Допрос профессора Войцеховского полковник проводил «доверительно». Без протокола хотя и в присутствии поручика Межеевского. Правда Немирох сразу же предупредил ученого, что будет вынужден пригласить его повторно для оформления официального протокола, а пока ему хотелось бы про сто поговорить о некоторых подробностях той трагической субботы.

– До сих пор не могу понять, кому и зачем понадобилась смерть этого молодого человека!

Что из того, что Лехновичу было уже сорок восемь лет? Для профессора Войцеховского он все еще оставался тем юношей, который совсем недавно поступил к нему в институт. Хотя это «недавно» исчислялось двадцатью пятью годами.

– Именно, – согласился Немирох, – мы до сих пор не можем найти мотивов преступления. Ведь не могло же не быть серьезного повода, заставившего преступника подсыпать в коньяк яд. Кстати, профессор, в каких целях вы держите у себя цианистый калий?

Профессор рассмеялся.

– Вы знаете, у меня есть хобби – «бытовая химия». Я развлекаю себя, изготовляя улучшенную пасту для обуви. Вот, пожалуйста, – с этими словами профессор открыл свой портфель, – я принес вам показать, – говоря это, он протянул две небольшие фарфоровые баночки, в каких обычно продают питательные кремы. – Великолепно защищает обувь от влаги и соли, которой в таком изобилии посыпают улицы и тротуары Варшавы.

– И придает обуви блеск? – улыбнулся полковник, припомнив, что ему рассказывали о хобби профессора и как, расхваливая пасту, сетовали, что она не дает блеска, и оттого знакомые профессора предпочитали ею не пользоваться.

– На это я не обращал особого внимания. А разве это так важно? – удивился ученый. – Но эту задачу легко решить, добавив в пасту пчелиного воска.

– И в эту пасту вы добавляете цианистый калий?

– Упаси боже! – замахал руками Войцеховский. – Цианистый калий я добавляю, и то в мизерных количествах, лишь в раствор для чистки замшевых вещей и меха.

– Ваша жена тоже увлекается бытовой химией?

– У Эли на это нет времени. Работа, дом, ребенок. Порой она заглядывает в лабораторию, но занимается исключительно косметикой. Изготовляет для себя разные кремы, духи, одеколоны. Надо признать, ей удалось составить довольно интересную ароматическую композицию для своих духов, их я позволил себе назвать «Эля».

– Вероятно, у вашей жены прекрасное обоняние?

– О да! Просто феноменальное. Она порой шутит, что ее родословная по прямой линии восходит, вероятно, к собакам, от этих предков она унаследовала свой нюх.

– А зрение?

– Вы знаете, и здесь сходство буквально до смешного. У собак, как известно, довольно слабое зрение. И Эльжбета тоже не может этим похвастаться.

– Скажите, профессор, вы хорошо помните, как развивались события в тот субботний вечер?

– Еще бы! И буду долго их помнить.

– Я, признаться, хочу понять, как мог Лехнович позволить себе учинить скандал в чужом доме. Он был свободен от игры и, следовательно, не заинтересован в ее исходе.

– За наружной сдержанностью в Стахе скрывался законченный неврастеник, способный порой на совершенно непонятные для окружающих поступки.

– Говорят, он был очень честолюбив.

– Беспредельно. Он всюду хотел быть первым. Ради глупой шутки, из-за стремления привлечь к себе внимание он на каждом шагу наживал себе смертельных врагов. Вероятно, вы слышали о его скандальном процессе с Ясенчаком и еще более гадкой истории с Потурицким, а позднее – и со мной.

Немирох утвердительно кивнул головой.

– Но в то же время я слышал, он отличался редкими способностями?

– У меня нет и никогда не будет столь одаренного ученика. У него был интеллект подлинного ученого. Вынужденный уход из Политехнического института серьезно осложнил его карьеру ученого. В институте Академии наук ему пришлось работать в совершенно другой области и начинать все с нуля. Но и там он довольно быстро стал заметной фигурой.

– Ему удалось сделать какое-нибудь открытие?

