Октябрь 1730 г.

Утро началось по-семейному, со скандала. Анна, немного поплакав, дулась, аки мышь на крупу. Дулась до тех пор, пока Бобылев сам не подошел к любовнице и, положив ей руки на плечи, сказал:

– Аннушка, государыня ты моя, но пойми ты, наконец… Ну, не могу я ехать к Долгоруким ордена отымать. Не мной им ордена дадены, не мне и отбирать.

– А прикажу? – глухо спросила императрица, глянув на своего полковника через плечо.

– Прикажешь – исполню, – ровным голосом отозвался Андрей, убирая руки и вытягиваясь во фронт. – Как прикажешь, государыня.

Анна вздохнула. Повернувшись лицом к фавориту, не удержавшись, пристукнула его маленьким, но увесистым кулачком по плечу, а потом, прижавшись к груди Андрея, проговорила:

– Ну, дурак! Ну, все-то у тебя не как у людей. Там же, у Долгоруковых-то, орденов немерено. Хошь у князя Алексея, хошь у Василия Лукича. Да у того же Ваньки. Выберешь себе, который по нраву придется, а то и все забирай. У Василия-то еще и польский «Белый орел» с датским «Слоном» есть. Посланников позову – короли ихние ордена на тебя перепишут, вот и все. Кто бы другой – уже бы сломя голову за цацками мчался. А ты…

– Анечка, ну сколько можно тебе говорить, – приобнял императрицу Бобылев и, касаясь губами лба, осторожно вымолвил: – Не хочу я так. Ну, даже и не знаю, как и сказать… Я хочу свои ордена за дело получить, а не так… Погоди-погоди, – остановил Андрей Анну, пытавшуюся что-то сказать, – знаю, скажешь сейчас – мол, государыне виднее, за что подданных награждать. Верно. Прикажешь – поеду, ордена заберу. Но как-то неправильно это будет. Ну, все равно что приеду я Долгоруковых из дворца выселять, а заодно еще и дочками Алексея Григорьевича попользуюсь.

– Эх, Андрюшка-Андрюшка, – в который раз вздохнула Анна. – Дочками попользуешься – так не убудет с них, коровы здоровые. Мне только о том не говори… Да шучу я, шучу, – усмехнулась царица, увидев вытаращенные глаза фаворита. – Ну что уж с тобой делать… Ладно, давай Остермана зови. Он уже час, как в приемной мается, ждет.

Заняться Долгоруковыми хотелось давно, но – все руки не доходили. Теперь же пришло-таки время.

Барон – в любое время суток свежий (если, разумеется, дело не требовало от него срочно «заболеть») – раскланялся с государыней и отдельно – с Бобылевым. Анна, понятное дело, удостоила вице-канцлера лишь кивком, а Андрею пришлось кланяться в ответ. Закончив с церемониями, барон полез за пазуху потертого и слегка грязного кафтана, вытаскивая оттуда листы бумаги.

– Андрей Иванович, ну что же такое? – брезгливо прикоснулась императрица к бумажкам. Вдохнула воздух: – Ну ровно коты нассали…

– Да какие же коты-то, Ваше Величество? – пожал плечами Остерман. Поднес бумаги к самому своему носу, принюхался: – И нет никаких котов, и кошек тоже. Ну а может так, слегка попахивает. Шныряют котятки-то у меня, по столам бегают. Ну, может, самую малость кто и посикал… Ничего страшного, государыня, всё перепишут.

Анна Иоанновна поморщилась. Верно, будучи в немецких землях, приучилась относиться к бумаге с должным уважением. А вот немец, ставший русским… Эх, неряху могила исправит.

– Ладно, – махнула рукой государыня. – Читай свои… Как там ты их обозвал?

– Проскрипционные списки, – любезно сообщил Остерман.

Что за списки такие, Андрей не понял, но догадался, что это что-то нехорошее.

– С кого начнем, Ваше Императорское Величество? – бодренько спросил Остерман.

– Да хоть с кого. Ну, начнем тогда с Алексея Григорьевича да с семьи его, – велела императрица. Увидев, что барону трудно перебирать бумаги, милостиво разрешила: – Ты, Андрей Иванович, за столик садись. Вон – там чернильница да перья.

– Покорнейше благодарю, – расплылся Остерман от удовольствия. – Сидеть в присутствии высочайшей особы – великая честь. И уж созерцать вашу особу – честь вдвойне. – Бобылев строго покашлял, и барон уткнулся в стол. – Вот-с, – причмокнул языком от усердия вице-канцлер. – Князь Алексей Григорьев, сын Долгоруков, сенатор и гофмейстер, бывший член Верховного тайного совета, кавалер орденов…

– Ты, Андрей Иванович, титулы да звания пропусти, – перебила его императрица. – Нудно больно. Давай по делу. Значит, Алексея Долгорукова… куда бы мне его отправить?

– Так, может, в Березов? – осторожно предложил Остерман, хотя по его хитрой морде было видно, что эту идею он обдумал заранее. – Там от семейства Меншиковых сын да дочь остались. Сам-то Данилыч да дочка Мария преставились, а младших – Александра и Александру – от смерти спасли.

Анна Иоанновна обернулась к Андрею, словно бы желая получить совета. А тот лишь пожал плечами:

– Можно. Сына да дочку Александра Данилыча обратно вертать, а князя Алексея Долгорукова – на их место.

– Пиши, – кивнула Анна. – Указ пиши, чтобы семейство Меншиковых простили да имения ихние вернули. Дома, какие остались, имущество.

