— Вставай, Алекс.

Я хмуро смотрю на младшего брата и зарываюсь головой в подушку. Я живу в одной комнате с братьями 11 и 15 лет, и единственное место, где я могу почувствовать себя наедине с собой, — это под подушкой.

— Луис, отстань, — глухо говорю я через подушку. — No estes chingando.

— Я не шучу! Mamá велела тебя разбудить, чтобы не опоздал в школу.

Выпускной класс. Я должен гордиться, что буду первым человеком в семье Фуэнтес, который окончит среднюю школу. Но после школы начнется настоящая жизнь. Колледж — это просто мечта. Последний год в школе для меня — как выход на пенсию в шестьдесят пять лет. Ты знаешь, что можешь сделать гораздо больше, но все ждут твоего ухода.

— Я буду во всем новом. — Луиса распирает от гордости, и его приглушенный голос слышен даже под подушкой. — Nenas не смогут устоять перед таким латинским мачо.

— Молодец, — бормочу я.

— Mamá велела вылить на тебя кувшин воды, если не встанешь.

Личное пространство… Я прошу слишком многого? Беру подушку и бросаю через всю комнату. В яблочко. Вода выливается на Луиса.

— Culero! — кричит он на меня. — На мне же все новое!

За дверью спальни слышится хохот. Карлос, мой второй брат, смеется, как чертова гиена. Теперь Луис бросается на него. Пока мои младшие братья бьют и пинают друг друга, я слежу, чтобы стычка не вышла из-под контроля.

«Они отлично дерутся», — с гордостью думаю я, наблюдая за их разборками. Но как старший мужчина в доме, я должен это прекратить. Я хватаю Карлоса за воротник рубашки, но спотыкаюсь об ногу Луиса и вместе с ними падаю на пол.

Прежде чем я успеваю встать, мне на спину выливают ледяную воду. Быстро обернувшись, я вижу mi’amá в рабочей форме, которая держит над нами ведро. Она работает кассиром в местном продуктовом магазине в паре кварталов от нашего дома. Платят чертовски мало, но нам много и не надо.

— Вставай, — приказывает она. Ее взрывной характер проявляется в полную силу.

— Блин, ма, — говорит Карлос, поднимаясь.

Mi’amá опускает руку в ледяную воду и брызгает в лицо Карлоса. Луис смеется — и, прежде чем успевает опомниться, тоже оказывается под холодным душем. Они никогда не поумнеют?

— Что-то не так, Луис? — спрашивает мама.

— Нет, мэм, — отвечает Луис, вытягиваясь, как солдат, по стойке «смирно».

— Какие-то еще гадости вылетят из твоего boca, Карлос? — Мама опускает руку в воду как предупреждение.

— Нет, мэм, — отвечает второй солдат.

— А ты, Алехандро? — Ее глаза сузились в щелки.

— Что? Я пытался их разнять, — говорю я невинно и улыбаюсь своей неотразимой улыбкой.

Мама брызгает водой мне в лицо.

— Это за то, что не разнял раньше. А теперь все одевайтесь и позавтракайте перед школой.

Вот и все, что я получаю за свою неотразимую улыбку.

— Все равно ты нас любишь, — кричу я ей вслед.

Быстро приняв душ, я оборачиваю полотенце вокруг талии и возвращаюсь в комнату. И вижу Луиса с моей банданой на голове — в этот миг во мне все сжимается. Я сдергиваю с него бандану.

— Не трогай ее, Луис.

— Почему? — спрашивает он. Невинные карие глаза.

Для Луиса это бандана. Для меня это символ того, чего больше не будет.

Как, черт побери, мне объяснить это одиннадцатилетнему ребенку? Он знает, кто я такой. Не секрет, что это цвета банды «Мексиканская кровь». Из-за расплаты и мести я оказался там, откуда теперь нет выхода. Но я скорее умру, чем втяну туда братьев.

Я сжимаю бандану в кулаке.

— Луис, не трогай мои шмотки. Особенно вещи с символами банды.

— Мне нравятся красный и черный.

Только этого мне не хватало.

— Если я когда-нибудь поймаю тебя с этим снова, ты будешь сине-желтый — от синяков, — замечаю я. — Понял, братец?

Он пожимает плечами.

— Да. Понял.

Луис выходит из комнаты пружинящим шагом — сомневаюсь, что он действительно понял. Я запрещаю себе об этом думать, хватаю черную футболку из комода и натягиваю старые потертые джинсы. Я завязываю бандану на голове, когда слышу мамин громкий голос из кухни:

— Алехандро, спускайся, пока завтрак не остыл. De prisa, поторопись.

— Иду.

Я, видимо, никогда не пойму, почему еда такая важная часть жизни для нее. Мои братья уже уплетают завтрак, когда я вхожу в кухню. Я открываю холодильник и изучаю его содержимое.

— Садись.

