– Умоляю, принц, не торопись. Пусть эта кровожадная волна уйдет вперед.

– Ты не понимаешь, глупец! – Руаса била дрожь, он почти кричал. – Эллины оставляют после себя лишь смерть и пепел. Мы должны войти первыми! Должны найти рекомый Стоколонный зал и ту дорогу, которая от него приведет нас к узилищу брата. Я устал скитаться! Устал разгадывать загадки… Я…

«О да, мой господин. Ты устал. Но, боюсь, число загадок на твоем пути будет только расти. И до тех пор, пока ты не обретешь цели, и после этого. Такова уж судьба ар-Раксов».

Салим отрицательно покачал головой.

– Мы не успеем, Руас. Не обгоним их, не сможем тенями проскользнуть по замершему городу. На это не хватило бы и всех твоих сил.

– Увы, – плечи Руаса опустились: Салим был прав. – На такое не хватило бы и моих прежних сил. А сейчас… Сейчас я, как обычный человек, могу лишь надеяться, что моих сил хватит на простое путешествие…

Салим молчал. Да и говорить было особо не о чем. Старый слуга окинул взглядом равнину. Вдали, у самого горизонта, уже курилась пыль. До холмов, где нашли приют они с Руасом, было неблизко. Но уже не оставалось сомнений, что эллинское войско может остановить только чудо. Если же впереди, оседлав могучего Буцефала, несется сам Искендер, то даже чуду не хватит сил, чтобы удержать македонскую лаву.

Так оно и оказалось – конница вихрем миновала холмы, оставив невидимых свидетелей в облаке мелкого белого песка. Вот арьергард втянулся в городские кварталы, вот начало рассеиваться марево, поднятое копытами тысяч лошадей.

– Итак, они вошли… Теперь нам остается ждать…

– Ждать? Чего?

Салим поднял глаза на Руаса.

– Исход известен тебе, мой господин. Придется дождаться страшного мига. И тогда продолжить странствие. Ход истории вне нашей власти.

– Что ж, старый мудрец, ты прав, – тоскливо вздохнул Руас, – останемся сторонними наблюдателями. Быть может, когда-то мы сможем поведать об этом потомкам. Если они когда-нибудь будут у нас.

Салим молча кивнул. Глаза его были прикованы к белым домам величественного города. Хотя он и так знал, что происходит.

Пехотинцы и лучники перешли на бег, из последних сил стараясь не отстать от конницы. Войско развернулось широким фронтом. Разбившись на маленькие отряды, македонцы пробирались среди садов, оросительных канав и бедных домов городской окраины. Жители в ужасе, с криками, пытались спрятаться, ворота оставались распахнутыми.

Всесильный Искендер знал, что его план внезапного захвата Персеполя уже удался. Никто не подозревал о скором подходе крупных македонских сил. Поэтому он не построил плана сражения и боевого порядка, предоставив начальникам отрядов и сотникам принимать самостоятельные решения. Сам он с самыми выносливыми гетайрами и всесильными фессалийскими конниками поскакал к сокровищнице, прежде чем ее хранители попытаются спрятать в тайниках серебро, золото, драгоценные камни и бесценные благовония.

Пока в вишневых и персиковых садах пехотинцы вступали в бой с наскоро сбежавшимися воинами охраны города, покрытые грязью от пота и пыли всадники ринулись к стоявшим на высоких платформах дворцам.

Легкие, белые, покрытые тонкими бороздками колонны по сорок локтей высоты стояли густым лесом, скрывая таинственное обиталище персидских владык. В северном углу дворцовой платформы лестницу, ведшую в ворота Ксеркса, защищали лучники и отряд избранной царской охраны «Бессмертных» в сверкающей позолотой броне. Большая часть этих храбрых воинов погибла при Гавгамеле, часть ушла с Дараяваушем на полуночь. Оставшиеся в Персеполе были столь малочисленны, что смогли оказать лишь короткое сопротивление бешеному напору отборной македонской конницы. Не успели опомниться дворцовые служители, как копыта коней затопали по бесценным полам. В один короткий миг перестали быть преградой незапертые ворота Ксеркса с огромными изваяниями крылатых быков.

