Таиться далее было ни к чему, ежели кто-либо из КККП, до сих пор не получившей радиограммы от ирландца, и лихорадочна разыскивавшей Фроста, Бесс, О’Хару и Кевина, заметит костер — тем лучше. А если их обнаружат террористы, задача поисковой группы лишь облегчится…

Бесс наскоро заваривала кофе, а Фрост лежал на подстеленном одеяле, опираясь на локоть и разглядывая подругу. При этом наемник непроизвольно стискивал и разжимал кулаки: несообразный с нежным взглядом жест, однако краешком сознания Фрост продолжал думать о Кевине и похитителях, а полностью укротить естественную в подобном случае злость — попросту не в человеческих силах.

О’Хара чистил свой внушительный револьвер и еле слышно мурлыкал старинный ковбойский мотив. Еще раньше Фрост увидел, что смит-и-вессон, подобно его собственному браунингу, хромирован, и мысленно поставил ирландцу пятерку за сообразительность. Вороненая сталь очень устойчива к влаге и прочим неблагоприятным воздействиям, однако хром защищает еще надежнее.

О’Хара начинал положительно нравиться Фросту. Наемник не слишком-то жаловал государственные службы и сотрудников, работавших там, но ирландец явно отличался от себе подобных в лучшую сторону. Спокойный, отважный, знающий дело — и начисто лишенный снисходительного высокомерия федеральных агентов.

Наемник закурил.

О’Хара поморщился.

Он, видимо, не любил табачного дыма. По крайности, Фрост еще не видел в его зубах сигареты.

Зато увидел нечто иное. Правда, не в зубах. Но куда более любопытное. Пристегнутую к правой голени плоскую кобуру с маленьким, столь же плоским револьвером. Чрезвычайно разумно, и всегда обеспечивает запасным стволом в непредвиденных случаях.

— Эй, дружище!

— Да? — поднял голову ирландец.

— Что за систему ты приспособил на щиколотке?

— Систему?.. А!

О’Хара поглядел на Фроста через пляшущее пламя костра.

— Смит-и-вессон шестидесятой модели. А теперь любезность за любезность. Сиречь, встречный вопрос.

— Валяй, — улыбнулся Фрост.

— Я, видишь ли, не раз и не два сталкивался с людьми твоего пошиба. Даже держал нескольких, — невесело хмыкнул ирландец, — под следствием. Знаю людей этого сорта, все они в чем-то весьма похожи. Один психологический тип, разумеешь?

Фрост кивнул.

— Но ты отличаешься от остальных. И крепко отличаешься. Ты, к примеру, искренне обеспокоен судьбой малыша и, сдается мне, готов с бешеной гориллой вступить в рукопашную, лишь бы отбить его. Как, между прочим, и эта достойная леди.

— Не сомневайтесь, — улыбнулась Элизабет. — Даже с бешеным носорогом.

— Не сомневаюсь. Влюбленные — прошу прощения, коль скоро сказал бестактность, — влюбленные почти всегда мыслят в одном направлении. Скажи, капитан, ты совершенно убежден, что занимаешься именно тем ремеслом, для которого предназначен?

Одно мгновение Бесс лукаво смотрела на Фроста. Отблески пламени играли в ее живых, задорных глазах. Женщина подвинулась, прильнула к наемнику, обняла его за шею.

— Хм! — сказал Фрост. — Упомянутая тобою леди задает мне в точности такой же вопрос уже не упомню сколько времени… Думаю, мое ремесло не из худших. По крайности, я не умею ничего иного.

— Ты дипломированный преподаватель языка и литературы, — возразила Элизабет. — И еще — опытный водитель.

Наемник лишь лениво отмахнулся.

— Кстати, — вздохнул О’Хара, — В твоем личном дельце ничегошеньки не говорится о происхождении этой глазной повязки. Прости за нескромность, как ты ею обзавелся?

Фрост улыбнулся едва ли не со злорадством, заранее смакуя чепуху, которую готовился изречь. Но внезапно подскочил, осененный неожиданной мыслью.

— К лешему! То есть, расскажу, но в другой раз! Послушай, а что, если они рассчитывали спровадить тебя на тот свет — руками ныне покойного Карла, — и завладеть вот этой лодчонкой?

