Август 1730 г.

Андрей не застал царицу в Измайлове. Ветхий камер-лакей, верно, служивший еще Ивану Алексеевичу, надтреснуто сообщил, что Их Величество изволит охотиться. Ухватив полковника за руку и припечатав ее слюнявым поцелуем, слезно взмолился, чтобы ихняя светлость побыстрее ехал к матушке-государыне, бо та зело гневается без своего любимца. Недели две была спокойна, ждала, потом заволновалась. Еще через неделю послала нарочных в Санкт-Петербург, а они вернулись ни с чем… Сидят теперь под арестом… А последнюю неделю матушка-государыня вовсю лютует. Злобствует, прости господи, как не в себя. Или не в себе? Ничё не хочет, ничё ей не любо! Вона, раньше-то как хорошо было – встанут карлики харями к стеночке, а Васька Иевлев, который шутом еще при покойной Прасковье Федоровне служил, как зачнет их под коленки пинать – те и падают один за другим, а государыне любо! До вчерашнего дня хотели так матушку-царицу развлечь – осерчала, всех карлиц велела на скотный двор услать, навоз за коровами убирать, а карликам велела пруд Измайловский чистить. Те поплакали да и пошли. Потом спохватилась, солдат отправила на выручку, да поздно уже. Двоих откачали, но трое утопли… А Полинке, наперснице своей, так по рожице припечатала, что мало глаз не выбила. Теперь, вон, лежит, бедная, без памяти… Но девка-то ладно, хрен с ней, коли не помрет, так отлежится, но матушка шибко переживает. Даже на охоту ехать не хотела, еле уговорили. Пока уговаривали, она любимой карлице отвесила такого пинка, что та теперича долго сесть не сможет… Хорошо, если на охоте развлечется, а если нет? Всем тогда беда! Ехал бы ты, ваше сиятельство, к государыне, а…

Полковник, мечтавший поесть да помыться с дороги, только крякнул. Хотел попросить у лакеев, чтобы те хотя бы рюмку водки с какой-нить снедью принесли, но передумал. До охотничьих угодий недалеко, версты две. И ехать лучше сейчас, а не то и впрямь государыня-царица из холопов калек понаделает, а потом сама же о том убиваться станет!

Вскочив в седло, полковник Бобылев еще раз крякнул – какой бы он ни был хороший лошадник, но все-таки не кавалерист – задница уже побаливала. Выворачивая коня в сторону промятого тракта, подумал, что надо бы ему, дураку, хотя бы записку царице прислать. Но кто ж его знал, что так обернется?

Андрей почти месяц проторчал в Санкт-Петербурге, а потом еще две недели в Новгороде. Верно, потому и не застали его царские гонцы. Ездил не по собственной прихоти, а по делу. Как-никак, он нынче командир лейб-гвардии пехотного Измайловского полка, по старшинству приравненного к Преображенскому и Семеновскому. Полк пришлось формировать на пустом месте. С солдатами хлопот не возникало. Россия большая, и рекрутов, слава богу, в достатке. Прошлись частым бреднем по селам, набрали крестьянских парней повыше да поздоровше (а чтобы не путали с русоволосыми преображенцами и белобрысыми семеновцами, взяли парней под цвет волос Анны Иоанновны – жгучих брюнетов). Но с одними солдатами гвардию не составишь. Где офицеры, что будут командовать на поле боя? Где сержанты, наставники и учителя будущих гвардейцев? Где оных гвардейцев размещать?

Ну, с казармами решили быстро. Леса вокруг Москвы еще не вырублены, бревен хватает. Деньги государыня отсыпала. Посему, подыскав толкового подрядчика, полковник велел строить. А чтобы подрядчик не забаловал и не проворовался, приставил к нему доглядчиком Митрофана Егорыча.

Егорыча удалось-таки произвести в офицеры. И как он не отбрехивался, но отказаться не смог. Матушка-государыня (если требовалось, Анна могла придумать дельную вещь!) додумалась – присвоить старику персональный чин главного сержанта всей гвардии, с правом ношения мундира прапорщика… Что это такое, никто не понял, но в Придворном ведомстве старика на всякий случай записали в дворянство… Зато в Измайловском полку у Бобылева появился человек, на которого можно было всецело положиться.

Полистав бумаги, где воинские штаты прописаны (покойный государь Петр Великий расстарался!), новоиспеченный командир схватился за голову. На полк потребно не меньше шестидесяти офицеров и в два раза больше сержантов!

Можно бы пойти по тому пути, что избрали преображенцы и семеновцы, и назаписывать в унтер-офицеры гвардейцев, кои еще в пеленки писают. Ну, будут они в отпуске числиться, покамест в возраст не войдут, зато в бумагах будет все в порядке – коль требуется, чтобы офицер службу в солдатских чинах начинал, – вот оно вам, пожалуйста! При Петре Великом о таком и подумать бы не могли, а вот при покойной императрице Екатерине да при малолетнем Петре профанация вошла в моду.

Из желающих вписать своих чадушек в новый гвардейский полк можно еще два полка создать… Но Бобылев посылал всех далеко и незамысловато. Помнил бывший капрал, чего стоит офицер, не нюхавший пороха. Хрен вам, а не синекура!

Четыре баталиона – четыре майора. Ну, на худой конец, четыре капитана. В каждом баталионе по четыре роты. У Бобылева, как его не учили, с арифметикой было неважно, но умножить четыре на четыре он мог. Стало быть, шестнадцать. Если не поручиков, так хоть прапорщиков! Получается – нужно четыре штаб-офицера и шестнадцать обер-офицеров. А ведь у каждого ротного командира есть еще и помощники – эка, убьют. И на баталион одного командира не поставишь. Твою мать, где людей-то набрать? Прикинув, что к чему, решил делать полк не на четыре, а лишь на три баталиона. Но все равно офицеров не хватало.

