ХАРЛАН ЭЛЛИСОН

ТВАРЬ, ЧТО КРИЧАЛА О ЛЮБВИ В САМОМ СЕРДЦЕ МИРА

перевод В. Гольдича,И. Оганесовой

Поболтав немного с человеком из конторы, занимающейся борьбой с сельскохозяйственными вредителями, который приезжал примерно раз в месяц и обрабатывал территорию вокруг его дома в Ракстоне, Вильям Стерог утащил из его грузовичка канистру с инсектицидом, а потом, рано утром, прошел следом за местным молочником и влил по десертной ложке смертоносного вещества в каждую бутылку, оставленную на заднем крыльце семидесяти домов. Через шесть часов двести мужчин, женщин и детей, испытав невыносимые страдания, покинули этот мир.

Узнав, что его тетка, которая жила в Буффало, умирает от рака лимфатических узлов, Вильям Стерог быстро помог своей матери упаковать три сумки и отвез ее в аэропорт, где посадил на самолет, обслуживающий восточные авиалинии, засунув предварительно в багаж простую, но очень эффективную бомбу с часовым механизмом и четырьмя аккуратными упаковками динамита. Самолет взорвался гдето в районе Гаррисберга, что в штате Пенсильвания. Девяносто три человека - включая мать Вильяма Стерога погибли во время катастрофы, а объятые пламенем обломки самолета, посыпавшиеся дождем в городской бассейн, покончили с еще семерыми человеческими существами.

Однажды в воскресный день в ноябре Вильям Стерог отправился на Бейб-Рут-Плаза, что на Тридцать третьей улице, и стал одним из 54 000 болельщиков, собравшихся на Мемориальном стадионе для того, чтобы понаблюдать за игрой "Балтиморских жеребцов" против "Упаковщиков" из Грин-Бей. Он был одет очень тепло - шерстяные брюки, пуловер небесно-голубого цвета с высоким воротом и еще толстый, ручной вязки свитер из ирландской шерсти, а сверху куртка с капюшоном. За три с половиной минуты до конца четвертьфинальной игры, когда парни из Балтимора выигрывали у игроков из Грин-Бей со счетом семнадцать-шестнадцать и приближались к восемнадцатиярдовой отметке, Билл Стерог выбрался в проход, ведущий к выходу над трибунами, и вытащил из-под куртки списанный армейский автомат М-3, который купил за сорок девять долларов и девяносто пять центов, заказав по почте у торговца оружием из Александрии, штат Виргиния. 53 999 ликующих болельщиков вскочили на ноги - став отличной мишенью - в тот самый момент, когда мяч попал к защитнику, который оказался в очень выгодном положении и мог забить гол. Билл Стерог открыл огонь по спинам расположившихся под ним зрителей и, прежде чем его схватили, убил сорок четыре человека.

Когда Первый экспедиционный отряд, направленный в эллиптическую галактику в созвездии Скульптора, высадился на второй планете звезды четвертой величины, которую отряд назвал Фламмарион тета, исследователи обнаружили там статую высотой в тридцать семь футов, сделанную из неизвестного до того момента бело-голубого вещества - явно не камень, скорее нечто похожее на металл - по форме напоминающую человека. Он был бос, в одеянии, отдаленно напоминающем тогу, на голове облегающая шапочка, а в левой руке странный предмет шар в кольце из какого-то совсем другого материала. Лицо человека было странно красивым. Высокие скулы; глубоко посаженные глаза; крошечный, чужой здесь, рот; и большой нос с широкими ноздрями. Статуя казалась огромной на фоне бесформенных, полуразрушенных творений давно забытого архитектора. Члены отряда обратили внимание и по очереди прокомментировали необычное выражение лица запечатленного в памятнике человека. Никто из этих людей, стоящих под великолепной медной луной, делившей небо с уходящим за горизонт солнцем (которое совсем не походило по цвету на то, что теперь освещало Землю), никогда ничего не слышал о Вильяме Стероге. Именно по этой причине ни один из членов отряда не знал, что точно такое же выражение появилось на лице Вильяма Стерога в тот момент, когда он произнес свои последние слова, адресованные тому судье, что приговорил его к смертной казни в газовой камере: "Я люблю всех в мире. Это так. Господи, помоги мне, я люблю вас, всех вас!" Последние слова он выкрикнул.

