1

У Карла Грэнвилла неделька явно не задалась.

Для начала его вчистую переиграл под кольцом какой-то юнец-переросток во время еженедельного баскетбольного матча в спортивном центре Челси-Пирс. Потом журнал «Нью-Йорк мэгэзин» отдал заказ на обещанную статью об актере Натане Лейне другому внештатному журналисту — родственнице главного редактора. Затем позвонил отец из Помпано-Бич во Флориде, чтобы сообщить Карлу, что тот, по мнению родителя, понапрасну губит драгоценную ученую степень выпускника «Лиги плюща» и свою жизнь, не обязательно в указанном порядке. Плюс ко всему бейсбольная команда «Нью-Йорк метс» продула три раза подряд, а ночной телеканал заменил сериалы «Странная парочка» и «Такси» на «Я мечтаю о Джинни» и «Зачарованных». И вот теперь, так сказать, последняя капля — ему приходится торчать в помещении, где оказались два последних на всем белом свете человека, обе женщины, которые еще верят в него, его талант и будущее. К сожалению, одна из них мертва, а другая ненавидит Карла от всей души.

Да уж, удачной неделю не назовешь!

Карл находился в зале для проведения похоронных церемоний на углу Мэдисон-авеню и Восемьдесят первой улицы. Он стоял у открытого гроба, в котором покоилась Бетти Слейтер, легендарный литературный агент и не менее легендарная алкоголичка. Сейчас Бетти выглядела примерно так же цветуще и жизнерадостно, как корзина с восковыми фруктами. Ну что ж, по крайней мере она не кидала в его сторону взоры, исполненные неприкрытой враждебности, как Аманда Мейз, стоявшая по другую сторону катафалка. Аманда все еще злилась на Грэнвилла из-за небольшого недопонимания. Некоторого расхождения во взглядах на доходную работу в Вашингтоне, женитьбу и долгую счастливую жизнь вместе. Карл втайне признавал, что в разногласии имеется некоторая доля и его вины.

Вообще-то, если честно, вся вина лежала на нем.

Народу на похоронах была тьма-тьмущая, несмотря на то что под конец жизни Бетти совсем сбрендила, умудрилась обидеть почти всех издателей, критиков и авторов этого города. В основном из-за того, что резала горькую правду в глаза, нисколько не смущаясь. «Чушь», «фигня», а еще «псевдоинтеллектуальное дерьмо», самое любимое выражение, — такими словечками Бетти бросалась направо и налево. Однако ее похороны стали событием, люди покорным стадом пришли и столпились у ее гроба, чтобы молчаливо отдать дань памяти этой женщине. Там были маститые литераторы — Норман Мейлер, Джон Ирвинг. Пришла известная писательница Майя Анджлу. А еще присутствовали Сонни Мехта, Тина Браун, Джудит Реган, а также множество других выдающихся издателей и литературных агентов. Впрочем, они оказались в этом зале не только из-за уважения к Бетти, им хотелось пообщаться с себе подобными. И, как с ужасом заметил Карл, найти подходящую добычу. Что бы там ни говорили, у Бетти еще водились состоятельные клиенты, которые сейчас остались без присмотра. Самым многообещающим среди них был Норм Пинкус, лысеющий косолапый недотепа, известный читателям как Эсмеральда Уилдинг, автор одиннадцати душещипательных бестселлеров о страстной любви. Агенты кружили около этой маленькой пузатой золотой жилы, как стая стервятников, ожидая удобного момента для нападения. «Как бестактно!» — отметил про себя Карл.

Особенно если учесть, что ни один из стервятников не обратил ни малейшего внимания на него.

А разве он не талантлив? Неужели ему не хватит сил, чтобы создать бестселлер? Настоящий, качественный бестселлер? Разве он не сможет очаровать всю Америку, пригласи его Опра Уинфри на свое шоу?

И разве это не Мэгги Петерсон пристально смотрит на него с другого конца комнаты?

Точно, она.

Черт подери! Сама Мэгги Петерсон! Уставилась на него. И не только. Вот она уже пробирается к нему через толпу. Улыбаясь и протягивая руку. Самая известная, заметная и колоритная личность в издательском мире Нью-Йорка заговорила с ним! Три ее книги подряд раскупались как горячие пирожки! У нее собственная серия в «Апексе», крупном международном мультимедийном холдинге! Да, эта женщина — звезда первой величины.

Карл Грэнвилл прекрасно понимал, что немного звездной пыли ему сейчас не помешает. Молодому человеку исполнилось двадцать восемь лет, и желание создать один из величайших романов в американской литературе сжигало его. Некоторое время назад он отправил наброски своего будущего творения Бетти Слейтер, однако та умерла, не успев высказать свое мнение. И теперь Карл остался без агента, без денег на квартплату, зато с сильным подозрением, что его финансовое положение улучшится не раньше, чем рак на горе свистнет. Но вдруг блеснул лучик надежды. Мэгги Петерсон что-то ему сказала!

Она сказала:

— Даже не знаю, то ли дать тебе работу, то ли трахнуться с тобой.

Карлу пришлось признать, что Мэгги удалось его обескуражить.

Абсолютно все в Мэгги Петерсон было призвано производить именно такое впечатление. Строгая стрижка «паж», иссиня-черные волосы ровно обрезаны на уровне подбородка, по-видимому чем-то вроде тесака. Небрежный мазок ярко-красной помады. Обтягивающий брючный костюм из черной кожи. Шикарная сорокалетняя женщина, поджарая, словно гончая, излучающая энергию и вызов. Чрезвычайно сексуальная хищница. Плотоядная. И прямо сейчас она окидывала Карла оценивающим взглядом, как среднепрожаренный бифштекс на тарелке.

Карл осмотрелся вокруг, желая удостовериться, что Мэгги обращается именно к нему. Нет, он не ошибся. Карл откашлялся и, усмехнувшись, парировал:

— Если бы у меня был выбор, я бы предпочел работу.

Мэгги не улыбнулась в ответ, и Карл понял, что обмен шутками не в ее стиле.

— Я читала истории о таинственных убийствах, которые ты написал для Кэти Ли, чтобы она опубликовала их под своим именем, — произнесла она, не сводя с молодого человека глаз. — Неплохо. Мне понравилось.

Она говорила о Кэти Ли Гиффорд, писательнице и телеведущей. Конечно, особо гордиться тут нечем, но работа есть работа.

— Это мне Бетти предложила, — ответил Карл и скромно пожал плечами, ощутив привычный укол в левом из них.

Боль осталась напоминанием о том, как в последний год учебы в университете он во время матча столкнулся под баскетбольным щитом с мощным нападающим команды соперников, который играл сейчас где-то в Греции. Грэнвилл три года выступал за команду Корнеллского университета. Умный и расчетливый лидер на площадке, Карл прекрасно передавал пасы и метко бил по кольцу. Он обладал всеми данными для хорошего игрока. Всеми, кроме роста, прыгучести и скорости. В нем было около метра восьмидесяти семи. Вес Грэнвилла не изменился со времен студенчества и составлял примерно восемьдесят четыре килограмма. Правда, несколько из килограммов стремились осесть на животе, и Карлу приходилось регулярно тренироваться, чтобы этого не произошло.

— Видишь ли, Бетти переслала мне твой роман.

— Да? А я и не знал. — Грэнвилл ничего не мог с собой поделать: пульс явно участился.

— Самая потрясающая проза из всего, что мне доводилось читать за последних два, а может, и три года. Некоторые места написаны просто блестяще!

Вот они, заветные слова! Их так жаждет услышать каждый писатель! И звучат они из уст не кого-нибудь, а самой Мэгги Петерсон, той, что действительно способна помочь.

— Нам нужно поговорить, — продолжила Мэгги.

Какое-то время Карл молча стоял и широко улыбался.

Когда он так ухмылялся, ему давали лет восемнадцать, не больше. Однажды Аманда сообщила ему, с легкой ноткой отвращения в голосе, что своими блестящими голубыми глазами, румяными щеками и копной непослушных белокурых волос, спадающих на лицо, он напоминает чрезмерно вытянувшегося мальчишку с этикетки консервированного супа «Кэмпбелл». У Карла был такой цветущий и невинный вид, что в питейных заведениях молодого человека до сих пор просили предъявить удостоверение личности.

— Конечно, — ответил он Мэгги. — Давайте поговорим.

Мэгги бросила взгляд на часы.

— Встретимся в три часа.

— В вашем офисе?

— Я собираюсь кое с кем на ланч в Ист-Сайде. Так что лучше встретиться у меня дома. Четыреста двадцать пять по Восточной Шестьдесят третьей улице. Там нам никто не помешает. Побеседуем в саду.

— На улице льет как из ведра.

— Увидимся в три, мистер Грэнвилл.

— Для вас Карл.

— А я думала, тебя зовут Грэнни.

— Некоторые, — признался он. Конечно, только самые близкие, те, кому он позволяет…

Черт, а откуда ей это известно?

— Я всегда готовлю домашние задания, — произнесла Мэгги, словно читая его мысли. Она уже не смотрела на Карла, ее взгляд блуждал по заполненной людьми комнате, без устали ища что-то. Затем она опустила глаза вниз, на покоящееся в гробу восковое тело. — А ведь ее смерть — конец целой эпохи, не так ли?

Казалось, Мэгги с удовольствием отметила этот факт. Она вновь взглянула на Карла.

«Не разочаруй меня, Карл, терпеть не могу, когда меня разочаровывают».

Шел дождь, и Аманда Мейз предложила Карлу подбросить его до дома.

Она водила все ту же старую, проржавевшую, полуразвалившуюся «субару» с кузовом «универсал», которую умудрилась нелегально припарковать в том месте, где разрешалось оставлять только автокатафалки. В салоне машины, как обычно, было полно смятых стаканчиков из-под кофе «Старбакс», куча разных пальто, свитеров и туфель, блокнотов и папок. Что ж, любовью к порядку Аманда никогда не отличалась. Карл стоял у обочины, и струи воды стекали по его спине, пока девушка открывала машину и перекладывала всю дребедень, которая валялась на переднем сиденье, на заднее, такое же захламленное, чтобы освободить место.

Когда он наконец забрался внутрь, из-за тесноты колени длинных ног оказались почти прижаты к подбородку. После того как Аманда предложила его подвезти, она не проронила ни слова, и Карл понял, что именно ему придется быть взрослым и цивилизованным.

— И когда же ты собираешься в…

— В Вашингтон? Прямо сейчас. Мы расследуем одно дельце в местном школьном совете округа Колумбия. Я руковожу командой и не хочу, чтобы без меня там напортачили. И вообще, мне ведь незачем здесь оставаться, правда? — подчеркнула она язвительно.

— Аманда, мы могли бы, по крайней мере…

— Остаться друзьями? Конечно, Карл, могли бы.

Она постоянно его перебивала, никогда не давая закончить фразу. Их разговоры всегда велись отрывисто и быстро, иногда на повышенных тонах, и очень редко бывали спокойными. У Аманды и мозги так работали — на повышенной скорости.

— Ну ладно, ты хочешь…

— Чашку кофе? Нет, спасибо. На сегодня с меня хватит дружбы.

«Субару» никак не хотела заводиться. Мотор чихал и захлебывался. Когда наконец машина тронулась с места, он начал стучать, часто и громко.

— Ты что, собираешься ехать на этой тарахтелке до Вашингтона?

— Она в полном порядке, Карл. — В тот день, когда они расстались, Аманда перестала называть его Грэнни. — Она так стучит последние семь тысяч миль.

— Но…

— Ничего страшного. Так что заткнись, ладно?

Аманда вдавила педаль в пол, чтобы доказать свою правоту. Карл закрыл глаза, отчаянно вцепившись в сиденье и вспоминая.

Вспоминая о них.

Они встретились на вечеринке по поводу выхода в свет книги общего друга. И после этого были неразлучны восемнадцать месяцев, две недели и четыре дня. Аманда любила группу «Велвет андеграунд», баскетбольную команду «Нью-Йорк никс» и холодную пиццу на завтрак. Ее тело было приятно округлым в одних, нужных, местах и на зависть упругим и подтянутым в других. А еще она обладала копной непокорных волос медного цвета, которые торчали во все стороны, озорными зелеными глазами, россыпью веснушек и самым прелестным ртом, который только доводилось целовать Карлу.

Он вспоминал ночи, проведенные вместе. Как они занимались любовью, затем беседовали до рассвета и снова занимались любовью. А потом еще и еще.

Вспоминал, как он чувствовал себя рядом с ней — влюбленным и восторженным, веселым и неуверенным, но всегда живущим полной жизнью. Аманда была чрезвычайно отзывчивой, страстной и своенравной. Характером она обладала прескверным, и ладить с ней было непросто. Настырная, несговорчивая и упрямая. Зато Аманда отличалась поразительным интеллектом, и сейчас, сидя рядом с ней, Карл с долей сожаления понял, что ее мнение до сих пор для него очень важно.

В памяти Грэнвилла всплыло их расставание.

Оно было ужасно.

Больше всего Аманде хотелось, чтобы он стал реалистом. Таким, как она. Несколько лет Аманда работала внештатной журналисткой, месяцами обретаясь в убогой однокомнатной квартире, и наконец поняла, что ей нужно больше всего на свете. Настоящая жизнь. Хорошая работа. Уютный дом. Обязательства. Карл Грэнвилл. Она подыскала хорошую должность — заместителя редактора отдела городских новостей газеты «Вашингтон джорнэл». Округ Колумбия подходил ей как нельзя лучше, ведь Аманда обожала политику. В отличие от Карла, чьей страстью были цифры. Например, 30,1 очка и 22,9 подбора, которые в среднем набирал за одну игру величайший баскетболист Уилт Чемберлен. Или 325 — результат Дика Гроута за 1960 год, когда он в последнем бейсбольном матче сезона вырвал титул лучшего отбивающего Национальной лиги у Норма Ларкера. Впрочем, и для Карла в Вашингтоне нашлась приличная работа. Да что говорить, отличная работа! «Вашингтон джорнэл» искала человека, который смог бы рассказывать о спорте как об одной из форм поп-культуры, а не только сообщать результаты состязаний. Очерки. Обзорные статьи. Быть может, даже собственная колонка. Но Карл отказался. Эта должность отнимала бы у него все время, а он не хотел бросать свою книгу. И Нью-Йорк он не хотел оставлять, так что разъяренной Аманде пришлось уехать одной. Она не поняла его. Да и вряд ли смогла бы. Ей тогда исполнилось тридцать, а ему — двадцать семь, но из-за разницы в психологическом развитии полов это означало, что она опережала его лет на девять-двенадцать. Карл понимал, что теряет нечто особенное, но ничего не мог с собой поделать.

Он просто был не готов к реальной жизни.

Это случилось почти год назад. А теперь они мчались по мокрым от дождя улицам Нью-Йорка в ее машине и не знали, что сказать друг другу. Аманда направилась вверх по Медисон-авеню к Девяносто шестой улице и на всей скорости пронеслась по пересекающей Центральный парк Девяносто седьмой. Карл жил на Сто третьей улице, между Бродвеем и Амстердам-авеню в одном из немногих в Верхнем Вест-Сайде многоквартирных домов, которым чудом удалось избежать реконструкции. В этом районе было полно грязных и убогих съемных квартир, а также безработных латиноамериканцев, которые день-деньской сидели на ступеньках, потягивая из банок пиво, купленное в магазинчике за углом.

— И с каких это пор вы с Мэгги Петерсон не разлей вода? — спросила Аманда.

— Она прочитала мою книгу. И ей понравилось.

Карл ждал, что Аманда порадуется за него. Может, даже придет в восторг. Но она осталась равнодушной. Словно пропустила его слова мимо ушей.

— Интересно, правда ли то, что о ней болтают? — произнесла Аманда.

— Не думаю. — Карл бросил взгляд на девушку. Он не выносил, когда она пыталась вот так его подловить. — Ну хорошо, и что же такое говорят?

— Когда она была редактором «Дейли миррор» в Чикаго, то разрушила брак ведущего журналиста этого издания.

— Что, у нее был с ним роман?

— У нее был роман и с ним, и с его женой.

— Не может быть.

— Может, уж ты поверь.

— Ей просто хочется пообщаться, — возразил Карл, стараясь говорить как можно небрежнее.

— Ей много чего хочется. Включая собственное ток-шоу на телеканале «Апекс». И наверняка она его получит, учитывая, что они с Огмоном очень близки.

Лорд Линдсей Огмон, урожденный британец, а ныне миллиардер-затворник, единолично построил империю «Апекс» по кирпичику — теле- и киностудия, газеты в Лондоне, Нью-Йорке, Чикаго и Сиднее, журналы во многих странах мира, книгоиздательства в Нью-Йорке и Лондоне, международные кабельные телеканалы. Линдсей Огмон создал мощную и обширную сеть, а Мэгги Петерсон была его самой крупной и прожорливой акулой. Потрясающим сотрудником. Шикарной женщиной. «Дейли миррор» медленно угасала до того, как она ее возглавила, и за полгода Мэгги удалось поднять тираж на двадцать пять процентов. Затем она взялась еще за два журнала Огмона, которые не приносили прибыли, и вскоре они стали самыми популярными. А теперь Мэгги сделала успешным принадлежащее Линдсею издательство.

— Она нигде не остается надолго, — добавила Аманда. — Ей не нравится руководить одним и тем же коллективом год за годом. Мэгги любит производить сенсации.

Карл кивнул, размышляя над тем, какого рода сенсацию Мэгги задумала для него.

— Ты встречаешься с кем-нибудь? — спросил он сквозь тарахтение мотора.

— С Томом Крузом, — ответила Аманда. — У нас большое и светлое чувство. Только никому ни слова. Не хотим, чтобы Николь узнала. К тому же когда-то я поклялась, что ни за что на свете не свяжусь с женатым мужиком.

Девушка вытащила сигарету и закурила, наполнив салон машины табачным дымом.

Карл открыл окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха, и дождь брызнул ему в лицо.

— Когда ты снова начала курить?

— Догадайся, — бросила она резко. Слишком резко, поняла Аманда и добавила уже мягче: — А ты?

— И не думал. Отвратительная привычка. Вредно для легких.

— Я имела в виду…

— Знаю. Нет, ни с кем. Голодающие художники в наши дни не пользуются популярностью.

— Голодающие художники никогда не пользовались популярностью.

— Ну-ну, рассказывай, — сказал Карл, ухмыльнувшись.

— Нет уж, — отозвалась Аманда, — этот номер не пройдет, даже не пытайся.

— Ты это о чем? Что не пройдет?

— Грэнвилловская улыбка. На мне сейчас непробиваемая броня, так что не трать зря силы.

— Послушай, Аманда…

Карл взял девушку за руку. Аманда отдернула руку и прошептала:

— Пожалуйста, не надо. Не надо говорить, как тебе неловко и что ты не знаешь, что сейчас чувствуешь. Потому что я знаю, что ты чувствуешь. Облегчение и свободу.

После этих слов Карл замолчал. Аманда тоже.

— Наверное, еще не время, — сказал наконец Карл. — Еще слишком больно. Может… может, стоит попытаться в следующем году.

— Я не против, если ты не возражаешь, — храбро ответила Аманда.

— Договорились, — произнес Карл, гася ее сигарету.

Улица, на которой жил Грэнвилл, была пустынна. Дождь загнал всех праздношатающихся под крышу. Аманда со скрежетом притормозила перед видавшим виды домом из коричневого песчаника, где Карл жил с тех пор, как переехал в Нью-Йорк. Он снимал крохотную однокомнатную квартирку на четвертом этаже, в которой было жарко летом, холодно зимой и шумно в любое время года. Мыши и тараканы не возражали, Карл тоже, а вот Аманда это убожество терпеть не могла. Обычно они встречались в ее квартире с центральным отоплением, горячей водой и прочими роскошествами.

Очень привлекательная молодая блондинка пыталась протащить через переднюю дверь огромное кресло. Правда, безрезультатно. И красотку, и ее ношу поливал дождь. Футболка и джинсы девушки промокли насквозь.

— Новая соседка? — осведомилась Аманда, вопросительно подняв бровь.

— Ага, сверху, — подтвердил Грэнвилл, кивая. — Переехала на прошлой неделе.

— Нет, не носит, — произнесла Аманда.

— Что не носит?

— Бюстгальтер. Ты ведь это подумал, не так ли?

Карл повернулся и пристально посмотрел на нее.

— Наверное, ты удивишься, но я не всегда думаю то, что, по твоему мнению, я должен думать.

Взгляд Аманды блуждал по лицу Карла, словно она старалась его лучше запомнить.

— Ты абсолютно прав, — мрачно проговорила девушка. — Меня бы это удивило.

— Осторожно, там рытвина, — предостерег Карл бывшую подругу, вылезая из машины.

Яма была прямо посреди дороги, широкая и глубокая, больше похожая на кратер. И конечно же, Аманда въехала в нее на всей скорости. Наверняка потеряла бы колпак, будь на автомобиле хоть один. Карл смотрел, как ее «субару» пересекает Бродвей, а потом удаляется вниз по улице, и на душе у него скребли кошки. Ему было грустно и одиноко. Карл решительно отбросил печальные мысли и направился к входной двери. Путь преградили кресло и очень мокрая блондинка.

— Вы что, собираетесь самостоятельно затащить эту штуковину на пятый этаж? — осведомился Карл у новой соседки.

— Конечно, — ответила та.

У девушки был мягкий, приятный голос и самые завораживающие огромные голубые глаза из всех, которые только доводилось видеть Карлу. Шелковистые белокурые волосы блестели от влаги. Губы блондинка накрасила ярко-розовой помадой, а ногти — такого же цвета лаком. Она была довольно высокой — около метра восьмидесяти в ботинках «Док Мартен» с металлическими носами.

— Я нашла это кресло за углом. Представляете, кто-то его выкинул!

Кресло было обтянуто зеленым винилом и выглядело просто огромным. И безобразным.

— Не могу представить, что его кто-то вначале купил, — заметил Карл.

— А мне нравится. Особенно потому, что у меня нет кресла и оно мне пригодится. Только вот в чертову дверь никак не пролезет!

Красотка с досадой прикусила соблазнительную нижнюю губу.

Карл стоял и думал, что давным-давно не встречался с женщиной, которая покрывает ногти ярко-розовым лаком. Впрочем, если подумать, он вообще никогда не ходил на свидания с такими женщинами. Аманда не красила ногти и к тому же обкусывала их до крови.

— Обязательно пролезет, — заверил Грэнвилл девушку. — Нужно только его повернуть.

Он нагнулся и ухватил зеленого монстра за бок, стараясь при этом не глядеть на крупные розовые соски блондинки, которые дерзко торчали прямо перед его носом.

— Спасибо, вы очень добры.

— Ничего особенного, — пробормотал Карл. — Соседи всегда помогают друг другу. Удерживая таким образом этот жестокий, грязный город от окончательного распада. Кроме того, если я не помогу, то не попаду внутрь и останусь мокнуть под дождем.

Они вдвоем повернули кресло, с трудом протащили его через вестибюль и поставили у лестницы. Оно оказалось тяжеленным, и двигать его было очень неудобно.

— Между прочим, я тот самый Грэнвилл, чья кнопка домофона как раз под вашей. Имя Карл прилагается к фамилии. А что прилагается к Клонингер?

— Тонни. С двумя «эн».

— Рад познакомиться, Тонни с двумя «эн». Вы недавно в этом городе?

— На днях переехала из Пенсильвании. Я актриса. Господи, так смешно звучит, словно я хвастаюсь. Я хочу стать актрисой. В основном подрабатываю манекенщицей и все такое. Еще я учусь. А вы? Тоже работаете моделью?

— Продолжайте говорить со мной в таком духе, и я лягу на коврик у вашей двери и останусь там навсегда.

— Кстати, вот что мне еще нужно — коврик у двери, — ответила девушка, улыбаясь Карлу.

У нее была чудесная улыбка, и Грэнвилл почувствовал, что по нижней части тела растекается приятное тепло, а ноги стали как желе. Карл глубоко вздохнул, оценивая в уме высоту и ширину лестницы и кресла, и прикинул, как транспортировать мебель дальше.

— Ладно, я потащу, а вы — толкайте. На счет «три». Готовы?

— Готова. Я уже говорила, что это очень мило с вашей стороны?

— Да, но можете повторять еще и еще.

Он тянул, она толкала, и каким-то образом молодые люди ухитрились приволочь огромную, безобразную и неуклюжую штуковину на площадку второго этажа, где им пришлось передохнуть. Оставалось всего три пролета.

— А можно задать вам личный вопрос? — произнесла девушка, тяжело дыша. — Каждое утро я слышу из вашей квартиры странные звуки — «бум-бум-бум». Что вы делаете?

— Бьюсь головой о стену. Я — писатель.

Она прыснула, и ее смех оказался столь же очаровательным, как улыбка. Звонким и искренним.

— Мне еще не приходилось жить над писателем. Наверное, нужно привыкать.

— О, вам понравится. На самом деле, скоро будете удивляться, как это обходились без меня раньше.

Блондинка бросила на него игривый взгляд.

— А серьезно, что вы делаете?

— Это боксерская груша. В ней килограммов тридцать, не меньше. Я занимаюсь каждое утро. — Он опять ухватился за свою сторону кресла и продолжил: — Никогда не знаешь, что может случиться.

Когда они наконец добрались до четвертого этажа, поясница Карла ныла от напряжения.

— Я ощущаю себя непривычно великодушным. Почему бы вам не оставить это кресло здесь, у меня? Вы бы могли навещать его, когда захотите.

— Еще один лестничный пролет, Чарльз.

— Карл.

Девушка жила в такой же студии, как у него, только потолок нависал еще ниже, и из-за этого комнатка казалась совсем убогой. Пожиток у нее было немного — кровать, комод, телевизор и кактус, который, похоже, давно погиб. Правда, Карл не знал, как должны выглядеть живые и здоровые кактусы. Часть вещей соседка еще не успела распаковать, и они лежали в коробках. Молодые люди затащили кресло в пустой угол, перед телевизором.

— Самое меньшее, что я могу для вас сделать, это предложить пива, — с благодарностью сказала Тонни.

— Самое меньшее, что я могу сделать, это принять ваше предложение, — ответил Карл, ожидая, что девушка направится к холодильнику. Но она даже не шелохнулась.

— Вообще-то у меня нет пива, — призналась она.

— Ваши предложения всегда такие необоснованные?

— Отнюдь нет. Знаете «Сан хаус»?

— Бар, где играют блюз на Девятой авеню?

Девушка кивнула.

— Я работаю там официанткой по вечерам, с восьми до двух. Загляните туда, и я угощу вас пивом. Договорились?

— Не знаю. Мне нужно подумать, — ответил Карл. Он посмотрел на потрясающую красотку, которая стояла перед ним. Затем представил рассерженную бывшую подругу, как та на своей машине-развалюхе переезжает через выбоину на дороге. — Все, я подумал, — произнес он. — Договорились, Тонни с двумя «эн».

 

2

Двухмоторная «сессна» коснулась колесами шасси взлетной полосы № 31 международного аэропорта Нашвилла, столицы штата Теннесси, точно по расписанию, минута в минуту. По-видимому, никто этого не заметил. Во всяком случае, точно не диспетчер наземного движения, который не обращал внимания на приземлившийся самолет минут тринадцать, пока пилот не вызвал его второй раз, возмутившись:

— Это «сессна—ноябрь—шестьдесят—гольф—чарли». Сколько раз нужно просить соединить меня со службой по регулированию воздушного движения «Меркьюри»?

— Извини, Чарли, — ответил оператор. — Сумасшедший день сегодня. Ни минуты продыху. Совсем про тебя забыл.

И уж конечно, ничего не заметил оператор «Меркьюри», которому понадобилось семь с половиной минут после того, как «сессна» получила разрешение вырулить на стоянку, чтобы сообщить, на какую стоянку двигаться.

Несомненно, остался равнодушен к прилету самолета и болезненно худой сотрудник наземных служб аэропорта, из-за которого летчику пришлось ждать еще четыре минуты, чтобы заказать по девяносто пять литров авиационного топлива на каждый бак.

Казалось, происходящее было до лампочки всем, кроме пилота «сессны» и ее единственного пассажира, Г. Гаррисона Вагнера, который в этот раз путешествовал под именем Лоренса Энгла.

