— Обычно поднимаешь паспорт вверх, и тебя пропускают. Но так…

— Они просто уже знают этот трюк, — сказал Адам и отпил пива из бутылки.

Михаэль тоже держал в руках бутылку. Они сидели в Будапеште, на острове Маргит, недалеко от зеленой палатки, которая стояла в кустах у самой воды и в которой лежали Эвелин и Катя.

— А сколько сейчас времени?

— Мне кажется, где-то между часом и двумя. Но у тебя же есть часы!

— Я их иногда забываю завести, а потом не знаю, правильно ли они идут.

— У меня — автоматические, они сами заводятся.

— Дома мне не нужны часы. Эти мне Эви подарила.

— Часы всегда нужны.

— Мне теперь только «Ладу» хочется, может, еще второй гараж, а так вообще…

— Как говорила моя бывшая…

— Кто?

— Моя бывшая, бывшая жена. Я был женат, примерно столько же, сколько ты был в партии.

— И что она говорила, твоя бывшая жена?

— Она говорила, что, когда кого-нибудь любишь, всегда знаешь, что ему подарить.

— Ты тоже так думаешь?

— Это еще было самое умное из того, что она говорила. Я действительно больше не знал, что ей дарить.

— Может быть, у нее уже все было.

— Раньше мне было достаточно просто пройтись один раз по улице с магазинами, и я уже знал, что ей куплю.

— Я бы с радостью подарил Эви место в вузе.

— У нас его каждый сам себе может подарить и потом учиться до бесконечности.

— Сколько хочешь?

— Некоторые учатся по десять лет и дольше.

— У нас еще нужно получить место, а если тебе его не выделяют… Эви дали дурацкую характеристику, потому что она одна из всего класса курила и иногда опаздывала, хотя и жила в двух шагах. Отметки у нее были хорошие, но на искусствоведение ее все равно дважды не взяли.

— Искусствоведением на хлеб не заработаешь.

— Почему? Они не меньше всех остальных получают.

— У вас — может быть, но у вас все равно нужно сначала найти работу.

— Если уж тебя приняли в вуз, то ты и работу найдешь, это университет должен обеспечивать.

— Как университет?

— Конечно, лучше, когда ты себе сам ищешь работу, но, если ничего не находишь, они обязаны найти для тебя место или оставить работать у себя.

— Смешно.

— У Эви спроси.

— А до какого действительны ваши временные бумаги?

— До тринадцатого, — сказал Адам и достал из сумки четыре странички формата А5.

— Временный заграничный паспорт А 08969, действителен в Венгрии, ЧССР и ГДР (Бад-Шандау). Ты думаешь, я бы мог найти у вас работу?

— Если ты действительно хочешь, почему нет?

— Ну, не думаю, что это так просто.

— Каждый, кто хочет, что-нибудь находит.

— Но не обязательно то, чего хочет.

— No problem. Просто нужно иметь идею, прилежание и немного везения. Иногда достаточно просто улыбаться.

— А у вас разве не все улыбаются, по крайней мере, те, кто хочет что-нибудь продать?

— Тот, кто у вас по-настоящему классный специалист, у нас тоже работу найдет. На вершине всегда есть место! А почему ты спрашиваешь?

— Не можем же мы вечно жить у Ангьялей.

— Да они тебя обожают, идеальный зять.

— Эржи тоже ничего.

— Ее мать? Ты серьезно?

— А что, она помоложе тебя будет.

— От тебя всего можно ожидать.

Михаэль протянул бутылку в его сторону, Адам чокнулся с ним.

— Ты тут раньше бывал?

— Нет, я никогда Востоком не интересовался. Это уже двадцать лет назад был просто отстой.

— В смысле экономики?

— Если называть свои автобусы «Икарусами», — Михаэль рассмеялся, — что же из этого выйдет? Прогресс приходит с Запада.

— Я неплохо живу.

— Пусть ваши начальнички сначала опубликуют статистику заболеваемости раком, тогда ты больше не будешь так говорить. Такое вредное предприятие, как в Розитце, — у нас бы его запретили, у нас такое просто немыслимо. Мона мне как-то показывала озеро Терзее. Это страшное дело! Это просто преступление!

— А ты вообще чем занимаешься?

— Цитологией.

— А конкретнее?

Михаэль улыбнулся:

— Мы пытаемся выяснить, почему мы стареем и умираем, чтобы когда-нибудь больше не стареть и не умирать.

