Звезда Михаила Бабкина засияла на литературном небосклоне отечественной фантастики после публикации романа «Слимп».
За «Олимпом» последовал «Слимпер», где М. Бабкин продолжил сагу о путешествиях и приключениях вора с магическим прикрытием Семена-Симеона и разумного медальона Мара (который и являлся тем самым прикрытием). А завершила трилогию «Слимперия».
По мере выхода в свет очередной книги интерес читающей публики к новому автору не убывал, а все возрастал, что случается не часто. В книжных (и не только книжных) сериалах, как правило, происходит обратное: уровень продолжений заметно уступает блистательному началу. А Михаил Бабкин продемонстрировал, что нет правил без исключений.
И это исключение относится к разряду весьма приятных. В лице Михаила Бабкина российская фантастика приобрела веселого рассказчика с неудержимой фантазией. Которому ничего не стоит отправиться со своими героями в любые дальние дали — вплоть до самых Истинных из всех миров! И такое путешествие не сулит читателям ничего, кроме удовольствия!
* * *
Да откуда же взялся этот замечательный писатель? Неужели он появился вдали от столичных издательских центров, посреди ворот на Кавказ, в торгово-купеческом Ростове-на-Дону? Ведь даже в былые времена этот самый Ростов не мог похвастаться обилием профессиональных фантастов.
Может быть, поэтому Михаила Бабкина впервые заметили и оценили за границей — в Польше. Именно там в журнале «Горизонты техники для детей», издававшемся на русском языке, в августе 1975 года был напечатан фантастический рассказ юного ростовчанина, именно тогда состоялась первая публикация будущего писателя-фантаста.
Что ж, еще один пример недальновидности сограждан, имеющих обыкновение не замечать пророков в своем отечестве? Очень может быть. Во всяком случае, это был первый, но, увы, далеко не последний в дальнейшей творческой судьбе М. Бабкина случай близорукости сограждан. Если не сказать, слепоты. Впрочем — это потом, а в далеком теперь 75-м Миша Бабкин на пророка, конечно, никак не тянул. И слава богу! Иначе бы его растоптали в один миг партийные и прочие органы, имевшиеся у советского государства и неусыпно выпалывавшие ростки любого инакомыслия. Даже малейшие на то намеки. Даже саму возможность того.
Но школьник Миша распахивал и засеивал вполне безобидную делянку советской фантастики, которая посвящалась суровой и нелицеприятной критике капиталистических пороков стран заходящего солнца. И казалось, что Мишино будущее — как очередного среднестатистического советского писателя — вполне определенно. Ведь его рассказы печатали! Дважды в 75-м году, дважды в 76-м. Потом как-то еще в 78-м.
А потом перестали. Бабкин продолжал творить, параллельно закончив школу и поступив в институт. Но и в качестве студента Мишу все равно не печатали. Это было обидно и несправедливо. И горечь обиды нисколько не уменьшал тот факт, что почти одновременно — и даже несколько ранее перестали печатать и других фантастов, например братьев Стругацких.
Сейчас-то об этом легко говорить, а представьте, каково активно работающему писателю, когда его произведения не публикуют в течение — дайте посчитать… — почти 15 лет?!
Потом-то рассказы, написанные в период внешней «немоты», увидели свет — благодаря областной газете «Наше время» и ее приложению «Массаракш». Позже нового автора открыли для себя и московские издательства. Но кто на это мог надеяться в 70-х и 80-х?
В те годы о непрекращающейся работе над словом знали только знакомые, которым Михаил Бабкин показывал результаты своего творческого поиска, но разве этого достаточно для писателя? А то, что он именно писатель, а не случайный в литературе человек, поняли далеко не все и далеко не сразу. В том числе и автор этих строк.
Очень долго я воспринимал Михаила всего лишь как одного из наших своего парня, члена ростовского клуба любителей фантастики, в общем, хорошего человека, который к тому же и кое-что пописывает.
Ну да кто из нас, тогдашних, не пописывал? Так что о каком-либо особенном, отличном от других, творчестве Бабкина речь вроде бы даже и не заходила. Его ранние рассказы («Происшествие в Арвивуре», «Ловушка», «В глубине», «Второй десант») — типичное вторсырье: вторичное по сути и сырое по содержанию. Чуточку от мистики, «а-ля Стивен Кинг», чуточку от технофантастики, немного натужного «хи-хи», а в целом, на выходе — нечто лубочно-простое и прямолинейно-дидактичное.