Гарри Вагнер ценил точность. Его страшно раздражало, что все остальные в этом огромном мире явно плевать хотели на то, случалось ли что-нибудь вовремя, или запаздывало, было настоящим или фальшивым, делалось хорошо либо плохо или, коли на то пошло, выполнялось ли вообще. Для Гарри это было просто невыносимо. Впрочем, на свете хватало вещей, которые Г. Гаррисон Вагнер терпеть не мог.

Кстати, работенка, которую ему предстояло выполнить, тоже входила в их число.

Из-за таких вот заданий Гарри не мог гордиться своей профессией. Хотя, в общем, она ему нравилась — в ней присутствовали азарт и свобода, она вызывала уважение. А еще Гарри будоражил эротический мир, куда он попадал, будучи завсегдатаем ночных баров и клубов. Будоражили игры, в которые он играл, и тела, к которым прикасался. Вожделение, которое пробуждал в партнерах и испытывал сам. Но все существование Вагнера зиждилось на обмане. Слишком много лет ему приходилось лгать каждый день, лишь бы выжить. И потому его радовала собственная сила. Он научился существовать с ложью, научился жить один, отгородившись от окружающего его мира.

До сегодняшнего дня. Гарри больше не был один. Он стал беззащитным. Сила покинула его. И из-за этого ему предстояло пересечь ту грань, которой до сих пор удавалось избежать.

Впервые в жизни Гарри Вагнер должен был убить человека.

Было бы проще лететь через аэропорт Оксфорда. Но простота не интересовала Гарри. Ему хотелось сделать все правильно. Потому-то он и полетел через Нашвилл. Аэропорт Оксфорда находился ближе к месту назначения, но был очень маленьким. Если вдруг что-либо пойдет не так, ему потребуется анонимность. И расстояние. К тому же кое-что можно найти только в Нашвилле. Например, лучшие в стране завтраки, которые подают в кафе «Лавлейс». Или музыка, такая безыскусная и берущая за душу, которую до сих пор исполняют музыканты-виртуозы на улочке Принтерс-элли поздними вечерами. Гарри нравилась музыка в стиле «кантри», ее сентиментальность, тексты песен, эмоциональная окраска. Больше всего он любил Лоретту Линн. У Гарри были все записи Джорджа Джонса. Да что говорить, у него дома на холодильнике висели магниты с изображением Конвей Твитти. Бывшая жена Гарри как-то сказала, что ушла от него именно из-за этих чертовых магнитов. Вагнер знал, что это неправда. Было много других причин. Слишком много.

К сожалению, сегодня Нашвилл служил только промежуточным пунктом. Точкой приземления. Здесь предстояло сменить средство передвижения. Затем добраться до места назначения. Найти цель. Времени не хватит даже на то, чтобы быстренько перепихнуться с кем-нибудь. Разве только на обратном пути. Можно будет зайти в тот бар, который Гарри обнаружил, когда был здесь в последний раз. Там он влюбился. Конечно, если двадцать четыре часа страсти могут считаться любовью.

А кто в его мире скажет, что не могут?

В бюро проката автомобилей, куда зашел Гарри, толстая прыщавая женщина болтала по телефону, не обращая на Вагнера никакого внимания и сбивая его с графика еще больше. Когда она наконец соизволила положить трубку, Гарри сердито посмотрел на нее, надеясь пробудить в нерадивой служащей хоть капельку совести. Конечно, без особого успеха. Эта особа просто взглянула на водительское удостоверение и, широко улыбнувшись, вернула его Вагнеру. Ее ухмылка была открытой, дружелюбной и на редкость глупой.

Женщина задала Вагнеру все обычные вопросы: когда он вернет машину, нужна ли ему дополнительная страховка, воспользуется ли он их автоматической системой дозаправки или зальет бензин самостоятельно. Она выполняла работу равнодушно, словно робот. До тех пор, пока Гарри не назвал свою компанию и рабочий телефон с кодом Филадельфии. Разумеется, и название, и номер были липовыми.

— Надо же, и я из Филадельфии, — произнесла женщина, по-прежнему идиотски улыбаясь. — А чем вы занимаетесь?

— Коммерческая недвижимость, — сообщил Вагнер, отметив, что произвел впечатление.

Нужно признать, он и в самом деле выглядел впечатляюще. Почти два метра роста и сто два килограмма веса придавали его облику внушительность. Гарри был доволен своим телосложением — мощными мускулистыми руками, широкой грудью и плечами. Он знал, что в одежде кажется чересчур массивным, словно слегка потерявший форму бывший футболист. Но ему также было известно, что происходит, когда он разденется. Крепкое и накачанное тело, плоский живот, бугрящиеся мышцы рук и ног вызывали восторженные взгляды, и не раз. Ему это нравилось. Господи, как же ему это нравилось!

Вагнер считал тщеславие не одним из смертных грехов, а так, маленькой слабостью. Сегодня она выражалась в отлично скроенном костюме от Армани, темно-серого цвета, классического фасона. Белая рубашка и черно-белый галстук в мелкий горошек довершали образ. Эффектно, но не совсем во вкусе Вагнера. Лично он предпочитал что-нибудь поярче. Пастельные тона. Яркие галстуки. Но сегодня Гарри выглядел именно так, как хотел выглядеть, — богатый белый бизнесмен, который берет машину напрокат и рассеянно кивает толстой прыщавой девице за стойкой, когда та говорит: «Приятного дня, мистер Энгл».

На поездку в арендованном «бьюике» ушло пять часов тридцать пять минут. В том числе и на получасовой перерыв в кафе «Лавлейс», куда Гарри заехал, чтобы насладиться любимым вкусом крекеров с подливкой и ветчины по-деревенски. Разрази его гром, если по дороге он будет перекусывать в «Макдоналдсе»! Неудивительно, что у Америки столько проблем, думал Гарри Вагнер. Все едят жирную безвкусную пищу. Еще десять минут ушло на санитарную остановку недалеко от Коринфа, как раз на границе между штатами Теннесси и Миссисипи. Гарри специально отвел время в своем расписании, чтобы остановиться именно там, ведь туалет отличался безупречной чистотой. Вагнер предпочитал именно такие места, даже если хотел всего лишь помочиться.

Выезд из Нашвилла был таким же, как выезд из любого другого быстро растущего американского города. Линию горизонта еще не успели испортить силуэты немногочисленных высотных зданий. Гарри обратил внимание на спортивное сооружение с футбольной ареной в центре, выполненное в современной манере — из стекла и стали. И конечно же, не обошлось без привычных вех мегаполиса — пункта видеопроката «Блокбастер видео», ресторана «Планета Голливуд» и «Хард-рок кафе». Сразу за границей Нашвилла пейзаж приобрел черты типичного пригорода на американском Юге — один крупный торговый центр сменял другой, а охраняемые резиденции, выросшие, казалось, за одну ночь, чередовались с земельными участками. Еще несколько километров, и по обеим сторонам шоссе уже мелькал типичный сельский пейзаж — заросли кудзу, бензозаправочные станции и закусочные быстрого обслуживания. Добро пожаловать на настоящий Юг.

Вагнер досконально изучил и обдумал все детали предстоящей работы. Он был сторонником тщательной подготовки. Сюрпризы ему не нравились, он любил все рассчитать заранее. Это было частью придуманной им теории мелочей: не существует ничего огромного, чего нельзя было бы разделить на крошечные кусочки, проанализировать и понять. Чем больше мелочей хранится в памяти, тем обширнее база данных. Работа Гарри требовала больших усилий, как физических, так и умственных, но в первую очередь он считал себя аналитиком. Гарри платили за то, что он мог решить любую возникшую проблему.

Решение конкретно этой проблемы лежало в небольшом захудалом городишке в штате Миссисипи, куда Гарри сейчас и направлялся. Городок возник на берегах Миссисипи в начале двадцатого века благодаря промышленной революции и последние сорок лет медленно угасал. Та его часть, где жили белые, была чистой и спокойной, с прекрасно налаженным бытом. Люди ходили по тротуарам и покупали все необходимое в хороших, тихих магазинах с вежливыми продавцами. Красивые дома стояли на аккуратных лужайках по соседству с ухоженными площадками для гольфа. Районы для черных были совершенно другими. Вместо тротуаров вдоль улиц тянулись канавы, в некоторых из них запросто поместился бы автомобиль. На обочинах дороги валялись разодранные матрасы, служа прекрасным дополнением к кучам старых покрышек. За рядами шлакоблочных коттеджей маячили корпуса большой фабрики. Она уже не изрыгала клубы зловонного дыма, ее закрыли почти двадцать пять лет назад. Ржавых качелей было больше, чем магазинов.

Когда Гарри Вагнер въехал в Нашвилл, его костюм, несмотря на жару, был по-прежнему безукоризнен, рубашка выглядела так, словно ее выгладили пару минут назад, даже узел галстука смотрелся идеально. Гарри подумал, что, судя по всему, он — единственный прилично одетый человек в городе. Ну и хорошо, у него свои стандарты. Ты никто, если не придерживаешься определенных стандартов.

Без них ты такой, как все.

Он почти сразу нашел то, что искал. Нет ничего легче, чем найти мэрию в городке с двухтысячным населением. Она находилась неподалеку от заброшенной железнодорожной станции. Та, в свою очередь, располагалась рядом с местом, которое когда-то было красивой центральной площадью, но сейчас представляло собой плохо заасфальтированный пустырь с пробивающимися сквозь трещины сорняками. Служащая мэрии напомнила Вагнеру девицу из бюро проката автомобилей. Она так же глупо улыбалась, взирая на мир равнодушным взглядом, только была лет на двадцать старше.

— Могу ли я чем-либо помочь? — осведомилась женщина.

— Надеюсь, — вежливо ответил Гарри. — Я представляю юридическую фирму из Хартфорда.

Заметив в глазах собеседницы непонимание, он добавил:

— Штат Коннектикут.

Затем Вагнер полез в карман за бумажником, вытащил из него визитную карточку, на которой было написано: «Лоренс Энгл, юридическая компания „Бродхерст, Фэйборн и Марч“, сотрудник». Протянув визитку служащей мэрии, он объяснил:

— Мы разыскиваем одну женщину в связи с вступлением в наследство. Ей причитается некоторая сумма денег, и наш клиент хотел удостовериться, что она их получила.

— Вот счастливая! — отозвалась сотрудница.

По-видимому, ее искренне обрадовало то, что кому-то улыбнулась удача. Гарри это удивило, ведь он был довольно невысокого мнения о человеческой натуре.

— Скажите, как ее зовут, и я постараюсь что-нибудь сделать, — предложила женщина.

— В этом-то и проблема, — ответил Вагнер, растерянно пожав плечами. — Нам известно только ее прозвище.

— Ничего себе, — произнесла сотрудница. — Кому это пришло в голову оставить человеку наследство, не зная даже ихнего имени?

«Не зная его имени, — подумал Гарри. — Не ихнего». Он терпеть не мог, когда говорили неправильно. Вагнера бесила неточность.

— Мы удивились не меньше вашего, когда узнали, — сказал он и, заговорщически подняв глаза к небу, добавил: — Видите ли, у богатых свои причуды.

Взгляд женщины говорил, что она прекрасно понимает Гарри. Ей хорошо известно, какие чудаки эти состоятельные люди.

— В детстве наш клиент знавал эту особу, и она была очень добра к нему. Нянчила его, когда работала у них в доме. Наш ныне покойный клиент в своем завещании указал, что хочет вознаградить ее, если она еще жива. Но настоящее имя этой женщины ему не известно. Ее все звали Одноглазой Мамочкой.

Собеседница Гарри изумленно покачала головой.

— Странное имечко. Не думаю, что когда-либо его слышала, — проговорила она. Затем замялась и чуть тише спросила: — Она что, черная?

— Думаю, да, — согласился Вагнер.

Женщина понимающе кивнула. Затем молча встала, повернулась и исчезла в маленькой комнатушке, которая находилась позади ее стола. До Гарри донеслись звуки голосов. Затем из кабинета вышел темнокожий мужчина, худой и высокий, лет примерно пятидесяти пяти, может, шестидесяти. В его волосах серебрилась проседь.

— Олдермен Геллер, — представился человек, — Лютер Геллер. Чем могу помочь?

Гарри достал из бумажника еще одну визитку и почти слово в слово повторил свой рассказ. Когда прозвучало имя Одноглазая Мамочка, веки Геллера чуть дрогнули. Едва уловимо, но Вагнер заметил. Он был не из тех, кто не обращает внимания на мелочи.

— Я ее знаю, — сказал член муниципалитета. — Вернее, знал. К сожалению, она скончалась.

Он лгал. Это было ясно по выражению его лица. Гарри, притворившись, что поверил, вздохнул и печально покачал головой.

— Жаль. А когда это случилось? — осведомился он.

— Три недели назад. Может, чуть раньше, — ответил Геллер.

— Совсем недавно, — скорбно констатировал Гарри, а затем вытащил блокнот и ручку. — А как ее звали? Нам необходимо ее полное имя для окончательного варианта завещания, когда его будет рассматривать суд по делам о наследствах, — спросил он.

— Кларисса Мэй Уинн, — сообщил олдермен. — Она была очень стара. Лет девяносто, не меньше.

— Ее похоронили на местном кладбище?

— Нет, — сухо произнес Геллер, и его глаза сузились. — Ее кремировали.

— Понятно, — сказал Вагнер. — А не могли бы вы дать мне копию ее свидетельства о смерти? Нам оно может понадобиться.

— Только через несколько недель. Боюсь, раньше не получится. Мы сейчас переносим все записи в компьютер. К сожалению, наш маленький городок вступает в двадцатый век, когда на дворе уже почти двадцать первый.

— А в прессе публиковалось сообщение о ее смерти?

Олдермен Геллер какое-то время пристально смотрел на Вагнера, затем ответил:

— Редакция «Газетт» примерно в полумиле отсюда.

— Как жаль, — проговорил Гарри, направляясь к двери. — Бедная женщина так и не узнает, как хорошо ее помнили.

— Мамочка в лучшем мире, — возразил Лютер Геллер, — я уверен, там, наверху, ей сообщат, если оно того стоит.

Гарри потребовалось всего лишь пять минут, чтобы добраться до офиса местной газеты, но когда он туда приехал, то понял, что Геллер предупредил сотрудников редакции по телефону. Вначале темнокожий клерк не мог найти ни одного номера, опубликованного в прошлом месяце, а потом сказал, что ему потребуется несколько дней, чтобы отыскать нужную информацию. Гарри терпеть не мог некомпетентность, но еще больше ненавидел, когда с ним обращались как с недоумком. Негр разрешил ему воспользоваться телефонным справочником — который все-таки нашел, — но там не было никого по фамилии Уинн.

Зато там был указан адрес Лютера Геллера.

Гарри отправился в черную часть города, проезжая мимо шин, матрасов и клочков земли с высохшей травой, усеянных пустыми пивными банками и бутылками из-под виски. Он нашел шлакоблочный коттедж Лютера, который был ненамного больше домов по соседству, зато выглядел значительно аккуратнее. Крошечный палисадник, огород, обнесенный забором, и американский флаг над дверью. Из-за безветренной погоды знамя безжизненно висело и казалось каким-то усохшим.

В нескольких метрах от входной двери в лютеровское жилище, под высоким кленом в шезлонге сидела привлекательная негритянка. Она читала книгу в мягкой обложке. Время от времени женщина делала глоток из розового пластикового стакана, а потом ставила его обратно на бурую, выжженную солнцем траву. Негритянке было около тридцати лет, но выглядела она уставшей, словно жизнь успела ее потрепать. Рядом с ней на жесткой, запекшейся от жары земле маленькая девочка шести или семи лет играла в камешки и что-то напевала себе под нос. Дочь и внучка Лютера, догадался Гарри. У них его глаза.

Он представился и вежливо улыбнулся. Заявил, что ищет Одноглазую Мамочку. Добавил, что хочет передать ей деньги и что его прислал Лютер. Якобы Геллер сам попробовал описать дорогу к дому Мамочки, но запутался и потому решил, что лучше будет, если кто-нибудь проводит туда Гарри. Якобы Геллер сказал, что это сможет сделать его дочь, если окажется дома. Женщина в шезлонге не проронила ни слова, просто молча смотрела на Гарри. Вагнер ощутил, как в нем просыпается злость. Ведь он разговаривал так вежливо и дружелюбно! Эта баба должна ответить хотя бы из приличия!

С соседского крыльца на Гарри смотрели двое негров, также молча. Они были без рубашек, и пот на мускулистых телах блестел под лучами солнца.

Гарри Вагнер сделал еще один заход.

— Я ищу Одноглазую Мамочку, — терпеливо повторил он. — Она унаследовала некоторую сумму денег, и я здесь для того, чтобы удостовериться, что старуха их получит. Ваш отец сказал, что вы окажете мне любезность и проводите к ее дому.

Негритянка по-прежнему молчала. А когда Гарри уже заканчивал свое объяснение, один из сидевших на соседском крыльце парней поднялся и зашел во двор дома Геллера. Он встал рядом с Гарри, придвинувшись так близко, что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Вагнера.

— Вам что-нибудь нужно? — осведомился Гарри.

— Ага, — сказал парень. — Нужно, чтобы ты поскорее умотал отсюда.

— Возможно, вы меня не совсем поняли, — произнес Гарри и вытянул перед собой руки, показывая, что у него и в мыслях нет ничего дурного.

— Я тебя прекрасно понял. А теперь, может, ты меня тоже поймешь и уберешься?

Гарри с готовностью кивнул и отступил назад, шага на два. А затем резким ударом правой ноги перебил негру коленную чашечку. Тот закричал от боли и рухнул как подкошенный. Его приятель уже мчался на помощь, но, прежде чем он успел подбежать поближе, Гарри достал пистолет и направил в его сторону.

— Я надеюсь, вы не столь опрометчивы, как ваш друг, — спокойно проговорил он, — но если я ошибся, у вас есть три секунды, чтобы решить, без какой части тела вы сможете обойтись в дальнейшем. Раз… два…

Второй чернокожий замер, затем подумал, что к словам этого белого психа стоит прислушаться, и повернул назад.

— А теперь, — обратился Гарри к женщине с глазами как у Лютера Геллера, — я хочу, чтобы вы отвели меня к Одноглазой Мамочке.

Они заехали в глубь леса. Дочь Лютера сидела рядом с Гарри, на переднем сиденье. Маленькая девочка забилась в уголок сзади. Она молчала и почти не двигалась.

— У вас очень хорошо воспитанная дочь, — одобрительно заметил Вагнер. — Вы, должно быть, превосходная мать.

— Послушайте, что вам надо? — спросила женщина. — Кто вы такой?

— Я пытался объяснить, — ответил Гарри. — Но вы предпочли не отвечать. Теперь вы потеряли право задавать вопросы. Таковы правила.

— Правила? — удивилась негритянка, с недоверием глядя на Гарри. — О каких правилах идет речь?

— О моих правилах, — сказал Вагнер, — другие не в счет.

Им потребовалось двадцать минут, чтобы добраться до жилища Одноглазой Мамочки — крошечной лачуги в самом конце грязного колеистого проселка. Когда они остановились, Гарри велел женщине выйти. Та молча посмотрела на заднее сиденье. Гарри знал, что она просит оставить дочь в машине, и с извиняющейся улыбкой покачал головой. Он открыл дверь и широким взмахом руки пригласил девчушку следовать по новому маршруту.

У входа в лачугу Гарри постучал. Никто не отозвался. Впрочем, он и не ждал ответа. Дверная филенка была такой тонкой, что не стоило терять силы и время на взлом замка. Удар ноги — и дверь распахнулась настежь. Малышка вздрогнула от резкого звука и кинулась к матери. Негритянка схватила дочь, подняла и прижала к груди, крепко обняв. Она что-то зашептала, и Гарри печально усмехнулся, расслышав ее слова.

«Не бойся, детка. Все будет хорошо».

Вагнеру предстояло выполнить омерзительную работу, и он завел обеих пленниц в хижину, состоящую всего из одной комнаты. Там был камин, по-видимому единственный источник обогрева. Обстановка не отличалась роскошью — узкая кровать, два деревянных стула с высокими спинками, круглый кухонный стол, за которым смогли бы поместиться не больше четырех человек, маленький холодильник и плита. Гарри вежливо предложил женщине сесть на деревянное кресло-качалку посредине. Она повиновалась, не спуская девочку с рук. Вскоре малышка затихла на коленях у матери. Гарри Вагнер снял пиджак, закатал рукава рубашки и начал обыскивать лачугу.

В кухонном шкафу нашлось несколько банок консервированных бобов и овощей. Единственный чулан был совершенно пуст, не считая четырех вешалок из проволоки. Под кроватью Гарри обнаружил только пыль, больше ничего. Он осмотрел помещение тщательно и методично, как всегда, но не увидел ничего интересного. Ничего, что могло бы пригодиться его работодателю. Было ясно, что Одноглазую Мамочку не найти. Во всяком случае, не сегодня. Но Гарри велели сделать все, чтобы поездка не была безрезультатной. По крайней мере, оставить предупреждение. Преподать урок.

И потому Вагнер, глубоко вздохнув, взял со стола кухонный нож.

Работа оказалась вдвойне омерзительней. Ему предстояло убить не одного человека, а двух.

Гарри молча шагнул на середину комнаты и одним движением перерезал горло женщине, сидящей в кресле-качалке. Смерть была мгновенной. Негритянка не издала ни звука. Даже удивиться не успела. Она просто завалилась назад, и кровь струей брызнула на рубашку и галстук убийцы. Вагнер с отвращением посмотрел вниз на расплывающиеся красные пятна, понимая, что нельзя терять самообладание. Кроха с воплем ужаса бросилась к входной двери, но мужчина оказался проворней. Он поймал малышку за руку и сильно дернул. Что-то хрустнуло, наверное, плечевой сустав. Девочка перестала сопротивляться и больше не визжала, а только еле слышно хныкала. Испуганная, она даже не вскрикнула, когда Гарри сорвал с нее одежду, а только опустила голову, прижав подбородок к груди. Малышка старалась не смотреть на Вагнера, словно полагая, что, если она не будет видеть, убийца исчезнет. Гарри схватил ее за волосы и с силой потянул, заставив ребенка закинуть голову и взглянуть в глаза своему мучителю. Когда мужчина занес нож, девочка крепко зажмурилась, и ее сморщившееся личико приобрело такое забавное выражение, что Гарри чуть не расхохотался. Но он не засмеялся. Горькие слезы потекли по его щекам.

— Прости меня, — прошептал он. — Мне очень жаль, что так вышло.

Затем одним движением Вагнер рассек горло жертвы от уха до уха. Девчушка была такой хрупкой, что нож вошел почти до кости. Когда тельце упало на пол, голова ребенка свесилась набок — казалось, что она вот-вот оторвется.

Гарри пришлось потратить несколько минут, чтобы прийти в себя. Он внимательно посмотрел на дело своих рук, желая, чтобы сцена резни вернула его к реальности. Когда страшная картина в мельчайших подробностях навсегда запечатлелась в его памяти, убийца вышел из лачуги, открыл багажник арендованного автомобиля и вынул оттуда небольшой кожаный саквояж. Гарри достал из сумки накрахмаленную белую рубашку и точно такой же галстук, как залитый кровью. Зашел внутрь, снял испачканную одежду и бросил под ноги. На каминной полке стояла керосиновая лампа, Гарри взял ее и с размаху хватил о деревянный пол. Затем вытащил доминиканскую сигару, свернутую из кубинского табака, — одна из немногих вредных привычек, которые он себе позволял. Развернул обертку, обрезал сигару и сунул ее в рот. Зажег спичку и держал у кончика сигары до тех пор, пока не смог несколько раз глубоко затянуться. Бросив последний взгляд на бездыханные тела, одно из которых все еще раскачивалось в кресле-качалке, а другое было распростерто у входной двери, Гарри уронил горящую спичку в лужицу керосина и вышел.

Он уже садился в машину, когда услышал шум. Это гудел огонь, охвативший лачугу. Гарри обдало жаром, и какое-то время он смотрел на разгоревшееся пламя, языки которого вздымались все выше и выше, потрескивая и разбрасывая искры. Еще немного — и хибара Одноглазой Мамочки сгорит дотла.

Покидая город, Гарри вел машину уверенно и ровно и притормозил только раз, когда проезжал мимо заброшенного поля для американского футбола. На доске счета кто-то нацарапал: «Вперед, Совы!» Кривая буква «В» в названии команды кренилась вправо. Само поле пребывало в ужасном состоянии. Пожухлая трава, кучи пустых банок и бутылок там, где когда-то проходила пятидесятиярдовая линия. Одна перекладина ворот исчезла, другая торчала под углом сорок пять градусов. И все-таки это было школьное поле, и Гарри улыбнулся, когда проезжал мимо, вспоминая, как когда-то в юности надевал шлем и выбегал на игру, девчонки из группы поддержки визжали, а родители кричали что-то ободряющее. На миг Гарри вернулся в прошлое, в те прекрасные, звездные дни, затем потряс головой, вырываясь из тенет памяти, и нажал на педаль газа, чтобы поскорее покинуть это место.

Выехав на шоссе и ведя машину на предельной разрешенной законом скорости, Г. Гаррисон Вагнер вдруг понял, что до следующего дня ему вовсе не обязательно появляться в Нью-Йорке. Целые сутки отдыха. А юнца-писателя Гарри еще успеет навестить, плевое дело. Он ведь и не подозревает, во что вляпался. Понятия не имеет. Гарри так много узнал о лишении жизни, что понял — лучше всего работать с людьми, которым ничего не известно. Их гораздо проще заставить сделать то, что нужно.

Гарри подумал о ловушке, в которую позволил себя загнать. Он не знал, кого ненавидел больше — того, кто поймал его, или себя за то, что попался. Но вскоре, как всегда, зов плоти прервал приступ самобичевания. Гарри Вагнер решил, что проведет ночь в Нашвилле. И постарается влюбиться на двадцать четыре часа.

Да, признался Гарри сам себе, все-таки перед соблазном ему не устоять.

Ну и черт с ним! По крайней мере, раз уж он такой слабак, нужно получать от этого удовольствие.

 

3

Карл надавил на кнопку домофона Мэгги Петерсон, подождал около минуты и снова нажал. Когда после третьего звонка никто не ответил, он прислонился к элегантным кованым воротам, которые отделяли вход в жилище женщины от улицы, и начал размышлять, не почудился ли ему утренний разговор.

Дождь перестал, небо было чистое и яркое, а тротуар перед роскошной резиденцией Мэгги в Ист-Сайде выглядел так, будто его только что вымыли. Няни и молодые мамаши гуляли по улице с колясками. Пара подростков гоняла футбольный мяч между припаркованными машинами.

Карл ждал уже четверть часа, расхаживая взад-вперед у дома Мэгги, когда случайно брошенный мяч упал ему под ноги. Едва Карл намерился точным ударом отправить его назад, как перед ним притормозил шикарный черный лимузин. Водитель вылез из машины и обошел ее, чтобы открыть заднюю дверь, бросив заговорщический взгляд на Карла, словно удивляясь, почему пассажир не в состоянии выйти самостоятельно. Ответ был прост — в салоне автомобиля сидела Мэгги, а уж она-то не пошевелит и пальцем, если кто-то может сделать это за нее. Редакторша даже не извинилась перед Грэнвиллом за опоздание, а просто молча прошествовала мимо, открыла вначале блестящие металлические ворота, затем дверь в квартиру и вошла внутрь. Карл последовал за ней и очутился в гостиной из хрома и черной кожи. Он понял, что это стиль Мэгги, ведь она снова была в черной коже, хотя наряд отличался от того, в котором редакторша красовалась на похоронах. Сейчас Мэгги надела безрукавку, под которой явно ничего больше не было, коротенькую обтягивающую юбку и полусапожки. Ее одежда практически сливалась с мебелью. Когда женщина села на диван, откинувшись на спинку и положив ногу на ногу, возникло впечатление, что ее бледное лицо и конечности парят в воздухе сами по себе, как у призрака.

— Ну и как тебе? — спросила она.

Карл не понял, что она имела в виду — квартиру или свой наряд. Честно говоря, его потрясло и то и другое. Рядом с гостиной находилась огромная, прекрасно оборудованная кухня. Плита на шесть конфорок заняла бы большую часть пространства, окажись она в комнате Карла. Вся остальная квартира была не менее впечатляюща. Какой бы соблазнительной ни казалась Мэгги, томно раскинувшаяся на диване, вид из окна привлекал еще больше. Стеклянная дверь вела в вымощенное кирпичом патио и элегантный цветущий садик в английском стиле, пестревший яркими красками. Карл решил, что где-то дальше по черно-белому, облицованному плиткой коридору располагается спальня, а может, и не одна. Интересно, предложит ли ему хозяйка полюбоваться обстановкой той комнаты?

