Глава первая

МОЙ ДРУГ — ЛОШАДЬ

Для меня все поляны одинаковы. Как разобрать — где больше клещей, где меньше? Потому вечером приходится уповать на удачу, а утро начинать встряхивая одежду и проверяя — не торчит ли откуда-нибудь набухшее тельце кровососа. Знавал я драбанта, что мог угадать количество кровопийц с точностью до дюжины на ярд. Правда, кончил он плохо — не разглядел змею.

Расседлав Гневко, вытащил из сумки пригоршню черных сухарей, грустно вздохнул и протянул гнедому. Жеребец с жалостью посмотрел на меня и, помотав головой, ушел в одуванчики.

— Благодарствую! — с облегчением выдохнул я вслед.

«Счастливец!» — позавидовал гнедому и лег. Пожалуй, скоро самому придется переходить на подножный корм. Вроде из одуванчиков салаты делают? Тьфу…

Посматривая на сумеречное небо, я смаковал каждую крошку и размышлял — что бы такое продать, если не удастся пристроиться на службу. Конечно, имелись у меня кое-какие вещички, позволявшие провести годик-другой в сытости и покое, но — жалко! Пока есть надежда, буду терпеть.

Чутье, выработанное за двадцать лет службы (жизни?) в наемниках, по привычке отмечало все незнакомые и, стало быть, опасные звуки, передвижения и шевеления примерно… ну не за милю, но — за полмили, так уж точно! Вот и теперь — я уже минут двадцать как определил — что по соседству со мной остановилась телега. Судя по скрипу деревянных осей — крестьянская. Скрип, однако же, мягкий, не резкий. Стало быть, хозяин — мужик хозяйственный, не забывает смазывать колеса своего «тарантаса», и не жадный — на дегте не экономит! Жаль, не слышно ржания лошади — можно о хозяине узнать больше. О том самом, что брел сейчас ко мне и поминутно останавливался, будто решал — а не повернуть ли обратно? Значит, чего-то он от меня хотел, но не был уверен, что дело выгорит.

— Господин рыцарь… — робко спросил незнакомый голос. — Простите, если разбудил… Дело у меня к вам…

Разбудил! Да твое сопение за милю слыхать! Ну какое может быть дело у пейзанина к наемнику? Хотел было послать крестьянина… лесом, но передумал. Кто знает, может, его барон (или — кто у них там?) нуждается в молодцах вроде меня?

— И?.. — приподнялся я на локте.

— Я, это… Ваша милость… — засуетился крестьянин. — Дело у меня к вам, — повторил он, запинаясь. — Вернее, не к вам, а к вашей лошади. К коню, то есть… Важное дело-то!

Вот те раз! А на вид — вроде бы нормальный мужик. Одет, хоть и просто, но чисто. Опять-таки — в сапогах, а не в постолах. Выглядит как приличный зажиточный крестьянин. Хотя видывал я и герцогов спятивших, и графов, и даже одного короля! (Чтоб ему провалиться куда-нибудь, уроду…) На всякий случай я слегка подобрался…

Мужик, заметивший движение, резко отскочил в сторону и залепетал:

— Ваша милость, господин рыцарь! Вы только это — чего худого не подумайте… Лошадка у меня, кобылка, то есть… Я вот и хотел попросить, чтобы вы жеребчика своего одолжили. Вы не сомневайтесь, заплачу по совести!

Хм, уже интересней. Таких сделок мне еще не предлагали…

— А что, в округе жеребцов нет? — полюбопытствовал я.

— Да нет, жеребцов-то много, — почесал крестьянин потный лоб. — Только мне бы хотелось, чтобы кобыленок породистый был. А ваш-то коник, вижу, и породой вышел, и статью… Я вас еще давеча на постоялом дворе приметил, вот следом и поехал. Я ж диву дался — вроде воинский человек, а верхом на жеребце…

Еще бы! Не ты первый, не ты последний. Любой нормальный солдат предпочитает ездить на кобыле, ну а в самом крайнем случае — на мерине. От жеребцов с их вздорным характером и драчливым нравом постоянно ждешь какой-нибудь пакости. Мой гнедой по вздорности и злобности заткнет за хвост любого, зато в бою заменит двух рыцарей и добрый десяток кнехтов!

— Сколько? — спросил я, чтобы не тянуть кота за причиндалы.

— Талер, — быстро ответил селянин. Как-то подозрительно быстро.

— Пять! — затребовал я.

— Ну это ты, рыцарь, загнул! — обиженно проговорил мужик, переходя на «ты». — Таких и цен-то в округе нет! Да за такие деньги я четырех жеребцов найду. Или — ежели на торг поехать — так и самого коня купить можно… Два!

Врет небось… Но я-то откуда знаю, сколько стоят «услуги» моего жеребца? Ну даже если и врет, то поторговаться нужно.

— Хрен с тобой — четыре.

— У, — обиженно протянул мужик. — Много. Давай… — увидев мой кулак, поправился: — Давайте, господин рыцарь, за два.

— Ладно, три! — махнул я рукой. — Но это — последняя цена!

— Два с половиной! — попытался торговаться мужик.

— Свободен! — отрезал я, показывая, что слово мое тверже камня, переживая — не ушел бы благодетель.

Не ушел. Видимо, очень уж ему хотелось заполучить «кобыленка» от чистокровного жеребца. Немного потоптался и потом буркнул:

— Согласен. Три так три…

— Лады, — кивнул я, протягивая ему руку.

Пейзанин с почтением принял мою ладонь и попытался ее крепко сжать (пережать, что ли, захотел?), заскулил, отпрыгнул в сторону и принялся дуть на свою мозолистую лапу — такой ручищей раскаленное железо хватать можно…

Отдувшись и отмахавшись, мужик спросил:

— Кобылку-то сюда привести? Или — сами придете?

— Веди, — кивнул я.

Пусть думает, что мы гордые! Наемник-первогодок имеет в месяц всего четыре монеты, и ничего, живет. Я — не первогодок, но вчера на последний медяк купил два фунта черных сухарей: фунт — для себя и фунт — для коня… Чего-чего, а торговаться жизнь научила. Ну и как же теперь выполнить самую сложную часть? Нет-нет, это не то, что вы подумали…

Гнедой пасся не слишком далеко, но и не слишком близко от меня. Так, чтобы не мешать, но и прийти на помощь.

— Гневко! — позвал я. — Овса хочешь?

Гнедой навострил уши, зыркнул глазом и сморщил нос: «Ну и где же он? Что-то не наблюдаю…»

— Дело есть! Выполнишь — будет тебе овес, а мне… — Я задумался.

Конечно, первое — овес, потому что Гневко его уже с неделю не видел. А мне? Поесть бы как следует… Согласен на кусок хлеба, куда будет положен большой шмат ветчины. Еще лучше — тарелка холодной телятины или миска тушеной свинины с горохом. А потом? Хорошо бы — новый плащ, бельишко. Словом, трех талеров на все не хватит! За последний год, что выпал у меня безработным, а значит — безденежным, прорех в хозяйстве накопилось столько, что лучше и не вспоминать.

Пока я предавался невеселым думам, Гневко подошел вплотную и выдохнул в лицо горьковато-мятным запахом одуванчиков: «Выкладывай!»

— Кобылку просили ублажить, — доложил я. — Денег за это дадут!

— И-и-го-го! — улыбнулся он во всю пасть. Дескать — всегда готов! Но потом, спохватившись, подозрительно поинтересовался: — И-и-го?

— А я знаю? — пожал плечами. — Хозяин сказал, что жеребенка породистого хочет. Такого же красавца, как ты… — польстил я другу, но отнюдь не успокоил его.

До сих пор нам еще никто не предлагал деньги за то, что делали даром и — не постыжусь сказать — с удовольствием…

Тут раздалось ржание. Гневко прислушался, определяя по голосу возраст «подруги», а потом, презрительно бросив мне: «Го-го!» — отвернулся, выставив на обозрение круп…

— Ну и что такого? — примирительно сказал я. — Ну подумаешь. Да ей и всего-то лет восемь! Ну десять, ладно. Разок-то можешь…

Вместо ответа гнедой махнул хвостом, пытаясь попасть мне по физиономии. Таким образом выразив все, что он думает обо мне, о пейзанине и о той кляче, Гневко собрался вернуться к недоеденным ромашкам. Но тут уж я не выдержал:

— Друг называется! Почему я один должен о деньгах думать? А мне каково было, когда мы у той дуры жили?

Гневко остановился и слегка скосил глаз в мою сторону.

— Го? — удивленно спросил он.

— С чего это ты взял, что мне там нравилось? — обиделся я. — Как же… Так нравилось, что я без порток был готов сбежать. Из-за тебя страдал. Думал, ладно, так уж и быть — до весны эту толстую дуру поублажаю, зато мой скакун будет в теплой конюшне, да в сытости, да с кобылками молодыми. А ты… Я тебя часто о чем-то прошу?

Жеребец пристыженно застриг ушами, мотнул гривой: «Ну прости, прости, не знал я…»

— Вот, господин рыцарь, мы и пришли, — послышался бойкий говорок пейзанина. — А это — лошадка моя, Снежинкой звать. Красавица!

— У-у-у! — завыли мы с гнедым в один голос.

Снежинкой кобылку можно было назвать только с большого перепоя… Шкура, может, и была когда-то белоснежной, но изрядно потемнела и полиняла от времени. А тут еще красавица и приволакивала ногу…

«Уж не сап ли?» — забеспокоился я и подошел поближе глянуть на лошадиные бабки. А, нет — залысин не видно. Надо бы копыта осмотреть, но это уж пусть хозяин сам разбирается, его лошадь. Чувствовалось, что «Снежинке» не восемь и даже не десять лет, а все двенадцать с гаком. Ей бы не о жеребятах думать, а о том — как бы к живодеру не попасть…

Однако при виде гнедого красавца кобылка воспрянула, как старушка-нимфоманка перед молодым любовником, — выпрямила спину, подняла хвост и кокетливо заржала. Правда, ржание было с легким покашливанием…

— Вот видишь, господин рыцарь, какая красавица?! — горделиво сказал селянин, любуясь на свою э-э… кобылку.

Я осторожно перевел взгляд на Гневко. Бедолага стоял широко расставив копыта и опустив голову до земли. Казалось, с места его теперь не сдвинешь. Пришлось подойти к другу поближе и осторожно положить ему руку на холку:

— Ну, может, тебе глаза закрыть? Давай попонку наброшу, — заюлил я, чувствуя себя последней сволочью. — А ты представь себе, что с другой…

Гневко посмотрел на меня исподлобья: «Ну и гад же ты! Сам бы пробовал!» А я подумал: «Надо было у мужика деньги вперед брать…»

— А помнишь, прошлым летом? — состроил я умильную физиономию. — Кобылка у тебя была…

«Которая?» — прищурился наглец. Дескать, много их было, где ж упомнить-то всех…

— Ну, которая вся такая знойная, мавританская… помнишь? Копытцем топнет — аж дым из ушей! А шея у нее, а спинка… Вспомнил?

Кажется, мой боевой друг и соратник вспомнил… В глазах загорелся огонь.

— Во-во, она самая, — провоцировал я друга, чувствуя себя старым сводником. — Ты на клячу-то эту не смотри, а ту вспоминай!

…Они с «мавританкой» сбежали куда-то в леса и поля и вернулись через неделю — тощие, как февральские грачи, но счастливые, как мартовские кошки. В другое время Гневко получил бы от меня нахлобучку. Но в тот раз я и сам напоминал драного помойного кота, потому что хозяйка «мавританки» не уступала в страсти своей кобылке…

Гневко обреченно вздохнул. Коротко кивнув даме, гнедой целеустремленно пошел вперед, в сторону ближайших кустиков. Никаких там заигрываний или ласковых покусываний за шею. Меня застеснялся? Так я бы отвернулся!

Лошадка, слегка растерявшись, возмущенно заржала: «А поухаживать?» Но гнедой продолжал идти, не обращая внимания на протесты. «Барышня» немного постояла и затрусила следом. Все-таки такие кавалеры подворачиваются нечасто.

Когда из кустиков раздалось удовлетворенное ржание кобылки, я молча протянул пейзанину раскрытую ладонь.

— Дак, может, еще и не того. — Хитровато посмотрел он мне в глаза. — Может, плохо он ее… Подождать бы чуток, посмотреть — понесла ли. У нас пока, значит, кобыла не понесет, денег не плотют…

Получив затрещину, мужик покатился по земле. Перевернувшись пару раз, он вспахал носом землю и замер, притворившись мертвым. Ну точь-в-точь как жук, которого поймали мальчишки. Хм, будто бы я не знаю силу удара…

— Четыре талера! — повысил я цену и пригрозил: — Будешь изображать обморок — заберу и телегу, и кобылу. С приплодом! — добавил я мстительно.

Мужик резво вскочил и побежал к телеге. Вернувшись, стал совать монеты.

— Вот, ваше сиятельство, — испуганно затараторил он. — Тут ровно на четыре талера…

— Ладно, — смилостивился я. — Пусть будет три, как уговаривались.

Пейзанин расцвел, выдал две серебрушки и целую горсть фартингов. Талеры были имперские, а медяки — произведение какого-то местного герцога. Тот на меди не экономил, поэтому по весу они не отличались от талеров. «Не перепутать бы!» — сделал я зарубку в памяти.

— Господин рыцарь! — весело предложил мужичок, на радостях позабывший о зуботычине: — А может, пока они свои дела делают, мы с вами слегка того… перекусим? Отметить бы.

Слегка оттопырив нижнюю губу, я попытался было изобразить горделивое недоумение, но почувствовал, как брюхо начинает урчать.

Пейзанин побежал к телеге (и чего он ее так далеко оставил?), притащил увесистый окорок, вяленую рыбу, хлеб и парочку луковиц. Потом, заговорщически улыбнувшись, извлек из-за пазухи глиняную фляжку:

— Вы уж, господин рыцарь, простите, — повинился он. — Кружек-то у меня нет. Так что вы — первый!

«Ишь, какой вежливый!» — усмехнулся я про себя и отстранил баклажку.

— А вы что — не потребляете? Или брезгуете? — вытаращился крестьянин. — Здря, все чистое. А шнапс сам делаю, из лучших яблок. Соседи со всего графства съезжаются!

— Не переживай, — успокоил я мужика, кромсая мясо на кусочки, а каравай на ломти. — Просто — не пью.

Мужик озадаченно покрутил головой и сделал основательный глоток. Прищурившись и подождав, пока жидкость не упадет в желудок, ухватился за луковицу и с аппетитом откусил половину. Вторую луковку я успел почистить и порезать — сам люблю копчености с луком!

— Эх, хорошо! — блаженно выговорил пейзанин, вытирая слезы, что выступили то ли от «влаги», то ли от лука.

Посидев немного, мужик приложился к фляжке и вновь захрустел. Еще через пару глотков, когда хмель уже стукнул по мозгам, а главная закуска была изничтожена, мужичок осмелел:

— А ты, р-рыцарь, совсем не пьешь? И р-раньше — не пил?

— Раньше — пил, а теперь — не пью, — снизошел я до ответа.

— А-а, — протянул мужик, делая вид, что понял. При этом не забывал прихлебывать. Кажется, его окончательно «догнало».

— А в-ссе-тта-ки, п-почему? — не унимался селянин.

— Не хочу, — отмахнулся я. Как же меня достали с этим вопросом!

— А п-поч-че-му н-не пёшь? Бррезггаешь?

Э, как же его развезло-то! Ну все, теперь начнется — уважаю или нет!

— Т-ты д-маш, шта е-ешшли с мчом, то шшразу и — ррыць? Ккой тгы ррыцрь, если не пёшь… Не увжаешь, з-нначчится тех, к-тто ттаких кка-к тты кормммит!

— Не уважаю! — откровенно ответил я, отправляя мужика спать коротким тычком чуть ниже уха. Авось, когда проспится, то будет думать, что головная боль — следствие похмелья…

Пока мы тут заседали, наша парочка уже сделала свое дело. Первым из-за кустов показался Гневко. Он выступал с небрежно-горделивым видом, словно король, только что подписавший манифест об отречении от престола. Следом за ним… Нет, не шла, а порхала кобылка. Она, словно забыв о возрасте и положении рабочей скотинки, увивалась вокруг жеребца, как невеста после первой брачной ночи. Ей бы еще крылышки, так и совсем бы взлетела.

Гнедой подошел ко мне и, презрительно оттопырив нижнюю губу, посмотрел в глаза: «Ну что, гад, доволен?»

Я виновато пожал плечами. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, разломил пополам остатки каравая и протянул коню. Немного пофыркав и поиграв в обиженного, он соизволил съесть. Потом, слегка подмигнув мне левым глазом, Гневко сообщил, что кобылка, в общем-то, ничего, хотя и в возрасте.

Я вздохнул с облегчением. Конь, разумеется, меня бы простил. Но было бы тягостно сознавать, что использовал друга в корыстных целях, а тот не получил даже удовольствия. Ну зато теперь у нас есть деньги. По крайней мере можно протянуть недельку-другую.

Проснувшись на рассвете, я понял, что прекрасно выспался. Воздух — свежий, брюхо — сытое. Гнедой, спавший еще меньше меня, бродил по полянке, умудряясь щипать траву и деликатно оттирать плечом кобылку, назойливо вертевшую перед ним хвостом.

Пока разминался, сосед стал подавать признаки жизни. Держась обеими руками за голову, селянин хрипло пробурчал:

— Вот, сподобило же так нажраться! А что, ваша милость, вы вчера правда не пили, или мне почудилось?

Вместо ответа кивнул ему на фляжку, в которой еще что-то оставалось:

— Полечись, болезный…

— Н-не, — с отвращением посмотрел на баклажку мужик. — Я теперь с месяц пить не буду. А то и вообще — брошу… — нерешительно пообещал он. — Вот ваша милость не пьет, так и головой не мается. Водички бы хлебнуть.

— Родничок — там, — указал я.

Пейзанин долго приглядывался, пытаясь собрать глаза вместе, а потом пошел в указанном направлении. Спотыкался, раза два упал. М-да, бывает…

Гневко, узрев, что я проснулся, обрадовался. Кажется, ему уже осточертели домогательства перезрелой особы, и теперь он был готов куда-нибудь сбежать.

Мы собрались быстро. Гнедому — тому вообще собирать нечего. Ну а мне оседлать коня и прикрепить к седлу походную сумку, где умещались скудные пожитки, — дело пары минут. А все остальное я снимаю лишь тогда, когда ложусь спать. Возможно, кому-то покажется смешным человек, разъезжающий и в холод и в жару в панцире и шлеме, да еще и со щитом за спиной, но только не мне. Привык, знаете ли. Правда, копья и лука со стрелами у меня не было. Если удастся наняться к кому-нибудь, то об этом должен позаботиться наниматель. Ну а на самый крайний случай в сумке есть наконечники для копья и стрел. Ежели что — вырубить копейное древко да настрогать черенков — раз плюнуть. Шелковый шнурочек для тетивы тоже где-то был. В самом крайнем случае — попрошу гнедого пожертвовать десяток-другой волосков из хвоста и сплету «цепочку». Лучник из меня скверный, но в корову с двадцати шагов попаду.

Когда мы с гнедым уезжали, за спиной еще долго были слышны матюги крестьянина и недовольные всхрапывания кобылки. Ей, бедняжке, предстояло превратиться из «невесты» в рабочую скотинку. А уж что будет, когда она принесет долгожданного «кобыленка», выкормит его, не хотелось и думать…

Лесная тропа, по которой мы двигались, вывела на широкую торную дорогу вдоль реки. Стало быть, скоро приблизимся к мосту или переправе.

Не прошло и получаса, как показался каменный мост. Чуть в стороне — каменная (!) хижина. Не иначе — смотрителя и сборщика подати. А вот и он сам. Здоровый. И не просто здоровый, а очень здоровый! Когда парень приблизился, обнаружилось, что его волосатая морда — на одном уровне с моей головой. Но я-то сидел в седле! Прям — не человек, а гоблин какой-то.

Ни мне, ни Гневко бугай крайне не понравился. Даже не из-за того, что был здоровым, а потому, что пахло от него… Не то — псиной, не то потом. Чего проще: сходи да помойся — вода-то рядом. Еще нам не понравилась здоровенная, под стать смотрителю и на вид едва ли не каменная, дубина.

— Мостовые давай. С всадника — один фартинг!

Бугай требовательно протянул лапу, покрытую жесткой, как у кабана, шерстью.

«Справедливо», — рассудил я, вытаскивая кошелек. Содержать каменный мост стоило немалых денег. Прижимистые пейзане предпочитали каждую весну поправлять покосившиеся сваи, перекрывая их сырыми бревнами и застилая кривыми жердями, нежели платить мастерам-каменщикам за выбиваемые водой камни.

Я достал из кошелька монету, но вместо медяка вытащил талер. Только собрался поменять, как детина ухватил с моей ладони серебро и сунул куда-то за пояс. Потом посторонился, давая проход.

— Э, парень, постой, — забеспокоился я. — Извини, дорогой, ошибка вышла. Ты у меня талер взял вместо фартинга. Давай поменяю. Или сдачу гони!

— Хе-хе-хе! — засмеялся гоблин мелким смешком, непривычным для такого крупного тела.

Помахав дубиной, едва не зацепив гнедому нос, сделал правой рукой неприличный жест.

— Значит, деньги мои ты зажилил? — уточнил я на всякий случай.

— Хе-хе! — заблеял детина и повторил жест.

— Гневко… — сказал я негромко.

Только в плохих романах, которых мне довелось прочитать больше, нежели философских трактатов и теологических диссертаций, пишут о том, что кто-то там (разбойник или мститель какой, неважно) «махнул кистенем». Если «махнешь», а рука уйдет в сторону — подставишь собственную шею или голову. Кистень следует бросать очень точно и аккуратно!

Кажется, башка у парня была из того же материала, что и его хижина. У любого другого черепушка разлетелась бы вдребезги. А этот… Я даже удивился, что после первого попадания он вскинул дубину. И, если бы успел, пришиб бы не только меня, но и коня. Только вот попасть он уже никак не мог, потому что я бросил стальной шар не один раз, а три… После второго удара здоровяк мотнул башкой, роняя дубину, а после третьего упал сам.

Парень оказался живучим. Пока я шарил за его поясом, доставая свой кровный талер (конь зря, что ли, трудился?), он успел очнуться. Может, следовало бы его дорезать, но кто тогда будет ремонтировать мост?

Когда я запрыгивал в седло, здоровяк зашевелился. Вот уж точно, посмотришь на такое страшилище — хоть книгу о великанах сочиняй!

— Мостовые возьми, — бросил я парню его законный фартинг.

Когда уезжал, заметил, что гоблин плакал, зажимая голову лапой и вытирая слезы дубиной. Гневко, расчувствовавшись без меры, заметил:

— И-го-го.

— А то я сам не знаю! — в сердцах бросил я другу. — Ну расстроился парень… А кто его просил мой талер зажиливать? У тебя что — денег лишка?

— Го-го, — грустно согласился Гневко и потрусил дальше.

Через пару часов мы доехали до деревни. Что же, теперь уже можно бы перекусить самому и угостить гнедого обещанным овсом.

Трактир (он же постоялый двор) оказался там, где и положено, — в середине деревни, на пересечении улиц (они же проезжие дороги).

— Чего желаете? — спросил хозяин, стоявший у входа.

Мне понравилось, что он спросил без подобострастия и без обычной для пейзан неприязни к наемникам. На морде у меня не написано, что наемник, но кем еще мог быть человек, вооруженный до зубов, но без герба?

— Обед, — выдохнул я, подъезжая к крыльцу. — Мне — мяса побольше, а ему — овса. Не перепутай.

— Постараюсь, господин драбант, — невозмутимо ответствовал хозяин, понравившись мне еще больше. В сущности, драбант — другое название наемника, но звучит не в пример красивее.

Около конюшни был проложен каменный желоб, по которому стекала вода из огромной бочки. Гнедой внимательно осмотрел воду и, осторожно понюхав ее, сделал небольшой глоток. Видимо, проба его удовлетворила, поэтому он принялся пить. Сам я зашел чуть ниже, чтобы не загрязнять парню воду, и умылся. Хорошо бы помыться полностью, но это попозже, после еды!

Сумку закинул на плечо, а седло и шлем бросил в угол. Хотел бы посмотреть на безумца, который бы попытался стянуть мои вещи, если рядом Гневко.

Проследив, чтобы хозяин засыпал столько зерна, сколько нужно, решил побеспокоиться о себе.

Большую часть трактира занимал длинный стол, за которым уже сидели мужики, потягивающие пиво. Было несколько столиков поменьше. Облюбовав местечко у окна (чтобы были видны оба входа и то, что творится на улице), сел.

— Что пить будете? — поинтересовался хозяин. — К сыру, наверное, пиво? Есть красное и белое вино, водка…

— А квасу не найдется?

— Пожалуйста. — И, не моргнув глазом, тотчас же распорядился: — Квасу для господина драбанта!

Мальчишка лет двенадцати притащил квас, хозяин наполнил деревянную кружку и, пожелав приятного аппетита, ушел.

Пейзане, успевшие «выцедить» по паре кружек пива, недоуменно переглянулись. Надеюсь, после третьей-четвертой у них еще хватит ума не задавать глупые вопросы. Пока я жевал сыр, запивая квасом, краем уха прислушивался к разговорам. Узнал, что репа нынче уродилась — ничего, а капусту подъела какая-то тля. Узнал еще, что смотрителя моста побил какой-то бродяга…

— Великан это был! — авторитетно сказал один из мужиков, сдувая пену. — Нашего гоблина вдесятером не осилить.

— Да уж, больше некому, — степенно согласились остальные. — Только великан!

Так легенды и рождаются. Сказок, выросших на пустом месте, я наслушался вдоволь. Чего стоят россказни о «духах леса» — эльфах и прочих леших! Насмотрелся я на этих «эльфов», когда довелось побывать на Оловянных островах и послужить в отряде местного шерифа. Чего только не говорили: дескать, «эльфы» невидимые, ходят бесшумно… Правильно, невидимые, если носить зеленые куртки и зеленые штаны в зеленом лесу, да еще устраивать засады, не оставляя после себя живых свидетелей. Ну а слухи о том, что атаман Локсли отбирает деньги у богачей и отдает их беднякам? Можно подумать, богачи только и делают, что шляются по лесным дорогам… На что же тогда жили разбойники круглый год? А сколько леса спалили? Добро бы для костров, так нет. Иной раз «эльфы» устраивали пожары для того, чтобы испугать крестьян и в суматохе пошарить в их хижинах…

Черта с два бы мы поймали «эльфов», если бы не крестьяне. Кому понравятся постоянные грабежи? Сеньор, он хоть и дерет налоги, но, по крайней мере, известно — в какое время он их дерет. И главное, сколько ему нужно яиц, кур и зерна. Ну и сеньор-то, он от другого сеньора оборонять будет. А эти, «зеленые»? Налетят, как сарацины, отберут последнее. А ты еще должен им говорить спасибо и распевать песни о смелых парнях, что не боятся королевской власти и уходят ватагами в лес. В лес, как же… Ладно, если раз в месяц оленя подстрелят. А в остальное время? Опять-таки — хлеб им давай, паразитам, лук. А соль? А девки? Сеньор выполняет свой долг во время первой ночи, чтобы мужу потом легче было, а наутро одаривает девственниц (ну бывших уже) приличными деньгами. А эти, «лесные», норовили задрать юбку забесплатно… Убыток! Во-первых, кто возьмет «порченую» девку замуж? Во-вторых, даже если кто и возьмет, то сеньор, не обнаруживший девственности, ни за что не даст приданого.

Сейчас говорят, что атамана Локсли, по прозвищу Добрый Малый, казнил злодей-шериф. На самом деле, когда мы нашли лагерь разбойников (крестьяне и провели!), захватили их «тепленькими» после очередной попойки, то в первом же городишке собралась толпа пейзан. У кого-то убили сына, у кого-то изнасиловали дочь… Отбить бандитов мы не смогли. А не прошло и года, как стали петь песни о славном парне…

Вот и тут: ну поселился у моста охранник. Ну подумаешь, здоровый. И что? А все заладили: «гоблин», «гоблин»…

Я удивился не тому, что меня сравнили с великаном. Поразило другое — скорость распространения слухов! Мужики не могли приехать в трактир раньше меня! Наверное, прав тот мудрец, у которого я когда-то учился, когда уверял, что скорость распространения слухов быстрее, нежели скорость полета стрелы, и сопоставима лишь со скоростью молнии…

Тут как раз и подоспел обед. Кажется, сказав, что хочу «много мяса», я погорячился. Видимо, в представлении хозяина целый поросенок — это то, что нужно изголодавшемуся путнику. На широкой деревянной тарелке, где возлежал этот деликатес, были еще и здоровенный, в полкаравая, кусок хлеба, и головка чесноку.

— Да тут на пятерых! — удивился я.

— Что не съедите — с собой возьмете, — улыбнулся хозяин. — Как говорят, лучше переспать, чем недоесть.

Философ. Хотя хозяин мне нравился — нелюбопытен и основателен. Под стать его поведению была и кухня. Поросенок, показавшийся крупным, исчезал с тарелки быстрее, чем я предполагал. Пожалуй, брать с собой будет нечего.

Со страшной скоростью передо мной вырастала гора костей. Мальчишка успел притащить еще один жбанчик кваса. Я сидел, наслаждаясь покоем. От сытости стало спокойно и хорошо. Правда, не настолько, чтобы не заметить клубы пыли за окном и группу всадников, остановившихся во дворе, возле конюшен.

Верховых было человек пять, но шумели на добрую дюжину — нарочито громко хохотали, отпускали тупые шутки, понятные только им самим. Словом — вели себя как хозяева жизни. Сразу видно, что народ молодой, глупый и непуганый…

Двое принялись расседлывать коней, а трое направились в помещение. Хозяин поморщился, но взял себя в руки и, напялив на физиономию приветливую улыбку, выскочил встречать гостей. Мужики спешно допивали пиво.

Троица — наглые парни в кольчугах, с мечами на поясе — ввалилась одновременно. Один из них громко скомандовал:

— А ну-ка, быдло, быстренько отсюда! Щас господин барон приедут!

— Нечего их сиятельству ваши портянки нюхать, — добавил второй и заржал.

«Ясное дело, — вздохнул я. — Доблестные баронские дружинники…»

Мужики ринулись к выходу. Выпроводив их пинками, парни принялись бить трактирщика:

— Ты чё мужичье привечаешь, когда барон едет?

Хозяин, закрываясь от ударов, оправдывался, но экзекуторы не хотели и слушать:

— Да по хрен, что ты не знал! Ты жопой должен чувствовать, что их сиятельство сюда едут! И чтобы к его приезду и духу мужицкого не было…

«А ведь барон этот ничем не лучше разбойника, — грустно подумал я. — Не понимает, что рано или поздно его же собственные вилланы за вилы схватятся. Сначала дружинников укокошат, а потом и до него доберутся».

Я уже собрался встать и идти на выручку трактирщика, как дружинники сами соизволили обратить на меня внимание.

— А ты почему с мечом? А, наемник! Тебе чё, наемник, особое приглашение требуется? Щас сделаю… — подошел ко мне один из парней и попытался ухватить меня за шиворот…

Не люблю, когда хватают так бесцеремонно. Впрочем, когда хватают с церемониями, тоже не люблю.

Убивать дурака не хотелось, поэтому пришлось взять его за руку и крепко пожать… Думаю, кости я ему не раздробил, но сломать — сломал, потому что парень, тоненько вереща, принялся кататься по полу. Двое других, не враз и понявшие, что случилось, бросились на меня.

— Ты, быдло? — завопил один, замахиваясь мечом. — Ты на кого хвост поднял, тварь безродная, сучий выкидыш?!

Этих я снял бросив в них косточками. Подумав, что я — человек добрый, «засветил» и в увечного, чтобы слегка приглушить его боль. Хороший был поросенок…

— Сколько с меня? — поинтересовался я у хозяина.

— Нисколько! — замахал тот руками. — Давно мечтал, чтобы им кто-нибудь морды набил. Без году неделя, как от сохи оторвали, а теперь власть показывают.

— А барон?

— А что барон? — пожал трактирщик плечами. — Ну пожалуюсь я ему, а что толку? Ну прикажет их выпороть, а потом?

— У барона только дураки служат?

— Да нет, есть и другие, — усмехнулся хозяин. — Но дураков больше…

— Ну ладно, — вздохнул я, осматривая троицу.

У одного на поясе болтался кошелек. Срезав его, я высыпал на столик деньги — талер и с десяток медяков:

— Хватит?

Трактирщик замотал было головой, но передумал и сгреб монеты. Все равно на меня спишут! Потом притащил каравай хлеба, окорок и полголовки сыра. Протянув припасы, уважительно проговорил:

— Это вам в дорогу, господин… рыцарь.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я, упрятывая вкусности в сумку. Поправлять трактирщика, уверяя, что я не рыцарь, не стал.

