мы задержались и тронулись в путь только после восьми часов. Движение каравана замедлилось, и я спросил Самсона, не кажется ли ему, что мы приближаемся к месту назначения.

Он не стал ничего выяснять, но, подмигнув, заявил, что чувствует запах цивилизации.

Четыре часа спустя, перебравшись через гряду холмов, мы увидели на горизонте скопление домов. Приблизившись, мы стали различать людей, коз и даже автомобили. Кефла махнул рукой в сторону видневшегося вдалеке поселка.

— Это Квиа. Вечером будем в Мекеле.

Я чуть не подпрыгнул от радости. Новизна ощущений от путешествия с караваном верблюдов по Афару давно прошла. Я похлопал Самсона по спине и пообещал побаловать его самой мягкой постелью и самым роскошным ужином, какие только может предложить столица Тигрея.

Самсон улыбнулся, и на его щеках появились ямочки, но прежде чем он успел мне ответить, к нам подошел Кефла.

— Мы продадим часть соли в Квиа, — сообщил он. — Здесь хороший рынок.

Вскоре караван уже брел по пыльным улицам маленького городка. Здесь верблюды выглядели несколько неуклюжими. Они были чужими в городе — точно так же как автомобиль был чужим в пустыне Данакил.

Мы прямиком направились к рынку, где торговля была в самом разгаре. Здесь мы увидели обычный ассортимент из зеленых пластиковых ведер, пирамид грязных бутылок, полиэтиленовых пакетов, поношенной одежды, старого инструмента, зерна и мяса. Женщины торговались в продуктовых рядах, а их дети рылись в грудах старой одежды — у них это занятие заменяло рассматривание витрин.

Верблюдов отвели в сторону и разгрузили. Примерно треть соли оставили для продажи, а остальную равномерно распределили между животными.

Кефла и другие торговцы из племени данакилов сбывали соль главному дилеру, который, в свою очередь, продавал ее посредникам, а те уже распиливали блоки на небольшие кусочки. Покупатели приобретали лишь небольшие кубики соли размером в несколько дюймов.

Сегодня вся соль из Афара употребляется в пищу, но в древности бруски соли, которые назывались столе, также выполняли функцию денег. Египетский монах Косьма писал о них в 525 году нашей эры, а тысячу лет спустя португальский священник Франсиско Альварес утверждал, что видел, как в Эфиопии соль используется вместо денег: «Имеющий соль не знает недостатка ни в чем». Даже в 60-х годах двадцатого века путешественники, посещавшие Тигрей, сообщали о том, что соль служит средством торговли.

Пока я стоял на рынке и прислушивался к ритмичным звукам пилы, распиливающей соляные блоки, на землю упали огромные капли дождя. На севере Эфиопии дождю всегда рады, но для соляного бизнеса это беда. Продавцы рассыпались по рынку, прося соседей одолжить кусок полиэтиленовой пленки, чтобы укрыть свой драгоценный товар.

Через час мы уже были готовы продолжить свой путь к Мекеле. Верблюды откуда-то знали, что конец путешествия близок, и ускорили шаг.

Кефла был доволен прибылью, которую принесла торговля в Квиа, и прятал под накидкой толстую пачку купюр. Перед последним отрезком пути до Мекеле он приказал своему сыну Ехиа отвязать мешок с остатками мяса верблюдицы. Затем он подошел к кучке одетых в лохмотья нищих и отдал им еду. Самсон был тронут его добротой.

— Кефла хороший человек, — заявил он. — Он, конечно, не христианин, но я думаю, что он попадет на небо.

С того самого момента, как мы пересекли городскую черту, стало понятно, что Мекеле — это особое место, не похожее не только на пустыню, но и на любой другой поселок или город Эфиопии. Город оказался удивительно современным.

Асфальт под копытами верблюдов был новым и ровным, как размазанное по хлебу масло, с катафотами в центре и сточными желобами по краям дороги. Большие и внушительные дома венчала импортная черепица, а во дворах стояли спутниковые антенны размером с небольшой пруд. В Мекеле имелись большие отели и рестораны, а на многочисленных заправочных станциях продавался бензин. Все автомобили были новенькими, с безукоризненными покрышками.

На Самсона Мекеле произвел неизгладимое впечатление.

— Я слышал об этом месте, — сказал он. — О нем рассказывают в барах Аддис-Абебы. Обычно над этими рассказами смеются, потому что никто не верит.

— Откуда такое процветание?

— Президент, — ответил Самсон. — Это родина президента.

Кефла сказал, что вместе с остальными погонщиками переночует в Мекеле, но с первыми лучами солнца они двинутся в обратный путь.

Им было неуютно в городе, и они спешили вернуться к семьям с вырученными от продажи соли деньгами. Мекеле разросся и стал современным городом, и поэтому спрос на соль здесь сократился. В нынешнее время, сказал Кефла, горожанам нужна очищенная соль, и они могут позволить себе покупать импортную.

— Для нас это плохо, — пояснил он. — Когда-нибудь ее захотят все, и нашей торговле придет конец. Тогда мы, наверное, умрем от голода. — Он умолк, а затем усмехнулся, глядя мне прямо в глаза. — Может быть, именно тогда бог сжалится над нами и превратит соль обратно в золото.

Вечером мы с Самсоном пригласили Кефлу и остальных погонщиков поужинать в небольшом ресторанчике. Мы выдержали трудное испытание и были готовы побаловать себя роскошью.

Я заказал для своих гостей почти все, что имелось в меню, и позаботился о том, чтобы они не увидели счет. Сумма значительно превышала ту, что они заработали за весь переход. Мы с Самсоном вымылись под горячим душем, а ночь провели в мягких постелях. Я хотел было пригласить Кефлу и остальных погонщиков переночевать вместе с нами в отеле, но Самсон сказал, что они будут чувствовать себя неловко. Я хотел дать им денег, но они отказались их брать — даже от Самсона. Они были слишком горды. Тогда я подарил каждому что-нибудь из одежды и предметов, имевшихся у меня в сумках.

Утром, после крепкого сна, мы спустились к конторке портье. Я хотел отправить кого-нибудь на поиски Бахру и нашего джипа. Швейцар сказал, что ночью для нас кое-что оставили. Это был сверток из мешковины размером с кирпич. Внутри мы нашли аккуратно вырезанный брусок серой соли.

После долгих поисков мы нашли Бахру на заднем сиденье джипа, припаркованного на узкой тропинке в стороне от окружной дороги. Он крепко спал, а грудь его рубашки была испачкана засохшей рвотой. Я постучал по дверце, и Бахру сел, похожий на восставшего из мертвых зомби. Четыре дня пьянства сделали свое дело. Я недоумевал, откуда у него столько денег. Несмотря на похмелье, он был рад видеть нас и сообщил, что кое-что успел узнать. Он слышал, что в свое время в пятидесяти милях от Мекеле итальянцы заложили пробные траншеи, пытаясь найти золото. Я удивился инициативе Бахру и, не особенно задумываясь, вручил ему несколько мятых мелких купюр. Этот мой поступок мгновенно излечил похмелье водителя, и уже через несколько минут наши вещи были погружены в джип, а машина, подпрыгивая, неслась по тряской сельской дороге. Пыль от колес, похожая на мелкий тальк, набивалась повсюду, но окружавший нас ландшафт стоил того, чтобы терпеть неудобства.

Президент недаром гордился своими родными местами. Эфиопское нагорье необыкновенно красиво, и я с изумлением разглядывал бескрайние просторы, покрытые буйной растительностью. Нигде в Африке мне не приходилось видеть такого удивительного плодородия.

Похоже, люди в Тигрее были не менее плодовиты, чем природа. Повсюду нам встречались дети, пасущие стада овец и длиннорогих коров или собирающие хворост, а также подгоняющие своих осликов старики и работающие в полях женщины. Племя тигрей отличается от остальных народов, населяющих Эфиопию. Это стройные и гибкие люди с такой легкой походкой, что создается впечатление, как будто они не идут, а парят в воздухе.

Дорога петляла среди огромных гранитных утесов, таких ровных, как будто вырезанных человеческой рукой. Затем гранитные скалы сменились песчаником, и нас обступили поля, на которых колыхались на ветру стебли теффа.

Через час после выезда из Мекеле пошел дождь. Вода превратила пыль в жидкую грязь, и джип начал буксовать. Бахру сообщил, что его информатор рассказал, как найти траншеи. Он был уверен, что мы движемся в нужном направлении, но я настоял, чтобы уточнить дорогу у мальчишки, который под дождем стрелял камнями из рогатки. Зубы у него стучали, а руки и ноги были покрыты «гусиной кожей». Я спросил, знает ли он о траншеях, и мальчик ответил, что знает и покажет нам дорогу. Они находились в местечке под названием Веркамба.

— Хорошая новость, — обрадовался Самсон. — Это название означает «место, где лежит золото».

Но мы не смогли доехать до Веркамбы — грязь стала такой глубокой, что джип был вынужден остановиться. Мы с Самсоном решили оставить Бахру и вместе с мальчиком пойти пешком. Грязь цвета супа из бычьих хвостов была густой, как овсяная каша, и в некоторых местах доходила нам до колен. Я захватил с собой пятнистую армейскую плащ-палатку и остался относительно сухим, но у Самсона не было никакой защиты от дождя, и уже через несколько минут он промок до нитки.

Веркамба оказалась деревней из десяти каменных домиков с искусно сплетенными соломенными крышами. Мальчик сказал, что в этом районе разведку золота вела крупная горнорудная компания. (Впоследствии я выяснил, что это компания «Мидрок», которой принадлежал рудник в Лега-Демби.) Местные жители боялись, что на их землях найдут золото, потому что в этом случае правительство национализирует землю и они будут вынуждены покинуть родные места.

Самсон сказал, что крестьяне изо всех сил стараются доказать, что в их земле нет желтого металла, хотя некоторые втайне роют шахты, надеясь найти золотоносную жилу. Рассказывали даже о крестьянине, который построил дом над входом в такую шахту. Ему удалось скрывать свой секрет целый год, но в конечном счете тайное стало явным, власти конфисковали землю, а хозяина просто вышвырнули.

В деревне мать мальчика угостила нас свежеобжаренным кофе и рассказала о последних событиях. Примерно месяц назад приезжали инженеры, чтобы взять пробы почвы. С ними был иностранец. Она призналась, что очень беспокоится. Все жители деревни волнуются. Я спросил, добывают ли они золото сами. Мать прижала голову сына к груди и опустила взгляд, но ничего не ответила.

Новые пробные траншеи были вырыты рядом со старыми, которые заложили итальянцы — в двух милях к востоку от деревни. Глубина их не превышала метра, и это означало, что золото расположено близко к поверхности. Самсон показал на прожилки похожего на мрамор кварца, пронизывавшие породу. Если ты нашел вот это, пояснил он, значит, ты нашел золото. Непонятно только, добывали ли здесь золото итальянцы.

Вернувшись в Аддис-Абебу, я ознакомился с отчетами о геологических изысканиях, но не нашел там никаких упоминаний об этом. Однако мне было известно о масштабной добыче золота на границе с Эритреей.

Я захватил с собой металлодетектор. По крайней мере, здесь не нужно было опасаться, что его конфискуют власти или отберут буйные орды нелегальных старателей. Мы собрали прибор, и когда дождь стал ослабевать, исследовали траншеи. Прибор пронзительно пищал, к чему бы мы ни прикладывали щуп. Самсон удивленно вскинул брови. Затем он опустился на колени в одной из траншей и пальцами отломал кусок породы.

— Посмотрите сюда, — он раскрошил землю в руке, — здесь есть золото.

Самсон предложил задержаться на пару дней возле траншей, чтобы попробовать найти самородки. Золото очень трудно обнаружить обычным металлодетектором, потому что прибор реагирует на конкреции железа, получившие название «горячей породы», но специализированный детектор, такой как «Золотой жук», способен компенсировать сигналы от содержащегося в почве железа. Современный металлодетектор разительно отличается от прибора, изобретенного Герхардом Фишером в 30-х годах двадцатого века. Фишер был немецким эмигрантом и приятелем Альберта Эйнштейна. Когда Фишер продемонстрировал Эйнштейну первый образец прибора — «металлоскоп», — великий ученый якобы предсказал, что эта новинка не будет иметь коммерческого успеха.

Каким бы заманчивым ни выглядело предложение Самсона, я понимал, что не могу себе этого позволить. Приступая к поискам копей царя Соломона, я дал себе клятву, что не стану извлекать прибыль из этого занятия. Мы взяли несколько образцов породы, чтобы удовлетворить свое любопытство, и поспешили укрыться от дождя в машине.

Вечером в городке Адиграт, расположенном на границе с Эритреей, я разрабатывал планы следующего этапа путешествия. Мне страстно хотелось попасть в Туллу-Валлелъ и найти шахты Фрэнка Хейтера. Мы достали карту и стали прокладывать маршрут. Предстояло преодолеть довольно большое расстояние вдоль восточных границ Эфиопии. Но прежде чем проверить утверждения Хейтера, мы должны были посетить еще одно место. Один знакомый рассказывал мне о монастыре Дебре-Дамо. Ходили слухи, что в его подвалах спрятаны тайные тексты, рассказывающие о царе Соломоне. Я был бы рад пропустить это место и направиться прямиком в Туллу-Валлель, но Самсон заявил, что посещение монастыря — это благочестивый поступок, который принесет нам божье благословение. Я нашел Дебре-Дамо на карте — он располагался на эфиопской границе неподалеку от Адиграта.

Мы отправились в путь рано утром. Дождевые облака, доставившие нам столько неприятностей, исчезли, и местность вокруг нас была залита солнечным светом. Бахру надавил на газ, и джип понесся вперед, объезжая рытвины и подпрыгивая на ухабах. Мы ехали по шоссе, ведущему в Аксум, но машин было мало. Вместо них на дороге толпились коровы и овцы, щипавшие траву на обочине. Примерно через час Бахру не вписался в поворот и сбил овцу. Несчастное животное застряло под машиной, но Бахру отказался останавливаться, опасаясь встречи с разъяренным крестьянином. Только после того, как мы удалились на приличное расстояние, он нажал на тормоза и вышел из машины, чтобы освободиться от изуродованной туши овцы.

Прошел еще час, в течение которого лишь чудом удалось избежать нескольких подобных столкновений. Казалось, убийство овцы привело Бахру в состояние радостного возбуждения, и он отказывался снижать скорость, лишь улыбаясь в ответ на мою брань. Затем мы въехали в деревню, где дорога была заполнена людьми и животными, спешившими на рынок. Похоже, Бахру намеренно увеличил скорость, заставляя всех в ужасе отскакивать от приближающегося джипа.

Одна овца замешкалась, и мы услышали глухой удар. Хозяин животного выскочил наперерез джипу — мужественный поступок в Эфиопии, где у большинства автомобилей ненадежные тормоза. Бахру включил первую скорость, и нас бросило вперед. Слава богу, крестьянин не пострадал, но мы и глазом не успели моргнуть, как вокруг машины собралась вся деревня. Они жаждали крови.

Я сказал Бахру, что он должен уладить дело сам. Пусть выходит из машины и разговаривает с толпой. Вечная ухмылка сползла с его лица, нижняя губа задрожала. Жители деревни заглядывали в окна. Некоторые начали вооружаться камнями.

Остальные принялись раскачивать джип. Я вновь приказал Бахру вылезать. Набравшись храбрости, он вылез через окно и взобрался на капот.

Затем он склонил голову и стал уговаривать владельца овцы. Я не слышал, что именно он говорил, но его жесты были более чем красноречивы.

Он молил о пощаде.

Жители деревни вытащили тушу овцы из колесной ниши, а затем разрисовали кровью животного грязно-белый кузов джипа. Крестьянин пронзительно кричал. Самсон перевел, что он требует компенсации. Ему нужны деньги, много денег. Не слезая с капота, Бахру пытался договориться. Он относился к тем людям, которые могут уговорить кого угодно. Самсон переводил мне. Сначала Бахру обвинил овцу в тупости. Затем он стал валить все на тормоза джипа. Потом пришла очередь отвратительной дороги.

Жители деревни заявили, что им надоели неосторожные водители, что мертвая овца была не глупее других овец, а в плохом состоянии дорог виновато правительство. Они сказали, что примерно накажут Бахру, чтобы больше не погибло ни одно невинное животное.

Я толкнул Самсона в спину. Он перестал переводить и с большой неохотой взобрался на капот и стал рядом с Бахру. Я наблюдал за ними через ветровое стекло: двое взрослых мужчин отдавали себя во власть толпы. Они часто оборачивались и показывали на меня, но от этого ярость крестьян только усиливалась. Я подумал, не предлагают ли спутники мою голову в обмен на мертвую овцу.

Затем Бахру сунул руку в задний карман брюк и вытащил кошелек. Жестом опытного фокусника он продемонстрировал, что кошелек пуст. Там были только водительские права. Бахру предложил их крестьянину в качестве залога, обещая вернуться в деревню. Толпа принялась совещаться и в конце концов согласилась взять права.

Крестьянин сунул их в нагрудный карман и выкрикнул порцию оскорблений. Самсон и Бахру забрались внутрь джипа. У них был довольный вид. Бахру включил передачу, махнул рукой толпе, рванул с места и громко расхохотался.

— Что тут смешного?

— Эти люди не умнее их овец! — воскликнул он. — У меня для таких случаев приготовлена цела кипа фальшивых прав.

За несколько миль от Дебре-Дамо нас остановил дряхлый старик. Он был настолько слаб, что я опасался, как бы он не умер прямо здесь, на заднем сиденье. Его курчавые волосы были белыми, как высушенные кости кита, а во рту не осталось ни единого зуба. Он сказал, что ему восемьдесят пять лет и что он бывал в монастыре сотни раз.

— А вы знаете что-нибудь о его сокровищах — книгах о царе Соломоне?

Старик провел ногтем большого пальца по кончику носа.

— Да, там есть книги, — ответил он. — Они написаны на древнем языке геэз. Они очень ценные, и монахи стерегут их.

— А они покажут мне книги?

— Конечно, только сначала нужно попасть в монастырь.

Я слышал, что в Дебре-Дамо не пускают женщин и что многие мужчины тоже не смогли переступить порог монастыря из-за иностранного акцента.

Перед самой горой Бахру остановился, чтобы смыть с машины кровь овцы. Он сказал, что, если бы не я, он убил бы больше животных. Это скрашивает скуку его профессии. Подобно воину из племени данакилов, которому запрещают коллекционировать гениталии врагов, он считал, что политкорректность ущемляет его права.

Монастырь Дебре-Дамо примостился на амба, горе с плоской вершиной, вздымающейся на высоту 8400 футов над окружающей равниной.

Ведущая к нему дорога была ужасной, и когда джип отказался сражаться с гигантской грудой камней, пришлось выйти из машины. Последний участок пути мы преодолевали на четвереньках, карабкаясь вверх по гигантскому камнепаду.

К середине дня мы, наконец, добрались до подножия горы, но я нигде не заметил дороги наверх. Среди громоздящихся друг на друге утесов не было не только тропинки, но и надежной опоры для ног. Я сказал Самсону, чтобы он узнал у нашего дряхлого спутника, как попасть наверх.

Изо рта старика вырвался громкий смех; звук его голоса отражался от скал, как громовые раскаты далекой грозы.

Отсмеявшись, он присел в тени дерева и заснул. Я боялся, что это очередной сумасшедший, и уже был готов отдать Самсону новые распоряжения, как произошла удивительная вещь. Примерно с середины горы послышался свист. Мы подняли головы и стали присматриваться, моргая от яркого света. Чья-то рука махала нам и указывала вниз. Мы закричали, пытаясь спросить дорогу, но человек на скале бросил вниз плетеную кожаную веревку. Она была толщиной с мою руку и воняла гнилым мясом.

Я заставил Самсона подниматься первым, обосновав это его хорошей физической формой. Он обмотал веревку вокруг талии и собрался было карабкаться по скалам, как вдруг веревка натянулась, подняв его над землей. Мне осталось лишь удивляться силе человека, втаскивавшего Самсона наверх. Самсон рывками поднимался все выше и выше, отчаянно цепляясь руками за скалу, когда его голова билась о камень. Сначала он причитал от страха, но по мере набора высоты причитания сменились сначала стонами, а затем душераздирающими воплями. Я кричал ему, призывая не терять присутствия духа. Внезапно Самсон исчез.

Заслонив глаза от солнца, я пытался рассмотреть, куда он подевался. Никаких признаков жизни. Я позвал спавшего в тени старика, но тот не проснулся. Тогда я стал кричать, повернувшись к отвесной скале. В ответ вновь появилась плетеная веревка. Как обычно, я захватил с собой слишком много багажа. Как же мне подняться наверх вместе с ним? Но тут, как бы отвечая на мой вопрос, появилась вторая веревка, тоньше первой, но тоже сплетенная из полосок кожи. Я продел ее в лямки своих вещмешков, и они стали подниматься наверх.

Когда мои вещи превратились в маленькую точку на фоне неба, сверху вновь раздался голос, и появившаяся рука указала мне на толстую веревку. Я обмотал ее вокруг талии и закрепил рифовым узлом. Не успел я поправить веревку, чтобы мне было удобно, как начал подниматься вверх.

Веревка все глубже врезалась мне в бока, напоминая боа-констриктора, душащего добычу. Выдохнув воздух, я обнаружил, что не могу сделать вдох. Затем я стал отчаянно хвататься за выступы скалы. Но как только я находил точку опоры, веревка вновь натягивалась, рывком поднимая меня выше — как будто ее тащила команда из огромных злобных джиннов.

Поверхность скалы была отполированной, а в том месте, где проходила веревка, за многие столетия образовалась канавка. Через несколько минут я был уже у самой вершины. Теперь я ясно слышал голоса — детский и несколько мужских.

Затем раздался голос Самсона, который пытался подбодрить меня. Последние двадцать футов были самыми страшными — при воспоминании о них у меня до сих пор потеют ладони. Мне казалось, что веревка перерезает меня пополам, а при взгляде на далекую землю начинала кружиться голова. Еще минута, и все закончилось. Меня втянули в проем, и я растянулся на животе, дрожа и всхлипывая.

Надо мной склонилась тощая фигура. На мужчине были темно-зеленые штаны и ярко-синее пальто, заштопанное во многих местах белыми нитками. Ноги были обуты в сандалии, вырезанные из покрышки, а на голове красовалась белая хлопковая кепка. Длинный нос, заостренные уши и прячущийся под белой бородой рот делали его похожим на галла Астерикса из известного мультфильма, и он, как и Астерикс, явно знал секрет волшебного напитка.