– Имения-то вернуть можно, – хмыкнул Остерман. – И дома пустыми стоят – вроде спалить не успели. А вот с имуществом… Ну, одежду да постельное белье, столовую посуду медную и оловянную – вернуть можно. Все оное в целости и сохранности у Долгоруковых же и пребывает. А золото да драгоценности меншиковские – их там пудов шесть было, все извели. Кое-что на корону ушло да на раку для покойной сестры государевой.

– Обойдутся без золота, – решила государыня. – Жить будет где, спать-есть – тоже. Наживут.

– А звания с орденами? – уточнил Остерман. – Меншиков-младший, как-никак, премьер-майором гвардии был, обер-камергером да кавалером. Государь наш, Петр Алексеевич, когда семейство Меншиковых в ссылку отправил, велел у всех ордена забрать. А Александр Александрыч был кавалером не токмо Андрея Первозванного, так еще и ордена Святой Екатерины. Андрея Первозванного он Ивану Алексеевичу повелел вручить, а Екатерину – невесте своей, Наталье Долгоруковой.

– Позвольте, Ваше Величество? – решил вмешаться Бобылев. – Мне думается, чина да звания, вкупе с орденами, возвращать не нужно. Не своим горбом Александр Александрович эти чины заполучил. Сколько лет-то ему было? Не помню уже – тринадцать или четырнадцать. Нас тогда зло брало – за что же мальчишке такие почести? Что легко пришло, легко и ушло. Как из Сибири вернется, зачислите его, матушка, в какой-нибудь полк гвардейский, прапорщиком. А там пусть себе звания зарабатывает. Так, матушка-государыня?

– Именно так, – согласилась императрица, радуясь, что хоть о чем-то ей не нужно думать.

Барон Остерман, сделав пометки в своих бумажках, закивал часто-часто и опять затряс «проскрипционными» списками:

– Стало быть – князя Алексея Долгорукова лишить чинов и званий и отправить в Березов, навечно. Теперь семья его. Жена Прасковья Юрьевна, урожденная княжна Хилкова, – понятное дело, вместе с ним пойдет. А остальные?

– Семья-то у него большая? – заинтересовалась императрица. – Ну, сын Иван с невесткой при нем проживают. Еще Катька, которая невестой императора была. А кто у него еще есть?

– Есть у него еще много кто, – отозвался Остерман. – Может, сразу всех, скопом, в Березов?

– Всех скопом… – хмыкнула императрица. Посмотрев на фаворита, вздохнула: – Всех скопом-то вроде бы и нельзя. Вот князя Ивана, того можно с отцом отправить. А что с Наташкой-то делать? Жалко, хорошая девка, да дурака полюбила… Андрей, ты как считаешь?

Оба Андрея – и барон, и полковник – вскинули головы одновременно. Но Остерман моментально понял, что его-то по имени государыня не назовет, и тихонечко уткнулся в бумаги, а Бобылев, слегка пораскинув мозгами, предложил:

– Ну что тут решать? Сообщить Наталье Борисовне, что вольна она в своем выборе. Хочет – пусть за мужем едет, в Березов. Не хочет – пусть дома сидит. Неволить никто не станет. Наследство фельдмаршала покойного при ней будет.

– Пусть так и будет, – кивнула государыня. – Пиши. Ваньку – в Сибирь, а Наталья – как сама решит. Ну кто там еще? А, Катька же еще…

– Так пусть и Екатерина в Березов едет. Что ей тут делать?

Анна Иоанновна совсем не по-царски принялась загибать пальцы:

– Ванька – один, Катька – два. Третий вроде бы Николай?

– Верно, Ваше Величество, – согласился Остерман, сверяясь с бумажкой. – Есть еще сын – князь Николай Алексеевич, семнадцати лет.

– Капитан Преображенского полка, – добавил Бобылев. Уточнил: – Правда, в полку я его ни разу не видел.

– С этим-то что? С отцом вместе?

– Ну, государыня, так мы офицерами прокидаемся, – возразил Андрей. – Он, как-никак, капитан гвардии. Командор Витус Беринг, что в Петербурге сейчас, жаловался, что людей у него мало.

– Беринг? – нахмурилась царица. – Это который куда-то там далеко-далеко ходил? Вроде бы по морю Сибирь обогнул и там пролив нашел?

Карты под рукой не было, а объяснять на пальцах, куда и зачем ходил Витус Беринг, было бессмысленно. Посему Бобылев кивнул:

– Он самый, государыня. Ты его за плаванье к чину капитан-командора представила и деньгами наградила. Он сейчас новую экспедицию просит.

– Экспедицию? – удивилась Анна и посмотрела на Остермана. – А я почему не знаю? А, господин вице-канцлер и первый кабинет-министр?

Остерман не стал юлить или отнекиваться.

– Виноват, государыня. Капитан-командор прислал докладную записку – не успел прочитать, руки не дошли. Я только глянул – сколько капитан-командор денег просит…

– И сколько просит? – заинтересовалась императрица.

– Полмиллиона рублей, – с виноватым вздохом ответил Остерман.

Императрица ойкнула, а Андрей Иванович развел руками – вот потому-то до бумаг руки-то и не дошли…

– Дозвольте мне, государыня, – встрял Бобылев. – Я когда в Петербург ездил, с Лешкой Чириковым встретился. Он хоть помоложе меня немного, да имения у нас рядом. Почитай, росли вместе. Лешка, ну, он теперь капитан-лейтенант, у Беринга в помощниках ходит, карты рисует. Так он говорил, что надобно берега Америки – Новой Англии обследовать, чтобы с Камчатки нашей можно бы с тамошними эскимосами торговать. Он меня и с Берингом познакомил. Витус по-русски неважно говорит – сам из датчан, но понять можно. Говорит, в Сибири можно железную руду добывать, хлеб выращивать.

