Шепот в ночи

Эндрюс Вирджиния

Счастливое детство закончилось для юной и талантливой Кристи неожиданно и трагически: гибель родителей, унижение родственников, надругательство опекуна. Казалось, вся жизнь превратилась в череду бесконечных кошмаров. И все же душевная стойкость девушки, ответственность за судьбу маленького брата и поддержка любимого человека не позволили этим кошмарам взять верх…

 

Пролог

«Дорогая тетя Триша, я так счастливо, что ты сможешь приехать на празднование моего шестнадцатилетия. Мама говорила, что ты постараешься, но я не думала, что ты сможешь отменить репетиции, особенно репетиции нового шоу на Бродвее!

И хотя мама постоянно твердит мне, что не завидует тебе, я знаю, что это не так, потому что я часто вижу ее, поющей и охваченной трепетным волнением во время просмотра какой-нибудь Бродвейской постановки. Папа тоже знает, что она испытывает зависть, и жалеет ее. Пение в отеле время от времени – не достаточно для мамы, особенно для человека маминого таланта. Думаю, ей еще больней, если кто-нибудь подходит к ней после пения и говорит: «Вы прекрасны, вам следует выступать на Бродвее».

Мы владеем этим замечательным, процветающим отелем, где маму очень уважают за ее деловые качества, но думаю, что для мамы отель – это тяжкая ноша. Я уже говорила и папе, и имаме, что не хочу быть управляющей отеля. Мой брат Джефферсон единственный, кто последует их примеру, но только не я. Я хочу быть пианисткой и учиться в школе «Бернхардт» в Нью-Йорке, так же, как ты и мама.

Конечно, я очень счастлива. Мама и папа хотят, чтобы празднование моего шестнадцатилетия стало одним из самых красивых и великолепных торжеств, какие когда-либо проводились в отеле. Приедут все, даже дедушка Лонгчэмп и Гейвин. Я жду не дождусь, когда увижу Гейвина: ведь прошло уже много месяцев с тех пор, когда мы виделись в последний раз, хотя мы пишем друг другу почти каждую неделю.

Мне кажется, мама надеется, что тетя Ферн не сможет оставить колледж и приехать, хотя и не говорит об этом папе. В свой последний приезд она с мамой сильно повздорила по поводу оценок и дисциплинарных отчетов, которые прислал декан.

Бронсон привез бабушку Лауру, но сомневаюсь, что она понимает, где находится и что это будет за торжество. Иногда при встрече она зовет меня Клэр. А вчера она назвала меня Дон. Мама говорит, что мне следует просто улыбаться и притворяться тем, кем она меня считает.

Через несколько дней мне исполнится шестнадцать лет, и я получу горы замечательных подарков. Так или иначе мне действительно очень повезло. Мои одноклассники подшучивают надо мной и зовут меня принцессой, потому что я живу на холме, в прекрасном доме, а наша семья владеет самым шикарным курортом на Восточном побережье. Моя мама – красивая и талантливая женщина, а папа – замечательный человек, и мне кажется, он самый лучший, лучше, чем мог быть мой мифический настоящий отец. И еще у меня есть такое отродье, как Джефферсон, мой сообразительный младший брат, которому девять лет. Но не говори ему, что я так о нем думаю.

Но иногда меня охватывает печаль, она глубоко проникает в мое сердце. Как будто нависает мрачное облако среди ясного и чистого неба. Мне хотелось бы больше походить на тебя и всегда видеть все в радужном свете. Мама говорит, что твоя энергия бьет ключом. Может, я глупая. Папа говорит, что ненормально верить в проклятье, но я не могу не спрашивать себя, нет ли какого-нибудь проклятья на нашей семьей. Вспомни, какую ужасную вещь сделал мой дед с бабушкой Лаурой, а что сделала его жена с моей мамой, когда она только родилась. Неудивительно, что тетя Клэр Сю была сумасшедшей и умерла такой молодой. Мне жаль бабушку Лауру, из-за всего этого она живет в мире безумия.

Говорят, что у каждой семьи свои трагедии, и глупо верить, что судьба нашей семьи должна быть особенной. И еще я не могу отделаться от чувства, что меня тоже ожидает нечто ужасное, какая-то мрачная тень так и ждет, чтобы окутать меня. Ни музыка, ни огни, ни смех не смогут прогнать эту тень. Она будет ждать, наблюдая за мной, как какое-то уродливое и горбатое чудовище из ночного кошмара.

Мне скоро исполнится шестнадцать лет, но я все еще сплю, оставляя включенным ночник. Знаю, что это глупо, но я не могу иначе. Только Гейвин меня понимает, кажется, он тоже обо всем этом знает. Я догадалась об этом по взгляду его темных глаз. И ты не смейся надо мной, хотя ты всегда упрекала меня за то, что я нередко бываю грустной. Обещаю, я постараюсь. С нетерпением жду того дня, когда увижусь с тобой. Это будет самый счастливый день в моей жизни!

Вот видишь, как скачет мое настроение. Не удивительно, что папа называет меня шариком для пинг-понга.

Тетя Триша, если у тебя есть программа твоего нового шоу, пожалуйста, привези. Я так тобой горжусь, молюсь и надеюсь, что когда-нибудь ты будешь тоже гордиться мной.

С любовью Кристи».

 

Шестнадцатилетие

Рано утром, когда я проснулась, плотные облака, принесенные с океана ночью, все еще оставались в небе. Сегодня, в этот самый важный день моей жизни, я не могла позволить себе спать допоздна. Я отбросила розово-белое стеганое одеяло и, выпрыгнув из своей розовой в горошек постели с балдахином, бросилась к окну посмотреть на площадки между нашим домом и отелем. Почти все работники были уже там, подстригая живые изгороди из кустов, газоны и поливая дорожки.

Кое-кто из постояльцев отеля уже вышел на раннюю утреннюю прогулку. Многие постояльцы нашего отеля, из года в год приезжающие в Катлерз Коув, были пожилыми людьми.

Справа от меня как серебряная монета сверкал океан, а чайки в поисках пищи летали над пляжем. Вдали линия океана почти терялась на сером фоне неба. Я так хотела, чтобы утро было залито солнечным светом; я хотела, чтобы море сияло как никогда раньше; и я хотела, чтобы солнечный свет струился сквозь лепестки роз, нарциссов и тюльпанов и наполнял листья деревьев сочным весенним зеленым цветом. Когда я была совсем маленькой, мне казалось, что отель, земли вокруг него, пляжи и океан были моей собственной страной чудес, в которую я попала как Алиса. Я давала всему глупые имена и даже представляла, что люди вокруг – это животные, которые носят человеческую одежду. Шеф-повар Насбаум казался мне старым львом, а его помощник, племянник Леон с длинной шеей – жирафом. Мальчишек-посыльных, снующих туда-сюда, я представляла кроликами, а мистера Дорфмана, который бродил по отелю в любое время суток с широко открытыми глазами, выискивая просчеты и недочеты, высокомерной совой. Я смотрела на портрет старухи Катлер, висящий в прихожей, и думала, что она злая ведьма. Даже дядя Филип и близнецы тети Бет Ричард и Мелани – очень похожие друг на друга, боялись портрета старухи Катлер и пугали друг друга или меня, или Джефферсона, говоря: «Старуха Катлер доберется до тебя!»

Хотя мама никогда не рассказывала всех отвратительных подробностей, я знала, что с ней ужасно обращались, когда ее привезли в Катлерз Коув. Мне казалось совершенно невозможным то, что кто-то мог презирать мою прекрасную, любимую маму. Когда я была маленькой, я испуганно таращила глаза, глядя на портрет старухи Катлер, стараясь разглядеть в этом худом, строгом лице разгадку ее жестокости. Проходя мимо портрета, я постоянно ощущала взгляд ее холодных серых глаз, следящий за мной, и часто видела ее в ночных кошмарах.

Портрет ее мужа, дедушки Катлера, отличался от ее портрета. У него была лукавая улыбка, но такая, которая заставляла меня быстро отворачиваться и проверять, все ли пуговицы на моей блузке застегнуты. Я слышала, что он сделал что-то очень плохое бабушке Лауре Сю, и в результате родилась мама, но, как всегда, что же именно произошло, мне не рассказывали. Это все было частью таинственного прошлого, мрачной и полной несчастий истории Катлеров. Многие сведения о прошлом хранились за семью печатями, в старых документах, собранных в железных шкатулках или запечатленных на фотографиях в альбомах, хранящихся где-то в пыли на чердаке отеля.

В отеле оставалось все меньше служащих, кто помнил стариков Катлеров. А те, кто помнил, не хотели отвечать на мои вопросы и всегда говорили:

– Спроси лучше у своей мамы, Кристи. Это семейное дело.

И мне казалось, что под словами «семейное дело» подразумевалась какая-то страшная тайна. Наша экономка миссис Бостон работала еще при бабушке Катлер, но на все мои вопросы у нее был единственный ответ:

– Тебе лучше не знать об этом.

Почему лучше? Что в этом такого плохого? Когда же я стану достаточно взрослой, чтобы мне все рассказали? Папа сказал, что для мамы разговоры об этом со всеми подробностями слишком тяжелы, они только вызовут плохие воспоминания и станут причиной ее слез.

– Ты же не хочешь, чтобы она плакала, правда? – спрашивал он меня, и я отрицательно качала головой и больше не задавала вопросов.

Но невозможно забыть прошлое, которое все еще остается в тени и между фразами в разговорах; прошлое, которое неожиданно может промелькнуть во взглядах, полных печали и страха; прошлое, которое зовет меня со старых картин или с могильных плит Рэндольфа и тети Клэр Сю на старом кладбище. Иногда это вызывало во мне ощущение раздвоенности: сейчас существует только половина меня, а вторая – появится когда-нибудь из этих мрачных теней и объявит себя настоящей Кристиной Лонгчэмп. И это ощущение усиливалось из-за скудных знаний о моем настоящем отце. Я знала его имя: Михаэль Саттон. А в школьных справочниках говорилось, что когда-то он был популярной оперной звездой и выступал в театрах Лондона и на Бродвее. Но его карьера закончилась крахом, и о нем ничего не было известно. Мама не говорила о нем. Она не рассказывала о том, как они полюбили друг друга, и родилась я, или почему я никогда его не видела. Когда бы я ее ни спрашивала, она говорила:

– Когда-нибудь я расскажу тебе все, Кристи, когда ты станешь достаточно взрослой, чтобы понять.

О, я терпеть не могла, когда мне говорили это. Когда же, наконец, я стану достаточно взрослой, чтобы понять, почему люди влюбляются и расстаются, почему они ненавидят и делают друг другу больно, почему кто-то становится такой, как бабушка Лаура Сю, которая когда-то была молодой и красивой, а теперь стала скрюченной, хромой и сморщенной? Я рано поняла, что причина не в моем возрасте, а просто маме было больно говорить об этом. Мне было жаль ее, но чувство жалости росло и к себе самой. Я имела право знать… знать, кто я есть.

Глядя в окно, я поежилась и застегнула пижаму на верхнюю пуговицу. Это июньское утро было таким же серым и зябким, как мои мысли. Даже воробьи, которые обычно скачут по телефонным проводам, казались мне подозрительно притихшими, как будто знали, что сегодня мое шестнадцатилетие, и ждали, как я отреагирую на пасмурное небо. Они нервно хлопали крылышками, но оставались сидеть, уставившись на меня.

Я нахмурилась и, ссутулившись, сложила руки под грудью. Меня не покидало ощущение печали и грусти. Папа называл меня барометром.

– Достаточно одного взгляда на твое лицо, – говорил он, – и я могу сказать, какая сегодня будет погода.

Он был прав. Я была как оконное стекло, через которое было легко видеть, что внутри. Погода всегда отражалась на моем настроении. Когда шел долгий и нудный дождь, я даже не смотрела в окно. Я притворялась, что на улице ясно, и не обращала внимания на стук капель по крыше. Но когда солнечный свет струился сквозь кружевные занавески окна и ласкал мое лицо, глаза тут же открывались, и я вскакивала с кровати, как будто сон был темницей, а дневной свет стал ключом, открывшим эту тяжелую железную дверь в нее.

Мистер Виттлеман, мой учитель музыки, говорил обо мне то же самое. Он специально подбирал тяжелые вещи Брамса или Бетховена, чтобы играть в пасмурные дни, и что-нибудь светлое и милое у Чайковского или Листа для солнечных дней. Он говорил, что мои пальцы весят более десяти фунтов каждый в дождливую погоду.

– Тебе следовало бы родиться цветком, – говорил он, и его густые, темные брови изгибались внутрь, они были похожи на мохнатых гусениц, – судя по тому, как ты цветешь и хмуришься из-за погоды.

Я знала, что он дразнит меня, даже если он не улыбался. Мистер Виттлеман был строгий, но терпеливый человек, который обучал еще несколько молодых людей в Катлерз Коув. Он намекнул мне, что я самая перспективная ученица. Он пообещал сказать маме, что мне необходимо пройти прослушивание в Джулиарде в Нью-Йорке.

Услышав, как мой младший брат Джефферсон вышел из своей комнаты и направился по коридору к моей, я отвернулась от окна. Я смотрела, ожидая, что ручка двери моей комнаты вот-вот медленно начнет поворачиваться. Он обожал проскальзывать в мою комнату, когда я еще спала, и затем с визгом прыгал на мою кровать, не обращая внимания на мои Крики и вопли. Я сказала маме, что мультипликатор, который создал бедового Дэниса, наверняка был знаком с Джефферсоном.

В это утро он должен был удивиться тому, что я уже проснулась. Я увидела, как ручка повернулась, дверь начала потихоньку открываться, и на цыпочках вошел Джефферсон. В ту же секунду, когда его нога ступила за порог моей комнаты, я резко распахнула дверь.

– Джефферсон! – закричала я, а он со смехом и визгом бросился на мою кровать, зарываясь в мое стеганое одеяло. Он тоже все еще был в пижаме. Я с силой шлепнула его. – Я уже говорила тебе, чтобы ты прекратил этим заниматься. Тебе придется научиться стучать, прежде чем войти.

Он высунул голову из-под одеяла. Мы с Джефферсоном были такие разные. Он никогда не унывал и не расстраивался из-за погоды, если она не мешала его планам. Он одинаково играл как под теплым легким дождиком, так и в солнечную погоду. Он жил в своем мире фантазий, мире, где ничего не может случиться. Миссис Бостон приходилось звать его по четыре-пять раз, чтобы оторвать его от игры, при этом он обычно сердито хмурился и щурил свои темно-синие глаза. У него был папин темперамент, глаза и фигура, но рот и нос у него были мамины. Его волосы были темно-каштановыми в течение почти всего года, но летом, может, из-за того, что почти все свое время он проводил на солнце, они выгорали до соломенного цвета.

– Сегодня твой день рождения, – объявил он, не обращая внимания на мое возмущение. – Я собираюсь шестнадцать раз дернуть тебя за уши и потом еще раз на счастье.

– Нет. Кто тебе сказал об этом?

– Реймонд Сандерс.

– Ну, передай ему, чтобы он сам себя дергал за уши шестнадцать раз. Слезай с моей кровати и отправляйся в свою комнату, мне нужно переодеться, – приказала я.

Он сел, укрыв одеялом коленки, тараща на меня свои темные любопытные глаза.

– Как ты думаешь, какие подарки ты получишь? Ты получишь кучу подарков, потому что приедет очень много гостей, – добавил он, разводя руками в стороны.

– Джефферсон, неприлично думать о подарках. Хорошо уже то, что все эти люди приедут, несмотря на то, что некоторые живут очень далеко. А теперь убирайся отсюда, пока я не позвала папу, – я указала на дверь.

– Ты получишь много игрушек? – с надеждой спросил он, глядя на меня глазами, полными ожидания.

– Я даже и не думаю об этом. Мне исполняется шестнадцать, Джефферсон, а не шесть.

Он усмехнулся. Джефферсон терпеть не мог, когда ему дарили на день рождения одежду вместо игрушек. Он торопливо открывал коробку и, видя только одежду, с надеждой хватался за следующую.

– Почему шестнадцатилетие – это так важно? – спросил он.

Я отбросила назад волосы так, что они рассыпались по моим плечам, и села на кровать.

– Потому что, когда девочке исполняется шестнадцать, к ней начинают относиться по-другому, – объяснила я.

– Как?

Джефферсон всегда был просто напичкан вопросами. Он сводил с ума всех своими «почему?», «как?» и «что?»

– К тебе начинают относиться как ко взрослому, а не как к ребенку или такому малышу, как ты.

– Я не малыш, – запротестовал он. – Мне девять лет.

– Но ведешь ты себя как маленький, когда каждое утро подкрадываешься ко мне и визжишь. А теперь иди и переоденься к завтраку, – сказала я, вставая. Мне нужно принять душ и выбрать, что одеть.

– Когда приезжает тетя Триша? – спросил он, вместо того, чтобы уйти. Он обычно задавал тысячи вопросов.

– Сразу после полудня.

– А Гэйвин?

– В три или четыре часа. Все? Джефферсон? Могу я теперь одеться?

– Одевайся, – он пожал плечами.

– Я не переодеваюсь в присутствии мальчиков. Он скривил рот, как будто пережевывал свои мысли.

– Почему? – наконец спросил он.

– Джефферсон! Ты уже достаточно умный, чтобы не задавать такие вопросы.

– Я переодеваюсь в присутствии мама и миссис Бостон, – сказал он.

– Это потому, что ты все еще ребенок. А теперь убирайся! – потребовала я, снова указывая на дверь.

Медленно он начал сползать с кровати, но остановился, обдумывая мои слова.

– Ричард и Мелани одеваются и раздеваются друг перед другом, – проговорил он. – А им уже по двенадцать лет.

– Как ты об этом узнал? – спросила я.

То, что происходит у дяди Филипа и тети Бет всегда меня занимало. Они все еще жили в старой части отеля. Дядя Филип и тетя Бет теперь спали там, где когда-то спали бабушка Лаура и Рэндольф. У близнецов теперь были собственные комнаты, но вплоть до этого года они спали в одной комнате. Я не особенно часто поднималась туда, но когда бывала там, то обычно останавливалась у закрытой двери комнаты, которую когда-то занимала бабушка Катлер.

– Я их видел, – сказал Джефферсон.

– Ты видел, как Мелани переодевалась?

– Ага. Я был в комнате Ричарда, а она зашла, чтобы взять пару его голубых носков, – объяснил он.

– У них общие носки? – недоверчиво спросила я.

– Ага, – кивнул Джефферсон. – И на ней было одето только белье и больше ничего, – сказал он, показывая на свою грудь.

У меня рот открылся от неожиданности. У Мелани начинала развиваться грудь.

– Кошмар, – сказала я. Джефферсон пожал плечами.

– Мы собирались играть в бадминтон.

– Это не оправдание. Девочка в этом возрасте не должна расхаживать полуголой перед своим братом и кузеном.

Джефферсон еще раз пожал плечами и задал новый вопрос:

– Если тебе подарят игрушки, мне можно будет поиграть с ними сегодня вечером? Можно?

– Джефферсон, я уже говорила тебе, что не жду никаких игрушек.

– Ну, если вдруг, – не отставал он.

– Да, конечно. Если только уберешься отсюда прямо сейчас, – добавила я.

– Здорово! – закричал он и бросился к двери, как только мама, постучавшись, открыла ее. Джефферсон чуть не сбил ее с ног.

– Что происходит? – спросила мама.

– Джефферсон уже уходит, поэтому я смогу переодеться, – сказала я, гневно следя за ним взглядом.

– Ну же, Джефферсон. Оставь свою сестру в покое. Сегодня ей нужно очень много сделать, – сказала мама.

– Она обещала мне, что я смогу поиграть ее игрушками сегодня вечером, – объявил Джефферсон.

– Игрушками?

– Он думает, что мне подарят кучу игрушек, – объяснила я.

– Ах, – улыбнулась мама. – Ну же, Джефферсон. Иди оденься к завтраку.

– Я – пират. – Он поднял руку, как будто держал саблю. – Йо-го-го, и бутылка рома, – закричал он и бросился из комнаты. Мама засмеялась, а затем, повернувшись ко мне, улыбнулась.

– С днем рождения, дорогая, – сказала она и подошла, чтобы обнять и поцеловать меня. – Этот день будет замечательным.

В ее глазах я увидела счастье и веселье. Мамино лицо сияло, что делало ее такой же прекрасной, как фотомодели на страницах журналов мод.

– Спасибо, мама.

– Папа принимает душ и одевается. Он хочет, чтобы ты получила первый подарок за завтраком. Мне кажется, что он взволнован твоим днем рождения больше, чем ты, – добавила она, гладя меня по голове.

– Я с нетерпением жду, когда все приедут, – сказала я. – Тетя Триша приедет, да?

– О да, она звонила накануне вечером и сообщила, что привезет тебе свои программы и много других театральных сувениров.

– Не могу дождаться!

Я подошла к шкафу и достала светло-голубую юбку и блузку с короткими рукавами и воротником на пуговицах.

– Тебе лучше надеть свитер сегодня. На улице все еще прохладно. – Мама подошла к моему шкафу, чтобы еще раз взглянуть на мое праздничное платье. – Ты будешь в нем такой красивой.

Это было розовое шелковое платье без пояса, с очаровательным вырезом и пышной юбкой, под которую одевают кринолин. У меня были необыкновенные туфли и перчатки, очень подходящие к платью. Когда я впервые примерила это платье, я думала, что выгляжу глупо из-за своей маленькой груди, но мама удивила меня, купив мне бюстгальтер. Даже меня поверг в шок полученный эффект. Моя грудь поднялась и сжалась так, что образовалась ложбинка. Я покраснела. Смогу ли я его носить? Посмею ли?

– Ты будешь выглядеть такой взрослой, – вздохнула мама, повернувшись ко мне. – Моя маленькая девочка – теперь юная леди. Раньше чем мы думали, ты окончишь школу и поступишь в колледж, – добавила она с грустью.

– Я хочу поступить так, как советует мистер Виттлеман, мама. Я хочу попасть на прослушивание в Джулиард или в Сарах Бернхардт, – сказала я, и ее улыбка постепенно исчезла. По какой-то причине мама боялась моей поездки в Нью-Йорк и не очень-то поддерживала меня в этом.

– За пределами Нью-Йорка тоже не мало хороших артистических школ. А некоторые, между прочим, находятся даже здесь, в Вирджинии.

– Но, мама, почему мне нельзя ехать в Нью-Йорк?

– Нью-Йорк слишком велик, ты можешь там потеряться.

– В Нью-Йорке больше возможностей, – ответила я. – И мистер Виттлеман тоже так говорит.

Мама не возражала, вместо этого она печально опустила мягкий взгляд своих голубых глаз и уронила голову. Она обычно была такой веселой и полной жизни, что когда что-нибудь портило ей настроение, меня охватывало дурное предчувствие и появлялось ощущение пустоты в сердце.

– И кроме того, мама, – напомнила я ей, – это то место, куда ты сама ездила учиться в артистической школе, и тетя Триша – тоже, и посмотри, где она теперь!

– Я знаю, – неохотно согласилась она со мной. – Но я боюсь за тебя.

– Но я буду не моложе тебя, когда ты приняла на себя обязанности по управлению отелем.

– Да, дорогая, это правда, но эти обязанности мне были навязаны. Это было не то, чего я хотела. У меня не было выбора, – пожаловалась она.

– Ты мне расскажешь все об этом, мама? Почему ты оставила школу Сарах Бернхардт? Расскажешь?

– Очень скоро, – пообещала она.

– И ты расскажешь мне, наконец, правду о моем настоящем отце? Расскажешь? – не унималась я. – Я уже вполне взрослая, чтобы знать об этом все, мама.

Она посмотрела на меня так, как будто видела меня впервые. Затем на ее губах появилась ангельская улыбка, и она приблизилась ко мне, чтобы убрать пряди моих золотых волос со лба.

– Да, Кристи. Сегодня вечером я приду к тебе в комнату и расскажу правду, – пообещала она.

– Всю? – спросила я, едва дыша.

Она глубоко вздохнула и кивнула.

– Всю, – произнесла она.

Папа, как всегда, красивый, был уже за столом и читал газеты, когда я спустилась к завтраку. Маме пришлось пойти в комнату Джефферсона, чтобы помочь ему побыстрей одеться. Ведь он вместо того, чтобы почистить зубы или причесаться, мог вдруг заиграться со своим игрушечным грузовиком или поездом, позабыв обо всем.

– С днем рождения, дорогая, – сказал папа и наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку, когда я села.

Он все еще походил на моего старшего брата, чем на отчима. Мои родители вообще выглядели так молодо, что все мои друзья завидовали, особенно моя лучшая подруга Полина Бредли, которая приходилась внучкой миссис Бредли. На миссис Бредли лежала ответственность за регистрацию посетителей в отеле.

– У твоего отца такие сказочные глаза, – часто говорила Полина.

Летом его кожа была темно-бронзового цвета из-за того, что он много времени проводил на воздухе. На фоне загара его темные глаза приобретали такой блеск и сияние, как отполированный оникс, а прекрасные белые зубы украшали его улыбку. Он был сильным и высоким человеком, а недавно он начал отращивать волосы и теперь зачесывал их назад, укладывая мягкими волнами. Мне было понятно, почему мама была влюблена в него с самого детства.

– Ну, и каково быть зрелой шестнадцатилетней девушкой? – спросил он, его улыбка согревала меня.

– Я не знаю. Я так волнуюсь, что ничего не чувствую, – сказала я, и он улыбнулся еще шире.

– По маминому поведению кажется, что это ее шестнадцатилетие, – сострил он.

– Что ты сказал, Джеймс Гари Лонгчэмп? – крикнула мама, входя в комнату вместе с Джефферсоном.

– Ах, ах, ах!

Папа раскрыл газету и притворился, что продолжает читать.

– Тем временем, твой отец единственный, кто здесь беспокоится о еде, украшениях и музыке. Он всех в отеле просто с ума сводит, настаивая, чтобы все кусты были подстрижены идеально и каждый цветочный стебель был безупречно прямым. Можно подумать, что мы даем обед в честь королевы Англии.

Папа отодвинул газету так, чтобы видеть меня, и подмигнул.

– Папа, папа, можно мне покататься с тобой на косилке сегодня? – заканючил Джефферсон. – Можно? Пожалуйста!

– Посмотрим, – ответил папа. – Все зависит от того, как ты позавтракаешь и сколько человек сведешь с ума за час.

Мама и я рассмеялись.

– С днем рождения, Кристи, – сказала миссис Бостон, входя в столовую с подносом, на котором лежали яйца и мамалыга. Поставив его на стол, она обняла и поцеловала меня.

– Спасибо, миссис Бостон.

– У тебя будет прекрасный день рождения, девочка!

– Вы придете на торжество, правда? – спросила ее я.

– О, конечно. Я купила себе новое платье, модное, – она быстро взглянула на папу. – А вы, мистер Лонгчэмп, неужели ничего не скажете по этому поводу?

Папа усмехнулся и сложил газету. Затем он нагнулся вниз к своему стулу и достал маленький сверток.

– Это единственная возможность для семьи собраться вместе и одним, поэтому мы с мамой решили преподнести тебе это сейчас, – объявил он. – Мы думали, что это очень пригодится тебе сегодня, понимая, как теперь важна каждая минута.

– О! – воскликнул Джефферсон, восхищаясь серебряной оберткой подарка, перевязанного ярко-голубой лентой.

Волнуясь, я начала развязывать, стараясь не испортить чудесную обертку. Я хотела сохранить каждое напоминание об этом дне. Я открыла длинную коробочку и, взглянув, увидела великолепные золотые часы.

– О, они такие красивые! – воскликнула я. – Спасибо, папа, – я обняла его. – Спасибо, мама, – я поцеловала ее.

– Давай, я помогу тебе одеть их, – сказал папа и взял часы.

– А у них есть будильник? А из них что-нибудь выскакивает? Они – водонепроницаемые? – сыпал вопросами Джефферсон.

– Это всего-навсего женские часы, – сказал папа, мягко держа мою руку и застегивая часы. – Взгляни, – добавил он, и я вытянула руку с часами на запястье.

– Они великолепно на тебе смотрятся, Кристи, – сказала мама.

– Они правильно идут? – спросил Джефферсон. – Они такие маленькие, как ты сможешь узнать время?

– Не беспокойся, я смогу.

Я улыбнулась каждому и была так рада, что мы все вместе и что мы так заботимся друг о друге. Я даже забыла о пасмурной погоде, так много было тепла и света здесь, в доме.

– Это самое лучшее мгновение в моей жизни! Мама с папой засмеялись, и мы продолжили завтракать, беззаботно болтая.

По выходным дням кроме обязанности присматривать за Джефферсоном я обычно помогала в работе отеля, замещая людей за регистрационным столом. Иногда Полина приходила и работала вместе со мной. Много раз она заводила романы с посыльными, впрочем, как и я. Флиртовать с ними было также забавно, как и отвечать по телефону людям, звонившим из таких далеких мест, как Лос-Анджелес, Калифорния или Монреаль в Канаде.

Но сегодня у меня особенный день, и я не собираюсь ничем таким заниматься. Как только завтрак закончился, я решила пойти в зал для танцев, чтобы посмотреть, как его украшают. Естественно, Джефферсон стал проситься пойти вместе со мной.

– Оставь свою сестру в покое сегодня, – предупредила его мама.

– Все в порядке, мама, если, конечно, он будет вести себя хорошо, – сказала я, сурово глядя на него. Я, наверное, могла бы своим взглядом даже растопить лед. Никто кроме папы и миссис Бостон не мог заставить Джефферсона вести себя хорошо, если он сам этого не хочет.

– Я буду вести себя хорошо, – пообещал он.

– В таком случае я разрешу тебе помочь мне подстричь лужайки сегодня днем, – сказал папа.

Этого было достаточно, чтобы Джефферсон быстро доел завтрак и выпил молоко. После этого он покорно взял меня за руку, и мы поторопились к двери, затем – вниз по ступенькам и напрямик через площадки, почти обогнав маму на пути, в отель.

Величественный зал для танцев был весь освещен, так как рабочие развешивали украшения. Мама решила, что мое торжество должно иметь музыкальное оформление, поэтому по стенам были развешаны огромные розовые и белые бумажные силуэты туб, труб, барабанов и тромбонов, а также скрипок, гобоев и виолончелей. На обоих концах зала – огромные силуэты фортепиано. С потолка свешивались разноцветные ноты, а по обеим сторонам зала были укреплены гроздья воздушных шаров, на которых были слова: «С днем рождения, Кристи, с шестнадцатилетием!» Мама сказала, что после того, как все споют мне: «С днем рождения», воздушные шары отвяжут, и они разлетятся по залу.

Когда мы пришли, там уже были официанты, которые расставляли столы и застилали их голубыми и розовыми скатертями, разрисованными нотами и тактовыми чертами, что очень подходило к музыкальной теме всего оформления зала. На каждом столе была корзинка сувениров, в которой кроме всего прочего находились расчески и зеркальца, на обратной стороне которых красовалась моя фотография. На самом видном месте комнаты был установлен помост, на котором вместе со мной будут сидеть папа, мама, бабушка Лаура и Бронсон, тетя Триша, тетя Ферн, дедушка Лонгчэмп, его жена Эдвина, Гейвин и несколько моих лучших друзей из школы. Джефферсон был в восторге оттого, что для него и его школьных друзей, в том числе и Ричарда с Мелани, будет отдельный столик.

Специально для этого праздника в танцевальном зале была устроена подсветка из красочных вращающихся шаров и мигающих огоньков. В нашем отеле был свой оркестр, и мама пообещала спеть с ним пару песен.

Все говорили, что это будет самый грандиозный праздник, когда-либо проводимый в отеле. Служащие отеля были или приглашены, или заняты работой на празднике, и они тоже, как и мы, были возбуждены и взволнованы.

Мы с Джефферсоном просто стояли в дверях, разглядывая все и всех. Все были так заняты, что никто нас не заметил. Вдруг мы услышали, как кто-то произнес: – Эта вечеринка обойдется в немалую сумму.

Мы повернулись и оказались лицом к лицу с близнецами Ричардом и Мелани, которые стояли так близко друг к другу, что, казалось, они срослись. Их одежда, как всегда, была похожей: на Мелани была темно-синяя юбка с белой блузкой в синий горошек, а Ричард был одет в темно-синие брюки и точно такую же рубашку. Тетя Бет тратила большую часть времени на поиски одинаковой одежды для близнецов. Она очень гордилась, что у нее близнецы, и никогда не упускала возможности выставить их напоказ. У них были одинаковые очки с толстыми стеклами и одинаковые проблемы со зрением.

У Ричарда и Мелани были светлые волосы соломенного цвета и ясные голубые глаза как у дяди Филипа. У обоих были одинаковые продолговатые лица с острыми носами и тонким ртом, как у тети Бет. Ричард был немного крупнее и на пару дюймов выше, зато у Мелани были более ровные зубы и уши – небольшие. Ричард больше всех походил на Катлеров: у него такие же широкие плечи и узкая талия, и голову он держал также надменно, при разговоре он гнусавил как тетя Бет. Мелани была более замкнутой и, думаю, более умной, несмотря на кажущееся превосходство Ричарда.

– Привет, – сказала я. – Все выглядит действительно как в сказке, правда?

– Правда, – холодно передразнил меня Ричард. Он повернулся к Джефферсону. – Папа сказал, что мы сядем за твой стол, поэтому, пожалуйста, не ставь нас и Кристи в неловкое положение: не брызгай слюной и не кидайся жвачкой.

– Джефферсон, сегодня ты не будешь делать ничего подобного, правда? – многозначительно спросила я.

– Не-а, – сказал он, еще глубже засовывая руки в карманы. – А сегодня днем мы с папой будем подстригать траву.

– Здорово, – произнес Ричард, усмехаясь. – Нет ничего лучшего, чем трястись на машине, изрыгающей выхлопной газ под лучами раскаленного солнца.

– А чем ты собираешься заняться? – спросил Джефферсон, не замечая сарказма. Меня всегда забавляло безразличие Джефферсона к гадостям, которые говорил Ричард. Он вел себя так, как будто у Ричарда была какая-то странная болезнь, и просто не обращал внимания на это.

– Мы шли в игровую комнату, – сказала Мелани. – Мы собирались поиграть с приглашенными детьми.

– Можно посмотреть? – спросил Джефферсон.

– Сомневаюсь, что ты будешь просто смотреть, – язвительно заметил Ричард. – Но…

– Идем с нами, – прервала его Мелани. – Не хочешь пойти с нами, Кристи? – спросила она.

– Нет, я хотела повидаться с мистером Насбаумом. Он просил зайти к нему.

– Кухня… тьфу, – скривился Ричард.

– Не стоит так презирать отель, Ричард, – строго заметила я. – Ты – Катлер.

– Он не сказал ничего плохого, – бросилась на защиту брата Мелани, как будто мои слова предназначались и ей.

– Нехорошо свысока относиться к служащим отеля и заставлять их чувствовать превосходство над ними.

– Мы – владельцы отеля, – напомнил мне Ричард.

– Но нам бы не было никакой пользы от того, если бы люди отказались у нас работать, – многозначительно сказала я. Они оба изумленно посмотрели на меня сквозь свои толстые линзы, которые так увеличивали их глаза, что делали их похожими на лягушек. Наконец Ричард пожал плечами.

– Идем, – сказал он Мелани.

– О! – спохватилась Мелани. – С днем рождения, Кристи!

– Да, – как попугай повторил Ричард. – С днем рождения!

Джефферсон последовал за ними, а я направилась на кухню. Мистер Насбаум просиял, увидев меня. Мама говорила, что он уже целую вечность служит в отеле и скорей всего скрывает свой настоящий возраст. Она считала, что ему где-то около восьмидесяти. На протяжении нескольких последних лет у него работал помощник, его племянник Леон. Это был долговязый темноволосый человек с сонными глазами цвета спелого ореха. Но, несмотря на сонный вид, Леон был великолепным поваром и практически единственным человеком, чье вмешательство в дела кухни мог вынести Насбаум.

– А, именинница, – сказал Насбаум. – Ну… смотри, – поманил он, и я подошла к одному из столов, на котором у него находилось бесчисленное количество подносов с приготовленной закуской. – Здесь будут три различных вида креветок, запеченных в специальном тесте, жареное мясо по-китайски, жареные цукини и ассорти из сыра с ветчиной и беконом. А вот это приготовил Леон, – показывая, добавил он. – Идем. – Он взял меня за руку и повел, чтобы показать мне прекрасную вырезку. – Я приготовил цыпленка в винном соусе для тех, кто не ест говядину. Смотри, что приготовил мой помощник, – он показал на маленькие булочки и хлебцы, которые имели форму музыкальных нот. – Ты еще не видела пирог, но это – сюрприз, – объявил мистер Насбаум.

– Все выглядит чудесно!

– А почему бы и нет. Ведь это все для прекрасной молодой леди, так ведь, Леон?

– О, да, да! – ответил тот, улыбнувшись.

– Мой племянник, – сказал мистер Насбаум, качая головой. – Это из-за него я никогда не смогу уйти на пенсию. – Он улыбнулся мне. – Но не волнуйся ни о чем. Только наслаждайся.

– Спасибо, мистер Насбаум, – сказала я.

Я вышла из кухни и направилась в вестибюль, но, когда я обогнула угол, я встретила дядю Филипа, который выходил из старой части отеля.

– Кристи! – закричал он. – Как чудесно – у меня есть шанс поздравить мою любимую племянницу лично. С днем рождения!

Он обнял меня, прижал к себе и мягко поцеловал в лоб, а затем, что удивило меня, поцеловал в щеку.

Дядя Филип был красивым, жизнерадостным человеком, всегда был элегантно одет в сшитые на заказ спортивные пиджаки и брюки с такими острыми стрелками, что, казалось, о них можно порезаться. Он постоянно носил золотые часы, кольца и запонки. Хорошо подстриженные волосы всегда были уложены так, что ни одна прядь не выбивалась из прически.

Его отполированные ботинки блестели как зеркало. Единственную неряшливость, которую мог допустить дядя, это надеть пиджак без галстука.

Тетя Бет была весьма придирчива в вопросах одежды. Она никогда не наденет то, что уже не модно или сшито не на заказ. Она не выйдет из комнаты, пока ее прическа не будет идеальной, а макияж не подчеркнет, как ей казалось, ее наиболее привлекательные черты: ее длинные ресницы, маленький рот и небольшой подбородок.

После поцелуя дядя Филип не отпустил меня, а немного отстранившись на расстояние вытянутой руки, с удивлением оглядел мою фигуру с головы до ног.

– Ты стала чрезвычайно хорошенькой юной леди, даже более прелестной, чем твоя мама в этом возрасте, – мягко сказал он, так мягко, что практически перешел на шепот.

– О, нет, нет, дядя Филип. Я вовсе не такая красивая, как мама.

Он засмеялся, но так и не выпустил меня из своих объятий. Мне стало неудобно. Я знала, что дядя Филип любит меня, но иногда я чувствовала себя слишком взрослой для его нежных объятий и заботы, и это приводило меня в замешательство. Я попыталась вежливо освободиться из его рук, но он продолжал крепко держать меня в своих объятиях.

– Мне нравится твоя прическа сегодня, – сказал он. – Эта челка делает тебя очень взрослой и утонченной.

Он мягко коснулся моего лба.

– Спасибо, дядя Филип. Мне нужно пойти к главному входу. Тетя Триша может приехать в любой момент.

– О, да, Триша, – усмехнулся он. – Эта женщина временами сводит меня с ума. Она не может спокойно усидеть на месте. Она всегда носится, крутится, вертится то там, то здесь, а кисти ее рук… они подобно двум птицам, привязанным к запястьям и рвущимся на волю.

– Это потому, что она актриса, дядя Филип.

– Конечно, театр, – весело сказал он. Но его взгляд был серьезен, и он все еще держал меня в руках, глядя сверху вниз.

– Мне нужно идти, – повторила я.

– Мне тоже. Еще раз с днем рождения, – он снова поцеловал меня в щеку, прежде чем меня отпустить.

– Спасибо, – я заторопилась прочь. Что-то задумчиво-тоскливое в его взгляде вызвало в моем сердце трепет.

Войдя в вестибюль, я сразу увидела маму, встречающую тетю Тришу. Они стояли обнявшись, я бегом через вестибюль побежала к ним. На тете Трише было темно-красное платье, подол которого доходил ей до лодыжек, и, когда она поворачивалась, юбка платья развевалась как у танцовщицы фламенко. На ней были босоножки с ремешками, доходившими до икр, а на плечи была накинута белая шаль. Темно-каштановые волосы были зачесаны назад и заколоты в пучок на затылке, и, как мне казалось, это выглядело очень эффектно. Ее туалет дополняли длинные серьги из морских раковин.

– Кристи, дорогая! – воскликнула она и протянула ко мне руки. – Только взгляни на себя. – Она отстранилась и держала меня за плечи. – Ты становишься все прекрасней! Для сцены – это самое главное, Дон.

– Возможно, – сказала мама, с гордостью глядя на меня. – Триша, ты не голодна?

– Безумно. О, не могу дождаться твоего праздника.

– Я попрошу Джулиуса принести твои вещи в дом. Для тебя приготовлена… комната Ферн, – добавила мама.

– Разве она не оставит колледж по такому случаю? – спросила тетя Триша, широко раскрыв глаза от удивления.

– Да, но она согласилась остановиться в отеле. – Взгляд, которым обменялись мама и тетя Триша, объяснил все: и то, как мама рада, что тетя Ферн остановится в отеле, а не дома, и то, что возникли новые проблемы, которые мои родители постараются обсудить наедине. Но и у стен есть уши, и мы оба – Джефферсон и я – знали, что у тети Ферн снова какие-то серьезные неприятности в колледже.

– Идем, – пригласила мама, – я тебе покажу кое-что особенное на кухне. Ты же знаешь, как Насбаум любит суетиться вокруг тебя. А мы этим воспользуемся.

– Хорошо. Кристи, в моем чемодане лежат программы шоу.

– О, спасибо, тетя Триша.

Я снова поцеловала ее, и они с мамой пошли на кухню, без умолку болтая и не давая друг другу закончить предложение.

Остаток дня тянулся невероятно медленно. Конечно, я была вся в ожидании Гейвина и старалась быть у входа при любой возможности. Наконец, далеко за полдень из аэропорта прибыло такси. Я бросилась вниз по ступенькам, надеясь, что это дедушка Лонгчэмп, Эдвина и Гейвин, но вместо этого увидела выходящую из машины тетю Ферн.

На ней были старые джинсы и выгоревший свитер. Она изменилась с тех пор, когда я видела ее в последний раз. Тетя Ферн остригла свои волосы, свои прекрасные длинные черные с блеском волосы, которые, как говорил папа, так напоминали ему волосы его мамы. Мое сердце упало от предчувствия, как он будет расстроен.

Тетя Ферн была почти такой же высокой, как папа, а фигурой напоминала манекенщицу: у нее были длинные ноги и стройное тело. Несмотря на все то ужасное, что она делала: курила все подряд, пила даже в ранние утренние часы, – ее лицо было на редкость чистым и мягким. У нее были такие же, как у папы, темные глаза, только меньше и уже, отчего временами ее взгляд становился откровенно злым. Я терпеть не могла, как она кривила верхнюю губу в уголке рта, когда что-либо ее раздражало.

Достань оттуда сумку, – приказала она водителю, когда тот возился с чемоданами. Затем она увидела меня.

– Ну, разве это не сама принцесса?! С шестнадцатилетием! – произнесла она и достала пачку сигарет из заднего кармана. Брюки так облегали ее фигуру, что я не могла представить, что в карманах есть место для чего-нибудь. Она вытащила сигарету и закурила, глядя на отель. – Каждый раз, когда я возвращаюсь сюда, меня всю передергивает, – пробормотала она.

– Привет, тетя Ферн, – наконец выговорила я. Быстрая улыбка пробежала по ее лицу.

– Где, черт возьми, все? В своих кабинетах? – язвительно добавила она.

– Мама в доме с тетей Тришей, а папа работает за домом.

– Тетя Триша, – презрительно проговорила она. – Она уже перевела дух?

– Мне очень нравится тетя Триша, – сказала я.

– Во-первых, она тебе не родная тетка, поэтому я не знаю, почему ты ее так называешь, а во-вторых, у меня есть кое-что хорошее для тебя. – Она замолчала, выдохнула дым, а затем посмотрела на меня. – Угадай, что я привезла тебе ко дню рождения? – проговорила она, загадочно улыбаясь.

– Не могу даже представить, – ответила я.

– Ты получишь это позже, но не показывай этого своей маме и не говори, что я дала тебе это. Обещаешь?

– Что это? – заинтригованно спросила я.

– Копия «Любовника леди Чаттерли». Пришло то время, когда ты уже можешь догадаться, о чем это, – добавила она. – Ну, вот я снова дома, – сказала тетя Ферн и стремительно прошла к лестнице, ведущей в отель.

От дурного предчувствия у меня дрожь прошла по спине. Я разговаривала с ней всего несколько минут, но мое сердце уже забилось в ожидании чего-то неприятного. Тетя Ферн была как гром среди ясного неба, который сотрясал всякую уверенность в счастье. Я посмотрела в сторону океана. Облака были все такими же плотными и неслись по небу, не пропуская солнечный свет на землю. Я опустила голову и пошла было к лестнице, как вдруг услышала сигнал автомобиля, и, повернувшись, увидела приближение еще одного такси. С заднего сиденья кто-то махал мне рукой, а затем в окне машины показалось и лицо. Это был Гейвин, и его чудесная улыбка прогнала ощущение пустоты и вмиг вернула надежду на счастье.

 

И никогда…

Гейвин быстро вышел из машины, но вдруг остановился. Мне хотелось подбежать к нему и обнять, но я знала, что если я это сделаю, особенно в присутствии его родителей, он сильно покраснеет и начнет заикаться от смущения. Я называла его отца дедушкой Лонгчэмп, потому что он был отцом папы. Это был высокий, худой человек с лицом, сильно изрезанным морщинами. Его темно-каштановые волосы поредели, но он продолжал зачесывать их назад с боков и со лба. Седина еще больше посеребрила его волосы, особенно на висках, с тех пор, когда я видела его в последний раз. Его долговязое тело, длинные руки и почти всегда печальные глаза напоминали мне Авраама Линкольна.

Мать Гейвина, Эдвина, была очень милой и радушной женщиной, говорила мягко и, казалось, что она постоянно пребывает в благоговейном страхе перед отелем и семьей. Тетя Ферн не упускала любой возможности напомнить Эдвине, что она ей только мачеха, и все это, несмотря на дружелюбие и любовь, с которой Эдвина относилась к ней. В своих письмах и при встрече Гейвин часто рассказывал мне о том, что означали те или иные слова и поступки тети Ферн по отношению к его матери.

– Она наполовину мне сестра, – говорил он мне, – но уж лучше бы она совсем ею не была.

– Ну, – воскликнул дедушка Лонгчэмп, выйдя из такси, – именинница!

– С днем рождения, дорогая! – воскликнула Эдвина, когда дедушка поцеловал меня в щеку. А затем он огляделся вокруг, уперев руки в бока точно так же, как это иногда делал папа.

– Привет, Гейвин, – сказала я, в волнении поворачиваясь к нему.

– Привет!

Взгляд его глаз сразу же смягчился, встретившись с моим.

– Где Джимми? – спросил дедушка Лонгчэмп, но прежде, чем мне удалось ответить, в дверях появился папа.

– О, отец, добро пожаловать, – приветствовал он, подходя к ним. Он обнял и поцеловал Эдвину и помог им достать багаж. Когда все вошли в отель, мы с Гейвином проследовали за ними.

– Как прошла поездка? – спросила я Гейвина. Хотя я и старалась не смотреть на него, но все-таки заметила, что Гейвин стал выше, его лицо пополнело, так что он выглядел взрослее.

– Она была долгой и утомительной, – ответил Гейвин и добавил: – Я бы хотел жить немного поближе к тебе.

– Я тоже, – призналась я.

По его лицу промелькнула улыбка, и он оглядел вестибюль отеля.

– Что-нибудь изменилось?

– Подожди, вот увидишь главный зал, – сказала я ему.

– Ты поднимешься к нам в номер, Гейвин? – спросил его дедушка Лонгчэмп.

– Все в порядке, я разберусь с твоими вещами, – сказала его мама, видя неохоту Гейвина. – Он хочет осмотреть все с Кристи. Они давно не виделись, – добавила она, и Гейвин покраснел от смущения. Я никогда еще не встречала такого стеснительного мальчика.

– Спасибо, мама, – пробормотал он и уставился на что-то в дальнем углу вестибюля.

Как только папа с дедушкой и Эдвиной ушли, я повернулась к Гейвину.

– Хочешь прогуляться по саду к бассейну? – спросила я. – Там сейчас работа в самом разгаре.

– Прекрасно. Наверное, сегодня вечером к тебе придет много школьных друзей, – говорил он, когда мы шли по дорожке.

– Ко мне придет весь класс. Я не могла оставить без приглашения кого-нибудь из них.

– О? А какие-нибудь новые друзья появились со времени твоего последнего письма? – испытующе спросил он. Я знала, что он имел в виду: есть ли у меня новые приятели.

– Нет, – ответила я. Он широко улыбнулся, расправил плечи, откинул назад волосы, черные как смоль, такие же, как у моего папы. У него были самые длинные ресницы, такие длинные и густые, что казались искусственными. – А у тебя? – спросила я.

– Нет, – сказал он. – Я все так же вместе с Тони, Дауг и Джерри. Я не говорил тебе, но сестра Дауга помолвлена и через месяц выйдет замуж?

– Через месяц?

– Ну, – он сделал паузу, – она вынуждена.

– О, все расстроены? – спросила я.

– Полагаю, что да. Дауг не слишком об этом распространяется. Думаю, в каждой семье есть своя паршивая овца. Это мне кое-что напоминает, – сказал он. – Ферн уже здесь?

– Ага. Она подстриглась почти наголо. Кажется, папа ее еще не видел. Она переночует в отеле, а тетя Триша остановится в доме, в комнате Ферн. Так захотела мама.

– Я не виню ее. Как поживает Полина Бредли? Она все так же накручивает прядь волос на палец, когда разговаривает? – спросил он. Я засмеялась.

– Да она просто нервничает, Гейвин. Она на самом деле очень робкая девочка, – объяснила я.

Он кивнул. Оглянувшись на океан, я увидела, что облака начали рассеиваться, и можно было увидеть голубое небо в просветах между ними. Это, а также приезд Гейвина согрело мое сердце. Гейвин знал, на что я смотрю: он всегда подтрунивал надо мной по поводу того, как погода влияла на мое настроение.

– Прости за облака, – сказал он. – Я старался их разогнать, но…

– Ну хоть дождя не будет, – сказала я. – Кажется, проясняется.

– Дождь не посмеет пойти. Ты очень волнуешься перед предстоящим торжеством?

– Да, и я так рада, что ты смог приехать.

– Я – тоже, – он снова сделал паузу и взглянул на меня. – Ты такая… милая.

– Я выгляжу старше? Я этого не чувствую, – быстро сказала я. – Даже если все будут обращаться со мной как со взрослой.

Он мгновение изучал меня своими темными глазами.

– Думаю, ты выглядишь старше. И привлекательной. – Он отвернулся так же быстро, как и пробормотал эти слова, но мне показалось, что они застыли в воздухе как запах цветущих роз. – Эй, а не Джефферсон ли это вон там, на косилке?

Он помахал рукой, и Джефферсон, увидев нас, попросил Бастера, полевого рабочего, остановить косилку, чтобы слезть с нее и побежать к нам.

– Гейвин! – закричал Джефферсон.

Гейвин сгреб его в охапку и закружил.

– Как поживаешь, маленький племянник?

– Я работаю, Гейвин, стригу траву. А потом я буду помогать чинить ступеньки в бассейне. Они очень стесались.

– О, звучит очень серьезно, – сказал Гейвин и подмигнул мне. Я все еще была под впечатлением от его взгляда и слова «привлекательней».

– Хочешь посмотреть? Идем, я покажу тебе ступеньки, – Джефферсон вцепился в руку Гейвина. Гейвин беспомощно пожал плечами. Я последовала за ними, опустив голову, с забившимся от счастья сердцем. Как же спутаны были наши жизни. Гейвин и папа были братьями только наполовину, и поэтому Гейвин приходился дядей моему брату Джефферсону, но он не имел кровного родства со мной. Однако он бывало поддразнивал меня и говорил мне, что я должна называть его дядя Гейвин, потому что он теоретически приходится дядей и мне. И несмотря на то, что мы подшучивали над нашими родственными связями, этот странный союз семей невольно заставлял нас говорить о том, как мы на самом деле относились друг к другу. Мне было интересно, останется ли это для нас когда-нибудь в прошлом и не перепутаются ли наши жизни от этого еще больше. Джефферсон, показав Гейвину предстоящую работу в бассейне, побежал назад к Бастеру, чтобы закончить стрижку газонов, и мы с Гейвином снова остались наедине.

Ветер все быстрее и быстрее разгонял облака. Солнечный свет высветил часть отеля и площадок. Мы с Гейвином продолжили нашу прогулку в саду, болтая о школе и о том, чем мы были заняты в течение того времени, пока не виделись. Мы оба почти повторили все то, что писали друг другу в письмах, и казалось, что он говорит так же много, как и я. Молчание, возникавшее между нами, вызывало забавное замешательство. Когда наши взгляды встречались, мы быстро переводили их на что-нибудь другое, и оба старались придумать, о чем еще бы рассказать.

– Думаю, нам лучше вернуться, – наконец проговорил Гейвин. – Становится поздно, и мне кажется, что тебе пора готовиться к торжеству.

– Странно, но я очень нервничаю, – сказала я. – Не за себя, а больше за маму. Она хочет, чтобы этот праздник стал грандиозным.

– Так и будет. Не переживай, – успокоил меня Гейвин, улыбаясь и на мгновение сжав мою руку. Когда он отпустил ее, мои пальцы еще касались его руки.

– Ты оставишь для меня танец?

– Конечно, Гейвин. На самом деле ты будешь первым, с кем я пойду танцевать, хорошо?

– Первым?

Это, казалось, напугало его. Он знал, что это сделает нас объектом всеобщего внимания.

– Почему бы и нет?

– Может, тебе лучше первый танец отдать Джимми, – предложил он.

– Я подумаю, – кокетливо произнесла я. – Не прячься по углам с Рикки Смитом и Уорреном Стейном. Я разыщу тебя, – игриво пригрозила я.

– Я не буду прятаться. Не сегодня. Этот вечер слишком особенный для тебя.

– Надеюсь и для тебя тоже, – сказала я, и он просиял.

На той стороне площадки у парадного входа нашего дома я увидела маму, которая махала рукой и звала меня.

– Мне надо собираться, Гейвин. До скорого.

Я шагнула назад, и он – тоже. Наши пальцы на мгновение коснулись, и теплый электрический разряд, пронесясь по руке через грудь, достиг моего сердца, заставив его затрепетать. Я повернулась, чтобы бежать, но остановилась.

– Я рада, что ты здесь! – прокричала я напоследок.

– Я – тоже, – ответил он.

Я побежала, перебегая из мрачных теней облаков в солнечный свет, пробивающийся сквозь тучи и обещающий мне самый волнующий вечер в моей жизни. Океанский бриз целовал мое лицо и развевал мои волосы. Я уносилась из детства, безудержно мчась к порогу взрослой жизни, взволнованная и напуганная теми новыми и глубокими ощущениями, которые затаились во мне.

После того, как я приняла душ, мама зашла ко мне, чтобы причесаться и наложить макияж вместе со мной за моим туалетным столиком. Теперь, когда мы вот так сидели рядом, взволнованно посмеиваясь над предстоящей феерией, я понимала, почему большинство людей считали, что мы выглядели больше как сестры, чем как мать и дочь. Конечно, мама была такой молодой, когда я появилась у нее. Ей и теперь всего чуть-чуть за тридцать, и у нее был такой цвет лица, что и вечность не сможет изменить его. Я надеялась, что буду выглядеть точно так же, как и она, на вечные времена, но в этот момент, когда наши лица отразились рядом в зеркале, я вдруг отчетливо увидела разницу, ту, которая отражала черты моего отца. Я перестала расчесывать челку.

– Как он выглядел, мама? – неожиданно произнесла я.

– Он?

– Мой настоящий отец?

Глядя друг на друга в зеркало, казалось, что мы разговариваем друг с другом, разделенные каким-то пространством, и это облегчало нам отвечать на вопросы и задавать их. Я надеялась, что мама ухватится за эту возможность рассказать мне теперь все, что обещала сообщить сегодня вечером.

– О! – Я решила, что она не собирается отвечать. Но она вдруг перестала причесываться. – Он был очень красив, как кинозвезда, широкоплечий, с темными блестящими волосами, – сказала мама спокойным голосом, звучащим как бы издалека. – Он всегда выглядел элегантным, в его темно-голубых глазах мерцали проказливые огоньки. – Она улыбнулась своим воспоминаниям. – Конечно, все девочки в школе были влюблены в него. И он знал об этом! Не было никого более самонадеянного…

Я затаила дыхание, боясь, что если двинусь или заговорю, она замолчит.

– Я была просто очередной глупой девочкой-подростком, с широко раскрытыми глазами, которой он с легкостью воспользовался. Я уверена, он считал меня прирученной, замирающей и верящей всему, что мне говорил. Мое сознание было совершенно затуманено.

– У меня его глаза? – осторожно спросила я.

– Они того же цвета, но у него они были такие масляно-блестящие и полные фальшивых обещаний.

– У меня скорей всего его рот, – предположила я. Мама внимательно посмотрела на меня.

– Да, думаю, да, и форма твоего подбородка – его. Иногда, когда ты улыбаешься…

Она замолчала, как будто к ней вернулось какое-то чувство.

– Он всегда был таким ужасным, даже в самом начале? – быстро спросила я, надеясь, что она продолжит этот разговор.

– О, нет! Сначала он был обманчиво очарователен и обольстителен. Я верила всему, что он говорил мне, жадно проглатывая угощения из его лжи. Но, – добавила она, наклонив голову, и ее глаза неожиданно опечалились, – тебе следует помнить, что я была молоденькой девушкой, у меня не было настоящей семьи, которую я могла бы назвать своей. Бабушка Катлер согласилась послать меня в Нью-Йорк больше из желания отделаться от меня, а моя мать была неспособна помочь даже себе, не то что – мне. Я была настоящей сиротой. Затем появился этот невероятно красивый, всемирно известный музыкальный идол, обративший свое внимание на меня, обещая, что когда-нибудь я буду петь рядом с ним на сцене мирового значения. Почему бы мне после всего этого не быть очарованной им и не верить во все, что он говорил? Он как хищник чувствовал добычу, – горько добавила она.

– И никто не знал? – спросила я, заинтригованная услышанным. Это любовное приключение и выпавшее на мамину долю тяжелое испытание глубоко затронуло мою душу.

– Нам приходилось все держать в секрете. Он был учителем, а я его студенткой. У старухи Катлер всюду были свои люди, следившие за мной и готовые при любом удобном случае навредить мне. Я даже ничего не говорила Трише, пока это было возможно, – сказала она. – А затем я забеременела, и это была ты.

– И что же он, когда ты ему все рассказала?