Наконец Карл смог ответить на вопрос Мэгги, сказав, что гостиная великолепна. Затем набрался смелости и начал распространяться, насколько он рад, что ей понравился его роман, что для него это очень важно и что сюжет романа ему очень близок: как меняется жизнь баскетбольного тренера из маленького городка, когда он встречает гениального игрока. Грэнвилл надеется, что Мэгги одобрит заглавие книги — «Найти малыша». Хотя, если она не в восторге, он готов его поменять. Карл говорил и говорил, как он рад, что редакторша считает роман хорошим, что будет работать как вол, чтобы ей помочь, но тут Мэгги подняла руку и резко оборвала его, заметив:

— Твою книгу никто не купит.

У Карла слова застряли в горле. Правда, Мэгги не обратила на это внимания, так как в это время наливала минеральную воду «Эвиан» в хрустальный стакан, в котором позвякивали кубики льда. Она не предложила выпить молодому человеку, просто отхлебнула глоточек, удовлетворенно вздохнула и поставила стакан на столик.

— Она слишком хороша, чтобы иметь успех, — пояснила она. — Но я пущу ее в печать. И буду раскручивать по полной программе — рекламные проспекты, встречи с читателями в хороших независимых книжных магазинах. Таких еще осталось три или четыре…

Карл смущенно покачал головой.

— Наверное, я чего-то недопонимаю. Зачем вам связываться с книгой, которую не будут покупать?

— Потому что хочу, чтобы ты кое-что для меня написал. То, что будет продаваться. Настоящий бестселлер. Ты меня слушаешь?

— Я весь внимание, — ответил Карл. Он заметил, что на одной из стен висит множество оригиналов фотографий Нэн Голдин. Поражающая воображение выставка изображений наркоманов, трансвеститов и невозбуждающих частей человеческого тела.

— Я раскопала нечто совершенно потрясающее, настолько интересное, что нам нужно срочно это опубликовать. Спешно написать книгу, еще быстрее отправить в печать. Мы обычно так делаем, если случаются теракты, войны или смерть кого-либо из королевских семей.

Когда Мэгги произнесла эту фразу, ее лицо засветилось, словно она только что получила самый лучший рождественский подарок в мире. И Карл вдруг увидел самую суть ее натуры — чистейшую, ничем не прикрытую алчность.

— Из источника в Вашингтоне, — продолжала редакторша, — мне стала известна одна поразительная вещь, абсолютно достоверная. Когда мы ее опубликуем, она изменит ход истории.

— Ну, это только слова, — скептически заметил Карл. В конце концов, профессия Мэгги в том и состоит, чтобы пускать пыль в глаза.

— Вот увидишь. Я ничего не преувеличиваю. Эта книга изменит ход истории.

— И что это за источник?

— Из личных соображений он предпочитает, чтобы его знали как Гедеона.

— Гедеона, — повторил Карл. — Отлично, и кто же этот самый Гедеон?

Мэгги допила воду, сняла одну ногу с другой и наклонилась вперед, меряя Карла взглядом внезапно сузившихся глаз.

— Первое и единственное, что тебе нужно знать о Гедеоне, — это то, что тебе никогда ничего про него не скажут. Ты никогда с ним не встретишься, никогда не будешь с ним разговаривать и вообще никак с ним не соприкоснешься. Так что не утруждай себя бесполезными расспросами. Положение Гедеона крайне уязвимое, и он опасается, что его анонимность будет раскрыта. Он согласился иметь дело только со мной. Больше ни с кем. Ясно?

— Нет, — нахмурившись, ответил Карл.

— Тогда молчи и слушай, — произнесла Мэгги бесстрастно. Ее речь была быстрой и отрывистой, словно очередь из автомата. — Мне нужен писатель-призрак. Тот, кто умеет писать, потому что сам Гедеон не может. Ну, если даже и пишет, то недостаточно хорошо для книги. Более того, мне необходим человек, которому удастся написать художественное произведение — крепкий, хорошо сколоченный коммерческий роман. Потому что если «Апекс» попытается опубликовать эту историю как документальную, нам вчинят иск на миллиарды долларов.

— Кто?

— Терпеть не могу повторять одно и то же! — сердито бросила женщина. — Я ничего не скажу тебе о Гедеоне!

— Послушайте, не хочу показаться тупицей, — возразил Грэнвилл, — но неужели вы думаете, что я соглашусь написать книгу, не имея ни малейшего понятия, о чем она или о ком?

— Я говорю о весьма спешном задании, — грубо оборвала редакторша, не ответив на вопрос. — Я буду снабжать тебя информацией, весьма конфиденциальной, которую доставят прямо к тебе домой. Ты ее изучишь, а затем превратишь в роман, добавив красок, фактуры и атмосферы, но строго придерживаясь фактов. Свое произведение ты будешь передавать мне по мере написания, главу за главой, а я сразу буду редактировать. Время — деньги. Книга должна увидеть свет через шесть недель. Теперь тебе ясно?

— Нет, я ничего не понимаю.

— И что ты хочешь знать? — спросила Мэгги.

— Прежде всего, почему вы выбрали именно меня?

— Мне нужен тот, кто ничего собой не представляет.

— Ну спасибо за откровенность.

— Извини, звучит, конечно, слишком сурово, — продолжила женщина, — но журналиста с именем я и близко не могу подпустить к этим материалам. Он обязательно попытается разнюхать, кто такой Гедеон, и весь проект пойдет псу под хвост. Если же я обращусь к известному романисту, тут возникнет проблема с эго. Все они хотят, чтобы книги выходили под их именем.

— А если я захочу, чтобы на обложке стояло мое имя?

— Там будет только заглавие — «Гедеон». Мне нужен настоящий писатель-призрак. Тот, кто сделает все как надо, ничего не требуя, а потом будет держать язык за зубами. Всю жизнь. Никто не должен знать, что ты работаешь над книгой, ни одна живая душа. Даже твоя подружка.

— Во-первых, я еще не работаю над этим романом. А во-вторых, без проблем — у меня нет подружки.

— Конечно нет. Вы ведь с Амандой разбежались год назад, верно?

Грэнвилл склонил голову набок и испытующе прищурился.

— Вы и вправду всегда готовите домашние задания, а?

Губы Мэгги растянулись в кривой усмешке, и Карл подумал: «Интересно, она всегда так улыбается?»

— У тебя нет ни братьев, ни сестер, — сказала женщина. — Мать умерла четыре года назад, а с отцом ты почти не поддерживаешь отношений.

— А что еще вы обо мне знаете?

— Я все про тебя знаю, Карл.

Молодой человек помедлил, потирая подбородок большим пальцем.

— Не могу поверить, что говорю это, тем более вам, но я отказываюсь.

Мэгги обескураженно на него посмотрела. Интересно, говорил ли ей это кто-нибудь раньше?

— Не люблю, когда меня торопят, — признался Карл. — Особенно, если нахожусь в неведении. Возникают всякие сложности.

Мэгги устало вздохнула, подняв глаза к небу, словно Карл был непослушным ребенком. Затем потянулась к стоящему на полу дипломату из мягкой кожи и подняла его. Поставила на блестящий кофейный столик, открыла и достала оттуда глянцевую брошюрку — летний каталог издательства «Апекс». Не говоря ни слова, открыла центральный разворот. Рекламное объявление на две страницы гласило:

«ГЕДЕОН»

Выходит в августе. Самая взрывоопасная история всех времен и народов! Настолько таинственная и неоднозначная, что мы даже не будем писать, о чем она, — скажем лишь, что такой книги еще не было!

Тираж — 1 млн. экземпляров.

— Миллион экземпляров, — тихо повторил Карл.

— Такие тиражи только у Джона Гришема и Стивена Кинга. Ты хоть представляешь, сколько романов тебе нужно написать, чтобы продать миллион книг? — спросила Мэгги.

— Наверное, полмиллиона, — с грустью ответил молодой человек.

— Как минимум.

Мэгги засунула каталог обратно в кейс, вытащила оттуда конверт и протянула Карлу, жестом показывая, что пакет нужно открыть.

Грэнвилл так и поступил. Внутри лежал чек на пятьдесят тысяч долларов на его имя. Плательщиком значилась компания «Квадрангл пабликейшнз». Мэгги объяснила, что это дочернее предприятие «Апекса», которое специализируется на публикации тематических книг, посвященных сенсационным новостям. «Гедеон» вполне впишется в формат, ведь даже в виде обычного романа эта книга станет событием.

— Когда рукопись будет готова, ты получишь еще один чек на сто пятьдесят тысяч долларов. А так как я тоже плачу за роман аванс в пятьдесят кусков, то получается кругленькая сумма. Сейчас, пока мы разговариваем, над контрактами уже работают. Но юристам требуется уйма времени, которым я не располагаю. Нужно, чтобы ты приступил к заданию немедленно. Думаю, тебе придется найти нового агента, так ведь?

Карл лишился дара речи. Эта женщина протягивала ему ключи от волшебного королевства. Она словно приглашала: «Войди же в круг избранных — ты теперь один из них!»

— Ну? — произнесла редакторша. — Я спрашиваю: хочешь ли ты заработать четверть миллиона долларов, написать бестселлер и обзавестись самым лучшим издателем в Нью-Йорке, который будет отстаивать твои интересы?

Вопрос риторический — Карл знал ответ, да и Мэгги тоже.

А потому Грэнвилл не стал отвечать, а шагнул к застекленным полкам, занимавшим целую стену, и достал оттуда некий предмет, который пытался рассмотреть с той минуты, как вошел в квартиру. Взяв эту вещь в руки, он нежно ее погладил, словно живое существо. Маленькая золотая статуэтка. Награда «Оскар».

— Настоящий? — спросил Карл Мэгги.

— У меня все настоящее, — ответила она.

— Получили?

— Купила. На аукционе «Кристи».

Молодой человек отвел взгляд от магической фигурка и озадаченно посмотрел на редакторшу.

— Зачем?

— Потому что мне всегда хотелось «Оскара». Я всегда получаю то, что хочу, — если ты еще не понял.

Мэгги вновь полезла в дипломат и на сей раз вытащила оттуда визитную карточку, которую показала Карлу.

— Здесь внизу написан номер моего мобильного телефона. Если я тебе понадоблюсь — позвони. И даже не пытайся обратиться в «Апекс». Не оставляй свое имя на автоответчике. И думать не смей о том, чтобы прийти сюда без моего приглашения. А если я и позову тебя, то только исключительно по делу. Официально мы не знакомы. Официально ты не существуешь.

Она протянула ему визитку. На долю секунды ее рука задержалась в ладони Карла. Когда женщина заговорила вновь, ее низкий голос звучал чуть хрипло и сексуально:

— Но неофициально, Карл, я, может, и пересплю с тобой.

Грэнвилл поставил статуэтку «Оскара» на место, взял визитную карточку и засунул ее в карман рубашки.

— Зовите меня Грэнни, — произнес он.

Несколько лет назад, едва переехав в Нью-Йорк, чтобы стать писателем, Карл представлял себе тот день, когда ему наконец удастся продать свой первый роман. Это не было пустыми мечтаниями — Грэнвилл много работал над книгой, оттачивая и совершенствуя каждую деталь. После долгих раздумий он решил, что обязательно сделает три вещи.

Во-первых, позвонит матери и поделится с ней новостью. В конце концов, именно мать верила в талант Карла больше всего, а в последнее, очень долгое время только она и поддерживала сына. Отец? Он считал, что Карлу давно пора окончить какую-нибудь хорошую школу бизнеса и найти приличную, ответственную работу. Желательно в коммерции.

Во-вторых, он закажет роскошный обед на одного в маленьком итальянском ресторанчике на Западной Семьдесят девятой улице, неподалеку от дома. Карлу очень нравился этот ресторан, и он частенько туда наведывался. Грэнвилл знал точно, что закажет: зеленый салат, равиоли с домашними колбасками, а на десерт канноли и бутылку кьянти.

А в-третьих, он и его дама сердца разопьют бутылку дорогущего шампанского. Поднимут бокалы за успех романа, а потом будут до утра заниматься любовью.

Вдруг Карл понял, что прекрасная мечта по-прежнему несбыточна. Дела обстояли из рук вон плохо — мама умерла четыре года назад, в помещении любимого ресторанчика устроили обувной магазин, и у него не было подруги. Никакой. «Странно, как все оборачивается», — подумал он.

Карл было решил позвонить отцу и сообщить приятную новость, но тут же отказался от этой идеи. Собрался сообщить Аманде, но тоже передумал. Случилось так, что в целом мире не нашлось ни одного человека, который смог бы разделить его радость.

Чертовски странно.

И потому Карл отправился домой легкой, пружинистой походкой с пятьюдесятью тысячами долларов в кармане. По дороге зашел в «Ситибанк», чтобы положить деньги на счет. Затем купил бутылку шампанского в винном магазине на Бродвее. Он один ее выпьет. Уж это-то он сделает, и пошло все к черту!

Странно, но когда Карл уже был возле своей квартиры, его ноги словно сами собой устремились наверх. Он поднялся еще на один пролет, к двери Тонни. А почему, собственно, и нет? Она просто потрясающая. Такая милая и, главное, совсем рядом. Он собрался было постучать, как вдруг дверь распахнулась настежь и из квартиры выбежала девушка, на ходу ища ключи. Она явно нервничала, торопилась, дыхание сбилось от спешки. Тонни удивленно уставилась на Грэнвилла, словно спрашивая, что принесло молодого человека на ее порог.

— Вам что-нибудь нужно? — спросила она наконец.

— Вроде того, — ответил Карл. — Я ищу, с кем бы отпраздновать. Видите ли, я написал роман и…

— Классно! Страшно хочу все услышать, но у меня через пятнадцать минут проба для сериала «Все мои дети», а я еще ни одну страницу не просмотрела, им нужна новая женщина-вамп, такая классная роль, и… о боже, как я выгляжу?

Девушка забрала волосы наверх и надела черное обтягивающее мини-платье. Эффект был весьма впечатляющим.

— Выглядишь так, что если не получишь роль, то там одни придурки!

— Ты просто лапочка! Спасибо! Пока! И поздравляю!

И девушка понеслась вниз по лестнице со всей скоростью, которую ей позволяли высоченные, неустойчивые шпильки.

Грэнвилл вздохнул и какое-то время постоял в опустевшем коридоре, чувствуя себя глуповато. Затем пожал плечами, размышляя, хорошо это или плохо, когда тебя называют лапочкой, и отправился домой.

Карл открыл дверь и, еще ничего не видя, почувствовал что-то странное. Он шагнул внутрь и резко повернулся влево.

На его кровати сидел какой-то мужчина и курил длинную тонкую сигару.

— Вы захватили шампанское, Карл. Весьма предусмотрительно. Послушайте, а где у вас все пепельницы? Ни одной не могу найти.

Карл, испуганный, судорожно сглотнул. Незнакомец держался спокойно, непринужденно улыбаясь. Однако в нем было нечто такое, от чего волосы на затылке начинающего писателя зашевелились.

— Я не курю, — бросил Грэнвилл.

Мужчина недовольно хмыкнул, и Карл вдруг пожалел, что у него нет с собой ничего существеннее, чем миниатюрный складной швейцарский нож, который он носил в кармане еще со школьных времен. Там только лезвие длиной в пару дюймов и еще пилочка для ногтей. Пальцы Карла крепче обхватили горлышко бутылки. Сойдет за оружие.

— Что вам надо?

— Для начала — чтобы вы закрыли дверь, — сказал незваный гость. С кровати он не двинулся.

Карл внезапно осознал, что в комнате тень и полумрак. Кем бы ни был неизвестный, шторы он задернул.

— Слушайте, у меня нет с собой денег и…

— Закрой дверь, Карл.

Человек повторил приказание спокойно, не повышая голоса. Не было необходимости. Он полностью контролировал ситуацию.

Карл закрыл дверь и остался стоять рядом с ней.

— Вот молодец. Теперь подойди к письменному столу, зажги свет и сядь лицом ко мне.

Карл повиновался и сел на вращающееся кресло. Незнакомец встал, и Карл заметил, что гость выше его ростом, под два метра, и мощного сложения. Руки визитера были огромными. Движения — четкие, скупые и изящные, как у танцора. На вид ему было лет тридцать пять. Короткая стрижка «ежиком», ухоженные усы и очки в массивной оправе. Элегантная, но слегка претенциозная одежда — шелковый желтовато-коричневый костюм в мелкую ломаную клетку, полотняный жилет, шелковая, в мелкий рубчик рубашка цвета лаванды и желтый галстук в горошек.

Мужчина подошел к входной двери и запер ее, по пути остановившись, чтобы стряхнуть пепел с сигары в кухонную раковину.

— Как вы сюда попали? — требовательно спросил Карл.

Легкая усмешка пробежала по губам незваного гостя.

— Пришлось потрудиться, признаю. Ушло почти шесть секунд. Тебе, Карл, стоит разориться на замок поприличнее. На него может уйти около минуты, в зависимости от конструкции дверной рамы.

Примерно девяносто лет назад, когда старинный городской дом еще не поделили на отдельные квартиры, там, где сейчас была студия Карла, находилась гостиная. С тех времен в комнате остались встроенные дубовые книжные шкафы с застекленными дверями и неработающий камин. Когда-то потолок украшала люстра, сейчас с него свисала тяжеленная боксерская груша красного цвета. Карл купил ее на другой день после того, как Аманда укатила в Вашингтон. Прошло почти три месяца, пока Грэнвилл наконец понял, что эти два события каким-то образом связаны. Остальная меблировка была весьма скромной — огромная железная кровать, которую привезли из сумасшедшего дома где-то в северной части Нью-Йорка, и обшарпанный письменный стол-бюро с откидывающейся крышкой, который когда-то принадлежал начальнику железнодорожной станции. Еще в комнате был маленький обеденный столик, ничем не примечательный, зато очень дешевый. Он стоял у эркерного окна.

Незнакомец подошел к окну, чуть отодвинул занавеску и внимательно изучил улицу. И только тогда Карл заметил что-то. Под дорогим шелковым пиджаком, над белым жилетом.

— У вас пистолет, — медленно произнес Грэнвилл.

— Угу, — согласился незваный гость. — А тебе что, не нравится оружие?

— Нет, — ответил писатель.

Визитер сочувственно покачал головой.

— Придется привыкать. Советую.

Карл промолчал. Впервые незнакомец стал проявлять признаки нетерпения.

— Нам надо заняться делом.

Видя, что писатель не двигается, а просто с любопытством его рассматривает, мужчина добавил:

— Задание очень срочное. Я полагал, что с этим все ясно.

Карл с облегчением вздохнул. Ощущение было такое, словно это первый глоток воздуха за долгие месяцы.

— Вы — Гедеон.

— Я — Гарри Вагнер, — поправил мужчина, попыхивая сигарой. — Сокращенно от имени Гаррисон, не Гарольд. И я вовсе не Гедеон, а, как это принято называть в некоторых кругах, связующее звено. Звучит несколько старомодно, не правда ли? Какой-то налет романтизма, тайны трепетного девичьего сердца. Не совсем уместная здесь аналогия, как ты считаешь?

— Не знаю.

— Тогда послушай меня. Тут нет никакой любви, Карл. Совсем. Просто люди имеют друг друга.

С этими словами Вагнер с силой врезал по груше справа, словно ставя точку.

— Какие люди?

— Хороший ход, Карл. Ценю твою настойчивость. Но мне сказали, что эту часть нашей маленькой сделки ты тоже понял — никаких вопросов.

Грэнвилл бросил на незваного гостя сердитый взгляд. Положение вещей ему весьма не нравилось. Откуда взялся этот придурок? В какое дерьмо он сам вляпался? Молодой человек вспомнил, что у него есть визитка с номером мобильника Мэгги. Он схватил телефон и набрал несколько цифр.

Мэгги ответила после первого звонка.

— Что случилось, Карл?

Грэнвилл застыл от неожиданности.

— Как вы узнали, что это я?

— Этот номер я не давала никому, кроме тебя, — нетерпеливо произнесла редакторша. — Короче, что тебе нужно?

— В моей квартире какой-то огромный белый тип в жутком галстуке…

Неожиданно Карл почувствовал руку Гарри на своем запястье. Нельзя сказать, что это было легкое прикосновение, скорее железная хватка. Мощный зажим, причиняющий страшную боль. Каким-то образом незваный гость очутился посредине комнаты. Карл не заметил движения, не услышал ни шороха. И все же верзила стоял рядом, сокрушая кости правого запястья Карла с такой легкостью, словно сминал бумажный стаканчик. Карл посмотрел в глаза Гарри и очень испугался.

— Попроси ее не вешать трубку, — сказал Гарри Вагнер.

Гигант говорил шепотом, словно из вежливости не хотел, чтобы редакторша подумала, что он вмешивается в их разговор. Карл помедлил с ответом, и тогда Гарри сдавил его руку еще сильнее. От боли на глаза Грэнвилла навернулись слезы.

— Не вешайте трубку, — выдохнул он в телефонную трубку.

— Черт подери, что там у вас происходит? — осведомилась Мэгги визгливо.

— А теперь положи трубку на стол, — потребовал Гарри.

На сей раз Карл подчинился беспрекословно. Трубка оказалась на столе.

— Слушай меня внимательно, — продолжил Гарри. В эту минуту он походил на учителя средней школы, объясняющего группе не слишком сообразительных учеников задания контрольной. — Я очень трепетно отношусь к своей одежде. Наверное, ты считаешь себя остряком. Что ж, обычно я не возражаю. Ценю юмор, особенно к месту.

— Приятно слышать, — заметил Карл, но, почувствовав, что Гарри сжал его руку еще сильнее, решил, что лучше помолчать.

— Мне не нравится, когда другие потешаются над тем, что на мне надето. Я горжусь своей одеждой. Она очень дорогая, и многие вещи сделаны на заказ. Я понимаю, что ты творческая личность, именно потому тебя и наняли. Более того, я делаю скидку на твой писательский темперамент. Тем не менее если ты еще раз попытаешься высмеять мою манеру одеваться, я сделаю тебе больно, несмотря на все уважение к твоему таланту и способностям. И эта боль — ничто по сравнению с той, которую ты испытаешь. Тебе будет очень больно. А теперь подними трубку и закончи разговор.

Гарри отпустил руку Карла. Тот ничего не стал говорить в ответ. Гарри Вагнер выразил свою точку зрения весьма эффективно.

Едва удержавшись от того, чтобы не потереть покрасневшее запястье, Карл поднял трубку.

— Что это вы там делаете, два придурка? — спросила Мэгги.

— Да ничего особенного, — ответил Карл.

— Тогда в чем проблема? Я говорила, что материалом тебя обеспечат.

— Да, я его получил.

— Значит, все в порядке.

— Более чем, — согласился Грэнвилл. — У вас прекрасная служба доставки.

— И не звони мне по пустякам! — рявкнула редакторша и дала отбой.

— Спасибо на добром слове. Я оценил, — поблагодарил Вагнер, затянувшись сигарой и выпуская в воздух облачко дыма.

— Можно кое-что сказать?

— Конечно, все, что угодно. Ну или почти все.

— Мы пришли к выводу, что ты можешь причинить мне боль, а возможно, даже пристрелить, если сочтешь нужным, — произнес писатель. Неожиданно он почувствовал, как волна ярости захлестывает его. И наплевать на то, что этот мудак может с ним сделать. — Но все-таки это мой дом, а я терпеть не могу, когда в нем кто-нибудь курит вонючие сигары. Так что немедленно выбрось эту дрянь. Сейчас же.

Вагнер вздохнул, однако после некоторого размышления кивнул головой.

— Вполне справедливо, — заметил он.

Сосредоточенно затянулся напоследок, перекатывая сигару в пальцах. Потом сунул окурок в раковину и подошел к платяному шкафу. Распахнул дверцу гардероба и копался в нем до тех пор, пока не нашел деревянную вешалку. Взяв ее, Вагнер назидательно сообщил:

— Нет ничего хуже для одежды, чем проволочные вешалки.

Он снял пиджак и аккуратно повесил его на плечики, которые потом пристроил на вешалке для шляп у входной двери. Затем Гарри Вагнер расстегнул ремень и молнию на брюках и стянул штаны.

Плотный конверт из коричневой оберточной бумаги размером двадцать три сантиметра на тридцать обхватывал его мускулистое левое бедро.

Хирургический пластырь не давал пакету упасть. Вагнер нагнулся и сорвал клейкую ленту, захватив при этом изрядное количество волос. От боли он поморщился.

— Терпеть не могу эту часть задания, — сказал он.

Затем привел одежду в порядок и распечатал конверт.

Внутри лежали ксерокопии страниц чьего-то, по-видимому, старого дневника, газетных вырезок, а еще копии каких-то заверенных печатями документов, скорее всего свидетельств о браке и рождении. Еще там было с полдюжины написанных от руки писем, вернее, их ксерокопий.

— Работать мы будем так, Карл. Ты тщательно и внимательно изучаешь материал до тех пор, пока не запомнишь каждую мелочь. Имена людей и названия городов замазаны. И даже не старайся их разобрать. Проступок похуже, чем насмешка над моим галстуком. Никогда не пытайся узнать, кто на самом деле эти люди или где происходили описываемые события.

— Если я не буду знать, о каких людях или местах идет речь, как же у меня получится?..

— Подходи творчески. Сам их придумай. Разве не за это тебе платят такие большие деньги? Здесь предостаточно описаний, это поможет. Поверь мне, недостатка в материале у тебя не будет.

— А если я вдруг кому-нибудь это покажу? Попрошу, чтобы они разузнали подлинную историю?

— Во-первых, Карл, я здесь именно для того, чтобы подобное не произошло. И, как ты сам убедился, я неплохо справляюсь. А во-вторых, мне не разрешено оставлять документы у тебя или позволить тебе снять с них копии.

Карл кивнул.

— Но заметки-то я делать могу?

— Конечно, — ответил Вагнер.

— Хорошо, а то экзамен по скоростному чтению мне сдать так и не удалось. Вопрос: а чем займешься ты, пока я буду изучать бумаги?

— Ответ: стану наблюдать за тобой.

Карл посмотрел на стопку документов и нахмурился.

— Может занять несколько часов.

— Я очень терпеливый. Кроме того, мне некуда спешить.

Вагнер сел на кровать, скрестил руки на груди и уставился на Карла немигающим взглядом. Даже узел галстука не ослабил!

— Когда ты закончишь, — продолжил Гарри, — я заберу весь материал и уйду.

— Буду по тебе скучать, — язвительно произнес Карл.

— Сразу после моего ухода начни работу над книгой. Когда вернусь — возьму то, что успеешь написать, и подкину тебе еще материала.

— И когда это произойдет?

— Узнаешь, когда встретишь меня здесь.

После подобного заявления Карл решил было отказаться от всей затеи, но затем вспомнил о своем романе и о пятидесяти тысячах долларов, которые положил в банк. Еще он подумал о Мэгги Петерсон, о том, как она заявила, что книга «Гедеон» изменит ход истории.

— Гарри, судя по всему, ты далеко не глуп.

— Спасибо за комплимент. Я польщен.

— Ты хоть понимаешь, что все это чертовски странно?

— Мир вообще чертовски странная штука, а пока мы разговариваем, он становится еще страннее, — ответил Вагнер и снова слегка усмехнулся. — Ну, приступай.

В нижнем ящике письменного стола Карл разыскал чистый блокнот и начал читать дневник. Задача была не из легких. Неразборчивый почерк, бледные, скачущие строки, бессвязный, полуграмотный текст. Содержание тоже оставляло желать лучшего — Грэнвилл с трудом следил за ходом описываемых событий. А еще Карлу мешало присутствие верзилы, который сидел поблизости и пристально следил за ним, похожий на ухоженную хищную птицу. Требовалось время, чтобы к этому привыкнуть. Привыкнуть ко всему, что случилось.

Все же работа есть работа, сказал Карл сам себе. Это все равно, что забросить решающий мяч за пару секунд до конца игры и вырвать победу у соперника. Ты входишь в зону, блокируешь все остальные мысли и эмоции и попадаешь в кольцо.

Карл Грэнвилл сосредоточенно читал и делал заметки. Вскоре писатель уже не обращал внимания на Гарри Вагнера, который, в свою очередь, был молчалив и неподвижен, словно дерево. Он ни разу не попробовал откашляться или как-нибудь еще напомнить Карлу о своем присутствии. Он знал, что Грэнвилл и так помнит.