– Так денег-то все равно нет, – резонно возразила царица. – А железо у нас на Урале добывают.

– Так и экспедиция не завтра, – ответствовал Бобылев. – А люди-то Берингу уже сегодня нужны… Отправить капитана гвардии Долгорукова в распоряжение капитан-командора, а тот пусть сам решит.

Барон Остерман деликатно покашлял, привлекая к себе внимание.

– Виноват, государыня, что невнимательно с докладом командора Беринга ознакомился, но кое-что там успел просмотреть. Господин Беринг писал, что в Якутске и Тобольске желательно бы провиантские магазины для экспедиции обустроить… Так и пусть капитан в Якутск едет, провизию заготавливает.

– В Якутск? А что, в Якутск – очень даже неплохо, – высказал свое мнение Бобылев. – Чем князь Долгоруков лучше Лешки Чирикова? Пусть он тебе, государыня, в Якутске служит. Только не капитаном. Уж жирно будет, чтобы гвардейские капитаны провизию для флота заготавливали. Тут и сержант хорош.

– Пусть едет, – согласилась Анна. – Пиши, барон, – разжаловать из капитанов в сержанты, яко…

– Как по несправедливости пожалованного, – подсказал Остерман, а императрица поддакнула: – Вот-вот… Сержантом пусть едет. А титула мы его лишать не станем. Есть там еще кто?

– О, Ваше Величество, тут их еще много, – заулыбался Остерман. – Есть еще Алексей Алексеевич, четырнадцати лет. Правда, по реестру Преображенского полка князь Алексей уже капралом числится.

– Пусть вместе с братом едет, – сразу же решила царица. – Отпиши только – в солдаты. Будет у сержанта Долгорукова хоть один подчиненный… Ну, с сыновьями все?

– Никак нет, государыня… – грустно отозвался Остерман, будто бы сам был виноват в том, что у князя много детей. – Есть Александр Алексеевич. Может, его тоже в экспедицию присовокупим? Правда… – пожевал губами барон. – Тринадцать лет мальчишке. Нижний чин того же Преображенского полка.

– Ниче, в дороге подрастет, – отмахнулась царица, но тут же встревоженно оглянулась на Андрея.

Тот кивнул, одобрив затею. А что такое? Он, почему-то, в гвардейском полку с самого низа начал, а князья Долгоруковы сразу в сержанты да офицеры? Нет уж, после сопли на кулак помотают, послужат.

– Кто там еще?

– Еще княжны – Анна, Елена…

– Да сколько же их всего-то, Долгоруковых этих? – удивилась государыня. – Расплодились, как тараканы. Ты, полковник, девок жалеть будешь?

– Так что их жалеть? – пожал плечами Андрей. – Девки пусть с папкой да с мамкой будут. Не на край света едут, а в Сибирь. Помрет ежели Алексей Григорьевич, девок можно обратно вернуть, замуж выдать. А может, сразу их замуж-то и выдать?

– Вот пусть они в Сибири себе женихов и ищут, – отрезала Анна. – Чай, офицеры там есть из дворян. А нет – так и в старых девах посидят. Неча еще Долгоруковых плодить. Значится, – еще раз принялась считать государыня, загибая пальцы. – Сам князь с княгиней, дети его – Иван, Катька, Николка с Алексашкой да с Алешкой, да девки еще – Аленка с Анькой. Девять душ, не считая Наташки Шереметевой. Никого не забыли?

– Никак нет, государыня, – по-военному отрапортовал вице-канцлер. – С семейством Алексея Григорьевича у нас все, – подвел итог барон. – А с остальными?

– Василия Владимировича трогать не надо, – сказал Бобылев, насупив брови. – Человек он невредный и для государства еще много сделать может. Попал на старости лет, как кур во щи…

– Так то – для государства, – хмыкнула Анна. – А для меня?

– А ты, государыня-матушка и есть наше государство! – твердо отозвался Андрей, понимая, что не просто с бабой говорит, не просто с любовницей, а с императрицей всея Руси, попросил: – Ну, хошь, государыня, я перед тобой на коленки встану?

Андрей упал на оба колена и уже приготовился стукнуться лбом об пол, как Анна тут же подскочила к своему фавориту. И, едва не плача, начала поднимать своего полковника:

– Ну, вставай, глупый… Никто твоего фельдмаршала трогать не станет… Да и не собиралась я его трогать. А вот Василия Лукича – не взыщи…

Про себя Анна подумала, что ежели ее Андрюшенька начнет сейчас еще и Василия Лукича жалеть, то придется немножко поорать. И, не будь тут Остермана, сказала бы полковнику своему, что уж больно он слезы да сопли распускает… «Ладно, – утешила себя государыня, – опосля я ему все скажу!»

Но Андрей, на удивление царицы и барона, заступаться за старого интригана не стал. Наоборот, твердо сказал:

– Вот ему, государыня-матушка, надобно козью морду сделать! За одно то, что он тебя к народу не пускал да еще и в надсмотрщиках над царицей был – если не плахи, то остуды царской и ссылки куда подальше.

Анна Иоанновна чуть не пустила слезу. Не удержавшись и не обращая внимания на Остермана (ничего, барон еще и не такое видел!), подошла к Андрею и поцеловала его прямо в губы, взасос… С трудом оторвавшись и вытерев ладошкой раскрасневшиеся уста, царица так посмотрела на вице-канцлера, что тот сразу понял – пора ему выйти, оставив влюбленных одних.

