Делаешь бизнес — умей считать. Кармен с улицы Махарадзе выложила за лису наличными сорок тысяч. Шибаев заказал Шевчику двести монет, почти на всю выручку. Приехали вместе с Давидом Кладошвили. Его дядя Вахтанг, женский мастер из парикмахерской дает Додику девять тысяч и просит приобрести монеты в городе Гори. У Вахтанга там есть знакомый в сфере торговли, к нему поедем. Через Тбилиси, где тоже есть нужный человек Жора.

Они спокойно приехали в Тбилиси, разыскали Жору Зурабова, он работал начальником смены на кондитерской фабрике, имел два диплома, маленькую зарплату и новые «Жигули», на которых и поехали в Гори прямо к директору гастронома напротив горкома партии, недалеко от памятника Сталину. Звали его Нафтик. Передали ему от Вахтанга привет и наилучшие пожелания. Посидели, поговорили, очень гостеприимный человек, расспросил, как у них дела в Каратасе, какая погода, сказал, что монеты он может продать по сто тридцать пять рублей. Шевчик готов был его расцеловать — с каждой монеты сорок рублей прибыли. Двести помножить на сорок — восемь тысяч можно иметь чистых. Шевчик рассказал, как деловые люди живут в Каратасе, пригласил в гости, даже дал свой адрес. Нафтик попросил их с Додиком — вы молодые, зоркие, если увидите где-нибудь в Каратасе, в Москве, в Кутаиси, в Тбилиси монету золотую достоинством в двадцать пять рублей, на которой изображена с одной стороны императрица Елизавета, а с другой Зимний Дворец, то знайте, эта монета моя самая любимая, ценится очень дорого не только у нас, но и на мировом рынке. Сразу мне сообщайте, за ценой не постою, имейте в виду. Шевчик попытался вспомнить, был ли Зимний Дворец при Елизавете, может, это Екатерининская монета? Нет, говорит Нафтик, именно Елизавета. Шевчик спорить не стал, главное сто тридцать пять штука. Он возликовал, он раскатал губу, но нашлось всего девяносто две монеты. Давид принял их из рук Нафтика, тут же вытащил маленький такой, плоский флакончик с кислотой и принес хозяину свои извинения — таков порядок, настоящие валютчики только так и делают. Давид проверял монеты, не фальшивые ли, а у Шевчика началась одышка, он вспомнил свою встречу в Кулашах с тем сапожником, который советовал ему не ходить в одиночку. У него сразу сердце ёкнуло, горло перехватила спазма. Он достал баллончик, попшикал себе в зев. Он даже не подозревал о такой походной лаборатории. Неужели в этой райской Грузии с древними традициями, с таким рыцарством могут быть обманщики, фальшивомонетчики? Золото оказалось настоящим, Давид флакончик закрутил тщательно, положил в нагрудный карман, чтобы не выронить и штаны не прожечь. Шестьдесят шесть монет Давид взял для дяди, двадцать шесть отдал Шевчику, но это же кот наплакал, у них еще куча денег. Поехали в Тбилиси на Майдан, там у Жоры Зурабова были кое-какие связи. Встретились с Гиви по кличке Колымчан. Оказалось, Кладошвили тоже знал этого Гиви, он приезжал в прошлом году в Каратас, привозил наркотики — и не травку, а в ампулах. Зовут его Колымчан потому, что сидел на Колыме. Худой, тощий и уже старый, лет семьдесят, из них пятьдесят сидел, но получает приличную пенсию. Договорились встретиться через два часа, когда будет темно, здесь, на Майдане. А пока поехали перекусить в чайную, в район Ортачала, выехали на набережную Куры, остановили машину, не успели вылезть, как подъехали «Жигули», выскочили из всех дверей четверо мужчин и бросились к машине Жоры Зурабова, одновременно рванули двери задние и передние, что-то крикнули по-грузински, Шевчику приказали: «Милиция, без сопротивления!» — выволокли всех троих и надели наручники. В машине Жоры Зурабова возле заднего стекла лежал дипломат, взяли его, а что в дипломате? Девяносто две монеты и деньги — тридцать тысяч. Давида и Шевчика усадили на заднее сиденье, один из них сел рядом, двое других впереди, четвертый забрал Жору и сел за руль его машины. Все четко, быстро, без лишних слов. Поехали в город. У Шевчика сразу подозрение, что подстроено, что свои. Но он видел, Давид еле жив, напуган, что делать?

— Куда вы нас везете, уважаемые товарищи? — вежливо спросил Шевчик.

