Поручик Левандовский прервал чтение дела.

— Идея напоить заведующего недурна. Пока его жена отважилась бы выглянуть на улицу, пока выломали бы дверь магазина, прошло бы больше двух часов. В этой кутерьме стерлись бы все следы. Кто знает, позвонили бы в милицию раньше, чем Цурусь протрезвеет?

— Хм, — пробормотал сержант Хшановский; видно было, что он не в восторге от протокола. — Конечно, Митецкий показал себя молодцом, но все-таки этот низенький не подходит для нашего дела.

— Вы, сержант, просто не можете ему простить, что он не женщина.

Сам Левандовский смирился с мыслью, что кто-то другой сцапал грозного бандита. Лавры останутся ему, если он сумеет задержать второго преступника. А уж это, несомненно, произойдет в скором времени.

Хшановский пропустил мимо ушей колкость молодого офицера. Оба снова принялись изучать протокол.

Сержант Митецкий, вернувшись в Ойжень, принял рапорт Урбаняка, который сообщил, что при доставке в камеру предварительного заключения Зыгмунт Качаровский пытался вырваться, но другой милиционер утихомирил расходившегося бандита, вытянув его по спине резиновой дубинкой.

— Давайте его наверх, — распорядился сержант, — снимем предварительные показания, а завтра отправим в Цеханов.

Зыгмунт Качаровский поведал сержанту наскоро сочиненную байку. Он был в Кицине, хотел вернуться в Цеханов. Остановил на дороге какой-то мотоцикл. Мотоциклист сказал, что тоже возвращается в город, и согласился подбросить Качаровского. Заметив погоню, они решили, что это какие-то бандиты, и пытались уйти от преследователей. Именно потому он, Качаровский, бросил мотоцикл и устремился в лес. Остановил его приказ: «Стой, стреляю!» Тут только он заметил, что гнавшиеся за ними — в милицейской форме. И сразу поднял руки вверх. В камере предварительного заключения один из милиционеров избил его, хотя он держался самым мирным образом и даже не помышлял о побеге. Владельца мотоцикла он не знает и никогда прежде не видел. И вообще он отказывается давать дальнейшие показания. Он требует, чтобы его немедленно доставили к прокурору, которому он хочет подать жалобу на работников милиции за избиение мирного гражданина.

— Ну как? — спросил Левандовский, — Побеседуем с этим Мальчиком с пальчик?

— Вы его допросите, — предложил старший сержант, — а я буду в роли слушателя. Вы хорошо его знаете. Если у меня возникнут какие-нибудь вопросы, я подам вам знак.

— Согласен. Сейчас сюда доставят этого субъекта.

Но допрос пришлось ненадолго отложить — в комнату вошла Эля и сообщила, что в секретариате ждут Стефан Цурусь и Мариан Лабендский. Им велел явиться в уездное управление сержант Митецкий из Ойженя.

— Отлично, — обрадовался поручик. — Пусть сначала войдет Цурусь. Я вижу, этот Митецкий не зевает.

— Конечно, — поддакнул Хшановский, — парень рисковал головой, сумел задержать бандита и, ясное дело, хочет, чтобы не забыли о его заслугах. Их всех должны наградить. Операцию они провели блестяще.

— Однако второй бандит ушел.

— Если есть один, второй найдется.

В комнату вошел смущенный Стефан Цурусь. Он прекрасно понимал, что сотрудники милиции, ведущие расследование, не могут не знать, в каком виде его вчера нашли в магазине.

— Садитесь, гражданин Цурусь, — поручик указал ему стул напротив себя. — Расскажите, как все это произошло.

— Я, гражданин поручик, не пью. И даю слово, не пил с ними. Они приставили мне нож к груди. Если б я не стал пить, они б меня прикончили. Следили, гады, чтобы я вылакал все до капли, а сами только чуть хлебнули.

— Спокойнее, спокойнее, дойдем и до того, как вы пили водку. Рассказывайте с самого начала. В каком часу это было?