Собирая бумаги, Остерман уронил одну из своих записок. Нагнувшись, чтобы поднять, из такого вот положения спросил:

– Так, может, сделать Василию Лукичу то самое, что с Александром Данилычем?

– З-завтра придешь, все решим, – прошипела царица. – Не до тебя сейчас…

Барон, понявший, что его карьера сейчас может закончиться, стремительно выскочил, даже не откланявшись. Но Анна Иоанновна этого не заметила…

Василий Лукич Долгоруков, князь, российских и иностранных многих орденов кавалер, проживал на Москве на широкую ногу – имел двухэтажный особняк, перестроенный из старинного терема, флигели со многими службами, парк, разве что царскому впору, и прочая. Половину своей жизни, если не больше, князь Василий провел за границей. Когда-то был легок на подъем, а теперь вот четвертый год сидел на одном месте и никуда не хотел бы ехать. Да и возраст сказывался – как-никак, на седьмой десяток перевалило. В эту пору уже пора быть привязанным к одному месту.

Были у князя коллекции разных диковин – китайские вазы, где сквозь тончайший фарфор прорастали морские водоросли, серебряные кружки, из которых пили пиво чешские великие князья, голландские картины. А уж всякого оружия, привезенного князем из дальних стран, – не счесть.

Но очень грустил князь Василий, что не может он развернуться так, как вельможи во Франции. Ни парк тебе версальский на Москве разбить, ни фонтаны поставить. В бытность свою на дипломатической службе – во Франции ли, в Дании – навидался князь многих чудес. А уж как жили паны в Польше!

Одно хорошо – была у Василия Лукича такая власть, что и королям не снилась. Кто из европейских королей мог своей волей отправить благородного человека на плаху? Никто! А Василий Лукич мог!

Но все закончилось в одночасье. Вместо послушной царицы, что из лености ли, из трусости ли, вилась бы, как веревка в руках Василия Лукича (ну не считать же себе вровень двоюродных братьев?), получил князь великую остуду. Сидел он теперь и ждал, что явится к нему на дом гвардейский офицер и скажет – собирай, князь, манатки, езжай куда-нибудь в Соль Галицкую или в Великий Устюг. Месяц сидел князь в усадьбе, два сидел, но царского гонца все не было. И, когда наконец Василий Лукич уже решил, что пронесло, свершилось…

Ранним утром в княжеский парк ворвался верховой. Сметя грудью коня старика привратника, сержант лейб-гвардии Измайловского полка подскакал прямо к дверям дворца, спешился и гулко забухал ботфортом в створку:

– Гонец к его светлости! Открывай… твою мать…

Князь Василий, еще в халате, но уже проснувшийся, вышел из спальни и глянул вниз, в пролет лестницы. Дворецкий не осмелился держать гвардейца за дверью – иначе и дверь вынесет, – и сержант уже мерил шагами приемную. Сердце у немолодого уже князя заекало – как-то арест? Слуги, на всякий случай, попрятались, но гвардеец, хоть и выглядел совершенным невежей, особо не грубил – мебеля не крушил и морды никому не бил. Утешило еще, что сержант был один. Решили бы арестовывать – прислали бы человек трех-четырех, с каретой. Перекрестившись, Василий Лукич спустился вниз.

– Чего изволите? – спросил князь, пытаясь казаться небрежным. Хотя сердечко и продолжало екать, но форс держать нужно.

– Князь Василий Лукич Долгоруков! – чеканно отозвался измайловец. – По указанию Ее Императорского Величества, велено тебе собираться и отправляться на исправление должности сибирского губернатора. Вот, подорожная твоя.

Трясущимися руками князь развернул подорожную. Указано – из Москвы на Переславль-Залесский до Ярославля сухим путем, а далее Волгой до Казани. От Казани – до Тобольска.

– Ух, грехи наши тяжкие, – по-стариковски вздохнул князь. Уж лучше бы в деревню. Но губернатором сибирским – тоже ничего. Ссылка, конечно, но родич там уже не первый год сидит, не вякает. Спохватился:

– Так, господин сержант, сибирским губернатором мой родственник пребывает – князь Михаил Владимирыч, – умильно стянул морщины в улыбку князь Долгоруков, впервые в жизни назвав какого-то сержанта по званию, да еще и господином. Обычно-то хватало оклика – «Эй, ты!», чтобы гвардейцы подскакивали к его высокопревосходительству. Вспомнив, что князь Василий Владимирович пока еще фельдмаршал и президент Военной коллегии, сказал чуть строже:

– А господину генерал-фельдмаршалу Долгорукову известно, что родственника его в Сибирь отправляют?

– Ты, князь Василь Лукич, мне зубы не заговаривай, – сурово отозвался сержант. – У меня командир – гвардии полковник Бобылев, а над ним – токмо Ее Величество. Думаешь, государыня-царица перед твоим родичем – али еще перед кем – отчет держать обязана? Если тебя в Сибирь посылают, на губернаторство, стало быть, старого губернатора уже тоже куда-то послали.

– Да я так… – хотел было что-то сказать князь Долгоруков, но его намерение было пресечено измайловцем:

– Ты, Василь Лукич, лучше бы собираться начинал. Велено тебе до сегодняшнего вечера из Москвы отъехать. А не успеешь собраться – не обессудь. Придется мне нижних чинов брать да из Москвы на простых телегах вывозить.

– Да как же так? – всплеснул руками князь. – Да мне ить одних лишь постелей да книжных шкапов паковать – неделя уйдет. А хрусталя мои, что из Богемии привезены? А оружие аглицкое? Фарфор мейсеновский?

