В тот день, мне было особенно плохо, чувство, что я никогда не найду, обострилось и мне казалось, что пора умирать, потому что больше так нельзя, это не выносимо, это ужасно, жутко, навечно, это ад, которым я обязан платить за свое всезнание.

Мысль покончить жизнь самоубийством периодически приходили мне в голову, тогда я, пытался удержать себя в жизни, всевозможными привязанностями. Сначала я создавал себе работу, сперва в одной жизни, затем в другой, потом, когда я понял, что мне она стала отвратительна и максимально не интересна, я создал себе семью и детей. Это какое-то время забавляло меня. Но вскоре я понял, как же я всех их ненавижу, и насколько сильно, я безразличен им. Тогда я занялся активными поисками такого же существа, как я. Более двадцати лет я искал, и не находил, и в тот день, я, слоняясь по городу в поисках вечера и виски со льдом, окончательно смирился, что не найду. Тогда я понял, что для того, чтобы решить всякие финансовые дела, мне нужно всего пару дней. Потом, будучи спокоен за бедующее своих семей, я смогу отправиться туда, где больше мне ничего не надо будет знать…

– Простите, вы что-то сказали? – спросила она.

Я обернулся.

– Какой это уже бокал виски, вы не знаете? – спросил я в ответ.

– Третий! – рассмеялась она.

Я посмотрел на нее и ответил, даже не удивившись своему высказыванию: «Как же это хорошо!».

– Здравствуй! – сказала она.

– Здравствуй! – ответил я и заплакал.

Я смотрел в эти до ужаса, до боли, до радости, до отчаянья, до счастья, до всего что есть и чего нет, глаза. Черные, вечные, озорные и призрачные глаза, вечной девочки-панк, пусть и скрытые теперь, за дорогой одеждой и маникюром, но все те же озорные, всевидящие, всезнающие глаза, на маленьком смуглом личике, будто испачканным сажей, будто она забыла умыться.

Я вспомнила себя, мне было тогда четырнадцать лет. Я убежала из дома и отправилась из бездушной Москвы в одухотворенный, как мне тогда казалось Ленинград. Я была, тогда как раз вот такой вот маленько девочкой-панк, я коротко стоженными вьющимися волосами, выкрашенными в красный цвет и поставленными «шипами» на голове, с худеньким, смуглым личиком, чумазым, как у трубочиста из моего сказочного детства, и озорными черными глазами, проказливо выглядывавшие исподлобья. У меня были тонкие пальцы и хрупкие кисти, на мне были надеты рваные оттягивающие джинсы, тельняшка и косуха, тяжелая и чужая, размеров на пять больше меня. Мы сидели в поезде на полу, я уткнулась тогда в колени и мой мальчик, с длинными, густыми каштановыми волосами, и идеально правильными чертами лица, гладил меня по голове, рассказывая, как мы скоро приедем, и нас там встретят и впишут в старую квартиру его друга, где мы сможем спокойно прожить сколько захотим.

– Помолчи! – сказала я ему, – Давай лучше трахаться!

Мне тогда стало очень страшно. Я знала, что мы с ним будем в последний раз вместе. Я знала, что как только мы придем, его – обдолбаного наркомана, собьет машина, прямо у меня на глазах, и я останусь одна.

Мне тогда не было грустно, потому что я не очень верила, что могу знать бедующее. Как выяснилось, зря…

– Почему ты плачешь? – спросила моя любимая женщина.

– Потому что я нашел тебя! Ты же знаешь! – ответил я.

– Да, я знаю! – ответила она и рассмеялась.

Ей было шестнадцать лет. У нее были рыжие короткие волосы, словно огненный шар обрамляли они ее голову, и огромные золотые серьги. Одета она была в тонкую льняную юбку, маячку и пиджачок, отчего ее вид казался еще более детским и озорным.

– Ты что сегодня делала? – спросил я.

– Я сдавала выпускные экзамены! – ответила она и рассмеялась.

«Ну конечно, экзамены!» – рассмеялся я про себя.

– А ты будешь потом поступать в университет? – спросил я.

– Да, сказала она, я буду учиться на мага и волшебника! – она улыбалась своими белоснежными зубами.

«Наверное, надо предложить ей что-нибудь выпить!» – подумал я.

– Ты мне предложишь что-нибудь выпить? Или мне пойти поприставать еще к кому-нибудь?! – состроила она обиженную гримасу.

– Нет, нет, что ты? – рассмеялся я. – Конечно! Что ты хочешь?

– Тебя! – сказала она шепотом.