— Ма, я просто возьму…

— Ничего ты не возьмешь, Алехандро. Сядь. Мы семья и должны вместе поесть.

Я вздыхаю, закрываю холодильник и сажусь рядом с Карлосом. В том, чтобы быть частью семьи, иногда есть свои недостатки. Mi’amá ставит передо мной тарелку с huevos и tortillas.

— Почему ты не можешь называть меня Алекс? — Я опускаю голову и утыкаюсь в завтрак.

— Если бы я хотела назвать тебя Алекс, то не выбрала бы имя Алехандро. Тебе оно не нравится?

Мои мышцы напрягаются. Меня назвали в честь умершего отца — и таким образом переложили на меня ответственность быть главным мужчиной в доме. Алехандро, Алехандро младший, Младший… для меня это звучит одинаково. Все одно — наплевать, кто я за этим именем.

— Это имеет значение? — бормочу я, беря тортилью. Поднимаю глаза и пытаюсь оценить мамину реакцию.

Она стоит ко мне спиной и моет посуду.

— Нет.

— Алекс хочет сделать вид, что он белый, — вмешивается Карлос. — Ты можешь изменить имя, братишка, но все равно все будут воспринимать тебя как мексиканца.

— Карлос, cállate la boca, — предупреждаю я. — Я не хочу быть белым. Просто не хочу, чтобы меня связывали с отцом.

— Вы двое, Por favor, — просит мама. — Для одного дня ссор уже хватит.

— Mojado — напевает Карлос и бесит меня, называя «мокрой спиной».

С меня хватит трепа Карлоса; он зашел слишком далеко. Я встаю, со скрипом отодвигая стул. Карлос поднимается вслед за мной и сокращает пространство между нами. Он знает, что я могу надрать ему задницу. Когда-нибудь его раздутое эго доведет его до беды.

— Карлос, сядь, — приказывает Mi’amá.

— Грязный мексикашка. — Карлос растягивает слова в поддельном акценте. — А еще лучше, es un Ganguero.

— Карлос! — Mi’amá резко обрывает его и делает шаг вперед, но я встаю между ними и хватаю брата за воротник.

— Да, это все, что обо мне могут подумать, — отвечаю я. — Но ты несешь такую хрень, что к тебе будут относиться так же.

— Брат, они будут думать так обо мне в любом случае. Хочу я того или нет.

Я отпускаю его.

— Ты не прав, Карлос. Вы можете добиться большего, быть лучше.

— Чем ты?

— Да, ты лучше меня, и ты это знаешь, — настаиваю я. — А теперь извинись за то, что был груб в присутствии mi’amá.

По одному взгляду Карлос понимает, что я не шучу.

— Прости, мам, — говорит он и снова садится. Однако от меня не ускользает его взгляд, полный ярости из-за того, что с него немного сбили спесь.

Mi’amá отворачивается и открывает холодильник, пытаясь скрыть слезы. Черт, она волнуется за Карлоса. Он в десятом классе, и следующие два года должны решить его судьбу.

Я натягиваю черную кожаную куртку — мне нужно уехать отсюда. Чмокаю mi’amá в щеку, извиняясь за испорченный завтрак, и выхожу на улицу. Интересно, как я собираюсь удержать Карлоса и Луиса от повторения моего пути и направить их в лучшую сторону? Чертова ирония судьбы.

На улице ребята с флагом банды дают сигнал: правой кистью дважды хлопают по левой руке, согнув безымянный палец. По моим венам разливается огонь, когда я приветствую их с мотоцикла. Банде нужен был крепкий орешек — они его получили. Я изображаю из себя такого крутого парня, что сам себе порой удивляюсь.

— Алекс, подожди, — окликает меня знакомый женский голос.

Ко мне подбегает Кармен Санчез, моя соседка и бывшая девушка.

— Привет, Кармен, — бормочу я.

— Отвезешь меня в школу?

Ее короткая черная юбка открывает потрясающие ноги, а блузка подчеркивает маленькую, но дерзкую chichis. Когда-то я был готов ради нее на все, пока летом не застукал ее в кровати с другим парнем. Вернее, в машине.

— Да ладно тебе, Алекс. Обещаю не кусаться… если только сам не захочешь.

Кармен тоже в банде «Мексиканская кровь». Пара мы или нет, мы все равно поддерживаем друг друга. Это правило, по которому мы живем.

— Садись.

Кармен запрыгивает на мотоцикл и нарочно кладет руки мне на бедра, прижимаясь к моей спине. Но реакции, на которую она, наверное, надеялась, нет. Она думает, что я забуду прошлое? Ни за что. Мое прошлое определяет, кем я стал.

Я стараюсь сосредоточиться на начале последнего учебного года в «Фейерфилде», на том, что происходит здесь и сейчас. Это чертовски сложно, потому что, к сожалению, после выпуска я, скорее всего, облажаюсь в будущем так же, как в прошлом.