За перекрестком времен, сквозь расщелину дней и эпох, сквозь отраженные образы, называемые пространством; в другое тогда, в другое сейчас. За тем местом, вон там. Выше общих представлений, за превращением простых структур, окончательно обозначенных понятием "если". Потом сорок с лишним шагов в сторону - только позже, много позже... Там, в самом центре, из которого все исходит наружу и становится бесконечно сложнее, загадка симметрии, гармонии, равномерности, поющих удивительно слаженно в этом месте, где все началось, начинается, всегда будет начинаться. Центр. Перевременье.

Или: через сотни миллионов лет, в будущем. И: в сотнях миллионах парсеков от самой дальней границы изведанного пространства. И: множество параллаксов[Параллакс - видимое изменение положения небесного светила вследствие перемещения наблюдателя. (Примеч. пер.)] в параллельных вселенных. Наконец: нескончаемые, рожденные сознанием скачки за пределы человеческой мысли.

Там, за перекрестком времен.

На розовато-лиловом уровне, глубоко уйдя под багровые эманации, скрывающие его скрючившееся тело, ждал маньяк. Дракон - коренастый, толстый; заостренный хвост, похожий на веревку, поджат, маленькие жесткие костяные пластины торчат острием вверх, защищая тело от изогнутой дугой спины и до кончика хвоста; передние, более короткие, лапы с когтями сложены на массивной груди. Семк одинаковых собачьих голов, похожих на голову древнего Цербера, - каждая наблюдает, ждет; она голодна, безумна.

Яркий желтый луч беспорядочно метался над багровыми эманациями, все ближе и ближе. Маньяк знал, что не может бежать: любое движение выдаст его присутствие, и тогда - плен. Страх душил убийцу. Призрак преследовал его сквозь невинность и унижение и еще девять других эмоциональных личин, которые надевал на себя дракон. Требовалось что-то предпринять, сбить их со следа!.. Но он был один на этом уровне, который закрыли некоторое время назад, чтобы очистить от остатков чувств. Если бы маньяк не терял связи с реальностью после совершения убийств, если бы не лишался способности ориентироваться в пространстве, он никогда не оказался бы в ловушке на закрытом уровне.

И теперь, попав сюда, он не мог спрятаться, не мог спастись от призрачного света, даже несмотря на то, что этот уровень был закрыт. Он погасил все мысли и пламенеющие чувства, разрушил цепи нервной системы, питавшие сознание. Его мышление замедлилось, обесцветилось, потеряло остроту, словно огромную и сложную машину, которая достигла пика и исполнила свои функции, вдруг взяли и отключили. Там, где только что был дракон, теперь образовалась пустота. Семь собачьих голов заснули.

Дракон перестал существовать с точки зрения мыслительного процесса, и призрачный свет скользнул мимо, не заметив его. Но те, кто искал убийцуманьяка, были разумными существами, а вовсе не безумцами, каковым являлся он: их способность мыслить была упорядоченной, поэтому они и рассмотрели все возможности.

За призрачным светом следовали лучи, реагирующие на тепло, сенсоры, определяющие наличие массы, приборы, способные заметить даже ускользающий след чуждой материи на закрытом уровне.

Маньяка нашли. И несмотря на то, что он спрятался от них, закрылся, точно остывшее солнце, его отыскали и перенесли; он не почувствовал никакого движения, потому что заперся в своих собственных безмолвных головах. Но, решив вновь разбудить свои мысли, в лишенной времени потере ориентации, которая всегда следует за полным отключением сознания, он обнаружил, что стал пленником стасиса в камере нечистот на Третьем Уровне Красной Активности. И тогда из его семи глоток вырвался отчаянный вопль.