– О, – мама снова стала расчесывать волосы, – он вновь начал обещать, что мы поженимся, наймем няню и уедем. А я все равно буду музыкальной звездой. – Она остановилась и усмехнулась. – Пока я все держала в секрете, он мог спокойно закончить свое пребывание в школе. Затем, – добавила она, глядя в зеркало и сузив потемневшие глаза так, как будто она его там видела, – он просто исчез. Как-то днем Триша пришла домой, вся взволнованная, потому что Михаэль Саттон внезапно решил бросить свою карьеру учителя якобы потому, что его вызывают в Лондон на главную роль в новой постановке. Все это было ложью, – добавила она, качая головой. – Он просто бросил меня.

– Как это ужасно, – мое сердце глухо забилось. Мне было интересно, как бы я поступила в такой ситуации.

– Я не могла довериться своей матери и знала, что бабка Катлер будет злорадно торжествовать, узнав о моей беде. Я сходила с ума и бесцельно бродила по улицам города во мгле снежной бури, пока меня не сбила машина. К счастью, удар был не сильный, но это положило конец лжи. После этого я стала еще более уязвимой, чем раньше, и все это по милости старухи Катлер, которая моментально приехала, чтобы передать меня в руки своей сестры-ведьмы Эмили на их фамильную плантацию Мидоуз. Все, что было дальше, слишком ужасно, чтобы пересказывать, – закончила она.

– Я родилась там? – спросила я.

– Да, а потом тебя у меня забрали. Но приехал Джимми, и с божьей милостью нам удалось вернуть тебя назад, – сказала она. Ее глаза наполнились теплом и любовью, и я поняла, что мое возвращение к ней было самым главным событием в ее жизни.

– Ну вот, – добавила мама, целуя меня в щеку. – Я и рассказала тебе всю нашу печальную историю к этому твоему знаменательному дню, как ты и просила.

– Но это не все, мама. А ты обещала, – воскликнула я.

– О, Кристи, что еще я должна тебе рассказать? – спросила она, и уголки ее рта опустились.

– Один раз мой отец приезжал сюда, правильно?

– Не сюда, – сказала она. – Он позвонил из Вирджинии Бич. Он умолял меня показать ему тебя, убеждая, что хочет только взглянуть на свою дочь. Но на самом деле он хотел шантажировать меня, чтобы получить деньги, но мой адвокат отпугнул его. Вообще, мне его жаль. От него осталась только тень того знаменитого Михаэля Саттона. Алкоголь и распутный образ жизни нанесли непоправимый вред ему и его карьере.

– Мама, тот старый медальон, который я храню в шкатулке с украшениями… – Я открыла шкатулку и, поискав, вытащила его оттуда. Она кивнула. – Это мой отец?

Она снова кивнула.

– Да, это все, что он когда-либо тебе давал, – сказала она.

– Я не могу вспомнить его… Здесь просто фотография, на которой какое-то печальное лицо, темные, грустные глаза…

– Это просто игра, чтобы вернуть мою симпатию к нему, – холодно проговорила мама.

– Ты его тогда ненавидела? – спросила я.

Она повернулась, прежде чем ответить, долго рассматривала себя в зеркале.

– Думаю, больше уже – нет. В моем воображении он был чем-то вроде привидения, возможно, духом обмана, но также и фантазией молодой девушки, представившей привидение в виде своего воображаемого любовника, того, который может быть только в сказке. Вот что происходит, когда мы превращаем лягушек в принцев, – сказала мама и резко повернулась ко мне. – Остерегайся этого, Кристи. Теперь, когда ты стала такой красивой молодой леди, знакомства с тобой будут искать многие. У меня не было матери, которая предостерегла бы меня, но, боюсь если бы она и была, я бы все равно оказалась добычей тех чар, улыбок и обещаний. Будь умней меня. Не бойся полюбить кого-нибудь всем сердцем, но не давай сердцу свободы. Немного скептицизма не помешает, это даже необходимо, и, если мужчина действительно тебя любит, он поймет твои страхи и неуверенность и никогда не будет форсировать события. Ты понимаешь, о чем я? – спросила она.

– Да, мама, – сказала я. Несмотря на то, что у нас с мамой никогда не было откровенного разговора о сексе, я понимала, что значит зайти слишком далеко», как это случилось с ней. Она снова поцеловала меня и нежно сжала мою руку.

– Ну-ка, где там мы? – она улыбнулась нашему отражению. – Очень жаль, что бабушка Лаура плохо себя чувствует и не может быть сейчас с нами. Она бы прохаживалась, подобно тренеру, за нашими спинами, подсказывая нам, какой тон помады нужен, как наложить макияж, какие серьги надеть и как причесаться.

– Мне хочется выглядеть как ты, мама. Естественно, просто, такой, какая я есть. Я не хочу накладывать толстый слой макияжа и поражать людей обилием украшений.

Она засмеялась.

– Тем не менее, кое-что мы все-таки сделаем: подчеркнем линию бровей, немного румян, наиболее подходящий тон помады и духи.

Она капнула немного своих самых любимых духов мне на грудь. Мы обе рассмеялись так громко, что на звук нашего смеха пришел папа.

– Я уже подумал, что забрел в женскую спальню в колледже, – произнес он.

– Ничего страшного, Джеймс Гари Лонгчэмп, только будь в смокинге, как и обещал. Это должно быть лестным для тебя, Кристи, – добавила мама, – он делает это только для тебя. Другим способом я не смогу заставить его надеть галстук.

– Почему женщина может быть одета так, как она хочет, а мужчине приходится носить этот обезьяний наряд, который так далек от меня, – пожаловался папа. – Но, – быстро сказал он, увидев, что мама хмурится, – я сделаю это с радостью.

Он отступил, поднимая руки. Когда папа ушел, в смягчившемся выражении лица мамы, ее светящихся глазах и лучистом цвете лица проявилась та любовь, которая до сих пор для нее была чем-то большим, чем жизнь.

– Мужчины – как дети, – сказала она. – Запомни это. Даже самые сильные и выносливые из них – более чувствительны, чем они это признают.

– Я знаю. Гейвин как раз такой.

Она с ангельской улыбкой на губах на мгновение уставилась на меня.

– Тебе очень нравится Гейвин, так?

– Да, – робко ответила я. Мама кивнула так, как-будто она это подозревала.

– Разве он тебе не нравится, мама?

– О, да. Он очень чувствительный и вежливый молодой человек, но тебе потребуется много времени, прежде чем ты влюбишься в кого-нибудь. У тебя будут десятки вздыхателей.

– Но у тебя – не было, – быстро сказала я. – Ты сожалеешь об этом?

Она задумалась на мгновение.

– Иногда, – призналась она. – Я ни на кого не променяла бы Джимми, но мне бы хотелось иметь полноценное детство, которое я бы провела в бесчисленных танцах и свиданиях.

– У тебя не было приятелей, когда ты училась в старших классах, и ты не ходила на свидания? – спросила я. Ее мечтательная улыбка мгновенно исчезла.

– По правде говоря, нет, – поспешно ответила мама. – О, Кристи, давай не будем говорить о грустных вещах и наконец подумаем о предстоящем торжестве. Итак, к работе, – скомандовала она, и мы снова занялись макияжем и прическами.

Но почему, спрашивала себя я, разговор о школьных приятелях так ее расстраивает? Каждый раз, когда я узнавала что-нибудь новое о своей маме, это новое тянуло за собой еще больше таинственного. Не успевает проясниться одна тайна, как тут же появляется другая. Вопросы сыпались дождем.

Когда мы закончили с макияжем и прическами, мама пошла в свою комнату, чтобы переодеться, а я надела свое платье. Только я успела скользнуть в туфли и подойти к зеркалу, как тетя Триша постучалась в дверь.

– Можно заглянуть? – спросила она.

– Да, конечно!

– О, дорогая, ты великолепно выглядишь! Надеюсь, будут сделаны десятки фотографий, – воскликнула она.

– Спасибо тебе за все, тетя Триша.

Ее волосы были все так же собраны в пучок, но теперь на ней было мерцающее жемчужно-голубое платье. Ее шею охватывало самое прекрасное жемчужное ожерелье, какое я когда-либо видела, а в ушах блестели со вкусом подобранные серьги. Ее зеленые глаза засверкали, когда она мне улыбнулась.

– Ну, – сказал папа, становясь рядом с ней. – Ну и какой у меня вид? Глупый?

– О, папа! – воскликнула я. В этом черном смокинге и галстуке, с аккуратно причесанными волосами и такой загорелый, он выглядел самым красивым из всех, кого я когда-либо видела.

– Ты выглядишь как… как звезда экрана, – сказала я, покраснев, когда вспомнила, каким мама описывала моего настоящего отца. Тетя Триша засмеялась.

– Я чувствую себя не кинозвездой, а манекеном в магазине, – ответил он, гримасничая так, как будто ему больно.

– Ничего подобного, – сказала мама, подходя сзади. На ней было светящееся платье из белого атласа на тоненьких бретельках и с глубоким вырезом. Корсаж платья плотно облегал тело, а от талии юбка платья расширялась как у сказочной принцессы, до самых лодыжек. Она выглядела просто как королева в алмазно-рубиновом ожерелье и алмазных серьгах.

– Мама, ты прекрасна! – воскликнула я.

– У меня есть к тому причина, – ответила она. Все трое любовались мной. – Ну разве она не великолепна, Триша?

– Без сомнения! Агнесса Моррис немедленно взяла бы ее на роль Джульетты или Клеопатры, – сказала она, и они все рассмеялись.

– Кто такая Агнесса Моррис? – спросила я.

– Наша воспитательница из Сарах Бернхардт, – объяснила Триша.

– Я готов, – услышали мы крик Джефферсона. Он появился в дверях, сбежав из своей комнаты, где миссис Бостон помогала ему одеваться. В своем синем костюмчике и галстуке, с аккуратно причесанными волосами он выглядел прелестно.

– Какой красивый молодой человек, – сказала тетя Триша. – Вы будете моим кавалером сегодня вечером?

– Ага, – ответил Джефферсон, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Все засмеялись, и мы отправились в отель. Мое сердце так билось, что я боялась потерять сознание на ступеньках. Мама заметила напряженность в моем лице и, обняв меня, поцеловала.

– Все будет прекрасно, – успокаивала она меня. – Просто радуйся.

– Спасибо, мама. У меня самые лучшие родители в мире. Спасибо за вашу любовь, – сказала я. Она улыбнулась, но на глаза ее навернулись слезы.

Вечером танцевальный зал выглядел эффектно и красочно: играл оркестр, от пола отражались вспышки огней, а украшения переливались и мерцали. В последнюю минуту, чтобы сделать это сюрпризом для меня, служащие укрепили огромных размеров транспарант, на котором ярко-розовыми буквами было написано: «Кристи, поздравляем с шестнадцатилетием, мы любим тебя!»

Люди устремились в зал, прибывая буквально толпами, такими огромными и так быстро, что я едва успевала поздороваться с одной группой гостей, как подходила еще одна и еще. Официанты, одетые в белые накрахмаленные рубашки с галстуками-бабочками, темно-синие жилеты и брюки, и официантки в хорошеньких розовых блузках и юбках, засуетились среди гостей, разнося подносы с горячей и холодной закуской, приготовленной мистером Насбаумом и его племянником Леоном. Слева для молодежи были установлены две огромные стеклянные чаши для пунша. А в самом дальнем углу был устроен бар для взрослых.

Дядя Филип, тетя Бет и близнецы прибыли вскоре после нас. На Ричарде был темно-синий костюм и галстук, а на Мелани. – темно-синее платье с рукавами, доходившими до локтей. Поприветствовав нас, дядя Филип задержался возле меня и мамы. Он окинул меня взглядом, восторженно кивая.

– Даже и не знаю, кто из вас прекраснее сегодня, – сказал он, переводя взгляд с меня на маму и снова на меня, – ты или твоя мама. Кристи похожа на маленький совершенный бриллиант, а ты, Дон, на королевский драгоценный камень.

– Спасибо, Филип, – быстро сказала мама, обращая все свое внимание на входящих Бронсона и бабушку Лауру.

– О, вот и мама.

– Поприветствуй ее первой, – произнес Филип, и кривая улыбка скользнула по его губам. – Терпеть не могу, когда она меня Рэндольфом называет в присутствии Бронсона.

Мама кивнула и взяла меня за руку, так что мне пришлось последовать за ней. Я взглянула на дядю Филипа, который все еще стоял рядом и смотрел на нас, а затем я поспешила за мамой к дверям.

Волосы бабушки Лауры были вымыты и уложены. Недавно из-за артрита ей пришлось сесть в инвалидное кресло. Она выглядела как вдовствующая королева в накидке из соболиных шкур. На ней было одно из ее лучших платьев, широкое алмазное ожерелье и подходящие к нему серьги с алмазной диадемой. Хотя она производила впечатление довольной от того, что ее сюда доставили, взгляд ее был смущенным.

В постоянной заботе о бабушке Лауре Бронсон Алкотт постарел. Хотя он все еще был высоким, с хорошей фигурой, но плечи его все больше и больше опускались. Его усы поседели, хотя волосы оставались темно-русыми. Тем не менее он все еще был вполне красив и элегантен. Мне нравилась его доброта и мягкий голос. Никто не был так похож на богатого южного аристократа, как Бронсон. Я всегда восхищалась им, его терпением и любовью, которые он дарил бабушке Лауре, невероятно капризной, по словам мамы, из-за своих временных провалов в памяти.

– Мама, ты выглядишь чудесно. – Моя мама наклонилась к бабушке, чтобы обнять ее и поцеловать. На лице бабушки Лауры появилось выражение удовлетворения; затем она подняла глаза на меня.

– С днем рождения, дорогая, – сказала она. Как замечательно, подумала я, она все вспомнила и узнает. – Бронсон, вручите Клэр ее подарок, – мое сердце екнуло. Мама многозначительно посмотрела на меня, и Бронсон подмигнул. Я кивнула.

– Спасибо, бабушка, – я обняла и поцеловала ее. Мне в нос ударил тяжелый запах ее, духов. Казалось, она выкупалась в них.

– Кати меня дальше, кати, – скомандовала бабушка Лаура, взмахивая рукой. – Там люди, которых надо поприветствовать.

– С днем рождения, Кристи, – сказал Бронсон и, прежде чем везти бабушку Лауру дальше по залу, отдал мне подарок и поцеловал в щеку.

– Я подержу это, – сказала мама. – Иди, побудь среди своих друзей.

– Спасибо, мама.

Я оглянулась в поисках Гейвина, но ни он сам, ни его родители еще не прибыли. Мгновение спустя в зал ворвалась Полина Бредли с несколькими моими школьными подругами, и мы, встав группой в углу, хихикали и обнимались, а девчонки выискивали себе кавалеров, которые бы отвечали всем их требованиям.

– Это самая лучшая вечеринка, на какой я когда-либо была! – восторженно воскликнула Полина. – Это – Гейвин? – закричала она. Я посмотрела в сторону, куда она показывала, и мое сердце слегка затрепетало, когда я увидела, что он и его родители наконец прибыли.

В светло-голубом пиджаке, брюках и галстуке, Гейвин привлек внимание многих женских глаз. Даже на расстоянии я видела, что он тепло улыбается мне взглядом своих темных глаз. Я помахала рукой, и он направился к нам. Дедушка Лонгчэмп и Эдвина пошли поздороваться с мамой.

– Привет, – сказал он, не обращая внимания на остальных. – Ты выглядишь великолепно!

– И ты тоже, – ответила я, едва не перейдя на шепот, несмотря на звучащую вокруг музыку и болтовню.

– Спасибо. Я купил этот пиджак специально для этого случая.

Я быстро оценила, какими взглядами смотрят на нас мои подружки.

– Ты помнишь Полину? – спросила я, поворачиваясь к ним.

– Конечно. Привет!

Полина застыла с глупой улыбкой на лице, накручивая прядь волос на палец. Уголком глаза я видела маму, которая звала меня, чтобы я подошла и познакомилась с кем-то.

– Полина, пожалуйста, представь всем Гейвина, пока я выясню, что хочет мама, – попросила я.

– Конечно, – ответила Полина, и ее глаза заблестели от счастья.

Гейвина расстроило то, что я так быстро оставила его, и он чувствовал себя очень неуютно в центре всеобщего внимания, но в тот момент я ничего не могла поделать. У мамы было еще много людей, с которыми она хотела меня познакомить: известные бизнесмены из Катлерз Коув и Вирджинии Бич, постояльцы отеля, из года в год приезжающие к нам и ставшие почти членами нашей семьи, и, конечно, члены администрации нашего отеля, такие, как мистер и миссис Дорфманы.

– Всем пора бы занять свои места, – сказала мама.

– Я не видел, чтобы Ферн была здесь, а ты? – спросил папа, оглянувшись.

– Это очень на нее похоже, прятаться где-нибудь, – пробормотала мама.

Папа, казалось, очень переживал из-за этого и не без основания. Несколько минут спустя, прямо перед тем, как дирижер оркестра пригласил всех занять свои места, появилась долгожданная тетя Ферн. Было ясно, что папа так и не видел ее до этого момента, потому что первые слова, которые он произнес были: «Она подстриглась наголо!»

Но это была лишь малая часть потрясения. Ее одежда была настолько вызывающей, что даже тетя Триша, наиболее искушенная в этом, было шокирована. Ее узкая юбка на боках была с разрезами, доходящими до самых бедер. Юбка была такая прозрачная, что при ярком освещении все могли видеть, что под ней на Ферн только узкие трусики. На ней была черная блузка, под которую следовало бы надеть специальный бюстгальтер. Но, к моему изумлению и смущению, на ней ничего подобного не было, и ее грудь была так хорошо видна сквозь ткань, как будто она шла без этой кофточки. Неудивительно, что ее появление приковало к ней всеобщее внимание на продолжительное время. В комнате наступила полная тишина, затем прошел шепот, и, наконец, все снова начали громко разговаривать, объясняя тем, кто не знал ее, кто она такая.

– Что, черт возьми, ты на себя надела? И что ты сделала со своими волосами? – спросил папа, когда она приблизилась к нам.

– Здравствуй и ты, братец, – сказала она и ухмыльнулась. – С днем рождения, принцесса, – она вручила мне завернутую в бумагу копию, как я уже знала, «Любовника леди Чаттерли», – открывать в темном месте, – добавила она и подмигнула. – Привет, Дон. Ты выглядишь… ну… твое, – сказала она и засмеялась. – А, Триша, как это мило снова тебя увидеть, – она потянулась к руке тети Триши, улыбаясь словно Чеширский кот.

– Здравствуй, Ферн, – ответила Триша, переводя взгляд на мою маму, которая кипела от злости.

– Ферн, – вскипел папа и грубо взял ее под локоть. Он отвел ее в сторону и поговорил с ней, перейдя на шепот.

– Эти дни она как камень на шее у него, – сказала мама, качая головой, – она будет делать все, чтобы испытывать его терпение, и превращать нас в ничтожество. Откровенно говоря, я готова сдаться. Знаю, ужасно так говорить, но я сожалею о том дне, когда мы ее нашли.

– О, она просто пробует свои силы, Дон, – успокаивала ее тетя Триша. – Обычная девчонка из колледжа.

– Вряд ли. До исключения из колледжа ей осталось вот столько, – мама прижала указательный палец к большому.

Дирижер оркестра подошел к микрофону и попросил всех занять свои места. Мы заторопились к нашему помосту. Папа, все еще красный от гнева, шел позади Ферн. Я устроила все так, чтобы Гейвин мог сесть справа от меня, а мама – слева.

Прислуга начала сервировать столы. Пока мы ели, оркестр играл, и люди могли танцевать во время смены блюд. Я ожидала, что папа пригласит меня на танец, но дядя Филип его опередил, что удивило меня.

– Можно я буду первым? – спросил он, глядя на меня сияющими глазами. Он взглянул на маму, которая от его предложения была явно не в восторге. На мгновение я растерялась. – Если ты не приберегла эту честь для кого-нибудь особенного, – добавил дядя Филип, показывая глазами на Гейвина. Гейвин сильно покраснел, и я, чтобы уберечь его от неловкого положения, быстро ответила:

– О, нет, дядя Филип. Я буду счастлива отдать вам первый танец.

Он вывел меня на площадку для танцев, и мы начали танцевать. Он прижал меня очень близко к себе, и я, глядя в сторону помоста, видела, что мама наблюдает за нами с печальным и даже испуганным взглядом на лице. Когда дядя Филип повернул меня, я поймала взгляд Мелани, сидящей за столиком Джефферсона. Несмотря на толстые стекла очков, ее глаза были маленькими, а лицо непроницаемо, не столько от зависти, сколько от злости. Мне действительно было ее жаль. Вряд ли кто-нибудь из мальчиков-ровесников или немного младше пригласит ее на танец. Я была уверена, она хотела, чтобы ее пригласил отец, но дядя Филип не слишком интересовался Мелани. Он вообще мало общался со своими детьми, но даже и тогда, когда дядя Филип бывал с ними, он проводил все время в основном с Ричардом.

– Знаешь, ты и в самом деле самая прекрасная молодая леди, – прошептал дядя Филип, его дыхание коснулось моего уха. – Как бы мне хотелось снова стать восемнадцатилетним, чтобы ухаживать за тобой.

– Но даже, если бы вам было восемнадцать, вы все равно оставались бы моим дядей, не так ли? – сказала я, удивившись его искренности.

– О, я не позволил бы этой мелочи помешать мне, – ответил он. – Я ведь на самом деле только наполовину твой дядя, – добавил он.

Его лицо было так близко, что он слегка касался губами моих волос. Близость его рук и его дыхание на моем лице вызывали у меня некоторое смущение. Я думала, что все смотрят на нас и удивляются, почему мужчина в таком возрасте, как дядя Филип, танцует со своей племянницей так близко. Внезапно мне захотелось закончить этот танец, и я почувствовала облегчение, когда музыка закончилась и мы могли вернуться к столу. Он взял мою руку, когда я повернулась, чтобы уйти.

– Спасибо, – мягко сказал он. Я кивнула и заторопилась назад, к помосту. Официанты приступили к сервировке главного блюда.

Потом я танцевала с папой. Как это отличалось от моего первого танца. Мы так плавно кружились, а папа говорил что-то о вечеринке, делая смешные замечания. Пока мы танцевали, я увидела, как Полина подошла к Гейвину и пригласила его на танец. Он выглядел ужасно смущенным. Я решила, что потанцую с ним, как только закончу танец с папой. Изредка папа замолкал, глядя на тетю Ферн, которая, находясь в обществе официантов и их помощников, курила и смеялась.

– Для нее это добром не кончится, – пробормотал он, бросая беспокойный взгляд в ее сторону. – Уж я-то знаю.

– У нее все будет в порядке, папа, – сказала я, но он не стал от этого спокойнее.

Мне не удалось потанцевать с Гейвином, потому что дирижер оркестра объявил, что следующую песню исполнит моя мама. Все вернулись к своим местам, когда мама подошла к микрофону. Она поблагодарила всех за то, что они пришли, и выразила надежду, что все присутствующие хорошо проведут здесь время. Затем она кивнула дирижеру, и оркестр заиграл «Высокие надежды». Аплодисменты были оглушительными. Но вместо того, чтобы вернуться назад, она попросила меня выйти и поаккомпанировать ей на фортепиано следующую песню. Я была захвачена врасплох этой просьбой и растерялась. Гости подбадривали меня аплодисментами, пока я не встала и не подошла к инструменту.

– Ловко придумано, мама, – сказала я.

– Это была идея тети Триши. Вини ее. Сыграй «Где-то возле радуги». Мы же исполняли это раньше.

Я начала играть, а мама пела как никогда раньше. Как только мы закончили, нас окружили гости, чтобы поздравить. Оркестр снова заиграл, и, прежде, чем я успела осознать это, меня увлек в танце кто-то из коридорных, а затем я танцевала с мальчиками из моего класса. Стоило одному из них пригласить меня на танец, как другой уже хлопал его по плечу. У меня так закружилась голова от танцев, что я взмолилась отпустить меня отдохнуть.

Смеясь и пригубливая пунш, я оглянулась в поисках Гейвина, но не нашла его ни возле своего столика, ни среди танцующих. Я увидела Полину, выходящую из внутреннего дворика. Я помахала ей рукой, и она бросилась ко мне.

– Ты не видела Гейвина? – спросила я.

– Да, он вышел на улицу. Я было последовала за ним, но он захотел остаться в одиночестве, – добавила она.

– На улицу?

Я поблагодарила ее и поторопилась, чтобы узнать, что же произошло. Сначала я не заметила его, стоящего в тени на углу. Он просто стоял и смотрел в сторону океана. Небо почти очистилось от облаков, так, что были видны мерцающие в темноте звезды. Некоторые из них были так близки к горизонту, что казалось они плавают на поверхности воды.

– Гейвин?

Он резко повернулся.

– Я не хотела напугать тебя, – сказала я.

– Я не испугался. Я подошла к нему.

– Ты в порядке?

– Конечно. Я просто хотел немного проветриться. Ферн курит так, что прокоптила весь зал, – презрительно добавил он.

– И это все? – не отставала я. Мне не нравилось, что он избегает моего взгляда.

– Конечно, – поспешно ответил он.

– Мне жаль, что я так и не потанцевала с тобой. Я была просто…

– Все в порядке. Это твой праздник, ты в центре внимания. В любом случае я не виню всех этих ребят, желающих потанцевать с тобой.

Наконец, он посмотрел на меня.

– Ты здорово играла. Ты станешь знаменитой пианисткой и будешь разъезжать по всему миру. Ты познакомишься со многими преуспевающими известными людьми и, может, даже будешь играть для королев и королей. Ты, наверное, тогда и не вспомнишь обо мне! – закончил он, прищурив свои прекрасные глаза.

– Гейвин! Что за ужасные вещи ты говоришь! Вот как ты думаешь обо мне? – возмутилась я, уперев руки в бока. – А?

Он разозлил меня. Я чувствовала себя так, как будто качусь с горы кувырком и не могу остановиться.

– Думаешь, я буду такой эгоисткой и самовлюбленной, что забуду тех, о которых больше всего беспокоюсь? Когда я себя так вела? Из чего ты сделал такой ужасный вывод? Мне не нужен никакой успех, если это превратит меня в такое чудовище, и не имеет значения, что ты думаешь, я не забуду тебя ни на один день. Да я все время думаю о тебе, – добавила я, прежде, чем мне удалось остановиться.

– Обо мне? – спросил он. Я с трудом проглотила и кивнула. – Почему?

– Потому, – сказала я. – И дня не проходит без того, чтобы я не подумала о тебе или о том, что собираюсь написать.

– Ты это все говоришь не для того, чтобы просто поднять мне настроение, а? – подозрительно проговорил он.

– О, Гейвин, только мужчина может так думать. Мужчины всегда боятся поверить кому-либо. Они так часто крадут сердца, а сами до смерти боятся быть откровенными.

– Я не такой. Во всяком случае не по отношению к тебе.

– Ну, тогда… пусть у тебя будет немного больше веры в меня, – сказала я.

– Конечно.

Мы подошли друг к другу.

– Ты даже еще не поцеловал меня, чтобы поздравить с днем рождения, – мое сердце глухо забилось.

– С днем рождения, – прошептал он и наклонился ко мне, закрыв глаза. Я тоже закрыла глаза и почувствовала, как его губы коснулись моих так мягко, что это было больше похоже на нежный бриз, обдувающий мое лицо. Я почувствовала разочарование. Он, вероятно, тотчас же понял это по тому, что я начала открывать глаза. Его губы коснулись моих снова, только в этот раз сильнее, и вместе с поцелуем его руки легли мне на плечи так, что он смог привлечь меня к себе. Это был первый настоящий поцелуй в моей жизни.

Мы отпрянули друг от друга. Некоторое мгновение мы были не в состоянии говорить.

А затем мы услышали крики. Этот великолепный вечер подходил к моменту своего краха.

 

Два переплетенных сердца

Гейвин и я направились в заднюю часть дворика, чтобы выяснить, кто кричал. Папа грубо вытолкнул тетю Ферн из зала и через застекленную дверь повел ее в другой дворик, в глубь.

– Джимми, мне больно запястья! – закричала она и вывернулась из его рук, чуть не потеряв равновесие и не упав. Выпрямившись, она стояла, потирая запястье и свирепо глядя на него, но даже с того места, где мы стояли, было видно, что тетю Ферн качает.

– Как ты могла так поступить? – гневно заговорил папа. – Как ты посмела попытаться испортить этот удивительный праздник? У тебя совсем не осталось совести!

– Я этого не делала! – оправдывалась тетя Ферн.

– Ты этого не делала? Да от тебя за милю пахнет, – папа с ожесточением махал перед собой рукой.

– Я выпила немного, но я не наливала виски в пунш, – возразила она. Мы с Гейвином переглянулись. Малыши тоже пили этот пунш, как и мои школьные друзья. Их родители будут в ярости и разочарованы. Какой ужас!

– Один из коридорных видел, что ты это сделала, Ферн, и я ему верю. Он очень надежный молодой человек, – сказал папа. Тетя Ферн отступила от него подальше, но ей пришлось держаться за перила, чтобы не упасть.

– Конечно, ты скорее поверишь какому-то слуге, чем собственной сестре, – всхлипнула она и отвернулась.

– У него нет репутации лжеца, а у моей сестры – есть. Мне жаль, что приходится так говорить и, кроме того, – подчеркнул папа, – уже не первый раз, Ферн, ты делаешь подобное.

– Он лжет! – прокричала она в темноту. – Я отказалась танцевать с ним, и он решил свести счеты!

– Прекрати, Ферн! Если бы это было единственное несчастье из-за тебя в этот праздничный вечер. Я не собираюсь разбираться с этим до утра, так как не хочу омрачать чем-либо этот вечер, но Дон позвонили из колледжа, и смотрительница жаловалась, что ты принесла виски в свою спальню, – разоблачил ее папа. Ферн резко повернулась к нему.

– Еще большая ложь. Она терпеть меня не может, потому что я смеялась над ней. Я не приносила виски в спальню. Это…

– Это была ты. Не отрицай! Даже не пытайся! – сказал папа. – Если верить тебе, то все жалуются на тебя из мести, и всегда ты находишь причину для этого. Ты считаешь, что на тебя всегда все сваливают.

– Да, на меня! – заорала она. – Дон, все что слышит плохое обо мне, спешит рассказать тебе.

– Глупости: Дон старается быть тебе матерью и сестрой, но ты остаешься неблагодарной к тому великодушию и заботе, которую она к тебе проявляет, и теперь ты ставишь нас в неловкое положение. Не только нас с Дон, но и папу тоже, и…

– Я ставлю в неловкое положение моего отца? – Она запрокинула голову назад и захохотала так, как будто это была самая смешная шутка на свете.

– Прекрати, – приказал папа.

– Ставлю в неловкое положение своего отца, – повторила она с ухмылкой в голосе. – Как я могу смутить бывшего каторжника? – возразила она так, будто плеснула стакан пунша в лицо папе. Гейвин, который стоял рядом со мной, с шумом втянул в себя воздух.

– Я ее ненавижу, – пробормотал он, его губы были прямо возле моего уха. – Просто ненавижу!

Я сжала его руку. Когда он посмотрел на меня, я заметила в его глазах слезы боли и гнева. Затем мы быстро повернулись к папе и тете Ферн. Папа поднял руку, намереваясь ударить Ферн. Она завизжала и съежилась в ожидании удара. Я никогда не видела раньше, чтобы он бил Ферн или кого-нибудь еще. Обычно его осуждающего взгляда или строгого слова было достаточно, даже для Джефферсона. Но он не ударил ее, а медленно опустил руку, собрав все свое хладнокровие.

– Никогда больше не говори таких вещей! Ты очень хорошо знаешь, как папа попал в тюрьму и что это была не его вина! Старуха Катлер заставила его и маму похитить ребенка – Дон, скрыв истинную причину.

– Однако он был в тюрьме, и все это знают. Не я его ставлю в неловкое положение, – настаивала она. – А он меня! Я всем в колледже говорю, что мой отец умер, как и моя мать. Я не хочу считать его своим отцом.

Как ледяной дождь обрушились ее слова на нас с Гейвином. На мгновение показалось, что наступила тишина, никто не произносил ни звука. Папа просто уставился на нее. Тетя Ферн скрестила руки на груди и смотрела вниз.

– Это самое ужасное, что ты смогла сказать, Ферн, – медленно начал папа. – Если ты не считаешь папу своим отцом, то и я тебе не брат.

Тетя Ферн медленно подняла голову. В свете фонарей я увидела, что ее рот безобразно скривился.

– Мне – наплевать, – отрезала она. – Ты мне не брат. Ты раб Дон, верящий всему, что она обо мне говорит, и делающий все, чего она пожелает. Стоит ей только щелкнуть пальцами, и ты прыгаешь как щенок на привязи.

– Достаточно! – заорал папа. – А теперь отправляйся в свою комнату и проспись. Ну! – приказал он, указывая ей на дверь.

– Иду, – сказала она. – Может, я не остановлюсь, может, я убегу прочь.

Она снова качнулась и затем, повернувшись, ушла, спотыкаясь. Папа стоял, провожая ее глазами.

– Может, что так и будет, может, она сбежит подальше отсюда, – произнес Гейвин. – А стоило дать ей пощечину за все эти ужасные слова, которые она наговорила о моем отце и Дон.

– Она пьяна, Гейвин.

– Неважно. Она бы сказала это даже, если бы была трезвой, – ответил он.

И тут мы услышали барабанную дробь из зала.

– Где именинница? – закричал в микрофон дирижер. У меня не было настроения возвращаться на вечеринку, но я должна была быть там… Папа заторопился назад.

– Тебе лучше пойти внутрь, – сказал Гейвин.

– Ты пойдешь? Я не хочу возвращаться без тебя.

– Хорошо.

Он наконец улыбнулся, видя решимость в моем лице. Когда мы вошли, дирижер объявил, что настало время для именинного пирога. Он попросил всех вернуться на свои места. Снова зазвучала барабанная дробь, и Леон выкатил пирог в центральный проход. Он и мистер Насбаум испекли невероятных размеров белый торт в форме рояля. Клавиатура была розовой, а на крышке красовались шестнадцать свечей.

Мама гордо встала рядом с тортом и улыбнулась мне. Гости утихли, а в это время Леон помог маме зажечь свечи.

– Кристи, – позвала она.

Я подошла к торту. Снова зазвучала барабанная дробь. Я закрыла глаза и страстно загадала желание, а затем подула изо всех сил, потушив сразу все шестнадцать свечей.

Как только свечи потухли, оркестр заиграл «С днем рождения!». Мама начала петь, и все гости и сотрудники отеля присоединились к ней. По моим щекам побежали слезы, и даже после той сцены на улице это были слезы счастья. Все задвигались, а малыши под предводительством Джефферсона, смеясь и повизгивая, носились вокруг, пытаясь ухватить ленты.

– С днем рождения, дорогая, – сказала мама, привлекая меня к себе и целуя.

Прежде чем я успела поблагодарить ее, папа тоже обнял меня. Затем подошли тетя Триша, дедушка Лонгчэмп, Эдвина, тетя Бет и, наконец, дядя Филип, который задержался возле меня дольше всех и поцеловал дважды. Я оглянулась в поисках Гейвина, но с ним было все в порядке, он стоял у дальней стены и улыбался. Я кивнула ему, и мой взгляд говорил: «Тебе не удастся выйти сухим из воды, Гейвин Лонгчэмп!» Он понял и засмеялся.

Полина и остальные мои школьные друзья подошли поздравить меня, а потом официанты начали разносить торт. Вечеринка несколько поутихла, и все занялись тортом. Вскоре после этого наши гости начали разъезжаться. Каждый, прежде чем уехать, подходил к нам, чтобы лично попрощаться и еще раз поздравить меня с днем рождения. Никто кроме меня и Гейвина не оказался свидетелем той безобразной сцены между папой и тетей Ферн, поэтому, по мнению остальных, вечер удался на славу.

Даже бабушке Лауре очень все понравилось, и она оставалась на вечере дольше, чем Я ожидала. Когда недавно Бронсон танцевал со мной, я заметила мягкую улыбку на лице бабушки Лауры. Тогда я поняла, почему ее считали одной из самых хорошеньких женщин в Катлерз Коув. Под толстым слоем косметики угадывалась улыбка женщины, которая снова почувствовала себя молоденькой девушкой. Ее глаза сияли, а изгиб губ был нежен и мил.

– Она хорошо выглядит, – сказал Бронсон, заметив, на кого я смотрю. – Она вспоминает свое собственное шестнадцатилетие, – с грустью добавил он.

Теперь он увозил ее вслед за остальными гостями после того, как мы с мамой поцеловали ее и пожелали ей доброй ночи. Мы стояли и смотрели, как они уезжают. Мама сжала мою руку, и я увидела, что ее глаза наполнились слезами. Но нам не дали погрустить, нас снова осыпали пожеланиями счастья, даже тетя Бет, Ричард и Мелани. Джефферсон вел себя весь вечер вполне сносно, а Ричард сообщил нам об этом. Конечно, он и себя не обидел при этом:

– Он знал, что в моем присутствии ему придется вести себя как джентльмену, – похвастался Ричард. С его сдержанной манерой поведения, поднятыми плечами и обычным серьезным выражением лица он был похож больше на маленького старикашку, чем на двенадцатилетнего мальчика. Мелани не так уж от него отличалась. Она поцеловала меня, пожелав спокойной ночи, но затем она отступила назад и перевела взгляд на своего отца. Но дядя Филип смотрел на меня.

– Спокойной ночи и еще раз с днем рождения, новая принцесса Катлерз Коув, – сказал он, подходя, чтобы обнять и поцеловать меня в щеку.

– Я не принцесса, дядя Филип.

Кое-кто из моих школьных друзей, задержавшихся в зале, наверняка, будут дразнить меня после этих дядиных слов.

– Нет, принцесса. А кто еще может быть ею? – добавил он.

Я увидела, что Мелани помрачнела.

– А как насчет всех этих подарков? – спросил Джефферсон. Он весь вечер крутился возле груды подарков на столе, стремясь разорвать обертки и найти что-нибудь, с чем он мог бы поиграть.

– Их принесут в дом попозже, – объявила мама. – Иди и надень свой пиджак.

Разочарованный, он убежал. Я вгляделась в смешавшуюся толпу гостей и у дверей увидела Гейвина, болтающего с Рикки Смитом и Уорреном Станом.

– Я приду домой немного позже, мама, – сказала я. Она понимающе посмотрела на Гейвина.

– Только не поздно, дорогая. Ты устала больше, чем ты думаешь, – предупредила она.

– Хорошо, не поздно, – пообещала я и крепко обняла ее. – Спасибо за чудесный вечер.

– Ну что ты, дорогая.

Взгляд Гейвина встретился с моим, когда я приблизилась к нему. Он извинился и подошел ко мне.

– Я слишком взволнована, чтобы ложиться сейчас спать, – сказала я. – Не хочешь немного прогуляться?

– Конечно.

Мы ускользнули от задержавшихся гостей, и я повела Гейвина через дальнюю часть вестибюля к заднему выходу из отеля. Ночное небо прояснилось, и звезды казались мерцающими кончиками множества свечей из именинного пирога. Я взяла Гейвина за руку и повернула вниз к дорожке, ведущей в бельведер, но резкий взрыв смеха, донесшийся из домика возле бассейна, привлек наше внимание. Мы остановились и вгляделись. Новый взрыв смеха подтвердил наши подозрения.

– Это Ферн, – прошептал Гейвин.

Мы услышали мужской голос. Он был похож на голос одного из новых посыльных. Не в состоянии сдержать любопытство, мы пошли по направлению к бассейну и увидели тетю Ферн в шезлонге и посыльного рядом с ней. Ее и без того откровенная блузка была почти до конца расстегнута. Мы с Гейвином остановились, не говоря ни слова и едва дыша. Посыльный целовал ее плечи, спускаясь к груди. Неожиданно тетя Ферн подняла небольшую бутылку и поднесла к губам.

– Тебе достаточно на сегодня, – сказал посыльный.

– Мне никогда не бывает достаточно, – отвечала она и снова засмеялась, только теперь ее смех перешел в кашель, а потом в припадок удушья.

– Эй, – закричал ее любовник, когда ее начало тошнить. Он соскочил с шезлонга и вовремя. У тети Ферн началась рвота и такая сильная, что эти звуки разносились по всей округе. Когда все кончилось, она застонала и схватилась за живот.

– О, я, кажется, умираю, – стонала она. – И меня вырвало прямо на платье.

– Тебе нужно в ванну, – посоветовал посыльный. В ответ она только простонала. Он помог ей подняться и, поддерживая ее, повел спотыкающуюся Ферн по дорожке, ведущей в отель. Гейвин и я оставались в тени, пока они не ушли.

– Я рад, – зло проговорил Гейвин. – Она получила по заслугам.

– Я не первый раз застаю ее здесь с кем-нибудь, – сказала я. – Первый раз, когда увидела ее здесь, я была так напугана тем, что она здесь делала, что весь путь до дома бежала без оглядки.

– А в следующий раз?

– Я понаблюдала за ней немного, – призналась я.

– Ты никогда об этом мне не писала.

– Мне было стыдно.

Мы снова направились к бельведеру.

– Несмотря на нее, у тебя был великолепный праздник, – произнес Гейвин, когда мы сели.

– Я знаю. Я никогда не смогу отблагодарить родителей.

Я поежилась от налетевшего холодного бриза с океана.

– Ты замерзла? – спросил Гейвин.

– Нет, все в порядке, – ответила я, опасаясь, что он предложит вернуться в дом. Но он снял свой пиджак и накинул его мне на плечи.

– Теперь ты замерзнешь.

– Я в порядке, – храбро ответил он. – Ты сегодня танцевала почти со всеми ребятами, – ответил он, стараясь говорить небрежно.

– Но не с тобой, хотя я так этого хотела, Гейвин, – произнесла я. Он печально кивнул, а затем улыбнулся. – Ну, еще не поздно, – неожиданно решил он. Хотя все еще доносившаяся из отеля музыка была едва слышной, для нас этого было достаточно. Гейвин встал и протянул руку. – Могу я пригласить вас на танец, мадам? Или вы заняты?

– Нет, у меня есть один свободный танец, – смеясь, сказала я и встала. Он положил руку мне на талию и медленно привлек меня к себе. Сначала мы смеялись, но, танцуя и глядя друг другу в глаза, мы все ближе и ближе придвигались друг к другу, пока моя щека не коснулась его. Я была уверена, что он слышит стук моего сердца.

Внезапно, как будто мы оба одновременно почувствовали эту необходимость, я подняла голову, и мои кубы встретились с его. Сначала поцелуй был мягким и робким, полным нерешительности, а затем от охватившего нас волнения стал более уверенным и страстным, и мы оба поддались этому чувству. Я положила голову ему на плечо, и мы продолжали танцевать, боясь нарушить молчание.

– Мне бы но хотелось уезжать домой завтра, – наконец проговорил он. – Но папе необходимо вернуться назад к работе.

– Я знаю. Мне бы тоже хотелось, чтобы ты оставался здесь подольше. Ты говорил с родителями о том, чтобы этим летом работать здесь?

– Да. Они согласны.

– О, Гейвин, даже если это будет всего через несколько недель, я не могу дождаться! Нам будет так хорошо. Мы будем выходить в океан на лодке, плавать и…

– Э, я собираюсь здесь работать, а не развлекаться, – серьезно и в то же время мягко предупредил он.

– У всех бывают выходные дни, а у меня есть кое-какие связи с начальством, – игриво проговорила я, но он не улыбнулся.

– Я не могу небрежно относиться к работе, – твердо сказал Гейвин.

– О, не волнуйся, я уверена, ты работу будешь делать хорошо.

Сейчас он был похож на папу, гордый и готовый немедленно поднять свой флаг самоуважения, еще, как папа, Гейвин мог быть мягким, нежным, чувствительным и любящим.

С того места, где мы стояли, я видела маму, Джефферсона, миссис Бостон, тетю Тришу и папу, возвращающихся в дом.

– Уже поздно, – напомнила я. – Нужно вернуться домой.

– Я провожу тебя.

Он взял меня под руку, его пиджак оставался на моих плечах, пока мы не подошли к дому.

– Спасибо за пиджак, – сказала я, снимая его.

– Ты ничего не почувствовала в кармане? – спросил он, когда я вернула его.

– В кармане?

Я заметила, что он застенчиво улыбается.

– Гейвин Стивен Лонгчэмп, что там у тебя? – спросила я.

Он засмеялся и вытащил коробочку, аккуратно завернутую в подарочную бумагу.

– Папа с мамой вручили тебе подарок от всех нас, но этот только от меня. Я хотел подарить тебе лично, – сказал он, вручая его мне. – С днем рождения, Кристи!

– Гейвин!

Мое сердце забилось от радостного предчувствия, я разорвала упаковку и открыла коробочку. Там на мягкой ткани лежал прекрасный золотой браслет с выгравированным моим именем. Сверху и снизу от имени были два переплетенных сердца.

– Переверни его, – сказал он, и когда я это сделала, то смогла прочитать надпись: «С любовью, навсегда, Гейвин». У меня перехватило дыхание.

– О, Гейвин, он так прекрасен. Это лучший подарок, – проговорила я. – Но он наверняка такой дорогой.

– Мне не на что больше тратить свои деньги. Когда у меня они есть, то вот, – со смехом произнес он. – Давай я помогу тебе одеть его.

Я протянула руку, и он аккуратно застегнул замочек цепочки. Я посмотрела ему в глаза и увидела, какими они стали нежными, когда его пальцы держали мои. Затем он так по-особенному посмотрел на меня, и этот взгляд вошел глубоко в мою душу.

– Спасибо.

Я быстро поцеловала его в губы, и он уставился на меня внезапно, как бы повзрослев.

– Тебе лучше пойти в дом, пока ты снова не замерзла.

– Я не засну сегодня! – воскликнула я. – Увидимся за завтраком рано утром, отдохнувшими и веселыми.

– Я приду рано, но я не буду веселым, – прокричал он вдогонку, когда я побежала вверх по лестнице. Он стоял, провожая меня глазами и улыбаясь, пока я открывала дверь и медленно входила в дом, неохотно завершая самый удивительный вечер в моей жизни.

Я долго не могла заснуть, но когда все-таки я заснула, мне снился этот вечер. Только в моем сне был еще один гость, появившийся в самый последний момент. Мама пела «С днем рождения», и все гости вторили ей хором, как вдруг появился высокий, темноволосый, красивый мужчина. Он медленно шел по проходу от главного входа и, улыбаясь, подходил все ближе и ближе. Мама замолчала.

– Привет, Кристи, – сказал он, – с днем рождения!

У него были белоснежные зубы, такие же белые, как клавиатура рояля, а его черные глаза сияли.

– Кто вы? – спросила я, в то время как все гости вокруг продолжали петь «С днем рождения».

– Я твой настоящий отец, – он наклонился, чтобы поцеловать меня, но когда он приблизился, его лицо превратилось в лицо дяди Филипа, хитрое, улыбающееся лицо с влажными губами. Я попыталась отпрянуть, но он стиснул мои плечи и притянул меня ближе к себе, ближе и ближе, пока…

Я села на кровати, в поту и тяжело дыша. Первое мгновение я не могла понять, где я и что произошло. Мое сердце сильно билось. Я глубоко вздохнула и обхватила себя руками. Затем я почувствовала на запястье браслет, который подарил мне Гейвин. Это успокоило меня: я почти слышала, как Гейвин говорит: «Не бойся». Некоторое время я лежала с открытыми глазами, размышляя об этом сне. Наконец мои веки отяжелели, и я снова заснула.

Хотя утро было ярким и солнечным, я не проснулась раньше Джефферсона, который, как мне казалось, спит и видит, как он открывает мои подарки. Но он вломился ко мне с криком, и я застонала.

– Можно мне начать открывать их? Можно? – канючил он.

– Джефферсон!

Он решительно подергал меня за ногу.

– Хорошо, начинай, только отстань! – крикнула я.

– Ура! – завопил он и бросился прочь из моей комнаты по коридору к лестнице.

Я снова застонала и села. Когда я посмотрела на часы, то поспешила встать. Я знала, что дедушка Лонгчэмп хотел как обычно рано отправиться в аэропорт, и я боялась, что не увижу Гейвина.

Постучав в дверь, вошла мама. Она была уже одета.

– Я проспала, мама.

– Все в порядке, дорогая. Папа уже в отеле. Встретимся в столовой. Для Джефферсона миссис Бостон приготовила завтрак здесь. Он не уйдет, пока хоть один подарок останется не распечатанным.

– Скажи всем, что я сейчас спущусь, – сказала я и поспешила в ванну принять душ.

Когда я пришла в отель и вошла в столовую, все уже сидели за большим столом. Тетя Триша выглядела выспавшейся и счастливой в своей яркой ситцевой юбке и блузке. Она рассказывала разные истории, и все смеялись и улыбались. Когда я вошла в столовую, Гейвин поднял взгляд от своей тарелки и улыбнулся. Рядом с ним оставалось свободное место. Я поторопилась его занять.

– Вот и она, на день – старше, на день – серьезнее, – объявила тетя Триша. Все поздоровались, а я извинилась за опоздание.

– У тебя есть на это право, дорогая. У тебя был непростой вечер. Это была чудесная вечеринка, лучшая в моей жизни, – произнесла Эдвина. Все с ней согласились.

– Когда ты уезжаешь? – спросила я Гейвина.

– Сразу после завтрака. Ты же знаешь моего отца. Ему бы следовало быть управляющим аэропорта, обычно когда мы приезжаем туда рано, на много раньше вылета самолета, то он начинает жаловаться на это каждому, кто его будет слушать, – продолжал Гейвин, глядя на дедушку Лонгчэмпа. И хотя он жаловался на него, но я не сомневалась в том, что он всем сердцем любит своего отца.

Вскоре медленно вошла тетя Ферн. Она была бледной и уставшей, ее короткие волосы топорщились в разные стороны. На ней были темные солнцезащитные очки. Не думаю, чтобы она удосужилась причесаться хоть чуть-чуть. На ней была полинявшая водолазка, узкие джинсы и грязные теннисные туфли. Она метнула свирепый взгляд на папу, чье лицо стало серым, как только она появилась такая растрепанная и неряшливая. Мама поморщилась, а остальные уставились на нее, пока она усаживалась на свое место.

– Только кофе, – простонала она официанту.

– Ферн, в котором часу ты уезжаешь в колледж? – спросила тетя Триша.

– Как только смогу собраться с силами, – ответила она.

Потягивая черный кофе, она тяжело облокотилась на спинку стула, никого не слушая и ни с кем не разговаривая.

После завтрака Гейвин и я смогли побыть вместе в вестибюле подольше, пока его родители наверху упаковывали вещи. Тетя Триша уехала первой. Мы с мамой обняли ее на прощанье, и мама пообещала, что мы приедем в Нью-Йорк, чтобы увидеть ее в новом шоу. Она еще раз обняла и поцеловала меня, прежде чем сесть в такси.

– Это была прекрасная вечеринка, дорогая. Я так счастлива, что мне удалось попасть на нее.

Она посмотрела на Гейвина, который стоял в нескольких шагах от меня.

– Ты быстро повзрослела и стала такой красивой!

– Спасибо, тетя Триша.

Мы проводили ее в такси и вернулись в вестибюль. Я ненавидела прощаться, особенно с теми, кого любила. Во мне возникало чувство пустоты сначала где-то в животе, а потом распространялось по всему телу, словно я превращалась в собственную тень. Каждое прощание уносит кусочек меня, думала я. Эта часть уезжает вместе с человеком, которого я люблю.

И всегда возникало то жуткое чувство, что, возможно, я прощаюсь с ними навсегда, не понимая отчего это. Я боялась сказать Гейвину «до свидания», но это время подошло. Папа послал Джулиуса подогнать гостиничную машину для них. Мы все обнялись, поцеловались и обещали звонить и писать друг другу. Гейвин ждал, когда наступит последняя минута. Мы впились друг в друга глазами, и люди вокруг нас даже и не пытались приставать к нам с поцелуями.

– Я позвоню тебе сегодня вечером, – прошептал Гейвин мне в ухо.

– Обещаешь? Неважно, что поздно. – Я воспрянула духом.

– Я обещаю.

Он повернулся к моим родителям.

– До свидания, Дон. Она обняла его.

– Ну, старший брат, – сказал Гейвин папе. Они пожали друг другу руки как мужчины, а затем папа, улыбнувшись, обнял его.

– Береги себя, братишка, – сказал он, взъерошив рукой прекрасные волосы Гейвина. – Остерегайся этих безумных техасских женщин.

Гейвин метнул взгляд в мою сторону и покраснел.

– У него не будет для этого времени, – проговорил дедушка Лонгчэмп.

– Как скажешь, папа, – с улыбкой ответил Джимми. Он, мама и я махали им вслед, стоя на ступеньках. Когда машина исчезла за поворотом, мое сердце упало, и я чуть было не расплакалась. Мама заметила это выражение на моем лице и быстро обняла меня, в тот момент, когда мы повернулись, чтобы войти в отель.

– После чего-нибудь такого грандиозного, как этот праздник, всегда бывает грустно, дорогая. Но еще будут хорошие времена и не один раз.

– Я знаю, мама.

Было воскресенье, а по воскресным дням в отеле всегда проводилась большая проверка. Чтобы не сидеть без толку, я решила помочь в регистратуре. Миссис Бредли, да и все остальные говорили только о вечеринке. Они рассыпались в комплиментах по поводу моей игры и, конечно, маминого пения. Где-то сразу после полудня в вестибюле появилась тетя Ферн с чемоданом. На ней все еще были темные очки. Она остановилась у стола регистрации и закурила.

– Почему ты так много куришь, тетя Ферн? – спросила я ее.

– Это успокаивает нервы, а здесь мне это просто необходимо, – ответила она. Затем она сдвинула очки к кончику носа и посмотрела на меня поверх их. – Ты уже заглянула в «Любовника леди Чаттерли» прошлой ночью?

– Нет, – ответила я. – И вообще я не люблю прятать вещи от мамы.

– О, – простонала она. – Тебе шестнадцать лет. Как ты думаешь, чем она занималась в твоем возрасте?

– Она не делала ничего плохого, – возразила я.

– О, нет! – Она уставилась на меня на мгновение, а затем наклонилась к столу. – Спорю, что ты не знаешь об отношениях твоей мамы и Филипа в школе, не так ли? – сказала она.

Казалось, что какая-то раскаленная ладонь сжала мое сердце. Я почувствовала, что сердце забилось где-то в горле.

– Я не знаю, о чем ты.

– Я так и думала, – кивнула она. – Просто запомни это, принцесса, все здесь не такие уж белоснежно-невинные, как стараются это представить. Ты должна попросить маму рассказать тебе о том, что случилось, когда она и Джимми ездили в «Эмерсон Пибоди», в частную школу в Ричмонде.

– Я знаю, они ездили туда. Дедушка Лонгчэмп был финансовым инспектором школы и…

– Да, да, я не о том, почему или как. – Она наклонилась ближе. – Твой дядя Филип тоже поехал туда. Там твоя мама и он впервые встретились. – Она хитро улыбнулась. – Ты уже достаточно взрослая и должна понимать как это происходит. В дверях появился Джулиус. – Слава Богу, я уезжаю, – произнесла тетя Ферн. Она направилась было прочь, но остановилась и снова наклонилась ко мне. – Глава десятая, – улыбаясь сказала она. – Одна из лучших. Вон там мой чемодан, – указывая, крикнула она Джулиусу. Он поднял его и заторопился к выходу.

Через мгновение она ушла, но сказанное ею заставило мое сердце глухо забиться, и я стояла в вестибюле, уставившись ей вслед. Что означали эти улыбочки, намеки по поводу отношений моей мамы и дяди Филипа? Почему она говорит, что не все такие уж безгрешные, как я думаю? Хотела ли она просто обидеть меня? Или она обращается к тем мрачным отрывкам нашей странной фамильной истории, которая до сих пор держится в секрете?

С тревожно бьющимся сердцем я вышла из-за регистрационного стола и поспешила по коридору в мамин кабинет. У нее только что закончилась встреча с мистером Дорфманом, когда я постучала и вошла.

– Это был прекрасный вечер, – выходя, сказал он мне. Я поблагодарила его и села.

– Миссис Бостон позвонила и сообщила, что твой брат поджег старый мусор в ведре, пользуясь зеркалом, которое тебе подарили Хаммерстейны, и увеличительным стеклом из канцелярского набора, который подарила семья Мамамуд, – сообщила она, качая головой.

– Что? Каким образом?

– Пользуясь увеличительным стеклом, он направил солнечные лучи в ведро, прожег дыру в оберточной бумаге от подарков. Думаю, миссис Бостон нужно увеличить жалованье, – добавила мама, вздыхая.

– Тетя Ферн только что уехала.

– О! Это хорошо, хотя думаю, что дни ее в колледже сочтены.

– Не знаю, почему она такая несчастная и подлая, мама. Ты и папа всегда с ней добры и так много для нее делаете.

Мама выпрямилась и на мгновение задумалась. Затем мудрая улыбка засветилась в ее глазах.

– Мама Лонгчэмп любила говорить, что некоторые коровы рождаются, чтобы давать кислое молоко, несмотря даже на сладкую траву, которой они питаются.

– Наверное, так необычно, мама, иметь сразу двух матерей, как у тебя, – сказала я. Она кивнула. – Ты впервые встретилась с дядей Филипом, когда вы с папой ездили в «Эмерсон Пибоди», да? – спросила я. Ее глаза сузились.

– Да, – ответила она. – И с Клэр?

– И долго ты не знала, что он твой настоящий брат? – Она на мгновение уставилась на меня.

– Да, Кристи. Почему ты спрашиваешь? Ферн что-нибудь говорила тебе об этом? – быстро спросила она. Я кивнула. Я не могла держать от нее в секрете что-либо.

– Она бы все равно сделала это. – Мама замолчала и затем, глубоко вздохнув, сказала: – Это правда, я познакомилась с Филипом там и некоторое время мы были друзьями, но ничего ужасного не произошло, неважно, что там говорила Ферн.

– Да она на самом деле ничего такого не говорила. Она просто представила все так…

– Ферн полна ненависти, чтобы сделать ужасной жизнь всех, кто ее окружает, – сказала мама.

– Я больше не поверю ни единому ее слову, – проговорила я. Она улыбнулась и кивнула.

– Ты действительно быстро повзрослела, дорогая, и тебе следует знать все о нашей семье. Я хочу, чтобы ты кое-что знала, Кристи, – объявила она, и ее взгляд сконцентрировался на мне так решительно, что мое сердце бешено забилось. – Дядя Филип… Ну, дядя Филип так и не оправился от того открытия, кем мы на самом деле являемся по отношению друг к другу. Ты понимаешь, что я пытаюсь тебе растолковать, дорогая?

Я проглотила подступивший к горлу ком. То, что она пыталась рассказать мне, я чувствовала и видела много раз в разных ситуациях, но пока я была маленькой, я этого не понимала.

Мне вспомнились чувственные взгляды дяди Филипа в сторону мамы, взгляды, которые временами казались гипнотическими. Я вспомнила, как он всегда, казалось, кружил вблизи нее, пользуясь любой возможностью, чтобы дотронуться до нее или поцеловать.

– Но он любит тетю Бет, да? – спросила я. Как я не старалась, но меня охватил страх из-за этих откровений.

