Зарубежная пропаганда в России во все времена находила благодатную почву. Уж больно привлекательными выглядели западные порядки! Дома – строгая православная мораль, многочисленные обязанности перед Богом, перед государем, перед городом или деревенской общиной, перед семьей. То нельзя, это нельзя. А в Европе оказывалось – то можно и это можно. Католическая церковь, в отличие от православной, практически не ограничивала свою паству в удовольствиях. Она сама заразилась соблазнами «красивой жизни». А уж власть имущим или толстосумам легко отпускались любые грехи. В общем, что можешь себе позволить, то и разрешается. Обязанности для черни. А для тех, кто чего-то добился в жизни, – права. Зарубежные гости рисовали свои страны в самых радужных красках, и русские доверчиво развешивали уши.

Как ни парадоксально, на опасность увлечений западничеством одним из первых указал шпион Юрий Крижанич. Он был хорватом, католическим священником, и Ватикан направил его в Россию под видом православного серба. Крижанич пересылал за границу всевозможный «негатив» о нашей стране, грязные сплетни. Но его разоблачили и сослали в Тобольск. Поневоле он долгое время прожил среди русских и очень зауважал их. А западничество характеризовал как «чужебесие». Поучал: «Ничто не может быть более гибельным для страны и народа, нежели пренебрежение своими благими порядками, законами, языком и присвоение чужих порядков и чужого языка и желание стать другим народом…»

Но после побед над Речью Посполитой в нашу страну широко хлынули польская культура, обычаи, нравы. Хлынули не из-за того, что были лучше и полезнее. Ведь это были культура и обычаи проигравших. Они сами по себе немало способствовали разъеданию Польши. Но европейские особенности оказались для русских людей чем-то новеньким, свеженьким. И соблазнительным… Они потекли в Россию с толпами пленных панов – те умели посверкать мишурой «рыцарской чести», образования. Потекли с русскими воинами, заглянувшими в чужую жизнь. Широкими воротами для распространения зарубежных новинок стала Украина. Здешняя казачья старшина воспитывалась на основе польской культуры, отдавала детей в западные университеты, иезуитские коллегии.

Но и враги нашей страны не остались в стороне от «культурных влияний». Специалистами ордена иезуитов уже давно были отработаны технологии воздействия на политику тех или иных государств. С одной стороны, следовало искать высокопоставленных лиц, попавших под зарубежное обаяние, обрабатывать их и превращать в свое орудие. С другой – продвигать своих людей в правительства и окружение монархов. Среди тех, кого обработали, был Ордин-Нащокин.

А рядом с царем появился Симеон Полоцкий. В миру его звали Самуил Петровский-Ситниакович. Он перешел из православия в унию, окончил Киево-Могилянскую академию и Виленскую иезуитскую коллегию. Принял постриг, вступив в Базилианский орден. Это униатский орден «византийского обряда», посвященный Василию Великому. (Небезынтересно отметить, что орден существует и сейчас, в 2014 г. он принял активное участие в украинской «майданной революции», пропагандировал и благословлял принятие законов о европейских «свободах» – ювенальной юстиции, однополых браках и прочих извращениях.) В XVII в. «свободы» еще не доходили до подобного уровня, но орден и в те времена занимал вполне определенную антироссийскую позицию.

В 1656 г. в Полоцке собиралась русская армия для похода на Ригу, ждали самого царя. И как раз незадолго до его приезда откуда-то вынырнул Симеон. Он объявил, что вернулся из униатства в православие. Учитывая солидное образование, его взяли преподавателем в школу Полоцкого православного братства. При встрече Алексея Михайловича он выступил со стихотворными восхвалениями, и государь обратил внимание на поэта. В 1660 г. Полоцкий приехал в Москву. Царь принял его, с удовольствием слушал стихи и назначил придворным литератором. В 1663 г. Симеон возглавил столичную Заиконоспасскую школу – а это было привилегированное заведение, готовило квалифицированных чиновников для государственного аппарата.

Полоцкий продолжал радовать государя парадными стихами, организовал первый в России театр. Алексей Михайлович высоко ценил его способности, назначил воспитателем собственных старших детей – Алексея Алексеевича, Федора и Софьи. А между тем Симеон остался тайным униатом! Он скрыл свою принадлежность к Базилианскому ордену. Сохранял и связи с иезуитами. В Москве Полоцкий воспитал себе помощника, одного из учеников Заиконоспасской школы Семена Медведева. Он был чиновником Приказа тайных дел – этот орган негласно надзирал за другими правительственными учреждениями. По окончании школы Полоцкий пристроил Медведева в окружение Ордина-Нащокина, он неизменно сопровождал канцлера на международные переговоры и конференции. Все данные говорят о том, что он работал на католическую разведку, сообщал секреты внешнеполитического ведомства. Как раз через него иезуиты подсказывали канцлеру нужные для них идеи.

Ранее мы рассказывали, что в 1671 г. карьера Ордина-Нащокина оборвалась, он постригся в монахи. Но если канцлер «всего лишь» чрезмерно увлекся польскими влияниями, то Медведев знал за собой куда более серьезную вину. Он перепугался, что откроются его делишки, и скрылся. Несколько лет прятался в монастырях Путивля и Курска, принял постриг с именем Сильвестра.