Самсон познакомил нас. За скромной внешностью Аснейка скрывалась необыкновенная сила. Когда я выразил восхищение его мускулатурой, он хрипло рассмеялся.

— Бог дает мне силу.

— Бог всем нам дает силу, — благочестиво добавил Самсон.

— А кто-нибудь срывался в пропасть? — поинтересовался я.

— О да, — небрежным тоном ответил Аснейк, — люди гибнут постоянно.

К нам подошел мальчик-послушник. Он был закутан в белую накидку, а ноги его были босы. Мальчик сказал, что его зовут Эйба и что он проводит нас в монастырь. Узкая тропинка шла по краю утеса, а затем поднималась вверх, на плато. Нас с Самсоном еще била нервная дрожь, и мы беспокоились по поводу спуска со скалы, но Эйба улыбнулся и посоветовал нам полюбоваться пейзажем. С горы открывался великолепный вид во всех направлениях. Лучи полуденного солнца отражались от склонов холмов, оживляя их. Мы видели внизу сухие русла рек, рощи и фермы, а вдали сквозь дымку тумана просвечивал горный хребет. Мне удалось разглядеть даже Бахру, спящего на крыше джипа. Эйба указал на вершины ближних холмов и сообщил, что это уже Эритрея.

На плато в высокой траве паслось стадо примерно из пятидесяти быков. Я хотел спросить Эйбу, как они сюда попали, но голова мальчика была занята более важными вещами. Был ли я в Америке? Я ответил, что был.

— Я уеду в Америку, — убежденно заявил он.

— Но разве ты не монах? Ты ведь должен всю жизнь провести здесь.

Мальчик шмыгнул носом, а затем вытер его рукой.

— В Америке живут христиане, да?

— Там очень много христиан и очень много церквей, — ответил вместо меня Самсон.

Эйба вел нас через лабиринт обмазанных глиной стен. Не замедляя шага, он порылся в складках своей накидки и извлек знакомый лист бумаги. Это была американская виза по программе «Визы для Иммигрантов Разных Национальностей». Я закатил глаза.

— Думаю, я пригожусь в Америке, — сказал мальчик.

По преданию монастырь Дебре-Дамо был основан одним из девяти знаменитых сирийских святых аввой Арегави, который, скрываясь от преследований, в 451 году бежал в Эфиопию. Легенда гласит, что он стоял у подножия горы, размышляя, как ему подняться наверх. Но бог призвал к себе змею, жившую на вершине, и приказал опустить вниз хвост и поднять священника.

На протяжении пятнадцати веков обитателями неприступного монастыря были монахи. Их приносили сюда в раннем детстве — родители верили, что семью ждет благословение, если один из сыновей посвятит свою жизнь богу. До недавнего времени, сообщил нам Эйба, в монастыре жили три отшельника, проводившие все время в молитвах. Никто их не видел, но когда они умерли, их тела перенесли в дальнюю пещеру.

— Я покажу вам тела, — пообещал он.

Мне не терпелось взглянуть на тайные книги, в которых рассказывалось о царе Соломоне, но я понимал, что невежливо отказываться от предложения мальчика. Поэтому мы прошли по краю плато и спустились по узкой тропинке, прижимавшейся к самому утесу. Эйба осторожно перелез через дерево, растущее из расщелины в скале. Мы с Самсоном последовали за ним, не смея взглянуть вниз. Затем юный монах указал на узкий вход в пещеру и, прежде чем я успел остановить его, проскользнул внутрь и позвал нас к себе.

В глубине пещеры лежали несколько скелетов. На одном еще остались куски черной, разлагающейся плоти. Запах в пещере стоял ужасающий. Эйба поднял бедренную кость и помахал ей. Он сказал, что в пещеру залетают большие птицы и едят разлагающиеся тела.

Проделав обратный путь по опасной тропинке, мы оказались возле цистерны. За прошедшие века монахи выдолбили в скале несколько резервуаров для сбора воды во время редких дождей; глубина некоторых резервуаров достигает шестидесяти футов. Эйба сказал, что вода очень свежая, и набрал чашку, предлагая мне попить.

Я вовремя заметил, что вода кишит личинками, и передал чашку Самсону.

К тому времени, когда мы добрались до церкви, солнце уже начало садиться. Это было квадратное здание, сложенное из небольших обтесанных блоков. Церковь располагалась за стеной и стояла в окружении деревьев и участков высохшей травы. Говорят, что это самая старая церковь в Африке.

Пока мы снимали обувь, в двери церкви нас ждал монах. Я подтолкнул Самсона вперед, и начался длинный ритуал приветствий. Монах сказал, что ждал нас много месяцев и что он благодарен богу за наше благополучное прибытие в Дебре-Дамо.

Притвор церкви украшали деревянные резные панели с фигурами слонов и жирафов, верблюдов, газелей, львов и змей. На стенах были яркие фрески. Одна из них изображала авву Арегави, поднимаемого на гору змеей. На другой фреске св. Георгий убивал дракона. На третьей я увидел сцену прибытия царицы Савской ко двору царя Соломона.

— Соломон. — Я махнул рукой в сторону фрески.

Лицо монаха просветлело.

— О, Соломон.

— Мудрый царь, — сказал я.

— Да, мудрый, очень мудрый.

— И богатый.

Монах улыбнулся.

— Очень богатый, — кивнул он.

Я попросил Самсона задать вопрос о тайных манускриптах. Монах опустил взгляд.

— Тут было много книг, — ответил он. — Но недавно в библиотеке случился пожар. Осталось совсем мало.

— Где они?

— В Святая Святых. — Он указал рукой на дверь, ведущую в главное помещение церкви.

— Я ищу золотые копи царя Соломона, — пояснил я. — И мне сказали, что вы можете помочь в моих поисках.

Монах повернулся к деревянному аналою, стоявшему в центре притвора, и сдернул с него зеленое, изъеденное молью покрывало. Под ним оказалась большая книга в алом кожаном переплете.

— Это «Кебра Негаст»?

Монах открыл книгу наугад, и мы увидели столбцы рукописного текста из округлых черных букв. Это был геэз, древний эфиопский язык.

Монах не ответил на мой вопрос, а вместо этого начал рассказ:

— Бог явился царю Соломону во сне и спросил его, каким особым даром его одарить. Юный царь ответил, что хотел бы обладать мудростью, чтобы отличать добро от зла. Бог даровал ему мудрость. Затем Соломон построил великий храм в Иерусалиме и украсил его стены чистейшим золотом — эфиопским золотом.

Он сделал паузу и перевернул страницу обеими руками.

— Из какой части Эфиопии Соломону привозили это золото?

Монах опять не ответил и продолжил повествование:

— Македа приехала в Иерусалим и остановилась в царском дворце, который тоже был облицован золотом. Она подарила ему красивые кубки, разнообразные украшения и много золота, чистого золота. Она задавала ему трудные вопросы, и он ответил на них. Соломон был поражен красотой царицы. Он устроил пир, на котором пищу посыпали солью, и Македа отведала этих блюд. В ту ночь ложе царицы стояло рядом с ложем Соломона.

— Между ними стоял кувшин с водой. Соломон сказал, что не прикоснется к Македе, если она согласится не брать то, что принадлежит ему. Но ночью царицу замучила жажда, и она выпила воды из кувшина. Тогда Соломон встал со своего ложа и овладел Македой — она украла то, что принадлежало царю. Македа вернулась в Эфиопию, где родился их сын.

— А золото, золото Соломона?

Монах снова перевернул несколько страниц книги.

— Я расскажу вам о золоте.

— Откуда оно привозилось? Из какой части страны?

— С запада, ответил монах. — Из земли Шангул.

— Бени-Шангул? — переспросил я, вспомнив, что доктор Панкхерст упоминал об этом месте и отмечал высокое качество добываемого там золота.

— Совершенно верно, — кивнул монах. — Я сам из Бени-Шангула. Люди в этих местах знают о копях Македы.

— Вы имеете в виду копи царя Соломона?

— Нет, они не принадлежали мудрому царю.

Это были копи царицы — на ее землях.

Я попросил рассказать поподробнее, но аудиенция подошла к концу.

— Наступило время молитвы, — сказал монах.

С этими словами он исчез в основном помещении церкви. Я позвал его, желая узнать подробности о золотых копях, но он не ответил.

Эйба вывел нас из притвора к тому месту, где мы оставили обувь. Было уже темно, и воздух наполнился мерцанием светлячков. Мы пробыли в Дебре-Дамо еще один день, но больше не видели монаха. Эйба сказал, что монахи предпочитают уединение и не любят разговаривать с посетителями. Если бы они любили поболтать, то не стали бы монахами, пояснил он.

Прежде чем набраться храбрости для спуска со скалы и возвращения к ждущему нас джипу, мне хотелось получить ответ на один вопрос.

Стадо пасущихся быков по-прежнему возбуждало мое любопытство. Поскольку в монастырь не допускались ни женщины, ни самки животных, разводить здесь скот не представлялось возможным. Я знал также, что на вершину горы не было тайной тропы. Единственный путь наверх — это веревка. Я спросил Эйбу, как сюда попали быки.

— Это очень трудно, — ответил он. — Если нам нужен бык, мы спускаем пару толстых веревок. Затем мы обвязываем ими быка, и все монахи тянут за веревки, чтобы поднять его на гору.

Эйба тяжело вздохнул, и глаза его округлились.

— От них ужасный шум.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Пресвитер Иоанн

В кафе на одной из улочек древнего города Аксума я познакомился с человеком, который заявил мне, что он бог. Я уже имел дело с богами в людском обличье в Индии, — на субконтиненте их насчитывалось несколько сотен, — но в Африке человек-бог мне встретился впервые. Его звали Майкл, и он оказался бывшим растафарианцем из Ливерпуля. У него была янтарная кожа в точках от укусов москитов, а черты лица выдавали мулата. Он непрерывно курил черные, скрученные вручную сигареты и говорил медленным, размеренным тоном. Майкл поминутно вставал и сплевывал в придорожную канаву.

— Отвратительный привкус во рту, — объяснил он.

— От табака?

— Нет, от несчастий этого мира.

Майкл отличался от тех богов, которых я видел в Индии. Он воспринимал свой статус очень серьезно. За немногими исключениями, индийские боги — это беспечные люди. Я слышал, как их сравнивали с торговцами змеиным жиром, потому что они совершали чудеса, излечивали больных и служили развлечением для бедных. В маленькой деревне, где не было телевизоров, их появление становилось главным событием года.

Я наблюдал, как Майкл делает глубокие затяжки и выпускает облачко дыма через нос. Некоторые люди курят от случая к случаю, но Майкл был настоящим профессионалом в этом деле. Я спросил, всегда ли он был богом.

— Это было во мне, — ответил он, — но не проявлялось, потому что я спал. Мои глаза были слепы, а уши глухи к истине. Я следовал Пути Раста. Я обрел любовь своих братьев. Я мечтал о воссоединении с народом. Но я все равно был слеп.

— А как же вы научились видеть?

Он почесал болячку на руке.

— Во сне ко мне явился Рас-Тэфаре. Он назвал меня своим преемником и приказал покинуть Ливерпуль и отправиться на землю обетованную.

— В Африку?

— В Эфиопию.

— Наверное, растафарианцы рассердились, — заметил я. — Ведь они считают Рас-Тэфаре мессией.

— Да, мне пришлось пережить горечь неприятия.

— У вас есть последователи?

Майкл зажег новую сигарету и исчез в облаке густого дыма.

— Пророк нуждается в последователях, — ответил он. — Но бог проходит свой путь один.

— А как насчет чудес — вы их совершаете?

— Я не иллюзионист в цирке. Я реинкарнация Рас-Тэфаре.

Самсон молчал, но ему явно не нравилось общество этого иностранца. Он неприязненно относился к ложным богам и толкнул меня ногой под столом, когда Майкл поднялся, чтобы сплюнуть в канаву.

— Это сам дьявол в человеческом обличье, — Самсон наконец выразил словами свое неодобрение. — Пойдемте, пока он не заманил нас в пустыню.

— А может, он бог. — Я не мог удержаться от желания подразнить Самсона. — Давай проверим его.

Когда Майкл вернулся за столик, я сказал ему, что мой друг Самсон не верит в его божественность.

— Можно задать вам один вопрос?

— Ладно, спрашивайте.

— Я приехал в Эфиопию, чтобы кое-что отыскать. Вы можете мне сказать, что это?

Майкл снова исчез в клубах дыма, а воцарившееся молчание заставило Самсона беспокойно заерзать на стуле.

— Я скажу вам, — после продолжительной паузы произнес Майкл. — Вы ищете…

Он снова умолк.

— Да… Так что же мы ищем?

Мы с Самсоном пристально смотрели ему в глаза, ожидая ответа.

— Вы ищете…

— Что?

Мы наклонились вперед, сдвинувшись на краешки стульев.

— Пещеру.

Я рассмеялся. В Индии мне приходилось присутствовать при своего рода чтении мыслей, но номер Майкла произвел на меня впечатление.

Что касается Самсона, то ответ Майкла послужил для него доказательством дьявольской сущности собеседника. Самсон подпрыгнул и выбежал на улицу.

— Хорошо, а мы найдем пещеру? — спросил я.

— Да, — почти задумчиво произнес Майкл, — вы найдете пещеру.

Самсон дулся на меня весь остаток дня. Он не одобрял мою беседу с человеком-богом и говорил, что я не должен знакомиться с кем попало. Мне хотелось верить, что мы подружились с Самсоном, но в глубине души я понимал, что он согласился сопровождать меня ради приличного заработка. С точки зрения Самсона, я был очередным иностранцем, одержимым безумной идеей.

У меня создалось впечатление, что в Аксуме практически все названо в честь царицы Савской. Легенда гласит, что именно этот город был ее столицей, но это невозможно. Македа умерла задолго до образования Аксумского царства. Тем не менее чахлый туристический бизнес отчаянно цеплялся за этот миф. Отели, сувенирные лавки и рестораны — все старались как-то связать себя с царицей Савской хотя бы названием. В ее честь даже назвали местную марку жевательной резинки. Большую часть мест археологических раскопок тоже приписывали легендарной царице. Туристические гиды переименовали стоячий пруд на окраине Аксума в «купальни царицы Савской». Груда расположенных рядом развалин якобы были «дворцом царицы Савской», а несколько стел напротив «дворца» — ее гробницей.

Самсон не обращал внимания на туристические объекты. Его мысли были заняты бесом по имени Майкл. Однажды мне пришлось изучать приемы чтения мыслей под руководством индийского мага по имени Хаким Фероуз, и я знал, что существуют разнообразные способы выуживания информации у ничего не подозревающей жертвы, которая затем удивляется раскрытию ее тайны. Тем не менее даже я не мог забыть предсказание, что мне удастся найти пещеру.

Почти все туристы, посещающие Эфиопию, приезжают в Аксум, обуреваемые одним и тем же желанием: стать первым иностранцем, кому довелось увидеть Ковчег Завета. Говорят, что ковчег хранится в Святая Святых церкви св. Марии Сионской. Я знал, что Ковчег Завета лишь косвенным образом связан с моими поисками, но перед самым отъездом из Аксума любопытство взяло верх, и я купил билет, чтобы войти в святилище, где хранился Ковчег. У входа в церковь мы прошли мимо череды нищих, которые ждали, когда туристы подадут им милостыню, а бог откликнется на их молитвы. Война с Эритреей отпугнула почти всех туристов. По всей видимости, я стал первым иностранцем, посетившим церковь за весь прошедший месяц. Нищие набросились на меня, словно саранча, протягивая ко мне руки, покрытые гноящимися язвами или изуродованные проказой.

Церковь св. Марии Сионской, построенная императором Хайле Селассие I в 60-х годах двадцатого века, являет собой ярчайший образец китча. Напротив нее располагается странная квадратная часовня, в которой якобы хранится Ковчег. Мозаика на куполе почти полностью осыпалась, а перила вокруг здания облупились. Дверной проем закрывала малиновая бархатная завеса. Наказанием для любого мирянина, попытавшегося проникнуть внутрь, была смерть, и я не стал испытывать судьбу.

Вместо этого я поинтересовался у Самсона, можно ли увидеть царские сокровища, хранившиеся в отгороженном барьером помещении.

Их охранял чернобородый монах, который — судя по солнцезащитным очкам «Ray Ban» с зеркальными линзами и черной фетровой шляпе — был важной персоной. Только уверенное в своем статусе духовное лицо могло позволить себе подобный наряд. Он что-то отрывисто сказал Самсону.

— Что он говорит?

— Просит еще денег.

Эфиопские священнослужители могут быть очень благочестивыми, но их аппетит к подношениям просто ненасытен. Я хотел было возмутиться подобным вымогательством, но священник улыбнулся и похлопал по желтому стальному ящику за барьером.

Уступив своему любопытству, я протянул несколько купюр, и начался долгий процесс открывания замков. Наконец священник откинул крышку, и мы увидели большой золотой крест и пять или шесть корон, самая старая из которых была изготовлена в 400 году нашей эры. Через несколько секунд крышка вернулась на место, а замки были вновь заперты.

— Ваше время истекло, — объявил священник.

На следующее утро и Самсон, и Бахру попросили меня позволить им еще поспать. Вечером они съели по миске сомнительного вида аса вот, тушеной рыбы со специями, и в результате промучились всю ночь. Мне повезло больше. За день до этого в убогом туристическом магазинчике я наткнулся на банки с консервами. Вероятно, они хранились тут довольно давно, поскольку на этикетках красовалась надпись «СССР» и красная звезда. На большей части банок этикеток вообще не было, но я решил, что они внесут некоторое разнообразие в рацион из инжеры и аса вот. Накануне вечером, втайне от Самсона и Бахру, я поужинал русской тушенкой.

Не обращая внимания на мольбы Самсона и Бахру, а также довольный тем, что солонина не вызвала никаких неприятных последствий, я настоял, чтобы выехать как можно раньше. Я знал, что путешествие в Туллу-Валлель будет нелегким, и давал понять, что не позволю им отступиться при первых же трудностях. Поэтому мы погрузили вещи в джип и еще до восхода солнца выехали из Аксума. Дорога была забита людьми и животными, двигавшимися по направлению к городу. Фары у нас не работали, и поэтому я боялся, что столкновений со смертельным исходом не избежать. К шести часам утра число жертв Бахру достигло внушительной даже по его меркам величины — два кролика, собака и пара овец.

По мере того как мы углублялись в горы Симиен, подъем становился круче, а остановки чаще. У нас больше не было домкрата, и поэтому каждый раз, когда спускало колесо, приходилось ждать, пока не послышится рев перегруженного грузовика. Иногда за несколько часов мимо нас не проезжал ни один автомобиль. Я рассказал Бахру, что техники «Формулы-1» осматривают двигатель и меняют шины за несколько секунд.

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

Скука ожидания на обочине дороги скрашивалась великолепным видом, который никого не мог оставить равнодушным. Горы на горизонте вздымались чередой зазубренных пиков, а их склоны были покрыты ковром из деревьев, папоротника, мха и трав. Мы видели горные реки, пробивавшие себе дорогу сквозь леса, и водопады, потоком сверкающих бриллиантов низвергающиеся в долины.

В горах Эфиопии в долгий период дождей все промокает насквозь. Самое ценное достояние детей, которые пасут овец и коз, — это полиэтиленовый мешок. В хорошую погоду он складывается и превращается в остроконечную шапку.

Во время дождя пакет становится прозрачным плащом.

Говорят, что в этих горах когда-то жил Пресвитер Иоанн. Легенды об этом мифическом христианском монархе, который правил благословенным царством посреди земель язычников, передавались в Эфиопии из поколения в поколение, причем каждое столетие добавляло к ним новые подробности. Пресвитер Иоанн считался потомком царицы Савской. Он властвовал над сорока двумя царями, и на его земле обитали кентавры, амазонки и исчезающая раса великанов. Через все его царство протекала река, в водах которой можно было найти драгоценные камни, а жители не знали, что такое воровство или бедность. Крыша его дворца была устлана драгоценными камнями, а стены украшены прозрачным хрусталем. Никому из путешественников не отказывали в гостеприимстве, и каждый день тридцать тысяч гостей обедали за волшебным столом, высеченным из цельного изумруда, который удерживал от пьянства.

Сам Пресвитер Иоанн носил одежды, сшитые из кожи саламандр. Несмотря на все свое богатство, это был скромнейший из людей. Единственным его врагом была новая религия — ислам, которому он объявил войну, послав против неверных войско из каннибалов.

В одном из уголков его царства бил Источник Жизни, возвращавший молодость тому, кто выпил его воды. Пресвитер Иоанн пил из него много раз, и, несмотря на то что ему исполнилось пятьсот шестьдесят два года, ничто не выдавало его возраст.

На протяжении тысячи лет легенда о Пресвитере Иоанне поражала всякого, кто впервые слышал ее. Его владения, подобно Тимбукту, были для европейцев настоящим наркотиком, и многочисленные авантюристы пускались на поиски царства Пресвитера Иоанна. Одни отправлялись в путешествие по собственной воле, у других не было просто выбора.

В начале шестнадцатого века португальцы отправляли своих «деградадос», или приговоренных к смерти преступников, на поиски Пресвитера Иоанна. Это был их последний шанс искупить свою вину. Тот, кто найдет легендарное царство и вернется в Португалию, будет помилован. Никто из них не вернулся. Рассказывают, правда, что двоим португальским путешественникам удалось, изменив внешность, пересечь мусульманские земли, окружавшие царство Пресвитера Иоанна. В конечном итоге они предстали перед Пресвитером Иоанном и так очаровали его, что он не отпустил их.

Высоко в горах мы остановились в небольшой деревушке, чтобы отремонтировать проколотые покрышки. Там имелась заправочная станция «Аджип» со старым ручным насосом итальянского производства, но бензин на ней закончился много лет назад. Одного взгляда на «императорский джип» было достаточно, чтобы зажечь огонь в глазах механика. Он сразу распознал в нас выгодных клиентов. Прежде чем приступить к ремонту, он вынес нам стулья и угостил кофе.

Я был удивлен уровнем сервиса — с учетом того, что в радиусе многих миль у механика не было конкурентов. Механик сказал, что горная дорога очень опасна. Нужны хорошие покрышки и тормоза. Из-за того что Бахру продал три тормозные колодки, наш джип обходился всего одной. Тем не менее мы умудрились проехать сотни миль, не попав в серьезную аварию, и считали излишеством тратить деньги. Механик принес нам по второй чашке кофе и стал более настойчивым. Без тщательного осмотра и ремонта машины мы не проедем дальше следующей деревни.

