Наталья припарковала свою машинку на привычном месте и, стуча каблучками, пошла к своему корпусу. Выспалась она как-то не очень, поэтому пыталась привести себя в бодрое состояние всеми доступными средствами: вот каблучками, например. Они так приятно стучали по асфальту, что Наталья сразу представляла, что со стороны выглядит просто замечательно: молодая, красивая, на высоких каблучках, которые так замечательно цокают, как копытца породистой лошадки. Да, про лошадь это она, пожалуй, зря. Она, конечно, не лошадь, а кто? Трепетная лань, вот кто.

– Привет, Наталья Сергеевна. На службу?

Наталья оглянулась. К ней подходил коллега, с которым ей предстояло сегодня дежурить.

– Здравствуйте, Николай Сергеевич. Да, на службу. Вы, я вижу, тоже.

– Куда нам деться?

– Я давно не была. Что тут нового?

– Не знаю, я все праздники провалялся с высокой температурой, сегодня первый день выхожу.

Наталья ужаснулась:

– Как первый день? У Лешки дочку оставить было не с кем, меня вчера заведующей подменял, да еще ты температурил. Кто работал-то?

– Да как-то справились. Я, конечно, предлагал выйти, но мужики мне приказали отлеживаться, чтобы пациентов не заразить.

– Да уж, конечно, еще им вирусной твоей не хватало.

Такое это их отделение особенное: не дай Бог инфекцию внести – сразу все малыши прихватывают, сразу ухудшаются, и все усилия персонала тогда на свалку. Дети находятся в этом отделении после того, как провели в реанимации первого этапа пять-семь дней. А иногда, когда первый этап был переполнен, поступали сразу из родовой.

В реанимации первого этапа работали ассы, крепенькие мужички со стажем и умными головами. Чтобы попасть туда, надо было оттарабанить не менее пяти лет на втором этапе. Хотя взять их заведующего – работает себе и работает, никуда не рвется.

В раздевалке царило общее веселье. Смеялись громко, в голос, не стесняясь присутствовавшей старшей медсестры.

– Что случилось-то? – спросила, заражаясь общим весельем, Наталья.

– Да вот, ха-ха-ха, ой, не могу, ха-ха-ха! Надька, хаха-ха.

– Что, Надька?

Прерываясь на смех, складываясь пополам, медсестра Аленка наконец рассказала Наталье историю. Дежурная санитарка Надя, которая училась на втором курсе мединститута, утром должна была сразу ехать на занятия, поэтому встала пораньше и начала потихоньку очищать контейнеры, менять электроотсосы, мыть пол, в общем, заниматься тем, чем положено. А дежурный врач прилег в каморке, где обычно по очереди отдыхают медсестры, да случайно задремал. Сердобольные сестры выключили свет и дверь прикрыли – пусть поспит полчасика. Надька, которая встала слишком рано и быстро все сделала, решила минут пятнадцать отдохнуть. Вот она зашла тихонько в каморку и в темноте присела на диван. Дежурный врач Никита, должно быть, забыл, что находится не дома, и, когда Надька оказалась рядом, привычно обнял ее и притиснул к себе. Надька с испугу заорала так, что прибежали все, кто был на смене. И вот сейчас обсуждали, какой вид был у Надьки, и какой у Никиты. В общем-то, ничего особенно смешного в этой сценке не было бы, если не знать Надежду. Она отличалась строгостью и изысканностью манер, была, что называется, из хорошей семьи, и никаких вольностей на работе не допускала. Медицину выбрала по призванию и решила пройти все этапы, начиная с санитарки, как в Японии. Правда, в Японии, наверное, есть специальные комнаты отдыха для персонала, а у нас нет. То есть у врачей есть ординаторская, где они могут проводить некоторое время наедине с собой, а у сестер – в лучшем случае такая вот каморка без окон, куда ставится пара кушеток. Санитарки вообще отдыхают в коридоре. Видимо, Надя устала сильно. Конечно, в это время врачи обычно уже делают утренний обход, и она никак не могла предвидеть, что на диване кто-то спит, потому и решила, что лучшего места для короткого отдыха нет. Такое вот комическое стечение обстоятельств.

Конечно, стечение обстоятельств – великая вещь. Человек, который залез в кабинет Петра Ивановича, не знал, что Наталья кинется искать домработницу и для этого поднимется на второй этаж. Все-таки были поминки, весь народ скорбел внизу, в гостиной. Значит, он не знал и того, что домработница потерялась. Или это была сама домработница Настя. Или кто? Точно не Иван и не Наталья. А кто еще был в доме? Лидия. Была Лидия Машкова, или как ее там. Больше никого не было. Тогда другой вопрос: что ей там было надо? Что она хотела найти? Деньги, ценности? Вот это неизвестно: может быть, были деньги в кабинете, может быть, лежали в каком-нибудь другом месте. Альбомы? Неужели альбом с фотографиями украшений Анны Дмитриевны? Альбом сам по себе никакой ценности не представлял. Вот если бы украшения, которые изображены в том альбоме… А альбом? Просто бумага со вставленными в конвертики фотографиями. Так. Что могло быть там, кроме фотографий? Документы? Письма? Может быть, фотографии родственников или знакомых, компрометирующие кого-нибудь? Наталья плохо помнила этот альбом. У Анны Дмитриевны было много разных фотографий: от черно-белых, старых, почти выцветших, до новых глянцевых, которые при хорошем фотошопе могли висеть на стенах вместо картин. Многие фотографии Наталья знала наизусть. Среди них, конечно же, изображения Ивана. А тот ювелирный альбом Анна Дмитриевна показывала Наталье раза два или три, когда они вдвоем придумывали для Натальи фасон сережек с фианитами. Анна Дмитриевна, конечно, предлагала натуральные камни, но Наталья понимала, что авторская ювелирная работа стоит очень дорого, и на бриллианты у нее просто не хватит денег. Или надо покупать гарнитур в магазине, а хотелось чего-то особенного, чего точно ни у кого нет. И тогда Анна Дмитриевна достала альбом и показала Наталье, какую красоту создал для нее Петр Иванович. Наталья хорошо запомнила только гарнитур из белого золота с изумрудами и россыпью бриллиантов. Это было так красиво, что Наталья не удержалась и осторожно погладила фотографию ладошкой. Анна Дмитриевна вздохнула и сказала тогда: «Наташенька, если бы ты стала женой Ивана, Петр Иванович на свадьбу подарил бы тебе более изысканное украшение». Наталья тогда смутилась и быстро ушла под каким-то невнятным предлогом. Какие матримониальные планы? А Полина? Кому, кроме Натальи и ее братьев, нужен чужой ребенок, когда в Москве полно всяких моделек и миссок, не обремененных детьми. Ах, как Наталья иногда им завидовала! Свободные, красивые, всегда окруженные поклонниками, эти барышни оказывались только у дорогих магазинов, выпархивали из дорогих иномарок и покупали только очень дорогие вещи. Мало того, что Наталья не могла себе позволить ни этих магазинов, ни таких покупок, но, если бы даже могла, то у нее не было бы на это времени. Один раз, уже на пятом курсе, она решила сходить на вечеринку с группой, сейчас уже и не вспомнить, по какому случаю. Было шумно, пьяно и бестолково. Пили так, как будто спешили напиться как можно быстрее, чтобы не упустить своего. Толкались на малюсеньком пятачке свободного пространства под какой-то завывающий музон, прижатые друг к другу в почти братском объятии. Видимо, привычно образовалось несколько пар, которые оставались в затяжном поцелуе во время всего танца. Она тоже попыталась втереться в танцующую массу, но ее сразу неприятно поразили как будто случайные касания, потирания и замирания при движениях. Она оказалась предметом пристального внимания сразу нескольких однокурсников, которые в институте почти не обращали на нее внимания. И когда у парней начали нехорошо блестеть глаза, Наталья поспешила ретироваться, отговорившись опять же необходимостью вернуться к Полине. Больше на такие вечеринки она не ходила.