Между тем старший сын государя, Алексей Алексеевич, умер. Царь провозгласил наследником второго, Федора – болезненного инвалида. Хотя Алексей Михайлович был еще полон сил, ему исполнилось 47 лет. При дворе были уверены, что он переживет Федора, а там подрастет Петр – ребенок от второй жены, Натальи Нарышкиной. Но в 1676 г. царь сильно простудился на водосвятии. Болезнь усугубилась неправильным лечением – у государя начали пускать кровь, причем в лошадиных дозах. Он ослабел, и развилось воспаление легких. Могло ли быть так, что Алексея Михайловича уморили преднамеренно? Или просто проявилась медицинская безграмотность? Для той эпохи она была обычной. На Западе врачей называли «подручными смерти». А кровопускания и очищения кишечника европейская медицина считала общепризнанными средствами от всех болезней.

Как бы то ни было, государю становилось все хуже. Он благословил на царство Федора, но позаботился и о четырехлетнем Петре. Назначил опекунами его деда Кирилла Нарышкина, окольничих Прозоровского, Головина и Головкина. 29 января 1676 г. Алексей Михайлович отошел в мир иной. На троне оказался 16-летний Федор. У него опухали ноги, при ходьбе ему приходилось опираться на палку, он одевался с посторонней помощью, а во время приступов его носили на руках. Помогали ему двое сверстников, Иван Языков и Алексей Лихачев. Они росли вместе с Федором, постоянно были рядом – и стали ближайшими друзьями. Но теперь двое мальчишек очутились в роли советников царя! Третьим близким человеком стала сестра Софья. Энергичная, умная, властолюбивая. Их воспитывали вместе с Федором, они вместе сидели на уроках у Полоцкого.

К власти дорвались и родственники первой жены Алексея Михайловича, матери царя – Милославские. Родственников второй жены они ненавидели. Отца и братьев царицы Натальи отправили в ссылку. Главу правительства Матвеева оклеветали в колдовстве, отобрали все владения и сослали в Пустозерск. Конфискованные имения и руководящие посты расхватали победители. Одним из тех, кто возвысился при новой власти, стал Василий Голицын. Он служил при дворе уже 17 лет, но оставался в невысоких чинах, за ним не отмечали ни заслуг, ни талантов. Но был клевретом Милославских! А кроме того, в частном порядке обучался у Полоцкого. Голицын был ярым западником, а галантные европейские манеры, которые он усвоил, очень понравились Софье. Из стольников его одним махом пожаловали в бояре, передали под его руководство два приказа.

Но теперь пролезали наверх именно такие! Семена, посеянные Полоцким, бурно прорастали. Польскими влияниями оказались заражены сам царь, его сестра, их окружение. Они взялись переделывать всю Россию! Федор Алексеевич издал указ, рекомендовавший брить бороды. Для государственных служащих вводилось польское платье. В «старорусской» одежде вход в Кремль был вообще запрещен. В высшем свете распространялось польское вольнодумство, сомнительные учения, европейское изобразительное искусство, вечеринки с танцами. Это встревожило патриарха Иоакима, он предупреждал царя об опасности необдуманных преобразований. Но Полоцкий великолепно владел западным искусством богословских споров, опровергал перед Федором доводы Иоакима. А государю его близкие внушали, что патриарх попросту отстал от жизни и ничего не смыслит. В результате царь велел Иоакиму не вмешиваться в светские дела. Мало того, увеличил подати с церкви.

Реформаторы принялись рушить саму систему земской державы, созданную Иваном Грозным. Переделывали ее в аристократическую, как в Польше. Дворяне стали называть себя «шляхетством», а для черни переняли польское выражение «подлый люд». Налоги взвинтили. Вместо посошной системы (по количеству обрабатываемой земли) ввели подворную – с любого двора, богатого и бедного, стали брать одинаково. Земские самоуправления в городах лишили полномочий, передали их власть воеводам. А на воеводства и прочие выгодные места назначались любимцы царя и царевны, их друзья. Они ринулись правдами и неправдами удовлетворять собственные аппетиты. Прежде любой обиженный мог пожаловаться самому царю. Но немощный Федор почти не покидал дворец, а контакты с ним приближенные замкнули на себя.

В 1677 г. появился и прятавшийся Сильвестр Медведев. Полоцкий ввел его ко двору и наметил ему весьма ответственную задачу. Предложил назначить Сильвестра наставником царевича Петра, прихватить и его под католическое влияние. Но патриарх воспротивился. Он уже заподозрил, что обработка государственной верхушки осуществляется не случайным образом. Без патриаршего благословения оказалась мать Петра. Ну что ж, тогда для Сильвестра нашли другую должность – главного «справщика», то бишь редактора для издания богослужебных книг. Он вошел в круг друзей Софьи.

А царевна была дальновидной. Она понимала – брат не вечен. Да и Милославских с их мелочными амбициями только использовала. Софья постепенно утверждала свою самостоятельную роль в государстве, даже стала появляться на заседаниях Боярской думы. Вокруг себя она сформировала подобие западного королевского двора. Полоцкий выступал ее советником. Голицын стал не только помощником, но и фаворитом царевны. А молодой и учтивый Медведев вел себя как католический прелат – редко вспоминал о христианских устоях, зато оказался знатоком оккультных дисциплин, составлял для Софьи и царя гороскопы.

