Тоска одолела Шибаева. Вышел ночью во двор, на звезды смотрел, искал, где север, где Москва. Что она там сейчас делает? Думает ли о нем? «Не знают звезды, что они звезды». Забыть бы, повыть-поканючить…
Утром он позвонил Прыгунову — нас надо закрывать, сырья нет! Тот утешил — будет кролик осенью, обещали полтора миллиона шкурок. Шибаеву нужны благородные меха, соболь, песец, лица, на кролике много не заработаешь. Еще вопрос: когда нам будет присвоено звание коммунистического труда, неужели так трудно бумагу подписать? Прыгунов сказал, что он все помнит, дело идет по инстанциям.
Надо лететь в Москву, но бросать Каратас нельзя, дел у него под кадык, создалась пиковая ситуация. В ЦУМ сдано воротников на семьдесят тысяч и весь доход в резерв, а Тлявлясова на больничном, аульный казах оторвал ей ухо. Ходил по универмагу с ружьем, кричал, кому хотел, «руки вверх», и снимал золото. Тлявлясова попыталась оказать сопротивление, так он ей ухо оторвал вместе с серьгой девятьсот девяносто пятой пробы. Пришлось срочно принимать меры, просить Зябреву опечатать склад. И толкает их черт обвешиваться золотом, только народ дразнят. Надо сказать Голубю, чтоб намотали тому аульному на полную катушку. Дикий прокол создал своим бандитским действием. Директор ЦУМа сколько ни звонил по ноль два, у милиции один ответ — что у вас там людей мало? Еще Дзержинский говорил — наша милиция сильна поддержкой народа.
Нужен план, а пушнины нет, опять надо к Рахимову посылать Васю и пять тысяч вручать. Но тут сам Рахимов позвонил: не мог бы Роман Захарович съездить со мной в Москву? Либо ему дитя надо устроить в институт, либо кого-то отблагодарить за помощь. Чиновники любят звать в компанию хозяйственника, чтобы обеспечить поездку материально. Просьба начальника — закон для подчиненного, поедем. Ирме он ничего не скажет, явится неожиданно. Она звонит в последнее время часто, нужны документы для оформления, он знает какие. Скоро начинается учебный год, девочку надо в школу устраивать, пора утрясать с жильем. А он не может с ней говорить нормально, ревность из него так и брызжет в каждом слове, не успокоится он, пока не повидается с ней, пока не разденет. Она не в силах ублажить его за три тысячи километров. Зато сама спокойна, только здесь, говорит, вздохнула свободно от твоей Зинаиды, хотя нет гарантии, что взамен тебя она сама не прилетит.
Жена не верит ему так же бешено, как сам он не верит Ирме. Слава богу, весенний приступ любви у Зинаиды кончился, она не пристает к мужу, а он до сего дня не может объяснить, отчего у нее такая блажь была. Марафет наводила, в парикмахерскую бегала, и в новых платьях перед ним фасонила, зачем? Так и останется загадкой. До поры до времени.
С Рахимовым договорились лететь одним рейсом. Шибаев к нему подсел в Каратасе. Им забронировали места в гостинице «Россия», прилетели они в Домодедово в два часа дня, а в четыре уже устроились в гостинице, перекусили в буфете, заметив, что здесь было все, что твоей душе угодно, роскошный буфет, после чего Шибаев на такси поехал в Измайлово. Он надеялся застать ее врасплох, испытывал удовольствие оттого, что свалится, как снег на голову. Пока искал дом, вспотел, хотя и непогода, прохладно. Москва здесь не ощущалась, это и хорошо, место почти дачное. К Москве он никак не привыкнет, с дурацкими ее расстояниями. Полжизни тратит на преодоление городских километров. В метро толкучка, на автобусных остановках толпа мается в любой час хоть дня, хоть ночи.
Нашел нужный дом, у калитки номер под козыречком, а чуть пониже черная пуговица звонка. Культурно, прямо, как у Васи Махнарылова. Собаки не слышно, возможно, нет, а если держат, то по-московски, в комнате для забавы. Нажал кнопку разок, помедлил, еще нажал, через щель в калитке виден был весь дом. Шибаев спокойно его рассматривал, но сам прятался, чтобы Ирма его не сразу увидела, чтобы столкнулись нос к носу.
Дверь, наконец, отворилась, и по ступенькам невысокого крылечка начал спускаться человек. Спустился и пошел к воротам.