Да и вообще, после того как «почти жених» явился к ней со своей мамашей, чтобы заставить отказаться от Полины, она ни о ком слышать не хотела. И мамаша, у которой глаза рыскали по шикарной квартире двумя горящими фонарями – ой, как у вас тут красиво, как богато, а мы втроем в двухкомнатной хрущобе – была ей неприятна. А вот теперь у нее сразу два кавалера. Два, и каких! Господин майор очень, ну просто очень презентабелен. О дипломате и говорить нечего. Она его, кстати, видела в Большом. И невесту разглядела очень хорошо. Правда, утонченная восточная красавица. Только заметила еще, что Иван все время косится в сторону их ложи, а с невестой общается отстраненновежливо.

Утро – самое напряженное время в отделении. Сначала конференция. По идее, она должна заканчиваться к девяти часам, но иногда подучается дольше, и тогда затягивается назначение лечения малышам. У Натальи сегодня было пятеро больных: четверых она хорошо знала, а одна крошечная девочка поступила только вчера. Наталья успела до конференции бегло полистать историю болезни – увесистый том горя, болезни и надежды. Вес на последнем листе назначений – 711 г. Семьсот одиннадцать граммов – не так уж плохо, хотя ничего хорошего. Чья-то надежда, несостоявшееся счастье, чья-то теперешняя ежечасная мука и напряжение: как там? Дышит сама или опять аппарат? Усваивает ли пищу? Кажется, как можно любить ребенка, если к нему еще не привык? Если он еще не похож ни на маму, ни на папу, а только на какого-то унифицированного зародыша? А ведь любят, страдают, жалеют, надеются и ждут, когда начнет самостоятельно сосать, когда переведут в общее отделение, когда можно будет взять на руки и не расставаться никогда? Когда, когда, когда? И главный вопрос: а как будет работать мозг? А неизвестно. Конечно, есть тесты, которые помогают прогнозировать будущее развитие нервной системы, но только они применяются у доношенных и детей старше, а у таких крохотулек никакое тестирование применить невозможно.

Конференция, конечно, затянулась. Оказалось, что за выходные родилось пятеро детей с экстремально низкой массой тела. Это много даже для такого огромного города, как Москва. Трое не могут самостоятельно дышать, один малыш уже оперирован в хирургическом блоке по поводу врожденной кишечной непроходимости, еще один пока чувствует себя вполне удовлетворительно и только выхаживается в теплом кювезе. Пока. Это такое магическое слово в отношении всех недоношенных детей. Именно пока, потому что в следующее мгновение все может измениться: остановка дыхания, внезапное кровоизлияние в желудочки мозга, развитие энтероколита, проявление внутриутробной инфекции. Да мало ли, что может еще быть у человека, который родился на двенадцать-тринадцать недель раньше срока? Все эти малыши лечатся пока в реанимации первого этапа, на второй этап ожидаются дней через пять-десять. А в остальном сработали неплохо. Никто не умер – уже хорошо.

Ага, кажется, можно идти в отделение. Наталья посмотрела на часы. Ой-ей-ей! Половина десятого. Теперь быстро обход, листы назначения, снова осмотр, опять листы назначения – вдруг что-нибудь забыла? И пошло-поехало, только успевай. В одиннадцать часов – обход заведующего отделением. Больных сегодня десять. Стало быть, обход займет около полутора часов. Потом надо будет написать истории болезни и успеть перекусить. У нее с собой целый обед: мясо в контейнере, бутерброд с колбасой, салат и кусок пирога. Обычно она бегала в местный буфет, а вот сегодня утром господин майор вручил ей пакет с едой.

– Перекусываете вы, как я понимаю, на лету? – Да нет, в буфете, сидя.

– Ага, в буфете. Это хорошо, только у нас столько еды остается, а это бесхозяйственность. Возьмешь с собой.

– Господи, еще не хватало, чтобы я сейчас еду собирала.

– А все уже собрано.

И он протянул ей целлофан с веселеньким рисунком, в котором было несколько разномастных контейнеров. Наталья опешила и пакет покорно взяла

– А чай вы там пьете? – уже совсем по-свойски спросил Алексей.

– Пьем, конечно, иначе ноги протянуть можно.

– Ну вот и хорошо. Я там чай в пакетиках положил. Разный, – уточнил он, – а то, может быть, тебе зеленого с мятой захочется, а у тебя только белая вяленая вишня.

Наталья уходила из квартиры первая. Алексей вышел ее проводить во двор, посадил в машину, подождал, пока она вырулит со стоянки. От шлагбаума следом за ней сразу пристроилась машина охраны – неприметная допотопная «шестерка» с форсированным двигателем и бронированным кузовом. Номера и цвет этой машины были так же непредсказуемы, как и московская погода. Иногда это была сине-зеленая «морская волна», а иногда – ярко-красный «рубин». Как шутили ребята из отдела, секретный сотрудник работал под прикрытием «шестеркой». За рулем был капитан Малышев. Все будет в порядке.