Во дворе между тем разыгрывался спектакль. Двое оставшихся молодцов, зашедшие в конюшню, вылетели с воплями… И чего совались, если гнедой еще не доел свой обед?

Посмотрев на растерянных парней, потиравших ушибленные бока, я зашел внутрь. «Подожди немного!» — мотнул головой жеребец, торопливо дожевывая овес, которого хватило бы на трех меринов! Его, кстати, не волновало, что пускаться в путь-дорогу с набитым брюхом вредно для здоровья.

Когда мы были готовы (гнедой оседлан, а имущество заняло привычное место), я вывел Гневко из конюшни и обнаружил, что нас взяли в полукольцо человек пятнадцать верховых с пиками наперевес.

Я перекинул щит на грудь, раздумывая — запрыгнуть ли в седло и прорываться без боя (а проще говоря — удрать!) или немножко повоевать? Разумеется, пятнадцать всадников — это сила, но… Большинство дружинников — крестьянские парни, взявшие в руки копья не более чем лет пять назад. Для нас с Гневко они серьезной опасности не представляли. Воевать умеют только с такими же, как сами.

Были тут и более серьезные люди. Один, лет тридцати пяти, судя по гордым повадкам и хорошим доспехам — сам барон, и с ним троица: один — постарше меня, в короткой кирасе, возможно капитан, да двое парней в рубахах из толстой кожи.

— Ты кто такой? — взревел барон. — По какому праву избил моих людей?

— Артакс, наемник. Людей твоих я не бил, а поучил хорошим манерам, — почтительно ответил я на оба вопроса.

— Своих людей могу наказывать только я! — веско изрек барон. — А не всякая шваль, что бродит по дорогам. Понял?

— Понял, — покладисто ответил я, решив, что придется драться.

— Ну а раз понял — останешься жив. Отделаешься поркой и штрафом.

— И что ты с меня собираешься взять? — поинтересовался я. — С дорожной-то швали?

— Конь у тебя неплох… — задумчиво сказал барон, оглядывая Гневко цепким взглядом. — Слишком хорош для «пса войны».

— Тут вы, господин барон, абсолютно правы! — весело согласился я. — Но он мне самому нужен!

Капитан, потрогав шрам на щеке и, видимо, вспоминая что-то такое, личное, зашептал:

— Господин барон… Этот наемник опасен…

— Ты что, Виктор? — кипя от гнева, спросил барон. — Боишься какого-то вшивого наемника? Подумаешь, псина…

— Господин барон, — почтительно, но твердо проговорил капитан. — Это не простой пес. Он нам половину дружины положит. А эти дураки сами стали задираться.

Я посмотрел на капитана чуть внимательней. А он непрост… И барон был далеко не дурак — понимал, что если один наемник не боится целой дружины, то это что-то да значит. Еще чуть-чуть, и мы бы мирно разъехались, но все испортил молокосос, не понимавший, почему пятнадцать не должны связываться с одним?!

— Да как ты с его светлостью разговариваешь, быдло? — яростно заорал юнец, нацеливая копье…

Парень пробил бы меня насквозь, если бы попал… А я лишь чуть-чуть отодвинулся, и удар, пришедшийся в пустоту, вырвал дружинника из седла, уготовив ему встречу со стеной конюшни.

На меня ринулись еще двое. Отобрав у одного копье и действуя им как боевым шестом, выбил обоих из седла…

— Назад! Все назад! — заорал капитан, бросаясь между мною и дружинниками.

— Вроде бы никого не убил, — буднично заметил я.

Боя не получилось. Барон посмотрел, как его люди (судя по виду — не самые неумелые!) приходят в себя, отвернулся, делая вид, что меня вообще не существует.

Оторвавшись, я услышал, как взводится тетива арбалета, и мы с Гневко едва успели отскочить в сторону…

Виктор добросовестно пытался построить отряд. И не его вина, что не успел: я начал бросать ножи, и капитан упал первым. Оба сержанта получили легкие ранения — поводья держать смогут, а махать мечами — нет! Ну а арбалетчика я щадить не стал… Дружинники защищались храбро, но бестолково. Возможно, они сражались бы лучше, если бы их атаковало человек десять-пятнадцать, да на широкой местности. Парни мешали друг другу, цепляясь копьями за щиты соседей. Когда я въехал в середину отряда, они уже проиграли, не догадавшись, что нужно отбросить копья и схватиться за мечи. И уж никто не ожидал, что гнедой жеребец будет играючи опрокидывать их коней, топтать копытами спешившихся и кусать за руки…

На пороге замер оцепеневший трактирщик. Он, кажется, не успел понять — что тут произошло.

— Ну, чего смотришь, воду неси! — крикнул я.

Первым была оказана помощь капитану. Виктор зашевелился, застонал, а потом, хоть и с трудом, сумел подняться на ноги.

— Лихо… ты… нас… — держась за шишку на голове, простонал командир дружины.

— Ну так получилось, — пожал я плечами. — Незачем было из арбалета стрелять.

Мы пошли по двору, ставшему полем боя, разбирая раненых и убитых, а я заодно разыскивал метательные ножи. Из семи штук удалось разыскать только четыре. Обычно находил все — ходишь и вытаскиваешь из трупов. Тут-то бил не на поражение, рукояткой, вот и разлетелись, не сыщешь… Жалко, хорошие были ножички.

Оглядывая тесный дворик, поймал себя на мысли, что драться около конюшен приходится не в первый раз. И, возможно, не последний.

Кроме арбалетчика, погиб один из молодых, попавший под копыта. Невелика потеря. Только свистни — набегут новые парни, которым ещё невдомек, что крестьянин живет дольше дружинника. Нашли и владетельного барона. Его милость был в целости и сохранности — сидел на четвереньках и громко икал.

— Как вы, господин барон? — поинтересовался капитан, приподнимая своего сеньора.

— Т-ты кто? — заикаясь и борясь с икотой, спросил барон.

— Я — капитан, — обеспокоенно сказал Виктор.

— Д-да не т-ты, Виктор, а — т-ты…

— Наемник, — вынужден был повторить я. — Память отшибло?

— Эт-то, ик, я уже слышал. Наемники т-такие не б-бывают…

— Да они разные бывают, — пожал я плечами. — Есть и хуже.

Отпившись водой, принесенной добросердечным трактирщиком, и шнапсом, отыскавшимся у капитана, барон окончательно пришел в себя. Заикаться перестал, взгляд приобрел осмысленность:

— Доспехи и коней возьмешь? Или деньгами?

Ах ты, а ведь точно! Я и не подумал, что по праву победителя могу забрать коней и оружие. Да и господин барон теперь мой пленник.

— Выкуп, — решил я. — За вас, господин барон, — сто талеров, а за людей — по десять.

— Почему так мало? — вскинулся барон. — Да я не меньше пятисот стою! А люди мои, да каждый не то что по десять, а…

Тут он сник, поняв, что дружинники, не сумевшие защитить сеньора от одного противника, стоят немного.

— Ладно, — смилостивился я. — С вас — пятьсот. С людей и коней по двадцать за голову. Доспехи и мечи брать не буду. Когда получать?

— Через неделю, — пошевелив губами и что-то прикинув, сообщил барон. — Придется к ростовщику ехать, что-нибудь закладывать. А так — поживешь у меня в казармах.

— Почему в казармах? — удивился я. — Могли бы и на гостевую комнату расщедрится, для победителя.

— Ты же не дворянин. Или все-таки дворянин? — с надеждой уставился он. — Где герб?

Объясняться с господином бароном насчет дворянства или отсутствия оного я не стал. Ехать к нему в казармы? Пожалуй, в родимых стенах он подумает — а стоит ли возвращать долг наемнику без герба?

— Давайте так, барон, — решил я. — Я заберу все, что найду у вас в карманах и кошельках, и будем считать, что вы уплатили выкуп сполна.

Удалось найти пятьдесят монет талерами да сотни две медяков разного достоинства. Для меня, что накануне зарабатывал деньги собственным конем, — сумма несусветная!

Когда я ссыпал боевую добычу в кошелек, барон в задумчивости спросил:

— Все же — что ты за наемник? Я пятнадцать лет воюю. Насмотрелся на вашего брата. Другой на твоем месте предпочел бы порку, а не драку.

— Вы воюете пятнадцать лет, — усмехнулся я, вскакивая в седло. — А я — каждый день!

 

Глава вторая

ХРАНИТЕЛЬ ТЕЛА…

Гневко доволен: овсом подкрепился, подрался на славу и опять в дороге! Погода теплая и дождя не предвидится. Ну а что еще нужно для полного жеребцового счастья? О разных мелочах, вроде крыши над головой, пусть у хозяина голова болит.

К вечеру мы выехали к небольшой речке и присмотрели местечко для отдыха. Было еще светло, поэтому я решил разобрать дорожную сумку: высыпал все содержимое на плащ и приступил к разбору реликвий.

Обывателям кажется, что наш брат только и делает, что кочует с места на место в поисках приключений. Но на самом деле «псы войны» бродяжничают тогда, когда их хозяина либо убьют, либо возьмут в плен. Мы не вассалы, что обязаны выкупать сеньора или лить слезы на его могиле. Конечно, слезу, коли нужно, пролить сумеем, особенно если за это отдельно заплатят. Наемник, после потери «кормильца», предпочитает пристроиться на «хлебное» место: в королевскую армию, в герцогскую или баронскую дружину. Ну на самый крайний случай — в купеческую охрану или городскую стражу. Мне с этим обычно везло. На самом дне дорожной сумки, в чистой тряпице, лежат боевые награды, заработанные в разных странах.

Есть награды, что, кроме воспоминаний, иной ценности не имеют. Скажем, некоторые августейшие особы повадились выдавать нашему брату медали. И добро бы — золотые или серебряные, так нет — бронзовые и медные! У меня накопился целый ошейник, где крепилось с десяток «Веры и верности», «Честностей», «Честностей и храбростей» и еще каких-то разномастных наград, по которым можно изучать историю и географию швабсонских земель. В этих краях говорят на одном языке, но королей, герцогов и прочих владетельных суверенов не счесть…

Можно взять и напялить на себя все имевшиеся регалии. Но это выглядело бы так же глупо, как выезжать на поле боя в полном турнирном доспехе: красивом, прочном и бесполезном из-за тяжести. А что до медалей… Ценится не то железо, что на шее, а то, что в руке.

Правда, в коллекции есть такие награды, что не постыдился бы иной герцог. Чего стоит «Башня и крест»! Конечно, в материальном воплощении он ни тоффеля не стоит, хотя и весит добрых три фунта.

Получил я его во время войны, затеянной принцем против короля, приходившегося ему старшим братом. Король очень долго штурмовал крепость, где сидел его брат-мятежник. Рота, которой я командовал, захватила надвратную башню и удерживала ее до подхода основных сил. Твердыня была взята, а мятежный братец отправлен в другую крепость уже не как принц крови, а как узник. Король, на радостях, учредил орден. Никто толком не понял, что означал сей знак: то ли торжество законной власти (крест!) над мятежниками (башня!); то ли дух королевской власти (и крест, и башня).

От роты, взявшей башню, осталось семь человек, поэтому награждали вельмож. Я попал под раздачу чисто случайно. Наверное, король решил подразнить своих аристократов!

«Бешеный крест», как обозвали награду остряки (им, наверное, тоже хотелось украсить себя железякой, но — обломилось!) изготавливался из настоящего, первосортного железа, обошедшегося казне в ломаный фартинг, потому что сырье подбирали прямо на поле боя… Король, чтобы объяснить скупость, заявил, что главным мерилом должна быть не материальная, а духовная ценность! Вельможи быстро придумали выход — заказали у ювелиров золотые дубликаты, на что король не возражал.

В те дни я имел кое-какие виды на будущее в этом королевстве, посему тоже стал подумывать о копии, но случилось то, о чем до сих пор пишут в книжках, — узнику передали пирог с начинкой из веревочной лестницы и кинжала. Дело, в общем-то, темное, но закончилось оно для мятежного принца светло и радостно: дворцовая гвардия предпочла свергнуть старшего братца и усадить на престол младшего. Экс-короля отправили в почетную ссылку, где он и погиб. Егеря, загонщики и прочие участники охоты, включая борзых, были наказаны…

Я не успел принять участия ни в заговоре с целью свержения тирана, ни в защите законного монарха, потому что находился в приграничной крепости. Нет, не на положении узника, а напротив — был назначен туда комендантом. Потом, как и положено, начались гонения на сторонников бывшего узурпатора. Про наемника никто бы не вспомнил, не будь я кавалером злополучного ордена. Новый король объявил «Башню и крест» аннулированным. Кавалеры, под угрозой опалы и ссылки, были обязаны сдать знаки отличия в королевскую канцелярию и принести покаяние.

Решив не дожидаться указа о ссылке, я сбежал. Не потому, что питал какие-то чувства к свергнутому королю (ну какая мне разница, кому служить?), а узнал, что те из кавалеров «Башни и креста», кто каялся, пропадали по возвращении из королевского дворца… Полиция, разумеется, упорно и безрезультатно разыскивала злоумышленников, а потом пришла к выводу, что «имела место месть со стороны бывших сторонников узурпатора».

Оказалось, что я правильно сделал. Не люблю гражданские войны, а гвардии понравилось возводить и свергать королей…

Младший братец пробыл на престоле только полтора года. После двухмесячной резни на престол уселся дальний родственник убитых королей, сумевший скрутить гвардию в бараний рог, а потом и вовсе — расформировать ненадежные подразделения и создать новые, лично ему преданные.

Основоположник новой династии одним указом отменил многие законы и распоряжения своих предшественников, в том числе и аннулирование «Башни и креста» (да и кавалеров не осталось!). Так что я имею полное право носить на шее, на стальной цепи стальной же орден с тарелку величиной.

А вот другой знак отличия мог бы быть и потяжелее! Браслет с надписью «За верность», изготовленный из красного золота и украшенный изумрудами, весил всего полфунта. Я таскаю его с собой пять лет, но до сих пор не выковырял ни одного камушка…

Пять лет назад.

Герцог Отто Уррийский — невысокий крепыш с седой головой, был, как оказалось, умен и подозрителен.

— Был комендантом крепости? — недоверчиво спросил герцог. — И у тебя есть доказательства?

Я протянул ему указ за подписью короля. Ну теперь уже — бывшего короля.

— Хм! Странно! — недоверчиво скользнул герцог взглядом по подписи и печати. — Очень странно назначить наемника на должность, на которую обычно претендуют заслуженные офицеры-ветераны. Очень странно…

— Вот, — протянул я герцогу Уррийскому свой орден «Башни и креста».

— А! — развеселился владетель. — Понятно! Кажется, ты был в числе тех, кто брал крепость мятежников? Король чересчур любил своего младшего брата, за что и поплатился… Как считаешь?

Наемнику не положено судить чувства и действия августейших особ, поэтому я неопределенно повел носом. Герцогу это понравилось.

— Сколько лет в драбантах? — поинтересовался он, прохаживаясь по кабинету взад и вперед.

— Пятнадцать лет, четыре месяца и восемь дней, — ответил я.

— И до сих пор жив? — изумился собеседник. — Ну тогда тебя можно брать на службу… — Он сделал паузу: — Не простым стражником, а… начальником стражи например. Можно — главным телохранителем.

— Как угодно вашему высочеству, — покладисто отвечал я.

Кажется, герцогу теперь я понравился еще больше. Тем не менее он решил меня поправить:

— Увы, солдат… — вздохнул Отто Уррийский, — не «высочество», а всего лишь «светлость». Хотя, не скрою, очень хотелось бы стать «высочеством». И у меня есть такой шанс…

С чего это герцог откровенничает с «псом войны»? Не иначе — имеются какие-то соображения на этот счет. «Ну, ваша светлость, — мысленно посоветовал я, — если сказал „А“, так говори и „Б“»…

— Что же, — продолжил герцог, словно уловил мою мысль. — Я вижу — ты старый солдат. Опыта тебе не занимать, а язык за плечами держать умеешь. («Что за новая идиома? — подумал я удивленно. — „Язык за плечами“? Намек на болтливый язык, от которого может пострадать голова? Надо запомнить!») Так вот, моя жена — племянница короля Шарля Лютецийского. В случае рождения у нас наследника мужского пола мы, вернее, младенец, — уточнил владетель, — становимся наследниками королевского престола и до совершеннолетия малыша имеем все права принцев крови… Понимаешь?

Я сделал значительное лицо и кивнул. Насколько я знал генеалогию (поскитайтесь с мое меж королевских дворцов, так еще и не такое запомните!), король Шарль имел трех законных детей мужского пола, двух родных и с десяток двоюродных братьев. Количество родных и двоюродных племянников по «линии меча» вообще не поддавалось исчислению. Внучатый племянник короля по «линии прялки» стоял бы в списке претендентов на престол где-то там… Не знаю на каком месте. Тем более что ему еще следовало родиться! Впрочем, у высоких персон — свои игрушки…

Герцог, остановившись напротив меня, спросил вдруг:

— Как считаешь, старый наемник, на какой должности тебя можно использовать?

Я не стал говорить, что с удовольствием справился бы с должностью производителя младенца, которому суждено встать в ряд королевских наследников, а высказал другое:

— Думаю, ваша светлость хочет иметь телохранителя для своей супруги — ее светлости герцогини Уррийской.

— Угадал, — удовлетворенно кивнул герцог.

— Осмелюсь поинтересоваться, — почтительно склонил я голову и, дождавшись благосклонного кивка, «осмелился»: — Уже были случаи покушений? Сколько? Был ли кто-нибудь задержан?

— А тебе не все ли равно? — с неким раздражением пробурчал герцог.

— Да нет, ваша светлость, не все равно, — покачал я головой, а потом чмокнул языком для убедительности. — Мне нужно знать — от чего беречь ее светлость, вашу супругу. Одно дело — сопровождать ее в поездках, на рынках, защищая от толпы, от разбойников. Или, прошу прощения, от бывшего любовника. И совсем другое дело, если я буду знать, что за ней охотится наемный убийца. Скажем, нанятый кем-то из ваших соперников…

— И в чем разница? — покачнулся герцог на каблуках, выказывая интерес к обсуждаемой теме.

— Разница в том, что нужно не только защищать, а узнать — кто нанял убийцу и постараться опередить его.

— Любопытно… — в некой раздумчивости обронил герцог. — Ответный удар, как я понимаю, отправить убийцу к сопернику. А как узнать имя нанимателя, если убийцу взять живым не удалось? Предположим, у меня много соперников. Как тогда быть?

Определенно, герцог был умен. Посему я не стал строить из себя умника:

— Сложно, долго… — покачал я головой. — Но возможно! Нужно установить личность убийцы, проверить, с кем он встречался в последнюю неделю. Выйдем на посредника, а там — на заказчика. Вряд ли наниматель будет делать это лично… Но все-таки, имея терпение и деньги, всегда можно на него выйти. А уж там…

— Любопытно-любопытно, — уже в который раз повторился владетель. — А не подскажете, как наказывают нерадивого телохранителя, который не сумел спасти… э-э своего патрона?

— Откровенно говоря, не знаю, — честно ответил я. — Не хвастаюсь, ваша светлость, но мне эта участь будет вряд ли грозить. Чтобы добраться до той особы, которую охраняю я, нужно прежде всего убить меня…

— А ты — бессмертный?

— Ну, бессмертных людей не бывает. Просто кого-то убить сложно.

— Тебя, значит, убить сложно, — в который раз прошелся герцог по залу. — А что ты скажешь по поводу меня?

— Лично про вас сказать ничего не могу. Думаю, что вы владеете оружием так, как и положено дворянину. Но что касается охраны…

— И где же ты видишь охрану? — делано удивился герцог.

— За портьерой сидит арбалетчик, — стал я излагать. — Сидит хорошо, но, судя по звуку, пружина натянута слишком туго, даже (сделал я паузу) перетянута, поэтому арбалет может выстрелить произвольно. Могу еще сказать, что парень нервничает — чересчур громко дышит и сбивает прицел, а потому — за последние десять минут на линии прицела был не я, а вы…

Герцог испуганно обернулся в сторону стрелка. Тот, вероятней всего от неожиданности, нажал на спусковой крючок. К счастью, я успел слегка отодвинуть его светлость, а иначе остался бы без хозяина еще не приступив к работе.

— Да я… да я тебя, сукина сына… — закипел герцог, набросившись на несчастного арбалетчика, который, ползая на коленях, скулил и плакал, пытаясь объяснить, что все случилось само собой.

Когда его светлость отвесил недотепе последний пинок и немного успокоился, а избитый стрелок уполз, я продолжил:

— А лучник, что целится в меня через отверстие в балконе, слишком ярко вырядился — красный камзол на фоне серых балясин…

Герцог, встав рядом со мной, вскинул голову и выругался:

— Доннер веттер! И откуда же такие болваны взялись?!

— Не судите их строго, — заступился я за охранника. — Парням нужно немного опыта, вот и все.

— Опыта, опыта, — проворчал герцог. — Пока они опыта набираются…

— Если позволите, ваша светлость, я готов дать им пару занятий, и в следующий раз они…

— Следующего раза не будет, — перебил меня герцог. — Если уж совсем откровенно, то эти предосторожности были только ради встречи с тобой.

Теперь настал черед и моему изумлению:

— С чего это такая сомнительная честь?

— Прочти, — протянул мне Отто Уррийский грамоту, сработанную в типографии.

Насколько я знаю, печатают документы тогда, когда их требуется сделать быстро и в большом количестве: манифесты по случаю восхождения на престол или по случаю розыска государственного преступника. Писцы в этом случае не успевают.

В бумаге, вышедшей из королевской типографии, было обращение к соседям с требованием выдачи «злокозненных» сторонников узурпатора Карла Юхана. Числился там и некий наемник Юджин Артакс, «коварным образом втершийся в доверие» к бывшему королю, получивший высокие должности и награды…

— Как думаешь, часто наемники попадают туда, где перечислены только особы королевской крови да титулованная знать?

— Я лично попал впервые, — честно признался я. — Про остальных сказать не могу — не видел и не слышал…

— Вот и я не видел и не слышал, — усмехнулся герцог. — И что ты мне скажешь? Выдам я тебя или нет?

— Воля ваша, — поклонился я как можно ниже и пытаясь сделать вид, что стараюсь унять нервную дрожь… — Тут ведь либо выдадите, либо — не выдадите…

— Воля моя, это точно, — хохотнул довольный герцог. — Только выдавать тебя у меня нет ни малейшего резона. Общих границ у нас нет. Преступников уррийских, которых можно было бы на тебя выменять, в их тюрьмах тоже нет. Да и числишься ты в общем списке. Стало быть, попал в перечень случайно, из-за этого ордена. Покажи-ка его еще раз.

Его сиятельство внимательно оглядел орден, взвесил на вытянутой руке и хмыкнул:

— Фунта два… Такие ордена хорошо поверх кирасы надевать — болт арбалетный не пробьет. Или — на шею вешать, перед тем как топиться идти…

Возвращая мне «Башню и крест», герцог, как бы мимоходом, обронил:

— Покамест, — выделил он с сожалением, — я не могу учреждать ордена. Но есть и у меня оч-чень неплохая награда для верных людей. Смотри…

Подвернув рукав, Отто продемонстрировал браслет шириной в вершок… Глядя на золото и драгоценные камни, мне захотелось стать верным человеком герцога Отто Уррийского. А герцог меж тем еще и подлил масла в огонь:

— Если моя супруга, дражайшая герцогиня, подарит мне сына, то эта награда — твоя.

«Помогу! Без вопросов!» — чуть не ляпнул я, но сдержался…

Дав полюбоваться, Отто Уррийский опустил рукав и стал говорить о моих обязанностях…

Будучи дочерью двоюродного брата короля и супругой владетельного герцога Уррийского, Лилиана-Августа-Фредерика-Азалия (это ее сокращенное имя!) ненавидела светскую жизнь. Она никогда не показывалась на балах, если, разумеется, это не диктовалось государственной надобностью, терпеть не могла светские рауты и более всего ненавидела гостей, которых была вынуждена принимать едва ли не каждодневно. По слухам, великая герцогиня хранила верность своему супругу и не принимала дам, имеющих любовников…

Любимым занятием герцогини была охота. Мотаться по прибрежным камышам за диким кабаном, травить волков по свежему снегу, гоняться за лисицами ей было гораздо милей, нежели блистать в собственном ли или при каком прочем дворе. Любимыми ароматами герцогини были запах конского пота, свежего воздуха и звериной крови (подозреваю, что и навоза тоже…).

Лучшими друзьями герцогини числились егеря и доезжачие, а лучшим подарком она считала не драгоценности, а новое навершие для охотничьей рогатины или италийский арбалет с роговым прикладом и стальной пружиной. Изысканным нарядам, которые герцог покупал для любимой супруги, она предпочитала кожаные охотничьи камзолы и (о, ужас!) кожаные штаны, так несовместимые с достоинством великой герцогини.

Увы и ах, но герцог не мог запретить жене подобные вольности. В брачном контракте, подписанном при помолвке, когда принцессе было всего десять лет, а Отто уже перевалило за сорок, особой строкой было оговорено, что, «муж не будет чинить супруге препятствий при ее развлечениях». Кто же тогда мог предположить, что ставши из девочки женщиной, Лилиана-Августа (и так далее) увлечется охотой? Запретить — означало расторгнуть контракт и потерять надежду стать его высочеством. В то же время герцогиня никогда не уклонялась от собственных супружеских обязанностей, которые Отто мог совершать «не менее одного раза в неделю, но не более десяти раз в месяц».

Однако, хотя герцогиня не противилась супружеским обязанностям, но и забеременеть она не могла. Герцог считал, что виной всему — неумеренная любовь супруги к охоте, когда Лилиана-Августа-Фредерика-Азалия ни свет ни заря срывается с супружеского ложа и скачет в леса. Кроме того, Отто Уррийский опасался, что во время охоты с герцогиней может случиться какая-нибудь неприятность: встреча ли с кабаном на узкой тропе, волк, прорвавшийся через оцепление егерей… Ну да мало ли еще что…

К сожалению, государственные дела не позволяли владетелю Уррии выезжать на охоту так часто, как это делала его жена. Да герцог и не был поклонником охоты. Вот тогда он решил, что к супруге необходимо приставить человека, который будет на охоте заниматься лишь тем, что беречь великую герцогиню…

Когда герцог изложил свои соображения, я мысленно застонал. Видимо, взгляд у меня был не очень веселый, потому что Отто Уррийский спросил с беспокойством:

— Что-то не так? Неужели охранять женщину на охоте сложнее, чем охранять от наемных убийц?

— Не то слово, ваше высочество, — по «рассеянности» употребил я титул принцев крови вместо герцогского, но владетель меня не поправил. — Наемный убийца — это всего лишь человек. Стало быть, мыслит по-человечески. Что может стукнуть в голову льву, носорогу или там, тигру — я не знаю. И уж тем более, что взбредет в голову женщине-охотнице…

— Ну, львы и носороги у нас не водятся, — утешил меня педантичный супруг. — Есть медведи, рыси, кабаны. А вот насчет того, что в голову взбредет охотнице, тут ты прав. Герцогиня очень болезненно воспринимает любого телохранителя, которого я ей даю. Отказаться она не может, но…

— Происходят несчастные случаи… — догадался я.

— Вот-вот, — поддакнул герцог. — У одного из телохранителей лопнула подпруга во время гона за зайцами. Заяц же, как известно, может задними лапами и медведю брюхо распороть. Хорошо, что у охранника была кираса… Еще одного избили до полусмерти егеря и загонщики: дескать, глазел он на герцогиню нехорошо… Эти бездельники мою супругу просто обожают — в огонь и в воду за нее пойдут. Ну а еще один просто исчез. Вернулся только конь с ободранным боком. Говорят — рысь напала! Трупа так и не смогли найти. Не скрою, Артакс, у меня не так много вассалов…

«М-да, весело, — подумал я, хотя веселиться тут было нечему. — Это как же удастся защитить того (то есть ту!), кто не хочет защиты? Да еще — как не стать вместо телохранителя жертвой? — поразмыслил я. — Отказываться — нельзя. Герцог-то вроде бы человек неплохой. Но и хорошим он тоже быть не может…» Намек я понял очень ясно. Будешь служить — награжу, а нет — накажу. Поэтому, ежели что, выдаст он меня как «злокозненного соратника-сподвижника узурпатора».

— Ваше, э-э… Ваша светлость, — нерешительно спросил я. — Разрешено ли мне будет применять меры воздействия к герцогине?

— Не понял… — вытаращился на меня герцог.

— Ну, предположим, если мне придется дернуть ее за руку, сбить с ног, а то и выругать — это не будет преступлением?

— Хм-хм, — подумал несколько секунд герцог, а потом, внезапно повеселев, заявил: — Знаешь, дружище! Если понадобится, для пользы дела, то можешь ее отшлепать! Только (показал он кулак!) — во всем меру знай!

…Мое знакомство с герцогиней и ее свитой состоялось на следующее утро. После третьих петухов, когда начинают просыпаться коровы и пастухи, а все добрые люди (мы, наемники, в эту категорию не входим) еще спят, герцогиня уже направлялась в конюшню. Туда же сползалась и ее заспанная свита. Я не очень силен в охотничьих премудростях, но, если человек держит на поводу (или, как правильно — на поводке?) собак, значит, он — псарь. А ежели имеет при себе охотничий арбалет (почти такой же, что и боевой, только короче и изящнее), то это, наверное, егерь. Стало быть, псарей было трое да четверо егерей. Было еще двое парней лакейского вида, имевших при себе лишь охотничьи ножи.

Мне было жаль обитателей замка и жителей городка. Когда ежедневно и спозаранку гавкают собаки и ржут лошади, а потом охотничья кавалькада высекает копытами искры из старого булыжника мостовых, то любители поспать поминают увлечение герцогини не очень добрым словом…

Лилиана-Августа-Фредерика-Азалия не выглядела красавицей. Когда я впервые увидел ее вытянутое лицо с увесистой нижней челюстью (фамильный признак эрл-герцогов Паренских, предков по отцу), массивный нос (достался по женской, королевской линии) и тонкие губы, то понял, почему у герцогини нет любовников… И удивился мужеству старого Отто, который «не менее одного раза в неделю, но не более десяти раз в месяц» пытается обзавестись наследником.

Однако, если быть справедливым, то герцогиня имела довольно стройные формы, что подчеркивалось ее мужским нарядом. Мой гнедой (папаша Гневко) был уже готов, но в седло я не запрыгивал, поджидая остальных. Охотники, за исключением герцогини, сосредоточенно седлали коней. Хозяйка, наблюдая за действом, лениво зевнула и пренебрежительно бросила мне в лицо:

— Ты кто? — И, не дожидаясь ответа, заключила: — Наверное, мой новый хранитель тела… Не боишься в лес ехать?

«Свита» захохотала, предвкушая потеху…

— Н-ну! — требовательно спросила она. — Боишься — или нет?

— Боюсь, — кротко ответил я.

Свита заржала еще громче. А один из егерей, самый молодой и наглый, презрительно сощурившись, присоветовал:

— Ты, наемничек, когда в лес поедем, в штаны не наделай.

— Ничего, — примирительно улыбнулся я. — Твои возьму…

— Чего? — вытаращился на меня егерь. — А ну повтори, что сказал…

— Повторяю, — улыбнулся я еще более кротко. — Если наделаю в свои штаны, то сниму твои. Показать?

Егерь рванулся, как лось, узревший соперника. Но лосиный турнир я разыгрывать не собирался — насадив парня на свой кулак, перевернул вниз головой и, развязав его пояс, вытряхнул из штанов.

— Вот примерно так… — сказал я, бросая парню штаны. — Носи, пока я добрый…

Охотники не сразу поняли — почему их товарищ, оказавшийся в одних кальсонах, принялся судорожно блевать, а герцогиня, на несколько секунд потеряв дар речи, махнула псарям:

— Ату его!

Холуи повиновались бездумно и беспрекословно. Что же, такое развитие событий я предвидел, потому что за спиной была стена, а рядом — верный жеребец, и первая гончая, атаковавшая меня, отлетела, жалобно поскуливая.

«Позвоночник…» — отметил я, отшвыривая в сторону еще одну псину. Третья получила удар (не то — кулаком, не то — копытом) в голову, но сумела отползти сама. Еще одну псину конь ударил в нос… Жаль, что кожаная перчатка мешала всунуть руку в пасть, поэтому пятую я поднял за хвост и ударил об стенку…

Псари не осмелились оттаскивать собак без повеления герцогини, но те оказались умнее. Уцелевшие звери отскочили подальше, образовали полукруг и стали истошно лаять. Мы с конем стояли, прикрывая друг друга, а в паре саженей, не решаясь приближаться, бесновались люди и выли собаки. Герцогиня нервно кусала губы в сторонке…

— Ну, кто еще смелый? — спросил я, обращаясь к людям. — Собак вам не жалко, ублюдки?