Между тем истекал срок Андрусовского перемирия с Польшей, надо было его продлять. И тут-то советники подсказали царю – имеется бесценный специалист, заключавший это перемирие! Ордин-Нащокин! Причем выяснилось, что бывший канцлер до сих пор не терял надежды вернуться в большую политику, сохранял в монастыре большой архив. По приказу Федора Алексеевича его быстренько переодели из монашеского платья в боярское, привезли в Москву. Он расцвел, загордился. Возомнил, что его мудрую линию наконец-то оценили. Выплеснул старые идеи, что с Польшей надо заключать тесный союз. Для этого необходимо вернуть ей Киев, а судьбу остальной Украины перерешить заново, на конференции России, Польши, Турции и Крыма. Но Федор Алексеевич, невзирая на увлечение польскими модами, оставался искренним поборником интересов Отечества! Услышав подобные предложения, он возмутился. Решил, что канцлер на старости лет повредился умом, и Ордина-Нащокина увезли обратно в монастырь.

Однако тайных друзей Польши и Ватикана в Кремле хватало без него. Перемирие продлили на очень своеобразных условиях. Речь Посполитая раньше уже признавала Киев владением царя. Да если бы и не признавала, что она могла предпринять? Разгромленная, разоренная. Тем не менее с ней достигли соглашения, что она подпишет перемирие, очередной раз «уступит» Киев, а ей в качестве компенсации отвалили 200 тыс. руб., да еще и отдали Невель, Себеж и Велиж с уездами. Три города с православным населением, которое уже четверть века жило в составе России! Федора Алексеевича сумели убедить, что это не преступление, не измена, а «успех» его дипломатов!

Реформаторы чувствовали себя настолько уверенно, что Полоцкий и Медведев возглавили партию «латинствующих» среди духовенства, отстаивали католические взгляды по некоторым богословским вопросам. Добились от царя разрешения открыть новую типографию, не подконтрольную патриархии. Увлекли Федора Алексеевича проектами создания Славяно-греко-латинской академии. Предполагалось, что это будет первый российский университет по западному образцу, а возглавит его Полоцкий. Нетрудно представить, каким рассадником чужеземных влияний могло стать такое заведение, но в 1680 г. Полоцкий умер. Медведев без него не обладал достаточным весом, и патриарх затормозил эти проекты.

Начали проявляться и угрожающие последствия преобразований. Западнические реформы вызвали массовый уход людей в раскольничьи скиты. А временщики и их присные обнаглели, разоряли народ, разворовывали деньги. Разваливалась армия. Жалованье не доходило даже до столичной гвардии, стрелецких полков. Начальники, имевшие «лапу» в правительстве, не стеснялись прибирать деньги в свой карман, заставляли подчиненных работать в личных хозяйствах. Стрельцы подали жалобу царю, и Федор поручил разобраться Языкову. Однако в деле были замешаны приятели Языкова, и он объявил челобитную клеветой. Досталось тем, кто ее подал, – их били кнутом и отправили в ссылку.

Но и любимцы государя беспокоились: если он умрет, их положение станет незавидным. В 1680 г. Федор женился на Агафье Грушецкой, у них родился сына. Но младенец сразу умер, и царица не оправилась от родов, тоже скончалась. Языков с Лихачевым запаниковали. Им позарез требовалось, чтобы Федор все-таки произвел сына, тогда они смогут зацепиться за ребенка в качестве опекунов. Сосватали государю 14-летнюю родственницу Языкова, Марфушу Апраксину. Всего через полгода после кончины Агафьи сыграли свадьбу. Но выяснилось, что крестным отцом Марфуши был опальный боярин Матвеев. Юная царица замолвила словечко, развеяла клевету. Федор Алексеевич признал Матвеева невиновным, повелел вернуть из ссылки, возвратить ему состояние.

Обозначились новые перемены, но здоровье царя ухудшалось, он слег. А ухаживать за братом взялась Софья. Она неотступно находилась возле ложа Федора, дежурила днями и ночами. Хотя при этом перехватила связи государя с внешним миром, передавала распоряжения от его лица. 27 апреля 1682 г. государь скончался. У него осталось два брата. 17-летний Иван, еще более недужный, чем Федор. Он был почти слеп, хром, косноязычен. Был и 10-летний Петр. Тут же, у гроба, партия Нарышкиных предприняла заранее подготовленный демарш. Патриарх обратился к присутствующим, кому быть царем, Ивану или Петру. Большинство бояр высказалось за Петра, но указывали, что для решения надо созвать Земский собор. Нет, Иоаким не хотел позволять Милославским опомниться. Объявил – зачем ждать? Вышел на Красную площадь и задал тот же вопрос собравшейся толпе. Кого хотят люди? Закричали – Петра. Софья возражала – если Иван недееспособен, то и Петр еще мальчик. Предложила: пусть будет два царя. Патриарх легко разбил ее доводы, указал, что многовластие пагубно, и Богу угоден един государь.