Алексей вернулся в квартиру. Сегодня на службу все должны прийти в форме. Похороны – совершенно особенный обряд. Но и похорон как таковых не будет. Тело капитана Фомина вдова решила везти в Пензу, где жили его родители, и куда она собиралась, по слухам, переезжать. В Москве ее теперь ничто не удерживало.

А вот Алексей никогда не смог бы уехать из Москвы. Это был его город, его Родина, его любовь и забота. Конечно, в Москве были свои заморочки – вечные пробки, постоянная толчея на улицах, в девяностые годы – разгул преступности. И все-таки это была Москва – государство в государстве, один из самых дорогих городов в мире, но самый родной город, с которым Алексей сросся кожей, печенкой, сердцем и сознанием. Много в нем было бестолковости, грубости и суеты, но была поэзия старой Москвы, были местечки, еще не тронутые алчной рукой строителей мегацентров, которые захватывали пространства, как Золотая Орда, строили, казалось, монументально, а на самом деле временно – на их век хватит, чтобы ухватить кусок послаще. А у него был Арбатский переулочек, старинный дом, высоченные потолки и запах Москвы. Пока Арбат еще не стал пешеходной улицей, по нему ходил троллейбус, тихонько двигались машины, приезжих было относительно немного, и вообще, все друг друга знали. Можно было целый день ходить, предположим, по Садовому кольцу и никого не встретить. А выйдя из своего переулка на Арбат, надо было сразу начинать здороваться, потому что знакомые попадались на каждом шагу. Ну, если не на каждом, то через два шага на третий – точно. Сейчас все не так. По Арбату бродит разномастная, в основном, какая-то неформальная публика, одетая с вызывающим эпатажем, сверкают витрины совсем не знакомых магазинов, полно милиции и в форме, и в штатском. Помнится, когда затевали всю эту бодягу с превращением Арбата в пешеходную улицу, жильцы собирали подписи против этой затеи, но кто же их послушает-то? Да и Смоленская площадь тоже поменялась не в лучшую сторону. А ведь старая Москва и жива была этими заповедными улочками, одно название которых приводит в трепет сердца многих русских людей.

Так, что-то он сегодня не к месту разнюнился, а силы понадобятся – впереди похороны.

Профессорский обход затянулся. В клинику прибыла очередная группа курсантов института повышения квалификации. Обычная практика, только времени на осмотр каждого ребенка тратится в два раза больше, чем всегда. Доктора из других городов России едут в Москву за бесценными знаниями, которые не получить ни в одном учебнике, ни в одной, даже самой «свежей» монографии. Любому врачу известно, что основные медицинские знания базируются на общении с больными. Можно пять тысяч раз описать симптомы, скажем, ветряной оспы, но, пока не увидишь собственными глазами, ни за что не поставишь диагноз. То же самое касается детей в критическом состоянии. Опытный врач заметит ухудшение состояния раньше мониторов, даже раньше результатов лабораторных исследований. Кстати, врачи из российской глубинки иногда лучше столичных светил ориентируются в клинических симптомах заболеваний, так как у них просто нет такого навороченного оборудования, как в Москве, и полагаться им приходится только на свои глаза, уши, руки и интуицию. Другое дело, что у них нет и таких, как в столице, возможностей в лечении.

Наталья успела просмотреть историю болезни девочки Пименовой, которая переведена в отделение только вчера, и была этому очень рада, так как профессор Ильин не терпел никакого беспорядка в головах сотрудников при разборе больных. Ритуал профессорского обхода давно и прочно установлен в медицинском мире. Лечащий врач докладывает анамнез у постели больного, далее следуют анализы, клинический диагноз и течение заболевания: улучшение, ухудшение или стабилизация состояния. Проговаривается лечение. Демонстрируются рентгенограммы, данные компьютерной томографии. На этом основании делается заключение о целесообразности назначения препаратов, даются рекомендации по параметрам искусственной вентиляции легких, предлагаются дополнительные методы исследования для уточнения диагноза и прогноза. Обычно всех больных профессору не показывают – нет необходимости. Консультируют только тех, с которыми что-нибудь не ясно: или симптоматика не укладывается в диагноз, или лечение не дает ожидаемых результатов, или прогноз совсем печальный. Но сегодня профессор Ильин вел группу курсантов, среди которых были и врачи со стажем, и совсем молодые. Поэтому он надолго останавливался около каждого кювеза, как под микроскопом рассматривал и комментировал все параметры искусственной вентиляции легких, крутил ручки почти у всех аппаратов ИВЛ, демонстрируя возможности новой техники. В общем, это было интересно и поучительно, только очень долго. Когда дошли до Натальиных больных, все уже подустали. Только профессор Ильин был полон энтузиазма и молодого задора: он с неподдельным интересом выслушивал доклад Натальи, делая по ходу замечания, рассказывал похожие истории из практики, шутил, устроил разнос медсестре, которая, по его мнению, недостаточно тщательно провела санацию эндотрахеальной трубки больного малыша. Наталью он слушал, слегка наклонив голову, глядя ей прямо в глаза. Этот взгляд выдерживали немногие, но Наталья была из тех, которые Михаила Сергеевича Ильина не боялись. Она всегда спокойно реагировала на его замечания, даже самые колкие, делала соответственно им записи в истории болезни и так же спокойно выполняла рекомендации. Сегодня профессор был на редкость добродушен. Замечаний по тактике лечения практически не было, так, по мелочам. Обход почти был закончен, оставалось только выслушать заключительное слово корифея, как вдруг он подошел к Наталье и взял ее руку в свою ладонь. Наталья опешила и руки поэтому не отняла.

– Уважаемые господа, – начал он, – больных мы с вами посмотрели, обсудим их позже, но сейчас не об этом. Я хочу поговорить об изумительном концерте в Большом театре. Я позавчера присутствовал на вечере памяти великолепнейшей, непревзойденной Ольги Трубецкой. Вы знаете, кто это, или надо рассказать? Да что там говорить? Все центральные каналы этот концерт освещали.

Курсанты зашевелились, заговорили, закивали головами. Между тем, профессор продолжил:

– Я, к сожалению, должен констатировать, что очень плохо знаю своих коллег. Вот эта скромница – он шагнул в сторону от Натальи, не отпуская при этом ее руку, как будто выполнял какую-то фигуру полонеза, – оказывается, родная сестра Ольги Трубецкой, и я вчера с трудом узнал ее на сцене, так она была изысканна и прелестна. Только когда кто-то сзади меня сказал, что она врач-реаниматолог, тогда узнал.