— Такая плохая дорога?

— Дорога, конечно, плохая, — ответил механик, — но главная проблема — это местные жители. Они кладут булыжники на дорогу, и поэтому требуется очень быстро тормозить. Они любят сталкивать машины с дороги, чтобы затем обчистить их до нитки.

Бахру напрягся.

— Я слышал об этом месте, — сказал он. — Водители в Аддис-Абебе называли его «дорога смерти».

— Перестань, там то же самое, что и во всей стране, — возразил я.

— Нет, там по-настоящему опасно, — покачал головой Бахру.

Мы решили заночевать в деревне, пока механик будет ремонтировать джип. Он проверил и отрегулировал двигатель, поставил далеко не новые тормозные колодки, сменил покрышки и запаял протекающий радиатор. Он работал всю ночь при свете парафиновой лампы, и ему даже удалось починить барахливший стартер.

Мы спали на полу единственного в деревне бара. Вечером толпы разряженных в пух и прах девушек предлагали свои услуги. Для такой скромной деревушки их было слишком много. Фундаментальные экономические законы спроса и предложения так и не смогли сократить их число.

Механик разбудил нас в шесть утра и сообщил, что машина теперь лучше новой. Бахру спросил, сколько мы ему должны. Механик что-то сказал на амхари. Самсон поморщился. Было очевидно, что у Бахру не хватит денег, чтобы оплатить счет. Но наш водитель и не думал волноваться. Он предложил механику сыграть с ним в карты.

— Но у меня нет карт, — стал отказываться механик.

— У меня есть, — ответил Бахру и извлек из кармана колоду.

Механик принялся разглядывать свои промасленные кулаки, обдумывая предложение.

— Ладно, — наконец согласился он.

Бахру сдал каждому по девять карт. Я не могу точно сказать, как называлась эта игра и сколько в ней было конов, но она напоминала некую разновидность покера. Мы с Самсоном стали рядом, заглядывая в карты обоих игроков. Постепенно весть об игре распространялась по всей деревне, вызывая ажиотаж в предвкушении интересных событий. Несмотря на ранний час, в гараж входили все новые люди, и вскоре тут уже негде было яблоку упасть. Все взгляды были прикованы к Бахру и механику. Некоторые жители деревни заключали пари, кто из двоих выйдет победителем. Впервые за все время пребывания в Эфиопии я наблюдал страсть к азартным играм.

Первый кон выиграл механик. Он громко рассмеялся, и толпа еще теснее сомкнулась вокруг игроков. Теперь была его очередь сдавать.

Он все тасовал и тасовал карты. Затем он сдал каждому по семь карт. Бахру бросил взгляд на верхнюю карту оставшейся колоды, которая лежала рубашкой вверх, и взял ее. Затем еще одну.

И еще одну. Лицо механика исказилось, и Бахру выложил на стол выигрышную комбинацию карт. Затем карты были сданы снова, и Бахру опять выиграл. Следующий кон остался за механиком. Самсон попросил публику не шуметь.

— Последний кон, — объявил он.

Каждый игрок снова получил по семь карт. Механик разложил свои карты веером и прижал их к носу. От него исходила уверенность. Бахру взял карты со стола и бросил на них беглый взгляд. Затем он взял карту из оставшейся колоды и подмигнул мне. Механик поднял глаза к потолку и принялся насвистывать. Я понял, что он почти выиграл, и стал мысленно оценивать последствия нашего проигрыша. Они были печальными. Затем, прежде чем механик успел взять карту, Бахру вскочил и бросил свою сдачу на стол. Он выиграл. Толпа неистовствовала.

Пятнадцать минут спустя мы уже ехали среди полей. Несмотря на серьезные убытки, механик держался очень благородно. Бахру, не снижая скорости, проскочил следующую деревню и даже не пытался сбить какое-нибудь животное. Я с удивлением размышлял о положительных сторонах его характера, которые мне не приходилось наблюдать раньше. Мы ехали молча, минуя один крутой поворот за другим. Проехав опасный поворот, Бахру вдруг изо всех сил нажал на тормоз.

Посреди дороги лежал огромный булыжник, слегка прикрытый ветками и листьями, и если бы тормоза джипа оставались неисправными, машина неминуемо рухнула бы со скалы. Мы с Самсоном вылезли из машины и сбросили камень вниз. Возбужденный смертельной опасностью и мыслями о кровожадности местных жителей, я спросил у Бахру, почему он был так уверен, что выиграет в карты. Он включил третью передачу и пристально посмотрел в зеркало заднего вида.

— Крапленые карты.

Для всякого, кто занят поисками копей царя Соломона, роман Генри Райдера Хаггарда, носящий такое же название, — это ложный след. Книга представляет собой яркий пример изощренности викторианской литературы, сумасбродную сказку, привлекавшую многие поколения молодых людей. Главные герои романа — настоящие исполины духа, бесстрашные люди, обуреваемые неутолимой жаждой приключений. Но рассказанная Хаггардом история от начала до конца выдумана и не может служить путеводителем для поиска древних копей.

Истинные достоинства книги лежат в несколько ином плане. Если она и не привела людей к богатству, то побудила порвать со скукой обыденной жизни и пуститься на поиски приключений. В период между войнами Африку наводнили тысячи молодых европейцев. Цель у всех была одна — охота на крупную дичь и поиски сокровищ. У многих не было ни образования, ни специальности, но некоторые являлись обладателями дипломов престижных университетов.

Одним их таких высокообразованных людей был молодой польский граф Берон де Пророк.

Его отличали абсолютное бесстрашие и жажда приключений, и кроме того, он увлекался археологией.

В 20-х годах двадцатого века де Пророк прожил несколько лет в Африке, проводя раскопки в Атласских горах, на побережье Красного моря и в Карфагене (на территории современного Туниса). Но самой большой его страстью была Эфиопия. Он утверждал, что в Карфагене приобрел старый пергамент с картой, на которой был обозначен древний маршрут работорговли, пролегавший верх по течению Нила до Хартума, а затем на восток, к Эфиопии. Де Пророк был убежден, что рабы трудились в золотых копях в окрестностях Бени-Шангула и перевозили желтый металл на запад, в Египет.

Я не очень-то доверял карте де Пророка. Подлинность ее была сомнительна — как и той, что я купил в лавке Али-Бабы. Тем не менее де Пророк был полон решимости найти древние копи. В 1934 году во главе не испытывавшей недостатка ни в деньгах, ни в снаряжении экспедиции он вышел из суданского Хартума и проник на территорию Эфиопии в районе Курмука — как он сам выражался, «через черный ход». Он никак не мог добиться от императора Хайле Селассие I разрешения пересечь западные районы страны, а когда в конечном итоге разрешение было получено, ему запретили брать с собой оружие.

Фрэнк Хейтер путешествовал инкогнито и в одиночку, а де Пророк привез с собой археологов и фотографов, ученых и таксидермистов, носильщиков и целую свиту приспешников. Граф знал, как путешествовать с шиком, и рассказ о его экспедиции в Бени-Шангул достоин страниц «Копей царя Соломона». Де Пророк утверждал, что нашел древние золотые копи и проложенные в толще гор шахты, где в незапамятные времена добывали изумруды. Он также рассказывал о тысячах детей в рабстве у кровожадного местного князька, которого звали Безумный Султан Гоголи. Тиран заставлял их работать в шахтах, где за ними следили жестокие надсмотрщики, вооруженные плетьми из шкуры гиппопотама.

Говорили, что султану сто лет и что у него тысяча жен. Всякого, кто отваживался перечить ему, подвешивали на дереве за большие пальцы рук, и несчастный оставался висеть, пока пальцы не отрывались. Имя Гоголи подозрительно напоминало имя главного отрицательного персонажа романа Хаггарда, старухи Гагулы.

Бени-Шангул расположен неподалеку от шахт Хейтера, и поэтому я решил добираться до Туллу-Валлель через область Бени-Шангул. Перед отъездом в Эфиопию мне удалось достать экземпляр записок де Пророка «Мертвец рассказывает сказки», посвященных его экспедиции.

Хейтер отмечал, что де Пророк нашел убедительные доказательства того, что фараоны получали золото из северо-западных районов Эфиопии.

Граф взял пробы золота с запада страны и сравнил их с золотом Древнего Египта. По его мнению, совпадение было практически полным.

Ремонт джипа в горной деревушке оказался для нас настоящей удачей. Но как только одни проблемы были устранены, тут же появились другие.

Сначала вышел из строя топливный насос, затем пробилась прокладка головки цилиндров, а в покрышках образовались очередные проколы. В довершение всего на крутом повороте у нас лопнула шина. Бахру отчаянно крутил руль, стремясь обуздать вышедший из повиновения джип, и в конце концов ему удалось остановиться на самом краю оврага.

Мы радовались чудесному спасению, и Самсон забрался на крышу джипа, чтобы отвязать последнее запасное колесо. Он бросил колесо на землю, рассчитывая, что Бахру поймает его, но зрение водителя было затуманено чрезмерной дозой ката. Бахру схватил руками воздух, а колесо свалилось с утеса и упало в овраг. Самсон вызвался спуститься вниз. Его не было четыре часа.

К вечеру мы добрались до Гондара, который был столицей Эфиопии с 1632 года до середины девятнадцатого века. Несмотря на славное прошлое города, он произвел на меня удручающее впечатление. Как только мы пересекли городскую черту, начался дождь, не прекращавшийся до самого отъезда. Большую часть времени мы потратили на поиски пристанища и еды. Все отели оказались переполнены. Кто-то говорил о международном футбольном матче, но я глубоко сомневался, что лучшие футбольные клубы континента могли собраться в Гондаре.

Администратор единственного отеля в городе, где нашлись свободные комнаты, взял у меня деньги и подвел к глазку в стене.

— Посмотрите сюда, — предложил он.

— Что это?

— Просто взгляните!

Он широко улыбнулся. Я прильнул к глазку, а затем отпрянул; мое лицо залила краска смущения. Там в тесном объятии сплелись белая женщина и черный мужчина.

— Она израильтянка, — неприязненно произнес администратор. — Остановилась здесь со своим эфиопским гидом.

— Может, это любовь, — сказал я.

— Это не любовь, — энергично потряс головой администратор.

Утром мы завтракали в просторном кафе с оранжевыми стенами и ярко-синим потолком.

Официантка принесла нам «эспрессо» и спросила, слышали ли мы об израильтянке.

— Слухи, — благородно заявил Самсон.

— Может, они любят друг друга, — повторил я свое предположение.

— Нет-нет, — ответила девушка, — это не любовь.

После еды, состоявшей из черствых булочек с жидкой подливкой, мы отправились осматривать замки, которыми знаменит Гондар. Иногда во время путешествия на вашем пути встречается знаменитый своей архитектурой город — место, описанное во многих книгах. Но увидев все эти достопримечательности своими глазами, вы начинаете подозревать, что чего-то не понимаете. Царская резиденция, на территории которой расположены замки и дворцы Гондара, была абсолютно пустой. Здания превратились в мертвую скорлупу, в которой не осталось и следа от былых обитателей.

Самсон тащился за мной, вынужденный терпеть не только дождь, но и мои едкие замечания по поводу одной из национальных святынь. Он предложил мне при взгляде на стены вспоминать об их истории. Самсон был прав. Земля, по которой мы ступали, была известна в Европе как Авалон, средоточие волшебной силы. Португальцы, французы, британцы и другие народы отправляли послов, чтобы отдать дань уважения правившим здесь императорам. Многие не вернулись из путешествия, а тем, кому повезло вернуться, перенесли неимоверные трудности и лишения.

Самым известным из первых посетивших Гондар исследователей был Джеймс Брюс, лорд Киннейр, обладавший огромным личным состоянием. Он отправился из Шотландии на поиски истоков Нила и в конце концов достиг Гондара; это произошло в 1770 году, в День св. Валентина. Брюс был внушительным мужчиной: шесть футов и три дюйма росту, толстый, как бочка, с гривой огненно-рыжих волос. Отличный стрелок и наездник, он был подвержен сильным приступам ипохондрии. Современники говорили, что он легко обижается и что у него буйный нрав. Когда он сердился, у него часто шла носом кровь.

После того как три столетия назад страну покинули португальцы, ни один белый человек не отваживался проникать в Эфиопию. Брюс оказался в эпицентре варварской гражданской войны, но ему удалось найти верховья Голубого Нила, хотя он и ошибся в определении его истока. Возвращение в Британию было сопряжено с невероятными трудностями. Прежде чем вернуться домой, Брюс останавливался на различных европейских курортах, пытаясь вылечиться от малярии и избавиться от подкожного червя, засевшего в его правой ноге. Он совершил ошибку, объявив о своих открытиях при французском королевском дворе. Это было воспринято англичанами как прямое оскорбление. Лондонские острословы, в том числе и доктор Джонсон (который ненавидел шотландцев и считался экспертом по Эфиопии, хотя никогда там не был), не оставили камня на камне от рассказов Брюса, а самого путешественника превратили в посмешище. Ставший изгоем Брюс вернулся в родовое шотландское поместье и через несколько лет написал длинный и скучный отчет о своем путешествии.

Мой интерес к Гондару был вызван, однако, не древними руинами, а некоторыми обитателями города — именно здесь когда-то жили последние эфиопские иудеи, называвшие себя Бет Израэль. Примечательно, что этому предмету посвящено не так уж много исследований, а опубликованные работы имеют сомнительную научную ценность. Исследователи иудаизма даже точно не знают, когда Бет Израэль появились в Эфиопии. Лишь немногие специалисты полагают, что это произошло во времена царствования Соломона, хотя данная идея выглядит заманчиво. Сами Бет Израэль убеждены, что являются потомками Менилека I, сына царя Соломона, и царицы Савской. Некоторые ученые высказывают предположение, что они принадлежат к племени дан, одному из десяти потерянных колен Израиля, или что они не смогли вместе с Моисеем перейти через расступившиеся воды Красного моря и бежали из Египта на юг.

На протяжении многих веков эфиопские иудеи жили в христианском окружении. Известные под именем фалаша, они были полностью изолированы от собратьев по вере. Они не читали и не говорили на древнееврейском языке и поэтому не могли изучать Талмуд. Их религиозная жизнь определялась Торой, первыми пятью книгами Библии. Кроме того, они ели только кошерную пищу и соблюдали субботу.

В одни времена их преследовали, в другие оставляли в покое. Практически всегда они проживали в компактных, изолированных от христианского общества поселениях. Многие из них, спасаясь от гонений и боясь лишиться своих земель, перешли в христианскую веру, способствовав тем самым формированию уникальной эфиопской ветви христианства. В древности в Эфиопии проживали сотни тысяч Бет Израэль, но со временем преследования, переход в другую веру, голод и болезни значительно сократили их число.

Судьба эфиопских иудеев стала важнейшей мировой новостью в середине 80-х и начале 90-х годов двадцатого века, когда они практически все были перевезены по воздуху в Израиль. Операция «Моисей» в 1984 году и операция «Соломон» в 1991 году стали двумя крупнейшими «воздушными мостами» в истории. Точное число эвакуированных в Израиль эфиопских иудеев неизвестно — по большей части из-за срочного характера операции. Считается, что в результате «исхода» страну покинули около сорока пяти тысяч человек.

Самые удивительные вещи о Бет Израэль я прочитал в записках С. Г. Уокера, бывшего британского консула в западной Эфиопии. Он отмечал, что они были непревзойденными ремесленниками и что местные христиане не доверяли им. Больше всего христиане боялись буда, или высшего духовенства. Считалось, что у них дурной глаз и что они способны превращаться в гиен. По ночам, приняв облик животных, они якобы разрывали могилы и пожирали тела усопших.

В людском обличье они, как правило, носили золотые серьги необычной формы. Уолкер утверждал, что у убитых гиен часто находили в ушах подобные украшения. Интересно, подумал я, есть ли тут какая-то связь с гиенами из Харара?

В двух милях от Гондара мы поравнялись с указателем, на котором мелом от руки было написано, что мы находимся в «деревне фалаша». До эвакуации это место привлекало множество туристов, но теперь тут никого не было. Бахру резко затормозил и указал на надпись. Деревня казалась покинутой жителями. Даже кузница и мастерские, где когда-то производили изделия из железа, керамику и корзины, которыми славились эфиопские иудеи, стояли пустыми.

У обочины дороги в глубокой луже играл мальчик лет семи в розовых резиновых сапогах и футболке, которая была ему явно велика. Я вышел из машины и спросил, остались ли здесь иудеи. Он дрыгнул ногой в сторону хибары с соломенной крышей, почти скрытой зарослями бананов.

— Она там, — сказал мальчик.

Когда мы с Самсоном приблизились к хижине, женщина заметила нас и стала выкладывать примитивные фигурки из обожженной глины. Затем она приветственным жестом хлопнула своей ладонью о мою и подвела нас к дому.

— Мы приехали увидеться с Бет Израэль, — сказал я.

Женщина перевела взгляд на глиняные фигурки, а затем вновь посмотрела на меня.

— Они уехали в Израиль и оставили меня одну.

— И вы здесь единственная из иудеев?

Женщина кивнула, скорбно опустив глаза.

— Они оставили меня одну.

— Но всех ведь многократно предупреждали. Почему вы не эвакуировались?

— Я была больна, и меня не взяли. Сказали, что вернутся. Я жду и продаю фигурки, которые сама делаю.

Фигурки были трех видов. Одни изображали мужчину, другие — женщину, а третьи — мужчину и женщину в постели.

— Это Соломон, — объяснила женщина, — это Македа, а это Македа приехала к Соломону.

Мы выразили свое восхищение, и Самсон купил одну фигурку в подарок для своей девушки.

Женщина, которую звали Рахиль, повела нас в синагогу. Это было простое круглое строение, украшенное «звездой Давида». Рахиль сказала, что ни разу не входила в синагогу после того, как осталась одна. Большую часть времени она проводила на обочине дороги, ожидая туристов или израильских официальных лиц, которые заберут ее. Затем она повела нас в свою хижину.

Мы сняли обувь и вошли внутрь. Мы увидели оклеенные старыми газетами с китайскими иероглифами стены, земляной пол и единственный предмет мебели, длинную расшатанную кровать, на которую мы все и сели.

— Ко мне приезжали люди из израильского посольства, — пожаловалась Рахиль. — Но они сказали, что уже слишком поздно приезжать к ним в страну и что нужно ждать следующей эвакуации.

— И когда это будет?

Рахиль закашлялась, прикрыв рот ладонью.

— Не знаю, но они сказали, что заберут меня, когда это случится. Они обещали.

Самсон спросил ее о царе Соломоне.

— У царя Соломона и Македы был сын, — тихим голосом ответила женщина. — Он наш предок. Его звали Менилек.

— Я вы можете прочесть Талмуд?

— У нас его нет. И никогда не было. Но у нас есть молитвенник на геэз.

Я рассказал Рахили, что был в Иерусалиме, на том месте, где когда-то стоял храм Соломона, что я встречал эфиопских иудеев и что они еще не до конца приспособились к переменам в своей жизни. Многие эфиопские мужчины служат в армии, а остальные живут очень бедно, несмотря на помощь государства. Все израильтяне знают об их тяжелом положении.

Рахиль встала с кровати и посмотрела мне прямо в глаза.

— Те Бет Израэль, которых вы встречали в Израиле, — они говорили обо мне?

На полпути между Гондаром и Бахир-Даром, расположенным на берегу озера Тана, Бахру врезался в огромную стаю серых грифов. Через несколько секунд на дороге началось настоящее побоище. Большинство людей стараются избегать встречи с грифами — но только не Бахру.

Машина пробивалась через ряды стервятников, давя крылья и ломая шеи птиц, а я молился, чтобы убийство грифов не обернулось для нас ужасными последствиями. Самсон заявил, что грифы — посланники дьявола. Их убийство — это благое дело, хотя дьявол будет пытаться отомстить.

Дорога шла вдоль восточного берега озера Тана, и мы впервые увидели воду. Лучи заходящего солнца отражались от поверхности озера, превращая ее в сверкающую полосу золота. Озеро Тана — это одно из тех мест, где можно бесконечно бороздить узкие заливы и посещать многочисленные монастыри на берегу и на разбросанных среди воды островах. Самсон умолял меня отпустить его в одну из церквей. Он хотел просить у бога защиты, которая могла потребоваться нам после того, как мы пролили кровь грифов. Мне тоже хотелось сделать остановку, чтобы посетить остров Деджа Эстефанос, где в церкви св. Стефания в стеклянных гробах хранились мумифицированные останки пяти эфиопских императоров.

Самсон был не в состоянии любоваться окрестностями и думал только о спасении. Он утверждал, что если мы не остановимся для молитвы, то катастрофы не избежать. Стервятники уже начали мстить, говорил он. Чтобы как-то отвлечь его, я разложил карту и стал сверять маршрут. У нас не было времени на остановку. Нужно было ехать дальше на запад, до Бени-Шангул, а затем повернуть на юг к Туллу-Валлель. Позже у нас будет масса возможностей помолиться, сказал я.

Заночевали мы в Бахир-Даре. Город оказался неожиданно красивым, нисколько не похожим на все, что я видел в Эфиопии. Вдоль широких улиц росли пальмовые деревья, и дворники подметали тротуары их широкими листьями. Здесь были маленькие бутики, торговавшие разнообразными безделушками, и банки с пунктами обмена иностранной валюты, продавцы корзин, расхваливающие свои изделия, и полицейские в безукоризненных мундирах. Самсон тяжело вздохнул.

— Наверное, это самое красивое место в мире, — сказал он. — Я привезу сюда свою девушку, когда мы поженимся.

Однако медовый месяц оставался для Самсона весьма далекой перспективой. Женитьба была одной из тех тем, которые глубоко интересовали его. Женатый человек, утверждал он, испытал на себе прикосновение ангелов. Из Самсона получился бы хороший муж Он был внимательным и добрым, не курил, не пил, не играл в азартные игры, не жевал кат и не сквернословил. Но его подруга принадлежала к другому социальному слою. Ее семья владела большим домом в престижном пригороде Аддис-Абебы. У них даже была своя машина. А Самсон оставался всего лишь таксистом, ютившимся в хижине, пока она не сгорела дотла. За три года знакомства он ни разу не встречался с родителями девушки. Хуже всего было то, что девушка боялась, что их связь обнаружится, и поэтому они не появлялись вместе на людях. Необходимость скрываться тяжело переживалась Самсоном.