Но в Москве уже бузили обиженные стрельцы. 30 апреля 17 полков предъявили ультиматум – уплатить жалованье и наказать их начальников, иначе грозили бунтом. Наталья перепугалась и решила задобрить стрельцов. Без расследования, без суда она велела арестовать обвиненных командиров, бить кнутом или батогами, пустить их имущество на уплату жалованья. Хотя ничего хорошего это не принесло. Полки остались без командования, разбуянились пуще прежнего. У стрельцов выдвинулся свой лидер, князь Хованский. Он был тайным раскольником. Внушал, что дальше будет еще хуже, им не дадут «ни корму, ни денег», а «бояре-изменники» продадут Москву еретикам и искоренят православие. 11 мая в столицу прибыл Матвеев. Стрельцы уважали его, присылали к нему делегации, жаловались. Боярин обещал разобраться, когда войдет в курс дел. Однако ему не позволили выправить ситуацию.

Софья и Милославские сумели сговориться с Хованским, запустили по полкам агитаторов, готовили боевые отряды. Рано утром 15 мая стрельцов подняли по набату. Подстрекатели шумели, что Нарышкины с помощью лекарей-иноземцев умертвили Федора Алексеевича, а теперь убили Ивана, законного царя. Оглашали списки «изменников». Правда, в Кремле царица Наталья вывела на крыльцо Ивана с Петром – оба живы. Патриарх и Матвеев увещевали стрельцов, они стали успокаиваться, извиняться. Но по сигналу заговорщиков во дворец ринулись отряды убийц, покатилась резня по спискам. Остальным стрельцам открыли винные погреба, они перепивались, подключались к погромам.

Погибло более 100 человек – Матвеев, Языков, Долгоруковы, Ромодановские, брат царицы Афанасий. Другого брата Ивана Наталья спрятала, но Софья потребовала выдать его мятежникам. Стрельцы его пытали. Хотели, чтобы он подтвердил отравление царя и покушение на царевича Ивана. Однако Иван Нарышкин отказывался возводить напраслину на свою семью и был изрублен на куски. В общем, перебили именно тех, кто мог помешать Софье. После этого она вступила в переговоры со стрельцами, угощала их обедами, собственноручно обносила чарками вина. Соглашалась со всеми требованиями. Официально признала, что убитые были действительно виновны, а мятежники спасли страну. Полкам выдали похвальные грамоты, обещали выплатить колоссальную сумму, 240 тыс. руб.

Но за согласие стрельцы добавляли в свои требования пункты, нужные Софье. Она вела игру хитро, сохраняла «чистые руки». Все делалось только от имени стрельцов! Царевна как будто оставалась ни при чем, вынуждена была выполнять. По требованию стрельцов отправились по ссылкам враги Милославских, уцелевшие в резне, отца вдовствующей царицы Кирилла Нарышкина постригли в монахи. По требованию стрельцов был созван Земский собор. Его решения тоже были продиктованы от имени стрельцов – возвести на трон двух царей, Ивана «первым», а Петра «вторым». А при них поставить правительницу-регентшу. Софью. Земский собор такое решение принял безоговорочно. Кто посмеет противиться, если зал заседаний окружают банды с саблями и бердышами?

Мятежники еще не угомонились, чувствовали себя хозяевами в Москве. Но когда они выполнили все, чего хотела царевна, последовал резкий поворот. Софья выехала под видом богомолья в Троице-Сергиев монастырь, принялась собирать отовсюду войска, перекрыла дороги в столицу. Стрельцам пришлось капитулировать. Крайним сделали Хованского, казнили. Следствие возглавил Василий Голицын, отправил на плахи и виселицы еще несколько десятков человек. Тех, кто знал больше, чем нужно.

Софье исполнилось 25 лет, она была полноватой, но довольно миловидной дамой. Обретя почти полную власть, она стала жить вполне по-европейски. При дворе функционировал театр, царевна сама сочинила несколько пьес. Любила она и поэзию, писала стихи. Свою связь с Голицыным правительница фактически не скрывала. Отдала под начало фавориту ключевые посты во внешней политике, в армии. Он возглавил Посольский, Разрядный, Рейтарский и Иноземный приказы, для него был восстановлен высший в России титул канцлера – «Царственныя Большия печати и государственных великих посольских дел оберегателя». Но царевна в лучших традициях западной нравственности завела и второго любовника, Федора Шакловитого. Он стал начальником Стрелецкого приказа и командовал личной охраной Софьи. Вознесся и Медведев, теперь он выступал наравне с высшими церковными иерархами.

Среди простого народа Софья попыталась завоевать популярность. Снизила налоги, пошла на уступки городам, вернула им часть прав земского самоуправления. Но наряду с этим развернулось повальное закрепощение государственных крестьян: царевна награждала любимцев, силилась привязать к себе бояр, военных – раздавала им сотни и тысячи крестьянских дворов. А западнические преобразования царевна и канцлер взялись углублять. Ее покойный брат Федор все-таки чувствовал грань, за которую реформы переходить не должны. Сейчас ограничения ломались. Не считаясь с мнением патриарха, Софья и Голицын разрешили в России католическое богослужение, дозволили въезд иезуитам. Канцлер принимал их даже у себя дома, «часто беседовал с ними». О чем? У ордена могла быть только одна причина тянуться к русским правителям, и она известна. Медведев, как и покойный Полоцкий, тащил страну к унии. Иезуит де Невиль свидетельствовал, что Голицын был его единомышленником.