Он отпустил ее руку и стал аплодировать. Курсанты, завороженные этой странной сценой, тоже начали хлопать. Идиотская ситуация: ведь здесь же не Большой театр! Наталья поблагодарила профессора кивком головы и, не зная, что ей дальше делать, стала оглядываться в поисках Владимира Федоровича – пусть спасает ситуацию. А Михаил Сергеевич не отступал:

– Вам, товарищи, – это он курсантам, – несказанно повезло встретить здесь сегодня Наталью Сергеевну Голицыну. Это дворянка по происхождению и аристократка по духу. И лекарь из нее получается хороший. У нее сейчас уже есть, чему поучиться.

Курсанты опять зааплодировали. Наталья залилась румянцем. Уж лучше бы он ее за что-нибудь отругал, чем так захваливать. Да еще дворянство приплел! Ужас, как неудобно! А профессор, похоже, любуясь ее смущением, взял ее под руку и повел в ординаторскую. Наталья шла, как на деревянных ногах. Все, теперь насмешек от коллег не оберешься. Но никто не усмехался, все по-доброму улыбались, может быть, и обойдется. В дверях профессор отпустил Наталью, повернулся к курсантам и объявил перерыв на пятнадцать минут. Ладно, пятнадцать минут можно потерпеть.

– Чаю, – попросил он коротко, усаживаясь в кресло перед низеньким, так называемым, журнальным, столиком.

Наталья кинулась в закуток, где стоял электрочайник.

– Э, нет, голубушка, вы – рядом со мной, – профессор указал ей на стул, стоящий вплотную к креслу.

Наталья отодвинула стул на безопасное расстояние и присела на краешек.

– Михаил Сергеевич, Кузнецова будем разбирать? – пытаясь спасти Наталью, деловым тоном спросил Владимир Федорович, видимо, решив, как заведующий, взять инициативу в свои руки.

– Ах, погодите вы со своим Кузнецовым, – добродушнейшим, очень светским тоном сказал профессор, даже ручкой что-то такое сделал. – Я вот с Натальей Сергеевной поговорить хочу. Ну-с, как это получилось, что я – меломан и большой поклонник вашей сестрицы – о вас ничегошеньки не знал? У меня дома большая коллекция ее записей, но, наверное, вся фонотека есть только у вас? Может быть, обменяемся?

– Ну, не знаю, – ответила Наталья, – вообще, все права на ее фонотеку принадлежат мне, но я, по контракту с администрацией Большого театра, не могу отдавать материалы в частные руки – это не обсуждается.

Профессор взглянул на нее своим знаменитым взглядом, Наталья не дрогнула.

– Ну да, ну да, – сказал он, – перейдем к обсуждению больных. Что там с Кузнецовым?

Профессорский обход благополучно завершился через полчаса эффектным тремоло по поводу недостатка подготовленного среднего медперсонала. Чем занимались в это время бедные курсанты? Если бы знали, что перерыв продлится тридцать минут, а не пятнадцать, наверное, сбегали бы в буфет. А так простояли около двери ординаторской, тихонько переговариваясь между собой и поглядывая на часы. Профессор на то и профессор, чтобы его ожидали, как когда-то он ожидал своего учителя. Вообще-то профессор Ильин был демократичен, в меру вспыльчив и в меру отходчив, но небрежности в работе не прощал, и чего совершенно не выносил, так это наплевательского отношения к больным. «Они все видят и понимают, – говорил он, – только на своем уровне сознания. Они тоже боятся смерти, откликаются на ласку, помнят добро». Это он о детях трех дней от роду весом девятьсот граммов.

А время уже перевалило надежно за полдень, в желудке образовался вакуум. Пора было обедать. Наталья вышла из отделения и двинулась к комнате персонала.

– Наташа, – услышала она и стала крутить головой. Около двери отделения стоял один из курсантов, она его еще на обходе приметила. На кого-то он был похож, только не вспомнить, на кого.

– Наташа, ты меня не помнишь? – спросил он, подходя к ней и протягивая руку.

Руку она ему подала и добросовестно стала вглядываться в лицо. Что-то знакомое, но нет, не узнать.

– Я – Виктор.

И что? Ну, Виктор, а мог бы быть вообще Ромуальдом, – все равно.

– Виктор Бабинцев, помнишь?

– Господи, Витька! – и Наталья кинулась обнимать своего бывшего соседа по дому в Екатеринбурге. – Как ты? Где?

– Теперь тут, а вообще работаю в областной больнице в реанимации новорожденных, сюда приехал квалификацию повышать. Никак не ожидал тебя здесь встретить. Сначала себе не поверил.

– Да уж, мир тесен. Давай рассказывай, как наши, как соседи. Вообще, как город?

– Знаешь, быстро не рассказать, а вкратце не хотелось бы. Давай я к тебе на дежурство сегодня приду.

– На дежурство? Нет, это плохая затея. Ты же знаешь, как тут дежурить. Может вообще времени не быть.

– Вот и ладно, руки лишние пригодятся всегда.

– Нет, давай завтра у меня дома. Приходи, тут совсем рядом.

И она стала объяснять, как проехать. Он ее остановил:

– Я знаю, где ты живешь. Мы с мамой, еще когда ремонт не совсем закончен был, останавливались у Оли на ночь.

– А, ну тогда хорошо. Приходи сразу после занятий. Она еще раз обняла его и слегка подтолкнула – иди. А сама двинулась на обед. В комнате персонала была обычная обеденная толчея. Кипело сразу два чайника, на столах стояли кружки – все разные, у каждого своя, то и дело хлопала дверца холодильника. Наталью встретили общим приветственным шумом.

– Вы, Наталья Сергеевна, сегодня не в буфете обедаете? – спросила старшая медсестра.

– Да у меня сегодня полная сумка еды, доедаю остатки вчерашнего ужина.

– А мы вас по телевизору позавчера видели, – молоденькая лаборантка Галя даже привстала, чтобы ее услышали.

– Еще и сегодня в утренних новостях показали, – подтвердила маленькая, круглая как мячик Антонина.

– Да, девочки, это была точно я, – покаялась Наталья.

Уж лучше бы они про колготки разговаривали. А то не знаешь, куда присесть, чтобы не становиться предметом обсуждения.