– Да, – успокаивающе сказала мама.

– Но не так, как вы с папой любите друг друга, – произнесла я.

– Нет, – мама слегка улыбнулась. – Но так поступают некоторые люди. – Она встала и, обойдя стол, подошла ко мне. – Давай не будем подробно останавливаться на этих печальных мыслях, дорогая. Тетя Ферн поступила жестоко, рассказав тебе об этом. – Мы вместе прошли к двери. – Ты скоро закончишь школу и будешь учиться дальше, чтобы стать отличной пианисткой. И твой брат скоро станет совсем послушным, – добавила она, глядя на меня широко раскрытыми глазами, полными надежды. Мы засмеялись.

– Я люблю тебя, мама, и я никогда не поверю в что-либо гадкое, сказанное о тебе, мне все равно, кто это скажет – тетя Ферн или еще кто-либо.

Мамино лицо стало серьезным, ее глаза сузились и потемнели.

– Я не такая уж безгрешная, Кристи. Таких людей нет, но я не хочу тебе врать, не было еще такого, чтобы я обманывала тех, кто меня любит. Я клянусь! – Она поцеловала меня в щеку. – А теперь сходи и посмотри, как там Джефферсон, и погуляй на свежем воздухе, сегодня такой чудесный солнечный день. Я с ужасом думаю о том, какую характеристику я получу на Джефферсона завтра, – добавила она. – Боюсь, что то место, где записывается отметка по поведению, будет исписано красными чернилами.

– А может быть, мы все будем приятно удивлены завтра, мама, – сказала я.

– Может, но я сомневаюсь, – ответила она, и ни мама, ни я даже не предполагали, насколько пророческими окажутся ее слова.

Весь остаток дня и большую часть вечера я потратила на разбор подарков. Я хотела поскорее отослать всем открытки с благодарностью. Джефферсон оказался весьма находчивым и, сидя рядом со мной на полу в гостиной, показывал мне каждый подарок и говорил от кого он. Некоторые подарки, которые я получила, стоили очень дорого. Это были одежда, украшения, парфюмерия и другие принадлежности туалета, а также кое-что для моей комнаты.

Когда мама настояла на том, чтобы Джефферсон шел спать, я прекратила разбор подарков, пообещав ему, что завтра этим займемся вместе сразу после школы. Я совершенно выбилась из сил и ушла в свою комнату, в волнении ожидая обещанного звонка от Гейвина. Мой взгляд упал на плотно завернутый подарок от тети Ферн. Это был единственный подарок, который я не хотела бы открывать в присутствии Джефферсона или кого-либо еще, а особенно папы. Но любопытство пересилило.

Я медленно развернула его и как бы невзначай полистала страницы. Почему тетя Ферн так настаивала, чтобы я прочитала это. Я вспомнила ее комментарий к десятой главе. Я просмотрела страницы и поняла – почему. Конечно, я читала, видела и более откровенные вещи, но каким-то образом, может, потому что это было подарено тетей Ферн, которая занималась всем этим, и я была тому свидетелем, все это делало эту историю еще более запретной. Но то, что говорилось когда-то о запретном плоде, оказалось правдой. Я просто глаз не могла оторвать от слов, описывающих занятие любовью. Читая, я начала представлять себя и Гейвина. Я так увлеклась чтением, что не услышала первый звонок телефона. Когда он зазвонил во второй раз, я быстро схватила трубку и захлопнула книгу.

– Привет, – сказал Гейвин. Меня охватило чувство вины, когда я услышала его голос после того, как представляла нас вместе.

– Привет! Как поездка? – быстро спросила я.

– Тоска! Нет, даже хуже, с того момента, как я уехал из Катлерз Коув.

– Да?

– А ты? Все успокоилось?

– Да. Мы с Джефферсоном просмотрели подарки. Я получила столько милых вещиц.

– Еще бы!

– Завтра последний день учебы в школе. Мама боится того, как будет выглядеть характеристика Джефферсона.

– Моя в его возрасте тоже была не слишком хорошей, – признался Гейвин. – Но я хотел сказать тебе, что мне очень понравился твой праздник, и особенно наш танец.

– Мне тоже. Еще раз спасибо за твой чудесный подарок.

Мы оба замолчали на мгновение.

– Я буду писать тебе каждый день на этой неделе, – пообещала я. Он засмеялся. – Правда.

– Здорово! Ну, наверное, пора прощаться. Не могу дождаться нашей новой встречи, Кристи. Спокойной ночи! Спи крепко, и пусть ничто и никто не потревожит твой сон!

– Спокойной ночи, Гейвин!

Еще долго после того, как он повесил трубку, я держала в руке свою. Казалось, она все еще хранила тепло голоса.

– Спокойной ночи, – снова прошептала я и повесила трубку.

Я взглянула на «Любовника леди Чаттерли» и подумала о тете Ферн. Она подарила мне это не для того, чтобы я узнала о том, что такое любовь и как она может быть прекрасна. Тетя Ферн хотела раздразнить меня, возможно, она надеялась, что я превращусь в ее подобие. Я поклялась, что никогда не буду такой, как она. Я взяла ее подарок и запихнула его в дальний угол моего комода. Когда-нибудь я, возможно, снова прочитаю это, думала я, но не как запретный плод и не как какое-либо зло от тети Ферн.

Я свернулась калачиком в кровати, закрыла глаза и мгновенно уснула с мечтой о наступающем лете и приезде Гейвина.

На следующее утро Джефферсон не рвался вскочить с постели, зная, что мы должны пойти в школу, чтобы получить аттестаты и характеристики за этот год. Маме пришлось вытряхнуть его из постели, а за завтраком он, казалось, собирается просидеть вечность. По выражению его лица я поняла, что учительница уже сообщила ему о том, что будет в его характеристике.

Пока не было проблем с прибытием или отъездом гостей, Джулиус возил нас в школу на машине, принадлежащей отелю. Он также всегда подвозил нас по дороге домой.

Ричард и Мелани, как обычно, были одеты в одежду одного цвета: он – в пиджаке, брюках и галстуке, а она – в платье. Он был единственным семиклассником, который так официально одевался в школу, но я не могла его представить в другой одежде. Сегодня, в последний учебный день, он выглядел еще более аккуратным, его волосы были аккуратно причесаны, его галстук был завязан даже туже обычного, ботинки – идеально отполированы, а кончик носового платка, торчащего из верхнего кармана пиджака, был таким острым, что, казалось, его можно использовать вместо ножа.

Сегодня, когда Джефферсон наконец уселся на заднем сиденье рядом со мной напротив Ричарда и Мелани, он показался мне каким-то необычно подавленным.

– Вы что, не можете вовремя собраться даже в последний школьный день? – сухо спросил Ричард.

– Ричард, мы никогда еще не опаздывали в школу, – так же сухо ответила я.

– Только потому, что Джулиусу приходится ехать быстрее. Школьный автобус уже проехал, – добавил он так, будто это было что-то ужасное.

– А у меня никогда не остается времени поболтать с подружками до занятий, – в свою очередь добавила Мелани, поддерживая Ричарда.

– Ну, сегодня последний день учебного года, и до следующей осени тебе не придется больше жаловаться на это, – сказала я ей.

– Джефферсона, возможно, оставят на второй год, – проговорил Ричард со злой ухмылкой.

– Нет, – отрезал Джефферсон.

Мелани улыбнулась еще шире. Джефферсон нахмурился и посмотрел на меня. Я подала знак ему, чтобы он не спорил, и он, выпрямившись, сидел всю дорогу с обиженным видом.

Все разговоры в школе были о моем дне рождении. Мои одноклассники по-настоящему хорошо повеселились. Полина, едва дождавшись меня, бросилась расспрашивать о Гейвине и сообщила, что она и большинство девочек находят его очень красивым.

У нас был сокращенный учебный день, который предназначался для дел, завершающих учебный год: сдача книг в библиотеку и ключей от шкафов, приведение в порядок парт и шкафов и других дел, а также получение предварительной информации о начале следующего учебного года.

Естественно, все только и делали, что с восторгом болтали о предстоящем лете, о том, кто куда поедет, кто чем будет заниматься. В коридорах школы разносились смех и болтовня, даже учителя были счастливы и менее строго придерживались правил.

Наконец, прозвенел последний звонок, и мы все бросились на улицу под теплые лучи весеннего солнца. Везде были слышны радостные возгласы, визги и крики прощания тех, кто расстается со своими друзьями на несколько месяцев. Я заметила Джефферсона, который медленно, опустив голову, шел из школы. Его аттестат был зажат под мышкой.

– Очень плохо? – спросила я его, когда он подошел. Я затаила дыхание, боясь ответа. Но он просто взглянул на меня и пошел в сторону машины, в которой уже ждали Ричард и Мелани.

– Дай мне посмотреть, Джефферсон, – потребовала я. Он остановился и неохотно передал мне конверт. Я вытащила его аттестат.

Он не только получил двойки по всем дисциплинарным категориям, но также и две двойки по школьным предметам. Это был его самый плохой аттестат, какой он когда-либо получал.

– О, Джефферсон! – воскликнула я. – Мама с папой будут так расстроены.

– Я знаю, – ответил он и заревел.

– Садись в машину, – строго сказала я.

– Ну? – спросил Ричард с довольной ухмылкой. – Насколько плох?

– Я не хочу об этом говорить, Ричард. Это не смешно, – резко ответила я. Джефферсон отвернулся в угол и заплакал. Когда он был в таком состоянии, все, что я могла делать, это успокаивать его, даже, если он этого не заслуживал.

– Нечего рыдать над разбитым корытом, – поучала Мелани. – Тебе следует просто исправиться.

Джефферсон вытер глаза и повернулся.

– Мелани права, Джефферсон, – согласилась я. – Тебе придется постараться и все лето вести себя хорошо, обходя за милю все шалости, даже самые незначительные. Он кивнул.

– Я буду вести себя хорошо, – пообещал Джефферсон. – Я вычищу свою одежду, сделаю уборку в комнате и никогда не буду оставлять входную дверь открытой.

– Поверить в это так же трудно, как и в существование феи! – усмехнулся Ричард.

– Фея существует, – резко сказал Джефферсон. – Она положила мне под подушку двадцать пять центов.

– Я же говорил тебе, – ответил Ричард, качая головой, – это кто-то из твоих родителей положил.

– Или они попросили это сделать миссис Бостон, – предположила Мелани.

– Нет!

– Хватит его дразнить! – воскликнула я. Близнецы посмотрели друг на друга, а затем уставились в окно.

– Эй! – неожиданно воскликнул Ричард. – Что это там?

Мы все посмотрели вперед и увидели столб черного дыма, поднимающегося над крышей главного здания отеля.

 

Жгущее проклятье

– Джулиус, что это? – закричала я. Меня охватил страх.

– Я не знаю, Кристи, – ответил он и прибавил скорость. Нам потребовалось еще десять минут, чтобы добраться до отеля, так как туда спешили и другие машины тоже.

Полицейские и пожарники перекрыли движение перед отелем. Люди выходили из машин и собирались в группы вдоль дороги, наблюдая, как выбивается пламя из-под крыши и из окон верхнего этажа знаменитого курорта Катлерз Коув. Их глаза были широко раскрыты, а по их взволнованным лицам метались блики от пожара. Я увидела постояльцев отеля и сотрудников, толпившихся на главной лужайке далеко за ограничительной веревкой.

– Вон мама, – сказала Мелани, показывая на тетю Бет, стоящую вместе с остальными, но я не видела рядом своих маму или папу, а также и дяди Филипа. Я решила, что они находятся вместе с начальником пожарной команды. Мое сердце упало, когда я поняла, как ужасно, должно быть, они себя чувствуют. И все это произошло прямо перед летним сезоном!

– Ого! – прошептал Джефферсон, и его лицо исказилось от страха.

– Что произошло? – спросил Джулиус у полицейского, который регулировал объезд по дороге.

– В подвале взорвался паровой котел, и пламя быстро распространилось. Эта часть отеля довольно старая, и там не было противопожарной системы, – ухмыляясь, добавил он. – Когда сюда приехали пожарные, огонь уже охватил значительное пространство.

– Где мои родители? – вслух подумала я. Я нигде их не видела, как ни старалась. – Джулиус, подвези нас поближе.

– Да, – приказал Ричард, его голос зазвучал как у взрослого. – И быстро!

– Со мной дети хозяев отеля, – объяснил Джулиус патрульному.

– Ближе подъезжать нельзя. Вам придется припарковаться здесь, – приказал полицейский, – оставаться за линией.

Джулиус повернул к месту парковки, но прежде, чем он успел остановить машину, я схватила Джефферсона за руку и распахнула дверь машины. Я вытащила своего младшего братишку из машины, и мы стремглав бросились через дорогу.

– Кристи, подожди! – закричал Джулиус, но я уже не слушала ни его, ни кого-либо еще.

Я чувствовала, что Джефферсон крепко вцепился в мою руку, и ничего кроме пожара я не видела, и ни о чем больше не могла думать. Я увидела миссис Бредли и других сотрудников, но моих родителей не было среди них. Она всхлипывала, обхватив себя руками, ее лицо было в слезах и саже. Охваченная тревогой, я огляделась вокруг, но так и не увидела маму или папу. Где они? Мое сердце забилось сильнее и чаще, а в желудке, казалось, поселилась дюжина мотыльков, которые метались там, хлопая своими тонкими крылышками.

– Где моя мама? – закричала я. – Где мой папа? – Кое-кто услышал мой крик, но ни один не ответил. Миссис Бредли просто заплакала сильнее.

– Эй! Остановитесь! – закричал один из пожарников, когда мы пролезли под первой ограничительной веревкой, чтобы попасть на лужайку.

В воздухе летал пепел, а пламя было такое сильное, что мы чувствовали его жар. Пожарники выкрикивали что-то друг другу и поливали водой из брандспойтов, но это, казалось, не давало никакого эффекта. Дерзко, самоуверенно пламя с треском распространялось, жадно пожирая драпировку и мебель. Я почти видела, как оно несется по коридорам, облизывая и вгрызаясь в каждый угол. Раскаленное, сжигающее, разрушающее все на своем пути чудовище из ада поглощало все, что когда-то было таким прекрасным и имело историческую ценность, срывая картины и круша стены, сбрасывая люстры на пол. Ничто не может устоять на пути этого огня или замедлить темп его неотвратимого наступления.

Я тащила Джефферсона за собой и, повернув за угол, наконец обнаружила дядю Филипа, стоящего в одиночестве. Его обычно аккуратно причесанные волосы были взъерошены. Он был без пиджака и галстука, его глаза так пылали, что, казалось, пламя бушует и внутри него. Он не то разговаривал сам с собой, не то думал, что кто-то стоит рядом.

– Дядя Филип! – закричала я, подбегая к нему.

Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. Казалось, он не узнал меня. Его рот судорожно двигался, но он ничего не произносил. Он снова взглянул на пожар, затем на меня и замотал головой.

– Где мама, дядя Филип? Где папа? – в отчаянии закричала я.

– Где моя мама? – вторил мне Джефферсон, и его слезы полились сильнее. Он прижался ко мне и посмотрел на дядю Филипа.

– Дядя Филип! – кричала я, видя, что он просто бессмысленно уставился на пожар, загипнотизированный пламенем и действиями людей. На этот раз он медленно повернулся и некоторое время смотрел на меня. Затем он улыбнулся.

– Дон, – сказал он, – с тобой все в порядке? Слава Богу!

– Дядя Филип, это я, Кристи. Я не мама, – изумленно ответила я. Он заморгал, и затем его улыбка исчезла как дым.

– О, – произнес он, прикладывая руки к щекам. Он снова посмотрел на пожар. – О!

– Где они, дядя Филип? – спросила я в полном отчаянии.

Слезы потекли по моим щекам, а в горле запершило от дыма. От ужасного запаха горящего отеля у меня внутри все переворачивалось, а жар от беснующегося пламени был такой сильный, что, казалось, настали самые жаркие дни лета.

– Где они? – повторил он. Я кивнула. Он в замешательстве покачал головой.

– Где? – закричала я и с силой дернула его за руку.

– Джимми… был в подвале, когда взорвался котел, – сказал он. – Огонь метнулся вверх по лестнице и охватил систему отопления и вентиляцию. Все камины внезапно погасли, а пол в комнате для игры в карты вздулся, – проговорил он.

– Где мама? – шепотом спросила я.

– Я бегал вокруг, помогал всем выйти, кричал, подталкивал, помогал пожилым выйти. Думаю, все на улице.

– С мамой и папой все в порядке? – спросила я сквозь слезы со слабой улыбкой надежды.

– Что?

– Где мама? – закричал Джефферсон. – Кристи, где мама? – Он прижал свои маленькие кулачки к глазам и прильнул ко мне.

– Дядя Филип? – Я снова потянула его за руку. – Где моя мама?

Он просто покачал головой.

– Кристи! – жалобно протянул Джефферсон. – Я хочу к маме!

– Я знаю, знаю. Давай поговорим с кем-нибудь еще, Джефферсон, – сказала я, не видя смысла в разговоре с дядей Филипом. Он был слишком ошеломлен и растерян, чтобы здраво мыслить.

Я взяла Джефферсона на руки и понесла его к пожарным, которые стояли поодаль и подавали команды другим. На одном из них была каска с надписью, означающей, что он – начальник.

– Извините, – сказала я.

– Эй, вам нельзя здесь находиться, дорогуша. Билли, отведи этих детей за ограничительную линию, – крикнул он молодому пожарному, стоящему слева.

– Подождите. Меня зовут Кристи Лонгчэмп. Мои родители – владельцы этого отеля. Я должна выяснить, что произошло.

– Гм? О… Послушай, дорогая, я еще не знаю всех деталей. Видимо, котел взорвался и стал причиной всего этого.

– Но где моя мама? Где мой папа? Вы их не видели? – быстро спросила я.

– У меня нет времени разговаривать с вами, мисс. А теперь вам с вашим братом лучше убраться подальше отсюда. Эти стены могут рухнуть в любую минуту и, не исключено, что в этом направлении. Ну же, идите, – приказал он. – Билли, убери их отсюда, – повторил он, и молодой пожарник взял меня за локоть, чтобы увести.

– Но… моя мама…

– Вам лучше послушаться моего начальника. У него нет времени на пустые разговоры, – увещевал меня молодой пожарник.

Джефферсон заплакал сильнее и громче, уткнувшись лицом мне в плечо.

– Этого не может быть, – сказала я. – Не может. Он повел нас к ограждению. Я заметила справа тетю Бет, Ричарда и Мелани и поспешила к ним.

– О, Кристи, дорогая, – воскликнула тетя Бет, простирая руки. – И Джефферсон. Это так ужасно.

– Где моя мама, тетя Бет? И где папа? Дядя Филип ничего не смог мне объяснить, когда я его спрашивала.

Она покачала головой.

– Они – все еще в отеле, дорогая. Они так и не вышли. Мы все в ожидании стоим здесь и надеемся.

– Так и не вышли? – Я повернулась и посмотрела на отель. Пламя вырывалось через главный вход. Почти изо всех окон шел дым.

– Может, они вышли через заднюю дверь, – предположила я. – Или они могли спрятаться в подвале, дожидаясь пожарных. Да, именно так.

– О, Кристи, бедняжка Кристи, – пробормотала тетя Бет.

– С ними все в порядке, тетя Бет.

Я улыбнулась сквозь слезы и крепко обняла Джефферсона. Хотя Джефферсон был довольно-таки тяжелым, я не заметила, что несу его на руках все то время, пока мы не очутились позади отеля. Там также везде были пожарные, они поливали с этой стороны крышу и стены водой из бассейна. Обезумев, я искала хоть какие-нибудь признаки мамы и папы, но я видела только сотрудников отеля и пожарных.

– Где мама с папой? – спросил Джефферсон, широко раскрыв глаза. – Я хочу к маме!

– Я их ищу, Джефферсон!

Я опустила его на землю, взяла за руку и подошла к ближайшему пожарному.

– Эй, – крикнул он, увидев нас, – вам, дети, лучше уйти отсюда.

– Мы ищем родителей, – объяснила я. – Они не выходили отсюда?

– Отсюда никто не выходил. А сейчас бери этого мальчика и уходите, – приказал он.

Медленно, с тяжело бьющимся сердцем я пошла, взяв за руку Джефферсона. Мы направились в бельведер и, сев на ступеньки, наблюдали за работой пожарных. Глаза Джефферсона, как и мои, опухли от слез. После всего мы оба уже не плача сидели молча, просто уставившись в пространство перед собой, и ждали. Джефферсон положил голову на мое плечо, а я крепко его обняла. Пламя начало утихать, а дым стал гуще и темней. Он собирался в грязное облако, а легкий морской ветер относил его прочь. Не знаю, сколько мы вот так сидели, потрясенные и напуганные, пока, наконец, не услышали крик Ричарда:

– Вот они!

С облегчением, волной прошедшим по моему телу, я повернулась к Ричарду. Я увидела Ричарда, Мелани, миссис Бостон, Джулиуса и тетю Бет. Они спешили к нам. Джефферсон выпрямился и открыл глаза. Вид миссис Бостон его успокоил.

– Где мама? – спросил он.

– О, дорогой малыш, – произнесла миссис Бостон.

– Моя мама? – спросила я ее. – Папа?

Она покачала головой. Джефферсон снова зарыдал, на этот раз громче, и его рев, такой пронзительный, разносился тем же самым ветром, который уносил это страшное облако. Миссис Бостон обхватила его и, утешая, покрыла его лицо поцелуями.

Мои ноги стали как резиновые, а голова – такой легкой, что она мне казалась воздушным шариком, который может оторваться, и его унесет вместе с дымом или криками Джефферсона.

– Кристи, – простонала тетя Бет.

– Где они? – спросила я, затаив дыхание. – Они не вышли?

Она покачала головой.

– Где они?! – закричала я.

– Их нашли вместе… в подвале, – сказала тетя Бет и закусила губу. Ее глаза покраснели и опухли от слез. – О, Кристи, – добавила она и разрыдалась.

Мне показалось, что мои ноги испарились, превратившись в воздух, затем то же произошло с телом, шеей, пока не осталась одна голова, которой теперь не на чем было держаться.

Мои ноги подкосились, и я медленно опустилась на землю, почти как те воздушные шары на моем дне рождения, которые все опускались и опускались. Мир вокруг меня, который когда-то был разноцветным, волшебным и чудесным, лопнул как мыльный пузырь, и все погрузилось во мрак.

– С ней все будет в порядке, – услышала я чей-то голос. Мне казалось, что мои глаза открыты, но вокруг было темно. – Просто дайте ей некрепкого, сладкого чая и немного тостов. Подобная эмоциональная травма может быть разрушительной для организма, как и телесное повреждение. Но она молодая и сильная. Она выздоровеет.

– Мама?

– Она просыпается, – услышала я голос тети Бет.

– Да. Подержите холодный компресс у нее на лбу подольше.

– Мама?

Темнота начала рассеиваться. Она отхлынула как волна, и на ее месте я увидела потолок своей комнаты, а затем и стены. Я медленно огляделась в надежде увидеть заботливое, полное любви мамино лицо. Но я увидела только тетю Бет и доктора Стенли, нашего семейного врача. Он улыбнулся и кивнул. Пряди его светло-русых волос нависали на лоб и почти закрывали глаза. Как обычно, ему срочно нужно было подстричься. Однажды я говорила маме, что доктор Стенли напоминает мне пуделя. Она засмеялась и призналась, что ей – тоже.

– Он очень хороший доктор и приятный человек, но не очень-то заботится о своей внешности, – признала она. В своих воспоминаниях я так отчетливо слышала ее голос, что была уверена: она где-то в комнате.

– Где мама? – спросила я, повернувшись, чтобы все осмотреть. Я едва могла говорить, мое горло болело, а на груди, казалось, в течение нескольких часов лежало что-то тяжелое. Когда я не обнаружила маму, я подняла голову с подушки, и в тот же миг комната закружилась перед моими глазами. Я застонала и закрыла глаза.

– Не нужно так переживать, Кристи, – посоветовал доктор Стенли. – У тебя был сильный эмоциональный шок, и ты потеряла сознание.

– Я так устала, – сказала я или, может быть, подумала.

Я не была уверена, что кто-нибудь слышит мои слова. Но я почувствовала, как тетя Бет взяла мою левую руку в свою, и я, открыв глаза, увидела ее рядом с собой. Она слабо улыбалась, и ее глаза опухли от слез. Она мне казалась еще более похудевшей. Ее нос и скулы заострились. Ее обычно послушные волосы торчали в разные стороны.

– Тетя Бет, – сказала я. Она закусила губу, а на ее глаза навернулись слезы. – Мои папа и мама… уже никогда не выйдут?

Она покачала головой. Мне показалось, что я получила удар в живот. Мое тело сотрясли рыдания.

– Ну, ну, Кристи, – сказал доктор Стенли. – Тебе нужно держаться, дорогая. Ты же не хочешь довести себя до такого состояния, когда будешь не в силах помочь своему младшему брату, правда?

– Где он? – быстро спросила я. – Где Джефферсон?

– Он в своей комнате, дорогая, – сказала тетя Бет. – Он спит.

– Но он скоро проснется, и ты будешь ему очень нужна, – предупредил доктор Стенли. – Ему сейчас нужна старшая сестра. А теперь ты немного отдохнешь. Попробуй выпить немного чая, поешь тостов с желе. Впереди тебя ожидают трудные и мучительные дни, Кристи. Тяжелая ноша свалилась на твои хрупкие плечи. Ты понимаешь? – спросил доктор Стенли. Я кивнула. – Хорошо. Мне ужасно жаль, что тебе пришлось испытать это горе, эту трагедию. Я буду здесь, чтобы оказать тебе помощь, как только будет нужно.

Я снова посмотрела на него. Мама его любила и верила настолько, что доверила ему здоровье нашей семьи. Мама захотела бы, чтобы я его слушалась, подумала я.

– Спасибо, доктор Стенли, – прошептала я. Он снова улыбнулся и вышел.

– Расскажи мне, что произошло, тетя Бет, – попросила я, как только мы остались одни.

– Я не знаю всех подробностей, – начала она. – Что-то взорвалось в подвале, когда там был Джимми. Тут же возник пожар. Дым проник в оставшуюся часть отеля, и включилась сигнализация. Постояльцы были выведены на улицу. Филип был везде: метался по коридорам, стучал в двери, помогал людям. Мы с твоей мамой помогали выводить людей из вестибюля, и когда были уверены, что все эвакуированы, мы покинули вестибюль сами. Огонь так быстро распространился, что мы видели языки пламени в глубине вестибюля. Когда мы вышли на улицу, Дон позвала Джимми и поняла, что он остался в отеле. Она обезумела. Пожарные тогда еще не приехали, но полиция была уже на месте. Один из полицейских попытался ее остановить, не дать ей войти в отель, но она вырвалась из его объятий и бросилась в отель через главный ход, крича, что она должна найти Джимми. Больше я ее не видела, – добавила она и зашлась в беззвучных рыданиях.

– А потом? – спросила я, решив выяснить до конца.

– Потом, когда удалось проникнуть в подвал, пожарные нашли их там. Твоя мама нашла Джимми, но они оказались в ловушке. Твои родители умерли, прижавшись друг к другу, – закончила она и глубоко вздохнула. – Филип опустошен, – продолжала тетя Бет, казалось, она говорит, находясь под гипнозом. – Он бредит о крахе, потере веры. Он в таком гневе, что никто не смеет приблизиться к нему.

Я закрыла глаза. Может, если сильно зажмуриться и до боли стиснуть свое тело, я смогу прогнать этот кошмар. Через мгновение я открою глаза, и будет яркое солнечное весеннее утро. Ко мне в любой момент может ворваться Джефферсон, думала я, а следом за ним мама, упрашивая его оставить меня в покое и идти одеваться. Да… да.

– Как она? – спросила стоящая в дверях миссис Бостон, и мои грезы улетучились.

– Доктор сказал дать ей сладкого чая и бутербродов с вареньем, – резко проговорила тетя Бет. – Приготовьте немедленно.

В отличие от мамы она всегда грубо разговаривала с персоналом отеля и слугами. Мама говорила, что тетя Бет так воспитана. Ее родители были так богаты, что она всегда жила как королевская особа.

– Да, мэм, – ответила миссис Бостон.

– Я ничего не хочу, – вызывающе произнесла я.

– Ну же, Кристи. Ты слышала, что сказал доктор. Тебе скоро понадобятся силы, – посоветовала тетя Бет.

Я неохотно кивнула.

Они были правы. Я не могла жить в грезах и отвернуться от правды. Я нужна Джефферсону сильной. Но чувствовала себя маленьким заблудившимся ребенком, которого пугает будущее. Как я могу быть сильной для кого-либо еще, если меня так трясет, что я едва могу дышать.

– Дедушка Лонгчэмп и Гейвин уже знают о случившемся? – спросила я. – А Ферн?

Тетя Бет кивнула.

– Я попросила мистера Дорфмана позвонить всем, кому нужно, – ответила она.

– А Бронсон и бабушка Лаура?

– Да. Бронсон вне себя от горя. Хорошо хоть твоя бабушка сейчас в таком состоянии, что вряд ли поймет что-либо.

– Мне нужно повидать Джефферсона, – сказала я, снова садясь на кровати. Тело так болело, как будто я пробежала несколько миль.

– Он все еще спит, Кристи, – предупредила тетя Бет. – Обещаю, я скажу тебе как только он проснется. А ты ложись и отдыхай, – распорядилась она. – Я пойду проведаю Мелани и Ричарда. Мои бедняжки, они так расстроены. – Она глубоко вздохнула, похлопала меня по руке и поднялась. – Отдыхай, – она покачала головой. В ее глазах блеснули слезы. Затем она повернулась и вышла.

Я закрыла глаза и попыталась подавить рыдания, но я рыдала и рыдала, пока не заболело горло. Вскоре я услышала, как кто-то зашел ко мне в комнату. Открыв глаза, я увидела дядю Филипа с подносом в руках, на котором стояла чашка чая и бутерброды. Несмотря на то, что его лицо было просто пепельным от горя и скорби, его волосы были причесаны, одежда приведена в порядок: рубашка застегнута, галстук аккуратно завязан и узел на галстуке был безупречным, как и всегда. Он поставил поднос на мой ночной столик и улыбнулся. Его взгляд больше не был безумным.

– Как поживает моя бедная принцесса? – спросил он.

– Не могу поверить, что моих родителей больше нет, дядя Филип. Я не хочу в это верить, – с трудом проговорила я, качая головой.

Он уставился на меня, и я увидела, что его глаза стали маленькими и потемнели. Его губы задрожали, а затем он повернулся к подносу.

– Тебе нужно поесть горячего.

– Где миссис Бостон? – спросила я.

– Она занята. Миссис Бостон пытается всех успокоить и приготовить кое-какую еду, поэтому я предложил помощь и принес тебе поднос. Попробуй сесть и попить немного чаю и, может, съесть пару кусочков.

– Я хочу последовать советам доктора, но боюсь, что едва ли смогу проглотить что-либо сейчас, дядя Филип.

– Я знаю, – сказал он, сочувственно кивая, – но тебе придется поесть, чтобы поддержать свои силы.

Я села, и он, поставив поднос мне на колени, сел на кровать.

– О, Кристи, Кристи, – простонал он и взял мою руку в свою. – То, что произошло, так ужасно, – начал он. Его пальцы перебирали мои, пока он говорил. – Мы все из-за этого так переживаем, но я пообещал себе и твоей матери, что позабочусь о тебе.

– Вы пообещали? Когда?

– Когда она бросилась в отель, – ответил он. – Она крикнула мне: «Если со мной что-нибудь случится, позаботься о Кристи».

– Мама так сказала?

Он кивнул.

– А как же Джефферсон?

– И о Джефферсоне тоже, конечно. Так или иначе, начиная с этого момента я буду заботиться о вас, – пообещал он, и синева его глаз потеплела, – ты теперь будешь мне как родная дочь. Я буду любить и заботиться о тебе не меньше, чем о своих родных детях, – добавил он, крепко держа мою руку. – У нас все будет хорошо, – продолжал он, его пальцы двигались вверх-вниз по моему предплечью, как будто он искал какую-то невидимую линию. – Мы все еще семья, и мы быстро восстановим отель. – Он посмотрел на меня, взгляд его был решительным. – Мы уверены, что отель будет работать. Мы не сможем открыть его этим летом, но мы восстановим отель таким же, каким он был до этого страшного события.

Конечно, мы усовершенствуем кое-что так, чтобы такого больше никогда не произошло.

Я услышала сильный шум и посмотрела на дверь. Это Ричард и Мелани очень громко и взволнованно разговаривали, но не так, как люди, у которых траур.

– Что происходит? – спросила я.

– Кое-кто из сотрудников отеля помогают перевезти сюда наши вещи, – сказал дядя Филип.

– Перевезти сюда?

Мне даже в голову не могло прийти то, что произойдет и случится потом.

– Мы перевезли сюда то, что осталось, – объяснил он. – Большая часть вещей погибла в огне. Было так много дыма. Я пытался вытащить оставшиеся вещи как можно скорее. – Он улыбнулся. – Мы теперь твоя семья. Я бы все отдал, чтобы этого не случилось, но что есть, то есть, и мы должны сделать все, что нужно. К тому же я – Катлер, я унаследовал твердость характера своей бабушки, – добавил он, выпрямляясь, как будто хотел это продемонстрировать. – У нее была сила, та сила, которая позволяет преодолеть любые трудности.

– Трудности? Это больше, чем просто трудности, дядя Филип, – возразила я.

Неважно, какой великой считалась старуха Катлер, и неважно, какие у нее достоинства, в моем сознании она навсегда останется злобной ведьмой из-за того, как она обращалась с мамой.

– Конечно, ты права. Я не считаю это чем-то незначительным. Я хотел только одного: заверить тебя, что я всегда буду с тобой рядом. Выберемся из всего этого и снова станем той великой семьей, которой мы всегда были.

– Но без мамы, – простонала я, качая головой, – без папы мы уже никогда не будем тем, чем были.

– Конечно, нет, но нам надо попытаться. Разве твоя мама не захотела бы этого? Она была не из тех, кто сдается и прячется под кровать. Она была очень сильной, и я уверен, что ты – тоже. Я прав? – Он убрал волосы с моего лба так же, как мама когда-то.

– Да, – согласилась я, опустив взгляд. – Думаю, да.

– Хорошо. Ты унаследовала очень сильные гены, Кристи. Только подумай, что выпало на долю твоей маме, и посмотри, какой красивой и преуспевающей она стала. А у нее даже не было семьи, которая могла бы ее поддержать, как у тебя, – добавил он. – Я всегда буду рядом с тобой, чтобы с тобой ни случилось. Любые твои трудности будут моими трудностями тоже, каждое препятствие твое будет и моим тоже. – Он улыбнулся. – Надеюсь, ты примешь мою помощь. Я всегда буду рядом, так же, как и тетя Бетти, и твои двоюродные брат и сестра.

– Где вы будете спать? – спросила я, быстро взглянув на него.

– Пока Ричард и Мелани разделят комнату для гостей, в которой обычно жила Ферн, когда приезжала. Там есть двойные кровати. Когда приедет Ферн, то сможет спать на тахте в кабинете или в одном из гостевых бунгало, не тронутых огнем.

– А вы с тетей Бет? – спросила я. У меня все заныло внутри в предчувствии ответа.

– Мы собираемся занять комнату твоих родителей. Через денек-другой, когда ты к этому привыкнешь, ты сможешь пойти туда вместе с тетей Бет и сказать ей, какие вещи своей мамы ты бы хотела взять, а какие мы упакуем и отправим на чердак. Конечно, я бы не хотел, чтобы все было убрано с глаз долой. У твоей мамы были кое-какие хорошенькие вещицы, которые могли бы подойти Бетти.

Слезы покатились по моим щекам.

– Ну, ну, Кристи, не буду тебе рассказывать все эти подробности. Еще слишком рано. Только посмотри, что с тобой, – сказал он и наклонился, чтобы поцеловать меня в залитые слезами щеки. Но я отстранилась.

– Со мной все в порядке, – проговорила я. – Мне нужно навестить Джефферсона.

– Конечно. Я сейчас занимаюсь подготовкой похорон, – сообщил он, вставая. Я быстро взглянула на него.

– Когда это будет?

– Через два дня. Мы их похороним на старом кладбище.

– Моя мама не захотела бы лежать рядом с вашей бабушкой, – яростно выпалила я в ответ. Его взгляд на мгновение застыл на мне, затем он холодно улыбнулся.

– Не беспокойся. Она будет похоронена не так близко. Место рядом с бабушкой оставлено для меня. В глубине кладбища места достаточно. Я очень сожалею о случившемся, очень! Я бы не стал тебя беспокоить, но, думаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы принять на себя ответственность и понимать кое-какие дела взрослых.

– Я хочу все знать, все подробности того, что произошло и что было сделано.

Он кивнул.

– Теперь дух, который жил в твоей маме, я знаю, перешел к тебе. Ты унаследовала нечто большее, чем красоту, – добавил он, и его взгляд выразил удовлетворение. – Ты будешь такой же, как и она… Ты сейчас в таком же состоянии, как и она тогда, когда я впервые встретился с ней. Полная огня и веры. Когда-нибудь, когда наше горе утихнет, я приду и расскажу тебе о тех днях. – Он вздохнул. – Ну, я пойду, посмотрю, как там переезд. Позови меня, если тебе что-нибудь понадобится. Я всегда приду к тебе, Кристи. – Он качал головой. – Моя маленькая принцесса, – добавил он и слегка улыбнулся, прежде чем повернуться и уйти, оставив меня дрожать в своей постели.

Телефон звонил не переставая весь остаток дня и вечер. Прежде чем я смогла пойти навестить Джефферсона, он сам проснулся и пришел ко мне. Он стоял в дверях моей комнаты и тер глаза своими маленькими кулачками.

– Я хочу к маме, – всхлипнул он. Я смотрела на него.

– О, Джефферсон!

Я протянула к нему руки, и он бросился ко мне. Теперь я утешала его, как когда-то мама. Мне неожиданно выпали сразу две роли – сестры и матери.

– Где мама и папа? – спросил он. – Почему они не вышли из отеля?

– Они не смогли, Джефферсон. Вокруг них был огонь и слишком много дыма.

– Но почему папа не попытался? Почему? – спрашивал он, и отчаяние стало охватывать его.

– Уверена, он пытался, но ты же видел, какой был пожар.

– Я хочу найти их, – решил он. – Прямо сейчас, идем, Кристи. – Он слез с кровати и потянул меня за руку. – Идем!

– Пожарные нашли их, Джефферсон.

– Да? Тогда где же они? – спросил он, приподнимая свои маленькие плечи.

Я знала, Джефферсон знает что такое смерть. У нас была кошка Флаффи, которую сшибла машина в прошлом году. Джефферсон тогда ходил опустошенный. Папа похоронил ее за домом, и была даже небольшая церемония. Там все еще была табличка.

Джефферсон знал, что случилось с мамой и папой. Он просто не мог поверить в это.

– Их больше нет, Джефферсон. Они теперь вдвоем на небесах.

– Почему? Почему они покинули нас?

– Им пришлось, – сказала я. – Они не хотели, но им пришлось.

– Почему? – снова спрашивал он.

– О, Джефферсон. – Я заплакала. Я знала, что мне нельзя, я знала, что как только я расплачусь, он тоже заревет. Я его напугаю. Я быстро проглотила слезы и закусила губу.

– Теперь ты уже большой мальчик. Мы должны помогать друг другу. Тебе придется делать многое из того, что обычно делал папа, – сказала я ему. Эта мысль остановила его слезы, но он снова обнял меня и уткнулся лицом мне в грудь. Я укачивала его, пока не появилась миссис Бостон.

– О, он здесь. Я пришла узнать, как он.

– С ним все в порядке, – спокойно сказала я. Мой голос был мягким, безжизненным, мой взгляд – тупо устремленным вдаль. Я чувствовала себя манекеном, каким-то скелетом. Миссис Бостон кивнула. Ее глаза так же были красными от слез.

– Гейвин просил тебе передать, что он и его родители уже едут сюда.

– Звонил Гейвин? Почему мне никто об этом не сообщил? – спросила я. Миссис Бостон закачала головой.

– Мисс Бетти отвечает на все телефонные звонки. Она сказала, что он не сможет поговорить с тобой прямо сейчас, но она передала мне это сообщение.

– Мне надо было поговорить с Гейвином, – простонала я. – Она не имела права.

– Ну, он будет здесь завтра, дорогая. Нет смысла так все усугублять, всем и так без этого достаточно горя, – мудро посоветовала она.

Миссис Бостон подошла и обняла Джефферсона. Он повернулся и уткнулся в ее плечо. Она сделала мне знак и взяла его на руки.

– Джефферсону необходимо поесть и выпить горячего. Может, немного шоколадного напитка, хорошо? – предложила она.

Джефферсон кивнул, не поворачивая головы. Я попыталась улыбнуться миссис Бостон, но мне не удалось. Слава Богу, что она с нами, подумала я.

Весь следующий день и вечер к нам приезжали люди, чтобы выразить свои соболезнования. Тетя Бет приняла строгий вид и хозяйничала в доме, принимая людей и отдавая распоряжения. Она заставила Ричарда и Мелани надеть соответствующую одежду: Ричард был одет в темно-синий костюм и галстук, а на Мелани было темно-синее платье и такие же туфли. Их волосы были тщательно причесаны и уложены так, что ни одна прядь не выбивалась из прически. Близнецы неподвижно, словно статуи, сидели на диване.

Тетя Бет вошла ко мне в комнату, чтобы посмотреть, во что я оденусь, и затем отправилась к Джефферсону. Я последовала за ней, потому что знала, ему не понравится, если она будет указывать ему, что надевать. Как я и ожидала, когда она подошла к его гардеробу и начала вытаскивать оттуда для него вещи, он встретил это с вызывающей непокорностью.

– Моя мама говорила, что это я надену только для особенного случая, – резко заявил Джефферсон.

– Это и есть особенный случай, Джефферсон. Ты не можешь встречать людей и выглядеть при этом как бандит, так ведь? Ты ведь хочешь хорошо выглядеть?

– Мне все равно, – ответил Джефферсон, его лицо вспыхнуло.

– Нет, тебе не все равно, дорогой. Сейчас ты наденешь это, а затем давай посмотрим…

– Я подберу подходящую для него одежду, тетя Бет, – сказала я, быстро войдя в комнату следом за ней.

– Да? – На мгновение она уставилась на меня и затем улыбнулась.

– Конечно. Я уверена, ты выберешь все, что нужно. Позови меня, если что-нибудь понадобится, дорогая, – она повернулась и вышла.

– Я не надену того, что она хочет, – повторил Джефферсон. Его щеки все еще пылали от злости.

– Тебе не придется, – успокоила его я. – Ты можешь надеть это вместо того, – предложила я. – Если, конечно, хочешь, – добавила я. Его взгляд еще мгновение оставался гневным, но вскоре потеплел.

– Ладно. Но я не буду принимать ванну.

– Как хочешь, – пожала плечами я.

– А ты пойдешь в ванну?

– Я принимаю душ прежде, чем одеться, – сказала я. – Маме всегда нравилось, когда ты чистый, – подчеркнула я. Он задумался на минуту и затем кивнул.

– Я тоже пойду в душ.

– Тебе помочь?

– Сам справлюсь, – резко ответил он.

Я смотрела, как он разбирает свою одежду. Он походил на маленького старичка. Это трагедия, это страшное горе, думала я, заставили нас очень быстро повзрослеть.

Гейвин, Эдвина и дедушка Лонгчэмп прибыли поздно вечером. Дядя Филип поселил их в одном из домов для гостей, которые мы использовали, когда отель был переполненным. Одного взгляда на лицо дедушки Лонгчэмпа было достаточно, чтобы понять, как эта трагедия потрясла и разбила его. В одно мгновение он потерял сына и молодую женщину, которую также считал своей дочерью. Он выглядел постаревшим на несколько лет. Черты его лица резко обострились, его глаза потемнели, а кожа стала бледнее. Он медленно двигался и мало говорил. Эдвина и я обнялись и плакали, а потом мы с Гейвином остались наедине.

– Где Ферн? – спросил Гейвин.

– Похоже, никто не знает.

– Ей следовало бы быть первой здесь, чтобы помочь вам с Джефферсоном, – раздраженно сказал Гейвин.

– Может, это к лучшему, что она не приехала. Она не слишком заботилась о ком-либо кроме себя. – Может, ей плохо от того, что у нее с папой в их последнюю встречу был такой ужасный разговор.

– Возможно, кому-то и было бы плохо, но только не Ферн, – заключил Гейвин. Мы уставились друг на друга. Как-то естественно мы, избегая встречи с кем-либо, оказались в небольшом кабинете. Мама с папой часто использовали его как второй офис. Там был большой письменный стол красного дерева и стул, вдоль стен – книжные шкафы, большие дедушкины часы и красный кожаный диван. Гейвин взглянул на семейные фотографии на столе и полках, на письма благодарности в рамочках, которые получила мама за выступления в Сарах Бернхардт.

– Она так этим гордилась, – вздохнула я.

Он кивнул.

– Не могу поверить, – произнес Гейвин, не поворачиваясь ко мне.

– Я все думаю, что это сон, и я скоро проснусь.

– Я тоже.

– Она была для меня больше, чем просто жена моего брата. Она была мне сестрой, – говорил он. – А я всегда хотел быть таким, как Джимми.

– Ты будешь, Гейвин. Он всегда тобой гордился и не переставал расхваливать тебя и твои успехи в школе.

– Почему это произошло? Почему? – недоумевал он. Слезы навернулись мне на глаза, и губы задрожали. – О, извини, – он бросился ко мне. – Я понимаю, через что ты прошла и что тебе еще предстоит, и должен заботиться не только о себе. – Он обнял меня, и я уткнулась лицом в его грудь.

– Что вы здесь делаете одни? – спросила тетя Бет. Она стояла в дверях, и ее глаза были огромными от удивления. Я медленно подняла голову и вытерла глаза.

– Ничего, – ответила я.

– Вам не стоит оставаться здесь одним, когда все собрались в гостиной, – она перевела взгляд с Гей-вина на меня и обратно. – Это… неприлично, – добавила она. – И кроме тог Джефферсон плохо себя ведет. Тебе лучше с ним поговорить, Кристи, – посоветовала она.

– Что он делает?

– Он не хочет сидеть смирно.

– Но ему всего девять лет, тетя Бет, и он только что лишился своих родителей. Мы не можем ждать от него такого же безупречного поведения, как от Ричарда, – произнесла я. Ее лицо вспыхнуло.

– Ну, я… я стараюсь…

– Я присмотрю за ним, – пообещала и взяла Гейвина за руку. – Мне жаль, – сказала я после того, как мы быстро прошли мимо нее. – Мне не стоило быть такой резкой с ней, но она приняла на себя все обязанности и распоряжается всеми вокруг. Мне просто не хватило выдержки.

– Я понимаю, – кивнул Гейвин. Я помогу тебе с Джефферсоном. Давай найдем его, – предложил он. Гейвин прекрасно справился с Джефферсоном. Он отвел Джефферсона в его комнату и занял его игрушками.

Тетя Ферн приехала только утром в день похорон Она появилась с одним из своих приятелей из колледжа. Это был высокий, темноволосый молодой человек. Она представила его как База. Я не могла поверить в то, что она решилась привезти на похороны приятеля. Она вела себя так, будто это очередное семейное мероприятие. До тех пор, пока мы не отправились в церковь, она оставалась в доме. Она с Базом была в стороне от всех присутствующих на похоронах. Много раз я заставала их хихикающими и непрерывно курящими. Я напомнила ей, что мама терпеть не могла людей, курящих в доме.

– Послушай, мы с Базом не собираемся здесь задерживаться, принцесса, поэтому не распространяй на меня все эти правила, хорошо? Яблоко от яблони недалеко падает, – обратилась она уже к Базу, который улыбнулся и кивнул, глядя на меня.

– Ну, и куда же ты собираешься? – спросила я.

– Назад, в колледж, на некоторое время. Не знаю. Меня начинают утомлять все эти расписания и домашние задания, – сказала она. Баз засмеялся.

– Папа хотел, чтобы ты окончила колледж, – напомнила я.

– Мой брат хотел прожить мою жизнь за меня, – сухо отрезала она. – Не напоминай мне. Теперь его нет, и меня больше не волнует то, чего хотят от меня все остальные люди. Я буду делать то, что захочу.

– И чем же ты займешься?

– Да не волнуйся ты об этом, – простонала она. – У меня нет желания часто приезжать сюда, особенно с того момента, когда Филип и его семейство захватили все это.

– Они не захватили это место, – возразила я.

– О, нет? А как же это назвать – временное положение? – Она рассмеялась.

– Да.

– Посмотри правде в глаза, принцесса. Ты слишком молода, чтобы распоряжаться собой. Филип и Бетти станут твоими опекунами. Но это не значит, что это распространится и на меня. Не отчаивайся, – добавила она. – Через несколько лет ты тоже сможешь покинуть это место.

– Я не покину своего брата никогда.

– Знаменательны последние слова, правда, Баз? Тот кивнул и улыбнулся, как будто он был ее марионеткой.

– Нет, – настаивала я.

Тетю Ферн невозможно было вывести из себя. Теперь, когда папы больше нет, не осталось никого, кто бы мог позаботиться о ней, и оградить ее от многих неприятностей, в которые она обычно попадала, думала я. Она не знала этого, но она будет скучать по нему сильнее, чем могла бы представить себе. Я оставила их, как только мне сообщили, что приехала тетя Триша.

Тетя Триша уже начала выступать в шоу на Бродвее и, несмотря на великое горе, ей пришлось это делать. Я не винила ее, я знала, что представление должно продолжаться. Мама часто рассказывала о жертвах, которые приносят люди, когда они становятся профессиональными артистами. Но мы с тетей Тришей нашли время поплакать вместе и утешить друг друга. Джефферсон тоже был рад увидеть ее. Он бросился в ее объятия. С этого момента она оставалась с нами до тех пор, пока ей не пришлось вернуться назад, в Нью-Йорк.

Лимузин возглавлял колонну машин по дороге в церковь. Серое небо было кстати. Я почти слышала папин голос: «О, нет, погода сейчас сделает ее еще печальней». Катафалк стоял уже в стороне, когда мы прибыли. Церковь была переполнена людьми. Бронсон усадил бабушку Лауру впереди. На ней было элегантное черное платье и шляпа с вуалью. Я заметила, что она наложила просто тонну грима и особенно преувеличила контур губ. Она, казалось, находится в каком-то изумлении, смятении, но продолжала улыбаться и кивать каждому, когда мы входили друг за другом, чтобы занять свои места. Джефферсон крепко вцепился в мою руку и прижался ко мне так, что почти сидел у меня на коленях.

Как только к нам вышел священник, органист перестал играть. Присутствующие под руководством священника сотворили молитву, а затем он зачитал отрывки из библии. С любовью и восхищением священник говорил о маме и папе, называя их двумя наиярчайшими огоньками в нашей жизни, всегда приносящими тепло и надежду на счастье. Он был уверен, что теперь они делают то же самое для всех душ на небесах.

Джефферсон слушал с широко раскрытыми глазами, но эти два гроба надолго приковали наши взгляды. Казалось, все еще невозможно поверить в то, что там лежат мама и папа. Когда после окончания церковной службы я повернулась, чтобы уйти, я заметила, что большинство людей плачут, а некоторые просто заходятся в рыданиях.

Похоронная процессия направилась на кладбище. При виде их могил Гейвин стиснул мою руку, а тетя Триша взяла Джефферсона. Мы стояли неподвижно как статуи. Холодный ветер шевелил мои волосы, а слезы казались льдинками на щеках. Перед тем, как гробы должны были опустить в могилу, я подошла, чтобы попрощаться.

– Прощай, папа, – прошептала я. – Спасибо за то, что ты любил меня больше, чем мой настоящий отец. В моем сердце ты навсегда останешься моим настоящим отцом. – Я замолчала и с трудом проглотила комок в горле, прежде чем могла продолжить. – Прощай мама. Хоть ты и ушла в мир иной, ты всегда будешь рядом со мной.

Я взглянула на дядю Филипа, подошедшего сзади. Он не отрывал взгляда от маминого гроба, и слезы потоками струились по его лицу, капая с подбородка. Он нежно коснулся гроба, закрыл глаза и отступил назад вместе со мной. Оба гроба опустили в могилу.

Я услышала рыдания. Я хотела утешить Джефферсона, но сама не смогла сдержать слез. Гейвин обнял меня. Дедушка Лонгчэмп стоял с опущенной головой, а Эдвина стояла рядом, обхватив себя руками. Ферн больше не смеялась, но и не плакала. Она выглядела усталой и чувствовала себя неуютно. Ее приятель был смущен, возможно, он спрашивал себя, зачем он здесь. Бронсон усадил бабушку Лауру назад в инвалидную коляску и повез к могилам. Я видела, как он пытается ей все объяснить и как она качает головой. Возможно, до нее только что дошло, что произошло.

– Ну, пошли, – произнесла тетя Бет, ведя перед собой Ричарда и Мелани. – Давайте пойдем домой.

Домой, подумала я. Как теперь это может быть домом без папы и мамы? Теперь это только оболочка дома, воспоминание, дом полный теней и старых отзвуков, место, где мы просто держим свою одежду, где беседуем, место, где мы едим, теперь спокойнее, чем когда-либо. Уже в прошлом смех папы, когда он подтрунивал над мамой, в прошлом то, как мама сидела и улыбалась, в прошлом ее поцелуи и нежные объятия, которые оберегали нас от чудищ и приведений из наших снов и прогоняли их.

Небо потемнело. Природа имеет право на этот гнев, думала я. Мы медленно пошли от могил мимо остальных фамильных захоронений, минуя большой памятник старухе Катлер. Я была уверена, что маме не придется встречаться с ней снова, потому что старуха Катлер никогда не попадет на небеса.

– Запомните, дети, – сказала тетя Бет, когда мы сели в лимузин. – Вытирайте ноги перед тем, как войти в дом.

Я взглянула на нее и подумала – уж не ночной ли кошмар все это.

 

Компромиссы

Дядя Филип был так разбит, что тете Бет пришлось заняться организацией приема после похорон. Почти все в доме прилежно выполняли распоряжения тети Бет. Мистер Насбаум и Леон готовили то, что ей казалось подходящим для такого случая. Они работали в доме под ее присмотром. Она попросила Баста Морриса и остальных людей, следящих за состоянием площадок вокруг отеля, принести дополнительно еще столы и скамейки и поставить их на главной лужайке. Мы знали, что придет очень много людей, чтобы выразить свои соболезнования и утешить семью. Ни Джефферсон, ни я не были в настроении принимать людей, даже тех, кто искренне хотел выразить свою любовь и симпатию, но я знала, что это необходимо сделать, и в любом случае тетя Бет заставит нас принять на себя эти роли и положение в доме.

– Вы с Джефферсоном сядете здесь, дорогая, – сказала она, указывая на диван в гостиной. – Милани и Ричард сядут рядом, а я буду подводить к вам людей.

– Я не хочу принимать гостей, – почти жалобно произнес Джефферсон.

– Я понимаю, что тебе не хочется, милый, – улыбнулась тетя Бет, – но ты сделаешь это ради твоих родителей.

– Почему?

– Он всегда доводит людей до бешенства своими вопросами, – прокомментировал Ричард, скривив рот. Его губы были тонкими как резиновый шнур, и иногда ему так удавалось их скривить, что мне казалось, они могут лопнуть.

– У него есть все права задавать вопросы, Ричард, – резко возразила я.

– Конечно, конечно, – согласилась тетя Бет раздраженно певучим голосом. Она подошла, чтобы приласкать Джефферсона, но он отстранился. – Спрашивай, что пожелаешь, дорогой.

Джефферсон покрепче сжал губы, и его глаза стали маленькими и злыми, но тетя Бет снова погладила его по голове и удалилась. Прежде чем мы успели поссориться еще по какому-нибудь поводу, в дом начали прибывать люди. Это впечатлило и потрясло даже Джефферсона. Казалось, что приехали все, кто жил где-нибудь недалеко от Катлерз Коув. Даже кое-кто из наших частых постояльцев прибыли к нам, как только услышали о трагедии.

Тетя Бет порхала вокруг как канарейка, клетка которой ограничена стенами гостиной и холлом. Она встречала приходивших и указывала им на нас. Это довольно быстро оказалось утомительным процессом, но я не могла не заметить, что люди, обнимавшие и целовавшие меня и Джефферсона, действительно переживают. Я была очень удивлена тем, как много людей, которых затронула смерть моих родителей. Тетя Триша заботилась о нас, присматривая за тем, чтобы нас с Джефферсоном покормили. Она оставалась с нами так долго, как могла, и отвела нас в сторону, чтобы попрощаться.

– Мне необходимо вылететь в Нью-Йорк, – сообщила она. – У меня просто сердце разрывается, когда я думаю о том, что мне придется вас покинуть.

– Я понимаю, тетя Триша, – кивнула я, вспомнив, как папа обычно над ней подшучивал. – В конце концов ты в театре, – добавила я, подражая ему. Она улыбнулась.

– Я так по вас буду скучать! – Тетя Триша взглянула на Джефферсона. Он в отчаянии замотал головой, и из его глаз потекли слезы. – Ах, дурачок, – вздохнула она, крепко прижимая его к себе. – Будь хорошим мальчиком и слушайся своих тетю и дядю, хорошо?

Джефферсон неохотно кивнул.

– Я скоро тебе позвоню, Кристи, а может, через несколько недель ты навестишь меня в Нью-Йорке и будешь ходить на представления каждый вечер. Хочешь?

– Очень, тетя Триша!

Она стояла, закусив губу и кивая. Затем она оглянулась так, как будто за ней охотится привидение, и быстро ушла. И всего несколько минут спустя ко мне подошел Гейвин и сообщил, что дедушке Лонгчэмпу тоже нужно срочно ехать.

– Его сердце просто на части разрывается, когда он сидит здесь и видит всех этих людей, прогуливающихся взад-вперед, – объяснил Гейвин. – Он даже готов просто сидеть в зале ожидания в аэропорту.

– Я понимаю. – От этого нерадостного известия мое сердце упало.

– Он сказал, что скоро я смогу приехать и навестить тебя.

– О, Гейвин, ведь ты собирался работать здесь этим летом. Нам было бы так хорошо вместе, – напомнила ему я. По его взгляду я поняла, что этого не будет.

– Мама хочет, чтобы вы вернулись на свое место, – сказал Ричард, протискиваясь между нами. – Она говорит, что необходимо принять еще много важных людей.

– Эй, – Гейвин резко повернулся к нему, – исчезни!

– Чего?

– Сделай так, чтобы я тебя не видел, дошло? На мгновение рот Ричарда перекосило от смущения, затем его лицо снова стало невозмутимым.

– Я просто делаю то, что сказала мама, – защищаясь, жалобно проговорил он.

– Ну, а теперь сделай то, что я тебе сказал. При виде рассерженного лица Гейвина он быстро повернулся и убежал.

Я засмеялась, мне стало от этого хорошо.

– Сделай мне одолжение, Джефферсон, – попросил Гейвин, – связывай вместе эти носки каждое утро, хорошо?

– Ага, – пообещал Джефферсон, и его глаза загорелись.