Яростные кони влетели на величественную парадную лестницу, ведшую с плит платформы через портик, мимо двенадцати круглых колонн в ападану – Зал Приемов, квадратное помещение в двести локтей по каждой стене. Его высокую крышу подпирали массивные квадратные колонны, стоявшие правильными рядами по всему залу, как и во всех других гигантских залах персепольских дворцов.

Салим видел всю картину так, будто она разворачивалась перед его глазами. Увы, видел это все и Руас. Искендер, великий полководец, но совсем мальчишка, по меркам того же Салима, сделал невозможное. И продолжал свой поход, ведомый целью столь величественной, сколь и страшной.

Руас, словно подслушав мысли слуги, подумал, как все же хорошо, что он ищет не мирового господства, а лишь одинокую уродливую скалу. И не для того, чтобы ее разрушить, а для того, чтобы возле нее найти свой приют.

Спешившись, Искендер остался в прохладной ападане, а его диадохи разбежались во главе своих воинов по залам в поисках сокровищницы, разгоняя во все стороны перепуганную дворцовую прислугу.

Они достигли отдельно стоявшей в восточной части дворца сокровищницы через тройной пилон и южный фасад, обращенный к равнине. Там, в знаменитых залах, в запутанных коридорах восточного угла дворцовой платформы, расположилась знаменитая «золотая кладовая». Последний короткий бой македонцы выдержали в узком проходе между сокровищницей и южным дворцом. Герой сражения в Персидских Воротах в это время успел захватить помещения для стражи, расположенные рядом с сокровищницей за тронным Стоколонным залом. Через несколько минут перепуганные царские казначеи в ападане, стоя на коленях, протягивали Искендеру хитроумные ключи от комнат с казной. Теперь они перешли во владение великого полководца.

«Недурно для тридцатилетнего… – с сухой усмешкой подумал Руас. – Но мало оказаться обладателем таких сокровищ, надо мудро ими распорядиться…»

Увы, сейчас и он, и его слуга были не более чем зрителями на премьере драмы, которая разыгрывалась вовсе не для них. И потому могли лишь насмешливо взирать на картины разворачивающихся битв. Насмешливо и бессильно.

Вымотанные до предела, македонцы повалились отдыхать в залах дворцов, перепоручив лошадей дворцовой прислуге. Воины не находили сил даже для грабежа. Искендер не хотел трогать местных жителей так, как сделал он это в Сузах, хотя Персеполь не сдался и не выслал заранее парламентеров. Оправданием служило внезапное появление македонцев, ворвавшихся в город, когда решать что-либо было уже поздно.

– Завтра он станет владыкой Персии.

– Он уже стал им… Церемония будет новым представлением, удовлетворяющим лишь непомерное тщеславие Искендера.

– Похоже, что так…

Руас оказался прав. На следующий день Искендер, чистый и свежий, как юный бог Эллады, в золотой броне, принял сатрапа Парсы и его приближенных вельмож в тронном зале дворца, который совсем недавно занимал несчастный «царь царей». Персы принесли списки находившегося в городе ценного имущества и благодарили за то, что великий завоеватель не позволил разграбить Персеполь. Искендер загадочно улыбался, переглядываясь со своими военачальниками. Они знали, что удержать воинов от грабежа легендарной столицы могла только чудовищная усталость, навалившаяся после обретения долгожданной цели. Навести порядок теперь, когда миновал боевой азарт, было легко, и Искендер на самом деле отдал приказ ничего не трогать в городе.

Македонцы как бы надломились в этом последнем рывке и без малейшего интереса взирали на неслыханную роскошь дворцов и богатство домов жрецов и царедворцев. Ветераны, утомленные чередой походов и кровопролитных сражений, плакали от счастья, видя своего божественного вождя на троне персидских владык. Война закончена, цель похода достигнута! Жаль погибших товарищей, которые не дожили до такой славы.

Искендер считал, что, овладев Азией, он может идти на восток до края мира, но свои планы пока держал в тайне даже от самых близких друзей. Предстоял неизбежный поход-погоня за Дараяваушем, ибо, пока царь персов не был уничтожен, Искендер, несмотря на всю покорность народа, не мог занять место владыки. Всегда оставалась опасность внезапного удара, если персидскому владыке удастся собрать достаточно войска. Как только весна придет в северные горы, настанет время двинуться в погоню и заодно перенести резиденцию в Экбатану.

