Волчий берег (СИ)

Шолох Юлия

Ты жгучая, как крапива, но как иначе? У отчима на тебя с сестрой особые планы, после которых в живых не оставят, защитить некому, вот и приходится быть сильной. Для начала бежать прочь из дому, через Старый страшный лес да в чужие земли. В лесу страшные чудища, а за лесом... А что за лесом?

 

Глава 1

в которой даже старый страшный лес кажется лучше некоторых других мест

Всё, слушать бесконечное нытьё мне осточертело!

Я жутко устала, вымоталась и не могла больше скрывать от сестры правду. Не могла молчать о тяжком положении, в котором мы оказались. Нельзя дальше молчать – она меня изведёт, всю кровь выпьет!

– Смотри! – Я вывернула у Малинки под носом мешок и принялась изо всех сил трясти над землёй – оттуда вслед за вещами посыпались только крошки. – Видишь? Видишь, что ничего не осталось? Ты понимаешь, что у нас больше нет еды? И денег тоже нет ни копейки! Нам теперь только по миру идти, надеяться, что приютят и накормят, дадут работу, чтобы совсем с голоду не околеть!

Я, тяжело дыша, стояла и смотрела на Малинку сверху вниз, щёки пылали, как будто охваченные огнём. Неужели она думает, не понимаю? Разве я чувствую иначе? Всё то же самое! И голод мучает, и ноги идти отказываются, и ночью спать жёстко и холодно. Неужели думает, я не знаю?

– Я вижу, Жгучка. Но туда…

Голос у Малинки срывался, не давал договорить. Произнести вслух название Тамракский лес – дурной знак, а уж собираться туда войти и подавно сродни самоубийству.

– Не начинай ныть, прошу. Не начинай!

Я повысила голос. Малинка считала меня строгой, иногда даже чересчур, вот и сейчас смотрит с укоризной, но она просто не понимает – я веду себя так от волнения. От страха. Я жутко боюсь, что всё бесполезно, что не выйдет ничего, как бы я ни старалась, вот что страшно! И сейчас ей придётся понять, для чего я нас мучаю, иначе никак. Я старшая, ответственная и должна держать себя в руках, да, должна оберегать сестру, да, не спорю, но оберегать того, кто не сопротивляется наверняка легче.

– Но зачем туда идти? Там, в лесу, люди исчезают! Там даже никто не живёт!

Надо же, голос обрела.

– Мы не собираемся селиться в чаще, нам бы только до деревень по ту сторону леса добраться.

– Ага! – Насупилась Малинка, губы задрожали, ресницы прозрачными слезами покрылись. Эти ресницы, все в слезах, я вижу куда чаще сухих.

– Ну, всё, не начинай. Ты просто трусиха, – я села на корточки и стала подбирать вещи обратно в котомку. Мятое полотенце, тонкое одеяло, две пары носков, бельё, вот и всё наше имущество. – Подумай лучше, что будет, если отчим нас догонит.

Боги, что будет, если он нас догонит. Что будет!

Я всё бросила и закрыла руками лицо. Сидеть на голой земле неудобно, особенно когда юбка задралась и щиколотки щекочет трава, но пошевелиться не было сил. Мы столько бежали. Столько старались уйти подальше, чтобы оказаться в безопасном месте и хотя бы на час забыть о преследователе! Спали урывками в сараях, в брошенных избах, даже в лесу под соснами! Шли куда глаза глядят, только бы идти.

А теперь, когда до деревни, которую я считала последним прибежищем, всего час пути, вон над деревьями вьётся дым, пришлось свернуть в сторону. Малинка даже не поняла вначале, что случилось, может, думала, я балуюсь, может, что решила перед встречей с людьми в тени отдохнуть. Потом пришлось сказать, конечно, что в обжитых людьми землях нам спасу нет, и путь наш теперь лежит в Тамракские земли… и слушать возмущённые крики. Как будто других неприятностей мало!

Нос так жутко зачесался, что я всхлипнула. Малинка тут же упала рядом и заплакала:

– Если бы мама была жива…

Пришлось, как обычно, утирать чужие слёзы, обнимать её крепко-крепко за плечи и шептать на ушко что-то бессмысленное. Кроме друг друга у нас никого больше нет, сестра прижалась ко мне и замерла. Как же она боится, я чувствую каждый её испуганный вдох, как будто что-то грудь туго сдавливает. Я прошептала:

– Знаю, Малинка, всё знаю… Но мамы больше нет.

Нос зачесался ещё сильнее, и выдержка подвела. Реветь белугой девице, которой уже девятнадцать стукнуло просто позор, но что поделать. В смысле, что ещё делать-то?

– Не реви. – Возмущённо сказала Малинка, отпрянула и сама подобрала сумку. Стала её завязывать. А руки-то дрожат!

– Почему не реви? Тебе же можно!

Иногда я перестаю быть взрослой и веду себя как ребёнок, но тут, в лесу, этого никто не увидит, а сестре я могу показаться любой. Только вот не любит Малинка, когда я раскисаю и плачу. Понятное дело, самой-то плакать приятнее, да ещё когда со всех ног утешать бросаются!

– Может, у Великого князя помощи попросим? – Её голос словно разбух от слёз и гундосил. – Расскажем, что отчим хочет нас извести, чтобы всё хозяйство себе забрать. Может, заступится?

– Ага, как же. И кто нам поверит?

– А почему нет?

– Малинка, – Боги, ей всего шестнадцать, а придётся становиться взрослой наравне со мной. – Наш отчим князю дальний родственник, понимаешь? Ты понимаешь?

– Ну, может… – Упрямо насупилась она.

– Я не хотела тебе говорить!

Чего это у неё лицо такое сердитое?

– Почему не хотела? Зачем ты всё время всё скрываешь? Говори!

– Теперь-то скажу, конечно. Малинка, помнишь Серёдку, с которой мы вместе в столице учились? Ну, пока отчим не запретил? Серёдка часто потом приезжала, родственники у неё неподалёку жили.

– Не очень…

– Ты маленькая еще была. А я с ней крепко дружила.

– А, это та, которая в синем сарафане с белой лентой? С которой ты всё время от меня прочь убегала? Не хотела со мной играть, говорила я мелкая пигалица и ничего не понимаю?

– Да, – нетерпеливо прервала я, потому что воспоминания больно отозвались в сердце. – Она недавно тоже умерла, понимаешь?

Рот у Малинки открылся и стал круглым.

– Как? Отчего? Она же одних со мной лет…

Серёдка-то? Да, она всего на год старше Малинки. Такая молодая.

– Как мама…

Проще всего было снова расплакаться, но сколько можно слёзы лить? Они не помогают! Малинка, правда, ещё этого не знает, поэтому и ревёт по любому поводу.

– Серёдка умерла от болезни?

– Да.

– И что общего-то?

– Как что? А откуда вообще эта странная болезнь взялась? Ничего, кроме слабости – ни жара, ни сыпи, ни тошноты, ни кашля. Ничегошеньки! Ты не понимаешь?

– Хватит спрашивать! – опять она как всегда – не слышу, значит, ничего не было. – Просто скажи!

– Малинка, ну что же ты… Что за болезнь эта и откуда взялась, никто не знает. К маме сколько лекарей приглашали – и всё зря! А когда последний ляпнул, что мол, наколдованная она, болезнь эта страшная, отчим того со скандалом выгнал и денег ни копейки не заплатил. Болезнь никак нельзя наколдовать, сказал. Может и нельзя, кто знает, мы же не колдуны! Но я написала письмо ещё одной нашей подруге, и она ответила. Серёдку как раз замуж перед этим выдали и богатое приданное за ней дали. Знаешь за кого? За троюродного княжеского племянника! Царейко, слышала? Он же княжеский воевода. Ему и тридцати нет, а это уже его пятая вдова – и каждая наследство после себя оставляет.

– Не понимаю… И что?

– Разве ты не слышала, что Великий князь собирается воевать? Хочет расширить свои владения в северную сторону, там сейчас беспорядки в землях, откуда дивы ушли, самое время всех взять врасплох. Не слышала разве?

– Что-то слышала такое вроде бы.

– Как можно было не услышать? Весь город гудел. Каждый пьянчужка язык чесал!

– Это когда? После побега? Это когда мы в той харчевне ужинали?..

– Да! Где у нас, куриц, все деньги вынули. Где эти, разбойного вида, всё пытались к нам подсесть да вином угостить. И хорошо, что так вышло, что мы отказывали да отказывали, а когда пора за ночлег платить пришла, денег не оказалось… А то остались бы ночевать… кто ж знал, что это натуральный притон… Как свет погасили бы, то и дверь бы не спасла! И всё, искали бы нас потом.

– Кто?

Глупо как-то вопрос прозвучал, вон Малинка сама ответ поняла, аж глаза потемнели.

– В том-то и дело, что никто! Нет у нас с тобой больше никого.

Голова такая тяжелая стала, вот я её лучше ладонями обхвачу и посижу с закрытыми глазами. Однако, раз начала, нужно выложить всё, на другой такой разговор я не скоро решусь.

– Но нас найдут, Малинка, найдут люди отчима, потому что мы богатые наследницы. И убьют. А если не убьют, выдадут замуж, а потом всё равно результат один…

– Зачем? Он и так всем имуществом распоряжается! Я не помню, когда в последний раз нас с тобой кормили досыта, а про платья вообще молчу. Как мама умерла, живём у чёрного хода под лестницей. Какие мы с тобой богатые наследницы?

– Мама оставила всё имущество нам. Тебе и мне поровну. Если одна из нас умрёт, вторая получит её долю. А отчиму всё отойдёт только в случае гибели обеих.

Малинка сглотнула, но я уже не могла остановиться.

– Вот и смотри. Меня давно пора замуж выдавать, но тогда придётся мою долю наследства отдать. А теперь и ты подросла! Отчиму сейчас или людям объяснять, почему он нас не хочет пристраивать, или приданое наше возвращать. Как он объяснит, что мамины деньги ему самому нужны? Люди в деревне уже шушукались, отчего мы с тобой взаперти всё время, со двора носа не кажем. А ко мне когда Василь сватался, отчим ему отказал и нас тогда же отправил на дальнее пастбище.

– Это когда мы с тобой всё лето там провели?

Молодец, быстро сообразила!

– Да. Там конечно, хорошо было, молока и хлеба много, приволье… Но держать нас вечно на пастбище нельзя. А после возвращения отчим следил, чтобы мы женихов не нашли, потому что каждому отказывать нельзя. Причины-то нет. Ну, Василю отказал, тот недолго думал – на другой женился. А вдруг упрямый жених попадётся, станет разбираться, что к чему? Одно время отчим врал, что мы больные с тобой. А кто-то из местных тебя случайно увидел, как ты по двору весёлая бегала и кружилась, ну, когда отчим надолго уехал, и мы одни остались. Увидел и возмутился – как больные? Здоровые, румяные девки, хоть сейчас под венец. Потом ему пришлось врать, что мы с тобой головой больные.

– Безумные? – В светло-карих глазах, так похожих на мои, дрожит обида.

– Да! Но лучше бы пусть так о нас и думали!

– Почему?

– Потому что, Малинка, пока мы жили взаперти и отчим деньги наши тратил, мы хотя бы в безопасности были. Нас никуда не пускали, но хотя бы берегли. А теперь ему все деньги нужны, все до последней монетки. Он хочет имущество продать и потратить полученное на свои дела. В войне участвовать, чтобы свою долю награбленного получить. Теперь мы, Малинка, ему мешаем.

Сестра сглотнула.

– Ты правда так думаешь?

В горле словно комок сразу встал.

– Прости. Я не просто думаю, я слышала. И про войну, и про наследство наше. Перед тем как сбежать, гости к нему приехали, помнишь? Три всадника, один толстый такой, что чуть с коня не скатился, когда спешивался.

Малинка захихикала. Картина была потешной – здоровый тучный мужчина, кряхтя, лез с коня и ноги у него подкосились так, что он чуть не грохнулся об землю.

– Жалко коня было, – шепнула Малинка.

– Да! Тем вечером они говорили.

– А ты подслушивала? – Восхитилась Малинка.

– Да! Этот толстый выбирал, какую из нас двоих замуж возьмёт.

Смех пропал, как и не бывало. Тихо стало просто до жути. Слишком много жестокого было в моём голосе, не знаю, сестру мне хотелось напугать или себя подстегнуть, чтобы не смела раскисать – однако нас обеих словно водой холодной облили. Малинка молчала, только глазами хлопала оглушено, будто не поняла. А мне теперь стыдно слово произнести.

Она шумно сглотнула.

– Ты права. Мы хорошо сделали, что сбежали. Но Тамракский лес?! А земли ничейные? – воскликнула Малинка с отчаянием. – Что там с нами будет? Мы же не знаем, что там с нами случится! Может, ещё хуже…

– Маленькая моя, иди сюда.

Если бы я могла её утешить! Хоть немного поддержать. Но как, если я и сама этих Тамракских земель до одури боюсь. Будь моя воля, я бы лучше отшельницей в лесу жила, но у нас ни еды, ни денег. Нам только к людям выходить, а на ту сторону леса люди отчима в объезд когда ещё доберутся! И доберутся ли вообще?

И вот сидим мы, Малинка уткнулась в мой пыльный плащ носом, а я качаю её, как маленькую и сама словно на волнах плыву. Тихо признаюсь, потому что иначе нельзя.

– Сегодня мы свернули, потому что я увидела на дороге группу всадников в княжеской охранной броне. Думаю, нас ждут. Что ещё забыла княжеская охрана в такой глуши? Точно такая отчима последнее время сопровождает. Я не хотела говорить, но они прямо у взъезда схоронились, даже кони те же – один там приметный, в белых звёздах. Они следят, кто проезжает, я так их и заметила – телегу, что сбоку заехала, сразу остановили, окружили и давай ворошить.

– Так вот почему ты меня как схватила и потащила! Чуть руку не оторвала!

– Да, Малинка. Некогда было толком объяснять. Но если в деревню пойдём – сразу попадёмся. Так что нам теперь одна дорога – сквозь лес да в Тамракские земли.

– Но у нас нет еды.

– Ничего. Найдём в лесу ягоды и орехи. Не пропадём.

– Несколько дней! Нам несколько дней идти.

– Ничего. Нам многого не нужно.

– Но там какие-то ужасные звери. Они нас сожрут!

– Нет. Мы будем очень, очень осторожны. Малинка, пойми же – нет у нас иного выхода. Нет…

Она поднимает на меня огромные глазища, в которых небо отражается, дрожит.

– Жгучка… мне страшно.

– И мне, милая. – Вот я и призналась. – Ты не представляешь, как мне страшно! И не только за себя. Я как будто в мышеловке, в тесной коробке заперта – и ты со мной. И где грызть, чтобы наружу выбраться, не знаю.

Какой у меня плащ сказочный, прижимается Малинка к нему лицом со всей силы, и пахнет ткань не очень, и грязная местами, но всё равно отодвигаться не спешит.

Значит, мы обе боимся.

– Вдруг княжеская стража вовсе и не нас ждёт? – с надеждой спрашивает она. – Может, разбойников каких ловят, а про нас ни слухом, ни духом?

Я молча вздохнула.

В ней словно зародилась надежда. Она вскинула голову.

– Ну, так что, Жгучка? Может, не нас ждут?

– Помнишь, мы с мамой к Ототьму ходили? За тайной?

– И что?

– Знаешь, что мне голос тогда сказал?

– Откуда? Ты не признавалась! Это тайна только твоя, чужие уши слышать не должны.

– Сейчас скажу, уже можно. Голос велел, когда в целом мире мы останемся вдвоём и некуда будет обратиться за помощью, бежать от беды далеко, через самое страшное место – бежать и никуда не сворачивать. Иначе мучительная смерть ждёт меня и моих родных. А послушавшись, рано или поздно я выйду к своей судьбе. Я тогда не поняла, к чему бежать и про страшное место тоже не поняла. Но только что у деревни, куда мы войти собирались, а пришлось снова убегать, словно в голове загадка сложилась! Мы же будто по линеечке шли! И теперь нельзя сворачивать, дальше нужно идти.

– Ничего себе! – у Малинки даже челюсть отвалилась.

– Видишь? Ототень раньше нас знал.

– Но с чего ты решила, что он про сейчас говорил?

– А как же! Все сходится. Да и что кого другого у деревни ждут – а кого? Чтобы княжеская стража под деревенскими заборами разбойников караулила, да в телеги со старым сеном заглядывала? Самой не смешно?

Сестра задумалась и нехотя кивнула.

– А главный у них Крынок, тоже Великому князю не чужой. Помнишь такого? Ни лета не было, чтобы к отчиму нашему по делам не заезжал.

– Да.

– Кажется, и тут он… Издалека не разглядишь толком, но его сухую скрюченную фигуру нелегко с другими попутать.

– Я поняла, – сглотнув, сказала Малинка.

– Тогда вставай и пойдём. Мало ли что, вдруг нас кто заприметил, надо зайти глубже в чащу, чтобы лошадью не догнали.

Мы поднялись с травы, смотря вперёд, на полосу темнеющего впереди леса. Такой густой, чёрный, деревья старые, стволы ссохшиеся. Не знаю, живут ли там звери и птицы, тихо вроде.

Малинка перевела на меня умоляющий взгляд.

– Ототень сказал, помнишь? Да и что будет? Просто старый лес… – Неизвестно кого утешала я. Старый-то старый, да дыма без огня не бывает. Раз идёт в народе молва про опасность… Впрочем, ничего не поделаешь. – Ладно, пошли.

Сестра схватила меня за руку, и мы стали словно одно целое.

Чего оттягивать? Раз судьба решила, значит, так тому и быть. Пойдём в Тамракский лес, глядишь, пронесёт, а в землях за ним, должно быть, тоже разумные существа живут.

Говорят, после отхода дивов заселились туда бездомные народы, лишившиеся дома – и не люди, и не лесные, и не горные. В помощи им все отказали. Лесное княжество официальную ноту вынесло – на ничейный нынче землях проживают отбросы, всё равно что низшие существа, а людское княжество и вовсе эти земли намеревалось к своим присоединить. А всё потому, что там нелюди жили – то ли звери, то ли духи. Говорят, и плоти у них нет, и кровь они пьют, и кишки из утробы выгрызают. Врут, верно, как обычно, но страшно врут!

А с другой стороны, в самом народе слухи ходят обратные, что в ничейных землях за Тамракским лесом может пристанище найти всякий, кто попросит убежища, конечно, если ты не лихой человек и не бежишь от правосудия. И искать нас там вряд ли кто вздумает – больно далека да тяжела дорога, да и кто поверит, что две девчонки рискнули через смертельно опасный лес идти? А если и хватило дурости рискнуть, кто поверит, что они смогли оттуда живыми выбраться?

Но мы пошли. Дружно, нога в ногу, как солдаты на марше.

Под тенью старых деревьев было тихо, только сухие веточки иногда под ногами хрустели. Хвоей пахло так сильно, будто масло выжимали. Конца-края лесу не было, чем дальше, тем сильней вокруг сгущались тени. Но страх отчего-то отступил. Вот позади, за спиной – остался страх, княжеские прислужники, которые схватят, не пожалеют, и вернут отчиму. А впереди никто нашей смерти не желает, лесу человеческая жизнь – что жизнь белки, есть ли, нет ли, небольшая разница. Плакать по нам не станет, но и убивать не будет.

– Тут красиво, – прошептала Малинка, когда мы почти привыкли к тишине. И звонко засмеялась.

– Тише ты!

– Ой, Жгучка, какая же ты снова бука! Смотри, орехи!

Она с воплями бросилась вперёд. Хотела бы я так же легко сбрасывать с плеч все тревоги и неприятности – увидела орехи и обо всём забыла!

Впрочем…

– Смотри, Малинка! Это не просто орехи, это же чей-то схрон!

– Ага.

Вижу, сестра уже усердно выковыривает из низкого дупла сухие ветки и плотные куски старого мха. Кто-то тут рылся до нас, орехи рассыпал, но есть не стал. Прошлогодние, крепкие и сладкие.

Те, что на землю упали, жаль, подгнили, а в дупле зато несколько горстей хороших!

– Это говорит, что путь наш будет лёгким! – Заявляет довольная сестра. – Лес нам помог. Значит, не бросит в беде.

– Спасибо ему.

Если задрать голову и посмотреть в высоту, в тёмные, густо сросшиеся ветви, можно поблагодарить лес за подарок. Орехов достаточно, чтобы притупилась ноющая боль в желудке. Наверное, стоило немного оставить на потом, но не вышло, мы съели сразу все, сами не заметили, как.

– Ну что теперь, – вздыхает Малинка, стряхивая с подола скорлупу. – Дальше пойдём?

– Да, чего время терять.

– А куда? – Сестра задирает голову. – Смотри, деревья всё закрывают – и солнца не видно.

Действительно, не видно, но как можно не понять, где оно сейчас стоит? Я уверено машу в сторону.

– Туда нужно идти.

– Откуда ты знаешь?

Не могу объяснить, однако я отчего-то точно знаю, что идти нужно сейчас между теми двумя деревьями.

– Там темно, – шепчет Малинка.

– Ничего. Пойдём.

– Подожди, палку найду.

Я тоже ищу себе палку, на случай, если на нас выскочит какой-нибудь лесной зверь. Такого не должно произойти, они чуют людей заранее и стараются на глаза не лезть, но мало ли.

– Опять ты так смешно нюхаешь. – Малинка смотрит на меня и хохочет. – У тебя нос шевелится, как у лисы!

– Чего ты опять цепляешься?!

– Ну не злись, это даже мило. Знаю, знаю, ты жутко не любишь, когда так делаешь и просто бесишься, стоит тебе об этом сказать! И всё равно так делаешь, особенно когда волнуешься.

– Отстань, сказала!

– Ну, Жгучка, не злись. – Хитрая Малинка подходит, прижимается к моей руке, опирается подбородком о плечо, знает, что стоит начать подмазывать – и я не смогу больше сердиться, хотя этих глупых намёков про свой нос на самом деле терпеть не могу! – Это правда мило.

– Хватит болтать! Пошли уже.

– Пошли, я молчу.

Чем ближе мы подходим к двум деревьям, тем больше меня завораживает, тянет просвет. Теперь даже если захотеть свернуть, не выйдет – ноги сами несут. Но я не хочу поворачивать вспять – кажется, это самый верный путь и мы будем дурочками, если не пойдём.

Я ступаю в промежуток первой – на секунду вокруг словно круги по воде расходятся, воздушные и невидимые, легко колышутся радужными нитями, и пропадают… Показалось, наверное. Малинка встаёт рядом.

– Как тихо.

– Да.

Словно мы в ином лесу оказались. Здесь с ветвей свисают длинные пушистые усы, словно клоки шерсти: то ли трава, то ли мох. Приходиться идти, пригибаясь, чтобы не зацепить их головой, а то прилипнут ещё.

– Веди, раз уж решила сюда идти. – Говорит сестра.

Меня словно прозрачная нить тянет. Не знаю, как объяснить, но стоило ступить меж деревьев, в воздухе словно путь соткался, невидимый, но даже головы не нужно поворачивать, чтобы узнать дорогу.

– Может, ещё орехов найдём. – Мечтает неугомонная Малинка.

Только орехов в этом лесу нет. И грибов нет, и ягод.

Очень тихо для леса. Под ногами мягкий иголочный настил. Деревья плывут мимо, неторопливо поворачиваясь корявыми боками.

– Почему так тихо? – Шёпотом спрашивает Малинка.

Я только плечами пожимаю.

– Ой!

Она пригибается и закрывает голову руками, когда сверху с шорохом сыплются листья и огромные сухие иголки. Словно шуршащий дождь пошёл. Ай! Это же шишка меня по голове стукнула.

– Прикройся, – смеётся Малинка и тут же сама получает шишкой по лбу. Теперь и мне смешно.

Переждав шишечный дождь, мы отряхнулись, перевязали волосы, поправили косынки, чтобы сор в волосах не запутался и пошли дальше.

Больше ничего не случилось, разве что устали раньше, чем стемнело, что немудрено после такого-то дня.

Ночевать пришлось под елью – выбрали самую широкую, чтобы лапы лежали по земле ковром, забрались под нее, да и заснули. Даже если дождь – не намокнем, да и зверьё сюда сунуться не должно.

Хуже всего – встретить диких хищников, которые захотят нас сожрать. Поэтому и по лесу мы шли, громко шумя и переговариваясь – большинство зверей услышат, решат – не может еда так шуметь, да уйдут с нашей дороги. Хотя не видели даже мелочи вроде белки или зайца… Но вдруг это только из-за того, что для тутошней глуши мы больно громкие?

Ещё странно, мох есть, а паутины нет. Жучки и вовсе мелкие какие-то, невзрачные. Может, солнца под густыми кронами не хватает?

А в остальном – лес как лес.

Утром пришлось топать на пустой желудок. Настроение от этого не улучшилось, ясен перец, Малинка то и дело вздыхала.

К обеду урчало в животах у обеих, громко, как во дворе в собачьей драке!

Сестра приглядывалась к каждому стволу – напрасно, больше с орехами не везло. Хорошо хоть ручей нашли с ключевой водой, да ещё и глубокий, искупаться получилось. Когда кожа свежая, чистая, это так приятно! Расчёсываться можно, глядя на спокойную поверхность воды, словно в зеркало.

Конечно, мы очень похожи, и лицом, и фигурой. Глаза, правда, у Малинки светло-карие, ясные, а у меня какие-то желтоватые, и мама говорила «с хитринкой». Зато носы у обеих одинаковые, мамины, курносые, и брови тонкие, мамины, и улыбка, как у неё. Нас увидишь, сразу скажешь – сёстры.

Отдохнули мы у ручья, побаловались, водой поплескались да дальше пошли. Только недолго довольны были – голод своего не упустит, раз взялся мучить, не отступится.

К вечеру мы еле ноги передвигали.

– Я устала, – вздохнула Малинка. Надо же, а ведь целый день молчала, ни жаловалась и не хныкала! Так на сестру не похоже.

– Можно и отдохнуть. Но завтра с утра снова идём и не ленимся. Нам нужно найти еду.

– Ага, – еле шепчет она.

Ночёвку найти несложно – деревьев вокруг плюнуть некуда.

Малинка подходит к ближней ели, заползает под её ветви на карачках и ложится к стволу, я у выхода, палка рядом. Накрываю нас одеялом, сестра тут же закутывается в свою часть, натягивает край на нос и вздыхает.

Я говорю:

– Надеюсь, зверьё сюда не полезет.

– Нет тут зверья, Жгучка. Сама знаешь, так что не притворяйся. Не зря про этот лес слухи ходят… странный он какой-то, не на месте я тут, чувствую, словно в сон попала… скорее бы к людям выйти.

– Скоро выйдем.

Малинка уже не слышит, спит. Я сдаюсь, позволяю себе расслабиться, растечься по земле. Ноги болят, но разуваться глупо. Чулки за день к коже словно прилипли, и платье стало будто вторая кожа. Когда из дому бежали, не вышло штанов найти. Была идея в мальчиков переодеться, да какие из нас мальчишки? У Малинки грудь больше моей, да и волосы длинные, не принято мальчишкам с такими волосами ходить. Не вышло ни штанов найти, ни обуви добротной, пришлось в домашней улепетывать. Хорошо хоть одеяло удалось к рукам прибрать, иначе совсем тяжело было бы ночевать.

Теперь вся надежда на завтра. Если завтра мы не найдём еды, у нас не останется сил идти. Не знаю тогда, что делать. А Малинка молодец, не ожидала! За весь день ни разу не зарыдала и не капризничала, не жаловалась.

В горле болезненный комок сглотнулся. Это потому она такая стала, что я всю правду ей вчера как на духу выложила. Лишила детства.

Но что ещё было делать? Промолчать куда хуже!

Утром мы еле проснулись. От усталости кружилась голова, зато желудок замолчал. Если бы он ещё не болел!

Мы очень долго шли, вернее, брели, понурив головы. Голод стал таким сильным, что хотелось землю есть, только бы что-то на зубах было и в живот попало. Но землю нельзя.

– Всё будет хорошо, Малинка. Мы скоро найдём еду. Ничего не бойся, пока я рядом.

Не знаю, кому я говорила – ей, себе или миру. Сестра устало попыталась улыбнуться, но не вышло. Вокруг глаз тени и даже волосы потускнели.

Так мы и шли. Даже мысли путались, как чёртовы ноги.

– Вон смотри, ягоды! – Вдруг крикнула Малинка. – Ягоды! Побежали!

И как рванёт вперёд, будто крылья выросли.

– Стой.

– Да там чисто, я вижу! – Сердится сестра и бежит к стелящимся по земле кустикам, усыпанным блестящими каплями. Действительно, какие-то ягоды, правда, незнакомые. Растут кучно, вокруг чисто, зарослей нет, зверью прятаться негде, но та самая путеводная нить, которая вела меня последние дни, обходит ягоды далеко стороной. Наверное, не зря.

Мысли путаются, ворочаются лениво, но всё-таки работают.

– Подожди! – Кричу я.

Живот сразу заурчал, так захотелось взять ягоды и раздавить на языке, и чтобы сладкий или кислый сок на нёбо брызнул. Представила и чуть слюной не захлебнулась.

– Чего?

Не знаю, чего. Да и… Нет, я тоже хочу!

Мы бросились к ягодам и упали рядом с кустиками на колени. Руки сами собой потянулись вперёд и так дрожали, были такими тонкими, сухими и бледными, даже не верилось, что это наши руки.

Я так спешила сорвать ягоды, что даже котомку со спины не сняла. Всего одно движение – и у меня будет еда!

И тут что-то будто дёрнуло сбоку за юбку. Я передвинула ногу, поправляя ткань, но её тут же дёрнули снова. Пришлось оглянуться. Руки замерли, не донеся желанную добычу до рта. Рядом из земли торчала как будто змея, однако змеи не могут вытягиваться вертикально вверх, и притом их головы не похожи на дыры, усыпанные зубами.

Ягоды высыпались из рук, я отпрыгнула от змеи раньше, чем задумалась. Змея быстро повернула зубастую пасть в мою сторону, а рядом с ней, взломав землю, появилась вторая. Вокруг шевелилась почва, растрескивалась крупными кусками, из под которых что-то огромное рвалось наружу.

– Малинка, беги!

Почему-то я сказала шёпотом. Сестра, однако, отреагировала быстро, бросилась ко мне, по дороге наступив на очередную змею, лезущую из-под земли. Та запищала. Малинка завизжала. Окружающие змеи запищали ещё пронзительней. Вокруг стало слишком громко.

– За мной!

Я развернулась и бросилась прочь, забыв и про ягоды, и про пустой живот. И откуда силы взялись? Сестра неслась следом, а позади оглушительно трещала земля. Кто-то огромной рвался изнутри, скрипели сломанные ветки и рвущиеся корни, глухо бились о поверхность комки земли.

– Куда?! – Закричала Малинка.

Я оглянулась… лучше бы этого не делала – позади из-под земли лезло огромное чудовище, похожее на огромную гусеницу в жучином панцире, вся морда и раззявленная пасть его усыпана зубастыми змеями. Мерзкое тело блестело от слизи и извивалось, сбрасывая с себя последние оковы – спутанные корни. И оно лезло и лезло, и конца-края ему не было.

– Жгучка!

Да, некогда рассматривать, нужно спасаться. Палкой и обычного зверя не отогнать, разве что очень повезёт, а это чудовище нашими силами подавно не остановить. Понятно теперь, почему в лесу ни единой зверушки.

– Туда!

Нить снова появилась и вела дальше, прямо к арке из деревьев, причудливо искривлённых ветром.

Я рванула вперёд, надеясь, что ноги не подведут, иначе спасения не будет. К счастью, мы с сестрой всегда отличались резвостью и сейчас не подкачали – только пятками сверкали.

И снова, как день назад, стоило пройти между стволами, как вокруг словно круги разошлись, вспыхнуло и погасло еле заметное радужное сияние.

Мы бежали дальше, лес менялся на глазах – становился светлее, трава выше и… это же птица по земле скачет? А деревья какие тонкие встречаются….

Путеводная нить прервалась, пропала, однако и звуки взламываемой земли стихли. Неужели чудовище вылезло? Может, оно умеет перемещаться беззвучно и вот-вот нас настигнет, набросится со спины?

Ладно, обернёмся ещё раз!

Пусто. Позади только потревоженная трава безмятежно колышется. Яркая и сочная, какой уже два дня не было видно.

Я глазам своим не поверила. Ноги подкосились, хорошо деревце под руку подвернулось, за него и удержалась.

– Стой. Малинка.

– Что?!

– Его нет. Мы, наверное, далеко убежали.

Сестра остановилась, быстро оглянулась, нахмурив брови. Не поверила, ясное дело, я тоже не понимала, куда делось чудовище. Просто словно за невидимой стеной осталось, ни звука, ни следа.

– Как? Как такое может быть? – Малинка осторожно возвращалась, вглядываясь нам за спины. Но там ничего не было. Между деревьями никто не двигался. Даже маленького зверька белым днём легко заметить, а уж такую громадину!

– Может, оно под землёй? – Спросила Малинка.

– Но когда бы оно успело туда залезть?

– Не знаю…

Но правда, чудовища не было нигде. Конечно, возвращаться и проверять, куда оно подевалось, мы не стали, быстро пошли вперед. Лес стал другим, светлым и тихим, совсем как у нас дома. А чудище, видимо, из старого леса не вылазит, иначе все знали бы.

– Это из-за него Тамракские леса такими опасными считаются, как думаешь? – Озарило меня.

– Ой, даже думать не хочу!

Она не хотела, а я вот хотела и подумала. И вот что выходит – не зря про эти места слухи ходят. Правда, какие-то смутные слухи, я никогда не слыхала про огромное чудище со змеиными языками. Но, что опасно там бывать и мало кто живым выбирается, выходит, не врали. Если бы я не обернулась так вовремя…

В общем, улепётывали мы оттуда со скоростью ветра.

А потом мы нашли грибы…

Не знаю, как хватило терпения пожарить несколько белых крепких сморчков на костре. Сырыми их тоже можно есть, но потом плохо будет, особенно нам, с пустым животом.

– Я такой вкуснятины никогда не ела. – Сообщила Малинка, обглодав свою палочку и поднося её к носу, чтобы даже остатков запаха не упустить.

– Точно!

И правда, такого вкусной еды сразу не вспомнить. Неудивительно, после двух-то дней голода.

– Ну, пошли?

Грибов было немного, но силы от них привалило как от целого обеда! В животе теплей и словно солнышко нежнее припекает.

– Как думаешь, жильё людское далеко? – Спросила Малинка, размахивая руками и задевая ветки.

– Не знаю… Лес большой, говорят, больше недели через него идти, пока на Тамракские земли выйдешь.

– Сколько? – Она резко оборачивается. – Неделю? А что мы есть будем?!

– Иди, не бойся, выкрутимся. Всё равно обратной дороги нет.

После грибов легко стало, страх исчез, взамен пришла уверенность, что мы обязательно выживем. Вокруг добрый мир, не даст поди сгинуть.

– Не понимаю, – дуется Малинка, но послушно идёт дальше. – Почему ты такая спокойная? Ладно, еды нет… а чудище это подземное? Вдруг догонит? Вдруг мы сейчас на него наступим? Вдруг их в округе много?

Она даже руки расставила, пытаясь показать, как много чудищ поместится под каждым кустом да за каждым деревом.

– Нет, я тут прикинула – чудища из тех мест не вылезут.

– Откуда знаешь?

– Просто не вылезут и всё!

Как, интересно, я могу объяснить, откуда взялась моя уверенность, когда я себе самой этого объяснить не могу? О!

– Ототень! Ототень сказал, к счастью своему выйду. А какое может быть счастье, помереть от голода или в зубы чудищу угодить? Сама-то как думаешь?

Объяснение принимается, Малинка недовольно соглашается.

– Ладно уж.

– Иди-иди. И под ноги смотри.

Сестра смотрит под ноги.

Идти, кстати, легче стало. И совсем не из-за сил, которые прибавились. Просто…

– Похоже на тропинку. – Задумчиво говорит Малинка. Тоже заметила.

– Погоди.

– Чего ждать?

Вокруг трава густая, зелёная, но проплешины такие… будто тут кто-то часто бегает по одному месту, а потом в траве всласть валяется.

– Опять нос шевелится. – Ухмыляется Малинка. – Ты нюхаешь?

– Жильём не пахнет.

– А чем пахнет?

Пахнет обычно – травой, землёй, сырым мхом.

– Ладно, пойдём. Эй, чего встала истуканом? Топай дальше!

Но Малинка стояла и смотрела мне за спину. Будто видела… Кто-то подкрался? Как?!

Там, далеко за деревьями стоял волк. Огромный волк с густой серебристой шерстью. Он был напряжён, уши торчком, глаза внимательно следят за нами.

Рядом Малинка так громко сглотнула, будто камень упал.

– Не бойся. – Прошептала я. Волк выглядел так, будто бежал себе по своим делам и вдруг на нас наткнулся. И пытается понять, кто мы и чего тут делаем. До нас саженей с дюжину, поэтому он не спешит убраться. Да и нападать один на двоих тоже не станет.

Тем временем волк поднял морду и смешно задвигал ушами. И выглядел так забавно, будто это не он для нас, а мы для него представляли опасность. Его хвост дёрнулся, как у собаки.

Я не сдержалась и фыркнула, волк тут же отпрыгнул на всех четырёх лапах и оскалился.

– Тише, – прошептала Малинка. Голос так и прерывается от страха. Я покосилась на сестру – стоит, судорожно вцепившись в свою палку и вздохнуть боится.

А волк вроде и не страшный. Скалиться перестал, глаза круглые, так ими и хлопает.

Вдруг серый снова подпрыгнул. Прямо на месте, опустился на лапы, развернулся и стрелой метнулся в подлесок – только кусты закачались.

– Бежим.

Малинка вдруг как припустила в другую сторону! И успела за руку схватить, так что я со всей дури споткнулась и чуть головой в землю не врезалась. Выдернула руку.

– Чего ты? Он же ушел!

– Кто его знает, что у дикого животного на уме! Бежим отсюда.

– Да не будет ничего. Ушёл он. Дай отдохнуть.

– Шевелись, Жгучка!

– Ну ты и трусиха, Малинка.

– Это не трусость, а осторожность и здравый смысл! Это ты никогда не думаешь, а просто делаешь, что в голову взбредет!

– Я?!

Слов нет, как удивила. Разве я не старшая сестра, строгая и серьёзная, которая всегда обо всём позаботится и всё решит? На мне ответственность, поэтому я всегда вначале думаю.

– Малинка, ты чего?

Ну вот. Голова опустилась, плечи поникли, и носом уже хлюпает.

– Испугалась, что ли?

Она нехотя кивнула.

– Да не тронул бы он нас! Он сам испугался, видела, как припустил?

Она подняла голову и резко вытерла рукавом слёзы со щёк.

– Откуда ты знаешь? И куда идти, и что чудище не догонит? И что волк не вернётся и стаю свою не приведёт? Мы ведь лёгкая добыча.

– Э-э-э… Ототень?!

Малинка буравит меня глазищами, прищурила их в щёлки. Умеет взгляд такой неприятный сделать, что аж трясти начинает.

– Смотри, в пыль сотрёшь! Выешь в единственной сестре большую дырку! Бедный твой муж будущий, ты же ему всю кровь выпьешь, если так же станешь смотреть.

Сестра тут же злится, глаза так и сверкают.

– Не выпью! Своего лучше пожалей.

– Ой, да было бы кого жалеть. – Фыркаю я, складывая руки на груди.

– Ага, покраснела! Как о тебе речь, так сразу отворачиваешься и от разговора уходишь, будто самой не интересно, какой тебе попадётся. Ототень про семьи всегда говорит, пусть и не прямо, значит, скоро к своему и выйдешь! Вот бедолага… Думаешь, твой от тебя не сбежит, когда узнает получше? Ты кого хочешь из себя выведешь!

– Я?!

– Ты! Да я в тебе, каменюке, до скончания веков дыру буду протирать и не протру!

– Да чего ты завелась-то?

– А чего ты всё ещё думаешь, что я маленькая! – Кричит Малинка и вдруг топает ногой.

Громко-то как… А после тишина.

Будь мы дома, уже успокаивала бы с улыбками, шутками да прибаутками. Однако надолго из головы не выбросишь: мы одни в глухом лесу и помочь некому. Некогда беситься.

– Хватит. – В моём тяжёлом голосе приказ. – Некогда нам истерить. Пошли дальше.

Малинка сжимает зубы и гордо вскидывает голову. Косынка её сползла назад и пряди лезут в лицо, приходится трясти головой и, хотя обычно мне смешно на неё в такие моменты смотреть, сейчас почему-то не до смеха.

Что-то тревожит Малинку, наверное, хочет быстрее взрослой стать. А я вот, дай мне волю, лучше бы в детство вернулась, где не нужно ни о чём переживать.

– И куда пойдёте-то? – раздался негромкий голос.

Боже, сильнее я испугалась, пожалуй, только когда чудище из земли полезло. Сердце как забилось, чуть не оглушило!

Ветви ближайшего орешника раздвинулись, и показался старик.

Крепкий. Высокий, борода как лопата, улыбка добрая, глаза спокойные, словно безоблачное небо.

– Куда идёте-то, а?

Увидеть живого человека вместо чудовища с сотней языков на редкость приятно.

– К людям, – невольно улыбнулась я. Он пах безопасностью. Опять как с нитью в лесу – знаю, что деда бояться не стоит, не станет он обижать. Отшельники все мирные, потому что в лесу со зверями и деревьями им приятнее быть, чем с людьми. Потому, говорят, в глушь и уходят.

А Малинка зато дёрнулась, как ужаленная, и, насупившись, уставилась на незваного гостя.

– Ну, так, может, ко мне вначале заглянете? До людей-то ещё идти и идти. Я тут недалеко живу, совсем один, но накормить да баню истопить сумею. Пойдете?

Баню?! Вот это да!

– Да, с радостью! – я ответила первая и сама не заметила, как бросилась к старику. Малинка только что-то невнятно зашипела в спину.

– Вот и хорошо, – он огладил бороду рукой. – Отдохнёте, что в мире большом делается, расскажете, может и я чем подсобить смогу. От хорошей-то жизни, поди, в лесу бродить не станешь. Ну, догоняйте.

– Пошли, – я дёрнула Малинку за рукав и она, вздохнув, развернулась и пошла рядом.

***

Дед Ших принял нас как родных внучек. Жил он и правда один, хижина была небольшая, но крепкая, добротная. Вроде кто-то из знакомых помог со строительством, упомянул дед. И был у него огромный сарай возле хлева. И огород у него был немалый, и как-то вышло, что дед попросил нас задержаться на пару дней да помочь ему с посадками. Конечно, как мы могли отказать старому человеку, который так нас выручил? До сих пор помню кашу, которую он достал из печи, когда мы вышли из лесу к его дому. Да я в жизни ничего слаще не ела!

Так и получилось – днём мы ему помогали по хозяйству, а вечером все вместе пили чай и разговаривали. Вообще-то я подумывала промолчать про нашу судьбу, однако в первый же вечер всё выложила как на духу. Разве что имён и мест не называла.

– Стало бы, сироты вы? – Вздохнул дед, выслушав нашу нехитрую историю. – И идти некуда?

– Да, некуда. Нам бы к людям в деревню какую или город небольшой попасть, там найдём как прожить. Вот и решили сюда. В Тамракские земли любой может прийти.

– Прийти-то любой, – глубокомысленно отвечает дед, – да остаться может не каждый.

– Это как? – Тут же лезет Малинка. Вначале она от деда подальше держалась, а теперь чуть ли не собачонкой вокруг вилась. Ни знали мы ни отца, ни дедов своих, только мама у нас и была. А дед Ших ласковый, и смотрит с добром, и по голове Малинку пару раз гладил, как маленькую. А сестра ничего, молчит и о взрослости своей не упоминает.

– Вам нечего бояться, – машет дед рукой. – Через пару дней отправлю вас в город хороший, пристрою к делу. Провожатого вот дождёмся, и пойдёте.

Дед Ших продолжает хлебать горячий чай из блюдца, Малинка сидит на лавке, болтая ногами, а мне в голову лезет... какой провожатый? В вечер, когда мы появились и дед баню топил, вернее, мы топили под его указку, одежды сменной-то нет, так он отвёл нас в сарай и целых два мешка одежды разной на солому вытряхнул. Выбирайте, сказал, что хотите, пока ваша сохнет. Вся одежда мужская, добротная, хотя и не новая. Чистая, разве что пылью пахла. Крови и разрезов на ней не было, так что вряд ли с мёртвых снята.

– Осталось от детей моих да знакомых, вот и лежит на всякий случай. – Пояснил тогда дед. Ну, я и забыла. А сейчас вспомнила. Не зря должно быть одежду хранит.

– Какой такой провожатый?

– А, знакомый один на охоту в старый лес отправился, как обратно пойдёт, попрошу и вас провести до города. Нельзя же совсем одним ходить.

– На охоту в старый лес? Там же чудище? Он что, на него будет охотиться?

– Да бог с тобой, – смеётся дед, щуря глаза. Нашему рассказу про чудище он, кажется, не поверил. Мы-то с Малинкой рассказывали, аж на словах спотыкались, а он только хмыкал.

– Так всё и было? – Переспросил, а у самого глаза круглые были, что твои монеты!

Удастся ли мне когда-нибудь узнать, что это было за существо? Кто нас с сестрой в лесу чуть не сожрал? Такой огромный и тихий, такой незаметный, что даже местный отшельник о его существовании ни слухом, ни духом? Да и кто в здравом уме пойдёт охотиться на эту гусеницу в панцире? Расскажи кому в городе – безумной прослывёшь.

Да, надо бы молчать. Но всё-таки, что за провожатый?

– А когда он придёт?

Слышу, как в голосе моём сталь звенит, а дед Ших и глазом не ведёт.

– Кто его знает. А вам что, плохо у меня? Спешите разве?

– Нет, нам хорошо! – Тут же кричит Малинка, укоряя меня взглядом – мол, чего доброго человека обижаешь?

Я вздыхаю и молча пью чай. И правда, с чего я взбесилась? Хоть тресни, безопасно тут! В доме отчима целый день как на иголках ходила, а тут полной грудью дышу. Так что и правда, не стоит голову лишними страхами забивать.

***

На небе уже давно зажглись все звёзды, когда Всеволод, наконец, добрался до стариковской заимки. Ещё подумал: «Хорошо бы старый волчара не спал».

Словно услыхав, дед Ших как раз вышел на крыльцо. Распахнул широко дверь – входи.

Всеволод с трудом разулся на пороге, стянул с плеч остатки куртки. Придётся выбросить, такую рвань уже не починишь.

Его шатало, голова как чугуном налита.

– Садись.

Дед Ших, искоса поглядывая, достал из печи кашу, налил большую кружку травяного отвара. С нетерпением ждал, пока Всеволод сядет за стол, пристроит длинные ноги и поест.

– Как там? – Не сдержался.

– Плохо.

– Правду говорят про лесные войска?

– Да, дед. Они обходят лес с побережья. Пока только один отряд прибыл, но временники строят на целую армию.

Дед Ших глубоко вздохнул, вытер лицо трясущейся рукой.

– Значит, войне быть? Не дадут без боя на нашей земле жить?

– Мы и раньше знали, что не дадут. – Всеволод махом допил настой, наслаждаясь вкусом добавленного мёда.

Некоторое время оба молчали. На столе трещала свеча.

– Серый совсем лицом, давно не спал? – Наконец, спросил дед. – Я тебе позже ждал.

– Надо спешить, встреча в Осинах через два дня.

– Молодой княжич едет?

– Да, дед. Так что нужно успеть. С утра рано уйду.

– Тогда дело к тебе есть. Пойдём.

– Куда?

– Вставай.

Всеволод послушался – зря дед Ших не станет гонять, встал, хотя усталость тянула вниз, и пошёл за стариком во двор. Там совсем холодно, свежесть по воздуху как ручей течёт, сверчки стрекочут, целый хоровод развели.

– Смотри, – дед Ших распахнул ворота сарая, придерживая, чтобы они не скрипели, и кивнул куда-то левее входа.

Всеволод недовольно зыркнул на него, нет, чтобы сразу сказать! – но даже не подумал перечить. Сделал шаг вперед.

Взгляд обежал углы и упал на лежаки среди соломы. На них лежали две девушки.

Одна спала, повернувшись ко входу. Рука под щекой, по локоть голая, белая. Лицо незнакомое, юное и светлое.

И сердце уже обволакивает предательское тепло. А из памяти рвётся дом, где сёстры и братья, и он так же спит в сарае, а мама приходит с утра будить. А проснувшись, первым делом видишь сестру, которая зевает рядом, прикрывая рот такой же тонкой рукой.

– На вторую посмотри. – Толкает в бок дед Ших.

Всеволод делает шаг вперёд и принюхивается. Лица второй не видно, она накрылась одеялом так, что одна макушка торчит. Отбитый в лесу нюх возвращается, тонкий девичий дух проникает в его ноздри.

Дед Ших молча тянет его за рубаху из сарая. Вскоре они снова в доме, старик наливает квас из кувшина.

– Рысь, – говорит Всеволод.

– Не просто рысь.

– Ну, голубая рысь. И что? Если поискать, и у нас голубых ещё можно найти.

– Не в том дело. – Руки деда трясутся, так что он отставляет кувшин и садится рядом, наклоняясь к гостю, щекоча руку бородой. – Эта рысь прошла по петле.

Всеволод неверяще дёргает головой.

– Что?

– Прошла и даже не поняла, что сделала. Две девчонки прошли по петле, Всеволод, по смертельно опасным местам, где один только шаг в сторону приводит к смерти – и одна из них – зверь! И вот что самое забавное – она понятия не имеет о своей сути!

– Прямо говори, что хотел. – Устало просит Всеволод. – Нашёл время загадки гадать!

– Талисман на рыси, браслет колдовской, не даёт перебрасываться. Она вообще о зверях знает только понаслышке и не очень-то верит в их существование. Сказки, говорит, что призраки, что оборотни.

– И что? Раз среди людей родилась, понятно, отчего на ней браслет. Мать нагуляла, все знают, какие рыси… Родные не хотели видеть зверя, вот и подстраховались. Жестоко, дед, но что дальше-то?

– Её что-то ведёт сюда, Всеволод. Надо обеих в город проводить. Устроить. По петле так просто, без подготовки и расчётов не пройти, сам знаешь. Это не просто везение… А вот что их зурп не сожрал, это уже везение. Да, ты правильно слышал. Зурп в петле на них напал, они успели сбежать. Не смотри, не знаю, как! Самому интересно, но рысь и сама не может описать.

– Оставь их у себя.

– Нельзя. Ты знаешь, почему. И так последние ночи как на иголках – вдруг волк вырвется и в сарай наведается? Я от людей ушёл, чтобы никого не тронуть, а ты мне девочками предлагаешь рискнуть? Нельзя им оставаться!

Всеволод вздохнул.

– Возьмёшь утром с собой и отведёшь в Осины. Путь зверя нельзя пресекать! А рысь в пути.

– Может, ты и прав. А может, случайность. Только некогда мне с ними возиться.

Дед отмахнулся.

– Они быстро ходят, ничем тебя не задержат. Надо пристроить их к делу, позаботиться. Помоги ты и на твоей дороге помогут тебе!

– Опять ты за своё? Не то время сейчас, чтобы зазря тратить! И понукания свои щенкам оставь!

– Не всё приходит во время, но всё приходит вОвремя! – заговорил Ших.

– Дед! Прошу тебя, – Всеводол покачнулся.

– Не спорь с волей богов. Они лучше знают! – Дед Ших явно рассердился, борода мелко тряслась. – Всё! Теперь иди в сарай, ложись.

– Может, тут останусь?

– Нет. – Старик дёрнул головой. – Тут нельзя, сам знаешь.

– Да не боюсь я твоего волка, я как-никак альфа.

– Во сне посреди ночи за горло схватит, и не дёрнешься, будь хоть сотню раз альфа! Я знаю, что говорю. Зверь без контроля – моё проклятье! Зов Крови ещё и не то делает, а ты, хоть и альфа, иногда ведёшь себя словно щенок, раз не понимаешь!

– Может, проверим хоть разок? – Недобро сверкают глаза гостя.

– Не спорь! Завел привычку – со старшим спорить!

– Как скажешь. – Всеволод, угрюмо смотря из-под насупленных бровей, встал и вышел из дома. Дед Ших накрепко запер за ним дверь, а после – ставни.

 

Глава 2

где находится распутье, которого на самом деле не бывает для тех, кто идёт по своему пути

Вот и утро! Петух разбудил, бесстыжая птица, так оглушительно завопил, будто на голове сидел.

Опять зевота такая, что челюсть трещит и глаза никак открываться не хотят… Эх, люблю я поспать, как ни стыди меня, как ни укоряй. Отчим, бывало, всё утро мне над ухом кричал, какая я лентяйка, бестолочь, и толку от меня нет никакого, ем больше, чем работаю. И что если б не его безмерная доброта, я бы с голоду подохла. Что хорошие падчерицы на рассвете подпрыгивают и бросаются работать, а я целыми днями бока отлеживаю.

И действительно, хотя и привирал он шибко – вставали мы с Малинкой засветло и весь день работали, но дай мне волю… спала бы до обеда каждый день!

Толком не разлепив глаза, я принялась стягивать с себя одеяло, но тут в нос шибанул какой-то незнакомый запах, которого во владениях Шиха быть не должно. И пусть бы… мало ли запахов на белом свете, но это был запах мужчины.

Я вскочила. Малинка? Где сестра?

Что-о?!

Чужой человек разлёгся на голом полу, едва прикрытом соломой, прямо у наших лежаков. Здоровый какой! Густая щетина на подбородке, глаза красные, опухшие. Серые штаны и рубаха, ноги босые и грязные. То ещё зрелище! А самое дикое – верхом на его животе сидела Малинка, спросонья хлопая глазами. Боком сидела, словно на коне. Наверное, как обычно с лежака сползала, но вместо соломы приземлилась на это… на этого…

Он молчит. Смотрит только неотрывно то на меня, то на сестру. Да откуда он тут взялся?!

– А ну отпусти её!

Я выпрямилась, кулаки сжались. Малинка говорила, я, когда кричу, похожа на котёнка, который шипит. Вот не думаю, если этот тип пошевелиться, я ему глаза выцарапаю. Так что смотри, незнакомец, разве похоже, что я отступлю и брошу сестру?! Разве я смешна в своей угрозе? И поверь, когда я заступаюсь за свою семью, убить могу!

– Руки от неё убери!

Малинка с недоумением смотрит вниз, как будто впервые видит, что он её своими лапищами размером с лопату за спину поддерживает, как будто иначе она упадёт. Вроде как одолжение великое делает. Неужели так ловко притворяется?

Незнакомец спокойно, на показ убирает руки, кладя их себе на грудь. Фух, вроде обошлось.

– Успокойся, кошка, я её не обижу.

Густой голос такой ровный, серьёзный, так и подбивает ему довериться, но не на тех напали! Довериться пути или деду – одно, а незнакомому мужчине – совсем иное.

– Какая я тебе кошка?!

А Малинка, вместо того, чтобы убираться скорей от незнакомца куда подальше, так и сидит, рассматривая его с большим интересом. И ещё смеётся.

– Слышала, Жгучка? А я говорила.

Её, значит, весело?

– А ну встань сейчас же!

Пришлось со всей силы за руку её тащить. Малинка вскрикнула, отняв руку и зло на меня уставилась.

– Ай! Осторожней. Оторвёшь!

– Прости. – Однако я убедилась, что сестра отошла от незнакомца к выходу. Забрав вещи, с вечера сложенные под подушкой, мы вышли из сарая, а чужак остался лежать, где лежал. Только голову приподнял и смотрел на нас, спокойным, медленным взглядом. Зря я, наверное, кричала. Он вон еле шевелиться, слабый какой-то. Может и больной.

– Извини. – На прощание Малинка обернулась и улыбнулась чужаку. – Не очень приятно, когда во сне на тебя кто-то сверху валится. Хоть не ушибла?

И тут же захихикала.

Вот ещё, извиняться! Он сам тут улегся, никто не заставлял. Кстати, а чего он тут улёгся?

Дед Ших должен знать.

Я быстро оделась, прячась за дощатой дверью сарая, кое-как причесалась и вихрем влетела в дом. Дед не спал, он всегда поднимается раньше нас, вот и сейчас уже одет, умыт, борода расчёсана. Мельком смотрит и, как ни в чём ни бывало, говорит:

– А, вот и вы, девочки, встали. Пора, пора. Помогайте-ка накрывать на стол. Каша уже подоспела. Малинка, за водой сходи.

Сестра послушно убегает за водой.

– Кто это такой? Почему он в сарае? Вы знаете, что у вас в сарае какой-то дикарь?

Задавая вопросы, я помогала. Достала с полки, завешенной полотенцем, чистые миски, вначале три, а потом, подумав, добавила четвёртую, ведь понятное дело, чужой не мог в сарае ночевать. Потом четыре ложки, расставила посуду на столе.

– Хлеб порежь, – бросил мне дед, кивая, мол, теперь продолжай, я внимательно слушаю.

– Он спит в сарае! Ну, уже не спит, думаю, но почему он там оказался?

– Я его туда отправил.

– Но зачем?

– Что зачем? Всегда он там ночует. Вот ночью вернулся и спать пошёл. Провожатый это ваш, Всеволодом зовут.

– Всеволодом?

Малинка как раз вошла, притащила воду для отвара. Так и замерла на пороге, расширив глаза и открыв рот. Дед Ших потянулся за котелком.

– Я сама.

Я забрала у него котелок, налила в большой чайник воды и поставила на огонь.

– Он нас в город поведёт? – Продолжала допытываться Малинка.

– Ага. Кашу из печи доставай и пойди поторопи его, завтракать пора. Он пораньше выйти хотел. Спешит. Так что пойдёте быстро и это… слушайте его по дороге, делайте, что велит. Зла от него не ждите, слово даю.

– Я позову! – Малинка тут же бросилась во двор. Её незнакомец, похоже, ни капельки не напугал. Не могу сказать, что я испугалась… разве что за сестру. Здоровый он, Всеволод этот неизвестный. Когда я вижу щуплого парнишку, ну или хотя бы ненамного крепче себя, то думаю, в случае чего с таким справиться можно. Взять то же полено – и по хребту! Отчим наш хоть и надменный, а довольно худой, так что я его никогда и не боялась, даже если орал. А вот попадись такой лось – рукой двинет и всё, зашибёт. Поленом его разве что щекотать можно. Так что лучше подальше держаться, кто знает, что на уме у него.

– Не бойся, Ожега, Всеволод не тронет. Он, так сказать, наоборот, для защиты самый надёжный выбор.

– Не нужна нам защита! – Привычно фыркаю я, складывая руки на груди. Вот так прими от кого одолжение и до конца жизни не расплатишься.

– И то верно. – Не спорит дед. – Раз через лес перебрались, справитесь. Вот, держи.

Он достаёт из кармана и протягивает мешочек. В ткань врезаются края монет.

– Деньги? Что вы, не нужно!

– Бери! – Прикрикивает дед Ших. – Как без денег пойдёте? Бери, не зли деда! На время одалживаю. Устроитесь, заработаете и вернёте. Или что, Всеволоду вас кормить прикажешь?

Нет, этого нам и даром не нужно. Этому незнакомцу нельзя быть ни в чём обязанной, ни в коем случае!

– Спасибо.

Чужая доброта всегда трогает. До слёз. Мама была доброй, но на то она и мама. Василь был добрый, когда мы у колодца встречались и он, краснея, повторял, как пойдёт руки моей просить и сделает меня счастливой. Та женщина, что летом на пастбище хлеб и овощи нам приносила, потому что сироты мы, при живом-то отчиме. Вот и всё, пожалуй.

– Ничего, ничего. – Дед вдруг обнимает меня, и вырываться совсем неохота, от него пахнет травой и дымом. На нашей кухне такой запах был. – Тамракские земли совсем не страшны. Страшно другое… что не все желают оставлять их Тамракскими.

– То есть?

– Не вашего ума дело. – Он вдруг гладит меня по голове, а голос ласковый. – В Осинах хорошо, безопасно.

– А как нам тебя потом найти? Я деньги отдам, не думай!

– Знаю, знаю… В Осинах меня каждый знает. Спросите, где отшельник дед Ших живёт, путь покажут, а то и проводят.

Смех Малинки слышится со двора. Верно, идут. Когда на пороге вырастает огромная фигура, загораживая свет, я невольно цепенею. Разумом понимаю – дед не стал бы врать, а тело по-своему поступает.

– Садитесь, я вам принесу!

Малинка порхает по кухне, сверкая улыбкой, то и дело поглядывая на гостя. Такая счастливая, прямо светится. И не смущает её, что она в мужских штанах.

А Всеволод словно чует – заходит медленно, за стол садиться осторожно, весь такой безвредный и безобидный. Только не обмануть ему меня – я тоже чую, что за всем этим напускным спокойствием сила и мощь. И страх мечется в груди.

– Ожега! – Дед Ших уже сидит и хмурится. – Чего мой дом позоришь? Сядь!

Я села напротив деда, не спуская глаз со Всеволода. И постепенно мне удалось успокоиться. Кажется, вреда от него не будет.

Весь завтрак я наблюдала. Наш проводник угрюм и не любопытен, смотрит в тарелку, ест полными ложками, как будто долго голодал. Малинка то и дело о чём-то его спрашивает, дёргает, на месте усидеть не может, но чужак упрямо молчит.

Дед Ших еле дожидается, пока мы отвар допиваем.

– Всё, теперь быстро вещи собирать! Солнце встаёт, в дорогу пора. А я пока со Всеволодом поговорю.

Сухая рука неторопливо гладит бороду, гость зыркает над тарелкой в сторону деда, опирается локтями на стол и ждёт.

Наши вещи хранятся в сарае, ведь мы там жили, дед нас ночью в дом не пускал, говорил, негоже нам со стариком в одном доме спать, дурным воздухом дышать. Знал бы он, сколько от нашего отчима дурного воздуха шло, особенно когда тот с пьянки возвращался, может, по-другому бы думал. Но мы и сараю рады, главное, крыша над головой.

Туда и идём. Всеволод убрал за собой сено, а наши места не тронул.

Малинка достаёт сумки, проверяет, на месте ли расчёска и зеркало, я скатываю одеяло.

– Видела, какой он? Высокий, что твоё дерево! Сердце заходится. А имя какое – Всеволод… Сладкое… Я, наверное, влюбилась! – Щебечет Малинка, улыбаясь от уха до уха.

– Вот так сразу взяла и влюбилась?

– А ты чего хмыкаешь? Бывает же любовь с первого взгляда? Это точно она! Я когда на него упала, вначале жутко испугалась. Думала, со сна мерещится или правда медведь на сеновал залез и в полный рост разлёгся. Значит, сейчас челюсть сомкнет на моей голове и всё, смерть придёт. А потом глаза продрала, смотрю – а у медведя глаза человеческие. Такие серые, что оторопь берёт. И он понимает, что я испугалась, потому не шевелится, хотя дух из него моё падение выбило. Звук такой был, словно на пуховую подушку ногами прыгнули.

Малинка давно не выглядела такой весёлой. Только вот надеюсь, влюблённость выветрится из её головы так же быстро, как заветрилась. Не хватало нам ещё сердечных неприятностей! До любви ли тут, когда неизвестно, где и на что предстоит жить?

– Готовы? – Гудит голос со двора.

– Да! – Малинка бросается туда, как пчела на медовые цветы.

Прощание с дедом выходит коротким – и хорошо. Иначе рыдала бы горючими слезами, а перед этим Всеволодом отчего-то неохота.

– Ну, ровной дороги.

Дед кланяется, так, что борода до пояса достаёт. Мы, приложив руку к сердцу, тоже. Всеволод коротко кивает и идёт вперёд, Малинка бежит за ним вприпрыжку. Я вздыхаю – ничего не поделаешь, в город, так в город.

***

В Осины мы пришли через два дня поздним вечером. Наверное, из-за привычки ходить в тишине, город я чувствую заранее, в воздухе столько шума и запахов! И поля вокруг засеянные, ни клочка земли зря не пропадает.

Недалеко от окраины мы останавливаемся у большого дома, где второй этаж шире первого и стоит на подпорках. Кажется, его стены выгнулись, как у бочки, и вот-вот лопнут.

– Вы молодцы, шли быстро.

Из уст молчаливого Всеволода подобная похвала, что ведро воды на голову. Бодрит.

– Да. – Шепчет Малинка, чья влюбленность во время пути ничуть не убыла, разве что страданиями обросла, потому что все её попытки хотя бы поговорить Всеволод напрочь игнорирует. Сестра не сдаётся, она у меня настырная, и вода камень точит… но к счастью, Всеволоду пора уходить.

– Сидите в таверне до утра, отдыхайте. Я записку пошлю, и утром придёт за вами Шихов друг, возьмёт к себе, устроит.

– А куда возьмёт?

– Не знаю.

Вокруг так темно, что только огоньки в окнах домов видать. Всеволод уже не с нами. Он постоянно смотрит на север, в сторону, куда ведёт дорога и чуть ли не переминается с ноги на ногу.

– Деньги есть? – Спрашивает рассеяно, но свысока, с покровительством. Пока шли, удалось выяснить, что он не такой уж и взрослый – двадцать шесть лет. А с бородой и взглядом этим высокомудрым при знакомстве на все сорок тянул. И молчанием своим. Отчего, интересно?

– Он, наверное, несчастный. – Шептала мне ночью Малинка, когда в дороге приходило время ночевать, мы ложились спать и обсуждали перед сном Всеволода, пока тот уходил в лес по своим делам. – Одинокий.

– Ага.

– Чего ты хмыкаешь? Почему ты вечно хмыкаешь и смеёшься?

– Я не смеюсь.

– Смотри! – грозила сестрица. – Однажды обижусь на тебя и больше не прощу.

Звучало жутко, я чуть было не вздрогнула, но признаваться не собиралась.

– Больно надо мне над тобой смеяться! И вообще, отстань.

Я отвернулась, смотря, как по кустам пляшут отблески костра, а дальше сгущается мягкая темень.

– У, Жгучка! Правильно мама говорила – ты как крапива! Тронешь тебя и обожжешься! Мама говорила, что правильное имя тебе дала, как чувствовала!

– Отстань, сказала!

– Бе-бе-бе.

Малинка надулась и тоже отвернулась, прижавшись спиной к моей спине.

С той поры мы помирились, конечно. Проводники приходят и уходят – а сестра всегда остаётся сестрой. Вот только сейчас, когда время расставаться пришло, она словно цветок поникший. Ищет взгляда Всеволода, я сама бы на его месте не выдержала, хоть улыбнулась бы! – а он как истукан каменный, ничего не замечает.

– Деньги есть, спасибо, что проводил. – Благодарю я. И правда, не знаю, сколько бы мы без его помощи по лесу шатались, пока к людям бы вышли. А Всеволод словно по прямой линии шёл, даже головой не вертел, дорогу выбирая. Как будто дорога сама под ноги ложится.

Может, это его путь? Его нить?

– Ну, бывайте.

Всеволод кивает, а сам уже жадно щупает глазами дорогу. Похоже, куда-то сильно спешит.

Развернувшись, он так быстро пропал в темноте, что Малинка ахнула. И конечно, сразу носом давай хлюпать! Ну, всё, будет рыдать полночи. И хотя я стою с недовольным видом, это просто личина такая – сестру жаль. Сердце скачет, но я сжимаю губы, будто ничего не случилось. Я помню, какого это, узнать, что Василь после первого же отказа отчима про меня забыл да на другой женился. Малинке сейчас несладко – Всеволод пропал, так и не поняв, что ей нравился. А может, и понял, да решил внимания на девчонку не обращать. Может, и спасибо ему за это сказать нужно, ведь сколько таких, что воспользовался бы оказией, задурил голову, а потом пропал бы и хоть трава не расти? Да ещё когда дело сирот касается, о чём дед Ших Всеволоду рассказал.

Так что с другой стороны, не тронул, хотя мог. Не играл, с девичьими нежными чувствами не забавлялся. Может, и надо спасибо сказать. Только вот когда это разум помогал в лечении душевной боли?

– Он ушёл. – Шепчет Малинка.

– Да. Мне жаль.

– Почему он даже со мной не попрощался?

– Он сказал: «Ну, бывайте». Это обеих касалось.

Спорить сестра не хочет, склоняет голову.

Приходиться снова действовать самой. Снимать комнату, просить горячую воду, уговаривать Малинку искупаться и поесть. Между делом удалось выяснить, что на рассвете отсюда уходит обоз к Вишнянкам. Вишнянки – город на стороне людей, почти на границе с горными народами. Вишнянку я первым делом для жизни выбрала, много хорошего про неё слышала, но так вышло, что дорога наша шла ближе к Старым лесам, и пришлось передумать. До Вишнянок от дома ни за что было не добраться! А тут я в таверне на карту глянула и чуть не обомлела! Не могу понять, но мы оказались где-то очень далеко от места, где в лес входили. Тут пути пешком месяца два по прямой, а лесом ещё дольше. Не знаю, каким чудом мы тут оказались, не по воздуху же перенеслись?.. но об этом лучше подумать потом. Сейчас надо устроить свою жизнь и хотелось бы самим сделать выбор. Спасибо деду Шиху, денег как наберём, обязательно вернём долг, но оставаться в Осинах как-то неохота. Зачем знакомым деда такая обуза, за девчонок чужих отвечать? Решено! Едем в Вишнянки!

Малинка, к счастью, не стала спорить и причитать, что в Вишнянках её Всеволод ни за что не отыщет, а в Осинах отыщет. Наверное, поняла, что хотел бы – сразу бы о встрече сговорился, назвал бы способ, как с собой связаться можно. Но нет, он не взглянул ни разу, слова не сказал, да сбежал, как только совесть позволила. Ждать нечего.

Ночь тяжёлой была. Малинка всхлипывала во сне, но я не только от этого просыпалась. Не знаю, отчего. Может, ту таверну грязную вспоминала, от беды в которой нас отсутствие денег спасло? Как я сразу на пороге не развернулась, увидав все эти сладко улыбающиеся рожи? Как сразу не поняла, что в злачных местах помощи искать нечего? Но здесь другое дело, таверна приличная, бояться нечего. И страха нет… Жалко Малинку, но разбитое сердце назад не склеишь. Да и любовь ли это? Глядишь, повезёт, забудет, говорят же – с глаз долой, из сердца вон.

Потом глаза снова открылись в темноте. На улице давно тихо, на потолке отпечаток луны. Малинка уже крепко спит. На миг показалось, что кровать подо мною становится мягкой, расступается, словно вода. Но нет – показалось. Я напрягла спину, и набитый матрас напомнил о себе колючими краями. Но заснуть не получалось ещё долго.

***

Во дворе дома много лошадей, привязанных прямо под открытым небом. Приехали!

Всеволод едва не споткнулся, спеша войти в дом, выстроенный в Осинах для совета. В коридоре его уже встречали, ярко горели лампы, и пахло едой.

– Ну, вот и ты!

Гордей крепко обнял друга, при своём относительно небольшом весе и внешней худобе умудрившись хрустнуть костями. Молодой княжич за последний месяц, что они не виделись, ничуть не изменился. Широкая улыбка, хитрые чёрные глаза, собранные в хвост волосы, из которого выбиваются пряди. Кожаная рубаха, протёртая у ворота и на рукавах.

– Дай и мне его пощупать. – Ярый, не дожидаясь очереди, полез вперёд. Он был выше, а в остальном мало чем отличался от молодого князя, многие даже считали их братьями.

– Ну давай и ты пощупай. – Всеволод отпустил Гордея и гостеприимно раскинул руки.

– Бородищу-то отрастил! – Недовольно сказал Ярый, обнимая друга и отворачивая лицо, потому что борода тыкала в щёки. – Завтра побрейся.

– Зачем? У мужика должна быть борода. Никто же не виноват, что у тебя ещё не растёт, потому что ты малолетний.

– Всё у него растёт. – Благодушно заметил Гордей. – Но ты уж и правда побрейся завтра, будь добр, как-никак за невестой моей скоро поедем, не хочу, чтобы девица испугалась.

– Невестой? – Всеволод нахмурился, опуская руки.

– Да. Совет считает, что породнившись с людским князем, мы сможем избежать войны. Внуки князя будут править Тамраком, так зачем проливать кровь, пытаясь его захватить? А лесной народ побоится с нами связываться, вдруг люди на нашу сторону встанут? Такой план.

– Гордей, у тебя может не быть детей с человеком. И даже весенний отбор… ты ещё ни разу не участвовал. И вообще…

– Он всё знает, – огрызнулся Ярый, скалясь. Крылья его носа дрожали. – Думаешь, он не слышал этого ото всех подряд каждую минуту с утра до ночи всё время, что ты отсутствовал?

Всеволод перевёл на Вожака глаза и понял – его уже вывернули наизнанку, уже описали все последствия, уже источили и задёргали, насколько могли.

– Прости.

– Ничего. Не знаю, чего все паникуют. Что такого? Ну, женюсь чуть раньше, а с детьми что-нибудь придумаем.

Всеволод как впервые увидел широкую застывшую улыбку друга и сказал:

– Да, конечно.

Но радость встречи уже почернела.

Советники все были с дороги. Последний зашёл, когда молодой княжич с друзьями только сели за большой круглый стол в довольно тестом полутёмном помещении.

– Ну всё, все в сборе. – Беляк, старый вояка, отметил присутствующих и тут же набросился на молодых.

– Всеволод, чего так долго? Я уже слышал, что там войска, сиди, рисуй схему. Ярый, какого беса ты опять драки затеваешь? Осточертело читать на тебя жалобы! У нас война на носу, а тут альфа как петух во дворе хвост пушит! Чтоб больше такого не было! Гордей… – Лицо Беляка смягчилось. – Я слышал о твоём решении насчёт свадьбы. Ты уверен?

– Да.

– Объясни.

– Я должен попытаться остановить войну. Так, как смогу. Это самый простой и бескровный способ.

Беляк понурился.

– Конечно, с одной стороны ты прав. Но всё же… Твоему вожачеству всего ничего, и двух месяцев не прошло. Давай подождём, ты как Вожак выйдешь на отбор и оставишь детей. С человеком у тебя их не будет. Потом женись, если надо.

– И толку? Великий князь отдаст дочь именно для того, чтобы его кровь, его внуки наследовали Тамрак. Другие дети – помеха. Не будет законных наследников… сам знаешь, что ждёт тогда моих незаконных. Люди непримиримы и жестоки.

– Мы сможем их защитить.

– Сможем, кто спорит. Но что это будет за жизнь?..

Советники разом загомонили. Возмущение, планы по сохранению крови Вожака, крики о силе, которую нужно демонстрировать.

Гордей вдруг несильно хлопнул ладонью по поверхности стола, споры мгновенно прекратились.

– Я уже озвучил решение. Моё сердце свободно, никто не пострадает. И я устал слышать одно и то же. Давайте уже к делу. Брачная грамота, дары… каков ритуал? Что мы должны сделать?

– Грамоту писарь составит, – поднялся Буревой, который служил с Беляком. Всеволод огляделся, почему-то впервые подумав, что в совете состоят одни только бывшие вояки, кроме волхва, который сидел в углу и спал, прислонив голову к стене. – Подарки нужны, как соберёте, так и отправим.

– Нет. – Беляк тоже хлопнул по столу. – Не так.

– Так положено. – Спокойно возразил Буревой.

– Писарь составит грамоту и отдаст Гордею. Тот сам поедет за невестой. Сам представится, предстанет пред Великим князем и сам грамоту вручит.

– Зачем?

Беляк не отрывал от молодого княжича глаз.

– Поедешь сам, познакомишься с ней и решишь на месте. И не хмурься, в твоём слове никто не сомневается. Но мы с твоим отцом, в отличие от совета, считаем, что женитьба нашему делу мало чем поможет.

– Судя по историческим хроникам, это помогает. – Возразил Гордей, насколько мог, спокойно.

– Да. Но детей ведь у вас не будет.

– Может, будут. Чего думать раньше времени.

– Может, – покладисто кивнул Беляк. – Да только не твои! И ещё, ты забыл, Гордей, что не только дети наследуют землю, но и вдовы.

В комнате стало тихо. У Беляка вдруг дрогнули губы, но он с силой сжал их и неторопливо сел.

– Грамота будет готова к утру и ты повезёшь её лично. Я, как глава совета, решил.

Молодой княжич молча склонил голову.

– Всеволод, схема готова? – Беляк выхватил у того из рук бумагу. – Ага, вижу. Лагеря, стоянки… Следы дивов?

– Нет, не единого. Они и правда ушли. Совсем. Последний корабль больше года как уплыл на их тайные острова, ни одного дива на побережье не осталось.

– Надо думать. Раз Козлоногих увезли, считай, про дивов на самом деле можно забыть. Жаль, что они оказались такими неблагодарными скотами! Теперь, после их заявлений о дарении земли кому ни попадя, мало кто поверит, что это они с нами на одной земле жили, а не мы с ними. Что никакого права чужой землёй распоряжаться у них не было.

– Белоглазых нет и нечего больше их вспоминать. – Не выдержали члены совета. Дивов никто не любил. Когда зародилась жизнь, на Тамракских землях селились обе расы, но со временем дивы заняли край земли на границе с лесным народом и с людьми, создавая иллюзию, что их большинство. И уходя, дивы заявили, что именно соседям дарят эти земли, «запамятовав» о коренных жителях. То, что на этих же землях издревле звериный народ живёт, который своё отдавать не собирается, никому не интересно. Звериный народ всегда мало у остальных котировался, потому как жил по своей совести, не считаясь с чужими законами. И теперь мог за это поплатиться.

Беляк посмотрел на молодого княжича.

– Можете идти, разбирайтесь с невестой, а мы делами займёмся. Глядишь и правда, чудо произойдёт, делёжка миром обойдётся.

Гордей кивком позвал друзей и вышел из дома. Остановился во дворе, закинул голову к тёмному небу. Всеволод тут же встал у него за спиной.

– Старые маразматики. – Выругался Ярый, останавливаясь рядом и тряся своими лохмами. Он не любил их в хвост собирать и стричь отказывался, так и ходил с метлой на голове.

– Не смей. – Негромко сказал Гордей.

– Чего не смей? Бьют по самому больному и не видят, как тебя корёжит? Хочешь сказать они не видят, что тебе сидеть и слушать с невозмутимым видом – всё равно что в печи жариться? Будто кто в здравом уме подумает, что ничего не стоит жениться на незнакомой девке, которая всю жизнь будет нос задирать, потому как княжеских кровей, а тебя ставить ниже дворового пса, потому что ты самый натуральный зверь? По ихнему – собака, без рода без племени?

– Да замолчи ты! – Возмутился Всеволод. – Чего взбесился-то?

– Я не за себя взбесился, а за него! Он же не может.

– Ну всё, остынь. Это мой долг, – Гордей на секунду закрыл глаза и выдохнул. – Пойдёмте, погуляем лучше.

– Погуляем? – Скептически хмыкнул Ярый.

– Да. Просто по улицам пройдёмся. Молча. Ни к кому не цепляясь. Это ты сможешь?

– Веди.

В Осинах стояла ночь. Свет во многих окнах уже не горел, люди спали. По дороге и заросшей высокой травой обочине то и дело шныряли коты и припозднившиеся с прогулки куры. Долгое время слышался только шум шагов, да зудение комаров.

– Твоя невеста, какая она? – Нарушил молчание Всеволод. Наверняка, думал он, только я и не знаю. Ярый злится, значит, ничего хорошего, но хотелось бы услышать от Вожака.

– Обычная наследница. – Ответил тот. – Ей двадцать четыре года, по словам, внешне вполне приятная, немного полная разве что.

– Ага, и много истеричка. – Добавил Ярый, дёргая плечом.

Всеволод остановился:

– Она ещё и старше тебя на несколько лет? Отчего? Раньше, выходит, никому не нужна была, раз до сих пор в девках?

– Всеволод, чего ты добиваешься? – В голосе Гордея впервые за вечер прозвучала усталость. – И ты?

– Хватит гулять, – влез Ярый, сунув руки в карманы и сутулясь. – Забрели на окраину. В лес, что ли, тянет? Чего там делать? Лучше бы в кабак пошли. Есть тут? А, можешь не отвечать, откуда тут кабак? Куда ты нас хоть привёл, знаешь?

– Нет. – Гордей остановился, оглядываясь. – Я не знаю этих мест. Новые дома?

– А я узнаю. Я тут утром был. – Всеволод показал на двухэтажный толстобокий дом. – Это таверна.

– Чего ты тут делал?

– Девчонок привёл от Шуха. Тот в лесу нашёл двух сестёр, просил устроить. Говорит, по петле они прошли с людских земель.

– Чего? – Ярый сунулся вперёд. – Совсем свихнулся там в глуши волчара дряхлый? Умом тронулся? Девки по петле?

– За что купил, за то и продаю.

Гордей вдруг вскинул руку, с силой потёр себе лоб, глаза, щёки.

– Ладно, пошли спать. На рассвете подъём.

Ещё до первых петухов писарь принёс грамоту, разукрашенную цветными узорами, с нижайшей просьбой осчастливить Вожака, будущего князя Тамракских земель, рукой прекрасной дочери Великого Князя. Подарки в карете с охраной отправили следом.

Молодой княжич с друзьями поехал вперёд.

 

Глава 3

про пустые короба и про полные

Вишнянки оказались чудо как хороши, всю славу свою с лихвой окупили! Многолюдный городок, разлёгшийся на трёх холмах неподалёку от торгового пути. А с другой стороны – широкая спокойная река. Все улицы в цветущих вишнях. Не город, а картинка. От отчима так далеко, что он и не подумает нас искать в этих местах.

Мы с Малинкой устроились в местной таверне и занялись поиском работы. Это непросто. Вот, к примеру, что мы умеем? В поломойки идти всегда успеем, как и на ферму за животными ходить, но это очень тяжкий труд, не каждый выдюжит. Да и мы к нему не приучены. Конечно, по дому приходилось много чего делать, отчим не любил на лишних служанок тратиться, но потому я и знаю – в поломойки идти последнее дело. Там не только платят мало, а ещё и всякий встречный-поперечный норовит обидеть.

Если денег не останется, сама работать пойду, а Малинку всё равно не пущу.

Можно, конечно, кому-нибудь в ученики податься, но тут тоже сложности имеются. Шить да кружева плести – глаза за несколько лет испортишь. В лекари – хоть малейший дар нужен, иначе никто к тебе не пойдёт, подобным даром ни я, ни Малинка похвастаться не можем. В повара… желающих больно много на хлебные-то места, никто незнакомок с улицы не возьмёт.

Так и ходили мы по Вишнянкам, думали.

А потом нам будто само небо помогло!

Брели по улице за тощим пожилым мужчиной, который толкал доверху гружёную тележку с рынка и неудачно зацепил её колесом за камень. Тележка, ясное дело, на бок, все продукты по дороге рассыпались. Картошку с луковицами мы с Малинкой из кустов выбирали, а вот молоко разлилось, не вернёшь.

– Жена убьёт. – Покачал головой мужчина, осматривая белые лужи в пыли. Потом посмотрел на нас. – Местные?

– Нет, – тут же воскликнула Малинка, хотя я миллион раз просила её незнакомцам про нас не болтать!

– Работу ищете? – Что-то прикинув, спросил мужчина. С чего он взял, интересно? Только глянул разок – и сразу понял? Неужели у нас на лбу написано, что мы работу ищем? Сейчас, поди и предложит… поработать. Мне уже не раз за последние дни предлагали, благо, Малинка не слышала!

– А ну, пошли за мной.

Горестно взглянув на тележку, он потолкал её дальше, причитая:

– Надо было Прутьку слать. Вздумалось же ему заболеть так не вовремя! Прикидывается, поди, засранец! Нет, Глашка точно меня заест, за молоко и сметану. Хоть масло не покупал. Ах, бесы попутали, масла-то я не купил!

Мужик в сердцах бросил тележку и полез в карман. Достал деньги, протянул мне.

– На. Купи два больших куска масла. Котомку на, не руках же нести, потает. – Он выкопал среди овощей сумку. – Рынок вот там, за углом. Масло принесёте туда, – Он ткнул пальцем в другой конец улицы. – Дом с белеными стенами, вывеска «У Глаши». Идите.

Схватив тележку, мужик бодро потрусил дальше по улице, а я с недоумением посмотрела в ладонь, где лежали монеты. Потом развернулась и отправилась на рынок.

Так мы и нашли работу, да ещё и с проживанием! Дом «У Глаши» оказался нечто вроде домашней гостиницы для нежелающих жить в шумных трактирах. Тут были семейные комнаты, домашняя еда и покой. Спиртного не подавали, зато была детская площадка с присмотром. Заправляли домом Глаша и её муж, Фадей, который и нанял нас на работу. Начали они своё дело давно, были молодые и успевали всё сами, а теперь годы уже не те и помощь будет кстати. Фадей так нас хвалил, и так на здоровье жаловался, что его жена быстро согласилась – да, помощь не помешает. Правда, мне показалось, работодателю нашему просто лень работать. Но какое нам дело? Раз Глаша не против, то мы ж себе не враги, чтобы отказываться.

Так мы и устроились!

Малинка сидела с детьми, я помогала со всем подряд – и убирала, и готовила, еду в столовой подавала, в свободное время за магазином следила. Был там небольшой магазинчик мелочей, куда через отдельный вход с улицы местные захаживали.

Работы было много, уставала я сильно, особенно вначале, пока мы не приспособились. Зато в остальном жаловаться было не на что – удобная комната, хорошие хозяева и место, где опасаться нечего. Приезжал сюда в основном горный народ по своим торговым делам. Из местных захаживали дети да женщины. Правда, потом и парни появились. Вначале по одному, после по двое, а там уже и по нескольку человек. То спички просят, то соли. Был среди них один – косая сажень в плечах, волос буйный, кудрявый, да голос сладкий, словно змея в душу пробирается. Звали его Огний. Он приходил каждый день, улыбался такой свойской улыбочкой и, наклонившись ближе, шептал:

– Ну, здравствуй, красавица.

К щекам невольно приливала кровь. Одет Огний был добротно и дорого, щегольски даже, я бы сказала. Рубаха навыпуск у него была, без пояса, словно он лишний раз хотел показать, что от всех свободен. Любил себя показать. А чего не любить показать, если посмотреть приятно?

– Пойдёшь вечером гулять? – Каждый раз спрашивал он и вроде как ждал ответа.

Я, если честно, очень сильно хотела сходить с ним погулять. Даже пугалась, как сильно. Но… не могла. В горле словно ком стоял и не давал согласиться. Всё, что выходило – глупо краснеть да глаза отводить.

Его друзья были не такие смелые и, чего уж скрывать, совсем не такие красивые, но оттого, что они стояли рядом и слушали, я молчала ещё крепче.

Так они и ходили, даже других покупателей не смущались, подмигивали всё да подшучивали. Я уж и не знала, куда от стыда деваться, думала, хоть бы он перестал ходить, хоть на день-два отдых взял.

Не тут-то было.

Однажды Огний пришёл один, да и в лавке больше никого не оказалось. Привычно поздоровался и попросил верёвки пеньковой отмотать три сажени. Верёвка, скрученная в моток, под прилавком стоит, даже отходить не надо.

Когда я за ней наклонилась, моих волос что-то коснулось. После того случая с чудовищем в лесу я боюсь нежданных касаний, каждый раз первым делом думаю – вот оно, нападает, сейчас сожрёт!

Но это Огний держал в пальцах прядь моих волос. А мне казалось, он меня спеленал невидимыми нитями, и шевелиться не давал, только кровь к лицу прилила.

– Пойдём вечером гулять? – Тихо просил Огний, улыбаясь так, что белоснежные зубы сверкали как самый сладкий сахар. Пахло от него свежим хлебом. – Чего молчишь? Тогда я сам отвечу – да, пойдём. Жду тебя в конце вашей улицы, когда стемнеет. Обязательно приходи, слышала?

Он отодвинулся, сунул руки в карманы и довольно улыбаясь, ушёл. А моё сердце билось, трепетало, как рыба на берегу.

– Чего опять этому паршивцу надо было?

Из коридора, что ведёт в дом, показалась Глаша с корзиной стираного белья.

– За бечёвкой пришёл. – Пролепетал кто-то неуверенный моим голосом.

– Ага, как же. – Надо же, взгляд у нашей хозяйки, что у змеи, которая пасть развевает, чтобы ядовитые зубы показать. – За бечёвкой! Ха! Ты, милая, не слушай его, мало он, что ли, девок в Вишнянках перепортил! Он же сын самого главы местной охраны, первый парень на деревне! С колыбели общий любимец, глазки строит что дышит. Такой девку навроде тебя легче лёгкого вокруг пальца обведёт. Хоть бы женился скорее, вроде осенью уже свадьба. Женится – девки, глядишь, отвадятся, кто поумней. Ну, а дурам закон не писан.

– У Огния? С кем свадьба?

Хорошо, что я сидела, иначе неловко бы вышло, свались я на месте, как подкошенный сноп.

– А, ты ж не здешняя. Наверно, потому и краснеешь так? Неужто понравился? – Глаша, перетряхивая бельё, говорила. – Паразит этакий! А то я не знаю, чего он сюда ходить повадился! Смотри, оставит, как пекарку, с пузом – и дорогу забудет. На дочери торговца он женится, на Анне, за ней самое богатое приданное, да и сама ничего, гордая разве что больно.

Раньше и у меня было приданное… И думаю, побольше, чем у дочери торговца в приграничном городе. Мой дед приближённым Великого Князя был, так что мои дети могли бы претендовать даже на титул. Если бы всё сложилось иначе…

– Так что смотри, Ожега, не слушай соловья этого залётного!

Глаша ругалась вроде бы сердито, но смотрела серьёзно, с жалостью. Покачала головой:

– Куда тебе ещё дитё-безотцовщина? Сама неустроенна, да и сестра у тебя.

– Я не собираюсь!.. – Щёки снова вспыхнули, верно, вторым слоем, а то и десятым.

– Да, да, все так говорят! – Глаша крякнула и отмахнулась. – Смотри, я предупредила, дальше дело твоё!

Весь день меня словно в печи жарили да сушили. Хотелось пойти. Страшно было идти. Знаю я, как сплетни по селу расходятся – люди постараются, так и белое очернят, раз плюнуть! Вдруг я ему и правда нравлюсь? И пекарка пузо от другого нагуляла, а на Огния от стыда или злости свалила? И болтают про него, потому что завидуют красоте да положению? Про нас с Малинкой тоже много чего болтали. И жениться, может, он и не собирается, а родители его мало ли, какие планы строят и о том на каждом углу говорят?

А иначе взглянуть… вдруг правда? Достаток в семье важен, а гулять брак ещё никому не мешал. С чего бы ему богатое приданое на меня, безденежную, менять, да ещё с сестрой на привязи? Чужачки без роду, без племени? Что во мне такого особого? Красота? У многих красота есть, у меня разве что глаза странные, словно лисьи, да волосы гладкие и пёстрые. Нос маленький и слишком острый. В остальном мало чем от других девок отличаюсь, сестра и та, на мой взгляд, краше. Глаза у Малинки огромные и словно золотые, а волосы, если распустить, как волна шёлковая. Носик такой маленький и аккуратный, что будь я людоедкой, с него бы и начала.

В общем, есть и красивее меня!

Обедали мы с Малинкой в своей комнате, там тише и уютней, чем в зале у кухни, где постояльцы едят. Ну, я ей всё и выложила, не стерпела – и про приглашение, и про сомнения свои.

– Конечно, иди! – Ни секунды не думая, воскликнула сестра. – Чего ты сплетни слушаешь? Я же знаю, в тебя можно влюбиться, да так крепко, что до конца жизни других не увидишь! А деньги – ну что деньги? И без них жить можно.

– Так ты сестра, не считается.

– Ха! Смотри, будешь трусить, упустишь счастье своё. Забыла, что Ототень говорил? Путь через лес приведёт к твоей судьбе. Это Огний и есть!

– С чего ты взяла?

– Ну, он тебе нравится?

– Ну… да.

– Ха, как ты краснеешь, аж пар из ушей валит.

– Не придумывай, ничего не валит!

– Ладно. Но всё равно иди. Если бы… если бы меня Всеволод пригласил – я бы никого не слушала! Да я бы на край света за ним тотчас пошла!

– Так то ты.

Малинка надула губы.

– Не дуйся. В шестнадцать я Василю тоже поверила. Но с тех пор подросла и поумнела. Так что не смотри букой! Не хочу я тебя обидеть. Просто знаю – и ты подрастёшь и поумнеешь. И это несладко.

– Да ты просто ходячая древность! – Ахнула Малинка, хватая себя за щёки и мотая головой, притворяясь изумлённой. – Мудрая, аж трясёшься! Из твоих уст одна истина льётся! Чего тогда спрашиваешь вообще сестру?

– Просто мысли вслух.

Снова огрызаюсь. И правда, зачем мне её спрашивать? Самой нужно решать.

Вот, к примеру, чтобы я сказала… Малинке, если бы она с Огнием на свидание собралась? А я уже слышала бы про него всякое. Что бы сказала?

Нет, не знаю. Я вообще не знаю, смогу ли когда Малинку на свидание отпустить. С кем угодно!

А она вот может…

В общем, чего юлить, на встречу я пошла.