Государыня предложила набирать в начальство остзейских немцев. В той же Курляндии болтается немало безземельных дворян, желавших пойти на службу. Токмо не або куда, а в гвардию. Многие уже успели послужить – кто в Польше, а кто и в Пруссии. Раньше-то на всех немцев офицерских вакаций в лейб-гвардейских полках не хватало, а нонеча можно. Бобылеву стоило немалых трудов переубедить государыню, что русские будут служить не хуже, а не в пример лучше.

Нельзя сказать, что Андрей Бобылев совсем уж плохо относился к немцам. Среди них попадались неплохие люди. Взять того же Ласси, генерал-поручика. Сам умница и генерал отважный, хоть и немец (ну, пусть ирландец, кой хрен разница?)! Как он шведа в Финляндии гонял! Да и против градоначальника Санкт-Петербурга, генерал-аншефа Миниха Бобылев ничего не имел. Вон, Петропавловскую крепость отгрохал и Кронштадт укрепил так, что ни одна зараза с моря не подкрадется! А какой фейерверк устроил в Санкт-Петербурге, в честь присяги государыне? Аннушка, прослышав об огненных баталиях, этим фейерверком две недели грезила, пока Миних не догадался (а попробовал бы не догадаться!) в Москву приехать и огненные потехи лично для государыни устроить!

Генералы-немцы, куда от них денешься? Ежели всех выгнать, без генералов можно остаться. Со временем – да – будут у нас только русские… Но чтобы из русских людей генералы выходили, надобно их вначале в младших офицерах погонять, а не брать иноземцев. Стало быть, командирами рот и баталионов нужно ставить русских! Куда годится прапор, не понимающий, о чем говорят его солдаты, и не умеющий объяснить, что надо делать?! Немцы, в большинстве своем, по-русски даже лаяться не умели. У немцев-то какие ругательства? Это ругань разве – швайн, да русиш швайн, да ферфлюхт русиш? То ли дело у нас: как скажет фельдфебель или ротный командир – через ляцкую мать твою в пень-колоду да в триединую звездопроушину, во всех китов ионовых с пескарями и подмастерьями! Любой из немцев по-русски заговорит, коли такие слова выучит…

Из Преображенского и Семеновского полков людей переманивать нельзя. Да и не хотелось Андрею ругаться с полковым начальством. Уступят, конечно же, куда денутся, но злобу затаят. Как бы то ни было, но Преображенским полком командовал Семен Андреевич Салтыков, царский родственник. Командиром Семеновского недавно назначили генерал-лейтенанта Ушакова. Андрей Иванович Ушаков, хоть и не царский родственник, но ссориться с ним не хотелось. Тайная канцелярия хотя и была упразднена, но ее вполне могли восстановить. А коли Ушакова вернут на должность начальника (а вернут!), то пакости он может сделать даже царскому фавориту. А Фортуна – она баба капризная. Вон как с Александром Данилычем. Вчера Россией правил, а сегодня в ссылку отправился…

Пришлось новоявленному полковнику ехать в Санкт-Петербург, отбирать из гарнизонных и армейских полков офицеров. Но и там пришлось изрядно поматериться. Командиры хоть и стремились на словах выполнить волю государыни, но в гвардию норовили отдать самых никудышных – «вечных» прапорщиков и поручиков, из числа горьких пьяниц и картежников и унтеров, коим вскорости пора в богадельню. «Отделять злаки от плевел» Андрею Бобылеву помогал опыт все той же капральской службы. Если у господина прапорщика (поручика) морда помята, давно небрита, а коли еще и руки дрожат – такого лучше не брать. А вот от стариков сержантов Андрей не отказывался. Коли руки-ноги на месте, башка соображает, так он еще годик-другой послужит. Зато – успеет обучить немало молодых солдат и сменщика себе подготовить успеет.

А в Новгород Великий пришлось скакать за лекарскими учениками. Опять-таки, на каждый баталион вынь да и положь по одному лекарю. Или хотя бы по лекарскому ученику. В Петербурге из-за этого пришлось поругаться с самим Минихом. Генерал-аншеф рогом уперся – ни одного, мол, не отдам, хошь матушке-государыне жалуйся, на плаху посылай, а то и в ссылку! Мол, на весь Петербург у него осталось четыре лекаря, а в армейских частях – так вообще ни одного. Случись что с градом Петровым, кто отвечать станет?

Возможно, генерал был готов к тому, что царский фаворит заберет у него все что захочет, но Бобылев не стал наглеть. Все-таки у Миниха под рукой целый город. Как же оставить город без лекарей? Опять-таки, генерал подсказал, что в Новгороде, в гарнизонном полку, есть аж два лекарских ученика. Оный полк Миниху почему-то не подчинялся, а иначе градоправитель Петербурга и генерал-губернатор Ингерманландии давным-давно бы их себе забрал… В Новгороде царскому фавориту не шибко обрадовались, но одного лекарского ученика уступили. Правда, взамен пришлось взять в Измайловский полк племянника полкового командира, шестнадцатилетнего оболтуса… Ну, шестнадцать лет – это не годовалый младенец. Бобылев определил его сразу в капралы, решив, что, если что-то не так, спихнет к семеновцам…

Занятый собственными мыслями, Андрей свернул на просеку и едва не наткнулся на выставленный штык часового…

– Куда прешь?! – рявкнул караульный преображенец, но, разглядев, кто перед ним, вытянулся в струнку, сделав ружьем на караул: – Виноват, ваше превосходительство, не рассмотрел!