Впрочем, новые властители увлекались и другими учениями: магией, астрологией. Это в полной мере вписывалось в западные моды. В данную эпоху оккультными веяниями были заражены и французская, и итальянская, и польская знать. Как вспоминал князь Щербатов, Голицын «гадателей призывал и на месяц смотрел о познании судьбы своей». Появление возле Софьи Шакловитого встревожило канцлера. Он достал у некоего кудесника особые травы «для прилюбления» правительницы. А потом осудил этого кудесника и сжег – чтобы не разболтал. Софья тоже отдавала дань подобной моде, Голицын и Медведев набрали для нее целый штат астрологов и чародеев, вроде Дмитрия Силина, гадавшего по солнцу и другим знамениям.

Родные обычаи канцлер презирал. В 1683 г. готовилась к переизданию не какая-нибудь книга, а Псалтирь! Голицын поручил своему подчиненному Фирсову написать предисловие. Священную для каждого православного человека книгу предваряли слова: «Наш российский народ грубый и неученый». Среди русских на самом высоком уровне внедрялась мода на самооплевывание! Зато канцлер преклонялся перед… Францией. Заставил сына носить на груди миниатюрный портрет Людовика ХIV! Не святого, не царя или мыслителя, а чуждого короля!

Но спорить с Голицыным было трудно. Он вошел в огромную силу. Смещал и ссылал неугодных, осыпал милостями угодивших. Не забывал и собственный карман, честностью он никогда не отличался. Мало того, что Софья ублажала фаворита, он и сам хапал будь здоров. Отгрохал дворец, по описанию иностранцев, «один из великолепнейших в Европе», «не хуже какого-нибудь итальянского князя». Крышу покрыли сверкающими листами меди, покои украшало множество картин, статуй, гобеленов. Московская аристократия кинулась подражать ему. Потолки расписывали астрологическими картами, стены – голыми Дианами и Венерами. А верхом респектабельности стала покупка «иномарочной» кареты. Доставлять эти колымаги из-за рубежа было трудно, стоили они безумно дорого. Да и удобство по сравнению с русскими повозками и санями было сомнительным – тогдашние кареты не имели рессор, на ухабах в них кишки вытряхивало, они часто ломались. Но их приобретали за бешеные деньги для парадных выездов.

Канцлер требовал от знати, чтобы она нанимала для своих детей иностранных учителей. Возобновились проекты создания Славяно-греко-латинской академии, возглавить ее целился Медведев. Однако патриарх все-таки сумел переиграть реформаторов. Он благословил создание академии, но успел пригласить в Россию других руководителей, братьев Лихудов – очень образованных греков, твердых в православии. Что ж, если этот замысел не удался, то Голицын принялся отправлять русских юношей для обучения в Польшу, в Краковский Ягеллонский университет. Хотя стоит иметь в виду: это учебное заведение не готовило ни технических специалистов, ни врачей. Оно выпускало богословов и юристов. Нетрудно понять, что западное богословие и юриспруденция могли понадобиться временщику лишь в одном случае: он хотел подготовить кадры для грядущих церковных и государственных преобразований.

Проекты таких реформ уже существовали. Канцлер составил трактат «О гражданском бытии или о поправлении всех дел, яже надлежат обще народу», читал его Софье, приближенным, чужеземцам. Рукопись не дошла до нас, точного содержания мы не знаем. Но трактат вызвал восторги у де Невиля – иезуита и французского шпиона, которого направили в Москву Людовик XIV и руководитель его разведки маркиз Бетюн. Сам факт восхвалений со стороны подобного деятеля, а также очень любезное отношение к Голицыну римского папы, поляков (и последующих либеральных историков) представляются весьма красноречивыми. Новое правительство готовило именно такой поворот, которого уже два столетия добивались враги России, – разрушение национальных традиций и подрыв православия.

Но существовали и серьезные препятствия. Ведь Софья была всего лишь регентшей – законными царями оставались Иван и Петр. Правда, Нарышкиных оттеснили на задний план. Наталья с сыном переселились из Кремля в Преображенское. Но вокруг них группировалась патриотическая партия бояр, патриарх. Избавиться от Иоакима Софье очень хотелось. На его место имелась прекрасная кандидатура, Медведев. Однако сместить патриарха на Руси было слишком сложной задачей. Только тронь, и его поддержат бояре, войска, народ. Правительница не считала свое положение настолько прочным и предпринимать какие-либо меры против Иоакима даже не пыталась. Приходилось ждать, когда он умрет, и замыслы Голицына оставались не более чем рукописью для чтения в узком кругу.

Но в политике на первое место выходила отнюдь не государственная польза, а симпатии правителей. Почти полтора столетия «золотым дном» для казны оставалась торговля персидским шелком. Его перепродавали в Европу, там он стоил чрезвычайно дорого, в казну щедро текли пошлины и прибыли. Англия, Голландия, Франция много раз умоляли царей разрешить им торговать с Персией через Россию. Им твердо отказывали. Теперь Голицын спешил угодить чужеземцам, предоставил право транзитной торговли Польше. А заодно и Швеции (видимо, за взятку).

