Классный руководитель Елена Гавриловна не спала всю ночь. Будь она мужчиной, хлопнула бы сейчас дверью и ушла из постылой школы с английским уклоном, нашла где-нибудь место попроще и успела бы заработать и авторитет, и хорошую пенсию.

Но она женщина, и ей пятьдесят четыре, и что она будет делать в недалеком будущем при оформлении заслуженного отдыха, если не найдет выхода из создавшегося положения?

А в чем дело? А в том, что Ксюша Зябрева, ученица пятого класса «Б», пришла вчера на занятия с проколотыми ушами. Сущий пустяк — дырка в ухе, но он всколыхнул класс, а значит, завтра-послезавтра он всколыхнет школу, и от того, какую тактику выберет по отношению к этому пустяку Елена Гавриловна, зависело очень много, даже, как ей думается, будущее нашей Родины.

Ксюша вообще модница, курточка у нее всегда самая яркая, сапожки самые высокие, шапочка самая диковинная, и удивляться нечему, Ксю-шина мама — начальник торговой инспекции.

Когда юная Елена Гавриловна училась педагогике, то источники своего обогащения принято было скрывать, особо выпендриваться считалось неприличным. Сейчас все наоборот, Елена Гавриловна может рассказать о своем классе известный анекдот — «Кто твой папа? У одного развозит по стране цветы, у другого продает вино, у третьего перепродает фрукты и только у бедного Карапета папа инженер. Дети при этом хохочут, а учительница их при этом стыдит: сколько раз я вам говорила не смеяться над чужой бедой!» Так и у нее, почти все дети — позвоночные, принятые по звонку сверху, дочь начальника торговой инспекции, сын председателя горсовета, дочь известного протезиста, еще сын шашлычника в парке Горького, сын генерала, начальника школы милиции, сын закройщика из ателье «Жанар» и еще двое детей работников комбината спецобслуживания, где делают гробы и надгробия.

Было время, когда графа о социальном происхождении казалась Елене Гавриловне отжившей, ненужной, ибо она ничего не отражала при нашем всеобщем социальном равенстве. Но в последние годы графа эта приобрела смысл, только заполнять ее надо конкретно, не писать «из рабочих», «из служащих», а писать — сын шашлычника или дочь продавца гастронома, или внук облпрокурора — чтобы сразу было ясно, в какой атмосфере воспитывается ребенок и на что он сориентирован.

Ксюша пришла с нитками в обоих ушах. Выглядела она неопрятно, на что сразу обратил внимание Булат Ходжаев, сын генерала. Но Ксюша не смутилась, поскольку в ее поступке была не оплошность, а наоборот, предусмотрительность. Она рассказала, как пришла в поликлинику, сначала туда позвонила мама, естественно. Ксюшу сразу провели к хирургу, медсестра взяла ампулу толщиной в два пальца — и побрызгала ей на мочку ушка, сначала на левую, потом на правую. Ушки онемели. Дядя-хирург взял в руки иголку, — не подумайте, что обыкновенную прямую, нет, игла кривая, полукольцом, — проколол Ксюше одну мочку, протянул нитку, обрезал, проколол вторую, обрезал с обеих сторон и сказал, что дней через семь-восемь Ксюша может вдеть золотые сережки.

Булат по кличке Эврика пояснил, что ампула — с хлорэтилом, применяют его не только при серьгах, но и при некоторых национальных обычаях — например, при обрезании, тоже обезболивают. Жора, сын шашлычника, переспросил — неужели при обрезании замораживают? С участием девочек выяснили, что обряд делается как раз в двенадцать лет 'и кое-кому такая процедура грозит. Жора не мог успокоиться, он обратился к Булату — бывают ли случаи, когда хлорэтил не действует или наоборот, слишком долго не проходит? Деталей Булат не знал, но сын таксиста уверенно сказал, что у Жоры заморозка может не отойти, он слишком много занимается онанизмом, после чего вспыхнула потасовка.