— И почему мы стареем и умираем?

— Тебе это правда интересно?

— Ну да.

— Когда клетки размножаются, когда копируются хромосомы, все время что-то теряется, каждый раз как бы срезается кусочек. В какой-то момент утрачивается такое количество информации, что клетка ломается, происходит это примерно через пятьдесят циклов. Но так быть не должно. Если бы клетка могла воспроизводиться без потерь, мы бы жили вечно, то есть нам бы не пришлось умирать.

Михаэль щелчком отбросил сигарету, словно светлячка, и закурил новую.

— Кто глубоко затягивается, раньше умирает.

— Одно с другим не связано, по крайней мере, не сильно. В каждом из нас — часы, и, когда у них заканчивается завод, наступает конец, если, конечно, не заводить их все время заново. В принципе уже сейчас можно вычислить, сколько ты проживешь, причем вычислить довольно точно.

— Ты думаешь, это возможно, такая подзаводка?

— Да конечно, это вопрос времени. Через сорок, пятьдесят лет почти все будет у нас в руках.

— Через сорок лет?

— Примерно. По крайней мере, тогда можно будет подзаводить их так, чтобы прожить двести лет или даже дольше.

— И ты ищешь ключик от этих часов?

— Ты когда-нибудь слышал что-нибудь о теломерах?

— Это зверьки такие?

— Теломеры — это кончики хромосом, своего рода наконечники, как пластиковые колпачки на шнурках. С каждой копией клетки они становятся короче. Образно выражаясь, это — тикающие часы. В отношении филярий мы уже близки к разгадке.

— Вы сможете это сделать?

— Американцы, наверное, да.

— Ты так обо всем этом говоришь, будто это что-то само собой разумеющееся. Но ведь это означает, что нам не повезло, — получается, мы будем последними, кому суждено умереть?

— Или повезло, это как посмотреть. Может быть, мы будем предпоследними или предпредпоследними, но через сто лет человечество будет у цели.

— А почему тогда об этом ничего нигде не слышно, раз вы уже так близки к разгадке?

— Ну конечно, не все так просто. Но раковые клетки, например, раковые клетки бессмертны, они не заканчиваются, они воспроизводятся без потерь. То, что делают раковые клетки, мы должны перенести на здоровые. У нас, так сказать, уже есть образец.

— Образец бессмертия. — Адам помассировал грудь. — Но в таком случае правы те, кто себя консервирует, кто замораживает себя!

— Возможно, очень даже возможно.

— Мне было бы достаточно прожить столько, сколько Эльфи.

— Сколько черепаха? В домашних условиях она не проживет дольше пятидесяти, для нее жить с нами — это слишком большой стресс.

— Не дольше?

— На воле они живут дольше ста, но Эльфрида столько наверняка не проживет. Ты не знал?

— Нет.

— Если бы я мог дожить до того дня, когда мы справимся со смертью! Это было бы грандиозно!

— Не знаю. Если одни так и останутся смертными, а другие перестанут умирать или будут жить как минимум в пять раз дольше…

— Но ведь это и так уже происходит! Страх тут — не помощник! Нам нужно освободиться от преходящести, от смертности. Это — единственный категорический императив, нужно преодолеть смертность, виной которой мы сами!

— Странно это как-то звучит.

— Это как наркотик, если подсел на него, уже не слезешь.

— Ты живешь, чтобы работать, или работаешь, чтобы жить?

— Нельзя так ставить вопрос.

— Можно, ты всю свою жизнь тратишь на вечность.

— Для меня работа — это жизнь. Для тебя нет?

— Все так, но мы имеем в виду не одно и то же.

— Почему, у тебя ведь замечательная работа.

— Именно потому, что я могу делать то, что мне хочется.

— Но если ей хочется платье, не можешь же ты сшить ей брючный костюм.

— Могу, если в брючном костюме она будет лучше выглядеть.

— Да, уверенности в себе у тебя хоть отбавляй.

— Ты любишь Эви?

— Люблю ли я Эвелин?

— Да.

— Если бы я ее не любил, меня бы здесь уже не было. Я уже давно должен быть в Гамбурге.

— Три недели — это что, слишком много?

— Ты знаешь, что это значит, исчезнуть на три недели? Так все можно пустить под откос, все, не только свою работу, но и работу всех остальных, весь проект!

— И бессмертие.

— Да, и бессмертие тоже.

Оба кивнули, словно наконец-то пришли к единому мнению.