– Даже не думай об этом, Джефферсон, Гейвин, не нужно подсказывать ему такие идеи.

– Если он будет тебе мешать, напомни ему, что я скоро вернусь, – сказал Гейвин Джефферсону.

– Папа собирается уходить, дорогой, – проговорила Эдвина, подходя к нам. – Ему нехорошо, – добавила она, как бы извиняясь передо мной. – Филип распорядился, чтобы нам подали лимузин.

– Я провожу вас, – кивнула я.

– И я тоже, – эхом вторил Джефферсон. Он не отходил от меня ни на секунду.

Когда мы вышли из дверей главного входа, то возле столов увидели тетю Ферн и ее приятеля. Они смеялись и шутили вместе с несколькими официантами и посыльными. По ее виду нельзя было сказать, что она переживает утрату. Она так и осталась чужим человеком, который просто бродил по площадкам вокруг отеля. Эдвина подошла к ней сообщить, что они уезжают, но это ее не очень-то заинтересовало.

– Конечно, до свидания, – пролепетала Ферн и быстро махнула рукой в сторону Гейвина и дедушки Лонгчэмпа.

– Она ведет себя, как будто она мне чужая, – пробормотал он, – и уж, конечно, не как дочь Салли Джин. Полагаю, она унаследовала эти плохие черты откуда-то от моего рода. У нас там наверняка кроме нашей порядочности много чего намешано, – добавил дедушка Лонгчэмп. Меня это заинтриговало, и мне стало интересно, знает ли Гейвин что-либо из мрачных сторон истории их семьи.

– Ну, а теперь позаботься о себе, Кристи, – сказал дедушка Лонгчэмп, переводя на меня взгляд своих больших печальных глаз. – И приглядывай за своим братом, так, как бы этого хотели твои родители. Позвони нам, если что-нибудь понадобится, хорошо?

– Да, дедушка. Спасибо.

Он в последний раз взглянул на дом и сел в лимузин. Следом за ним в лимузин села Эдвина.

– Я буду писать и звонить при первой возможности, – пообещал Гейвин. – Так не хочется оставлять тебя вот так, – добавил он, и его взгляд потеплел. Я кивнула, опуская глаза.

Гейвин потрепал Джефферсона по волосам, а затем быстро, так что даже я не почувствовала и никто не заметил, наклонился и поцеловал меня в щеку. Но к тому времени, когда я открыла глаза, он уже быстро сел в машину позади своих родителей. Джефферсон и я остались стоять, держась за руки и глядя, как машина уезжает все дальше и дальше. Внезапно меня охватил озноб. Сумерки наступили быстро, как будто все в одно мгновение погрузилось во мрак, сгущая окружающие тени.

– Вот вы где, дети, – услышали мы крик тети Бет, стоящей у главного входа. – Вам придется вернуться назад на свои места, – объявила она.

– Мы устали, тетя Бет, – пожаловалась я, проходя мимо нее и все еще держа Джефферсона за руку. – Мы идем наверх.

– О, но, дорогие мои, а что же делать всем этим людям, которые только что приехали? – подавленно проговорила она. У нее было такое выражение лица, будто наше отсутствие и будет настоящей трагедией дня.

– Уверена, они поймут, – спокойно ответила я. – Как и вы тоже.

– Но…

Мы быстро прошли мимо нее, опустив головы, будто это больше не наш собственный дом, а мы в нем сироты. Я забрала Джефферсона к себе, зная, что он не захочет остаться в одиночестве.

Шум и движение внизу продолжались еще несколько часов. Вскоре после нашего ухода к нам поднялся Бронсон Алкотт. Он постучал и заглянул в комнату, когда я спросила, кто там. Джефферсон уснул рядом со мной на кровати, а я просто лежала, глядя в потолок.

– О, я не хотел тебя разбудить, – извиняясь проговорил он.

– Все в порядке, Бронсон. Пожалуйста, заходи, – я села на кровать и поправила прическу. Он вошел в комнату и улыбнулся, глядя на Джефферсона.

– Бедняжка, – он покачал головой. – Для каждого такая утрата тяжела, но для него особенно. Я помню, как мне было тяжело, когда я потерял мать, а я был немногим старше его.

– От чего она умерла?

– У нее был рак крови, – печально сказал он.

– И тебе пришлось самому заботиться о твоей сестре-инвалиде? – вспомнила я кое-какие подробности, о которых мне однажды рассказывала мама. Он кивнул. А теперь он заботится о бедной бабушке Лауре, грустно подумалось мне.

– Как там бабушка? – спросила я.

– С ней все в порядке. Она сейчас с сиделкой, – поэтому я смог вас навестить.

– Она понимает, что произошло? Он кивнул.

– Она то вспоминает, то забывает… Может, ее лучше увезти оттуда. Может, так ее сознание пытается защититься от такого количества несчастий.

– У тебя дел невпроворот, – заметила я.

– Так и твоя мама обычно говорила, – ответил он, улыбаясь. – Знаешь, Лаура Сю не всегда была такой. Она была когда-то такой живой, энергичной и блистательной женщиной. Она была полна смеха и восторга. Ее красота просто изводила мужчин.

– Мама рассказывала мне об этом, Бронсон, – кивнула я после короткой паузы, – ты так много знаешь о нашей семье, не думаешь ли ты, что здесь какое-то проклятье?

– Проклятье? О, нет, только не проклятье, несмотря на все случившееся. Даже не думай. Уверен, ты будешь жить так, как хотели этого твои родители, и на твою долю выпадет много замечательных событий, – уверенно проговорил он.

Я молча покачала головой.

– Я не хочу больше никаких чудесных событий. Без мамы…

– Не говори ерунды, Кристи. Ты должна продолжать занятия музыкой еще усерднее, чем раньше, – твердо сказал Бронсон. – Ты должна сделать это для нее и для себя.

– Но я не могу избавиться от ощущения, что этому не суждено осуществиться, потому что эти мрачные тучи…

Он нахмурился.

– Кристи, судьба временами бывает жестокой, но судьба также дала тебе талант. Подумай об этом. Судьба толкает нас иногда к хорошему, а иногда – к плохому, но, если судьба нам благоволит, а мы не обращаем внимания или отвергаем ее, в таком случае мы сами приносим несчастье. Будь всем тем, на что ты способна. Теперь у тебя есть обязательства, – предупредил он.

Я кивнула. Он был таким сильным и таким уверенным. Не удивительно, что мама любила и восхищалась им, подумала я. А затем в моей голове появилась замечательная идея.

– Я не хочу жить с дядей Филипом и тетей Бет, – и Джефферсон тоже.

– Я понимаю, но они имеют все права для того, чтобы быть вашими опекунами. И поэтому они могут въехать сюда и распоряжаться. Это наиболее чувствительно для вас. С этим нелегко смириться не только на короткое время и тем более навсегда. Но в конце концов вы с людьми, которые заботятся о вас и любят. Уверен, Филип будет вам с Джефферсоном таким же отцом, как и для своих собственных детей. Мне бы хотелось… мне бы хотелось взять вас обоих жить к нам, но боюсь, что мой дом не слишком подходит для двух юных созданий прямо сейчас. Лаура Сю большую часть времени не может обслуживать себя сама. Она вас любит, и когда ее сознание проясняется в достаточной мере, она хочет так и поступить, но в таком случае она станет для вас тяжким бременем.

– Я бы согласилась на это, – быстро сказала я. Он улыбнулся.

– Все будет хорошо. Не волнуйся, – заверил он. – А я буду навещать вас так часто, как только смогу, чтобы знать, что у вас с Джефферсоном все в порядке.

Я опустила голову, чтобы он не мог видеть моих слез.

– Ну, ну, у тебя все будет прекрасно, Кристи, – его голос звучал нежно, с пониманием. Бронсон наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку. Затем он с любовью посмотрел на Джефферсона. – Как только будет подходящий случай, как-нибудь вечером я возьму вас с собой на ужин. Лауре Сю это тоже пойдет на пользу. – Он пошел к двери.

– Бронсон?

– Да?

– До того, как это произошло, мама рассказала мне кое-что о прошлом, то, что всегда хранилось втайне, но осталось много, чего она уже не сможет рассказать, а мне все еще хочется узнать обо всем. Ты мне не расскажешь?

– Все, что я знаю, – пообещал он. – Когда все уляжется, когда-нибудь мы с тобой проведем день в разговорах о прошлом и твоей семье, хорошо?

Я кивнула.

– Спасибо тебе, Бронсон.

– Я очень, очень любил твою маму, Кристи. Ее глаза излучали такую мудрость, может, из-за всего того, что с ней произошло и о чем ты знаешь или узнаешь. Она была единственной в своем роде, обладала таким терпением, пониманием. Уверен, ты унаследовала все это. Вот увидишь, – сказал он на прощание.

Никто после Бронсона не заходил повидать нас. Ближе к вечеру прием пришедших на похороны перешел на более оживленные интонации. Я слышала смех, машины приезжали и уезжали, хлопали двери, слышались крики людей, подзывающих друг друга. Джефферсон проснулся и заплакал, зовя маму. Я успокоила его, и он снова уснул. Пока он спал, я, сев на пол возле своего шкафа, листала старый альбом с фотографиями, улыбаясь сквозь слезы изображениям папы и мамы.

Она была такой красивой, думала я, очень, очень красивой. Я обняла колени и уткнулась в них головой, старалась сдержать горе и слезы, которые разрывали мое тело. Я все еще сидела на полу, когда дверь комнаты неожиданно распахнулась.

– О, он здесь! – воскликнул Ричард.

– Чего тебе нужно? Может, сначала постучишь? – резко спросила я. Он ухмыльнулся.

– Мама послала меня присмотреть за ним. Ему нужно передвинуть кое-какие свои вещи, а то я это сделаю сам, – добавил он.

– О чем ты говоришь? Ему не нужно ничего передвигать. Особенно сегодня.

– Мама сказала, что нам с Мелани нельзя спать в одной комнате. Мы уже слишком взрослые для этого. Она говорит, что мальчики должны быть в одной комнате. Она собирается поручить поставить мою кровать в комнату Джефферсона. Я хочу, чтобы он подготовил комнату для того, чтобы я мог убрать свои вещи в шкафы и ящики комода. Если он этого не сделает, я сделаю все сам, – пригрозил он.

Я содрогнулась при одной только мысли об этом. Джефферсон не перенесет присутствия днем и ночью рядом с собой Ричарда, и я знала, что Ричард не такой, как все остальные двенадцатилетние мальчишки. Он чрезмерно аккуратен со своими вещами. Они с Джефферсоном наверняка постоянно будут драться из-за того беспорядка, который царил в комнате Джефферсона.

– Даже не смей дотрагиваться до его вещей, – возмутилась я.

– Что… в чем дело, Кристи? – спросил Джефферсон, садясь на кровати и протирая глаза.

– Ничего, спи. Мне нужно спуститься вниз и поговорить с тетей Бет, – я бросилась вон из комнаты, почти вытолкнув Ричарда.

В доме все еще было много народа. Люди пили кофе и чай. На столах были подносы с остатками еды, которую готовили мистер Насбаум и Леон. Я оглянулась в поисках тети Бет и дяди Филипа. Люди улыбались мне, а кто-то даже остановил меня, чтобы выразить мне соболезнование, но я стремительно переходила из комнаты в комнату, пока на ступеньках главного входа не обнаружила тетю Бет, прощающуюся с кем-то из гостей. Я не встретила дядю Филипа в доме и не знала, где он.

– О, Кристи, дорогая, – сказала она, когда я появилась. – Как хорошо, что ты спустилась! Ты не голодна, дорогая?

– Нет, тетя Бет, я не голодна, – резко ответила я. Она продолжала улыбаться. – Я расстроена. Зачем вы приказали перенести вещи Ричарда в комнату Джефферсона именно сегодня?

– О, я просто подумала, что чем раньше они начнут жить в одной комнате, тем для них будет лучше. Я думала, что Ричард будет хорошей компанией для Джефферсона и утешением. И в самом деле, дорогая, – она сделала шаг в мою сторону, – ты же не хочешь, чтобы мне пришлось поселить Ричарда и Мелани в одну комнату, как это было раньше? Мелани становится взрослой, а всем молодым девушкам необходимо иметь что-то личное и свое собственное место, не так ли? – продолжала она. – У тебя это есть, – твердо добавила она.

– Я не говорю – нет, тетя Бет, но Джефферсон только что был на похоронах своих родителей. Не нужно расстраивать его еще больше. Мы можем подождать с выяснением кто, в какой комнате будет жить, – ответила я. – Так или иначе у каждого из нас найдется что-либо сказать по этому поводу. Это наш дом, – добавила я с растущей гордостью.

Тетя Бет продолжала улыбаться.

– Где дядя Филип? – спросила я.

– Он где-то бродит, дорогая, но он сейчас слишком расстроен, чтобы ему чем-либо можно помочь. Я только стараюсь делать как лучше, – проговорила она.

– Самое лучшее – не запихивать Ричарда в комнату Джефферсона сегодня. Он просто не сможет заснуть. Джефферсон очень устал для того, чтобы сегодня разбирать свои шкафы и комод.

– Очень хорошо, дорогая, – согласилась тетя Бет. – Подождем до завтра, если тебе от этого будет лучше.

Она улыбнулась, но что-то в этой улыбке было фальшивым. Это была подозрительная, настороженная улыбка.

– Мне было бы лучше, если бы этого совсем не случилось, – заметила я.

– Нам всем теперь приходится идти на компромиссы, Кристи, – ответила она сурово. – Твоя потеря велика, но и мы потеряли не мало. Мы потеряли дом, отель и…

– Все это можно восстановить, тетя Бет, – сказала я, пораженная тем, что она может это сравнивать. Волна гнева захлестнула меня. – Ты можешь вернуть мою маму и папу? Можешь? – закричала я, и горячие слезы потекли по моим щекам.

– Хорошо, дорогая, – заговорила она, отступая. – Извини, что расстроила тебя. – Она быстро улыбнулась уезжающим гостям. – Мы обсудим это завтра. Пожалуйста, скажи Ричарду спуститься ко мне, – попросила она и быстро отошла от меня, чтобы попрощаться с уходящими сотрудниками отеля.

Я развернулась и бросилась наверх. Ричард был уже в комнате Джефферсона. Когда я распахнула дверь, то обнаружила, что он уже разбирает вещи Джефферсона.

– Оставь эти вещи в покое! – закричала я. Ричард остановился и сердито посмотрел на меня. – Тетя Бет хочет тебя видеть прямо сейчас. Ты не будешь переносить свои вещи сюда сегодня, – твердо сказала я. – А теперь убирайся! – Я отступила назад, указывая ему на дверь.

– Эта комната в два раза хуже, чем та, которая у меня была, – пробормотал он.

– И не надоедай нам своими посещениями, – проговорила я ему вслед. Он поспешил по коридору к лестнице.

Джефферсон стоял в дверях моей комнаты, на его лице были следы от высохших слез, а взгляд сник от усталости и всей этой неразберихи.

– Давай, Джефферсон. Я помогу тебе переодеться и лечь спать.

– Куда ушел Ричард? – спросил он.

– К черту, подальше отсюда, ради всего, чем я дорожу, – ответила я и помогла моему маленькому брату мыться и переодеться для того, чтобы лечь спать. Для него наступит еще одна ночь на этой земле без родителей.

Когда я вернулась к себе в комнату, то с удивлением обнаружила там тетю Ферн, перебирающую мои вещи в шкафу.

– Тетя Ферн, – воскликнула я и оглянулась в поисках ее приятеля. Его в комнате не было. – Что ты делаешь?

– Привет, принцесса! – Она глупо улыбнулась. Мне не нужно было подходить ближе, чтобы почувствовать сильный запах виски. – Я просто хотела присмотреть какой-нибудь из твоих свитеров. У тебя здесь очень миленькие вещицы. Мне особенно понравились эти часы, – сказала она, показывая свое левое запястье. – Я могу одолжить их у тебя на некоторое время?

Это был подарок на день рождения от моих родителей.

– Сними их! – закричала я. – Это последний подарок мамы и папы.

– О! – Она качнулась.

– Ты можешь взять что-нибудь другое, – предложила я. – Пожалуйста.

– Погоди, – ответила она и с усилием стянула часы с руки, едва не разорвав ремень, и грубо бросила их на кровать. Я быстро схватила их, поклявшись себе никогда больше не снимать их. – Могла бы быть со мной и повежливей, – жалобно протянула она. – Я уезжаю, и кто знает, когда ты увидишь меня снова.

– Ты не останешься на ночь?

– Я хотела поехать на вечеринку по случаю окончания учебного года, которая устраивается студенческими обществами.

Тетя Ферн подошла к моему туалетному столику и осмотрела мои духи и туалетную воду.

– Ты и в самом деле не собираешься поступать в летнюю школу, как ты обещала папе, да? – спросила я.

– Нет, – ответила она. – Я собираюсь провести лето с кем-нибудь из моих испорченных, богатых приятелей на Лонг Айленде. Я уже сообщила об этом Филипу и сказала, куда перечислить мое содержание. Но не думаю, что он услышал то, что я ему говорила, поэтому уверена, мне придется звонить Дорфману.

– Но я думала тебе придется пересдать те предметы, которые ты провалила в этом году.

Она резко повернулась.

– Знаешь, ты как старая дева… все пилишь и пилишь. Когда мне было шестнадцать, я уже потеряла свою невинность. – Она захохотала, увидев выражение моего лица. – Ты уже прочитала ту главу? Не так ли? – спросила она. – Все в порядке, храни свои маленькие секреты, – горько сказала она, – у всех в этой семье они есть. И уж, конечно, были у твоей матери.

– Не смей говорить что-либо отвратительное о моей маме, – резко ответила я. Она снова качнулась и покачала головой.

– Кончилось время, когда ты жила как Алиса в стране Чудес. Твои папа и мама выросли, живя в одной комнате, пока ей не исполнилось шестнадцать, а затем она влюбилась в Филипа, не зная, что он ей брат. Как ты думаешь, чем они занимались на свиданиях, в игрушки играли? Конечно, он все это будет держать в секрете, но я никому из них не позволю указывать мне, что делать. Все они не лучше меня.

– Это неправда, это неправда то, что ты говоришь о моей маме и дяде Филипе! – воскликнула я. Она пожала плечами.

– Спроси его как-нибудь, – сказала она. – И когда это случится, спроси заодно о том, как он «случайно» заходил ко мне в комнату, когда я переодевалась, и говорил, что ищет Дон или Джимми.

Достаточно одного взгляда на его жену, Кристи, и ты поймешь, почему он заглядывается на кого-то еще.

– Это ужасно, тетя Ферн. Я знаю, что ты снова напилась и только поэтому говоришь все эти гадости, но это тебя не оправдывает. Я не хочу ничего больше слышать, – заявила я. Она засмеялась.

– Не хочешь? – Она подошла ко мне, и ее лицо перекосило злобное подобие улыбки. – Ты не хочешь узнать, как Дон и Джимми, думая, что они брат и сестра, спали, причем в одном белье, рядом друг с другом.

– Прекрати! – закричала я, затыкая уши.

– Ты не хочешь услышать, как твою маму целовал в губы дядя Филип, как она упала в обморок, когда самый красивый мальчик старших классов поцеловал ее в шею?

– Прекрати!

Я бросилась в ванную комнату и захлопнула за собой дверь. Там я обхватила себя руками и, упав на пол, зашлась в рыданиях. Я услышала, как она засмеялась, и затем подошла к двери.

– Хорошо, принцесса Кристи, я оставляю тебя в твоей стране Чудес. Мне тебя жаль. Они всегда баловали тебя и благоволили к тебе. Кристи – то, Кристи – се. Ты была самая замечательная и талантливая девочка, а я была камнем на шее, приносящая одни неприятности. Теперь ты одна, так же, как и я когда-то. Посмотрим, как это тебе понравится, – проговорила она. Я услышала ее шаги, когда она уходила из моей комнаты.

Некоторое время я просто лежала на полу и плакала. Какой мерзкой и невыносимой она может быть, думала я. Папа хотел помочь ей стать счастливой, и мама так старалась полюбить ее и быть ей ближе. Я была рада, что она уезжает, и надеялась, что она больше не вернется.

Я медленно поднялась и умылась. Я думала, что не смогу заснуть еще несколько часов, но, как только моя голова коснулась подушки, эмоциональное истощение дало о себе знать и не отпустило, пока печальный серый свет раннего утра, утра с проносящимися по небу рассерженными облаками, похожими на караван верблюдов, пока этот свет не просочился сквозь занавески и не разбудил меня. Я посмотрела прямо перед собой. Мое черное платье, лежащее на стуле, напомнило мне о том, что произошло вчера, и о том, что все это не ночной кошмар, а реальные ужасные события.

Но прежде чем мои глаза снова наполнились слезами, слабый звук чьего-то вздоха заставил меня оглянуться, и я была изумлена, обнаружив дядю Филипа. Он поставил стул с другой стороны моей кровати и сидел, тоскливо глядя на меня. Его волосы были всклочены, а рубашка расстегнута. Ни галстука, ни пиджака на нем не было. Он показался мне бледным и усталым.

– Дядя Филип! – закричала я, вцепившись в одеяло. Кое-что из тех гадких вещей, рассказанных тетей Ферн, подобно плесени на стенах осело в моей памяти. – Что ты здесь делаешь?

Я не представляла, сколько времени он сидел здесь и смотрел на меня, пока я спала.

Он еще раз вздохнул, на этот раз громче и протяжнее.

– Я не смог заснуть, – начал объяснять он, – и я беспокоился о тебе, поэтому и зашел, чтобы проведать тебя, решил, что мне может удастся заснуть здесь. Я спал почти все это время, – заключил он, но мне казалось, что он выглядит как человек, не спавший всю ночь.

– Со мной все в порядке, дядя Филип, – сказала я, все еще смущенная его взглядом и поступком.

– Нет, нет, я хорошо тебя знаю. Я знаю, какая ты хрупкая и чувствительная и отчего ты страдаешь, – произнес он, приблизившись. Взгляд его глаз потеплел, встретившись с моим. – Тебе нужно больше нежности, любви и заботы. Я хочу дать тебе все это, сделать все, что в моих силах.

Он мягко улыбнулся, в его глазах была бездна нежности. Дядя Филип наклонился и поцеловал меня в лоб.

– Бедная, бедная Кристи, – проговорил он, поглаживая меня по волосам.

Я расслабилась.

– Все в порядке, дядя Филип. Иди к себе и поспи. Я в порядке, – уверяла его я. Но он продолжал улыбаться, любовно поглаживая мои волосы.

– Дорогая, дорогая Кристи. Любимая Кристи, дочка Дон. Я помню тот день, когда она принесла тебя назад в отель. Я говорил ей, чтобы она не беспокоилась о том, что твой настоящий отец предал ее. Я всегда буду отцом и для тебя. Так и будет. Да, – пообещал он.

– Хорошо, дядя Филип, спасибо. – Я быстро села и отстранилась от него. – Теперь я в порядке. Я сейчас собираюсь встать, принять душ, одеться и разбудить Джефферсона. В это время он обычно бывает уже здесь, – добавила я. Дядя Филип кивнул. Затем он откинулся назад, глубоко вздохнул, закрыв глаза и оперевшись ладонями на колени, встал. С поникшими плечами он направился к выходу, но остановился у самых дверей.

– Я тоже приму душ и переоденусь, – сказал он. – И мы сможем позавтракать вместе… как одна семья.

Как только он вышел, я встала и прошла в ванную комнату. Я стояла под горячим душем так долго, как только могла, как будто так можно было смыть со своего тела все это горе и печаль. Я быстро оделась и пошла посмотреть, не проснулся ли Джефферсон. Миссис Бостон была уже там и помогала ему одеться. Джефферсон причесывался в ванной.

– О, доброе утро, миссис Бостон, – проговорила я.

– Доброе утро, дорогая. Я пришла взглянуть на твоего братца, – сообщила она мне, – но он уже проснулся и собирался встать и одеться. Он теперь и в самом деле большой, – добавила она больше для него, чем для меня.

– Да, он уже большой. Вам не нужно больше им заниматься, а также готовить завтрак для каждого, миссис Бостон, – сказала я. Она не была членом нашей семьи, но восприняла смерть моих родителей так, будто была одной из нас.

– Все в порядке, дорогая. Твоя тетя Бетти этим утром поднялась рано и отдала распоряжение по сервировке стола. Я все приготовила и поставила на стол, поэтому у меня осталось время, чтобы заглянуть к Джефферсону.

– И что же она заказала на завтрак? – с любопытством спросила я.

– Кажется, для нее приготовлены яйца-пашот, для Ричарда – яйца всмятку, которые варились не дольше одной минуты, как и для миссис Мелани, мистеру Катлеру – только кофе и тосты. Она отдала особые распоряжения по поводу своих тостов. Она любит лишь слегка обжаренные, а детям – с клубничным вареньем. К счастью, у нас есть немного в кладовой, – добавила она. – Другими словами, мне теперь придется вставать раньше, чтобы приготовить все это.

– Мама никогда не была такой придирчивой, – проговорила я. Миссис Бостон кивнула.

– Мне лучше сейчас спуститься вниз. Она сказала, что сегодня утром мы все должны сидеть за столом ровно в восемь часов, – сказала она и вышла.

Джефферсон вышел из ванны и взглянул на меня. Ни один из нас не хотел спускаться вниз и встретить первое утро без наших родителей, но ничего поделать было уже нельзя. Я протянула ему руку, и он медленно подал свою, опустив голову. Затем мы пошли вниз.

Все уже сидели за столом. Дядя Филип сидел на месте папы, тетя Бет – на месте мамы. Джефферсона тут же охватило бешенство и не только от этого, но и от того, что Ричард сидел на его место, а Мелани – на моем.

– Доброе утро, дети, – сказала тетя Бет с приторной улыбкой. – Как мило вы выглядите!

Джефферсон с ненавистью посмотрел на нее и затем повернулся к Ричарду.

– Здесь я всегда сижу! – проговорил Джефферсон.

– О, неважно, где мы все сидели раньше, – быстро ответила тетя Бет, продолжая улыбаться. – Главное, мы должны вести себя прилично и аккуратно кушать. Нам следует всегда об этом помнить, – проинструктировала она нас прежде, чем мы успели сесть куда-нибудь, – потому что если с нами за столом будут посторонние, то они могут разочароваться, если мы нарушим этикет.

Я взглянула на дядю Филипа. Несмотря на едва заметную улыбку на его лице, глаза у него были как лед. Он выглядел так, будто был все еще в шоке. Он ничего не говорил, а просто ждал, поставив локти на стол и подперев руками подбородок. Ричард откинулся назад с самоуверенной улыбкой на лице. Мелани выглядела раздраженной.

– Мы не можем начать завтракать, пока вы не усядетесь, дети, – сказала тетя Бет.

– Может, Кристи следует сесть здесь, рядом со мной, – предложил дядя Филип, увидев, где сидит Ричард. – В конце концов, она – самый старший ребенок.

– Я сяду со своим братом, – быстро ответила я. Подведя Джефферсона к столу, я села рядом с Мелани. Я кивком указала на место напротив меня, и Джефферсон неохотно занял его.

– Ну, теперь все в сборе, – объявила тетя Бет. – Миссис Бостон, вы можете начинать, – скомандовала она.

– Да, мэм, – ответила миссис Бостон из кухни и принесла кувшин с соком.

Обычно она ставила его в центр стола, и мы сами себя обслуживали. Миссис Бостон помогала маме готовить еду и присматривать за домом, но мы никогда не использовали ее в качестве служанки. Ни тетя Бет, ни дядя Филип не стали сами наливать себе сок. Они просто сидели и ждали, когда это сделает миссис Бостон. Она подмигнула мне и начала разливать сок.

– А затем, – начала тетя Бет, держась за край стола, – всем будет небезынтересно прослушать прямо сейчас основные правила, как вы думаете? – Ее улыбка стала холодной и натянутой.

– Этим летом Филип будет занят ремонтом отеля, – начала она. – Это означает, что на меня перекладывается большая часть забот о вас, дети. Конечно, я хочу, чтобы вы сами со всем справились. Наша жизнь подорвана и изменена этими трагическими событиями. Каждому… каждому, – повторила она, устремив свой взгляд на меня, – придется пойти на компромисс, но я не вижу причины, – добавила она, озарившись ослепительной улыбкой, – почему мы не можем быть одной счастливой семьей.

Она повернулась к дяде Филипу, который, как мне показалось, все время наблюдал за моей реакцией.

– Филип всегда хотел, чтобы мы были большой семьей. Теперь его желание осуществилось. Но, – со вздохом сказала она, – все эти заботы свалились на его плечи словно град. Ричард и Мелани понимают, как это важно теперь – быть вместе. – При упоминании их имен, близнецы одновременно широко раскрыли глаза и повернулись к нам. – Мы должны помогать друг другу, – заключила она.

Миссис Бостон начала накрывать на стол. Ричард ткнул ложкой в яйцо и ухмыльнулся.

– Оно переварено, – немедленно пожаловался он.

– Но яйцо варилось не дольше минуты, – ответила миссис Бостон.

– Позволь мне посмотреть, – попросила тетя Бет, и Ричард передал ей тарелку. Она тоже ткнула ложкой в яйцо и покачала головой. – Может, огонь был слишком сильный или еще что-нибудь, но оно немножко переварено для Ричарда.

Миссис Бостон расстроилась.

– Думаю, за свою жизнь я достаточно много яиц сварила, и знаю, когда огонь сильный, а когда – нет, – сказала она.

– Так должно было быть и на этот раз, – настаивала тетя Бет. – Или вы просто ошиблись во времени.

– Я думала, что мы все собираемся идти на уступки друг другу, – быстро напомнила я. – Для меня не имеет значения – варилось ли яйцо на несколько секунд дольше или меньше.

На мгновение взгляд тети Бет остеклянел, но только я подумала, что она сейчас разнесет меня на куски, как вдруг она улыбнулась.

– Кристи совершенно права, Ричард. Все не так уж плохо, и, в конце концов, миссис Бостон исправится и будет готовить яйца так, как ты любишь, – она передала блюдо назад Ричарду, которого всего перекосило при этих словах.

– Съем, сколько смогу, – пробубнил он.

– Как это мило с твоей стороны, Ричард, – улыбнулась она.

Я чуть не расхохоталась, увидев, как миссис Бостон, подняв брови, перевела взгляд на меня. Она закончила накрывать на стол, Джефферсон только поковырял свое блюдо и выпил глоток сока.

– Джефферсон, – сказала тетя Бет. – Ты собираешься есть или нет? Мы не хотим переводить продукты зря.

Джефферсон неохотно поднес вилку ко рту.

– Кристи, дорогая, Джефферсон когда-нибудь кладет себе на колени салфетку? – спросила тетя Бет.

– Да, – ответила я. – Но, думаю, ему сейчас не до этого.

– Аккуратность и чистота – родные сестры здоровья и счастливой жизни, – продекламировала тетя Бет. – Нам всегда следует беспокоиться о таких вещах. Я знаю, – продолжала она, – что ваши родители были так заняты делами в отеле. Поэтому этот дом… – Она покачала головой.

– Что – этот дом? – быстро спросила я.

– Им, возможно, было слишком тяжело заниматься домом и отелем одновременно. Но для меня это не будет проблемой, – сказала она и снова улыбнулась.

– Я не понимаю, что же не так в нашем доме?

– Ему необходима генеральная уборка, дорогая, – пояснила она.

– Этот дом всегда был и остается очень чистым. Миссис Бостон работает очень добросовестно, и мама никогда не жаловалась! – воскликнула я.

– Просто, у твоей мамы не было времени, чтобы жаловаться или заботиться об этом. У нее было столько дел в отеле. Но пусть тебя это не беспокоит. Я решила, что приведу этот дом в порядок, и это еще одна причина, почему я хочу быстро уладить дело с комнатами. А после завтрака Ричард и Джефферсон разберутся в своей комнате, – твердо объявила она.

– Это моя комната! – возразил Джефферсон. – И я не хочу, чтобы там был он!

Сначала лицо тети Бет побледнело, а затем на щеках проступил румянец. Она прищурила глаза. Тетя Бет метнула взгляд в сторону дяди Филипа, который потягивал кофе и сидел, уставившись перед собой, как загипнотизированный. Он не опровергал все то, что она говорила, и не проявлял к этому никакого видимого интереса.

– Нехорошо повышать голос за столом, Джефферсон, – медленно произнесла тетя Бет. – Если тебе есть что сказать, скажи это мягко. И еще: я знаю, что это твоя комната, но на некоторое время, пока мы не решим этот вопрос, ты будешь жить там со своим двоюродным братом. Вы оба еще маленькие мальчики, – продолжала она, улыбаясь. – И для тебя должно быть счастьем находиться в компании Ричарда. Почему не отнестись к этому так, как будто у тебя неожиданно появился старший брат. Разве это плохо?

– Плохо, – ответил Джефферсон и, швырнув вилку, скрестил руки на груди.

– За столом так себя не ведут. С этого дня, если ты не будешь вести себя хорошо, я не позволю тебе сидеть за столом вместе со всей семьей, – пообещала тетя Бет.

– Мне все равно, – вызывающе проговорил Джефферсон.

– Он так и в школе себя ведет, – пожаловалась Мелани. – Всегда перечит своей учительнице.

– Спорю, ты выбросил свой плохой аттестат, а? – добавил Ричард.

– Прекрати! – крикнула я и встала. – Все вы сейчас же прекратите нападать на него. Неужели у вас нет сочувствия к нему? – спросила я, подходя к Джефферсону.

– Кристи, – сказала тетя Бет, – нет нужды так расстраиваться и портить наш первый совместный завтрак.

– Нет, есть, – ответила я. – Трудно смириться с тем, что люди могут оказаться такими подлыми, особенно, если это твои родственники, которые, казалось бы, должны заботиться и любить тебя более других. Идем, Джефферсон!

Я взяла его за руку, и мы пошли.

– Куда вы? – воскликнула тетя Бет. – Вы не позавтракали еще, и, если вы уходите из-за стола раньше, то вам следует попросить разрешения и извиниться.

– Кристи! – позвал меня дядя Филип, словно только что осознал, что что-то произошло.

Я не ответила и не повернулась. Я вывела Джефферсона из столовой и из дома. Мы шли куда глаза глядят. Слезы текли у меня по лицу, но я плакала молча. Джефферсон почти бежал, чтобы не отстать, когда я стремительно спускалась по ступенькам на тротуар. За нами никто не пошел.

Впереди на нашем пути были обугленные останки отеля. При виде почерневшего каркаса, разбитых окон, покачивающихся частей здания, вывернутых и оголенных проводов, разломанной и разбросанной мебели мое сердце заболело еще больше.

Я повела Джефферсона к задней части отеля, где мы, усевшись в бельведере, стали наблюдать, как бульдозеры и люди растаскивают остатки стены. Мы сидели молча. Джефферсон прислонился ко мне головой, и мы оба старались сохранить тепло под этим тяжелым, серым облачным небом, из-за которого океанский бриз становился еще более пронизывающим. «Были ли мы когда либо более печальны, чем сейчас?» – думала я.

 

Грязь

Со смертью наших родителей и последующей перемены в нашей жизни кошмары заполнили наши дни, и все вокруг стало серым, даже ярко-синее море и небо. Я видела и ощущала эту боль в глазах моего маленького брата. Он теперь часто смотрел сердито. Я понимала его возмущение. Кто-то должен был его предупредить, что все молодое и прекрасное неотвратимо идет к смерти и уходит навсегда.

Вдали от меня, кто теперь услышит и кого будут заботить его жалобы и переживания? Никто уже не подарит ему ту любовь и улыбки, как это делали мама и папа. Медленно, как цветок без солнечного света, он начал закрываться. Сначала он стал спать дольше и вставать позже, а когда просыпался, то часто он просто лежал в кровати, безразличный к своим игрушкам и играм. Он редко говорил и отвечал только, когда его спрашивали.

Два дня спустя после ужасного завтрака с семьей дяди Филипа, тетя Бет выполнила свои обещания. Она распорядилась перевезти одну кровать из бывшей комнаты Ферн в комнату Джефферсона. Ричард захотел, чтобы его кровать стояла ближе к окну, поэтому кровать Джефферсона отодвинули направо. Потом были разобраны и шкафы для одежды. Когда Джефферсон отказался вместе передвигать свои вещи, тетя Бет помогла Ричарду переставить все в комнате.

Ричард сделал метки из липкой ленты и отчетливо написал на них свое имя. Затем он приклеил их на свои ящики комода. Так как много вещей уничтожил пожар, тетя Бет поехала с близнецами по магазинам, и они вернулись с сумками и коробками, полными новой одежды и белья. Ричард сделал опись своих вещей и аккуратно сложил их в ящики. Затем он пожаловался, что ему не хватает места, и тетя Бет сложила вещи Джефферсона так, чтобы освободить для Ричарда дополнительные ящики и место в шкафу. Тетя Бет заставила миссис Бостон несколько раз чистить ковер, утверждая, что он грязный, и она не хочет, чтобы Ричард ходил по такому ковру босиком.

– Я убираю здесь каждый день, миссис Бетти, – возразила миссис Бостон. – Этот ковер просто не может быть грязным.

– Это ваше мнение, а мое совершенно обратное, – объявила тетя Бет. – Пожалуйста, сделайте это еще раз, – сказала она.

Затем тетя Бет отправилась дальше по дому, проверяя полки, углы комнат, проводя пальцами по приборам и под столами в поисках грязи и пыли, где бы они не были. Мелани следовала за ней с ручкой и блокнотом в руках и делала записи. В конце проверки тетя Бет подала миссис Бостон листки с замечаниями и попросила заняться этим немедленно.

Я редко заходила к ним, когда они жили в отеле, и поэтому не представляла, какой безумной становилась тетя Бет, когда дело заходило о чистоте. При виде паутины начинала читать нотации, а когда Мелани засовывала руку под диван и, вытаскивая, демонстрировала грязь на ладони, тетя Бет почти теряла сознание.

– Мы находимся здесь взаперти большую часть своего времени, – объяснила она миссис Бостон, – и дышим этой грязью. Пыль проникает в наши легкие, даже когда мы спим!

– Никогда раньше на мою работу не жаловались, миссис Бетти, – с негодованием проговорила миссис Бостон, – и я работала с самой суровой женщиной на этой стороне Миссисипи, со старухой Катлер.

– Она была также занята и сбита с толку, как и бедная погибшая Дон, – ответила тетя Бет. – Я первая управляющая Катлерз Коув, которая не уйдет с головой в бизнес настолько, чтобы не видеть пыли в воздухе собственного дома.

Тетя Бет лично проконтролировала уборку и перестановку в комнате моих родителей. Она распорядилась вынести всю мебель, а затем постирать ковры, как будто мои родители были заразными. Мы с Джефферсоном стояли в стороне и наблюдали за тем, как она следит за работой. Все вещи наших родителей были сложены снаружи возле двери. Стены шкафов были оклеены новой бумагой, ящики комодов были переставлены, зеркала и мебель – отполированы и вычищены.

– Все это я распоряжусь аккуратно упаковать и сложить на чердаке, – сообщила она мне, просматривая одежду и обувь мамы и папы, – за исключением того, что может пригодиться мне или тебе. Аккуратно перебери все это и возьми, что хочешь, – распорядилась она.

Мое сердце разрывалось от мысли, что мне придется сделать это, но там было много маминых вещей, и мне не хотелось видеть, как их отправят в темные, сырые углы чердака. Я быстро вытащила платье, в котором она была на моем дне рождения. Там лежали свитера, юбки, блузки, которые были дороги мне, так как я все еще живо представляла себе в них маму. Я взяла их в руки и поднесла к лицу. Я почувствовала запах ее духов, и на мгновение показалось, что она здесь, рядом со мной, улыбается и с любовью гладит меня по волосам.

Тетя Бет быстро схватила все мамины украшения, и, когда я возмутилась, она сказала, что будет только хранить их, пока я не повзрослею настолько, чтобы их носить.

– Я буду вести точный учет того, что здесь было ее, а что мое, – пообещала она и метнула на меня одну из своих мимолетных улыбок.

Она поменяла постельное белье и обивку кроватей и практически всю ночь вешала новые шторы и жалюзи. Затем она принялась за ванную, решив поменять обои.

– Фактически, – объявила она за обедом на следующий день, после того как все это началось, – нам следует переклеить все обои на стенах в этом доме. Мне никогда особо не нравилась эта расцветка.

– У вас нет на это права, – проговорила я. – Этот дом все еще принадлежит моим родителям и нам.

– Конечно, конечно, дорогая, – ответила она и уголки ее тонких губ поднялись вверх, – но пока ты не достигла совершеннолетия, мы с дядей Филипом – твои опекуны и имеем достаточно прав, чтобы принимать решения, которые повлияли бы на вашу жизнь.

– Замена обоев и перекрашивание дома никак не отразятся на нашей жизни, – заявила я.

– Нет, конечно, – согласилась она с едва заметным смешком. – Ваше окружение, там, где вы живете, имеет важное влияние на ваше психическое состояние.

– Нам нравится все так, как есть! – закричала я.

– Ты еще не знаешь, что тебе нравится, Кристи, дорогая. Ты слишком молода, чтобы понять это, а Джефферсон… – Она посмотрела на него, и он метнул на нее ответный взгляд. – Бедняжка Джефферсон едва может обслужить себя сам. Доверься мне, дорогая. Я воспитана в окружении самых изысканных вещей. Мои родители нанимали самых дорогих и известных художников-дизайнеров, и я знаю, что такое хороший вкус, а что – нет. Твои родители хоть и были премилыми людьми, но выросли в ужасной бедности. Достаток и положение обрушились на них неожиданно, и у них не было достаточного воспитания, чтобы понять – что надо сделать и как тратить деньги.

– Это неправда! – закричала я. – Мама была великолепной. Мама любила изысканные вещи. Все говорили только комплименты всему тому, что она делала в отеле. Она…

– Как ты и говоришь, дорогая, в отеле, а не в собственном доме. Это было, – она оглянулась вокруг так, как будто мы раньше жили в лачуге, – просто убежище, место, куда они забегали на несколько часов. Все преобразования они проводили в отеле. Вряд ли они давали обед в честь важных гостей здесь, так ведь? – пропела она и наклонилась ко мне. – Вот поэтому миссис Бостон, такая милая, не имеет опыта сервировки стола. Она не так часто этим занималась, если вообще это когда-либо было ее обязанностью. Но все это теперь придется изменить, особенно в свете того, что отель разрушен и будет восстанавливаться. Пока же нам с Филипом придется здесь принимать гостей, устраивать званые обеды и вечеринки, и не думай, что мы пригласим глав нашей общины в такой дом, как он есть сейчас. И, пожалуйста, – сказала она в заключение, – не тревожься об этом. Это моя забота. Я охотно приму на себя эти заботы. Все, что я прошу, чтобы вы и все остальные дети были вместе. Хорошо?

Я проглотила слезы и посмотрела на дядю Филипа, но он, как обычно, был спокоен и, похоже, был не в себе. Как теперь отличались обеды от того, что было раньше! Музыка, юмор и смех теперь были в прошлом. Не удивительно, что Ричард и Мелани такие, думала я. Все разговоры за столом начинала тетя Бет, а дядя Филип едва что-либо произносил.

– Кое о чем нужно сейчас договориться, – продолжала тетя Бет. – Заходя в дом, нужно снимать обувь. Снимайте ее возле двери и несите в руках наверх.

Она замолчала и, поджав губы и сузив глаза, уставилась на Джефферсона.

– Джефферсон, дорогой, тебе кто-нибудь показывал, как правильно надо держать вилку?

– Он держит ее как отвертку, – с ухмылкой прокомментировал Ричард.

– Посмотри, как твои двоюродные брат с сестрой пользуются столовыми приборами, Джефферсон, и постарайся им подражать, – предложила она.

Джефферсон посмотрел на меня, на нее, затем открыл рот и вывалил все то, что жевал, в свою тарелку на мясо и овощи.

– Ах! – воскликнула Мелани. – Какая мерзость!

– Какая мерзость! – закричал Ричард.

– Джефферсон! – быстро встала из-за стола тетя Бет. – Филип, ты видишь это?

Дядя Филип кивнул и усмехнулся.

– Сейчас же встаньте, молодой человек, – сказала тетя Бет, – и немедленно отправляйтесь наверх! Мы не будем обедать с тобой, пока ты не извинишься, – она указала ему на дверь. – Иди!

Джефферсон обеспокоенно посмотрел на меня. Даже если я понимала, почему он сделал это, вид пережеванной пищи вызывал отвращение. Меня замутило от этого, от напряжения и гнева, бушевавшего у меня внутри.

– Я не пойду наверх, – с вызовом ответил он. Джефферсон встал и бросился прочь из столовой к входной двери.

– Джефферсон Логнчэмп, тебе не разрешали выходить на улицу! – крикнула ему вслед тетя Бет, но Джефферсон все равно открыл дверь и выскочил наружу. Тетя Бет села. Ее лицо и тонкая шея были пунцовыми. – О, Боже, этот ребенок – такой дикий, пришел и испортил обед, – пожаловалась она. – Кристи…

– Я пойду за ним, – сказала я. – Но вы должны прекратить придираться к нему, – добавила я.

– Я просто пыталась научить его хорошему, – оправдывалась она. – Нам всем надо научиться ладить, мы должны как-то приспособиться.

– Когда же вы приспособитесь, тетя Бет? – спросила я, поднимаясь. – Когда вы пойдете на уступки?

Она откинулась назад, разинув рот. Мне показалось, что на губах дяди Филипа появилась едва заметная улыбка.

– Иди к своему брату и приведи его назад, – попросил он. – Мы поговорим об этом позже.

– Филип…

– Оставь это на некоторое время, Бетти-Энн, – внушительно добавил он. Она метнула на меня гневный взгляд и придвинулась к столу. Я оставила их в молчании, которое для них не было новостью.

Я нашла Джефферсона на заднем дворе на качелях. Он медленно раскачивался, опустив голову, шаркая ногами по земле. Я подсела к нему. Прямо над нами облака расступились, и мы увидели звезды. Со дня ужасной гибели наших родителей, ничто не казалось нам таким ярким и прекрасным, как все это, включая созвездия.

Я вспомнила, как мы с мамой садились где-нибудь летним вечером и смотрели на небо. Мы разговаривали о волшебстве и чудесах, позволяли нашему воображению уноситься прочь, к другим мирам. Мы мечтали о мире без болезней и страданий, о таком мире, в котором нет таких слов, как «несчастье» и «печаль». Люди жили там в совершенной гармонии и заботились друг о друге так же, как и о себе.

– Выбери звезду, – говорила мама, – и там будет тот мир, который мы придумали. И теперь, когда мы будем приходить сюда по вечерам, то будем искать ее.

Сегодня я не смогла найти ту звезду.

– Не стоило тебе делать все это за столом, Джефферсон, – сказала ему я. Он не ответил. – Просто не обращай на нее внимание, – добавила я.

– Я ее ненавижу! – воскликнул он. – Она… она – мерзкий червяк, – прохрипел он, отчаянно ища подходящее сравнение.

– Не оскорбляй червей, – проговорила я, но он не понял.

– Я хочу к маме, – захныкал он. – И к папе.

– Знаю, Джефферсон, я – тоже хочу.

– Я хочу, чтобы они забрали меня отсюда, я не хочу, чтобы Ричард спал в моей комнате.

Я кивнула.

– Я тоже не хочу, чтобы они были здесь, Джефферсон. Но сейчас у нас просто нет другого выбора. Если бы мы не жили с ними, нас отправили бы куда-нибудь еще, – сказала я.

– Куда?

Эта мысль заинтриговала и напугала его.

– В то место, где живут дети без родителей, и может так случиться, что нас разлучили бы.

Это охладило его желание искать выход.

– Ну, я не собираюсь извиняться, – вызывающе заявил он. – Мне все равно.

– Если ты этого не сделаешь, она не позволит тебе есть с нами за одним столом, а ты же не хочешь есть в одиночестве, правда?

– Я буду есть на кухне с миссис Бостон, – объявил он. Я не могла сдержать улыбки.

У Джефферсона был папин темперамент и упрямство. Это уж точно. Если тетя Бет решит, что она сможет покорить его, используя свою тактику, она натолкнется на неприятную неожиданность.

– Хорошо, Джефферсон. Посмотрим, – вздохнула я. – Ты все еще голоден?

– Я хочу яблочного пирога, – признался он.

– Давай вернемся назад через черный ход. Миссис Бостон даст тебе пирога, – предложила я ему.

Он взял меня за руку, и мы вернулись в дом. Миссис Бостон радостно улыбнулась, увидев нас. Я усадила Джефферсона за кухонный стол, а миссис Бостон отрезала кусок пирога ему, который только что был принесен из столовой. Я не хотела есть и просто смотрела на Джефферсона. Услышав наш разговор, на кухню зашла тетя Бет. Она встала в дверях, гневно взирая на нас.

– Этот молодой человек должен пойти в столовую и извиниться перед каждым за столом, – повторила она.

– Оставь все как есть, тетя Бет, – твердо сказала я. Когда наши взгляды встретились, она увидела мою решимость.

– Хорошо, пока он этого не сделает, пусть ест на кухне, – постановила она.

– Тогда мы оба будем есть здесь, – вызывающе проговорила я. Она резко запрокинула назад голову, как будто я плюнула ей в лицо.

– Какой пример ты ему подаешь, поддерживая и прощая его выходки, Кристи? Я сильно в тебе разочарована.

– Тетя Бет, ты даже представить себе не можешь, как я разочаровалась в тебе, – ответила я.

Она поджала губы так, что они превратились в тонкую белую линию, вздернула плечи и, развернувшись, ушла назад в столовую, чтобы сообщить все дяде Филипу.

Родители учили меня не перечить и не грубить взрослым, поэтому я чувствовала себя нехорошо от того, что сделала. Но мама с папой также учили меня честности, справедливости и доброте по отношению к тем, которых я люблю. И я чувствовала где-то глубоко-глубоко в своей душе, что тетя Бет заслужила то, что я сказала. Моему израненному горем сознанию было видно, что она не только не любит нас с Джефферсоном, но даже не пытается относиться к нам беспристрастно. Каждый день, разными, пусть даже крошечными способами, даже этой чисткой ковров, тетя Бет пытается уничтожить все, что напоминало бы о нашей семье. Прикрываясь заботой об уюте и сближении нас, чему, по ее мнению, должны способствовать и новые обои, и перекраска дома, и, что хуже всего, новые правила, по которым мы должны жить, она старалась вытравить мои воспоминания. А воспоминания – это все, что осталось у меня от моих родителей.

Я предвидела, что Ричард будет дразнить и придираться к Джефферсону из-за его поведения за столом в тот вечер. Он и так уже жаловался на привычки Джефферсона с момента, как он поселился в его комнате. В результате Джефферсон упросил меня разрешить некоторое время спать в моей комнате. Я вспомнила, что мама и папа в детстве были вынуждены спать на одном диване. Почему что-либо подобное не может случиться со мной и Джефферсоном? Вся эта комната с прекрасной мебелью была наша. Для Джефферсона я была готова на все, поэтому я позволила в ту первую ночь уснуть, свернувшись калачиком, рядом со мной. Теперь он хотел спать так каждую ночь и особенно сегодня, после этого случая за обедом.

– Тебе придется жить в своей комнате, Джефферсон, – сказала ему я, когда он позже спросил меня об этом. – Не позволяй Ричарду терроризировать себя. Это твоя комната, а не его.

Неохотно он поплелся в свою комнату и постарался сделать то, что я ему посоветовала: не обращать внимания на Ричарда.

Но утром он пришел ко мне весь в слезах. Сначала я решила, что Ричард побил его, но Ричард был не такой уж и сильный. Я знала, что мысль о том, что он может кого-то ударить, пугала его не меньше, чем мысль о том, что его могут побить.

– Что теперь стряслось, Джефферсон? – спросила я, с трудом прогоняя сон.

– Он спрятал мою одежду, – простонал он. – И не говорит, где моя обувь?

– Что? – Я встала и надела халат. – Пойдем, разберемся, что там происходит. – Я взяла его за руку и повела Джефферсона назад в его комнату, но Ричарда там не было.

– Смотри, – сказал Джефферсон, – мои ботинки исчезли.

– Ты смотрел в шкафу? – спросила я. Он кивнул. Я поискала везде, где только могла, и не нашла его любимых ботинок.

– Но это же глупо. Где он?

– По утрам он обычно уходит в комнату Мелани, – проговорился Джефферсон.

– Он? Но зачем?

Джефферсон пожал плечами? Я решительно вышла из комнаты и направилась к двери Мелани. Когда я постучала, она ответила:

– Войдите!

Я открыла дверь и увидела, что Мелани сидит за туалетным столиком. Она была в пижаме. Ричард, тоже в пижаме, стоял позади нее. Он расчесывал ей волосы. Когда я вошла, они оба повернулись и уставились на меня с совершенно одинаковыми выражениями лица, так, что сначала я испугалась. Они оба выглядели рассерженными, из-за того, что их побеспокоили: глаза были широко раскрыты и гневно горели, а губы в презрительной усмешке.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я больше из-за удивления и любопытства, чем из-за чего-либо еще.

– Я причесываю Мелани. Я делаю это каждое утро, – сказал Ричард.

– Почему? – удивилась я, смущенно улыбаясь.

– Просто так. Чего тебе надо? – грубо спросил он, показывая, что мое присутствие его раздражает.

– Где вещи Джефферсона – его обувь и одежда?

– Я уже говорил ему, что, если он оставит их разбросанными по комнате, я спрячу их так, что он не найдет, и я выполнил свое обещание, – отрезал он и снова принялся расчесывать Мелани.

Гнев сначала пригвоздил меня к полу, затем я просто взорвалась и набросилась на него. Он с удивлением посмотрел на меня, когда я выхватила у него расческу и замахнулась на него. Ричард съежился, а Мелани завизжала.

– Что ты о себе возомнил? С чего ты взял, что у тебя есть право на такие поступки в нашем доме? – заорала я.

– Что происходит? В чем дело? – услышала я крик тети Бет. Она прибежала на шум из той комнаты, которая теперь была ее и дяди Филипа спальней. Она все еще была в ночной рубашке и чепчике. Из-за маски ее губы казались бледными как мертвые червяки, а ее маленькие глаза были словно два скучных коричневых шарика.

– Ричард спрятал одежду и обувь Джефферсона, – объяснила я. – И он не хочет говорить куда.

– Он снова все разбросал по полу, так что можно было споткнуться о них ночью! – оправдываясь, крикнул Ричард. Тетя Бет кивнула.

– Ты правильно поступил, Ричард. Джефферсон должен научиться заботиться о своих вещах, а Ричард не собирается ему прислуживать. Джефферсон достаточно взрослый, чтобы знать, как себя вести, чтобы быть аккуратным и опрятным, – сказала она мне.

– Если он сейчас же не скажет мне, где вещи Джефферсона, я прокрадусь в его комнату среди ночи и разведу огонь под его кроватью, – пригрозила я.

Не знаю, откуда взялась эта идея или решимость сказать такое, но этим я вонзила «нож» ужаса и изумления в сердце тети Бет. Она задохнулась от неожиданности и, прижав руки к груди, заговорила:

– Какие… страшные… ужасные слова ты говоришь! Что вселилось в тебя, Кристи? – жалобно спросила она.

– Я не позволю мучить моего брата, – твердо заявила я. Затем повернулась к Ричарду: – Где его вещи?

– Скажи ей, Ричард, – попросила тетя Бет. – Я хочу, чтобы этот инцидент был немедленно разрешен. Ваш дядя уже ушел в отель, проследить за продвижением работ, – добавила она, – но я могу привести его сюда, чтобы он все это увидел и услышал.

– Мне все равно, узнает он или нет, – сказала я. – Ну? – обратилась я к Ричарду.

– Я выбросил их в окно, – признался он.

– Что? Когда?

Вчера вечером пошел дождь и лил всю ночь.

– Вчера перед сном.

– Все уже скорей всего испорчено. Ты довольна? – спросила я у тети Бет.

– Ричард. Не нужно было так поступать. Сначала тебе следовало бы прийти ко мне, – мягко укоряла она его.

– Я просто старался избавиться от этого свинарника, – холодно ответил он.

– Ну, я тебя понимаю. Может, Джефферсон теперь будет лучше заботиться о своих вещах, – добавила она, поворачиваясь ко мне.

– Если он снова дотронется до вещей моего брата, он очень пожалеет об этом, – пригрозила я.

Я швырнула ему расческу назад в руки. Он вздрогнул и попятился. Затем я взяла Джефферсона за руку, и мы удалились из комнаты. Когда я оделась, мы вышли на улицу и нашли его обувь, брюки, рубашку и белье под окном. Ботинки размокли, и я была уверена, что они испорчены. Миссис Бостон сказала, что когда они высохнут, то уже не будут иметь прежнего вида и их невозможно будет носить.

Все еще в гневе, я положила их в бумажный пакет и отправилась в отель, чтобы найти дядю Филипа. Большая часть отеля была снесена. Теперь рабочие убирали мусор и обломки. Дядя Филип в этот момент совещался с архитектором и инженерами по поводу восстановления отеля и вносимых в это изменений. Когда я подошла, он поднял свой взгляд от проекта.

Было невозможно не заметить гнева на моем лице. Мои щеки пылали, глаза горели, а губы дрожали.

– Извините, – быстро сказал дядя Филип и отошел от остальных. – Что случилось, Кристи?

– Посмотри, – проговорила я, вручая ему пакет с промокшими ботинками. Он взял его и заглянул внутрь, затем потрогал их.

– Что произошло? – спросил он с обеспокоенным выражением лица.

– Прошлой ночью Ричард выбросил ботинки и одежду Джефферсона из окна, потому что ему не понравилось, как Джефферсон заботится о своих вещах. Его не волновало, что на улице был ливень и вещи могут испортиться.

Дядя Филип кивнул.

– Я поговорю с ним, – пообещал он.

– Тетя Бет считает, что он поступил правильно, – сообщила я. Дядя Филип снова кивнул.

– Знаю, что для тебя это слишком тяжело, да и для любого другого было бы тоже. Люди очень разные и часто грубо нападают друг на друга. Временами это подавляет, – он сочувственно покачал головой.

– Но только не тетю Бет и Ричарда с Мелани, – ответила я.

– Уверен, что и их тоже, – сказал он. – Но это не извиняет их поведения. Сегодня вечером я во всем разберусь, – пообещал он и улыбнулся. – Я хочу, чтобы ты была счастлива как и прежде, Кристи, – он погладил меня по щеке, – ты слишком хорошая, чтобы я позволил чему-либо тебя расстроить, и очень хрупкая. Уж я-то знаю.

– Я не хрупкая, дядя Филип. Это моего брата сейчас терроризируют, а не меня. Я могу позаботиться о себе, а ему всего девять лет и…

– Конечно. Успокойся. Обещаю, я все устрою, – сказал он. – А пока скажи Джулиусу, чтобы он отвез вас с Джефферсоном в город, где вы купите ему новые ботинки, хорошо?

– Но дело не только в ботинках, – настаивала я.

– Знаю, но это не та причина, по которой все надо превращать в третью мировую войну, ведь так? У всех нас еще так свежо горе от той трагедии. Сделай все, что в твоих силах, чтобы уладить это, Кристи. Ты умней и старше Ричарда с Мелани. – На мгновение мне показалось, что он собрался добавить сюда и тетю Бет. – Я знаю, что смогу на тебя положиться.