Егеря и псари были не робкого десятка. Тем более, за вычетом одного (он еще не пришел в себя) их оставалось восемь против одного. В руках появились ножи, а один орудовал «козьей ножкой», взводя арбалет.

— Парни! — обратился я с краткой, но убедительной речью. — Хотите подраться, вперед! Но если кто-то вытащит нож, я достану меч. Убивать не буду, но руки и ноги поотрубаю… И еще, — обернулся я к герцогине, — если тот придурок вскинет арбалет — умрет первым!

— Ренье, убери арбалет, — приказала ее светлость, поняв, что я не шучу: — И все остальные — спрячьте ножи!

Арбалетчик злобно посмотрел на меня, перевел взгляд на хозяйку и отбросил оружие. Парни, хоть и неохотно, стали убирать ножи. Кажется, охотники не бывали в настоящих схватках. Да и откуда? В сражениях они не участвовали, а пьяная кабацкая драка — это пьяная драка, но не бой.

Если готовишься драться с теми, кого много, и победить, то будь готов пропустить несколько (а то и с десяток) ударов. Другое дело, как ты сможешь их «держать».

Не дожидаясь, пока толпа приблизится, я пошел на прорыв…

Первые, попавшиеся под удары моих кожаных (со стальными накладками!) перчаток, упали, не пискнули, а я оказался за спинами нападавших. Некрасиво, неблагородно — но пришлось бить сзади. Удар в голову, пинок с левой ноги, под копчик; пинок с правой — в почки — и число противников уменьшилось. Теперь — удар кулаком в печень одному, пинок под колено другому… У двоих оставшихся на ногах сдали нервы… Крепкий мужчина (егерь или псарь — не знаю) развернулся и бросился бежать. Второй ухватился за рукоять ножа (вот мерзавец, договаривались же!). Что-то у парня не клеилось — то ли лезвие застряло, то ли руки вспотели. Пока он дергался, я снял шлем и запустил им в голову убегавшего (все нужно доводить до конца!). Парень, наконец-то вытащивший свой свинорез, стоял на полусогнутых ногах и внимательно следил за мной.

— Ты помнишь, что я обещал? — строго напомнил я. — Считаю до трех: раз, два (помедлил я, выжидая)… три…

На счете «три» парень уронил нож на землю и прыгнул на меня, пытаясь угодить ногой в лицо. Удар был классный! Нога, как известно, гораздо сильнее, чем рука. И если бы попал, то он точно вдавил бы мой нос в череп! Пришлось упасть на колено, поймать его ногу и ударить кулаком в пах… Ну, возможно, дети у него еще будут…

Я огляделся. Восемь (а, нет, девять) парней корчились, держась за животы, головы и прочие места.

Лилиана-Августа-Фредерика-Азалия стояла на прежнем месте, а по ее лошадиной физиономии было невозможно определить — испугалась она или, напротив, восхищается. Герцогиня молча повернулась и гордо удалилась в замок. Решив, что ее светлость сама пришлет слуг за пострадавшими, я отправился докладывать герцогу о первом дне службы.

В приемной его светлости, желавшего стать его высочеством, дежурил паж. Героически прикрывая цыплячьей грудью дверь в кабинет, юнец надменно сказал:

— Их светлость заняты!

Я уселся на кожаный диванчик, заработав неодобрительный взгляд: мне следовало либо стоять, или, в качестве особой милости, сесть на откидной табурет у стены. Однако указывать наемнику его место мальчишка не рискнул. Из-за дверей доносились яростные вопли герцогини. Стало быть, Лилиана-Августа-Фредерика-Азалия изволит сетовать…

Дверь кабинета откинулась так резко, что мальчишка отлетел в сторону. Его светлость, не обратив внимания на травму юнца, высунулся из дверей.

В халате и колпаке Отто Уррийский не производил впечатления коронованной особы. Узрев меня, герцог слегка поморщился:

— Ты кстати, Артакс. Заходи.

Я изобразил межевой столб, замерший в почтении и смирении, а герцог изволил заорать:

— Ты знаешь, что натворил?!

— Никак нет, ваша светлость! — голосом недалекого капрала отрапортовал я.

— Из-за тебя я был вынужден нарушить брачный контракт! — бушевал герцог, посыпая мою голову сочными эпитетами…

— В каком пункте? — деловито поинтересовался я. — Если в том, что касается права великой герцогини на развлечения, то вашей тут вины нет. Как говорят крючкотворы — имеют место форс-мажорные обстоятельства. Или — «казус», то есть — случай. Любой стряпчий докажет, что его светлость ни в коей мере не пытался ущемить права ее светлости.

— А как же тот факт, что вы (сколько яда было в этом «вы»!) избили моих людей? С кем, по-вашему, я должна теперь ехать на охоту? — поинтересовалась герцогиня, тряхнув гривой.

Ба! Оказывается, помимо статной фигуры, у герцогини очень красивые волосы. Во дворе они были убраны под шляпу…

— Если помните, ваша светлость, драку спровоцировал не я, а ваши слуги, — поклонился я герцогине.

— Но вы ее начали! — топнула ногой герцогиня, как норовистая лошадь копытом.

— А что я должен был сделать? Позволить себя избить? Или затравить себя борзыми?

— Легавыми! — опять топнула герцогиня. — Только наемник не отличает борзой от легавой!

— В следующий раз, когда ваша светлость будет науськивать на меня собак, обязательно поинтересуюсь их породой…

— Так ты еще и смеешься, мерзавец! — выкрикнула герцогиня и удалилась, гордо цокая каблуками.

— Ну а теперь расскажи, как было дело, — проводив взглядом супругу, приказал мне герцог.

Приняв мой рапорт, герцог хмыкнул и принялся расхаживать по кабинету:

— Ну а зачем тебе это понадобилось? И какая связь между тем, что я тебе приказал, и избиением этих олухов?

Чувствовалось, что герцог, равно как и я, недолюбливает бездельников, вроде псарей и егерей, но мирится с их присутствием. Положение обязывает!

— Думаю, что недели две свите герцогини будет не до охоты. Значит, на две недели ее светлость будет в безопасности.

— Это прекрасно, что ты всыпал этим бездельникам. Но ты, Артакс, не знаешь мою супругу, — устало сказал герцог, снимая с головы дурацкий колпак, из-под которого вывалились взлохмаченные седые волосы. — Сегодня она побесится, покричит, а завтра захочет отправиться в лес, ловить какого-нибудь зайца. Отпускать ее светлость с одним телохранителем нельзя. А опытных охотников из-за твоей ретивости у меня нет. А что проку от неопытных?

— Ваша светлость, — покачал я головой. — Человека трудно уберечь, если он сам себя не бережет. Но если герцогиня поедет на охоту одна, не считая вашего покорного слуги, то шансов на ее безопасность будет больше.

— Это почему? — привстал герцог на носочки.

— Насколько я знаю, чем больше охотников — тем больше шансов заполучить случайный арбалетный болт или стрелу. Что касается волчьих ям, ветвей — так тут и армия не убережет. Ну а от диких зверей мы с ее светлостью отобьемся.

— Что же, а в этом что-то есть… — в задумчивости обронил его светлость.

…Ни одному художнику не под силу изобразить метаморфозы, случившиеся с этой женщиной! Куда-то девалась отвисшая челюсть ослицы и нос пеликана. Это была хищница, прекрасная в своей дикой красоте и необузданности!

Я любовался Лилианой-Августой-Фредерикой-Азалией. Как прекрасно и естественно она выглядела, согнув в локте левую руку, а указательным пальцем правой «выбирая» спусковой крючок арбалета. Как хищно и холодно прищурила она левый глаз! Будь я художник, непременно написал бы ее в облике Артемиды.

С радостью любовался бы герцогиней и дальше, если бы ее арбалет был направлен в другую сторону… Но не быть мне великим художником! (Признаюсь, что и обычным не быть — рисовать не умею.) Вместо того чтобы восторгаться статью богини охоты, я, чудом уловив момент выстрела, распластался вдоль лошадиной спины, а стрела улетела куда-то в чащу.

— Вы поспешили, — галантно поклонился я герцогине. — В следующий раз соблаговолите целиться чуть ниже…

— И что дальше? Расскажете мужу? — презрительно усмехнулась герцогиня.

— А смысл? — покачал я головой, слезая с седла. — Позвольте, сударыня, я помогу вам спешиться. Позвольте ручку…

— Это зачем? — вскинула ее светлость голову, но руку, тем не менее, подала.

Подождав, пока амазонка твердо встанет на ноги, я снял перчатку и объяснил:

— Затем, ваша светлость, что с лошади падать было бы гораздо больнее.

— С какой лоша…

От затрещины, которую я с удовольствием закатил герцогине, она, герцогиня, отлетела в сторону и, врезавшись в куст, осела на землю…

— Будете жаловаться мужу? — ехидно поинтересовался я.

Ее светлость смотрела на меня глазами затравленной лани. Потом, потрогав щеку, сказала:

— Синяк останется…

— Разрешите, я посмотрю.

С ловкостью бывалого коновала я повернул пострадавшую щеку к солнцу и, осмотрев ее, высказал профессиональное мнение:

— Ма-ленький такой синячок… Но это — исправимо…

Опустившись на колени перед дамой, я нежно поцеловал герцогиню в «увечную» щечку и как-то случайно нашел ее губы… Они были податливы, чего нельзя сказать о кожаных штанах, не желавших слезать со светлейшей попы… Казалось, в герцогине проснулся настоящий черт. Вскоре я уже не понимал — то ли я обладаю женщиной, то ли имеют меня самого.

— Я и не знала, что такое возможно, — застенчиво проговорила ее светлость, внимательно рассматривая штаны. — И как я в них влезу?

Было не очень понятно, что имела в виду герцогиня. Наше ли «деяние» или снятые штаны. Я попытался помочь, но — тщетно…

— Сумел снять — сумей надеть обратно! — приказала ее светлость.

— А как вы в них влезаете? — сумрачно поинтересовался я, пытаясь втиснуть изящные ножки в узкие штанины.

— Надеваю сырыми, а после охоты сажусь в ванну! — сердито объяснила герцогиня, сдерживая слезы. — Ну так что, прикажете возвращаться в замок с голой задницей?

Я бы не возражал. Но муж не поймет… К счастью, неподалеку отыскалась лужица. Но не обошлось без потерь, потому что один из швов все-таки лопнул.

— Ладно, — критически буркнула светлость. — Сойдет…

Когда мы возвращались, герцогиня в задумчивости изрекла:

— Сегодня супруг должен посетить мою спальню. Интересно, как оно будет?

Вышло неплохо. На охи герцога и вопли герцогини, доносившиеся из-за дверей, сбежался весь замок — решили, что кому-то из господ плохо.

На следующий день герцог настолько устал, что не сумел покинуть супружеское ложе. Герцогиня, счастливая и беззаботная, как бабочка, отправилась на охоту вместе со мной…

Наши выезды продолжались несколько недель. Портные сшили для ее светлости новые штаны, с которыми не было трудностей ни при снимании, ни при надевании.

Мне бы радоваться, но близость начала утомлять. В придачу к необузданности (это-то еще терпеть можно!) женщине были нужны острые ощущения, потому что иначе она не возбуждалась. Лилиана-Августа несчетное число раз стреляла в меня из арбалета, пыталась продырявить копьем, норовила столкнуть в волчью яму. Однажды пришлось уступить и позволить поранить себя рогатиной. Рана была глубокая, но неопасная. Впрочем, худа без добра не бывает. Дырявый камзол и окровавленная повязка сослужили мне хорошую службу. Дворня, удивлявшаяся тому, что герцогиня привозит с охоты дичь все реже и реже, уже начинала нехорошо шушукаться. Герцог, до которого слухи не могли не дойти, увидев повязку, остался доволен.

В последнее время его светлость передвигался по коридору держась за стенку. Возможно, мешали ветвистые рога или сказалась усталость от любовных утех…

При очередной нашей встрече в кабинете его светлость довольно хохотнул, ткнув пальцем в заштопанную дыру на моем платье:

— Ну, что я тебе говорил?! Наверное, вместо зверей ее светлость охотится на телохранителя? Ничего, ты у меня молодец. Другого она бы уже убила, — утешил меня герцог, по-отечески похлопав по плечу. Всему на свете, как известно, приходит конец.

Во время очередной «охоты», когда я подумывал — а не поменять ли мне пост телохранителя на почетную должность убийцы, Лилиана-Августа-Фредерика-Азалия погладила свой живот и объявила:

— Я беременна!

— Поздравляю вас, ваша светлость! — глупо улыбнулся я, не особо вдаваясь в смысл сказанного.

— Ты болван! — злобно выкрикнула герцогиня и пнула меня в то самое место, которым так дорожит любой мужчина.

Услышав мой сдавленный вопль, любовница сменила гнев на милость:

— Дурачок, как ты не понимаешь? В случае беременности я не имею права рисковать ребенком. Значит, муж запретит мне ездить на охоту.

— А ты ему пока не говори, — лживо предложил я, морщась от боли и злясь, что пропустил очевидный удар.

— Дурачок, — грустно повторила женщина. — Я обязана это сделать. Служанки уже догадались и доложили герцогу. Если я не буду ездить на охоту, мне не нужен телохранитель. («Вот и славно!» — возликовал я.) Если я попрошу, Отто назначит тебя латником дворцовой стражи, но нужно ли это?

— Не нужно, — ответил я, не раздумывая. Если бы я сразу поступил в стражу — это было бы нормально. Теперь же перейти из личных телохранителей в простые латники мне не позволяла профессиональная гордость.

— Именно не нужно, — кивнула герцогиня (как мне показалось — с облегчением). — Если ты останешься, то рано или поздно о нашей связи станет известно. Герцог постарается избежать скандала. Однако…

— Однако, на всякий случай, прикажет меня тихонечко прирезать и закопать в безымянной могилке, — уверенно предположил я.

— Обязательно, — кивнула Лилиана-Августа-Фредерика-Азалия. — Ни у кого не должно быть сомнений, что отцом ребенка является его светлость Отто Уррийский.

Отставка выглядела буднично. Герцог вручил кошелек с двумя сотнями талеров и пергамент, в котором расписывалась доблестная служба в качестве личного телохранителя герцогини Уррийской и прочая… Я собирался было откланяться и уйти, но Отто Уррийский остановил меня:

— Вот еще… — вздохнул он. — Я говорил, что могу наградить тебя после рождения ребенка, но думаю — лучше это сделать сейчас.

Его светлость вложил мне в руку золотой браслет, украшенный драгоценными камнями и гравировкой «За верность», а потом вполголоса сказал:

— А язык, надеюсь, ты будешь держать за плечами…

Когда выводил коня, ко мне подошел слуга. Кажется, один из псарей, которых я обидел.

— Ее светлость просила передать вам подарок, — заявил псарь, запуская руку под плащ.

Меня спасла случайность. Конь споткнулся, попав копытом в выбоину, дернулся, и кинжал, что должен был войти мне под сердце, лишь скользнул по коже, разлохматив камзол.

Вытаскивая из остывающего тела клинок, выругал себя за то, что не догадался спросить — кто же его послал? Хотя чего же тут непонятного… Лилиана-Августа-Фредерика мне все объяснила.

 

Глава третья

СТРАННАЯ СДЕЛКА

Едва я успел сложить безделушки обратно в мешок, как Гневко заржал, предупреждая о приближении посторонних.

Мы осторожно выглянули из-за кустов, оценивая угрозу. Так… Обоз телег в двадцать. Определить, что именно везут, было сложно — содержимое телег тщательно прикрыто холстом. Сопровождало обоз человек десять. Судя по старомодным кирасам, закрывающим бедра, неуклюжим капелинам и алебардам — городская милиция, на вооружении которой вечно экономят. Старший над латниками — моложавый субъект, опоясанный длинным мечом, экипирован в кольчугу и морион. А вот главным, по определению, был безоружный старичок в черном камзоле, черных же штанах и берете, украшенном пером. Пока латники разбивали лагерь и разводили огонь, старичок разминал длинные ноги, вышагивая взад и вперед, как циркуль по карте.

Я выругал себя за то, что не догадался отойти шагов на двести в сторону. С другой стороны — нормальные купцы доехали бы до постоялого двора. Хотя (тут мы с Гневко были согласны) опасности для нас эти люди не представляли, но я всегда старался не лезть на рожон. Но бросать понравившееся место не стал, решив, что друг другу мы мешать не будем. Пришлые так не считали. Скоро я услышал нагловатый голос:

— Ты кто такой? Вставать надо, когда спрашивают!

Я даже не соизволил обернуться. Городские стражники, они чем-то сродни баронским дружинникам — такие же спесивые и глупые. Но, в отличие от кнехтов, горожане и драться-то как следует не умеют. Дружинники, по крайней мере, время от времени ходят отбивать овец у соседей или возвращать угнанных, выезжают на большую дорогу грабить купцов. А эти только и могут, что сграбастать зазевавшегося воришку или сдирать с крестьян медяки за въезд в город.

— Чё, оглох, да? Ну я те щас уши прочищу… Ай!

Юнец, попытавшийся достать меня колющим оружием, полетел в речку, а я рассматривал трофей — тяжелую гуфу.

— Хорошее оружие, да дураку досталось! — огорченно сказал я, убедившись, что лезвие не затачивали с тех пор, как оружие отковали.

— Ну я тебе покажу! — пообещал латник, вылезая из воды и отряхиваясь, как мокрая собака. Парень был не трус, но дурак редкостный. Вместо того чтобы задуматься, а потом, извинившись, уйти по своим делам, он снова бросился на меня.

Пока латник второй раз купался, на шум подошли командир и пара стражников.

— Что случилось? — деловито спросил старший. Внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на щит (без герба!), висевший на дереве, примирительно улыбнулся коню, который уже радостно готовился к драчке, и поинтересовался:

— Алебардой пихался? — И, не дожидаясь ответа, подошел к подчиненному, что выкарабкивался из воды, и треснул того по шее, заставив парня искупаться в третий раз.

— Правильно! — одобрил я действия командира.

Чувствовалось, что старший латник знает, когда нужно драться, а когда нет. Тем более что я оружия не вынимал.

— Алебарду вернешь? — спросил старший. — Тебе-то она зачем? А с этого дурака за потерю оружия тройную стоимость вычтут.

— Так, может, — пусть вычтут? — предложил я, примериваясь к оружию. — Ради науки… Дураков учить надо! А за эту железяку… Ну хотя бы пару подков выменяю, все польза.

— Да надо бы поучить. Только у него мать и две младшие сестры, — вздохнул командир: — Сколько раз я им, дуралеям, твердил, чтобы не лезли куда не просят и не связывались с теми, с кем не справиться!

— А они? — с любопытством спросил я.

— Они… — хмыкнул командир, присаживаясь рядом со мной. — Кирасу нацепят, алебарду возьмут — думают, им теперь черт не брат. Да и кто в городскую стражу-то идет? Младшие дети пекарей да сапожников, которым наследство не светит, а работать неохота!

— Понятно, — кивнул я. — Везде всё то же самое.

— Сколько пара подков стоит? — поинтересовался капитан и предложил: — Давай заплачу.

— Ладно… Не буду наживаться на собрате, — усмехнулся я, возвращая алебарду просиявшему парню. Окинув взглядом капитана, спросил: — Кавалерист?

— Было, — кивнул тот. — Сам-то из каких будешь?

— Тяжелая пехота.

— Наемник?

— Из птенцов Рудольфа, — ответил я.

Его величество король Рудольф — властитель Фризландии, Моравии и Полонии, имевший все права считать себя императором (но почему-то медливший заявить права на титул), был рачительным хозяином. В отличие от соседей, исходивших из правила, что «наемник — есть мясо, которое нужно пихать, пихать и пихать в глотку войны, пока та не захлебнется», добряк Руди полагал, что наемник — прежде всего деньги. А деньги, как известно, любят счет. Нет-нет, король не призывал экономить на «псах войны», тем более на новобранцах: пять лет службы (если доживал до этого времени) делали солдата состоятельным человеком. Но король говорил, что дешевле подготовить одного хорошего наемника, нежели трех плохих. И если в соседних королевствах на «отбраковку» новобранцев (смерть, увечья, дезертирство) военная канцелярия закладывала от тридцати до пятидесяти процентов, то Руди требовал, чтобы смертность во время учебы составляла не более пяти… Наш король был реалистом, понимающим, что во время обучения может быть все. Нам же это давало призрачную надежду выжить хотя бы в учебном лагере.

Офицеры и сержанты, готовившие «топливо» войны, были ограничены в методах обучения: запрещалось калечить или убивать новобранцев, но в остальном руки и ноги «учителей» были развязаны. Тем более что искомая цифра «пять процентов» позволяла избавляться от чересчур тупых или склонных к беспорядкам. Опять-таки король считал, что ежели ты солдат — то должен заниматься военным делом сутра и до вечера. Все хозяйственные и бытовые проблемы, начиная от готовки еды, уборки территории и вывоза содержимого сортиров, должны решать «слабосильные», которые и служили дольше, и получали меньше.

На следующий день после прибытия нас подняли ни свет ни заря и выгнали из казарм. Там, под командой сержантов, мы принялись бегать вокруг лагеря, наматывая круг за кругом. Кто-то падал, не выдерживая темпа, но большинство выдержало. По моим подсчетам это заняло около часа. Сержант, бежавший рядом с нами, даже не вспотел. Он назвал эту пытку «нагуливанием аппетита» перед завтраком, а потом пообещал, что завтра мы встанем еще раньше, а бегать будем еще дольше…

Дальше был завтрак. Простой и сытный: каша с мясом, кусок хлеба и — ни капли спиртного! Полчаса свободы на «утряску» еды и снова учеба. Учили правильно бегать, далеко прыгать, драться руками и ногами. Обед — каша гороховая с мясом, овощи и хлеба, сколько влезет. Час на отдых. И опять все сначала, до вечера. Ужин (рыба, крупа, что-нибудь сладкое) — и опять, до девяти часов. Час на личные дела (можно сходить на кухню, где всегда давали что-нибудь пожевать) и сон.

Нас учили владеть самым разным оружием — от меча и до крестьянского цепа. Но главное — мы должны были оставаться в живых, убивая как можно больше.

Через месяц каждый из нас был способен потягаться с лучшим латником из городской стражи, через два — с баронским мечником. К концу обучения биться с нами на равных могли лишь рыцари, которых учат воевать с четырех-пяти лет. Опять же, не каждый из рыцарей мог победить «птенца Рудольфа».

Дальше учить было бесполезно. Теперь — только опыт, опыт и еще раз опыт. Зато — если обычный наемник жил не больше одного-двух лет, «птенцы Рудольфа» умудрялись приносить пользу королю от трех до четырех. А те, кто умудрялся прожить весь срок и уходил на покой, имел в кошельке столько деньжат, что мог себе позволить прикупить земли и небольшой домик. Или внести пай в какую-нибудь гильдию.

— Путешествуешь или по делам? — продолжал капитан допрос.

— Работу ищу.

Капитан стражи присвистнул. Ну еще бы. Безработный «птенчик из гнезда Рудольфа» звучит так же нелепо, как «безземельный король». Немного подумав, латник спросил:

— К нам наняться не хочешь?

— Городским стражником за два талера в месяц? — скривился я.

— Плюс харчи и жилье, — уточнил капитан. — Но для тебя найду кое-что получше… Ты скажи — пошел бы или нет?

— Ну, как говорят, все зависит от толщины кошелька, — пожал я плечами. — Будешь договариваться, предупреди — много запрошу!

— Не обидят! — горячо заверил меня старшой. — Ну как?

— Почему бы нет… — хмыкнул я, соглашаясь. А мне, в сущности, все равно, куда ехать. Почему бы не попробовать?

— Пошли, — кивнул капитан в сторону обоза.

— Если надо — пусть твой бургомистр сам ко мне идет, — усмехнулся я.

Капитан, удивленный моим нахальством, спорить не стал, а только покачал головой и ушел.

Через несколько минут показался сам бургомистр, которого почтительно вел под локоть командир стражи. Не знаю, какое место занимал этот старичок в магистрате (бургомистров иногда бывало до семи штук на город!), но выглядел он величаво. Особенно впечатляла грудь, украшенная золотой цепью с медалью, где были выбиты две бочки в циркуле и пчела, аки ангел осеняющая сей натюрморт крыльями. Я немного смыслю в геральдике, но не настолько, чтобы знать герб каждого городишки. Думается, бургомистр нацепил регалии, чтобы произвести впечатление.

— Здравствуйте, господин наемник, — вежливо поздоровался старичок, а потом поинтересовался: — С вашей стороны не очень-то вежливо тащить к себе работодателя. Вы не уважаете горожан или набиваете себе цену?

Я вежливо наклонил голову, а потом попытался объяснить свою позицию:

— Есть горожане-купцы, горожане-ремесленники, прочие добропорядочные бюргеры вкупе с их бюргершами. А есть еще горожане-воры и горожане-убийцы. Вы предлагаете уважать их скопом?

— А вы, сударь, — софист, — заметил старичок, оглядываясь — куда бы можно сесть. Узрев рядом со мной корягу, обмахнул ее полой плаща и уселся. Умяв и, устроившись поудобнее, заметил: — Точно — софист! Сразу пытаетесь увести разговор в сторону. Что, отмечу, странно для простого наемника.

— А вы, господин бургомистр, — логик, — парировал я. — Что, замечу, тоже непривычно для простого бургомистра.

— М-да, — помотал головой бургомистр. — Чует мое сердце, что, если мы продолжим разговор, выясним, что учились в одном университете. Ну, возможно, я окончил его лет на двадцать раньше.

— А потом мы расчувствуемся, — в тон ему продолжил я. — И за спасение своего города вы надбавите талеров сто к моему жалованью!

— Сто талеров, — хмыкнул бургомистр. — Такие деньги городская казна тратит на всю стражу. В год! Кстати, — вдруг подозрительно уставился он на меня. — За что я должен платить вам жалованье? Или у вас есть какая-то информация касательно нашего города?

— За что вы будете платить жалованье — сами скажете. А касательно информации… Простите, но я даже не знаю названия вашего города.

Несколько мгновений бургомистр сидел и размышлял. Потом улыбнулся:

— Ишь, господин наемник. Обвели вы меня вокруг пальца. А я уж решил, что вы знаете больше, нежели говорите.

— Ну, это просто. Судя по намеку командира стражи — вам нужны наемники. А судя по той спешке, в которой вы пришли ко мне, — они вам не просто нужны, а нужны позарез! Иначе к наемнику не пожаловал бы городской комиций.

— Просто — первый бургомистр, — перебил меня старик. — У нас не в ходу звания Старой империи.

— Ну мне все равно. Хоть комиций, хоть бургомистр, лишь бы деньги платил, — покладисто согласился я. — Но вы не пришли бы лично за первым попавшимся наемником. Значит, нужны не мечники с арбалетчиками, а кто-то из опытных людей. Мне осталось только узнать условия найма и назначить цену.

— А из вас получился бы хороший купец, — позволил себе улыбнуться господин комиций. — Я, кстати, торгую сукном. Если надумаете, готов взять вас младшим компаньоном. Но только после того, как мы сумеем отстоять наш город.

— И что вы мне предложите?

— Должность коменданта города. Он, кстати, называется Ульбург.

— Неужели все так плохо, что вы вынуждены поручить оборону города неизвестному наемнику? Странно…

— Густав, — кивнул старик в сторону старшего латника, — сказал, что вы из «птенцов короля Рудольфа». Такая рекомендация дорого стоит! А вы из них?

Сомневаться — право работодателя, хотя и говорят, что «псам войны» верят на слово, глядя на зарубки на рукоятях мечей. У меня бы там уже места не осталось, да и времена изменились. Посему пришлось вытащить из мешка футляр с послужным списком и рекомендациями. Когда-то не пожалел денег, заказав у писаря пергамент, а не бумагу. Те, кто решил сэкономить (пергамент стоил талер, а бумага — пять фартингов!), годика через три заказывали копии, выложив уже в два раза больше…

— Впечатляет! — проникновенно сказал бургомистр, возвращая послужной список и рекомендации. Похоже, бюргер действительно окончил университет — уж очень быстро прочел.

— Все же, господин бургомистр, не верю, что в вашем городе нет достойных воинов. Ваш капитан произвел на меня хорошее впечатление.

— Капитан стражи прекрасный воин, — покачал головой старик. — Он идеально справляется с охраной порядка, с наблюдением за приезжими купцами, с патрулированием улиц. Но Густав не участвовал в обороне городов. Он несколько лет отслужил в кавалерии, но ни разу не воевал. Ульбург же последний раз штурмовали лет сто назад. Мы пытались уговорить кого-нибудь из местных баронов взять на себя руководство ополчением, но… Все наотрез отказались, — вздохнул бургомистр.

— Настолько велика опасность? — изумился я. — Тщеславных баронов и честолюбивых рыцарей хватало всегда. Тем более что им бы подвернулся шанс хорошо заработать.

— Все не так просто… Вам известно, что стало с городом Таубургом? — спросил старик. — Нет? Я вам расскажу. В один из летних дней к его воротам подъехал герцог Фалькенштайн с войском, разумеется, а не с обычной свитой и потребовал выдачи одного из горожан, который, по мнению герцога, являлся преступником. Естественно, город ответил отказом — по городскому праву горожане подлежат лишь суду магистрата. А еще через три дня Таубург был взят и почти все его жители перебиты… Но, как я слышал, герцог не нашел того, кого он искал.

— Ваш город укрыл беглого преступника? — догадался я. — Уж не того ли самого?

— Два года назад к нам пришел человек. Как принято, ударил в колокол, вызвал младшего магистра и сообщил, что его имя Фриц, прозвище Фиц-рой и он является беглым крестьянином. Поклялся, что за ним нет никаких тайных и явных преступлений. Имя было вписано в бюргерскую книгу как кандидата в горожане, а сам Фиц-рой был принят учеником в гильдию углежогов. Им всегда недостает людей, а спрос на уголь у нас очень велик — стеклодувы, оружейники. Знаете, наше стекло очень ценится, — оживился старик.

Я уже приготовился выслушать длинный рассказ о том, куда и почем идут изделия стеклодувов, но бургомистр спохватился:

— Впрочем, отвлекся… Ровно через один год и один день он вновь ударил в колокол. Мастера гильдии сообщили, что Фриц Фиц-рой прекрасный ремесленник, постигший секреты ремесла, уважающий обычаи и традиции. Патер заявил, что ученик углежогов — ревностный прихожанин. Никто из горожан не нашел причины, чтобы отказать Фиц-рою в записи в бюргерскую книгу. И вот, совсем недавно, мы узнали, что Фриц Фиц-рой — это именно тот, кого искал герцог в несчастном Таубурге. Как ему удалось уцелеть во время резни — один Бог ведает. Месяц назад герцог потребовал от нас выдачи Фиц-роя.

— А насколько серьезны его прегрешения? — спросил я. — Чем мог простой крестьянин так досадить Фалькенштайну?

— Фиц-рой убил дочь герцога, а тот поклялся, что сдерет с мерзавца шкуру.

— Вообще-то, герцог прав, — покрутил я головой. — С такого нужно содрать не одну шкуру, а две…

— Не спорю, — согласился со мной бургомистр. — Но что это меняет? Даже будь он трижды убийцей, мы не можем его выдать, потому что он вольный горожанин…

— Но получается, что он обманул город, сообщая, что является беглым крестьянином, будучи на самом деле бюргером из Таубурга?

— Подобный обман не редкость, — перебил меня бургомистр. — Не он первый — не он последний. За это положен штраф в три талера. Если бы горожанами становились только те, кто не имеет пятен на репутации, города стояли бы пустыми. У магистрата нет оснований для изгнания Фиц-роя из Ульбурга. Мы не можем выдать его герцогу, потому что город поклялся защищать своих жителей. Если закон будет нарушен один раз, то будет нарушен и второй…

— А император?

— А что император? Император занят грызней с Великим Понтификом, — с горечью вздохнул бургомистр. — Ему сейчас не до нас. Ну а будь по-другому, стал бы он вступаться? То-то… Императору нет дела до мелочей.

— Дела… Откровенно, господин бургомистр, не очень-то хочется защищать город, который укрывает убийц.

— Не вам одному… — горько улыбнулся старик. — Я уже говорил, что мы обращались к разным людям, но везде получили отказ. Кого-то останавливает страх перед герцогом, кого-то — нежелание защищать город, где укрывают убийц. Я не могу их осуждать. Но, господин Артакс, подумайте сами: в Ульбурге живет десять тысяч жителей. Половина из них дети. В чем они виноваты? Вот и спрашивается, должен ли я ждать, когда подойдет войско герцога? Без опытного коменданта Фалькенштайн устроит резню.

— А что говорит сам Фиц-рой?

— Разумеется, уверяет, что никого не убивал. Мол, просто шел по полю и увидел пасущуюся лошадь, а рядом с ней — дочь хозяина. Понял, что она мертва, испугался и убежал. Бежал до тех пор, пока не достиг Таубурга.

