Дагестан. Феномен социально-экономического и этнополитического устройства и культурно-исторического развития

А.Р. Шихсаидов

Дагестан – это сочетание двух слов: тюркского «даг» (гора) и персидского «стан» (место, страна). Страна гор. Вот уже почти шестьсот лет, как это название присвоила себе небольшая часть земли на Восточном Кавказе, на западном берегу Каспийского моря. Мы сталкиваемся здесь с фантастическим перепадом высот, сменой географических зон – от Каспийского моря и Приморской равнины, что на 28 м ниже уровня океана, до лежащих под вечным снегом горных вершин, достигающих 4000 м высоты. Если ко всему этому добавить, что на территории Дагестана на каких-то 50 тыс. кв. км проживает три десятка народностей, относящихся, согласно лингвистической классификации, к трем языковым семьям – кавказской, тюркской, индоевропейской, то мы можем представить себе в общих чертах этнический облик и культурно-историческое своеобразие этого региона.

Эта этническая дробность, этническая дифференциация дагестанского общества были предметом внимания не одного поколения исследователей, выдвигавших различные версии происхождения многоязычия, среди которых важное место занимала теория решающего значения географического фактора. Иными словами, изоляция обществ, разделенных горами и труднопроходимыми перевалами, определила этнический облик региона, в данном случае Дагестана. Сторонников подобной постановки вопроса не смущало то обстоятельство, что многие горные районы Кавказа, изрезанные горами, не дали языкового разнообразия. Не объясняли этническую дробность и эндогамные формы брака, исторически характерные для Дагестана. Была выдвинута и миграционная теория, объяснявшая этнолингвистическую пестроту дагестанского общества как «вклад постепенного ветвями на Кавказ народов древнейшего культурного мира на юге» (Н. Я. Марр), иными словами – речь идет о многочисленных народах, носителях древнейшей цивилизации, передвинувшихся в древности в Дагестан из зоны междуречья Тигра и Евфрата.

Впервые в дагестанской, точнее, кавказской историографии оптимальное решение вопроса о сущности и причинах многоязычия в Дагестане, отличное от вышеназванных, предложил известный ученый М.А. Агларов. Изучив древние формы общественно-политических структур, устойчиво сохранившиеся вплоть до середины ХIХ в. (община – джамаат, самодовлеющая структурная единица: объединение нескольких джамаатов, «связанных между собой и политическим самоуправлением» и получивших в литературе название вольное общество или республика; союз, федерация вольных обществ), одновременно – этнолингвистическую ситуацию в них, он убедительно представил мнение о том, что «этническая ситуация в Дагестане является порождением уникальной многочастной раздробленной политической системы», что именно длительная политическая раздробленность привела к этническому многообразию.

Античные и арабские раннесредневековые авторы «уловили» это многообразие Восточного Кавказа, хотя не делают попыток выявить и генетические (вернее, социогенетические) аспекты. Они пишут о нескольких десятках языков (от 26 до 70) в этом регионе.

В XVIII в. децентрализация политической власти, наличие большого числа независимых владений и обществ были уже феноменом, «за спиной которого» было минимум от пятисот до двух тысячелетий истории. В «Истории Дагестана» об этом времени, т. е. о XVIII в., написано: «Дагестан по-прежнему был раздроблен на мелкие и мельчайшие политические единицы: Эндиреевское, Аксаевское и Костековское владения, Тарковское шамхальство, Кайтагское уцмийство, Табасаранское майсумство, владения кадия Табасарана, Мехтулинское, Аварское, Казикумухское ханства и более 60 мелких объединений, союзов сельских обществ, известных под названием аварских, даргинских и лезгинских «вольных обществ». Это общеизвестное положение было удачно интерпретировано М.А. Агларовым, чтобы утвердить, что именно длительная политическая раздробленность лежала в основе полиэтнической структуры дагестанского общества.

Изучение раннесредневековой истории Дагестана показало, что в V – Х вв. его территория была разделена на большое число раннефеодальных владений, формировавшихся по многоэтническому принципу. Речь идет о таких владениях, как Лакз, Гумик, Табасаран, Хайдак, Филан, Зирихгеран, Сарир и другие. Впоследствии некоторые вообще потеряли свою самостоятельность, влились в состав более сильных государств (Филан, Зирихгеран). Ряд государственных единиц (Дербент, Кумухское шамхальство, Кайтагское уцмийство) усилились, включив в свой состав владения с иным этническим составом.

В Х – нач. XIII вв. изменилась и политическая карта Дагестана. Ряд государств или феодальных владений усилился, упрочив свои позиции за счёт других владений, приняв полиэтнический облик. Некоторые же владения, потеряв свою самостоятельность, вошли в состав сильного владения или же распались на более мелкие единицы, союзы сельских обществ.

В середине Х в. прекратил свое существование Хазарский каганат, крупнейшее государство на территории Северо-Восточного Кавказа, Подонья и Нижнего Поволжья, существовавшее более трехсот лет. К ХI в. потерял свою самостоятельность ряд мелких политических образований, таких как Шандан, Филан, Карах. Распались на отдельные, независимые территориальные единицы (скорее всего, союзы сельских обществ) Лакз и Табасаран. Вместе с тем усиливаются Дербент, Гумик (с XI в.), Кайтаг, Серир (в X–XI вв., а в XII в. он также распадается на отдельные части).

Таким образом, явно вырисовывается процесс неравномерного политического развития: централизация политической власти в одних владениях сопровождается политической раздробленностью в других. Однако в этом двуедином процессе главным в X – начале XIII вв. выступает фактор децентрализации, приведший к усилению ранее существовавших или возникновению новых союзов сельских обществ.

XIII–XV вв. внесли много нового в политическую карту Дагестана. Внешние факторы сыграли решающую роль (на равнине и в предгорье) в сфере политических, экономических, земельных, этносоциальных отношений. Два разрушительных похода монгольских войск на территорию Дагестана, столкновение на этой же территории интересов двух монгольских государств – Золотой орды (Джучиды) и Хулагуидов, вылившее в длительное военное противостояние, походы Тимура в конце XIV в. – последней четверти XV в. – все эти факторы нарушили естественный ход развития событий, активизировали перераспределение форм земельной собственности, разрушили баланс земледельческих и скотоводческих традиций, обеспечили окончательную культурную победу тюркского этнического прессинга, начавшегося в IV – Х вв. Самое главное – события XIII–XV вв. разрушили сложившееся в Х – XIII вв. экономическое единство Дагестана, единство гор и равнин (об этом ниже).

Упомянутый выше процесс формирования многоязычия имеет свои особенности. Каждая община, союз их или суперсоюз, взятый отдельно, представляет собой самодовлеющую этническую единицу. Иное дело – город. Средневековой город имеет обычно многоэтнический облик. Это хорошо прослеживается на примере Дербента (Баб ал-абваба). Его трансформация от моно-этничности к полиэтничности можно подтвердить письменными сообщениями. В VI в. это был город-крепость с иранскими (персидскими) колонистами, а в VIII в. – это административный и идеологический центр с преобладающим арабским населением как в самом городе, так и в его окрестностях. В IХ – Х вв. это уже крупный торгово-экономический, ремесленный, административный и идеологический центр на Кавказе.

Мусульманский город с арабским, в основном, населением давал приют и представителям местного населения. Город был полон газиев, формировавшихся, как правило, из местных деклассированных элементов. В Х в. Дербент был уже «городом многих городов». Первым это заметил арабский географ ал-Истахри (ум. ок. 951 г.), когда писал, что «иногда (руббама) жители Баб ал-абваба говорят на хазарском языке и на остальных языках их гор».

Демократическое развитие города шло в сторону дальнейшего проникновения в город дагестанских этнических групп. В 1131 г., когда город посетил известный путешественник и историк Абу Хамид ал-Гарнати, он имел встречу на маджлисе с жившими здесь представителями тринадцати языков. Он перечисляет эти языки в таком порядке: лакзанский, табаланский, филанский, закаланский, гумикский, серирский, аланский, асский, зарихкаранский, тюркский, арабский, персидский. Сообщенее это по своей подробности и информативности не имеет аналогов в исторической литературе до ХIХ в. включительно, оно свидетельствует об исключительной любознательности и осведомленности испанского араба-путешественника. Встречу эту организовал дербентский эмир (имя его не названо), один из грамотнейших людей того времени. Ал-Гарнати разъяснял на арабском языке содержание очень популярного в мусульманском мире сочинения по праву. «У меня на занятиях, – писал ал-Гарнати, – присутствовали люди из этих народностей, а он (эмир города. – А. Ш.) объяснял [содержание этой книги] каждой народности на её языке».

В VII – ХVI вв. прошел важнейший процесс в идеологической жизни дагестанского общества. Дагестан стал мусульманским регионом. Во всех государственных образованиях, сельских обществах и союзах новая монотеистическая религия стала господствующей, вернее, конфессиональному, плюрализму пришла на смену единая религиозная система. Ислам стал государственной религией. Это не означало, однако, что остальные религиозные представления были изжиты и потеряли вою привлекательность. Временами (особенно в Х в.) срабатывала идея религиозной толерантности, в ряде территорий (Хайдак, Зирихгеран, Авария, Семендер) – идея религиозной веротерпимости. Ислам, христианство, иудаизм в Х в. сосуществовали в этих районах на правах толерантности. Однако события последующих веков внесли в эту систему взаимоотношений определенные коррективы. Сосредоточенные в районе Дербента «исламские центры»; ряд дагестанских селений, выступавших в качестве «Гази», воителей за веру (Кумух, Ихрек, Цахур, общество Гидатль); гибкая внешнеполитическая и дипломатическая политика Ширвана в южных районах Дагестана; политика тюрок-сельджуков, господствовавших

в течение последней четверти ХI – ХII вв. в Дербенте, равнинных районах Дагестана; политика монголов, перешедших в начале ХIV в. в поддержку ислама на завоеванных территориях; наконец, действия Тимура в конце ХIV в., поддержка им ислама, открытие новых медресе и других очагов исламского образования, преследования христиан и их школ – все это привело к повсеместному упрочению ислама, а в ХV – ХVI вв. этот процесс завершился и в Западном Дагестане.

Феномен дагестанского опыта исламизации – почти тысячелетний отрезок времени. Рассказы о том, что арабы руками Абумуслима еще в начале VIII в. покрыли весь Дагестан сетью мусульманских культовых сооружений, остаются в области исторических преданий. То же самое можно говорить о ряде дагестанских хроник («Дербенд наме», «История Абу Муслима» и др.), писавших о повсеместной исламизации Дагестана в начале арабских завоеваний.

Можно выделить несколько этапов исламизационного процесса, вернее, истории ислама в Дагестане: вторая половина VII в. – первая половина Х в.; вторая половина Х в. – ХVI в.; ХVII– ХVIII вв.; ХIХ – начало ХХ вв.; 20-е – начало 80-х годов ХХ в.; вторая половина 80-х годов ХХ в. – настоящее время. Эти этапы охватывают как исламизацию вширь (первые два этапа), так и всю последующую её историю. В данной статье речь идет о первых двух этапах (вторая половина VII – первая половина X вв. и вторая половина X–XVI вв.), отличавшихся друг от друга не только темпами распространения новой религии и социальными условиями, но и гасителями и проповедниками религиозных идей. Территориально процесс исламизации охватывал Дагестан с юго-востока на северо-запад, причём ислам утверждается, как правило, сначала в феодальных владениях, и лишь затем проникает в широко представленные здесь союзы сельских общин. Последнее обстоятельство было закономерно для всего Дагестана в целом, возможно, и для других областей.

Арабский халифат сыграл важнейшую роль в истории многих народов, оказавшихся в сфере исламского мира. Именно в халифате «процесс взаимодействия различных цивилизаций породил новую высокоразвитую культуру, языком которой стал арабский, а идеологической основой ислам, новая монотеистическая религия со своеобразной системой этико-правовых представлений и религиозно-политических институтов, зародившаяся в Аравии и распространившаяся в ходе арабских завоеваний. Эта арабо-мусульманская культура на много веков вперёд определила пути развития народов, исповедовавших ислам, сказываясь на их жизни до сего дня».

Первые шаги арабо-мусульманской культуры в Дагестане, а затем её мощное и глубокое проникновение во все слои общества – важный, неравномерный, противоречивый, длившийся столетиями процесс. Он до сих пор слабо изучен, несмотря на его чрезвычайную актуальность и выдающуюся роль во всех сферах жизни дагестанского общества.

«Движущие силы» этой культуры – арабский язык и ислам – проникли в Дагестан вместе с завоевательными походами арабов, но на многие века пережили эти походы, стали составной частью культуры дагестанских народов, сыграли огромную роль в формировании письменного литературного наследия, образования, нравственных критериев.

Нет ни одного более или менее важного вопроса истории и культуры народов Северного Кавказа, в частности дагестанского общества, при исследовании которого можно было бы пренебречь фактом исламизации. Ислам и языческие верования; земельные отношения и социальная жизнь; памятники письменной культуры; арабский язык, арабская колонизация и отношение к местным языкам; культурные контакты с народами Ближнего Востока и Средней Азии; государственная власть и социальная терминология; вопросы генеалогии и составные части местной исторической традиции – это лишь неполный перечень факторов, испытавших на себе в той или иной степени интенсивности влияние процесса проникновения и утверждения ислама, арабо-мусульманской культуры.

Не менее важным обстоятельством был и беспрецедентный, затянувшийся почти на тысячелетие процесс исламизации Дагестана, небольшой территории на Северо-Восточном Кавказе. Длительный путь ислама в Дагестане – итог стечения многих обстоятельств: борьба местного населения против попыток установить господство и навязать новую религию вместо господствовавших здесь языческих представлений, а также христианства, занимавшего в некоторых местах сильные позиции; столкновение хазар и арабов; политическая раздробленность Дагестана, вернее, наличие на его территории большого числа политических единиц, маленьких государств (Дербент, Лакз, Гумик, Хайдак, Серир и др.), вполне самостоятельных. Исламизация ближайших к халифату областей (Дербент, Табасаран, часть Лакза, Хайдака) не распространялась одновременно на более дальние, горные и высокогорные районы. Политическое господство не всегда сопровождалось победой в области идеологии. Арабские завоевания в Дагестане прекратились в начале IX в., а ислам, несмотря на военный нажим и экономические мероприятия, утвердился к этому времени на территории, занимающей примерно пятую часть региона. Если в X–XVI вв. ислам медленно, но уверенно проникал во все дагестанские земли, то, наряду с другими, политические и культурные факторы оказались более эффективными, нежели военные акции.

Ряд обстоятельств, сопровождавших исламизационный процесс, определил здесь устойчивый характер и своеобразие новой монотеистической религии, пришедшей на смену конфессиональному плюрализму. Речь идет о комплексе внутри– и внешнеполитических факторов, содействовавших утверждению новой цивилизации как историко-культурного феномена, уверенно оттеснившего позиции господствовавших ранее языческих представлений, а также христианства, имевшего сильное влияние в ряде отдельных районов.

Изменения в социальной, экономической и идеологической жизни привели к повсеместному подъему различных видов монументально-декоративного и декоративно-прикладного искусства. Нет ни одной области художественного творчества, в которой не были созданы превосходные произведения, представляющие собой важную часть культурного наследия народов Дагестана. Еще в раннем средневековье сформировались крупные центры художественной обработки металла, ювелирного производства, ткачества, ковроделия, керамического искусства.

Исламизация Дагестана сопровождалась впечатляющими успехами в двух существенных областях культуры – строительной практике (в том числе в монументально-декоративном творчестве) и письменной культуре. Строительная деятельность развернулась во всем Дагестане, появились многочисленные культовые сооружения (мечети, минареты, медресе).

Среди памятников строительной деятельности особое место по своему значению и совершенству принадлежит культовым сооружениям города Дербента. Ранним памятником культового зодчества является Джума-мечеть – один из ярких архитектурных ансамблей города.

Комплекс Джума-мечети, расположенный в верхней, древней части города, состоит ныне из самой мечети, медресе и двора между ними

Наибольший интерес в этом комплексе представляет, разумеется, Джума-мечеть. Это один из самых превосходных памятников города и наиболее крупное мусульманское культовое сооружение в России.

В настоящее время комплекс Джума-мечети, окруженный многочисленными застройками, не воспринимается посетителями как крупнейшее сооружение Дербента. Но, как справедливо отметил крупный исследователь архитектурных памятников СО. Хан-Магомедов, «тем не менее комплекс Джума-мечети играл в древнем Дербенте очень важную роль. То, что сейчас воспринимается как небольшой внутренний двор, в действительности являлось самой крупной площадью Дербента, более крупной, например, чем торговая площадь. Важно также учитывать и то впечатление, которое производила в восточном городе с его узкими, извилистыми улицами и площадями неправильной формы регулярная площадь с четко выявленной главной осью». Мечеть находилась в самой оживленной части города. Как писал известный арабский географ X в. ал-Мукаддаси, соборная мечеть города была «расположена посреди рынков».

В уникальной энциклопедии суфийских терминов «Райхан алхакаик в а бустан ад-цакаик («Базилик истин и сад тонкостей»), принадлежавшей Мухаммаду сыну Муссы ад-Дербенди и написанной в начале XII в., хорошо показана жизнь многих известных тогда ученых, деятельность которых была связана с мечетью. Именно здесь проходила в основном религиозная деятельность верховного кадия (кади ал-кудат).

С середины ХII в. здесь стали назначать на эту должность местных шейхов, хотя нередко и с «согласия» Багдада. Известны имена некоторых имамов соборной мечети. В конце XI в. имамом был здесь приезжий богослов Абу-л-Хасан ал-Басри. Вплоть до установления власти Сельджуков имамом соборной мечети Дербента был местный шейх, сын муэдзина этой же мечети Абу Бакр б. ал-Му’адзин ал-Баби. Долгое время главой шиитской общины ал-Баба был в середине XI в. Ахмад б. ал-Хусайн из рода ал-Гадаир. Кстати, в Дербенте обнаружена эпитафия на его могиле. Арабский текст гласит: «Шейх ал-имам кади кадиев (кади ал-кудат) Ахмад, сын ал-Хусайна, – да помилует его Аллах». (Эта надмогильная плита ныне хранится во дворе исторического факультета ДГУ). Все приведенные выше данные убедительно показывают, что в Дербенте жило и творило много ученых, за которыми стояли различные богословские школы, и что с соборной мечетью города связана деятельность многих представителей высшего мусульманского духовенства, которое занимало высокое общественное положение и играло немаловажную роль в духовной жизни городского общества.

В настоящее время существует два мнения о первоначальном облике Джума-мечети. Одни исследователи считают, что этот памятник возник первоначально как христианский храм, перестроенный позже, а именно в первой половине VII в., в мечеть. Другие же склонны думать, что с самого начала это здание возродилось именно как мечеть. Первое мнение кажется наиболее правильным, подтверждаемым источниками, прежде всего новыми материалами археографических исследований. Большое количество мусульманского населения, в частности арабских эмигрантов, жило и в районе, прилегающем к Дербенту, особенно в области Табасаран. Именно по его территории проходила знаменитая Горная стена (Дагбары), составляющая часть Дербентского оборонительного комплекса. В этой стене на определенном расстоянии друг от друга были построены сильно укрепленные форты, где обычно находились арабские воины и их семьи. При мирной ситуации арабы обосновались и в соседних селениях. Строительство мечетей здесь было, разумеется, делом обычным. Но старые здания, как правило, не сохранились. А количество сохранившихся в Табасаране – единицы. К этим единицам и относится мечеть в табасаранском селении Зиль, что в километрах 15 на северо-западе от Дербента. Мечеть расположена в 500 м к западу от селения, на возвышенности, которую местные жители называют «Уллу мечит» («Большая мечеть»). Это однокамерное прямоугольное в плане строение, его внутренние размеры 13 х 9 м.

Как известно, из многочисленных квартальных мечетей Дербента не сохранилась ни одна. Такова судьба культовых сооружений другого крупного города, расположенного также на равнине, на западном берегу Каспийского моря, – Семендера бывшей столицы Хазарии, основательно разрушенного руссами в 965 г. А до этого, по единодушному мнению многих арабских географов X в., в этом веротерпимом городе бок о бок жили мусульмане, христиане и иудеи, которые ходили в свои мечети, церкви и синагоги. Никаких следов этих памятников до нас не дошло. Это на равнине. В горах же положение памятников мусульманского культа оказалось более благополучным.

Сохранились надписи и записи о строительстве мечетей в Каракюре, Ихреке, Дербенте, Цахуре, Хиве, Калакорейше, Хнове, Рутуле, Шиназе, Риче, Мишлеше, Кубачах, Тама. Появились важные сведения о строительстве минаретов в Дербенте, Цахуре, Кубачах, Короде, Ханаки (общежития суфиев), Рутуле, крепостей в Тпиге, Цахуре, Каракюре. Само расположение этого древнего селения на правом берегу Самура, на пересечении торговых путей из Дербента и Северного Азербайджана в Южный Дагестан, не могло не оказать воздействия на его развитие, на связи с ближневосточным миром.

Мечеть расположена в центре селения, она неоднократно разрушалась, неоднократно же и восстанавливалась. В первоначальном виде мечеть представляла собой четырехугольное здание, вытянутое с востока на запад (точнее, с северо-востока на юго-запад). Два ряда колонн (по 3 колонны в каждом) поддерживали плоскую крышу. Стены сложены из рваного местного камня, а столбы круглой формы, сложенные из красного кирпича и затем оштукатуренные, опираются на квадратные базы.

Как известно, к особенностям средневекового мусульманского искусства относится широкое распространение эпиграфических текстов и эпиграфического орнамента, где текст надписей как бы дополнял и совершенствовал декоративный узор. То же самое мы наблюдаем в Каракюринской мечети. Верхнюю часть всех баз опоясывает широкая эпиграфическая лента. Все надписи – на арабском языке, цветущим куфи. Одна из надписей гласит: «Исхак, сын Хасана уповает на Аллаха». Очевидно, здесь зафиксировано имя мастера-строителя.

Поражают разнообразие и совершенство орнаментальных мотивов, изящество, стройность куфических букв. Перед нами замечательный памятник декоративно-прикладного искусства. Среди памятников подобного рода штуковые рельефы Каракюре занимают важное место в странах мусульманского мира. Их можно отнести к Х в. Есть еще один выдающийся памятник резьбы по штуку – это михраб главной мечети селения Калакорейш – бывшего города, столицы сильного феодального владения Кайтага (Хайдак), правители которого носили титул уцмия. Ныне бывшая блестящая столица в развалинах. В середине ХIХ в. (1861 г.). Калакорейш посетил известный российский востоковед академик Б.А. Дорн. Это он открыл для науки мечеть селения, дал зарисовки великолепного штукового михраба XII–XIII вв., свидетельствующего о высоком уровне культурных контактов мастеров Дагестана, Ирана, Средней Азии. Академик посетил также медресе при мечети, а ученики медресе вручили ученому, к его удивлению, два стихотворения-послания, написанные на превосходном арабском языке. Вторично этот памятник был открыт в 1968 г., когда селение посетила экспедиция Института истории, языка и литературы Дагестанского филиала АН СССР.

В селение можно попасть несколькими путями: со стороны знаменитого центра ювелиров Кубани, по дороге, которая раньше считалась колесной («уцмийская дорога»). Более трудный путь: через селение Дибгалик, что над высоким и крутым обрывом. Узкая каменистая тропинка ведет к мосту над рекой Буган, а потом подъем – путешествие длиной в два километра. Есть и третий путь, ранее наиболее «популярный»: из Маджалиса прямо на Калакорейш, минуя Уркарах. Калакорейшская мечеть с превосходным штуковым михрабом вошла благодаря усилиям ученых (в первую очередь М.М. Дибирова) в историю культуры как ценный памятник культового зодчества и декоративно-прикладного искусства мусульманского мира.

Калакорейш – «Крепость курейшитов» – действительно был крепостью, которая сыграла выдающуюся роль в истории народов Дагестана как крупный административно-политический, культурный и идеологический центр средневековой эпохи. Здесь сохранились первоклассные источники материальной и духовной культуры (мечеть XII–XIII вв., о которой уже упоминалось, могильники с «полуцилиндрическими» надгробиями или традиционными каменными стелами, надгробия, мавзолей и пантеон кайтагских правителей-уцмиев, сторожевые и сигнальные башни, караван-сараи, мельницы, старые кварталы, главная площадь селения, медресе, ток для молотьбы зерна, памятники арабской эпиграфики).

 Калакорейш. «Арабское кладбище». X–XI вв.

Мы дали описание только трех мечетей. К их числу можно добавить еще ряд древних культовых сооружений Дагестана. Это «дворовая мечеть» XII в. с 17 сохранившимися каменными базами – фигурными опорными столбами; мечеть в сел. Фите Агульского района с куфическими текстами XI в. на деревянных конструкциях; знаменитая мечеть XI–XII вв. в сел. Рича с надписями о героическом сопротивлении монгольским отрядам в 1239 г. Вплоть до XV–XVI вв. продолжалось строительство мечетей, и к концу этого времени культовые сооружения обслуживали почти все население Дагестана.

Первые мечети, главные культовые сооружения мусульман, были, конечно, одновременно очагами образования. Мечеть (араб. «масджид» – «место, где совершают земные поклоны») первоначально нередко выполняла светские и политические функции. До появления медресе обучение и значительная часть культурной жизни концентрировалась в мечети. Мечеть повсеместно была начальной школой. Можно лишь теоретически предположить, что в мечетях формировались первые рукописные книжные собрания, где ведущее место занимали, конечно, Кораны, комментарии к ним.

Известно, что формирование первых книжных собраний и центров образования, мактабов и медресе связано, прежде всего, с Багдадом, столицей Арабского халифата, крупнейшим очагом науки, образования и культуры. В Х – XI вв. здесь было учреждено несколько библиотек, известных под названием «домов знания». Они совмещают три функции: библиотеки; здесь работали ученые и велось преподавание. Вскоре они уступают место библиотекам, стоящим при вакфных учреждениях – мечетях, медресе, больницах, мавзолеях. В XI в. вся территория халифата была покрыта сетью вакфных библиотек.

Первые мусульманские медресе возникли в городах Маверан-нахра и Хорасана в Х в. В Багдаде медресе было создано Низам ал-Мулком, могущественным сельджукским везиром. Созданное им в 1064 – 1066 гг. медресе получило название Низамийа. В 60–90 гг. XI в. медресе были основаны и в других городах Сельджукской империи (Нишапур, Герат, Исфахан, Мерв, Мосул и др.). Все они назывались Низамийа.

Кубани. Мечеть XV в.

В Дагестане также первое медресе связано с именем Низам ал-Мулка, т. е. возникло одно из ранних в мусульманском мире Низамийа. Еще при жизни Низам ал-Мулка (ум. в 1092 г.) в верховьях Самура, в селении Цахур, возникло медресе шафиитского мазхаба. Здесь работали кади, проповедники, преподаватели мусульманского права. В этом медресе была организованна переводческая работа, здесь перевели на «лакзанский язык» трактаты двух знаменитых шафиитских ученых.

Далее идет триумфальные шествия медресе по Дагестану. В 1227 г. зафиксировано медресе Хаджжи Махмуда, в селении Ашты, где было переписано сочинение знам знатока хадисов (мухаддис) ал-Багави.

В 1404–1405 гг. в Кубачах реставрировано медресе, оно существовало и во второй половине XIV в. Лет через 25 здесь была соборная мечеть. В Дербенте в 1475 г. ширваншах Фаррух Йасар построил медресе, которое по имени его основателя стало называться «Фарруховским». Можно предположить, что в XIV–XV вв. медресе были в ряде других дагестанских селений, где функционировали к тому времени мечети, в том числе и соборные, достаточно крупные (Кумух, Ахты, Рутул, Тпиг, Рича, Хунзах, Худуц, Губден, Хнов, Аркас, Ансалта, Эндирей и др.).

Более того, представители дагестанской духовной элиты стали играть важную роль в идеологической жизни Северного Кавказа и Поволжья. Как писал арабский путешественник Ибн Баттута (ум. в медресе Шебана ал-Убуди (т. е. из селения Обода), Мухаммада ал-Куддуки (из сел. Кудутль), Дауда из сел. Усиша, Дамадана из Мегеба, Ибрахима из Урады, Гасана из Кудали, Мирзаали из сел. Ахты, Мухаммада ал-Яраги, Джамалудина Гази-Кумухского, Саида Араканского, Абдурахмана из Газикумуха, Гасана Алкадари, Абу-суфьяна Акаева, Али Каяева и др. История этих медресе совершенно не изучена, нет данных о времени их строительства, нет систематического обзора деятельности хотя бы одного из многочисленных дагестанских медресе.

Сел. Кудутль, родина Мухаммеда Кудутлинского (1652–1717 гг.)

Сел. Корода. «Ихйа улум ад-дин» ал-Газали. Рукопись XV в.

Сел. Корода. Мечеть «Ас-Сихах» – толковый словарь арабского языка. Список XV в.

Однако в настоящее время мы располагаем большим числом арабских рукописей, переписанных в указанных и в других дагестанских медресе в XVII–XIX вв. Исследования последних лет показали, что работа по переписке рукописей была сосредоточена в основном в медресе и мечетях, охватывая почти все крупные дагестанские селения.

О курсе обучения в медресе мы располагаем интересными сведениями. Дагестанский автор Абдула Омаров в своих «Воспоминаниях муталима», написанных в 60-х гг. XIX в., сообщал о программе обучения в дагестанской мусульманской школе: «По окончании арабской азбуки» детей учат «необходимым правилам религии, как то: вероучению о единстве Божьем, признании добра и зла, существовании ангелов и Пророков». Все это заканчивается в книге «Усул ад-дин». Затем идет чтение и изучение следующих книг: «Тасриф» – грамматика арабского языка; «Миат амил» («Сто управляющих»); «Унмузадж» – сочинение по морфологии; «Сададдин», «которая служит объяснению к книжке Тасриф»; «Динкузи» – по грамматике арабского языка, как и «Вафия», «Джами»; книги по началам логики – «Исагуджи», «Шамсийа», «ал-Фанари», потому что «логика, употребляемая у мусульман, имеет прямой целью служить в помощь доказательствам тех оснований, на которых стоит Коран». Вслед за логикой изучают «Маан» (риторику); правила арабского стихосложения; книги по мусульманской юрисдикции в их числе «ал-Махалли» и комментарии к Корану, такие как «Джалал» и сочинение Ибн Хаджара «Джавами»; редко – математика и «Акаид» по тавхиду».

Абдурахман из Газикумуха (1837–1901) в своем «Тазкира» дал широкий спектр наук, распространенных в Дагестане: «Их двенадцать: морфология, синтаксис, метрика, логика, теория диспута, законоведение, толкование Корана, жизнеописание (Пророка), суфизм, риторика (маан, байан, бади, риторика, стилистика, поэтика – все эти три отрасли считаются за одну науку), ал-муха-дара и ал-хуласа… Что касается остальных наук, то ими занимаются у нас редко, особенно илм ал-хуласа, при помощи которой исчисляются многие цифры».

Переписка рукописей приняла грандиозные размеры. В настоящее время сотрудниками центра востоковедения Института истории, археологии и этнографии ДНЦ РАН и преподавателями факультета востоковедения Дагестанского государственного университета выявлено около 300 частных и мечетских рукописей (в основном арабских) коллекций, тематически разнообразных и охватывающих хронологически XV–XX вв. Изучение книжной продукции, имевшей хождение среди читающих слоев населения, показало, что, хотя переписка их на месте, часть их поступала до XIV–XV вв. из различных стран Ближнего Востока и Средней Азии. Начиная с XV века поступление рукописных книг из ближневосточных стран в Дагестан практически прекратилось. Читательский спрос и потребность в учебной и научной литературе удовлетворялись почти полностью местными силами. Наблюдается резкое повышение статуса катибов – переписчиков. Это стало, в свою очередь, поворотным пунктом истории рукописной книги и рукописных собраний Дагестана. Не странно поэтому, что в сохранившихся собраниях основную часть рукописей представляют собой тексты, переписанные местными катибами – переписчиками для нужд медресе и мечетей, для пополнения собственного книжного фонда или же по заказу.

Мы уже знаем нескольких катибов – профессионалов. Один из них по имени Харун, сын Ахмада аш-Ширини (т. е. из селения Шири) специализировался в переписке Коранов, толковых словарей арабского языка, этико-догматических трактатов. Уже известно около 9 сочинений, переписанных им в течение 1481–1515 гг. Ряд сочинений переписывался особенно часто. К ним относятся Кораны, тафсиры, сочинения по праву, принадлежащие ан-Навави, ал-Махалли и Ибн Хаджару, грамматические сочинения Ибн ал-Хаджиба, ат-Тафтазани, Абдаррахмана Джами.

В XII–XVII вв. особый интерес был проявлен в Дагестане к сочинениям выдающегося представителя средневековой арабской науки Абу Хамида Мухаммада ал-Газали (1058–1111).

В Дагестане найдено более 40 рукописных экземпляров его сочинений по суфизму этике, мусульманскому праву переписанных в XII–XVII вв. (помимо двух) – в селениях Акуша, Шари, Муги, Кубачи, Аракул, Вихли, Химейди, Урада, Гоцатль, Кумух, Гочоб, Карача, Мулебки, Обода, Мугурух, – такова обширная «дагестанская география» научных трактатов Ал-Газали.

В истории средневекового Дагестана важная роль принадлежала дагестанскому селению – устойчивому центру традиций материальной и духовной культуры. Крупные селения – столицы феодальных владений или союзов сельских обществ были одновременно и очагами непрерывного культурного процесса – Тарки, Хунзах, Ашты, Тпиг, Кумух, Уркарах, Худуц, Чох, Согратль, Бежта, Цудахар, Акуша, Анди, Калакорейш, Ахты, Хучни, Рутул, Цахур, Корода, Кахиб, Эндирей, Кубачи, Хив, совмещали в себе функции административных торгово-ремесленных единиц, не уступая городам по интенсивности влияния на всю округу. Важные сдвиги произошли в хозяйственной жизни дагестанского общества. На всем Северном Кавказе только в Дагестане четко прослеживается процесс выделения отдельных селений из сферы земледельческого труда (например, Кубачи и ряд других населенных пунктов). Специализация отдельных дагестанских селений, вернее их роль в формировании культурного облика микрорегиона или же более обширных территориальных единиц, дает возможность пересмотреть сложившееся представление о том, что только города шли в авангарде культурной жизни. Крупные населенные пункты и исламские учебные заведения в них стали очагами распространения знаний. В них и реализовались задачи приобщения к культурному наследию мусульманского мира: хранение и переписка рукописей, поступивших из стран Ближнего и Среднего Востока; развернутая преподавательская деятельность, подготовка кадров духовной элиты; создание собственно дагестанской оригинальной литературной традиции.

Начиная с X в. в Дагестане происходит становление и функционирование собственно дагестанской литературной системы (суфийские, исторические, правовые, грамматические, богословские трактаты, философия, медицина, этика, математика, поэтическое творчество и т. д.). Новый материал позволяет поставить вопрос о периодизации этого процесса, проследить процессы усвоения и использования арабской литературной традиции.

Исследования отечественных и зарубежных востоковедов дают основание утверждать, что литература X–XV вв. представляет собой своего рода «предысторию», ранний этап создания местной, дагестанской литературы на арабском языке. Среди дошедших до нас памятников творческого наследия дагестанских авторов X–XV вв. основное место занимают исторические сочинения – «Дербенд наме», вернее, источники этого свода исторических хроник; «История Ширвана и Дербенда»; «История Абу Муслима»; «Тарих Дагестан»; одноаульные памятные записи; «История Каракайтага»; «Хроника Махмуда Хиналугского».

Титульный лист сочинения Мухаммед-Тахира ал-Карахи (1809–1880) «Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах».

Разумеется, исторические сочинения не были единственной жанровой категорией литературной и научной деятельности в Дагестане в X–XV вв. А.К. Аликберов показал, что к началу XII в. в Дербенте уже существовали устойчивые традиции хадисоведения и составления суфийских трактатов (прежде всего здесь речь идет о выдающемся памятнике дагестанской историографии – суфийском трактате Абу Бакра Мухаммада ад-Дербенди под названием «Базилик истин и сад тонкостей»). До нас дошел также этико-догматический трактат «Вафк ал-мурад» («Соответствие предмету желаний» Ахмада ал-Йамани (ум. в 1450 г.), написанный в Кумухе. Однако жанр исторических сочинений был наиболее значимым числом сочинений, созданных в процессе формирования общедагестанской литературной традиции.

Наивысшим достижением оригинальной творческой традиции была литература XVII–XIX веков, созданная усилиями многочисленных ученых и преподавателей медресе, энциклопедически образованных и оставивших универсальное наследие. Мы не останавливаемся на творчестве отдельных ученых, их имена (от Шабана из Ободы до Али Каяева) ныне широко известны. Их научная и преподавательская деятельность, тематическое разнообразие их наследия (история, мусульманское право, грамматика арабского языка, этика, суфизм, поэзия, медицина, математика) стали выдающимся явлением интеллектуальной жизни дагестанского общества. Наивысшего подъема это литературное наследие достигло в XIX веке. Это связано, прежде всего, с политическим фоном творчества – народно-освободительным движением 20-50-х гг. XIX века под руководством Шамиля.

Рукописные и старопечатные книжные коллекции, сохранившиеся до наших дней, продолжают традиции средневековых книжных собраний и отражают их тематическое разнообразие. Изучение коллекций показывает господство арабского языка; преобладание (почти монополию) сочинений шафиитского права; наличие сборных, обычно тематически однородных рукописей (включающих иногда до 10–15 единиц описания); своего рода «специализация» отдельных собраний; наличие владельческих и дарственных записей; определенный, уже сложившийся набор сочинений по грамматике арабского языка, мусульманскому праву, логике; список имен дагестанцев – переписчиков и владельцев рукописей; практика передачи рукописных собраний по наследству по трафаретной формуле; движение и мобильность отдельных рукописей и их собраний; набор определенных художественных оформлений переплета; массовые «вставки», приуроченные к конкретной странице и зачастую имеющие самостоятельную ценность и т. д.

Ныне предпринимаются плодотворные усилия по изучению нашего богатого культурного наследия. Ведется работа по созданию каталогов частных и мечетских рукописных и книжных собраний. Это будет беспрецедентным явлением в практике востоковедения, обогатит наши представления о культурном диалоге Дагестана со странами Ближнего и Среднего Востока, значительно расширит источниковедческую базу исследований по истории и культуре народов, расположенных на «периферии» исламского мира. Работа российских, в том числе дагестанских, востоковедов, а также итоги археографических экспедиций последних лет показали, что в сфере арабской книжной культуры и формирования таких культурных очагов, как медресе и книжное собрание, понятие «периферия» является условным. Обилие рукописных собраний, количество и тематический подбор текстов, активная работа по размножению рукописей, их «плотность» в среде своего обитании выдвигают Дагестан (особенно в XVII–XIX веках) в число крупных очагов книжной культуры. Исследования памятников рукописной культуры дали возможность установить общие закономерности формирования книжных коллекций, причины их особого роста в XIX веке. Высказанное известным дагестанским ученым Гасаном Алкадари (1834–1910 гг.) мнение о том, что наиболее ранние библиотеки Дагестана относятся к XVIII веку, ныне значительно поколеблено, вернее, устарело, так как мы располагаем уже данными о частных библиотеках в XV–XVI веках. Теоретически, однако, историю библиотек можно ввести с конца XI века, когда в Дагестане были созданы первые медресе (понятия медресе и библиотека были в то время неотделимы друг от друга).

Одна из особенностей общественного устройства дагестанского общества начиная с раннего средневековья (примерно с V века) и до середины XIX в., на протяжении около полутора тысячи лет – это устойчивая децентрализация политической власти, отсутствие единой централизованной власти в общедагестанском масштабе, продолжительное существование нескольких небольших государств, государственных образований и нескольких десятков независимых или полузависимых союзов сельских общин. Своеобразие подобного рода общественной структуры заключалось в том, что эта децентрализация сопровождалась, как ни странно, экономическим, культурным, идеологическим единством дагестанского общества в целом.

Этнокультурное единство народа Дагестана «дополнялось» единством экономическим, сложившимся в основном к Х веку, нередко – политическим единством, в основе которого лежало объединение государств в годы борьбы за национальную независимость. Победа ислама в XVI веке в общедагестанском масштабе означала торжество идеологического союза в регионе. Кстати, реформы 60-х годов XIX века, приведшие к ликвидации ханств и образованию Дагестанской области, завершили процесс формирования комплекса факторов, определивших единство в культурной, административной, хозяйственно-экономической и идеологической сферах.

 

Литература

1. Аликберов А.А. Эпоха классического ислама на Кавказе. М., 2002.

2. Абдурахман из Газикумуха. Книги воспоминаний / Пер. с араб. М.-С. Саидова; ред., коммент. А.Р. Шихсаидова и Х.А. Омарова Х.А. – Махачкала,1997.

3. Большаков О.Г. История Халифата П. Эпоха великих завоеваний. М., 1993

4. Гамзатов Г.Г. Формирование многонациональной литературной системы в дореволюционном Дагестане. Махачкала, 1978.

5. Гаджиев М.Г., Давудов О.М., Шихсаидов А.Р. История Дагестана с древнейших времен до конца XV века. Махачкала, 1996.

6. Ислам на территории бывшей Российской империи // Энциклопедический словарь. М., 2006. Т. 2. (Статьи А.К. Аликберова).

7. Кудрявцев А.А. Феодальный город. М., 1993.

8. Крачковский И.Ю. Арабская литература на Северном Кавказе // Избр. соч. М., 1960. Т. VI.

9. Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и центральную Европу (1131–1153) // Публикация Д.Г.Большакова и А.Л. Монгайта. М., 1971. С. 26–27.

10. Саидов М.-С. Дагестанская литература XVIII–XIX вв. на арабском языке. М., 1964.

11. Ханмагомедов С. Дербент. Горная стена: Аулы Табасарана. М., 1979.

12. Халидов А.Б. Арабская рукописная традиция. М., 1985.

13. Шихсаидов А.Р. Эпиграфические памятники Дагестана X–XVII вв. М., 1984.

 

Город-музей Дербент

М.С. Гаджиев

На западном побережье Каспийского моря, там, где горы Кавказа почти подходят к морскому побережью, оставляя лишь узкую трехкилометровую полоску равнины, раскинулся древний Дербент – второй по величине и значению город Республики Дагестан и самый южный город Российской Федерации, крупный центр виноделия, ковроткачества, туризма. Дербент – один из древнейший городов Кавказа. Его история насчитывает пять тысячелетий. Возникнув в глубокой древности, он из маленького поселения превратился в один из крупнейших средневековых городов Востока. Он пережил бурные исторические события, штурмы и разрушения, периоды расцвета и упадка, служил ареной кровопролитной борьбы и «яблоком раздора». На него претендовали Римская империя и Парфия, Сасанидский Иран и Византия, Арабский халифат и Хазарский каганат, государство сельджуков и Золотая орда, сефевидские шахи и турецкие султаны, российские императоры. Здесь побывали многие известные полководцы и завоеватели средневекового Востока – выдающиеся арабские военачальники Маслама ибн Абдалмалик и Марван ибн Мухаммад, сельджукские полководцы Сау-Тегин и Йагма, прославленные соратники Чингиз-хана – Джебэ и Субудай, «Властелин мира» Тимур и правитель Золотой орды Тохтамыш, турецкий султан Селим и основатель государства Сефевидов шах Исмаил. В Дербенте пребывали знаменитый правитель Ирана шах Аббас и «Гроза Вселенной» Надир-шах. Здесь «прорубил окно» на Восток император Петр Великий.

Но Дербент привлекал внимание не только видных политических, государственных деятелей. О нем сообщают греческие и римские писатели, средневековые византийские, сирийские, кавказские, турецкие авторы. Ценнейшие сведения о Дербенте содержатся в трудах многих арабо-персидских историков и географов IX–XIII вв. и более позднего времени. Посетить Дербент и увидеть его достопримечательности стремились многие средневековые путешественники, которые в своих сочинениях оставили немало интересных, исторически значимых сообщений об этом древнем городе. Это арабы Ахмед ибн Фадлан (X в.) и Абу Хамид ал-Гарнати (XII в.), венецианцы Марко Поло (XIII в.) и Иосафат Барбаро (XV в.), русские Афанасий Никитин (XV в.) и Федот Котов (XVII в.), англичане Христофер Бэрроу (XVI в.) и Антон Дженкинсон (XVI в.), немцы Адам Олеарий (нач. XVII в.) и Георг Тектандер (XVII в.), голландцы Ян Стрейс (XVII в.) и Корнелий де Брейн (кон. XVII– нач. XVIII в.), турок Эвлия Челеби (XVII в.) и многие другие.

Своей богатой историей и необычной судьбой Дербент в огромной мере обязан своему географическому местоположению. Он возник в одном из самых стратегически значимых мест знаменитого международного Прикаспийского пути – важной военной и торговой трассы, с древнейших времен связывавшей народы и страны Закавказья и Переднего Востока с Юго-Восточной Европой. Отсюда и немаловажная роль Дербента в истории многих племен и народов древности и средневековья. Отсюда и многочисленные (свыше 20) наименования этого города, данные ему теми или иными народами и подчеркивающие его географическое положение и стратегическое значение. Это такие названия, как лат., греч. «Каспийские ворота», греч., ср. – перс. «Албанские ворота», арм. Чор (от вост. – иран., ср.: ягноб. чор «узкое место», осет. чух «узкий проход»), груз. Чора, Дзгвис-кари («Морские ворота»), сир. Торайе, греч. Тзур, Зуар, араб. Сул, Баб ал-абваб («Ворота ворот»), Баб ал-хадид («Железные ворота»), перс. Дарбанд («Плотина ворот», «Узел ворот»), тюрк. Темир-капы («Железные ворота»), рус. Железные врата, Дербень и др.

Древние стены Дербента

Географическая ситуация и благоприятные природно-климатические условия обусловили обживание этого места с глубокой древности. Как установлено раскопками, которые ведутся в Дербенте с 1971 г. археологической экспедицией Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН сначала под руководством проф. А.А. Кудрявцева, а с 1996 г. – автора этих строк, первое поселение возникло здесь в эпоху ранней бронзы – на рубеже IV–III тысячелетий до н. э., т. е. пять тысяч лет назад. Многочисленные и разнообразные находки – остатки жилищ, ямы для хранения зерна, керамическая посуда, каменные топоры и зернотерки, кремневые вкладыши серпов и др. – говорят о том, что первыми поселенцами здесь были древние земледельцы.

На рубеже VIII–VII вв. до н. э. на вершине дербентского холма возводятся примитивные оборонительные сооружения. Возникновение здесь укреплений, контролировавших проход между морем и горами, видимо, было связано с активизацией кочевников – киммерийцев, скифов и савроматов, обитавших в южнорусских и предкавказских степях. Как сообщает древнегреческий историк, «отец истории» Геродот (V в. до н. э.), скифы, преследуя киммерийцев, «пошли верхней дорогой, оставляя Кавказские горы по правую руку», т. е. вдоль берега Каспийского моря, через Дербентский проход в Закавказье и Переднюю Азию, где они обосновались почти на 30 лет. Как полагают исследователи, этот поход состоялся в начале VII в. до н. э., и о пребывании скифов в Дербенте и Приморском Дагестане свидетельствуют, в частности, так называемые «скифские» наконечники стрел. Такие же наконечники стрел были найдены при раскопках древних городов Урарту, Ассирии, Вавилонии, подвергшихся нападениям воинственных кочевников.

Роль Дербента и Дербентского прохода особенно возрастает с последних веков до н. э., когда крупнейшие и могущественные государства античного мира – Рим и Парфия – столкнулись в борьбе за Кавказ. В их противоборстве большая роль отводилась воинственным кочевникам Северного Кавказа и Предкавказья – сарматам и аланам, которые привлекались римлянами и парфянами в качестве наемников. Превосходная, хорошо вооруженная конница номадов, пройдя через кавказские проходы, главными из которых были Дербентский и Дарьяльский, часто определяла исход военной кампании и влияла на политическую ситуацию на Кавказе.

Появление на рубеже эр в Дербентском проходе новых оборонительных сооружений нашло отражение в сведениях античных авторов. В I в. н. э. применительно к проходу начинает употребляться, наряду с обычным portae, πύλαι, ύραι («ворота», «проход», «двери», «вход»), название claustra, обозначавшее в военном отношении «пограничная крепость», «вал», «стена», «преграда». Замечу, что у авторов сер. – втор. пол. I в. н. э. Корнелия Тацита, Марка Аннея Лукана и Гая Валерия Флакка термин Caspia claustra (claustra Caspiarum) использован в военно-политическом контексте, при описании военных акций. Это усиливает понимание данного топонима как военно-стратегического объекта, наряду с его географическим значением.

Огромная стратегическая важность Дербента и проходившей вдоль каспийского побережья международной караванной дороги обусловили подготовку императором Нероном в 68 г. н. э. большого похода сюда. По сообщению древнеримского историка Тацита, для осуществления экспедиции «к Каспийским укреплениям, на войну против албанов» были собраны легионы из Германии, Британии и Иллирии. Но заговор и убийство этого императора, «прославленного» своими пороками, сорвало начавшуюся военную кампанию. Планы Нерона, очевидно, вскоре осуществил император Домициан, побывавший со своим войском на земле Кавказской Албании – древнего государства на территории современных Дагестана и Азербайджана. Об этом свидетельствуют римский государственный деятель и писатель Плиний Младший (62-113 гг.) и латинская надпись центуриона XII легиона Фульмината (Молниеносного) Л. Юлия Максима, обнаруженная недалеко от Баку.

Дербент. Цитадель Нарын-Кала.

Читателю, вероятно, будет интересно узнать, что греко-римские названия Дербента – «Каспийские ворота», «Каспийские укрепления», как и наименование моря, у которого они находились, происходят от имени племени каспиев, живших в Восточном Закавказье и хорошо известных в античном мире. О них рассказывает, например, Геродот: каспии вместе с другими восточнокавказскими племенами входили в одну из провинций-сатрапий державы Ахеменидов и состояли в армии древнеиранских царей. Каспии упоминаются в арамейских документах V в. до н. э. с острова Элефантина на Ниле и папирусах из раскопок Саккары, близ древнеегипетской столицы Мемфиса – там располагались их поселения, они несли воинскую службу и были кораблестроителями. В последних веках до н. э. они и другие племена Восточного Кавказа образовали государство Албания (арм. Алванк, ср. – перс. Аран), о котором ценные исторические сведения приводят античные писатели Страбон, Клавдий Птолемей, Плиний Старший и другие авторы. Название это происходит от имени одного из ведущих и многочисленных племен страны – албанов – далеких родственников восточнокавказских народов.

На рубеже эры Дербент становится важным военно-политическим и торгово-ремесленным центром Восточного Кавказа. Становлению Дербента как города в это время способствовало, наряду с другими внешними и внутренними причинами и факторами, усиление с последних веков до н. э. торгового значения Прикаспийского пути, известного античным писателям под названием Caspia via («Каспийский путь»), активизация всей международной торговли с эллинистического времени между центрами и периферией античного мира. По сообщению Страбона, по этой международной трассе активную караванную торговлю вели прикаспийские племена, которые перевозили «на верблюдах индийские и вавилонские товары, получая их от армян и мидян». Огромная роль в этих торговых связях отводилась сарматскому племени аорсов, обитавших в Северном Прикаспии и нижнем Подонье, и албанскому племени каспиев, специализированно занимавшихся караванной торговлей, разведением верблюдов, рыболовством. С конца II – начала I в. до н. э. начинается резкое увеличение потока парфянских серебряных монет-драхм в Кавказскую Албанию и поступление их отсюда через Приморский Дагестан в Нижнее Поволжье и на Северный Кавказ.

Прикаспийский путь на юге выводил к Экбатанам (Хамадан) – крупнейшему центру на Великом Шелковом пути, а на севере, в низовьях Терека, он имел ответвление – дорогу, ведущую в центральные районы Северного Кавказа и далее в Причерноморье, на Боспор. О функционировании северного участка Прикаспийского пути – от Терско-Сулакского междуречья до Нижнего Поволжья – свидетельствуют находки античных амфор в ногайских и калмыцких степях, а также поселения, могильники и отдельные комплексы предметов сарматского времени на территории Северо-западного Прикаспия. В последующую, раннесредневековую, эпоху эта дорога засвидетельствована уже арабскими авторами IX–X вв. как важнейшая международная караванная трасса, ведущая из Передней Азии и Закавказья через Дербент (Баб ал-абваб), Семендер, Беленджер и далее по прикаспийским степям в Итиль – столицу Хазарского каганата.

Важным посредником в этих торговых контактах Севера и Юга выступал Дербент. Об этом, например, говорят найденные при раскопках многочисленные египетские и сирийские стеклянные и фаянсовые украшения, бусы из балтийского янтаря и провинциально-римские фибулы, другие находки. Особый интерес представляют костяная фигурка женщины, которая была привезена из далекой «златообильной» Бактрии, и обнаруженный близ Дербента клад бронзовых предметов, в который, помимо украшений, посуды, входили и около 20 монет могущественного правителя Египта Птолемея III Эвергета (246–222 гг. до н. э.). Это пока самый ранний на Кавказе клад эллинистических монет и единственный в этом регионе клад монет Птолемеев Египта.

Сведения античных авторов – Геродота, Плиния, Страбона, Марцеллина, а также ряд археологических фактов и, прежде всего, доказанное специалистами функционирование Узбоя (древнего русла Амударьи, впадавшей в Каспий) в VII в. до н. э. – IV в. н. э. позволяют говорить о мореплавании на Каспии уже в ахеме-нидское и раннеэллинистическое время. Значение морской торговли на Каспии возрастает в последних веках до н. э. – первых веках н. э. Примечательно, что в списке населенных пунктов Кавказской Албании, приведенном в «Географии» Клавдия Птолемея с указанием их точных координат, несколько выделенных им городских центров, обозначенных термином «полис» (Телайба, Гел-да, Албана, Гайтара, Барука), расположены у морского побережья и на примерно равноудаленном друг от друга расстоянии. Это отражает историческую реальность, нашедшую археологическое проявление в местоположении крупных городищ, и подчеркивает их торгово-экономическую значимость, привязанность к международному Прикаспийскому пути и возможную роль некоторых из них как портовых центров.

Страбон, ссылающийся на Аристобула и Эратосфена, которые, в свою очередь, заимствовали информацию из отчета селевкидского флотоводца Патрокла, который ок.282 г. до н. э. «плавал кругом в Каспийском море», а также Плиний со ссылкой на Варрона сообщают о торговой трассе через Каспий из Окса (Узбой=Амударья) в Албанию к реке Куре и далее в Эвксинский Понт (Черное море). Позднее их дополняет Аммиан Марцеллин, который, рассказывая о Гиркании (араб. Джурджан) – важнейшей области Южного Прикаспия, сообщает, что «… многие живут здесь также и морской торговлей… Кроме многих незначительных городов, гирканы имеют два значительных, расположенных на берегу моря: Саканда и Сараманна». Естественно полагать, что названные наиболее крупные, приморские города Гиркании вели морскую торговлю не только (и, очевидно, не столько) по южному побережью Каспия, но и с более отдаленными прикаспийскими областями как на восточном, так и на западном побережьях. Важно указать и на то, что Клавдий Птолемей помещает один из населенных пунктов Албании – Барука – у устья Куры.

Рука об руку с торговлей шла политика. Коммерческие интересы, стремление к установлению контроля над торговлей и важнейшими торговыми трассами являлись одними из главных стимулов международной политики древности и средневековья, побуждавших племенных вождей и державных государей как на военные, так и на мирные внешнеполитические акции.

Дербент. Кладбище Кырхляр

Преемниками Рима и Парфии в борьбе за Кавказ в раннем средневековье стали Византия и Сасанидский Иран. В V–VI вв. иранские «цари царей» (шахиншахи) развернули на Восточном Кавказе грандиозное фортификационное строительство – возведение укрепленных городов, крепостей, так называемых «длинных стен», которые должны были защищать северные рубежи их державы от новой волны кочевников – на этот раз от нахлынувших тюркских племен гуннов, савир, тюрок, хазар. Одним из первых таких оборонительных сооружений, призванных противостоять воинственным гуннам, стали возведенные в 440-х гг. в правление шаха Йездигерда (439–457 гг.) сырцовые укрепления Дербента – цитадель на вершине дербентского холма и стена, полностью перекрывшая проход между морем и горами. Как показали археологические исследования этой оборонительной линии, эти стены имели толщину около 8 м. В 20 км южнее Дербента был сооружен опорный военно-стратегический пункт – город-крепость, получивший название Шахристани Ездигерд (что можно перевести с иранского как «Ездигердград») и возведенный, как сообщает древняя сирийская хроника, по приказу шаха Ездигерда II в области Чор. Ныне руины этого древнего города, расположенного в окрестностях пос. Белиджи, исследуются Дербентской археологической экспедицией.

Монументальным свидетелем той эпохи и выдающимся памятником оборонительной архитектуры являются каменные укрепления Дербента, которые и ныне, спустя полторы тысячи лет после их сооружения, поражают своим величием и мощью. Как и сотни лет назад, так и в наши дни каждый, побывавший в Дагестане, непременно посещает Дербент, чтобы своими глазами увидеть величественные стены и многие другие исторические достопримечательности этого древнего города.

Впечатляющие, грандиозные Дербентские укрепления породили немало легенд о них. С ними, например, отождествлялась стена-плотина, «Железные ворота», якобы возведенные Искендером Зу-ль-Карнайном (Александром Македонским) для защиты цивилизованного мира от набегов диких и свирепых племен Йаджудж и Маджудж (библейские Гог и Магог; см.: Иезекииль, 38,2; Откровение Иоанна, 20, 7). Эта легенда, получившая широкое распространение на христианском и мусульманском Востоке, приведена в Коране (сура «аль-Кахф», 97–98). А выдающийся Низами Гянджеви (1140–1202 гг.) в своей поэме «Искендер-наме», в главе, посвященной походу Искендера в Дербент, рассказывает о возведении им здесь «гранитно-булатной стены»:

В действительности, ставшие всемирно известными оборонительные сооружения Дербента были построены в середине VI в. в правление самого могущественного иранского шаха династии Сасанидов – Хосрова I Ануширвана (531–579 гг.). По словам известного востоковеда Ричарда Фрая, «имя Хосров, как и имя Цезарь, стало для арабов обозначением сасанидских царей и одновременно синонимом великолепия и славы». Арабский историк IX в. ал-Балазури в своей «Книге завоевания стран» («Китаб футух ал-булдан») приводит рассказ о том, как Хосров Анушир-ван, желая возвести непреодолимые укрепления в Дербенте для защиты своих владений от вторжений хазар, предложил их правителю-хакану «мир, дружбу и согласие» и в знак этого «просил отдать ему в жены дочь». Обрадованный возможным в будущем притязаниям на иранский трон, хакан отправил хазарскую принцессу к шаху. Хосров же, воспользовавшись мирной обстановкой и дабы воины двух держав не враждовали меж собой, возвел «стену из скалы и свинца от моря до вершины гор» и «повесил у входа железные ворота». Ну, а вслед за этим шах возвратил принцессу обманутому отцу. В этом рассказе отразились реальные события, связанные с образованием могущественного Тюркского каганата и заключением ок.555 г. между Ираном и каганатом союзного договора, закрепленного браком Хосрова и тюркской принцессы – дочери кагана Истеми (араб. Синджибу).

По сообщению более поздних авторов – Захир ад-Дина Мараши (ум. 1487) и Али Гилани (XVII в.), укрепления Дербента возводил по поручению Хосрова I его наместник, правитель Дербента Нарсе б. Джамасп.

Дербентские оборонительные сооружения включали цитадель, расположенную на отроге Кавказских гор и носящую ныне название Нарынкала (площадь ок.3,5 га), и две длинные городские стены, параллельно протянувшиеся от цитадели до моря и полностью перегораживавшие приморский проход шириной 3,5 км. Между этими стенами, отстоявшими друг от друга на расстоянии 350–450 м, и располагался средневековый город. Площадь межстенного пространства составляет ок.150 га. На оборонительных стенах города высечена 31 среднеперсидская строительная надпись середины VI в., представляющая собой своеобразный анклав сасанидской эпиграфики. В них упоминаются высокое должностное лицо Ирана, глава финансово-налогового ведомства области Адурбадаган (в которую входили все закавказские владения Сасанидов) Дарпуша, осуществлявший от имени государства финансирование и контроль колоссальных фортификационных работ, и высокого ранга архитекторы или смотрители Мошиг и Адургушнасп. Имена же тысяч рядовых участников этой «стройки века» нам неизвестны, но на стенах Дербента имеются «автографы» многих из них в виде вырезанных знаков (свыше 500) – различных знаков, нешанов, тамг, символов.

Дербент. Пехлевийская надпись «Дарпуша». 569 г.

В V–VII вв. Дербент являлся важнейшим военно-стратегическим и административно-политическим пунктом Сасанидов на Кавказе, центром ремесла и торговли. О роли и значении города говорит, например, приводимый в письменных источниках факт – сасанидскому наместнику-марзбану (букв. «хранитель границы») Дербента была предоставлена привилегия восседать на золотом троне, в то время как избранному среди других марзбанов было дано право занимать серебряный трон. Вместе с тем это был и важный религиозный центр. Так, по информации Мовсеса Каланкатваци и Мхитара Айриванеци, здесь до 552 г. находился престол католикоса албанской церкви, а его дворец существовал в Дербенте и в начале VIII в. О зороастризме (государственной религии сасанидского Ирана) в Дербенте мы пока знаем еще мало; многие знаки, вырезанные на оборонительных стенах города, представляют собой зороастрийские символы, а в 2000 г. рядом с городом, в ущелье «Етти гоиляр» был открыт и исследован единственный в своем роде на Кавказе зороастрийский погребальный комплекс, представляющий собой высеченный в скале грот с камерами для выставления трупов (дахма) и хранения костей (астодан).

Третьей составной частью Дербентского оборонительного комплекса являлась стена Дагбары («Горная стена») – грандиозное фортификационное сооружение, которое по праву именуют Великой Кавказской стеной. Она отходила от юго-западного угла цитадели и по гребням и ущельям уходила в горы на расстояние более 40 км. Эта стена была укреплена системой башен, фортов, крепостей, расположенных в стратегически важных местах. Горная стена вместе с укреплениями Дербента представляла собой мощную, труднопреодолимую преграду, позволявшую надежно перекрывать и контролировать Прикаспийский коридор, обходные горные дороги и защищать северные границы государства от вторжений кочевников. Примечательно высказывание ал-Ма-суди, сделанное им в 934 г. в книге «Россыпи золота и рудники драгоценных камней» («Мурудж ад-дзахаб ва мадаин ал-джава-хир»): «Если бы Аллах Всевышний своим всеведением, всемогуществом и милосердием не помог правителям Ирана построить город ал-Баб и его стены на суше, в море и в горах, … то цари хазар, аланов, сарирцев, тюрков и других народов, несомненно, дошли бы до областей Бардаа, Арран, Байлакан, Азербайджан, Занджан, Абхар, Казвин, Хамадан, Динавар, Нихаванд и других мест… вплоть до Ирака». С 1996 г. Дербентской археологической экспедицией ведутся широкомасштабные исследования этой фортификационной системы, стоящей в одном ряду с такими шедеврами оборонительного зодчества, как Великая Китайская стена, Стена Искендера, Вал Адриана: выясняется ее точная протяженность, направление, система укреплений и архитектурные особенности, время активного функционирования и т. д.