– Сам смотри, Василий Лукич… Сейчас я отъеду, а вечером вернусь. И не один, а солдатами. И телег у нас нет, окромя навозных… Радуйся, что тебя в губернаторы отправляют, а не в Березов, как родича твоего…

– А кого отправляют-то? – не удержался князь от вопроса.

Сержант, верно имевший специальные инструкции, хмыкнул:

– Когда надобно будет – тогда и узнаешь. Давай, князь, не мешкай…

С уходом гвардейца в доме Василия Лукича начался кавардак. Дворовые мужики спешно сколачивали ящики, девки набивали их соломой, чтобы уберечь хрупкое и недолговечное.

Сам хозяин, не съевший с утра ни крошки, пытался сортировать книги. Так и не решив – какие нужны, а что можно тут оставить (чай, хоть и ссылка, сибирское губернаторство, но имение не отберут!), плюнул и велел все перевязывать в ровные кипы и тащить в телеги. Надо бы, конечно, книги в рогожу обернуть, да уж где там…

Раздосадованный князь, прихватив с собой управляющего, пошел смотреть – как обстоят дела с упаковкой хрусталя и прочим. Вошел – и сердце прямо-таки обмерло. Прямо на его глазах Тимоха начал упихивать китайскую вазу – не ту, что с водорослями, а другую – но тоже редкую – в ящик с соломой.

Ящик был почти с чашу, ну, если и меньше, то самую малость, а холоп, от великого ли радения или от дурости, слегка нажал на горловину, пытаясь запихнуть драгоценное изделие династии Мин, отчего оно вдруг резко взорвалось…

– Ах ты, сволочь толстопятая, – в сердцах сказал князь. Кивнул управляющему: – Сто плетей…

Василий Лукич, присев на корточки, грустно взял осколок драгоценной чаши. Вот она, бренность… Делали это сокровище полтыщи лет назад, а тут какое-то мурло мужицкое раскокало.

Рассматривая чашу, князь обомлел – на сколе, где у всякого приличного фарфора должно быть гладко и ровно, явственно проступал шероховатый, неровный след.

– Merde! – по-французски выругался князь. Подумав, добавил: – Dégueulasse!

Дерьмом и сволочью Василий Лукич обозвал Августа Сильного, короля польского, курфюрста Саксонского, подарившего ему эту чашу. Конечно, не за красивые глазки, а за изрядную услугу. Август, взявший у Петра Алексеевича двадцать тысяч червонцев, отдавать долги не спешил. Да и неоткуда было. Князь Долгоруков не просто сумел отсрочить выплату долга, но и ополовинить его, убедив государя, что русское золото пойдет на благое дело. Признаться, князь рассчитывал лишь на «Белого орла», а получив к ордену еще и бесценную чашу, был на седьмом небе. Даже и не подумал тогда, откуда у нищего короля такое богатство? Сам Август, чтобы заполучить в свое собрание две вазы китайского фарфора, отдал за них ажно два полка солдат! А одну вазу подарил Василию Лукичу за важную услугу…

Золото, как это было в обычае у Августа, ушло на его бесчисленных баб, а сам Василий Лукич избежал наказания лишь потому, что нужен был государю в Дании.

М-да, подложил ему свинью курфюрст Саксонский, изрядный любитель фарфора. Всучил подделку – и это взамен прощенных Петром Великим двадцати тысяч дукатов? Хотя что взять с Августа Саксонского, окромя внебрачных детей?

Князь загоревал. Ну как же так – делаешь людям добро, а они вон как… Некстати вспомнился еще и испанский посол герцог Лирийский. Ну подумаешь, взял он у герцога десять тыщ талеров, пообещав, что Россия не будет в союзе с Австрией и что поможет Испании в войне с Англией. Разве он виноват, что пройдоха Остерман сумел убедить государыню Екатерину не отправлять солдат на войну? И что высаживать десант в Англии, не имея кораблей, – глупо! Верно, англичане с французами заплатили Остерману побольше. А герцог, изобидившись на все и вся (а особенно на князя Долгорукова), растрезвонил по всей Европе, что князь Василий хорошо говорит на многих языках, но вместе с сим он очень любит взятки, не имеет ни чести, ни совести и способен на всё по корыстолюбию.

Из-за окна доносились вопли Тимошки. Ну, поорет да перестанет – через двадцать плетей сознание потеряет, а через пятьдесят вообще преставится.

Василий Лукич встрепенулся. Горевать сейчас некогда. Осенние дни короткие, надобно было еще и придумать – а на чем же все это добро вывезти? Октябрь месяц – самый тяжелый. Снега еще нет, стало быть, ехать придется на колесах. А когда поедешь, там и снег выпадет. Вот и думай…

Беда была еще и в том, что не было в московском имении Долгорукова потребного количества телег. Нужно было хотя бы десятка два, а было две – на одной конюхи вывозили навоз и возили сено, а на другой управляющий с поваром по Москве ездили. Ну зачем в московском поместье телеги, если все потребное для жизни мужики привозили? А как привозили, так и увозили. Были кареты – одна парадная, для выездов к императорам, да две дорожные. Но много ли увезешь на каретах? Да и лошадей не было. В конюшне стоял с десяток, а требовалось штук сорок. Если бы собираться не торопясь (ну, как положено), послал бы в имение, что под Переславль-Залесским, – за неделю бы все потребное было. Значит, нужно хотя бы добраться до имения, а там уж как-нибудь… Вот только на чем до него добраться?