— После восьми вечера, пан поручик. По радио как раз передавали «Последние известия». Я слышу — стучат. Решил, кто-то из соседей. Открываю… — И Цурусь обстоятельно рассказал о нападении на магазин.

— У них было оружие?

— Было. Я видел пистолеты. Они грозились, что убьют меня.

— Как они выглядели?

— Один высокий, в стеганой куртке. Низенький — в темном осеннем пальто.

— А лица?

— У высокого физиономия была чем-то обмотана — ни носа, ни рта не видать. А низенький натянул на голову черный чулок, так что лица вообще распознать нельзя было.

— А волосы?

— Черный чулок натянул, так что цвет не различить.

— А у высокого?

— Пожалуй, светлые.

— Светлые или, пожалуй, светлые?

— А кто его знает? Мне показалось, вроде бы светлые. Но со страху я не разглядывал. Они ведь уже пристрелили заведующую магазином в Малых Грабеницах.

— А лоб? Помните?

— Там должен быть шрам, — заверил Цурусь. — В газетах писали и люди говорили, что у того высокого на лбу шрам.

— То, что люди говорили, мы и сами знаем. Рассказывайте, что вы видели.

— Я особенно не присматривался. Известно, «человек со шрамом». Так его называют.

— Пан Цурусь, — не терял спокойствия поручик, — рассказывайте* пожалуйста, что вы видели собственными глазами.

— Я так испугался, что в глазах потемнело. И руки тряслись — не мог ключей удержать. Чуть не помер со страху.

— А денег в магазине было много?

— Нет, — ответил Цурусь, — только дневная выручка. Не помню кассовой ведомости, но народу в тот день много было. Словом, не больше четырех — от силы пяти тысяч. Как обычно. Я ежедневно сдаю деньги в банк. Один наш кицинский работает в Цеханове и каждый день отвозит выручку в сберкассу. Это у нас согласовано с уездным отделением волостного кооператива.

— И давно существует такой порядок?

— Больше двух лет. Как раз с тех пор, как начались эти налеты на магазины.

— Бандиты работали в перчатках?

— Да. У низенького были шерстяные, а у высокого кожаные. Новенькие, с иголочки. Я хорошо это помню, потому что он их снял, чтобы не испачкать, когда за кочергу брался… А как сорвал замок и спрятал деньги в карман, снова их натянул.

— Водку они пили тоже в перчатках?

— Кажется. У низенького бутылка чуть из рук не выскользнула.

К немалому изумлению Цуруся, поручик Левандовский не задал ему ни одного вопроса про то, как он, Цурусь, пил с бандитами, и только велел держать магазин под замком, пока милиция не проведет в нем тщательного осмотра, что, вероятно, будет завтра.

— Я и так без ревизии магазин не открою, — заметил Цурусь. Он хорошо знал все инструкции.

Мариан Лабендский подтвердил факты, изложенные в первом протоколе, составленном начальником милицейского участка в Ойжене. На крыльцо своего дома Лабендский вышел, чтобы проверить, не обманывает ли его «симпатия», живущая двумя домами дальше. Он высматривал, вернется ли она домой одна или с провожатым. Тут он заметил, как двое мужчин вошли к заведующему магазином, но сначала не заподозрил ничего дурного. Неизвестные появились со стороны Войтковой Веси. Никаких масок на них не было, иначе он сразу обратил бы на это внимание. Только когда они вышли на улицу вместе с Цурусем, паренек заметил маски на их лицах. Он догадался, что «человек со шрамом» и его приятель собираются очистить магазин.

— Большой шрам?

— Я не видел. Заметил только, что у них темные лица. У низенького даже что-то вроде хвоста болталось на затылке.

— А высокий был без головного убора?

— Да. Я помню, меня это удивило — в мороз без шапки. Он уже к Цурусю шел с непокрытой головой.

Когда свидетель покинул комнату, сержант заметил:

— На кочерге, возможно, остались отпечатки пальцев высокого. Ничем не умаляя заслуги Митецкого, хочу заметить, однако, что наше ликование Преждевременно. Эти двое — не те, кого мы ищем.

— Почему вы так думаете, сержант?