Мой гнев ослаб. Дядю Филипа ждали, и я уже ничего больше не могла от него потребовать. Ну хорошо, что он понял и обещал посодействовать, думала я.

– Хорошо.

– Ты – хорошая девочка, – сказал он и, обняв, поцеловал меня в щеку, и его губы слегка поцарапали мою кожу, когда он отстранился.

На мгновение я уставилась на него, а затем, повернувшись, помчалась домой к Джефферсону, чтобы поехать с ним за покупками.

Несмотря на обещание дяди Филипа, за этим кризисом последовал новый. Между Ричардом и Джефферсоном постоянно возникали споры из-за ванны, игрушек и телевизионных программ. Они всегда вели себя как два кота, посаженных в одну клетку. Мир между ними мог нарушиться в одно мгновение.

К счастью, большую часть времени Ричард проводил с Мелани. Первое время я была этому просто рада, но, наблюдая за ними, сначала я испытывала любопытство, а потом все это стало вызывать отвращение. На прогулке они держались рядом. Кроме причесывания они обычно подрезали ногти на ногах друг другу и, одеваясь, они спрашивали друг у друга, что каждый из них хочет надеть. Казалось они никогда не ссорятся как другие братья и сестры в их возрасте, и я заметила, что Ричард не только никогда не дразнит Мелани, но они вообще никогда не критиковали друг друга и не высказывали недовольства. Когда я, Джефферсон, Ричард и Мелани находилась в одной комнате, близнецы неизменно переходили на шепот.

– Ваша мама так печется о том, чтобы вы были вежливыми, следовали этикету и вели себя прилично, – сказала я им, – и вы должны знать, что шептаться невежливо.

Они усмехнулись. Когда одного из них осуждали или критиковали, то другой воспринимал это и на свой счет.

– У вас с Джефферсоном есть секреты, – возразила Мелани. – Так почему у нас не может быть?

– У нас нет секретов.

– Уверен, что есть, – настаивал Ричард. – В каждой семье есть свои секреты. У тебя, например, есть другой отец, твой настоящий отец, но ты ведь держишь это в секрете? – уязвил он меня.

– Я не скрываю этого. Я просто мало о нем знаю, – объяснила я.

– Мама говорит, что он изнасиловал Дон, и поэтому родилась ты, – раскрыла тайну Мелани.

– Это неправда! Это – ужасная ложь!

– Моя мама не врет, – холодно проговорил Ричард. – Ей это не нужно.

– Ей нечего скрывать, – закончила Мелани. Мое сердце бешено колотилось. Я хотела подойти к ним и ударить каждого по лицу, чтобы исчезли их самодовольные выражения.

– Мой отец, мой настоящий отец, был знаменитым оперным певцом. Он даже участвовал в мюзиклах на Бродвее и преподавал в Сарах Бернхардте в Нью-Йорке. Там моя мама и познакомилась с ним и влюбилась в него. Он не насиловал ее.

– Тогда почему он сбежал? – спросил Ричард.

– Он не хотел жениться и обременять себя детьми, но он не насиловал ее, – сказала я.

– Все равно это ужасно, – заключила Мелани. Ричард кивнул, и они снова занялись игрой в шашки, оставив меня кипящей от возмущения.

Прежде, мне не приходилось долго и целыми днями общаться с ними, поэтому я даже не представляла, какими противными и себялюбивыми могут быть эти близнецы. Не удивительно, что у них нет друзей. Да кто вообще захотел бы с ними дружить? Они так близки, что не позволили бы кому-то еще встать между ними.

Однажды утром, когда они, находясь в ванной, оставили дверь открытой, от увиденного меня чуть не стошнило. Я увидела, как Ричард взял зубную щетку Мелани сразу же после того, как она ею пользовалась, и принялся чистить зубы.

– Ага, – закричала я так, что они оба резко повернулись. – У тебя есть своя собственная щетка, Ричард. Зачем ты пользуешься чужой?

– Прекрати за нами шпионить! – закричал он и захлопнул дверь.

Но Джефферсон, придя как-то вечером ко мне, сообщил самую поразительную новость о близнецах. В тот момент я страницу за страницей описывала все те неприятности, которые теперь происходили в доме, когда в дверях появился Джефферсон. Он выглядел смущенным и расстроенным.

– В чем дело, Джефферсон? – спросила я.

– Мелани уже большая и может самостоятельно принимать ванну, – сказал он, – да?

– Конечно. Ей уже почти тринадцать. Ты тоже сам принимаешь ванну. Только я или миссис Бостон помогаем тебе иногда, например потереть спину, как это делала мама когда-то, но… почему ты спрашиваешь? – удивилась я.

– Ричард помогает Мелани, – объявил он.

– Принимать ванну?

Он кивнул.

– Я не верю, Джефферсон. Откуда ты знаешь?

– Она его сама попросила. Она пришла и сказала: «Я собираюсь принять ванну», – а он сказал: «Я сейчас приду». Затем он разделся, надел халат и пошел в ванну.

– Но не принимают же они ванну вместе, этого уже не делают в их возрасте?

Джефферсон пожал плечами. Я медленно поднялась и пошла к двери. Я выглянула в коридор и посмотрела в сторону ванной комнаты. Дверь была закрыта.

– Ты видел, как они вошли туда вместе? – спросила я Джефферсона.

Он кивнул.

Заинтригованная, я тихо подошла к двери ванной и прислушалась. Я уловила их приглушенный разговор, слышались всплески воды в ванной. Как это отвратительно, подумала я. Наверняка, ни тетя Бет, ни дядя Филип не знают об этом ничего. Я взялась за ручку двери. Дверь была не заперта. Глаза Джефферсона стали большими от удивления и волнения, когда я чуть-чуть приоткрыла дверь. Я прижала палец к губам и сделала знак, чтобы он молчал. Джефферсон быстро прикуси губу. А затем я понемногу начала открывать дверь, пока не смогла просунуть в проем голову и заглянуть.

Они сидели в ванной лицом друг к другу. Ричард мыл Мелани голову. Ее грудь была полностью открыта. Неожиданно Ричард почувствовал мое присутствие и повернулся. Увидев меня, он перестал мыть Мелани, и она подняла голову.

– Закрой дверь и убирайся отсюда! – заорал он.

– Убирайся! – повторила Мелани.

– Чем вы тут занимаетесь? Это отвратительно, – сказала я. – Вы уже большие и не должны принимать ванну вместе.

– Чем мы занимаемся – не твое дело. Закрой дверь, – снова приказал он.

Я хлопнула дверью.

– Отправляйся назад в свою комнату, Джефферсон, – велела я ему.

– А ты куда?

– Пойду расскажу все тете Бет. Она не знает об этом. Это так непристойно, – сказала я.

– Что значит «непристойно»?

– Иди в свою комнату и жди меня.

Я поторопилась вниз и обнаружила там тетю Бет, разговаривающую по телефону. Дяди Филипа не было дома, он ушел на встречу с рабочими, которых наняли на восстановление отеля. Она заметила меня и прикрыла рукой трубку.

– В чем дело, Кристи? – спросила она. – Я говорю по телефону.

– Мне нужно сообщить тебе кое-что немедленно. Поднимись наверх, – сказала я.

– Дорогая, ну что еще? Минутку, Луиза, у меня тут одна неприятность. Да, еще одна. Я тебе перезвоню. Спасибо.

Она повесила трубку и поджала губы, показывая свое раздражение.

– Да, слушаю тебя.

– Это все из-за Мелани и Ричарда. Они принимают ванну.

– И что?

– Вместе они сидят в одной ванне, вместе, прямо сейчас, – подчеркнуто добавила я.

– Ну и что. Они всегда все делают вместе, они же уникальны, это – близнецы, – сказала она.

– Но им же по двенадцать лет, почти по тринадцать и…

– О, понимаю! Ты считаешь это чем-то извращенным и грязным. – Она кивнула, как бы подтверждая подозрение. – Ну, близнецы, они – особенные. Они очень сообразительны и очень преданы друг другу. Они никогда не делают друг другу что-либо плохое и того, что может смутить кого-либо из них. Это же так естественно, они вместе формировались внутри меня и развивались рядом в течение девяти месяцев. Да я даже кормила грудью их вместе. Я думаю, что в этом есть что-то духовное.

– Но ты говорила, что хочешь переселить Ричарда в комнату Джефферсона, чтобы Мелани имела возможность уединиться, – напомнила я ей. Она пришла в бешенство от того, что я ей указала на расхождение в словах.

– Я имела в виду, что у нее будет комната, которая ей необходима, и не только из-за уединения, – сурово сказала она.

– Но…

– Ничего. Я не думаю, что они будут делать все совместно слишком долго. Становясь взрослыми, они будут отдаляться друг от друга настолько, насколько это возможно, а пока нет ничего плохого в их любви и привязанности друг к другу. Вообще, они – вдохновение друг для друга. Да, – она подчеркнула понравившуюся ей мысль, чтобы защитить их, – вдохновение!

Ее улыбка быстро исчезла, и она стала похожей на ведьму: глаза стали маленькие, как бусинки, губы – тонкие, а щеки ввалились, отчего ее нос стал длиннее.

– Меня не удивляет, что ты нашла их действия извращенными. У тебя такое несчастливое происхождение, и Ферн воспитывалась в вашем доме, и вообще.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросила я.

– Пожалуйста, Кристи. Давай не будем влезать в этот неприятный спор. Спасибо, что ты пришла и рассказала мне о близнецах. Не волнуйся об этом. Кстати, Ричард много раз жаловался мне на то, что ты шпионишь за ними.

– Шпионю? Это – ложь!

– Каждому иногда нужно уединяться. Тебе тоже, так ведь? – добавила она. – Ну, а теперь мне нужно перезвонить своей подруге Луизе. Мы не закончили с ней очень важный разговор. – Она снова повернулась к телефону, оставив меня в шоке. Я повернулась и пошла наверх.

– Что случилось? – спросил Джефферсон, стоя в дверях своей комнаты.

– Ничего, Джефферсон. Забудь об этом. Забудь о них. Они ненормальные, – сказала я так, чтобы они слышали тоже. Я вернулась к себе, чтобы продолжить письмо Гейвину, но теперь уже получилась небольшая книга вместо письма. Теперь он был единственной живой душой, которой я могла довериться.

«Гейвин, жизнь с тетей Бет и дядей Филипом еще больше заставляет меня тосковать по моим родителям. В семье дяди Филипа нет любви. Дядя Филип бывает с семьей только за завтраком и обедом. Тетя Бет ведет себя так, как будто ее дети созданы в лаборатории, и поэтому они совершенные создания, которые не могут ошибаться. Когда она целует их, чтобы пожелать спокойной ночи или доброго утра, или когда дядя Филип целует их на прощание перед уходом, я вспоминаю, как папа и мама когда-то целовали нас с Джефферсоном. Я никогда не видела четырех людей, которые бы так формально относились друг к другу.

Но неважно, что тетя Бет говорит о близнецах, для меня они не более, чем двуголовое чудовище. Они такие странные. Мне кажется, что они были бы рады жить в безлюдном мире, и никто кроме них самих, даже их родители, им не нужен.

Они смеются и улыбаются только тогда, когда шепчутся по углам. Я знаю, они обсуждают нас с Джефферсоном. Откровенно говоря, я думаю, что дядя Филип считает своих собственных детей отвратительными, и поэтому он не любит проводить время в их обществе и не терпит их возле себя, когда он в отеле.

Мне интересно, почему дядя Филип женился на тете Бет. Он – красивый мужчина, он слишком красив для такой невзрачной женщины, как она. Ферн рассказала мне кое-какие ужасные вещи, прежде чем уехать. Она хочет, чтобы я поверила, что дядя Филип и мама были когда-то любовниками, прежде чем мама узнала, что он ей наполовину брат. Но перед тем, как случился пожар в отеле, мама сказала, что между ними не было ничего такого. До сих пор мне бывает смешно, когда я смотрю на дядю Филипа или когда замечаю, что он смотрит на меня.

Я никому не могу доверить это кроме тебя, Гейвин.

Мои подружки, такие, как Полина, интересуются всем этим и обсуждают друг с другом, но я стесняюсь им рассказывать об этих семейных неприятностях.

Не могу дождаться новой встречи с тобой и считаю дни до твоего приезда.

Передай сердечный привет дедушке Лонгчэмпу и Эдвине». Я долго думала как подписаться и наконец написала: «Любящая всем сердцем Кристи».

Было уже поздно, когда я закончила письмо. Я запечатала его в конверт и положила на ночной столик, чтобы утром не забыть отослать. Но я не стала готовиться ко сну. Вместо этого, я надела кофту, выглянула в коридор, чтобы убедиться, что все спокойно, и тихо спустилась вниз.

Как обычно, главный вход был освещен, и одна лампа была зажжена в гостиной. Я убедилась, что миссис Бостон там нет, и решила, что она уже ушла. Украдкой я прошла к входной двери и осторожно открыла ее. Затем я проскользнула наружу и тихо закрыла дверь за собой. Луна освещала фасад дома как прожектор. Ступеньки заскрипели подо мной, когда я двинулась вперед.

Вообще-то, думала я, Ричард и Мелани были правы, утверждая, что у меня есть секреты. У меня был один, который я хранила даже от Джефферсона. С тех пор, как похоронили моих родителей, я часто, уходя из дома под покровом темноты, навещала их могилы, чтобы поплакать и пожаловаться. Сегодня особенно я хотела пойти туда и побыть с ними, но я не была готова к сюрпризу, который следовал за мной по пятам.

 

Секреты

В лунном свете высокие памятники и мавзолеи казались белыми как кости, а в воздухе было так спокойно, что листья казались нарисованными на ветках. За спиной слышался рокот моря, на поверхность которого луна отбрасывала нежно-желтый свет. Когда я проходила под гранитной аркой кладбища, меня встретил запах свежей земли от недавно вырытых могил.

Обычно я не любила бродить по ночам по кладбищу, особенно там, где похоронена старуха Катлер, так как, когда я была еще ребенком, меня приводили сюда всего несколько раз, да и то в связи с какими-то важными событиями, и каждый раз я со страхом смотрела на надгробие на ее могиле и читала по буквам ее имя, даты рождения и смерти. Я помнила тот ночной кошмар про эту могилу. Мне снилось, что я заблудилась на кладбище. В темноте я наткнулась на ее памятник, только вместо выгравированных слов, я обнаружила два холодных серых глаза, смотрящих на меня в упор. Это были те самые серые холодные глаза, которые прежде смотрели на меня с того жуткого портрета в отеле, только этот взгляд из кошмара светился и был страшен.

Но теперь я знала, что здесь похоронены папа и мама, и кладбище перестало быть для меня местом страха и ночных кошмаров, а превратилось в уголок тепла и любви. Мои родители защитят меня так, как они всегда это делали, и даже привидение старухи Катлер или ее дьявольский дух не смогут победить их доброту. Несмотря на то, что ее надгробие было больше многих других на кладбище, оно было просто камнем. Тем не менее я не стала задерживаться возле него, а быстро прошла мимо и приблизилась к могилам моих родителей. Я встала на колени и пока говорила с ними, из моих глаз лились слезы.

– Мама, я так скучаю по тебе и папе, – начала я. – У Джефферсона просто сердце разбито, и он ходит как потерянный. Мы не хотим жить с дядей Филипом и тетей Бет. В этой семье нет любви.

Я рассказывала им о Ричарде и Мелани, какие они ненормальные и подлые по отношению к нам.

– Но я обещаю всегда приглядывать за Джефферсоном и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему пережить это горе, – обещала я.

Слезы текли по моим щекам и капали с подбородка. Я не обращала внимания на них, и они падали на могилу моих родителей.

– Ах, мама, так тяжело жить в этом мире без тебя, – стонала я. – Все изменилось: утро больше не такое теплое и яркое, а ночь уже не такая спокойная, и еда теперь не такая вкусная, и все мои наряды теперь не кажутся мне такими хорошенькими. Внутри у меня пусто. Я не могу играть на пианино – мои пальцы онемели. Музыка ушла. Я знаю, что ты не хочешь, чтобы я так говорила. Все говорят мне, что я должна преодолеть свое горе и еще больше постараться стать такой, какой бы ты хотела меня видеть. Но этот путь без тебя теперь кажется на много длиннее и труднее. И неважно, что все говорят, я не могу не верить, что над нами висит страшное проклятие.

Я глубоко вздохнула и кивнула, как будто в самом деле слышала мамин ответ.

– Но я знаю, я должна стараться и должна преуспеть, так как моя ответственность теперь гораздо больше. Я должна жить и работать, представляя, как горда была бы ты за меня. Я постараюсь, мама. Я обещаю, – сказала я и медленно поднялась. Я была такой усталой и опустошенной. Пора было идти домой спать.

Но только я собралась уходить, как услышала чьи-то шаги. Кто-то шел сюда по тропинке следом за мной. Я повернулась и, вглядевшись в кладбище, освещенное луной, увидела дядю Филипа. Он остановился у надгробия бабки Катлер. Увидев его, я спряталась в тени одного из памятников. Я не хотела, чтобы он знал, что я приходила сюда ночью одна. Я ждала, что он уйдет после посещения этой могилы, но с удивлением обнаружила, что он спустя несколько минут пошел дальше, к могиле моих родителей. Он остановился возле маминой могилы и, встав на колени, опустил ладони на холодную землю. Затем, не отрывая ладоней от земли, он поднял голову и заговорил так громко, что мне было все слышно.

– Прости, Дон, прости! Знаю, что никогда не говорил тебе этого. Не хватит и тысячи извинений, чтобы стереть то, что я сделал с тобой. Судьба не имела права отнять тебя у меня так рано, особенно прежде, чем я успел вымолить у тебя полное прощение.

Что он сделал? Что могло быть таким ужасным, что даже недостаточно тысячи извинений?

– Я чувствую, что половина меня умерла вместе с тобой. Ты знаешь, как я к тебе относился и как я не мог сдержать своих чувств. Ничто не могло остановить мою любовь к тебе. Я женился на Бетти-Энн, но она была просто жалкой заменой. Я мечтал и надеялся, что придет день, когда мы сможем открыть друг другу наши чувства. Я знаю, что ты отказывалась признать это, но однажды мы любили друг друга чисто и страстно, и раз это было, то я надеялся, что когда-нибудь мы снова сможем это вернуть. Может, это глупо, но я не мог отогнать от себя эту мысль, Теперь, – говорил он, опустив голову, – каждый раз, когда я вижу Кристи, я думаю о тебе. Я считаю ее нашим с тобой ребенком или той, на которую наш ребенок должен был быть похожим.

Его слова для меня были словно холодный душ. Так вот почему он так пристально смотрел на меня временами, подумала я, но вместо того, чтобы обрадоваться его таким сильным чувствам по отношению ко мне, меня бросило в дрожь. Холодок пробежал у меня по спине.

– Никогда в моем безумном воображении, – продолжал он, снова подняв голову и заговорив страстным голосом, – я не мог представить, что ты умрешь раньше меня. Уверен, что сами ангелы завидуют моей любви к тебе и хотят уничтожить ее. Что ж, они забрали тебя у меня, забрали тебя из этого мира, но им не удастся вырвать тебя из моего сердца. Я обещаю тебе, что буду с любовью заботиться о Кристи, следить, чтобы она была счастлива и в безопасности. Я восстановлю этот отель как памятник тебе. Он будет больше, величественнее и прекрасней, чем когда-либо был, и когда все будет построено, в холле на стене будет висеть твой огромный портрет. Ты поешь, моя любимая, поешь и поешь в моем сердце.

Он снова опустил голову.

– Только прости меня, прости, – просил он. Затем он медленно поднялся и побрел прочь с опущенной головой.

Я с бьющимся сердцем следила за тем, как он удаляется по кладбищенской дорожке. Что за таинственный, мрачный секрет хранится в его сердце, такой мучительный, что он молит прощение у могилы? Неужели из-за того, что любит маму более страстно, чем ему полагалось любить свою сестру, или это то-то гораздо более ужасное? Мне вспомнились те жуткие слова, которые бросила мне тетя Ферн перед отъездом: «Ты что же думаешь, они на свиданиях в игрушки играли?» Мне было страшно об этом даже думать.

Убедившись, что он ушел, я вышла из тени и поторопилась по той же тропинке домой.

Парадный вход был все так же освещен. На мысочках, стараясь ступать так, чтобы ступеньки не скрипели, я поднялась к двери. Я открыла дверь и быстро проскользнула внутрь. Я остановилась и прислушалась. Все было спокойно. Возможно, дядя Филип уже поднялся к себе в спальню, решила я и направилась по коридору к лестнице. Но когда я подошла к входу в гостиную, я заметила, что одна маленькая лампа все еще горит, а на стуле, запрокинув голову и закрыв глаза, сидит дядя Филип. В его руке был стакан с виски.

Я быстро прошла мимо гостиной к лестнице наверх, но первая же ступенька, громко заскрипев, выдала меня.

– Кто там? – спросил дядя Филип. Я замерла. – Там кто-нибудь есть?

Я решила не отвечать, но сердце так сильно билось, что я была уверена, он слышит этот стук в моей груди. Но он больше не позвал и не вышел из комнаты. Я быстро поднялась по ступенькам и сразу прошла к себе. Я переоделась в ночную рубашку и легла в кровать. Как обычно, я выключила все освещение кроме ночника. Но вскоре, когда я уже закрыла глаза, вдруг услышала, как моя дверь со скрипом открылась. Я не услышала привычных шагов и крика Джефферсона, и мое сердце гулко забилось. Я лежала не шевелясь, я даже не повернулась, чтобы посмотреть кто это. Да этого и не нужно было делать, через мгновение я ощутила запах виски. Я затаила дыхание – это был дядя Филип. Простая ли это проверка: сплю я или нет? Почему он стоит здесь так долго? Наконец я услышала, как дверь закрылась, и я перевела дух, но не успела я повернуться, как снова услышала его шаги и поняла, что он возле моей постели.

Я не открывала глаза и не двигалась, притворяясь спящей. Он стоял и смотрел на меня, и время, казалось, замерло, но я не открыла глаза и сделала вид, что не подозреваю о его присутствии. Я была слишком напугана. Я услышала, как он глубоко вздохнул, и, наконец, послышались его удаляющиеся шаги. Затем, услышав как дверь снова открылась и закрылась, я повернулась и удостоверилась, что он ушел. Я облегченно вздохнула.

Какой странной и удивительной оказалась эта ночь! Тайны носились в воздухе вокруг меня. Я долго лежала и думала, пока меня наконец медленно не окутала дрема, словно теплый и уютный кокон.

Я проснулась от какого-то шума, и через мгновение ко мне в комнату ворвался Джефферсон. Я слышала крики тети Бет в коридоре, которая просила дядю Филипа послать за доктором. Несмотря на то, что на улице уже было светло, взглянув на часы, я увидела, что сейчас около половины шестого утра. Джефферсон был очень напуган.

– В чем дело?

– Это Ричард, – сообщил он с широко раскрытыми глазами. – У него сильная боль в животе, такая, что он плачет.

– Правда? – сухо спросила я. – Возможно, его отравила его же собственная желчь.

– Мелани тоже отравила желчь, – с волнением добавил он.

– И Мелани тоже? Что ты имеешь в виду?

– У нее тоже боль в животе, а тетя Бет просто в ярости. Можно я у тебя посплю? Они так шумят, – попросил он.

– Забирайся ко мне, – сказала я, а сама встала и надела халат. – Пойду, посмотрю, что там случилось?

В коридоре я увидела дядю Филипа. Он все еще был в пижаме, а волосы у него взъерошены. Он выглядел смущенным, сонным и громко зевал. Он потер лицо ладонями и направился к двери комнаты Мелани.

– В чем дело? Что значит весь этот шум? – спросил он.

– Она белая как привидение, и Ричард тоже. Иди взгляни на него, – крикнула тетя Бет из комнаты Мелани. – Их отравили! – добавила она.

– Что? Глупость какая, – пробормотал дядя Филип. Он повернулся и увидел меня. – О, Кристи! – Он улыбнулся. – Жаль, что они тебя разбудили.

– Что происходит, дядя Филип? – спросила я.

– Не знаю. Так всегда бывает. Когда кто-то из близнецов заболевает, то другой тоже обязательно заболеет. Такое впечатление, что каждый микроб, нападающий на одного из них, имеет своего близнеца, который только и ждет удобного случая, – добавил он, продолжая улыбаться.

Затем дядя Филип прошел в комнату Джефферсона и Ричарда. Я подошла к двери комнаты Мелани и заглянула.

Тетя Бет сидела на кровати Мелани, держа у нее на лбу холодный компресс. Мелани стонала и держалась за живот.

– Мне снова нужно выйти, – закричала она.

– О, Боже мой, Боже мой, – проговорила тетя Бет, вставая, чтобы освободить ей путь.

Мелани пулей выскочила из постели и, согнувшись и держась за живот, поспешила в ванную. Я отошла с дороги.

– В чем дело? – поинтересовалась я, когда она промчалась мимо меня и, влетев в ванную, захлопнула дверь за собой.

– В чем дело? Их отравили чем-то испорченным, я уверена, – заявила тетя Бет. – Это все из-за этой никудышной кухарки и горничной…

– Миссис Бостон? Вы не должны так говорить о миссис Бостон, она прекрасно готовит!

– Гм, – она расправила плечи.

Тетя Бет прошла мимо меня и направилась к Ричарду. Я услышала ее всхлипы. Оттуда вышел дядя Филип с выражением отвращения и усталости на лице.

– Мы все ели одно и то же, дядя Филип, – сказала я. – Но никто кроме них не заболел. Близнецы, должно быть, съели что-то еще, – добавила я.

– Не знаю, не знаю, – нараспев проговорил он и пошел звонить доктору. Я вернулась в свою спальню и устроилась рядом с Джефферсоном, который уже спал.

Не прошло и часа, как приехал доктор. Осмотрев близнецов, он вышел в коридор с тетей Бет и прописал им какие-то лекарства и постельный режим, после этого он уехал. Вскоре ко мне вошла тетя Бет.

– Кристи, – начала она, – пожалуйста, скажи Джефферсону, чтобы он некоторое время ночевал в комнате Мелани. Я не хочу, чтобы он заразился, а мне легче, если близнецы будут в одной комнате.

– Что с ними?

– Возможно, это какой-то вид пищевого отравления или желудочный вирус, – объяснила она, скривив рот от отвращения.

– Скорей всего это вирус. Я чувствую себя хорошо и Джефферсон тоже.

– Даже если это вирус, то они подхватили его из-за недостаточной чистоты, особенно на кухне. Вам двоим просто повезло, – ответила она. – Непонятно только, каким образом, – добавила она и вышла.

Позже, в это же утро, когда я и Джефферсон спустились к завтраку, за столом мы обнаружили только дядю Филипа, читающего газету. Он улыбнулся и поздоровался так, как будто ничего не случилось.

– Где тетя Бет? – спросила я.

– Она понесла чай и тосты близнецам. Она будет сама ухаживать за ними до полного выздоровления. Она всегда так делает. В любом случае я рад, что с вами все в порядке, – добавил он.

– А за нас нечего беспокоиться, – резко проговорила я. Он кивнул и снова уткнулся в газету.

Миссис Бостон вынесла из кухни завтрак для нас. Она выглядела очень несчастной и рассерженной. Я никогда не видела, чтобы она так сжимала губы.

– Как ваши животы сегодня? – спросила она у меня и Джефферсона.

– Прекрасно, миссис Бостон, – ответила я.

– Я так и думала, – удовлетворенно произнесла она и расправила плечи, но дядя Филип продолжал свое чтение, как будто не слышал ни слова.

Миссис Бостон ушла на кухню и больше оттуда не выходила. Еще раньше я обещала Джефферсону, что после завтрака мы с ним пойдем по пляжу искать морские раковины, поэтому мы поднялись наверх за его легкой курткой. Я постучала в дверь его спальни и затем заглянула в комнату, чтобы убедиться, могу ли я зайти и взять из шкафа куртку.

Тетя Бет сидела между двумя кроватями. Правой рукой она держала руку Ричарда, а левой – Мелани. Одеяла у них были натянуты до подбородка, а глаза закрыты.

– Тсс-с, – прошептала тетя Бет. – Они только что заснули.

– Я просто хочу взять куртку Джефферсона, – тоже шепотом сказала я и на цыпочках прошла к шкафу. Несмотря на то, что шуму от меня было не больше, чем от мышонка, Ричард неожиданно открыл глаза.

– Что… что это? – закричал он. Глаза Мелани тоже немедленно открылись.

– Кто это? – спросила она.

– Видишь, что ты наделала?! – воскликнула тетя Бет. – Им так необходим отдых.

– От меня шума было меньше, чем от мухи, тетя Бет, – сказала я. – Они и не спали.

Я сняла куртку Джефферсона с вешалки.

– Куда вы направляетесь?

– На прогулку по пляжу, – ответила я. – День такой хороший. Очень плохо, что близнецы не могут выйти на улицу, – добавила я и быстро вышла.

Я опустила письмо к Гейвину в почтовый ящик, а затем мы с Джефферсоном пошли на пляж к океану.

Джефферсону нравилось искать необычные раковины, но сейчас он часто останавливался, смотрел в сторону океана и начинал расспрашивать о маме и папе. Действительно, они там на небесах вместе? Будут ли у них там дети? Могут ли они хоть один раз, хоть на мгновение вернуться назад? Ни один из моих ответов не удовлетворил его. Темные глаза Джефферсона делались большими, и в них появлялись слезы. Он хотел только одного ответа – когда-нибудь мы все снова будем вместе.

После прогулки, подходя к дому, мы с удивлением обнаружили гостиничный лимузин, стоящий у главного входа. Неожиданно из дома вышел Джулиус с чемоданами. Он уложил их в машину.

– Кто уезжает? – спросил меня Джефферсон. – Надеюсь, это тетя Бет.

Но Джефферсон ошибся. Уезжала миссис Бостон. Она была одета в свое нарядное платье, в котором ходила в церковь по воскресеньям, а в руках она несла небольшую сумочку. Увидев ее, мы бросились навстречу.

– Миссис Бостон! – позвала я. – Куда вы уезжаете?

Она посмотрела на меня и улыбнулась.

– О, я так рада, что вы вернулись до моего отъезда, – сказала она. – Я хотела попрощаться с вами.

– Но куда вы, миссис Бостон? Я не помню, чтобы вы собирались куда-либо ехать!

– Я тоже, – гневно произнесла она. – Вы же знаете, что ваша тетя утром обвинила меня в том, что я подаю на стол недоброкачественную пищу. А после завтрака она вернулась и сказала, что я не могу содержать кухню в чистоте, не знаю, как следует обслуживать людей высшего общества. И у нее нет времени, чтобы научить меня всему этому. Она сказала, что для всех будет лучше, если я уеду. Затем она рассчитала меня и попросила немедленно уехать. Я сказала ей, что и для меня это самое лучшее – добавила она.

– О, нет, миссис Бостон! Она не могла уволить вас. Вы же работали не для нее, а для нас, – с отчаянием произнесла я. Во что превратится наша жизнь без миссис Бостон?

– Бедное, бедное дитя, – вздохнула она, дотрагиваясь рукой в перчатке до моей щеки. Затем она улыбнулась погрустневшему Джефферсону. – Я работала для тебя, но ты пока не распоряжаешься деньгами, дорогая. Миссис Бет дала мне знать об этом. Я думаю, все к лучшему. Через некоторое время мы горло друг другу перегрызли бы. Эта женщина… – Она покачала головой. – Мне жаль, малыши! Я заботилась о вас обоих, помогала вам становиться на ноги, и этот отъезд разбивает мое сердце, но теперь я уже не могу остаться.

– Куда вы поедете, миссис Бостон? – спросила я, и у меня из глаз брызнули слезы.

– Сначала в Джорджию к моей сестре Луи Энн. Пора навестить ее. Мы обе одиноки, как вы знаете, – ответила она с улыбкой.

– Мы никогда вас больше не увидим? – жалобно пролепетала я.

– О, через некоторое время я вернусь назад. А ты позаботься о своем брате, – сказала она. – А ты, Джефферсон, слушайся сестренку, понятно?

Я посмотрела на Джефферсона. Его печаль быстро сменилась гневом. Он закусил губу и бросился бежать.

– Джефферсон!

– Иди, присмотри за ним. – Она поцеловала меня в щеку, и мы крепко обнялись. – Я буду скучать по тебе, малышка!

– Я тоже буду скучать без вас, миссис Бостон! Очень! – добавила я. Она вытерла слезу со щеки и кивнула.

– Быстрее, – поторопила она Джулиуса, – пока я не раскисла.

Она села в машину, Джулиус захлопнул дверцу и сел на место водителя. Последнее, что я видела – это было перо нарядной шляпки миссис Бостон, виднеющееся в заднем окне машины, пока солнце не превратило окно в зеркало, отражающее лучи. Пораженная, с криком, застрявшим у меня в горле, я стояла и смотрела вслед уехавшей машине. Мои ноги налились свинцом.

Постепенно все, что когда-то было частью нашей удивительной жизни, теперь куда-то ускользало. Я никогда не чувствовала себя более одинокой и никогда так не боялась того, что надвигалось на нас.

Джефферсон прополз под открытую решетку под задним крыльцом дома. Я предполагала, что он там. Это было одно из мест, где он обычно прятался, играя. Он сидел, свернувшись в уголке, бессмысленно ковыряя палочкой в утрамбованной земле.

– Джефферсон, вылезай. Ты испачкаешься, и к тому же нет смысла прятаться, – упрашивала я его.

– Я не хочу, – ответил он. – Я не хочу, чтобы миссис Бостон уезжала, – повторил он.

– Я тоже, но она уехала. Я пойду в дом и сейчас же поговорю с тетей Бет об этом.

Он с надеждой взглянул на меня.

– Миссис Бостон вернется?

– Возможно, – сказала я. – Ну, давай же, Джефферсон!

Я протянула руку, он ухватился за нее и выполз наружу, брюки спереди и сзади, а также локти были черными от грязи. Я отряхнула его одежду, и мы пошли в дом. Тетя Бет была на кухне. Она все вытащила из шкафов и теперь гремела сковородками и кастрюлями. Я встала в дверях и посмотрела на нее. На ней был фартук поверх платья, а на руках пластиковые перчатки. Голова была повязана толстым шерстяным платком.

– Тетя Бет, – обратилась я к ней. Она остановилась и повернулась ко мне.

– В чем дело?

– Как ты могла рассчитать миссис Бостон? – спросила я. – Какое у тебя на это право? – В моем голосе прозвучали стальные нотки.

– Как я могла… какие у меня права? – переспросила она, заикаясь. Ее взгляд стал жестким и холодным, как кристаллики льда. – Ты что, слепая? Посмотри на все это! Ты не поверишь, сколько грязи и жира, пыли и сажи я обнаружила в этих шкафах. Все здесь необходимо промыть и продезинфицировать. Не думаю, что здесь когда-либо такое проделывали. Я возьму это на себя, прежде чем мы наймем новую прислугу. Я собираюсь передвинуть каждый шкаф, каждую полку и простерилизовать всю посуду и столовое серебро.

– Это неправда! У миссис Бостон всегда все было чисто. Мы любим миссис Бостон! Она была с нами… вечно. Ты должна послать за ней, – настаивала я.

– Послать за ней?

Она засмеялась своим высоким голосом, как будто я предложила какую-то чепуху. Затем ее взгляд перешел на Джефферсона, и ее лицо скривилось от отвращения. Она быстро встала и в гневе подошла к нам.

– Чем он занимался? Как он мог так испачкаться? Почему ты привела его в дом в таком виде! Посмотри на его ноги! Я уже говорила вам обоим: всегда снимайте обувь перед тем, как войти в дом. Вы что, не знаете, что микробы прилипают к вашей обуви? Вы не понимаете, что близнецы болеют, и они очень восприимчивы к микробам? Быстро, – она схватила Джефферсона за правый локоть, – снимай все грязное и сложи здесь, в углу, – велела она.

Джефферсон заревел и попытался вырваться, но когда она была в гневе, у нее появлялась необыкновенная сила. Ее костлявые пальцы вцепились в руку Джефферсона как железные тиски. Джефферсон упал на пол, вопя и брыкаясь.

– Оставь его! – закричала я.

– Тогда отведи его в ванную на первом этаже и вычисти его, – приказала она, в ненависти скривив рот. – Не вздумай отвести его наверх в таком виде! Не добавляй мне работы! А сейчас я займусь прихожей и полами.

Она наклонилась и одним движением сорвала с ног Джефферсона его ботинки.

– Ну, – скомандовала она.

– Идем, Джефферсон, – сказала я. – Она сумасшедшая!

Я взяла его на руки и поспешила уйти из кухни.

– Отнеси его прямо в ванную! – прокричала она вслед, но я ее не слушала.

Я быстро поднялась по ступенькам и отнесла его в свою комнату, захлопнув за собой дверь. В комнате я перевела дыхание. Джефферсон тяжело дышал, пытаясь подавить рыдания.

– Все хорошо, Джефферсон, – успокаивала я брата. – Она не тронет тебя. Я сделаю тебе теплую ванну, а потом поговорю с дядей Филипом, – пообещала я.

Джефферсон прижал свои маленькие кулачки к глазам и вытер последние слезинки. Его лицо было перемазано грязью, и он даже не пытался сопротивляться купанию в ванне. Горе, печаль и страх – все вместе обрушившись на него, превратили Джефферсона в жалкого, беззащитного малыша. Как он теперь отличался от того мальчишки, который едва мог дождаться утра, чтобы ворваться ко мне в комнату, которого трудно было чем-нибудь расстроить. Видя его в таком состоянии, во мне закипела злость. У меня больше не было времени и сил жалеть саму себя. Я решительно не хотела, чтобы Джефферсону причиняли хоть какую-то боль. Я сказала ему, чтобы он лег и вздремнул, а сама пошла искать дядю Филипа.

Тетя Бет выскребла прихожую, как и обещала, и теперь прихожая была покрыта газетами. Я прошагала прямо по газетам и заспешила прочь. Но как только я начала опускаться по ступенькам, подъехал дядя Филип.

– Тетя Бет уволила миссис Бостон! – закричала я, когда он вышел из машины. – И она ужасно придирается ко мне и Джефферсону.

– В чем дело? Придирается к тебе? – переспросил он, подойдя ко мне. – О, нет, Кристи!» Она не хотела придираться к тебе. – Он обнял меня за плечи. – Она просто нервничает и расстроена, что близнецы заболели. Она всегда становится такой, когда они болеют.

– Она уволила миссис Бостон, – простонала я. – И миссис Бостон уехала.

– Ну, возможно, это и к лучшему. Тетя Бет теперь хозяйка дома, и прислуга должна ладить с ней. Миссис Бостон привыкла вести себя по-своему, и, кроме того, ей давно уже пора на пенсию, – ответил он.

– Миссис Бостон не старая, и она не мешала тете Бет. Миссис Бостон была частью моей семьи, – настаивала я.

– Мне жаль, – сказал он. – Но если тетя Бет и миссис Бостон не в восторге друг от друга, то какой смысл продолжать все это? Все к лучшему, поверь, – повторил он и улыбнулся.

– Нет, – я отстранилась от него. – Тетя Бет только все усложняет! Мы с Джефферсоном не выйдем из моей комнаты, пока она не извинится за то, что накричала на него и напугала до смерти.

Я бросилась назад в дом и поднялась в свою комнату. Джефферсон дремал, устав от нервного потрясения. Я села, глядя на него, на его маленькое спящее личико. Временами он постанывал во сне, возможно, из-за того, что ему пригрезилась тетя Бет. Спустя час в мою дверь тихонько постучались.

– Войдите, – сказала я, и дядя Филип открыл дверь. Он нес поднос с двумя тарелками супа, бутербродами и двумя стаканами молока.

– Бетти Энн прислала все это вам, – произнес он и кивнул на Джефферсона, который все еще спал. – Как он?

– Его опустошили все эти события, – холодно ответила я.

– Бетти Энн сожалеет о случившемся, – сказал он, ставя поднос на письменный стол. – Она не хотела никого расстраивать. Я думаю, она просто перенервничала из-за близнецов. Все будет хорошо. Вот увидишь, – пообещал он.

– Вряд ли, – сухо ответила я. – Она не имела права увольнять миссис Бостон.

– Давай подождем, – попросил он. – Когда все успокоится, мы трезво обговорим все это как взрослые люди, хорошо? – Он отвел свой взгляд от меня. – Я уверен, мы сможем решить наши проблемы, когда близнецы будут здоровы. Это нелегко, Кристи. Мы все должны научиться сосуществовать в мире. Я знаю, что вам это сложнее, – сочувственно добавил он.

Я пристально посмотрела в его голубые глаза. Сейчас он говорил так, как должен говорить заботливый дядя. Я хотела сказать ему: «Да, для нас это труднее. Мы потеряли родителей, а тетя Бет жалкая замена мамы. Она никогда не сможет быть для нас мамой».

– Эти работы по восстановлению отеля занимают все мои мысли и время, но я обещаю, что скоро посвящу себя вам и приму часть обязанностей Бетти Энн. Между нами, – добавил он, понизив голос, почти перейдя на шепот, – думаю, что у нее их слишком много. Она так подавлена болезнью близнецов и всем прочим… Ну, она не такая женщина, какой была Дон. Ты уже взрослая, и я могу говорить с тобой, надеясь, что ты поймешь, – сказал он.

Теперь он стал таким доверительным, открытым и относился ко мне как ко взрослой. И я хотела его спросить, за что он вымаливал прощение у могилы моей мамы, но боялась открыть ему, что тоже была там и услышала его сокровенные мысли.

Он сделал шаг ко мне и, опустившись на колени, взял мою руку. Затем он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, и его глаза засветились от счастья.

– Мы можем заключить договор?

– Какой договор? – подозрительно спросила я.

– О доверии в будущем друг к другу с этого самого дня, рассказывать друг другу то, что не могли бы рассказать никому больше, стараться оберегать и заботиться о счастье друг друга. С этого дня и навсегда, – поклялся он, – то, что расстроит тебя, опечалит и меня, а если ты будешь счастлива, то и я буду счастлив тоже. Мы сможем заключить такой договор? – повторил он.

Как странно он говорит, думала я. Казалось, он просит меня выйти за него замуж. Я пожала плечами. Я не знала, как реагировать, что ответить. Он так настаивал, его взгляд был решителен и прикован ко мне.

– Полагаю, да, – произнесла я.

– Хорошо. Давай скрепим это поцелуем, – сказал он и наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку, но на этот раз его губы коснулись уголка моих. Потом он немного посидел с закрытыми глазами и наконец снова улыбнулся. – Все хорошо, – кивнул он. – Просто замечательно.

Замечательно? Как все может быть замечательно? Тот удивительный мир, полный солнечного света и счастья, который я знала, ушел навсегда. Ничто не вернет того прекрасного чувства, ни теплые дни, ни голубое небо. Он встал.

– Лучше разбудить Джефферсона, и пусть он поест. Я хотел попросить вас спуститься вниз и поесть; но там, в кухне, тетя Бет, она отмывает пол. Она всегда становится такой безумной, когда близнецы заболевают, – говорил он, улыбаясь еще шире. – Только так она может успокоить свои нервы. Пока она чем-то занята, она чувствует себя хорошо. Я должен поехать опять в отель, но вернусь домой рано, и мы прекрасно отобедаем вместе. О, – спохватился он уже в дверях, – нам придется притвориться, что все, приготовленное тетей Бет, вкусно. Она не очень хороший повар, но пока не прибыла замена миссис Бостон… – Он улыбнулся. – Я уверен, ты уже достаточно взрослая, чтобы понять, – добавил он и вышел.

Но я не понимала. Почему он позволил ей уволить миссис Бостон? Почему он не проверил? Почему он все спокойно переносит и позволяет всему этому происходить? Папа не позволил бы, с горечью подумала я. Мама как-то говорила мне, каким податливым и слабым по характеру был отец дяди Филипа – Рэндольф. Как он мирился с выходками и темпераментом бабушки Лауры. Очевидно, дядя Филип не слишком от него отличался, когда дело касалось его жены…

Как мне хотелось, чтобы побыстрее пришло то время, когда я вырасту и смогу сама распоряжаться своей жизнью и жизнью Джефферсона. Неважно, сколько мы даем обещаний и клятв, и неважно, как упорно мы будем стараться, все равно будет сложно ужиться с дядей Филипом и тетей Бет, думала я.

Джефферсон проснулся, и мы поели вместе в моей комнате. Он уже не плакал, но в его глазах была все та же тоска, поэтому, чтобы отвлечь его от плохих мыслей, я поиграла с ним в одну из его любимых игр.

Ричард и Мелани оставались в постели весь остаток дня и не смогли спуститься к ужину. Но именно им и следовало бы прийти на ужин, подумалось мне. Тетя Бет попыталась приготовить цыпленка-гриль, но пережарила, и он получился сухим и жестким. Она недоварила картофель, и он был твердый как яблоки.

Дядя Филип пытался развлекать всех разговорами о восстановлении отеля. Он пообещал Джефферсону, что утром после завтрака он возьмет его посмотреть, как бульдозеры будут расчищать площадку после пожара.

В первый раз со дня смерти мамы и папы Джефферсон чем-то заинтересовался, и его это волновало.

Пока мы ели, тетя Бет носилась взад-вперед по лестнице, проверяя, как там близнецы. По ее словам, они уже могут есть твердую пищу. Она без умолку говорила о них: как они выглядят, как жуют и как они съели одинаковое количество пищи. Дядя Филип заговорщически взглянул на меня и улыбнулся, как будто хотел сказать: «Что я говорил? Но мы же понимаем!»

Она так и не подошла и не извинилась за крики и рукоприкладство, но зато выразила надежду, что между нами больше не произойдет ничего подобного. И чтобы подтвердить свои слова, она вынесла из кухни двойной шоколадный торт, который купил в городе дядя Филип. Она дала Джефферсону такой большой кусок, что он даже глаза вытаращил. Джефферсон еле-еле с ним справился.

Потом мы с ним посмотрели телевизор, пока Джефферсон не захотел спать. Я отвела его наверх и уложила спать в комнате Мелани. Затем я отправилась в свою комнату, чтобы почитать и написать новое письмо Гейвину. Я описала ему все, что произошло той ночью на кладбище, и рассказала о сегодняшних событиях. Я просила его не говорить об этом дедушке Лонгчэмпу, потому что он только расстроится и вряд ли чем поможет. Я закончила письмо Гейвину словами о том, как сильно я хочу его видеть. На этот раз под своим именем я изобразила четыре креста, что означало четыре поцелуя. Затем, закрыв глаза и представив его лицо, я поцеловала письмо перед тем, как запечатать его.

Опустошенная этим утомительным и эмоциональным днем, я наполнила ванну и добавила в нее мамину пену. Затем я погрузилась в воду, откинув голову назад и закрыв глаза. Я почувствовала, что расслабилась и унеслась в воспоминания о маме, доброй и любящей, которая расчесывала мои волосы и рассказывала мне о наших удивительных планах на следующий день. Я так задумалась, что не услышала, как дверь ванной открылась и снова закрылась, не услышала шагов дяди Филипа. Я не знала, что он здесь, пока не открыла глаза и не увидела его. Я не представляла, сколько времени он здесь стоит и смотрит на меня.

Я вскрикнула и, прикрыв руками грудь, еще глубже ушла под пену. Он засмеялся, в его руках был сверток.

– Извини, что потревожил тебя, – сказал он, – но я хотел дать тебе это прежде, чем ты ляжешь спать. Я увидел это в витрине универмага, когда ездил в город за тортом на десерт, и не смог удержаться от этой покупки для тебя.

– Что это? – спросила я.

– Это сюрприз, который скрасит этот день, полный неприятностей, – произнес он, продолжая стоять. – Хочешь, я открою и покажу тебе это?

Я кивнула. Я подумала, что чем быстрее он это сделает, тем быстрее уйдет.

Он поставил коробку на раковину, снял крышку и вытащил такую белоснежную кружевную ночную рубашку, какой я никогда не видела.

– Правда, мила? – спросил он, прижимая ее к щеке. – Она такая нежная и женственная, я не мог не подумать о тебе, когда дотронулся до нее. Надень ее сегодня после ванны, и ты почувствуешь себя лучше.

– Спасибо, дядя Филип.

– Ты наденешь ее сегодня? – спросил он.

Я не могла понять, почему это так важно для него, но решила, что он просто хочет быть уверенным, что его подарок компенсирует все, что произошло между нами и тетей Бет.

– Да, – ответила я.

– Хорошо. Кстати, я неплохо тру спину, – заметил он, положив рубашку в коробку.

Как он может такое предлагать? Я уже не ребенок. Взгляд его глаз напугал меня. На мгновение я онемела.

– Спасибо, не надо, – я боялась, что он подойдет ближе. – Я уже собиралась выйти.

– Ты уверена? – он сделал шаг в мою сторону.

– Да, – быстро ответила я, и мое сердце глухо забилось.

– Ладно, – сказал он, совершенно расстроившись, – но ты многое теряешь.

Он еще некоторое время смотрел на меня и затем вышел. Я лежала и слушала, как открылась и закрылась дверь моей спальни, а затем я выбралась из ванны и вытерлась. Я посмотрела на ночную рубашку.

Она была хорошенькая и очень мягкая. Я надела ее и посмотрела на себя в зеркало. Она была такой легкой и прозрачной, как будто на мне ничего не было. «Что за подарки дарит дядя своей племяннице?» – подумала я, но легла в ней спать.

Позже, ночью, я вдруг проснулась, увидев во сне, как в мою комнату снова входит дядя Филип и тихо приближается к моей кровати. Он медленно стягивает одеяло, долго смотрит на меня, а затем укрывает и уходит так же тихо, как и вошел. Сон был таким реальным, что я резко открыла глаза, и мое сердце бешено заколотилось. Я с тревогой осмотрелась, но в комнате никого не было. И несмотря на это, я долго не могла заснуть. Наконец веки снова отяжелели, и я снова уснула.

На следующее утро близнецы вдруг оказались совершенно здоровыми. Ричард и Мелани были полны энергии и с аппетитом съели завтрак. Тетя Бет была довольна.

– Пусть они побудут в одной комнате еще один день, чтобы убедиться, что они выздоровели, – объявила она, – а затем все вернутся на свои места. Наша новая горничная и кухарка приедут ближе к вечеру, – сообщила тетя Бет. – У нее превосходные рекомендации. Она работала у друзей моих родителей, поэтому мы можем быть уверены, что пища будет хорошо приготовлена и подана, а все вокруг будет сиять чистотой. О, я теперь так надеюсь на хорошее будущее. Особенно когда Ричард и Мелани снова здоровы, – воскликнула она, хлопая в ладоши.

И хотя Ричард и Мелани не улыбнулись и не произнесли ни слова, по их лицам было видно, что они очень довольны.

Дядя Филип кивнул и улыбнулся, а затем объявил, что идет отель.

– Джефферсон идет со мной посмотреть на работы. Ты не хочешь пойти тоже, Кристи?

– Нет, спасибо, дядя Филип. Я собиралась навестить бабушку Лауру.

– Я хочу пойти с тобой, отец, – сказал Ричард.

– Я тоже, – вторила ему и Мелани.

– О, нет, – вмешалась тетя Бет. – Вам обоим необходимо провести дома еще один день. Вы даже не знаете, как вы были больны.

Они оба одновременно надули губы.

– Хорошо, Джефферсон, ты готов? – спросил дядя Филип.

Джефферсон глянул в мою сторону. Я знала, что он хочет, чтобы и я пошла с ним, и мой отказ заставил его поколебаться, но обещание, что он увидит все машины, перевесило. Он кивнул и последовал за дядей Филипом.

– Кристи, ты не поможешь мне собрать посуду? – спросила тетя Бет.

– Да, – ответила я и начала убирать со стола. Я часто помогала миссис Бостон, и это занятие вызвало у меня воспоминание о нашей беззаботной болтовне на кухне.

– Я тоже могу помочь, – предложила Мелани.

– О, нет, Мелани. Иди в гостиную и почитай, – сказала тетя Бет. – Ты можешь уронить что-нибудь.

– А она, что не может? – захныкала Мелани.

– Она же не болела, так ведь? – ответила тетя Бет. – Спасибо, Кристи. Пожалуйста, принеси мне стаканы, – попросила она и понесла посуду на кухню.

– Держи, – сказала Мелани, пихая мне свой стакан, после того, как я уже держала четыре. Она отпустила стакан прежде, чем я успела схватить его, и он упал на чашку и разбился, разбив при этом и чашку.

 

Никто не понимает

Естественно, все сотрудники отеля были отпущены. Отель сгорел, и им нечего было больше здесь делать. Но кое-кто из служащих, присматривающих за землями вокруг отеля, были оставлены для уборки мусора и помощи в восстановительных работах. Так как семье нужен был шофер, Джулиусу сохранили его жалование, и он поселился в домиках для сотрудников позади отеля. Я нашла его на улице, он мыл лимузин.

– Когда ты закончишь, Джулиус, пожалуйста, отвези меня к моей бабушке, – попросила я его.

– Конечно, Кристи. Я уже заканчиваю. Садись в машину. Все остальное я доделаю, пока ты будешь гостить, – сказал он.

Я села в машину и стала смотреть в окно, как рабочие суетятся вокруг мусора и оборудования. Джефферсон стоял рядом с Бастером Морисом, уперев руки в бока, совсем как когда-то папа. Я улыбнулась сквозь слезы. Как он, наверное, скучает по отцу, думала я. Как это жестоко, жить в мире, в котором маленький мальчик может лишиться отца прежде, чем они успели узнать друг друга.

Это вызвало воспоминание о маме. Как ужасно было для нее узнать, что мужчина и женщина, которых она считала своими родителями, вовсе таковыми не были. Как страшно и трудно было ей вернуться в свою настоящую семью после стольких лет.

Как только машина свернула с дороги и направилась по направлению к Белла Вудс, дому Бронсона Алкотта, я не могла не представить себе, что вот так же мама ехала в первый раз встретиться со своей настоящей матерью. Как мне хотелось, чтобы моя бабушка была в здравом уме и могла рассказать мне о тех днях. Однако тогда для нее были не лучшие времена, а теперь для нее все чудесно. Она была замужем за человеком, который ее очень любил. Она должна была чувствовать покой и счастье. Балла Вудс находился на высоком холме и глядел сверху на Катлерз Коув. Дом был размером с замок. Он был построен из серого камня, а стены были наполовину обшиты деревом. Строение также включало круглую башню с конусообразной крышей. В башне была дверь из потемневших сосновых досок – главный вход. Под окнами второго этажа были вмонтированы декоративные стальные балконы. Джефферсону всегда хотелось попасть на один из них, и он не понимал, зачем кому-то понадобилось строить их только для красоты.

Джулиус открыл мне дверь, и я, поднявшись по ступенькам, позвонила в дверной колокольчик. Прихожая была такой большой, что колокольчик звучал как в соборе.

Я удивилась, когда услышала в ответ голос миссис Берм, личной медсестры бабушки. Обычно это делал дворецкий Бронсона, темноволосый, тучный мужчина по имени Хамбрик.

– О, Кристи, – сказала миссис Берм. – Твоя бабушка задремала в гостиной, но я не уверена, что это надолго. Входи. Мистер Алкотт в своем офисе.

– Спасибо, миссис Берм, – ответила я и пошла вниз по коридору.

Я заглянула к бабушке и увидела, что она заснула в своем любимом мягком кресле, укрытая одеялом. Она выглядела бледной, несмотря на слишком большое количество румян. Я поспешила в кабинет Бронсона. Дверь была открыта, но я постучалась в косяк. Он сидел за своим столом и читал какие-то бумаги.

– Кристи, – воскликнул он, увидев меня, и сразу же встал. – Я рад, что ты приехала.

– Бабушка заснула, – сказала я.

– Я не думаю, что это надолго. В эти дни она часто так засыпает, но не надолго. Входи, садись. Расскажи, как вы с Джефферсоном поживаете, – он указал на диван, обтянутый темно-красной кожей.

– Ужасно, – сказала я, садясь.

– Да? – Его брови поднялись, глаза сузились, а губы сжались плотнее. – В чем дело?

– Во всем, Бронсон. Тетя Бет обращается с нами ужасно. Она уволила миссис Бостон!

– Что? Уволила миссис Бостон? Не могу поверить!

– Да! У близнецов заболели животы, и она обвинила во всем миссис Бостон.

– Правда? Как странно!

– Она рассчитала миссис Бостон, и та уехала, а дядя Филип отказался вмешиваться. Он сказал, что тетя Бет теперь хозяйка в доме, и прислуга должна с ней уживаться! – воскликнула я.

– Ну… по поводу этого, боюсь, что он прав. Но я не могу себе представить, как можно не ужиться с миссис Бостон! Она же была одной из немногих слуг, которую уважала даже старуха Катлер. – Он покачал головой и взглянул на меня. – Я спрошу об этом Филипа, но если это личная неприязнь Бетти Энн к миссис Бостон, то тут уже ничего не поделаешь. Почему ты сказала, что тетя Бет ужасно обращается с тобой и Джефферсоном?

– Это так! Она постоянно орет на Джефферсона за то, что он неряшлив. Она требует, чтобы мы снимали обувь перед тем как войти в дом, – жаловалась я.

Услышав свои слова, я поняла, как это глупо. Я видела, что Бронсон тоже так считает.

– Ну, ты же знаешь, что Джефферсон – это маленький Геккельбери Финн, – сказал он, улыбаясь. – Я помню, как он пытался забраться в дрова, сложенные в штабель на заднем дворе. Уверен, Бетти Энн старается заставить его быть более ответственным. А теперь, когда миссис Бостон уехала…

– Это по ее вине, – простонала я.

– Может быть. Но, что есть, то есть, надо с этим смириться.

– Она поселила Ричарда в комнату Джефферсона, и они постоянно ссорятся. – Я хотела, чтобы Бронсон понял, наконец, почему я так расстроена. Он стиснул пальцами подбородок и кивнул:

– Маленькие мальчишки живут в одной комнате. Уверен, через некоторое время они поладят. В любом случае, какой еще выбор был у Бетти Энн? В противном случае, Мелани и Ричарду пришлось бы жить в одной комнате, так ведь?

– Да, – ответила я и расстроенно вздохнула.

– Это не так уж плохо, Кристи.

– Она отправила большую часть вещей мамы на чердак, – простонала я, – и папины тоже.

– Ну, а что ей оставалось? Для них же нужно место, – ответил он.

– Она забрала драгоценности моей мамы, а я знаю на них каждый камешек…

Я замолчала, и Бронсон улыбнулся.

– Сомневаюсь, что у них проблемы с украшениями, Кристи. Бетти Энн из довольно богатой семьи. Ей не нужно чужое.

Я скрестила руки и откинулась назад. Моя неудачная попытка поразить его лопнула как мыльный пузырь.

– Знаю, тебе нелегко. Потеряв двух замечательных родителей, тебе придется привыкнуть к жизни в новой семье, а это тяжело, даже, если это семья твоих дяди и тети, – мягко говорил Бронсон. Я уставилась на его доброе лицо.

– Бронсон, ты говорил, что расскажешь мне все, что знаешь о моей семье, – напомнила я.

– Все, что смогу, – ответил он, и улыбку на его лице сменило серьезное выражение.