Бобылев, останавливая коня, глянул через плечо – кого это величают генеральским чином, – но сообразил, что его. Уже месяца три, как носит чин полковника гвардии, а еще не привык. По его собственному разумению, ему бы и капитана хватило.

– Здорово, Митька, – поприветствовал он гвардейца, признав в том бывшего сослуживца. – Че ты меня, как чужого? Сказал бы просто – здравствуй, Андрюха!

– Да хрен тебя знает, господин полковник гвардии, – усмехнулся тот. – Скажешь: здорово, Андрюха, – так и в Сибирь загремишь. А я уже там бывал. Да и раньше вроде бы ты в офицерских квартирах жил, а не в казарме. И Андрюхой я тебя отродясь не звал!

– Да ладно, это я так, – смутился Бобылев непонятно чему.

Гвардеец Митька был из рода столбовых дворян Белоликовых, сосланных по приказу Петра в Сибирь. Никто уже толком не помнил, за что сослали их род, – не то за участие в заговоре царевны Софьи, не то за неудачу в Азовском походе. После смерти государя Петра Алексеевича Белоликовых вернули из ссылки, но вот вернуть им конфискованные деревни забыли. Да и кто бы вернул, коли деревни отошли самому Александру Данилычу, а после его опалы перешли в руки Долгоруковых? Обещали, что дадут что-нить на проживание, но недосуг. То Екатерина помрет, то Петр Второй. Сам глава рода с женой мыкались приживалами у родственников, а Митька подался в преображенцы. И хотя по происхождению он превосходил многих, но выше сержанта парню хода не было – ни денег, ни протекции. Да и сержанта еще выслужить надо.

В свою преображенскую бытность Бобылев, не то чтобы дружил или приятельствовал с Митькой (он все-таки дважды был в начальствующих чинах и даже в разжалованном состоянии воспринимался не как капрал, а как проштрафившийся офицер), но о дворянском происхождении рядового знал. Все-таки служили в одной роте. Впрочем, среди рядовых гвардейцев не один Митька был из дворян. У дворян, дослужившихся до сержантского или хотя бы капральского чина, было преимущество при зачислении в офицеры. Не все родители могли своего сыночка с младенчества в гвардию записывать – кому-то приходилось исполнять указ государя не только по букве, но и по сути.

Слезая с седла (с кряхтением, как старик старый!), Бобылев пояснил:

– Давно дома не был. Вот, увидел личность знакомую, обрадовался.

– Бывает, ваше превосходительство, – кивнул солдат.

Андрею понравилось, что нижний чин не стал набиваться в друзья. Поразмыслив, спросил:

– Дмитрий, ты в солдатах-то уже сколько служишь? Года три? А почему в офицеры не производят? У нас же место после Ивана Вадбольского освободилось? И капрал лишь один был – я сам, что на Ванькино место мог претендовать.

– Не могу знать, ваше превосходительство, – рявкнул Митька, а потом, пряча глаза, сказал: – А ты ровно сам не знаешь, господин полковник? В роте была вакация на прапорщика, так на нее господин полковой командир какого-то недоросля поставил. Из своих, из Салтыковых. Тот в роту рыла не кажет, мал еще, но сержантом числился, а должность-то – тю-тю… Обещали нашивки капральские дать, чтобы при следующей вакации непременно офицером сделать.

Бобылев, конечно же, сию нехитрую машинерию знал прекрасно. Нет за тобой крепкой руки – останешься в рядовых на веки вечные, если только войны не случится. На войне продвижение быстро идет и на офицерские должности недорослей не ставят. Была тут и еще одна закавыка. В том, что Митька до сих пор не капрал, отчасти виноват был и сам Бобылев. Когда его последний раз разжаловали, то определили не в нижние чины, а в капралы, оставив ближайшего претендента с носом. Ну что поделать, коли у Андрея была та самая крепкая и «мохнатая» рука (да и не одна!), а у Белоликова нет? С другой-то стороны, особой вины перед дворянским сыном Андрей не испытывал – уж коли бы очень хотелось Митьке Белоликову офицером стать – хоть прямо щас мог бы подать прошение о зачислении в армейский полк. В Белозерский пехотный или – в Архангелогородский. Взяли бы с руками, с ногами прапором, а через год-два уже бы и в подпоручиках был. Но покидать ряды гвардейцев парню не хочется…

– А знаешь-ка что, друг сердечный, – окинув взглядом солдата, решил полковник. – Переведу-ка я тебя к себе. Пару деньков в сержантах походишь, а потом у государыни или у министров рескрипт на прапорщика подпишу.

«Из-за солдата Семен Андреевич ругаться не будет!» – подумал Бобылев, слегка досадуя на самого себя. Он же, если разобраться, ничуть не ниже, нежели царский родич. Тот – командир гвардейского полка, и он сам – командир гвардейского полка. И чего он должен каждый раз оглядываться? Кто чего скажет, кто как посмотрит… тьфу! Но в глубине души Андрей все-таки осознавал, что он покамест не ровня ни Салтыкову, ни Ушакову. Да, за его спиной стоит сама государыня, подпирая плечом. Но кем бы он был без царского плеча? Ну, в лучшем случае поручиком или капитаном гвардии. А уж коль скоро (чего себя-то обманывать?) грамоту на чин полковника гвардии, равного генерал-майору инфантерии, он в царской постели нашел, то должен еще доказать, что и он сам чего-то стоит…

– В общем, договорились, – кивнул Андрей преображенцу, беря коня под уздцы. Он даже не соизволил спросить – а согласен тот или нет на перевод. Дурак будет, если не согласится. Но у Митьки было свое мнение.

