Пришел сентябрь, а с ним и моя Нана, рассыпающаяся в извинениях.

— Где же ты была, черт возьми? — негодовал я. — Я до смерти за тебя испугался.

Как рассказала Нана, дом Нанабраговых был битком набит родственниками и людьми из их клана, которые сбежали из сел. Таким образом в доме просто не осталось места для меня и моего слуги. Мистер Нанабрагов сказал ей, что, когда мы поженимся, у меня появится право жить вместе с ними, но на этой стадии преимущество у настоящей семьи Нанабраговых.

— О, дорогой Миша! — воскликнула она, закидывая руки мне на шею. — Ой, от тебя пахнет, как будто ты работаешь на фабрике, где делают эмаль.

— Тут нет горячей воды, а в душе живут тараканы, — объяснил я.

— И ты так похудел, — заметила Нана, ощупывая мои новые животы, лишенные жира. Несмотря на эскалацию боевых действий, сама Нана была толстенькой и лоснящейся, как выдра.

— Тебе нравится моя нынешняя худоба? — спросил я, гладя ее грудь, и пальцы у меня на ногах загибались от возбуждения, когда я сделал мысленную пометку: заняться мастурбацией, как только она уйдет. — Я похож теперь на того знаменитого актера. Что-то там — фон что-то.

— Честно говоря, ты мне больше нравился, когда был толстячком, — призналась Нана. — Жир сейчас в моде для парней.

— И никаких ограничений, — добавил я.

— Угу. — Она протянула руку и накрыла ею мои гениталии. Я вскрикнул от счастья, но старческий храп меня отрезвил.

— Мы не должны, — сказал я. — Менеджер отеля «Хайатт» и его мать живут у меня под кроватью.

— О, — прошептала Нана. — Как омерзительно. Послушай, Миша, мой отец хотел бы с тобой поговорить. Он обычно подолгу сидит за ланчем в «Даме с собачкой» — каждый божий день. Моя мама говорит, что он нас больше не любит.

— А ему, наверное, небезопасно там находиться? — спросил я. — Как насчет войны?

— У него целый новый отряд, который его защищает, — ответила Нана, постукивая по моим интимным органам указательным пальцем, в то время как я ощущал собственное бессилие. — Но послушай ка, Миша, неважно, что он тебе скажет, — помни, что мы должны отсюда выбраться. Я уже пропустила целый семестр в Нью-Йоркском университете. — Она придвинулась ближе, чтобы не могли подслушать дремлющие Зартарьяны. Она ела за ланчем кебабы из баранины с хрящиками, макая кусочки в соус из укропа и йогурта. — Я знаю, как выбраться из Абсурдистана, — шептала она. — «Америкэн Экспресс» снова начнет пускать эти роскошные поезда к границе. А сейчас ступай в «Даму с собачкой» и побеседуй с моим отцом. Скажи ему: «Уже до свидания». Скажи ему: «Мы уже не здесь».

Отогнув картон, которым было закрыто окно моего гостиничного номера, я наблюдал, как она втискивается за руль своего «навигейтора» с флажком «Америкэн Экспресс» (на пассажирском месте сидел мужчина с автоматом Калашникова) — и мчится к той части Террасы Сево, которая больше всего напоминала Санта-Монику. Она была такая красивая, когда двигалась: упругая, увешанная драгоценностями, как бедная женщина Средиземноморья, только что дорвавшаяся до денег. Я сердился на нее за то, что она меня забросила, но каждый раз, как видел, снова влюблялся. Воздух вокруг меня был легкий, пропитанный женственным ароматом и наполненным обещанием увлажнителей с запахом манго из дьюти-фри.

Я сел на диване в гостиной, позволив загадочному младенцу мужского пола ползать по моим ногам, без конца пукая и что-то отчаянно вереща. Уж лучше он, чем тараканы, которые по ночам устраивали у меня в постели караван-сарай. Я налил себе рюмку чьего-то контрабандного «Хеннесси» и зажег контрабандную сигару. Руки у меня тряслись, и не только от голода. У меня быта проблема. Мне хотелось поступить с Наной по совести, но не хотелось идти на пирс, чтобы увидеться с мистером Нанабраговым. Не поймите меня неправильно — дело было не в автоматах и огнеметах, а в перспективе увидеть маленькую девочку, мать которой я избил, эту маленькую Юлю. Правильно ли я поступил, оставив ее с мамой? Не следовало ли забрать ее с собой? Что лучше: родители, которых нужно лишить родительских прав, — или вообще никаких родителей? Когда-нибудь, сказал я себе, я просто захочу расколоть этот мир на два.