– Когда мама поступила в эту модную школу вместе с папой, она познакомилась с дядей Филипом, и они стали любовниками, так?

– Она не знала, что Филип ей наполовину брат.

– Они… они любили друг друга? – робко спросила я.

– О, – вздохнул он, снова улыбаясь. – Они были молоды, подростки. Это было всего-навсего увлечение и больше ничего, – добавил он, качая головой.

– Дядя Филип так не думает, – проговорилась я, не подумав.

Я не собиралась рассказывать Бронсону о ночном посещении могил моих родителей и о том, что я встретила там дядю Филипа. Он мог подумать, что я следила за дядей.

Глаза Бронсона сузились, и он пододвинулся поближе.

– Почему ты так говоришь?

– Просто он так говорит о ней, мама кое-что мне рассказывала незадолго до… до пожара, – ответила я.

– Что она сказала?

– Она говорила, что дядя Филип так и не оправился от их романа в юности и от сознания того, что она его сестра, – сказала я.

Бронсон задумчиво кивнул.

– Ну, это было почти шоком. Я знаю не больше, чем мне рассказывали твоя мама и Филип. И, конечно, то что знает твоя бабушка. Как я тебе уже говорил, это было очень короткое школьное увлечение. Они едва узнали друг друга, прежде чем полиция забрала ее назад в Катлерз Коув. А что Филип говорил? – поинтересовался он.

Я колебалась, но все же рассказала.

– Он говорил, как она была красива и как сильно он ее любил.

– Ну, она действительно была очень красива, – сказал Бронсон. – В нее легко было влюбиться. В этих словах нет ничего плохого, Кристи.

– Он говорит, что я становлюсь все больше и больше на нее похожей.

– Да, – согласился Бронсон. – Надеюсь, ты не расстраиваешься из-за этого, не так ли?

– Нет, но…

– Что, Кристи?

– Он… странный. Он постоянно обнимает меня, целует и…

– Он просто старается дать тебе ту любовь, в которой, как ему кажется, ты нуждаешься. Филип так предан вам с Джефферсоном. Вам повезло, что он у вас есть.

– Он купил мне ночную рубашку и отдал мне ее вчера вечером, – рассказала я.

– О? Он сказал – почему?

– Он сказал, что это подарок, чтобы поднять настроение после случившегося.

– И что? Это очень мило с его стороны, не так ли? – спросил Бронсон.

– Но это ночная рубашка!

Бронсон пожал плечами.

– Он, возможно, решил, что это то, что хочет молодая девушка. Я не могу его винить за это. Я всегда становился глупым и смущался, когда дело доходило до покупки подарков для твоей бабушки. – Он замолчал, изучая меня взглядом. – Почему это тебя расстраивает? – спросил он. – О чем ты думаешь?

Все, что я говорила, выглядело так глупо. Я не знала, как объяснить то, что я на самом деле чувствую. Бронсон должен увидеть все это, стать свидетелем, но и тогда он, возможно, не поймет.

– Тетя Ферн рассказывала мне, что роман между мамой и дядей Филипом был более серьезный, – сказала я. – Она очень меня расстроила.

– О! Понятно. Ну, я не стал бы слушать то, что твоя тетя Ферн говорит о других. – Он покачал головой. – Она в эти дни стала для всех проблемой.

Я опустила взгляд. Я хотела рассказать Бронсону больше: как я подслушала на кладбище мольбу дяди Филипа о прощении, как он вошел ко мне, когда я была в ванной, и предложил потереть спину, но мне было слишком стыдно, и я боялась, что это будет выглядеть все более и более глупо. Я глубоко вздохнула.

– Кристи, твой дядя просто пытается быть для тебя отцом. Я уверен, что это так. Он понимает всю ответственность, свалившуюся на его плечи. Тебе не стоит его бояться или выискивать какой-то потаенный смысл в этом. Кстати, я разговаривал с ним позавчера, – продолжал Бронсон. Я настороженно взглянула на него.

– И что?

– И он рассказал мне, как ему больно видеть твое горе. Он обещал сделать все, что в его силах, чтобы сделать твою жизнь по возможности приятной и помочь тебе в твоих делах. Для него это стало высшей целью. Вот увидишь, – улыбнулся Бронсон, подходя ко мне. – Все пройдет в конце концов… и тетя Бет, и близнецы.

Может быть, он прав, думала я. Может, все это плод моего воображения из-за всех этих нервных потрясений. Бронсон обнял меня, когда я встала.

– Мне жаль, Кристи, так жаль, что такая трагедия свалилась на тебя и твоего братишку, но твои дядя, тетя и я всегда будем рядом, чтобы помочь.

– Спасибо, Бронсон, – сказала я. Но неожиданно мне пришла новая мысль. – Бронсон, кто-нибудь говорил моему настоящему отцу о случившемся?

– Твоему настоящему отцу? Насколько я знаю – нет. К сожалению, он не из тех, кто бы позаботился о тебе. Единственный раз он поинтересовался тобой, когда хотел получить денег от твоей мамы.

– Я знаю. Она рассказывала. Я смутно помню его визит в тот раз.

– Если он узнает о том, что случилось, он только попытается извлечь из этого выгоду для себя, я уверен. Нет, милая, сейчас ты с теми людьми, которые больше всего тебя любят. Положись на них. Дай шанс Филипу и Бетти Энн. Я знаю, они не такие, как Дон и Джимми, но они стараются. Правда, – уверял он.

Я кивнула. То, что он говорил, было разумно. Мы вместе вышли из кабинета и пошли посмотреть, не проснулась ли бабушка Лаура. Она уже не спала, но ее сознание было затуманено, и она обращалась ко мне то как к Дон, то как к Клэр. Она что-то говорила о каком-то новом креме для кожи, а затем неожиданно уставилась на меня и произнесла:

– Но пройдет еще много времени, прежде чем ты начнешь беспокоиться по поводу морщин. Морщинки! – воскликнула она и подняла глаза к потолку. – Они словно медленная смерть для красивой женщины.

Рассуждения и эмоциональные вспышки снова обессилили ее, она закрыла глаза и уронила голову так внезапно, что мне показалось – у нее сломалась шея. Я встревоженно посмотрела на миссис Берм, которая только покачала головой. С этим ничего нельзя было сделать: бабушка опять крепко заснула. К сожалению, она не способна была дать мне какой-либо совет или оказать помощь, и я не могла ей довериться. Моих родителей нет, миссис Бостон нет, тетя Бет была слишком равнодушна, тетя Триша – слишком далеко и очень занята своей карьерой; Бронсон, такой любящий и заботливый, был далек от моего мира, и у него так много забот с бабушкой Лаурой.

Когда я вышла, чтобы сесть в машину и вернуться домой, я чувствовала себя одинокой и бессильной как крошечное облачко, беспомощно плывущее по голубому небу, покинутое и заброшенное большими густыми облаками, которые уже подходили к горизонту, чтобы исчезнуть там и вновь появиться в чьем-то завтра.

Наступившие долгие теплые дни раннего лета казались мне серыми и скучными независимо от погоды. Постепенно мы все погрязли в повседневных заботах. Тетя Бет большую часть дня вмешивалась в работу нашей новой кухарки и экономки, миссис Стоддард. Это была невысокого роста, тучная женщина. Ей было чуть больше шестидесяти. Она завязывала свои блестящие седые волосы в свободный пучок на затылке, а пряди волос постоянно торчали как куски проволоки. У нее на лбу и щеках были пятна, а щеки – такие толстые, что ее нос в них просто утонул. У нее была довольно приятная улыбка и приятные манеры, но нам с Джефферсоном никто не мог заменить миссис Бостон. В течение первых нескольких дней миссис Стоддард повсюду следовала за тетей Бет, как привязанная.

Большую часть времени близнецы проводили друг с другом. Их дни были жестко распланированы с перерывами на отдых; они играли в нудные комнатные игры, например, в шахматы, читали, слушали записи по общеобразовательным предметам. У них были кассеты с записями, с помощью которых они расширяли свой словарный запас французского и знания в географии. Несмотря на мою постоянную меланхолию, я не могла удержаться от смеха, когда, проходя мимо гостиной, заставала их сидящими в позе лотоса на полу лицом друг-другу и упражняющимися во французском произношении, подражая друг другу в выговаривании гласных и согласных.

Несмотря на то, что на дворе было лето и многие дети их возраста наслаждались солнечным светом и спортивными играми на пляже в компании друзей, близнецы большую часть времени проводили дома друг с другом. Даже я, несмотря на свое подавленное состояние иногда бродила по нашим прекрасным садам и изредка появлялась на пляже. На моих щеках было больше румянца, чем на их. Но это не тревожило их. То, чем занимались другие, близнецы считали пустым времяпрепровождением или просто глупостью. Я никогда раньше и не подозревала, какими надменными они могут быть.

К счастью, Джефферсона заинтересовало восстановление отеля. Он подружился с Бастером Морисом. Джефферсон уходил с дядей Филипом сразу после завтрака, но весь день проводил с Бастером, иногда катаясь с ним на бульдозере или грузовике. В конце дня, когда он возвращался домой, тетя Бет теперь часто поджидала его в дверях дома. Она всегда заставляла Джефферсона снимать обувь, но однажды она настояла, чтобы он снял даже брюки и рубашку, потому что они были очень грязные. Джефферсон не любил этого делать, а еще больше не любил тетю Бет, но он пересилил свои чувства и сделал так, как она велела. Он боялся, что она будет препятствовать его встречам с Бастером.

Я много читала и каждый день писала Гейвину. Мы также несколько раз говорили по телефону. Он получил работу в бакалейной лавке, чтобы заработать денег на самолет для поездки в Вирджинию. Он собирался навестить нас в конце августа. Я хотела было послать ему денег, но знала, что одно только это предложение может повлиять на это решение не ехать сюда. Но я так хотела его снова увидеть. Гейвин стал единственным, кому я могла довериться.

Тетя Триша звонила часто при любой возможности, но однажды она сообщила плохие новости. Ее шоу потерпело неудачу на Бродвее, и она решила отправиться на гастроли. Через неделю они будут на другом конце страны. Она обещала звонить часто, как только сможет. Я очень расстроилась, так как надеялась навестить ее в Нью-Йорке.

Наконец, чтобы чем-то занять себя, я решила вернуться к музыке. Я снова начала играть на рояле. Мистер Виттлеман звонил, чтобы узнать, как я поживаю, и я решила вернуться к занятиям. Я сказала, что дам ему знать. И подумала, что будет лучше, если для начала я поупражняюсь самостоятельно, чтобы достигнуть того уровня, на котором я была до этой трагедии.

Сначала мне было трудно сесть и пробежаться пальцами по клавиатуре. Когда я переворачивала страницы нот, перед глазами вставала гордая улыбка мамы. Я никогда раньше не понимала, какую важную роль она играла в моем музыкальном развитии и как важно было для меня порадовать ее. Теперь с ее смертью вокруг меня образовалась пустота. Мне казалось, что я играю машинально, безжизненно, пусто, но, по-видимому, дядя Филип думал иначе.

Однажды днем я попыталась освежить в памяти сонату Бетховена. Вдруг я ощутила, что музыка мной овладела и на некоторое время унесла меня из моего грустного мира. Я была так захвачена этим, что не услышала, как вошел дядя Филип и сел. Когда я закончила, он захлопал. Я резко повернулась и увидела, что он сидит и улыбается.

– Я так рад, что ты вернулась к занятиям музыкой, – сказал он. – Твоя мама была бы тоже рада, Кристи.

– Но теперь все по-другому, – ответила я. – Все изменилось.

– Все будет хорошо, – пообещал он. – Предоставь это времени и продолжай занятия.

Он так был этому рад, что превратил это в главную тему для разговоров за ужином в тот вечер. Тетя Бет улыбнулась и сказала что-то подбадривающее. Только близнецы были мрачными.

Джефферсон, как обычно, ел спокойно, не разговаривал и вышел из-за стола, как только ему разрешили. Ужины никогда уже не станут для него прежними, никогда там больше не будет того уюта и тепла, когда мама, папа и мы с Джефферсоном сидели за столом и болтали, подтрунивая друг над другом. И миссис Бостонн выйдет больше из кухни с упреками в адрес папы, за то, что он дразнит нас с Джефферсоном. Она всегда нас защищала так же, как и мама.

Я продолжала заниматься музыкой, и два дня спустя у меня был первый урок с мистером Виттлеманом. Он сказал, что я достигла замечательных результатов и даже исправила кое-какие ошибки. В тот вечер дядя Филип умолял меня сыграть что-нибудь для семьи после ужина. Я попыталась отказаться, но он все упрашивал и упрашивал, и мне стало неудобно. Наконец я согласилась. После того, как был подан десерт, все, включая Джефферсона, пришли в кабинет и сели позади меня. Я играла ноктюрн Шопена, который разучила с мистером Виттлеманом.

Когда я закончила, дядя Филип встал и зааплодировал. Тетя Бет сделала то же самое. Ричард и Мелани немного похлопали, но выглядели очень раздраженными.

– Это было так грандиозно, совершенно бесподобно! – воскликнул дядя Филип. Он повернулся к близнецам. – Ваша двоюродная сестра когда-нибудь станет известной пианисткой, и вы будете гордиться, что вы ее родственники, – сказал он им. Казалось, они не обратили на это внимания. – Я с нетерпением жду, когда отель будет восстановлен и начнется новый сезон, – продолжал дядя Филип, – Кристи сможет тогда играть для наших гостей. Мы будем предметом зависти для всех курортов на побережье: от Мэна до Флориды.

Он бросился ко мне и поцеловал меня, но уголками глаз я заметила, что Мелани сникла. Это слишком пышное посвящение дяди Филипа смутило меня, но, если уж он начал, то ничто его не могло остановить. Наконец Джефферсон попросил включить телевизор, и мы с ним получили возможность удалиться. Близнецы редко смотрели с нами телевизор. Они обычно читали или слушали музыку, или играли в какую-нибудь настольную игру.

На следующий день, когда я пришла в кабинет и села за рояль, чтобы приготовиться к очередному занятию с мистером Виттлеманом, то, дотронувшись до клавиатуры, я завизжала от ужаса. Миссис Стоддард и тетя Бет прибежали на мой крик из кухни, а близнецы мгновенно спустились вниз.

– Что случилось? – спросила тетя Бет. Я держала руки поднятыми, а кисти безвольно повисли.

– Кто-то… – Я не могла говорить. – Кто-то облил клавиатуру медом! – закричала я. – Мой рояль испорчен.

Ричард и Мелани приблизились и уставились на клавиатуру. Мелани дотронулась до клавиш и понюхала кончик своего пальца.

– Ага, – кивнула она, повернувшись и показывая его миссис Стоддард и тете Бет.

– О, дорогая, – воскликнула миссис Стоддард, качая головой. – Как это ужасно!

Тетя Бет порозовела от гнева.

– Это мерзкий, мерзкий проступок, – объявила она. – Я должна немедленно рассказать все Филипу.

Она выскочила из дома, миссис Стоддард побежала на кухню за тряпкой, но было бесполезно пытаться удалить мед, так как он протек между клавишами и затек под них так, что они прилипли.

– Это бесполезно, миссис Стоддард, – сказала я. – Нужно послать за кем-нибудь, чтобы убрать рояль отсюда.

– Мне так жаль, дорогая. Это так жестоко и ужасно!

Я вздохнула и, собрав ноты, пошла звонить мистеру Виттлеману, чтобы рассказать ему все, перенести занятия и узнать, нет ли кого, кто мог бы починить рояль. Он не мог поверить моим словам. Он был вне себя от гнева.

– Это непростительная выходка, – заявил он. – Кто бы это ни сделал, он – варвар.

Вскоре после разговора с мистером Виттлеманом вернулась тетя Бет с дядей Филипом и отвела его в кабинет, где стоял рояль. Он покачал головой, и на его лице появилось выражение брезгливости.

– Кристи, мне так жаль, – проговорил он. – Мы докопаемся до истины.

– Я только что разговаривала с мистером Виттлеманом, он подыщет кого-нибудь, кто сможет очистить клавиатуру.

– Хорошо.

Мы все повернулись на звук шагов Ричарда и Мелани, спускавшихся по лестнице. Оба они появились в дверях, задыхаясь от волнения.

– Отец, – сказал Ричард, – посмотри, что я нашел.

Он протянул небольшое кухонное полотенце. Тетя Бет медленно взяла его у Ричарда.

– Оно все в меде, – удивилась она. – Кто-то вытирал руки об него. Где ты это нашел, Ричард?

– В шкафу, на стороне Джефферсона, – ответил он, самодовольно кивая, словно подтвердились его подозрения.

– Этого не может быть, – возмутилась я. – Джефферсон никогда бы такого не сделал.

– Но я же нашел это у него, – настаивал Ричард.

– Ты врешь. Мой брат не сделал бы этого. Тетя Бет повернулась к дяде Филипу.

– Где он? – спросила она.

– С Бастером, – ответил он.

– Иди и немедленно приведи его сюда, – приказала она. Дядя Филип взглянул на меня и кивнул.

– Нет! – крикнула я. – Я приведу его сама.

Я с ненавистью посмотрела на Ричарда, который выглядел очень самоуверенным.

Я повернулась и бросилась прочь из дома, чтобы найти брата. Джефферсон и вправду был непослушным. Его выходки всегда были шутливыми, но никогда – подлыми или злыми. Он терпеть не мог доводить людей до слез, и я знала, что теперь он любит меня сильнее прежнего и никогда бы не совершил того, что могло расстроить меня. Я нашла его в мастерской, где Бастер позволил ему помочь покрыть лаком новую дверь. Джефферсон был чрезвычайно горд этой работой.

– Джефферсон, тебе придется пойти со мной домой прямо сейчас, – сказала я. Он разочарованно посмотрел на меня.

– Почему?

– Кто-то облил клавиатуру рояля медом и испортил ее, – ответила я. Джефферсон широко раскрыл глаза. – Ричард нашел на твоей половине шкафа испачканное медом кухонное полотенце и убедил тетю Бет и дядю Филипа, что это сделал ты.

– Я не делал этого!

– Я знаю. Я уверена, что это не ты. Мы должны пойти домой и раскрыть им глаза.

– Я не хочу, – заныл Джефферсон. – Я хочу закончить красить дверь.

Я увидела страх в его глазах.

– Все в порядке, Джефферсон. Она не обидит тебя, – пообещала я. – Я этого не допущу.

– Если она это сделает, – сказал он, – я убегу из дома.

– Она не посмеет, я обещаю. Неохотно он положил кисть и вытер руки.

– Бастер будет в бешенстве, – пробормотал он.

– Дядя Филип объяснит ему, в чем дело. Не беспокойся.

Я взяла его за руку, и мы пошли домой. Тетя Бет взяла руководство своим притворным расследованием в гостиной. Нам всем было приказано сесть, даже дяде Филипу и миссис Стоддард. Близнецы сели на диван и взирали на Джефферсона, сидящего рядом со мной, с выражением негодования и осуждения на лицах. Если бы в воздухе не было такого напряжения, я бы расхохоталась над тетей Бет, которая прохаживалась, изучала взглядом каждого, словно Перри Мейсон в суде. Даже дядя Филип выпрямился и настороженно следил за ней.

– Это ужасное, жестокое действие было совершено в промежутке между вчерашним вечером и сегодняшним утром, – начала она и остановилась, положив руку на рояль. – Мы с миссис Стоддард проверили кухонный шкаф и нашли почти пустой кувшин с медом. – Она кивнула миссис Стоддард, которая продемонстрировала этот кувшин. – Мы с миссис Стоддард вспомнили, что кувшин был наполнен медом почти на три четверти. Это так, миссис Стоддард?

– О, да, мэм.

Тетя Бет улыбнулась так, будто этих слов было достаточно для установления истины.

– Миссис Стоддард сегодня утром пришла на кухню в шесть часов пятнадцать минут, значит, тот, кто это сделал, был там раньше.

– Если, конечно, кувшин не взяли раньше и не поставили назад позже, – сказала я. Самодовольная улыбка тети Бет исчезла.

– Она права, Бетти Эмм, – поддержал дядя Филип, улыбаясь мне.

– Это было совершено прошлым вечером, когда мы все разошлись по комнатам, – настаивала тетя Бет. – А теперь, – она прошла через комнату и, подобрав полотенце, лежащее на полу возле дивана, встала напротив Джефферсона и меня, – как это полотенце попало на твою половину шкафа, Джефферсон?

– Я не знаю, – ответил Джефферсон, пожимая плечами.

– Разве ты не спускался сюда прошлым вечером и не делал этого с роялем? – прямо спросила она.

Джефферсон замотал головой.

– Разве ты не брал на кухне кувшин с медом и не обливал клавиши рояля, не ставил кувшин назад, не хватал полотенце для посуды, чтобы вытереть руки, и не прятал это полотенце у себя в шкафу, надеясь, что никто его не найдет? – продолжала она, обрушивая на него свои вопросы и осуждающий взгляд.

Джефферсон замотал головой и заплакал.

– Ты плачешь, потому что это ты сделал? – спросила она. Джефферсон заплакал сильнее. – Так! – Она схватила его за локоть и начала трясти.

– Ты это сделал! – орала она.

– Оставь его в покое! – крикнула я и отцепила ее руку от локтя Джефферсона. Джефферсон бросился ко мне, и я, обняв его, с ненавистью посмотрела на тетю Бет. – Он не делал этого. Он не мог. Он никогда бы не совершил подобного проступка.

Она выпрямилась и ухмыльнулась, скрестив руки на груди. Я повернулась к дяде Филипу.

– Он никогда один не бродит по дому поздно вечером, дядя Филип. Он боится. Он же еще маленький.

– Но не настолько, чтобы не додуматься, как испортить рояль, – возразила тетя Бет.

– Он не делал этого! Миссис Стоддард, – сказала я. – Дайте мне посмотреть этот кувшин, пожалуйста!

Она взглянула на тетю Бет, как бы спрашивая – можно ли, и вручила мне кувшин. Я осмотрела его и затем метнула быстрый взгляд на Ричарда, который сидел с безразличным видом. Даже глаза не выражали никаких эмоций.

– Этот кувшин и был таким чистым, или его вы обтерли, миссис Стоддард? – спросила я.

– Он был найден таким, какой он сейчас, – ответила она.

– Даже если Джефферсон совершил бы это, чего он не делал, – твердо проговорила я, – он бы ни за что не смог бы быть таким аккуратным. Снаружи кувшина нет ни капли меда.

– О, это замечание заслуживает внимания, Бетти Энн, – сказал дядя Филип.

– Он вытер его, – быстро нашлась она, – тем самым полотенцем, которое он швырнул в шкаф.

– Невозможно вытереть мед сухим полотенцем так, чтобы не осталось липких следов, – настаивала я. – Тот, кто положил это полотенце в шкаф Джефферсону, – я поглядела на Ричарда, – просто вылил немного меда на него и растер.

– Это… Это… чушь, – произнесла тетя Бет, но дядя Филип так не думал. Его взгляд перешел на Ричарда.

– Ты сделал это, Ричард? – потребовал он ответа. – Конечно, нет, отец. Разве я мог бы что-либо испортить?

– Надеюсь – нет. Мелани, Ричард вставал ночью и спускался вниз? – спросил дядя Филип. Она перевела взгляд на Ричарда, а затем опять на дядю Филипа и замотала головой. – Ты уверена?

Она кивнула, но не так уверенно. Дядя Филип некоторое время пристально смотрел на своих близнецов, а затем обратился к тете Бет.

– Думаю, нам придется оставить это как есть, – сказал он.

– Но, Филип, рояль…

– Его починят. И с этого момента, – предупредил он, – чтобы я никого не видел возле рояля кроме Кристи. Понятно? Чтобы никто не смел дотрагиваться до него! – Он свирепо посмотрел на близнецов, а затем повернулся ко мне и Джефферсону. Джефферсон уже не всхлипывал и поднял голову с моего плеча.

– Мне нужно вернуться назад и помочь Бастеру, – сказал Джефферсон.

– Иди, – разрешил дядя Филип.

– Его следует наказать, – настаивала тетя Бет. – Его следует…

– Он не делал этого, тетя Бет, – крикнула я и бросила ненавистный взгляд на Ричарда.

– Но он…

– Бетти Энн! – рявкнул дядя Филип. – Оставь это, – проговорил он медленно, но твердо. Она прикусила губу.

– Очень хорошо, – тут же произнесла она. – Я полагаю, что инцидент исчерпан, и все предупреждены, что если что-либо подобное еще раз произойдет…

Ее слова повисли в воздухе. Джефферсон медленно вышел из гостиной, вытирая глаза. Я вручила кувшин из-под меда миссис Стоддард. Близнецы стремительно бросились вон из комнаты вверх по лестнице как мыши, которым удивительным образом удалось избежать когтей кошки.

Тетя Бет была совершенно расстроена своей неудачной попыткой безоговорочно доказать, что это Джефферсон испортил рояль. Она демонстрировала свое настроение различными способами. Это чувствовалось и по тому властному тону, каким она разговаривала с моим братишкой. Если с близнецами она говорила мягко, добродушно, уважительно, то на Джефферсона она грубо кричала, и ее глаза при этом становились как два отполированных камня. При каждом удобном случае она придиралась к нему: к тому, как он есть, одевается и умывается. Она даже придиралась к его осанке и походке. Если на стене или на полу она находила грязь, то всегда винила в этом Джефферсона: Джефферсон наследил, Джефферсон трогал вещи жирными руками. И днем, и ночью часто слышались пронзительные крики тети Бет: «Джефферсон Лонгчэмп!», – которые всегда сопровождались какими-нибудь обвинениями.

Когда я выразила недовольство по поводу того, как она с ним обращается, тетя Бет, холодно улыбнувшись, ответила:

– Это так естественно, Кристи, что ты его защищаешь, но не будь слепа к его проступкам, или он никогда не исправится.

– Он не станет лучше, если ты будешь продолжать орать и досаждать ему, – заявила я ей.

– Я не досаждаю. Я указываю ему на его же ошибки, чтобы он смог их исправить. То же я делаю и со своими детьми.

– Вряд ли, – сказала я. – По твоим словам, близнецы – идеальны.

– Кристи! – она отшатнулась, будто я ее ударила. – Это опрометчивое заявление.

– Мне все равно. Мне не нравится, когда ко мне относятся неуважительно, но я не стану спокойно наблюдать, как ты разрываешь моего брата на куски.

– О, Боже…

– Прекрати это.

Несмотря на набежавшие слезы, я выпрямилась как флагшток, на котором развевается флаг моей гордости. Тете Бет ничего не оставалось, как отступить.

– Так… так… так… – пробормотала она.

Было не трудно догадаться, что наши неприятности не скоро закончатся. Ее «я» было ущемлено, и чем больше дядя Филип защищал нас с Джефферсоном, тем злее и подлее она становилась. Она улыбалась холодно и с трудом. Часто я ловила на себе ее свирепый взгляд, когда она думала, что я этого не вижу. Ее поджатые тонкие губы превращались в тонкую линию, а маленькие ноздри расширялись. Я знаю, что она вряд ли думает обо мне хорошо. Когда тетю Бет изобличали в какой-нибудь жестокости, к ее лицу приливала кровь.

Все это я описывала в своих письмах Гейвину и ждала ответа по почте или по телефону. Когда спустя почти неделю так и не пришло ни одного письма и не было звонков, я позвонила ему сама, чтобы выяснить, не случилось ли чего.

– Нет, все в порядке, – сказал он. – Я написал уже два письма.

– Не знаю, почему-то я не получаю твоих писем, – ответила я.

– Возможно, почта плохо работает. Но в любом случае у меня хорошие новости. Я приеду к тебе через три недели.

– Три недели! О, Гейвин для меня это как три года, – простонала я.

Он засмеялся.

– Да нет. Они быстро пройдут.

– Может, для тебя – да, – вздохнула я, – но жизнь здесь теперь такая невыносимая, что каждый день тянется как неделя.

– Мне жаль. Я подумаю, можно ли будет это ускорить, – пообещал он.

Два дня спустя я нечаянно обнаружила, почему я уже неделю не получаю писем от Гейвина. Миссис Стоддард ошиблась и выставила мусор вечером, вместо утра, когда его собирают, и какая-то уличная собака или, возможно, белка разорвала пакет и разбросала содержимое. Я взяла за домом грабли и начала было собирать мусор, как вдруг случайно наткнулась на конверт, адресованный мне. Я прекратила работу и подобрала его.

Это было письмо от Гейвина, датированное прошлой неделей. Кто-то вытащил его из почтового ящика до меня, распечатал его, чтобы прочитать, а затем бросил в мусорное ведро.

Взбешенная, я ворвалась в дом. Близнецы сидели на полу в кабинете и играли. Тетя Бет читала одну из своих газет, а миссис Стоддард была на кухне. Дядя Филип с Джефферсоном уже ушли в отель.

– Кто это сделал? – спросила я и показала письмо. – Кто-то вытащил мою почту и выбросил.

Тетя Бет оторвала взгляд от газеты и взглянула на меня. Близнецы замерли в замешательстве.

– О чем ты говоришь, Кристи? – изумилась тетя Бет.

– О своей почте, о своей почте, – вспылила я. – Кто-то вынул ее до меня, прочитал и выбросил.

– Не думаю, что кто-либо здесь интересовался твоей почтой, дорогая. Письмо, видимо, случайно выбросили. Возможно, ты сама это и сделала.

– Нет!

– Кристи, я настаиваю, чтобы ты немедленно прекратила этот крик. В нашем доме не привыкли к подобным выходкам, – сказала она.

– Это не ваш дом! Это мой дом! Кто из вас это сделал? – спросила я, поворачиваясь к близнецам. Они съежились, как только я сделала к ним шаг.

– Кристи, оставь их в покое. Они так мило играют, – предостерегла тетя Бет.

– Это ты сделал, да? – бросила я обвинение Ричарду.

– Нет, мне не нужны твои глупые письма.

Я перевела взгляд на Мелани, и она быстро опустила глаза.

– Тогда это ты сделала, – сказала я.

Она замотала головой.

– Если они говорят, что не делали этого, то так оно и есть. А теперь прекрати это, или мне послать за твоим дядей? – пригрозила тетя Бет.

– Посылайте хоть за Президентом Соединенных Штатов, за кем угодно, – ответила я ей. – Если ты хоть раз прикоснешься к моим письмам или моим вещам, – пригрозила я Мелани, – я выдеру тебе волосы.

– Кристи!

После этого я бросилась прочь из кабинета наверх, чтобы прочитать письмо Гейвина, которое я так и не получила.

Вечером за ужином гнетущая обстановка еще более усугубилась. Я все время чувствовала на себе взгляд дяди Филипа. Как только он это замечал, его губы растягивались в едва заметную улыбку. Потом, когда я ушла к себе в комнату, он пришел ко мне.

– Могу я с тобой поговорить? – спросил он, после того как постучал.

– Да.

– Бетти Энн рассказала мне, что произошло сегодня. Мне жаль, что кто-то взял твое письмо, но не стоит обвинять всех подряд, пока ты не будешь уверена. Это так же нехорошо, как и тогда с Джефферсоном, – добавил он.

– Мелани выглядела виноватой, – ответила я в свое оправдание.

– Может быть, но и Джефферсон выглядел виноватым, и у него репутация хулигана. Правда, это не так серьезно, как порча рояля, полагаю, но все-таки…

– Кто-то вытащил мою почту, – простонала я. – Она не могла сама попасть в мусорное ведро.

– Нет, конечно. Но это могло случиться и нечаянно.

– Письмо было открыто, это не могло быть просто случайностью. Остальные письма так же исчезли, – сказала я. Он кивнул. Его лицо стало серьезным, а глаза сузились.

– Хорошо. Я подумаю об этом, но, пожалуйста, постарайся пожить немного в мире. Ладно? – спросил он, улыбаясь. – Восстановление отеля идет прекрасно. Страховка дала нам больше, чем я ожидал. У нас все будет хорошо. Наша семья снова займет свое прежнее положение в Катлерз Коув.

Я хотела сказать ему, что для меня это не важно. Мне было все равно, вернусь ли я в этот отель. Этот отель предал моих родителей, убил их. Теперь он олицетворял для меня не ту прежнюю любовь, а зло. Но я ничего не сказала. Я знала, что дядя Филип не поймет и только попытается меня уговорить как-нибудь.

Вместо этого я сделала то, что он попросил. Я избегала ссор, упражнялась в игре на фортепиано и много гуляла по пляжу. По вечерам я читала, писала письма, разговаривала с друзьями и смотрела телевизор. У меня на стене висел календарь, и я отмечала дни, оставшиеся до приезда Гейвина. Только это и мои занятия музыкой заставляли меня подниматься по утрам.

Все улеглось, и я подружилась с миссис Стоддард. В конце концов, думала я, это не ее вина в том, что тетя Бет уволила миссис Бостон и ее пригласили работать. Джефферсону она тоже стала нравиться больше, и я стала замечать, что он становится ее любимцем. Близнецы заметили это и принялись жаловаться на нее тете Бет, которая незамедлительно начала обвинять ее в плохом качестве пищи и уборки.

Никто не может ужиться с этими людьми, думала я.

Я продолжала совершать свои ночные визиты на кладбище. Там я плакалась и жаловалась маме и папе. Обычно мне становилось после этого легче. Я больше не встречала там дядю Филипа, но однажды вечером, когда я вернулась с кладбища, как обычно, тихо вошла в дом и на цыпочках поднялась наверх, семейное перемирие неожиданно грубо закончилось.

Тетя Бет выскочила из моей комнаты, как только я достигла площадки второго этажа.

– Где ты была? – грубо спросила она. Руки она держала за спиной, как будто она что-то прятала и не хотела мне показывать.

– Я гуляла, – сказала я. – А что ты делала в моей комнате?

– Что, гуляла? Где? С кем ты встречаешься? Ты ведь встречаешься с кем-то, так? – кричала она.

– Что?

– Я же говорила тебе, – повернулась она к дяде Филипу, который появился в дверях их спальни. Он уставился на меня, но не гневно, а с неподдельным удивлением. – У тебя есть тайный приятель, так? И ты с ним где-нибудь встречаешься? – Она с отвращением покачала головой. – Ты такая же, как Ферн.

– Тетя Бет, я не знаю, о чем ты говоришь, но я хочу знать, что ты делала в моей комнате. Что у тебя за спиной? – поинтересовалась я.

Она ликующе улыбнулась и медленно вытащила руки из-за спины.

– Гадость, – сказала она и протянула «Любовника леди Чаттерли» с закладкой, которую я оставила на десятой главе.

 

Одного предательства достаточно

– Как ты смеешь шарить по моим шкафам и ящикам! – закричала я. – Какое право ты имеешь заходить ко мне и копаться в моих вещах? Ты мне не мать! И никогда ею не будешь! – в гневе кричала я.

Тетя Бет выпрямилась и высокомерно подняла голову. Близнецы одновременно вышли из своих спален и сонно, но с любопытством за всем этим наблюдали. Только Джефферсон не проснулся. И за это я была благодарна провидению. Он уже достаточно натерпелся от выходок тети Бет.

– Я не намереваюсь быть тебе матерью, Кристи, но мы с дядей Филипом теперь твои опекуны, что налагает на нас ответственность. И мы здесь для того, чтобы быть уверенными, что подобные вещи, из-за которых тетя Ферн так теперь знаменита, здесь не происходят, – холодно ответила она. – Я знаю, как так называемые современные девочки-подростки себя ведут, – сказала она, кивая. – Ты гораздо менее разборчива, чем я была в твоем возрасте.

– Это неправда… и ко мне это не относится! – ответила я.

– Неправда? – холодно улыбнулась она. – Тогда почему ты выделила именно эти отрывки в этой непристойной книге? – спросила она, открывая ее. Я почувствовала, что краснею. – Хочешь, я прочитаю это вслух?

– Нет! Это Ферн подчеркнула отрывки. Она подарила мне эту книжку на день рождения, чтобы подшутить надо мной. Я даже не заглядывала в нее с того самого дня.

– Разве это не букварь для тебя, не учебник по сексу? И не начитавшись ли этой книги, ты исчезаешь из дома по вечерам, чтобы попрактиковаться с каким-нибудь уличным мальчишкой? – осуждающе спрашивала она.

– Я ни с кем не встречаюсь! – крикнула я, но она больше меня не слушала. Тетя Бет была захвачена собственными мыслями и не обращала внимания на то, что говорю я или еще кто-нибудь.

– Я часто говорила Филипу, что Дон и Джимми потеряли власть над Ферн. Дошло до того, что они больше не могли контролировать ее, и она продолжала попадать в неприятные ситуации в школе. Это чудо, что она до сих пор не беременна, – заключила тетя Бет. – А теперь и ты последовала по ее грязным стопам.

– Нет!

– Только я не буду этого терпеть, – заявила она, не обращая внимания на мой протест. – Я не буду такой же мягкой и всепрощающей, какой была Дон. В конце концов репутация твоего дяди и моя навсегда связаны с твоей. То, чем ты занимаешься теперь, касается не только тебя. Твои действия отражаются также и на нас.

– Я не сделала ничего плохого! – крикнула я, и слезы потекли по моим щекам.

– И не сделаешь. Я запрещаю тебе читать подобные похотливые вещи в моем доме, – сказала она.

– В твоем доме? – пробормотала я.

Она уже считала, что полностью овладела жизнью Джефферсона и моей, нашим домом, нашим имуществом, даже нашими мыслями. И пока она напыщенно разглагольствовала и орала на меня, размахивая книгой тети Ферн перед моим лицом, дядя Филип стоял, словно статуя, с моргающими глазами и дрожащими губами.

– Я забираю эту книгу, – сказала она.

– Ты забираешь ее, чтобы самой почитать, – с ненавистью пробормотала я.

– Что? Что ты сказала? – переспросила она.

Я обхватила себя руками и уставилась в пол, не в состоянии удержаться от сотрясавших меня рыданий.

– У тебя нет права обыскивать мою комнату, – мрачно проговорила я.

– А я не обыскивала твою комнату. Миссис Стоддард случайно увидела эту книгу, когда делала уборку, и рассказала мне. Я пошла к тебе, чтобы спросить тебя об этом, и обнаружила, что ты куда-то исчезла. Тогда я поискала сама, надеясь, что миссис Стоддард ошиблась. Но, к сожалению, нет.

Я не верила ей, но уже устала спорить.

– С сегодняшнего дня я не разрешаю тебе покидать дом после восьми часов вечера без специального разрешения, моего или дяди. И нам нужно знать, куда ты идешь и с кем. Ясно? – спросила она, вонзая в меня свои слова как крошечные кинжалы, видя, что я не отвечаю.

– Да, да, – ответила я и, промчавшись мимо нее, захлопнула за собой дверь.

Я бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку, которая тут же стала мокрой от слез. Я плакала и плакала, пока слезы не иссякли. Вздохнув, я медленно поднялась и села. Я провела пальцами по золотым часам, подаренным мамой и папой. Мое сердце болело от тоски по ним.

Побежденная и опустошенная, я поднялась и начала переодеваться ко сну. Все больше сон становился для меня убежищем. Мне становилось страшно, когда я осознавала, как жду этой возможности закрыть глаза и на время уйти из этого, ставшего таким мрачным и безрадостным, мира. Я хотела спать все дольше и дольше, пока… Я бы хотела заснуть навсегда, думала я.

Я умылась и надела фланелевую пижаму, ту которую купила мне мама. Я не могла преодолеть дрожь, и даже, когда завернулась в одеяло, дрожала так сильно, что стучали зубы. Я старалась крепко сомкнуть веки в надежде заснуть глубоким сном, но вдруг я услышала легкий стук в дверь. Сначала я решила, что мне показалось, но стук повторился.

– Кто там? – тихо спросила я.

Дверь открылась, и вошел дядя Филип, тихо закрыв за собой дверь. Он был в пижаме. В слабом свете ночника я увидела его улыбку.

– Что еще, дядя Филип?

Он подошел прямо к моей кровати и сел рядом со мной.

– Я не хотел, чтобы ты легла такой несчастной, – сказал он. Он легонько провел тыльной стороной ладони по моей щеке. Затем взял мою руку. – Бетти Энн временами бывает очень строгой. Она совсем не хочет этого, все это из-за ее нервного состояния, – объяснил он.

– Нет у нее никакого нервного состояния, – резко бросила я, вырывая руку. Я устала слушать оправдания. – Она просто придирается.

– Нет, нет, она просто напугана, – настаивал он.

– Напугана? Кем? Мной? – Я засмеялась. – Она делает то, что ей хочется, и неважно, что я говорю. Она издевается над Джефферсоном, уволила миссис Бостон, установила свои законы и настаивает, чтобы мы ходили по струнке, – выпалила я.

– Она боится заботы и ответственности за молодую девушку, – сказал он.

– Почему? У нее же есть Мелани, не так ли?

– Да, но Мелани еще ребенок. А ты – цветущая молодая женщина, которая уже ясно ощущает женские потребности и желания, – мягко добавил он, прищурив глаза. Дядя Филип нервно облизнул губы. – Ты можешь рассказать мне правду. Ты встречалась с кем-нибудь сегодня вечером? – мягко спросил он.

– Нет. Я ходила погулять. Это помогает мне думать, – сказала я.

Я не посмела рассказать ему, что ходила на кладбище. Дядя Филип мог легко догадаться, что я была там и в ту ночь, когда он был у могилы моей мамы.

Он еще шире улыбнулся.

– Я верю тебе, – кивнул дядя Филип. Затем он стал очень серьезным. – Но эти чувства и желания могут сильно смутить молодое создание, что временами он или она могут решить, что сходят с ума. – Он прижал руки к груди и закрыл глаза. – Эти чувства скручивают и мучают тебя изнутри, заставляя тебя чувствовать, что ты можешь взорваться, если не дать им выхода. Ты хочешь дотронуться до чего-то, почувствовать, прижаться к чему-нибудь тому… тому, что успокоит тебя. Я прав? Это то, что происходит с тобой?

– Нет, дядя Филип.

Когда он говорил, его глаза были большими, и их блеск пугал меня.

– Я знаю, – он снова улыбнулся, – тебе немного неудобно рассказывать мне такие вещи. Это то, что лучше обсудить с мамой. Но увы, – произнес он, вздохнув, – твоей мамы нет, а Бетти Энн… Ну, Бетти Энн не тот человек, который поймет такие рассуждения. Я понимаю твою потребность довериться кому-нибудь, тому, кто будет о тебе заботиться. Я пришел сюда предложить тебе свою помощь. Я хочу помочь тебе, – быстро сказал он. – О, я знаю, я не могу заменить тебе твою маму и даже не буду пытаться, но ты можешь доверять мне, Кристи. Я буду надежно хранить твои секреты в своем сердце.

– У меня нет секретов, дядя Филип.

– Но я не имею в виду конкретные секреты. Я – о чувствах, – сказал он. – Поэтому ты так хотела получить эту книгу от тети Ферн, так? Ты хочешь узнать об этих вещах, и это всего лишь естественное желание. Ты в таком возрасте. Зачем тебе путаться в этом, не понимая того, что происходит между мужчиной и женщиной, только потому, что твоей мамы больше нет рядом и она не может тебе все объяснить? Ну, – продолжал он, снова улыбаясь, – зато я здесь. Я могу тебе помочь, ответить на вопросы, объяснить ощущения?

Я замотала головой. Я не знала, что ответить. Какие вопросы он ожидает от меня услышать? Мое колебание его не разочаровало.

– Я понимаю, – продолжал он, – что тебе трудно обратить свои чувства в слова. То же было и со мной, и с твоей мамой. Когда я впервые встретил ее, она была не старше тебя сейчас, и мне было примерно столько же, ты знаешь. Тогда мы доверяли друг другу, – шептал он. – Мы открыли друг другу наши сокровенные мысли и чувства. Мы доверяли друг другу. Если она доверяла мне, то и ты, конечно, можешь.

Он положил свою правую ладонь мне на живот и медленно и плавно провел ею вверх на несколько дюймов. Я вздрогнула от его прикосновения, но это его не остановило. Он, казалось, не замечал, что я его боюсь.

– Знаешь, я был первым юношей, первым мужчиной, дотронувшимся до нее вот здесь, – сказал он, передвигая ладонь выше, к моей груди.

Мое сердце забилось так сильно, что, казалось, оно может пробить его кисть. Я затаила дыхание, не в состоянии поверить в происходящее.

– Я помог ее чувствам выйти, я помог ей понять. Я могу сделать это и для тебя. Тебе не нужно доставать книги и тайно их читать в своей комнате, чтобы узнать обо всем. Просто спроси меня обо всем, о чем захочешь… обо всем, – спокойно говорил он.

Я не могла пошевелиться, я не могла произнести ни звука, я не могла глотнуть. Он закрыл глаза и медленно начал двигать ладонь от одной груди к другой поверх моей пижамы, его палец, коснувшись соска, надавил еще сильнее. Я вздрогнула, и он открыл глаза.

– Дядя Филип!

– Все в порядке, все в порядке. Ну, ну, не пугайся. Ты хотела все понять, ведь так? – спросил он. – Тогда ты не попадешь в неприятности. Это уж точно, – добавил он, кивая. – Слишком много молодых девушек твоего возраста пребывают в неведении и попадают в плохие руки. Они не знают, насколько они далеко зашли, и попадают в безнадежные ситуации. Ты же не хочешь, чтобы это случилось с тобой, да?

– Этого со мной не произойдет, дядя Филип, – выдавила из себя я и села на кровати так, что его рука упала с моей груди. Я быстро обхватила себя руками, надежно закрыв грудь.

– Не будь самоуверенной и слишком доверчивой, – предостерег он. – Ты не понимаешь, что происходит в мужчине и как он может потерять контроль над собой. Тебе следует знать, чего нельзя делать, – посоветовал он, – что может довести мужчину до потери контроля. Не хочешь ли ты, чтобы я помог тебе понять – что именно? Я замотала головой.

– Если Бетти Энн права и ты с кем-то встречаешься…

– Нет, – сказала я.

Мгновение он пристально смотрел на меня, затем снова улыбнулся и, протянув руку, погладил меня по волосам.

– Это все из-за того, что ты такая хорошенькая и молодая! Я не смогу видеть, как что-либо или кто-либо будет разрушать тебя, портить, особенно какой-нибудь озабоченный сексом подросток, – добавил он, и выражение лица при этом у него изменилось от гнева и возмущения, – я буду чувствовать себя ужасно, на мне будет лежать ответственность, я буду чувствовать, что не выполнил своих обязательств, – добавил он.

– Этого не случится, дядя Филип.

– Но обещаешь, что придешь ко мне, если у тебя возникнут вопросы или неясности. Обещай, что доверишься мне и позволишь помочь.

– Я обещаю.

Я пообещала бы, что угодно в этот момент, лишь бы он ушел, думала я.

Он снова заулыбался и глубоко вздохнул.

– Я успокою Бетти Энн и разберусь, что за комендантский час она тебе назначила, – пообещал он. – Мы можем… я могу… время от времени вот так откровенно разговаривать с тобой? Мы не расскажем Бетти Энн. Она не поймет и не сможет, из-за нервов, оценить всю важность. Хорошо? – настаивал он. Его рука лежала на моем колене.

– Да, – быстро согласилась я.

– Хорошо, хорошо. – Он похлопал меня по бедру и встал. – Спи спокойно и помни, я здесь, с тобой. Я постараюсь стать для тебя отцом и матерью. Тебе даже не нужно называть меня дядя Филип, если не хочешь. Зови меня просто Филип. Ладно?

Я кивнула.

– Хорошо. Спокойной ночи, моя милая, – сказал он и, опустившись на колени, поцеловал меня в щеку.

Его губы как два крошечных пламени обожгли мое лицо, и я внезапно отшатнулась, но он даже не заметил этого. Его глаза были закрыты, и на его лице было выражение глубокого удовлетворения. Еще мгновение он оставался рядом со мной и затем встал.

– Спокойной ночи, принцесса, – прошептал он и наконец ушел.

Даже после того как он ушел и закрыл за собой дверь, я не могла пошевелиться. Мое тело, казалось, превратилось в глыбу льда. Все, что произошло, больше походило на кошмар. Было ли это на самом деле, или мне все это приснилось? Воспоминание о его пальцах на моей груди было слишком сильным и живым.

Тетя Бет изводила Джефферсона и меня своими жесткими правилами и ненормальным отношением к аккуратности и чистоте. Близнецы, злобные и завистливые, только и мечтали сделать нашу жизнь еще более жалкой, а дядя Филип пугал меня своими странными сексуальными предложениями и непонятными идеями.

Какими же жалкими стали теперь наши жизни и за что? Что такого мы сделали, чтобы заслужить эту жалкую участь? Конечно, я была права, когда поверила в проклятие над нашей семьей. Этого никто не мог понять. Я чувствовала, что беда, переданная по наследству, пронзила нашу судьбу, покрыла ее серыми облаками, и теперь неважно – чтобы мы ни делали и как бы мы усердно ни молились – холодный ли душ мучений и боли, поток ли несчастий обрушится на наши головы.

Это проклятие начало действовать из-за какого-то ужасного греха, совершенного одним из наших предков. Кем бы он или она ни были, они подружились с дьяволом, и мы до сих пор платим за это дьявольское действие. Как-нибудь, когда-нибудь я узнаю, что это было, и вымолю у Бога прощение. Может, тогда и только тогда мы будем в безопасности и свободны настолько, насколько это возможно в этом мире.

Я прочитала небольшую молитву для Джефферсона и для себя и наконец заснула.

На следующий день тетя Бэт была как кран с горячей и холодной водой. Утром за завтраком она вела себя так, как-будто накануне вечером между нами ничего ужасного не произошло. Я решила, что дядя Филип сдержал свое обещание – успокоил ее. Она не вспомнила ни о «Любовнике леди Чаттерли», ни о нашем споре. Вместо этого она без умолку болтала за столом о всех тех переменах, которые планировала произвести в доме: заменить занавески, ковры, покрасить полы. Затем объявила, что хочет, чтобы Джулиус отвез нас за покупками в одно местечко, которое недавно открылось на Вирджинии Бич.

– Мы поедем в субботу, – сказала она. – Кристи необходима новая одежда, особенно что-нибудь для ее первого сольного выступления после… после пожара.

Все ученики мистера Виттельмана принимали участие в концерте в первую неделю августа. Хотя я без энтузиазма ожидала этого, но не отказалась от участия в нем. Тетя Бет понимала, что концерт был тем мероприятием, которое обычно посещали самые влиятельные и преуспевающие жители Катлерз Коув и их ближайшее окружение. Я знала, что она с нетерпением ждет приглашение и места в первом ряду.

– Мне не нужно ничего нового, – произнесла я.

– Нет, дорогая, нужно. Ты же хочешь, чтобы твой гардероб соответствовал моде, не так ли? – нежным голоском спросила она.

– Он и так по моде. Накануне гибели мама купила мне кое-что из модных вещей, – ответила я.

– Твоя мама никогда по-настоящему не разбиралась в том, что модно, а что – нет. Кристи, – сказала она с той же самой приторной фальшивой улыбкой на губах. – Она всегда была слишком занята делами отеля, и она не подписывалась на журналы мод и не читала статей о моде так ревностно, как я.

– Моя мама никогда не выглядела старомодной, ни единого дня своей жизни.

– Дон всегда выглядела привлекательной, – согласился со мной дядя Филип. – Даже когда она была уставшей в конце дня.

Тетя Бет откинулась назад.

– Я не говорила, что она некрасива. Одно дело быть привлекательной, другое – модно одетой, – проговорила она. – Ты всегда будешь привлекательной, Кристи. У тебя такие милые черты, но это не значит, Что тебе не надо следить за модой, так?

– Мне все равно, – вздохнула я, стараясь не спорить.

Она приняла это за согласие с тем, что она права, и, улыбнувшись, принялась щебетать как беззаботная канарейка. Джефферсон ел, опустив голову. Когда он смотрел на меня, я видела по его темно-синим глазам, что он занят своими мыслями. Слава Богу, Джефферсон мог, по желанию, включать и выключать тетю Бет из своего сознания. Близнецы, конечно, сидели за столом безупречно прямо и внимали всему, что она говорит.

После завтрака я удалилась в кабинет к роялю, двигаясь как лунатик, едва отдавая себе отчет в том, где я и что делаю. За ланчем я, механически жуя, проглатывала пищу, не чувствуя вкуса. Когда вечером я читала, мой взгляд соскальзывал со страниц и бесцельно блуждал по комнате. Единственно, что возвращало меня к реальности, это когда разносили почту и я бежала посмотреть, нет ли письма от Гейвина.

От него пришло письмо, короткое, но чудесное, потому что в нем Гейвин сообщил, что продал свою ценную коллекцию бейсбольных открыток и получил за нее сумму, равную недельной зарплате. Это означало, что он приедет навестить меня на неделю раньше, чем планировал. Мне не нравилось, что он продает то, чем дорожил, но он написал, что для него нет ничего важнее, чем увидеть меня. Он уже обговорил это с дедушкой Лонгчэмпом.

Эти новости моментально прогнали прочь мои недавние несчастья и подавленность. Когда я вернулась к роялю, я заиграла более энергичнее и радостнее. Мои пальцы словно танцевали по клавишам. Я позволила солнечному свету и голубому небу проникнуть в мое сердце, и моя музыка наполнилась обновленной энергией. Миссис Стоддард даже прервала свою работу по дому, чтобы прийти и послушать мою игру.

Потом я побежала наверх, чтобы написать Гейвину ответ, но прежде чем, устроившись на кровати, я приготовилась к долгому письму, вдруг послышались крики в холле. Я открыла дверь и прислушалась. Это была тетя Бет. Ее настроение вновь изменилось. На этот раз с ней была просто истерика. Тетя Бет так кричала, что я подумала – она сорвет голосовые связки.

– Он просто маленькое животное! – кричала она. – Как он мог не знать, на что он наступил? Как он мог притащить это в наш дом?

Она появилась в дверях спальни Джефферсона, а рядом с ней уже был Ричард и выглядел очень самодовольным. В ее вытянутых руках были ботинки. Она запрокинула голову и брезгливо отвернулась.

– В чем дело, тетя Бет? – спросила я устало и с отвращением.

– Твой брат, эта маленькая тварь… смотри! – воскликнула она и подняла повыше ботинки так, чтобы я смогла ясно рассмотреть подошву. К ней прилипло нечто, напоминающее собачьи испражнения.

– Ричард пожаловался на неприятный запах в комнате. Я послала туда миссис Стоддард, чтобы она заново почистила коврик, но ничего не помогло. Затем я сама поднялась наверх и обнаружила это на дне шкафа Джефферсона. Как он мог принести это наверх, ничего не заметив? Как он мог? Значит, он сделал это нарочно. Это его очередная ужасная выходка, – заявила она, поджимая свой сморщенный красно-лиловый рот.

Сначала я подумала, а вдруг это действительно Джефферсон. Джефферсон любил придумывать какой-нибудь способ, чтобы досадить Ричарду. Мысль о том, что это так, вызвала у меня машинальную улыбку.

– Ты что, считаешь это забавным? – спросила тетя Бет. – Да?

– Нет, тетя Бет.

– Когда он придет домой, я тут же отошлю его наверх, – объявила она. – Сразу же. – Она отбросила от себя ботинки и удалилась. – Их следовало бы выбросить в мусор, вместо того, чтобы заставлять миссис Стоддард чистить, – пробормотала она и, прикрыв глаза, пошла вниз в сопровождении Ричарда.

Было страшно подумать, но я пришла к выводу, что Джефферсон сделал это намеренно. Я вернулась в комнату и описала все это происшествие в письме Гейвину. Я была уверена, что это его развеселит. Когда я закончила, то спустилась вниз и прошла через заднюю дверь на улицу, где обнаружила миссис Стоддард, которая отмывала ботинки Джефферсона мыльной водой и губкой.

– Шалопай, – сказала она, качая головой, но ее глаза были веселыми.

– Не знаю, сделал ли он это все нарочно, миссис Стоддард, но я выясню, когда он вернется домой.

Она кивнула и начала вытирать ботинки старым полотенцем.

– Дайте мне их посмотреть, миссис Стоддард, – попросила я. Она вручила мне правый ботинок, и я задумчиво повертела его в руках. – Джефферсон уже не носит эти ботинки, миссис Стоддард. Они ему малы. Мама хотела отдать их в «Армию спасения».

– Правда? – спросила она.

– Да, – сказала я, многозначительно кивнув. – Это все Ричард. Он все еще пытается подстроить моему брату какую-нибудь подлость, – заключила я.

Миссис Стоддард поняла и сочувственно закивала. Я взяла у нее другой ботинок и зашагала назад в дом. Я нашла тетю Бет в гостиной. Она читала один из своих журналов и гордо улыбалась, глядя на то, как Ричард и Мелани демонстрируют свои познания во французском.

– Ты маленький негодяй! – закричала я с порога. Тетя Бет от неожиданности открыла рот. Мелани и Ричард, повернувшись, изобразили то же выражение на лицах. Я торжественно прошла через комнату, держа на вытянутой руке ботинки подошвами вверх, и подошла к Ричарду. Он съежился.

– Как ты смеешь так его называть? Что ты делаешь? – вмешалась тетя Бет.

– Я хочу вытереть это об его лицо, – сказала я. – Это он испачкал их в собачьих испражнениях и положил ботинки в шкаф Джефферсона, так же как и полотенце, испачканное в меде, – разоблачила я его.

– Это не я!

– Нет, это – ты, – сказала я, подходя ближе. Он отпрянул и спрятался за Мелани.

– Кристи! – закричала тетя Бет. – Прекрати это немедленно.

– На этот раз, тетя Бет, он просчитался. На этот раз ваш драгоценный, безупречный маленький ангел промахнулся. Ты взял не те ботинки, Ричард, – я снова повернулась к нему. – Тебе следовало бы получше подготовиться.

Ричард бросил взгляд на тетю Бет, а затем на меня.

– О чем ты говоришь, Кристи? – спросила тетя Бет.

– Из этих ботинок, тетя Бет, Джефферсон уже давно вырос. Он не может их носить, они ему жмут. Мама давно собиралась отдать их в «Армию спасения» вместе с другими вещами, из которых мы с Джефферсоном выросли, только у нее до этого все руки не доходили. Ричард, однако, об этом ничего не знал, не так ли, Ричард? Ты взял эти ботинки, испачкал и принес в дом, а потом сам пожаловался, чтобы у Джефферсона снова были неприятности.

– Не могу поверить… – Тетя Бет посмотрела на него. – Ричард?

Он старался улыбаться и выглядеть ненапуганным, но я видела страх в его глазах.

– Я не делал этого, мама!

Она покачала головой и обратилась ко мне.

– Ричард не мог… он не мог быть таким вульгарным, чтобы разыскивать собачьи испражнения и… о, нет, – она отказывалась поверить. – Он не мог.

– Он сделал это, – выпалила я. – Но на этот раз он промахнулся.

– Ты – лгунья! – завопил Ричард. Он поднялся на ноги, но попятился назад.

– Это она подстроила, мама, – быстро сказала Мелани и встала рядом с ним. – Как мы могли знать, что эти ботинки малы Джефферсону?

– Да, – кивнула тетя Бет, радуясь найденному выходу, – как мы могли знать об этом?

– Я говорю, что есть на самом деле, – сказала я. – Я не вру.