Я сделал большой глоток виски…

Я посмотрел в ее горящие газа и вспомнил этот взгляд, бесконечный, долгий, точный, испытующий, желающие, источающий и истощающий. Мне стало бесконечно хорошо. Я вспомнил этот взгляд, отражающийся в зрачках моего мужа. Я смотрела на него так. Когда произнесла то же, что теперь произнесла моя любимая женщина.

Мне было семнадцать. Я была все еще маленькой девочкой-панк, на этот раз правда с ярко синими волосами, поставленными, все так же шипами. Я сидела со своими друзьями, в переходе, было ужасно холодно и сыро, кто-то издавал ужасные, как погода в зимнем Ленинграде, звуки, из дребезжащих струн гитары, фактически кончая от собственной значимости, разливался бесконечными припевами по увлажненной взглядом звезд улице. Я была пьяна и красива. Я носилась со старой шляпой вокруг прохожих, прося подать бедным музыкантам. Он шел один. В сером костюме, с безупречно уложенными седыми кудрями, его загорелое лицо выражало смелость и преступность, он смотрел вдаль серыми сверкающими, ничего не выражающими глазами и казался таким непреступным, что стал первым, кого мне захотелось покорить. Я тогда уже знала, что он будет моим мужем, что наши жизни сольются в бесконечную жевательную резинку, но все еще не верила. Ведь так сложно смириться с тем, что ты знаешь бедующее…

– Не подадите бедным музыкантам? – подлетела я к нему, смотря на него своими черными, сверкающими, озорными глазами и широко улыбнулась.

Он медленно опустил взгляд и сказал про себя: «Я хочу ее выебать!». Все внутри него задрожало, забилось с бешеной скоростью, он ожил. Я тогда даже расстроилась, потому что почувствовала запах стлавшей плоти, которую я пошевелила своей бесконечной недоступностью. Я почувствовала, как он – мой будущий муж, пробудился внутри своего телесного саркофага, как впервые за многие годы, он увидел небо, звезды, почувствовал запах воздуха, который теперь был наполнен мною, как он, подумал о том, что было утро, и был вечер и давно уже не первый день. Мне тут же расхотелось продолжать эту игру в псевдо соблазнение, но вот его вопрос, я его не успела заметить.

– Что ты хочешь, девочка? – спросил он наиграно пренебрежительно.

– Тебя! – решительно ответила я.

Тогда, в тот момент, я увидела то, что видел сейчас. Мое отражение в его зрачках, было точно таким же, как теперь глаза мое любимой женщины, передо мной.

Он побледнел и тихо-тихо сказал: «Пойдем со мной!»

– Пойдем! – ответила я тогда.

Он взял меня за руку, и мы ушли по длинной, освещенной ночной подсветкой улице…

Я смотрел на свою любимую женщину. Она смотрела на меня так же, как и я смотрела тогда. Я еле поборол в себе желание сказать: «Пойдем со мной!», но, прочитав, как она прочла эту мысль в моей голове, лишь сказал: «Расскажи мне все!».

– Хорошо, но ты знаешь больше! Ты ведь прожил дольше! – она рассмеялась и отпила из моего бокала виски.

– Да! – улыбнулся я и обнял ее. Она была такая горячая, такая родная, такая, что самое мое, что самое крепкое, что согревает лучше коньяка перед камином и шерстяного свитера, что веселит лучше марихуаны на диком пляже под звуки плещущегося в бесконечности океана, такого, что я люблю, что обжигает сильнее горящего масла, такое, что лечит быстрее любви нелюбимых.

– Я люблю тебя! – сказал я ей.

– Я люблю тебя! – сказала она.

Мы вышли из бара, допив мой бокал виски, и пошли гулять по бульварам.

Нам было тепло и сладко. Мы шли, обнявшись и страшась нарушить тишину.

– Давай искупаемся в фонтане! – вдруг закричала она, таща меня за руку к плещущейся в подсветках воде.

Я испугался, но поверил ей, и впрыгнул в холодную воду.

Она держала меня за руку.

Я открыл глаза и почувствовал, как яркий свет ударил мне в глаза.

– Охуеть! – услышал я восхищенное мужское подхрюкиванье.

Я опустил взгляд на свою грудь и обнаружил свои возбудившиеся от холода, соски своей женской груди, облепленные тонкой прозрачной материей голубого платья. Я была женщиной. Я купалась в фонтане, посреди летнего дня, посреди ненавистного города, посреди жадной толпы. Я огляделась. Я была одна. Здесь нет моего любимого мужчины.

Я вылезла из фонтана, выжимая свою длинную юбку, которая облепила холодом мои ноги и побрела медленно по парку. Я открыла сумочку и, достав мобильник, посмотрела на дату. «Тот же день, только утро! – констатировала я, – Я же знала, что так получится! Нельзя было ее слушаться!»