— Многое не сходится. Например, во всех предыдущих налетах низенький никогда рта не раскрывал. Не было также случая, чтобы бандиты пили водку на месте преступления или кого-то вынуждали к этому.

— Ну что ж, — усмехнулся поручик, — технический прогресс повлиял даже на преступников. Они осваивают новые методы одурманивания своих жертв.

— Кроме того, наши бандиты никогда не пользовались ножами. А Цурусь упорно твердит, что низенький угрожал ему ножом. У Качаровского не найдено пистолета, хотя по описаниям прежних налетов у обоих преступников имелось огнестрельное оружие.

— Мальчик с пальчик мог выбросить свой пистолет в лесу.

— Поищем, — согласился Хшановский. — Не понимаю, однако, почему он пистолет бросил, а черный чулок и нож оставил.

— Видно, не успел. Оружие было самой опасной уликой, поэтому он отделался от него в первую очередь. А потом его схватили.

— Могло, конечно, случиться и так, как вы говорите. Но у меня в запасе еще один убедительный аргумент, подтверждающий мою точку зрения.

— Какой же?

— А такой — в кассе магазина было всего четыре-пять тысяч, и, кроме того, они ежедневно сдают всю выручку в сберкассу в Цеханове. «Человек со шрамом», которому известны даже наши милицейские тайны, вдруг не знал того, что наверняка не секрет ни для жителей Кицина, ни для жителей самого Цеханова? Налет ради такой незначительной суммы совсем не в характере наших бандитов. А кроме того, на дворе еще зима, а мы установили, что зимой они не работают.

— Вы составили для себя, сержант, определенный стереотип и отвергаете все, что под него не подходит. Вы на опасном пути.

— Позвольте, поручик, пока осмотреть мотоцикл, брошенный бандитами? Я проверю покрышки. Помнится, на днях в наше отделение поступило какое-то донесение о краже мотоцикла в Дзялдове. Я хочу уточнить. Разыщу телефонограмму и сравню номера.

— Идите, Хшановский, и скажите, чтобы ко мне доставили Качаровского.

Когда дежурный милиционер привел низенького, офицер указал ему на стул.

— Садитесь, Качаровский, давайте побеседуем.

— Мне не о чем говорить, я ничего не знаю. Я невиновен.

— Естественно, — согласился поручик, — виновные вообще сюда не попадают. Уж такие мы нехорошие, что преследуем только невинных.

— Меня избили в Ойжене. Стреляли как в паршивую собаку.

— А вы, Пальчик, бегали по лесу просто так, чтобы подышать свежим воздухом? Верно?

— Я думал, за мною гонятся бандиты.

— Бедняжка! А скажите, что вы делали в Кицине?

— Ездил к знакомым.

— К каким знакомым? Может быть, к Цурусю?

— Я не знаю такого.

— Ну тогда к кому же? Вы, Пальчик, всегда такой разговорчивый, а сегодня вас прямо-таки приходится тянуть за язык.

— Я ездил к одной девушке.

— Ее фамилия?

— Фамилии назвать не могу. Она замужем. Муж убьет ее. если узнает.

— Скажите, — улыбнулся офицер, — я и не знал, Качаровский, что вы такой джентльмен. Готовы отсидеть десять лет, а может, даже «вышку» получить, но только не выдать возлюбленной. Браво!

— Пан поручик, на пушку вам меня не взять.

— А черный чулок вы прихватили с собой для того, чтобы поиграть в жмурки с этой замужней женщиной?

•— Не было у меня никакого чулка.

А как же он оказался у вас при обыске?

— Его наверняка подбросил мне тот милиционер, который потом избил меня. Такой черный.

— Чем же вы ему так не понравились?

— Он тоже приударял за этой, в Кицине.

— С вами, Пальчик, не соскучишься. Что вы еще можете мне рассказать?

— Я уже все рассказал. Отпустите!

Тут в комнату вошел Хшановский и молча сел в стороне.

— Не спешите, Пальчик. Когда-нибудь вас отпустят. Может быть, даже в феврале, только не этого года. Поговорим лучше о нападении на Цуруся.