– Какое у вас платье было шикарное, и прическа клевая. Это вы в парикмахерской делали? В салоне?

– А мужчина, который с Полиной сидел, это ваш жених?

– А братья ваши тоже с женами были?

Наталья не успевала отвечать на вопросы. Мясо сиротливой грудкой остывало на тарелке, во рту копилась слюна. Хоть бы медсестрам детей кормить было пора, что ли.

Старшая взглянула на Наталью и быстро взяла инициативу в свои руки.

– Так, барышни, засиделись. Быстро к больным!

– Ну Марина Игоревна, – заканючила Анастасия, – у нас там все в ажуре, девчонки приглядят, а мы еще чуточку посидим, Наталью Сергеевну послушаем.

– Все, я сказала, к больным.

«Барышни» нехотя выползли из-за стола и побрели в отделение.

– Вы не сердитесь, Наталья Сергеевна, – сказала Марина Игоревна, – девчонки мало что видят из-за этой работы, вот и пристают.

– Да ничего, я им потом все подробно расскажу. А пока быстро поесть надо, а то сегодня день сумасшедший, ничего не успеваю.

– Да, с этим обходом и я требования подписать вовремя не успела, придется завтра спирт и остродефицитные получать. Да еще с санитаркой проблема. Слышали, что Алевтина отчебучила?

– Конечно, слышала.

– Уволить ее сейчас – значит лишиться вообще дневной санитарки. А оставлять так нельзя. Федорыч ее в отпуск пока отправил, а что дальше делать, не придумали. И с милицией этой еле-еле развязались. Ведь хорошая баба, и как ее бес попутал?

Наталья никогда бы не подумала, что Алевтина Николаевна – «баба». И что, что санитарка? Вон студентки сплошь санитарками работают, и некоторые не за деньги, есть и за идею. Алевтина Николаевна производила впечатление грамотного интеллигентного человека. И в этом мнении Владимир Федорович Наталью вчера утвердил окончательно. Конечно, старшая сестра в отделении – царица среди сестер и младшего персонала, но, она, Наталья, считает, что забываться не стоит. Она, конечно, сейчас это не скажет, но поглядит осуждающе, вот так. И Наталья раскрыла пошире глаза и уставилась на Марину Игоревну. Та, похоже, расценила этот взгляд по-своему:

– Вам кажется, ее надо все-таки уволить?

– Да не надо ее увольнять. Она уже пятьсот раз раскаялась, и Мишке ее тоже наука – не будет в сомнительных компаниях крутиться.

Марина Игоревна облегченно вздохнула.

– Ух, прямо гора с плеч. Это я опрос проводила насчет Алевтины. Все за нее прямо стеной встали. А то, думаю, заведующий не увольняет, а кто-нибудь возьмет и нажалуется в правоохранительные органы, что мы преступницу покрываем, и полетит моя голова с плеч.

Ах вот она о чем! Голова с плеч, да еще такая родная голова – своя собственная! Как же тут не волноваться?! Наталья очень кстати доела мясо и быстро встала из-за стола:

– Ну все, спасибо за компанию. Побегу.

Иван пытался добросовестно читать документы, которые в аккуратненьких папочках лежали перед ним на столе. С документами работать он умел и любил, но только по-другому. Все дипломатические документы интересны своими литературными оборотами и оборотиками. Их надо уметь читать между строк. А тут – голые и сплошные цифры. Цифры стояли стройными рядами и вызывали у Ивана острейшее желание закрыть сейчас же все эти папки раз и навсегда. Надо кого-нибудь взять на работу из своих знакомых. Кого? Кого брать на работу, суть которой он сам представляет только в общих чертах? Наверное, где-то есть цех, или даже несколько цехов или мастерских, где сидят мастера и делают кольца, брошки и колье. Откуда они берут золото и платину? Кто поставляет изумруды и бриллианты? Как это все продается? Господи, зачем ему все это? Его устраивает работа, которую он хорошо выполняет и знает, что там делать. А тут что делать? Съездить, что ли, по цехам? Или по магазинам? У него же отпуск!! А что, если уехать, хоть в Париж, поселиться в маленьком частном отеле, просыпаться от запаха кофе, бродить по бульварам, сидеть в уличном кафе, читая газету, зайти в магазин одежды и купить чтонибудь совсем не нужное, но очень французское. Мечта! А почему, собственно, только мечта? Деньги у него теперь есть, он может себе многое позволить, в том числе путешествия. Только вот путешествовать в одиночку как-то не хочется. Пригласить бы Наталью. Ох, как было бы классно! Он бы показал ей Париж, который не показывают туристам. И поселились бы они все в том же малюсеньком частном отеле, и сидели бы вдвоем в уличном кафе, и гуляли бы по бульварам, и он покупал бы ей все, что она бы захотела. Вот это уж точно – настоящая мечта. Только мечта и ничего больше. Как ему нравится Наталья! Господи, если бы он слушал тетю, которая все разговоры переводила на свою замечательную соседку! Если бы…

Так что же предпринять все-таки? Ювелирный бизнес очень специфичен. Тут нужны не только специальные знания, но и художественный вкус, да еще предпринимательская хватка, знание законов рынка. Ну нет таких знаний у Ивана, и приобретать их он не собирается. Где найти «своего» человека?

Гроб с телом Петра Петровича Фомина стоял в актовом зале на сцене. Стены и окна были задрапированы черной тканью. Тихонько играла траурная музыка. Звук шел откуда-то сверху, Алексей так и не понял, откуда. Народу было много. С капитаном пришли проститься не только сослуживцы, но и жители его участка, поэтому люди шли в длинной очереди, которая начиналась еще на тротуаре. На стульях, стоящих напротив гроба, сидели женщины в черном – жена и мать капитана. Двое детишек испуганно жались к матери. Она сидела прямо, сжав губы и – Алексей видел – с трудом держалась, чтобы не разрыдаться. Он прошел в общем потоке, постоял перед телом друга, пристроил свои гвоздики, купленные на Арбате, и остановился рядом с вдовой.

– Танечка, я очень вам сочувствую, – сказал он тихо, пожимая ей руку, – и вам, извините, не знаю, как вас величать, – повернулся к матери.