– Я бы, ваше превосходительство, со всем своим старанием и прилежанием, – начал он, словно дурачась. – Токмо вот одного боюсь. Прапорщики гвардейские рядом с вами долго не живут…

От удивления Андрей остановился и выронил повод. Хорошо, лошадь смирная и усталая – не брыкнется.

– Ты это про что?

– Да я про князя Вадбольского, прапорщика нашего, – усмехнувшись, сообщил Белоликов. – Видел, как вы вместе с ним уезжали.

– Ну и что? – пожал плечами Бобылев. – Было дело, что тут такого? Провожал я князя Ивана, когда его в Туруханск отрядили.

– Так вот и я про то, что ничего, – хмыкнул ответно Митька. – Только и говорю, что провожал господин капрал нашего прапорщика, а потом запропал он. Так может, лучше бы меня сразу в подпоручики, а?

Нахальство Белоликова не разозлило, а рассмешило Андрея. Подойдя к солдату, спросил:

– Ты, сын дворянский, по-французски разумеешь? Нет? А словцо такое французское знаешь? Chantage?

– Шантаж? – наморщил лоб солдат. – Слыхивал. Это когда что-то паскудное знают да деньги за это вымогают, да?

– Вот-вот… – кивнул Бобылев. Рука сама сжалась в кулак, чтобы заехать Митьке в морду, но сдержался. Криво усмехнувшись, сказал: – Как с караула сменишься, к ротному подойдешь. Скажешь – лейб-гвардии Измайловского полка командир, полковник Бобылев велел тебе десяток шпицрутенов всыпать. Смотри, проверю…

– Как так шпицрутенов? – опешил солдат. – За что?

– За дурость, – равнодушно ответил Андрей. Поискав глазами повод, упавший на землю, ухватил его и приладил к луке седла, чтобы лошадь ненароком не наступила.

– Ваше превосходительство, да как же так? – вытаращился солдат. – Поротого – в прапорщики?

– Кто же тебя поротого в прапорщики представит? Да и в сержанты поротого нельзя брать. Не обессудь, – пожал плечами Бобылев и, не слушая оправданий солдата, у которого вмиг порушилась карьера, пошел вперед.

Настроение было испорчено. Думал, офицера толкового нашел, а тут такое… Если он сейчас наглеет, так что потом будет? Вспомнился Ванька Вадбольский, закопанный, как собака. И убитые холопы заодно. Вот кого не было жалко, так это немцев. Полезли в Россию за деньгами и землей – все сразу и получили…

Может, отправить Митьку Белоликова куда подальше? Недавно жаловали датчанина Беринга званием капитан-командора и тыщей рублей денег, за экспедицию. Кажется, новоиспеченный морской бригадир опять собирается куда-то плыть. Люди в таких экспедициях – на вес золота. Но здраво поразмыслив, Андрей решил никуда парня не посылать. Даже пожалел, что велел ему отправиться за наказанием… Хотя нет, получит десяток шпицрутенов, умнее станет. Ну а потом он заберет-таки Митьку к себе, в Измайловский полк. Плевать, что поротый. Формуляр, коли надо, самолично подчистит, капрала, а то и сержанта даст, а там видно будет.

Полковник Бобылев шел прямо по просеке, на звуки выстрелов. А скоро уже пришлось обходить вереницу карет, привязанных лошадей. Челядь. Как же без них-то?

Андрей протолкался сквозь толпу придворных, заполонивших половину просеки, словно стадо коров. Какой-то щеголь – в башмаках и шелковых чулках (это в лесу-то!) – открыл было пасть, чтобы сделать замечание невежде в пропыленном армейском плаще, но так же быстро ее закрыл, умильно заулыбался, освобождая дорогу.

Для охотничьего удовольствия государыни императрицы все было излажено – длинный стол с десятком новейших мушкетов, егермейстеры, чистящие и заряжающие оружие. Ну и, конечно же, «дичь»… Подсвинки. Им, верно, еще и года-то нет.

Бух!!! – рявкнул мушкет, а следом донесся душераздирающий визг подранка-кабанчика…

Государыня радостно вскрикнула, не глядя сунула разряженный мушкет в чьи-то угодливые руки и ухватила новый…

Б-бах-х!..

И опять душераздирающий визг. Придворные щеголи и щеголихи наперебой принялись восхвалять меткость императрицы. Бобылева же передернуло. Он и обычную-то охоту не шибко любил – ну кой черт бегать за кабаном по камышам, коли во дворе свинки бегают? И мясо мягкое, и тиной не отдает. А почто дикую утку бить, ежели домашняя курочка вкуснее? В походе – оно понятно: мясной приварок к скудному казенному харчу! Там – что поймал, то и съел. Но тут… В тесной загородке – двадцать на двадцать саженей, мечутся, сталкиваются друг с другом подсвинки и, забываясь от боли и ярости, пытаются ухватить неокрепшими клыками толстенные жерди… Это ж, верно, по зиме еще кабанчиков ловили, давали подрасти малость, а теперь на убой…

Тьфу! Какая это, к ежовой матери, охота? Сплошное непотребство! Только государыне-царице про то не скажешь.

Андрей стоял и смотрел – вот Анна опять берет ружье, стреляет в беззащитную тварюшку. Попала. Вишь, как личико-то осветилось. Бедная ты бедная… Вроде кабанчика жалко и бабу жалко. «Бабу! – хмыкнул он про себя. – Какая ж она баба, коли царица?!»