***

Вишнянки в темноте выглядели совсем иначе. Запах дорожной пыли сменился цветочным ароматом цветущих в садах яблонь и черемухи, по вечерам в сто раз более сладким. Вишни уже отцвели, но дорогу всё равно будто облако пушистое обнимало. Месяц поднимался всё выше, в безоблачном небе сверкали волшебные яркие звёзды. Как будто в другое место попала, из тех, про которые сказки сказывают.

Огний должен ждать в конце улицы. Днём она почему-то не была такой длинной.

Я будто летела, или мне казалось, что я стала лёгкой, как пёрышко, которое любовь в спину сильнее ветра толкает.

А что, если… Тут пёрышко превратилось в камень и ноги опустились на землю. Что если отчим нас с Малинкой найдёт и про Огния узнает? Что с ним сделают?

Могу ли я на себя такую вину брать? Может, стоит остановиться, прямо сейчас и развернуться обратно? Но так хочется хоть разок сходить погулять с парнем! Я ведь никогда, никогда ни с кем не гуляла! Те несколько разговоров с Василём белым днём, когда люди неподалёку, вот и вся моя история.

Ещё не известно, найдут ли нас отчима приспешники. Да и Огний… может, если до дела дойдёт, сумеет за себя постоять? На вид так он и быка на лопатки способен уложить и не взмокнуть.

И потом, это и после можно решить, завтра утром! Я же не замуж выхожу, а всего-то по Вишнянкам пройдусь.

И ноги снова радостно понесли меня по дороге.

Огния пришлось ждать. Наверное, я поспешила и пришла рано, он же сказал – как стемнеет, а ещё только сумерки.

Буду ждать. Правда, вокруг черёмухи столько, что аромат просто душит, а в глазах рябит от белых пятен.

А что, если Огний не один, а с друзьями придёт? Может, я неправильно поняла и он просто пригласил меня погулять в компании? А я надумала себе невесть что!

На улице никого… в такое время все ужинают и ко сну готовятся, я уже спать ложусь. Однако сна ни в одном глазу, сердце так стучит, что и мёртвого разбудит!

Откуда, он, интересно, выйдет? Ну, точно не со стороны полей, значит, оттуда.

А вот он… Идёт, не спеша, но один. Он один! Сердце загрохотало ещё сильней, прямо как колокол, надеюсь, кроме меня, этот грохот никто не услышит. Значит, я правильно всё поняла?

Ладони взмокли. Кто не мечтает встретить прекрасного юношу, который полюбит больше жизни и попросит твоей руки, как самого желанного на свете сокровища? Ну, может кто и не мечтает, а мне бы этого хотелось… Чтоб любовь такая, что воздух в груди стоит, а на щеках жар от любого его взгляда.

Кто лучше Огния подходит? Он самый красивый, на него можно часами любоваться. Каждое его движение, каждый шаг безупречен. И голос его пробирается в самое сердце!

Теперь он совсем близко, улыбается.

– Я знал, что ты придёшь. Поцелуешь меня?

Это вместо приветствия что ли? Но не так же сразу?

Моё дурацкое упрямство тут же наружу полезло.

– Зачем это?

– Смотри, больше не предложу. – Хмыкает Огний, откидывая волосы со лба рукой. – Ну ладно, пошли.

Он разворачивается и идёт к реке. Мог бы и меня спросить, хочу ли я у воды мёрзнуть, или хотя бы подождать, умерить свой шаг, но он даже не смотрит. Говорит властно:

– Я вчера тут троих бродяг видел. Вот, проверю сейчас, убрались ли прочь. Это моя земля, нечего тут незваными ходить! Я сказал – ещё раз увижу, не ждите пощады! Собак натравлю. Конечно, они ушли. Но я всё равно проверю, земля-то моя.

Еле догнала его, пошла рядом. Если на встречу я летела, то теперь хотелось неспешной прогулки, но Огния это, похоже, не заботило.

– Это наши пастбища, – Огний останавливается, только когда дорога выводит к полям. Там загоны для овец и пастушьи сторожки.

Но как он всё-таки хорош! Плечи бугрятся, буйные волосы так и тянет потрогать. Пахнет приятно, хлебом и мёдом.

– Дом мой хочешь посмотреть? Отец строит. Правда, там пока только стены.

Он, не дожидаясь ответа, снова куда-то идёт. По дороге рассказывает, где кто из его друзей живёт и где что они делали. Если послушать, они только и делали всегда, что целыми днями по улицам ошивались, на девок смотрели да скандалы учиняли.

– Я из-за тебя от друзей сегодня отказался, если что!

Наверное, это должно меня поразить, но становится неприятно. Велика заслуга – вечер без друзей-бездельников провести.

Когда мы дошли до места, ноги уже гудели.

Дом ему строят большой, сразу видно, не для одного, для семьи. Но вопрос застревает в горле. Мы идём дальше.

Когда совсем стемнело, Огния видно не стало, только пятно белой рубахи да голос. Он хохотал и бесконечно говорил о себе самом. Мне ни одного вопроса не задал, не спросил, кто я и откуда, и как в Вишнянки попала, и почему у Глаши работаю.

Кажется, ему всё равно.

– Ну, чего примолкла?

Шёпот раздался прямо у моего лица. Кажется, я слишком задумалась и не заметила, как мы остановились. Дорога так и идёт вдоль околицы, тут луга, до ближних домов далеко.

А это что? Зачем… он меня за талию обнимает?

– Поцелуя просить не буду.

Он говорит, а его дыхание над моей головой плывёт.

– Замёрзла?

Надо же, когда тебя обнимают, это… приятно. Только он как будто трясётся мелкой дрожью, пальцы, как твёрдые палочки, упёрлись в мою спину.

– Пошли на сеновал?

Я ослышалась?

– Что?

– Пошли, я же тебе нравлюсь? Чего? Видел я, как ты на меня смотришь. Ты мне тоже нравишься.

Твёрдые пальцы больно гладят по спине, а губы дышат так близко, что коже на лбу щекотно. Ещё немного – и Огний стал подталкивать меня прочь с дороги в поля.

Получается, он специально меня сюда вёл? Тут сено хранят, последние стога с зимы остались.

Моё упрямство тут как тут.

– Нет, на сеновал иди без меня. Неужто сам не справишься?

Огний тут же выпускает меня из объятий. Отходит, будто и не обнимал. Ну вот… не зря мама говорила, я любого обидеть могу. Говорю, не думая, а потом сама раскаянием мучаюсь. Но поздно – слово-то уже вылетело.

– Смотри, не пойдёшь, больше гулять не позову.

Как он может веселиться? Смеяться над таким? Неужели не обиделся? Жаль, глаз не видно, о чём думает, не понять.

– Ладно, не хочешь, как хочешь. – Он отступает. – Ну, я пошёл тогда. Чего просто так ноги по земле бить.

– Постой! – Не сдержалась я. – Но разве… разве я тебе не нравлюсь?

– Нравишься. – Он тут же возвращается, снова подходит ближе. – Я и говорю – пошли на сеновал. Я не каждую зову, ты не думай.

Его запах манит, он такой сладкий, домашний. Семья…

– А правду говорят, что ты осенью женишься? – Тихо спрашиваю я.

– А, когда ещё та осень, – беспечно отвечает он.

– А… а я?

Он хмыкает, горячие ладони снова ложатся мне на спину. Такие приятные прикосновения… никогда не думала, что меня можно касаться так… нежно.

– Может, я не женюсь, возьму да передумаю.

У него очень тихий голос, такой приятный…

– Но… ты собираешься?

Он засмеялся.

– Нашла о чём думать! Я же тебе нравлюсь.

Нет, не умею я с парнями говорить. То ли я неправильная, то ли что не так делаю. Почему-то самого главного ответа я так и не услышала? Неужто не так спрашивала? А как? Надо подумать, отчего мои вопросы такие, что и отвечать на них необязательно.

Выходит, пора домой.

– Огний, проводишь меня?

– Так ты всё-таки не пойдёшь?

Странно, чего он удивляется. Неужто думает, я и правда с ним на сеновал пойду? Я же его совсем не знаю!

– Нет.

– Ну и иди тогда сама. – Огрызнулся Огний. Обиделся.

Его шаги удалялись, становилось одиноко и холодно. Да уж, прогулка не вышла. Я мало разбираюсь в таком, но неужели тут принято, чтобы сразу же на сеновал отправляться? Ни познакомиться толком, не планы узнать, ни решить, подходим ли мы друг другу?

И вот ещё… щёки снова горели, но уже не так приятно. Неужели я похожа на такую, что можно пригласить сразу в сене кувыркаться и рассчитывать на согласие?

Не хотелось бы.

В другое время я бы поостереглась по ночи гулять, а сейчас упрямство выручило. Или злость, не знаю, но добежала я до дома быстро и ни разу не испугалась.

В комнате меня ждала Малинка: волосы всклокочены, в глазах ни капли сна.

– Ну как? – Вскакивает сестра, которую аж трясёт от любопытства. Даже не заметила, что волосы за спинку кровати зацепились, как дёрнет головой – клок точно вырвет.

– Никак. Спать лучше ложись.

– Ну, нет уж! Расскажи! Что он делал? В любви признавался? Красивой называл? А ласковые слова какие говорил?

Даже неловко как-то стало. На сеновал звал, было дело, а в любви… Даже не спросил, надолго ли я в Вишнянках, может, через неделю уеду и никогда не вернусь?

– Не знаю…

– У, – скисла сестра. – Как-то ты не очень рада.

– Ага. Какой-то он… как пустой короб. На рынке когда смотришь на берестяные короба, все такие расписные да красивые, всё думаешь – и что же там внутри? Что за чудо он прячет? Может, орехи или конфеты? Или булочки с ягодами? Или мёд? Хватаешь, открываешь в предвкушении – а там пусто.

– Огний – пустой короб. – Повторила Малинка.

– Или я такая глупая, – даже злость накатила. Что я не так сделала? – Может, я неприспособлена к любви. Не умею парнями крутить, заставлять вести так, как мне охота.

– Ага, это точно! Не умеешь.

– Ох, вы посмотрите! А ты умеешь?

Малинка смотрит, а у самой губы от смеха так и дрожат!

– Ладно, Жгучка, не заводись. Может, Ототень не про него говорил?

– Думаешь?

Я как-то и забыла про слова Ототня. А если вспомнить…

– Вообще-то он про любовь не говорил. – Почему я раньше не поняла? – Он говорил – судьбу свою встретишь. Так это может и не про любовь.

Малинка с шумом выдыхает и падает на кровать. Защемленные волосы так и не заметила, ладно, помогу, сестра всё-таки. Правда, она с таким подозрением за мной наблюдает, будто ждёт, что я её за космы таскать собралась. Или кажется?

Потом улыбается.

– Ложись спать, Жгучка и не думай о плохом! Все знают, Ототень про любовь только и говорит.

– Ага, конечно.

– Конечно!

– Да? А тебе самой-то он что сказал?

Малинка недовольно хмурит брови.

– Маленькая ещё.

– Кто? Я?

– Нет, не ты, – сердится Малинка. – Ототень мне сказал: «Маленькая ещё».

– Что? Так и сказал? И всё? А предсказание где?

Что-то никогда я не слышала о таких странных предсказаниях. Хотя верно, Малинке тринадцать всего было, Ототень мог ещё и не знать её судьбу. Не всегда же судьба с рождения решена, бывает, со временем меняется.

– Так и сказал! И не спорь, это тоже было сказано о любви!

Спорить совсем не хотелось, хотелось верить, что Ототень на самом деле обещал мне крепкую семью и счастье. Зря я, что ли, через лес страшный бежала да сестру за собой волоком тащила? Чуть не сожрали нас там, голодом мучились. Неужто напрасно?

Ночью я снова проснулась. Говорят, во снах возвращается то, что днём случалось. Говорят, мы будто заново одно и то же переживаем.

Не удивилась бы я, приди в мои сны Огний, который станет сверкать своей лихой улыбкой и раз за разом повторять вкрадчивым шёпотом: «Пошли на сеновал, ты мне нравишься, когда ещё та осень? А то смотри, не позову больше гулять. Пошли… Я не каждую зову. Пошли».

Но Огния не было.

Что-то другое мне снилось. Как будто я лежу на чём-то твёрдом, может, на земле или на деревянном полу, и вдруг под спиной это твёрдое тает, как лёд, превращаясь в тёплую воду.

И я медленно погружаюсь в глубину.

***

Людские деревни сменяли друг друга, как по часам. Погода была хорошей, дороги сухие и ровные, в общем, бери да радуйся, что планам помех нету, но чем ближе к людской столице, чем медленнее двигался Гордей.

Всеволод давно заметил. Каждый день новые задержки и отговорки – то надо чего-то ждать, то замедлить шаг, чтобы что-то послушать, то пропустить других конных. Если бы не знать, что это невозможно, подобное легко объяснить нежеланием добраться до места назначения.

Но это объяснение не подходило.

Обоз с дарами их почти нагнал, ещё пару дней и обгонит, да вперёд отправится, а Вожак всё тянет и тянет.

Вот и сейчас – до темноты ещё часа три, можно ехать и ехать, ближайшую путевую станцию всего час назад за спиной оставили, а Вожак останавливается, придерживает коня, беспокойно оглядываясь по сторонам.

– Ну, чего опять встали?

Ярый всегда не любил дорогу, поэтому больше обычного бесился, но его никто не слышал. Молодой княжич словно во сне водил головой.

Всеволод прикинул – что слышит Гордей? Чего ищет в воздухе? Его инстинкты сильнее, чем у альф, нет ли причины опасаться нападения? Но время шло, ничего не менялось, Вожак застыл посреди дороги – столб столбом.

– Сколько мы тут будем торчать на ветру? – не сдержался Ярый.

– Давайте обратно. – Решил Всеволод.

Они не так далеко отъехали от последней станции. Нужно вернуться и наконец, разобраться, что происходит.

– Да какого чёрта мы будем мотаться туда-сюда? – Проворчал Ярый, тревожно смотря на Вожака. Слишком тот отстранён, словно не в себе.

– Поехали.

Всеволод развернул коня обратно. Друзья молча присоединились. До таверны они ни о чём не говорили, Всеволод заказал комнаты и ужин в отдельную гостиную.

Даже ел Гордей еле-еле. Сидел, сосредоточено прислушиваясь к тишине. Всеволод прислушался тоже – ничего. Таверна как таверна, люди как люди, во дворе всё как всегда. Ни-че-го.

Но он слышит.

– Ярый, водки принеси. – Сказал тогда Всеволод. Тот даже крякнул от удивления, но встал, тряся своими лохмами, и пошёл вниз. Вожак перевёл взгляд на Всеволода, да так и замер. Сидел, пока Ярый не принёс кувшин, пока Всеволод не налил полную кружку и не пододвинул к нему.

– Пей.

Тогда Гордей дёрнул носом, улавливая запах спиртного.

– Зачем?

– А вдруг?

Ярый хмыкнул, удобнее устраиваясь на стуле. Вожак молча протянул руку, опрокинул в себя всё сразу и закашлялся. Из его глаз брызнули слёзы.

Всеволод наклонился и треснул его по спине. Подождал немного и спросил:

– Что с тобой?

Гордей дико взглянул на друга, потом быстро глянул в сторону вещей, где хранилась брачная грамота. Открыл рот. Слова сложились не сразу.

– Не могу я… я не могу жениться.

И поник, ссутулился, с силой провёл по лицу ладонями, словно умывался без воды. Потом вскинул голову, теперь его глаза горели болезненным огнём.

– Я не могу жениться на княжне. Тянет меня в другую сторону, душу рвёт. Не смогу. На совете я был уверен, а сейчас... Будто сердце когтями дерут. Чем дальше, тем глубже. Вначале я думал, может, всё-таки боюсь. Всё-таки не хочу слово исполнять. Но нет, это другое. Я чувствую, как по ранам там, внутри, стекает кровь.

Всеволод и Ярый переглянулись.

– Неужели ты встретил свою душу? – Осторожно спросил Всеволод.

Гордей задумчиво покачал головой.

– Я не знаю, не знаю.

– Имей смелость признаться! – Вдруг заявил Ярый. – На совете за женитьбу ты горой стоял. За что? Помог бы твой брак или нет, тот еще вопрос. Но душа – это ведь другое. Вот за что надо биться! А ты – не знаю.

Вожак растерянно посмотрел на них.

– Но когда бы… Когда бы я успел?

– Значит, успел! Быстрый ты, однако. Хотя… там времени много и не нужно. Или есть другое объяснение?

Долгое молчание.

– Нет. – Гордей сглотнул. – Другого объяснения у меня нет. Разве может так отчаянно звать что-то другое?

Ярый пожал плечами – мол, мне-то откуда знать?

Лицо Вожака медленно покрывалось красными пятнами. Он почти с ужасом произнёс:

– Беляк… А если бы грамоту вперёд нас послали? Тогда она уже была бы вручена и… я бы сдох раньше, чем в людскую столицу приехал.

– Старый лис. – Тут же сообщил Ярый, поднимая ноги и упираясь подошвами сапог в боковину стола. – И как прознал? Вот это нюх!

Решение было только одно, Всеволод сразу сказал:

– Тогда разворачиваемся и едем обратно. Я отправлю гонца навстречу обозу с подарками. Хоть на женитьбе сэкономим.

Гордей ничего не ответил, только вздохнул, тихо, но с таким облегчением, будто с его плеч упала не просто гора, а целый горный хребет.

Всеволод в тот миг подумал, что вовремя они схватились. Что иначе ничего бы Вожак и не сдох по дороге, доехал бы до людской столицы и женился, если бы было надо. И прожил бы сколько-то. А потом… потом наследство всё равно ушло бы вдове.

***

Обратная дорога заняла времени в два раза меньше. Всё оттого, что Вожак словно перестал нуждаться во сне и отдыхе и летел стрелой, неотрывно смотря вперёд.

– Эк припустил. – Говорил Ярый, когда они до свету выходили с постоялого двора и Гордей уже вскакивал на коня, пока остальные только зевали да двор оглядывали в поисках своих.

– Ну? Чего ждёте? Чем быстрее в Осины приедем, тем быстрее я совету объясню, отчего планы изменились. – Торопил Вожак. В его глазах светилась лихорадка, но это был здоровый зов, который не изматывает, а добавляет сил.

– Ага, дело, конечно, в объяснениях, которые ждёт совет, а не в какой-то везучей девушке. – Возражал Ярый. Гордей слегка краснел, но взгляда не отводил.

Всеволод не спорил и не лез. Ярый не хуже него знал, что Вожаку очень непросто дастся объяснение с советом, ведь он волей-неволей отказался от своего слова. Да, винить его никто бы не посмел, обретение души – благословение богов, перечить ему не просто глупо, это преступление! Наоборот, Совет порадуется, что Вожак нашёл своё счастье.

Однако Гордея всё равно этот невольный отказ изнутри точит. И в бледности, и в крепко сжатых зубах каждый раз проскальзывает его стыд. За то, что не от него зависело. Всеволод, не спрашивая, знал, что тот думает.

О своей недальновидности, не позволившей сразу понять, что произошло. О ненужном упрямстве, двигающем его дальше по ненужному пути. О том, что обретение произошло так внезапно.

Вожак молчал, но каждая его радостная улыбка, направленная в сторону Тамракских земель гасла при воспоминании, что они возвращаются, не выполнив слова.

Проходило это только когда в дороге Ярый начинал болтать.

– Невезучий ты, Вожак, хоть тресни. За второй десяток не успел перевалить, а уже ярмо себе на шею вешаешь. От одной только невесты сдыхался каким-то чудом… так нет, новая уже тут как тут, на подходе! Верно старшие говорили, что княжеская судьба не легче любой другой. Теперь точно не сдыхаешься, как пить дать второй раз не повезёт. Бедняга… Тебе бы девок еще портить да портить, в женских домах годами кутить, ан нет, душа объявилась!

Тогда Гордей смотрел в сторону друга, молча и коротко, и Всеволод невольно вздрагивал. Было нечто во взгляде друга неясного, необъяснимого, и Всеволод, считавший себя покровителем, старшим товарищем, повидавшем всё на своём пути, понимал, что здесь он ему не советчик.

***

Совет, конечно, уже разъехался, на месте оставался один Беляк. Давно уже звери собирались основать столицу, да место никак не могли выбрать, так и мотались вдоль границы. Оно и к лучшему – теперь самое время столицу строить, лишний раз о своём народе заявить. Надо только чтобы удобные дороги вокруг были к землям соседей и чтоб к границе не слишком близко.

Пора показать, что звериный народ – не безродные выродки неизвестно от каких родителей, что это отдельная, полноценная и многочисленная раса, ничуть не хуже других.

Нужно было раньше задуматься, но они оказались непозволительно доверчивы и недальновидны.

Прежде дивы занимались дипломатией, правда, как оказалось, всё больше себя хозяевами да владельцами земель выставляли, а звериный народ упоминали вскользь. Вот и вышло, что они теперь для всего мира чуть ли не обслуга, которую за ненадобностью хозяева-дивы на старом месте кинули, и непонятно, с чего это обслуга на имущество хозяев зубы точит?

В общем, пока столицу не выбрали, в Осинах был один из основных мест сбора совета. На первый взгляд – дом как дом, во дворе вечно какие-то парни околачиваются, да дерутся за высоким забором. Жители знали, конечно, что к чему, а проедь мимо чужак – ни за что не догадается!

Беляк вышел встречать Вожака на крыльцо, чему-то криво улыбаясь и кутаясь в халат. Гордей оставил друзей на кухне и не отдохнув, не перекусив с дороги, сразу отправился к советнику в комнату.

Признаваться было тяжело. Вроде ничего не сделал специально, ни в чём не виноват, а словно обидел кого. Слова как раскалённое железо из горла шли.

Оттого и общение вышло официальным. Стоя, склонив голову, Гордей объяснил причину своего возвращения.

– Вот и славно. – Ответил Беляк, сидящий перед ним на стуле. – Я услышал. Теперь расслабься. Хоть у тебя на лице обратное написано, но это добрая весть! Бог с ними, с людьми.

– Я не уверен… полностью не могу утверждать, что причина в душе. Ведь я не знаю точно, я не видел её, а разве так бывает, чтобы звало неизвестно к кому? Потому остаётся вероятность, что я просто…

Советник коротко отмахнулся.

– Не казни себя, Гордей и не сомневайся в своей силе. Это действительно душа, говорю, потому что сам видел – один мой добрый друг побывал однажды проездом на ярмарке в городе – и покой потерял. Потом волхвы сказали, что бывает, ты её, душу, саму не видишь, а запах чувствуешь, и этого хватает.

– Я никогда ничего такого не слышал.

– А откуда? Вы молоды, в такое время выросли, когда войной в воздухе пахнет, до подобного ли? А я старше, видел много, мне и ответ держать. Это она, Гордей. Дай-ка я тебя поздравлю. – Беляк поднялся и крепко обнял Вожака, а потом отвернулся, как будто стеснялся собственного лица. С наигранной радостью заговорил:

– У меня тоже хорошая весть. Горный король признал звериный народ хозяевами Тамракских земель, а твоего отца его законным князем. Подписан договор об общей границе. Они подтвердили наше право на землю.

– Звучит хорошо, но слова у наших соседей часто расходятся с делами.

– Не у горных. Их слово такое же крепкое, как скалы, выбранные ими для своего дома. Кроме того, горным в знак расположения отданы на разработку наши приграничные шахты. Всё равно мы в этом мало смыслим, они будут работать, а доход на двоих делить. Им хорошо, и нам хорошо – если сами под землю полезем, нас там как пить дать завалит! А не завалит – зверь с ума сведёт. Так что с одной проблемой из трёх мы, считай, разобрались. Лесные тоже притормозили, судя по донесениям, у них местные разборки, пробуют монархов нынешних то ли свергнуть, то ли казнить. Но некоторое время им будет не до нас. Остались люди. Тут без изменений.

– А наследство бога?

– Мы с твоим отцом по-прежнему не уверены, что это поможет, – мягко ответил Беляк.

– Ясно.

– Видишь, как всё сложилось? А теперь иди, Гордей, иди. Я вижу, ты устал и проголодался. И больше не думай о слове, которое ты дал. Совет отдает его обратно. Никто не решится тебя обвинять, ни прямо, ни за глаза. Не тогда, когда речь идёт о твоей душе. Понимаешь?

– Кажется, да.

– У вас не так много времени, но оно есть. Отправляйся и ищи. Отцу сам скажешь или мне написать?

– Сам.

– Тогда удачи тебе, сынок.

Гордей поклонился и вышел из комнаты, скинув с плеч последнюю тяжесть. Теперь его улыбка была лёгкой и настоящей.

 

Глава 4

О ленивых мужьях и разных мимо шатающихся незнакомцах

Денёк выдался жаркий. Народу было мало, постояльцы после завтрака большей частью заперлись в комнатах и отдыхали. Детей не было совсем, так что Малинка помогала Глаше по хозяйству. Забегала иногда в магазин – влажные волосы выбились из-под косынки и прилипли ко лбу, на висках капли пота, но сестра довольна, сияет, словно пятак. И откуда силы берёт?

– Хочешь воды?

Несёт мне воду в вытянутых руках. В кухне подвал, куда воду ставят, чтобы охладить, оттуда и бегает.

– Да, спасибо!

Так как я на месте сижу, сил трачу меньше и в отличие от некоторых не похожа на мокрую мышь.

– Фух, жара.

Малинка бережно отдаёт мне воду и снимает косынку, обмахивается ею. Косынки мы надеваем только когда убираемся, чтобы волосы не мешали, так что мои волосы непокрыты и заплетены только наполовину, концы распущены, я, когда скучно, их рассматриваю, хотя ни за что в этом не признаюсь. У сестры волосы ровные и русые, а когда на солнце выгорают, вообще почти белые становятся, очень красиво. А у меня – словно у кошки облезлой, пятнами – то светлые, то русые, рыжеватые пряди тоже попадаются. Хорошо хоть тёмного цвета нет, совсем было бы плохо. И всё-таки, отчего они такие странные? У Малинки как у мамы, один в один. Я свои у отца, что ли, забрала?

Взгляд плавно перетёк на руку, где запястье обхватывал тонкий плетёный браслет. Сколько себя помню, браслет всегда на запястье был. Мама говорила, это мой талисман. Просила никому не показывать и никому не упоминать лишний раз. И никогда его не снимать.

Он на мои волосы похож, хотя сплетён из кожи. Но таких же оттенков. Когда Малинка родилась и подросла, мама и ей похожий сплела и надела. Это словно наш секрет – один на двоих.

Звонкий голос сестры раздаётся прямо над ухом:

– Скучаешь? Может, местами поменяемся? Я буду стул просиживать, а ты на чердаке уборку делать да на дворе матрасы выбивать?

– Не, мне и тут хорошо.

Тем более я знаю, что Малинка из вредности спрашивает, сидеть на месте ей было бы скучно. В ней столько энергии, что она взвоет, если заставить её стул просиживать.

А мне в самый раз!

И точно – вмиг унеслась, только каблучки по ступенькам застучали.

Тут дверь отворилась, и вошли трое парней, что с Огнием раньше ходили. В этот раз без него. Он придерживался слова и больше ни разу не приходил. И хорошо. Любовь моя нежданная поутихла, только обиду после себя и оставила. Злопамятная я, совсем не умею прощать. Вначале переживала, что Огния обидела, ведь он первый, кто меня гулять позвал, а потом как-то само вышло, что обида уже на него появилась. Разве можно таким несерьёзным быть? Как будто ему всё равно, что я чувствую. Хотя так и есть – всё равно.

– …загрыз троих. Говорят, ночью на стоянку напал, спящих сожрал.

– Они чего, так и не проснулись? Но как он успел? Ладно, одного во сне сожрал, а остальные как не проснулись?

– Да откуда мне знать?

– А ты пойдёшь загонять?

– Да. И ты иди, коли не трус.

Я, если честно, боялась, что друзья Огния будут приходить надо мною потешаться, но их больше занимал разговор. Что-то серьёзное случилось, они купили товар и ушли, даже лишний раз на меня не взглянув.

К вечеру ту же новость рассказала Глаша.

– Оборотень завёлся в лесу, сожрал троих охотников. Теперь мужики пойдут ловить зверюгу. Если людоеда не остановить, он на сладкое человеческое мясо так и повадится ходить, местных жителей жрать! Лютый хищник по соседству – хуже беды не бывает!

Мы переглядываемся.

– Настоящий оборотень?

– Да! С Тамракских земель пришёл, не иначе. С их стороны такие дебри, столько зверья там… да и сами они зверьё самое настоящее!

Хозяйка недовольна. Мнёт тесто для утреннего хлеба с такой злобой, словно бьёт его. Оно и понятно – какие могут быть гости, когда в Вишнянках оборотни народ грызут? Одни убытки.

– А… как это – зверьё самое настоящее? – Тихо спрашивает Малинка.

– Вы что, про оборотней никогда не слыхали? – У хозяйки аж глаза на лоб полезли.

Мы снова переглядываемся.

– Слышали, что живут такие люди-звери где-то на краю земли.

Глаша фыркает.

– Ага, щас! Если бы на краю! Не, они в Тамракских землях живут, всего-то два дня пути. От нас прямая дорога есть до самих их Осин, город такой торговый. В этом городе одни оборотни и живут.

– Как?! – Не сдерживается и восклицает сестра.

Не смотри Малинка, я сама толком не поняла. Осины? То есть мы же… Осины же в Тамракских землях. Выходит, мы были среди зверей? Вряд ли вокруг много городов с одинаковым названием на одинаковом расстоянии.

– И что? Оборотни в Осинах живут себе свободно?

– Ну да! Звериный народ. Дикий. Они же на вид как люди, не отличишь, пока не перекинуться и не нападут.

– Но… как же тогда оборотень, который в Вишнянках людей загрыз?

Глаша качает головой.

– Эх, вы, глупые! Ничего-то не знаете! На Тамракских землях дивы жили, да недавно уплыли прочь, нашли какие-то сказочные острова, где никто не будет их беспокоить. Остались после них звери одни, слуги их бывшие. Теперь без присмотру лютуют, людей да скот рвут. Раньше дивы их в узде держали, а теперь некому с ними сладить! Ой, не знаю, что будет, говорят, если совсем сбесятся, Великий князь войска пришлёт их остановить. Тоже не даром, понятное дело.

Что-то не припомню я по дороге из Осин, чтобы кто-то лютовал. Деревни как деревни мимо проплывали, люди в них как люди – спокойные, опрятные, придраться не к чему. Оборотни по лугам не прыгали и скот не жрали. Дети бегали простые, веселые и здоровые, женщины ходили спокойные.

Непонятно.

– Вот и живём, каждый день за жизнь свою да за имущество боимся. – Вздыхает хозяйка. – Как пойдут с Тамракских земель разбойники грабить да убивать, мы у них первые на пути будем.

– А они пойдут? – Сглатывая, спрашивает Малинка.

– Они же звери! – Припечатывает Глаша. – Захотят чего-то взять – и возьмут, никого не спросят.

– А они все что ли, как этот... Ну, людоед?

– Кто их знает. – Глаша недовольно морщится. – Вроде говорят, зверь, если перекинулся и попробовал человеческого мяса, уже назад в человека обратиться не может, навсегда зверем остаётся. А может, всё не так – оборачиваются и жрут, кого хотят, а потом снова в человека – и не скажешь, что людоед перед тобой. Но я думаю, что не могут… Если уж людоед появился поблизости, не уйдёт, так и будет на четырёх лапах бегать и на людей нападать. После человечинки-то поди на сухари не перейдёшь!

Ой, нехорошо мне что-то. От жары, наверное, сопрела.

И правда, к вечеру в комнате легла, из открытого окна дует, жара отступила – и легче стало. Так и лежала до самой темноты, ни о чём не думала.

Малинка молока принесла с булкой.

– На, ешь. Чего на ужин-то не пришла?

– Что-то неохота есть.

– Ты бледная какая-то. Боишься чего?

– Нет вроде, – подумав, ответила я.

Малинка разделась, забралась в свою кровать. Задула свечу.

– Странно всё-таки это… про оборотня. Слышала? Мы же из Осин ехали – и ничего.

– Угу. Даже в голову не пришло, что там люди другие. Что они вовсе не люди.

– И мне… Как думаешь, оборотней мы встречали?

– Конечно. Как иначе?

– Но раз никакой разницы… раз мы даже не заметили, что они не просто люди – отчего Глаша так их боится?

– Не знаю я.

– Странно это все.

– Угу.

Малинка вздохнула и, наконец, отстала.

Ко мне сон долго не шел. Почему я не удивлена, что оборотни на самом деле есть? Просто мы не слышали, а так… раз колдуны есть, и чернокнижники, и лесные со своими завораживающими песнями, и горные, живущие поз землёй и в горе… отчего бы и оборотням не быть?

На рассвете, как мы после узнали, окрестные мужчины собрались и пошли оборотня загонять, но того, как говорят, и след простыл! Весь день ходили кругами, вернулись несолоно хлебавши, уставшие и злые.

Тогда же староста Вишнянок и запретил по темноте женщинам и детям из дома выходить.

***

С дальней дороги бы отдохнуть, да ещё после плотного ужина, но Гордей не сидит на месте. Берёт куртку с вешалки, вынимает кинжалы, чтобы сунуть за пояс.

– Вы со мной?

– Чего тебя в ночь несёт? – Бурчит Ярый, но самому интересно, что дальше, поэтому, несмотря на слова, он спешно достаёт свои кинжалы. Конечно, без верхней одежды плохо, оружие увидит всякий встречный, но лучше, чем в душной куртке париться.

– Веди. – Гудит Всеволод, как только они выходят на улицу. Гордей закрывает глаза и стоит, принюхиваясь, его веки дрожат, а губы что-то шепчут.

– Может, разбудишь, когда надумаешь? – Зевает Ярый. Судя по слипающимся глазам, он действительно хочет спать, но уходить ему никто не предлагает. Гордей задумчиво делает первый, не очень уверенный шаг, потом второй – и они идут. По улицам, он сворачивает то туда, то обратно, возвращается из переулков и кружит вокруг домов. Время идёт, Гордей хмурится всё больше.

– Мы, кстати, тут проходили. – Ярый указывает на приметный забор. – И не раз.

– Вижу, – коротко отвечает Гордей.

– Так что, где она? Или ты не чувствуешь?

– Похоже, нет.

Гордей идёт дальше, но уже неуверенно, как ноги несут.

– Сосредоточься и вспомни, когда впервые ты почувствовал, что не на месте. – Советует Всеволод, пытаясь вспомнить что-нибудь полезное, что поможет поискам. Но ничего не вспоминается. Душу редко кто находит, поэтому и советов мало.

– Не помню. Не могу объяснить. Кто она, где? Не знаю. Просто чувствую зов, а куда, не пойму.

– Может, она не в Осинах?

Гордей резко тормозит, поднимая к другу лицо. Кажется, он не подумал, что душа могла быть в другом месте.

– Но я почувствовал это здесь, в Осинах.

– Давай подумаем.

Ярый кривится и отворачивается, всем своим видом выражая нежелание думать. Это, действительно, не по его части.

Гордей тоже оборачивается. Долго смотрит куда-то вдаль, не меняясь в лице. Этот взгляд как заколдованный, куда-то тянется… конечно, Всеволод решает проверить, что так заинтересовало Вожака.

Таверна. Та околица, где они уже были… были перед выездом. Точно так стояли на дороге, изучая окрестности.

– Ну, я тупая скотина! – Стонет Всеволод, хлопая себя по лбу. – Осёл! Как я мог не понять?

– Что? – Тут же подходит Ярый.

Всеволод прищурился, вспоминая.

– Девчонки, сёстры, которых я привёл в эту гостиницу. Гордей, ты сюда приходил в ночь перед отъездом. Во время, когда тебе было плохо, в то самое время, когда у своей души ищут утешения. И сейчас пришёл. Шух мне ещё в лесу говорил – путь у одной из них. Такой, что даже по петле прошла. Путь её ведёт. И просил приглядеть. А я, дурень, всё хотел свалить на Шухова друга, чтобы самому не морочиться, времени не тратить.

Он недовольно покачал головой.

– Как я не подумал? И ты тогда пришёл и стоял здесь, с места не двигаясь, в стену смотрел. Там две сестры – человек и рысь.

– Рысь? – Гордей словно очнулся, услышав только конец речи. Повторил мечтательно. – Рысь...

– Рысь, – хмыкнул Ярый. – Повезло! А это точно она?

Оба уставились на Всеволода, будто тот всё на свете знает. Впрочем, сам виноват, нечего было себя изначально умником ставить. Это случилось несколько лет назад. Было Всеволоду двадцать, когда он заслужил звание альфы и познакомился с будущим Вожаком и его другом. Подростки… Как альфа, он относился к ним именно так – как к подросткам, что жизни толком не видели. Каким образом вышло, что они сдружились и теперь всегда были вместе? Всеволод не мог объяснить. По привычке вёл себя как старший и опытный, но… его друг вскоре женится, а сам Всеволод до сих пор бессемейный. Его друг два месяца, как полноценный Вожак, будущий князь Тамракских земель, а он всё так же его альфа. Да и Ярый не отстаёт – из тонкого мальчишки стал одним из самых сильных воинов, догнав самого Всеволода.

Те подростки давно выросли.

Всеволод тряхнул головой. Ненужные это мысли сейчас, Вожак, хоть вопроса и не задавал, ждёт ответа.

– Не знаю, она или нет. Но проверим? Схожу, поинтересуюсь, куда сёстры устроились, и навестим. Всё лучше, чем кругами ходить да невесть что искать.

Дождавшись кивка Гордея, Всеволод отправился в таверну. Вернулся спустя несколько минут с поникшей головой.

– Ну? – Первым спросил Ярый.

– Они уехали.

– Что?!

– Уехали нас следующий же день с обозом до Вишнянок на человеческих землях. А оттуда… бог знает, куда делись.

– Ты же говорил… – Ярый запнулся, так как не вспомнил, что тот говорил.

– Кто же знал, что они дальше поедут! Мы два дня по лесу шли – они ни словом не обмолвились. Наоборот, вот приедем, мечтали, вот устроимся, вот в баню, наконец-то, сходим.

– Ничего. Утром поедем в Вишнянки. – Гордей в который раз оглянулся на таверну. – Может, они там остались.

– Вот, что зато мне дали. Оставили сёстры. – Всеволод вынул из кармана кусок верёвки. – Хозяин не помнит точно, кто из двух, но помогали ему, подвязали куст во дворе. Этим.

Гордей взял верёвку и поднёс к носу. Сделал медленный, глубокий вдох.

А потом словно сложился пополам. Ярый напряг мышцы, вглядываясь в темноту, но тут же понял, что это не нападение. Просто Вожак слегка потерял контроль. Теперь он сидел на земле, уронив голову и качаясь, как пьяный.

– Рысь… – Слышался еле различимый шёпот. – Это рысь.

– Ну, хоть точно узнали. – Ярый расслабился, сунул кинжалы обратно в ножны. – Пошли, что ли? Чего на голой земле сидеть.

Гордей молча поднялся, размял плечи и вздохнул. Всеволод развернулся и пошёл по дороге первым.

– Всеволод. Какая она? – Спросил Гордей чуть погодя. Вокруг было уже темно, даже волчий взгляд видел не так ясно, как днём. Однако жажду в глазах друга Всеволод прекрасно разглядел. Пожал плечами.

– Рысь как рысь. Я ничего… такого не увидел, сам понимаешь. Маленькая, худенькая, злющая. В мужских штанах и рубахе, им дед Ших одолжил, своей одежды потому что у них не было. Так что вряд ли сильно балованная. Волосы в косу заплетены, как у всех деревенских. Шипит, как кошка дикая.

– Хороший знак, – похабным тоном сообщил Ярый, но его никто не услышал.

– В общем, обычная, – повторил Всеволод. – Я больше вторую запомнил. Столько света в глазах. Жаль только… маленькая ещё.

***

Оборотня ловили три дня – и ничего. Глаша ходила злющая, постояльцы то и дело убывали, а новых нет как нет! Фадей так вообще из комнат не высовывался, притворялся, что ногу подвернул и шагу ступить не может, потому и на охоте пользы от него не будет. А когда всё-таки вышел на кухню, так старательно хромал, что сразу стало понятно – никакого актёрского мастерства! Я бы и то лучше притворилась.

Тем днём как раз нужно было половики из гостевых комнат выбивать. Все этим и занимались – в комнате или коридоре скатываешь половик с пола в рулет и тащишь на двор, где с чьей-нибудь помощью затаскиваешь на деревянный брус, а потом обливаешь его мыльной водой и бьёшь колотушкой.

Ох и муторное это занятие, как оказалось! Я, Малинка, Глаша, помощница с кухни и дворовой мальчишка Прутька почти сразу стали выглядеть, словно нечисть. Взмокшие, в пыли, у Малинки прямо посреди лба грязный след от пальцев, которыми она пот вытирала, а мальчишка так вообще, словно кот пятнистый, и грязных пятен куда больше чистых.

Когда мы стащили третий большой половик из коридора, Глаша бросила колотушку на землю и завопила:

– Ожега, а ну иди и скажи этому бирюку, что если он не станет нам помогать сей же час, я его из дома выгоню! Так и скажи. Ишь, болеет он, а я тут вкалываю, семь потов сходит! Иди!

Схожу, что мне, сложно? Как раз воды выпью, от духоты голова кругом.

Фадей сидел в магазине, в тени, потягивал прохладный квас из большой кружки, рядом стояло блюдце с солёными сухариками. Рубашка на нём тонкая, на груди распахнутая, чтобы не сопреть. Да, Глаша бы его сейчас точно прибила, если б увидела. Той самой колотушкой, что половики бьёт.

– Чего там вопли во дворе? – деловито спрашивает Фадей, покачиваясь на стуле. – Кричали вроде?

– Ага, кричали. Хозяйка велела вам немедленно идти помогать.

– Мне?

– Вам!

За ним на стене висело зеркало. Да уж, смешно я выгляжу – старое голубое платье, рукава по локоть закатаны, глаза сверкают, косынка повязана криво, но чтобы поправить, придётся волосы распускать, а это умываться, расчесываться… сейчас с последним половиком разберёмся, перерыв сделаю и займусь.

– Ну чего бы ей не оставить меня в покое. – Морщится хозяин. – Я же болен.

– Знаете что! Сами разбирайтесь. Мне велели вам передать, чтобы бы вы немедленно шли помогать, иначе хозяйка вас из дому погонит! Слово в слово! Я передала!

Фадей слегка отклонился, смотрит с удивлением. Кажется, я слегка повысила голос. Или не слегка.

– Ну ладно, ладно, чего ты… Схожу.

Он встал, неуверенно шагая в сторону двери, что на улицу ведёт. Наверно, хочет по улице обойти, чтобы все соседи видели, как бедного калеку жена работать заставляет.

Открыл дверь и робко взглянул на меня.

– Идти?

– Да! Немедленно идите и помогайте! Иначе я не знаю, что хозяйка с вами сделает! Я тоже сейчас буду, только магазин запру, всё равно в такую жару никто не придёт. А придут – крикнут во двор. Ну? Идите!

Фадей вздрогнул и обречённо шагнул на улицу, весь поникший и сутулый, но в дверях с кем-то столкнулся.

Не хочет идти, любой возможность отлынивать от работы пользуется! Какой упрямый! Вернее, вот лентяй! Ну, я ему сейчас всё скажу!

– Извините.

Голос мужской. Я отчего-то сглотнула и промолчала.

Так, кажется, у нас покупатели. Фадей посторонился и вышел, бочком-бочком отправился помогать-таки жене.

Покупателей было двое. Они вошли медленно, настороженно, неслышно ступая. Странно как одеты – кожаные жилеты поверх рубах с коротким рукавом, такие же кожаные штаны, толстые ботинки. Кинжалы за поясами, как у разбойников каких-то. Внешне друг на друга похожи, черноглазые и черноволосые. Только тот, что впереди, вдруг принялся так мило улыбаться, что я даже оглянулась – что тут такого чудного в нашем магазинчике?

Чёрт, нельзя же так неожиданно заявляться! От страха аж сердце зашлось. Парни при параде, хотя и с дороги. И защититься могут, раз с оружием ходить не боятся.

А я как… как после уборки. И чего им было не прийти двумя минутами позже? Я бы уже магазин закрыла и во двор ушла, так что на зов вышел бы кто-то другой.

Раньше я их не видела. Проездом, что ли? Стоят, молчат, этот, впереди, улыбается всё шире, счастье такое на лице написано, будто на небеса попал. Белки глаз на загорелом лице так и сверкают.

Потом он… вздохнул. Так, будто до этого вовсе не дышал.

Я снова сглотнула. Что-то нервы расшалились.

Что за покупатели странные? И покупатели ли вообще?

– Ну? – Не сдержалась я. – Чего надо?

– Ты смотри-ка. И правда, дикая, злая, темпераментная р… – заговорил второй, тот, что дальше стоял.

– А ну тихо! – Его толкнул ещё один парень, зашедший с улицы. Что-то его лицо какое-то…

– Здравствуй, Ожега.

– Всеволод?!

Бритый и стриженый. Ну точно он! Да уж, если бы не голос, я бы ни за что не узнала – совсем другое лицо. Был мужчина в летах – стал молодой симпатичный парень. На такого глянешь и понятно становится, с чего сестра в него влюбляться вздумала.

– Да, я. А это друзья мои – Ярый и Гордей.

Гордей, значит. Глаза невольно вернулись к первому. Почему он как идиот улыбается? Почему почти не дышит? Больной, может?

– Далеко вы, девчонки, забрались. – Всеволод отодвинул Ярого и прошёл вперёд, оглядывая магазинчик. В деревянном помещении все стены были увешаны полками, на которых лежит разная всячина.

– А что, нельзя?

– Да не ругайся ты, просто сказал. Я думал, вы в Осинах осесть собирались.

– Может, и собирались, да передумали. А что?

– Да ничего.

– И чего вы тут делаете?

Подозрительно как-то. Откуда тут Всеволод? Хотя с другой стороны, старые люди говорят, совпадения и похлеще бывают, жизнь, говорят, так складывается, что подобного никакой сказочник не выдумает. Да и преследовать нас… зачем ему? В Осинах бросил себе да пошёл по своим делам, и даже на Малинку не оглянулся.

С мыслей меня сбили слова:

– Разве тут не сдаются комнаты? На заборе объявление. Мы хотим снять жильё.

Голос у Гордея… какой-то необычный. Будто я его слышала раньше, и не раз. И рвётся из памяти… впустую, потому что не было этого голоса прежде! Не могла я его слышать!

Но что-то большее в нём. Вопрос или даже… просьба.

Соберись, Ожега! Что ты пугаешься, будто людей впервые увидала? Что тебе мерещится? Голос как голос!

– Я… сейчас хозяйку позову.

– Стой!

Теперь Гордей не попросил, а приказал, да не на ту напали! Я ничего не слышу, ну, вот ни слова не слыхала!

Я уже со всех ног бежала во двор, позабыв, что нельзя при покупателях оставлять магазин – вдруг украдут чего и сбегут. С другой стороны – заселением Глаша всегда лично занимается, должна же я ей сообщить о новых постояльцах, которые ждут. Пусть сама с ними разбирается. Только, выходит, они будут тут жить?

Аж передёрнуло от озноба. Будут тут жить, завтракать и обедать, ходить вокруг… и что? Откуда столько внимания обычным постояльцам? Не первый раз у нас останавливаются молодые красивые парни. Не первый раз они мне улыбаются. Ну, поживут немного да уедут, хватит паниковать! Это только оттого, что меня в таком виде несуразном застали, прямо во время уборки. Но кто же знал?

Фадей, оказывается, до места дошёл, однако половик поднимать не спешил, присел на скамейку отдохнуть.

Глаша, стоило ей услышать про постояльцев, как подобрела и бегом в магазин бросилась. Дела после появления оборотня-людоеда шли не очень, так что её даже не смутило, что приехало трое молодых одиноких парней, хотя в обычное время она предпочитала постояльцев взрослых и семейных.

А может, кстати, и эти семейные, кто знает?

Я тряхнула головой. Дурь какая-то в мыслях. Семейные, нет, какое мне дело?

И да, я же Малинке не сказала!

– Среди постояльцев Всеволод, – прошептала ей на ухо, чтобы Фадей не слышал.

Потемневшие глаза распахнулись широко-широко, в них задрожали облака.

– Да? Почему сразу не сказала?!

Толку было шептать, если она так орёт?

– Не кричи. Не стоит хозяйке об этом знать.

Малинка сникла, но спорить не стала. Глаша очень ревностно следила за репутацией своей гостиницы, пойдут о нас дурные слухи – мигом на улице окажемся. А знакомство со странным чужаком приятной наружности сразу перевернут во что-то неприличное.

Мы вдвоём заволокли половик на перекладину, пока Фадей стонал, пялясь на бегающих вокруг кур, и пошли за водой. Вскоре вернулась довольная хозяйка, значит, сговорилась с постояльцами.

– Давайте, этот половик домываем, на просушку его, и хватит на сегодня. На днях продолжим. Ты, милый, иди, отдыхай, нечего больную ногу тревожить, а вечером вкусненького тебе приготовлю.

Она улыбнулась Фадею и чуть-чуть покраснела.

Что тут скажешь? Стоило его заставлять что-то делать, если тут же сама передумала и от своего слова отказалась? Кажется, Глаша себе такого мужа и воспитала ленивого! Пусть теперь не жалуется!

Мы с Малинкой доскребли и добили половик, залили его водой, повесили на солнце и пошли умываться. Как раз обедать время пришло, а после обеда Глаша мне велела в магазин идти, а Малинке на кухню.

Хорошо, вход в хозяйские комнаты, одну из которых нам отдали, не там расположен, где постояльцы живут. У них отдельная парадная лестница с половиками и светильниками на стенах, у нас – простая деревянная, зато на посторонних каждый день не натыкаешься.

И вот после обеда сижу я в магазине, скучаю. Народу нет, конечно, я же говорила, по такой жаре никто не придёт, кому охота в душной пыли тащиться за покупками? Вот вечером, по прохладе…

Дверь скрипнула, словно всем моим мыслям назло.

Этот… Гордей который.

Смазливый. Улыбка светится, разворот широких плеч уверенный, поза – словно он король. Ну один в один Огний, когда заявлялся себя показать. Тот разве что не улыбался так, словно последние мозги по дороге растерял.

– Привет.

Ну, я теперь тоже не на пугало похожа, стыдиться нечего.

– И тебе не хворать. За каким товаром пришёл?

После секундной заминки – чёрные глаза недоумённо таращатся – он смеётся.

– Надо же… За каким, спрашиваешь, товаром? А у вас самих себя сватают?

– Чего?

Не поняла я ничего.

– Так, навеяло… вспомнилось, как у вас принято. Когда за невестой сватов посылают, те как раз говорят «за товаром пришёл».

– И что?

Он улыбается ещё шире, хотя кажется, куда уж? Опускает ресницы, они у него длинные, чёрные.

– Да так, в голову пришло.

– Ты будешь покупать или нет?

Судя по лицу, он некоторое время сдерживается, но всё же снова смеётся.

– Буду.

– Что?

– Может, невесту. Как думаешь, стоит?

– Да что ты несёшь?!

Солнце, что ли, голову напекло?

Но он молчит, медленно подходит ближе. Половицы тихо скрипят. Даже не переоделся, кожей пропах. Волосы цвета вороного крыла закрывают ему лоб, сходятся позади в хвосте. Я никогда такой густой черноты не видела…

А потом он… опирается рукой на прилавок, перепрыгивает через него и оказывается напротив. Приходится задирать голову – оказывается, он выше. Не знаю, от чего я опешила больше – от прыжка, как будто на это никаких усилий не нужно, или от наглости – без спросу за прилавок лезет!

И главное – стоит в проходе. А как только путь тебе перегораживают, известное дело, сразу хочется уйти. Пойду, позову Глашу, пусть сама со своими подозрительными постояльцами разбирается.

Я влево – и он туда же, я вправо – он уже тут дорогу перекрывает. Пришлось остановиться и перейти к словам.

– Думаешь, поймаешь?

– Думаю, да. – Уверенно отвечает он. – Думаешь, сбежишь?

– Думаю, да.

Однако не удалось – стоило сделать шаг в сторону, как он тут же перегораживал и без того узкий проход. Вроде почти не шевелился, но так быстро перемещался из стороны в сторону, что жутковато становилось. Ведь если он решит не просто путь преграждать, а к примеру, руки приложить, куда не следует, я наверное, и не замечу, пока поздно не станет.

– Чего ты пристал?! – Возмутилась я.

– Как чего? Может, я хочу с тобой познакомиться.

– Познакомились мы уже! Всеволод нас познакомил.

– Значит, я хочу с тобой поговорить.

– А я не хочу!

– Почему?

Я так рассердилась, что слов не нашла.

– Я тебе не нравлюсь? – спокойно улыбаясь, спрашивает он.

Ну, конечно! Стоит весь такой ладный да красивый, зубами белыми сверкает, плечами широкими поводит, думает, ему никто не откажет. Как Огний, черти его дери!

Раньше, может, так и было, но хватит с меня смазливых зазнаек! С чего это внимание такое – первый раз увидал и давай улыбками светить да душу нараспашку открывать. Только если что недоброе задумал. Сейчас и проверим!

– А что? Зачем тебе со мной говорить? Дурацкие вопросы спрашивать? Нравишься, не нравишься, какое дело? Жениться, может, на мне собрался?

Думала, поостынет-то пыл, однако он почти перестал улыбаться и до нелепого серьёзно ответил:

– Может быть.

Ну, всё, отступать неприятно, конечно, но это перебор. Сердце стучит как бешенное, а после его слов ещё и заныло, как будто оцарапал его кто когтями. Придётся отступать обратно, за спиной дверь в подсобку, а там – наружу.

Пусть Глаша сама с ними разбирается!

***

Когда Гордей вернулся, вид у него был слегка растерянный.

Ярый возлежал на кровати, заложив руки за голову и раскинув ноги, с которых так и не удосужился снять ботинки, а Всеволод делом занимался – точил кинжал.

– Сбежала? – Лениво спросил Ярый, поняв всё с одного взгляда.

Гордей недовольно поморщился и промолчал.

– Точно! – Фыркнул Ярый. – Предупреждали ведь. Говорили, не лезь напором, погоди. Ну, ты и спец по женским сердцам! То столбом стоишь, как безумный зенки пялишь, будто вот-вот бросишься. Я понимаю, конечно, наконец-то ее живьём увидать – на расстоянии протянутой руки. Столько искать, по следу как бешеная псина без сна и отдыха бежать – а она и не знает, что теперь с тобой связана. Должно быть, дикое чувство?

– Ещё какое.

– Так думать же нужно! Ты сам тут полчаса очухивался, в себя приходил, а потом что?

– Что?

– Вместо того, чтобы план какой разработать, как осторожно, невзначай с ней познакомиться, учитывая ситуацию – речь о суженой, не абы какая девка, ты напролом лезешь!

– Перестань!

– Напугал, должно быть девицу своим жарким натиском. Она ж не знает, что рысь, и про душу не знает. Любая на её месте бы испугалась.

– Ну, предположим, не любая.

– Сравнил! Бойкие вдовицы, жадные до молодых мужских тел и дикарка, что по петле прошла и не заметила.

– Молчи!

– Или она того… Тоже жадная до молодых мужских тел? Рысь как-никак.

– Смотри, не замолчишь – в ухо дам.

Ярый вытаращился и окая, протянул:

– Да ну? А любОвь как же? ЛюбОвь глаза, чтО ли, не застлала?

Гордей с места прыгнул на Ярого, и потасовка началась. Всеволод только щурился да следил, чтобы не сломали чего. А так пусть развлекаются, кровь гоняют.

Через несколько минут оба уже хохотали, свалившись на пол.

– Ну, что скажешь? – спросил тогда Всеволод.

– Да не знаю, – Гордей задумчиво почесал в затылке. – Чего-то она дикая совсем. Бросается, будто я уже обидел чем. А мы даже не знакомы толком.

– Р-рысь, одним словом…

– Молчи, Ярый! Это она?

– Это она. И знаете, что? – Гордей откинулся на спину, раскинув руки, и с блаженной улыбкой установился в потолок. – Я счастлив…

– Вот как.

И они замолчали, будто сказать было больше нечего.

Не к месту Всеволод подумал о её сестре. Такой же юной, как его собственная. Такой же красивой. И почему-то понял, что рад. Рад тому, что невестой Вожака оказалась именно рысь.

 

Глава 5

О хождении кругами

День с утра не задался.

Вначале глаза еле продрала, потому что ночью сон не шёл. Бывает такое, не пойми с чего. Ворочаешься с бока на бок, а мысли всё тревожные в голову лезут, пугают, хотя казалось, откуда им взяться? Всё же чудно складывается! Отчим про нас ни слухом ни духом, никак ему нас не найти! И может, вовсе искать не станет, вдруг и правда те… княжеские воины не за нами охотились. Смешно? Да, но так охота верить!

И лето впереди, душистые парные дожди да тёплая река. И работа хорошая. И здоровы мы. Так отчего же?..

– Ты чего расселась?

– А?

Малинка строит напротив, скосив глаза.

– Чего сидишь, в окно уставилась? И сколько можно косу переплетать? Пятый раз уже! Расплетёт и чешет, и снова заплетёт и снова расплетёт! А платье ты сколько раз поправляла? Красивая, красивая, пошли уже!

– Я? К чему это ты?

Разве я косу переплетала? Один раз с утра делаю.

– Уж не знаю, к чему ты с утра прихорашиваешься! Или к кому.

– Да ты что выдумываешь-то?

– Да чего выдумывать? Это ты как в тумане бродишь и всё прихорашиваешься.

– Тьфу на тебя!

О чём тут спорить? Малинке с утра примерещилось, не переубедишь. Лучше не тратить время понапрасну, она же как ослица упрямая, будет на своём стоять!

Лучше пойду работать, хозяйка опозданий не терпит.

Позавтракали мы с сестрой и по разные стороны разошлись. Иду я к магазину, а внутри словно что-то гложет, покою не даёт.

И надо же! Как я и думала… вернее, не то чтобы нарочно думала, но отчего-то вовсе не удивилась!

Стоит у закрытой двери Гордей, весь такой терпеливый, послушный, с ноги на ногу переминается. Свежий, здоровый, сила прям через край хлещет. В льняной рубахе с набивным рисунком, а пояс у него странный, как будто из кожаных верёвок. Без вышивки, конечно.

Вот как чувствовала!

Однако у магазина стоит, значит, покупатель. Если хозяйка узнает, что я на покупателя кричала, устроит выволочку, будь здоров! Рисковать нельзя.

– Доброе утро.

Видимо, вышло не очень. Он смотрит так, будто ждёт, что я вот-вот на него наброшусь с кулаками и криками.

– Доброе утро, Жгучка. Как спалось?

Ну и вопросы! Отвечать я, понятное дело, не собираюсь, не обязана. Молча отпираю дверь.

Он шумно сипит за спиной, потом словно решается.

– Слушай… извини за вчерашнее, я вёл себя… не знаю, в общем, почему, с дороги может устал, но вёл как последний дурак.

Это точно! Первым делом хотелось расхохотаться ему в лицо злодейским хохотом, но я сдержалась. И не сказала ничего, это только беседу подтолкнёт, а он и без того слишком по-свойски обращается, хотя знакомы мы без году неделя.

Так, дверь открыта, ещё ставни убрать, чтобы светло было. Это несложно, только мороки много – занавеску отодвинуть, поднять деревянный штырь вверх, закрепить в деревянном кольце. Теперь второе, третье окно и наконец, отпереть дверь, что на улицу ведёт.

Теперь за прилавок вернуться и ждать. Покупатели, они любят, чтобы их ждали и радовались им, как первым подснежникам, вылезшим из-под сугробов.

Только этот вот какой-то странный покупатель.

Хоть бы он ушёл уже!

Нет, стоит ждёт чего-то.

Ну вот, за прилавком как-то спокойней, я тут не просто так нахожусь, а по делу. А о вчерашнем лучше и не думать. Пусть только попробует заново такое проделать!

А смотрите-ка, не лезет. Только подходит и спрашивает неуверенно.

– Ну, так что… ты не сердишься?

– Нет.

– Правда?

– Нет, сказала!

– А звучит так, будто сердишься.

Ну прямо как с Малинкой с пустого в порожнее часами переливать можно.

– Ты в магазин чего пришёл? Товар предложенный покупать или языком молоть?

«Предложенный» это я специально уточнила, чтобы вчерашнего не повторилось, потому что больше «предложенного» ему никто не предлагал! Даже не хочу думать, что это было вчера такое!

Он и глазом не моргнул.

– Да, да, я за покупками пришёл. Мне многое нужно купить. Осмотрюсь тут пока.

И давай ходить, полки рассматривать. И так встанет, голову повернёт, и эдак, будто перед девицами у колодца прохаживается. Василь, помню, так со мной и познакомился – вначале ходил вокруг журавлём, а после, убедившись, что я его хорошенько рассмотрела, подошёл.

Хотя я плохо уже помню Василя. И даже обиды на него не держу, если совсем начистоту. Помню только свой восторг, когда такой ладный парень на меня посмотрел и слово доброе сказал. И как сердце вскачь пустилось.

Но то было в первый раз, кода что-то впервые случается, всегда по-особому переживаешь. С тех пор и времени прошло… Так отчего же сейчас сердце стучит? Вот глупое!

Ладно, подождём.

Села я на стул, рукой голову подперла и давай ждать. Ходит Гордей, товар осматривает внимательно, с интересом. Время от времени хмыкает.

Чего он тут забыл? Вроде по важным делам в Вишнянки явились, а он время тратит. Хотя, по приезду многим нужны мелочи всякие, которые с собой не повезёшь, которые купить проще.

Потом с улицы зашла покупательница, взяла сахару малый мешок и пряный засольный камень.

Ушла она, я дальше слежу. Ходит и ходит, и как ему не надоест?

– Может, помочь, подсказать чего?

Ладно, не сдержалась я, признаю. Но хозяйка учила, если покупатель сам не знает, чего ищет, спроси и помоги. И побольше, побольше ему советуй.

– Помоги, отчего бы и нет.

Тут как тут, у прилавка уже стоит, улыбается.

– Что делать хочешь?

– Э?..

Он так забавно на меня вылупился, будто я ему руку и сердце предложила.

Я закатила глаза к потолку.

– Для какого дела тебе нужно?

– А. – Он очнулся. – Копать.

– Копать? Что копать?

Ответ озадачил. Они приехали чёрти откуда, чтобы копать?

Молчит, глаза так и бегают. Врёт, может? А, не моё дело.

– Лопата тебе нужна.

Взгляд непонимающий.

– Ну, чтобы копать, нужно лопата. Так?

– А, ну да.

И снова улыбка до ушей, как будто ему не лопату предложили, а исполнение всех желаний.

Блаженный, может? Те как раз скалятся всегда, хоть солнце, хоть снег и дождь, им всё одно. Бывает же, что на вид всем хорош, а на голову слегка придурковатый?

Я аж подобрела отчего-то при этой мысли.

– Лопаты вон в углу стоят, выбирай, какая нравится и плати, цена на древке написана. Они из разного метала и дерева, есть тяжелей, есть легче, в руке попробуй.

Он и правда притаскивает лопату, хотя я видела, первую попавшуюся взял и даже не взвешивал!

– Вот, две серебрушки плати.

Показываю ему на цифры, чтобы сверил, а он опять на меня смотрит и ничего не видит.

– Эй! Плати две серебрушки и забирай лопату!

Снова очнулся.

– Э… Мне не только лопата нужна.

– А что ещё?

– Я посмотрю пока. А за лопату на, держи.

Вынул из кошелька, к поясу привязанного, две серебрушки, отдал мне и давай дальше ходить, круги наворачивать. Правда, теперь то и дело спрашивал, что это и зачем, будто впервые видел. На рыболовные снасти так вообще уставился, словно младенец на погремушку.

Вначале я правда думала, он поизмываться пришёл, поизводить да нервы попортить. Ну… думала бы, не плати он деньги. Но за утро он столько товара скупил, что и не каждые выходные столько удавалось продать. Кто ж станет ради дурной шутки столько денег тратить?

В общем, уже ближе к обеду Гордей собрал две корзины всякой всячины, одну отнёс, за второй вернулся, рыболовную сеть на шею повесил, потому что в корзину не лезла, и потащил покупки к себе в комнату. За лопатой обещался позже зайти.

И вот время к обеду, уже магазин пора закрывать, я с нетерпением жду, когда уйдут две девчонки соседские, которые всё никак не решат, какую краску лучше взять – красную или синюю... как входит Гордей!

Отправила я девчонок, только и мечтаю, как бы поесть, в животе урчит, а он снова у прилавка стоит и улыбается.

– Ты за лопатой?

– Ага.

– Забирай, вот она стоит.

Прям на том же месте, где ты её оставил!

– Да я вижу.

И тут, конечно, в самый неудачный момент в животе урчит! Да ещё и на весь магазин! Вот невезение.

Гордей, однако, услышал, на миг задумался и заявил:

– Ладно, иди обедай. После зайду.

И ушёл с лопатой со своей. А я чуть не вскипела. Что значит после? Он снова приходить собрался? Бродить по магазину и мешать мне работать своими взглядами да вопросами не к месту? Не знаю, что он там задумал, но от его улыбки оторопь берёт!

Всё, хватит с меня!

Пришлось после обеда идти к Глаше и просить дать другую работу по дому. Пока эти новые постояльцы не уберутся, лучше пережду в стороне.

– А чего это ты вдруг? – Всполошилась хозяйка. – Случилось что?

– Нет, что вы! Малинка просто хотела в магазине посидеть, а то всё я да я.

Признаваться не хотелось. Вначале хотелось, конечно, но я подумала – вдруг Глаша решит, будто я сама повод давала? Иначе как объяснить, что сюда парни зачастили? То Огний, то деревенские, то эти вот, пришлые. Гордей полдня в магазине торчит! С чего, если я не приваживала? Хозяйка первым делом на меня подумает. У нас вот было, чуть что про какую девку начнут болтать гадости, или случится с ней чего плохого, так бабы сразу наперебой: «а нечего было такой распомаженой ходить» да «как хвостом вертеть, так она на деревне первая, а как прижало, гляньте, скромница какая, не хотела она»! Ну и так далее.

– Ну ладно, поменяйтесь с сестрой, пока детей маленьких нет, по очереди будете торговать. С детьми у неё больно хорошо выходит сидеть, а в магазине любой справится. И не забудь – к вечеру из дальней комнаты съезжают, нужно будет сразу убрать.

– Да, хорошо.

– До вечера на кухню иди, там помогай. Малинка бельё шила, но оно подождёт.

– Хорошо. А… эти новые постояльцы – на сколько они заехали?

– На что тебе? – Глаша насупилась, но тут же оттаяла. – А, про уборку договориться? Не бойся, я сама буду тебе передавать, где убрать нужно. С постояльцами не разговаривай, особенно с парнями, знаю я, как в некоторых трактирах девушек обижают! А у меня приличное место, я их сразу выселю, если надумают приставать! Чуть что – говори. Слышала?

– Конечно, – уверенно кивнула я. – Сразу скажу. Так они надолго?

– На пять дней.

Немало. Но могло быть и хуже. Пять дней как-нибудь выкручусь.

– Пока. А потом будет зависеть от дел, по которым они прибыли. Скорее всего, дольше задержаться. – Добавила Глаша.

Я быстрее ушла, с трудом сдерживаясь от выкриков вроде: «Что за невезение! Какого чёрта они тут вообще забыли!» и тому подобного. Чего шуметь, от моего крика ничего не изменится.

На кухне дел было как всегда, немерено. Кухарка у нас не болтливая, даже угрюмая, сама себе под нос что-то бурчит, но зато не требуется одновременно десять дел делать.

Уже ближе к вечеру я выбрала минутку, чтобы навестить Малинку. Шла к ней с такими предосторожностями, словно из-за любого угла может оборотень-людоед выскочить и меня сожрать. Перед тем, как в магазинчик зайти, я выглянула из-за угла. Фух, покупателей нет, пусто, только Малинка сидит на стуле, качая ногой, и со скуки смотрит в окошко, в которое всё равно ничего не видно из-за пышных занавесок.

Как-то прямо стыдно стало, что я к собственной сестре подкрадываюсь, и я решила заявить о себе громко.

– Кхе, кхе!

Она подскочила, глаза круглые, но тут же сжала губы и скуксилась.

– А, это ты.

– Я. А ты кого ждала?

– Никого.

Но чувствую – врёт, паршивка!

– Как же, никого! Бабушке моей расскажи, что никого!

– А у нас есть бабушка?

– Не переводи разговор! Знаю я, кого ты тут поджидаешь.

– А если и поджидаю, тебе какое дело?

Я аж опешила и с ответом не сразу нашлась.

– Я твоя сестра! Старшая!

– И что?

– Я волнуюсь за тебя и… боюсь, чтобы не случилось чего. У меня больше никого, кроме тебя, нет!

Малинка упрямится, сжимает губы, но тут же сдаётся, вздыхает и бурчит.

– Никого я не жду. Если ты на Всеволода намекаешь, то…

– Где я намекаю? Я прямо говорю!

– …то он уже заходил! – Повысила голос Малинка. – И спрашивал, где можно найти тебя!

От обиды она даже носом хлюпнула.

Вот вам и новость.

– Зачем?

– Заходил зачем? Да вначале друг его зашёл, посмотрел на меня и ушёл, а после Всеволод явился.

– Который друг?

– Ой, не знаю я, похожи они, оба на одно лицо! Волосы чёрные, а глаза сверкают, как у бешенного. Посмотрел на меня с обидой, будто я украла у него чего, развернулся и ушёл.

– Ладно. А Всеволод меня спрашивал зачем?

– Откуда я знаю?

А у самой от любопытства глаза так и бегают.

– Зачем меня найти хотел?

– Откуда мне знать.

– И что ты сказала?

– Сказала, ты на кухне занята. Как освободишься, я передам, что он с тобой поговорить хотел. Так я сбегаю? Скажу, ты ждёшь?

Малинка вскочила и бросилась к внутренней двери.

– Подожди! А хозяйка если узнает, что мы знакомы? Если увидит, что мы болтаем?

– Ты во двор иди, на улицу. Если что, скажешь, хотела посмотреть, не грязное ли окно снаружи, не надо ли лавку подправить и траву лишнюю выдрать, в общем, не пора ли перед магазином порядок навести, а тут приезжий проходил, да и стал расспрашивать, где что находится. Где глава живёт, где рынок, где лошадей посмотреть и всё такое…

Выпалив это, Малинка пропала, оставив меня в растерянности. Я и не подозревала никогда, как ладно сестричка умеет врать. Вот правда, ни разу не думала даже!

Но план хорош, чего уж прибедняться.

Я вышла на улицу и с умным видом уставилась на вырезанную из дерева вывеску магазина. Он тоже звался: «У Глаши». Вывеску, кстати, хорошо бы почистить, а то буквы потемнели, издалека не прочтёшь. А лавка под домом крепкая, травы нет. Окно помыть не мешает. И сделать, как я видела в столице – витрина называется. Это когда вместо простых занавесок за окном раскладывают товар и люди с улицы видят, что в магазине продаётся, и сразу хотят зайти.

Хотя, может и не нужна тут никакая витрина. Что там класть – куски мыла да мотки пеньковой верёвки? Лопаты да корзины?

Дверь со скрипом отворилась. Смазать пора.

Надо же, как быстро Всеволод появился. И тоже оделся как местные – в льняную рубаху, подпоясанную простым поясом. Значит, один живёт. Была бы невеста или матушка, ходил бы в вышитом. Хотя… они же по-другому одеваются, всё больше в кожу, может, наших поясов у них и нет, а этот навязал, чтобы на местных походить.

Будто поможет! Сразу видно – чужак.

Всеволод заглянул в магазин, кивнул, наверное, Малинке и закрыл дверь. Повернулся, смотря свысока.

– Здравствуй, Ожега.

– День добрый.

Я слегка склонила голову. Хоть он и выглядит иначе, чем когда мы через лес шли, там как… конь, замордованный тяжкой работой, а теперь выпущенный на волю, сытый и отдохнувший, а все одно это тот самый Всеволод, который помог нам до Осин добраться.

– Сядем?

Он садится на лавку, я присаживаюсь рядом, складываю руки на коленках. В обед я переоделась – запачкала случайно рабочее платье, пришлось выходное надеть, потому что остальные как раз после стирки сохли. Оно жёлтое, в цветочек, а у Малинки похожее, только голубое. Мы одинаковые купили, только расцветка разная, когда в Вишнянки приехали, не удержались. Не ходить же в дедовых обносках? Глаша нам потом много своих старых отдала для работы, а эти праздничными остались. Она сказала, платья нам очень идут и сразу видно становится, что мы сёстры.

Я невольно поправила волосы. Рабочий фартук и косынку я сняла, когда с кухни уходила, но в зеркало так и не посмотрела. Хотя чего теперь-то переживать, поздно уже.

И всё равно – вон он, какой ладный, после леса из дикаря превратился в одно загляденье, надеюсь, и мы с Малинкой уже не те курицы в мужских обносках.

– Я хотел извиниться.

– Что? – Я чуть с лавки не навернулась. – За что?

– За то, что оставил вас без присмотра. Дед Ших просил убедиться, что вы хорошо устроились, а я делами был занят, решил, вы и сами можете.

– Мы и правда можем! У нас всё в порядке. Мы же тебе чужие совсем, с какой стати себе на шею такое ярмо вешать? Так деду Шиху и передай… если увидишь.

– Хорошо. – Он кивнул и улыбнулся. – Я и не сомневался, что вы справитесь. Значит, мир?

– Конечно. – Я даже удивилась. – Разве я с тобой воевала?

Как-то двусмысленно прозвучало. С ним-то нет…

– А что вы тут делаете, в Вишнянках? – Быстро спросила я. Всеволод помолчал, а потом неожиданно смущённо улыбнулся.

– Дело у нас тут важное.

– И надолго вы?

– Как выйдет.

Он внимательно посмотрел на меня, подумал. Казалось, хочет что-то сказать, а никак не решается.

– Ясно, – протянула я.

Вот и не о чем вроде больше говорить. Да, было время, когда он нам помог, да, я его уважаю и благодарна за подмогу, но большего между нами нет.

– Ожега… А ты не хочешь в Осины вернуться?

Опять я в лавку вцепилась, перестав вертеться.

– Зачем?

Он сглотнул, вытер рот рукавом.

– Просто… там вроде неплохо.

– Тут тоже неплохо.

– Там я чаще бываю, присмотрю за вами, раз деду обещал. Я ему должен.

Да уж, присмотрит он! А Малинка тем временем совсем от любви свихнётся. Вот сегодня на родную сестру бросалась, потому что она вместо Всеволода к ней пришла. Любовь – чувство страшное, от него и разум некоторые теряют. Будет нас навещать, забыть о себе не даст, а Малинка раз за разом будет с ума сходить и на мне отыгрываться. А то и глупостей наделает, а разбираться тоже мне.

Нет уж, пусть дальше от нас держится!

Только как это всё ему скажешь?

– Всеволод, спасибо тебе. Но мы тут уже устроились. Да и чего за нами приглядывать? Глаша, хозяйка наша, за нами приглядывает, в обиду не даёт. Ты не думай, мы и сами за собой приглядывать умеем. Да и тебе зачем лишние заботы? Дел своих-то поди гора, раз ты по работе то в глухой лес, то в другой город. В общем, не бери в голову, ты ничего не должен, что деду обещал, сделал – в город довёл, по пути не бросил. Дальше мы сами.

Он глубоко вздохнул, но вовсе не с облегчением, как я ждала, а чуть ли не с досадой.

Не понимаю ничего.

Носком туфли я стала поддевать камешки, толкая их на дорогу.

– Ладно. – Он вдруг решительно поднялся, взял меня за плечи. – Я не настаиваю. И очень рад, что вы такие умницы – хорошую работу нашли, сами о себе заботитесь… Только хочу сказать тебе, Ожега, кое-что, а ты запомни. Прошу тебя, навсегда запомни, никогда не сомневайся в том, что ни я, ни мои друзья не причиним вам вреда. Ни один из нас. Ни словом, ни делом. Никогда.

Я почти испугалась. Почти. «Мои друзья» он так по-особому выделил, будто только о них и говорил.

– Пообещаешь мне, что запомнишь?

– Д-да.

– И… – Он что-то прокрутил в голове, но больше ничего не сказал, вздохнул только, убрал руки и ушёл в дом.

Ничего не понимаю!

Я поболтала головой, словно мысли – картошка, которая от этого плотнее в мешок уляжется. Только и дальше казалось мне, что Всеволод чего-то не договорил. Что вся наша беседа прошла не так и не о том, о чём должна была.

Хотя… я часто себе всякую чушь выдумываю. О том, как и что чувствуют другие люди, особенно красивые парни. А на деле после выходит – кроме моей выдумки в них и нет ничего.

А, чего голову ломать, работать пора!

***

Всеволод вернулся в комнату, где его уже с нетерпением ждали.

– Ты уговорил их вернуться в Осины? – Деланно спокойным голосом спросил Гордей, а у самого аж костяшки на сжатых кулаках побелели, так сильно он хотел казаться спокойным.

– Уговоришь их.

– Нет? – Ярый подался вперёд. – Всеволод, ты? Не смог?

– А что я мог сказать? – Рассердился тот. – Она спрашивает – зачем? А я что? Как я могу объяснить, зачем им в Осины?

– Придумал бы чего!

– Чего? Чтобы замуж её удачно выдать? После такого или смеяться будет, или скорее подумает, ополоумели мы. Рассказать, что она рысь? О, это ещё быстрее заставит её подальше от нас бежать. Сам чего не пошёл уговаривать?

Ярый сложил губы трубочкой.

– Ну… вдруг бы она в меня влюбилась, ходила бы потом по пятам, слёзы лила.

Рык был коротким и глухим.

– Я шучу! – Тут же исправился Ярый, поднимая руки.

– Дурень. – Покачал головой Всеволод. – Чего ты его из себя выводишь? Игры ваши щенячьи – одно, а за душу он в тебя по-настоящему вцепиться может, а ты хоть и альфа, Вожаку не ровня. Сожрёт друга, потом сам будет до конца жизни себя клясть. Этого хочешь?

– Опять ты сказки рассказываешь! – Отмахнулся Ярый. – И чего ты так взъелся? Знает он, что я шутки шучу, не впервой. Знаешь ведь?

Не услышав ответа, Ярый обернулся и нахмурился. Гордей молчал, обхватив голову руками.

– Ну, мы и влипли. – На удивление растерянно проговорил Ярый.

– А ты только понял? – Всеволод нахмурился. – Думал, шутки всё? Видел я, как зверей корёжит, когда они свои души чувствуют, а получить не могут.

– Я в порядке. – Глухо сказал Гордей.

– Да. – Всеволод кивнул, не отводя предупреждающего взгляда от Ярого. – Я знаю. Хочу, чтобы и он понял – теперь всё иначе. Раньше вы могли всю ночь напролёт вдвоём куролесить, пить и девок щупать, шутить про подруг своих хоть матерно… но теперь всё. Не будет больше этого, никогда. И если Гордей это понял и принял, ты, Ярый, всё шутишь. Всё делаешь вид, будто сейчас поиграем, а после будет по-прежнему. Никогда не будет. Теперь для него не мы главные, а она.

Всеволод сам удивился, с какой горечью прозвучали его слова. Он был рад за друга, очень. Только всё равно обида глубоко внутри глодала – за что? За что этой девчонке Вожак, с которым его и Ярого связывала дружба, проверенная годами? С которым они огонь и воду успели пройти. Дружбу которого они заслужили!

Ярый так и стоял столбом посреди комнаты, зло кривил губы, но молчал. Вряд ли он боялся спросить у Вожака, так ли обстоят дела, как Всеволод говорил, скорее, боялся услышать ответ.

Гордей отнял руки от лица, выпрямился и сказал:

– Хватит, не до того сейчас. Нужно как-то вывезти их с сестрой в Осины или лучше сразу к матери в Гнеш. Времени мало, но пока оно есть. Я подумаю, что делать.

Вожак встал, посмотрел на друзей – смурных, тёмных лицом… и широко, счастливо улыбнулся. Так, улыбаясь, и ушёл.

Когда дверь за Гордеем закрылась, Всеволод расслабился, закинул ноги на соседний стул, а пальцы сунул за пояс штанов.

– Ничего, Ярый, ты не один. Я вот жениться не собираюсь.

– И толку?

– Готов составить тебе компанию на следующий загул.

– С тобой? – Ярый недовольно зыркнул на него, обежал глазами. – Ну, девки ладно, для них сгодишься, как-никак альфа. А пить-то ты толком не умеешь!

– Я? Да ты ещё под стол пешком ходил, когда я кабаки ночь напролёт прочесывал, а с утра вас, шалопаев, по плацу гонял!

– Когда это было-то? Сто вод с тех пор утекло. Теперь ты и до полуночи не досидишь, напьёшься и на лавке до утра храпеть будешь. На что спорим?

– Э… на желание?

– Я что, девка, на желание с тобой спорить? – Презрительно плюнул Ярый.

– На что тогда?

– Кто первый заснёт – тот седмицу за обоих платит!

– По рукам! – Всеволод потянулся вперёд, и они сжали друг другу ладони. Каждый довольно улыбался, целиком и полностью уверенный в своих силах.

***

Вот что я больше всего не люблю, так это убирать комнаты после отъезда постояльцев. Ладно, если мебель поцарапали или подушку порвали, а бывает, ведут себя как настоящие свиньи! Мебель ломают, за светильниками не следят, чуть пожары не устраивают, а грязи после них, что в хлеву, только ходишь да удивляешься, как за несколько дней можно столько мусора натаскать.

Но в этот раз повезло. Жила в комнате семейная пара с младенцем, который молчал, словно он кукла, только глазами из свёртка у матери на руках хлопал. Семья оказалась такой аккуратной, что после них и убирать почти не пришлось, пол только протереть да белье забрать на стирку.

Да, еще колыбель на чердак отнести и корзины для детского белья, их выдают только при надобности, а просто так в комнатах не хранят.

В общем, повезло с одним, не повезло с другим. Вытащила я колыбель в коридор и поняла, что до чердака я с ней намучаюсь больше, чем с уборкой бы мучилась. Тяжелая она до безобразия.

– Привет.

Я невольно отпрыгнула.

– Чёрт!

Гордей удивлённо поднял брови, вопрошая, не его ли я обзываю.

– Ты меня напугал!

Он пожал плечами.

– Вроде не подкрадывался. Странно, что ты меня не слышишь.

Странно ему. Я невольно нахмурилась, задержала дыхание. Утром между нами прилавок был, а теперь ничего нет, вижу, как в вырезе его рубашки терялся грубый кожаный шнурок, на котором что-то висит.

Я быстро отвела глаза, хотя было жутко любопытно – какой у него талисман? Но подумает ещё, что я на него заглядываюсь. Нет, и не подумаю! Только глаза, подлюки, так и липнут! Не к груди, так к чистым ровным волосам, аккуратно собранным в хвост, к губам, на нижней у него забавная ямочка, к рукам и к расслабленным широким плечам. А на шее, у самой ключицы, у него билась жилка. Такой живой…

Я отвернулась, заставляя себя смотреть на колыбель и корзины.

– Просто от неожиданности испугалась, и всё.

Ещё не хватало, чтобы он думал, будто я его боюсь. Пусть идёт, куда шёл!

– Красивое у тебя платье. Тебе идёт. Словно поле одуванчиков.

Он что издевается? Чувствую, щёки краской наливаются, и от злости всё внутри дрожит.

– Ты куда-то шёл?

– Ага.

– Вот и иди!

Гордей пожимает плечами, небрежно так, но глаза снова липнут – мышцы у него так и гуляют, так и красуются. Как я ни старалась, взгляд всё равно упал вниз – почему они не носят тканых поясов? Глянула бы и сразу поняла, есть ли у него кто-то.

Тьфу ты, да какая мне разница!

Отвернувшись, я хватаю колыбель, в которой лежат корзины. Не хочет он уходить, сама уйду. Жаль только, быстро уйти не получится. Зачем только Глаша такую хорошую мебель заказала? Колыбель цельная, из дерева, да ещё ножки… всё равно что бычка годовалого тащить – чем-нибудь, да ударит.

– Давай помогу.

– Я сама!

Он подходит и нажимает на края колыбели руками, конечно, против его силищи мне не устоять! – и колыбель со стуком опускается на пол. Потом отодвигает меня плечом и хватает её сам.

– Похоже, не умеешь ты ни помощь принимать, ни комплименты своей красоте.

Если бы я была чайником, в этот момент бы и закипела. Ох, сказала бы тогда, всё, что думаю! Но приходится молчать, сорвусь, накричу на постояльца, Глаша может и от места отказать.

А Гордей потом наклоняется, так, что его нос почти упирается мне в щёку и тихо-тихо говорит:

– Надо улыбнуться и ответить: «Спасибо».

Я чуть зубами не клацнула, а может и клацнула, звук вроде был. Он быстро отодвинулся и как ни в чём не бывало сказал:

– Веди.

В самом деле, не драться же с ним за колыбель? Хочет тащить – ну и пусть тащит! Я сжимала губы так, что все их покусала, но довела до чердака молча. Так же молча ткнула пальцем на лестницу. Сделала вид, будто не вижу вопроса в его глазах.

– Наверх поставь куда-нибудь.

Пока он тащил колыбель наверх, я сбежала. Ушла, вернее.

Правда, недалеко. Конечно, я не думала, что Гордей украдёт вещи с чердака или что-нибудь сломает, или даже будет лазить, где не просят, нет, просто, если Глаша случайно узнает, что я вот так взяла и оставила гостя бродить, где ему не следует, тогда ждёт меня выволочка. А я этого жуть как не люблю, потому что приходится молчать и вздыхать, и жизнь после таких заслуженных выговоров кажется совсем тоскливой.

Да, и только поэтому я вернулась!

Гордей уже поставил колыбель в угол к ещё двум таким же, так, чтобы проходу не мешала и оттряхивал руки. Надо же, как будто она пыльная была. Я, между прочим, ее тщательно протирала!

– И часто ты такие тяжести таскаешь? Неужели тут нет никого для тяжёлой работы? – Спрашивает Гордей.

Я внимательно вслушиваюсь и прокручиваю его тон в голове. Нет, вроде ни насмешки, ни укора, ни нравоучений нет. А то бы я ему!

– Нет, не часто.

– Если что, кого-нибудь из нас зови, сама не таскай.

Ага, разбежалась!

– Конечно!

Он с подозрением хмуриться и почти сразу спрашивает:

– Пойдём?

Куда это? Что это он задумал?

Однако Гордей просто указывает на лестницу, ведущую с чердака на этаж и одновременно уступает мне дорогу. Лучше бы он первый шёл, неохота за спиной оставлять, но не ругаться же по любому поводу?

На лестнице приходится приподнять юбку, и я тут же оглядываюсь – не смотрит ли он? А он только улыбается.

– Ты так себя ведёшь, будто меня боишься.

– Ага, как же! Чего мне тебя бояться.

– Вот и я думаю, с чего?

Я фыркаю.

– Да не боюсь я тебя, ну ты выдумал! Думаешь, ты страшный?

– Я – нет?

– Неа.

– А кто страшный?

– Ну… – Я оценивающе смотрю на него. Вообще, если представить, что он идёт на меня с желанием покалечить или убить, но верно страшно станет до жути… только я отчего-то никак не могу представить, что он хочет причинить мне зло.

– Всеволод страшный? – Допытывается Гордей со странным блеском в глазах.

– Кто? Нет, он вообще нет.

– А… Ярый?

– Не-а.

Он снова улыбается. Его улыбка широкая и какая-то… ласковая, что ли. Прямо в жар бросает.

Это что ещё за новости? Показалось, или он ближе подошёл?

– Ну, мне пора! – Быстро говорю я, отстраняясь и отводя взгляд.

– Куда?

– Что куда? – Я даже на миг опешила.

– Куда тебе пора? Уже вечер. Или ты круглые сутки работаешь?

– А тебе что?

Он закатил глаза.

– Неужели так сложно просто ответить?

– Да с какой стати я должна тебе отвечать?

– Почему нет? Я что-то плохое спросил?

Осведомляется вроде серьёзно, но я вижу, глаза смеются. Ах, он потешаться надо мной вздумал?

– Отстань!

– Да подожди ты!

Когда сильные пальцы обхватили моё запястье, меня словно обожгло. И там, где пальцы прижались к коже, и внутри, под кожей. По рукам, в горле и в животе.

Словно его прикосновение имеет какую-то особую силу.

– Что вы с сестрой делаете вечерами?

А ведь он шепчет. Голос тяжёлый, тихий. А потом нервно сглатывает.

И тут я потащила свою руку к себе, желая вырваться из его хватки, а он – к себе, как будто не хотел отпускать. Я дёрнула сильней, и он тут же прищурился и дёрнул сильней на себя.

Я уже представила, как мы стоим молча и дёргаем мою руку, как будто она у меня лишняя! И молчим почему-то… но тут издалека раздались крики.

– Поймали!! Оборотня поймали!

Из-за угла выскочил Прутька, волосы дыбом, глаза как угли горят. Увидел меня и весь затрясся от восторга и ужаса.

– Жгучка! Слышала? Поймали-таки оборотня!

Я про всё и забыла. Отметила только, как Гордей мою руку отпустил.

– Оборотня? – глухо переспросил он.

Прутька мазнул по нему глазами, но обращался строго ко мне. Ясен перец, постояльцы день ото дня меняются и только я постоянная работница.

– Людоеда поймали! Везут на площадь, там он будет в клетке сидеть, пока старосты не решат, как казнить! Говорят, пока ловили сегодня, он двоих чуть на тот свет не отправил! А как выл, как выл! Пойдёшь с утра смотреть?

– На оборотня? А пустят?

– Да хозяева и сами пойдут! Все пойдут! Когда ещё людоеда увидишь.

И Гордей пойдёт? А… где же он? Тихо как ушёл и след простыл. Понятно! Как лясы с девицами точить, так с радостью, а как про людоеда речь зашла – ищи, свищи, смылся и слова не сказал!

– А Малинка знает? – Опомнилась я.

– Нет! Побежали, расскажем!

Мы побежали в магазинчик, но там было уже закрыто. Зато в столовой дым столбом стоял, так происшествие обсуждали – все постояльцы собрались, даже Всеволод спустился. А Гордея и друга его не было.

Да и ладно!

Постояльцы новости очень радовались, и Глаша, хотя обычно против выпивки была, сегодня отправила Фадея за вином – отметить чудное событие – возвращение в Вишнянки тишины и покоя.

 

Глава 6

О людях и людоедах

Утром нам с Малинкой и с Прутькой разрешили наведаться на площадь, на людоеда поглядеть. После того, конечно, как сходят хозяева. Прутька, пока ждал нашей очереди, весь извёлся, на месте ни единого мига не мог усидеть, как мячик по кухне прыгал, кухарка даже раскричалась.

– А ну на двор иди!

– Ну, тётенька…

– А ну, кому сказала!

Прутька хмуро свёл брови и потащился во двор. А мы с Малинкой, чтобы самим не запрыгать, с охотой взялись овощи к обеду чистить и крупу перебирать.

И вот хозяева вернулись. Судя по лицам, им не терпелось рассказать, что там да как, но мы с Малинкой к ним не вышли, выскользнули через чёрный ход и сбежали, позвав Прутьку сквозь щель в заборе. Тот бросился за нами, виляя всем телом, как игривый щенок, даже язык наружу вывалил.

Шли мы быстро, и на дороге было много народу, шедшего в ту же сторону. Все спешили и переговаривались.

– А что делать-то с ним станут?

– Казнить, конечно.

– А людоедов как казнят? Вешают или голову рубят?

– Как ты оборотня повесишь-то, а? – шикал тощий старик в огромной мешковатой рубахе, протёртой, где только можно, своему внуку-подростку. – Он извернётся да из петли выскользнет. Или клыком верёвку перекусит. Не, голову им рубят и на кол надевают, чтобы все видели, какая участь ждёт людоедов.

Жутковато стало. Старик говорил так деловито, как будто сто раз подобное действие видел. Мой шаг невольно замедлился. Что-то сомневаюсь я, что хочу туда идти. Да и сестре не стоит такое видеть. Но Прутька упорно тянул вперёд.

Вскоре вокруг целая толпа народу собралась.

– Хоть бы голодом замучили, убийцу проклятого! Хоть бы лапы ему проклятущему перебили, каждую кость, да по сто раз, чтобы дольше мучился, ирод! – Причитала какая-то толстая баба с круглым белым лицом, вокруг которого торчали нечёсаные рыжие волосы. – Хоть бы кишки выпустили и оставили подыхать на солнце, засиженого мухами!

Малинка рядом вжала голову в плечи.

– Наверное, этот людоед кого-то из её семьи съел, – прошептала я сестре и Прутьке. – Может, ребёнка. Так убивается…

– Да не! – Фыркнул Прутька. – Какое там! Она одна живёт, дочь у неё была, да сбежала давно. Её все знают, скандальная злая баба. Ей бы только ругаться, отчего, не важно! Иш, ядом как исходит! Гляди, берегись, плюнет – отравит ещё!

Мы с сестрой переглянулись, пожали плечами и тихо пошли дальше, стараясь держаться от буйной бабы в стороне. Мало ли что той в голову взбредёт, не хочется, чтобы и нас так поливали.

Городская площадь неумолимо приближалась.