— М-да, — протянул я.

То, что рассказал бургомистр, звучало правдоподобно. Любой бы крестьянин убежал, обнаружив мертвую дочь хозяина. Сообщи он о своей «находке» — забили бы до смерти за одну лишь весть — у герцога Фалькенштайна была скверная репутация. С другой стороны — Фиц-рой мог вполне правдоподобно солгать.

Я задумался. В самом деле — стоит ли жалеть город, в котором живет насильник и убийца? Но скажите на милость — есть ли такие города, где живут одни праведники? И кто я такой, чтобы решать — кто праведник, а кто нет? В конце концов, мне предлагают сделать то, что я умею. Виновен Фиц-рой или нет, решать не мне, а Тому, Кто выше…

— Думайте скорее, — торопил меня бургомистр. — Мой опыт подсказывает, что вы тот человек, который нам нужен.

— Я не настолько самонадеян, — хмыкнул я. — Тем более что вы даже не знаете — могу ли я возглавить оборону?

— А вы можете?

— Могу, — склонил я голову. — Но для этого мы должны договориться о стоимости моих услуг. Вы уполномочены решать такие вопросы?

— Я — первый бургомистр и главный ратман! — горделиво произнес старик. — Все денежные вопросы я решаю единолично. Ваша цена?

— Тысяча талеров. И предупреждаю, что торговаться не буду.

— Хорошо, — не моргнув глазом, сказал бургомистр, отчего я его зауважал еще больше. За эти деньги можно было нанять небольшую армию.

— Триста монет — авансом.

— Такую крупную сумму я могу дать только в городе, — протянул бургомистр.

— Триста талеров — крупная сумма? — удивился я. — А на какие деньги вы собирались нанимать начальника обороны? Любой рыцарь, не говоря уже о бароне, стребовал бы аванс на корм для коней и провиант для воинов. Не смешите меня, господин бургомистр.

Старик занервничал. Кажется, деньги у него были, но расставаться с ними он не спешил.

— Мы изрядно потратились, закупая оружие. Ну то, что у нас в возах, — пояснил он. — Вас устроит, если я выдам аванс в сто талеров и выпишу заемное письмо от имени ратуши? — спросил он, пытаясь отвести взгляд, чтобы укрыть хитринку.

— Устроит, если вы напишете долговую расписку от собственного имени, — покладисто кивнул я. — Лично на вас у меня больше надежды.

Бургомистр закряхтел, но предпочел-таки выдать все триста талеров, не забыв взять расписку с меня. Что же, можно приступать к служебным обязанностям.

— Нужно ехать, — сказал я, убирая кошелек с авансом подальше. — Думаю, десяти минут на сборы будет достаточно.

— Простите? — не понял бургомистр, озадаченно посмотрев на Густава, будто искал у того поддержки. — Куда ехать? Сейчас вечер, а латники легли спать. Да и лошади за день устали.

— Ничего, — утешил я нанимателя. — Я всех сам подниму. Лошади одну ночь перетерпят, если двигаться не очень быстро. Времени, как я полагаю, у нас мало…

Мы добрались до Ульбурга ранним утром. Кони едва тащили телеги, а латники еле-еле переставляли ноги. Вслух недовольства не высказывали. Те, кто вчера попытался это делать, сегодня размышляли — как объяснить домочадцам появление синяков или отсутствие зубов…

Бургомистр, от которого вовсе не требовалось бодрствовать, проявил солидарность с латниками, теперь мужественно боролся с зевотой и по мере сил пытался рассказать все, что знал о герцоге Фалькенштайне и его войске. Увы, сведений было немного. Герр Лабстерман (так звали первого бургомистра) не сумел сообщить ни общую численность войск, ни наличие у герцога осадной техники. Начальник стражи Густав тоже не знал таких тонкостей. Более того, они не понимали — для чего нужно знать, какую часть войска составляют вассалы, какую личная дружина, а какую наемники?! Зато в два голоса пытались «загрузить» меня по дороге байками о толстых стенах Ульбурга, ширине рва и прочими сведениями, которые мне ни о чем не говорили. Зачем мне знать, что «городские ворота окованы металлом и регулярно подкрашиваются»? Может, дерево давным-давно съел жучок, а железо — ржавчина? В каком состоянии стены? Когда последний раз чистили ров? Сколько колодцев с водой, имеется ли потайной лаз? Нет, нужно вначале все посмотреть самому.

Завидев городские ворота, латники и лошади ускорили шаг в предвкушении теплых домов и конюшен. Я, подъехав к мосту, спрыгнул с седла, чем заработал от Гневко неодобрительный взгляд — он тоже рассчитывал на уютное стойло и ясли с овсом.

Я не стал говорить, что мост в это время суток положено держать поднятым. Поднимешь его, если порваны цепи! Зашел на вал, посмотрел на стены. Каменная кладка хороша — ни выемок, ни выбоин. Была, разумеется, пара-тройка кустов, которыми прорастают стены, но, в общем и целом, придраться не к чему. Уже хорошо!

Спустился вниз. Ров… Вот он уже давно превращен в выгребную яму. На месте магистрата я приказал бы штрафовать золотарей, что ленятся вывозить дерьмо подальше. Содержимое рва прощупал алебардой, одолженной у стражника, а потом, не мудрствуя лукаво, перешел ров и так же просто вернулся обратно.

Латники во главе с бургомистром недоуменно наблюдали. Кажется, мои действия понял только Густав — краска стыда была заметна сквозь недельную щетину.

— И что вы там нашли? — брезгливо поинтересовался герр Лабстерман, хотя первый бургомистр мог быть и понятливее.

— Вообще-то во рву должна быть вода.

Кажется, до господина бургомистра дошел мой сарказм. Он поморщился и вздохнул:

— Завтра же распоряжусь, чтобы начали чистить.

— Сегодня, — уточнил я. — И лучше, если прямо сейчас.

— Хорошо, распоряжусь, — не стал спорить бургомистр. — Но, может, мы все-таки въедем в город? Откровенно говоря, я очень устал. Не в том возрасте, чтобы не спать по ночам.

Новому коменданту города пришлось не въезжать, а входить в ворота, потому что мой капризный друг выразительно скривился, показывая, что ему не нравится запах моих сапог. Правда, наглец пытался пояснить — если мне тяжело идти, то он, так и быть, перетерпит. Ну, скажем, прикроет ноздри копытом.

— Ладно, — отмахнулся я от его бесстыжей морды. — Я и пешком могу! — Переведя взгляд от коня к бургомистру попросил: — Покажите мне ближайшую гостиницу. Лучше, если она будет недалеко от главных ворот и от ратуши.

— Густав, не сочтите за труд показать господину Артаксу гостиницу. Вероятно, подойдет та, что содержит фрау Лайнс, — обратился бургомистр к капитану и повернулся ко мне: — Сейчас нам следует отдохнуть, а вечером мы соберем заседание Большого Городского Совета. Кстати, когда будете съезжать из гостиницы, не забудьте взять счет. Половину ваших расходов город оплатит из собственной казны.

Я удивился неожиданной щедрости, но возражать не стал.

Гостиница, куда привел меня Густав, была вполне приличная: конюшня уютная, овес отборный, а сено свежее. Капитан, сдав меня хозяйке, представив ее как фрау Ута, поспешил откланяться, сославшись, что соскучился по жене.

— Показать господину комнату или он вначале хочет перекусить? — поинтересовалась фрау Ута, дамочка лет тридцати пяти, в меру пышная, круглолицая и с ямочками на щеках: — Завтрак еще не готов, но я могу подать вам холодную закуску и пиво.

Я прислушался к собственным ощущениям. Разумеется, было бы невредно слегка перекусить, но…

— Скажите, где здесь можно помыться? — поинтересовался я.

— Господин Артакс желает умыться или вымыться целиком? — педантично уточнила хозяйка. — Если умыться, то в комнате есть тазик и кувшин с водой, а целиком, то это внизу, за отдельную плату.

— Целиком и полностью! — обрадовался я. — И хорошо бы найти прачку. Но вначале покажите комнату, где можно оставить оружие и доспехи.

— В моей гостинице пять комнат. И на сегодняшний день все они свободны, — с легкой грустью сообщила хозяйка. — Вы можете взять лучшую из них. Я готова, — вздохнула хозяйка, — взять за нее плату по цене обычной, а заплатить вы можете, когда соберетесь съезжать. Конечно, было бы неплохо, если бы господин Артакс внес какую-то предоплату. Скажем, талер.

Фрау Ута снова вздохнула. Чувствовалось, что на подобные жертвы она идет не от хорошей жизни, и не стоит пользоваться ее бедственным положением.

— Нет уж, — засмеялся я. — Я возьму лучшую по ее обычной цене. А плату буду вносить еженедельно.

Хозяйка улыбнулась. Такой подход ее несказанно обрадовал.

— В таком случае, — радостно сообщила она, — вы можете пользоваться нашей помывочной комнатой совершенно бесплатно. Пойдемте, — повернулась фрау и повела меня по узенькой лестнице наверх.

Лестница противно скрипела. Это хорошо. Всегда буду слышать шаги. Еще мне понравилось, что комната располагалась на втором этаже, а за окном не было никаких деревьев. Стало быть, если припечет, могу выпрыгнуть из окна, а ко мне же забраться будет труднее.

Комната была огромная — с прихожей и чуланом, где обычно живут слуги. Мне бы и его вполне хватило. Но, раз уж город будет платить половину, то в каморку я определил основную часть оружия и доспехов.

Фрау Ута заверила, что в комнату будут входить только тогда, когда постоялец этого пожелает. Ну и, разумеется, чтобы вынести ночной горшок и сделать уборку. Если же господину не нравится горшок, в конце коридора есть особый чулан…

— Однако, — деловито добавила фрау, — это будет вам стоить дополнительный фартинг в неделю.

Понятно. Выплеснуть содержимое горшка на улицу можно бесплатно, а за услуги золотаря нужно платить.

— Господин Артакс, чтобы нагреть воду, понадобится не меньше часа, — сообщила мне хозяйка, словно я сам не догадывался. — Возможно, вы хотите пока отдохнуть?

— Пожалуй, отдыхать я пока не стану, — решил я. — Пойду, посмотрю на город. И дайте мне с собой кусок сыра с лепешкой.

Меч, метательные ножи и сумку я оставил при себе. Возможно — совершенно излишняя предосторожность. Пускай. Сколько раз такое «излишество» выручало меня во всяких разных ситуациях, когда был риск лишиться либо жизни, либо имущества… Может, потому я до сих пор и жив.

Я не стал беспокоить Гневко, хрупающего овес. Пусть отдохнет. А знакомиться с новым городом лучше на своих ногах.

Ульбург был не хуже и не лучше сотен городков и деревень Швабсонии, через которые я проезжал раньше. До сих пор не понимаю — в чем разница между здешними городами и деревнями? Есть деревни, насчитывающие тысячи селян, и города, где проживают триста-пятьсот жителей. Везде вытянутые вверх дома, узкие кривые улочки сходятся в площадь, где умещаются городской собор и непременная башня с часами, под которой заседает здешняя власть. Кое-где здания, вкупе с городской властью, именуют ратушей, а где-то — магистратом. По мне, слово «магистрат» звучит красивее, нежели «ратуша».

В Ульбурге было кое-что, отличавшее его от других «бургов», «буржей» и «бороу», — приятная чистота улиц. Обычно булыжники мостовых скрывала липкая жижа, состоящая из пыли, гнилых овощей и того, что выплескивают из ночных горшков. Да и улицы здесь были шире, нежели в других городах, — на них могли разъехаться не два всадника, а две повозки. Думается, город основывался не беглыми сервами, возжелавшими стать ткачами и трубочистами, а появился еще во времена Старой империи. Верно, тут раньше был военный лагерь — две центральные улицы пересекаются под прямым углом, образуя площадь. Еще несколько улиц, что ближе к центру, сохраняли свой порядок. Видимо, они и стали основой города, а все остальное уже достраивалось и пристраивалось с неизбежной кривизной.

В общем и целом осмотр будущего «хозяйства», меня удовлетворил. Разве что мне не понравилось, что у города лишь одни ворота. Еще немного смутила голубятня. Нужно будет уточнить, чья она. В осажденном городе голубятня вещь неплохая. Можно сноситься с союзниками. Опять же, голуби — это мясо. Но с другой стороны, голубятню можно использовать и во вред осажденным…

Побродил по улицам, заедая впечатления лепешкой с сыром, решил, что пора возвращаться. Верно, вода уже не просто нагрелась, а закипела.

В подвале была обустроена клетушка со стоками для воды. Тут же стояли бочка с холодной водой и здоровенный чан, в котором мне предназначалось мыться.

— Горячую воду принесут через минуту, можете раздеваться. Если угодно, грязное белье отдадут прачке. Однако, — поспешно добавила хозяйка, — услуги моей служанки обойдутся дешевле. Городские прачки берут до пяти фартингов, а я предлагаю вам два фартинга за стирку всей вашей одежды. Хотите, принесу вам свежее белье?

Только идиоты и сочинители романов считают, что наемник должен быть вонючим, аки козел. «Пес войны», который не моется и не меняет белье, рискует загнуться от какой-нибудь болезни быстрее, нежели от самых страшных своих врагов — арбалетного болта или стрелы.

В моей дорожной сумке всегда найдется смена белья — застиранного, но сравнительно чистого — стирать приходится в речках и ручьях, холодной водой и без мыла. По мере возможности я всегда соблюдаю одно из важнейших правил наемника — мыться как можно чаще и менять белье хотя бы раз в неделю!

Две служанки не первой молодости (но далеко не старые!) притащили ушаты с горячей водой и помогли смешать воду, а потом дружно накинулись на мое бренное тело, пытаясь отмыть его добела.

Я надеялся, что миловидная хозяйка тоже поучаствует в этом увлекательном деле, но, увы, не дождался. Фрау сообщила, что ей нужно готовить завтрак, и удалилась. Выяснив, что я хотел бы побриться, та, что постарше, вытащила бритву и, проверив, достаточно ли она остра, принялась за дело.

— Вы всегда бреете голову? — поинтересовалась та, что помладше.

— Стараюсь, — буркнул я, прислушиваясь, как бритва скребет щетину на моем черепе.

— А зачем? Вы — довольно молодой и привлекательный мужчина. А с волосами вы были бы неотразимы…

— Особенно для вшей, — усмехнулся я.

— Вам не бывает больно? — спросила вторая, постарше, осторожно ощупывая мои многочисленные шрамы.

— Бывает, — не стал я кривить душой. — Но от ран и шрамов есть польза.

— Какая? — удивилась вторая.

— Я всегда знаю, какая завтра будет погода. Тот шрам, что слева, — зудит перед грозой. Ну а другие беспокоят перед снегопадом, засухой и оползнем…

Всем хороша деревянная лохань, но вода в ней остывает очень быстро. Был я как-то в мыльне герцога Еньского, большого любителя понежиться в горячей воде, так тот приказывал слугам постоянно подливать кипяток. Есть еще ванны, под которыми можно разводить огонь и регулировать пламя, чтобы не сварить купающегося. Помнится, такая ванна была у моей знакомой герцогини, которая отмачивала кожаные штаны перед тем, как в них влезть. Идиллию прервал голос хозяйки:

— Вытирайте господина Артакса и ведите его на завтрак.

Меня вытерли, помогли обрядиться в свежайшее белье и вязаные тапочки, накинули на плечи теплый халат, заботливо сопроводили наверх и не замедлили принести завтрак — груду горячих оладий, к которым полагалось варенье.

— Что будете пить? Вино, пиво? — поинтересовалась фрау Ута, прислуживавшая за столом.

— А что еще? — спросил я.

— Есть шнапс. Но, — наставительно заметила хозяйка, сузив глаза, — не слишком ли рано для горячительных напитков?

— А кроме шнапса, вина и пива?

— Только молоко. Но обычно, — доверительно сообщила хозяйка, — мужчины это не пьют…

— И правильно, что не пьют, — согласился я. — Посему дайте мне простой воды. Только — самой чистой. Надеюсь, чистая вода у вас есть? Согласен заплатить за нее, как за пиво.

Хозяйка пожала плечами, но даже не хмыкнула. В конце концов желание гостя, пусть и нелепое, закон. Позавтракав, я почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Чистое тело, чистое белье, хорошая еда и мягкая кровать в теплой комнате, чтобы лечь и отоспаться за долгие дни ночевок под кустами или в стогах. Неплохо, если бы в постели оказалась аппетитная фрау Ута, но так сразу она там не окажется. Да и мне нужно отправляться на заседание Большого Городского Совета. Где там моя одежда?

Только вспомнил об одежде и сапогах, как раздался стук в дверь, и вошла служанка, державшая в руках мою обувь, очищенную от грязи и даже смазанную жиром!

— А одежда? — поинтересовался я.

— Ваше платье выстирано, но оно высохнет не раньше завтрашнего дня, — доложилась служанка, норовя уйти.

Я едва успел ухватить ее за край юбки. Видимо, она это поняла как-то неправильно, потому что фыркнула и заявила:

— Сударь, я уже не так молода, чтобы заигрывать с мужчинами.

Сама между тем с интересом посматривала на меня, ожидая продолжения.

— Что вы, фрау…

— Фрейлейн, — поправила она меня.

— Простите, фрейлейн, — покорно кивнул я и принялся оправдываться: — Я бы с удовольствием за вами приударил. Только вот дела. Мне сегодня следует быть на заседании Городского Совета, а идти туда в одном халате…

— Боюсь, что ничем вам помочь не могу, — насмешливо покачала она головой. — В нашем доме нет мужских вещей. Можно послать к портному, но это будет стоить денег. Да и пошив платья затянется дня на два-три.

— Кажется, придется идти в халате… — грустно сказал я.

Нельзя же пропускать важное собрание по такому ничтожному поводу, как отсутствие одежды.

— А сегодня заседания не будет, — вдруг сообщила служанка. — Пока вы завтракали, приходил посыльный из магистрата, который сообщил, что герр Лабстерман себя плохо чувствует после дороги, так что вы можете отдыхать до завтрашнего дня.

«Чтоб тебя разодрало…» — выругался я мысленно.

Хотя… Служанка, кстати, при дневном свете выглядит не такой пожилой, какой она мне показалась в мыльне. Если и старше меня, то лет на пять. Стало быть, вполне…

— Сударыня, а как вы смотрите на то, чтобы задержаться в моей комнате?

Не дожидаясь ответа, я привлек женщину к себе и, превозмогая символическое сопротивление, крепко поцеловал в губы. Потом, взяв ее на руки, понес на кровать…

«Дверь!» — прошептала она, когда я уже задирал на ней юбку и раздвигал ноги.

— Что — дверь? — не понял я.

— Заприте же дверь, болван!

Никогда не любил иметь дело с молодыми женщинами. Искушенные особы постоянно думают о беременности, а юницы, у которых свищет ветер в головушке, неопытны и неумелы. Лучшие любовницы, которым за сорок. Они еще привлекательны для мужчин и достаточно опытны, чтобы доставить нам радость в постели…

Увы, со служанкой не повезло, потому что пришлось стараться за двоих — несмотря на желание, умения ей недоставало. Она двигала задницей неуклюже, будто воспитанница монастырской школы, которую лишают девственности. Но все-таки дамочка осталась довольна.

Когда я поднялся и стал поправлять одежду, она еще лежала в постели и томно потягивалась. Но долго разнеживаться не позволил стук в дверь.

— Господин Артакс, — послышался из-за дверей недовольный голос хозяйки. — Если вы закончили, передайте Гертруде, что ее ждут дела!

Я прислушался к звукам удалявшихся шагов и, дождавшись, пока они смолкнут, галантно поинтересовался:

— Надеюсь, у вас не будет неприятностей из-за меня?

— Сестричка просто впишет в ваш счет дополнительный фартинг, — фыркнула служанка, поправляя чепец и одергивая юбку.

— Фрау Ута — ваша сестра? — удивился я.

— Младшая, — спокойно объяснила Гертруда. — Ее муж был хозяином гостиницы.

Заметив в моих глазах немой вопрос, женщина поспешно сказала:

— Вы не подумайте дурного. Ута впишет в счет не плату за меня, а компенсацию за то время, что я увиливала от работы. По вашей вине… — лукаво добавила она. — Думаю, для меня у нее тоже найдется наказание.

— М-да, — только и сказал я. — Суровая у вас сестричка.

— Увы, — вздохнула женщина, — в последние годы дела идут плохо. Из-за неприятностей с герцогом в город перестали приезжать богатые купцы. А простонародье выбирает гостиницы подешевле. Сводить концы с концами помогает только домик в деревне, что остался от родителей. Летом мы выращиваем там овощи, а потом продаем их лавочнику. Опять же — когда есть свой огород, гостиницу содержать гораздо дешевле.

Гертруда ушла. Я, приготовившись спать дальше, едва смежил веки, как в дверь постучали — деликатно, но требовательно. Так может стучать только хозяйка гостиницы.

— Прошу вас, — открыл я дверь, впуская фрау Уту.

— Господин Артакс, — прямо с порога заявила фрау, кусая губки и грозно поигрывая ямочками. — Разумеется, я не имею права читать вам нотаций! Но я попросила бы, чтобы впредь вы не отвлекали служанок от выполнения их обязанностей! То, что они мои родственницы, не меняет дела. В противном случае я буду вынуждена вписать в ваш счет фартинг. Сегодня я, так и быть, закрою на это глаза, но не впредь.

— Почему родственницы во множественном числе? — полюбопытствовал я.

— На случай, если другая сестра, Эльза, решит последовать примеру Гертруды…

— Фартинг — за двоих? — усмехнулся я.

Хозяйка смутилась, но быстро овладела собой:

— Господин Артакс, моя гостиница — не бордель, а мои сестры — не шлюхи. Они не были замужем, но давно могут отвечать за себя. («А, вот почему Гертруда так неуклюжа!» — понял я.) Я не могу запретить ни им, ни вам заниматься… — замешкалась фрау, подбирая слово, — этим э-э делом, но хотела бы напомнить, что для любовных утех есть время после сигнала к тушению огней. Днем сестрам положено работать.

— Простите меня, фрау Ута, — с раскаянием произнес я. — Готов немедленно внести компенсацию! Вот, пожалуйста, — протянул я ей талер.

При виде серебряной монеты фрау Ута обомлела. Она протянула руку, но тут же ее отдернула. Чувствовалось, что фрау очень хотелось взять талер, но что-то мешало.

— Господин Артакс, — закусила хозяйка губку. — Я очень хочу, но не могу принять такую крупную сумму. Талер — это стоимость вашего недельного пребывания с учетом всех затрат, включая комнату, еду, а также стирку и горячую воду.

— Возьмите-возьмите, — вложил я в ее ладошку монету и сжал пальчики. — Будем считать, что я оплатил недельное пребывание авансом.

Не знаю, что на меня нашло, но я торопливо, как мальчишка, поцеловал фрау в ямочку на щеке. Хозяюшка потерла след от губ и удалилась, возмущенно попискивая.

Спал я долго. Слышал сквозь сон скрип женских шагов, голос фрау Уты, что предлагал мне обед. Но я предпочел отоспаться. Только ближе к вечеру соизволил выползти из комнаты, чтобы проведать коня.

Гневко, узрев хозяина (или кем я ему приходился?), встрепенулся, но, рассмотрев халат, торчавшие из-под него кальсоны и деревянные башмаки (не в шлепанцах же идти в конюшню?), заржал, как гусак: «Га-га-га!» Отсмеявшись, стриганул ухом: «Сидел бы на месте. Чего дергаешься?»

Раз все в порядке, можно вернуться в номер. Там ожидал накрытый стол — тушеная капуста с мясом, ветчина со слезой, шпинат со спаржей, а также сыр — с плесенью и без оной. Был подан кувшин с водой и чашечка с вишневым сиропом. Не то обед, который я проспал, не то — ужин, но яства были сметены мною с удовольствием.

К концу трапезы появилась фрау Ута. Собрав посуду, хозяйка подошла к двери и уже оттуда сказала:

— После сигнала к тушению огней разрешается пользоваться закрытыми фонарями в стеклянных колпачках. Если Гертруда захочет зайти, она не будет наказана.

— А вы сами не хотите зайти? — нахально поинтересовался я.

— Вы, сударь, слишком много себе позволяете! Если бы не нужда в постояльцах, я немедленно бы указала вам на дверь…

Не договорив, фрау Ута гневно хлопнула дверью и ушла, возмущенно топая хорошенькими ножками (правда, под юбкой их было не видно, но представить — можно). Слишком возмущенно, чтобы быть правдой…

В зале городской ратуши собрался весь цвет города Ульбурга. На широких скамейках сидели гильдейские старшины. Лицом к ним, за длинным столом, восседали отцы города, числом три. Сбоку сиротливо примостился одинокий деревянный табурет, предназначенный новоиспеченному коменданту города.

«Хорошо, что стоять не заставили», — весело подумал я и сел.

Зал глухо зароптал. Они что, думали, что я буду кланяться или обращаться с благодарственной речью? Как же…

— Что-то не так? — поинтересовался я.

— Все в порядке, господин Артакс, — улыбнулся первый бургомистр. Обведя взглядом зал заседания, успокоил взором роптавших и, степенно откашлявшись, произнес: — Господа, вам известно, что я от имени города Ульбурга заключил сделку с господином Артаксом, который согласился взять на себя руководство обороной нашего города. Посему позвольте представить вам коменданта города.

— За сколько? — раздался голос из глубины зала.

— За тысячу талеров, — ответствовал бургомистр, пытаясь сохранить спокойствие на челе и ясность во взоре.

Услышав о несусветной цене, собравшиеся заголосили так, что не помогали даже суровые взгляды Лабстермана. Бюргеры знали, что в конечном итоге деньги придется собирать им…

Члены Совета бушевали минут пять. Я услышал много о репутации наемников; о том, что за тысячу талеров можно купить сотню комендантов вроде Артакса; о том, что первый бургомистр выжил из ума. Ну и многое другое. Наконец, я не выдержал:

— Молчать! — воспользовавшись паузой, встал и медленно обвел взглядом зал. Положив руку на рукоять меча (это придает облику суровости и делает купцов более сговорчивыми!), произнес краткую речь: — Я только что услышал, что я — грязный наемник. Во-первых, вчера я имел честь вымыться в ванной комнате. Во-вторых, настоятельно прошу извиниться!

Взгляды присутствующих уперлись в мощного чернобородого мужчину, поигрывавшему бляхой с накладными клещами. Старшина гильдии кузнецов (кто это еще мог быть?) неторопливо встал со своего места, продемонстрировал широкие плечи и зевнул:

— А что будет, если я не захочу извиняться?

— В этом случае придется вырвать извинения силой.

— Не смеши меня, — еще раз зевнул кузнец, начиная хохотать, но от удара в живот подавился смехом…

Когда он скрючился, я ухватил невежу за гильдейскую цепь, слегка придушил и, стараясь говорить вежливо, приставил лезвие к его горлу:

— Так вы не желаете извиниться?

Здоровяк напряг шею и упрямо помотал головой. Когда из-под клинка потекла кровь, зал ахнул, кому-то стало плохо. Но никто не пришел на помощь своему собрату…

— Ии-зз-вв-ините, — сумел выговорить кузнец, поняв, что с ним не шутят. Я высвободил цепь и убрал кинжал.

Кузнец упал на колени и принялся глотать воздух, зажимая страшные (как ему сейчас казалось!) раны. На самом-то деле существенного вреда его организм не получил. Ну, какое-то время, из-за помятой гортани, будет больно глотать. Об унижении он будет думать потом…

— Итак, господа, — продолжил я прерванную речь. — Не люблю, когда дурно отзываются о моей профессии. Что касается меня, то в армиях различных королевств я занимал должности, равные капитану и полковнику. Для несведущих людей сообщаю: капитан — это командир тысячи воинов, а полковник — командир полка, пяти тысяч. Таким образом, мне приходилось командовать войском, равным половине жителей вашего города. Ульбург не останется внакладе, а напротив, сэкономит деньги, которые может потребовать Фалькенштайн. А что будет, если он захватит город, не хочется и думать…

Бюргеры кивали, искоса поглядывая на кузнеца, который еще не пришел в себя.

Первый бургомистр, которого вид поверженного ремесленника не особо занимал, заметил:

— Могу сказать, что выплачено лишь триста талеров. Остальные деньги господин Артакс получит после того, как герцог снимет осаду.

Услышав об отсрочке выплаты, купцы и ремесленники повеселели. Теперь мне предоставлялась возможность поговорить о настоящем деле:

— Прежде всего, господа, следует вычистить и углубить ров вокруг стены ярда на три-четыре. Господин первый бургомистр заверил, что все необходимые распоряжения будут отданы…

Лабстерман смутился. Кажется, он уже забыл о вчерашнем разговоре. При случае подарю ему восковые дощечки…

— Я лично, — встал с дальнего ряда мужчина средних лет, чью бляху украшала метла, — считаю, что ров должны чистить не только метельщики и золотари, но и представители других гильдий.

— С какой стати? — взвился с места невысокий тощий старикашка. — Чистка рва, как и прочие работы по поддержанию чистоты и порядка в городе, входит в компетенцию вашей гильдии!

— Ров, между прочим, за городской стеной, — снисходительно пояснил главный золотарь. — А так как он примыкает к стене, в его чистке должны участвовать каменщики.

Начались дебаты, слушая которые я не мог решить — смеяться или плакать. Или — вернуть горожанам задаток и уносить ноги. Мужественно сдержав желание послать всех к… медведю на ухо, я встал и стукнул об пол табуретом. Когда озадаченные присутствующие уставились на меня, улыбнулся и заявил, стараясь подстроиться под их нудный тон:

— Господа, мне хотелось бы обсудить с вами степень моих полномочий.

— А что это значит? — сразу же насторожился герр Лабстерман.

— Это значит, что мне требуется право отдавать приказы любому старшине, мастеру или рядовому члену гильдии, если это касается обороны города. И мне бы хотелось иметь право вздернуть на виселицу любого, кто будет мешать оборонять город!

Кажется, я перегнул палку. Еще немного — и бюргеры, презрев урок, данный кузнецу, кинутся на меня и растерзают. Я уже прикинул, как пробиться к выходу…

Орали и топали ногами долго. Наконец выдохлись, а первый бургомистр вынес решение:

— Я хотел бы предложить компромисс. Господин Артакс будет иметь право приказывать всем (за исключением членов Совета!), но право смертной казни — прерогатива суда! Но! — воздел длань вверх Лабстерман. — Он может арестовать тех, кто станет препятствовать исполнять его обязанности. Если нужно, решение будет оформлено в письменном виде.

— Нужно! — кивнул я, прекрасно зная, что без бумаги, на которой есть печать, работать с бюргерами невозможно: — Еще я хочу, чтобы каждая гильдия выделила в мое распоряжение людей. Скажем — каждого десятого ученика или подмастерья покрепче. Нужно готовить город к осаде…

— И что, их хватит, чтобы выкачать воду и укрепить стены? — как бы стал рассуждать вслух пожилой дяденька с книжкой и пером на бляхе.

— Нет, господа, — покачал я головой. — Они вообще не будут заняты работой. — Предупреждая новый шум, напомнил: — В каждой ратуше должна быть учетная книга, где расписано, что делает каждая гильдия в случае войны. Например, за ремонт и оборону Левой башни отвечает гильдия пивоваров, за Главную башню — гильдия бондарей.

Минут через десять был разыскан манускрипт, переплетенный в толстую, едва ли не буйволову кожу. К счастью, «Городскую осадную роспись», как она тут называлась, не спустили в подвал, где ею бы интересовались только мыши.

Купцы и ремесленники изучали наставления своих мудрых (и опытных!) предков о том, что «ткачи должны содержать в порядке Надвратную башню и вал со рвом перед ней», а «оружейникам следует укреплять подъемный мост, а также проверять, хорошо ли прочищены водяные ворота и не имеет ли изъян фундамент Речной башни…»

Ближе к вечеру чтение было закончено. Все проголодались, но расходиться не спешили, потому что оставались вопросы. В основном они адресовались мне.

Первым, как и положено, был первый бургомистр:

— В росписи не сказано ни о гильдии стеклодувов — самой многочисленной в городе, ни о гильдии дробильщиков камней. Понимаю, что некоторых гильдий тогда не было или они входили в другие. Теперь они есть. Чем они должны заняться?

— Копать землю.

— Зачем? — вытаращил очи бургомистр.

— Затем, что любая канава, любая ямка станет препятствием для конницы герцога. И если какая-то лошадь споткнется и сбросит седока, то он, вероятней всего, уже не сможет ворваться в пролом…

— Понятно, — кивнул герр Лабстерман.

— Завтра я размечу участки, которые нужно копать. И завтра же я хочу видеть всех людей, которых дадут гильдии.