Городские стены уходили в море, образуя порт. Подводными археологическими исследованиями установлено, что остатки этих стен прослеживаются в море на расстоянии ок.270 м. Причем было определено, что в период строительства стен в VI веке уровень Каспийского моря был ниже современного примерно на 4 м, и часть ныне морских стен на расстоянии ок.150 м в то время сооружалась на суше. Последовавшие в X в. подъем моря и затопление прибрежных участков обусловили, очевидно, сообщения многих арабских писателей этого времени о значительной длине стен, уходящих в море – от 1 до 3 арабских мили. Наиболее достоверные данные приводят ал-Истархи, писавший о расстоянии в 6 башен, и Хилаль ас-Саби, у которого длина морских стен составляет 600 локтей, т. е. ок.300 м. Авторы первых веков хиджры – Кудама, ал-Балазури – сообщают и о способе возведения стен в море: «И приказал он (Хосров Ануширван. – М.Г.) возить на кораблях камни и бросать их в море, а когда они оказались над водой, то он построил на них стену, продолжив ее в море на три мили». Ал-Масуди и Закарийа Казвини дополняют эти сведения, рассказывая об использовании бурдюков при строительстве морских стен и порта.

В середине VI века Дербент, а точнее Дарбанд, получает свое название, сохранившееся до наших дней. Впервые оно упомянуто Ананием Ширакаци (VII в.) в его географическом трактате: «… до него (Каспийского моря. – М.Г.) доходит хребет Кавказа, на котором построена стена Дарбанда, что значит «связка» и «ворота», город стражи Чора, огромная башня, сооруженная в море». Это имя прочно закрепилось за городом, и его не вытеснили другие популярные наименования – тюркское Темир-капы и арабское Баб ал-абваб. В арабском названии города – «Ворота ворот» – было подчеркнуто особое политическое и географическое значение Дербента в Арабском халифате.

Первые отряды арабских воинов, предводительствуемые знаменитыми полководцами Салманом ибн Рабиа, Абдурахманом ибн Рабиа, Суракой ибн Амром, Абдаллахом Хабибом ибн Масламой, появляются в Дербенте – Баб ал-абвабе в 22 г. хиджры / 642–643 г. Абу Джафар ат-Табари и Ибн ал-Асир сообщают, что в этот год наместник-шахрийар Дербента Шахрбараз, представитель знатного и древнего иранского рода, «заключил с арабами мир, но джизью (подушная подать с иноверцев. – М.Г.) платить не хотел». Подчеркивая особое военно-стратегическое положение и значение города, он заявил: «Я нахожусь между двух врагов. Одни из них хазары, другие русы… Кроме жителей этих местностей, нет других, кто (мог бы) воевать в ними. Вместо джизьи мы будем воевать». Сурака ибн Амр, амил халифа Омара, пожаловал Шахрбаразу и жителям города грамоту, по которой «он договорился с ними, что они будут участвовать во всех походах и выполнять всякое дело, которое правитель (вали) сочтет благим. Кто согласен на это, тот освобождается от джиза, кроме призыва в войско, а призыв в войско – это замена их повинностей».

Однако укрепиться арабам здесь сразу не удалось. Только с 22 г. по 31 г. хиджры по приказу халифов Омара и Османа было организовано не менее пяти крупномасштабных походов на Восточный Кавказ. И одной из главных стратегических целей арабских полководцев было овладение Дербентом – Баб ал-абвабом – крупнейшим военно-политическим центром Кавказа, воротами в Восточную Европу.

Во время первых походов у стен Баб ал-абваба погибли в битве с хазарами полководцы-братья Салман и Абдаррахман ибн Рабиа. С их именами и их соратников народная традиция связывает самую почитаемую мусульманскую святыню Дербента – кладбище «Сороковник» (тюрк. Кырхляр, перс. Чэхэл танан). Оно расположено близ центральных северных городских ворот Кырхляр-капы, которые арабы называли Баб ал-джихад («Ворота Священной войны»). На огороженном участке кладбища имеется группа из 43 монолитных каменных саркофагов полуцилиндрической формы (длиной до 3,5 м), установленных над погребениями шахидов-мучеников. К сожалению, время стерло имевшиеся на них куфические надписи. Подобные надмогильные плиты имеются и на южном городском кладбище, носящем название Джум-джум – по имени легендарного правителя. На одном из них арабская надпись простым и цветущим куфи сообщает: «Это могила Махмуда б. Абу-л-Хасана, сына убитого на пути Аллаха» и дата – 469 г. хиджры / 1076-77 г.

В результате длительных войн Дербент неоднократно переходил то к хазарам, то к арабам. Окончательно закрепились арабы в Дербенте – Баб ал-абвабе после походов ал-Джарраха ибн Абдаллаха и Масламы ибн Абдалмалика (брата халифа Хишама) в начале VIII в. В наместничество на Кавказе Масламы, а с 732 г. Марвана ибн Мухаммада (будущего халифа) Баб ал-абваб превращается в главный опорный пункт халифата на Кавказе, в важнейший административно-политический и религиозно-идеологический центр. Сюда из покоренных областей поступали налоги и дань, стекалась военная добыча, здесь находилась основная часть арабских военных сил на Кавказе, отсюда шло победное шествие ислама.

При Масламе в Дербенте проводятся большие строительные работы. Ал-Балазури рассказывает: «И построил (Маслама) амбар для провизии, амбар для ячменя и склад для оружия, он приказал вычистить цистерну, исправил разрушенные места в городе и украсил его». Сюда было переселено 24 тысячи воинов с семьями из Дамаска, Химса, Куфы, ал-Джезиры. Город был разделен на кварталы (кием). Это деление города на кварталы, именуемые ныне магалы (от араб. махалла), до сих пор сохраняется в старой части Дербента. В каждом квартале-магале была возведена мечеть, названная по имени жителей, живущих в нем: Хазарская, Палестинская, Дамасская, Химсская, Кайсарская, Джазирская, Мосульская. Кроме них, была построена еще пятничная мечеть Масджид Джами. Она сохранилась до наших дней и носит название Джума-мечеть. Надписи сообщают о строительстве ее в 115 г.х./733-734 гг. и реконструкции в 770 г.х./1368-69 г. мастером (устад) Тадж ад-Дином б. Муса банна Бакуи.

Джума-мечеть в Дербенте является одной древнейших из ныне действующих мечетей в мире. Это уникальный архитектурный памятник, замечательный образец раннемусульманского зодчества. Есть основания полагать, что она была перестроена из христианского храма-базилики. Мечеть (длина ок.70 м, ширина ок.20 м) состоит из двух основных частей – длинного прямоугольного зала с двумя рядами каменных колонн (по 18 колонн в каждом) и подпрямоугольного квадратного зала, выступающего в центральной части южного фасада и перекрытого куполом диаметром более 9 м. В комплекс Джума-мечети входят обширный двор с тысячелетними чинарами и здание медресе, сооруженное в 879 г.х./1474-75 г. в правление ширваншаха Фаррух Йасара Дербенди и носящее его имя – ал-Фаррухийа.

Древнейшая официальная арабская надпись 176 г. х. / 792 г.

Мечети строились в городе на протяжении всей его средневековой истории. Так, например, историческая хроника «Дербенд-наме» сообщает, что знаменитый халиф Харун ар-Рашид (786–809 гг.), герой сказок «Тысяча и одна ночь», «сам прибыл в Дербенд, сделал многое для благоустройства. Он провел в Дербенд арыки с водой, построил мельницы, в каждом квартале построил амбары и мечети». Сведения о посещении Дербента халифом не подтверждаются другими достоверными источниками, но здесь наместниками пребывали его полководцы Хафз ибн Умар и Хузайм ибн Хазим, который, как свидетельствует древняя хроника, «украсил Дербенд и благоустроил его». Один из списков той же хроники сообщает о пребывании в Дербенте сына Харун ар-Рашида, который был погребен в склепе близ дербентских ворот Кырхляр-капы. В этой связи весьма интересен уникальный эпиграфический памятник, открытый нами в 2001 г. близ города – огромная плита (154х73 см), ныне экспонирующаяся в музее в городской цитадели Нарын-кала, на которой высечена в высоком рельефе почерком куфи арабская надпись 176 г. хиджры / 792-3 г. Надпись сообщает о реставрации укреплений Дербентского оборонительного комплекса VI века и упоминает Кисру, т. е. шаха Хосрова Ануширвана (531–579 гг.), «Харуна, амира правоверных», т. е. халифа Харун ар-Рашида (786–809 гг.), и «наследника амира правоверных ал-Амин Мухаммада», т. е. старшего сына халифа, который, как известно, родился в 170 г.х. / 786-7 г., был назначен наследником в 175 г.х. / 792 г., стал халифом в 809 г. и был убит в 813 г. в ходе борьбы за трон со своим братом ал-Мамуном. Это одна из древнейших в мире официальных мусульманских арабских надписей.

Среди других старинных мечетей города следует упомянуть Минарет-мечеть XIV–XV вв. близ ворот Джарчи-капы («Ворота вестника»; араб. Баб ал-мухаджир) и Кырхляр-мечеть рядом с одноименными воротами, которая была возведена по повелению шаха Аббаса в 1036 г.х. / 1626 г.

Яркими историко-архитектурными памятниками города являются и сохранившиеся средневековые бани, которые наряду с мечетями, караван-сараями, базарами являлись центрами общественной жизни восточного города. На них обратил свое внимание знаменитый путешественник Эвлия Челеби, который посетил Дербент в 1647 г. и посвятил его описанию специальный параграф в своем «Сейахат-наме».

Городские ворота также представляют собой замечательные памятники средневековой архитектуры. Они не только имели оборонное значение, но и являлись украшением города. Своим архитектурным обликом, убранством они должны были говорить въезжающим в город о мощи и богатстве Дербента. Правители города на протяжении всей его средневековой истории уделяли большое внимание сохранности и виду городских ворот и стен, и поэтому современный исследователь находит в архитектурных элементах укреплений Дербента влияние различных исторических эпох и архитектурных стилей. Из восьми ворот, сохранившихся до наших дней, своим парадным видом особо выделяются Кырхляр-капы (араб. Баб ал-джихад «Ворота Священной войны») и Орта-капы («Средние ворота», араб. Баб ал-хадид «Железные ворота»), являющиеся центральными в северной и южной городских стенах.

Вот, например, как описывает первые ворота и другие архитектурные сооружения города арабский географ и историк IX-нач. Х в. Ибн ал-Факих в своей «Книге о странах» («Китаб ал-бул-дан»): «В городе Баб над Баб ал-джихад на стене две колонны: на каждой колонне изображение льва из белого камня. Ниже их два камня, а на них изображение двух львов. Близ ворот изображение человека из камня: между ногами его статуя лисицы, а в пасти ее кисть винограда. В стороне от города водоем, известный под именем «водоем Масруф». В него ведет лестница, по которой спускаются в водоем, когда мало воды, по бокам лестницы два льва из камня, а над одним из них каменная статуя человека. Над домом правителей изображение двух львов также из камня, выступающее из стены. Жители Баба говорят, что это талисманы стены».

Упомянутые древним писателем свыше тысячи лет назад скульптурные изображения львов до сих пор украшают ворота, которые в целом сохранили свой первоначальный облик. Надпись на плите над проемом ворот сообщает о ремонтных работах, которые провел здесь в 842 г. хиджры / 1432 г. мастер (уста) Хаджи Ахмад. Рядом с ней расположена персидская стихотворная надпись того же времени:

«Во время шаха Ширвана Султан Халила, предводителя, это укрепление приведено в порядок, и эта крепость стала [надежным] укрытием,

смута Йаджуджа возвратилась назад как при Искандаре, так, что слава этой постройки распространилась в городах неверных.

Да пребудет благоустроенным основание его стен до дня собрания! Да продлится его царство многие века!

Будь вестником полученного известия о годе: если хочешь вычислить дату этого, то возьми [слово] вестник».

Последнее слово в этой надписи приведено по-арабски и в числовом обозначении букв соответствует 842 г. хиджры. Необходимо сказать, что Дербент – это не только музей-заповедник, но и уникальная «библиотека под открытым небом», насчитывающая сотни эпиграфических памятников на арабском, персидском и среднеперсидском языках. В 2002 г. исполнилось 280 лет со времени начала изучения эпиграфических памятников города – в августе 1722 г. князь Дмитрий Кантемир, сопровождавший Петра Великого во время его Каспийского похода и возглавлявший походную канцелярию императора, положил начало сбору и изучению надписей Дербента. И до сих пор город продолжает открывать исследователям свои «хранилища» памятников письменности. Среди последних открытий – шесть среднеперсидских надписей VI века и несколько раннеарабских надписей VIII–XIII вв.

Ворота южной городской стены, носящие название Орта-капы, были возведены в VI в., на что указывают архитектурные особенности их. А в рабжабе 435 г. хиджры / феврале-марте 1044 г. мастер Ахмад б. Абу Али б. Йунус перестроил ворота – об этом сообщает надпись на камне над воротами, начертанная почерком куфи.

Дербент. Ворота Баят-капы

В VIII – нач. XIII вв. Дербент – Баб ал-абваб являлся не только важным военно-политическим, религиозным, но и торгово-ремесленным, культурным центром. Это был один из крупнейших городов Кавказа и всего мусульманского мира. Его застроенная территория в этот период составляла свыше 150 га, и по площади он превосходил такие известные города, как Дамаск, Иерусалим, Кайсарийа, Бейрут, Химс, Тир, Ардебиль и другие, а численность населения составляла несколько десятков тысяч человек. Структурно Дербент – Баб ал-абваб состоял из цитадели (кала), собственно города (шахристан, мадина) и пригорода (рабад). В городе располагались правительственное здание (дар аз-заим), дворец военачальников (каср ал-каидин), общественные сооружения, бани, площади и базары, фонтаны и водохранилища, караван-сараи и склады, ремесленные и жилые кварталы. В цитадели находился комплекс дворцовых сооружений правителей Баб ал-абваба, остатки которого были открыты в ходе археологических раскопок.

Данные археологии и эпиграфики, сообщения древних авторов свидетельствуют о развитии в городе в этот период различных ремесел и, прежде всего, таких, как гончарство (в том числе производство высокохудожественной глазурованной керамики) и стеклоделие, металлообработка и ювелирное дело, строительное дело и камнеобработка, ткачество и ковроделие и другие. Дербентские сочинения XI века упоминают такие профессии, как дубильщик кожи, валяльщик шерсти, портной, шорник, бумагоделатель, продавец книг, продавцы хлопка, дров, рыбы, купец, зеленщик, мыловар. Ремесленники были объединены в торгово-ремесленные корпорации-гильдии, во главе которых стояли начальники-раисы. Источники упоминают и раиса раисов (раис ар-руаса), который занимал в социальной структуре города одно из самых высоких мест. Торгово-ремесленная аристократия Дербента, известная в хрониках под арабским именем а’йан ас-су – фуф («знать [торговых] рядов»), в X–XI вв. обладала фактической властью в городе, и влияние ее на политическую жизнь в Баб ал-абвабе было столь огромно, что раисы неоднократно изгоняли из города не устраивавших их эмиров. Об этом сообщается в дербентской хронике XI века «Тарих Баб ал-абваб». Первый исследователь этого сочинения, известный востоковед В.Ф. Минорский верно подметил, что социальная структура Дербента этого времени напоминает строй Новгорода Великого.

Те или иные ремесленники проживали в определенных кварталах. Такое территориально-производственное деление сохранялось в городе еще в XVIII в. Для XI в., например, есть упоминание о квартале медников. В этой связи следует заметить о находках и производстве в Дагестане и, в частности в таком специализированном центре, как Кубачи, бронзовых котлов XI–XIV вв. хорасанского типа, а также бронзовых зеркал с изображениями сфинксов и арабскими благопожелательными надписями, известных и по находкам их в средневековых городах Поволжья, Средней Азии. Первоначальным местом их изготовления была иранская провинция Хорасан – знаменитый центр художественной металлообработки средневекового времени.

Арабские писатели IX–XIII вв. ал-Истархи, Ибн Хаукал, Идриси, Балами, Йакут отмечают производимые в Дербенте – Баб ал-абвабе льняные ткани и одежды, которыми славился город и которые находили широкий спрос в Азербайджане, Ираке, Фарсе, Кермане, Табаристане, Хорасане и других областях и странах. Дербентская хроника XI в. упоминает в городе шелковода (хаз-заз). А знаменитый итальянский путешественник, венецианец Марко Поло (1254–1324 гг.), посетивший город в конце XIII в., сообщает о генуэзских купеческих кораблях на Каспии, на которых перевозили шелк «желл». Он же писал о городах Кавказа: «Много тут шелку; возделывают здесь шелковые и золотые ткани; таких красивых тканей нигде не увидишь».

Неизвестный автор сочинения «Аджа‘иб ад-дунйа» («Диковинки мира») начала XIII в. отмечает о продаже в городе мехов бобра, соболя, белки. Через город на юг поставлялись мед, воск, шерсть, ртуть, красители (марена и шафран). Баб ал-абваб был в этот период крупнейшим на Кавказе центром работорговли.

Дербент поддерживал тесные торговые связи со многими городами и областями Передней и Центральной Азии, Восточной Европы – об этом сообщают и средневековые авторы, и многочисленные археологические находки. При раскопках здесь обнаружены иранские фаянсовые, кашиновые, люстровые блюда и чаши, китайская и корейская посуда из высококачественного фарфора (селадон и краклэ), импортные стеклянные браслеты и сосуды. Среди иноземных монет, найденных в Дербенте, имеются монеты маликов Ахара, зангидов Мосула, сельджукидов Рума, зангидов Синджара, эюбидов Египта, хорезмшаха Джалал-ад-Дина, ильханов-Хулагуидов, джучидов Золотой орды, Музаффаридов, Джелаиридов, Тимюридов и другие. Город являлся важным центром на Великом Шелковом пути и был активным посредником в торговле Востока и Запада, Севера и Юга. Торговые пошлины составляли важнейшую статью его доходов.

Как справедливо отмечал проф. А.А. Кудрявцев, бурное развитие торговли в Дербенте было определено расцветом со второй половины VIII в. «арабской» торговли в Прикаспии, когда Прикаспийский путь стал столь же известен, как и знаменитый Шелковый путь. Если Великий Шелковый путь, имевший широтное направление, тянулся с Запада на Восток, от Китая и тихоокеанского побережья до Западной Европы и Атлантики, то Волжско-Каспийский путь имел меридиональное направление, соединяя Север и Юг, страны и народы от Аравии и Индийского океана до Балтики и Скандинавии. И здесь, на западном побережье Каспия, в Дербенте, перекрещивались эти важнейшие международные магистрали Евразии, здесь располагался «перекресток цивилизаций». По этим трассам не только шел обмен необходимыми товарами, заморскими изделиями, но происходило широкое взаимозаимствование культурных, научных, хозяйственно-технических достижений, знаний, идей, ценностей, традиций, осуществлялось познание окружающего мира, общение и взаимопонимание друг друга. Эти магистрали были важнейшими каналами передачи и обмена информацией.

Дербент – Баб-ал-абваб в VIII–XIV вв. – это крупнейший порт на Каспийском море. По сведениям арабских географов, сюда прибывали торговые корабли из Джурджана, Табаристана, Джилана, Аррана, Хазарии, Руси, Волжской Булгарии и других областей циркумкаспийского региона. В книге ал-Истахри (849–934 гг.) имеется специальная глава, посвященная Каспийскому морю, его границам, странам и народам, географии купеческих маршрутов и т. д. Особое внимание уделено морской трассе с Южного Прикаспия (из Абескуна) на Волгу (в Итиль) через Дербент: «От Абескуна до Хазарии и по западному, и по восточному берегу моря по 300 фарсахов. При благоприятном ветре море пересекают от Табаристана до Баб ал-абваба за одну неделю». Как показали подводные археологические исследования, дербентская гавань занимала около 14 га. Так, например, описал порт Дербента ал-Истахри: «Город Баб ал-абваб лежит при море, а в середине его гавань для судов. Между гаванью и морем, по обе стороны моря, построены две стены, так что вход для судов узок и труден, а у входа протянута цепь, и, таким образом, суда не могут выйти или войти без приказа. Эти две стены построены из камней и свинца». Подобную информацию приводят ал-Идриси (1100–1165 гг.) и Йакут ал-Хамави (1179–1229 гг.). Ибн Хаукаль (X в.) дополняет: «… в устье фарватера протянута цепь подобно цепи в Тире (Сур) и Бейруте», а ал-Мукаддаси в качестве аналога называет еще и Акку Здесь следует заметить, что гавань Дербента этого времени, представлявшая собой две параллельные морские стены, в некоторой степени была схожа с планировкой древнего северного порта Тира, имевшего два параллельных мола.

Ал-Балазури и Ибн Хаукаль сообщают и о специальном коменданте порта – «владельце замка» (сахиб ал-куфл), который давал разрешение на вход и выход из гавани. Идриси называет его «владелец моря» (сахиб ал-бахр). Добавим, что ал-Куфи (ум. 926 г.) в числе ворот Дербента упоминает Якорные Ворота (Баб Арса), которые, вероятно, располагались в поперечной городской стене вблизи моря, а по информации ал-Мукаддаси, в Дербенте «много есть ворот со стороны моря». Много позже, в 1647 г., о портовых воротах города сообщает Эвлия Челеби: «Над портовыми воротами, выходящими на берег моря, на персидском языке написаны стихи и тарих о том, что стены эти после Йездигерд-шаха достраивал Хозер-шах (очевидно, Хосров I Ануширван. – М.Г.). … Ныне стены и башни [прежней постройки] виднеются и в глубинах моря. Длина стены, идущей от берега моря, равна расстоянию, которое пролетает стрела».

Арабские авторы сообщают и о различных типах судов, которые плавали на Каспийском море – сафина, маркаб, заурак. При подводных археологических работах в акватории Дербента было обнаружено 15 каменных якорей, которые экспонируются в цитадели Нарын-кала. Они представляют несколько конструктивных типов и изготовлены из крупных, хорошо отесанных плит, со специальными отверстиями для каната и деревянных кольев-лап. Все они были выявлены в акватории Дербента на расстоянии до 600 м от берега, вне комплексов. Обнаружение их за пределами порта, изолированно, без каких-либо иных находок позволяет полагать, что они были потеряны по каким-то причинам во время стоянки судов на рейде. Только один якорь был обнаружен на территории гавани, рядом с оконечностью развала северной морской стены.

Подобные каменные якоря найдены на Средиземном и Черном морях, где они использовались еще в III–I тыс. до н. э. Их можно увидеть, например, в городе-музее Кейсария (Израиль). На Каспии такие якоря обнаружены, помимо Дербента, на азербайджанском побережье. Известный подводный археолог В.А. Квачидзе датирует их IX–XIV вв. по времени функционирования частично затопленного городища Бяндован, где они также были выявлены. С этой датировкой каменных якорей, обнаруженных на Каспии, можно согласиться. Этот период – время наиболее интенсивного мореплавания и морской торговли на Каспии и, в частности, в Дербенте, и это косвенно может указывать на датировку каменных якорей. Хотя, возможно, они имели более широкий хронологический диапазон бытования. Так, например, мы имеем свидетельство венецианского дипломата Иосафато Барбаро (XV в.) об увиденных им в Дербенте и вышедших к тому времени из употребления громадных якорях весом 800 и более ливров (ок.400 кг). В его же время на каспийских судах уже употреблялись якоря весом 150–200 ливров, т. е. ок.75-100 кг.

Развитие торговли приводило к развитию денежного обращения. Уже с начала VIII в. арабские наместники Баб ал-абваба начали чеканить в городе от имени халифов серебряные и медные монеты (дирхемы и фельсы), что подчеркивало политическое и экономическое значение города и отражало необходимость в пополнении денежного потока. Монетная чеканка существовала в городе на протяжении всего средневековья, и дербентские монеты, судя по местам их находок, имели хождение не только на Кавказе, но и в Юго-Восточной Европе, в Средней Азии, на Переднем Востоке.

Наместники, управлявшие городом, назначались халифом из числа видных военачальников, и они обладали значительной военной силой и властью. Не случайно Марван ибн Мухаммад, бывший правителем этого далекого пограничного города, в 126 г. хиджры / 744 г., в трудный для Арабского халифата момент прямо отсюда отправился в Багдад и занял престол, став последним халифом из династии Омейядов.

В 255 г. хиджры / 869 г. в Баб ал-абваб наместником был назначен Хашим ибн Сурака. Вскоре он воспользовался политическими распрями в Багдаде, войной халифа Мухтади с мятежными тюркскими эмирами, а также особым положением и удаленностью Дербента и добился фактической независимости города и его округи. Заручившись поддержкой наиболее влиятельных представителей местного общества – знати-раисов и газиев-борцов за веру, Хашим б. Сурака был объявлен амиром Баб ал-Абваба. С этого времени и на протяжении 200 лет (с кратковременными перерывами) Дербентом правила династия Хашимидов. Лишь в 1067 г., когда сульджукский султан Алп-Арслан послал в Дербент своего хаджиба Сау-Тегина с войском, правителем города им был поставлен Аглаб ибн Али – представитель влиятельного и многочисленного рода, члены которого занимали в городе важные административные должности. А в 1075 г. пограничная область Дербента была пожалована султаном Сау-Тегину, имя которого стало читаться «в хутбе после имени султана с кафедр [мечетей] пограничной области».

Об этих и других политических событиях IX–XI вв. в Дербенте и на Восточном Кавказе рассказывает историческая хроника «Тарих Баб ал-абваб». Она была написана в конце XI в. неизвестным автором, возможно, влиятельным шейхом Маммусом ал-Лакзи ад-Дарбанди. Необходимо отметить, что VIII– начало XIII в. в истории Дербента отмечены не только ярким экономическим подъемом, расцветом ремесел и торговли, но и всей городской жизни, городской культуры, развитием и распространением арабской письменности и языка, книжной культуры и научной мысли. И названное историческое сочинение – яркий образец той эпохи, замечательный памятник истории и культуры. К этому времени относятся и ранние части другого широко известного исторического сочинения – «Дербенд-наме». Экземпляр этой рукописи был торжественно преподнесен в 1722 г. наибом Дербента Петру I при его вступлении в город, а в 1851 г. известнейший востоковед, уроженец Дербента, профессор Казанского университета и декан восточного факультета Санкт-Петербургского университета Мирза Казем-бек (1802–1870 гг.) издал английский перевод этого труда по истории его родного города.

В XI веке в Дербенте теолог и мистик Абу Бакр Мухаммад ибн Муса ад-Дарбанди завершил свой уникальный труд под названием «Базилик истин и сад тонкостей» («Райхан ал-хака’ик ва бустан ад-дака’ик»), который был обнаружен относительно недавно и стал предметом пристального изучения специалистов. Этот капитальный религиозный трактат, представляющий собой суфийскую энциклопедию, является важнейшим источником по истории ислама на Кавказе, в Иране, Ираке, Аравии и других областях халифата. Его автор получил образование в Дербенте, затем много странствовал по халифату, обучаясь у знаменитых ученых и, вернувшись в родной город, основал здесь суфийский маджлис. В городе, по сообщению самого ад-Дарбанди, существовали и суфийские общины (та‘ифа, завийа, ханака). С этого времени Дербент становится одним из центров исламского мистицизма, в Дагестане появляются различные суфийские школы-мазхабы, тарикатские братства, получают распространение сочинения известного мусульманского мыслителя Абу Хамида Мухаммада ал-Газали (1058–1111 гг.), у которого обучались многие дербентские и дагестанские суфии. Письменные источники донесли до нас имена многих шейхов, нескольких десятков ученых – выходцев из Дербента, которые постигали науки в ведущих научных центрах халифата, в т. ч. в знаменитом медресе ан-Низамийа в Багдаде, и получили признание и известность в образованных кругах исламского мира. О роли и значении ислама и суфизма в средневековом Дербенте свидетельствуют, например, материалы проведенных в 2002–2004 гг. раскопок обнаруженного (ныне забытого и не функционирующего) мусульманского культового места, известного еще в XVIII–XIX вв. под названием араб. Баб ал-Кийама, тюрк. Кийамат-капы, перс. Дар-и Кийамат («Ворота Воскресения» или «Ворота Судного дня»). В рукописи «Баб ал-абваб шухедалери» («Мученики-шахиды Баб ал-абваба») среди 50 шахидов XI-нач. XII в., похороненных на кладбищах города, назван и Пир-Нал’банд, носивший титул «султан газиев Ворот Воскресения» (султан дарвазе-е кийамат газийан), т. е. он являлся предводителем отряда воинов-газиев (борцов за веру), несших службу у «Ворот Воскресения» – памятника, который вновь был выявлен в наши дни и исследовался археологами.

В 1130 г. Дербент посетил испанский араб Абу Хамид ал-Гарнати, много путешествовавший по мусульманскому Востоку «в поисках знаний». Здесь он поселился у эмира Абу-л-Касима, вместе с которым читал книгу известного богослова-шафиита ал-Маха-мили, вел лекции по шафиитскому праву на арабском языке, а эмир переводил их присутствующим на многочисленные дагестанские (лезгинский, даргинский, кубачинский, аварский и др.), аланский, тюркский языки. Это яркое свидетельство многонационального состава населения города.

Выше приведенные сведения наглядно показывают ту важную роль, которую играл Дербент – Баб ал-абваб в политической, экономической и культурной жизни средневекового мусульманского Востока и особенно в VIII– начале XIII в. Это был период наивысшего расцвета в истории города, его «золотая» эпоха.

Начало XIII в. ознаменовалось трагической страницей в истории многих народов Азии и Европы: объединенные под властью Чингиз-хана монголы начали огнем и мечом покорять одну страну за другой, превращать в руины цветущие города. «Не было от сотворения мира катастрофы более ужасной для человечества и не будет ничего подобного до окончания веков и до страшного суда», – писал современник этих событий арабский историк Ибн ал-Асир. В 1222 г. отборные монгольские войска во главе с лучшими полководцами Чингиз-хана – Джебэ и Субудаем, разорив многие области и города Средней Азии, Ирана, Закавказья, появились у стен Дербента. Как сообщают иранский летописец и энциклопедист Рашид ад-Дин (1247–1318 гг.) и армянский историк XIII в. Киракос Гандзакеци, монголы не стали штурмовать мощные укрепления Дербента, а обошли город, предприняв труднейший переход через горы Дагестана и столкнувшись с яростным сопротивлением дагестанских народов. Однако вскоре после этих событий, в 1239 г., Дербент был занят ими. Хотя город не был разрушен, тем не менее его экономика была подорвана, торговые связи с центрами Закавказья, Переднего Востока, Восточной Европы нарушены. О последствиях монгольского завоевания Дербента сообщает Вильгельм Рубрук – посол французского короля Людовика IX Святого к монгольскому хану Менгу, посетивший город в 1253 г. и записавший в своем дневнике: «…земля этого города считалась прежде за настоящий рай земной».

Бедственное положение Дербента усугублялось и ожесточенной столетней борьбой между преемниками империи Чингиз-хана – монгольскими правителями Ирана (Ильханы-Хулагуиды) и Золотой орды. Будучи важным стратегическим центром, город стал «яблоком раздора» между двумя державами и десятки раз переходил из рук в руки. В результате обживаемая территория и население города сократились в несколько раз, прекратил свое существование пригород. В дальнейшем Дербент так и не смог оправиться от этих катастрофических событий, несмотря на предпринятые попытки возрождения и в XV в. при ширваншахах Дербенди, и в XVII в. при шахе Аббасе, и в XVIII в. при Фет Али-хане. Но и в это время Дербент сохранял свое значение: ал-Умари сообщает о караванном пути от Баку и Дербента через Золотую орду в Китай.

Во второй половине XIV в. на историческую арену вышел новый выдающийся политический деятель и завоеватель Тимур, создавший сильное централизованное государство и претендовавший на мировое господство. «Как существует один бог на небе, так должен быть один царь на земле», – любил повторять он. В 1395 г. «Властелин мира» (перс. Джахангир), как именовали Тимура, со своими войсками вторгся на Кавказ, желая разгромить своего главного противника – правителя Золотой орды Тохтамыша. Первым из владетелей Дагестана с Тимуром столкнулся эмир Дербента Ибрахим I Дербенди, гибкий и дальновидный политик. Средневековые авторы – Джаннаби, Мюнеджжим-баши, Йезди и другие – приводят рассказ о том, как Ибрахим, зная силу и мощь Тимура и стремясь сохранить свой народ и владения от разорения, решил выразить ему покорность. Он отправился в ставку Тимура и преподнес ему богатые дары, причем каждого по девять, как это было принято у монгольских владык. Но рабов Ибрагим подарил лишь восемь и удивленному завоевателю заявил: «Девятый – я сам». Этот ответ так понравился Тимуру, что он назвал его сыном, одарил почетной одеждой и утвердил его во владениях Дербента и Ширвана – обширного государства на Восточном Кавказе к югу от Дербента и бывшего до этого главным политическим соперником Дербента.

Ибрахим (ум. 1417 г.) стал основателем новой династии шахов Ширвана – династии Дербенди. В правление Ибрахима, его сына Халил-уллаха (ум. 1465 г.) и внука Фаррух Йасара (ум. 1500 г.) в Дербенте, как и во всем их государстве, отмечается подъем городской жизни, оживление экономики, ремесел, торговли. Об этом свидетельствуют сохранившиеся архитектурные и эпиграфические памятники, указывающие на активную строительную деятельность ширваншахов Дербенди, а также археологические и нумизматические материалы. В городе реставрируются оборонительные сооружения, перестраиваются и украшаются городские ворота, возводятся новые мечети и медресе. Надпись над входом в здание медресе при Джума-мечети в Дербенте сообщает:

«Это медресе ал-Фаррухийа приказал построить всецело принадлежащий лику Аллаха, стремясь угодить ему и убегая от наказания, обладатель благороднейшего в мире поведения, справедливостью превосходящий эмиров времени, султан, ширваншах для учащихся, которые будут в нем получать знания по шариатским наукам до конца света. В дату: восемьсот семьдесят девятый год хиджры» (1474-75 г.).

Наиболее ярким же памятником архитектуры той эпохи, в котором воплотился расцвет государства ширваншахов, является дворцовый ансамбль в городе Баку, ставшем новой резиденцией ширваншахов. С этого времени Дербент начинает постепенно передавать Баку «пальму первенства» средневековых городов Кавказа.

Дербент еще долгое время оставался важным военно-политическим и торгово-ремесленным центром, за обладание которым вели борьбу иранские шахи, турецкие султаны, российские императоры. Однако былого величия и славы, мощи и значения город так и не обрел.

Сегодня вновь возрастает геополитическое значение города, ставшего южными «воротами» России. Сегодня, как и в былые времена, многонациональный Дербент также радушно и гостеприимно распахивает свои древние ворота для многочисленных гостей, стремящихся познакомиться с городом-музеем, с его легендарными стенами и многими достопримечательностями. Отрадным явлением в жизни современного города, всего Дагестана и России явилось включение Дербента в Список памятников Всемирного наследия ЮНЕСКО, занявшего подобающее ему почетное место в числе выдающихся памятников истории и культуры нашей планеты.

 

Литература

1. Гаджиев М.С., Касумова СЮ. Среднеперсидские надписи Дербента. М., 2006.

2. Гурлев И.А., Хан-Магомедов CO., Малкин Г.А. Дербент. Путеводитель по городу и окрестностям. Махачкала, 1976.

3. Дербенту– 5000 лет. Путеводитель / А.А. Кудрявцев; сост. Б.Ш. Нувахов. М., 1989.

4. Кудрявцев А.А. Город, не подвластный векам. Махачкала, 1976.

5. Кудрявцев А.А. Древний Дербент. М., 1982.

6. Кудрявцев А.А. Феодальный Дербент: пути и закономерности развития города в VI – сер. XIII вв. М., 1993.

7. Хан-Магомедов СО. Дербент. Горная стена. Аулы Табасарана. М., 1979.

8. Хан-Магомедов СО. Дербентская крепость и Дагбары. М., 2002.

9. Эпиграфические памятники Северного Кавказа на арабском, персидском и турецком языках. Ч. 1. Надписи X–XVII вв. / Тексты, переводы, комментарии, введение и приложения Л.И. Лаврова. М., 1966.

 

Кубачи – столица государственного образования Зирихгеран и крупный центр средневековой художественной культуры

М.М. Маммаев

Широко известное селение оружейников и златокузнецов Кубачи является одним из древнейших населенных пунктов Дагестана. Об этом свидетельствуют археологические данные, сведения средневековых арабских и персидских письменных источников, дагестанских исторических сочинений, а также исторические предания и легенды, памятники искусства и эпиграфики кубачинцев, их традиционный фольклор. Возникнув еще в глубокой древности в довольно выгодной в стратегическом отношении горной местности, в раннем средневековье благодаря своему географическому положению и высокому экономическому развитию оно стало центром государственного образования Зирих-геран, игравшего важную роль в экономической, политической и культурной жизни Дагестана.

В историко-географических трудах раннесредневековых арабских авторов сел. Кубачи упоминается в связи с со(носящимися к VI в.н. э. под персидским названием что означает кольчугоделатели, бронники. С XV в. получает тюркское название Кубачи с тем же смысл в дагестанских исторических хрониках вплоть до обозначения населенного пункта кубачинцев употр именование Зирихгеран.

Сел. Кубани. Старая часть. Фото 70-х годов XX в.

В средневековых восточных письменных источниках и дагестанских исторических сочинениях Зирихгеран фигурирует наряду с такими известными раннефеодальными государственными образованиями, как Лакз, Табасаран, Кайтаг, Гумик, Серир, Филан и Шандан. При этом под названием Зирихгеран подразумевается как столица, так и все «царство» (или «владение») – государственное образование, включающее, кроме собственно сел. Кубани и окружающих его в радиусе 3-12 км небольших населенных пунктов Анчибачи (ПанчибачIила), Дацамаже (ДацIамажила), Дешиже (Дешижила), Кубасана (Кьубасанала), Мугле (Муглила), еще ряд селений Кубачино-даргинского нагорья – Амузги, Ашты, Сулевкент, Шири и другие.

Зирихгеран как самостоятельное государственное образование впервые упоминается арабским историком IX в. ал-Белазури (ок. 820–892 гг.) в сочинении «Книга завоевания стран» («Китаб футух ал-булдан»). Описывая исторические события, относящиеся к VI в., ал-Белазури пишет, что правитель Ирана Хосров Ануширван (531–579 гг.), в царствование которого были возведены грандиозные оборонительные сооружения Дербента, назначил царей в каждой отдельной области (имеется в виду Лакз, Табасаран, Хамзин, Гумик, Серир, Филан) и утвердил владетеля Зирикирана, обязав его платить ему подати.

Излагая арабские завоевания в Дагестане, тот же ал-Белазури указывает, что военачальник Мерван ибн Мухаммад, захватив в VIII в. Серир и Туман (Гумик) и обложив их ежегодной данью (рабами, зерном, скотом), «вступил в землю Зирикеран, владетель которой заключил с ним мирный договор с обязательством доставлять [в распоряжение арабских властей] ежегодно пятьдесят юношей и привозить десять тысяч мер [зерна] в зернохранилище Дербента», ставшего еще в середине VII в. н. э. резиденцией арабских наместников и важным опорным пунктом дальнейших арабских завоеваний в Дагестане и на Северном Кавказе.

Другой арабский историк и географ IX в. ал-Йакуби (ум. в 987 г.) в книге «История» («Тарих») также указывает, что Мерван, покорив в VIII в. Серир и Туман (Гумик) и обложив их данью, «вторгся в землю Зирикеран, царь которой заключил с ним мир», обязавшись уплачивать ему ежегодные налоговые подати (джизья) и поземельные налоги (харадж).

О Зирихгеране как о «царстве» («владении») пишет также знаменитый арабский путешественник, географ и историк X в. ал-Масуди (ум. в 956 г.), посетивший большую часть известных тогда мусульманских стран, в том числе страны, расположенные по берегам Каспийского моря. В XVII главе своего труда «Луга золота и рудники драгоценных камней» («Мурудж ад-дзахаб ва мадаин ал-джавахир»), представляющей собой систематическое описание Кавказа и его племен, сообщает о занятии и религии жителей Зирихгерана, дает перечень изготовляемых ими металлических изделий. Он пишет: «Затем в сторону Сарира и гор-владение Зарикаран (Зирих-Гаран), что означает «мастера кольчуг», потому что большинство из них делает кольчуги, стремена, уздечки, мечи и другие виды оружия из железа. Они исповедуют различные религии: ислам, христианство и иудейство. Их страна гористая, и это защищает их от соседей».

Сведения ал-Масуди являются ценными и самыми ранними известиями о ремесленном производстве предков кубачинцев-зирихгеранов.

На основе сообщений ал-Белазури, ал-Йакуби и ал-Масуди можно сделать следующее заключение: поскольку в VI в. н. э. «царство» или «владение» Зирихгеран выступает как сложившееся самостоятельное политическое образование с центральной властью во главе с правителем (ал-Белазури именует его сахиб, т. е. владетель, ал-Йакуби – малик, т. е. правитель, царь), то формирование его, как, впрочем, и других перечисленных выше сравнительно небольших государственных образований раннесредневекового Дагестана, следует отнести к значительно более раннему времени – к IV–V вв. н. э. Это находит подтверждение и в сообщениях раннесредневековых армянских авторов, писавших в V в. н. э. об «одиннадцати царях» горцев, выступавших в 457 г. в союзе с албанским царем Ваче II против сасанидского Ирана.

Можно с уверенностью сказать, что административно-политическим центром – «столицей» Зирихгерана являлось селение, именуемое по-кубачински Угъубаже (ГIугъубаже) – Кубачи, так как Зирихгеран по-персидски означает «кольчугоделатели», «кольчужники» или «бронники», а Кубачи с древнейших времен являлось одним из наиболее крупных на Северо-Восточном Кавказе, высокоразвитых очагов металлообработки – оружейного производства, художественного бронзового литья и ювелирного дела.

Как наиболее сильное и влиятельное селение среди окружающих его аулов, Кубачи служило первоначальным ядром складывающегося «царства». Но чтобы именно это селение стало таким ядром, основой будущего государственного образования, а затем его политическим центром, оно должно было быть экономически достаточно высокоразвитым, а в политическом отношении выступать организующей и объединяющей силой, что, естественно, предполагает довольно длительный период его экономического и социально-политического развития. Эти соображения, а также археологические данные позволяют говорить о том, что селение Кубачи существовало уже в первые века нашей эры как укрепленный родовой (тухумный) поселок на месте нынешнего расположения верхнего и среднего кварталов старой части современного поселка, занимая при этом весьма удобное в географическом и выгодное в стратегическом отношениях, наиболее трудно доступное для неприятеля место.

Само древнее персидское наименование Зирихгеран (Зирих-Геран), указывающее не только на занятия населения этого «царства», но и на глубокую древность его истории, первоначально употреблялось, вероятно, только в отношении собственно самого селения Угъубаже (Угъабаже), известного с XV–XVI вв. под тюркским названием Кубачи, которое еще в начале первого

тысячелетия нашей эры выступало крупным и хорошо известным центром изготовления кольчуг и другого военного снаряжения. Со временем название Зирихгеран распространилось уже на отдельный, сравнительно небольшой регион, включающий как само селение Кубачи, так и ряд родовых (тухумных) поселков, расположенных вокруг него в радиусе 3-12 км.

Селение Угъубаже – Зирихгеран как экономически наиболее развитая и сильная политическая единица и как крупный центр ремесла, торговли и культуры, вероятно, подчинило себе еще в раннем средневековье близлежащие населенные пункты – небольшие родовые (тухумные) поселки Анчибачи (ГIянчебачIе), Амузги (ГIямудже), Сулевкент (Сулече), Дацамаже (ДацIамаже), Кубасана (Кьубасана), Дешиже, Муглила, Шири (Щи), которые культурно, этнически и в хозяйственно-экономическом отношении были тесно взаимосвязаны, а впоследствии – в XI–XIII вв. большинство из них объединилось с ним и образовало крупное для того времени территориально-родовое горное селение – ши.

Известный этнограф-кавказовед Е.М.Шиллинг очень точно подметил, что «фольклорные данные… говорят о войнах сел. Кубачи с соседями, о более широком когда-то расселении кубачинцев, о некоторых переселениях и о ряде ныне необитаемых урочищ, заселенных раньше народом угъбуг». Вследствие сказанного можно предполагать, что «угъбугская» территория когда-то была шире и что, в конечном счете, процесс ассимиляции в течение веков все же имел место. Это предположение подтверждается показаниями восточных средневековых источников, начиная с Баладзори и Масуди (IX–X вв.), применяющих в данном случае название «страна зирихгеранов» (что не могло бы относиться лишь к одному населенному месту) и указывающих на размеры дани (платимой зирихгеранами), превосходящие экономические возможности одного селения.

Данные о более широком расселении в прошлом народа угъбуг (гIугъбуг) и о подчинении селению Кубачи (Угъубаже) жителей окружающих аулов приводят и авторы XVIII–XIX вв. И. Потоцкий, П. Петухов, А.В. Комаров, А.С. Уваров.

Каменный рельеф – деталь архитектурного декора из сел. Кубани. Конец XIV– начало XV вв. Государственный Эрмитаж.

Упомянутая выше группа небольших родовых (тухумных) аулов, компактно располагаясь вокруг сел. Кубачи, образовывала как бы одну естественно-географическую микрозону т. е. геоморфологически замкнутый район с этнически однородным населением зирихгеранов (угъбугов) и единым взаимосвязанным хозяйственно-экономическим комплексом. Основным занятием населения являлось ремесло. Наряду с ним получили развитие земледелие и скотоводство. О том, что основным занятием населения древнего Зирихгерана являлось именно ремесло, свидетельствует сообщение ал-Масуди, который писал о зирихгеранах, что «большинство из них (выделено мной. – М.М.) делает кольчуги, стремена, уздечки, мечи и другие виды оружия из железа». Эти данные, относящиеся к X в., ретроспективно можно отнести и к значительно более раннему времени, учитывая при этом персидское название «Зирихгеран», означающее «кольчугоделатели» и имея в виду то, что раннесредневековое политическое образование под этим названием упоминается, как было уже отмечено, арабским историком IX в. ал-Белазури в связи с историческими событиями, имевшими место в VI в. н. э.

Характерно, что в течение очень длительного исторического периода территория древнего Зирихгерана оставалась крупным и развитым очагом металлообработки, где функционировали такие центры производства разнообразных металлических изделий, как Кубачи, Амузги, Шири, а в раннем средневековье к ним примыкали, вероятно, еще небольшие аулы Анчибачи, Кубасана, Дацамаже и Дешиже.

Если в раннем средневековье (V–X вв.) Зирихгеран выступает, согласно данным арабских авторов ал-Белазури, ал-Якуби и ал-Масуди, как одно из государственных образований, то автор XII в., историк и путешественник Абу Хамид Андалуси ал-Гарнати (1080–1169 гг.) пишет о Зирихгеране уже не как о «царстве» или «владении», а как о двух селениях: «А недалеко от Дербента есть большая гора, у подножия которой – два селения; в них живет народность, которую называют зирихгеран, т. е. бронники; они изготавливают всякое воинское снаряжение: кольчуги, и панцири, и шлемы, и мечи, и копья, и луки, и стрелы, и кинжалы, и всевозможные изделия из меди…»

Каменный рельеф – деталь архитектурного декора из сел. Кубачи с изображением стилизованных орлов. Государственный Эрмитаж.

Из сообщения ал-Гарнати можно сделать вывод о том, что в XII веке в политической истории Зирихгерана произошли важные и существенные изменения. Связано было это, вероятно, с тем, что с X–XI вв. в Дагестане происходило, как это прослежено А.Р. Шихсаидовыми Б.Г. Алиевым, укрепление центральной власти в одних владениях и децентрализация в других: в начале XI в. существуют Западный Лакз и Восточный Лакз… в конце XI – начале XII вв. Сарир распался на более мелкие владения, частично воссоединенные в аварском нуцальстве в XIV–XV вв.; некогда единый Табасаран был разделен на 24 рустака (области) во главе с сархангами (т. е. эмирами). Политическая децентрализация единого государства происходила и в Гумике, что было связано с ослаблением центральной власти в связи с усилением сепаратистских тенденций, ослаблением влияния арабов в связи с распадом Арабского халифата, укреплением сельских общин и их союзов и т. д.

Как отмечает Б.Г. Алиев, «в результате дальнейшего социально-экономического развития и под влиянием политической обстановки одни союзы сходили с политической арены, другие увеличивались, расширяли свои границы и состав за счет присоединения новых сел, третьи образовывались вновь за счет политической децентрализации в результате выделения из уже существующих союзов усилившихся обществ, которые объединяли вокруг себя другие села. Так, союз Ахты распадается на еще более мелкие союзы (Ахтыпара, Докузпара и Алтыпара) в то время, как Цахур, Курах и Рутул более быстрыми темпами пошли по пути объединения соседних земель».

Подобные же процессы политической децентрализации единого государства и его распад на отдельные самостоятельные владения происходили и в Зирихгеране: сел. Кубачи, с одной стороны, и общества Сирха и Буркун-Дарго – с другой, становятся обособленными, самостоятельными политическими единицами. Причиной тому послужили, кроме отмеченных выше (политическая децентрализация), еще и их разная хозяйственно-экономическая деятельность (ремесленное производство сел. Кубачи и земледельческо-скотоводческое хозяйство сирхинцев и жителей Буркун-Дарго); складывавшиеся веками некоторые культурные и этнические различия; возросшая экономическая самостоятельность Кубачи, его политический вес, стремление самостоятельно вести свою политику в отношении соседних феодальных владений – уцмийства Кайтагского и шамхальства Казикумухского.

В XI–XII вв. активно протекал процесс объединения в целях совместной обороны небольших родовых (однотухумных) аулов зирихгеранов Анчибачи, Кубасана, Дешиже, Муглила, а несколько позднее и Дацамаже с сел. Кубачи и образования на этой основе крупного территориально-тухумного поселка ши, который завершился, вероятно, в конце XIII – начале XIV вв.

С завершением процесса образования территориально-тухумного поселения сел. Кубачи становится самостоятельной и сильной политической единицей – «вольным обществом» со своим внутренним самоуправлением. С этого времени кубачинцы – угъбуг (гIугъбуг) становятся «народом одного селения» (Е.М.Шиллинг) и продолжают оставаться таковыми вплоть до современности.

В XIV–XV вв. Кубачи переживает высокий экономический и культурный подъем, превратившись в крупный центр высокоразвитого художественного ремесла, оружейного дела и торговли, а также в один из известных очагов мусульманской образованности и духовности. Оно славилось изделиями оружейников, ювелиров, бронзолитейщиков, медночеканщиков, каменотесов, резчиков по дереву и каллиграфов. Став одним из наиболее крупных населенных пунктов Кубачино-даргинского нагорья, средневековое селение Кубачи, названное в исторической хронике XIV века «Тарих Дагестан» Мухаммада Рафии и других дагестанских исторических сочинениях «городом Зирихгеран», значительно укрепляется. В самом селении и на его подступах в XIII–XIV вв. были возведены мощные фортификационные сооружения – крепостные стены и круглые в плане оборонительные башни, три из которых Кунакла-кала, Акайла-кала и Цилалла-кала (ныне она носит название родовой фамилии владельца башни Гаджимурад-калла-кала) в разной степени сохранности стоят поныне, но переделанные уже в конце XIX или начале XX в. в жилые дома.

Важнейшие функции общественно-политической жизни кубачинцев в средние века выполняла сельская община – джамаат.

Кубачинским обществом управлял особый общественный орган, именуемый Чине, представлявший собой Совет старейшин, избираемый джамаатом на народном сходе на год или на несколько лет. Чине состояло из 7 членов. Число это в разные периоды истории менялось. Во главе Чине находился так называемый «Чиналла бикI» (Чинальская голова), т. е. старшина или глава (позднее его стали называть шамхалом). В состав Чине входили еще: помощники (или заместители) старшины, глашатай – мангуш и три исполнителя, так называемые «хаванте». При необходимости джамаат мог обновить состав Чине.

По данным Е.М.Шиллинга, Чине было органом, осуществляющим свои функции по нормам обычного права, ведавшим внутренними и «внешними» делами. Вся административная и судебная власть находилась в ведении Чине, которое могло применять самые различные меры наказания, вплоть до высшей – разрушение дома, принадлежащего виновному, с последующим выселением его в другой соседний населенный пункт или даже лишением жизни.

Каменный рельеф – деталь архитектурного декора из сел. Кубачи с арабской надписью XV в.

В ведении Чине находилась военная организация (военная дружина) Батирте, состоящая из числа неженатых молодых людей. Она состояла из 7 отрядов по 40 человек в каждом, управлявшихся каждый своей семеркой – три так называемых «бикI-халел», из которых один был самым главным; три «туманна-халел» и один «бикIелталла-халел». Каждый из отрядов имел своей резиденцией крепостную башню в селении, в которой проходило очередное дежурство каждого из членов отрядов. Само Чине занимало особый дом дворцового типа «Хвала хъулбе» («Большие дома»), так называемый «Чиналла хъал» («Чинальский дом»), богато украшенный каменными рельефами и резным деревом.

Деталь резного деревянного мимбара большой мечети из сел. Кубачи. Конец XV в. Музей Кубачинского художественного комбината.

Члены организации Батирте под руководством опытных старших лиц, входящих в руководящую семерку, в обязательном порядке проходили физическую подготовку и военное обучение: они занимались борьбой, метанием камней, бегом на дистанцию, конными скачками, стрельбой из лука по цели, упражнениями по ведению боя холодным оружием, военизированными танцами «аскайла». Примечательно, что почти все эти моменты деятельности Батирте запечатлены в сюжетах средневековых кубачинских каменных рельефов XIV–XV веков, некогда украшавших не сохранившееся до нас здание «Чиналла хъал» (Чинальский дом).

В функции Батирте входили: сторожевая служба, охрана селения от внешних нападений, грабежа и разбоя; военные действия с жителями соседних селений с целью защиты принадлежащих кубачинцам лесных и пастбищных угодий, скота, табунов лошадей, защита кубачинского общества от посягательств соседних феодальных правителей или же «вольных обществ». В состав Батирте входили и члены «союза неженатых», т. е. кубачинских мужских союзов «гулалла акь букьун», так как цикл этот проводился раз в год или в два года, продолжительностью 1–2 месяца, в то время как организация Батирте была, так сказать, «постоянно действующей». Цикл «гулалла акь букьун» проводился с ведома Чине.

Четкая и тщательно продуманная военная организация из числа неженатых молодых мужчин, строгая дисциплина среди членов Батирте, вооруженных и обученных ведению как наступательных, так и оборонительных военных действий, готовых в любое время отразить попытки вторжения неприятеля и вооруженной рукой решать инциденты и стычки с жителями соседних селений – все это, наряду с мощными оборонительными сооружениями, делало средневековое селение Кубачи сильным, вольным, самостоятельным и политически независимым от соседних феодальных правителей и от «вольных обществ» микрогосударством. И не случайно в тематике средневековых кубачинских каменных рельефов – деталей архитектурного декора представлено так много изображений сильнейших реальных и фантастических животных и птиц – львов, барсов, грифонов, волков, орлов и других, олицетворявших доблесть, отвагу, мужество Батирте, а также силу и могущество самого кубачинского «вольного общества» XIII–XV вв.

Хотя в XV в. селение Кубачи на некоторое время попало в зависимое положение от кайтагского уцмия, летняя резиденция которого – сел. Калакорейш – находилась в непосредственной близости от него (в 12 км западнее), но зависимость эта была недолгой. Оно стало вскоре независимым, но стычки между ними не прекращались и в последующее время, то затухая, то вспыхивая вновь. Было время, когда уцмий не мог даже въехать в Кубачи без ведома кубачинского Чине.

Е.М.Шиллинг справедливо подчеркивал, что «сохраняя архаизмы и пережитки, медленно двигаясь вперед, вольное общество Кубачи вошло звеном в окружающий его мир феодальных порядков, не допуская к себе князей, не выделив и из своей среды ярко выраженной феодальной верхушки».

Как было уже отмечено, в XIII–XV вв. в сел. Кубачи высокого уровня развития и совершенства достигли оружейное дело и различные отрасли художественного ремесла. В это время в Кубачи были созданы выдающиеся произведения камнерезного искусства, художественного бронзового литья, резьбы по дереву, которые составили неотъемлемую составную часть национального культурного наследия всего Дагестана и вошли в сокровищницу мировой художественной культуры. Многие из этих произведений – каменные рельефы – детали архитектурного декора, литые бронзовые котлы и художественно отделанное оружие, вывезенные в разное время из Кубачи, ныне хранятся в таких крупнейших отечественных и зарубежных музеях, как Государственный Эрмитаж и Российский этнографический музей в Санкт-Петербурге, Оружейная палата Московского Кремля, Лувр в Париже, Музей Виктории и Альберта в Лондоне, Метрополитен – музей в Нью-Йорке и ряде других. Значительное количество их находится в республиканских музеях – Дагестанском государственном историческом и архитектурном музее и Дагестанском государственном музее изобразительных искусств им. П.С. Гамзатовой в Махачкале. Немало произведений искусства резьбы по камню и дереву, художественного бронзового литья сохранилось в сел. Кубачи.

На средневековых каменных рельефах и литых бронзовых котлах, созданных в пору высокого экономического и культурного подъема сел. Кубачи с незаурядным мастерством воспроизведены сцены охоты, борьбы и состязаний, звериного гона, жертвоприношения, различные обрядные сцены местного быта и культуры, а также изображения птиц, реальных и фантастических животных – орлов, голубей, львов, барсов, грифонов, драконов, сфинксов, единорогов, оленей, кабанов и т. д., которые органично входили в репертуар образов «звериного стиля» средневековья. Изображения эти, широко распространенные в архитектурном убранстве и декоре произведений художественного ремесла Закавказья, Ближнего и Среднего Востока, Владимиро-Суздальской Руси, нашли в средневековом искусстве Кубачи оригинальную художественно-стилистическую трактовку, композиционное решение и семантическое переосмысление. Вместе с изобразительными сюжетами различные виды орнамента (растительный, эпиграфический, ленточный, геометрический) придавали архитектурным сооружениям и произведениям прикладного искусства выразительность, нарядность и художественное совершенство.

Искусство сел. Кубачи периода средневековья, развивавшееся в тесной связи с искусством многих стран и народов, испытало прогрессивное воздействие их художественных культур, что способствовало его обогащению. Поэтому не случайно в тематике архитектурного пластического декора XIII–XV вв. сел. Кубачи представлено немало различных изобразительных сюжетов, образов и орнаментальных композиций, характерных и для средневекового искусства Закавказья, Ближнего и Среднего Востока, Владимиро-Суздальской Руси. Вместе с тем кубачинскими мастерами были выработаны свой образный строй, изобразительный язык и художественно-выразительные средства, которые определили глубокое своеобразие местного искусства, отличающее его от искусства других народов. Тем самым они внесли свой вклад в художественную культуру всего человечества.

В XIII–XV вв. в Дагестане происходят существенные сдвиги в ремесленном производстве, усиливается его специализация, совершенствуются технические и декоративные приемы изготовления и отделки различных изделий. В это же время проводились большие строительные работы по возведению мощных оборонительных сооружений, жилых и общественных построек. Происходит повсеместное укрепление позиций ислама, с чем непосредственно связано строительство мусульманских культовых сооружений – мечетей, медресе, минаретов, нередко подвергнутых высокохудожественной декоративной отделке резным штуком, каменными рельефами и резным деревом и т. д.

В Кубачи в отмеченное время складывается самобытная горская каменная архитектура, которая имела ряд общих черт с архитектурой других горных селений Дагестана и Кавказа в целом – в общей планировке, структуре, застройке, формах жилища и т. д. В то же время она отличалась местным своеобразием и не имела прямых аналогий в зодчестве других народов, особенно в архитектурном декоре, в принципах использования растительного и эпиграфического орнамента, изобразительных сюжетов и мотивов в отделке жилых, культовых и общественных сооружений.

Среди различных построек, возведенных в средние века в сел. Кубачи, совершенством форм, богатством декоративной отделки, рельефной фасадной каменной скульптурой выделялось здание дворцового типа, принадлежащее Чине, так называемые «Хала хъулбе», а также культовые постройки – мечети, медресе, в архитектуре которых отразились «в наибольшей степени достижения средневекового искусства и строительной техники». Они являли собой яркий пример умения средневековых мастеров объединять в единое гармоническое целое архитектуру и рельефный пластический декор. Изучение их позволяет сделать вывод о том, что в XIV–XV вв. в сел. Кубачи сложилась оригинальная система архитектурного декора, для которой был характерен синтез рельефной фасадной скульптуры с формами архитектурных сооружений, в которых воплотились лучшие достижения местных зодчих и мастеров архитектурно-декоративных работ.

С проникновением ислама в Дагестан и упрочением его позиций сел. Кубачи оказалось в сфере культурного влияния стран арабо-мусульманского Востока. Кубачинцы перешли в ислам в конце XIII – начале XIV вв. Принятие кубачинцами ислама оказало огромное влияние на все сферы их духовной жизни и на развитие их искусства, в том числе архитектурного декора. Вместе с мусульманством в Кубачи проникла высокая и передовая в условиях средневековья арабо-мусульманская культура, впитавшая в себя важнейшие достижения в области науки, философии, медицины, художественной литературы стран Ближнего и Среднего Востока. Одновременно с этим распространились специфические формы искусства, присущие художественной культуре мусульманских стран Востока. Запреты ортодоксального ислама изображать живые существа, жесткие рамки религиозных канонов и правил направили творчество мастеров на разработку орнамента, который в эпоху средневековья становится художественно совершенным, необычайно богатым по своим видам и многообразным по композиционным решениям.

В это же время развернулось строительство зданий мусульманской культовой архитектуры – соборной и квартальных мечетей, мавзолеев, а также медресе, которые возводились лучшими народными зодчими. В начале XV в. в Кубачи было 7 мечетей – шесть квартальных и соборная Джума-мечеть. В 807 году хиджры / 1405 г. было открыто медресе – мусульманская школа высшего типа, где учились мутаалимы (учащиеся) как из этого селения, так и из других аулов. Начальное образование мутаалимы получали в примечетских школах – мактабах.

В 881 г.х. / 1476-77 гг. на месте старого небольшого здания, возведенного в 834 г.х. / 1430-31 гг. было построено новое капитальное здание Джума-мечети («Хала-мишит» – Большая мечеть) в нижнем квартале старой части пос. Кубачи. Оно было прекрасно отделано каменными рельефами с узорно-эпиграфическими композициями. Украшены были резными камнями также здания квартальных мечетей и медресе.

При Джума-мечети находилась библиотека, где были сосредоточены рукописные книги по арабскому языку и грамматике, лексикографии (словарная литература), логике, риторике, мусульманскому праву (фикх) и другим отраслям знаний, а также Коран и комментарии к нему (тафсиры), хадисы. Многие из ученых-арабистов, выходцев из сел. Кубачи, были известны не только за пределами этого селения, но и Дагестана в целом.

В 897 г.х. / 1492 г. был изготовлен мастером Мухаммадом, сыном Хусейна великолепный деревянный мимбар для Джума-мечети, превосходно украшенный тонкой и богатой орнаментальной резьбой, арабскими надписями, а также инкрустацией из небольших кусков различных форм орехового дерева и слоновой кости.

Частично сохранившийся мимбар ныне находится в музее Кубачинского художественного комбината.

Как и в странах Ближнего и Среднего Востока, в средневековом Кубачи одним из распространенных видов художественного творчества становится арабская каллиграфия. Исследователи средневекового искусства Востока справедливо отмечают, что «высокоразвитая каллиграфия, которая была письмом не только религии, но и поэзии, философии, науки, расценивалась как искусство, занимая среди других его видов почетное место. Достигнув необычайной тонкости и изящества в применении различных усложненных почерков, каллиграфия превратилась в одну из форм орнамента, игравшего значительную роль в искусстве мусульманского средневековья».

