Далеко не сразу решился Хасиб выйти на рыночную площадь со своими фокусами! Более того, далеко не сразу он понял, какими должны быть эти фокусы для того, чтобы в его кошеле зазвенел хоть один медный фельс. Говоря по чести, минул почти год с того разговора, когда Хасиб объявил наставнику, что покидает его.

Но все проходит, как прошли и материнские слезы. О, она была уверена, что мальчик вот-вот войдет в кузницу и станет верным помощником отца. И потому решение сына оросила слезами столь обильно, что практически утопила его. Да, Хасиб не раз был готов поддаться на уговоры отца и матери, сменить пергамент и калам на тяжкий молот и кожаный передник, но стоило ему в сновидении увидеть разноцветное мелькание змеиных тел, как он вновь менял свое решение.

В конце концов Асад сдался.

– Да делай что хочешь, глупец! Хочешь быть шутом – будь им! Хочешь навсегда втоптать в грязь имя твоей семьи – отныне я тебе мешать не буду, ибо более не желаю называть тебя своим сыном. Ты будешь таким же безвестным балаганным дурачком, как любой циркач или фокусник. И пусть имя твое по-прежнему будет именем моего сына, но только сына у меня уже не будет.

– Это жестоко, отец. – Хасиб гордо поднял голову. – Ведь я хочу прославить и себя, и свою семью!

– Прославить? Фокусами на ярмарочной площади?! Ты, должно быть, мальчик, хотел сказать – унизить… Иди прочь! Ты сменил тепло родного очага и спокойную жизнь на балаган – так пусть он отныне и станет твоим домом! Идем, мать, у нас еще много дел.

Перед Хасибом захлопнулась калитка, ведущая во дворик, который он еще минуту назад считал двориком своего дома.

– Ну что ж, жестокосердный человек, еще вчера бывший моим отцом, так знай же – я не сдамся и не сломаюсь. Со мной мои знания и мои книги! А на кров и еду я смогу заработать. И плата эта, клянусь, будет куда выше платы за твой огненный труд.

Как бы то ни было, но сейчас, через месяц, Хасиб чувствовал себя настоящим фокусником. Да, он не распиливал женщин, забывая потом их склеить и удивляясь, как же они выжили, да, не вытаскивал из тюрбана котенка, а из кармана – щенка; он показывал то, что его полубезумный учитель Саддам называл научными фокусами. От движения правой его руки вода в сосуде превращалась в кровь, а потом, после нескольких пассов его левой руки, кровь вновь обращалась в воду. Железные опилки, повинуясь магическим движениям и магическим же словам, составляли разные фигуры, а трость летала сама по себе, не касаясь пальцев.

Время от времени Хасиб вновь обращался к книгам, которые составляли почти все его пожитки. И тогда зрители могли лицезреть что-то совсем новое и рассказывать об этом своим соседям с придыханием и блеском в глазах.

Дни шли за днями, городки сменялись деревушками, а те – вновь городками. И везде сразу после гимнастов на потертый ковер под выцветшим куполом выходил фокусник Хасиб, даря людям маленькие, но такие нужные чудеса. Не сразу его полюбили в труппе. Более того, его довольно долго опасались. Но юноша столь много трудился, что со временем опаска переросла в уважение. А тогда, когда балаган закрывался и циркачи оставались одни, Хасиб вновь показывал фокусы – куда более умные и интересные, фокусы, для которых требовалась не только ловкость рук, но и игра ума, не только умение вовремя отвлечь внимание, но и неплохие знания химии и физики, науки о живом и науки о неживом, но живущем. И постепенно он, Хасиб, стал забывать о том, что некогда собирался стать кузнецом, что долго и усердно изучал истинную магию, а не то жалкое подобие, которое показывал зрителям балагана.

Он подружился с гимнастами – четверкой веселых парней, умеющих выходить победителями из сколь угодно трудной ситуации. Вместе со всеми он складывал тяжеленные шесты, которые поддерживали купол балагана, натягивал веревки для канатоходцев и присматривал за детишками, когда их родители выходили со своим номером к зрителю. Теперь Хасиб чувствовал себя здесь своим. А мгновение, когда два уда начинали затейливую мелодию, предшествующую его выступлению, юноша просто обожал.

