Михаил Рогожников

Обзор того, чем был, что собой представляет и чем может стать капитализм, с минимумом предвзятости к какой-либо из точек зрения

Малган Джефф. Саранча и пчела: Хищники и творцы в капитализме будущего.

Капитализм не идеален. И даже настолько не идеален, что политики России, внедрив его в хозяйство страны двадцать с хвостиком лет назад, избегают называть по имени. Они говорят о нем, путая гендер и характер. Пытаясь придать суровому и даже злому мужчине с мефистофелевским комплексом вид добродушной дуры, пусть слегка вороватой и истеричной, они зовут капитализм — нет, правда, смех — рыночной экономикой.

А вот британский экономист Джефф Малган пишет в своей новой книге: «Просто сравните типичный рынок, например овощной или рыбный, с местами, наиболее типичными для капитализма. Рынки полны жизни, энергии, людей… начиная от первых торжищ вроде Иерихона или Урука… А теперь сравните это с образцовыми местами капитализма… Их эстетика сливается с эстетикой тоталитаризма (штаб-квартиры таких компаний, как Goldman Sahcs, с их интерьерами, наполненными почти исключительно грубым черным цветом, без деталей, без человеческого тепла».

yandex_partner_id = 123069; yandex_site_bg_color = 'FFFFFF'; yandex_stat_id = 3; yandex_ad_format = 'direct'; yandex_font_size = 0.9; yandex_direct_type = 'vertical'; yandex_direct_limit = 2; yandex_direct_title_font_size = 2; yandex_direct_header_bg_color = 'FEEAC7'; yandex_direct_title_color = '000000'; yandex_direct_url_color = '000000'; yandex_direct_text_color = '000000'; yandex_direct_hover_color = '0066FF'; yandex_direct_favicon = true; yandex_no_sitelinks = true; document.write(' sc'+'ript type="text/javascript" src="http://an.yandex.ru/system/context.js" /sc'+'ript ');

Получается: рынок — это жизнь, а капитализм обвиняют в том, что он враг жизни, и на эти обвинения трудно возразить. Автор — антиглобалист, экологист, коммунист? Разве что второе, и то лишь в той мере, в какой это сейчас в моде — при капитализме. Потому что Джефф Малган его яркий апологет.

Это умная апологетика. Книга сделана на противопоставлении капиталиста-хищника и капиталиста-творца. Она сделана также на противопоставлении нынешнего блеска и грядущего — возможно? — заката. Это довольно захватывающее чтение, по крайней мере для тех, кто интересуется темой. Для других читателей в книге, возможно, не хватит контекста, исторической и сегодняшней событийности, на которую были бы наложены авторские рассуждения. Но так пишутся, скорее, труды научно-популярные. А перед нами все-таки исследование в области социальных наук — без «все-таки» обойтись не удается, но это скорее плюс, так как некий привкус (не более) вненаучности делает книгу все-таки (!) читабельной. Не Луман, в общем. (Смейтесь, интеллектуалы!) Это как добавить кетчуп в изысканное блюдо.

В общем-то, таким кетчупом тут служат как раз положительные стороны капитализма. Грядущие, футурологические, и реальные, которые обнаруживаются автором больше в прошлом. Когда еще не было доминирования в местах обитания дельцов «грубого черного цвета».

Старый добрый мир

Впрочем, диккенсовский Эбинейзер Скрудж появился ненамного позже той почти пасторали, которую Малган описывает в начале книги: «Если капитализм выдвигал взгляд на мир, который зачастую был оторван от морали повседневной жизни, он также выдвигал претензии на моральную цель. Сделать вещи продуктивными — вот такой была его моральная миссия: он отрицал праздность, излишества и потакание своим капризам. В более жестких проявлениях он был тесно связан с уничтожением непродуктивных пристрастий к танцам и карнавалу, с изгнанием господ, чьи проступки отвлекали людей от их трудовых будней… Ценность означала труд, порядок и религиозную дисциплину… Реализация ценности была нашим долгом, нашей самой главной службой Господу. Продуктивность была самостоятельной моральной целью, а также несла с собой строгие обязательства. Рынки были местами сознательного морального самоограничения, где осмотрительность и дисциплина снова и снова превозносились как важнейшие добродетели. Считалось, что индивиды должны принять на себя ответственность за свои действия».