– Вот он! – завопил Прутька.

Ноги уже не хотели никуда идти, а глаза ничего видеть. Мы и не шли – нас несло толпой. Малинка вцепилась в мой локоть, двигаясь с такой же натугой, что и я.

Посреди площади, прямо на раскаленной солнцем брусчатке, люди обступили огромную клетку с толстыми прутьями. Там, внутри, стоял огромный бурый волк. Он качался, словно больной или пьяный, его бока тяжело вздымались, а из пасти текла белая пена. Казалось, он еле стоит, но стоило кому-то подойти ближе, как волк бросался, цепляясь зубами за решётку, а тот, кто подошёл слишком близко, с воплями отскакивал прочь. На шее волка болталась толстая верёвка с обгрызенным концом, видимо, из ловушки, в которую его загнали. Зверь был покрыт свалявшейся шерстью и кровью, его безумные глаза следили за окружающими людьми с лютой ненавистью.

Кто-то из толпы ткнул его палкой. Волк бешено дёрнулся и вцепился в палку клыками, сломал, но на его боку остался свежий кровавый след. Потом людоед снова встал неподвижно, водя глазами по толпе.

В какой-то миг показалось, он посмотрел мне прямо в глаза – и я увидела в них что-то, кроме жгучей немыслимой ярости. Но спустя секунду волк снова бросился на кого-то, и передо мной вновь было только взбешённое животное.

Жара, смех, вонь протухшей грязи и крови – вот и всё, что было на площади.

– Пошли отсюда, – Малинка хлюпнула носом. – Не хочу больше смотреть.

А толпа веселилась и кричала, бросая в волка камни, плюя или тыкая в клетку острыми палками. Особо смелые подходили ближе и делали вид, будто ловко уворачиваются от укуса, хотя через прутья людоед до них достать никак не мог.

– Пошли.

Меня аж передёрнуло. Не такое я ждала увидеть, не злое веселье полоумной толпы, не изнуренное животное, дрожащее от слабости. В моих мыслях людоед был огромным троллем с клыками, торчащими между маслянистых губ, закованным в цепи. Такого и обидеть не грех.

Но не этого.

Мы с Малинкой быстро попятились и вышли из толпы, крепко взялись за руки и поспешили домой, оставив Прутьку прыгать, кричать и свистеть вокруг клетки.

Целый день разговоров только и было, что о людоеде и о том, что с ним сделают. Старосты решили казнить оборотня через два дня вечером, как раз праздник Ласковой Сестры-Весны будут отмечать, перед праздником и казнят. А пока не давать еды и питья и оставить клетку на площади, людям на потеху.

Все говорили, это правильное решение, так и надо злобному убийце! А мне единственное, чего хотелось – вернуть время вспять и отказаться идти на площадь, где в клетке из безумных глаз зверя на меня глянула бездна…

***

Всеволод вернулся быстро, и с порога при виде него стало понятно – слухи не врут.

Ярый тут же чертыхнулся, отворачиваясь к окну и болезненно жмурясь.

– Значит, правда, зверь, – сказал Гордей. Он был собран и деловит, и не скажешь, что получил удар, откуда не ждали.

– Да. – Всеволод устало опустился на стул. – Бурый род. Не старик и не подросток. Большего уже не узнать – Ярость Крови свела его с ума.

– Далеко забрался. – Тихо сказал Гордей.

– Да. И даже семью не установить… Даже родным не сообщить.

– Если они остались, родные, – сквозь зубы процедил Ярый. – Без причины в Ярость не впадают. Мы знаем о двух мелких хуторах, которые лесные начисто разорили, а кто поклянётся, что других не было? Тех, где совсем никто не выжил и не смог рассказать? Здесь, у людских земель?

– Теперь уже не узнать. – Повторил Всеволод. Протянул руку, сжимая плечо Вожака. – Два дня он будет сидеть в клетке на площади, а потом его казнят. Но это не им решать. Ночью я сделаю всё, что нужно.

Тот быстро дёрнул головой.

– Нет. Я сам.

– Гордей, я могу это сделать, позволь мне.

– Я должен сам.

– Почему?

Они долго и пристально смотрели друг на друга. Лицо Гордея осунулось, от счастья последних дней ни следа не осталось.

– Чтобы впредь не допускать случаев, когда мой народ будет вынужден идти на крайние меры. Это моя вина… Что зверь не смог найти помощи своих, что он опустился до животного состояния. Что он убил. Значит, где-то случилась беда, а мы не смогли их защитить. И думаю, всё ещё хуже – советники нам соврали.

– Гордей! – Всеволод недовольно нахмурился. – Думай, что говоришь!

– Беляк сказал, езжайте, ни о чём не думайте. Отдыхайте. Наслаждайтесь жизнью. Всё под контролем. А выходит, всё не так уж и гладко, раз случилось такое. Сам знаешь, какая причина толкает на Ярость Крови. Ни жадность, ни желание лиходейничать её не пробудит. Только смерть твоей семьи на твоих глазах, желание защитить их любой ценой. Где-то убили наших, Всеволод. Подло, тайно. А мы ни слухом, ни духом! Ты не думал, что советники от нас что-то скрыли?

– Нужно верить своим советникам, Вожак. – Всеволод снова схватил друга за плечо, крепко сжимая. – Нужно верить! Раз Беляк так сказал, значит, была причина. Да ты и сам подумай – какой от тебя был бы толк, пока душа далеко? То-то же! Так что не выдумывай, мал ещё всех вокруг винить! Советники голову свою в случае чего первыми на поле боя сложат! На любую подлость ответят, себя не жалея! И от Вожака не станут скрывать врага, что на его земле его народ убивать вздумал!

Гордей отвернулся, тем самым прекращая спор.

– Вечером я всё сделаю. – Передохнув, повторил Всеволод.

– Нет. – Вожак уверено поднял голову, глянул тёмными провалами глаз. – Я сам.

Больше не споря, Всеволод кивнул.

***

Утром я встала засветло – сна ни в одном глазу. Весь день вчерашний пряталась на кухне или на заднем дворе, и от разговоров про людоеда, и от постояльцев. Если про первого я не могла слушать, то последние… не знаю, отчего не хотелось их видеть, даже Всеволода. Но за ночь я так устала, как будто совсем не спала. Как будто бегала по тёмным улицам и видела жуткие вещи. Как будто видела смерть, как в последний миг – лицом к лицу.

И устала от неё!

Голова болела, но это только больше разозлило. Что же мне всё не так всегда, всё не по-моему! От кого и от чего я прячусь? Зачем? Нет, хватит! Буду ходить, где хочу, слушать и не слышать, если придётся, но больше не забьюсь в нору, как будто я трусливый заяц.

Вот пойду и позавтракаю в столовой, хватит на кухне или в комнате за узким столом жаться!

Сестра, зевая, поплелась следом. Правда, мечты о завтраке пришлось быстро отложить, потому как нас заставили этот самый завтрак готовить. За хлебом, что стоит в печи, следить, кашу варить да крепкий чай заваривать. За работой мрак забытого тяжкого сна рассеялся, как и моё упрямство. Ничего же не случилось… Откуда это неописуемое волнение и тревожность? Малинка рядом, отчим далеко, целая жизнь впереди. На что жаловаться?

А уж когда петухи заголосили и во двор хлынули из курятника цыплята и неуклюжие гусята с длинными шеями, мы с сестрой прилипли к окну, чтобы на них полюбоваться – и не могли друг другу не улыбнуться.

Хозяйка сбегала в столовую, вернулась и сказала, что пока к завтраку никто не спустился, и чтобы мы следили. Ушла в комнаты с подносом, на котором завтрак для мужа – всё свежее да на чистой салфеточке с вышитыми подсолнухами, да второй сверху прикрыто, чтобы не дай бог не застыло да не заветрилось.

Балует она его, я бы не стала такому лежебоке завтраки подносить. Он бы у меня, если бы лентяйничал, да болезным без конца притворялся, голодным бы сидел!

Сестра посмотрела хозяйке вслед и захихикала.

– Ты тоже не понимаешь, как можно то ругать, то хвалить, а воз и ныне там?

– Зато муж есть. – Смеется сестра.

– И толку от него?

– У хозяйки спроси, какой с него толк.

– А ты чего ухмыляешься?

– Я? Так.

– Что так?

– Да чего пристала опять? И к хозяйке? Может, любит она его. Может, ей главное, чтобы он рядом был, а остальное неважно? Толк какой? А мало любви?

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– А чего ты злишься? Отношение твоё мне понятно.

Сестра на удивление промолчала, хотя и надулась. Она сама не своя с тех пор, как Всеволод объявился. Чуть что, про любовь заговаривает, да с таким видом мечтательным, что плеваться хочется. И в отличие от меня не прячется, а все в столовую ходит да в местах, где можно с ним случайно столкнуться, ошивается. Думает, не видит никто, но я же вижу!

Когда они уже уедут? Без Всеволода успокоится Малинка, да и мне, если разумно подумать, проще будет.

Но вот чего не хотелось, так лишний раз ссориться.

– Пойду, проверю, спустились ли постояльцы.

Столовая встретила тишиной и розовым рассветным светом из окон. Солнце поднималось быстро, скоро растопит последние обрывки ночного холодного тумана, высушит росу и разбудит голосистых птиц.

В зале я оторвала глаза от окон лишь случайно. Ни звука не было, ни движения. И вздрогнула.

Они сидели за угловым столом, застывшие, скорбные, как на поминках. Бледные, как после болезни.

Впервые вижу, что Гордей не улыбается. Его руки сложены на столе, как будто он на них опирается, блеск в глазах погас, взгляд пустой.

Если бы он ухмыльнулся, я бы тут же ушла! Отправила бы сестру, пусть бы сама их обслуживала.

Но это, верно, как встретить пса на пути. Огромного, живого и здорового, скалящего зубы, ты бы живо испугался, а тут… словно из него весь дух выбили, жалко его становится так, что в груди ноет.

Ноги уже шли к столу, хотя меня никто не звал. Что случилось? Скажите, что произошло и заставило вас излучать мертвецкий холод?

Но… о чём это я? Как я могу сейчас спрашивать, что случилось? Отчего у них лица белые, без капли крови? Отчего они сидят, ссутулившись, будто великий груз на спине держат?

Гордей смотрел, как я подхожу, и молчал. А его взгляд тянул – ближе, ближе…

– Доброе утро. Будете завтракать?

Ну вот, хотела спросить громко да уверено, а вышел сердитый мышиный писк.

– Доброе. Два обычных завтрака принеси, – сказал Всеволод.

– Два?

Их же трое.

– Да.

Молчание. Объяснять, что к чему не собираются, и ладно.

Сестре я не сказала, кому завтрак, задумалась. Вернулась в зал, выставила тарелки и кружки, Всеволод и Ярый пододвинули их к себе, перед Гордеем осталось пустое место. Значит, он не будет завтракать?

Его пристальный взгляд так смущает! Краска на щёки так и льётся!

Когда в глубине его неподвижных глаз легко сверкнула крошечная искра былого смеха, а по скорбным губам скользнула тень былой улыбки, ноги отступили от стола.

Но совсем уйти не получилось. Не знаю, отчего. Я зашла за перегородку и стала двигать стулья, ставить их ровнее, сметать пыль со стола, хотя их только вечером протирали, в общем, занималась всякой ерундой.

Остальные постояльцы до сих пор не спустились.

Шаги звучали громко, Гордей вышел ко мне, остановился рядом, вздохнул. И снова ощущение нахлынуло, будто вокруг крепкие стены, за которыми ничего не страшно.

– Чего тебе?

Он опёрся плечом о перегородку. Его волосы выбились из хвоста, закрыв лоб и щеку.

Откуда в его лице столько усталости, будто он ночью глаз не сомкнул? Столько смирения, будто увидел конец жизни? И от улыбки ни следа.

– Ты мне нравишься, Жгучка. Очень сильно. Пойдёшь со мной гулять? На выходных на праздник?

Пальцы еле успели сжать тряпку, которая чуть не шмякнулась на стол.

Так просто взял и сказал? Нравишься?

Когда он смеялся, лучился очарованием так ярко, что слепил глаза, я не сомневалась – отказала бы слёту и не задумалась. А сейчас мне кажется… мне хочется сказать “да”.

Я тряхнула головой. Опомнись! Всеволод уехал, на нас даже не оглянувшись, и этот, как время придёт, дальше отправится, не обернётся.

Но один взгляд на его лицо – слишком серьёзное, слишком горькое, глаза смотрят так, будто его душа не на месте. Человеку с такими глазами не отказывают без причины.

– Я с сестрой хотела…

Надо же, краснею. И не от слов, а от своего тона – лепечу, как младенец, что только-только слова научился произносить.

– Значит, пойдём все вместе.

И это не вопрос.

Где же его улыбка во все зубы? Она вернула бы моё упрямство и уверенность, что всё это ерунда, просто кокетство от нечего делать, пока дороги, которые случайно нас свели, снова не разведут.

Но нет… он молча отступает, осторожно пятится и пропадает в утреннем полумраке.

Потом кто-то из постояльцев спустился, громко кашляя и сморкаясь, из кухни крикнула кухарка, Фадей выполз, сонно зевая и требуя ещё кусок пирога. Всеволод с друзьями ушли очень быстро, оставив завтрак почти нетронутым.

Не успела я как следует взяться за утреннюю работу, как вбежал Прутька, такой же всклокоченный и дёрганый, что и день назад.

– Слушайте! Людоед сбежал!

В столовой наступила тишина, только кто-то из постояльцев с грохотом уронил на стол ложку. Окрылённый успехом малец продолжал:

– С утра стражники проверять пришли – а клетка-то открыта, кругом в пыли следы лап. И кровищи вокруг, что воды у озера! И тел нет.

– Это что же делается! – Крикнул усатый торговец из первой комнаты. – Как такое может быть? Куда он делся?

Прутьку окружили, стали тормошить и расспрашивать. Тот кричал, чтобы его расслышали:

– Не знаю я! Нет людоеда в клетке! Больше не сказали ничего!

Гости так разволновались, что даже Глаша на шум прибежала, думала, пожар начался или драка. Убедилась, что ничего не горит, никто никому морду не бьёт, послушала недовольных постояльцев, кому ж приятно жить в месте, где оборотень сквозь клетки ходит? – и отправила мужа на площадь, узнать, что к чему.

Тот вернулся только к обеду и важно прошёл в столовую, встав на виду, чтобы никто не заслонял.

– Спокойно, все спокойно, велено не паниковать, я всё узнал! Людоед не сбежал, ночью его казнили по приказу старост. Тело бросили в реку, чтобы к земле не привязывать. Бояться нечего!

– Но зачем? – Крикнул какой-то торговец. – Говорили, через два дня казнь! Прилюдно!

– Чтобы никто не мешал. А то много шума от него, буянить бы кто стал… решили по-тихому казнить и забыть. Так что нет больше людоеда! Не тревожьтесь и не берите в голову!

Постояльцы пошумели, пошумели, да успокоились.

Вот как… Наверное, так лучше, не мучить, а быстро лишить жизни. Да, он людоед, да, виновен в человеческих смертях, но мучить… это всё равно что такими же лютым зверем становится.

Постояльцы радовались, а мне хотелось тишины подальше от людей. Мы редко когда с сестрой отдыхали, так что хозяйка на радостях, что с оборотнем так всё гладко вышло, отпустила нас с сестрой на полдня в сад. Заодно, чтобы мы раннюю ягоду пособирали, конечно, а не просто так прогуливались.

Но в саду всё равно лучше – очень тихо. Недавно поспевшая жёлтая как солнышко черешня была тёплой и сладкой. Мы даже не разговаривали, разошлись по разным сторонам и обирали разные деревья.

И к счастью, пропустили все торжества, устроенные горожанами.

Всеволода с друзьями я в этот день не видела, не знаю, где они были и когда вернулись.

Уже перед сном, когда стемнело, Малинка пошла за водой на кухню и не вернулась. Она иногда цеплялась там с кем-нибудь языками и болтала, забывая обо всём на свете, приходилось за ней спускаться. И в этот раз то же самое! На кухне темно, она, Глаша и кухарка сидят у очага, в котором тлеет огонь, и слушают Прутьку. Глаза у всех горят, что те угли! Я когда вошла, Глаша резко обернулась, увидела меня и за сердце схватилась.

– Фух, это ты! Чего подкрадываешься? Чуть не померла с испуга.

– Я не подкрадывалась, как обычно шла.

– Она всегда так тихо ходит, – отмахнулась Малинка и снова стала тормошить Прутьку. – И что дальше?

– Ну, что?... Дальше охрана видела, как второй зверюга людоеда повалил и за горло держал, пока тот дёргаться не перестал. А потом отпустил, вылез из клетки… и в человека оборотился!

– Точно напились, алкаши проклятущие! – С восторгом проговорила Глаша. – Вон чего выдумали, паршивцы!

– А тело тогда куда делось? – Спросила кухарка.

– Людоеда этот человек взял и с собой унёс. Стража говорит, он так шёл, будто горе у него какое. Потерялся в темноте и больше их никто не видел.

Все молчали, но Прутька уже закончил и только глаза многозначительно вылупил.

– И всё? – Наконец, спросила Глаша.

– Ну да, – слегка растеряно сказал Прутька. – Чего ж ещё?

Хозяйка стегнула его полотенцем, которое всё это время держала в руках.

– Тьфу ты, так и знала, брешут, как водку хлещут! Тоже мне охрана, налакались спирта с такими же горе-охотниками, да примерещилось по пьяни! Что ж они не вмешались, как увидели, что людоеда кто-то забрал?

– Дак два оборотня было! Сожрали бы их, пикнуть не успели бы! Жить-то всем, поди, охота!

– Ну, это ладно. А зачем, скажи, одному оборотню другого жрать?

– Не знаю я. Только стражники говорят, чистая правда это, до последнего словечка!

– Дурни они! И ты дурачок, раз веришь!

Глаша встала и потрепала мальчишку по голове. Такая быстрая смена от зла к добру была в её привычках. На нас тоже распространялась, то хвалила, то ругала, то вперемешку.

– Всё! Спать все идите, нечего россказни глупые слушать, не заснёте потом.

Малинка даже не вспомнила, что бросила меня в комнате одна. Глаза словно монеты, идёт в комнату и вздыхает.

– Прямо тайна какая-то с этим убийцей!

Видно, хотела поговорить, но я не поддалась. Кому-то подобные истории, как Прутьке, кровь леденят, а для кого-то они – невыносимое горе. Не хочу о погибшем оборотне попусту болтать!

Легли мы с сестрой спать, помолчали немного, повздыхали. Не знаю, о чём думала Малинка, верно, о людоеде и тёмной истории его казни. А я думала о тех словах, которые услышала утром в столовой. Не хотела, но думала. Казалось, не день с тех пор прошёл, а целая неделя. Но сердце так же дрожало, а в ушах так же тихо звучало его признание.

И снова мне что-то мутное снилось. Поминальный костёр, выбрасывающий в ночное небо длинные языки алого пламени, и чьё-то беззвучное прощание, но всё так далеко, не со мной.

Было так грустно, что я плакала.

По щекам текли тихие слёзы и оттого, что я не понимала, отчего мне так плохо, плакала ещё горше. Утром вся подушка мокрой была, так что это не совсем сон. Или не мой сон? Будто… чужой сон в мой собственный вмешался, а после так же легко улетел.

***

Вставать не хотелось, глаза как слиплись, но что в этом нового? Малинка меня разбудила, напевала что-то тихонько, пока волосы расчёсывала. Я быстро открыла глаза – сестра очень красивая, когда расчёсывается, налюбоваться не могу. Сидит на кровати, золотое облако волос стекает с плеч на колени… а по ним скользит старый деревянные гребешок, ещё мамин.

– Проснулась? – Малинка откладывает гребешок и быстро делит волосы на части, так же ловко заплетает косу. – Вставай. Сама вставай, лень тебя снова будить. Вот завтра будет праздник, а я тебя будить не стану! Проспишь – так и будет! Здорово будет посмотреть, если и правда проспишь!

– Завтра не просплю.

– Ага, сказал медведь про Новый год!

– Посмотрим.

– Ага! – Малинка вдруг замерла и быстро заговорила. – А завтра на рынок приедет та мастерица, которая, помнишь, разукрашивает широкие ленты на волосы? Помнишь?

– Да, конечно.

Широкие ленты, которыми обвязывали голову и правда были хороши: вышитые цветными нитками, блестящими камнями или раскрашенные красками. Каждая – словно кусочек живой красоты, такого мастерства редко кто достигает. Чтобы такие вещи делать, нужно своё ремесло любить.

– Жгучка, можно я себе одну такую куплю? Пожалуйста. – Малинка сложила руки на груди. – Хотя бы из бисера! Она не такая дорогая, как с камнями.

– Прости, нет.

– Я тоже работаю! – Заупрямилась сестра. – И мне тоже платят. А ты себе все деньги забираешь и решаешь, как тратить. Это нечестно!

Что правда, то правда – все деньги Глаша мне выдаёт, и за меня, и за сестру, а я их собираю.

– Ну, Малинка, так надо. Не знаю, чего ты дуешься. Одно дело, если бы я наши общие деньги на себя тратила, а тебе ни копейки не давала. Но ты же знаешь, что…

– Да слышала я сто раз, что нам нужно долг деду отдать! Потерпит дед Ших, ничего не случится!

– Почему это он потерпит, а не ты?

Сестра промолчала, хватило совести опустить глаза. Долги следует быстро отдавать, да и по-человечески нехорошо у пожилого человека одалживаться и не возвращать.

– И не только долг. Нам нужны деньги на случай… ну, на всякий случай. Кто его знает, что завтра будет. Вдруг мы окажемся на улице?

– С чего мы там окажемся?

– Всё бывает! Как судьба изворачивается, никому заранее не узнать. Случись что плохое… Глаша уедет, или помрёт кто, или нас отчим найдёт! И придётся снова бежать. Ты же не хочешь больше голодать, под кустом ночевать и надеяться на добрых людей? Во второй раз дед Ших нам не попадётся. Не думала об этом? А я думала! Потому и деньги коплю, и твои тоже!

Малинка понимала, что не права, я знаю, но всё равно злилась.

– Только ленту и всё! Две недели работы!

– Думаешь, я ленту не хочу? Очень даже хочу. Но ещё больше хочу, чтобы нам не пришлось больше от тени своей шарахаться и голодать!

– Ну, может…

– Нет!

Малинка отвернулась.

– Злая ты!

– И пусть! Зато мы с тобой целые и невредимые!

Сестра стала собираться, и всё молча, да с такими губами надутыми.

– Малинка… Ну, не злись. Давай договоримся – через две недели, если ничего не случится, я куплю тебе ленту. Клянусь! Просто подожди немного, у нас слишком мало сейчас сбережений, чтобы все их за украшения отдавать.

– Зачем она мне через две недели! Она мне сейчас нужна!

Конечно, сейчас. И даже знаю зачем – перед Всеволодом покрасоваться.

Сказать бы ей, что толку не будет, раз без ленты не взглянул, то хоть в золото да каменья наряжайся – такому, как Всеволод, неважно.

Нет, не могу сказать.

Да и чего скрывать – если бы могла позволить, я купила бы ленту не только ей, но и себе. Такую, с красными маками на ярко-синем небе. Маки из бисера, так и переливаются на солнце, так и сверкают! А небо из камней, в их глубине словно облака тают.

– Ну не злись.

Но сестра злилась, верно, ещё больше оттого, что понимала – я права.

Пришлось прибегать к последнему средству, самому верному.

– Малинка… А меня Гордей на праздник пригласил… на завтрашний.

– Да ну? – Сестра тут же позабыла про ленту и повернулась, сверкая улыбкой. Говорю же, сущий ребёнок!

– Да. Он сказал, я ему нравлюсь. Очень.

Она ахнула, прижав руки к груди, глаза сияли от восторга.

– Как красиво!

– Да? Разве? Ну… не знаю я, чего тут красивого.

Я нервно теребила в пальцах кончик косы, всё-таки вести подобные разговоры мы с Малинкой не привыкли.

– Конечно, красиво, ты что! Разве тебе самой не приятно?

– Приятно. Только он не первый, кто красивые слова говорит, а после о них забывает!

– Правда? И кто это тебе такое говорил, а потом забыл?

– Василь!

– А, когда это было.

– Но было зато.

– И что? – Малинка не смущается. – Василь глупенький, ему что мамка прикажет, то он и делал. Вот и прозевал своё счастье. А этот…

– Гордей, – подсказала я.

– Да, Гордей. По нему видно, что он никого слушать не станет, характер твёрдый, не сломаешь. Как решил – так и сделает!

– Да ну! И откуда тебе это всё видно?

– Он же вместе с Всеволодом… а он такой.

– А, ясно.

– И что тебе опять ясно? Что тебе всё время ясно? – Тут же закричала Малинка. – Чего ты опять со своим мудрым «ясно» начинаешь?

– Ой, только не заводись.

Ругаться совсем не хотелось. Я легла на спину, закинула руки за голову и потянулась. Хорошо.

Малинка тут же упала рядом, вздохнула. В комнате было очень тихо и спокойно, внизу нас ждал завтрак и, возможно, новые встречи с непростыми людьми. Этот день точно будет лучше вчерашнего.

– Я бы тоже хотела, чтобы мне такое сказали… хоть разок.

Настроение стало портиться. Ну завтрак, ну встреча, прогулка даже… и всё.

– И что толку? Они же уедут, Малинка, не местные ведь. Как Всеволод в прошлый раз. Так что не нужны мне его красивые слова.

– Но ты же на праздник всё равно пойдёшь? – Встревоженно подняла голову сестра.

– Да, поздно теперь отказываться. Но я сказала, что с тобой раньше договорилась, и он ответил – пойдём все вместе. Но это ничего не значит!

А сестра молчит, блаженно улыбаясь, равнодушная к предупреждающим воплям разума.

И главное – я чувствую, что улыбаюсь точно так же.

***

Они вернулись домой очень поздно. Все окна тёмные, даже на кухне нет света, вокруг глухая тишина, лишь у конюшни дремлет сторож.

Поднялись к себе.

– Как же хочется жрать, – заявил Ярый, разуваясь в комнате и отпинывая ботинки с пути. – Хотя мышь в живот кинуть, сейчас бы ничем не побрезговал.

– Возьми, я днём пироги покупал, остались. – Гордей бросил ему сумку.

– И мне дай.

Всеволод, не глядя, нащупал в протянутой сумке холодный пирог, откусил, второй рукой сгребая со стола бумаги и раскладывая на поверхности карту.

– Карандаш дайте.

Гордей протянул карандаш, и все собрались вокруг стола. Ярый тут же принялся качаться на табуретке, ставя его на две ножки и почти заваливаясь то вперёд, то назад.

– Значит, что мы имеем, – жуя, проговорил Всеволод. – Вот Вишнянки, а вот Грицы, где был Ярый. Полдня пути.

Ножки табуретки громко стукнули о пол.

– И видел княжеские войска. В народе расходятся слухи, что наступают оборотни. Молва о людоеде из Вишнянок уже до них добралась. Все боятся. Говорят, войска пойдут на границу, чтобы от зверей деревни уберечь. Скоро в Вишнянках встанет армия.

– К югу дела пока лучше, – со вздохом продолжил Гордей. – Много разных тревожных слухов, но до волнений не дошло. Спокойно. В оборотней-людоедов не особо верят. И что запад?

Всеволод затолкал в рот остаток пирога и проглотил, казалось, не жуя.

– Очень всё нехорошо там, Вожак. Ты правильно придумал вчера, что раз мы так близко к человечьим землям, нужно проверить людские деревни, посмотреть, чем они живут, что делают. И вот что я скажу – готовится война. Мелкие князи объявляют мобилизацию. Обещают большие деньги за службу, хотя ходят слухи, большинству платить нечем, в долг берут. Значит, надеются наше забрать. Выходит, наши советники большие мечтатели, если думают избежать столкновения. Люди в деревнях уже готовы убить оборотней, всех оборотней, потому что ко всему прочему боятся. Им говорят, что оборотни все сплошь бешеные звери, которые не обладают разумом и жрут любого, будто то старики или дети, как свора бешеных волков. Мол, только дивы нас в узде и держали, а без них мы, что те бойцовые собаки, выдрессированные глотки рвать да ничего другого не знающие. Княжеские войска идут на помощь, иначе беда, всех их прирежут, как овец. Вот что им всем твердят. И прибавляют – вот очистим земли дивов от зверей, себе заберём, тогда и заживём припеваючи.

– И кто-то специально… – Ярый сглотнул. – Кто-то специально доводит наших до Ярости. На севере два случая появления людоедов, потери среди людей больше, чем в Вишнянках. Значит… я не хочу об этом думать, но иначе не складывается. Значит, кто-то специально вылавливает оборотней и делает так, что те превращаются в обезумевших от ярости зверей. Создают из них людоедов.

Они дружно замолчали, потому что не сразу смогли поверить. Сделать с разумным существом – человеком или нет, неважно, что-то такое, что сломает его, заставит прыгнуть в бездну Кровавой Ярости, пылать бешенством, лишь бы не видеть мучений своей семьи, своих родных… неужели кто-то на такое способен?

Каждый из них хотел бы ошибиться. Но как?

– Значит, люди хотят войны. Любой ценой. – Сказал Гордей.

– А у нас слишком мало опыта в политике, чтобы этого избежать. – Добавил Всеволод.

– Но мы хоть смогли понять! Это уже что-то! – Зло рычал Ярый. – А своей политикой, что больше походит на заразное болото, полное гниющих трупов павшего скота, пусть сами балуются! Мерзостью этой и непотребством! Мы – вольные, чистые звери, которые смотрят на небо, широко открыв глаза и души, потому что с нами правда… За нами наш мир!

– Только им всё равно. – Недобро сверкнул глазами Гордей.

– А мне всё равно, как им! – Огрызнулся Ярый.

– Тебе не будет всё равно, если люди с лесными договорятся и пойдут наши деревни резать. – Невозмутимо сообщил Всеволод. – Их больше, у них колдовство. Пусть даже на нас плохо срабатывает… но всегда можно извернутся и придумать хитрость! Даже если мы выживем и победим, сколько нас останется?.. Единицы.

– Чёрт! – Гордей выругался, вскочил, отходя к окну. – Это и моя вина. Если бы не… – он сглотнул, – мы уже были бы у Великого князя. Уже сговорились бы с невестой. Может, людей бы это поуспокоило.

– Правильно говоришь – может, – подчеркнул Всеволод. – А может и нет. Советники не зря болтали – толку от твоей женитьбы! Хватит себя жалеть.

Гордей опёрся руками на подоконник, тяжело, загнано дыша, рыская глазами по тёмному двору.

– Надо уходить.

– А с сёстрами что делать? – Поинтересовался Ярый.

– Погоди, это ещё не всё. – Всеволод кивнул Вожаку на стул. – Сядь.

Тот послушался.

– Я ещё кое-что узнал. В Облипках на главной площади новинка – вешают объявления на бумаге. Скоро везде, говорят, так будет. Так вот – я все объявления прочёл от нечего делать. Разбойников ищут, убийц, то да сё… и наших сестёр тоже.

– Пф! Я знал, что с ними нечисто. – Обрадовался Ярый. – Они тайные шпионки? Отравительницы? Волочайки? Я шучу. – Тут же добавил он в сторону Гордея, но в этот раз тот не обратил внимания.

– Нет, их ищут как пропавших без вести. Их отец, Марк Софийко. Богатый купец. – Ответил Всеволод.

– С чего ты решил, что ищут их? – Спросил Гордей.

– Ожега и Малинка Софийко, имена и описание сходятся. Девятнадцать и шестнадцать лет, русые, кареглазые, стройные. Вроде, их сманил кто-то из дома, обманом увёл. Большие деньги за них обещают.

– Насколько большие?

– Настолько, что Вишнянки наперегонки побегут за наградой.

Гордей тихо добавил:

– А если до Облипок объявление дошло, вскоре и местные узнают.

– Ага. Такие же бумаги, чтобы на площадь вешать, сюда прибудут на той неделе, местные хвастались.

Ярый пожал плечами:

– Неважно уже. Всё равно уходить решили. Да, Гордей?

Тот кивнул.

– А насчёт девчонок – что-то ты говорил об их прошлом.

– Дед Ших рассказывал, конечно, – вздохнул Всеволод, прижимая ладонь к затылку. – Но из головы напрочь вылетело. Точно помню одно – сироты они.

– Почему тогда их ищет отец?

– Не знаю. Они деду сказали, что сироты, тот и поверил.

– Ага, а спросить нельзя, спугнём. – Сделал вывод Ярый. – И что делать?

Гордей поднял брови, будто удивлялся вопросу.

– Как что? Ей нельзя тут оставаться. Во-первых, обе ушли из дома… бежали по петле. Они испугались чего-то так сильно, что вошли в Тамракский лес! Знаете же, какие о нём на людской стороне слухи ходят. Люди не умеют по петлям ходить, не знают о них, думают, там чудища живут. А во-вторых… Она рысь. Великий князь нагоняет на свой народ страх и ненависть к нашему, звериному. Человеческие колдуны рано или поздно выдумают, как отличить человека от зверя, и станут проверять всех жителей на своих землях. Кого найдут – тому не жить. Так что мы уходим и забираем сестёр с собой. А там узнаем, отец он или кто… и отчего дочери от него сбежали.

– Если всё, я отдыхать. – Всеволод поднялся, добрел до кровати и завалился на неё со стоном, зарываясь головой под подушку.

– Да, я тоже. Хочу отдохнуть, чтобы завтра не пропустить, как ты уговоришь эту колючку с тобой идти, – засмеялся Ярый, располагаясь на соседней.

Гордею ничего не оставалось, как согласно кивнуть и занять свою кровать. Он устал, а завтра снова действовать. Ломать голову над тем, что и как делать, и сейчас, и в будущем.

Но ладно… пока они заслужили отдых.

Не прошло и минуты, как звери уже дружно сопели.

 

Глава 7

О праздниках, ожидание которых приятней самого праздника

Праздник Ласковой сестры-весны, как его называли в Вишнянках, начинается с утра, но вначале развлекают малых детей. Зверинец там, карусели, колдуны на речке горки воздушные строят. Потом проходит большая ярмарка, а после, ближе к вечеру, уже начинается веселье старших. Дети к тому времени по домам сидят, а их братья и сёстры, отцы и матери выходят на площадь, чтобы пить медовуху, обвешиваться счастливыми цветочными венками и петь урожайные песни.

На завтрак Гордей с друзьями не спустились, и первое, что случилось, когда я это поняла – сердце предательски сжалось. Вдруг они уехали? Сорвались ночью, вот так, не попрощавшись, и в путь-дорогу? Конечно, я быстро опомнилась и выругала себя, как положено. Мол, нечего удивляться, всё одно это рано или поздно случится. И хорошо, если они так, втихую уедут, и сейчас, заранее, а не то стоять нам на сей раз вместе с Малинкой и смотреть, как они уходят, не оглядываясь. Уже с двумя разбитыми сердцами.

От представленного даже дурно сделалось. Ну вот, ополоумела, что ли?

Однако вскоре выяснилось, что постояльцы просто поздно вернулись – чуть ли не на рассвете – и до сих пор спят. В гостевых домах всегда так – чего не делай, как ни скрывайся, а местные про тебя всё узнают и перемоют все твои косточки до последней.

– Знамо дело, молодые парни, куражили, поди, до утра с волочайками местными. – Недовольно говорила Глаша, когда после завтрака мы убирали столовую. – Вот тогда и жалею, что не всегда могу постояльцев выбирать! А тут ещё целых трое! Ну, эти ещё ничего, хотя бы в доме, где живут, не гадят! А то знаю я… постояльцы приезжают да уезжают, девкам головы дурят, а работницы потом в тяжести ходят! Приходится себе на шею сажать и их, и младенцев – не выбросишь же на улицу. Так эти… лучше пусть в стороне шкодят, а в дом не несут!

Я спокойно слушала, а Малинку словно по щекам каждым словом хлестало.

Только тогда я поняла, как сильно сестра влюблена. И какая она ещё юная.

– Хоть платят исправно, да хмельного не пьют! А вы?.. На праздник-то пойдёте? – Подобрела в конце Глаша. Она всегда добрела, когда ей не мешали ругаться.

– Да!

– Ну, идите… не допоздна только, мало ли. С незнакомыми не болтайте, подарков не берите! Слышали, поди, как на прошлой ярмарке девица пропала? В лес заманили конфетами да красивыми улыбками, да там и обесчестили! Кто, неизвестно, пришлые какие-то, ищи-свищи их! Девка и ополоумела – дома сидит с тех пор, даже на двор не выходит.

Мы, как положено, прониклись и испугались. Хозяйка довольно кивнула.

– Мы тоже с Фадеем пойдём, он меня пригласил.

Она неожиданно замялась, вся покраснела и завздыхала жарко. Странно представлять – как кто-то может радоваться прогулке с Фадеем? Но вон, какая хозяйка счастливая.

Когда мы остались одни, Малинка сразу подбежала ко мне и говорит:

– А когда мы пойдём?

– Не знаю.

– А Гордей говорил, когда?

– Нет… Сказал, на праздник, и всё.

Сестра тут же стала кусать губы.

– А он не забудет?

Я аж рассердилась.

– Туда ему и дорога! Буду я ещё переживать, забудет или нет.

– А что тогда делать?

– Как что? Возьмём да сами пойдём. Нужны нам эти провожатые.

– Я думаю, нужны. – Упрямилась Малинка.

Ругались бы мы, верно, до вечера, но вернулась Глаша и отправила нас работать.

На обеде почти никого из постояльцев не было, все в город ушли. Гордей с друзьями так и не спустились.

Мне кусок в горло не лез, я только на кухню забежала, взяла пару яблок – и снова в магазин, где моя очередь торговать. Хозяева сразу после обеда отправились на праздник, и мне разрешили в любое время магазин закрыть, как только мы с Малинкой соберёмся уходить, всё равно покупателей в такой день не дождаться. Куда с самой ярмаркой, хоть и небольшой, сравнивать?

Уйти, в общем, в любое время можно. Только почему-то никак я не решалась встать и сказать сестре, что всё, собирайся и пойдём! Хотя… рано ещё, на праздник, говорят, ближе к вечеру лучше идти, потому что на ярмарку идти – одно расстройство, денег на покупки нет. А если представить, как станет при виде продающихся украшений ныть Малинка, требуя свою долю сбережений, так и вовсе настрой пропадает.

И поэтому сидела я в магазине, вздыхала да прикидывала, во сколько начнутся праздничные огни и танцы.

Тут дверь отворилась, вошли две женщины, а сразу за ними несколько молодых парней. И Огний среди них. Сегодня он был краше вдвойне – новая белая рубаха на широких плечах как влитая, кепка с красным цветком на волосы аккуратно уложена, соломенные кудри – волосок к волоску, лицо румяное да здоровое, а на новом поясе красивая вышивка алыми нитями. Точно не мамина, у матерей дел больно много по хозяйству, чтобы так тонко вышивать. Невеста, поди, старалась.

Пожалеть что ли её, глупую?

На меня Огний даже не глянул. Он и его товарищи обсуждали праздник и танцы, пока один складывал в корзину сахар и чай. Женщины быстро купили два пакета конфет и ушли, а ватага парней подошла ко мне, со смехом водрузив на прилавок покупки.

– Там только и осталось, что кости. Подчистую сожрал, – ржал высокий рыжий парень. – В следующий раз, говорит, вари мне двух курей и репы побольше.

– Он и пол свиньи сожрет, не поморщится!

– Да, едок, каких поискать.

Огний опёрся на прилавок так близко, что чуть не задел меня плечом, и улыбался своим дружкам.

– Считай быстрей, красавицы, спешим! – Обратился ко мне тот, что покупки делал. Тут и Огний изволил на меня искоса поглядеть.

– Ну, всё, теперь быстро несём и у зеленых окон собираемся! Девчонки ждут. Занесёшь домой, на пороге оставь корзину. – Галдели парни наперебой, а Огний всё поглядывал с довольным кошачьим прищуром.

Расплатившись, они всей гурьбой тут же выскочили на улицу, Огний мне так ничего и не сказал. Ни день добрый, ни как поживаешь.

Я глубоко вздохнула, сама толком не понимая, радует меня это или злит.

Дёрнулась на скрип. Из ведущей в дом двери на меня внимательно смотрел Гордей. И молчал. И всё бы ничего, но он был неподвижен, а глаза, словно тёмная вода под луной, мерцают и переливаются, и от этого становилось жутковато. Так, должно быть, ждёт в засаде свою добычу зверь.

Ну уж нет, бояться я никого не собираюсь! И что, кстати, теперь со мной никто здороваться не будет? Я нервно отвела глаза, пересчитывая полученные монеты и ссыпая их в коробку.

– Привет, – наконец, поздоровался он.

– Привет.

Гордей подошёл. Только опять как-то странно себя вёл, смотрел так пристально, будто в чём-то нехорошем подозревал. Или беззвучно о чём-то спрашивал.

– Ты хочешь что-то купить? – Не выдержала я. Наверное, всё-таки обидно, что Огний даже не поздоровался. А ещё на сеновал звал…

– Кто это такие были?

– А?

Он, не отводя хмурого взгляда, кивнул в сторону улицы.

– А, эти… Местные, за товаром заходили.

Я закрыла коробку, поставила на место, потом пару раз поправила, чтобы стояла ровно. Потом смотрю – он так зубы сжал, что кожа побелела.

– Ты чего?

– Ничего. Гуляешь, что ли, с ними?

Я чуть не взорвалась. Как он мог такое подумать?

– А тебе чего? Какое твоё дело?

Он так долго молчал, что я решила, уже не ответит. За это время в голове пролетели тысячи фраз, как поядовитей сказать, что на праздник я с ним не пойду! Ишь ты, знакомы без году неделя, а он уже ведёт себя, словно меня с потрохами купил!

– Ничего.

Гордей на секунду прикрыл глаза – и тут же сверкнул на меня задорным взглядом.

– Так что, Жгучка, когда веселиться отправляемся? Сколько вам с сестрой нужно времени, чтобы собраться?

– У нас ещё работа! – Из упрямства ответила я. Чтоб не думал, будто я возьму и по первому зову с ним куда-то побегу. Иж повадились!

– Просто скажи, во сколько нам спуститься.

– Ну а если долго, чего, ждать будете? Идите пока сами, там и встретимся позже.

– Не пойдёт. – Коротко и невозмутимо качнул он головой. – Пойдём вместе.

– Нас ещё два часа ждать.

– Ладно. – Он замешкался. – Может, помочь?

– Чем? Посуду будешь мыть или сахар в мешках взвешивать?

Его брови полезли вверх, но он, надо признать, не отступил.

– Я посуду мыл только в походе в реке, если честно. А про взвешивание вообще ничего не знаю. Но готов попробовать!

И улыбнулся с азартом, будто на самом деле обдумывал, как и что станет делать.

– Да ладно! – Невесть отчего на моих губах появилась улыбка. – Не нужно. Хозяйка увидит, заругает. Давай через два часа во дворе?

– Хорошо.

Малинку я обрадовала сразу же и мы, меняясь в магазине, собрались по очереди, часу не прошло. Надели наши платья цветочные, я заплела сестре красивую косу и закрепила кольцом на затылке, она мне похожую, только узлом. Две заколки из блестящего серебра, единственные, которые взяли из дому, поделили поровну – одну ей, одну мне. Потом Малинка хотела сбегать помаду одолжить на кухне, но я отказалась. Как-то чересчур, алыми губами светить пред всем честным народом.

Потом пришлось сидеть и просто ждать. Сахар и чай мы развесили на порции быстро. Покупателей не было, скукота, Малинка то и дело вздыхала.

– Чего ты такой поздний срок указала? Ещё ждать и ждать.

Спорить снова не хотелось, хотелось улыбаться.

– Случайно вышло.

– Случайно?

Сестра косилась на меня и фыркала. Потом облокотилась на прилавок, растянулась по нему, как разморённая жарой кошка.

– Он тебе нравится, да?

– Кто?

– Ну, Гордей.

– Не-а.

– Как не-а? Он тебя пригласил, а ты согласилась. Чего согласилась тогда?

На этот вопрос ответа не у меня не нашлось.

– Не знаю, – честно призналась я.

– Нравится он тебе, – захихикала Малинка. – Точно говорю.

Я показала ей язык, чтобы отстала. Не добившись от меня ничего больше, сестра замолчала.

Так, со скукой и нетерпением мы провели последний час в магазине и даже лишних несколько минут задержались – чтобы нас встречали, а не наоборот.

Наши провожатые поджидали на улице у выхода. Когда я заперла дверь и обернулась, Малинка уже стояла возле Всеволода, радостно заглядывая тому в лицо. Всеволод, кажется, хмурился.

Потом я поняла, что Гордей подошёл почти вплотную, и вздрогнула, потом сама на себя рассердилась за это.

– Я рад, что вы не опаздываете. Почти. – Сказал Гордей, оглядывая меня и довольно улыбаясь. – Готовы?

– Я вперёд, – окинув нас всех отеческим взглядом, заявил Ярый и пошёл по дороге, вертя головой по сторонам. – Ох уж мне эти праздники деревенские! На первый взгляд все такие правильные да спокойные, а как время за полночь, да все бочки хмельные пусты, так за каждым кустом только и видишь, что…

– Кхе, кхе. – Громко откашлялся Всеволод.

Ярый глубоко и печально вздохнул:

– Я и говорю – скукота.

До городской круглой площади идти было недалеко, а сразу за ней – берег, где вечером станут жечь костры и запускать колдовские огни. Я старалась смотреть под ноги, а не на Гордея, который шёл рядом. Рубашка на нём была не такая белая, как у Огния, пояс из тех же ремешков кожаных, зато жилет праздничный – с витым узором из кожаных шнурков. Будь такая у любого парня из деревенских, они его не снимали бы никогда – видна работа мастера, такого же редкого, как мастерица лент, в которые мы с сестрой с первого взгляда влюблены. Об этих лентах забыть не можем. А Гордей будто только вспомнил о жилете своём. На Яром похожая, а Всеволод никак к празднику не готовился, разве что причесался. В общем, собирались на праздник они тяп-ляп, не то что мы – лучшие платья надели да причёски какие смогли красивые сделали.

Я подумала, что было бы смешно наоборот – мы с Малинкой натянули бы, что из сундука выудили на скорую руку, а они бы целый день готовились – и одежду до пылинки вычистили, и у цирюльника побывали, и розовой водой вымылись. Не удивлюсь, если Огний так и сделал.

Смешно стало от этой мысли, жуть.

Малинка и Всеволод шли позади нас и молчали. Но казалось со спины, что одно молчание надутое, это явно сестрица, а второе упрямое, тут тоже гадать нечего.

Ярый пару раз оглянулся на нас, потом покачал головой и заговорил:

– Да… В такой тишине только на похороны ходить. Может, кто-нибудь спросит девчонок, откуда они? Почему одни живут, в услужение почему пошли? Родные их где?

– И правда. – Оживился Гордей. – Откуда вы? Где родились и выросли?

Конечно, такие расспросы считаются обычными, о себе все любят поговорить, но не в нашем случае. Я оглянулась на Малинку, делая страшные глаза, чтобы не вздумала рта открывать! А то выболтает сейчас Всеволоду что надо и что не надо!

– Жгучка? – Не услышав ответа, переспросил Гордей. – Откуда вы?

Это всё Малинка виновата, что теперь меня так каждый встречный кличет!

– Ожега меня звать! Ожега!

– А мне Жгучка больше нравится. – Дразнился Гордей. – Тебе больше подходит.

– Точно. – Фыркнул Ярый. – Так откуда вы?

– А вы?

– Мы из города Гнеш, – говорит Всеволод. – Слышали о таком?

– Нет. Все оттуда?

– Ну да, мы с Ярым там родились, Всеволод в другом месте – Болотницы называется. Мы много лет друг друга знаем.

– Откуда?

– Обучались вместе.

– Чему?

– Это допрос? – Радостно влезает в нашу со Всеволодом беседу Ярый.

– Да!

– Жгучка, да хватит уже, – тихо тянет за спиной Малинка. – Чего они такого спросили?

В общем-то, ничего, конечно. Гордей поворачивается ко мне, задумчиво смотрит.

– Люди, когда боятся, часто кричат и ругаются. Это потому, что они не знают, как ещё поступить.

Я так и вылупилась на него.

– Ты что, серьёзно?

– Нет, конечно.

Мы смотрим друг другу в глаза. Даже не знаю, когда мы перестали идти и остановились, и описать не могу, как завораживающе светились его зрачки… этот лунный блеск с каплями золота… только крики нас прервали – где-то на ярмарке торговка ругалась с покупателем.

А, наваждение глупое… пройдёт!

Вскоре вдоль длинных крепких прилавков идём и мы. Чего у торговцев только нет! И игрушки, и расписная посуда, и шкатулки из цветного камня. Женские настои для волос и для тела, и помада. И ленты впереди виднеются, та самая мастерица, которую мы с Малинкой боготворим, разложила их на столе, а вокруг полно народу. Хорошо берут, но лент меньше не становится – мастерица, словно колдунья, вытаскивает из сумки новые и раскладывает, расправляет на опустевших местах.

Я отворачиваюсь, Малинка вслед за мной.

– Давайте мы вам что-нибудь на память купим. – Вдруг предлагает Гордей. – Нам будет приятно вас порадовать.

– Нет! – В один голос заявляем мы.

Не сомневаюсь, что они купят, не похоже, что в деньгах нуждаются. Наш постоялый двор не из дешёвых. Но нет, это будет неправильно, даже Малинка знает, при всём своём желании получить ленту, молчит.

Мы проходим через торговые ряды к берегу, где прилавки с едой и музыка.

– Ну, от угощения хоть отказываться не станете? – Спрашивает Всеволод.

– Наверное, – Малинка с сомнением смотрит на меня, будто ждёт подсказку, – …нет?

– От угощения не откажемся, – говорю я. Что в угощении такого страшного? – Только если это не спиртное.

– Нет, какое спиртное! – Кривятся они. – Сладости больше подойдут. Какие угощения у местных? Самые вкусные где?

Гордей вдруг берёт меня за руку и ведёт к ближнему прилавку с фигурными пряниками – медовыми и из ягодной муки. Приходится чуть ли не бежать, чтобы за ним успеть.

– Ух ты. – У прилавка он удивлённо качает головой, разглядывая тёмные пряничные фигурки, разукрашенные цветной глазурью – белой и ярко-жёлтой. – Красиво.

– Да. Жаль только не из мяса.

Над моим плечом просовывается голова Ярого, который поводит носом и недовольно морщится. Он отодвигается, его место занимает Малинка, а за ней Всеволод, который закрывает сестру своей широкой спиной и не даёт толпе толкаться.

– Выбирайте быстрее и нам что-нибудь посоветуйте, а то с ног скоро собьют. – Смеётся Гордей. Его тоже толкают, но он не толкается в ответ, терпит, а так скоро и правда с места снесут.

Ну, я ещё с детства одно и то же люблю, как и Малинка.

– Мне этот, в виде солнца, сестре этого, в виде зайца, а вы попробуйте круглые красные – они с перцем делаются на меду. Мужчинам нравятся.

– С перцем? – Над плечом снова высовывается голова Ярого – и откуда взялась? – С перцем мне тоже купи попробовать.

Покупает это всё Всеволод, продавец складывает пряники на маленький поднос из бересты и протягивает Малинке. Гордей держит меня за руку и отпускать не собирается. Я тихонько тяну её, так, чтобы никто не заметил, но он только крепче сжимает. Только когда мы выбираемся из толпы и начинаем разбирать пряники, отпускает.

– Идите на берег, я квасу принесу. – Ярый тут же исчезает, а мы идём к реке. На берегу чудо как хорошо! Духоты нет, народу меньше, ветерок дует.

Выбрав травку погуще, мы садимся и пробуем пряники. Особенно приятно посмотреть на лица Всеволода и Гордея, когда они кусают свои пряники первый раз. У них лица так забавно вытягиваются! Я знаю, первое, чего хочется, когда перчёный пряник пробуешь – немедленно его выплюнуть, но если сдержаться, то потом вкусно становится. Правда, горит всё огнём, но приятным – сладким и терпким.

Гордей начинает жевать. Всеволод за ним.

– А ничего, – признаётся Гордей, разглядывая свой пряник совсем другими глазами. – Даже не ожидал.

– И правда, вкусно.

Когда возвращается Ярый, за квасом тянутся все сразу – мы от сладости, они от жгучести.

Потом Ярый с довольным видом ложится на спину и закрывает глаза. Малинка пододвигается к Всеволоду, тот смотрит вперёд, на реку, будто не замечает.

– Жгучка. – Гордей тут как тут, глядит, как я верчу недоеденный пряник в руках. Растягивается рядом в траве на боку, подпирая голову рукой. – Расскажи что-нибудь о себе. То, что сама хочешь.

Всего и остается, что вздыхать. Рассказывать по большому счёту нечего.

– Ладно. Сам спрошу. К примеру, ты на кого похожа – на папу или на маму?

– Не знаю… На маму немножко, а отца я ни разу не видела.

Он молчит. Я чуть было не открываю рот, чтобы спросить, на кого похож он, но кажется, это глупо.

Тут Ярый натурально захрапел, Гордей, не глядя, толкнул друга ногой в бок – тот перевернулся на живот и затих.

– Почему он дома не остался, если так устал?

– Кто его знает! Чего о нём говорить, пусть спит. Лучше скажи, тебе здесь нравится? В Вишнянках?

Я оглядываюсь.

– Да. Народу бы ещё поменьше.

– Ты хочешь жить в таком месте?

– Не знаю, не думала.

– А путешествовать не хочешь? Поехать в другие земли, посмотреть другие места.

– Нет. Или не знаю… Не думала!

– Вишнянки хороший город, лес и река хороши, но есть места лучше, – с усмешкой говорит он.

– Может, и есть. А может, нет!

– Тогда нужно посмотреть и самой убедиться.

– Нужно будет или нет, сама решу!

Не знаю, до чего бы мы договорили, но тут вскочил Всеволод и как-то нервно сказал:

– Пойду ещё чего-нибудь куплю, тут ждите.

Малинка вздохнула и перебралась ближе к нам. Жутко хотелось её спросить, что такого она натворила, раз Всеволод бежит, словно за ним по пятам волки гонятся, но пришлось молчать.

– А тебе нравится тут жить? Работать у хозяйки? А? – Спрашивает сестру Гордей.

– Ну не то что бы, – она качает головой.

– Хочешь по миру путешествовать?

– Ага!

Глаза Малинки тут же горят, словно мы немедленно пускаемся в путешествие.

– Хватит о пустом! – Меня это всё неожиданно злит. Как будто у нас с Малинкой большой выбор был, куда идти. – От добра добра не ищут! Нам и тут хорошо.

Сестра вздыхает. Так и хочется сказать ей – чего ты уши развесила… уедут они, всё одно уедут рано или поздно! Только раздразнят словами своими да взглядами, вон как пристально смотрит… а сами…

– Жгучка, хозяйка наша! – Вдруг шипит Малинка, пригибаясь. – Вон идёт с Фадеем!

– Где?

Я тоже наклоняюсь, прячусь в траве. Высокие стебли с пушистыми кончиками щекочут нос.

И правда, хозяйка идёт. А нас в наших приметных цветочных платьях издалека видать. Хорошо хоть темнеть начало, но если они в сторону берега завернут, всё, точно застанут – мы сидим недалеко от тропинки.

И самое удивительное – почему я раньше об этом не подумала? Взяли и отправились на праздник с постояльцами, которых Глаша с утра грязью поливала.

– Представляю, какой её удар хватит, если она нас увидит, – шепчет Малинка и хихикает.

– А что не так? – Спрашивает Гордей, переводя удивлённый взгляд с меня на сестру и обратно.

– Как что? Увидит, что мы с вами гулять пошли и выгонит! – Шепчет Малинка. – У неё это просто.

Тут Ярый проснулся, сел, хмуро смотря на нас.

– Чего вы тут шепчетесь?

То есть пока мы нормально говорили, не понижая голоса, ему не мешали, а как зашептались, так он сразу почувствовал?

Малинка тем временем мне на колени почти улеглась, я сверху, прячась в траве, а Гордей так и сидел рядом, с умилением за нами наблюдая.

– Чего смеёшься? – Обиделась я.

– Ничего я не смеюсь.

– А я смеюсь. – Ярый встал и подошёл ближе, сел с другой стороны. – Как будто подростка на свидание позвал, а она мамки боится, чуть что по кустам прячется.

– У нас не свидание! – Сообщила я. Сердце предательски колотилось.

Глаша с Фадеем подошли ещё ближе. Сейчас обернутся – и всё! Пиши, пропало!

– Ладно уж, сделаю одолжение… кое-кому, кто будет должен. – Ярый вдруг подскакивает и идёт в сторону хозяев, заходит чуть сбоку и окликает их. Те, понятное дело, оборачиваются, и начинается разговор. Понемногу они все вместе уходят к палаткам, где Ярому указывают и туда, и сюда, отвечают на вопросы, которых у него, похоже, немеряно.

– Фух. – Малинка садится ровно. – Пронесло.

– Вот ещё – должен! – Фыркаю я. Размечтался, чтобы мы ему должны были!

Только тогда мне и стало не по себе. Неловко как-то. Прятались, будто натворили чего. Или будто бы мы стыдимся тех, с кем пришли. Если бы мне было легко объяснить, что я имею в виду, я бы даже извинилась, но кажется, я не смогу объяснить. Только смотрю на Гордея с раскаянием и пожимаю плечами.

– Пошли бы к знакомому деда Шиха жить, он бы вас не ругал за такое. И от места бы точно не отказал. – Говорит Гордей.

– Скажешь тоже! А если бы пили да гуляли бы с утра до вечера, ему в подоле каждый год приплод носили, тоже бы не отказал?

– Хм. Но вы бы не стали?

Видно, что он с трудом сдерживал смех.

К счастью, вовремя пришёл Всеволод с коробом свежих ягод. Мы с Малинкой не отказались, ягода была большая и сладкая, голубоватая, из болот. Иногда отсыпали в протянутые ладони Гордея и Всеволода, но чаще сами ели. Не успели оглянуться, как короб пустой стал.

Вскоре подошёл Ярый, завалился снова в траву.

– Там танцы начались, – лениво сказал он, закидывая руки за голову, и уставился в небо, на котором уже зажглись звёзды.

– Пойдём танцевать? – Тут же спросил Гордей, ненароком опершись на руку ближе ко мне, задевая меня плечом. И от него чем-то таким приятным запахло, что нос так и зашевелился сам собой. Пришлось быстро опускать голову, а то заметят, Малинка смеяться начнёт, остальные удивятся.

Представлять на лицах наших спутников удивление вперемешку с отвращением почти физически больно. Он же смотрит на меня, будто я красавица, а если вдруг начнёт, как на уродину?

– Мы тоже пойдём танцевать? – Малинка резво обернулась к Всеволоду. – Да? Пойдём?

Тот почему-то нервно глянул на Гордея и сглотнул. Как будто от него позволения ждал. Потом тяжело вздохнул, отводя глаза, сделал вид, что думает. Но кажется, танцевать ему хочется так же, как Ярому, лицо у которого, что каменная стена.

– Жгучка! – Гордей тем временем наклонился ко мне и прошептал над ухом. – Пойдём танцевать. Не бойся. Я тебя так закружу, что словно птица полетишь, увидишь!

Вот уж кто полон решимости!

Танцевать хотелось, конечно. Мы ещё с мамой ходили, маленькими вокруг костров танцевать, с тех пор танцы для меня значат счастье.

Давно это было.

Взрослые, правда, совсем другие танцы танцуют, но надо попробовать. Почему-то я уверена, и мне и Малинке они понравятся.

Нужна всего малость – протянуть руку и позволить ему себя поднять на ноги, довести до места и обнять. И если всё это время смотреть в его глаза, которые говорят так много… только я отчего-то не слышу, наверное, всё получится?

– Смотри-ка!

Насмешливый голос заставляет вздрогнуть и поднять голову. Конечно, ожидание чуда и волшебного полёта, которых ждёшь от кружения вокруг костра, портится.

К нам подходят парни, та самая компания, что заглядывала с утра в магазин, и Огний с ними. Они скалятся так, будто что-то неприличное видят, аж кожу защипало.

Уж лучше бы хозяйка нас раньше застала да домой отправила!

– Смотри, Огний, не твоя ли подружка с приблудкой обжимается? – Спросил один из парней, смотря сверху вниз. Самый противный, всегда его терпеть не могла!

Огний ступил вперёд, взглянул на меня свысока и поджал брезгливо губы.

Я нахмурилась. Нет, он и правда думает, будто я ему что-то должна? Вон какой вид сделал, будто я ему обещалась, а сама к другому подло по-тихому ушла. Будто это я замуж осенью иду!

– Огний – пустой короб, – тихо хихикает Малинка себе в сжатый кулак, но я слышу. Остальные, кажется, тоже.

Ярый поднимается, сонно хлопая глазами.

– Это что за бычьё привалило?

– Вот ты какая! – Вдруг крикнул Огний, праведно сверкая своими чудными очами. – Что ж ты, сначала мне глазки всё строила с утра до вечера, гулять напрашивалась, до сеновала водила, а тут раз – и с другим! А мне сразу говорили – волочайка ещё поискать! У тебя ж на бесстыжем лице всё написано!

Бах! Звук голоса ещё не замолк, а вокруг словно вихрь поднялся. Что-то стало происходить так быстро, и я даже не сразу поняла, что. Гордей лежал на спине, а сверху на него навалился Всеволод, давя на его шею локтём и закрывая его лицо руками, плечом. Раздавался странный звук, но откуда, не знаю, потому что парни из компании Огния смеялись и отвешивали какие-то злые шутки, а перед ними лениво вытягивался Ярый.

– За наговоры положено отвечать, – заявил он.

Малинка прижалась ко мне и задрожала.

– А кто меня заставит? – Огний глянул на него сверху вниз, потому что стоял выше по склону. – Ты что ли?

За спиной Огния было не меньше полдюжины друзей, да и Ярый по сравнению с ним выглядел не таким мускулистым.

Бабы у нас говорят, что парни часто петушатся друг перед другом да выделываются, но тут Ярый молча и быстро бросился в толпу, взмахнул кулаком и кто-то из противников упал.

Какая-то девушка взвизгнула.

– Драка! – Закричал чей-то взволнованный голос. И тут же в ушах взорвались звуки – крики, удары, чьё-то рычание и неразличимый шёпот Всеволода, испуганный вопрос Малинки:

– Что это?

Что это? Я быстро встала, поднимая сестру. К нам со всех сторон стремительно собирались зеваки. Тут же ахали, пялясь на драку и не забывали задержать взгляд на нас с Малинкой, прикидывая, не мы ли причина?

Сейчас все Вишнянки сбегутся, и тогда добра не жди! Ославят на все окрестные сёла!

– Пошли.

Мы быстро пробрались мимо кучи дерущихся парней, из которой то и дело выпрыгивал Ярый – и снова возвращался, мимо столпившихся вокруг людей – и со всех ног побежали домой.

– Жгучка, стой! Да постой же ты.

Малинка то и дело оглядывалась, тянула шею, пытаясь рассмотреть, что осталось за спиной.

– Пошли! – Я одернула её сильнее обычного и сестра поддалась. Неслись, словно от своры бесов убегали! Только у дома остановились да отдышались.

– Чего мы сбежали?

– Ты что, не видела? Они же драку устроили!

– Кто?

– Как кто? Ярый!

– Но он же тебя защищал!

– Меня? На что мне его защита? Нет, Малинка, он не меня защищал, а драться хотел. Ему только повод дай драку начать! Видела, как он довольно улыбался, когда один против всех шёл? Словно за подарками. И сразу бить начал. А ты сама говорила – кто с таким дружит, сам такой.

Возразить было нечего, и мы уставились на дорогу – совсем пустую. Я не выдержала первой.

– Всё! С завтрашнего дня никаких с ними разговоров! Пусть скорее едут по своим делам, хватит их слушать.

– Не понимаю, чего ты так завелась, – с обидой ответила Малинка.

– Чего? Как чего? А ты не помнишь, как сосед наш жену свою и детей бил почём зря? Такой же был – здоровый, рука что кувалда, только повод дай, крошить начнёт. От таких подальше нужно держаться. Как видишь, что кулаки любит чесать – сразу беги.

– Он тебя защищал! – Возмутилась Малинка.

– Ой, хватит уже, слышала! С какой стати ему меня защищать? Он сам то и дело намёками да оговорками нас с тобой обсуждает, а тут полез защищать?

– Ну да. Мы же с ними пришли.

– Ладно, неважно.

– Как неважно? А Всеволод что делал с Гордеем?

Меня словно в спину толкнули, я покачнулась, схватившись за сестру.

– Ты что?

Во рту горько стало.

Нет, не бывать этому! Не дам голову себе заморочить! Морок это, злой, глупый, всё в порядке с ними!

– Не знаю и знать не хочу!

– Ладно, ладно, только не кричи.

Сестра испугалась, но я не унималась. Не могла никак, сердце не на месте, хоть ты тресни!

Вот и дом наш, и забор высокий. Я подтащила Малинку к чёрному входу.

– Клянись, что не станешь больше с Всеволодом болтать, да смотреть на него, открыв рот.

Она собиралась было ответить, но вдруг промолчала, опустила голову.

– Я не могу, Жгучка, об этом клятву давать.

Потом решительно вскинулась, нахмурилась.

– Ты бы тоже не смогла, если бы знала, что такое любовь!

Я чуть не застонала. Вот чего не хватало!

Но тут кто-то зашуршал во дворе, стал окно открывать и пришлось прижимать к губам Малинки руку и затаскивать к нам в комнату. Мы даже на кухню не зашли, поболтать с остальными и послушать, кто чего интересного на празднике делал.

Сестра молча разделась, легла в кровать и отвернулась к стенке. А сама сопит обиженно.

Я тоже легла, отвернувшись к окну. Сон, конечно, не шёл. Я много раз повторяла самой себе – так нужно, так будет верно, правильно, нам обеим так будет лучше. И сама не верила. Но как иначе? Всё ведь верно вышло – нечего было знакомство заводить с постояльцами, которые мимо ехали да на несколько дней задержались. Чего нам с ними водиться? Нечего было! Так что сами виноваты.

Жаль, что теперь я не знала, как быть, как избегать дальнейших встреч. Как не разговаривать с Гордеем? Как не броситься к окну, чтобы дождаться их возвращения и узнать – всё в порядке, их не покалечили, не отправили на тот свет?

Конечно, они драчуны. Сразу надо было понять, слишком уверенно выглядят, слишком свободно себя ведут. Не боятся никому в глаза смотреть, ни перед кем не кланяются. Ярый так и рыщет взглядом, кого бы побить. Чего удивляться?

Но Всеволод… вот от кого не ожидала. Никогда бы не подумала, что он станет лезть в склоки. Зачем он Гордея держал? Сердце на секунду встало. Надеюсь, он его не придушил ненароком?

Бешеные они какие-то, непонятные. Нельзя, нельзя с ним связываться.

А сердце снова замирает.

Поздно.

Нет, я упрямо кусаю губу и отбрасываю все сожаления.

Нельзя.

***

Когда толпа собралась большая, отовсюду кричали и размахивали кулаками, и уже никто не понимал, с чего и кем началась драка, Всеволод осторожно поднял Гордея и вытащил из людского месива. Прошёл дальше по берегу, сгрузил на траву, как большую куклу.

Вскоре появился Ярый. С лицом, покрытым кровью и опухшей верхней губой. Он сплюнул в траву и присел рядом с Вожаком на корточки.

– Порядок? – Спросил Всеволод.

– Да. – Ярый внимательно смотрел на Гордея. Тот, наконец, открыл глаза и его взгляд постепенно прояснился. – Ты как?

Гордей сморщился, сглотнул.

– Как? Ужасно. Я чуть не перекинулся. От нескольких слов чуть с ума не сошёл. – Он, наконец, медленно поднялся и сел, опираясь лбом в собственное колено. Прошептал. – Я никогда не терял контроль так быстро. Да и… я вообще никогда не терял контроль. Я не верил.

– Не верил, что зверь может не слышать человека?

– Да. – Тихо говорил Гордей, не поднимая головы. – Когда наставники рассказывали разные случаи, я думал, они привирают. Мне легче лёгкого было зверя держать. Я думал, со всеми так.

– Нет. Некоторые зверя удержать не могут. – Спокойно сказал Всеволод, опускаясь рядом. – Даже у альф бывают проблемы с контролем. У меня когда-то случались.

– Я уже понял. Страшно представить, что было бы…

– Перекинься ты у всех на виду и сожри пацана этого непуганого? – Договорил Всеволод. – Да, было бы много всего. Нашему общему делу это на пользу точно бы не пошло. Корить тебя не стану, ты сам понял, что может натворить твой зверь, и больше подобной потери контроля не допустишь.

– Не допущу, – твёрдо подтвердил Гордей.

– И ещё одно. Ты намного сильней, Вожак, но не когда теряешь контроль. Если бы ты не потерял разум и бросился на него с холодной головой, я бы не успел тебя остановить. Потеря контроля сделала тебя слабей.

– Да, это я тоже понял. Спасибо, что успел.

– Это из-за ревности, – решил Ярый. – Раньше ты не знал ревности.

Всеволод закатил глаза.

– Ты как раз тот, кто много понимает в ревности!

– Понимаю, что именно поэтому его переклинило! – Огрызнулся Ярый, но скривился от боли в разбитой губе.

– Да. – Резко прервал спор Гордей. – Правда. Она для меня уже моя. Я сам с трудом понимаю, почему с вами в комнате ночую, а не с ней. И тут он.

– Пустой брехун. – Сплюнул Всеволод.

– Я ему нос свернул, – хмыкнул Ярый.

– Не надо было.

– Надо было!

– Она на него смотрела сегодня, в магазине. Нет, не так. Она им любовалась. – С трудом выговорил Гордей.

– Не, это тебе точно показалось. – Ярый недоверчиво покосился на Вожака. – На этого щеголеватого пустозвона? Не могла твоя душа посчитать такого брехуна лучше тебя. Как-никак рысь. Да любая рысь, сколько угодно не верти она хвостом… хотя в этом, признаюсь, твоя рысь совсем другая… но перед Вожаком ей не устоять.

– Не очень-то приятно такое слышать. – Огрызнулся Гордей.

– Бес толку спорить. – Остановил обоих Всеволод. – Ты теперь знаешь, что такое ревность, и разберешься с ней. Она не должна впредь мешать думать и делать, что нужно. Теперь касательно наших планов – что дальше?

Гордей апатично пожал плечами.

– Ладно, возвращаемся на постоялый двор. Вожак, соберись! Нет времени тянуть. Когда мы уходим?

Тот, наконец, поднял голову, встряхнулся пару раз и уверено встал на ноги.

– Сегодня.

– Ты уверен? Кажется, все твои старания пошли насмарку, сёстры нам снова не доверяют. Думают, поди, мы и друг друга готовы кулаками молотить почём зря, только бы поразвлечься. – Наконец, усмехнулся Всеволод.

– Не боись, твоя младшенькая от тебя из-за такой ерунды не отступится. – Утешил Ярый. – Так возле тебя увивается, аж смех берёт смотреть. Всеволод-то наш и так и сяк уклоняется, и “нет” не может сказать, чтобы дать тебе, Гордей, время с рысью поболтать, и сам возле Малинки, как возле открытого огня, испариной покрывается. Что, не нравится она тебе?

Всеволод отвёл глаза.

– Маленькая она ещё.

– Шестнадцать. – Напомнил Ярый. – Как раз женихов искать.

– Всё равно! Моей сестре столько же!

– Твою, значит, тоже замуж пора.

– А ну думай, кого задеваешь!

– А, чего говорить, – Ярый сдался, прикоснулся к плечу Вожака. – Значит, действуем по старому плану?

Гордей тяжело выпрямился, глянул на кучу-малу, где продолжалась драка. Иногда оттуда со стонами выползал кто-то битый, некоторые оставались лежать обездвиженными, остальные, едва отдышавшись, снова рвались в бой.

– Да. Некогда ждать, поисковую бумагу хоть завтра могут привезти. Тогда просто, без боя, не уйдём.

Ярый молча подставил ему плечо и фыркнул.

– Да уж… Уйдём просто? Ты правда в это веришь? Хочу посмотреть, как мы уйдём просто! С такими дикарками. Это комплимент, – тут же добавил он. – Хоть они и сбежали, но думаю, не от страха.

– О, в этом никто не сомневается. – Качнул головой Всеволод. – Чего-чего, а страха в рыси меньше всего. Злости зато хоть на двух дели.

– Это она пока ершится. Чужие мы ей, чужаков сторонятся.

– Тоже верно. Ну, пошли?

Они развернулись и медленно направились в сторону постоялого двора. С каждым шагом Гордей ступал всё твёрже и твёрже.

– Вожак, на дворе много народу, полночи будут куролесить. Нужно уходить задолго до рассвета и без свидетелей. Но утром хозяева поймут, что произошло.

– Пусть. Когда придут поисковые бумаги, будем надеяться, хозяева решат, что мы узнали раньше и сестёр увезли отдать отцу за награду.

Оказавшись у постоялого двора, Гордей поднял лицо к окну сестёр. В свете луны бешеным светом заискрились глаза, губы сложились в сосредоточенную, упрямую улыбку.

– Готовьте Сон ведуна.

 

Глава 8

О судьбе краденых девиц

Нет ничего хуже ночи после смурного суматошного дня. И так вертишься, и сяк крутишься, а сон, подлюка такая, не идёт. Все бока отлежала, подушка влажная и твёрдая, а в голову дурацкие мысли то и дело лезут. Почему? Зачем? Отчего?

Малинка заснула и тихо сопела носом. А я, наконец, нашла удобное положение на спине и ненадолго задремала. Сон как толстая птица на тонкой ветке, шатался, качался, пока не сорвался вниз.

И был сон вязким и тухлым, как лежалые яблоки.

Я открыла глаза…

И ничуть не испугалась. В полупрозрачной темноте он сидел на моей кровати, склонившись и упираясь руками в подушку у моей головы, его лицо было всего на расстоянии ладони от моего, глаза прямо напротив моих глаз. Такие осторожные.

Сидел, будто так и должно быть. Как будто самое нормальное место для него – в моей кровати.

Потом он осторожно, не дыша, наклонился чуть ниже... И ничего не стало! Предметы застыли, сам воздух застыл, замер вместе со всеми пылинками, плавающими в лунном свете. Комната словно покрылась тёмным вязким золотом. Чёрное золото медленно переливалось под лунным светом, растекаясь, расползаясь, как краска по воде, заполняя собою каждую щель. Оно было сладко-терпким и пахло одуряющее тепло и вкусно. Я могла бы жить в этом золоте до конца своих дней, не нуждаясь ни в чём больше. Нет ничего главней этого запаха и вкуса.

Глаза напротив словно становились больше, расширялись, затеняя собою весь остальной мир, заменяя всё остальное, неважное, и не было в мире силы, способной их остановить.

Под спиной медленно таяла кровать, я погружалась в это тёмное золото, мягкое и сладкое, и знала, что там, в глубине, меня ждёт что-то очень хорошее.

И что я буду там не одна.

Почему он, не двигаясь, становится ближе? Почему его глаза без слов говорят что-то значительное, царственное? В чём секрет?

Я скоро узнаю… Когда глубина сомкнётся над нами, укроет наши головы, я узнаю…

На улице вдруг громко залаяла собака, за ней тут как тут вторая, третья, целую брехливую песню завели.

Волшебство разом прервалось. В лицо будто холодной водой плеснули, с глаз спала пелена дурмана, мысли вернулись в голову.

Будто раньше думала не я, а какая-то другая… похожая на Малинку доверчивая глупая влюблённая девчонка.

Это что значит? Гордей хотел меня околдовать? Значит, теперь он вздумал пробираться ко мне ночью, как к какой-то… не знаю, как помягче сказать, а чтобы молчала и не трепыхалась, собирался дурманом обмануть?

Он пробрался ко мне посреди ночи?! В доме хозяйки?

Не позволю!

И я открыла рот, чтобы завизжать.

Он резко отклонился и щёлкнул пальцами, с которых сорвалось облачко сероватой пыли… и ничего не стало.

Я очнулась, казалось, всего через секунду, всего через миг… и глазам своим не поверила! Даже зажмурилась и моргнула несколько раз. Нет, ничего не изменилось – усыпанное звёздами тёмное небо над вершинами высоких деревьев, сбоку трещит костёр, вокруг колышутся густые луговые травы. И если бы мне это всё снилось, я не чувствовала бы запахов леса, верно? Аромат разнотравья щекотал и радовал нос. Во сне так не бывает.

Я повернула голову. Неподалёку разведён костёр, они все втроём сидят вокруг него, Гордей ко мне ближе всех. Болтают и улыбаются, как ни в чём не бывало.

Они меня что, из Вишнянок увезли?

Охвативший тело страх прибавляет сил, дыхание сипло вырывается сквозь зубы. Это слишком ненормально! С добрыми намерениями девушек из дому не крадут и в лес не вывозят! Не к добру это, ой, не к добру!

Нужно попытаться как можно тише встать и убраться прочь, в темень леса.

Однако пока я поднималась, заодно выпутываясь из одеяла, они как по команде обернулись. Всё, можно больше не притворяться, я подпрыгиваю и бегу в чащу, под ноги послушно ложится холодная мягкая травка.

Недолго бегу, почти сразу меня сшибает кто-то тяжёлый, аж дух прочь. Хватает так, что двигаться невозможно и тащит обратно к костру, возле которого стоит и нервничает Гордей.

– Стой, стой, погоди немного. – Говорит он, поднимая руки, как будто показывает, что в них ничего нет. – Не нужно убегать.

Ага, как же! Я пинаю Ярого, который меня держит, и тот, шикнув сквозь зубы, в ответ сжимает так, что рёбра трещат, а я, хочешь, не хочешь, взвываю.

– Стой! – кричит Гордей, вдруг опускаясь на бревно и обхватывая голову руками. – Отпусти её!

А Всеволод-то каков! Стоит столбом, пальцем не пошевелит. И он с ними заодно?! Как он мог! Такой взрослый, такой кристально честный. Продажная скотина!

Я смотрю в его лицо, выплескивая всё своё разочарование, и он краснеет.

– Да что я. Я случайно. – Ярый отпускает, убирает руки. Не думала, что он такой сильный. – Убежит же – лови потом.

В его голосе обида. Даже не могу поверить, что на белом свете может быть такая наглость!

– Случайно? Да ты её до смерти напугаешь, – говорит Всеволод.

– Я не хотел. – Нахмурившись, Ярый отступает обратно и словно страх за собой уносит. И что дальше? Как это всё понимать?

– Ожега, не нужно убегать, – говорит Гордей, не отнимая рук от висков. – Смотри, вон твоя сестра спит. Ты что, её бросишь?

Воздух в груди словно огнём вспыхивает. Они что, и сестру прихватили?!

– Ах, вы…

Малинка и правда спит в траве, свернувшись, укрытая шерстяным одеялом.

– Подожди. – Гордей отнимает руки от лица. – Обещаю, никто тебя не тронет. Ни тебя, ни её. Клянусь. На вот тебе для уверенности.

Он, не глядя, отстёгивает от пояса кинжал и бросает мне под ноги – тот падает, рукоятка сверкает драгоценными камнями.

– И на что он мне?

Я что, на убийцу похожа? Трогаю носком ножны, а нога-то босая. Да и я в ночной рубашке, хотя чего мне стыдиться, пусть им будет стыдно за всё, что творят!

А кинжал… может, всё же лучше взять? И пусть я кроме колбасы в жизни ничего не резала.

– Просто выслушай меня.

– Зачем? Вы нас украли! Да это же...

Я даже задыхаюсь, столько мыслей в голову лезет, одна другой хуже.

Всеволод вдруг делает шаг ко мне:

– Ожега, пожалуйста, сядь и поговорим. Мы понимаем, что на первый взгляд это всё… – Он обводит стоянку руками. – Ну, сложно объяснить. В общем, нужно поговорить.

– О чём это?

Злюсь, кусаю губы. Они хотят разговаривать после всего, что наделали?

Гордей пристально смотрит мне в глаза, но я больше не попадусь в эту ловушку! А ведь хозяйка говорила… я чуть не захлебнулась ужасом. И конфеты, и в лес утащили ту девушку. Боже, но тут Малинка!..

Гордей хмурится.

– Подожди пугаться! Мне нужно кое-что тебе объяснить. Очень важное. Садись. И помни – вам ничего не угрожает. И пальцем не трону ни тебя, ни её, клянусь.

– Ладно, а они? – я киваю на остальных.

– Хорошо, они тоже слово дадут.

Голос как будто уговаривает, причём не их, а меня.

– Клянусь, от моей руки вы не пострадаете. – Говорит Всеволод.

– Клянусь о том же. – Говорит Ярый и отходит к костру.

– Если вы соврали и сестру хоть пальцем тронете, клянусь, умру, но глотку вашу успею перегрызть! – Неожиданно почти рычу я. Были бы у меня клыки, показала бы им, чтоб готовились, но у меня, жаль, только зубы.

– Мы знаем, что ты точно так и сделаешь. – Спокойно отвечает Гордей.

Ага, прониклись? Думают, я совсем беззащитна? Нет, злость даст мне сил!

Но может, воевать не придётся? Всё-таки раньше мы почти… дружили.

– Ладно, говори, что хотел.

Вряд ли бы они разговоры разговаривали, если б собирались насильничать. Меня коротко передёрнуло, но я взяла себя в руки. Сестра тут, нужно тянуть время и думать, думать.

Гордей вдруг… замолкает с приоткрытым ртом. Его лицо растерянное, глаза вылупились. Он старается что-то сказать, я вижу, очень старается, но то ли слов не находит, то ли они слишком неприятные, произносить неохота. Потом он перестаёт тужиться и с мольбой оборачивается к друзьям, но те только плечами пожимают.

– Ладно.

Гордей решительно упирается ладонями в колени.

– Мы должны были забрать вас из города… потому что твоя сестра оборотень.

На Ярого вдруг нападает приступ кашля, он весь покраснел и никак не может успокоиться. Всеволод отворачивается и бьёт друга по спине, помогает, чем может, хотя у самого горло схватывает. Я слежу за обоими, пока новость не проникает в голову.

– Что?!

– Ну, да, так и есть. Ты разве не замечала за ней странностей? Принюхивается к чему-либо или резко двигается? Шипит? Мясо любит больше любой другой еды, и такое, недожаренное. И, к сожалению, отцы у вас разные.

– Это я знаю!

– И вот… нельзя вам оставаться в человеческой деревне. Дела такие – будет война, Жгучка. Мы её не хотим, однако миром разойтись не выходит. Люди желают забрать нашу землю, которую придётся защищать. И если… если в людских землях узнают, что она оборотень, вас убьют. И её, и тебя, не посмотрят, виноваты вы в чём или так, мимо проходили. И нас не нужно бояться – клянусь, мы отведём вас на звериные земли, в безопасность. Ну… там можете остаться в любой деревне или городе, где захотите. Мы поможем с устройством, свои должны жить у своих. Будь у нас больше времени, мы бы всё вначале обговорили, спросили бы вашего согласия, но времени нет. Вот и пришлось уезжать так… наскоро. Всё.

Я глубоко вздохнула. Гордей с ожиданием смотрел снизу вверх, ждал ответа.

– Вы что, оборотни?!! – Завопила я. Так громко, что сверху посыпалась листва. Пришлось отпрыгивать в сторону и стряхивать её с одежды.

Теперь приступ кашля напал и на Всеволода, и на Ярого. Пока Гордей растеряно хлопал глазами, они ухохатывались, я всё слышала!

– Как и твоя сестра, – уточнил Гордей.

Всеволод вытер слёзы рукавом и сел на прежнее место, подкинул в костёр пару поленьев.

– Всё так, Жгучка. Оборотни мы.

– Как тот людоед, что в Вишнянках был?

Они стремительно помрачнели.

– Тот людоед был болен, Жгучка. – Сказал Гордей. – Он заразился Яростью крови и потерял свою вторую, человеческую половину. Но разве мы на него похожи? Посмотри – мы говорим, носим одежду и никого не загрызли. Как и твоя сестра, – подумав, добавил Гордей.

На меня обрушилась догадка.

– Так это вы его убили?! Вы, а не старосты!

Миг – и передо мной вместо Гордея сидит кто-то другой. Существо без возраста и лица, величественное и сильное, как божество, смотрящее сверху.

– О том я тебе позже скажу.

И я не рискую спорить и кричать, не в этот раз. С трудом выходит сдержаться, чтобы не отступить, хотя бы на несколько шагов. Лучше – прямо к сестре. Но нет уж, не дождутся!

Я только голову выше задираю.

Его взгляд постепенно смягчается, и лицо совсем прежнее – светлое, открытое. Может, показалось, другого и не было?

– Вот такие дела. – Говорит Гордей. – Только ты пока сестре не говори, что она оборотень.

– Почему? – Из упрямства спросила я.

– Ну… Испугается ещё. Мы сами расскажем. Позже.

– А что мне ей сказать? Вот проснётся она, спросит – где мы? Почему? А я?

– Скажи, я влюбился в тебя так сильно, что не смог с тобой расстаться и украл тебя, а теперь везу к своей матери, чтобы закатить праздник и при всём честном народе на тебе жениться.

– Что за бред! – Рассердилась я и даже ногой топнула. – Малинка не поверит!

– А ты говори убедительно.

Нашёл время смеяться! И снова зубами белыми и взглядом жгучим меня с пути сбивает, знает же о своей красе, вон как уверено улыбается и плечи широкие расправляет.

И сердце с готовностью ёкает, меня предаёт!

Всё, хватит пока.

Я отворачиваюсь от костра, и ноги несут меня к сестре, которая спит, как ни в чём не бывало, словно дома в кровати лежит.

Рядом с ней наши вещи в сумках. Я открываю одну, проверяю – всё на месте. Они не просто нас увезли, они собрали наши вещи! Одежда, расчёска и заколки, даже мешочек с монетами, который я прятала под половицами.

– Как вы узнали, где лежат деньги? – Оглянулась я.

– Учуяли. Нюх у нас хороший.

Я сажусь рядом с сестрой, чтобы убедиться – с ней всё в порядке. Так и есть, её тепло укутали, удобно положили, и она дышит ровно и спокойно, как обычно во сне. Значит, каким-то колдовским порошком одурманили! Я пытаюсь удержать голову на весу, а она всё тяжелее становится, так и падает на грудь.

– Ложись спать, Жгучка. – Гордей подходит тихо, почти подкрадывается, приносит мне одеяло, которое я бросила, когда убегала. – Отдохни. Утром мы обо всём договоримся. И что с сестрой твоей делать, чтобы не испугать. И куда вас пристроить, чтобы не хуже, чем в Вишнянках было. Я обещаю, что всё наладится.

Действительно, чего теперь-то суетиться и мельтешить? Я заворачиваюсь в одеяло и ложусь возле Малинки.

– Ты не боишься меня больше? – Еле слышно спрашивает Гордей. – Прошу, не бойся меня. Это очень неприятно.

– Не надо было меня воровать, – упрямлюсь я, натягивая на нос шерстяную ткань, приятно пахнущую свежестью.

А глаза сами закрываются, сон возвращается обратно, такой крепкий и спокойный, что просто удивительно!

– Я не мог иначе, – тихонько смеётся Гордей.

***

Когда путь в Гнеш был проложен и все вопросы решены, уже светало, так что не было смысла ложиться. Только Ярому разрешили поспать, потому что он ночью трудился больше остальных – отвечал за сон постояльцев. Работать с ведунскими травяными сборами, которые нужно раскуривать строго по указаниям, непросто, и поддерживать дым нужно уметь.

Так что теперь Ярый спал, а Всеволод и Гордей сидели у костра и ждали рассвета, времени, когда можно начинать варить кашу на завтрак.

– Все время забываю, какой ты еще ребенок. – С улыбкой покачал головой Всеволод.

– Ну, это ты преувеличиваешь, – беспечно отмахнулся Вожак.

– Да. Но ненамного. Малинка – оборотень... Надо же было такое ляпнуть! Как выкручиваться будешь? Ну, когда правда вскроется?

– Позже подумаю, пусть привыкнет пока ко мне.

– Привыкнет, влюбится и простит?

– Да!

– Ох, чую, ответишь ты ещё за эту выдумку!

– А что делать-то было? – Он вздохнул. – Правду сказать? После всего? Это слишком. Я как представил, что ко всему прочему ещё сообщу про отца-оборотня… Не смог, если честно. Надо по чуть-чуть говорить.

– Может и так. А может, лучше бы покричала разок, зато потом в голове ничего не выдумывала. Только поздно уже. Теперь в правде признаваться, только больше путать.

– Всё хорошо будет.

– Угу. А ты знаешь, что за оберег у неё, который сущность звериную скрывает?

– Нет, конечно. Думаю, она сама не знает.

– Но это мать его ей сделала?

– Мать… Больше некому. Кто ещё знал, что она рысью родилась?

– Нужно к ведуну нашему, спросить, как оберег убрать. И нужно ли вообще убирать.

– Что ты имеешь в виду? – Нахмурился Гордей.

– То и имею. Сам знаешь, как звери взрослые без перекидывания в людском теле застревают и костенеют. Коли с малолетства не привык перекидываться, можешь кости сломать, нутро разорвать и не выжить. Некоторых лучше не трогать. Может, пусть живёт себе человеком. Главное, чтобы на детях не отразилось.

Гордей вздохнул.

– На детях… Тут до обычного свидания ещё не известно когда дело дойдёт, а ты – дети.

***

Малинка, к удивлению, восприняла наше похищение с восторгом. Проснувшись, в отличие от меня, сестра даже не стала кричать и беситься, вместо этого только и делала, что смотрела на Всеволода с ещё большим обожанием и без конца улыбалась.

А уж когда услышала, как Гордей соловьём заливается, извиняясь и травя байки о том, как влюбился в меня с первого взгляда, да крепко, на века, и теперь ни за что никогда меня не отпустит и пусть Малинка будет рядом и свидетельствует, что он сделает меня счастливой, так и вовсе растаяла!

Говорю же, шибко наивная у меня сестричка.

Я, понятно дело, все эти сладкие речи мимо ушей пропускала, будто не обо мне речь, но стала приглядываться к Малинке, выискивая признаки оборотня.

Ничего не нашла. Ни к чему она не принюхивалась и не прислушивалась. Не прыгала и зубов не скалила. Я и то больше принюхиваюсь, чем сестра.

Но так или иначе, нам следовало поговорить. И сразу после завтрака, когда оборотни получили наше согласие идти с ними (а что ещё оставалось), я увела Малинку в лес, мол, одна боюсь, и мы ушли к ручью. Там вода журчит и если шёпотом говорить, оборотни могут не услышать.

– Ой, Жгучка, как я рада, что всё так сложилось! – Зачастила Малинка, не успели мы отойти от стоянки. – Просто чудо! Я знала, знала, что с тобой такое произойдёт! Гордей сказал, что он в тебя влюблён и хочет на тебе жениться. Так влюблён, что даже из дому выкрал!

– Ага, как же.

– Ты чего такая кислая? Могла бы и порадоваться. Это же… такое не с каждой случается! – Пристыдила меня Малинка.

– Сядь.

Мы скрылись за валуном, чьи бока были покрыты густым пёстрым мхом. Ручей перед нами изгибался несколько раз, и кажется, достаточно шумел, чтобы они не смогли подслушивать.

– Тебе-то они одного наплели, а мне совсем другого, – прошептала я, не отводя глаз от стороны, где оборотни остались, чтобы в случае чего их первой увидеть и успеть замолчать.

– Чего?

– Сказали, оборотень ты.

– Чего? – Глаза у Малинки стали что двойная яичница на сковороде. Она, не глядя, упала попой на траву.

– Они мне сказали, что увезли нас из Вишнянок, потому что грядёт война, и оборотней будут убивать! Поэтому они решили позаботиться о тебе и перевезти нас в Звериные земли. Мол, своих не бросаем.

– Я знала, что он особенный! – Снова забылась сестра, глаза, что у коровы, сонной поволокой заволокло. Новость о том, что Всеволод с друзьями оборотень, ничуть её не насторожила, наоборот, добавила восхищения. Может, именно потому, что Малинка тоже одна из них?

Я дёрнула головой, отгоняя глупые мысли.

– Но это звучит как-то странно. – Опомнилась Малинка. – Неужели я правда…

– Да нет же! Конечно, они наврали, какой ты оборотень!

– Значит, и правда из-за того, что Гордей в тебя влюбился! – Захлопала она в ладоши.

– Очень надо! Нельзя людей воровать, даже если влюбился. Представь, страх какой – влюбится в тебя какое-то чудовище, старый, хромой да кривой – и украдёт. И заставит с собой жить, обихаживать его да в постель принимать. Нравится?

– Нет, конечно. Но Гордей другой. И вообще, – Малинка хитро прищурилась. – Он тоже тебе нравится. Так что всё хорошо.

– Ничего хорошего! Если он и правда влюбился и украл – у него с головой плохо, от таких нужно подальше держаться. А если врёт… тоже плохо.

– Ну, зачем тогда они нас выкрали, а? Ну? Скажи!