Экбатана, лежащая в пяти тысячах стадий на полуночь от Персеполя, в горах, была прохладной летней столицей Ахеменидов и в то же время укрепленным городом, совсем не похожим на надменно открытый во все стороны Персеполь. Искендер решил перенести туда сокровища трех порабощенных городов – Сузы, Персеполя и Вавилона. Туда же он приказал повернуть и гигантский обоз Пармения. Его намерения была грандиозными: Экбатана и Вавилон должны были стать двумя столицами македонского царя. А здесь, в Персеполе, расположится лагерь – готовиться к походу на восток придется долго и основательно.

– Быть может, сейчас еще не поздно, мой господин? Под покровом ночи мы войдем в город. Отыщем Стоколонный зал и покинем Персеполь до пожара…

– Нет, – Руас отрицательно качнул головой. – Поздно: там, среди войска, прячется смерть великого города. Ее мы остановить не сможем. Хотя под прикрытием суеты успеем найти дворец.

Салим первым тронул пятками коня. Сколь бы ни различны были цели, они соединили на одних и тех же улицах его господина и великого Искендера. Цели эти их и разведут навсегда, одному даровав бессмертную славу и скорую гибель, а другому – бесконечную жизнь и тишину неведения.

Руас видел ее – скорую смерть прекрасного города. Стройная черноволосая афинянка Тихе сейчас бродила по залам дворцов, лестницам и порталам, удивляясь тому, как мало истерты ступени, как свежи острые ребра дверных и оконных проемов, квадратных колонн. Дворцы Персеполя, огромные залы приемов и тронных собраний были пустынными даже в разгар жизни города, ибо ступить на драгоценные полы было дано немногим. Дворцы и храмы казались новыми, хотя самые ранние постройки были возведены почти два века назад. Здесь, у подножия гор Милости, владыки Персии выстроили особенный город. Не для служения богам, не для славы своей страны, но единственно для возвеличения самих себя.

Гигантские крылатые быки с человеческими лицами, с круглыми, выпирающими, как у детей, щеками считались портретами пышущих здоровьем и силой царей. Великолепные барельефы львов, поставленные у основания северной лестницы, прославляли мужество царей-охотников. Кроме крылатых богов и львов, барельефы изображали только вереницы семенящих воинов в длинных неудобных одеждах; пленников, данников, иногда с колесницами и верблюдами, однообразной чередой тянувшихся на поклонение восседавшему на троне «царю царей». Тихе пробовала пересчитать фигуры с одной стороны лестницы, дошла до ста пятидесяти и бросила.

В гигантских дворцовых помещениях поражал избыток колонн: по пятьдесят, девяносто и сто в тронных залах – подобие лесов, в которых люди блуждали, теряя направление. Было ли это сделано нарочно или от неумения иным способом подпереть крышу, Тихе не знала. Ей, дочери Эллады, привыкшей к обилию света, простору храмов и домов афинской знати, казалось, что залы для приемов выглядели бы куда величественнее, не будь они так загромождены колоннадами. Тяжелые каменные столбы в храмах Египта создавали атмосферу тайны, полумрака и отрешенности от мира. Но белые, в сорок локтей высоты дворцы Персеполя…

И еще одно открытие сделала Тихе: ни одного изображения женщины не нашлось среди великого множества изваяний. Нарочитое отсутствие целой половины людского рода показалось афинянке вызывающим. Государство персов не могло не впасть в невежество, оно обязано было наплодить трусов и лизоблюдов. Гетере стали более понятны удивительные победы небольшой армии Искендера. Гнев богинь – охранительниц судеб, плодородия, радости и здоровья – неотвратимо должен был обрушиться на подобную страну. И метавшийся где-то на полуночи царь персов, и его вельможи теперь испили полную чашу кары за чрезмерное возвеличение мужей!

Персеполь не был городом в том смысле, какой вкладывали в это слово эллины, македонцы, финикийцы. Не был он и средоточием святилищ, подобных Дельфам, Эфесу или Иераполю.