Последнее замечание иллюстрируется наглядным примером. В начале XIX века все банки в Лондоне должны были стать товариществами с неограниченной ответственностью. Автор предлагает оценить этот прецедент в свете «недавней финансовой истории» — книга написана по свежим следам мирового финансового кризиса, когда огромная помощь банкам со стороны правительств не была компенсирована личной ответственностью владельцев и управляющих (хотя бы финансовой) за много-многомиллиардные убытки и глобальную стагнацию. В другом месте книги Джефф Малган замечает, что если прежде суверены (короли и князья) были главной угрозой устойчивости банковских домов, так как, будучи главными должниками, попросту банкротили своих заимодавцев, то теперь банки превратились едва ли не в главную угрозу государственному суверенитету. Поэтому их так часто спасают. А в других местах мира, добавим от себя, не дают им набрать силу.

Итак, капитализм поначалу (когда еще и говорили-то не о нем, а о предпринимательстве) был тесно связан с моральной целью и трудовыми ценностями в контексте религии — знаменитой протестантской этики, конечно же, но не только. В России крупнейшими хозяйственными субъектами были монастыри, и это были образцовые, продуктивные хозяйства, острова порядка и красоты не только в богослужебном смысле. А старообрядцы (с нынешней церковно-канонической точки зрения вполне полноправные православные христиане), будучи поставлены перед необходимостью отстаивать свое понимание веры, пошли по пути создания образцовых предприятий, промышленных и торговых. В материальную эпоху религиозный энтузиазм избрал путь «производительности», по слову автора книги, и создал нам мир изобилия и прогресса — что ж, так и есть.

(Интересно, что будущее капитализма Джефф Малган, тем не менее, никак не выводит из этого зачина. Но к этому мы еще вернемся.)

Что же такое капитализм сегодня? Напрашивается вывод, что это крупный олигополистический бизнес и правительства. Нет, конечно, на факты, приводимые в «Саранче и пчеле», наверное, можно взглянуть и по-другому. Но и для суждения вашего рецензента есть основания.

Автор приводит впечатляющую статистику затрат на НИОКР в США: «Еще один признак разрыва между риторикой и реальностью можно увидеть в цифрах инвестиций в инновации в Соединенных Штатах: венчурный капитал вложил 2,3%, 47,2% были внутренним финансированием от бизнеса, 23,9% пришли от меценатов, 3,9% — от университетов и 22,7% пришли от федерального правительства и правительств штатов». «Внутреннее финансирование» — это, очевидно, затраты на НИОКР в крупных корпорациях, имеющих свои исследовательские центры и создающих сегодня львиную долю попадающих на рынок новшеств. Но роль правительства и на этом фоне выглядит очень впечатляющей, тем более что и «внутренние затраты» крупного бизнеса часто связаны с его работой, например, на министерство обороны или энергетики. Ну а доля превозносимого у нас частного «венчурного финансирования» выглядит пренебрежимо малой, хотя, возможно, там хорошая эффективность.

Но еще «круче» выглядит замечание Малгана в одной из финальных глав, которое говорит нам про описываемую общественную формацию (да-да, простите, адепты теории модернизации), кажется, больше, чем весь прочий материал. Впрочем, если читатель не обращает внимания на это замечание, значит, она, наверное, вообще зря написана. Так вот: «Ранее я отмечал, что признаком зрелой инновационной системы является то, что она не только обеспечивает свободные ресурсы для творческого поиска, который ведут ученые или художники, но идет дальше, добавляя к этому осознание настоятельной потребности в инновациях, способностях большинства творческих людей и системы претворять идеи в жизнь. Подобная согласованность встречается крайне редко. Но начинать следует с выделения большей доли ресурсов на новое знание».

Джефф Малган пишет, что прежде высочайшими зданиями были соборы, затем вокзалы, сейчас банки и деловые конторы, и задается вопросом: что их заменит?