— Ни о каком нападении я ничего не знаю.

— Послушайте, Качаровский, вам пошел уже двадцать пятый год, а вы разговариваете как ребенок. О дактилоскопии или об отпечатках пальцев не приходилось слышать?

Мальчик с пальчик молчал.

— Знаю, знаю, — продолжал поручик, — вы оба были в перчатках. Вы, Пальчик, в шерстяных, а этот ваш друг — в светлых, кожаных. Однако оба вы допустили глупейшую ошибку. Ваш дружок снял перчатки, чтобы их не испачкать, когда черной от сажи кочергой сворачивал замок на шкатулке с деньгами. Вы тоже сдернули перчатки, когда пили водку, потому что поллитровка чуть не выскользнула у вас из рук. Ничего удивительного. В шерстяных перчатках пить неудобно. Так что отпечатки пальцев остались на стекле. А у того другого — на кочерге.

Зыгмунт Качаровский слушал офицера с большим вниманием. По его физиономии видно было, что он силится припомнить подробности минувшего дня; наконец он засмеялся и, довольный, сказал:

— Неправда!

— Что неправда? Так было, Пальчик.

— Неправда. Я не снимал перчаток. Милиция, как всегда, врет.

— Снимал, снимал, дорогой.

— Не снимал. Нет на бутылке никаких следов.

— Хорошо, — согласился поручик. — Так и в протоколе отметим. «На вопрос следователя подозреваемый Зыгмунт Качаровский сказал, что при распитии спиртного перчаток не снимал». Все в порядке?

— В порядке, — поддакнул Мальчик с пальчик и тут лишь сообразил, что попал в ловушку. — Да я вообще там не был.

— Где вы не были? — Левандовский прикинулся простаком.

— Не был я в магазине, когда у Цуруся похитили деньги.

— А откуда вам известно, что у Цуруся похитили деньги, да к тому же именно в магазине? Ведь минуту назад вы заявили, что вообще ничего не слышали о налете?

Бандит, видя, что окончательно запутался, умолк. А немного погодя процедил:

— Я отказываюсь давать показания. Требую свидания с прокурором.

— Вы увидите его, обязательно увидите. Отказаться от дачи показаний тоже ваше право. Но подумайте, Качаровский, чего вы этим добьетесь? Кто поверит вашим байкам? Вас схватили во время бегства. Мотоцикл вы бросили на дороге.

— Это не мой мотоцикл.

— Правильно. Не ваш, — вмешался старший сержант, — потому что он украден в прошлый вторник в Дзялдове у Адама Томашевского.

— Я не крал.

Сержант подал знак поручику, что хочет задать вопрос. Левандовский кивнул головой. Хшановский достал из ящика стола несколько фотографий и положил их перед Зыгмунтом Качаровским.

г— Взгляните-ка на эти снимки.

Мальчик с пальчик взял в руки фотографии и стал внимательно их рассматривать.

— Узнаете?

— Кто это?

— Убитая Антонина Михаляк, заведующая лавкой в Малых Грабеницах, Смотрите внимательнее. Это ваша работа. Неважно, кто стрелял. Для суда это значения не имеет. Вы вместе участвовали в разбое, и отвечать за убийство будете оба. Это уж не шуточка вроде той, которую вы устроили с Цурусем, — заставили его вылакать поллитровку — это убийство. А вы знаете, что полагается за убийство?

— Это не я, — Качаровский побледнел.

— Не вы? Хорошо, тогда я прочту вам показания одной девочки — она видела вас, когда вы стояли и следили за продавщицей у окна лавки. «Один был высокий, а другой низенький… И весь черный… С черным лицом…» У высокого согласно показаниям свидетелей на лбу имеется шрам.

— Прокурор, — дополнил Левандовский, — вызовет на суд несколько десятков свидетелей, которые видели двух бандитов. Один из них — высокий, со шрамом на лбу, второй — низенький, с черным чулком на голове. На их счету свыше тридцати налетов. Свыше миллиона злотых государственных денег и сбережений частных лиц, а также убийство Антонины Михаляк.