Арабскими надписями, исполненными художественно трактованными буквами в сочетании с растительным или другим видом орнамента отделывали различные изделия – оружие, украшения, предметы из резного дерева, камня и кости, а также культовые и гражданские постройки. Очень широко использовались надписи из затейливой вязи арабских букв, обычно вплетенные в орнаментальные композиции, для художественной отделки мемориальных (надмогильных) памятников в виде вертикально поставленных каменных плит (стел).

Изысканной художественной отделке подвергали и рукописные книги по различным областям знаний. Книжная орнаментика составляла особый вид прикладного искусства. В XIV–XV вв. и позднее в Кубачи, как и во многих дагестанских селениях – в Акуша, Кумухе, Хунзахе, Согратле, Ихреке, Башлы, Эндери и других, работали профессиональные катибы – переписчики рукописных книг, достигшие высокого мастерства в арабской каллиграфии.

По данным А.Р. Шихсаидова, в конце XIV – нач. XV вв. сложилась зирихгеранская школа высокопрофессиональных каллиграфов – переписчиков арабских рукописей не только для личного пользования или на заказ, но и на рынок – настолько велик был в то время спрос на рукописные книги (тиражировать их тогда можно было только одним способом – переписыванием от руки). Несколько позднее в сел. Кубачи не только переписывались рукописные книги, но и переводилась на кубачинский язык литература по основам вероучения ислама, восточной медицине, мусульманскому праву, истории («Дербенд-наме», «Хроника по истории средневекового Кайтага» и др.), художественная литература и т. д.

Наряду с профессиональными переписчиками книг в сел. Кубачи работали еще мастера художественной каллиграфии и орнаменталисты, выполнявшие узорно-эпиграфические композиции на мемориальных памятниках, а также архитектурно-декоративные работы.

Высокохудожественное ремесло и оружейное дело являлись основой существенного экономического и культурного подъема Зирихгерана – Кубачи в XIV–XV вв., сделавшего его крупнейшим не только в Дагестане, но и на всем Северном Кавказе художественным центром, средоточием мусульманской образованности и духовности.

Как и во всем Дагестане, в сел. Кубачи в средние века арабский язык становится языком богослужения, науки, поэзии, делопроизводства и общения (частной и официальной переписки), активного обмена практическими знаниями и художественным опытом в области различных ремесел. В XIV–XV веках и позднее в Кубачи жили лица, владеющие наряду с арабским, также персидским и тюркским языками. Характерно, что среди эпиграфических памятников Кубачи XIV–XV вв. наряду с арабскими надписями представлены еще памятники с персидскими надписями.

В отмеченное время в сел. Кубачи, как и в ряде населенных пунктов Дагестана, учеными-арабистами делается попытка приспособить арабский алфавит к фонетическим особенностям местного языка, используя для этого дополнительные над– и подстрочные (диакритические) знаки. Такие попытки нашли отражение в эпиграфических памятниках XIV–XV вв., а также в арабских рукописях.

Проникновение в сел. Кубачи вместе с исламом арабо-мусульманской культуры существенно обогатило его традиционное искусство. Она дала новый толчок для его дальнейшего развития и обогащения. Она же определила на многие века путь исторического развития искусства Кубачи в общем русле развития художественной культуры и искусства стран мусульманского Востока.

С проникновением этой культуры в средневековом искусстве сел. Кубачи складывается новый стиль. Использование в декоративных целях арабских надписей необычайно расширило художественно-выразительные средства в отделке произведений декоративно-прикладного искусства и различных по своему функциональному назначению архитектурных сооружений, в первую очередь культовых построек.

Творчество мастеров средневековья не было безымянным. До нас дошли имена некоторых из них: литейщики бронзовых котлов – Ахмед, сын Али (XII в.), Абу Бакр, сын Ахмеда (XIII в.), Махмуд, сын Абу Бакра, Ахмед, сын Махмуда (XIII–XIV вв.); резчики по камню – Абу Бакр (1-я пол. XV в.), Рамазан, Чаъман (сер. XV в.), Джарак (XV в.), Ахмад (XV в.); резчик по дереву – Мухаммад, сын Хусейна (конец XV в.); катибы-переписчики рукописных книг, которые создавали произведения высокого каллиграфического искусства, – Абу Бакр, сын Мухадая аз-Зирихгерани (сер. XIV в.), Юсуф ал-Кубаши (сер. XV в.), Абдурахман аз-Зирихгерани (конец XV в.), Али, сын Мухаммада аз-Зирихгерани (начало XVI в.), Айди, сын Мухаммада аз-Зирихгерани (начало XVI в.).

Достигшее блестящего для своего времени расцвета искусство Кубачи XIII–XV вв. следует рассматривать как классическую эпоху кубачинского искусства, предопределившую его будущее развитие и оставившую яркий и глубокий след не только в истории искусства Дагестана, но и в многоликой общечеловеческой художественной культуре Средневековья.

 

Литература

1. Алиев Б.Г. Союзы сельских общин Дагестана в XVIII – первой пол. XIX вв. Махачкала, 1991.

2. Иванов А.А. Персидские надписи из Кубачи // Rivista studu orientali. Vol. 59. Fasc. I–IV. Roma, 1987.

3. История Дагестана с древнейших времен до наших дней: в 2 т. М., 2005. Т. 1.

4. Каптерева Т.П., Виноградова Н.А. Искусство средневекового Востока. М., 1989.

5. Маммаев М.М. Зирихгеран – Кубачи: Очерки по истории и культуре. Махачкала, 2005.

6. Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу (1131–1153) / Публикация О.Г. Большакова и А.Л. Монгайта. М., 1971.

7. Шиллинг Е.М. Кубачинцы и их культура: Историко-этнографичес-кие этюды. М.: Л., 1949.

8. Шихсаидов А.Р. Вопросы исторической географии Дагестана X–XIV вв. (Лакз, Гумик) // Восточные источники по истории Дагестана. Сб. статей и материалов. Махачкала, 1980.

9. Шихсаидов А.Р. Распространение ислама в Дагестане // Ислам и исламская культура в Дагестане. М., 2001.

 

Ахтыпара: страницы истории

З.Ш. Закарияев

Союз сельских общин Ахтыпара – один из известных и крупных общинных союзов Дагестана. В данной статье речь пойдет об истории становления, развития этого союза и его политическом устройстве.

После политической децентрализации и распада раннефеодального государства Лакз, занимавшего территорию современного Южного Дагестана (кроме Табасарана) и части Северного Азербайджана, здесь образовалось несколько небольших владений или союзов сельских общин. Это относится и к долине Самура, составлявшей ядро средневекового Лакза. Здесь создаются союзы сельских общин, самый крупный из которых сложился в среднем течении Самура вокруг одного из наиболее древних населенных пунктов Дагестана – Ахты.

Ранняя история Ахты и соседних населенных пунктов изложена в известном дагестанском историческом сочинении «Ахты-наме», дошедшем до нас в двух списках. В нем говорится о поселении персидских воинов, посланных сасанидским правителем Ирана Хосровом Ануширваном под руководством Шахбани, в районе селения Ахты; о попытках ставленника хазар Самсама, правителя Микраха, захватить Ахты, подвластное Дарвишайи, потомку Шахбани; союзе Дарвишайи с воинами Рутула, Джиныха и обращении за помощью к Абу Муслиму (Масламе), обосновавшемуся в Дербенте; осаде Микраха; союзе Дарвишайи и арабов; поражении и гибели хазарского предводителя Самсама; выдаче сестры Абу Муслима замуж за Дарвишайи и переименовании города Шахбани в Ахты. Эти и другие описываемые в «Ахты-наме» события относятся к VI–IX вв.

В селении Ахты зафиксирован богатый эпиграфический материал. Самые старые надписи выполнены арабским почерком «куфи» и датируются специалистами XII–XIII вв. Свидетельством В XVI–XVII вв. общины среднего течения Самура пережили интересный процесс трансформации, превращения общинных объединений в феодальное владение во главе с беками с последующей эволюцией в общинную форму правления. Хронограф Малиджа ар-Рутули сообщает о сожжении в 948 году хиджры (1541–1542 гг.) селения Рутул жителями Ахты, «когда раисом их был Шах Хусейн-бек, хаким ал-Ахты и (также) Алхас-мирзой ад-Дарбанди». Об этом же событии говорится в надписи на переплете книги из селения Ахты: «Дата сожжения селения Рутул людьми Ахты во время правления Шах Хусейн-бека – правителя Ахты и Алхас-мирзой – 948 г. (1541–1542 гг.).

В 60-х гг. XVI в. в Ахты появляется правитель Хусейн-бек, затем ему наследует Айюб-бек. Таким образом, во 2-й половине XVI в. наблюдается превращение общин Среднего Самура в бекство. Происхождение ахтынских беков не вполне ясно. Возможно, что они были ветвью потомков Мухаммад-бека, сына кайтагского феодала Ильча-Ахмада, власть их в Ахты удерживалась иноземной поддержкой, о чем свидетельствуют действия дербентских и ахтынских сил против Рутула в середине XVI в.

Ахты. Вид на Джума-мечеть.

Вторжение турок на Кавказ в 1578–1579 гг. не оказало заметного влияния на сложившуюся в Южном Дагестане территориально-политическую систему. Вместе с тем есть данные о том, что при вторжении турецкой армии на Кавказ ее главнокомандующий Лале Мустафа-паша «подарил» встречавшему его шамхалу Чупану «санджак Шабран», а его брату Тугалаву «санджак Ахты». Действительно ли Тугалав вступил в управление Ахты, неизвестно. Во всяком случае сведений, подтверждающих это, нет.

По вопросу о времени образования общинных союзов в среднем течении реки Самур существуют различные мнения. Некоторые исследователи полагают, что вначале образовался Ахтынский союз, который впоследствии разделился на три независимых союза: Ахтыпара, Докузпара и Алтыпара. В начале XVII в. эти союзы сельских общин уже существовали. Образование же Ахтынского союза, по нашему мнению, следует отнести ко времени не позже XIV в.

Селение Ахты. Старая часть

Свержение беков в Ахты не сопровождалось политической деградацией этого региона – напротив, союз сельских общин Ахтыпара представлял собой оригинальную и достаточно сложную политическую структуру, основанную на довольно развитых феодальных отношениях. Нет никаких оснований считать превращение этих земель в феодальное владение показателем перехода их на более высокую ступень социального развития, равно как и возвращение их к традиционной форме политической организации (условно именуемой иногда «дефеодализацией») отнюдь не означает их социально-политической деградации.

Сходные процессы дефеодализации пережили также некоторые адыгские племена Северо-Западного Кавказа. Главнейшие особенности социального устройства абадзехов, шапсугов и натухайцев в 1-й половине XIX в. были обусловлены происшедшим у них в конце XVIII в. в результате ожесточенной классовой борьбы политическим переворотом, который привел к ослаблению власти феодальной аристократии и потере ею ряда сословных привилегий.

Феномен «окрестьянивания» мелкого феодального землевладения отмечен исследователями в Молдавии в XVI–XIX вв. Подобное явление имело место в соседнем с Ахтыпарой Рутуле, бекский дом которого постепенно превратился в обычный свободный крестьянский тухум с незначительными традиционными привилегиями.

В начале XVII в. власть сефевидской администрации в долине Самура значительно ослабла. В шиназском хронографе и хронографе Малиджа из Рутула сообщается о сожжении Ахты дербентским правителем Бархудар-султаном в 1030 г. хиджры (1620–1621 гг.). Этот факт подтверждается и надписью из книги в Ахты: «Дата сожжения селения Ахты Бархудар-султаном рафизитом – 1030 г.».

Через несколько лет Ахты вновь подверглось нападению. Об этом повествует эпиграфическая надпись из селения: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного. Разрушено это селение Йусуф-ханом. Оставалось [в таком положении] в течение 8 лет, потом хорошо восстановил Али сын устада Мухаммада в 1039 году хиджры Пророка…». 1039 г. хиджры соответствует 1629–1630 гг.

Н.В. Ханыков считал экспедицию ширванского беглербега Йусуф-хана в Ахты доказательством вхождения долины Самура в Ширван. Однако подобный вывод из надписи не вытекает. Логичнее рассматривать поход Йусуф-хана как экспедицию против враждебных соседей и как свидетельство выхода земель Среднего Самура из-под контроля сефевидских властей, к тому же нет никаких данных о восстановлении здесь власти беглербега хоть в какой-то степени.

Союзы сельских общин долины Самура приняли активное участие в антииранском движении 1-й четверти XVIII в. под руководством Хаджи-Дауда и Сурхай-хана. Современник этих событий, русский посол А.И. Лопухин писал в 1718 г.: «В ближнем соседстве сего города (г. Куба. – 3.3.) народ лезгинский, который живет в горах повыше горы Шад дага (Шахдаг. – 3.3.) и против шаха воюют и уезды разоряют». Ему вторит И.Г. Гербер: «При ребелии (восстании. – 3.3.) в Ширвании оные Дауд-беку и Сурхаю помощь немалую учинили, притом себя добычею не забывали и богатились…»

И.Г. Гербер, сочинение которого написано в 1728 г., оставил довольно подробные сведения о самурских союзах, в том числе об Ахтыпаре: «…хотя всякая деревня своего старшину имеет, однакож обыватели оным мало послушны бывают, ибо всяк сам собою господином… И хотя оные все воры и грабежники, однакож в Кубе нападения и воровства никакого не чинят, чтоб чрез то волю не потерять пшена и пшеницу тамо доставать и менять; токмо свой воровской промысел употребляют далее в горах и к Грузии. Оные употребляют оружие огненное, добрые сабли и много панцеров, люди смелые и огня не боязливые».

Автор отмечает политическую независимость самурских союзов: «Понеже народ вольной, доходов и податей никому не платят, но и впредь платить не будут и, надеясь на крепкую ситуацию их места, не опасаются, чтобы кто их в подданство привесть и принуждать может… Оные никогда ни под персидскою, ни под какою другою властию не стояли, и хотя прежде всего султаны дербентские их яко подданными к Персии почесть хотели и к тому принуждать трудились и для того часто великая команда из Дербента посылалась, чтоб их силою под владение привесть, однакож дагистанцы всегда противились и высланных дербенцов кровотекущими головами назад отсылали».

А.К. Бакиханов в «Гюлистан-и Ирам» пишет, что при приближении Надир-шаха к Ахты во время его первого похода в Дагестан «лезгины разрушили мост через Самур и укрепились на горе в старой крепости Шахбани. Надир приказал построить новый мост и его повеление было выполнено за один день. Переправившись со всем войском вечером через реку он расположился лагерем у стен крепости. Утром он разделил войско на две части: одну назначил к штурму а другую послал в то место, где скрывались семьи обороняющихся со всем имуществом. В обоих пунктах лезгины были разбиты. Надир лично преследовал обратившегося в бегство неприятеля и до самого вечера опустошал ущелья и горы».

По данным Г.Э. Алкадари, «когда Надир-шах вернулся из Дагестана, кубинцы, ахтынцы и кюринцы, объединившись, напали в крепости Худат Кубинского уезда на Гусейн-Али-хана, который, будучи ханом по назначению шаха, проживал там. Они держали его в той крепости в осаде, пока он не был освобожден прибывшими в Худат шахским правителем Дербента, дербентским обществом и шамхалом Хасбулатом».

Участие ахтынцев в осаде Худата со всей очевидностью доказывает, что они не были покорены Надиром.

Есть данные об участии ахтыпаринцев в битве при селении Джиных в 1738 г. в Джаро-Белоканах, где объединенные силы джарцев и горцев Дагестана наголову разбили персов. В этом сражении был убит брат Надира Ибрагим-хан и другие персидские военачальники.

Исключительно ценные сведения об истории, общественном строе, составе Ахтыпаринского союза содержатся в сочинении анонимного автора XIX в., известного как «Описание Самурского округа». Судя по всему, сочинение принадлежит российскому чиновнику или военному и написано около 1867 г.

В сочинении говорится, что «до присоединения к России населенное пространство, составляющее теперешний Самурский округ, – за исключением Горного магала (цахурские селения нынешнего Рутульского района РД. – 3.3.) – называлось Самурскою провинциею (Самур велаят), главным пунктом которой было селение Ахты». В начале XIX в. самурские союзы сельских общин объединяли почти 60 селений (без цахурских селений, входивших в состав Елисуйского султанства).

В середине XVIII в. союз Ахтыпара состоял из 14 селений: Ахты, Хкем, Хуля, Гра, Гдынк, Кочах, Мидфах, Смугул, Хал, Хнов, Борч, Гдым, Маза и Фий. В союз входили селения как правого, так и левого берегов Самура, а также селения ущелья Ахтычая (Ахцегь-вацI). Помимо лезгинских сёл, союз включал также и два крупных рутульских селения – Хнов и Борч. Указанный состав Ахтыпаринского союза сохранялся до 1776 года, когда он расширился до 17-ти сельских общин, после включения в Ахтыпару трех селений левобережья Самура: Гогаз, Усур и Кака.

Союз Ахтыпара граничил на севере с кюринскими союзами сельских общин (с 1812 г. – с Кюринским ханством), на востоке – с союзом сельских общин Докузпара и селением Мискинджи, на западе – с Рутульским союзом сельских общин, на юге – с Шекинским (Нухинским) ханством.

Главенствующее положение в Ахтыпаре занимал джамаат Ахты (Ахцах, Ахцегь). Однако степень зависимости селений от ахтынского джамаата была различной. Не случайно автор «Описания Самурского округа» выделяет в составе союза две группы селений, два «участка»: так называемые Ахтыпара 1-я и 2-я. В Ахтыпару 2-ю входило 5 селений верховьев Ахтычая: Хнов, Борч, Гдым, Фий и Маза. Географически эти селения союза наиболее удаленные от Ахты и, как следствие, пользовались большей степенью самостоятельности, нежели прочие селения Ахтыпары. Главным селением в этой группе, очевидно в силу своей многолюдности, считался Хнов.

Остальные же 12 селений союза (Ахтыпара 1-я) фактически управлялись ахтынскими «аксакалами» – главами местных тухумов. Число аксакалов (40) соответствовало числу ахтынских тухумов. Ахтынские аксакалы представляли собой местную элиту, привилегированную прослойку общества. ССАгаширинова считает, что ахтынские тухумы могут быть подведены под определение «патронимий второго порядка», которые возникли в результате сегментации, дробления разросшихся крупных патронимий.

Преимущества ахтынцев перед жителями остальных селений 1 – й Ахтыпары состояли в следующем:

1. Без ахтынских «меслегетчи» (посредников) жители всех селений участка не могли разбирать свои взаимные претензии.

2. В случае войны, по первому требованию ахтынцев, обязаны были являться на помощь. В свою очередь, каждое из селений имело право на обязательную защиту ахтынцев.

3. Ахтынские аксакалы и эфенди проверяли исполнение заката в селениях. Относительно заката привилегия ахтынцев заключалась в том, что они имели право требовать его исполнения в пользу своих бедных и нуждающихся сельчан. При этом они, однако, ограничивались взиманием определенного процента с поголовья овец, оставляя у себя лишь третью или четвертую часть взимаемого, а остальное оставалось за обществом данного селения, внесшего закат, для раздачи своим неимущим. Сбор заката осуществлялся осенью, и он мог быть употреблен не только в пользу бедных, но и для общественных нужд, особенно в случае войны.

4. Жители селений участка отбывали ахтынцам своеобразную повинность, называемую «пахта».

Ахтынские небоскребы. Художник Б.З. Шалумов

Х.-М. Хашаев сравнивает ее с русскими «кормлениями». Эта привилегия жителей Ахты состояла в том, что каждый из ахтынцев один раз в год имел право ехать «в гости» в любое из селений участка. Зачастую они отправлялись партиями от 100 до 500 человек и «гостили» в данном селении целые сутки. Хозяева домов, где размещались «гости», обязаны были хорошо кормить не только их, но и лошадей ахтынцев. «Гость» не имел права оставаться в том же селении на другой ночлег в этом же году. Обычай пахты относился к селению, а не к числу его жителей. Ахтынец, не побывавший в течение года для пахты в каком-либо селении участка, если и приезжал туда в следующем году, то за минувший год не мог ничего требовать у жителей данного селения.

Совершенно очевидно, что привилегия пахты у ахтынцев ложилась тяжелым бременем на жителей остальных селений Ахты-пары 1-й. Причем, чем меньше селение, тем тягостнее было его жителям исполнять этот обычай. Ю.М. Кобищанов сравнивает пахту с бытовавшим в Киевской Руси «полюдьем». Так назывался ежегодный объезд князем своих владений для сбора дани и других целей. Комплексы сходного типа, носившие местные названия, были широко распространены в разных регионах мира на стадии перехода от первичной формации к феодальной (раннефеодальные общества).

При полюдье носитель раннегосударственной (или потестарно-политической) власти (вождь, жрец, царь) или его заместитель (наследник престола, наместник, посланец и т. д.) в сопровождении дружины и приближенных обходил по традиционному маршруту подвластные ему княжества, общины и пограничные земли, осуществляя здесь свои привилегии. Функции полюдья могут быть разделены на экономические, политические, судебные, религиозно-ритуальные, символические и др. На Кавказе, помимо Дагестана, полюдье существовало, в частности, в Грузии.

Обычай пахты существовал и в соседнем с Ахтыпарой Рутульском союзе сельских общин, где носил даже более выраженные черты. Помимо очевидных экономических функций, в обычае пахты отчетливо проявляются политические и символические функции: поддержание господства «граждан» главенствующей сельской общины над подвластными селениями.

5. Следующим преимуществом ахтынцев было то, что они платили за кровь 300 баранов, в то время как брали с жителей подчиненных им селений 600 баранов, т. е. кровь ахтынца «стоила» вдвое дороже. За убийство ахтынцем кем бы то ни было из жителей 1-й Ахтыпары, кроме ахтынцев, он подлежал половинной уплате за кровь, а если кто бы то ни было из жителей того же участка убивал ахтынца, то платил полную плату, которая взималась и тогда, когда дело было между двумя или более ахтынцами или между жителями остальных селений участка.

Таким образом дела о крови решались только в 1-й Ахтыпаре.

Помимо вышеперечисленных пяти условий привилегированного положения ахтынцев относительно других селений 1-й Ахтыпары, существовало еще два преимущества, которым пользовались ахтынцы. Одно из них действовало в пределах долины Самура, а другое – на всей территории Дагестана и Кавказа.

Первое преимущество касалось маслиата и выражалось в том, что если жители любого селения Самурской долины (Самур велаят) обращались за посредничеством в Ахты и получали отказ, то уже не могли найти посредников во всей долине. Основанием для этого служило общее убеждение, что, «стало быть, дело крайне напутанное или же нечестное, если ахтынцы – самые умные и самые старшие из братьев-самурцев – отказались от участия в данном деле». Приведенный пример отчетливо и наглядно демонстрирует высокий статус джамаата Ахты в регионе. К этому следует добавить, что селение Ахты было самым крупным в долине Самура и одним из крупнейших во всем Дагестане.

Вторым преимуществом ахтынцев являлся обычай (адат), носивший название «барху». Этот обычай заключался в том, что любой человек, кто бы он ни был и откуда бы он ни происходил, бравший в жены ахтынскую девушку, помимо исполнения всех условий шариата и адата, касавшихся брака, обязан был еще внести 3 рубля (или вещей на эту сумму) в пользу того сельского магала Ахты, к которому принадлежала невеста.

Как уже говорилось, в селении Ахты было 40 тухумов (лезг. «сихил»). Из каждого тухума его членами избирался один «аксакал», имевший статус главы тухума. Эти выборные 40 аксакалов

управляли всеми выборными делами как ахтынцев, так и жителей остальных селений Ахтыпары, отбывавших пахту. Это управление распространялось и на военные мероприятия, в которых распорядительное участие принимали также ахтынский кадий и лица, имеющие духовное звание «эфенди». Срок службы каждого аксакала ограничивался только желанием его тухума. Звание аксакала было в Ахты наследственным, по прямо нисходящей линии, «пока в ней были способные к тому люди», а если таковых в прямой линии не оказывалось, то избирался родственник бывшего аксакала из боковой нисходящей линии. Если же и при этом условии не оказывалось способного человека, достойного возглавить тухум и стать правителем-аксакалом, тогда избирали из членов другой фамилии, но того же тухума.

Таким образом, одна наследственность не давала права быть аксакалом, требовалось еще и согласие членов тухума на выбор преемника.

Вознаграждение ахтынских аксакалов за их службу общине заключалось в следующем: 1) община обязана была предоставлять им лошадей, если они предпринимали поездку в интересах общины; 2) все аксакалы непременно приглашались на свадьбы и траурные мероприятия, имея при этом право приводить с собой одного из членов семьи. Ю.М.Кобищанов усматривал в этом адате существование зачаточной формы пахты в самой общине селения Ахты. Такой же обычай существовал в соседних с Ахтыпарой лезгинских союзах общин Докузпара и Алтыпара. Аналогичную привилегию имели и некоторые лица в горной грузинской области Хеви, в частности князья Казбеги; 3) после разбора дел о крови каждый из аксакалов той части Ахты, в которой проживал обвиненный (селение делится рекой Ахтычай на две половины), получал от удовлетворяемого по суду истца какую-нибудь вещь из оружия или посуды и кусок ткани, называвшийся «бурмет». При этом соблюдалось, чтобы ценность вещей, розданных каждому аксакалу, была одинаковой. Аналогичные подарки давались и эфенди.

Таков был порядок вознаграждения аксакалов за суд по делу о крови, если происшествие было в Ахты. Что касается других селений 1-й Ахтыпары, то за судом по разного рода делам и тяжбам, кроме дел о крови, обращались в Ахты. В последнем же случае (дела о крови) суд в количестве десяти аксакалов и одного эфенди поочередно отправлялся из Ахты на место происшествия.

В Ахты были и «ближайшие исполнители» решений аксакалов – «чауши», которых было два, по одному на каждой стороне Ахты.

Так как в остальных селениях 1-й Ахтыпары не было института аксакалов и чаушей, ахтынские чауши в случае надобности посылались в селения данного участка, которым, как мы видим, фактически управляли ахтынские аксакалы.

Ахтынские чауши избирались аксакалами, и выбор их должен был быть одобрен общиной. За исполнение своих обязанностей они получали: 1) от общины по одному быку в год; 2) при каждой свадьбе или поминовении они получали масло, мясо, крупу и дрова. Все это отпускалось им «в незначительном количестве» тем семейством, которое проводило свадьбу или поминовение; 3) после разбора дел о крови в Ахты при раздаче подарков аксакалам и эфенди каждый из чаушей также получал подарок в виде вещей стоимостью 3 рубля.

Что касается пяти ахтыпаринских селений, расположенных в верхней части бассейна реки Ахтычай (так называемая 2-я Ахтыпара), то они имели значительно большую самостоятельность, нежели прочие селения союза. Практически их зависимость от Ахты проявлялась в следующих двух положениях: 1) в случае войны ахтынцев с кем бы то ни было жители 2-й Ахтыпары, как и всех других селений союза, должны были помогать ахтынцам и за это в подобном же случае пользовались обязательной защитой ахтынцев; 2) если взаимные споры и конфликты жителей этого участка не могли решиться на месте, то они разрешались посредничеством ахтынских аксакалов. В остальном эти селения были самостоятельны. Пахта ахтынцев на них не распространялась.

Согласно «Описанию Самурского округа», «отчасти главным пунктом 2-й Ахтыпары» было селение Хнов (Хин). Каждое из пяти селений этого участка имело своих «правителей» – аксакалов и чаушей. В Хнове и Гдыме, как и в Ахты, каждый тухум избирал своего аксакала, а в трех остальных селениях (Борч, Маза и Фий) число аксакалов соответствовало не числу тухумов, а зависело от количества жителей, ибо на каждые 20 дворов («дымов») приходился один аксакал. Их выбирали из числа «достойных людей». Все селения участка имели по одному чаушу.

Селение Гдым «некоторым образом» подчинялось Хнову. Автор «Описания» сравнивает эту подчиненность с той, которая существовала тогда в каждом селении магала относительно своего наиба, независимо от общей с ним подчиненности начальнику округа.

Согласно нашему источнику, между селениями Хнов и Борч часто происходили конфликты, и в таких случаях ни одна из сторон не пользовалась военной помощью ахтынцев, соблюдавших нейтралитет и одинаково относившихся к конфликтующим селениям.

Аксакалы в Хнове избирались наследственно, как в Ахты. Вознаграждения за службу общине никакого они не получали, даже при разборе дел о крови. Что касается хновского чауша, то его избрание и вознаграждение были такими же, как в Ахты.

В остальных четырех селениях этого участка Ахтыпары аксакалы не были наследственными. Аксакалами избирались члены сельской общины, «известные своей правдивостью и опытностью». Их служба, как и в Хнове, ничем не вознаграждалась. Чауши этих селений избирались так же, как в Ахты, однако они не получали, подобно ахтынским чаушам, ежегодно по одному быку от общины и трехрублевого вознаграждения при разборе дел о крови, а имели только право на такие же подарки на свадьбах и поминовениях, как в Ахты.

Закат соблюдался и в этом участке Ахтыпары, но не контролировался, как в 1-й Ахтыпаре. Обычаев пахты и барху не было.

В тех ахтыпаринских селениях, в которых были суды по разбору дел о крови, за получением присужденного удовлетворения шел не сам истец, а его вакил (представитель), который при этом получал еще с обвиненного уже в свою пользу одного быка.

Вопросы войны и мира в союзе сельских общин Ахтыпара, как и в других самурских союзах, принимались не аксакалами, а всей общиной, и если община решала вести с кем-нибудь войну, то аксакалы не имели права препятствовать этому решению, а должны были только принять на себя распорядительность в военных мероприятиях «как люди, выбранные по уму, добросовестности и опытности».

Самым высоким духовным саном в самурских союзах был кадий (кази). В долине Самура их было всего четыре – в Ахты, Хнове, Рутуле и Шиназе, т. е. по два в Ахтыпаринском и Рутульском союзах. В Докузпаре и Алтыпаре кадиев не было. Как сказано в «Описании», «более их не было потому что народ, от которого зависело, иметь кадия или не иметь, не желал этих господ». Источник сообщает, что примерно в середине XVIII в. высшими духовными лицами в регионе были «эфенди», «а так как в шариате сказано, что следует иметь кадиев, то эти четыре селения и выбрали их из числа ученейших и достойнейших эфенди».

Обращает на себя внимание наличие кадиев в крупных селениях региона, являвшихся одновременно центрами политического притяжения. Причину наличия кадиев в указанных населенных пунктах следует искать также, на наш взгляд, в соображениях политического престижа.

Ахтынскому кадию в делах, подлежащих рассмотрению подобного духовного лица, подчинялись все ахтыпаринские селения, не исключая и Хнова, который, хотя и имел собственного кадия, все же он считался менее влиятельным и авторитетным, нежели ахтынский. Тем не менее хновцы «ближайшим образом» подчинялись суду своего кадия.

Несмотря на то, что каждый из четырех кадиев региона обслуживал «свою» территорию, тяжущиеся, кто бы и откуда бы они ни были, имели право судиться у любого кадия. Сторона, недовольная решением, вынесенным одним кадием, могла переносить дело к другому кадию, объявляя ему при этом то положение шариата, на основании которого дело разбиралось прежним кадием.

Следующим после кадия рангом духовенства в долине Самура являлся эфенди. Их в регионе было столько, «сколько оказывалось мулл, достойных быть избранными в этот высокий сан». Однако число их во всех самурских общинных союзах никогда не превышало тридцати. Получение муллой звания эфенди не обязывало его менять место жительства. Что касается мулл, то их количество в каждом селении соответствовало числу мечетей.

В самурских союзах кадий, «как верховное лицо», в отличие от эфенди, не присутствовал в суде аксакалов, а разбирал дела у себя. В селении Ахты на сход аксакалов являлось два эфенди – по одному от каждой стороны Ахты.

Во времена, когда кадиев еще не было (до середины XVIII в.), их функции исполняли эфенди, а в тех селениях, где не было эфенди, их заменяли наиболее знающие муллы, особенно если обе тяжущиеся стороны были заранее согласны с решением данного муллы. Необходимо подчеркнуть, что муллы лишь разбирали жалобы, в делах управления они участия не принимали.

Как муллы, так и эфенди избирались общиной и обязательно утверждались кадием. При этом эфенди проверялись кадием в степени их знаний, получали от него благословение, причем кадий определял по степени учености каждого эфенди важность дел, которые могли быть доверены его разбирательству.

В пятницы и дни религиозных праздников имамами в джума-мечетях были кадии, а там, где их не было, – по очереди эфенди. Где же не было и эфенди, богослужением руководили те из мулл, «которые были старше и славились благочестием».

При рассмотрении дел о наследстве кадий получал, максимум, два процента от суммы наследства, причем часть этой суммы выделялась тому или тем эфенди, которые, независимо от кадия, были приглашены в суд. Если со стороны лиц, деливших наследство, не было возражений, то решение эфенди было таким же окончательным, как и решение кадия. Недовольные судом эфенди отправлялись к кадию, и тот рассматривал дело заново. Если кадий находил, что эфенди вынес правильное решение, то мог получить вознаграждение, уже отданное судившему эфенди, но только при условии, если на это соглашался сам эфенди. Если же кадий находил, что дело решено неправильно, то деньги получал сам. В том случае, если установленная плата уже была отдана эфенди, она отбиралась у него и передавалась кадию. Процент в пользу эфенди был такой же, как и в пользу кадия.

Неимущие люди общин, а также духовенство получали из заката столько, сколько им желали выделить члены общины.

В бассейне Самура в далеком прошлом происходил процесс переселения, вызванный внутренними и внешними причинами. В период этого переселения селение Ахты предоставляло свои услуги: брало переселенцев под свое покровительство и разрешало им, на определенных условиях, селиться на своей территории. Такая политика ахтынцев получила название системы коммендаций. Так, например, жители некоторых цахурских селений, подвергавшиеся частым нападениям хновцев, обратились за помощью в Ахты. Община разрешила им переселиться в Ахты с условием внесения налога (хардж) и бесплатного выполнения некоторых полевых работ. Квартал, в котором поселились цахуры, называется «Къулияр мягьле». Жители Гюнейской стороны Ахты производят это название от тюркского слова «къул» (раб), а сами кулиярцы связывают его со словом «къуьл» (пшеница).

Переселенцам ахтынцы разрешили поселиться на правом берегу Ахтычая, который еще не был занят под жилые дома, но принадлежал ахтынцам, жившим на левом берегу. Между ахтынцами и переселенцами был заключен договор, согласно которому последние занимали правый берег Ахтычая, но взамен должны были вносить ахтынцам ежегодную дань зерном и скотом. Договор был записан на камне, который строго охранялся ахтынцами. Однако со временем положение обитателей правого берега реки настолько укрепилось, что они сочли возможным отказаться от дани. Прежде всего жители правобережья решили уничтожить юридический документ – надпись на камне. Ночью они перебрались на левый берег реки, убили часового, охранявшего каменную плиту, и отбили молотком надпись о зависимом положении, причем во избежание шума при уничтожении надписи плита была покрыта войлоком. С уничтожением надписи жители правобережья прекратили уплату дани ахтынцам.

Община Ахты, владевшая большим количеством пастбищных и покосных земель, часто сдавала в аренду эти земли общинам, нуждавшимся в них, за определенную плату.

Структура союза и характер отношений внутри Ахтыпары имели много общего с Рутульским союзом. Это касается и взаимоотношений главного селения с зависимыми. В частности, если феодальная рента в феодальных владениях попадала в руки владетеля-феодала, то дань, взимаемая ахтынцами и рутульцами с зависимых селений, а также право пахты распространялись на широкий круг лиц. Это, в свою очередь, накладывало своеобразный отпечаток и на социальную борьбу зависимых общин с господством рутульского и ахтынского джамаатов. Последнее утверждение относится, в первую очередь, к Рутулу, ибо мы не располагаем данными о выступлениях селений Ахтыпары против общины Ахты.

Зависимые от Ахты и Рутула селения испытывали давление широкого круга лиц, т. е., по существу, сильных, крупных джамаатов Ахты и Рутула. Если феодала-владетеля можно было физически уничтожить и покончить с зависимостью от него, то в рассматриваемом случае покончить со своеобразным феодальным гнетом зависимым селениям было значительно сложнее. Сложность заключалась в том, что каждый джамаат зависимых сел в отдельности был слабее джамаата главного селения. Ф.Ф.Симонович в 1796 г. сообщал, что в Ахты было 600 дворов. В рапорте бакинского коменданта В.А.Репина от 1809 г. говорится, что в «городе» Ахты было «до 1000» дворов. По данным Ф.А.Шнитникова (1832 г.) и К.К.Краббе (1835 г.), селение Ахты насчитывало 800 семейств. Крупные общины Ахты и Рутула выступали фактически в роли коллективного феодала по отношению к зависимым селениям.

Подобное явление имело место в Джарской области, где аварские и цахурские общины были в положении «групповых феодальных сеньорий по отношению к попавшим в зависимость от них грузинским крестьянам».

Как отметил М.А.Агларов, тенденции к выделению и разная степень выделения центров «вольных обществ» были повсеместными, однако такое полное возвышение, какое имело Ахты над остальными селами союза, в Дагестане неизвестно.

Зависимые общины не имели возможности для объединенных выступлений за свою независимость, находясь под контролем «покровителей», ахтынский и рутульский джамааты при случае оказывали друг другу помощь, в том числе вооруженную, для подавления сопротивления зависимых от них селений. В этом отношении весьма показательна история борьбы селения Хрюг (Хуьруьг) с Рутулом. Одним из итогов этого противостояния стало расширение территории Ахтыпары.

Во время одного из столкновений между селениями вследствие отказа хрюгцев исполнять пахту в пользу жителей Рутула последние, будучи, очевидно, не в состоянии привести в покорность хрюгцев собственными силами, обратились за помощью к ахтынцам. Здесь необходимо отметить, что в случае военных действий общине Рутула обязаны были помогать все селения, входящие в Рутульский союз. В качестве вознаграждения за помощь Рутул обещал ахтынцам лесистый склон горы на правом берегу Самура, принадлежавший общине Хрюга и который был в то время границей между Ахтыпаринским и Рутульским союзами. Ахтынцы «охотно согласились помочь» не столько из-за предложенного рутульцами вознаграждения, сколько из-за желания наказать хрюгцев за отказ отбывать пахту Рутулу, ибо если бы это сошло хрюгцам безнаказанно, то могло бы послужить примером для ахтыпаринских селений, исполнявших пахту ахтынцам.

В результате столкновения, в ходе которого, несмотря на то, что перевес в силах был явно на стороне Рутула и Ахты, хрюгцы оказали упорное сопротивление (одних лишь ахтынцев погибло 12 человек), Хрюг был сожжен. Потери хрюгцев и рутульцев источники не сообщают.

По окончании военных действий ахтынцы стали тем более настаивать на вознаграждении, требуя возмещения за пролитую кровь. В этой ситуации рутульцы, принимая во внимание положение разоренных войной хрюгцев, «в участи которых принимали участие и все соседи», взамен обещанной ахтынцам горы, были вынуждены уступить им три селения Рутульского союза: Гогаз, Усур и Кака, «как ближайших соседей» Ахтыпары.

В «Описании Самурского округа» не сообщается, когда именно произошли эти события. Этот пробел восполняется данными хронографа Абд ал-Хайя:

«Произошло сражение между нами (хрюгцами. – З.З.) и Рутулом с его магалом и Ахты с его магалом в течение трех лет и убито из нас много людей. Они отрезали нашу дорогу со всех сторон и остальные пути, по которым к нам шли продукты (пропитание). Мы оказались в очень тяжелом положении, и не было никакого выхода из [состояния] нашего голода, и не было нам [никакой] помощи ни со стороны мусульман, ни со стороны амиров. Тогда мы отправились [в составе] двадцати мужчин, четырех женщин, с семью саванами на сход ахтынцев, и склонили мы лица свои перед сходом. После этого сговорились ахтынцы и рутульцы вместе со своими магалами и сожгли наше селение, и разрушили наши стены и сбили наш минарет, в субботу, в двадцать девятый день месяца сафар по году Пророка – мир над ним – в 1189 году». (Месяц сафар 1189 г. хиджры начался 3 апреля 1775 г.).

Об этих же событиях повествует арабоязычная надпись на камне, вмонтированном над входом в мечеть селения Хрюг: «Произошло сражение между нами (т. е. жителями Хрюга, с одной стороны) и рутульцами с их магалом и ахтынцами с их магалом (с другой стороны), продолжавшееся в течение трех лет. И погибло у нас много мужчин. Потом же они помирились с нами в дату Пророка, в 1190 году» (т. е. в 1776–1777 гг.).

Вскоре после этих событий и расширения Ахтыпаринского союза, с просьбой к ахтынцам о присоединении к Ахтыпаре обратились еще два селения Рутульского союза – Ялак и Луткун. Однако ахтынцы, «ссылаясь на то, что и без того уже приобрели три селения от рутульцев», отказали им в просьбе. Получив отказ, ялакцы и луткунцы вышли из состава Рутульского союза сельских общин, прибегнув к покровительству Казикумухского ханства.

Рост влияния ахтынского джамаата нашел отражение в том, что часто жителей всех самурских общинных союзов называли в Дагестане ахтынцами по аналогии с союзом Акуша – Дарго, население которого было известно как «акушинцы».

Периоды мирных отношений между различными самурскими общинами нередко сменялись фазами напряженности. В 1728 году И. Гербер отмечал добрососедство, сплоченность и взаимопомощь самурских общинных союзов: «Сии пять уездов крепко заедино стоят, и что одному учинится, то и другие так, как себе учинено почитают». Вместе с тем есть данные источников о конфликтах между различными самурскими общинами. В частности, сохранились сведения о столкновениях Ахтыпары с мискин-джинцами, которым обычно помогал Докузпаринский союз во главе с селением Джаба. Такие столкновения имели место в 1682, 1702–1703, 1708–1709, 1715, 1782–1783, 1803–1804 гг.

Есть свидетельства привлечения ахтынцами в ходе этой борьбы войск феодальных правителей Дагестана. В «Описании Самурского округа» говорится, что «во время одной из самых ожесточенных войн» ахтынцев с мискинджинцами и докузпаринцами первые обратились за помощью к Сурхай-хану Казикумухскому и Умма-хану Аварскому. «Война кончилась тем, что Мискинджи были сожжены дотла». Об этом событии, произошедшем в 1197 г. хиджры (1782–1783 гг.), сообщают также арабоязычные источники.

В свою очередь, феодальные правители также использовали военные силы самурских общинных союзов в своих военных предприятиях. В частности, в «Описании» сообщается, что казикумухские ханы «часто пользовались пособием самурцев в их войне с кубинскими и нухинскими ханами».

Столкновения ахтынцев происходили и с Алтыпаринским союзом сельских общин, главным селением которого был Микрах.

Вооруженные конфликты имели место также между Ахты и Рутулом. Письменные источники зафиксировали столкновения между ними с привлечением войск различных феодальных правителей в 1536–1537 (по другим данным, в 1540–1541 гг.), 1541–1542, 1542–1543 гг. Самое позднее столкновение между Ахты и Рутулом, известное нам, произошло в 1204 г. хиджры (1789–1790 гг.).

К.К. Краббе в 1835 г. сообщал о добрососедских отношениях Ахтыпаринского союза с Докузпарой, в то время как отношения с «Рутульским магалом» были напряженными.

Существуют данные арабоязычных письменных источников об эпидемиях чумы в Ахты, имевших место в 1688–1689 и 1730–1731 годах.

В 1812 г., после образования Кюринского ханства, самурские общинные союзы, в том числе Ахтыпара, вступили в подданство России, обязавшись платить подать баранами, однако подати вносились нерегулярно, о чем свидетельствуют российские документы. С целью заставить ахтыпаринцев платить подати к ним применялась такая мера, как задержание принадлежащих им стад, пасущихся в Закавказье.

Ахтыпара, как и другие самурские союзы, сохраняла фактическую независимость вплоть до 1839 г. Более того, жители Самурской долины приняли самое активное участие в известном Кубинском восстании 1837 г. Одним из главных предводителей горцев самурского региона был «Шейх Мулла Ахтынский».

В 1839 г. в Самурскую долину были двинуты крупные силы царских войск под командованием генерала Головнина. После кровопролитного сражения в Аджиахурской теснине сопротивление горцев было подавлено. Русские войска вошли в Ахты и здесь была заложена крепость. Ахтыпара, как и другие самурские земли, была поставлена под контроль царской администрации.

 

Литература

1. Агаширинова С.С. Материальная культура лезгин. XIX – нач. XX вв. М., 1978.

2. Агларов М.А. Сельская община в Нагорном Дагестане в XVII – нач. XIX вв. М., 1988.

3. Алкадари Г.Э. Асари Дагестан. Махачкала, 1994.

4. Баркуев К., Ахмедов М.-К., Шихсаидов А.Р. Исторические сведения о Дагестане из арабских рукописей // УЗ ИИЯЛ. Махачкала, 1963. Т. XI.

5. Гарданов В.К. Общественный строй адыгских народов (XVIII – первой пол. XIX вв.). М., 1967.

6. Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20–50 гг. XIX в. // Сб. док. Махачкала, 1959.

7. История, география и этнография Дагестана. XVIII–XIX вв. // Архивные материалы под ред. М.О. Косвена и Х.-М. Хашаева. М., 1958.

8. Кобищанов Ю.М. Полюдье в истории Дагестана (к постановке вопроса) // Государство и государственные учреждения в дореволюционном Дагестане. Махачкала, 1989.

9. Магомедов А.Р. Народности Дагестана. Махачкала, 1990.

10. Маршаев Р.Г. К вопросу о социальном строе Ахтыпаринского «вольного» общества в XVIII – нач. XIX вв. // УЗ ИИЯЛ. Махачкала, 1957. Т. 3.

11. Советов П.В. Исследования по истории феодализма в Молдавии. Кишинев, 1972. Т. 1.

12. Хашаев Х.М. Общественный строй Дагестана в XIX в. М., 1961.

13. Шихсаидов А.Р. Эпиграфические памятники Дагестана X–XVII вв. как исторический источник. М., 1984.

14. Эпиграфические памятники Северного Кавказа на арабском, персидском и турецком языках. Ч. I. Надписи Х-XVII вв. / Тексты, переводы, комментарии и приложения Л.И.Лаврова. М., 1966.

 

Дауд ал-Усиши: жизнь и творчество

Д.М. Алхасова

Усиление позиций ислама на территории Верхней Даргинии, а соответственно и распространение среди даргинцев арабской письменности начинается с походов Тимура. В целях распространения ислама здесь, как и в других частях Дагестана, строились мечети и открывались мусульманские школы (мадраса), в которых обучали Корану, арабскому языку и письменности.

Такие селения, как Акуша, Цудахар, Усиша, подобно Дербенту, Кубачам, Кумуху, Чоху, Согратлю и другим известным научным центрам Дагестана, «уже давно славились своими школами, где… предания исламизма переходили из рода в род». Записи на полях арабских рукописей уже в XIII в. упоминают «арабиста» Манаса б. Нух ал-Бутри из Дарга (ум. в 605/1208-09) как «выдающегося учёного». На полях книги «Шарх ал-Минхадж» Джалаладдина ал-Махалли из библиотеки Хаджала‘али ал-Акуши имеется, как сообщает М. Гайдарбеков, запись о том, что учёный арабист Йунус б. Ахмад ал-Акуши жил в начале X в.х. (конец XV в.) и переводил термины по фикху на даргинский язык.

Ещё в самом начале XVI в. даргинцы делали первые попытки приспособить арабскую графику для местного письма. В 1959 г. известным востоковедом М.-С. Саидовым была обнаружена рукопись «Ихйа’ ‘улум ад-дин» («Оживление наук о вере») Мухаммада ал-Газали, которая в 913/1507 г. была переписана Идрисом б. Ахмадом ал-Акуши. На полях этой книги имеются надписи, в которых обнаружены даргинские слова, примечания и даже целые предложения. Это один из древнейших памятников даргинской письменности, который сохранился до наших дней (М.-С. Саидов, А.А. Исаев).

Под непосредственным влиянием арабоязычной культуры выросли такие известные учёные, как «основоположник изучения математических, астрономических и медицинских наук в Дагестане» Дамадан ал-Мухи (ум. в 1130/1718), Мухаммад-Кади ал-Акуши (ум. в 1205 /1790-91) и Хаджи-Дауд ал-Усиши (ум. в 1171/1757), который перевёл, как пишет Б.Г. Алиев, «на родной язык труды по философии и логике, написал работы по грамматике арабского языка, являлся большим знатоком астрономии и был известен далеко за пределами Дагестана».

Факт существования в Усиша на протяжении столетий крупного центра по переписке арабских книг подтверждает и большое количество рукописей, обнаруженных как в Усиша, так и во многих других дагестанских селах. А самая ранняя рукопись, где упоминается переписчик из Усиша, датируется второй половиной XVII в.

Медресе в с. Усиша, куда съезжались знатоки арабоязычных наук из различных селений Дагестана (сс. Акуша, Куппа и др.), существовало более 160 лет (самая ранняя из имеющихся в нашем распоряжении рукопись с указанием медресе Усиша как места переписки датируется 1712 г., а самая поздняя – 1875 г.). В течение более пятнадцати лет (с 1712 по 1727 г.) мударрисом здесь был предшественник Дауда – устаз Мухаммад б. Мухи ал-Усиши. Также известны имена других мударрисов этого периода. Из доступных нам рукописей три, переписанные в медресе Дауда ал-Усиши, входили впоследствии в знаменитую коллекцию имама Шамиля. В колофонах рукописей, датируемых концом XVIII в., упоминается некий устаз Мухаммад ал-Усиши, под руководством которого велась переписка арабоязычных сочинений, а известный дагестанский поэт Айуб б. Кача ал-Гумуки (ум. в 1294/1876-77) посвятил одну из своих прекрасных элегий «любимому учителю Абдаррахману ал-Усиши».

Таким образом, талант известного дагестанского ученого XVIII века Дауда ал-Усиши был взращен на благодатной почве, поскольку школа переписчиков существовала в Усиша задолго до его рождения.

Дауд ал-Усиши родился в 1655 г. (по другим данным в 1686 г.) в «селении по названию Усиша, которое находится в Даргинском округе», в семье пастуха по имени Али б. Мухаммад, который «прозябал» в крайней бедности.

О детских и юношеских годах Дауда известно лишь то, что он проявлял большое рвение и способности в учёбе. Поначалу он учился у местных алимов, затем продолжил учёбу в Акуша, куда ходил ежедневно пешком, взяв с собой, как пишет Ибрахим ал-Уради, «лишь немного еды из дома». Позднее как особо одарённый ученик Дауд был направлен в Кудутль, в медресе знаменитого учёного Мухаммада ал-Кудуки (1652–1717). Дауд отличался феноменальной памятью, он мог продолжить цитирование множества книг с любого места. Услышав незнакомый текст однажды, он мог повторить его в точности. По преданию, Дауд стал любимым учеником Мухаммада ал-Кудуки после того, как в день своего приезда с лёгкостью ответил на вопрос, на который не смог ответить никто, в том числе и ученики, проучившиеся в медресе не один год. Постепенно он превзошёл всех мута‘аллимов и достиг больших успехов в учёбе. Это отмечает и дагестанский учёный Али Каяев (1878–1943), утверждая, что хотя Дауд ал-Усиши и «учился у Мухаммеда-эфенди из Кудутля, но в области арабской филологии он превзошел своего устаза Мухаммеда-эфенди».

Учёный не мог не признать выдающихся способностей своего любимого ученики. Использовав свой авторитет и связи с учёными Арабского Востока, в кратчайшие сроки он добился отправки Дауда в Египет. Там Дауд ал-Усиши достиг больших успехов, это подтверждается тем фактом, что его пригласили преподавать грамматику арабского языка самим же арабам. В конце XVII в. он бывал и в Сирии, о чем свидетельствует запись на полях рукописи «Шарх Алфийа» Ибн ‘Имада, переписанная в мадраса при соборной мечети Омейядов (Дамаск) в начале рамадана 1104/1693 г. Затем книга перешла к Дауду ад-Дагистани.

Вернувшись в Дагестан, Дауд не оставил преподавательскую деятельность и стал обучать детей в Акуша. На вопрос усишинцев, почему он не остается в их родном селе, Дауд ответил, что хочет заработать немного, чтобы построить хотя бы комнатку при мечети для обучения желающих, поскольку сейчас возможности такой он не имеет. Усишинцы, продав скот и другое имущество, собрали деньги для строительства мадраса и выстроили дом для Дауда ал-Усиши, примыкающий непосредственно к мечети и соединяющийся с ней специальной дверью, через которую он мог беспрепятственно и в любое время попасть туда для молитвы (информация Алиева Шамсутдина, сел. Усиша).

Дауд ал-Усиши пользовался огромным авторитетом среди своих земляков, люди бережно хранят в памяти предания и легенды о его сверхъестественных способностях, часто приписываемых шейхам-суфиям. Жители до сих пор верят, что он мог за несколько часов днём отправиться в Мекку и Медину, помолиться там и вернуться обратно.

Существует легенда, что каждую неделю Дауд-хаджи в пятницу совершал молитву в Мекке. Группа аварцев, которая совершала паломничество в Аравию, возвратилась домой, оставив там своего больного сельчанина, который не мог вернуться обратно самостоятельно. Последний узнал, что есть дагестанец, который приезжает в Мекку каждую неделю (что по тем временам было физически невозможным) и разузнал в подробностях особенности его одежды и обуви. Однажды в пятницу, когда паломники выходили из мечети после молитвы, он взял в руки обувь Дауда-хаджи, дождался того, кто будет её искать, и таким образом узнал его. Дагестанец попросил ал-Усиши перевезти его чудесным образом на родину. Дауд сначала отказывался, утверждая, что даже если люди обладают подобными способностями, то они не должны обнаруживать себя, боясь наказания Аллаха. Наконец, учёный поддался уговорам, посадил больного себе на спину, велел ему закрыть глаза и не открывать их без позволения. За несколько секунд оба они оказались на окраине Усиша. При этом был заключён договор, что дагестанец никому не расскажет о происшедшем, пока Дауд-хаджи жив.

На протяжении многих лет этот человек справлялся о Дауде-хаджи у всех, кто мог знать о нём. И когда до него дошла весть о смерти учёного, он пришёл в мечеть своего села и рассказал собравшимся о том, что произошло с ним много лет назад и каким образом он добрался из паломничества на родину. Его односельчане – мужчины, женщины и дети, умеющие молиться, взяв, кто что мог (муку, овцу, быка), совершили паломничество в Усиша. На могиле Дауда-хаджи они читали молитвы, пригнанный скот раздавали беднякам. Спустя сутки, покидая село, люди уходили, повернувшись лицом к могиле Дауда, пока она не исчезала из виду. Эту легенду рассказал нам Абдурахманов Абдулла, кади сел. Усиша.

В пятничной мечети Усиша, построенной на месте старой (имеется фото), сохранился подвал, который представляет собой комнату под полом размерами 2,5 х 3,5 и высотой 2 м без окон, с плотно прикрывающейся массивной дверью-люком, где Дауд ал-Усиши писал свои книги, занимался с учениками, якобы «освещая помещение, водя кончиком мизинца по тексту», что часто приписывают суфиям.

Дауд ал-Усиши, как ученик Мухаммада ал-Кудуки и последователь его взглядов, отстаивал, как отмечает Г.Ш. Каймаразов, прогрессивные идеи по многим вопросам общественно-политической жизни. В частности, он выступал за равноправие сословий, отвергал утверждения некоторых учёных о мусульманской исключительности, ратовал за равноправие и дружбу между мусульманскими и немусульманскими народами, резко осуждал набеги дагестанских феодалов на Грузию.

Его не могли не волновать события, происходившие в Дагестане в первой половине XVIII в., современником которых он был. По народным преданиям, Дауд ал-Усиши первый призвал даргинцев не платить дань иранскому шаху. И когда явился посланник шаха, сам ал-Усиши повёл его на кладбище и сказал: «Народ ни при чём, Вам обещали платить вот они (указывая на памятники) – наши деды и прадеды – требуйте от них».

Существуют противоречивые мнения о том, справедливо ли Дауду ал-Усиши приписывают титул «хаджи», т. е. был ли он в действительности паломником главных мусульманских святынь? В Рукописном фонде ИИАЭ хранится комментарий на свод хадисов ‘Абдаррахмана ас-Суйути «Шарх ал-кабир ли-л-Джами‘ ас-сагир фи-л-хадис ал-башир» ‘Абд ар-Рауфа ал-Манави (ум. в 952/1545), переписанный в 1119/1707-08 г. На полях этой рукописи имеется запись рукой ал-Усиши: «Я купил эту книгу во время моего паломничества… Дауд ал-Усиши». Эта запись даёт нам право с уверенностью называть его Даудом-хаджи и позволяет сделать вывод, что ал-Усиши не только выполнил «священный долг каждого мусульманина», но и наряду с этим удовлетворил свои научные интересы, покупая столь необходимые ему книги, встречаясь с местными учёными.

О семье Дауда мы располагаем скудными данными, полученными в большинстве случаев из рукописных книг. В коллекции пятничной мечети Усиша под № 149 хранится сочинение «Минхадж ат-талибин» знаменитого арабского правоведа XIII в. Абу Закарийи ан-Навави. Её завещал мечети ‘Али Кади ал-Усиши. На форзац-листе этой рукописи имеется запись с точной датой смерти Дауда ал-Усиши, которая нигде ранее не упоминалась: «Умер паломник обеих святынь Дауд ал-Усиши, да смилостивится над ним Аллах, в 1171 г. хиджры в благословенном месяце мухаррам на 9 день». Эта дата соответствует пятнице 23 сентября 1757 г. Ниже записаны даты смерти его жены и дочери: «Умерла его жена Хамис в 1173 г.х. (1759–1760 г.), и умерла его дочь Фатима в 1174 г.х. (1760–1761 г.)». О сыне Дауда известно лишь то, что его звали Али.

Благодаря усилиям местных краеведов сохранилась его родословная, начиная непосредственно с Дауда ал-Усиши и заканчивая ныне живущими его потомками. О об одном из них пишет Гасан Алкадари: «…из его (Дауда ал-Усиши. – Д.А.) потомства и теперь в том селении есть истинный учёный Магомед-Эфенди, который состоит кадием окружного суда того же округа и получил чин от русского правительства». Согласно генеалогии, этот Мухаммад-кади был одним из двух внуков-близнецов Дауда ал-Усиши от брака его дочери Фатимы и Мухаммада б. Ахсибара б. Мухаммада б. Хусайна, скончавшегося в 1204/1789-90 г. Оба внука – Мухаммад-кади и Дауд-кади (названный так в честь своего знаменитого деда) – были знатоками арабского языка и служили кадиями в Усиша. В селе в одной из частных коллекций сохранилась рукопись «Му‘аддат ас-салат» Мухаммада б. Пир Али ал-Биркави, которую переписал вышеупомянутый Мухаммад-кади б. Мухаммад б. Ахсибар б. Мухаммад б. Ахсибар ал-Усиши.

Внука Дауда-кади также звали Дауд. Потомки называют его Дауд-офицер, поскольку он известен тем, что был добровольцем в Дагестанском конном полку, прославившемся в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. взятием крепости Карс. За безупречную службу, проявленные мужество и храбрость в военной кампании Дауд-бек ‘Исакади оглы был награждён орденом Анны III степени и грамотой. Он дослужился до чина подполковника и после отставки, наделённый большими льготами, жил в с. Усиша. У него было два сына – ‘Абдусамад, ‘Иса и дочь Залиха.

В Рукописном фонде Института ИАЭ сохранилось письмо учащихся медресе с. Карабудахкент подполковнику Дауду ал-Усиши с просьбой оказать им материальную помощь: «Подполковнику Дауду ал-Усиши, Мир Вам, много зёрен пшена и шерсти верблюда.

А затем:

В подражание обычному примеру нас – слабых – писать Вашей высокой чести подобное письмо, рассказываем Вам о большом количестве посланников (т. е. просящих. – Д.А.) и о том, как сильно они нуждаются в капле [помощи] из волн моря Вашего края. И если Вы соблаговолите, сделайте одолжение и совершите благодеяние хоть чем-нибудь, поскольку это [наше] желание и причина этого письма.

Мир Вам.

Они жили в мечети Карабудахкент, и это письмо от них».

В пятничной мечети с. Усиша в настоящее время сохранился рукописный Коран, где рукой отца зятя Дауда ал-Усиши – Ахсиба-ра б. Мухаммада сделана запись: «Завещал в качестве вакфа этот Коран Ахсибар б. Мухаммад действительно при условии, что он не будет вынесен за пределы мечети и не будет отдан особенно в руки обучающихся. Да примет Аллах его жертву и сделает рай его прибежищем».

В доме Дауда в настоящее время живёт его непосредственный потомок Дауд-хаджи Алиев. Он считается седьмым по счёту Даудом в этом роду. У него дома имеется только одна книга Дауда ал-Усиши – это литография, изданная в Темир-Хан-Шуре в типографии М.-М.Мавраева. Название установить не удалось, поскольку отсутствуют начало и конец, но с большой долей уверенности можно сказать, что это «Хашийат Дауд», поскольку из грамматических сочинений только этот трактат Дауда ал-Усиши был издан в типографии. На обложке написано: «Дауд ал-Усиши», на нижнем срезе: «Дауд Хаджжи б. ‘Али б. Исма‘ил». Книга отреставрирована одним из потомков ученого Алиевым Шамсутдином.

Если дата рождения Дауда ал-Усиши на данный момент точно не определена, то год смерти встречается многократно в различных источниках.

1171-й год хиджры как дату смерти учёного приводят как известные авторы, в той или иной мере затрагивающие биографии дагестанских учёных: Гасан Алкадари, Назир ад-Дургели, Али Каяев, так и анонимные переписчики или читатели арабских рукописей, оставляющие памятные записи на полях.

Современник Дауда, известный дагестанский учёный Абубакар ал-Аймаки (ум. в 1791 г.), узнав о его смерти, прислал жителям селения Усиша письмо, оно обнаружено археографической экспедицией Института ИАЭ в 2002 г., полное переживаний и скорби:

«Во имя Аллаха милостивого и милосердного! Хвала Аллаху, ему одному! Благословение тому, после которого не будет Пророков. Да сопутствует ему почитание.

А затем: Бесконечное приветствие от Абу Бакра ал-‘Аймаки своему благородному брату Хаджжи ‘Али сын Хаджжи Хайдара ал-Усиши. Его друзьям, сподвижникам, последователям и сторонникам постоянный мир. Амин.

Далее:

Воистину я соболезную Вам по поводу смерти достойного, благородного учёного, нашего учителя Дауда. Я высказываю Вам [слова] утешения по случаю кончины этого исследователя. Да увеличит Всевышний Аллах вознаграждение Ваше, укрепит Ваше терпение, простит покойного, поддержит [нас] в нашем горе, поскольку всё [в мире] принадлежит Аллаху и к нему же и возвращается. Мы восхваляем его и благодарим за всё, что предопределено заранее. Что до меня, то рассудок мой не воспринял смерть его, и печаль моя была огромна от этой новости. А когда я пришёл в себя, то помолился за него и вознамерился приехать на могилу, но в данное время у меня не было удобного случая. Может быть, Всевышний Аллах подарит мне возможность встретиться с Вами и посетить его могилу в следующий раз. Мир Вам».

Дауд ал-Усиши оставил после себя богатейшую рукописную библиотеку. Али Каяев писал: «Рассказывают, что в Акуше и Усише существует такой обычай: книги тех учёных людей, которые умерли и не имели наследников, а иногда и тех, которые имели наследников, большей частью передавали в библиотеки в качестве вакуфа. Так, книги знаменитого [учёного] Дауда-Эфенди вакуфированы в усишинскую мечеть». Судьбу этой коллекции нам предстоит проследить.