– Знаешь, что я думаю? – Я прикусила губу и призналась в том, чего на самом деле боялась. – Думаю, они везут нас к отчиму. Хотят вернуть домой и денег за это получить. Наверняка отчим за нас много заплатит. Наверняка он нас ищет. Может, они и приехали в Вишнянки за нами. Зубы заговорить сладкими словами да обманом сманить не вышло, так они просто усыпили и без согласия увезли! И теперь врут, чтобы мы убегать не вздумали. Вот что я думаю.

Малинка промолчала, её вытянувшееся побелевшее лицо говорило само за себя.

– Всеволод не станет так поступать, – вскоре покачала сестра головой. – Нет, не станет.

– Это самое разумное объяснение. – Я обхватила себя руками, так холодно стало. – И то, что он мне нравится, не должно путать мне голову!

– Ага! – Вскричала сестра с торжеством. – Я так и знала!

– И что? – Щёки у меня покраснели, но я не отвела глаз. – Представь, каково это, когда парень, который тебе нравится, за деньги тебя продаёт.

Малинка опустила голову, уставилась в траву.

Некоторое время мы сидели молча.

– И что нам делать? – Спросила сестра.

– А что мы можем? Пока нужно идти, куда ведут, и делать вид, будто мы им поверили. Ну, что ты оборотень. То есть я вроде как поверю, что ты оборотень, а ты делай вид, будто веришь, что Гордей в меня влюбился. А как доберёмся до города, или хоть до людей, сбежим.

– Сбежим? Куда?

– Не знаю пока.

– Я не хочу никуда бежать.

– Я тоже. Но другого выхода нет. Всё, вставай пока… И не вздумай проболтаться, даже если Всеволод будет тебя расспрашивать. Даже если обхаживать начнёт! Чтобы ни слова лишнего не ляпнула! Поняла?

– Да.

– И улыбайся давай. А то они поймут, что мы их планы разгадали.

– Как будто это так просто – взять и улыбаться, когда душа плачет. – Обиделась Малинка.

– Делай вот так. – Я широко улыбнулась.

Сестра вздрогнула и подалась назад.

– Ладно, не хочешь, не улыбайся. – Вздохнула я.

– Тебе точно улыбаться не следует, – покачала она головой.

Так и вышло, что вернулись мы к костру грустные, понурив головы. Гордей косился на нас с удивлением, но спрашивать ни о чём не стал.

– Ладно, пора собираться, – сказал Всеволод чуть позже.

Нам с Малинкой собирать было нечего – разве что одеяла свернуть, сумки и не разбирали, а к лошади их Ярый пристёгивал. Лошадь нам с Малинкой взяли одну, сказали, мы лёгкие, лошадь справится, а двух лошадей за собой тащить по лесу слишком много мороки.

Вскоре мы выехали.

Дорога шла через ту часть леса, где много проплешин и мало подлеска. Живности зато полно, то и дело я видела прыгающую по веткам белку или зайца, сиганувшего в кусты. Не знаю отчего, но у меня всегда настроение лучше делается, стоит увидеть, что лес полон дичи. Видно потому, что это значит – голод не грозит.

Малинка сидела передо мной и молчала, думала о чём-то своём и дёргала ленточку в косе. Когда мы к деду Шиху вышли, она была ростом мне по переносицу, а сейчас мы сравнялись. Со спины верно уже не понять, кто старше, кто младше.

Совсем Малинка выросла.

– Рассказать вам про Гнеш? – Вдруг нарушил тишину Всеволод. – Мы туда приедем дня через два. Ну, или через три, как ехать будем.

– А через Осины будем проезжать?

– Нет, они в стороне останутся. Зачем нам крюк делать?

Даже не спросил никто, хотим ли мы в Гнеш! Точно плохое задумали. Небось, как из лесу выйдем, там нас уже отчим поджидает с распростёртыми руками. А за ним – слуги с мешками, в которых мы домой и отправимся!

– Расскажи, куда вы нас везёте? – Попросила Малинка.

Ну, пусть, всё равно заняться нечем.

– Гнеш расположен в глуши. Туда ведёт всего одна дорога, с других сторон только старые леса, где деревья такие, что и вдвоём не обхватишь. Сколько времени мы в этих лесах провели… Но сам город немалый, однако в округе ни деревень, ни других жилищ. Разве что охотники в самых дебрях сидят, пушнину бьют. Там самые лучшие меха добывают, самые тёплые. Зимой зато еле проедешь, даже по дороге, с человеческий рост снегом засыпает, бывало.

Хорошее место, когда хочешь кого-то запереть без замка! По единственной дороге в сугробах по пояс поди не убежишь незамеченной!

– А поля?

– Полей нет, только небольшие огороды. Лес глубоко в землю вросся, слишком сложно корни выкорчёвывать, чтобы целое поле сделать. Мы однажды помогали… одно дерево две дюжины мужиков валили, на части кололи, а потом такую яму вырыли, корни выгребая, что будь она полна водой, в ней утопнуть можно было бы. Так что лишней земли нет. Продукты везут с земель, которые ближе к югу. Зато в Гнеше полноводные реки, рыбы не счесть, а в лесах много зверя. Мы там родились.

Всеволод улыбнулся, как улыбаются, вспомнив родину.

– И что мы там будем делать? – Не сдержалась я. – На дичь охотиться да по сугробам лазить?

Вместо того чтобы обидеться или разозлиться, они почему-то рассмеялись.

– Для начала отведём вас к волхву, он у нас вместо лекаря и вместо мудреца… может, скажет чего полезного, а там решим, что лучше. – Ответил Гордей. – А дел там достаточно, скучать не придётся!

Ехать мы не особо спешили. Кони шли прогулочным шагом, размахивая хвостами и успевали хватать листья с кустов. Гордей то и дело пытался подъехать к нам, но я оставляла его за спиной и держалась ближе к Всеволоду. Почему-то к нему доверия больше всего. Малинка, ясен перец, против не была.

На обед остановились, чтобы приготовить полноценную похлёбку. Нас попросили собрать пряной травки в лесу, если найдём.

– Да как мы её найдём? – Погрустнела сестра. Но задача оказалась лёгкой – стоило немного побродить вокруг стоянки, как я вышла к зарослям огуречной травы, а за ней и чесночные перья нашлись. Малинка обрадовалась, будто мы с ней не травки набрали, а подвиг совершили.

Тогда же на стоянке, я убедилась, что Гордей не врал насчёт мытья посуды – после обеда унёс грязную и оттёр песком так, что она стала чуть ли не чище, чем была.

Я, конечно, снова утащила сестру в лес поговорить. Покусала губу – никак не могу отделаться от этой дурной привычки!

– Малинка, нужно им подыграть.

– Как?

– Сделай вид, будто что-то унюхала в воздухе и… в общем, веди себя словно собака, только чтобы у всех на виду.

Она стояла и хлопала глазами. Потом, когда я уже было решила, что сестра всё поняла, она спросила:

– Зачем?

– Да как зачем? Если они будут думать, что нас обманули, тогда потеряют бдительность и может, нам удастся понять, куда нас ведут!

– Так они же сказали – в Гнеш.

Не выдержав такой наивности, я закатила глаза и застонала.

– Ну ладно, ладно. – Быстро согласилась Малинка. – Я попробую. Только и ты тогда притворяйся!

– Я? А я как?

– Ну, что к Гордею присматриваешься. Он же на тебе жениться собирается, увивается вокруг ужом, а ты и глазом не ведёшь. Не думай, что я не вижу! Тебе словно не интересно, что за муж тебе достался!

– Вот ещё! Чего мне притворяться, если они мне сами сказали, что ты оборотень, и все знают, кроме тебя, а история про влюблённость только чтобы тебе наплести?

– А чего только я должна притворяться? – Рассердилась Малинка. – Вдруг я тебе не поверила, что нас без злого умысла украли? Значит, тебе нужно притворяться, чтобы меня успокоить, а то они поймут, что ты мне про оборотня рассказала.

– Да ничего они не поймут!

– А я говорю, поймут!

– Нет, сказала! И не спорь. Слушайся меня, я старше!

– Бе-бе-бе!

Малинка тут же скатилась к ребяческой дразнилке, сложила руки на груди и отвернулась. Она всегда так делает, когда сказать нечего.

Я, честно признаться, устала с ней спорить. Вроде особых сил для этого не требуется, стой да рот раскрывай, а пот чуть не ручьем по вискам течёт.

Больше мы не говорили, а вернулись надутые в лагерь, где оборотни приготовили чай и конфеты достали – прессованные полоски из смеси мёда, орехов и сушёных ягод в сахарной глазури.

Пока мы конфеты ели, притворяться было некогда, я, честно говоря, обо всём напрочь забыла! Вкус терпких сладких ягод на языке такой приятный, словно в те времена вернулась, когда ещё под стол пешком ходила.

– А какие вы оборотни? – Спросила Малинка так не вовремя, что я чуть горячим чаем не захлебнулась. Гордей вежливо постучал меня по спине, пока я кашляла.

– Волки мы, – ответил Ярый.

– А перекиньтесь! – Задорно крикнула сестрица.

– Чего? – Возмутился Ярый. – Я что вам, на ярмарке шутом тружусь?

– Если она увидит, что это… ну, не страшно, может, это всем поможет в нашем общем деле! – Нашлась я. Признаваться, что мне тоже жутко любопытно, хотя и страшно, конечно, я бы ни за что ни стала. А так вроде для дела нужно, чем не причина?

– Ладно уж, сейчас покажу. – Угрюмо ответил Всеволод, взглянул исподлобья на Гордея, встал и ушёл в лес. За его спиной сомкнулись густые кусты. Ярый тем временем в упор глядел на Гордея и чуть не трясся от злости. Тот вместо испуга только тихо давил смех, но губы так и растягивались.

– Почему бы тебе самому не выкручиваться? – Вдруг крикнул Ярый, но в тот же миг расслабился и расхохотался вслед за Гордеем. – Бедный Всеволод, – почти подвывал он, складываясь пополам. – Какая самоотдача! Какая бесконечная жертвенность! А никто не ценит!

– Я не хотел, – ответил Гордей, вытирая слёзы. Прозвучало, однако, безо всякого сожаления.

В чём-то у них точно был сговор, нюхом чую! Нюх меня редко подводит. Осталось узнать, в чём. Как это связано с нами?

Кусты тем временем тихо разошлись в стороны, и к очагу одним прыжком беззвучно выскочил огромный волк. Малинка тут же завизжала, а я заткнула уши и замерла с выпученными глазами.

Волк недовольно дёргал ушами, крики, кажется, ему не нравились. Сестра опомнилась и замолчала, а волк высокомерно задрал морду. Он был очень крепким, глаза блестели, совсем не похож на того доходягу, которого в клетке в Вишнянки привезли. Тот был бешенный, разница видна, как на ладони. У этого глаза умные, как у человека, а тело – сплошные мышцы, и такой лощёный, мягкий на вид серебристый мех, который переливался на солнце и топорщился на загривке.

– Можно его погладить? – спросила я.

– Нет! – Гордей вскочил, отталкивая волка бедром. – Гладить его нельзя.

– Укусит? – Широко открыв глаза, спросила Малинка. А потом серьёзно спросила у волка. – Всеволод, ты кусаешься?

Волк моментально развернулся и сиганул в кусты, только хвостом махнул, а Гордей с Ярым снова принялись ржать, что те кони!

В тот день оборотни знатно за нас счёт потешались! То и дело спрашивали у Всеволода тонкими голосами: «А ты кусаешься, страшный серый волк? Кусаешься ли, спрашиваю?».

– Дурни, – беззлобно огрызался Всеволод.

Вечером для ночевки мы выбрали место у озера. Густой покров из травы плавно спускался прямо в воду, местами из него длинными рядами торчали цветущие кусты боярышника, словно стены в доме.

Купаться было уже поздно, ночь как-то неожиданно упала, так что было решено с утра идти плавать, зато сколько влезет. Конечно, никто не отказался.

Пока оборотни готовили, мы с Малинкой устроили себе ночёвку по другую сторону костра от волков, между двух пышных кустов. Аромат там стоял такой, что глаза невольно прикрывались в блаженстве.

Разложили одеяла, вещи перетряхнули и заново сложили. Одежду кое-как почистили и сели отдыхать. Всеволод у костра помешивал кашу, из котелка валил ароматный пар. Нет, чесночные перья всё же любую еду украсят, не зря искали!

Ярый перебирал мелочи в своей сумке, а Гордей сидел у костра и что-то выстругивал ножом из деревяшки. Увидел, что я на него посмотрела, и давай улыбаться! Зубы белые на загорелом лице так и сверкают! Глаза прямо огнём горят.

– Жгучка, смотри, как он на тебя уставился! – Хихикает Малинка, которая сидит рядом. – Да он правда в тебя влюбился.

Гордей подмигнул, ничуть не смущённый, как будто слышал и даже не против. Вот же невезение, он правда слышал, оборотень ведь!

– Перестань, – прошу Малинку, а сестрица только вздыхает. Думает, ясен перец, что ей-то никто в любви не признавался и из дому не крал. Ребёнок, чего с неё взять!

Ярый тем временем достал и развернул карту.

Карта!

– А можно посмотреть? – Я даже подскочила, невольно потирая ладони.

– Смотри.

Ярый раскатал плотную бумагу на земле. Мы с Малинкой подобрались ближе и уставились на рисованную поверхность, но ничего не поняли. Пятна краски, линии и круги чёрной тушью, крошечные надписи.

– А мы где?

– Вот тут, в лесу. – Он ткнул куда-то посередине.

– А Вишнянки где? Осины?

Ярый показал. Крошечные точки с еле читаемыми названиями, как будто мураши сидят.

– Гнеш?

Гнеш и правда оказался далеко от остальных городов, и вокруг темная зелень, лес, значит.

– Это Звериная земля. – Показал Гордей. На юге она перетекала в горы, на севере упиралась в бескрайнее море, с востока граничила с чем-то непонятным, пятнистым.

– Это болота, мёртвые трясины, которые тянутся на сотни вёрст. Там никто не живёт. – Пояснил Гордей, который тем временем оказался ко мне так близко, что жарко стало.

– А человеческие земли где?

Он провёл рукой по другую сторону карты.

– А это людские земли. Вот столица, город Великого князя.

Я наклонилась, изучая столицу. Неподалёку наш дом. Ищем точечки с буковками. Ага! Вот он! А убегали мы с Малинкой вот этой дорогой к Старому лесу. И оказались… палец, не прикасаясь к бумаге, проехал до Осин и замер в нерешительности.

Но как? Как мы могли за три дня пройти такое расстояние?

Палец я быстро отняла, чтобы никто не понял, о чём я думаю. Так, об этом позже, сейчас важней понять, куда мы движемся. Вот Вишнянки, вот Осины… к которым мы приближаемся, отдаляясь от человеческих земель и от столицы, у которой нас ждёт отчим.

Выходит… Выходит, мы двигались совсем не к нему, а в противоположную сторону.

Почему? Этому нет объяснения.

Как они передадут нас отчиму, который ни за что не сунется в Звериные земли, полные оборотней? Он же трусливей зайца! Он не мог назначить встречу далеко от дома, где много охраны и прочих прихлебателей.

Так куда же нас ведут?

Сердце невольно похолодело.

Может… может, Гордей правду сказал?

Я вскинула голову и сразу встретила его внимательный взгляд.

– Что? – Быстро спросил он и кажется, у него нос дёрнулся… как у меня бывает. Чего только не привидится с перепугу!

– Ничего.

Я отвела глаза, от его запаха кружило голову.

Может, они сговорились не с отчимом, а с каким-нибудь посредником, передадут нас, чтобы дальше вёз… или будут держать в Гнеше, пока не сторгуются! Может, они решили, что за нас мало денег дают и потребуют больше. А где нас лучше всего прятать? Там, где закона человеческого нет. В глухих лесах! Откуда нас не выдадут!

Гордей ещё показывал что-то на карте и рассказывал, но всё шло мимо моих ушей. Помню только, он, наконец, замолчал, сколько времени в тишине прошло, не знаю, но Малинка заговорила:

– А какие ещё оборотни бывают, кроме волков? Бывают же?

– Бывают. Но лучше звать нас не оборотнями, это не принято. – Ответил Всеволод. Малинка, конечно, открыв рот, стала ему внимать, да и я, хочешь, не хочешь, прислушалась.

– А как?

– Мы волки. – Всеволод оглянулся на друзей. – А если точно не знаешь, кто перед тобой – тогда просто зверь. Про оборотней мы заговорили в виде исключения, чтобы вы точно поняли, о чём речь.

– Хорошо, – поспешно ответила за нас обеих Малинка. – Так кто ещё бывает?

– Медведи.

Я невольно представила медведя бОльшего размера, чем обычный, ведь волк больше. Вот это гора!

– Ещё рыси бывают, лисы. Но их мало.

– Почему?

Всеволод пожал плечами.

– Так складывается.

Ужин пролетел быстро, вскоре начало темнеть. Карта давно была свёрнута и спрятана, посуда вымыта, дрова собраны. Волки оставили нам у огня место, и мы с Малинкой сели на разостланную шкуру, грея руки.

Было тихо, только ветки трещали. Лесные цветы и травы своим терпким ароматом, словно мёдом, воздух наполняли.

Всеволод задумчиво взглянул на остальных волков и вдруг спросил:

– А хотите я вам красивую сказку расскажу? Про звериный народ?

– Да!

Малинка крикнула первой, но он стал смотреть на меня. Пришлось и мне сказать:

– Да, хотим.

Хотя какой-то подвох в его голосе был. Ну да ладно, какой вред может случиться от сказки? А так хоть развлечёмся.

– Слушайте тогда. Никто толком мне знает, откуда взялась Земля. Но знают, что были боги, где-то там, высоко и далеко, где нет тверди земной… и однажды устали они от своего бессмертия и спустились на Землю. Каждый бог создал свой народ, на себя похожий, а чтобы доказать, что этот народ имеет божественное происхождение, он оставил на земле некий Предмет. Многие считают божественный предмет самым ценным, что есть у народа. А некоторые – простым напоминанием, на которое вовсе не стоит равняться. Но все верят, что когда народ забывает своего бога, он словно теряет родителей. И поклоняется предмету, который просто вещь.

Так вот, у звериного народа тоже был свой создатель – Звериный бог. Звериный бог выбрал для своего народа места, покрытые густым лесом, полные дичи, которую и сам был не прочь погонять, для чего перекидывался в резвого хищного зверя, серебристого и быстрого, словно молния. Долго рыскал он по Земле, по своим землям, помогая своим детям встать на ноги и окрепнуть, и постепенно наделил звериный народ такой силой, что остальные Боги возмутились. Мол, за что им? А вздумай они войной на соседей идти, всех захватят и затопчут! Но Звериный бог был не просто сильным, а ещё и умным. И, что главней всего – добрым. Говорить, что его народ не станет отбирать чужое и убивать невиновных, он не стал, всё равно ему бы не поверили, ведь каждый верит в ту справедливость, которую готов вершить сам. Вместо этого он сказал, что обязательно восстановит равновесие, объединит силу и слабость, для чего заберёт у своих самых сильных зверей их душу, ведь без души они просто оболочки, которые легко победить.

Мы с сестрой застыли. Всеволод, оказывается, мог очень красиво рассказывать, его неторопливый густой голос звучал, будто трогал самое сердце.

– Другие Боги успокоились, потому что знали – слово Звериного бога незыблемо, раз обещал – сделает. И он сделал.

– Забрал душу? – Воскликнула Малинка, взволновано сжимая руками подол. – Но ведь это смерть!

– Забрал, – кивнул Всеволод с улыбкой. – Только не ту душу, которая суть каждого живого существа. Он забрал у зверей пару – половину целого, семьи, которая состоит из мужчины и женщины. Люна – так звалась женская половинка. И до сих пор редкий зверь находит свою люну. Но если находит – оба связываются неразрывной нитью, самой верной и крепкой – любовью, связываются навечно, и уже не могут жить один без другого. И не хотят.

Он замолчал и только костёр трещал в наступившей тишине. Так хочется взглянуть на Гордея… но слишком страшно. Должно быть, он тоже не раз слышал эту сказку? Нравится ли ему думать, что у него есть своя половина?

Малинка тем временем вся подалась к Всеволоду и, затаив дыхание, произнесла.

– А у тебя есть твоя люна?

– Нет.

Кажется, вопрос тому не по нраву, вон как хмурится.

Самое время спросить у остальных волков, однако Малинка молчит, и я не стану. Ведь даже если нет… он оборотень, я человек.

– Давайте спать! – Говорю вместо этого. Пусть я встаю первой и ухожу, будто прочь бегу, зато и останавливать меня никто не спешит. Тихо за спиной, только сестра вздыхает разочаровано, но послушно идёт следом.

 

Глава 9

О дивном доме

Уснули мы с Малинкой быстро, устали в дороге, хотя и не спешили вроде. И не работали… за день, бывало, у Глаши так набегаешься, с ног валишься! А тут ничего не делаешь, только на лошади едешь да по сторонам глаза пялишь, и всё одно силы как вода в песок уходят.

С утра я проснулась очень рано. Поворочалась, повздыхала, но заснуть больше не смогла. Птица так заливались, что стыдно стало – они-то давно уже на ногах, вьют гнёзда или птенцов кормят, а я только и знаю, что спать да есть.

Хотя, к чему лукавить? Встала я, потому что больше не спалось. Придётся теперь по лагерю бродить, как неприкаянный дух. Малинку пыталась поднять, но она только на другой бок перевернулась и дальше засопела. Я подоткнула ей одеяло, чтобы не застудилась и отправилась к костру.

Вышла из-за куста и глазам своим не поверила. В лагере было пусто. Я даже глаза протёрла – нету никого. Прошла чуть дальше – вещи волков на местах лежат, кони под деревьями траву щиплют, от костра одни угли остались. Где, интересно, волки?

Последний сон с меня сошёл. На самом деле не очень-то и хотелось знать. Может, за водой пошли? Но все сразу?.. Или за дровами? Да вот же дрова, целая груда лежит!

Хм, звери есть звери – никогда толком не знаешь, что им в голову взбредёт! Да и мне что? Нету и ладно!

Так, первым делом умыться бы. Искупаться не рискну без Малинки, но умыться нужно – кожа больно чешется.

До озера всего минутка спуститься, берег как на ладони расстилается, купает длинную траву в спокойной воде, но я подумала… послушала что-то поющее в воздухе, и пошла по берегу вправо. На всякий случай.

Шла и шла. И вроде остановиться пора, а ноги всё несут, в спину попутный ветер дует, вокруг словно колокольчики еле слышно звенят. Когда опомнилась, далеко зашла. Нет, пора остановиться. С чего, интересно, меня сюда занесло? Не проснулась ещё что ли? Ну, неважно, и тут умыться можно, не зря же ходила.

Раздвинув густые ветки куста, я очутилась на берегу. И как оказалось, не одна.

Гордей стоял, наклонившись над заводью, накрытый как крышей густой кроной ивы, чьи гибкие ветви за его спиной спускались до самой земли.

Он умывался. Хватал широкими ладонями воду и бросал себе в лицо.

И он был раздет, только портки до колен. Голая спина сверкает от воды, посредине хребет выпирает. Так захотелось вдоль по нему пальцами пройтись, даже страшно стало. По плечам хлещут мокрые чёрные волосы. Босые ноги пылью покрыты.

Вытерев руками лицо, он на миг замер и резко оглянулся. Сквозь покачивающиеся ветви светило рассветное солнце, оставляло пятна на его коже.

Да, это я. Свои. Повезло, иначе, судя по взгляду, быть бы мне разодранной в клочья. А так его настороженность тает, глаза зажигаются и горят.

– Что ты тут делаешь? – возмущаюсь я. Конечно, он первый пришёл, но как-то непонятно – я ушла далеко от стоянки и всё равно на него наткнулась! Не верю, что случайно!

– Купаться собираюсь. А ты?

Вот ещё, отчитываться перед ним. Если бы можно было ещё крепче сжать губы, я бы сжала!

Тогда, отведя взгляд и взглянув на себя, на свои ноги и штаны, он говорит с улыбкой:

– Портки я тоже буду скидывать, но ты можешь остаться.

Чего?!

– Размечтался!

Я бегу обратно, в сторону лагеря, не замечая, как ветки хлещут по лицу. Щёки красные, горят как огонь. Опять он!.. не знаю, как сказать. Опять он меня дразнит!

Вылетела на полянку, как будто за мной по пятам бешеная свора гонится – а там на стоянке Всеволод уже костёр разжигает, рядом вода в котелке блестит. Ярый с другого берега неторопливо идёт, с полотенцем на голом плече. Оба уже искупались, вот где они были!

Всё тихо-мирно, только я шум создаю.

Надо прикинуться, будто ничего не случилось, отвернусь, поди, не заметят красных щёк.

– Доброе утро.

Всеволод здоровается, мельком смотрит на меня, а потом бросает взгляд в сторону, откуда я вышла. Подумает ещё, что я там не одна была… От этого щёки ещё краше наливаются. Что-то буркнув в ответ, я иду к Малинке. Она, к счастью, просыпается медленно, зевает, закрыв глаза, и тем самым даёт мне время прийти в себя.

Позже мы с сестрой ходили купаться, сторожили друг друга по очереди, но нам никто не мешал.

А когда вернулись, Гордей уже на месте оказался, чистый весь, гладкий, прям лоснится! И жутко раздражает, что он чему-то сам себе улыбается. Прямо по лицу видно – думает о чём-то своём, приятном, а губы то и дело в улыбке растягиваются! Так бы и разорвала!

– Завтра в доме будем ночевать. Сами увидите – такого дома ещё поискать! Не дом, а музей. Место такое, куда ходят подивиться на диковины разные. Там прежде хозяевами дивы были и даже козлоногие жили. – Рассказывает за завтраком Всеволод.

Мы с сестрой дружно жевать перестали, как услышали.

– Козлоногие?

– Прямые потомки их богов. – Гордей морщит нос. – Это такие же дивы, только ниже колен у них ноги как у козлов. Мы вам всё покажем, если захотите.

Мы, конечно же, хотим.

– Так они настоящие? – Уточняю я. – Мы слышали раньше, думали, сказки это всё дивьи.

– Настоящие они, как мы, из крови и плоти.

Волки замолкают, не желая развивать тему. Мы переглядываемся. Подумать только – настоящие!

Днём дорога стелется ни шатко, ни валко. Видно, волков что-то тревожит, временами они переглядываются, но не разговаривают. И только Гордей… ну, он как обычно улыбается. И чуть что рядом оказывается. Я вначале пугалась – оглянешься резко – он стоит, смотрит пристально, а то и вовсе в него носом утыкаешься. И не отходит же, насмешливо наблюдает, как я отскакиваю. И спрашивает:

– Тебе ничего не надо, Жгучка?

– Нет!

А Малинку почему-то не спрашивает. Та не обижается, хихикает только каждый раз.

Вообще странная у нас компания вышла. Ярый вечно глаза закатывает и головой трясёт, Всеволод словно добрый дядюшка пытается себя вести – везде успеть. Малинка, как козлёнок неделя отроду, так и скачет вокруг, хмельная от счастья. И только я и Гордей непонятно отчего словно притягиваемся друг к другу. Не хочу, а вечно рядом оказываюсь. Как и он. Странно даже.

Когда с Малинкой в лес ходили уединиться, она мне шёпотом и говорит.

– Жгучка, ты плохо притворяешься!

– А?

– Ну, пожалуйста, притворяйся лучше! А ещё лучше – поговори с ним, улыбнись ему. Он же весь светится, когда рядом. Он и правда в тебя по уши влюбился. Как можно не заметить? Разве что вовсе слепой быть!

– Выдумай ещё чего!

Она поправляет одежду и вдруг как захохочет во весь голос!

– Тише ты! – Шикнула я.

– Поняла я, в чём дело. Да ты же боишься! Просто боишься!

– Я? Что ты выдумываешь? Чего я боюсь?

– Того! Одно дело – смазливому глупому Василю улыбаться да с пустым коробом Огнием пойти погулять. Они не трогают по-настоящему. А такой… что сердце вскачь при виде него – вот тут и страшно – вдруг не взглянет? Вдруг сделаешь что не то, скажешь что не так, и отпугнёшь? Вдруг поймёт, что ты совсем не такая чудная, как он считает. По взгляду же видно – считает. Никогда не думала, что моя сестра такая трусиха!

Я уж было рот открыла ей ответить всё, что думаю и о внезапном приступе всезнания, и о великой любви, которая сестрице за каждым кустом мерещится, да вовремя остановилась. Нечего потеху волкам устраивать, которые поди каждое второе наше слово слышат.

– Не выдумывай, – только и сказала ей.

И вот после ужина снова мы сидим у костра и слушаем, как трещит огонь. Малинка жмётся ко мне, словно боится темноты, а напротив сидит Гордей, перекатывает в зубах травяной стебель и смотрит.

В тот день, вернее, в ту ночь… ну, когда они нас увезли, он ведь был в моей комнате?

Или снился мне?

Я сглатываю, так странно становится от его взгляда. То, что я видела тогда, будем считать, что во сне, это было так приятно! Это было как вкус всего сразу, но не смешанный, а каждый оттенок только ярче сияет.

Что же это было?

Я трясу головой, уже полной того самого золотистого дурмана, вытряхиваю его прочь. К чему я думаю? Что пытаюсь вспомнить? Нас украли из дома, неважно, была тому причина или нет, но они нас украли, как каких-то… Как поросят! Погрузили и увезли.

Нет такой причины, чтобы воровство оправдать. Поговорили бы по-человечески, глядишь, мы по своей воле бы пошли.

Хотя… кого я обманываю? Не пошла бы я с ними никуда! Да ещё с Малинкой. Нет, ни за что!

Перед сном я тщательно перебираю, перекладываю наши вещи, пересчитываю деньги, будто среди них подсказка. Ни монетки не пропало. Нас кормят своими продуктами, лошадь дали, даже конфет в дорогу купили к чаю, хотя конфеты не особо нужны для жизни, так, для удовольствия. И денег за помощь не просят.

Когда-нибудь я узнаю, в чём тут дело! И тогда, может, решу ему улыбнуться.

Следующим днём лес словно редеет, мельчает – и вот на пригорке показывается дом. Длинный, каменный, с огромными окнами чуть ли не в человеческий рост. Крыша словно красные ступени с закруглёнными краями, висящие прямо над стенами. Вокруг широкое поле, травой покрытое, на которой ровные дорожки протоптаны.

А вблизи дом оказался просто огромным! Чистота вокруг небывалая, весь двор камнем покрыт, и не простым, а выложенным узором. Дорожки песком засыпаны и все ровные-ровные. И ни одного инструмента, или старого мешка, или курицы – будто гостей встречают. Или тут всегда так прибрано?

Мы с Малинкой слегка оробели, особенно когда волки ссадили нас на эту площадку из камня, а сами забрали коней и на задний двор направились, будто сто раз тут бывали. Нам велели у главного крыльца ждать.

– Как ты думаешь, какие богачи тут живут? – Шёпотом спросила Малинка, останавливаясь у ступеней. Крыльцо было каменным и просторным, редко где такое увидишь. У нас и дома-то из дерева строят, каменные больно дорого, а тут на крыльцо камень тратить! Да ещё ровный какой, белый-белый. Дом нашего деда, конечно, из камня был, да когда стал сыпаться, отчим орал слугам, что пусть выдумывают, как деревом залатать.

Не знаю, чем залатали, мы к тому времени бежали с Малинкой. Я, помнится, ещё решила – дом сыпется, потому что не для кого стенам больше стоять!

– Чей он? – не унималась сестра.

– Не знаю.

Самой интересно. Это же не дом, это почти замок, крыша выше самих высоких деревьях! Мы зажиточные были купцы и в городе богатом жили, но таких домищ там ни у кого не было!

– А они словно к себе домой вернулись, – шепчет Малинка, украдкой поправляя волосы и отряхивая платье.

Я и сама так подумала. Слишком свойски себя тут чувствовали волки, будто не сомневались в тёплом приёме.

– Пойдём или тут подождём?

Я посмотрела на сестру внимательно – губы чуть ли не дрожат. Боится.

Не знаю, кто тут живёт, но не желаю я, чтобы хозяева думали, будто к ним в гости две трусихи заявились, что даже не могут решиться из тени выйти, так и сидят в кустах.

– Пойдём!

Я решительно поднялась на крыльцо, под навес, Малинка за мной. Тут у окна стояла странная лавка, с дугами, как у кресла-качалки. Целая лавка-качалка?

Наверное, войти без приглашения нам было бы непросто, но не пришлось. Дверь, обклеенная золотыми пластинками, отворилась, из щели выглянул Гордей.

– Чего стоите? Заходите.

Хотелось ему сказать, что нас не приглашали, вот и стоим, нельзя же без спросу в чужой дом лезть! – но он уже пропал. Пришлось молча входить.

Внутри здание было еще краше, глаза так и разбегались!

– Пойдёмте, в комнату отведу. А дом осмотреть ещё сможете, хоть до вечера тут ходите да разглядывайте. Даже руками можете трогать.

Гордей пошёл вперёд, мы посеменили следом. Не сомневаюсь, что у меня, как у Малинки челюсть отвалилась, настолько вокруг было красиво! Все стены расписаны картинами. Натурально, не картина висит, а сама стена в росписи, от пола до самого потолка, да в такой искусной! А на потолке – лепнина. А на полу – мозаика из дерева, и всё натёрто до блеска, можно как в зеркало смотреться.

В таком доме должно быть много слуг, чтобы за все этой красотой следить, но вокруг пусто, ни звука лишнего.

Где-то в конце коридора Гордей распахнул дверь.

– Здесь ваша комната будет. Переодевайтесь, отдыхайте, потом выходите, мы или в кухне будем или на дворе.

– А если мы заблудимся? – спросила я, ничуть не сомневаясь, что это произойдёт.

– Тогда, Жгучка, просто позови, – скалится Гордей во все зубы, со свойским видом наклоняясь так близко, что приходится на шаг отступить. Брови сами собой насупились. Опять дразнится!

– Как позвать? – Спросила Малинка.

– Да крикните просто любого из нас погромче, кто-нибудь вас встретит.

Гордей ушёл, а мы молча осматривали хоромы. Да уж, много где мы с Малинкой жили, и в сарае у деда Шиха, и в большой красивой детской, пока мама была жива – но в таком месте никогда! Всё равно что коридор, по которому только что шли, но шире и с огромной кроватью посередине.

Малинка разулась, побоялась ковры испачкать, а я повернулась к стенам.

– Смотри! Это же белоглазые!

На картинах были нарисованы они – дивы. Красивые, как лесные, изящные, богато одетые. У дам зонтики прозрачные и причёски что кружево, все дети, словно маленькие принцы и принцессы, одеты. А вокруг сад, где каждый цветочек словно специально посажен, каждая травинка на своём месте.

И у всех людей на картинке были белые глаза, словно художник забыл пририсовать зрачки. Но это не так – просто их глаза на самом деле полностью белые, как вареные яйца.

– Жуткие какие, – передёрнула плечами Малинка и тут же забыла о них, побежала в угол за кроватью и оттуда уже сообщила мне, что там за дверцей настоящий туалет!

И раковина есть с полочками, на которых розовое мыло. Большое зеркало в золотой росписи. И кран, из которого вода лилась. Как у Великого князя в замке, отчим рассказывал. И мама упоминала, что дед когда-то тоже такое сделал, да после передумал и убрал прочь из дома все колдовские штуки. Невзлюбил под старость лет колдунов незнамо за что. А водопровод и туалет – это колдуны так богатые дома научились обустраивать, много сил на это уходит, но зато страсть как удобно!

– О! – Кричала Малинка, наблюдая, как в фарфоровую чашу бьёт струя воды. – Как тут должно быть стирать удобно!

– Не думаю, что дивы тут стирали, – фыркнула я. Мелкая плитка с искусным рисунком, которой покрыты все стены, пол и потолок, слишком красивая, тонкой работы, в таких местах не стирают. Да и мыло нежное, пахучее, стоит должно быть немало – и тратить его на чулки и бельё?

– А мы?

– Что мы?

– Ну, постираться надо. Мы где будем?

– Мы в прачечную пойдём, туда, где нормальные корыта и вода есть горячая. И щелочи сколько нужно. В этой раковине разве что носовой платок можно стирать, да и то холодной водой толком не отстираешь.

– И то верно.

Впрочем, в остальном комната была такая, что грех жаловаться!

На чистую кровать мы заваливаться не стали, после леса всё-таки, все пыльные да потные, хотя и пощупали её руками – простынь аж хрустит, а одеяло словно только вчера пухом набили!

– Пошли узнаем, где искупаться можно. – Сказала я. Мы взяли чистую одежду и пошли.

Коридоры были пустыми, шаги грохотали в них, будто мы каблуками по железным воротам били.

– Может, позовём кого-нибудь? – Тихо спросила Малинка, осматривая стены. Кажется, картинки там ни разу не повторялись.

– Вот ещё!

– А вдруг заблудимся?

– Не заблудимся! Все дома одинаково строят, коридор прямой, на концах лестницы, иного не придумали.

Сестра недовольна осталась, но шла следом. Не понимает, что к волкам за помощью следует как можно реже обращаться, они нам всё же не родственники и намерения их нам неизвестны.

Ну, как я и говорила! Совсем скоро мы вышли к лестнице на нижний этаж, а там повернули и сразу на кухне оказались.

Первое, что мы увидали – кислого Ярого, который сидел на лавке и чистил картошку, а её у его ног было с полведра. Вид у него был такой потешный, что я не выдержала и засмеялась.

Волк грозно сверкнул на меня глазами, а потом поднял верхнюю губу и на свету сверкнули белые острые зубы.

– А ну, чего задумал! – Раздался женский голос. – Нечего девок пугать. А вы чего встали?

– Добрый день. – Я присела в подобии реверанса, которым нас обучали при матушке, пока она живая была.

– И тебе добрый.

Женщина, верно, была поварихой. А может, и нет, в фартуке, но без колпака, волосы одной косынкой прикрыты. Она была ядреной, что говорится, то есть имела весьма крутые формы и круглые румяные щёки. А ещё слишком прямо смотрела для прислуги, верно, всё же не повариха. А кто? Понятия не имею.

– Меня зовут Ожега, а это моя сестра Малинка. – Представилась я. – Мы хотели спросить, нельзя ли нам где-нибудь искупаться и одежду постирать?

Женщина, пока я говорила, смотрела на меня с изумлением.

– Да ну! Ты – Ожега?

Она покосилась на Ярого и хмыкнула.

– Она это, она, – не поднимая головы, подтвердил волк. – Не знаю я, чего она такая добренькая.

Я возмутилась и хотела ответить, мол, а обычно я что, не добренькая? Но не стала.

– А я тётка Фроу. Есть хотите? – Улыбаясь с хитринкой, спросила женщина.

– Хотим, но помыться хотим больше, – призналась я.

– Тоже верно, после еды-то пар не погоняешь, разом сморит! Сейчас мужа кликну, он как раз баню топит. Пойдёмте.

Тётка Фроу бросила на огне котелок, мимоходом приказав Ярому следить, чтобы не выкипело и чуть что с огня снимать, чему тот явно не обрадовался, и повела нас через другую дверь на улицу.

– Вещи грязные в предбаннике оставьте, постирают.

– Нет, мы сами можем!

Что мы, белоручки какие?

– Оставьте, сказала. – Беззлобно повторила тётка Фроу, но стало понятно – спорить дальше бесполезно, оскорбится. – Чистое есть?

– Да. – Малинка показала ей вещи, которые она взяла с собой и несла на вытянутых руках, как праздничный каравай.

– Вот и ладно. Чистое к утру у комнат ваших оставлю. Полотенца там, в бане, есть, берите, сколько нужно. Мыла побольше, там тоже есть, а то словно поросята чумазые, в лесу-то поди всю пылищу собрали. Ну, это ничего! Это мы враз смоем!

Тётка Фроу привела нас к бане на заднем дворе, и баня эта была такой же огромной и красивой, как дом. Видимо, дивы в ней мылись.

– Кропик, выходь! – Крикнула тётка Фроу и из предбанника показался краснолицый ладный мужчина с пышными усами.

– Добрый день, – в один голос поздоровались мы с Малинкой.

– И вам добрый, – усмехнулся Кропик, а глаза так и бегают. – Париться хотите?

– Хотят, – ответила за нас тётка Фроу. – Готово?

– Да. Веники в предбаннике. А если банщик надобен, только кликните!

– Но, но! Что при живой жене мелешь? Губу-то закатай! – Заявила тётка Фроу, почему-то беззлобно и почти равнодушно.

– Так я не про себя. – Спокойно ответил Кропик и подмигнул мне ярким глазом.

Что на такое отвечать я не знала, поэтому так и стояла молча, хлопая ресницами. Кропик спустился с крылечка и ушёл, а тётка Фроу указала на дверь, в щель которой струился горячий душистый воздух, от которого свербело в носу.

– Ну всё, идите. А я покараулю тут.

– Караулить? Зачем?

– Да чтоб шалопаи эти подглядывать не полезли.

Мы с Малинкой испуганно переглянулись.

– Кто? Тут у вас живёт кто-то?

– Да нет же! Про Гордея да Всеволода говорю. Ярому-то уже дело нашла, а остальные сбежали, почуяли, засранцы, что иначе будут по хозяйству помогать. Но знаю я этих оболтусов! Как бы не надумали подглядывать!

Возмущению моему не было предела.

– Подглядывать? Всеволод? – изумилась я. Вот Гордея запросто можно представить подглядывающим в крохотное оконце, с этой его улыбочкой, прям в его характере, да и Ярый бы от подобного не отказался. Но Всеволод никогда бы не стал!

– А чего нет? – Добродушно ответила тётка Фроу, усаживаясь на лавку у предбанника. – Кто его знает, что им в голову взбредёт. Да не пылай так!

Это она ко мне обращалась:

– Не гневайся понапрасну. Не за тебя боюсь, а за сестру твою. Маленькая она ещё!

Та, конечно, сию же секунду собралась спорить, что вовсе и не маленькая она, но я схватила Малинку руку и утащила в баню. Иначе кто его знает, до чего бы мы договорились!

Ох, и хорошо же там было! Жарко, пряно, душистое мыло, крепкие веники, а напротив – купальня. В последний раз в баню мы у Глаши ходили, но там народу много, даже воды на всех не хватало, а тут хоть залейся! А простору-то сколько!

Правда, я на запотевшие оконца то и дело поглядывала, вдруг и правда кто полезет подглядывать. Уж я его тогда веником!

Но никто не приходил. То ли тётка Фроу помогла тем, что под дверью караулила, то ли они другими делами были заняты. Жаль, я бы веника не пожалела, отхлестала бы за милую душу!

Когда мы выползли из бани, то нам уже ничего не хотелось, только добраться до кровати и спать.

– Нет уж, вначале поесть надо! – Припечатала тётка Фроу, и мы послушно поплелись за ней на кухню. Поесть, так поесть, это же не работать.

Влажные волосы приятно раздувал ветерок, кожа была такой чистой, что чуть не скрипела. Пахло от нас пихтовым маслом.

Когда мы спускались по ступенькам, навстречу вышел Гордей. Вначале он улыбнулся своей многозначительной улыбочкой, той, что в бешенство приводила, но потом увидел меня и улыбка пропала.

Он стоял, и выглядел таким же странным, счастливым, как в тот день, когда волки только заявились в Вишнянки.

Тётка Фроу прошла мимо, потом Малинка, потом я. Он повернул мне во след голову и пошёл за спиной шаг в шаг, чуть пятки не оттоптал. Вроде неловко было, но не могу же я запретить кому-то идти на кухню?

И почему-то у меня всё внутри дрожало, будто от страха.

Тётка Фроу усадила нас за стол, а сама стала ужин накрывать, Малинка вызвалась ей помочь, спасибо сестре, а то мне пришлось бы самой, а ноги не держат.

Только и оставалось, что сидеть, глаза потупив, потому что Гордей устроился напротив и продолжал на меня смотреть. А мне то хотелось крикнуть – ну чего уставился? – то наоборот, улыбнуться ему в ответ.

Подошёл Всеволод, Ярый бросил работу, Кропик явился с лицом, с которого спала краснота – и все сели ужинать. Они говорили о чём-то своём, спорили и даже смеялись, и только я и Гордей сидели молча, как в рот воды набрали.

Не помню даже, что я ела. Картошку, похоже, но варёную или печёную и под угрозой смерти бы не сказала.

Потом встал из-за стола Всеволод, за ним Малинка, которая тут же принялась убирать… и я очнулась. Какое-то колдовство странное. Золотистая пряная марь, как туман утренний. Что на меня находит?

– Мы скоро вернёмся.

Оказывается, Всеволод обращался ко мне. Кажется, объяснял, куда они с Малинкой идут и зачем, но я ни слова не могла вспомнить. Сестра бросила тарелки, встрепенулась и замерла у выхода в ожидании.

Тётка Фроу была спокойна, наверное, ничего ужасного не происходит? Да от Всеволода я пакостей и не ждала, погуляют полчасика по окрестностям и вернутся.

Может, я успела бы спросить, куда они собрались и напроситься в компанию, но тут Гордей поднялся и глаза вернулись к нему. И прежнее волшебство заново окрутило, как пар в парилке.

– Хочешь, покажу тебе козлоногих?

Его голос был тихим и слегка хриплым. И я не сразу поняла, о чём он спрашивает, но конечно, ответила:

– Да.

И тётка Фроу тоже не оглянулась, не посмотрела с осуждением и ничего не сказала. Спокойно собирала посуду, как будто так и должно было быть.

Мы шли бок о бок по тихим, широким коридорам и молчали.

Я не знала, что со мной. То ли хорошо мне было, то ли напротив, дурно, как от болезни какой незнакомой. В один миг вроде живот схватывает, а через миг – раз, и с животом всё в порядке, но жар к щекам льёт. А не к щекам, так к шее, к рукам. А если не жар, то озноб.

Не знаю, что за напасть такая!

Почему-то я до ужаса боялась, что он сейчас возьмёт меня за руку и тогда придётся что-то делать. Боялась… но и хотела. Но нет, он просто шёл рядом, а потом открыл передо мной одну из дверей.

Я вошла и оказалась в каком-то домашнем храме.

В большой светлой комнате стены, пол и потолок были выложены мозаикой. А в центре стояли скульптуры. Очень худые и высокие создания, с капризно оттопыренными большими губами, белыми, как у дивов, глазами, а ноги ниже колен у них были козлиные, с шерстью и копытцами.

– Они не настоящие, – зачем-то сказала я.

– Да. – Гордей, оказалось, стоит за моей спиной. Он положил руки мне на плечи и наклонился. – Но это точные копии тех козлоногих, что жили здесь, в этом самом доме, всего несколько лет назад.

– А ты видел их… живых?

– Видел. Таких наглых и глуповатых существ ещё поискать!

– Но… – я хотела обернуться, но не посмела. Его руки словно жгли огнём. – Они же боги?

– Наверное. Дивы считают, козлоногие – прямые потомки их богов-создателей, почти их живые воплощения. Поэтому дивы прислуживают им словно слуги, любые желания исполняют. Носятся с ними, как с хрустальной вазой. Этот дом был построен специально для козлоногих.

– А откуда козлоногие берутся?

– У дивов рождаются. Очень редко вместо обычного ребёнка рождается такой, это считается чудом, такие семьи становятся очень уважаемыми.

– Ты и дивов видел?

– Конечно. Мы жили среди дивов. Правда, звери селились дальше, в глубине земель, а эти места вдоль границы были заселены сплошь дивами. Пока они не уплыли прочь, вместе со своими козлоногими прихлебателями!

– Кажется, ты их не очень-то любишь?

– Нет. – Впервые его голос прозвучал сухо. – Мне не за что их любить. Они подвели мой народ, поставили в положение, из которого не выйти без крови. Знали, что творили, что прав таких не имеют, но всё равно напоследок сделали подлость!

– Как?

– Они уплыли, рассказав всем соседним землям, что звериный народ был им прислугой. Подарили нашу землю соседям, словно имели на это право!

– А это не так?

– Нет. Когда-то давно, так давно, что никто не помнит, дивы пришли из болот, и звериный народ дал им приют.

Руки на моих плечах сжались, но я не могла ни пискнуть, ни повернуться.

– Жгучка…

Когда его пальцы поползли вверх, погладили шею, а потом он повторил этот путь губами, я сглотнула и зажмурилась.

– Я хочу, чтобы всё было серьёзно. – Тихо, но твёрдо сказал он. – Чтобы ты не думала, будто я играюсь. В Гнеше живёт моя мать, там мой дом. Я хочу, чтобы семья, и дети… и жили долго и счастливо, и даже умерли в один день… Ты слышишь?

Я слышала, но одновременно будто нет. Будто не ко мне эти слова были обращены, будто я просто подслушивала чужой разговор. Та самая оглушающая и ослепляющая золотистая марь накинула на меня свою сеть.

Больше всего на свете хотелось, чтобы это было правдой. Но хотеть верить и верить – большая разница.

– Я знаю, что тебе нравлюсь. – Гордей вздохнул и прижался к моим волосам лицом. – Я это чувствую.

Ну, ладно. Выяснять – так сразу! Резать – так начисто!

Я отскочила и обернулась.

– Ты знаешь, что мы с Малинкой сбежали из дома и нас ищут? Ты знаешь, что за наше возвращение много денег обещают?

Даже если бы он сказал «нет», я уже успел увидеть ответ – в том, как он всего на миг отвёл глаза, как нахмурился.

– Ты…

Я отступала, почти шипя, пока не наткнулась на статуи дивов. Хорошо хоть наземь не сшибла.

– Да, я знаю. – Наконец, ответил он.

– И знаешь, сколько за нас денег дают?

– Да.

– Много?

– Не очень. Я бы больше дал.

Голос такой вызывающий, будто ему деньги вовсе не нужны. Подумаешь, деньги! Будто у него самого закрома так золотом забиты, что ни монетки свыше не поместится!

– Не ври! Как тебе можно верить, если ты знал и молчал? Значит, и в остальном врать станешь!

Я обошла статуи стороной, каждый миг ожидая, что он бросится на меня, но он стоял на месте, сердито сжимая губы. Гляньте-ка, обиделся!

Даже когда я выбежала из зала и понеслась по коридору, Гордей не стал догонять.

А говорили, у зверей инстинкты – как увидят, что от них бегут, сразу вдогонку бросаются! Что нельзя убегать от хищника, тогда точно сожрёт. Враньё.

Тётка Фроу по-прежнему была на кухне, протирала посуду. И больше никого.

– Ты чего это примчалась, как на пожар? – Спросила она.

– Чаю захотелось выпить. Привычка у меня – чай перед сном пить, иначе заснуть не могу.

Не говорить же ей, что я сама толком не знаю, отчего сюда пришла, а не в комнате спряталась. Просто в комнате Малинки нет, а сидеть одной среди нарисованных белоглазых как-то боязно, кажется, они оживают и за тобой следят. Пусть лучше здесь, в компании живого человека, у шумной печи.

– Обидели тебя? – Нахмурилась тётка Фроу.

– Нет!

Ага, так я и сказала! Ведь не зря волки пришли в этот богатый дом, как в свой собственный, не зря тётка Фроу приняла их как родных. Что-то их связывает.

Я невольно принялась теребить мамин браслет на руке.

Тётка Фроу сделала мне чай и мёду дала.

– Позже печенья напеку, если дождёшься.

– Мне и так пойдёт, спасибо.

Она молча вернулась к работе, я молча пила чай.

Что дальше? Ума не приложу.

Денег ему мало, ты подумай!

Но он так серьёзно говорил о нашей общей судьбе. Так уверенно. Как будто не сомневался, что рано или поздно наши жизни сплетутся, станут одним целым!

Это меня пугало? Не только.

Я боялась ошибиться. Малинка мелкая ещё, ей позволительно красивым словам верить, но я-то уже старше. Я уже слышала ложь. Ведь наврали они, что моя сестра оборотень, так почему остальное должно быть правдой? Даже Всеволод, которому верить легко, и тот врал! Человек или честный, или врун, не бывает врунов наполовину! Раз начал – не остановится.

И в Гнеш… Нельзя туда идти, вот что я поняла. Нужно сбежать раньше.

Только как? Попробуй от этих волков отделаться! Вцепились, как клещи!

О, а тут Гордей собственной персоной появляется. Прокрался из коридора, словно кошка, ни звука, ни шороха.

– Фроу, можно я с Ожегой поговорю… наедине?

– Конечно, можно! – Умиляется тётка и чуть ли не за щёчку его хватает. И тут же удаляется. – Недолго только, мне ещё тесто на утро ставить!

Я набираю полную ложку мёду – и в рот её, чтобы говорить не пришлось.

И не постыдился же. Вид сердитый слегка, но опять улыбается той самой улыбкой. Вот, поняла, как она называется. «Ты никуда от меня не денешься».

– Ну что? Так и будем бегать? – Он не подходит, складывает руки на груди, опирается плечом на стену – ну просто весь на показ!

Я молча пью чай. Тяжёлая кружка с громким стуком опускается на стол.

– Ну, Жгучка, не разочаровывай меня, – тянет он.

– Чего?

– Ага! Ты скажи – чего ты бегаешь от меня? Я за ней – она от меня. Я за ней – она снова от меня!

– А ты за мной не ходи!

– Почему?

– А…

Ну, вот так сразу поди объясни, почему. Хорошо, мёду ещё много в блюдце. Он тем временем подходит и садится напротив, через стол.

– Ладно, я признаюсь, – Гордей хитро улыбнулся и прикрыл глаза. – Вот как было дело. Мы в Вишнянках поехали в соседний город по делам, а там бумага висит у рынка. В бумаге написано, мол, отец ищет двух сестёр и ваши приметы перечислены. Всё сходится. Обещает, мол, много денег за их возвращение.

Вот оно – сердце вскачь!

– И что?

– И это было ещё одной причиной, почему вам нельзя было там оставаться. Такие же бумаги со дня на день должны были прибыть в Вишнянки. Думаешь, мало там желающих заработать?

Вот оно что! Бумаги…

Так… и что это, что это значит? Бумаги, поиски, обещанная награда… Выходит, в Вишнянки нам обратного пути нет, хотя я бы хотела. Там было хорошо, спокойно, Глаша, хотя и с норовом хозяйка, не обижала. Итак, обратного хода нет. И не только в Вишнянки! Такие бумаги по всем городам людским станут рассылать, раз начали, а за деньги обязательно кто-то нас домой рано или поздно доставит, не послушает, хотим мы того или нет.

– Отец, говоришь, ищет?

– Да.

– Он не отец, а отчим!

– Ладно.

– А чего ты не спрашиваешь, отчего мы с сестрой от родного «отца» бежали?

– А чего спрашивать? Сбежали, значит, было отчего. Захочешь, расскажешь. Когда-нибудь.

– И что дальше?

Неужели сейчас признается, что хочет отчима нашего потрепать? Выбить с него побольше?

– Если ты так щуришься, потому что ждёшь, будто я тебя отчиму твоему верну, то зря!

А он злится теперь, сильно злится.

– А чего так? Деньги, может, не нужны?

– Не-а.

– Расскажи кому другому!

– Оглянись! – Рявкнул Гордей и раскинул руки. – Похоже, мне нужны деньги?

Я оглянулась, словно впервые. Дивный дом… Он же не зря сюда приехал, как в свой собственный?

– Хочешь сказать… это твой дом?

– Моей семьи. И не только этот.

Я сглотнула вязкую слюну.

– Кто ты?

Он замялся.

– Ты из богатой семьи?

– Да.

– Тогда я не понимаю…

– И перед тем, как снова будешь меня в чём плохом подозревать, скажу уже в сотый раз! Нет у нас злого умысла, ни у меня, ни у Всеволода, ни у Ярого. Ни у жителей этого дома. Ни у других зверей. Хватит на меня смотреть, будто я тебя в рабство продаю! И выкуп мне от отчима твоего не нужен! Что ещё?

– Ничего.

Как-то пусто сразу стало. Не в смысле, тяжело, а наоборот. Если подумать – а на самом деле, чего я словно на иголках? Ведь ничего плохого они не сделала. А задумали ли…

– Попробуй просто поговорить со мной, ну… без страха. – Поморщившись, попросил он.

– Я тебя не боюсь!

– Чего бежишь тогда чуть что?

– Не знаю!

Раздался грохот – он вскочил, лавка покачнулась, не устояла и упала на пол. Он оказался рядом, обхватил меня за плечи и поднял на ноги. Талию обвила крепкая рука, а его губы так быстро прижались к моим, что я пикнуть не успела!

 

Глава 10

встреча с рысью, с которой хотелось бы встретиться совсем иначе

Мой первый поцелуй. Острый, жгучий, как перец, резкий, как горячий чай, настоянный на горькой траве от кашля. Его сердце грохотало чуть ли не громче моего, а губы прижимались к моим, лишая последних сил. Как легко он меня держал! Как крепко обнимал!

– Стой, – сумела я сказать между поцелуями, но он не остановился. Он целовал моё лицо, щёки, глаза, скулы – всё, что попадалось, и прижимал к груди так крепко, что я могла поднять ноги – и не упасть.

Словно золотистая дымка окутала, спеленала с ног до головы, ласковая и крепкая. Та, что так давно гналась за мной, приходила ночами, приманивала и приручала, теперь растеклась по коже и по венам, сладкая, как его губы.

А потом, сама не помню как, я забыла. Как разговаривать, забыла, как дышать. Обо всём забыла – о сестре, о том, что передо мной волк, что неизвестно, можно ли ему верить, да… даже забыла, кто я!

Но не забывала обнимать его, держаться за него изо всех сил, трогать, гладить пальцами его затылок и наслаждаться каждым касанием.

Его губы вели свою беседу, и я готова была слушать, вести эту бессловесную битву до бесконечности.

– Ну не на кухне же!

Я вздрогнула и обернулась. Губы горели как от ожога.

Тётка Фроу стояла у входа, ласково улыбалась да качала головой.

– Идите в комнату, там полно свободных, никто не помешает. Чего тут-то маяться.

Она отвернулась и как ни в чём не бывало принялась доставать и выкладывать на стол продукты из корзины.

На меня смотрели ошалевшие глаза Гордея, а его губы так и норовили прижаться к моим, чтобы снова заставить обо всём забыть.

Идите в комнаты?

Как будто это дом гулящих!

Я со всей силы заветрелась, ужом выскользнула из его лживых объятий и бросилась прочь, побежала в свою комнату.

Собственных щёк от стыда даже не чувствовала, столько краски к ним прилило!

Сколько он приводил сюда девушек, что тётка будто и не видит ничего зазорного? Просто очередная спутница, чего там! Мол, любитесь на здоровье, главное, не на кухне? Чего мне мешаете готовить?

Кто я в глазах этой взрослой, замужней женщины?

Да чего говорить! Ясно, кто – волочайка, одна их тех, кого Гордей приводил раньше. Поди, не он один! Поди, столько их натаскали, что тётка Фроу счёт потеряла! Одной больше, одной меньше – чего внимание обращать!

А я-то! Сама хороша. Стоило поцеловать, как в руки ему далась и только прижималась сильней и просила больше.

Стыд-то какой!

Чем это лучше того, когда Огний на сеновал звал?

Но Гордей же сказал, что хочет всё по-серьёзному! – заупрямилась часть меня. А Огний только сеновал и предлагал. Хотя кто их разберёт, врать они тоже горазды, когда своё получить хотят!

И так… позорить меня перед тёткой Фроу, будто я какая гулящая, что днём в бане лицемерничала, мол, нельзя подглядывать, а ночью обниматься с кем-нибудь по комнатам… противно-то как!

Нет, хватит уже! Сколько они будут нас дурить? Сколько ещё слушаться их, идти, куда повелевают и верить?

Ах ты ж, Малинки в комнате нет!

Хочется первым делом собрать вещи и уйти отсюда сей же миг. Но без сестры, куда мне идти? А потом? Предположим, дождусь Малинку, соберёмся с ней уходить… А если волки не захотят отпускать и перестанут быть добренькими?

Но кажется… кажется, у меня имеется способ, как уйти от них так, чтобы нас не могли остановить.

***

Тётка Фроу проводила девчонку глазами и удивилась:

– Чего это она?

Гордей не сразу услышал. Его так штормило, будто он весь вечер водку пил. Ему было так хорошо, что даже слов не нашлось описать.

– Стесняется, что ли? – спросила тётка Фроу. – Среди людей же выросла. У них, у людей, ой как жестоки к влюблённым!

Гордей сглотнул, помотал головой, разгоняя дурман. Дурман разгоняться не желал, наоборот, каждый миг поцелуя, каждый миг, когда его душа была в его объятьях словно превратился в капельку янтаря, облепившего его с ног до головы.

– Вижу, не до меня тебе. – Засмеялась тётка Фроу. – Да иди уж! Найди её. И вот что скажу – хороша у тебя душа, Вожак! Когда надо, смелая, когда надо, скромная, не капризная и не порченная. Как раз такая жена самое то для Молодого князя!

– Спасибо, тётушка.

– Иди!

И он, конечно, пошёл, но его опередила Малинка, которая вернулась с прогулки, пронеслась мимо и забежала в комнату, хлопнув дверью. Теперь о том, чтобы поговорить со Жгучкой речи не шло, сестру она не бросит, станет за неё прятаться.

Всеволод, который шёл вслед за Малинкой, остановился рядом, пожал плечами и признался, что больше не может её задерживать.

– Ты и так мне помог.

Гордей ещё минутку постоял у двери, за которой шептались сёстры, но всё-таки ушёл. Тем более Кропик хотел побеседовать с ними вечером, в тишине.

Они собрались в кабинете прежнего владельца дома – дива-главнокомандующего. Мерзкий был мужичок, честно говоря. Когда дивы уехали, бросив дом, в подвале нашли двух мёртвых белоглазых девушек, которые, судя по найденным бумагам, использовались для утоления интимных потребностей козлоногих. Девушки числились полными сиротами, потому и были отданы в услужение божественным потомкам.

Использовать своих девушек, насильно отдавая монстрам?

Звери не могли этого понять. Сирот своей собственной расы? Самых беззащитных? Тех, о ком в первую очередь следовало заботиться?

В то время Гордей снова радовался, что эти извращенцы все до одного убрались прочь со Звериной земли.

А дом этот было желание разрушить, до последнего камешка раскатать по полю. Но старейшины убедили, что память о дивах должна оставаться потомкам. Ведь пока ты помнишь свои ошибки, ты их не повторишь!

Гордея давно не удивляли и не восхищали все эти местные красоты. Кабинет главнокомандующего, к примеру, был заставлен светло-жёлтой мебелью, сплошь покрытой резьбой с завитушками из кости и панцирей зурпов, каждый свободный участок стен раскрашен изображениями тонкой работы, и даже оконная тюль сплетена вручную.

Его это не трогало и сейчас. Больше волновал Кропик, вернее, его сообщение. А ещё вернее – отсутствие любых новостей.

– Ни птиц, ни посланцев последние две недели! – Живописал Кропик и его усы шевелились словно живые. – Ни слуху, ни духу!

– Плохие новости мы бы сразу узнали. – Сказал Всеволод.

– Это верно, – крякнул Кропик. – Но такого прежде не было.

– И что, ты думаешь, происходит? – Спросил Гордей.

Кропик покачал головой.

– Не знаю. Скажу только одно – что-то происходит, и вряд ли хорошее. На людских землях поди не любят нас?

– Не любят, ты прав. Нас считают убийцами без веры и сердца.

– Тогда что мешает прийти в дом убийцы, отомстить ему, а заодно забрать то, что тебе по нраву?

Гордей долго молчал, вместо него ответил Всеволод:

– Людской князь пока не объявлял войны. Но мелкие разбойничьи шайки могли прийти на нашу землю. Мы же не рассказали тебе, в Вишнянках и еще одном городе три случая, когда звери в Ярости убивали местных. У вас тут как вокруг, не слышал, всё в порядке?

Кропик покачал головой.

– Нет, не слыхал. Соседи живы-здоровы, правда, много переселенцев от болот едет, тут земля лучше – чёрная, жирная, родит хорошо. И твой отец разрешил расселяться, где свободно.

– Нужен ведун с видящим Оком. – Наконец, подал голос Гордей.

– Тогда нам в Осины нужно, а не в Гнеш! Гнеш от границы далеко. – Вступил Ярый.

– Только сестёр нельзя в Осины.

– А почему нельзя? Пока неясно, есть ли шайки эти разбойничьи, нет ли. Но пока война не объявлена, их хоть бить можно без числа и ни перед кем не отчитываться!

– Гордей, что скажешь? – Всеволод навалился на стол. – Или в Гнеш идём, оставляем там сестёр, но теряем неделю. Или в Осины – и через пару дней будем знать, что на границе затевается.

– Можно по-другому, – влез Ярый. – Ты, Всеволод, спокойно ведёшь сестёр в Гнеш, а мы пока в Осины. Там и встретимся.

– Что-то сомневаюсь я, что доведу сестёр в Гнеш, – насупился Всеволод.

– С чего это? – Гордей насторожился.

Друг поморщился.

– Точно не скажу, но Малинка много говорила… и как будто расспрашивала, что будет, если она рядом останется. А потом, когда я сказал – ничего, вдруг рассердилась и пообещала, что я ещё пожалею! Вот не станет её рядом, оглянуться не успею, как разойдутся наши дороги – тогда и вспомню, а поздно будет, ни найду её никогда.

– Да она просто пугала тебя, – с ухмылкой «утешил» Ярый.

– Может, и пугала. Но не похоже. Малинка слишком открытая, каждая мысль в глазах как в книге, каждое слово от души. Раз угрожала, значит, не выдумывает.

– Тогда это Жгучка её подбила, – постановил Ярый. – Она могла.

– Ладно. – Гордей положил ладони на стол. – Безопасность важна, но важней узнать, что на границе. Нет новостей… это тревожный признак. Нам нужно видящее Око, значит, Осины. Теперь спать.

– Сказал, как отрезал, – усмехнулся Ярый, кривляясь, но Гордей и Всеволод уже ушли, только Кропик никуда не торопился, достал и раскуривал трубку.

***

Утром я, ясно-понятно, подскочила ни свет, ни заря.

Всю ночь, всю долгую проклятущую ночь мне снился Гордей и его непрошеный поцелуй. Никогда ещё я не спала так плохо! Да где там, я вообще глаз не сомкнула! А как их сомкнёшь, если стоит чуть расслабиться, как на губах – его жаркие поцелуи, на коже – его прикосновения, а в ушах – его голос.

– Я хочу, чтобы всё серьёзно, – шептал он, и сердце таяло, а перед глазами уже свадьба хоровод крутит, и счастливый жених несёт не менее счастливую невесту вдаль от людей, чтобы не мешали.

Бр-р-р…

– Ты чего так рано поднялась? – Сквозь сон спросила Малинка.

– Да так, вещи собрать.

– Да чего их собирать-то?

– Надо!

Вспомнив вчерашнее, я отворила дверь и нашла у порога на табуретке нашу очищенную и постиранную одежду. То ли тётка Фроу постаралась, то ли тут невидимые слуги. Может, колдовские чудеса, от дивов что угодно могло остаться. Даже у нас от деда этих дивовских диковин несколько сундуков хранилось, он в молодости ими увлекался, коллекционировал. Жаль, рано помер, только по маминым рассказам его и знаю.

Уложила сумки, сестру растормошила, расчесала, потому что она если поздно ляжет, то не высыпается и с утра руки поднять не может. Собрала и на кухню повела.

Там уже тётка Фроу, но заспанная ещё, то и дело зевает, а на левой щеке следы от подушки. Увидела нас, удивилась:

– Вы чего самые первые вскочили-то? Ещё спать да спать…

– Некогда спать, – гаркнули из коридора и в кухню вошёл Ярый, чьи глаза были алые, словно ягоды красницы. – В дорогу пора!

– Доброе утро.

Всеволод и Гордей зашли следом. Волки были собраны, будто проснулись даже раньше меня. Чтобы кое с кем не столкнуться случайно взглядом, который напомнит вчерашнее, пришлось смотреть вниз.

Мы быстро позавтракали, со стола убрали, в дорогу еду сложили… а я всё удобного случая ждала, как разговор начать.

– Ну что, пора? – Спросил Ярый, как только допил настой из огромной кружки. – Мочи нет смотреть, как вы еле шевелитесь!

– Надо было вчера меньше пить, глаза бы не болели смотреть! Побереги своё усердие к обеду, будешь кашеварить, если силы девать некуда, – ответил Всеволод.

Тут и Гордей потянулся за сумками с едой. Ко всему прочему тётка Фроу положила туда печенье с мятой, запах шёл с ума сойти какой!

Но не до того, или сейчас – или никогда.

– Я хочу кое-что сказать! – Решилась я. Отступать и тянуть некуда. Было непросто поднять голову и встретить его взгляд, но я справилась!

– Ну? – Гордей насторожился.

– Мы с сестрой решили, что не поедем в Гнеш.

На кухне все замолчали, словно я призналась, что ночью убила Малинку и подняла в виде живого мертвеца.

– Мы хотим в Осины. Навестить деда Шиха, долг ему вернуть, а там сами решим, что делать будем. И вы, между прочим, говорили, что мы можем в любой город отправиться, куда захотим, главное, чтобы Звериные земли не покидать.

Все так и молчали, только Ярый своими красными глазищами сиял.

– В общем, мы идём в Осины, а вы куда хотите! Сами доберёмся если что, не впервой.

У Гордея был такой вид, будто он от удивления все слова позабыл. Ага, думал, мы послушно потопаем, куда вам угодно? Не на тех напали!

– Ну, ладно, – наконец, выдавил он.

– Что?!

Я, признаться, удивилась. Не думала, что они легко плюнут на нас да поедут по своим делам, хотя и на этот случай план имелся. Если отпустят, мы с Малинкой узнаем, как добраться до Осин, да и отправимся к деду Шиху погостить. Он о нас заботился, я ему больше всех остальных доверяю! И пересидеть у деда в лесу можно, пока отчим ищет. А не у него, так у его друзей, к которым дед Ших отправлял, а мы не пошли. Может, и зря.

– Эх, Осины, так Осины! – Гордей приосанился, широко махнул рукой, и на его лице снова расцвела та самая сияющая усмешка. – Едем!

Ярый тихо посмеивался, а у Всеволода на скулах желваки играли, и он смотрел куда угодно, только не на нас с Малинкой.

– Ну, в путь-дорогу, решили, так нечего задерживаться. – Гордей стремительно поднялся. – До Осин ближе, чем до Гнеша, но кажется, вы с сестрой сильно торопитесь. Так давайте поспешим! Спасибо за приют, тётушка.

Вслед за ним встали и поклонились Ярый и Всеволод, ну и мы с сестрой подскочили – не след сидеть, когда спасибо за кров и стол говорят.

– Заезжайте, деточки. И ровной дороги! – Тётка Фроу словно и не заметила нашего спора.

Вот уж не думала, что так легко выйдет на своём настоять! Прямо чудо какое-то.

Волки направились к выходу, а я не удержалась, чуть отстала и когда Малинка вышла из кухни, тихо сказала:

– Вы не думайте, тётя Фроу, что я… что я такая же, каких Гордей прежде возил. Нет! Я…

– Жгучка! – Раздался голос сестры. – Ты где потерялась?

– Возил? – Тётка Фроу удивилась, белое полотенце застыло в её натруженых руках. – Бог с тобой, девочка! Никого он сюда не возил, ни он, ни остальные. Ты о чём таком подумала?

Тут влетела Малинка, схватила за руку.

– Ты чего застряла? Пойдём, а то опоздаем совсем. Пойдём же!

Пришлось идти.

Тётка Фроу качала мне вслед головой, а я быстрей отвернулась, потому что не могла смотреть ей в глаза.

На дворе оказалось, нам с сестрой вторую лошадь подготовили, мол, по лесу больше не поедем, а по дороге быстрей выйдет, если каждый на своей.

Часа не прошло, как мы были так далеко, что ни следа от дома дивов не осталось. Дом дивов – дивный дом…

Сколько на Звериной земле таких диковин оставлено? Почему он принадлежит Гордею, вернее, его семье?

Кто же он такой?

В такой богатой семье разве дети не иначе себя ведут? Тот же Огний… ходит как король по Вишнянкам, свои владения денно и нощно охраняет, чаще девиц одежду меняет, а уж кудри свои хранит пуще девичей чести! И отчим мой… никем был, мелким писарем, мясо только по праздникам едал, а как на матушке женился, вкус денег почувствовал, то и не узнать его стало! Одежду всё у дорогих портных заказывал, еду перебирать начал, лошадей породистых из самих конюшен Великого князя брал.

А Гордей… Как ни посмотри, не скажешь по нему, что во владениях его семьи целый дивный дом, да не один.

Как будто и без богатства мало между нами вопросов да недомолвок!

Сегодня волки были серьезными. Утреннее веселье выветрилось из них с первыми порывами дорожного ветра, они смотрели вперёд, будто раздумывали, что там, вдалеке, их ждёт и боялись, что ничего хорошего.

А нас с Малинкой? Сестра ехала чуть впереди, подставив лицо ветру и улыбалась. Радуется.

Вот бы и мне так – просто закрыть глаза и радоваться. Ведь если прислушаться… ветерок, птичий щебет, где-то жужжит шмель… и на душе светло становится.

Всё же хорошо жить!

За всю дорогу только раз мы остановились – нашли у деревьев плясучий круг. Это когда лесовик с кикиморой соберётся пить, после их тянет плясать, вот и остаётся на земле вытоптанный в траве круг, а вокруг поганки вырастают.

Говорят, не к добру знак. Если духи пить начинают, значит, плохо им отчего-то становится. Значит, местным жителям нужно исправить, наладить то, что мешает духам существовать в привычном им мире, иначе плохо будет всем. Духи – они ведь зла человеку не желают, но если спиваются, плохого от них много случается. Могут и потопить, если близко к воде подошёл, в глушь лесную завести. Даже детей могут из колыбели выкрасть… но это если совсем долго духи без присмотра остались.

– Чего это они? – Ярый первый соскочил с коня и обошёл плясучий круг. – А следов-то сколько! Раз, два… Три кикиморы в одном месте топтались! Они же на дух друг друга не переносят!

– Этого только и не хватало, – сказал Всеволод.

Гордей молчал.

Ярый ходил-ходил, чесал затылок, чесал, остановился и пожал плечами.

– Ладно, пусть ведуны местные разбираются. Может, мор в деревне или в реку чего ядовитого спустили… Местечковые разборки.

– Хорошо бы так.

Мы поехали дальше, но я долго оглядывалась. Вокруг плясучего круга было тихо, даже слишком и от этого становилось не по себе. Я духов побаиваюсь, они хоть разума, как у людей, не имеют, а всё равно живые. И бед могут натворить.

Дело уже шло к обеду, когда наш путь преградила река. Остатки разрушенного моста, как кривые зубы, торчали по обоим берегам, сломанные брёвна и камни опор выглядывали из пены бурной воды.

Волки молча спешились, вид у них был хмурый.

Ярый остался возле нас, посматривая по сторонам, Всеволод подошёл к мосту, а Гордей спустился по берегу вниз.

Мы с Малинкой молчали, словно воды в рот набрали. Всё это настораживало. Кажется, наш путь вёл по мосту и никто не ждал, что моста-то больше нет.

Потом волки так же дружно и молча собрались, сели верхом.

– Ниже брод, там перейдём, – сказал Гордей, не отрывая глаз от дороги, что на противоположном берегу. Я тоже туда смотрела – камыш колышется и больше ничего.

Первым по еле притоптанной тропинке вдоль берега пошёл Всеволод, потом мы с сестрой, последними Гордей и Ярый.

Было тихо. Не то чтобы птицы замолчали и ветер стих, но как будто их стало не слышно. Так бывает, когда уши закладывает – вроде звуки никуда не делись, а к тебе словно через вату доносятся.

Мы шли, шли… и становилось всё больше не по себе. Никто не смеялся и не шептался, и я уже жалела, что мы с сестрой не на одной лошади, было бы не так тревожно.

– Брод!

Всеволод остановился в зарослях густого рогоза и повёл коня в воду. Мы спешились на берегу и следили за ним, за тем, как он без промедления входит в воду по колени, а после по пояс, хотя вода кажется холодной, такая синяя-синяя. Как бурлящий поток пытается сбить его с ног, но не может. За тем, как медленно движется волк, спокойно поглаживая коня по морде.

Потом они выбрались на другую сторону реки. Всеволод отпустил своего коня щипать траву и повернул обратно.

– Садитесь, – Гордей подошёл ко мне и придержал мою лошадь. – Садись верхом. Я тебя проведу. Вы слишком лёгкие, чтобы самим переходить, течением может сбить.

Спорить я не стала, им, верно, лучше знать здешнюю реку.

Но вперёд попросила Малинку отправить, мне казалось, так будет вернее.

Всеволод уже добрался до нас, по грудь мокрый, задумчивый.

– Вода холодная и сильная, но вы не пугайтесь, – сказал он. – Мы вас удержим.

– Хорошо, – тихо ответила сестра, которая уже сидела верхом. Всеволод взял её лошадь и повёл к воде. Та не то чтобы противилась, но шла без охоты. А когда стали в реку заходить, волку пришлось крепко сжать лошадиную морду и успокаивать животное. Малинкины ноги намокли, погрузились в воду, но она сидела смирно, не дёргалась. Мало-помалу они переходили реку.

– Теперь мы.

Я и не знала, что дыхание задержала, пока за сестрой следила. Но можно выдохнуть – всё хорошо.

Гордей тем временем повёл мою лошадь к воде, и река приближалась – сизая, мутная, как щетиной окружённая камышом. Обычно я вовсе не боюсь воды – да и кто её боится? Но эта выглядела живой, словно суровая кровь земли, которой мы мешали, перегораживали её норовистый ход. Ноги быстро промокли до самых бёдер, вода захлёстывала меня, стало холодно, зубы застучали.

Я вцепилась в гриву так, что пальцы побелели.

– Не бойся, Жгучка. – Сказал Годрей, покосившись на меня и тут же отведя глаза. – Зато это самый ближний путь до Осин. Ты же хотела в Осины?

На миг показалось, он говорит с обидой.

Хотеть – хотела, но провожатых с собой не звала!

Я так зло сверлила спину Гордея, что не сразу поняла, отчего ногу со стороны течения прижимает к лошадиному боку чем-то тяжёлым. Почему в бедро раз за разом бьётся какой-то куль. А когда посмотрела – и чуть не соскользнула в воду. И визжала знатно, только недолго. Потом горло просто сомкнулось, как капкан, ни вздоха, ни звука.

Гордей быстро вернулся и хлестнул лошадь по крупу, пропуская вперёд. Та видимо испугалась воплей и выскочила на берег, словно ошпаренная. А Гордей позади схватил и вытащил из воды тело.

Я сползла вниз, но не стала просить помощи, только смотрела на находку и не могла отвернуться.

Гордей выволок и осторожно положил утопленника в траву, выпрямил ноги и руки, отвёл в сторону волосы, сбившиеся на щеках, провёл рукой по лицу, закрывая глаза.

Там, в реке, злая вода вынесла на нас мертвеца.

Чтобы не пугать сестру, не пуская ближе, я сама подошла к ней, обняла за плечи.

Ярый уже выходил из воды, выводя коней. Волки собрались у тела, о чём-то тихо переговариваясь. И если я думала, что утром они были хмурыми и серьёзными, то сейчас я их и вовсе не узнавала! Они были так напряжены, так полны какой-то решимости и силы, что невольно пробирало до костей. Даже в дрожь бросило.

Чуть позже Всеволод развёл огонь, чтобы мы с Малинкой обсохли. Сами волки мокрую одежду будто не замечали. Они достали из поклажи лопатки и рыли могилу.

Обедать никто не захотел. Но надо было поесть, так что перекусили хлебом с колбасой и пирожками, собрали вещи, залили огонь.

Потом Гордей встал.

– Пойдёмте.

Мы все направились к могиле, где похоронили мертвеца. Волки выбрали место у деревьев, откуда открывался красивый вид на обрыв. Свежая земля чернела в траве небольшим холмиком, в изголовье пирамидкой были сложены несколько камней.

Гордей встал с одного бока могилы, мы с другого.

И снова тишина окружила, пустая и печальная.

– Ему было не больше пятнадцати лет.

Вот так, без вступления. Я невольно выпрямилась, опуская голову. Младше Малинки!

– Его убили. Те же самые, кто разворотили мост. Мальчишка был переселенцем, одежда и цвет кожи, как у племён из болот. Он шёл повидать свет… за лучшей долей… Он не заслужил такой смерти. И ещё – он шёл не один.

Гордей медленно стал смотреть нам в лица, не делая различий между волками и нами с сестрой, будто мы одна команда. Потом опустил глаза и поднял руку, в которой болтался амулет – видимо, амулет убитого.

– Прости, что не смогли тебя защитить. Спи спокойно, брат.

Ярый и Всеволод молча склонили головы, ссутулились. Выглядело так, будто они действительно извинялись, хотя я не поняла, за что.

Мало ли кто кого убивает. Как они могли это остановить? Как могли помешать?

– Нам нужно выяснить, куда ушли убийцы, – жёстко сказал Гордей мне и Малинке. – Мы со Всеволодом поедем вперёд. С вами останется Ярый. Слушайтесь его и постарайтесь не отставать.

На меня он даже не взглянул. Через миг вскочил в седло и ещё через миг его и Всеволода след простыл, они исчезли в зарослях, словно растаяли.

Мы с сестрой не заставили себя ждать.

– Я поеду первым. – Сказал Ярый. – Не отставайте. Если что-то слышите странное – падайте в траву и лежите. Не бойтесь, что стану смеяться. – Он перевёл взгляд на нас и я сглотнула – из его красных глаз смотрел кто-то мудрый, не имеющий возраста. – Лучше смех, чем смерть. Вперёд.

Он не дожидался нашего ответа, пришпорил коня, направляя вслед волкам, а мы за ним.

Было страшно, так страшно, как никогда прежде. Даже когда от отчима бежали через Тамракский лес. Потому что есть ли страшные чудища в чаще или нет, неизвестно было, слухи на то и слухи, что больше пугают, чем на самом деле зло приносят. А вот что мы едем к убийцам сейчас, сомнений нет.

Мы ехали очень долго и очень быстро. Не знаю, как справились лошади, а что мы с сестрой ни пикнули, неудивительно – силы страх придавал.

Я боялась только, что мы опоздаем. Понятно, что волки нарочно оставили нас за спиной, чтобы успеть проверить дорогу. Но если они вперёд нас найдут убийц… Что будет? Гордею и Всеволоду грозит опасность? Сколько там разбойников, раз они смогли сломать крепкий мост? Выстоят ли против них волки?

Страх обернулся вокруг сердца ледяным панцирем, запустил щупальца в кишки. Но теперь это был другой страх – страх за него.

Хорошо хоть мы ехали друг за другом, а не рядом, иначе я не удержалась бы и стала спрашивать Малинку, а что думает она? А не переживает ли за Всеволода? И, конечно же, сестра переживает, ежу понятно! И вдвоём наши переживания возросли бы тысячекратно.

Солнце уже перестало жарить, как мы приехали на место. Ну, думаю, что приехали. Свернули от реки по низине в луга, а потом въехали на горку.

Перед нами раскинулся большой лагерь, по меньшей мере, несколько дюжин коней и людей. Вначале, конечно, показалось, что это и есть убийцы… Но Ярый вёл себя слишком спокойно, а потом и мне стало понятно – обычные переселенцы. С ними скот, дети малые бегают, много вещей на громоздких телегах. На разбой так не ездят.

Я очень устала, но первым делом принялась искать Гордея. Нашла без труда – он стоял в центре лагеря, напротив группы мужчин разных возрастов, которые хмурились, размахивали руками и, перебивая друг друга, говорили. Кажется, злились.

Надеюсь, они не ругаются? Отчего могут ругаться с волками переселенцы? Отчего от них идёт такая тяжелая волна?

Хотелось броситься туда, но Ярый придержал меня за руку.

– Он занят. Стойте пока в стороне. – Потом он повертел головой. – Тут безопасно, это всё волки. Держитесь ближе к женщинам. Из лагеря ни ногой!

Ярый оставил нас и пошёл сквозь толпу к костру, переселенцы расступались перед ним, схлынув в стороны, будто он главнее. У костра Ярый молча встал за плечом Гордея, как уже стоял Всеволод.

Мы с Малинкой, прижимаясь друг к другу, тоже вошли в толпу, правда, остались с краю. Так и вышло – мужчины стояли в центре, женщины и дети сгрудились вокруг.

С каждым шагом становилось всё слышней, о чём шла речь.

– …таковы условия! – Говорил бородатый мужчина, который был гораздо выше Гордея ростом. Голос его звучал что труба. – Или откуп, или вырежут!

Гордей молчал, не отрывая от мужчины глаз. Они все трое стояли, словно идолы, выточенные из крепкого дерева. Бородач под этим взглядом занервничал.

– Добро – что добро! Ещё накопим! – С напускной радостью крикнул второй мужчина, сухой, и с лысиной. – Главное – жить.

Гордей молча достал из кармана амулет, снятый с убитого и поднял над головой. Простая фигурка волка закачалась, заплясала на верёвке, и вокруг стало очень тихо.

– Это ваше жить?

У меня всё внутри застыло, столько ненависти и силы было в его голосе.

В толпе тотчас зарыдала, заголосила какая-то женщина, её тут же увели прочь другие.

– А иначе все будем там! – Нервно крикнул бородач, комкая в руках концы своего пояса.

Такой большой – а перед Гордеем словно карлик.

– И скольких они убили? – Гордей вдруг ощерился, разом охваченный яростью. – Одного? Ну? Двоих? Сколько вы готовы отдать на откуп? А если они захотят ваших жён и дочерей? – Он не выдержал и зарычал. – Отдадите? Если они захотят ваших детей?!

Мужчины под его взглядом нервничали, но упрямо стояли на месте. Конечно, два десятка взрослых, крепких мужчин против трёх молодых парней.

– Их больше! – Крикнул чей-то молодой голос, владельца было не разглядеть за прочими мужчинами.

– Их всегда будет больше, пока вы это не исправите! – Крикнул Гордей. – От них не откупиться! Каждый раз они будут требовать всё больше, убивать всё больше! Они не уймутся, пока не сделают вас рабами. Оглянитесь! Только вы можете заставить их остановиться!

– Нам времени дано только до вечера. – Угрюмо ответили ему из толпы.

– Ему было пятнадцать! Одному из ваших детей!

Замолчали все. Снова та тишина, что брела за нами следом, нахлынула на стоянку.

А после словно ветер пронёсся по толпе.

– Они идут, – зашуршали женские испуганные голоса. – Идут за ответом. Вон они, вон они.

– С ними колдуны! – Крикнул тот же молодой мужской голос, но сам владелец так и не показался.

Гордей оглянулся, повернулся всем телом, опуская руку. Остальные мужчина топтались на месте.

Там, где поле упиралось в лес, из-под тени деревьев выходили людские воины, в полном военном облачении, в большинстве на конях, закованных в броню. Они двигались неторопливо, в ряд, осознавая свою силу. Что может поделать горстка мирных переселенцев против организованного войска, готового убивать?

Самое страшное – позади ряда воинов виднелось два колдуна. Их хорошо было видно по длинным закрытым плащам с капюшонами.

Настроены чужаки были понятно как – они шли, как к стаду свиней, назначенных на убой, выбирать, кто сегодня станет ужином.

– Жгучка. – Малинка схватила меня за локоть, и её руки дрожали. – Что?.. Что будет?

Мои губы отказывались шевелиться, отказывались говорить. Ужас медленно сковывал ноги, живот и грудь.

Как вышло, что мы попали… просто шли в Осины, а попались воинам, которые хотят грабить и убивать? А что они сделают с… девушками?

Мужчины, которые теперь словно прятались за Гордеем, отступили, одного из них затрясло. С отчаянием он заговорил:

– Они убьют всех, Вожак, всех! Увидят теперь, что мы сопротивляться вздумали и убьют. Нам не победить.

Гордей молча смотрел на медленно приближающееся войско. Мне казалось, числа ему нет, и многие из разбойников улыбаются в предвкушении. И пусть оно было разномастное – кто в чём, с каким попало оружием, но они шли лишать жизни.

Гордей тем временем осторожно свернул верёвочку на амулете и сунул обратно в карман. Выпрямился.

– Мой народ никогда не станет рабами. А если станет – я этого не увижу. Клянусь.

Потом он легко, уверено пошёл в сторону войска. Один. Не оглядываясь.

Толпа охнула.

Ч-что?... Не верю глазам своим. Он и правда это сделал? Вот так, раньше, чем его смогли остановить?

Хотя, кто его оставит? Кто из этих трусов посмеет его оставить?

Но… там же лучники? Колдуны? Они же его убьют, не дожидаясь честного боя.

В тот же миг моё сердце схватило и перемололо в жернове.

За Гордеем молча пристроились двое. Всеволод и Ярый шли за ним на смерть спокойно, твердым шагом.

Утром они смеялись… они смеялись за завтраком, подтрунивая надо мной, а вечером умрут. Трое против всех… чудес не бывает. Такого не бывает!

Тогда что-то произошло, во мне что-то изменилось, навсегда.

Дикая боль разорвала изнутри, провела горящую огнём черту по спине, раздирая внутренности. Я не знала, что бывает так больно, так больно! Даже упасть плашмя на землю и удариться было не так больно, как то, что случилось дальше.

Руки выкручивало, голову сдавливало тисками, суставы ломало, зубы впились в собственный язык, и я не могла даже крикнуть. Всё стало белым-белым от боли. Я умерла от неё сотню раз подряд.

Кажется, Малинка упала рядом, но побоялась меня тормошить, только слабо скулила.

– Жгучка! Что с тобой, что с тобой? – суетливо повторяла Малинка, но ответить я не могла. Я умирала.

– Смотрите, бабы, – прошептала одна из женщин. – Она же… она оборачивается! Ах!

– Она пытается ему помочь, – раздался скрипучий голос старика, чьи ноги показались возле моего лица. Если бы я могла, подняла бы голову, но тело покрылось жалящим невидимым одеялом, а рук и ног больше не было, одни ошмётки плоти и костей. – А вы… трусам – собачья смерть, правильно он сказал. Лучше не жить, чем видеть вас. За Мишку… не прощу.

Мои глаза закатывались, а тело охватывало огнём. Не знаю, видела я это или мне мерещилось сквозь алую пелену, но старик упал на землю и встал уже седым, тощим волком. И бросился за Гордеем.

Гордей! Он умрёт, умрёт!

Я должна сделать хоть что-нибудь! Хотя бы попытаться.

Не прощу себя!

Спина изогнулась дугой, а мысли покрылись туманом. Всего, чего я хотела – чтобы он жил. Чтобы жил, улыбался мне своей бесовской улыбкой и смеялся надо мной всякий раз, как взбредёт в голову.

Вокруг оборачивались волками другие мужчины, их становилось всё больше, и меня не пугало рычание и вой. Главное, они все шли за ним. Туда, куда не получалось идти у меня.

Я боялась, что он умрёт. Нет, не так. Моя кровь стыла в жилах об безумного ужаса, а грудь отказывалась дышать, стоило подумать, что его глаза закроются, а сердце остановится. И что я никогда, никогда больше не прикоснусь к нему.

Малинка рыдала, я слышала, видела, но ничего не могла поделать. Ни думать, ни говорить. Только изо всех сил пытаться побежать следом и спасти его… спасти его.

Позвоночник хрустнул так, что от боли мир вспыхнул, а потом я, кажется, потеряла сознание.

И даже ничего не помня, я пыталась уйти к нему. Пусть даже на тот свет.

Сознание возвращалось урывками и снова улетучивалось. Раз за разом, часами… а может, днями. Жар. Ночное небо. Крики. Чей-то горестный вой. Запах дыма. Голоса, голоса. Плач. Жжёное мясо. Холодный порыв ветра. Малинкины слёзы. Жажда убивать. Запах сочной вечерней травы. Зубы, которые чешутся до дикой боли. Солёная кровь. И боль, боль!

Нельзя, нельзя позволять себе уходить в небытие. Ведь он останется один. И пусть во рту собственная кровь, а спина уже отнялась и не чувствуется, пусть ноги и руки будто кто сломал, согнул, а Малинка бьётся в истерике, я не могу уйти, не могу его бросить.

Не уйду!

В одно из мгновений, давно потеряв счёт времени, я увидела Гордея. Так, будто подняла из глубокого отчаяния глаза к небу и явился мне лик божественный.

– Я тут, Жгучка. – Он прижался своим лбом к моему, судорожно поддерживая за плечи. Его руки тряслись. – Всё закончилось. Отдохни.

Потом чьи-то голоса, стук. Гордей отворачивается.

– Нет! – Кричит кому-то. – Оставь меня!

Голоса уговаривают. Кажется, это Всеволод и какие-то женщины.

– Я не оставлю её.

– Тебе нужен лекарь. – Говорит Ярый и меня снова выгибает дугой. Когда это прекратится? Когда?

– Отвали! – Грубо отвечает Гордей.

Но он жив. Это всё, что имеет значение. Что бы ни множилось во мне, что бы ни мучило, оно успокоилось, утихомирилось от его близости, ушло в глубину.

И наступил покой.

 

Глава 11

О цене потерянного

Открыла я глаза в деревянной избе. Низкий потолок, просторная горница, вокруг множество свечей, потрескивающих и трепещущих на сквозняке. Так тихо…

Боли нет.

Надо сесть, ощупать себя. Пальцы двигаются, они не сломаны. Тело на месте – руки, ноги, спина, всё на месте, целое и невредимое. Ни одного синяка на коже. Где? Где это всё? Меня наружу выворачивало, а следов нет. Кости словно раздробило, но они целые. Неужели сон?