— Не понимаю, Фрост, — сказала Элизабет.

— Сейчас поймешь. Ведь мы не знаем в точности, украли катер наши приятели террористы, или кто-либо другой. А вдруг они рассчитывали уйти в лодке О’Хары?

— Тогда на кой пес было им дырявить твою? Взяли бы спокойно — и смылись.

На этот вопрос ответить было тяжелее. Но Элизабет умудрилась.

— Вы уверены, что за этой публикой не охотятся помимо нас? Что никто не крался у них по пятам, не изуродовал нашу лодку именно дабы отрезать негодяям путь к отступлению по реке?

— Чушь, прошу прощения, — возразил О’Хара. — Отчего же эти благодетели не вмешались, когда немцы накинулись на вас и Кевина?

— А они могли не подозревать о нашем присутствии, — сказала Элизабет. — Видите ли… Я профессиональный репортер, знакома с картотеками и досье, ускользающими от внимания даже таких специалистов, как федеральные агенты. Вы предполагаете, мы и впрямь столкнулись с бандой Баадер-Мейнхофа?

— Почти убежден. Или полностью убежден. Пожалуй, последнее…

— У израильтян — огромный зуб на этих людей. За мейнхофской сволочью охотились чуть ли не с тем же прилежанием, с каким отлавливали Эйхмана. Что, если…

— Умница, — тихо сказал Фрост. — Но это значит…

— Что?

— Что голубчики удирали посуху, яко по водам! Но с куда меньшими удобствами и прытью. Следовательно, мы…

— Уже опередили их, — подхватил О’Хара. — Но это всего лишь предположение, мисс.

— Резонное предположение, — сказал наемник. — Вспомни: мы не слышали мотора. А уж восьмиместный катер, беря с места, ревет не хуже среднего, а то и тяжелого танка! Понимаешь?

О’Хара сощурился и медленно кивнул.

— Стало быть… — произнес он.

— Стало быть, надобно задержаться и провести кой-какие разыскания. Рассуждаем: если у террористов трехмоторный катер — нам их так и так не догнать. А если они продираются сквозь лесные дебри — нужно идти навстречу или наперерез. Это уж как повезет.

— Излагай. У тебя, похоже, имеется план.

— Совершенно верно. Ты и Бесс уводите лодку вниз по реке. Впереди — крутая излучина, так что я пересеку мыс гораздо быстрее, нежели обернетесь вы сами. Если предположения наши ошибочны — совершу прогулку ради моциона. Если же справедливы — то, учитывая фору в три-четыре часа, которую получили террористы, они где-то здесь и вынуждены заночевать. Дальше начинаются пороги, быстрина. Переправляться через эдакое местечко во мраке — чистое самоубийство. Не решатся. И, значит, у меня есть неплохой шанс наткнуться на милую компанию. И, понятно, захватить врасплох…

— Уразумел. Но только моцион буду совершать я, а вы с Элизабет занимайтесь мореходством.

Фрост помолчал. Неторопливо кивнул. Ирландец объявил себя генералом крошечной армии, а человеком, способным пререкаться с личным составом, О’Хара не выглядел. Спорить было бесполезно.

— Что ж, если ты настаиваешь…

Наемник вскочил и, метя ирландцу в пах, с кошачьим проворством сделал ложный замах ногой — классический пинок из французского бокса, известного как “сават” и весьма схожего с каратэ. О’Хара, к чести своей собственной, и Федерального Бюро вообще, успел уклониться от совершенно внезапного и всецело предательского нападения.

Этого-то капитан и ждал.

Фростовский локоть с размаху стукнул прямо в челюсть ирландца, кулак врезался ему в живот, а когда О’Хара согнулся, новый — теперь уже нисходящий — удар локтем в левую лопатку распростер его на траве.

— Помоги, — выкрикнул Фрост, оборачиваясь к Элизабет. — Он тощий, но тяжел, и весьма!

Секунду спустя Элизабет уже была рядом с наемником. Вдвоем они приподняли бесчувственное тело, перевернули, оттащили в сторону.

Фрост отобрал у федерального агента оба револьвера, отдал женщине.

