Андрей Левкин

Чарыева Ксения

Как сделать город для себя, своих друзей, близких и всех остальных

Детская фотография Полины Санаевой

Фотография из книги «Был такой город»

«Был такой город» — сетевой проект о Махачкале. Его осуществили и ведут махачкалинские журналистки Светлана Анохина и Полина Санаева . На первый взгляд все просто: создано место, где горожане, в том числе бывшие, пишут каждый о своей Махачкале. В фейсбуке есть одноименная группа более чем с 700 участниками, а издательство «Эпоха» в этом году выпустило книгу с тем же названием. Книга основана на воспоминаниях жителей города и охватывает период с 1930-го по 1990 год. Общий образ Махачкалы складывается из частных описаний множества персонажей, тусовок, мест встреч. Городские истории — тема, казалось бы, традиционная, но в данном случае города практически не существует. Изменились общие обстоятельства. «Сегодня в Махачкале две трети населения — это горожане в первом поколении. И для них знакомство с тем, “другим” городом может стать откровением, а книга — пособием по формированию новой городской идентичности», — пояснила в предисловии к книге директор музея истории Махачкалы Зарема Дадаева .

В самом деле, что такое город для его жителей? Как вообще люди осознают его своим? Как сделать плохое место хорошим? Какие неофициальные и официальные институции формируют город и его горожан, могут ли они делать это совместно и знают ли, что это делать надо? А если бы этот проект сделали раньше, что бы это изменило?

Возможно ли поддерживать близость с городом, основанную только на личных отношениях с ним и на памяти горожан? Вероятно, почти невозможно, а тогда другой вопрос: если бы этим постоянно занимались даже не госорганы и городские власти, а хотя бы СМИ, то могло бы получиться? Скорее да, но не в этом случае. Слишком уж изменились основания, на которых город существовал. Безусловно, книга может помочь махачкалинцам хотя бы зафиксировать свою городскую идентичность. Может быть, она поможет кому-то еще. Но что делать человеку из того, исходного города?

Конечно, случай с Махачкалой экстремальный — сказались те самые объективные геополитические обстоятельства. Но города имеют склонность пропадать, и незаметно. Есть ли смысл их сохранять — неизвестно, но Санаева с Анохиной по крайней мере попытались. Только они сделали и другое: они все же создали город для тех, кого он непосредственно касался. А некоторые вещи возможны только после того, как о них напишешь, — невозможно же утверждать, что всего этого нет в реальности. Как же нет, когда все свои тут? О том, как было и что стало, разговор с Полиной Санаевой.

— Сначала вы создали блог, материалы из которого впоследствии использовали для книги?

— Нет, все началось еще в девяностые. Мы работали в городской газете, главной республиканской. Когда делали репортажи с людьми, то оставались какие-то… Вот трубу у кого-то прорвало, разговор об этом, а человек вдруг отвлекается и говорит: а раньше все было по-другому, и — прямая речь, которую ты записываешь, не понимая, куда ее деть. Мы молодые были и не знали в общем-то ничего: Махачкала — город провинциальный, никто и не старался сохранить там какую-то память. Даже отношение к ней такое: а, старье. Или заходил к нам старик, его скульптуры по всему городу стояли. Сидим мы в парке, а он: эх, какая здесь была хорошая скульптура пионера, ну кому она мешала? А я думаю: да какой пионер — а это девяностые, — тут только что деревья не срубают, чтобы печки топить, какие пионеры? А вот здесь музыка звучала... — говорят нам. Мы в девяностых сидим, у нас в редакции холодно — а здесь музыка звучала, люди танцевали. А тут, говорят, конки ездили. Все время хотелось что-то сделать, но не могли придумать формат. В конце концов решили, что ничего придумывать не будем, начали просто с обрывков интервью, которые хотелось во что-то превратить. Но пресса к этому была не готова. У нас же какая газета была: экономический отдел, политический, спортивный. Все. И нас спрашивали: а в каком формате это печатать?

— Ну как — город, история?

— Да-да, и куда это ставить? Потом мы ушли в другую газету и там потихоньку начали что-то публиковать. Мы почувствовали, что народу интересно, нам звонили, благодарили, предлагали свои истории. Потом уже целенаправленно стали ходить по людям. Мы заведомо не хотели никакого пафоса, никаких событий. Что-то такое: здесь было дерево, здесь — мамина любимая парикмахерская, а здесь мы гуляли в садике.

— Между « здесь тогда было» и девяностыми все уже сильно изменилось?

— Облик города изменился полностью. Нас уже начали упрекать в том, что тон у нас какой-то не такой, вроде как мы сожалеем, и вообще у нас пораженческие настроения. А это потому, что все вспоминают о том, как все — и евреи, и армяне, и мусульмане, и русские, и украинцы — тут дружно жили, куча мала такая. Сейчас этого и близко нет. Была городская культура, городские персонажи, музыканты, художники. Филармония, куда приезжали Ростропович, Муслим Магомаев, Пьеха — обычное дело. В нашем махачкалинском театре начинал Смоктуновский, играла Римма Маркова, у нее замечательные воспоминания о городе. Были оперные постановки многочисленных студенческих театров. Нормальная культурная жизнь, которая сейчас в минусе. Во-первых, мусульманские дела, во-вторых, общая культура упала, ведь весь городской цвет уехал. В город спустилось село, и это оно теперь работает в прессе. В общем, «погнали наши городских».

