Иван Лазаревич Дабагян, в то время главный архитектор Киевской области, был одним из лучших областных архитекторов. Он блестяще знал область, был человеком эрудированным и очень общительным. Когда я однажды пожаловался ему, что система утверждения и согласований проектов весьма сложная, он рассказал мне такую историю.

После войны, когда начали восстановление крупных разрушенных объектов, реконструкцию Днепрогеса поручили группе специалистов под руководством известного архитектора – председателя Союза архитекторов СССР Георгия Михайловича Орлова. Проект был окончен, Георгий Михайлович собственноручно решил согласовать его с высоким начальством и прибыл в Киев. Его поселили в шикарном гостиничном номере и просили обождать, так как начальство очень занято. Это было время, когда начальство демонстрировало, что оно работает ночи напролет. Свет в ЦК КПУ, так же, как и в Кремле, горел по ночам. Что происходило за этими освещенными окнами, никто точно не знал, но стойко сохранялась легенда, что партийное руководство не дремлет.

Прошла неделя, потом вторая. На телефонные звонки инструктор ЦК отвечал, что еще нужно подождать. И вот через две недели, в два часа ночи, в гостиничном номере раздался звонок. Это звонил инструктор ЦК.

– У вас все материалы готовы?

– Да, – ответил сонный перепуганный архитектор.

– Через двадцать минут мы будем у вас, ждите в номере и готовьте подрамники.

Через полчаса появились строгие сопровождающие и доставили его на машине в ЦК в актовый зал. Георгий Михайлович стал ждать, вспоминая цифры для доклада и глядя с нетерпением на дверь, противоположную входу. Каждый архитектор знает, что все здания, где есть начальство, начиная с секретарей райкомов и кончая самым высоким, имеет одну анфиладную схему: актовый зал, приемная, кабинет начальника и его же комната отдыха. В зависимости от ранга меняются только размеры помещений.

В свое время отец проектировал здание ЦК ВКП(б) в Харькове. На стройку прибыл сам Косиор. Его кабинет показывал ему прораб. И когда они подошли к дверям, ведущим из кабинета в комнату отдыха, прораб услужливо сказал: «А на этих дверях мы сделали специальную ручку и поставили ее немного ниже, чем другие» (Косиор был маленького роста). На следующий день прораб был уволен.

Так что шеф, как понимал Орлов, должен был войти в зал непосредственно из своей приемной. Докладывал Георгий Михайлович всегда блестяще и в успехе не сомневался. И действительно, через полчаса открылась именно эта дверь, и в зал вошел первый секретарь ЦК КПУ со своей свитой.

– А ну-ка, показывайте, что вы тут нам привезли.

Георгий Михайлович подошел к генплану и начал докладывать. Начальство разглядывало другие подрамники и не очень внимательно его слушало. Через пять минут его перебили. Раздался громкий возглас.

– Что это вы привезли? Что это за архитектура? Да это никуда не годится! Неужели там у вас в Москве приличных архитекторов нет, которым можно поручить такую серьезную работу? Да, очень слабо. Вы слушайте, что вам говорят, не перебивайте. Мне не нужны ваши цифры. Это экспертиза разберется. Да, такого я не ожидал. Можете забирать свои подрамники.

С этими мало обнадеживающими репликами начальство покинуло зал. Георгий Михайлович был опрокинут. Он сидел, понурившись и думал: «Хоть бы сказал, что ему так не понравилось. Я бы поспорил. А теперь неизвестно, что нужно исправлять. Не будешь же требовать от ЦК рецензию, чтобы отбивать ее по пунктам».

В это время вошел уже знакомый инструктор.

– Ну, как прошло?

– Очень плохо.

– В каком смысле.

– Ругал, ругал, а что ему не понравилось, я так и не понял.

– А как ругал, матом?

– Да нет, просто так ругал, говорил, что архитектура не нравится.

– Тогда поздравляю, проект утвержден.

«Вот такие были критерии, – закончил Дабагян, – а ты говоришь сейчас трудно согласовывать да утверждать проект».

Иван Лазаревич Дабагян был очень опытным проектировщиком. Когда мне заказали проект Украинского института картофелеводства, я несколько раз показывал ему эскизы, выслушивал его замечания и, в конце концов, включил его в авторы, как я считал, по заслугам.

Через несколько дней меня встретил руководитель соседней мастерской Панько.

– Это правда, что ты включил Дабагяна в авторы?

– Конечно, правда. Я и его и главного технолога включил в авторы не из подхалимажа, а в расчете на их помощь. Проект очень сложный.

– Подумать только, как же это мне сразу в голову не пришло?

Через неделю мне позвонил Дабагян и заговорил крайне раздраженным голосом:

– Что ты наделал! Кто тебя просил рассказывать Панько о нашем соавторстве? Явился сегодня Панько с приспешниками и вывалил мне на стол восемь своих проектов, и во всех он поставил меня соавтором. Он решил таким образом, что я тут же, не отходя от кассы, начну их хвалить, лелеять и утверждать без всякой экспертизы. А от него избавиться очень трудно. Фамилию я свою, конечно, вычеркнул и решил ему устроить пару таких советов, чтобы он надолго запомнил.