Управляющий, пробежавшийся по ближайшим дворам, новость принес неутешительную – никто из соседей не желал ни одалживать, ни продавать ни телеги, ни лошадей. Мол, самим мало. Прознали, канальи, о беде! Ломовые извозчики – оброчные крестьяне из ближайших деревень – и те заломили несусветную цену – двадцать рублей с телеги! Да тут красная цена пять рублей! Эх, еще бы вчера за такое князь приказал бы батогами попотчевать, а сегодня… Повздыхав, Долгоруков велел платить…

Из всех знакомых, что недавно расстилались перед Василием Лукичом, навестить опального осмелился лишь фельдмаршал Василий Владимирович. Ну, ему уже терять было нечего – сам ждал со дня на день приказа о ссылке и уже вещи паковал. С телегами и лошадьми президент Военной коллегии не мог помочь по той же причине.

Два князя великого рода, два Василия, ненадолго присели. Василий Лукич, вспомнив, что он еще не завтракал и не обедал, приказал подать легкую закуску. От еды фельдмаршал отказался, а вот водочки выпил. Выпил, занюхал корочкой и хмуро сообщил:

– Алексея с Ванькой да с бабами в Березов отправляют. А парней – в Якутск.

– В Якутск? – вскинул брови дипломат, пытаясь сообразить – где же такой находится? Василий Лукич объехал половину Европы, а вот что и где в России, имел смутное представление. Понятное дело, что далеко, а вот где?

– В Якутск, – подтвердил фельдмаршал, прищурив глаз, прикинул: – От Москвы до Тобольска – месяца два пути. А от Тобольска до Якутска – еще два стока. Ну да сам узнаешь, где этот Якутск.

– Типун те на язык! – совсем не по-светски отозвался князь Василий Лукич.

Налив по-европейски – то есть себе одному, выпил. Фельдмаршал неодобрительно покосился на родича, но оговаривать его за такое невежество не стал. Исправляя положение, Василий Владимирович налил уже по-русски – и себе и сотрапезнику. Осушив свою чарку, выдохнул:

– Я это к чему говорю, что Якутск-то в твоем ведении числится, господин губернатор. А парни туда сосланы – тьфу ты, посланы – провизию закупать для экспедиции Беринга. Так что без тебя там не обойтись.

– А скажи-ка, тезка, куда брата твоего, Михайлу Владимировича, подевали? Тоже сослали куда-нибудь? – поинтересовался дипломат.

– Слышал я краешком уха, что Михайлу в Астрахань перевели. Сегодня к нему гонца отправили.

– Слышь, князь Василий, – тихонько спросил Василь Лукич, заглядывая в глаза родича. – Тебя же при дворе уважают. Тот же Бобылев, аманат царицын. Попросил бы… Вон, Голицыных-то не трогают…

Фельдмаршал вздохнул. Грустно посмотрел на собеседника, перевел взгляд на графин. Хотел было налить, но передумал. Отведя глаза, грустно сказал:

– Андрюшке Бобылеву надо спасибо сказать, что оставили меня при месте. Да и Алексей Григорьевич, думаю, только по милости Бобылева легко отделался.

– Легко? – взвился Василий Лукич. – Как так – легко? Самого вместе со старшим – в Сибирь, в Березов, а остальных – куда подальше. Сам-то подумай, что говоришь?!

– Легко, – строго повторил фельдмаршал. – Ты вспомни, чего хотел Алексей Григорьевич с сынком своим сделать? Дочку в императрицы возвести, а самому при ней, ровно регенту…

– Так и возвели бы. Ты же тогда и помешал, – упрекнул Василий Лукич фельдмаршала.

Фельдмаршал не стал спорить. Все, что он мог сказать, – сказал уже давно, в ту январскую ночь. А что еще говорить?

– Ладно, князь Василий. Не буду тебя боле задерживать, – поднялся Василий Владимирович. Потрепав тезку по плечу, попытался утешить: – Сам знаешь – сегодня судьба так повернет, завтра этак. А тут… Ну, посидят год-другой в ссылке, ничего не случится, простит государыня. Я вон шесть лет в Соли Галицкой просидел. Ничего, дождался – меня ко двору вернули, чины вернули.

К вечеру весь парк перед особняком был забит гружеными возками и телегами. Посему, когда подъехал гвардейский сержант с десятком солдат, Василий Лукич уже был готов трогаться в путь. Измайловец, подъехав поближе к хозяину, уважительно помотал головой.

– Молодец, Василий Лукич! – похвалил сержант князя. – Быстро собрался.

– А куда деваться-то было? – дернул щекой князь, перед которым уже открывали дверцу кареты.

– Я вот о чем подумал, князь Василий, – глубокомысленно изрек сержант. – Куда тебе на ночь глядя ехать-то? Давай-ка знаешь что – выедешь ты завтра, с утра раннего. Так что – распрягайте коней да спать ложитесь. Ну а я завтра с рассвета приеду, провожу вас немножко…

После этих слов Василий Лукич едва удержался, чтобы не обматерить сержанта. Но, пересилив себя, сдержанно улыбнулся. Конечно, лучше ехать с утра, кто б спорил? Но чего ж он, сержант гвардейский, б… такая, сразу-то о том не сказал?

– А с утра завтра точно выедем? – поинтересовался князь. – Или опять чего-нибудь выдумаешь?

– Я? Выдумаю? – неподдельно удивился сержант. – Да ты чего, князь Василий? Я ж для тебя да для твоих людей стараюсь.

– Ты, сержант, каких кровей будешь? – спросил Долгоруков. – Из дворян али как?