Звук, конечно, застрял в горле, потому что, прежде чем маньяк пришел в себя, его враги позаботились о том, чтобы он онемел. Тишина привела его в еще больший ужас.

Он был погружен в янтарную субстанцию, которая удобно окутывала тело; если бы дело происходило в прежние времена, в ином мире и ином континууме, это была бы обыкновенная больничная койка, к которой привязывают ремнями. Но дракона заключили в стасис на красном уровне, за перекрестком времен, и вместо больничной койки наградили антигравитацией, лишили веса. Он был абсолютно расслаблен, кормили его подкожно питательными растворами и депрессантами. Он ждал момента, когда его спустят в канализацию.

В камеру вошел Линах, следом за ним Семф - тот, что изобрел очистку. И его самый красноречивый противник, Линах, который стремился к Общественному Возвышению до поста Проктора. Они скользили вдоль рядов заключенных в янтарь пациентов; жабы, хрустальные кубы с круглыми, огромными веками, существа с экзоскелетами, псевдоподией, а еще дракон с семью головами. Они остановились прямо перед убийцей, и чуть выше. Он смотрел на них снизу вверх - образы, повторенные семикратно, - но не мог произнести ни звука.

- Если бы мне была нужна убедительная причина, вот одна из них, сказал Линах, кивнув в сторону маньяка.

Семф опустил анализатор в янтарную субстанцию, вытащил его и быстро прочитал показания прибора.

- Если бы тебе было нужно серьезное предупреждение, - тихо проговорил Семф, - вот оно.

- Наука склоняется перед волей масс, - ответил Линах.

- Мне совсем не хочется в это верить, - поспешно сказал Семф, в голосе которого прозвучало что-то, чему невозможно было подыскать название, но это нечто немного смягчило грубость его слов.

- Я намерен об этом позаботиться, Семф, поверь мне. Я собираюсь вынудить Совет принять закон.

- Линах, сколько мы уже знаем друг друга?

- Со времени твоего третьего воплощения. У меня оно было вторым.

- Да, похоже, так. Я когда-нибудь лгал, просил сделать что-нибудь, что может причинить тебе вред?

- Нет, не помню такого.

- Так почему же ты не хочешь прислушаться ко мне на этот раз?

- Я считаю, что ты не прав. Я не фанатик, Семф, и политика меня совершенно не волнует. Только у меня такое чувство, что другого шанса нам больше никогда не представится.

- Но ведь это будет катастрофой для всех, повсюду - одному только Богу известно, сколько параллаксов она охватит. Мы очистим наше гнездо за счет всех других гнезд, когда-либо существовавших на свете.

Линах беспомощно развел руки в стороны:

- Выживание.

Семф медленно покачал головой, и на его лице появилась усталость.

- Жаль, что я не могу спустить в канализацию и это тоже.

- А ты не можешь?

- Могу спустить что угодно, - пожав плечами, ответил изобретатель очистки. - Но оставшееся у нас будет совершенно бесполезным.

Оттенок янтарной субстанции изменился. Где-то в самом ее центре засияло ярко-синее пятно.

- Пациент готов, - сказал Семф. - Линах, пожалуйста. Ты уверен, что это принесет пользу? Давай отложим процесс до следующей сессии. Совету

нет никакой необходимости делать это сейчас. Я проведу еще несколько тестов, проверю, когда появились эти отходы, какой от них может быть вред. Позволь мне подготовить парочку новых докладов.

Линах твердо стоял на своем. Он покачал головой:

- Могу я понаблюдать за процессом вместе с тобой?

Семф тяжело вздохнул; он проиграл и знал это.

- Хорошо.

Субстанция, в которую был погружен безмолвный пленник, начала подниматься. Добралась до уровня, где находились оба посетителя, а потом медленно заскользила по воздуху, между ними. Они поплыли вслед за драконом с семью собачьими головами, заключенным в янтарную темницу; казалось, Семф хочет сказать что-то еще. Но говорить-то было уже нечего.