Мы располагаем двумя крупными рукописными коллекциями из Усиши: первая – представляет собой книги, привезённые из с. Усиша в 1968 году в ходе археографической экспедиции сотрудниками Института истории, языка и литературы и хранящиеся в Рукописном фонде института, вторая – это рукописи и печатные издания пятничной мечети с. Усиша, которые были зафиксированы нами в ходе экспедиции 2002 года. Несомненно, что книги, принадлежавшие Дауду ал-Усиши, входят в состав обоих собраний.

Коллекция арабских рукописей мечети сел. Усиша.

Нами обнаружено лишь три книги с владельческими записями непосредственно Дауда ал-Усиши. Рассказывают, что у учёного не было обыкновения подписывать рукописи, поскольку он считал, что они принадлежат всем.

На полях части второй сочинения «Фатх ал-Ка-дир фи Шарх ал-Джами ас-сагир» («Открытие Всемогущего в комментарии Малого свода хадисов») 'Абд ар-Рауфа ал-Манави аш-Шафи'и (ум. в 952/1545) нами была обнаружена владельческая запись, вероятно, рукой самого учёного: «Я купил эту книгу во время моего паломничества и сделал эту запись в мечети Пророка (в г. Медине. – ДА.), а я Дауд ал-Усиши». Эта рукопись хранится в Рукописном фонде ИИАЭ, её переписал Абу Бакр б. Мухаммад ад-Дакак в 1119/1707-08 г.

Первая же часть этого сочинения хранится в библиотеке усишинской мечети. Вероятно, данная рукопись также была привезена Даудом из Саудовской Аравии, поскольку переписана она была двумя годами ранее, т. е. 24 дня месяца ша‘бан, 1117/11 декабря 1705 г., тем же самым Абу Бакром б. Мухаммадом ад-Дакаком.

Третья рукопись, принадлежащая ал-Усиши, это комментарий «Шарх Алфийа» Ибн ‘Имада к грамматическому сочинению «Ал-фийа» («Тысячница») Ибн Малика ал-Андалуси (ум. в 672/1273). Её переписал Исма‘ил б. Абд ал-Баки ал-Ашави в мадраса при соборной мечети Омейядов (г. Дамаск. – Д.А.) в начале рамадана 1104/1693 г., а затем «книга перешла к Дауду ал-Усиши ад-Дагис-тани», о чём свидетельствует владельческая запись.

Дауд ал-Усиши был весьма просвещенным человеком в различных областях науки таких, как филология, логика, мусульманское правоведение. Это подтверждают его многочисленные комментарии на произведения восточных авторов по грамматике арабского языка. Наиболее распространён его трактат «Хашийат Дауд» («Субкомментарий Дауда») – толкование на «Шарх Марах ал-арвах» (более известен как «Динкузи») – комментарий турецкого учёного XIV века Ахмада б. Динкузи ар-Руми (ум. в 1451 гг.) на произведение Ахмада б. Али б. Мас‘уда (XIV в.) «Марах ал-арвах» («Торжество душ»).

О популярности трактата можно судить по количеству переписанных по всему Дагестану списков, ярко свидетельствуют об этом и многочисленные письма, содержащие просьбу прислать это сочинение или благодарность за предоставленную рукопись. Часть одного из таких писем мы посчитали необходимым привести в данной работе. Хасан б. Абдаллах ал-Гумуки пишет «своему отцу, яркой жемчужине, талантливому учёному, человеку с потомственной нравственностью, обладателю мудрого ума и добродетели, паломнику обеих святынь Хаджи ‘Умару»: «О отец мой, да обезопасит Вас жар моего сердца… Я взял у Вас [на время] с Вашего разрешения книгу «Даудийа» и при условии, что я не задержу её у себя надолго, потому что многие желают взять книгу, поскольку она нужна всем и рекомендуема [для чтения], а у Вас её нет…».

Текст самого сочинения предваряется вступлением вышеупомянутого известного современника учёного Абубакра ал-Аймаки: «Когда увидел шейх [искусства] написания и большой учёный, знаток всех наук, посвятивший себя работе с управляющими словами (т. е. грамматике), Дауд ал-Усиши ад-Дагистани … потребность своих современников, зашедшую в тупик в пересохших руслах, впадающих в море невежества и утомления, неспособностью понять смысл «Шарх Марах ал-арвах», и пока они грустили, он написал субкомментарий на «Марах ал-арвах», открывающий в комментарии то, что закрыто, разъясняющий то, что сокращено, и развивающий понимание его смысла. И давайте посмотрим на сочинение автора подобно тому, как руки разгребают землю, и [мы увидим как] обилие полезностей поражает мысли и увлекает за собой взоры. Аллах – отвечающий за удовлетворение каждого желания».

Рукописный фонд Института ИАЭ ДНЦ РАН располагает четырнадцатью списками сочинения «Хашийа Дауд». Этот комментарий на протяжении всего XVIII века был одним из самых популярных учебников арабского языка в дагестанских медресе.

Широко известным другим его сочинением был трактат «Хашийа Чарпарди» («Субкомментарий Чарпарди») – толкование на комментарий другого турецкого учёного Ахмада ибн ал-Хусейна ал-Чарпарди (ум. в 1345 г.) на популярное сочинение по морфологии арабского языка «аш-Шафийа» («Исцеляющая») Ибн ал-Хаджиба (ум. в 1248 г.).

Текст сочинения также предваряется введением: «Во имя Аллаха, милостивого и милосердного. Сказал наш шайх и благодетель наш, знаток, выдающийся учёный, море проницательности, (глубокий) исследователь, предмет [наших] устремлений, ан-Навави своего времени, жемчужина эпохи, вождь мусульман, наследник наук, покровитель миссионеров, украшение народа и веры, паломник обеих святынь Дауд ал-Усиши аш-Шафи‘и: Да продлит Аллах [дни] мусульман вечно и увековечит их господство по праву творец их и создатель в обоих мирах. [Да снизойдет] на нас и на всех мусульман благодать Аллаха, что переполняет сердца. Амин».

А колофон одного из списков проливает свет на судьбу данного сочинения и объясняет несколько оригинальным способом, почему при всей своей значимости оно не стало столь популярным, как предыдущий грамматический комментарий Дауда, считающийся основным и наиболее удачным его произведением: «Хвала Аллаху, который позволил мне закончить, а также его Пророку наилучшее благословение и мир. Я закончил эту благородную рукопись, автор которой наш благодетель и господин господ, шейх ал-ислам, паломник обеих святынь Дауд ал-Усиши. А она (рукопись) несравненна, польза её очевидна и известна. Вместе с тем воистину он (да смилостивится над ним Аллах) не закончил это [сочинение], когда увидел сон об огорченности сердца его учителя, отсутствии радости сочинением его (комментария). А это был достойный (да смилостивится над ним Аллах) Мухаммад б. Муса ал-Кудуки. Он сказал во сне: «Воистину [своим сочинением] ты препятствуешь людям в использовании моего субкомментария, написанного на этот популярный «Комментарий Чарпарди». Я же поручал тебе содействовать тому, чтобы люди использовали его». Произнеся эти слова, ал-Кудуки покинул его. Аллах милостив в отношении услышанного».

В Дагестане было создано несколько десятков копий этого сочинения для использования в медресе. В РФ ИИАЭ данный трактат представлен тремя списками, один из которых переписан с автографа Дауда ал-Усиши. Известный дагестанский учёный Али Каяев в своём сочинении «Биографии дагестанских ученых» упоминает его в числе книг из «библиотеки Ахмадкади-эфенди в селении Обох Гунибского округа». В коллекции Абдусамада Баталова, учителя химии хунзахской средней школы, археографическая экспедиция института также обнаружена список этого трактата. В с. Закаталы в Краеведческом музее, согласно описанию А.Р. Шихсаидова, под № 184 имеется сборная рукопись, первое сочинение в нём – это введение к сочинению ал-Чарпарди, переписанному ‘Али б. Мухаммадом ал-Усиши в 1141 г.х. / 1728 г., судя по дате, данный текст может быть переписан в медресе Дауда ал-Усиши.

У М. Гайдарбекова зафиксирована запись, которую он обнаружил в одной из рукописей «Хашийат Дауд»: «Закончил глубоко изучающий учёный Дауд из Усиша составлять свои примечания в 1143/1730-31 г.», это позволило ему сделать вывод, что речь идёт о примечаниях Дауда к «Шарх ал-‘Иззи» Са‘д ад-Дина ат-Тафтаза-ни к морфологии ‘Изаддина аз-Занджани (ум. ок.1257).

Вероятнее всего, учёный ошибся по поводу даты составления этого произведения, поскольку запись в рукописи, на которую ссылается автор, свидетельствует об окончании другого сочинения Дауда – «Хашийа Динкузи». Но это упоминание М. Гайдарбековым «Хашийа ‘ала Шарх ал-‘Иззи» косвенно подтверждает существование данного сочинения Дауда ал-Усиши, текст которого на данный момент нам не доступен, но предположительно имеется в библиотеке мечети города Буйнакска (под № 25 значится, по данным Т.М. Айтберова, «Хаваши ал-Усиши ‘ала Шарх ат-Тафта-зани» («Субкомментарий ал-Усиши на комментарий ат-Тафтаза-ни»). Данное сочинение нигде не упоминалось ранее. Вероятно, речь идёт о субкомментарии на комментарий «Шарх Тасриф ал-‘Иззи» среднеазиатского филолога ат-Тафтазани (1322–1390 г.) на трактат по арабской морфологии «Тасриф ал-‘Иззи» багдадского учёного аз-Занджани.

А.Р. Шихсаидов в своей статье «Книжные коллекции Дагестана» даёт краткое описание библиотеки Акушинской мечети, исследованной им в 1984 году, где под № 79 значится «Шарх ‘ала-л-Кари» («Комментарий на ал-Кари»), ранее не известное сочинение Дауда ал-Усиши.

В настоящее время в процессе каталогизации рукописных коллекций научной библиотеки Дагестанского государственного университета и Рукописного фонда Института ИАЭ сотрудниками Центра востоковедения было выявлено также ранее не встречавшееся сочинение Дауда ал-Усиши «Таркиб ми’ат ‘амил» («Структура ста управляющих (частиц)») – это краткий комментарий на сочинение по синтаксису «Ми’ат ‘амил» ал-Джурджани (ум. 1078 г.) («Сто управляющих (частиц)»). Дагестанские учёные очень увлекались философскими науками, особенно логикой. Они усердно её изучали и комментировали. Как крупный учёный, не обошёл своим вниманием логику и ал-Усиши. Нам известно о двух его сочинениях в этой области.

Первое и внушительное по своему объёму сочинение – это «Хашийа Ну‘ман» – субкомментарий Дауда на «Шарх ‘ала Иса-гуджи» («Комментарий на Исагуджи») Ну‘мана ал-Абхари (ум. в 1264-65 гг.), в свою очередь прокомментировавшего переведённое на арабский язык сочинение по логике греческого философа Порфирия (233–304 гг.). Несмотря на то, что вплоть до недавнего времени учёные не располагали текстом данного комментария, а опирались лишь на косвенные данные, мы имеем в распоряжении сразу несколько списков сочинения Дауда ал-Усиши «Хашийа Ну’ман» («Субкомментарий на Ну’ман»).

Второе произведение ал-Усиши по логике – это примечания к «Ар-Рисала аш-шамсиййа фи кава‘ид ал-мантикийа» – трактату по логике известного персидского философа Наджм ад-Дина ‘Умара б. Али ал-Казвини ал-Катиби (ум. в 1294 г.). К сожалению, рукопись не сохранилась.

Несмотря на то, что источники указывают на наличие у Дауда ал-Усиши «научных трудов по фикху», на данный момент мы не располагаем сведениями, о каком именно научном наследии по фикху идёт речь.

Тем не менее есть основания полагать, что Дауд ал-Усиши был хорошо знаком с шафиитской юридической литературой, давал свои собственные толкования, о чём можно судить по немалочисленным ссылкам на него на полях копий рукописных книг по мусульманскому праву.

Но нас не менее интересует другой вид литературы, в жанре которой и писал учёный. Эта литература выросла на местной почве и ярко отражала местные события и насущные проблемы населения. Прежде всего, это большое количество отдельных писем, фатв и документов официального и частного характера, а нередко целые письменные диалоги, широко распространённые в среде учёных – знатоков мусульманского права.

Об авторитетности учёного как правоведа свидетельствуют многочисленные записи, часто встречающиеся на полях сочинений XVIII века по мусульманскому праву, где ал-Усиши отвечал на задаваемые ему вопросы. Такие высказывания Дауда на полях арабских рукописей были обнаружены профессором А.Р. Шихсаидовым даже в Иерусалимской библиотеке в Израиле.

Дауд-хаджи отличался самостоятельностью суждений и взглядов, смелостью в выражении своего мнения по многочисленным вопросам общественной жизни, возникающим, в частности, на основе противоречий между адатами, издавна укоренившимися в Дагестане, и шариатом, распространявшимся здесь вместе с исламом.

Переписка Дауда ал-Усиши с известным его современником Татилавом ал-Карати в жанре «вопросы-ответы» была в Дагестане чрезвычайно популярна. Хотя полный вариант её мы обнаружили в трёх списках, отдельные вопросы и ответы встречаются повсеместно в рукописях различных по тематике, дате переписки и местонахождению. Вызвав в научной среде резонанс и приобретя широкую популярность, впоследствии переписка была откомментирована известным знатоком мусульманского права Ибрахимом ал-Уради.

В целом это произведение представляет собой набор из пятидесяти вопросов Татилава ал-Карати и обстоятельных ответов Дауда ал-Усиши по широкому кругу проблем. Сюда вошли: наказания за смертельное ранение, воровство и возможность материальной компенсации подобных деяний; раздел собственности между супругами; определение размеров податей имаму и кадиям; порядок наследования пашен, недвижимости и скота согласно завещанию; условия при даче обета перед Всевышним; порядок передачи имущества на хранение, лугов и склонов гор в аренду; ишкиль и взимание долга у несостоятельного должника; условия свидетельствования; порядок расторжения брака, а также других видов договоров; вопросы по совершению ритуала, захоронения и определению размера заката; а также запрет нападения на иноверцев.

Ниже приведём одно из резких высказываний ал-Усиши на заданный ему вопрос относительно набегов дагестанцев – «газиев нашего времени» – на Грузию:

«В целом [действия] борцов за Аллаха [одобряются], если только найдутся [истинные] газии в наше время и в наших краях. По моему мнению, газиев у нас нет, поскольку они ошибочно считают [народы], окружающие нас, неверными, [с которыми необходимо воевать]. Такое заблуждение относительно Грузии (Курджистан) очевидно, как огонь, зажжённый ночью на [вершине] горы. Грузины – это не кто иные, как подданные персов или турок. И, что бы ни случилось, нам нельзя [проливать] их кровь и [посягать] на их имущество. Жители Тушетии тоже непосредственно их подданные, так как платят джизью и харадж правителям их (т. е. туркам и персам). Другие [соседние народы] постоянно находятся под покровительством мусульманских [государств]. А если кто-то находится под покровительством одного из [мусульманских государств], даже если он раб, то запрещено нам [проливать] их кровь, [посягать на] их имущество, [брать] их в плен».

Дагестанский учёный отрицал право мусульман отбирать материальные ценности у последователей других религий на территориях, подвластных мусульманам. Он решительно осуждает тех, кто, ссылаясь на шариат, оправдывал посягательство на имущество христиан и иудеев.

Подтверждением этой позиции Дауда ал-Усиши служит и другое его высказывание, переписанное неизвестной рукой на одной из вставок рукописи «Хашийа ‘ала Шарх ал-Унмузадж» («Субкомментарий на Шарх Унмузадж») Са‘дадина Са‘даллаха ал-Барда‘и, доставленной из Табасарана, по поводу предоставления одинаковых прав как мусульманам, так и иудеям и христианам: «Знай, что животные, приносимые в жертву иудеями и христианами, подобны [жертвам, приносимым] мусульманами, опираясь на их (иудеев и христиан) слова [о том, что это животное принесено в жертву], как это оговорено в трудах по мусульманскому праву (т. е. согласно ритуалу). Воистину большинство мясников в Египте и Сирии – это иудеи и христиане».

Так, в религиозной оболочке дагестанские учёные зачастую выдвигали передовые, гуманистические идеи, игравшие позитивную роль в развитии и становлении правовой культуры в Дагестане.

К Дауду ал-Усиши обращались и с вопросами, затрагивающими бытовые и повседневные проблемы. Например, тот же Тати-лав ал-Карати спрашивал: «А каково твоё мнение относительно захоронения покойного поверх другого в чужой могиле? Разрешается подобное или нет?» На что Дауд ответил: «Разрешается захоронение одного покойного поверх другого только по прошествии необходимого времени, а иначе нельзя». Вероятнее всего, это объясняется опасностью заболеваний чумой, которая с определённой периодичностью свирепствовала в Дагестане.

Очевидно, что ал-Усиши понимал серьёзность проблемы, поскольку в одном из списков сочинения Ибн Хаджара ал-Хайтами «Тухфат ал-мухтадж» («Подарок нуждающемуся»), переписанного ‘Али б. Гази Мухаммадом в 1269/1853 г., сохранилось письмо, в котором ал-Усиши предостерегает джамаат с. Харбук (Дахадаевский район РД) от гнева Всевышнего за пренебрежительное отношение к могилам предков и предупреждает об опасности «кары Аллаха» в виде эпидемии: «От презренного раба [Аллаха] Хаджи-Дауда ал-Усиши его благородному брату Мулла ‘Али ал-Харбуки, джамаату и всем жителям села. Мир Вам и милость всевышнего Аллаха и его благословение. Да защитит Вас Всевышний Аллах от всех бед и поможет Вам в угождении и покорности ему, Амин. А затем: Наше желание [заключается в том, чтобы] послать это письмо в Вашу сторону, после приветствия. Мы слышали, что ваши могилы [представляют собой] осквернённые развалины. Их топчут животные, и скот пасётся на них. Вы должны хотя бы даже и за плату избавить [могилы] от скота и очистить их от скверны по мере Ваших возможностей. Ведь в них же Ваши отцы и матери, братья и сёстры, ваши дети. Побойтесь Бога, оскорбляя их. Воистину оскорбление [памяти] мёртвых – страшный грех. Побойтесь гнева Всевышнего Аллаха, его кары. Самая большая кара [настигнет Вас] по причине оскорбления [памяти] мёртвых и отсутствия уважения к ним. Воистину наступать на могилы и не запрещать тем, кто наступает, даже если это животное, – это грех, согласно тексту Книги (зд. Корана. – Д.А.) и сунны. Воистину болезни и чума – это то, что преобладает среди людей и скота по причине отсутствия уважения к мёртвым и оскорбления их [памяти]. Воистину их молитвы у Аллаха. О, умные люди, возможно, Вы спасётесь. Мир тому, кто последует [нашему] руководству».

В этой же рукописи сохранились ещё два письма Дауда ал-Уси-ши и одно его учителя Мухаммада ал-Кудуки. Эти письма, собранные переписчиком на одном листе, в очередной раз доказывают, что велась очень интенсивная переписка между учёным и жителями различных селений Дагестана, которые обращались к нему с просьбой разъяснить различные вопросы с точки зрения мусульманского права.

Следующая запись представляет собой письмо одного из учеников Дауда ал-Усиши некоего Йусуфа с вопросом о порядке продажи имущества, который вызвал дискуссию у местных учёных: «От презренного, бедного Йусуфа величайшему учителю Хаджи-Дауду ал-Усиши, да пошлёт Аллах ему желаемое. А затем: попросил меня один из моих учеников [разрешить] вопрос по фикху, в котором нет единого мнения у учёных с. Милиль и Итхаль ( ). А это [следующее]: если старая женщина продала все свое имущество другому [человеку] в присутствии двух независимых свидетелей. Затем, после её смерти, наследники утверждают, что она была не в своём уме во время заключения договора и после. В то же самое время независимые свидетели подтвердили это (т. е. её невменяемость. – Д.А.), несмотря на то, что при покупке они должны были засвидетельствовать трижды, что [продающая] находится в здравом уме. Затем кадий села решал вопрос о свидетелях, которые указывали на то, что [женщина] не была в здравом уме, причём не допускается, чтобы один из свидетелей при этом знал больше [по сравнению] с другим. Пришли по поводу одного из них (т. е. свидетелей) твоё указание. Воистину Всевышний Аллах рассудителен».

На что Дауд ответил: «Мир Вам, милость Всевышнего Аллаха и его благословение. А затем: если имела место упомянутая ситуация, когда два свидетеля вступают в противоречие по поводу её рассудка в одной и той же ситуации, то дело остаётся не ясным. И считается правым купивший (поскольку суть знания – это разум, и тот, кто утверждает правду, достоин доверия своей правотой), как это оговорено в известных книгах, таких как, например, [трактаты] Ибн Хаджара, ар-Рамли, «Асна’ ал-маталиб», субкомментарий Шихабаддина, ал-Махалли. А если противоречий в показаниях свидетелей по поводу её рассудка нет, то вопрос [решается] как в книгах по фикху, что не противоречит [мнению] остальных знатоков мусульманского права».

К Дауду ал-Усиши часто обращались с просьбами разъяснить детали, касающиеся процедуры брака и развода, о чём свидетельствует третье письмо из вышеуказанной рукописи: «От бедняги Абу Бакра достойному учёному Хаджи-Дауду ал-Усиши. А затем: Женили мы одного из нас на женщине с разрешения её покровителя, предполагая, что он ближайший её покровитель и нет у неё другого. А когда пришёл её настоящий опекун, действительно более близкий, после изучения их родства мы обнаружили, что первый дальше. Брак был расторгнут [по этой причине]. Должна ли она [выходя за него вновь] соблюдать ‘идду или нет. И если он соблюдала ‘идду, то должна ли она прекратить её из-за упомянутого мужа или у него брак с ней без ‘идды совсем, поскольку муж здесь одно и то же лицо в обоих случаях. Разъясни [нам эту проблему], и да смилостивится над тобой Аллах.

Мир Вам от Хаджи-Дауда ал-Усиши. А затем: воистину недействителен этот брак, но она должна соблюдать ‘идду, однако тот, из-за кого она соблюдает ‘идду, может жениться на ней и во время ‘идды».

Относительно полемики Дауда ал-Усиши по мусульманскому праву, можно сказать, что она широко применялась, к его фатвам апеллировали ещё на протяжении двухсот лет, а география создания и распространения сочинения также была чрезвычайно широка.

Трудно переоценить значение творческих поисков Дауда, его заслуги, труды. Они оригинальны, во многом уникальны, вызывают в последнее время интерес не только в научных кругах. Такие крупные ученые, как В.В. Бартольд И.Ю. Крачковский, М.-С. Саидов и А.Н. Генко, в своих работах единодушно отнесли Дауда ал-Усиши к числу наиболее выдающихся представителей арабоязычной культуры в Дагестане в XVII–XVIII вв.

Об ал-Усиши написано пока очень мало. Многие грани его творчества ещё остаются неосвещёнными, и любые стороны его богатого творческого наследия могут быть развиты далее и дополнены на основе вновь выявленных материалов. Хотелось бы надеяться, что предпринятая попытка исторического анализа основных аспектов мировоззрения учёного вызовет интерес научной общественности, широкой читательской аудитории, а Дауд ал-Усиши по праву займёт достойное место среди выдающихся учёных эпохи арабо-мусульманского возрождения в Дагестане.

 

Литература

1. Абакарова Ф.О. Очерки даргинской дореволюционной литературы. Махачкала. 1963–1989.

2. Абуллаев М.А. Арабо-мусульманская научная и философская мысль в досоветском Дагестане // Ислам и исламская культура в Дагестане. М., 2001.

3. Айтберов Т.М., Абдулкеримов М.М., Обзор некоторых рукописных собраний Дагестана // Рукописная и печатная книга в Дагестане. Махачкала, 1991.

4. Алиев Б.Г., Магомедов М.-А.Ю. Усиша– родина Даудов. Усишинских // Народы Дагестана. Махачкала, 2004. № 1.

5. Гаджиев М.Г., Давудов О.М., Шихсаидов А.Р. История Дагестана с древнейших времен до конца ХV в. Махачкала, 1996.

6. Гайдарбеков М. Хронология по истории Дагестана // Рукоп. фонд ИИАЭ. Ф. 3. Оп 1. Д. 236.

7. Гайдарбеков М. Антология дагестанской поэзии // Рукоп. фонд ИИАЭ. Ф. 3. Оп. 1. Д.180.

8. Каймаразов Г.Ш. Просвещение в дореволюционном Дагестане. Махачкала, 1989.

9. Каяев А. Биографии дагестанских ученых (на азерб. яз.). / Пер. Г.М.-Р. Оразаева // Рукоп. фонд ИИАЭ. Ф. 25. Оп. 1. Д. 1.

10. Материалы по истории Дагестана // Рукоп. фонд ИИАЭ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 288.

11. Саидов М.-С.С. Дагестанская литература XVIII–XIX вв. М., 1960. (На араб. яз.).

12. Фонд восточных рукописей Института ИАЭ: Ф. 1. Оп. 1. Д. 33, 733, 749, 1167; Оп. 2. Д. 2039; Ф. 16. Оп 1. Д. 2978.

13. Шихсаидов А.Р. Книжные коллекции Дагестана // Рукописная печатная книга в Дагестане. Махачкала, 1991.

14. Шихсаидов А.Р., Шихсаидова Н.А. Библиотека Шамиля (коллекция Принстонского университета США) // Вестник ДНЦ РАН. 2001, № 10.

15. Shikhsaidov A.R., Khalidov А.В. Manuscripts of al-Gazalis Works in Daghestan // Manuscripta Orientalia. Vol. 3 № 2 June, 1997. St Petersburg-Helsinki.

 

Абдурахман-хаджи ас-Сугури – ученый, пропагандист знаний, поборник свободы

З.А. Магомедова

Абдурахман-хаджи ас-Сугури (1792–1881/82) – третий шейх накшбандийского тариката в Дагестане. О нём упоминает ал-Багини в своём сочинении «Табакат ал-Хаваджиган» («Путь учителей»): «Полный хранитель, проницательный, разумный советчик Абу Мухаммад Хаджи 'Абд ар-Рахман Эфенди был учёным, знаменем ученых-правоведов, господином достойных, гротом рабам божьим, советчиком для порочных людей, врагом для упрямых, красноречивым в разговоре, проповедником Дагестана».

Селение Согратль. Фото РИФА «Дагестан».

Абдурахман-хаджи родился в 1792 г. в селении Согратль. «Селение Согратль – родник учёных, благочестивых, поклоняющихся, смельчаков, ювелиров, потомственных кузнецов. В Дагестане во всех этих делах нет селения равного ему», – так писал о селении Согратль Абдурахман из Газикумуха в «Книге воспоминаний».

В этом селении было несколько медресе, пользовавшихся большой популярностью в Дагестане. Среди них выделялись медресе Шафи-хаджи, окончившего самое почетное в мусульманском мире учебное заведение Ал-Азхар в Египте, медресе Махди-Мухаммада и Абдурахмана-хаджи. В них обучались в среднем по 150–200 человек в год. Туда приезжали со всех концов Дагестана, главным образом для совершенствования мусульманского образований.

В Согратле сохранилась крупная рукописная коллекция (около 600 единиц), которая включает в себя имевшие хождение в XVII–XIX вв. в Дагестане сочинения известных арабских и дагестанских авторов, таких как ал-Газали, Салих ал-Йамани, ан-Навави, Ибн Хаджар ал-Хайтами, Абдаррахман ал-Казвини, аз-Занджани, Халид ал-Азхари, ат-Тафтазани, Юсуф ал-Ардабили, Джалалуддин ас-Суйути, Хасан ал-Кудали, Абубакар ал-Аймаки, Ша'банилав ас-Сугури, Мухаммад Мирза ал-Аймаки, Татилав ал-Карати, Дауд ал-Усиши, Ибрахим ал-Уради, Мухаммед-Тахир ал-Карахи, Мухаммад ал-Йараги, Муртада‘али ал-Уради, Шу‘айб ал-Ури, Хаджи Хасан ал-Гумуки, Махди Мухаммад ас-Сугури, Абдурахман-хаджи ас-Сугури, Мухаммад ас-Сугури, Наджмуддин ал-Хуци, Абдаллах ас-Сугури и др.

В коллекции имеется ранее неизвестное произведение Абдурахмана-хаджи ас-Сугури – «Маса’ил сугурийа» («Вопросы и ответы по мусульманскому праву») и стихотворение, посвящённое событиям эпохи Шамиля.

Коллекция очень богата по своему тематическому содержанию: грамматика арабского языка, мусульманское право, поэзия, логика, суфизм, комментарии к Корану, хадисы, теология, астрономия и т. д. Хронологически сочинения охватывают XVII–XIX вв.

Аул Согратль – один из центров распространения арабоязычных наук в Дагестане в позднем средневековье. Из этого аула вышли такие учёные, как Али Риза, Шафи Гаджи, Махди Мухаммад, Шайтан Абдулла, шейх Мустафа, Мухаммад бен Сатмар и Хаджар Сатмар, шейх Ахмад Будалав, Кудав Кади, Тинав Кади и др.

Махди Мухаммад и Шайтан Абдулла были учениками Махада из Чоха, который получил образование в медресе Абубакара из Аймаки. Махад был знатоком арабо-мусульманской культуры и естественных наук. С целью совершенствования знаний он посетил Карабах, Иран, Египет. По возвращении в Дагестан он открывает медресе в родном селении, где обучает молодежь наукам. Большое внимание здесь уделялось изучению астрономии и математики.

Шайтан Абдулла – одарённый ученик Махада, приобрел известность как астроном и математик. Он обладал способностью предсказывать некоторые природные явления, в частности время солнечного и лунного затмений. За эти способности суеверный народ наградил его прозвищем «шайтан» (чёрт).

Абдулле приписывают предсказание таких событий, как сожжение селения Согратль, постройка шоссе на Казикумух, час убийства второго имама Дагестана Гамзат-бека и т. д.

Одним из высокообразованных учёных и мыслителей Дагестана был Махди Мухаммад из Согратля (ум. в 1837 г.). По словам Али Каяева, он «самый крупный из дагестанских муаллимов и самый упорный среди них». Наиболее сильной стороной его творческой деятельности была философия, в частности древнегреческая, распространителем которой он был в Дагестане. Он оставил после себя также обширное наследие по логике, в частности «Рисалат фи-л-мантик» («Послание по логике») и «Рисалат ат-тахлис фи шараф ал-мантик» («Послание исследования о достоинствах логики»).

В этой среде, пропитанной духом науки и восточной культуры, родился и воспитывался Абдурахман-хаджи ас-Сугури. Его отец – состоятельный торговец Даран Ахмед, человек, побывавший во многих торговых центрах Востока и России и знающий цену науки, – расходовал чуть ли не всё своё состояние на обучение своих сыновей Абдурахмана и Селим-Дибира. Способные сыновья Ахмеда, особенно Абдурахман, оправдали надежды отца. Оба они стали хорошо известными алимами (учёными), популярными не только в родном селении, но и во всём Дагестане.

Абдурахман-хаджи прошёл традиционные для своего времени ступени мусульманского образования в родном селении.

Основным наукам он обучался у Ибрагим-Дибира из Согратля. Последующими учителями Абдурахмана-хаджи по тарикату и наукам были такие авторитеты, как Мухаммад ал-Йараги, Джамалуддин ал-Газикумуки, Исмаил ал-Курдамири, Хас Мухаммад аш-Ширвани. Во время паломничества в Мекку в 1832 г. он, как и многие дагестанцы, решил совершенствовать свои знания. В Мекке он обучался у таких известных учёных, как Сайид Таха ал-Халиди ал-Багдади, Али ал-Кузбари, Абд ар-Рахман ал-Кузбари, аш-Шаркави, Мухаммад ад-Дахлави, Сайид Хусейн Джамал ал-Лайл ал-Макки и др.

У Абдурахмана-хаджи, в свою очередь, учились, воспитывались и получили «аттестаты» такие муршиды и алимы, как Мухаммад Ободинский, автор сочинения «Канз ад-дурар» по тарикату, Абдуллах-хаджи Гимринский, Атанас Могохский, Султан-Кади Араканский, Мухаммад-хаджи Кикунинский, Узун-хаджи Салтинский.

Личные вещи Абдурахмана-хаджи ас-Сугури

Основам тариката у Абдурахмана-хаджи обучался Ильяс-хад-жи ал-Цудахари. Ильяс-хаджи пишет об этом в своих сочинениях, посвящённых тарикату «Кифайат ал-мюрид» («Достаточная для мюрида») и «Суллам ал-мюрид» («Лестница мюрида»). В сочинении «Кифайат ал-мюрид» Ильяс-хаджи так описывает свою встречу с Абдурахманом-хаджи: «Я услышал от людей, что есть великий шейх, живущий в Согратле, которого зовут хаджи Абдурахман ас-Сугури. Это великий шейх и совершенный муршид, обладающий великой благодатью. Моё сердце охватила любовь к нему, и я посетил его. При первом моём посещении я вошел к нему без разрешения, т.к. я не знал (суфийскую) этику по отношению к шейхам, и я получил только небольшую пользу. Затем я посетил его второй раз и зашёл к нему с разрешением. Меня охватила джазба (религ. – влечение) к нему. И он поручил мне совершать 5 тысяч зикров в сутки. Я вернулся от него и начал выполнять это поручение. Затем я посетил его ещё раз, и он поручил мне совершить дополнительные молитвы и наставлять членов своей семьи. После этого он поручил мне уединиться в яме своего дома сорок дней. Когда я вернулся от него, я вырыл яму у входа в дом, так, что никто не знал, даже дети, за исключением жены и моего друга Хаджи Хусайна 6. Маамма ал-Амат хаки. Я спустился туда (в яму) постящимся и пробыл там сорок дней. Когда я вышел оттуда, я посетил своего шейха, сел перед ним и начал спрашивать его о некоторых вещах. Он сказал мне: «То, что ты спрашиваешь меня, – это то, что я потребовал тебя сделать великую вещь от шейхов. Ты мой и этих шейхов ма'зун (преемник) для наставления людей в тарикате. Ты доволен этим заданием?» Я сказал: «Да. Однако я не тот человек для этого задания. И я не смогу это выполнить». Он сказал мне, да будет им доволен Аллах и да осветит его душу: «Тебе необходимо это совершить, воистину, души шейхов довольны тобой, делай это и не бойся. Воистину, если Аллах захочет, он поможет тебе». Я последовал его повелению и ушёл от него. Когда я прибыл к себе домой, я сообщил своим друзьям и близким о том, что сказал шейх. Они поверили мне, взяли у меня ал-ахд (вирд) и стали мюридами. И много людей вошли в нашу силсилу Спустя несколько лет после этого события случилась война между мусульманами и неверными, раздор между людьми (фитна). Неверные разрушили Согратль и повесили сына шейха – Хаджи-Мухаммада и его родственника алима хаджи Абдуллу и других на горе Гуниб и пленили нашего шейха [держали его под арестом] в Нижнем Казанище. Он жил в доме хаджи Абдулмаджида ал-Казанищи, и люди посещали его. Я тоже тайно посещал его, боясь неверных. Однажды, после пятничной молитвы, я пошёл к нему домой и вместе со мной было два человека из с. Халимбека-ул – Абдуразак и Атав. Мы посидели с ним и поговорили. И когда мы уходили, он сказал мне, чтобы я пришёл к нему завтра. Когда я пришёл, я увидел его совершающим вирд так, что его тело сотрясалось, как дерево в ветреный день. После того, как он закончил вирд, он говорил со мной до послеобеденной молитвы. Он говорил мне, чтобы когда он умрёт, я никого из мужчин и женщин не делал мюридами из своих последователей без испытания.

Намогильный памятник Абдурахмана-хаджи ас-Сугури

Я сказал ему: «О, мой господин, если ты оставляешь мне такое важное дело, то я его приму. Но я человек ничтожный, у меня нет больших знаний, в то время когда у тебя есть мюриды с большими знаниями, с большим усердием в служении Аллаху. Сделай одного из них своим преемником для наставления людей и освободи меня от этого дела. Я не достоин этого». Шейх сказал мне, да будет свята его душа: «Тебе необходимо совершать это дело. Воистину, души шейхов довольны тобой и не бойся того, что люди будут отвергать твои задания. Воистину, Всевышний Аллах научил тебя тем наукам, которые необходимы. Ты должен выполнить это, после того как я покину этот мир». Я не смог ослушаться его и подчинился ему». В своём трактате «Ал-машраб ан-накшбандийа» («Источник Накшбандийа») Абдурахман-хаджи высоко ценит мнение Ильяса-хаджи по основам тариката. Отстаивая преимущество тихого зикра (хафи) Абдурахман-хаджи придерживается такого же мнения, как и его ученик, которое заключается в том, что тихий зикр искренен и во многом исключает лицемерие. Предпочтение тихому зикру отдавалось ещё потому, что многие верующие боялись того, что иноверцы могут высмеять Коран и причинить им (верующим) вред.

Али-хаджи Акушинский также обучался тарикату у Абдурахмана-хаджи. После смерти Абдурахмана-хаджи Али-хаджи Акушинский продолжил учёбу у Ильяса-хаджи Цудахарского.

Учеником Абдурахмана-хаджи был выдающийся сподвижник и соратник Шамиля – Магомед-Амин (1818–1899), с деятельностью которого связана новая, яркая полоса в народно-освободительном движении народов Западного Кавказа против царизма в 40-50-х гг. XIX в.

Живущий в наши дни на Кипре шейх накшбандийского ордена Мухаммад Назим считает себя последователем Абдурахмана-хаджи. Он сравнивает Абдурахмана-хаджи с «полярной звездой, показывающей направление и освещающей путь людям своего времени». Мухаммад Назим подчёркивает, что Абдурахман-хаджи сыграл значительную роль в освободительной борьбе горцев, будучи советником Шамиля и духовным авторитетом Дагестана и сделал очень много «для притягивания людей к исламу и накшбандийскому ордену».

Одна из цепочек накшбандийского тариката от Абдурахмана-хаджи переходит в Турцию через Мухаммада-хаджи из Кикуни, высланного в Сибирь за участие в восстании 1877 г. и бежавшего в Турцию. Там он передал иджазу своему зятю и племяннику Шарафутдину ал-Кикуни, тот в свою очередь возвел в ранг муршида Абдаллаха ал-Фаиза ал-Аргвани ад-Дагистани, который передал иджазу Мухаммад Назиму ал-Хаккани ал-Кибруси, который имеет в настоящее время более 2,5 млн. последователей в Турции, на Кипре, в Германии, Великобритании, США и др. странах. Его преемниками в Дагестане являются Мухаджир Акаев из с. Доргели, Муртазали Карачаев из с. Тарки и Абдулвахид из с. Апши.

Мухаммад-хаджи ал-Кикуни передал иджазу также Сулейману-хаджи из Апши, которому также передал иджазу Айди-хаджи из Казанища, который, в свою очередь, передал иджазу Мухаммад-устазу из с. Дейбук. Эта первая ветвь накшбандийского тариката, переданная Абдурахманом-хаджи ас-Сугури через Айди-хаджи из Казанища Мухаммад-устазу, доходит до наших дней. Мухаммад-устаз передал иджазу Зубаиру-хаджи из с. Хамри. Тот передал иджазу Мухаммаду-хаджи из Дейбука. Мухаммад-хаджи сделал шейхом своего сына Мухаммад-Амина (ум. в 1999 г.), который возвёл в ранг муршида троих: Ильяса-хаджи Ильясова, Мухаммад-Мухта-ра Бабатова и своего сына Мухаммад-хаджи Гаджиева.

Сел. Согратль. Медресе. XIX в.

Вторая ветвь накшбандийского тариката проникла в Дагестан от Исмаила Курдамири через Мухаммад-Салиха Ширвани (род. в 1821 г.). Он предал иджазу Ибрахиму Кудкашани. Его преемником является Йунус Лалали (1804–1860), который передал иджазу Махмуду-афанди (1810–1877), который возвёл в ранг муршидов 12 человек. Среди тех, кому он передал иджазу, были Ахмад ат-Талали, Исмаил ас-Сивакли, Джабраил ал-Цахури, Мухаммад-Закир ал-Чистави, через которых ещё одна линия накшбандийского тариката проникла в Дагестан.

Исмаил ас-Сивакли во время Кавказской войны под предводительством Шамиля переселился из Азербайджана в Дагестан. Здесь он принял иджазу от Джамалутдина Казикумухского. Ис-маил ас-Сивакли объединил в себе две разветвлённые цепочки накшбандийского тариката в Дагестане.

Абдурахман-хаджи был всесторонне образованным учёным. Ему – «учёному, познавшему тарикат, хаджи, знающему наизусть Коран», – принадлежат следующие сочинения:

1. «Касыда», посвященная победе войск Шамиля над отрядами Воронцова в Дарго. В «Касыде» упоминаются храбрейшие наибы Шамиля – Хатын, Сухайб, Ильдар, которые погибли в сражениях при Бальгито, Дарго.

2. Суфийский трактат «Ал-Машраб ан-накшбандийа» («Источник Накшбандийа»), изданный в Темир-Хан-Шуре в 1906 г. Сочинение посвящено исламу и суфийско-тарикатскому учению и предназначено мюридам, вступающим на путь накшбандийского тариката. В предисловии разъясняются принципы суфизма, его предмет и конечная цель. В трёх главах раскрывается суть, сущности Всевышнего Аллаха. В заключительной части автор возвращается к суфийской тематике.

Перевод сочинения «Ал-Машраб ан-накшбандийа», выполненный научным сотрудником ИИАЭ ДНЦ РАН А.Р. Наврузовым, приводится в книге А.М. Абдуллаева «Деятельность и воззрения шейха Абдурахмана-хаджи и его родословная».

3. «Хашийа ас-Сугури» или «Хашийа Адаб ал-бахс» («Субкомментарий к нормам поведения при дискуссии»). В Рукописном фонде ИИАЭ ДНЦ РАН имеются три копии этого сочинения.

Рукопись за номером 568 – копия сочинения «Хашийа Адаб ал-Бахс» – выполнена на бумаге европейского образца. Переписка рукописи закончена в селении Кахиб в пятницу месяца рамадан в 1304 г.х./ 1886-87 гг. Переписчик Джабраил ибн Мухаммад ибн ‘Али. Рукопись переписана почерком насх дагестанского образца. На полях имеются многочисленные глоссы (комментарии) из сочинений известного дагестанского учёного Мухаммада Кудутлинск ого ( ).

Рукопись за номером 2030 – копия вышеназванного сочинения. Рукопись переписана в 1328 г.х. /1910 г.

Рукопись за номером 1143 – также копия вышеназванного сочинения.

4. «Ал-Адвав аш-шамсийа фи-л-‘авда ал-Бахийа».

5. Профессор Шихсаидов А.Р. в библиотеке Принстонского университета (США) обнаружил рукопись Абдурахмана-хаджи ас-Сугури «Рисала шарифа ли шейх Абд ар-Рахман ас-Сугури».

6. В сочинении «Джаваб ал-Сахих» («Достоверные ответы») Абд ал-Хафиза ал-Ухли упоминается о сочинении Абдурахмана ас-Сугури «Нузхат ал-Маджалис».

7. Сохранилась также его многочисленная переписка с учеными и представителями духовенства Дагестана, такими как Мухаммад-эфенди ал-Йараги, Муртаза‘али ал-Уради и др. В Рукописном фонде ИИАЭ ДНЦ РАН хранится письмо, написанное Абдурахманом-хаджи ас-Сугури Шамилю. В письме Абдурахман-хаджи жалуется на наиба Кебед-Мухаммада и обвиняет его в том, что тот «начал приходить к тебе (Шамилю) с наговорами на меня (Абдурахмана) и не переставал этого делать, пока не рассорил меня (Абдурахмана) с моими любимцами – нашими алимами, потратив на это немалые средства из казны. Он (Кебед-Мухаммад) на удивление хорошо пользуется уловками, добиваясь властных должностей, и теперь он стал независимым имамом в этих краях, усердно занялся увольнением наибов имама так, что трижды собирал совещание алимов тайком, чтобы уволить меня».

Основным занятием Абдурахмана-хаджи было преподавание арабоязычных наук и духовное руководство многочисленными мюридами накшбандийского тариката. Он обучал, наставлял, направлял людей по пути шариата и тариката. Современники характеризовали его как «человека воздержанного и умеренного.

Он обладал большим талантом ораторско-проповеднического искусства и порою заставлял аудиторию плакать».

Говорили, что Абдурахман-хаджи утром заходил в мечеть и преподавал до вечерней молитвы все науки, в том числе философию и астрономию. А вечером дома принимал мюридов до поздних часов и занимался их духовным воспитанием.

Известно, что Абдурахман-хаджи пользовался большим уважением у имама Шамиля. В переписке имам обращался к нему со словами «Аш-шамс ал-мунира» («Яркое солнце»). С Шамилём и Гази-Мухаммадом Абдурахман-хаджи познакомился еще тогда, когда они вместе с ним изучали тарикат у первых двух тарикатских шейхов.

Абдурахман-хаджи был у Шамиля мухтасибом – своего рода государственным инспектором аппарата имамата и советником. Шамиль поручал ему наиболее важные и сложные дела государственного и частного характера. Особенно часто приходилось ему заниматься урегулированием конфликтов между представителями власти имамата, родами и влиятельными лицами. Однако есть сведения о том, что Абдурахман-хаджи пытался помешать избранию Шамиля имамом, говоря, что не признаёт над собой власти никакого имама. После этого Джамалуддин Казикумухский даже исключает его из числа своих последователей, проведя акт «разрыва» с цепью его суфийских наставников (силсила).

В 1843 г. при штурме русскими Казикумуха в числе других попал в плен и Абдурахман-хаджи. С ним также попали в плен учёный Шахмандар ал-Чиркави, учёный Шухалав ал-Мафари. Они были заключены в тюрьму в Тбилиси. Чтобы поднять ответственность мюридов в бою, имам запрещал в те годы обменивать русских на пленных мюридов. Абдурахман-хаджи ас-Сугури послал имаму Шамилю письмо в стихах, в котором говорилось: «О, если б мне знать: задержка Шамилём выкупа – то ли это желание отвернуться от нас, то ли мешают ему враги?» Когда к имаму принесли это письмо, он сказал: «Подлинно некоторые люди говорят мне: «русские отдадут тебе твоего сына в обмен на этих двух начальников», а другие говорят: «тебе за них дадут много денег», но я люблю учёных за ум. Я не хочу взамен этих двух (начальников) ни сына, ни денег. Однако же в отношении русских нам будет полезнее выказать сперва наше безразличие к нашим пленным (учёным)». Затем он послал известие об обмене. После поражения движения горцев и пленения Шамиля Абдурахман-хаджи был самым авторитетным деятелем в горном Дагестане.

Абдурахман-хаджи был популярным тарикатским шейхом. «Во времена своей юности он отправился к Джамалуддину Казикумухскому и принял от него иджазу (разрешение) на вступление в накшбандийский тарикат и на наставление людей на него. После он встретился с Мухаммадом ал-Йараги во время пребывания его (ал-Йараги) в Согратле. И от него также получил иджазу на наставление в тарикат.

Суфийские идеи Абдурахмана-хаджи наиболее ярко раскрываются в его трактате «Ал-Машраб ан-накшбандийа», который, по его словам, он написал по просьбе друзей для тех, кто впервые вступает на путь тариката и хочет ознакомиться с основными положениями ислама и тариката.

Для своей работы Абдурахман-хаджи выбрал хадисы, в которых отражены популярные и короткие ответы на многие вопросы, связанные с исламом и тарикатом.

В трактате приведены и прокомментированы хадисы, которые содержат в себе важную информацию об исламе и его установлениях. Так утверждается, что Пророк сказал: «…не уверует никто из всех до тех пор, пока не будет любить меня больше, чем себя, своих детей, семью и всех людей».

В работе в сжатой форме приводятся основные философские и нравственные принципы суфизма и накшбандийского тариката. Основное – это очищение сердца от всего того, что мешает поклонению Всевышнему. Это общее для всех течений и направлений суфизма положение. Второй принцип тариката – аскетизм, т. е. отрешение от забот и удовольствий земной жизни, котрые мешают суфию концентрироваться на познании Бога. Третий принцип – духовное общение с Богом, что предполагает не только освобождение от человеческого «я», но и особые психологические приёмы духовно-нравственного совершенствования человека.

В третьей главе трактата даны сорок хадисов, которые фиксируют мировоззренческие, догматические и обрядно-практические аспекты ислама. В них отражены популярные и короткие ответы на многие вопросы, связанные с исламом.

Абдурахман-хаджи использовал такие хадисы, которые имеют практическое значение в жизни общества и личности. Он отмечал, что мусульмане завидуют и враждуют друг с другом. Стремясь влиять на этот процесс, шейх приводит хадис Пророка и комментирует его. Хадис звучит следующим образом: «Не завидуйте друг другу, не ненавидьте друг друга, не отворачивайтесь друг от друга, но будьте, о слуги Аллаха, братьями. Мусульманин – брат мусульманину». Шейх видит, что мусульмане угнетают друг друга, одни обманывают и презирают других. Осуждая эти факты, Абдурахман-хаджи ссылается на Пророка, говорившего: «Всё неприкосновенно в мусульманине для другого мусульманина: и его кровь, и его имущество, и его честь».

Во вводной главе трактата изложены идеи о Всевышнем и Пророке. Она состоит из трёх частей: 1) атрибуты, необходимые для Аллаха; 2) атрибуты, невозможные у Аллаха; 3) атрибуты, необходимые для Пророка.

В своём произведении Абдурахман-хаджи уделяет большое внимание критике любви к земной жизни. Увлечение земными удовольствиями приводит, по его мнению, к мысленному и практическому охлаждению к религии и её установкам. Такое отношение к земной жизни тем более не допустимо для тарикатского мюрида.

Исходя из отношения к земной жизни, шейх делит мусульман на две категории: отдающие себя целиком земной жизни и пользующиеся ею в меру необходимости.

В трактате имеется также материал, посвящённый этике исполнения обрядов ислама. В главе «Вирды и этика накшбандийского тариката» Абдурахман-хаджи подробно разъясняет, какие ритуальные молитвы, как, когда и сколько раз должны исполнять их тарикатские мюриды. Наряду с исполнением молитв, рекомендуется соблюдать пост: «Желательно (для мюрида) совершать пост в понедельник и четверг и 9 дней с начала зу-л-хиджжа (в дни хаджа). А также желательно соблюдать пост каждый четвёртый день».

Много внимания уделено нравственным критериям, таким как благосклонность, способность выражать сострадание и любовь по отношению к мусульманам и немусульманам; сердечная и душевная чистота; выражение радости при встрече с друзьями и товарищами; щедрость и т. д.

В сочинении рассматриваются также аморальные качества, которые не приемлемы для истинного мусульманина. Это такие качества, как прелюбодеяние со стороны мужчины и женщины, воровство трофеев и добычи во время войны, разбой, волшебство, расточительство. Аморальным считается даже безвредная ложь, проявление любопытства в отношении чужого имущества и т. д.

К тяжким грехам Абдурахман-хаджи относит разрыв родственных отношений, особенно с сёстрами. Не менее тяжким грехом является непослушание родителям, оставление их без попечения и заботы, невыполнение их просьб и повелений, кроме тех случаев, когда они требуют совершения запретного.

Абдурахман-хаджи пишет, что вступление в тарикат возможное и лёгкое дело для тех, кто любит Аллаха. Мюрид должен постоянно думать об Аллахе.

Все приёмы освобождения сердца от земных мыслей и религиозно-нравственного совершенствования мюрид осуществляет под руководством шейха, муршида, познавшего божественные истины и способного вести его по пути сближения с божеством. В сочинении Абдурахмана-хаджи особо освещается вопрос об осуществлении связи между мюридом и шейхом (рабита). Мюрид выбирает себе шейха и отдаётся полностью в его распоряжение. При этом он должен не только подчиняться шейху, но и любить его всем сердцем, убить своё «я» и раствориться в нём. «Шейх полностью распоряжается мюридом и делает с ним всё, что захочет, пока не поднимет его до ступени присутствия с Аллахом Всевышним, т. е. пока мюрид не достигнет степени муракаба».

Зикр в трактате рассматривается как степень достижения мюридом своей конечной цели. Для отправления зикра мюриду необходимо овладеть особыми ритмическими движениями, уметь осуществлять контроль за позой и дыханием и координировать движения тела с произносимыми формулами молитвы.

По словам Абдурахмана-хаджи, последователи накшбандийского тариката предпочитают тихий зикр (хафи), т. к. он исключает лицемерие.

Сочинение «Ал-Машраб ан-накшбандийа», на наш взгляд, наиболее полно выражает морально-этические, нравственные, философские воззрения тарикатского шейха Абдурахмана-хаджи ас-Сугури.

Абдурахман-хаджи был не только учёным и поэтом, не последнюю роль он играл и в политической жизни Дагестана. Об этом свидетельствует восстание горцев 1877 г., духовным лидером которого он стал. Возможно, что поражение восстания стало причиной написания одного из сочинений Абдурахмана-хаджи на арабском языке, дошедшего до нас в рукописи и посвящённого хиджре (переселению). В своём трактате он выступает за массовую эмиграцию мусульман с Кавказа. По мнению шейха, в случае, когда мусульманские земли попадают под власть немусульманских правителей, а правоверные уже не могут выполнять свои религиозные обязанности и нет надежды восстановить права ислама при помощи газавата, каждый мусульманин обязан покинуть эту территорию и переселиться туда, где господствуют законы ислама. Это, однако, не означает отказа от джихада. Согласно Абдурахману-хаджи ас-Сугури, только такое переселение позволяет продолжить священную войну из-за границы (в данном случае с территории Османской империи).

Действительно, многие последователи Абдурахмана-хаджи ас-Сугури эмигрировали в Турцию, другие были высланы в отдалённые области внутренней России. Среди таких переселенцев можно назвать, например, Мухаммада б. Усмана (ал-Кикуни), сначала высланного в Западную Сибирь, а затем бежавшего в Стамбул (ум. в 1913-14 г.) и Мухаммада ал-‘Убуди (из Ободы), умершего в 1889-90 г. в Медине.

У Абдурахмана-хаджи было пятеро детей: трое сыновей – Хаджи-Мухаммад, Мухаммад-хаджи, Ахмед и две дочери – Марьям и Айшат.

Хаджи-Мухаммад (ум. в 1869/70 г.) – старший сын Абдурахмана-хаджи родился в селении Согратль в первой четверти XIX в. (точная дата рождения не установлена). К сожалению, сведений о детстве и обучении Хаджи-Мухаммада не сохранилось. Но, судя по всему, первые ступени образования он прошёл у своего отца Абдурахмана-хаджи ас-Сугури и у известных согратлинских учёных того времени – Махди Мухаммада, Шайтан Абдуллаха и т. д. Под их влиянием Хаджи-Мухаммад более тяготел к светским наукам, чем к богословию.

В своё время Хаджи-Мухаммад был назначен наибом и муфтием имама Шамиля. Но из-за ложного доноса он был освобождён от занимаемой должности. После отставки в имамате Шамиля он целиком отдаётся преподавательской деятельности. Некоторое время служит при дворе Абумуслима – шамхала Тарковского. Из небольшой переписки Абдурахмана-хаджи и Хаджи-Мухаммада, с одной стороны, и шамхала Тарковского – с другой видно, что в короткий промежуток времени от пленения Шамиля (1859 г.) до смерти шамхала между ними установились близкие связи.

В письме шамхала Абумуслима Абдурахману-хаджи говорится, что он (шамхал) остался очень доволен посетившим его Хаджи-Мухаммадом и отпустил его обратно, чтобы согласовать вопрос с ним (с Абдурахманом-хаджи) о назначении его советником, муфтием и учителем своих детей.

В письме Абдурахмана-хаджи шамхалу говорится, что он подтверждает верность генеалогии его славного рода, доходящего до дяди Пророка – Аббаса, что он надеется на то, что он (Абумуслим) будет таким, каким были те, которые происходили из этого славного рода, что он с радостью принял его (шамхала) подарки, что он разрешает Хаджи-Мухаммаду остаться у него (шамхала).

После смерти шамхала Хаджи-Мухаммад эмигрировал в Турцию. В 1863 г. родители получают от него первую весточку в форме касыды. В письмах Хаджи-Мухаммада родителям нет подробностей его деятельности в эмиграции. В Карсе (турецкая провинция) Хаджи-Мухаммад поддерживает близкие отношения с губернатором – Мухаммадом-Амином Фахимом.

Нужно сказать, что в эти годы эмиграция горцев в Турцию и страны Малой Азии стала массовым явлением. Так, кроме Хаджи-Мухаммада покинули Родину такие видные учёные, как Асланкади Цудахарский, Гаджи Салтинский, Джамалуддин Казикумухский, Даниель-султан Елисуйский, Газимухаммад Телетлинский, Кебед-Магомед Телетлинский и известный поэт Мирза-Али Ахтынский.

К сожалению, дошедшее до нас литературное наследие Хаджи-Мухаммада очень мало. Вероятно, большая часть его библиотечной коллекции осталась в Турции, и судьба её неизвестна. Пропали также автографы его писем и произведений, хранившихся в библиотеке в родном селении. Это случилось главным образом при разрушении Согратля в 1877 г.

Сохранилась замечательная касыда Хаджи-Мухаммада, посвящённая трём имамам – Гази-Мухаммаду, Гамзат-беку и Шамилю. Эта касыда в переводе с арабского языка А.М. Барабанова приводится в «Хронике Мухаммада-Тахира ал-Карахи» под названием «Заключение в прекрасных стихах и правдивых словах превосходного хаджи Мухаммада, сына хаджи ал-Хафиза Абд ар-Рахмана ас-Сугратли».

Хотелось бы отметить, что произведения такого рода являются ценным источником по изучению истории Дагестана. В них поэтически красочно описываются события многолетней борьбы горцев Кавказа. Такие касыды на языках народов Дагестана имели большую популярность, т. к. в них воспевались самоотверженная борьба народа, мужество и героизм борцов за свободу и независимость своей Родины.

Умер Хаджи-Мухаммад в Стамбуле в 1869/70 году.

Мухаммад-хаджи (1839–1877 гг.) – второй сын Абдурахмана-хаджи – по преданию, был тихим, воспитанным и вежливым человеком. Как и старший брат, он получил мусульманское образование, обучаясь в медресе своего отца и в медресе Шафи-хаджи. Позднее помогал отцу в его преподавательской деятельности в медресе. Имя Мухаммада-хаджи приобрело популярность в связи с восстанием 1877 г.

Младший сын Абдурахмана-хаджи «был на редкость одарённым молодым учёным, который начал преподавательскую деятельность с юных лет». Ахмед был известен как замечательный мударрис не только в Дагестане, но и за его пределами. Умер в Закаталах в 1870 г.

Дочь Абдурахмана-хаджи Марьям была такой же образованной, как и братья, она считалась передовой женщиной того времени. Очевидцы уверяли, что они не видели такого красноречия, как у Марьям. Она пережила ужасы восстания 1877 г. В ссылке была примером выдержанности и стойкости. Вернувшись из ссылки, она дожила до глубокой старости и до самой смерти сохранила ясный ум.

Яркая и многогранная личность Абдурахман-хаджи сыграла немаловажную роль в истории Дагестана. Учёный оставил после себя ценнейший материал по исламу, истории суфизма и тарикатскому учению.

Являясь сподвижником имама Шамиля, Абдурахман-хаджи был его советником в самых серьёзных и проблемных делах имамата. Это позволяет судить об Абдурахмане-хаджи не только как об учёном, но и как о видном политическом деятеле своей эпохи, доказательством чему также является его роль в восстании 1877 г.

Начало всеобщему восстанию в Дагестане было положено 29 августа 1877 г. в 8 часов утра нападением на торговцев у Георгиевского моста.

В этот день сорок вооружённых жителей аула Гергебиль во главе с Мухаммадом-хаджи ал-Кикуни, приблизившись к мосту, бросились на охранявших его солдат. Большая часть солдат была убита на месте, а некоторые успели спастись бегством в укрепление Гуниб и сообщить о случившемся начальнику гарнизона полковнику Воино-Оранскому. Согратлинцы в тот же день объявили себя противниками правительства, провозгласили газават и двинулись на «Анада-Майдан», где имамом всенародно был избран сын Абдурахмана-хаджи – Мухаммад-хаджи ас-Сугури. Возглавить восстание вначале было предложено Абдурахману-хаджи ас-Сугу-ри. Но тот, предвидя провал восстания, сославшись на преклонный возраст, отказался. Очевидно, Абдурахман-хаджи был центральной фигурой на «тайном совете» в доме Лабазана в Согратле 1-го рамазана, на котором после известий о нападении на пост русских войск на мосту обсуждался вопрос о поднятии знамени газавата. Абдурахман-хаджи призывал соблюдать спокойствие и не предпринимать разорительных для себя шагов. Из-за этого к нему стали относиться с недоверием… Абдурахман-хаджи вызвал к себе для совета Хаджи-Мусу-Хаджия из Кикуни, и мысль его оказалась солидарной с [мнением] Абдурахмана-хаджи, т. к. он не был уверен в победе турок и поэтому считал восстание бесполезным.

«Шейх не верил слухам, распространяемыми турецкими лазутчиками о том, что в помощь дагестанцам идут регулярные турецкие войска. Он прекрасно знал, что дагестанские народы до сих пор не видели от Турции ничего хорошего, что и на этот раз они не окажут никакой помощи. Но «раз вы решили поднять восстание, то я не отделюсь от вас», – сказал Абдурахман-хаджи».

Уже после поражения движения горцев под предводительством Шамиля Абдурахман-хаджи убедился в том, что горцы не могут одолеть Россию и им суждено жить в составе России. Более того, он понимал, что выступление против такой сильной державы принесёт горцам лишь страдания и несчастья. Тогда повстанцы потребовали, чтобы его сын – Мухаммад-хаджи возглавил восстание. По словам Али Каяева, «Мухаммад-хаджи по своему характеру был мягким и вежливым человеком, старавшимся не нанести вреда и обиды. Он не был человеком войны и политики и не подходил на должность имама». Но, не имея лучшей кандидатуры, народ всё же провозгласил его имамом и во многом выиграл. Сыновья самых почтенных ханов и беков признали имамство Мухаммада-хаджи и пошли за ним. Согласился быть его наибом и сын Агалар-хана Джафар. Большинство районов Дагестана в течение короткого времени подчинилось власти имама.

Многие известные дагестанские шейхи и алимы активно занимались подготовкой восстания. «Абдурахман-хаджи, хотя и был против восстания, вёл связь с округами Дагестана и Чечни через своих учеников по тарикату и знакомых алимов, имел часто секретные совещания, а также часто принимал богомольцев, возвращающихся из Мекки, и беседовал с ними».

Зиярат Абдурахмана-хаджи ас-Сугури в с. Нижнее Казанище

Не имея чёткой организационной программы и опыта ведения военных действий, восставшие потерпели поражение. Восстание было жестоко подавлено. Около недели карательные отряды оставались в Согратле, «наводя порядок». Сотни арестованных были отправлены под конвоем в Гуниб, где были казнены восемь человек: имам Мухаммад-хаджи, Абдул-Мед-жид бек, Малдай из Бахрики, Зубаир – сын Башир-Бека, Гаджи – сын Конхи Омара, Амир Баратов, Муртазаали из Телетля, Гази-Мухаммад. Укрепления Согратля были разрушены, а сам Согратль сожжён. Жители села были выселены в соседние хутора и внутренние губернии России. Падение Согратля означало конец героической борьбы за освобождение от колониального гнёта царизма. В течение ноября царское самодержавие без особого труда задушило последние вспышки движения в южных окраинах Дагестанской области – в Самурском и Закатальском округах и в соседних с ними уездах Азербайджана – Кубинском и Нухинском. Карательные отряды продолжали свои действия до середины 1878 г. Десятки аулов подверглись полному разорению. Сотни семейств направлялись в глубь России и в Сибирь. В Дербенте и Гунибе действовали военно-полевые суды и совершались многочисленные казни над руководителями восстания.