А с чего бы государыню-то жалеть? Так вот и стоял бы, как дурак, но Анна, словно почуяв спиной его взгляд, обернулась…

И вот стоит полковник Бобылев, прижимая к груди ревущую государыню…

– Ну, будет тебе, будет, – неуклюже утешал он свою царицу, поглаживая ее по жестким волосам. – Ну, не реви. Вон, народ смотрит…

– Пущай, – сквозь слезы выговорила царица. Подняв лицо, шмыгнула носом: – Ежели кто сболтнет, что государыню в таком виде зрел – в Сибирь поедет, соболей считать…

Ночью, когда радость от встречи схлынула, Анна пеняла:

– Уехал, ни строчки с дороги не написал. Я уж решила, что бросил ты меня…

Андрей только хмыкнул. То, что не написал, это, конечно, его вина, а вот про то, что мог уйти и бросить… Слыхом не слыхивал, чтобы цариц бросали. Может, в каких других царствах (ну, королевствах, какая разница?), так ведь и там нет таких дураков-то…

– А может… – сузила Анна глаза. – Ты там, в Петербурге-то, другую завел? Ну-ка, рассказывай, какова она? Хороша небось, да?

– Ох я, голова садовая! – стукнул себя по лбу Андрей. – Я же тебе ее портрет привез.

– Портрет? Чей? Ее небось… Ну-ка, показывай!

Бобылев метнулся к одежде, сваленной в кучу, вытащил небольшую сумку, где лежало самое ценное. Достал небольшую вещицу – плоскую, о четырех углах, завернутую в платок. Протягивая Анне, сказал:

– Вот, государыня, решил я тебе подарить портрет той, кто для меня дороже всего на свете!

– Сюда дай! – сквозь зубы проговорила Анна, выдергивая подарок из рук любовника. Сдирая платок, выдохнула: – Щас, погляжу я, кому волосенки-то выдрать… Это что такое?

Императрица в недоумении держала в руках… зеркало.

– Аннушка, я же тебе говорил, – обняв государыню за плечи, прошептал Андрей ей на ухо, – портрет той девицы, кто мне всех милее.

– Андрюшенька, – враз сомлела государыня. – Любимый ты мой… Как же ты меня напугал…

Андрей едва успел подхватить падающее на пол зеркальце – безделушку, купленную им в какой-то лавке. Ну не ехать же к любимой женщине с пустыми руками? А она-то как рада!

И опять Андрею и Анне стало не до разговоров. Ну, на какое-то время…

– Так говоришь, из-за Миниха тебе пришлось крюк делать да в Новгород ехать? – приподнялась Анна на локте. – Ишь, каков бобер! Заставил тебя за тридевять земель ехать, а мог бы и сам распорядиться. Что, трудно было в Новгород кого послать? Ну-ну… – с угрозой добавила она. – Может, в отставку Миниха отправить? Не стар ли?

Андрею стало неловко. Вот, щас возьмет государыня да и отправит генерала куда-нибудь. Ладно, если в поместье, а если в Вологду или Устюг Великий?

– Ну какое там – стар, – заступился он за Миниха. – Христофору Антоновичу даже пятидесяти нет. Для генерала – самое то. И голова на плечах, чтобы не только шляпу носить. Ума в той голове – палата!

– Да уж, ума-то палата, да ключ потерян, – раздумчиво проговорила Анна. – Был бы умен, так не стал бы с царским аманатом спорить. Ладно уж, пусть служит…

Понимая уже, что государыня не станет подвергать опале генерала Миниха (немец, конечно, но что делать?), Бобылев решил закрепить успех:

– Прослышал генерал, что ты двор в Петербург собираешься перевозить, так уже и Зимний дворец до ума доводят. Ну, то, что при покойном Петре Втором не успели доделать. Трезин-итальянец чертеж показывал.

– Не хочу я в Зимний… – раздумчиво проговорила Анна. – Как вспомню его, так сразу и государя-дядюшку и вспоминаю. В той зале большой, где я с муженьком-то своим будущим обручалась, камора для Петра Алексеича была устроена. Любил государь наш, чтобы спальня его размером со шкап была. А уж кровать – та совсем, как гроб! Там он и помер. И помирал долго, страшно. Бр-р-р-р.

– А куда же тогда? – забеспокоился Бобылев. – Ежели в Летний дворец, так там вроде бы стены тонкие. Сам-то не бывал, врать не стану, но слышал.

– Тонкие, – подтвердила государыня. – И рамы об одно стекло. И печки тамошние – топи не топи, толку мало. Не знаю уж, как там Петр Лексеич с тетушкой жили?

– Их любовь грела! – хохотнул Андрей.

– Может, и любовь, – не стала спорить Анна и ни с того ни с сего заявила: – Не видать Бурхарду Кристоферу генерал-фельдцейхмейстерства, как своих ушей.

До Андрея не враз и дошло, о чем идет речь. Только сообразив, что генерал-фельдцейхмейстер – это генерал от артиллерии, сообразил, что речь-то идет о Минихе. Привык, что генерала зовут Христофор Антонович. Восхищенно вздохнул, погладив по плечу царицу:

– И как это ты все упомнишь? Бурхард Кристофер, фельдцейхмейстер… Умница…

– Ой, да куда там, – смущенно зарделась Анна. – Я ж, чай, среди немцев почти двадцать лет жила. Не захочешь, а выучишь. У них же по многу имен бывает. Вон, Остерман наш, коего все Андрей Иванычем кличут, на самом-то деле Генрих Иоганн Фридрих.

– Вона, – присвистнул Андрей, ранее не задумывавшийся об именах. – Значит, не Иванович он, а Иоанн… Интересно, а на хрена немцам имена многоэтажные? Пока выговоришь, язык сломаешь.

– А ты чего, разве не знаешь? – удивилась императрица. – У лютеран да у католиков, коли ребенка крестят, ему сразу несколько имен дают. Мол, чем больше покровителей, тем лучше.

Андрей многозначительно хмыкнул, покрутил головой, показывая, что раньше он о таком не знал и не ведал.