Спустя несколько часов Карлу потребовалось ополоснуть лицо холодной водой, чтобы освежиться. Вагнер не возражал, но потребовал оставить дверь открытой. Когда Карл наклонился к раковине, его голова кружилась от усталости. Что за бумаги пришлось ему читать? По-видимому, дневник какой-то женщины. Почерк и правописание свидетельствовали о необразованности, содержание же указывало на то, что она была бедна, как церковная мышь, и ничего собой не представляла. Но как ее зовут? И кто эти люди, о которых она повествует? Неужели кто-то из них стал известным человеком? Мэгги упомянула, что ее осведомитель, Гедеон, находится в Вашингтоне. Значит, эти записи имеют отношение к политике. Но какое? Пока ничего из того, что Карл успел прочитать, не смогло бы никому причинить вреда. Все происходило так давно и так далеко отсюда. Далекие, размытые образы людей в далеком неизвестном месте.

И кем на самом деле был Гарри Вагнер? Телохранителем? Детективом? Шпионом?

Карла обуревало любопытство. Да и неудивительно.

Вагнер готовил на кухне кофе. Пока закипала вода — «Электрический чайник, Карл, вот в чем секрет», — Гарри воспользовался туалетом, не закрыв за собой дверь. Кроме того, он потребовал, чтобы Карл все это время находился на кухне, подальше от секретных материалов.

Неожиданно Карл почувствовал, что проголодался, и полез в холодильник в поисках съестного. Там не нашлось ничего, кроме наполовину съеденного сэндвича с индейкой из ресторанчика «Мама Джой» на Бродвее. Бутерброду было не меньше недели, а может, и все десять дней.

— Будешь половину? — предложил Грэнвилл верзиле, когда тот вышел из туалета.

Вагнер с видимым отвращением посмотрел на еду.

— Нет уж, я лучше съем собственную подошву.

— Отлично, мне больше достанется.

Когда кофе был готов, Карл налил по чашке себе и Вагнеру. Оба предпочитали напиток без молока. Вагнер вновь сел на кровать и, прихлебывая кофе, стал ждать, когда Грэнвилл вернется к работе. Карл медленно съел сэндвич, чуть нагнувшись над кухонной раковиной, выпил кофе и налил себе еще.

Затем снова принялся за работу.

Наконец молодой человек закончил. При всем желании, он больше ничего не смог бы запомнить. Глаза слезились от напряжения, а в голове вертелись описания людей и местностей, обрывки диалогов, воспоминания и наблюдения неизвестной женщины, наивные и безыскусные. Карл отложил дневник в сторону и тяжело вздохнул. Он изучал записи больше шести часов.

— Уже достаточно? — вежливо осведомился Вагнер.

Карл молча кивнул.

Вагнер проворно собрал бумаги, засунул их обратно в плотный конверт и прикрепил его к ноге лейкопластырем, который предусмотрительно захватил с собой. Надев пиджак, Гарри подошел к окну и внимательно осмотрел улицу. По-видимому, осмотр его вполне удовлетворил, и он, не прощаясь, направился к входной двери.

— Гарри, можно тебя о чем-то попросить? — осведомился писатель.

— Конечно, Карл.

— В следующий раз постучись, ладно?

Вагнер усмехнулся.

— Я подумаю, — сказал он и ушел.

Карлу нужно было выпустить пар. Он снял одежду, оставшись только в трусах и кроссовках. Затем надел боксерские перчатки и около получаса молотил грушу обеими руками, пританцовывая вокруг нее на цыпочках и пыхтя от напряжения. Наконец он совершенно выдохся, по голой груди ручьями стекал пот. Карл принял душ, сначала горячий, потом холодный. Наполнил высокий стакан льдом и налил в него остатки кофе, добавил туда ложку мороженого с шоколадной крошкой. Вернулся к письменному столу и приступил к чтению своих записей, прихлебывая освежающий напиток. Перевернув последний лист, молодой человек включил компьютер и создал новую папку под названием «Гедеон», которую разделил на двенадцать файлов-глав. Открыл первую из них, зажмурил на миг глаза и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, настраиваясь на нужный лад.

А затем Карл Грэнвилл начал писать книгу.

 

4

Райетт сбежала с Билли Тейлором, потому что из всех знакомых парней он один мог ее рассмешить. Девушка встречала молодых людей, от чьих поцелуев дрожь пробегала по ее телу, когда она занималась с ними любовью возле точильной мастерской при свете луны. Ей попадались придурки, которым за их вранье хотелось как следует врезать и с которыми она тоже занималась любовью лунными ночами у точильной мастерской. Но ни с кем она так не смеялась, как с Билли Тейлором.

Честно говоря, существование четырнадцатилетней Райетт в городке Джулиен, штат Алабама, вообще мало располагало к веселью.

Райетт родилась ровно через год после печально известного падения курса акций на американской фондовой бирже в 1929 году. Ее отец, Энос Бодроу, был коммивояжером и едва сводил концы с концами. Великая депрессия не слишком повлияла на жизнь Эноса. Благодаря кризису стало ясно, что на самом деле Бодроу опередил время — чтобы сравняться с ним в невезении, стране потребовалось несколько лет.

Отец не уставал говорить о старых добрых временах, когда достаточно было постучать в дверь и раскрыть чемоданчик с образцами товара, а потом только складывать в карман денежки, которыми покупатели щедро осыпали торговца. Райетт наслушалась рассказов о той славной поре, но сама ничего не помнила. На память приходило лишь то, как отец пытался продавать энциклопедии неграмотным белым, пылесосы — неграм, живущим в домах с глиняными полами, и страховые полисы на все случаи жизни всем, кого встречал. Однако жителей маленького городка страхование не интересовало. Если вещи ломались, их почти всегда можно было починить, а если уж говорить о смерти, то мысль о ней не слишком беспокоила местных обитателей. При жизни неприятностей гораздо больше.

Каждое утро Энос уходил на поиски покупателей и возвращался поздно вечером. Его обувь покрывала пыль, в дыхании отчетливо ощущался запах виски, а в карманах по-прежнему гулял ветер. Райетт мало интересовал образ жизни папаши. Да он и сам не относился к числу особо чувствительных типов. Или чересчур разговорчивых. Обычно Энос кивал дочери за завтраком. Вечером, когда он приходил домой, кивок повторялся. Иногда Бодроу, скинув башмаки, плюхался на большое удобное кресло в гостиной. Пальцы ног выглядывали сквозь дыры в штопаных-перештопаных носках. Он приказывал дочери: «Принеси-ка кувшин». Кувшин занимал на кухне почетное место — на второй полке справа от холодильника, рядом с банками домашнего варенья, и был до краев наполнен золотистым виски. Каждый вечер, когда Энос сидел вот так, он то и дело подносил сосуд ко рту, наливаясь виски до такой степени, что ноги отказывались ему служить. Райетт было всего семь лет в тот вечер, когда отец, напившись мертвецки пьяным, наполовину сполз с кресла, вытянув ноги на середину комнаты и устроив голову на сиденье. Кувшин выпал из его рук, и Райетт захотелось узнать, что в нем такого, без чего отец не может обойтись. Она подняла жбан и сделала большой глоток. Виски словно оглушило девочку, как будто она с разбега врезалась в стену. Райетт поперхнулась, раскашлялась, произведя столько шума, что Энос очнулся. Едва открыв глаза, он увидел дочь, держащую в руках его любимый кувшин, из которого лилась на пол драгоценная влага. Реакция Бодроу была мгновенной и, как обычно, когда он напивался, яростной. Он ударил Райетт по лицу с такой силой, что ее голова дернулась назад. Так, что отпечаток его ладони оставался на лице дочери еще целую неделю. Так, что она навсегда запомнила эту боль. И навсегда возненавидела отца.

В тот день Энос Бодроу ударил дочь не в первый раз и, уж конечно, далеко не в последний. К тому времени когда Райетт исполнилось четырнадцать и она каждую ночь залезала с Билли Тейлором в построенный его отцом домик на старом дереве, весело смеясь и млея от поцелуев и ласк Билли, Энос столько раз избивал ее, что девушка сбилась со счета. Дважды ударом кулака он ломал ей нос. А однажды повредил дочери глазницу. Когда Док Гриби спросил, как это случилось, Энос ответил, что дочь играла в бейсбол с мальчишками. Ловила мячи, потому что никто не хотел быть кэтчером, и получила битой по глазу. Синяк выглядел ужасно, и доктор нисколько не усомнился в словах Бодроу. По ночам Райетт иногда размышляла, как это отец смог стукнуть ее голой рукой так сильно, что последствия удара оказались похлеще, чем от бейсбольной биты. Правда, не слишком часто, потому что в следующий раз ей нужно было бы спросить себя, почему он пинком сбросил ее с лестницы или почему дважды гасил зажженные спички о ее спину.

Если бы Райетт начала задаваться этими вопросами, пришлось бы вспомнить мать, а девушка не любила о ней думать.

Сьюлин Бодроу, урожденная Сьюлин Джексон, была святой. По крайней мере, так говорили в городе. Когда Райетт заходила в самый большой магазин Джулиена, его владелица Эбигейл Брок гладила малышку по голове и повторяла: «Знаешь, милая, ты почти такая же красивая, как твоя мать. А она была самой очаровательной девушкой из всех, кого я видела. А еще твоя мама была святой. Я таких больше никогда не встречала».

Никто не встречал таких, как Сьюлин Джексон. Красивая. Ласковая. С мягким и нежным голосом. Умна не по годам с самого детства. У нее для каждого находилось доброе слово. Малютка видела в людях только хорошее и, несмотря на то что росла в Алабаме в начале двадцатого века, не делала различий между черными и белыми. Она со всеми была вежлива, помогала тем, кто нуждался в помощи, и всегда улыбалась.

И конечно же, Сьюлин Джексон была чокнутой.

Все в городе знали это, хотя никогда и не обсуждали. Жители Джулиена любили малышку, но побаивались.

Будучи совсем ребенком, Сьюлин уже зарабатывала деньги для семьи. В десять лет эта прелестная кроха помогала матери в прачечной. Девочка не отличалась многословием — бывало, она могла молчать неделю или две, — но никто не обращал на это внимания. «Малышка просто погружена в свои мысли, — говорили люди. — Жаль, что другие дети не похожи на нее — спокойную, молчаливую и задумчивую».

Даже когда случилось первое происшествие, девочка не издала ни звука. Это-то и напугало людей, показалось странным. Сьюлин помогала со стиркой — гладила белье для мисс Притчард, учительницы, которая занималась с ней в обмен на кое-какую работу по дому. В тот вечер они проходили таблицу умножения. Как всегда, урок прошел отлично — Сьюлин любила математику. После занятий, когда мисс Притчард сидела у окна и читала, она вдруг почувствовала странный запах. Будто что-то горело. Учительница подняла взгляд от книги и увидела, что девочка стоит у гладильной доски, прижав раскаленный утюг к ладони. Сколько она так простояла, мисс Притчард не знала. Но этого времени хватило, чтобы левая рука Сьюлин превратилась в изуродованный, обожженный комок. Хватило, чтобы два пальца навсегда остались слипшимися вместе.

Мисс Притчард подхватила девочку и отнесла ее к доктору. Она бежала, не останавливаясь, всю дорогу, шесть кварталов. Но что мог сделать врач? Только немного облегчить боль.

Учительница больше никогда не давала девочке частных уроков. Как она говорила, из-за того, что кроха не проронила ни слова. Она молчала и когда горячий утюг сжигал ее плоть, и когда ее несли по улице, и когда доктор осматривал ее страшную рану.

Следующие два года прошли спокойно, без происшествий. А потом Сьюлин спрыгнула с крыши своего дома. Только чудом девочка не разбилась до смерти. Она взобралась на самый верх трехэтажного дома, постояла там несколько секунд — за которые мать увидела ее и истошно закричала, — а затем раскинула руки и шагнула вперед. На какой-то миг Сьюлин стала похожа на птицу, парящую в небе. Но потом упала наземь, сломала ногу и ключицу, а еще получила сотрясение мозга.

После этого люди стали обходить девочку стороной.

Еще через год она снова прыгнула, выбрав здание повыше — баптистскую церковь в центре города. В этот раз Сьюлин ничего не сломала, спокойно поднялась и ушла. Все так же молча.

Через шесть месяцев девочка плавала одна и вдруг исчезла. Неподалеку купались другие подростки, близнецы Кларксон, они увидели, как Сьюлин ушла под воду, и поспешили на помощь. Ребята долго ныряли, пока наконец не нашли девочку и не вытащили ее на берег. Позже они клялись, что ее не было на поверхности около пяти минут или даже больше. Но когда Сьюлин спасли, она не задыхалась и не хватала жадно ртом воздух. Она просто посмотрела на близнецов, вежливо кивнула и пошла домой.

На этом происшествия прекратились. Однако жители города продолжали странно поглядывать на девочку — со страхом и восхищением. Эту малышку, казалось, невозможно уничтожить. Наверняка она особенная.

Когда Сьюлин исполнилось семнадцать, за ней стал ухаживать Энос Бодроу. Он был довольно привлекателен, занимался торговлей, не обращал внимания ни на деформированную руку девушки, ни на то, что она все время молчала. Собственно говоря, ему нравилось ее молчание. Когда молодые люди поженились, оно понравилось Эносу еще больше, потому что он мог избивать жену сколько угодно. Сьюлин никогда не кричала и не плакала, даже не всхлипывала, только смотрела мужу в глаза, что ему ничуть не мешало.

Райетт родилась через два года после свадьбы. Во время родов Сьюлин не проронила ни звука, и все жители города были убеждены, что она молчит всегда.

Но только не с Райетт.

Она беседовала с Райетт. Ласково и нежно. С огромной любовью. Обняв свою крошечную дочурку загрубевшими руками в шрамах, Сьюлин рассказывала ей о разных цветах и о животных, которые знают то, что не ведомо человеку. О Боге, который смотрит на людей сверху и заботится о них и что Он уготовал каждому существу прекрасное будущее. Она повторяла малышке, что не нужно бояться смерти и бежать от нее. Следует бояться только одного, говорила Сьюлин, — жизни.

Райетт исполнилось всего пять лет, когда она обнаружила тело матери в ванной — все кругом было залито кровью. Сьюлин наконец нашла то, что смогло ее убить, — лезвие бритвы. Энос в очередной раз свалился мертвецки пьяным в гостиной, маленькая дочь играла с любимой куклой, а Сьюлин закрыла за собой дверь и молча перерезала себе вены. Она умирала двадцать минут. И все это время до Райетт доносился только один звук. Звук, который она никогда не слышала раньше. Ее мать смеялась.

После этого какой-то внутренний голос подсказал Райетт, что лучше ей вырасти не похожей на мать. И она поступила именно так.

Она не верила, что Господь уготовал всем живым существам прекрасное будущее. Ее не интересовали ни красота цветов, ни разум животных. И девушка вовсе не желала быть спокойной и тихой. Ей нравилось болтать и смеяться, а иногда — погрустить или всплакнуть.

Смерть матери научила ее одной вещи — молчание не всегда золото.

К двенадцати годам Райетт уже могла выпить пинту виски, нисколько не захмелев. У нее было лицо ангела и тело зрелой женщины. Парни так и вились вокруг девушки, и чем позже она возвращалась домой и чем хуже обретала репутацию, тем сильнее колотил ее отец. Ночи Райетт были полны страсти, а дни — страдания, и она считала, что это вполне нормальный ход жизни.

До тех пор, пока она не встретила Билли Тейлора, который не только дарил девушке наслаждение благодаря своему большому твердому члену и удивительно мягким и нежным рукам. Он веселил ее. Днем и ночью.

Райетт смеялась, когда впервые поцеловалась с Билли: он так забавно сморщил лицо! Она хохотала, когда он впервые увидел ее обнаженной: Билли настолько поразило тело девушки, что он не мог ни говорить, ни поднять на нее глаз. Она смеялась после того, как они первый раз занимались с Билли любовью: хотя Тейлор был на четыре года старше, Райетт стала его первой женщиной, и парень выглядел таким счастливым и гордым! Она смеялась, когда Билли сделал ей предложение. Молодые люди сбежали, и их обвенчал священник, который лишь потребовал, чтобы ему заплатили два доллара перед церемонией. Райетт смеялась, когда они впервые любили друг друга как муж и жена, и хохотала как сумасшедшая, когда они провели первую ночь в квартире, которую сняли в городе Честервилле, в Арканзасе, куда сбежали, не сказав ни слова ни Эносу, ни родственникам Билли, ни друзьям из Джулиена. Райетт поняла, что больше никогда не увидит никого из своей прошлой жизни, и эта мысль веселила ее больше всего. Ей больше никогда не придется думать о кулаках Эноса, или о крови Сьюлин, или о грязных парнях, мечтающих засунуть член ей в рот.

Почти весь первый год супружеской жизни с Билли Тейлором Райетт смеялась. Она перестала смеяться только через одиннадцать месяцев после свадьбы, в субботу, когда Билли ушел на охоту и не вернулся. Несчастный случай, так сказали ей той ночью. Вы же знаете Билли, вечно строит из себя клоуна, вечно шутит. Только в этот раз, когда Билли рассказывал очередную смешную историю, он споткнулся и упал. Ружье выстрелило и пробило в его груди дыру величиной с пивную банку.

Через две недели Райетт снова смеялась. И не только. Она кричала и плакала, никогда еще ей не было так больно, даже кулаки Эноса доставляли меньше страданий. И все-таки никогда в жизни Райетт не было так хорошо. Никогда еще она не испытывала ни такой гордости, ни такого страха.

Это был первый день нового, тысяча девятьсот сорок пятого года. Морозный, но ясный январский день.

День, когда родился сын Райетт Тейлор.

 

5

Когда Карл проснулся, он все еще сидел за письменным столом. Вырубился, пока распечатывались чертовы страницы. Грэнвилл бросил затуманенный взор на часы. Почти полдень, прошло около пяти часов с тех пор, как он смотрел на них последний раз. Карл зевнул. Потер кулаками глаза. Размял затекшую шею…

И вскрикнул от неожиданности.

Гарри Вагнер стоял на кухне и спокойно готовил завтрак.

— Твою мать, я ведь просил стучаться! — воскликнул писатель.

— Я сказал, что подумаю, — ответил Гарри и умело разбил в миску несколько яиц.

Кофе уже был готов. Вагнер успел снять пиджак. Сегодня гость надел кремовые льняные брюки, розовую рубашку и галстук темно-бордового цвета, выглядя до умопомрачения свежим и бодрым.

— Тебе необходима нормальная сковорода для омлета, — сказал он.

— Вот прямо сейчас и побегу за ней, — кисло ответил Карл.

Он со стоном встал со стула и, бормоча себе под нос, отправился в ванную, чтобы побриться и сделать еще кое-что. Закрыл за собой дверь в знак протеста. Когда молодой человек потянулся за полотенцем, он заметил, что льняной пиджак Вагнера висит — конечно, на деревянной вешалке! — на вбитом в дверь ванной крючке. Карл чуть помешкал, затем аккуратно повернул пиджак, чтобы рассмотреть подкладку. Аккуратная вышивка на внутреннем левом нагрудном кармане гласила: Марко Буонамико. Наверное, имя портного. Карлу оно ничего не говорило. Бросив еще раз взгляд на дверь, Грэнвилл аккуратно обшарил все карманы. Ничего.

Ничего, что могло бы подсказать ему, что это за тип сейчас готовит завтрак у него на кухне.

Когда Карл вышел из ванной, Вагнер выкладывал на тарелку ароматный золотистый омлет со сметаной, зеленым лучком и китайскими грибами шиитаке. Пока Карл завтракал, Гарри восседал на его кровати, просматривая отпечатанные страницы. Грэнвилл вдруг поймал себя на том, что внимательно следит за реакцией верзилы. Писатель не мог поверить, что жаждет критики, похвалы, чего угодно от этой огромной человекообразной обезьяны. Но лицо Вагнера оставалось совершенно бесстрастным. Гарри просто пробегал глазами страницу за страницей, аккуратно откладывал в сторону прочитанные, а потом сел с каменным выражением лица, ожидая, когда Карл приступит к работе. Плотный конверт с дневником лежал рядом с ним на кровати. Подобное равнодушие показалось писателю настоящей пыткой.

— Ну и как тебе? — не выдержал Карл, когда молчание Вагнера стало совсем уж невыносимым.

— Вообще-то не мне судить, — ответил Вагнер.

— Но какое-то же мнение у тебя есть?

Вагнер помедлил пару секунд.

— Тебя оно очень интересует?

— Да.

— Можно чуть-чуть приукрасить.

— Да кто тебя спрашивает?! — сердито воскликнул Карл и налил себе еще кофе. — Знаешь что, Гарри? Вчера вечером, когда я колотил боксерскую грушу, я представлял, что бью тебя. Ты кровью ссал, когда я закончил.

— Я думал, мы неплохо ладим.

— Честно говоря, ты мне действуешь на нервы. Хотя, надо признать, лучше твоего омлета я не пробовал.

— Что, выпустил пар?

— Может быть, — нахмурившись, бросил Грэнвилл.

— Вот и молодчина. Давай-ка начнем. Время не ждет.

Вскоре это вошло в привычку. Карл почувствовал, что, несмотря на всю странность происходящего, он привык к ежедневному ритуалу. Честно говоря, довольно утомительному.

Днем Карл читал дневник, письма и газетные вырезки, делая заметки под немигающим, пристальным взглядом гостя. А по ночам Грэнвилл превращал то, что успел изучить, в роман, стараясь хоть немного поспать перед приходом Вагнера. Тот появлялся утром, чтобы забрать написанное и принести очередную порцию материала. И чтобы приготовить Карлу завтрак. Для писателя утренняя трапеза стала самым приятным событием суток. Вагнер превосходно готовил. Однажды он купил в еврейской булочной слегка зачерствелую халу и сделал из нее восхитительные тосты по-французски. В другой раз Гарри испек лепешки на пахте, начиненные сыром и беконом. Истинный мастер своего дела! К тому же он был чистоплотен, словно кошка. Едва Карл заканчивал еду, Гарри немедленно мыл за ним тарелку. Как-то он принес новую губку для мытья посуды, а затем и новую щетку. Никогда еще кухня так не блестела.

Перед тем как покинуть квартиру, Вагнер всегда подходил к окну и осматривал улицу, чтобы проверить, нет ли на горизонте опасности.

Ничего подозрительного не наблюдалось, и Гарри, по-видимому, это радовало.

На третий день Вагнер вернул Карлу машинописные странички книги с пометками Мэгги Петерсон. Ей хотелось, чтобы Карл чуть сократил диалоги. Мэгги считала, что не мешает добавить описаний местной погоды и географии. Стиль ей понравился. Скорость, с которой Карл писал роман, тоже. В целом, к величайшему удовлетворению Карла, редакторша осталась довольна его работой. Удовлетворение, а также жесткий график не давали любопытству Карла проявиться в полной мере. Он по-прежнему не знал ни о ком пишет, ни о том, какую важность может представлять собой его рукопись. Процесс создания романа захватил его целиком и полностью. Персонажи книги, мир, который он описывал, стали постепенно оживать. Для писателя этого было достаточно. Пока.

На четвертый день Карл Грэнвилл полностью утратил связь с внешним миром. Он не мог бы сказать, какой сегодня день недели. По правде говоря, ему пришлось бы подумать, чтобы вспомнить, какой на дворе месяц. На седьмой день у молодого человека не осталось ясных воспоминаний ни о том, как он жил до начала проекта, ни о том, кем он был.

К десятому дню Карл почувствовал, что сходит с ума. Ему казалось, что он вот-вот взорвется.

Это ощущение нахлынуло на Грэнвилла примерно в час ночи. Он уже достаточно написал на сегодня и чувствовал, что полностью вымотался. О сне не могло быть и речи — выпитый кофе не дал бы уснуть. Карлу мерещилось, что стены надвигаются на него. Он понял, что пора сделать перерыв и получасового боя с боксерской грушей будет явно недостаточно. Настоящий, полноценный отдых — вот что ему требовалось. И Грэнвилл решил пойти в бар «Сан хаус», за обещанным Тонни пивом.

Парило. Как только наступало лето, город задыхался от жары. Несмотря на поздний час, улицы были полны народу. Парочки возвращались домой, взявшись за руки, опьяненные вином и весельем. На углу рабочие электрической компании ломали асфальт. И вдруг, когда Карл направился к Бродвею, где даже ночью можно поймать такси, он почувствовал колючий холодок в затылке. Странно, но Грэнвиллу показалось, что за ним следят.

Карл потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Это тяжелая работа дает о себе знать. Он слишком возбужден и напуган. Кому придет в голову за ним следить?

Молодой человек подошел к банкомату «Ситибанка» на углу Восемьдесят шестой улицы и Бродвея. С тех пор как Мэгги Петерсон дала ему работу, он приходил сюда уже несколько раз. Карл знал, что взрослые, серьезные люди так себя не ведут, но не мог сдержаться. Он ввел код, следуя инструкциям, выбрал английский язык, затем проверил сумму на своем счете. Ничего не изменилось. Все пятьдесят тысяч были на месте. Грэнвилл улыбнулся и снова повторил про себя: «Значит, все правда. Это происходит на самом деле».

Правда, сегодня Карл сделал то, чего не делал раньше, — нажал на кнопку «Получить деньги». И снял со счета тысячу долларов.

Карл впервые держал в руках такую большую сумму наличными. Он быстро засунул купюры в правый карман джинсов. Какого черта он снял деньги? Что теперь с ними делать? Потратить? Проиграть? Раздать нуждающимся? Да какая разница, подумал Карл, приободрившись, и снова улыбнулся.

Вдруг у него снова появилось ощущение, что за ним следят.

Грэнвилл огляделся по сторонам. Никого. Побежал к углу улицы, но никто за ним не следовал. О господи! Карл покачал головой и усмехнулся. Он действительно ведет себя как сумасшедший. Сказывается влияние Гарри Вагнера. Слишком много времени проведено взаперти в компании Райетт и ее малыша, за описанием их тяжелого путешествия по Югу.

«Да пошла ты к черту, Мэгги! А ты, Гарри, катись в задницу! Убирайтесь все из моей жизни — Сьюлин, Райетт, Билли Тейлор и прочие. Я хочу развлечься, и у меня есть деньги».

Ухмыльнувшись, Карл Грэнвилл поднял руку, почти сразу же поймал такси и отправился в центр.

Бар «Сан хаус» был ответом стильного Челси непритязательным придорожным забегаловкам. На стенах из необструганных досок висели помятые колпаки от автомобильных колес, хромовые бамперы и старые номерные знаки штата Луизиана. Пол покрывали опилки, а из музыкального автомата в углу доносились звуки гитары Стиви Рэя Вогана. Отовсюду слышался смех, люди веселились. Здесь была жизнь.

Здесь была Тонни с двумя «эн».

Грэнвилл нашел свободный столик и помахал девушке рукой. Хотя Тонни выглядела слегка измотанной и усталой, она обрадовалась. Девушка была потрясающе красива, еще лучше, чем в воспоминаниях Карла. Когда он увидел соседку в фирменной футболке с названием бара и обтягивающих черных джинсах, то почувствовал, как потеют ладони. А от завораживающего взгляда синих глаз у него пересохло во рту.

— Ты получила ту роль? — спросил Карл, когда Тонни принесла ему бокал ледяного пива «Корона» с ломтиком лайма за счет заведения. Девушка недоумевающе прищурилась, и он пояснил: — В сериале «Все мои дети».

— А, в этом, — ответила Тонни и пожала плечами. — С того времени я не получила еще три роли.

В баре было довольно оживленно, поэтому Карл пил «Корону» и наблюдал за работой Тонни. Она легко находила общий язык с клиентами, весело и дружелюбно болтая с ними. Судя по тому, как девушка двигалась, она знала, что Карл за ней наблюдает. Когда он допил первый бокал, Тонни сразу принесла ему второй. А еще сэндвич с копченой свининой. Молодой человек благодарно ухмыльнулся самой лучезарной из всех своих улыбок. Девушка слегка покраснела и улыбнулась в ответ.

Карл с наслаждением проглотил сэндвич, его вкус был восхитительным. Вкус свободы тоже.

В третьем часу ночи в зале стало тише, и Тонни, прихватив с собой еще пару холодного пива, плюхнулась рядом с Карлом.