В 1694 г. приехали послы из Вены и Варшавы. Зазывали вступить в «Священную лигу» во главе с папой римским, в союзе с Австрией, Польшей, Венецией и Римом воевать против Турции. Большинство бояр и патриарх были против. Всего три года назад Россия подписала выгодный мир с султаном, наконец-то прекратились набеги крымцев. Поляки же вели себя отвратительно. До сих пор задирались, выставляли претензии на Левобережную Украину, Киев, Смоленск, отказывались заключать «Вечный мир». Имело ли смысл воевать за таких «союзников»? Но Софья и Голицын окрылились перспективами попасть в «Священную лигу» под патронажем самого папы!

Не поляки уговаривали русских помочь им, а московское правительство уламывало поляков заключить союзный договор! Лишь через два года, когда турки основательно побили Собесского, Польша согласилась подписать «Вечный мир». Отказалась от притязаний на области, отошедшие к царю. За это Россия выплачивала ей очередную «компенсацию», 1,5 млн злотых, и вступала в военный союз. В общем-то, это выглядело нелепостью. Государство вступало в ненужную для него войну и отвалило фантастическую сумму только за то, что соседи согласились с очевидным фактом утраты своих земель! Но Софья и Голицын знали, что делали. При поддержке иностранцев они надеялись упрочить собственную власть.

По России раздули шумиху, «Вечный мир» с Польшей представляли величайшей победой нашей дипломатии. Невиданным успехом объявляли и вступление в «Священную лигу» – сам папа и император признали нас достойными партнерами! А на волне этой пропагандистской кампании Софья присвоила себе титул «Всея великия и иных Россий Самодержца». Даже не самодержицы, а самодержца (титула самодержицы не существовало). Подправили русские монеты. На лицевой стороне начали чеканить, как и раньше, Ивана и Петра, но без скипетров, а на обратной стороне Софью в царском венце и со скипетром.

Польский художник создал ее портрет в шапке Мономаха, со скипетром, державой и на фоне двуглавого орла (все эти атрибуты принадлежали только царю). Изображение дополняли стихи Медведева, восхвалявшие правительницу. Она сравнивалась с ассирийской Семирамидой, византийской императрицей Пульхерией, английской Елизаветой. С портрета изготовлялись многочисленные оттиски на атласе, шелке, бумаге, их распространяли и по России, и в Европе.

Но правители отдавали себе отчет, что юридически их власть – временная. Подрастал Петр, а хилый Иван в любое время мог умереть. Искали выход, и обвенчали Ивана с Прасковьей Салтыковой. Если родится сын, можно было провозгласить его наследником. Но у «старшего» царя никак не клеилось с зачатием ребенка. Нет, Софью даже это не остановило. Царицу Прасковью убедили, насколько важно родить царевича, и приставили к ней стольника Юшкова, чтобы «помог».

Де Невиль привел в своих записках план, вызревший у Голицына и правительницы. Предполагалось дождаться, когда у царя Ивана родится наследник. После этого Петр окажется как бы «лишним», его можно будет отодвинуть от трона, убить или постричь в монахи. Но следующим этапом намечалось избавиться и от Ивана. Ему открыли бы глаза, что ребенок не его. Разыграется грандиозный скандал, и царя подтолкнут уйти в монастырь. На престоле останется Софья. Голицын тоже вынудит супругу к пострижению, женится на правительнице. А патриархом они поставят Медведева, «который немедленно предложит посольство в Рим для соединения церкви латинской с греческой, что, если бы совершилось, доставило бы царевне всеобщее одобрение и уважение».

Но для реализации такого плана требовалась серьезная опора – в первую очередь среди военных. Софья через Шакловитого пыталась разузнать, поддержат ли ее стрельцы, если она захочет короноваться. Тот поспрашивал и доложил – не поддержат. К реформам в народе относились настороженно. Ждали, когда же на престол взойдет настоящий царь. Но Софья и ее приближенные все-таки надеялись переломить ситуацию. Требовались победы! Триумфы, трофеи, награды! Армия будет славить их, встанет за них стеной.

Однако союзники намеревались всего лишь использовать русских. Они навязали нашей стране собственные планы войны – потребовали наступать на Крым, отвлекать на себя татарскую орду. Что ж, в Москве не спорили с западными авторитетными мнениями. Собирали все силы, бесчисленные армии. В 1687 и 1689 гг. Голицын лично возглавил два похода на Крым. Татар действительно отвлекли. Но для себя не добились ничегошеньки. Вместо ожидаемых грандиозных побед в переходах по безводным, выжженным степям, под палящим солнцем войска потеряли более 40 тыс. умерших от жары, изнурения, болезней, убитых при налетах крымской конницы, 15 тыс. пропали без вести.

Катастрофа второго похода подтолкнула развязку. Вместо поддержки армия возмущалась, патриотическая партия готовилась этим воспользоваться. На праздник Казанской иконы Божьей Матери правительница решила возглавить крестный ход. Но в прежние времена икону нес царь, и Петр бросил вызов сестре. Прилюдно и громко заявил, что «она, как женщина, не может быть в том ходу без неприличия и позора». А когда войска возвращались из похода, Петр отказался участвовать в торжественной встрече.