Они ничего не ответили, кивнули. Татьяна что-то хотела сказать, но, видимо, не смогла. В руке, в которой Алексей держал ее руку, оказался прямоугольничек тетрадного листа в клетку, свернутый так плотно, что уместился бы между пальцами. Алексей быстро взглянул на вдову. Она еле заметно кивнула. Так, ничего себе игры. Надо понимать, она не хочет, чтобы ктонибудь видел, что она передала ему записку. Ей угрожают? Она боится свекрови? Это в здании РОВД, набитом под завязку милиционерами в форме? Так-так. Надо быстро прочитать записку и дойти до кабинета, срочно дойти.

Он почему-то страшно испугался, что не успеет, выбрался из толпы и быстро пошел, почти побежал по коридору. По дороге с ним кто-то поздоровался, он машинально пожал протянутую руку и пошел дальше. Быстрее! В этой истории всегда убийца опережает на шаг. Сейчас не упустить, не упустить!

– Алексей Николаевич! У меня новости, – звонко, как-то очень по-пионерски, окликнул его Миша Некрасов.

– Через пять минут, Миша, в кабинете, – быстро ответил Алексей.

Кабинет распахнулся, привычный, безопасный. Алексей закрыл за собой дверь на ключ, вытер пот со лба – он, оказывается, вспотел – и быстро развернул записку, прочитал. Ровный, аккуратный почерк. Стало быть, написано заранее, не в спешке. Еще раз перечитал: «А.Н.! Петя оставил для Вас сообщение в компьютере у нас дома. Ключи у Михаила Некрасова». Последние слова приписаны пастой другого цвета.

– Миша, где ты, черт тебя подери? – заорал Алексей, открывая дверь в коридор.

– Я тут, – материализовался прямо из воздуха Миша.

– Когда она отдала тебе ключи?

– Сегодня, когда гроб в зал несли. Подошла и отдала, пока мамаша с детьми возилась.

Значит, свекрови опасается. Алексей и не знал, что у капитана Фомина жива мать. Только почему Татьяна передала записку тайком от нее? Возможно, пожилая женщина просто боится за внуков. Отца их убили, в компьютере какая-то непонятная информация, может быть, опасная. Да и ну ее, эту информацию! Кому надо, разберутся. А за домом, может, следят.

Так. Быстро ехать!

– Миша, едем на квартиру к Фоминым. – Как на квартиру, они же тут все?!

– Ключи нам вдова специально передала, чтобы до того, как они вернутся, мы в компьютер слазили. Там для меня сообщение. Понял?

Миша стоял с открытым ртом, переваривая услышанное.

– А митинг траурный?

– О черт, я и забыл совсем. Ладно, идем, присутствуем, потом сразу едем.

Митинг длился долго, все хотели сказать слова прощания. Алексей почти не слушал, что говорят, не терпелось открыть компьютер.

– Миша, все, пошли, – скороговоркой прошептал он.

– Нас уже Вадюльник ждет с машиной, – так же, скороговоркой, ответил Миша.

Алексей вопросительно посмотрел на лейтенанта. – Ну, старший лейтенант Игнатьев, – поправился тот.

– Давай, в темпе.

Квартира покойного капитана милиции находилась в цокольном этаже трехэтажного старинного московского дома, который ютился среди солидных зданий сталинской постройки, как бедный родственник. Квартира была чистой, даже уютной, но бедненькой. Видавшая виды мебель, пожелтевшие тюлевые шторы, истертый коврик в прихожей – все свидетельствовало о том, что капитан жил только на трудовые доходы, то есть благодарности с населения не брал. Компьютер, а вернее, тоже не новый ноут, стоял в уголке на письменном столе, где, по-видимому, старший сын капитана делал уроки – учебники для второго класса лежали тут же аккуратной стопкой. Миша осторожно отодвинул учебники, включил ноутбук. Экран раскрылся под веселенькую мелодию, справа на рабочем столе оказалась папка с подписью «Горчаковы».

– Миша, у тебя флешка есть? – спросил Алексей. – Откуда?

– Может быть, у Вадима есть?

Миша уже звонил Вадиму. Через две минуты старший лейтенант Игнатьев, оставленный в машине для страховки, доставал из своей неизменной папки флешку. Информацию скачали. Открывать будем дома, решил Алексей.

– Так, все или еще что-нибудь есть?

Мобильник Алексея, молчавший подозрительно долго, вдруг встрепенулся в кармане мундира, как живой. Номер, высветившийся на экране, был Алексею незнаком.

– Але!

– Алексей Николаевич, это Таня, жена Пети. Вы компьютер пока заберите, мы с похорон вернемся, тогда и отдадите. Там много всякого. Петя дома работать любил, у него все материалы… – она не выдержала и заплакала.

– Спасибо, Татьяна. Мы заберем ноутбук с собой. Вернетесь, отдадим. Может быть, помочь чем надо?

– Да чем вы теперь поможете? – горько ответила женщина и отключилась.

– Забираем агрегат к нам в отдел, – скомандовал Алексей.

– А может, не надо в отдел? – спросил вдруг Сергей.

– Почему? – удивился Алексей.

– Почему-то она не хотела, чтобы кто-нибудь другой знал про эти материалы, – рассудительно объяснил капитан Пестров. – Мне это как-то не нравится. А вдруг она кого-нибудь в отделе опасается?

– Да мамаши она опасается, – это Миша реплику вставил.

– Ладно, заберу к себе, – решил майор.

– К себе на Арбат или к себе на Старый Арбат? – совсем обнаглел Миша.

– К себе в кабинет, – рассердился Алексей. – Надо только какую-то сумку подходящую найти.

Телефон зазвонил снова. Это Иван хотел узнать, когда принимать нового сотрудника в службу безопасности.

– Да через часик и принимать, – сказал Алексей, делая знак Вадиму, – он сейчас с тобой договорится.

Тот взял трубку, помычал, покивал головой, будто на том конце могли его видеть и, решительно взглянув на часы, произнес важно:

– Хорошо, Иван Ильич, буду в вашем офисе через один час двадцать пять минут.

Вот так, пусть дипломат Горчаков готовится иметь дело с военным человеком.

Наталья расслабленно сидела в кресле в закутке ординаторской. Больных она только что посмотрела, истории болезни написала, теперь можно чуть-чуть отдохнуть. Надо бы позвонить Полине: как она у Танюшки поживает.

– Привет, Танюша, как мой ребенок?

– Тихо, у нас урок математики с преподавателем. – С каким преподавателем? – удивилась Наталья. Проблем со счетом у дочки не было, и она не думала даже брать ей преподавателя.