Бахру высадил меня около отеля «Гион» в Бахир-Даре. Мои вещи были выгружены из машины и доставлены в номер сильно косолапившим носильщиком. Самсон сказал, что не будет ночевать в отеле. Он собирался в ближайшую церковь.

— Нужно о многом помолиться, — объяснил он.

— Ты все еще думаешь о грифах?

— Конечно, о грифах, — ответил Самсон. — Но я думаю и об ангелах. Если я буду усердно молиться всю ночь, может быть, они спустятся и коснутся меня своими крыльями.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Безумный султан

Бело-желтая линия на карте, которая вела к Бени-Шангул, выглядела достаточно безобидно. Картографы фирмы «Мишлен», сидевшие в своих уютных парижских кабинетах, понятия не имели об истинном состоянии дороги. Я сделал пометку в дневнике, что по возвращении домой нужно написать им письмо. Затем я вспомнил, что мы путешествуем в сезон дождей, когда безопасные дороги превращаются в полноводные реки грязи. Бахру, стиснув зубы, до отказа вдавил в пол педаль газа. Колеса бешено вращались, проталкивая несчастный «императорский джип» по липкой жиже. Они с Самсоном почти все время молчали. Я чувствовал, что они объединились против меня, связанные общим гражданством и нежеланием продолжать путешествие. Оба страстно желали вернуться в столицу и инстинктивно чувствовали, что дальше дорога станет еще хуже. Достаточно было взглянуть на карту, чтобы убедиться в этом. Желто-белая полоса сменялась тонкой линией, указывающей на неразмеченную дорогу. Я оторвал от карты лист с условными обозначениями и сунул его под заднее сиденье.

Несмотря на ужасное состояние дороги, настроение Самсона улучшилось. После отъезда из Бахир-Дара два дня назад я позволял ему останавливаться у каждой церкви для краткой молитвы. Иногда даже самый строгий работодатель вынужден проявлять снисходительность.

Книга де Пророка «Мертвец рассказывает сказки» была написана несколько десятилетий назад и сообщала о диких неукротимых племенах, живших на враждебной к человеку земле. За время, прошедшее после экспедиции де Пророка, природа не изменилась, но я надеялся, что туземные племена стали более дружелюбными.

Тем не менее любой, к кому я обращался с расспросами, говорил, что только безумец отважится на путешествие в Бени-Шангул. В конце концов я перестал спрашивать, потому что ответы собеседников не способствовали укреплению духа нашей экспедиции.

Единственным утешением мог служить тот факт, что Безумный Султан Гоголи, по всей видимости, давно уже мертв. Де Пророк подробно описывал леденящие душу подробности его деспотичного правления. Гоголи был практически независимым владыкой Бени-Шангула, лишь формально подчинявшимся императору Хайле Селассие I и сохранившим контроль над золотыми рудниками, расположенными на его территории. Его власть была абсолютной. Самой легкой формой наказания считалась кастрация, к которой он проявлял особое пристрастие. Если обнаруживалось, что кто-то из рабов проглотил золотой самородок, провинившемуся отрезали нос и уши, а затем закапывали в муравейник по самую шею или подвешивали на столбе, пока тот не умирал от голода. Когда Гоголи пребывал в благодушном настроении, то преступнику позволяли умереть от руки ближайшего родственника, причем вся семья должна была наблюдать за казнью. Де Пророк писал, что стены дворца Безумного Султана были украшены высушенными «частями тела» его врагов. Автор выразился очень деликатно, но я понимал, что речь идет о гениталиях.

Излюбленным наказанием у султана была так называемая «человеческая свеча». Оно приберегалось для тех, кто ставил под сомнение его власть. Я слышал, что Хайле Селассие не одобрял эту практику, но император был не в силах искоренить ее. Одна из причин этого — популярность среди местного населения. «Человеческими свечами» невозможно пресытиться — подобно тому как страстным любителям корриды никогда не надоедает бой быков.

Процедура казни начиналась с того, что стража Безумного Султана грела на медленном огне котел с жиром. Заключенного раздевали донага и связывали ему руки за спиной. Затем стражники макали длинные полоски ткани в растопленный жир и обматывали ими несчастную жертву.

Де Пророк сравнивал эту процедуру с древнеегипетским процессом мумификации. После того как приговоренный к казни оказывался туго спеленатым от коленей до подбородка, более толстую полосу пропитанной жиром ткани вплетали между полос на спине и оставляли висеть, наподобие фитиля.

По знаку султана фитиль поджигали. Под ликующие вопли толпы повязки начинали тлеть, дымили, а затем ярко вспыхивали. Заживо горящая жертва бегала и истошно кричала. Если несчастный пытался убежать, стражники били его мечами. Де Пророк увлекся зрелищем казни: «Постепенно запах горящей плоти усиливался, но у человеческой выносливости есть предел. Жертва сходила с ума. Страдания несчастного были так велики, что он не осознавал, что делает. Едкий запах горящего мяса невозможно было спутать ни с чем. Наконец, страдания жертвы прекратились — безумство сменилось беспамятством, а затем предсмертными судорогами».

Я решил держать информацию о Безумном Султане при себе, чтобы не спровоцировать бунт. Самсон и Бахру все чаще ставили под сомнение разумность нашей экспедиции. Я тоже клял свое занятие. Почему я не выбрал нормальную профессию, как у большинства моих друзей? Однако мне не удалось как следует обдумать эту мысль — Самсон показывал на дорогу. Впереди дорогу заливала вода. Бахру остановил машину — подобно тому как всадник осаживает лошадь перед особенно высоким барьером.

Глубину ямы определить было невозможно, но выглядела она как болото, и на поверхность то и дело всплывали пузыри метана. Самсон снял брюки и попробовал перейти яму вброд. Когда вода дошла ему до пояса, он наклонился и воткнул длинную бамбуковую жердь в центр ямы.

Жердь исчезла без следа. По краям болота были разбросаны камни и куски дерева, указывавшие на то, что здесь уже застревали автомобили. Бахру заломил руки и прикусил губу. Затем его лицо приняло решительное выражение.

— Неужели он попытается тут проехать? — спросил я у Самсона.

— Для Бахру это дело чести, — устало ответил Самсон.

Водитель снова сел в джип и отъехал назад метров на пятьдесят. Через секунду машина уже на полной скорости неслась к воде. Это было равносильно самоубийству. Мы с Самсоном закричали и замахали руками, пытаясь остановить его. Слишком поздно. Машина застряла в самом центре трясины; несчастный Бахру, сгорбившись, сидел за рулем.

В течение трех часов мы пытались освободить из плена «императорский джип». Бахру снял с себя всю одежду — даже белье — и нырял в воду, чтобы подложить камни под колеса джипа.

Мы с Самсоном резали и укладывали бамбук и траву. Но все наши усилия ни к чему не привели.

Каждая попытка выбраться из лужи заканчивалась тем, что машина еще глубже увязала в трясине. В конечном итоге джип погрузился по самый капот, а мы изранили все руки и были с ног до головы покрыты липкой зловонной грязью.

В конце концов я сдался и в отчаянии опустился на землю у края трясины. Через несколько минут мы услышали детские голоса. Дети жевали конфеты и хихикали. Они сели рядом со мной и уставились на джип. Вскоре подошли еще дети, потом две женщины, а за ними несколько мужчин. Не успели мы оглянуться, как вокруг ямы собралась вся деревня. Люди смеялись, показывали на джип пальцами, но никто не предложил помочь.

— Плохие люди, — вполголоса сказал Самсон.

— Попроси их помочь.

Самсон что-то сказал на амхари. Люди в толпе презрительно засмеялись, принялись размахивать руками и качать головами.

— Они хотят денег, — перевел Самсон.

— Сколько?

— Двести быр.

— Это почти двадцать фунтов!

Самсон посмотрел на трясину, а затем на толпу.

— Они плохие люди, — повторил он.

Мы попытались торговаться, но жители деревни прекрасно понимали, что у нас нет выбора. Когда мы, наконец, сошлись в цене, которая была чуть меньше запрошенной, выяснилось, что они настоящие профессионалы. Они работали слаженно, и каждый знал свое место. Мужчины искали камни, женщины рубили стебли бамбука, а дети рыли канал, чтобы спустить воду. Через двадцать минут дорога была свободна.

Я протянул деньги.

— Сегодня у них будет праздник, — сказал Самсон.

Мы ехали сначала в сумерках, а затем и ночью. Высоко в небе сиял ванильный диск луны. У нас по-прежнему не работали фары, а по обеим сторонам дороги высились непроходимые заросли бамбука. В некоторых местах рытвины были глубокими, как общая могила для умерших от чумы.

Мы умоляли Бахру остановиться и клялись, что без проблем переночуем в машине. Он отказывался. Его гордость была уязвлена.

Незадолго до полуночи мы доехали до деревни, которая представляла собой лишь кучку крытых соломой хижин. Я сказал Самсону, чтобы он поискал для нас ночлег. Жителей деревни разбудил рев двигателя нашей машины, и вскоре они окружили джип. Самсон вышел и заговорил с ними.

— Это старатели, — сообщил он. — Разрабатывают жилу, которая находится в двух милях к северу от этого места. Они пригласили нас остановиться на ночлег.

Нас приветствовал раскачивающийся в прохладном ночном воздухе фонарь. Я чувствовал запах табачного дыма и увидел белки глаз, блестевшие в тусклом лунном свете. Рассмотрев мое лицо, старатели закивали головами и стали энергично трясти мою руку. Они приготовили миску тушеного мяса с макаронами и извлекли из сундука коротковолновый приемник, включив его на полную громкость. Было похоже на «Радио Москвы».

В хижине бригадир старателей по имени Лукас сел рядом со мной. Над его головой висел фонарь, и на его свет слетались мотыльки. Мы устали отгонять насекомых от пищи, но Лукаса и остальных, похоже, не очень-то беспокоило, что мотыльки попадают в еду. Один из старателей помешал жаркое бедренной костью козы, и все стали есть из общей миски. Лукас предлагал мне лучшие куски и выловил для меня кость, поднеся ее к моему рту.

Так крепко, как в эту ночь, я не спал никогда в жизни. Старатели могли без помех перерезать нам горло, забрать наши вещи и скрыться среди холмов. Но у них был более надежный источник богатства — золото.

Рассвет сопровождался какофонией из писка цыплят и криков играющих детей. Затем появилась еще одна общая миска макарон, в которых было много мотыльков и мало мяса. Лукас сказал, что поведет нас туда, где добывают золото.

Мы оставили джип в деревне и углубились в подлесок. Прошедший ночью дождь несколько ослабил жару, но принес с собой полчища слепней и москитов. Лукас пояснил, что в районе деревни все золото уже выбрано и теперь люди работают на участке возле реки. Добыча золота была организована совсем не так, как на прииске в районе Шакисо. Во-первых, здесь прииск был гораздо меньше, и работали на нем не более двадцати мужчин с семьями. Во-вторых, в отличие от Бедакайсы, старатели были организованы в бригаду, и все присматривали друг за другом. Незнакомец, появившийся на прииске Бедакайса посреди ночи, играл со смертью.

Вскоре заросли бамбука уступили место дикому манго и колючим деревьям. Я следовал по пятам за Лукасом, боясь провалиться в старую шахту. Земля была истыкана десятками таких шахт; каждая имела вход около метра в диаметре и подземными переходами соединялась с другими.

Лукас, одетый лишь в поношенную твидовую куртку с закатанными рукавами, имел внушительный вид; росту в нем было гораздо больше шести футов. Я изо всех сил старался не отстать от него, одновременно расспрашивая о золоте.

— Здесь его хватит на всех нас, — ответил он, — но нам трудно получить за него справедливую цену. Аддис-Абеба далеко, и мы обычно продаем золото посредникам, которые перевозят его через границу в Хартум.

— А какое у него качество?

Лукас усмехнулся и ладонью вытер пот с шеи.

— Это лучшее золото в Эфиопии, — сказал он. — Девяносто девять процентов — высшая проба. Люди всегда добывали здесь золото.

— Как давно?

Лукас на мгновение задумался.

— От начала времен.

Через полчаса мы подошли к свежевырытым туннелям. На одном акре земли их было штук пятьдесят. Лукас сбросил куртку. Я увидел, что прокладываются три или четыре новых туннеля.

Маленькие мальчики стояли на поверхности земли, принимали ивовые корзины с землей, которые им подавали снизу. Другие ребятишки, помладше первых, переносили землю к реке, где женщины промывали ее. Масштабы работ были невелики, но система действовала эффективно.

Лукас сказал, что туннели проходят вдоль богатой жилы и что у каждого из них имеется два выхода, чтобы обеспечить путь к отступлению в случае обвала.

— Обвалы бывают?

— Часто, — кивнул Лукас, — особенно в сезон дождей, когда земля влажная. Мы ничего не можем с этим поделать — только укреплять стенки туннеля деревом. На прошлой неделе один старатель чуть не погиб. Мы откапывали его несколько часов. Но он сильный человек и, слава богу, выжил.

Самсон содрал с себя рубашку, скинул туфли, затем прыгнул в туннель и исчез, как хорек в кроличьей норе. Он явно не забыл, как сам добывал золото. Лукас спросил, не желаю ли я спуститься. Я взял небольшой фонарик из кофра для фотоаппарата и вслед за Лукасом нырнул в туннель. Шахта шла вертикально вниз, наподобие колодца. Для непривычного человека ощущения от спуска не из приятных. Лукас же проделал это очень легко. Он безбоязненно скользил по тридцатифутовому колодцу. Я шел позади него, и у меня перехватывало дыхание от страха. Наконец колодец плавно перешел в горизонтальный штрек чуть более трех футов в высоту и около пятидесяти футов в длину, который снова сменился колодцем, на этот раз наклонным. Все это напомнило мне извилистый проход, ведущий в центр Великой пирамиды в Гизе. Мы ползли на животах по утрамбованной земле. Свет от моего фонарика был очень слабым, и в конце концов я выключил его. Легче было закрыть глаза и положиться на осязание.

Мы ползли довольно долго, прежде чем я услышал голоса. Самсон добрался до забоя и теперь звал нас.

— Это жила, — сказал Лукас, прижав мою ладонь к шероховатой стене туннеля. — Здесь много золота. Чувствуете его запах?

Я включил фонарь и втянул носом воздух. Ощущался лишь запах земли и пота. Лукас показал на рабочих, откалывавших куски породы острыми железными кирками. У большинства отсутствовали лампы или фонари. Подобно кротам, они не нуждались в зрении. За многие годы, проведенные под землей, они научились ориентироваться при помощи других органов чувств.

Вернувшись после трудного подъема на поверхность земли, я проследовал за процессией детей, доставлявших корзины и лотки с породой от шахт к реке. Мальчики были учениками. Когда-нибудь они продолжат дело своих отцов, как раньше это сделали их отцы. Но сначала они должны были сновать по туннелям, словно крысы. Западное общество осуждает детский труд, но в остальном мире не представляют, как без него можно обойтись. Миниатюрные тела и ловкость детей делают их незаменимыми при прокладке туннелей.

Внизу, у реки двадцать пять женщин промывали в струях воды круглые деревянные лотки с породой. Заметив меня, они заволновались, но вид шагавшего рядом Лукаса успокоил их. Две девочки купались среди камней и стирали платья. Они крикнули нам, чтобы мы отвернулись, пока они оденутся. Несколько женщин пели. Самсон сказал, что это песня об утраченной любви. На шее каждой женщины висел миниатюрный сосуд из выдолбленной тыквы размером не больше чашки курительной трубки. В него собирали золотую пыль, ради добычи которой было затрачено столько труда. Сидя на корточках, женщины круговыми движениями направляли воду в большие лотки, пока земля не вымывалась, а на дне лотка оставалось не больше одной или двух крупинок золота. Ради получения крошечного количества золотого песка просеивалась огромная масса породы. Каждый грамм драгоценного металла был буквально полит литрами пота.

В сезон дождей река становилась полноводной, и воды в ней хватало для промывки золота, но весной и осенью русло почти пересыхало. Тогда жители деревни занимались обработкой полей.

Я спросил, не пыталось ли правительство запретить добычу золота.

— Чиновники боятся этих мест, — ответил Лукас. — Они думают, что мы перережем им горло. И еще они знают о дьяволе, который живет на горе.

— На какой горе?

Лукас показал пальцем на видневшийся вдалеке двойной пик. Он напоминал так называемую «грудь царицы Савской» из романа Райдера Хаггарда.

— Дьявол живет там, на горе Горба. Правая вершина — это мужчина, левая — женщина. Дьявол живет на женском пике.

— Ты его видел?

— Нет, — ответил Лукас. — И не хочу. Все, кто побывал там, мертвы. Иногда они поднимались на гору и исчезали. Пропадали даже фаранжи, которые попадали туда.

В Эфиопии пещеры часто ассоциируются с золотом, а горы с дьяволом. Я уже встречался с описанием другой «горы дьявола» на хребте Симиен, о которой рассказывал немецкий путешественник Пауль Хартмайер, побывавший в Эфиопии в 50-х годах двадцатого века. Он сообщал, что дьявол якобы живет неподалеку от деревни Адди-Аркаи на горе, которую называют Амба-Хаваса. Местные жители верят, что глупца, осмелившегося подняться на гору, дьявол сбрасывает в ущелье. Как бы то ни было, такие истории — эффективное средство против незваных гостей.

Интересно, поднимались ли Фрэнк Хейтер или граф де Пророк на гору Горба? Де Пророк исследовал именно этот район, прежде чем армия Безумного Султана вынудила его уйти. Он нашел реку под названием Верк Варка, или «река золота», в которой мыли драгоценный металл сотни детей-рабов Безумного Султана. Де Пророк писал, что рабы жили в ужасных условиях, а всякого, кто пытался убежать, стражники до смерти забивали плетьми из шкуры гиппопотама. Неподалеку от реки граф нашел пещеры с множеством могил. Раскопав их, члены экспедиции обнаружили человеческие кости, забальзамированные мумии, а также большое количество амфор и ожерелий, похожих на те, что были найдены в гробницах Древнего Египта.

Носильщиков-эфиопов вскрытие могил приводило в такой ужас, что де Пророк и другие европейцы были вынуждены по ночам покидать лагерь и эксгумировать тела самостоятельно. Граф считал, что найденные кости могли принадлежать египтянам, добывавшим здесь золото еще до царя Соломона, и утверждал, что нашел похожий на обелиск объект, высеченный из порфира.

Вдобавок де Пророк заявлял, что в окрестностях Бени-Шангула обнаружил копь, в которой в древности добывали изумруды.

Войска Безумного Султана вынудили экспедицию покинуть этот район прежде, чем де Пророк успел увезти обелиск и другие находки. Я спросил Лукаса и его односельчан, знают ли они о реке Верк Варка и не слышали ли они о древних могилах и обелиске. Ответом на мои расспросы был смех.

— Послушайте моего совета, — сказал Лукас, когда мы возвращались в деревню. — Не тратьте на это время. Возвращайтесь в свою страну и забудьте о золоте и изумрудах.

Он остановился и повернулся лицом к двойной вершине Горбы.

— Почему?

— Потому что дьявол наблюдает за вами.

Кристмас подметала двор, разгоняя метлой цыплят, и каждое движение женщины начиналось с бедер и ягодиц. Ее босые ноги были покрыты мозолями, напоминая обросший ракушками корпус судна после многомесячного плавания. Она строила глазки Самсону и тяжело вздыхала. Он заявил, что женщина не в его вкусе и что он хранит верность своей девушке. Но жена бармена была по уши влюблена.

Мы с Самсоном сняли одну комнату на двоих в задней части бара в деревушке Менге, в двух днях пути от поселка золотоискателей. Дорога стала еще хуже, и я со страхом думал о том, что ждет нас впереди.

В комнате с обмазанными глиной потрескавшимися стенами и высокой жестяной крышей располагались две веревочные кровати. Днем свет проникал внутрь через окно без стекла. В темных углах, где стены соединялись с крышей, гнездились летучие мыши. По ночам они вылетали в окно, чтобы охотиться на круживших над деревьями насекомых. Под дверью была яма глубиной дюймов десять, в которой в поисках пищи постоянно скребли землю куры.

В ту ночь я так устал, что рухнул на кровать и забылся глубоким сном. Под утро какое-то когтистое существо пролетело тринадцать футов, отделявших меня от железной крыши, и приземлилось мне на грудь. Я с криком сел. Это оказался хозяйский кот, охотившийся на летучих мышей.

Утром я спросил Кристмас о летучих мышах.

— Птицы смерти! — вскрикнула она. — Они вас кусали?

Пока я изучал отметины на своей шее, женщина поставила перед Самсоном огромную миску спагетти, приправленных куриными потрохами. Это за счет заведения, сказала она, игриво погладив пальцами его плечо.

Деревня находилась неподалеку от Асосы, практически на границе с Суданом, и была наводнена беженцами, многие из которых были калеками без рук или ног. Население Эфиопии сочувствовало страданиям своих суданских собратьев, но отношения между ними были напряженными. Беженцы получали благотворительную помощь от международных организаций, тогда как местным жителям из этой помощи ничего не перепадало.

На Западе люди плохо представляют себе, что такое бедность. Но на границе Эфиопии и Судана в полной мере понимаешь значение этого слова. Эти люди на протяжении нескольких поколений живут в состоянии полной неопределенности. Еды им хватает только на то, чтобы не умереть с голоду, и они никуда не могут уйти.

Они не имеют возможности приобрести одежду, отправить детей в школу или купить лекарство, когда заболеют.

— Теперь вы понимаете, почему этих людей так влечет золото, — сказал Самсон. — Им больше не на что надеяться.

Днем к веранде бара, Где мы сидели, подвели слепую женщину. Ребенок, который был у нее поводырем, взял ее руку и положил на мое плечо.

У женщины были тощие руки, изможденное лицо и беззубый рот. По бокам и на спине платья зияли дыры. Она говорила таким громким голосом, что мы подумали, что женщина еще и глуха.

— Ей сказали, что здесь есть фаранжи, — перевел Самсон. — У нее есть для вас кое-что — если вы заплатите справедливую цену.

— Что именно?

Женщина что-то прокричала.

— Монеты.

— А можно на них взглянуть?