О том, что в Москве назревает столкновение, хорошо знали за рубежом. В решающий момент здесь очутились дипломаты из Дании, Голландии, Бранденбурга, Швеции. Под разными предлогами прикатили посольства от германского императора, из Польши. В составе польской делегации проник уже упоминавшийся французский и иезуитский агент де Невиль. С Украины примчался гетман Мазепа. В общем, клубок завязался еще тот. Поляки и Невиль навещали дом Голицына, тайно встречались с Мазепой. Договаривались, что Украина должна вернуться в состав Польши. Канцлер знал об этом и не возражал. Почему было не расплатиться Украиной за помощь в захвате престола?

Обстановка накалялась – и вдруг грянула весть. Супруга царя Ивана родила, но не мальчика, а девочку… Все планы перечеркнулись! Тогда окружение Софьи пошло ва-банк. Самый верный из ее фаворитов, Шакловитый, вызвался убить Петра. Другого варианта удержать власть уже не оставалось, правительница согласилась. Ухватились во второй раз разыграть «стрелецкий мятеж». Для этого группа сторонников царицы начала нападать на ночные караулы. Избивала постовых, и при этом не забывала представиться, будто они – Нарышкины. А в ночь на 17 августа стрелецкие полки подняли по тревоге. Объявили, что Петр со своими «потешными» солдатами, преображенцами и семеновцами, идет на Москву убить Софью. В поднявшейся неразберихе отряд Шакловитого поскакал в Преображенское.

Однако и Нарышкины позаботились обзавестись надежными людьми среди стрельцов. Двое из них опередили убийц, предупредили. У патриотической партии заранее был составлен план – в случае опасности двор Натальи и ее сына должен укрыться в Троице-Сергиевом монастыре. Юный царь сразу вскочил в седло и полетел туда. За ним снялись с места приближенные. Шакловитый с подручными застали лишь суету эвакуации. За стенами монастыря достать Петра было уже трудно, он стал рассылать грамоты, призывая к себе войска. Аналогичные приказы рассылала Софья.

Вот тогда и выяснилось, какая партия была в России более популярной. В каждый полк приходило два противоположных распоряжения, но все они выступали не в Москву, а в Троице-Сергиев монастырь. Туда стали уходить и воинские части, располагавшиеся в столице, потянулись бояре. Софья сникла, просила о посредничестве патриарха. Иоаким поехал, но только для того, чтобы тоже остаться в монастыре.

Царевна и Шакловитый обратились к Ивану, предлагали «да един он царствует». Но больной царь устал от интриг вокруг него. Ответил, что готов уступить власть брату, «вы же всуе мятетесь». А Медведев нашел колдуна Ваську Иконникова, он хвастался, будто в его власти состоит сам сатана, и, если ему дадут 5 тыс. руб., он восстановит прежнее положение, как было до кризиса. Но это уж было совсем глупо. Денег не дали, и Медведев сбежал.

Наступила агония прежней власти. Софью заставили выдать Шакловитого, и расследование полностью изобличило заговор. Шакловитый с двумя помощниками были приговорены к смерти, шестерых били кнутом и отправили в ссылку. За Голицына ходатайствовал двоюродный брат Борис, друг Петра. Поэтому канцлер отделался относительно легко, пожизненной ссылкой в Холмогоры. В его доме нашли неимоверное количество драгоценностей, 400 пудов одной лишь серебряной посуды, а в подвале под слоем земли обнаружили настоящие золотые россыпи – 100 тыс. червонцев.

От Софьи Петр потребовал добровольного пострижения в монахини, она не ответила на письмо. Тогда ее без всяких разговоров заключили в Новодевичий монастырь. 10 сентября 1689 г. двор торжественно вернулся в Москву. Петр обнялся с Иваном, и старший брат уступил первенство младшему. Оба царя подписали указ «ни в каких делах правительницы больше не упоминать». Какие силы боролись между собой, проявилось почти сразу. Уже на следующий день иезуитам предписали покинуть страну. Было запрещено католическое богослужение. Шведам и полякам пресекли транзитную торговлю через русскую территорию.

Медведева поймали, приговорили к смерти. Что же касается Софьи, то в монастыре ей определили весьма щедрое содержание. За ней ухаживали 12 служанок. На каждый день выделялось ведро меда, 3 ведра пива, 2 ведра браги. На Рождество и Пасху добавлялось ведро водки, 5 кружек анисовой, 10 стерлядей, 30 карасей и окуней, 2 щуки, 3 язя, 2 звена белорыбицы, икра, много хлеба, караваев, калачей, пирогов. Все эти яства и напитки предназначались не только для самой царевны и ее прислуги. Строгой изоляции не было. В гости к Софье пускали вдовствующих цариц Марфу и Прасковью, тетку, сестер. Пускали и их дворовых, родственницы обменивались письмами.