Руководители восстания во главе с сыном Абдурахмана-хаджи были казнены. Не избежал наказания и сам шейх, обвиненный царскими властями в пособничестве повстанцам. Князь Меликов, руководивший русскими войсками, собирался подвергнуть наказанию Абдурахмана-хаджи, который был настолько стар, что не мог ходить самостоятельно. Поэтому его принесли к князю на носилках. Меликов обвинил шейха в том, что он поднял бунт, и приказал арестовать и отправить старика в Гуниб, откуда на арбе он был перевезён в Темир-Хан-Шуру.

С просьбой простить шейха к Меликову обратилась мать его переводчика Абдулкадыра Даитбекова из Нижнего Казанища. Князь удовлетворил её просьбу, и шейха отправили к ней, в Нижнее Казанище, где он и оставался до смерти, т. е. до 1881/82 г.

На месте захоронения Абдурахмана-хаджи воздвигнут зиярат. В сочинении Ильяса-хаджи ал-Цудахари «Кифайт ал-мюрид» описывается, каким образом был воздвигнут данный зиярат: «Я приехал в с. Параул и прожил там десять дней или больше, т. к. его жители попросили, чтобы я пожил у них для чтения мавлидов. Оттуда я отправился в халват (уединение) в с. Утамыш и находился там до окончания халвата. Оттуда я отправился в с. Мугри и прожил там более пятнадцати дней. Там я услышал о том, что мой шейх переселился в иной мир. Я направился в Нижнее Казанище через Губден и Кака-Шуру. Я жил в Казанище одиннадцать дней, посещая могилу моего шейха. Он был похоронен посредине кладбища Казанища. Его семья и мюриды хотели построить там дом для посетителей могилы. И когда учёные не разрешили строить дом на могиле, то его дочь Марьям купила небольшой участок сада, примыкающий к кладбищу, у одного казанищенца для могилы шейха. Тело шейха извлекли из могилы и перезахоронили на этом купленном участке. Те, кто спускался в могилу, и тот, кто присутствовал при этом, рассказывали, что его благословенное тело было как спящее, оно не изменилось, хотя находилось в могиле более сорока дней. Его могила источала файд (свет) так, что его увидели все люди, даже нечестивцы. После этого Шахру-хан Андийский купил весь участок и огородил его, после того как построил дом над его благородной могилой. И после этого люди приходили ко мне на зиярат для наставления, и они получали пользу от бараката шейха (ас-Сугури). И хвала Аллаху».

Зиярат в настоящее время является популярным местом паломничества мусульман.

 

Литература

1. Абдурахман из Тазикумуха. Книга воспоминаний / пер. с араб. яз. М.-С. Саидова; редакция перевода, подготовка факсимильного издания, коммент., указат. А.Р. Шихсаидова и Х.А. Омарова; предисл. А.Р. Шихсаидова. Махачкала, 1997.

2. Абдуллаев М.А. Деятельность и воззрения шейха Абдурахмана-хаджи и его родословная. Махачкала, 1998.

3. Алхасова Д.М. Дауд-хаджи ал-Усиши: жизнь и творческое наследие: Дис. канд. ист. наук. Махачкала, 2004.

4. Ал-Багини. Табакат ал-Хаваджиган. Дамаск, 1996.

5. Гайдарбеков М. Антология дагестанской поэзии на арабском языке. Махачкала, 1965 // Рукоп. фонд ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф. 3. Оп. 1. Инв.№ 3560.

6. Гузунов Г.О. Воспоминания о восстании 1877 г. в Дагестане // РФ ИИАЭ.

7. Ильяс-хаджи ал-Цудакари. Кифайат ал-мюрид. Казань, 1903.

8. Каяев А. Биографии дагестанских ученых-арабистов. (На тур. яз.) // Рукоп. фонд ИИАЭ ДНЦ РАН. Д. 1678.

9. Магомеддадаев A.M. Магомед-Амин – наиб Шамиля в стране адыгов // Информационно-аналитический вестник. Вып. 5. Майкоп, 2002.

10. Мухаммад Пазим. История и путеводитель святых золотой цепи накшбандийского ордена. Чикаго, 1985.

11. Омаров Х.А. Образцы арабоязычных писем Дагестана. Махачкала, 2002.

12. Хроника Мухаммед-Тахира ал-Карахи о дагестанских войнах в период Шамиля / Пер. с араб. А.М. Барабанова. М.-Л., 1941.

13. Шихалиев Ш.Ш. Из истории появления в Дагестане последователей накшбандийского и шазилийского тарикатов // Государство и религия в Дагестане. Историко-аналитический бюллетень № 1 (4). Махачкала, 2003.

14. Хазихи ар-рисала шарифа ли-ш-шейх ал-фадил ал-хаджж Абд ар-Рахман ас-Сугури // The Princeton University. Yahuda Collection. Vol. 2867.

 

Устаз трех тарикатов: Сайфулла-кади Башларов

Ш.Ш. Шихалиев

Сайфулла-кади Башларов – мусульманский ученый и суфийский наставник, от которого берет начало местная ветвь братства Шазилийа. Он был также и шейхом накшбандийского и кадирийского тарикатов. Полное имя его, часто упоминаемое в письменных источниках, – аш-шейх ал-муд-жахид Мир Халид Сайфуллах б. Хусайн б. ал-хаджжи Муса б. Башлар ан-Ницубкри ал-Гази-Гумуки. К сожалению, в письменных источниках обнаружено очень мало сведений, касающихся биографии Сайфуллы-кади Башларова. Часть сведений о нем содержится в биографическом труде его преемника Хасана Хилми ал-Кахи (Кахибского) «Сирадж ас-Са'адат». Один из списков этого сочинения на арабском языке был обнаружен нами в с. Ахалчи Хунзахского района в составе археографической экспедиции 2006 г. под руководством А.Р. Шихсаидова. Этот список лег в основу настоящей статьи. Ряд сведений о его биографии имеется в сочинении «Мактубат Халид Сайфулла или фукара' ахл Аллах». Более подробную биографию его приводит М.А Абдуллаев в одной из своих монографий. Ряд информации о жизни шейха Сайфуллы-кади рассказал его внук по отцовской линии Сайпуллах Гусейнович Башларов. Сведения о шейхе Сайфулле-кади С.Г. Башларову частично рассказал его отец Гусейн (1889–1949), частично – мать, часть материала он собрал у своих родственников. Информация о шейхе Сайфулле-кади записана в беседе с С.Г. Башларовым в декабре 2002 г. Ряд моментов его биографии во многом совпадает с той информацией, которая приводится в работе М.А. Абдуллаева.

Сайфулла-кади (1853–1919)

Сайфулла-кади Башларов родился в 1853 г. в лакском селении Ницовкра, недалеко от Кумуха (Гази-Гумук), столицы Казикумухского ханства (ныне Лакский район Республики Дагестан) в семье оружейника Хусейна. Он был выходцем из местной мусульманской интеллигенции. Со стороны отца в его роде были врачи, чиновники, ремесленники. Отец Сайфуллы-кади Хусейн Башларов и пять его братьев окончили известное в Нагорном Дагестане медресе в селении Согратль. Дядя Абдуллах Башларов был хорошим врачом. В последний период Кавказской войны он с семьей переселился на территорию имамата Дагестана и Чечни и чуть ли не до самого конца войны служил лекарем при войсках Шамиля. Другой дядя Гази Башларов после окончания войны занял должность сельского старшины (юзбаши) Ницовкры в российской администрации Дагестанской области. Хусейн Башларов работал ювелиром и оружейником. Вскоре после пленения имама Шамиля в 1859 г. он открыл мастерскую в Астрахани, куда в 1861 г. к нему переехала и его семья.

Согласно имеющимся сведениям, начальное мусульманское образование Сайфулла-кади получил дома. В Астрахани он учился в одном из местных медресе, а затем еще пять лет ходил в русскую школу, где неплохо выучил русский язык. В годы учебы в Астрахани он познакомился с татарами, обучавшимися с ним в медресе и в русской школе, которые в дальнейшем оказали значительное влияние на его деятельность. В 1869 г. он вернулся на родину, где устроился писцом при русском гарнизоне в Кумухе. В Нагорном Дагестане он продолжает учиться, совершенствуя свои знания в арабском языке, риторике, логике, хадисах и фикхе сначала у известного в Дагестане ученого Хасана ал-Кудали, у которого он также начал изучать медицину. В селении Кудали (ныне Гунибский район) он познакомился с будущим своим преемником Хасаном Хилми ал-Кахи, с которым в дальнейшем поддерживал дружеские отношения. С 1871 по 1875 гг. Сайфулла-кади обучался в согратлинском медресе у прославленного в Дагестане накшбандийского шейха Абдурахмана ас-Сугури (Согратлинского), с которым в свое время обучался и его отец Хусейн. Согласно некоторым сведениям, Абдурахман ас-Сугури хотел через Сайфуллу-кади открыть в с. Ницовкра новый тип медресе, где наряду с религиозными дисциплинами преподавались бы и светские. Это он мотивировал тем, что многие дагестанцы, получив духовное образование, не всегда могли найти работу по специальности, и им приходилось в поисках заработка осваивать другие профессии. Поэтому Абдурахман ас-Сугури считал необходимым, чтобы, помимо ученых-богословов, в этом медресе готовили бы специалистов разных профессий – врачей, ювелиров, оружейников и т. д. К сожалению, эта идея Абдурахмана ас-Сугури не была претворена в жизнь.

Уже в молодости Сайфулла-кади испытал гонения со стороны российских властей, опасавшихся мусульманского повстанчества на Северном Кавказе. Есть сведения, что он был сослан в Саратовскую губернию по подозрению в участии в антироссийском восстании 1877 г. и связях с согратлинским шейхом. В этом отношении интересно одно письмо Сайфуллы-кади, датируемое 27 июня 1878 г. В одном из своих писем на арабском языке некоему Саиду-афанди, видимо, сосланному в глубинку Российской империи за участие в восстании, Сайфулла-кади пишет о положении арестантов и отмечает: «… Все в здравии и благополучии, и нас печалит только разлука с Вами… Все, что случилось с нами (имеется в виду арест участников. – Ш.Ш.), произошло не по нашей воле, а согласно решению Всевышнего Аллаха и Его предписанию, которое ничто не изменит. И в нас нет ничего, кроме смирения Его воле и подчинения ей…». Далее Сайфулла-кади пишет об описи имущества сосланных арестантов, проведенной представителями царской администрации, о порядке отпуска арестованных на работы, о добровольцах, записавшихся на фронт. Примечательно, что в этот период сам Сайфулла-кади находился на родине, о чем свидетельствует конец письма: «От вашего слуги Сайфуллы б. Хусайна ан-Ницубкри 25 джумада II 1295 г. (28 мая 1878 г.). И я, упомянутый Сайфулла-кади, нахожусь в Кумухе в доме покойного Хаджи Ада». Вероятно, Сайфулла-кади был выслан в Саратовскую губернию в более поздний период.

В ссылке при посредничестве местных влиятельных татар Сайфулла-кади был прикреплен на работу к немецким врачам, приглашенным поволжскими колонистами из Германии. У немцев Сайфулла-кади, уже имея начальное медицинское образование, совершенствовал свои знания по медицине. В течение почти одиннадцати лет работая с немцами, он не только освоил немецкий язык, но и написал три книги по медицине. Одно из этих сочинений по медицине на арабском языке с рецептами на русском, латинском и лакском языках хранится в РФ ИИАЭ ДНЦ РАН. Другое сочинение на русском языке вместе с большинством его книг пропало во время погрома деникинскими войсками его дома в Темир-Хан-Шуре. Третье его сочинение по медицине на немецком языке, по словам Сайпуллаха Башларова, было на руках брата его отца – Гаджи-Абакара. К сожалению, о судьбе этого сочинения ничего не известно.

Есть сведения о том, что в 1889 г. Сайфулла-кади был аттестован немецкими врачами и получил врачебный диплом, позволивший ему стать практикующим медиком. До 1891 г. он работал врачом в Поволжье, затем три года во Владикавказе и еще четыре года в железнодорожной больнице Ростова-на-Дону. После многолетней врачебной практики он получил в 1905 г. место в одном из обновленных медресе Уфы, в котором он проработал до своего возвращения в Дагестан в 1909 г. Здесь необходимо отметить, что, в отличие от современных ему дагестанских ученых, высланных в разное время за участие в восстании 1877 года, Сайфулла-кади легче адаптировался к чуждой для него российской действительности в ссылке. Наряду с традициями средневековой дагестанской учености, он впитал в себя идеи мусульманского обновления из Поволжья, а также светской европейской науки. С другой стороны, это заставляло его острее ощущать свою неприкаянность, оторванность и от европейской, и от мусульманской культуры. Не случайно по прибытии в Темир-Хан-Шуру в одном из своих писем Хасану ал-Кахи он писал, что находится в некотором замешательстве: «Однажды удод, находясь в своем гнезде с плохим запахом, естественно, испытывая отвращение, захотел перелететь в другое, более чистое гнездо. Одна из его подруг птиц спросила его: «Куда ты собираешься переселиться?» Удод ответил: «Мое гнездо неприятно пахнет, и я хочу переселиться в чистое гнездо». Тогда птица сказала: «Переселение не поможет тебе, так как дело не в гнезде, а в тебе». Такое же состояние, как у этой птицы, и у меня. Я думал, что, переселившись сюда, переменив место жительства, я буду в лучшем положении, чем был у себя на родине. Однако здесь я в большем замешательстве, чем был дома».

По возвращении домой на деньги, выделенные крупными казанскими и астраханскими промышленниками и купцами, он построил дом в Темир-Хан-Шуре в районе железнодорожного вокзала. Следует отметить, что богатые казанские и астраханские коммерсанты финансировали многие торговые операции и благотворительную деятельность Сайфуллы-кади. В частности, на их деньги Сайфулла-кади купил при посредничестве известного дагестанского ученого и просветителя Абусуфьяна Акаева (1872–1931) 25 гектаров земли в селении Верхнее Казанище и передал их для кладбища, где впоследствии и был похоронен он сам. Крупные татарские промышленники хотели через Сайфуллу-кади открыть свои торговые представительства в Темир-Хан-Шуре, чтобы скупать у населения изделия местных мастеров: оружие, ювелирные украшения, изделия кубачинских мастеров, ковры, бурки и т. д., развивать торговые отношения с Дагестаном. Однако эти планы сорвала революция 1917 г.

К учению и религиозной практике суфизма Сайфулла-кади приобщился в изгнании, где прошла большая часть его сознательной жизни. Его первым наставником был накшбандийский шейх Хасбулат ал-Кустаки (Костекский) – один из преемников знаменитого накшбандийского шейха Махмуда-афанди (1810–1877) родом из селения Алмалы, расположенного в Северном Азербайджане, по имени которого называется отдельная ветвь накшбандийа-муджадидийа на Северном Кавказе – махмудийа. Вот как описывает эту встречу Сайфулла-кади: «С известным ученым Хасбулатом ал-Кустаки нас связывала тесная привязанность.

Я учился у него и читал под его руководством книгу «Силк ал-‘айн» (сочинение по суфийской этике автора ‘Абд ал-Кадира б. Хабиба ас-Савади, пользовавшееся широкой популярностью в Дагестане). Затем я сказал ему, что хочу стать его мюридом. Он сказал: «Ко мне явилась душа моего шейха Махмуда ал-Алмали и сказала, что твоим наставником будет шейх Мухаммад-Закир ал-Чистави, который занимает высокое положение [в суфизме], и что ты будешь у него весною». Я пришел в замешательство от этого. А он повторно сказал мне: «Я надеялся, что ты мне станешь сыном, однако повеление – от Аллаха, и произойдет так, что ты встретишься с Мухаммад-Закиром, да будет свята его тайна». После этого разговора я заболел и оставался в Костеке в течение четырех месяцев. Затем весной я попрощался с ним и отправился к Мухаммад-Закиру ал-Чистави».

Мухаммад-Закир ал-Чистави являлся одним из мюридов Махмуда ал-Алмали, которого тот впоследствии возвел в ранг наставника (муршида), передав Мухаммад-Закиру разрешение на наставничество (иджазу). Вскоре он встретился с накшбандийским шейхом Мухаммад-Закиром. Вот как описывает свою встречу с ним: «Шейх Абу ‘Убайда ал-Хусайни мне рассказывал, что его шейх как-то рассказал ему о нашей предстоящей встрече с ним (то есть о предстоящей встрече Сайфуллы-кади с Мухаммад-Закиром ал-Чистави). Это был великий шайх, обладающий рядом достоинств. Я никогда не видел, чтобы он хоть раз говорил с кем-либо о мирском. Однажды, когда я пришел к нему, он совершал муракаба (один из приемов в суфийской ритуальной практике, обозначающий самоконтроль, то есть контроль собственных ощущений, наблюдение и управление ими). Когда я встретился с ним, он обрадовался моему приходу. Вместе с ним при нашей встрече присутствовало около полутора тысяч его мюридов. Мухаммад-Закир посадил меня рядом с собою, и пока я находился рядом с ним, никто из его мюридов не сел. Он поручил мне совершать султан аз-зикр (самая высокая ступень теомнемии (зикра) в накшбандийской ритуальной практике) в течение сорока дней. Вскоре с разрешения своего шейха он покинул нас и вернулся к себе на родину… Я сказал, что вернусь к нему во второй раз, на что он улыбнулся и сказал: «Ты меня больше не увидишь». После смерти Мухаммад-Закира в поисках шейха Сайфулла-кади посетил Стамбул, Халеб, Дамаск, а потом вернулся на свою родину.

В дальнейшем Сайфулла-кади избрал своим муршидом другого шейха ветви Халидийа Зайнуллаха-афанди Расул-и ал-Ма’мури (Расулева, ум. 1917 г.), сторонника нового метода обучения в мусульманской школе (усул-и джадид). В городе Троицке на Урале (ныне Челябинская область) тот руководил большой суфийской ханакой. В одном из своих писем Хасану ал-Кахи Сайфулла-кади подробно описывает обстоятельства встречи с шейхом Зайнуллой-афанди. «Однажды душа моего шейха поручила мне отправиться к шейху Зайнулле ал-Мамури аш-Шарифи, живущему на востоке Сибири. После этого во сне я увидел святого (вали) Абдуллаха ал-Куби, который так же сказал мне: «Тебе необходимо отправиться к Зайнулле. После этого я опять увидел во сне Мухаммад-Закира, который, проверив меня, дал мне разрешение на наставничество (иджазу) и назвал меня «увайси». Так называют шейхов, которые получили разрешение на наставничество не от живых шейхов, а другим способом, например во сне. После этого я отправился к Зайнулле-афанди. По дороге я встретил одного человека, который заговорил со мной по-арабски, и это в местечке, где не было ни одного мусульманина!… Мы вместе продолжили путь, и этот человек оказался глубоким ученым, совершенным шейхом, одним из преемников Зайнуллы, который тоже шел к нему. Так мы прибыли в город Троицк и остановились в гостинице. Мой спутник отправился к шейху и вернулся с хорошим настроением… Утром я встретился с Зайнуллой, сыном Хабибуллы, преемником шейха Ахмада Дийа ад-Дином ал-Камашханави. (Один из известных шейхов в «золотой» накшбандийской цепочке, преемник известного на Ближнем Востоке шейха Джамала ал-Лайли ал-Макки). Он был образцом своего времени и самым ученым человеком своей эпохи. Он превосходил в своем достоинстве каких бы то ни было границ описаний [его положительных качеств]». В течение определенного времени Сайфулла-кади находился под наставничеством этого шейха, который в августе 1907 г. возвел его в ранг муршида. При этом он передал Сайфулле-кади халат, приписывавшийся четвертому праведному халифу и шейху тариката ‘Али б. Аби Талибу. Много странствуя по Поволжью и Северному Кавказу, Сайфулла-кади сблизился в г. Астрахани еще с одним накшбандийским шейхом, не принадлежавшим к ветви халидийа. Это был Мухаммад Салих б. ‘Абд ал-Халик ал-Иджави ал Караман-хани (из селения Кармановка?) ал-Ханафи ан-Накшбанди. Последний являлся также преемником шазилийского шейха из Медины саййида Мухаммада Али Захири ал-Витри ал-Хусайни ал-Мадани. В марте 1915 г. он передал Сайфулле-кади иджазу шазилийского тариката. Сайфулла-кади был также шейхом кадирийского тариката.

В Дагестане у Сайфуллы-кади появилось немало учеников. Его главным преемником стал вышеупомянутый Хасан Хилми ал-Кахи (ум. 1937 г.) из селения Кахиб (ныне Шамильский район), который ранее был возведен в ранг муршида Абд-ар-Рахманом-афанди из сел. Ассаб (ум. в 1905 г.) и Шуайбом-афанди из селения Багинуб (ум. в 1909-12 г.). Хасану Хилми Сайфулла-кади передал иджазу сразу трех тарикатов – накшбандийского, шазилийского и кадирийского. В дальнейшем силсила, объединяющая представителей этих трех братств, шла в Дагестане через аварских шейхов – преемника Хасана Кахибского Мухаммада из селения Ас-саб (ум. 1942 г.), Хумайда-афанди из селения Андых (ум. 1952 г.), Мухаммада Хусайна из селения Уриб (ум. 1967 г.), сына Хасана Кахибского Мухаммада Арифа (ум. 1977 г.), Мухаммада Са‘аду-хаджи из селения Нижний Батлух (ум. 1995 г.), Абд ал-Хамида-афанди из селения Верхнее Инхо (ум. 1977 г.), Хамзата-афанди из селения Тлох (ум. 1977 г.), Мухаммада-афанди из селения Хучада (ум. 1987 г.), Бадр ад-дина-афанди из селения Ботлих. Учеником предпоследнего был Саид-афанди Чиркеевский. Он, в свою очередь, передал иджазу только шазилийского тариката своим мюридам Арсланали-афанди (род. в 1954 г.) из селения Параул Карабудахкентского района, Абд ал-Вахиду-афанди из селения Какамахи Левашинского района и Мулла Мухаммаду из Закатальского района Азербайджана.

Сочинение Сайфуллы-кади Башларова «Мактубат». Дамаск, 1998. (На араб. яз.)

В своих взглядах в качестве суфийского наставника Сайфуллу-кади особенно беспокоила деятельность ряда представителей духовенства, претендующих на звание суфийского шейха, но не имеющих на это никаких оснований. Не случайно в своих письмах он особое внимание обращал на выбор истинного шейха теми, кто решил посвятить себя суфизму. В одном из писем Хасану ал-Кахи он писал: «…Знай, о брат, что у Аллаха есть праведные рабы, которые существуют для усиления религии. Аллах передал определенные деяния Своих творений в их руки с тем, чтобы они делали то, что является благом для людей, в соответствии с мудростью Аллаха и Его велением… Ты поставлен для этого дела. И многократная хвала Аллаху, за то, что он поручил тебе это дело… Всегда придерживайся того, что поручил тебе шейх, даже если его повеления противоречат твоим убеждениям, так как поистине он – лекарь твоего сердца, который знает то, что ты не знаешь. Поистине они – доверенные Всевышнего Аллаха на Земле. И нет ни у кого пути для того, чтобы причинить им зло мыслями, словами… Далее, ты просил меня дать наставления тебе. Просящий более разумнее и более сведущ, чем тот, кого просят!!! Какое наставление может быть от того, жизнь которого прошла в беспечности, его время прошло в пустыне так, что он потерял рассудок, стал растерянным, тот, кто плачет за то, что проявлял небрежность в отношении Всевышнего. (Здесь Сайфулла-кади сознательно принижает свое достоинство, тем самым высоко вознося степень Хасана ал-Кахи в знак своего уважения к последнему. – Ш.Ш.). Я по причине дружеской связи и привязанности между нами пишу тебе… Знай, о брат, что мюридов в наше время много. Тех же, кто претендует на шейхство, еще больше, чем мюридов… Не общайся с большинством шейхов нашей эпохи, с их мюридами и со спорящими с ними. Я путешествовал во многих странах и общался с разными рабами [Аллаха], и я не видел и не слышал более вредных, более скверных и более отдаленных от Всевышнего Аллаха, чем те, которые утверждают, что они самые совершенные суфии. Свою суть души они считают совершенной и внешне проявляют это в своем образе. Вместе с тем они не веруют в Аллаха, в Его посланника и в Судный день. Они не придерживаются твердых рамок шариата. Я видел многих таких в Дагестане. Они утверждали, что являются шейхами, вместе с тем они не являлись последователями совершенного шейха. Некоторые из них утверждают, что получили разрешение [на наставничество] от души шейха или же во сне. Это не является ничем, кроме как их фантазией, да проклянет их всех Аллах. Да сохранит вас Аллах от того, чтобы в вашем селении жил хоть один из них. Нет у них другой заботы, кроме этих бренных мирских благ. Да убережет нас Аллах от этого… Оберегай свой взор от [таких] шейхов, [их] муридов и остерегайся их общества. Клянусь Аллахом, это – явное заблуждение. Встреча с шайтаном более безопасна, чем встреча с ними… Знай, о брат! Если к тебе придет мюрид от другого шейха и будет просить тебя стать его наставником, тебе необходимо поручить ему вернуться к своему первому шейху и объяснить ему, что если бы его первый шейх не был бы истинным, то не отвернулась бы душа этого мюрида от него, так как душа стремится к плохому. И доведи это наставление до него. Это покажет на совершенство и истину твоего тариката. Я видел много наших шейхов, да простит их Аллах, которые привлекали к себе других мюридов приукрашенными, лживыми словами и ложной хитростью. Да убережет нас Аллах от этого обмана, особенно от влечения к богатым только из-за их богатства, или же от увеличения числа мюридов, благодаря которым [шейх] станет известным среди людей… Если шейхи в наше время не в состоянии познать свои души и не могут отличить веру от неверия, как же они могут познать Всевышнего Аллаха и на какой путь они могут наставлять [людей]? О мой брат! Поистине в нашей области в великую [накшбандийскую] цепочку попали посторонние люди из-за шейхов, которые вводят нововведения. Путем совершения этих новшеств они притягивают к себе сердца людей. И [люди] полагают, что эти новшества являются дополнением к этому тарикату!!! Но это совсем не так. Напротив, общество [таких шейхов] усердствует в разрушении и уничтожении тариката. Они не знают истинную суть великих [шейхов] тариката. Да направит их Всевышний Аллах по правильному пути! Таким мюридам и их наставникам необходима помощь великих шейхов, их поддержка и следование их примерам». Далее Сайфулла-кади делится своими философскими размышлениями о трудностях и испытаниях, преследующих человека в этом мире: «…Я знаю, что у тебя нет большого богатства этого бренного мира. Умеренность для тебя лучше, чем мир, наполненный золотом. Ты знаешь, что мир – это темница для верующего, и эта темница по своей сути соответствует боли, горю и несчастью. И не следует проявлять беспокойство по поводу изменения твоего состояния и отсутствия надежды на что-либо. Поистине после трудностей вскоре наступает легкость. Всевышний Аллах сочетает одну трудность с двумя легкостями. А я говорю: нет трудности в следовании религии, нет легкости в совершении грехов, и нет чести и славы в угнетении и беззаконии. Мирские дела – это те, в которых нет пользы. Нет достоинства в этом мире до тех пор, пока человек не занимается духовным самосовершенствованием. Призывай своих мюридов к благочестию и богобоязненности, ибо это огромная милость для них. И я прошу Аллаха, чтобы он даровал нам правильный путь. Это все, и мир [вам] от слуги немощных Мир Сайфуллаха ал-Хусайни. 27 февраля 1304 г. (1887 г.)».

В своем религиозном мировоззрении Сайфулла-кади жестко отстаивал интересы суфийских традиций в Дагестане. В этом отношении интересно еще одно его письмо, адресованное Хасану ал-Кахи. Как-то Хасану ал-Кахи попали в руки стихи, приписываемые известному ученому и политическому деятелю Наджмуддину ал-Хуци (Гоцинскому), с критикой некоторых положений накшбандийского учения, содержащихся в книге Хасана ал-Кахи «Танбих ас-саликин». Хасан ал-Кахи в свою очередь обратился к Наджмуддину ал-Хуци с просьбой уточнить, действительно ли тому приписывают авторство этих стихов. Наджмуддин ал-Хуци уклончиво ответил, что не помнит, действительно ли он написал эти стихи. Тогда Хасан ал-Кахи обратился с тем же вопросом к Сайфулле-кади, на что тот ответил: «Поистине, эти стихи, несомненно, написаны им, не сомневайся в этом!» Тот факт, что Сайфулла-кади сразу определил авторство этих стихов, может говорить о том, что он был хорошо знаком с поэтическим творчеством Наджмуддина ал-Хуци, так что по стилю изложения сразу установил автора. Далее, опровергая мнение автора этих стихов, Сайфулла-кади добавляет: «Если он (Наджмуддин ал-Хуци) отрицает правомочность [в шариате] зикра сердцем (один из приемов накшбандийской ритуальной практики) и считает это новшеством (бид‘а) [в исламе], значит он считает новшеством слова великих накшбандийских шейхов имама Раббани, Халида Сулаймани и других. Тому, кто отрицает принципы накшбандийского тариката, самому вначале надо познать смысл накшбандийского учения… В каждом тарикате свои особенности. Одни совершают тихий зикр, как в накшбандийском тарикате, другие совершают громкий зикр, как в тарикатах тиджаниййа и кадириййа, третьи начинают с громкого зикра и завершают тихим, как в тарикатах шазилийа и маданиййа. Каждый из этих тарикатов имеет свою структуру и форму. А отрицать тихий зикр в накшбандийском тарикате является не чем иным, как невежеством. Приписывать накшбандийцам громкий зикр также является невежеством и одним из доказательств лжешейхства тех, кто так утверждает… И то, что говорит порицаемый а лим-еретик Наджмуддин ал-Хуци, не имеет никакого значения».

Сайфулла-кади являлся не только видным ученым и суфием, но и принимал активное участие в общественно-политической жизни Дагестана. Он был одним из учредителей Союза мусульман России (СМР). В 1905 г. Сайфулла-кади был избран в руководящие органы СМР. По возвращении из первой ссылки в 1909 г. его избрали кадием при Дагестанском народном суде в городе Темир-Хан-Шура. Мнение М.А. Абдуллаева о том, что Сайфулла-кади был муфтием Дагестана, не соответствует действительности, так как известно, что первым муфтием Дагестана был избран Наджмуддин Гоцинский на общекавказском съезде во Владикавказе в мае 1917 г. На должности кадия в Дагестанском народном суде Сайфулла-кади оставался до 1913 г., когда вторично был выслан из Дагестанской области, на этот раз в Казанскую губернию. Причиной его вторичной ссылки явилась поддержка Сайфуллой-кади антиписарского восстания, стихийного движения дагестанских мусульман против введения русского делопроизводства в сельских и народных судах области, действовавших по мусульманскому и обычному праву. Однако уже в 1915 г. он был оправдан и вернулся в Дагестан, о чем свидетельствует запись в журнале регистрации губернатора Дагестанской области за № 62 от 6 марта 1914 г.: «Господин губернатор Дагестана генерал-лейтенант Вольский объявил населению области, что он устанавливает после этого дня в сельских судах русских писарей для ведения всех дел, находящихся в судопроизводстве в сельских судах на русском языке, с назначением им жалования не менее 30 рублей и приказал вернуть Сайфуллу Башларова, находящегося в ссылке в России, на свою родину через год». Вернувшись на родину, Сайфулла-кади продолжал работать кадием до своей смерти в 1919 г. После Февральской революции 1917 г. Сайфулла-кади стал членом Российского Учредительного собрания, вошел в состав Дагестанского временного областного комитета.

Неплохие отношения у него сложились с большевиками и их дагестанскими сторонниками из числа либеральной мусульманской интеллигенции, такими как Махач Дахадаев, Джалалуддин Коркмасов, Уллубий Буйнакский, Саид Габиев, Алибек Тахо-Годи. После установления Советской власти в Дагестане в 1918 г. его назначили заведующим Отделом духовно-шариатских дел Дагестанского военно-революционного комитета. В то время он пользовался огромным авторитетом в Дагестане. Видные политические и религиозные деятели Дагестана при решении сложных политических и религиозных вопросов обращались к Сайфулле-кади. Имея хорошие отношения с лидерами большевиков, естественно, что он не поддержал Наджмуддина Гоцинского, стремившегося к борьбе против социалистов. Сайфулла-кади был в числе тех, кто возражал против объявления Наджмуддина Гоцинского имамом, объясняя, что это несовместимо и со сложившейся политической обстановкой на данном этапе, и с установлениями ислама. В этом отношении необходимо привести случай, происшедший во время андийских событий – на горском съезде в Анди в августе 1917 г. Эти сведения были любезно предоставлены С.Г. Башларовым со слов очевидца беседы между Сайфуллой-кади и Наджмуддином Гоцинским в Анди Камиля Шейхилова (ум. в 1961), уроженца сел. Читаб Чародинского района, сына полковника царской армии Шейхилава Камилова.

На следующий день после избрания Гоцинского имамом, когда все приглашенные прибыли в селение Анди, с имамом встретился Сайфулла-кади, между которыми произошла следующая беседа:

Наджмуддин Гоцинский: Зачем ты пришел – как посланник большевиков?

Сайфулла-кади: Я пришел не как посланник большевиков, а как твой кунак.

– И что ты хочешь мне предложить?

– Я не распределяю руководящие должности, не назначаю и не снимаю с них. Но если ты встанешь на сторону большевиков, то ты станешь вместо меня руководителем Отдела духовных дел. А я сам уеду в Ницовкру и займусь духовным воспитанием молодежи.

– Что касается меня, то мне не нужно ни власти, ни должности, ни богатства. Все что я делаю – я совершаю по воле народа. Если народ против, я не стану воевать с большевиками.

– Сил у большевиков, которым ты противостоишь, становится все больше и больше по всей России. Не то что в Дагестане, но и по всей России нет силы, которая может остановить большевиков. Тем более ты со своими кинжалами их не остановишь. Пойми, пока мы, духовенство, есть, большевики вынуждены будут считаться с нами. Приняв их сторону, мы тем самым сможем оставаться мусульманами и наставлять людей на путь истины, но если ты пойдешь против них, то они уничтожат весь цвет дагестанского народа. Останутся только женщины и дети, которым они будут диктовать свои условия. Твой путь ведет к погибели.

Сам ты, в конце концов, либо эмигрируешь в Турцию, либо будешь уничтожен большевиками.

Немного подумав, Наджмуддин Гоцинский покачал головой, огляделся вокруг и сказал, что все уже зашло слишком далеко, люди не поймут его поступка, и он не может настоящее повернуть вспять. Расставаясь, Наджмуддин Гоцинский спросил шейха, что же произойдет с самими большевиками впоследствии? Сайфулла-кади попросил принести ему два речных камня, на что в свите Гоцинского раздался смех: не побить ли хотят имама?

«Вот что будет с ними», – ответил шейх, взяв в обе руки по камню, потер их друг о друга, объяснив этим, что большевики вскоре начнут уничтожать сами себя. Как известно, впоследствии действительно начались репрессии, и на скамье подсудимых оказались многие из тех, кто утверждал советскую власть в Дагестане.

Зиярат Сайфуллы-кади Башларова

Смерть застала его в начале гражданской войны на Северном Кавказе. Скончался он в ночь на понедельник до утренней молитвы 1 сафара 1338 г.х. / 25 октября 1919 г. Его смерть так же была овеяна легендами. Как пишет Хасан ал-Кахи, в ночь смерти Сайфуллы-кади один из его мюридов видел сон, будто Сайфулла-кади скончался и на его погребальную молитвуявился сам Пророк Мухаммад вместе со своими сподвижниками. После этого явился ангел Джабраил вместе с другими ангелами и также совершил погребальную молитву.

Затем явился накшбандийский шейх Махмуд ал-Алма-ли с остальными умершими шейхами, и они совершили погребальную молитву над телом Сайфуллы-кади.

Сочинение Сайфуллы-кади Башларова «Канз ал-ма’ариф»

Интересные сведения, связанные с обстоятельством смерти Сайфуллы-кади, приводит его внук С. Г. Башларов. Когда в 1919 г. деникинские войска захватили Темир-Хан-Шуру, Сайфулла-кади лежал тяжело больной в своем доме. Поначалу деникинцы не беспокоили Сайфуллу-кади как духовного лидера мусульман. Однако в ночь перед смертью Сайфуллы-кади к ним в дом пришел один из офицеров деникинской армии и предупредил его жену, что кто-то донес им о тесном сотрудничестве Сайфуллы-кади с большевиками и утром должны прийти и арестовать его. Его жена Паханай позвала мюридов Сайфуллы-кади, которые решили вывезти его в Ницовкру Для этой цели они сколотили большой ящик, поместили в него Сайфуллу-кади, сверху накрыли соломой, запрягли двух самых тощих быков, чтобы их при выезде из Темир-Хан Шуры не отобрали деникинцы. При выезде из города их остановил деникинский караул, однако, видя, что ничего ценного их груз не представляет, отпустили их. В числе мюридов, вывозивших Сайфуллу-кади, был житель селения Верхнее Казанище Камарутдин и еще два мюрида Сайфуллы-кади. Доехав до селения Нижний Дженгутай, они открыли ящик, но обнаружили, что шейх уже умер. Тогда Камарутдин передал им завещание Сайфуллы-кади похоронить его на кладбище селения Верхнее Казанище и настоял на том, чтобы его похоронили именно там. После его смерти Паханай вывезла часть имущества и некоторое количество книг Сайфуллы-кади и вернулась в свое село Какашура, откуда она была родом. Остальная часть его имущества была разграблена деникинцами, а оставшиеся книги сожжены. Таким образом, Сайфулла-кади был похоронен на кладбище селения Верхнее Казанище (ныне Буйнакский район), где он провел последние годы своей жизни. Возле его могилы построили зиярат, который до сих пор посещают многочисленные мюриды шазилийского тариката. Кроме его могилы, на этом кладбище есть зияраты других шейхов дагестанской ветви шазилийа и накшбандийа – Мухаммада ‘Арифа ал-Кахи (Кахибского), сына Хасана ал-Кахи и Мухаммада ал-‘Асави (Ассабского).

Сайфулла-кади оставил значительное наследие в области медицины и суфизма. В Рукописном фонде Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН хранится рукопись «Да’ират ал-ма‘ариф ат-тиббиййа». Данное сочинение представляет собой практическое руководство по медицине. Оно посвящено различным болезням человека и животных и лекарственным средствам для их лечения, приготовлению препаратов. В книге даются переводы рецептов с немецкого и русского языков на арабский язык. Названия препаратов даются также на немецком языке. В рукописи имеются также арабографические записи, выполненные на некоторых дагестанских языках.

Из наиболее известных его сочинений по суфизму – «Канз ал-ма‘ариф ва асрар ал-лата’иф» («Сокровищница знаний»), «Мавакид ас-садат» («Позиции святых»), «Мактубат Халид Сайфуллах ила фукара’ ахл Аллах» («Письма Халида Сайфуллы к бедным [рабам] Аллаха»). Что касается его сочинения «Канз ал-ма‘ариф», то это одно из наиболее крупных сочинений по суфизму, принадлежащих перу дагестанских авторов XIX–XX вв. В предисловии одного из списков этого сочинения сказано: «… Когда Сайфулла-кади ан-Ницубкри написал это сочинение, он из-за своей физической немощности не мог отредактировать его… И когда его постигла болезнь, он написал письмо Хасану ал-Кахи: «Если я умру и не успею отредактировать эту книгу, то сожги её». Перед смертью он также сказал Хасану ал-Кахи: «Завещаю тебе сжечь эту книгу». Вскоре после этого он умер, а эта книга продолжала оставаться в черновом варианте, без исправлений и редакции. В тексте были пропуски, на которые указывал сам автор. Хасан ал-Кахи захотел отредактировать эту книгу… так как ему было жалко её сжечь. Он понял, что тем, кто следует указаниям этой книги, будет большая польза, чем от её уничтожения. И он проводил все дни и ночи над редакцией этой книги и назвал её «Канз ал-ма‘ариф», как слышал от самого автора. Однако и сам Хасан ал-Кахи не успел завершить редактирование этой книги. Тогда Шамсуддин ал-Кахи по глоссам, оставленным предыдущими шейхами, завершил эту книгу». Это сочинение объемом 378 листов состоит из семидесяти трех глав, где подробно рассматриваются вопросы ритуальной практики накшбандийского тариката: глава о покаянии и его условиях; о достоинствах накшбандийского тариката; о разъяснении ступеней единобожия; комментарии слов, широко используемых в суфийской терминологии; об этике мюрида по отношению к шейху; о признаках истинных шейхов и «лжешейхов», о ступенях, «стоянках» накшбандийского тариката и т. д.

Что касается его другого сочинения «Мактубат…», то эта книга в 1998 г. была издана в Дамаске в издательстве «Дар ан-ну‘ман ли-л-улум» под редакцией ‘Абд ал-Джалила ‘Ата ал-Бакри. Как пишет в своем предисловии редактор: «Это – первое издание этой драгоценной книги, которая включает в себя письма шейха Мир Халида Сайфуллы ан-Ницубкри… К нам попала эта рукопись, переписанная 25 раби‘ II 1377 г. (20 ноября 1957 г.) одним из кахибских мюридов, возможно Мухаммад Умаром ан-Нахри, который и собрал эти письма». Это сочинение состоит из восьмидесяти семи писем Сайфуллы-кади своим мюридам, в которых подробно освещены многие аспекты ритуальной практики накшбандийского и шазилийского тарикатов, а также ответы Сайфуллы-кади на вопросы своих мюридов.

Сайфулла-кади остается одним из наиболее почитаемых шейхов среди мюридов наиболее многочисленной линии тариката в Дагестане. В 1990-е годы его именем были названы Исламский университет в городе Буйнакске и Исламский институт в селении Комсомольское Кизилюртовского района Дагестана. В ритуальной практике дагестанской ветви шазилийа при совершении рабита для духовной связи мюрида с наставником посредством воссоздания в сердце его образа берется образ Сайфуллы-кади.

Сайфулла-кади сыграл исключительно важную роль в духовной жизни дагестанского мусульманского общества. К сожалению, имя этого выдающегося духовного деятеля и миротворца мало известно широкой массе общественности. Творческое наследие Сайфулла-кади не изучено, а многие его труды не стали достоянием широкого круга общественности. Однако в памяти народа он остается как святой человек, замечательный ученый, поборник братства всей мусульманской уммы и социальной справедливости.

 

Литература

1. Абдуллаев М.А. Суфизм и его разновидности на Северо-Восточном Кавказе. Махачкала, 2000.

2. Материалы дагестанского объединенного историко-архивного музея. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1.

3. Мир Халид Сайфулла б. Хусайн Башлар ан-Ницубкри. Мактубат Халид Сайфулла ила фукара’ ахл Аллах. Дамаск, 1998. (На араб. яз.).

4. Мир Халид Сайфулла б. Хусайн Башлар ан-Ницубкри. Канз ал-ма‘ариф ва асрар ал-лата’иф. (Копия рукоп. на араб. яз.) Из личного архива автора.

5. Мир Халид Сайфулла б. Хусайн Башлар ан-Ницубкри. Да’ират ал-ма‘ариф ат-тиббиййа // Рукоп. фонд ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф. М.-С. Саидова. № 94.

6. Хасан б. Мухаммад Хилми ал-Кахи. Сирадж ас-са‘адат. Рукопись на арабском языке, хранящаяся в мечети с. Обода Хунзахского района.

7. Шихсаидов А.Р., Омаров Х.А. Каталог арабских рукописей (коллекция М.-С. Саидова). Махачкала, 2005.

8. Шуайб б. Идрис ал-Багини. Табакат ал-хваджакан ан-накшбандийа ва сāдāт маша’их ал-Халидийа ал-Махмудийа. Дамаск, 1996. (На араб. яз.).

 

Али Каяев – последний энциклопедист Дагестана

А.Р. Наврузов

Каяев Али сын Абдулгамида (или, как его называли в Дагестане, Замир-Али), выдающийся дагестанский ученый-энциклопедист и мусульманский педагог-просветитель, родился в 1878 году в селении Кумух Лакского округа в семье узденя – оружейных дел мастера. Отец будущего ученого – Абдулгамид был искусным мастером – оружейником, работал на отходе, преимущественно в Закаталах. В 1884 году он трагически погиб. Али в год гибели отца исполнилось 7 лет.

Али Каяев (1878–1943)

Как и все сверстники, Али начал учиться в примечетской школе у известного в селении арабиста Гази Сейидгусейнова. Изучал грамматику арабского языка, риторику, логику, тафсир, хадисы, мусульманское право – фикх шафиитского толка, основы математики, астрономии и другие светские науки. Первый наставник Али был человеком широко образованным, прекрасно владел арабским, русским, персидским и турецкими языками. Он имел личные контакты с известными учеными – арабистами своего времени. Гази Сейидгусейнов обучал своих воспитанников как религиозным, так и светским дисциплинам. Он сыграл в судьбе будущего ученого очень важную роль. Видя необычайную одаренность Али, он настойчиво убеждал его не прерывать учебу и всеми средствами содействовал занятиям своего воспитанника.

Уже в годы учебы Али выделяется среди сверстников интересом к знаниям. После окончания примечетской школы в Кумухе Али Каяев совершенствует свои знания у различных дагестанских алимов. Это Халил – эфенди из селения Тлярош и Джабраил из селения Хочода, Курбан-Алил Мухаммад-эфенди из сел. Шулани и Муртазали – эфенди из селения Кудали, Хантатаев Мирза – Кади-эфенди из сел. Балхар, Шейх-Али – эфенди, Махди-Мухаммад-эфенди и Абдуразак – эфенди из сел. Согратль. Известно, что Замир-Али учился также в медресе селений Унчукатль и Параул (к сожалению, имен его учителей в этих селах определить пока не удалось).

По свидетельству известного знатока арабоязычной литературы Дагестана Нурмагомедова Нурмагомеда Гаджиевича, близко знавшего Али Каяева, большую роль в становлении будущего ученого сыграл Шейх-Али– эфенди Согратлинский. От всей души полюбив своего воспитанника, он предоставил в его распоряжение свою богатую библиотеку, поддерживая интерес Али Каяева к научным изысканиям. В Согратле Али Каяев проучился около пяти лет.

В годы учебы он интересуется мусульманским законодательством, историей и этнографией, астрономией. Обладая незаурядными природными дарованиями, он почти в полсрока завершает традиционную в Дагестане 15–20-летнюю программу арабоязыч-ного образования.

В 1899 году Али Каяев по заказу своего первого учителя Гази Сейидгусейнова снимает копию с известной хроники Мухаммед-Тахира ал-Карахи «Блеск дагестанских шашек в некоторых битвах Шамиля» и посылает её в дар астраханскому учёному Абд ар-Рахману. О научной ценности труда двадцатилетнего Каяева свидетельствует тот факт, что его рукопись стала одной из трёх копий, положенных в основу «Хроники Мухаммед-Тахира ал-Карахи», изданной в 1941 году А.М. Барабановым под редакцией И.Ю. Крачковского.

Вскоре по приглашению астраханского ученого Абд-ар-Рахмана Али Каяев выезжает в Астрахань, где работает в качестве преподавателя медресе и одновременно углубляет свои знания. Астраханский период учения окончательно определил востоковедческую ориентацию Али Каяева. В 1905 году он приезжает в Каир с целью поступления в известный в мусульманском мире университет Ал-Азхар.

Авторы монографии Ю. Меджидов и М. Абдуллаев, посвященной жизни и творчеству Али Каяева, освещая этот период ученого, пишут: «Нам не удалось подробно выяснить обстоятельства жизни ученого в Каире. По одной версии, Каяев не поступил в Ал-Азхар, так как университетская программа не удовлетворяла его запросам. Но в течение двух лет самостоятельно изучал труды восточных ученых в университетской библиотеке и одновременно вел курс арабского языка в одном из приуниверситетских медресе. По другой версии, он поступил в университет и в кратчайший срок (за два года) усвоил всю программу и имел университетский диплом».

Автор первой версии – И.Х. Курбаналиев из сел. Унчукатль, а второй – уже упомянутый выше арабист М.Г. Нурмагомедов.

М. Абдуллаев и Ю. Меджидов отдают предпочтение первой версии, основанной на воспоминаниях И.Х. Курбаналиева.

Версия М.Г. Нурмагомедов а, на наш взгляд, более близка к истине. Согласно его воспоминаниям, в Ал-Азхаре в годы учебы Али Каяева обучалось около 17 тысяч студентов из разных мусульманских стран. Из этого количества студентов первым по своему прилежанию и знаниям в различных областях науки был студент – выходец из Индии. Вторым по тем же параметрам признавали самого Али. Далее М.Г. Нурмагомедов утверждает, что Замир-Али после двух лет обучения, экстерном сдав экзамены, получил диплом, и ему предложили вести курс арабского языка в университете.

В Каире Али Каяев ознакомился со взглядами Мухаммада Абдо (1834–1905), Джамалудина ал-Афгани (1839–1909), Рашида Рида (1865–1935) (с последним был знаком лично), которые являлись известными представителями исламского модернизма начала XX века. Они выступали за приобщение мусульманских народов к европейской цивилизации, пропагандировали естественнонаучные знания, светскую культуру, т. е. приспосабливали ислам к капиталистическим отношениям. Али Каяев глубоко проникся их идеями и стал их последователем.

Рашид Рида привлекает Али Каяева к сотрудничеству в реформистском журнале «Ал-Манар». Работа Каяева в журнале, видимо, была весьма плодотворной, и в знак признательности Рашид Рида преподносит Али рукопись своего труда по вопросам реформизма.

В 1908 году Али Каяев переезжает из Каира в Стамбул, чтобы ознакомиться с трудами восточных ученых, сосредоточенных в местных научных центрах. Но был арестован и выслан в Россию за радикальные взгляды.

Вернувшись через Одессу на Кавказ, Али Каяев находит здесь широкое поле для просветительской деятельности. В селении Гунделен Терской области (ныне Кабардино-Балкария) он открывает медресе, где увлеченно работает с учениками. Здесь Али Каяев впервые на Кавказе реформировал систему мусульманского образования, переориентировав ее на изучение истории и светских наук – математики, истории, естествознания.

В 1913 году Али Каяев переехал в г. Темир-Хан-Шуру (ныне Буйнакск) Дагестанской области.

Когда в марте 1918 года в Дагестане началась гражданская война, Али Каяев перебрался в Кумух, где на свои средства открыл медресе.

В 1918–1928 гг. Али Каяев руководил крупнейшим в районе медресе при соборной мечети. В нем обучалось около 300 учащихся со всех концов Дагестана. Здесь он безвозмездно обучал детей горцев разных национальностей. Али Каяев продолжал реформу преподавания, значительно расширив круг изучаемых дисциплин. В их число были введены химия, физика, алгебра, геометрия, география, естествознание, астрономия, родная история и лакский язык.

По уровню образования школа Али Каяева не уступала крупнейшим мусульманским университетам начала XX века в России и за ее пределами.

У Али Каяева учились известные представители либерально-демократической интеллигенции Дагестана начала XX века – М. Алиев, Г.Гитинаев, К.Закуев, И.-Х. Курбаналиев, Г. Саидов, М.-Д.Шамхалов и др.

Его учеником был крупный дагестанский ученый советского времени М.-С.Саидов.

На примере своего медресе Али Каяев блестяще доказал, что его воспитанники по уровню и качеству знаний значительно превосходят своих сверстников в обычных светских школах. Али Каяев предложил новые методы обучения, практически реализованные им на практике в Кумухе.

Али Каяев писал, что в начальных школах Дагестана, в которых не знают ни слова по-арабски, начинают обучение по известному у нас сочинению – тасрифу, написанному, как все это знают, на арабском языке. Наряду с этим, замечал А. Каяев, все мы знаем и наблюдаем, что учащиеся не понимают ничего ни по тасрифу, ни по тем книгам, которые они изучают после, – они начинают понимать только спустя долгие годы. И учителя тратят усилия на их обучение, и затуманивают умы учащихся, и, быть может, это является причиной их отдаления от науки и забрасывания ее навсегда.

А. Каяев считал, что необходимо отказаться от такого метода и обучать начинающих основам морфологии и синтаксиса на языке, на котором они разговаривают.

Али Каяев главное внимание уделял реформе методов обучения, направленной на то, чтобы облегчить распространение знаний среди населения. Он писал, что начинать обучение детей на арабском языке нецелесообразно, ибо они еще не знают его. Следует первоначальное обучение вести на родном языке, а изучение арабского языка не следует начинать с грамматики. Эти рекомендации были не просто пожеланиями, а выводами из практики и опыта самого Каяева.

Каяев хорошо знал задачи педагогической науки, понимал большую ответственность педагога за обучение и воспитание молодого поколения перед обществом. Об этом свидетельствуют его многие советы и рекомендации.

Али Каяев, как и другие дагестанские просветители, был убежден в реформе методов обучения и образования в школах Дагестана. Он предлагает опираться при обучении на методические разработки Ибн Халдуна, в частности, рассматривая арабский язык, логику как инструмент для изучения других наук. Он предлагает не ограничиваться отвлеченным изучением правил арабского языка, а учить учащихся, как применять эти правила на практике. Али Каяев замечает, что учителям арабского языка, логики необходимо обращать внимание на цели обучения и обращаться при этом к Ибн Халдуну.

Он считал, что дагестанские ученые должны обучать в школах рационалистическим и шариатским наукам, таким как тафсир, хадис и его основы, арифметика, история, география с выбором самых лучших книг, обеспечивающих самый короткий путь к достижению поставленных задач обучения.

В первую очередь, как считал А.Каяев, надо, чтобы начальное обучение было на дагестанских родных языках, чтобы дагестанские (родные) языки утвердились в молодых сердцах, чтобы они знали, кто они, а кто другие. Когда родной язык утвердится, то пройдет страх перед обрусением, отуречиванием или арабизацией. А затем их можно обучать и арабскому, и турецкому, и русскому, и всем европейским языкам.

Таким образом, Али Каяев еще в 1917 г. высказывался за введение родных языков в школах начального обучения.

Особое значение Каяев придавал изучению географии, астрономии и физики. По его мнению, эти науки сделали большой скачок в своем развитии и играют важную роль в расширении знаний. Не случайно он написал книги, посвященные этим наукам: «Трактат по новой астрономии», «Физическая география», серию статей по экономической географии, отдельные статьи по физике и химии.

Каяев считал необходимым сохранить в мусульманских школах изучение ислама. Он стремился не только ввести новые, важные для жизни предметы, но и обновить систему арабо-му-сульманского образования. Учитывая религиозное воспитание, полученное им в детстве и оставившее глубокий след на всем его творчестве, мировоззрение Каяева не могло не быть противоречивым. Свои идейно-теоретические концепции он строил на почве окружающей его реальной жизни, с учетом духа времени. Он был убежденным просветителем-демократом, видевшим в науке и просвещении решающее средство для улучшения жизни, развития культуры и прогресса общества.

Борьба Али Каяева за обновление системы и методов обучения, его новаторская педагогическая деятельность оказали благотворное влияние на школьное дело не только в Дагестане. Его творчество сыграло положительную роль в достижении прогрессивной мысли дореволюционного Дагестана, стало фактором, способствовавшим культурному возрождению республики.

Али Каяев живо интересовался общественно-политической жизнью в мире, России и на Кавказе, сотрудничая в различных либерально-демократических изданиях.

В 1913 году по инициативе Бадави Саидова, служившего начальником канцелярии генерал-губернатора Дагестанской области, Али Каяев был привлечен к изданию газеты на арабском языке «Джаридат Дагистан» (Газета Дагестан). М.-М.Мавраев по просьбе Бадави Саидова отправляется в селение Гунделен за Али Каяевым и привозит его в Темир-Хан-Шуру Али Каяев становится фактически главным редактором этой газеты. Газета «Джаридат Дагистан» выходила в 1913–1918 гг. и доставлялась по подписке.

Роль и заслуга газеты «Джаридат Дагистан» в пропаганде мусульманских идей просвещения в силу ряда причин по достоинству не оценены до сих пор. Ёе роль, место и значение трудно переоценить, и она по праву занимала достойное место в пропаганде просветительских идей среди мусульманских народов Дагестана и Северного Кавказа. Газета с благодарностью была воспринята населением Дагестана, Чечни, Черкесии, Притеречья, Кубани, Ставрополья, Туркестана и Азербайджана.

Созданная по инициативе царской колониальной администрации, газета «Джаридат Дагистан» не стала перепечаткой «Дагестанских областных ведомостей», а смогла стать вполне независимой, имеющей самостоятельное направление газетой.

Газета «Джаридат Дагистан» сплотила вокруг себя наиболее прогрессивных деятелей арабоязычной интеллигенции, таких так Абусуфьян Акаев из Нижнего Казанища, Аскер Кади из Дженгутая, Гамзат из Цада, Мухаммад Дибиров из Караха, Мас‘уд из Могоха, Муртада из Кудали, Мас‘уд из Чечни, Ахмед-Курди Закуев из Кумуха, Саид Габиев, Сайфулла Башларов, Тут ал-Баруки и Яхйа аш-Шафари из Черкесии, Хаджиали из Согратля, Кади-Мухаммад Алхасов из Урахи, Хаджи-Идрис из Костека, Муса из Сумбатля, Ахмед Рида из Бакуги, Гази-Мухаммад из Аварии и многих, многих других.

Статьи мусульманских реформаторов и просветителей Дагестана и Северного Кавказа – джадидов и их сторонников, опубликованные в газете, сыграли чрезвычайно важную роль в перестройке религиозного сознании общества в этот сложный исторический период, перенося на почву Дагестана и Северного Кавказа идеи западноевропейских мыслителей, подготавливая умы к усвоению идей о прогрессе, социальной справедливости, к борьбе за национальную независимость, свободу и прогрессивное развитие. Газета, действительно, стала притягательным центром, очагом и организатором всего мусульманского просветительского движения в Дагестане и на всем пространстве Северного Кавказа в период с 1913 по 1918 годы. Благодаря ее деятельности у передовой части интеллигенции формировались представления о дальнейших путях развития дагестанского общества, была подготовлена и вышла из его среды плеяда выдающихся организаторов и руководителей его дальнейшего переустройства.

За время работы в газете Али Каяев прошел сложный путь эволюции своего мировоззрения – от просветительства до понимания проблем социал-демократии.

Газета «Джаридат Дагистан». 1915 г.

Период работы в газете был наиболее плодотворным в жизни Али Каяева, принесший ему огромную популярность и авторитет в Дагестане, на всем Северном Кавказе и далеко за его пределами.

При этом он активно сотрудничает также в газетах «Илчи» (Вестник) – печатном органе дагестанского просветительно-агитационного бюро и «Чанна Цукку» (Утренняя звезда) – общественно-политической и литературной газете.

Начавшаяся гражданская война и закрытие газеты «Джаридат Дагистан» вынудили Али Каяева в марте 1918 года переехать из Темир-Хан-Шуры в Кумух.

Февральская революция вовлекает Али Каяева в водоворот общественной жизни. Каяев приветствовал Февральскую революцию 1917 года, увидев в ней начало освобождения народов Кавказа от царского колониального режима – он даже напечатал в газете «Джаридат Дагистан» статью, посвященную изложению решений Седьмой (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП.

Он избирается в состав Дагестанского областного Совета и с января 1918 года становится членом Исполнительного комитета, где примыкает к демократическому крылу. Но в марте 1918 года, когда к власти в области пришло крайне правое крыло мусульманской партии во главе с идейным противником Али Каяева Наджмуддином Гоцинским (1859–1925), он вышел из состава правительства.

Помимо преподавательской работы, Али Каяев продолжает активно заниматься научной деятельностью. Он поддерживает дружеские и научные контакты с известными дагестанскими учеными и просветителями: К. Закуевым, Б. Саидовым, А. Акаевым, Г. Гузуновым, Ю. Муркелинским и др.

После того как Кавказ пережил сначала «белый», а затем «красный» террор, Али Каяев разочаровался в революции. Уже весной 1918 года он перестал участвовать в общественной жизни Дагестана. Большую часть времени проводил в Кумухе, занимаясь преподаванием, научной и писательской работой. Кроме того, в 1918–1925 гг. служил председателем шариатского суда в селении Кумух.

Новый этап в его деятельности – работа по приглашению правительства Дагестана в республиканском краеведческом музее(1926–1928) и Дагестанском научно-исследовательском институте (ноябрь 1928 – октябрь 1930).

В 1928 году он по заданию правительства пишет историю гражданской войны в Дагестане (на лакском языке). Работа сохранилась в рукописи. В этой связи представляет интерес письмо А.Тахо-Годи к Али Каяеву:

«Дагестанское правительство постановило издать книгу по истории Дагестана с изложением событий, происшедших после свержения Николая Романова с российского трона. Цель написания такой истории – прославление героизма дагестанских народов, осветить перед всем миром их прогресс, чтобы обессмертить имя Дагестана и его героев, сражающихся за свободу.

…Согласно постановлению правительства Дагестана Вам следует написать историю того, что Вы видели и что Вы знаете относительно вышеуказанного и вообще, как все было, поскольку Вы – из числа прогрессивных деятелей и руководителей во время борьбы с казаками. Вам надлежит доставить эту книгу нам до 15 ноября сего года».

В 1928–1930 гг. он много ездил по горным районам ДАССР, собирая материалы по истории и этнографии горцев. Али Каяев – один из основателей Рукописного фонда Института национальной культуры. Им собраны богатейшие материалы по фольклору горцев, составившие более десяти объёмистых папок. Он сосредоточил в Фонде многочисленные материалы по истории материальной и духовной культуры народов нашей республики, сохранив их для будущих поколений. Эта работа проходила в условиях, когда по всему Дагестану уничтожались книги и рукописи на арабском языке, а за их хранение люди подвергались преследованиям.

Сталинские репрессии не обошли и его самого. В 1930 году по необоснованному обвинению в принадлежности к религиозной организации, ставившей якобы целью свержение Советской власти в Дагестане, Али Каяев был арестован НКВД и сослан на 5 лет в Челябинск. Затем по состоянию здоровья был перевезен для отбытия наказания в Воронеж.

Следует отметить, что Али Каяев был одним из первых репрессированных ученых-арабистов Дагестана. Но это не могло остановить его научной деятельности. Из ссылки он писал Д.Коркмасову, Председателю Совнаркома Дагестана:

«Уважаемый Джелалэтдин!

В настоящее время нахожусь в городе Воронеже, работаю сторожем. Узнав Ваш адрес, решил написать письмо, не забыв оказываемую Вами мне помощь и то, что Вы давали мне возможность работать по истории Дагестана.

Несмотря на неподходящие условия, я продолжаю работать и уже написал большую часть «Истории» и, можно сказать, окончил, что было мне здесь возможным.

Имею переписку с товарищем Шовкринским, кому и собираюсь послать её для обозрения. По-моему, если бы я находился в Дагестане, «История» бы вышла хорошая и точная.

Пробую добиться разрешения поехать в Дагестан и докончить начатую работу, для чего и решил, с большими надеждами на Вас, послать Вам моё заявление для направления куда следует. Не чувствуя за собой никакой вины, прошу оказать последнюю мне Вашу услугу и ответить мне письмом с Вашими советами, чего буду ждать нетерпением.