Женщина развязала мешочек, прятавшийся в складках ее платья, и подала мне. Еще не заглянув внутрь, я догадался, что там находится. Их было двадцать штук — больших серебряных монет с одной и той же датой, 1780 год. Мешочек с такими монетами я купил много лет назад, когда студентом приезжал в Кению. Их называют талерами Марии Терезии (именно от этого слова происходит термин «доллар»), потому что их чеканили в период правления этой австрийской императрицы, с 1740 по 1780 год. На протяжении нескольких десятилетий эти монеты были валютой Эфиопии, и местные жители считали, что на них изображена не императрица, а Дева Мария. Примечательно, что эфиопы принимали только монеты 1780 года, а все остальные считали фальшивыми. Поэтому даже на тех монетах, которые были отчеканены позже, стоит та же дата. Недавно австрийский монетный двор возобновил выпуск талеров. Они тоже датируются 1780 годом.

Бахру сказал, что шасси джипа требует ремонта, и мы были вынуждены провести в Менге вторую ночь. Когда мы сообщили об этом Кристмас, она буквально затрепетала от радости.

В глухих эфиопских деревнях вечером наступает тишина. У людей нет денег на кутежи, хотя Бахру всегда умудрялся организовать карточную игру при помощи своей крапленой колоды. Я не останавливал его, понимая, что если он лишится этого единственного источника дохода, то будет просить денег у меня.

Мы с Самсоном отправились на прогулку. Он очень хотел оказаться как можно дальше от Кристмас, которая с увлечением готовила для него очередную обильную трапезу. Мы прошли череду ветхих лавочек — булочную, мастерскую портного и киоск, где продавали мыло, проволочную мочалку, средство от москитов и спички — и бар со стандартной вывеской в виде столба с перевернутой кружкой. Дальше, в конце деревенской улицы, начала собираться толпа. Самсон спросил, что происходит.

— Кудесник, — ответил прохожий.

Жители деревни выстроились полукругом, ожидая начала зрелища; атмосфера была пропитана радостным ожиданием.

— Он из Судана, — сообщил один из зрителей.

— Он может совершать чудеса, — добавил другой.

Я давно интересовался чудесами, но мне еще не приходилось слышать о кудесниках, промышлявших к югу от Сахары, и я уговорил Самсона остаться и посмотреть представление.

Маг зажег две парафиновые лампы, свисавшие с нижних ветвей дерева, расстелил на земле полосатое одеяло, снял туфли и поприветствовал толпу. Когда он ступил в круг света, отбрасываемого лампами, у меня появилась возможность как следует разглядеть его лицо. Очень темное и чуть оплывшее с возрастом, оно излучало дружелюбие. Самсон сказал, что этот человек, которого зовут Петрос, не очень хорошо говорит на оромо. Его родным языком был арабский.

Петрос объявил, что покажет четыре чуда.

Сначала он выльет на землю обыкновенную воду, и из нее зажжется огонь. Он выплеснул чашку прозрачной жидкости на землю у одного из углов одеяла. От этого места поднялась струйка дыма, а затем земля вспыхнула. Зрители одобрительно закричали и захлопали в ладоши, а Самсон ткнул меня локтем под ребра.

— Чудо! — воскликнул он.

Потом Петрос сказал, что остановит собственное сердце. Стоящая в первом ряду женщина прижала пальцы к запястью кудесника и объявила, что его пульс ослаб, а затем исчез совсем.

Толпа вновь восторженно зашумела; люди хлопали себя ладонями по бедрам и громко смеялись.

Третьим чудом Петроса стало поедание стекла. Он туфлей разбил лампочку, положил осколки стекла на язык, разжевал и проглотил. Самсон восторженно хлопнул меня по спине.

— Разве это не удивительно? — выкрикнул он, а жители деревни стали требовать продолжения.

Петрос объявил, что совершит еще одно, последнее чудо. Гвоздь программы — превращение жезла в змею. Глаза Самсона загорелись. Ему было хорошо знакомо это чудо. Впервые его совершил еще Аарон при дворе фараона. Кудесник на мгновение повернулся спиной к зрителям и извлек из холщовой сумки жезл. Это был стержень около трех футов длиной цвета черных оливок.

Петрос спросил зрителей, что они видят перед собой.

— Палку, — хором ответила толпа.

Кудесник бросил жезл на одеяло. Поначалу ничего не происходило, но затем палка начала медленно двигаться и в конечном счете уползла.

Трудно описать эффект, который это чудо произвело на толпу. Мужчины, женщины и дети бросились врассыпную, не в силах поверить своим глазам.

Я совершил ошибку, похваставшись Самсону, что знаю, как делаются эти чудеса. Самсон подумал, что я хочу унизить кудесника.

— Объясните мне чудеса, — попросил он.

— Хорошо. Сначала он зажег огонь без спичек.

— Огонь из воды, — кивнул Самсон.

— Думаю, он посыпал землю марганцовокислым калием, а затем вылил на это место глицерин.

— А как насчет второго чуда, остановки пульса?

— Ты кладешь под мышку что-нибудь маленькое и твердое, например, грецкий орех, и постепенно сжимаешь. Кровообращение в руке приостанавливается.

Самсон почесал в затылке.

— Ладно, но он ел стекло.

— Если съесть сначала банан, а потом разжевать стекло коренными зубами, осколки застрянут в мякоти банана и не причинят вреда кишечнику.

На очереди был последний трюк. Я знал, что это деликатный момент, потому что чудо Аарона было описано в Библии, а Самсон очень серьезно относился к Священному Писанию.

— Превращение посоха в змею, — осторожно начал я, — иногда называют старейшим из всех известных чудес.

— Его совершил сам Аарон, — согласно кивнул Самсон. — О нем написано в Книге Исхода, — добавил он и назвал номер главы и стиха.

— Это гораздо легче, чем кажется. Хитрость в том, что никакого жезла нет — только змея. Если вытянуть змею в струнку и сильно надавить на ее гипофиз, бедное создание решит, что на него наступил огромный хищник. Поэтому змея впадает в ступор, а когда ее отпускают, приходит в себя и уползает прочь.

— Вы думаете, что вам известны ответы на все вопросы? — с горечью спросил Самсон.

Фероуз, обучавший меня основам магии, советовал заготовить несколько простых трюков для моих путешествий. Они развеют скуку, говорил он, и помогут выпутаться из неприятного положения. На Западе обычно недооценивают силу магии. Все знают, что это всего лишь фокусы. Но стоит лишь перенести представление в глухую деревушку у разбитой дороги, и вы буквально сведете зрителей с ума.

В начале девятнадцатого века неутомимый англичанин по имени Джон Бойз отправился на восток Африки. Давнишний приятель Фрэнка Хейтера, он был вдохновлен «Алланом Квотермейном» Райдера Хаггарда. В книге, которая является продолжением «Копей царя Соломона», главный герой отправляется на поиски таинственного белого племени, затерянного к северу от горы Кения. Бойз задумал повторить маршрут Квотермейна и спуститься в Рифтовую Долину. Немногие белые люди смогли проникнуть на территорию племени кикуйю, и большинство из них были убиты.

Когда Бойз добрался до первого форпоста кикуйю, он нахально заявил, что является богом и что он бессмертен. Такое заявление было равносильно самоубийству, но у Бойза имелся хитрый план. Прежде чем в него полетел первый дротик, он сообщил жителям деревни, что докажет свою силу, выпив кипящей воды. Он налил воду в чашку с выделяющей углекислый газ солью. Вода забурлила, и Бойз залпом выпил ее — к величайшему изумлению туземцев. Затем он вытащил фонограф и воспроизвел одну из записей. Это, сказал он, злой дух, пойманный в ящик.

В своей книге «Царь Ва Кикуйю» Бойз утверждал, что после этого туземцы из окрестных селений преодолевали большие расстояния, чтобы поклониться ему. В конечном итоге он стал их царем, и под его началом оказалась армия из пятисот тысяч воинов.

По мере того как мы продвигались к конечной цели, дожди усиливались. Местами грязь была такой глубокой, что доходила до дверных ручек, и преодолеть ее на лысых покрышках было непросто. Бахру, несмотря на страсть давить диких животных и постоянно набитый катом рот, показал себя умелым водителем. Если Самсон был склонен впадать в уныние, то Бахру никогда не жаловался. Он относился к той категории людей, которые не задумываются о будущем. Ничто не могло обескуражить его. Иногда за крутым поворотом открывался практически непроходимый участок дороги: настоящая полоса препятствий из ям, грязи и зыбучих песков. Бахру отправлял за щеку очередную порцию ката, глаза его загорались от удовольствия, и он изо всех сил нажимал на педаль газа. Джип выныривал на другой стороне трясины.

По пути в Нехо, следующий пункт нашего маршрута, густой лес сменился пестрой мозаикой полей. Недра здесь были явно богаты различными минералами, потому что любой выступ скалы блестел вкраплениями кварца и железа.

Почва тоже была плодородной. Самсон сказал, что если в этом месте воткнуть в землю палку, то она вырастет в дерево высотою сто футов. Затем он напомнил мне, что, по глубокому убеждению эфиопов, именно здесь находился Эдем.

В конце концов дорога сделалась ровнее. На ней стало меньше выбоин и грязи. И главное, прекратился дождь. Когда я вслух порадовался удаче, Самсон сказал, что нас хранит господь. Не успел он произнести эти слова, как Бахру нажал на тормоза, и «императорский джип» резко остановился.

— Колесо спустило?

Бахру покачал головой.

— Мы не можем ехать дальше, — сказал он.

— Что случилось? Дорога просто замечательная.

Выключив двигатель и вытащив ключ зажигания, Бахру заявил, что удача покинула его. Мы с Самсоном смотрели на водителя во все глаза.

— И это все?

Он смиренно кивнул.

— Это все. Если мы поедем дальше, то умрем.

За несколько миль до этого места, когда дорога была отвратительной, мы со всей серьезностью отнеслись бы к внезапной тревоге Бахру.

Но теперь ситуация улучшилась. Несмотря на наши уговоры завести джип и доехать оставшееся до Нехо небольшое расстояние, Бахру был тверд. Он больше не проедет и ярда. Поэтому за руль пришлось сесть Самсону, а Бахру устроился на переднем пассажирском сиденье, сгорбившись и обхватив руками колени.

Через час мы уже ехали по грязной главной улице Нехо мимо домов с крышами из гофрированного железа и бетонными стенами. Самсон остановил машину у бара, пол которого сбрызгивали керосином и посыпали опилками, чтобы отогнать мух. Я заказал Бахру большую кружку араки. Он залпом выпил ее и попросил еще одну порцию. Депрессия его не проходила. Самсон посоветовал ему молиться: молитва — это единственный путь к спасению. Бахру сказал, что ему нужен третий стакан, а затем попросил оставить его одного.

По сведениям из нескольких источников, в старину в Нехо велась добыча золота. Приятель Фрэнка Хейтера, капитан Бартлетт, писал о древних копях в области Воллега, а швейцарский инженер и золотоискатель Альфред Илг (тот самый человек, который предложил проложить железную дорогу от Джибути до Аддис-Абебы и изготовил туфли, чтобы доказать Менилеку свою компетентность) был уверен, что в нескольких милях от города он нашел остатки древних золотых копей.

Получив концессию на добычу золота в окрестностях Нехо, Илг вернулся в Европу, чтобы собрать необходимые средства. В 1901 году в Антверпене он основал компанию «Mines d’Or du Wallaga». Концессия Илга, выданная на пятьдесят лет, действовала в радиусе восемнадцати миль вокруг Нехо. Известный искатель приключений Герберт Уэлд Бланделл посетил этот район в 1906 году. Рассказывая об этом «ярком и интересном» месте, он сообщал о копи, где добывается золото на восемьдесят тысяч американских долларов в год, причем половина из них приходится на долю императора.

Мы с Самсоном переходили от одной лавочки к другой, спрашивая, не слышал ли кто-нибудь о древних золотых копях. Наши вопросы вызывали подозрение, и все собеседники давали уклончивые ответы. Я пришел в отчаяние, а Самсон умолял меня сохранять спокойствие. Иностранцы, разыскивающие золотые копи, говорил он, заставляют людей нервничать. Наконец мы сдались и направились в небольшой отель, предлагавший европейскую кухню. Там никого не было, потому что хозяин отказывался от услуг проституток. По мнению большинства жителей Эфиопии, отель или бар без шлюх — это глупая затея.

Пока я разглагольствовал перед Самсоном на одну из своих излюбленных тем — о том, что расстояние между провалом и ошеломляющим успехом иногда бывает не толще волоса и что в поисках копей царя Соломона мы должны исследовать все возможности, — хозяин отеля, у которого была необычно светлая кожа, на цыпочках ходил вокруг нашего столика.

Когда я закончил свою речь, хозяин угостил нас макаронами и представился. Он сказал, что его зовут Берехане и что он слышал, что мы ищем золото. Он указал на выцветшую коричневую фотографию, висевшую в рамке на задней стене. На снимке был изображен европеец.

— Это мой дед, — сказал хозяин отеля. — Синьор Антиллио Заппа.

Это была невероятная удача. Заппа был золотоискателем и в 20-х годах двадцатого века дружил с Фрэнком Хейтером; его имя встречалось во многих книгах о довоенной Эфиопии. Берехане присел к нам за столик и сказал, что многие люди смеются над его происхождением. Здесь вообще не любят полукровок, а тех, в чьих жилах течет итальянская кровь, даже презирают.

Когда мы закончили ужин, Берехане вскочил и выбежал из зала, но вскоре вернулся с потертым кожаным портфелем. Мы открыли замок и стали рыться в куче бумаг, когда-то принадлежавших Заппе. Среди них были черно-белые фотографии людей, мывших золото и строивших шлюзы. Мы также нашли дневники, исписанные тонким неразборчивым почерком — часть по-английски, часть по-итальянски. Самсон обнаружил комплект карт и отпечатанные на машинке отчеты о геологических изысканиях. Но Берехане хотел показать нам кое-что еще. Он протянул мне пачку писем. На них сохранились восковые печати, а на хрупкой пожелтевшей бумаге можно было различить выпуклый оттиск в виде льва, стоящего рядом с флагом.

— Это от императора моему деду, — сказал хозяин отеля. — Понимаете, они были друзьями.

Рано утром Берехане повел нас туда, где его дед Антиллио Заппа три четверти века назад добывал золото. Вскоре Нехо остался позади. Перед нами лежали невысокие холмы с пятнами полей, на которых крестьяне плетью подгоняли волов, тянущих за собой самодельные плуги. Небо было иссиня-черным, обещая дождь, а над нашими головами громко каркали две вороны.

— Слышите? — спросил Самсон. — Они кричат «верк», что значит «золото». Это добрый знак.

Через некоторое время мы подошли к разрытому склону холма. Берехане указал на обширный котлован размером с футбольное поле.

— Это старая копь.

— А сколько ей лет?

— Золото добывали здесь еще тысячи лет назад. Именно поэтому сюда пришел мой дед. Когда-то тут работали сотни людей. Но теперь золота осталось мало. Иногда крестьяне находят небольшие самородки, но они стараются потихоньку, не привлекая к себе внимания, продать их. Все боятся, что правительство, прослышав о золоте, отберет у них земли.

Вполне вероятно, что Заппа добывал золото на месте древних копей. Но после этого от старых выработок не осталось и следа. Даже вырытый Заппой котлован был не таким глубоким, потому что почва здесь мягкая, а во время дождя процесс эрозии протекает быстро. Несмотря на отсутствие материальных свидетельств, мне хотелось думать, что фараоны, а вслед за ними и царь Соломон могли получать золото с холмов Нехо, из копей синьора Заппы.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Старые мулы

В углу бара грудой тряпья лежал Бахру. Он был пьян в стельку. Местные проститутки сказали, что он выпил целую бутылку араки и что у него нет денег, чтобы заплатить за нее. Они спрашивали, чем он так расстроен.

— Удача оставила его, — холодно ответил Самсон.

Женщины заахали и с сочувствием посмотрели на Бахру, а мы с Самсоном помогли ему подняться, оплатили счет и сняли на ночь комнату. Затем мы отправились за покупками.

Для поисков пещеры Хейтера, нам требовалось специальное снаряжение. Больше всего меня беспокоило, как осветить большую пещеру, — фонарь мог дать лишь узкий луч света. Я хотел купить осветительную лампу высокого давления, которая заправлялась бы керосином. Кроме того, нам были нужны одеяла, непромокаемый плащ для Самсона, нейлоновые веревки, переносная печь, немного полиэтиленовой пленки, маркерные колышки, деревянный молоток и мешок поношенной одежды, которую по пути можно обменять на продукты. К счастью, большинство этих товаров можно найти в любом уголке Эфиопии. Ассортимент товаров в магазинах достаточно велик — ни у кого нет денег, чтобы купить хоть что-нибудь. Товары могли годами лежать на полках, дожидаясь покупателя с наличными.

После довольно продолжительных поисков мы купили почти все — за исключением плаща для Самсона. Мы наткнулись на первоклассную брезентовую куртку, висевшую в полиэтиленовой упаковке в глубине магазина, и лицо Самсона засияло. Он стал намекать, что это его размер и что эта вещь прекрасно защитит его от дождя, но куртка была очень дорогой. Вместо куртки ему пришлось довольствоваться черным мешком для мусора с отверстиями для рук и головы.

Большую часть одежды, продающейся в эфиопских магазинчиках «секонд-хенд», доставляется из Европы и Америки, но она абсолютно не подходит для суровых африканских условий. Непрочные вещи годятся для Запада, где мы привыкли часто менять гардероб, но в таких странах, как Эфиопия, они быстро изнашиваются. Мне пришло в голову, что на этот рынок нужно поставлять излишки прочного армейского обмундирования. Оно практически вечное и очень дешевое. Правда, моя идея не была оригинальной. В 20-х годах двадцатого века геолог и золотоискатель Л. М. Несбитт сообщал, что один европеец намеревался импортировать излишки армейского обмундирования из Марселя, но эта затея окончилась ничем.

Я спросил у торговца, продававшего брезентовую куртку, нет ли у него лампы высокого давления. Он сунул палец в ухо и сделал несколько вибрирующих движений. Когда-то у него была одна такая лампа. Она пролежала на полке двадцать лет, и когда он, наконец, продал ее, то не стал заказывать новую. За остаток дня мы обошли все магазинчики, киоски и лавочки Нехо в поисках нужной нам лампы. К вечеру мы забрели в обувной магазин на окраине города. Я не хотел заходить, но Самсон надеялся уговорить меня купить ему пару ботинок. Среди куч поношенной обуви сидел хрупкого вида мужчина в розовой бейсболке. Я сказал, что мы ищем лампу высокого давления. Продавец порылся под прилавком и вытащил покрытую сажей коробку. Открыв коробку, мы обнаружили в ней почти новую лампу.

— Двести быр, — назвал цену продавец.

Это была огромная сумма, почти двадцать фунтов, но я понимал, как важно иметь все необходимое снаряжение. Поэтому я вытащил из кошелька купюры и бросил их на прилавок. Деньги, потраченные на качественное снаряжение, всегда окупаются.

Мы вернулись в бар и обнаружили, что Бахру забился в угол кровати и сидит, прижав подбородок к коленям. У него закончился кат, и он страдал от абстинентного синдрома. Я продемонстрировал ему покупки.

— Нам понадобится все это, чтобы добраться до Туллу-Валлель, — объяснил я.

Бахру не отрывал взгляда от своих ног.

— Я не поеду в Туллу-Валлель, — пробормотал он.

— Тебе не обязательно подниматься на гору — припаркуешься где-нибудь поблизости.

— Я никуда не поеду.

Я не мог понять, что с ним произошло. Раньше у Бахру не проявлялось никаких признаков депрессии. Я предлагал оплатить его питание и купить кучу этих проклятых зеленых листьев.

Я даже предлагал ему деньги. Он не пошевельнулся.

На следующее утро мы с Самсоном нехотя выгрузили вещи из «императорского джипа» и стали на обочине дороги. Мы прождали восемь часов, до самого вечера, но мимо нас так и не проехала ни одна машина.

Накануне вечером я угощал Бахру араки и даже преподнес ему подарок — плитку греческого шоколада. Он немного приободрился и предложил сидевшему в баре пьянице сыграть в карты. Я подмигнул Самсону:

— Это наш прежний Бахру.

Бахру бросил крапленую колоду на стол и предложил партнеру снять карты. Они сыграли несколько раз, и наш водитель все время выигрывал. Но затем пьяница выхватил нож и обвинил Бахру в жульничестве. Он сгреб со стола деньги и заявил, что прирежет Бахру, если тот попробует отнять их. Проститутки вмешались в ссору и разняли игроков. Бахру поплелся в свою комнату; голова его была опущена, руки безвольно висели.

— Боже мой, — пробормотал Самсон, когда Бахру ушел. — Может быть, удача действительно покинула его.

На следующий день мы снова выставили вещи на обочину дороги. Часа через три рядом с нами затормозил кирпично-красный «Лэндкрузер». Это была единственная машина на дороге с самого утра. Водитель согласился подбросить нас до Беджи, который находился в семидесяти пяти милях к западу от Нехо. Я заглянул внутрь «Лэндкрузера» и увидел на заднем сиденье сплетение рук, ног и лиц. Мы с Самсоном по очереди обняли Бахру. Это был грустный момент, но у нас не оставалось выбора. Мы должны были продолжить путешествие без него. Через минуту наши вещи были заброшены наверх, а мы втиснулись в машину.

Тот, кто путешествовал по Восточной Африке, знаком с удовольствием от езды в магнату, вездесущих семейных фургонах, которые служат здесь основным видом транспорта. После них даже самый плохой автобус кажется роскошью. Пассажиры набиваются в микроавтобус так плотно, что превращаются в какое-то единое многорукое, многоногое и многоголовое существо. Если вы чихаете, сотрясается весь организм. Вы начинаете считать минуты и думать, что следующая секунда будет для вас последней. Но время идет, а машина продолжает ехать, останавливаясь лишь при проколе шины или для того, чтобы выпустить пассажиров в туалет. Теперь мне кажется это невероятным, но в «Лэндкрузер» набилось двадцать четыре человека, не считая трех мужчин, прицепившихся к крыше.

Часы шли за часами, и я начал привыкать к чьему-то локтю, упиравшемуся мне в спину, и к локонам волос на моем лице. Самсон углубился в беседу о Ветхом Завете с человеком, тесно прижатым к нему. Я сидел рядом, но у меня не было желания включиться в разговор. Меня беспокоило, что мы оставили Бахру в такой глуши, вдали от дома. Первое правило любой экспедиции — держаться вместе. Если бы экспедицией руководил Стэнли, он заковал бы его в цепи и высек плетьми. Но времена изменились.