Младенец тихо давился от кашля у меня на коленях, и от него начал исходить какой-то неестественный запах, да и от моих коленок пахло не лучше. Я стянул духи у одной из спящих абсурдистанских дам и, надушившись ими, вышел на солнышко.

Над городом висела какая-то пелена. Взглянув вверх, можно было разглядеть завесу из частичек пыли над опустошенной Интернациональной Террасой. Казалось бы, пыль должна была защищать от солнца, но она лишь нагревалась, так что в раскаленной атмосфере пахло дымком от то и дело загоравшихся кустарников, анилиновой краской и химикатами. Воздух был такой живой, в нем все время происходили мгновенные реакции, а вот горожане выглядели измученными и потерянными. Несколько наиболее деятельных людей выползли откуда-то и предложили мне пачки русских сигарет по 10 долларов за штуку.

— Я не курю, — мягко отказался я.

Остальные слишком устали, чтобы привязываться ко мне, слишком устали, чтобы даже заметить присутствие такого большого существа, как я. Впервые за все время моего пребывания в городе Свани никто не рассматривал голодными глазами мой живот, никто безмолвно не поздравлял меня с моим везением. Вот так мирно я и дошел довольно быстро до эспланады на берегу, где на травке было разбито что-то вроде лагеря Красного Креста. Множество палаток, сделанных из синего брезента ООН для беженцев, раскинулось на бывшей прогулочной площадке, жухлая трава и чахлые пальмы были объедены людьми и мулами. Турецкие вагончики были ободраны — от них остались лишь шасси и механические части.

Я тревожно огляделся. Убедившись, что нигде не видно ни Юли, ни ее мерзкой мамаши, я направился вдоль пирса к «Даме с собачкой». Мистер Нанабрагов и Парка Мук сидели за ланчем под выцветшим плакатом ГКВПД с их сияющими физиономиями и грозной надписью: «НЕЗАВИСИМОСТЬ НАРОДА БУДЕТ РЕАЛИЗОВАНА!» Сейчас эти два друга выглядели еще более пресыщенными, чем на плакате. Мистер Нанабрагов, очень сосредоточенный, пронзал кебаб из осетрины одной вилкой и размахивал второй вилкой, на которую был насажен зеленый перец, в то время как драматург обмакивал свой подбородок в малиновый компот, полуприкрыв глаза с нависшими веками. Они были окружены мужчинами в черных майках, с накачанными бицепсами в синих венах: на руках красовалась советская тюремная татуировка. Быстроходный катер с русским триколором покачивался у причала, и из его трюма выгружали столько ящиков с сигаретами, что их хватило бы, чтобы прикончить все оставшееся в живых население.

Мистер Нанабрагов, дернувшись, уронил маринованный перец, подбежал ко мне и троекратно поцеловал в щеки. От него исходил морской запах — морская влага, морская соль, — а его мясистый южный нос колол меня во все чувствительные места.

— Боже мой, боже мой! — восклицал он. — Вы говорили с моей Наной. Вы обиделись на меня за то, что я не позволил вам жить у нас? Сначала семья, нет? Если бы в моем доме было больше места, да? Или если бы вы наконец-то женились на моей Наночке, гм-м?

— Я женюсь на ней, как только выберусь из «Интуриста», — пошутил я.

— Правда? — серьезно произнес Нанабрагов. — Мы бы могли устроить маленькую приватную церемонию. Полагаю, сейчас не самая лучшая политическая обстановка. Но, как вы видите, мы немножко перегруппировались. — Он указал на бандитов, жующих зубочистки вокруг задремавшего Парки Мука. — Мы пополняем казну ГКВПД с помощью процветающей торговли сигаретами.

— Вы бы не хотели купить сигарет? — спросил меня молодой морской головорез, размахивая картонкой с чем-то под названием «Бизнес класс элита». На ней был изображен самолет «Аэрофлота», который приземлялся. — Восемьдесят долларов.

— Ты говоришь с моим будущим зятем, — возразил мистер Нанабрагов. — Отдай их ему за сорок.

— Я не курю, — ответил я.

— О! — вздохнули Нанабрагов и его новый друг.

— Как дела у ГКВПД? — осведомился я. — Наблюдается интерес со стороны массовых средств информации?