— Торжественно вручишь, когда опамятуется. Это займет у голубчика минут примерно десять. И даст мне достаточную фору.

— Да оставь ты оружие на месте, — недовольно сказала Элизабет. — Зачем непременно устраивать церемонию? Думаешь, очень ловко себя почувствую? “Простите за причиненное беспокойство, примите наши извинения и ваши пушки”?

— Возможно, спросонок этот субъект бывает раздражителен. И я не хочу, чтобы он сперва палил, а потом рассуждал…

Фрост отсалютовал ирландцу, произнес: “До скорого свидания… маэстро!” — и бросился прочь.

Ночь не походила на предыдущую. Дул пронизывающий ветер, летели по темному небу густые облака, сквозь которые лишь изредка проглядывала ущербная луна. Звезд было не видать вообще.

В воздухе витало что-то противное: то ли крупная морось, то ли мелкий мокрый снег — во всяком случае, это “что-то” было очень холодным.

Лес безмолвствовал. Животные, птицы, насекомые чувствовали приближение бури с точностью, которая заставила бы позеленеть от лютой зависти любого ученого метеоролога. А уж такая полная тишь, подумалось Фросту, предвещает, наверное, из ряда вон выходящую непогоду…

При случайных проблесках лунного сияния Фрост приметил клочья шерсти на древесной коре. Здесь терся и чесал бока ветвисторогий канадский олень — огромный, крепко смахивающий на лося. Олень то ли зимней линькой занимался, то ли опрятностью отличался неимоверной и прихорашивался у всякого ствола, то ли, напротив, был неряхой, которого по заслугам донимали блохи, вызывавшие нестерпимый зуд, — но шерстяные метки красовались вдоль всей тропы.

Ее-то и выбрал Фрост, ибо олени, повинуясь инстинкту, всегда стараются ходить по стежкам наименьшего сопротивления — там, где поменьше валежника, выбоин, промоин, колючего кустарника.

В правой руке наемник уже держал полностью заряженный и подготовленный к бою пистолет-пулемет KG—9, а знаменитый хромированный браунинг — взведенный и поставленный на предохранитель — обретался в заранее расстегнутой кобуре. Черный светящийся циферблат “Омеги” сообщал: капитан торопится по лесу уже двадцать минут.

Голени Фроста начинали ныть от напряжения, легкие саднило по той же причине.

“Курить меньше следует! — подумал Фрост не без досады на себя самого: — Ты, в конце концов, не кабинетный затворник, а полевой боец! Форму беречь надобно!”

О’Хара, припомнил наемник с долей завистливой злости, не выше, не плотнее, да еще и старше десятью годами — а насколько здоровей и выносливей!

Фрост прислушался, и тотчас распластался на земле за сосновым или кедровым стволом — в темноте определить породу дерева было затруднительно.

Впереди послышался шум.

Кто-то двигался по лесу, и явно был здесь чужаком, ибо двигался неуверенно, полуощупью.

“О’Хара?”

Фрост немедленно отмел эту мысль. Во-первых, опередить его настолько ирландец не мог. Во-вторых, не в интересах федерального агента было пускать прахом все их совместные расчеты. Олень?

Тоже едва ли. Олени обычно избегают шляться по ночам, а уж тем паче стадами. Шаги, сделавшиеся теперь гораздо четче и различимее, явно принадлежали многим парам ног.

Террористы? Возможно. Только Фрост усомнился в своем предположении. Похитители могли, разумеется, выслать пикет, ночной дозор — но не в таком же количестве, и не прочесывать местность, а потихоньку затаиться, наблюдать, вести себя тише воды, ниже травы…

Люди.

Явно люди.

Отряд.

Но чей же, разрази вас?

Фрост уже успел отдышаться и осторожно пополз вперед. Звуки слышались теперь почти рядом. Но, кто бы ни производил их, явно вел себя спокойно и не подозревал о близком присутствии чужака.

Голоса. Беседа. Негромкая, спокойная, быстрая. На странно знакомом, и все же непонятном наемнику языке. Один из голосов казался нежнее и выше остальных.

Женщина.