Здоровье моё неважное, и работа, какую я несу, неподходящая. Живу одними надеждами скорого возвращения в Дагестан.

Еще прошу уделить для меня полчаса Вашего столь дорогого времени.

С почтением, Али Каяев».

Видимо, ходатайство Д.Коркмасова сыграло свою роль, и вскоре Али Каяев был досрочно освобожден. Уже 15 ноября 1934 года Али Каяев вновь приступил к своей работе в качестве сотрудника Научно-исследовательского института Дагестана в Махачкале. В эти годы он продолжал собирать материалы по дореволюционной истории Дагестана, много переводил с арабского, фарси, турецкого, ездил по селам Дагестана, работал в НИИ Тбилиси и Москвы.

Исследовательская деятельность Али Каяева высоко оценивалась в научных кругах республики. Профессор Г.-А.Д. Даниялов писал: «Со дня организации Института национальной культуры по 1938 год Али Каяев активно и неутомимо продолжал собирать материалы, способствующие воссозданию истории материальной и духовной культуры народов нашей республики. Помимо своих собственных исследований, свидетельствующих об исключительном трудолюбии Али Каяева, неоднократно побывав в большинстве районов Дагестана, он сосредоточил в Институте многие материалы, без которых трудно обойтись исследователю истории, языков и литератур народов Дагестана. Собранные им фольклорные материалы представляют большую научную ценность. Для многих поколений сохранены произведения устного народного творчества, бытовавшие в прошлом».

Работа в научно-исследовательском институте продолжалась вплоть до декабря 1938 года. В январе 1939 года последовал второй арест ученого. После года заточения в одиночной камере в феврале 1940 года он был на пять лет сослан в Казахстан. Причиной повторного ареста послужило опять-таки необоснованное, но стандартное для тех времен обвинение в принадлежности ученого к турецкой разведке, а также связях с «врагом народа» Д. Коркмасовым.

Перенесеные им невзгоды, аресты, ссылки не сломили Али Каяева как ученого.

В этой связи интересно привести письмо Дмитрия Кузьмича Крючкова, жителя г. Георгиевска Семипалатинской области, где ученый отбывал ссылку, сыну Али Каяева Нажмутдину:

«Здравствуйте, Нажмутдин Алиевич!

Получили от Вас письмо и стараемся ответить подробно о Вашем отце. Я, Крючков Дмитрий Кузьмич, вашего отца знал с октября 1940 года. А также мой отец, Крючков Кузьма Гаврилович, и живущие в этом районе другие соседи, знали мы его потому, что по соседству с нашей усадьбой была расположена баня коммунального хозяйства, где он жил и работал сторожем.

Жил он в очень плохих условиях. Что из себя представляла баня: от стены до крыши окон не было, печи не было. В первоначальное наше знакомство я увидел дым в бане, зашел туда, смотрю, сидит измученный старик в шубе среди углей, спрашиваю: «Что, старик, делаешь?» – «Да вот, греюсь я». Побеседовал с ним, смотрю, старик образованный, предложил ему приходить к нам греться, попить чаю. И так с этой поры старик стал часто заходить к нам. Не раз мне приходилось его спасать от сильных буранов. Пойдет на базар, обратно идёт, его ветром сбивает. Я лично очень любил беседовать с ним об истории. Он охотно рассказывал, что он в свою пору видел быт разных народов и изучал их.

И вот в этой бане старик писал какую-то историю на арабском языке. Я очень удивлялся его натуре, сутками читал в таком холоде, писал на разных клочках бумаги, чернила даже оттаивал на огне, все говорил мне: «Пишу, сынок, ценное дело будет, люди будут читать».

И так у меня было знакомство с ним до осени 1941 года. В декабре 1941 года меня мобилизовали в армию, старик мне все говорил: «Не бойся, главное, наша возьмет, живой домой придешь». Так и сбылось: в 1947 году демобилизовался домой. Когда приехал, уже старика не было.

С получением сегодняшнего письма я опросил подробно отца, мать. Они говорят, что старик перед приездом сына жил на квартире у одной старой казашки. Во время войны к нему приехал сын с Дальнего Востока (к нему приезжал старший сын Абдул-меджид, служивший на Дальнем Востоке, который перед отправкой на фронт сумел навестить отца. – А.Н.). Старик с радостью знакомил моих родителей со своим сыном, было это примерно в 1942 году. Старик был рад приезду сына, передал ему все написанные труды и сказал: «Я своё дело сделал, сына увидел».

В декабре 1943 г. он заболел тифом, хозяйка дома, где он жил, сдала его в больницу тяжело больным. На второй день он умер, похоронили его на русском кладбище, но как его хоронили и где, никто не знает, но, думаю, можете себе представить, как хоронят беспризорных. Мать говорит, что он до последнего дня ходил с большой температурой, ему советовали обратиться к врачу, но разве он пошел бы в таком состоянии, да и уже ему тяжело было ходить.

С приветом к Вам и Вашей семье Крючков Дмитрий Кузьмич, Крючков Кузьма Гаврилович, Крючкова Матрена Максимовна. 26/10.1957 года».

Энциклопедический словарь «Лакский язык и история» (на лакском языке). Москва. 2006 г.

Несмотря на последующие розыски, предпринятые сыном ученого Абдулмеджидом, обнаружить место захоронения Али Каяева так и не удалось.

13 апреля 1957 года дело Али Каяева было пересмотрено и отменено за отсутствием состава преступления. Али Каяев был полностью реабилитирован Ростовским военным трибуналом.

Али Каяев оставил огромное литературное и научное наследие на арабском, турецком и лакском языках. До сих пор оно полностью не собрано и не описано. Из его работ, написанных при советской власти, изданы только незначительные отрывки. Многое пропало при арестах Али Каяева. Только в 1938 году сотрудники НКВД изъ|яли 7 объемистых папок с рукописями. Обнаружить их в архивах КГБ не удалось. Первые принадлежавшие его перу работы напечатаны в Темир-Хан-Шуре в типографии М.-М. Мавраева. Это учебники по истории Дагестана (Ал-Хикайат ал – мадийа – Рассказы о прошлом, 1910 г. Эта работа переиздана в 1998 году в Махачкале Фондом им. Амет-Хана Султана) и астрономии (Аррисала фи-л-хайа`т ал– джадийда– Трактат о новой астрономии, 1913 г.). Обе работы написаны Али Каяевым на арабском и изданы в переводе на лакский язык. В 1913–1930 гг. Али Каяев написал ряд трудов по естествознанию, лексикографии, хадисоведению, истории и литературе народов Дагестана, десятки небольших статей на естественнонаучные, гуманитарные и педагогические темы. Основные из них: «Физическая география» (дата не известна, на лакском языке), «Стрела, пронзившая глотку безбожника» (на арабском языке, начало 20-х годов), написанные по заказу дагестанского правительства; «Аш-шарий`а ал-исламиййа» (1926) и «История гражданской войны» (на лакском языке, 1924–1934 гг.). Крупнейшие работы Али Каяева 1930–1943 гг. – это «Материалы по истории Дагестана», «Тарикат в Дагестане», «Материалы по языку и истории в Дагестане», «Толковый словарь лакского языка» (все на лакском языке), «Сравнительный словарь лакского, даргинского и аварского языков» (не окончена). Тогда же составлены «Биографии дагестанских ученых» (на турецком языке). Последняя его работа «Материалы по языку и истории лаков» завершена в ссылке в 1942 году и передана сыну Абдул-меджиду Каяеву. Эта и большая часть других рукописей Али Каяева хранятся ныне в частном архиве его внука Ильяса Каяева в г. Буйнакске.

Работы Али Каяева, находящиеся в Рукописном Фонде института истории, археологии этнографии в г. Махачкале:

1. Биографии дагестанских ученых-арабистов. 62 листа (на турецком языке).

2. Материалы по истории лаков. 271 лист (на лакском языке).

3. Об уцмиях Кайтага.1929 г. 4 страницы (рукопись на арабском языке).

4. Материалы по истории Дагестана. Рукопись. 20 листов.

5. Материалы и документы, собранные А. Каяевым по истории Дагестана. 1935 г. 141 лист.

6. Лакские юмористические сказки. 15.06.1931. Рукопись. 17 листов. На лакском и русском языках.

7. Сказки о Мулле Насреддине. 15.06.1931 г. 16 листов (на лакском языке).

8. Лакские сказки. 16.06.1931 г. 7 листов (на русском и лакском языках).

9. Лакские исторические песни. 1929 г. 143 листа.

10. Лакские загадки. 11.06.1931 год. 9 листов (на русском и лакском языках).

11. Песни о набегах. 1931 г. 44 листа (на лакском языке).

12. Отрывки из исторических лирических и любовных песен. 19.06.1931 г. 15 листов (на лакском языке).

13. Песни Париль Мисиду и Амирдуль Заза. 23.06.1931 г. 22 листа (на лакском языке).

14. Песни Будугал и-Мусы и историческая песня. 24.06.1931. 7 листов.

15. Лакские поверья. 1931 г. 12 листов (на лакском языке).

16. Лакские пословицы. 1931 г. 15 листов (на русском и лакском языках).

17. Песни Мисиду Париль и Заза Амира.1928 г. 25 листов.

18. Пожелания и проклятия. Пословицы. 3 листа (на русском языке).

19. Лакские пословицы. 34 листа (на русском и лакском языках).

Список неопубликованных работ и рукописей Али Каяева:

1. Каяев Али. Стрела, пронзившая глотку безбожника. Рукопись (на арабском языке).

2. Каяев Али. Материалы на арабском языке (рукопись). 160 листов.

3. Каяев Али. Биографии дагестанских ученых. 2 часть. Рукопись (на турецком языке). 125 листов.

4. Каяев Али. Из истории гражданской войны. 1920 год. Рукопись (на арабском языке). 84 листа.

5. Каяев Али. Материалы по истории Дагестана. Рукопись (на лакском языке). 103 листа.

6. Каяев Али. Некоторые данные по истории Дагестана. Рукопись (на арабском языке). 73 листа.

7. Каяев Али. История восстания 1877 года в Дагестане и Чечне. Рукопись (на лакском языке). 239 страниц.

8. Материалы по истории Ирана, Турции и Дагестана. Рукопись (на арабском языке). 242 страницы.

9. Каяев Али. Грамматика лакского языка. Рукопись (на лакском языке). 124 стр.

10. Каяев Али. Исторические песни на лакском языке. Рукопись (на лакском языке). 131 страница.

11. Каяев Али. Поговорки на лакском языке. Рукопись (на лакском языке). 131 страница.

12. Каяев Али. Материалы по истории, литературе и языку лаков. Рукопись (на лакском языке). 378 страниц.

13. Каяев Али. Физическая география (дата не известна, на лакском языке).

14. Каяев Али. Аш-шарий`а ал-исламиййа» (1926 г.)

15. Каяев Али. История гражданской войны (на лакском языке,1924–1934 гг.)

16. Каяев Али. Тарикат в Дагестане.

17. Каяев Али. Сравнительный словарь лакского, даргинского и аварского языков (не окончена).

 

Литература

1. Абдуллаев М.А. Общественно-политическая мысль в Дагестане в начале ХХ в. М. 1987. С. 130, 141–144.

2. Абдуллаев М.А. Арабо-мусульманская научная и философская мысль в досоветском Дагестане // Сб. ст. Ислам и исламская культура в Дагестане – отв. ред. А.Р. Шихсаидов. М. 2001. С. 138–170.

3. Бобровников В.О. Каяев Али // Ислам на территории бывшей Российской империи. Энциклопедический словарь. – Под ред. С.М. Прозорова. М., 2006. Т. 1. С. 192–194.

4. Каяев И. Али Каяев – выдающийся дагестанский ученый // Молодежь Дагестана. 30.10.1998. № 43. С. 9.

5. Каяев И. Ибн Абд-ал-Хамид // Знамя ислама. 12.1998. № 1(10).

6. Каяев И. Не берите на себя ложь и явный грех // Городские новости. Буйнакск. 31.03.1994. С. 3–4.

7. Каяев И. Али Каяев – дагестанский алим // Халиф. Махачкала. 07.1997.

8. Меджидов Ю. Абдуллаев М. Али Каяев. Жизненный путь, естественнонаучные и общественно-политические воззрения / 2-е изд. Махачкала. 1993.

9. Наврузов А.Р. «Джаридат Дагистан» – общественно-политическая газета на арабском языке (1913–1918 гг.) // Научная сессия, посвященная итогам экспедиционных исследований Института ИЯЛ в 1990–1991 гг. Махачкала, 1992. С. 57.

10. Наврузов А.Р. Ученый-просветитель Али Каяев на страницах газеты «Джаридат Дагистан» (статьи по географии) // Республиканская научная конференция молодых ученых Дагестана по проблемам гуманитарных наук. Махачкала, 1993. С. 33–34.

11. Наврузов А.Р. Дагестанские адаты на страницах газеты «Джаридат Дагистан» // Научная конференция «Состояние и перспективы исторической науки Дагестана и Северного Кавказа: актуальные проблемы». Махачкала, 1997. С. 105–107.

12. Наврузов А.Р. Газета «Джаридат Дагистан» (1913–1918) – историко-культурный памятник: Автореф. дис. канд. ист. наук. Махачкала, 2000.

13. Наврузов А.Р. О суфиях современности (по материалам газеты «Джаридат Дагистан») // Научная конференция: «История Северного Кавказа с древнейших времен по настоящее время». Пятигорск, 2000. С. 171–173.

14. Наврузов А.Р. Джадидизм и реформа методов обучения в школах Дагестана (по материалам газеты «Джаридат Дагистан») // Международная научная конференция «Исмаил Гаспринский – просветитель народов». М., 2001. С. 82–84.

 

Художественный мир Али-Гаджи из Инхо

Ч. Юсупова

Али-Гаджи из Инхо – один из ярких представителей блистательной когорты дагестанских поэтов второй половины XIX в. Так же, как даргинец Омарла Батырай, кумык Йырчи Казак, лезгин Етим Эмин, Али-Гаджи открыл новую страницу в истории культуры своего народа, сменив уходящую в глубь веков традицию арабоязычной литературы на самобытные художественные традиции своего народа и положив тем самым начало развитию аварской литературы на родной языковой основе.

Али-Гаджи из Инхо (1845–1891)

Поэзия Али-Гаджи еще при жизни поэта снискала признание и любовь народа. Широкое хождение и популярность имели его дидактические стихи, мудрые изречения и назидания, религиозные проповеди и песнопения, элегии и сатиры. С 1905 г. произведения поэта интенсивно печатались в Темир-Хан-Шуре в типографии М.-М. Мавраева. Стихи его вошли в сборники Сиражудина из Ободы «Сад Аваристан» («Бустан Аваристан», 1905), Абдуллагаджи из Чоха «Сборник проповедей» («ВагIзабазул тIехь», 1912). Наряду с религиозными наставлениями в эти сборники вошли и стихи светского характера – «Седой волос», «Как голодные волки», «О невежестве», а также дидактические миниатюры поэта.

В 1913 г. в типографии Мавраева отдельным изданием вышла поэма Али-Гаджи «Взятие Мекки» («Макка бахъиялъул турки»), воспевающая исторический поход Пророка Мухаммеда в Мекку. Известен был Али-Гаджи и на Востоке, где он издавался наряду с Гасаном из Кудали, Мухаммед-Тахиром ал-Карахи, Гаджи-Магомедом из Сугури и др.

Однако большой и признанный мастер художественного слова, Али-Гаджи не так-то легко был принят новой властью, установившейся после революции 1917 г., ибо признание художника идеологизированной наукой больше, чем его талантом и самим творчеством, стало определяться такими атрибутами, как крестьянское происхождение, отсутствие привычного для того времени арабистского образования, неграмотность, страдательная судьба, загубленная феодалами жизнь.

И, тем не менее, интерес к Али-Гаджи не угасал, творчество поэта притягивало к себе внимание ученых – и не только филологов, но и историков, философов. Порой сознательно обходя острые углы и запретные темы, а порой и искренне разделяя регламентированные властью оценки, исследователи не давали зарасти тропе к поэзии Али-Гаджи. Стихи поэта впервые при Советской власти были изданы известным аварским филологом Абдулатипом Шамхаловым. Они вошли в сборник «Старинные песни и рассказы аварцев» (1928), а позднее в «Антологию аварской поэзии» (1958). В 1972 г. вышел отдельный сборник произведений поэта «Стихи» («Назмаби»), а в 1995 г. – сборник стихов поэта «Сочинения» («Асарал»), куда вошла, наконец, и его духовная поэзия.

Русский читатель впервые познакомился с творчеством Али-Гаджи в 1934 г. в «Дагестанской антологии», позже стихи его были напечатаны в сборниках «Поэзия народов Дагестана» (1960), «Дагестанские лирики» (1961). Первые биографические данные и первую оценку творчества Али-Гаджи дал Абдулатип Шамхалов в составленном им вышеназванном сборнике. С тех пор высказывания и статьи о поэзии Али-Гаджи и ее месте в истории аварской литературы не раз появлялись в печати. Авторы отмечали социальную направленность и остроту произведений поэта, их высокие художественные достоинства, выявляли сложность, неоднозначность и противоречивость его художественного сознания.

На большую роль Али-Гаджи в развитии дагестанской культуры второй половины XIX века указывает профессор Р. М. Магомедов, значительное место анализу мировоззрения поэта уделяет в своей монографии доктор философских наук М. Абдуллаев.

Не ослабевает интерес к творчеству Али-Гаджи и в 70-е годы, напротив, он становится более интенсивным и глубоким. Творческий портрет художника с присущей ему эмоциональностью и поисковой широтой создает известный дагестанский критик Камиль Султанов, изучению творчества Али-Гаджи посвящает раздел в своей книге о дореволюционной аварской литературе С. Хайбуллаев, по-новому подойти к поэзии Али-Гаджи стремится в развернутом предисловии к сборнику «Стихи» («Назмаби») Абасил Магомед, с монографической работой о поэте выступает Ч. Юсупова. Привлекая большой фактический материал, исследователи выявляют тематическое и жанровое многообразие поэзии Али-Гаджи, ее социальную, философскую и морально-этическую проблематику, глубину заложенных в ней мыслей, страстность художнических поисков, бескомпромиссность в утверждении правды и справедливости, нравственной чистоты и совершенства. Сейчас Али-Гаджи интересен всем, его читают, изучают в институтах, о нем пишут, с любовью и преклонением отмечают его юбилеи.

Однако над современными исследователями творчества Али-Гаджи, кажется, нависла опасность впадения в крайность. В противовес бывшему замалчиванию его духовной поэзии и деятельности прослеживается желание выхолостить из его поэзии все светское, земное, а его самого приобщить едва ли не к лику религиозных святых, хотя ни творчество, ни личность поэта, достаточно выпукло выступающая в воспоминаниях его земляков, не дают для этого основания.

Мы не располагаем обстоятельными документированными биографическими данными о жизни Али-Гаджи. Годом рождения поэта, по сведениям А. Шамхалова, считается 1845 г. Родился Али-Гаджи в селении Верхнее Инхо нынешнего Гумбетовского района в семье простого крестьянина – горца Газимагомеда. До 12 лет мальчик воспитывался в семье и учился в примечетской школе аула, затем был отправлен отцом по принятому обычаю на учебу в медресе другого селения – Миатли. Проучившись в Миатли 10 лет, Али-Гаджи вернулся в родной аул. Вскоре после возвращения он принял приглашение джамаата аула Орота на должность дибира. Затем переехал в селение Буртунай (на ту же должность), проработав здесь год-полтора, он по просьбе жителей кумыкского аула Эндери переехал к ним и стал на долгие годы (семнадцать лет) дибиром в их мечети. Здесь же он умер и был похоронен в 1891 г. Об Али-Гаджи известно также, что он дважды совершал хадж, за что и получил звание – хаджи. Известно, что первая поездка была организована для встречи горцев с находившимся там Шамилем (приблизительно в ноябре 1870 г.), вторую поездку поэт совершил уже в годы жизни в Эндери. Таковы внешние события жизни Али-Гаджи. Они, как видим, не столь богаты и разнообразны, но за этим несложным и размеренным бытием стояла напряженная работа ума и сердца, интенсивная духовная и творческая деятельность.

Дом Али-Гаджи из Инхо.

«Умное сердце, мудрая голова, глубокие мысли» («Щодораб ракIги, гIакъилаб бетIерги, гьваридаб пикруги») – вот что в первую очередь отмечается в личности Али-Гаджи в воспоминаниях его земляков, собранных неутомимым энтузиастом и хранителем наследия поэта Османгаджи Магомедовым. Ум, настоянный на доброте и расположенности к людям, – можем добавить мы к этому, опираясь на факты и события жизни поэта, на его художнические идеалы и устремления. Удивительна и редкостна сама цельность и соотнесенность жизни реальной и поэтической. Али-Гаджи жил, как писал, и писал, как жил. Вошедший в аварскую литературу как поэт-рационалист, наставник и воспитатель людских нравов, этики и морали, Али-Гаджи и сам в быту был для своих окружающих нравственным учителем.

* * *

Началом литературного творчества Али-Гаджи можно считать любовную лирику, хотя долгое время в науке существовало мнение, отрицавшее вообще обращение поэта к миру интимных чувств и переживаний.

Однако в 1972 г. в сборнике «Стихи» появляется четырнадцать малоизвестных стихотворений Али-Гаджи, ярко и многогранно эстетизирующих вечную тему поэзии и в корне изменяющих наше представление о поэте. Любовная лирика поэта не только открыла богатый и полнокровный мир простых человеческих чувств, радостей и переживаний, но и с большой убедительностью позволила проследить движение мировоззренческих и философских взглядов и устремлений художника.

Для мироощущения Али-Гаджи органична высокая поэтизация любовного чувства, возвышенно-благоговейное отношение к любимой. Здесь большую роль играет эстетика привычного, использование потенциальных внутренних резервов народной песни, где ведущей стилистической фигурой становится гипербола, сильное преувеличение. Возлюбленная «краше всех» («лъи-дасаго берцинай»), «шейх среди девушек» («мусудузул къукъадул къутIбу»), «одни ее брови – глаза дороже ста девушек» («цо нусго ясалдаса кьенсер-бер багьа бугей»), своим появлением она озаряет светом улицы, лишает покоя молодых («гIамал хисун лъугьуна, тату хун сверсведула»), вселяет мечты в души пожилых («хере-зулги хиял дуде батула») и т. д.

Порой использование религиозных святынь для выражения земного становится даже чересчур смелым. Хаджии, молящиеся земной женщине, – это уже святотатство, но Али-Гаджи идет еще дальше. Он предлагает начинать любое дело не с заветной формулы ислама – «Бисмиллагъ» («Во имя Аллаха»), а с имени его возлюбленной. В качестве обращения к любимой поэт также использует божественную формулу – «АльхIамдулилагь» («Хвала Аллаху»), с которой, собственно, открывается Коран.

В столь же возвышенных красках и приемах изображаются и чувства лирического героя к своей возлюбленной. Здесь и знакомые образы сожженного сердца, и попавшей в капкан дичи, и погибающего от любовного недуга и сходящего с ума от любви поэта, и призывы сжалиться над бедным влюбленным, принять его мольбу, исполнить его мечту, вернуть свет и т. д.

Очень скоро Али-Гаджи становится тесно в рамках поэзии чувств, любовных излияний и поклонений, художнические интересы его расширяются и уходят в совсем иные сферы человеческой жизни и деятельности. Собственно, в самой любовной лирике всходят первые ростки будущих изысков поэта, где ведущей тенденцией становится аналитический пафос и где поэт-рационалист решительно берет верх над поэтом-лириком.

Сел. Верхнее Инхо.

Так, в его более поздних поэтических посланиях к возлюбленной мы обнаруживаем заметный слой рассудочного, наставительно-морализаторского. Рассматривая возникшую «еще до рождения мира» любовь как большое человеческое достояние, поэт требует разумного и бережного отношения к ней. В возлюбленной поэт хочет найти умного друга и верного спутника по нелегкой дороге жизни. С этих позиций уже не имеют значения для него даже такие обязательные атрибуты возлюбленной, как красота, стройный стан и т. п.

Характерным для Али-Гаджи становится и представление о поэзии как об очень высоком и значительном явлении в жизни общества, о нетленности поэтического слова, о неподвластности его влияниям времени и внешним воздействиям.

Он создает яркие и убедительные картины писательского труда, системой метафор, связывающих работу художника с работой ювелира, ткачихи, каменщика, подчеркивает не только его сложность, требующую такого же напряжения и мастерства, но и утверждает его как профессию, как правомерную и важную сферу деятельности человека. Отвергая тем самым бытовавшее в горах в некоторых кругах несколько пренебрежительное отношение к труду поэта.

Осмысливая поэзию Али-Гаджи во всей ее полноте и многообразии, нетрудно заметить доминирующее положение в ней рационалистического направления, восходящего к средневековой арабо-мусульманской культуре, к выдвинутому ею принципу «разумности», разумности во всем, начиная с небесных сфер и кончая любой областью человеческой деятельности. Контакт Али-Гаджи с восточной культурой отчетливо просматривается на конкретных примерах отдельных ее творцов и их творений. В первую очередь здесь можно говорить о великом поэте и мыслителе Абу-ль-Аля аль-Маарри, воплотившем в себе, по признанию исследователей, духовный и эстетический опыт всей арабской поэзии и общественной мысли. Отголоски мыслей, чувств и переживаний аль-Маарри мы постоянно обнаруживаем в лирике нашего поэта и прежде всего в «превознесении роли разума как всеобщего критерия, как меры всех вещей» (Б.Я. Шидфар).

Этот величественный гимн человеческому разуму, его способности противостоять несправедливости, предрассудкам, злу и невзгодам Абу-ль-Аля аль-Маарри спустя девять столетий подхватывает в своих стихах Али-Гаджи из затерянного в дагестанских горах маленького аула Инхо, немыслимо далекого от сирийского города Маарат – родины аль-Маарри.

Поэтическая концепция Али-Гаджи реализуется в основном в формах, где антитеза и антитетичность становятся эстетическим и философским принципом. В целом ряде стихов – «Знание и невежество» («Гелму ва жагьлу»), «О, эти ученые» («Ва, гьал гIалимзаби»), «Попусту не стой» («ГIадада чIоге»), «Образованному человеку» («ЦIаларав чиясде») и других – по известному принципу «добро – зло», «свет – тьма», «земное – небесное» выстраиваются оппозиционные пары – «наука – невежество», «ученый – невежда» и т. д.

Все проходит, все тленно в этом мире – молодость, любовь, вражда, власть, богатство, и все приносит человеку лишь страдания.

Отсюда и чрезвычайно высокий пиетет ученого, образованного человека. В поэтическом восприятии Али-Гаджи ученый – лучший гражданин и самый достойный представитель общества, ибо именно он берет на себя заботы о народе, он спешит на выручку бедняку, попавшему в беду, он дает отпор подлым замыслам беков и всевозможных начальников, он разоблачает мошенников и всякого рода обманщиков.

В общий процесс поляризации и разделения общества, характерный для поэтического сознания Али-Гаджи, все решительнее входит противопоставление материальных и духовных ценностей друг другу. Контрасты, которые поэт наблюдает в окружающей жизни, постепенно отливаются в формы, где сама бедность образованного человека становится символом душевного благородства и нравственной чистоты, в то время как богатство и чрезмерный достаток невежды олицетворяют спесь и глупое чванство.

Все сильнее проникаясь сознанием, что только отсталость и невежество являются причиной всего злого и неправедного в обществе, и одновременно верой в силу разумного слова, в способность его улучшить мир и природу человека, сделать его добрее и справедливее, Али-Гаджи выступает страстным пропагандистом разума и знаний. Поэзия его принимает открыто назидательно-дидактический характер в наиболее важных своих частях, размышлениях над смыслом жизни, над духовной и физической эволюцией личности. Любимым жанром поэта на долгие годы становится популярный дидактический жанр увещевания.

Широк и многообразен тематический круг поэтических увещеваний Али-Гаджи. Горячо и страстно обращается он к ученым в стихотворении «О вы, ученые» с призывом пробудить в народе «желание и горение к духовной жизни», поделиться с людьми почерпнутыми из книг мудростью и знаниями, убеждает их в необходимости творить добро при жизни, ибо смерть может унести в землю все их знания. В большом цикле стихов-назиданий – «Натура человека», «Расскажу я хабары», «Мужество, которого нет у меня», «Решив, что мир хорош» и т. д. – поэт старается вновь и вновь внушить своим читателям необходимость жить по законам разума, привить им правила идеального поведения.

Первым достоинством идеальной личности в философии жизни поэта становится трудолюбие. Призывы к неустанному труду, необходимости заполнить свою жизнь трудом в изобилии рассыпаны по всему творчеству Али-Гаджи, складываясь в лаконичные и емкие афоризмы.

Признание и славу поэту принесли те произведения, в которых дидактическое неразрывно сливается с художественным, где простота и ясность выражения сочетаются с яркой образностью, отточенной метафорой, емкими сравнениями, иносказанием и афористичностью. Али-Гаджи создает большой свод афоризмов и мудрых изречений, квинтэссенцию своих наблюдений, размышлений с высоты приобретенного опыта, учености, мудрости над основными вопросами бытия, открытый разговор о человеческих слабостях и пороках, о том, что заслуживает похвалы и что – осуждения, о тунеядцах и любителях легкой наживы, о сплетниках и подхалимах, о зависти и коварстве, об алчности и скупости, о дурном поведении ученых и фарисействующих духовников, о ханжестве и неискренности, о бедности и богатстве. Выраженные сжато, лаконично, в ярких, западающих в душу образах и сравнениях, многозначных иносказаниях и метафорах, поэтические идеалы добра, справедливости, равенства находили отзвук в живых чувствах горцев, отвечали их умонастроению, над ними задумывались, а часто по ним строили и свою жизнь.

И не случайно именно Али-Гаджи – апологету народно-освободительной борьбы и свидетелю ее поражения, мыслителю своего народа, гуманисту с тонким чувством современности и осознания трагической судьбы – принадлежит честь создания первой аварской дидактической поэмы «Море разума» («Гакълудал ралъад»), открывшую способность большого художника перейти от односторонних и фрагментарных медитаций, касающихся в основном правил хорошего поведения и нравственно-этической благовоспитанности человека, к развернутому и многостороннему осмыслению проблемы человека и общества.

Красной нитью проходит через поэму идея народа – хранителя духовных, нравственных и этических ценностей, народа как высшего судьи. Потому так важно, в понимании поэта, заслужить признание народа, снискать его уважение, оставить добрый след в его памяти, заниматься трудом, приносящим радость народу.

Шагом вперед в аварской дидактической поэзии явилась и поставленная в поэме проблема общественной и социальной природы морали. Не однажды поэт напоминает о тяжелой жизни народа, о гнете и насилии, которым он подвергается со стороны сильных мира сего, о тех, кто присваивает чужой труд. Болью и гневом сменяются в таких случаях наставительные, «учительные» интонации поэмы:

Примечательно и то, что спасение от жестокости и зла, охвативших общество, Али-Гаджи видит в самом народе, в его единении. Поэт открыто декларирует, что единство народа – несокрушимая сила («…галамалъул къуват – къей гьечIеб цолъи»).

* * *

Естественным и закономерным продолжением дидактического течения поэзии Али-Гаджи явилась его сатирическая лирика – «доказательство от противного» тех же этических и эстетических идеалов, которые провозглашала его рационалистическая поэзия.

Характерно и то, что, в отличие от более или менее однотипных и стандартных в целом дидактических восхвалений разума, высмеивание «неразумия» протекает значительно разнообразнее и ярче, и не только потому, что чрезвычайно широк сам спектр людских пороков, но и в не меньшей степени обращенностью самой сатиры непосредственно к эмоциональной сфере человека.

В многослойном и неоднозначном жанрово-художественном составе сатирической лирики Али-Гаджи выявляются два довольно четко выраженных направления: одно из них представляет собой как бы продолжение традиционной дидактической поэзии, соединившее увещевательно-наставительный пафос с обличительным, назидание и сатиру; второе – страстную и непримиримую критику основанного на лжи и насилии общества, уничтожающее разоблачение несостоятельного и несправедливого мира богачей и власть имущих, т. е. являет уже собственно социальную сатиру с ее важнейшими стилистическими приемами.

Яркие и колоритные образы носителей самых острых и злободневных пороков своего времени и вообще человека создает Али-Гаджи в стихах, где увещеватель и обличитель, наставник и сатирик в едином стремлении «улучшить нравы» людей органически сливаются друг с другом. В созданной поэтом «блистательной» галерее антигероев и антиидеалов нельзя не заметить особое внимание автора к проблеме, казалось бы, и не столь актуальной для того времени в горах – к теме пьянства и пьющего человека. Однако поэт, чуткий и тонкий сейсмограф грядущего, улавливает таящиеся в нем разрушительную силу и зло, и в двух развернутых стихотворениях – «Пьянство – выпивка» и «Опьяневшему в день первой борозды» – всеми способами, на наглядных примерах и картинах, описывая беды и несчастья, которые несет пьянство человеку и всему его окружающему, обращается с этическими просьбами и требованиями:

Красочно и многолико представлен у Али-Гаджи и образ сплетника. Склонность к сплетне едва ли не самый тяжкий порок человека в народном сознании. Нет спасения ему и на том свете, ибо грехи его, как написано в Коране, никогда не будут прощены Аллахом. Необратимо ущербна личность сплетника и в художественном восприятии Али-Гаджи: в какой-то степени сплетник становится средоточием всех людских пороков – зависти, лицемерия, злобы, лживости, угодничества и т. д., потому и поэтика его обличения беспощадна и уничтожительна. Вбирая в целом существенные, устойчивые и характерные черты и особенности натуры сплетника, поэт создает его обобщенный образ, типаж, опирающийся на точность внешнего и внутреннего облика, соответствие внешних и характерологических деталей.

Высокую экспрессивность сатирическим характеристикам дают в стихах метафоры, сравнения, ассоциации, меткое слово, обнажающие саму суть, внутреннюю природу сплетника: его невозможно оскорбить, пристыдить, заставить переживать. Сплетник несет беду и гибель людям. Единственное спасение – держаться от него на расстоянии «месячной пешей дороги».

И все же наиболее сильной стороной сатиры Али-Гаджи стала непримиримая социальная критика – поэт не приемлет несправедливого, основанного на насилии и лжи общества. Острая и наступательная сатира прямого и гневного изобличения явилась в значительной степени свидетельством определенных смещений в мировосприятии поэта, сомнений в возможности создания идеального общества на разумных началах, улучшения природы человека с помощью знаний и образования.

Одной из глубоких тем социальной сатиры Али-Гаджи стала тема разлагающей и развращающей власти денег и богатства в пробуждающемся буржуазном обществе. Разработка нравственной, морально-этической несостоятельности богачей, противопоставление «бедняк – богач», соответственно «добро – зло», как мы наблюдали, были сквозными в творчестве поэта. Теперь же основным средством осуждения мира «избранных» становится язвительное осмеяние ущербности богачей, низведение их с пьедестала, на который они тщетно пытаются возвести себя.

На богатых и сильных мира сего возлагает он и вину за все бедствия, которые терпит народ. Сатирическая оценка демонстрируется открыто, в резком противопоставлении образов и понятий.

Крупными мазками, с помощью уничижительных сравнений и гротеска лепит поэт образ богача, его внешний облик и внутреннюю сущность, его повадки и нравы – он носит длиннополую черкеску как знак отличия, особенности положения; на годекане среди людей сидит, «как бык», – угрюмо, надменно; в алчности похож на «лесных гиен». Поэт смеется над его попытками, «не имея ума», вести умные разговоры, издевается над его полной «неспособностью где-либо проявить человечность».

Так, сатира «Ох, бедняги…», написанная Али-Гаджи по случаю назначения своего родственника на должность диванбега – сельского судьи, сразу же строится в форме обращения к коллективу, определенному кругу лиц, находящихся на службе царизма и, по существу, являющихся проводниками колонизаторской миссии на местах – «вы», а не «ты» – объект негодования поэта. Бескомпромиссность суждения и откровенная тенденциозность определяют как единственный стилистический прием сатирического осмеяния инвективу, означающую на латыни буквально «бросаюсь», «нападаю».

Особое место в сатирическом искусстве Али-Гаджи занимает антиклерикальная тема, своей тенденциозностью и эмоциональностью привлекавшая постоянно к себе внимание исследователей. Возникновение ее не случайно. Достаточно глубокими были антиклерикальные мотивы в устном народном творчестве аварцев. Критические высказывания в адрес служителей религиозных культов встречаются и в дагестанской арабоязычной поэзии. Борьба с лицемерием и корыстолюбием духовников, избиравших деятельность проповедника для собственного обогащения, была чрезвычайно развита в арабской литературе, в творчестве аль-Маарри, Абу Нуваса, аль-Мутанабби. «…Знай, что молитва лицемера – это молитва, ведущая в ад, и чистота помыслов важнее, чем чистота тела после омовения», – писал аль-Маарри.

Искренняя вера, нетерпимость ко лжи, несправедливости, низким поступкам и высокая нравственная чистота способствуют активному выступлению Али-Гаджи с острой критикой пороков, разъедавших духовное сословие.

В роли страстного обличителя выступает он в стихотворениях «Будуном, дибиром называют», «Будун пусть провалится», «Когда умирает бедняк». Отказываясь от всякой недоговоренности, полунамеков и иносказаний, поэт откровенно выражает свое полное, ничем не прикрытое презрение к ним. Под благообразной и благочестивой личиной священнослужителей ему открывается их истинная нравственная сущность. У них нет ничего святого, говорит поэт, за всеми их деяниями, даже самыми, казалось бы, возвышенными и благородными, стоят мелкий расчет и корысть, открываются низменные инстинкты, алчность и стяжательство: молитва для них – средство «набить живот», святое паломничество – способ нажиться. Они аморальны в быту, падки на женщин, предаются пьянству, лживы, лицемерны и продажны. Они угодливы и услужливы по отношению к богачам и бессердечны к нуждам бедняков.

Вместе с тем нельзя забывать, что Али-Гаджи был человеком глубокой религиозности, создавшим большую многожанровую духовную литературу, сложную по своему смысловому и эмоционально-интонационному составу. Человек высокой гуманности и искренней веры, он стремился воздействовать на людей, общество всеми способами, формами и методами – логически, рационалистическим сознанием, сатирической образностью и интонациями вплоть до эмоциональных и лирических обращений.

Так, в стихотворении «Призыв готовиться к концу», разрабатывающем вечную тему жизни и смерти в библейском ключе – что же уносит человек с собой и что ждет на том свете неправедных, нет требовательно-побудительного обращения к отступникам. Перед нами проникновенная лирика, полный элегической грусти и сожаления самоанализ поэта, открывшего прежде всего в себе бездну грехов, его изумление и неумение объяснить причину всего этого – «Не знаю – глупость это или чванство?» («ГIадаллъи лъаларо, чIухIи лъаларо?»). В таком же психологическом ключе выстраивается и обращение к другу, мягкое, даже бережное его увещевание, тихая скорбь о несовершенстве человека, которого не может исправить даже религия.

Духовная литература и поэзия Али-Гаджи не замкнута на системе правил религиозного поведения, ее интересы и поиски значительно шире. «Этическая направленность всех монотеистических религий ставит перед верующими и перед общиной верующих нравственную задачу, заключающуюся если не в достижении святости, то в непрерывном продвижении по пути самоусовершенствования», – отмечает Г. Э. фон Грюнебаум. Потому идеал ревностного служения Аллаху мусульманина был неотделим от его нравственного содержания, ибо подлинная вера несовместима с низкими поступками, ложью, лицемерием, завистью и т. д.

Высокими идеалами, возвышающими человеческий дух, поднимающими его над земным, плотским, создающими известный религиозно-моралистический тип романтизма, пропитана вся духовная поэзия Али-Гаджи. Естественным было для этого обращение поэта к образу самого Пророка Мухаммеда, посланника Аллаха на земле, желание рассказать о жизни, отданной от начала до конца служению исламу, воспеть его подвижничество на этом пути и представить в его лице идеал совершенного мусульманина во всей его человеческой красоте и благородстве.

Образ Мухаммеда в творчестве Али-Гаджи получает претворение прежде всего в мавлиде «О, мой друг…» («Вай, дир гьудул…»), в специфическом жанре, связанном с праздником его рождения и представляющем, по существу, панегирик, гимн деяниям, поступкам, жизни Пророка. Идеал и образец для подражания как религиозного, так и морально-этического поведения мусульманина, лицо, «посланное Аллахом для облагораживания человеческих нравов», Мухаммед раскрывается в мавлиде, четко очерченном нравственном и религиозном содержании и совершенстве.

Однако главная заслуга Али-Гаджи в художественном осмыслении высокого образа состояла в представлении Пророка в такой насыщенной фактами и событиями, энергией и эмоциями области, как его вооруженная борьба за утверждение ислама.

Мусульманская историография глубоко изучила военные походы Мухаммеда – битвы при Бадре, на горе Ухуд, при взятии Хайбара, Мота, Хунайна, Хайфы, Мекки и т. д., создала труды, получившие название «магази» – «войны газавата». Многие из них были известны дагестанским ученым. Они изучали их, переводили на свои национальные языки, создавали на их основе свои оригинальные произведения. В этом ряду поэма Али-Гаджи «Взятие Мекки» («Макка бахъиялъул турки»), получившая большую известность как в Дагестане, так и за его пределами, занимает самое почетное место.

В основу поэмы легли события, связанные с одним из завершающих этапов борьбы за установление ислама – сокрушением главного оплота язычников – Мекки. Взятию Мекки Мухаммед придавал особое значение: «В тот день, когда Аллах создавал небеса и землю, он создал Мекку святыней. Это самая большая святыня из всех святынь, и она останется таковой до дня Страшного суда. Не разрешено человеку, верующему в Аллаха, в этот и потусторонний мир, пролить здесь кровь или срубить дерево. Она была неприкосновенной святыней для всех до меня и будет святыней после меня». С такой проповедью обратился Пророк к народу после вхождения в Мекку, оберегая ее от разбоя и кровопролития. Этой задачей объясняется и вся стратегия проведения похода на Мекку, столь необходимого для укрепления веры – именно после ее завоевания арабы стали принимать ислам в массовом порядке.

Сохраняя как главную задачу покорение языческой Мекки и представление самого Мухаммеда в ореоле высокого деяния, Али-Гаджи сумел значительно расширить поэтическую идею, смысл и суть поэмы, углубить ее нравственное и эстетическое содержание.

Так, традиционное для средневекового арабского сочинения славословие Аллаху и его посланнику и рабу Мухаммеду, которым начинается, к примеру, «Взятие Мекки», дополняется еще одним зачином, характерным для дагестанских эпических песен. Любопытно также то, что в поэме отступает на задний план сама религиозная мотивация выступления Мухаммеда. Причина, побудившая Пророка к походу, скорее, мирская, светская – стычка между двумя друзьями, представителями двух арабских племен – мусульман-хазаатов и язычников-банубакринцев – происходит из-за сквернословия банубакринца в адрес Пророка. Конфликт перерос в межплеменную войну, в результате чего все племя хазаатов было перебито язычниками-мекканцами.

Естественные чувства сострадания к потерпевшим и справедливого гнева к предателям, охватившие Пророка и вылившиеся в решимость наказать зло, ложатся в основу похода Мухаммеда во «Взятии Мекки»:

Здесь и дальше просматривается явное тяготение автора к новым гуманистическим и просветительским идеалам, открывается сложный мир его душевных переживаний. Обращение Али-Гаджи к этическим и эстетическим ценностям народа, к категориям верности и справедливости обнаруживается и в структуре образов поэмы, прежде всего ее центрального образа – Пророка Мухаммеда.

Изображение Мухаммеда художественно реализуется, как уже говорилось, в двух аспектах: он и посланник Бога на земле, и в не меньшей степени олицетворение нравственного идеала человека. Художественное восприятие образа Мухаммеда в ипостаси божьего избранника Али-Гаджи дает в условных, аллегорических и символических образах, ибо его божественное, бесконечно-трансцендентальное содержание не вмещалось в рамки предметно-зрительной образности. Как и в духовных песнях и мавлидах, на помощь эстетическому освоению образа приходят яркие оценочные аллегории, патетическая интонация, развернутая цепь сравнений, сопоставлений Мухаммеда с Али, Омаром, Зубайром, Халидом и др. прославленными героями священной войны по линии снижения их достоинств и несопоставимости их с посланником Аллаха.

Однако в образе Мухаммеда Али-Гаджи привлекает еще больше, чем мистическое, его сугубо человеческое содержание.

Мухаммед – вдохновитель и предводитель огромного войска, непосредственный участник всех событий, его образ строится по известному типу песенного героя: он храбр и решителен, всегда впереди войска и т. д. Вместе с тем Мухаммед отмечен большой мудростью и человечностью, наделен сердцем отзывчивым и великодушным. Он наставник и учитель своих воинов, он постоянно следит за сохранением мира и дисциплины среди своих сподвижников.

Духом гуманности и человеколюбия пронизаны поступки Мухаммеда, он великодушен даже к врагам, он прощает предводителя мекканцев Абусупьяна, останавливает своего воина Халида, когда тот в упоении боем разит врагов, просящих пощады. В мимолетной картине прощания с семьей Пророк показан в быту, как всякий человек, обремененный людскими заботами.

Как видно, «Взятие Мекки» во всех направлениях – произведение, выявившее новые возможности аварской дореволюционной поэзии, ее жанровой системы. Содержащая в себе более 700 стихотворных строк, что значительно превосходит по объему предшествующие образцы, поэма развертывается в широкое эпическое полотно, органически вобравшее в себя достижения устного народного творчества и опыт арабской духовной и историографической литературы.

«Взятием Мекки» Али-Гаджи, собственно, решил задачу, многие годы стоявшую перед национальной художественной мыслью, – задачу создания большой стихотворной формы на родном языке. Он блистательно справился с разработкой и организацией сюжета, композиции, образов, языка и, главное, сумел воедино слить традиции восточной поэзии и национального искусства, фольклора и литературы. Религиозный сюжет поэмы при этом не снижает и не исключает ее объективной народности и демократизма.

Обращение к религиозной тематике, к религиозному сюжету было естественно и для дагестанца XIX века и отнюдь не означало коренной ломки складывающейся национально-исторической эпической традиции. События, происходившие с его единоверцами в далекой Аравии, жизнедеятельность Пророка имели отношение и к истории духовной жизни горца, волновали его живое религиозное чувство.

Творческий путь Али-Гаджи завершается созданием элегии – «песни грустного содержания» (В. Г. Белинский). Сама жизнь, все больше и откровеннее открывавшаяся в своем жестоком и бесчеловечном обличии, наполняла стихи поэта мотивами грусти, усталости, разочарования.

Выше уже говорилось о тяжелом потрясении, испытанном Али-Гаджи в связи с поражением в освободительной борьбе, с разгромом восстания 1877 г. и последовавшей за ним кровавой расправой самодержавия с восставшими. Еще одна попытка добиться свободы и справедливости потерпела крушение, порождая в душе поэта глубокую депрессию, лишая его веры в жизнь и перспективу. Безуспешными представляются ему теперь и собственные многолетние усилия пропагандой разума, знаний, образования, назиданиями и увещеваниями.

Первые образцы литературной аварской элегии, как и многие другие поэтические жанры, сложенные на арабском языке, представляли собой посвящения памяти известных ученых и деятелей.

Острой потребностью выразить свое отношение к трагическим событиям истории, излить свои чувства потрясенности и в какой-то степени противопоставить чуждой вере и культуре победителя высокий идеал национального героя в единстве его религиозно-политического и социально-нравственного содержания была вызвана элегическая поэма Али-Гаджи «Дагестан» («Гьаб Дагъистан»), посвященная памяти трех имамов: Гази-Мухаммеда, Гамзата и Шамиля.

Принципы формирования портретов идентичны и в целом выдержаны в традициях народного плача и героико-исторических песен, в интонациях скорби и гордости. Гази-Мухаммед, Гамзат, Шамиль – это не только защитники народа, не только герои, отдавшие жизни за родину, они и борцы за веру, имамы, религиозные вожди, возглавившие великое противостояние мощному наступлению врагов ислама, и согласно религиозной эстетизации мучеников за веру они бессмертны – «шагиды» (святые).

Особенно многогранно представлена в поэме деятельность Шамиля: подготовил народ к борьбе, обучил войско и т. д. Исходя из высшего смысла, Али-Гаджи оправдывает и жестокость установленных им порядков.

И тем сильнее было потрясение падением дела Шамиля. Как великая национальная трагедия, крушение многолетней мечты народа о свободе, социальной справедливости, как развал религиозных и нравственных устоев воспринято поэтом пленение имама. Однако завершающий элегическое раздумье поэта патетический реквием возвышен и оптимистичен. В органичном единстве одических и плачевых интонаций в нем выкристаллизовались глубокое поэтическое предвидение всеобщего признания Шамиля, идея бессмертия его дела и имени.

С именем Али-Гаджи в большой степени связано и развитие в жанре аварской элегии рефлективно-философского направления. Продолжив и развив традиции, заложенные в творчестве Мухаммеда из Кудутля, Абубакара из Аймаки, Гасана из Кудали и других дагестанских арабистов, Али-Гаджи создал блестящие образцы элегий-размышлений, элегий-раздумий, поднимающих общие этические, социальные и собственно философские вопросы о сущности жизни и смерти.

В развитии философской элегии Али-Гаджи значительна роль идеологии ислама, его морально-нравственных норм и принципов. Исходя из предписаний Корана, хадиса и сунны, истинный мусульманин должен смотреть на мир и на себя глазами будущего жителя той блаженной обители, где только и начинается настоящая и счастливая жизнь, а жизнь на земле воспринимать как временную, имеющую смысл лишь как подготовка к тому вечному и нетленному.

«Седой волос» – самая известная элегия Али-Гаджи. В ней сконденсировались наиболее ценные свойства и качества его поэзии – философская глубина мысли, художественное совершенство, свежесть и изящество образов, ясность и красота языка. Она же и наиболее традиционная. Мотив седины как символа увядания и старости не нов в национальных литературах народов Дагестана.

Возможно, именно в силу традиционности мыслей и образов вступление элегии созерцательно-рассудочно и интонационно сдержанно. Но, вчитываясь далее в строки стиха, мы все более и более проникаемся волнением, нам передаются глубокая печаль, страх и сокрушение человека, погруженного в грустные размышления о надвигающемся закате жизни и близкой смерти. Мастерски раскрывает поэт гамму охвативших его душевных переживаний, чувств – он еще был полон сил, желаний, надежд, чувствовал себя молодым, бодрым, и появление седины для него полная неожиданность. Первое движение – такое естественное и человеческое: уйти от неприятных дум, горьких мыслей.

Тема наступления старости и смерти, которые посылаются Всевышним и должны приниматься покорно и смиренно, оборачивается в стихах Али-Гаджи прославлением жизни и ее естественных радостей. За скорбью и безысходной тоской поэта кроется лицо страстного жизнелюба, который на пороге смерти вновь окинул взглядом пройденный путь и с удесятеренной силой почувствовал всю ценность жизни на земле.

Индивидуальный душевный опыт, конкретно-биографическое начало еще более проникновенно звучат в другой элегии Али-Гаджи – «Перо, ты шепни» («Къалам, дуца щуре»). Написанная в период какого-то резкого душевного надлома и депрессии, элегия складывается из перемежающих друг друга плачевой образности и философских раздумий. Она же и наиболее противоречивая и пессимистичная. Вбирая в себя всю горечь несложившейся жизни, утраченных иллюзий, несбывшихся надежд, она не оставляет места для примиряющих рационалистических ходов.

Тонко передает поэт и состояние обреченного человека. Его герой одинок, отторгнут, отчужден от всего живого на земле. Имей хоть тысячу друзей, любящих, близких людей, он остается один на один со своим страданием и в полном одиночестве выходит навстречу своему последнему часу. Здесь вновь вспоминается великий мудрец из Маарата:

Однако горькие чувства и печальное настроение в какой-то момент неожиданно прерываются проникновенным выражением затаенной, не подвластной рационалистическим рассуждениям, опрокидывающей скепсис, жалобы и пессимизм, неистребимой любви к жизни:

Смерть – это страшная разрушительная сила, уносящая с собой и превращающая в прах и тлен все самое замечательное и ценное – женскую красоту, молодецкую удаль, золотые руки мастера-умельца, знания и мысли ученого, дружбу двух людей, любовь двух сердец – вот трезвый, реалистический вывод, итог наблюдений поэта-рационалиста. И нет в элегиях ни строчки, рисующей потусторонний мир и радости, ожидающие там правоверного мусульманина. Поэт весь здесь, в этом «грешном», но таком милом и дорогом сердцу мире. Перед нами страстный жизнелюб, ценитель простых, человеческих, земных радостей – семьи, друзей, света, тепла, домашнего уюта и т. д.

Как апофеоз человеку звучат полные оптимизма и веры в бесконечность жизни и человека на земле и строфы элегии «Как прожженная кожа», обращенные к смерти.

Нетрудно заметить в элегических раздумьях Али-Гаджи и социальные мотивы. Жизнь не имеет цены, «не стоит даже пеньковой веревки» («Как прожженная кожа») не только потому, что она преходяща и скоротечна. В тысячу раз тяжелее ее делают царящие в ней жестокость, несправедливость, неравенство.

В большей или меньшей степени во всех своих элегиях Али-Гаджи затрагивал вопрос о социальной несправедливости и неравенстве. Наибольшей глубины и эмоциональности при этом он достигает в элегии «Надежда» («Хьул»).

Общим для широкого и многообразного круга размышлений и переживаний поэта, развернутых в «Надежде», становится их внеличность. Скорбь и грусть, пронизывающие насквозь элегию, не связаны с собственными неудачами поэта, равно как и мечты его не о личных успехах и благополучии. Они глубоко общественны и вызваны тяжелой судьбой и страданиями народа, простых тружеников. С болью смотрит он на истончившиеся и иссохшие от непосильной, бесконечно («тысячи лет») тянущейся, изнурительной работы крестьянские руки и не может удержаться от гневного возмущения тем, что они не принадлежат своим владельцам, «стали слугами чужих», не могут обеспечить им самого необходимого.

В отдельных своих частях «Надежда» предвосхищает будущую романтическую элегию. В ней очень сильны мотивы неправедности и порочности самих основ существующего миропорядка, моменты протеста против социального зла.

В целом еще очень наивны и иллюзорны представления поэта о мире всеобщего благоденствия, о его устройстве, но он, тем не менее, осознает, что нужно народу: «солнечная свобода» – освобождение от притеснений, нищеты и одновременно прекрасный мир единства и равенства.

Таким образом, мы убеждаемся, что в руках искусного мастера элегия становится не только средством оплакивания трагических утрат и выражения горестных переживаний и настроений, но и сложным по содержательному и художественному составу жанром, способным поднимать животрепещущие морально-этические, социальные и собственно философские вопросы.

* * *

Исследование творчества Али-Гаджи из Инхо позволяет с полным правом рассматривать его поэзию как ярчайшее свидетельство овладения аварской литературой второй половины XIX века внушительным комплексом животрепещущих социальных, духовно-нравственных, морально-этических проблем.

И, несомненно, пока существует в обществе потребность в художественном слове, тяга к подлинному и возвышенному, будет жить и поэзия Али-Гаджи из Инхо, преисполненная глубоких мыслей, высоких устремлений, трепетных чувств и переживаний, поиска смысла жизни и того, что такое есть человек и в чем его назначение, с чем он приходит в этот мир и что он оставляет после себя.

 

Литература

1. Абасил М. Предисловие // Али-Гаджи из Инхо: Стихи. Махачкала, 1972. (На авар. яз.).

2. Абдуллаев М. Мыслители Дагестана XIX – начала XX вв. Махачкала, 1963.

3. Али-Гаджи из Инхо. Сочинения / Сост. О.-Г. Магомедов. Махачкала, 1995. (На авар, яз.)

4. Г.Э. фон Трюнебаум. Литература в контексте исламской цивилизации // Арабская средневековая культура и литература. М., 1979.

5. Далгат У. Фольклор и литература народов Дагестана. М., 1962.

6. Житие Пророка Мухаммеда. М., 1992.

7. Избранные речения Пророка ислама. Исламабад, 1990.

8. Магомедов Б. Очерки аварской дореволюционной литературы. Махачкала, 1961.

9. Магомедов P.M. История Дагестана. Махачкала, 1963.

10. Султанов К. Певцы разных народов. Махачкала, 1971.

11. Хайбуллаев С. О дореволюционной аварской литературе. Махачкала, 1974.

12. Шидфар Б.Я. Абдуль-Аля аль-Маарри. М., 1985.

13. Юсупова Ч.С. Али-Гаджи из Инхо. Махачкала, 1977.

 

Библиотека имама Шамиля

Н.А. Тагирова (Шихсаидова)

Письменная культура Дагестана на арабском языке имеет многовековую историю, представляет собой неотъемлемую часть культурного наследия дагестанских народов. Истоки этой традиции восходят к X–XI вв., дальнейшее развитие арабоязычная литература получает в XVI–XVIII вв. и особого развития достигает в XIX в.

Становление и развитие арабоязычной рукописной традиции в Дагестане происходило под непосредственным влиянием мусульманской или, как ее еще называют, «арабской культуры». Характерными чертами средневековой арабской культуры были исключительная любовь к книге, культ знаний и образования.

Распространение арабской книжной письменности в Дагестане и зарождение собственной литературной традиции было связано, как считают исследователи, не только с арабскими завоеваниями и распространением ислама и арабского языка в регионе, но, главным образом, с последовавшими вслед за этим историко-культурными и торгово-экономическими контактами со странами Ближнего и Среднего Востока. Эти факторы содействовали широкому распространению на территории Дагестана богатейшего рукописного наследия (научного и литературного), созданного учеными Арабского халифата, объединившего множество государств и народностей.

Хронологические рамки рукописной книжной продукции Дагестана охватывают период с XI в. по 30-е годы XX в., а в количественном отношении – это цифры, поражающие воображение, и, как уже отмечалось в специальной литературе, «быть может, и специалисты не всегда дают себе отчет о подлинных масштабах арабской книжной продукции: даже малая часть прежних рукописных сокровищ, дошедшая до нас сквозь все превратности истории, исчисляются сотнями тысяч томов». Эти слова были сказаны об арабской книжной продукции в целом, но их с полным правом можно отнести и к арабскому рукописному наследию Дагестана.

Огромный интерес представляет процесс появления и формирования книжных собраний в Дагестане, начало которого, согласно местной исторической традиции, относится приблизительно к XVIII веку. Еще совсем недавно мы не располагали данными о конкретных библиотеках в Дагестане до XVIII века, но, учитывая особый уровень развития и распространения арабоязычной литературы в Дагестане в XVI–XVII вв., на которые, по мнению академика И.Ю. Крачковского, падает «своеобразный «ренессанс» средневековой арабской культуры», можно было предположить наличие библиотек, датируемых и более ранним временем. Исследования последних лет не только подтверждают это предположение, но и позволяют говорить об их существовании уже в XV–XVI вв., а возможно, и гораздо раньше (при медресе, существование которых в Дагестане зафиксировано не позднее конца XI в.).

Нам известно, что в Дагестане в прошлом имелось большое число ценных и разнообразных по составу книжных коллекций, включавших как рукописные тексты, так и печатную продукцию. Библиотеки эти принадлежали, как правило, известным дагестанским ученым. Имена их общеизвестны. Среди них Мухаммад из Кудутля (1652–1717), Мухаммад из Убры (ум. 1732), Давуд из Усиши (ум. 1757), Саид Араканский (1764–1834), Гасан Алкадари (1834–1910), Абусуфьян Акаев (ум. 1935), Али Каяев (1878–1943), Мансур Гайдарбеков (1907–1987), М.-С Саидов (1902–1981), М.Г. Нурмагомедов (1904–1997) и многие другие. Большая часть этих коллекций не дошла до нас (за исключением отдельных экземпляров книг и некоторых наследственных книжных собраний, которые бережно передавались из поколения в поколение), однако списки этих коллекций или сохранившиеся краткие описания их свидетельствуют о широком тематическом и хронологическом диапазоне имевшейся в них литературы и дают нам ценную информацию о «круге чтения» и «круге учения» образованных людей своего времени.

Фотография Шамиля с дарственной надписью-автографом калужскому губернскому предводителю дворянства Ф.С. Щукину.

По сообщениям современников, Шамиль также был обладателем крупной книжной коллекции, которой он очень дорожил и с которой не расставался, даже будучи в плену. Эта библиотека, одно из крупнейших частных собраний, долгое время считалось пропавшей, и о ней судили только по плохому, очень краткому перечню, который мог быть понятен лишь узкому кругу специалистов, и то только после его изучения и расшифровки (см. далее). Сведения о библиотеке Шамиля, сообщаемые в литературе, лишь в самых общих чертах освещали ее содержание. Иногда редкие упоминания в источниках на арабском языке или в переводах указывали на то или иное сочинение. Сведения эти были ничтожно малы. Складывалось впечатление, что уже нет никакой надежды на восстановление ее первоначального содержания.

Единственное сообщение, которое имелось в нашем распоряжении, позволявшее судить о характере библиотеки имама, о ее тематическом составе и разнообразии, – это упомянутый перечень книг, составленный приставом при Шамиле Аполлоном Руновским. Именно благодаря этому списку мы получили возможность более подробно изучить коллекцию, а точнее, какую-то часть знаменитой коллекции имама Шамиля. В «Хронике» Мухаммед-Тахира ал-Карахи, известного дагестанского ученого и секретаря Шамиля, также сохранились некоторые сведения о книгах, бывших в распоряжении Шамиля.

Как сообщает Мухаммед-Тахир, во время пребывания имама в Стамбуле к нему обратился один египетский ученый с просьбой объяснить некоторые его действия. В подтверждение своих слов Шамиль попросил подать книги, их «принесли в мешке, который несли 2 человека». Мухаммед-Тахир ал-Карахи упоминает следующие две рукописи, которыми Шамиль пользовался: «Инсан ал-уйун», переписанный видным дагестанским ученым Саидом Араканским, – это жизнеописание Мухаммада, составленное арабским автором ал-Халаби (1567–1634 гг.), и «ал-Минах ал-Меккийа» – комментарий известного арабского законоведа Ибн Хаджара ал-Хайтами (1505–1565 гг.) на поэму «Умм ал-кура» («Мать городов») арабского поэта-суфия ал-Бусири (1212–1294 гг.), автора знаменитой панегирической касыды «ал-Бурда» («Плащ»), посвященной Пророку Мухаммаду. Список сочинения «ал-Минах ал-Меккийа», принадлежавший Шамилю, был переписан известным дагестанским ученым Мухаммадом из Кудутля.

В биографическом очерке «Шамиль на Кавказе и в России», составленном М.Н. Чичаговой, есть сообщение о книгах Шамиля: после предпринятой в августе 1859 г. князем А. Барятинским экспедиции в глубь Дагестана Шамиль был вынужден покинуть «свои укрепления с находящимися в них тринадцатью орудиями и бежал на Гуниб, взяв с собой на шести лошадях золото и серебро…, на одной лошади драгоценности, на семнадцати лошадях книги…». Часть книг Шамиля, как мы знаем из сочинения Мухаммед-Тахира ал-Карахи, осталась в Ахульго: когда Шамиль был вынужден покинуть Ахульго, «он вышел из дому в боевом снаряжении, оставив свои книги и пожитки там».