Город Беджи расположен на плоской, поросшей травой равнине с холмами в южной и восточной части. В обычных обстоятельствах мы никогда не остановились бы в таком месте, но у нас не было возможности свериться с картой, когда мы садились в «Лэндкрузер». Похоже, водитель был убежден, что этот небольшой городок находится неподалеку от Туллу-Валлель, и мы поверили ему на слово. Несколько местных жителей, которые видели, как мы вылезали из машины, выглядели встревоженными, и я стал подозревать, что они бросятся к нам и скажут, что мы совершили ужасную ошибку.

Затем на обочину дороги с багажника были сброшены наши вещи, и матату двинулась по направлению к границе с Суданом.

Собираясь в новую страну, я всегда стараюсь купить самые лучшие карты, потому что, как правило, — за исключением Индии, где национальная картографическая служба выпускает необыкновенно подробные карты, — труднее всего найти хорошую карту именно в самой этой стране. Фирма «Мишлен» выпускает серию самых подробных гражданских карт Африканского континента с масштабом 1: 4000000. Кроме того, у меня были американские штурманские карты Эфиопии. Одна из них, с масштабом 1: 500000, охватывала восточную часть страны. Несмотря на то что на карте было немного названий, она служила источником надежной информации.

Одного взгляда на карты оказалось достаточно, чтобы понять: мы находимся в двадцати пяти милях к северу от Туллу-Валлель. Лучше бы мы подъезжали с юга, поскольку дорога там проходит ближе к горе, но поворачивать назад было поздно.

В Беджи имелся единственный бар, в котором подавали теплое пиво «Pilsen» и который одновременно служил борделем. Проститутки сидели в тени на веранде, ковыряя в зубах и заплетая друг другу косы. Они посмотрели на нас, а затем отвели взгляды. Иностранец и эфиоп с Библией под мышкой — это явно не те люди, которые нуждаются в их услугах. Мы свалили свои пожитки в тени и спросили девушек, где можно нанять мулов. Они скривились, а затем одна молча ткнула пальцем в сторону покосившегося деревянного ларька на противоположной стороне улицы.

Внутри в кресле спал мужчина; на его груди клубочком свернулся котенок. Вокруг были разбросаны пустые бутылки из-под джина. Звук открывающейся двери, задевшей за валявшийся на полу мусор, разбудил его. Щеки мужчины покрывала густая серая щетина, под глазами были мешки, а большая часть носа отсутствовала. Мы обменялись приветствиями.

— Мулы, — сказал Самсон. — Мы ищем мулов.

— Сколько вам нужно?

— Много, — ответил я. — Нам нужно много мулов.

Мужчина явно обрадовался. Он смахнул котенка, встал, выглянул за дверь и что-то прокричал. В ларек вбежал маленький мальчик. Мужчина прорычал какие-то распоряжения, и мальчик так же быстро исчез.

— Достать хороших мулов нелегко, — сказал мужчина. — Зачем они вам?

— Чтобы доехать до Туллу-Валлель.

Лицо мужчины застыло.

— До горы?

— Да.

Наступило неловкое молчание. Мужчина во все глаза смотрел на меня. Не знаю почему, но я боялся моргнуть, как будто это движение могло выдать секретную информацию.

— На горе живет дьявол.

— О…

— Он убьет вас и сожрет ваши мозги.

— А…

Все вновь умолкли.

— Вы миссионеры? — наконец спросил мужчина.

Я посмотрел на Самсона, который по-прежнему прижимал к себе Библию.

— Да… да, мы миссионеры, — решительно заявил я, хватаясь за соломинку. — Мы приехали сюда, чтобы изгнать дьявола с Туллу-Валлель. Мы намерены сбросить его обратно в ад.

Мужчина восхищенно кивал безносой головой.

— Это хорошо, — заявил он. — Тогда вам понадобятся лучшие мулы.

— Самые лучшие, — ответил я. — Мы собираемся сделать благое дело.

Любитель джина сказал нам прийти немного позже. Его агенту нужно время, чтобы добраться сюда. Мы вернулись в бар, ища укрытия от хлынувшего после обеда дождя. Девушки расселись у стойки, дожидаясь вечерних клиентов. Днем в африканских питейных заведениях есть что-то странное. Они похожи на дискотеки с выключенным освещением зала. Возникает смутное ощущение, что здесь что-то не так.

Самсон наугад раскрыл Библию и принялся читать. Я думал, что, назвавшись миссионером, сильно разозлю его. Но Самсон, похоже, обрадовался и со всей серьезностью отнесся к такой маскировке.

Одна из девушек подавала напитки. Я заказал чашку кофе. Ничто не может сравниться с деревенским эфиопским кофе. Единственная проблема — его можно ждать несколько часов, потому что он готовится буквально с нуля. Примерно через час я вышел на задний двор бара, чтобы посмотреть, как идут дела. Девушка попросила немного потерпеть. Подача воды ограничена, объяснила она, и ей пришлось идти целую милю до ближайшего источника. Затем нужно было собрать хворост. И только после этого она приступила к медленному процессу обжаривания кофе.

Когда зерна из светло-зеленых стали темно-коричневыми, она поднесла горсть к моему лицу, чтобы я ощутил их аромат. Затем девушка высыпала зерна в мельницу и смолола их в порошок. Теперь можно было варить кофе. Через два часа мой заказ наконец был готов. Более свежего и вкусного кофе я не припомню.

Поздно вечером любитель джина прислал за нами своего сына. Мы перешли через улицу в ларек, где нас познакомили с Тадессе. Людей с такой зловещей внешностью я еще не встречал. Если бы мне сказали, что он зарезал своих детей и танцевал на их могилах, я бы нисколько не удивился. У него были злые, бегающие глаза, высокие скулы и длинный гибкий язык, который высовывался изо рта при разговоре, как у древесной лягушки, которая ловит мух. Любитель джина хвалил погонщика мулов, утверждая, что это единственный человек, который знает гору.

Я спросил Самсона, что он обо всем этом думает.

— Нам не обязательно карабкаться на Туллу-Валлель, чтобы найти дьявола, — ответил он. — Вот он, прямо перед нами.

Глаза погонщика мулов бегали. Он ждал нашего ответа.

— Где мулы?

Он сказал, что покажет нам животных после того, как их соберут вместе. Я спросил, сколько времени на это потребуется.

— Один или два дня.

— Это очень долго.

Тадессе мрачно посмотрел на меня.

— Эфиопские мулы слишком дикие, — сказал он.

Мы условились, что с первыми лучами солнца отправимся смотреть мулов. Если их к тому времени еще не удастся поймать, я воспользуюсь биноклем. Затем мы стали обсуждать саму гору.

Когда я спросил, боится ли Тадессе Туллу-Валлель, он в ответ лишь рассмеялся безумным смехом.

— Он хороший человек, — сказал любитель джина. — Вы его полюбите.

— А у него сильные мулы?

Любитель джина потер то место, где у него должен был находиться нос.

— Они сильные, как гора.

Мы поблагодарили его и собрались уходить.

Но я не мог уйти просто так — мне очень хотелось узнать еще кое-что. Не в силах сдержать свое любопытство, я заставил Самсона спросить, как наш новый знакомый лишился носа. Он уперся взглядом в стол, и я почувствовал, что вопрос ему неприятен.

— Давным-давно я поссорился с женой, — ответил он. — Она откусила мне нос и убежала.

По пути к мулам я хвастался своим искусством наездника. Я рассказал Тадессе и Самсону, что мои предки пуштуны гордились победами в афганской национальной забаве, когда всадники перебрасывают друг другу обезглавленную тушу козла. Именно эта игра стала прототипом поло. Лошади приходят в такое возбуждение, что при первой же возможности начинают кусать друг друга. Я рассказывал, что сам вырос среди лошадей. Я буквально сроднился с ними. Разумеется, все это была ложь. В детстве у меня было два норовистых ослика, Бонни и Клайд, но однажды они пролезли под оградой, и больше мы их никогда не видели. Безумец, который попытался бы оседлать их, был бы немедленно разорван на куски.

Все знания о лошадях я почерпнул от старого друга нашей семьи. Упрямый швейцарец задумал совершить путешествие верхом от Улан-Батора во Внутренней Монголии до самой Вены.

В пригороде монгольской столицы он купил у торговца лошадьми пару коней. Это были дикие животные с болячками на спинах. Местные жители посоветовали ему помочиться на болячки. Исполнить совет оказалось непросто. Но когда ему это удалось, лошади взвились на дыбы, вырвались и убежали, оставив его одного в промерзших степях Монголии. После того как он, пережив множество приключений, вернулся домой, я обратился к нему за советом.

— Нужно очень тщательно выбирать лошадей, — ответил он.

Эти слова все время звучали у меня в голове, пока мы преодолевали три мили, разделявшие город и луг, где паслись мулы. Животных было восемь, и Тадессе еще не удалось поймать их. Как бы то ни было, на их спинах виднелись потертости от седельных ремней, и это означало, что когда-то на них ездили верхом.

Я поинтересовался ценой.

Тадессе принялся расхваливать качество седел и упряжи.

— На сто миль вокруг вы не найдете лучших мулов, — сказал он. — Я прошу всего по десять быр в день за каждого.

Получалось примерно восемь фунтов в день за всех восьмерых. Сделка казалась выгодной, и мы ударили по рукам.

Самсон не мог понять, зачем нам столько животных, но я обосновал свое решение вероятностью травм. Путешествие обещает быть долгим и трудным. Часть животных обязательно падет. На самом деле причины были совсем другими.

Только караван мулов способен создать ощущение настоящего путешествия.

Накануне отъезда из Беджи я перечитал записки Фрэнка Хейтера, где он рассказывал о находке шахт в Туллу-Валлель. Один из местных князьков, дежазмаш, рассказал ему старинную легенду. Согласно легенде, древние цари Эфиопии получали золото из двух мест на западе страны.

Первое место — это Бени-Шангул, а второе — подножие Туллу-Валлель. И там, и там, предупреждал он, копи охраняются душами древних правителей. Эта информация привела Хейтера в крайнее возбуждение. Он отправился в путь утром следующего дня и вскоре достиг окрестностей двойной вершины Туллу-Валлель, которую он назвал «грудью царицы Савской».

Экспедиция продолжала двигаться вперед, прорубаясь сквозь густой бамбуковый лес, и в конце концов добралась до восточного склона горы. Хейтер утверждал, что здесь он нашел четырнадцать каменных ворот, скрытых густой растительностью. «Это были входы в подземные пещеры, — писал он, — причем входы эти не были естественными, потому что каменные стойки и перемычки, обрамлявшие проходы, явно вырублены человеческой рукой».

Две книги Хейтера об Эфиопии содержат большое число черно-белых фотографий. Это снимки золотоискателей и верениц мулов, больных проказой, поселков, ритуалов различных племен, а также множество портретов самого Хейтера в пробковом шлеме и костюме в стиле «сафари». Единственное, чего нет в книгах — это фотографии входов в шахты. Тем не менее приятель Хейтера капитан Бартлетт, пересказывая в своей книге «Земля царицы Савской» эту историю, иллюстрирует рассказ удивительным снимком. Поначалу в нем не заметно ничего особенного, но, присмотревшись повнимательнее, начинаешь понимать его значение. В правом верхнем углу снимка виден естественный вход в пещеру. Но в нескольких ярдах от него, в нижней части фотографии можно заметить верх проема, который выглядит как рукотворно высеченный вход.

Вечером, перед тем как отправиться на мулах к Туллу-Валлель, я сидел на своей кровати в деревенском борделе и лучом фонарика освещал фотографию из книги Бартлетта. В соседней комнате вскрикивал мужчина. Поначалу я думал, что это звуки страсти, но затем вспомнил, что эту комнату занимает Самсон и что он верен своей терпеливой подружке. Поэтому я встал с кровати и негромко постучал в дверь — звуки, доносившиеся из комнаты Самсона, беспокоили меня. Крики сменились тихим протяжным стоном.

Я толкнул дверь. Самсон лежал на полу, обливаясь потом и держась руками за живот. Насколько мне удалось разобрать, он жаловался на сильную боль. Хорошо бы не аппендицит, подумал я. Мне припомнилась книга, в которой рассказывалось о восхождении на Эверест. Там говорилось, что перед началом восхождения всем альпинистам удаляют аппендицит. Я стал упрекать себя, что не позаботился об этом раньше. У нас больной, а подъем на Туллу-Валлель еще не начался.

Не зная, что делать, я обратился к проституткам. Они не говорили по-английски, и тогда я схватился за живот, высунул язык и показал на комнату Самсона. Девушки недоуменно переглянулись, и одна из них тоже высунула язык. Затем они удалились в соседнюю комнату, откуда послышался приглушенный шум. Я вернулся к Самсону. Через минуту в дверь постучали. На пороге стоял высокий атлетически сложенный мужчина в одном нижнем белье. Он сказал по-английски, что он врач. Я указал на своего спутника. Врач ткнул пальцем в живот Самсона.

— Наверное, аппендицит, — глубокомысленно произнес я.

— Нет, — ответил врач, — это глисты.

Я спросил, сколько мы ему должны за постановку диагноза.

— Пятьдесят быр.

Затем врач сказал, что пошлет одну из проституток за лекарством, и вернулся к себе в комнату. У него явно остались там неоконченные дела.

После этого происшествия я вернулся к книге Бартлетта и перебрал в уме имеющиеся у меня факты. Похоже, все совпадало. Американская штурманская карта сообщала, что высота горы Туллу-Валлель составляет 10738 футов и что у нее действительно две вершины. Расстояния от Гамбелы и Горе, которые приводил Хейтер, тоже совпадали. И самое главное — этот район, как и Бени-Шангул на севере, с древности был известен как источник золота. Тем не менее мне не давал покоя вопрос, почему Хейтер не опубликовал фотографию входа в пещеру в своей книге. Бартлетт опередил его, сообщив о находке в 1934 году, за год до выхода книги Хейтера. Бартлетт объяснял, что должен был присоединиться к Хейтеру, но заболел и остался в Аддис-Абебе. Поэтому Хейтер отправился в путешествие один, и Бартлетт собственными глазами не видел четырнадцать рукотворных входов в пещеры. Я предположил, что Хейтер сфотографировал находку, но решил не публиковать снимок. Возможно, он боялся, что другие найдут это место.

Я настоял, чтобы мы выехали из Беджи на рассвете. Ранний старт в первый день путешествия заставляет непроверенных людей и животных быть начеку. Кроме того, я не хотел, чтобы Тадессе считал меня легкой добычей потому, что я сразу же согласился на запрошенную им цену.

Тадессе взял с собой двух сыновей, которые, как он заявил, будут работать бесплатно. Мальчишки хитро улыбались — сказывались отцовские гены. У младшего в руках был заостренный бамбуковый шест, которым он безжалостно тыкал в зады бедных мулов. Когда он не подгонял животных, он заострял шест. Другой мальчик не проявлял никакого интереса к ремеслу погонщика мулов — к великому разочарованию отца. Он сказал, что слышал о месте, которое называется Америка и в котором просто так раздают деньги.

Самсон проглотил два пакетика желтого порошка, прописанного врачом, и заявил, что все симптомы недомогания исчезли. Я чувствовал себя виноватым, что не отложил отъезд, но он с жаром возразил, что абсолютно здоров. Мне показалось, Самсон стеснялся, что у него глисты.

Тадессе подогнал мулов к входу в бар. Они сгрудились в кучу, сверкая глазами и топая копытами. Несмотря на этот притворный страх, я почувствовал, что они жаждут убежать. Это были дикие животные, и они не любили работать на людей. Такое же беспокойное выражение я видел в глазах наших осликов за день до их побега.

Вещевые мешки закрепили кожаными ремнями, младший мальчик заточил конец своей бамбуковой палки и вонзил ее в зад одному из мулов, как будто хотел продемонстрировать животным, кто здесь хозяин. Я поднял голову, чтобы посмотреть, не проснулся ли любитель джина, но он, как и все жители маленького городка, по всей видимости, крепко спал.

В путешествии с мулами есть что-то такое, что возбуждает меня. Я ездил на верблюдах, яках и даже ламах, но мулы — это совсем другое. Меня кусала лама, и я был оплеван несколькими разозленными верблюдами. У ослов не такой дикий нрав, но вас ни на минуту не покидает чувство, что вы несправедливы к этим животным.

Мулы же созданы для тяжелой работы, и трудности идут им лишь на пользу.

Самсон был рад, что мы направляемся к горе.

Он то и дело намекал на свою роль миссионера.

Я отозвал его в сторону и напомнил, что мы никакие не миссионеры. Чтобы у него не осталось никаких сомнений, я объявил, что я даже не христианин.

Дорога из Беджи поворачивала на восток и огибала холм, который назывался Джими. Мы были совсем близко от границы с Суданом, проходившей с противоположной стороны холма.

Я волновался, что нас могут арестовать, приняв за шпионов, потому что пограничные области в Африке патрулируются силами тайной полиции.

Если нас схватят, проинструктировал я Самсона, он должен высоко поднять Библию и заявить, что мы слуги господа. Сам я решил, что в случае допроса заявлю, что недавно принял христианство. Известно, что самые фанатичные приверженцы любого вероучения — это неофиты.

Мы шли почти до самого вечера. Седла мулов пребывали в плачевном состоянии, но они хотя бы защищали раны на спинах животных от мух.

При первой же возможности мулы останавливались, чтобы поесть, и я знал, что все они ищут способа сбежать. Влажность постепенно повышалась, и после обеда начался дождь. Мы укрылись под деревьями и стали ждать, пока закончится дождь.

Тадессе спросил, действительно ли я миссионер.

— Конечно, — уверенно ответил я.

— Тогда почему вы так много говорите о сокровищах?

— Сокровище, о котором мы говорим, — это Библия.

Погонщик мулов прищурился и дал команду трогаться в путь.

— Дьявол будет ждать нас, — заявил он.

На ночлег мы остановились в Джидами. У меня болели ноги, а у Самсона не разгибалась рука, весь день сжимавшая Библию. Мы прошли почти двадцать миль. Тем не менее мулы находились в прекрасном расположении духа. Самсон взял Тадессе и его сыновей и отправился на поиски съестного. Он предложил мне составить им компанию, но я отказался. Старый английский путешественник, которого я повстречал в районе Ханза у хребта Каракорум, дал мне ценный совет. Он сказал, что в самом начале путешествия нужно превратить себя в мифическую фигуру: это единственный способ утвердить свое превосходство.

Способ моего знакомого был прост. Он посоветовал мне не есть, по крайней мере на людях.

— Я никогда не сажусь за стол с туземцами, — объяснял он. — И не потому, что считаю себя выше их или мне не нравится их пища. Они видят, как на протяжении многих дней я ничего не ем, и считают меня суперменом. Попробуйте как-нибудь этот трюк, старина.

Подходящего момента пришлось ждать много лет. Я распаковал свои вещи. Среди них было несколько банок консервов, которые я купил в Аксуме. Самсон не мог понять, почему у меня такой тяжелый багаж, и я не стал разубеждать его, когда он предположил, что это книги. Этим вечером я с жадностью проглотил банку тушенки. Это основная пища путешественников. Граф Берон де Пророк и другие исследователи Африки буквально молились на свои запасы мясных консервов.

Ночью паук сплел над моим лицом огромную липкую паутину. Я с детства боялся пауков и был крайне огорчен этим событием. Остальные не могли понять, почему я так встревожился.

Я не смог убедить их, что до смерти боюсь пауков, и решил укрепить свой дух еще одной банкой солонины.

Часа через два Самсон и погонщики мулов проголодались, и мы сделали остановку, чтобы позавтракать. Они подкрепились засохшим хлебом и помятыми фруктами. Тадессе не мог поверить, что я не голоден.

— Господь наполняет мой желудок, — смиренно ответил я, глядя ему прямо в глаза.

Днем мы сменили курс, повернув на восток, и Тадессе ткнул своим сломанным ногтем в далекую линию горизонта.

— Это Туллу-Валлель.

Я остановился, набрал полную грудь воздуха и посмотрел на Самсона. Он прикусил нижнюю губу. Зрение Тадессе было либо необыкновенно острым, либо необыкновенно плохим. Как я ни всматривался вдаль, мне удалось разглядеть лишь траву и верхушки деревьев. Мы еще целый час брели под проливным дождем, прежде чем я увидел Туллу-Валлель. Мне показалось символичным, что обитель дьявола впервые предстала перед нами в такую жуткую погоду. Мы с Самсоном отпустили мулов. Нам обоим требовалось остановиться и взглянуть на гору. Вершина терялась в облаках, но она, вне всякого сомнения, имела два пика — «груди царицы Савской», как называл их Хейтер. Прежде чем мы снова тронулись в путь, Самсон прочитал молитву. Он поднял глаза к небу и молился, чтобы господь не оставил нас и защитил от горы.

Я спросил, сколько времени займет путь до Туллу-Валлель.

— Может, день, а может, четыре, — последовал ответ.

Вполне уместный ответ на глупый вопрос.

Время не имело значения. Мы приближались к горе, и только это было важно. Вверху с ветки на ветку прыгали бабуины и дразнили нас. Тадессе поднял несколько камней и бросил в обезьян.

— Это ученики дьявола, — сказал он. — Берегитесь бабуинов.

Я не стал говорить ему о проклятии Фрэнка Хейтера, но все время, пока мы не миновали бабуинов, думал о нем. Хейтер искренне верил в проклятие, которое наложил на него абиссинский монах, когда он поймал сотню священных бабуинов и отправил их в Лондонский зоопарк.

Это случилось в 1924 году. Впоследствии Он писал: «Позвольте вкратце изложить суть. Десять лет назад я был крепким человеком, достаточно крепким, чтобы выйти на ринг и защищать свой титул чемпиона Херефордшира по боксу. Теперь же мне выйти на ринг так же невозможно, как летать без крыльев. А мне всего тридцать три года».

Во время подготовки к путешествию я пытался отыскать родственников Фрэнка Хейтера. Он писал, что женился на своей кузине, которая родила ему сына. Я даже умудрился получить копии свидетельства о рождении и о регистрации брака Хейтера, но мне не удалось узнать, когда он умер. Его последняя книга «Эдемский сад» вышла в свет в 1940 году. Дальше его след теряется.