Янтарная колыбель, в которой, словно куколка бабочки, дремал маньяк, затрепетала и исчезла, а посетители утратили реальность, перестали существовать. Потом все снова появились в очистном помещении. Залитая сиянием прожекторов сцена была пуста. Янтарная колыбель бесшумно вернулась на свое место, субстанция испарилась, пропала - на свет явился дракон.

Маньяк отчаянно силился пошевелиться, приподнять свое тело. Семь голов бессмысленно дергались в разные стороны. Ярость, бушевавшая в его сердце, победила депрессанты; злоба, ненависть, бешенство охватили чудовище. Но он не мог пошевелиться. Дракон был способен только на то, чтобы сохранять свой образ.

Семф повернул браслет на левом запястье, и тот засиял изнутри глубоким золотистым светом. В помещение ворвался шум воздуха, заполняющего вакуум. Теперь освещенную прожекторами сцену пронзили серебристые лучи, которые, казалось, рождались из ничего, исходили из какого-то никому не известного источника. Дракона омыл этот серебряный свет, собачьи пасти разверзлись всего на одно короткое мгновение, открыв ряды острых, точно бритвы, зубов. А потом тяжелые веки прикрыли глаза.

Боль, пульсировавшая в семи головах, была чудовищной. Словно миллионы голодных ртов впились в мозг. Его сдавливали, тянули в разные стороны, мяли, а потом очищали.

Семф и Линах отвернулись от пульсирующего тела дракона и посмотрели на дренажный резервуар у противоположной стены. Прямо у них на глазах он начал медленно наполняться - почти бесцветным, клубящимся дымным туманом, который тут и там пронизывали яркие вспышки.

- Вот оно, - высказал Семф то, что и так было ясно.

Линах с трудом оторвал глаза от резервуара. Дракон с семью собачьими головами затрепетал. Возникло ощущение, что он находится под водой, совсем неглубоко... Маньяк начал меняться. По мере того как заполнялся резервуар, ему было все труднее сохранять свой внешний вид. Чем плотнее становилось мерцающее вещество в резервуаре, тем более расплывчатой становилась форма существа на залитой светом сцене.

Наконец маньяк сдался, он проиграл. Резервуар заполнялся все быстрее, дракон задрожал, изменил очертания, съежился, словно увял, и вдруг поверх того, что было семиглавым чудовищем, возникли новые очертания - человек. В это время резервуар оказался заполненным уже на три четверти, а дракон превратился в едва заметную тень, намек на то, что было здесь совсем недавно, перед тем как началась очистка. С каждым мгновением человек набирал силу, теперь он доминировал над прежним существом.

Наконец резервуар наполнился до краев, а на сияющей сцене лежал самый обычный человек, он тяжело дышал, глаза у него были закрыты, мышцы конвульсивно сокращались.

- Он опустошен, - сказал Семф.

- Это все в резервуаре? - тихо спросил Линах.

- Нет, там ничего нет.

- Тогда...

- Шлаки. Безвредные. Определенные реактивы нейтрализуют их. Все, что представляло опасность, испорченные составляющие силового поля... они исчезли. Спущены в канализацию.

Впервые за все время Линах почувствовал беспокойство, которое отразилось у него на лице.

- А куда они отправились?

- Скажи мне, ты любишь своих соплеменников?

- Я ведь задал тебе прямой вопрос, Семф! Куда это все отправилось... когда ты спустил его в канализацию?

- А я спрашивал, беспокоит ли тебя чья-нибудь судьба?

- Тебе известен мой ответ... ты же знаешь меня! Я хочу знать, скажи мне, по крайней мере, то, что известно тебе. Куда... когда?..

- В таком случае ты меня простишь, Линах, потому что я тоже люблю своих соотечественников. Где бы они ни находились, когда бы ни находились я просто обязан их любить, потому что работаю в совершенно бесчеловечной области, я должен держаться за свою любовь, как за соломинку. Поэтому... ты меня простишь...