Заслуженный архитектор Украины Юрий Сергеевич Панько – личность неординарная, большой оригинал. Закончив обследования нашего полуподвала, где размещались сопутствующие службы, я переместил свое внимание на мастерскую Панько, которая находилась в соседнем здании и обладала такой роскошью, как туалет.

В его отделе была в основном молодежь, что мне крайне импонировало, и в том числе свои копировщицы – самые интересные девочки. Первые контакты с Юрием Сергеевичем у меня начались со стычки. Зал у них был большой, и после работы мы ставили стол для пинг-понга и играли дотемна. Нередко часов в 9 вечера врывался Юрий Сергеевич с криками, что его посетила новая идея, и он должен ее немедленно проверить. А надобно сказать, что чертежные столы в то время имели под доской ящик для инструментов и чертежей, который проектировщики запирали на висячий замочек. Обнаружив, что ящики его подчиненных заперты и до чертежей не добраться, Юрий Сергеевич приходил в ярость и с криком «Позапирали, понимаешь ли, скупердяи, свои ценности», начинал срывать крышки ящиков вместе с замочками. Обнаружив нужные чертежи и установив, что новая идея не проходит («черт бы побрал эту застройку вместе с этими замками»), Юрий Сергеевич спокойно удалялся, оставив, к нашему ужасу, все это побоище в самом неприглядном виде. На следующий день меня вызвал директор и говорит:

– Послушай, Саша, ты же знаешь, что я к тебе хорошо отношусь. Но придется тебя наказать. Мне сказал дядя Митя (это наш завхоз), что у Панько разбит телефон, а Панько говорит, что ты там с ребятами играл в пинг-понг и в результате телефон разбился.

Я вынул из кармана шарик для пинг-понга и положил ему его на стол.

– А это мне еще зачем?

– А затем, что этим шариком мы играем в одном конце зала, а в другом стоит телефон. Можно им что-нибудь разбить?

– Да, скажем прямо, довольно трудно. А что же произошло?

– Ничего особенного. Юрия Сергеевича посетила новая гениальная идея, он прибежал и попытался открыть запертый стол, на котором стоял телефон.

За мою ябедническую информацию Юрий Сергеевич на меня не обиделся. Он считал, что мы квиты. Я очень хорошо относился к Юрию Сергеевичу – он был влюблен в свою работу, и, как у всякого творческого человека, у него было много странностей. О его жилище и образе жизни ходили легенды. Особенно много доставалось его соседке снизу – Зое Александровне Петровой, тоже нашему архитектору. Он ее неоднократно заливал. Зимой он спал с открытыми окнами при любой температуре, и Зоя Александровна плакалась, что перекрытие не рассчитано на такой перепад температур, и в углах появляется изморозь. Он вообще был поборником здорового образа жизни и здоровой пищи. Он всегда ходил с сеткой-авоськой, набитой газетами.

– Юрий Сергеевич, – спросил я его, – зачем вам столько мятых газет?

– Это не газеты. Это я заворачиваю ценные продукты.

– Интересно, какие это ценные?

Он развернул одну из газет. В ней оказалось пара зеленых яблок, три лимона и головка чеснока.

– И это вы берете на завтрак?

– Конечно, Саша. Неужели тебе не хочется иногда поесть чего-нибудь кислого-кислого, горького-горького? Я без этого не могу.

Однажды Юрий Сергеевич пришел позже обычного, подошел к технику Диме – здоровому парню и тихо сказал:

– Дима, ты знаешь, где я живу?

– Знаю, – твердо ответил непосредственный Дима.

– Вот тебе молоток и пятьдесят рублей. Зайдешь к моему соседу по балкону Тищенко. Это в соседнем парадном, ты сообразишь, перелезешь с его балкона на мой, это нетрудно, разобьешь молотком стекло. Только обмотай руку тряпкой, чтобы не порезаться. Откроешь балконную дверь, возьмешь на столе ключи и выйдешь из квартиры. Мы сегодня оба с сыном забыли ключи дома, а дверь я захлопнул. Только побыстрее, а то я не уверен, что закрутил кран, и Зоя Александровна опять будет обижаться.

– А деньги зачем?

– А это на стекольщика. Там рядом рынок, возьмешь стекольщика, чтобы вставил новое стекло в балконную дверь.

Однажды Юрий Сергеевич в порыве благорасположения взял меня с собой в командировку на авторский надзор. Это был экспериментальный поселок нового типа, в котором он запроектировал шесть трехэтажных жилых домов. Приехали мы вчетвером: я, он, главный архитектор его мастерской Коваленко и конструктор. Днем мы смотрели жилые дома. Квартиры были отличными. Показывал нам все прораб. Когда мы вышли на улицу, Панько подозвал прораба и говорит:

– А это что за козырьки над входами – здоровые и кривые уроды. Они мне покалечили всю архитектуру. – Я вас попрошу убрать их немедленно.

На лице прораба я увидел ужас:

– Помилуйте, – взмолился он, – они же железобетонные.

– Убрать, – сказал Панько. – Я так и запишу в книгу авторского надзора. Не можете снять – сбейте отбойными молотками.