Я разослал сотни писем по всему миру людям с фамилией Хейтер, но никто из них не состоял в родстве с замечательным путешественником. Но я все равно убежден, что где-нибудь на чердаке все еще хранятся его заметки и дневники.

Тадессе сказал, что мулам нужно подкрепиться. Мы сняли с них поклажу и отпустили щипать высокую траву. Сыновья погонщика мулов решили развлечься швырянием камней в бабуинов. Я сказал, что, наверное, неразумно злить их, если они и так уже прокляты.

— Конечно, прокляты! — воскликнул Тадессе. — Поэтому мы и кидаем в них камни.

Я попросил Самсона сходить к группе низких хижин с соломенными крышами, видневшимися неподалеку, и расспросить о Туллу-Валлель.

— И что я должен узнать?

— Спроси их, боятся ли они горы.

Он отсутствовал около часа, а когда наконец вернулся, то выглядел очень расстроенным.

— Думаю, вам лучше самому поговорить с этими людьми, — сказал он.

— Почему?

— Сами увидите.

Семь хижин были расположены полукругом, а в центре площадки горел костер. Рядом росло какое-то дерево с колючками, а под деревом сидели мужчина, женщина и шестеро детей. Мужчина поприветствовал Самсона, а увидев меня, встал.

— Вы должны сесть, — объяснил мне Самсон.

Я опустился на землю. Дети захихикали, их мать улыбнулась, а мужчина одобрительно кивнул.

Родителям было лет тридцать, но выглядели они на все шестьдесят. После трех десятилетий деревенской жизни в Эфиопии кожа грубеет, и ее прорезывают морщины, а ладони и ступни покрываются такими толстыми мозолями, что становятся практически нечувствительными. Мужчина сказал, что его зовут Джамбо, а жену Сара.

Мы пожали друг другу руки, и Джамбо угостил меня ягодами. Они напоминали сливу, а внутри у них были семечки. Я похвалил ягоды. Дети снова захихикали. Сара улыбнулась. Джамбо кивнул.

Я сказал, что рад быть их гостем. Некоторое время мы сидели молча. Я ждал, что Самсон что-нибудь скажет, но он не открывал рта.

— Туллу-Валлель, — произнес я после продолжительного молчания.

Я ожидал новой порции смеха, улыбок и кивков, но Джамбо и его семья, похоже, встревожились.

— Плохая гора, — мрачно произнес Джамбо.

— Дьявол…

— Он живет там! — выкрикнул мужчина, указывая в направлении горы.

— Ты когда-нибудь там был?

Сара была явно встревожена.

— Конечно, нет!

— Они приносят в жертву горе животных, — тихо сказал Самсон. Я спросил, правда ли это.

— Да, иногда мы убиваем животных, — кивнул Джамбо.

— И это удовлетворяет дьявола?

— Да, когда мы убиваем животных, дьявол доволен.

— А что бывает, когда он недоволен?

Джамбо надолго умолк.

— Плохо, когда дьявол сердится, — наконец произнес он.

Я спросил Джамбо, когда планируется следующее жертвоприношение. Он протянул мне еще ягод.

— Нет денег, чтобы купить кур.

— А если бы у тебя были деньги, ты принес бы жертву?

Джамбо вскочил. Да, жертвоприношение было бы совершено немедленно, сказал он. Он вспомнил, что гора требовала дани.

— А что случится, если жертвоприношения не будет?

— Беда, — покачал головой Джамбо.

Я вытащил из кармана пачку мелких купюр.

Затем я объяснил Джамбо, что мы миссионеры и пришли сюда для того, чтобы низвергнуть дьявола в самые глубины ада, из которого он вышел.

Но прежде чем сокрушить его, нужно последний раз дать ему угощение.

Джамбо схватил деньги, отдал половину жене и зарычал на нее, стараясь выглядеть грозным. Она вернулась через несколько минут с двумя довольно дохлыми на вид курами. В мгновение ока Джамбо свернул птицам шеи, отрезал головы и ощипал. Дети окружили нас. Я послал Самсона привести Тадессе с сыновьями. Мы проведем ночь на открытом воздухе рядом с Джамбо.

Вскоре жидкая похлебка была готова. В пиршестве приняли участие Тадессе, его сыновья, Самсон и вся семья Джамбо.

— Разве не нужно нести мясо в гору и читать молитвы?

— Мы уже сделали это, — ответил Джамбо, обсасывая кость.

— Ешьте, ешьте, — уговаривала меня Сара.

— Я дал клятву ничего не есть, пока дьявол не будет изгнан с Туллу-Валлель.

С этими словами я встал и удалился в темноту. Меня ждала встреча с банкой тушенки.

После того как похлебка была съедена, я попросил Джамбо взглянуть на фотографию входа в шахту из книги Бартлетта. Он поднес красный переплет к самому носу, а вся семья сгрудилась вокруг него.

— Это вход в шахту, — пояснил я. — Видишь эту каменную дверь?

— Шахта, — сказал Джамбо. — Это место, где живет дьявол. Вы не должны туда ходить.

— Но я же говорил тебе, что мы миссионеры. Наша работа — избавить это место от дьявола, чтобы вы могли спокойно жить.

Крестьянин бросил куриную косточку одной из собак.

— Дьявол откусит вам головы, — предупредил он.

— Мы знаем, где таится опасность, — ответил я. — Но бог защитит нас.

Джамбо встал и пошел к одной из хижин. Через несколько минут он вернулся, держа в ладонях какой-то предмет, и сел рядом со мной. Неизвестный предмет был сделан из кожи; размерами и формой он напоминал кассету с фотопленкой.

— Повесьте этот амулет на шею, — сказал Джамбо. — Внутри находится заклинание, написанное на бумаге. Оно написано на языке геэз и будет вам защитой.

Джамбо вытер лицо ладонью, а затем устремил взгляд на огонь, как будто заглядывал в будущее.

— Помните одну вещь, — сказал он. — Дьявол очень умен. Миссионеры были на Туллу-Валлель и раньше. Они, как и вы, хвастались своей силой, но…

— Что?

— Ни один не вернулся с горы.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Туллу-Валлелъ

ФРЭНК ХЕЙТЕР УТВЕРЖДАЛ, что шахты расположены у основания восточного склона Туллу-Валлель. Поэтому я предположил, что он имел в виду восточную вершину горы. Весь следующий день мы пробирались через поля с блестевшими на солнце спелыми колосьями. Людей мы почти не встречали. Самсон предположил, что местное население предпочитает обрабатывать другие земли.

— Многие из них даже не станут есть эту пшеницу, — сказал он. — Они считают ее отравленной и продают жителям Гамбелы.

Мы регулярно останавливались, чтобы дать мулам отдых. Я был уверен, что во времена Хейтера подъем в гору мало чем отличался от нашего. Животным скоро понадобится вся их сила и выносливость. Тадессе не одобрял моего желания поберечь животных. Он сказал, что, если мы будем слишком добры к ним, они станут еще более ленивыми и дикими. У них и так слишком легкий груз.

— Если люди увидят, что я иду с полупустыми мулами, они будут смеяться надо мной.

— Почему?

— Они скажут, что у меня слабые мулы.

До полудня никто из нас не ехал верхом. Несмотря на неровную почву, идти было нетрудно.

Только на последнем переходе перед деревней я решил, что моим ногам нужен отдых. Когда я взбирался на самое послушное из животных, спутники, не отрываясь, наблюдали за мной.

Я выбрал самку, потому что в ее глазах отсутствовал свирепый блеск, заметный у самцов. Когда я спросил, как зовут мула, Тадессе покачал головой.

— Это животные, — ответил он, — а не люди. У них нет имен.

Тогда я назвал мула Клариссой.

Тадессе с сыновьями и Самсон внимательно слушали мои разглагольствования о том, какими прекрасными наездниками были мои предки.

Однако склонность к преувеличению на этот раз завела меня слишком далеко. Увлекшись, я чуть было не заявил, что родился на спине коня. Теперь все жаждали увидеть великого наездника в деле. Однако езда на муле в диких степях Эфиопии требует особого навыка, который у меня, естественно, отсутствовал. Поначалу я никак не мог удержать равновесие, обвиняя в этом неудобное седло, стремена разной высоты, дорогу и даже Клариссу. Через некоторое время я немного попривык и понял, что Кларисса поможет мне, если просто стараться держаться на ней изо всех сил.

В следующей деревне мы показали фотографию входа в шахту. Древний старик, слепой, почти глухой и сгорбленный, навострил уши, услышав, что мы говорим о Туллу-Валлель.

— Он говорит, что знает эту гору, — перевел мне Самсон.

— Он поднимался на нее?

Самсон перевел вопрос. Старик кивнул.

— Да, поднимался.

— Когда это было?

— Давно.

— Когда?

— Когда здесь были итальянцы.

— Он видел шахты?

— Он говорит, что видел пещеру, — сказал Самсон. — Большую пещеру.

— А что там внутри?

Я ждал, что он ответит «дьявол», но ошибся.

— Летучие мыши. Много летучих мышей.

— А что еще?

— Да, — сказал старик, — еще там было…

— Что? Что еще?

— Там было золото.

Я хлопнул в ладоши и толкнул локтем Самсона. Тадессе бросил на нас подозрительный взгляд.

— Я думал, вы миссионеры, — сказал он.

— Да, но дьявол заманивает людей золотом.

Если мы найдем золото, мы найдем дьявола.

— Попроси его подняться с нами на гору и показать пещеру, — сказал я Самсону.

— Он говорит, что слишком стар и слаб, — перевел ответ старика Самсон.

— Но мы можем привязать его к мулу. У нас их много.

Сгорбленный старик что-то прокаркал в ответ.

— Он говорит, что не вернется туда даже за все золото Эфиопии.

— Почему?

— Из-за проклятия.

Вообще-то я с уважением отношусь к проклятиям и разным суевериям, но иногда они начинают мешать. Теперь такой момент наступил.

Я объяснил, что мы миссионеры и что мы служим господу. Старик не отреагировал. Тогда я пошелестел купюрами. Никакого эффекта. Затем старик что-то прокричал Самсону.

— Он сказал, что каждого, кто поднимется на Туллу-Валлель, ждут несчастья. Когда он спустился с горы, его отец умер от малярии. Затем внезапно скончался брат. Никто не знает, отчего.

— Но в этом нет ничего сверхъестественного. Здесь многие болеют.

На это у старика тоже был ответ.

— Да, но жены двух мужчин, которые поднимались на гору, умерли при родах, — перевел Самсон.

Я развернул карту и попросил показать нам это место. Если старик не может сопровождать нас, пусть посоветует, как найти шахту. Серьезным препятствием для нас стала слепота старика и его неумение обращаться с картами. Он не желал говорить о маршруте — только о проклятии.

Но именно об этом не хотел слушать я, потому что знал, что проклятие начинает беспокоить Тадессе и его сыновей. Без Тадессе у нас не будет мулов. А без мулов не будет нужного антуража.

Я отдал распоряжение двигаться дальше. Это не понравилось Самсону, который жаловался на натертые ноги. Мальчики тоже не хотели идти, но они хотя бы признались, что боятся.

Мы снова выехали на тропу. Кларисса послушно погружала свои копыта в грязь. Я скоро проникся к ней уважением за то, что она компенсировала мое неумение ездить верхом. Тропа вела вверх. Мы понимали, что в середине дня пойдет дождь, и решили идти без остановок как можно дольше. Я увидел деревушку, где можно было бы переночевать, но она не подавала никаких признаков жизни.

Самсон спросил меня, как я думаю, не уехал ли Бахру в Аддис-Абебу. Мы расстались совсем недавно, но мне казалось, что с того момента прошла целая вечность. Мы поговорили о Бахру, вспомнив, как он несколько раз чудом избегал аварий, о его пристрастии к кату и крапленым игральным картам. Затем мои мысли переключились на загадку Офира. Запад Эфиопии — это самое удаленное из всех наиболее вероятных мест расположения Офира. Вероятно, слуги царя Соломона получали золото из районов, расположенных ближе к побережью, но я знал о существовании торговых путей, соединявших Центральную Африку с побережьем и использовавшихся на протяжении многих веков. Кроме того, Западная Эфиопия соседствует с Нубией, откуда египтяне привозили золото задолго до царя Соломона.

Послеобеденный ливень оказался сильнее, чем в предыдущие дни. Однако мулов это, похоже, не очень беспокоило. Вода охлаждала их, и они получали возможность пить из луж, которые собирались на тропе. Но сильный дождь является серьезной помехой для людей. В отличие от Индии или лесов Амазонки, африканский ливень значительно понижает температуру воздуха, и совсем скоро вы начинаете дрожать от холода.

Я накрылся пятнистой армейской плащ-палаткой и подоткнул под себя края, чтобы смягчить костистый зад Клариссы. Самсон пролез в свой черный мешок для мусора. Он завидовал моей экипировке. Что касается Тадессе с сыновьями, то у них не было непромокаемой одежды, и они просто мокли.

Самое неприятное последствие дождя состояло в том, что он превращал землю в настоящее болото. В некоторых местах мы брели по стремительному потоку темно-коричневой грязи, и я боялся, что мулы могут оступиться. Животные все время спотыкались, а затем один из мулов вдруг упал. В моей памяти были еще свежи воспоминания о сломавшей ногу верблюдице из Афара, и я спрыгнул на землю, чтобы помочь Тадессе осмотреть бедное животное. Мул был в ужасном состоянии. Тадессе схватился за упряжь, пытаясь осмотреть его ноги. К счастью, все они были целы, но мул сильно испугался, а его падение заставило нервничать остальных животных.

Ближе к вечеру мы укрылись в роще эвкалиптов метрах в ста от тропы. Я беспокоился, что поблизости нет никакой деревни, но Самсон указал на высокие ветви деревьев.

— Посмотрите сюда, — сказал он. — Это означает, что где-то здесь есть люди.

На самых верхних ветках висели штук двадцать больших плетеных корзин. Самсон, объяснил, что они предназначены для сбора меда. Местные жители подвешивают их к деревьям и оставляют на несколько месяцев. В конце концов в некоторых корзинах поселяются пчелы. Затем самые храбрые мужчины деревни влезают на дерево и собирают мед. Тадессе похвастался, что он вырос в семье потомственных собирателей меда, но поднялся по общественной лестнице, став погонщиком мулов.

Самсон оказался прав. В сумерках мы добрались до поселка. Он был гораздо больше всех деревень, мимо которых мы проходили после того, как покинули Бенджи. В поселке имелось несколько маленьких магазинчиков, рынок, кузница и даже представитель властей. Через несколько минут весть о нашем прибытии распространилась по всему поселку, и местный чиновник ради нас покинул свой уютный навес. Он хотел знать, зачем мы приехали, и потребовал наши удостоверения личности. Когда дождь прекратился, он вытащил стол и стул на середину площади и официально допросил нас — в присутствии любопытных жителей деревни. Я объяснил, что мы миссионеры и пришли с миром. Чиновник заявил, что должен осмотреть наши вещи.

Этого мне хотелось меньше всего. После проверки сумок из них всякий раз исчезали ценные вещи. И самое главное, я не хотел показывать металлодетектор.

Чиновник прозрачно намекнул, что скудное жалованье не позволяет ему купить такое количество араки, которое может свалить человека с ног. Мне стало интересно, сколько же ему нужно выпить. Мы повели чиновника в бар и стали угощать напитком местного производства. Он смог выпить пятнадцать стаканов, а затем отключился.

Вечером один из жителей деревни пригласил нас к себе в дом. Самсон и погонщики мулов предложили мне поесть, но я, как и прежде, отказался. Дьявол еще не побежден, и я не могу принимать пищу. Они промолчали, но мне показалось, что моя стойкость произвела на них впечатление. Проглотив гигантское количество инжеры и каи вот, приправленного специями жаркого из козлятины, Самсон принялся расспрашивать местных жителей о Туллу-Валлель.

Первый мужчина сообщил, что на вершине горы когда-то жил фаранжи, белый человек. Когда именно это было, он не знает, но еще в те времена, когда страной правил император. Может, это Хейтер, подумал я.

— А он сам видел белого человека?

Мужчина ответил, что это было задолго до его рождения.

Все остальные рассказывали нам одну и ту же легенду о проклятии. Некоторые в молодости поднимались на гору в поисках золота. В результате на каждого из смельчаков обрушивались ужасные несчастья. Одного покусали сотни пчел, другой отравился и чуть не умер, а третий рассказал, что его жена сошла с ума после того, как собирала в этих местах хворост.

Послушав все это, я понял, что мне вряд ли удастся уговорить кого-нибудь из жителей деревни присоединиться к нашей экспедиции. Для подъема на гору требовался один человек на одного мула. Я не знал, как долго мы пробудем на горе, но не сомневался, что нужно захватить с собой дополнительный запас продовольствия.

Самсон поднял этот вопрос. Он спросил, нет ли среди жителей деревни добровольцев, и пообещал щедрую оплату. Все отрицательно качали головами, а одна женщина схватила двоих своих сыновей за уши и оттащила домой. Я сказал, что мы миссионеры, и сравнил нас со святым Георгием, который уничтожил дракона.

— Разница лишь в том, что наш дракон гораздо больше, — добавил я. — Это дьявол.

На слушателей мои слова не произвели никакого впечатления. Проклятие есть проклятие, и никакие посулы не заставят их рисковать и навлечь на себя гнев дьявола.

В ту ночь русская тушенка камнем давила мне на желудок. Меня мучили мрачные предчувствия. Что мы найдем на Туллу-Валлель? Долгое время гора занимала все мои мысли, и вот теперь мы готовы начать восхождение. Я снова и снова вспоминал о Фрэнке Хейтере и перечитывал его описание этого места.

На заре мы встали и стали седлать мулов.

Шел дождь. Я нырнул под свою плащ-палатку, а Самсон втиснулся в мешок для мусора. Мы уже собирались тронуться в путь, когда к нам подошли четверо молодых мужчин. Они сказали, что хотят присоединиться к экспедиции.

— А они не боятся?

Мужчины, которым было чуть за двадцать, смутились, но затем один ответил за всех:

— Пора положить страху конец.

Каждый из них взял поводья мула, и они направились к горе. Мы двинулись следом. Еще не рассвело, и я шагал рядом с Клариссой. Примерно через час трудного подъема в гору в подлесок проникли первые лучи солнца. Низкий туман висел над Туллу-Валлель, как облако смерти, но я почувствовал, как у меня прибавилось сил. Наконец-то разношерстное сборище из мулов и людей превратилось в полноценную экспедицию.

Мы шли прямо на гору, которая как бы манила к себе. Дождь не прекращался ни на минуту, замедляя движение. Я замыкал процессию. Наверное, мне следовало бы вести людей за собой, но ремесло погонщика мулов было для меня внове. Мы пересекали поля и вброд переправлялись через реки, но, казалось, ни на шаг не приблизились к горе. Я стал сомневаться, не мираж ли это, манящий, но недостижимый.

В то утро Тадессе останавливался три раза, чтобы поправить ремни, которыми седла и поклажа были привязаны к мулам. В дождь кожа растягивается, и упряжь все время нужно подтягивать. Поводья Клариссы были намотаны на мою руку, и она бодро топала рядом. Самсон не особенно радовался. Он еще сильнее натер ноги и отчаянно скучал по своей подруге из Аддис-Абебы.

На протяжении почти всей истории человечества рядом с людьми всегда были животные.

Это совершенно естественно, но последнее столетие почти стерло память о прошлом. Теперь мы надеемся на колеса и шины, а не на ноги и копыта; нас заботит количество галлонов топлива на милю и перегрев двигателя, а не сено или усталость животных. Возможно, двигатель внутреннего сгорания и является одним из величайших достижений человечества, но он издает ужасный шум и загрязняет природу. Достаточно провести несколько дней в обществе мулов, пробираясь через леса Западной Эфиопии, и вы поймете разницу.

Лес начался неожиданно. Мы перешли вброд ручей и поднялись на крутой берег, для чего сыновьям Тадессе пришлось яростно тыкать своими острыми палками в мулов. Перед нами вздымался лес, похожий на гигантский занавес на краю театральной сцены. Я сразу же понял, что выйду из леса совсем другим человеком.

Мы углубились в чащу, и утреннее солнце исчезло. Мне приходилось бывать в густых джунглях, но с этими зарослями не могли сравниться даже леса в верховьях Амазонки. Я поднял голову и посмотрел на верхушки деревьев. Они сплетались над нашими головами в непроницаемый полог; опутанные лианами стволы поднимались из клубков корней и грязи и упирались в океан зелени.

Запахи тоже изменились. Пахло диким чесноком, плесенью и мхом. Ощущался также аромат дикой мяты, которая росла здесь в изобилии.

Я пожевал листок и обнаружил, что он помогает уменьшить жажду. Мы двигались плотной группой, спотыкаясь о корни и скользя по грязи. Тропа петляла между деревьями и спускалась в глубокие лощины. Четверо местных жителей признались, что раньше никогда не бывали в лесу.

Только самые смелые собиратели меда отваживались проникнуть сюда. На самых высоких деревьях мы видели привязанные к веткам корзины. У нас не было времени думать о дьяволе, который поджидал впереди. Нашей главной заботой были мулы.

Тадессе все время уговаривал меня сесть в седло, но я почти сразу же спешился — после того как одна из свисавших с дерева лиан чуть не удушила меня. Однако Самсону удавалось почти не слезать с мула. У него открылся талант наездника. Хорошо еще, что плотный навес из листьев защищал нас от проливного дождя, но грязь была просто ужасающей. Мулы всегда служили объектом для шуток, но за несколько часов ходьбы по глубокой грязи я понял всю ценность этих животных и проникся уважением к запискам Дервлы Мерфи. Она имела большой опыт общения с мулами и с помощью этих животных пересекала горные хребты и леса, но чтение ее записок не дает представления, какое трудное это дело.

Часа два нам пришлось пробираться по грязи, доходившей выше колен, но мы упорно двигались вперед. Я заметил, что мулы обладают сверхъестественной способностью выбирать лучшую дорогу, и сын Тадессе посоветовал мне позволить Клариссе самой прокладывать путь. Однако к полудню Клариссе стало тяжело преодолевать глубокую грязь.

Я предложил разгрузить мулов и нести часть вещей самим. Тадессе воспротивился. Похоже, он наслаждался страданиями животных.

— Люди не должны говорить, что мои животные недостаточно сильны! — выкрикнул он.