В следующий раз, пояснила Ксюша, у нее спокойненько вынимают из ушей нитки, там образуется дырка, но чтобы она не заросла, надо вдеть сережки, причем не простые, а золотые. Девочки стали выяснять, сколько серьги стоят, дороже они джинсов или дешевле. Вмешался Булат — разве можно сравнивать предмет первой необходимости и предмет роскоши? Одним словом, класс был взбудоражен, но не так уж чтобы слишком. Елена Гавриловна была озадачена, ей, как учителю советской школы, вполне определенно известно, что в пятом классе золотых сережек позволять нельзя. Школа во все времена держалась на трех китах: внешний вид, успеваемость, поведение. Можно ли мещанский атрибут совместить с пионерским галстуком? Нельзя. Раньше это было бесспорно, а теперь на любом уровне, в гороно и выше, найдутся спорщики и скажут: не делайте бурю в стакане воды, тем более, если их попросит Зябрева. Лучший вариант — закрыть глаза.

Но сделать это Елене Гавриловне не позволяют все ее тридцать лет учительства. Если уж закрыть, то больше не открывать, проще говоря, умереть на посту. У нее есть мера воздействия — поговорить с Ксюшей с глазу на глаз, это не так трудно. Или же сразу с ее мамой, что уже потруднее. Она член родительского комитета, в глазах директора ее авторитет непререкаем. С ее помощью мы добиваемся и ремонта школы, и дополнительно учебников, и улучшения буфета, и даже увеличения ставок. Перечить Зябревой неосмотрительно, да и кто будет перечить, вечная труженица Елена Гавриловна, которой через год на заслуженный отдых?

Если все же попытаться закрыть глаза, то как быть с теми мальчиками и некоторыми девочками, которые тоже считают, что пионерский галстук и золотые сережки не совместимы? Можно ли их оставить в одиночестве? Взять хотя бы отличницу Таню Бондареву, в английскую школу она попала не как все, она победила на олимпиаде по языкам в Алма-Ате и ее приняли, хотя отец у нее шахтер всего-навсего. Зато директриса теперь получила право говорить, что в нашей спецшколе с английским уклоном учатся дети шахтеров. Девочка эта, Таня Бондарева, оказалась принципиальной, с первого дня она выступила против золотых сережек, и к ней примкнули еще несколько девочек и несколько мальчиков, доводы у них скудные, однообразные — мещанство и все. Большинство класса было за Ксюшу, за сережки, и вообще за более широкие права — долой школьную форму, в Штатах приходят на урок, в чем хотят, в Англии то же самое, все в кроссовках и в джинсах, у всех часы и браслеты.

Елена Гавриловна решила, пока, на этапе ниточек в ушах, так сказать, на шелковом, мер особых не принимать и дождаться следующего этапа, более важного — золотого — но поговорить надо.

— Почему, Ксюша, у тебя такой неопрятный вид, как ты будешь мыть уши?

Ксюша, белокурая, пушистенькая, румяная девочка, охотно пояснила, что она проколола уши по настоянию мамы. У Ксюши часто ангина, одна мамина знакомая сказала, что на ушах, оказывается, есть биологические точки, отвечающие за ангину. Теперь Ксюше не надо вырезать гланды. Елена Гавриловна сказала, что, если у человека ангина, то надо идти к врачу-отоларингологу, а не уповать на каких-то маминых знакомых.

К директрисе она не пошла, нет смысла, директриса повернет дело так, будто уши Зябревой проколола сама Елена Гавриловна. Посоветоваться больше не с кем, она рассказала мужу, а он: «Тебе больше всех надо?» Муж ее работал у Цыбульского в РСУ бухгалтером и привел ей пример. Вот он знает, какая там вотчина, он пытался разоблачить, а ему не дали. Единственно, чего он добился, — строгого ведения документации, если вдуматься, добился тщательного прикрытия хищений. Вообще-то у Цыбульского нет хищений в прямом смысле, как у других, он получает за махинации с переадресовкой материалов и рабочей силы, снимает с одного стройобъекта и направляет на другой. Он дирижер сложного оркестра, в котором любой инструмент играет в полную силу и без простоев. В итоге выходит так, что Цыбульский добра людям делает больше, чем ему планируют. Никто иной, как Цыбульский, помог Елене Гавриловне перейти на работу в школу с английским уклоном, здесь по звонкам не только ученики, но и учителя, нет хаоса, порядок снизу доверху. Допустим, ее муж действительно честен в пределах бухгалтерского учета, он может не вникать в махинации руководства, у него есть моральное оправдание. Но какое оправдание может быть у Елены Гавриловны, если серьгами Ксюши начал жить весь ее пятый класс «Б»? Она не может предавать Таню Бондареву, отличницу, которую в классе, кстати говоря, не любят, во-первых, за идейность, во-вторых, за тряпки — на ней ничего импортного, все наше. Таня, однако, не сдается и объясняет причину неприязни к ней стихами Олжаса Сулейменова о нравах степи: «Невысоких — растила, высоким — из зависти мстила».