– Из дворян князь-батюшка, из дворян, – дурашливо поклонился измайловец. – Из столбовых дворян Белоликовых. Слыхал про таких?

Ну еще бы Василию Лукичу про таких не слыхать, если две деревушки, доставшиеся ему из меншиковского «наследства», когда-то принадлежали Белоликовым. А еще одна отошла Ивану Алексеевичу… По правде-то говоря, деревни эти следовало вернуть хозяину, но… Не бывало еще такого, чтобы Долгоруковы назад вертали то, что к ним в руки попало!

– А сам, верно, сыном Петра Осиповича будешь? – вспомнил Долгоруков имя Белоликова-старшего, сосланного в Сибирь.

– Он самый, – согласился сержант. Потом, горделиво выпрямившись в седле, произнес: – Токмо какая те, князь, разница – чей я сын?

– Лестно небось целого князя везти? – не удержался Долгоруков.

Сержант Измайловского полка Белоликов не ответил, а лишь криво усмехнулся. Махнул рукой солдатам. Неспешно, чтобы пешие за ним успевали, отправился в казармы, а Долгоруков, слегка побранясь с мужиками, требовавшими оплатить сегодняшний день, пошел спать.

Всю ночь князь Василий не смыкал глаз, все думы думал, а когда на рассвете заснул-таки, поспать удалось недолго.

– П-подъем, мать вашу так! – заорал за окном противным голосом сержант Белоликов. – Живо коней запрягаем, ехать пора!

Не дав людям поесть, а только что разрешил напоить да накормить лошадей, сержант с солдатами едва не пинками и кулаками начали собирать обоз. Василию Лукичу, пытавшемуся уговорить сержанта дать время, чтобы позавтракать, Белоликов сказал:

– Ниче, князь Василий, в дороге поешь. Хлебушка-соли возьми, знай себе хрумкай…

Обоз, насчитывавший добрых двадцать телег и карет, растянулся на целую версту. Так и ехали. За два дня добрались до Сергиевой лавры, немного отдохнули, дали отдохнуть лошадям. Еще через день, когда до имения Василия Лукича под Переславлем было рукой подать, обоз догнал Белоликов.

– Ну, князь Василий, как жив-здоров? – поинтересовался сержант.

– Твоими молитвами, – буркнул Василий Лукич, которому ночевки в карете и на постоялых дворах уже опротивели.

– Как дале-то ехать думаешь?

– Да как… – пожал плечами князь. – Доеду до имения своего, отдохну недельку-другую да дале поеду, указ государыни исправлять.

– Указ исправлять – дело хорошее, – кивнул сержант. – Вот тут тебе новая подорожная выписана. – Разворачивая бумагу, Белоликов прочел: – Князю Долгорукову Василию Лукичу, тайному советнику и кавалеру орденов Святого Андрея Первозванного и Святого Александра Невского, датского ордена Белого слона, назначенного губернатором сибирским, определено не мешкая следовать на город Владимир, а оттуда – в Муром… Ну, далее, князь Василий Лукич, сам почитаешь…

Князь Долгоруков, мрачно приняв указ, посмотрел, что от Мурома ему надобно ехать в Нижний Новгород, оттуда – в Козьмодемьянск, потом – в Вятку и, наконец, Тобольск, спорить не стал. Понял уже, что заехать в имение ему никак не получится, а придется поворачивать лошадей и отправляться к Владимиру. Спросил только:

– А почему не упомянул, что я еще и кавалер «Белого орла»?

– А вот орла-то белого мне как раз велено у тебя забрать, – притворно вздохнул измайловец. – Король польский через посланника своего рескрипт прислал, что лишает он тебя этой награды. Так что давай, князь Василий, снимай «орла» с кавалерией и мне отдай. – Протянув руку, Белоликов поинтересовался: – Рескрипт-то королевский показать али так веришь?

Василий Лукич в сердцах так рванул за синюю ленту, что крест с накладным орлом отлетел на землю, упав под копыта коней.

– Э, как неладно-то получилось, – покачал головой сержант. – Что ж ты, князь Долгоруков, крестами бросаешься?

Василий Лукич не стал подзывать холопов, а сам, опустившись на карачки, начал искать крест. К горлу начали подступать слезы от унижения и обиды. Ниче, не увидит сержант его слез, не таков князь Долгоруков. Сглотнул горький комок, набежавший под горло. Стерпел, не сплюнул. Подобрав орден, молча протянул его сержанту.

– Вот и хорошо, князь, вот и умница! – похвалил его гвардеец, убирая ленту и крест за пазуху. – Командуй, чтобы обоз на Владимир поворачивал. Ну а я при тебе пока побуду…

Легко было сказать – поворачивай. Отворотки в этом месте не было, кругом лес шумит. С руганью, матом-перематом и конским храпом развернули телеги. Еще пришлось возвращаться верст на десять обратно. А тут еще и мужики, прослышав, что нужно ехать во Владимир, заотказывались. Хорошо, что с Василием Лукичом был десяток холопов – кулаком да плетью удалось образумить наглецов.

Когда через неделю уставший до немоты Василий Лукич добрался до Мурома, он особо не удивился, увидев, что на въезде в город его встречает сержант с верховой командой.

– Ну, какие еще указания будут, господин сержант? – вяло поинтересовался Долгоруков, приоткрыв дверцу кареты. Рассмотрев на гвардейце офицерский шарф и нагрудную бляху, усмехнулся: – Виноват, господин гвардии прапорщик… Так какие указания?