Нам приходилось вести мулов через доходящую до колен грязь, и мы двигались очень медленно. Я предложил поискать другой путь, но местные жители сказали, что к Туллу-Валлелъ ведет только одна дорога. Их уверенность удивила меня — особенно с учетом того, что ни один из них раньше не поднимался на гору. Кроме того, я боялся клещей. Де Пророк писал, что они впиваются под кожу мулов и откладывают там личинки. Если их не извлечь, возникает сильное воспаление.

В середине дня мы сделали привал у ручья.

Самсон распаковал один из мешков с продуктами и предложил всем поесть. Я выпил немного воды, но есть не стал. Тадессе и его сыновья восхищенно посмотрели на меня. Они шепотом спросили у Самсона, как мне удается выдержать столько дней без пищи. Самсон ответил, что бог наполняет мой желудок и дает мне силы и поэтому мне не нужна еда.

Через несколько миль мы попали в болото.

Впереди процессии шел Тадессе, ведя под уздцы крупного мула. Внезапно животное начало тонуть, отчаянно брыкаясь и пытаясь удержать морду над водой. Местные жители знали, что нужно делать. Они потащили животное в сторону, ухватившись за узду и ремни подпруги, и мул повалился на бок на твердую почву; его ноги молотили по воздуху. Один из сыновей Тадессе ткнул мула палкой, заставляя его встать. Я шлепнул мальчишку по спине и сказал, чтобы он дал животному отдохнуть и восстановить силы.

Затем лес неожиданно закончился. Мы приободрились — даже несмотря на то, что лишились защиты от дождя и промокли еще больше.

После обеда впереди показалась деревня. Она выглядела необитаемой, но вскоре мы обнаружили, что в ней живет несколько собирателей меда со своим стадом коз.

Глава деревни вышел к нам навстречу. Это был мужчина с прямой спиной, завернутый в накидку изумрудного цвета. Он пригласил нас переночевать в деревне. Мы разгрузили и покормили мулов, а сами, насквозь промокшие и голодные, опустились на землю возле хижин.

По моей просьбе Самсон принялся расспрашивать вождя о горе.

— Мы не поднимаемся туда, — ответил он. — Даже за медом.

— Почему?

— Опасность.

— Вы имеете в виду дьявола?

Вождь не ответил.

— Мы миссионеры, — хвастливо заявил я. — И мы пришли, чтобы низвергнуть дьявола обратно в ад.

Вождь хранил молчание. Я чувствовал, что он жалеет, что пригласил нас к себе в дом, но гостеприимству в Эфиопии придается огромное значение. Не отвечая на вопросы Самсона, он приказал жене приготовить еду для гостей, а затем повел нас в дом, где мы разместились вместе с козами. Сгрудившись у огня, мы пытались высушить одежду. Недостаток армейских вещмешков заключается в том, что они сделаны из брезента, и в дождь все их содержимое намокает. Я вывалил все вещи из одного вещмешка и стал искать чистое белье. Местные жители и сыновья Тадессе с изумлением смотрели, как я перебираю свои пожитки. Они ничего не взяли с собой в дорогу, даже зубной щетки. Я почувствовал себя виноватым, а затем вспомнил о лампе высокого давления, которой мы еще ни разу не пользовались.

Я вручил Тадессе лампу вместе с керосином и попросил зажечь ее. Глаза погонщика мулов повеселели.

Пока готовилась еда, я сунул в брюки банку консервов без этикетки и сказал, что мне нужно в туалет. Затем я вышел на дождь, нашел укромное местечко и открыл банку перочинным ножом. В ней оказался сладкий компот из слив.

Когда я вернулся в хижину, там бились над инструкцией к лампе. Не знаю, кто придумал эти лампы высокого давления, но чтобы зажечь их, нужно быть лауреатом Нобелевской премии по физике. Тадессе разобрал лампу и разложил детали на моем мокром спальном мешке. Когда погонщику в конце концов удалось собрать «головоломку», у него осталось много лишних деталей. Заявив, что это запасные части, Тадессе бросил их в угол. Затем он доверху наполнил бачок керосином и начал нагнетать давление, нажимая на рукоятку. Он качал и качал, пока у него не заболело плечо. Затем он чиркнул спичкой и поднес ее к фитилю.

То, что случилось потом, явилось для нас полной неожиданностью. Лампа выбросила сноп пламени к самой крыше хижины, а затем взорвалась. Вождь закричал, увидев, что его дом горит.

Момент был не из приятных. Мы учинили пожар в доме хозяина — в такой ситуации не хотел бы оказаться ни один гость.

К счастью, дождь просачивался внутрь сквозь соломенную крышу, не давая распространяться огню, и сыновья Тадессе быстро потушили его. Еще одна проблема — ожоги Тадессе. Он всхлипывал, прижав ладони к лицу. Я подошел к нему и силой заставил опустить руки. К моему облегчению, ожоги оказались несерьезными. Меня больше беспокоил тот факт, что теперь мы будем вынуждены сидеть почти в полной темноте.

После ужина Самсон зажег свечу, достал Библию и прочитал нам отрывок из Книги Паралипоменон. Мы сгрудились вокруг дымящего костра рядом с пушистой массой сбившихся в кучу коз. Я слышал плач младенца и шорох непрекращающегося дождя. Самсон выбрал отрывок, в котором рассказывается, как царь Соломон приглашал к себе царицу Савскую. Я свернулся калачиком во влажном спальном мешке и думал о том, как мне повезло, что я повстречал Самсона. У него был дар находить в себе новые таланты. Он был золотоискателем, водителем такси, гидом и посредником. Теперь он стал миссионером, хотя и ненастоящим. Я поблагодарил бога за то, что он послал мне Самсона, и, убаюканный его голосом, уснул.

Проведенное в Англии детство приучило меня к сильным дождям, но они не идут ни в какое сравнение с муссонами на востоке Африки.

В пять утра, поблагодарив вождя, мы тронулись в путь. Я оставил ему немного денег в качестве компенсации за ущерб, нанесенный огнем его хижине. Мулы были навьючены, люди готовы, но ранний подъем и непрекращавшийся дождь не способствовали хорошему настроению. Особенно мрачен был Самсон. Ему пришлось спать под одним тонким нейлоновым одеялом, которое быстро промокло насквозь. Кроме того, из-за боли в животе он вообще не сомкнул глаз. Я подозревал, что это опять глисты. В довершение всех бед его мешок для мусора, переделанный в плащ, расплавился во время пожара, и теперь он лишился защиты от дождя.

Мы покинули деревню еще до рассвета. Я попытался приободрить людей, предположив, что цель уже близка. Тадессе сказал, что ему с сыновьями нужно скорее возвращаться в Беджи — дома ждут неотложные дела. Даже местные жители не высказывали желания продолжить путь. Вскоре Самсон стал хвататься за живот и жаловаться на дождь. Тадессе сердито рявкал на сыновей, а местные жители тащились в конце процессии, низко опустив головы. Пришло время явить небольшое чудо.

Я остановил караван и распаковал один из своих вещмешков. С самого дна я достал стеклянный кувшин средних размеров с прикрепленным к горлышку дозатором. Мои спутники молчали, но явно заинтересовались, что будет дальше. Я попросил их стать в ряд и высунуть языки. Это не вызвало энтузиазма — особенно в сильный дождь. Я сказал, чтобы они доверились мне. Первым подчинился Самсон. Я высыпал на его язык несколько граммов белого порошка и приказал проглотить.

Как только язык Самсона исчез во рту, лицо его просветлело. Он улыбнулся, затем рассмеялся и попросил добавки. Остальным стало завидно, и они выстроились в очередь. Я высыпал немного волшебного порошка на языки Тадессе и его сыновей, а потом и местных жителей. Всем понравилось.

— На вкус как мясо, — сказал Тадессе.

— Очень вкусно! — воскликнул Самсон. — Что это?

Я не стал ничего объяснять, только сообщил, что это волшебный порошок из Перу. Отчасти это было правдой. Я купил порошок в небольшой деревушке Наска в перуанской пустыне. Это был глутамат натрия.

После этого настроение у всех быстро улучшилось. Я ублажал своих спутников, предложив им еще одну порцию порошка. Но им было мало.

Самсон сказал, что его вкус напоминает каи вот, которую готовит его мать в Кебра-Менгисте.

Примерно через час мы добрались до восточного склона Туллу-Валлель. Во время следующей остановки я вновь раздал волшебный порошок и сделал объявление. Я призвал своих спутников быть мужественными и пообещал, что мы победим дьявола и прогоним его из пещеры. Но это уже были другие люди. От страха не осталось и следа. Волшебный глутамат натрия укрепил их дух.

Мы начали восхождение. Хейтер утверждал, что пещера находится у подножия восточного склона. Поэтому, когда мы немного поднялись по склону, я приказал разбиться на пары и искать шахты. Утром никто и не помышлял, чтобы заняться самостоятельными поисками. Но теперь все были бодры и полны энтузиазма. Мы оставили мулов на попечение одного из местных жителей и принялись прочесывать местность.

Поиски длились шесть часов. Приободрив погонщиков мулов, я чувствовал, что нахожусь буквально в двух шагах от шахт Фрэнка Хейтера.

Я пообещал целый мешок волшебного порошка тому, кто найдет пещеру. Но со временем энтузиазм моих спутников стал ослабевать и наконец совсем иссяк. Никакое количество глутамата натрия не могло компенсировать эти жуткие условия. Дождь лил как из ведра, не ослабевая ни на минуту. Вместе с колючими кустами и полчищами клещей он значительно затруднял поиски.

Мои спутники с удовольствием бы сбежали, но бежать было некуда. Поэтому они использовали любую возможность, чтобы пожаловаться на дискомфорт.

В 5. 14 пополудни раздался вопль Тадессе. Такого громкого крика мне еще не приходилось слышать. Мы с Самсоном побежали на голос, спотыкаясь о камни и корни.

— Пещера! Пещера! — кричал погонщик мулов.

— Где?

— Вон там! Вход в пещеру!

Я поблагодарил погонщика и вознаградил дополнительной порцией глутамата натрия. Он облизнул губы и сказал, что это общая заслуга. Пока сыновья Тадессе кормили мулов, мы рассматривали вход в пещеру. Его размеры намного превзошли мои самые смелые ожидания. Я издал радостный возглас и хлопнул Самсона по руке.

Мы нашли его. Мы нашли вход в копи царя Соломона.

Я лихорадочно размышлял. Нам понадобятся веревки, фонарики и металлодетектор. Когда к нам привели мулов, я распаковал один из мешков и достал оттуда нейлоновую веревку. Обвязав себя и Самсона, я заявил, что дальше мы пойдем одни, а остальные будут постепенно разматывать веревку. Такое распределение обязанностей было воспринято с энтузиазмом, поскольку ни у кого не возникло желания поменяться с нами ролями. Тадессе спросил, для чего нам металлодетектор. Я ответил, что это специальный прибор, который помогает определить местонахождение дьявола. Самсон сказал, что в фонариках сели батарейки, а пользоваться керосиновой лампой рискованно. Я задумался и задал себе вопрос, как поступил бы на моем месте Генри Мортон Стэнли.

— Нарубите бамбуковых шестов, — приказал я. — Разорвите одеяла и сделайте факелы.

Все принялись за работу. Самсону не понравилось, что рвут его одеяло, но он пожертвовал своим имуществом ради благого дела. Мы намотали ткань на шесты, окунули в керосин и подожгли. Затем я дал Самсону последнюю порцию волшебного порошка, и мы вошли в пещеру.

Дым от факелов потревожил летучих мышей, которые буквально наводнили пещеру. Здесь их были тысячи — совсем как в Диредаве. Наши факелы больше дымили, чем светили, и в нескольких футах впереди уже ничего не было видно.

Я прокладывал путь, а Самсон шел следом, положив мне руку на плечо. Наконец-то, подумал я, мы проникнем в древние шахты. Но футов через двадцать мы уперлись в каменную стену. Пещера внезапно закончилась. Окруженные летучими мышами, мы тщетно пытались найти проход или каменную кладку. Дальше пути не было.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Возвращение на проклятую гору

Семь месяцев спустя я вернулся в Эфиопию.

Гора Туллу-Валлель не давала мне покоя с тех самых пор, как я покинул ее проклятую двойную вершину. Я пытался начать новые проекты, но вернуться к нормальной жизни никак не получалось. Я должен был завершить поиски. Я был убежден, что где-то на склонах горы прячется ответ на загадку копей царя Соломона. Найти ее, как и раньше, можно только одним способом.

Я должен был вернуться к Туллу-Валлель.

Обычно я не люблю возвращаться в места, где мне пришлось пережить массу трудностей.

Но когда самолет побежал по взлетной полосе по направлению к зданию аэропорта Аддис-Абебы, я почувствовал ком в горле. Сердце бешено колотилось. Я был безумно рад вернуться и прекрасно осознавал это. Единственное, в чем я мог быть уверен — до возвращения домой, в Европу, мне предстоит выдержать нелегкие испытания.

У выхода из зала прилета я заметил знакомую фигуру — одежда с моего плеча, коротко подстриженные волосы, унылый вид. Это был Самсон. Узнав друг друга, мы даже не улыбнулись. Предстоящее путешествие — это завершение неоконченного дела, и нам было не до шуток. Самсон взял мои вещи и понес к своему такси. Он не сказал, удивило ли его мое послание.

Он вообще ничего не сказал.

— Я должен был вернуться.

— Гора? — прошептал Самсон.

— Шахты. Я все время думаю о них. Мне кажется, я смогу их найти.

Самсон повернул руль, а затем аккуратно нажал на тормоза. Такси остановилось.

— Туллу-Валлель убьет вас, — сказал Самсон. — Послушайте моего совета. Возвращайтесь в Европу и забудьте о золоте царя Соломона.

Его слова совпадали с советом, который выслушал Хейтер, когда вернулся в Эфиопию, чтобы еще раз отыскать шахты. На смертном одре старый приятель Хейтера «Черный» Мартин прошептал ему: «Оставь в покое Туллу-Валлель и абиссинское золото, или пожалеешь, как жалею я». «Черный» Мартин, пораженный эфиопским проклятием, умер через несколько дней.

Наверное, мне следовало внять совету Самсона, но я этого не сделал. Я направился прямиком к проклятой горе, потащив за собой Самсона.

Меня не отпускало ощущение «дежа вю», потому что мы отыскали Бахру и наняли его — вместе с «императорским джипом». В конечном счете удача вернулась к нему, и он возвратился в Аддис-Абебу. Бахру, как обычно, дремал на заднем сиденье джипа — глаза налиты кровью, рот набит катом.

Последовавшие за этим дни были самыми тяжелыми за многие годы моих путешествий. Мы пробивались сквозь грязь и проливной дождь. Погонщики и мулы шли вперед, несмотря на ужасающие условия. Одежда, одеяла и продовольствие насквозь пропитались водой и никогда не высыхали. Кожа у меня на ступне стерлась напрочь, а лодыжки болели так, как будто их секли плетьми. Состояние Самсона было немногим лучше. Глисты вернулись к нему, и их обуревала жажда мщения.

Мое навязчивое увлечение шахтами Фрэнка Хейтера портило жизнь не только мне, но и окружающим. У большинства путешествий есть начальный пункт, но у некоторых нет четко определенной конечной цели. Вопрос в том, в какой момент вам нужно прикусить губу и возвращаться домой.

В последнее утро после действительно ужасной ночи мы сидели под деревом и мечтали оказаться как можно дальше от Туллу-Валлель. Мы пали духом. Я обдумывал создавшееся положение. Дождь лил как из ведра. Продукты почти закончились, батарейки в фонариках сели. Керосина больше нет, последние капли питьевой воды израсходованы. Самсон держался за живот и стонал. Я упал в муравейник, и покусанная спина сильно болела. Мулы начинали лягаться, стоило любому человеку приблизиться к ним. Лица погонщиков осунулись, ладони кровоточили. Стоило мне подумать, что хуже быть не может, как дождь пошел еще сильнее. Я понял, что поиски шахт Хейтера подошли к концу.

Тяжело вздохнув, я поднялся и дал приказ к отступлению. Мы развернулись и начали долгий и трудный путь назад, к шоссе. Я грустно улыбнулся. Тайна Фрэнка Хейтера осталась неразгаданной — как и местоположение копей царя Соломона.

 

Словарь

Абиссиния: старое название Эфиопии

амба: гора с плоской вершиной

амхари: язык племени амхара, широко распространенный в Эфиопии и нередко служащий в качестве общенационального

амоле: брусок соли определенного размера, в прошлом использовавшийся в качестве денег

аса вот: острое рыбное жаркое из пресноводной рыбы

бербере: очень острый соус к мясным блюдам, широко распространенный в Эфиопии.

Бет Израэлъ: эфиопские иудеи

быр: национальная валюта Эфиопии; по сегодняшнему курсу 12 быр приблизительно равняются 1 фунту стерлингов .

буда: религиозная верхушка эфиопских иудеев, якобы обладавшая способностью к «сглазу»

дежазмаш: местный князек

динк: древнеегипетское название карлика, которое встречается также в языках различных эфиопских племен

доро вот: острое жаркое из курицы, которое часто подают со сваренными вкрутую яйцами

энсета: «ложный банан», выращивается в Эфиопии и ценится за съедобный стебель

фалаша: сообщество эфиопских иудеев, большая часть которых теперь живут в Израиле; термин считается политически некорректным

фаранжи: прозвище европейцев, сохранившееся с колониальных времен

геэз: древний эфиопский язык; его понимают эфиопские священнослужители

гамелавала: подметальщики в Калькутте и других индийских городах, покупающие пыль с пола ювелирных мастерских

инжера: эфиопский хлеб из муки теффа, который подают к общей миске жаркого

каи вот: острое жаркое из баранины, подаваемое с соусом бербере

каро: племя на юго-западе Эфиопии, воины которого украшают свои тела замысловатыми узорами.

« Кебра Негаст» (Слава Царей): священный эфиопский текст, в котором содержится подробный рассказ о встрече царя Соломона с Македой

Македа: эфиопское имя царицы Савской

маквамья: молельный жезл, используемый эфиопскими священниками

матату: маршрутное такси, или микроавтобус, самый распространенный транспорт на востоке Африки

менсаф: бедуинское мясное блюдо, тушенная в молоке баранина с пряным рисом

мурси: племя на юго-западе Эфиопии, известное своими глиняными украшениями в виде дисков на нижней губе

орамо: одно из самых многочисленных племен Эфиопии и его язык

кат: мягкий наркотик в виде листьев, которые нужно жевать; распространен на Африканском Роге и на юге Аравийского полуострова; в Эфиопии его иногда называют чатт

шамма: хлопковая накидка, которую носят на всей территории Эфиопии; край ее нередко украшен орнаментом

шифтас: бандиты

систра: эфиопский музыкальный инструмент, возможно, древнеегипетского происхождения

табот: копия Ковчега Завета

тефф: распространенная в Эфиопии зерновая культура; из его муки делают инжеру

талер: монета австрийской императрицы Марии Терезии, которая в прошлом использовалась в качестве денежной единицы в некоторых африканских странах; до сих пор чеканится в Австрии

тукул: хижина, обмазанная глиной или просто сложенная из камня

верк: название золота на языке амхари

зиз-зил тибс: узкие полоски жареной говядины, подаваемые с соусом

В юности Самсон работал на нелегальных золотых приисках на юге Эфиопии. Осознав, что впустую растрачивает жизнь,

 он обратился к богу и огромных размеров Библии, с которой никогда больше не расставался .

Юсуф, человек-гиена из Харара, забивает корову около своего дома, готовясь к ночному пиршеству.

Согласно местной легенде гиены, живущие в окрестностях города, охраняют сокровища Соломона.

Каждую ночь Юсуф кормит стаю диких гиен, которые выныривают из темноты, привлеченные запахом свежего мяса. Как и все жители Харара, Юсуф верит, что, если гиен не кормить, они нападут на город и съедят всех детей.

Междугородние автобусы в Эфиопии — это очень медленный транспорт.

Никто не раздражается из-за частых остановок.

Нелегальный золотой прииск в Бедакайсе как будто сошел со страниц Ветхого Завета:

сотни мужчин, женщин и детей роют котлован в поисках золотого песка.

#i_007.jpg

На шее у каждого старателя висит мешочек для золотого песка. В данном случае он сделан

из миниатюрной бутылочной тыквы, а на этом же шнурке висит амулет.

#i_008.jpg

Ной прервал работу на своей шахте в Бедакайсе.

#i_009.jpg

Расплавленное золото льется из печи в Лега-Демби, единственном официальном золотом прииске в Эфиопии,

который дает около 350 золотых слитков в год.

#i_010.jpg

Автор, с трудом удерживающий только что отлитый брусок чистейшего эфиопского золота.

#i_011.jpg

Священник у входа в одну из удивительных церквей Лалибелы. Все двенадцать церквей

выбиты в монолитном вулканическом плато еще в двенадцатом веке.

#i_012.jpg

Священник Бета Георгис, или Церкви св. Георгия, держит два древних эфиопских креста.

Тот, что слева, известен как «Золото царицы Савской».

#i_013.jpg

Кефла Мохаммед, начальник каравана с солью, позирует с двумя своими верблюдами на дороге в Мекеле.

Оба верблюда нагружены брусками соли.

#i_014.jpg

Типичные эфиопские фрески религиозной тематики, в том числе с изображением проповедующего

и распятого Христа. В нижнем левом углу изображен авва Арегави, которого змей поднимает на гору

Дебре-Дамо.

#i_015.jpg

.

Гора Дебре-Дамо с плоской вершиной, на которой расположен старейший эфиопский монастырь. Ни женщинам, ни самкам животных не разрешено подниматься в монастырь по отвесному склону и заходить внутрь.

#i_016.jpg

Мальчик-послушник Эйба рядом с главным зданием монастыря Дебре-Дамо.

Священник из Дебре-Дамо показывает «Кебра Негаст » , древний эфиопский текст, в котором

рассказывается легенда о царе Соломоне и царице Савской.

Рядом со святыней в Аксуме, где якобы хранится Ковчег Завета, священник демонстрирует короны и кресты;

возраст некоторых предметов превышает 1600 лет.

Берехане с портретом своего итальянского дедушки Антиллио Заппы, который дружил с Фрэнком Хейтером и добывал золото в окрестностях Нехо в 20-х годах двадцатого века.

Неутомимый английский путешественник Фрэнк Хейтер, утверждавший, что нашел

пещеру с сокровищами на таинственной горе Туллу-Валлель на западе Эфиопии.

Он был убежден, что обнаруженное им золото и драгоценные камни являются частью сокровищ царя Соломона.

Содержание