– Ой, Андрюшка, не хвали ты меня! – вяло засопротивлялась Анна, хотя заметно, что ей приятно.

– Да я и не хвалю. У тебя и без меня льстецов хватает, – усмехнулся Андрей. Вспомнив про придворных, добавил: – Целое стадо…

– Это ты про что? – не поняла государыня.

– Да про двор твой. Седни, когда к тебе ехал, еле пробился. Стоят на дороге, ровно буренки, мычат… Ладно еще, что не телятся.

– Ой, не могу! – засмеялась Анна. – Придворные буренки… Не телятся… Зато – срать горазды!

Анна Иоанновна изволила хохотать собственным грубым словам так, что дверь заскрипела и в щель пролез чей-то нос. Не иначе, горняшка. А то и целая фрейлина. Теперь уж и не разберешь – кто просто служанка, а кто из придворных дам.

– Может, надо чего? – вопросила девка, пролезая в комнату чуть ли не по пояс.

– Брысь! – рявкнул Андрей на девку, но та не уходила. Не то любопытно было, не то на самом деле озаботилась.

– Так государыне-то ниче не надо? – не унималась девица.

Точно – фрейлина. Из новеньких. Да и не из простых. Была бы просто горничной, ушла бы. А этой, вишь, любопытно – с кем там государыня постелю делит?

– Ах ты, зараза такая! – вскипел Андрей.

Вскочив с кровати, ухватил первое, что подвернулось под руку, и запустил в невежду.

– Ой! – пискнула та, успевая захлопнуть дверь перед самым летящим сапогом.

– Ну, напугал девку, – давясь от хохота, сказала царица.

– Да вроде и не попал, – огорченно сказал Андрей. – Шустрая, стерва.

Анна уже не давилась, а ржала, как большая лошадь.

– Так я не про то, дурень. Ты как с постели-то соскочил да хозяйством своим затряс, девка и испужалась… Посмотри, может лужу с перепуга сделала.

– А не хрен подглядывать! – возмутился Андрей. Посмотрев под дверь – лужи не было, – пошел к постели. Забираясь под одеяло, слегка смущенно хмыкнул: – Выдрать бы ее, как сидорову козу, чтобы в спальню царскую нос не совала.

– Да ладно тебе, – прижалась императрица к его плечу. – Хочется ж девке посмотреть, за кого ее замуж выдадут.

– Чего? – оторопел полковник, привставая с постели.

– Замуж, говорю, девку надо выдавать, – лениво отозвалась императрица. Потянувшись, Анна зевнула: – Семнадцать лет и род знатный – князья Акундиновы. Приданого, правда, ни шиша нет, так то поправимо – дам я ей деревушек с мужичками, денег отсыплю. Тебе где деревушки-то хочется иметь?

– Аннушка, солнце мое, – взмолился Андрей. – Ты про что такое говоришь-то? Не захворала ли, часом?

– Ох, Андрюшка, – вздохнула императрица. – Я и сама думала-передумала, но поняла – женить тебя надо.

– Аньк, да ты что? Как женить-то?

– А то… Каково мне будет тебя с другой-то делить?

– Так и не надо меня ни с кем делить! – возмутился полковник. – Я что – курва какая, к которой все ходят, кому не лень?

Анна, уткнувшись в подушку, тихонько заплакала. Плакала она как-то неловко, словно девчонка, а не взрослая женщина могучего телосложения. От ее слез сердце Андрея резануло, словно острым ножом.

– Аннушка, люба моя, не нужен мне никто, окромя тебя! Я же… – замешкался он, стыдясь этого слова, но, решившись, как в воду шагнул, – люблю же я тебя, хошь ты и царица! Ну не реви ты так… Ладно, как скажешь, так и сделаю… не реви только, не рви душу… Ну, женюсь я, женюсь, только не плачь…

Потихоньку царица успокоилась. Вытерла слезы, просморкалась. Сказала:

– Дурак ты, Андрюшенька… Люблю ж я тебя…

Андрей хотел сказать, что как-то она его непонятно любит, коли женить собирается, но смолчал. Начни говорить – опять на слезы да сопли изойдет.

– Я ведь о тебе думаю, – продолжила Анна. – Тебе ж тридцать лет уже, а до сих пор не женат. Справлялась – батюшка с матушкой твои о том шибко убиваются. Я вот невесту тебя решила найти. Вначале думала Наташку Шереметеву тебе сосватать – девка-то красивая, да приданого полно, да поздно уже. Эта дура в Ваньку Долгорукова втрескалась, замуж за него вышла. Ну что ж теперь делать? Поедет Наташка за Ванькой в Сибирь, коли любовь такая. Думаю – кого бы еще? С родичами поговорила – они мне Настьку, княжну Акундинову, и предложили. Род знатный, отца-матери нет, бабка одна осталась. Тринадцать лет девке, скоро замуж, а кто ее без приданого-то возьмет? Разве вдовец какой, ради титула княжеского, да и то… Вот и взяла ее во фрейлины, пусть у меня перед глазами побудет. А не то ведь кто за ней присматривать-то будет? Бабка у нее старая совсем, слепая-глухая, родственников ни близких, ни дальних. Всего богатства, что домишко на Москве, да пенсион за отца, под Полтавой погибшего, так и то, слава богу, что выхлопотали добрые люди. В возраст войдет, попортит кто девку. Беда-то невелика, не убудет, а вдруг понесет? Вот тут уж беда – плод вытравляй али ублюдка рожай, а с ублюдком-то кому она нужна? А так, пригляжу, будет у тебя законная супруга, все толком и пойдет.