Но Софья не оставила политических амбиций, поддерживала связи с сочувствующими. В Москве хватало и иностранной агентуры, а прежняя правительница уже показала, насколько она предпочтительнее для западных держав. В 1696 г. стрелецкий полковник Цыклер, окольничий Соковнин и стольник Пушкин организовали заговор. Намеревались убить царя, вербовали соучастников. Их разоблачили и казнили. Хотя какие-либо нити, ведущие к царевне или чужеземцам, выявить не удалось. Но гнезда измены, которые начали создаваться в стрелецких частях, судя по всему, сохранились.

В марте 1698 г., когда Петр находился в Европе, взбунтовались полка, стоявшие на западных рубежах, в Великих Луках. Прислали в Москву делегацию из 175 человек, жаловались на тяготы, на задержку денежного содержания. Жалованье им выплатили, но они пришли не только за этим. Предводители стрельцов Василий Тума и Борис Проскуряков искали, как бы связаться с Софьей через ее прислугу или родственниц. Но и ей сестра Марфа сразу же сообщила о появлении делегации, она уже искала контакты. Нашли друг друга быстро, Софье передали «челобитную о стрелецких нуждах», а через Марфу и ее постельницу Туме переслали письмо царевны.

Вернувшись к местам расквартирования, крамольники принялись мутить стрельцов. Рассказывали, будто Петр за границей погиб, наследника Алексея бояре держат в неволе и хотят удушить. Поэтому надо сажать на царство Софью, она всегда была покровительницей стрельцов. В Москву рассчитывали прийти открыто, полки вот-вот должны были сменить. Но и до правительства дошли сведения, что в Великих Луках неладно. Вместо возвращения домой последовал приказ – делегатов, «бегавших» в столицу, арестовать, а полки развести в разные города: Вязьму, Ржев. Дорогобуж, Белую.

Стрельцы побуянили, но вроде бы согласились. Выступили к новым местам службы, только зачинщиков не выдали. Однако покорность была уловкой. Вожаки заранее условились, как действовать. Через день восстали, выгнали офицеров. Полки повернули и снова соединились вместе. Предводители выступали перед общими сборищами, Тума читал письмо Софьи. Впоследствии стрельцы показали: «Был от царевны приказ, чтобы он (Тума), пришед с Москвы в полки, прочел всем стрельцам и словесно б сказал, чтоб они шли к Москве для бунту и побиения бояр, и иноземцев, и солдат, а она де у них в управлении быть хочет».

Некоторые стрельцы не хотели нарушать дисциплину. Но их повели насильно, под угрозами. Правда, стрельцов было всего 2 тыс. Но кричали, что главное – прорваться в Москву, там поддержит чернь, присоединятся другие войска. Намечали, что полки встанут возле Новодевичьего монастыря и обратятся к Софье, призывая ее на царство. Но главнокомандующий Шеин поднял части, оказавшиеся у него под рукой, 2300 человек пехоты и конницы, 25 пушек. Мятежников встретили под Новым Иерусалимом. Уговаривали образумиться, они не желали ничего слушать, открыли огонь. Тогда и по ним ударили всерьез. Бунтовщики стойкости не проявили, хлынули наутек, сдавались. Бегущих переловили.

Следствие подтвердило: мятеж был не стихийным и не случайным. Но Шеин постарался побыстрее закрыть дело. Когда-то он входил в окружение Софьи, и не исключено, что хотел выгородить ее. Участие царевны осталось недоказанным, подлинник письма исчез. А главнокомандующий с ходу вынес приговоры, 122 главных заводилы повесили, 140 человек били кнутом, 1987 разослали в тюрьмы по разным городам. Но вскоре в Россию приехал царь. Поспешная расправа насторожила его. Он заподозрил, что зачинщиков устранили преднамеренно, прятали концы в воду. Возобновил следствие, сам взял его под контроль.

Стрельцов начали трясти «с пристрастием», и открылась куда более опасная картина, чем рисовалась ранее. Обвиняемые показали, что хотели «стать под Девичьим монастырем и бить челом царевне Софье Алексеевне, чтоб она по их челобитью вступила в правительство». Намеревались раздуть широкое восстание, поднять простонародье, вовлечь стрелецкие полки, расквартированные в Москве, Белгороде, Севске, Азове. Планировали убить царя, когда он вернется, уничтожить наследника Алексея, ряд бояр, всех солдат и офицеров Преображенского и Семеновского полков. Допрашивали и Софью, ее сестер, прислугу. Царевна все напрочь отрицала. Но показаниями свидетелей изобличили, что ее письмо к стрельцам существовало, зачитывалось в полках.

За вооруженный бунт, сражение с правительственными войсками, замыслы цареубийства по российским законам однозначно следовала смертная казнь. Около половины мятежников Петр помиловал, отправил в ссылки, 1091 человека предали смерти. Хотя гуляющее по литературе описание массовой бойни, залившей кровью Москву, – не более чем художественная и политическая фантазия. Бунтовщиков вешали партиями в разные дни, в разных местах. Одной из партий рубили головы. Троих стрельцов повесили перед окнами Софьи, одному вложили в руку лист бумаги – напоминание о письме. Саму царевну и ее сестру Марфу, через которую осуществлялась связь, постригли в монахини и взяли под строгий присмотр. Превратившись в инокиню Сусанну, Софья скончалась в 1704 г. Голицын пережил ее на 10 лет, умер в Пинежской ссылке.