— Господин Артакс, если мы сделаем все, что следует сделать по записи, то зачем вам дополнительные люди? — поинтересовался кто-то.

Не упомню — в который раз за вечер я набрал полную грудь воздуха и медленно посчитал до десяти… Когда выдохнул, начал говорить:

— Эти люди — наша регулярная армия. Я нисколько не сомневаюсь, что каждый из вас готов умереть за свободу Ульбурга и за ваши вольности. Любой сумеет лить горячую смолу, сталкивать лестницы, стрелять из арбалета, а если доведется — драться на стенах с врагом. Но есть ли у вас боевые отряды, способные сделать вылазки? Где мы возьмем резерв в случае прорыва?

— Простите, а зачем делать вылазки? — высунулся обер-мастер из гильдии ткачей.

Видимо пожалев меня, ответил сам первый бургомистр:

— Мэтр Вебер, если Фалькенштайн установит осадную башню, иначе как вылазкой ее не уничтожить…

Ткач не понял, что такое «осадная башня», но признаваться в этом не захотел. Ничего, еще успеет насмотреться.

— Кстати, господин бургомистр, — поинтересовался я, — сколько у нас арбалетов, катапульт, баллист?

Лабстерман перевел взгляд на бывшего капитана стражи, а теперь моего первого заместителя.

— Арбалетов — с десяток. Вроде бы в оружейке лежало именно столько… — с запинкой ответил Густав. — Катапульт и баллист — ни одной, это точно.

— Вот так… — вздохнул я. — А нам нужно не менее сотни арбалетов, потому что лучников в Ульбурге, скорее всего, нет. Катапульт и баллист — хотя бы по одной. Сколько арбалетов могут сделать оружейники?

— Получается, что, помимо ремонта ворот и моста, оружейники должны делать еще и арбалеты? — недовольно пробурчал старшина оружейников, скорчив кислую гримасу.

— Мэтр Лаброз, — утешил его бургомистр. — Ваш цех получит за каждый арбалет плату из городской казны. Или же эта сумма будет снижена вам при учете налогов.

Взгляд оружейника сразу потеплел:

— Можем сделать… по два арбалета в день. Только…

— Что — только? — насторожился я.

— Если вы объясните — как делать эти арбалеты…

 

Глава четвертая

СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ И НОВЫЕ ВРАГИ…

Любая улочка обязательно приведет на торговую площадь. Ульбург не исключение.

Говорят, торжище основано еще во времена Старой империи, когда биремы и триремы везли сюда рабов, вино и золото… Я нигде раньше не видел такого: рынок располагался внутри длинной галереи, упирающейся в круглую площадь за высоким каменным барьером. Возможно, так оно и было, хотя галерея больше напоминала переход, по которому когда-то гнали на арену гладиаторов и хищных зверей…

Подходы к рынку были плотно засижены городской швалью: мелкие торговцы, не имеющие постоянного места, пытались продать ворованную рухлядь; зазывалы, предлагающие посетить петушиные бои и тараканьи бега; менялы, способные обменять петушиные шпоры на фартинги… Ну а как же без нищих и воров? Причем чаще всего было не очень понятно — кто нищий, а кто вор? Или и то и другое сразу.

Меня привлекла колоритная фигура. Судя по живописным лохмотьям и деревянной ноге — нищий. Но слишком уж живописны были лохмотья, а из-под дыр засаленного плаща выглядывал камзол из бархата, что по карману не каждому обер-мастеру.

Одноногий напоминал актера, игравшего нищего. Любой внимательный человек заметил бы, что держится он наособицу, как переодетый вельможа, пытающийся стать незаметным в толпе. Но как любого человека, облаченного властью, одноногого выдавали манеры. Вот он что-то сказал сидевшему рядом с ним пареньку, и тот опрометью метнулся, словно гонец-скороход, получивший приказ от августейшей особы…

Говорят, в Лютеции стало модным рядиться клошаром, а предприимчивые лавочники уже наладили выпуск драных штанов и залатанных туник, которые стоили дороже целых…

— Пос-той-те, лю-без-ный гос-подии-ин, — нараспев и чересчур манерно обратился ко мне одноногий. — По-да-а-й-те на про-пи-та-ние!

Не люблю подавать милостыню. Нет, не потому, что жаден. Просто каждый третий нищий — жулик, рассчитывающий на простачков. Знавал я одного «калеку», что давал взаймы герцогам и не стеснялся получать от менял шесть процентов с оборота… Но голос мне кого-то напомнил. Когда-то, давным-давно, я его слышал…

Девятнадцать лет назад.

— По-дож-ды, Сту-дент, не бе-ги та-ак бы-ст-ро! — взмолился Жак Оглобля, растягивая слова.

У нашей десятки еще оставался шанс на спасение — лес! Только там можно укрыться от лучников Гамилькара (не того, из древней истории, а другого!), которые с ходу расстреляли полк, а теперь вырубали оставшихся в живых. Но если Жак будет ныть, не дойдем. Я оглянулся, чтобы дать ему пинка, но вместо этого лишь проскрипел зубами — из бедра Жака торчал обломок древка…

— Болван! Зачем подставился?! — орал я от отчаяния.

От стрелы, запущенной умелой рукой, за щитом не укрыться. Удачно, что Оглоблю ранило в бедро, а не в глаз…

Я огляделся: Витас и Нед волокли Живчика, подстреленного в плечо, а Короткохвост тащил их оружие. Остальные, получившие легкие ранения, сами едва волокли ноги.

Короткохвост лишь хрюкнул, когда я взвалил на него свой щит и копье, а сам подставил спину Жаку:

— Давай…

Оглобля замотал башкой: «Дойду…»

— Быстро! — злобно прошипел я сквозь зубы. — Иначе — сам добью!..

Мы успели. Правда, когда наш потрепанный (но живой!) десяток оказался на спасительной опушке, то парни объединенными усилиями тащили не только Жака, но и меня, заполучившего одну стрелу в плечо, а вторую — в бок…

— Жак?! — вырвалось у меня. — Ты жив?!

— Капитан… — вполголоса сказал нищий, взяв меня за руку и поднося ее к своим губам, но, спохватившись, выпустил ее.

Отстранившись, скомандовал кому-то: «Ну-ка, быстренько в таверну, пусть стол накрывают по высшей марке!» Обернувшись, с усмешкой спросил:

— Вы, господин комендант, не побрезгуете посидеть со старым приятелем?

— Дурак ты, Оглобля, — только и сказал я.

Жак шел рядом, дергая меня за плащ и отчаянно имитируя нищего, пристающего к скуповатому горожанину. Кажется, деревянная нога ничуть не мешала, потому что он даже не хромал.

В харчевню Жак направился с заднего хода. Заметив мой удивленный взгляд, пояснил:

— Не стоит портить репутацию заведению. Да и комендант города будет выглядеть странно рядом с одноногим нищим.

Мы прошли в небольшую комнатку, где был накрыт стол, за который не стыдно посадить и короля. Представительный мужчина, встретивший нас в дверях, раскланялся, отодвинул стулья и приготовился прислуживать.

— Иди к посетителям, — велел ему Жак, некогда прозывавшийся Оглоблей. — Мы сами…

Взяв в руки бутылку, Жак вопрошающе посмотрел на меня, а когда я помотал головой, удовлетворенно хмыкнул:

— Когда капитан начнет пить вино, мир перевернется! Посему — дозвольте налить вам сока!

— За тех, кто лежит на речном дне и похоронен в придорожных канавах! — поднял я свой бокал.

После первого и единственного тоста наемников «официальная» часть кончилась. Я с удовольствием пробовал яства, которых уже давно не доводилось пробовать, а Жак налегал на вино. Наполняя очередной бокал, Оглобля засмеялся:

— Когда узнал, что ратуша взяла на службу опытного наемника — непьющего! — сразу подумал о тебе. Другого такого не существует!

— Это точно! Такого, как я, еще надо поискать…

Двадцать лет назад

Утро выдалось на редкость мерзким. В голове стучал пьяный кузнец, а ноги и руки не хотели слушаться и лежали как обрубки… Что было вчера, с трудом вспоминал я. Помнится, мы пошли промочить горло. После лекции? Или — это было «до»? А, вначале — «до», а потом — «после»! И, кажется, еще и вместо лекции…

Дальше были кабаки, где мы умудрились подраться с вышибалами… Точно, драка была (болят бока, и правый глаз не открывается!). А дальше? Дальше были опять какие-то кабаки, шлюхи…

— Подъем, уроды! — раздалось над ухом.

«Какая сволочь осмеливается орать, когда МНЕ плохо? Причем ТАК ПЛОХО…» — попытался я приподнять голову, но не смог. Больше всего мне хотелось умереть. На худой конец — выпить кружку пива. Ладно, сейчас сойдет и вода. Выпить воды, запить ее двумя-тремя кружками пива. Послать за пивом? Но меня немилосердно сдернули с ложа…

Сидя на четвереньках, я с трудом огляделся — везде стояли, сидели и блевали человекоподобные существа. Откуда-то, из неимоверной высоты, с брезгливой ухмылкой на нас взирал мужик в форме королевских наемников: серые штаны, заправленные в короткие сапоги, грязно-красный камзол (говорят, что крови не видно!) и серый же плащ. На правом плече — двойной галун. С бодуна доходило туго, но умудрился определить, что это сержант.

«Надо бы сказать служивому, чтобы отправил домой», — вяло подумал я.

К сержанту подскочил толстячок в некогда приличной, но теперь уже драной одежде, с обрывком гильдейской цепи вокруг шеи…

— Господин офицер, я мастер гильдии пекарей! Прикажите, чтобы меня отпустили домой! — заголосил он, хватая сержанта за плащ.

— Пшел обратно, — рыкнул сержант, отпихивая несчастного.

— Господин офицер, у меня дома жена, трое детей и семеро учеников с подмастерьями! — не унимался мастер-пекарь.

— Пить надо меньше… — равнодушно обронил сержант, переводя взор на другого неудачника, оравшего, что он сын королевского стряпчего и его папа отрежет всем яйца и заставит их съесть без соли.

Мастер-пекарь рванулся к заманчиво приоткрытым дверям, но тут же влетел обратно, наткнувшись на солдат, что стояли на пороге и откровенно потешались над нами.

— Пять палок за попытку дезертирства, — негромко приказал сержант, кивнув на ремесленника. Взяв за плечо того, кто называл себя сыном стряпчего, встряхнул его:

— Этому — десять палок за грубость!

Солдаты, деловито подхватив упиравшегося сына стряпчего и обмершего от страха бюргера, торопливо, но без суеты, потащили несчастных к выходу. С улицы раздались удары и вопли.

…Наемник осмотрел толпу насмешливым взглядом и продолжил:

— Парни! Мне глубоко плевать, кем вы были — портовыми нищими, шлюхами или — графьями вкупе с прынцами! Если вы сюда попали, значит — получили королевский талер! А коль скоро вы его получили, то значит, принят аванс и извольте его отработать… Вы — наемники его величества короля Рудольфа! Завтра отправляетесь в учебный лагерь.

«Королевский талер… — вспомнил вдруг я. — Мать твою, влип!»

Вчера, когда допивал последнюю кружку, наткнулся языком на что-то твердое.

— Гы-гы-гы, — гадливо заржал сидевший напротив меня собутыльник, чья морда казалась знакомой. — Вот ты и попал!

Я выплюнул на ладонь добычу — серебряный кругляш с профилем короля Рудольфа.

— Поздравляю, солдат! — почувствовал я на плече твердую руку. — Ты принял талер!

Крепко зажав монету в кулаке, я попытался въехать кому-то по морде, но поднаторевшие в таких делах королевские вербовщики предвидели подобную развязку, потому, что было дальше, я уже ничего не помнил…

Человек пять бандитского вида возжелали пойти на штурм дверей. Имея опыт пребывания в закрытом помещении (видимо, тюремный) и ножи, решили взять в заложники сержанта… Дальше намерений у них не пошло. Наемник не стал звать на помощь подчиненных и даже не обнажил меч, а вытащил из-под плаща короткую дубинку: миг — и один из нападавших валялся на полу, второй и третий баюкали ушибленные руки, четвертый сидел на корточках и блевал. Пятый, отскочив в сторону, попытался укрыться за нашими спинами, но дубинка сержанта, превратившаяся в дротик, глухо стукнула его в лоб…

— Вынести на воздух, отлить водой и всыпать каждому по двадцать палок, — приказал сержант солдатам.

Желающих бунтовать больше не нашлось.

Большинство «рекрутов» отнеслись ко всему происходящему равнодушно, кое-кто беспокойно. Я, как ни странно, залюбовался действиями сержанта. В университете я слыл хорошим фехтовальщиком, но до наемника мне было ох как далеко…

Сержант и солдаты принялись выгонять нас на улицу, ставили в затылок друг другу, а потом заковывали в шейные рогатки, сбивая в партии по десять человек.

Из сараев, вроде нашего, вываливались помятые неудачники. Их «ковали» в деревянные колодки и отправляли вперед. Я не считал, сколько новых наемников получил король Рудольф, но не меньше пяти тысяч. Возможно, наемники-ветераны еще помнили собственный «вояж» с колодкой на шее, но никто из них не злорадствовал.

Помнится, профессор Томяни рассказывал, что именно так водили рабов, чтобы те не разбежались в пути. Рабство отменили лет триста назад. Стало быть, рабство отменили, но рабы остались.

Особенно тяжелым был первый день, когда мучило похмелье. Даже сегодня, по прошествии двадцати с лишним лет, этот день вспоминается как самый большой кошмар в моей непростой жизни. Пожалуй, хуже мне было только в пыточной камере…

Но человек — такая скотина, что может привыкнуть ко всему. Через седьмицу казалось, что мы так и родились с колодками на шеях… А чтобы хоть как-то избавиться от боли при соприкосновении колодки со свежими мозолями и ссадинами, наловчились на каждом привале засовывать между ошейником и шеей траву или лопухи.

В дороге мы познакомились. Я шел между двумя Жаками. Один из них сам отрекомендовался как Оглобля, а второго, чтобы не путать, обозвали Короткохвостом. Пока я думал, которое из дюжины имен, полученных при крещении, назвать, как Оглобля, ткнув на остатки университетской мантии, обозвал меня Студентом. И хотя я уже год как был бакалавром философии, учившимся в магистратуре (если так называть времяпровождение между лекциями и пивными…), но возражать не стал. Кличка была ничем не хуже и не лучше прочих. Но ее я носил недолго.

Четверо в нашей связке (включая меня) попали сюда случайно. Для остальных это был сознательный выбор. Двое пейзан считали, что королевская служба избавит их от нищеты, а смерть от меча или поноса пугала меньше, нежели вечное недоедание. Еще трое предпочли принять талер взамен бессрочной каторги… Короткохвост бежал от женитьбы на вдове брата.

В число таких же неудачников, как и я, входили мелкопоместный дворянин и двое ремесленников. На одном из первых привалов дворянчик пытался заговорить с нами свысока, за что получил чувствительный удар под ребро от Оглобли. Когда же ринулся в драку, то был немедленно награжден ударом дубинки, а выросший, словно из-под земли, сержант назидательно пояснил:

— Драки между солдатами запрещены! Ежели вам захочется свести счеты друг с другом, то во время учебных занятий такая возможность представится. Однако, — поднял наемник указующий перст, — в случае смерти или тяжелого увечья соперника виновник несет полную ответственность за причиненный королевской казне ущерб.

— А в чем будет заключаться ответственность? — робко поинтересовался я и на всякий случай добавил: — Господин сержант…

— В случае непреднамеренного убийства срок службы виновного увеличивается на количество лет, которые не дослужил убитый. Если убийство умышленное — виновника вешают. На случай увечий существует прейскурант. Сломанный палец — одна неделя. Рука — один месяц. Ну и так далее…

— Сколько мы не виделись? Лет пятнадцать? А помнишь, капитан, когда мы уходили со службы, полковник, что пришел вместо Люцифера, сказал, что за тридцать лет он впервые видит десятку, прослужившую вместе весь срок найма…

Что было, то было. Пять лет в одной десятке, и все остались живы и почти не покалечены. Такое случалось редко.

— Жак, а кем ты здесь? — поинтересовался я. — Старшина нищих или старшина воров?

— Только нищих, — махнул рукой Жак, выпивая очередной бокал. — У воров есть свой старший. Правда, по сложившейся традиции…

— Он обязан отчислять тебе долю, — продолжил я, уплетая ножку куропатки, нашпигованной орехами, зажаренную в сухариках и политую белым соусом.

— Не мне… — неубедительно стал отпираться Жак. — Он отчисляет в пользу сирых и убогих жалкие пять процентов.

— Эдакие сирые и убогие, что кулаком быка бьют… — усмехнулся я, принимаясь за сыр. — Трактир твой?

— Ага, — кивнул старшина нищих. — А еще есть пара складов, винный погреб, три лавки… Что-то там еще было. Как иначе содержать ораву бездомных и несчастных? Я же им как отец родной.

— Здорово! — восхитился я. — Значит, я правильно делаю, что не подаю нищим в хорошей обуви.

— Правильно! — засмеялся Оглобля. — Если хочешь получать денежки за свой труд — относись к делу добросовестно!

— Вот-вот… — засмеялся и я. — Особенно если посмотришь на старшину нищих в дорогих… дорогом башмаке…

— Мне — можно, — веско проговорил Жак, сделав вид, что не заметил оговорки. — Я побираюсь, чтобы форму не потерять. Но это не то, что в первое время, когда остался одноногим…

— Где это? — кивнул я на его деревяшку. — Помнится, этой ноге уже доставалось…

Оглобля задумался, а я его не торопил. Если надо, расскажет, а не расскажет, так я это как-нибудь переживу. Жак, покончив с очередной бутылкой, вытащил другую и, не воспользовавшись бокалом, стал пить прямо из горлышка. Отхлебнув половину, вытер губы:

— Когда король Рудольф, дай Бог ему здоровья, выдал нам расчет и медаль «За храбрость», я решил стать купцом. А что? Сто талеров пособие, да еще сто от добычи скопилось. А на двести монет развернуться можно! Думал, наконец-то заживу как человек! Нашел купца, вложился в товар, да и поехал вместе с ним в древлянские земли. Мы туда стекло возим, оружие, а обратно янтарь да воск. Свой товар сбыли, тамошним подзакупились. Ну, едем обратно. Я ведь, когда к купчине прибился, совсем дурной был. Думал, что все будет так, как в наемниках, — один за всех и все за одного!

Жак приложился к бутылке, опустошив остатки одним мощным глотком и продолжил:

— А купчишка-то, волчара… Подсыпал мне что-то в вино, а потом резать стал… Паскуда, не мог сразу убить. Всего истыкал и в реку бросил. Хорошо, вода холодная, а не то бы кровью изошел. Выполз кое-как, дотащился до большака, лежу и смерти жду… Повезло — ехали добрые люди, подобрали, перевязали, как сумели, до монастырской больницы довезли. А брат-лекарь ногу мне напрочь отпазгнул… Вылечили монахи, не выбросили… Как выжил — не знаю. Наверное, злость помогла. А еще вспоминал, как ты меня тащил, хотя у самого стрелы торчали… Сделали мне монахи костыль, а ногу деревянную сам смастачил. Вот, шел, побирался именем Божьим, да сюда и пришел. Вначале несладко было. Ну а когда на ногах увереннее стал стоять, то уже и ничего стало. Мог за себя постоять и за других заступиться. А потом, когда прежний старшина умер, народ меня и избрал. Лет уж десять, почитай, здесь живу.

— Купчишку искал? — поинтересовался я.

— Чего его искать? — хмыкнул Жак. — Когда старшиной стал, то просто попросил, чтобы его ко мне привезли. Привезли. Я с ним по справедливости поступил. Он меня обокрал — ну я у него деньги и товары забрал. Он меня ножом ударил — я его ударил. Он меня в воду бросил, ну и я его… Эх, капитан, не видел ты, как он плакал… Ну а теперь рассказывай, — потребовал он, проверяя, осталось ли что-нибудь в бутылке: — Что тебе нужно от старшины нищих? Только не говори, что ничего. Все-таки я твоим лейтенантом четыре года служил.

Умен! Ну а иначе не был бы он ни лейтенантом, ни старшиной нищих и воров.

— Изначально никаких мыслей не было. Просто пошел на рынок, чтобы прикупить кой-чего, — начал я издалека.

— Чего именно? — деловито поинтересовался Жак. — Списочек набросай — парни у меня грамотные — принесут все в гостиницу задаром! Сегодня-то уже поздно, разошлись все. Но, если срочно — я ребят пошлю, они по купцам пробегутся и все сделают в лучшем виде…

— Да ладно, — засмеялся я. — Мне одежда новая нужна, так ведь ее шить надо. Опять-таки — ножи метательные. Ну еще по мелочи. Сам еще толком не знаю.

— Ага, — кивнул Жак. — Портного я тебе прямо к фрау Уте пришлю, мерку снимет. А за остальным вместе сходим. Рассказывай…

— Вот, стало быть… — задумался я, не зная с чего и начинать. Но потом сообразил: — О герцоге Фалькенштайне тебе что-нибудь известно? Ну не то, что знают бургомистры, а что-нибудь еще? Например — не будет ли у герцога каких-нибудь союзников?

— Что может быть известно? — удивился Жак. — Все проще квашеной капусты! Вольный город Ульбург стоит между герцогством Фалькенштайн и графством Лив. Жена герцога — дочь графа де Лив. В случае войны с Ульбургом граф может прислать свои войска на помощь зятю. Но, по слухам, старый граф не очень-то ладит с зятем. Тут пятьдесят на пятьдесят — либо пришлет, либо — не пришлет.

— Ты знаешь Фрица Фиц-роя?

— Немного, — уклончиво сказал Жак. — Парень клянется, что он не виноват и все такое прочее. Может, и не врет.

— А где Фиц-рой сейчас? — поинтересовался я.

— В подвале, под ратушей. Бургомистры боятся, что его кто-нибудь убьет. Мои молодцы так и хотели сделать. Если Фиц-рой будет убит, то зачем Фалькенштайну штурмовать Ульбург?

— Мне кажется, убивать его бессмысленно…

— Объясни, капитан, — потребовал Жак, глядя на меня трезвым взглядом.

— Что мы имеем? — начал я. — Герцога Фалькенштайна, который жаждет отомстить за свою дочь. Так?

— Так, — кивнул Жак, вытаскивая из-под стола очередную бутылку. Сковырнув сургуч, припал к горлышку и, выхлебав добрую треть, виновато сказал: — Прости, отвык от хороших манер! — Потом усмехнулся и добавил: — Узнаю капитана…

Что да, то — да. Даже многолетняя служба не отбила у меня университетских привычек излагать мысли словно на диспуте. Мне осталось только согласиться с Жаком и продолжить:

— Теперь скажи-ка мне: если ты собираешься мстить, зачем оповещать об этом всех на свете? Вот ты, будучи герцогом, как бы себя повел?

— Приказал бы верным людям найти и доставить убийцу, — усмехнулся старшина нищих. — Если бы я стал рассказывать всем на свете, что собираюсь мстить тому купчишке, то он удрал бы куда-нибудь в Восточную империю или еще куда дальше.

— А герцог собирается нападать открыто. Зачем? Чтобы мы успели укрепить город?

— Так-так… — сообразил Жак. — Получается, что Фиц-рой — это только повод? И может статься, что парень действительно не при делах? Что, если герцогу просто нужен повод для нападения на город, который имеет хартию вольности? Зачем? Добыча может оказаться не по зубам! Да и купцы, что едут в Ульбург, исправно платят герцогу дорожные и мостовые сборы…

— Мне кажется, герцог мечтает объединить свое герцогство и графство Лив, — предположил я. — Насколько я помню, объединение герцогства и графства, прилегающего к границе Восточной империи, дает Фалькенштайну право стать королем. Великий Понтифик будет вынужден короновать человека, имеющего приграничные владения такого размера. Иначе герцог примет корону из рук восточного императора! Ульбург же, он как заноза, сидит между герцогством и графством. Таубург вроде бы тоже стоял на приграничных землях?

— Слушай, капитан, а ведь ты прав, — изрек Жак. — Прав, как всегда. За королевскую корону можно и пострадать.

— Как себя поведут твои нищие?

— Как все, — отмахнулся Жак. — Кто-то полезет защищать город, а кто-нибудь, под шумок, начнет грабить дома. А ты уже подготовил отряд против мародеров?

— Я хочу, чтобы такой отряд подготовил ты…

— Я?! — вытаращил на меня глаза старшина нищих. — Это где же такое видано, чтобы воры и нищие охраняли порядок?

— Все когда-то бывает впервые, — благодушно изрек я. — Вспомни Сотсбик. Кто ожидал, что пехота может атаковать кавалерию?

Я вместе с лейтенантом Жаком и верными десятниками, командирами лучшей, или, как ее называли, «ударной», сотни, направлял младших командиров и солдат, подгоняя их и словом, и действом. Наконец-то вся тысяча была построена. На всякий случай я выскочил из строя и, отъехав на выстрел стрелы во фронт, критически оглядел солдат. На мой взгляд — надежно. Ну а как на самом деле — бой покажет…

Во время тренировок я приказывал закрываться щитами не только спереди, но и с боков, чтобы получилась сплошная чешуя — лучшая защита от конницы. Меня костерили почем зря, но выполняли!

Если кавалерия атакует пехоту, то пехоте полагается убегать либо стоять ощетинившись копьями и прикрывшись щитами. Но никто не ждал, что пехота может начать атаку против кавалерии.

Мы, ускоряя бег, со всего маха врезались в первый ряд кавалерии, выдавливая ее вперед. Передовые всадники пытались сдержать коней, а задние, налетая на своих, сбивались в кучу. А если кому-то из кочевников повезло врубиться в наши ряды, его быстро «гасили» мечом или «моргенштерном», роняя хозяина и лошадь…

Я переживал, что конница разорвет наши ряды, потому что вся безумная идея основывалась лишь на том, что во время атаки отряд сумеет держать строй! И нам это удалось!

Мне приходилось не только отражать удары, но и командовать. Когда мы уже прошли сквозь ополоумевших всадников, отдал приказ: «Первая — четвертая сотни — влево! Восьмая — десятая — вправо!»

Сотники развернули солдат, вытесняя и вырубая вражеские фланги. Видимо, кто-то из командиров Гамилькара оказался умнее. В тылу у противника завыли трубы, командующие отход…

Победа была полной. Говорят, добрый король Руди хотел наградить меня золотыми шпорами и золотым поясом, но передумал. Какой-то доброхот (я даже догадываюсь, кто именно!) сумел убедить короля, что капитана Артакса производить в рыцари нельзя.

Следующие недели я почти не ночевал в номере. К огорчению фрау Уты, я и днем бывал реже, чем следовало приличному постояльцу на полном пансионе, половину платы за который должен внести город. Однажды она попыталась наставить меня на путь истинный…

— Господин Артакс, вы не могли бы ставить меня в известность о своих визитах? — деликатно, но настойчиво сказала хозяйка, когда я забежал, чтобы воспользоваться деревянным чаном с горячей водой и вкусить супа из телячьих ножек.

Занятый обсасыванием ножки, выловленной из бульона, я только неопределенно повел плечом.

— Видите ли, господин Артакс, — продолжала занудствовать хозяйка. — Я должна учитывать все затраты. Вы не пользуетесь постелью, хотя проплатили две недели. А как быть, если мы готовим для вас завтрак, обед и ужин, а вы ничего не кушаете?

— Съедайте сами, а стоимость записывайте на мой счет, — предложил я, выколачивая из ножки мозг.

Фрау Ута поморщилась от стука и отрицательно покачала головкой:

— Так нельзя. Я не могу брать плату за то, чем не пользуется клиент.

К тому времени я уже закончил с обедом. Хозяйка успела протянуть салфетку прежде, чем я успел сграбастать крахмальную скатерть. Благодарно улыбнувшись, я объяснил:

— Видите ли, фрау Ута… Сейчас я занят тем, что готовлю к обороне ваш, то есть — наш город. Согласитесь — это очень сложное дело.

— Согласна, — кивнула она. — Защита города — это сложное и ответственное дело. Но скажите, господин Артакс, разве трудно за двадцать четыре часа выкроить время на завтрак, обед и ужин?

— Абсолютно с вами согласен, — склонил я голову перед ее обстоятельностью. — Но понимаете ли… Например, вчера, когда я собирался идти на ужин, обнаружил, что кузнецы, должные починить цепь, поднимающую городские врата, закрепили ее не с той стороны, а каменщики неправильно уложили камни.

— Да, я слышала от фрау Гутендаг, что вы избили всех каменщиков города, отчего они не могли нормально спать, — с укоризной заявила фрау Ута.

— Ну, госпожа Ута, — обиженно посмотрел я на женщину. — Я вовсе не избивал всех каменщиков города. Единственное, что сделал, — дал пинка одному из бездельников, заявившему, что пришло время заканчивать работу. Ему, видите ли, пора идти отдыхать! Фрау Гутентаг преувеличивает.

— Фрау Гутендаг… — поправила меня хозяйка: — Но разве они не правы? Эти люди, проработав целый день, заслужили право на отдых. Никто не должен работать после сигнала о тушении огней! И если они, по вашему мнению, сделали что-то неправильно, то на них следует наложить денежный штраф и оставить без оплаты. Бить людей — дикость!

— Милая фрау, — грустно улыбнулся я. — Если бы в этот момент на город нагрянул враг, то штраф был бы заплачен жизнью многих горожан. Герцог Фалькенштайн может напасть как до сигнала о тушении огней, так и после.

— Хорошо, господин Артакс, — не унималась фрау. — Пусть вы правы. Но почему же, наказав каменщиков, вы остались и всю ночь отлаживали этот барабан?

— Потому, милая фрау, что я должен был убедиться, что они все сделают правильно. А убедиться можно только одним способом — сделать все самому!

— И вы вместе со всеми держали барабан, пока рабочие не укрепили его, а кузнецы не заклепали цепь? — уточнила фрау, поразив меня осведомленностью.

— Именно! — поддакнул я, вставая из-за стола.

Фрау Ута наморщила чудный носик и, поиграв ямочками, сделала неожиданный вывод:

— Теперь я поняла, почему муж фрау Гутендаг назвал ее дурой, когда она предложила написать на вас жалобу.

— А при чем тут ваша фрау Гутендаг?

— Она не моя фрау, а фрау господина Гутендага. Она иногда заходит ко мне, чтобы выпить воды с сиропом и купить булочек с корицей. Дело в том, что именно ее мужа вы так неудачно пнули. Он должен был выполнять в этот вечер свои супружеские обязанности. Фрау Гутендаг выразила мужу недовольство в том, что он не выполняет установленных правил, и герр Гутендаг был вынужден объяснить, в чем дело.

— А что, супружеские обязанности выполняются по распорядку? — удивился я, надевая перевязь.

— Как же иначе? Во всем должен быть порядок, — вскинула фрау прелестную головку. — Мы с моим покойным супругом занимались супружескими обязанностями каждое пятнадцатое число. Ну, за исключением моих э-э… женских недомоганий и тогда, когда число выпадало на среду или пятницу.

Я покачал головой. Супружеские обязанности по расписанию, всего один раз в месяц… Ужас!

— Вы придете ночевать? — поинтересовалась фрау Ута, когда я уже выходил. — И, кстати, где вы спите, когда не ночуете в номере?

— Ну, когда как, — ответил я. — Когда на земле, когда на каких-нибудь лавках, бочках. А иногда — вообще не сплю…

Сегодня, когда я приехал на обед, фрау Ута встретила меня у входной двери, хотя обычно ждала в прихожей.

— Господин Артакс, — сказала она, глядя куда-то вбок. — Вас ожидают…

— Кто? — встревожился я.

— Какой-то герр Кольрабстен или Кальрабстен. Он сказал, что ему нужно с вами поговорить, поэтому я проводила его в гостиную.

— Молодой? Старый? — отрывисто спросил я. — Приметы?

— Средних лет, с очень неприятной внешностью. Одет как богатый бюргер, — доложила хозяйка. — Мне он почему-то не понравился.

— Ладно, — кивнул я и крикнул: — Гневко!

Всегда стараюсь оставлять двери конюшни незапертыми. Во-первых, удобней удирать. Во-вторых, гнедой не любит запертых помещений. Я всегда честно предупреждаю трактирщиков и хозяев гостиниц о возможных последствиях, равно как и о том, что за выломанные ворота платить не буду! Фрау Ута, на ее счастье, к предупреждениям клиентов относилась серьезно.

Гнедой, которого я успел расседлать и отпустить в конюшню на обед, выскочил и быстро оглядел двор. Дескать — кого будем бить? Не найдя никого подходящего, подошел ко мне:

— И? Го?

— Встанешь чуть сбоку и присмотришь за входом во двор. Зайдет чужой — бей! — проинструктировал я коня.

— И-и-го?

— Сильно, но не до смерти.

— И? Го-го?