Будем ждать следующего этапа, решила Елена Гавриловна, и ждать пришлось не так долго — через неделю Ксюша пришла в школу в золотых сережках, и все закричали ура, и мальчишки, и девочки, одна только Таня Бондарева с презрением оглядела ее с головы до ног и отвернулась.

В классе было восемнадцать девочек, и вечером того дня в восемнадцати семьях создалась в той или иной степени накаленная обстановка, а в иной даже стоял рев — дети качали права перед родителями. Звучали два слова — хочу сережки, иногда три — хочу золотые сережки. Или мои родители такие бедные, что не могут купить какие-то паршивенькие золотые сережки?! Отношение родителей к этим взвизгам было разным, одна треть говорила: где я тебе их возьму, если до зарплаты всякий раз занимаю? Вторая треть говорила: давай хоть сейчас вденем, только школа не разрешит, все равно снимешь. И последняя треть заявляла воинственно: завтра пойдем, проколем уши, не волнуйся, детка, купим серьги не за сто пятнадцать как у твоей подружки, а за двести восемьдесят с алмазной гранью, и пусть только попробуют не разрешить! Что еще обнаружилось — девчонки лучше родителей знали, сколько сережки стоят, в каком магазине лучше выбор. Если Ольга Корбут Первая сделала сальто на бревне и получила золотую медаль, то Ксюша Зябрева первой пошла в пятый класс в золотых сережках и, что бы ни говорили потом в английской школе, но Ксюша повысила эстетический уровень пятиклассниц ровно вдвое. В десятом уже все девочки ходили в серьгах, почему же не носить их в пятом, если рано или поздно всех нас ждет одинаковая участь? Кто-то даже высказал афоризм — женщина любит ушами, на что Булат Ходжаев разразился речью — ушами она любит ловить восхваления, золото ни при чем. Пионер — всем пример, это слово происходит от французского «пиониере», что значит начинатель. Ксения у нас пионерка мелкобуржуазного перерождения.

— Зато твой отец ни за что всех в тюрьму сажает! — ответила Ксюша. Она знала, от какой она мамы, за ней не заржавеет.

Елена Гавриловна, придя в класс, сразу поняла, что шелковый этап сменился золотым, и решила нарушить поурочный план, ни слова не сказала Ксюше и стала рассказывать о Пушкине, и, наверно, это был ее лучший урок в английской школе. Грустно и отрешенно она говорила о том, как в лицее, привилегированном заведении в Царском Селе, учились одни дворяне, но они не отрывались от народа. Граф Горчаков, барон Корф, князья, придворные, чрезвычайно знатные, исключительно богатые, в высшем свете они появлялись в золоте и бриллиантах, но никогда и никто из них не переступал порог лицея в роскоши. Они свято блюли заповеди своего заведения, своей, можно сказать, школы. Ходили одетыми просто, были одинаковы в своей скромности, и среди них был великий поэт, наша слава и наша гордость, Александр Сергеевич Пушкин…

— Вы только послушайте, дети, какие строки он написал в свои восемнадцать лет: «Его стихов пленительная сладость пройдет веков завистливую даль, и, внемля им, вздохнет о славе младость, утешится безмолвная печаль и резвая задумается радость». Прислушайтесь, вдумайтесь — «вздохнет о славе младость», скажите себе, о какой славе сейчас вздыхает каждый из вас?