Бобылев, слушая царственную подругу, только кривил губы. Знал – ежели Анне в голову какая-то блажь втемяшилась, то выбить трудно. Осторожно спросил:

– Ань, а как же мы с тобой? Я же люблю тебя…

Во второй раз проговорить такое трудное слово было уже легче.

– Милый ты мой, – прямо-таки простонала Анна. – Я ж за всю жизнь такого не слышала… А так ждала, что мне скажут.

А дальше снова был поток ласковых слов, новый водопад слез – но уже других, не горестных, объятия, ну и все прочее… Андрей-то думал, что все, устал… А тут – откуда и силы взялись?

Успокоились любовники через час, не раньше. Анна, привалившись к плечу фаворита, вздохнула и опять вернулась к разговору:

– Андрюшенька, все я понимаю… Шушукаться по Москве станут – мол, царица наша, дура такая, своими руками хахаля отдала. Но я же как лучше хочу. Мне тридцать семь уже. Сколько мне еще жить-то осталось? – Предупреждая ответ, царица закрыла рот фаворита ладошкой. – Погодь, дай доскажу. Десять лет? Двадцать? Так через десять-то лет я старухой старой стану, а ты еще мужиком будешь, в полном соку. А через двадцать? Ты жизнь свою ради меня загубишь. Ну, конечно, тяжело мне будет, а что делать? Зато расстраиваться не стану. А так… Будешь ты с молодой женой жить-поживать. Ну и ко мне будешь иногда захаживать. Грешно, конечно, но что ж делать-то? Жизнь один раз дана – хошь простой бабе, хошь царице. А грехи… Ну, для этого батюшка есть – на исповедь схожу, покаюсь. Да и царица я, хоть и миром пока не помазана, но все одно выше, нежели прочие.

Бобылев, понимая умом, что Анна сто раз права, сердцем был против. Зачем заводить какую-то жену (хошь и законную?), если его любимая – вот она тут, рядышком? Но, опять же, любовница у него – не простая девка или баба, а государыня. Стало быть, слушаться надо. (А еще пришла мысль, что приходит в голову любому, самому вернейшему супругу: две бабы – это гораздо лучше, чем одна. Тем паче что сие будет одобрено самой!) Проворчал для порядка:

– Тринадцать лет девке, а мне тридцать. Дите ж еще.

– Замуж-то не прям щас, а через годик, – резонно заявила царица. – Так ты ее побереги немного. Сразу-то ей подол не задирай, потерпи, пусть в тело войдет. Подрастет чуток, тогда и можешь баловаться. А там она тебе деток нарожает.

– Ань, а ты ревновать не станешь? – поинтересовался Андрей.

– А почто мне тебя ревновать? – зевнула Анна. – Куда ты от меня денешься? Я же еще и деток твоих понянчу.

– А ежели, – кивнул полковник на дверь, вспоминая, как девку-то зовут, но, так и не вспомнив, поинтересовался: – она ревновать начнет?

– Так пусть ее, – снова зевнула царица. – Пущай ревнует. Говорила я ей, что жениха ей хорошего сосватаю. А она хоть еще и дура малая, но сразу поняла, что о тебе речь веду.

– И чего? – заинтересовался Андрей.

– Похихикала малость да попросила – мол, матушка-государыня, дозволь жениха поглядеть. А чего не дозволить-то?

– А чего ж она щас-то решила глядеть? – вытаращился полковник.

– Да почему щас? Эх, мужики-мужики, ну до чего же вы бестолковые-то, – покачала головой Анна. – Ты же с охоты меня в спальню волок, как добычу какую, а девка следом шла, на тебя пялилась. Верно, все глаза просмотрела.

– Когда я тебя волок-то? – опешил Андрей. – Мы ж с тобой шли, да шли под ручку, как положено.

– Ага, шли, – засмеялась царица. Фыркнула. – Под ручку… Ага… Вон, посмотри, – показала она пухлую руку, где на предплечье уже наливался синяк, – ухватил меня, как девку обозную, да потащил…

– Ань, да я… – заскулил Бобылев, готовый провалиться сквозь землю от стыда. – Да как же так… Ой, прости… Хошь, в ссылку меня за то отправь аль на плаху.

– Ой, дурак-то ты у меня какой! – взъерошила царица волосы своему гвардейцу. Поцеловав в лоб, сказала: – Да как не понимаешь, дурень мой любимый, что любо мне, когда ты меня так… Ведь точно щас знаю, что у тебя никого не было. Вон, изголодался… Точно, дурень ты у меня… Еще и прощенья просит.

Андрей, не зная, что ответить, только выразительно вздохнул. Молчать иной раз куда полезнее.

– Не знаю, что мне с тобой и делать. Непутевый ты.

– Точно, – не стал спорить Бобылев.

– Надобно подумать, как свадьбу твою сделать, – загорелась вдруг Анна. – Генералом тебя пожалую, ордена дам… Во… а окромя вашей свадьбы можно еще и свадьбу шутов затеять, как дядюшка-государь на моей. Смеху-то будет!

Бобылеву хотелось спать, но перебивать царственную любовницу было не след. Сказал осторожно:

– Ладно, о свадьбе потом, после коронации.

– Точно, – хлопнула Анна себя по лбу. – Коронация… Слышь, Андрюшенька, а в каком мне платье короноваться? В парчовом или атласном? Я ить еще и материю не выбрала. А ее расшивать придется. Жемчуга с полпуда уйдет.

– А ты два платья пошей, – посоветовал Бобылев, чтобы что-то сказать.

– Два? А где же я в храме платья-то менять стану? Или одно парадно на коронацию, а второе – потом, когда из храма во дворец приду! Умница ты у меня…

– Н-ну… – промычал Андрей, борясь со сном.