– Нет, но он проявил себя великолепным теоретиком. Некоторые выдвинутые им концепции обещают многое. Боюсь, его смерть приведет к свертыванию этих работ. Я лично не вижу достойного продолжателя.

– А Лехнович не хотел вернуться в ваш институт?

– Вам, думаю, известно, что он публично принес мне свои извинения и отказался от выдвинутых против меня обвинений. Впрочем, еще до этого я перестал питать к этому юноше какую-либо антипатию. Более того, я предлагал ему вернуться в институт. Скажу откровенно, лишь в нем я видел человека, способного продолжить мои скромные начинания. Но Стах отказался.

– Почему?

– Станислав сказал, что работы, которые он проводит в академии, представляют для него большой интерес. И, кроме того, его заверили, что в самое ближайшее время его выдвинут к присвоению звания профессора, а возвращение к нам в институт такую возможность на несколько лет отодвинет. В какой-то мере я мог его понять.

– А вам, профессор, в последнее время удалось сделать какое-нибудь значительное открытие?

Ученый улыбнулся.

– Видите ли, в современной химии ни один ученый в одиночку не сможет сделать никакого открытия. У себя в институте мы действительно работаем над совершенно новым веществом. Проведенные эксперименты дают многообещающие результаты. Однако прогнозировать пока преждевременно.

– Я слышал, что новое вещество прочнее любой стали, намного ее легче, обладает очень высокой термостойкостью. Одним словом, материал – находка для авиастроения и космонавтики.

– Все не так просто, – возразил Войцеховский. – Да, материалу свойственны эти качества, но он обладает и многими недостатками. Их надо исключить, а это требует проведения сотен, а то и тысяч опытов и испытаний. В наших условиях на все это уйдет по меньшей мере года два.

– Почему?

– Задача Политехнического института – готовить кадры, а не заниматься открытием веществ. Наши лаборатории хорошо оборудованы для учебных целей, но не имеют условий проводить научно-исследовательские работы. Аппаратуру подчас приходится изготовлять кустарным способом.

– А вы не боитесь, что какая-нибудь иностранная фирма сумеет добыть образцы вашего материала и присвоит себе ваше открытие? В современных условиях, надо думать, не составляет особого труда определить химический состав того или иного вещества. Даже наша лаборатория криминалистики наверняка бы справилась с такой задачей.

Войцеховский весело рассмеялся.

– Сразу видно, что вы специалисты совсем в иной области, а не в органической химии. Нет абсолютно никакой необходимости производить анализ химического состава нашего вещества, этот состав хорошо известен даже начинающим студентам. Это всего-навсего цепи углеводорода. Секрет кроется не в химическом составе, а в технологии производства, в использовании соответствующих катализаторов, ну и, конечно, в количественных пропорциях. Температура химической реакции, ее продолжительность – вот что главное! Все это проблемы сложные, и, смею думать, ни один из моих сотрудников не сумеет довести дела до конца, если меня вдруг не станет. Суть в том, что в любом исследовательском коллективе всегда есть толькоодин человек, знающий весь комплекс работ и определяющий их направление, так сказать – генеральную линию.

– Но вы готовили себе преемника. Вероятно, доцент Лехнович сумел бы справиться с проблемой?

– Пожалуй, только он один. Но ему для этого пришлось бы изучать все то, чего мы уже добились. Без этого он не смог бы вникнуть в суть проблемы, ведь он довольно давно отошел от того, чем мы занимаемся.

– Вы, кажется, покрыли этим новым веществом крышку стола у себя в домашней лаборатории, не так ли?

– Милиция и это сумела установить?

– Стараемся, как видите.

– Создавая любое новое вещество, его необходимо испытать в самых различных условиях. А покрытия рабочих столов в химических лабораториях должны быть огнеупорны, стойки к кислотам, щелочам и различным другим химикатам. Я распорядился покрыть новой пластмассой все столы в лабораториях нашего института, не забыл, конечно, и своего почтенного стола в подвале виллы.

– Вы беседовали с английским коллегой о своих последних работах?