– Мы должны в этом разобраться. Я не говорю, что ты врешь, Кристи, но ты можешь ошибаться. Мы подождем, когда Джефферсон вернется домой и во всем разберемся, – настаивала она.

Выражение лица Ричарда стало еще более безумным, а глаза расширились, и в них появился отчаянный страх.

– Я ничего не делал, – упорствовал он.

– Нет, делал, и, думаю, вместо наказания твое лицо надо будет измазать в собачьем дерьме, – пригрозила я.

– Кристи! – задохнувшись от гнева, произнесла тетя Бет. – Не забывай, что ты старше, ты должна вести себя как леди, а не…

Прежде чем она смогла продолжить, мы все услышали, как хлопнула входная дверь с таким звуком, будто кто-то хотел разнести ее на куски. Наступила тишина. Все взгляды были устремлены на дверь гостиной в ожидании того, кто пришел.

В дверях появился дядя Филип. Его глаза горели, а губы были искривлены выражением ужаса и печали. Волосы были растрепаны, и он выглядел так, – как будто бежал от отеля до дома.

– Филип! – воскликнула тетя Бет. – Что?..

– Моя мать, – сказал он. – Моя мать…

– О, Боже, – произнесла тетя Бет, обхватив ладонями горло.

– Что с бабушкой Лаурой, дядя Филип? – нерешительно спросила я, и мое сердце замерло.

– Миссис Берм… обнаружила ее на полу в ванной… удар, – выдохнул он. – Моя мать… мать Дон… мать Клэр Сю… Ее больше нет, – закончил он. – Она ушла навсегда.

Он отвернулся и замер. Затем посмотрел на нас так, будто видит нас впервые. В замешательстве он вышел из комнаты так же быстро, как и вошел, отягощенный новым горем. Тетя Бет села, подавленная событиями. Близнецы быстро подошли к ней и взяли ее за руки. Не в состоянии говорить, я покачала головой. Внутри меня все омертвело. В моем сердце были пустота и холод. Бедная бабушка Лаура, заблудившаяся в своих собственных мыслях. Она провела свои последние дни в плену воспоминаний, отчаянно пытаясь привести их в порядок, но все двигалось по замкнутому кругу, словно запутавшись в паутине. А теперь она мертва.

Я подошла к окну и посмотрела на дядю Филипа. Он мерил шагами лужайку перед домой, громко разговаривая сам с собой, бешено жестикулируя руками, будто общался со всеми своими предками.

Вокруг него собралась призрачная семья, чтобы услышать о последней жертве великого проклятья.

Нам предстояли новые похороны. Они наступили так быстро, не дав остыть моим воспоминаниям. Еще раз нам пришлось одеться в черное, еще раз люди разговаривали шепотом в нашем присутствии, еще раз море стало серым и холодным, а безоблачное небо казалось затянутым тучами.

Ни Джефферсон, ни я по-настоящему не знали бабушку Лауру так, как следует знать внукам. Все время, сколько я знала ее, она была не в своем уме, все путала, иногда она отчетливо узнавала нас, но иногда смотрела на нас так, словно мы незнакомые ей люди, которые вторглись в ее жизнь.

Узнав правду о похищении в детстве моей мамы и участии в этом бабушки Лауры, я спросила маму, ненавидит ли она ее за то, что она позволила сделать. Мама улыбнулась, взгляд смягчился, и она покачала головой.

– Сначала – да, и очень, но со временем я начала понимать, что она очень от этого страдает и нет нужды увеличивать наказание, так как ее сознание уже это сделало. А также я очень хотела иметь мать, и временами у нас были те самые драгоценные моменты, которые могут быть только у матери с дочерью. Она изменилась, когда уехала жить к Бронсону. Она становилась мягче с годами. Он сильно на нее повлиял, заставляя ее осознать последствия ее действий и поступков. Стоило только ему обратить на нее взгляд своих карих глаз, и она тут же становилась менее эгоистичной. Она становилась… матерью, – говорила мне мама и радостно смеялась.

Теперь, сидя в церкви рядом с моим братиком и слушая проповедь священника, я только и могла вспомнить спящую в своем инвалидном кресле бабушку Лауру. Я не застала ее, когда она еще была деятельной и хорошенькой. Но когда я смотрела на Бронсона, то видела на его лице добрую улыбку, которая говорила о чудесных воспоминаниях, проносившихся в его воображении. Конечно, он помнил ее прекрасной и молодой, кружащейся в танце под музыку собственного смеха. Было достаточно одного взгляда, чтобы понять, какую сильную любовь он хоронит и сколько он потерял. Я жалела его больше, чем себя или Джефферсона, или даже бабушку Лауру.

Дядя Филип был на удивление сильно расстроен. Я помнила, как он жаловался на то, что ему нужно ехать на званый обед в Белла Худс. Он всегда был признателен маме, когда она добровольно вызывалась помочь бабушке Лауре, что означало, что он освобожден от этой обязанности. Однажды я поехала с ней. Я помню, как плохо она себя чувствовала из-за переживаний, что ей пришлось оставить работу.

– Почему дядя Филип не поехал? – спросила я.

В то время мне было не больше десяти или одиннадцати лет. Но меня уже тогда возмущало все, что расстраивало или мешало маме.

– Филип не в состоянии посмотреть в лицо реальности, – ответила она. – Так было всегда. Он отказывается видеться с мамой, с такой, какая она теперь есть. Он хочет помнить ее только прежней, несмотря на то, что все время он подшучивал над ней. На самом деле он очень предан ей и боготворит ее. Он гордился ее красотой и не обращал внимания на ее эгоизм, даже если это отражалось и на нем. А теперь она для него совершенно чужая, несмотря на то, как она к нему относится. – Она вздохнула и добавила: – Боюсь, в Филипе гораздо больше черт от Рэндольфа, чем от мамы. Филип это сам признает, – вздохнула она с помрачневшим выражением лица, – и, может, также и от бабки Катлер.

Я вспомнила, что пугало меня и оставалось непреходящим зудом под кожей.

Но сегодня в церкви дядя Филип больше походил на потерявшегося маленького мальчика. Его взгляд с надеждой устремлялся к каждому, кто приближался к нему словно он ожидал, что кто-нибудь скажет: «Все это неправда, Филип. Это просто плохой сон. Через мгновение все кончится и ты проснешься». Он энергично пожимал подходящим к нему людям руки. Когда настала пора уходить, он огляделся в замешательстве, пока тетя Бет не взяла его под руку и не повела за гробом.

Мы все сели в лимузин и последовали на кладбище вслед за катафалком для последней церемонии у могилы. По окончании я сразу подошла к Бронсону и обняла его. В его глазах сверкнули невыплаканные слезы.

– Теперь она отдыхает, – сказал он. – Ее миссия на земле закончена.

– Ты пойдешь к нам? – спросила я.

Тетя Бет устроила прием для присутствующих на похоронах. Она была знатоком своего дела.

– Нет, нет. Мне лучше побыть немного одному. Я скоро позвоню тебе, – пообещал он и удалился, ссутулив плечи под тяжестью постигшего его горя.

На эти похороны пришло намного меньше народа, чем на похороны моих родителей, и прием получился смазанным. Дядя Филип, сидя на стуле, все время наблюдал за людьми, улыбаясь и кивая тому, кто подходил к нему, чтобы выразить соболезнование.

Мы с Джефферсоном были уставшими и подавленными. Эти похороны сорвали наросты с наших израненных чувств. В начале вечера я отвела Джефферсона наверх и помогла ему лечь спать. Затем вместо того, чтобы вернуться на прием, я пошла в свою комнату, желая закрыть побыстрее глаза, чтобы уйти от этого горя. Я даже не зажгла ночника, как обычно я это делала. Я хотела, чтобы на меня спустилось покрывало ночи и усыпило мои детские страхи. Я быстро заснула и не слышала, как все разошлись.

Но где-то в середине ночи я проснулась от звука щелкнувшего замка в двери моей комнаты. Меня как-будто кто-то толкнул. Я резко открыла глаза. Я не двигалась и на мгновение решила, что мне все это снится. Затем я услышала отчетливый звук тяжелого дыхания и шаркающих шагов. Через секунду я почувствовала, как кто-то сел на мою кровать. Я повернулась и увидела в темноте смутные очертания дяди Филипа. Мое сердце тревожно забилось. Казалось, он совершенно раздет, на нем не было даже пижамы.

– Тсс, – прошептал он, прежде чем мне удалось произнести хоть слово. Он приблизился и приложил палец к моим губам. – Не бойся.

– Дядя Филип, что вам нужно? – спросила я.

– Мне так одиноко… так одиноко сегодня. Я думал… что мы могли бы просто полежать рядом некоторое время и просто поговорить.

Прежде чем я смогла что-либо сказать, он забрался под мое одеяло, подвинувшись ближе ко мне. Я немедленно отпрянула, пораженная и очень напуганная.

– Ты гораздо старше своего возраста, – прошептал он. – Я знаю – это так. Ты наверняка старше своей мамы, когда она была в твоем возрасте. Ты больше прочла, больше сделала, ты больше знаешь. Ты ведь не боишься меня? – спросил он.

– Боюсь, – сказала я. – Пожалуйста, дядя Филип, уходи.

– Но я не могу. Бетти Энн… Она как глыба холодного льда рядом со мной. Я не переношу, когда моя нога даже слегка задевает ее костлявое колено. Но ты, о Кристи, ты такая же красивая, как и Дон, даже больше. Когда я смотрю на тебя, я вижу ее такой, какой она когда-то была со мной. Ты можешь быть со мной так же, как она, тогда, – добавил он, положив руку мне на талию, – только сегодня, только сегодня, хорошо?

– Нет, дядя Филип, остановись, – проговорила я, отпихивая его руку.

– Но ты же уже имела такой опыт с мальчиками. Я знаю, это так. Куда еще ты можешь ходить по ночам, как не на свидания к мальчикам? Где вы встречаетесь?.. На заднем сиденье машины? Мы с Дон однажды тоже были в машине.

– Нет, прекрати, – сказала я, затыкая уши. – Я не хочу это слышать!

– Да? А почему? Мы ничем таким безобразным не занимались. Я покажу тебе, что мы делали, – он потянулся рукой к моей груди. Я попыталась оттолкнуть его, убежать, но он стиснул мою руку и притянул меня к себе. – Кристи, о Кристи, моя Кристи, – стонал он, покрывая мое лицо поцелуями.

Я морщилась и сопротивлялась. Он был сильнее и прижал меня ногой, чтобы я оставалась на месте. Через секунду он уже забрался руками под мою пижаму и добрался до груди. Когда он дотронулся до нее, я начала кричать, но он зажал мне рот рукой.

– Нет, – предупредил он. – Не буди всех в доме. Они не поймут.

Я застонала и замотала головой. Он убрал руку, но прежде чем я успела что-либо сказать, он так прижал свои губы к моим, что коснулся даже моих зубов. Я почувствовала, что кончик его языка дотронулся до моего, и начала задыхаться.

Отбиваясь от него, я закашляла, и он наконец отстранился, но стоило мне отдышаться, как его руки сдернули с меня пижамные брюки так, что отлетели пуговицы. Он повернулся так, что оказался на мне, и я почувствовала, как что-то твердое протолкнулось между моих сомкнутых ног. Сознание того, что это было и что произошло, парализовало меня. Мне удалось освободить правую руку, и я начала колотить его по голове, но это была битва мухи со слоном. Он даже ничего не почувствовал, а только стонал и двигался.

– Кристи, Кристи… Дон… Кристи, – бормотал он, путая мое имя и имя моей мамы, будто мог вернуть ее через меня.

– Дядя Филип, остановись! Прекрати!

Он был такой сильный, тяжелый, что я недолго могла сопротивляться. Постепенно мои ноги ослабли, и он начал двигаться еще энергичнее.

– Тебе не придется украдкой уходить из дома, чтобы узнать об этом, – бормотал он. – Я могу тебе помочь, как и обещал. Мы нужны друг другу. Мы должны полагаться друг на друга, а с сегодняшнего дня еще больше, чем всегда. У меня нет никого кроме тебя, Кристи. Никого…

– Дядя Филип, – выдохнула я.

Его рот снова впился в мои губы. Я пыталась кричать, но мой вопль застрял внутри. Неожиданно он сделал резкое движение, и я с ужасом осознала, что он двигается внутри меня. Я отказывалась в это верить, я хотела крикнуть: «НЕТ!» Но действительность обрушилась словно снежная лавина, хороня мои иллюзии. Он застонал и все сильней прижимал меня, монотонно бормоча имя моей мамы и мое, словно это придавало ему силу. Я безвольно лежала под ним и ждала конца, когда он наступил, дядя Филип соскользнул с меня. Я не шевелилась, боясь, что, если я произнесу хоть слово или задену его, он начнет все сначала. Его дыхание начало приходить в норму.

– Кристи, – сказал он, дотрагиваясь до меня. Я отпрянула. – Все в порядке. Все в порядке. Мы не сделали ничего плохого, мы только помогли друг другу, успокоили друг друга. Это все из-за великого горя. Ты уже большая и понимаешь. Все хорошо, все будет прекрасно. Ты в порядке?

Я не двигалась.

– А? – спросил он, снова поворачиваясь ко мне.

– Да, – быстро сказала я.

– Хорошо, хорошо. Мне нужно назад, до того как Бетти Энн проснется и что-то заподозрит. Спи, моя маленькая принцесса, спи. Я всегда буду рядом, на вечные времена, так же, как я был рядом с ней.

Я наблюдала, затаив дыхание, как он сел и затем встал. Он очень тихо двигался в темноте, направляясь к двери, исчезая во мраке как ночной кошмар, который я не в силах отогнать.

Некоторое время я лежала, стараясь не верить в реальность того, что произошло. Затем я начала плакать, и вскоре от моих рыданий сотрясалось не только мое тело, но и кровать. Боль в груди раскалывала меня пополам. Перепугавшись еще больше, я села и отдышалась. Почему-то я думала только о Джефферсоне.

Джефферсон… Джефферсон. Я быстро встала и прошла в ванную.

Я встала под душ и сделала воду такой горячей, какую только могла вытерпеть. Моя кожа покраснела, но мне было все равно. Слезы смешивались с водой, стекающей по лицу, а я все драила и драила себя мочалкой. Затем, обтеревшись, но все еще чувствуя себя оскверненной, я вернулась в спальню и достала из шкафа свой самый маленький чемодан. Я заметалась по комнате, в беспорядке укладывая в него белье, носки, юбки и блузки. Затем я как можно быстрее оделась. Я вытащила деньги, которые хранила в ящике стола. Я всегда приберегала деньги на всякий случай, и теперь у меня было несколько десятков долларов.

Я открыла дверь и выглянула в тускло освещенный коридор. На цыпочках я пересекла его и, открыв дверь в комнату Джефферсона и Ричарда, проскользнула внутрь. Я присела возле кровати Джефферсона и слегка потрясла его, пока он не открыл глаза.

– Тсс, – предупредила его я.

Его глаза округлились. Я посмотрела на Ричарда, который спал, отвернувшись, и убедилась, что мы его не разбудили. Затем я подошла к шкафу Джефферсона и достала кое-какое его белье, носки, пару брюк, рубашки и быстро упаковала это в его чемодан. Я принесла ему его вещи и помогла одеться. Затем я подала ему его куртку и кивнула следовать за мной быстро и тихо.

Я оставила свой чемодан в коридоре, и, когда мы вышли, я быстро взяла его, и мы с Джефферсоном как можно тише направились к лестнице. Я оглянулась. Убедившись, что никто не проснулся, мы спустились по ступенькам и направились к входной двери.

– Куда мы идем? – прошептал Джефферсон.

– Прочь отсюда, – ответила я. – Очень, очень далеко!

Я еще раз оглянулась на этот дом, который когда-то был таким счастливым и надежным. Я закрыла глаза и услышала смех папы и мамы. Я услышала звуки рояля и прекрасный голос мамы. Я услышала, как миссис Бостон зовет нас обедать. Я услышала, как папа, вернувшись домой с работы, кричал: «Где мой мальчик? Где мой именинник?» Я видела, как Джефферсон, выскочив из гостиной, бросился в папины объятия. Он взял его на руки, поцеловал и понес его к нам с мамой.

Это был мир улыбок и любви, музыки и смеха. Я открыла входную дверь и вгляделась в поджидающую нас темноту. Затем я взяла Джефферсона за руку и сделала шаг вперед, закрыв за собой дверь.

Музыка и смех умерли. Я слышала только стук моего испуганного сердца.

Мы были настоящими сиротами, беглецами, уносящими ноги от этого проклятья. Сможем ли мы вырваться из-под его власти, или оно будет следовать за нами по пятам и поджимать нас в темных закоулках.

 

Настоящий отец

По Катлерз Коув мы шли пешком. Джефферсон никогда не выходил на улицу так поздно. Покой, окруживший нас, отражение звезд в черной воде океана и темнота заставили его прижаться ко мне, крепко вцепившись в мою руку. Единственными звуками, долетавшими до нас, были скрипы и скрежет доков и лодок, то поднимаемые, то опускаемые волнами, да звук наших собственных шагов по тротуару. Но когда впереди нас ярко засветились уличные фонари приморского городка, Джефферсон немного расслабился. Его удивление и волнение победили его страх и усталость, и он начал засыпать меня вопросами.

– Куда мы, Кристи? Почему мы так долго идем пешком? Почему мы не попросили Джулиуса подвезти нас?

– Потому что я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что мы ушли, Джефферсон. Я же говорила тебе, мы убегаем прочь, – сказала я, понизив голос. Шепот, казалось, более уместен.

– Почему? – также перейдя на шепот, спросил Джефферсон. – Кристи? – Он подергал меня за руку. – Почему?

Я резко повернулась к нему.

– Ты хочешь жить вместе с дядей Филипом, тетей Бет, Ричардом и Мелани всю оставшуюся жизнь? Хочешь?

Испуганный моей реакцией на свой вопрос, он замотал головой, округлив глаза.

– И я – тоже, поэтому мы ушли из дома.

– Но куда мы? – поинтересовался он. – С кем мы будем жить?

Я прибавила шагу, почти волоча его за собой. Куда мы идем? До этого самого момента я не задумывалась об этом. Мы не могли ехать к тете Трише. Она была на гастролях. Внезапно меня осенило.

– Мы отправляемся в Нью-Йорк, – наконец сказала я. – Мы найдем моего настоящего отца и будем жить с ним. Хуже, чем есть, уже не будет, – пробормотала я.

Я не оглянулась на Джефферсона, чтобы узнать, как он воспринял эту идею, я просто продолжала вести его по тротуару, прячась в тени. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел и сообщил о нас.

Единственное место в Катлерз Коув, которое было открыто так поздно, был автовокзал. Это было небольшое строение, в котором была единственная старая деревянная скамейка, небольшой фонтанчик и автомат для продажи сигарет. В окошечке был мужчина с проседью в волосах, вьющиеся локоны которых падали ему на лоб. Он выглядел лет на пятьдесят. Когда мы вошли, он читал книгу в мягкой обложке. Какое-то время он нас не замечал. Но затем он быстро выпрямился и посмотрел на нас своими беличьими глазками, в которых светилось любопытство и удивление.

– Так, а что вы двое делаете здесь так поздно? – спросил он, его седые брови поднялись и изогнулись как два вопросительных знака.

– Мы хотим сесть в автобус до Нью-Йорка, – сказала я, стараясь выглядеть взрослой. – Моя двоюродная сестра высадила нас не там, где надо было, и нам пришлось идти пешком, – добавила я. Он подозрительно нас осмотрел.

– Сколько стоит билет до Нью-Йорка? – уверенно спросила я. – И когда будет автобус?

– Нью-Йорк, говорите? Так, билет в оба конца…

– Нет, только в один конец.

Он пристально посмотрел на нас.

– Назад мы поедем другой дорогой, – добавила я.

– Гм… ну, за него половина стоимости билета, – он кивнул на Джефферсона и посмотрел на меня. – А за вас – полная стоимость.

Я не хотела тратить лишние деньги, так как у нас было их не так уж много, но я была рада, что он считает меня достаточно взрослой, чтобы я могла путешествовать одна со своим братом.

– Автобус поедет не прямо в Нью-Йорк, – предупредил он, компостируя билеты, – он заедет в Вирджинию Бич, а затем снова в Делавер.

– Нам это подходит, – сказала я, ставя свой чемодан и подходя к кассе.

– Вообще-то вам повезло, через двадцать минут отсюда отойдет автобус. Но это только маршрутка, на своем пути она заходит еще в два места, прежде чем доберется до Вирджинии Бич. Вам нужно будет пересесть там на… – он проверил расписание, – на первый автобус в восемь сорок. Он довезет вас до вокзала «Порт Власти» в Нью-Йорке.

– Замечательно! – воскликнула я и бережно отсчитала деньги.

Он снова удивленно поднял брови.

– Вы раньше бывали в Нью-Йорке? – скептически спросил он.

– Много раз. Там живет мой отец, – ответила я.

– О, понятно. Ваша семья одна из тех, в которых мать живет в одном месте, а отец – в другом, да?

– Да.

Его взгляд потеплел, и он с большей симпатией посмотрел на нас.

– А твоя мама, полагаю, не захотела ехать с вами, чтобы навестить твоего отца?

– Нет, сер.

Он кивнул и ухмыльнулся.

– Ну, думаю, я смогу предложить билеты и подешевле. У меня тоже есть сердце.

Получив билеты, я направилась с Джефферсоном к скамье. Он пристально смотрел на кассира, пока тот снова не принялся за чтение своей книги. Затем он повернулся и уставился на меня испытующим взглядом.

– Зачем ты все это наврала? – спросил он.

– Тсс, – придвинула его поближе. – Если бы я этого не сделала, он бы не продал нам билетов. Он бы вызвал полицию и сообщил им, что у него два беглеца.

– Полиция арестовала бы нас и одела наручники? – недоверчиво спросил Джефферсон.

– Они не стали бы нас арестовывать, а отвезли бы назад, в отель.

– Мама говорила, что врать нехорошо, – напомнил он мне.

– Она не это имела в виду, она говорила о лжи, которая вредит людям, особенно тем, которые тебя любят и которых любишь ты, – объяснила я.

Джефферсон прикрыл глаза и задумался. Я видела, как он переваривает эту мысль, а затем удовлетворенный сел, откинувшись на спинку скамейки. Вскоре прибыла маршрутка. В автобусе было человек пять.

– Рановато поднялись, – заметил водитель.

– Да, сэр.

– Самое время путешествовать, – сказал он. Водитель взял наши чемоданы и положил их в багажное отделение, а затем вошел в здание вокзала поговорить с управляющим.

Я усадила Джефферсона на второе место справа и села рядом, глядя на водителя и кассира. Они смотрели в нашу сторону. Мое сердце тревожно забилось. Не о нас ли они говорят? А вдруг они вызовут полицию? Спустя еще несколько минут они рассмеялись и водитель вернулся. Он закрыл дверь и завел двигатель. Я затаила дыхание и крепче стиснула руку Джефферсона. Через мгновение мы уже отъехали от станции. Автобус выехал на главную улицу Катлерз Коув, и водитель увеличил скорость. Мы проезжали мимо магазинчиков и универмагов, которые были так хорошо мне знакомы. Мы миновали мэрию и полицейский участок, а затем и школу. Вскоре мы были на пути к Вирджинии Бич, а Катлерз Коув оставался все дальше и дальше. Я первый раз ехала куда-нибудь одна, но я закрыла глаза и подавила страх.

Джефферсон заснул, пока мы ехали в Вирджинию Бич, и продолжал спать на ходу, когда мы выходили из автобуса у огромного вокзала Вирджинии Бич, где стояло множество автобусов. Его не разбудили шум и движение на вокзале. Он дремал у меня на плече, пока мы ждали следующего автобуса.

На этот раз, после того, как мы зашли в салон автобуса и заняли свои места, я тоже заснула. Несколько часов спустя, когда мы остановились в Делавере, я проснулась и увидела, что идет дождь. Джефферсон резко открыл глаза и тут же попросился в туалет.

– Надеюсь, ты не побоишься пойти туда один. Джефферсон, – сказала я. – Я не могу пойти туда с тобой.

– Я не боюсь. Это же просто туалет, – храбро объявил он, но выглядел очень встревоженным, когда входил туда. Пока он был в туалете, я решила сходить и купить нам еды.

– Я хочу яичницу, – попросил Джефферсон, когда я принесла ему пакет молока и овсяное печенье. – И поджаренный хлеб с апельсиновым соком.

– Когда мы доберемся до Нью-Йорка, мы раздобудем более вкусную еду, – пообещала я.

– А твой настоящий отец тоже живет в большом доме? – спросил он. – У него есть горничная и дворецкий?

– Я не знаю, Джефферсон.

– А у него есть жена, которая будет нашей новой мамой? – допытывался он.

– Я даже не знаю, женат ли он. Я знаю о нем очень немного, – печально сказала я. – Поэтому, пожалуйста, не задавай мне больше вопросов, Джефферсон. Просто сиди и смотри в окно, хорошо?

– Это скучно, – пожаловался он, скрестив руки на груди и надувшись. – Мне нужно было взять какую-нибудь игру. Почему ты не взяла игрушки? – заскулил он.

– Джефферсон, у нас не было времени на сборы. Пожалуйста, веди себя прилично, – попросила я сквозь слезы. Что я делаю? Куда мы едем?

Джефферсон пожал плечами и принялся пить молоко и есть печенье. Весь остаток пути мы спали. Дождь прекратился и теперь только слегка моросил. Наконец, я увидела в отдалении очертания Нью-Йорка. Мы приближались, и город, казалось, вырастал с нашим приближением все выше и выше, и вершины зданий уже практически царапали хмурое небо. Затем я увидела надпись: «Тоннель Линкольн» и поняла, что мы вот-вот въедем в Нью-Йорк. Мое сердце сильно забилось. Я начала припоминать все, что мне когда-либо говорила мама о Нью-Йорке: какой он огромный и как много там людей, и как тяжело там приезжим. Но я так же помнила, как сильно любила Нью-Йорк тетя Триша. Если она так восторгалась им, он не мог быть таким уж плохим, надеялась я.

Джефферсон пришел в восторг, когда мы въехали в тоннель. Казалось, тоннель никогда не кончится, но неожиданно мы вырвались на светлые улицы Нью-Йорка. Движение и шум были в точности такими, как их описывала мама. Никто, казалось, не замечал, что все еще идет небольшой дождь. Джефферсон приклеился к окну, впиваясь взглядом во все увиденное: в уличных торговцев, такси, полицейских на лошадях, нищих, спящих между домами, и множество причудливо одетых людей, снующих туда-сюда, кто-то с зонтиками, но большинство без них. Вскоре мы въехали в огромный автовокзал и водитель объявил: «Нью-Йорк, Порт Власти. Будьте внимательны при выходе!»

Я взяла Джефферсона за руку, сжав ее так сильно, что он поморщился от боли, и мы вышли из автобуса. Пришлось немного подождать, пока водитель доставал наши чемоданы из багажного отделения. Я взяла их, вручив Джефферсону его чемодан, а затем мы вошли в здание вокзала. Везде суетились люди. Казалось, каждый знает, куда идет.

– Где твой настоящий отец? – спросил Джефферсон, оглядываясь.

– Он еще не знает, что мы – здесь, – сказала я. – Мне нужно найти его телефон и позвонить. – Я заметила телефон-автомат, и мы поспешили к нему. Объем телефонного справочника поразил меня. Джефферсон вытаращил глаза от удивления.

– Как много телефонных номеров! – восхищенно воскликнул он.

– Джефферсон, присмотри за нашими вещами и моим бумажником, пока я буду искать его номер, – сказала я. Он кивнул, и я принялась переворачивать страницы.

Когда же я добралась до фамилии Саттон, мое сердце упало. Здесь было более дюжины этих фамилий с именем Михаэль. Майк или просто М.

– У меня много шансов, – сказала я. – На много больше, чем я ожидала.

Я вытащила оставшиеся деньги и поискала, где бы я могла их разменять. Я увидела газетный киоск и поспешила туда.

– Извините, – попросила я, когда человек в киоске повернулся к нам. – Вы не могли бы разменять деньги, мне нужно позвонить по телефону?

– Я что, похож на «Чейз Манхеттен Банк?» – заявил он, ухмыляясь. – Купите что-нибудь и получите мелочь, – ответил он.

– Но… хорошо. Дайте, пожалуйста, плитку «Херши», – и я протянула ему пять долларов. – Пожалуйста, сдачу – мелочью.

– Вы что, хотите обзвонить всех в Манхеттене? Он покачал головой, но дал мелочь. Джефферсон был в восторге от шоколадки.

Я начала звонить. Пальцы дрожали, когда я набирала номер. Что я скажу? С чего я начну? Как я его назову, когда он ответит? Михаэль или Мистер Саттон? По первому номеру никто не ответил. На второй ответила пожилая леди.

– Это квартира певца Михаэля Саттона? – начала я.

– Певца? Нет, он работает слесарем, – ответила она.

– Извините.

Я обзвонила остальных. Многие отвечали мне вежливо, а некоторые были чрезвычайно раздражены моим звонком. Один решил, что это хулиганская выходка, и начал осыпать меня проклятиями. Наконец я позвонила одному из М.Саттанов и после четырех гудков ответила женщина, чей голос был такой, будто ее только что разбудили.

– Я разыскиваю Михаэля Саттона, певца, – начала я.

– Я тоже, – прервала она меня.

– Я правильно набрала номер? – спросила я.

– Вы одна из его учениц?

– Учениц? Да, мэм, – сказала я. – И сегодня у меня урок.

– Ну, я надеюсь, не раньше полудня, – грубо бросила она.

– Да.

– Тогда, что вам нужно, – спросила она.

– Он сейчас дома? – поинтересовалась я.

– Его тело – да, но не сознание, – ответила она, сопровождая свои слова смехом.

– Пожалуйста, вы не могли бы позвать его?

– В данный момент он к тому не расположен. Перезвоните где-нибудь… через час, – сказала она.

– Но…

Она повесила трубку прежде, чем я успела что-либо еще произнести. Ну я хоть нашла, кого нужно, подумала я, и списала адрес из справочника. Джефферсон, который тихо сидел и рассматривал людей и суматоху вокруг, выжидающе посмотрел на меня.

– Все в порядке, – сказала я. – Я его нашла. Поищем такси.

– Такси? Хорошо! – с восторгом ответил он.

Я пошла по указателю к выходу на 41-ю улицу.

Когда мы вышли, то увидели вереницу такси, припаркованных у тротуара. Дождь прекратился, но погода оставалась мрачной и унылой. Водитель первой машины быстро подошел к нам. Это был высокий худой человек с густыми каштановыми усами.

– Вам нужна машина, мисс? – спросил он.

– Да, сэр.

– Она у вас уже есть, – сказал он, беря наши чемоданы и укладывая их в багажник. – Садитесь, – он показал на заднее сиденье. Джефферсон мгновенно забрался в машину и выглянул в окно с другой стороны.

– Куда едем, мисс? – поинтересовался водитель, усевшись на свое место.

Я сообщила ему адрес.

– О, Гринвич Вилладж, да?

Он включил счетчик и выехал на оживленную улицу так легко, словно мы были там единственным транспортным средством. Сигналили машины, люди кричали, но когда загорелся зеленый свет, он спокойно повернул и увеличил скорость. Через секунду мы неслись по улицам с такой скоростью, что нам пришлось ухватиться за ручки, чтобы не свалиться с сидений.

– Вы первый раз в Нью-Йорке? – спросил водитель.

– Да, сэр.

Он засмеялся.

– Так я и думал. Вы выглядели такими напуганными, когда вышли из здания вокзала. Не волнуйтесь. Только не давайте никому утереть себе нос, – посоветовал он. – И все будет в порядке.

– Ага, хихикнул Джефферсон.

Водитель несколько раз сворачивал, а затем повез нас по длинной улице, потом сделал еще один поворот за угол, где был ресторан и цветочный магазин. Он поехал медленнее и, наконец, остановился. Я выглянула и увидела несколько старых зданий, стоящих в ряд. У большинства были ободранные двери с разбитыми ступеньками. Здания были серые и грязные, окна на нижних этажах были в грязных разводах, оставшихся после дождя.

– Приехали, – объявил водитель. – С вас пять сорок. – Я вытащила шесть долларов и отдала ему.

– Спасибо, – сказал он и вышел, чтобы достать наш багаж.

– Который из них номер восемь-восемнадцать? – спросила я, оглядываясь.

– Номера слегка полиняли, но если вы приглядитесь, то увидите, что номер восемь-восемнадцать прямо перед вами.

Он сел в машину и уехал. Мы с Джефферсоном стояли на тротуаре, уставившись на входную дверь дома, в котором жил мой родной отец.

– Идем, Джефферсон, – сказала я, поднимая чемодан.

– Мне здесь не нравится, – захныкал он. – Здесь плохо. А где детская площадка? – оглядываясь, спросил он.

– Джефферсон, идем, – скомандовала я и взяла его за рукав.

Неохотно поднял он свой маленький чемодан, и мы поднялись по ступенькам к входной двери. Мы вошли в небольшую прихожую. На стенах висели почтовые ящики и на каждом из них было имя квартиранта. Я нашла имя Михаэль Саттон на табличке «квартира 36». Даже при виде имени я так занервничала, что едва могла пошевелиться. Медленно я открыла вторую дверь, и мы вошли на первый этаж. Справа я заметила ступеньки, но нигде не было лифта.

– Я не хочу идти пешком по ступенькам. Я устал, – заныл Джефферсон, когда я направилась к лестнице.

– Мы вынуждены, – сказала я. – Скоро ты сможешь лечь спать в кровать.

Я потянула его за собой, и мы начали подниматься по лестнице. Когда мы очутились на третьем этаже, я остановилась и осмотрелась. Это был мрачный гулкий коридор с единственным маленьким окном в конце, которое, казалось, никто никогда не протирал.

– Здесь как-то странно пахнет, – Джефферсон поморщился.

Воздух действительно был затхлый, но я ничего не сказала. Вместо этого я прошла по коридору, пока не остановилась перед квартирой 36. Затем я глубоко вздохнула и нажала кнопку звонка. Никто не ответил, и я позвонила снова. И снова – ни звука.

– Может, он не работает? – пробормотала я и слегка постучала в дверь. Мы замерли, надеясь услышать шаги, но ничего не услышали.

– Может, его нет дома, – предположил Джефферсон.

– Нет, ну я же только что разговаривала с кем-то по телефону, – настаивала я и еще раз постучала, на этот раз сильнее.

Мгновение спустя дверь распахнулась, и мы очутились лицом к лицу с женщиной, одетой в мужской линялый голубой халат. Ее крашеные светлые волосы были растрепаны. Она была не накрашена и сонная, а во рту у нее дымилась зажженная сигарета.

– Чего надо? – грубо спросила она.

– Я… мы к Михаэлю Саттону, – объяснила я.

– Вы не та, которая звонила недавно? – спросила она, отступая назад с недовольным видом.

– Да, мэм.

– Я же сказала…

– Кто, черт возьми, там? – услышали мы мужской голос.

– Одна из твоих вундеркиндов, которой так не терпится стать звездой, что она разбудила нас, – ответила женщина. – Входите, – сказала она. – Ты что, привела своего младшего брата?

– Да, мэм.

– Няньчишься, да? А почему вы с чемоданами?

– Мы можем увидеть Михаэля Саттона? – спросила я.

Джефферсон со страхом смотрел на нее. Она тоже посмотрела на него, покачала головой и ушла в другую комнату. Я оглядела гостиную. На диване и стульях валялась одежда, на маленьком столике стояли грязные чашки и тарелки. Ковер был линяло-коричневый со множеством пятен, некоторые из которых, видимо, прожжены сигаретным пеплом. Справа было старое пианино с потрепанным стулом рядом, цвет которого уже невозможно было определить. На подставке стояли открытые ноты и рядом стакан с непонятной жидкостью. Желтые шторы были опущены почти до конца и пропускали немного серого света.

Одетый в старые джинсы и застегивая на ходу рубашку, появился мой родной отец. Он был босиком и, казалось, тоже только что встал с постели. Его длинные седеющие темные волосы были всклочены и падали ему на глаза. Худое, почти изможденное небритое лицо было бледным, а голубые глаза – тусклые от сна. Он немного сутулился, поэтому его узкие плечи слегка были повернуты внутрь. Разглядывая нас, он заправил рубашку.

Мое сердце упало. Он был далек от того фантастического мужчины моих снов. Этот человек не походил на музыкальную знаменитость. Невозможно было представить, что он когда-то был звездой. В нем не было ни силы, ни уверенности. Он выглядел опустошенным и потерянным. Я не могла поверить, что эти пальцы когда-нибудь касались клавишей, а этот безвольный рот с опущенными уголками мог издавать приятные звуки.

Где же те темные, блестящие волосы, те обольстительные темно-синие глаза, о которых рассказывала моя мама и которые озорно поблескивали? Где его широкие плечи? Он перевел взгляд с Джефферсона на меня и упер руки в бока.

– Итак? – сказал он. – Что вам нужно?

– Это – Джефферсон, – представила я, кивая на своего братика, а меня зовут Кристи.

Я подождала немного, наблюдая его реакцию, но ничего не последовало.

– И что? Кто-то прислал вас сюда брать уроки.

– Нет, сэр. Я – Кристи Лонгчэмп.

– Лонгчэмп? – Его глаза немного округлились, и он почесал затылок. – Лонгчэмп?

– Да, сэр, мою мать звали Дон.

Женщина, которая встретила нас, встала позади моего отца, прислонившись к стене. Она продолжала курить.

– Дон? Ты…

– Да, я ее дочь, – наконец объявила я.

Как это странно прозвучало и как странно было называть этого человека своим отцом. Его глаза округлились еще больше.

– Кто она? – переспросила женщина за его спиной, и в ее голосе послышался смех.

– Спокойно, – ответил он, не оборачиваясь. – Ты та самая маленькая Кристи? Конечно, конечно, – сказал он, кивая, и, наконец, улыбнулся. – Когда я рассмотрел получше, то сразу тебя узнал. Ты на нее похожа. Ну и ну… – Он выпрямился немного и ладонью пригладил волосы назад. – А это твой брат, да?

– Да.

– Поверить не могу. Ох! – Он покачал головой и опять улыбнулся. Затем он повернулся к женщине, которая все еще стояла за его спиной. – Моя дочь, – объявил он. – Неплохо, а?

– Кошмар, – сказала она, стряхивая пепел на пол.

– А что вы здесь делаете? Я хочу сказать… Как вы сюда добрались? – спросил он.

– На автобусе, – ответила я.

– Не смеши. Что, всю дорогу ехали одни, да? А мама разрешила? – спросил он.

– Моя мама… и папа погибли при пожаре.

– При пожаре? – Он покачал головой. – В каком пожаре?

– Отель загорелся, и они оказались в подвале, отрезанными от выхода, – объяснила я. Даже теперь эти воспоминания вызвали слезы, затмившие свет.

– Это ужасно, – вздохнул он. – Итак, отеля больше нет, да?

– Мой дядя его восстанавливает, – ответила я. Это было невероятно. Почему он придает этому такое значение? Почему он расстроен этим больше, чем тем, что случилось с моей мамой?

– О, конечно! Но должна быть страховка. Так значит… твоей мамы… больше нет… – Он покачал головой и взглянул на женщину: – Почему бы тебе не сварить нам кофе?

Она хмыкнула, словно он попросил ее совершить великий подвиг, и неохотно проследовала на кухню.

– Это… Катрин. Она поет в одной из студий города. Вот, – сказал он, подходя к дивану и убирая с него одежду, – садитесь. Расскажи мне о себе. Сколько тебе лет? – спросил он, когда мы усаживались.

– Мне шестнадцать. – Как он мог забыть сколько мне лет?

– О, да, конечно. А сколько… – Он кивнул в сторону Джефферсона.

– Джефферсону – девять, – ответила я.

– Почти десять, – добавил Джефферсон.

– Ну, вполне взрослый, – сострил мой отец.

Но Джефферсон не улыбнулся. Он просто уставился на него тем самым немигающим взглядом, который выводил из себя других людей. Мой отец засмеялся. Затем он сел на стул, не убрав даже со спинки юбку.

– Итак, для вас, ребята, это должно быть ужасно… Пожар, и родители остались там. – Он покачал головой. – Она была особенной, твоя мать, чрезвычайно красивая и талантливая. Я мог бы сделать из нее знаменитость, но… – Он пожал плечами. – Итак, – кто вас теперь опекает? Ваш дядя?

– Нет, – быстро сказала я. – Мы не хотим жить с ним.

– Нет? – спросил он, приблизившись. – Почему – нет?

– Он и наша тетя Бет плохо с нами обращались, – сказала я.

Что-то в моем голосе или выражении лица заставило моего отца сузить глаза, когда он обдумывал мои слова. У него были проницательные, хитрые глаза, которые, казалось, знают все хитрости и уловки.

– Я понимаю.

– И с Ричардом и Мелани, – добавил Джефферсон.

– А это кто?

– Их дети, близнецы, – объяснила я.

– Ага.

Его взгляд упал на наши чемоданы.

– А теперь объясните мне это. Вы ушли и приехали сюда на автобусе?

Я кивнула.

– Ваш дядя знает об этом?

– Нет. Мы сбежали, – призналась я.

– А, понятно. Как вы меня нашли? – с интересом спросил он.

– Я просто обзвонила всех М.Саттанов, пока не нашла нужный номер.

Он засмеялся.

– Ну, – он хлопнул в ладоши, – вам, ребята, придется вернуться назад. Вам нельзя убегать вот так. Все там волнуются, наверное, и разыскивают вас.

– Мы никогда не вернемся назад, – твердо сказала я.

– Ну, дорогая, не думаешь ли ты?… – Он улыбнулся. – Ты ведь даже не представляешь, как ты будешь жить тут со мной, так ведь?

Я ничего не ответила, но он все понял. Его улыбка исчезла, и он выпрямился, некоторое время разглядывая нас.

– Сколько у вас денег? – спросил он.

– Осталось всего двадцать три доллара, – ответила я.

– Двадцать три… – Он снова покачал головой. – Да, а наследство? Вы должны были получить приличное наследство.

– Я не знаю. И мне все равно.

– Но ты должна об этом побеспокоиться, это же ваше. Ты не можешь позволить своему дяде забрать все себе. Я уверен, что есть официальные документы. Наверняка ты можешь вернуться, и через несколько лет ты получишь свою долю отеля и собственности и…

– Меня не волнует отель. Я не могу вернуться, – уверенно проговорила я.

Мне хотелось рассказать ему все, но он был мне совершенно чужой, и я не могла заставить себя рассказать ему, что со мной сделал дядя Филип.

– Ну, ты не можешь здесь остаться, дорогая. У меня нет для тебя места и, кроме того, у меня нет никаких прав на опеку твоего младшего брата. Вас могут разлучить, – добавил он.

– Разлучить?

Джефферсон быстро схватился за мою руку.

– Нет, мы никогда не расстанемся, – твердо заявила я.

– А вам и не надо. Поэтому вам нужно вернуться назад. А через несколько лет, когда тебе исполнится восемнадцать или когда ты получишь наследство, ты можешь позвонить мне, и я приеду, – улыбаясь, сказал он. – Обязательно. И у нас будут отношения как у настоящих отца с дочерью, хорошо?

Я промолчала. Слезы разочарования навернулись мне на глаза.

– Кофе готов, – объявила женщина, стоя в дверях. – Я не служанка, – добавила она, глядя на меня. – Поэтому идите и наливайте себе сами.

– Я не хочу кофе, – сказала я.

– А мне нужно выпить чашечку, – произнес мой отец. – Может, у нас есть молоко и печенье? Я пойду, посмотрю. – Он встал. – Ты тоже поешь? – спросил он меня.

– Нет. Я играю на фортепиано, – ответила я.

– Здорово! Перед уходом устрой нам маленький Концерт. Это было бы так мило, правда ведь, Катрин?

Она ухмыльнулась.

– Мы должны поехать к мистеру Рудерману, не забывай.

– О, да. У меня небольшие проблемы со студией звукозаписи, и мне нужно увидеться с ответчиком сегодня. Ничего серьезного, я надеюсь. Я налью себе кофе.

Он прошел в кухню. Мы с Джефферсоном слышали, как он и Катрин шептались.

– Мне здесь не нравится, – прошептал Джефферсон.

– Мне тоже, – ответила я.

У меня было так тяжело на сердце, что я боялась, оно может не выдержать. О чем я думала, когда мы шли сюда? Я была в отчаяньи. А теперь у меня всего двадцать три доллара.

– Идем, Джефферсон.

– Куда мы теперь?

– Пойдем туда, где можно поесть и подумать, хорошо?

– Хорошо, – ответил он и быстро взял свой чемодан.

– Эй, – крикнул мой отец из дверей кухни, – куда вы?

– Думаю, ты прав, – сказала я. – Мы возвращаемся.

– Конечно. Это самое мудрое решение. Дождись своего часа и первое – требуй наследство. У тебя есть обратный билет, да? – с надеждой спросил он.

Я кивнула, хотя это было неправдой.

– Подожди минутку, – он порылся в карманах. – Возьми это. – Он протянул мне пятидолларовую банкноту.

– Думаю, это вся твоя наличность, – сказала Катрин, быстро подходя к нему сзади. – На что, по-твоему, поедем мы?

– Расслабься. Мы поедем на метро, – ответил он.

– На метро! – поморщилась она.

– До свидания, – быстро проговорила я, потянувшись к ручке двери.

Джефферсон выскочил, как только я открыла дверь. Я еще раз оглянулась. Мой отец стоял, улыбаясь. Но, закрыв дверь и выйдя на улицу, я вдруг осознала, что он даже не сказал мне ни «здравствуй», ни «до свидания».

Как будто этой встречи не было.

Дождь усилился, капли падали на наши лица. Я прижала Джефферсона к себе поближе, и мы пошли к тому самому углу дома, где я видела ресторан.

Нас встретил пронизывающий ветер, когда мы повернули за угол. Наконец мы вошли внутрь и стряхнули с себя воду. Наши волосы были совершенно мокрыми. Когда мы сели, я взяла салфетки и вытерла свое лицо и Джефферсона. У меня почти не было аппетита, но Джефферсон был безумно голоден и съел все, что было у него в тарелке и даже немного из моей. По счету я заплатила около десяти долларов. Потом я уселась, глядя в окно и думая, что нам делать дальше.

– Куда мы теперь? – спросил Джефферсон. – Мы пойдем в кино? Или на детскую площадку?

– Джефферсон, пожалуйста. Нам нужно подумать о более важных вещах.

– Мне нужно почистить зубы. Миссис Бостон говорила мне, что надо чистить зубы после еды, – объяснил он.

– Миссис Бостон, – произнесла я, вспоминая ее улыбку. – Я бы не отказалась жить с ней.

– Давай поедем к ней, – предложил он. – Я хочу.

– Мы не можем, Джефферсон. Она нам не родственница. Ей тоже придется направить нас назад. Боюсь, нам придется вернуться, – грустно сказала я.

Я увидела, что дождь кончился, и подумала, что нам лучше пойти сейчас, пока он не пошел снова.

– Идем.

Мы вышли на улицу и поискали такси. Мы увидели такси, припаркованное у обочины. Но водитель, казалось, спал. Почувствовав, что мы стоим и смотрим на него, он открыл глаза.

– Я не работаю, – пояснил он.

– А как еще мы можем найти такси? – спросила его я.

– Просто махни рукой, – объяснил он. Джефферсону эта идея понравилась. Для него это была первая возможность поразвлечься. Он стоял почти на шоссе и махал проезжающим туда-сюда машинам. Наконец одна из них остановилась возле нас.

– В «Порт Власти», пожалуйста, – сказала я. На этот раз мы взяли чемоданы с собой на заднее сиденье. Поездка назад была такой же суматошной и стоила столько же. С десятью долларами в кармане мы вернулись в здание вокзала. Я надеялась, что мне удастся достать билеты и мы сможем оплатить их, когда вернемся в Катлерз Коув, но когда я все объяснила кассиру, он сказал, что это невозможно.

– Обратитесь в полицию, – посоветовал он. – Следующий.

Мы отошли от окошка и медленно пошли через огромный зал к скамейкам.

– Что мы теперь будем делать? – спросил Джефферсон, когда мы уселись.

– Мне надо подумать.

– Мне – тоже, – он закрыл глаза.

Я не хотела звонить дяде Филипу и тете Бет. Я решила, что лучше всего позвонить Бронсону. Но я не хотела причинить ему новые беспокойства в довершение его горя в связи с кончиной моей бабушки, но я не знала кого-либо еще, кому я могла бы позвонить.

– Подожди здесь, Джефферсон, а я пойду позвоню, – сказала я.

Он кивнул и, закрыв глаза, облокотился на свой чемодан. На пути к телефонам-автоматам ко мне вернулись все еще живые воспоминания о том, что сделал со мной дядя Филип. Я слышала его голос, чувствовала прикосновение его рук, а потом… У меня все внутри сжалось. Я снова ужаснулась при мысли о возвращении в Катлерз Коув и жизни с дядей Филипом и тетей Бет. Я не могла туда вернуться, просто не могла. И когда я подняла трубку, я передумала и позвонила Гейвину.

– Я не могу всего рассказать тебе по телефону прямо сейчас, Гейвин, – начала я, – но я должна держаться подальше от дяди Филипа.

– Где вы? – спросил он.

– Мы с Джефферсоном в Нью-Йорке.

– В Нью-Йорке?

Я рассказала ему о встрече со своим отцом и что это было напрасно, а затем о том, что у нас осталось мало денег.

– Если ты расскажешь своему отцу, он скорей всего позвонит дяде Филипу, – добавила я.

– Что такого ужасного сделал он, что ты не можешь рассказать мне об этом по телефону? – спросил Гейвин.

– Это случилось ночью, Гейвин. В моей спальне, – говорила я, глотая слезы. Затем последовала долгая пауза.

– Ничего больше не предпринимай, – попросил Гейвин. – Дождись меня.

– Ты собираешься приехать в Нью-Йорк?

– Я отправлюсь прямо сейчас. Ты дождешься меня?

– Да, Гейвин, да.

– Я приеду, Кристи… так быстро, как только смогу, – пообещал он.

– Я повесила трубку, вернулась к Джефферсону и рассказала ему о Гейвине.

– Хорошо, – кивнул он. – Может, он поиграет со мной.

– Я не знаю, что еще нам делать, Джефферсон, но… хоть Гейвин будет здесь, – вздохнула я с новой надеждой. – А пока, до его приезда, мы должны чем-то занять себя. У нас впереди несколько часов. Идем, купим тебе фломастеры и книжку-раскраску.

– И пластилин. Я хочу полепить солдатиков.

– Посмотрим, сколько это будет стоить, – сказала я. – Нам нужны деньги, чтобы поужинать.

– Гейвин не может приехать сразу после ужина? – спросил он.

– Нет. Пройдет еще много времени, поэтому прекрати хныкать и жаловаться как маленький, – предупредила я.

– Я не маленький.

– Хорошо. Идем. Мы купим тебе раскраску.

В одном из магазинчиков как раз продавали дорожные игрушки. Все было намного дороже, чем я могла себе представить, однако я смогла купить Джефферсону небольшую коробку фломастеров и раскраску. У меня осталось только шесть долларов, и я надеялась, что этого будет достаточно для приличного ужина. Мы с Джефферсоном прошли в угол зала и сели на скамейку. На некоторое время фломастеры и книжка его заняли, но скоро он устал и начал капризничать.

– Можно, я погуляю? – попросил он.

– Только не уходи далеко. Ты можешь потеряться, – предупредила я его.

– Я буду рядом, – пообещал он. Я устала, и у меня не было сил вступать с ним в спор.

– Только где-нибудь здесь, – показала я, – и чтобы я тебя видела.

– Хорошо.

Он спрыгнул со скамейки и пошел поглядеть на плакаты и непрерывно снующих людей. Я наблюдала, как он рассматривает людей, и улыбнулась про себя, когда женщина подошла к нему и заговорила. Она потрепала его по волосам и продолжила свой путь. Джефферсон оглянулся на меня и прошел немного дальше.

– Джефферсон! – позвала я его, но он меня не услышал. И я решила, что пока я его вижу – все в порядке.

Но мои глаза так устали, а веки были такими тяжелыми, что мне стоило усилий не закрыть их. Нервное потрясение прошлой ночи, поездка и разочарование от встречи с моим родным отцом – все это утомило меня. Ко мне подкралась усталость. Изнеможение все больше и больше охватывало меня, пока не накрыло с головой. Я закрыла глаза, говоря себе, что это только на минуту, но как только я это сделала, меня тут же сковал сон.

Через некоторое время я проснулась от внезапного толчка. На меня смотрел человек в рваной и грязной куртке, запачканных брюках и ботинках, обвязанных веревками так, чтобы подошва не отвалилась. Он держал руки в карманах, но через ткань было видно, что он шевелил пальцами. Казалось, у него в карманах – мыши. Я бодро села. Он улыбнулся, открыв беззубый рот. Он был небрит, на щеках и подбородке виднелась темная щетина. Его волосы спутались, и некоторые пряди торчали вокруг лба. Движение в его карманах стало интенсивней, а его язык, словно маленькое животное, пытающееся выбраться наружу и убежать, заметался возле его губ.

Я резко вздохнула и встала. Где Джефферсон? В зале было немного людей, но среди них его не было.

– Джефферсон! – позвала я.

Я оглянулась на человека, который сделал несколько шагов вперед. Я увидела, что молния на его брюках расстегнута. На мгновение паника пригвоздила меня к полу. Затем я повернулась и быстро пошла вдоль рядов в поисках Джефферсона.

Сначала я пошла к выходу, думая, что он там, наблюдает, как люди входят и выходят, но у дверей его не было. Я пошла через зал. Мое сердце бешено стучало, я задрожала от страха. Я повернула направо, осматривая каждый магазинчик и лавку, спрашивая продавцов о маленьком мальчике, который по приметам походил бы на Джефферсона. Но никто его не видел. Паника во мне росла. Сердце так быстро и сильно билось, что мне казалось, я в любой момент могу упасть в обморок. Наконец я заметила полицейского и бросилась к нему.

– Я потеряла моего брата, – закричала я. – Я потеряла его!

– Спокойно, – сказал он. Это был высокий человек со светло-каштановыми волосами и дружелюбными зелеными глазами. – Что вы имеете в виду?

– Мы сидели на скамейке, там, сзади, он пошел погулять. А я заснула. Когда я проснулась, его не было, – затараторила я.

– Спокойней, спокойней. Сколько ему лет?

– Девять, почти десять.

– Гм. А вам?

– Шестнадцать.

– Вы здесь были раньше?

– Нет, сэр.

– Значит, он не знает местности, – сказал полицейский больше себе, чем мне. – Так, покажите мне, где вы видели его в последний раз, – попросил он, и я повела его к скамейке. Этот жуткий человек уже ушел.

– Он стоял вон там, – показала я. – А потом… Неожиданно Джефферсон появился из-за угла.

– Джефферсон! – закричала я и бросилась к нему. – Где ты был? Почему ты ушел оттуда, где я тебя просила остаться?

– Я просто ходил в туалет, – ответил он, напуганный моим гневом. Он посмотрел на полицейского.

– А что вы здесь вдвоем делаете? – в свою очередь спросил полицейский.

– Мы тут ждем кое-кого, – ответила я.

– Гм. Хорошо, молодой человек, – сказал полицейский, грозя пальцем Джефферсону. – Впредь оставайтесь там, где ваша сестра может видеть с Закрытыми глазами, слышите?

Джефферсон кивнул, округлив глаза.

– Здесь есть кое-какие плохие люди, которые иногда похищают детей, – предупредил он.

Глаза Джефферсона стали еще больше.

– У нас теперь все будет в порядке, спасибо, – проговорила я, обнимая Джефферсона. Мне нужно было почувствовать, что он рядом. – Мы возвращаемся назад и… О, нет! – воскликнула я. – О, нет!

– Что еще? – спросил полицейский, выпрямляясь и уперев руки в бока.

– Наши чемоданы и мой бумажник!

– Вы оставили его здесь и ушли? – недоверчиво спросил полицейский.

– Я была напугана, когда не обнаружила брата на месте, и я…

– Откуда вы?

– Из Вирджинии, – сказала я, не в состоянии сдержать слез.

Полицейский сдвинул фуражку на затылок и, вытащив из заднего кармана блокнот, раскрыл его.

– Хорошо, давайте разберемся. Ваше имя и адрес, – сказал он. Я сообщила. – Кого вы ждете? – спросил он.

Я посмотрела на Джефферсона.

– Моего брата, – быстро ответила я.

– Хорошо. Дайте мне краткое описание украденных у вас вещей, – попросил он, и я описала ему все.

– Да, там еще был такой ужасный человек. Он наблюдал за мной до того, как я побежала искать Джефферсона, – сказала я.

– Гм. У нас тут бродит несколько таких, но вы все-таки опишите мне его. – Я все подробно описала. – Хорошо, я подам рапорт, – сказал полицейский. – И мой вам совет, молодая леди, никуда не уходите с того места, где вы должны встретиться с братом.

– Хорошо, – пообещала я и повела Джефферсона назад к скамейкам. Даже его фломастеры и раскраска были украдены.

– Кто забрал наши вещи? – спросил он.

– Я не знаю точно.

Я чувствовала себя оглушенной, на меня свалилось больше, чем я могла вынести.

– Я есть хочу, – пожаловался Джефферсон. – Когда мы будем ужинать?

– Ужинать? Джефферсон, у нас украли все деньги. Мой бумажник украли, понимаешь?

– Но я хочу есть, – простонал он.

– Я тоже, но нам никто ничего не даст без денег.

– А мы скажем, что заплатим завтра, – предложил он.

– Они не поверят, Джефферсон. Они нас не знают, это – Нью-Йорк. Мама была права, – пробормотала я. – Мама была очень права.

Я прижала Джефферсона к себе покрепче.

– Мы просто заснем и постараемся не думать о еде, пока Гейвин не приедет.

Сдерживаемые мной слезы прорвались наружу и хлынули по щекам.

– Не плачь, Кристи, – успокаивал меня Джефферсон. – Гейвин скоро приедет.

– Да, – я улыбнулась сквозь слезы. – Гейвин уже едет.

Я поцеловала Джефферсона и прижала к себе. И, обнявшись, мы заснули.

 

Тот, на кого можно положиться

– Вот вы где! Взволнованная этим криком, я открыла глаза и увидела Гейвина. Он улыбался, глядя на меня, уперев руки в бока и поставив чемодан рядом. На нем были темно-синие рабочие брюки, белая футболка и черная легкая куртка. Никогда я не была так счастлива, как сейчас, когда увидела его. Хотя со дня нашей последней встречи прошло не так уж много времени, он выглядел намного старше и выше. Джефферсон крепко спал, положив голову мне на колени. Изнуренная, я легла на скамейку и крепко заснула. Я понятия не имела о том, сколько времени прошло, но, казалось, что уже очень поздно. Даже в таком оживленном месте, как это, уже почти не было торопливо снующих людей. Я протерла глаза.

– Гейвин, я так рада, что ты здесь, – сказала я.

– А я искал и искал тебя. Я уже почти отчаялся найти. Я мимо этого места уже один раз проходил, но нас не было видно из-за спинки скамейки. Но, к счастью, я решил еще раз посмотреть.