— Вы говорили с горожанами разного возраста, а получалось ли так, что об одном и том же месте они вспоминали разное?

— Таких мест нет. Нет мест силы, никакого наложения не произошло. Все по отдельности, у всех разные истории. Воспоминания начинаются тридцатыми годами, а заканчиваются девяностыми — рок-клубом, специально. Конечно же, не так, что раньше все было лучше, это ложное. Когда-то и электричества не было, а был керосин, но вот же люди запомнили: была тележка, запряженная осликом, с керосином, и мы его покупали, а еще были керосиновые лавки… Потом они помнят, что была взаимопомощь, дружба. Никаких столкновений на национальной почве, ни разу ничего нигде.

Фотография из книги «Был такой город»

— В самом деле? Это не умалчивалось? Или вы могли не знать из- за возраста?

— Нет-нет, все жили в одних и тех же дворах, это же одноэтажная Махачкала. Ведь это город, куда сбегали. Мои сбежали туда из центра от репрессий. Дедушке это не помогло, его все равно посадили и расстреляли, но эта окраина у моря, там было много таких… Были Августовичи, муж и жена, они закончили Суриковский, учились у Иогансона и Осьмеркина. Оба отсидели, им запретили Москву и другие города из списка, и они приехали в Махачкалу. Все это были штучные люди. И даже когда я училась в школе, я не знала, кто там по национальности, это началось в девяностые. Сейчас-то в школе все знают, кто лезгин, кто кумык, а тогда были одноэтажные кварталы, где мог жить кто угодно. В Махачкале и по распределению многие оказывались, меньше всего было людей из селений, они говорили: «Какой ужас, как вы здесь живете». Город был сборной солянкой, ну а теперь они спустились в него из сел.

— В книге вы делали какую- то общую речь города или старались сохранить отличия говорящих?

— Здесь же, как обычно, иногда из человека приходится вытаскивать: ну что я буду про эти глупости, вот у меня награда за то-то, а вот у меня грамота. Это все хорошо, но какой у вас был магазин, куда вы за хлебом ходили? Люди хотели парадных воспоминаний. А промелькнет деталь, и понимаешь, что человек жил в такой реальности, о которой больше никто не расскажет. У портовых работников своя субкультура. У стиляг, которые первыми в Махачкале стали носить дудочки, — своя. Вот он и думает: я тусовался, ходил на бульвар (там танцплощадка была), чего об этом говорить?

— Ему казалось, что все так живут?

— Нет, там понимали, а тех, кто был с длинными волосами, было немного. Но вот живешь в городе, а потом... Меня в воспоминаниях одной женщины поразила нищета, в которой они жили. В холоде, голодали. Мои тоже плохо жили, но не настолько. И это рядом такое было, просто бытовой ужас, они чуть ли не собак ели. А ты прожил в этом городе всю жизнь…

— Как представляли город до девяностых годов — Гамзатов? А какие еще городские бренды были?

— Расул Гамзатов построил здесь дом, да. Большой. А вообще я не знаю, с чем Махачкала у людей ассоциировалась. Маяк у нас… красивый символ города, но чего он, собственно, красивый — просто маяк. Не знаю! Люди на море ездили, конечно, пляжи были всегда забиты. В Махачкале было много российских, летом сразу ландшафт менялся.

Фотография из книги «Был такой город»

— Чем была Махачкала изначально — заставой?

— Это был порт. Петр Первый сказал, что там нужен порт. Раньше столицей была Темир-хан-Шура, там и первые типографии, газеты, и в «Темир-хан-Шуранском вестнике» — женщины в кринолинах и с зонтиками. Благотворительные общества, спектакли, городской сад — все это было до революции. А Махачкала, даже не знаю, почему она стала столицей. Да, железную дорогу построили. Темир-хан-Шура, теперь Буйнакск, в глубинке, а тут из Москвы железную дорогу провели. Еще и переименование это дурацкое: кто такой был этот Махач…Порт Петровск — отличное же название. Была кампания вернуть его, не знаю, чем закончится, — ведь уезжать продолжают.

— Получается, что города почти и не было, а теперь не стало вовсе?

— Наоборот, он был! Он был современным, хорошим, цветущим, культурным. Театр, студенческие театры, Махачкала все-таки столичная была. Готфрид Гасанов композитор очень серьезный. Агабабовы жили и творили. Все было. Художники хорошие, у нас до сих пор отличная школа живописи — уже в Москве. Здесь есть Андрей Еремин, у него галерея на Гоголевском бульваре. Когда-то он попал в Дагестан, увидел наших художников, обрадовался и теперь ими занимается. Провел уже пять выставок, каталог составляет. Мини-юбки, наконец!