— Пока что еще трудно передать нашу весть миру, — сказал мистер Нанабрагов. — Конечно, русские вовсю нас освещают. Взгляните-ка на это! — Он схватил с колен Парки Мука экземпляр популярной русской газеты «Аргументы и факты» недельной давности. Рядом с фотографией Путина, мягко выражавшего недовольство своему съежившемуся от страха кабинету, я узнал трех украинских наемников и бывшего агента КГБ Володю, которые свисали с террасы отеля «Хайатт». Их свернутые шеи были привязаны к обугленным останкам четырех спутниковых тарелок, а руки раскинуты, как крылья самолета. Бедные украинцы выглядели более тяжелыми и грозными, чем в жизни, и на снимке не была передана невозмутимая крестьянская голубизна их глаз.

— О господи, — произнес я по-английски, истощив последние оставшиеся у меня крохи сочувствия.

— Русские угрожают разбомбить нас за это, — сказал мистер Нанабрагов, — и украинцы тоже. Теперь, если еще и американцы станут нас бомбить, мы будем в полном порядке.

— Как насчет ООН?

— Они прислали нам несколько палаток. Ничего такого, что можно было бы украсть. Послушайте, Миша, вы должны поговорить с Израилем. Пора. Мы знаем точно, с кем вам нужно повидаться. В гостинице «Интурист» живет агент «Моссада». Он выдает себя за нефтяника из Техаса по имени Джимбо Биллингз. Пойдите поболтайте с ним. Как ваш будущий тесть я прошу вас об этом на коленях. — Но он остался стоять.

— Я бы сделал для вас все что угодно, мистер Нанабрагов, — ответил я. — Увы, я набрал мое предложение о музее сево-еврейской дружбы на моем лэптопе. Уверен, что он был уничтожен, когда свани бомбили «Хайатт».

— Вообще-то ваш лэптоп у нас здесь, — сказал мистер Нанабрагов, вытаскивая из-под своего стула гладкое серое устройство. — Некоторые из наших мальчиков нанесли визит в вашу комнату после атаки. Просто чтобы забрать то, что осталось.

— Я сделаю все, что в моих силах, — заверил я. — Но вы должны знать, что Нана хочет покинуть эту страну. Она молодая девушка. Ей нужно доучиться в Нью-Йоркском университете.

— Ступайте! Ступайте! — задергался мистер Нанабрагов. — Сначала ГКВПД, а потом наша Нана.

Я покорно отправился обратно в «Интурист», где мне сообщили, что Джимбо Биллингз действительно там проживает. Я поднялся на верхний этаж, перехитрил дородную дежурную по этажу и постучал в дверь Джимбо.

— Простите, — кашлянул я. Меня послали на khui на идеальном русском языке.

— Я Миша Вайнберг, — сказал я. — Я пришел с миром.

— Вайнберг! — воскликнули за дверью и перешли на техасский английский: — Ну же, черт возьми, заходите!

Должно быть, это был самый опрятный номер во всей гостинице. Здесь не было ни зеленых пауков, ни вздорных абсурдистанцев — только гостиничная проститутка поправляла свои усы, глядя в зеркальце пудреницы. Мистер Джимбо Биллингз, невысокий мускулистый мужчина в джинсах и рубашке с короткими рукавами, смутно напоминал левантинца или грека. Он был высушенный солнцем, морщинистый, с замечательными глазами — один голубой, второй зеленый — и проворными руками, словно выделанными из прекрасной кожи. Я начинал понимать, как после пятидесятичасового погружения в культовое американское телешоу «Даллас» агент Моссада может сойти за техасца средних лет.

— Дорогая, — обратился Биллингз к шлюхе. — Окажи мне услугу, ладно? Выметайся! — Молодая леди надулась и поиграла бедрами, но быстро оставила нас одних.

— Итак, — начал я, — согласно моим источникам, мы с вами одной религии. Правда, я совсем нецерковный и современный. В любом случае, шалом.

— Источники? — повторил Биллингз. — Шалом? Да вы что! Это какие-то бредни, парень. — Настроение его быстро испортилось. Он покачал седой головой и продолжал: — Черт побери, Вайнберг, что нам с вами делать?

— Ничего, — ответил я, почему-то подражая его смешному акценту. — Со мной все в полном порядке.

— Ну так в чем же дело? — осведомился Биллингз.

— У меня кое-что для вас есть, — сказал я. — Это было бы хорошо для Израиля, хорошо для евреев. Музей Холокоста. Я собираюсь сделать так, чтобы случилась старомодная синергия. Хочу заставить людей вновь поверить. — Я протянул ему свой лэптоп для изучения вопроса.

— «Институт каспийских исследований Холокоста, — читал Джимбо, — также известный как Музей сево-еврейской дружбы». — Он поджал свои толстые, обожженные солнцем губы и еще немного почитал про себя. — Вы знаете, что хорошо для евреев, Вайнберг? — сказал он через какое-то время. — Нет, не знаете.