Но... Гордей! Того ужаса мне не забыть!

– Жгучка.

Малинка подбирается ближе, на ней лица нет. Наверное, сидела рядом, а я даже не заметила. Она так осторожно наклоняется, будто даже воздух в комнате нельзя тревожить.

Хочу дотронуться до неё, убедиться, что она настоящая, живая, но сестра вздрагивает, почти невидимо отодвигаясь. На миг, но я вижу!

– Ты чего?

– Ты оборотень, Жгучка.

По её лицу текут слёзы, и видеть такие тихие, отчаянные слёзы близкого человека страшно. Пальцы цепляются за край кровати, подальше от неё.

– Я?

Мой голос слабый, ни тени протеста. К чему споры? Я помню. Я проткнула клыками язык и чувствовала, как по горлу течёт кровь. Мои когти вонзались в землю так, что я слышала, как она скрипит. Тело рвало, кости ломались, как будто становилось другой формы.

Я становилась другой.

Всхлипнув и резко утеревшись, Малинка отодвигается и уходит.

– Я позову его.

Глупо спрашивать, кого. Кровь словно кипящая вода окрашивает кожу. Я смотрю на дверь с замирающим сердцем, не в силах понять, что происходит. Но я жду… я жду.

То, что случилось… там была битва. Там кто-то умер. Там были волки, которые превращались и шли за ним. Шли за ним…

Дверь открылась быстро, а в остальном он будто и не спешил. Плотно закрыл дверь, осторожно подошёл, еле шаркающий звук сделал тишину ещё более яркой.

Его бок был перебинтован, и левая рука висела на перевязи, и ещё он сильно хромал.

Но был жив!

Осторожно сел на табурет. Почему-то очень далеко, не достать рукой. Почему? Гордей всегда пытался быть ближе, смотреть, прикасаться, просто быть возле. А теперь словно отдалился.

– Ты в порядке?

– Да. А ты?

– И я.

– Почему ты одет… по-дорожному?

– Не ходить же раздетым. Я… я должен извиниться, Жгучка. За всё.

От тихого хрипящего голоса душа ушла в пятки.

– За что?

Невольно хотелось зажмуриться, только не глазами, а ушами, чтобы ничего не слышать. Чтобы ничего не было!

– Ты ведь просто девчонка, которая жила себе в людской деревне и знать ничего не знала о войне со звериным народом. Я не должен был тебя… – Он покачал головой, его глаза стали тусклыми. – Мне не следовало тебя трогать. А теперь уже поздно. На нас идёт людское войско, а лесное заходит с севера. Отца осадили в крепости. Враги не успокоятся, пока не загонят нас в угол, пока не оставят от нас жалкую сотню-другую дикарей, вынужденных прятаться в лесу или болотах. Нет больше покоя на Звериной земле. Нет мира. И ты должна будешь через это пройти.

Боже, что в его взгляде за тьма!

– Расскажи мне, – попросила я. – Расскажи всё.

– Да, – он потеряно кивнул, – я расскажу. Меня зовут Гордей Дальногорный, я Вожак, сын Князя звериного народа и буду править этими землями после отца. Я из рода волков, из звериного рода. Ты – одна из нас. Ты, не сестра.

Что-то в горле задрожало, я сжала руки, чтобы не тряслись, а он даже не попытался сесть ближе и меня успокоить. Просто говорил – отстранённо, спокойно:

– Ты рысь. Мы предполагаем, в отца. Рыси считаются очень любвеобильными, твой отец мог долго путешествовать по людским землям в своё удовольствие и ни о чём не думать, ведь общие дети у нас с людьми рождаются крайне редко. Но видимо, это произошло. Скорее всего, твой отец даже не знает о тебе. А твоя мать пыталась тебя защитить, она заказала тебе оберег, который хранит, не даёт перекидываться. Это браслет на твоей руке.

Я невольно подняла руку и глянула на запястье – пёстрый браслет был на месте, выглядел как новый.

– Да, он. Браслет не даёт тебе… это потом. Но именно из-за него ты не смогла до конца перекинуться… вчера.

– Я пыталась перекинуться? – Шептала я. Зачем? Это и так понятно. Я пыталась перекинуться и пойти за ним. Помочь ему.

– Теперь самое сложное. – Он громко сглотнул, не поднимая глаз. – Ты хотела меня защитить.

– Да! Все они вчера встали на твою защиту.

На его губах появилась медленная, грустная улыбка. И пропала так же быстро.

– Ты спасла нас вчера.

– Чем?

– Они не хотели воевать. Это племена с болот, там слишком долго царило вырождение. И только девушка… только увидев, что слабая девчонка пытается выполнить свой долг, тогда как они всеми силами мечтают его избежать – это подтолкнуло их к битве. Они пошли, потому что ты пыталась сделать то, что должен каждый зверь – следовать за вожаком.

– Потому что я зверь?

Его глаза оставались непроницаемыми и я не узнавала это лицо. Словно в комнату вошёл не живой человек, а подвижная статуя, как искусные статуи дивов, которые я смотрела в поместье.

– Нет, Жгучка. Ты пошла за мной, потому что мы связаны. Потому что ты – моя душа, а я – твоя.

Что-то невесомое встрепенулось в моей груди.

– Говори.

– Помнишь сказку, которую рассказал Всеволод? Так вот, это вовсе не сказка. Такое случается на самом деле. Я, Жгучка, услышал твой зов, почуял твой запах и шёл за тобой от самих Осин, потому что знал – ты моя половина. Я выкрал тебя из Вишнянок и врал тебе, потому что ты моя половина. Моя душа. Я знал это, как только тебя увидел. Про Малинку соврал, чтобы не пугать, дать время к себе привыкнуть. Не все же с детства растут с такими сказками… не все мечтают встретить свою судьбу. Браслет, конечно, сильно скрадывает мой Зов, только теперь я понял. Но всё равно ты чувствуешь его, должно быть, не понимаешь, но чувствуешь. Ты пыталась перекинуться и спасти меня, несмотря на боль… потому что готова отдать за меня жизнь, как и я за тебя.

Я невольно прикрыла глаза. Его слова были чудесными, сбывшейся мечтой… если бы говорились иным тоном. Теперь он словно скучную грамоту вслух зачитывал.

– Мы могли бы быть очень счастливыми.

Он заговорил так глухо, что едва удалось услышать.

– Очень счастливыми. Но не будем.

Гордей стремительно вскочил. Покачнулся, с усилием устоял на ногах, сжимая в кулак прижатую к боку руку.

– Тебя доставят в безопасное место. Прости, что не смогу быть рядом. Прости, что не смог оставить тебя раньше, чем всё это началось. Теперь война, и на войне нет места парам и счастливому браку. Многие с неё не вернутся. Многие потеряют мужей, сыновей и отцов. Я не знаю… – впервые его голос сорвался, но Гордей тут же взял себя в руки и стал ещё прямей и строже. – Я постараюсь уговорить ведунов придумать, как сделать так, чтобы твоя жизнь не зависела от моей. Чтобы даже если я не вернусь, ты не страдала.

– Не вернёшься?

Всё тело заныло и заболело, когда я попыталась подняться. Что значит, не вернётся? Куда он?

– Не снимай браслет.

Гордей ушёл, не оглянувшись. За ним закрылась дверь, а я подалась вперёд и упала с невысокой кровати на пол. Мир снова схлопнулся, мною овладело безумие. Надо встать и идти к двери, пусть не получается, но я попытаюсь! Я буду пытаться!

Одеяло мешало, подол сорочки путался в ногах. Кажется, я что-то кричала и требовала, даже ругалась, но не смогла от слабости сделать и нескольких шагов.

Прибежали какие-то незнакомые женщины. Они ахали и охали, пытались поднять меня и уложить в постель, а я только видела, как за ними тихо вошла Малинка. На сестре сосредоточился весь свет.

– Малинка…

– Да, поди, успокой её.

Женщины подтолкнули сестру ко мне, она быстро села рядом, обнимая меня, спрятала лицо на моём плече. Нас оставили одних. Она что-то тихо шептала, а потом так же тихо заплакала.

– Ты не видела, Жгучка, что там было! Там… столько крови. Вся земля в крови, на траве кровь… целые лужи. Там… они убивали друг друга. На самом деле. Сначала я думала, самое страшное – то, что с тобой произошло, думала, ты умрёшь. Но потом ты потеряла сознание, а женщины сказали, ты в порядке. Потом про тебя все забыли, и про меня забыли. Начался ад! Эти крики, звон, рычание. И я… я видела это. Как они, те, что на конях, взмахивали своими мечами и опускали их… и опускали их! И кровь, – она растопырила дрожащие пальцы. – Везде кровь.

Сестра дрожала. Не могу сейчас думать о себе. Моей сестре плохо.

Вот так, сядем на кровать, закутаемся в одеяло. И можно немного покачиваться, как будто нас качают мамины руки.

– Я не могу забыть. Закрываю глаза и вижу… Как дёргается чьё-то тело в агонии. Как вываливаются… как кишки из живота… Как льётся кровь!

Малинка обхватила меня ещё сильней.

– Т-с-с. Не думай. Слышишь? Немедленно выбрось из головы. Подумай о чём-нибудь другом.

Но как можно думать о другом? Разве что…

– Подумай о Всеволоде. Или…

Моё сердце в который раз остановилось при мысли, что Всеволод или Ярый могли погибнуть. Малинка глубоко вздохнула:

– Ты рысь. Ты оборотень, не я! Вот почему они с нами возились. Гордей и правда в тебя влюбился, души не чаял. Ты бы видела, как он тебя нашёл! У самого в боку дыра, кровь так и хлещет, а он – уйдите, сидит над тобой… еле оттащили. А я… Я думала, вдруг правда про оборотня, тогда Всеволод, может, станет смотреть на меня иначе? Но нет. И теперь… я видела, как они убивают друг друга, как они там умирали. Спать не могу, перед глазами стоит… Всеволод остался жив, но он ушёл. От меня… от нас. Ушёл на войну и сказал, что не вернётся, сестра… Я не знаю, что мне делать.

Я только молча сжимала её, крепко-крепко. Что ещё я могла сделать? Саму ведь трясёт. У Малинки своя боль, которая словно щелочь выжгла след в душе, у меня своя. Я – оборотень. То самое существо, которое сидело в Вишнянках в клетке на площади и скалило покрытые пеной бешенства зубы. Я пара, назначенная Гордею, будущему князю Звериной земли. Земли, о которой я ровным счётом ничего не знаю. И мой зверь готовится умереть. Если раньше он вился вокруг меня, и теперь понятно, отчего, то теперь, когда я поверила… уже поздно. Уже прошли времена, когда можно было сказать ему «да».

– Они все ушли, Жгучка, – рыдала Малинка. – Они бы ушли, даже если бы ты не пришла в себя. Гордей успел попрощаться, больно хотел сам тебе обо всём рассказать. Пока он был тут, в твоей комнате, остальные на лошадях уже ждали во дворе. У Ярого плечо чуть не пополам, нога еле сгибается, белый весь, но сидит на коне и ждёт. Всеволод… смотрел, будто я чужая и отвернулся. Гордей вышел от тебя и сразу в седло... Они уже далеко, Жгучка, слышишь? Они уехали.

Каждое слово будто молотком в голове.

– Где мы?

– Мы в деревне… Местные прознали про разбойников, что на земле бесчинствуют, собирались найти и прогнать, тут увидали издалека переселенцев… и пришли на помощь. Если бы не они, потери были бы большие. Тут… ещё та стая, которая вчера хотела откупиться. Говорят, если бы не ты, Вожака бы убили, слишком много было противников. Говорят, ты его душа. Как в той сказке… Это правда?

Малинка подняла заплаканные глаза. Что? Что мне сказать? Как пояснить, если я сама толком не понимаю.

– Да.

Её лицо исказилось.

– Почему ты раньше не поняла? Как ты могла не заметить?! Я же говорила тебе! Я говорила! Почему ты не слышала? Как ты могла?!

Малинку трясло, как припадочную. С ней случилась натуральная истерика. Она обвиняла меня, что я струсила, что я закрывала глаза и не слушала своего сердца. Что я бросила Гордея и теперь они все умрут. И Всеволод умрёт, и никогда она не скажет ему, что любит.

А я только и могла, что обнимать её, потому что душа билась в таком же отчаянии. Что-то невообразимо огромное поселилось внутри и оно было связано с Гордеем. С волком, который готовился жизнь положить в войне за свой народ. С правителем, который был готов отказаться от личного счастья, потому что не время.

Туман. Вот что я помню про те часы, что мы провели в одиночестве, обнимаясь и плача. Туман в голове, туман в глазах, туман в мыслях.

Потом пришло опустошение. Кажется, мы ели и спали. Наверное, мы приходили в себя, а потом наше с ней ненастоящее горе заслонило другое – горе в глазах тех, кто потерял в той битве своих родных: мужей, братьев и сыновей.

Они ничего мне не говорили, ни слова, и злобы в их взгляде не было, но почему-то я решила, что они меня обвиняют. Что думают, будто я виновата. Если бы я не бросилась так глупо пытаться помочь, мужчины не последовали бы за Вожаком и остались бы живы.

Это были слабые, трусливые мысли.

Но они не уходили.

Однако, страдать было некогда. Жизнь звериной деревни менялась на глазах и за этими изменениями было больно следить.

Не прошло и дня, как деревня поднялась и все, кто мог держать оружие, приготовились и только ждали вестей, чтобы выступить навстречу врагам. Многие мужчины уехали вдогонку Гордею. Женщины и дети собрались и отправились прочь от границы, под защиту городов и их крепких стен, в деревне остались разве что старики, которые напрочь отказались покидать дома.

– Даже слабая старушка, если перекинется, унесёт с собой врага. – Сказала бабушка, в доме которой мы с Малинкой жили. – Дай только в горло вцепиться! А вот вам хорошо бы уехать, молодые слишком. Родные есть?

– Нет.

– Ах, что я, глупая, говорю. – Она махнула рукой. – Есть у вас родные. Тебе, Жгучка, в Гнеш нужно, к матери Вожака, самое тебе место.

Но я думала иначе. У бабушки в сарае отходил от ран взрослый, седой волк по имени Ясень, которому было велено как можно быстрей доставить нас с сестрой в безопасное место. В Гнеш. Данное слово взял с него Гордей и он же дал бумагу, податель которой мог получить любую необходимую ему помощь на Тамракских землях.

Гордей тоже считал, что следует прятаться в Гнеше, в безопасности. Что мне нет места возле него.

Но я чего-то не понимала. Если… если его не станет, что тогда? Кому я буду нужна в Гнеше, кроме сестры? И как тогда жить? Знать, что могла хотя бы несколько дней быть рядом, смотреть на него, дышать одним воздухом, но предпочла безопасность в окружении крепких стен? Его выбор я поняла, так нормально хотеть, чтобы дорогой тебе человек был в безопасности… но если бы дали выбор мне?

Малинка. Про сестру тоже нельзя забывать. Я не могу бросить её и уехать вслед за Гордеем, ведь охранять приказано меня, а не Малинку. Ясень бросится за мной, а сестра останется в деревне на произвол судьбы. Местные не оставят, конечно, на улице, но что если война докатится сюда?

Это так страшно.

И выхода нет.

Я обещала заботиться о Малинке. Не маме перед смертью, нет, но только потому что не успела. Но я хотела бы верить, что мама слышала моё обещание – я сделаю для сестры всё, что сделала бы мать.

Нельзя её бросать здесь, в преддверии войны. Нельзя её тащить с собой туда, где звериное войско, которое рано или поздно неизбежно схлестнётся в смертельной схватке с врагом. Ничего их не остановит. Я своими глазами видела, как против разбойников вышел Гордей, не ожидая поддержки… Вышел, не смотря ни на что. И это повторится, пока его родную землю топчут сапоги чужаков. Не поверила бы в такие басни – кто-то добровольно пойдёт на смерть! Но они шли…

В Гнеш тоже нельзя. Слишком далеко от него. Кажется, моё сердце уже бьётся слишком тяжело, а каждый лишний шаг заставит меня медленно умирать.

Глупый, как он не понимает, что меня нельзя оттолкнуть! На что он рассчитывает? Запереть меня в Гнеше, где я буду жива, здорова и счастлива, даже если его не станет?

А мне кажется, я тогда умру.

Чего уж теперь скрывать, я ведь и правда чувствовала. С того самого мгновения, когда подняла глаза и увидела странного чужака, чьё лицо при виде меня осветило счастье.

Каждый его приход, каждое слово пугало всё больше. От меня всегда легко отказывались. Василь, после первого же «нет» от отчима, Огний, после первой же прогулки. И чем больше мне нравился парень, чем легче оставлял за бортом. Чем легче он улыбался, тем проще менял меня на другую, которой тоже можно улыбаться.

А такой… такой, что глаза болят на него смотреть, и вдруг по-настоящему мной заинтересовался? Вдруг… мой?

Будь я дома, а мама жива, верно, легко бы поверила. Одетая в хорошие платья, привыкшая к беззаботной жизни, я восприняла бы мужской восторг и любовь как должное. Но сирота, без роду, без племени, которая моет полы в таверне, пусть и семейной… разве такой как Гордей на меня позарится? На меня только Огний глаз может положить, да и то лишь до сеновала.

Но чего уж теперь. Разве теперь это всё важно?

День назад я почти верила, что он мне чужой, что я смогу держаться в стороне. А после, всего за миг, мы стали так близки друг другу, словно всегда были вместе. Так легко – просто шаг, которым легче лёгкого оказалось переступить пропасть.

И этого больше не изменить.

Беда в том, что я не знаю, как быть. Что делать? Бежать за ним, как того хочет всё, что скопилось во мне? Но там война и не место старикам, женщинам и детям, это очень правильно объяснили местные женщины и Ясень. Это видно по глазам Малинки, ставшей невольной свидетельницей смертей. Сестра ни ночи не спала без кошмаров.

Ехать в Гнеш? Кажется, я не доеду.

Так и получалось, что текли дни, а мы оставались в деревне, потому что не знали, куда идти. Ясень поправился и преследовал меня, хмурясь, и молчал так укоризненно, что слов не нужно. Преследовал, куда бы я не пошла.

– Ещё денёк, – просила я. – Я не могу почему-то отсюда уйти. Что-то не так. Пожалуйста…

Неловко просить незнакомого мужчину о чём-то, ещё сложней попробовать объяснить ему, что я чувствую. Чужой взрослый человек – какое ему дело до любви, которая теперь гложет меня изнутри?

Но он слушал.

***

Крепость, в которой обосновался Князь, отбили раньше, чем Гордей добрался. Княжеская дружина так быстро собрала подмогу, что нападающие, кажется, сами такого не ожидали. Они убрались так стремительно, что складывалось впечатление, будто крепость решали брать на авось, вдруг выйдет.

Стыдно признаться, но Гордей обнимал отца, так крепко вцепившись в него, словно был неразумным волчонком, который не может спрятать клыки и когти.

Им удалось побыть вместе всего ничего – несколько жалких минут, но Гордей успел увидеть, что отец совсем сдал. У своих родителей Вожак был поздним ребёнком, они уже начали нянчить внуков двух своих взрослых дочерей, когда родился он… долгожданный сын.

Теперь голову отца покрывала седина, глубокие морщины избороздили лицо, а мышцы потеряли былую силу.

– Сядь.

Князь посадил сына рядом, прикасаясь к нему каждый миг.

– Плохи наши дела. Их больше.

Гордей почти задохнулся, но не позволил голосу дрогнуть.

– Намного?

– Да, сын. Пока они рассеяны вдоль границ и не так страшны, но если они объединятся, нас ничего не спасёт. А к этому всё идёт. Теперь, получив сдачи, они решат, что просто нужно собрать отряд побольше.

– Что мы можем сделать?

Князь помолчал.

– Уводить людей вглубь земель, к болотам. Переходить к партизанской войне. Лоб в лоб нам не выстоять, сам знаешь, нас в пять раз меньше, чем одних только людей. Не считая лесных, появление которых тоже не за горами.

– Будет Совет?

– Да, все уже собрались, скоро позовут.

Князь снова обнял его. Прошептал на ухо:

– Мне так жаль, что с твоей душой вышло так… не вовремя. Сердце кровью обливается. Моя жизнь была такой счастливой… Она была полна простых чудес. Любимая жена, любимые дети. Любимая земля. Всё моё простое счастье перед глазами, с самого начала. Твоя мать, она ведь не сразу меня заметила. Помню, как мы с друзьями приехали в тот городок, там дивы строили какой-то свой очередной корабль, ходили по пирсу в толпе любопытных, видели много красивых девушек, которые были нам рады… А она на меня не взглянула, хотя я уже стал князем, была занята тем, что с подругой болтала да над чем-то своим смеялась. А я знал, сразу понял – моя судьба. Хотя и связи вашей священной не было и увлечь её оказалось непросто – она и вы самое лучшее, что было. Много лет… а ведь у нас было много лет!

Князь сглотнул и замолчал.

Гордею ничего не оставалось, как слушать, сжимая губы, чтобы не дрожали, наклонив голову, чтобы отец не увидел слёз.

Отец, впрочем, сразу опомнился, встал.

– Пошли на Совет.

Так ведь было проще – молчать. Всё равно ничего не исправить. Не в силах Гордей одним только желанием, как бы велико оно ни было, остановить войну. Не в силах сделать счастливой одну девушку, как бы ни любил, когда на кону существование всего звериного народа.

Собрались быстро, в толком нетопленной и неубранной комнате, с наспех принесёнными из кладовки свечами. Среди советников не хватало троих – двое были заняты в других местах, а третьего, Марьина, убили.

В память о Марьине все встали, минуту помолчав. А потом Гордей сразу взял слово.

– Я хочу, чтобы Князь сложил свои полномочия и ушёл на покой. Я займу его место.

Конечно, вначале Совет опешил. Всеволод и Ярый, которые не имели слова и только присутствовали, сидели у стены в качестве зрителей, даже привстали с места.

– Гордей,.. – начал отец.

– Я настаиваю.

Никто не знал, с чего Вожаку пришла в голову этакая блажь, кое-то даже рассердился, но Гордей был непреклонен.

Споры прекратил его отец. Встал.

– Я не могу сам уйти, но послушаю вашего решения. Сделаем, как желает большинство.

Буревой вскочил, не выдержав, выкрикнул:

– Не время сейчас трон делить!

К нему тут же присоединились остальные, наперебой возмущаясь:

– Гордей, постыдился бы! Война на носу! Да и в мирное время заявить права на княжество – кощунство! Как отцу в глаза-то смотреть будешь? А матери?

Он и не смотрел. Сидел на месте, мрачный и хладнокровный, прикрыв глаза.

– Прошу слова! – Всеволод, несмотря на отсутствие разрешения, встал и вылез вперёд.

– А ты куда лезешь? Тебе слова не давали!

– А я сам взял! Слушайте! Первейшая задача любого военного нападения – лишить армию главнокомандующего. Нет главаря – в народе брод и шатание, бери тёпленькими. Пока нового найдут, ты их к рукам уже приберёшь. На Князя Тамракских земель идёт охота, разве не видите? Его осадили в крепости прежде, чем стали разорять окрестности! Гордей просто пытается сохранить отцу жизнь!

Гордей на миг отвернулся, не в силах видеть лицо отца, его любви и жалости.

– Но что же ты будешь делать? – Спросил тот. – Они погонятся за тобой… И что дальше?

– Будем курсировать с места на места. На прямое столкновение мы пока не готовы, сидеть на месте нельзя – второй раз осадят так, что не выберемся. Значит, будем перемещаться.

– Они загонят тебя, как зверя. – Бросил Буревой.

– Пусть попробуют! Они в наших лесах завязнут и пропадут по одному раньше, чем опомнятся. – Влез Ярый, не сдерживаясь и скалясь. Сорвался, зарычал и отпрянул обратно.

Вскоре Совет проголосовал так, как хотел Гордей, враз ставший Князем всех Тамракских земель. Отцу больше ничего не угрожало… вернее, угрожало не так много, как прежде. Не больше, чем всем остальным жителям.

Осталось ещё одно дело, которое не давало покоя. Одно последнее, но, пожалуй, самое важное, ведь как бы сильно у него не болела душа за свою землю и свой народ, за Ожегу она болела куда горше.

Волхв пришёл на зов, пошатываясь, он не успевал отдохнуть. Всё время осады от него зависела связь крепости с войском. От одежды волхва и сейчас несло сильным травяным настоем.

– Говори, Князь, – без тени насмешки сказал волхв, усаживаясь на лавку.

Волхв был почти стар, он занял своё место, ещё когда Гордея в планах мира не было. Волосы, когда-то бывшие рыжими, сейчас почти полностью поседели, лицо ссохлось, только глаза показывали, что волхв всё так же силён. Равным ему по силе был только его же ученик Мохорейн, здоровый и едкий, словно щелочь.

– Войны мне не пережить. – Просто сказал Гордей. – А значит, нужен способ, который позволит моей душе жить дальше.

Тот ничуть не удивился услышанному, пожал плечами.

– Его нет. Пока ты жив – она жива, иначе уйдёт вслед за тобой.

– Способ должен быть! – Напирал Гордей. – И его нужно найти.

Волхв глубоко вздохнул и ровным тоном произнёс:

– Не смею спорить с Вожаком, а также с самим Князем. Нужно, так нужно.

Что ж, манерой смеяться над невыполнимыми приказами он за годы службы овладел в совершенстве.

– Мне больше не к кому обратиться. Твой опыт и знания больше, чем у всех остальных ведунов. Даже Мохорейн не знает того, что знаешь ты.

– Я понимаю, князь. Но и ты должен понимать – мой отказ не от отсутствия желания помогать, просто это невозможно. Ваши жизни связаны… Или нет? Она тебя приняла?

Гордей закрыл глаза.

– Ты же наверняка слышал эту историю. Она чуть не перекинулась, пытаясь меня спасти.

– Значит, приняла. Про тебя можно и не спрашивать. Так что, князь, выхода нет.

– Мы не были с ней близки.

– И как это поможет?

– Ну… разве не поможет?

Волхв хмыкнул.

– Какие глупости ты говоришь. Телесная жажда мало что значит. Были, не были… Ваши души уже соединились, и их будет глодать голод похлеще телесного. Пора уже знать в твоём возрасте.

– Я надеялся. – Тихо признался Гордей.

– Нет.

Волхв поднялся, спрятав руки под широкий обтрепанный плащ.

– Мне жаль, но спасти всех невозможно. – Сухо сказал он, направляясь к двери. – Никому этого не удавалось.

– Но ты попробуй…

Волхв остановился на миг и тут же пошёл прочь, тряся головой.

***

Однажды я словно проснулась. А ведь я знаю, что следует делать! Не в том смысле, что вся жизнь разложилась по полочкам, расписалась по линеечке, нет. Просто нужно познакомиться с собой настоящей! С той самой половиной, оставшейся от отца.

В деревне, жаль, почти никого из зверей не осталось. Бабка Прасковья, у которой мы остановились, да Ясень. Остальные разъехались, что и нам придётся сделать очень скоро.

К бабке я первым делом и отправилась.

– Ох, да я не помню уже ничего, – заявила Прасковья. – Я родилась, кажись, уже с таким умением.

Ясень оказался чуть разговорчивей.

– Больно будет.

– Почему?

– Если не привыкла с детства перекидываться, будет больно. Оборотничество, что воинская наука – чем чаще тренируешься, тем лучше бьёшься. А пока учишься, деревянным мечом не раз до синего тела изобьют. Так что это больше по мужской части. Многие девушки у нас вырастают, почти никогда не бегая зверем – и ничего.

– Я хочу попробовать.

Ясень пожал плечами.

– Дак пробуй. Одежду сымай да пробуй.

Одежду я снимать постеснялась, но посидела за сараем, зажмурившись. Только ничего не вышло. Позже я вспомнила, что Гордей говорил про амулет, который прячет во мне отцовскую часть. И чтобы я его не снимала.

Вечером я долго-долго гладила сплетённые шнурки и перебирала их, но разорвать никак не решалась. Мамин подарок.

Малинка сидела рядом, положив мне голову на плечо. Мы часто сидели так вечерами, в тишине и темноте, ни о чём не думая и почти не разговаривая. Переживали то, с чем довелось столкнуться.

– Если ты хочешь снять амулет, давай, – наконец, сказала Малинка.

– Мама повесила…

– Она хотела уберечь тебя от людей. Но сейчас ты среди своих, чего бояться? – Малинка невесело улыбнулась.

– А ты меня не испугаешься? Не разлюбишь сестру за то, что она зверь?

Она отвернулась.

– Всеволод зверь.

Да уж, пояснение то ещё. Но легче стало.

– Гордей сказал, не снимай.

– Почему?

– Я не знаю, не поняла.

– Хочешь, я сниму? – Предлагает сестра.

Наверное, так лучше, потому что у меня рука не поднимется разорвать браслет, а иначе его не снять, слишком узкий, плотно к коже прилегает. Понимаю вроде, что мамы не была бы против… да что там, она была бы счастлива узнать, что меня приняли как свою, что у меня появился человек, который… Впрочем, тут говорить пока не о чем.

Я молча протянула руку и зажмурилась. Тонкие пальцы Малинки лёгкими прикосновениями вертели браслет, щупали его, потом щёлкнули ножницы… а потом браслет пропал.

В тот же миг в ноздри ударили ароматы. Я открыла глаза. Было светло. Не так как днём, конечно, а только всё вокруг видно. И звуки… как будто нарочно ветер задул да мыши под полом быстрее заскребли.

– У тебя глаза горят, – затаила дыхание Малинка.

Я зыркнула на неё.

– Страшно?

– Немного. И как?

Не понимаю, как объяснить. Всё то же самое вокруг, а выглядит иначе. И пахнет иначе. И звучит…

– Всё другое. Сильней в несколько раз. Запахи такие сильные…

– Здорово! Не зря, выходит, ты носом шевелила. Я знала!

Она впервые за последние дни рассмеялась, хоть и замолчала быстро. А я дышала, слушала и нюхала воздух… И кажется, поняла, отчего всегда так любила вдали от жилья быть – в поле или в лесу.

Там пахло свободой.

А после, стоило только-только прийти в себя, как внутри появилась натянутая струна. Дрожащий на пределе нерв, который настойчиво тянул… тянул к нему. Будто кусок твоей собственной души оторвался и остался где-то далеко, а без него и день не день, и ночь не ночь. Без него ты не на месте, да и ты ли это?

Так вот о чём он говорил? О боли, не дающей забыться? Которая всегда с тобой?

Но я не жалела, что сняла браслет.

Той ночью я почти не спала, всё слушала и принюхивалась. Понятно теперь, откуда привычки мои взялись – то всплывали привычки зверя.

Перекинулась на следующий день. Теперь-то не хочется даже мыслями возвращаться к тому, как это было. Я закрылась в сарае, пока Малинка не видела, чтобы лишний раз не волновалась, если повторится то же самое, что в прошлый раз, разделась, легла на солому и представила себя зверем. Захотела им стать.

Не очень-то помогло, ведь я понятия не имела, как им быть. Пришлось вспоминать тот день, когда я хотела идти за ним, за своим Вожаком. Хотела больше всего на свете! Вот тогда и получилось.

Было больно, не врали. Так больно, что кости хрустели, жилы выкручивало жгутами, и я невольно скулила, а по щекам ручьём текли слёзы.

Но не так больно, как думать, что больше никогда не увидишь Гордея.

Всё вокруг стало больше, потолок взлетел вверх, а стены раздвинулись. Я – и не я лежала в соломе, тёплой и пахучей, и с интересом принюхивалась. Вокруг было много мышей… да, а мышей я, кажется, любила. Они хоть и маленькие, но мягкие, сочные. А если ты не голодна, с ними можно играть – они забавно бегают. А ещё я любила… потягиваться, трогать лапой… лапой?

– Жгучка!

Дверь затряслась, голос у сестры был такой испуганный, что я потеряла контроль и оборотилась обратно.

– Открой! Открой!

Пришлось пока о рыси забыть. Зато все остальные как-то узнали, что я перекинулась, Прасковья при виде меня всё улыбалась, сверкая совсем не старушечьими зубами, да головой качала. И Ясень похвалил. Сказал, если тренироваться, потом будет проще, но времени нет. Тем же вечером он позвал меня во двор и заявил, что нужно уходить.

– Я давал слово отвезти тебя за крепкие стены, далеко от границы и больше тянуть нельзя. Нужно уходить.

– Куда?

– Это ты мне скажи, рысь.

– Я не могу идти в Гнеш. Ты не понимаешь… я не могу туда.

Он помолчал, хмурясь. Продолжил:

– И всё же из деревни нужно уходить. Скоро тут будут людские войска. Ты зверь, в случае чего перекинешься. А сестра твоя? Она этого не сможет. Ты старше, знаешь, наверное, что могут сделать с девушкой, если поймают в стане врага?

Молча смотрит, как меня шатает от накатившего страха и спокойно продолжает:

– С звериными так не выйдет – обернутся и загрызут, а человеческих ничто не спасёт.

– Чего ты от меня хочешь?

– Я и сам не знаю, что делать! Вожак приказал везти тебя в Гнеш, но он был не в себе. Всем известно, что пару нельзя разлучать… так далеко. Но мы поступим иначе – из деревни уедем, закопаемся в лесную глушь, найдём ведуна, который скажет, что можно сделать. Ну?

– Согласна!

Ах, как приятно было бы знать, что кто-то возьмёт и скажет, что делать дальше, раз я не могу решить.

Малинка согласилась уходить сразу, впрочем, ей было всё равно. Мы собрали вещи и на рассвете покинули деревню, которая к тому времени пустая была, словно вымерла. Ни людей во дворах, ни скотины. Дым из труб не идёт, окна и двери заколочены, дорога травой поросла.

Приютившая нас бабка Прасковья стояла у забора с рыжим котом на руках. Таким я и запомнила место, где на меня обрушилось столько счастья и столько горя.

Мы спешили, хотя шли пешком. Всех лошадей давно забрали воины, которым надо передвигаться быстро, словно ветер, или переселенцы, которым нужно увозить вещи, а мы можем и ногами. Медленно, конечно, выходило, зато безопасно – по лесу.

На одной из стоянок я спросила Ясеня, отчего звери не путешествуют в облике зверином. Тот уверил, что путешествуют, конечно, только это неудобно. Представь, что прибежал в другую деревню, а у тебя ни вещей, ни денег, ни знакомых. Да и привыкнуть можно, не вернуться, звериный облик – он душу меняет, чем дольше зверем остаёшься, тем крепче людское оставляешь… поэтому не забывайся в зверином облике, всегда помни – ты человек.

Ясень знавал одного ведуна, к которому нас и привёл. Всё надеялся по дороге, что ведун на месте ждёт, никуда не делся. Нелюдимый тот был, посторонних избегал, так что о войне может и не слышал.

Жильё ведуна было за большим карьером – громадной ямой в земле, заросшей колючей травой, с грязным озером на дне. Пришлось продираться сквозь колючки, Малинка всю дорогу вздыхала. Жаловаться боялась, не к лицу это, когда война на пороге, а вот вздыхать никто не мешал.

Ведуна не было. Ясень спешился у хижины, чей порог уже зарастал травой, обошёл вокруг, принюхиваясь, и вернулся смурной.

– Нету. Ушёл, видимо.

– Куда?

– На войну. – Ясень коротко глянул в сторону, как будто в ту, где сейчас войска Вожака собирались.

– И что делать?

– Другого искать… хотя ведуны верно все ушли. Они же к земле ближе, чувствуют беду сильней. Значит, пока в мой дом пойдём, а там решим.

Видно было, дальше Ясень тащил нас, как тяжкий груз. Не особо ему хотелось возиться с сёстрами, всё чаще он смотрел в сторону и замирал. Там Вожак, который, кажется, их зовёт. Даже я что-то слышала… не то что старый вояка, которому любая стычка с врагом важнее охраны двух девчонок.

– Ясень… – Решилась я. – Если нужно, иди к нему. А мы с сестрой сами.

– Ты что?! – Прикрикнул мужчина. – Ты – его душа! У вас теперь одна жизнь на двоих. Не сберегу тебя – и Вожак пропадёт.

Я просто опешила. У Малинки челюсть отвалилась, но она хотя бы вопрос смогла задать.

– Он пропадёт без моей сестры?

Ага, в голосе восторг. Кто бы сомневался!

– Да. А она без него. Умрут оба, короче.

Радоваться резко перехотелось. Мы дружно склонили головы и дальше поехали молча. Я испугалась вовсе не того, что пропаду без Гордея… Я испугалась этой сильной, крепкой связи, для которой нет преграды. Перед которой ничто не устоит.

Как могло из ничего взяться такое? Жила себе одна, мечтала о любви, конечно, но в мечтах всё было просто и красиво. И любовь была лёгкой, приятной… а на деле она как меч из спины торчит, не даёт толком двигаться, глубоко вздохнуть.

И она же толкает дальше, не даёт остановиться, дух перевести, как самый злой надсмотрщик.

Испугалась, что не смогу совладать со своей боязнью.

Места были пустынные, даже когда мы выбирались из лесу. Все давно уехали в глубь Тамракских земель, оставшихся жителей по пальцам можно было пересчитать.

Мы проехали мимо деревни, где ветер по улицам носил клочья грязных тряпок да обрывки бечёвки, и от царящей там тишины становилось жутко.

Местные не выглядывали, только в одном окне показалось чьё-то лицо. Старик долго, внимательно смотрел на нас, но кажется, даже не понял, враги мы или друзья.

Ясень проехал деревню насквозь. Хотя домов пустых вокруг было полно, оставаться тут нельзя, это даже мы понимали. Если придут людские воины, они придут сюда. А в дебрях, в лесу, найти, заметить нас будет куда сложней.

Дом, куда нас в конце концов привёл Ясень, был маленьким и тесным, прятался за пару вёрст от прочего жилья. Сразу видно – бобыль-охотник живёт. Кругом шкуры свалены и всякие кухонные мелочи, всё пылью заросло, лавка и стол вплотную к кровати придвинуты, толком не развернутся. Но не нам перебирать.

Хозяин посмотрел на нас в своём жилище и покраснел.

– Мы тут ненадолго. Решим, куда дальше и пойдём.

По пути мы добыли в деревне зерна, Ясень достал из котомки солонину, мы поужинали и легли спать. Хозяин во дворе, мы на кровати, тесно прижавшись друг к дружке.

Малинка грустила. Думаю, она вся в мыслях и переживаниях о Всеволоде. Ходила как пьяная, смотрела невпопад, могла надолго замереть на месте.

А мне вот нельзя думать, нельзя.

А уж сны какие! Вскакиваешь от них весь в холодном поту, шаришь вокруг руками, глазами бегаешь – всё хорошо, пусто, тихо, нет ни смерти, ни крови, ни огня, на котором обугливается живая плоть. Всё спокойно. А сердце стучит, остатки сна дерут его напоследок, не желая сдаваться без боя.

И рядом вскакивает Малинка, и в её сонных глазах тот же ужас – утихающее зарево смерти.

Не люблю больше ночи, слишком длинные они, слишком страшные.

Ясень дал нам на раздумья сутки.

– Или говоришь, куда идти и почему, или в Гнеш!

На сей раз стало ясно, что шутки кончились. Свяжет да потащит обеих, куда велели, хватит дурить!

Мысли суетились, бегали по кругу, всё те же. Выходит, Гнеш?

К обеду, однако, из лесу вышел ведун. У него был посох, длинный серый плащ и большая сума через плечо. Ещё совсем молодой, борода редкая-редкая, но очень грустный, словно его глаза видят только чёрные дела. Куда не глянет – одни чудища клыки скалят.

– Путь добрый.

Ясень поклонился гостю, накормил, чем нашлось, и только потом стал расспрашивать. Ведун сказал, идёт к Вожаку, а куда, пока не знает. Мол, пошёл клич, что собираются отряды по нескольку десятков зверей, в разных местах вдоль границы. Главная задача – не давать человечьему войску собраться в целое и тем более соединиться с войском лесных.

– А где Вожак? – Рискнула спросить я.

Ведун уставился на меня и смотрел так долго, что я думала уже – заснул. Прям как сидел, с открытыми глазами, аж жуть брала – глаза у него, что стоячее болото, в котором не пойми что шевелится.

Но нет, не заснул.

– Ты его душа.

– Да.

Потом он так же долго качал головой – и как не отвалилась?

– И чего ты хочешь, душа?

– К нему, – неожиданно вырвалось.

– А ты знаешь, что молодой Князь ищет способ освободить от себя свою душу? Всем ведунам весть разослали, задачку задали – как же сделать, чтобы половина его смогла и дальше жить, когда он в мир иной уйдёт?

– В мир иной?!

– Когда умрёт.

– Не говори так!

– Так не мои слова, слова Князя, – усмехнулся ведун. Только вот от его усмешки кровь застыла. – Ему ответ и пред тобой держать.

– Почему Князя? – Тем временем нахмурился Ясень.

Ведун перевёл свой взгляд на него.

– Так Гордей князь теперь, сменил отца.

– И Вожак, и Князь? – Ясень потемнел лицом.

– И тот, кто обрёл свою душу.

Они так говорят, будто знают больше меня. Но это не помеха!

– Ведун! Увидишь князя, скажи ему, пусть не тратит время напрасно, не ищет способ! Мне это не нужно! Раз судьба так нам отмеряла – пусть! Бегать от неё не стану!

Малинка ахнула, но я не могла остановится. Прости, сестра, это не в моих силах – жить без него. Теперь, без маминого браслета на руке я словно на две половины разорвана вдали от него. Не знаю, когда это пришло, и зачем, хорошо это или плохо, радостно или обидно, но ничего не изменить – или мы на белом свете оба, или нас нет.

Ведун и глазом не повёл.

– А знаешь, рысь, многие ведуны говорят, способа нет, а я скажу – есть! Просто смотрят они не туда. Знаешь, как тебе выжить без своего волка? Проще простого. Ты должна понести раньше его смерти. Примется семя в твоём чреве – и станешь ты не подругой, а матерью, с тебя и спрос у мира другой.

У меня даже язык отнялся, только и оставалось, что глазами лупать. Словно вместо ведуна, который живое сквозь себя пропускает с любовью и состраданием, что-то тухлое передо мной лежит.

– Пока ребёнок будет жить в твоей утробе, и ты будешь. Может, и дальше, после родов. Смотря, каким сильным окажется твой материнский инстинкт.

Ведун ухмыльнулся, но ухмылка опала, как всё остальное с его лица – только усталость и осталась. Кожа посерела и кажется, недолго ему на этом свете ходить осталось. Потому и говорит всё, что думает.

Теперь только закрыть глаза. Заткнуть уши – и ничего не слышать и не видеть!

***

В Малые Сопки Гордей приехал поздно ночью. С ним был Ярый, а Всеволод временно находился с другим отрядом. Двое суток они уходили от княжеских наёмников – элиты человеческих воинов, направленных на целевую охоту на нового князя, и заодно уводили их прочь в пустые земли у границы, откуда уже все мирные жители ушли.

И из Малых Сопок ушли. Но Гордея встретила женщина, первая за много дней. Он так удивился, что стоял посреди избы и следил за ней. Всего-то времени прошло, а забылось, какие они мягкие на вид, как приятно пахнут, забылись ощущения, которые они дарят.

– Садитесь все, на стол накрою.

Отряд Гордея в небольшой горнице еле поместился. Женщине помогал старик, ловкий, как молодой, но совсем седой, с тонкой сухой кожей на руках.

– Ты чего от границы не ушла? Дура али мужиков любишь?

В отличие от Вожака Ярый говорил напрямик.

– Ты садись, мальчик, садись, поешь.

– Дура, значит. – Буркнул Ярый и замолчал.

После плотного ужина подоспели вести – ведун показал двух птиц, принесших грамоты.

– Читай вслух, – приказал Гордей.

Ведун открыл свинки и прочёл. Если с юга вести шли хорошие – от горных никто не лез, горный народ сам пресекал переход чужаков по своим землям, то с севера… Отряд, который должен был защищать местных в одной из северных деревень, впал в Ярость крови. Осознанно, всем составом. Деревенские только собрались и вышли в дорогу на переселение, но двигались слишком медленно, а тут людской отряд на них выскочил, да ещё большой, считай три сотни человек! Вот и решили защитники, у которых среди деревенских были семьи и родственники, пойти на отчаянные меры. Своих спасли, конечно, людской отряд разбит, а в северных лесах теперь бегает полторы дюжины бешенных волков, которые больше никогда не вернут человеческий разум.

– Это их решение, – сказал один из воинов, сложив руки на скатерти. – Я бы поступил так же. Князь, дай приказ поступать так всем.

– Нет!

– Всё равно верная смерть… А так хоть своих спасли.

– Я понимаю, – сказал Гордей. – Но этот выход крайний. Крайний! Так всем и передай!

– Если они объединятся, мы сможем победить только так – пустить на них нашу Ярость. Только так, – тихо сказал Ярый.

– И это я знаю. И хватит! Пока они не объединились, есть шанс обойтись малыми жертвами. При равном числе мы сильней. Не я один так думаю, совет согласен.

– Да. Но рано или поздно люди сообразят и объединятся.

– Тогда и будем думать!

Гордей сердито потянулся за хлебом, как раз похлёбка подоспела. Женщина поставила перед ним миску, доверху наполненную густым супом, а Гордей в её тёплом запахе уловил другой. Его глаза закрылись, а душа потянулась… потянулась туда, куда нельзя.

– Ешь.

Женщина тронула его за плечо.

– Может, баню истопить? Все не поместятся, но хоть кого-то отпарим.

– Топи, – ответил за князя Ярый. – А лучше просто воды горячей нагрей побольше.

Женщина торопливо вышла, старик за ней.

– Подумать только. – Ярый наклонился над своей миской. – Какая вдовичка сочная. Раньше бы я мимо не прошёл, а сейчас всех мыслей, как бы пожрать да выспаться. До рассвета ещё выходить надо. А ты?..

– Что я?

– О чём думаешь?

Гордей зажмурился.

– Не доводи до греха, Ярый. Жри и пойдём грязь смывать.

Позже, уже в чистом, Гордей и Ярый встретили ещё одну птицу. Остальные уже спали, кто в доме, кто в сарае, а кто и под навесом.

– Жгучки нет в Гнеше, – медленно прочёл Гордей.

– Может, не дошла?

– За столько времени?

– Если бы случилась беда, ты бы знал.

– Да.

– Сдаётся мне, Жгучка просто не особо хочет в Гнеш. – Хмыкнул Ярый и Гордей слегка расслабился.

– Да. Не знаю, с чего я решил, что она туда пойдёт. – Вздохнул он. – Только вот плохо это… Ясень её не оставит, но Жгучка и сама, кого хочешь, вынудит по-своему идти.

– Это да.

Ярый смотрел, как его друг улыбается, такое редкое для последнего времени зрелище. Так светло, счастливо. А ведь как он похудел! Ярый и по себе видел, как проступают рёбра, а пояс приходится затягивать всё туже, но по лицу Вожака было видно лучше – скулы обтянулись кожей, глаза впали.

Хотелось сохранить эту редкую улыбку, на неё хотя бы смотреть приятно. Невесомая, как тополиный пух, и такая же недолговечная.

– А что если Всеволода попросить проверить сестёр? Он один быстро справится, пробежится зверем, тем более он там недалеко. – Предложил Ярый.

– А можно ли? От него вестей ждут.

– Можно. Вести с птицей пришлёт.

– Тоже верно, с птицей быстрей будет. Да, проверить, где их носит – это было бы неплохо.

– Ага. Ты перестал бы отвлекаться, успокоился бы. Так я напишу?

Гордей повторно улыбнулся и кивнул.

– Давай, действуй. Спасибо.

 

Глава 12

О встрече с неизбежным

Волхв день спал, а ушёл вечером.

– Куда он в ночь-то собрался? – Удивилась Малинка, провожая взглядом худую спину, быстро пропавшую в зарослях.

– Так ему что ночь, что день, одинаково. Он же в лесу, что дома. – Ответил Ясень. – Мы-то когда в Гнеш пойдём?

Сестра тут же уставилась на меня, ответа ждёт.

– Ясень, а что если я попрошу тебя Малинку в Гнеш отвести, а сама к Гордею пойду?

– Забудь! – В один голос ответили они. Славно спелись!

– Мы не знаем, где Вожак, на месте он не сидит. – Заявил Ясень.

– Я тебя одну не оставлю!

– Малинка, иди в Гнеш, а?

– Размечталась! Она, значит, ближе к своему жениху собралась, а я иди прочь в Гнешь? У меня тоже есть причина идти с тобой.

– Глупая ты! Там не до любви. Сама знаешь кто тоже не шибко обрадуется, если ты появишься.

– Чего ж ты тогда туда рвёшься?

Ах, как же объяснить? Не из упрямства или глупости. Я ведь тоже всё понимаю… И что опасно. И что может быть не до меня, только помехой стану. Только не могу далеко, слишком далеко от него уходить, словно корнями приросла – как их рвать? Кажется, довольно было бы просто знать, что он за стеной, или в соседнем доме, близко. Даже видеть его необязательно. Только бы не так далеко…

– Ладно. – Ясень сжал кулаки и дёрнул головой. – Хватит! Мы пойдём к Вожаку, и пусть скажет, что с тобой делать. Разберётесь с ним сами! Если он передумал тебя далеко отправлять – пусть с собой таскает. А может, на месте сами увидите, что не до вас, да быстрее ветра в Гнеш побежите.

– Спасибо! – В один голос выдохнули мы с сестрой. Ясень поморщился, ему стало понятно, что мы не очень-то верим, что по собственному желанию побежим в Гнеш.

И вот собрались мы к утру и пошли в сторону Осин, за которыми сейчас должен был стоять отряд Гордея. Ведун говорил, душа может понять, где искать свою половину, в этом заминки не будет. Только вот осторожно нужно идти, я ведь не хочу угробить Князя?

Как будто сам ответ не знает!

Так что идти пришлось по самой сложной дороге, если так можно назвать наш извилистый путь. Лезли мы по горному хребту, заросшему лесом, продирались сквозь чащу, да вдоль рек, и дело шло совсем не быстро. Ясень несколько раз останавливал нас и долго нюхал что-то в воздухе, не зря у него прозвище было – Нюхач, а после мы меняли дорогу и шли другой. Я тоже пыталась нюхать и много чего чувствовала – землю и животных, птиц и ягоды, болота и спрятанные кости… но что чуял он, так и не поняла. Видно, рысь из меня не особая бы вышла.

Зато идти было просто – словно во мне новая сила проснулась. Конечно, к вечеру и я уставала, с ног валилась, но Малинка уставала больше. И что странно, почти не жаловалась. Только привычку взяла странную – сидеть и смотреть в небо, будто оттуда Всеволод на неё свалится.

Съестные припасы быстро закончились и пришлось Ясеню охотиться, а нам грибы и коренья собирать. Я всё порывалась ему помочь с охотой, но стоило вспомнить, как больно перекидываться, да и усталость от похода этого, когда лезешь через валежник и только и думаешь, когда уже вечер наступит и можно стоянку делать… и мы сдавались на волю провожатого.

Однажды вечером он принёс зайца, из которого мы быстро сварили похлёбку, наелись от пуза и на утро ещё осталось. Малинка после ужина сидела у поваленной берёзы, привычно прилипнув глазами к небу.

Она-то первая и заметила птицу.

– Смотрите!

Птица – простой серый селезень словно углядел мельтешение и стал снижаться кругами. Серый, маленький, с чёрной каёмкой на хвосте и крыльях. Ясень поднял руку… и птица рухнула, села ему на запястье, потом открыла клюв и что-то проклокотала.

– Молодец, ты молодец.

Ясень осторожно погладил птицу по вертлявой головке, а после подбросил обратно в воздух. Селезень тут же распахнул крылья и куда-то полетел.

– Нас ищут.

Провожатый указал в сторону, где птица стала величиной с точку, а после и вовсе пропала.

– Кто?

– Свои.

– И что делать? Навстречу идти или тут ждать?

– Тут ждите, а я пойду.

Мы кивнули – привыкли уже его слушаться, но хотя и было сказано, что идут свои, всё равно боялись, конечно. Я села рядом с сестрой, мы сомкнули руки как можно крепче, хотя это не особо помогало, и стали ждать. Так тихо сидели, что сердца наши бились громко, и казалось, весь лес окружающий распугали.

Кто там может быть? Что за «свои» такие? У Ясеня, поди, половина местных «свои», а нам зато чужие.

Пять минут, десять… Кажется, часы прошли, а то и дни, кажется, весь мир за такое время можно обогнуть… хотя солнце не успело закатиться за горизонт. Долго в общем мы ждали.

Потом из лесу послышались шаги, которые я уловила раньше Малинки.

– Слышишь, идут?

– Кто?

– Двое.

– Нет.

Вот дела! Она мотает головой, но я точно слышу тихие шаги, два человека идут, тяжёлые, но ловкие, осторожно ступают! Ни с чем иным эти звуки не спутаешь!

– Значит, в зверином слухе дело! – Малинка глубоко вздохнула. – Значит, вот отчего Ясень не боится нас водить – он услышит людей заранее и успеет увести нас в сторону. А я всё думала – отчего он так рискует, столько нам позволяет? Отчего Гордей тебе всего одного охранника оставил? Ты же его душа.

– Толку от охраны? Наоборот, если их много, сразу видно – что-то ценное провожают. Правильно они решили – один волк-нюхач скорее нас от беды убережёт. Я думала, ты знаешь, ну, что мы запахи лучше чуем.

– Откуда? А ты, выходит, знала?! Могла бы и сказать! Тут не все оборотни, если что. – Обиделась сестра.

И правда, как-то я не подумала.

– Извини.

– Хорошо. Страшно было думать, что можно столкнуться с такими… ну, которые ту резню устроили у моста, а защитить некому. Мне даже спокойней стало.

И вот, когда уже мочи не было ждать, появились они – Ясень и Всеволод.

Сестра тихо ахнула. Да чего там, я сама от радости духом воспряла. И хотя знала, что шли двое, не могла не смотреть им за спины – вдруг Гордей появится? Остановится, увидев меня, и улыбнётся своей безумной радостной улыбкой.

– Ну, вот и хорошо. – Всеволод тоже улыбнулся, но он был таким уставшим, что тут же бросил свои вещи возле наших, сел и его глаза стали закрываться, а голос становится шёпотом. – Вот и хорошо, что я вас нашёл. Что вы целы.

– Давай я тебе одеяло достану, отдохнёшь. – Суетилась рядом Малинка. Он, верно, устал до смерти, раз не пытался отодвинуться от неё и состроить из себя каменную глыбу.

Жаль его было тормошить, но я не сдержалась, села рядом, прикоснулась к обтрёпанному рукаву.

– Как Гордей?

Мутные глаза Всеволода на миг разлепились.

– Жив, здоров, кошка. Не волнуйся.

Тут же его глаза закрылись плотно, голова свесилась на грудь, и Всеволод натурально заснул и не шелохнулся, даже когда Малинка укрывала его одеялом. Его птица тоже приблизилась, села на ветку ели и стала вытирать о кору клюв. Потом нахохлилась и заснула.

Мы переглянулись с сестрой и по глазам было видно, что она, как и я, думает – всё может наладиться.

В дальнейший путь мы отправились все вместе. Всеволод наши планы увидеть Гордея выслушал молча, говорить ничего не стал, просто свистнул селезня, взял часть вещей и повёл нас на север. Ясень был доволен, то и дело улыбался – не одному ему теперь приходилось с нами таскаться, не одному за нас ответственность нести.

О войне Всеволод не рассказывал, а мы и слышать не хотели. Что там может быть хорошего? Знать, сколько народу убили, сколько домов разграбили? Как именно? Нет, хватит нам своих ночных кошмаров.

Мужчины разговаривали ночью, когда мы с Малинкой спали. Я, правда, не совсем, сон мало в последние дни шёл, да и звериный слух невольно пригодился. Ясень спрашивал, как дела на границе и Всеволод вначале просто молча качал головой, а после стал рассказывать. Я разобрала далеко не всё, но хорошего мало. Зверей уверенно оттесняли прочь от границы, в глубину Тамракских земель и пока переломить ход наступления не получалось. Зато и потери среди зверей малые. Имущества, конечно, много покрали, домов пожгли, а жизней вот забрали всего ничего.

– Наш Князь не любит жертвовать своими людьми. – Кисло усмехнулся Ясень.

– Да. Но ему придётся.

Они переглянулись, на миг показалось даже, что они одного возраста – и молча разошлись спать. А я только крепче в одеяло куталась, старалась не поддаваться нахлынувшему отчаянию и думала – куда же мы идём?

Но я не могла не идти! Это отчего-то было не в моих силах, словно и не я собой теперь управляю, а тяга, какая-то непреодолимая власть, которая говорит одно – к нему. К нему – и ничего больше!

Тот день был краше прежних, солнечный, с чистым ласковым небом. Целый день мы пробирались по лесу, забитому валежником, обошли две горы и мы с сестрой так измучились, что потеряли последние силы и были готовы упасть, как Всеволод в вечер своего появления, и уснуть.

– Немного осталось. Тут неподалёку стойбище небольшое, пять дворов. – Всеволод указал на фруктовый сад по левую сторону от тропинки, по которой мы сейчас шли. – Там переночуем.

Я кивнула, потому что говорить себя заставить не могла. Хотя нет… пришлось говорить.

– Мне нужно… отойти. Малинка, пойдёшь?

Она покачала головой, даже отказаться вслух не смогла. Остановилась, с трудом заправила под край косынки выбившиеся пряди – а они раз – и снова на лицо лезут! Хочешь, не хочешь, а улыбнёшься, такая она милая.

– Я быстро.

Кусты, однако, были редкими, деревья тонкими, пришлось глубже в лес забираться. Груды валежника словно испарились, всё на версту видать!

И вот что странно – с ног вроде валишься, а когда стыд тебя берёт, не на людях же свои дела делать? – и усталость прочь отступает. Я сама не заметила, как забралась далеко в лес, только когда тихо совсем стало, тогда и остановилась.

И как-то вместо лесной чащи вышла я на заброшенную дорогу. Ездили по ней мало, ясно почему – колея глубокая, кривая, да ямы такие, что любое колесо сломаешь. Но всё одно – дорога.

И стоило столько идти? Придётся назад в лес отступать.

Как я вообще досюда добралась, ноги ведь не шли? Какого лешего не остановилась за первыми же кустами, ведь подглядывать точно бы никто не стал!

А, что толку ругать себя? Нужно разворачиваться да обратно идти.

И только я так подумала… как на дороге показались конные. В глаза бросились сверкающие латы, алые плащи княжеского войска и лошади в тёплых попонах. И… полная тишина, будто это было видение.

Тут? В этой глуши? Целый конный отряд, а я не слышала? Мне мерещится, да? Ладно, мой слух не самый тонкий, но не слышал ни Всеволод, ни Нюхач? Такого не может быть! Даже пара верховых гремят так, что за несколько вёрст слыхать! Им и Малинку не обмануть!

Или… дело в колдунах, что ехали в гуще конных?

– Ага, вот и она!

Одни из колдунов вскинул руку, указывая на меня.

И всё.

Колдовская сеть спеленала моё тело в тот же миг, так сильно, что руки прижало к телу, косу к спине, а платьем обмотало ноги. Одна из игрушек моего деда, которую мама вспоминала со злостью. Говорила, только плохие люди могли такое придумать – лишать человека возможности двигаться.

И стал слышен каждый звук. Целый отряд! Ещё как слышно – кони дышали и нетерпеливо переступали по утоптанной земле, доспехи бренчали, люди болтали, смеялись.

Я могла бы кричать, сетка рот не закрывала. Но что кричать?

– Нашли девку-то! Точно Софийко! Теперь князь не поскупится!

Главный из них, бородатый, тучный воин в возрасте подъехал вплотную.

– А точно она? – Спросил сверху, его острые глаза словно кололи.

– Она, кто ещё! – Тут подоспели колдуны – двое тощих, с лицами недовольными. Колдуны – они комфорт любят, почёт и уважение, а делами заниматься – это только если заставить или если очень много заплатить. – Мы своё дело знаем! И слежку вести умеем. Не сумневайся, барин, она это!

– А вторая где ж?

Не кричать! Только не кричать!

Я прикусила губы. И не смей дрожать!

Рядом спешился другой воин, молодой. Глаз тяжёлый и наглый, словно уже ни одну честь отнял.

– А она ничего так. Молоденькая, кожа чистая, здоровая.

Его рука прошлась по моей спине.

– А ну руки прочь, – беззлобно, но твёрдо заявил главный. – Чтоб и пальцем мне не смели! Целая она нужна, замуж её отдадут. А Царейка, сам знаете, как за порченое мстит!

– И что? Другую найдёт, всё одно они у него мрут словно мухи! Каждый год по новой жене!

– Так что, хочешь Царейке дорогу перейти? – Вскинул брови главный. – Сказано – девку Софийко привезти для замужества, за то большие деньги обещаны. Ну? Спорить будешь? Из-за женского тела, в котором и так недостатка не имеется, станешь деньгами рисковать?

– Была бы нужда!

Меня оттолкнули, так что я встретилась с лошадиным крупом. Не больно, обидно разве что, но это самая малая из моих бед.

А это что? Теперь, развернувшись, я видела то место, откуда вышла на дорогу. За кустом сидел, спрятавшись за ствол дерева, Всеволод.

Хорошо, что за мной никто не следит! А могли его заметить.

Всеволод осматривал воинов. Но даже мне понятно – ему их не одолеть. Три колдуна! Хотя теперь я знаю, что на волков колдовство мало действует, ну или не так сильно, как на людей, но одному против троих всё же не устоять. Да они его на части разорвут раньше, чем он до меня доберётся.

Взглядом. Я показала ему взглядом – иди назад! Там сестра. Храни мою сестру! А я разберусь.

Он слегка прищурился.

– Давайте назад поворачивайте! – Крикнул один из колдунов. – Некогда нам тут бродить! Если не вернёмся быстро к себе, пелена беззвучия спадёт, на нас дикари местные со всей округи сбегутся!

Значит, они и правда скрывали звуки? Тогда понятно… Никто их не слышит, такой большой отряд! Я и подумать не могла, что так можно.

Хотя, что я знаю о колдовстве? Байки всякие, колдуна живого только случайно и видела. А уж если у них дивьи штуковины… среди них, мама говорила, такие злые выдумки попадаются, что нормальному человеку и на ум не придут.

– Девку кто-нить в седло возьмите! – Приказал старший. – И чтобы осторожно везли, или сами будете перед Царейкой ответ держать! А потом передо мной, если живы останетесь. Шевелитесь!

Всеволод потянулся к поясу и медленно достал кинжал, сверкнувший, словно молния.

«Стоять»!

Я словно крикнула, хотя ни звука ни было. Но Всеволод замер.

«Храни сестру»!

Если бы он всё же попытался меня отбить, я бы сама ему тумаков надавала! Неужели он не понимает, что шансов нет?

Ах… он понимает. Снова быстро скользнул глазами – и на меня. Я дура, да? Ты же понимаешь, что не уйдёшь отсюда? Но всё равно собираешься?.. Почему?

– А где вторая-то?

– А, одной хватит! Жутко тут ходить, головой рисковать.

– Ну, давай! Левак, ты её к себе бери!

Один из воинов молча схватил меня за шкирку и затащил на коня. Сетка не давала сопротивляться, но даже если бы дала, я бы всё равно не стала. Убежать не выйдет, догонят, а вдруг заодно и лес прочешут, Малинку поймают, а вот спутников наших не пощадят.

«Нет»!

Всеволод дёрнулся. Он меня слышит… Не знаю, как и отчего, но слышит.

Только вот слушать не собирается. Отчего-то ему важно мня спасти, важнее своей собственной жизни. Безумец… Мне пока ничего не грозит! Они собираются отдать меня отчиму, а после выдать замуж за Царейко, того самого, за кого подругу мою выдали. После свадьбы и будет грозить… но не раньше.

– Поехали!

Главный развернулся, я в последний раз встретилась глазами со Всеволодом.

«Не смей! Отвечаешь за сестру»!

И больше не могла смотреть – заметили бы. Отряд быстро двинулся по дороге, а я только и молила небеса – пусть он не бросится, пусть не бросится! Только бы жив остался! А я как-нибудь сумею спастись, вывернуться, сбежать, не впервой.

Но его не остановят мои просьбы и приказы, хоть он их и слышал. Разве что на секунду-другую.

Дурак, какой дурак! Сожмёт сейчас зубы и с последних начнёт, как только отряд спинами развернётся. После перекинется… и окажется в такой же сети, как я. Только приказа не трогать никто отдавать не станет.

– Жгучка? Где вы?

Голос… Она кричит? Глупая Малинка!

Но княжеский отряд не услышал. Крики тут же прервались, похоже, не без участия Ясеня, который наверняка слышал отряд, слышал – что-то не так и заставил Малинку замолчать. Спасибо ему.

А потом… Всеволод ушёл. Тихий шорох, лёгкий прыжок – и тишина. От сердца отлегло. Если бы он бросился… выбил бы мне, верно, возможность уйти, но какой ценой?

Я бы никогда себе этого не простила. Никогда!

Ехали мы долго, быстро, по большей части молча, этого требовало странное колдовство, которое колдуны почему-то называли «нелюдским». Пелена скрывала отряд под покровом тишины. Левак, который сидел за моей спиной, вёл себя спокойно, щупать не пытался, да и вообще обращался как с тюком тряпья.

А я понять не могла… как всего за миг судьба моя снова взбрыкнула, скинула с себя и сбежала, задрав хвост, словно балованная кобыла.

Не в первый раз со мной такое происходит. Тогда, когда Гордей перекинулся и на врагов бросился, тоже в один миг всё решилось. Большая моя часть восстала и осознала, что этот зверь – мой.

Всего за миг было решено то, чего больше никогда не изменить.

А когда очнулась? Всего за миг мы с ним расстались. Только обрела своего суженого – и тут же потеряла.

Выходит, с этим смириться не смогла? С тем, что меня так легко бросили? Всё стремилась к нему, хоть на минутку, хоть издалека увидеть и убедиться, что Гордей в порядке, и не просто. Что он всё ещё навечно мой.

Но снова миг – и я уже в плену, возвращаюсь туда, откуда бежала. Растерянная, сбитая с толку… Не зная, что дальше.

Это тупая усталость, что ли, заставляет теперь сидеть смирно, словно я сдалась? Можно бороться с людьми, может, даже победить, но как справиться с этим Мигом? С тем, что навсегда меняет твою жизнь?

Я закрыла тогда глаза и ни о чём не думала.

Позже сеть с меня распутали и сняли колдуны, скрутили руки верёвкой, но всё равно ехать стало проще, хотя бы кости не выворачивало. Кони, верно, также были заговорёнными. Дорога ложилась под их копыта, словно ровная полоса.

Скрываться отряд не особо скрывался – ехал себе через брошенные деревни, по ровным полям, всё больше приближаясь к людской границе. Я знала, что мы близко к ней шли, Всеволод говорил, но не думала, что настолько.

Вечером остановились на ночёвку. Меня заперли в комнате дома на окраине какой-то деревни, где вся середина была сожжёна. Я поглядела в окошко, мало что увидела, но и увиденного хватило, чтобы тоской захлестнуло с головой – чёрные остовы когда-то крепких домов, словно огромные гнилые зубы, вонь гари, серый от пепла ветер, брошенный вдоль дороги хлам, большие обглоданные кости то ли коровы, то ли лошади на обочине. Разруха, смерть и мрак.

Трогать меня не трогали, не разговаривали, еды дали. Я и сама старалась тише стать и на глаза никому лишний раз не попадаться. Стерегли так, что и мышь не проскользнёт – и у дверей и у окна по охраннику.

Спали недолго – с раннего утра отряд снова двинулся в путь, мне даже толком умыться не позволили, но зато и связывать больше не стали. И снова неслись по дорогам, словно на крыльях летели.

Вскоре я поняла, что завесу беззвучную колдуны сняли. Люди стали переговариваться, веселиться, всё больше мечтали о том, куда деньги полученные за возвращение наследницы Софийко денут.

Оказалось, что мы границу Тамракских земель пересекли, и уже по людским землям едем. Две недели – и я в гости к Великому князю попаду, в его расписные терема, что в самой середине столицы, прям хоть прыгай от радости!

Сердце, тем не менее, было не на месте, тоской полнилось. Меня увозили от него, увозили всё дальше. Каждый шаг словно отрывал внутри что-то живое, истекал болью, оставался на дороге кровавыми каплями.

А я ещё я вовсе не понимаю, зачем всё это отчим задумал. Наследство мама большое оставила, это да. Я и не знала о его размере, только слухи ходили – мол, женщине и такие деньги дадены! Мама впервые вышла замуж за отца Малинки, который взял жену уже в тяжести. Родилась я, потом сестра. Отчим был солидного возраста, даже, скорее, стар, видно, мама не от хорошей доли за него шла, не столько любви искала, сколько защиты. Но после она отзывалась о нём всегда с добром, ни слова плохого мы с Малинкой не слышали. Он богат был, оставил ей всё, что имел. А от деда ей досталась коллекция колдовских штук. Мы мало о них знали, только, что дед к концу жизни очень на всё в мире колдовство зол был да наказал дочери никогда его наследства без крайне надобности не касаться. Знаю только, что запер он все эти штуковины в крепкие сундуки и спрятал в подвале.

После смерти деда и Малинкиного отца с двумя дочерьми на руках мама жила скромно, однако все знали – имущества у неё на хранении немало – золотых монет да драгоценных каменьев, несколько домов, даже в столице, и большой кус торгового флота. Любой был бы рад их заполучить. Отчим, помнится, по-всякому маму уговаривал отдать ему деньги, чтобы пустить в дело. Мол, чего они зря лежат, должны ведь работать! Мама отказывалась, всё с усмешками да с шуточками, мол, пусть лежат, хлеба не просят. Отчим злился сильно, только поделать ничего не мог. Раньше. Однако мамы больше нет. И что мешает отчиму объявить нас с Малинкой мёртвыми да забрать всё имущество себе? Зачем на колдунов да на награду за поимку тратиться? Так далеко поиски засылать?

Что-то не складывалось. Даже… может, они знают, что я душа Гордея? Душа Князя, как оказалось? Может, его убить хотят?

Меня словно в кипяток от этих мыслей бросило.

Но нет, этого не могло быть. В дороге захватчики мои ни словом не обмолвились, как такое возможно? Ведь подобного не скроешь, от радости хоть один бы разбойник да проговорился! Да и причину тогда с замужеством не стали бы придумывать – лишние хлопоты.

Они не знают, что жизнь Звериного князя теперь от моей зависит, что она у нас одна на двоих.

И эту тайну нужно хранить пуще всех остальных! Чтобы никому даже в голову не пришло!

Вот какая у меня теперь задача.

Позже на пути показалась деревня. Людская деревня, в которой были жители. Они выходили на дорогу, насторожено смотрели и не приветствовали княжеский отряд с той радостью, что следовало.

Не успели мы подъехать к большому двору, где, судя по зажиточности жил староста, как навстречу высыпало несколько людей в воинском облачении. Выглядели они не очень – доспехи не блестят, местами ржавые и примятые, лица уставшие, кое-кто после лечения, руки-ноги перебинтованы.

– О, кто прибыл!

Княжеский отряд встретили тут без приязни. Кивали, но провожали настороженными взглядами. На меня смотрели без интереса.

Главному боярину княжеского отряда местный староста был знаком – заезжали как к себе домой. Тесно было за воротами, конюшня уже другими конями занята, двор вещами забит. Будто где-то собрали и привезли, свалили кучей.

Не из звериных ли земель?

Вон кухонная утварь, серебряная, вон вышитые скатерти… Шапка меховая, одеяло пуховое… а вот вовсе старая кастрюля, рваный тулуп. Они всё подряд гребли?

Во рту кисло как стало, мерзко.

– Ссаживай её. В дом веди на кухню, пусть там пока сидит, – приказал боярин, который командовал отрядом. Был он тучен, дорога давалась ему тяжело, так что все от его злобы стонали. – А ты, девка, вздумаешь бежать, помни, что тут собак на улицу выпускают, натравливают на чужаков, далеко не уйдёшь да помрёшь страшной смертью.

Левак схватил меня за локоть и потолкал на кухню.

– Да куда! – Басовито крикнул с крыльца хмурый мужчина в льняной рубахе в пятнах пота. – Наследит в доме! С заднего хода веди!

Видимо, сам староста. Левак послушался и мы принялись обходить дом по двору, по утоптанной земле, покрытой сором.

Да, набежало к старосте местному гостей, ничего не скажешь. И всех же накормить да спать уложить нужно. Накладно, поди, и отказать не посмеешь.

– Шевелись!

Сказать бы ему, что и сама дойду, только какой толк? Левак хоть не злой, плевать ему на меня, он сам сказал, но тумака дать может, просто так, с досады.

А чёрный двор, огороженный старым забором из тех досок, что уже погнулись или жучок их поел… большой, оказывается.

А посреди двора у колуна для дров стоит клетка.

– Чего встала?

И не только встала, а и зажмурилась, будто это могло что-то изменить.

Клетка – а в ней волк. Свернулся клубком на дощатом полу, лапой нос прикрыл. Ушки только торчат – аккуратные такие. Или, постой-ка… Волчица?

– Чего, говорю, уставилась? А ну иди, не охота мне с тобой возиться дотемна!

Волчица подняла голову. Точно… глаза разумные. Так и есть – поймали оборотницу и заперли. Не на верёвку посадили, как обычную собаку, а в клетку, чтобы точно не сбежала.

Нельзя себя выдавать. Как не хотелось остановиться и узнать, в чём дело, пришлось отвернуться и послушно идти на кухню.

Там тепло, но хозяйка зато злая, встретила меня как бродяжку, разве что не укусила. На Левака посмотрела и посторонилась, давая проход. Тут же меня, чтобы зря не сидела, к работе приставили – и не шутками да уговорами, а просто сказали – не станешь делать, что скажу, ночевать пойдёшь во двор, а там мужичьё, войной да смертью разогретое, которое девок не стесняется под себя подминать!

Всего и оставалось, что потупиться долу и работать. Тут, в бабском царстве, слово боярина, что трогать меня нельзя, могут и мимо ушей пропустить. Скажет потом хозяйка, мол, запамятовала, не слышала, теперь-то что? Да и какой с дурной бабы спрос? А поздно будет.

Работа была простая, только отвыкла я за последнее время, да и устала в дороге. Хозяйку это не заботило, хотя доставалось не мне одной.

– Куда столько масла льёшь! Куда столько перцу сыпешь! – То и дело выговаривала она кухарке. – Конечно, чужое добро щедро можно раздавать! Сыпь меньше, сказала! И так съедят!

После жаловалась, причитала в голос. Выходило, что деревня их большая, богатая была, теперь не бросишь нажитое – а как война с дикарями началась, так все войска княжеские как сговорились через них в Тамракские земли идти! Как будто тут бесплатная поляна с яствами да хмельными напитками!

– Дикари проклятущие! – Начинала хозяйка, когда придираться к кухарке было не за что. – Людоеды! Чтоб вы все там от чумы передохли, расходы какие на вас! Эти дармоеды тоже ездят… девку мне намедни испортили сенную! А уж какая старательная была! Всё из-за дьяволицы этой, которую достать не смогли! Перекинулась, курва, а у меня девку вместо неё замучили, толку теперь с неё, выхаживать нужно, время тратить. А оборотнице проклятущей хоть бы что! У, посидит пусть теперь, тварь! Сдохнет у меня, уж я постараюсь, со свету сживу!

Хозяйка выдохлась нескоро, пошла в комнаты, только тогда я свободно вздохнула. И кухарка со мной.

– Ещё с чем помочь?

Видно было, тяжело ей одной приходится. А помощников нет, даже мальчишек. От хозяйки, понятное дело, помощи не дождёшься, криков да ругани только.

– Да. В углу корзина, повыбирай морковь получше, спрячем, а что похуже на ужин дружинникам пустим.

Повыбираю, чего нет. Корзина огромная, но полупустая.

Выбирать почти не из чего. Новый урожай ещё не созрел, а из прошлогоднего лучшее съели, но удаётся найти кое-что, отложить в сторону.

– А что это за волк в клетке на чёрном дворе? – Спрашиваю между делом.

– Испугалась?

– Да!

– Ты, девка, лучше бойся тех волков, что с парадного ходят. Они-то не в клетке.

– А они волки?

Кухарка недовольно обернулась, только тогда я поняла, сколько надежды было в голосе.

– Во, дурная! Не оборотни они, а всё равно… зверюги! Той волчице, что в клетке сидит, ничего дурного сделать не могут, а тебя поймают, мало не покажется! Сама слышала, поди, что на днях случилось. Я, как только темнеет, на улицу ни-ни, и тебе того же советую!

Тут уж я не сплоховала, задрожала от страха. Хотя, признаться, и притворяться особо не пришлось.

– Ладно, – умилостивилась кухарка. – Тут сиди, на кухне, глядишь, пронесёт.

– И шага за порог не сделаю! А что за волчица-то?

– Ох, неугомонная!

Однако видно, сама хочет поболтать. Когда руки делом заняты, язык-то приложить некуда.

– Да, войско княжеское вернулось из Тамракских земель. Хорошую добычу привезли, много врагов положили и девку вот привели.

Так, не думать про добычу и положенных врагов… так похожих на тех простых жителей, которые из деревни уходили до нас с Малинкой и Ясенем.

– Девку?

– Да. Повеселиться, знамо дело, хотели, а она раз – и в волчицу перевернулась. Теперь не до веселья. Вот и сунули в клетку, ждут, пока обратно перекинется.

– А она?

– Она нет, перекидываться не спешит, ума поди хватает. Уж они её и хворостиной хлестали, и шерсть подпаливали – нет, не перекидывается.

– И нет способа заставить её в человека оборотиться?

– Нету.

– И колдуны не знают?

– И колдуны!

– А я вроде слыхала, амулет такой делают, что не даёт зверем быть.

– Ну, этого я не знаю. Может и есть что такое, только я давеча сама слыхала, как колдун говорил – если, говорит, перекинулась девка ваша и зверем ходит, нипочём её назад не вернуть, как ни колдуй! С колдуном не поспоришь, поняла?

– Поняла.

Вот так-так… Значит, правду Ясень говорил, что женщины звериного народа так от насилия могу спастись. В случае чего и мне пригодится. Раскрывать, кто я на самом деле, не лучший выход, но если придётся…

– Давно она сидит?

– Да почитай дней дюжина как прошла.

Плохо это. Немного я про зверей знаю, а слова помню – чем дольше ты в зверином обличье, тем больше себя саму забываешь.

Тут хозяйка подоспела, а за ней несколько человек за едой пришли, княжеские воины ужинать собрались. К счастью, меня не трогали, не заставляли за столом прислуживать. Боярин только передал, что завтра с утра я дальше поеду малым отрядом и скоро отчима своего увижу.

Хозяйка и думать не собиралась, где меня уложить, шикнула только:

– Тут где-нибудь пристроишься, не сахарная!

Кухарка хоть пожалела, позволила лавку на кухне занять и кофту свою шерстяную дала укрыться.

Вот и ужин прошёл, кухня опустела, в доме поутихло. Пьянствовать староста у себя запрещал, так что все гости незваные спать легли. Только неспокойно всё равно было, словно тревоги и страхи как птицы бестелесные по дому метались, в стены и двери бились. Спалось плохо.

Только дело за полночь, я проснулась. Слышу – на заднем дворе звуки какие-то.

Я тихонько поднялась, подошла к окну. Так и есть – двое парней возле клетки с волчицей прохаживаются, что-то шепчут и ржут обидно.

Я хотя бы в кухне… а вот так, в клетке, да не перекинешься обратно, ведь голой окажешься, да и вокруг одни вражьи дети! Вокруг люди. Звери – они лучше. Вон старостиха девку свою сенную жалеет, мол, попортили, не спросили, а эту волчицу? Выходит, чужую можно обижать? Чем она заслужила? Или можно только потому, что она с Тамракских земель, где война зажглась, значит, не своя?

После таких мыслей не до сна было. Сердце болело за всех. А как Малинку бы поймали?... Не хочу думать!

Долго ещё дурни эти ходили по двору, зверя дразнили, но ничего не добились. Потом ушли, наконец, прочь.

Я накинула кофту на голову и вышла. Темно ещё, глядишь, и не заметят, а заметят – не узнают.

Волчица почуяла меня, подняла морду. Глаза у неё были тусклые, больные, дыхание тяжёлое. Из пасти вывалился язык, толстый, как будто опухший.

– Тебя не поят что ли?

Могла бы и догадаться! Конечно, они её жаждой и голодом морят, как того людоеда из Вишнянок! Первым делом – мучить, мучить! Виноват, нет, главное – насмерть замучить!

А того людоеда, выходит, волки убили? Прутька не врал, выходит, и правда кто-то из них в клетку пролез и удушил. Казнили они его или от мучений спасти хотели, не знаю, но что они убили, теперь сложилось. А ведь могли отпустить своего-то. Значит, не звери они, понимали, что людоед не остановится! Просто не хотели, чтобы над смертником зазря издевались!

Так чем они хуже людей?

– Сейчас принесу чего-нибудь.

С кухни я принесла и воду, и еду, со вторым было хуже. Всё что мне с ужина перепало, я сама съела, а так только сухари нашла старые, в молоке их вымочила, надеюсь, сильно за молоко не заругают.

Волчица долго нюхала еду и воду.

– Не бойся. Посмотри на меня лучше – я не обижу.

Наклонилась, заглянула в жёлтые звериные глаза. Кажется, разума в ней не так много. Отчего? Не полоумную же тащили развлекаться? Хотя, они могли.

Или звериное обличье всё же начало стирать людское? И что потом? Истает человеческая суть, останется только зверь?

Ещё немного понюхав, волчица принялась есть.

Теперь можно и клетку осмотреть.

Крепко сделана, замок без ключа не открыть, петли прикованы, как и дно из крепких досок, не выбить. Прутья толстые, не разогнуть. Не получится её выпустить.

Волчица уже кружила у пустых плошек, суя нос в щели.

– Не могу тебя открыть. Ключа нет.

Она стояла и помахивала хвостом.

– Чёрт!

Не знаю, что делать. Оставить тут? Но тогда рано или поздно её замучают. А я буду знать, сердце будет не на месте. Я понимаю, что и сама не в том положении, чтобы бросаться на защиту всех сирых да убогих, но точно говорю – её положение хуже.

Однако моё намерение помочь с треском провалилось – кто-то открыл окно. И раньше, чем этот кто-то выглянул и меня увидел, пришлось уходить. Не к добру на глаза попадаться.

Потом ещё в кухне сидела, думала – всё зря! Не смогу я волчицу выпустить! И так крутила, и сяк, нет у меня доступа к ключу и возможности сломать или согнуть прутья. Да и толку? Выпущу её из клетки, а псы бойцовые? Боярин правду сказал, целая свора по улице бегала. Чёрные, злющие, такие и на медведя идут. Сможет ли волчица от них уйти? Я нет, даже рысью, затравят.

Волчица скулила, когда я убегала, когтями доски скребла, видно, что-то ещё понимала.

Наверное, самое тяжёлое – как раз оставлять в беде тех, кого не можешь вытащить. Придётся, хочешь не хочешь, с этим смириться. Надеяться, что не пропадёт оборотница.

Но хотя бы сестру я спасла!

Утром, ни свет ни заря, на кухню спустилась хозяйка, растормошила меня, заставила печь разжигать и кашу на завтрак варить, целый чан – еле справилась.

Не успела я позавтракать, как спутники мои уже были готовы выезжать. Правда, количество их уменьшилось – стало вполовину меньше, а вот что ещё было нового – клетку водрузили на телегу, чтобы взять с собой.

– Великому Князю покажу, – важно сказал боярин, крутя усы и прохаживаясь вокруг. – Пусть своими глазами глянет, с какими чудовищами-дикарями мы вынуждены сражаться. Пусть ценит!

По мне так чудовищами-дикарями тут была вовсе не волчица, но я молча стояла и ждала, пока обо мне вспомнят.

– А этой плащ какой дай! – Указал на меня боярин. Хозяйка тут же кивнула. – Пусть лицо прикроет!

– Будет сделано, господин. – И побежала в дом. Там, где боярин её не увидит, ругать будет по-чёрному, а на глаза, смотри какая отзывчивая да сердешная.

Плащ принесла старый, зато мужской, огромный, с головой меня скрыл.

– В телеге поедешь! Там на задке место есть, тебе хватит. – Указал барин и забыл про меня.

Я залезла, между бортом телеги и клеткой места было мало, но не мне перебирать – втиснулась, конечно. Волчица тут же рядом оказалась, ужом вилась, но пока никто не заметил. Отряд вперёд отправился, телега следом.

– Не лезь, заметят – обеим худо будет! – Сказала я как только все отъехали дальше. – Отойди пока!

Но волчица то и дело пыталась прижаться к тому углу клетки, где я сидела, пасть высунуть и меня лизнуть. А мне и деваться некуда! Уж я смотрела на неё грозно, а толку нет!

Но и злиться на неё не получалось. Я поди тоже полезла бы к своим, сиди я целыми днями в клетке и думай, как скоро жизнь твоя завершится и как страшно.

Трясли нас по дороге долго, все бока отбила о телегу. Волчице ещё хуже – мотало её по клетке, зацепиться-то не за что. Отстала она давно, лежала в середине на полу и только дышала тяжело.

Боярин лично подъезжал время от времени, проверял, всё ли с нами хорошо.

– Не покусала тебя? – Важно спрашивал.

– Нет. Куда ей кусать, она полудохлая. Скоро совсем околеет.

Ответ ему чем-то не по нраву пришёлся, волчице после этого еды целую миску принесли, да с мясными обрезками. Вон как напугался!

Однако вскоре боярин о нас забыл. С его-то весом на коне болтаться, кто угодно настроение испортит.

Так и пошла дорога. День мы тряслись с волчицей в телеге, на ночь останавливались на чьём-то дворе, где народ тут же сбегался на волчицу глазеть. Хорошо хоть их близко не пускали, помню я, чем это заканчивается. Кормили её редко, я делилась тихонько, чем было, хотя и самой не всегда хватало. Хотя я вроде и не пленницей была, но и не равной, сторожили меня несколько человек сразу. Чуть что случись – спеленают и повезут как тюк, так что я молчала, делала, что боярин велел, и думала только, как бы волчицу вызволить.

А может и не надо вызволять? Дойдёт ли она до своего дома? Доберётся ли? Звериные земли всё дальше, людская столица всё ближе, кругом жилые места. Вдруг человеческого в ней почти не осталось, так и будет бегать диким зверем? Вдруг сожрёт кого и это на моей совести останется?

Изредка, когда телега вдруг останавливалась – боярин с приближёнными решали какие-то свои дела, я смотрела в звериные глаза.

И решила – даже пусть она останется обычной волчицей, пусть лучше живёт вольной жизнью. На свободе.

***

Лесные на севере объединились. Большое войско шло волной, медленно, но без остановок. Воде не преградить путь – она обтекает препятствия, просачивается сквозь дыры и течёт дальше.

Тогда Гордей понял, что всё, простые времена закончились. Если раньше ему удавалось держаться на грани, беречь жизни, обходиться малыми жертвами, то теперь… а что теперь?

«Теперь» наступило со смертью двух отрядов, пойманных в тиски и растерзанных объединённым войском лесных. С гибелью Зверей, чьи тела остались гнить в лесах северной границы. А всё, что могли остальные – видеть Ведунским оком да молча зубы в пыль стирать. Чтобы добраться и похоронить, нужно лесное войско насквозь пройти, значит, разбить. Вот и остались братья не захороненными…

С тех пор Гордей перестал спать. Как ни закроет глаза, перед ними всё эти мёртвые, и обереги на их шеях, которые так и не сняли, чтобы передать родным.

Верно, не годился он для княжества, слишком слаб духом. Смотреть в глаза своим воинам, смотреть в последний раз и отправлять их на верную гибель – этого он не мог. Кто-то должен, верно, но заставить себя, взять на себя это решение, кому жить, кому умирать… Нет, невозможно.

Уйти самому? Отказаться от княжества, лечь там, на поле боя, позволить душе своей улететь высоко, к предкам… а примут ли предки такого труса?

Ему не мешали, то ли понимали, какие демоны грызут Князя, то ли боялись. Ярый, который в последнее время даже ругался без удовольствия, уходил, оставляя Гордея в одиночестве, следить за крошечным язычком свечи. Уходил, потому что не мог помочь. Не мог посоветовать – какой тут может быть совет? Не мог разделить бремя, лежавшее на плечах друга.

Когда пришла птица от Всеволода, Ярый забежал в дом, шаги грохотали по пустому коридору. Их отряд стоял в Осинах, чего теперь скрываться? Лесные идут напролом и прятаться по норам больше нет смысла.

– Гордей!

Рука у Ярого дрожала, на лице было всё написано.

– Говори!

Тот сглотнул.

– Они забрали её, Гордей. Люди забрали твою душу.

– Повтори!

Он закрыл глаза, за которыми встала густая алая пелена. Как легко… как легко теперь всех убить, всем отомстить, ведь так можно и не думать о чужих жизнях, напитаться обидой, закрыть глаза и отправлять на смерть указом, не выходя во двор прощаться. Хоть всех положить. Отравиться местью, пожертвовать каждым, до последнего. За неё.

– Всё не так плохо. Сядь.

Гордей и не помнил, как вскочил. Но сел на лавку, расправив плечи, как и подобало встречать дурные вести Князю.

– Прочту, что пишет Всеволод. «В трёх днях пути от Осин Жгучку захватил людской отряд. Остальных не заметили. Отряд шёл под покровом беззвучия, и колдуны вели поиски наследницы Софийко, любой из двух. Поисковик, как и пелена, были из остатков дивьего колдовства. Оно нынче на вес золота, значит, сёстры им очень нужны. Вышло так, что первой им встретилась Жгучка». Дальше… он кается, Гордей, что не попробовал освободить твою душу, думает, что следовало бы. Но она приказала заботиться о своей сестре. Она говорила с ним «Княжеским гласом» и он послушался. Однако Всеволод проводил отряд и выяснил, что зла Жгучке не делают, им нужно отвезти её к Великому князю и выдать замуж. Гордей!

Тот покачнулся, Ярый, не опуская письма, схватил друга за плечо.

– Она жива, её не трогают. Подожди!

Опустив, наконец, письмо на стол, Ярый наклонился.

– Если бы с ней случилась совсем беда, ты бы узнал.

– Мне Мохорейн травы даёт, чтобы притупить… чтобы не слышать, иначе, как он сказал, похоронят меня вперёд всех остальных.

– Не верю я в такие травки! Беда бы была, сквозь любую пелену бы душа пробилась! Но она… и война эта, как тебя всего скрутило! Всё уже началось, и само не закончится. Я вижу, ты не знаешь, что делать.

– Да.

– И не могу тебе помочь. Я тоже не знаю, что делать. И Совет наш многомудрый не знает. Никто не ожидал, что лесные пойдут войной, что это на самом деле произойдёт! Значит, нам нужно спросить совета у того, кто знает.

– У кого? Все самые умные думали, как могли, но без толку.

– Хорошо. Умные думали, ты их слушал. Давай теперь послушаем безумных?

– Чего?

Гордей взглянул на друга так, словно тот и правда ополоумел.

– Тут за Осинами живёт безумный Махов, помнишь?

– Ведун?

– Древний, как сама Звериная земля. Сходи к нему.

– К безумцу? – Невесело усмехнулся Гордей.

Ярый отпустил его, отступил на шаг.

– К… равному?

Думать о письме было ещё хуже, чем о лесных, идущих с севера. Ещё немного – и они объединятся с людьми. Просить помощи не у кого, боги не лезут в дела земные, значит, только на свои силы расчёт. А безумный волхв… чем не шутка?

– В народе местном слух ходит – кто хочет совета, иди к безумному Махову. От его советов веет смертью, но ответ ты всегда получишь! Словно с того света с тобой покойники говорили… так рассказывают про него те, кто ходил. Что мы теряем? А вдруг правда?

– Едем. – Решил Гордей, поднимаясь на ноги.

Они вышли во двор, встретив по пути двоих советников, которые были весьма недовольны этой выходкой – вот-вот хлынут лесные, а Вожак едет с безумцем болтать.

Ярый тихо шепнул им что-то и советники поутихли, отстали. Впрочем, они видели, что всё равно остановить молодого Князя не в силах.

Гордей и сам вёл себя как безумец. Хотелось вырваться из города, вырваться из княжества, из войны, обязанностей и долга, сковавшего сердце крепкими оковами. Подняться над всем этим, глянуть сверху, убедиться, что всё это – земная глупая суета… и растаять. Пусть даже растаять навеки, только бы не быть тем, кто лишает жизни. Кто отправляет на смерть.

Да только нельзя.

Они гнали, словно огонь пятки лизал. Выскочили на склон, поросший лесом, где у низкой хижины стоял безумный Махов, стоял, словно ждал гостей. Маленький, щуплый, ручки что птичьи лапки на навершии посоха сложены, бородка редкая, глаза бельмами заплыли. Однако смотрел, словно давно гостей ждал и даже был недоволен, что гости задержались.

Гордей спешился, бросил коня, подошёл и молча поклонился, согнулся, как сломанный, а потом сам не понял как упал перед старцем на колени. И казалось – не безумец пред ним, а сам Бог. Отец, но не тот, кто родил и воспитал, а другой, который душу твою создал. И повелел – живи по совести. И это веление не даст покоя, никогда.