Если и оставались у Фроста крепкие сомнения в своей недавней догадке, то сейчас они почти напрочь исчезли. Перед ним едва ли расположились террористы. А только одна разведка мира широко использовала в полевых операциях агентов-женщин.

Израильская.

Еще двадцать пять ярдов наемник покрыл ползком, потом слегка приподнялся, прислушался. Фроста отделяла от незнакомцев лишь узкая естественная преграда — поросль колючего кустарника, чьи листья облетели почти начисто.

Одна женщина, семеро мужчин. Автоматы “Узи” перекинуты через плечи, лица смазаны темным кремом — противомоскитным и маскировочным одновременно. Даже в тусклом, неверном свете Фрост убедился, что женщина — темноволосая, темноглазая; и настолько хорошо сложена, что связаться с нею врукопашную было бы рискованно даже для крепкого солдата.

Фрост опять прислушался. Разговаривали на иврите. Увы, из этого языка наемник понимал только слово “шолом” — “здравствуйте”.

Шестеро мужчин прервали беседу, подняли с хвойной подстилки два длинных предмета, первоначально принятых Фростом за бревна. Каноэ… Женщина и седьмой член отряда взвалили на плечи две пары объемистых вещевых мешков, последовали за товарищами.

Это и называется тянуть лодку посуху, мысленно ухмыльнулся наемник. Отряд, видимо, сбросили на парашютах, или они приплыли по реке из форта Георг и разминулись с террористами… Вот и шатаются по лесам и буеракам, ища наобум, подобно самому Фросту.

Когда последний человек скрылся меж стволов, капитан поднялся и неслышно скользнул вослед, забирая примерно двадцатью ярдами правее, внимательно прислушиваясь к эволюциям невольных союзников.

Или соперников?

Или противников?..

Иди, знай… Можешь подойти, познакомиться, разузнать, хмыкнул Фрост. Будет весьма любопытная встреча…

Внезапно капитан вздрогнул и чуть не охнул вслух.

Коль скоро приключилась ошибка, и террористы ночуют не здесь — гостям из обетованной земли предстоит утомительная прогулка, а Фросту — разочарование и новые поиски поутру. И только.

Но если банда Баадер-Мейнхофа расположилась, как и думал наемник, на лесистом мысу, израильтяне попросту наткнутся на них, и начнется побоище. А Кевин по-прежнему в злодейских лапах…

Израильтяне всегда восхищали Фроста своими боевыми качествами, непревзойденными навыками, сноровкой, умом. Но, вспомнил капитан, есть у их коммандос и неприятная черта. Заложников, жизнь которых оказалась под угрозой, принято рассматривать как собственных солдат, обязанных делить опасность вместе с прочими и героически погибнуть, если это поможет сокрушить террористов…

А уж подобного Фрост не желал. Никоим образом.

Звуки шагов сделались реже, потом утихли. Капитан крадучись преодолел отделявшие его от израильтян двадцать ярдов, пригляделся, прислушался. Что, черт возьми, обнаружили диверсанты? Отчего насторожились?

Ответ наемнику достался немедленно.

Женщина указала на блестевшую впереди речную излучину, повела рукой. Мужчины молча кивнули, положили каноэ наземь, стали снимать и проверять автоматы.

Иврита Фрост, как уже говорилось, не разумел. Но жесты не оставляли сомнения. Террористы расположились впереди, видимо, где-то у водной кромки. Ату их! Вот что имела в виду руководительница группы. Старшинство черноволосой не вызывало сомнений.

— Ч-черт! — прошептал наемник.

Он быстро и тихо возвратился к оленьей тропе, и во всю прыть, уже не заботясь о тишине и скрытности, ринулся туда, где, следовало думать, разбили свой бивуак заезжие немцы.

Расчет Фроста был несложен.

Израильтяне вынуждены двигаться тихо, скрадывать грядущую добычу на охотничий лад. А Фросту плевать на банду — пускай уходят живыми и невредимыми, будь они прокляты, — но пускай оставят в покое Кевина. Или уволокут. Это вероятнее. Но ребенок должен уцелеть!

Впереди забрезжило пламя костра. У мерзавцев, конечно, раскинуты электрические сигнальные сети — как и у самого Фроста. Черт с ними. Чем больше паники — тем лучше. Прямо на бегу Фрост передернул затвор KG—9. И при этом постарался лязгнуть вовсю. Оставалось лишь надавить на гашетку.