В самых общих чертах данные о книгах, принадлежавших Шамилю, мы находим также в «Дагестанском сборнике», изданном в Темир-Хан-Шуре в 1902 г.: «При выходе Шамиля из Гуниба в числе вещей, принадлежавших ему, оказалось пять сумок с книгами. Они были доставлены в Шуру и разобраны комиссиею из трех переводчиков. По содержанию книги, как было видно из надписей, принадлежавших старшему сыну Шамиля, разделялись на четыре отдела: 1) священные (Коран, комментарии на него и т. п.), 2) грамматические, 3) юридические, в том числе Мингадж, «принятый за руководство в Дагестане», и 4) хадисы и рассказы, относящиеся к жизни Пророка Мухаммада и халифов, собрание молитв, заговоров, мелких стихотворений и др. Особенных сочинений по поводу мюридизма и исторических не оказалось».

М. Казембек в своей работе «Мюридизм и Шамиль» писал о Шамиле: «Хотя он вовсе не из сентиментальных, но часто он вздыхал при упоминании о прошедшем. Два раза меня поразил его глубокий вздох. Первый раз у меня, когда при обзоре моей восточной библиотеки он вспомнил, что и у него также была большая библиотека, которую совершенно разграбили его мюриды». Библиотека Шамиля и без этих утерянных книг была значительной по количеству. Рукописи, бывшие при Шамиле в Калуге, доставлены из Дагестана «…вместе с семейством Шамиля. Для них одних назначена была тройка. Зато, кроме книг, да еще подушек, никакого другого имущества не вывезено». «Утром 5 января, – пишет А. Руновский в «Записках о Шамиле», – на дворе занимаемого Шамилем дома явилась почтовая тройка с багажом, состоявшим из нескольких огромных тюков, обшитых персидскими коврами. Это была библиотека Шамиля, о потере которой он получил ложное сведение, погрузившее его почти в такую же печаль, какую наводила на него неизвестность об участи его семейства. Зато и радость его был велика».

У нас нет точных данных о том, как складывалась библиотека имама Шамиля, но можно предположить, что это был обычный, традиционный путь формирования частных книжных коллекций. Шамиль самостоятельно, целенаправленно собирал свою собственную библиотеку. Он сам лично переписывал многие рукописи во время учебы в различных медресе (например, в Эндирее, Тарках, Чиркее и др.), а впоследствии поручал переписку необходимых и наиболее важных сочинений другим лицам, в т. ч. и сыновьям, получал рукописи в дар или в качестве вакфа, приобретал книги за деньги, единичные экземпляры попадали к нему во время военных действий. Известны случаи, когда Шамиль возвращал оказавшиеся у него рукописи их прежнему владельцу, делая при этом соответствующую запись своей рукой. Все эти любопытные эпизоды повседневности, исторические

события, семейные хроники и другие факты и события, имевшие место в прошлом, насыщенная духовная жизнь дагестанского общества того времени отражены на страницах рукописей в виде многочисленных записей, приписок на полях, в колофонах и т. п., которые, по традиции, обязательно фиксировались в рукописях, служивших их владельцу своеобразными дневниками, а для нас составили «живые» страницы истории.

Важные сведения о библиотеке Шамиля сохранил нам полковник А. Руновский, пристав при нем в Калуге. Шамиль, со слов Руновского, вспоминал в числе имущества, «разграбленного… во время последних событий на Кавказе», с большим сожалением только о двух рукописях – «содержащей описание собственной его жизни» и «книге Абу-Муслима» с упоминанием податей. Однажды А. Руновский застал Шамиля в своем кабинете, где на полу были «разбросаны в великом множестве книги, а посреди них, тоже на полу, сидел Шамиль, прилежно переворачивая листы и делая из них какие-то выписки». Он составлял, как выяснил пристав, перечень рукописей («Пишу названия тех книг… которых недостает для моего благополучия»), потерянных еще в Дагестане при переходе в Гуниб, и хотел обратиться к князю Барятинскому с просьбой содействовать их выявлению и возвращению.

А. Руновский в своем «Дневнике» приводит перечень тех книг, которые остались в Дагестане и которые Шамиль хотел получить при содействии князя Барятинского. Перечень содержит 48 наименований арабских книг. Список этот чрезвычайно поверхностный, названия произведений переданы в русской транслитерации с большими неточностями или искажениями, как правило, в сокращенном виде, без указания имен авторов. Иногда приводится только имя автора без упоминания названия сочинения. Это обстоятельство значительно затрудняет расшифровку и идентификацию сочинений, имевшихся в библиотеке Шамиля. Мы попытались идентифицировать названные в списке А. Руновского сочинения, группируя их по тематическому принципу, который в приводимом списке не соблюдается. При этом делались обязательные ссылки на фундаментальное справочное пособие «История арабской литературы» К. Брокельмана и знаменитый энциклопедический словарь «ал-Мунджид фи-л-луга ва-л– а‘лам». Все необходимые сведения об авторах и сочинениях почерпнуты нами, главным образом, из этих и некоторых других пособий, т. е. использована литература на немецком, арабском, английском и русском языках.

Среди упомянутых 48 книг видное место занимают сочинения по мусульманскому праву: «Минхадж» – сочинение по шафиитскому толку, полное название которого «Минхадж ал-талибин». Его автор – известный законовед из Сирии ан-Навави (ум. в 1277 г.), труды которого пользовались широкой популярностью в Дагестане. Не менее популярным было и другое сочинение, обозначенное в реестре как «Махалли» – под таким названием (т. е. по имени автора) в Дагестане было известно сочинение «Шарх Минхадж ат-талибин» – комментарий в 4-х томах на «Минхадж ат-талибин» ан-Навави, принадлежащий видному шафиитскому законоведу и комментатору Корана, египетскому ученому Джалаладдину ал-Махалли (1389–1459).

В библиотеке Шамиля имелись сочинения и других знатоков права, в их числе Йакуб ар-Руми (XVI в.), Абдаррахман б. Мухаммад Шейх-заде (XVII в.) и др. Имам Шамиль был большим знатоком мусульманского права, и потому не случаен его интерес к сочинениям богословско-правовых школ, особенно шафиитской; сочинения ханафитского мазхаба, как видим, также представлены в коллекции единичными экземплярами.

Значительное место в коллекции принадлежало сочинениям по грамматике арабского языка: «Шарх Алфийа» – возможно, это комментарий Ибн Акила (ум. в 1367 г.), египетского грамматика и кади, на «Алфийа» («Тысячница»), известный свод правил грамматики арабского языка (синтаксис и морфология), и принадлежащий Ибн Малику ал-Андалуси (1203–1274). Автор комментируемого сочинения родился в Дамаске, учился в Халебе (Алеппо), жил и работал в качестве приватного учителя на своей родине. Он считался выдающимся филологом своего времени. Знаменитое сочинение его по грамматике арабского языка комментировалось множество раз. Комментарий же Ибн Акила пользовался большой популярностью в Дагестане, и большинство встречающихся здесь комментариев под названием «Шарх Алфийа» принадлежит именно этому автору.

Следующее грамматическое сочинение значится в реестре как «Джами» – под этим названием, связанным с именем автора, в Дагестане был известен один из самых распространенных комментариев «ал-Фава’ид ад-Дийаийа», составленный великим поэтом, ученым и мистиком Абдаррахманом Джами (1414–1492) на «ал-Кафийа», краткий учебный трактат по арабской грамматике египетского ученого Ибн ал-Хаджиба (1174–1249). В списке имеется сочинение, названное «Хадаик». Полное название этого сочинения – «Хада’ик ад-дака’ик». Оно представляет собой комментарий азербайджанского ученого Са’даддина ал-Бардаи на «Унмузадж» («Образец» синтаксиса) известного богослова, законоведа, филолога и литератора аз-Замахшари (1074–1144), одного из основоположников арабской грамматической школы; среди других известных сочинений: «ал-Мутаввал» – комментарий Мас’уда ат-Тафтазани (ум. в 1390 г.) на «Талхис ал-Миф-тах» Мухаммада ал-Казвини (ум. в 1338 г.), что в свою очередь было извлечением из другого сочинения, принадлежащего перу среднеазиатского филолога ас-Саккаки (1160–1229). Огромной популярностью пользовалось как само сочинение ас-Саккаки, так и краткое изложение третьей части этого труда, по риторике, выполненное ал-Казвини, а также многочисленные комментарии на оба эти сочинения.

Среди трудов по философии и логике в реестре представлено сочинение «Фусуль» персидского ученого-энциклопедиста Насираддина ат-Туси (ум. в 1274 г.). Круг интересов этой выдающейся личности охватывал все науки, как специфически мусульманские, так и точные. Насираддин ат-Туси – автор многочисленных сочинений по философии, логике, астрономии, математике, физике, медицине, теологии, этике. В области точных наук ему принадлежат новые обработки произведений почти всех крупнейших ученых античного мира, которых знали арабы. В частности, он оставил новую редакцию «Альмагеста», которая почти вытеснила все предшествующие. С именем ат-Туси связаны знаменитые «Илхановские астрономические таблицы» и не менее знаменитая обсерватория в Мараге (Азербайджан), основателем которой он являлся. Обсерватория эта была снабжена лучшими по тому времени инструментами и богатейшей библиотекой (около 400 тыс. томов).

«Коранические науки» представлены книгой «Ал-Иткан фи улум ал-Кур’ан» («Совершенство в изучении наук о Коране») – это одно из самых ценных сочинений знаменитого египетского ученого-энциклопедиста Джалаладдина ас-Суйути (ум. в 1505 г.). Список сочинений этого автора кажется невероятным – известно более 500 названий его трудов. Они охватывают все области литературных и научных знаний того времени. Трактаты ас-Суйути пользовались популярностью не только в арабских странах, но и во всем мусульманском мире и в течение почти четырех столетий считались авторитетным истолкованием классической мусульманской традиции. В реестре книг Шамиля под названием «Джалал» числится один из самых популярных комментариев к Корану, названный так по имени египетских ученых («двух Джалалов») – Джалаладдина ал-Махали (ум. в 1459 г.) и его знаменитого ученика Джалаладдина ас-Суйути.

Имеется в коллекции и один из наиболее известных комментариев – Мухаммада Шейх-заде (ум. в 1543 г.) на тафсир «Анвар ат-танзил ва асрар ат-та’вил» («Светочи откровения и тайны истолкования»), принадлежащий знаменитому арабскому экзегету, факиху и историку ал-Байдави (ум. в 1286 г.). О Байдави известно, что он жил в Ширазе, где был главным кадием, и Тебризе. Указанное сочинение его было не только самым известным в мусульманском мире комментарием к Корану, но и являлось на протяжении нескольких веков учебным пособием в мусульманских школах. Ему принадлежит еще несколько крупных сочинений, в том числе по фикху.

По догматике и суфизму в указанном перечне названо более 10 сочинений, среди которых особо следует отметить «Джавахир ал-Кур’ан» и «Бидайат ал-хидайат» одного из крупнейших мыслителей мусульманского средневековья, выдающегося исламского теолога, суфия, философа и правоведа Абу Хамида ал-Газали (1058–1111), оказавшего огромное влияние на развитие арабо-мусульманской культуры. Сочинения ал-Газали были широко распространены в Дагестане.

Среди других сочинений особо следует отметить «Авариф ал-ма‘ариф» арабского мистика, известного шафиитского правоведа и суфия ас-Сухраварди (ум. в 1234 г.) – основателя суфийского братства «ас-Сухравардийа», сложившегося в кон. ХII – нач. XIII в. в Иране как самостоятельного пути мистической философии и духовно-религиозной практики.

Ас-Сухраварди был выдающимся учителем и наставником. Его последователи были и в Дагестане. Ему принадлежит ряд книг по суфизму а его «Авариф ал-ма‘ариф» стал нормативным трудом по вопросам этики и практики суфизма для всех последующих поколений суфиев.

В библиотеке Шамиля имелось и другое сочинение по суфизму – «ал-Бахр ал– мавруд фи-л-мавасик ва-л-ахуд» известного египетского филолога и богослова-мистика Абдалваххаба аш-Ша‘рани (1491–1565). Аш-Ша‘рани был последователем хорасанского богослова и суфия ал-Кушайри (986-1072), автора классического суфийского трактата «ар-Рисала фи’илм ат-тасаввуф», и ал-Газали. Большое влияние оказали на него и взгляды крупнейшего представителя средневекового арабо-мусульманского мистицизма Ибн Араби (1165–1240). Его перу принадлежит свыше 60 сочинений по различным отраслям мусульманских наук.

Сочинения биографического жанра и по истории представлены несколькими популярными биографиями Пророка Мухаммада. Одно из них принадлежит перу упомянутого выше арабского традиционалиста ал-Халаби и называется «Инсан ал-уйун» или «ас-Сира ал-Халабийа» (Жизнеописание Пророка Мухаммада, принадлежащее ал-Халаби).

В библиотеке Шамиля было несколько сочинений по художественной литературе: «ал-Минах ал-Маккийа» («Мекканские дары») – комментарий известного арабского законоведа XVI в. Ибн Хаджара ал-Хайтами (1505–1565) на поэму «Умм ал-кура» египетского поэта ХIII в. ал-Бусири и «Рауд ар-рийахин фи-хи-кайат ас-салихин» («Сад правоверных…») – сочинение шафиитского богослова и историка из Йемена ал-Йафи‘и (ум. в 1367 г.), содержащее 500 назидательных рассказов о шейхах, имамах, суфиях и т. п.

Немаловажное место в коллекции занимает литература по медицине. Одно из таких сочинений названо в реестре «Фусул ат-тибб» ар-Рази, что, предположительно, является неточным названием одного из медицинских трактатов – «ат-Тибб ар-Ру-хани», принадлежащих перу Абу Бакра Мухаммада ар-Рази (ум. в 925 г.), известного в Европе под именем Разес – величайшего из средневековых врачей, автора медицинской энциклопедии «ал-Хави» («Всеобъемлющий»), написанной на основе нескольких десятков античных, византийских, иранских, индийских, сирийских трактатов. Его называли «арабский Гален» или «врач всех мусульман». Имам Шамиль был знаком с трудами и других выдающихся медиков арабского мира. В библиотеке имелось сочинение, являвшееся комментарием на «Мувджаз ал-Канун фи-т-тибб» («Извлечение из «Канона медицины») – трактат, принадлежащий арабскому врачу ХIII в. Ибн ан-Нафису (ум. в 1288 г.) и представляющий собой краткое изложение знаменитой многотомной медицинской энциклопедии «Канон медицины» Абу Али Ибн Сины (980-1037). Ибн ан-Нафис, известный врач и философ, родился в Дамаске, жил и работал в Египте, был главой египетских врачей. Им написаны многочисленные медицинские труды, в том числе и «аш-Шамиль фи-т-тибб» («Всеобъемлющая [книга] по медицине») – универсальная книга по общей медицине.

Среди упомянутых 48 названий представлены сочинения по мусульманскому праву, «кораническим наукам», догматике, суфизму, грамматике арабского языка, философии, логике, а также присутствуют труды по истории и жанру биографий, художественной литературе и медицине, оккультным наукам и ритуалу. Почти все они широко распространенные на всем мусульманском Востоке сочинения известных арабских авторов.

Перечисленные выше рукописи составляли лишь незначительную часть богатой личной коллекции Шамиля. Нетрудно было догадаться, что тематический состав коллекции в целом был более обширен, а сама библиотека представляла собой один из лучших образцов книжных собраний своего времени в Дагестане.

Буклет Отдела редкой книги Библиотеки Принстонского университета США.

Но наши представления о библиотеке Шамиля, возможно, так и остались бы неполными, если бы не счастливое стечение обстоятельств. В момент, когда работа над итоговой статьей об этой коллекции подходила к завершению, я неожиданно получила письмо от незнакомого немецкого ученого, графа Клеменса Петера Сидорко, который занимается историей мюридизма на Кавказе и государства Шамиля. Письмо содержало очень важную, в буквальном смысле сенсационную информацию об утраченной книжной коллекции имама Шамиля. Известный ученый – исламовед Клеменс Сидорко, работая в Фонде редкой книги (The Department of Rare Books and Special Collections) библиотеки Принстонского университета (США) над арабскими рукописными материалами, обратил внимание на многочисленные рукописи дагестанского происхождения, многие из которых имели штамп вак-фа Шамиля и его личную печать. Клеменс Сидорко при содействии наших немецких друзей и коллег Анке фон Кюгельген и Михаила Кемпера незамедлительно выслал мне ксерокопии кратких описаний рукописей Шамиля из коллекции Принстонского университета в Каталоге Рудольфа Маха, за что выражаем ему огромную благодарность. К сожалению, до того времени у нас не имелось никаких сведений о Каталоге Рудольфа Маха, и эта важная информация так и осталась бы вне поля нашего зрения, если бы не участие и помощь Клеменса Сидорко и наших немецких коллег. Опубликованный в 1977 г. Каталог Рудольфа Маха представил научному миру ценнейшую информацию о части библиотеки Шамиля, сохранившейся до наших дней и находящейся в настоящее время в Принстонском университете.

Создание коллекции восточных рукописей Принстонского университета связано, прежде всего, с именем Роберта Гаррета (1875–1961), американского ученого, выдающегося собирателя и знатока восточных рукописей. В 1897 г. он окончил Принстонский университет. Еще до поступления в колледж он путешествовал вместе с родителями по Европе и Ближнему Востоку. В 1899–1900 гг. он принимал участие в археологической экспедиции в Сирии, возглавляемой профессором Говардом Батлером (1872–1922).

Титульный лист Каталога арабских рукописей Принстонского университета

Все это определило его глубокий интерес к культуре мусульманских стран, особенно к рукописной книжной культуре. Более пятидесяти лет он находился на службе в Princetons Board of Trustеes. Его работа, связанная с поездками в страны Ближнего Востока, позволила ему за это время приобрести более 11 000 манускриптов, многие из которых он впоследствии пожертвовал библиотеке Принстонского университета. Коллекция была чрезвычайно богатой, состояла из большого числа мусульманских и эфиопских манускриптов, так же как и средневековых европейских рукописей, в т. ч. эпохи Ренессанса, их дополняли коптские, сирийские, византийские, греческие, старославянские, армянские, грузинские, еврейские рукописи. В ней было несколько тысяч арабских, а также турецких и персидских рукописей, приобретенных у Абрахама Йахуда (1877–1951), египетского ученого и коллекционера, который по окончании учебы в Европе много путешествовал с 1920 по 1940 гг. по Востоку и собирал старые рукописи. В его собственности оказались и рукописи из коллекции Шамиля, которые он, вероятно, купил у его потомков, живших в Стамбуле, т. к. в коллекции есть книги, принадлежавшие Мухаммад-Камилю, сыну Шамиля.

В Принстонской библиотеке хранится около 120 рукописей из Дагестана. Почти на всех из них имеются собственноручная запись Шамиля и его печать с датой 1270/1853 г. Даже беглое знакомство со списком коллекции позволяет составить представление о круге интересов Шамиля – яркой личности, ученого и крупного политического деятеля. Тематическое богатство коллекции отражено в представленных дисциплинах – грамматика арабского языка, мусульманское право, поэзия, логика, суфизм, этика, история, комментарии к Корану, хадисы, теология, риторика, полемика, биографии, астрономия и др. Хронологические рамки сочинений охватывают XIV–XIX века. В коллекции имеются рукописи, переписанные лично Шамилем, его сыновьями, а также книги, входившие в коллекцию Даниель-султана Елисуйского.

Хотелось бы отметить несколько особенностей шамилевской коллекции: все рукописи – на арабском языке; в составе собрания – много сочинений дагестанских авторов. Шамиль был хорошо знаком с творчеством видных дагестанских ученых и деятелей просвещения XVI–XIX вв. – Али Большого Казикумухского, Мухаммада из Кудутля, Манилава, Дауда из Усиши, Курбан-Мухаммада из Аракани, Саида Араканского, Гасана из Кудали, Муртаза‘али из Урады, Мухаммед-Тахира ал-Карахи, Абдурахмана Согратлинского, был знаком с «продукцией» дагестанских медресе – научными трактатами и учебными пособиями; впервые встречаются книги, переписанные лично Шамилем, а также переписанные в медресе известных дагестанских ученых, знатоков арабской литературы; встречаются экземпляры, не входившие непосредственно в собрание Шамиля и не отмеченные личной печатью имама – книги эти принадлежали знаменитому Даниель-султану и сыну Шамиля – Мухаммад-Камилю; на полях ряда рукописей имеются сделанные рукой Шамиля памятные записи; в коллекции Шамиля сосредоточено большое число наиболее авторитетных и широко распространенных в мусульманском мире научных и учебных трактатов в сфере многих областей наук.

Наибольшим числом рукописей представлены в коллекции сочинения по грамматике арабского языка, мусульманскому праву (шафиитской школы), суфизму, этико-догматические труды.

Грамматическая литература охватывает более двух десятков наименований. Это наиболее известные и очень популярные в то время в странах Ближнего Востока, Средней Азии и на Кавказе сочинения знаменитых арабских авторов, к числу которых относятся Ибн Хишам, аз-Замахшари, Абдаррахман Джами и их многочисленные комментаторы.

Ибн Хишам (ум. в 1360 г.) – известный арабский филолог из Каира, автор грамматического трактата «Мугни ал-лабиб». В коллекции Шамиля сохранилось два экземпляра этого сочинения (по 300 с лишним страниц), один из которых переписан дагестанцем в 1855 г. Ибн Хишаму принадлежало и другое сочинение, «Катр ан-нада», обстоятельно комментированное шафиитским законоведом из Мекки Абдалахом ал-Факихи (ум. в 1564 г.). Этот комментарий под названием «Муджиб ан нида ила Шарх Катр ан-нада» и хранится в коллекции. Он представляет особый интерес тем, что полностью (108 страниц) переписан совсем еще молодым Шамилем («завершил переписку в месяце сафар 1239 г. – в пятничной мечети Чиркея Шамиль»). Сафар 1239 г. приходится на октябрь 1823 г.

Описание рукописей из коллекции Шамиля (с. 224). Каталог Рудольфа Маха

Другое известное сочинение по грамматике принадлежит знаменитому богослову, законоведу и филологу, одному из основоположников арабской грамматической школы аз-За-махшари (1083–1144), который долгое время жил и работал в Хорезме. В библиотеке Шамиля имеется наиболее известное из них – «ал-Муфассал» («Подробный»), представляющее собой классический учебник арабского языка, в котором все вопросы грамматики объединены по частям речи, а также и комментарий на другое, не менее популярное сочинение аз-Замахшари «Унмузадж» («Образец» синтаксиса), автором которого является азербайджанский ученый Са‘дадин ал-Бардаи. Среди комментариев на «Унмузадж» особой популярностью пользовался и труд, составленный Мухаммадом ал-Ардабили (ум. в 1626 г.), который тоже имеется в коллекции Шамиля. Последняя рукопись датируется 1162/1749 г., она переписана Султанахмадом, сыном Мусы Акушинского. Здесь же другой грамматический трактат – «Кава‘ид ал-и‘раб» Ибн Хишама, который «переписал Султанахмад сын Мусы из Акуша… в медресе Дауда-хаджи из Усиша».

В этом медресе переписана и другая книга, сборник (стихи, касыда, памятные записи, рассказы, цитаты из юридических трактатов и т. д.). Два раза указано место переписки: «Завершил переписку этой рисала… Кавтар сын Раджаба из Усиша для своего младшего брата Йусуфа ал-Лази (?) в медресе Мавлане Дауда эфенди… в месяце рамазан 1152», т. е. в январе 1740 г.; переписана «в медресе Усиша у нашего устада шейх-эфенди в 1153», т. е. в 1740-41 г. Особый интерес представляют исторические записи на полях страниц книги, сделанные гораздо позже, скорее всего, почерком Шамиля.

Среди книг имама – очень популярные комментарии на известные труды египетского ученого Ибн ал-Хаджиба (1174–1249): один из них составлен великим поэтом, ученым и мистиком Абдаррахманом Джами (1414–1492) для своего сына Дийааддина и называется поэтому «ал-Фава’ид ад-Дийа’ийа» («Дийа’аддиновы полезности») – это комментарий на «ал-Ка-фийа» («Достаточная»[книга]) – краткий учебный трактат по арабской грамматике; другой – комментарий ал-Чарпарди (ум. в 1345 г.) на второй краткий учебник Ибн ал-Хаджиба под названием «ша-Шафийа» («Исцеляющая»].

В свою очередь, само сочинение Джами также комментировалось. В коллекции имеется два экземпляра такого субкомментария – сочинения ‘Исамаддина ал-Исфара’ини (ум. в 944/1537 г.), переписанных в Дагестане в 1173/1759-60 г. и в XIX в. Последний экземпляр имеет запись: «Эту книгу приобрел ал-Хаджи, ал-Гази Гази-Мухаммад Шамиль, 1289 год». Эта дата соответствует 1872 г. Ряд грамматических сочинений переписаны в медресе «нашего совершенного устаза Курбана, сына Мухаммада из Танти», Касима из Короды в 1170/1758 г., Хасана из Кудали.

В распоряжении Шамиля было два экземпляра сочинения знаменитого ученого Ибн Хишама «Мугни ал-лабиб», один из которых был переписан Хасаном из Кудали, другой «Абубакром из Кумуха для имама Шамиля»; трактат Хасана ал-Астарабади (ум. в 1315 г.) под названием «ал-Вафийа фи шарх ал-Кафия» и сочинение дагестанского ученого Мухаммада, сына Манилава (XVII в.) под названием «ал-Исти‘ара» («Метафора»), переписанные в 1192/1778 г. Мухаммадом, сыном Мусита из Аракани, – оба эти сочинения находились в одном сборнике, который был куплен в 1845 г. Шамилем, о чем свидетельствует собственноручная запись имама: «Из книг Шамиля. Она куплена законным путем у наследников Мухаммада, сына Мусита». Здесь же вставлено письмо Мухаммада из Кудутля (1652–1717) относительно одной арабской рукописи, также переписанное Шамилем прямо с автографа.

Помимо упомянутого трактата дагестанского ученого Мухаммада, сына Манилава, в коллекции имеется еще одно ценное сочинение – это популярный в Дагестане учебник грамматики арабского языка, написанный секретарем и историографом Шамиля Мухаммед-Тахиром ал-Карахи (1809–1880).

И, наконец, чрезвычайный интерес представляет рукопись «Лубаб ал-и‘раб», грамматический трактат ал-Исфара’ини, переписанный Шамилем: «Завершил переписку этой книги смиренный Шамиль в воскресный день, а это был последний день месяца рамазан тысяча двести сорок первого в пятничной мечети Таргул (Таргули, Тарки), у совершенного ученого Али ал-Мукрати ал-К.л. зū». Месяц рамадан 1241 г. начался 9 апреля 1826 г. Тут же вторая запись, также рукой Шамиля: «Я женился в раджабе 1241 г. и было мне тогда двадцать девять лет». Раджаб 1241 г. начался 9 февраля 1826 г.

Другая наиболее полно представленная область знания – юриспруденция (21 сочинение). Известно, какое огромное значение Шамиль придавал вопросам мусульманского права, практике шариата в имамате. В условиях народно-освободительной борьбы 1820-1850-х гг. вопрос взаимоотношений норм шариата и обычно-правовых традиций имел первостепенное значение. Коллекция Шамиля содержит ряд очень известных в то время сочинений шафиитской правовой школы. Это прежде всего «Мин-хадж ат-талибин» – сочинение по шафиитскому толку известного правоведа из Сирии Михйиддина ан-Навави (1233–1277 гг.), труды которого пользовались широкой популярностью в Дагестане (они известны уже в копиях ХIV в.), и не менее популярные комментарии на это сочинение: «Тухфат ал-мухтадж» арабского законоведа Ибн Хаджара ал-Хайтами (ум. в 1565 г.) и «Шарх мин-хадж ат-талибин» в 4-х томах, принадлежащий видному шафиитскому законоведу и комментатору Корана, египетскому ученому Джалаладдину ал-Махалли (1389–1459 гг.).

Упомянутое выше сочинение Ибн Хаджара переписано в 1070/1659 г. в Батлухском медресе, а объемистый трактат ал-Махалли и комментарий к нему имеют на титульном листе записи (Шамиля?) о покупке книги у Хаджи-Усмана, сына известного ученого Хаджи-Мусы ад-Дагестани за 20 манат в 1271/1854-55 г. Вторая же запись гласит: «Стал владельцем этой книги имама, Хаджи Гази-Мухаммад-эфенди Шамиль в месяце мухарам 1289 г.», т. е. в марте 1872 г. Субкомментарий Ахмада б. Касима ал-‘Ибади на «Шарх ал-Минхадж» также имеет запись рукой Шамиля: «[Субкомментарий] Ибн Касима на Шарх ал-Минхадж». Из книг имама Шамиля. Он купил ее у наследников покойного Дауда Хаджиява Чохского в месяце раби’ ал-аввал 1270 г.», т. е. в ноябре 1853 г.

Что касается указанного выше сочинения ан-Навави, то оно перерабатывалось и комментировалось множество раз. Шамиль был обладателем еще нескольких комментариев и глосс (всего 10 сочинений, включая сам труд ан-Навави, комментарии, субкомментарии, переложения и глоссы) – все вместе они составляют разветвленное генеалогическое древо. Имеется также еще одно ценное сочинение ан-Навави – «Равдат ат-талибин» в копии 732/1331 г. Это древнейшая рукопись коллекции. Наличие, помимо основных сочинений, столь значительного числа комментариев и глосс на известный труд ан-Навави в коллекции говорит само за себя. Шамиль, видимо, хорошо знал этого автора и пользовался его трудами в повседневной практике. Один из указанных комментариев переписан в середине XVII в., остальные – в XVIII–XIX вв., в том числе для Даниель-султана.

В библиотеке Шамиля мы встречаем сочинение по праву и другого знаменитого ученого – Джалаладдина ас-Суйути (1445–1505), одного из наиболее плодотворных авторов арабо-мусульманской литературы в целом, которым создано более 500 сочинений. Труд Джалаладдина ас-Суйути «Джазил ал-мавахиб фи ихтилаф ал-мазахиб», посвященный различиям между религиозно-правовыми школами, был переписан самим Шамилем в мухарраме 1244/1928 г.

Рукопись по мусульманской догматике с подписями Шамиля о покупке в 1847 г. и о передаче ее по наследству его детям в 1853 г.

Имеются также сочинения по праву других авторов. Простое перечисление их имен и принадлежащих им сочинений, представленных в коллекции, составляет внушительный список и свидетельствует о глубоком интересе Шамиля к проблемам мусульманской юриспруденции. Среди них есть рукописи, переписанные самим Шамилем, его сыном Гази-Мухаммадом для Даниель-султана и другими лицами.

Особый интерес для нас представляют сочинения дагестанских авторов. Любопытно, что дагестанские ученые славились в странах Ближнего Востока не только своей образованностью и блестящим знанием арабского классического языка и канонических наук. Некоторые из них были известны и своими учеными трудами на арабском языке, их изучали и комментировали. Этот факт не раз отмечался в научной литературе, как в европейской, так и традиционной арабской (В.В.Бартольд, И.Ю.Крачковский, Снук Хюргронье, ал-Мухибби и др.). Академик И.Ю.Крачковский отмечал, что «дагестанцы и за пределами своей родины, всюду, куда их закидывала судьба, оказывались общепризнанными авторитетами для представителей всего мусульманского мира в целом». В коллекции имеется сочинение «ал-Мафруд ‘ала му’адди ’л-фуруд», принадлежащее известному дагестанскому ученому Мухаммед-Тахиру ал-Карахи (ум. в 1880 г.), а также два комментария на труд «Мухтасар» ад-Дагестани (XVI в.): один из них принадлежит знаменитому египетскому ученому, профессору университета ал-Азхар Абдаллаху аш-Шар-кави (ум. в 1812 г.), а другой под названием «ал-Мухаммадийа» – Мухаммаду б. Абд ас-Салиму Лала (Laleh). Оба комментария относятся к концу XVIII – перв. пол. XIХ в. Автором комментируемого сочинения является дагестанский ученый Али б. Мухаммад ал-Газигумуки ад-Дагестани (ум. в 1528/29 г.). В комментарии аш-Шаркави говорится: «Предоставил мне Мухаммад-эфенди, известный как Шафи‘ ад-Дагестани, книгу, которую изучают в их стране, принадлежащую ученому Али ал-Кабир ибн Мухаммаду, а это книга «Мухтасар» по фикху и другим [наукам] по мазхабу имама Шафи‘и».

К сочинениям по логике в данной коллекции относятся два супракомментария на трактат «Китаб ал-Исагуджи» Асираддина ал-Абхари (ум. в 1264 г.), представляющий собой обработку сочинения греческого автора Порфирия. Один из них – «Хашийа ал-‘Имади», супракомментарий Хафиза б. А. ал-‘Имади к комментарию ал-Фанари (ум. в 1431 г.) «ал-Фава’ид ал-Фанарийа», составленному на трактат ал-Абхари.

Значительное место в библиотеке Шамиля занимают суфийские трактаты, связанные с именами знаменитых богословов-мистиков, среди которых ал-Газали (ум. в 1111 г.), ас-Сухраварди (ум. в 1234 г.), аш-Ша‘рани (ум. в 1565 г.). О некоторых из них уже упоминалось выше.

Среди произведений, широко распространенных в мусульманских странах, видное место занимали этико-догматические трактаты. Особенностью этой категории рукописей в коллекции является то, что в их числе имеется много сочинений дагестанских авторов. Судя по рукописям, Шамиль был хорошо знаком с творчеством трех крупных, энциклопедически образованных дагестанских ученых – Саида Араканского (ум. в 1834 г.), Мурта-заали Урадинского (ум. в 1865 г.), Абдурахмана Согратлинского (ум. в 1882 г.). Указанные в каталоге Принстонского университета рукописи (объемом от 6 до 11 страниц) представляют собой, скорее всего, выдержки из сочинений этих авторов – очевидно, по одному из вопросов этики и догматики в исламе. Ближайшее знакомство с этими рукописями внесет большую ясность в отношении тематики этих сочинений, определит их содержание и место в творчестве этих ученых.

Из сочинений собственно арабских авторов в этой области знания имеется труд Ибн Хаджара ал-Хайтами (ум. в 1565 г.) «аз-Заваджир ‘ан иктираф ал-каба’ир» в копии XVII–XVIII вв., в котором перечисляются «461 большой грех», а также переложение в стихотворной форме этого труда – «Манзумат аз-заваджир ‘ан иктираф ал-каба’ир», автором которого является Насираддин ал-Карури. Сочинение это было переписано сыном Шамиля Гази-Мухаммадом для Даниель-султана Елисуйского в зу-л-каада 1269/ августе 1853 г.

В раннем средневековье в арабской литературе широкое распространение получил жанр биографий и, в первую очередь, жизнеописание Мухаммада (Сира). Среди книг, принадлежащих Шамилю, имеется несколько очень популярных жизнеописаний Пророка, среди которых «Инсан ал-уйун» известного египетского ученого Нураддина ал-Халаби (ум. в 1635 г.), иначе называемое «ас-Сира ал-Халабийа». Одно из сочинений, «Манхул ал-магази», принадлежит дагестанскому ученому Хасану ал-Кудали (XVIII в.). В нем в краткой форме описываются военные походы Пророка. В коллекции – 2 списка этого сочинения, один из которых был переписан в сафаре 1242/ сентябре 1826 г. для Даниеяль-султана. Опираясь на крупного хадисоведа ал-Бухари и видного теоретика суфизма ал-Кушайри, Хасан из Кудали создал труд по ранней истории халифата, о ранних арабских завоеваниях, о жизни Мухаммада. Копия снята с автографа, сверена с ним в 1262/1846 г. для Даниель-султана «в мечети селения Мачада общества Каралал, когда он был эмиром [обществ] Кан-сар, Рис’ор, Мукрат и Семиземелье». Книга была написана Хасаном из Кудали «по просьбе (моего) брата Усмана, сына щедрого (карим) Хаджи-Бугдана ал-Гумуки ал-Кибуди».

В числе произведений художественной литературы – поэма самого знаменитого поэта мамлюкской эпохи ал-Бусири (XIII в.) «Ал-Касида ал-Мударийа» (сочинение переписано сыном Шамиля Мухаммад-Камилем).

Наиболее интересными для нас представляются оригинальные дагестанские сочинения. Общее число их в составе коллекции

– более 15 единиц. Среди авторов этих сочинений, как уже упоминалось, известные, энциклопедически образованные дагестанские ученые Али ал-Кабир ад-Дагестани, Абубакр (Абубакар) Ай-макинский, Хасан Кудалинский, Саид Араканский, Абдурахман Согратлинский, Джамалуддин Газикумухский, Мухаммед-Тахир ал-Карахи и др. Произведения дагестанских ученых посвящены самым различным областям средневековых мусульманских наук – фикху, риторике, метрике, поэзии, этике, теологии, суфизму, жанру биографий, апологетике и др. Большая часть этих сочинений переписана в XVIII–XIX вв.

Особо следует отметить сборные рукописи с многочисленными текстами и высказываниями дагестанских ученых по многим областям знаний (право, грамматика, этика, суфизм, догматика). Они представлены в виде ответов на вопросы интересующихся лиц. В коллекции Шамиля такого рода ответы и высказывания связаны с именами Хадиса Мачадинского, Дауда Усишинского, Абубакара Аймакинского, Хаджи Араканского, Саида Араканского, Муртаза‘али Урадинского, Абдурахмана Согратлинского и др.

Краткое описание рукописных книг Шамиля показало, что коллекция Принстонского университета и список, опубликованный в свое время А.Руновским, представляют собой, в целом, самостоятельные части некогда единого собрания рукописей, которые дополняют друг друга.

Пока мы все еще не имеем полного представления об общем составе (число книг, тематика, авторы и сочинения) богатейшей библиотеки Шамиля. Она разбросана по нескольким коллекциям, частично утрачена и в полном объеме вряд ли может быть воссоздана.

Однако неожиданные находки все же случаются. Они вдруг «всплывают» то в какой-нибудь частной коллекции, то среди общего состава рукописей государственных рукописных хранилищ. Нами обнаружено уже несколько таких экземпляров, материал этих рукописных книг изучается.

Судьба книжной коллекции имама Шамиля удивительно напоминает увлекательную и почти детективную историю: период становления (зарождение и формирование), «передвижение» по дорогам Кавказской войны, потери и разграбления, «плен» вместе с Шамилем, путешествие к месту ссылки в Россию, поиски утраченной части коллекции, организованные по просьбе Шамиля, переезд вместе с ее владельцем к «святым местам», в Турцию и Аравию. Снова нити ее теряются. И неожиданное появление ее следов благодаря неутомимым и увлеченным собирателям старинных рукописей на другом конце планеты – в Америке. А дальше поиск исследователей и международные связи, без которых многие вопросы решить было бы невозможно.

Приступая к изучению библиотеки Шамиля и имея в своем распоряжении совсем немного материалов, мы и не предполагали, что помощь придет неожиданно – от друзей и коллег, востоковедов из Германии, Швейцарии, Англии, Израиля, США. Изучение этой уникальной коллекции позволит со временем восстановить богатый и тематически разнообразный диапазон некогда представленной в ней научной, богословской и художественной литературы на арабском языке, а также составить представление о научных интересах и духовных ориентирах имама Шамиля, крупнейшего государственного деятеля Дагестана XIX века.

 

Литература

1. Крачковский И.Ю. Арабская литература на Северном Кавказе // Избр. соч… М.-Л., 1960. Т. VI.

2. Крачковский И.Ю. Новые рукописи истории Шамиля Мухаммед-Тахира ал-Карахи // Избр. соч. М.-Л., 1960. Т. VI.

3. Ал-Мунджид фи-л-луга ва-л-а‘лам. Бейрут, 1986. (На араб. яз.).

4. Руновский А. Записки о Шамиле. Махачкала, 1989.

5. Тагирова Н.А. Библиотека Шамиля // Народно-освободительное движение горцев Дагестана и Чечни в 20-50-х годах XIX в. // Материалы Всесоюзной научной конференции 20–22 июня 1989 г. Махачкала, 1994.

6. Холодов А.Б. Книжная культура // Очерки истории арабской культуры V–XV вв. М., 1982.

7. Шихсаидов А.Р. Ислам и становление дагестанской исторической традиции // Ислам и исламская культура в Дагестане. М., 2001.

8. Шихсаидова Н.А. Библиотека имама Шамиля (из истории книжных коллекций Дагестана XIX в.). // Ахульго. № 2. 1999.

9. Шихсаидова Н.А., Шихсаидов А.Р. Библиотека Шамиля (коллекция Принстонского университета США) // Вестник ДНЦ РАН. № 10. Махачкала. 2001.

10. Catalogue of Arabic Manuscripts (Yahuda Section) in the Garret Collection Princeton University Library, by Rudolf Mach. Index by Robert D. McChesney Princeton University Press. Princeton, New Jersey, 1977.

11. Don C. Skemer. Library Notes. The Garrett Collection revisited // Princeton University Library Chronicle, vol. 56, № 3 (1994). P. 421–428.

12. Kemper M., Shikhsaidov A. and Tagirova N.The Library of Imam Shamil. Princeton University Library Chronicle. Vol. LXIV Number I. Autumn 2002.

13. Tahirova N. Imam Shamil s Manuscripts in the Collection of Princeton University. (From the History of Daghestan's Book Culture in the 19-th century) // Central Asian Survey. № 21 (3). 2002.

 

Арабская печатная книга в Дагестане

М.Н. Османова

История дагестанской арабоязычной письменности и литературы привлекает в последнее время внимание ученых-востоковедов Дагестана и других регионов России, поскольку многонациональный Дагестан был одним из немногих мест, где арабский язык был языком богослужения, науки, литературы, делопроизводства, частной и официальной переписки вплоть до первой четверти ХХ века.

Долгие годы в советской исторической науке влияние арабской культуры на духовную жизнь народов Дагестана и всего Кавказа в целом считалось реакционным и рассматривалось преимущественно в религиозно-исламском аспекте. Большое число книг – как рукописных, так и напечатанных на арабском языке в местных типографиях – было варварски уничтожено в 20-30-х гг. под лозунгом борьбы с «мракобесием». Однако значительное число экземпляров, представляющих огромную ценность в научном и культурном планах, сохранилось и дошло до нас благодаря стараниям местных знатоков арабской литературы, верующих. Эти книги обнаруживаются ныне благодаря поисковой работе, проделанной дагестанскими учеными. За последние несколько лет археографические экспедиции выявили в высокогорных и равнинных районах Дагестана новые экземпляры старопечатных книг на арабском языке. Изучение этих книг только начинается – до сих пор не установлено, сколько же всего их было издано, и решение этой задачи – одна из актуальных проблем истории культуры Дагестана.

Арабские печатные книги можно разделить на две группы, исходя из места их происхождения:

1) книги, привезенные в Дагестан из-за его пределов – из стран Востока – Египта, Турции, Ирана, Сирии, Средней Азии; а также из Казани, Симферополя, Бахчисарая.

Печатные книги стали привозить в Дагестан в 70-90-х гг. XIX века, что подтверждается сохранившимися в Рукописном фонде ИИАЭ ДНЦ экземплярами. В их числе – экземпляр известного сочинения ал-Газали (ум. 1111) «Ихйа улум ад-дин», изданного в Египте в 1289 г.х. (1872 г.); экземпляр книги «Мухтасар ал-ма'ани», изданной в Стамбуле в 1304 г.х. (1886/87 гг.), автором которой является ат-Тафтазани (ум. 1390), и многие другие. Большое число книг поступало из Казани, бывшей в то время крупным центром мусульманского книгопечатания в Российской империи.

Титульный лист «Шарх мулла Джами», автор Абдаррахман Джами (1414–1492) – грамматика, издано в типографии А.М. Михайлова в г. П.-Петровске в 1905 г.

Первые печатные книги в значительной степени связаны с именем известного их распространителя в Дагестане Мухаммада Хусейна Асадова. О самом М.Х. Асадове, иранце по происхождению, известно очень немногое. В ЦГА РД сохранились документы, свидетельствующие, что 13 сентября 1907 года он получает разрешение царской администрации Дагестанской области на открытие магазина с продажей книг на арабском и азербайджанском языках. Книжный магазин «Иттихад» («Союз») был открыт в конце 1907 года. Что касается деятельности М.Х.Асадова, то о ней мы получили представление по его торговым каталогам: «И'лан» (1907–1908 гг.) и «Фихрист ал-кутуб» (1911 г.). М.Х. Асадов предоставлял возможность покупателю приобретать книги по почте в течение 2-х месяцев со дня получения требования заказчика при условии предоплаты четверти стоимости заказа. Кроме того, он предоставлял возможность заказчику за свой счет (т. е. за счет заказчика) напечатать книгу в типографиях Египта. Список книг, приведенный Асадовым в каталоге «И'лан», содержит 469 найменований по 14 тематическим разделам, в числе которых – грамматика, логика, догматика, хадисы, фикх, тафсир, риторика, поэзия, языкознание и др. Список книг, предлагаемых на продажу, очень обширен и явно предназначен для образованного читателя. Большая часть этих книг – известные сочинения восточных авторов, однако среди них есть и дагестанские – такие, как «Фатава ал-Чухийа» Мухаммад-Али Чохского, «Шарх ал-мафруд» Мухаммед-Тахира ал-Карахи. В 1911 году магазин «Иттихад» в своем торговом каталоге «Фихрист ал-кутуб», составленном в алфавитном порядке по европейским стандартам (напротив каждого названия книги в отдельных графах отмечалась область науки – «'илм», к которой относится данная книга; место ее издания; язык; мазхаб; указывалась цена в рублях и копейках), предложил покупателю уже гораздо большее число книг, изданных за пределами Дагестана – в Стамбуле, Египте, Казани, Бахчисарае, Мекке на арабском, турецком, «казанском» (татарском), персидском языках. Тематика также очень обширна: здесь представлены грамматика, литература, языкознание, фикх, усул, тафсир, тавхид, догматика, хадис, логика, риторика, астрономия, медицина и др.

Рекламный каталог типографии М.-М.Мавраева «Фихрист ал-кутуб» за 1326 г. (1908 г.), титульный лист.

М.Х. Асадов нередко выполнял и роль издателя – сохранились книги, изданные им в Стамбуле, Казани, Порт-Петровске, Темир-Хан-Шуре. В их числе – книги, находящиеся в настоящее время в Рукописном фонде ИИАЭ ДНЦ РАН – «Хадис кудси» (Стамбул, 1897-98 гг.), «Кашиф ал-кина' 'ала Кава'ид ал-и'раб» (Т.-Х.-Шура, 1910 г.), «Ташкубри» (Т.-Х.-Шура, ок. 1908 г.), «Ну'ман» (Т.-Х.-Шура, 1907 г.), «Шарх ас-Суллам фи-л-мантик» (Т.-Х.-Шура, ок. 1908 г.), «Шарх Адаб ал-бахс» (Т.-Х.-Шура, ок. 1907 г.), «Шарх ал-Унмузадж» (Т.-Х.-Шура, 1910 г.), «Шарх ал-'Иззи» (Казань, 1904 г.), «Валадийа» (Казань, 1907 г.), «Ташкубри» (Казань, 1908 г.).

Титульный лист литографии «Шархал Иззи», автор Масуд б. Умаркади ат-Тафтазани, издано в исламской типографии М.-М. Мавраева в 1908 г., 2-е издание.

Большую роль в распространении восточных печатных книг сыграл дагестанский издатель М.-М. Мавраев (1878–1964), который закупал книги за рубежом, а выборку книг для его магазина «Дар ал-кутуб» («Дом книг») осуществлял известный дагестанский просветитель, образованнейший человек своего времени Абусуфьян Акаев (1872–1931), тесно сотрудничавший с М.-М. Мавраевым и неоднократно выезжавший для этих целей в Турцию и Египет.

2) книги, изданные в Дагестане в местных типографиях. На арабском языке книги в Дагестане стали издаваться литографским способом в типолитографии A.M. Михайлова «Каспий» (г. Порт-Петровск) с 1904 года (сама типография работала с 1876 года). Существовал также филиал этой типографии в Темир-Хан-Шуре – A.M. Михайлов сначала сдал его в аренду, а затем и продал предпринимателю Г.Л. Зорину. Однако сведений о печатании в этом филиале книг на арабском языке не имеется.

Титульный лист литографии «Динкузи» (грамматика), автор Ахмад ибн Динкузи ар-Руми, издано в исламской типографии М.-М. Мавраева в 1910 г. на средства купца Курбана, сына Абдулкадыра из Инхо.

В 1907–1908 гг. уроженец сел. Чох Гунибского округа Магомед-Мирза Мавраев, уже упоминавшийся выше, открыл паровую типолитографию в г. Темир-Хан-Шуре и начал издавать книги на арабском, русском языке, а также на языках народов Дагестана и некоторых языках народов Северного Кавказа.

Около 1910 года в слободе Хасавюрт была открыта небольшая типолитография И. Нахибашева, где также печатались книги на арабском и некоторых дагестанских языках, однако она просуществовала недолго. Во всех трех вышеуказанных типографиях книги издавались в основном литографским способом.

Литография (от греч. lithos — камень и grapho — пишу) – способ печати, при котором оттиски получаются переносом краски с плоской (нерельефной) печатной формы непосредственно на бумагу, прижимаемую к форме. Печатная форма изготовляется на литографском камне (известняке). Изображение выполняется жирной тушью или литографским карандашом на поверхности камня, а затем подвергается химической обработке. После увлажнения поверхности формы и нанесения краски производится печатание.

Качество литографированных книг напрямую зависело от мастерства переписчиков (катибов).

О деятельности типографии A.M. Михайлова, находившейся в г. Порт-Петровске, мы можем судить по некоторым образцам печатной продукции на арабском языке, сохранившимся в Рукописном фонде ИИАЭ ДНЦ РАН:

1) Хисамаддин ал-Кати. Шарх Исагуджи фи ‘илм ал-мантик (сочинение по логике). Петровск, 1905. Переписчик – Газимухам-мад, сын Мухаммадали, сын Амирхана из Уриба. Издатель – М.-М. Мавраев.

2) Джамаладдин ал-Гази-Гумуки. Адаб ал-мардийа фи тарикат ан-накшбандийа (сочинение по накшбандийскому тарикату). Петровск, 1905. Переписчик – Газимухаммад из Уриба. Издатель – М.-М. Мавраев.

3) Ахмад ад-Даманхури. Идах ал-мубхам мин ма‘ани ас-сул-лам (сочинение по логике). Петровск, 1905. Переписчик – Газиму-хаммад из Уриба. Издатель – М.-М. Мавраев.

4) Хаджи Хусейн ал-Алхи. Тухфат ал-мутаваджидин (сочинение по фикху). Петровск, 1906. Переписчик – Газимухаммад из Уриба. Издатель – М.-М. Мавраев.

5) Абдаррахман Джами. Шарх Мулла Джами (сочинение по грамматике). Петровск, 1905. Переписчик – Газимухаммад из Уриба. Издатель – М.-М. Мавраев.

6) Джамаладдин Мухаммад б. Абдалгани ал-Ардабили. Шарх ал-Унмузадж (сочинение по грамматике). Петровск, 1905. Переписчик – Газимухаммад из Уриба. Издатель – М.-М. Мавраев.

7) Шейх Зада. Кашиф ал-кина’ ‘ала Кава‘ид ал-и‘раб (сочинение по грамматике). Петровск, 1910. Переписчик – Катиб Хасан из Казанища. Издатель – М.Х. Асадов.

Книгам, изданным в г. Порт-Петровске и перечисленным выше, присущи следующие особенности оформления:

1) титульные листы большинства книг украшены растительным орнаментом (иногда присутствует и геометрический, и растительный орнаменты вместе);

2) титульный лист и листы текста обрамлены прямоугольными одно-двух-трехлинейными рамками;

3) на всех страницах размещается одинаковое количество строк;

4) на титульных листах многих книг указано, что она издана с разрешения Санкт-Петербургской цензуры от такого-то числа;

5) сведения о переписчике, а также сведения о том, когда, где и с какого текста было переписано данное произведение, фиксируются в колофоне в конце книги (форма колофона бывает разной – ромб, треугольник, трапеция и др.);

6) у большинства книг имеется краткая аннотация данного произведения на титульном листе (в форме стихов или прозы) и введение в начале текста произведения.

«Часто на титульном листе содержатся сведения о том, что данная книга издана на средства автора, переводчика или другого лица. Здесь же в некоторых книгах указывалось, что право на переиздание данного произведения принадлежит тому-то». Большая часть книг переплетена в картонные обложки, изредка встречаются и кожаные, с тиснениями.

Все вышеуказанные книги, за исключением сочинения Шейха Зада «Кашиф ал-кина’» (1910), были изданы в 1905–1906 гг. М.-М. Мавраевым в типографии А.М. Михайлова. Сочинение «Кашиф ал-кина’» было издано М.Х. Асадовым в той же типографии. Таким образом, становится очевидным, что эта типография была в 1905–1906 гг. в Дагестане единственной, выпускающей литографированную продукцию на арабском языке. Тематически преобладают сочинения по грамматике, логике, кораническим наукам.

В начале XX века, а именно в 1907–1908 гг., с открытием исламской типографии М.-М. Мавраева Дагестан становится центром арабографического книгопечатания на Северо-Восточном Кавказе. Деятельность М.-М. Мавраева как книгоиздателя началась еще в 1902 г. в Бахчисарае, в типографии газеты «Терджиман» («Переводчик»), принадлежащей И. Гаспринскому, основоположнику реформаторского движения «джадидизм» в России, куда он выехал для изучения печатного дела со своим другом и сподвижником А. Акаевым.

М.-М. Мавраев и А. Акаев, «освоив технологию книгоиздательского дела, в 1902–1904 гг. издали на арабском и кумыкском языках около 20 книг». Открыв в 1907–1908 гг. в г. Темир-Хан-Шуре, столице Дагестанской области, типографию, а затем и магазин «Дар ал-кутуб» («Дом книг»), М.-М. Мавраев стал общепризнанным лидером на книжном рынке Дагестана. Типография была оснащена купленными в Турции немецкими станками – очень дорогостоящим по тем временам оборудованием.

Говоря об оборудовании типографии, считаю необходимым опровергнуть утверждения некоторых исследователей (а именно З.К. Гусейнова в его работе «Возникновение и развитие полиграфической промышленности в Дагестане») о том, что «типография Мавраева по своему техническому уровню не соответствовала даже крайне малым потребностям того времени», поскольку «оборудование этого предприятия состояло из одной скоропечатной стопцилиндровой машины форматом 65 х 95 см с ручным приводом, двумя печатными валиками производительностью 1500 оттисков в час и печатной машины «Американка» форматом А5 с ножным приводом, пригодной для печатания мелких работ производительностью 1200–1400 оттисков в час. В составе оборудования имелась также одна одноножевая бумагорезальная машина с ручным приводом, один корректурный валик, одна швейная машина, примитивное шрифтовое хозяйство для газеты, брошюр, отчетов (шрифты заглавные для газет и брошюр, титульные шрифты для акцидентных работ, деревянные шрифты для афиш, объявления, кустарные кассы и реалы, столы, наборные доски, верстатки, закладки, клинья и т. д.). Набор и брошюровочно-переплетные процессы осуществлялись вручную».

Для сравнения рассмотрим такой пример.

В ноябре 1908 года областная канцелярия Военного губернатора Дагестанской области в Темир-Хан-Шуре обратилась с письмом в фирму «г. Бертгольд: словолитня, фабрика медных линеек и гальванопластическое заведение» (фирма имела многочисленные награды на всемирных выставках и считалась одной из самых передовых в области типографского оборудования), в котором просила прислать смету на оборудование областной типографии в Темир-Хан-Шуре. Смета была ей выслана, а также подробное описание оборудования, которое состояло из одной скоропечатной машины для ручного или механического движения с двойным красочным аппаратом при двух накатных валиках и для двух накладчиков со всеми принадлежностями. Производительность машины – 1500 оттисков в час. Стоимость такой машины составляла 3400 рублей.

Далее: одна «американка» для ножного движения с красочным аппаратом при двух накатных и одном растирающем валиках (не буду полностью описывать это оборудование – оно было почти такое же, как и то, которое описывает З.К. Гусейнов).

Полностью такое типографское оборудование стоило около 10 тысяч рублей, причем фирма предлагала выплатить задаток в 2 тысячи рублей, а оставшуюся сумму выплачивать в рассрочку от 3 до 4 лет. Очевидно, сумма показалась такой большой, что администрация области не дала ответ этой фирме, а обратилась к другой в надежде найти оборудование подешевле.

Так что утверждение о том, что типография Мавраева стояла на очень низком техническом уровне для того времени, не соответствует действительности – для Дагестанской области это оборудование было чуть ли не передовым, а М.-М. Мавраев действительно обладал большими средствами, раз мог позволить себе закупить его.

Первоначально книги в типографии М.-М. Мавраева издавались в основном литографским способом, так что их качество полностью зависело от переписчиков-катибов. Для работы в типографии были привлечены лучшие специалисты того времени, в том числе сам Абусуфьян Акаев, крупнейший ученый и знаток арабского и других восточных языков на Северном Кавказе, писавший красивейшим почерком «дагестанский насх»; Исмаил из Шулани, ездивший с М.-М. Мавраевым в Бахчисарай для изучения печатного дела в типографии газеты «Терджиман» (Исмаил из Шулани иногда использовал элементы почерка «насталик», часто встречающиеся в персидском письме); а также Газиму-хаммад из Уриба; Гасан Ибрагимов (Катиб Хасан) из Казанища; Абдаллатиф из Накитля (ал-Гамами, или «Заоблачный»); Иса из Кулла; Мухаммад из Кулла; Муртазаали из Шодроды; Ильдархан из Эрпели; Юнус из Хучни; Михахилав из Ашильты; Асадулла из Амуши. Более подробно о деятельности переписчиков – катибов будет сказано ниже.

Таким образом, в начале ХХ века в Дагестане печатание книг на арабском языке приобретало все больший размах: привлекались лучшие специалисты в области переписки для литографирования, расширялась тематика издаваемых произведений, осваивались новые рынки сбыта печатной продукции с помощью рекламных проспектов. В орбиту интересов книгоиздателей вовлекались и сельские читатели, которые до этого имели дело только с рукописями.

Книги, изданные в Дагестане, также можно разделить на две категории:

1) Сочинения восточных авторов (арабских, персидских, турецких и т. д.) – основную часть книг представляли собой сочинения известных в мусульманском мире авторов по грамматике, логике, риторике, фикху и т. д. В их числе – грамматическое сочинение Абдаррахмана Джами (1414–1492) «ал-Фаваид ад-Дийа-ийа», занимающее по количеству разных годов издания одно из первых мест. Интересен тот факт, что в творчестве Абдаррахмана Джами это сочинение является второстепенным и иногда даже не упоминается исследователями (Абдаррахман Джами известен как автор многочисленных поэм: «Бухаристан», «Силсилат аз-захаб», «Юсуф ва Зулейха», «Фатихат аш-шабаб», «Лейла ва Меджнун» и др.), однако в Дагестане оно получило широкое распространение как в рукописях, так и в печатных книгах, было одним из основных учебных пособий в медресе.

В Рукописном фонде ИИАЭ ДНЦ РАН имеются литографии – сочинения по грамматике Абдаррахмана Джами «Шарх Мулла Джами» (сочинение «ал-Фаваид ад-Дийаийа» в Дагестане иногда печаталось под этим названием), изданные в Дагестане в разные годы. В 1905 году это сочинение было издано в г. П-Петровске в паровой типолитографии А.М. Михайлова (формат 28 х 18,5 см, бумага плотная, желтоватого цвета, титульный лист оформлен с использованием геометрического орнамента, 580 стр.), текст книги переписан для литографирования Газимухамадом из Уриба «… в полдень, во вторник, 24 дня месяца джумада ахир, 1324 г. хиджры».

В 1912 году данное сочинение было издано в типографии М.-М. Мавраева (формат: 27,5 х 17,5 см; переплет твердый, картонный, обклеен черной бумагой «под мрамор»; бумага плотная, шершавая, желтого цвета; титульный лист взят в тройные рамки с отчеркиванием угла, количество страниц – 662, пагинация, кустоды; в книге имеется оглавление (стр.661–662), переписчик – Асадулла из Амуши).

Другое известное грамматическое сочинение, которое неоднократно издавалось в разные годы, – это «Алфийа», написанное арабским грамматиком Абу Абдаллахом Джамаладдином Мухам – мадом ат-Та’и ал-Джайани (1204–1274), известным под именем Ибн Малик. Особую известность он приобрел тем, что составил стихотворный свод грамматических правил арабского языка (вышеназванный «Алфийа»), являющийся версификацией таких известнейших грамматических сочинений, как «ал-Кафийа» и «аш-Шафийа» Ибн ал-Хаджиба (ум. 1249).

В 1907 г. сочинение по грамматике «Матн ал-Алфийа» было издано литографским способом в типографии М.-М. Мавраева на 137 страницах плотной шершавой бумаги белого цвета. Титульный лист книги был украшен рамкой с использованием растительного орнамента, начало текста – виньеткой в виде цветов. Переписал данное сочинение большой мастер художественного стиля письма и оформления Катиб Хасан, или Гасан Ибрагимов из Казанища.

Грамматические пособия, занимающие по количеству сохранившихся экземпляров первое место, пользовались очень большой популярностью у населения Дагестана, издавались и переиздавались не один раз. Кроме вышеуказанных книг, в наибольшем количестве до нас дошли следующие сочинения: «Шарх ал-Унму-задж» Мухаммада б. Абдалгани ал-Ардабили; «Шарх ал-‘Иззи» ат-Тафтазани; «Авамил ми’ат» ал-Джурджани; «Хада’ик ад-дака’ик» Сададдина ал-Бардаи; «Тасриф ал-‘Иззи» аз-Занджани, «Аджуррумийа» ибн Аджуррума. Из дагестанских грамматических сочинений можно назвать «Маса’ил ва аджвибат» Мухаммада-Али Чохского (XIX в.) и «Хашийа Давуд ‘ала Шарх ал-Марах» Дауда ал-Усиши (ум. 1757); в единственных экземплярах встречаются литографии – грамматические сочинения дагестанских авторов – «Исти’ара» Манилава Мухаммада б. Араб ад-Дагистани (XVII в.), «Хашийа ал-бахр ал-марджани ‘ала рисала ал-‘Иззи аз-Занджани» Йунуса ибн Шейх Умар.

Среди произведений по логике имеется несколько экземпляров сочинений Ну‘мана ибн Шейх Саид аш-Ширвани – «Ну‘ман», Ахмада ад-Даманхури – «Идах ал-мубхам мин ма‘ани ас-суллам», Хисамаддина ал-Кати – «Шарх Исагуджи фи ‘илм ал-мантик», Касима Али ас-Самарканди – «Шарх ал-Адудийа» и др.

Риторика представлена сочинениями Сачакли-зада ал-Мар‘аши «Валадийа фи ‘илм ал-муназара» и Ташкубри-заде с одноименным названием «Ташкубри».

2) Сочинения дагестанских авторов. Для истории, науки и образования Дагестана чрезвычайно важно, что значительное число сочинений дагестанских ученых было опубликовано именно дагестанскими издателями.

Среди них – сочинение по основным догмам ислама Али ал-Гази-Гумуки (XVI в.) «Мухтасар ал-кабир»; сочинение по грамматике Дауда ал-Усиши (ум. 1757) «Хашийа Дауд ‘ала Шарх ал-Марах»; сочинение по догматике Хаджи-Абдаррахмана ал-Ахти (XIX в.) «Асас ад-дин ва-л-иман»; сочинение по хадису Мухаммед-Тахира ал-Карахи (ум.1880) «Шарх ал-мафруд»; сочинение по фикху Мухаммада-Али Чохского (XIX в.) «Фатава ал-Чухийа» и его же сочинение по грамматике «Маса’ил ва ад-жвибат»; юридический трактат Гасана-эфенди Алкадари (1834–1910) «Джираб ал-Мамнун» и его же историко-биографическая хроника «Диван ал-Мамнун»; сочинения по философии Абдалла-тифа Гоцинского (XIX-ХХ вв.) «Хубук ан-нуджум» и «ал-Фаваид ал-мубаддада»; cочинение по догматике Наджмуддина Гоцинского (ХХ в.) «ал-Изхар ар-равийа фи мада’их ан-набавийа», сочинение по астрономии Али Каяева (ХХ век) «Хай’ат джадида» и многие другие.