— В областную милицию, — ответил впереди сидящий и приказал: — Не разговаривать! — Он снял пиджак и повесил его на крючок между дверцами. Шевчик увидел под мышкой пристегнутую кобуру из светлой кожи и рифленый край рукоятки. Изловчившись, можно было бы выхватить из кобуры пистолет и пустить себе пулю в лоб, ничего другого не остается. Так ведь не дадут.

— Я приезжий, — сказал Шевчик. — Вот мой паспорт и командировочное удостоверение, меня ждут на работе.

Передние рассмеялись — долго будут ждать.

Давид подталкивал Шевчика, — говори, ты все-таки русский, тебя должны выслушать. Оказывается, не должны.

Что там делает сейчас Уля? На сколько лет теперь загремит твой муж, по валюте закон суровый. Если еще на полную катушку дадут, — вся твоя жизнь пройдет в зоне, Алесь.

— Вы можете взять все, что есть в дипломате, на всех хватит, — сказал Шевчик вежливо, но внятно.

— За кого он нас принимает, щенок? — Впередисидящие рассмеялись.

— Я прошу уважить просьбу нашего русского гостя, — пролепетал Давид.

— Русский жулик, валютчик разве может быть гостем честных грузин?

Как разобраться, кто они такие, в конце концов? Лучше бы бандитский налет, но увы, нет, это милиция, Шевчик понял это по характеру своего страха. Одно чувство, когда тебя грабят, и совсем другое, когда тебя самого везут, как преступника. Да, собственно говоря, какое это имеет значение, грабители или милиция? Плакали денежки, да не свои, а чужие. Все-таки, если банда, то лучше, с ними можно поделиться, можно даже пригрозить, что сведем счеты, можно выйти на авторитет в преступном мире через того же Вахтанга и добиться возврата хотя бы доли, у них должен быть хоть какой-то кодекс чести. Но уж если милиция!..

Ехали по городу, молчали. Ну что делать, что делать? Шевчик начал задыхаться, наручники мешали достать баллончик. И Давид был бледен, как полотно, видимо, попал впервые. Это в ресторане можно сидеть, хорохориться, а тут, когда тебе грозит тюрьма и пропали чужие деньги!.. Шевчик взмолился:

— Ради бога, вы же грузины, у вас есть национальная гордость, отпустите нас!

Впередисидящие переговорили, «Жигули» затормозили возле перекрестка. Тот, что держал их сбоку, снял наручники, вылез, тот, что сидел за рулем, сказал:

— Прямо перед собой вот по этой улице, — он показал направо, — двести шагов, не оборачиваясь, и чтобы с юмором на лице, шагом марш!

Они вылезли и пошли, не оглядываясь, с окаменевшими шеями. Давид шел быстрее, а Шевчик отставал, голова пустая, он ни о чем не думал. Впереди мелькали ноги в потертых голубых джинсах, мятые складки под коленками, а выше мокрое пятно, так и есть между ног мокрое пятно, Шевчику показалось, он даже слышит запах. Додик шел и ничего не чуял. Если ему сейчас сказать, он оскорбится и озлобится на всю оставшуюся жизнь, может в сердцах прирезать Шевчика. Лучше ни о чем не говорить, как в песенке — ничего не вижу, ничего не слышу, ничего — никому не скажу.

— Куда мы теперь?

— Пойдем искать Жору Зурабова, — ответил Давид. Его машина с четвертым налетчиком куда-то пропала.

Шли-шли, Давид вдруг остановился и тут же сел, где стоял, прямо на парапет, сомкнул колени и нервно сказал:

— Дай закурить!

Алесь подал ему сигареты, щелкнул зажигалкой.

— Будь другом; сходи в промтоварный, купи мне брюки сорок восьмой размер. — И начал шарить по карманам, нашел какую-то мелочь, Шевчик тоже поискал, добавил и пошел в магазин, купил за семнадцать рублей хэбэ, в каких маляры красят стены.

Давид в кустах сменил мокрые штаны, Шевчику было не до смеха. У каждого своя слабость, Шевчик не может сдержать одышку, а Давид — кое-что другое.

Ночевали они в гостинице «Иверия», Жору Зурабова не нашли, впереди их ждала лесенка неприятностей — тяжелое объяснение с дядей Вахтангом, выпрашивание в долг у Кармен, нелетная погода в Цхалтубо, пересадка в Москве, наконец пыльный аэропорт Каратаса. Эх, если бы под крышей родного дома и кончались наши несчастья!..