Отчасти капитан уже добился своего. Израильтяне услышали топот мчащегося человека, подумали, будто всполошили дозорного, и тоже кинулись напролом, стараясь не опоздать, застать неприятеля врасплох. Великолепно!

Лагерь террористов был виден уже как на ладони.

Часовой, клевавший носом у толстого ствола, успел вскочить и разинул рот, готовясь издать предупреждающий вопль. В этот самый рот и всадил капитан Генри Фрост очередь из трех зарядов. Мешая израильтянам, наемник отнюдь не собирался содействовать немцам. Чем их меньше останется в лесу — тем лучше.

Голова бандита буквально взорвалась — ни дать, ни взять, живая граната. Девятимиллиметровая пуля в никелевой оболочке и вообще-то причиняет впечатляющие повреждения, а здесь и место попалось подходящее, и пули ударили кучно… При других обстоятельствах Фроста немедленно стошнило бы, но сейчас капитану было недосуг предаваться естественному омерзению и облегчать желудок. Да и съел он с утра всего ничего…

Прочие террористы повскакивали с похвальной быстротой и с отменным хладнокровием принялись отстреливаться во все стороны, кося кустарник веерным огнем. Пули жужжали вокруг Фроста, словно рой взбесившихся шершней.

Израильтяне тоже открыли огонь — и не менее плотный. Фрост продолжал палить по немецкому бивуаку, иногда выпуская очередь в сторону коммандос — по диагонали, вверх, не желая никого задеть. Просто следовало отвлечь израильских стрелков, дабы уменьшить вероятность шальной пули, способной, чего доброго, угодить в Кевина.

Глянув через поваленный ствол, обеспечивавший довольно сносное прикрытие, Фрост увидел, как орущего и брыкающегося ребенка поспешно тащат к береговому скату. Что ж, по крайности, Чильтон-младший жив и невредим… Фрост начал вести огонь уже ураганный — не по бегущим, разумеется, а по защитникам бивуака, прикрывавшим отступление товарищей.

Защитников было четверо или пятеро, а пользовались они вездесущими советскими АК—47. По сравнению со стрекотом израильских “Узи”, да и с выстрелами KG—9, русское штурмовое оружие гремело не хуже тяжелых пулеметов. Да и мощностью обладало несравненно большей.

“Прямо на слона с такой штукой выходи, — хмыкнул Фрост. — Когда-нибудь непременно заведу себе трофейный “Калашников”.

Опустошив два магазина, капитан вскочил и, огибая бивуак, чтобы не угодить под хорошо посланную пулю, ринулся к реке — наперехват.

Резкая, обжигающая боль полоснула по левому бедру. Нога Фроста подкосилась, он шлепнулся и покатился. Двое террористов неслись на капитана, точно буйволы атакующие. Первого наемник положил одиночным выстрелом в упор. Второй нападающий — точнее, нападающая, ибо это была женщина, — разрядила пистолет, и Фрост почувствовал новый, чуть ли не еще более жгучий удар в левое плечо. Он выпустил очередь. И тот же час — новую.

Шесть пуль угодили в голову немки, разнесли ее вдребезги, расшвыряли костные осколки, серое мозговое вещество, клочья мяса и брызги крови по всей прогалине.

Вырвать Фросту опять не удалось.

Он с трудом приподнялся на правое колено, помотал головой, стараясь не лишиться чувств, негромко застонал. Тело взывало, кричало, молило: хватит! Ляг, передохни! Я больше не могу!

“К сожалению, — мысленно ответил своей измученной плоти Фрост, — и я не могу. И ты бы затрясся, о мой старый добрый скелет, если бы только знал, куда я тебя сейчас поведу!”

Ковыляя, спотыкаясь, подпрыгивая, полушагом, полубегом, наемник достиг приречной опушки, запнулся уже основательно, рухнул на колени, взвыл. Опять затряс головой и поднял перезаряженный пистолет-пулемет.