Блеск горящих глаз детишек и взрослых окрылял его, простые пассы руками частенько казались движениями крыльев, которые поднимали Хасиба над обыденностью и тяжким трудом. И даже слова-враги, слова из сна, которые столь пугали его когда-то, смог он сделать своими надежными союзниками. Ибо они теперь заменяли ему заклинания. И каждое, пусть недолгое, но достаточно яркое выступление Хасиб заканчивал точно так же, как всегда заканчивался его сон-проклятие. В тот миг, когда трость делала вокруг головы последние круги, юноша повторял:

– Шуан-сси суас-си, суас-ассат…

Конечно, ничего вокруг не происходило. Да и что могло бы произойти от этих непонятных слов, которые приходили лишь в снах?..

Приходили когда-то раньше, давно. Ибо сейчас Хасиб уставал за день так, что не видел снов вовсе. Он падал в своем закутке возле сундука и мгновенно засыпал. Его не тревожили шорохи или запахи, шепот или музыка. И юноша считал это благословением – ибо просыпался полным сил, бодрым и готовым в трудах провести новый день.

Удивительно, но Хасиб, привлекательный юноша, вовсе не стремился обзаводиться возлюбленной. Должно быть, он считал, что еще успеет. Но, быть может, все было и иначе. Так или нет, но сердце Хасиба было свободным.

Но девушки (а в какой цирковой труппе нет цыганки-плясуньи, или гадалки, или певицы?) сразу разглядели и длинные пушистые ресницы вокруг темных глаз Хасиба, и его немалый рост, и его удивительную силу. И конечно, не могли они не плениться тем удивительным обилием знаний и умений, которые, сам того не ожидая, демонстрировал Хасиб.

В цирковой труппе не было веселой девчонки-цыганки, которая предсказывает по руке всем желающим задолго до начала представления. Гадалка была морщинистой старухой, но ее силе и мудрости мог бы позавидовать и Хасиб, и любой из силачей, которые подбрасывали огромные каменные плиты и, словно пушинки, носили на плечах чудовищные бревна. Она давным-давно разглядела, что с юным фокусником что-то не так, но молчала, спокойно ожидая, когда он сам обратится к ней с вопросом.

Но Хасиб сначала так долго и старательно завоевывал себе место в труппе, а потом столь же старательно придумывал фокусы, что она поневоле задумалась, права ли была в своих первых оценках.

– Ну ничего, мальчик, – как-то пробурчала себе под нос старуха Кара, – я дождусь своего часа. Ну а если мне это просто померещилось… Ну что ж – гадать по руке я еще могу. А гадать по поведению… Теперь уж буду осторожнее.

Внучка же Кары, юная Малика, вовсе не была ангелом; скорее уж ее можно было принять за порождение самого Иблиса Проклятого, столь темны были ее волосы и столь черны огромные очи. Вместе с братом они показывали удивительное умение обращаться с лошадьми, с бешеной скоростью скакавшими по кругу. Девушка была легка и стройна, и вся труппа любила ее словно собственную сестренку или дочь.

Малика далеко не сразу обратила внимание на «долговязого колдуна», как она сначала нарекла Хасиба. Но его усердие открыло дорогу к ее сердцу, ибо превыше всего Малика ценила тех, кто мог из ремесла сотворить высокое искусство. Следует заметить, что циркачи пусть и не были безумно богаты, но вовсе не бедствовали, как не бедствовали и их звери – соратники и верные помощники на каждом представлении. Но все они – и двуногие и четвероногие – уважали то, что через сотни лет люди назовут профессионализмом, а они сами называли просто – искусством цирка.

Одним словом, малышка-цыганка влюбилась в Хасиба. Она была уже достаточно умна, чтобы не бросаться сразу ему на шею. О нет, она спокойно ждала того мига, когда он обратит на нее внимание, все равно – на представлении или просто в теплый осенний вечер. Мудро рассудив, что соперниц у нее не очень много, она, подобно охотнику, притаилась в засаде. И конечно, выиграла, ибо в один из тихих вечеров Хасиб заметил тоненькую красавицу, которая в одиночку любовалась зажигающимися в вечернем небе светилами.

– О чем задумалась, малышка? – спросил юноша, присаживаясь рядом на теплый от дневного жара камень.

– О нет, я не задумалась. Я любуюсь звездами. Они столь прекрасны, столь холодны и столь далеки, что, думаю, не хватит и сотни жизней, чтобы познать их удивительную жизнь и гармонию.

– О да, жизнь звезд удивительна. А гармония небесных сфер воистину непостижима. Но человеку не подобает так говорить. Ибо Аллах всесильный и всемилостивый затем и дал ему пытливый ум, чтобы он мог прикоснуться к великому замыслу сотворения мира и восхититься им, пусть и не пытаясь постичь во всей полноте.

– Ты расскажешь мне о звездах, Хасиб?

– О да, малышка, конечно. Все, что знаю.