– Ты еще вот что скажи – чего бы мне такое для подданных моих сделать? Может, вина да калачей во всех городах за счет казны раздать?

– Не потянет казна-то, – изрек Андрей, представив, сколько мужиков сгорят в одночасье от дармового вина. Подумав, сказал: – Ты для солдата лучше срок службы убавь.

– Срок службы? – не поняла Анна. – Так вроде бы нету сроков-то.

– Вот-вот, – кивнул полковник гвардии. – Служат и солдаты, и генералы пожизненно. Ему уж сто лет в обед, а он все служит.

– И точно… Это что ж получается… – протянула царица. – Солдатику уже и помирать пора, а казна на него деньги тратит.

– Ну, совсем-то от стариков отказываться не надо, – спохватился Бобылев. – От старых солдат польза большая. Ежели кто захочет – пущай остается. А так, ну отслужит, скажем, нижний чин лет двадцать… Не, двадцать мало. За пять лет его тока-тока солдатом сделают, еще лет двадцать служить. Ну, пусть двадцать пять. А как отслужит он двадцать пять, думно будет – пущай домой идет.

– А дома-то кому он нужен? – спросила Анна, проявив здравомыслие. – На службу парнем забрили, а вернется стариком. Родители померли, девки, с которыми гулял, бабками стали. Ни кола ни двора. Хотя… Сколько там лет-то ему будет? Лет сорок пять? Так сорок пять, коли руки-ноги на месте, мужик как мужик. Еще и бабу себе найдет, и деток наделать успеет.

– Так давать ему с собой рубля три, на обзаведение. Только следить надобно, чтобы командиры не разворовали.

– Ну, Андрюша, ну, молодец! – опять начала захваливать государыня своего любовника. – И дело присоветовал, и казна будет целее.

Полковник решил идти дальше:

– И дворянству надобно леготу дать. Пусть он служит… ну, лет тридцать пять, а потом домой. А не то – вон, хорошо, что наша усадьба под Москвой. А у тех дворян, что подальше, поля бурьяном заросли, управляющие воруют, а крестьяне обленились.

– А почему солдату двадцать пять, а дворянину – тридцать пять? – удивилась Анна. – Чем ить природный дворянин хуже подлого сословия?

– Так все просто, – объяснил Андрей. – Петр Великий велел, чтобы все офицеры вначале в солдатах служили. Ну а нашему брату, дворянину, неможно ж солдатскую лямку тянуть. Вот и придумали отроков своих во младенчестве в гвардию записывать. Пока с мамками-няньками, так уже и выслуга идет. Годам к шестнадцати он на службу придет, а считается, что десять лет отслужил. Десять да приплюсуем сюда двадцать пять лет – вот оно то самое и выйдет. А коли по статской службе дворянин служит, так и тем паче – пусть себе тридцать пять лет пыхтит. Все одно на статской-то те, у кого имений нет.

– Хитро, – покачала головой Анна. – А я чего-то о том раньше-то и не думала. – Твердо сказала: – Велю Остерману, пущай манифест готовит о леготе. – Обернувшись к Андрею, спросила: – Ну а ты почему у меня ничего не просишь?

– А что я должен просить? – удивился Андрей. – Ты же и так меня полковником гвардии сделала, полком поставила командовать. Денег хватает. Да и… почему я должен просить?

– Да как-то неладно получается. Все, кому не лень, у меня что-то просят. Один ты молчишь. А ведь ты у меня – самый ближний человек. Неужели ничего не хочешь?

– Ну, хочу, конечно, – признался-таки Бобылев. – Орден хочу. Андрея Первозванного или Александра Невского. А лучше – и то и другое сразу. Э, погоди-погоди, – заторопился он, видя, что Анна хочет что-то сказать. – Я их за службу хочу получить, а не за любовь.

– Тык любовь-то моя ничего не стоит? – обиделась царица. – А я-то дура, ему что-нить приятное хотела сделать. Неужто царица не может?

– Эх ты, Аннушка, – снисходительно сказал Андрей. – Любовь-то твоя, она сама по себе для меня клад. И ты у меня сокровище. Лучше всяких чинов да званий! Кем я буду, если главное сокровище на деньги да побрякушки стану разменивать? Вон, покойная императрица аманату своему Лёвенвольду камергера пожаловала, графом сделала, орденами увешала. Ты его в гофмаршалы возвела. А он как был дурак, так и остался дураком…

– Тык красивый дурак-то, – причмокнула Анна языком. Посмотрев на возмущенного Бобылева, зашлась в хохоте. – Ой, Андрюшка, да ты ревнуешь? Полно, глупый.

– А у тебя с ним ничего не было? – хмуро поинтересовался Андрей.

– Ой, не могу… – царица приподнялась, звонко чмокнула фаворита в щечку. – Люблю ж я тебя. Я Рейнгольда Густава в чин возвела, потому что он мне услугу великую оказал. Он же ко мне в Митаву первый приехал, чтобы о Кондициях рассказать. Он же и присоветовал – мол, соглашайся, а там видно будет. А деньгами сколько раз выручал?

– Н-ну, тогда ладно, – слегка успокоился гвардеец.

Откинувшись на спину, Андрей решил-таки заснуть. Но императрица опять начала приставать с вопросами.

– Нет, погоди-ка, друг милый. Ты мне скажи – чего бы ты такого от меня хотел?

Уже засыпая, Бобылев брякнул первое, что пришло в голову:

– А ты меня графом сделай. Вон – невесту-княжну нашла, так я чем хуже?

Государыня просияла от счастья.

– Ну, слава те господи! Да я тебя не графом – цельным князем сделаю!

– Князем не надо… – буркнул Андрей. – Графом бы стать – оно очень даже неплохо.