Ветер достиг почти ураганной силы, по небу катался гром, но гром небесный казался приглушенным по сравнению с грохотом разбивавшейся о речные пороги воды. Перед Фростом возникла устрашающая стремнина. Капитан сощурился, ибо здесь, за пределами леса, почти горизонтально увлекаемый бурей дождь сек лицо, не давал смотреть спокойно и внимательно.

Фрост провел окровавленной левой рукой по лицу, смахнул струящуюся влагу, откинул прилипшую к правому веку прядь волос. И увидел моторную лодку, отваливавшую от берега и круто забиравшую на стрежень…

— Остолопы! Остолопы-ы!

Он выпустил очередь, метя перед носом несущейся лодки, пытаясь хоть немного насторожить и задержать беглецов. Те были попросту обречены. Крохотная лодчонка, жуткие пороги, тонны воды, низвергающейся с небосвода, ревущий ветер — все это отнимало последнюю надежду проскочить и умчаться.

Фрост продолжал стрелять.

Один из террористов ответил. Выстрелы почти растворились в дикой какофонии стихий, но пули вонзились в раскисшую почву совсем рядом, обрызгав наемника фонтанами грязи. Нехудо, отметил Фрост, ежели учесть расстояние, тряску и темень…

Отерев лицо, Фрост выпустил новую очередь, и осознал: осталось полмагазина. Зарядов пятнадцать. Или того меньше.

Наемнику почудилось, будто он услыхал детский вопль.

Кевин.

Силуэт лодки взметнулся, будто выпрыгивающий из воды китенок, воспарил над порогами, обрушился в воду. И пропал из виду.

Левая нога и левая рука были, в сущности, выведены из строя. Фрост понимал, что никогда не сумеет выбраться на сушу из этих клокочущих вод. Но и бросить мальчика на верную погибель тоже не мог.

Позволяя течению увлекать себя к порогам, наемник тщательно хранил остатки сил для решающей схватки с бурунами.

— Хэнк! Хэ-э-энк!

— Иду, малыш! — рявкнул Фрост, и немедленно пожалел об этом, ибо дыхание тоже следовало беречь всемерно.

— Спаси-и меня-а-а!

Он уже видел белое, точно мел, мальчишеское лицо, видел, как сильные для семилетнего крохи, но безнадежно слабые в подобной борьбе ручонки цепляются за борт опрокинувшейся и завязшей меж каменными зубцами посудины.

— Иду-у!

Фрост уже и сам едва ли сознавал, что поддерживает его на поверхности. Правая рука и нога немели от чрезмерного усилия. “Ну, лапы, ну, милые, ну еще немножко продержитесь!” — уговаривал наемник непокорные конечности и плыл, плыл, влекомый потоками, близился к огромной щели меж выступавшими валунами.

— Продержись еще минутку-у!..

Он достиг, наконец, лодки, едва не очутился под нею, засасываемый течением, схватился за склизкий гребень киля и, перебирая руками, — левая внезапно заработала, повинуясь тем непостижимым запасам выносливости, которые сообщает человеку только состояние, близкое к умоисступлению, — перебирая руками, добрался до мальчика.

Кевин отчаянно обхватил капитанскую шею, прильнул к Фросту, вцепился в него. Наемник заскрежетал зубами — пальцы мальчика пришлись точно в пулевую рану, причиненную пистолетом.

— Держись, кроха… Выберемся…

Он повернул голову, прикинул на глаз расстояние до берега. “Выберемся… Дважды выберемся! И трижды… Каюк… Не доплыть”.

Фроста накрыло новой волной, он задохнулся, закашлялся, умудрился вынырнуть. Грохот бурунов и раскаты грома были чудовищны. Гром и грохот, гром и грохот, гром и голос…

Голос?!

— Фро-о-о-ст!!!

Ни тогда, ни когда-либо впоследствии не смог объяснить себе наемник, каким чудом удалось Элизабет перекричать ревущую стихию. Правда, еще долгое время она разговаривала хрипло и сипло, точно была безнадежной пропойцей и заядлой курильщицей.

Маленькая лодка неслась по стрежню, влекомая теми же потоками, что упорно топили Фроста и Кевина. Стучал движок, или же нет, наемник разобрать не мог, однако голос долетел опять:

— Держи-и-ись!!! Мы иде-е-ем! — Сюда! Сюда! — закричал Кевин.