– Однажды речь зашла на эту тему, но в самом общем плане. У меня создалось впечатление, что эти проблемы его мало интересуют. Он что-то ответил, но, по-моему, больше из вежливости. Заметно существеннее интересовала его личность Лехновича.

– Он говорил вам о своем прежнем с ним знакомстве?

– Нет. Он говорил лишь о том, что читал его работы. И вообще выказал крайнее удивление, узнав от меня, что Стах несколько лет уже не работает в нашем институте и не занимается полимерами.

– И еще одно, профессор. Если бы вы, допустим, имели в своем распоряжении такую лабораторию, какими располагает, скажем, Советский Союз или крупные концерны Соединенных Штатов, сколько бы времени заняла работа над завершением вашего открытия?

– Если бы все шло успешно и при наличии компьютера, полагаю, потребовалось бы еще минимум полгода интенсивной работы. Естественно, переход от экспериментальной исследовательской работы к промышленному производству потребовал бы еще по меньшей мере трех-четырех месяцев.

– Следовательно, можно сказать, что за год проблема была бы решена?

– В химии не бывает до конца решенных проблем: совершается открытие и сразу же начинается работа по его усовершенствованию. Искусственные материалы известны уже несколько десятков лет, а то и больше, а ученым удается находить все новые, лучшие, более дешевые и со все более широкой сферой применения. Созданная нами масса составляет лишь звено длинной цепи открытий в этой области. И думаю, не последнее.

– А какого мнения придерживался Лехнович о вашей работе? Он знал о ней? Вы, вероятно, не держали ее в тайне от него?

– Я вам говорил, полковник, что тут вообще нет какой-либо особой тайны, Просто некоторые технологические трудности. Стах, узнав, над чем мы работаем, поначалу, казалось, увлекся идеей. Не раз приходил к нам в лабораторию и помогал в проведении опытов. Взял образцы полученного вещества, чтобы в лабораториях своего института провести ряд опытов, которых мы не могли осуществить в нашей лаборатории. Потом он сказал мне, что результаты оказались негативными. Вероятно, этот факт охладил энтузиазм Лехновича, и он довольно быстро утратил интерес к нашей работе, хотя я и пытался втянуть его, поскольку такой одаренный, как он, работник нам наверняка бы помог.

– С вами так интересно говорить о химии, что я совершенно забыл о необходимости затронуть темы менее приятные. Вернемся, однако, к той трагической субботе. Как вы думаете, кто мог убить Лехновича? Ведь вы хорошо знаете своих гостей.

– За исключением троих: пани Бовери, которую видел тогда впервые, профессора Лепато, с которым хотя и познакомился в Англии, но ничего о нем сказать не могу, и, наконец, профессора Бадовича, которого знал мало, поскольку он работает в Гливицах.

– Кто был инициатором приглашения Лехновича на бридж?

– Исключительно я. Правда, и Лепато и Бадович хотели встретиться с Лехновичем, но идея организовать игру за двумя столиками полностью принадлежит мне. Эля была против, зная о сложных отношениях Лехновича с Потурицким и Ясенчаком.

– И у вас не вызывало опасений, что такого рода встреча может завершиться ссорой?

– Некоторые опасения у меня были. Оттого я решил предварительно поговорить со Стахом. Он с одобрением отнесся к этой встрече и выразил надежду, что она явится первым шагом на пути к примирению, а оба его недоброжелателя за давностью времени должны предать забвению его «глупости». Именно так он сказал о своем прежнем поведении В последнее время Лехнович действительно разительно изменился. За те полгода, когда между нами восстановились «дипломатические отношения», я просто его не узнавал. Это был совсем другой человек.

– Значит, после беседы с доцентом вы были совершенно убеждены, что все обойдется без эксцессов.

– Я не рассчитывал только на Лехновича, поговорил заодно с Потурицким и Ясенчаком. Оба высказа ли некоторые сомнения, но я сумел их убедить. Даже доктора, особенно скептически настроенного. В конце концов Ясенчак только попросил меня сохранить все это в тайне от Кристины, которая могла, бедняжка, от волнения расхвораться или вообще не прийти. Адвокат не ставил и таких условий: у его супруги не было никаких столкновений с Лехновичем, а ему самому Лехнович нанес обиду задолго до того, как он женился.