— И вы собираетесь пришить все это мне?

— Никто тебе не собирается ничего пришивать, — в тон ему ответил сержант. — Ты сам себе пришиваешь это дело.

— Черт побери, — выругался Мальчик с пальчик. Только теперь он начал сознавать, в каком положении очутился.

— Если бы вы, Качаровский, сказали нам правду, а не эти байки о замужней женщине в Кицине и назвали бы вашего сообщника, это вам бы зачлось. А так вам придется отвечать за все сполна.

— Вы, поручик, хотите, чтобы я сыпанул? Со мной этот номер не пройдет.

— Можешь молчать. Мы его и сами найдем, ну хотя бы по отпечаткам на кочерге. Не станешь же ты утверждать, что твой дружок натянул новые перчатки для того, чтобы выпачкать их о кочергу? А ведь он уже сыпанул тебя. Сделал из тебя козла отпущения, велев напялить на голову черный чулок, чтобы ты смахивал на бандита, который пристрелил пани Михаляк. Впрочем, может, это ты ее прикончил?

— Нет, нет! — Мальчик с пальчик был насмерть перепуган.

— Ну так как же, Качаровский? — спросил поручик, берясь за авторучку. — Приписать тебе обвинение в убийстве?

Преступник опустил голову. С минуту длилось молчание.

— Я расскажу, как было дело. Когда я отсиживал полугодовой срок, помните, пан поручик, за что? За то, что мы прижали того старичка возле автобусной станции…

— Да, — вспомнил поручик, — Балаха. Сломали ему три ребра и разбили лицо, топтали его ногами. Вы похитили у него часы марки «Дельбана».

— Точно. Только это не моя работа, а Виктора. Я стоял в стороне. Потому суд и дал мне шесть месяцев, а ему целых четыре года. Я этого старика пытался спасти, наклонился над ним, а судья не поверил, и пришлось мне отсидеть в Элеке. Есть такая тюряга, у озера. Ее называют «пансионатом «Орбиса»{«Орбис» — бюро путешествий, занятое обслуживанием прибывающих в Польшу иностранцев. «Орбис» располагает широкой сетью пансионатов и гостиниц.}. Совсем даже приличная тюряга. Если и теперь что случится, устройте меня, пан поручик, по старому знакомству в этот «Орбис», а?

— Лучше расскажите о налете.

— Я как раз про это и говорю. В Элеке один заключенный отбывал пятилетний срок. Мы сидели вместе в камере. Болтали о том о сем. Я рассказал ему, что у нас, в Цехановском уезде, нашлись два таких малых, которые потрошат все, что подвернется под руку: магазины, ксендзов, почтовые отделения, а милиционеры только мечутся, высунув язык, и даже в… поцеловать их не могут.

— Послушайте, Качаровский… — в голосе поручика зазвучали грозные нотки.

— Так мы же там чесали языки. Этот Малиновский — он уже досиживал свой срок — как-то мне и говорит: «Только выйду на волю, приеду к тебе в Цеханов. Там небось так напуганы этими двумя, что запросто можно будет под них подделаться. Стоит прицелиться в кого-нибудь здоровым ключом вместо пистолета, и он тебе тут же выложит деньжата». Всякую чепуху мололи, а потом мой срок кончился, и я вернулся, а Малиновский еще остался.

— Когда вас выпустили?

— Двадцать пятого ноября. Можете проверить, как приехал, представился и повестку вручил…

— Что было дальше?

— Как-то в начале февраля ко мне явился этот Малиновский. Мы прилично выпили, и он вспомнил, что я ему рассказывал. «Провернем налет на магазин?» Мне не хотелось. Вы ж знаете, пан поручик, я человек тихий и ничего худого никому не делал.

— Знаю, знаю, — засвидетельствовал Левандовский, — четыре судебных приговора за хулиганство, а уж сколько приводов, и не сосчитать.