Сухая рука вдруг махнула Ярому, который хотел было подойти следом – прочь! Тот спорить не смел, взял обеих лошадей, увёл за деревья, ниже по склону.

В самом конце пути его нагнал горький крик. Ярый дёрнулся было, но только крепче сжал поводья.

Крик вожака, который выплёскивал, наконец, вырывал из души всю свою боль и отчаяние, стоя на коленях перед старцем, упираясь лбом в сырую землю и запустив в нее когти. Который рвал себя, отрезал как ножом по плоти от прежнего мирного времени, обрывал корни, росшие из мирной земли.

И ничего не осталось.

Теперь ему предстояло питаться лишь от войны.

 

Глава 13

Размышления о женихах и их отличиях

Тем днём мы ехали по такой разбитой дороге, что у телеги сломалось колесо. А так как со склона катились, телегу развернуло, клетка выпала и упала на бок, волчица взвыла от удара, я же чудом удержалась и не вывалилась лицом в пыль.

Подымать нас никто не торопился, устали люди в дороге, боярин так вообще только и мечтал, как от обеих сдыхаться. Даже в сердцах однажды сказал, что готов обеих за половину обещанного отдать, только бы немедленно! Выходит, не только за меня деньги обещаны, оборотницу тоже не на потеху везут?

А зачем тогда? Кому?

Вечером очередной сарай, где нас заперли, каши бросили в большой миске и ведро с водой сунули, даже без кружки. Чем дальше, тем меньше обо мне заботились, и еды меньше давали, и отдыху. Видно, посчитал в дороге боярин, что не такая уж от меня прибыль?

За волчицей я давно сама ухаживала, остальным до неё дела не было. Никого не заботило, чистая ли солома в клетке, на своих ли лапах волчица ходит, не издохла ли.

Стала воду ей наливать в пасть сквозь прутья… край досок-то и отогнулся. Смотрю – а два прута при ударе смялись и в сторону отошли. Теперь, если доски снять и подвинуть, получиться такая щель, что волчица без труда проберётся.

Встала столбом, стою, жду чего-то.

Только вот выпущу… что со мной боярин сделает? Деньги потеряет, так просто меня не оставит, жадный больно.

Она ещё не понимает, лижет мне руки, хвостом виляет. Глаза как у ребёнка. Я аж отпрянула. Чего так смотришь, будто мне веришь? Я ведь могу тебя отпустить, да не отпускаю!

Легла я в тот вечер спать подальше от клетки, в комок от стыда сжалась. Волчица ночью скулила, лапой меня пробовала достать, но на сердце было тошно, не могла к ней подойти и всё тут!

Утром в путь отправились… как обычно. Не смогла я её выпустить. Струсила.

А клетку когда на телегу ставили, чуть не увидели дыру-то. Хорошо их больше волновало, быстро ли мы в путь-дорогу отправимся. И снова целый день я думала, ни о чём другом не могла, даже о Гордее и о сестре не могла – только отчего я такая трусиха. Отчего не даю другому свободы, когда могу?

Выходило, по собственной слабости. По собственной трусости.

Невесело о себе такое думать, но и от собственных глаз не скроешься, от стыда не спрячешься.

Вот что я такое – слабая трусливая дрянь! И как это душило, горло сдавливало, хоть криком кричи!

Потом вдруг небо словно потемнело, будто мгновенно тучи сгустились – тёмные, как черничная поляна, густые, как кисель.

И такая тоска невыносимая нахлынула, такая безвыходность. Я легла на спину, стиснула зубы, чуть в пыль не стёрла. Небо притягивало, если вот так пристально смотреть, не мигая, может, удастся в нём затеряться? Спрятаться от всего.

А от чего?

Но откуда вдруг эта горечь, словно всё страшное со мной уже случилось? Сгустилось вокруг горе, как живое можно пощупать, вдохнуть его… хочешь того или нет. Дышишь им, не можешь перестать. Как будто всё позади. Жизнь прошла, пролетела единым мигом, а ты следил и не мог ни на что повлиять. Моё отчаяние ширилось, пока не заняло собой всю землю и всё небо.

Или… не моё?

Про стыд я и не вспоминала. Огромная чужая боль рухнула сверху, и этой тяжести не было сил вынести. Уже кости хрустели, ещё немного и останется от меня мокрое место.

Волчица скулила, пыталась ткнуть меня носом. Кажется, чувствовала – что-то не так. Тело покрылось холодным потом, и, может, меня трясло, не пойму. Только всё равно было – жить дальше или нет.

Но это не моя душевная боль. Не меня так корёжило, будто ломалась, как при перекидывании… не тело, а душа.

Гордей. Это с ним что-то произошло. Боль со временем отступала, но так медленно и неохотно, что хоть волком вой.

Только бы не умер! Могла ли я услышать его последние секунды? Его прощальный зов?

Нет, я бы поняла, почувствовала! То, что произошло, немногим лучше, но телесно он хотя бы жив.

Чем ещё я могла успокоиться? Одна, вдали от сестры, вдали от любимого, от всего того, к чему прикипело моё сердце… что ещё я могла?

Только сильней стиснуть зубы.

И порадоваться, что до меня и до телеги никому из охранников давно уже дела нет. Слишком личная эта боль, словно открытая рана, которую хочешь от всех сберечь.

Я медленно вытерла рукой глаза. Слёз было немного, но каждая жгла как щёлочь.

Держись! Ты держись там, а я буду держаться тут. Каждый на своём месте, по тому пути, которым ведёт его судьба. Я не сдаюсь. Слышишь? И ты не смей!

Я словно крикнула, и слова, хоть и невидимы, вонзились в голубое небо и ушли. Надеюсь, к нему.

А у меня тоже дело есть. Исправить то, что гниёт во мне изнутри. С чем я не смогу расстаться до конца жизни, если поддамся.

Волчица еле стояла на дрожащих лапах, покачивала хвостом, радостная, что я пришла в себя, похожая на щенка-подростка. Кажется, она очень молода. Или всё же зверь в ней побеждает. Услышит ли она меня? Поймёт ли?

Вот и узнаем.

– Слушай.

Я поглядела – боярин с всадниками как обычно ехали впереди, позади только плёлся один охранник с дудкой, лениво смотря по сторонам. Но если я сорвусь и побегу – он в дудку сразу дунет, и меня бросятся догонять.

Конечно, я не побегу. Чтобы перекинуться, надо время, а сколько, не знаю, да и пока из одежды выпутаешься... Стрелы быстрей летают. Про человечий облик и говорить глупо – куда моим ногам до лошадиных! Так что сбежать не выйдет, а вот что я ничем не отличаюсь от этой, в клетке, они сразу поймут и тогда моя дорога будет совсем иной – в той же клетке, только снаружи нет никого, кто хотя бы воды поднесёт.

Волчица замерла, потом нерешительно вильнула хвостом.

– Тут в углу клетки твоей доски отходят. Когда начнётся горка какая, я толкну клетку, чтобы она углом о борт ударилась. Буду сильно толкать, верно, ты ударишься тоже, но так надо. Поняла?

Она облизалась и снова уставилась на меня. Похоже, понимает.

– Попробуй в клубок свернутся или… не знаю, что, но ты пробуй.

Удобное место не сразу попалось. Но всё же нашлось. Как телега вверх поползла, так сразу понятно стало – вниз быстро покатимся.

– Если получится… если уйдёшь, найди вожака. Скажи ему…

Я задохнулась – столько слов, которые хотелось сказать, да только самой. Чтобы глаза его видеть, чтобы теплом его дышать.

– Передай, душа его сказала, что справится. Что дождусь его! Пусть поступает, как велит ему его долг и как зовёт его кровь. Пусть думает о своём народе! Сделает всё для спасения Тамракских земель. Тогда, может, и нам будет счастье. Ну, всё. Скоро уже вниз покатимся. А ты помни – как я в лес отойду, ты вылезай и беги. Дорогу найдёшь?

Она навострила уши, потом снова вильнула хвостом. Как собака какая-то, ей-богу!

– Смотри, если не получится у нас, не знаю, рискну ли я ещё раз. Сложится ли ещё раз.

Ну вот, замахала ещё больше. Тут и телега заскрипела, наклонилась и вниз поехала. Лошади заспешили, легче стало, они и рванули. Так, никто не смотрит… и пора тогда!

Отперевшись спиной о борт, я со всей силы толкнула ногами клетку, где волчица так и стояла, даже не пыталась голову лапами прикрыть, дурная! Ну, я предупредила.

О, я и не ожидала, что выйдет такое! Клетка наклонилась, упёрлась в угол и стала переваливаться за борт. Борта у телеги низкие, уклон большой, в общем, меня аж сердце встало от испуга. Ну, думаю, угроблю сейчас волчицу! Сама, своими руками, считай, со свету сжила.

Возница увидел, конечно, пытался телегу остановить, но как? Лошадей-то на склоне нелегко тормозить, да ещё, когда тяжесть какая сзади подпирает.

Пока ещё никто не видел, я снова толкнула клетку. Та всё-таки наклонилась, борт не выдержал, треснул и отвалился, клетка выпала на обочину. Грохот стоял такой, словно все прутья полопались, а доски сломались.

Ох и суматоха началась! Боярин подъехал, раскричался на возницу, хотел было хлыстом стегнуть, да вспомнил, что тогда и телегой некому будет править.

Воины его недовольны были, понятно дело. Опять задержка! А им в столицу нужно, за деньгами и кутить так, чтобы дым коромыслом и все знали, какие они герои! Колдуны так вообще глаза презрительно закатывали – опять эти мелкие людишки ничего не могут!

Пока они все разом припирались, кто виноват, да думали, что делать, я на дорогу вылезла и к кустам, к кустам попятилась.

– А ты куда? – Вскинулся боярин.

– Так это… Раз стоим, я в лес схожу.

– Тьфу! Ещё одна! Чего вам спокойно не сидится?

Я только голову молча склонила да зубами скрипнула. Чего нам не сидится в неволе? И правда. Сам, поди, смирно бы сидел и радовался.

В лес меня отпустили и чуть кольцом не окружили, пока вели. Всё потому что третьего дня пропал один из слуг боярина. Ушёл вот так в лес по делам и не вернулся. Искали его, говорили потом, что лесовик дорогу ему спутал и в лес увёл. А после такого знамо дело не возвращаются.

Не знаю, правда ли, нет, может и лесовик замешан – нечисть нынче лютует, даже до спокойных мест, ведь тут-то войны нет, и то волна докатилась. А может, сбежал слуга или вообще кто из неприязни прибил по-тихому.

Но зато теперь за мной почти вся охрана увязалась, чтоб не сгинула. Без заслуженной награды ведь останутся.

Конечно, мало приятного в лес по личным делам прогуливаться, когда такая кодла народу тебя пасёт, словно дикую лошадь, но потерплю. Клетка-то как нужно упала, на бок, теперь дело от волчицы зависит – сообразит или нет? Остался в ней разум или нет?

Когда мы обратно шли, я только и думала – услышала ли она меня, поняла ли? Смогла ли на волю выбраться?

Вылезаем не спеша из лесу – и что я вижу?

Сидит волчица в клетке, как ни в чём ни бывало, глазами лупает, а угол уже досками заколачивают.

Так и не узнала я, отчего ей не удалось выбраться. Может, ударилась, когда падала и не успела в себя прийти, может, так и не поняла, что случилось.

А вечером на перевале нас встретил другой отряд. Издалека их видать – все как один в парадной форме, блестят, словно на праздник какой вырядились. На лошадях попоны цветные, с золотой каймой, на головах перья, смешно. Зачем лошади на голову цеплять пучок перьев, который болтается там, как на ободранной курице? Ну, умора!

Впереди ехал молодой статный воин. А уж сидел как, смотрел как! Орёл да и только. Вот уж Огнию до кого далеко, ещё расти и наглеть. А я уж подавно на таких больше не падка. После Гордея-то, от чьей простоты и искренности душу щемит, да этот хлыщ разряженный?

Верно, было бы это всё смешно, но тут из-за хлыща выехал отчим. Я даже глаза прикрыла от жгучей ненависти, будто это могло помочь от него спрятаться.

Вот и попалась.

Боярин уже расплылся в улыбке, грузно слез с лошади приветствовать гостей, изогнулся весь почтительно.

– Где же она? Где моя невеста? – Воскликнул хлыщ на коне, останавливаясь боком, чтобы горделивый профиль всякому был виден. Смотрел он отчего-то вверх, словно призывал небеса в свидетели.

Боярин опешил и неуверенно указал на телегу.

Ох ты, боженька! И отчим повернулся, и этот странный тип, весь в орденах.

Да это ж Царейко! Как я глупая сразу не поняла. Один в один, как описывали – настоящий столичный красавчик, гроза женских сердец.

Смотри-ка. Едет прямо ко мне и улыбается так, словно мы давние знакомые. И я не на телеге в дорожном платье в скрюченной позе сижу, а на балу у Великого князя вся великолепная жду, пока меня танцевать пригласят. Такой принц, ясен перец, как он.

– А вот и вы, моё сердце! Как я рад нашей встрече, вы даже представить себе не можете!

Только бы не вздумал за руки меня хватать!

Он спешился, поклонился, красиво так, ножку отставил, голову опустил.

– Ожега! Наконец-то!

Это отчим подоспел. Хитрый, как лиса, был бы хвост, стучал бы им по ногам.

– Мне искренне жаль, что вы вынуждены были путешествовать в таком неудобном… положении. Но я больше этого не позволю! Вскоре тут будет карета и обещаю, вы доберётесь до моего дома с подобающим вам комфортом! – Заявил Царейко, мой жених.

– Надеюсь, ты здорова. – Вставил отчим. – Мы так волновались! Ну, ничего, ты дома, и я о тебе позабочусь.

Про Малинку он не спросил, значит, дела ему до сестры нет. Выходит, и одной дочери Софийко для их планов хватит? Ну, что это спектакль, и так понятно. Но вот, что меня Царейко прилюдно невестой назвал… ой как нехорошо!

Тут и волчица заскулила.

Царейко тут же перевёл на неё свой взгляд и слегка скривился.

– Оборотница что ли? Давно уже колдуны ждут, новые приёмы пробовать хотят, а не на ком. Так, оборотницу тоже ко мне доставить, сам Великому князю передам.

– Но как вы её повезёте? – воскликнул боярин. – Только так, в клетке, безопасно! Видите, мы для этого телегу тащим, еле едем!

– Хм. – Царейко тут же потерял интерес, повернулся и пошёл к своей лошади, поправил зацепившийся бубенец из золотой нити. – Ладно, везите, только быстрей! Колдуны без дела сидят.

Он забрался на своего коня и простёр руку в мою сторону:

– Ждите, любовь моя, карета скоро прибудет! Я приказал ехать вам навстречу. А мне разрешите откланяться, я немедленно отправляюсь домой, чтобы приготовить для вас подходящие условия. Моя жена будет жить в роскоши!

Раз – и нет отряда, даже отчим умёлся, забыв напоследок на меня взглянуть.

– Ну, поехали быстрей. – Как только вычурный отряд унёсся, крикнул барин с досадой и мы снова потряслись вперёд. До столицы осталось всего ничего, лес закончился, поля начались, обжитыми местами запахло.

А я в себя прийти не могу.

Волчицу везут колдунам, опыты ставить. Ох, как плохо!

Меня в самом деле хотят выдать замуж за Царейко, человека, который был женат на моей подруге… и ещё на нескольких девушек, и все они умерли. Умерли молодыми, здоровыми, не оставили даже детей. Зато оставили богатое наследство.

Плохо вдвойне.

Телега медленно поползла по дороге, я наклонилась, прижимаясь к прутьям лицом. Волчица тут же оказалась рядом, лизнула меня в нос. А потом словно всхлипнула, совсем по-человечески.

– Ну что, теперь нам нипочём нельзя дальше ехать. Бежать нужно.

Она молчала, смотрела только неотрывно.

– Ты не бойся, я тебя не брошу. Что-нибудь придумаем. Пока мы живы – всегда есть выход!

Я и сама в это верила. Повернись всё иначе – я могла тоже оказаться в клетке. И думать, что тебе никто не поможет ух как страшно! До последнего будем выход искать, и она, и я.

Жаль только мечтам нашим не всегда суждено сбываться. С тех пор как Царейко заявился, вокруг телеги ехало несколько воинов и глаз с нас не спускали.

Вскоре и карета показалась – такая же кичливая и фальшивая, как Царейко. Нет, он красивый, конечно, но то чудовище, которое мы с сестрой в Старом лесу видели, тоже по-своему красивое. Но сожрёт – и не поморщится.

С каретой кроме возницы прибыло двое слуг в ливреях. Соскочили, и давай наперебой меня приглашать, мол, переходите в карету, что же вы мучаетесь на этой ужасной телеге. Не по чину вам!

Я медлила. Они настаивали.

Наконец, решилась.

– Волчицу нужно взять.

Боярин тем временем подъехал. Хмурый и злой, добычу-то из-под носа увели, считай. Глянул на волчицу с такой ненавистью, что та тут же оскалилась. Поняла, видно, что сейчас разлучат нас.

– Как ты её возьмешь? – Сплюнул боярин, утёр бороду рукавом.

– Завяжу ей пасть тряпкой и на верёвку посажу. В дороге привыкла она ко мне, я же её кормила да поила, даст подойти.

– Она ж всё слышит!

– Дак. – Я сделала вид, что растерялась. – Говорят же, что когда оборотни такие… они просто звери, разума у них нет. Врут что ли?

Боярин не шибко-то в этих вопросах разбирался, поэтому не ответил. Спросил только:

– А разорвёт тебя? Что я Царейко скажу?

– Смотри.

Раньше, чем он крикнул, я сунул руку в клетку по локоть. А волчица только понюхала меня и бросаться не стала.

– У, дурная девка! – Выдохнул боярин.

– Не тронет она меня! Так я свяжу?

– Ну… А зачем тебе? – Он нахмурился.

– А как вы её вытаскивать будете? Вдруг покусает кого? А я свяжу, и спокойно отведёте куда нужно. Я к ней тоже привыкла.

Он хмыкнул.

Но позволил. Верно, любопытно было посмотреть, не передумает и не сожрёт ли меня оборотниха. Нет, не сожрала. Я связала ей пасть куском тряпки и крепкую верёвку на шею накинула. Вывела на дорогу. Правда, верёвку у меня тут же отобрали и потащили волчицу к карете. Боярин собственной персоной почти волоком тащил.

Волчица испугалась, заскулила, но я ничего не могла поделать.

– Сам дальше повезу! Прямо к колдунам доставлю! А то знаю я их братию, ещё год бегать за деньгами придётся! Или сразу отдадут или вовсе товар не получат!

Так и думала, что боярин меня обманет! Хочет сам волчицу притащить, показать, какой смелый. Конечно, как руки в клетку совать, так и близко не увидишь, а как связали – так он тут как тут!

Ну, ничего. Пусть.

– Прошу, госпожа, пойдёмте.

Слуги снова бросились подталкивать меня к карете. А боярин уводил волчицу. Страшно ей, вон как беснуется, лапы в верёвке запутались. Хорошо, зато никто не посмеет близко подойти, значит, и не увидит, что перевязь на её пасти вот-вот свалится.

Ну, всё, прощай. Я успела поймать её взгляд перед тем, как сесть в карету. Что могла, я сделала, теперь только от тебя самой зависит, увидишь ли ты свободу.

Ехать в карете, конечно, куда приятней. Трясёт мало, большие обитые шёлком сиденья словно подушки, над головой крыша от дождя и солнца. Куда там той телеге! А главное, никто любопытный глаза не пялит. Но, положа руку на сердце, лучше бы я ноги оббивала по обочинам дорог, которая вела к нему.

А ещё дверцы снаружи заперли… вроде как для моей безопасности, но понятно же, для того, чтобы в дороге бежать не вздумала. Не зря же карету два охранника провожали.

А, чего зря думать! От лишних мыслей только тоска множится. Будет, как суждено, моё дело верить, что суждено хорошее.

На ночь остановились мы на богатом постоялом дворе, там меня и в бане отпарили, и в красивое платье нарядили. И снова заперли, да ещё тётку какую-то в комнате ночевать оставили! Храпела она словно гром гремел, но просыпалась, стоило мне с бока на бок перевернуться.

А на следующий день столица показалась. Терем княжеский белокаменный раскинулся по берегу реки, а вокруг дома богатых горожан. Царейко, верно, тоже где-то там проживает.

Оказалось, так и есть. Приехали мы в дом с каменными стенами и высокой крышей. Целых три этажа! Башенки, острые окна, лепнина, куда ни плюнь. Лестница перед входом раскинулась с колонами, двери, что две телеги сразу проехать могут.

Какой огромный дом! Зачем же ему одному столько?

Встречать меня все слуги вышли. Вернее, высыпали, как горох. Слуг столько, что глаза разбегаются и все в форме и кланяются без конца. Повели в комнаты, мне выделенные, сказали, к ужину спускаться, жених мой наречённый и отец меня там встретят.

Тёток каких-то набежало, всё причитали да обихаживали. Только в глаза ни одна не смотрит! Щебечут что-то себе под нос, вроде как я умница да красавица, счастливая невеста и что у меня хорошо всё будет. Зубы заговаривают.

Ни на секунду не забуду, что я в плену!

Дёргали в разные стороны, одевали, причёсывали да губы красили. Я украдкой слижу помаду, они тут же заохают, снова красят. Одна такая настырная попалась, руки свои толстые суёт и суёт! Ну, я и клацнула зубами, не сдержалась.

И как ветром сдуло, губ моих больше никто не касался.

Там и время ужинать пришло. По алым с золотом коврам провели меня в пиршественный зал, весь в цветах, с огромным столом посередине и выряженными слугами вдоль стен.

Не будь я в плену, верно, испугалась бы такой роскоши. Вдруг я выгляжу не так? Или веду себя не как положено? Место ли мне, хоть и богатой, но неучёной наследнице в таком доме?

Но я же не по своей воле в этих хоромах!

Царейко тут как тут – вскочил при виде меня, с восторгом уставился, аж челюсть отвалилась. Должно быть знатно постарались помощницы, сделали из меня красу ненаглядную. Платье вон всё золотом шитое, так и сверкает.

Первая ли я, кто его надевал? Аж вздрогнула.

Царейко ко мне чуть не бегом бежит. А в памяти при виде его распомаженого лица только Гордей встаёт, перекрывает собой всё вокруг. Вижу, как живого. В ту минуту, когда вошёл в магазинчик и ко мне повернулся. И словно зажёгся, засветился изнутри… Теплом от него повеяло. Царейко только снаружи холодно горит, а в душе как был пустой, так и остался.

– Вы сделали этот день самым счастливым днём в моей жизни!

Поспешил ко мне, поцеловал руку. Противно.

– Присаживайтесь, госпожа Софийко. Сюда.

Стульчик мне отодвинул, поклонился. Вернулся на место. Теперь можно и отчима рассмотреть. Вот уж кто не изменился! Такой же юркий и хитрый, на крысу похожий.

И даже про Малинку ничего не спрашивает, будто ему всё равно.

– Попробуйте вот это блюдо – буженина с черносливом! Новинка столицы, все от неё без ума! На княжеском столе первей хлеба появляется! Специально для вас готовили.

Есть не хочется, кусок в горло не лезет. Мясо синее какое-то, кто добровольно в рот такое положит? И пахнет не как мясо.

– Что же вы, Ожега! – Царейко волнуется. – Хоть кусочек! Вы так худы, так бледны… поешьте.

Отчим коротко смотрит на меня и отворачивается к своей тарелке. Вот уж у кого аппетит здоровый – еду – и синюю, и не синюю прямо заглатывает.

Так и пошёл наш ужин – отчим жевал, Царейко восклицал какую-то ерунду, я молча смотрела в пустую тарелку.

– Нет, так дело не пойдёт! – Сказал Царейко, основательно подкрепившись. – Марк, оставь нас.

Отчим тут же подымается и… кланяется Царейко, а тут величественно кивает. Словно он и есть Великий князь!

– Ну что, Ожега, давайте поговорим начистоту, как будущие супруги. Вижу, вы волнуетесь.

А он когда ближе подходит, перестаёт казаться таким громким и придурковатым. Наоборот, опасностью от него веет, хочется прочь отодвинуться, да некуда.

– Вижу… не рада ты.

Уже и на “ты” перешёл.

Он садится рядом, ближе подтягивает стул к моему. Потом берёт мою руку, которую я тут же сжимаю в кулак, но его ничего не смущает.

– Ну-ну, успокойся, не нужно тревожиться. Всё хорошо будет. Отчим твой со мной сговорился – станешь моей женой. К субботе и свадьбу сыграем. Я тебя любить буду, жить станешь в роскоши. Моя жена должна жить в роскоши!

– Сколько у тебя было жён?

Не знаю, как хватило сил прошептать. Хотелось выдернуть руку, но он крепко держал, не заботясь, больно ли мне.

– Несколько, – небрежно ответил Царейко. – Не везло мне, вдовец я. Только ты слухов не слушай – совесть моя чиста. Всех их я любил, всех до единой! И все они так же волновались, переступая порог моего дома, как ты сейчас. Молоденькие, испуганные. Но вскоре влюблялись в меня без памяти. Скоро я и тебе покажу…

Его рука стала не просто держать меня, а и гладить.

– Станешь мужней женой, поймёшь, какой сладкой бывает любовь. Все мои юные жёны боялись да краснели, отворачивались да сжимались, как птенцы, а потом и сами не могли от меня оторваться. Вначале я, а потом уж они о любви просили. И ты запросишь.

– У меня уже есть жених.

Царейко будто и не услышал, так и гладил мою сжатую в кулак руку.

– К субботе Великий князь нас обвенчает. И всё станет у нас общее, и любовь, и наследство твоё. Видишь, какой у меня дом? Роскошная жизнь дорогого стоит.

Он медленно поднял мою руку и поцеловал в костяшки.

И я не выдержала, задрожала. Гадко было, но ещё больше было страха. Вот она, предписанная мне участь – выйти замуж за Царейко и оставить ему своё наследство.

– А моя сестра?

– Сестра твоя? – Он даже не задумался. – Покойная? Горе великое, такая юная была… Но что поделать, таков мир.

Признаться, вначале я онемела. Потом зубы мои сомкнулись накрепко и страх ушёл.

Малинка жива, я знаю. Значит, отчим делает вид, будто осталась только я одна. И наследница тоже я, и своей, и сестринской доли.

Не понимаю… почему просто не признать мёртвыми обеих? В чём тут загвоздка?

И что мне делать?

Царейко тем временем всё жал мой кулак, гладил и целовал. Потом на запястье перешёл. Вот только кроме отвращения ничего во мне это не вызывало. Еле сдерживалась, чтобы брезгливо не скривиться.

Наконец, отпустил.

– Все вон!

Слуги, словно тени, быстро и бесшумно покинули зал. Стало ещё тише, только сквозняк шумел в пустом камине.

Думаю, и мне пора. До субботы несколько дней, может, свезёт найти как сбежать. Из города-то всяко проще.

Чт…

Царейко вдруг как с ума сошёл. Бросился, схватил меня и повалил на стол, сгребая рукой в сторону посуду. Тарелки со звоном посыпались на пол, еда с чваканьем падала сверху, скатерть скрипела.

– А не будем мы ждать субботы… – Он тяжело дышал, а его руки рвали платье, драгоценную вышивку, вот уже и грудь обнажилась, и ноги. – Распалила ты меня! Смотришь, как лиса из норы. Меня это страсть как заводит! Чем быстрей моей станешь, тем быстрей меня полюбишь. Любовь, она знаешь какая? Вначале боль и слёзы, а после блаженство. Потерпи, после сладко будет. Ни одна моя жена не жаловалась!

Конечно, я вырывалась, но даже моей злости не хватило. А когда я укусила его за плечо до крови, он просто перевернул меня и ткнул головой в стол. Вроде несильно, а боль словно молния голову пронизала, слёзы из глаз так и брызнули.

– Лежи тихо, боли не избежать. И не бойся, нет тут позора – вскоре поженимся. Кто ж осудит молодых, что кровь горячую не сдержали?

Его руки шарили по телу и от отвращения меня била крупная дрожь.

Я не могла вырваться, не могла…

И тогда я сделала то единственное, что могла.

Я перекинулась.

***

Сантанка была совсем маленькой деревней, всего-то пять дворов у леса и большой выгон для лошадей, которых нынче почти не осталось. И из-за своего удачного местоположения Сантанка стала постоянным военным штабом Звериного войска.

Вожак больше не прятался, не рыскал вдоль границы с малочисленным отрядом, пытаясь перебить недруга по одному. Теперь он копил войска. За прошедший месяц с людьми и лесными они столкнулись дважды. Две большие битвы, сотни погибших на счету каждой стороны. Непростая победа единственно за счёт Ярости крови, на которую шли смертники. По своему желанию, понимая, что иначе гибель всем… но шли.

Ярый давно ходил за Вожаком, словно вторая тень. Он приучился молчать, давить в себе несогласие, протест, давить и молчать, хотя раньше не было ничего, способного заткнуть Ярого, если ему хотелось высказать своё недовольство.

Теперь всё изменилось.

По правде говоря, он боялся того человека, который вернулся от безумного Махова. Боялся, но не мог не признать, что действовал новый Князь куда лучше себя прежнего. Пропали сомнения, пропала лишняя жалость, мельтешение в попытках избежать неизбежного. Звериное войско стало теснить захватчиков, только вот цена… Ярый думал иногда, наблюдая, как Вожак обходит палатки своих людей, как ровно смотрит на них… что совсем не знает своего Князя. Что вырос с ним рядом, а теперь не может заглянуть тому в душу.

В мирное время затащил бы его куда выпить, залил хмельным мёдом, растряс. Заставил бы вылить всю черноту, высказать, что на душе, отпустить... Но сейчас, когда и сам погряз в черноту, и каждый из них мог не дожить до завтра… не до того было. Не время.

А впереди – главная битва, к которой шли и они, и люди с лесными. Та, после которой станет ясно, чьей будет Тамракская земля. Там схлеснётся вся мощь обеих сторон и если прежде это вызывало отчаянную горечь, сейчас все смирились с неизбежной бедой.

На совете, созванном после возвращения от Махова, Князь сказал:

– Враги не уйдут сами. Мы можем растянуть войну на долгие годы, даже на десятилетия. Можем рожать новые поколения и воспитывать их для битвы, ненависти и мести. Прятаться в лесах по норам и кусать оттуда, как дикие звери, а после сбегать. Или может сейчас, пока не поздно, пока нас не загнали в угол, собрать силы в кулак и нанести один удар. Все потеряют многое… Но война закончится. Останется только добить тех, кто этого не понял. И мы это сделаем.

Советники выходили в тот вечер из комнаты как оглушённые, молчаливые, смурные.

А Гордей вышел с тем самым видом, как зашёл. Невозмутимый, холодный, словно промороженная земля, на которую вот-вот опустится снег.

Время шло, было выбрано место и придумано, как заманить туда людское войско. Сделано две попытки пустить слухи по лесным землям, которые хранили в своих древних манускриптах истории о Ярости звериной крови. Истории, от которых накатывал страх, ведь спасу от этой напасти не было.

Многие лесные боялись повторения. Но не все.

Между основным делом были и прочие, мелкие.

Та стычка вышла небольшой, только и дела, что перехватить отряд лихих разбойников, что не состояли в людском войске, а просто собрались из сброда и мародёрствовали по Звериным землям, по брошенным деревням, как мародёрствовали бы при случае и по людским.

Просто те слишком близко подошли к Сантанке и даже сопротивляться толком не смогли.

Князь шёл по поляне, на которой остались лежать тела невезучих грабителей. Надо же… хотели лёгких быстрых денег, ласковых женщин, а вместо этого так глупо распрощались с жизнью. Из своих только двое раненых. Вокруг тела… молодых, так глупо умерших, из-за добычи, что тут же валяется. Богатая добыча по нынешним временам – даже серебро и золото есть. Пусть лежит себе, покрытое кровью, несущее словно проклятье чужую лихую судьбу.

– Князь!

Он вышел из леса, кто-то увидел и крик поднял. Огромный зверь с красными глазами. Остановился, вдыхая запахи крови, вонь вспоротых животов и прелой листвы. Вдыхая, как любимое лакомство, запах тлена.

Гордей долго стоял, смотря ему в глаза. Зверь был спокоен, насколько возможно, пришёл поздно, битва закончилась. В мирное время они становились людоедами, если могли добраться, убивали и своих. Из такого мнимого спокойствия превращались в комок неудержимой ярости всего за мгновение. Даже звери с отменной реакцией не всегда успевали остановить нападение, чего уж говорить о людях.

– Что делать? – Кто-то из помощников осторожно встал рядом. – Уйдёт же.

– Пусть идёт. Уходи.

Зверь, стоящий каменным изваянием, даже не зарычал. Ветер шевелил его свалявшуюся шерсть, грудная клетка как будто и не шевелилась вовсе, только гулко гудела от дыхания.

– Уходи, брат.

Миг – и зверь пропал, исчез так, что ни травинка не шевельнулась.

– Своих же может… – Проговорил помощник.

Гордей не стал отвечать, отвернулся и пошёл прочь. Когда война закончится, когда они отстоят свою родину, свою землю, тогда, верно, и этот грех придётся взять на душу. И эти жизни, жизни тех, кто добровольно превратился в убийц. Верно, они и сами бы того желали. Ведь их целью было принести мир, а не убивать в беспамятстве своих собственных родичей.

Но пока пусть живут. Разуются мелочам, звериной свободной жизни. Да и пользы от них больше.

Гордей шёл, не смотря больше под ноги и по сторонам, только невидящим взглядом вперёд, шёл, а в ушах вместе с ветром шумел голос безумного Махова:

– В князе должно быть зло. Он должен делать зло. Знаешь, в чём отличие князя от прочих лихоимцев? Это зло не принесёт ему ни выгоды, ни даже радости. Это зло будет точить его изнутри всю жизнь, не даст покоя. Всю твою долю, сколько ни суждено, ты будешь бороть в себе это зло, не выпуская наружу, носить его в себе, как плошку с ядом. И только князь на это способен. Одолеть, не пролить едкую отраву на других, на свой народ, на близких. Не дать никому почуять… Вот твой долг. Невидный простому люду тяжкий жестокий долг.

Гордей не спорил тогда. И сейчас не спорил. Его дни стали как один – бесконечными, но летящими словно клинки. Острые, опасные, несущие на своём блестящем жале смерть.

Его люди умирали, его народ снялся с места и прятался в глубине земель, дети голодали, а женщины становились вдовами.

Где-то там, далеко, его душа. А он не может к ней пойти. Не может бросить всё, и уйти спасать её!

В глазах белело от отчаяния. Но долг…

– Быть князем – это не в красивом платье ходить. – Говорил безумец. – Это – отдать за своих всё, что у тебя есть. Легко отдавать ненужное – удобную перину, тёплую печь да ласки щедрых подружек. Однако отдать свою душу – настоящая жертва. То, что может только истинный князь.

Гордею в те мгновения хотелось убить Махова, оттаскать за тощую бороду, поднять старую голову кверху и перерезать горло, которое столько говорит.

Но он Князь.

И сейчас ненавистный голос, сказавший правду, слышался в шуме ветра, в шорохе травы. До Сантанки Гордей дошёл пешком, физические нагрузки утомляли тело, не давали по ночам метаться то в жаре, то в ознобе.

Издалека увидел у своей избы тонкую мальчишескую фигурку, которая изнывала, дёргалась, нипочём не сидела на месте. Во дворе кроме мальчишки был только Ярый, сидел на лавке с угрюмым лицом, наблюдал за гостем, который словно тёк по двору.

Подойдя, Гордей взглянул гостю в лицо и на миг опешил. Вовсе не мальчишка, девка.

– Вожак!

Тонколицая, рыжая, юркая.

– Ну?

Она рухнула на одно колено, склонила голову, но тут же задрала вверх, глаза так и сияли. Веснушками усыпана, а кожа розовая, как у наливного яблока.

– Я принесла тебе весть.

– Ты?

– Да! – девчонка словно и не заметила насмешки. – Твоя душа спасла меня и передала тебе кое-что.

Гордей думал, что покачнулся. Удивился ещё – отчего Ярый не бросается на помощь. Потом понял – нет, не было такого. Стоит, словно ноги в землю вросли. Словно тощая девчонка не принесла весть от единственного на свете существа, о котором все мысли.

– Твоя душа выпустила меня из клетки! Нас обеих везли в столицу к Великому людскому князю. Я волчицей оборотилась, когда меня поймали, чтобы не тронули. Ну вот, она в дороге придумала, как меня выпустить! Притворилась, что я ручная, пасть мне вроде как тряпкой замотала. Только тряпку совсем не затянула! В общем, я верёвку перегрызла, покусала парочку людей и сбежала! Всю дорогу бежала, ни ночи целой не отдохнула! Она просила тебе кое-что передать. Слышишь, Вожак?

– Говори.

– Она сказала, что справится. Что будет ждать тебя, сколько потребуется, а ты зря не волнуйся. Поступай, как должен. Вот что она сказала!

Ярый опустил глаза.

Ответить было нечего. Глупая маленькая волчица верила в то, что принесла, но Гордей… Как его душа может справится?

– Зачем её везли к Великому князю?

Впервые восторг на почти детском лице поутих. Ненадолго.

– Хотят выдать замуж за Царейко! Не знаю, кто такой, но я видела его… как кукла ряженая! Отчим её сговорился.

– Ярый? Царейко это же воевода княжеский? Тот, что воевода на словах да на получение почестей? Народу вместо красивой картинки показывать?

– Да. Настоящий у них другой, тёртый вояка, не чета Царейко этому.

– Не будет, не будет свадьбы! – Юная волчица почти пританцовывала на месте.

– Отчего же?

– Придумает она что-нибудь, точно! Мы долго вместе были, я узнала твою душу – она выкрутится!

Девчонка снова склонила голову и важно добавила:

– Вожак, оставь меня в своём войске. Я буду помогать! В бой пойду!

Гордей покачался на месте, повернулся к дому.

– Нет. Возвращайся в деревню, ищи мать. Есть у тебя?

– Да. И братья с сёстрами, но я не хочу домой. Возьми меня врага бить!

– Нет.

– Но я! Подожди! Я знаю, что женщины в ваших рядах есть. Что они тоже защищают Звериный народ и землю! И даже в Ярость впадают! И ты им не отказываешь. А мне почему нельзя?

– Иди прочь. – Коротко повторил Гордей и ушёл в дом. Нужно ещё прочесть новости. Лесные хотя и приостановили наступление, испугались жертв, но назад не развернулись.

– Почему? – Кричала со двора девчонка. – Почему мне нельзя помочь?

– Иди домой, – это уж Ярый подоспел. – Князь сказал, решения своего не изменит.

– Но я могу!

– Что ты можешь? Побывала в плену, шкуру целой сохранила благодаря удаче, думаешь, можешь теперь много?

– Да! У вас тут есть женщины!

– Те, что всех потеряли. И они умирают так же легко, как мужчины. Ты думаешь, именно тебя пронесёт, именно ты живой останешься, но это не так. Ты не переживёшь первой схватки.

– Но я…

– Всё.

Ярый не повышал голос, давно за ним такого не водилось. Но слушались теперь его куда быстрей.

– Иди в деревню. Спасибо за новости.

Вскоре Ярый вошёл в избу, быстро сел рядом с Гордеем, опустил ему руку на плечо.

– Она справится.

– Да.

– Ты говоришь, но сам не веришь. Но я видел Жгучку… она правда справится.

Гордей не отрывал рук от лица.

– Царейко был женат пять раз. И пять раз вдовец.

– Я знаю.

– Как она с этим справится?

– Ты чего больше боишься? Того, что она умрёт или…

– Что он мою душу женой возьмёт насильно? Нет, не этого. Я её любую заберу, и детей… если будут, как своих приму. Но время. Такой большой срок. Она может не дожить.

– Она выдержит.

Ярый не знал, чем ещё успокоить друга. Всеволод, может и нашёл бы слова, но снова был в отъезде. Первым делом отвёз Малинку в Гнеш, лично до порога доставил и с рук на руки матери Гордея передал. По пути обратно дело у него было, жаль, до сих пор не вернулся. Успокаивать он умел лучше всех, просто смотрел по-доброму и светлей становилось. А свет – этого Князю не хватало так сильно, что даже слепой увидит.

Пришлось справляться своими силами.

 

Глава 14

О рысином обличье

Комната была большой, заваленной хламом. Хранились тут старые шкафы, немного старой мебели и короба с одеждой. Много коробов из дерева, запертых на висячие замки и поставленных друг на друга. Я то и дело боялась, что однажды они покачнутся и заваляться, и придавят меня, как червяка.

Царейко приходил каждый день. С того самого вечера, когда я обернулась прямо на столе в блюде с мясной подливкой и была посажена на цепь.

Жаль, не умею я быстро соображать. Ну, не умею когда больно. Кажется, недолго я перекидывалась, только Царейко не так прост оказался. Раз – и смотал на мне скатерть, в пасть сунул подсвечник, язык до сих пор болит, хорошо хоть зубы не поломал. После колдуна позвал – и теперь на мне ошейник.

Думала я, самое плохое – в клетке ехать на всеобщее обозрение. А выходит, и такое можно сделать – цепь на шею и запереть от людей подальше.

И как же я радовалась, когда выяснила, что заставить меня перекинуться обратно нипочём нельзя! Даже колдуны против такого бессильны.

Царейко рвал и метал. На колдуна, которого сам же привёл, кричал страшно. Что пора уже выдумать, как зверей перекидывать обратно пусть даже против воли. Чем их ленивая братия вообще занята, раз такой простой вопрос до сих пор решить не может?

Колдуну надоело слушать, он и отбрил.

– Даже дивы, – говорит. – Не додумались до этого, а лучше них звериного народа никто не знал. Все твои игрушки, что помогли выследить и её поймать – ничто по сравнению с той, что могла бы их перекидывать. Однако нет такой игрушки, не выйдет насильно её в человека оборотить, хоть все закрома свои выгреби да плати щедро.

– А если я Великому князю пожалуюсь?

Колдун только хмыкнул презрительно.

Иди, говорит, иди, жалуйся Великому князю, авось ему интересно.

Царейко и сник.

С тех пор каждый день приходил. Больше всего ему нравилось садиться в кресло, к которому он цепь привязывал. Схватит мою голову, подтянет к себе и ухмыляется.

– Вот уж не думал, что у меня такая жена будет зубастая.

А я и укусить не могу, только зубы бессильно скалю. Вернее, могу, конечно, но тогда хуже станет. С цепи мне не сорваться, а Царейко совсем не добрый, найдёт, чем припомнить. А если загрызть, так вообще палками забьют, он так сказал, да я и сама понимаю. Загрызу – людоедом стану, те же слуги забьют за милую душу, и будут правы

Он, правда, тоже ничего не может. Хмурится.

– Ну, ничего. Не к спеху. Найдётся способ тебя обратно перекинуть. Я раз сказал – отступать не стану! А может, давай по-хорошему сговоримся? Перекинешься в человека, а я до свадьбы подожду, тебя не трону. Всё честь по чести – вначале обряд, после любовь. Ну, что скажешь?

Если бы рысь умела смеяться, я бы рассмеялась. Может, я и не великого ума, а на такую дурость не решусь! Поверить Царейко? Смешно. Да и на кой он мне в мужьях? Мне совсем другой муж надобен!

Он дрожал от ярости:

– Всё равно по-моему будет!

Но дни шли… а способа вынудить меня перекинуться, похоже, не находилось. Что голод да жажда, терпеть можно, всё равно Царейко не рисковал, долго не мучил, а то вдруг ослабну и помру? Два дня без воды оставит, придёт – я сразу в угол на бок, лапы разбросаю и не шевелюсь, словно сил последних лишилась и вот-вот дух испущу. Он сразу пугаться, воду нести. Царейко больше на колдунов рассчитывал, надеялся, вот-вот выдумают они как меня человеком сделать, а там можно и свадьбу играть.

И всё бы хорошо, однако я ощущала, что таю, растворяюсь в своём звере. Что не всегда и не всё помню. Слова забываю, потому что они больше не нужны. И что они значат.

Рысь была милой, пушистой, игривой… Я могла очнуться к обеду, играя с клубком пыли, или облизывая свою лапу, или царапая когтями сундук. Очнуться и тут же обратно уплыть куда-то в полусон, где рысь прыгала и резвилась сама по себе – настоящее дитя природы, которое живёт здесь и сейчас.

Да ещё и одиночество… кроме Царейко никто ко мне не заглядывал, а наружу мне хода не было. Вот и задумалась я однажды. Зверем, конечно, легче быть, ни тебе бед и горестей, ни забот, ни скуки. Прыгай по креслам да дери обивку! Но вдруг так и останусь зверем навсегда? Вот так выберу лёгкий путь, а остальное забуду?

Такая же беда, значит, с той волчицей в клетке приключилась. Она и правда могла меня не понять.

Стало быть, нужно удерживать свой разум пока могу, иначе наступит час, когда удача на мою сторону перейдёт, а мозгов этого понять не будет!

Однажды Царейко пришёл на пару с моим отчимом. Плотно запер дверь и подтолкнул его ко мне.

– Вот, полюбуйся, кого ты растил! Не может быть, не верю! Убедился?

Отчим, такой же худой и невзрачный как прежде, но в красивом алом кафтане, который придавал ему нездоровый вид, краснел и бледнел на глазах, а я не сдержалась, показала ему зубки и коготки. Всё честь по чести – и спину выгнула, и ушами пошевелила. Воняло от него пивом, которое отчим страсть как обожал.

– Значит, правда, – он аж отшатнулся. – Болтали, что старшую жена моя покойная от оборотня прижила, но чтобы на самом деле…

Тут он вдруг крупно дрогнул, обернулся к Царейко.

– А что же делать теперь? Как она женой тебе станет? Мать точно слова завещанные произнесла – если просто помрут, не достанется наследство никому!

Я тут же вся в слух обратилась!

– Женюсь рано или поздно.

– Но брак должен быть подтверждён! А как ты с рысью?..

Конечно, сдержаться возможности не было. Когти сами вылезли, впились в дерево, скрежещущий звук приятно грел уши. Похоже, только мне, гости мои попятились к двери.

– Колдуны помогут.

– Их помощь дорого стоит.

Царейко взбесился.

– А что ты предлагаешь? Если не выйдет, ты тоже с голым задом останешься, не забывай! Жена-то твоя покойная хитрая стервь оказалась, а ты не доглядел, теперь разгребаем! Хорошо хоть артефакты успел украсть, а то и не нашли бы никогда падчериц твоих!

– Чего зазря прошлое ворошить? – Отчим нахмурился. – Или ты женишься, или не видать нам денег и разговаривать больше не о чем!

– Сам знаю! Потому и обратился я к Великому князю. С ним тоже придётся наследством делиться. Дивные колдовские поделки его заинтересовали, аж глаза загорелись. Ещё бы, дивов след простыл, больше таких нигде не достанешь! А ты!

– А что я?

– Обдерёт теперь, что тебя, что меня. А может, военной надобностью прикроется и совсем без гроша в кармане оставит! Я вот колдунов пришёл просить, у него же лучшие колдуны, не чета тем бездарям, что в городе сами на себя работают – так от ворот поворот! Да с криком всё! Сейчас, слышишь, жарко становится. Великий Князь наш деньги хоть и шибко уважает, а нынче другая беда! Жалуется он, колдунов нет, окромя старшего, а он стар уже, ум запутался. Все прочие в Тамрак отправлены. И войска в столице не осталось, кроме дружинников ни единого человека.

– В Тамраке все? До сих пор? А что ж, говорили, там делов-то на неделю, пришёл и взял готовое? Разве не прогнали ещё оборотней?

– Ага. Как же! Прогнали! Наоборот, увязли по самые уши. Великий князь потому и гневается. Ему советники твердили – быстро придём, одним махом оборотней сметём и расширим владения до самих болот! Загоним зверей в леса, сто шкур сдерём. Оброк будем брать, жить красиво! Лесные тоже подбивали. А на деле вышло – встретилось нашему войску звериное и треплет его немилосердно. Лёгкой победы не будет.

– Я и не знал, что всё так плохо. А ты ещё деньги хотел вложить! Хорошо, не успели.

– Может и хорошо. Никто не знает, что всё плохо, советники скрывают, чтобы народ не бунтовал. А некоторые и вовсе говорят – не видать нам земель Тамракских.

– Не может того быть!

Я молча слушала, забыв и про когти, застрявшие в дереве, и вообще про всё.

– Может. Так что деньги нам пригодятся. Случись что, с деньгами и у лесных устроится можно.

Отчим скривился.

– Не любят они нас, брезгуют.

– С деньгами, поди, полюбят!

Оба повернулись ко мне, пришлось сделать вид, будто меня шторка интересует, вернее, то, что осталось от игры со шторкой – рваные грязные полосы.

– Она речь человеческую понимает? – Спросил отчим.

– Кто её знает. Иногда кажется, понимает, а иногда словно зверь дикий, прыгает да грызёт всё, что найдётся. Вот, смотри, опять у сундука всю кожаную обивку посдирала. Человек стал бы такое творить?

– Кто их, баб, знает. Так что делать будем?

– Придумаем! Великий Князь велел рысь ко двору представить. Я наплёл ему, что оборотни невесту мою заколдовали, превратили против воли в зверя. Что, мол, хотела бы она обратно перекинуться да со мною быть, а не может – не знает, как. Только колдуны могут помочь, заставить её облик человеческий принять. А ты чтобы ни слова!

– Да что я, сам не понимаю.

Ну и отчим, мямля-мямлей! Всегда хотел быть на вид грозным да смелым, а только и мог всегда, что пива напиться, голос повышать, да от бессилия трястись.

Как мама такого выбрала?

После этого разговора оказалась я в замке самого Великого князя. Пришлось в тёмном ящике посидеть, и страха я там натерпелась, словами не передать! Верно, лучше в клетке с прутьями, чем когда вокруг только доски и щели такие, что ничего не рассмотришь.

В замке Царейко меня выпустил, цепь снял, надел широкий ошейник с каменьями и поводок прицепил.

– Только посмей кого куснуть или оцарапать, на живодёрню отправлю. А я не отправлю, так Великий князь решит, что нечего возиться.

Об этом я и сама подумала. У Царейко на меня планы, а Великому князю я не нужна, если решит, что рысь опасный зверь, прибьёт и всего делов.

Царейко гордый шёл, вёл меня, будто сам дикую рысь в лесу поймал и укротил.

А я только усы топорщила и фыркала время от времени. Индюк индюком!

Привёл он меня, значит, в тронный зал, где полно народу собралось. Зал огромный, потолок так высоко, что страшно делается – вдруг свалится на голову? И весь расписан золотыми звёздами.

Всё окружение княжеское – разряженные неприятные люди – так и поедали меня глазами. Великий князь оказался пожилым толстым человеком, который почти не двигался. Сидит себе на троне в своём дорогом, золотом шитом платье, ноги расставил, руки на огромном животе сложил и не шевелится, даже мех на накидке застыл. Думаю, если однажды его удар хватит, вокруг не сразу догадаются, решат, заснул государь.

Дочка у него была, рядом сидела, не такая толстая, но тоже видно отъедалась все свои года на славу!

Царейко подтянул поводок, выводя меня вперёд.

Великий Князь едва взглянул, а дочка его – та внимательно смотрела, наклониться даже пыталась, но живот не позволил. Откинулась обратно на спинку и зевнула.

– Разрешите обратиться, как к родному отцу и заступнику! – Молвил Царейко, кланяясь в пол.

– Хватит причитать! Чего опять тебе нужно? – спрашивает Великий Князь. – Отряд за невестой твоей снарядил, колдунов на поиски дал. Теперь-то что?

– Так окрутили её оборотни, превратили в рысь. Вот, полюбуйтесь. Как же на такой жениться? А другой мне не надобно! Люблю я её.

И давай Царейко соловьём разливаться, живописуя, как надо мною звериные волхвы надсмеялись, превратили против воли в зверя дикого, неразумного. Всю жизнь свою долгую буду в пушистой шкуре, слова человеческого сказать никому не смогу, и на смертном одре собой не стану!

Весь расстарался, объявил меня жертвой. А потом и к делу украдкой перешёл – мол, только колдуны княжеские, великой силой наделённые могут вернуть наше с ним счастье, только они могут дать надежду на создание молодой крепкой семьи.

Выслушал Великий князь Царейко и сказал, нету колдунов, война идёт, или он не знает? Воевода как-никак, хоть и сидит в столице вместо того, чтобы на спорные территории ехать! А вместо себя отправил неуча какого-то без чина да сидит в столице, писульки пишет!

– Дак он проверенный стратег! Умён, как за себя ручаюсь! А руководить и отсюда можно. Если б все мои указания сразу выполнялись, давно уже Тамракские земли наши бы были!

– И толку от твоих указаний? Пока они дойдут, там уже всё поменялось! Войско меньше день ото дня, в народе волнения, паника поднимается. Никто не хочет второй налог на войну платить. Да ещё и мрут наши, против зверей нечем ответить. Как тут скроешь? Убытки какие! Всё ты виноват!

Великий князь вдруг разошёлся, принялся посохом стучать, кричать на Царейко так, что аж покраснел весь. Мол, молчи, не смей говорить, не смей оправдываться, а то я за себя не отвечаю!

После замолчал, отдышка у него началась, слова сказать не может. Ну и окружение, конечно, молчит, ждёт. Минут десять ждали.

Великий князь отдышался, стукнул посохом о мраморный пол.

– Если вскоре не улучшатся дела, сам поедешь в Тамрак. Как вернёшься с победой – так и невесту твою расколдуем. До тех пор возиться с делами твоими мне недосуг! Теперь прочь с моих глаз!

Видно, не такого решения ждал Царейко. Впервые на моей памяти смолчал.

Не до меня ему стало, даже домой не повёз. Запер в замке Великого князя, в одной из старых кладовых на последнем этаже. Там хоть оконце было, а что холодно, то я сворачивалась клубком да в угол забивалась – жить можно.

Пыталась я там дверь расцарапать, но не вышло. Каменный пол тоже подрыть не вышло. А потом… я уж и забыла, зачем мне нужно наружу.

В кладовке хранили старую посуду – глиняные расписные миски, кувшины, а также мебель – шкафы да стулья. Кресло тут было одно – с алой обивкой, я в нём сидела, когда ждала «жениха» своего-неудачника. Уж больно мне нравилось, как он заходит и кривится.

Но через несколько дней Царейко перестал наведываться, прислал вместо себя служанку. В первый раз она даже не зашла, а подкралась к порогу и замерла, словно так спрячешься от звериного слуха. Дышала-то она ого-го как громко!

Девчонка была моих лет, ходила в ношеном платье, но аккуратно расчесанная, в чепчике и фартуке, явно не с кухни.

Она принесла еду и лоток с опилками – выгуливать-то меня некому.

Встала у порога и давай смотреть круглыми глазами. А я чую – кости мясные принесла. Царейко редко меня вкусным баловал, всё больше кашей кормил, говорил, хочу мяса – пусть переворачиваюсь. А тут забыл видимо сказать, чтобы меня голодной держали, вот и принесла девушка кости.

Так и хотелось крикнуть ей – ну давай уже, не тяни!

Но пришлось облизаться и молча ждать. Вместо крика у меня только рык получится, ясно-понятно, напугается до полусмерти, сбежит, вообще ничего не получу.

Служанка вскоре осмелела, пододвинула мне миску – миг, и кость у меня в зубах! Утащить в угол и можно балдеть, точить зубы. Ах, какое это наслаждение! Какая сладкая сочная косточка! Даже мурлыкать охота.

– Смешная ты.

Что? Это служанка заговорила?

И правда, сидит на корточках, улыбается. Уж и не помню, когда мне в последний раз кто-нибудь улыбнулся, вот так, открыто, по-доброму.

– Мне как сказали, что я за тобой буду ходить, я так испугалась! Видано ли – за диким зверем... Но говорят, на самом деле ты человек, невеста Царейкина, только заколдованная. На кости, правда, бросаешься как зверь. Но вдруг ты человеческий язык понимаешь? Давай проверим. Скажи, ты человек?

Ну, упускать такую возможность никак нельзя! Пришлось бросить кость и стукнуть лапой по полу.

– Правда!

Служанка изумилась так, что на пол села. Сидела и хлопала глазами, пока я кость грызла.

После разговорилась.

– А я тогда еды тебе буду готовой носить. Или сырое мясо лучше? А?

Ха! Да мне любое подойдёт, не до переборов после стольких дней на каше.

– А хочешь, перину тебе принесу? Хотя не, перину не достать. Коврик какой-нибудь разыщу. Не спать же на полу?

Я дёрнула ухом. Перину? Коврик? Отчего же нет? Мне и на полу не скажу что плохо, но вдруг на перине лучше? Я ж не пробовала.

В общем, стала она за мной ходить как за дорогой гостьей. Водичка свежая каждый день, костей в избытке. Даже обещала попросить дозволения меня в саду выгуливать, мол, не дело заколдованной невесте Царейкиной сидеть взаперти, так и со здоровьем плохо может сделаться.

Нечему удивляться, что времени всего ничего прошло, а мы уже стали лучшими подругами. Ну, насколько вышло, ведь у меня были лапы и хвост, а говорить я не могла. Зато она очень даже могла.

Звали её Людмила, для слуг Людка. Волосы с рыжинкой, глаза синие. Она была почти красивой – только нос острый и длинный, а мечтательность такая, словно она в воздухе парит и зла не видит.

Людмила часто у меня бывала, говорила, лучше тут один на один с рысью, чем в общей комнате с другими служанками, которые её сильно недолюбливали. Она сразу перестала меня бояться, приходила каждую свободную минуту, садилась на перину, которую таки откуда-то притащила, ждала, пока я улягусь ей на колени, и гладила, а особенно приятно за ушами чесала. Это было так здорово, что я превращалась в пушистую шкуру, в коврик и она жаловалась, что я ей вот-вот все ноги отдавлю!

– Какой окрас у тебя! – Восхищалась Людмила. – Словно небо в шерсти отражается. И не голубой вроде, а смотришь на тебя и о дне летнем вспоминаешь. Красивая ты, эх, не то что я!

И она рассказывала о себе.

Со временем вся её судьба стала мне известна, словно перед глазами прошла. Людмила оказалась бастардом, дочерью Великого князя от какой-то служанки. За то её и не любила остальная прислуга, гадости вечно делали. Хотя никакой пользы от такого именитого отца не было – Великий князь даже не знал, что она его дочь. Людмила стыдливо прошептала, в полный голос сказать не смогла, что побочные дети ему не нужны, бастардов у него слишком много, чтобы о каждом думать. А ей мама рассказала правду зачем-то, теперь не забыть. Да и остальные узнали, со свету сживают, будто у Людмилы какой-то прибыток от такого отца. Где там! Одни неприятности. Так и живёт с этим.

Горевала она сильно. Не говорила, но я видела. Мать её не так давно умерла, а перед смертью рассказала, как было дело – Великий князь однажды увидел её, тогда молодую красивую девушку, да в комнату к себе затащил и… разрешения не спрашивал, в общем. Людмила однажды так забылась, что даже призналась, мать сказала – зря я тебя сюда в услужение привела, лучше жила бы ты отсюда подальше. Великий князь хоть и постарел, а девок и сейчас, бывало, мимо не пропускает. Попадёшься на глаза – не миновать тебе моей судьбы. Грех какой! И мать её спрятала, как могла, уговорила на такие работы поставить, чтобы с княжеской семьёй не пересекалась.

Плохо ей было в замке, а идти некуда. Не отличалась она смелостью.

Я, если подумать, тоже без отца росла, но никогда не убивалась, что у меня его нет. Может, из-за Малинки? А у Людмилы даже сестры нет. А что есть, так это знание, что она родилась от насильника. Несладко, поди, с таким жить.

Жалко мне её было, а ей меня, по вечерам я ластилась к ней, и мы даже засыпали иногда вместе.

Дни шли. Или недели… не знаю, сколько времени прошло. Только казалось мне, оно застыло и не движется вовсе. Как паутина в лесной чаще. Смотришь и не знаешь – то ли утром паук сплёл, то ли вечно висит, всегда одинаковая.

Иногда мне казалось, что нужно бежать. Как выбраться из большого города, я не знала, но однажды на прогулке всё же вырвалась, понеслась прочь, пугая прислугу, да упёрлась в высокую стену, что княжеские терема ограждала. Там наверху охрана ходила, как меня увидала, сразу луком давай в меня целиться. И вопят:

– Мага! Мага быстрей зовите!

Людмила как раз подбежала, красная вся, схватила меня и потащила обратно в сад.

– Ты что, – говорит. – Не вздумай так больше делать! Сквозь стены и мышь не проскочит! Пристрелят, не пожалеют! Всё равно им, кто ты такая, зверь и зверь! Да и Царейко насолить каждый рад! Но даже если охранники все заснут, ещё магическая защита… только по разрешению мага можно пройти… или если ты сам сильный маг. Погибнешь! Прошу, не убегай больше.

Я и не убегала. По саду всяко приятней прыгать, чем по грязной брусчатке.

Вдруг Людмила принесла весть, что дела в Тамракских землях совсем плохи. Звериный народ насмерть встал и стоит. Стали думать, что делать и надумали – Царейко не пожалели, направили на войну, лично остатком войск командовать. Великий князь даже похудел, так переживает. Не о Царейке, конечно, а об убытках. Приказал собирать все силы и одним ударом разобраться со звериным войском. Хватит, мол, время тянуть! Пора показать собакам, кто тут хозяин.

И в замке без лишений не обошлось. Отменён бал, который так ждала княжна! Она рыдает в своих покоях, но отец непреклонен. Его вообще никто никогда таким суровым прежде не видел, обычно Великий князь добродушен и спокоен. Но эта война словно безумными всех сделала!

Царейко зашёл ко мне перед отъездом. Я надеялась, что звериное обличье скрывает мою неописуемую радость! Но видно, что-то да промелькнуло такое на звериной морде, потому что Царейко вдруг схватил меня за шею, а потом молча и зло пнул по рёбрам.

Сожрать бы его, да я отделалась мелочью. Когтями хорошо его приложила! Отскочил он, губы скривил, на пол сплюнул. И пусть бок болит и лапа ноет, ему-то больней. Его очередной модный камзол зиял теперь дырами, на коже глубокие кровавые царапины, долго заживать будет.

Но если он ещё раз поднимет на меня руку… или ногу, я её откушу. И будь что будет! Вот тебе моё рычание, предупреждение верней не бывает.

– Ах ты, сука! Тварь хитрая! Сгною тебя! Будешь зверем до конца жизни. Сдохнешь тварью! Или думаешь, я пойду жизнью своей рисковать, на войне корячиться, а ты тут в девку превратишься и заживёшь в своё удовольствие на мамашино наследство? Нет, милая, или за меня замуж по возвращению – или до конца жизни тебе такой ходить! Я не я буду, если ты до денег своих раньше меня доберешься!

Он в ярости убежал, я думала, пугает понапрасну. Но вскоре вернулся в компании с двумя колдунами. Я таких раньше не видала – лица чёрные, сухие и сморщенные, то ли маски на них, то ли они сами мёртвые.

Колдуны взяли куски каких-то тряпок, в крови испачканных, и стали жечь на чёрной свече.

Я колдунов никогда прежде не боялась, сила их сама по себе не злая, но тут страх накатил будь здоров! Особенно когда вонь палёного по комнате поплыла, а Царейко так улыбнулся, будто я уже померла и наследство всё до последней копеечки ему оставила.

Глаза так и стали слипаться, а лапы подкашиваться, но я не заснула. Легла только, язык на бок свесила, дышать было тяжело.

Колдуны меня совсем не боялись, пожгли на свече тряпки, изваляли в золе и надели на меня тонкий ошейник, так похожий на тот браслет, что плела мама... Или не она. Выходит, тот браслет тоже колдун плёл?

В общем, не успела я понять, что к чему, как шею окольцевали.

Колдуны тут же ушли, брезгливо поглядывая на Царейко. Его в замке никто не любил, в смысле, служивый люд не любил. Людмила говорила, постоянно что-то требует, угрожает, а платить ой как не любит! Даже медную монетку не дождёшься! Поэтому колдуны с него дерут три шкуры за самую мелкую мелочь, и все только рады.

Вот ушли колдуны, Царейко остался. Улыбается, и не скажешь, что на войну едет.

– Теперь захочешь – назад не перекинешься! Думала, умней всех? Раз не заставить тебя колдунам к прежнему облику вернутся, то всех обманула? Нет уж! Наши колдуны, знаешь, что умеют? Заставить тебя хранить тот вид, что приняла. Для личин выдумывали, а глянь, как хорошо вышло, что и на оборотней действует. Матери своей спасибо скажи. Как она догадалась это колдовство тебе на помощь обернуть, запереть в человеческом теле, так сейчас и я догадался… Сиди теперь, животная тварь, не быть тебе человеком!

Он ухмыльнулся, страшно, лихо, как будто терять нечего. Бить больше не стал, развернулся и вышел.

Людмила тотчас же прибежала, отпрянула от расплавленных свечей, что на полу стояли, на колени передо мной рухнула.

– Что? Не тронули тебя? Целая? Дай пощупаю. И тут тоже... Всё хорошо. Уж я так испугалась! Колдуны, Царейко и все к тебе! Ну, думаю, только бы ничего не сделали! Сижу тихонько и молюсь, вдруг поможет?

Она осмотрела меня, ощупала, ран не нашла.

– Фух, не тронули! О! Ошейник новый надели? Красивый.

Сказать, что это за ошейник я не могла, конечно же. И если начистоту, не очень-то поверила Царейко. Долго после этого думала – может, приврал, попугать решил, замыслил обмануть, чтобы я попробовала перекинуться, и он тут как тут?

Только что ему это даст? Обряд свадебный дело небыстрое, да и к любви ему меня не принудить. Я обратно перекинусь, больно, конечно будет просто ужас как, но насилия всё равно избежать успею!

Не выдержала всё-таки, ночью попробовала. Чуть сознание не потеряла от боли, а тело так и осталось рысиным.

Не наврал Царейко, по правде заколдовал. От всех моих попыток только и осталось, что царапины на полу от когтей.

Я было испугалась, но решила пока не паниковать. В замке знают, что я заколдованная, со мной Людмила, да и отчим где-то ходит, землю топчет. Не допустит, поди, чтобы после всех его усилий я пропала. Всё одно зверем жила, вот и продолжу, позже придумаю, как быть.

Стали мы дальше жить. Перевели меня в большую комнату на чердаке, ближе к комнате прислуги. Там никогда никого не было и тоже мебель старую хранили. По ней было удобно лазить и прыгать, да и свежего воздуха на чердаке было полно, вечно там дуло. Людмила перину мою перетащила, две подушки старые приволокла, которые можно драть в своё удовольствие, и себе одеяло.

В комнату мою больше никто не ходил. Я слышала, конечно, людей, со двора много звуков и запахов доносилось, но они меня не интересовали.

Жили мы и жили.

И вдруг – как гром с ясного неба – прибегает Людмила и кричит, что в замке Великого князя паника. А я и сама слышала, с самого утра беготня во дворе, словно пожар.

Оказалось, что была большая битва и звериное войско смяло людское, снесло подчистую, растоптало. А лесные, что на помощь должны были прийти, не успели. Поговаривают также, лесные просто не особо-то спешили помогать, а то и им бы досталось.

В общем, войско княжеское разбито, потери огромные. Нет больше войска, защищать людей некому. Уцелевшие воины бегут в людские земли, и если немедленно не принять меры, война будет проиграна и тогда уже сюда придут враги.

Какие меры?

Оказывается, если взять резерв княжеской дружины, что в столице за порядком следят, да по дороге собрать новых воинов – молодых да старых, то можно быстро зверей добить, мол, среди них нынче больше мёртвых, чем живых. Никто не ожидал, что звери при виде бессчетных полчищ Великого князя не сбегут, а кинутся навстречу, костьми лягут, ведь это какие жертвы! Думали, они будут избегать прямого столкновения до последнего, скорее земли отдадут, чем станут их своей кровью поливать, а они вон что учудили! Как бешеные звери, рвали всех, что под руку попадались, не чуя боли. Словно и не хотели жить, и жизнь свою не ценили. Шли и умирали с мрачными лицами. Вернее, с мордами, потому что перекидывались в зверей и бросались на пеших и конных, на людей и лошадей без разбора.

Людмила, сбиваясь, говорила, а я и дышать перестала.

А ведь там они… Гордей, Всеволод и Ярый. Там они…

Там сестра.

И вот что случилось – впервые за долгое время пелена звериного разума расступилась. Я-то думала, что по-прежнему человек, а вышло, всё же зверь, который мало о чём размышлял – только и радостей, как бы поесть, поиграть, да Царейко попугать.

Отчего я не перекидывалась раньше, пока могла? Тут, в комнате, где никто не увидит? Отчего не говорила с Людмилой по-человечески?

– А, вижу, расстроила я тебя. – Вздохнула тем временем моя невольная подруга. – Кто хочешь от таких вестей расстроится. Был у меня парень знакомый из княжеской охраны. Дружинником стать хотел. Он, конечно, на меня и не смотрел, кто я, служанка… А он знатный мечник, талант у него был. И всё равно следила я за ним – где бывает, чем живёт. На войну его отправили… не знаю, что с ним. Все вот ругают… зверей кроют почём зря, а я думаю иногда – чем они виноваты? Жили себе… это же наш князь к ним с мечом пришёл! Он захотел забрать чужое, что ему не принадлежит! Вот и плата!

Людмила прикусила губу, опустила голову.

Мне стало жутко.

Там, с той стороны, мои родные и любимые, тут – Людмилины. И сидим мы с ней, и переживает каждая за своих… а те может друг друга убивают.

И что, есть счастье кому-то?!

– Всё Великий князь виноват. А отвечать моему… отвечать простым солдатам.

Я говорить не могла и теперь жалела об одном. Что не перекидывалась, пока была возможность. Раньше – не хотела, теперь не могла.

***

В тот день, ставший первым днём свободы, заря была не кровавой, а нежно-розовой. Те, кто шли на смерть, смогли в последний раз ею полюбоваться.

А потом погибли.

Это была победа, после которой чувствуешь, будто от тебя ничего не осталось. Будто тебя размазали по земле, рассыпали пеплом и оставили там, забытым и безымянным.

Разумом понимаешь – всё, перелом, многое позади. Скоро война закончится, сожрёт сама себя. Не будет больше такой битвы, чтобы волна на волну, не будет столько смертей… звериных смертей, к которым пора бы и привыкнуть, но сердце, которое вроде давно уже окаменело, всё о себе напоминает.

Сколько их там полегло – парней, ненамного старше Гордея? Молодых отцов, ровесников Всеволода? Крепких мужчин? Поле было усыпано телами, людскими, звериными и лошадиными. Три дня хоронили. Многие звери, правда, ещё живые, объятые Яростью, в лес ушли, следом за разбитым людским войском, а там и до лесных владений недалеко.

Но они тоже считай мертвы.

Сам-то он жив, конечно. Остался бы Вожаком – побежал бы первым, но Князь должен действовать иначе. Ждать, наблюдать за битвой, считать убитых и придерживаться планов.

Носить чужое зло в себе, хранить накрепко.

На поле боя Гордей без лишней надобности не ходил. С тех самых пор, как увидел там мёртвую женщину в траве. После того, как начали теснить людей, он двигался за войском и видел, как в тёмно-зелёной траве появляются первые следы побоища. Брошенный меч, чья-то заплечная сумка и она.

Не то чтобы он не видел мёртвых женщин прежде, да только эта была совсем молодой… и так походила на его собственную душу, что он долго стоял над ней, неподвижно, смотря как на зелёных перьях травы блестит кровь, и никто бы не догадался, как он бичует себя там, в своём сердце. Кто-то и эту девушку любил. Она должна была стать матерью, а может, и есть молодая мать… Но ей счастья не видать. Ни улыбки сына или дочери, ни рассвета, ни парной дымки над рекой летним вечером.

Как можно рассчитывать самому быть счастливым, если многие этого никогда не увидят?

День, когда звери победили, стал днём, когда жизнь и смерть сплелись так крепко, что никто толком не знал, на какой он стороне.

С тех пор Всеволод старался сопровождать молодого Князя, не подпускать близко к телам, которые готовили к похоронам, только к знахарям да ведунам водил, а Гордей и не рвался.

Всего день… от начала и до конца, всего миг – и нет больше прежней Звериной земли.

Спроси его, как и что происходило? Так много… но слов не найти. Зубы словно замок замкнулись, и сказать нечего. Всё, что было в тот день, навсегда выжжено в памяти, но говорить об этом невозможно.

Этой последней битвы они ждали все. И уже знали, что победят. Отец Гордея привёл отряд, наполовину состоящий из совсем юных зверей, наполовину из женщин. Как они тогда поругались!

– Я знаю, – качал отец головой и Гордей только и мог думать, что отец совсем седой. Совсем сдал. – Знаю, но они рвутся в бой, и я не могу им отказать.

– Я могу.

– Сынок, верно, можешь, но не это ли их право – выбирать самим? Защищать свой дом? Так, как могут.

Гордей смотреть на него не мог. Отец… за отца жизни не жаль, да ещё за такого. Ни единого нарекания к нему, если ругал, то по делу, если заставлял, опять же правильно делал, а любил так, как только можно того желать!

– Мне покоя не даёт… что это страшное испытание на твою долю пришлось, не на мою. Словно я всю жизнь веселился, мёд хмельной пил да плясал у костра, а ты теперь за моё веселье расплачиваешься. – Горевал отец.

Гордей не мог смотреть и говорить, и от этого ещё хуже делалось.

– Забирай свой отряд, отец. Там мальчишки, что из дому сбежали, я не пущу их в бой.

– Там такие же мальчишки, как ты! И они, как ты, сделали свой выбор.

– Я скорее сам к врагу выйду, чем пущу детей!

– Детей? Видел того здорового медведя, что рядом со мной ехал? Он младше тебя ровно на год. Всего на год, Гордей. Позволь им.

– Да как ты не понимаешь? – Гордей круто развернулся. – Я не могу! Год – это много, пусть живёт! Пусть хоть год ещё проживёт! Какая польза от него, непуганого и неучёного? Только если в Ярость впадёт, а это верная гибель! Вскоре много мужиков уйдёт к предкам, чтобы этот парень жил… Уводи их.

Отец послушался, собрал своих и увёл прочь, строго-настрого запретил возвращаться. Правда, некоторые потом в дороге сбежали и всё одно вернулись, затерялись среди воинов, и таких молодой Князь не тронул. За каждым не набегаешься, к юбке маминой не привяжешь.

Советников, число которых поредело вполовину, давно было ни слышно. Гордей больше не советовался, незачем.

Людское войско тоже сбивалось в целое, наступало, вынуждало отвечать. Словно сговорившись, обе стороны подошли к клубничным полям и остановились в ожидании.

Звери напали первыми и вырвали свою победу зубами. Разбили людское войско и оставили мёртвыми половину своего. Усыпали клубничные поля удобрением.

Это уже случилось, прошло, со временем забудется.

Позади те дни, что войдут в историю. Всеволод думал прежде, читая хроники про великие сражения и смелые подвиги – неужто подобное на самом деле случалось? Неужто кто становился свидетелем такого великого события? Каково это – видеть, как рушится или рождается новый мир? Как трясёт землю, унося тысячи жизней, омывая её в крови мёртвых, чтобы родился новый?

Оказалось – никак, буднично. Даже не замечаешь, что происходит, как слепой бродишь-спотыкаешься и думаешь только о том, что никому не пожелал бы такой доли. Пусть всегда читают только в хрониках да щекочут воображение фантазией. И никогда не сталкиваются вот так – лицом к лицу.

Как своих мёртвых похоронили, Гордей на рассвете повесил две вязанки оберегов на березу у реки, что станет хранить-провожать души тех, у кого нет родственников, стали приходить новости.

Лесные повернули обратно в свои земли. Так спешили, что часть вздумала сунуться в старый лес и пропала там, запутавшись в петлях и попав на обед зурпам. А кто побоялся в старый лес лезть, те бросали, убегая, всё, что несли, оставляли даже лошадей. У северной границы собрались ничейные лошадиные табуны и гуляют там на просторе, вольные и счастливые.

А люди… люди бежали ещё быстрей, бросая не только оружие, не только награбленное, а и своих раненых.

На Тамракских землях не осталось врага, только пустые деревни и разодранное, потрепанное Звериное войско.

Гордей тут же приказал собирать совет и дал советникам слово.

Вначале они не решались говорить, да и о чём говорить, не совсем ясно было, но встал Беляк. Сказал коротко:

– Мы победили.

И все кивнули согласно, оглаживая бороды, но не Гордей.

– Князь? – Спросил Буревой. – Что скажешь? Лесные отступили, люди бегут прочь с нашей земли. Мы победили?

Гордей опустил голову:

– Прогнать врага со своей земли – не победа. Тот, кто разрушил наш мир, вернётся к себе домой, залижет раны в тишине и довольстве, отдохнёт на сытых харчах и вернётся. Чтобы победить врага, обезглавить его, нужно идти на его землю.

Советники переглянулись.

– Ты хочешь разорить человеческие земли?

– Разорить? – Гордей усмехнулся. – Мы заберём, что нужно. Имущество и урожай. Людей только не тронем. Но они должны видеть, что война, начатая по их вине, всегда вернётся к ним в дом. Должны накрепко запомнить, чем это заканчивается.

– Да, но к чему? Это лишние жертвы… Великий князь пойдет теперь на любой договор.

– Великий князь должен быть казнен. Это будет полезным уроком надолго, всем следующим Великим князьям.

Советники молчали.

Буревой, который потерял на войне двух сыновей их трёх, встал первым.

– Да будет так, Князь. Да будет так.

Советники поднимались один за другим, склоняя головы и признавая, что решение принято. Гордей, конечно, и сам был готов его принять, но так лучше. Ведь где она – граница, черта, за которой твои указы превращаются из нужных в самовольные да самодурные?

В долгий ящик не откладывали и уже вечером объявили звериному войску о походе на людскую столицу. Гордей сам к ним вышел, как поступал всегда. Встал с непокрытой головой и сказал:

– Все, кто ещё носит в себе что-то светлое. Кто сможет не поднять руку на невиновного, но сможет довести до конца наказание виновного, пусть идут со мной. Только преподав людям урок, мы будем жить спокойно. Только если они будут бояться нас трогать!

Недостатка в готовых идти до конца не было. Всеволод, хотя не высказывался ни за, ни против, тоже пошёл. А вот Ярый остался – в последнем бою ему отсекли левую руку. И колдуны человеческие сильно потрепали своими колдовскими проклятьями – ослабили да отравили. Ярый находился у лекарей, в целебном сне, в полудрёме.

Гордей навестил друга перед тем как выступить в путь.

Тот был совсем не похож на себя самого. Бледный, с горькой ухмылкой и глубоко впавшими глазами. Осунувшийся, и даже волосы безжизненно свисали на лоб. Накачанный доверху снотворным отваром, однако при виде друга сумевший очнуться и поднять голову.

– Уже едешь? – Спросил он и облизал сухие губы. Хотел что-то добавить, но только горько хмыкнул.

– Да. Пора.

Гордей наклонился, смотря Ярому прямо в глаза.

– А ты выздоравливай. Мы вернёмся скоро и я хочу видеть тебя по приезду таким же здоровым, как раньше!

– Нет уж, не буду ждать. Поправлюсь и поеду за тобой следом! Или что, калеченый альфа тебе уже не надобен?

Ярый кривил губы в привычной улыбке превосходства и пренебрежения, Гордей и глазом не моргнул, хотя ни на миг не поверил.

– Ну что ж… твоя дурость всегда была выше моего слова. Приезжай. Я буду ждать. Ты мой альфа и будешь им, сколько захочешь. Хоть с руками, хоть без.

Он отпустил Ярого и поднялся.

– Стой!

– Да?

– О Жгучке ничего не слышно?

Гордей колебался недолго, признался сухо:

– Пятый месяц пошёл, как я душу свою не вижу.

– Всего-то? А кажется, годы…

– Да, кажется, годы.

– Так что с новостями? Ты знаешь, где она?

Гордей помедлил и выдохнул:

– Нет.

– А Царейко?

– Убит в последнем бою. Его тело нашли, но мёртвого не допросишь.

– А кольцо? Кольцо было на нём?

Молодой князь задумался.

– Я не знаю.

– Хотя… какая уже разница.

– И правда. – Гордей усмехнулся, но веселей от этой усмешки не стал. – Разницы никакой. В столице узнаю.

– Надо же, какая ирония – ты всё же едешь в людскую столицу за невестой. – Сказал Ярый, опуская голову на подушку. Всё же головная боль просто адская.

 

Глава 15

О людях, зверях и разнице между ними – есть ли она?

В княжеском тереме царило запустенье. Не потому, что народу стало меньше, нет, почти никто не уехал, однако все сидели по своим комнатам, тихие, словно мыши, и старались не высовываться. Многие жили в собственных домах за пределами княжеских хором и тоже прятались, не выходили лишний раз на улицу.

И тогда нас с Людмилой со скуки и за неимением прочих развлечений заприметила княжна.

Первый раз она приказала Людмиле привести меня к ней в комнаты, ещё когда Великий князь отказался проводить осенний бал, но не сложилось, и вот только сейчас повторно о нас вспомнили.

Нынче все перешёптывались о войне, пусть далёкой, но унесшей жизни многих людей, почти всех княжеских воинов, а уж обычного люду и вовсе без счёта!

Никто не мог сказать, что будет дальше. Видно, надеялись, само собой как-то уляжется. Пришлют грамоту, потребуют откуп – придётся много имущества отдать, даже часть земель, но что поделать – победителей не судят.

Никто не знал, что будет.

Но княжну это не волновало.

Она скучала. И вот Людмила повела меня веселить свою госпожу.

Княжну-толстушку звали Анатосией, о чём мне сообщили заранее, будто я стану называть её по имени!

Итак, пришли мы в большую комнату с углами, скрытыми портьерами, из-за которых комната получалась будто круглая. Там было много света, ещё больше зеркал и позолоты, и княжна в окружении нескольких подружек.

Девушки мало от неё отличались, были такими же сдобными да румяными, упакованы в такие же яркие кружева да рюшечки. Людмила говорила, княжна таких специально подбирает, чтобы красотой её не загораживали, чтобы помнили своё место.

На их фоне Людмила даже в старом платье красавица! И нос вовсе не длинный!

Вот вошли мы, заметили нас… и такие визги раздались! Не знаю, как я не оглохла!

Княжна с подружками на софу прямо в туфлях попрыгали, подушки похватали и ими прикрылись, хотя что той подушки?... Платья у них куда лучше заградят от зубов, да только ума поди у местных барышень не наблюдается.

– Так это же заколдованная! Заколдованная девушка, не бойтесь!

Людмила пыталась дозваться, однако эти клуши, на пёстрых курей похожие, так и стояли на софе. Ну прямо как во дворе, когда куры на забор взгромождаются на солнце погреться и рядком сидят!

– Она всё понимает, только не говорит!

– Правда? Не врёшь?

– Не вру!

– А зовут её как?

– Ожега.

Княжна взглянула на меня сверху вниз и недовольно нахмурилась.

– А как докажешь, что она всё понимает? Вдруг бросится?

– Я за ней давно хожу, а она ни разу даже не рыкнула. Смотрите, не трогает!

Людмила наклонилась и почесала меня за ухом.

– Видите?

Не знаю, почёсывания за ушами, видимо, моё слабое место, язык сам собой из пасти вывалился, глаза закатились. Час бы так сидела!

– И правда, смирная вроде.

Понемногу девицы успокоились, стали спускаться на пол, подушки отложили, а княжна обратно уселась, подол расправила и капризно спросила:

– А чего ж её заколдовали?

Людмила пожала плечами.

– Не знаю.

– А ну, подведи её ближе, я тоже поглажу, – приказала княжна.

Мне, честно говоря, было совсем неохота, чтобы она ко мне прикасалась, трогала мой красивый мех своими пальцами-колбасками. Пришлось отойти и зубы оголить. Шипеть или кусаться я не стану, конечно, но могу же я быть не в настроении?

– Ой, чего это она? – Вылупила княжна глаза.

– Она не любит, когда к ней незнакомые люди прикасаются.

– Я княжна!

– Так её ж в зверя оборотили! Она теперь не совсем человек, многого не понимает.

– Да?

А Людмила ловко врать умеет! Знала она точно, что я не хочу к княжне идти, давно меня без слов понимала, по поведению.

– Пусть сидит тогда в углу и привыкает. А ты иди прочь! Позже придёшь, отведёшь её обратно в... ну, где там её держат. Хочу, чтобы рысь ко мне привыкла, чтобы стала ручной. Буду гостей встречать – и она у моих ног сидит… Вот чего я хочу!

Людмила покраснела, но ушла молча. Я тоже уже хорошо её понимала – обиделась она, что про меня так говорят, как про скотину бездушную, а спорить не смела. Княжна и на конюшню пороть может отправить, были случаи.

Но я Людмилу вокруг ног обошла, лбом толкнула, мол, не бери в голову. И отправилась поближе к княжне.

Вот и стала я по комнате ходить, а девицы болтать. Болтают, а сами так и косятся с испугом. Ох и пустые головы у них оказались! Мы с Малинкой тоже, конечно, не самые большие умницы, но до таких глупостей далеко. Потратить час времени на то, чтобы спорить, какой цвет княжне больше идёт – зеленой травы или сливы того оттенка, когда она налётом покрыта? На это правда стоит тратить столько времени?

Больше ничего интересного у княжны не было. Только и радости, что зевнуть да когти выпустить, уж больно смешно пугаются.

С тех пор стала Людмила меня к княжне водить, а я ходила, всё равно делать нечего.

С развлечениями у княжны было туго. Даже лесной музыкант уехал в спешке домой, бросил хлебную должность, а блюд на обед стали готовить в два раза меньше. Гулять в саду они почему-то не любили, очень жаль. Побегать хотелось, но княжна как садилась с утра на софу, так до обеда не вставала. А там обед, и что того времени осталось до вечера?

В общем, скучали они.

Тётушки да матушки тоже ничего дельного не могли придумать, разве что охать, ахать да вышивание в руки княжне совать. Но они редко появлялись, тоже своими делами были заняты.

Вот и стали тогда подружки её светлости Анатосии водить в комнаты для развлечения кого ни попадя!

То собаку притащат со щенками с конюшни потискать, то маленькую лошадь подивиться, то ребёнка с улицы одеть в какое-нибудь несуразное платье. Даже юродивого было привели, но быстро из палат выставили – вздумал он стены облизывать, чтобы на вкус чистоту и роскошь попробовать, а такое зрелище княжне оказалось не по нраву.

А потом самого настоящего чернокнижника приволокли – и где только взяли? Он был очень пьяный, ну просто вусмерть! И ободранный какой-то, волосы что сосульки, столько грязи, что стучат друг об друга, да и текло с чернокнижника, будто его помоями облили из окна.

Волокла его блондинка с кудряшками и её служанка с плечами, как у дружинника. Все смотрели на блондинку, как на героиню – не побрезговала! Вот это преданность своей княжне, вот это понимаю!

Стоило его отпустить, как чернокнижник что-то пробормотал и упал на пол, а после лёг удобней, уткнулся лицом в ковёр и захрапел.

– Ну! – Разочаровано сказала княжна. – И зачем ты его привела? Он же пьянчуга!

– Зато настоящий чернокнижник! – Бойко возразила блондинка. – Смотрите, на поясе замок висит. Это не у всех есть! Я знаю, по соседству у нас парень ушёл в обучение… Только не доучился.

– Отчего?

– Так помер ведь! Сгорел, а вместе с ним полдома! Из чернокнижников разве что каждый двадцатый живым остаётся. Там, если что не так сделаешь, когда демона призываешь, всё, вырвется демон за сожжёт. Или в Навь войдёшь неверно и всё, не вернёшься назад! Сгинешь в Нави!

– А этот, выходит, вызвал? – Брезгливо косясь на тушу чернокнижника, спросила княжна, но было видно, что интерес в ней пробудился.

– Да! Вызвал, и больше того, на службе у него демон состоит, раз замок висит! Это от демона защита!

– Как у такого пьянчуги может демон на службе состоять?

– Есть у него, клянусь! А пьёт… многие из них спиваются или в отшельники уходят. Говорят, после Нави голова у них, что старые щи тухнет. Но это ничего, что пьяный, крепкие они, чернокнижники. Сейчас очухается.

– Тогда буди его! Сейчас же!

С горем пополам чернокнижника растолкали, усадили и дали холодного отвара, хмель сбить. Половину он пролил на свою куцую бородку.

– А ну, покажи-ка нам демона, которым управляешь! – Приказала княжна, вскинув голову.

Чернокнижник секунду хлопал глазами, не выпуская пустой жбан из рук, а потом как давай хохотать! Ржал как конь, не посмотрел, что в гостях у самой княжны, которую смехом своим оскорбляет.

– Ты в своём уме, девка? Демона тебе? Давно такой бредятины не слыхал! Давно не пороли тебя?

– Что?!

– Демона тебе? Может, цифарки тогда на себе нарисуете, чтобы демон знал, кого первого жрать, кого последнего? Дуры!

В былые времена ночевать ему за такие речи в остроге, а то и из города бы выперли, но сейчас никто не тронул – ушёл чернокнижник со смехом, и жбан позолоченный прихватил, и никто его не остановил. Блондинка впала в немилость и сидела тише мыши.

После этого княжна перестала гостей приглашать, только меня и водили. Вскоре я стала к ним привыкать. Капризные они были, конечно, ленивые, глуповатые, но не злые. Прям так, чтобы специально обидеть кого – такого не было. Всё больше со скуки обзывались да кости всем кому не попади перемывали.

Я не знаю, сколько прошло времени, только закончилось лето, и деревья в саду стали золотыми. Выводя меня на прогулку, Людмила накидывала на себя толстый плед.

Мне стало казаться, что вовсе не важно, какой нынче день, какое время года. На улице холодно стало, так я в комнатах, в тепле сижу. Зверь в лесах попрятался, в норах зарылся – так у меня всегда еды вдоволь, охотится не нужно.

Людмила выводила меня гулять часто и надолго. Стояла, дрожа и хлюпая носом и думала. День ото дня она становилась грустней. Смотрит бывало на меня, улыбается, а у самой глаза мокрые.

Я даже подпрыгнула однажды, обвилась вокруг её ног, мол, что случилось? Она носом шмыгнула:

– Страшно мне… Войско звериное на нас идёт, я сама вчера слышала. Княжне не говорят, конечно, а у слуг с языка не сходит. Говорят, что Великий князь хотел сбежать, а уже поздно! Никто не стал ему помогать, только и предложили, что казну вывезти. Князь отказал, конечно, может, казна откупиться поможет. Из дружинников всего двое осталось, остальные кто с войны не вернулся, кто бежал… Третьего дня всех лошадей с конюшни увели! Половина слуг ушли, и все, кто что мог, к рукам прибрать, с собой забрали. Только казна и цела, Великий князь ключи на шее носит и из комнат носа не кажет.

Я тёрлась мордой о её коленки, она так забавно вздрагивала!

– А ты теперь всё больше похожа на зверя!

Людмила села, обхватила мою голову руками. Играть хочет?

– Ты теперь меня почти не понимаешь! Посмотри. Ну, посмотри же на меня! Ты теперь как будто настоящей рысью стала. Хоть и не бросаешься ни на кого, а разума прежнего не видно…

Ну что, играть не будем?

Я недовольно вывернулась и запрыгнула в кусты. Там водились мыши – мелкие юркие мыши, которые пищали под землёй, но лапой не достанешь, если когтями копнуть, они всё равно убегут! А караулить некогда, да и время тратить…

– Пошли! Ну же!

Грустная стала Людмила, скучная. Всё плакала или хмурая ходила, похудела, даже, кажется.

Привела меня снова к княжне. Там убытки – три девушки-подружки из семи пропали. Куда, интересно?

Сегодня они прямо в кучу сбились, друг к дружке прижались и только вздыхали горестно.

– Чего вы молчите? – Не выдержала вдруг одна и со слезами заговорила. – Что с нами будет? Страшно же… Старшие шепчутся, будто я не слышу, но все знают! Волки скоро сюда придут! Они нас съедят?

– Тихо ты! Чего княжну пугаешь?

Это блондинка вступила, нахмурилась, она среди них самая бойкая. Но меня до сих пор боится, гладить не пытается.

Так, сядем-ка в углу да послушаем, о чём они шептаться собрались.

– Я боюсь… Матушка уехала давно, меня бросила! – Рыдала самая круглая из них, в красном сарафане она походила на клубничку.

– Хватит жаловаться. Мы тоже тут сидим, если ты не заметила! – Тут же ответила блондинка. Алёна её, кажется, звали…

Вот те номер! Только подумала – сколько я к ним хожу, слушаю их, а имён не знаю!

Хотя мне можно, я ж не человек. Вон какие у меня лапки…

– Вам-то ладно! – Не выдержала княжна. – не будет ничего. А меня убьют! Папенька так и сказал – молись, проси, чтобы звери тебя не казнили. Если что – прикидывайся своей служанкой, не признавайся, что ты княжна. Хотя всё одно, говорит, узнают, кто-то сболтнёт, чтобы себе жизнь сохранить. Вся надежда только, что войско звериное до нас не дойдёт, насытиться кровью и чужим добром по пути и назад к себе в Тамракские земли вернётся!