Как доброму знакомому это Михаилу прощалось — и не более. Кто ж знал, что те рассказы- это был всего лишь писательский тренинг: отработка и усвоение приемов, наращивание литературных мускулов, этакая предстартовая разминка?
Первый серьезный звоночек прозвучал для меня в тот момент, когда я дочитывал новый рассказ Бабкина под непритязательным названием «Завтра».
По-настоящему серьезный, потому что, дочитав этот небольшой рассказ, я вдруг обнаружил, что потерял почву под ногами.
Похожие ощущения испытал и герой рассказа — Виктор Павлович или просто Витя: «Удар судьбы, легкий и даже поначалу немного приятный, как первый укус грозового ветра в лютую жару, состоялся на трамвайной остановке».
Что за удар? Да так, мелочь — триста долларов. Шесть бумажек в сером казенном конверте, которые он нашел на остановке.
Но это потом, а сначала Виктору Павловичу домой позвонил неизвестный Митя и заранее предупредил о предстоящей находке. А уж когда находка состоялась, Митя позвонил снова и на этот раз уже продиктовал выигрышные номера «Спортлото».
И еще раз Митя позвонил — после выигрыша. Но при этом сознался, что он — псих. Да и звонит не по настоящему телефону, а по картонному, который вырезал тайком от санитаров. На этом интересном месте телефонный разговор прервался, поскольку к Мите в палату пришли те самые санитары и изорвали в клочья его картонный телефон. Причем пришли не только к Мите, но и к главному герою, Виктору Павловичу: извиниться за то, что недоглядели за психом. А заодно выяснить: что конкретно Митя пророчил? Не выяснили и удалились, оставив — пока что — Митиного «абонента» в покое.
Да только он не успокоился. Поскольку псих Митя перед самым обрывом телефонной связи успел шепнуть: «Витя, завтра… Ты, главное… Смерть… завтра!..» И не до успокоения главному герою стало. Потому что, как любезно сообщал автор, «до завтра оставалось несколько часов».
Я прочел все это и разозлился. Потому что никак не мог понять: а что я, собственно, такое прочел? Мистику? Фэнтези? Да вроде нет — обстановка в рассказе весьма обыденная, начиная от типового подъезда «с матом по штукатурке» и до санитара в джинсовом костюме. Реалии рассказа более чем привычные…
А может, это была «сайнс фикшн», научная фантастика? Тоже вряд ли какой же это за «сайнс», когда звонят по картонному телефончику, вырезанному ногтем (потому как ножниц пациентам в психбольнице, естественно, не выдают)?..
Но, может, это вообще рассказ-шутка? То самое непритязательное «хи-хи»? Но тогда в чем, собственно, соль анекдота? В каком месте мне, как читателю, надо было делать вежливое «гы-гы»?
Позже, после прочтения последующих произведений писателя (таких, как «Повестка», «Забава», «Везунчик», «Хранитель»), я понял, что рассказ «Завтра» был написан в достаточно самобытных традициях — в литературных традициях… самого Михаила Бабкина. И что «Завтра» — это, оказывается, был первый рассказ будущего великолепного цикла «Пивотерапия».
Но тогда я просто не знал, как к рассказу относиться. А также — как относиться к автору. По-прежнему, просто как к Мише, для которого этот рассказ был случаен, или?.. Вот именно, что «или»…
Начиная с «Завтра», я с нетерпением ждал очередного произведения Михаила Бабкина. С нетерпением и страхом: а вдруг рассказ окажется слабее предыдущего? Я и сейчас жду все новых и новых его произведений, но уже не боюсь. А чего бояться? Им написано и опубликовано вполне достаточно, чтобы констатировать: такое литературное явление, как фантастическая проза Михаила Бабкина, состоялось. И после этой констатации самое время попытаться разобраться в характерных особенностях этого литературного явления.
* * *
Итак, время действия цикла «Пивотерапия» — наше время, место действия — наше место.
Зачастую у Михаила Бабкина почва для развития самых фантастических историй — наша, самая что ни на есть родная и знакомая. Более того узнаваемо ростовская. Начиная с городского театра в форме трактора и до былой характерной привычки ростовчан — пиво в ближайшем ларьке пить не кружками, а банками. Да много чего еще типично нашенского присутствует в его рассказах. «Тут ростовский дух, тут Ростовом-на-Дону пахнет!» — мог бы сказать поэт о творчестве Михаила Бабкина.