– Одним словом, все обещало пройти вполне спокойно, – кивнул головой полковник. – А скажите, Лехнович жаловался в последнее время на сердце?

– Да, и довольно часто. Он и меня убеждал обратиться к врачу, уверяя, что я плохо выгляжу и у меня наверняка что-то с сердцем. Он стал мне это говорить по меньшей мере с месяц тому назад. Напугал этим даже Элю, и она решила во что бы то ни стало затащить меня к врачу, чтобы сделать электрокардиограмму.

– И какой был результат?

– Никакого, – рассмеялся профессор, – я просто не пошел.

– Мы опять уклонились с вами от сути дела. Так кто же все-таки, профессор, мог, по вашему мнению отравить Лехновича?

– За всех своих гостей я ручаюсь и за Эльжбету – тоже. Следовательно, остается лишь моя скромная особа. Скажу честно, порой я ловлю себя на мысли, не я ли уж и впрямь всыпал этот несчастный цианистый калий в бокал своего ученика? Знать бы только – зачем?

– Два человека из числа ваших гостей имели серьезные мотивы для убийства. Ясенчак и Потурицкий.

– Абсурд. Потурицкого я знаю хорошо. Сегодня он не тот юноша, которого много лет назад исключили из молодежной организации за сокрытие социального происхождения. Он известный адвокат, к которому не так просто попасть на прием, прекрасно зарабатывает. Любит путешествовать. Каждый год проводит отпуск где-нибудь за границей. Греция, Турция, Испания. Его предкам-магнатам, владевшим огромными имениями на Украине, и не снилась подобная жизнь, И вы серьезно полагаете, что этот человек станет рисковать всем ради какой-то иллюзорной мести за дела двадцатипятилетней давности?

– А доктор Ясенчак?

– Витольда я знаю еще лучше – он мой товарищ по школе. По сути дела, он должен быть признателен Лехновичу. Благодаря ему у него прекрасная жена, чудесные дети. Ну, немножко над ним когда-то в варшавском «свете» посмеялись. Что с того? Все уже давным-давно забыто. Зато все знают прославленного кардиолога, доктора Ясенчака, и его красавицу жену.

– Тем не менее доктор всегда отзывался о Лехновиче не иначе как «скотина» или «каналья». Кроме того, он ревновал, ведь Лехнович всюду утверждал, что стоит ему только захотеть, и Кристина тут же к нему вернется.

– Я слышал об этом пресловутом «стоит мне только свистнуть». Возможно, за рюмкой Стах и сболтнул что-нибудь подобное, а так называемые доброжелатели, в которых у нас нет недостатка, разнесли это по всему городу. Тут уж ничего не поделаешь.

– Словом, есть труп и девять невиновных, – позволил себе шутку Немирох.

– Именно это – самое поразительное и ужасное во всем деле. Именно этого я никак не могу понять, – беспомощно развел руками профессор.

– Скажите, профессор, столь внезапная смерть Лехновича не показалась вам подозрительной?

– Ничуть, тем более что часа за два до этого Стах жаловался на сердце, а такой известный кардиолог, как Ясенчак, констатировал сердечный приступ.

Адам Немирох поблагодарил ученого за беседу и проводил до подъезда. Вернувшись, он, обращаясь к Межеевскому, многозначительно изрек:

– Ну вот и еще один кубик в нашей головоломке.

– Вы считаете, что показания профессора дали что-то новое?

– Самое главное профессор Войцеховский сказал мне на лестнице.

– Что же это?

– А то, что старый швейцар у них в институте – страстный филателист… Ну что ж, остался один Потурицкий. – Настроение у полковника явно улучшалось.

– Последний – значит, преступник, ведь всех остальных вы сочли невиновными.

– Мне кажется, этот последний допрос обещает быть очень интересным, – полковник не ответил прямо на вопрос своего подчиненного, – и даст нам недостающий фрагмент для воссоздания полной картины.