— Да пошли вы к черту! Я просто пытаюсь помочь.

— Вы пытаетесь помочь Нанабрагову и его дочке, так что не делай из меня дурака, сынок, — заявил Биллингз.

— Ну и что? Что с того, что я хочу помочь другому угнетенному народу, а не своему собственному? Я человек нового типа. И вам бы лучше пожелать, для общего блага, чтобы было побольше таких, как я.

— Новый человек? И что же это будет за человек?

— Человек без всякой расовой памяти.

— Ну конечно. Ты — самый большой еврей из всех нас. Ты не можешь помочь даже самому себе. Не можешь помочь там, откуда ты родом. Только посмотри на своего папу. Он попросил хасидов сделать тебе обрезание, когда тебе было восемнадцать. Черт побери, сынок.

— Мой папа любил Израиль.

— Твой папа… — Биллингз остановился. Он посмотрел мне в глаза, приподнял плечи, потом опустил — и я увидел, что он очень маленького роста и старше, чем я думал. — Можешь называть меня Дрор, — сказал он со среднеатлантическим акцентом, в котором было что-то флегматичное и древнееврейское. — Хотя это не мое имя.

— Что вы говорили о моем папе? — спросил я.

Джимбо-Дрор покачал головой.

— Послушай, Миша, — начал он. — В семидесятые годы один вечно пьяный очаровательный отказник затосковал. «Шаббат шалом в Ленинграде» и все такое. Но к девяностым твой папа стал всего-навсего еще одним гангстером… антиобщественной личностью с ограниченным контролем над своими импульсами. Сейчас я цитирую его досье.

Официальная характеристика, данная моему папе «Моссадом», — такая мелочная и бесцветная — почти не тронула меня. Высохший кусочек змеиной кожи, когда-то бывший моим токсичным горбом, лишился токсинов. Злость исчезла. Мой папа давно в могиле, он сдан в израильские архивы, и его тень все реже тревожит меня в кошмарах.

— Может быть, ему и было что сказать, — возразил я Джимбо-Дрору, — и я сомневаюсь, чтобы он любил Израиль хотя бы на один шекель меньше, чем любой из ваших моссадников. Он дал три миллиона долларов одному ребе, который хотел загнать арабов в море.

— Нам не требуется его любить. — Дрор имел в виду Израиль. — Просто быть уверенным, что он существует. — Он полез в карман рубашки и вытащил очки в проволочной оправе. Теперь он стал похож на усталого индийского продавца, который неустанно проталкивает свой товар за океан. — Он развернул лист бумаги. — Есть поезд «Америкэн Экспресс», который отправляется из города Свани седьмого сентября и прибывает на границу восьмого. «Америкэн Экспресс» подкупил пограничников, чтобы пассажиры могли выбраться из страны. Я буду в этом поезде — если вам нужна моя помощь. Следующий поезд отправляется девятого сентября и прибывает десятого сентября. Я весьма рекомендую вам выбраться отсюда, пока еще можно, — до того, как русские начнут бомбить на следующей неделе. Вы можете попросить вашу Нану, чтобы она помогла вам с билетом. Думаю, один билет стоит пятьдесят тысяч. Но не берите ее с собой! Ее отец вас убьет, если вы заберете ее у него. Вы же знаете, как эти черножопые относятся к своим дочерям.

— Вы тоже уезжаете? — спросил я. — Черт возьми, Дрор. Всем наплевать на эту страну. А сево поддерживают вас против палестинцев, знаете ли. Разве Израилю не нужны друзья?

— Тут требуется ответ из двух частей, — сказал Джимбо-Дрор. — Да, нам нужны друзья. Да, нам действительно наплевать на эту страну.

— Чудесно. А как же нефть? Разве вам наплевать и на нефть?

— Нефть? — Джимбо-Дрор снял очки и смерил меня взглядом своих проницательных разноцветных глаз. — Вы шутите, Вайнберг?

— Какие шутки? — Я указал пальцем в окно, за которым, как я полагал, усиленно трудится и пузырится дно Каспия. — Нефть, — повторил я. — «Фига-6». Консорциум «Шеврон / БП». «КБР». Голли Бертон.

— Вы это серьезно? — осведомился Дрор. — Я полагал, что Нанабрагов посвятил вас в эту тайну. Вы знаете, после всех этих лет, когда я играл городского ковбоя, я все еще сохранил способность порой удивляться.

— Какая тайна? Скажите же мне!

— Ах, Миша, бедный вы толстый простак! Никакой нефти нет.