Вообще нарочито бытовая основа фабульных построений его рассказов вынуждает вспомнить великое имя писателя, тоже в значительной степени отталкивавшегося от окружавших его реалий. Конечно же это Михаил Булгаков, и прежде всего со своим романом «Мастер и Маргарита».
Конечно, различия велики: у Булгакова — коммуналочно-советская Москва 20-30-х годов, а у Бабкина — базарно-трамвайный постсоветский Ростов 90-х. Но это же так естественно: каждый настоящий художник «пишет, как он дышит», и его произведения в обязательном порядке насыщены именно тем воздухом, который его окружает. Собственно, степень таланта художника зачастую и определяется по концентрации атмосферы современности в его произведениях.
О Булгакове еще невольно заставляют вспомнить и герои Бабкина, которые то и дело сталкиваются с явлением великих метафизических сил, как-то: с Дьяволом, Богом, бело-черными магами, ангелами-архангелами, Смертью и тому подобным.
Ох, замах у фантаста нешуточный — само мироздание в его произведениях оказывается подчас не более чем шатким карточным домиком, готовым развалиться на части! Но ради чего этот замах делается? Тут-то мы и подходим к самому главному. Тут-то и осознается самобытность и творческая индивидуальность Михаила Бабкина. И сравнение его с такой огромной литературной фигурой, как Булгаков, эту индивидуальность еще более подчеркивает.
Как известно, одной из основных движущих сил в «Мастере и Маргарите» является яркое и, я бы даже сказал, яростное противопоставление мелкобытовой, сиюминутной реальности человечков-москвичей и вечно великого, демонически возвышенного бытия небесных сил-творцов
У Бабкина все наоборот. В описании житейских проблем его персонажей-ростовчан напрочь отсутствует издевка и насмешка. Автор понимает своих героев — ох как понимает! — и от всей души им сочувствует:
«Мария, как обычно перед выходными, сказала: „Или я, или твои грузчики“. Дядя Вася, как всегда, послал ее. Негрубо послал, мягко, почти без мата. А та — раз! — и полотенцем, да еще и мокрым, с оттяжкой. Небольно, но обидно. Вот посему и стоял сейчас Василий Иванович у пивной, что возле цирка, и пил не торопясь четвертую литровую баночку… Пытался разобраться в сложном житейском треугольнике: жена, работа, хобби» («Забава»).
Кто из мужчин не сталкивался с подобной проблемой? Над чем тут шутить, что высмеивать?
Или вот другой случай: «Он перевернул билет — обратная сторона сияла серебряной чистотой. Ни списка выигрышей, ни места их получения. Пусто.
— Вот жулики, — обиделся Казалов и сердито направился к лотерейному киоску».
Можно, конечно, посмеяться над доверчивым пенсионером Казаловым из рассказа «Везунчик», но лично мне высмеивание доверчивости всегда казалось дурным тоном — которым, замечу, М. Бабкин никогда не грешит.
Даже над Леонидом Яковлевичем Дидруком, которому «до чертиков надоела демократия» («Повестка»), автор не позволяет себе издеваться. Наоборот — он считает, что «понять Дидрука было можно. Всю свою жизнь он прослужил прапорщиком в армии, где все было ясно и понятно, кроме неуставных отношений».
Таковы в «Пивотерапии» герои-люди. Не гении, не без слабостей (особенно в отношении спиртных напитков, каковые ими сплошь и рядом рассматриваются как Самое надежное лекарство от всех сложностей жизни), но, в общем, совсем не злобные личности.
Даже самый заранее отвратительный и неприятный из персонажей Бабкина «крестный папик» Смагин из рассказа «Хранитель». Хоть он и мафиози уездного масштаба, но характеризуется автором достаточно нейтральным тоном: «И вообще Иван Сергеевич никогда никому ничего плохого не делал, был человеком добрым и незлобивым. Если когда кого и убивал, то только лишь в состоянии сильного душевного волнения или по служебной необходимости»…
Таковы у Михаила Бабкина люди. А что же им противостоит?