– Да уж какие тут указания? – расплылся сержант в улыбке. – Я ж человек простой, подневольный. Как государыня прикажет – то и исполню… А приказала Ее Величество… – сделав паузу, Белоликов набрал воздуха и заорал: – Вылазь из кареты, князь Долгоруков! Царские указы стоя нужно слушать! Чего замешкался-то? Давай, князь-батюшка, шевели окорочками-то. Че застыл? Ну-ка, подсобите…

Спешившиеся гвардейцы выволокли старого князя из кареты в единый миг. А Белоликов, достав очередную бумагу, но не заглядывая в нее, а по памяти, начал читать:

– Манифест Ее Императорского Величества Анны Иоанновны! За многие его, князя Василия Долгорукова, как Ея Императорскому Величеству самой, так и государству, бессовестные противные поступки, лиша всех его чинов и кавалерии сняв, послать на житье в Пензенскую вотчину Керенского уезда, село Знаменское, с офицером и солдаты, и быть тому офицеру и солдатам при нем, князь Василии, неотлучно.

Оглоушенный, князь Василий даже не заметил, как с него поснимали кавалерии – и красную, ордена Святого Александра, и синюю – Андрея Первозванного. Звезды и нашейные кресты на цепях князь в дороге не надевал, но солдаты быстренько отыскали в карете шкатулку с орденами. Не упустили и датского «Слона», который князю вручал сам Фредерик IV. Этим «Слоном» князь гордился больше всех остальных наград – на Руси им награждено всего-то пять человек, а из ныне живущих остался лишь один – фельдмаршал Долгоруков.

Прапорщик Белоликов, искоса поглядывая на князя – не помер бы, кивнул одному из солдат:

– Плесни-ка князю Василию…

Князя отпоили водкой и повезли на двор воеводы. Все имущество Василия Лукича свалили в амбар, холопам и мужикам велели распрягать лошадей и ждать. Князя, лишившегося сил, уложили на кровать в дальней комнате, а прапорщик, вместе с солдатами, наскоро перекусив, начал составлять опись добра, что взял с собой князь Долгоруков. Работы было много. Мучились полдня и всю ночь, но получилась опись на десяти листах. Муромский воевода – кругленький и хитренький отставной кригскомиссар по снабжению – ходил вокруг амбара, словно кот, время от времени заглядывая в него. Наконец, не выдержав, отозвал в сторонку прапорщика и предложил «укоротить» список странички на две, а то и на три. Прапорщик Белоликов, мрачно посмотрев на «градоправителя», изрек:

– Мне мой полковой командир велел – все имущество князя, до последней копеечки, описать, да чтобы сам Василий Лукич свою подпись поставил. Мне это барахло еще в Москву везти, а потом сюда ехать, князя в ссылку везти.

– Да кто там, на Москве, будет знать, сколько у князя Долгорукова было собольих шуб или хрустальных кубков? – удивился воевода. – Давай, прапорщик, не тяни… Тут и тебе перепадет, да и мне кое-что. И князю Долгорукому немножко оставим, чтобы в ссылке повеселее жилось.

– Полковник наш говорит, – продолжил прапорщик, – все имущество Долгоруковых, что в казну пойдет, на Камчатскую экспедицию отдадут… Знаешь, где Камчатка находится? Не знаешь? Вот и я не знаю, хотя в Сибири бывал. Хочешь – протекцию тебе сделаю на Камчатку?

– Да что ты, прапор, мне тут херню-то городишь? – возмутился воевода. – Какая Камчатка?

В мыслях прапорщик Белоликов понимал, что если они с воеводой немножечко ущипнут от добра Василия Лукича, так от казны не убудет. Вот только надо будет с солдатами делиться. Не поделишься, так они же на него Бобылеву и донесут. А коли поделишься, так все равно – хоть один из десяти да проболтается. И что тогда? Конечно, сволочь Андрюха Бобылев первостатейная (а не был бы сволочью, не протиснулся бы в постель к царице!), но одного за ним никогда не водилось, когда Бобылев в офицерах Преображенского полка ходил, – не воровал. Никогда ни в солдатский котелок не залезал, ни солдат на работы не отдавал. За такого командира надо держаться зубами и когтями! Бобылев хоть и приказал его выпороть (сам виноват, нечего было язык распускать!), но в полк Измайловский взял, галуны сержантские дал, а недавно – офицерский диплом выдал да денег на шарф и бляху отсыпал. И лишаться всего этого Белоликову не хотелось… Мрачно посмотрел на воеводу, изрек:

– Я, воевода, слушаю тебя, слушаю, а потом возьму – да как в зубы дам! Ты меня щас уговоришь да под монастырь подведешь, а с меня потом шкуру спустят… Наш полковник – это он быстро.

Белоликов, вспомнив чего-то нехорошее, потер спину, а воевода, хотя он и был отставником седьмого класса, но супротив двенадцатого (но гвардейского!) пойти не осмелился. И угрозу от прапорщика сглотнул, не поморщился. Закусил лишь губу и пообещал, что ежели нахальный прапор завтра потребует лошадей, то хрен ему, а не лошади!

Воевода, посмотрев еще раз на гвардейцев, грустно подумал – если сам лошадей не даст, они и без его разрешения заберут… А как нажалуются своему полковнику (он теперь в большой власти и силе!), так еще и его отправят на Камчатку. Правда, где эта Камчатка, кригскомиссар не знал, но в силу прежней службы предполагал, что это где-то далеко-далеко… Так что ну его, княжеское барахло. Тут, в Муроме, хоть и не разбогатеешь быстро, зато цел будешь, а свою копеечку всегда заполучить можно.