— Пашешь здесь, как проклятая, — произнесла девушка, сдувая падающую на глаза упрямую прядку белокурых волос. — Нет, мне просто необходимо получить хорошую роль!

— Тебе обязательно повезет! — заверил ее Карл.

— Надеюсь. Но как тяжело не сломаться! Ведь я для них всего лишь тело и симпатичная мордашка! Предполагается, что талант — это что-то внутри тебя, но им плевать, кто ты, что думаешь или чувствуешь. Они только пялятся, словно пытаясь представить, как ты выглядишь без одежды.

— Так оно и есть, — подтвердил молодой человек, который, после нескольких дней взаперти с Гарри Вагнером, тоже не мог отказать себе в подобном удовольствии.

— Знаешь что? — продолжила Тонни, все больше оживляясь. — Создается впечатление, что всем шоу-бизнесом заправляют четырнадцатилетние мальчишки!

— Эй, всей нашей страной правят четырнадцатилетние подростки!

Тонни хихикнула.

— А ты всегда такой циник?

Карл на мгновение задумался.

— Нет, не всегда. По крайней мере, я таким не был. Наверное, это из-за моей работы.

— Твоей книги?

— Я сейчас подрабатываю писателем-призраком.

— Правда? Пишешь за кого-то известного? — спросила Тонни, сгорая от любопытства.

Грэнвиллу захотелось посвятить ее в свою тайну. Ему было необходимо с кем-нибудь поделиться. Но в последнюю секунду что-то его остановило. Карл закрыл глаза, желая наконец начать повествование, и не смог выдавить ни слова. Он дал слово, что никому и никогда не расскажет о Гедеоне. Поэтому Карл просто покачал головой и отхлебнул еще пива.

— Мне всегда нравились писатели, — призналась Тонни. — Наверное, потому что я сама хотела стать писательницей.

— И что помешало?

— Мне нечего сказать людям.

— По-моему, до сих пор неплохо получалось.

— Я имею в виду… — Тонни помедлила и опустила взгляд на сложенные на коленях руки. — Я решила, что недостаточно умна, чтобы написать книгу.

— Меня это не остановило.

— Ты всегда хотел стать писателем?

— Да, — ответил Карл, неожиданно посерьезнев. — И именно из-за этого у меня в юности возникли серьезные разногласия с отцом. Честно говоря, они существуют до сих пор. Если бы не мама, я бы, наверное, стал…

Грэнвилл внезапно замолчал и сглотнул. В горле у него встал комок. Может, из-за позднего часа, может, из-за выпитого пива. А может, потому, что он давно уже ни с кем не говорил по душам. С тех пор, как ушла Аманда. Неожиданно Карл ощутил, как чувства волной нахлынули на него. Молодой человек глубоко вздохнул и провел рукой по лицу. Наверное, он просто устал.

— Она умерла, да? — спросила Тонни, не отводя от него взгляда.

— Четыре года назад, — ответил Карл, с удивлением посмотрев на девушку.

— Вижу по твоему лицу, — пояснила Тонни, и ее глаза заблестели от набежавших слез. — Моя мама тоже умерла. В прошлом году. Я до сих пор не могу успокоиться. Вспоминаю ее каждый день.

— Каждый день, — эхом отозвался Грэнвилл.

— Мне столько хочется ей рассказать! О своих победах. О поражениях. Сейчас, правда, больше о поражениях. А ее нет со мной…

— И никогда больше не будет, — тихо произнес Карл. — Я знаю.

Какое-то время они молчали. Что-то изменилось в их отношениях. Они стали ближе. Тонни заговорила первой:

— Да, кстати, как ты на днях отпраздновал? Я о твоей книге.

— Так и не получилось.

— Несправедливо.

— Точно, — согласился молодой человек.

Через несколько минут Тонни закончила работу, попрощалась с коллегами, и вскоре молодые люди уже катили в такси домой. К тому времени как машина пересекла Сорок четвертую улицу, они слились в страстном объятии, лихорадочно целуя друг друга.

— О господи! — вырвалось у задыхающейся Тонни. — Я опять наступаю на те же грабли.

— Ты о чем? — спросил Карл, его грудь вздымалась.

— Я влюбляюсь в неподходящих мужчин.

— Да что ты говоришь!

— Нет, просто… они всегда причиняли мне боль.

Грэнвилл пристально посмотрел девушке в глаза.

— Давай договоримся. Я никогда не сделаю тебе больно, если только ты не будешь пытаться меня переделать.

— А зачем мне тебя переделывать?

— Обычно все пытаются. Так что, по рукам?

— Ты ведь знаешь, что да, Карл, — тихо произнесла она, вновь обнимая его.

— Зови меня Грэнни.

— Хорошо… Грэнни.

Оставшуюся дорогу они не проронили ни слова.

Когда они добрались до дома, девушка поднялась в свою квартиру, чтобы принять душ, а Карл забежал к себе за шампанским, которое все еще стояло в холодильнике, и за стаканами. Когда он открывал дверь, то вдруг испугался, что сейчас на кухне увидит Гарри Вагнера, занятого приготовлением изысканной жратвы. К счастью, его там не было, и Карл, взяв все, что нужно, поспешил наверх.

Тонни не заперла дверь специально для него. Ванная была закрыта, и Карл услышал звук льющейся воды. Уродливое кресло стояло в том же углу, где они его поставили. Повсюду все так же громоздились коробки. Грэнвилл прошел на кухню, откупорил бутылку и разлил шампанское по бокалам. Поднял свой и мысленно пожелал здоровья Мэгги Петерсон. Затем выпил за себя, свой талант и удачу.

— Я решила вместо душа принять ванну, — прокричала Тонни сквозь шум воды — А мне сюда можно шампанское?

— Думаю, это не возбраняется, — ответил Карл. Держа ее бокал, он подошел к двери, распахнул ее и чопорно сообщил: — Шампанское для мадам.

Тонни лежала в ванной голая, ее кожа порозовела и влажно блестела. Девушку нисколько не смущала собственная нагота — тело Тонни было прекрасно. На какую-то секунду Карл замер, любуясь зрелищем и вдыхая экзотический аромат масла для ванн.

— Ты всю ночь будешь вот так стоять и глазеть, — спросила Тонни, — или все-таки присоединишься ко мне?

Через несколько мгновений она, расплескивая воду, хохоча и отбиваясь, была в его объятиях. Карл тоже хохотал. Давно он так не смеялся! А затем веселье сменили вздохи и долгие стоны. Девушка оказалась сверху, и мучительно медленно опускалась все ниже, пока он не проник в нее глубоко-глубоко. Они слились в одно целое и не спешили двигаться, желая продлить ощущение. И оно длилось до тех пор, пока никто из них не мог больше ждать ни секунды. Вода остыла, но они ничего не замечали. Они чувствовали только друг друга.

Конечно, Карл знал, что это не любовь. Господи, любовь, ведь они едва знакомы! Но то, что произошло между ними, не было просто случайным сексом.

Скорее чем-то особенным.

Грэнвилл отнес девушку в постель, и все началось снова и продолжалось до самого рассвета, окрасившего небо за окном в пурпурный цвет. Казалось, нельзя хотеть друг друга еще больше, но для Карла и Тонни невозможное стало возможным.

В такую необыкновенную ночь все возможно, решил Карл.

На следующее утро дневник показался Грэнвиллу совершенно неразборчивым. Будто его писали на иностранном языке. Молодой человек никак не мог сосредоточиться. Черт, да он не мог сфокусировать взгляд на бумагах! Карл просто сидел за столом, уставившись невидящими глазами в неразборчивые каракули, ничего не понимая. Голова раскалывалась от боли, во рту словно кошки нагадили. А мысли постоянно возвращались к девушке. К ее телу, запаху, вкусу…

Душой Карл все еще был наверху, в благоухающих объятиях Тонни.

Когда он проснулся, она уже убежала, оставив на подушке записку: «Грэнни, я спешу на занятия. Не хочу тебя будить — что-то ты совсем замученный на вид! Пожалуйста, запри за собой дверь. Тонни». Рядом с посланием лежал ключ.

Ухмыляясь, Карл натянул джинсы и рубашку и побрел вниз, в свою квартиру. Там он обнаружил Гарри Вагнера, готовящего тонкие золотистые кукурузные лепешки с яйцами и икрой. Грэнвилл проглотил изысканное кушанье, принял душ, побрился и теперь тупо смотрел на дневник, а рядом ждала своей очереди папка с листами, исчерканными пометками Мэгги. Гарри, как обычно, уселся на кровать. Сегодня на нем был светло-серый костюм из шелковой ткани в «елочку».

— У тебя хорошо получается. Прекрасный темп. Тобой весьма довольны.

— Рад за них, кем бы они ни были, — проворчал Карл, откидываясь на спинку вращающегося кресла.

— Знаешь что? — сказал Вагнер и встал с кровати. — Почему бы нам сегодня не устроить выходной? Просто поработай с правкой Мэгги.

— Гарри, ты воплощенное добросердечие! — благодарно произнес Грэнвилл.

— Признаюсь честно, Карл. Можно сказать, что у меня совсем нет сердца, но ты мне почему-то нравишься. Ты мастер своего дела, а я восхищаюсь профессионализмом.

«Ты тоже профессионал, Гарри, — подумал Карл. — Вот только в какой области?»

— Но иногда одного профессионализма мало, как ты думаешь? — заметил Гарри. Карл ничего не сказал в ответ, и Вагнер продолжил: — Иногда важно просто быть самим собой.

— Точно, — согласился Карл. — А кто тогда ты, Гарри?

— Сейчас речь не об этом. Мне известно, кто я, и менять что-либо уже поздно. Я говорю о тебе.

— Не обижайся, но, думаю, ты понятия не имеешь, кто я или что я.

— Я знаю, что за тобой нужно присматривать.

— Я сам о себе позабочусь.

— Не спеши сказать «нет». Присматривать за людьми — моя специальность, и я сейчас предлагаю то, что мне предложить не просто.

— И что же? — спросил Грэнвилл.

— Свою дружбу.

Карл задумался. Человек, который сейчас стоял рядом, угрожал ему. Причинил боль и вызывал глубокий, животный страх. Но, каким бы странным, а может, и глупым это ни казалось, Карл доверял Гарри.

— Не знаю, как подружились Дамон и Финтий, — произнес молодой человек и протянул Вагнеру руку, — но я принимаю твое предложение.

Мужчины обменялись рукопожатием. Оно словно соединило их незримой нитью, и, когда ладони разжались, Гарри тихо спросил:

— Ты хоть понимаешь, во что ввязался?

Что-то в тоне Вагнера заставило писателя прислушаться. И испугало его.

— Какой-то бестселлер, — ответил Грэнвилл. — Его нужно написать в виде художественного произведения, иначе судебное разбирательство неизбежно. Скандальная книга, и вызовет большой резонанс. «Апекс» собирается издать ее огромным тиражом.

Вновь зазвучал тихий голос Вагнера:

— Не имеешь ни малейшего представления, верно?

Карл нахмурился.

— Так скажи мне, Гарри. Во что я ввязался?

Вагнер ничего не ответил, только собрал страницы дневника и написанные главы книги. Подошел к окну и внимательно изучил улицу.

— Знаешь, Карл, о чем я жалею? Печально, что ты не можешь оценить по достоинству хорошую сигару.

Он вытащил одну из кармана пиджака, развернул и обрезал специальным приспособлением кончик. Не зажигая, засунул ее в рот.

— Вот что я скажу, — произнес он, достав из кармана другую сигару и положив ее на стол перед Карлом. — Выкуришь, чтобы отпраздновать победу. За благополучное завершение.

Грэнвилл покачал головой.

— Вряд ли. Терпеть не могу табак.

— Сохрани ее. Я настаиваю. — Он бросил Карлу спички. — Может, ты еще передумаешь.

— С чего бы это?

— Никогда не знаешь, что может случиться, Карл. — Вагнер направился к двери и открыл ее. — Никогда.

— Не то чтобы я не ценил оказанную мне честь, — произнес писатель, прежде чем Гарри успел уйти. — Но откуда такое неожиданное желание стать моим другом?

Вагнер задумался, словно подыскивая нужный ответ. Затем кивнул, по-видимому удовлетворившись тем, что нашел.

— Потому что хочу, чтобы кто-то знал, зачем я это делаю. И потому, что все в этой жизни взаимосвязано. Понимаешь, о чем я говорю?

— О том, что тебе тоже может понадобиться друг?

Гарри довольно улыбнулся. А затем ушел, оставив Карла размышлять над тем, правильно ли он понял слова своего гостя.

 

6

Преследователь сидел в затемненной комнате, рассеянно смотря по телевизору ток-шоу. Что-то про Арнольда Шварценеггера и Марию Шрайбер. Вряд ли Преследователь смог бы сказать, что именно, — впрочем, передача его не интересовала. Звук он выключил. Шум мешал Преследователю собраться с мыслями. И свет тоже.

Преследователь сидел в темноте, пытаясь сосредоточиться.

До тех пор, пока не зазвонил телефон.

— Пора, — произнес голос на другом конце провода. — Сейчас самое подходящее время.

Голос говорил с отчетливо выраженным британским акцентом. Аристократичным, но в то же время по-уличному грубоватым, если знать, к чему прислушиваться. Преследователь знал.

— Так скоро?

— Мы завершили то, что было нужно. Нельзя тянуть слишком долго, ибо…

— Да, знаю, — перебил Преследователь. Его собеседник уже не раз излагал свою точку зрения по этому поводу. — Промедление смерти подобно.

— Возникло слишком много осложнений. Лучше устранить их как можно быстрее.

— Быстрее — всегда лучше.

— Это возможно?

— Все возможно.

Преследователь повесил трубку и торопливо оделся. Темно-синий льняной костюм. Белая шелковая рубашка. Красный галстук-бабочка. Черные высокие ботинки, отполированные до зеркального блеска. Затем выключил телевизор, запер дверь и отправился выполнять задание.

Несмотря на поздний час, на улицах было полно народу. Люди возвращались домой после приятно проведенного вечера. По мостовой сновали многочисленные такси. Преследователь остановил одно из них и велел ехать в центр города, туда, где Гринвич сливается с Дуэйн-стрит. Там было темно и тихо. Оживленные днем, склады, конторы и небольшие фабрики к ночи опустели.

— Вам точно сюда? — поинтересовался таксист, говоривший с сильным русским акцентом.

Преследователь протянул ему десятидолларовую купюру, вылез из машины и зашагал вниз по улице. Он остановился у стальной двери без вывески. Нажал на кнопку домофона, и его впустили. Внутри была мрачная и грязная лестница, усеянная разбитыми бутылками из-под мятного шнапса, одноразовыми шприцами и использованными презервативами. Равномерные ритмичные удары сотрясали здание. На самом верху лестницы находились еще одна неприметная металлическая дверь и еще одна кнопка звонка. Преследователь поднялся по ступенькам и позвонил.

Ему открыл человек, чье мускулистое тело почти полностью закрывало дверной проем. Мужчина был одет в майку без рукавов, на огромных, почти с человеческую голову бицепсах виднелись многочисленные татуировки. Он ухмыльнулся Преследователю и отступил в сторону.

Преследователь вошел.

Теперь в ритмичном буханье различалась мелодия. Перед Преследователем лежал целый лабиринт темных комнат, где люди танцевали, болтали и ловили кайф. Нелегальный ночной клуб без названия, без адреса и без ограничений. Там веселились модели и танцоры. Актеры. Модные фотографы. Музыканты. Спортсмены. Тусовщики. Белые и черные. Латиносы и азиаты. Натуралы и геи. Молодые, с поджарыми телами, блестевшими от пота. Там было очень жарко, а воздух пропитался тяжелым ароматом мускуса и марихуаны.

Преследователь протискивался между посетителями, ища нечто особенное. Он наткнулся на комнатку, где кроме нескольких диванов и стульев находился импровизированный бар. Там он наконец увидел то, что искал, — красивую блондинку, сидевшую с бокалом мартини у стойки. Высокая, красивая девушка с роскошным телом и потрясающими ногами. На ней было черное полупрозрачное платье из шелка, туфли на шпильках и больше ничего. Выглядела она лет на двадцать пять. Само совершенство. Идеал. Преследователь присел рядом с ней и тоже заказал мартини у бармена с пирсингом на нижней губе.

Когда принесли выпивку, Преследователь сделал глоток, затем повернулся к блондинке и произнес:

— Вы не возражаете, если я к вам присоединюсь?

Красотка вопросительно подняла бровь, легкая усмешка пробежала по полным, чувственным губам.

— Неужели эта фраза еще срабатывает?

— Ну, лично меня она пока еще не подводила. Где же я вас видел?

— Меня?

— Вы ведь актриса, не так ли? Наверняка. Господи, да вы просто должны быть актрисой!

Девушка слегка зарделась.

— В общем, да. То есть я пытаюсь. Недавно вступила в гильдию киноактеров. И действительно снялась в клипе группы «Смэшинг пампкинз».

— Наверное, в нем я вас и видел. Как насчет еще одного? — спросил Преследователь, подразумевая мартини.

Блондинка пожала плечами и согласилась.

Они успели выпить еще по одному бокалу, прежде чем уйти из заведения вместе; девушка хихикала и, спотыкаясь, норовила упасть на Преследователя.

— Черт, какая я пьяная, — бормотала красотка. — Ничего не ела сегодня. Наверно, поэтому. Я имею в виду, вчера. Потому что сегодня — уже завтра. Не знаю, как это меня угораздило…

Блондинка снова захихикала, и Преследователь понял, что она прекрасно знает.

Когда они ввалились в такси, девица все еще смеялась.

Они целовались жадно и страстно, впиваясь друг в друга так, что зубы клацали о зубы, когда такси со скрежетом сорвалось с места. Одна бретелька свалилась с молочно-белого плеча, наполовину обнажив совершенную грудь. Преследователь начал ласкать ее, то забирая весь сосок в рот, то едва касаясь его языком. Блондинка издала невнятный стон и, изогнувшись, закинула великолепные, с шелковистой кожей ноги на плечи спутника. Рот Преследователя опускался все ниже… ниже… прямо туда, где пульсировала скользкая и влажная плоть. Дрожь пробежала по телу красотки, она вскрикнула и крепче сжала ноги.

Очень сильная девушка, хотя ничего и не ела сегодня.

Такси подъехало к дому, парочка с трудом вылезла из машины и побрела вверх по лестнице, тяжело дыша и весело смеясь. Лифта не было. Мебели в квартире почти тоже. Зато в комнате стояла кровать, и они повалились на нее. Девушка уже была без платья, и ее безукоризненная кожа светилась жемчужным блеском в проникающем через окно свете огней большого города. Соски красотки от возбуждения затвердели и вызывающе торчали.

— Вообще-то у меня есть парень, — призналась блондинка.

— У меня тоже.

Девушка рассмеялась.

— Ты смешной. Тебе об этом говорили?

— Последнее время нет.

— Один из нас до сих пор одет, — игриво произнесла блондинка.

— Ты права, — согласился Преследователь. — На сто процентов.

Он снял пиджак и аккуратно повесил в шкаф, ведь лен так легко мнется. Ботинки тоже пришлось сбросить, потому что в правом был спрятан подарок.

— А сейчас небольшой сюрприз, — сказал Преследователь. — Специально для такого случая.

— Для меня?

— Точно.

Блондинка взвизгнула от восторга.

— А что это?

— Нечто особенное. Только тебе придется зажмуриться.

Девушка притворно надулась, и Преследователь погрозил ей пальцем. Он умел быть строгим.

— Обещай закрыть глаза, ладно?

Блондинка пообещала. Хорошая, послушная девочка.

Преследователь, крепко держа подарок одной рукой, поднес его поближе и расположил точно между бровями блондинки, которые на ощупь напоминали бархатные полоски.

— Ой, холодно, — прошептала красотка. — Что это? Постой, не говори, я сама угадаю. Бутылка шампанского, да?

— Не совсем.

Это был шестизарядный револьвер системы Смита и Вессона «Магнум-357», оснащенный глушителем.

— А теперь можно открыть глаза?

— Милая, можешь делать все, что захочешь, — сказал, улыбнувшись, Преследователь и спустил курок.

 

7

Когда у Райетт родился сын, она поклялась, что никогда не поднимет на него руку. На ее долю выпало нелегкое детство, и потому Райетт хотелось, чтобы ребенок рос в любви и заботе. Денег у нее было в обрез, и все, что удавалось наскрести, уходило на Дэниэла Тэйлора. Сердце Райетт ожесточилось после смерти Билли, но своего малыша она обожала.

Маленький Дэнни Тэйлор развивался не по летам. В два года он говорил связными предложениями. В четыре — читал спортивные страницы, газет. А в пятилетнем возрасте уже знал, что его мама не похожа на всех остальных матерей.

В школе у мальчика почти не было друзей. Родителям других детей не нравилось, что их отпрыски играют с Дэнни Тейлором. Ходить к нему в гости ребятишкам запрещали, и Дэнни никак не мог понять почему. Может, они с мамой жили и не в таком большом доме, как другие семьи, зато у них всегда было тепло и уютно, и игрушек тоже хватало. А главное, мама почти всегда была рядом. Она много работала по ночам, иногда в барах и ресторанах, но дневные часы проводила дома. К ней часто заглядывали друзья, преимущественно мужчины. Иногда мать говорила сыну, что это его дяди, но они появлялись несколько раз, а потом исчезали. И никому из них даже в голову не приходило поиграть с маленьким Дэнни в мяч или взять мальчугана на рыбалку. Приятели Райетт обычно заходили всего лишь на часок-другой. Они выпивали и смеялись, а затем шли с Райетт в спальню и там разговаривали и смеялись. Почти всегда они выходили оттуда довольными. Время от времени после этих визитов мама плакала, и Дэнни очень огорчался. Но Райетт обнимала сына, целовала его в затылок, щекотала, и вскоре все тревоги исчезали.

Когда Дэнни было пять с половиной лет, Райетт снова вышла замуж. До этого мальчик видел своего будущего отчима всего лишь несколько раз и не слишком его любил. Нового папу звали Маркус, и он почти никогда не улыбался, разве только выходя из спальни после беседы с Райетт. С Дэнни он почти не разговаривал, лишь нервно ему кивал. Новый папа вообще какой-то дерганый, так думал малыш. И нога у него постоянно движется вверх-вниз, словно он идет со скоростью миллион километров в минуту. Райетт сказала сыну, что новый папа такой потому, что ждет чего-то очень хорошего. И тогда они все будут счастливы. Слова мамы убедили мальчика, и он не возражал, когда Райетт и Маркус поженились и переехали из Честервилля в Хантингтон, штат Миссисипи. Малыш мечтал о том дне, когда что-то хорошее наконец произойдет и их семья обретет счастье.

После женитьбы на Райетт Маркус стал уделять Дэнни чрезвычайно много внимания. Когда Райетт уходила на работу — она устроилась официанткой в бар за несколько километров от Хантингтона, — он часто сажал пасынка на колени. Рассказывал ему истории, щекотал его, даже целовал. Иногда он целовал мальчика в губы. Дэнни пытался вырваться, но Маркус тихо и серьезно говорил ему, что все в порядке, все отцы так делают, если любят своих сыночков. От Маркуса приятно пахло — Дэнни нравился аромат бриолина, которым отчим смазывал волосы, — но, как и прежде, мальчуган терпеть не мог мужа матери. Дэнни было неприятны ласки и поцелуи Маркуса, а также некоторые прикосновения новоявленного папаши.

Однажды, почти через полгода после свадьбы, Райетт вернулась домой пораньше. Она сказала, что у нее болит голова. Но Маркус не поверил ей и закричал, что на самом деле она здорова, просто следит за ним.

— Ты прав, черт тебя подери! Я слежу за тобой! — услышал Дэнни гневный вопль матери. — Что это ты делаешь голый с моим сыном на коленях?!

Маркус ответил, что не делал ничего плохого, и обратился к мальчугану, чтобы тот подтвердил его слова. Дэнни просто молча бросился в объятия матери. Вскоре Райетт с сыном покинули и Маркуса, и Хантингтон. Они вернулись в Алабаму, правда не в Джулиен, а в совсем другой город. И там, когда Райетт спросили, как ее зовут, она ответила, что ее имя Луиза. Дэнни поинтересовался у мамы, почему она не назвала свое настоящее имя, и женщина объяснила:

— Потому, мой родной, что здесь я совсем другой человек. Не шлюха и не жена извращенца.

В том городе они продержались девять месяцев и снова переехали. Райетт ликовала — она вновь собралась замуж. На этот раз действительно за хорошего парня, как сообщила она Дэнни. Только вот хороший парень оказался женатым, и Райетт с сыном пришлось искать счастья в другом городе. А потом еще в одном, и еще.

Так они очутились в Симмзе, штат Миссисипи, — маленьком небогатом городке, которому кое-как удалось приспособиться к переменам на Юге. Часть его обитателей работали в магазинах вдоль Мэйн-стрит, те, кому не так повезло, трудились посменно на фабрике по производству аккумуляторов, расположившейся на берегу реки. Именно в Симмзе Райетт — которая теперь звалась Лесли Мари — опять забеременела.

Женщина толком не знала, кто отец ее будущего ребенка, но, как объяснила Райетт сыну, он, несомненно, был хорошим парнем. Пусть Дэнни поймет, что она встречается только с такими. С плохими она бы ни за что не стала общаться.

В маленьком городке Дэнни так и не сблизился со сверстниками. Мальчик давно уже оставил попытки обзавестись приятелями. Вместо этого Дэнни создал собственный мир, там друзья были не нужны. Целыми днями напролет он читал журналы о всякой всячине — кинозвездах, машинах, чернокожих южанках, переносящих на головах корзины с живой домашней птицей. Парнишка читал все книги подряд, даже те, которые еще не понимал, например «Унесенных ветром» или «Вокруг света за восемьдесят дней». В нескольких километрах от их дома находился мотель, и иногда Дэнни шел туда и рылся в мусорных баках, ища книги, выброшенные постояльцами. Там, на помойке, он обнаружил «Машину времени» и биографию Роберта Эдварда Ли, главнокомандующего армией южан в Гражданской войне. Во время долгих одиноких прогулок мальчик научился определять разные цветы и растения. А еще он любил резать по дереву. Однажды он сделал для Райетт красивую палку для опоры при ходьбе, с набалдашником в виде петушиной головы. Когда Дэнни вручил матери подарок, она пришла в восторг и покрыла сына поцелуями, восхищаясь его способностями. Она не расставалась с тросточкой две недели, а потом как-то пришла домой очень поздно и без подарка. С тех пор Дэнни этой трости не видел.

Больше всего мальчуган любил два укромных местечка. Одно из них — маленькая городская площадь. На самом деле она представляла собой небольшой клочок земли, вымощенный булыжником. Но сквозь камни проросло волшебное дерево, дуб. Волшебное потому, что оно было такое большое, с густой развесистой кроной и огромными ветвями. Давным-давно, еще до рождения Тэйлора-младшего, кто-то — Дэнни нравилось думать, что какой-то маленький мальчик — повесил на две самые мощные ветки качели. Они как раз подходили под рост Дэнни, и парнишка любил, сев на небольшую дощечку и держась за толстые веревки, оттолкнуться от земли ногами и взлетать все выше и выше. В эти минуты он думал обо всем на свете, только не о своей жизни и не о том, как она сложится.

Другим любимым местом для Дэнни стало футбольное поле. Оно находилось примерно в полутора километрах от дома мальчика, неподалеку от средней школы. С двух сторон располагались расшатанные, покосившиеся трибуны, а на самом поле еще была видна белая меловая разметка, такая яркая и отчетливая, что она, казалось, никогда не скроется под грязью и не зарастет травой. Почти каждый день, после того как заканчивались уроки, Дэнни приходил сюда, вставал в одну из зон защиты, набирал побольше воздуха в грудь и бежал со всех ног в противоположный конец поля. Пробежав сто метров и достигнув другой зоны защиты, мальчик переводил дыхание и пускался обратно, снова несясь изо всей силы. Он повторял этот маршрут снова и снова, до тех пор, пока не начинало темнеть. Закончив, Дэнни, весь мокрый от пота и едва передвигая ноги от усталости, обнимал стойку ворот, чтобы не упасть, и тяжело дышал, собираясь с силами для пути домой. Много лет назад, возможно задолго до рождения Дэнни, кто-то вырезал маленькое сердечко на воротах с северной стороны поля. Надпись внутри сердечка гласила: «Ж.Д.+С.Е.=Любовь». Когда Дэнни бегал по полю взад-вперед, все быстрее и быстрее, он часто думал об этой надписи. Ему было интересно, встречался ли он когда-либо с этими людьми, а еще — любят ли они друг друга до сих пор.