Вот, к примеру, ангел из того же «Хранителя»: «Самый настоящий ангел: с крыльями, нимбом, в белом просторном хитоне, с густо наложенной на лицо золотой пудрой. Правда, хитон был несколько несвеж, крылья в пятнах сажи и растрепаны, а нимб висел криво, залезая на левое ухо».
Не слишком впечатляет, верно? «Одно слово — шестой класс, он и на небесах шестой». И уже не удивляешься поведению сего ангела: «он рассеянно высморкался на пол, растер соплю босой ногой».
Но, может, вышестоящее начальство этого ангела (то, которое первый класс) ведет себя по-другому?
И да, и нет.
В рассказе «Повестка» Небесная канцелярия присылает главному герою человеку сугубо официальному — бумагу, выполненную в лучших канцелярских традициях и с обязательным уведомлением: «За невыполнение указанных пунктов будете привлекаться к чистилищной ответственности по закону». А вот в рассказе «Изменения» Бог хоть и не сморкается на пол, но ведет себя достаточно капризно: Игорь Степанович в Рай вообще не попал: Бог, обиженный на самоуправство Жукова, оставил его за бортом райской жизни.
После демонстрации столь капризной обидчивости невольно соглашаешься с нелестной оценкой, которую дает нашему Богу некий маг шести измерений из рассказа «Забава»:
«— Да, сырая реальность, сырая. Так, а кто же ее сотворил? — Мужичок достал из заднего брючного кармана потертую записную книжку, полистал странички. — Ага. Ну! Этот наделает, да-да…»
А как обстоит дело с антиподами божественного начала? Может, хоть они достаточно величественны в своей инфернальной ипостаси?
Нет, тоже не очень. Дьявол из рассказа «Игра» хоть и клыкаст, но запакован в видеоприставке для компьютерных игр. Смерть из рассказа «Визит» в миру и вовсе просто Вера Семеновна, «бытовая пьяница и шлюха».
Так что если читатель настроен на благоговение перед нечистыми силами, то у Бабкина его ждет явное разочарование — наш фантаст все эти силы (как верхние, так и нижние) не особо уважает. И относится к ним в лучшем случае так же, как и к прочим стихийным бедствиям — мощным, но дурным. И уж гораздо более низким по своим моральным качествам, чем персонажи-люди.
Иногда это отношение проявляется прямо и совершенно недвусмысленно. Так, в рассказе «Забава» сущность того самого мага шести измерений, что был так строг к Создателю нашего мира, на поверку оказывается черной жидкой слизью, грязью ползучей, пытающейся пробраться к дяде Васе по штанине. А вот сущность самого дяди Васи (того, который пивом лечил обиду, нанесенную мокрым полотенцем жены) оказывается, наоборот, сказочным бронечепгуйчатым драконом, извергающим из пасти плазменную струю. Такое вот противопоставление.
Что ж, очень доброжелательное и внимательное отношение к простым, «маленьким» людям — типично русская литературная черта автора. Та высокая планка, та норма, что была установлена в свое время нашей великой классикой — от Гоголя до Шукшина. Увы, среди того многого, что сейчас подвергается активному забвению, находится и это достижение русской литературы: пристальность (и одновременная требовательность) взгляда художника на самого обыкновенного человека.
А вот Бабкин от этой нашей животворной традиции не отказался. Именно они, обычные люди (и те драконы, что сидят в самых, казалось бы, простых ростовских душах), при столкновении с мощными, но, по сути дела, недочеловеческими «высшими» силами, порождают феерические сюжеты его рассказов. Рассказов таких маленьких, но таких емких.
И куда же стремятся сказочные драконы людской души? Да туда же, куда и все драконы, — в свободный полет. «Свобода» — вообще ключевое слово для понимания творчества Михаила Бабкина. Свобода быть человеком — то есть самим собой. Всегда и везде и вопреки любым, самым нечеловеческим обстоятельствам. Даже если это свобода от навязанного счастья («Везунчик»).
Собственно, по зрелом размышлении, и в том, самом первом «настоящем бабкинском» рассказе «Завтра» внешне легковесный, ернический сюжет закручивается именно вокруг этого понятия. С одной стороны, несвободность жизни по подсказке неизбежно оборачивается и смертью по подсказке. А с другой — трагически несвободный псих-пророк Митя, который запросто может выдумывать обстоятельства жизни других людей, но когда дело доходит до его собственной жизни, то он оказывается неспособен вырваться даже из сумасшедшего дома.