Когда он отошел, я зашептал Юрию Сергеевичу:

– Красивого тут, действительно, мало. Но все двери из подъездов открываются наружу по пожарным нормам, а снегу тут зимой достаточно. Если вы поубираете козырьки, никто зимой не сможет выйти из дома.

– Да, пожалуй, ты прав. – И уже к уходящему прорабу. – Эй, обожди-ка минутку. Мы тут посоветовались и решили, что это будет слишком сложно. Мы ведь тоже понимаем, что значит рубить бетон. Так что подравняй козырьки, чтобы были, как по линеечке, и мы дома примем.

– Спасибо вам, а то я уже тут ломаю голову, как их срубить, чтобы дом не развалить, – ответил совершенно обескураженный прораб.

– Ну, пошли кушать, – сказал Юрий Сергеевич. – Тут очень хорошая и дешевая столовая.

Ходили слухи, что он несколько скуповат. Кроме того, я не мог понять, почему нас не встречает начальство. Очевидно, в прошлые приезды он с ними разругался. Столовая, в которую мы пришли, была, и впрямь, очень дешевая. Первым подошел к прилавку Юрий Сергеевич.

– Так. Что у вас есть?

– Битки, гуляш, котлеты.

– А что на гарнир?

– Картошка.

– Вот дайте мне три порции гарнира и три порции хлеба, – торжественно объявил Юрий Сергеевич, приведя в недоумение повариху.

Номер в так называемой гостинице нам дали один на четверых, что также указывало на полное отсутствие контакта с начальством, но ради одной ночи не стоило вступать в конфликты. Вечером мы пошли в клуб смотреть кино, а Юрий Сергеевич ушел спать, заявив, что он привык рано ложиться, так как рано встает.

Когда мы вернулись в гостиницу, то обнаружили Панько под одеялом. Он открыл глаза.

– Ну, как кино?

– Всего три раза рвалась лента. А где же ваше пальто, Юрий Сергеевич?

– А я в нем сплю. Здесь всегда плохо топят, особенно к утру.

– Извините, а где же ботинки?

– Я их тоже не снимал.

– Но как же простыня, пододеяльник?

– Ничего, завтра нас уже не будет, а простыню они постирают.

Честно говоря, глядя на Юрия Сергеевича, я подозревал, что он иногда спит в костюме. Несмотря на постоянный творческий энтузиазм, вид у него всегда был аховый: хорошо помятый костюм, съехавший на сторону галстук, сильно оттопыренные и оттянутые карманы, как будто он носил в них булыжники, прическа, вечно лезшая на глаза, и в руках сомнительная авоська с газетами. Это наводило на размышления о том, что он человек пьющий, хотя нам, его сотрудникам, было известно, что он вообще не пьет.

Однажды он пришел на Большой совет в Госстрой, не снимая мятого пальто, сел возле дверей зала в ожидании рассмотрения своего проекта и вздремнул, свесив чуб на нос. Объявили перерыв, народ начал выходить из зала. К нему подошел новый референт и сказал:

– Я вас прошу покинуть Госстрой.

– Это почему же?

– Потому что вы пьяны.

– Я пьяный? Вы утверждаете, что я пьяница?! В таком случае, вы – вор. Смотрите, товарищи, это вор.

– Да что вы себе позволяете, – зловещим шепотом прошипел референт. – Позвоните кто-нибудь дежурному милиционеру на входе.

– Если я пьяница, то вы вор, – настойчиво продолжал Юрий Сергеевич. – Да и кто вы такой? Я заслуженный архитектор, проектирую дома, а вы пишете бумажки и воруете у государства деньги, – стойко продолжал Панько, вежливо называя молодого человека на «вы», несмотря на тяжкие обвинения.

Вокруг уже собралась толпа. Ситуация была малоприятная. Все хорошо знали Панько, знали, что он не пьет, а референт все долдонил: «Да он же пьян».

Кто-то догадался позвать Красковского – начальника управления кадрами Госстроя. Он был опытный гебист и большой мастак расхлебывать неординарные ситуации. Кроме того, он был неплохим специалистом в вопросах, связанных с выпивкой. Он взял Панько под руку и увел в свой кабинет. Инцидент был исчерпан.

Сам Красковский с удовольствием посещал все юбилеи в различных институтах как представитель руководства. Он всегда произносил тосты зычным голосом и читал стихи. Но на следующий день после таких юбилеев он пребывал в весьма мрачном состоянии, ссылаясь на ухудшение здоровья по различным причинам.

Однажды я был свидетелем такой тяжелой депрессии у Павла Антоновича, когда он забрел в одно из управлений.

– Что с вами? – спросил начальник управления.

– Да плохо себя чувствую. Наверное травматический радикулит. Вчера дома была перестановка мебели – пришлось поднять холодильник. – Наверное, холодильник был наполнен водкой, – предположил догадливый Скура-товский принюхиваясь. Красковский быстро покинул кабинет.

Эти кабинеты мы посещали очень часто, особенно в период гонения на архитекторов, так как приходилось показывать чиновникам все более-менее крупные проекты. Особенно доставалось экспериментальным проектам.