Теперь уже всхлипывали все. И про обед забыли!

– Ага, вернётся! – Взвизгнула княжна. – Сам он бы не вернулся, если бы в столице княжескую казну можно было бы забрать! А зверям с чего возвращаться! Папенька отправлял к ним навстречу гонца, предлагал мир заключить, а те гонца развернули, сказали, заключим мир, конечно, только на своих условиях. Ждите. И ни словечка больше не прибавили!

– Значит, точно придут?

– Да.

– Должен же тебя князь ихний пожалеть! – Крикнула «клубничка». – Может, всё хорошо будет? Может, он наоборот, женится на тебе! Говорят, так союзы заключают, чтобы мир вернуть после войны! Вдруг он такой договор хочет заключить?

– Нет, не думаю. – Княжна надула губы и качнула головой. – Папенька мне рассказал, что ехал ко мне свататься молодой княжич, а потом назад свернул.

– Да? Но мы ничего не знали. Почему?

Блондинка удивлена.

Но не так как я…

Молодой княжич… княжич…

Туман, сколько не рассекай его острыми рысьими когтями, тут же обратно съезжается. Княжич… Там, за туманом, близко-близко, только руку протяни, что-то знакомое, важное кроется…

И лапой не достать, и носом не учуять.

И слёзы эти сбивают с толку!

Но рысь долго не умеет думать или злиться, вот уже заметила кисточку на гардинах, которая словно создана, чтобы её откусить и гонять по всему полу.

Лапы скользят по паркету, а всё-таки здорово!

Чем на улице становилось холодней, тем дольше я спала. Жизнь была такой: спать, пока влезет, поесть, погулять в саду, к княжне заглянуть, вырваться от Людмилы, когда она ведёт меня в комнату, побегать по коридорам, попугать слуг, вернуться и снова спать на своей мягкой перине.

Но вскоре Людмила перестала приносить мне кости. Пришла в очередной раз, поставила еду на пол, а в миске лежит какая-то бурая жижа, пахнущая травой. Нет, такое я не ем!

Миска зато быстро кружится, стоило толкнуть, ловко стучит краями, разливает бурую жижу.

– Перестань!

О, Людмила сердится. Надо побыть хорошей, сесть, сложить лапы и заглядывать ей в глаза жалобно.

– Я тебе с таким трудом еды достала! Радуйся, хоть остатки похлёбки отдали, а ты их по полу! Думаешь, я другую еду получаю, сильно лучше?

Зачем она собирает эту жижу ладонями и сливает обратно в миску? Может, игра такая?

– Сиди на месте!

Ну вот, кричит. Кого другого я бы за крик ка-ак огрела бы лапой! Чтоб знали. Но Людмилу не трону, нравится она мне, родная душа. Так говорят? Родная душа…

Как заноза ноет от этих слов. Что они, интересно, значат?

Похлёбку эту невкусную пришлось съесть, потому что ничего другого не было, а в саду мышь поймать удавалось очень редко.

А потом настал вдруг день, когда терем стал трястись.

Вначале было много-много далёкого шума, будто он катился к нам по небу, как большой шар из пыли и мусора. Или как гром, после которого по земле и листьям стучат капли дождя. Бр-р-р, дождь – это мокро и холодно, этого я не люблю.

Людмила так долго не приходила, что я сильно проголодалась. И выгуливала меня всего несколько минут, даже толком не побегаешь! И вот опять – пора на улицу, а её всё нет!

Я уже и дверь царапала, и ручку грызла, нет, не идёт Людмила!

Я уже почти обиделась и ушла за белый шкаф с потёртыми боками, а после и вовсе забилась под него, шевеля усами и чихая от пыли. Да ещё и запахи эти… запахи конюшни и лесных зверей, запахи птиц, мышей и мокрой шерсти. И ещё какие-то… сразу не вспомнишь.

И вот наконец дверь распахнулась и Людмила влетела в комнату как ошпаренная. Я затаилась. А вот не буду вылезать, пусть поищет!

Но за ней следом влетел какой-то мужчина. В носу тут же засвербело… как будто в зверинец заглянула – был такой в углу сада, но там только кроликов и куриц держали, а тут хищник.

Вот что за запах ходит! Лезет изо всех щелей, просачивается со двора! Запах хищников!

Мужчина остановился, когда Людмила вскинула руки, прикрывая лицо. Сегодня на ней был длинный зелёный фартук с оборочками, они, верно, здорово шелестят!

– Нет! Не трогайте меня!

Хм. Ну трогать ему свою подругу я не позволю! Однако хищник и сам остановился, завертел головой, его ноздри двигались, втягивая воздух.

– Ты тут одна?

– Да.

Людмила тут же испуганно сглотнула. Ну, соврала слегка, не одна она, я под шкафом сижу, и чего бояться? Конечно, она знает, что я вылезу в случае чего и устрою ему! Но пока затаюсь, чем незаметней твоё убежище, тем легче застать врага врасплох!

Мужчина оглядывается, хмурится. На нём грязные штаны и льняная рубаха без рукавов. Красивая была рубаха, с вышивкой, но рукава оторвали прямо по живому, нитки торчат. Поверх рубаки кожаная перевязь. А вот меч в руках у него новый, наточенный, лезвие так и сверкает!

– Ладно. Князь велел всех немедленно собрать в приёмном зале. Чтоб до последнего человека все собрались, поняла? И ты иди.

– К…какой князь. – Сглотнула Людмила. – Великий?

Мужчина криво усмехнулся.

– Про своего Великого князя можешь забыть. Наш Князь, хозяин звериного народа. Чтоб пришла, поняла?

– Да.

Мужчина ушёл, не тронул мою Людмилу. Но аромат, который оставил… Нужно выползать, прятаться больше не от кого. И… откуда этот запах? Струйка тонкого… такого…

Язык прошёлся по носу.

– Рыська…

Людмила стояла, прислонившись к стене и дрожала.

Что?

Её руки бессильно висели вдоль тела. Пустые, между прочим! А ладони чем пахнут?

– Есть нечего.

Она вдруг сильно засмеялась, отнимая от моего носа ладони, всхлипывая и вытирая ими щёки.

– Ты даже не понимаешь, да? Играешься? А ведь Звериное войско заняло наш замок. А я беспокоюсь только, сыта ли ты, не сожрёшь ли меня или ещё кого, если проголодаешься. Смешно, да?

Людмила сильно расстроена. Ей нравится, когда я трусь ей об ноги, она сразу смеяться начинается, отпихивать меня руками прочь и щекотать.

Надо повторить.

Только стоило подтолкнуть под колени, как она села, схватила меня за шею.

– Они, правда, нас не тронули. Видела? Мужчина, а даже не прикоснулся! А говорят, звери мимо девок пленных не ходят, хватают и делают с ними, что душе угодно… Как Великий князь с моей мамой. Чем он лучше этого, который хоть с мечом и бегает, а меня не тронул? Так что я не так сильно боюсь. Только не знаю, что дальше будет. Великого князя схватили, в темницу бросили. Княжну в комнатах заперли и охрану приставили. Всем боярам приказано собраться встречать нового князя. Говорят, теперь он наш хозяин и нами повелевать станет. И нам тоже нужно идти… Зачем им простые слуги, не пойму? Чтобы видели?

Зачем она столько болтает? И держит, словно прилипла.

– Сейчас отпущу, не вертись. Пойдёшь со мной? Не так страшно будет. А чтобы тебя не пугать сборищем, мы со второго яруса, сверху будем смотреть. Да и всё равно только бояре лицом к лицу его встретят, а слуг наверх загонят! Там перила высокие, тебя никто не увидит, а мне спокойней будет. Сейчас видела, сколько оборотней по замку лазает, во все щели нос суёт? Не хочу тебя одну оставлять.

Ох и болтливая же она! А оборки на её фартуке совсем не шуршат!

– Ну, всё, отдай фартук, не грызи! Порвёшь, меня ругать будут. Отдай, сказала! Ну вот, смотри, обслюнявила весь! Ладно уж… Теперь пойдём, пойдём скорей. Ещё в сад быстро сбегаем.

Еды, значит, не будет. На улицу, правда, мы вышли, в ту часть сада, что заросшая стоит, туда редко кто заглядывает.

Пока Людмила стояла, вытянувшись, следила, чтобы нас никто не застукал, я поймала птицу! Вкусная! Только перья мешают, выплёвывать приходится.

Людмила при виде моей морды, облепленной перьями, вздрогнула. Что? Кровь? Оближемся… У, и правда кровь, надо умыться.

– Ну и хорошо, что ты поела!

Конечно, хорошо. Я довольна.

– Всё, чистая, хватит морду тереть! Пойдём.

Людмила повела меня… коридоры словно другие стали? Нет, в замке что-то другое. Какие-то запахи… что-то носу покоя не даёт, но хищников точно прибавилось.

Опасно рядом с другими хищниками. В комнате за стенами – одно, а на открытом месте – другое. А вдруг они больше? Вдруг нападут?

Хотя я прыгать умею и убегать. Чего мне хищников-то боятся? А может… может они и вовсе на меня похожи? Я ведь никогда не видела рысей!

Ох… Вот было бы здорово!

– Тихо, не вертись.

Людмила почти прижала меня к стене, прошептала.

– Тихо, Рыська, пожалуйста, тихо.

Ну ладно, тихо так тихо. Носом-то дышать никто не мешает.

Народищу на втором ярусе было – не протолкнуться. Все такие дёрганые, словно я на них иду с оскаленными зубами, хочу сожрать. Или не я. В общем, будто их кто-то собирается сожрать.

Людмила подошла на самом углу к перилам, нашла свободное место между тучным конюхом и тощей служанкой, которая отшатнулась, когда я влезла между Людмилой и деревянными перекладинами.

В щель хорошо видать сам зал. Пол там узорный, красивыми чёрно-серыми узорами выложен. Набилось в зале бояр как селёдок! И все разряженые какие, сверкают, словно драгоценные камни! А за боярами тётушки да матушки, а княжны нет, не позвали, видно.

Но бояре тоже ждут, когда их съедят.

Потом в толпу врезались воины. Такие же хищники, как мужчина, который в комнату за Людмилой заглядывал. Шерсть на спине поднялась, я еле сдержалась, чтобы не зашипеть и не сбежать. Слишком их много, и не такие они, как я, теперь по запаху это стало понятно.

Но до второго яруса, пойди, доберись! Если что, сбегу первей и не догонят!

Воины встали в две линии и раздвинулись, освобождая место у трона.

Шум вдруг смок.

Я села.

В щель было видно, как двое последних хищников тоже разошлись и на пустое место перед троном Великого князя ступил человек.

Что-то толкало меня заскулить. Не знаю, что. Этот последний хищник – он как… как… как что-то очень вкусное! Но не еда. Нет, он не еда.

Я облизалась и замерла, не в силах отвести от него глаз.

Не было ничего важней.

***

Вот и оно. Вот место, где закончится война. Роскошный зал, полный мрамора, позолоты и колдовского света.

Вот люди, которые должны запомнить, чем она кончается, и рассказать своим потомкам.

Не все доживут. Тех, чьё участие в нападении на Тамракские земли докажут, казнят.

А пока они стоят, смотрят и ждут. Такие же вычурно богатые, такие же пусто-блестящие, как зал. Вынужденные смириться с тем, что сейчас будут слушать и подчиняться волку в кожаной походной одежде с опухшими без сна глазами.

Гордей поднялся по ступеням и сел на трон Великого князя. На самом деле он брезговал тут сидеть, однако эти люди понимают только такую демонстрацию. Человек с дороги, не помыв сапог на троне их Великого князя – вот что их впечатляет.

Недолгое молчание тут же прервалось радостным криком:

– Ура! Разрешите приветствовать вас в столице!

Из толпы выскочил юркий человечек, похожий на хорька, и заизвивался всем телом.

– Молчать! – Рявкнул Гордей.

Тихо стало так, будто все и дышать перестали, человечек незаметно юркнул обратно.

Гордей откинулся на роскошном троне, с глубокой ненавистью обводя взглядом оставшихся в живых приспешников Великого князя.

– Думаете, мне нужны ваши паршивые приветствия? Интересно смотреть на ваши жалкие потуги выслужиться? Хочется ваших подачек? Мы просто хотели жить на своей земле…

Голос сорвался, Гордей на миг сжал зубы и продолжил невозмутимым тоном.

– Великий князь казнён. Княжна отправлена в монастырь. Отныне людские земли принадлежат мне! Мне! Теперь я ваш закон! Это понятно?

Он медленно обвёл взглядом толпу. И не ждал, что кто-то слово против скажет, а всё равно разочаровался. Хотелось выбросить скопившуюся усталость и ярость, да повода не было.

– Но управлять людскими землями я не стану, посажу наместника. Он и будет вашим хозяином, вашим новым Великим князем. Сразу говорю – недовольные будут казнены без суда. Мои люди заберут с ваших дворов всё, что посчитают нужным – еду, скот, золото. По большей части это касается больших богатых дворов, принадлежащих тем, кто здесь присутствует. Мы заберём всё, что забрали у нас. И если кто-то хочет возразить, пусть прежде подумает, что по крайней мере одно – жизнь, мы вам оставим.

Конечно, никто не возражал. И бояре и слуги стояли, смирено склонив голову. Беднякам терять нечего, а богачи первым делом будут думать, как живот свой сберечь.

– Теперь расходитесь. В замке остаётся только прислуга, все гости разъезжаются по домам.

Гордей встал, потому что сказать больше было нечего.

Бояре уходили молча, ещё тише схлынул рабочий люд.

– За мной.

Всеволод показался за охраной и тут же ушёл в сторону, нырнул в узкий коридор, Гордей за ним. Комната, где они остановились, была нормального размера, в ней голоса не гудели, словно трубы, стены не терялись далеко на горизонте, а позолота не слепила глаза.

Донесения были по-военному короткие. На звериных землях всё в порядке, беженцы возвращаются в свои дома. С людских исправно поступает зерно – основа для того, чтобы пережить зиму, так как своего вырастить не успели. Конфискуется также скот, фрукты и овощи, распределением будут заниматься строго, особенно после сообщения, что в случае чего наказывать станут по законам военного времени.

Он как всегда строго следил за тем, кто и что докладывает, но мысли нет-нет да и перескакивали на единственное, что заполонило разум в тот самый момент, когда Великого князя взяли под стражу, тем самым остановив войну.

О ней.

Наконец, с текущими вопросами разобрались. В Тамракских землях дела налаживались, а другие Гордея не волновали. В нижайшей просьбе княжне выделить ей несколько минут для разговора перед отъездом в скит он отказал. Доносчика, предложившего в счёт великой грядущей дружбы между ним и князем выдать всех недовольных, посадили в темницу. Тело Великого князя Гордей разрешил похоронить в склепе рода. Земные дела – одно, а лишать посмертия никто не имеет права.

И всё это время, каждый вздох Гордея преследовал Зов.

Всеволод отпустил людей, как только смог, сам подошёл к двери, проверил, что за ней никто не стоит.

– Ну? – не сдержался Гордей.

– В замке её нет.

– Точно? Тут в каждом коридоре её запах. Она бывает в княжеских покоях очень часто.

Всеволод пожал плечами.

– Может быть.

– Но в зале её не было. Я бы почуял, как тогда, в Вишнянках! А тут… словно она есть, но её нет! Не знаю, как сказать. Ты спрашивал?

– Не до того было. Сам видел, с делами только закончили. Ты сам велел – вначале дело, после поиск Жгучки. Но я вызвал местного колдуна, он Великому князю давно служит. Подскажет, как найти.

– Всеволод. – Гордей сглотнул. – Она здесь. Я знаю.

– Ну, всё равно колдун не помешает.

– Вы опрашивали жителей дворца, где невеста или… жена Царейко?

– Нет. Только что отправил. Грын пошёл к нянькам княжны, которые остались, там всё узнает.– Пойдём и мы.

– Нет, ты сиди. – Всеволод чуть ли не силой надавил на плечо друга. – Нечего лишний интерес показывать. Почуют слабость – и мигом к шее твоей пристроятся! Кровь тянуть начнут. Пока не найдём, никто не должен знать, что для тебя Ожега!

– Не узнают.

– Вот и сиди тихо.

Они ждали немного, но виски у Гордея ломило в разы больше, чем когда звериное войско занимало замок и казнило Великого князя. Вскоре пришёл Грын, тощий и ловкий парнишка, который любое задание хватает и делает без промедления, но на вид будто доходяга, вот-вот упадёт и издохнет. На нём даже штаны болтались, словно широкая юбка.

Войдя, Грын сразу сказал, едва успев поклониться:

– Невесту Царейко в рысь за звериной земле заколдовали, говорят.

Волки переглянулись.

– Она рысь?

– Да. В облике она. Давно, говорят. Как Царейко ко двору её привёл рысью, ещё до того, как его на войну сослали, так и не могут расколдовать, хотя пытались.

– Она до сих пор в зверином облике? – Ахнул Всеволод.

– Да. Тут живёт, ходит за ней некая Людмила. Я за служанкой уже послал, явится прямо сюда. Большего не знаю.

– Хорошо. Можешь идти.

Снова поклонившись, Грын вышел.

– Ничего, – пробормотал Всеволод. – Ничего. Мы что-нибудь придумаем.

Гордей молчал. Затаил дыхание и ждал. И две минуты, и пять, и пятнадцать.

Вот почему он не слышит её, не может найти – она не человек. Зовёт же не тело, а душа, но у зверя душа звериная, лёгкая и зыбкая, переменчивая, как прыгучий солнечный зайчик.

– Можно?

Дверь еле приоткрылась, девушка в длинном переднике заглянула, увидела, что волков двое, и замерла от испуга.

– Заходи.

Всеволод взял расспросы в свои руки.

– Ты Людмила?

– Да, господа. Чем могу служить?

Служанка вошла и неловко поклонилась. Её нелепый зелёный фартук был обтрёпан внизу, будто его рвали когтями и жевали в пасти. Гордей уставился на это место и не смог оторвать глаз.

– На твоём попечении есть рысь? Заколдованная девушка?

Людмила замерла. Видно было, что есть, но признаваться она в этом не хотела, так и бегала глазами по углам, пытаясь найти отговорку – и не находила.

– Говори, не бойся. Зла не будет ни тебе, ни ей.

Но служанка боялась. Её губы тряслись, пока девушка решала, как бы удачней соврать, руки, спрятанные под фартук, дрожали.

– Где она?

Гордей не выдержал, вскочил с места. Людмила отшатнулась, и он заставил себя остановиться, не светить оголившимися зубами и горевшими звериными глазами. Просто добавил:

– У меня нет никого дороже это рыси. Скажи мне – где она?

Вглядевшись в его лицо, Людмила отчего-то успокоилась. Расправила плечи, поверила и кивнула. Покажу.

 

Глава 16

О счастье, одном на двоих, одинаковом и таком разном

То скопление людей взбудоражило меня. Силу девать в комнате некуда, я прыгала по шкафам и креслам так, что грохот стоял неимоверный! Завалила на бок тот белый, потёртый, ещё в одном оторвала дверцу, обивку мягкого кресла разодрала в клочья, а вату разогнала по всему полу.

Вот так!

Людмила куда-то ушла. Но теперь она хотя бы не плакала, стала серьёзной такой, скучной, ни поиграть, ни за ухом почесать.

Я выплеснула лишнюю игривость, и мне только и оставалось, что ждать. Я улеглась на пол, сложила лапы и уставилась на дверь. Людмилу слышно хорошо, но сейчас так шумно в замке, что не сразу разберёшь среди остальных звуков. Несколько раз к двери подходили хищники и что-то спрашивали. По-человечески, поэтому я не отвечала. А уж сколько раз бегали туда-сюда слуги, и вовсе не сосчитать.

Потом появилась Людмила! Её лёгкие шажки я узнавала издалека. А она не особо-то спешит! Оставила меня одну, ушла по своим неизвестным делам, хотя я скучаю.

Да ещё и идёт не одна, с ней двое. Шаги твёрдые, уверенные.

И один пахнет, один пахнет…

Я невольно зажмурилась на миг, прижала к голове уши.

Вот они останавливаются, ключ поворачивается в замке. Вот дверь приоткрывается… лапы подбрасывают моё тело в воздух – и мягкое приземление.

Входит Людмила, говорит:

– Она тут.

А за ней – он. Тот зверь, что стоял посреди зала, забитого людьми и хищниками. Тот, который напугал всех так, что страх до сих пор не выветрился из моей шерсти.

От него так притягательно пахнет. Глаза у него чёрные и блестящие, волосы выбились из хвоста, губы шевелятся.

– Жгучка!

Лапы несут меня к нему, этот зверь мне нравится. Меня он пугать не станет, для меня у него припасены другие слова.

Хорошо, что он сел на корточки, а то я не достала бы языком до его лица! Он вкусный. Нет, есть я его не буду, только облизывать! Ах… как он чешет за ушами! И треплет холку.

– Жгучка.

Мне нужно ему понравиться! Точно, так и сделаем! Для этого нужно ходить кругами, тереться о его ноги боком, урчать и лизать его лицо время от времени. Если он выйдет из комнаты, я пойду с ним.

– Она тебя узнала!

Чего это Людмила кричит? Ревнует? Ревнует… Ну и зря! Это мой зверь, всё равно что я сама. Нельзя же ревновать одну лапу ко второй? Одни глаз ко второму?

Голос зверя журчит, гладя не хуже рук.

– Ты умница… Ты меня дождалась, да? Хорошая, хорошая, кошка. Красавица!

Он берёт мою голову своими большими ладонями, смотрит в глаза, гладит переносицу. Может, он со мной поиграет? Побегает в саду?

Мне нужно ему что-нибудь подарить!

– Вот это откуда?

Мой зверь нащупывает на моей шее верёвку, запускает в шерсть пальцы и чешет под ней. М-м-м… какой удовольствие!

– Не знаю, Царейко однажды пришёл с колдунами, после них осталось. Я тогда испугалась, что ни что-нибудь ей сделают… но нет, только ошейник надели.

Ах, как я рада! Мой зверь пришёл, так и хочется кружиться по комнате. Нет! Нельзя отходить, вдруг он снова уйдёт, оставит меня! Я ведь его только увидела, значит, раньше его не было! Значит, может снова пропасть? Не отойду, не оттащат!

– Всеволод, веди колдуна. Этот ошейник просто так не снять.

– Хорошо.

Третий человек – хищник. Большой хищник, почти как мой зверь. Но он не злой, не опасный, смотрит сверху, а его глаза блестят от воды. Его лицо я где-то видела… или нет?

Хотя какая разница, когда рядом то, что нужно мне больше.

– Иди ко мне, дай себя обнять.

Мой зверь любит обниматься? Хорошо, но долго высидеть на месте не получается, приходится нагибаться, выскальзывать. Нужно бегать, бегать, прыгать! Неужели ему не хочется порезвиться со мной в саду? А я ещё, смотри, как умею! На шкаф, с него кубарем на диван и по кругу, так что пыль до потолка!

Нет, всё равно тут тесно и душно.

Ну же, Людмила, что встала столбом? Скажи ему, что в саду ещё лучше! Скажи, а то толкну!

– Она радуется… Узнала вас.

– Да.

– Я её не кормила сегодня. Мяса нет. Пятый день уже на каше сидит.

Ну вот о чём она! Хотя… мясо это хорошо. Только это я должна мясо принести, не наоборот.

– Иди, дай я тебя поглажу.

Мой зверь не хочет меня отпускать, прижимает к себе, не даёт вертеться.

– Если бы ты знала, как я рад… Как я рад, что ты жива и невредима. Пусть даже разум твой так далеко, сама ты так далеко… но ты вернёшься, обещаю. Я всех колдунов изведу, если мне тебя не вернут. Всех до единого.

Он смешно зарывается пальцами в шерсть, трогает ухо и нос, улыбается.

– Можно мне уйти?

Людмила по-прежнему стоит у порога, про неё все забыли.

– Иди.

Ах, как он чешет спинку! Где ты раньше был? Мне приходилось тереться о край шкафа!

– Спасибо, что не бросила её. Я этого не забуду.

У двери Людмила остановилась.

– А она… Говорили, она заколдованная, оборотни её в рысь превратили. А на самом деле она?..

– Она зверь, как и я. Часть звериного народа.

Людмила кивнула, бросила на меня любопытный взгляд и ушла.

Мой зверь не оставил меня, даже не пытался выйти из комнаты. Я бы не дала, конечно, увязалась бы следом, но он не спешил, сидел на месте и гладил, гладил. Раньше я думала, Людмила умеет за ушками чесать, но куда ей до него!

Вскоре и прыгать расхотелось, только лежать на его коленях, где так приятно и спокойно, мурлыкать от удовольствия и трогать его лапой, чтобы убедиться – мой зверь на месте.

Потом, правда, вернулся хищник, а с ним – старикашка в длинном халате. В природе такие не выживают, только у людей. В природе разучился сам пищу добывать – вскоре и смерть примешь.

Мой зверь поднялся, а руку держал на моей холке.

– Ты верховный колдун Великого князя?

– Я, точно так. – Величественно ответил колдун, не моргнув глазом.

– Вижу, ты долго держишься на своём посту. А значит, много знаешь.

– Точно так.

Старик еле видно наклонил голову.

– Тогда скажи мне, колдун, кто повесил моей невесте на шею эту штуку и для чего она предназначена.

Колдун, не отрываясь, смотрел на моего Зверя, а тот улыбался, чем дальше, тем шире. Потом сказал:

– Я не могу угрожать старому человеку, колдун, но может, мне и не придётся?

Вздохнув, старик безразлично скользнул по мне взглядом. Как будто мне он интересен! Тоже мне, седые волосы да тощие мослы! И пахнет неаппетитно, плесенью!

– А, узнаю кошку эту. Приходили ко мне наёмные колдуны Царейко, просили найти способ перекинуть зверя обратно в человечий облик. А я, сколько живу, способа такого не знаю. Но уж очень настырные были, денег обещали без меры, словно на них от того света откупишься! В общем, брякнул я в сердцах, что нельзя против воли перекинуть, и всё тут. Сохранить как есть – можно, не дать облик сменить – пожалуйста, а перекинуться – нет. Ну, они и ухватились. Царейко и говорит – сделай тогда так, чтобы невеста моя заколдованная в человека не перекинулась. Тоже, слышь, невестой её называл. – Колдун хмыкнул.

– Прошу, продолжай.

А зверь мой внутри какой сердитый! А снаружи весь стойкий да спокойный, под боком у такого, как за печкой!

– Ну, рассказал я, как запереть силу оборотничества. Вон, сплели они затвор да на шею ей повесили. И хитрым заговором заговорили – только родная кровь может затвор отворить.

Второй хищник, чуть старик замолчал, сразу сказал:

– Может, отправить за сестрой?

Мой зверь отказался.

– Долго. Ей нельзя больше такой быть. Если в ближайшие дни не вернём – некого будет возвращать.

Колдун тем временем молчал, после и вовсе зевнул.

– Спасибо за помощь, отец. Иди, отдыхай, тебя никто не тронет.

Мой зверь коротко поклонился.

– А ещё большее спасибо, что не вынудил меня на чёрное дело идти, у старого человека признание силой вырывать.

Колдун хмыкнул и вышел. Мой зверь тут как тут – на корточки сел, меня за шею обнял.

Как, как я жила до того момента, как он в дверь зашёл?

– Всеволод, что делать? Мы не дождёмся её сестру, никак не протянем! Что делать?

– Тише, не паникуй. Ты столько прошёл, столько вынес, небеса не дозволят тебе руки опускать. Выход есть, найдём.

– Кроме Малинки нет у неё кровных родственников.

– Стой, сказал, помолчи, дай подумать.

Мой зверь сидел, уткнувшись лицом в мою шерстку, и тихо шептал, что в случае чего пойдёт со мной в лес, будет на четырёх лапах бегать, но не оставит одну. Пусть звериная жизнь нам суждена, но только бы вместе.

Вначале я даже уши навострила, как представила, что мы на четырёх лапах с ним по лесу бежим, а сверху луна светит, и вокруг столько еды! Но какой-то он нерадостный был, словно ему этого вовсе не так сильно хотелось, как мне.

– Родная кровь. – Сказал второй.

– Я слышал, Всеволод! Слышал! И что?

– Отчим её на матери по всем законам женился, значит, перед богами тоже родная кровь.

Мой зверь как сидел, как и замер. После вскочил.

– Ты отправишь за ним людей?

– Я сам поеду.

Всеволод посмотрел на меня, улыбнулся.

– Мы вернём тебя, кошка.

И ушёл.

А потом, наконец, мы отправились в сад! Шли по коридору, и никто нам не мешал, все расступались! Передо мной и прежде все в сторону отходили, а тут чуть к стенам не прилипали.

А уж в саду как хорошо было! Стемнело, правда, поэтому мой зверь не спешил бегать, люди в темноте плохо видят, могут упасть, а уж я на радостях понеслась через весь сад, а после обратно!

И снова по кругу, пока вдоволь не набегалась. Там дальше за садом начиналась поминальная аллея, вроде так Людмила говорила, так там сейчас кого-то хоронить несли. В тишине, без музыки, без служителей. Я затаилась, любопытно стало.

А потом я почуяла их…

Добыча ещё слаще оттого, что ты сам её поймал!

А теперь у меня ещё был зверь! Ждал меня, где оставила, с места не сходил.

Я подошла и бросила добычу у его ног. Видел? Ты видел, какая я охотница!

Зверь присел на корточки.

– Что это?

Ты видел? Какая я!

Даже заурчала от удовольствия, вспарывая когтями землю. То-то он обрадуется!

– Ты принесла мне крысу?

Зверь поднял на меня глаза и рассмеялся. Такой счастливый… и смотрит, будто зовёт куда-то, а куда, не пойму. Вот же мы вместе, в саду, всё же хорошо?

– Жгучка, Жгучка.

Он подтянул меня ближе и снова зачесал за ушами.

– Ты отдала мне добычу? Хотя пять дней сидишь голодная? Это ведь моя забота – чтобы ты была сыта, моя. А я…

Опять он болтает, лучше бы прижался снова лицом к моей шее, подышал бы на ушки.

– За крысу спасибо. Но я такое не ем. Ты, конечно, тоже не станешь, а то после вспомнишь… Я её тут спрячу, у корней, видишь? Пусть пока полежит, может, кому пригодится. А мы пойдём.

В свою комнату я не вернулась, мой зверь привёл меня в другую, где большая кровать, занавешенная балдахином с кисточками. После прыжков по саду я сразу на неё забралась и легла.

– Ужин прикажу подать.

Зверь стоял у входа и улыбался. Как-то у него выходило так, будто он давно уже не улыбался, чему сам теперь удивлён.

Пришёл и ушёл слуга, я погрызла немного край подушки и подремала. Ну, так, несильно, чтобы слышать, не скрипнет ли дверь, не раздадутся ли шаги. Я не собираюсь отпускать своего зверя никуда. Если он прочь из комнаты – я за ним.

Но он не уходил. Вначале долго стоял у окна, потом какие-то бумажки читал, и на меня всё посматривал.

Еды нам принесли два подноса. И мясо! Не знаю, что за чудеса, но мяса целая миска, да всё огромные куски и хрусткие хрящики. Второй поднос несла Людмила, которая вошла и сразу стала бегать глазами. Увидела меня и вздохнула.

Скучала? Конечно, я спрыгнула с кровати – и к ней ластиться. Она рассмеялась, толкнула меня коленом.

– Отойди, дурная, опрокину сейчас! Будешь вся в соусе.

Сказала и замерла, уставилась на моего зверя. Ну что ты, не тронет он. Нашла кого бояться! Ручаюсь как за себя. Вот смотри, какой он ласковый – стоит голову в руку сунуть, как тут же гладит.

– Чего встала? Ставь поднос.

Людмила поставила поднос на стол, посмотрела на меня неуверенно. Первый слуга тоже поставив поднос и сразу же сбежал.

– Ты искала свою подопечную? Жгучка у меня в комнате останется. В твои обязанности больше не входит забота о ней.

– Да, я просто волновалась, как она там. – Людмила улыбнулась мне. – Её зовут Жгучка?

– Да. И я сказал, не бойся меня. За то, что ты её не бросила, кормила чем могла, а я знаю, что тут творилось перед нашим приходом, поди и своё отдавала? – я тебе должен. И за неё не бойся. Не обижу же я свою невесту.

– Невесту?

Ох, ну, сколько можно болтать, когда мясом пахнет? Пусть их, сама возьму.

Только раньше Людмила миску мне на пол ставила, а сейчас на стол вогрузила. Неудобно. Не в кресле же мне сидеть? Так грызть неудобно!

– Погоди.

Людмила взяла миску и поставила на пол.

– Вот!

Другое дело.

Чего они смотрят на меня, будто я их собственную ногу жую?

– Можно мне идти?

– Иди.

Мой зверь глаз от меня не отводит, подходит, садится в кресло за стол.

– Приятного аппетита.

Кажется, нужно ответить? Я быстро урчу, не отрываясь от пищи, мясо что надо, внутри почти сырое и без соли. Раньше я, кажется, солёное любила, а сейчас фу, язык от него жжёт больше, чем от перца.

Ну, сегодня мне столько еды принесли, что я даже не доела. Затолкала миску с остатками мяса под стол, пусть стоит, позже доем.

А теперь можно и поспать. Как хорошо! Живот полный, тепло, и мой зверь рядом. Правда, он опять на ногах, занят – к нему приходят какие-то люди, о чём-то рассказывают, о чём-то просят. Чаще это хищники, которые при виде меня улыбаются и кланяются, реже – плачущие люди, которые заходят, все дрожа, а уходят ещё более испуганными.

Один раз даже тётка какая-то забежала и рухнула моему зверю в ноги.

– Пощади! Молодая совсем девка, куда ей в скит монашеский! В чём её вина? Хочешь, мою жизнь возьми, а княжну пощади, не отсылай к схимникам. Пожалей!

А, вспомнила, видела её. Нянька княжны Ан… забыла, как зовут, круглая такая и пышная, словно булочка. Булочки я тоже люблю, не так как мясо, но сойдёт.

Чего тётка причитает, интересно? Мой зверь слушал, слушал, а после говорит:

– Обещаю, через несколько лет она сможет выбрать другой путь. Но сейчас или скит или плаха. Чего хочешь для своей воспитанницы?

Нянька замолчала, хлюпала носом и ушла, а в коридоре проклинала моего зверя какими-то злыми словами. Неужели скудным своим умишкой человеческим не разумеет, что звери слышат даже сквозь стены?

Я даже зарычала, чего она слова злые говорит? Но мой зверь рассмеялся, подошёл и задул свечу.

– Пусть ругается, хоть так душу отведёт. С нас все эти слова, что вода. Будем спать.

Он раздевался – люди умеют снимать свои шкуры, потому что у них только голая кожа. Жаль, был бы у моего зверя пушистый густой мех… я бы вылизывала его, чтобы блестел.

И устроен мой зверь неудобно – ноги слишком длинные. Обхватывает руками, вздыхает.

– Не о такой я ночи мечтал. Ну и пусть. Может, сегодня мне хотя бы не будет сниться, как ты умираешь. Как я бегу… но не успеваю, и в последний момент тебя убивают, твои глаза застывают, а из твоих губ течёт тёмная кровь, пачкает зелёную траву. И ты умираешь на моих руках. Я никому не рассказывал, к чему? Но я видел сотни раз твою смерть и не мог спать спокойно. Час, два… и до утра только и мыслей, как не сорваться, не бросить всё и не сбежать за тобой.

Я лизнула его в нос. Мой зверь расстроен, его нужно успокоить, я сумею.

– Я так люблю тебя, Жгучка.

И я. Видишь, лижу тебя в нос и урчу, словно дворовая кошка? Это из-за тебя, из-за твоей близости.

Он вздыхает, смыкает руки крепче.

И мы спим.

***

Утром Гордей первым делом лично выгулял рысь. Сел на лавку, наблюдая, с каким счастливым видом большая кошка играет и бегает. Пёстрая пятнистая спинка мелькала то тут, то там, ушки забавно шевелились и она снова принесла ему добычу – птицу. Пытается его накормить, значит, чувствует близость, только понять не может.

Она уходила всё глубже, даже Людмилу не сразу узнала, когда они столкнулись утром в коридоре, потому что память у животного короткая – дня за три забывает не только имена, но и места. Запахи разве что помнит, но не с чем они связаны. Конечно, она ощущала их связь, чувствовала зов и вздумай он сбежать, догнала бы, но это была связь зверя. Человека Гордей не чувствовал.

Тем странней было ему понимать, что он счастлив. Пусть даже так, но она рядом. А звери… можно и в зверином облике жить. Может, даже счастливей в зверином – бегать бог о бок по залитой луной траве и кататься в цветущих одуванчиках. Есть мягких кроликов и грызть горькие, но полезные корешки. Спать в норе, свернувшись тёплым клубком, когда снаружи шумит метель.

А рядом – она.

После прогулки Гордей отправился к своим воинам. Кроме охраны покоев им в последнее время нечем было заняться. От княжеской дружины и следа не осталось, кто жизнь сохранил, тот давно прочь сбежал. И теперь парни разве что на стену не лезли, видно было, жаждут отправиться домой. Там семьи, туда тянет сердце.

– Мы надолго тут, Князь? – Спросил один из них.

– А что? Пора обратно?

– Пора! Пора, Князь, – наперебой заговорили они. – Пока доберёмся, морозы стукнут, а в морозы лучше дома, с женами.

– Сегодня решим, когда будем выходить. Главное, дождаться советников с охраной. Они останутся в столице до тех пор, пока местные наместника не признают. Но это уже не наше дело, наше, считай, закончилось. Вскоре большую часть отпущу, домой поедете, мне и отряда хватит.

Гордей понимал желание своих волков как можно быстрей покинуть ненавистную людскую столицу и утешиться дома, на своей земле, где даже воздух пьянит. Понимал желание горевать по погибшим родным там, где жил с ними, там, где остался их прах.

Он и сам был счастлив сейчас только благодаря Жгучке, с которой, честно признаться, остальное было неважно.

Оставалось два дела – первое, конечно, Жгучку в человеческий облик вернуть и второе – поставить на место Великого князя наместника. Только вот кого? Гордей не шибко разбирался в человеческих характерах, никого из местных не знал. Послушать местных бояр? Ну, те наплетут, да так, что потом не разгребёшь. Наугад поставить? Тоже не дело.

Может, советники что придумают? Завтра-послезавтра подъедет Беляк, на него можно положиться, что-нибудь да выдумает.

Но это завтра.

А вначале Жгучка.

Всеволод уже должен вернуться, с утра птицу прислал, сказал, Марка Софийко нашёл и они немедленно выезжают. После обеда Гордей даже не стал из комнаты выходить, приказал только Всеволода, как только появится, к себе вести, а сам лёг отдохнуть. Рысь тут же рядом пристроилась, мурчала так, что кровать дрожала.

– Хорошо тебе? – Спросил Гордей, лёжа на спине, запустив руку в густую шерсть и с глупой улыбкой пялясь на потолок. – Мне вот хорошо.

Конечно, рысь не ответила. Она почти не понимала человеческую речь. По своему радовалась ему, по-своему ластилась, не отходила, но оставалась зверем. Иногда трогала лапой, как будто о чём-то спрашивала.

Но сейчас это не имело значения, ведь даже рысью она делала то, чего не мог никто другой – заставляла забывать его о пережитом горе. Или хотя бы не думать.

О смертях. О долге. О том последнем бое, которого не забыть, сколько бы ни прожил.

На самом деле Гордей всё ещё не верил, что остался живой. Что тысячи его собратьев остались лежать на красном от крови поле, а он живой. Что сотни ошалелых от Ярости зверей прочёсывают лес, пожирая всех, кого встретят, а он живой и даже счастливый. Сложить это счастье с горькой победой у него не получалось, да он и не пытался. Просто жил минуту за минутой, ощущая рядом свою душу.

Гордею не стоило труда представить себя на месте любого из своих воинов, мысленно он был на их месте каждую секунду, пока длился бой. И вот что думал.

Если бы он умер, то хотел бы знать, что умер не напрасно, что его семья, его потомки будут жить дальше свободными на своей родной земле.

Если бы он остался жив, то хотел бы, чтобы больше никогда не было войны. И хотел бы быть счастливым и делать счастливыми тех, кто рядом.

Ничем-то обычные звери не отличались от Князя и Вожака, а он – от них.

Сделать счастливой свою душу… Рысь по крайней мере счастлива.

Стук в дверь стал неожиданностью – так глубоко он задумался.

Это был Всеволод, который вначале втолкнул в комнату мужчину, такого скрюченного, будто хотел так спрятаться. Мужчина был небрит и нервно дёргался.

– Марк Софийко? – Спросил Гордей, уже зная ответ.

– Да.

Гордей отступил, открывая вид на кровать, где возлежала рысь. Она уже не спала, смотрела прямо, не моргая – янтарными глазами и только пёстрые бока слегка приподнимались. Кисточки на ушах стоймя стоят.

– Узнаешь?

Марк было переступил с ноги на ногу, рысь наблюдала.

– Узнаешь, спрашиваю?

– Да.

– Подойди к ней.

Рысь вывалила из пасти язык, чему Всеволод усмехнулся.

Марк сглотнул.

– Иди!

Гордей научился так говорить – негромко, но отчиму Жгучки будто в живот кулаком заехали. Он послушался, сделал несколько шагов.

Рысь с интересом наблюдала.

– У неё на шее верёвка, развяжи.

– А она… она…

– Просто делай, что велят, и ты выйдешь отсюда живым и невредимым. Иначе вовсе не выйдешь.

Всеволод замер, как и Гордей, только рысь тяжело и быстро дышала, сверкая золотом глаз. Марк не решался, мялся у самой кровати, руку то протягивал, то одергивал. Жгучка потом ещё и зевнула во всю пасть, клыки блеснули, как рыба в реке.

– Всеволод, помоги, иначе до рассвета будет на месте топтаться.

Гордей подошёл и обхватил рысь за морду, отворачивая в сторону, Всеволод тут же оттянул ошейник и сунул в руки Марка маленькие ножницы.

– Режь. Аккуратно только.

Марк нервно рассмеялся, представил, видимо, что произойдёт, если он станет действовать неаккуратно и поранит хищницу. Но теперь клыки были закрыты рукой Князя, захватившего людские земли и людскую столицу. Князя, что взялся ниоткуда и прошёлся кровавым вихрем, подавляя малейшие попытки сопротивления.

Теперь он чего-то хочет от него, от Марка. И если не сделать, жалеть не станет.

По отчиму было видно, легко читалось… Ему хотелось геройского, конечно, хотелось славы. Развернуться и воткнуть ножницы Князю в глаз, загнать лезвие так глубоко, чтобы остриё добралось до мозга и проклятый зверь издох на полу, корчась в судорогах. Только понимал, что за этим последует и его смерть – не охранник скрутит, так рысь сожрёт. Зачем ему слава, если жизнь отберут, не дадут славой насладиться?

Так что Марк стал пилить верёвку. Она сдалась быстро, почти осыпалась под ножницами истлевшими хлопьями. Даже удивительно, зачем они его тащили в такую даль, почему сами не сняли?

Как только ошейник спал, Марк отскочил, ножницы отбросил. Князь осторожно снимал остатки верёвки, гладя шею рыси, смотря на неё влюблёнными глазами. Вот так-так! Грех не воспользоваться.

– Это… – Промямлил Марк. – Я ж отчим её. А в наш двор недавно пришли, стали зерно увозить, шерсть всю выгребли! Я ж только с шерсти и живу! И сказали, снова вернутся. У меня уж ни слуг, ни денег не осталось! Может, как-то договоримся, чтобы меня не трогали больше ваши сборщики?

– Пошёл вон, – не оборачиваясь, приказал Князь, а Всеволод тут же вытолкал дорогого гостя из покоев, не озаботившись, как тот вернётся домой.

В комнате Гордей наклонился над рысью, осматривая по-новому, замечая каждое пятнышко, каждую полоску.

– Всеволод, воды горячей, чистое бельё.

– Понял.

Тот тут же исчез.

– Жгучка. – Большие пальцы прошлись по чёрным полоскам шерсти на мордочке. – Прости меня за то, что я сейчас сделаю. Но иначе никак.

Он задержал дыхание и крепко схватил морду так, чтобы рысь не смогла вывернуться или укусить. А та попыталась – так и сверкала глазами, так и скалила клыки, рыча и обвиняя в предательстве.

Будет обижаться, должно быть.

Гордей наклонился и голосом вожака приказал:

– Перекидывайся!

***

Как горишь в огне, я узнала. Не в том ласковом, когда баня растоплена жарко, до слёз, и не в том телесном, когда смотришь на него и не знаешь, чего именно хочешь… а в самом настоящем пламени, сжигающим твою плоть до углей.

Я не хотела меняться, меня всё устраивало. А мой зверь, ради которого я жизнь бы отдала, меня предал. Он заставлял меня вывернуться наизнанку, отдать ему больше, чем у меня было. Отдать не себя, а кого-то другого.

И лапы судорожно бились по полу, шерсть горела, а его глаза только сильней вбивали в голову приказ: «Перекидывайся».

Лучше этого не видеть! За что он так со мной? За что?!

Рысь в последний раз взвизгнула и исчезла.

А меня обступил туман. Тупой туман без мыслей, без слов. Комната как на рисунке, те же вещи, но словно их и нет, только пятна краски на бумаге.

Гордей.

Наклонился надо мной. Он – и словно не он, а его старший брат, проживший в два раза дольше. Одни только глаза нипочём не спутать.

– Гордей…

Он сглотнул. На его лбу выступили капли пота, он качался как умалишённый и улыбался своей улыбочкой, которая говорила: «Никуда ты от меня не денешься»!

– Жгучка.

Хотелось что-то спросить… много спросить? Но ничего в голову не приходило Она была пустой. К чему вопросы, когда его глаза такие чёрные, и тянут к себе, и зовут за собой в места, где ты будешь счастлив? Где ты станешь един с миром и со своей парой.

Он покачнулся, его рука соскользнула с меня.

А я… голая? Покрыта какой-то белесой слизью, словно только родилась. Кажется, даже кое-где прилипшей мокрой шерстью.

– Пришёл за мной?

– Пришёл.

Горло словно сухой паклей забито.

– А говорил, не быть нам счастливыми. Говорил ведь?

Он прижимает в моей щеке ладонь, обхватывает за плечи, придавливая к своей груди.

Не постучавшись, в комнату кто-то вбегает, и оторваться от Гордея, чтобы посмотреть, кто, невероятно сложно.

Это Всеволод, который накрывает меня чем-то мягким.

– Горячую воду сейчас дадут.

– Всеволод?..

– Жгучка, ты вернулась?

Разве я пропадала? Я была здесь уже… уже не помню сколько. Хотелось многое узнать, но главней всего одно-единственное:

– Малинка…

Сил не хватает даже несколько слов произнести. Но он понял.

– Всё в порядке с ней, она в Гнеше, в безопасности. Ей там хорошо, много подружек нашлось, о ней заботятся… в общем, о сестре не волнуйся.

Да и правда, раз всё хорошо, куда важней тогда снова смотреть на него. Как Гордей изменился! Глаза словно больные стали, от былой усмешки только слабая тень.

– Позвать кого-нибудь из служанок помочь с ванной? – Спросил Всеволод.

– Да, позови Людмилу, – ответил Гордей.

Шаги, стук двери, а я вижу только его лицо. Мысли тяжело ворочаются в голове, причиняя боль.

– Не думай ни о чём. – Говорит он.

Я и не думаю. Его руки сильные и горячие, он осторожно стирает тканью с моего лица слизь и остатки шерсти, а чувствую, как мои тяжёлые от влаги волосы касаются пола.

Вскоре прибежала Людмила. Вот она какая… пахнет иначе, лицо растерянное.

– Ванну набери, искупаешь её. – Не поднимая головы, приказывает Гордей.

Людмила бросается в ванну, шумит вода и вскоре Гордей поднимает меня, несёт в ванную комнату, полную пара, опускает прямо в ткани в горячую воду. Поколебавшись миг, садится на край, наклоняется:

– Я прямо тут, за дверью.

Ну что же ты, так и уйдёшь? Я сижу, не шевелюсь, но не могу его отпустить.

Вдруг он подался вперёд, сжимая мою голову руками, и поцеловал. Горячие губы, его дыхание, отчаянный вздох.

– Прямо за дверью.

Он ушёл, но ждал за дверью, как обещал. Людмила вначале осторожно подошла, потянула ткань, чтобы убрать, тогда я улыбнулась.

– Не узнаёшь меня?

Она покачала головой, но тоже улыбнулась.

– Спасибо… за всё.

– Не за что, – искренне ответила она. – Ну, давай теперь тебя отмоем?

Хотелось бы самой отмыться, но не вышло, сил не хватило. Однако не прошло и двух минут, как я готова была Людмилу торопить, возмущаться, отчего она так долго! Ведь там, за дверью, меня ждёт моя душа.

Через несколько минут с мытьём удалось покончить. Людмила помогла мне вытереться, надеть ночную рубашку, оставила полотенце на волосах.

Я сделала несколько шагов. Непривычно как-то, словно вместо летящей походки, когда ты парил, ты стал как калеченый на костылях скакать.

И руки… ими можно трогать, не как лапами, иначе. Лапой разве погладишь? Лапу разве запустишь в волосы? Сожмёшь на его плечах?

– Гордей!

– Да.

Он и правда прямо за дверью стоял, как будто лишнего шага прочь боялся сделать.

Обнял меня, а я его. Глаза закрывались. Голова просто раскалывалась!

– Ложись, отдохни. Тебе нужно прийти в себя.

– А ты?

– Тут побуду.

Людмила тихо проскользнула за нашими спинами, ушла прочь. Надо будет с ней потом познакомиться заново, ведь это единственный человек, который был рядом, заботился обо мне... Единственная светлая душа во всём этот мрачном месте.

А сколько времени прошло? Хотелось спросить, но голова закружилась.

– Ложись.

И я долго спала. И во сне я так же жила в замке Великого князя, но вот обстановка была другой. На стенах, на мебели и даже в прозрачных окнах проступала, словно всплывала изнутри, позолота. Старое золото, которое упрямо пробивалось наружу сквозь любую поверхность. Оно завораживало, хотелось встать на месте, дождаться, пока золото проявится так, что кроме него ничего больше не останется, хотелось водить по нему пальцем, любуясь, как расцветает узор, но стоило остановиться – волшебство пропадало. Неуловимое, долгожданное – было или нет?

Потом я проснулась, вспомнила и поняла. Это меня окружала его любовь.

Гордей по-прежнему сидел на краю кровати – наклонился, как только я открыла глаза. Сжал мою руку.

– Сколько времени прошло?

Я спрашивала вовсе не про сон, и он понял.

– Пять месяцев. Почти шесть. Скоро выпадет снег.

Могло быть и хуже. Могли пройти годы.

– Всё закончилось?

Он кивнул, но в его глазах не было радости. Сердце сжалось, и больше я ничего не спрашивала. Мы долго так просидели в тишине – он, сжимая мою руку, и я, неотрывно смотря на него. Между нами словно порхали невидимые, волшебные огни, связывая нас, хотя куда уж больше? Казалось, я могу услышать его мысли, если захочу, а он мои.

Но мысли даже близкого тебе человека… это слишком. Не потому, что я боюсь услышать что-нибудь, что меня напугает или вызовет отвращение. Я боюсь понять, насколько его опустошила война.

Кто передо мной? Кто он, мой любимый?

Звериный князь, который разбил людское войско. Прошёл по людским землям, сметая всё на своё пути. Тот, кто казнил Великого князя, а княжну сослал к схимникам. Тот, кто забрал на богатых людских дворах всё, что посчитал нужным.

И тот, кто спас меня и сестру от неминуемой гибели.

– Ты холодная, – наконец, заговорил Гордей. – Тебя знобит?

– Не знаю.

– Наверное, из-за смены формы. Телу сложно привыкнуть к другой температуре после перекидывания.

В тот же миг накатила паника. Память о тех мгновениях, растянувшихся в года боли, когда плоть горела и плавилась, а кожа рвалась, как старое гнилое полотно.

– Нет! Я не хочу больше перекидываться! Никогда! Никогда не хочу.

– Тише, Жгучка, тише… – Зашептал он. – Тебе не придётся больше перекидываться, никогда. Разве что сама захочешь.

– Я? Не захочу!

– Тише.

Его взгляд был каким-то полубезумным, губы дрожали. Я замолкла.

Вскоре пришёл кто-то из его подручных, и Гордею пришлось ненадолго уйти. Я не стала просить его остаться, потому что он не смог бы мне отказать.

 

Глава 17

О княжеской сокровищнице

Ко мне пришла Людмила и мы впервые смогли поговорить на равных, то есть по очереди. Вначале она стеснялась, видимо, вспоминала, что успела наболтать, когда предпочитала думать, что общается с животным, но после успокоилась. Рассказала, как в последние дни перед приходом звериного войска перестали поставлять свежие продукты на княжескую кухню, и кормить меня стало нечем. Как ей пришлось таскать солонину из кладовки и как её однажды за этим делом поймали и высекли.

У меня даже челюсть отвалилась. Её высекли?! Я ничего такого не помнила.

– Это в тот день случилось, когда я с утра не пришла. Ты ещё дулась потом на меня.

Что-то припоминаю такое. Она не шла так долго, что я обиделась и пряталась под шкафом, а когда пришла, не смогла сесть на корточки и заглянуть, как обычно, так и звала тихо от двери. Подулась я в тот день знатно, а выходит, она пришла после наказания? И ничего не сказала?

Стыдно стало жуть как.

– Никак не привыкну, что ты та же самая… рысь. – Призналась вскоре Людмила. – Никак не привыкну.

– Я та же самая, кого ты спасла.

– Да ладно уж, спасла! – Засмеялась она.

– Да. Если б не ты, когда войско княжеское разбили и началась паника… убили бы меня, чтобы не мешала и всё. Ты меня спасла.

– Ну и не будем больше об этом. – Смущённо попросила она.

Вот и вышло, что у меня появилась душа и подруга.

Жить я осталась в комнате Гордея, где находились его немногочисленные вещи, а вот он сам следующие два дня почти не появлялся. Но вот что странно – я в любой момент могла узнать, где он. Каким-то невидимым чутьём я видела место, где сейчас мой зверь. Так я звала его про себя, вслух было неловко. Вернее, ему я могла такое сказать, а вот той же Людмиле…

По ночам, кода он возвращался, я просыпалась. Он ложился рядом, накрывался одним со мной одеялом, обнимал меня и просил, словно через силу:

– Обними меня.

Как будто меня надо было просить!

Бывало, мы немного целовались, но словно в полусне, который замедлял нас, заставлял засыпать, улыбаясь глупой улыбкой.

Гордей не заговаривал о нас, о том, что будет дальше. Не сделал мне предложение. Почему-то в глазах остальных зверей я была его невестой, но мне самой об этом ничего не было известно. Разве можно стать невестой вот так, без спросу, без согласия?

Но не время было разбираться, ведь замок Великого князя лихорадило, а город то и дело взрывался шумными людскими сборищами. Люди волновались, потому что не знали, чьи они теперь. Они требовали показать им нового князя, а кто им станет, известно не было.

Через три дня вечером мы с Гордеем и Всеволодом ужинали в маленькой столовой, и стоило сесть за стол, как распахнулась дверь и в комнату влетел Ярый.

Я задохнулась. У него не было одной руки, не до конца зажившая культя болталась чуть ниже плеча из меховой прорехи жилета.

А я за столько времени даже не поинтересовалась, как он! Жив ли вообще?

Как я могла даже не подумать?

От стыда горели уши. Он кивнул мне, но прищурился недовольно, сразу пошёл к Гордею. Всеволод уже встал и крикнул слуге, велев нести четвёртый прибор.

– Я уж думал, ты наврал и не приедешь. – Гордей крепко обнял Ярого. – Передумаешь. Ты задержался.

– Со мной Беляк и Дода. Они устраиваются… ждут тебя после ужина.

– Садись.

Вернувшись за стол, Гордей нашёл мою руку, сильно сжал, даже не замечая этого. Вот и четвёртый набор тарелок, внизу плоская, на ней глубокая, звенят положенные на стол приборы.

А ведь каждый из нас следил с тревогой, как Ярый будет есть. Правой рукой не возьмёшь больше ложку.

– Я подумываю уйти из альф.

Всеволод вскинул голову. Теперь никто не обращал внимания, не следил, как Ярый взял ложку левой рукой, уже привычно, но всё ещё медленно и неловко сунул в тарелку.

Гордей молчал. Не стал предлагать другу сохранить за ним пост, а ведь мог.

– Знаю, знаю. – Дёрнул Ярый плечом. – Никто не посмеет вызвать на бой за звание меня, калеку. Но и сидеть на этом почётном месте, пользуясь… нет, не стану.

Тяжело было от его слов, от сознания, что ничем ему не помочь. После того, как мне вернули человеческий облик, я стала такой плаксивой… И вот уже в суп капают слёзы. Только бы не смотрели на меня, подумает ещё, что мне его жаль, а это не так. Я так рада, что они все живы! И от этого ещё грустней делается, ведь понимаешь, скольким повезло ещё меньше. Скольких погибших зверей родные счастливы были бы видеть даже без рук и ног? Только бы живыми?

Только бы видеть…

Эти огромные мысли ворочались в моей маленькой ещё голове, причиняя дикую боль. Я ещё не могла думать так же ловко, как всегда, рысья память хранила человеческий разум от всего того, что сейчас навалилось.

– Чёрт!

Ярый отчего-то опрокинул на себя тарелку, всю рубаху залил и овечью безрукавку.

Хотел убрать сам, потянулся за тряпкой какой-то, но тут как раз зашла Людмила и не раздумывая бросилась помогать.

– Ты что делаешь?

Ярый аж побелел. Незнакомая девица в фартуке бросилась стряхивать с его штанов овощи, да ещё с таким остервенелым видом – любой бы возмутился.

– А? – Словно не слыша, спросила она и распахнула его безрукавку, как ребёнку неразумному.

Людмила изменилась за последние дни, видно, стала много думать. И мысли эти были не легче моих. Мы с ней не говорили о таком, но я чувствую. Как животное.

– Может, посидишь с нами? Ты ужинала? – Предложил Гордей, внимательно смотря на них.

Вначале я сильно удивилась, а потом подумала – отчего же нет? Мы с ней каждый день чай вместе пили.

– Нет ещё.

– Так поужинай с нами! – Почему я первой не подумала?

– Да отойди ты!

Ярый, наконец, опомнился, приподнялся и оттолкнул Людмилу в сторону. Всеволод подскочил, но зря, толчок был не таким уж и сильным, Людмила скорее удивилась, чем испугалась. Но промолчала.

– Садись сюда. – Гордей встал и передвинул ещё один стул от стены, поставил на свободное место между мной и Ярым.

– Прибор бы ещё один. – Осторожно садясь обратно, проговорил Всеволод.

– Принесу.

Людмила вышла за прибором. Ярый тут же с остервенением принялся тереть салфеткой рубаху и штаны. Чертыхнулся, сбросил с плеч жилетку, остался в одной рубахе. Теперь его рука бросалась в глаза ещё больше. Вернее, то, что он неё осталось.

Не вернуть, прежнего не вернуть. Только хватит слёз!

Мы так и сидели все, отводя глаза, ждали, пока Людмила вернётся да пока Ярый утихомириться. Хоть посуду не бьёт, хотя ему, кажется, хочется.

Но вот он плюнул, что весь в пятнах, сел, накрыл колени салфеткой.

– Мы есть будем или нет? Жрать хочу, как бешеный.

– Ешь, кто тебе не даёт.

– Так вы и не даёте – сидите с кислыми минами, как на похоронах.

Тут Людмила вернулась, поставила на стол тарелку и осторожно села. А я, пожалуй, к Гордею подвинусь, вот уж кто не будет против.

Он тут же мне улыбнулся. Его глаза от улыбки становятся словно тайное озеро, вокруг которого водянки живут. Так и шепчут: «прыгни, прыгни, загляни, доберись до дна»! Так бы и смотрела часами!

– Кхм, кхм.

Всеволод. Намекает на что-то. Он и раньше так делал, помню.

И вдруг так светло на душе стало! Раз пережили войну, неужто с прочим не справимся?

– Давай я тебе салат положу.

Это Людмила Ярому пытается помочь что ли?

– Я сам могу! – Тут же вызверился он.

Она промолчала.

– Пожалуйста, не кричи на мою подругу.

Всеволод даже вилку до рта не донёс, замер на полдороге.

Нет, ну а что он вопит? Что она такого сказала? Помощь предложила.

– Почему это? – Вспыхнул Ярый с новой силой.

– А она, может, княжеских кровей, а ты кто? А?

Я припомнила, как вела себя княжна за столом, с каким видом вилку в руке держала и как на еду смотрела. Повторила.

Ну? Ну, давай, крикни, что ты альфа. Не копи в себе эту боль! Ведь каждый из нас видит, что тебе плохо. Что ты больше сам себе не нужен. Я поняла, Людмила всего за миг увидала – так за что на неё кричать?

Конечно, ничего этого я не сказала.

Ещё миг – и Ярый соскочил бы с места, как истеричная баба, бросил бы ужин и сбежал.

– Ярый.

Гордей протянул руку к другу. Молодец, вовремя. Отвлёк.

– Нам нужен Великий князь. Свой, не из числа местных князьков. Нельзя уезжать, пока Князя на трон не посадим. Вот такие дела. Идеи есть?

– О! – Ярый расплылся в улыбке и посмотрел на меня. – Ну, самый простой выход, которого все ждут – это если бы ты женился на княжне, на Анатосии. Женился бы на наследнице и всех делов. Все были бы довольны!

Так и хотелось ему язык показать. Думает, задел?

Людмила вскинула на него глаза с ужасом. Ярый от такого изумлённого взгляда аж смутился. Потупился, будто ему и впрямь стыдно стало за свои слова.

– Жаль, что я не смогу. – Невозмутимо ответил Гордей, резким ударом накалывая на вилку кусок мяса. Неторопливо прожевал. – А ты бы смог?

– Что? – Ярый нахмурился.

– Ну, жениться на Анатосии и стать Великим князем. Тебя я знаю, верю тебе… так что?

Я не сдержалась, засмеялась, представив эту супружескую чету, Людмила расхохоталась за мной следом, даже Всеволод смотрел с улыбкой. Ярый вроде хмурился да кривился, но тоже сдался.

– Чёрт с вами! Уел, Гордей, жениться мне вовсе неохота. Особенно на твоей бывшей невесте.

Ах, вот как? Интересные дела! И что это за упоминание про невесту? Давай, Гордей, лучше сам признавайся!

Его глаза смотрят прямо, честней некуда.

– Я ехал жениться на Анатосии. Как раз перед тем, как тебя найти.

Как он может говорить так равнодушно?

– Если бы… не случайность, потом поздно бы было. Женатые, говорят, душу свою уже не слышат, живут с теми, кого сами выбрали. Спасибо, Всеволод. По гроб жизни обязан, что ты вовремя сестёр в Осины привёл… Что я успел.

Ну ладно. За такой взгляд прощу всё!

– А почему только на Анатосии! – Меня словно озарило. – Не одна она дочь Великого князя. Людмила тоже его дочь!

Мы все как повернулись да как уставились на неё, прямо будто стая волков на бедную овечку, которую мечтали сожрать.

– Что? – Испугалась Людмила. – И что? У него таких, как я, два десятка! Об этом все знают.

– Ну, знают или нет, неизвестно, а ты у нас есть!

Стоило мне представить её на месте княгини – и другую я уже не видела. Она добрая, заботливая, и знает, как тяжело простым людям!

– Глупости говорите. Меня не воспитывали никогда… не учили ничему. Какая из меня княжна?

– Княгиня, Людмила, княгиня!

Людмила смутилась, а волки заговорили о чём-то своём. Я тоже молчала. Хотелось, чтобы Людмила стала княгиней, а вот насчёт князя… Кто им будет?

После ужина волки дружно встали. Я уже знала – к советникам пойдут, решать, кого Великим князем назначать. Мы с Людмилой остались в столовой одни. Как за ними дверь закрылась, для меня словно солнце погасло. И вроде прикрою глаза и знаю, где он сейчас, как себя чувствует, а всё равно сердце не на месте.

Но не ходить же всю жизнь за ним хвостиком?

– Кто это такой был? Ну, третий?

Людмила села ближе.

– Ярый. Альфа… у них это ближайший помощник Вожака. Только сегодня приехал. Руку на войне потерял… А я даже не спросила, когда очнулась, как он. Стыдно теперь.

– Чего спрашивать… Ты в себя и сейчас ещё толком не пришла, всё в облаках витаешь, будто тебе голову разрывает, столько разом впихнули. Хорошо хоть внутри остаётся, из ушей наружу не лезет.

Я усмехнулась. Как тонко она всё понимает!

– Ага. Мне иногда кажется, что мысли – это большие такие звери, которые в моей маленькой голове ворочаются, тесно им, плохо, и боль от этого ужас какая!

Она покачала головой, ушла за чаем и поднос с посудой прихватила.

И вот ещё это… Вернулась, вроде как через миг, хотя быть того не могло! И такое бывало – словно время пропадает, словно я в эти отрезки вовсе не существую.

Вечер долгим был, но спать я легла рано. И сегодня не было такого жуткого беспамятства, усталости, что и рукой пошевелить нет сил. Мысли в моей голове понемногу укладывались, теряли болезненную величину, сдувались.

Гордей раньше вернулся. Как обычно лёг рядом.

Мне захотелось его поцеловать. Почему нет?

Сегодня он словно другой, настоящий. Горячий, крепкий, сладкий.

Его губы ненасытные, а руки жадные.

И глаза сверкают в свечном огне, словно звёзды на дне бездонного колодца.

– Гордей.

– Да?

– Я хочу, чтобы ты… чтобы ты сделал со мной всё, что хочешь.

– Правда?

Он смеётся, кусает меня шутливо за нос. И кажется, вовсе ничего делать не собирается.

– Почему нет?

– Не сейчас, не здесь. Хочу, чтобы всё было красиво. И правильно.

– А чего, тут разве некрасиво?

Комната хороша, и убранством и красками. Крыша над головой и никто не посмеет войти до утра.

Он вздыхает, прижимается щекой к моей щеке.

– Не проси меня, Жгучка. Я сделаю, как принято в нашем народе. Свадьба по всем заветам и время только для нас двоих, когда никто не смеет мешать. Когда ни о чём не нужно думать, отвлекаться, помнить, что с утра нужно сделать то и то. Ждать, что в любую минуту кто-то прибежит с новостями о бунте или разбойниках. Я давно мечтал… У Сантанки, мы там штабом стояли, там в чаще пихтовой капище старое есть. Звериный бог, он же страсть как этого всего не любил, но мы настойчивые. Находили места, где ему поклоняться ходили, одно разрушат – мы другое приспособим. Он и плюнул со временем, чёрт с вами, сказал, раз вам нравится. Я там был однажды… встречался с отшельником. И это место в памяти как заноза засела. Поляна в низине, опутанная колючками, чёрная, словно кровь, земля, покрытая плоскими каменными плитами. Воздух – словно тень вперемешку с солнечным светом сгустилась. Там мы с тобой поженимся. Я думал об этом каждый раз, когда мечтал… если мечтал. Думал о тебе. Так будет правильно. Ты согласна?

– Да! Если говоришь, так правильно, я согласна! Я подожду.

И вот он снова целует, и дыхания нет, только кровь шумит. Отрывается, шальной, пьяный.

– Завтра мы определимся с князем.

– Да? Так быстро? А выйдет?

– Выйдет. И вернёмся домой. Я скучаю по дому… По Сантанке.

– Что это за место такое чудное? Чем оно тебя взяло?

– Не знаю, как объяснить… увидишь. Думаю там столицу строить. Но пока никто не знает, может и не выйдет. Ну всё! Спи.

Он прикасается губами к моему лбу. Словно задувает свечу, и разум, погрузившись в темноту, засыпает.

***

Беляк, Дода и привезённый ими волхв, с сердитым видом дёргающий себя за бороду, встали, когда молодой Князь вошёл.

За ним Всеволод и Ярый, который в последнее время ходил с ощеренными зубами, как пёс, который каждый миг ждёт нападения. Хотя кто станет нападать на калеку?

Видимо, Ярый хотел, чтобы на него напали.

Все сели за стол.

– Вначале печальная новость. – Сказал Беляк, неторопливо разворачивая свиток. – Пишут, казна пустая. Мы и так знали, конечно, от дивов мало что осталось, но теперь вовсе шаром покати. Твоя мать продала горным часть своего имущества и помогает нуждающимся, но надолго не хватит. Будет поступление от гномов за шахты, но только в середине зимы. Надо что-то делать. Торговля стоит, разве что вещи дивов продавать. А так ни урожая, ни пушнины… Нужен источник дохода, а до тех пор на что-то жить. Что делать, знает кто?

– Что делать? Сокровищницу Великого князя вывезти, что ж ещё. – Спокойно сказал Гордей.

– А есть там что? В казне его?

– Не знаю.

Беляк и Дода озадачено переглянулись.

– Так ты что, не смотрел ещё?

– Нет. Ключ с Великого князя сняли, в моих вещах лежит.

Волхв жалостливо вздохнул, закатив глаза.

– Как можно завоевать замок и не смотреть, что в казне?

Беляк, кажется, рассердился. А Дода, который в совет попал недавно, после того самого боя, на который пришлась большая часть всех потерь, наоборот, не смог сдержать смеха.

– Ну, ты даёшь! Скажи кому, не поверят. Захватить земли врага, вывозить всё, что приглянется, а самого главного – сокровищницу – не проверить!

– Я не подумал.

Эти слова, сказанные покаянным тоном, теперь уже вызвали взрыв откровенного хохота.

– Завтра схожу. – Словно оправдываясь, сказал Гордей.

Теперь даже волхв не поленился засмеяться.

– Ладно, ладно! – Беляк махнул рукой, прерывая веселье. – Мохорейна нашего бери, – он махнул на волхва. – Проверит сокровищницу, чтоб сюрпризов каких не оставили колдовских. Хоть какой толк от него будет. А только вздыхает да зудит, словно комар.

Волхв нахмурился, хотел было возразить.

– Теперь к делу! – Ловко влез Дода, не давая пререкаться волхву. – Князь людям нужен, все помнят? Вчера только говорили. Ночь прошла, надумали чего?

Беляку первому дали слово.

– Чего тут думать, ставить надо кого-то из своих, кому доверяем. И женить его на дочери княжеской, правильно вы говорили. Подойдёт любая. Та, про которую вчера мне рассказали, подойдёт. Выведем, поставим перед народом да скажем – прятал Великий князь, ибо полукровка. Но мы ей дадим защиту и мужа, и перед богами сохраним кровь княжескую, что и далее по венам людских Князей будет течь.

– Почему тогда первую в скит, а эту на трон? – Ядовито спросил волхв.

– Да потому, что первая отца хорошо знала, злобу затаит и всегда будет помнить. А эту… Людмилу если взять, так она добра от Великого князя не видала, чего ей жалеть? А так по крови окажется там, где иначе и мечтать бы не смогла.

– Беляк, княгиня не так уж и важна. – Дода почему-то посмотрел на Всеволода. – Нам нужен князь, это дело первое.

– Чего ты смотришь? – Всеволод тут же занервничал.

– Я думаю, альфу надо князем ставить.

– А чего не советника? – Отбил Всеволод, но потом покрылся.

– Советники только и могут, что советы давать. А тут нужна крепкая рука воина, который сумеет на троне удержаться и людское недоверие сдержать.

– Вот вы умные и займитесь!

– Дода правильно говорит! – Разгорячился Беляк. – Альфу надо. А неженатые из всех альф только ты да Ярый.

У Всеволода аж глаза разгорелись.

– Так пусть Ярый тогда будет! Ему всё одно теперь заняться нечем, он уйти хотел. Куда уйти, не сказал. Понятно, заберётся в нору раны зализывать да от всего света открещиваться! А тут – на тебе землю, на тебе красавицу– жену, на тебе бояр строптивых! Вот это жизнь начнётся, некогда глаза прикрыть, а уж думать и подавно…

– Ну что, Ярый тоже справится. – Беляк словно и не удивился, оценивающе посмотрел на Ярого. – Женится и поутихнет, пыл свой умерит да на правое дело пустит. Жене-то зубы не поскалишь, быстро от спальни отлучат, будешь на диване в одиночестве выть.

– Да вы что? – Голос Ярого звучал скорее испуганно, чем грозно. – Я не могу жениться!

– Чего это? – Забасил Всеволод. – Все могут, а ты не можешь?

– Да что вы сбесились?! – Ярый вскочил со стула. – Видел я эту… Людмилу эту. Не могу я на ней жениться!

– А ты ей понравился. – Сказал Всеволод.

– Да конечно! Она мне, что младенцу, чуть губы не подтирала!

– Так помочь хотела.

– Нужна мне такая помощь!

Гордей смотрел на них и головой качал.

– Ну, хватит, – сказал, наконец. – Вы словно забыли, что нам княжество людское нужно удержать! А жениться и не обязательно вовсе, просто так будет лучше. Советники говорят, лучше всего ставить альфу. Я согласен. Вы образованы, умны и сильны. Вы умеете побеждать, уж кому, как не мне об этом знать. Альфами становятся лучшие. Даже без руки, Ярый, ты справишься. Даже больше – твой недостаток в чужих глазах станет достоинством в наших, это станет напоминанием о войне, в которой ты победитель. Так чего зря спорить? Вспомните о деле!

Всеволод вздохнул.

– Я, правда, думаю, лучше пусть он.

Ярый на удивление молчал, только на миг вскинул голову и дальше на стол уставился.

– И ещё не забывай, что предмет… божественное наследство, которые ты с собой принесёшь. Доказательство права людского на землю. За такое они точно тебя полюбят, как отца родного. Но если ты совсем против, говори, – попросил Гордей. – Сам понимаешь, силком заставлять не станем. Но кому-то придётся… А кто сможет лучше тебя?

Тихо стало, но все уже понимали – он согласится. Покочевряжится, конечно, остатки юной горячности вспыхнут… и прогорят, а под ними будет зверь, способный противостоять людской природе. Готовый к ответственности.

– А Людмила девушка хорошая. – Вдруг влез волхв, от которого никто ничего услыхать вообще не рассчитывал. – И дети у вас будут, я подмогну.

У Ярого, который почти что смирился с услышанным ранее, расширились и полезли на лоб глаза, а волхв тихо засопел, будто ничего и не сказал.

В общем, вскоре они закончили. Советники ушли первыми, волхв пропал, словно в воздухе растворился.

Гордея остановил Ярый, дождался, пока вышел Всеволод, стоял, держа друга за плечо.

– Насчёт казны… – Когда никого поблизости не осталось, заговорил Ярый, сжимая губы и недовольно отворачиваясь. – Оставь-ка мне часть! Нечего всё подчистую выгребать.

***

Утром выпал снег. Вернее, ночью выпал, но я только открыла глаза, так стразу поняла – так слепить из окна может только снег.

И правда – белое полотно укрыло двор. А мне отчего-то захотелось видеть сейчас то место, о котором говорил Гордей. Ту древнюю чащу и каменный круг, где наши жизни соединятся.

Но его не было – ушёл с утра.

Я оделась и пошла на кухню завтракать. С едой после оборота из рыси в человека тоже творилось странное – то не было вкуса, то словно бешенный взрывался во рту. Особенно солёный. А сладости я вовсе не ощущала.

Вот в чай уже пятый кусок бросила – а он словно вода.

– Жгучка.

Ох ты, чёрт! Разве можно так пугать, я чуть не подпрыгнула!

Гордей удивлённо спросил:

– Почему ты меня заранее не слышишь?

– Не знаю… Обычно слышу, как ты подходишь, просто сегодня… задумалась.

– И часто так бывает?

Я отмахнулась. Тоже мне, ну задумалась, и что тут страшного? Он не стал приставать.

– Ладно, я по другому поводу. Не хочешь со мной взглянуть на княжескую сокровищницу?

– Что?

Ложечка замерла в моих руках.

– На местные сокровища, спрятанные ото всех и запертые на тысячу замков?

Кто ж не хочет взглянуть на сокровищницу?

– Хочу, конечно!

– Ну, пошли тогда. Казначей с волхвом ждут уже, так что доешь потом.

Я уже и завтракать-то особо не хотела. Сокровищница – это словно пещера дракона, не каждому суждено увидеть и живым остаться.

Оказалось, она под княжескими покоями спрятана, где стены, как сказал казначей, толще прочих в два раза. Казначей из замка не уехал, как большинство обслуги, и теперь, важно выставив перед собой руки, вёл нас, словно дорогих гостей. Он гремел ключами и водил нас по бесконечным комнатам, одна другой краше.

– Вот это комната для размышлений, эта для игры в башенки, а вот мы уже у башни, сейчас вниз по лестнице спустимся – и будем на месте.

Вот и лестница – сырая и очень узкая, не знаю, как тут Великий князь пролазил… А ведь он мёртв, нельзя его недобрым словом поминать.

Узко, в общем, сложно развернуться.

– Вот и пришли!

Казначей отодвинул на двери с замка заглушку, показал на замочную скважину.

– Сюда вставляйте, вставляйте ключ.

Гордей вынул из кармана ключ и открыл замок.

Казначей тут же услужливо бросился дверь открывать.

– Не извольте сомневаться, всё тут в сохранности! Великий Князь воровства больно боялся, колдовскими штуками обвешал сокровищницу, что снегом природа щедро каждую зиму сыплет. Так что всё на своих местах! Ни единой монетки, не единой безделушки не пропало!

Дверь раскрылась со скрежетом, казначей опасливо заглянул внутрь и вздохнул.

– Может, колдуна позвать? Я и сам боюсь сюда входить, честно говоря, мало ли в какую ловушку угодишь. Только с князем и ходил. Позвать колдуна, я быстро?

– А ну прочь!

Массивный волхв, который был с ними и всю дорогу молчал, недовольно отпихнул казначея в сторону. Оскорбился, должно быть, что колдунов предлагают звать, когда он тут есть.

Гордей взял меня за руку и терпеливо вздохнул.

– Не будем мешать. Мохорейн больно нервный после… слишком много зверей погибло, земля плачем исходит. Домовых духов почти не осталось, лесные и водные болеют. А волхвы это всё слышат, через себя пропускают… Так что лучше его не трогать лишний раз, подождём.

Подождать и правда пришлось. Волхв исчез в сокровищнице, долго там бродил, что-то бубнил себе под нос. Наконец, высунулся, такой же недовольный.

– Заходите.

Казначей зашёл последним.

И это вот что, сокровищница? Перед глазами большая полукруглая комната без окон, с неровными каменными стенами, тёмная и словно высохшая, а полоток такой низкий, что Гордей только чудом не задевает его головой. Никаких тебе распахнутых сундуков, в которых блестит золото и переливаются самоцветы, только грубые стеллажи. Все полки уставлены большими невзрачными шкатулками, на полу бочки деревянные вдоль стен стоят, заколоченные.

– Всё в целости, не сомневайтесь!

Казначей увидел, что мы живы, колдовство молчит, не бьёт нас по голове молниями, и оживился. Выскочил вперёд, стал пальцем указывать.

– Здесь, в бочках, золото да серебро. Всё чин по чину, в масле и бумаге храниться, чтобы не потемнело. А вот украшения, тут княжеские, а тут княгини усопшей. По наследству уж лет двести переходят.

Казначей подскочил к одной из полок, подтащил большущую тяжеленную шкатулку к краю и откинул крышку.

Вот тогда-то и сверкнуло! Я даже ахнула от неожиданности.

Переливались камни, цветные, яркие, словно радуга слезами осыпалась.

– Вот, это любимые драгоценные украшения покойной княгини! Все до одного на месте! И Вашей невесте подойдут, ваша милость. Хорошо будут на ней смотреться.

Мы с Гордеем с ужасом переглянулись.

Ты же не хочешь обрядить меня в чужие украшения? безмолвно спросила я. Да еще от мёртвой княгини?

И зачем они мне? На камни приятно смотреть, как и золотые монеты в руках подержать, но носить их… Нет, это не моё.

Гордей вздохнул с облегчением. Кажется, он и не думал мне этого дарить и сам удивился предложению казначея.

– А вот княжны Анатосии драгоценности. Все почти тут, Великий князь ей только малую долю разрешал в комнатах у себя хранить. – Продолжал тот, выдвигая другую шкатулку.

Улыбка с лица Гордея спала, как осенняя листва с дерева.

– Десять бочек золота оставить, остальное погрузить на сани. Через три дня на заре уходим, чтобы всё было готово. Справишься или нового казначея искать?

– Да что я, справлюсь. – Бормотал мужчина, задвигая шкатулки обратно.

А я глянула на Гордея и уже поняла – нет, новый будет казначей, этого не оставят.

– Мохорейн, сделаешь, чтобы любой, кто вошёл без позволения нового князя, в прах оборачивался?

– Сделаю!

Мы с Гордеем пошли прочь, оставив перепуганного казначея и волхва в сокровищнице. Шаг за шагом, по лестнице, через покои для игры в башенки, через комнату для размышлений…. В ней-то я и поразмыслила.

– Постой! Гордей, ты сказал – нового князя?

– Да.

– Вы решили? Кто?

– Ярый станет новым князем.

Не скажу, что очень удивилась, а только ртом хлопала, не зная, что ещё спросить. Тогда Гордей добавил невозмутимо:

– И он женится на Людмиле.

– Да ну?

Признаться, вчера я подумывала, что ей придётся выйти замуж, если она княгиней захочет быть, только никого на месте князя не видела. А теперь там Ярый.

– Завтра вечером свадьба. Помоги ей, кстати, платье красивое подобрать, драгоценности казначей выберет.

– Да, но она…

– Если даже не захочет цеплять на себя всё это – надо. После свадьбы молодых народу представят, весь город соберётся на новую княжескую чету полюбоваться. Она должна выглядеть, как княгиня. Ты среди людей росла, скажи – выйди Людмила в простом платье и без камней сверкающих на пальцах и шее, что скажут?

Я только вздохнула. Ясно, что скажут – нищенку какую-то вывели на показ. И что нищие князья могут дать народу? Только красть, себе тащить, и всех их забот.

– Так, а если она… Вы хоть спросили, пойдёт ли она замуж? Или думаете, раз в нищете росла, схватится, только предложи? Неважно за кого?

– Ярый спрашивать пошёл. Но я думаю, она согласится.

– Я её спрошу! И не позволю заставлять.

Гордей неожиданно усмехнулся, хотя я вроде как угрожала.

– Спроси, Жгучка, спроси. Но ты ж сама слышала – детей у Великого князя десятка два, несложно другую невесту найти. Только я думаю, Ярому лучше Людмилы не сыскать. Хорошая она. И он хорошим мужем будет. Остепенится, осядет… я его знаю, как облупленного, семья для него святое. А что без руки… ты бы меня без руки приняла?

Я опустила глаза и покраснела от злости. Ещё спрашивает!

– Вот и я говорю, они смогут договорится. Если б я был азартен и любил спорить, поставил бы большие деньги на то, что они могут быть счастливы.

– Ладно, уговорил. Но я всё равно у неё спрошу!

– Спроси.

И тут он, словно отбросив в сторону всё иное, подался вперёд, крепко обнял меня, прижал к груди и уставился сверху вниз. Странным таким взглядом, пустым и тяжёлым одновременно.

– Жгучка… помнишь того парня из Вишнянок?

– Какого?

– Ну, того. В магазин который заходил. Ты на него смотрела так, словно хотела, чтобы он по ночам к тебе приходил.

– Я?! Когда это я так на него смотрела?

– Ладно, чего спорить. Помнишь, значит? Другое скажи – ты с ним встречалась?

– Ну… Как сказать. Так, прогулялись однажды, – нехотя ответила я. Вспоминать не хотелось. Вроде ничего стыдного в той прогулке не было, а как вспомню «лестное» предложение сеновала, глаза сами собой опускаются.

А Гордей словно прочёл на моём лице что-то.

– Скажи… у вас что-то было?

– Что?

– Было у вас что-то? Большее, чем прогулки да поцелуи?

– Что?! Да ты что! Надо же, сразу обвинять! А сам?.. Ярый вон, сразу видно, ни одной юбки не пропускал, а ты как его друг тоже недалеко ушёл! Все вы одинаковые! А я раз в жизни прошлась по улице с кем-то и всё, теперь до смерти от позора не отмоюсь? Да как ты вообще после этого… Да даже если бы было!

Я аж задохнулась, так рассердилась. Тоже мне! Неужто сам монах?

– Да погоди ты.

Он некоторое время не решался говорить дальше, потом отпустил меня и сказал в сторону:

– Не знаю, зачем я спросил. Просто как заноза сидит тот твой взгляд… на него, не на меня.

– Взгляд? Да какой взгляд?

Я пыталась вспомнить, правда. Ну, когда я так на Огния смотрела… Хотя чего врать, я и правда смотрела на него, открыв рот. Но так я ведь просто не знала, что на белом свете существует Гордей!

– Твоё счастье, что я не видела, на кого и как ты там смотрел, до того как меня встретил!

– Что?

– Представляю… могу представить, с кем ты там!..

От злости прям дым из ушей повалил! Я даже глаза прикрыла, стоило представить Гордея с кем-то. Как он себя ведёт, посмотреть, так точно сомневаться не станешь, что с девками накоротке. С такими-то друзьями, как взрослый Всеволод и Ярый…

А вот тут злость моя сдулась. Чтобы там ни было раньше… теперь всё иначе. Словно детство и юность навсегда за спиной остались.

Это не так, конечно. Вскоре в себя придём. Надеюсь.

Даже не знаю, что говорить теперь. Но как же хорошо, что он молча кладёт руки мне на плечи, притягивает к себе, даёт вздохнуть с облегчением.

– Прости. Это и правда неважно. Дурак я.

– И ты прости, если чем обидела. Лучше тебя никого нет. Про него я уже и забыла давно, а ты из сердца не выходишь.

– Да.

Постояв ещё минутку, мы отпрянули друг от друга.

– Пойду Людмилу поищу.

– Посмотри в малой голубой гостиной.

– Хорошо.

 

Глава 18

О чужих свадьбах

Голубая гостиная была в распоряжении княжны, но пользовались ей редко. Однако я знала, что комнаты Всеволода, Ярого и советников как раз неподалёку.

Отчего-то хотелось поспешить, словно можно опоздать. Как? К чему? Ноги однако не слушали, почти бежали вперёд. Вряд ли Людмиле что-то грозило, не стали бы её насильно княгиней делать, но лучше убедиться. Не хочу, чтобы она попала под раздачу.

Ах ты ж, надо было подумать прежде, чем вбегать в гостиную без стука! Конечно, ничего не случилось… непоправимого, просто Людмила и Ярый разговаривали у окна. Тихо говорили, с серьёзными лицами. Только Людмила голову опустила и стояла смущённая, а Ярый… я и не знала, что он тоже может вот так смотреть – словно его ничего не бесит.

– Я не помешала?

Не бежать же обратно в коридор, это и вовсе будет глупо.

– Какое это теперь имеет значение? – Ярый ухмыльнулся, внимательно посмотрел на меня. – Ты, Жгучка, реши уж, другом меня считаешь или врагом. И если другом – доверяй!

Нет, он прав, конечно, и что смотрит с укоризной, и что мимо проходит, качая головой, да и я на самом деле другом его считаю… Но Людмила – это тоже подруга.

– Жгучка?

Когда мы остались одни, Людмила улыбнулась.

– Ты чего вбежала? Пожар? Наводнение? Стены рухнули?

– Нет, не рухнули. Просто я узнала… он тебе что сейчас говорил? Неужели предложение делал?

Ага, глаза опускает, а по лицу видно – делал.

– Ты выйдешь за него замуж и станешь Великой княгиней? Верно?

– Да.

– Правда, я не знаю… ну, стоит так или нет, мне главное, чтобы ты сама этого хотела. Ярый и без руки, конечно, кого хочешь уговорит. Да ещё – княгиня! Но почти за первого встречного… Не то чтобы я не желала тебе… Я о нём хорошо думаю, правда! Он хороший! Семью если заведёт, то честен будет. Просто… Я хотела сказать, если не хочешь, можешь не выходить за него замуж. Я попрошу, меня послушают!

– Нет. – Людмила странно вздрогнула. – Я поняла, о чём ты. Но ведь мне необязательно соглашаться, они сказали, заставлять не станут, если что, другую можно найти. Только дело вовсе не в том, что я этого сама хочу. Не знаю. Может показаться… вроде как я стану богатой и как бы отомщу отцу своему, которому я никогда не была нужна, за всё сразу. Нет, это не так. Не знаю, какими словами объяснить, но я… я словно должна стать княгиней. Будто знаю, что так правильно. Что так должно случиться. Словно на роду написано, так говорят.

– Да, но замуж… Ты ж его не знаешь.

Она пожала плечами.

– Он мне только что сказал, что постарается сделать меня счастливой, если я пойду навстречу, а я поверила…

Вот и весь разговор.

Не смеяться же? Сказал – а она поверила. Хотя, если вспомнить, сколько нас таких, и ведь не крикнешь – никогда и никому не верь! Ведь на самом деле один сказал – наврал, второй… а потом встретился тот, что сказал правду.

– Свадьба уже завтра. Поможешь мне?

– Я не знаю, чем.

– Сказали, только платье да украшения подобрать, чтобы все видели, кто я. А угощение и для местных, и для гостей с улицы уже готовят. Бумаги тоже составят.

– В платьях я мало разбираюсь, как княгиня одевается, тем более.

– Значит, вдвоём и научимся. – Людмила тихо улыбнулась. – Тебе ведь тоже придётся.

Об этом я не думала, не хотела. Слышала, конечно, что Гордей стал князем, но это не укладывалось пока в мою бедную голову, которую ещё недавно занимали только прыжки по саду и сладкие мозговые косточки.

Странно, но мы успели. Всегда казалось, чтобы свадебный пир закатить, нужно месяцы потратить, каждую мелочь предугадать да до ума довести, а вышло, если очень нужно, и дня хватит. Конечно, не обошлось без тётушек-нянюшек, которые остались, хотя княжну Анатосию давно отправили к схимникам, а подружек её по домам. О бывшей княжне я тоже не думала. Вернее, когда я узнала, жалко было, конечно, но я просто представила, что сделали бы люди Великого князя с сёстрами Гордея, если бы те попались им в руки… и монашеский путь показался не таким уж страшным.

Так вот, тётушки и швей привели, и платье вынули из сундука, ещё то, в котором первая жена Великого князя замуж выходила, да недолго прожила после этого. Была слаба здоровьем, все говорили, а Великий князь всё одно пожелал на ней жениться. Любил, говорят.

Платье было таким красивым, что слепило глаза. Ничуть не пожелтело, нигде не прохудилось, да я сама бы в таком замуж вышла!

Ну, так я сказала Людмиле, чтобы лишний раз не напоминать, что платье чужое. Да и всего-то нужно было, в нём перед толпой показаться, что на площади собралась, а на само празднование можно переодеться в другое, швеи много готовой одежды принесли, которую прежде никто не надевал.

Саму свадьбу я мало запомнила, волновалась так, будто у самой сейчас судьба решается. И Людмила как снежная статуя была, испуганная, покрытая сверкающий инеем, то есть множеством драгоценностей, которые вытащили из сокровищницы. Нянюшки теперь причитали над Людмилой так, будто всегда вокруг неё прыгали, а ведь я помню, как её шпынял каждый встречный, как слуги её недолюбливали.

Во время обряда Ярый смотрел на невесту с каким-то удивлением, по-новому, словно пытаясь рассмотреть, что в ней не такого, как у остальных женщин. Что в ней из тех качеств, которые приводят к долгой счастливой семейной жизни?

Мы с Гордеем стали почётными гостями, но мне было позволено не выходить к народу. А зрелище было ещё то: забитая людьми площадь, и все стоят столбами и молчат, как на поминках. Когда же к ним вышли Великий князь с княгиней, толпа взорвалась воплями, не знаю, от радости ли, от ненависти, но они орали как оглашенные.

За короткий перерыв перед ужином Людмила отвела меня в зал, где стояли присланные боярами подношения и ткнула пальцем в один из сундуков.

– Вот. Себе возьмёшь.

Слуга откинул крышку – внутри горой лежал белый мех.

– Шуба это, шапка да головной платок, всё белоснежное, новое. Дарю тебе к твоей свадьбе. Пусть у тебя своё будет, я ведь знаю, как неохота к мужу нищенкой приходить.

Я никогда не думала, что нищенкой прихожу. Вообще не думала о деньгах и о приданом. Вернее, раньше, когда с Малинкой жила, а после… Не до денег стало. Конечно, теперь я мамино наследство могу забрать… и заберу, не заслужил отчим ни копеечки! И ещё попрошу расспросить его хорошенько, отчего же мама умерла?! Но на это нужно время, а нам уезжать скоро, а по приезду ждёт меня свадьба, Людмила права – не хотелось бы предстать на обряде в обносках с чужого плеча, пусть даже богатых.

– Спасибо.

Мы обнялись, Людмила вздохнула тяжело, а после всё же улыбнулась.

– С Богом, Жгучка!

Не поняла я, мне она это напутствие произнесла, или самой себе, ну да ладно.

Мы вернулись к людям. Толпу на улице уже обносили угощением, пришёл черёд дорогих гостей. Музыка звучала отовсюду – с площади, из зала, казалось, с самого неба спускалась.