Шел к воротам человек из прошлого, словно из тумана выплывал, и все ближе, ближе двигал неспешным шагом кумир молодости Шибаева, властелин Каратаса, трикотажный король Тыщенко. Массивная лысая голова, щеточка усов под мясистым носом, мешки под глазами. Постарел, но мало изменился с той поры, когда жил там. Да разве он только жил? Он мастерил, он сотворял Каратас, кормил, поил, одевал, обувал. Правда, походочка уже не та, может, и прикидывается, вдруг пожаловали. Да и не боится он никого сейчас, все быльем поросло. Где вы, наши первопроходцы, создатели, где вы теперь, кони наши вороные? Кто на пенсии, на заслуженном^ тдыхе, кто на Колыме так и остался, а кто еще дальше подался, в Канаду или в Израиль. Ушли, но оставили… Много кое-чего оставили, жажду другой жизни, главное, совсем не той, что в кино, в газетах, в школах и институтах, на собраниях и на съездах. Они открыли другие возможности, интерес наживы, счастье роскоши, трепет риска и жар удачи. Не только хитрецы, мудрецы, мыслители, но и гордецы, но и храбрецы, прибравшие к рукам страну, миллионы душ и миллиарды рублей. На скромном трикотаже Тыщенко получил свою мечту и отбыл, куда хотел, на отдых. Цех его при Горпромкомбинате закрыли без следа, ни архива, ни воспоминаний. И вот сейчас он шел навстречу, одним видом подчиняя Шибаева, как волкодав щенка, заставил даже про Ирму свою забыть. Не открывая калитки, видя незнакомого мужчину, Тыщенко поинтересовался, что ему угодно.
— Я из Каратаса, — неопределенно сказал Шибаев, решив пока сделать вид, что не узнает старика.
— Она вас ждала, — угадал его Тыщенко. Вид у него государственного мужа, полководца в отставке, стариком он только прикидывается. — Она уехала к портнихе, скоро вернется. Проходите. — Старик открыл калитку, глядя цепко и держась за ручку твердо. Если он что-то заподозрит, то так саданет этой тяжелой дверью, что тут же и ляжешь.
Тыщенко не узнал Шибаева по самой простой причине — он и не знал его прежде, мало ли было в Каратасе всякой мелкой плотвы пятнадцать лет тому назад. Напрямую Шибаев был связан с ним только раз — с парашютами, когда приехал к нему Хван и сказал — тебе надо исчезнуть, и Шибаев бросил работу и в тот же вечер исчез почти на месяц. Он знал, где склад этих парашютов, если бы его замели, то, конечно, выпытали бы. Парашюты были списаны в какой-то десантной части, а Тыщенко делал из них дефицитные платки. Потом старик еще раз показал себя, провалил Шиберу первую крупную должность с наваром. Они открыли на свои кровные трикотажный цех, уже после Тыщенко, сами, при горпромкомбинате. Мельник тогда впервые появился среди деловаров, он продал «Волгу», внес пятьдесят тысяч, и Шибер добавил сумму из материных денег, а Тыщенко приехал и все похоронил — на той фабрике, откуда они должны были получать сырье путанку, началось следствие, и слава богу, что не успели получить ни одной партии, загремели бы все.
— Проходите, — повторил Тыщенко. — Она будет рада.
Прошли в дом. Старик не спрашивал ни о чем, будто вообще не бывал в Каратасе, усадил Шибаева, ушел на кухню и заговорил, наверное с домработницей. А может, с телохранителем? Минут через десять вошел и строго посмотрел на гостя, неуютно себя чувствовал Шибаев, но не отвернулся. Тыщенко спросил, кто там сейчас министр.
— Чего министр? — независимо переспросил Шибаев.
— Ваш министр.
— А я думал, внутренних дел. — По-мужски себя повел.
Тыщенко оценил начальственным смешком — хе-хе-хе, нам сам черт не брат.
Очень хотелось Шибаеву распознать, на каких условиях они тут с Ирмой договорились, но старик, ясное дело, откровегчичать с ним не будет. В этом доме он будет жить, купит у самого Тыщенко — хорошо. И уйдет на покой. А может, и не уйдет. Он купит должность на меховом комбинате в Ростокине.
— Далеко ли тут Ростокино?
— На метро до Выставки, а там на трамвае три остановки. Помолчали. Не вяжется разговор. Тыщенко, между прочим, законный
муж, а кто ты такой?
— Аркаша здесь часто бывает? Старик не ответил.
— Я спрашиваю, Аркаша здесь часто бывает?
Нуль внимания, будто глухой. Но мысль насчет Ростокина угадал и спросил неприязненно:
— Вы уже оттуда уходите?
— Пока нет.