— Как тут сомневаться — юг же.

— А зря не сомневаетесь. Сейчас там взрывают магазины, которые водкой торгуют, там все серьезно, отстреливают людей за какие-то вещи. Вот Амина Гунашева написала недавно: «Мама недавно девушку спасла от изнасилования. Прямо на дороге, домой на Сипорку возвращалась. Девушка на велосипеде была, ее за это пытались “наказать” два придурка с четками. Один уже ширинку расстегнул, они ее прям на велосипеде чуть не — в двадцати сантиметрах от мамы! Мама стала на ублюдков кричать, а они ей говорят: “А чё она так ездит?”» А было там — нормально!

— Если нет среды, сделать такой проект невозможно. Получается, город существовал именно потому, что были связи между людьми?

— Конечно, в том и дело. Все и ностальгируют по человеческим отношениям. Распад идет за счет полной смены контента, жителей, падения образования. Это вопрос отсутствия образования и общей культуры.

— Это бесповоротно, назад уже не отыгрывается?

— Мы периодически все собираемся, обсуждаем, и лейтмотив такой, что точка невозврата уже пройдена. Например, был Эдуард Путерброт, живописец, сценограф. Отец его как раз директором филармонии работал, а мать служила специальным корреспондентом ТАСС по Дагестану. Она была русская, муж — еврей. И вот этот Эдуард Путерброт — культурный символ Дагестана в хорошем смысле. Все нынешние хорошие художники как раз из Путерброта и вышли. А сейчас по городу развесили плакаты «Художник Эдуард Бутерброт». Через Б. Мы не можем найти концов: кто это вешал, кто писал, как вообще умудрились? Если вы знаете, о ком речь, то как можно написать «Бутерброт»? Человек сделал для культуры больше, чем кто-либо, а его в мэрии не знают. О чем речь вообще может быть после этого? Там сейчас все в противоречии, и непонятно, что с этим делать. По идее, государство должно что-то придумать, но они ничего придумать не могут. Там же вплоть до того, что в очередной раз, в Бостоне типа дагестанский след, все — елки-моталки, опять мы. И эти мальчики, которые уходят в лес, и эти убийства милиционеров, и мечети эти, в которых говорят, что вот, дескать, ваши отцы были уроды конченые, они ничего не меняли, а вы отрекитесь, не будьте такими трусами. И давайте мочить чиновников и ментов и так далее. Там жесткач: дети сотрудников правоохранительных органов скрывают, что их отцы работают там, а то их тоже за это могут... Тяжелейший клубок проблем, и никто ни в чем не может разобраться. Наша книжка выглядит такой роскошью на фоне всех этих дрязг, всех этих листовок предновогодних: дескать, елка — это харам, нельзя отмечать. Детям в школах запрещают проводить утренники.

— Это официальные запреты?

— Нет. Официальных нет. Но в том-то и дело, что власть не может выработать никакой официальной позиции, которую нужно гнуть. А зеленые, которые на фоне безработицы, на фоне того, что без взятки невозможно трудоустроиться, набирают очки: они спасители, они научат. Девочки закрываются. Очень многие, а часть из них были университетскими преподавателями, вменяемыми, светскими абсолютно. И вдруг все, с концами в ислам, для общества они потеряны.

— Это же не то, о чем они мечтали с детства? Может, отчаяние толкает или что- то другое?

— Тут вообще начинается область предположений. Если, скажем, доктор философских наук, который играл на гитаре, говорит на пяти языках, участвовал в самодеятельности, в КВН и так далее, вдруг начинает гундеть про то, что ты закройся-закройся, харам-харам, это наводит на мысли. Опять-таки мальчики эти в Америке. Еще девочка, которая взорвала муфтия — не муфтия — крупную религиозную фигуру в Черкесске. Она в Русском театре работала, на радио, и вдруг надевает на себя этот пояс, едет к нему и взрывается вместе с ним. Потому что он где-то там неправ в религии. Это вряд ли от отчаяния и безработицы, тут, похоже, серьезные дела. И на фоне всего этого разговоры о какой-то городской культуре: ах, нам не хватает городского оркестра, здесь было деревце, а здесь было то-то — выглядят каким-то смешным копанием, но получилось, что это как раз и востребовано. Все задолбались, а тут они читают, что вот, мол, у меня была бабушка, она вышла замуж за дедушку, они познакомились на танцплощадке — какая-никакая отдушина. Мы и сами не ожидали.

Когда мы начинали книгу, все еще было не так плохо. А получилось как раз вовремя. Потому что нужно. Верстальщик, например, сам, за идею, помочь подписался. Представляете, сканировать каждый трамвайный билетик, фотографий этих несколько сотен. Он все сделал бесплатно — просто потому, что хорошее дело. На презентации в Махачкале сплошное братание. И в Москве — почти все герои книги тут, все хотят прийти на презентацию, выясняют, почему еще не организовали и когда будет. Меня по пять человек в день в фейсбуке сейчас спрашивают, где купить книгу.

P. S. Проект в фейсбуке — см . группу « Был такой город ».