Зал был битком набит приглашёнными. Только мы вошли, как угощение стали разносить, хмельные бочки выкатили. Бояре радовались, тосты поднимали, недовольных почти не было. Жены и дочери их к Людмиле присматривались, теперь место подле неё самое выгодное.

К молодым, однако, близко никого не подпускали, окружили их советники, да Гордей с Всеволодом рядом сели. Даже волхв неподалёку пристроился. Так и сидели они на людном месте, словно на торгах, расписными болванчиками.

Я вскоре ушла спать. Не нравились мне эти людные сборища, где каждый улыбается широко, а в душе кого-то ненавидит. Да и с Людмилой не поболтаешь, только и можешь, что переглядываться да плечами пожимать.

Гордей оставался с Ярым долго, вернулся уже под утро, качался так, словно купался в бочке с пивом, но хмельным от него почти не несло.

– Скоро домой, – бормотал он, с трудом раздеваясь и падая рядом. – Скоро домой.

Слова, от которых теплом веет.

Ещё через день мы отправились домой, к Звериной земле.

***

Говорить они не говорили, но каждый понимал – теперь Ярого увидишь нескоро – придётся заранее запланировать поездку и проделать неблизкий путь. Это было странно, ведь сколько лет они вместе, каждый день вместе, за редким исключением. Руку протяни наощупь – и то его схватишь.

А теперь отдельно.

Всеволод вздохнул, но неожиданно для самого себя улыбнулся.

– Счастья тебе.

Людмила гостей провожать не вышла, со Жгучкой они попрощались ещё вечером. Теперь на пороге в накинутом тулупе стоял и дышал морозным воздухом один Ярый. И надо сказать, выглядел куда бодрей, чем в день приезда.

Гордей крепко обнял друга.

– Счастья тебе.

– И тебе, Князь.

Они переглянулись.

– От тебя теперь многое зависит. Мир между нашими народами или… не мир.

– Всё будет хорошо. Но помни про подарок, предмет людского бога… который ты обещал людям.

– Скорее, тебе обещал. До людей мне сейчас нет дела. Может, когда-нибудь… но тоже нет. Тебе – пришлю.

– И тогда я устрою праздник и вас всех приглашу. Погуляем на славу, как раньше… Ну, может, не совсем как раньше, но погуляем! Ты приедешь?

Гордей усмехнулся.

– Я ещё уехать не успел.

– Ладно.

Всего, что душа говорит, вслух не скажешь. Вскоре Ярый остался на крыльце один, смотреть, как затихает вдалеке след его былого.

***

Поход походил на побег. И вроде возы с золотом, большой отряд отборных воинов, сам Князь с ними – а ехали спешно, будто прятались да прочь от беды бежали. Хотелось ощутить родную землю под ногами, потому и летели вперёд без сна и отдыха.

Снег уже лёг плотно, до весны не растает, а вот морозы не пришли, так, схватывали день ото дня.

В людских деревнях нас встречали как врагов, которым нужно угождать, чтобы живыми остаться. Видимо поэтому ночевать мы становились чаще в лесу. Мне ставили палатку со стенами из плотных шкур, разводили огонь, и я не мёрзла. Волки вообще спали на улице, завернувшись в меховые одеяла, с утра, если ночью шёл снег, они походили на белые холмики, лежавшие вокруг костра. Гордей ночевал с ними. Оно и понятно – лишнего места в палатке из шкур не было, да и с воинами ему было проще. Я это чувствовала. Не оттого, что меня видеть не хотел, а будто его воины его держали, ну, как молодые деревья поддерживают друг друга, не давая рухнуть.

И вот, ночевали мы, быстро завтракали да ехали дальше. И всё бы хорошо, однако чище такие ночёвки не делали, наоборот, пахло от меня день ото дня хуже. От воинов так вообще, пожалуй, несло, если их понюхать, но я их нюхать не собиралась, конечно. Но ветром доносило иногда, да так, что дыхание спирало.

Верно, поэтому, как только пересекли границу людских земель, так объявили в первой же деревне стоянку на два дня, чтобы все хорошо отмылись и отстирались.

Деревню ждали, словно родного дома. И вот она показалась – большая, вольно раскинувшаяся на холмах, но дыма из труб, ой, как мало! Дальше – больше, самые большие и хорошие дома в ней оказались сожжены дотла, а народу набралось треть от прежнего. Местные вывалили навстречу, и впервые сердце отдохнуло – нас встретили приветливые лица.

Но как же их было мало! Всё больше женщины, дети всех возрастов, несколько стариков. Молодых мужчин почти нет. Знаю, отчего нет, и боль опять накатывает. Не такая душная да липкая, как в людских деревнях, а та, что никогда полностью не проходит, разве что стихает слегка. Та, с которой ты сживаешься до конца своих дней.

Встретили нас тихо и ласково. Продуктов в деревне было с избытком, навезли с людских земель, баню тут же истопили, мне составили компанию местные девчонки, которые так отхлестали меня берёзовыми вениками, что был миг, когда я заподозрила, что они хотят моей смерти.

За ужином в большом доме, куда набилась чуть ли не вся деревня, выяснилось, что за мужскую работу браться некому, отчего многие дела стоят и, если не помочь, останутся не сделанными до весны. А там посевная… в общем, плохо с рабочими руками.

Пока старики говорили, я видела, сколько женских взглядов привлекли воины, Гордей да Всеволод. Даже волхву досталось. Глазки им, конечно, никто не строил, на Гордея вообще смотрели с почтением, но всё равно было неприятно, будто что-то моё пытались забрать. Но… и судить я их не могла. Вот так останься на сотню здоровых женщин пяток мужчин, взвоешь от одиночества хуже зверя.

Оказалось, до морозов местные хотели достроить ещё три дома, но не успели запастить деревом. А деревья в здешнем лесу такие, что десяток баб не дотащит. В общем, решено было остаться на пару дней, помочь заготовить вдоволь брёвен, оттащить в деревню, а дальше местные сами распилом, сушкой да стройкой займутся.

Утром, поместив под навес телеги с золотом и оставив несколько охранников ходить вокруг и зевать, все, включая Гордея, отправились в лес. Мне предложили отдыхать или гулять, дышать свежим воздухом, но я не могла вот так просто сидеть, ведь женщины как встали на рассвете, так и не присели ни разу.

Лезть в чужое хозяйство я не стала, напросилась помочь, с чем дадут. Меня пожалели, посадили за ковёр узелковый. Кропотливая работа, но такой узор дали, что не испортишь. Я вначале удивлялась, к чему, до ковров ли, когда проще дорожку войлочную сделать, а оказалось, на продажу делают. Весной соберут и в горные земли отвезут – там за такие ковры каменьями драгоценными платят. Повели меня потом показать готовые, их всего два было – прежние растащили, когда людское войско деревню жгло и грабило. Так вот – мелкий витой узор просто завораживал. Я так и смотрела, следила, как он вьётся, словно ручей по земле бежит.

– Нравится?

Девчонки, что ковры делали, разулыбались, довольные.

– Ещё как!

– Раз нашей будущей княгине нравится, подарим к свадьбе. – Сказала женщина, которая всеми руководила.

– Нет, не нужно!

Я как представила – всей деревней вяжут, а нитки спрячь из шерсти чего стоит, покрасить в такие цвета! А тут я мимо проезжала и половину заработка забрала. Представила и испугалась.

– Не спорь! Чего ты нас обижаешь?

– Я буду рада! Но может, в следующем году?..

В общем, не понял меня никто, слушать не стал. Скатали оба ковра и поставили в сенях, чтобы перед отъездом в телегу загрузить.

Вечером, как часть мужчин вернулась, подошла я к советнику, который обозом распоряжался, и попросила за ковры заплатить.

– Как так заплатить? Подарок, говорят. Откажутся они, а то и обидятся. – С улыбкой ответил тот. – Мы ж вот за работу не ждём от них платы, так чего им ждать?

– Мы всё равно мимо ехали, всего-то на пару дней задержались, да не особо перетрудились. А они… Заплатите им, не смогу на эти ковры смотреть и думать, сколько труда на них положено! Или как хотите, но не возьму ковров!

Тот аж крякнул.

– Иди, разберусь. – Махнул рукой.

Не знаю, как он там разобрался, не до того стало. Наступило время ужинать, почти все волки вернулись, а Гордей нет.

Как последняя партия работяг появились из лесу, волоча за собой огромное бревно, так я выскочила на улицу встречать. Гордея снова нет! И глаза каждый встречный отводит.

А, ну хоть Всеволод!

– Стой!

Не успел мимо проскочить, схватила его за рукав.

– Где Гордей?

– А, Жгучка.

Вроде как только меня заметил, хотя я видела, как чуть раньше в сторону пытался свернуть.

– Где он?

– Остался там, на стоянке. Я сейчас за ним пойду.

Ровно говорит, вроде не к чему прицепиться, а кровь словно стужей заполняет.

– Что с ним?

– Всё хорошо, приведу скоро. Ну, чего ты, чего? Не бросил бы я его в беде, неужто не понимаешь?

Он поднял руку, погладил меня по голове, словно я младенец, требующий ласки.

Не бросил бы ни за что, я знаю. Только всё одно Всеволод чего-то не договаривает!

– Хорошо. Собирайся, я тут подожду. С тобой пойду.

– Зачем же?

– С тобой пойду!

– Жгучка, знаешь что? Нечего тебе по лесу бродить. Сиди тут в тепле и жди!

Всеволод рассердился, развернулся и пошёл в избу, а я осталась ждать снаружи. Ждала, ждала… а он, как после оказалось, в окно сиганул, обошёл с той стороны, в кусты – и в лесу пропал.

Тогда я вернулась в комнату, где меня поселили, саму от страха аж трясёт.

Села в угол, дверь заперла, глаза закрыла.

«Где ты?» – спрашиваю. Он же слышит меня иногда, я знаю, слышит. А я слышу его.

Но сейчас – словно стена каменная между нами построена, да не абы какая, а с той стороны поддерживают, упасть не дают.

«Ответь мне, ответь».

Но ничего нет. И знаю, вроде, что жив-здоров, а места себе не нахожу. Уж в двери ко мне стучали… даже волхв заходил, а он громогласный, грозный, капризы не любит – и тот снизошёл под дверью вкрадчиво поинтересоваться, не случилось ли чего?

Но я уже поняла, что правды мне не откроют, раз сам Всеволод промолчал, раз Гордей не отвечает, а ведь слышит!

И вот сижу одна в темноте, и думаю… Теперь, когда я словно срослась с ним, душой прикипела так, что не оторвать – кровью изойдёшь, выходит, теперь я без него не существую? Не могу даже помыслить, что живу без него… что он далеко или вовсе с другой.

Меня без него нет, выходит. И такая жуть от этих мыслей, от знания, что связь наша навечно, ничем её не разорвать, ничем не разделить… аж трясёт.

Но тогда его нет без меня?

Отчего же он закрывается? Что пытается скрыть?

Я ведь уже верю ему, как самой себе. И так обидно, что пытается скрыть!

Позже я почувствовала, что Гордей близко. Не выдержала, сорвалась, выскочила на улицу, только-только накинув тулуп да сунув ноги в сапоги. Там темно, звёзды за снежными тучами прячутся.

С Гордеем Всеволод идёт, медленно идут, словно не спешат никуда. А у меня ноги как окаменели – стою, шагу сделать больше не могу.

Гордей сам подошёл, взял за руку. А пыльцы у него – слабые, слабые, холодные, как лёд. И лицо белое, словно снег. Улыбается, а глаза блестят, словно в лихорадке.

– Жгучка, прости.

– Что случилось? Почему так долго?

Он молча пожал плечами. А самого качает, будто от болезни какой помирает.

– Ему в баню нужно, согреться. Намёрзся за день. А после поговорите, хорошо? – Хмурится Всеволод. От такого разве откажешься? Не станешь же на морозе любимого держать?

Я отступаю, конечно. И только когда они пропадают в гостеприимно исходящей паром бане, понимаю… От Гордея пахло кровью.

Чужой кровью.

***

Чем ближе к дому, тем чаще встречаются деревни. И все полупустые, и в каждой не хватает рук. Но не это самое страшное.

С ним уже ругались и советники, и волхв. Только Всеволод молчит. Как те крики заводят, только голову опускает, хмурится и молчит. И Гордей знает – друг на его стороне.

Он не спорит, не тратит время. Даёт старшим выговориться и уходит спать, стараясь не столкнуться со Жгучкой. Ночует со Всеволодом, волхва просит Жгучке наплести про усталость и раздумья важные о княжестве, а сам только и может, что упасть ночью и переждать, перетерпеть то, что случается по вечерам.

Впервые он встретил Зверя, когда они лес валили. Здорово было – мороз, смех, работа, прямо как прежде!

А потом вышел он…

Чёрный как-то, исхудавший, потому что зима, еды мало. И на чём кожа держится? Шерсти на боках нет, только полосы рваные, поджившие. Дышит так, что туман вокруг клубится. Глаза как красные огни горят.

Все, кто работал, замолчали, замерли. Не от страха, от скорби.

Гордей оставил тогда топор, которым рубил ветки, снял рукавицы. Не отводя взгляда от Зверя, стал раздеваться. Пока все молчали, Всеволод достал кинжал, протянул князю.

Зверь, оскалив белоснежные, сверкающие зубы, зарычал и бросился прочь.

– Уверен?

Всеволод всё же заколебался на миг, отвёл руку.

– Да.

– В деревне не говорили… не говорил никто, что в лесу дикий.

– И что, Всеволод? Не время сейчас!

Гордей тяжело, с сипом вздохнул, как хлебнул, воздуха.

– Извини.

Когда кинжал оказался в руке Гордея, тот медленно, не оборачиваясь, ушёл вслед за Зверем, а остальные продолжили работу.

Будь то единичный случай, было бы проще. Но дни шли, деревни сменяли одна другую, и в каждой им встречались Звери.

Первым встревожился волхв, свёл свои седые брови и загудел, зашептал на ухо советникам. Те рады стараться – оба за него взялись.

– Гордей, ты что творишь? Извести себя хочешь?

А он только вернулся, руки ещё дрожат, запахов никаких, кроме горячей крови, не видит ничего, только красные глаза, которые гаснут, отдавая жизнь. Только тощие лапы, прижавшиеся в поисках последнего тепла ко впалому животу. И с этим как-то нужно сживаться.

А они нудят.

Ответ только один.

– Я должен.

Если бы кричали, было бы проще – рыкнул бы разок в ответ, отправил восвояси, запретил лезть к Князю с ерундой. Но они сами через подобное проходили, у Доды шрамы боевые до сих пор не зажили. Смотрят, словно начистоту читают.

– Так нельзя.

– Можно.

– Ты… ты не видишь со стороны, верно, но ты себя изведёшь. До смерти угробишь. О невесте своей подумай!

– Моя невеста – я и буду решать!

Не выдержал всё же Гордей, оскалил зубы, но злость схлынула, потому что была не к месту.

Разговора никакого не вышло. Но на следующий раз, когда из чащи снежной раздался яростный, полный боли зов, плечом к плечу с Гордеем встал Всеволод.

И они пошли вдвоём.

***

Говорили, до Сантанки осталось не больше семи дней пути.

Только вот я боялась, что там ничего не изменится.

Что-то происходило: страшное, непобедимое, неподвластное моим слабым силам, и оно шло вместе с нами. По лесу шло, бок о бок, не преследовало, но рядом держалось.

Это что-то забирало у меня Гордея.

А волхв травок каких-то дал, так что страшно не было. Вообще не было никак, мысли ворочались ленивые, толстые, еле шевелились.

Да ещё в одной из деревень мастерицу встретила человеческую, она мне пояс небеленый подарила и нитки. Теперь я вышиваю узор – красивый, яркий, такой же сильный, как Гордей.

И сегодня… Разбираю эти нитки, стежок за стежком кладу, а мысли крутят и никак понять не могу – что происходит? Какие такие дела держат моего зверя так далеко? От чего он устаёт и нет сил даже ко мне прийти? Разве что на словах передаёт, что порядок, мол, только немного отдохнуть нужно, вскоре всё обязательно наладится.

И что-то подсказывает, что травки, которые даёт волхв… А вот он и сам, лицо угрюмое, словно травить пришёл. Каждый день приходит, я уже привыкла.

– Как чувствуешь себя, Жгучка? Здорова?

– Да.

Ответить получается только на второй вопрос, на первый говорить слишком много бы пришлось.

– Ну, на тогда, пожуй.

Насыпает мне скомканные сухие листья в ладонь. Они на вкус вначале горчат, а после вкус совсем пропадает, зато словно покачивать начинает на волнах. И не страшно становится.

– Ага.

Только сегодня волхв уходит, а до рта я травки не доношу, переворачиваю ладонь – коричневая шелуха сыплется на пол, шуршит, словно прах.

И думаю, если не узнать, что происходит, только прах от нас и останется.

Я долго вышиваю, неторопливо и аккуратно примеряя каждый стежок, и когда приносят ужин, и когда заглядывают, чтобы сказать – пора спать.

Мне топят печь, чтобы хоть как-то согреть. Спрашивают, всего ли вдоволь?

Да, конечно, всё хорошо, пора спать. Я раздеваюсь, ложусь под одеяло и закрываю глаза. Смыкается темнота, тишина, только поленья в печи трещат. Да и те со временем затихают. Улеглась даже скотина в хлеву, который боком к дому пристроен для тепла.

Тогда и время приходит. Пора одеваться.

Мне придётся долго идти, так что надену штаны и два платка на голову намотаю. Теперь ещё рукавицы, да пояс, чтобы тулуп плотно к телу прилегал.

Надо идти, надо.

 

Глава 19

О многоликих духах, в которых и человеческое осталось

Я тихо выхожу на крыльцо, спускаюсь на притоптанный снег.

Вначале ноздри обжигает ледяной воздух – сильный мороз сковал сегодня землю впервые. С непривычки и нос ничего не чувствует, но я терпеливо жду. Куда мне спешить?

Вот он… еле вьётся над снегом, словно бестелесная змейка – его запах. Можно хоть глаза закрыть, всё равно мимо не пройти. Жаль только, идти далеко.

Так, шаг за шагом в тёмный стылый лес.

И ничего, что ноги проваливаются до колен, это же ерунда, когда впереди полно времени. Луна серебрит сугробы и запах крови, его и чужой, слишком дразнит, чтобы спать.

Сколько можно спать?

Я иду.

А ведь прежде я побоялась бы войти одной в зимний лес, да ещё когда мороз хватает, словно насмерть хочет заобнимать. Боялась ли?.. Или память моя такая дырявая стала, вначале зверем бегала, теперь волхв травками закормил… не со зла, я знаю. Но также знаю, что надо идти и увидеть… понять.

Чем дальше, тем свежей в голове. Вот уже и холод чувствую… хорошо. Верно, совсем не околела потому, что рысь, человеком, помню, я сильней мёрзла. А тут кровь горячая по венам бежит, да ещё сердце спать не даёт, гонит к нему.

От чего ты закрываешь меня, Гордей? Чему отдаёшь себя с такой силой, что на собственную душу ни капли не остаётся?

Почему раньше ты хоть ночевать возвращался, а теперь, бывает, лишь к утру появляешься? Взглянешь да прочь, под крыло к Всеволоду.

Рано или поздно, стоянку волчью я нашла. Была в кругу вытоптанного грязного снега палатка, из которой пар валил – самодельная баня, были палатки для сна, очаг, от которого шёл серый дым, да несколько воинов.

Ох и всполошились же они! Стоят, переглядываются, глазами лупают. А сказать ничего не могут. Как меня заставить прочь убраться? Никак.

Подошла я к огню, чувствую, ноги отнимаются. Села, не спросив, на самый большой чурбан, мехом крытый, такие зимой использовали на стоянках вместо стульев.

– Где Гордей?

Они все его князем называют, а я пока не могу этого разумом своим охватить. Думала, когда встретились, что он парень деревенский, хоть и зажиточный, а оказалось вначале, что оборотень из богатой семьи, а после – что Вожак звериного народа, да ещё и княжич. А теперь… Словно в сказке, и не сказала бы, что в доброй.

– Ушёл.

– Куда это?

Молчат, головы повесили, мнутся, как перед тёщей. И сказать, похоже, не могут, и не ответить нельзя. Всеволода нет среди них, даже легче стало. Где бы ни был Гордей, он там не один.

– Ладно. Подожду.

Они переглядываются, но ничего не поделаешь. Один, кудрявый, со вздохом приносит мне горячий взвар. Вначале хочется вылить, выплеснуть в снег, уж больно запах похож на травки волхва, но… к чему этим, в лесу, ватная голова? К чему им меня непонятно чем поить? Да и ягодами взвар пахнет.

Он горячий, только сделав глоток, я понимаю, как холодно. Мелкая дрожь бьёт, приходится крепче обхватить кружку руками.

Воины отошли подальше, шепчутся, тревожатся. Зря, ничего не случилось, нормально дошла я и в охране не нуждаюсь!

Обратно меня никак не отправить, даже слушать не стану, так что вскоре они смирились. Снова жгли дрова да топили снег, да смотрели вперёд.

А я всё же раньше увидела… Почувствовала.

Так и сидела, когда Гордей вышел из леса. Босиком прямо по снегу. В одних портках, прямо как когда купаться на берегу хотел, но тогда было лето, а сейчас… Белый, словно изо льда, мокрые чёрные волосы сосульками висят. Сам почти трясётся, в руке длинный кинжал.

И весь залит кровью. Чужой кровью. Она как текла с него, так и застыла. Словно кровяной панцирь.

Вот тогда-то мне и стало плохо. Словно волной хлынула его боль, его страх, смирение. Как обухом по голове – его усталость, которая прорвалась, как вода сквозь плотину, и хлынула, затопив всё вокруг.

И только лица, лица… Будто мёртвых вокруг много, а сил похоронить не хватает. И лежишь среди них, уставший до смерти, но живой, смотришь с небо, и просишь лишь об одном – только бы хватило сил их похоронить. Предать земле, как предками завещано. Только бы хватило, а что дальше, уже неважно.

– Жгучка…

Он разжал руку, и кинжал выскользнул, утонул в сугробе. Бросился ко мне.

– Тебе плохо?

Да, мне было плохо. Так плохо, что сказать ничего не получалось, одно мычание. Я бы верно, свалилась в снег, если бы не сидела, а так только крепче ногами в землю упёрлась и удержалась. Но боли было! Не в теле, а в голове, как будто взрывается что-то, пульсирует, и каждый раз всё больше. Не телесная боль, душевная. Его боль.

– Это я, это я виноват.

Он сел рядом, протянул руки, но увидел на них кровь и отдёрнул.

– Прости меня.

Всеволод вышел из лесу за ним следом. Он выглядел таким же белым и мрачным, но сил отчего-то сохранил больше.

– Пошли.

Всеволод подошёл, тронул Гордея за плечо.

– Пошли, кровь смоем. Она уже всё видела, чего теперь.

Они ушли, и не скажу, что я была против. Этот вал боли, который на меня обрушили – вот оборотная сторона души, единства, которое оставил им в подарок их Звериный бог.

Вот он, подвох. А я всё думала – отчего же мне так повезло? Я полюбила, больше жизни его полюбила, да ещё и взаимно. И до конца своих дней мы будем вместе, любые препятствия преодолеем и никогда не расстанемся.

Но не всё так просто. Вот она, недоговорённость. О чём Гордей молчал. Я чувствую его не просто когда хочу, или когда хочет он. Иногда это случается против нашего желания, и тогда держись! К такому разве подготовишься?

Я наклонилась, зачерпнула снега и умылась им.

Не знаю, сколько времени прошло, но Гордей вышел, уже чистый и одетый. Подошёл.

– Пойдём домой? Или тут переночуем?

Тут ночевать не хотелось.

– Домой.

И мы отправились обратно. Ломкий снежный наст хрустел под ногами, луна серебрила наш молчаливый путь. Морозный воздух освежал, снимал ожоги, оставленные выбросом его боли.

Мы вначале шли, потом брели, покачиваясь, как расшатанные ветром берёзы. Вышли к дому, где я жила. Долго сбивали снег с обуви и вещей на крыльце, но куда тянуть? Зашли внутрь.

Я разворошила угли в печи, подкинула поленьев – и огонь набросился на них, разгорелся, сыто урча.

– Жгучка.

Гордей сел у стола, не стал мне помогать. Думаю, сил у него ни на что не осталось.

– Что?

– Ты как?

– Нормально.

Он долго молчал.

– Я должен. Должен это делать, понимаешь?

– Да.

– Почему ты не спрашиваешь, что?

Я впервые обернулась.

– Зачем? Разве ты ответишь?

Он подался вперёд, перехватил мою руку, потянул к себе, как тогда, в таверне, после того как помог затащить на чердак колыбель. Тогда я хотела отнять руку, а теперь нет.

– Сядь… Послушай меня, я всё расскажу. После… после войны остались в лесу они – дикие… звери, которые перекинулись в ярости.

– Людоеды?

– Прошу, не называй их так!

– Хорошо.

– Ты не понимаешь, – он покачал головой, скорбно сжал губы. – Я объясню. Есть у нашего народа… такая особенность. Когда их близким грозит смертельная опасность, когда их семьи убивают, они превращаются в бешеных зверей. Приобретают силу, буквально сносят врагов, но… никогда больше не вернутся в человечий облик. Никогда. Они навсегда, добровольно расстаются со своей жизнью, чтобы остановить врага. Ярость крови, вот как это называется. Чтобы нас всех не перерезали, многие из моего народа погрузились в Ярость, принесли самую великую жертву из всех возможных. И они больше никогда не вернутся обратно. Посмотри… мы проезжаем деревни, а мужчин нет. И многие из них ходят вокруг, как людоеды… их тянет в родные места, но у них нет разума. Они могут вернуться и загрызть собственную семью – тех, ради кого пожертвовали всем, что имели. Как думаешь, хотели бы они такого для своих родных? Нет, конечно, нет. И мне приходится… останавливать их.

– Убивать?

Он кивнул с таким трудом, будто потратил последние силы. И тут же навалился на стол.

– Я понимаю, Гордей. Но скажи – почему ты?

Он вытер лицо рукой, поднял глаза:

– А кого я пошлю? С ними только я и альфы смогут совладать без потерь, остальных подерёт, а то и вовсе убьёт. Мне больше некого отправлять.

Некого?

Я не ожидала такого. В начале его рассказа казалось, просто чувство долга толкает, но как же некого?

– Подожди! Можно же найти выход. Отправить не вас вдвоём, а несколько воинов. Не подерёт же он их, когда они вместе! Даже люди, помнишь, в Вишнянках?... Конечно, помнишь, это же вы убили оборотня. Ты убил?

Он снова кивнул.

– Так вот, даже люди его остановили. Значит, и твои воины смогут! Или… ты просто не хочешь? Не хочешь их отправлять?

Больше он не поднимал головы.

– Ты просто не представляешь, Жгучка, просто не представляешь, скольких я уже отправил умирать. Сколько крови на моей совести. Не могу больше. Пусть… пусть ты тоже чувствуешь, тебе тоже бывает плохо, я знаю, бывает, но я не могу кого-то отправлять больше… лучше сам уйду. Прости меня, прости за это, но теперь это сильней меня.

И тишина. Произнесенные слова словно клятва, не нарушить.

Чего тут скажешь? Успокаивать его? Вижу, никакие слова не помогут. Да и нет у меня этих слов. Хотелось бы помочь, дать правильный совет, но какой?

– Ложись спать, Гордей.

Он будто не сразу слышит. Я подвожу его к кровати, укладываю, укрываю одеялом, подтыкаю края, как мама нам с сестрой делала.

– А ты?

– И я сейчас лягу.

Не успела косу расплести – он уже заснул. Как лежал, так только глаза закрыл и в сон провалился. Лицо такое скорбное, больное.

И ведь дальше ничего не изменится, будут эти походы в лес жизненную силу его сосать, пока до дна не выпьют. А нет его – нет меня.

Что делать, не знаю. Где выход искать? У кого совета просить? От Всеволода, волхва да советников ничего дельного не услышишь, они с самого начала всё знали и ничего поделать не могли.

У кого же тогда просить?

Отчего-то вынесло меня на крыльцо. Вокруг темно, мороз, а я глаза пялю в мрак и думаю – что делать, что делать?.. Как его уберечь?

И не знаю ответа.

Чем помочь? Нечем. Самой разве что с ним в лес ходить, да толку от меня? Только хуже сделаю.

Заглянула я тогда в самую лесную глубину и не сдержалась:

– Что же делать? Что делать мне? Отчего ему столько выпало? Как ему со всем этим справиться? А мне помочь? Он не заслужил! Не заслужил такого! Отчего ты молчишь?

Словно с кем-то живым говорила. Словно на миг позволила представить себе что там, в лесу, ходит живой Звериный бог.

Конечно, ночь мне не ответила. Пусто в голове стало, словно последняя надежда вместе со словами ушла, я вернулась, забралась к нему под одеяло и легла спать. Ещё подумала, вот было бы, верно, облегчение, найди утром нас кто-нибудь мёртвыми. Заснуть и не проснуться, уйти легко, безболезненно, вместе – не это ли высшая радость?

И так думала, думала, даже во сне.

Пока там, в пустоте, гулкой, как открытое поле и густой, как кисель, не знаю, как это вместе складывается, не раздался хрустальный смех.

– Ну и дура ты, девка.

И соткалась из тумана изба. Стены белённые, печь жарко полыхает, под потолком пучки душистых трав висят. На лавке девка сидит, кривая, косая, а глазки бойкие. Ухмыляется. На ней сарафан синий, словно васильковое поле, на волосах – лента мелкого бисера, обзавидоваться можно. А зубки у нее белые и острые.

– Чего смотришь? – Задорно спрашивает она. – Любопытно тебе?

– Не то чтобы очень.

Отчего-то обида во мне взыграла, та, что ещё с вечера копилась, тяжесть, которую разделить не с кем было. Такая обида на весь мир, что даже мысли о последнем – о смерти в голову полезли.

– А то смотри, я и такая бываю.

Миг – и передо мною иссушенная голодом молодая женщина с искажённым яростью и болью лицом. Её глаза безумно сверкают, сарафан изодран и покрыт кровью, волосы как пакля, а в руках её… тошнота навалила – в руках её голова бородатого мужика с зажмуренными глазами и свалянной в грязи бородой.

– Не надо!

Я зажмурилась, а как открыла глаза – передо мной снова юная девка, хоть и калеченая.

И ухмыляется, белые зубы щерит.

– Кто ты?

– Получница я.

Не человек. И сразу горло сковало… Промелькнула где-то вдалеке мысль, что я сплю, во сне страшного не случается, оно остаётся в ночи, отпускает, когда утром проснёшься, а всё одно двинуться не могу.

– Чего примолкла?

Весело ей, погляди.

– Рада встрече. А я Ожега.

– Рада, значит? – Она захихихала, но не противно, а словно сосульки на ветру друг о друга бьются, стучат. После же её лицо мгновенно закаменело. – Чему ж рада? Что мысли твои дурные про смерть прервала?

Откуда она знает?

– Чего смотришь? Знаю, знаю, всё вижу на лице твоём. Дура ты. И все вы… люди, народ звериный, лесные да дивы – все вы дурные. Забыли, что в мире не одни живёте. Только горные и помнят, с духами своими общаются, подношения делают да совета просят.

– Вы хотите подношения?

Она брезгливо скривилась.

– Дура и есть! Я про одно – она про другое! Жениха-то своего будешь с того света вытаскивать или ну его?

– Что?..

Где Гордей? Нету никого за спиной, только стена, а я на лавке сижу, и платье на мне простое, белое. Я вскочила, не зная, в какую сторону бросаться.

– Где он? Он умер?

Когда я подумывала о смерти, каюсь, дала слабину, там мы ушли вдвоём, никому из нас не пришлось одному оставаться. А сейчас… Как она сказала – с того света?

– Где Гордей?

– Не кричи, сядь, живой он. Спит, где и спал.

Я рухнула обратно на скамейку, спина словно пополам сложилась. Получница молчала.

Минута, другая, третья… Тихо, лишь за окном вьюга воет да метель метёт.

Я подняла голову.

Не зря же сон этот… или не сон ко мне пришёл? Не бывает таких совпадений, раз оказалась я в этой избе, увидала двуликого духа, о котором почти никто не слыхал, верно, есть тому причина.

– Как мне его спасти?

– Тебе его не спасти. Да сядь ты обратно, всё прыгаешь! – Разозлилась Получница. – Сам он себя спасти должен, ты разве что поможешь.

– Как?

– А нужно ли говорить?

– Скажи, прошу! Что хочешь для тебя сделаю, слышишь? Чего хочешь?

– Не сейчас. – Она равнодушно отмахнулась. – Не то время, чтобы торговаться. Войну вы, живые с горячей кровью устроили, много наших испортили, растворили своей злобой да агонией. Мало духов, да всё меньше становится. Забываете вы о нас, и не только, когда вам хорошо. Вскоре решите, что только вы в мире и существуете. Даже колдуны ваши да волхвы только и знают, что статуэтки каменные делать да к ним обращаться. К живым духам-то мало кто идёт, боятся. А ты боишься?

– Боюсь.

– Правду говоришь. – Глаза Получницы радостно блеснули. – За то скажу, что делать вам. Эх, дурёха! Жениху своему скажи, Князю земель Звериных, – тут она покривилась, – что к духах ему идти надо и помощи просить.

– Куда идти?

– Место он сам должен найти. К духам ему, дурню! А то всё сам да сам, ручки белые хоть и не боится испачкать да тяжкой работой занять, да куда одному волку с таким делом совладать? Жизни не хватит. Всё я сказала. Теперь прочь иди.

Словно кошку какую-то гонит!

Получница глянула на меня искоса и снова радостно рассмеялась.

– Иди, иди, кошка! Злоба твоя не к месту, тебе о другом думать нужно.

Она щёлкнула пальцами, и я вскочила… в своей кровати, в тёмной горнице, где только из окна лунный свет, печь погасла давно. Гордей зато рядом, я тут же нащупала его рукой и вздохнула. Приснится же!

Вот и дыхание успокаивается, грудь опускается. Тихо в ночи, только кажется, от мороза скрипят стёкла. Скоро утро, набегут местные да друзья-советники, и все будут спрашивать, как Князь.

Князь… Хм.

Молодой какой, когда спит. Он младше меня на несколько месяцев, смешно даже. И сколько им уже пройдено!

Пока день не начался, хоть посмотреть на него, полюбоваться им. На то, как сомкнуты его ресницы, как приоткрыты губы, которые хотелось бы поцеловать… да не время. Снова не время! Будто и не жених с невестой мы, а так, случайные встречные.

Не успела заря заняться, как, конечно, в дверь забарабанили, стали Князя звать. Я вышла, сказала, через полчаса соберёмся и выйдем к завтраку. Еле выпроводила советников этих.

Но Гордей проснулся, конечно, глаза протёр – и словно не спал вовсе. Тут уж, пока снова кто незваный не припёрся, я к нему подсела и всё рассказала. Про свой страх, про смерть, которую имела слабость желать, и про приход Получницы, которая велела ему с духами связаться.

– Знаешь где? – Спросила я. Ума не приложу, где духов нужных искать. А он глянул встревожено и сразу ответил:

– Знаю.

У меня даже челюсть отвисла. Может, Получнице к нему стоило прийти? Они бы, думаю, лучше договорились.

Стоило представить, как горячо стало от ревности. Хоть и кривенькая она, а дух, верно и в красотку оборачиваться умеет.

Вот, бесы проклятые, опять попутали! Нашла время ревновать!

– Гордей?

Он повернулся, глянул с улыбкой.

– Где это?

– То самое место, помнишь, где я замуж тебя взять собирался? Уверен, там кишмя кишит духами. И… если они не помогут…

Гордей не договорил. Но мы оба понимали – нет выхода, иной подсказки. Будет как дальше – хорошего конца не жди.

И понеслись мы… насколько позволяли сани с казной, в Сантанку, столь обожаемую Гордеем. Если и останавливались где, то на одну ночь, а то и вовсе на несколько часов, и снова в путь. Слухи о блуждающих вокруг озверевших волках до нас доходили, как без этого, но пути нашего не удлиняли. Гордей слушал и, стиснув зубы, спешил вперёд.

В Сантанку мы приехали чуть позже обеда. Я вначале думала – постоялый двор дорожный, а гляжу – сани останавливаются, ряды воинов разворачиваются обратно, двор маленький, вокруг четыре дома да сарай, за которыми белоснежный лес, где еле-еле видна тёмная зелень хвои. А ещё дальше – невысокие горы.

Сани с казной остались на дороге стоять перед домом. Гордей, Всеволод да советники собрались в кучу, да прямо на улице, на морозе, давай решать, что с казной делать. Почему-то они все думали, что в сарай казна поместится, а вышло, что нет. Чего уж говорить о двух сотнях воинов, тут больше двух десятков ни за что не поместится, даже если их как селёдок в бочку напихать. И вообще, с чего Гордею вожжа под хвост попала сюда ехать? Пусть бы в крепости остановились, как положено погибших помянули, с казной разобрались, свадьбу сыграли – и тогда делал бы, что хотел!

Ох и вопили они, словно от крика легче станет. А Гордей стоит среди них, а словно один, ничего не слышит. Смотрит в лес, думает о чём-то далёком. Всеволод наблюдал за нам, а после вздохнул и говорит.

– Не будет толку от споров наших! Гордей, что предлагаешь?

– А?

– Ты смотри, он будто и не слышит! – Сердится Беляк, но добродушно сердится, уже отошёл. Волхв тоже смотрит в лес, словно прикидывает, что же видит там Князь.

– С казной что делать будем? Со свадьбой твоей? А? – Терпеливо повторяет Всеволод.

– А что тут делать? Казну забирайте и езжайте все в Гнеш. Там советники пусть решают, на что тратить. А мы со Жгучкой здесь останемся.

И он снова отворачивается к лесу.

Так… И что он имеет в виду? Морозец и без того радовал, кусал больно, а остаться одним… Дрова-то хоть есть? А, вижу поленница сложена, от холода не умрём. Еда… ну, еду даже в зимнем лесу найти можно, хотя при мысли о перекидывании трясти начинает.

– Подожди. – Беляк, наконец, отмирает. – Совсем одного?

– Ненадолго. Могу я с душой своей наедине побыть? Без ваших вечно снующих вокруг рож?

– А свадьба? Ты забыл, что Князь? И свадьба должна быть княжеской!

– И будет. Пусть мать с отцом готовятся, как в Гнеш приедем, сыграем. А пока оставьте нас!

Волки тут же заулыбались.

– Одних не оставим, – ухмыляясь, сообщил Беляк. – Дюжина воинов с тобой останется, в другом доме поживут. Одного кашевара вам всем и одного снабженца. Казну забираю в Гнеш, после разберёмся. Свадьба когда?

Гордей снова посмотрел в лес, будто что-то звало, влекло его в белую мучную даль.

– Потом. Скоро.

– Родителям твоим что сказать?

Наконец, Гордей повернулся к советникам, осмотрел ставшим горячим взглядом.

– Скажи, пусть ждут, скоро приедем. Передохнём пару дней, в себя придём – и в путь. Жгучка, хочешь что передать сестре – Всеволоду скажи. Всеволод, езжай в Гнеш, останешься там, отдохнёшь. Всем нам отдых нужен. Хочу, чтобы ты не с нами сидел, как наседка, а с остальными альфами да с приятными собеседницами время проводил.

– Нужны мне собеседницы. – Недовольно буркнул Всеволод.

– Езжай.

Гордей вновь отвернулся.

– Ну как знаешь.

Что передать Малинке? Как вместить в несколько слов всё, что случилось, что я пережила, сколько передумала? Я не знала. Всеволод и без этого расскажет, что жива-здорова, вскоре встретимся.

Думаю так и иду. Мы отошли в сторону по скрипучему снегу.

– Ну?

Всеволод словно больше стал, или это плечи от тулупа в стороны раздались.

– Скажи Малинке… что я её люблю.

– Ладно.

Всеволод ещё чуть смотрел серьёзно, а после вдруг улыбнулся.

– Всё хорошо будет, слышишь? Уже всё налаживается. К весне счастливы будете, и не вспомните о прошлом, о дурном.

Конечно, мы оба знали – не бывать этому, ничего нам всем не забыть. Но приятно слышать.

– Спасибо.

– Я тоже останусь, – вдруг сказал волхв. Все переглянулись, пожали плечами.

– Да как хочешь! – ответили советники. – Нравится в глуши сидеть, скучать – вперёд.

Быстро вытащив из саней наши вещи, советники развернули остальное войско и уехали прочь. До ближайшей деревни два часа ходу, а в Сантанке всё одно ночевать негде, не поместились бы все.

Тот дом, что побольше, отдали охране, меньший достался нам. Самый маленький нежилой – волхву, в четвёртом жили местные. В Сантанке, оказывается, было население – старик, старуха и больной головой подросток, которого они приютили.

Вскоре я радовалась, что нас не оставили одних, потому что волки уже составили список дежурства, и ужин приготовили, и баню истопили. Я с бабкой пошла, других женщин не было. Смотрю на неё и думаю – как бы не упрела до смерти, жар-то волки развели что надо! Я сама с трудом дышала.

Однако бабка прыткая оказалась.

– Ложись-ка на скамью, – мне говорит, да таким тоном, что не откажешься.

Потом веник взяла да как хлестнула по попе! Я чуть не взвыла.

– Чего голос подаёшь? Отпарю так, что надолго запомнишь!

Она оказалась права, эту парилку я надолго запомнила. Потом думала, это одно из самых приятных моментов всего этого странного путешествия – возвращения в родной дом, где прежде не был.

Мучила она меня и веники минут двадцать. Потом и говорит:

– Теперь ты.

Ну, я ей тоже веника не жалела! Бабка только кряхтела довольно, да боками поворачивалась.

Вышли мы из бани, и тут же половина волков туда побежала, и Гордей среди них.

И вот оказалась я в доме, который нам выделили. Одна большая комната, потолок только низкий, вещей вроде немного было, а весь угол завален.

– Вот тут вода, вот дрова, если замёрзнете. Кухня, чай чтоб делать, готовить – не готовь, крикни, если что, принесём. Помочь вещи-то разобрать? Может, что найти нужно? Ишь сколько привезла, до утра копаться будешь.

Бабка покачала головой при виде сундуков да сумок. Я и сама не думала, что у меня столько вещей! Откуда они взялись-то? Может, по ошибке чужие выгрузили?

В любом случае, сама разберу, что я, белоручка какая, старого человека работать вместо себя принуждать?

– Не нужно, я сама, спасибо.

Бабка крякнула и ушла, чем-то прогромыхав в сенях. Но не убилась, дверь хлопнула, и стало тихо.

 

Глава 20

О предках и потомках

Теперь можно и вещи разобрать.

Вначале я думала найти ночную сорочку потеплей да спать лечь, но что-то потянуло к окну. За ним – белая темень, снежный лес, где воздух такой густой, что брести по нему не легче, чем в воде.

Придвинулась ближе, чтобы разглядеть двор. Волхв там стоял, в своей мохнатой шубе из шкур, кутался в воротник и смотрел в лесную чащу. Словно между деревьев что-то прячется. Или ждёт.

И тогда я закрыла глаза… Как живое встало лицо Получницы, которая смотрела, прищурившись, и тоже ждала.

Глаза как закрыла, так и открыть больше не смогла. Разморило меня, видимо, от жара да усталости, может, от того, что больше бежать никуда не надо, дома мы. Заснула будто я. Только во сне доставала и надевала на себя наряды, подаренные Людмилой. Со всем тщанием расчёсывала волосы и заплетала в косу белую девичью ленту. А после обулась в меховые сапоги с белоснежной опушкой и накинула белоснежную шубу.

Скрипнула, стукнула дверь, раздались шаги – и сон стал явью. Оказывается, это… я стою посреди горницы в свадебной одежде, словно меня подготовили к свадьбе духи. А тут Гордей зашёл, спугнул моих непрошеных помощниц.

Теперь стоит у входа и смотрит на меня, на мой наряд. И по спине бегут колючие холодные мурашки, и щёки пылают, словно я напрашиваюсь. И хочется крикнуть – это не я! Но глупо.

– Я понял. – Он поднял от моей шубы горящий взгляд. – Я понял!

Чего, хотелось спросить, но ещё глупей боюсь показаться.

– Подожди, распахнись, сжаришься. Я сейчас соберусь.

– Соберёшься куда?

Шубу я послушно распахнула, раскутала ажурный пуховой платок, от которого уже взопрела.

– Пойдём в то место, о котором я говорил.

– Что? Сейчас?

Но он уже достал какую-то сумку с вещами и выскочил из дому, хлопнув дверью. Я так и села.

О чём он говорит? Какое пойдём? В лес, ночью, после бани?

Хотела было встать, пойти следом да возразить, сказать – нечего нам никуда ходить, глупости всё это, блажью навеянные. Может, мне просто захотелось померить свадебное платье, а потом и всё остальное… раньше менять времени не было, вот и заигралась… и не ожидала, что он придёт так рано, вот и всё.

Но в ушах загудело, засвистело, засмеялось, словно сотни голосов окружили, завораживая.

Среди них были и вовсе нечеловеческие. А были совсем простые, знакомые. Показалось, что мамин голос среди них. Потому я и замерла, вслушиваясь, всё пыталась мамин голос поймать, хоть на миг услышать.

Не услышала, они раз – и пропали все.

Я встрепенулась, головой мотнула, встала.

И тут вошёл он.

Я впервые видела на Гордее княжеские одежды, да ещё сразу праздничные. Что уж тут говорить – никого красивее нет.

Странный полушубок – из чёрной замши с воротником длинного чёрного меха. Кажется, из козы той редкой породы, что чернее ночи. На голове княжеская шапка – как тарелка с опушкой, зимой в такой намёрзнешься.

– Жгучка.

И снова при виде него слабость в ногах, а в крови то ли жар, то ли холод. Что-то больно скручивается в животе, не даёт толком вздохнуть. И от его глаз, в которых вспыхивает ответная боль, ещё хуже.

– Я припас для тебя подарок.

Он протягивает на ладонях ленту. Белоснежная, вышитая золотом, с крошечными зелёными камешками, прозрачными, как слёзы. Такая красивая…

– Это мне?

– А кому же ещё, Жгучка? – Спрашивает он с укоризной. Подходит, протягивая подарок, как протягивают хлеб.

– Она такая красивая.

– А ты что же, хотела некрасивую? – Появляется у него улыбка. И так манит…

– Давай, завяжу.

Я стаскиваю платок с шеи, поворачиваюсь. Он осторожно и довольно умело обвязывает ленту вокруг головы. Хочется броситься к зеркалу, но в его глазах хватает восторга – видимо, хорошо вышло.

Кстати!

– У меня тоже есть подарок.

Хорошо, я помню, куда положила, сама сворачивала. Маленький деревянный сундук с моим рукоделием да личными вещами. Вот он – пояс. Времени было не то чтобы много, можно и получше сделать, но жемчуга да дорогие нити сделали своё дело – даже простой узор смотрится богато, по-княжески.

– Это тебе.

– Завяжешь?

Ха! Думаешь, побоюсь!

Я распахиваю его тяжёлый полушубок, тёмно-красная шерстяная рубаха подпоясана теми самыми кожаными ремешками. Завязано некрепко, но пальцы такими неуклюжими вдруг становятся, будто на морозе заледенели, совсем не гнуться. Его грудь слишком близко, и столько тепла, и его особый запах, который вызывает в памяти те времена, когда я была совершенно счастлива, хотя и закрывала на это глаза. Его приход в Вишнянки, и его улыбки, и его загадочные взгляды, и даже когда нас с Малинкой своровали – всё счастье.

До того несчастного мальчишки-утопленника в реке.

– Ну что же ты? – Сглатывая, спрашивает Гордей.

– Сейчас.

В другое время, когда нет за тобой долга, верно, я бы не стала надевать на него пояс, скорее, сняла бы и рубаху, и всё остальное, да только за стенами, в снежной тьме, нас ждут.

Пока оборачиваешь вокруг его талии пояс, всё равно, что обнимаешь. И хочется так замереть, прижаться к нему, заурчать, словно рысь. И чтобы он в ответ обнял.

Он, конечно, обнял, но поцеловал еле-еле, в лоб.

И я сама отпрянула.

– Пора.

Мы застегнулись, он поднял воротник, утопая в шерсти, я навязала на голову платок. И мы вышли из дома.

На улице не было ветра, снег лежал рассыпчатый и блестящий, словно сахар, серебрился под светом из окон.

А во дворе стоял Мохорейн. Одна рука его лежала на толстом посохе, вторую он поднял, преграждая нам путь.

– Нет! Не пущу.

Я вначале остановилась, а Гордей словно не слышал, только за руку меня схватил да дальше пошёл.

– Все сюда! – Вдруг взревел волхв. Из домов как горох посыпали воины, в наспех накинутой одежде, всклокоченные, удивлённые.

– Не пущу! – Проревел Мохорейн, когда убедился, что подкрепление прибыло. – Нельзя вам туда идти.

Тут уж пришлось остановиться. Вот чего я не ждала, даже не думала – что нам кто-то преградит путь. Зачем?

Ни я, ни Гордей ничего не спросили, спросили из толпы. Множество взволнованных голосов, вначале тихо, а после всё громче и громче.

– Куда Князь идёт? Ночь на дворе. Да в княжеских праздничных одеждах. Что происходит?

Мохорейн радостно взревел во всю глотку:

– А то! Ваш Князь услышал шёпот лесных духов! Он хочет пойти за ним в лес, и невесту за собой увести. – Все замолкли, волвх продолжал:

– Наш Князь забыл, что духи другие, шутки у них другие, и говорят с ними иначе! Человеческая жизнь для них словно песчинка – ничего не значит. Если мы отпустим Князя, то больше никогда его не увидим!

Он повернулся к Гордею, потряс посохом.

– Слушай, что говорю. Я знаю эту братию – что бы они ни наплели тебе, чтобы ни пообещали – это всё враньё. Им нужна только ваша кровь, ваше тепло, ваши жизни, слова для них не имеют веса. Слушай меня, сынок! – Он стукнул посохом. – Остановись.

Гордей медленно повернулся ко мне, в его глазах мерцало, почти затухая, что-то волшебное.

Ну что же ты, хочешь отказаться?

Гордей в ответ крепче сжал мою руку.

Мы стояли там и улыбались друг другу, будто вокруг никого больше не было.

– Если вы не остановитесь, вы не вернётесь! – Вновь закричал Мохорейн и затрясся. – Видел, видел я другого князя… не будет твой род править, слышишь, что духи поведали? Показали будущее, десять лет прошло – и на троне не ты. Надсмеиваются они над тобой! Разум путают! Уйдёшь сейчас, Князь, – не выйдешь обратно.

На дворе стало тихо, только снег всё так же скрипел под чьими-то ногами.

Гордей закрыл глаза, открыл – словно другой человек появился. Словно духи подменили.

– Не стой на дороге, Мохорейн. – Прохрипел он.

– Остановите его! Силой скручивайте! Утром очнётся, спасибо скажет!

Волхв посмотрел на воинов, но те не спешили бросаться нам наперерез, пытливо смотрели и ждали.

Тут и у меня голос прорезался.

– Да что же вы! Что вы все знаете? Как можете на пути стоять? Верьте своему Князю! А даже если… будет другой князь, земли Звериные богаты сильными воинами. Значит, так суждено. Волхв не знает всего, всего никто не знает! Отпустите нас!

Никогда не думала, что рискну кричать в лица воинов что-то и чего-то требовать.

– Пошли.

Гордей сделал шаг, второй. Уверенно посмотрел вперёд, спокойный и умиротворённый, словно вступал в отчий дом, где давно не был.

Нас никто не остановил. Мы вышли за забор, облепленный снегом и направились в лес. Мохорейн и волки остались за спиной, смотрели, гудели как растревоженный улей, но уже не могли помешать.

Вокруг высились сугробы, да только ноги не проваливались – идти было легко, мягко. За спиной оставались тёплые дома, живые люди, всё то, чего не хватало промороженному лесу.

А мы шли.

Все знают, духи загадками говорят. И не потому, что больше всего любят баловать – просто они другие, отличные от нас. Просто они не умеет изъясняться человеческими мыслями, человеческим опытом. Вот и получаются недопонимания.

– Ты не боишься?

– А?..

Мы далеко отошли, очень далеко. А всё потому, что дорога сама под ноги ложилась. Вроде сугробы – сугробами, груды валежника путь перегораживают, ели широкими лапами закрывают, а идти легко. Дорога, как говорят, сама под ноги стелется.

– Ты не боишься, Жгучка? Вдруг Мохорейн правду сказал? Он хороший волхв.

– А ты?

Гордей остановился, прямо там встал напротив, взял меня за плечи.

– Я с тобой ничего не боюсь. Я боюсь, что если мы не пойдём… ничего не будет. Просто погаснем, как свеча догорает. Я чую это… как во мне что-то догорает. И никто помочь ни в силах.

– И я не могу?

– Если бы кто-то… то только ты.

Вокруг было пусто и тихо. Где-то в снегу спали перепела и зайцы, в дуплах сворачивались тёплыми кольцами белки, в норах – волки. Где-то ещё дальше жили люди, а мы были совсем одни.

Он снял рукавицы, взял моё лицо в ладони.

– Я хотел сказать… мало ли, что случится, пусть потом жалко не будет, что не сказал. Я люблю тебя, Жгучка, больше жизни люблю. И знаешь… когда я узнал, что у меня душа появилась, думал, буду любить, потому что так принято. А увидел тебя… Это словно во мне было, словно мой собственный выбор, понимаешь?

– Да.

– Словно мне просто подсказали, чтобы я ошибок не успел наделать. И я всё боялся… больше всего боялся, что ты решишь – это всё напускное, ненастоящее. Я тебя увидел – и уже твоим был. Я навсегда твой, чтобы ни случилось, до последнего вздоха твой.

– Зачем ты говоришь это сейчас? Думаешь, Мохорейн правду сказал?

– А хоть бы и правду! – Он бездумно улыбнулся, глубоко вздохнул. – Ты боишься?

Боюсь ли я умереть? Никогда не думала… вернее, не верила в такое по-настоящему, всё казалось именно меня это никак не коснётся. А здесь, в сказочном хрустальном лесу, где от мороза щиплет щёки, ничего не боюсь.

– С тобой нет.

– Вот и ладно.

Он наклонился и поцеловал меня. Давно наши поцелуи не были такими – лёгкими, свободными, будто ничего больше не сковывало, не мешало.

– Пойдём. – Шепнул Гордей и мы, взявшись за руки, отправились дальше.

Я смотрела вокруг и любовалась. Никогда человек не сможет выстроить такой красоты! Укрытые снегом лапы елей и ветви, словно в хрустале, от толстых до самых крошечных, сверкающие в белой пудре алые ягоды, переливающийся снежный наст… и свежесть.

Мы шли, под ногами хрустел снежок, и было так тихо. Гордей вёл меня, словно сотни раз тут бывал. Или правда бывал?

– Мы идём туда… в то место, о котором ты говорил?

– Да.

– И что ты хочешь там найти?

Почему-то я говорила шёпотом, хотя вокруг никого не было.

– Хочу тебе показать – это не просто место. И раньше я приходил и чувствовал – оттуда можно обратиться к богу, и он услышит. И я поклялся… если выживу, если сохраню рассудок, приду сюда с тобой, со своей душой и назову тебя женой перед ним. Чтобы вернее верного мир знал, что ты моя!

– Тогда пошли! – Засмеялась я.

Было так легко. Словно ничего больше не держало и прошлого не осталось. Только мы есть, здесь и сейчас. Остальное лишь страшный сон. Никто ни умирал, не мучился, не горел и не пропадал. Просто есть мы – и есть этот сказочный лес, в котором нас ждут предки.

И вот мы шли, шли, и ступили из-за деревьев в низину.

***

Мохорейн опустил посох, ссутулился. Волки окружили его, несмело позвали:

– Волхв.

Он не ответил, вытер рукавом запотевшее от страха лицо. Удивился, что его трясёт.

– Ведите его!

Волки подхватили его под руки, завели в дом, усадили на лавку, стянули шубу.

– Налейте ему!

Спиртного не было, кто-то сбегал к старикам за самогоном, который те хранили для настоев от ломоты в суставах.

– Что ты, Мохорейн?

Налили ему стакан, тот махом выпил.

– Что ты видел, а? Скажи нам.

– Ничего. – Тот устало закрыл глаза. – Другой князь у вас будет, вот и всё.

– Так, конечно, рано или поздно будет!

– Рано. И десяти лет не пройдёт.

– То есть как? Скоро будет… другой-то?

– Не знаю я! – Мохорейн покраснел, выпрямился, пришёл в себя. – Видел я будущее, заглянул за десять лет спустя. На троне другой князь! А когда придёт – завтра или через десять лет – этого не знаю!

– А этот куда денется?

– Теперь уже неважно.

Все замолкли, растеряно переглянулись. Волхв усмехнулся.

– Неважно теперь, что будет, то будет. Не корите себя, всё равно бы мы их не удержали. Надеюсь только, долго мучиться им больше не придётся. Даже смерть милосерднее.

***

Казалось, недалеко мы шли и недолго. Словно по богатым палатам дивьего дворца брели, только настоящим, самой природой созданным. И красоты такой много не бывает!

Оглянуться не успели, как открылась нашему взгляду поляна – круглая и утопленная в земле, словно миска, а вокруг деревья ровной стеной стоят, махровой изморозью крытые. Луна точно посередине светит, будто жемчужина на снегу лежит. Небо прозрачное. И словно сердце всего мира в этом месте. Кристально чистый воздух, хрупкая тишина.

Гордею даже говорить не пришлось, что мы дошли, это и так ясно. Остановились у края полянки, ждём.

Чего ждём, не знаю, но говорить смелости нет, словно человеческий голос грубо разобьёт тишину, и назад не склеишь.

Гордей оглянулся на меня, сжал мою руку и с улыбкой ступил вперёд. Под ногами протяжно хрустнул снег.

Я ступила за ним.

И словно мы нарушили невидимый барьер, так резко всё изменилось.

Снег поднялся и закружился вокруг с громким свистом. Он стал таким густым, что неба не видать. Ветер завывал, как в самую лютую метель, бил нас нещадно и больно. Нос и щёки тут же заледенели.

Гордей сжал мою руку крепче и крикнул:

– Идут.

– Кто идёт?

Он глубоко вздохнул, а ответить не успел. Налетели со всех сторон на нас комки снега, глаза залепили, в уши завизжали голоса, сквозь ветер малоразличимые.

– А! Явились! Ты глянь какие!

Главным среди них был мужской сердитый голос. Он басил и дребезжал, как будто его обладатель привык кричать.

– Явился, посмотри-ка! А ну, кланяйся, как положено.

Рука Гордея выскользнула из моей и исчезла. Глаза слепил снег, он даже в нос набивался, пришлось рукавицами стирать его с лица. Сквозь сплошные белые комья я не сразу увидела, что Гордея рядом нет. Испугалась так, что душа в пятки ушла. Развела руки – может, не вижу просто? Нет, никого.

Я бы завизжала, верно, не хуже ветра, но тут в метель вплелись женские голоса. Что говорили, не слышно, но ветер поутих, снег поулёгся. Я снова вытерла лицо, стряхнула с варежек снег, огляделась.

Передо мной на полянке стояли люди. Вернее, они были похожи на людей, но словно изо льда и снега сделаны, и прозрачные. Но они двигались, дышали, вращали глазами и одежда их шевелилась под порывами ветра. А между ними стояли звери, и волки, и медведи, и рыси, даже лисицу увидела – она водила острым носом. Все – словно изо льда вылеплены.

Наверное, я ждала увидеть Получницу… но её не было. И эти… они совсем не походили на слегка пугающую, но живую гостью, которая приходила ко мне во сне. Вместо тёплой кухни – снежная поляна, вместо румяной собеседницы с горячей кровью – холодные голубые тени.

Гордей!

Рядом его не было… но он всё же был. Просто стоял на коленях, упираясь руками в землю, свесив голову.

Над нами грохотал свирепый голос.

– Как ты посмел! Залил кровью звериной свои земли! Кости моих потомков гниют в земле, и многих даже не похоронили! Мои дети бегают в лесах, измождённые Яростью! Ты Князь! Как ты посмел поступить так со своим народом? Уполовинить его! Да после такого!..

Это, кажется, духи предков. Почему я сразу не поняла? Они выглядят, как мы, разве что одежды другие… Шубы мехом наружу, мы сейчас носим мехом внутрь, шапки, закрытые до ушей, женщины без платков, по ветру развеваются волосы.

И они… недовольны. Глаза вспыхивают, будто молнии в них одна за другой сверкают.

– Кого спрашиваю! Хотя… нечего тебе ответить, нечего тебе мне сказать!

Духи стояли, смотря на Гордея. Этот… с басом, грохочущим словно гром, у них, видимо, главный. А у остальных лица как замёрзшие. Синие глаза, белая кожа… вот только у одной, с острым подбородком, в узких глазах мелькнула тёплая желтизна.

– Как ты смеешь так дерзко смотреть, вместо того, чтобы признать свою вину да покаяться? Тебе земли доверили, отвечай! А ты что с ними сотворил!

Гордей поднял голову и молча смотрел на него. Княжеская шапка свалилась в снег и на чёрные волосы падали белые хлопья снега.

Вот простудится сейчас, заболеет ещё!

Почему он стоит на карачках и не пытается встать?

Надо ему помочь, может, устал или ногу подвернул.

Я схватила его за руку.

– Вставай.

– А это ещё что такое?

Теперь главный смотрел на меня, его глаза почти сверлили мне лоб.

– Наглая! Чего лезешь?

– Отойди, – попросил Гордей еле слышно.

Вот так-так… он не может встать. Эти… предки, черти их дери, его держат.

– Что вы делаете?

Я вскочила, прямиком к главному.

– Зачем вы его держите? Тоже мне, силой на коленях принуждать стоять – велик почёт!

– Молчать, девка!

Главный рявкнул, из его глаз посыпались белые искры.

– Молчать и слушать! Раз вздумали воевать, смерть среди моих детей сеять – знайте тогда, как и ответ держать!

– Совсем детей распустили, – присоединился к мужскому голосу женский. – Глянь, как разговаривают!

– Совсем стыд потеряли!

– Времена уже не те, не те…

И загалдели духи предков, как стая сорок. Я опустилась на снег возле Гордея. Пусть болтают, сколько влезет, меня больше заботит мой любимый.

– Ты как? Что с тобой?

– Всё хорошо.

А сам сипит, головы теперь и вовсе поднять не может.

И тут… на белый снег капнула кровь.

Его кровь.

В меня словно бес вселился. Мне стало плевать, кто это, могущественные духи или даже сам Звериный бог! Как они могут его мучить?!

– Оставьте его в покое! За что вы его наказываете? Он за помощью пришёл! Он спас Звериные земли, спас, как мог! А вы… где вы все были? Почему не пришли, такие умные, не помогли хоть бы советом? Слепые вы! Старые и слепые!

Умолк мой голос, смолкли и духи. Только глаза, много одинаковых ледяных глаз смотрело на меня. Напугать хотят?

– Да идите вы все к чёрту!.. Вставай, Гордей, вставай.

Пытаюсь помочь, а он никак, ни рукой ни ногой пошевелить не может, словно окоченел.

– Вставай, пойдём домой. Ну их… Видишь, какие они. А ты ещё говорил – перед предками, главное, чтоб они свидетели. А они уже не люди.

Он сумел поднять руку, взять снегу, вытереть нос.

– Да кто это такая?! – Окончательно выйдя из себя, крикнул главный. У него даже борода тряслась от ярости.

А я решила – ну их, не буду с ними говорить. Буду сквозь них смотреть, будто пустая поляна, уведу отсюда Гордея и без них счастливы будем! А Получницу, видимо, в другом месте следует искать.

– Рысь это, люна-са его.

Женский голос был мягкий, гладкий. Так и думала, эта та, с жёлтыми глазами заговорила.

– Твоя, что ли? – Покосился главный.

– Моя, – спокойно ответила женщина.

Она не улыбалась, смотрела пристально, но вдруг показалось, что она не сердится. Хотя, чего это я? На что им сердится? Гордей сделал что смог!

– Вы бы и сами лучше не справились! – Мстительно заявила я главному. – Хорошо, поди, с того света указывать, а на месте Князя никому не хочется побывать?

– Был я Князем, нечего мне! – Снова заголосил главный, но уже не так зло. Словно пар выпустил.

– Отпусти мальчишку, – негромко сказала из-за его плеча желтоглазая.

– Я не держу!

– Уморишь еще.

Вокруг волновались духи, вдруг словно ветер подул, колыхая их прозрачные тела и одежду.

Гордей, наконец, встал. Поднял княжескую шапку, отряхнул и надел.

Главный дух наклонил голову.

– Чего смотришь? Знаем, зачем пришёл!

И слова не дал сказать!

– И какой будет ответ? – Спросил Гордей, снова вытирая нос снегом. Кровь пока не остановилась.

Главный так на меня зыркнул, будто к земле хотел припечатать. Начал причитать заново.

– Много вы земли попортили, кровью залили, костями забросали! Не для того боги нас создавали, холили и лелеяли, как родных детей!

Хоть и хмурился главный, хоть и причитал в полный голос, а теперь звучало иначе, будто вправду родню в нас признал и журит по-родственному.

– Молодые да неразумные. Столько жизней! Ну, за другие народы не нам отвечать, а свой, звериный, жалеть нужно! Восполнять.

Он замолчал, хмыкнул и вновь посмотрел на меня. Ухмыльнулся.

– Ладно! – Вдруг крикнул радостно. – Чего мы, и правда, как чужие? Сами-то, сами-то так воевали, что сто лет после никто не смел в мои земли нос сунуть!

Женщины за его спиной фыркнула.

– Да! – Он, не оборачиваясь, громыхнул посохом. – Было дело! Так что теперь?

И снова на нас уставился. Долго смотрел, пристально.

– Через год первенца принесёте, так и быть, забудем о прошлом. Новую жизнь создадите. А мы в свою очередь с местными духами договоримся, чтоб утихомирились. И зверей, Яростью оглушённых, к себе возьмём, не дадим напрасные мученья терпеть.

Гордей покосился на меня, а у меня и слова во рту застряли. Первенца?!

– Каких местных?

Нашёл, о чём спрашивать! Спросил бы лучше про первенца, о каком первенце они говорят?

– Да вот леших здешних да прочую нечисть. Ну, тех, что под снегом нынче прячутся, не хотят к нам выходить.

Главный махнул рукой, будто вокруг кто-то был. А никого не было, пусто, только духи над снегом и висели.

– Хорошо. – Гордей схватил меня за руку, дёрнул к себе. – Пусть будет по-вашему. Но я хотел ещё кое-чего.

– А ты наглец!

– Нет, так и скажи. Без вас обойдёмся.

Главный насупился.

– Ничему вас не учили, похоже! Где уважение к старшим? Где…

– Ну ладно, ладно тебе.

Ему на плечо положила руку и вышла вперёд красавица в пушистой шубке, очень похожей на мою.

– Хочешь, чтоб мы вас поженили?

– Это мы и сами можем. Просто хотел получить благословение.

Главный вдруг расхохотался.

– А давай! Будьте благословенны, дети мои!

Вместе с его словами словно звон раздался. Вспыхнули цветные огни и духи предков больше не казались прозрачными, они стали яркими, как магические огни на ярмарках.

В лицо сыпанули блестящей холодной мукой, вокруг по снегу рассыпали синие и красные ягоды, на головы наши упало полотенце белое, с красивой вышивкой, которое тут же истаяло, не оставив после себя воды.

– Почитайте дела отцов своих! Берегите землю родную, как муж бережёт жену, а жена мужа. Не берите на душу зла, не бегите за ненужным и просто будьте счастливы! Ну, чего смотришь? Целуй невесту!

Гордей будто только того и ждал.

Всегда боялась того момента, когда на свадьбе заставляют при всех целоваться. Зачем? Не хочу, чтобы кто-то за нами наблюдал.

А сейчас всё равно стало. Его губы такие горячие, сладкие, какое мне дело до духов!

– Эх, и я когда-то был молод. – Бурчал главный.

Я бы, верно, и час бы тут простояла, если бы Гордей меня целовал.

– Ну, всё, всё! – Снова повысил голос главный дух. – Прочь идите! Думаете, разжалобили нас своей любовью? Мы ещё и не то видали! Прочь! И помните, что обещали.

Женщина-рысь выступила вперёд, выбросила в нашу сторону руку-лапу, с которой сорвался и закрутил снег. Вокруг сгустилась темнота, только белые пушинки вертелись с большой силой, да мерцали вдалеке жёлтые глаза.

Раз – и мы стоим у Сантанок, за избой, в которой нас поселили. Стоим посреди белоснежного покрова, на котором ни единого следа, ни человечьего, ни звериного, и тихо вокруг. Только деревья на ветру скрипят.

Гордей громко сглотнул, тогда и я очнулась.

– Это что?

– Мы, кажется, дома.

Смешно так головой вертит. Хотя я тоже не сразу поверила. Но духи, они и не такое умеют. Говорят, умеют человека не только сквозь расстояние, а и сквозь время нести, появится такой в своём доме – а на месте прежнего дома уже давно новый стоит, все родичи от старости померли и его не помнит никто.

– Пошли в дом.

Всё, как и положено зимой – снег хрустит, пар изо рта валит, в сугробы по колено проваливаешься. Только наши следы на белоснежной простыне ровно с того места начинаются, где мы очнулись, словно мы с неба опустились.

Пришли домой, разулись, верхнюю одежду сняли. И всё молча. Не знаю, что у него в голове за мысли ворочались, а у меня всё об одном.

– Гордей! Что они говорили про первенца? Что значит – принесите нам первенца? Они хотят забрать нашего ребёнка?

– Тихо, ты что.

Его голос звучал негромко, ласково и вдруг во мне как огонь вспыхнул.

– Не заберут они никого, просто посмотрят. Хотят, чтобы зверей много стало, понимаешь? И мы должны им показать, что их будет много.

– А…

Щёки покраснели.

И оттого, что он вдруг меня обнял, прижимая к себе, стало только жарче.

– Не хочу сейчас о них думать, Жгучка. И ты не думай.

Шёпотом говорит. И когда мы зашли, мне казалось, темно в комнате, из печи еле видный жар да в окошко луна светит, а тут вдруг будто мы на ярком солнце.

– Теперь ты моя жена.

О, я поняла, о чём он. Теперь всё правильно, и мы одни. И даже духи нас благословили.

Теперь мы станем настоящими мужем и женой.

И он целовал меня, и по комнате кружил кудрявый лунный свет. Наконец-то мы одни и никто между нами не стоит. Мы ведь заслужили немного радости?

Он стягивал с моих волос ленту, снимал с меня платье и сорочку, распускал волосы. Всё неторопливо… только словно время остановилось и никого в мире не стало. Такое ощущение… будто только мы живые и разумные, а остального мира нет, пропал пропадом. И от этого боишься даже на миг его отпустить, чтобы совсем одной не остаться. Почему-то бьётся в голове и груди эта страшная мысль – отпущу – выскользнет туманом сквозь пальцы и никогда вновь его не поймаю.

– Жгучка…

Шепчет, как пьяный. И у меня голова кругом. А стоит закрыть глаза – тёмное золото, душистое и хмельное, в котором тонешь, а тебе не страшно. Ведь со мной он.

Казалось, он раздевал меня долго, а уже несёт к кровати. Опускает на неё и ложится рядом.

– Держись за меня, – просит Гордей. – И не бойся ничего.

– Не буду. А… что мне делать?

– Держись за меня и… расслабься.

Он вдруг смеётся, и от его глухого пьяного смеха шальной хмель отдаёт в голову. Словно и я пила.

Это так странно, ну, то, что происходит. Из болтовни других известно, что будет, но пока тебя не обнимет родной муж, всё равно не поймёшь, как горит кожа от его прикосновений. Пока он не зацелует тебя так, что заболят губы, не поймешь… Пока не проникнет в тебя и не сделает своей, не поймёшь. Пока, не в силах сдержаться от глубинной потребности, не начнёшь двигаться вместе с ним, хватаясь за его плечи так крепко, будто иначе он исчезнет навсегда, не поймёшь. Пока не зайдёшься в крике, который не можешь сдержать, даже искусав губы, не поймёшь…

И я поняла.

***

Просыпаться не хотелось, но в дверь так громко колотили, что и мёртвого бы подняли!

– Иногда я от этого так устаю! – Вдруг сказал Гордей, со стоном встал и потянулся за одеждой. – Сейчас выпровожу их прочь.

Он задёрнул шторки у кровати, и пришлось подглядывать в щёлочку. Одеваться было неохота, я надеялась, он вернётся… и повторит то, что делал ночью.

Не тут-то было! Стоило дверь отпереть, как в комнату ввалился Мохорейн в своей шубе, за ним пар столбом, а глаза так и сверкают! Гордея в сторону отпихнул.

– Ты чего, сдурел? – спросил тот.

– Дома вы? – Загудел волхв, смотря так, будто нас подменили и перед ним вовсе не Гордей. После ка-ак к кровати бросится! Как шторку отдёрнет! Ну, я в одеяле уже, сразу от него ждала чего-то такого, сижу, глазами хлопаю.

– Это ты?

Столько подозрения в голосе, будто я на себя не похожа.

– А ну вываливайся отсюда! – Гордей разозлился, подошёл и задёрнул шторку обратно. – Совсем умом тронулся! Иди!

Мохорейн засопел.

– Я не из праздного любопытства к вам пожаловал! Мы тут ночь не спали, ходили вокруг деревни, ждали вашего возвращения. А вас не было! Только утром и увидели следы прямиком у дома! Люди али духи, раз по воздуху переносятся? Как вы из лесу вышли?

Гордей вздохнул.

– Духи вынесли, Мохорейн.

– Рассказывай.

Волхв собрался было сесть, оглянулся на стул, полы шубы своей приподнял, видимо, надолго рассчитывал остаться.

– Мохорейн!

– Чего? – Тот замер, зыркнул глазом из-под насупленных бровей.

– Чего? Того! Женился я вчера.

Волхв хлопал глазами, ожидая продолжения. Гордей и глазом не повёл.

– Оставь нас, будь так любезен. Видишь же – живы мы, здоровы, к вечеру поговорим… может быть. Иди, в общем.

Я бросила подглядывать и растянулась на кровати. В теле бродили, гуляли неведомые пьяные чувства, и думалось только о том, как бы их повторить. Мохорейн бурчал что-то, злое и радостное одновременно, шуршал своей шубой, но всё же убрался восвояси.

Гордей проводил его и бросился назад, отдёрнул занавеску, уже раздеваясь. Тут же забрался ко мне под одеяло, его холодные руки прошлись по рёбрам, я конечно завизжала.

– Холодно же!

– Затопить печь? – Спросил он между делом, целуя меня за ушком. Печь… это несколько лишних минут без него.

– Нет.

– И без печи согреемся?

Я приподнялась и укусила его за нос. Просто так. Захотелось.

Его глаза сузились, губы дрогнули.

– Ну, всё… – Зловещим голосом прошептал Гордей. – Держись!

И я держалась. Каждый раз держалась за него, будто иначе пропадёт.

Я уже любила всё, что он делает. Часы текли, вечером мы не пошли никуда, только к утру выбрались. Всё время были вместе. Иногда он обхватывал мою голову ладонями и задумчиво говорил:

– Я люблю тебя, Жгучка.

Так просто говорил и так твёрдо, сразу становилось понятно – правду говорит.

– А я тебя люблю. – Неизменно отвечала я.

Нам удавалось делать вид, что вокруг никого нет, целых два дня. После надутые лица волков, то и дело прохаживающихся по двору, настолько измучили совесть, что пришлось смириться с неизбежным.

– Пора ехать в Гнеш, – вздохнув, сказал Гордей. Он только вернулся со двора, на волосах таяли снежинки. – Они ведь тоже домой хотят… к семьям, к жёнам.

Как хотелось отказаться! Запереть двери и провести тут, в постели, вместе с горячим Гордеем под боком всё время до весны!

Но он прав – остальные тоже заслужили отдых.

– Поехали, что делать. Да и Малинку хочу увидеть.

Подумать только, я ведь сестру полгода не видела! Как раз у неё день рождения скоро, поздравить надо.

Через день мы выехали. Я даже сундук с вещами взяла, где белоснежная шуба и прочие украшения.

Тяжело было добраться до первой деревни, сугробами путь завалило, еле ползли, а там нашлись сани, да и дорога дальше была уже укатанной, народ между деревнями часто ездил. Докатили всего за три дня.

Больше всего я во время пути жалела, что нельзя… что нужно ждать вечера, чтобы остаться с Гордеем наедине и продолжить то, чем оказывается, я обожаю заниматься. Наверное, это неправильно или неловко… но я обожаю то, что мы делаем.

Я уже научилась поднимать ему настроение. Ещё немного и пожалуй, я смогу им руководить! Шутка, конечно, к чему мне им руководить? Да и он, признаться, может руководить мной не хуже.

Если бы я знала с самого начала, как это будет, верно, не стала бы свадьбы ждать. Я даже Гордею так сказала, после первой же ночи. Ох и смеялся же он!

– Я знал, что мне повезло, но все же думал, это мне тебя придётся уговаривать… иногда. А уговариваешь ты.

Уговаривать, пожалуй, я тоже научусь.

На последней стоянке нас встретил Всеволод. Оказалось, тут его родные жили, вот он и не доехал до Гнеша, остался помогать родственникам, да прижился, привык.

– Всё одно в Гнеше делать нечего, – вздохнул Всеволод, когда мы ужинали. – Советники и без меня всё расскажут. А тут дел невпроворот, руки всегда пригодятся. Только тоска заедать вдруг стала, сам не пойму, отчего. Скучаю я… по бешеному этому, по Ярому. Сил нет, как скучаю!

Гордей глянул на меня, улыбнулся.

– А мне некогда скучать. Тебе тоже жениться нужно, не до скуки станет и про тоску забудешь.

Тот только вздохнул, спорить не стал, потому что не любил спорить. Но кажется, не поверил.

Дальше поехали мы вместе. Звали Всеволода к нам в сани, но он оказался. Люблю, говорит, мороз. Так и трясся на лошади.

Чем ближе к Гнешу, тем зябче становилось. Там сестра, да… но там ещё семья Гордея, его родители и сёстры. Конечно, они встретят меня как родную, тем более мы уже женаты. Но почему-то казалось, встреча будет, как в замке Великого князя – много каких-то прихлебателей, чьи лица растягиваются в фальшивых улыбках. Их толпы, ряды за рядами, и все хотят только побольше украсть да повыше пробиться.

Это была неправда, знаю. Советников видела, а кроме них, посторонние к Князю не допускались. И всё равно – как детские страхи, боишься да боишься дальше. Да и вздумай его родные против меня настраивать… тяжко придётся. В жизни ведь всякое бывает.

Гнеш, конечно, встретил нас шумом. Народу на улицы вывалила тьма, видно, новость о приезде князя далеко разнеслась.

Пока мы сидели в Сантанке, пока ехали… я старалась не думать, забыть, что Гордей князь. А я… фух, представить страшно.

Гордей, видимо, об этом не забыл, потому что попросил с утра одеться получше. Я удивилась, но теперь уже не думала, что белая шуба – лишнее. Вдоль дороги стояли дети и подростки и так радостно улыбались, лучась восторгом, что хотелось выпрыгнуть и обнять их.

– Князь! Князь вернулся! И жену молодую привёз!

Гордей сидел рядом – счастливый, гордый, и иногда кивал по сторонам. Ну, прям не узнать!

Так и подъехали к большому дому с узорными ставнями и крыльцом под навесом. Двор большой, но народу тоже натолкалось – яблоку негде упасть.

Охрана за воротами осталась, только мы внутрь заехали да Всеволод. Остановились прямо у крыльца, на котором нас ожидало несколько человек. Родителей Гордея я сразу узнала – они стояли чуть впереди. Посмотрела я на них и весь страх как вода в песок ушёл. Они и правда были уже почти стары, всё пережили, всё видели. Не знала бы точно, что родители, решила бы, что это его бабушка и дедушка. Им уже не до того, чтобы лезть в чужую жизнь, главное, утром проснуться и чтобы здоровье не мучило.

Они улыбнулись мне, а я им. От Гордея же они глаз не отрывали. А тот выскочил и бегом на крыльцо. Обнял обоих,

– Сынок…

Прямо слёзы выступили. Впрочем…

В первый миг я подумала, что мама ожила и ко мне вышла. Спокойная, ласковая, улыбчивая. Чуть вперёд не бросилась, вернее бросилась, но уже поняла.

– Малинка!

Как же она выросла! Бог мой, всего полгода, а словно взрослая! Ни детской суетности, ни чрезмерного восторга в глазах. Совсем, совсем взрослая…

– Жгучка!

Всё же я расплакалась, не выдержала. Конечно, я знала, что соскучилась, но теперь поняла, что и по маме соскучилась. И по детству, и по тому времени, когда мы были маленькими, а весь мир – большим и добрым. Обнимаю сестру, а сама рыдаю! И она носом хлюпает.

Нескоро мы успокоились.

– Какая же ты красивая стала, Жгучка!

– А ты совсем взрослая.

– Как же я рада, как рада, что ты жива-здорова.

Малинка отодвинулась.

– Вон, замуж вышла, светишься вся. А не верила мне… А я всегда знала, что Ототень тебе большую любовь нагадал, а ты всё не слушала. А я знала!

Смеётся так же, как мама. Но лицо всё же другое и глаза другие. У мамы своя жизнь была, у Малинки будет своя, надеюсь, более счастливая.

Она мимоходом смотрит мне за спину. А что у нас там? Ну да, Всеволод, быстро глаза отводит, а сам покраснел, вряд ли от мороза. Малинка однако не бросается ему навстречу, просто кивает и берёт меня под руку.

– Пошли в дом. Позже со всеми познакомишься, а пока я тебе свою комнату покажу.

Мы удаляемся, на крыльце плачет счастливая мать Гордея, а спину мозолит взгляд Всеволода. Кажется, он больше не думает, что Малинка маленькая. Ах-ха-ха-ха!

 

Эпилог

Время всё сглаживает: и боль, и страсть. А ласку и доброту – нет. Память о великих подвигах твоих предков – нет. Веру в лучшее – нет.

Всё сложится так, как нужно. Если постараться. А постараться придётся, не сомневайтесь.

Например, новый город на пустыре основать совсем непросто. Вроде за несколько лет наметили улицы и выстроили сотню зданий, дороги выложили, да княжеский замок чуть в стороне достроили. И съезжаются жители, устраиваются на новом месте, а всё равно пока на улицах пусто, смотришь и видишь только в своём воображении, как многолюдно тут станет через несколько лет.

В замке, конечно, иначе. Гости не убывают! И не только гости. Сейчас весна, приходят на арену молодые звери, вызывают альф на бой. Если победят – сами альфами станут. Зрелище не для слабонервных, я так смотрю только с балкона, чтобы крови не видеть.

Гордей тоже редко там бывает. Занят слишком. Вот всё хорошо бы – Князь, замок, уважение да почёт, то да сё… но вся наша жизнь словно порознь проходит. Работа, работа, с утра до ночи. И пусть я знаю, где он, закрою глаза – и словно слышу, но слишком часто ночую одна. Поэтому жду не дождусь, когда Сантания будет готова достаточно, чтобы развиваться самостоятельно. Тогда Гордей перестанет быть Князем, откажется в пользу другого достойного. Об этом, правда, никто не знает, разве что Мохорейн. А мне Гордей сразу сказал, когда свадьбу в Гнеше сыграли. Сказал, что не хочет всю жизнь Князем быть, только город построит и уйдёт. Я против не была, к тому времени уже поняла – останься всё как есть, вся наша жизнь пройдёт мимо, порознь и только мысленно мы станем встречаться. А мне бы хотелось провести закат своей жизни возле него, вместе с ним.

До этого, правда, ещё далеко.

Вот, новички выползают с арены, садятся прямо на землю, качая головами, приходят в себя. Гордей подходит ко мне, облокачивается рядом на перила, смотрит. Мимо, лениво жужжа, пролетает шмель, ветерок доносит запах цветущего сада… эти медленные ленивые минутки случаются так редко!

– Мало в этом году желающих альфами быть.

– В прошлом столько же было.

– Может, и было… Смотри! Вот он. – Вдруг восклицает Гордей и глубоко вздыхает.

– Кто? Где?

Я вначале подумала, он про сына нашего, тот вечно норовит на бои поближе посмотреть. Мечтает поучаствовать, ясен пень, но кто ж его пустит?

– Смотри. Это новый князь.

– Где? Правда?

От любопытства даже дыхание спирает.

Парень совсем молод, лет пятнадцать. И правда, мимо не взглянуть. Случайно вроде глазами зацепилась – и не отвернёшься. Вроде как все остальные, даже ещё мельче, словно тростинка – ветер шатает, однако сразу видно – не согнёт. Вроде как все, битый, отдышаться не может, кровью сплёвывает, а словно из другого теста слеплен.

– Да. Я знаю, как это звучит… что я его сразу узнал. Но это правда, нутром чую. Однажды он придёт ко мне – я и отдам ему княжество.

Гордей поворачивается, обнимает меня за плечи.

Ну что же. Значит, будет новый Князь и я знаю, он будет не хуже Гордея. Я не удивлена, что он знает. Что-то есть в крови этих зверей, не просто дополнительная сила, но и ответственность, чувство долга, которое не такая уж и приятная вещь.

Парень кривится, но встаёт, облизывает разбитые губы. С прямой спиной, не оглядываясь, идёт прочь. Он проиграл, но вернётся, что-то гонит его сюда, зовёт. Однажды этот замок станет его замком, он будет так же стоять, смотря сверху, как молодые звери приходят проверить свои силы. Если повезёт, он будет стоять здесь не один.

Я думаю об этом… и улыбаюсь.

Почему-то все решили, я страсть как хочу остаться Княгиней. Как сговорились меня успокаивать! Духи предков, когда Гордей, как и договаривались, протянул на руках нашего первенца, очень шумели.

– Хорош, хорош, – шлёпал губами главный. – Но князем ему не быть, другая у него судьба.

И на меня коротко глянул, будто скандала ждал.

Гордей только хмыкнул да закутал сына в одеяло, прижал к груди.

– Князем… Не пожелаю я ему княжествовать. Пожелаю только одного – счастливым быть.

Того и я пожелаю – здоровья, счастья да мира.

Позже ещё Получница приходила. Ночью, во сне. Как и прежде, сидела на лавке в лохмотьях, но кожа зато чистая и шрамы на ней зарастают. Лучше ей, видно, стало.

– Вижу, замуж вышла, – окинув меня взглядом, сказала Получница.

– Да.

– Я тоже вот подумываю. – Она отбросила в сторону серые волосы, нахмурилась.

– Так за чем же дело встало? Выходи!

– Много ты понимаешь. – пробурчала Получница и вдруг разозлилась. – Да и не за тем я сюда пришла!

– А зачем же?

– Посмотреть на вас, вот зачем!

– Ну, смотри.

А сама и не знаю, в чём одета. Глянула украдкой – сарафан на мне обычный, волосы в свободную косу заплетены, в руках нитки шерстяные, в клубок скручиваю.

– Да вижу уже… Были вы на особом месте, где миры тонкие, где можно прошлое и будущее увидать. Мы, духи, их жуть как не любим, этих мест! А ваши предки там часто бывают… Только больше ходить не советую. Раз не зовут – не приближайтесь.

– Мы и не собирались, больно надо.

– Ваше дело. – Она махнула рукой, будто ей всё равно. – И ещё что скажу. Хочешь, чтоб твой любимый счастливым был? Помни тогда, что когда придёт время, построит он город большой и захочет покоя, ты позволишь ему уйти.

– Куда уйти?

– Прочь уйти, чтобы спокойно воспитывать сыновей и смотреть, как расцветает сохранённый им мир. Но не горюй, что дети твои перестанут княжеского рода быть, ни к чему это. Кровь своё возьмёт, станут они однажды великими Князьями. В сложные времена вернутся к трону. А пока пусть живёт твой муж в покое. Поняла?

– Да.

Правда, немного обидно стало. Неужто похоже, что я стану горевать, что детям моих князьями не стать? Вот уж была бы беда!

– Прощай тогда, человеческое дитя.

Дитя… Ответить бы ей, да поздно. Показала напоследок зубы свои острые и сгинула, словно морок пропал. Пустая изба, пустая лавка и глаза слипаются. Открыла их уже утром, в своей кровати.

Много с тех пор воды утекло. У меня сын, а как же хочется дочь! Хотя… будь у меня дочь, верно, непременно хотелось бы сына. Ну, это всё впереди.

Не скажу, что жизнь моя всегда медовая да сахарная. Бывают и горькие дни, но чего о них вспоминать? Никогда и ни о чём я не жалела. Всё, что случилось со мной – моё и моим останется. Да и на что жаловаться? Звериная земля процветает, дети рождаются, народ богатеет. С людьми мир установлен, в Великом князе человеческих земель теперь с трудом разглядишь мальчишку, чьё нутро когда-то переполняли такие ярость и гнев, что из глаз да изо рта то и дело наружу выплёскивались. Теперь это солидный отец семейства, каждое слово взвешивает и никогда не кричит.

Людмила, правда, от него в монастырь сбежала, но там тёмная история, он его осаждал потом, злющий, что сто чертей. Три ночи, пока не вернул жену домой. Потом поутихло у них вроде, помирились, пока мирно живут.

Малинка замуж вскоре после меня вышла, ещё бы такая красавица да в девках засиделась! Мамино наследство к тому времени нам вернули, поделили поровну. А вот отчим пропал, сгинул, не смогли найти. Но волхвы сказали, нет его в живых, видно, свои же подельники убили, ведь он много с кем тёмные дела крутил. Сгинул, что называется, ни за грош и жалко его никому не было.

Впрочем, что зря о нём… Выбору сестры, конечно, никто не удивился.

– Видишь, – сказала она мне в то утро, когда её к обряду готовили, а я расчёсывала ей волосы – последний раз в её девичьей жизни. – Я же говорила, что это любовь. Что она такая… на всю жизнь! А ты не верила! Не слушала меня никогда!

Даже стыдно стало. Совсем чуть-чуть. И правда, говорила она, и правда, я не слушала, а если и слышала случайно, уши-то не заткнёшь, то не верила. Но… сказать по секрету, вслух-то не стала, праздник портить, я и сейчас не верю. Это, скорее, чудо, что нам с ней повезло с мужьями, и чем я больше узнаю жизнь, тем уверенней об этом думаю.

А ещё у сестры и Всеволода есть то, чего нет у меня – маленькая дочка. Когда она смотрит своими огромными, как у мамы, и серьёзными, как у папы, глазами, хочется отдать ей всё, что есть. Хочу такую же.

Вот в такие моменты я и думаю – пусть бы скорей Сантания построилась и Гордей свободным от дел стал. Смотрел бы вместе со мной, как играют дети…

Он тем временем мягко поцеловал меня в висок. Обожаю, когда он так делает.

– Что такое? Грустная совсем.

– Ничего, так, – я пожимаю плечами. У него своей грусти хватает, зачем зря волновать.

– Может, рысь зовёт? Поиграть, побегать… поохотиться?

Рысью я больше ни разу не перекидывалась и думаю, не смогу больше никогда. Не забыть той боли, того страха, когда поняла, что могла навсегда зверем остаться. Если бы Гордей не успел… Да рысь во мне и без перекидывания живёт, на мир звериными глазами смотрит. Иногда словно я не я становлюсь, чаще всего во сне, будто по лесу бегу или на травке валяюсь, просыпаюсь, словно в два раза лучше отдохнула.

В общем, и без перекидывания я не перестала быть рысью.

Но он не на то намекает.

– Не нужно про охоту, я же просила!

Гордей хохочет.

– Не, не могу забыть. Ты принесла мне крысу!

– Ой, не напоминай!

– Отчего же? Это был щедрый дар! С тех пор мне ничего такого не дарили.

– Что-о?! А сын?

– А что сын? Ты ж его не ловила… Он как-то сам собой получился.

– И правда, взял и получился!

Смех, да и только.

Но пока он так стоит и обнимает меня, я готова простить ему всё. И долгие отлучки, и насмешки, и этот его взгляд, который с тех пор, как мы встретились, ничуть не изменился, и временами так же сильно выводит из себя. Не знаю, почему.

Это и есть моё счастье.

– Моя люна-са, – тихо говорит он, запуская руку в мои волосы. Перенял это слово от предков, теперь его все знают.

– Я тоже тебя люблю.

Солнце поднимается, заливая жаром двор. Всего через несколько дней, когда наступит вечерняя прохлада, мы снова вернёмся на берег, туда, где стоят берёзы и несут на себе груз памяти. К ветвям, увешанным амулетами, снятыми с погибших на войне. Зазвенят, застучат они, словно предки заговорят со своими потомками, а Князь Звериных земель выйдет на высокий берег и скажет им, что они не забыты. Замолчат все вокруг, склонив головы. Я заплачу, слёзы сами собой потекут, как и у Малинки, которая будет стоять рядом.

И мы вспомним.

Война, вернее память о войне никуда не ушла, нет. Она с нами, пусть мы и не говорим о том каждый день, а вспоминаем только в этот, особенный.

А что я делаю каждый день – прошу у неба, чтобы мои потомки никогда не видели войны. Ни один из них.