Персеполь создавался как место, где владыки державы Ахеменидов вершили государственные дела и принимали почести. Оттого вокруг платформ белых дворцов стояли лишь дома царедворцев и гостевые дома для приезжих, опоясанные с южной стороны широким полукольцом хижин ремесленников, садовников и рабской прислуги, а с севера – конюшнями и фруктовыми садами. Странный город, великолепный и беззащитный, надменный и ослепительный, вначале покинутый персидской знатью и богачами, быстро заполнялся народом. Любопытные, искатели счастья, остатки наемных войск, посланники дальних стран юга и востока стекались с разных сторон, желая лицезреть великого и божественного победителя, молодого, прекрасного, как эллинский бог, Искендера.

В этой толпе затерялись Руас с Салимом. Они могли выдать себя за факиров, за мастеров-оружейников, за странствующих софистов… Но никто не замечал их среди толпы. Никому не было дела до двух всадников, уверенно держащих путь через город.

Наступил вечер. Тот самый вечер. Вечер, память о котором сохранится в веках. Руас, несмотря на всю свою отстраненность, не мог пропустить этого мига. Они с Салимом спрятали лошадей в заброшенном доме царедворца и смешались с воинами армии.

– Я хочу видеть это своими глазами, Салим…

Слуга кивнул – он понимал молодого господина. Страшно представить, что было бы, если бы подобные события происходили в их собственном, колдовском мире.

Платформа с громадами белых дворцов темнела утесом в тридцать локтей высоты под звездами ранней южной ночи. Сквозь зубчатое ограждение террасы пробивались широкие лучи света от плясавших в бронзовых котлах языков пламени горящего масла.

Воины непобедимой армии шагали со ступени на ступеньку. Рядом с ними шли Руас с Салимом. А рядом с ними шла, задумавшись, она – рок великого Персеполя.

Поднимаясь по широкой белой лестнице в сто ступеней, Тихе чувствовала, как нарастает в ней смешанное с тоской лихое возбуждение, точно перед выходом в священном танце. Она увидела стену восходных гор в отсвете звездного безлунного неба. Словно завеса спала перед ее мысленным взором. Она перенеслась в напоенную золотом солнца и сосен Элладу, услышала журчание и плеск чистых ручьев в обрывистых мшистых ущельях: белые, розовые, бронзовые статуи нагих богинь, богов и героев, дикие четверки вздыбленных, замерших в скульптурах коней, яркие краски фресок и картин в залах, пинакотеках, жилых домах. Прошла босыми ногами по теплой пыли каменистых тропинок, спускающихся к лазурному морю. Кинулась, как в объятия матери в детстве, в волны, несущие к благоуханным пестрым берегам то ласковых нереид, спутниц Тетис, то бешеных коней Посейдона, развевающих пенные гривы в шуме ветра и грохоте валов.

– Тихе, очнись! – ласково притронулся к ее обнаженному плечу диадох Неарх.

Афинянка вернулась на платформу дворцов Персеполя, под сень огромных крылатых быков Ксерксова павильона.

Вздрогнув, она поняла, что простояла здесь несколько минут, пока терпеливый наварх решился напомнить, что все собрались в Стоколонном зале Ксеркса…

Тихе прошла насквозь привратную постройку с четырьмя колоннами и тремя высокими узкими входами, минуя выход направо, к ападане и дворцам Дараявауша. Девушка неторопливо шла по дорожке снаружи стены, к северо-восточной части платформы, где располагались Ксерксовы дворцы и сокровищница. Здесь она не боялась, что на ее чистейший белый наряд попадет копоть от огромных пылающих чаш. Ночь выдалась тихая, клубы черного дыма поднимались вверх и исчезали в черноте небес, и сажа не летела по сторонам. Неарх пошел направо по дорожке из плит сверкающего известняка, через незаконченный четырехколонный павильон на площадке перед тронным залом Ксеркса. Широкий портик с шестнадцатью тонкими колоннами также освещался чашами. Тут горел бараний жир, не дававший ни запаха, ни копоти и употреблявшийся персами для светильников во внутренних помещениях.

Тихе вошла в мягкий полусвет гигантского зала и остановилась у одной из ста колонн, теснившихся в зале, как пальмовые стволы в роще. Западный угол зала, ярко освещенный и уставленный столами, заполняла шумная толпа слуг и музыкантов, из-за которых Тихе не сразу увидела пирующих. Группа девушек-флейтисток расположилась между колоннами. Другие музыканты устроились у крайнего ряда колонн, за которыми виднелись колыхаемые сквозняком тяжелые занавеси на высоких трехстворчатых окнах.