— Лучше, если оттащишь в конюшню, чтобы никто не видел. Понял?

— И-и-го-го! — возмутился конь, намекая, что копытами таскать неудобно, но я был непреклонен:

— Не в первый раз! И вот еще… — чуть замешкался я, — если почувствуешь, что совсем плохо, — удирай! Ты мне живой нужен.

В гостиной, поставив кресло напротив входной двери, сидел сухопарый мужчина в сером плаще с капюшоном и в черном платье. Такой костюм может носить кто угодно — богатый купец, королевский советник или преуспевающий писарь. Но от господина не веяло деньгами или чернилами. От него исходили запахи тюремных сквозняков, сырой земли, а аромат благовоний мешался с «ароматом» паленого мяса пыточных казематов… Судя по складкам камзола, под одеждой имелась кольчуга. Капюшон несколько скрывал смугловатую кожу лица и темные миндалевидные глаза, присущие уроженцам Востока.

— Господин Артакс? — прокаркал он.

Незнакомец говорил чисто, но не настолько, чтобы скрыть легкий акцент. Сириец? Эллин? Стало быть, представитель Восточной империи ромеев.

Прежде чем ответить, я взял табурет, перенес его в угол, на расстояние двух вытянутых рук от визитера.

— Вот теперь я знаю, что передо мной Артакс! — с удовлетворением отметил Кольрабстен. — Человек опытный, предельно осторожный.

— Да хоть трусливый… — отмахнулся я. — Дальше?

— Что — дальше? — несколько удивился сухопарый субъект.

— Расскажите, зачем вы пришли. Вернее, — поправился я, — от имени кого вы пришли. От имени империи или частным образом?

— Вы правы, — проскрежетал незнакомец. — Зачем бегать кругами за мышью, если можно сразу поймать ее в норе? Мне поручено предложить вам две тысячи талеров за то, чтобы вы немедленно покинули город. Деньги вам передадут сразу, как только вы выедете из городских ворот. Согласитесь, две тысячи талеров — огромная сумма. Ну а для наемника — это сказочное богатство. Ну, по рукам?

Я молчал. Кажется, визитер ожидал другой реакции.

— Вам мало? — с удивлением спросил он. — Я сам был бы счастлив, если бы мне предложили две тысячи талеров. Впрочем… — немного помедлил он, — две с половиной тысячи…

— Вы не ответили на вопрос, — прервал я молчание. — Я спросил — от имени кого вы пришли?

— А какая разница? — нервно дернул он щекой. — Тебе предлагают большие деньги. Очень большие…

— Мы уже на «ты»? — настал мой черед удивляться: — Хорошо. Я задал простой вопрос — кому ты служишь? Неужели ты думаешь, что я буду разговаривать неизвестно с кем?

— Артакс! — грозно прокаркал Кольрабстен. — Не забывай, что ты — простой наемник. «Пес войны», — презрительно выговорил он. — А вот, кто я, тебе знать не нужно. Я спрашиваю — ты возьмешь деньги? Или…

Что он подразумевал под «или», я слушать не стал. Табурет плавно выскочил из-под меня и ударил в лоб господина Кольрабстена.

— Фрау Ута, — негромко позвал я хозяйку, не сомневаясь, что она подслушивает. Распахнулась дверь, и просунулось личико. Увидев распростертое тело, Ута охнула и схватилась за щеки. Но, как я и предполагал, умная женщина кричать не стала.

— Сколько народу в гостинице? — спросил я.

— Эльза и Гертруда чистят рыбу на кухне.

— Ты можешь сделать так, чтобы они не выходили в коридор?

— Могу, но…

— Прекрасно, — не дал я ей договорить. — Быстренько иди к ним и закрой дверь поплотнее. Давай-давай…

Выпроваживая фрау легким шлепком пониже спинки, я быстро осмотрел гостиную. Кажется, за исключением сдвинутого табурета, все в порядке. Лоб я Кольрабстену не разбил, крови нет.

Господина Кольрабстена я спустил вниз, в мыльню. Пристроив его на скамье, зажег факел и, не спеша, стал снимать одежду с тела, которое уже стало подавать признаки жизни. Собственно, одежда господина интереса у меня не вызывала. В кошельке звякали только фартинги и пфенниги. Стало быть, либо господин оставил обещанные деньги где-то (скорее — у кого-то), или он прибыл из места, находившегося неподалеку… Например — из кареты с сообщниками. Единственное, что было достойно внимания, — кольчуга, сплетенная из тонких стальных колец. Такое изделие стоило больше, чем полный рыцарский доспех. «Пожалуй, талеров на пятьсот потянет!» — мысленно поздравил я себя с добычей. Жаль, мне она была маловата.

Меня удивило, что при Кольрабстене не было ножа. Ни крестьянского, вырубленного из старой косы, с деревянной ручкой. Ни охотничьего, кованного в кузнице, с костяной рукояткой. Ни маленького ножичка для разделки дичи и мяса. Интересно, а чем он обходится на постоялых дворах?

Когда нет ничего подозрительного, это подозрительно вдвойне! Однако не нашлось ни стальных иголок в рукавах, ни лезвий в сапогах. Уже отчаявшись, я стал привязывать Кольрабстена к скамье и тут обратил внимание на его руки. Перчатки! Безымянный палец десницы украшал перстень с бриллиантом, слишком крупным для мелкого купца. А простой костюм не вязался с дворянской привычкой цеплять перстни поверх перчатки… Так и есть… Небольшой бугорок можно принять за брачок ювелира, а можно — за малюю-ю-сенькую кнопочку… Теперь достаточно легкого касания к выпуклости, как из «бриллианта» выскочит ма-лю-сенькая заусенка. Теперь понятно, чью особу представлял Кольрабстен…

Чтобы привести в себя господина, мне понадобилось вылить на него несколько ведер воды, увеличив свой счет перед фрау Утой. Хотя за это можно заплатить из «трофейного» кошелька.

— Да ты спятил! — возмущенно сказал Кольрабстен, отфыркиваясь.

— Как тебя зовут? Должность?

Трудно сохранять надменность, если ты привязан к лавке в голом виде, но мой «подопечный» честно пытался это сделать.

— Я — Кольрабстен, купец! — упорствовал он.

Ну точно — не понял… Я вылил на него еще одно ведро. Фрау Ута — женщина основательная, поэтому бочка всегда полная. Не знаю, то ли у него предвзятое отношение к воде, то ли она была слишком холодной, но «клиент» завопил:

— Да что тебе нужно?

«Наверное, проблемы с памятью…» — решил я, выливая на него еще одно ведро.

— Да скажу я, все скажу. Что ты хочешь узнать? — завопил Кольрабстен.

— Я хочу узнать ответ на свой вопрос, — уточнил я, выливая на него очередное ведро в два приема.

Кажется, начал понимать…

— Я — первый епарх канцелярии спагиария западных номов Великой империи ромеев Прокопий Зарий, — отчаянно заголосил «купец», с ужасом наблюдая, как я зачерпываю еще одно ведро…

Я мысленно перевел зубодробительный чин моего гостя. Значит, визитер — начальник разведки наместника императора в западной части Восточной империи, что именует себя Великой империей ромеев и до сих пор считает все «варварские» королевства своей территорией. Как я помнил, герцогство Фалькенштайн и земли вольных городов назывались когда-то Немедией, провинцией империи. Забавно, но и другие империи, числом две (если уже не три), считают себя наследниками империи ромеев.

— Зачем ты сюда прибыл?

Кажется, первый шок у него прошел, потому что Прокопий перестал оглядываться на ведро, а приготовился мужественно молчать, перенося страшные мучения в виде холодного душа. Что же, придется слегка изменить методу…

Присев у ног первого епарха, я придвинул к себе подставку с факелом и, достав маленький кинжал, принялся делать маникюр. Делал не спеша, старательно, любуясь каждым выровненным ногтем.

Я молчал, а вот господин Зарий нервничал. Издержки профессии. Он, как никто другой, знал, что под пытками человек рассказывает все, что знает… Когда я закончил на правой руке и перешел к левой, епарх «созрел»:

— Наместник западных номов Великой империи Свир Огнен уполномочил меня провести переговоры. Император поручил ему ввести Немедию под корону империи!

— А где связь с герцогом Фалькенштайном? — почти натурально удивился я.

— Владелец земель, называемых ныне герцогство Фалькенштайн, приняв под свою руку графство Лив, становится властителем провинции Немедия. Его величество император готов даровать герцогу корону базилевса, если тот признает своим сюзереном Великую империю спартиотов. Я прибыл к герцогу для проведения переговоров и узнал, что последняя помеха объединению — город Ульбург. Я не мог явиться к наместнику, не убедившись, что Ульбург действительно может стать преградой, а его оборону возглавил опытный стратег…

«Гнедого нет, он бы посмеялся! Я — стратег…» — усмехнулся я и, напустив на себя загадочно-торжественный вид, как и подобает «стратегу», поинтересовался:

— Поэтому решил убрать препятствие с дороги?

— Да, — кивнул Прокопий. — Теперь я понял, что две с половиной тысячи талеров — это очень мало. К сожалению, я располагаю только тремя тысячами, но готов написать расписку от имени империи еще на пять тысяч талеров. Или на тысячу золотых солидов.

— Между Восточной империей и будущим королевством лежит с тысячу миль. Какой смысл герцогу становиться сюзереном императора?

— Для нас важен сам прецедент, — высокомерно объяснил Зарий. — Империи неважно, сколько миль разделяют ее владения!

«Ай да герцог, — подумал я. — Он получает корону отделавшись присягой, которая не будет ничего стоить!»

— Я пришел не один, — вдруг злорадно улыбнулся епарх. — У моих людей строжайший приказ — если я не выйду к ним в течение часа, они должны ворваться в гостиницу. Теперь ты можешь меня убить… — добавил он, закрывая глаза.

— Убивать? — удивился я. — Зачем?

Я разрезал веревки и показал Прокопию на груду его одежды. Епарх неуверенно пошевелил затекшими руками и стал одеваться, озадаченный моим миролюбием.

— Кстати, сколько там людей? — задал я непраздный вопрос.

— Пятеро, — буркнул он, пытаясь залезть в слипшиеся штанины. Потом поинтересовался: — Ты хочешь убить меня во дворе, чтобы не тащить тело по лестнице? Но учти — мои люди уже в гостинице. Если я выйду, то прикажу им уйти.

Прокопий Зарий прислушался. Сверху не доносилось ни звука — ни женских криков, ни шума выламываемых дверей. Только с улицы послышалось что-то похожее на человеческий выкрик и ржание…

— Пойдем, — пихнул я епарха. — Посмотрим, остался ли кто-нибудь живой.

То, что предстало изумленному до ужаса взору епарха и моему, более привычному, глазу: Гневко, деловито перетаскивавший в конюшню безжизненное тело одного из людей Прокопия.

Во дворе, в лужах крови, лежало еще двое, уже мертвые.

— Ты не мог аккуратнее? — укорил я гнедого.

Дать достойный ответ ему помешала занятая пасть, а копыта к переноске тел не приспособлены…

— Ладно, оставь, — махнул я рукой, и конь радостно выплюнул кусок плаща, за который тащил тело в конюшню. — А вообще, молодец, — похвалил я друга.

— И-и-го! — согласился конь, а потом показал на конюшню: — Гы-го-го! — намекая, что ежели прятать не нужно, так и ему такие соседи ни к чему.

Осмотрев тела — два в конюшне и три во дворе, обнаружил, что убитых только двое. Гневко — дисциплинированный парень. Сказано, постарайся не убивать, он и старался…

— Что же, господин епарх, — обратился я к Прокопию, изображавшему столб. — Мне вызвать городскую стражу или вы их сами заберете?

— Сейчас, — шепотом, как полузадушенный ворон, прокаркал первый епарх и опрометью выскочил со двора.

Вскоре у ворот остановилась большая дорожная карета. Вместе с кучером епарх затащил внутрь кареты тела убитых и раненых. Когда все было сделано, я окликнул:

— Господин епарх, вы кое-что забыли…

— Кольчугу оставьте себе, — мрачно буркнул епарх. — Пусть это будет моим подарком. Но, — мстительно улыбнулся он, ощупывая палец. — Мы еще встретимся.

Улыбка сползла с его лица, когда обнаружилась пропажа.

— Не это? — продемонстрировал я перстень.

Улыбнувшись как можно ласковей, вложил в ладонь Зария его перстень, а потом крепко сжал пальцы…

Епарх Восточной империи Прокопий Зарий был прав. Зачем убивать человека в подвале, пачкать там все кровью, а потом вытаскивать тело во двор?

Подождав, пока гримаса боли в вытаращенных глазах сменится мертвым равнодушием, толкнул тело вглубь кареты. Плотно закрыв дверцу, махнул кучеру…

Пока я прощался, Гневко уже праздновал победу — доедал овес, вымоченный в молоке. Что-то балует его фрау Ута!

— Зажрался! — укорил я друга, набрасывая на него седло. — Привыкнешь к запарке, а что потом? Будешь пыльную травку жевать и не жвакать!

Гневко философски закатил глаза. Дескать, к хорошему-то быстро привыкаешь. Мол, сам-то ты не отказываешься от штруделей и оладий, прекрасно понимая, что завтра может не быть и черствой корки…

 

Глава пятая

ЛАПОТНЫЕ ЛАТНИКИ

Во владения герцога засылались лазутчики, а прибывавшие купцы подвергались расспросам, очень похожим на допросы. Удалось выяснить кое-что важное: войско герцога составляет собственная дружина из ста всадников да с десяток баронских отрядов.

Если каждый вассал Фалькенштайна приведет хотя бы двадцать дружинников, вместе с рыцарями (эти выставят от пяти до десяти воинов каждый) будет не менее тысячи всадников. Много! А если у герцога будет хотя бы триста — пятьсот наемников, нам придется туго. Даже если выгнать на стены все мужское население Ульбурга — шансов на победу мало. Впрочем, о какой такой победе я сейчас говорю? Нам бы продержаться хотя бы месяц…

Мы с гнедым прибыли на площадь, где собралась «гвардия Ульбурга» — сорок восемь человек. Именно столько выделили гильдии. Сорок восемь вкупе с сорока латниками из числа городской милиции — это была вся «армия» города Ульбурга. Еще сколько-то людей потом поставят цеха, чтобы занять стены, но главная надежда города на латников. Они должны будут принять на себя первый удар дружины Фалькенштайна. В чистом поле горожане не выдержат и получаса, но на стенах, где каждый защитник считается за семерых нападавших, шанс у нас был.

Первые два дня пришлось потратить на то, чтобы научить парней правильно держать оружие. Иначе — и противник не понадобится! Я гонял новобранцев в хвост и в гриву. Они пытались выказывать неудовольствие, но, получив разок-другой по мордам и по шеям, втянулись. Конечно, сделать из них солдат за столь короткое время мне не удалось, но легкой добычей они не станут!

Любопытно было наблюдать, как менялись мои солдаты. Кем они были? Младшими (вечными!) подмастерьями и неудачниками. Были бы другими, разве бы их отдали? А теперь? Парни начали уважать себя, а вслед за этим пришло и уважение других. Одному было бы не управиться, потому что мне нужно было успевать в сотни мест одновременно, но помогал Густав, который, стряхнув жирок, вспомнил былые времена.

В кирасах и с алебардами парни имели воинственный вид. Вот со шлемами вышла неувязка. Капелинов на всех не хватило, и новобранцы «щеголяли» кто в чем — в шишаках, кованых рокантонах, один — в невесть откуда взявшемся рогатом шлеме, которые не в ходу уже лет пятьсот. Впрочем, для арбалетного болта все равно, от чего отскакивать — от модного или не очень шлема. Ну а если попадут в лицо, то тут уже все равно…

Завидев меня, Густав скомандовал:

— Смирно!

Парни ловко сделали на «караул» ярко начищенными и остро заточенными алебардами. Еще недавно они канючили, выпрашивая мечи. Но, когда я им показал, что может сделать человек с алебардой против десяти воинов с мечами, они стали гораздо меньше бояться войск герцога. Правда, что может сделать опытный человек с мечом против двадцати неумех с алебардами, я им не показал.

— Молодцы! — похвалил я народ.

Первое время, когда новобранцев приходится часто лупить, нужно их и хвалить почаще, чтобы не обижались за выволочки, и уж тем более не опускали руки…

— Сегодня будем брать крепость… Условную крепость, — уточнил я. — Одна команда будет ее брать, а другая — охранять. На первый-второй — рассчитайсь!

Эх, как же неумело первые и вторые номера становятся в шеренги…

— Объясняю задачу! — прошелся я вдоль строя. — Первые номера занимают оборону внутри карет, а вторые — стараются их выбить. Использование оружия — запрещено! В остальном на ваше усмотрение.

Кареты, оставленные на площади, давно мозолили мне глаза. Говорили, что их хозяин кто-то из членов Городского Совета. Кстати, я просил, чтобы убрали повозки, но никто на это не отреагировал. Зря!

— Господин комендант, разрешите обратиться? — подскочил ко мне один из латников, попавших в первые номера.

Кажется, звали его Бруно. Я успел немного присмотреться к парню и решил, что со временем из него выйдет капрал, а с учетом реалий и кадрового голода, то и сержант.

— Разрешаю, — кивнул я.

— Можно укрепить оборону? — спросил латник.

— Валяй, — разрешил я.

Защитники стали укрепляться — сдвинули кареты друг к другу, закрыли стыки между ними жердями. Несколько человек забрались на крыши.

«Еще немного — и парни додумаются до Гуляй-поля…» — мысленно похвалил я подчиненных, вспоминая, как передвижные крепости позволили нам просидеть неделю, отбивая втрое превосходящего противника.

Впрочем, нападавшая сторона тоже не сидела без дела. Подчиняясь командам длинного парня (вылитый Жак Оглобля в юности!), притащили откуда-то увесистое бревно, изображающее таран. Кроме того, нападавшие разбились на три группы.

Густав дал отмашку — и началось… После таранного удара дверца одной из карет вместе с боковой стенкой вылетела прочь. Первая штурм-группа ринулась в образовавшийся проем, вторая полезла на крышу другой кареты, а третья, которой командовал длинный, осталась на месте. Молодец, парень. Пожалуй, есть еще один кандидат в сержанты! Оборонявшиеся не растерялись. Они быстро поймали бревно и попытались засунуть его обратно, спихивая «вражеских» воинов. Нашлась работа и для тех, кто был на крыше, — успешно сбросили вниз «десант». Увидев, что действия групп застопорились, долговязый повел на штурм резерв. И уже скоро две кареты из трех были опрокинуты, а между группами завязалась потасовка. Парни так увлеклись, что мы с Густавом едва сумели их растащить и построить…

— Парни! Сегодня я увидел, что вы — настоящие бойцы. А теперь выйдите из строя — ты и ты… — ткнул я пальцем в Бруно и в долговязого, имя которого не мог вспомнить: — Властью, данной мне городским магистратом, назначаю вас сержантами городской стражи. Густав, побеспокойтесь, чтобы назначение было оформлено и скреплено печатью.

Из-за искореженных карет мне пришлось пережить неприятный разговор с бургомистром. Оказывается, их хозяином был его зять.

Вечером я решил прогуляться и навестить старшину нищих. Гневко отправил домой с одним из парней. В провожатом не было никакой необходимости, но одинокий конь, стоивший целое состояние, может привлечь внимание конокрадов. А лишние трупы в городе ни к чему…

Латник, гордый оказанный доверием, уже предвкушал, как красиво он будет смотреться верхом перед местными девицами. Гневко думал иначе… Ну не понравился ему парень, что же тут делать? Зачем же его ронять, да еще и копыто ставить?

— Ладно, отпусти его, — попросил я гнедого. — Пусть он тебя до дома проводит.

«Нужны мне провожатые! — стукнул гнедой копытом, презрительно сказал: — Го-го!» — и бодро пошагал к гостинице.

«Ну как знаешь!» — пожал я плечами.

Все оказались на местах: бойкие торговцы внутри древнего амфитеатра и старшина нищих у входа. Завидев меня, Жак кивнул, указывая направление к своей излюбленной корчме.

— Тебя уже пытались убить? — поинтересовался Жак, опрокидывая кубок с вином.

Спросил так, как будто не сомневался в ответе. Да и странно, если бы старшина нищих и местный король воров не приставил ко мне соглядаев.

— Извини, — повинился старшина, наливая еще. — Не успели на помощь прийти. Парень, что был к тебе приставлен, испугался. Пока то да се, карета уже отъезжает, а ты — живой и здоровый. Кстати, ты дверцы плохо прикрыл, трупы торчали.

— Торопился, — вздохнул я.

— А может, кто-то из живых дернулся да по дверце попал… — подумав, решил Жак. — Ладно, не переживай. Карету мы поймали, живых дорезали, а потом все за город вывезли.

— Карету с лошадьми себе оставил?

— Не пропадать же добру, — рассудительно ответил Жак. — Все равно бы их кто-нибудь забрал. Я уже ребятишкам наказал — продать все подальше от Ульбурга. Мало ли… Долю будешь брать?

— Да ну, какая доля.

— Ладно, я ее сам пристрою.

— Как хочешь, — отмахнулся я. — Ты скажи-ка лучше — чужие в городе есть?

— Тебя кто интересует? — ущипнул Жак веточку петрушки и принялся ее меланхолично жевать. — Купцы, ремесленники, монахи? Тех, кто может на тебя напасть, не отследишь. Ульбург — город большой, одних трактиров штук двадцать. Могу указать человек сто драбантов, что при купцах состоят или работу ищут. Только, если Фалькенштайн наймет профессиональных убийц, мы его «вычислить» не сможем.

— Можно установить, где живут купцы из Восточной империи?

— А чего устанавливать? У них свой квартал есть. Мои ребята уже его тихонечко прошерстили. Народ говорил, что те, кого ты в карету уминал, — страшные люди. Весь квартал их боялся… Так что тебе еще и спасибо скажут.

— А есть кто-нибудь из людей Понтифика?

Жак многозначительно кивнул:

— Милях в двадцати от нас — целое аббатство, Санто-Уголино, а в Ульбурге у них свое подворье есть. Думаешь, нагрянут теперь от Понтифика?

— Должны бы… Если Фалькенштайн ведет переговоры с Восточной империей, то Великий Понтифик — гораздо ближе.

— Ясно. За подворьем я людей приставлю. Только… — замялся он.

— Портить отношения с церковью тебе не хотелось бы, — досказал я.

— Очень бы не хотелось, — подтвердил он. — Наш город, хоть и получает вольности от императора, но против его святейшества Понтифика выступать не станет.

— Даже если Понтифик будет стоять за герцогом Фалькенштайном? — задал я старшине нищих вопрос, который бы следовало задавать первому бургомистру и остальным отцам города.

— Великий Понтифик открыто не выступит, — резонно ответил Жак. — Ему нет нужды ссориться с императором. Да и графство Лив — пока еще не в герцогстве Фалькенштайн.

— Эх, ну почему ты не первый советник императора! — искренне восхитился я.

— А ты думаешь, быть старшиной нищих проще? — обиделся мой друг. — У меня, между прочим, под началом все нищие и воры Швабсонии. А это, как ни крути, пять королевств и десяток крупных герцогств и графств. Карликов, вроде баронств или мелких городов, я и считать не буду.

Ну и ну! А ведь при первой встрече он об этом промолчал…

— Пожалуй, ты у нас не король, а император нищих! — с уважением сказал я.

— Ну должен же кто-то быть их императором, — без малейшего смущения ответил Жак. — Но даже короли и императоры предпочитают попусту не ссориться с Великим Понтификом.

— Никто не заставляет тебя с ним ссориться, — пожал я плечами, наливая себе кваса, а Жаку вина. — Просто мне бы не хотелось, чтобы Ульбург был захвачен из-за того, что комендант города был убит за месяц до штурма.

— Думаешь, до штурма остался лишь месяц? — заинтересовался Жак.

Понятно, что для него, как для владельца недвижимости в Ульбурге (и во многих других городах), подобные новости были важны.

— Можешь сам посчитать, — предложил я. — Урожай будет собран в ближайшие две-три недели. Думаю, герцог уже отправил зов вассалам. Значит — еще неделя на сборы. Но не исключено, что нападение произойдет и в ближайшие две-три недели.

— Не исключено, — согласился Жак, который и сам мог прикинуть возможную дату нашествия. — Может, он начнет раньше, зная, что мы будем ждать через месяц.

— У тебя есть свои люди в Фалькенштайне?

Старшина нищих медленно, сквозь зубы, выцедил свой бокал и с сожалением покачал головой:

— Герцог живет не в городе, а в замке, в трех милях. Когда он выступит в поход, мне сообщат. Только не будет ли поздно? От Фалькенштайна до Ульбурга — день пути. Ну если со сборами, то два. Так что…

— Что-то — это лучше, чем ничего, — изрек я мудрую фразу, собираясь домой. — И вот еще, — попросил я Жака. — Скажи своим людям, чтобы они присматривали за крысами.

— За крысами? — удивился старшина. — А чего за ними смотреть? Пойди к любой помойке и смотри сколько влезет. Хотя… — прикинул он, — если ты настаиваешь, то приставлю.

Десять лет назад

Городок Ванхельм, в который меня занесло, оказался между молотом — сторонниками Великого Понтифика, и наковальней — роялистами, приверженцами короля Галлии Шарля не то седьмого, не то девятого. За два года их сменилось штук пять и все как один были Шарлями. Запомни тут порядковый номер!

Ванхельм был захвачен роялистами, принявшимися лихорадочно готовиться к осаде. Те граждане из городских властей, кто пытался мямлить о вольностях и правах, оказались вознесены вверх — на виселицы, а все остальные быстренько принесли присягу королю.

Мне, капитан-лейтенанту городской стражи (капитаном считался первый бургомистр), было все равно от кого получать деньги, поэтому приказ о передаче нас королевскому сенешалю возражений не вызвал.

Спустя неделю, считая от того часа, когда на ратуше был поднят королевский штандарт — цветы папоротника на кровавом фоне, — сразу после сексты раздались крики. Вначале они доносились у Сенного рынка, где торговали лошадьми и рабами, потом дальше — с Ратушной площади…

По городу шли серые крысы. Они заполнили главную улицу, шествуя не спеша, как ландскнехты, покидающие ограбленный город. Грызуны чинно огибали встречные кареты и спокойно шли по телам упавших людей, покусывая всех, кто мешал их движению.

В тот день я сам командовал патрулем. Завидев шествие и безуспешно поискав глазами укрытие, отдал приказ: «Всем стоять! Не шевелиться!» И мы замерли, пытаясь вжаться в стену.

По улице, поджав хвосты, неслись собаки, кошки вспрыгивали на подоконники и старались забраться повыше. Вслед за собаками в панике бежали люди. Те, кто сохранял остатки самообладания, пытались найти укрытие на фонарных столбах или вломиться в какой-нибудь дом. Но хозяева запирали все двери и не хотели их отворять.

Крысы шли минут десять. Я даже и подумать не мог, что в городе было столько крыс! Спустя час, когда между последними хвостами и нами оказалось приличное пространство, один из стражников, успевший сходить вместе с пиратами на море, обронил:

— Первыми из трюма бегут крысы, а когда матросы в море бултыхаются, они на головы лезут…

— А я в штаны наложил, — сообщил один из стражей.

Все латники (включая меня!) потрогали собственные портки. Никто и не подумал смеяться.

Нам пришлось успокаивать людей и разводить по домам тех, кто не мог идти. Пострадавших, надо сказать, было немного. Хуже другое. В городе поползли слухи о том, что шествие крыс — к большой беде.

Большинство собак и кошек, сбежавших от ужаса, не вернулись. Как оказалось — на свое счастье…

Через пару дней, когда войско герцога Жуанли, племянника Великого Понтифика, захватило подъемный мост и азартно молотило тараном в ворота, нас выстроили на площади. Королевский сенешаль, проторчавший на башне часа полтора, радостно объявил, что видел королевские штандарты! А нам нужно сделать вылазку, чтобы приспешники самозваного Понтифика оказались зажатыми с двух сторон!

…В отряд, назначенный для вылазки, поставили тех, кого было не жалко: латников городской стражи, драбантов и десятка два дворян, желавших получить рыцарские шпоры. Без особых хлопот мы сбросили таран в ров и устремились на соединение с войском короля. Напрасно. Оказалось, мы рванулись навстречу одному из отрядов герцога Жуанли…

Получив пару ран, я уже собрался умереть, но мне повезло — конь сумел вытащить меня из боя.

Вдогонку нам летели стрелы. Я получил одну в оч-чень деликатное место (если мне кто-нибудь скажет, что видел гладкую задницу у старого наемника, — плюну в глаза!), а конь — две…

Коню я вырыл могилу. Наверное, со стороны это казалось глупостью, но бросить боевого друга я не мог.

То, что случилось с Ванхельмом, я узнал через год — герцог Жуанли, не сумев взять город «на копье», взял его в осаду. Через две недели город стал испытывать нехватку продовольствия, а через месяц там начался голод. Еще через месяц солдаты герцога Жуанли были вынуждены объезжать трупы горожан, лежащие прямо на грязных улицах. Маркитанты отказывались брать серебряные чаши и шелковые ткани, потому что от них исходил такой запах, что его было не избыть никакими щелочами…

Возвращался в гостиницу выбирая самый длинный путь. Хотелось немного побыть одному. Отчего-то думалось, сегодня покушений уже не будет. Напрасно…

— Стоять! — окликнули меня сзади.

Если окликают — никогда не оборачивайся сразу, а сделай шаг вперед и отступи влево. Азбука!

Окликнувший эту азбуку знал. Но я шагнул вправо, одновременно атакуя… Не стоило рассчитывать, что убийца будет один. Просто он немного поспешил, оторвавшись от собратьев по ремеслу. Несогласованность дала мне выигрыш во времени, потому я успел подранить первого и прижаться спиной к стене.

Все трое были наемники, как и я. «Псы войны», не имевшие гербов на щите и успевшие повоевать не менее пяти, а то и десяти лет. Не исключено, что нам приходилось стоять с ними в одном строю или, напротив, драться по разные стороны!

Троица развернулась во фронт, занимая узкую улочку. Тот, кого я подранил, встал справа. Что же, именно с него я и начал. Раненый не мог драться в полную силу, поэтому пропустил удар в живот. Стряхивая тело с меча, толкнул его на второго наемника, а сам атаковал третьего. Он был хорош — сумел парировать несколько ударов, но не заметил, как я вытащил из-за спины кистень, и пропустил удар в висок. Оставшийся в живых попытался убежать, но его догнал мой меч, превратившийся в копье.

Я подошел к единственному уцелевшему, силившемуся уползти, оставляя за собой темный след. В сумерках кровь кажется черной.

— Кто вас нанял? — поинтересовался я, поднимая свое оружие.

Запираться, изображая героя, смысла не было…

— Заказ брал не я, — простонал раненый. — Мне просто предложили.

— Вы знали, кто я?

— Знали, поэтому и запросили вдвое…

— А сколько? — искренне заинтересовался я. Вдруг — пригодится.

— Сто талеров. Двадцать — аванс. Остальные, когда принесем твою голову.

Больше наемник не сказал ничего, потому что потерял сознание. Я пожалел, что не взял факела, — надо бы внимательней рассмотреть несостоявшихся убийц и их карманы. Хотя карманы я мог осмотреть на ощупь. Только начал, как из-за поворота показались огни, раздались голоса. Ну конечно, стража является тогда, когда уже не нужна…

Увидев тела, они воинственно склонили алебарды, но потом узнали своего начальника.

— Господин Артакс! — воскликнул командир патруля. — С вами все в порядке?

— Где же вы раньше были? — в сердцах сказал я латникам и, не слушая оправданий, приказал: — Посветите…

Лица убитых и раненого были незнакомы.

— Соберите оружие и все, что найдете, — велел я латникам.

С убитых сняли три меча, три кинжала, штук семь метательных ножей. Командир патруля протянул еще и три кошелька.

— Посчитай и подели на всех, — приказал, я к вящей радости латников, пряча собственное неудовольствие. Ну да ладно, пусть парни порадуются. — Оружие сдадите капитану Густаву, — приказал я парням. — А этих… Ну оттащите куда-нибудь. Куда стаскивают трупы?

— С утра приедет телега, увезет на кладбище, в часовню. Если отыщется родня, то заберет труп. Если нет, похоронят во рву, за счет города, — пояснил латник. — А вот того, кто жив еще, ежели до утра протянет, отвезут в лечебницу при монастыре. И вот еще что, — замялся он: — Куда одежду девать? Куртки у них хорошие, сапоги крепкие… Все равно к утру разденут и разуют.

— Можете себе взять, можете выбросить, — разрешил я, чувствуя, что смертельно устал сегодня. — Скажите лучше, как пройти к моей гостинице самым коротким путем?

Трое из пятерки остались, а двое вызвались указать короткую дорогу.