– Ты понимаешь, мы вчера гуляли, и к нам подсел пожилой мужчина. Он оказался учителем математики на пенсии. Ему очень понравилось, как Полина решает логические задачи, которые он ей давал. И он предложил мне с ней позаниматься, ну, чтобы дальше развивать логическое мышление. И мы сегодня пошли к нему.

– Домой? – ужаснулась Наталья.

– Ну ты что, вообще? В школу «Буратино». Это в соседнем доме.

– Как его зовут? – Наталья вдруг испугалась, и мозг начал работать в усиленном режиме.

– Александр Иванович Быков его зовут. Тут на всех стендах его фамилия есть. К нему дети со всего района ходят, и, когда мы прогуливались по парку, с ним не меньше десяти мамаш поздоровались.

– Все равно, позвоню Алексею Николаевичу, пусть проверит его по своим каналам. А Полина-то как всетаки?

– Хорошо. Кушает с аппетитом, играет, читает, спит спокойно, температура нормальная.

– Я соскучилась.

– А она, похоже, пока нет.

– Вреднюга ты, Татьяна, как я погляжу.

– Это тебе за учителя, – язвительно парировала Танюша, – мы тебе вечером позвоним.

Почему Татьяна и Саша не имели своих детей? Оба любили Полину и с удовольствием возились с ней. А для Полины не было большего удовольствия, чем побывать в гостях у тети Тани. И обеспечены они достаточно, чтобы у ребенка было все, что нужно, и квартира хорошая, а живут вдвоем. Может быть, у Танюши проблемы? Или у Саши? И ведь не спросишь. Такую деликатную тему лучше не затрагивать, иногда может вскрыться такое, что о-го-го.

С Толей понятно, у него полный кавардак в голове: все какие-то блондинистые мисски с ногами и экзотическими именами, всякие Анжелы, Мальвины, непременные Снежаны и Виолетты. Как серьезный человек, банкир с безупречной репутацией, может представлять солидным людям жену: «Моя супруга – Снежана Петровна Горчакова»?

Кошмар кошмарный, а не имя. Хотя некоторым нравится, но точно не Наталье. У нее никогда не было подруг с этакими именами. Маша, Нина, Лена, а никак не Виолетта. Опять глупости лезут в голову! А ведь надо позвонить Алексею.

На звонок он ответил сразу, как будто держал палец на кнопке.

– Да, Наташа.

Она растерялась. Номер-то набрала, а что сказать, не придумала.

– Але, это я. Как у тебя дела? Он, похоже, озадачился.

– Дела нормально. У тебя как?

– Ты можешь для меня узнать насчет одного человека?

– Что узнать, Наташа?

– Понимаешь, к Танюше, которая жена моего брата Саши, подошел на улице человек и предложил Полину водить в школу «Буратино».

– И что?

– А вдруг он ее похитить хочет?

– Это ты насчет Быкова Александра, – он пошуршал бумагами – Ивановича?

Наталья удивилась и замолчала.

– Але, – нетерпеливо сказал он, – насчет него? – Да.

– Все под контролем. Это просто учитель. Не выдумывай проблем, которых нет.

Вот так. Получила? Говорить больше не о чем, надо прощаться.

– Ну, пока, – сказала она и нажала отбой.

Через полминуты телефон зазвонил. На экране номер не определился. Ответить или не отвечать? После четвертого звонка Наталья решительно открыла крышечку.

– Слушаю.

– Ты чего так быстро отключилась? Некогда? – Я думала, что тебе некогда.

– День сегодня плохой, Наташ, похороны.

– Я помню. Если бы не дежурила, пришла бы проститься. У него ведь дети?

– Да, двое. Сынишка во втором классе, а девочка еще совсем маленькая.

– Кошмар. Как подумаешь, кошмар. – Да.

Он помолчал, потом уже другим – деловым – тоном спросил:

– Как дежурство? Ничего особенного не происходит?

– По работе?

– Да нет, конечно, я в твоей работе ничего не понимаю. Миша Некрасов, кстати, под впечатлением до сих пор ходит. Уже все уши прожужжал, какие там маленькие дети в прозрачных ящиках живут.

– В кювезах, – машинально поправила она. – Ну да. Так как, ничего не происходит?

– Да нет, все как обычно. Профессор наш спектакль почище, чем в Большом, устроил, а так – все в норме.

– Что за спектакль?

– Потом расскажу, не из разряда криминальных, просто нелепо было.

– Ты расстроена?

– Да нет. Грустно как-то. По Полине соскучилась. Она еще хотела сказать, что и по нему соскучилась тоже, но не сказала.

– Не обещаю, что скоро увидитесь, тут очень странные дела обнаружились.

– Опасно? – встревожилась она.

– Это как посмотреть, – ответил он серьезно, – в общем, завтра встретимся и все обсудим. Ты еще позвонишь?

– Если смогу.

– Хорошо, – он помолчал. – Ну, пока. – Пока.

Что он там еще накопал в своей милиции? Это связано с ней, Натальей, или с Иваном Горчаковым? Что-то она сегодня ни разу о нем не вспомнила. Это странно, потому что было время, когда ее день начинался с дум о нем, вернее о том, что никогда не может быть, и заканчивался размышлениями о возможном счастье с ним. Сейчас это счастье вполне осуществимо. Наталья видела, что нравится ему, определенно, нравится. Он все время смотрит на нее особенным взглядом, точно спрашивая о чем-то. Правда, Алексей тоже так на нее смотрит, но, может быть, она для него только фигурант?

– Наталья Сергеевна, подойдите в Пименовой, – услышала она. Это медсестра открыла дверь ординаторской.

Быстрым шагом Наталья подошла к кювезу. Вроде бы все нормально: температура кювеза, показания монитора, цвет кожи.

– Что, Любаня?

Сестра показывала на шприц, лежащий на столике. В нем была бурая жижа с прожилками крови.

– Это из желудка, – огорченно ответила она. – Все убрала из желудка или еще осталось? – Не знаю, я сразу вас позвала.

Наталья вымыла руки, надела тонкие резиновые перчатки и открыла шлюзы в стенке кювеза.

– Дай мне шприц чистый и физраствор рядом поставь.

Да, беда и горе. Из желудка отмывалась зелень, непереваренное молоко и слизь. Наконец, пошел чистый раствор.

– Все, Любаня, кормление пока прекращаем, желудочный зонд откроем. Я сейчас лист назначений дополню. Будем парэнтерально кормить. А пока сделай клизму и компресс на живот гипертонический.