Так делают только мальчишки-проказники, которым на свободе не сидится. Сам Тыщенко ушел чисто, и не за юбкой погнался, учись. И Мельник ушел с хорошей подготовкой и без хвоста. И ты, Шибер, должен найти замену и уйти достойно, получив если не орден, то хотя бы грамоту Министерства местной промышленности КазССР. Не ты первый, не ты последний, дело варится давно и ширится год от года.
По мнению Игнатия, подпольные цеха появились недавно, в семидесятых годах, при Брежневе. Но Голубь говорит — ничего подобного, началось раньше, в пятидесятых, лет через пять после смерти Сталина И не в Грузии, как считают, не в Армении, а в самой Москве в скромной мастерской психоневрологического диспансера при райздраве. Тихие психи лечились вязанием сначала на спицах, а потом перешли на машины. Заправляли ими нормальные — завмастерской, начальник цеха, кладовщица, бухгалтер, не так уж и много на самом предприятии да столько же со стороны — два инспектора из Мосгалантерейторга и трое из милиции, у этих задача не бей лежачего: попадешься — поможем, а продашь — утопим! Больные лечились, а здоровые обеспечивали их работой. За взятку ставили трикотажные машины и прочее оборудование, за взятку получали сырье с чулочных фабрик, из артелей местной промышленности, из подмосковных колхозов. Имели котел в 178 тысяч рублей — на связи. Как-то привезли шерсть из Узбекистана на сто тысяч, и райфо без звука оформил сделку. Четыре года химичили, на чем погорели? Ищите женщину, говорили древние. На бабе и погорели. У начальника цеха умерла жена. Он, кстати, сначала врачом работал, но при виде навара снял халат и ушел в цех. Райздрав не заметил, поскольку от перемены слагаемых сумма не меняется. Мельник тоже адвокатом был до поры. Итак, умерла жена, вдовец начал искать утешения и положил глаз на жену своего племянника. Она не возражала, и племянник особо не упирался, попросил за нее сто тысяч. Чего не сделаешь ради любви? Ударили по рукам, один получил деньги, другой молодую жену и продолжал химичить, восполняя дырку в бюджете. Вскоре оказалось, что сто тысяч не ласкают, не греют, как ожидалось, разведенец стал ревновать, понял, что любит неземной любовью, начал жену обратно требовать, но уговор дороже денег, попытался урвать еще столько же — тоже облом, что делать? Любовь творит чудеса, дунул он в органы, и всех накрыли, молодая жена осталась вдовицей — дали дяде расстрел с конфискацией. Туда же отправили еще четверых — двоих из мастерской и двоих из милиции. Было изъято сто килограммов золота, валюта, бриллианты, и на два с лишним миллиона денежных вкладов. «Три миллиона! — восклицал журналист в газете. — Сколько это детских садов, поликлиник, столовых отнимали у нас и гноили в тайниках». Чем они крепли, верхогляды? Тем, что видят только одну сторону медали. «Отнимали у нас…» Они продавали нам по вполне доступной цене товары первой необходимости. Правда, был у них недостаток международный — они не помогали слаборазвитым странам, ни Албании, ни Танзании, и Ассуанскую плотину в Египте не они строили, и шаха Ирана не принимали, как гостя, с его шахиней. Психи, что с них взять, не рубят в долгосрочной политике. Зато они вполне прилично одевали в трикотаж москвичей и гостей столицы, как детей, так и взрослых.
Зло было наказано, справедливость восторжествовала. И что любопытно? Тут же, по горячим следам, как грибы после дождя стали расти по стране подпольные цеха на предприятиях местной промышленности. Не было ни семинаров по передаче опыта, ни методических указаний из главков и министерств, ни приказов, ни наказов, сплошной запрет, а движение росло и ширилось, как будто деятелям из психдиспансера не расстрел дали, а Героев труда. Загадка. С простой отгадкой: уж мы-то на бабе не погорим…
Пришла Ирма. Старик ее предупредил густым голосом: «К вам гость». Не к нам и не к тебе, а к вам. Она настороженно вошла в комнату, увидела Шибаева и вспыхнула, залилась до корней волос. Он сразу отметил, как она изменилась, еще красивее стала, но постарела. По ее растерянности он понял — она ждала его и, наверно, соскучилась.
Сели пить чай. Вдвоем. Тыщенко сразу исчез. Без слов. А Шибаева стало клонить в сон. Переволновался. Попросил ее проводить, ему надо в гостиницу. Она рассердилась:
— Ты к кому приехал? Никаких гостиниц! Ему давно не было так радостно.
— Хорошо, поедем за чемоданом в «Россию». Возьмем такси.