Это и завораживает в творчестве Бабкина: когда сквозь каких-то семь-восемь страничек текста — вроде бы фарсового — вдруг проглядывает высокая, философски-напряженная драматургия. И если проваливаешься в нее сквозь внешнюю оболочку рассказа — ей-богу, сердце екает и дух захватывает…
Но обратная сторона доброжелательности — суровость приговоров, выносимых Бабкиным своим персонажам, дракон из груди которых летит в ложном направлении. Расплата за отказ быть полноценным человеком — то есть свободным и независимым даже от псевдовысших сил — эта расплата с неизбежностью настигает в его рассказах любого.
Виктор Павлович из «Завтра» с телефонной трубкой в руке ждет смертоносного рассвета. Мафиозный персонаж из рассказа «Хранитель», отдавшийся под ангельскую опеку, приходит сначала к социальной деградации, а потом и к умственной. Все три заявления экс-прапорщика Дидрука из «Повестки» (и президенту США, и инопланетянам, и самому Господу Богу) с просьбой о насильственном наведении порядка в нашей распоясавшейся стране удовлетворяются, но при этом сам Дидрук вынужден собороваться наисрочнейшим образом.
Не требуя от своих героев ничего непосильного, Бабкин непреклонен в одном: надо везде и всегда оставаться человеком. И вести себя по-человечески со всеми. Будь то медальон Map из его «слимперовского» цикла, будь то наш соплеменник-бомж из повести «Гонец» — «давно не стриженный здоровяк, пузатый, бородатый, в синей линялой футболке и грязных потертых джинсах».
И тут следует указать еще на одну особенность творческой манеры Михаила Бабкина — на его юмор. Именно юмор, а не сарказм, не едкая ирония или ядовитая сатира, коими столь богаты просторы отечественной словесности.
Юмор, неизменно присутствующий в произведениях нашего автора, остается юмором именно потому, что начисто лишен высокомерия. Михаил Бабкин никогда не смотрит на своих героев сверху вниз. Для него «простые» люди его книг это не жалкие «Акакии Акакиевичи», из шинели которых вышел критический реализм.
Нет, юмор Михаила Бабкина совсем другого рода. Он в какой-то мере близок диккенсовской улыбке над персонажами «Пиквикского клуба». Бабкин никогда не унижает своих персонажей — даже жалостью! Даже когда его герои находятся в самом плачевном положении, он показывает их как гордых, самодостаточных людей:
«— А я и есть бомж, — невозмутимо ответил Агап, доставая из кармана ватника бинокль и нацеливая его на миловидную даму по другую сторону улицы. — И ничего в том зазорного не вижу. Вольный человек я! Э, какая цяця…» («Гонец»).
Именно на этой здоровой основе равноправных отношений «автор-персонаж» и базируется атмосфера доброжелательной шутливости, буквально пронизывающая тексты Михаила Бабкина.
Казалось бы, рецепт его произведений прост: доброжелательность, литературный талант плюс бурный поток фантазии, что просто-таки неудержимо рвется вперед. Но много ли у нас писателей, которые могут написать столь яркие и, не побоюсь этого слова, добрые книги, какие удаются Михаилу Бабкину?
Как там выразился гений, говоря о своих несомненных заслугах? «И чувства добрые я лирой пробуждал»? Воистину подобную оценку можно распространить и на творчество нашего фантаста! Доброта, в которой так нуждается современный — злой и задерганный — мир… Доброта, к которой так часто относятся с презрением те, кто считает себя высоколобыми мыслителями… Нет, без этой доброты все вокруг становится ущербным и малоинтересным. В том числе и «маленькая» жизнь, как живут обычные, «маленькие» люди.
К счастью для читателей, Бабкину дано поджечь серую обыденность искрой своего таланта. И эта обыденность не выдерживает, окружающее на глазах преображается:
«Город слегка трясло — это просыпались в недрах земли стоголовые гекатонхейеры. Но землетрясение никого уже не волновало. Потому что и драконы, и ожившие статуи, и полубоги Олимпа, и однорогие циклопы — все стояли и смотрели в небо. Предзакатное треугольное солнце бесстрастно заливало этот новый мир своими лучами: красными, оранжевыми, желтыми, зелеными, голубыми, синими, фиолетовыми. Всеми по очереди» («Забава»).