Фото: РИА Новости

С чего начать

Итак, «начинать следует с выделения большей доли ресурсов» — именно об этом замечании речь. Весь предыдущий абзац был процитирован отчасти ради контекста, отчасти как отличная иллюстрация той риторики, которая обычно сопровождает обсуждение хозяйственной деятельности, а инноваций в первую очередь. «Творческий поиск», «осознание настоятельной потребности» — попробуйте-ка поговорить на такие темы всерьез там, где-нибудь на верхних этажах, среди «тоталитарной эстетики». Нет, в плане инструментов манипуляции общественным мнением — пожалуйста, если так будет стоять вопрос. В другой книге Джеффа Малгана, о государственном управлении, он приводит случай посещения Линдона Джонсона делегацией феминисток, которые, разгневанные, покинули его после слов, что он-то с ними согласен, но теперь им нужно заставить его сделать это. То есть задействовать инструменты общественного мнения. Нет, президент США не призывал манипулировать им, он сам запустил манипуляцию. Женщины, одумавшись, надо полагать, это поняли.

Так вот, управлять общественным мнением капитализм научился отлично, и Малган даже задается вопросом: неужели весь интернет был придуман только ради того, чтобы «одна очень крупная компания» превратила его в огромный «мозг для рекламы»? (Заметим, что изначально все-таки это «пространство для свободного общения людей поверх границ» было придумано по заказу оборонного исследовательского агентства США, чтобы путем диверсификации мест хранения информации сохранить ее в случае ядерного удара со стороны Советского Союза.) Кроме того, капитализм, конечно, и впрямь хорошо справляется с вопросами организации, и действительно умеет мотивировать и создает «системы претворения идей в жизнь». Но все-таки самое главное, с вашего позволения, в другом.

«Начинать следует с выделения большей доли ресурсов» — или, пользуясь терминологией автора, «репрезентированной ценности», а проще говоря, денег. Капитализм состоит из способности «качнуть» деньги в ту или иную сторону, тому или другому субъекту, и это определяет все последующее.

Правда, в другом месте Джефф Малган делает оговорку, что вот, мол, СССР и Япония делали большие инвестиции, но это им не помогло. Как посмотреть. На якобы неэффективных советских инвестициях мы живем до сих пор, и уж точно именно на использовании их результатов вырос весь наш капитализм. А что касается Японии, говоря о которой, Малган, очевидно, имеет в виду ее близкий к нулю рост на протяжении ряда лет, то начиная с 2007 года она, в противовес мировой экономике, вновь растет высокими темпами, а до того, кстати, успешнее многих пользовалась накопленным потенциалом. Так что простой закон «выделения ресурсов» работает, похоже, без исключений. Там, куда они направлены, — там жизнь, то есть растущий рынок, а где их нет — там нет ничего.

Больше денег!

Капитализм не создает творческих мотиваций как таковых и каких-либо эмоциональных компенсаций, например в рамках общины, которую он разрушил. Это все-таки мир чистогана, то есть кэша, даже если называть его репрезентированной (нематериальной) ценностью и поместить на счета в виде цифр в компьютере. Это все равно цифра: случайно ли, что капитал технологически оцифровал едва ли не весь мир?

Мне, во всяком случае, Малган наконец объяснил, почему в России, при наличии (как отмечал не раз и «Эксперт») «всех элементов инновационной системы», она никак не заработает как целое, все не складывается. Элементы есть. Денег нет. Это капитализм, ребята.

Причем «деньги» при капитализме значит «много денег». Это и объясняет секрет его выживания. Капитализм появился в мире, где статус и военные заслуги (как и военная добыча) имели куда большее значение, чем способность приобрести капитал торговлей и ссудами или тем более чем способность что-то произвести. Но за несколько веков он почти решил проблему всеобщего благосостояния: «Сильнейшая составляющая ее (капиталистической идеи. — М. Р. ) привлекательности заключается в обещании изобилия». Он поднял производительность труда на небывалый уровень, которого не смогла достичь ни одна другая общественная или хозяйственная система, и изменил поверхность Земли. Вот задачи его калибра.

Как известно, один из главных законов военной стратегии очень прост: сосредоточить подавляющую массу войск на направлении главного удара. Также и капитализм догадался всего лишь до того, что вам нужно сосредоточить как можно больше денег, взяв заем, привлекая пайщиков и как угодно еще, чтобы прорвать оборону старых технологий, труднодобываемого сырья, косной организации, вялых рынков. «Преимущество рынков капитала, которое заключается в способности направлять большие денежные средства на наиболее продуктивные нужды», — говорит об этом Малган. Если у вас нет денег, то вам… в рыночную экономику, пожалуйста!