- Что ты собираешься...

В Индонезии для этого существует название: Джам Карет - час, который растягивается.

В Берилловой комнате в Ватикане, втором по великолепию помещении, созданном для папы Юлия II, Рафаэль начал рисовать (а его ученики закончили) величественную фреску, изображающую историческую встречу папы Льва I и Аттилы в 452 году.

В своем произведении он отразил веру всех христиан в то, что духовные власти Рима встали на защиту народа в тот тяжелый час, когда гунны пришли разграбить и сжечь Священный Город. Рафаэль нарисовал святого Петра и святого Павла, сходящих с Небес для того, чтобы поддержать папу Льва в его намерении помешать завоевателям. Изложение этой истории являлось несколько расширенной интерпретацией известной легенды, в которой упоминался только апостол Петр - с мечом в руке он стоял за спиной папы Льва I. А сама легенда являлась несколько расширенным толкованием тех немногочисленных и относительно неискаженных фактов, что сохранила история: рядом с Львом не было никаких кардиналов, не говоря уже о призраках апостолов. Он был одним из трех членов делегации. Двое других представляли светскую власть Римского государства. Эта встреча состоялась - в отличие от того, что утверждает легенда, - не у ворот Рима, а в северной части Италии, неподалеку от современной Пескьеры.

Больше историкам ничего не известно. И тем не менее Аттила, которого до тех пор никто не мог остановить, не сравнял Рим с землей. Он увел своих воинов.

Джам Карет. Составляющие силового поля вытекли из центра параллакса, из перекрестка времен, поле пульсировало во времени и пространстве и в сознании людей в течение двадцати тысячелетий.

А потом вдруг исчезло, совершенно необъяснимо, и тогда Аттила закрыл лицо руками, его мозг превратился в перекрученные, спутанные жесткие канаты. Глаза остекленели, потом прояснились, он сделал глубокий вдох. И отдал своей армии приказ повернуть назад. Лев Великий возблагодарил Бога и вечную память Христа Спасителя. Легенды добавили сюда еще и апостола Петра. А Рафаэль - апостола Павла.

Целых двадцать тысяч лет - Джам Карет - поле пульсировало, но на одно короткое мгновение, которое могло длиться секунды, или годы, или века, оно было отключено.

Легенда не говорит правды. Точнее, она говорит не всю правду: за сорок лет до того, как Аттила вторгся в Италию, Рим был завоеван и разграблен Аларихом. Джам Карет. Через три года после отступления Аттилы Рим захватил Гайзерих, король вандалов.

Была причина, по которой нечистоты безумия перестали питать пространство и время из измененного сознания семиглавого дракона...

Семф, предавший свой народ, парил перед членами Совета. Его друг, стремившийся к своему заключительному воплощению, Линах, председательствовал во время слушания дела. Он рассказывал тихо, но весьма красноречиво о том, что сделал великий ученый.

- "Резервуар опустошается, - сказал он мне. Прости, но я люблю своих сограждан. Где бы они ни находились, когда бы ни находились - я просто обязан их любить, потому что работаю в совершенно бесчеловечной области, я должен держаться за свою любовь, как за соломинку. Поэтому ты меня простишь". А потом он вмешался.

Шестьдесят членов Совета, по одному представителю от каждого народа, населяющего центр, - существа, похожие на птиц, какие-то синие тени, люди с громадными головами, оранжевые растения с трепещущими лепестками... все обратили взоры на повисшего в воздухе Семфа. Его тело и голова походили теперь на мятый бумажный пакет. Волосы исчезли. Глаза слезились и стали бесцветными. Обнаженный, мерцающий, он чуть отплыл в сторону, потом легкий ветерок, резвящийся в помещении без стен, толкнул его на прежнее место. Семф опустошил себя.