Чем толще становилась Райетт, тем больше у нее портился характер. Она очень тяжело переносила беременность. Ее тошнило каждое утро и почти каждую ночь. Ниже по реке, неподалеку от их дома, стояла фабрика, и вонь, которая доносилась оттуда и, казалось, проникала во все уголки, сводила Райетт с ума. Женщина жаловалась, что запах облепляет ее, сочится из всех пор ее тела. Живот у нее болел так сильно, что порой Райетт не могла подняться с кровати. Однажды Дэнни не доел обед, и она закричала на сына, очень громко, и подняла руку, чтобы его ударить. Дэнни даже не попытался увернуться, просто молча ждал оплеухи. Но удара так и не последовало: Райетт медленно опустила руку и разрыдалась. Она обняла Дэнни и долго держала в объятиях, называя его малышом и любимым сыночком, говоря мальчику, что она его любит, и как ей жаль, что так все вышло. Дэнни сказал, что ей не нужно ни о чем жалеть. Она — его мать и может делать все, что считает нужным. Райетт крепче прижала сына к себе и прошептала: «Что бы ты ни натворил, я всегда буду тебя любить. Просто помни об этом, что бы ни случилось».

Дэнни знал, что мать любит его больше жизни. И он обожал ее так же сильно. Мальчик не любил никого, кроме матери, потому и решил, что сделает все, чтобы сохранить любовь к ней навсегда. Это было единственное в жизни, в чем Дэнни был абсолютно уверен.

Когда Дэнни было девять, родился его братишка.

Райетт составила список имен, которые они с сыном долго выбирали и обсуждали по ночам. Мать сказала Дэнни, что нельзя называть малыша до тех пор, пока его не увидишь. Имя должно подойти человеку, и, чтобы подобрать его правильно, вначале нужно подержать младенца на руках, почувствовать, что за личность появилась на свет.

Они были слишком бедны, чтобы обратиться в больницу, и потому Райетт рожала дома. Роды оказались трудными и затяжными, но Дэнни не отходил от матери. Он стоял рядом с темнокожей повитухой, которая пришла помочь роженице и говорила ему, что нужно делать. Мальчик подносил влажное полотенце, чтобы промокнуть пот со лба Райетт, и кипятил воду, когда требовалось что-нибудь стерилизовать. Повитуха была замечательная, ее руки творили волшебство, двигаясь то туда, то сюда, успокаивающе поглаживая Райетт, когда та кричала от боли, и ласково отстраняя Дэнни, чтобы тот не увидел лишнего. Акушерка очень понравилась Дэнни. Понравился ее мягкий, с хрипотцой, голос, понравилось то, что женщина была такой худощавой, что ее, казалось, легко можно было переломить надвое. Мальчику понравилось все, а в особенности — одна необычная деталь на ее лице.

Дэнни не мог отвести глаз от ее лица.

Вокруг левого глаза женщины было родимое пятно, такое заметное, словно его нарисовали специально. Абсолютно круглой формы и черное, пятно было намного темнее ее кожи густого коричневого цвета. Оно начиналось у переносицы, шло вокруг глаза, через щеку, и обратно, к носу. Поверхность пятна блестела, почти сияла. Странно, но правая сторона лица повитухи была гладкой и без единого изъяна. Мальчик никогда не видел ничего удивительнее этой отметины. Когда он прибежал за повитухой, чтобы сказать ей, что уже пора идти, женщина заметила его любопытный взгляд и улыбнулась. «Ничего страшного. Оно меня не беспокоит, — сказала она. — Всего лишь родимое пятно. Это Господь дал знать, что выбрал меня для чего-то». Но Дэнни не мог отвести от нее взгляд. Даже когда его мать стонала и кричала от боли, он не переставая смотрел на лицо негритянки, на пятно, которое, по ее словам, было даром Божьим.

Ребенок родился глубокой ночью, в десять минут первого.

Уже через несколько секунд они поняли, что что-то не так.

Когда акушерка приняла младенца, она не произнесла ни слова, но Дэнни заметил, что женщина вздрогнула от неожиданности. Новорожденный, красный и сморщенный, исступленно кричал. Совсем как обычный младенец, подумал Дэнни, но даже он чувствовал, что с малюткой не все в порядке. Это было заметно по глазам малыша и по тому, как он плакал. Дэнни показалось, что он зовет на помощь.

Вскоре стало понятно, что ребенок ненормальный. Он не замолкал ни на минуту. И ни на кого не реагировал — ни на Дэнни, который брал младенца на руки и пытался с ним разговаривать, ни на темнокожую повитуху, которая каждый день приходила его кормить. И уж конечно, он не узнавал свою мать, которая подержала младенца на руках пару мгновений сразу же после того, как он родился, затем положила и больше не смотрела в его сторону. Когда Дэнни спросил, как они назовут маленького братика, Райетт ответила, что ребенок не заслуживает имени. Что он не такой, как все, и пугает ее.

Это дьявол, уверяла акушерка. Именно дьявол сотворил такое с младенцем. Нет, возражала Райетт, виной всему не нечистая сила, а вонь. Запах от фабрики. Он поднимался вместе с дымом из труб фабрики, отравляя воздух. Он проник в тело Райетт, а оттуда — в кровь младенца.

Кто бы ни был причиной уродства, дьявол или человек, ребенок принес Райетт много страданий. И она знала, что впереди ее ждут еще большие муки.

Когда малышу исполнилось полгода, Дэнни уже ненавидел его всем сердцем.

Как только Райетт оправилась после родов, она вновь стала работать в местном баре. Она старалась появляться дома как можно реже, чтобы не видеть своего второго сына. За младенцем присматривал Дэнни, ему пришлось кормить маленького уродца, ухаживать за ним, слушать его плач.

Малышу исполнился уже год, но имени ему так и не дали. Он не слышал, когда к нему обращались, не проявлял никаких признаков разума, не координировал свои движения и даже не пытался лепетать или говорить. Он только ел и плакал. Ел и плакал.

По-видимому, внешний мир ничего не знал о существовании этого ребенка. Шел тысяча девятьсот пятьдесят пятый год, и на суеверном Юге умственно отсталого мальчика все бы боялись и избегали. Райетт было стыдно, она чувствовала себя униженной из-за того, что родила на свет такого монстра. Она не могла ни обеспечить ребенку надлежащий уход, ни показать второго сына людям. И потому малыш оставался дома. Днем за ним присматривала темнокожая повитуха. А потом возвращался из школы Дэнни и, как обычно, в одиночестве слушал этот жуткий плач.

Братику было полтора года, когда Дэнни стал винить его за то, что потерял мать. Нет, она никуда не делась, по-прежнему жила с ними. Но теперь Райетт почти не бывала дома. Она никогда не обнимала Дэнни, не целовала сына и не говорила, как его любит. Выпивать она стала гораздо чаще, чем раньше. И приятелей-мужчин у нее стало больше, хотя она уже не приводила их к себе домой.

За три дня до того, как Дэнни исполнилось одиннадцать, одна из его одноклассниц отмечала свой день рождения. В честь этого дня, а еще потому, что начался новый год, родители девочки подарили ей билеты на выступление нового молодежного рок-идола, которое должно было состояться в городке в тридцати двух километрах от Симмза. Певца звали Элвис Пресли, и все ребята из класса Дэнни говорили только о нем. Они подражали певцу, одевались как он, причесывались как он. Дэнни, который никогда не видел Элвиса и не знал его песен, слышал разговоры одноклассников о том, какой Пресли крутой. Когда девочка объявила, что у нее есть десять билетов на концерт короля рок-н-ролла, ребята были потрясены этой новостью. Все старались добиться расположения именинницы, чтобы попасть в число девяти счастливчиков. За неделю она выбрала четырех мальчиков и четырех девочек. Оставался еще один билет. Больше всех удивился сам Дэнни, когда одноклассница подошла к нему после уроков и спросила, не хочет ли он поехать на концерт Элвиса. «Д-да, к-конечно», — заикаясь, пробормотал парнишка и умчался прочь.

Он бежал всю дорогу до дома, ворвался в комнату и увидел Райетт, которая сидела в гостиной на диване, а на столе перед ней стояла наполовину пустая бутылка бурбона. Никогда еще Дэнни не чувствовал себя таким счастливым, он громко вопил от радости, и мать попросила его успокоиться и говорить медленно. Задыхаясь от восторга, он сообщил, что вечером поедет на концерт Элвиса Пресли. Мальчик ждал, что мать поинтересуется, кто такой Элвис, Дэнни не терпелось показать свою осведомленность. Однако Райетт ничего не спросила, только посмотрела печально и сказала, что он никуда не поедет. Она собирается на свидание с очень хорошим человеком, а сыну придется остаться дома и присматривать за маленьким.

Райетт отправилась на свидание в пять часов. Дети, которые ехали на концерт, договорились встретиться у школы в шесть. В пять тридцать ребенок орал как резаный. Дэнни знал, что малыш плачет от голода, по-видимому, Райетт не удосужилась покормить младенца днем, но ему было все равно. Он не хотел, чтобы младенец ел. Дэнни мечтал, чтобы братишка умер.

Без четверти шесть ребенок надрывался от крика, Дэнни никогда еще не слышал такого громкого плача. Парнишка пошел в чулан, где Райетт держала младшего сына. Младенец лежал весь красный, исступленно сучил руками и ногами, надсадно хрипя и издавая отвратительные, режущие слух звуки. Дэнни взглянул на братишку, которому еще не исполнилось и двух лет, и понял, что должен остановить этот крик. Должен прекратить этот шум.

Мальчик вернулся в гостиную и снял подушку с дивана. Вернувшись к младенцу, Дэнни несколько мгновений постоял в нерешительности, потом наклонился. Он накрыл лицо ребенка, вернее, все его тельце подушкой и надавил. Теперь крик зазвучал приглушенно, но не прекратился. Затем постепенно стал утихать. Дэнни нажал еще сильнее, и еще, и еще. Он давил на подушку изо всех сил, до тех пор, пока не умолк плач. Пока в доме не стало тихо.

Дэнни не стал задерживаться в чулане надолго. Он отнес подушку обратно на диван, а потом выбежал из дома, захлопнув за собой дверь.

Всю дорогу до школы мальчик летел как угорелый и успел к месту встречи буквально за пару секунд до того, как остальные девять ребятишек пустились в путь. Под ехидные насмешки одноклассников, кричащих, чтобы он поспешил, Дэнни втиснулся в автомобиль с кузовом «универсал».

В половине восьмого Дэнни смеялся, прыгал и восторженно кричал, как все полторы тысячи поклонников, которым посчастливилось попасть на один из величайших концертов короля рок-н-ролла.

Впервые за долгое время мальчик был счастлив.

Дэнни знал, мама обрадуется, когда увидит, что он сделал. И снова его полюбит.

Она всегда будет его любить.

Было уже три часа утра. Прошел почти целый час с той минуты, когда Карл выключил компьютер и мерцающий экран монитора вначале поблек, а затем потемнел.

Бац!

Карл кивнул, весьма довольный собой. Прекрасный удар слева, сильный, короткий, прямо в центр боксерской груши. Может, он бы и не остановил Эвандера Холифилда, подумал писатель, но уж точно заставил бы его попятиться. И уж точно бы стер знаменитую ухмылку с лица четырехкратного чемпиона мира в тяжелом весе.

Грэнвилл начал боксировать, как только завершил очередную главу. Он не надел перчатки — хотелось ощутить гладкую кожаную поверхность груши под ударами кулаков, почувствовать приносящую странное удовлетворение боль, которая, как он знал, скоро разольется от кончиков пальцев к плечам. За правым хуком последовал левый джэб, несколько обманных движений, резкий нырок в стиле Мохаммеда Али, затем — бац-бац-бац! — еще два джэба и мощный удар правой. Кисти рук уже ныли, кожа на суставах была содрана до крови. Карл задыхался, в горле у него пересохло. Он полностью вымотался. Книга, которую писал Грэнвилл, поглощала все его силы, однако бросать физические нагрузки он не собирался.

Пот лился градом, волосы Карла промокли, но он не мог остановиться, ему необходимо было наносить удар за ударом. И потому он бил и бил грушу. Еще один сокрушительный джэб в голову воображаемого противника. Еще. И еще. От последнего удара боль прошила правую руку. Грэнвилл, оскалившись и что-то бормоча, лупил грушу с таким остервенением, словно она — обиталище демонов и все в мире будет хорошо, если ему удастся выбить их оттуда.

Карл тяжело дышал уже целых двадцать минут. Но еще не закончил тренировку. Ночная работа никак не отпускала его, и мозг продолжал трудиться. Грэнвилл не хотел думать о Гедеоне, однако ничего не мог с собой поделать. Чтобы уйти от навязчивых мыслей, ему приходилось двигаться, обливаясь потом, до боли в мускулах, до полного изнеможения.

И дело было вовсе не в том, что напряженная работа утомила Карла. Конечно, он устал — нелегко писать в таком темпе. Просто во всей этой истории существовало что-то подозрительное. Это что-то тревожило Карла, грызло его изнутри. Да, именно грызло, признался сам себе Грэнвилл.

История, которую описывал Карл, вначале вполне безобидная, становилась все мрачнее и страшнее. Если верить дневнику, документам, бумагам, которые ему дали прочитать, некто, будучи еще ребенком, убил младенца. Ужасно, но с этим бы Карл смирился. Однако, судя по словам Мэгги, если книгу опубликуют, кому-то она может сильно навредить. Только вот кому? Кто этот мальчик, совершивший преступление, кем он стал, когда вырос?

И кто чертов Гедеон?

Бамс!

Карл поморщился от боли, пронзившую руку до локтя. Он потряс кистью и снова начал кружить вокруг снаряда, то подскакивая, то отклоняясь в сторону. «Не останавливайся, — твердил он сам себе, — и тогда никто тебя не достанет!»

Мэгги сказала, что источник информации находится в Вашингтоне. Означает ли это, что Дэнни, когда вырос, стал политиком? Если да, то где он — в кабинете министров или его избрали в конгресс? Как высоко он взлетел?

Бух!

А может, мальчуган стал влиятельной персоной, но предпочитает оставаться в тени? Может, он теперь медиамагнат? Владелец газеты или телеканала? Или религиозный деятель с множеством последователей?

Пока непонятно, кто истинный герой его романа. Ясно одно: эта книга не просто выгодная коммерческая затея. Не завуалированный рассказ о пикантных подробностях из жизни известного лица, возбуждающий любопытство читателей. «Гедеон» станет не только потенциальным бестселлером. Его используют для того, чтобы уничтожить чью-то карьеру. А возможно, и чью-то жизнь.

Бац! Бац! Бац! Бум!

Карл сам придумал имена для персонажей своей книги. Их настоящие имена были тщательно замазаны во всех документах, которые Гарри Вагнер приносил Грэнвиллу, и писатель никак не мог их разглядеть. Не зная точных имен героев романа, Карл привык называть их вымышленными, которые дал им сам. И постепенно действующие лица обретали индивидуальность, чувства и эмоции, становились живыми. Они обрели плоть и кровь. Господи, да ведь они и были из плоти и крови! Чем больше Карл писал о них, тем сильнее ему хотелось знать, что произошло с его героями на самом деле, как сложилась в реальности жизнь, созданная им на бумаге.

Карл понимал, что работа завладела им целиком и полностью. Как могло быть иначе? Особенно после того, что он узнал сегодня. Грэнвилл закончил писать в два часа ночи, но его мысли постоянно возвращались к материалу, предоставленному Гарри Вагнером. Карл прочитал все.

В ночь убийства женщина, которую он знал под именем Райетт, вернулась домой поздно. Когда Карл думал о ней, в его памяти всплывал ее почерк — неряшливые каракули, грубоватые, но, странным образом, изящные и печальные. Как сама эта женщина. Карл отчетливо представлял ее, видел, как она вошла в дом через переднюю дверь. Дэнни уже вернулся с концерта. Мальчик сидел в гостиной, и по царящей тишине Райетт сразу догадалась, что что-то произошло. Мать и сын обменялись взглядами. Затем она пошла в чулан, к ребенку. Обычно Райетт едва глядела в сторону малыша, он вызывал у нее отвращение. Но сегодня она долго смотрела на маленькое тельце. А потом вернулась в гостиную, к живому сыну.

Она улыбалась.

Они похоронили ребенка той же ночью, под покровом темноты. Дэнни вырыл могилу справа от ветхого сарая, который стоял за их домом. Райетт вынесла трупик, завернутый в одеяло, уложила его в небольшой деревянный ящик, в котором они раньше хранили овощи, и опустила в яму. Дэнни закопал могилу, а потом хорошенько утоптал землю. Они не попрощались, не произнесли над могилой молитву. Все заняло не более четверти часа. Понадобилось всего пятнадцать минут, чтобы уничтожить все следы того, что у Райетт был второй сын, а у Дэнни — братик.

На следующий день мать с сыном уехали из города.

Несколько лет они переезжали с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. Они объехали весь Юг. Райетт подрабатывала официанткой, а иногда и шлюхой. Дэнни стал хорошим учеником. Даже отличным — Карл видел его табели успеваемости с восторженными отзывами учителей.

Райетт еще трижды выходила замуж, и ей все-таки улыбнулась удача. Женщине повезло. Последний муж оказался порядочным человеком. Он не только хорошо обращался со своей новой семьей, но и оставил им некоторую сумму денег после своей смерти. Немного, но вполне достаточно, чтобы Райетт могла играть на скачках и пить виски подороже. Достаточно, чтобы Дэнни мог поступить в хороший колледж на севере страны, выбраться наконец с Юга и…

И что?

Этот вопрос вертелся в мозгу Грэнвилла, когда он в последний раз ударил грушу. Удар получился очень слабым. Ноги Карла подкашивались от усталости. Даже не сняв промокшие насквозь футболку и шорты, Карл повалился на кровать и заснул, едва коснувшись головой подушки. Его сон был глубок, но полон кошмаров и тревожащих образов. Грэнвиллу привиделся несчастный мертвый малыш. Привиделись порочные люди и мерзкие преступления прошлого, о которых знал только он.

А еще ему снилось тревожное будущее. Неизвестное, но внушающее страх.

 

8

Преследователь терпеливо ждал появления Жертвы.

Жертва запаздывала, и это было плохо. Сроки поджимали, и нельзя было допустить ошибку. Но Преследователь, как обычно, сохранял хладнокровие и выдержку.

Помогала ходьба. Преследователь неспешными, равномерными шагами мерил расстояние от одного конца квартала до другого, не выпуская нужный дом из вида. Этим душным вечером воздух, казалось, сгустился и стал тяжелым и неподвижным. Город нелегко расставался с накопленным за день теплом. Преследователь любил жару, ему доставляло удовольствие ощущение близости, которое она приносила, было приятно, что она словно обволакивала все вокруг. Преследователю особенно нравилось то, как он сегодня одет.

Улица была почти безлюдна. Жители этого района рано ложились спать, некоторые потому, что много работали, другие — в силу преклонного возраста. Из окон их спален до Преследователя доносилось гудение кондиционеров. Холодные капли конденсата капали на тротуар. На одном конце квартала Преследователь увидел привратников. Они вежливо кивнули, Преследователь кивнул в ответ. Несмотря на поздний час и нарушение графика, он улыбался и неторопливо шагал взад-вперед по кварталу, двигаясь почти бесшумно в черных форменных ботинках на резиновой подошве. Иногда он тихо посмеивался. Никто не обращал на него внимания.

Кроме одной пожилой пары, проезжавшей мимо в «лендровере». Они притормозили, опустили стекло и спросили, не знает ли Преследователь, где находится ближайшая круглосуточная стоянка. Преследователь посоветовал им повернуть направо и проехать три квартала до многоквартирного высотного дома по правой стороне улицы.

Преследователь старался всегда быть вежливым и помогать ближним.

Наконец в конце квартала показался черный лимузин. Он подъехал к дому, за которым наблюдал Преследователь, и остановился, не выключая мотор. Преследователь ждал на три здания дальше, затаившись в тени на другой стороне улицы. На заднем сиденье автомобиля находились двое. Один из них — заказчик, другой — Жертва. Какое-то время они беседовали, а мотор все продолжал работать. Затем из лимузина вылез водитель, обошел автомобиль и распахнул заднюю дверь. Жертва вышла, но не спешила отойти, продолжая говорить о чем-то со вторым пассажиром. Преследователь слышал взрывы неприятного смеха — обычно так смеются, когда перемывают косточки друзьям и близким. Вскоре Жертва закончила разговор и отошла, шофер захлопнул дверь машины, уселся на свое место, и длинный черный лимузин умчался прочь. Преследователь продолжал наблюдать.

Жертва направилась к дому, позвякивая ключами. Пора было действовать.

Преследователь пересек улицу.

— Простите, мэм. Извините, что вынужден побеспокоить вас в столь поздний час, но вас не было дома, когда я заходил раньше.

Жертва смерила Преследователя взглядом.

— В чем дело, офицер?

— В вашем доме ограбили квартиру. На верхнем этаже.

— Как, опять? — Женщина тихо выругалась. — Ненавижу этот город. Ужас!

— Понимаю, мэм. Не могу с вами не согласиться.

— И что же стащили эти сволочи?

— Небольшие вещи: украшения, столовое серебро, ноутбук. Действовали весьма профессионально — проникли в квартиру без особых хлопот. А когда уходили, заперли за собой дверь.

— Ну а что вы от меня хотите?

— Нужно убедиться, что у вас ничего не пропало. Вы ведь живете в квартире с садом?

— Да. И поэтому мне иногда бывает чертовски страшно.

— Понимаю, мэм.

Преследователь молча смотрел, как Жертва потрясла головой и снова выругалась. Затем женщина произнесла:

— Ну, пошли. Давайте посмотрим, что там.

Жертва достала ключ и пошла к своему личному входу в здание, металлическим воротам, которые располагались сразу же за ступеньками, ведущими к двери. Много лет назад, когда весь дом принадлежал одной семье, здесь был вход для прислуги.

Другим ключом Жертва отперла входную дверь. Женщина остановилась на пороге и холодно улыбнулась.

— Кстати, вы меня поразили. Как предусмотрительно с вашей стороны!

— Делаем, что можем, мэм.

Женщина в ответ фыркнула, вошла в квартиру и потянулась к выключателю.

Преследователь шагнул за ней, закрыл за собой дверь и вытащил казенного образца дубинку, висевшую на форменном ремне.

— Похоже, никого здесь не было, — констатировала Жертва. — Видимо, мне повезло.

Она ошибалась. Ей не повезло. Потому что Преследователь, двигавшийся бесшумно и уверенно, нанес ей сокрушительной силы удар чуть ниже правого уха. Полированное дерево с треском проломило женщине череп. Преследователь услышал этот звук с чувством удовлетворения — задание было выполнено. И все-таки Преследователь любил действовать наверняка и потому еще трижды поднял дубинку и опустил на голову Жертвы. Женщина лежала в коридоре, один туфель свалился с ее ноги, а под телом растекалась лужа крови. Деревянная дубинка сокрушала кости черепа со звуком, который напоминал звук удара бейсбольной биты по мячу. После третьего удара лицо Жертвы представляло собой бесформенное месиво, похожее на разбитый вдребезги арбуз, брошенный на землю гнить.

Преследователь замер и прислушался. Ничего.

Свидетелей не было.

Времени тоже.

Преследователь оставил входную дверь в квартиру на пару сантиметров приоткрытой, ворота вообще не стал закрывать. Улица перед домом была пуста.

Преследователь шагнул навстречу ночному воздуху.

Ему предстояло многое подготовить.

И еще больше сделать.

 

9

Телефонный звонок словно ввинтился в мозг Карла, и молодой человек вскочил, не понимая, где он находится. Мир Райетт и Дэнни не хотел отпускать его даже ночью, Грэнвиллу грезилось, что он тоже там, с ними. Писатель с трудом открыл глаза и с удивлением понял, что он по-прежнему в своей постели. Карлу снилось, что его закопали в землю рядом с ребенком Райетт. Карл чувствовал, что задыхается, когда звонок разбудил его.

Телефон звонил и звонил, но Карл не поднимал трубку — никак не мог прийти в себя. Он застонал и мельком взглянул на будильник. Почти десять часов утра. Грэнвилл с удивлением заметил, что Гарри Вагнера нигде не видно. Карл уже привык к ежедневной рутине, впрочем, как и к изысканным завтракам.

Странно. Гарри обычно никогда не опаздывал. Тем более когда до окончания проекта оставались считанные дни.

Карл поднял трубку только после пятого звонка. Откашлялся и еле выдавил хриплое «алло».

— Привет.

Ничего себе. Второй сюрприз за одно утро.

— Аманда, — произнес Карл.

— Я просто хотела узнать, как ты там. Потому что вы двое… Я имею в виду, было похоже, что вы… Даже не знаю, как сказать. Тебе, должно быть, сейчас нелегко.

Карл провел языком по зубам и вдруг почувствовал, что слегка разочарован тем, что Гарри не ждет его пробуждения с чашечкой горячего кофе.

— С чего бы это?

Какое-то время Аманда помолчала. Затем спросила:

— Ты что, не слышал?

— О чем?

— Вчера ночью убили Мэгги Петерсон. Пришло телеграфное сообщение. Сейчас, наверное, это сообщение попало во все газеты Нью-Йорка.

Поначалу Карл подумал, что это неправда. Мэгги невозможно уничтожить. Но в голосе Аманды отчетливо слышалась тревога, а Грэнвилл знал, что для его бывшей подруги достоверная информация превыше всего. Беспорядочные вопросы теснились в мозгу писателя: «Кто? Почему? И за что?» Затем эгоистичное: «Чем это обернется для меня?» Карл тряхнул головой, отгоняя от себя эту мысль, стараясь думать: «Речь не обо мне. И не о моей работе или книге. Человек умер. О господи, это же убийство!» Когда Грэнвилл обрел наконец дар речи, казалось, что каждое слово дается ему с огромным трудом.

— Где?.. Как?

— В ее собственной квартире. Тело обнаружили сегодня утром. Кто-то размозжил ей голову.

— О господи.

— Полиция говорит, что убийство совершено с особой жестокостью, — продолжила Аманда. — Извини, я думала, тебе уже все известно.

— Кто-то вот так просто проник к ней в дом и убил ее? — спросил Карл.

— Следов взлома не нашли. Думают, что это кто-то из ее знакомых. Может, бывший любовник. Наверняка таких сыщется немало.

Слова повисли в воздухе, Аманда словно пыталась узнать, входит ли Карл в число воздыхателей Мэгги. Грэнвилл ничего не ответил. После затянувшейся паузы Аманда, видимо, или решила, что ответ не важен, или приняла молчание за подтверждение своей догадки.

— Так она купила твой роман? — осведомилась Аманда, понизив голос.

— Да, купила, — сообщил Грэнвилл. — А еще наняла меня, чтобы я написал книгу за…

Неожиданно Карл замолчал.

— О чем, Карл?

— Э-э… политические мемуары.

Смерть Мэгги потрясла Карла, и на какое-то время он забыл об обещании молчать. Но неожиданно писатель понял, что все равно не может говорить о «Гедеоне». Грэнвилл дал Мэгги слово, и то, что ее убили, вовсе не означает, что оно теперь ничего не значит.

— Политика? Она хотела, чтобы ты написал о чем-то, имеющем отношение к политике? Чьи мемуары?

— Да ничьи. Извини, зря я тебе сказал. Вообще-то, об этом никто не должен знать, но я так ошарашен, что не сдержался. На самом деле ничего серьезного.

— У тебя все нормально?

— Просто отлично.

— Я… понимаешь, я все еще переживаю за тебя. Ничего не могу с собой поделать.

— Знаю и очень тебе благодарен.

Еще пару минут они говорили о всякой ерунде. Карлу отчаянно хотелось рассказать Аманде о переменах в своей жизни, о книге, над которой работает, обо всем, что успел узнать. Но нет, нельзя! И не только из-за того, что он дал Мэгги слово. События прошлого года отдалили его от Аманды, мешали быть откровенным. Разговор ни о чем продолжался до тех пор, пока Аманда не завершила его словами:

— Ну ладно, мне нужно работать.