— Нет, на метро быстрее.
Вышли на площади Ногина, она тут все уже знает, освоилась. Дежурная сказала, чтобы Шибаев обязательно зашел в триста пятый номер. Там Рахимов начал сразу конючить: куда вы пропали, у меня завтра важное дело. Какое? Мялся, мялся, кое-как признался — надо отблагодарить одну женщину из отдела кадров Министерства химической промышленности. Что? Она помогла его дочери получить свободный диплом. По распределению дочь попала на Мангышлак, но там пески и ни одного родственника. Рахимов добился через Москву, чтобы ее оставили в Алма-Ате и теперь, как порядочный человек, он должен отблагодарить эту женщину из отдела кадров. Он просит Шибаева вручить ей норку на шапочку и на воротник, все это в коробке с розовой ленточкой. Шибаев ему сказал прямо: надо благодарить лично, а не через кого-то. Рахимов заволновался, начал расспрашивать, как подойти, что сказать, поймет ли она меня правильно? Брать умеет и хорошо берет, а давать не научился, нельзя так односторонне жить, не простят. Приедете в министерство, учил начальника главка Шибаев, позвоните из бюро пропусков, вызовите ее на улицу. Здрасьте-здрасьте и вручите спокойно.
— А вы со мной не могли бы поехать?
Ну как ребенок. Мог бы, да только делу навредишь, такие вещи делаются без свидетелей. Она не дура, если в кадрах работает, примет и не моргнет и еще подскажет вам, куда и сколько доставить в следующий раз. Москвички жадные, вы уши не развешивайте, она еще попросит для жены министра и для своей подруги. А вы держитесь солидно. Отказывать не отказывайте, но дайте понять, что мы платим только за дело.
Шибаев забрал чемодан в своем номере и поехал с Ирмой обратно в Измайлово. В доме никого не было. Ирма сказала, что Тыщенко не появится, пока у нее гость. Он потребовал начальный взнос в книжках на предъявителя пятьдесят тысяч. Мы должны эту сумму завтра положить. После всей выплаты Тыщенко оформит дарственную законной жене, потом разведется с ней и уедет.
— Куда, в Канаду?
Он или от Голубя слышал, или от Мельника, что Тыщенко уже в Канаде. В их среде принято преувеличивать — если взял, так миллион, если отдал, так сто тысяч за подержанную бабенку, а если уехал, так не в Жмеринку, а в Америку. Еще был слух в Каратасе, что Мельник купил дачу Кагановича, где на стене висит картина стоимостью пятьсот тысяч долларов. Надо обязательно назвать крупную шишку и бешеную цену не в рублях, а в долларах. Пижонство пижонством, но аппетит нагоняет, размаху способствует.
Они сидели за столом друг перед другом и раскладывали деньги на пачки. По две тысячи и по три тысячи. Схватывали их резинкой от велосипедной камеры, приятное все-таки занятие — вот так, вдвоем, сидеть и тасовать пятьдесят тысяч! Никто не мешает, и впереди ночь вдвоем, и завтра день. И еще впереди дом свой. Он понимал, платит этому королю большие деньги, Тыщенко не делает одолжение Шибаеву, нет, он сдирает с него, зато рядом — Ирма, и все хорошо. Король на новом этапе, никому не ведомо, что у него на уме, он использует Шибера в своих целях. Пусть, у Шибаева тоже цель вырваться из Каратаса, хватит ему мучиться. Он должен быть с Ирмой всегда, без нее он рвет и мечет от ревности, а рядом с нею вся чернота проходит.
Утром они поехали по сберкассам на метро до конечной, до Щелковской, у нее в руках сумочка, у него — дипломат. Она сдает две тысячи, он сдает три тысячи, получают книжки и поехали дальше. Ирма заранее узнала адреса сберкасс, чтобы не терять время. На предъявителя ничего не требуют, но они волновались, попадется хамло, каких и в Москве хватает, начнет приставать, откуда у вас такие деньги, целый чемодан, да еще вздумает стопорнуть их, все может быть. Хотя для столицы пятьдесят тысяч невелики деньги, судя по роскошным дачам, по личным автомобилям, по кооперативным квартирам, по платным услугам, куда ни ткнись.
Они устали изрядно, надо было выписывать ордера, заполнять квитки для сберкнижки и ждать, когда их оформят за окошком, да еще в очереди постоять. Ирма предложила пойти по адресам каждому самостоятельно, а то они до вечера не успеют, он сразу окрысился:
— Я тебя столько не видел, а ты мне, что предлагаешь!