Оказалось, что до гостиницы — пять минут! В иное время сказал бы — «всего», а сейчас — «целых»! Мне хотелось упасть и заснуть, не слушая попреков фрау Уты, у которой опять пропал ужин…

Вставать с утра не хотелось. Можно бы устроить себе выходной, но сегодня был важный день — оружейники должны были представить на наш суд арбалеты. Члены Совета, участвующие в приемке, делали умный вид и задавали дурацкие вопросы, чтобы показаться сведущими.

Арбалеты получились неказистыми, но надежными. Так и просились в руку! Старшине бондарей «загорелось» опробовать оружие. Лихо орудуя воротом, он натянул тетиву, вложил в желоб болт и прицелился. Но спусковой рычаг, которому следовало отойти назад, застрял. Ничего страшного. У новых арбалетов это случается. Нужно было разрядить оружие и смазать механизм — и все.

Думается — плохих намерений у бюргера не было. Но хорошо, что я успел направить арбалет вверх, а выстрел в небо безопасней, нежели в толпу! Отделались малой кровью — моей подраненной рукой, которую болт успел «пропахать», и разбитым носом неудачливого стрелка.

Нос ему разбил не я, а кто-то из соседей. Мне даже пришлось призывать к порядку рассерженных горожан, ринувшихся бить бедолагу.

Похвалив оружейников, я решил сегодня уйти пораньше, потому что рука требовала более обстоятельной перевязки, нежели чужой шейный платок, завязанный поверх рукава. Не я ли утром мечтал об отдыхе? Вот и получил…

Фрау Ута не стала охать и причитать, а сразу же принесла тазик с теплой водой, чистое полотно и склянку.

— Сейчас, господин Артакс, будет немножко больно… Потерпите, — нежно ворковала она, помогая снимать куртку и рубашку.

Мне было смешно. Стоило ли говорить, что на подобные «раны» у нашего брата было не принято обращать внимания?

— Господин Артакс, — хлопотала хозяйка, промывая мою царапину и приглядываясь к шрамам — старым и новым. — Сестры говорили о ваших шрамах, но я не думала, что они такие страшные! Почему вас так неаккуратно лечили?

— Как умели. Когда ранят, то лекарей, как водится, не бывает рядом.

— Что же тогда делать? — удивилась она, откупоривая склянку.

Фу, ну и запах! Не знаю, из чего было приготовлено снадобье, но тухлые яйца там точно были! Когда хозяйка стала мазать меня этой дрянью, ранку немилосердно защипало.

— Потерпите, потерпите… — приговаривала моя целительница. — Немного пощиплет, но к вечеру — как рукой снимет. Все-таки — как вы лечили раны? На вашем плече такой след, будто ударили раскаленной кочергой.

— Почему кочергой? — обиделся я. — По плечу меня ударили мечом. Ну а потом, чтобы быстрее зажило, стянули разрубленные части и прижгли.

— Как — прижгли? — опешила фрау Ута, переставая мазать.

— Как прижигают? — удивился я непонятливости женщины. — Берется что-то железное. Нож, например. Его раскаляют в костре и — прижигают. Вот и все. А ежели, скажем, отрублена рука или нога, то лучше облить рану смолой и взять факел.

— Господи… — пролепетала фрау. — Но это же варварство! Как же лекарь…

— Конечно, варварство, — согласился я. — Но что делать? Если ждать лекаря, то за это время можно и кровью истечь.

Фрау Ута принялась оглаживать мою спину, останавливаясь чуть ли не на каждой отметине.

— Вот это что такое? Круглое, с зубчиками? Ой, а тут — еще одна, похожая…

— Это? — Взял я ее руку в свою, пытаясь определить — что там она нашла. — Это, милая фрау, след от стрелы. Она в меня вошла, но не вышла. Вот, потрогайте, от нее только одна дырка… А вот вторая, от болта, — насквозь прошла. Потрогай! — перешел я на «ты».

Ручка фрау Уты задрожала, но она добросовестно потрогала шрам на спине и выходное отверстие на груди. «Господи…» — только и шептала она.

— Ничего! — сказал я делано небрежно, словно юнец, охмуряющий фрейлейн. — У нас, у наемников, много своих хитростей. Сквозную рану, если чистая, вначале лучше совсем не лечить, а промывать холодной водой. А мелкие мы лечим паутиной.

Я хотел добавить, что можно прикладывать мох, жеваный лопух, измельченные цветочки-ноготки, но фрау меня перебила…

— Паутиной? — брезгливо передернулась она. — Но там же — пауки. Брр. Я так боюсь этих тварей. У них много лап, и они противные…

При упоминании «противных и страшных пауков» дамочка придвинулась ко мне, будто искала защиты. Я же не преминул этим воспользоваться и, осторожно обняв женщину, тихонько, пока она не опомнилась, усадил к себе на колени…

Пока фрау раздумывала — вырываться или нет, начал целовать ее лоб, щеки, а потом перешел на губы. Моя хозяюшка вначале чуть замерла, но потом ее губки зашевелились, она стала отвечать на поцелуи. Жаль, платье не имело выреза, а шнуровка доходила до самого горла… Очень неудобная шнуровка! Обнимать одной рукой, а второй распутывать узелочки — крайне неудобно. Но все-таки я справился, и вскоре моя рука уже гладила ее по спинке… Потом настал черед пояса, что был подвязан под самой грудью. Когда же пояс вместе с передником упал на пол, то настала очередь и самого платья. Снять сорочку фрау не разрешила, но мне удалось задрать подол так высоко, что обнажилась почти безупречная грудь…

Когда все кончилось, Ута прижалась ко мне как нежный и испуганный зверек. Она рассеянно теребила мои волосы и о чем-то думала. Я не мешал, ожидая, что она сейчас заснет. Но ей захотелось поговорить.

— Знаешь, сегодня все как-то не так… — проговорила она.

— Как не так? Тебе было плохо? — обеспокоился я.

— Что ты! — Еще крепче прижалась она. — Прости, может быть, мужчине это будет неприятно, но, когда это (выделила она) было у нас с мужем, все обстояло просто… Каждое пятнадцатое число я должна была ложиться в постель, задрать подол до пояса и раздвинуть ноги… Приходил муж, делал свое дело и засыпал. Я же всегда ждала чего-то такого… Сегодня… Кажется, только сегодня поняла, чего я ждала. Я никак не думала, что, когда ласкают там — это приятно…

— Ну, так это и должно быть приятно… — не понял я ее недоумения.

— Патер говорит, что получать удовольствие от соития — это грех! Тем более что мы с вами не муж с женой. Значит, я совершила двойной грех…

Хозяйка уткнулась носом в мой бок и заплакала. Я принялся осторожно поглаживать ее по спине, давая выплакаться. Чтобы успокоить женщину, сказал:

— Любой грех можно искупить. Мы с тобой сделаем жертву на благо церкви и получим индульгенцию. Верно? Завтра возьмешь талер и сходишь на исповедь…

— Талер? — мгновенно перестала плакать фрау. — Вам не жаль целого талера?

— Ну раз такое дело… — благодушно сказал я, — то чего же жалеть!

— Если вы готовы пожертвовать талер… — задумчиво проговорила Ута. — За такую монету патер отпустит грехи. А мы пока можем еще немножко погрешить…

Мы еще «немножко» погрешили, а потом заснули в одной постели, словно муж и жена.

После этой ночи у меня стало налаживаться что-то вроде семейной жизни. Я не вскакивал с постели ни свет ни заря, как крестьянин на дойку коров или монашек, спешивший на чтение matatinum. Поднимался не спеша, как бюргер на primo. И не сказал бы, что мне такая жизнь не нравилась, — была какая-то прелесть получить завтрак, а потом уйти на службу. В двенадцать пополудни, оставив дела на «после обеда», вернуться в уютный дом, где тебя накормят овощной похлебкой на мясном бульоне и рагу с мясом! В постные дни — форель, запеченная с горохом, или отварной карп с белым чесночным соусом!

Ученики и подмастерья, выделенные гильдиями для чистки рва, отказывались лезть в зловонную жижу. Они считали, что черпанием нечистот должны заниматься исключительно золотари. Вначале я хотел их «поуговаривать», но передумал. Пришлось показать пример и собственноручно вытащить ведро бурой, липкой и неароматной грязи, больше напоминающей дерьмо. Не поленившись, оттащил содержимое ведра за вал. Когда выливал, в глаза бросилось что-то блестящее…

— Эй, парни, — окликнул я работников, которые нехотя заполняли длинным черпаком ведра. — Ну-ка, гляньте сюда!

Вытащив из жижи блестящий предмет и оттерев его, я продемонстрировал старинную золотую монету!

— Можно потрогать? — робко попросил один из ремесленников.

Вокруг меня столпился народ, а монета пошла по рукам. Золотой оглядывали, ощупывали и даже пробовали на зуб. Налюбовавшись, горожане бросились черпать зловонную грязь так ретиво, что теперь не требовались ни пинки, ни ругань. Пришлось контролировать, чтобы они вначале уносили наполненные ведра и тележки за вал, а уже потом начинали рыться в… грязи.

Были обнаружены семь человеческих скелетов, с дюжину разложившихся трупов (один был в рыцарских доспехах — откуда и взялся?), множество неопределенных костей, десятки ржавых топоров и ножей. Нашлось еще с сотню медных и серебряных монет.

На следующий день на работу пришли не только отряженные гильдиями подмастерья, но и другой люд. Ладно, если бы это были подопечные старшины нищих, но зловонную жижу черпали и солидные бюргеры… К вечеру ров был полностью вычерпан, хотя я считал, что, в лучшем случае, справятся за неделю! Более того, дно было углублено не меньше, чем на два ярда.

За золотарями-золотоискателями пришли наблюдать и главные люди города. Герр Лабстерман, наблюдая, как ретиво горожане копаются в зловониях, изрек:

— Жаль, нет закона, по которому клады отходят в собственность города.

— А есть шанс найти клад? — усмехнулся я.

— Ну вы же нашли, — уверенно заявил первый бургомистр и внимательно посмотрел на меня: — Был бы закон, вы отдали бы золото в городскую казну. Ну на крайний случай — половину! — мечтательно вздохнул он.

— И много я нашел? — полюбопытствовал я, сдерживая хохот.

— Кто говорит — сто золотых монет, а кто — тысячу. Но мне думается, слухи преувеличенны, и вы нашли не больше десяти, — авторитетно изрек Лабстерман.

— Вы угадали, слухи изрядно преувеличенны. Я нашел-то всего один золотой цехин. Извольте…

Бургомистр не удержался от искушения. Внимательно осмотрел цехин, изучая герб и портрет узурпатора Венедской республики. По глазам было заметно, что Лабстерман переводит стоимость золота в серебро. Налюбовавшись, со вздохом вернул золотой мне:

— Почему-то чужакам везет. Наши олухи не нашли ничего стоящего…

— Кстати, господин бургомистр, — сообщил я старику идею, которая пришла мне в голову. — Если будете вводить закон о кладах, следует ограничиться не более чем десятью процентами. Если городская казна будет требовать половину…

— О кладе никто и никогда не узнает… — понял мою мысль Лабстерман. — Да, господин Артакс, вы правы. Народ у нас жадный.

Я хотел было рассказать бургомистру одну историю, которую слышал еще в детстве. В кратком пересказе она звучит так: у деревенского богача было трое жадных и ленивых сыновей. Весной, когда пришла пора сеять репу, дети не хотели идти в поле. Старик внезапно почувствовал себя больным, лег на постель и принялся стонать: «Умираю, детушки дорогие!» Немного поохав, подозвал к себе сыновей и поведал им, что, закопал все сокровища, нажитые за длинную жизнь, в поле… Надо ли говорить, что поле под репу было перекопано, а старик благополучно выздоровел?

Подумав хорошенько, я не стал рассказывать бургомистру эту историю… Мало ли, а вдруг эта затея мне еще пригодится?

В те дни, что я возвращался с работ по «обустройству» рва, фрау Ута заставляла меня снимать одежду у входа, а на кухне всегда стоял «дежурный» котел с горячей водой. Правда, приходилось мыться одному. Эльза и Гертруда под бдительным присмотром сестрицы лишь приносили воду, забирали грязную одежду и немедленно уходили. Мне, кстати, пришлось обзавестись сменным гардеробом, потому что одежда, в которой я ходил днем, постоянно требовала стирки. Она пачкалась не только грязью из рва, а была вывожена в известке или цементе, испачкана маслом или еще невесть чем. Забавно, но, несмотря на то что наши отношения с хозяйкой уже перестали быть строго официальными, обращались мы друг к другу исключительно на «вы».

— Знаете, господин Артакс, — сказала мне фрау, когда мы лежали с ней рядышком на мягкой и широкой перине: — Господин патер принял ваш талер, отпустил мне грехи, но сказал, что и вам бы следовало сходить на исповедь. А еще лучше — если бы мы поженились.

— Конечно, лучше… — покладисто согласился я, поглаживая Уту по спинке и размышляя — удастся ли снять с нее сорочку, чтобы увидеть ее тело полностью…

— Пожениться? — оживилась она.

— Именно. Я с удовольствием женился бы на тебе.

Я нисколько не кривил душой. Такую хозяйственную и обстоятельную супругу нужно поискать. И, кроме того, фрау Ута была далеко не глупа.

— Вы, господин Артакс, сказали «женился бы», — тщательно взвешивая слова, проговорила она. — Что означает, подразумевали — не могу или не хочу жениться. Так?

— Вы — умная женщина, — вздохнул я.

— Мне почему-то казалось, что я вам не совсем противна… — заплакала фрау, как обиженный ребенок или девушка, которую только что лишили девственности.

— Что ты… — принялся утешать я Уту, от нежности перейдя на «ты». — Ты можешь составить счастье любого мужчины. Ну на что тебе нужен старый наемник?

— Дурак ты, — всхлипнула фрау, тоже переходя на «ты». — Когда я выходила замуж, мне было шестнадцать, а жених был старше на тридцать лет. Сейчас мне тридцать четыре. Тебе не больше пятидесяти… Если тебя не убьют, то ты доживешь хотя бы лет до семидесяти.

М-да. Что-то я раньше не задумывался, на сколько лет я выгляжу. А тут даже как-то и задело…

— Мне меньше пятидесяти, — ответил я, не уточняя, что до этой цифры мне еще семь лет…

— Еще лучше. Если мы поженимся, у нас могут быть дети. Если будет на то Божья воля, — поспешно уточнила Ута, осеняя себя крестом: — Я еще не так стара. А мне бы хотелось, чтобы мой ребенок имел отца до тех пор, пока не станет совершеннолетним, — со швабсонской педантичностью объяснила фрау.

Я мысленно «переварил» все вышесказанное и, надеясь отвлечь фрау от трудной темы, задал вопрос, который надо было бы задать раньше:

— Прости, а что стало с твоим мужем?

— Мой супруг, царствие ему небесное, — вздохнула Ута, — отправился в паломничество. Увы, его избили и ограбили в двух милях от города. Хорошо, что несчастного нашли угольщики. Они-то и привезли господина Лайнса домой. Ансель долго болел, а потом — умер…

— В паломничество? — удивился я.

Фрау Ута смахнула набежавшую слезинку:

— Мы прожили с мужем десять лет, но детей у нас не было. Вначале Ансель думал, что это я бесплодна. Но однажды в город приехал знаменитый лекарь мэтр Сигель. Господин лекарь сказал супругу, что это он не может иметь детей из-за какой-то болезни, которую перенес в детстве. Но я-то и так знала, что дело не во мне, потому что и Эльза, и Гертруда тоже не смогли забеременеть…

— Так, что-то я не очень понимаю, — удивился я. — При чем тут Эльза и Гертруда? Он что, был женат на всех сразу?

— Быть женатым на трех сразу — это грех, — рассудительно ответствовала Ута. — За это можно угодить на виселицу. Я пять лет не могла забеременеть, поэтому мы с сестрами решили, что если одна из нас понесет ребенка от Анселя, то я выдам его за своего.

— И сестры согласились?

— А что нам оставалось делать? — пожала плечами Ута. — Когда умерли родители, я была еще совсем ребенком. Отец оставил нам только домик и огород, поэтому приданого на троих бы не хватило. Брать бесприданниц никто не хотел. Когда ко мне посватался Ансель, он согласился взять меня без приданого. Но даже когда я вышла замуж, то землю и дом на двоих сестер было не поделить… Хотя если бы нашлись двое почтенных людей, с достатком, то можно было бы продать и дом, и землю, а вырученные деньги поделить. Но, увы, сразу двух женихов не находилось. Если бы я не смогла родить ребенка, то герр Лайнс был бы вправе развестись со мной и взять себе новую жену. Тогда бы мне пришлось возвращаться и жить вместе с сестрами…

— А муж? — полюбопытствовал я. — Как он к этому отнесся?

— Герр Лайнс ничего не заметил. Все было в темноте.

«Здорово! — присвистнул я про себя. — Такое счастье привалило — жить с тремя бабами сразу, а он, болван, даже не заметил!» Но я не стал обсуждать с Утой некоторые тонкости, которые меня могли бы интересовать…

— Ты не ревновала?

— А зачем? — хмыкнула фрау, уставившись в потолок. — Это мои сестры, моя плоть и кровь. И если мой муж спал с ними, то значит, он спал со мной.

— То есть ты не возражаешь, если я начну спать с твоими сестрами? — полюбопытствовал я.

— Ш-што? — зашипела Ута как рассерженная кошка. — Только попробуй! Я не знаю, как я пережила то, что ты переспал с Гертрудой… Да и Эльза мне недавно высказала претензии, что я одна пользуюсь тобой.

— А ты? — заинтересовался я.

— А что я? Сломала о сестру половую щетку, — дернула плечиком Ута. — Теперь надо идти на рынок, тратиться на новую.

— Запиши стоимость щетки на мой счет! — засмеялся я.

— Думаешь? — недоверчиво спросила Ута и расхохоталась.

Впрочем, отсмеявшись, она подумала-прикинула и кивнула:

— Запишу!

Немного помолчав и собравшись с мыслями, она вернулась к теме, которую мне не хотелось бы обсуждать:

— Почему ты не хочешь на мне жениться? Чем я плоха для тебя? Конечно, я не юная девушка, но, кроме мужа, у меня не было мужчин.

— Видишь ли… — начал я свой ответ со слов, которые произносят мужчины, когда не знают, как бы половчее соврать: — Что я буду делать здесь, в этом городе, когда война закончится? У меня и имущества-то всего — конь да доспехи…

— И триста талеров, на которые можно отстроить еще одну гостиницу, — продолжила за меня Ута. — И еще семьсот, которые герр Лабстерман обещал выплатить. Значит, твой капитал составляет тысячу талеров. А на тысячу можно жить до конца дней! А можно… — оживилась она, — если мы заключим брачный контракт, сделать тебя совладельцем гостиницы, а сестер выдать-таки замуж! Даже если положить им в приданое… — задумалась она, подсчитывая, — хотя бы по пятьдесят талеров, то можно выдать их замуж за ремесленников. Ну а если по сто — их возьмут в жены вдовые купцы!

Ай да фрау, ай да Ута! Сколько же практичности в этой безупречной головке. О ее видах на мою тысячу талеров я не подумал, но продолжал изворачиваться:

— Как-то смутно себе представляю, чтобы я принимал постояльцев, выдавал им белье, разносил обеды.

— Ничего! — легкомысленно заявила фрау. — Этому легко научиться. Но этим буду заниматься я. Ты будешь охранником, и мне не придется платить старому Августу пять фартингов в месяц. Подумать только! — возмущенно встрепенулась хозяйка. — Я плачу целых пять фартингов только за то, чтобы старик спал по ночам внизу и делал вид, что является моим сторожем!

— Что-то я никаких сторожей не видел… — удивился я. Еще бы, в гостинице по ночам находится неизвестный мне человек, а я не обратил внимания. Странно.

— Зачем тебе его видеть? Он бывает тогда, когда тебя нет. Когда ты на месте — зачем платить за охрану? Плохо, что я не всегда знаю — придешь ты ночевать или нет. Иногда приходится будить Августа ночью, и он берет за это дополнительный пфенниг.

— Ты не боишься, что я могу выбросить из окна постояльца, если он мне не понравится? Или убить его за замечание, которое он сделает?

— Боюсь, — честно призналась она. — Боюсь, что тебе не придется никого убивать, потому что посетители разбегутся от одного твоего вида… Недавно один купец из Гременя, наш старый клиент, узнав, что в гостинице живет наемник, отказался к нам въезжать.

— Что за старый клиент? — забеспокоился я.

Ута вначале не поняла, потом расхохоталась, а потом — обиделась:

— Знаете, господин Артакс! — ледяным тоном сказала она, накрываясь одеялом до самого носа. — Я честная женщина и порядочная вдова. По крайней мере, — добавила она, слегка смутившись, — была таковой… Сестры мои, да, — иногда позволяли себе лишнее по отношению к клиентам. Но сестры — они не горожанки, а крестьянки. Им нет нужды беречь репутацию в городе Ульбурге. А старый клиент — это клиент еще с тех времен, когда был жив муж.

— Впиши его на мой счет, — предложил я, сделав вид, что не заметил перехода на официальный тон.

— Уже, — не моргнув глазом, отозвалась фрау. — С учетом того, что обычно он жил у нас по четыре недели и снимал номер за полталера, я записала на ваш счет еще тридцать фартингов. То есть — четверть от упущенной выручки.

— Четверть? — удивился я. — А разве в талере не сто фартингов?

— В талере шестьдесят фартингов, а в каждом фартинге — шестьдесят пфеннигов, — с назидательностью бывалого ростовщика отрезала фрау Ута. — Я слышала, что в некоторых землях талер считают за сто фартингов, но у нас — шестьдесят. По крайней мере именно так чеканят на нашем монетном дворе.

— Так у вас еще и монетный двор есть? — слегка поддразнил я фрау. (Этот монетный двор обошелся мне в двух лишних часовых, но что делать?)

— А чем мы хуже других вольных городов? — возмутилась фрау. — Вот уже двести лет Ульбург имеет свои законы, свой герб, свою печать и право выпускать ежегодно две тысячи серебряных талеров, а также нужное количество медных фартингов и пфеннигов. Теперь понимаешь, почему тысяча талеров, что должен тебе заплатить город, — это огромная сумма?

— Ну я не настаиваю, чтобы долг был выплачен талерами Ульбурга. Меня устроят и другие монеты. Главное — чтобы они были полновесные. И, кстати, почему бы Ульбургу не отчеканить, скажем, не две тысячи талеров, а пять или шесть?

— За точностью суммы следят имперские чиновники, которые приезжают к нам четыре раза в год и присутствуют при чеканке монет, — сказала фрау языком канцеляриста. — В остальное время прессы заперты в комнате, под пломбой из сургуча с оттисками печатей — малой императорской и большой городской. И если обнаружится, что они сломаны, то город будет лишен монетной регалии.

— Как ты все выучила? — удивленно спросил я. — Шпаришь, словно ты не хозяйка гостиницы, а как минимум — младший бургомистр.

— В нашем городе нет младшего бургомистра, — уточнила фрау. — Есть первый бургомистр, который отвечает за городскую казну, сбор податей, оборону и сношение с другими городами. Второй является хранителем законов и главным судьей. Третьему поручено наблюдать за чистотой городских улиц, свежестью продуктов на рынке. Что касается знания, то все горожанки обязаны принести присягу на верность городу и его законам. Когда я собралась выходить замуж, мой будущий супруг заставил меня выучить городское Положение о вольностях наизусть.

Лекцию об устройстве городской власти я слышал уже не в первый раз. Вначале от Лабстермана, еще по пути в город. Потом от толстенького третьего бургомистра. А вот зачем знать такие тонкости женщинам? Словно бы отвечая на мой вопрос, Ута сказала:

— Покойный супруг очень опасался, что во время принятия присяги меня могут заставить рассказывать весь текст наизусть, а если бы я не сумела рассказать — меня бы не записали в число бюргерских жен и не допустили бы к присяге. А мне очень хотелось стать женой бюргера… Кстати, если вы, то есть ты, — спохватилась фрау, — собираешься жениться на мне, тебе следует выучить Положение о вольностях города Ульбурга.

Не спорю, мысль о том, чтобы стать законным супругом фрау Уты и добропорядочным бюргером, мне приходила. Вот только — после каждого ее «выступления» хотелось сбежать куда подальше…

— Ты уверена, что тебе нужен именно такой муж, как я?

— Конечно, супруг из тебя получится не очень верный… — повернула она ко мне свою головку и улыбнулась.

— Это еще почему? — обиделся я.

— А кто был недавно в борделе? Ты же не будешь отпираться, что был в доме напротив мельницы, у этой курвы Эдели?

А я и не знал, что это бордель… Думал — так, в гости зашел, перемигнулся с хозяйкой. Правда, дамочка попросила талер, но я решил, что она хочет сделать себе подарок.

— Интересно, сколько ты заплатил? — продолжала измываться фрау. — Если больше, чем двадцать фартингов, ты дурак…

Я чуть не взвыл от злости. Но, прикинув, что дамочка старалась за двоих, решил, что денежки она отработала честно. Ну а еще двадцать монет можно посчитать за подарок…

— А сколько ты впишешь в счет за…

— За пользование моим телом? — деловито осведомилась фрау, называя вещи своими именами. — Если будешь супругом — бесплатно. Ну а если ты уедешь…

— И сколько набежало? — хмыкнул я.

— Пока — семь талеров… Нужно бы брать больше, но… я тоже получала удовольствие.

— Почему так дорого? — обомлел я. — Я в городе живу только две недели. Сама же сказала — двадцать фартингов за ночь. У тебя же по полталера… Вряд ли ратуша будет оплачивать мне половину.

— Ну не могу же я брать столько же, сколько берет шлюха. Все-таки — добропорядочная вдова стоит дороже, — сообщила фрау, вперив взор в потолочные балки. — И потом — я отдаюсь вам на чистых простынях, а их стирка и глажка стоит денег. Заметьте, господин Артакс, — перешла она снова на «вы», — что простыни теперь меняют каждое утро! А вообще, никак не могу понять — почему мужчины платят деньги за то, что можно получить даром от супруги?

Сочетание в Уте детской непосредственности и прагматизма приводило меня порой в состояние ступора. Но если призадуматься — то, действительно, зачем? Наверное, такая уж наша козлиная натура. Фрау Ута будто мысли мои прочла:

— Знаете, господин Артакс, я пришла к выводу, что мужчину переделывать бесполезно. Верный муж отличается от неверного лишь тем, что его жена не догадывается об изменах. Или делает вид!

— Вас послушать, так все женщины — ангелы, — хмыкнул я. — Откуда же берутся рогатые мужья?

— Как говорят, если муж рогат, то он сам в этом и виноват. Значит, нужно стараться в супружеской постели…

— Так? — спросил я, приступая к делу.

Фрау Ута муркнула, как большая кошка, и ухватила меня своими мягкими лапками…

 

Глава шестая

ПЕРВЫЕ ПОТЕРИ…

Ночью я проснулся от тревожного ржания. Гневко сообщал, что во двор проник кто-то чужой, но неопасный. (Будь незнакомец опасен, жеребец уже полез бы драться!) Спускаясь по лестнице, сообразил, кто это мог быть. А когда по двери замолотили детские кулачки, понял — началось!

Во время осады мальчишки (да и девчонки тоже!) старше семи и младше пятнадцати лет становились настоящим стихийным бедствием. Вездесущие отроки умудрялись сновать туда-сюда так, будто никакой войны не было и в помине. В Рутбурге пятеро заблудившихся ребятишек, среди которых был сын бургграфа, попали в плен к неприятелю… Правитель, обезумев от горя, приказал открыть ворота. Ну а чего стоят блуждания детишек по стенам? Латники забывали о своих обязанностях и бросались спасать детишек, подставляясь под стрелы и подставляя других.

Если нельзя бороться со стихией, обрати ее в свою пользу и назови все это безобразие красивым именем. Посему, раскинув мозгами, я сколотил «летучий отряд» — команду из самых хулиганистых пацанов, старшему из которых было пятнадцать лет, а младшему — девять. Горожане называли их «летучими» мальчишками. Чтобы выделять «летучих», пришлось придумать им отличительный знак — нарукавные повязки с изображением городского герба… Пчел ребята рисовали сами, поэтому они получились похожими на перекормленных шмелей, но мальчишки гордились своими регалиями не меньше, чем бургомистры и члены Городского Совета медалями. Мне доложили, что в «летучий отряд» выстроилась очередь не только из мальчишек, но и девчонок!

Старший отряда бдительно следил, чтобы его воинство не забиралось куда не надо. Кроме того, мальчишки оказались лучшими посыльными и адъютантами. Ну а самое главное, «команда» должна была присматривать за часовыми на стенах и за тем, что происходит за стенами…

— Часовые спят! — доложил запыхавшийся парнишка.

— Которые? — спросил я, сурово сдвигая брови. Если у ратуши — так и черт с ней, но если на стенах — тогда плохо.

— В Надвратной башне.

— Будили? — поинтересовался я, надевая перевязь.

— Так точно! — отрапортовал мальчишка, вытягиваясь как новобранец перед капралом. Получилось забавно, но я даже и не подумал улыбнуться.

— И что?

— Спят как убитые. И не дышат вдобавок.

Гневко не противился, что я взял на седло мальчишку, а маленький гонец был на седьмом небе от счастья. До ворот мы доскакали за несколько минут. Вовремя! У барабана с цепями возились два типа, пытавшиеся спустить подъемный мост. Был еще и третий, кинувшийся наперерез. Наивный! Мне даже не понадобилось защищаться от его тесака. Гневко отбросил его плечом и, припечатав по голове несчастного копытом, радостно ринулся к оставшимся.

Эти оказались умнее. Укрывшись за барабаном, куда гнедой не мог добраться, ощетинились клинками. Гневко шипел от злости, требуя, чтобы злодеи вышли и приняли честный бой, но они были благоразумными и не желали вылезать из укрытия. Посему мне пришлось спешиться.

Метательный нож, которым меня поприветствовали, попал бы точно в живот, если бы я его не отбил. Дальше дело у них не пошло — один упал, получив в лоб эфесом, а второй присел на корточки, зажимая разрубленное лицо…

Первым делом я провернул барабан, натягивая цепь потуже, и, поручив охрану раненых мальчишке и гнедому, побежал наверх. Допросить диверсантов можно и позже.

В караулке лежали трое караульных, которым было положено бодрствовать, а возле бойницы сидел нахохленный командир «летучего отряда» Эдди и двое его бойцов.

— Там… — кивнул Эдди в черноту проема.

Я вгляделся в темноту: у подножия вала едва поблескивали кончики копий. Если бы не ожидал увидеть, внимания бы не обратил — ни звяканья доспехов, ни ржания коней не слышно. «Передовой отряд, — пронеслось в голове. — Ждут, когда упадет мост. А там — мост упадет, захватят ворота, укрепятся в башне, продержатся до подхода конницы…»

— Поднимай тревогу! — приказал я, снимая со стены сторожевой рог.

Кинул его Эдди, не поинтересовавшись, сумеет ли он дать нужный сигнал? С другой стороны — горожане тоже не знают — какой сигнал служит к общему сбору: «Ти-та-ти-та» или «та-та-та-та»…

«У-уу-ааа», — простуженно завыл рог. Немного помедлив, к нашему вою присоединились трубачи прочих городских башен, прорвав тишину разноголосым ревом, сипом и кашлем погнутых и потрескавшихся медных и костяных рогов, разысканных в чулане ратуши, где они десятилетиями пылились за полной ненадобностью.

Скверно, если на штурм пойдут сейчас! Пока сонные бюргеры проснутся, поймут, что звуки им не снятся, начнут собираться (под причитания жен, вроде: «Спи давай! Может, дома посидишь? Что, без тебя не справятся?»), сползутся, да разместятся по стенам, да прекратят задавать глупые вопросы… М-да, к этому времени не только ров форсируют, но и на стены влезут. Нам с Эдди и его пацанами не спихнуть все штурмовые лестницы и не сбросить всех нападавших со стен.

На всякий случай я принялся заряжать арбалеты, передавая их мальчишкам. «Вроде бы все, — отметил я, вкладывая последнюю стрелу в желоб. — Теперь можно заняться и караульными».

На маленьком столике, за которым стражники коротали время за игрой в кости да питием пива, приткнулась глиняная фляга с вином. На столе в липкой лужице — опрокинутая кружка. Осторожно взяв со стола флягу, принюхался. Резкий запах миндаля подсказал, что вернуть к жизни часовых не сможет ни один лекарь.

На Надвратной башне три бойницы. Я расставил мальчишек, посоветовав стоять боком и особо не высовываться, пошел вниз. Кто знает, может, с нашей стороны через стену уже переброшена лестница, а около ворот уже копошатся вражеские солдаты? Пока спускался, к стенам подходили горожане. Невыспавшиеся бюргеры, гремя разнокалиберными доспехами, бубнили под нос что-то нехорошее (наверное, про меня?), но, тем не менее, забирались на галереи и становились по местам. Значит, тренировки, за которые горожане меня втихомолку поругивали (а герр Лабстерман и вслух высказывал порицания!), прошли не зря! Я переживал, что, когда дойдет до настоящего дела, горожане опоздают. Зря!