Положив трубку, Карл натянул шорты и футболку и бросился к магазинчику за углом, чтобы купить газеты. Дела обстояли именно так, как сообщила Аманда. В «Дейли ньюс» напечатали фотографию роскошного дома Мэгги на Восточной Шестьдесят третьей улице. Соседи ничего не видели и не слышали. Скорее всего, убийство произошло поздней ночью. «Нью-Йорк таймс» сообщила, что накануне вечером Мэгги Петерсон в числе других авторитетных представителей средств массовой информации присутствовала на официальном обеде в честь премьер-министра Индии. Редактор прекрасно себя чувствовала, но ушла довольно рано, сказав, что у нее много работы. Где Мэгги была и чем занималась в течение нескольких часов после ухода до того, как ее убили, установить не удалось. В газете «Нью-Йорк геральд», которой владел концерн «Апекс», напечатали заявление книгоиздателя Натана Бартоломью. Он писал:

Мэгги Петерсон, одна из самых проницательных и расчетливых редакторов, безошибочно чувствовала то, что может принести коммерческий успех и отличается высоким качеством. Учитывая молодость этой женщины, можно только предположить, каких высот она могла бы достигнуть. Нам будет ее не хватать. Всему издательскому миру будет ее не хватать. Ведь она была не только бесценным сотрудником, но и нашим другом.

Состояние лорда Линдсея Огмона, владельца империи «Апекс», автор заявления назвал «безутешным».

Карл Грэнвилл чувствовал себя примерно так же.

Для описания его самочувствия подходили и другие слова из газет — «растерянность», «беспокойство». И наконец, «нетерпеливость». Победила нетерпеливость. Именно поэтому Карл, после того как постоял минут двадцать под горячим душем, обдумывая план действий, поднял телефонную трубку и набрал номер.

Штаб-квартира межнационального концерна «Апекс коммьюникейшн» располагалась в ультрасовременной башне из стекла и металла на пересечении Пятой авеню и Сорок восьмой улицы. Редакция «Нью-Йорк геральд», офисы многочисленных принадлежащих «Апексу» глянцевых журналов, которые занимали несколько этажей, телестудии, а также книжные издательства — для всех нашлось место в высотном здании.

Кабинет Натана Бартоломью находился на тридцать пятом этаже, который обычно называли административным этажом «Апекс букс». Довольно большое, со вкусом обставленное помещение как нельзя лучше подходило облику главного редактора второй по величине книгоиздательской компании в англоязычном мире. В интерьере кабинета преобладали светлые тона. Белый ковер. Кремовые полки с рядами недавно выпущенных бестселлеров. Огромные окна, из которых открывался умопомрачительный вид на собор Святого Патрика, занавешенные белыми шторами. Единственной вещью, выбивающейся из общей цветовой гаммы, был письменный стол из красного дерева. Зато на нем громоздились кипы белых бумаг — распечатки, финансовые отчеты, служебные доклады, данные о продажах.

Обычно Натан Бартоломью любил сидеть в своем кабинете. Ему потребовалось двадцать два года, чтобы достичь такого высокого положения. Вначале он работал продавцом книжного магазина, затем стал менеджером по продажам, потом — редактором очень прибыльного издательства молодежной литературы и наконец возглавил весь книгоиздательский бизнес концерна. На нынешнем посту Натан пребывал уже девять лет.

Как правило, его радовал просторный кабинет и заведенный порядок, Бартоломью упивался ощущением собственной власти, но сегодня Натану не терпелось уйти. Его ждал назначенный на половину первого ланч в ресторане «Четыре времени года» с Элиотом Алленом, возможно, самым крупным литературным агентом. И не меньшим мудаком. В течение часа Натану предстояло выслушивать хвастливую болтовню Элиота о картинах французских импрессионистов, украшающих стены его офиса, и о столешницах из итальянского мрамора, выполненных на заказ в Милане. А еще рассказы о фотографиях с автографами различных политиков и кинозвезд, которых представлял Элиот. Придется даже выслушать о сексуальных подвигах агента, хотя Натан знал из достоверных источников, что любовница Элиота — одна из самых продаваемых авторов «Апекса» — ничего особенного собой не представляет. И уж конечно, не обойдется без истории про Далай-ламу, который, к всеобщему удивлению, решил написать мемуары, и его литературным агентом стал не кто иной, как Элиот Аллен. Бартоломью это уже слышал: «Кто бы мог подумать, что еврей с улиц Бруклина станет представлять святейшего человека во всем мире?» Да кто угодно! Даже если бы сам Иисус Христос вернулся на землю, Элиот Аллен через пять минут после пришествия продавал бы полную версию его автобиографии.

Несмотря на это, Натану не терпелось как можно скорее покинуть свой кабинет. Плевать на Аллена и на то, как он рисуется, когда из-за соседних столиков ему посылают воздушные поцелуи и приветственно машут руками, фальшиво радуясь его появлению, редакторы, в надежде получить работу, и писатели, в поисках крупных гонораров. Сегодня плевать на все. Ведь сегодня вся жизнь Бартоломью превратилась в сплошное дерьмо.

Весь книгоиздательский бизнес сейчас в выгребной яме, подумал Натан. Все хотят читать только бестселлеры. Книги, написанные знаменитостями. Или известными авторами. Героями войны, телевизионными комиками, гомосексуалистами, открыто признающимися в своих наклонностях, наемными убийцами. Авторами, которые не возьмут меньше миллиона за свою работу. Да какой там миллион! Пять миллионов! Десять миллионов! А если ты платишь десять миллионов долларов за книгу, нужно продать кучу экземпляров, чтобы окупить затраты. А как продать такую прорву книг? Напечатать их и отправить в магазины, а это означает — с тех пор, как у книготорговцев появилась возможность возвращать непроданные экземпляры, — что, возможно, большая часть тиража вернется обратно. Господи Иисусе! Совершенно невозможно вести дело. Никакой прибыли! Жалкие пять процентов — и год можно считать хорошим. Гребаные писатели. Такие же агенты.

Бартоломью потряс головой. Ему уже пятьдесят восемь лет, у него повышенное кровяное давление, а остатки былой шевелюры совершенно поседели. И неудивительно! Хуже всего то, что Натан не видел никакой возможности улучшить положение дел. К сожалению, лорд Огмон обожал улучшения и терпеть не мог провалов.

Мэгги Петерсон была единственным человеком, который добывал деньги для компании. Стерва, конечно, первостатейная, но дело свое знала. Почти никто в концерне не был в курсе, что треть прибыли компании за прошлый год — целиком и полностью заслуга Мэгги. Пусть она напрочь лишена чувства юмора, заносчива, опасна из-за своей близости к Огмону и совершенно неуправляема. Зато эта женщина словно денежный станок. И заменить ее невозможно.

Как это в духе Мэгги! Нет чтобы просто уволиться или уйти на пенсию. Нет, этой суке надо было, чтобы ее убили!

Боже правый! Кем бы ни был тот человек, кто ее пристукнул, он не просто убил самую умную и амбициозную любительницу крепких словечек из всех, кого только знал Натан. Этот мерзавец уничтожил тридцать три процента прибыли Бартоломью! Неудивительно, что у издателя так болит голова!

Журналисты целый день пытаются его достать, с той самой минуты, как он появился на работе. Сколько раз можно повторять одно и то же? «Она представляла собой настоящее сокровище. Мы потеряли близкого друга. Ее потенциал был неисчерпаем». Пусть скажет спасибо, что Натан ни слова не проронил о том, как она отсасывала у коммерческого директора «Апекса» прямо в кабинете!

Мэгги Петерсон мертва. Твою мать!

Ладно, упокой, Господи, ее душу, а Натану нужно работать. У него море работы.

Бартоломью нажал на кнопку вызова секретаря. Нужно кое-что надиктовать. Секретарша сегодня надела юбку в тонкую полоску и жакет, под которым, судя по всему, ничего больше не было. Довольно привлекательное зрелище. Натан позвонил еще раз. Куда же она запропастилась?

Что за чертовщина творится целый день? Мэгги Петерсон мертва, а его собственная секретарша не обращает на него внимания. Неужели весь проклятый мир сошел с ума?

— Офис мистера Бартоломью.

— Это Карл Грэнвилл. Я хотел бы поговорить с мистером Бартоломью.

— Боюсь, он сейчас очень занят. Ему звонят целый день…

— Могу себе представить. Но у меня очень важное дело. Я пишу книгу по заказу Мэгги Петерсон.

— Может, переключить вас на номер помощницы Мэгги, Эллен? Она…

— Мне необходимо поговорить с мистером Бартоломью лично.

— Но я не знаю…

— Пожалуйста, передайте ему то, что я сказал. Уверен, он захочет со мной побеседовать.

— Я думаю, что Эллен…

— Просто передайте ему мои слова. Карл Грэнвилл. Хорошо?

— Ладно. Передам.

— Спасибо.

Щелк.

— Алло?

— Мистер Грэнвилл?

— Да…

— Меня зовут Эллен Аккерман. Из «Апекса». Я работаю… работала референтом у Мэгги Петерсон. И звоню для того, чтобы заверить, что вас обязательно передадут другому редактору, как только все немного утрясется. Мистер Бартоломью считает, что принципы преемственности…

— Эллен, не хочу грубить, но думаю, вы не сможете мне помочь. Мне нужно поговорить с мистером Бартоломью.

— Да, понимаю, но его секретарь попросила меня…

— Охотно верю, но я работаю над очень важным проектом, который буду обсуждать только с мистером Бартоломью.

— Хорошо, я ему передам. Но… э-э-э… над чем конкретно вы работаете?

— Я сообщу об этом мистеру Бартоломью, когда он позвонит.

— Понятно, но дело в том, что у меня нет на вас папки, и поэтому, когда меня спросили, над чем вы работаете, мне пришлось ответить: «Не знаю». И это правда. Может, потому он вам и не перезвонил, так что скажите мне…

— Гедеон. Скажите Бартоломью, что я пишу за Гедеона.

— Гедеон?

— Он должен знать. Скажите ему.

— Хорошо, если вы так просите.

— Да, пожалуйста.

Щелк.

Натан Бартоломью смотрел на молодую женщину, которая стояла перед ним. Она явно волновалась, не привыкла бывать в его кабинете. Женщина тяжело дышала, словно, после того как ее вызвали, бежала через весь коридор. Натан попытался вспомнить, боялся ли он начальства, когда был в ее возрасте, но безрезультатно. Слишком много воды утекло с тех пор.

— Эллен, — произнес Бартоломью, глубоко вздохнув, словно тема разговора была слишком болезненна для обсуждения. — Повторите, пожалуйста, все еще раз. Этот, как там его, Грэнбулл?

— Грэнвилл. Карл Грэнвилл.

— Утверждает, что он один из авторов Мэгги?

— Да, но на самом деле нет. Он говорит, что пишет книгу, которая называется «Гедеон», и что вы об этом знаете.

— А он сказал, с какой стати я должен об этом знать?

— Нет, мистер Бартоломью. Но я проверила все папки на авторов, там нет никаких записей о заключенном с ним договоре. Нет даже заявки на контракт. И о книге с таким названием тоже ничего нет.

— Ничего нет о «Гедеоне»?

— Нет, сэр. Я позвонила в расчетный отдел по договорам, на всякий случай. Такого контракта там тоже не было, и чек по нему не выписывали.

— О господи, — устало проговорил Натан, покачал головой и отвернулся. Но молоденькая ассистентка не спешила покинуть его кабинет. — Еще что-нибудь?

Девушка, волнуясь, закивала, причем так энергично, что Бартоломью засомневался, сможет ли она остановиться. Ее голова дергалась, как у китайского болванчика.

— Да, я проверила корреспонденцию, и действительно, там есть переписка с Грэнвиллом, — выпалила она. — Несколько недель назад его агент представил на рассмотрение роман, но Мэгги отказалась печатать книгу.

Эллен залезла в картонную папку для бумаг, которую до этого прижимала к груди, вытащила оттуда несколько листочков и помахала ими перед собой. Натан взял документы и папку и положил их на стол. Дождался, пока девушка перестанет кивать, и произнес:

— Спасибо, Эллен, я ценю вашу работу.

Референт повернулась, чтобы уйти, а Бартоломью начал укладывать бумаги в папку. Когда Эллен уже почти дошла до двери, он пробормотал, отчасти для нее, но скорее просто озвучивая свои мысли:

— На свете полно всяких придурков.

Затем нажал на белую кнопку селекторной связи и попросил секретаршу зайти к нему в кабинет.

— Офис мистера Бартоломью.

— Это снова Карл Грэнвилл.

— Мистер Грэнвилл, прошу вас, прекратите сюда звонить.

— Послушайте, у меня очень важное дело.

— Боюсь, что к нам оно не имеет никакого отношения.

— Боюсь, что оно касается именно вас. Мне необходимо знать, с кем я разговариваю. У меня неприятности, и нужно…

— Почему бы вам не обратиться к другому издателю?

— Да потому, что ваша компания и есть мой издатель! Понимаю, сейчас всем нелегко, но…

— Предложите свою рукопись еще кому-нибудь.

— Черт подери… Извините. Прошу вас, дайте мне возможность поговорить с мистером Бартоломью. Всего лишь пару минут, и, я уверен, все уладится.

— Это невозможно.

— Он знает, что я пишу книгу «Гедеон»? Кто-нибудь сообщил ему об этом?

— До свидания, мистер Грэнвилл.

Щелк.

В приемной на тридцать пятом этаже одетая в юбку и жакет в тонкую полоску женщина стояла у стола секретаря. Она объясняла девушке, что чрезвычайно занята, и, так как ее личный ассистент болеет, ей требуется помощь.

— Вначале, — говорила женщина в костюме, — позвоните в офис Элиота Аллена — вот его номер — и передайте, что мистер Бартоломью будет ждать его в половине первого в ресторане «Четыре времени года». Затем, — продолжила она, — напечатайте эти письма, их нужно отправить сегодня после обеда. Обычно мистер Бартоломью подписывает письма фразой «С наилучшими пожеланиями» и любит…

— Извините.

Женщина посмотрела на молодого человека, который стоял перед ней. Не похож на курьера. Слишком привлекателен и вдобавок хорошо одет. Взгляд, правда, какой-то странный, но ему это даже идет. Наверное, недавно устроился сюда на работу. Это хорошо. Все здесь слегка ее побаиваются из-за того, что она рядом с боссом. А новенький наверняка не будет от нее шарахаться. Уж он-то…

— Извините, вы работаете на мистера Бартоломью?

— Я его помощник-референт.

— Думаю, мы общались по телефону. Я тот самый…

— Карл Грэнвилл.

Когда посетитель кивнул, девушка похолодела от ужаса. О господи, это он. Тот самый псих. Больше всего на свете она боялась, что какой-нибудь сумасшедший ворвется в офис и нападет на нее. И вот вам пожалуйста. Мужчина уже достает что-то из кармана пиджака, протягивает ей… О боже, боже.

— Послушайте, я написал письмо мистеру Бартоломью. Прошу вас, передайте ему этот конверт.

— Письмо?

— Можете предложить что-либо получше? Мне лично больше ничего не пришло в голову. Происходит что-то весьма подозрительное, и он должен об этом знать. Я собирался отправить пакет по почте, но медлить нельзя. Хочу убедиться, что письмо передадут. Пожалуйста, отдайте ему это лично в руки.

— Он не сможет с вами встретиться.

— Если вы отдадите ему письмо, думаю, что он захочет меня увидеть.

— Марки, — произнесла референт мистера Бартоломью, обращаясь к секретарю приемной, — будьте добры, вызовите охрану.

— Что? — возмутился Карл. — Да перестаньте, какая охрана! Я хочу всего лишь оставить письмо!

— Немедленно уходите.

— Почему все так меня боятся? Что происходит?

— Вам же лучше будет, если перестанете надоедать. Уходите.

— Мне просто нужно убедиться, что Бартоломью получил…

Грэнвилл услышал, как открывается дверь лифта. Девушка чуть отвела взгляд в сторону, пытаясь рассмотреть кого-то за его плечом. Карл обернулся и увидел двух одетых в форму охранников, которые направлялись к нему. Почему-то он не удивился.

— Что здесь происходит? Какие-то проблемы? — спросил один из блюстителей порядка.

На секунду у Карла мелькнула мысль броситься к двери, ведущей в кабинет Бартоломью, сбив по пути охранника. Можно было еще схватить секретаршу и трясти ее до тех пор, пока она не позовет босса. Правда, подобные поступки вряд ли сочтут разумными.

— Я не знаю, что происходит, — ответил наконец Карл, покачав головой. — В этом-то и проблема.

Натан Бартоломью осторожно выглянул из кабинета. Мало у него неприятностей, так еще этот придурок хочет с ним встретиться! Один из авторов Мэгги, надо же! Едва что-нибудь попадет в газеты, от чокнутых просто отбоя нет. А уж это письмо вообще бред какой-то — секретный проект, аванс в полсотни тысяч долларов, убийство, совершенное пятьдесят лет назад! Господь Всемогущий! А Натану-то казалось, что его уже ничем не удивишь, особенно после прошлогоднего скандала, когда «Апекс» издал биографию Дженис Джоплин. «Таймс» опубликовала рецензию, а через неделю в офис заявилась какая-то дамочка, угрожая подать на компанию в суд. Дескать, она и есть сама Дженис Джоплин, и вовсе не умерла, а просто скрывалась от людских глаз все эти годы, а информация в книге — сплошная ложь. Судебное дело могло бы растянуться на долгие месяцы, поэтому пришлось заплатить ей две с половиной тысячи, чтобы отвязалась.

Выгодное дельце для таких вот психов!

Но воспользоваться смертью Мэгги, чтобы вытянуть из компании денежки, — ну просто ни в какие ворота не лезет! Неудивительно, что издательский бизнес в такой заднице!

— Можете выходить без опаски, мистер Бартоломью, — сообщила секретарь, вежливо улыбаясь.

Натан не удосужился улыбнуться в ответ.

— Где этот ненормальный?

— Охранники вывели его из здания, — ответила девушка.

— Что творится на свете! — посетовал Бартоломью. — А ведь когда-то мы прекрасно обходились без охраны! Вы собрали нужные документы?

— Все в вашем портфеле. Новый каталог, проект договора с Томом Клэнси и экземпляр биографии Уолта Диснея.

Когда Бартоломью шествовал к лифту, на пути ему попались три или четыре человека, которым он кивнул в знак приветствия. Натан понятия не имел, кто это такие, но, судя по тому, как они на него смотрели, явно его подчиненные. Господи, как разрослась компания! Когда он только начинал, то знал всех сотрудников в лицо.

«Ну что ж, это и есть прогресс, — вздохнул про себя издатель. — Ты уже никого не знаешь, а для того, чтобы что-то сделать, нужна охрана».

Скоростной лифт остановился всего лишь два раза — на двадцать первом этаже и в фойе здания. Бартоломью вышел и увидел, что припаркованный во втором ряду лимузин ждет, мешая движению.

«Хоть здесь обошлось без проблем», — подумал издатель.

Из-за транспортных пробок пришлось потерять около четверти часа, чтобы проехать шесть с половиной кварталов от штаб-квартиры «Апекса» до ресторана «Четыре времени года». Автомобиль остановился у роскошного здания из полированного камня, и Натан не стал ждать, пока водитель откроет перед ним дверь. Издатель вылез из машины, держа в руке портфель, и направился в место, которое многие считают самым сердцем книгоиздательской индустрии, — центральный зал всемирно известного ресторана. Немало здесь было съедено и еще больше выпито в свое время, подумал Натан. В этом зале издатель вел долгие переговоры с литераторами и их агентами, именно здесь ему сообщили, что он стал главой «Апекса», и в этом самом месте он заключил самые большие сделки в истории книгопечатания.

Натан Бартоломью вдруг понял (и весьма этому удивился), что ему совершенно наплевать на писателей. А заодно на книги, сделки или уважение со стороны издательского мира. Если его что-то и волновало, то только то, как бы не выбиться из бюджета и поддерживать уровень прибыли. Ну, еще его радовал ресторан «Четыре времени года». Возможность приходить сюда, радостное приветствие метрдотеля, отдельный столик. Вот для этого он работал всю свою жизнь, вдруг понял Бартоломью, для того, чтобы маленький человечек в плохо подогнанном фраке подобострастно семенил перед ним, указывая три раза в неделю дорогу к одному и тому же столику в дальнем левом углу зала.

— Ваш гость уже ждет, мистер Бартоломью, — сообщил издателю Мартин, метрдотель, и провел его к столику на четверых.

Натану нравилось сидеть за большим столом, даже если обедали, как сейчас, только двое. Он любил большие столы еще и потому, что предпочитал сидеть лицом к стене — меньше неприятностей.

Но сегодня неприятности избежать не удалось. Причем довольно крупной.

Кто-то сидел за столиком. Но не Элиот Аллен.

Какой-то молодой человек, не старше тридцати лет, с копной светлых, спутанных волос, которые не мешало бы подстричь. Небритое лицо. На незнакомце были джинсы, пиджак спортивного покроя и галстук, завязанный неаккуратным узлом и съехавший набок. Незваный гость выглядел необычайно взволнованным. Он сидел спиной к стене, а увидев Бартоломью, наполовину привстал. Бартоломью заметил, что кулаки незнакомца крепко стиснуты.

И тут издателя осенило. Он не знал, откуда появилась эта уверенность или как молодому человеку удалось его выследить. Натан просто понял, кто этот субъект, который пожаловал без приглашения не только за его столик, но и, похоже, в его жизнь. Чокнутый. Ненормальный. Тот самый придурок, который целый день пытается с ним встретиться.

И, судя по всему, очень опасный.

Как все сумасшедшие.

— Простите, если напугал, — произнес Карл Грэнвилл, стараясь придать голосу извиняющийся тон. — Но вас необычайно трудно найти.

Карл вдруг почувствовал, что тяжело дышит. Почему он так волнуется? Для беспокойства нет никакого повода. Писатель попытался взять себя в руки. Перед ним стоит его издатель. Он-то наверняка знает, что происходит.

— Мой гость… я имею в виду, приглашенный гость будет здесь с минуты на минуту, — ответил Бартоломью.

Его голос звучал на удивление уверенно и звучно, сказывались долгие годы, потраченные его владельцем на приобретение должной степени достоинства. И все-таки едва заметные визгливые интонации выдавали в Натане простолюдина.

— Не совсем так, — поправил его Карл. — Я узнал, кому вы назначили встречу, и позвонил секретарше Элиота Аллена — сообщить, что вы переносите ее на другой день.

— Вот черт! — воскликнул Бартоломью.

— Я сказал, что произошло кое-что непредвиденное, и она отнеслась к моим словам с пониманием. Видите ли, я не хотел, чтобы они решили, что вы обманщик. Поверьте, я знаю, что вы про меня сейчас думаете, но мне необходимо с вами поговорить.

— Ну и неподходящее же время вы для этого выбрали! И дело даже не в том, что у меня сегодня нет ни минуты свободной. Мэгги была моей ближайшей помощницей, и ее смерть для меня большой удар.

— Да, сэр, понимаю. Но я ведь сказал вашей помощнице, вернее, повторял ей это много раз, мне нужно с вами встретиться именно из-за Мэгги. Вы прочли мое письмо?

— Конечно.

Карл с облегчением вздохнул.

— Так, значит, вам ясно, что происходит.

— Мне ясно только то, что вы ведете себя возмутительно.

Какое-то время Грэнвилл недоуменно смотрел на издателя. Затем неожиданно из его позы исчезло напряжение, он слегка ссутулился и ободряюще кивнул.

— Все в порядке, — прошептал он. — Я знаю, что это тайна. Конечно, мне не следовало писать, но я не знал, как еще можно с вами связаться. Возникли некоторые затруднения… я имею в виду, с книгой. Я тут все хорошо обдумал и решил поговорить с Мэгги, а тут ее… У вас такой вид, словно вы никогда об этом не слышали.

Натан молчал, на его лице явственно читалось удивление.

— Мистер Бартоломью, вы можете говорить со мной совершенно без опаски. Поверьте, мне все известно о «Гедеоне». Ну, вообще-то не все, но достаточно.

— И что же вам известно?

— Насколько важен этот проект. И насколько спешен. И я прекрасно понимаю, что после смерти Мэгги нам не обойтись без помощи.

Издатель отвел взгляд, и Карл заметил в его глазах страх.

— Я постараюсь не наломать дров в спешке, но мне нужно знать, с кем и с чем я имею дело. У меня есть несколько вопросов. Прежде чем я продолжу работу, мне необходимо кое-что выяснить, — произнес Карл, стараясь звучать как можно более убедительно. — Все в порядке. Вы можете мне довериться.

Подошел официант, чтобы принять у Грэнвилла заказ. Он не стал спрашивать, что будет есть Бартоломью — тот всегда заказывал одно и то же: печеный картофель, без всяких добавок, маленькую порцию салата с уксусом и лимоном, но без масла, и бокал красного вина.

— Ничего не нужно, — торопливо предупредил Натан, и официант заспешил прочь. Издатель, понизив голос, спросил: — Может, вам нужны деньги, мистер Грэнвилл? Вы ведь из-за этого сюда пришли?

Писатель улыбнулся, у него отлегло от сердца. Господи, а он чуть было не подумал, что Бартоломью и вправду ничего не знает ни о нем, ни о «Гедеоне».

— Нет-нет. Конечно, чуть больше денег не помешает, но мне уже выписали чек на пятьдесят тысяч долларов и пообещали, что остальную сумму заплатят, когда я закончу работу. Полагаю, что скоро. А еще я получу гонорар за свой роман.

— Издательство наняло вас, чтобы написать за кого-то книгу, и вдобавок купило ваш роман?

Карл наклонился над столиком и схватил издателя за руку.

— Мистер Бартоломью, клянусь, вы можете мне довериться. Но я хочу знать, что происходит. Тут что-то не так, и я не понимаю что.

— Да, мистер Грэнвилл, — медленно проговорил редактор. — Здесь действительно что-то не так.

Карл согласно кивнул и отпустил руку Бартоломью.

— Я даже скажу вам, что именно. За все долгие годы, что я работаю в издательском бизнесе, — продолжил Натан, — я ни разу не слышал истории абсурдней той, которую вы изложили в письме. Чек на пятьдесят тысяч долларов без контракта? Никогда. Такого просто быть не может. Да моя финансовая служба этого бы не допустила! Сделка на две книги, а я ничего не слышал ни об одной из них? Бред! Все книги приобретаются издательством только с моего одобрения! Это самая наглая и нелепая выходка, с которой я когда-либо сталкивался! Мэгги Петерсон еще и похоронить не успели, а вы уже здесь, ищете, чем бы поживиться! Преследуете меня, как какой-нибудь псих…

— Вы ничего не понимаете.

— Как бы не так, я прекрасно вас понимаю.

Карл подался вперед, стиснув правый кулак и почувствовав, как внезапно ладонь стала мокрой.

— Я пишу книгу «Гедеон». Вы должны об этом знать. Почему вы так со мной поступаете?

— Послушайте, молодой человек. Не существует никаких письменных доказательств существования этого заказа, — тихо произнес Бартоломью. — Нет ни отметок о заключении контракта, ни переписки по этому поводу, даже папки такой нет.

— Совершенно верно, — перебил Карл издателя. — Мэгги не стала бы держать это у себя в офисе. И вы знаете почему.

— Никакой книги под названием «Гедеон» в бюджете на следующие два года нет. И автора с таким именем тоже нет. Нет ни контракта, ни упоминаний о нем в документации издательства. Я проверил в юридическом отделе, в отделе продаж, в отделе издательских прав… Его не существует в природе. И договоров по поводу обеих ваших книг тоже нет! — Издатель уже говорил не так тихо, как прежде, а почти кричал. — А из бухгалтерии сообщили, что они не выдавали никаких чеков на имя Грэнвилла, ни на пятьдесят тысяч, ни на пять долларов. Возможно, вы искренне верите в то, что говорите, вероятно, мотивы, которые двигают вами, не столь низменны, как я подозревал. Пусть так. Но против фактов не пойдешь. Вы, юноша, живете в мире своих фантазий, а я не хочу в этом участвовать.

Карл уставился на издателя, не веря собственным ушам. Его трясло от волнения, и он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Послушайте, — медленно произнес он, — все, о чем я вам написал, чистейшая правда. Мэгги Петерсон действительно наняла меня написать книгу «Гедеон». Сказала, что это ваш крупнейший проект года. Миллион экземпляров сразу. — Он щелкнул пальцами. — Минутку, сейчас, сейчас… Она сказала, что книга предназначена для нового дочернего издательства, для… для… «Квадрангл пабликейшнз»! Да, точно. Откуда бы я узнал, если бы она мне не сообщила?