Пришли домой поздно, измотанные, как после трудового дня, да еще и ночь у них была, как у молодоженов, спали мало, потели. На всякий случай он позвонил Рахимову, как там дела, нет ли каких поручений.
— Все в порядке, завтра мы пойдем к заместителю министра.
— Куда, на прием?
— Нет, вечером, на званый ужин. Замминистр Календулов Валентин Валентинович курирует наш регион, он бывал у меня в Алма-Ате в гостях, теперь мы идем к нему в гости. Он дал нам с вами задание, но это не телефонный разговор.
Вот и вторая ночь с Ирмой. Эта хата ему все больше нравится, тишина, калитка, лопухи у забора, хотя кругом Москва. Поскорее надо перебираться. Но как там дела на комбинате, черт бы его побрал? Надо Рахимова покрепче завязать, форсировать завершение в Каратасе и готовить себе сменщика. Может быть, кого-нибудь из Москвы позвать, получить с него сумму за должность.
Утром приехал в гостиницу, спросил Рахимова, как обошлось дело с сувениром. Тот удивился — с каким сувениром? Он уже забыл, но Шибаев напомнил про женщину из отдела кадров. Как тут они в Москве, очень из себя строят? Ему здесь придется жить, а значит, давать, особенно на первых порах, надо изучить манеры. Оказывается, все просто. Рахимов позвонил, я такой-то, попросил ее выйти. Помнит она его или не помнит, он не уверен, на всякий случай сказал, что дочь его устроилась в Алма-Ате в лаборатории, спасибо вам большое, вот вам от нее лично небольшой сувенир, — и подает ей картонку с норкой. Она взяла, будьте здоровы, желаю вашей дочери дальнейших успехов. И все. Вежливо и культурно. Взяла и пошла по ступенькам, тук-тук каблучками, и даже не посмотрела, что там, конфеты с местной фабрики, сушеная дыня или пять тысяч наличными, ей безразлично, она отзывчивая, всегда поможет, надо — возьмет, надо — отдаст. А с Календуловым еще проще. Он продиктовал Рахимову по телефону, что надо принести на ужин — и все, нет проблем. Осетрина, балык, сервелат, икра черная, красная, торт, конфеты. До Каратаса, слава богу, такая мода еще не дошла, но нет ничего московского, чтобы оно не стало в скором времени каратасским. Шибаев взял список жратвы на званый вечер и пошел в рейс, не по магазинам, конечно, а прямиком в ресторан, попросил солидного дядю во фраке с бабочкой, дал ему бумажку зеленую за труды и тот обслужил в высшей степени быстро, вежливо, культурно, будто Шибаев не из Каратаса какого-нибудь зачуханного, а премьер-министр Бенилюкса. Рахимов позвонил Календулову, и явился шофер-красавец в кожаной куртке, в джинсах, пахнет французским одеколоном. Шибаев вручил ему три коробки: одну с балыком, осетриной, игрой, другую с колбасой и окороком и третью с шоколадным набором в полиэтиленовом импортном пакете. Дал шоферу десятку за просто так, спросил его домашний телефон — могу я тебе позвонить, если что? Конечно, об чем речь, всегда помогу чем смогу! Вот так вот делаются дела в Москве. Кадры исключительно отзывчивые, только не забудь оплатить, а то тебя вычеркнут — из сердца. И правильно сделают, ротозеям в Москве делать нечего, идет жестокий отбор на выживание, и даже не на выживание, с этим у нас решено бесповоротно, — отбор на процветание.
Когда собирались, Ирма, сидя у зеркала, заметила, что они впервые за все их время любви пойдут вместе по городу, не озираясь и не прячась. Хотя ей так и кажется, что вот-вот откроется дверь и войдет Зинаида.
— Я ее боюсь, как огня.
Шибаев не любил жену, однако всякий раз, когда кто-нибудь говорил о ней плохо, он обрывал — заткнись, его жена есть его, а не чья-то, он обязан защищать все свое — семью, цех, комбинат, кадры свои, любовницу свою тоже. Он понимал, Зинаида отстаивает свои права, как умеет. Раз уж объявлен Роман Захарович ее законным мужем, то она может сопернице волосы повыдирать, чтобы не посягали. Тем не менее, когда он узнал, что Зинаида пошла к Ирме на работу и вцепилась ей в прическу прямо при всей бухгалтерии, их еле разняли, он ее избил до потери сознания, запер в подполе, принес из аптеки примочки и, пока она фонари не свела, не выпускал ее на свет божий.
— Как она там поживает, твоя законная? — спросила Ирма. — Наверняка все знает и сейчас роет землю копытом.