- Я. прошу Совет приговорить этого человека к последнему воплощению. Несмотря на то что его вмешательство продолжались всего несколько секунд, мы никогда не узнаем, какой вред, какие изменения оно могло принести перекрестку времен. Я признаю, что он намеревался перенасытить канализацию и таким образом вывести ее из строя. Этот поступок, поступок чудовища, приговорившего шестьдесят народов, населяющих центр, к жизни, в которой будет по-прежнему преобладать безумие, этот поступок должен быть наказан уничтожением.

Совет впал в задумчивость. Бесконечное время спустя он воссоединился, и обвинения Проктора были поддержаны; предложенный им приговор вынесен.

На тихих берегах мысли Проктор, палач, нес на руках своего друга, бумажного человека. Там, в опускающейся тишине близкой ночи, Линах положил Семфа в тень вздоха.

- Зачем ты мне помешал? - спросил он.

Линах отвернулся и уставился в надвигающийся мрак.

- Зачем?

- Потому что здесь, в центре, у нас еще есть шанс.

- А для них, для всех них, там... уже не осталось ничего?

Линах медленно сел рядом, погрузил руки в золотой туман, который окутал его запястья, а потом снова стек к нетерпеливо ожидающему его телу мира.

- Если мы сможем положить начало здесь, если сможем постепенно расширять границы, возможно, когда-нибудь наступит день и мы доберемся до конца времени, начав совсем с малого. А до тех пор необходимо, чтобы хотя бы в одной крошечной точке не царило безумие.

Семф заговорил быстрее. Его время истекало.

- Ты приговорил их всех. Безумие - очень опасный и живучий яд. Это сила. Ее можно упрятать. Самый могущественный джинн в бутылке, открыть которую совсем ничего не стоит. А ты приговорил их к вечной жизни вместе с безумием. Во имя любви.

Линах издал какой-то звук, не похожий на слово. Семф коснулся его трепещущей тенью, которая была когда-то рукой. Пальцы растворились в тепле и ощущении живой плоти.

- Мне жаль тебя, Линах. Твое проклятие заключается в том, что ты хочешь быть настоящим человеком. А мир создан для тех, кто сражается. Ты так и не понял этого.

Линах промолчал. Он думал о вечных отходах и о канализации, которую возродила к жизни необходимость.

- Ты сделаешь для меня памятник? - спросил Семф.

- Это предусмотрено традицией, - кивнул Линах.

Семф грустно улыбнулся:

- Тогда сделай его для них, не для меня. Я создал сосуд их смерти, но он мне не нужен. Выбери одного из них; не очень выдающегося, но такого, чтобы, обнаружив его, они поняли, что это значит. Ради меня воздвигни памятник этому человеку. Ты сделаешь?

Линах кивнул.

- Ты сделаешь? - снова спросил Семф, потому что глаза у него были закрыты и он не видел кивка.

- Да, обязательно, - ответил Линах.

Но Семф уже не слышал. Воплощение началось и закончилось, Линаха окутало безмолвное одиночество.

Памятник поставили на отдаленной планете затерянной звезды во времена древние и не родившиеся. Он существовал в сознании людей, что придут позже. Или никогда.

Но если они все-таки придут, то поймут: их жизнь - это ад, однако существует Рай, называемый людьми Раем, а в нем - центр, откуда истекает безумие, и в этом центре царит мир.

В развалинах взорванного здания, где некогда располагалась фабрика по производству мужских сорочек, в городе, который когда-то был Штутгартом, Фридрих Дрюкер нашел разноцветный ящичек. Обезумев от голода и мыслей о том, что вот уже несколько недель он вынужден питаться человеческим мясом, окровавленными остатками пальцев Дрюкер отодрал крышку. Когда ящичек раскрылся, из него вырвались ураганы и умчались прочь, не обращая ни малейшего внимания на охваченного ужасом Фридриха Дрюкера. Бури и темные, безликие, крылатые твари уносились в ночь, а за ними вслед - последние клочья пурпурного тумана, источающего сильный запах гниющего жасмина.

Однако Фридриху Дрюкеру некогда было раздумывать над тем, что все это значит, потому что на следующий день началась Четвертая Мировая война.