— Это случайно так получалось. Ну а Малиновский говорит: «Эх ты, сдрейфил!» Что мне оставалось делать? Я человек чести. Согласился. Мы решили, что для начала лучше всего провернуть дело в Кицине, потому что там магазин на отшибе, на самом краю деревни, а заведующий рядом, через дорогу живет. Мотоцикл обеспечил Малиновский. Я не знаю, где он его достал. И еще сказал, что после дела машину ту он на шоссе бросит, так как она «меченая».

— А пистолеты откуда взяли?

— Какие там пистолеты? — простодушно удивился Качаровский. — У меня в руках ничего не было. Нож я вынул только в магазине, когда Цурусь отказался пить водку и надо было страху нагнать на него. А у Малиновского была в руках небольшая черная трубка. Он взял ее из сумки с инструментом на мотоцикле. Но и трубка нам не понадобилась. Стоило Цурусю нас увидеть, как он сразу вежливо задрал ручки кверху. Чуть в штаны не навалил от страху. Не мог попасть ключом в замок. Пришлось ему помочь.

— У этого Малиновского шрам на лбу есть?

— Откуда?

— Он блондин?

— Черный, как цыган. Так его даже в тюряге звали.

— А чем он маскировал лицо?

— Тоже чулком. Но только не стал на голову его натягивать, а обмотал подбородок, рот и нос и заколол английской булавкой.

— Почему же он не натянул его на голову, как вы?

— Мы же хотели выдать себя за тех двоих, чтобы все гаврики дрожали от страха. Стоило только Цурусю крикнуть, и пропало дело. В этом Кицине народ злой. Нас на части бы разорвали, исколотили бы вальками так, что только мокрое место от нас осталось.

После этого Качаровский ответил на дополнительные вопросы старшего сержанта и поручика. Мальчик с пальчик уточнял отдельные детали налета, но основной своей версии уже не изменил ни на йоту. Когда его увели в камеру, Хшановский доложил поручику:

— Я проверил покрышки мотоцикла. Это совсем другая машина, не та, на которой охотились за мной.

Экспертиза обнаружила на кочерге отпечатки пальцев Вацлава Малиновского, всего лишь десять дней назад выпущенного из тюрьмы.

Варшавская милиция задержала Малиновского три дня спустя. Похищенные деньги он, конечно, успел промотать. На первом же допросе Малиновский признался во всем. Похищенный мотоцикл вернули законному владельцу.

— И все же я доволен, — признался старший сержант, когда через несколько дней они с Левандовским заканчивали расследование, чтобы передать его прокурору, — что Малиновский — это не наш «человек со шрамом».

— Да, у него неопровержимое алиби. Во время налетов он находился в тюрьме. И хотя исправительный дом в Элеке и называют «пансионатом «Орбиса», все же и там не принято выпускать заключенных «по увольнительной» на работу. А вы, сержант, радуетесь, что ваш дедуктивный метод и на этот раз не подкачал?

— Нет. Тут дело не в моем методе, а в том, что мы вложили в это дело такой огромный труд, вот-вот раскроем преступление, и вдруг оказывается, что все наши усилия впустую и разгадку приносит слепой случай. Это меня больше всего и злило.

— Не думаю, — откровенно признался Левандовский, — что мы, как вы выразились, вот-вот раскроем преступление.

— Не позже, чем через неделю преступники будут под замком.

— Сегодня не первое апреля, сержант.

— Знаю.

— У вас какая-то тайна, которую вы скрываете от меня?

— Нет. Правда, я выяснил кое-что, о чем, впрочем, мог бы и сам догадаться, изучая материалы дела с помощью дедуктивного метода. Увы, помешали пробелы в моем образовании: я не сумел на основе известных мне фактов сделать соответствующие выводы. Зато теперь я знаю, где кроется наша ошибка.

— Вы знаете, кто преступники?

— Еще не знаю, но догадываюсь, где их искать следует. Я хочу проделать сегодня один эксперимент, а завтра мы будем держать совет, что делать дальше.

Слова сержанта заинтриговали поручика, однако, несмотря на все его расспросы, Хшановский ничего больше не сказал. Он только настойчиво твердил, что не позже, чем через неделю, они завершат дело и посадят под замок убийц Антонины Михаляк.