Надувная лодка тяжело, неуклюже изменила курс. Эйвоновские суденышки просто не рассчитывались на плавание в эдакой круговерти. Целый сноп молний прочертил ночное небо, и Фрост успел увидать, что Элизабет сидит на руле, а впереди, готовя моток нейлоновой веревки, склоняется Майкл О’Хара, глядящий прямо перед собой и, по всей вероятности, весьма недовольный.

Лодка приблизилась.

— Чертов болван! — ревел О’Хара. — Дурак! Держись, мы уже здесь!

Почувствовав, что Кевина буквально бьет нервной дрожью — или простым ознобом? — Фрост вымучил подобие улыбки:

— “Держись…” Он что, подозревает, будто я отпущу тебя, или эту лодочку?

Ирландец уже размахивал свернутой веревкой, словно добрый ковбой арканом. “Тьфу, — некстати мелькнуло в голове Фроста, — ведь у ковбоев это не арканом зовется, а лассо… На испанский лад…”

Веревка описала в воздухе пологую дугу. О’Хара и впрямь был настоящим профессионалом: сделал поправку на ветер, на течение, на скорость резиновой лодки. Любой иной промахнулся бы, послал спасительный конец далеко в сторону, однако ирландец угодил точно туда, куда и метил.

Фрост ухватил веревку правой рукой, и левая тот же час, будто насмерть державшийся до последнего мига и завидевший спешащее подкрепление солдат, ослабла, онемела, лишилась чувств.

— Держи меня за шею, Кевин! — рявкнул Фрост. Стиснув пальцы на скользком нейлоне, капитан быстро сделал два круговых движения, и теперь веревка надежно обмоталась вокруг запястья.

— Ты готов? — крикнул ирландец.

— Да!

О’Хара тянул, а течение увлекало прочь, а О’Хара тянул опять и превозмогал страшную силу несущейся воды, и влек наемника с мальчиком к себе. Да и лодка подошла уже почти вплотную.

Фрост ощутил на своих плечах железные ладони, вскрикнул, когда О’Хара, сам того не подозревая, стиснул раненое место. Едва не лишился чувств. Но Элизабет уже оторвала Кевина от фростовской шеи, втащила в лодку, и освобождение от лишней тяжести, внезапное облегчение не дали капитану потерять сознание окончательно.

Ирландец, видимо, почуял неладное, отпустил плечо, перехватил Фроста за воротник, рванул на себя, перекинул через борт.

Изнемогший, полузадохнувшийся Фрост растянулся ни мокром дощатом настиле, сделал глубокий вздох и сомкнул веки, но тут же ощутил на своем лице ладони Элизабет и вновь открыл глаз.

О’Хара уже сидел на корме и вовсю форсировал двигатель. Несколько томительных минут казалось, будто эйвоновскую лодчонку тоже затянет в каменную гряду, однако федеральный агент был куда более умелым и разумные рулевым, нежели перепуганный любитель-террорист. К тому же, если бандиты стремились прорваться сквозь каменья, О’Хара добивался прямо противоположного.

Он правил к берегу. К берегу, на котором состоялось недавнее побоище.

— Там… — выдохнул Фрост. — Там…

— Там было опасно, — сказал О’Хара. — Но теперь остались только дохлые бандюги да гаснущий костер. Не изволь беспокоиться.

— Откуда вы знаете? — спросил Фрост у Элизабет.

— О’Хара, откуда ты знаешь это?

— Внутренний голос. Твой приятель наверняка оказался прав. Израильтяне выследили и уничтожили Баадер-Мейнхофских недобитков. Они — профессионалы. А профессионалы, во-первых, должны тотчас уносить ноги подобру-поздорову, а во-вторых, будь они до сих пор на берегу — уже давно изрешетили бы за компанию и нас. Сочли бы террористами.

Лодка ткнулась в берег, закачалась, остановилась.

О’Хара выпрыгнул, без видимого усилия до половины вытянул суденышко на песок.

Осторожно поднял и вынес на сушу капитана Генри Фроста.

— Да, — сказал он, обращаясь к Элизабет. — Тощий у тебя дружок, но тяжел. И весьма…