И ведь правда, российская версия капитализма как экономики с предельно малым количеством денег, которую пытаются применять на практике все — от Гайдара до его нынешних последователей, достойна удивления. Впрочем, и в этой версии есть немало процветающих анклавов.

Джон Рокфеллер считал, что бизнесом движет Божья воля

Мир гедонизма

Правда, у современного западного капитализма теперь, кажется, нет больших задач. Возможно, именно этим объясняются разговоры о его скором конце. Джефф Малган отдает должное и им. И в рисуемых им перспективах хозяйство будущего подозрительно напоминает феодальную и цеховую системы. Замкнутое «зеленое» хозяйство, безденежные способы обмена, ограничения на частное владение капиталом при свободе распоряжаться им в определенных целях… Это мир сообществ, а не индивидуализма, в котором капитал будет подчиняться социальным, моральным и политическим целям, как в некапиталистических обществах, от королевств Средневековья до социалистических стран недавнего прошлого. Капитал, как предполагается, будет подчинен также экологии, что, при всем постмодернистском облике этого тренда, возвращает нас, кажется, во времена, когда человек был подчинен силам природы, то есть к тому же феодализму и даже античности. Впрочем, возвращаться куда-то не всегда плохо, но неужели будущее действительно окажется таким?

Это не первая заметная книга, где общество будущего рисуется феодальными образами, можно еще назвать, например, «Как управлять миром» Парага Ханны. То ли нас подводит воображение, то ли истории действительно присуща некая цикличность. Феодализм ведь, к примеру, когда-то фактически вернул рабовладение, в форме закрепощения крестьян в Европе. Рабы, напомним, стали анахронизмом в послеантичные времена, как считают некоторые авторы, под благотворным влиянием христианства, но затем, в новом тысячелетии, схожий вид личной зависимости возник вновь, из-за оскудения веры (это мнение А. И. Осипова). У нас в России, кстати, крепостное право приняло свой самый яростный характер начиная с Петра, христианина не слишком ревностного, организатора «всешутейших соборов» и синодального управления вместо патриаршества. Впрочем, это отступление.

Мир будущего, по мнению Джеффа Малгана, будет состоять из взаимоуважения, любви, умеренности, рачительности, сотрудничества, справедливых обменов. Хотя преимущества капитала и рынков также будут подлежать разумному использованию, а хищническая сторона капитализма нивелируется. Но под самый финал книги эта утопия (по поводу жанра утопии автор вообще отзывается с большой похвалой) кончается и замещается едва ли не антиутопией, по крайней мере в понимании рецензента. И одновременно острым и любопытным наблюдением: «Линия горизонта — простейший тест, позволяющий оценить, что именно ценит общество… Несколько столетий назад самыми величественными строениями по всему миру были крепости, церкви и храмы». Затем последовали дворцы, за ними — вокзалы и музеи: «Но к концу ХХ века самыми высокими строениями стали банки… что придет им на смену? Большие дворцы развлечений, казино или спортивные стадионы? Университеты и художественные галереи? Водонапорные башни, висячие сады и вертикальные фермы? Или, возможно (как во многих голливудских фильмах), биотехнологические империи?»

Образ мира, в котором предметом поклонения или движущей силой являются дворцы развлечений, казино и концерны, владеющие патентами на технологии генной инженерии, пусть и дополненный «вертикальными фермами» и университетами, опровергает, случайно или намеренно, весь пафос предыдущих глав о «кооперации и эмпатии», «идеальных сообществах», «капитале-слуге», «культивировании вдумчивости» и о времени, а не о деньгах как цели экономической жизни. Зачем оно будет нужно, это время? Чтобы предаться гедонизму в оболочке тела с улучшенными генами, которое позволит предаваться развлечениям так долго, как сегодня никто не выдержит, отправившись затем, чтобы отдать дань культу вдумчивости, на занятия в университет?