Все это Наталья могла бы не говорить. Медсестра Люба работала в отделении давно, знала и умела много, в критических ситуациях была первой помощницей врача. Шприц с гипертоническим раствором и газоотводная трубка для клизмы уже были приготовлены в стерильном лотке.

Наталья сняла со стены лист назначений и стала пересчитывать объем инфузионной терапии. Вот ведь как бывает: кажется, все было неплохо. Утром малышка усваивала весь объем кормления, и стул даже был, и параметры искусственной вентиляции Наталья ей уменьшила – и на тебе!

– Люба, потом кровь набери для лаборатории. Пусть калий в сыворотке и эритроцитах определят.

– Кровь Настена уже отнесла.

Настена – это санитарка, тоже из будущих врачей. Одно удовольствие работать с такой командой: только подумаешь, а все уже сделано.

Заодно надо остальных малышей посмотреть. В рядошном кювезе живет мальчишечка весом почти полтора килограмма. Таких детей уже выкладывают в теплую кроватку, но он никак не удерживает температуру тела, поэтому остается пока в инкубаторе. Инфекция у него врожденная, тяжелая, полученная от мамы внутриутробно. Лечить ее предстоит долго. Он уже получил два курса антибиотиков и, наверное, предстоит еще один. Поэтому вид у него неважнецкий: бледненький, недокормленный, хотя получает все ингредиенты, которые необходимы, и с питанием, и внутривенно. Но зато усваивает питание полностью, начал проявлять самостоятельную двигательную активность и пытается даже сосать желудочный зонд. Это хорошо.

Третья девочка сегодня переведена на самостоятельное дыхание, и наблюдать ее нужно особенно тщательно. То есть без интубационной трубки она уже три дня, но искусственная вентиляция легких проводилась ей через канюли, которые были подведены ей в носовые ходы. Таким образом, постоянный поток воздуха поддерживал ее легкие в умеренно раздутом состоянии. А сегодня она смогла сама эффективно дышать, и канюли убрали. Наталья подходит к ней каждые полчаса и слушает дыхание. Пока все в порядке. Да и должно быть все хорошо, ведь девочка весит уже больше килограмма, да и возраст – пятнадцать дней – солидный.

Еще двое больных плотно «сидели» на искусственной вентиляции легких, самостоятельное дыхание еще настолько неважное, что и пытаться как-то уменьшить дыхательную поддержку не стоит.

Из лаборатории сообщили результаты. Получилось, что содержание калия в норме. Неужели началось воспаление кишечника? Это плохо. Энтероколит у недоношенных детей протекает особенно тяжело, как, впрочем, любые другие воспалительные заболевания.

Наталья вернулась к Пименовой.

– Люба, сегодня вообще не кормим.

– Хорошо, Наталья Сергеевна. Посмотрите сразу памперс.

Да уж, то, что выделилось из кишечника, было такого же зеленого цвета, как содержимое желудка. Значит, энтероколит. А ведь только сегодня Наталья сказала маме этой девочки, что все достаточно неплохо: пищу усваивает, стул самостоятельный, двигательная активность есть, сердце работает. Что же они сделали неправильно? Почему состояние ухудшилось? Кажется, все анализы в норме. Так, вчера проводилось кормление нативным, то есть материнским молоком. Может быть, в этом причина? Посев молока у мамы сделали, но результата пока нет. А кормить начали. Наталья решительно взяла трубку местного телефона и набрала номер баклаборатории. Дежурная лаборантка долго искала запись в журнале, потом сказала: «Результат анализа задержан, потому что растет какая-то патогенная палочка. Когда ее фенотипируют, тогда и выдадут анализ. И на чувствительность к антибиотикам сегодня поставили. Завтра к десяти часам будет готово». Значит, иммунитет совсем плохой, раз от одногоединственного кормления развился энтероколит. Или эта самая не фенотипированная пока палочка обладает супербольшой патогенностью.

Еще раз подойти к малышке, которая снята с ИВЛ. А там все в пределах нормы. Дыхания – 60 в минуту, цена дыхания не велика, содержание кислорода в крови – 95 %. Класс. И опять к Пименовой. Девочка сейчас лежала на «бревнышке». Так на неонатологическом сленге называют свернутую в тугой валик пеленку, на которую выкладывают на живот недоношенных детей. У ребенка появляется опора, которую он постоянно ощущает, находясь в животе у мамы, меняется характер дыхания – «раскрываются» задние участки легких, и, что очень важно, происходит пассивный массаж передней брюшной стенки. Одышки нет, кожа розовая, по монитору – тоже полный ажур.

И тут она увидела, как по коридору пробежала санитарка, за ней медсестра. Что-то случилось. Наталья быстрым шагом вышла из палаты. В самой дальней палате, где лежали дети с приличной уже массой тела – ближе к двум килограммам – что-то происходило. Наталья открыла дверь. Николай Сергеевич – второй дежурный доктор – стоял на коленях перед манипуляционным столиком, на котором лежало неподвижное маленькое тельце, и вводил трубку в трахею. Боже, идет реанимация, а она не знала! Надо же помогать!

– Что? – быстро спросила она.

– Аспирнул, – так же быстро ответил кто-то из сестер.

Аспирнул – это для краткости. На самом деле, ребенок аспирировал, то есть захлебнулся. Скорее всего, срыгнул, а потом захлебнулся. Вины персонала тут чаще всего нет, но все чувствуют себя виноватыми.

– Сердце есть? – опять спросила Наталья.

– 140, – это уже доктор. – Да, все, почистили, подышали, гормоны ввели. Сейчас будет как новенький.

Как новеньким ребенок не выглядел. Это Николаша для сестры, которая этого пациента ведет, бодрится, чтобы как-то ее поддержать.

Наталья вымыла руки, надела перчатки, взяла фонендоскоп. Сердечко стучало ритмично, но приглушенно и часто. Это организм изо всех сил борется за поддержание газообмена на комфортном уровне, ведь надо обеспечить работу сердца, почек и, главное, мозга. А возможностей для этого у малюсенького сердечка мало.

– Сердце частит, – сказала она.

– Я уже добавил неотон, – ответил Николай Сергеевич. – Сейчас к аппарату подключу, чтобы отдохнул.

– Ну да¸ ну да, – вздохнула Наталья.

Собственно, говорить было нечего. Случай неприятный. Ребенок, надо полагать, готовился к переводу в реабилитационное отделение, и вдруг аспирировал. Да, завтра предстоит пренеприятнейшая утренняя конференция!