Неоценимый вклад в дело распространения произведений дагестанских авторов внес М.-М. Мавраев, уделявший большое внимание публикации этих произведений в своей исламской типографии. К примеру, на свои личные средства им были опубликованы: в 1902 г. в типолитографии газеты «Терджиман» – грамматическое сочинение Мухаммада-Али Чохского «Маса’ил ва аджвибат»; в 1909 г. – грамматическое сочинение Дауда Усишинского «Хашийа Давуд ‘ала Шарх ал-Марах»; в 1910 г. – философские сочинения Абдаллатифа Гоцинского «Хубук ан-нуджум» и «ал-Фава’ид ал-мубаддада»; в 1912 г. юридический и этико-философский трактат «Джираб ал-Мамнун» Гасана-эфенди Алкадари; в 1910 и 1915 гг. – известное сочинение по основным догмам ислама «Мухтасар ал-кабир» Али ал-Гази-Гумуки (XVI в.) и многие другие.

Далее в основном речь пойдет о книжной продукции, выпущенной типографией М.-М. Мавраева, поскольку именно эта типография в начале ХХ века стала бесспорным лидером на книжном рынке Дагестана и заняла прочные позиции на рынке Северного Кавказа.

При характеристике книг, изданных на арабском языке в дагестанских типографиях, особое значение приобретает тематический аспект, поскольку именно он позволяет судить о состоянии науки, культуры и образования того времени. Однако следует учитывать, что речь идет только об экземплярах книг, сохранившихся до наших дней и побывавших в распоряжении исследователя, т. е. сравнительно небольшой части потока книг, выпущенной типографией М.-М. Мавраева.

Более четкое представление о тематической направленности деятельности его типографии дает обращение к торговым каталогам – «Фихрист ал-кутуб» за 1908 и «Каталогу книг, находящихся в продаже в магазине «Дар ал-кутуб» («Дом книг»), владельцем которого был М.-М. Мавраев, – «Фихрист ал-кутуб» за 1914 г.

«Фихрист ал-кутуб» за 1908 г. построен по тому же принципу, что и «И‘лан» Асадова, – названия тем (всего 35 тематических подразделений) выделены жирным шрифтом без соблюдения какого-либо алфавитного порядка, без указания цены и тиража.

Книги, изданные на арабском языке в типографии Мавраева в 1908 г., указаны в самом начале каталога под заголовком «Названия книг, изданных в настоящее время на арабском языке» (араб. ).

В настоящее время РФ ИИАЭ ДНЦ РАН располагает несколькими экземплярами книг, изданных в 1908 г. Это: Инв. № 1032 (ч.1) – «Ташкубри» (по искусству диспута); Инв.№№ 238,301,475 – «Шарх ал-‘Иззи» ат-Тафтазани (по морфологии); Инв. №№ 485,1283 – «Шарх ал-Унмузадж» Мухаммада б. Абдалгани ал-Ар-дабили (по синтаксису); Инв. № 863 (ч.2) – «Шарх ас-Суллам фи-л-мантик» Ахмада ад-Даманхури (по логике). Эти наименования книг отмечены в разделе вышеуказанного каталога «Книги, изданные на арабском языке».

Всего в этом разделе перечислено 47 наименований книг самой разнообразной тематики – по грамматике, логике, риторике, фикху, хадису, мазхабу, этике (сулук), догматике (ака’ид), основам религии (усул ад-дин), причем они расположены не в каком-либо определенном тематическом порядке, а вперемежку. Среди них: «Мухтасар» с комментариями, «‘Авамил» с комментариями, «Аджуррумийа» с комментариями, «Шарх ал-Унмузадж» с комментариями, «Шарх ал-‘Иззи» с комментариями, «Динкузи», «Вафийа шарх Шафийа» с комментариями, «Хада’ик» с комментариями, «Исагуджи» с комментариями, «Ну‘ман» с комментариями, «Суллам» с комментариями, «Адаб ал-бахс» с комментариями, «Мулла Джами» с комментариями, «Фатава ал-Чухийа фи-л-фикхи ш-шафийа»– второе издание с красивым почерком, «Шарх ал-мафруд» – второе хорошее издание, «Адаб ал-мардийа», «Фараид ал-иман», «Тухфат ал-мутаваджидин», «Дурус ан-нахвийа», «Минхадж ат-талибин» с комментариями, корректированный и т. д.

Обратим внимание на одну особенность: в Рукописном фонде ИИАЭ ДНЦ РАН среди сохранившихся до наших дней литографий количество книг религиозного содержания довольно небольшое, хотя известно, что этой тематике М.-М. Мавраев уделял особое внимание (как и правовой тематике). Книги могли не сохраниться по многим причинам, о которых говорилось выше. Поэтому предлагаю подробный перечень книг религиозной и правовой тематики, изданных в 1908 г. на арабском языке (названия приводятся в русской транскрипции):

1) «Фатава ал-Чухийа фи-л-фикхи ш-Шафийа»– второе издание (автор – Мухаммад-Али Чохский) – по фикху;

2) «Шарх ал-мафруд» – второе издание, по хадису (автор – Мухаммед-Тахир ал-Карахи);

3) «Мулла Угли (Оглы)» с комментариями (автор – имам Мухаммад-Амин) – калам (богословие);

4) «Шарх Силк ал-айн» (комментарий на суфийскую касыду Абдалкадира ас-Сафади (автор – Али б. Атин ал-Хамави ал-Хай-тами);

5) «Адаб ал-мардийа» (автор – шейх Джамаладдин Кази-Ку-мухский) – по накшбандийскому тарикату (суфизм);

6) «Машраб ал-накшбандийа» (автор – шейх Абдурахман-хад-жи Согратлинский) – по суфизму;

7) «Наджм ал-анам» (автор – шейх мухаджир Хаджи-Мухам-мад Кикунинский) – (сборник суфийских стихов);

8) «Фараид ал-иман» – по мазхабу;

9) «Шарх ал-Урда ал-махдийа ли л-равдат ан-надийа» (автор – ученый Мирза Гасан ал-Алкадари) – по сулуку (суфийской этике);

10) «Сакатуль хамис» с комментариями шейха Ахмада ал-Ар-фали (Шихаммата из Эрпели) – по суфизму, суфийской этике;

11) «Манхадж» с комментариями, по фикху мазхаба имама Шафии;

12) «Минхадж ат-талибин» с комментариями, корректированный (фикх Имама Шафии);

13) «Китаб сифат ад-дуур» с переводом на черкесский язык, вместе с ней «Китаб Мирсафад» – по сулуку (суфийская этика);

14) «Силсилат ул-машаих» – по суфизму;

15) «Тухфат ал-мутаваджидин» (автор – Хаджи-Кади ал-Алхи) – по фикху;

16) «Умрия» по таджвиду (правила чтения Корана).

Большинство перечисленных выше книг – названия известных в исламском мире сочинений, среди которых немало сочинений дагестанских авторов.

Немалое место в «Фихристе» М.-М. Мавраева отведено книгам на национальных языках – кумыкском, аварском, акушинском, цудахарском, гази-кумукском (т. е. не только на национальных языках, но даже на диалектах этих языков).

Очевидно, остальные книги, указанные в «Фихрист ал-кутуб» за 1908 г. (а их значительное большинство), были напечатаны за пределами Дагестана.

«Фихрист ал-кутуб» за 1914 г. составлен в той же форме, что и «Фихрист ал-кутуб» за 1908 г., только в более усовершенствованном варианте – в одну строчку с наименованием книги указывалась ее цена в рублях и копейках, место издания и количество томов, из которых состоит данная книга.

Объемный торговый каталог «Фихрист ал-кутуб» за 1914 г. на 48 страницах указывает на еще более обширную тематику книг, имевшихся в продаже в магазине М.-М. Мавраева в этом году (в этом каталоге указаны как выпущенные типографией книги, так и привезенные из Турции, Египта, Казани, Бахчисарая). Здесь выделено 38 тематических разделов. Нас интересует первый раздел – «Книги, изданные до сих пор на арабском языке», 102 наименования самых известных книг – таких, как «Мин-хадж ат-талибин», «Шарх ал-Махалли», «Вафийа», «Мухтасар кабир», «Фатава ал-Чухийа», «Шарх Джам ал-джавами», «Дин-кузи», «Ми’ат амил», «Аджуррумийа», «Мулла Джами», «Унму-задж». В этом разделе каталога книги также не рассортированы по тематическому принципу, а даны вперемежку – фикх, нахв, сарф, тасриф, усул ад-дин, ака’ид и т. д. Сочинения арабских и персидских авторов соседствуют с дагестанскими сочинениями – такими, как «Шарх ал-мафруд», «Фатава ал-Чухийа», «Мухтасар кабир», «Джираб ал-Мамнун», «Хашийа Давуд ал-Усиши ‘ала Динкузи», «Таркиб Ми’ат амил», «Хубук ан-нуджум», «Фаваид ал-мубададда», «Адаб ал-мардийа». В этом разделе указаны книги, изданные исключительно в Темир-Хан-Шуре.

Из национальных языков здесь прибавились книги на чеченском языке (6 наименований). Отдельную графу занимают книги, изданные Абусуфьяном Акаевым (32 наименования).

Книгами на национальных языках заканчивается перечень книг, изданных в Темир-Хан-Шуре. Далее, начиная со стр. 14, перечислены книги, изданные в Стамбуле, Египте, Бахчисарае, Казани.

Таким образом, в 1914 г. на арабском языке было выпущено более чем в 2 раза больше книг по сравнению с 1908 годом.

Тематика выпускаемых книг за 6 лет существенно не изменилась – те же самые ходовые издания: сочинения по синтаксису, морфологии, фикху, хадису, догматике, логике, искусству диспута, риторике. Очевидно, за 6 лет пристрастия читателей не поменялись. Количество наименований сочинений дагестанских авторов также увеличилось, что, несомненно, является заслугой М.-М. Мавраева.

Техническая характеристика печатной книги – аспект, заслуживающий серьезного внимания. Как уже было сказано выше, качество литографированных книг зависело от мастерства переписчиков (катибов), о них уже вскользь упоминалось ранее. Но, прежде чем говорить о них, углубимся немного в историю термина «катиб».

Слово «катиб» первоначально возникло как термин, обозначающий в Арабском халифате чиновника, секретаря, в чьи обязанности входило составление официальных писем и документов административного характера; также он применялся к личным секретарям сановников, хранителям документов в канцелярии («диван») визирей.

Известия о первых переписчиках книг восходят ко времени Омейядов. Уже тогда различались 2 категории переписчиков: профессиональные и непрофессиональные переписчики (любители). Ко второй категории прежде всего относились учащиеся, поскольку сам процесс обучения в арабо-мусульманском мире включал переписку учебной литературы как обязательное условие. Широко была распространена любительская переписка Корана: переписать один раз в жизни его текст считалось богоугодным делом и едва ли не обязанностью каждого верующего, если только он владел грамотой.

В Средние века на Востоке труд переписчика считался высококвалифицированным и оплачивался на уровне мастеров художественных ремесел. Люди стремились заполучить переписанные известными переписчиками книги и готовы были уплатить самую высокую плату за их труд. В эпоху рукописного размножения книг требования к отчетливости и добротности письма были весьма высокие. С хорошего почерка в юности начиналась карьера у ряда известных лиц, по почерку судили о профессиональной пригодности при поступлении на самые различные чиновничьи должности.

Интересны также данные о производительности труда у переписчиков книг: обычная норма составляла 10 листов в день; очень большая норма – 40 листов в день.

Самые известные переписчики Средневековья за год изготовляли копии 3–4 книг.

Катиб считался человеком ученым, к нему относились с уважением.

В типолитографии М.-М. Мавраева работали лучшие дагестанские каллиграфы, которых он разыскивал по всему Дагестану. В «Каталоге печатных книг и публикаций на языках народов Дагестана (дореволюционный период)», составленном А.И. Исаевым, перечислены следующие катибы:

1) Гасан Ибрагимов из Нижнего Казанища; 2) Гази-Магомед, сын Магомед-Али из села Уриб; 3) Абдуллатип, сын Нурмагомеда из Накитля; 4) Гаджи-Дауд, сын Магомеда из Урари; 5) Исмаил, сын Абакара из Шулани; 6) Асадулла, сын Магомеда из Амуши; 7) Магомед, сын Абдул-Азиза из Хаджалмахов; 8) Абусуфьян Акаев из Нижнего Казанища; 9) Иса, сын Магомед-Мирзы из Кулла; 10) Моллапанах, сын Рамазана из Сумбатля; 11) Михахилав, сын Муртузаали из Ашильты; 12) Нурулислам, сын Курбанали из Унчукатля; 13) Джанай из Хубара; 14) Магомед-Карим, сын Карима из Мехельты.

При рассмотрении литографий на арабском языке появилась возможность дополнить перечень катибов, приведенный в «Каталоге печатных книг» А.А. Исаевым, новыми именами: 1) Хаджи-Али из Акуши; 2) Ильдархан, сын Дакая из Эрпели; 3) Юнус, сын Мухаммад-Мухтара из Хучни; 4) Муртазаали, сын Мухаммада из Шодроды; 5) Муджахид, сын Али-Аза из Казанища; 6) Мухаммад, сын Гаджи из Кулла; 7) Абдаллатиф Гоцинский (он был известным в Дагестане писателем и поэтом, при этом иногда сам переписывал свои произведения для литографирования).

Таким образом, становится очевидным, что в типографии М.-М. Мавраева работало более 20 переписчиков, хотя вполне вероятно, что даже при этом дополнении число переписчиков было значительно большим, учитывая размах деятельности типографии.

Прежде чем говорить об отличительных чертах работы каждого переписчика в отдельности, следует заметить, что их труд был подчинен общим требованиям и принципам оформления, сохранившимся с того времени, когда все книги переписывались только от руки, то есть со времен средневековья.

Формат средневековой арабской рукописи мало отличается от нынешних печатных книг, отражая некую норму, диктуемую практическим удобством. Форматы большинства рукописей обычно укладываются в пределах от 18 до 35 см в высоту и от 13 до 25 см в ширину, но иногда в небольшом количестве встречаются миниатюрные и крупноформатные рукописи.

Арабские рукописи строги в оформлении. Заголовки и подзаголовки выделяются более крупным почерком, надчеркиванием, цветными чернилами (обычно красными) либо комбинацией этих элементов.

Арабская рукописная книга не знает таких элементов, как заглавная буква, красная строка и деление на абзацы. Титул и имя автора помещаются на отдельной, первой странице или перед текстом. Название части, раздела, главы или иной структурной единицы сочинения выделяется обычно более крупным почерком и пишется на отдельной строке, иногда – на отдельной странице; оно может быть написано с использованием орнамента, или цветными чернилами, или взято в рамку, которая тоже бывает украшена орнаментом.

Знаки препинания в арабском письме применяются крайне редко. Таковыми служат кружочки, овалы, сердечки, звездочки, цветочки, которые ставятся в конце книги, главы, отрезка текста, так как понятие «предложение» не было выработано в арабской филологии. Знаками препинания отделялись смысловые отрезки текста, на которые сплошной текст делился весьма произвольно.

Часто рукописи лишены какой-либо пагинации, и определить порядок страниц помогают хафизы-кустоды. Однако в дальнейшем появляется постраничная пагинация.

Главным украшением арабской рукописной книги считалось само письмо, качеству выполнения которого придавали большое значение.

То же самое можно сказать и о дагестанских рукописях.

При сравнении рукописной и литографированной книги становится очевидным, что, хотя многое в литографированной книге взято из рукописной, в ней также встречаются новые элементы и черты.

Обобщая наблюдения по оформлению печатных книг, отмечу следующее.

Структура титульного листа большинства книг, изданных в начале XX века, содержат определенный набор сведений (сверху вниз):

1) название книги (иногда на самом верху, над названием, указывалось, к какой отрасли наук относится данное произведение);

2) имя автора:

а) в случае, если книга представляла собой учебник, составленный с использованием нескольких произведений, относящихся к одной и той же отрасли наук, имя автора не указывалось (например, учебник по грамматике «Дурус нахвийа»);

б) в случае, если книга представляла собой комментарий или супракомментарий какого-либо произведения, указывались все относящиеся к книге авторы – автор матна, шарха и хашийа; иногда указывались только авторы шарха и хашийа и т. д.;

в) иногда имя автора указывалось как название книги, например: «Мулла Джами» (автор – Абдаррахман Джами), «Ташкубри» (автор – Ташкубри-заде), «Ну‘ман» (автор – Ну‘ман ибн Шейх Саид аш-Ширвани), «Аджуррумийа»

(автор – Давуд б. Санхаджи ибн Аджуррум), «Динкузи» (автор – Ахмад ибн Динкузи) и т. д.;

3) сведения о повторности издания (встречаются случаи указания этих сведений только в том случае, если книга представляет собой второе или третье издание, «первое издание» указано только в одном случае – «Матн Кифайа» ал-Баркави, 1917–18 гг.);

4) краткая аннотация на титульном листе:

а) больше чем у половины рассмотренных книг имеется краткая аннотация на титульном листе, где вкратце говорится о содержании данного произведения;

б) иногда краткая аннотация содержит сведения о комментаторах и субкомментаторах данного произведения;

в) встречаются краткие аннотации в стихотворной форме;

5) выходные данные книги – место издания, дата издания, издатель:

а) у большинства экземпляров указаны выходные данные книги;

б) встречаются экземпляры без указания либо даты, либо места издания, либо типографии;

в) в большинстве случаев издатель указан тогда, когда он издает книгу в чужой типографии;

г) надпись «издана с ведома..», как и надпись «издана на средства…», означает, что это лицо и есть издатель – в этом случае обычно указывалась типография;

д) при рассмотрении арабских литографий выявлено пока небольшое количество лиц, издававших книги в типографии М.-М. Мавраева за свой счет: Мухаммад-Хусейн Асадов; переписчик Муджахид из Казанища; купец Курбан, сын Абдулкадыра из Инхо; Хаджи-Ахмад, сын Хаджи-Арцилава из Чоха; Имам-Хаджи Мамма-Али из Акуши; Наджмутдин Гоцинский, – этот список можно наверняка в дальнейшем продолжить.

6) сведения о разрешении цензурой:

а) у 1/3 рассмотренных книг присутствует надпись, что книга издана с разрешения цензуры Санкт-Петербурга от такого-то числа;

б) в типографии Мавраева сведения о цензуре обычно указаны тогда, когда книга является первым изданием произведения, во втором, третьем и последующих изданиях этого же произведения сведения о цензуре уже не указаны;

в) у книг, изданных за пределами Дагестана (в Симферополе, Казани, Бахчисарае) сведения о разрешении цензурой присутствуют всегда (даже в случае, если книга является вторым изданием);

г) в разных экземплярах одного и того же произведения, изданных за пределами Дагестана в разное время, встречаются идентичные сведения о разрешении цензурой, то есть по одному разрешению цензуры изданы 2 книги в разное время, в разных типографиях и разными издателями: литография «Шарх ал-‘Иззи» была издана Мавраевым в Симферополе, в хромолитографии и фототипии В.И. Якубовича в 1905 г. с разрешения цензуры С.-Петербурга от 15 сентября 1904 г., с этого же разрешения М.Х. Асадов в 1907 г. издал в Казани в типолитографии В.В. Вараксина книгу «Шарх ал-‘Иззи», являющуюся вторым изданием этого же произведения; таким образом, процедура получения разрешения цензуры С.Петербурга за пределами Дагестана была более простой.

7) пагинация и кустоды есть в большинстве книг:

а) в экземплярах книг, изданных за пределами Дагестана, а также в типографии А.М. Михайлова, встречается сочетание восточной и европейской пагинации;

б) в книгах, изданных наборным способом, нет кустод;

8) сведения о том, что право на издание принадлежит владельцу типографии М.-М. Мавраеву, встретились только один раз – в экземплярах литографии «Хашийа Давуд ‘ала Шарх ал-Марах» Дауда ал-Усиши (инв. №№ 391,392,593,656,945), изданной в 1909 году;

9) большинство книг имеет введение, где говорится о характере содержания данной книги (иногда содержатся сведения об авторе и комментаторах).

Оформление колофонов, как и оформление титульных листов, подчинено определенным принципам:

1) в колофонах переписчики указывали свое имя, имена ближайших предков (иногда и потомков, как указывал Исмаил из Шулани – «Абу Исхак Исмаил»… и т. д.), а также место рождения или проживания (часто давалось полное наименование села, округа, области и т. д.);

2) в большинстве случаев указывалась дата переписки (часто переписчики указывали дату по мусульманскому и христианскому летоисчислению, иногда только по одному из летоисчислений, сочетая цифры и слова; встречаются случаи, когда указано время суток, к примеру «… после полуденной молитвы…), а также с какого оригинала переписано данное произведение, иногда указано, кто предоставил оригинал для переписки;

3) иногда переписчик изобретал определенный «штамп» подписи, присущий только ему (например, Гази-Магомед из Уриба);

4) часто переписчики говорили о себе в уничижительных выражениях типа «бедный», «бедняга», «печальный», «несчастный» и т. д., превознося при этом своих учителей и используя при этом выражения «солнце науки», «ученейший из ученых», «шейх шейхов» и т. д.

Говоря о переплетах книг, отмечу, что встречаются случаи, когда одинаковые экземпляры переплетены по-разному. Это можно объяснить тем, что первоначально книги выпускались в мягких бумажных переплетах, что стоило дешевле. Покупатель книги мог по своему вкусу заказать переплет: либо картонный (самый дешевый), либо матерчатый, либо самый дорогой – кожаный (экземпляры с таким переплетом встречаются в наименьшем количестве).

О том, что можно заказать любой переплет для книги, говорится в рекламном торговом каталоге «Фихрист ал-кутуб» за 1914 год: «Для принятия заказа необходимо с предельной точностью указать название книги, а также объяснить, какая форма переплета необходима или она вообще не нужна (по выбору заказчика)».

Однако большая часть сохранившихся переплетов сделана кустарным способом – очевидно, в целях экономии покупатели книг предпочитали не тратиться на переплеты и обклеивали бумажные обложки книг ненужными исписанными листами бумаги в несколько слоев.

Еще одна, пожалуй, самая главная общая черта – все рассмотренные экземпляры литографий написаны почерком, называемым «дагестанский насх», разработанным на основе широко распространенного в арабском письме почерка «насх», самого популярного почерка рукописных книг. «Насх» остается самым распространенным почерком на всем мусульманском Востоке вплоть до наших дней. В настоящее время почти все печатные шрифты (газеты, журналы, книги) создаются на его базе. Всеобщее признание почерк получил благодаря присущей ему четкости, ясности, сбалансированности и соразмерности буквенных начертаний и соединения их в слове, а также, что весьма важно, сравнительной легкости обучения.

В переписке книг обычно употребляется насх мелкий, реже – среднего размера и очень редко – крупный.

Впервые он упоминается под названием «почерк переписчиков» («калам ан-нассах»). Выделившись как отдельный стиль письма уже в конце VIII века и получив распространение к концу следующего, «насх» (или «насхи») возник как ясный, открытый и округлый почерк, он стал еще изящнее, когда стал употребляться в переписке Корана и лицевых списков других сочинений.

Традиционная этимология этого термина – «уничтожение, отмена, перечеркивание» в смысле «отменяющий другие почерки». Однако ряд арабских и персидских авторитетов объясняет его как «новый», «свежий».

Изобретателем почерка «насх» один из ведущих востоковедов России А.Б. Халидов называет братьев Ибн Мукла, один из которых, Мухаммад б. Али ал-Хасан ибн Мукла, был реформатором арабской каллиграфии и ввел также «пропорциональное письмо» («хатт мансуб»), при которой все буквы арабского алфавита приводятся в соответствие с геометрическими фигурами, а их величина соотносится с длиной первой и ключевой буквой арабского алфавита – алифа.

Арабская традиция, однако, различает множество самостоятельных почерков, которые классифицировались по функциональному признаку. Основными видами округлых курсивных канцелярских почерков, применявшихся при переписке книг и составлении документов, считались джалил, рихани, мухаккак, рика’, тавки’, йакути, хотя на самом деле их было более 20 видов.

В конце XIX – начале XX века в Египте и Казани типографии переходят на наборный способ книгопечатания как на более эффективный, дешевый и менее трудоемкий. Однако среди книг, изданных в Турции, еще очень много литографий – очевидно, здесь этот способ книгопечатания еще оставался ходовым в вышеуказанный период.

В 1910–1911 гг. М.-М. Мавраев приобрел литеры нескольких видов арабского шрифта, специальную бумагу, наборные машины и другое оборудование для печати наборным способом и начал печатать книги этим способом. Так, в 1911–1912 гг. было издано на арабском языке известное произведение по фикху его отца Мухаммада-Али Чохского «Маса’ил Чухийа» (объем – 71 стр.). В 1912–1913 гг. на арабском языке были изданы произведения выдающегося дагестанского ученого и поэта Гасана-эфенди ал-Ал-кадари «Джираб ал-Мамнун» и «Диван ал-Мамнун».

Необходимо отметить, что, несмотря на столь важное техническое усовершенствование, книги в типографии «Исламийа» М.-М. Мавраева в большинстве своем продолжали издаваться литографским способом. Наборный способ, введенный в действие М.-М. Мавраевым в 1911 г., не стал популярным и поэтому не прижился – люди, покупая книгу, хотели видеть в ней произведение каллиграфического искусства. Почерки многих переписчиков были настолько популярны и узнаваемы, что дагестанцы предпочитали покупать творение именно того или другого катиба.

Большое значение М.-М. Мавраев придавал рекламе своей книжной продукции, используя при этом все известные прежде приемы продажи и изобретая новые, ранее не известные в Дагестане. Он создавал все условия для того, чтобы удовлетворить требования клиента, среди которых были и ученые люди, владеющие несколькими языками, и простые горцы, едва освоившие арабскую грамоту, – М.-М. Мавраев никем не пренебрегал.

Применяя льготные условия продажи, а также продажи в рассрочку, М.-М. Мавраев получил возможность обеспечить своими книгами даже беднейшие слои населения Дагестана, ведь Коран и религиозная литература, так же как и грамматика арабского языка, наверняка были в каждом доме, а литография стоила дешевле, чем рукопись.

Говоря о значении издательской деятельности Мавраева, нельзя не отметить, что она была настолько многогранной и разнообразной, что ее будут еще долго изучать десятки исследователей. М.-М. Мавраев был не только книгоиздателем, он был еще и просветителем, и на этот путь он встал не только для того, чтобы приумножить свое состояние (хотя он преуспел и в этом).

Изучая печатное наследие типографии Мавраева, невольно проникаешься гордостью за наш край – край культурных и образованных людей, которые хотели знать новое, но при этом не забывать и старое, край с богатейшими традициями, которые дошли до нас сквозь века.

Мавраев как издатель был известен не только в Дагестане и на всем Кавказе, но и за границами Российской империи, он общался с известными издателями книг Востока, издавал книги в их типографиях, перенимал их опыт.

Судьба Мавраева сложилась трагически – он лишился своей типографии, много лет он был оторван от Дагестана, от своей семьи. Его творческая натура, энергия, знания не находили применения в Советском Дагестане – книгоиздательством он больше никогда не занимался.

Даже умереть на Родине ему было отказано – здесь он был не нужен, он так и остался для Советской власти «персоной нон грата» даже спустя столько лет.

Однако то, чему он придавал такое огромное значение, что любил и почитал всем сердцем, во что вложил столько труда и сил, осталось в Дагестане как напоминание о нем – книги.

 

Литература

1. Материалы Рукописного фонда Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН, Фонд 15 (РФ ИИАЭ ДНЦ РАН – Ф. 15. Оп. 1) – Инв. №№ 241–244; № 93; № 1443; № 1032 (ч. 1); № 1032 (ч. 3); № 863 (ч. 2); № 863 (ч. 6); № 175; № 565; №№ 863 (ч. 4), 998, 1032 (ч. 2); № 863 (ч.5); №№ 863 (ч.1), 1020; №. 17; №№ 541, 564, 1335;№ 953; №№. 4, 96, 104, 362, 1024; № 16, 28, 261, 518, 534; № 1443;№№ 4, 96, 104, 362, 1024; № 1332;№ 509;№ 1016; № 1032 (ч. 3);№ 541, № 1335; № 1020, 863 (ч. 1); № 863 (ч. 3); №№ 998, 1042; № 1032 (ч.1); №№ 70, 1372,1374; №№ 391, 392, 593, 656, 945; № 85, 880; № 111; № 68; № 933; № 60, 69, 456, 604, 1039, 1192; № 895; Ф. 30. Оп. 2. Инв. № 65

2. Акимушкин О.Ф. Персидская рукописная книга // Рукоп. кн. в культуре народов Востока. М., 1987. Книга I. С. 330–406.

3. Гаджиев А.С., Абдулкеримов М.М. Из истории книгопечатания и распространения печатной книги в Дагестане (конец ХIХ – начало ХХ века) // Источниковедение средневекового Дагестана. Махачкала, 1986. С. 113–119.

4. Гусейнов З.К. Возникновение и развитие полиграфической промышленности в Дагестане // Проблемы развития экономики Дагестана. Выпуск IX Махачкала, 1971. С. 108–125.

5. Исаев А.А. Искусство оформления рукописной и литографированной книги Дагестана // Письменные памятники Дагестана XVII–XIX вв. Махачкала, 1989. С. 76–92.

6. Исаев А.А. Каталог печатных книг и публикаций на языках народов Дагестана. Махачкала, 1989.

7. Исаев А.А. Магомед-Мирза Мавраев и другие первопечатники Дагестана // Советский Дагестан. 1991. № 4 (156).

8. Исаев А.А. Магомед-Мирза Мавраев – первопечатник и просветитель Дагестана. Махачкала, 2003.

9. Исаев А.А. У истоков книги // Советский Дагестан. 1986. № 4. С. 75.

10. Каталог арабских рукописей ИИЯЛ им. Гамзата Цадасы Дагфилиала АН СССР. М., 1977. Вып. I.

11. Книговедение: энциклопедический словарь. М., 1982.

12. Назаревич А. В мире горской народной сказки (дагестанские тетради). Махачкала, 1962.

13. Печать Дагестана: справочник. Махачкала, 1983.

14. Халидов А.Б. Арабские рукописи и арабская рукописная традиция. М., 1985.

15. Халидов А.Б. Рукописная книга в арабской культуре // Рукописная книга в культуре народов Востока. М., 1987. Книга 1. С. 241–300.

16. Щеглова О.П. Иранская литографированная книга. Л., 1979.

17. The Encyclopaedia of Islam. New Edition. Leiden – London. 1963. Volume II. Fasc. 25; 53–54; 71–72.

 

Магомед-Мирза Мавраев – первопечатник и просветитель Дагестана

А.А.Исаев

До середины XIX века в Дагестане не было типографии, и произведения дагестанских авторов, начиная с XI века, распространялись среди населения Дагестана путем переписывания или в устной передаче.

Крайне незначительный «тираж» переписанных произведений и продолжительность времени, прошедшего после их создания, отсутствие типографии для размножения и другие факторы приводили и замедлению процесса развития письменности и всей духовной культуры населения Дагестана.

Первопечатник и просветитель Дагестана Магомед-Мирза Мавраев (1878–1964). Фото 1914 г.

Начиная с 70-х годов XIX столетия, в городах Дагестана по разрешению местной администрации были открыты несколько частных полиграфических предприятий. Известно, что в 1873 году Белявский открыл типографию в Дербенте. В конце 1876 года А.М. Михайлов купил у купца З. Самойлова типографию в Порт-Петровске. В 1897 году А.М. Михайлов основал вторую типографию в Темир-Хан-Шуре, а в 1881 году открыл литографию в Порт-Петровске. Военный писарь Н. Иванов в 1889 году открыл литографию в Порт-Петровске, А. Мельников в 1895 году – в Дербенте, Я.П. Шкрот и С. Брун в 1900 году открыли типографии в Порт-Петровске.

В 1901 году в Дагестане официально функционировало 10 типографий, в которых на русском и частично на дагестанских языках с помощью кириллицы печатались служебные документы царской администрации, учебные пособия, продолжающиеся издании: «Обзор о состоянии Дагестанской области», «Дагестанский сборник», газета «Дагестанские областные ведомости» и другие сборники и периодические издания.

В начале ХХ века в Дагестане начинается процесс зарождения книгоиздательского дела на дагестанских, арабском и на некоторых языках народов Северного Кавказа. В результате чего, как писал Саид Габиев, «Дагестан, служивший с давних пор очагом мусульманской культуры на всем Кавказе, слывя даже на Востоке как «Илмун бахр» (море науки), как бы являлся большой школой, выпускающей горскую мусульманскую интеллигенцию – знатоков богословия, схоластических наук, шариата и арабской культуры вообще», в начале XX века становится центром арабографического книгопечатания на Северо-Восточном Кавказе.

Одним из организаторов и руководителей этого замечательного явления в истории духовной культуры народов Северо-Восточного Кавказа был Магомед-Мирза Мавраев.

Родился он в 1878 году в селении Чох Гунибского окруружились. Он был очень энергичным и довольно состоятельным человеком. Видя все это, я предложил ему открыть в Дагестане типографию. Он согласился и горячо взялся за ее создание. В конце этого года посредством инженера Адильгерея Даитбекова мы поехали в сторону Казань для изучения новых методов обучения детей в школах и приобретения типографических станков. Это было в 1900 году».

В Казани, Оренбурге, Каргале они встретились с местными учителями, ознакомились с новыми методами обучения, однако приобрести типографическое оборудование им не удалось.

Воодушевленные благородной идеей создания в Дагестане типографии М.-М. Мавраев, А. Акаев и Исмаил Абакаров из Шулани в 1902 году поехали в г. Бахчисарай и устроились на работу в типографии Исмаила Гаспринского. В процессе работы в типографии они освоили технологию книгоиздательского дела, что имело важное значение в их дальнейшей деятельности, и издали на арабском и кумыкском языках около 20 книг Абусуфьяна Акаева, Магомедали Мавраева и др. Это было начало сложной деятельности энтузиастов организации книгоиздательской работы на дагестанских и арабском языках с помощью арабографического письма.

Главной задачей М.-М. Мавраева и его друзей было создание типографии в Дагестане и организация здесь массового книгопечатания. Для открытия типографии необходимо было получить специальное разрешение от местной администрации царского правительства. По сведениям сыновей М.-М. Мавраева – Анвара и Ниязбека, Ризван Мавраев (дядя М.-М. Мавраева) поехал в г. Тифлис к наместнику царя на Кавказе и взял у него письменное разрешение на открытие типографии в г. Темир-Хан-Шуре – столице Дагестанской области.

Однако для открытия типографии, кроме официального разрешения царских властей, нужны были деньги для приобретения типографского оборудования. А денег не было. На помощь охваченному благородной идеей об открытии типографии молодому, энергичному М.-М. Мавраеву пришли его состоятельные родственники. Они продали около 400 овец и вырученные деньги отдали Магомед-Мирзе.

На эти средства он с помощью А. Акаева и других друзей купил в Турции немецкие литографские станки, а также здание для типографии в Темир-Хан-Шуре. В 1903 году М.-М. Мавраев открыл паровую типолитографию «ал-Матба а ал-Исламийа» в Темир-Хан-Шуре и приступил к реализации своей заветной цели – организации издания книг на языках народов Дагестана и Северного Кавказа, а также на арабском и русском языках. Организация книгопечатания на местных языках открыла новую эпоху в истории духовной культуры народов края.

В первый год типография работала убыточно, и М.-М. Мавраев оказался в критическом положении. И на этот раз ему помогли родственники и друзья. В последующие годы типография работала прибыльно, и расходы на ее создание и организацию книгоиздательского дела были покрыты с лихвой. Энергичный и предприимчивый М.-М. Мавраев постепенно стал одним из богатых людей Дагестана. Он имел виноградные поля, консервные заводы, кинжальный завод, кожеобрабатывающую фабрику, склады для хранения книг, книжный магазин, несколько домов, в которых жил со своей семьей, а также работники типографии, фабрики и т. д.

Говоря о целях создания типографии, первопечатник и просветитель Дагестана М.-М. Мавраев в предисловии к торговым каталогам, изданным им на арабском языке в 1908 и 1914 годах под названием «Фихрист ал-кутуб» (список книг), писал: «Знание – это самое драгоценное сокровище любого народа; занятие над приобретением знаний – самая почитаемая деятельность, а книга – источник знаний. Чтобы перемножить знания и обогатить мир книгами о вере и способствовать их распространению между людьми, я в городе Темир-Хан-Шуре открыл «Исламскую типографию». В ней я издал много книг, пользующихся большой популярностью среди населения Дагестана, Кавказа и других областей. В целях оказания помощи тем, кто не знает арабский язык и желают ознакомиться с вероучением ислама, мы организовали издание книг и на местных языках».

Зная, что качество оформления литографированных книг зависит от мастерства катибов, М.-М. Мавраев привлекал к этой нелегкой деятельности лучших переписчиков Дагестана. Так, он узнал о том, что Газимагомед, сын Магомедали, сын Амирхана из Уриба (1858–1942 гг.) владеет красивым каллиграфическим почерком. Магомед-Мирза специально поехал в это высокогорное селение, разыскал Газимагомеда, рассказал ему о своих планах и целях, забрал его к себе в Темир-Хан-Шуру, устроил его переписчиком в свою типографию и выделил ему двухкомнатную квартиру во дворе типографии.

В типолитографии М.-М.Мавраева в качестве переписчиков работали такие замечательные дагестанские каллиграфы, как Абдуллатиф, сын Нурмагомеда из Накитля, Абусуфьян, сын Акава из Н. Казанища, Асадулла, сын Магомеда из Амуши, Газимагомед, сын Магомедали из Уриба, Гасан, сын Ибрагима (Катиб Хасан) из Н. Казанища, Давуд-хаджи, сын Магомеда из Урари, Иса, сын Магомедмирзы из Кулла, Исмаил, сын Абакара из Шулани, Магомед, сын Абдулазиза из Хаджалмахов, Нурислам, сын Курбанали из Унчукатля и другие.

Они получали от М.-М.Мавраева заказ переписать то или иное написанное на их родном или неродном языке сочинение дагестанских и недагестанских авторов для литографского издания и аккуратно переписывали и художественно оформляли их за определенное вознаграждение.

М.-М.Мавраев проявил себя крупным организатором книгоиздательского дела. В целях повышения качества работы переписчиков, наборщиков и других работников он умело использовал материальное и моральное поощрение за хорошую работу.

Так, в качестве поощрения за хороший труд он давал определенный процент литографированных книг высококвалифицированным дагестанским мастерам книжного дела Абусуфьяну Акаеву из Н. Казанища, Гасану Ибрагимову (Катиб Хасан) из Н. Казанища, Газимагомеду из Уриба, и они организовали продажу этих книг в своих небольших книжных ларьках, на различных базарах.

Одной из характерных особенностей дагестанского книгоиздательского дела на заре его рождения было то, что владельцы типографий одновременно занимались как издательской деятельностью, так и реализацией книжной продукции своей типографии. М.-М.Мавраев аккуратно и со знанием дела исполнял все эти виды деятельности.

Вторая страница семиязычного словаря, изданного М.-М.Мавраевым

Издательскую деятельность он строил на основе определения спроса населения на те или иные произведения. С помощью друзей Абусуфьяна Акаева и других ученых он заранее определял пользующиеся среди населения большой популярностью произведения дагестанских и недагестанских авторов, а затем организовывал их издание.

Среди произведений дагестанской арабоязычной литературы заметное место занимает написанная в 1852–1882 гг. по инициативе и при участии имама Шамиля его секретарем и участником долголетней героической борьбы горцев против царизма Мухаммед-Тахиром ал-Карахи (1809–1880) хроника «Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах». В этом произведении на основе собственных наблюдений и личных впечатлений, использования сведений, писем и документов Шамиля, его приближенных и очевидцев, произведений дагестанских авторов освещены вопросы многолетней борьбы горцев за независимость. Впоследствии это произведение Мухаммед-Тахира в рукописных списках распространилось среди населения Дагестана и ряда других стран.

Поскольку спрос на него был широкий, М.-М. Мавраев приложил немало усилий для его издания. В письме от 23 октября 1902 года к Хабибуллаху, сыну Мухаммед-Тахира ал-Карахи М.-М. Мавраев отмечал: «Я хочуиздать работу твоего отца «Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах». Царская цензура отнесла это произведение к разряду крамольных, поэтому М.-М. Мавраев советовал Хабибулле изменить его название на «Историю Дагестана» или на другое, поскольку «цензор чаще всего обращает внимание на название книги, на ее введение и заключение, без тщательного просмотра ее содержания». В письме от 25 июня 1904 г. письме М.-М. Мавраев сообщал Хабибуллаху: «Дошло до меня твое второе письмо об издании сочинения твоего отца. Если Вы, как мы договорились, закончили очищение сочинения твоего отца от ругательства в адрес царского правительства и его офицеров, принесите его и я издам его».

Несмотря на все старания Хабибуллаха и М.-М.Мавраева вплоть до изменения ее содержания в угоду интересам царских властей, издать эту книгу хотя бы в такой форме не удалось. Только в годы Советской власти оно было издано на арабском и в переводе А.М. Барабанова под руководством академика И.Ю. Крачковского на русском языке. Отдельные главы этого сочинения в переводе на русский язык Г. Малачиханова были изданы и в Махачкале Дагестанским научно-исследовательским институтом в 1927 году под названием «Три имама», которые, в свою очередь, были переизданы в 1990 г.

Главной особенностью книгоиздательского дела с самого начала зарождения в специфических условиях многонационального Дагестана была многоязычность печатной продукции. В типографиях Дагестана книги издавались на аварском, даргинском, кумыкском, лакском, лезгинском, а также на арабском, азербайджанском, балкарском, кабардинском, карачаевском, осетинском, русском и чеченском языках.

Нередко одна и та же книга издавалась на нескольких языках. К их числу можно отнести 4-х, 5-ти, 6-ти и 7-язычные переводные словари арабского, аварского, даргинского, кумыкского, лакского, русского и чеченского языков под названием «Суллам ал-ли-сан», «Хамсат алсина», «Ситтат алсина», «Саб ат алсина». Эти так называемые «Лестницы языков» содержат в себе по 1500 наиболее часто употребляемых слов и выражений. Зная один из представленных в них языков и владея арабографическим письмом, пользуясь этими словарями, можно усвоить минимум наиболее употребляемых слов любого представленного в них языка. Поэтому эти «Лестницы языков» в условиях отсутствия единого для всех народов Дагестана языка межнационального общения пользовались среди горцев большой популярностью, поэтому они были по нескольку раз переизданы М.-М. Мавраевым.

В результате поисковой работы, проведенной во время археографических экспедиций и научных командировок в Российской государственной библиотеке (РГБ), Российской национальной библиотеке (РНБ), библиотеке Петербургского университета, библиотеке Петербургского отделения Института востоковедения Российской академии наук (РАН), в личных библиотеках жителей Дагестана мною найдены, микрофильмированы, ксерокопированы и составлены библиографические описания 459 книг, изданных до 1917 года в дагестанских и недагестанских типографиях на языках народов Дагестана, частично и на языках народов Северного Кавказа с помощью арабографического письма (аджам), частично кириллицы и латиницы. При этом следует отметить, что не все изданные до революции на языках народов Дагестана книги обнаружены.

В настоящее время многие из обнаруженных книг, а также их микрофильмы, фотоснимки и ксерокопии собраны и бережно хранятся в Рукописном фонде Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН, ими пользуются научные работники, аспиранты, преподаватели, соискатели и другие.

Анализ изданных до 1917 года на языках народов Дагестана книг показывает достаточное разнообразие их содержания: наряду с духовно-религиозными произведениями было издано довольно значительное количество учебников и учебных пособий по математике, грамматике, географии, истории, буквари, дву– и многоязычные словари, различные календари, медицинские справочники, произведения художественной литературы (проза и поэзия) и дагестанского фольклора, по этике, рассказы об исторических личностях, труды дагестанских ученых по истории Дагестана, астрономии, филологии и т. д.

Благодаря стараниям и усилиям М.-М.Мавраева и других деятелей духовной культуры в составе изданных в его типографии на языках народов Дагестана книг имеется немало произведений дагестанской художественной литературы (поэзия и проза) и фольклора:

на кумыкском языке: составленные А. Акаевым сборники стихов «Маджму» ал-манзумат ал-аджамййа», «Маджму ал-аш ар ал-аджамййа», сборник стихов Абдурахмана из Какашуры «Маджму ал-манзумат», сборник стихов Ибрахима, сына Мухаммада из Эндирея «Манзумат Ибрахим», повести Нухая Батырмурзаева «Языкъ Гьабийбат» («Несчатная Хабибат»), «Давуд булат Лайла» («Давуд и Лайла»), «Гьарун булан Зубайда яда насипсыз Жанбийке» («Гарун и Зубайда, или несчастная Жанбийке»);

на аварском языке: сборник стихов Абдуллахаджи, сына Ахмада из Чоха «Хуласат ал-маваиз» («Избранные произведения»), сборник стихов, составленный Мухаммадом, сыном Усмана из Кикуни «Наджм ал-анам» («Светило людей»), поэма Али-Хаджи из Инхо «Мака бяхъияльул турки» («Турки о взятии Мекки») и другие;

на даргинском языке: сборник стихов Абдуллахаджи, сына Мамата из Урахи «Гаргиб ас-саликин ила матлаб Рабб ал-аламин» («Возбуждение желания идущих к требованию Господина миров»), сборник стихов, составленный Мухаммадом, сына Абдулазиза из Хаджалмахов «Равз ал-ахбар» («Сад известий»);

на лакском языке: сборник стихов Маллла-Мухаммада из Балхара «Маджму ал-аш ар» (Сборник стихов»), сборник стихов Абдулкарима сына Барата из Казикумуха, «Тухфат ал-маданийат» и другие.

В типолитографии М.-М. Мавраева было издано довольно значительное число произведений духовной литературы, в том числе рассказы о Пророках, произведения по мусульманскому праву, тексты Корана и т. д.

Исходя из потребностей мусульман Дагестана и других регионов, М.-М. Мавраев в 1913 г. выпустил красивое издание Корана. Это объемистая (682 с.), большого формата (25 х 35 см) книга написана на желтой плотной бумаге крупным каллиграфическим почерком «дагестанский насх» и представляет собой замечательное произведение высокого художественного мастерства и каллиграфического искусства. Оформление ее осуществил известный мастер книжного искусства Дагестана Газимагомед, сын Магомедали из Уриба. Путем умелого использования растительных мотивов, геометрических узоров и художественных особенностей арабографического письма, а также удачного подбора красной, желтой, синей, зеленой и черной туши он богато украсил начальные страницы, заглавия всех 114 сур, внешние поля страниц, а также интервалы между стихами (аятами). Книга была переплетена в изящно орнаментированную кожаную обложку темно-красного цвета. В связи с этим отмечу, что в 1955 году в индийском городе Калькутте состоялась Всемирная выставка печатных изданий Корана. На этой высококомплектной выставке первое место было присуждено Корану, изданному на высоком профессиональном и художественного уровне, при особом каллиграфическом искусстве в «Исламской типографии» М.-М. Мавраева в 1913 году.

Как известно, священный Коран написан на арабском языке для руководства всеми сферами жизни и деятельности мусульман. Однако арабским языком владело в прошлом, владеет и в наши дни очень незначительное число населения Дагестана, и не только Дагестана. Поэтому отдельные ученые-алимы Дагестана для оказания помощи своими не знающим арабского языка соотечественникам приложили немало усилий по организации перевода Корана на местные языки и изданию их в типографиях Дагестана.

Так, в 1909 и 1915 годах в типографии М.-М.Мавраева была издана книга под названием «Тарджамат ал-джуз ас-саласун» (Перевод 30-й части Корана). В ней содержатся дословные переводы с арабского на лакский язык 78-114 сур из 30 части Корана.

М.-М.Мавраев в своей типолитографии в 1910 году издал книгу под названием «Тарджамат ал-джуз ас-саласун фи калам Аллах» (перевод 30-й части Корана). В ней имеются дословные переводы с арабского на кумыкский язык 78-114 сур из 30-й части Корана.

В 1913 году в той же типолитографии были изданы книги под названием «Хаза тарджамат ал-Кахф» (перевод суры Пещера) и «Тарджамат джуз Амм» (Перевод джуза Амм). В обеих книгах содержатся дословные переводы с арабского на аварский язык 1,2 (частично), 5, 18, 32, 36, 44, 56, 67-114 сур Корана.

Таким образом, из всех 114 сур Корана на дагестанские языки были переведены и изданы 55 сур. При этом следует отметить, что ни в одном из этих изданий не указаны сведения о переводчиках вышеназванных сур Корана на дагестанские языки. По сведениям старожилов, перевод сур Корана на аварский язык осуществил известный мастер книжного искусства Дагестана Газимагомед, сын Магомедали из Уриба, на кумыкский язык – известный ученый и переводчик Шихаммат-кади, сын Байбулата из Эрпели.

Кроме переводов на местные языки, на многие суры Корана были составлены комментарии и изданы вместе с текстами этих сур на аварском, кумыкском и лакском языках. Так, в 1910 г. в Темир-Хан-Шуре был издан в переводе с аварского на кумыкский язык Шихаммат-кади, сына Байбулата из Эрпели комментарии 18-суры Корана «Ал – Кахф». На лакском языке были изданы толкования 30-го джуза и 18-й суры Корана.

В дореволюционном Дагестане функционировала сложившаяся в течение веков система народного образования. Рассматривая вопросы обучения и воспитания подрастающего поколения важнейшей предпосылкой для развития культуры, Магомед-Мирза Мавраев, Абусуфьян Акаев и другие поборники народного просвещения горцев в издаваемых в типолитографии М.-М.Мавраева книгах, газетах призывали своих соотечественников приобщиться к достижениям науки, техники и культуры русского и других народов, открывали так называемые «новометодные школы» с обучением на местных языках, создавали на местных языках учебники и учебно-методические пособия, различные календари, занимались проблемой реформы аджамской системы письма.

В 1903–1915 годах А. Акаевым, например, были составлены и изданы на кумыкском языке учебники и учебно-методические пособии: «Джагърафия» – по географии, «Илму хисаб» – по математике, «Къылыкъ китаб» – по этике, «Гичи таджвид», «Уллу таджвид», «Суал ва жавабли тад-жвид» – правила чтения арабо-язычного текста, «Иршад ас-си-бийан» – учебно-методическое пособие для учителей и т. д.

В типографии М.-М. Мавраева на местных и арабском языках были изданы труды дагестанских ученых по истории родного края, филологии, медицине, астрономии и другим отраслям науки, благодаря этому они получили широкое распространение среди местного населения и сохранилось до наших дней. Отмечу некоторые из них.

Будаймухаммад из Куппы и Таджудин из Цудахара – «Талмиз ал-’ авам» (Ученик народа). Петровск, тип. А.М. Михайлова. 1327 г. х./ 1909. На дарг. яз. (С. 61. № 11).

В 1910 году в типографии М.-М.Мавраева тиражом 800 экземпляров была издана на лакском языке книга «Рассказы о прошлом на лакском языке». В ней рассказано об истории Дагестана со времени арабских походов до начала XX века.

В типографии М.-М.Мавраева дважды – в 1910 и 1914 годах – был издан составленный А. Акаевым на кумыкском языке медицинский справочник под названием «Гьазыр дарман» («Готовое лекарство»). В книге арабографическим и русским алфавитами написаны названия готовых (фабричных) лекарств, которые можно купить в аптеках. Здесь же дается описание болезней и методов применения готовых лекарств. Специальный раздел посвящен методам изготовления лекарств из средств растительного и животного происхождения.

В типографии М.-М.Мавраева была издана в 1912 г. составленная на лакском языке Джамалутдином Шахбановым (Джандаров) из Хурукры книга под названием «Умм ал-фасад» («Мать бедствий»). Алкоголизм рассматривается в ней как главный источник человеческих бедствий.

Говоря об изданных в типографии М.-М.Мавраева книгах, следует отметить, что в них не содержатся сведения об их тираже, цене и т. д. В выяснении этих и других вопросов в некоторой степени помощь нам оказывают изданные там же в начале ХХ века библиографические справочники под названием «Фихрист ал-кутуб» («Список книг»), а также изданные Главным управлением по делам печати справочники: «Список книг, вышедших в России» с 1884 по 1907 гг., «Книжная летопись» – с 1907 по 1917 гг. и дальше.

По сведениям этих официальных библиографических справочников, тиражи изданных в дагестанских типолитографиях на местных языках книг составляли в среднем 1000–1500 экземпляров. При этом следует иметь в виду, что, исходя из потребностей читателей, многие произведения дагестанских и недагестанских авторов были переизданы на языках народов Дагестана два и более раза.

На заре зарождения в Дагестане книгопечатания М.-М. Мавраев организовал рецензирование подготавливаемых к изданию произведений с публикацией рецензий в начале или в конце рецензируемой книги. Так, в 1906 г. на аварском языке была издана составленная Мухаммедом, сыном Газимухаммада из Гигатли книга под названием «Тухфат ал-мутаваджидин». На ее 2–6 страницах имеются написанные на арабском языке на это произведение шесть кратких рецензий. В 1911 году тот же Мухаммад, сын Газимухаммада из Гигатля издал книгу «Имтихан ас-саликин». В начале книги имеются написанные на арабском языке Гаджи – Гусейном из Алака, Гаджиявом из Гаквари, Алибулатом из Саситля и Касимом из Буни рецензии на эту книгу.

М.-М.Мавраев большое внимание уделял каллиграфическому и художественному оформлению книг. Титульные листы большинства книг со вкусом украшены растительным и геометрическим орнаментами, записи обрамлены в прямоугольные одно-двухлинейные рамки. В конце книги фиксировались сведения о том, когда, где, кем и с какого оригинала переписано данное произведение.

Некоторые печатные книги изданы в красочно оформленных кожаных переплетах. Кожу для переплета книг М.-М.Мавраев производил на своем кожеобрабатывающем заводе в Темир-Хан-Шуре.

Каллиграфическое и художественное оформление книг в основном осуществляли переписчики (катибы). В целях издания красочных плакатов и художественного оформления книг и журналов М.-М. Мавраев примерно в 1916 году принял на работу художника Халилбека Мусаева. До наших дней сохранился ряд его произведений. К их числу относятся красочно выполненный цветной портрет имама Шамиля, разные учебные плакаты. Халилбек Мусаев работал художником издававшегося в типолитографии М.-М. Мавраева на кумыкском языке журнала «Танг Чолпан». На его страницах он опубликовал большое количество рисунков, сюжетов, зарисовок, портретов людей. Изображения людей имеются также в изданных на кумыкском языке книге «Лайла и Мажнун», на аварском языке – «Тахир и Зухра» и других.

Вопреки мнению сторонников ортодоксального ислама в отношении изображения людей и животных, духовные потребности народа требовали развития живописи и других видов искусства. Эту потребность воспринял предприимчивый М.-М. Мавраев, и в издаваемых в его типолитографии книгах, журнале было опубликовано немало портретов и рисунков людей.

В целях улучшения качества печатной продукции Мавраев купил в Турции немецкие литеры нескольких видов арабского шрифта, наборные машины и другое типографское оборудование и в 1908–1909 годах приступил к печатанию книг и наборным способом. Этим способом он издал более 10 книг, в том числе произведение по грамматике арабского языка своего отца «Масаил Чухийа», произведения Гасана Алкадари «Диван ал-Мамнун», «Джираб ал-Мамнун» и другие.

Однако читатели предпочитали приобрести книги, изданные литографским способом, поэтому наборный способ книгопечатания не нашел в условиях дореволюционного Дагестана широкое применение.

М.-М.Мавраев организовал в своей типографии издание книг и на русском языке. К числу таких, например, относится изданный в 1915 г. на русском языке «Обзор Дагестанской области за 1913 год».

В числе изданных на языках народов Дагестана книг имеется немало произведений, переведенных с арабского, персидского и других языков.

При этом представляет особый интерес то, что созданные на том или ином дагестанском языке произведения переводили на другой дагестанский язык. Благодаря переводу на дагестанские языки произведений восточной литературы, а также с одного дагестанского на другой происходил процесс обогащения литературы и языков народов Дагестана и в целом всей духовной культуры Дагестана.

В 1911 г. М.-М.Мавраев обратился к начальнику Дагестанской области с просьбой разрешить издание в Дагестане газеты на арабском языке. Царская администрация дала разрешение. Но для создания газеты нужны были люди, знающие арабский и другие языки. Одним из таких являлся Али Каяев. В то время А. Каяев работал учителем арабского языка в одном из кабардинских селений. М.-М.Мавраев поехал в Кабарду, нашел Али Каяева, рассказал ему о своих планах издания в Дагестане газеты на арабском языке и попросил его работать в ее редакции. Али Каяев согласился и приехал в Темир-Хан-Шуру 1 января 1913 года вышел первый номер газеты «Джаридат Дагистан». Издателем ее был М.-М. Мавраев, редактором – Бадави Саидов, переводчиком – Али Каяев. Но фактически почти всю работу делал Али Каяев.

После Февральской революции 1917 года в Дагестане был создан и стал выходить ряд газет. Говоря об этом М.-М. Мавраев в своей опубликованной 27 января 1918 года в газете «Мусават» статье «Обращение к народу» писал: «После наступления свободы (т. е. после победы Февральской революции. – А.И.) каждый из нас по мере своих сил старался сделать что-нибудь полезное своему народу. И я по мере своих сил старался принести пользу нашему народу и в целях его просвещения организовал издание трех газет: «Аваристан» на аварском языке, «Мусават» на кумыкском языке и «Чанна цIукIу» на лакском языке». Издателем и редактором являлся М.-М. Мавраев.

Наряду с вышеуказанными газетами, в типолитографии М.-М.Мавраева в 1917–1918 годах издавались революционные листовки-прокламации, а также газеты: «Ишчи халк» (Трудовой народ, редактор З. Батырмурзаев) на кумыкском языке, «XIалтIулел чагIи» (Трудовой народ, редактор Абусуфьян Акаев) на аварском языке – органы Военно-Революционного Комитета Дагестана и его секции РКП (б); «Илчи» (Вестник, редактор Г. Саидов) на лакском языке – орган Дагестанского просветительно-агитационного бюро. Нафисат Дахадаева издавала в типолитографии Мавраева на кумыкском и аварском языках газету «Заман» (Время), на русском языке – «Время»

М. М.-М.Мавраев был не только одним из первых создателей национальной периодической печати Дагестана, но и основателем позиций свободы печати. В объявлении, опубликованном 14 февраля 1918 г. в 43-м номере газеты «Мусават» М.-М.Мавраев аргументировал свою позицию о свободе печати тем, что в провозглашенном Февральской революцией 1917 года лозунге «Свобода» дана свобода печати, поэтому мы не имеем права спрашивать у авторов о содержании издаваемых вещей, за них отвечает их автор». Эти мысли М.-М.Мавраева о свободе печати созвучны и нашему времени. В издаваемых в наши дни газетах подчеркивается: «Позиция редакции может не совпадать с точкой зрения авторов, которые несут ответственность за достоверность и объективность представленных для публикации материалов».

М.-М.Мавраев был не только энергичным первопечатником, но и талантливым просветителем. При этом просветительская деятельность его была органически связана с его работой, так как целью своей жизни и деятельности он считал распространение знаний и сеяние духовных семян среди соотечественников.

Будучи активным и талантливым просветителем, Мавраев на первых страницах газеты «Мусават» («Равенство») в 1917–1918 годах в качестве передовиц опубликовал свои 18 статей, значительное количество объявлений и других материалов, посвященных проблемам народного образования, языка обучения учащихся, подготовки учителей, развитию науки, культуры и техники; вопросам ислама, шариата, судопроизводства; развития животноводства, земледелия и т. д., в целом – актуальным проблемам национального возрождения и всестороннего развития народов Дагестана. В этих насыщенных глубокими размышлениями и конкретными, полезными для людей практическими советами, рекомендациями статьях ярко отразились взгляды и мировоззрение популярного первопечатника, талантливого просветителя, активного и энергичного борца за всестороннее развитие хозяйства, культуры, науки, народного образования населения Дагестана М.-М.Мавраева.

Наряду с организацией книгоиздательского дела, М. Мавраев проделал большую работу по распространению книг среди населения Дагестана и других регионов не только через книжные магазины (Дом книг) и многолюдные базары, но и через систему «книга – почтой».

В начале 1920-х годов в Махачкале начали строить типографию. Народный комиссар просвещения Дагестана А.А. Тахо-Годи, высоко ценя знания и деловые качества М.-М.Мавраева «назначил его заведующим отделом Даггосиздата и поручил ему заботы о полиграфическом оборудовании и всем связанным с пуском типографии в ход». По завершении строительства типографии М.-М.Мавраев был назначен ее управляющим.

Как и у многих представителей интеллигенции удивительно печальна и трагична судьба этого замечательного деятеля культуры и просветительского движения. В 20–30-е годы было варварски уничтожено огромное количество рукописных и печатных книг, арестованы и репрессированы многие ни в чем не повинные деятели культуры, партийно-советские работники и т. д.

Все эти акты вандализма происходили перед глазами М.-М.Мавраева. Кроме того, в 1928–1929 годы на страницах республиканской периодической печати развернулась настоящая травля М.-М.Мавраева.

В сложившейся обстановке он был вынужден в 1929 году покинуть Дагестан. Поехал в Среднюю Азию. Вначале жил в городе Андижане (Узбекистан), работал мастером на лесопильном заводе. Через два года переселился в город Акмолинск (г. Целиноград). Здесь женился на татарке, открыл мастерскую по ремонту бытовых приборов.

Будучи в преклонном возрасте, М.-М. Мавраев хотел вернуться домой, чтобы умереть и быть погребенным на родной земле. В 1960 г. он обратился в советские и партийные органы с просьбой разрешить ему вернуться в Дагестан, но не получил ответа. В последние годы жизни М.-М. Мавраев потерял зрение, в 1964 году в возрасте 86 лет он скончался и был похоронен в городе Акмолинске.

Так в «добровольной» ссылке печально оборвался жизненный путь первопечатника, просветителя, замечательного деятеля культуры Дагестана и Северного Кавказа Магомед-Мирзы Магомедалиевича Мавраева.

 

Литература

1. Материалы Центрального государственного архива Республики Дагестан (ЦГА РД).

2. Материалы Рукописного фонда Института истории, археологии и этнографии ДНЦ РАН.

4. Ахмедов Д.Н., Камалов А. Столетие дагестанской прессы. Махачкала, 2006.

5. Бутаев М.Д. Зеркало времени. Махачкала, 1964.

6. Бутаев М.Д. Летопись революции. Махачкала, 1975.

7. Исаев А.А. Магомед-Мирза Мавраев – первопечатник и просветитель Дагестана. Махачкала, 2003.

8. Исаев А.А. О формировании и развитии письменности народов Дагестана // Социологический сборник. Махачкала, 1970. Вып. I. С. 183–186.

9. Каталог печатных книг и публикаций на языках народов Дагестана (дореволюционный период) / Сост. А.А. Исаев. Махачкала, 1989.

10. Наврузов А.Р. Газета «Джаридат Дагистан» (1913–1918 гг.) как историко-культурный памятник. Махачкала, 2007.

11. Назаревич А.Ф. В мире горской народной сказки. Махачкала, 1962.

12. Хайбуллаев СМ. Духовная литература аварцев. Махачкала, 1998.