Преобладают хищники

Постановка целей явно лежит за пределами — нет, не возможностей автора, а самого капитализма. Не будем и мы фантазировать по этому поводу. Вернемся к тому, в чем капитализм, казалось бы, силен, — к механизмам.

Автор последовательно ставит под сомнение применимость всех традиционно упоминаемых в качестве панацеи способов повышения благосостояния и экономического роста, а именно: концентрации капитала, инвестиций (тезис «больше вложений — большая отдача», с уже упомянутыми примерами СССР и Японии); того, что к экономическому росту может привести хорошее образование; роли культуры (кальвинистской, конфуцианской, американской, предпринимательской); акцента на институтах с верховенством закона и отлаженными рынками: этому противоречит пример Китая, а вместе с Индией они не вписываются в канон несовместимости быстрого и устойчивого роста с коррупцией; якобы определяющей роли интеллектуальной собственности (Малган отдает приоритет «просачиванию» идей); коммерциализации университетских исследований.

Конечно, абсолютных объяснений роста действительно не бывает. Но автор идет несколько дальше, ставя под вопрос универсальность законов экономики, споря здесь с бывшим министром финансов США Ларри Саммерсом. Наверное, с этим можно согласиться как с отрицанием тупого, но оттого не менее популярного тезиса, что что-то должно работать одинаково всегда и везде, вне зависимости от конкретной ситуации. Более благосклонен он к технологическому объяснению.

Джефф Малган рассказывает о длинных волнах перемен: «Русский экономист Николай Кондратьев предложил длинные циклы продолжительностью 50 лет», однако, как и многих макроэкономистов, по сей день сомневающихся в существовании кондратьевских циклов, ему не удалось убедить и Сталина: «Он казнил Кондратьева» (историческому материализму, заметим, лишние циклы были просто ни к чему). «Но Йозеф Шумпетер в своей, вероятно, самой выдающейся работе “Теория экономических циклов”, построенной на идеях Кондратьева, показывает, что капитализм следовал регулярному ритму, в котором концентрация технологических достижений, ведущих к всплеску инноваций, в свою очередь приводила к всплеску индустрий». И далее: «Большинство авторов соглашается с приблизительной периодизацией, состоящей из пяти циклов»: исходная промышленная революция 1770-х годов, затем пар и железные дороги, затем сталь, электричество и тяжелое машиностроение, потом нефть, автомобили и массовое производство и «наконец эпоха информации и телекоммуникаций после 1970-х гг.; согласно этой точке зрения, мы сейчас находимся в поворотной точке “пятого кондратьевского цикла”, в котором вклад компьютеров и сетей начинает сходить на нет».

Далее Малган рассуждает на эту тему, ссылаясь на «вероятно, самого влиятельного теоретика связи между экономическими изменениями, технологиями и обществом» Карлоту Перес, и, в частности, замечает: «Необычно, что она показывает, как циклы созидания могут соединяться с параллельными, но отличными от них циклами хищничества». Это, возможно, наиболее конкретная по содержанию часть всей книги.

Созидание и хищничество, как и заявлено в заглавии, ее сквозная тема. Капитализм действительно испытывает кризис из-за преобладания хищнического начала. Последние двадцать лет, отмечает автор, капитал шел не в инновации и производство, а в спекуляции. Потребности (насущные) западного человека удовлетворены, капитал ищет хоть какого-то применения, и вот уже объем производных финансовых инструментов, по оценке Джеффа Малгана, достиг 1200–1300 трлн (именно так!) долларов, при мировом ВВП 75 трлн долларов. При этом развивающимся странам, заметим, достаются в общем-то крохи общего богатства (как и лишь очень малая часть внимания автора). И по крайней мере рецензенту становится ясно: если где-то на чужбине будущее и состоит в прожигании докторами философии и магистрами искусств своих генномодифицированных жизней в дворцах развлечений, то на нашу с вами долю, друзья, по-прежнему приходятся в основном кровь, пот и слезы, как сказал другой известный англичанин. Поменьше крови и слез, и я сказал бы, что это даже и к лучшему, честное слово.

Малган Джефф. Саранча и пчела: Хищники и творцы в капитализме будущего. — М.: Изд-во Института Гайдара, 2014. — 400 с.