— Хороший вопрос, — согласился Бартоломью. — Но, боюсь, даже я не знаю о таком издательстве. У нас нет дочернего предприятия с таким названием. И мы не планируем его создание.

Карл почувствовал, что весь покрылся испариной. Пот лил с него градом. Рубашка на спине промокла насквозь, а ко лбу прилипла прядь волос. Когда Грэнвилл снова смог говорить, его голос звучал хрипло и неуверенно. Карл не мог понять, что за чертовщина творится.

— Эта книга есть в вашем каталоге, — сказал он. — Я ее там видел.

— Вы уверены?

Бартоломью достал из-под стола свой портфель. Открыл его и вытащил оттуда летний каталог «Апекса».

Карл выхватил брошюру из рук издателя, да так резко, что тот чуть было не опрокинулся вместе со стулом.

— Вот он! — воскликнул Грэнвилл. — Его-то она и показывала! У себя дома. Так вы говорите, «Гедеона» не существует? А это тогда что, в самой середине каталога?

С этими словами Карл открыл буклет на том месте, где должна была быть реклама «Гедеона», и протянул Натану. Тот ничего не ответил, писатель пододвинул каталог к себе, предварительно повернув, и в недоумении уставился на разворот. Там был анонс о выходе в свет новой книги британского писателя, автора леденящих душу триллеров.

Карл ошеломленно смотрел на страницы каталога, потрясенный до глубины души.

— Как видите, ни слова о «Гедеоне», — произнес Бартоломью.

— Черт подери! — заорал Грэнвилл в неожиданном приступе ярости. Он вскочил, перевернув стул, под удивленными взглядами других посетителей, но ему было наплевать. — Что здесь происходит? Скажите мне правду, или, клянусь Богом, я… я…

Недоумение, разочарование и бессильная злость переполняли писателя, он не смог закончить фразу. Карл потянулся к Бартоломью, словно хотел схватить его за плечи, чтобы вытрясти правду, но испуганный издатель отпрянул назад, и ногти Грэнвилла впились ему в шею. Выступившая кровь запачкала воротничок рубашки.

Карлу казалось, что он слышит, как в его груди колотится сердце.

— Она купила мой роман, — прошептал он. — И наняла меня, чтобы написать «Гедеона».

— Роман, проданный мертвым агентом и купленный мертвым редактором. Какое удивительное совпадение! Таинственная книга, о которой не знает никто, кроме вас! — Бартоломью в упор посмотрел на писателя. — Если вы и дальше будете упорствовать в своих нелепых притязаниях, — предупредил он с неприкрытой враждебностью в голосе, — мы привлечем вас к ответственности за мошенничество. Наши адвокаты не заминают неприятные дела, они отвечают ударом на удар.

Грэнвилл зажмурился, чувствуя, что почва уходит у него из-под ног.

Затем писатель снова открыл глаза и оглядел зал. Вокруг было тихо. Карл повернулся к Бартоломью и глубоко вдохнул. Тот, увидев, что к Грэнвиллу вернулось самообладание, почти успокоился. Тогда Карл, слегка подавшись вперед, ухватился за край стола и одним резким движением перевернул его. Столовое серебро, тарелки и стаканы разлетелись по ковру. Казалось, все в ресторане застыли от изумления, а метрдотель кинулся к телефону у входной двери. Грэнвилл расслышал слова:

— Полицию, пожалуйста. Семнадцатый участок.

Карл взглянул Бартоломью в глаза. К своему удивлению, писатель заметил, что тот смотрит на него с жалостью.

— Вашим агентом была Бетти Слейтер, не так ли? — спросил издатель мягко.

Когда Карл молча кивнул, Бартоломью продолжил. Его голос теперь звучал совершенно по-другому, словно они с Карлом сидели в офисе, попивая коньяк и предаваясь воспоминаниям.

— Бетти и я были давними приятелями. Она говорила мне о вас, теперь вспомнил. Настоящий талант всегда приводил ее в восторг, несмотря на то что она столько лет проработала литературным агентом. Бетти утверждала, что вы один из немногих по-настоящему одаренных писателей. Мне больно смотреть на вас — всегда жаль, когда такое происходит с человеком, у которого есть талант, слишком редко такие люди встречаются. Вы употребляете наркотики? Да? Если это так, мы вам поможем. Вы вернетесь к своему роману, к тому, что у вас получается. И если все пойдет хорошо, вы даже получите небольшой аванс за свою книгу.

— Мне на самом деле не нужны деньги, — прошептал Карл. — Я просто не знаю, что делать.

— Тогда я вам скажу, — сказал Бартоломью, обернувшись к двери, которая вела на роскошную лестницу. Метрдотель повесил трубку и кивнул. — Уходите.

Грэнвилл увидел, что к нему направляются два официанта, молодой и постарше, с усами, и вскочил с места. Молодой попытался схватить Карла, но писатель увернулся, резко нырнув влево. Грэнвилл понимал, что с усатым ему не справиться, и потому отступил на два шага, а потом рванулся вперед и прыгнул.

Карл рассчитывал, что официант пригнется или просто уступит ему путь, но нет, тот стоял как вкопанный в ожидании столкновения. Колено Карла угодило в челюсть официанта, мужчина рухнул, по-видимому потеряв сознание, но Грэнвилл даже не оглянулся. Он вихрем слетел по мраморным ступенькам вниз, на первый этаж, и ринулся к выходу. Метрдотель, в чьи планы не входила схватка с опасным маньяком, попытался было задержать Карла, но безрезультатно. Гардеробщица, последнее препятствие на пути к свободе, только обрадовалась, когда писатель промчался мимо нее к вращающимся дверям и выскочил на улицу прямо перед такси. Водитель резко затормозил и нажал на сигнал, выражая негодование громкой руганью. До Грэнвилла донесся оклик полицейского.

Карл перебежал Парк-авеню, увертываясь от автомобилей. По его шее стекал пот. Рубашка промокла насквозь и прилипла к спине. Вслед ему кричали еще громче, и тогда Карл повернулся и бросился прочь.

Постепенно крики затихли.

За много кварталов от «Четырех времен года», на углу Пятьдесят четвертой улицы и Девятой авеню, располагалось небольшое бистро во французском стиле. Карл нашел свободное место у стойки и заказал двойной кальвадос, чувствуя, как его собственный голос эхом отдается в ушах. Грэнвилл сидел, отхлебывая из стакана и пытаясь понять, что происходит. Несколько дней назад Гарри Вагнер спросил, знает ли он, во что ввязался.

Карл понял, что не знает.

Совершенно точно, что Мэгги наняла его. Заплатила ему. Как же могло случиться, что нигде не осталось никаких следов? Кто та странная, полуграмотная женщина, чей дневник он изучал последние две недели? Кто снабжал его другими записями, документами и прочей информацией? Кто тот мальчик, хладнокровно и жестоко убивший своего несчастного младшего брата? Что это за источник в Вашингтоне, Гедеон? Почему Гедеон передал материал Мэгги? Какую цель он преследовал? И кто такой, черт возьми, Гарри Вагнер? Какая ему от всего этого выгода?

Карл допивал уже третий двойной кальвадос, как вдруг ему пришло в голову: что, если убийство Мэгги связано с книгой, которую он пишет? В тот день Гарри так и не пришел. Неужели это он убил Мэгги? Или отсутствие Вагнера и смерть редакторши никак не взаимосвязаны? Может, у него самого начинается паранойя? И Бартоломью прав, считая его сумасшедшим?

Вопросы. Тьма-тьмущая вопросов. И ни одного ответа.

Писатель расплатился и побрел сначала в восточном направлении, затем свернул на север, к Центральному парку. Остановился возле телефона-автомата, чтобы позвонить Тонни. Он подумал, что, возможно, она согласится пойти с ним куда-нибудь, чтобы пропустить по стаканчику, а потом они вернутся домой и три дня не будут вылезать из кровати. Три дня? Нет, три месяца, не меньше. Однако Карлу снова не повезло. Автоответчик Тонни сообщил, что девушка на очередных пробах и что ему следует оставить сообщение после сигнала, а она перезвонит, как только сможет.

Карл сумбурно пробормотал, что очень скучает и жалеет, что они не виделись. А еще больше ему жаль, что вся его жизнь оказалась перевернутой вверх тормашками. Он попросил девушку, чтобы та подождала, если придет домой раньше его. Тогда они смогут пойти пообедать вместе, или просто поболтать, или… Грэнвилл повесил трубку, так и недоговорив. Он понял, что его речь звучит как бред сумасшедшего.

Карл сам не знал, как очутился возле дома Мэгги, там, где ждал ее ровно две недели назад.

Тот день казался лучшим днем в его жизни.

Теперь Карлу хотелось, чтобы этого дня никогда не было.

Домой Грэнвилл вернулся не раньше пяти. Он поднялся по ступенькам на свой этаж и уже хотел отпереть дверь. Только в этом не было необходимости. Совсем.

Увиденное ошеломило Карла, и он в оцепенении замер на пороге. Кто-то уже открыл дверь. Над косяком явно поработали ломом, а замок вырвали с мясом.

Придя в себя, Грэнвилл распахнул дверь и кинулся в комнату.

Квартира представляла собой ужасающее зрелище. Все его пожитки валялись на полу, разодранные в клочья. Одежда. Книги. Содержимое ящиков стола. Постель. Не пощадили даже тяжелую боксерскую грушу. Ни одной целой вещи, словно в эпицентре землетрясения разразился ураган.

Медленно, едва передвигаясь на ставших вдруг ватными ногах, писатель побрел через обломки того, что когда-то было его жизнью, к письменному столу. Что бы ни случилось, он должен это знать.

Блокноты с его записями отсутствовали. Дискеты тоже. А компьютер больше нельзя было назвать компьютером. Кто-то хорошо над ним потрудился, разобрав на составные части и удалив память.

Уничтожив тем самым все, что Карл успел написать.

Не оставив ни малейшего упоминания о Гедеоне.

Грэнвилл застыл, не отводя глаз от письменного стола. На нем лежала дурацкая сигара, подарок Вагнера, как и прежде — в обертке. Единственная вещь, которую не тронули. Сигара, да еще спички, тоже оставленные Вагнером. Грэнвилл взял и то и другое, засунув оба предмета во внутренний карман спортивной куртки, движимый инстинктивным желанием спасти хоть что-нибудь из своего имущества.

«Ты хоть понимаешь, во что ввязался?» — спросил его Гарри.

Карл не знал.

Он понимал только то, что страшно напуган и что пора вызвать полицию.

Он набрал 911. Его соединили с ближайшим участком. Дежурный ответил довольно грубо и равнодушно, но все-таки переключил Карла на другого полицейского, сержанта Джуди О'Рурк, голос которой звучал профессионально и любезно.

— Чем могу помочь? — осведомилась она.

— Точно не знаю, — медленно произнес Карл, — но, думаю, я могу кое-что сообщить об убийстве.

— Назовите свое имя, пожалуйста, — попросила женщина.

— Карл Грэнвилл, — ответил писатель и начал рассказывать, сбивчиво и торопливо. Он чувствовал, что не сможет остановиться, даже если захочет. — Происходит нечто странное. Я писатель. Вначале убили моего редактора. А потом мой издатель заявил, что вообще не знает, кто я такой. А, как теперь оказалось, в мою квартиру влезли и перевернули здесь все вверх дном. Унесли все диски и дискеты. Компьютер разобрали. Мою…

— Помедленнее, мистер Грэнвилл, — успокаивающим тоном произнесла сержант О'Рурк. — Пожалуйста, не волнуйтесь. Расскажите все по порядку и не торопитесь. Хорошо?

— Хорошо, — сказал Карл, делая глубокий вдох. — Давайте по порядку.

— Так вы говорите, вашего редактора убили?

— Вчера ночью. В собственной квартире. Ее звали Мэгги Петерсон.

На какое-то мгновение сержант замолчала, затем проговорила:

— Ах, да. Конечно. И вы утверждаете, что знаете об этом убийстве?

— Нет. Да. Я не знаю, что я знаю. Я работал над заказом Мэгги. Над книгой. А сейчас я вернулся домой и увидел, что мою квартиру взломали. И не для того, чтобы ограбить. Ничего из вещей не взяли — ни телевизора, ни стерео, ничего. Они забрали только то, что имеет отношение к книге.

— Где вы живете, мистер Грэнвилл?

Карл назвал свой адрес.

— Отлично. Теперь слушайте, что вам нужно сделать. Я хочу, чтобы вы заперли дверь…

— Не могу. Замок сломан.

— Тогда просто оставайтесь на месте. Никуда не уходите. Я приеду через пятнадцать минут. Хорошо?

— Хорошо. Спасибо.

— Не за что. Просто ждите меня там.

Пэйтон добрался до места за пять минут. Его мучила вонючая кислая отрыжка от сэндвича из соленой говядины и ржаного хлеба, который он жадно поглощал в закусочной на углу Бродвея и Девяносто пятой улицы как раз, когда ему позвонили. Ошибка, что и говорить. Нужно было взять тунца. Только вот Пэйтон терпеть не мог рыбу. Он, в конце концов, мужик, а не кошка. И потому Пэйтон заказал сэндвич с говядиной, который теперь лежал в его желудке комом непросохшего цемента.

Подойдя к дому из коричневого песчаника на Сто третьей улице, Пэйтон выкинул окурок сигареты в сточную канаву и сунул в рот две таблетки от изжоги, из тех, которые, как утверждает реклама, действуют мгновенно. Ни хрена! Наверное, это язва, но Пэйтон не обращался к врачу. Он не хотел ничего знать. Его не интересовало, скачет ли у него давление, повышен ли уровень холестерина в крови и есть ли у него все шансы загнуться от сердечного приступа посреди ночи. Пэйтон не нуждался в напоминании о том, что у него одышка, избыточный вес и отвратительная физическая форма, а движется он медленно и неуклюже. И сообщать, что женщины сразу отворачиваются в другую сторону, едва заметив его, тоже не стоило. Пэйтон и так все знал. Впрочем, он никогда и не был одним из тех высоких, статных и шикарных парней. Пэйтон отличался приземистым, плотным телосложением, копной курчавых черных волос и лоснящейся рябой физиономией. Его левое колено, пораженное артритом, почти всегда болело, впрочем, поясница тоже, а плоскостопные ноги едва держали грузное тело.

«Ну и насрать, — подумал он. — В целом, совсем неплохо для шестидесяти».

Хотя на самом деле через два месяца и три дня ему исполнится всего сорок.

Пэйтон прикурил еще одну сигарету, уже двадцатую за сегодня, смял пустую пачку и бросил прямо на тротуар. Двое из местной шпаны пронеслись мимо него на черном, блестящем, сверкающем хромированными деталями джипе «гранд-чероки», всем своим видом показывая, что они здесь хозяева. Из пары стереофонических колонок, каждая размером с небольшой кондиционер, разносились оглушающие звуки рэпа. Казалось, грохот ударных сотрясает здания в каком-то первобытном ритме. Оба черномазых посмотрели на Пэйтона с презрением, дерзко выпятив подбородки, массивные золотые украшения блестели на солнце. Пэйтон ответил им злобным взглядом, желваки заходили на его скулах, а руки так и чесались врезать этим наглецам посильнее, чтобы научить уважительному обращению, показать, кто здесь босс.

Как когда-то говаривал его старый боевой друг и наставник, Большой Сэл Фодера (и каждый из пехотинцев, кто был там с ними, сражаясь и днем и ночью, подписался бы под его словами): «Господа, во всем виноваты ниггеры».

Придурок, которому предстояло прикрывать Пэйтона, уже дожидался возле дома. Пэйтон пробормотал неразборчивое приветствие и позвонил по домофону в квартиру. Когда ему ответили, он буркнул: «Это полиция!», и его сразу впустили.

Придурок остался на тротуаре.

Пэйтон начал подниматься по ступенькам, жир и злость тянули его вниз. Ползти на четвертый этаж! Не везет, так не везет! Как он до такого докатился? А ведь было время, и совсем недавно, когда ему поручали громкие дела. О нем писали в «Дейли ньюс». Помнится, тогда его вызывали к самому высокому начальству. Еще немного, и он перешел бы в отдел по раскрытию убийств, получил бы звание лейтенанта, а там и рукой подать до непыльной работенки в охране роскошной виллы где-нибудь во Флориде. Старине Сэлу удалось так устроиться. Тогда бы и лодку купил, а может, занялся бы физкультурой под руководством симпатичной инструкторши с упругой задницей. Да, было время, было…

Пока все не рухнуло. И все из-за одного паршивого, вонючего девятнадцатилетнего ублюдка по имени Юсеф Гиллиам, законченного наркомана и подонка, который взял и сдох при допросе. Видите ли, Пэйтон его слишком сильно схватил за горло! Оправданное применение силы, вот как это называется! Сопляк просто его достал. Наширялся до одури и бормотал какую-то чушь. Его взяли, когда он ограбил корейскую лавчонку, расстреляв в упор владельца и его беременную на седьмом месяце жену. У нее начались роды прямо там, на грязном полу магазина, из ее тела фонтаном била кровь, а ребенок погиб. И как же Пэйтон должен был поступить, увидев подобное зрелище? Не обращать внимания? Расцеловать того, кто это сделал? И откуда ему было знать, что у мерзавца астма в тяжелой форме? А собственно говоря, почему его здоровье должно волновать Пэйтона? Война есть война. Мы против них. Мэр города сам провозгласил это на выборах и выиграл, пообещав установить закон и порядок. Сделаем улицы безопасными, сказал он. Мы хотим жить спокойно, заявили горожане. И что это, по их мнению, означает? И кто такие они, наши враги? Гребаные черномазые, вот кто. А те, кто этого не понимает, дураки. Или лицемеры.

Или еще хуже, чересчур жалостливые либералы из «Нью-Йорк таймс». Долбаная газетенка. Полицейский произвол, вопили журналюги, расизм в правоохранительных органах! Потребовали детального расследования. А потом вмешались преподобные святоши Джесси и Эл, и Пэйтона в мгновение ока вышибли из полиции, а заодно и всех остальных, дежуривших той злополучной ночью в участке, даже тех, кто ни ухом, ни рылом не был замешан в этой истории!

И вот теперь полюбуйтесь на него, толстяка в дешевом костюме, посмотрите, как он пляшет под дудку Хозяина.

Когда Пэйтон, пыхтя и отдуваясь, наконец добрался до площадки четвертого этажа, то увидел, что наверху ждет высокий симпатичный светловолосый человек. Молодой и стройный, в университете наверняка по нему все с ума сходили! Такие парни обычно становятся звездами спорта, политиками или телекомментаторами. Пэйтон возненавидел его с первого взгляда.

— Ваше имя Грэнвилл? — спросил он, окинув молодого человека оценивающим взглядом, словно прикидывая, придется с ним повозиться или нет.

— Да, — ответил Карл Грэнвилл. — Спасибо, что пришли.

Выглядел он довольно испуганным, но старался держать себя в руках. Вот и хорошо. Пэйтон знал, что если человек теряет контроль над своими эмоциями, тогда пиши пропало.

— Меня зовут Пэйтон. Каким образом они… — начал он, заглянул через плечо Карла и увидел изуродованную дверь. — Впрочем, и так все ясно. Просто взломали замок. Ну-ка, приятель, веди меня в квартиру.

Пэйтон заметил, что у его собеседника словно камень с души свалился. Эта часть работы Пэйтону всегда нравилась. Такой крутой парень, красавчик, уверен в себе на все сто. Как же эти сопляки радуются, когда Пэйтон берется за дело! Наверное, думают, хорошо, что можно положиться на профессионала, пусть он за все сам отвечает.

Карл впустил Пэйтона в квартиру. Тот какое-то время постоял, изучая представшую перед его глазами картину полного разгрома. Мебель изрезали и перевернули. Осколки битой посуды валялись на полу кухни. От компьютера оставили лишь кучку деталей. Пэйтон протяжно присвистнул и покачал головой, сказав:

— Да уж, эти ребята шутить не любят.

— Вы полагаете, их было несколько?

— Скорее всего, — ответил Пэйтон, запуская пальцы в сальные волосы. — Несколько недель назад мы арестовали парочку таких вот деятелей. Работали в этом районе. Представлялись перевозчиками мебели. Ездили в старом фургоне-развалюхе. Их арестовали недавно, но, думаю, отпустили под залог. Вот они и принялись за старое.

Пэйтон, шаркая ногами, пересек комнату, по пути рассматривая обломки.

— Странно, что они не прихватили ни телевизор, ни стереосистему. Что взяли — деньги, украшения?

— Я уже говорил по телефону, им нужно было только то, что имеет отношение к книге, над которой я работаю. Сержант О'Рурк все знает.

— Так расскажите и мне.

— А где сержант О'Рурк?

— На другом вызове. Может, для вас это новость, но ограбления происходят по нескольку раз за день. Он попросил меня поехать к вам вместо него, я уже был…

Пэйтон замолк на полуслове, мысленно чертыхаясь. Вот дерьмо, как это он проговорился? Раньше такого не случалось. Он всегда был таким осторожным! Затем Пэйтону пришло в голову, что, может, все обойдется. Вдруг парень не сообразит, что к чему.

Пэйтон повернулся и с надеждой посмотрел на Карла.

Выражение лица Грэнвилла ясно говорило, что тот все понял.

Плохо.

ОН.

Пэйтон сказал, что он попросил его поехать.

Имея в виду сержанта О'Рурк.

Он, а не она.

Дальнейшие события разворачивались так быстро, что Карл не успел ничего подумать. Время для раздумий истекло.

Пэйтон шагнул навстречу Карлу, вытащив пистолет.

Карл отступил на середину комнаты, где все еще висела изуродованная боксерская груша. На мгновение она оказалась между ними, движущийся щит весом в тридцать килограммов. У Грэнвилла был единственный шанс, и он его не упустил.

Карл изо всех сил толкнул грушу в сторону Пэйтона. Рука с оружием дернулась, и раздался выстрел. Грэнвилл услышал, как пуля ударилась о стену где-то справа от него. Он нагнул голову и бросился на грузного мужчину с сальными волосами. Пистолет упал с тяжелым металлическим стуком. Пэйтон нагнулся, чтобы поднять пушку, и Карл тоже. Схватившись, они рухнули на пол и теперь катались среди разбросанных обломков и обрывков. Каждый старался одержать верх, оба тяжело дышали и хрипели от напряжения. Пэйтон был сильным, но Карл ему не уступал. К тому же он боролся за свою жизнь.

Пэйтон начал было одолевать Карла, но вдруг наступил на валяющийся носок, поскользнулся, потерял равновесие и на секунду раскрылся. Карл знал, что делать. Изо всей силы он двинул врага по кадыку — прием из арсенала уличных бойцов, которому его научил товарищ по университетской команде, выросший в одном из самых опасных районов Ньюарка. Сокрушительный удар правой, и дыхательное горло противника свело судорогой. Пэйтон хватал ртом воздух, его грудь тяжело вздымалась, а лицо побагровело. Он скрючился от боли, и Карл пнул его правой ногой, попав точно в подбородок. Голова мужчины дернулась назад, и Пэйтон рухнул как подкошенный. Он лежал на полу, судорожно дергаясь и постанывая от боли.

Карл не стал терять ни секунды и выскочил из квартиры, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Грэнвилл мчался сломя голову, но не вниз по ступеням. Несомненно, враг, когда очнется, решит, что он побежал вниз, и бросится за ним. К тому же его там наверняка поджидает сообщник толстяка. И потому Карл устремился наверх. Ключ от квартиры Тонни до сих пор лежал у него в кармане. Можно будет пересидеть у нее в квартире, выгадать немного времени. Попытаться понять, что, черт подери, происходит.

Трясущимися руками писатель отомкнул замок и нырнул внутрь, поспешно закрыв за собой дверь.

В квартире было темно и тихо, шторы задернуты. Ее нет дома. Отлично.

Карл запер дверь на задвижку, облегченно вздохнул и какое-то время постоял, переводя дух. Затем включил свет и повернулся.

Тонни была дома.

Невероятно. Она лежала в постели и спала. Карл шагнул к ней. Неужели можно спать, когда…

И тут он едва успел зажать рот руками, чтобы сдержать рвущийся наружу вопль. Нельзя кричать. Нельзя шуметь. Нужно сохранять спокойствие. Карл давился собственным криком, откинув голову назад и хватая ртом воздух. Шатаясь, он шагнул в небольшую кухоньку, согнулся пополам, и его вырвало.

Его выворачивало наизнанку, и это был единственный звук, который раздавался в квартире. Карл стоял, уткнувшись лицом в угол, оттягивая миг, когда придется повернуться. Затем он заставил себя повернуться. И посмотреть.

Тонни лежала на кровати, обнаженная. С головой, разнесенной выстрелом. То, что когда-то было лицом, мозгом, прекрасными белокурыми волосами, кровавыми ошметками разметало по всей стене, забрызгав пол и постель.

Карл никогда в жизни не видел зрелища страшнее. Он не мог на это смотреть. И не смотреть тоже не мог.

Потрясенный, не в силах отвести взгляда от кровати, Грэнвилл стоял и глядел на то, что когда-то было Тонни с двумя «н», девушкой, которая смеялась над его шутками, крепко обнимала его, впиваясь в спину ногтями и крича от наслаждения. Почему она? За что ее убили? Она ведь ничего не знала. Неужели Тонни убили только из-за того, что Карл с ней переспал? Кто это сделал? Что вообще происходит вокруг?

Не иначе как страшный сон. Кошмар, вот что.

Карл услышал на лестнице тяжелые шаги. Пэйтон. Идет вниз. Один пролет. Потом другой. Затем тишина. Хорошо. Ушел.

Черт, не ушел!

До Грэнвилла вновь донесся звук шагов. Пэйтон идет назад. Твою мать, он уже поднимается на пятый этаж! Такого не проведешь! Этот ублюдок уверен, что Карл все еще в здании. Знает ли он, что Карл здесь наедине с мертвой женщиной? Или он сам ее убил?

Вопросы, вопросы. Никаких ответов. Только хаос. И смерть.

Карл увидел, как поворачивается дверная ручка, и затаил дыхание, едва сдерживаясь. Он знал, что дверь заперта, но почему-то ему казалось, что Пэйтон каким-то волшебным способом сумеет ее открыть. Нет, не смог. Мир словно сошел с ума, но запертая дверь есть запертая дверь.

Надолго ли?

Грэнвилл подошел к окну и выглянул на улицу. Перед подъездом он увидел машину без номеров. Рядом с ней стоял еще один коп и смотрел на дом, держа в руке пистолет.

Значит, вниз нельзя. Там его в два счета поймают. Единственный путь — наверх. До крыши всего один пролет. То, что нужно. Подняться на один пролет и не угодить под выстрел.

Карл услышал, как что-то тяжелое стукнуло о входную дверь. Пэйтон, пытается выбить ее ногой. Дверной косяк затрещал. Один удар… второй… третий…

Выбора не осталось.

Грэнвилл вылез из окна на пожарную лестницу. Стоявший внизу полицейский сразу его заметил, поднял пистолет и выстрелил как раз в тот миг, когда Карл начал подниматься на крышу. Пуля просвистела над головой Карла и отскочила от железной перекладины над его головой.

«Не смотри вниз! Не останавливайся! Двигайся вперед! Беги!»

Вторая пуля угодила в кирпичную облицовку здания, но к тому времени Карл уже поднялся на самый верх. Раздался громкий треск, дверь, в которую ломился Пэйтон, распахнулась настежь. Еще одна пуля просвистела мимо, и все-таки Карлу повезло добраться до крыши невредимым.

Он вновь бросился со всех ног, перебегая с крыши на крышу, перескакивая через чердачные люки и петляя между печных труб. Почти у самого конца квартала Грэнвилл заметил еще одну пожарную лестницу. Торопливо спустился по ней на тротуар, рванул за угол и опять побежал.

Несколько мгновений спустя он уже был на Бродвее. Начинался час пик. Тысячи людей шли по улице, заходили в метро, выходили, делали покупки, торопились домой. Тысячи обычных людей.

Карл бежал, протискиваясь через толпу, по самой известной улице Нью-Йорка. Бежал от жестокости и безумия, мечтая стать маленьким и незаметным.

Бежал навстречу кошмару, в который отныне превратилась его жизнь.