Она взволновала всех, она сделала, как учительница литературы, великое дело. Но удовлетворения не было. Потому что литература — одно, а жизнь — другое, и для детей и для взрослых, особенно почему-то сейчас. Раньше мы жили ближе к книге, то есть к идеалам…

В конце урока она задала вопрос, что с нами будет, если все мы начнем наряжаться, украшаться, разъезжать на собственных машинах, и все силы этому посвятим — что будет? Она надеется, что весь класс понял сегодня урок правильно, Ксения Зябрева тоже поняла. Придя домой, она снимет сережки, вложит их аккуратно в коробочку, и пусть они подождут до десятого класса. Детям носить взрослые украшения не совсем прилично. Если же она не согласна, то завтра пусть придет с мамой.

— Елена Гавриловна, если она эти сережки снимет, то у нее зарастут уши, — вступилась за Ксюшу дочь продавщицы из гастронома «Рахат».

Жора, сын шашлычника, расхохотался:

— Го-го-го-го, зарастут уши! Чем зарастут?!

— Паутиной мещанства! — звонко сказала Таня Бондарева.

— А ты заткнись, а то мы тебя опарафиним, — пообещала Надя, дочь парикмахерши из «Чародейки».

Они дружно отстаивали свои интересы.

Одно было хорошо, Елена Гавриловна вдохновенно, как в дни молодости, провела урок о Пушкине, она верила — все равно скажется впоследствии.

В учительской она поделилась своей озабоченностью — так и так, девочка в пятом классе явилась… Может, оттого, что она сказала это спокойно, не выдав своего отношения, никто в учительской не ахнул, не охнул и ни с кем не случилось истерики. Мало того, сначала одна, потом другая из молодых учительниц сказали, что ничего тут такого особенного, сейчас повсюду все больше свободы, а наша школа в сплошных запретах.

— Я бы сама с удовольствием приходила на уроки в джинсах, — сказала англичанка, — но разве с нашей директрисой поспоришь, она тут же приказ вывесит.

— А детям вы разрешили бы снять форму?

— Разумеется.

Ее поддержала учительница по эстетике — ничего страшного, главное, чтобы мера была, все делать со вкусом.

— И вы считаете, можно с пионерским галстуком носить золотые сережки, атрибут мещанства?

— Конечно. Только не надо ярлыков, а то чуть что, сразу «мещанство».

И все-таки Елена Гавриловна надеялась, что Ксеня Зябрева послушается и снимет серьги. И сама Альбина Викторовна, ее мама, должна проявить благоразумие.

На другой день, войдя в класс. Елена Гавриловна, даже не глядя на Ксюшу, поняла, что к лучшему — никаких перемен. Мало того, еще три девочки пришли сегодня с проколотыми ушами. И у всех глаза — идущих на подвиг.

Ксения подняла руку — в чем дело? Она встала, поправила передничек и сказала:

— Мама велела передать, чтобы вы ей позвонили. Елена Гавриловна молчала довольно долго.

— Хорошо, я ей позвоню. А сейчас ты собери свой ранец и отправляйся домой.

В ответ возмущенные голоса:

— Не уходи, Ксюша, мы требуем директора!

Почти всем классом пошли к директору, у Елены Гавриловны сильно разболелась голова. Как ей теперь работать? Она должна настаивать на принципах, которым посвятила жизнь. Вся ее педагогика перечеркивается какими-то сережками за сто пятнадцать рублей.

Чего стоит ее работа? Чему она научила за тридцать лет, если взрослые, которые строят такое общество, — это ученики ее и ученики других тысяч учителей? Где же плоды, ведь учили мы вас разумному, доброму, вечному. Ни один учитель — Елена Гавриловна убеждена! — не провел ни одного урока с ориентацией на стяжательство, на алчность, на воровство и пьянство, — так в чем же дело?..

Она не- знала, что завтра еще семь девочек придут в школу с проколотыми ушами, а Тане Бондаревой в эту ночь дважды вызовут бригаду из психбольницы. А послезавтра ей в двенадцать ночи по ошибке вызовут еще и пожарную, поднимут на весь квартал тарарам.

На перемене девочки собрались в круг и обсуждали, как дальше быть с нашей классной. Говорили громко, что она не имеет такого права, что она отстала от жизни, и когда это гороно уберет от нас старую перешницу, у нее шея, как у черепахи Тортилы.