Первым, как и положено, на место прибыл капитан латников. Облегченно вздохнув, я поручил Густаву расстановку бойцов и взбежал по крутым ступеням обратно в башню.

В караулке ничего не изменилось, за исключением того, что мальчишки не устояли перед соблазном… Теперь, разрядив арбалеты, они неумело орудовали «козьими ножками» и сопели, пытаясь натянуть тугие тетивы.

— Господин комендант! — радостно сообщил Эдди. — Мы их прогнали!

— Кого прогнали? — холодно поинтересовался я.

— Вон тех, кто ко рву подходил… Мы начали стрелять, и они ушли…

— Вы хотя бы попали в кого-нибудь? — усмехнулся я. — Только не врите — завтра увидим — валяется там кто-нибудь или нет.

— Умирать ушли. Или — раненые, — попытался спорить со мной Эдди.

— Значит, так… — нарочито спокойным тоном сказал я. — Нарукавные повязки можете оставить себе на память. «Летучий отряд» я распускаю.

— Господин комендант, за что?! — вскинулся командир. Даже в сумерках было заметно, что мальчишка побледнел.

— Нарушение дисциплины… Вы открыли стрельбу без команды — раз. Напрасно израсходовали стрелы — два. И, наконец, своей дурацкой стрельбой создали впечатление у противника, что защитники Ульбурга ничего не стоят. Собирайтесь и уматывайте.

— Вы говорили, что за нарушение дисциплины положена порка… — вспомнил один из мальчишек.

— Это в лагере, а не в бою, — покачал я головой. — В бою — смертная казнь. Но вы не солдаты, а дети.

Честно, я хотел поморочить мальчишкам головы, довести их до слез, а потом простить. Придется прощать, а куда же я денусь? Мальчишки — славные! Но все-таки нужно же приучать их к дисциплине.

То, что произошло дальше, едва не довело до слез меня самого…

Эдди обнял товарищей и, подавая пример остальным, встал на колени. Все трое молча плакали, но пощады не просили.

— Господин комендант, мы — солдаты, — обернулся ко мне Эдди. — Пожалуйста, казните нас, но не распускайте отряд! А вместо меня назначьте Вилли. Он хоть и маленький, но справится.

Маленький командир зажмурился и принялся читать молитву.

«Вот те на! — оторопел я. — Как же теперь выкручиваться?»

— Нет уж, милые мои! Думаете, я вас казню — и все? — заявил я, понимая, что несу околесицу, и, лихорадочно соображая, что бы такое сказать: — У нас случай особый. Людей мало, потому… («Чего же придумать?») Вместо казни я назначу наказание. Так уж и быть, отряд распускать не буду. Но арбалетов больше не получите. Я вам сто раз говорил — стрелы нужно тратить с умом! Посмотрите сюда… Вот примерно так…

Высмотрев нечеткий блеск со стороны вала (Наблюдатель? Ну лучше прятаться нужно!), взял его в прицел небольшим упреждением и нажал на спуск. Раздался вопль, а мальчишки завистливо вздохнули, забыв, что их только что собирались казнить.

— Ладно, — примирительно сказал я. — За то, что первыми увидели врага, вам следует награда. Но за то, что открыли стрельбу, — наказание. Стало быть, ни награды, ни наказания вам не будет. Но, — назидательно изрек я, поднимая вверх указательный палец, — стащите вниз караульных!

Радостно, будто мартышки, ухватившие банан, дети потащили мертвецов вниз. Я, провожая их взглядом, подумал, что если в своей жизни и сделал что-то хорошее, то сегодня все это перечеркнул, заставив мальчишек стрелять в живых людей.

«Здрасте, господин бургомистр!» — услышал я.

Стало быть, и Лабстерман здесь. Не утерпел, пришел.

— А я решил, что вы опять тренируетесь, — буркнул герр Лабстерман, с трудом переведя дыхание и припадая к бойнице.

— Хорошо бы…

— Уходят, — нерешительно сообщил бургомистр, оборачиваясь ко мне. — Может, совсем уйдут?

— Может. Говорят, чудеса иногда случаются… — не стал я спорить.

Противник решил отходить. А что ему оставалось делать? Ночной штурм хорош, если он внезапен. Если, говоря казенным языком, эффект неожиданности утрачен, бой теперь будет на руку оборонявшимся.

— Что дальше? — поинтересовался отец города.

— Нужно бы допросить пленных, — вспомнил я о двух раненых злоумышленниках.

— Откуда они взялись? — удивленно вскинул брови Лабстерман. — Вы бы лучше объяснили, кто убил стражников…

— Сейчас все узнаем, — мрачно пообещал я, вежливо пропуская бургомистра вперед.

Все сложены в ряд — и отравленные караульные, и… пленные. У всех троих были перерезаны глотки. Если точнее — не перерезаны, а перерублены. Кто-то одним касанием «чиркнул» по кадыкам кончиком меча. Ни тебе лишних царапин, ни — отрубленных голов. Все ровно и четко!

— Вы где должны быть?! — рявкнул я. — Что, нужно каждого носом ткнуть? Сейчас ткну…

Стражники, а за ними и бюргеры принялись резво разбегаться по местам. Во дворе остались только те, кому положено было здесь находиться.

— Эдди, — подозвал я. — Ты не видел никого постороннего? Ну кроме этих…

— Нет, — заявил мальчик. — А что такое?

— Видишь? — показал я на перерезанные горла.

— А разве это не ваша работа?

— Не моя, — покачал я головой. — Мне они живые нужны были… Густав?

— Я тоже решил, что это вы их порешили, — заявил капитан, подходя ко мне. — Когда прибежал, они уже мертвые были. Уже и кровь не хлестала. Подумал — вот, мол, какой комендант молодец!

Значит, они были убиты когда я поднялся в башню, и убийца наблюдал за всем действом… А где же Гневко и мальчишка, что охраняли пленников? Вилли?

— А Вилли где? — опередил Эдди мой вопрос.

Из-за поворота, где главный въезд из ворот расходился на несколько рукавов-улиц, донеслось тревожное ржание гнедого.

— Факел! — требовательно протянул я руку и, кивнув Эдди и Густаву, пошел вперед… С большим трудом сдерживался, чтобы не бежать.

Гневко стоял и нервно переступал с ноги на ногу. Подсветив факелом, я увидел, что у гнедого располосовано плечо… Под ним, в черной лужице, лежал Вилли с перерубленным горлом.

— Гневко, как же ты так? — укорил я зачем-то коня.

Наверное, мальчишка устремился за конем, пытавшимся настичь неизвестного…

Осмотревшись, я понял, почему никто из горожан не наткнулся на них раньше. Эта улица — тупиковая. На ней нет жилых домов, а лишь сараи и склады.

Я пробежался по улице, а что толку? Сейчас убийца забился в какую-нибудь щель и сидит там, дожидаясь утра. Или — наблюдает за нами…

Тело мальчика мы положили рядом с мертвыми караульными. Не знаю, есть ли у него родители, кто будет его оплакивать. Пока же плакали все…

— Сержант, — подозвал я долговязого парня, имя которого постоянно забывал. — Возьми трех человек, перекройте улицу. Всех, кто попытается пройти, — задерживать. Если окажут сопротивление — убить на месте!

Меня смущал незнакомец. Или их было несколько? Нет, вряд ли. Такой удар мог нанести только один человек. Почерк, если хотите. Ранить гнедого, пережившего немало схваток без единой царапины… Значит, не просто умелый, но и опытный человек. А еще — безжалостный. Не каждый убийца сумеет хладнокровно перерезать горло ребенку. Хотя, если разбирать всех скелетов, забившихся в мой шкаф, то и у меня кое-что найдется…

Лет семь назад

После короткого штурма мы ворвались в город и принялись выбивать уцелевших защитников из домов, прилегающих к центральной площади.

Горячка боя схлынула. Самые ретивые лежат сейчас во рву либо — в проломе, который проделал в стене трудолюбивый таран. Те, кто хотел жить, выходили и бросали оружие, а мы двигались вперед не задерживаясь — следом за нами движется вторая волна, которая будет брать пленных и собирать трофеи. Наш полководец — герцог Альбус славился щепетильностью — с удовольствием вешал мародеров и дезертиров и никогда не отдавал города на разграбление! Зато каждый, кто участвовал в штурме и умудрился остаться в живых, мог рассчитывать на двойную долю наградных. Все, что захватила трофейная команда, будет потом продано и поделено. «Трофейщики», понятное дело, подворовывали, но их чаще других и вешали. Конечно, всякая мелочь вроде золотых монет, перстеньков и прочего, что может уместиться в кармане, там же и умещалась. Но много ли заберешь? Опять-таки, если солдаты завалят какую-нибудь девку, ничего страшного… На такие вещи все смотрят с пониманием, даже наш честный герцог.

В большинстве домов ничего интересного не нашлось. Так, по мелочи. В одном прихватили симпатичную статуэтку из слоновой кости. В другом — забрали что-то из серебряной посуды. А в третьем я присмотрел себе оч-чень симпатичную фрау. Дело двигалось на лад: перепуганная бабенка уже упала на кровать и принялась поднимать подол, а я — расстегивать пояс, как вдруг с улицы раздались крики моих солдат. Мысленно выругавшись и попросив фрау немного подождать, я выскочил наружу.

В одном из домов засели защитники. Узкие окна, напоминающие бойницы, позволяли безнаказанно стрелять из луков, и трое парней из моего отряда уже получили ранения. Луки — не арбалеты. Стрелять из них можно быстро и качественно убивать…

Затевать штурм и губить людей мне не хотелось, посему я приказал «выкурить» смельчаков. В нижние окна (узкие, не влезть, зато — без лучников!) влетело с десяток факелов… Когда из окон-бойниц повалили клубы дыма, мы услышали долгожданные крики: «Сдаемся!»

Бывшие защитники выходили с поднятыми руками и становились вдоль стены. Чувствовалось, что сдаваться в плен им уже приходилось.

Оставив пару человек приглядывать за пленными, мы побежали тушить пожар. Ну а как же иначе? Зачем сжигать такой богатый дом? Да и лишние объяснения с герцогом мне были бы ни к чему.

Пожар потушили быстро — выкинули на улицу дымные факелы (один из секретов наемника, что вводят в заблуждение врагов не одну сотню лет!) да затоптали их — и всё. Теперь стоило пробежаться по дому, чтобы до прихода «трофейщиков» чего-нибудь прихватить.

В просторной гостиной, стены которой были украшены коврами и гобеленами, мне почудилось шевеление. Не задумываясь, сделал шаг в сторону и метнул меч. Увы, немного опоздал, и клинок, хоть и попал в цель, не сумел опередить выстрела… Капрал, стоявший за моей спиной, получил в грудь арбалетный болт, предназначавшийся не ему. Сорвав ковер, обнаружил за ним небольшую нишу, в которой прятался мальчишка лет двенадцати с маленьким, едва ли не игрушечным арбалетом.

После таких случаев наемник уходит в отшельники, пытаясь замолить грехи… Но я — такая законченная скотина, что мне уже ничего не поможет.

Что-то мне подсказывало, что убийца свой. Потому и убил подельников, чтобы они его не выдали. Его или тех, кто за ним стоял… Даже закоренелый негодяй вроде меня не будет убивать ребенка просто так. Стало быть — боялся быть узнанным… Тем более что караульщики, при всей своей дурости, вряд ли приняли бы флягу от незнакомца. И не исключено, что предатель занимает в Ульбурге высокое положение. И это по-настоящему скверно.

— Что скажете, Артакс? — выдавил бургомистр, зачарованно глядя на тела, прикрытые рогожей.

Кажется, ему было плохо. Сколько лет город жил тихо и мирно, а тут куча трупов.

— Герр Лабстерман, кто из членов Городского Совета хотел бы пойти под Фалькенштайна?

— Не знаю, — помотал градоначальник головой. — Думаю — таких нет!

— Вы уверены в этом? Возможно, кому-то выгодно лечь под герцога.

— Артакс, герцог потребует контрибуцию, которая может нас разорить. Если он собирается сделать Ульбург своим доменом, нам придется покинуть город. А кому мы нужны вне наших стен? Вы уверены, что изменник — член Городского Совета? Есть доказательства?

Доказательства… Если бы у меня был хотя бы намек на то, кто это мог быть. Приходится уповать лишь на то, что время покажет. Жаль, если это произойдет слишком поздно…

— Господин Лабстерман, будьте добры, сообщите членам Совета — Большого, Малого, не знаю кому там следует сообщать, что начиная с этого дня и часа мы в осаде.

— Ну в осаде так в осаде… — буркнул бургомистр. — Пусть Густав прикажет стражникам на воротах, чтобы они были повнимательней. Думаю, — важно изрек он, — следует запретить въезд в город всем, кто имеет оружие.

— Такой приказ я отдал при вступлении в должность, — усмехнулся я.

— А почему я не в курсе? — удивился бургомистр. — Вы должны были поставить меня в известность обо всем, что предпринимаете!

— Герр Лабстерман, — скривился я. — Мне что, докладывать вам о каждом своем шаге? Подобный приказ так естественен.

— Разумеется, я бы его одобрил, — слегка успокоился бургомистр. — Но вы были обязаны доложить мне о своем решении. Есть что-нибудь еще, о чем бы я не знал?

— Есть, — кивнул я. — Я отдаю приказ не открывать ворота до конца осады.

— Как — не открывать ворота? — опешил бургомистр.

— Так. Ворота будут закрыты, пока герцог Фалькенштайн не отведет войска.

— Утром сюда приедут крестьяне, привезут свежую зелень, масло… Хозяйки пойдут на рынок за покупками.

— Думаю, крестьян перехватят ландскнехты герцога. Попируют хорошо и бесплатно!

— Да, но вы понимаете, что тут начнется?

— Понимаю, — кивнул я. — Хозяйки будут громко вопить и возмущаться, что не могут подать своим домочадцам свежее молоко и булочки. Но мы с вами две недели назад объявляли, что нужно запасать продовольствие. Начиная с сегодняшнего дня придется обходиться без свежей зелени. А кто не сделал запасы, пусть пеняет на себя. Поймите, господин бургомистр, — как только мы откроем ворота и опустим мост, так в город ворвется кавалерия Фалькенштайна. Или — враги въедут к нам под видом крестьян!

Боже мой! Будь я Фалькенштайном, давно бы захватил этот город. И чего же, спрашивается, он ждал столько времени? Горожане во главе с бургомистрами не заметили бы, что на булыжные мостовые въезжают чужие солдаты.

— Но все-таки, Артакс, — не унимался бургомистр. — У вас есть основания полагать, что штурм начнется именно сегодня? Возможно, они ушли.

Набравшись терпения и мысленно посчитав до десяти, изложил господину Лабстерману свои соображения:

— А далеко они ушли? Может, стоят сейчас в пригороде и ждут, пока мы ворота откроем. Подождем немного…

Я не стал говорить, что сам жду донесений разведки. Благодаря любезности короля воров мне не потребовалось искать лазутчиков. Правда, свой минус в этом был: все новости, касающиеся передвижения Фалькенштайна, будет вначале получать Жак, а уже потом я.

…За городской стеной уже давно вырос целый поселок, где проживал самый разный люд. Кому-то не хотелось записываться в гильдии, кто-то не смог этого сделать из-за хронической лени или тупости. Но были и такие, кто ценил собственную свободу выше, нежели безопасность.

Пригород, он же — посад, подол, сателлит, был для меня настоящей занозой — готовый плацдарм для врага. Под прикрытием ветхих лачуг и соломенных построек можно подвести к городу не то что штурмовую группу, а целую армию! Будь моя воля — спалил бы этот пригород к ершовой матери… Конечно, нам бы пришлось размещать погорельцев внутри городских стен, изыскивая для них провизию и крышу над головой. Зато на стены можно было бы выставить дополнительно сотню-другую защитников — на войне лишних рук не бывает. Кстати, о руках…

— Господин бургомистр, нам нужны люди.

— А где ж их взять? — уныло отозвался Лабстерман. — Все горожане здесь. Мне уже сообщили, что даже среди воров и нищих появился отряд самообороны.

— А «негорожане»?

— То есть? — нахмурился Лабстерман. — Поясните.

— Помимо горожан в Ульбурга есть приезжие — паломники, купцы с охранниками, наемники. Ну еще разный люд… Чего они будут болтаться без дела?

— Позвольте, но они не давали присяги, — недоуменно воскликнул бургомистр. — Стало быть — не обязаны защищать ни наш город, ни наши вольности.

— Город предоставил им стены, кров… женщин наконец.

— Они платят за это деньги! Свои деньги, заметьте! Если они окажут нам помощь, то мы должны ее оплачивать, а лишних средств у нас нет…

— Ну и тоффель с ними, с деньгами! — не выдержал я. — Вы, господин бургомистр, примите решение о мобилизации всех мужчин, способных держать оружие, так, чтобы это была не просьба о помощи, а приказ! Ну а ваш покорный слуга как-нибудь сумеет воплотить ваше решение в жизнь…

— А… — махнул рукой бургомистр. — С вами бесполезно спорить. Считайте, что решение принято. Но вся ответственность ляжет на вас как на коменданта города!

Градоначальник ушел. Я не осмелился его задерживать, тем более что бургомистр мне тут был не нужен. Остальных горожан пока решил не отпускать — пусть немного постоят на стенах, привыкая к тяготам и лишениям военной жизни.

Штурма не предвиделось. Но вне зависимости от новостей извне — ушел ли герцог, остался ли, ворота города сегодня открыты не будут. На стражу были поставлены не трое латников, как обычно, а целых двенадцать человек. Парни, напуганные судьбой своих предшественников, стояли в две шеренги и держали алебарды наперевес, как будто прямо сейчас их начнут атаковать.

Разбив стражников на смены и разъяснив им правила несения караульной службы, решил идти досыпать. Кто знает, когда удастся нормально вздремнуть? Но вначале нужно проверить — как там пост, что стоит на улице, ставшей называться теперь Тупиковой. Может, не выдержали и ушли по домам?

…Своих новобранцев я нашел на месте… Трое лежали рядком, у каждого — перерезано горло. Впереди подчиненных приткнулся к грязным булыжникам командир — долговязый парнишка, имя которого я так и не сумел запомнить. Горло было целым, но из глаза торчал узкий кинжал, напоминающий мизекордию.

Вероятно, первым погиб сержант, в которого бросили клинок. Латники, шедшие сзади, растерялись, а убийца, воспользовавшись смятением, выхватил меч и зарубил их. Странно только, что никто из стражников не схватился за оружие. Либо это произошло чересчур быстро, либо, опять-таки — им попался чересчур знакомый человек. Либо — и то и это.

«А ведь незнакомец владеет оружием не хуже меня. Может, и лучше…» — подумал я вдруг. Узнать точнее можно только при встрече. Нет, я никогда не был излишне самонадеянным. Доводилось встречать соперников, которые были и сильнее меня.

То, что я до сих пор остался жив, — чистое везение. Но если быть честным с самим собой, то долго это везение длиться не могло.

Когда-то, не очень давно

Все придорожные харчевни похожи друг на друга — грязные столы, засиженные мухами стены. Полы, усыпанные опилками, которые уже давно ничего не впитывали. Запахи подгорелого сала и несвежего мяса, доносившиеся из кухни.

Я с огромным удовольствием обошелся бы без харчевен, но своего дома у меня нет, поэтому в основном приходится кормиться небритыми курами, недожаренной свининой или давиться старой бараниной. А хуже всего всякая пьяная сволочь.

— Мужик, а ты почему не пьешь? — хохотнул здоровенный парень, без разрешения подсаживаясь ко мне. — Ты больной?

Судя по довольной морде хозяина, он ждал бесплатного развлечения. Ведь не зря, зараза, велел мне снять оружие и повесить на стенку. А иначе, мол, клиенты не обслуживаются.

— Не хочу. Если бы хотел, то выпил… — хмуро ответил я, доедая порцию сосисок с тушеной капустой.

Сосиски с капустой давно мне осточертели, но это было блюдо, которое трудно испортить.

— А если я тебя попрошу? — поинтересовался детина, с усмешкой поглядывая на стену, где висел мой меч. — Видишь? — выложил он на стол здоровенный кулак.

— Большой! — согласился я. — Ну и что?

— Ты купишь всем по стакану водки да заодно и сам выпьешь… Понял? Или давай силенками померяемся, а? — осклабился детина, выставив гнилые зубы и обдавая меня «ароматами» дешевой сивухи.

— Понял, — согласился я. — Сейчас поставлю. Дай доесть…

Как тут не понять, если у меня на плечах лежат руки его сотоварищей?

— Давай помогу! — загоготал здоровяк, забирая с тарелки последнюю сосиску и заглатывая ее не жуя. — Капустой обойдешься, козлик.

Я ударил его в глаз вилкой, которой только что ковырялся в тарелке. Воспользовавшись замешательством тех, кто стоял за спиной, оттолкнулся ногами от стола и резко подался назад. Потом, упав на спину, быстро перевернулся и, не поднимаясь с колен, выбросил несколько метательных ножей. Наверное, я поступил не очень хорошо. Что делать…

Мои латники, которых я разместил в караулках Надвратной башни, только-только заснули…

— Всем построиться, — приказал я. — Кто не успеет за три минуты — выгоню и заставлю таскать камни.

Через две минуты отряд стоял в ожидании и молчании.

— Я только что нашел еще четырех убитых. Один из них сержант… — замялся я, припоминая. — Андрюс.

Выждав с минуту и дав парням осмыслить ситуацию, продолжил:

— Сержант, — подозвал я Бруно, — возьмете телегу, пару бойцов и привезете парней. Все остальные… Прямо сейчас обойдете посты и узнаете, кого не было на стенах! Или кто явился позже других. Посмотрите — кто из латников перепачкан кровью. Вопросы есть?

— И что делать, если узнаем? — спросил один из бойцов. — Или если кого-то не было по болезни там, или еще из-за чего? Тащить сюда?

— Тащить… — хмыкнул я. — Он вас сам утащит… Ваша задача — узнать, кто отсутствовал, и доложить мне. Понятно? Теперь, где наша «летучая команда»?

Мальчишки, получив указания, разбежались. Я же, устроившись на соломе, попытался задремать, но не смог. Думал о том, что случилось.

Убить четверых крепких парней так, что они не успели ни крикнуть, ни позвать на помощь, способен не каждый. Возможно, мне бы удалось. Хотя не знаю…

Мысленно перебирая всех мужчин города, с которыми довелось познакомиться, и примеряя к ним маску хладнокровного и умелого убийцы, я не нашел ни одного подходящего. Но то, что я не встретил «умельца», вовсе не означает, что его нет. Иначе не было бы ни мертвых парней на мостовой, ни скрюченного тельца ребенка. Возможно, убийца скрывается за личиной какого-нибудь золотаря, стекольщика или жонглера. Знавал я одного калеку, который умел прибить таракана к стене трехдюймовым гвоздем…

Пока размышлял, вернулись латники с донесениями — где, кто и как. Так что в эту ночь поспать не удалось. Не удалось подремать и на следующий день. Осмотр стены, разбор ошибок и прочее. Было и еще одно неприятное дело: разобраться с той голубятней, мозолившей мне глаза. Хозяин ничего вразумительного сказать не смог. Понятное дело, что голубей любит. Если бы голуби передавали записочки союзникам вне Ульбурга, тогда ладно. Но где эти союзники? И почему комендант об этом не знает?

Что ж, извини, дружище. Я тебе верю, конечно, но рисковать не хочу. Поручив парням выпустить птиц и разрушить хлипкое строение, ушел на стены. Лучше бы проконтролировал! Как оказалось позднее, латники просто взяли и подожгли голубятню вместе с пернатыми обитателями. Паники было немало, но соседние здания не пострадали. Еще вроде бы хозяин полез спасать птиц и не то обгорел, не то и вовсе погиб.

День прошел сумбурно и бестолково. А ближе к вечеру мне пришлось отправляться в ратушу, чтобы поговорить с бургомистром. Разговор предстоял долгий и неприятный. Нам было о чем сказать друг другу.

Подождав, пока Лабстерман выскажет все, что он думает по поводу едва не случившегося пожара, сам перешел к претензиям.

— А разве город обязан кормить своих горожан? Тех, кто защищает свои дома, свои лавки и свои семьи? Каждый из них должен сам беспокоиться о пропитании, — сделал удивленные глаза Лабстерман.

— Господин первый бургомистр, — попытался я его вразумить. — Наверное, в Ульбурге существуют работы, которые финансируются из городской казны? Мощение улиц, содержание стражи…

— Ясно, — мгновенно уловил мою мысль Лабстерман. — Вы считаете, что оборона города — это такая же работа, за которую требуется платить?

— Разумеется. Но, — попытался я утешить бургомистра, — платить из казны следует не всем защитникам, а только тем, кто постоянно занят обороной.

— Я так и думал, — удовлетворенно произнес Лабстерман. — И сколько, вы считаете, следует платить вашей дружине?

— Отряд — не моя дружина, — поправил я бургомистра. — Это — ваша дружина. В том смысле, что она целиком и полностью принадлежит городу. Что касается оплаты, то мне кажется, будет справедливым, если она будет такой же, как у городской стражи. Ну и дополнительно к этому — расходы на питание. Лучше всего, если их будут кормить прямо на местах.

— Пожалуй, — кивнул бургомистр, прикидывая, что готовить еду или выдавать продукты сухим пайком обойдется дешевле, чем платить за это звонкой монетой. — Что же, надеюсь, что все вопросы на сегодня исчерпаны?

— Почти, — кивнул я. — Осталось выяснить лишь один — о вашем зяте. Где он?

— А что — зять? — удивился герр Лабстерман. — Мой зять — старшина гильдии суконщиков и член Городского Совета. Мы уже говорили с вами, что члены Совета не обязаны находиться на стенах. Для общего руководства достаточно и мастеров.

— Господин Лабстерман, — сказал я тоном, не допускающим возражений. — У меня есть подозрение, что ваш зять — именно тот человек, который сегодня ночью отравил охранников Надвратной башни, зарезал мальчишку и, наконец, убил четверых стражников.

— Артакс, вы с ума сошли? — проскрежетал бургомистр. — Подозревать честного горожанина, старшину суконщиков?! Да на каком основании?

— Господин Лабстерман, вы мне сами сказали, что вашему зятю, как бишь его? Брюкману? Брикнеру? На стенах было нечего делать. Однако два часа назад он отдал прачке свои камзол и штаны, перепачканные кровью. У меня вопрос — откуда взялась эта кровь? Кстати, его одежда у меня… Желаете убедиться?

— Возможно, он все-таки подходил к воротам. Там было столько крови, что немудрено и испачкаться… — пошел на попятную бургомистр.

— Ну тогда в чем вопрос? Я же не утверждаю, что ваш зять в чем-то виновен. Мы с вами просто зайдем к нему в гости. Вы, как любящий тесть, спросите — откуда, мол, кровь на вашем платье? Если он сумеет доходчиво объяснить, принесем ему извинения и уйдем. Или мне это сделать самому?

— Нет уж, господин Артакс, — твердо сказал бургомистр, показывая рукой на выход. — Мы пойдем вместе. Зная вас, не сомневаюсь, что вначале вы начнете рубить, а уже потом искать и правых и виноватых… А там — моя дочь и дети.

Господин Лабстерман ссутулился. Видимо, ему стало нехорошо, а иначе зачем было брать с собой трость?

Когда мы вышли из ратуши, следом за нами пристроились пять латников и Эдди. Бургомистр недовольно скосил глаз, но промолчал.

Сверток с камзолом и штанами нес Эдди, гордый своей ролью. Именно мальчишки обежали весь город и обнаружили окровавленную одежду у жены лудильщика, подрабатывавшей стиркой. За пару фартингов прачка сообщила, что платье оставил господин Брикман. Одежда была пропитана кровью насквозь, и бедная женщина ломала голову — как ее отстирать.

Идти было недолго, но дорога давалась бургомистру нелегко. Он шел с усилием припадая на трость.

— Правда, что ваш зять начинал карьеру с самых низов? — поинтересовался я. — И он не коренной горожанин, а приезжий?

— Ну и что? Любой ремесленник или купец может стать гражданином Ульбурга. Да, Кнут начинал с самых низов! Но он сумел сколотить капитал и в Ульбург приехал уже состоятельным человеком. Когда он посватался к моей дочери, я решил, что лучшего зятя мне не найти. Что вы еще слышали о моем зяте? — вдруг остановился Лабстерман. — Что вы еще вынюхали?

— Вынюхал? Вы, сударь, верно, спутали меня с собачкой, — холодно отозвался я.

— Простите, — глухо обронил бургомистр, опуская голову. — Нервы…

— Бывает, — хмыкнул я, решив простить старику хамство.

— А все-таки, что вы еще узнали?

— Только то, о чем болтают в городе, — пожал я плечами.

Не буду же я говорить, что, по мнению горожан, именно бургомистр «выбил» для своего зятя место в Совете и должность старшины суконщиков.

— Возможно, Артакс, вам уже сообщили, что мой зять злоупотребляет вином. Поверьте — это не так! Кнут не преступает границ дозволенного и не нарушает правил приличий, — сказал бургомистр, словно оправдываясь.

— То, что в порядке вещей для любого горожанина, не сойдет с рук зятю первого бургомистра.

— Именно так, — с благодарностью за понимание отозвался бургомистр, поднимая дверной молоток. Потом попросил: — Вы разрешите мне войти первым? Хотелось бы поговорить с Кнутом наедине… Не волнуйтесь, Артакс, — успокоил меня старик, натянуто улыбнувшись. — Если ваши опасения подтвердятся, позову на помощь. К тому же — не будет же он убивать отца своей жены? К тому же в доме есть слуга, которому я плачу жалованье.

— Хорошо, — кивнул я. — Но, если что, мы будем рядом. Одежду возьмете?

— Одежду? — посмотрел герр Лабстерман на сверток. — Зачем? Я и так вижу, что это одежда моего зятя. Пусть мальчик отнесет ее туда, откуда взял. Только… — замешкался бургомистр, — мне не хотелось бы, чтобы вы устраивали самосуд.

— Постараемся, — заверил я. — Но имейте в виду, ваш зять опасен!

— Буду иметь… — кивнул Лабстерман и стал барабанить громче: — Что вы там, заснули? Ну наконец-то…

Мы остались, прислушиваясь к звукам, доносившимся изнутри. На всякий случай я обошел дом. Черного хода не было. Думать, что из жилища бюргера, пусть и имеющего навыки наемного убийцы, ведет подземный ход, — это было бы чересчур…

Внезапно из дома раздались крики, ругань. Не задумываясь, я выбил плечом дверь и ворвался внутрь…

Зять бургомистра — рослый мужчина, одетый лишь в нательное белье, лежал на полу, лицом вверх. В углу, прямо на полу, скорчилась растрепанная женщина. Около нее хлопотал какой-то старик. Видимо, это и был слуга. Герр Лабстерман, притулившись к окну, трясся всем телом…

— Вы были правы, — выдавил, наконец, бургомистр. — Мой зять оказался изменником.

«И дураком к тому же… — мысленно добавил я. — Кто же отдает прачке окровавленное платье?»

Из груди господина Брикмана торчал… набалдашник трости господина бургомистра. Вон как! Хитер старый лис. Надо будет обзавестись тростью с клинком!

— Однако, господин бургомистр! — восхитился я. — Теперь я буду думать, прежде чем рискну помериться с вами силами.

— У меня не было выбора, — прохрипел Лабстерман. — Когда я спросил зятя о крови на камзоле, он попытался меня задушить. Слава Богу, что Мюнцер был рядом и попытался оттащить Брикмана. Какое счастье, что дети все это не видели!

Распахнув белье, я обнаружил на плече убитого след от зубов, уже начинающий синеть. Гневко все же успел отметить иуду! Потрогал тело. Теперь, если у меня и были какие-то сомнения, они отпали.

— Пойдемте, — сказал я своим сопровождающим, — нам тут нечего делать.

Чем мы могли помочь? Утешать бургомистра, вынужденного убить собственного зятя? Выразить сочувствие дочери, у которой отец стал убийцей мужа?

В самых расстроенных чувствах мы вернулись к воротам. Я не стал ругаться, когда увидел, что у парней бутылки с вином.

— Помяните убитых, но — не очень… — хмуро разрешил я, потом пригрозил: — Кто перепьет — лично протрезвлять буду. Колодец рядом… Бруно — ты отвечаешь за всех! Если что — первым и полетишь! Я — спать. Если что — знаете, где искать.

Когда выходил, над башней донесся звук рога, которому отозвались и другие рога и трубы, сзывавшие защитников.

«Тьфу ты!» — плюнул я мысленно. Определенно, сегодня опять спать не придется.