Тихе глубоко вздохнула и, подняв голову, вышла на свет множества лампионов и факелов, прикрепленных к стенам. Приветственные крики и хлопанье в ладони взорвались бурей, когда хмельные сподвижники Искендера увидели ее. Она стояла неподвижно несколько минут, как бы предлагая всем полюбоваться собой, без надменного величия, всегда требующего унижения и умаления другого человека. Тихе предстала перед пирующими с великолепным чувством внутреннего покоя и достоинства, которое дает возможность не бояться хулы и не преодолевать смущение заносчивостью.

– Она должна была стать царицей! Ее взгляду подчиняются, ее милости желают…

– Нет, Салим, она слишком умна для этого. И слишком верит в то, чему ее научили в далеком детстве.

Руас задумчиво смотрел на девушку. Невысокая, спокойная, может быть, даже чуть насмешливая. Лишь взгляд – да, взгляд выдавал ее.

– Вот, Салим, смотри. Ее слова зажгли страшный гнев в сердце нового правителя бескрайних равнин Персии. А ведь девчонка-то не сказала ничего нового…

– Всегда нужен кто-то, кто откроет тебе глаза на истинное положение вещей…

«Так будет и с тобой, мой принц… Я вижу это… Я и боюсь, и жажду этого… Найдется женщина, которая откроет тебе глаза на истинные ценности мира…»

Лицо Искендера исказил гнев. Тихе права, права во всем! В мире не может быть места столь надменной роскоши, унижающей человека и его разум.

– Возьми! – Он снял факел и подал гетере, сам взял второй.

Тихе отстранилась в почтительном поклоне.

– Не мне первой! Начать приличествует тому, чей божественный разум и сила привели нас сюда!

Искендер повернулся и повел Тихе за руку вдоль стены. Два факела мгновенно подожгли занавеси на окнах, подвески и шнуры, легкие деревянные переплеты для цветов.

Безумие разрушения охватило сподвижников великого македонца. С воплями восторга и боевыми кликами воины хватали факелы и разбегались по дворцам, поджигая все, разбивая лампионы, опрокидывая чаши с горящим жиром и маслом.

Через несколько минут зал Ксеркса, пустая сокровищница и помещения охраны были в огне. Подожгли и ападану, откуда огонь перекинулся (или был перенесен) на жилые дворцы Дария и Ксеркса в юго-западном углу платформы. Оставаться на ней дольше не было возможности. Искендер, не отпуская руки Тихе, сбежал по северной лестнице на городскую площадь. Здесь, окруженный соратниками, он стоял, зачарованно глядя на титаническое пламя, взвивающееся в почерневшее небо. Балки крыш и потолков, простоявшие столетия на сухой жаре, вспыхивали, как облитые горючим маслом. Серебряные листы кровли плавились, низвергаясь ручьями жидкого металла на лестницы и плиты платформы, и, застывая, летели звонкими раскаленными лепешками в пыль городской площади. Пламя ревело и свистело, перекрывая вопли жителей, столпившихся у края площади, боясь приблизиться.

Звездное небо, казалось, потухло. Никто никогда не видел более черной ночи, окружавшей слепящий жар исполинского костра. Люди взирали на пожар с суеверным ужасом, будто не руки Искендера и маленькой афинянки сделали это, а силы подземного мира и ввергнутых туда титанов вырвались на поверхность Геи. Жители города попадали на колени в предчувствии большой беды. И действительно, ни Искендер, ни его военачальники не стали сдерживать воинов, для которых пожар послужил сигналом к грабежу. Толпа ошеломленных горожан стала разбегаться, надеясь спасти имущество от распалившихся македонцев.

С раздирающим уши треском одно за другим стали проваливаться перекрытия, выбрасывая вихрящиеся столбы искр.

В страшном шуме разрушения никто, конечно, не обратил внимания на две фигуры, пробирающиеся к одному из заброшенных домов. Как никто не увидел и двух всадников, бросавших оценивающие взоры на рушащийся Стоколонный зал Ксеркса.