Я кивнула, и затем все вновь на меня навалилось: то, что сделал дядя Филип, наше бегство, поездка в автобусе в Нью-Йорк, ужасное разочарование от встречи с моим отцом, исчезновение Джефферсона, кража наших вещей. Не успев предупредить Гейвина, я просто разревелась. Мои рыдания разбудили Джефферсона.

– О, Кристи, – воскликнул Гейвин. – Бедная Кристи! – Он обнял меня, и я уткнулась лицом ему в грудь. Мое тело сотрясалось от рыданий. – Все хорошо. Все будет хорошо.

– Что случилось? – спросил Джефферсон, сонно растирая ладонями лицо. – Гейвин! – закричала он от радости.

– Эй, племянничек, как поживаешь? – спросил Гейвин, шутливо потрепав Джефферсона по спутанным волосам.

– Я хочу есть, – немедленно заявил Джефферсон, а у нас нет денег.

Он нахмурился.

– Нет денег? А в чем дело? – Гейвин посмотрел на меня.

Я подняла голову и начала рассказывать о всех тех печальных событиях, случившихся с нами в Нью-Йорке. Гейвин сочувственно покачал головой и задумался.

– Ну, первое, что мы сделаем, это раздобудем поесть чего-нибудь горячего. Там есть небольшой ресторан, я проходил мимо, когда искал вас. Идемте, – скомандовал он, подталкивая меня, – горячая еда мигом поставит вас на ноги.

Тыльной стороной ладони он нежно вытер слезы с моей щеки и улыбнулся.

– Мои новые игрушки украли, – пожаловался Джефферсон. – Купишь мне другие?

– Посмотрим, Джефферсон, не все сразу, – мудро заметил Гейвин.

Каким он был сильным и уверенным, и как я была рада его видеть. Мое сердце радостно забилось, и страх, приковывавший меня к скамейке, исчез.

Я взяла Джефферсона за руку, а Гейвин – меня. Он взял чемоданы и повел нас в ресторан. Сделав заказ, Гейвин рассказал, как он сразу же, после моего отчаянного звонка, поехал к нам.

– Я оставил записку на холодильнике и уехал. Папа расстроится, но мама его успокоит. Я пообещал позвонить им, как только смогу. Я не сказал, что вы убежали, – быстро добавил он, – но Филип может позвонить им сам, или они ему. Ты не расскажешь мне подробнее о том, что произошло, – попросил он, – и почему вам пришлось убежать?

Я показала взглядом на Джефферсона и отрицательно покачала головой.

– Позже.

Гейвин понимающе кивнул. Теперь, когда Джефферсону принесли еду, он снова оживился. Он рассказывал о нашей поездке, подробно описывая людей в автобусе, то, что он видел, нашу поездку на такси по Нью-Йорку, и полицейского, который поругал его за то, что он ушел далеко от меня.

Ближе к концу нашей трапезы, Гейвин задал самый важный вопрос.

– Что вы собираетесь делать теперь?

– Я не вернусь в Катлерз Коув, Гейвин, – твердо и решительно заявила я.

Некоторое время Гейвин изучающе смотрел на меня, а затем облокотился на спинку стула.

– Так, у меня с собой все деньги, которые я накопил для поездки, но нам их надолго не хватит, – рассудил он. – Куда вы хотите поехать? Что вы собираетесь предпринять?

Я задумалась на мгновение. Тетя Триша была далеко, мой отец находился в бедственном положении, но было еще одно место. Я была там всего один раз с моими родителями, но я тогда была такой маленькой, что едва помню, что там было. Время от времени я украдкой слышала разговоры мамы с папой об этом месте и о милой тете Шарлотте.

– Я могу поехать в Лингбург, в Вирджинию, а оттуда – в Мидоуз, – сказала я.

– Мидоуз?

Гейвин с интересом поднял брови.

– Это старое фамильное имение, помнишь? Я упоминала о нем в письмах. Это там, где та самая старшая сестра старухи Катлер – Эмили, так ужасно обошлась с мамой. Я там родилась. Ну, вспомнил? – спросила я.

Гейвин задумчиво кивнул.

– После смерти отвратительной старой Эмили, мои родители ездили туда навестить тетю Шарлотту. Один раз я тоже ездила с ними. Я едва помню этот визит, но я звонила тете Шарлотте и ее мужу, Лютеру. Она подарила мне цветную вышивку, на которой изображена канарейка в клетке, я ее до сих пор храню. Она сама ее вышила. Это самое лучшее место для нас, Гейвин. Никто не додумается искать нас там.

– Лингбург, гм, – проговорил Гейвин.

– Мидоуз находится на расстоянии пятидесяти миль от маленькой деревушки под названием Апленд Стейшн. Но я не помню, чтобы там ходили автобусы. Это очень глухое местечко. Как ты думаешь, хватит ли твоих денег на билеты до Лингбурга? А потом, может быть, такси довезет нас до места.

– Я не знаю. Я узнаю, сколько стоят билеты, но ведь у вас с Джефферсоном нет ни одежды, ни других вещей. Не думаешь ли ты, что…

– Я не вернусь в Катлерз Коув, – повторила я, и на моем лице застыло выражение гнева и решимости. – У нас получится. Мы найдем выход. Я пойду работать, и у нас будут деньги. Я сделаю все, что угодно, лишь бы не возвращаться, – уверенно добавила я. – Я буду посудомойкой, буду мыть полы, все, что угодно.

Гейвин пожал плечами, пораженный моей решимостью и твердостью.

– Хорошо, пошли к кассе и узнаем, сколько будет это нам стоить, – сказал он.

– А мне купите игрушку? – спросил Джефферсон. Он залпом выпил остатки молока и доел крошки, оставшиеся от куска яблочного пирога на его тарелке.

– Посмотрим, – ответил Гейвин.

Ему хватило денег на билеты до Лингбурга, но после этого у него осталось только 27 долларов. Джефферсон захныкал, когда мы начали ему объяснять, что нам нужно беречь каждый пенни для покупки еды и такси до Мидоуз.

Наконец, Гейвин успокоил его, купив недорогую колоду игральных карт и пообещав научить его десяткам разных игр во время поездки.

Нам пришлось прождать еще час до отправления автобуса. После того, как Гейвин сводил Джефферсона в туалет, мы снова расположились на скамейках в зале. Пока Джефферсон был занят, забавляясь с картами, я рассказала Гейвину о том, что сделал со мной дядя Филип, опуская ужасные подробности. Он слушал, и глаза его с каждой секундой темнели все больше и больше. Я видела, как выражение его лица из изумленного и жалеющего стало гневным, когда из моих глаз снова полились слезы, они так и жгли глаза.

– Нам нужно обратиться в полицию, вот что, – решил он, и его черные глаза так вспыхнули, что в это мгновение больше походили на отполированный черный мрамор.

– Я не хочу, Гейвин. Я не хочу больше иметь дело ни с дядей, ни с моей тетей, ни с их ужасными детьми, – простонала я. – Кроме того, они всегда найдут способ все запутать и во всем обвинить меня и Джефферсона. Я просто хочу быть от них подальше. Все будет хорошо, пока я с тобой, – добавила я.

Он покраснел на мгновение, а затем снова принял прежний уверенный вид, который напомнил мне папу, особенно его манеру расправлять плечи и грудь.

– Никто больше тебя не обидит, Кристи, никогда, и не только пока ты со мной, – пообещал он.

Я улыбнулась и пожала ему руку. Затем я прижалась щекой к его плечу.

– Я так рада, что ты приехал к нам на помощь, Гейвин. Я больше ничего не боюсь. – Я закрыла глаза и, почувствовав его дыхание, улыбнулась и расслабилась.

Каким-то чудом я снова обрела надежду. Гейвин ехал с нами и развлекал Джефферсона, пересчитывая с ним игральные карты или считая телеграфные столбы, поэтому наше путешествие в Лингбург показалось нам короче, чем оно было на самом деле. Дождь, сопровождавший нас в Нью-Йорке, кончился, и почти на протяжении всего нашего путешествия над нами было голубое небо и белоснежные облака. Однако, несмотря на то, что мы отправились в путь рано утром, из-за многочисленных остановок и задержек мы должны были прибыть в Лингбург не раньше вечера. Мы старались потратить как можно меньше на ланч, чтобы сэкономить деньги. Гейвин заявил, что не так уж голоден, и съел только конфету, но когда мы приехали в Лингбург, у нас осталось только восемнадцать долларов и тридцать центов.

Рядом с автовокзалом стояли два такси, водители которых разговаривали, облокотившись на свои машины. Один был высокий и худой, с длинным лицом и острым носом. Другой же был ниже ростом и более дружелюбный.

– Апланд Стейшн? – переспросил высокий. – Да это почти пятьдесят миль. Платите пятьдесят долларов, – объявил он.

– Пятьдесят? У нас столько нет, – печально сказала я.

– А сколько у вас есть? – спросил он.

– Только восемнадцать, – ответил Гейвин.

– Восемнадцать! Вы не сможете нанять машину до Апланд Стейшн за такие деньги.

Я чуть было не расплакалась от отчаяния. Что нам теперь делать?

– Ладно, – махнул рукой другой, увидев, что мы уходим. – Я живу в двадцати пяти милях по тому направлению и сейчас собираюсь домой. А довезу вас до Апланд Стейшн за восемнадцать.

– Безумный Джо все сделает за деньги, – злобно проговорил высокий.

– Спасибо, сэр, – сказала я.

Мы все устроились на заднем сиденье машины. Это была старая машина с рваными сиденьями и грязными окнами, но она была на ходу.

– К кому вы едете в Апланд Стейшн, ребята? Это место стало почти городом привидений, – поинтересовался водитель.

– К Шарлотте Буф. Она моя тетя и живет в старом поместье Мидоуз.

– Мидоуз? А-а, я знаю это место, только от него мало что осталось. Я не смогу отвезти вас прямо туда. Мои покрышки и амортизаторы не выдержат. Вам придется пройтись немного пешком от главной дороги.

Он рассказывал о том, как маленькие города постепенно умирают, об экономике на меняющемся Юге и почему теперь все не так, как было раньше, когда он был молодым.

Луны не было видно, но звезды светили ярко, и мы еще несколько минут могли рассматривать местность за окном, но уже через полчаса после того, как мы выехали из Лингбурга, сгустились темные тучи, как занавес скрывшие от нас небеса. Дома фермеров и крошечные деревеньки вдоль дороги становились реже, и расстояния между ними увеличивались. Казалось, что мы, живущие в реальности, вторглись в мир сна и сумерек, спустившихся на дорогу. Одинокие сараи и дома, в которых до сих пор жили люди, появлялись и снова исчезали в темноте, и их силуэты то тут, то там виднелись на фоне деревьев или в заброшенных полях. Я представила детей, не старше Джефферсона, которые не меньше его боятся теней, скользящих по полям, когда ветер воет на крыше и дует из всех щелей.

Джефферсон придвинулся ко мне поближе. Ни одной машины не попалось нам навстречу. Казалось, мы едем на край света и легко можем сорваться с этого края. Радио в машине замолкло из-за помех. Водитель попытался его настроить, но потом сдался, и дальше мы ехали в относительной тишине, пока не увидели знак «Апленд Стейшн».

– Приехали, – объявил водитель. – Апленд Стейшн. Не закрывайте глаза, а то проедете мимо, – сказал он и засмеялся.

Я не помнила, большой или маленький этот городок. Сейчас, когда и главный универмаг, и почта, и маленький ресторанчик были закрыты, этот городок действительно казался призрачным.

Наш водитель провез нас немного дальше и остановился у начала длинной дороги, ведущей в Мидоуз. По сторонам дороги стояли два каменных столба, увенчанные гранитными шарами, но вокруг столбов проросли небольшие кустарники и деревца, и все выглядело так, как будто здесь уже многие годы не было людей.

– Дальше я не смогу проехать, – сказал водитель. – Мидоуз в миле пути по этой дороге.

– Спасибо, – Гейвин отдал ему деньги.

Мы вылезли из машины, и он уехал. Мы стояли в кромешной тьме. Ночь опустилась так быстро, что я не видела лица Гейвина. Джефферсон крепко вцепился в мою руку.

– Я хочу домой, – заныл он.

– Надеюсь, кто-нибудь еще живет здесь, – прошептал Гейвин, и я неожиданно подумала: а что, если нет? Могло произойти что-нибудь такое, что вынудило их уехать. – Это может оказаться бесполезной прогулкой в темноте, – предупредил Гейвин.

– Она не будет бесполезной, Гейвин, – пообещала я.

– Гм.

В нем уже не было той уверенности, на которую я так надеялась раньше. Он взял меня за руку, и мы двинулись по темному, посыпанному гравием шоссе с рытвинами и ухабами.

– Я понимаю этого таксиста, когда он не захотел везти нас по этой дороге, – сказал Гейвин.

Из густого леса справа доносился таинственный шум. Я вздрогнула и резко повернулась, чтобы посмотреть, что там.

– Это всего лишь филин, – заверил меня Гейвин, – он сообщает нам, что мы на его территории. Так сказал бы мой папа.

Чем больше мои глаза свыкались с темнотой, тем четче вырисовывались вершины кустов и деревьев. Они походили на ночных сторожей, охраняющих лес от непрошенных гостей.

– Мне холодно, – пожаловался Джефферсон.

Я знала, он просто хочет, чтобы я прижала его к себе крепче. Теперь, когда затих филин, единственными звуками, долетавшими до нас, были наши собственные шаги по гравию.

– Я до сих пор не вижу никаких огней, – проговорил Гейвин.

Наконец мы увидели верхушки кирпичных труб и вытянутую остроконечную крышу дома, темный силуэт которого призрачно вырисовывался на фоне еще более темного неба. Он был похож на гигантское угрюмое чудовище, неожиданно появившееся из темноты.

– Мне здесь не нравится, – запротестовал Джефферсон.

– Утром здесь будет более приятно, – пообещала я не только ему, но и себе.

– Там свет, – с облегчением произнес Гейвин. В окне первого этажа мы увидели тускло мерцающий свет. – Похоже, они пользуются свечами или керосиновыми лампами, – прошептал он.

– Может, электричество отключилось из-за грозы, – предположила я.

– Не похоже, что тут недавно был дождь, – ответил Гейвин.

Бессознательно мы оба перешли на шепот. Когда подошли поближе, мы различили парадное крыльцо. Огромные круглые колонны обвивала густая виноградная лоза, которая походила на щупальцы какого-то ужасного чудовища, стиснувшего дом в своих объятиях. Мы прошли между двух уцелевших бордюров, которые уже потрескались и пооткалывались. Остановившись, мы разглядывали мрачный парадный вход.

– Ты подумала, что им скажешь? – спросил Гейвин.

Но прежде, чем я смогла ответить, темная тень справа неожиданно превратилась в мужчину, и он сделал шаг к нам. В руках у него было ружье.

– Стоять, – скомандовал он, – не то я разнесу вас на куски.

Джефферсон вцепился еще крепче в мою руку. Я вскрикнула, и Гейвин прижал меня к себе.

– Кто вы? – спросил он. – Что, снова пришли, чтобы досадить нам?

– Нет, сэр, – быстро ответил Гейвин.

– Я приехала повидаться со своей тетей Шарлоттой, – пояснила я.

– С тетей Шарлоттой? – Он шагнул ближе, и слабый свет из окна осветил его лицо и глаза. Я разглядела высокого худого мужчину. – Кто вы?

– Меня зовут Кристи. Я дочь Дон. А это мой младший брат Джефферсон и брат моего папы – Гейвин.

– Да, сэр. Вы Лютер?

– Да. Ну и ну. Что все это значит? Как вы сюда добрались? И где ваши родители?

– Они умерли, – ответила ему я. – Погибли во время пожара отеля.

– Что? Погибли?

– Можно мы войдем, Лютер? – попросила я. – Мы ехали сюда весь день и всю ночь.

– О, конечно, конечно. Входите. Смотрите под ноги. Погибли, – бормотал Лютер.

Спотыкаясь, мы заспешили вверх по ступенькам к огромному входу. Звук наших шагов по шатающимся дощечкам крыльца походил на звук хлопающих крыльев летучих мышей, выпархивающих из-под навеса и крыш. Лютер прошел вперед и открыл дверь. Теперь он был освещен лучше, и я увидела, что у него темно-каштановые волосы с проседью, их пряди падали на его глубоко изрезанный морщинами лоб. У Лютера был длинный нос и глубоко сидящие карие глаза с морщинками в уголках, грубая седая щетина, которая росла клоками. Когда он подошел ближе, я ощутила запах жевательного табака.

– Заходите, – пригласил он, и мы вошли в этот старый дом.

Из прихожей мы попали в коридор, в котором горели только свечи и керосиновые лампы, и прошли к винтовой лестнице. На стенах висели семейные портреты. Мы остановились, чтобы рассмотреть их, как вдруг Джефферсон засмеялся. Все эти лица когда-то, должно быть, принадлежали каким-нибудь суровым джентельменам Юга и несчастным женщинам с приплюснутыми лицами. Кто-то испортил портреты. Забавные бороды и усы были нарисованы у тех, у кого их до этого не было, даже у женщин. Кто-то желтой, розовой и красной краской добавил цвета в мрачные черно-белые тона. На некоторых лицах щеки были усеяны пятнышками, словно они оказались жертвами кори. Кое-кому были подрисованы очки, а одной из женщин было подрисовано зеленое кольцо, продетое в ее тонкий нос.

– Это работа Шарлотты, – объяснил Лютер. – Она решила, что они выглядят слишком печальными и рассерженными. Эмили наверняка просто в гробу переворачивается, – добавил он, беззубо улыбаясь.

– Я была здесь раньше один раз, но этого не помню, – сказала я.

– Вот здорово! – воскликнул Джефферсон. – Я тоже хочу. Можно?

– Спроси Шарлотту. У нее десятки таких портретов на чердаке, которые она хотела переделать, – ответил Лютер и хихикнул.

– Где тетя Шарлотта? – спросила я.

– О, она где-нибудь здесь. Вышивает или переделывает что-нибудь в доме. Направо, проходите в гостиную. Устраивайтесь как дома, а я поищу Шарлотту. Это что, весь ваш багаж? – Он вопросительно взглянул на Гейвина.

– Да, сэр.

– Наши вещи украли, когда мы были в Нью-Йорке на автовокзале, – объяснила я.

– Вот как? Нью-Йорк. Я слышал, что подобное там случается. Вас там могут убить или ограбить сразу, как только вы приедете туда, – кивнул Лютер.

– Это может случиться, где угодно, если вы не следите за вещами, – печально признала я.

Мы пошли дальше по коридору. Дом показался мне даже больше, чем в прошлый приезд. Нам нами висели незажженные канделябры, их хрустальные подвески, в тусклом свете керосиновых ламп и свечей больше походили на льдинки.

Мы повернули и вошли в первую дверь, на которую указал Лютер. Там были зажжены две керосиновые лампы: одна – на небольшом круглом столе, а другая – на темном журнальном столике возле дивана. Лютер прошел направо и зажег еще одну лампу возле книжного шкафа.

– Отдохните тут немного, – сказал он и быстро вышел.

Мы огляделись. Длинный полукруглый диван был застелен старинным лоскутным одеялом. Такого старого я еще никогда не видела. Казалось, тысячи ковриков, лоскутков, кусочков полотенец беспорядочно были сшиты вместе. Тоже самое можно было сказать и про накидки на стуле напротив.

На некоторых стенках я узнала вышивки, сделанные тетей Шарлоттой. Это были изображения деревьев и детей, домашних и лесных животных. Все они висели как попало, словно тетя Шарлотта просто прошлась по комнате и прилепила их там, где только было свободное место. То там, то здесь среди ее работ показались старые картины с сельскими видами, домами и опять – предками.

– Посмотрите сюда! – закричал Джефферсон, указывая в ближайший правый угол.

Там стояли старинные часы, но поверх цифр тетя Шарлотта нарисовала и приклеила изображения различных птиц. Цифра «двенадцать» была совой, а «шесть» – курицей. Там были малиновки и синие птицы, воробьи и кардиналы, канарейки и даже попугай. Все они были нарисованы яркими красками.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – спросил вслух Гейвин. Я только пожала плечами.

– Здравствуйте. Привет, привет, привет, – услышали мы за спинами веселый голос и повернулись, чтобы поздороваться с тетей Шарлоттой.

На ней было надето нечто, напоминающее мешок, расшитый разноцветными лентами. Она была коренастой и полной, такой, какой я ее помнила. Шарлотта до сих пор заплетала свои седые волосы в две косички, причем в одну был вплетен желтый бант, а в другую – оранжевый. Несмотря на морщины, у нее была детская улыбка и добрые большие голубые глаза, которые светились восторгом школьницы. Вместо туфель у нее на ногах были мужские коричневые шлепанцы с белой полоской по бокам и белым кружком наверху, возле большого пальца.

– Здравствуйте, тетя Шарлотта, – сказала я. – Вы меня помните?

– Конечно, – улыбнулась она. – Ты та малышка, которая здесь родилась. А теперь приехала в гости. Я так рада. К нам так давно никто не приезжал. Эмили ненавидела гостей. Если кто-нибудь приезжал к нам, она всегда говорила, что мы слишком заняты или у нас нет места.

– Нет места? – недоверчиво переспросил Гейвин. Тетя Шарлотта наклонилась к нему и зашептала:

– Эмили врала, но она не считала, что это плохо. Теперь она лежит в холодной могиле, правда, Лютер?

– Очень холодной, – подтвердил он.

– А теперь, – продолжала Шарлотта. – Мы должны найти тебе лучшую комнату, а потом сможем болтать и болтать до бесконечности, пока горло не охрипнет.

– Они, наверное, хотят есть и пить после такого длинного путешествия, – догадался Лютер. – Я приготовлю что-нибудь, а ты отведешь их наверх, Шарлотта.

– Хорошо, – кивнула она и хлопнула в ладоши. – Идемте со мной.

Она направилась к лестнице, а Лютер шагнул к нам.

– Я не рассказал ей, что ты говорила мне о своих родителях. Ты сможешь ей все объяснить, когда спустишься в кухню. Я так любил твою маму, – добавил он. – Она на самом деле хорошо с нами обращалась.

– Спасибо, Лютер, – сказала я, и мы поспешили, чтобы не отстать от Шарлотты, которая шагала и шагала, не замечая, что нас рядом нет.

– Лютер говорит, что нам придется выполнять то, что хотела бы от нас и Эмили, например, не пользоваться долго электричеством, а то это обходится очень дорого, – предупредила Шарлотта. – У нас такой большой дом. Но керосиновые лампы и свечи жгите сколько угодно. Только нужно всегда помнить, что их все время нужно заправлять. Я терпеть этого не могу. А вы? – спросила она, останавливаясь.

– В Катлерз Коув у нас нет таких ламп, – произнесла я.

– О, – заметила она Джефферсона. – Привет. Я забыла, как тебя зовут.

– Я Джефферсон, – представился он.

– Джефферсон… Джефферсон, – повторила она и огляделась. – О, вот здесь на стене – человек, его тоже звали Джефферсон, – указала Шарлотта.

– Человек на стене?

– Она имеет в виду картину, – ответила я.

– Да, картину. Он был, гм… президентом.

– Джефферсон Дэвис, – предположил Гейвин.

– Да, – сказала она, хлопая в ладоши. – Это он. Я покажу его вам. О, а как тебя зовут?

– Я Гейвин, – ответил он, улыбаясь. – На стене есть Гейвины?

Она задумалась на мгновение и затем покачала головой. Но вскоре улыбнулась.

– Я знаю. Я нарисую твой портрет и вышью его, и вставлю в серебряную раму. Только найди себе место.

– Место?

– Ну где ты хочешь, чтобы я повесила твой портрет, – объяснила она.

– А, – Гейвин посмотрел на меня и улыбнулся.

– Я меняю все в доме, – продолжала она, пока мы шли дальше. – Эмили сделала его таким мрачным. Она думала, что только дьявол делает все ярким и веселым. Но Эмили больше нет… – проговорила она, поворачиваясь к нам. – Она умерла и улетела прочь на метле. Так сказал Лютер. Он сам это видел.

– Правда?! – воскликнул Джефферсон. Она кивнула и, наклонившись к нему, зашептала:

– Иногда, когда очень темно и холодно, Эмили летает вокруг дома и стонет, но мы плотно закрываем окна и ставни, – добавила она, выпрямляясь. Джефферсон с изумлением взглянул на меня. Даже моя улыбка не разубедила его.

Мы пошли вверх по ступенькам. Когда дошли до площадки второго этажа, Шарлотта остановилась и кивнула направо в кромешную темноту.

– Там родилась твоя мама и ты. Утром я покажу нам комнату, если хотите.

– Да, конечно. Спасибо, тетя Шарлотта.

– Мы живем там, – она повернулась туда, где керосиновые лампы освещали путь.

Стены здесь были увешаны работами Шарлотты: старыми картинами, которые она дорисовывала, и ее собственными вышивками в рамах. Мы прошли мимо стола, который был застелен чем-то, напоминающим простыню и с нарисованным на ней лицом клоуна.

Несмотря на беспорядок, в котором висели и лежали вещи, работы Шарлотты были чрезвычайно хороши. Я видела, что Джефферсону нравились цвета и картины, и я подумала, имеют или нет эти наивные работы Шарлотты какую-нибудь ценность. Этот темный дом со множеством комнат, наконец, стал ярким и веселым от ее работ. Пока мы проходили мимо других экземпляров – кувшинов и ваз, раскрашенных в яркие цвета с веселыми набросками и формами, бумажных фонариков, свисающих с потолка, и канделябров, полосок цветной и гофрированной бумаги, усеявших стены и окна, – мне казалось, что мы псе каким-то образом попали в безумный, но глупый мир Алисы в стране Чудес.

– Это комната моих родителей, – сказала Шарлотта, останавливаясь у двери, – а это они, – она указала на портреты на противоположной стене.

Эти картины она не подрисовала, даже несмотря на то, что ни мистер Буф, ни миссис Буф не улыбались. Казалось, они оба выглядели сердитыми и несчастными. Шарлотта повернулась назад к двери и открыла ее.

– Я всегда оставляю здесь зажженную лампу, – объяснила она. – На случай, если они вернутся. Я не хочу, чтобы они натыкались в темноте на вещи, – добавила Шарлотта и рассмеялась.

Глаза Джефферсона снова округлились.

Это была огромная комната с большой дубовой кроватью. У нее были поднимающиеся почти до потолка столбы и высокая спинка в форме полумесяца. На кровати до сих пор были подушки и одеяло, но на них толстым слоем лежала паутина. На другой стороне был невероятных размеров камин и большое окно. Длинные занавески были плотно зашторены и, казалось, провисали от пыли, накопившейся годами. Над камином висел портрет молодого Буфа. Он стоял, держа в одной руке ружье, а в другой – связку подстреленных уток.

В комнате было много темной красивой мебели, а на ночном столике лежали большая Библия и очки для чтения. Но в комнате был затхлый воздух. Когда мы с Гейвином посмотрели на туалетный столик, то увидели, что там до сих пор лежат расчески и гребешки, баночки с кремом, а некоторые даже открыты. Мы переглянулись. Казалось, комната является чем-то вроде святыни и содержится так, будто со дня смерти отца Шарлотты прошел всего один день. Я знала, что ее мать умерла гораздо раньше. Шарлотта закрыла дверь, и мы проследовали дальше.

– Здесь спала Эмили, – прошептала она. – Я не оставляю здесь зажженной лампы, не хочу, чтобы ее дух вернулся назад в дом. – Мы прошли мимо еще одной закрытой двери и подошли к другой. – Мы с Лютером спим здесь, – она указала на одну из них. – А теперь, – произнесла она, останавливаясь, – вот две премилые комнаты для гостей.

Она открыла первую дверь и вошла, чтобы зажечь свет. В комнате было две кровати, разделенные тумбочкой. С двух сторон от них стояли комоды, а слева и справа от кроватей были большие окна.

– Это туалет, – объяснила Шарлотта, открывая дверь, – а эта дверь, – она подошла к следующей двери, – ведет в следующую комнату. Правда, мило?

Мы заглянули в комнату. Она была почти такая же.

– Джефферсон будет спать с тобой или с Гейвином? – спросила Шарлотта.

– Как ты хочешь, Джефферсон?

– Я буду спать с Гейвином, – важно заявил он, и я улыбнулась. Он не стал признаваться в том, что хочет спать со своей старшей сестрой.

– Ну, если только он не храпит, – шутливо проговорил Гейвин. – Мы займем эту комнату, – он кивнул на комнату, в которую вела дверь.

– Ванная – напротив в коридоре, – сказала Шарлотта. – Там есть полотенца, они всегда там, а также мыло, хорошее, не такое, каким пользовалась Эмили. И у нас опять есть горячая вода, хотя водопровод иногда ломается, но Лютер его чинит. Вы не хотите переодеться?

– У нас небольшая проблема, тетя Шарлотта, – произнесла я. – Когда мы ждали в Нью-Йорке Гейвина, все наши с Джефферсоном вещи украли.

– О, Боже, – она прижала руки к груди. – Как печально. Ну, – утром мы поищем новую одежду. Мы поднимемся на чердак, где множество сундуков, набитых вещами, включая туфли и шляпы, перчатки и пальто, хорошо?

– Полагаю, да, – согласилась я, глядя на Гейвина. Он пожал плечами.

– А сейчас давайте поспешим на кухню и поедим там чего-нибудь, а ты расскажешь мне все о себе с момента твоего рождения и до сегодняшнего дня, – предложила Шарлотта.

– Для этого, тетя Шарлотта, понадобится довольно много времени, – вздохнула я.

– О, – она сразу погрустнела. – Ты скоро уедешь домой?

– Нет, тетя Шарлотта. Я не хочу больше возвращаться домой, – ответила я, и ее глаза округлились от удивления.

– Ты хочешь сказать, что останешься здесь навсегда?

– Столько, сколько это будет возможно.

– Ну, тогда навсегда, – беззаботно сказала она, хлопнув в ладоши, и, засмеявшись, повторила: – Тогда навсегда.

Мы последовали за ней. Она взяла Джефферсона за руку и принялась объяснять, как ему понравится путешествовать по дому и окружающей его местности. Двигаясь по коридору, она рассказывала ему о кроликах и цыплятах, и о хитрой лисе, которая постоянно охотится за ними. Наконец мы дошли до кухни. Лютер приготовил нам бутерброды с сыром и чай. Шарлотта открыла хлебницу и достала булочки с вареньем которые она испекла.

– Вскоре после смерти Эмили, – объяснила она, – мы поехали в город и купили двадцать фунтов сахара, правда, Лютер?

Он кивнул.

– И мы его теперь все время покупаем. Эмили никогда не разрешала нам есть сахар, да, Лютер?

– Эмили нет, и слава Богу, – проговорил он. Мы сели за стол и принялись за бутерброды, а Шарлотта тем временем все рассказывала и рассказывала о том, что она сделала после смерти Эмили. Она пошла в ту часть дома, куда Эмили запрещала ходить, открыла сундуки, комоды и шкафы. Она стала пользоваться духами и помадой, когда ей захочется. Но больше всего ей нравилось изготавливать поделки, рисовать и вышивать.

– Тебе нравится рисовать картины, Джефферсон? – спросила она.

– Я никогда этим не занимался, – ответил он.

– О, теперь у тебя есть шанс попробовать, завтра я покажу тебе все свои кисти и краски. Лютер устроил мне студию, правда, Лютер?

– Раньше там был кабинет Эмили, – радостно сказал он. – Я просто убрал все ее вещи в кладовку и перенес туда материалы Шарлотты.

– Ты когда-нибудь вышивал бисером, Джефферсон? – спросила Шарлотта. Он отрицательно замотал головой. – О, тебе понравится, а еще у меня тонны глины.

– Правда?

– Да, – она опять хлопнула в ладоши. – Знаешь что? Мы переделаем какую-нибудь комнату для тебя. Ты сможешь раскрасить в ней все, что пожелаешь.

– Ура! – закричал Джефферсон, и его глаза засияли от восторга.

Тетя Шарлотта села, сложив руки. Некоторое время она наблюдала за нами.

– Итак, – наконец сказала она. – Когда родители ваши приедут за вами?

Я положила свой бутерброд на тарелку.

– Они никогда уже не приедут, тетя Шарлотта. В отеле случился пожар, и они там погибли. Мы больше там не можем жить, – добавила я.

– О, Боже! Ты говоришь, они погибли? – Она посмотрела на Лютера, и тот мрачно кивнул. – Как это печально. – Она с симпатией посмотрела на Джефферсона. – Мы не позволим печали проникнуть в Мидоуз. Мы захлопнем перед ней двери. Мы будем веселиться, мастерить поделки, готовить что-нибудь вкусное вроде печенья и тортов, мы придумаем различные игры и будем слушать музыку.

– Моя сестра играет на фортепиано, – похвастался Джефферсон.

– О, здорово, – хлопнула в ладоши тетя Шарлотта. – У нас в гостиной есть рояль, правда, Лютер?

– Возможно, он расстроен и грязный, но очень хороший, – сказал он. – Мама Шарлотты обычно играла после обеда, – Лютер пристально посмотрел на меня. – Но кто-то должен опекать вас, ребята, не так ли? Они не приедут за вами?

Я посмотрела на Гейвина и отрицательно покачала головой.

– Они не знают, что мы здесь, – объяснила я.

– Вы сбежали, да?

Мне не пришлось отвечать, он понял по выражению наших лиц.

– Пожалуйста, позвольте нам остаться у вас ненадолго, Лютер. Мы не причиним вам беспокойства, – попросила я.

– Да, сэр, не причиним, – подтвердил Гейвин. – Я буду рад помочь вам в работе по дому и на ферме, – добавил он.

– Ты когда-нибудь этим занимался? – спросил Лютер.

– Немного.

– Ну, нам надо собрать сено в стога, собрать урожай, накормить свиней и кур, нарубить дров. Дайка посмотреть на твои ладони, – он наклонился, схватил Гейвина за запястья и повернул ладонями вверх. Затем он показал для сравнения свою ладонь. – Смотри – это мозоли. Они появляются из-за работы на ферме.

– Я не боюсь мозолей, – гордо сказал Гейвин. Лютер кивнул и, улыбнувшись, отошел.

– Мы живем тем, что выращиваем здесь.

– Я тоже хочу помочь, – воскликнул Джефферсон.

Шарлотта засмеялась.

– Его можно научить собирать яйца, – предложила она.

Джефферсон просиял.

– И я могу помочь в работе по дому, – сказала я. Даже при тусклом освещении я видела, что дом требует уборки долгой и тщательной. – Мы не будем в тягость, – пообещала я.

– Конечно, нет, дорогая, – улыбнулась Шарлотта. – Они могут остаться, правда, Лютер?

– Полагаю, что да. Хотя бы на некоторое время.

– Знаете что, – Шарлотта снова хлопнула в ладоши, – как только ты поешь, ты сможешь попробовать сыграть на рояле.

– Они устали, Шарлотта. Им надо лечь спать, – напомнил Лютер.

– Ну немножечко, – захныкала она, как ребенок. – Ты же сможешь немножко поиграть, правда, дорогая?

– Да, – ответила я.

Попив чая и съев булочки с вареньем, оказавшиеся вполне вкусными, мы последовали за Шарлоттой в гостиную, она вела Джефферсона за руку. Я была рада, что он так быстро с ней подружился и больше ничего не боится.

Гостиная была самой поразительной комнатой из всех. Шарлотта перекрасила стены: одна стена была желтой, другая – голубой, третья – зеленой, а четвертая – ярко-розовой. Вместо картин Шарлотта развесила по стенам старую одежду. Ботинки и туфли были привязаны к пуговицам брюк и юбок. В углу была целая выставка украшений. Она раскрасила ножки стульев и столов в четыре цвета, как и стены. То здесь, то там на полу и даже на окнах виднелись кляксы краски. Мы с Гейвином замерли, открыв рот от неожиданности.

– Шарлотта хотела сделать эту комнату комнатой радости, – объяснил Лютер.

– Эмили обычно не разрешала сюда часто заходить, – сказала Шарлотта. – Она боялась, что мы устроим здесь беспорядок, – добавила она со смехом, который больше был похож на икоту.

Джефферсон волчком вертелся, оглядываясь, широко и восторженно улыбаясь.

– Можно, я то же самое сделаю в своей комнате? – спросил он.

– Конечно, – кивнула Шарлотта. – Завтра мы подыщем тебе комнату и возьмем краски.

– Не знаю, сможет ли он, тетя Шарлотта, – засомневалась я.

– Конечно, сможет, дорогая. Он же маленький мальчик, а маленькие мальчики должны делать то, что им полагается. Правда, Лютер?

– Я не против, – сказал он. – Если бы Эмили была здесь, она бы не перенесла этого.

Как он, наверное, ненавидел ее, подумала я.

– А теперь сядем и послушаем, что нам сыграет Кристи, – Шарлотта взяла Джефферсона за руку и повела к дивану.

Гейвин улыбнулся.

– Отрабатывай свой ужин, – прошептал он и сел рядом с Шарлоттой и Джефферсоном. Лютер встал в дверях.

Я подошла к роялю. Шарлотта пожалела его и оставила естественный цвет, она даже не разрисовала стул. Он был пыльный, но когда я пробежала пальцами по клавиатуре, то была удивлена, что он еще настроен.

– Ты можешь сыграть «С днем рождения?» – спросила Шарлотта – Мне уже давно никто не играл эту песенку.

– Да. – Я заиграла.

К моему удивлению, Лютер вдруг запел, а когда я доиграла до места, где поется имя именинника, он пророкотал:

– Дорогая Шарлотта, с днем рождения!

Она засмеялась и захлопала в ладоши, и я заметила, с какой любовью смотрит на нее Лютер. Я заиграла «Колыбельную» Брамса, и глаза Джефферсона начали закрываться. Шарлотта обняла его, и он положил голову на ее мягкое плечо. Когда я закончила, он крепко спал. Я кивнула в его сторону, и Шарлотта, округлив глаза, шепнула:

– Тсс.

Гейвин взял Джефферсона на руки и понес его наверх. Шарлотта последовала за нами.

– Я достану одну из чистых ночных рубашек Лютера для него, – сказала она и поспешила.

Я сняла с Джефферсона ботинки, носки, и Гейвин помог раздеть его. Он так устал, что его веки едва приоткрылись, когда мы его раздевали. Шарлотта принесла фланелевую ночную рубашку. Она была слишком велика Джефферсону, но я решила, что в ней ему будет тепло и уютно. Мы одели его и уложили в кровать.

– Я могу дать тебе одну из своих ночных сорочек, – предложила Шарлотта, но я решила, что ничего не случится, если я буду спать в своем белье.

– Ну, тогда я тоже пошла спать. Завтра у меня будет трудный день. Так много нужно всего сделать, а времени так мало, как любила говорить Эмили. В этом она была права. Иногда Эмили была права, хотя Лютер терпеть не может, когда я это говорю, – прошептала она. – Спокойной ночи, ребятки. Укройтесь получше и смотрите, чтобы вас не покусали клопы, – добавила она и засмеялась. Мы проводили ее взглядом.

Сначала я пошла в ванную, а затем свернулась калачиком в кровати и погасила керосиновую лампу. В комнате было совершенно темно, только нежный свет звезд проникал через окно. Я прислушалась. Гейвин вернулся в комнату к Джефферсону. Мгновение спустя в смежную дверь вежливо постучали.

– Да?

– У тебя все в порядке?

– Ага.

– Можно, я войду, чтобы пожелать тебе спокойной ночи?

– Конечно, Гейвин, – сказала я.

Он приоткрыл дверь. В его и Джефферсона комнате все еще горела лампа, и я смогла отчетливо разглядеть Гейвина. Он был в одном белье. Гейвин подошел к моей кровати и опустился на колени так, что оказался перед моим лицом.

– Здесь Забавно, правда? Я имею в виду Шарлотту и все такое, но здесь как в другом мире.

– Да, но я все равно рада. Я ненавижу тот мир.

Гейвин понимающе кивнул.

– Но ты же знаешь, что мы не сможем остаться здесь навсегда.

– Да, но мне бы хотелось остаться здесь подольше. Здесь не так уж и плохо. Мы им поможем. Это будет здорово. Мы можем представить, что это наше поместье.

– Ты хочешь сказать, мы будем как владельцы?

– Да, – сказала я. Он рассмеялся.

– Джефферсон, кажется, счастлив. Все в порядке. Пусть все идет как есть. Спокойной ночи, – прошептал он.

– Спокойной ночи, Гейвин. Я так рада, что ты пришел к нам на помощь и теперь с нами.

– Я не мог не сделать этого, – он наклонился и поцеловал меня в щеку. – Спокойной ночи, Кристи.

Я повернулась к нему так, что его губы встретились с моими. Он провел ладонью по моим волосам и встал.

Как только он направился к себе в комнату, я заметила тень, мелькнувшую слева от меня в окне.

– Гейвин! – крикнула я, и он повернулся.

– Что?

– Кто-то только что смотрел в мое окно.

– Что? – Он подошел к окну и посмотрел. – Я никого не вижу. – Он открыл окно пошире и выглянул.

– Гейвин?

– Тсс, – сказал он и прислушался.

– Что там?

– Мне послышались шаги по крыше, но думаю, это всего лишь ветер. Уверен, там ничего нет. Просто тень.

– Сегодня нет Луны и не может быть теней, Гейвин.

– Тогда это, наверное, твое воображение… и все эти истории про Эмили на метле. Ты испугалась? С тобой все в порядке?

Я посмотрела на окно. Уверена, я что-то видела, но не хотела портить нашу первую ночь здесь.

– Да, все в порядке.

– Спокойной ночи, еще раз, – пожелал он и направился в комнату.

– Гейвин.

– Да?

– Не закрывай плотно дверь.

– Хорошо.

После его ухода я лежала, открыв глаза, поглядывая на окно. Я больше не видела ни теней, ни голов. Мои глаза закрылись, и я уснула.

Но иногда, среди ночи, я просыпалась от явного ощущения, что кто-то наблюдает за мной, что он даже находится в комнате!

 

В Зазеркалье

Несмотря на нашу усталость, утром нас разбудила тетя Шарлотта, которая распевала в коридоре.

– Просыпайтесь, вставайте, сони, давайте вставайте, вылезайте из своих постелей!

Затем послышался ее смех, а через секунду, когда я открыла глаза, увидела Джефферсона, выглядывающего из полуоткрытой двери между комнатами. Край ночной рубашки Лютера волочился по полу за ним, когда он, быстро вбежав в мою комнату, прыгнул на кровать ко мне.

– Проснись, Кристи. Проснись, – тряс меня за руку. – Гейвин не хочет вставать, – пожаловался Джефферсон.

Я застонала, затем потерла глаза и приподнялась на локтях. Солнечный свет заливал комнату, в его лучах пылинки казались крошечными алмазами, летающими в воздухе.

– У нас впереди длинный день, Джефферсон, – объяснила ему я. – Мы еще не отдохнули.

– А я отдохнул, – объявил он. – Я хочу позавтракать и пойти рисовать вместе с тетей Шарлоттой. Она нас зовет. Идем, – он снова потянул меня за руку.

– Хорошо, хорошо.

Я глубоко вздохнула и посмотрела в окно, вспоминая свои ночные страхи.

– Иди, умойся, и я помогу тебе одеться, – сказала я.

Он приподнял рубашку Лютера до щиколоток и поспешил в ванну, сверкая пятками. Только я надела блузку и юбку, как в мою дверь вежливо постучали. Повернувшись, я увидела Гейвина, который уже поднялся и оделся.

– Знаешь, сейчас всего половина седьмого утра, – пожаловался он и зевнул. – Как ты? Ночные кошмары не донимали больше?

– Это были не кошмары, Гейвин. Кто-то действительно заглядывал в окно этой ночью. Кто-то был здесь. Думаю, он возвращался после того, как мы уснули.

– Хорошо, хорошо, – улыбнулся он, похлопав себя по животу. – Знаешь, я проголодался. Интересно, что у них на завтрак?

В комнату ворвался Джефферсон. Он был совершенно бодр и даже попытался причесаться. Я помогла ему одеться, пока Гейвин умывался, а затем я тоже умылась и кое-как привела себя в порядок. Запах жареного мяса быстро проник в коридор и на лестницу. Когда мы вошли на кухню, Лютер уже доедал свой завтрак. Шарлотта была одета в свое очередное платье, расшитое пуговицами различных цветов. На каждом плече было пришито по огромному розовому банту.

– Доброе утро. Хорошо выспались? – спросила она. – Здесь прошлой ночью был Песочный человек. Я слышала, как он ходил по дому, а вы?

– А, вот кто это был, – сказал с улыбкой Гейвин. Его глаза озорно блеснули. Он ждал, что я расскажу о той тени в окне.

– Я не слышал никакого Песочного человечка, – удивился Джефферсон.

– Это потому, что уже спал, и он посыпал тебе на глаза песок сновидений, – объяснила Шарлотта. – Ну, рассаживайтесь. Мы сначала должны хорошо позавтракать, а затем займемся делами, правда, Лютер?

Лютер хмыкнул, залпом выпил свой кофе и встал из-за стола.

– Я собираюсь во двор, – сказал он и посмотрел на Гейвина, – в сарай.

– Я приду туда сразу же после завтрака, – пообещал Гейвин.

Лютер кивнул и вышел.

– Все будут яичницу с беконом? – спросила Шарлотта. – Я поджарила глазунью только с одной стороны, и теперь она походит на забавную рожицу.

– Пахнет замечательно, тетя Шарлотта, – заметила я. – Вам помочь?

– А все готово уже. Садитесь, и я буду обслуживать вас так же, как я это делала для папы и Эмили много лет назад.

Тетя Шарлотта накрыла на стол, села и рассказывала, пока мы ели, о своей жизни, когда она была маленькой.

– После смерти папы Эмили превратилась в мисс Босси Науф, все изменилось, – печально проговорила она. – У нас больше не было таких завтраков. Эмили заставила нас продавать большую часть яиц в бакалейную лавку в Апленд Стейшн.

– А старуха Катлер? – поинтересовалась я. – Ваша старшая сестра, Лилиан?

– О, – выражение ее лица стало странно задумчивым. – Она жила далеко и вышла замуж, когда я была совсем маленькой, – быстро сказала она, – и я редко ее видела, но Эмили всегда на нее жаловалась. Эмили всегда на всех жаловалась, – прошептала она, как будто Эмили была в соседней комнате и могла услышать. Затем хлопнула в ладоши и улыбнулась. – Сначала я покажу Джефферсону краски и кисти, а потом мы поднимемся на чердак, и вы сможете подобрать себе одежду, хорошо? Правда, это мило?

– Тетя Шарлотта, – сказала я и огляделась. Кругом была посуда с присохшей к ней остатками еды и, казалось, она стоит так более недели, если не месяца. Окна были в пятнах, грязи и пыли изнутри и снаружи. – Я помогу вам прибраться в доме.

– Славненько, славненько, славненько, – проговорила она и засмеялась. – Мы замечательно проведем время, так же, как это было в детстве, и у нас была рыжая охотничья собака, которую звали Кейси Леди, она тыкалась носом в мое лицо каждое утро, когда будила меня.

Гейвин посмотрел на меня и улыбнулся. Тетя Шарлотта так и осталась в душе маленькой девочкой, но это не смущало ее. Я чувствовала себя в безопасности и защищенной, будто была в волшебном круге. Словно мне в самом деле удалось уйти от проклятия Катлеров.

После завтрака Гейвин отправился помочь Лютеру, а Шарлотта отвела Джефферсона в свою импровизированную студию, чтобы дать ему кисти и краски. Я же занялась уборкой кухни. Закончив уборку, я пошла погулять по дому. Пройдя полкоридора, я остановилась, так как мне показалось, что кто-то стоит у меня за спиной. Но когда я оглянулась, никого не было. Только… занавес раскачивался.

– Кто здесь? – позвала я.

Но никто не ответил и ничто не шевельнулось. У меня мурашки побежали по спине, и я поспешила к Шарлотте и Джефферсону. По пути я обнаружила, что Шарлотта раскрашивала увядшие цветы, делая их даже ярче – розовыми и белыми, красными и желтыми, а летом расставляла их повсюду в вазах. Казалось, она старается перенести радугу в этот когда-то мрачный и скучный мир.

Я нашла Шарлотту и Джефферсона в маленькой комнатке возле библиотеки. Когда я заглянула, Шарлотта отвлеклась от вышивки и улыбнулась. Джефферсон был занят покраской стен и мебели. Его щеки уже были измазаны, а руки до локтей – в краске.

– Мы тут веселимся, – сказала Шарлотта, и ее лицо озарилось радостью, а потом она быстро добавила. – Маленькие мальчики всегда приводят себя в такой вид.

– Вы правы, тетя Шарлотта. А вы не могли бы показать мне ту комнату, где жила моя мама и где я родилась?

– О, да, да, да. Это нехорошая комната. Я тоже там один раз побывала.

– Нехорошая комната?

– Ты поймешь.

Она повела меня наверх.

Когда я увидела комнату, то сразу поняла, почему она так называлась. Она походила на тюремную камеру. Это была маленькая комната с узкой кроватью напротив стены слева. У кровати не было спинки, на железной сетке лежал только матрас. Рядом стояла пустая тумбочка с керосиновой лампой. Было видно, что ею уже давно не пользовались, так как там поселились пауки. Стены были темно-серыми, и в комнате не было ни окон, ни зеркал. Справа – маленькая дверь в ванную, в которой все заржавело и сгнило. Оглядывая эту ужасную комнату, я ощутила тот страх и печаль, какие, наверное, испытывала моя мама, когда ее заперли и вынудили родить в этой лачуге. Какой одинокой, должно быть, она себя чувствовала, и как иногда ей было здесь страшно. Без солнечного света, свежего воздуха, глядя на эти тоскливые цвета, она наверняка чувствовала себя узницей.

– Вы правильно ее называете нехорошей комнатой, тетя Шарлотта, – сказала я. А потом вспомнила о том, что она рассказала раньше. – За что вас здесь держали?

– Я тоже плохо вела себя. И в моем животе рос ребенок.

– Ребенок? Что с ним случилось? Это была девочка или мальчик? – спросила я.

– Мальчик. Эмили сказала, что дьявол забрал его к себе. У ребенка была дьявольская отметина сзади на шее, вот здесь, – сказала она, показав на себя.

– Дьявольская отметина?

– Ага, – она многозначительно кивнула. – Она походила на копыто. А Эмили сказала, что у него также скоро вырастет хвост.

– Но это же глупости, тетя Шарлотта. Но на самом деле не было никакого ребенка, правда.

– Нет, был. Я покажу тебе, где он жил, пока он оставался здесь, – печально добавила она.

Я проследовала за ней назад по коридору. Когда мы шли, я не могла отделаться от ощущения, что кто-то преследует нас, но каждый раз, когда я оглядывалась, то никого не обнаруживала. Не из-за того ли это, что дом такой большой и наполнен тенями?

Шарлотта остановилась и открыла дверь в ту комнату, которая, по-видимому, когда-то была детской. В центре стояла колыбель, в которой лежала кукла, укрытая выцветшим голубым одеялом до подбородка. Меня бросило в дрожь. Был ли на самом деле у тети Шарлотты ребенок, или это работа ее наивного воображения?

– Сколько лет было вашему ребенку до того… прежде, чем дьявол забрал его, тетя Шарлотта? – спросила я.

Она покачала головой.

– Я не помню. Он все время был здесь, и вдруг его не стало. Эмили никогда не рассказывала мне, когда его забрали. Однажды я заглянула в колыбель и обнаружила, что его нет, – говорила она, глядя на куклу.

– И Эмили сказала, что его забрал дьявол?

– Ага. Как-то ночью она видела, как дьявол вошел в детскую, а затем она услышала, как ребенок засмеялся. Когда она подошла к двери, дьявол уже взял моего малыша и вылетел в окно, обернувшись черной птицей.

– Как вы могли поверить в такую глупую историю, тетя Шарлотта?

Она уставилась на меня.

– Но моего малыша нет, – ее глаза наполнились слезами.

Я посмотрела на колыбель.

– А кто положил эту куклу? – спросила я.

– Эмили, потому что я так сильно была расстроена и плакала. Эмили сказала, чтобы я представила, что это он, и больше не плакала, а то дьявол может вернуться и забрать меня.

– А как же отец ребенка, тетя Шарлотта? Он не расстроился?

– Эмили сказала, что его отцом был дьявол. Она сказала, что как-то ночью, когда я спала, ко мне в комнату вошел дьявол и сделал так, что внутри меня начал расти ребенок.

Как это ужасно, думала я, так напугать милую Шарлотту и заставить ее поверить в эти страшные вещи.

– Эмили, должно быть, сама дьяволом была и сделала все это с тобой и моей мамой. Я рада, что никогда с ней не встречалась.

– Веди себя хорошо, и ты никогда с ней не встретишься, – сказала Шарлотта. – Если ты плохая, то попадешь в ад, а Эмили – та, которая встречает людей у ворот ада. Так говорит Лютер.

Я еще раз посмотрела на куклу в колыбели. Что за странная и жуткая история скрыта в стенах этого старого дома. Может, будет лучше не копать так глубоко и не задавать так много вопросов, подумала я и вышла следом за тетей Шарлоттой.

Когда мы спускались по ступенькам, я повернулась и внезапно увидела мелькнувшую по стене тень, но я ничего не сказала тете Шарлотте. Я была уверена, если я скажу, то она ответит, что это привидение ее злой сестры Эмили.

Когда старинные часы пробили двенадцать, тетя Шарлотта отложила свое рукоделие и объявила, что пора приготовить ланч для мужчин. Я помогла ей сделать бутерброды, и вскоре пришли Гейвин с Лютером. Одного взгляда на Гейвина было достаточно, чтобы догадаться, что он действительно поработал. Его одежда была вся в сене, руки перепачканы грязью и смазкой, так же, как его лицо и шея, волосы были всклокочены, и он был красным от усталости.

– Сначала я умоюсь, – кивнул он мне, а затем шепотом добавил, – Лютер шутил, когда говорил о тяжелой работе. Я отрабатываю наше содержание.

– Лютер, можно Гейвину прервать работу на некоторое время и подняться на чердак, чтобы подобрать одежду для себя, Кристи и Джефферсона? – спросила Шарлотта.

Лютер поднял взгляд от своей тарелки.

– Только будь осторожен там, наверху, – предупредил он Гейвина. – Кое-какие доски в полу не так надежны, как раньше, слышишь?

– Да, сэр, – сказал Гейвин.

Я понимала, что это для него сейчас лучше, чем снова возвращаться к работе с Лютером. Мысль обследовать чердак и покопаться в старинных вещах взволновала и Джефферсона. Он даже смог отложить на время свои кисти и краски, чтобы пойти с нами.

Шарлотта показывала нам дорогу. Она шла походкой гейши, сложив руки на животе и опустив голову, и непрерывно болтала, описывая, как она играла на чердаке, когда была маленькой.

– Я всегда ходила туда одна и никогда не боялась, – добавила она и остановилась в конце коридора возле узкой двери.

За дверью находилась темная лестница, освещенная только тусклой лампочкой, свисающей на толстом проводе. Ступеньки подозрительно скрипели, когда мы последовали за Шарлоттой наверх.

– Всем было все равно, сколько времени я провожу здесь, – сообщила она нам. – Даже Эмили. Потому что я никому не мозолила глаза. – Она остановилась на верхней ступеньке лестницы и оглянулась на нас. – Так говорила мне мама. «Шарлотта», – говорила она, – никогда не мозоль людям глаза». Глупо, правда? Я никогда не мозолила глаза кому-либо. Я даже не знаю, как это делается.

Гейвин улыбнулся мне, и мы подождали, пока Шарлотта рассматривала чердак.

– Здесь нет освещения, – сказала она. – Только свет из окон и от нашей лампы. У меня тут где-то была еще одна, – она зажгла керосиновую лампу, оставленную наверху лестницы. Мы последовали за ней.

Казалось, на чердаке целую вечность никто не появлялся. Верх лестницы был покрыт густой паутиной, которая свисала из всех уголков и щелей. Слой пыли был таким толстым, что мы видели отпечатки наших ног на полу. Гейвин, Джефферсон и я остановились и оглядели этот длинный, широкий чердак, тянувшийся чуть ли не на всю длину огромного дома. Четыре слуховых окна впереди обеспечивали дополнительное освещение, и в проникающих лучах солнечного света кружились хлопья пыли, поднятые сквозняком от ветра, продувающего чердак через щели в стенах и оконных рамах. Мне казалось, что мы проникли в могилу, так как воздух был такой затхлый и тяжелый, и все, казалось, пролежало нетронутым десятилетиями.

– Осторожно, – сказал Гейвин, как только мы все сделали шаг вперед. Доски пола подозрительно заскрипели.

– Смотрите! – закричал Джефферсон и показал вправо, где беличье семейство устроило себе дом.

Белки уставились на нас, высокомерно задрав свои носики, и затем метнулись в угол, за сундуки и мебель. Здесь покоились старые диваны и стулья, столы и ружья, а также комоды и спинки кроватей. Здесь также хранились старые портреты. Один из них особенно привлек мое внимание. На портрете была изображена молодая девушка, ненамного старше меня, и она ласково, почти как ангел, улыбалась. Ни на одном из остальных портретов не было даже намека на улыбку. Выражения лиц были суровыми и серьезными.

– Вы не знаете, кто эта девушка, тетя Шарлота, – спросила я, беря в руки портрет в серебряной раме.

– Это младшая сестра моей мамы, – объяснила Шарлотта, – Эмили сказала, что она умерла при родах, когда ей было всего девятнадцать, потому что у нее оказалось слабое сердце.

– Как печально. Она такая счастливая и красивая на портрете.

У каждой семьи есть свое проклятье, подумала я. Кто-то сам их создает, а кому-то остается только брести среди них как путешественнику, попавшему в грозу. Девушка на портрете, казалось, никогда не испытывала ночных кошмаров, еще трудней было представить, что она так трагически погибла. Что лучше: жить в страхе или представить, что мир наполнен радужными красками, как это делала Шарлотта?

– Не могу во все это поверить, – сказал Гейвин, оглядываясь. – Здесь, наверное, вещи копились годами.

– Мой папа и папа Лютера, и папа моего папы хранили все, – раскрыла тайну Шарлотта. – Когда что-то становилось не нужным, это переносилось сюда и хранилось на всякий случай. Эмили обычно называла это место кладбищем домашних вещей. Иногда она пыталась напугать меня и, поднимая глаза к потолку, шептала: «Мертвецы бродят вокруг нас. Веди себя хорошо, а то они спустятся оттуда среди ночи и будут заглядывать к тебе в окно».

– Заглядывать в окно? – повторила я. Гейвин посмотрел на меня, ожидая, что я сейчас начну рассказывать о том, что я видела и чувствовала прошлой ночью.

– Да, – сказала Шарлотта. – Эмили не любила приходить сюда. Поэтому-то я и играла здесь все время. Здесь Эмили оставляла меня в покое, – она засмеялась. – И я не выполняла всю эту работу по дому, которую она заставляла меня делать.

Возможно, у Шарлотты детская душа, думала я, но иногда она была очень умной.

– Идемте, – она подвела нас к сундукам, стоящим справа. – Чем дальше мы пойдем, тем старее будут там вещи, – объяснила она.

Мы шли мимо бесконечного ряда коробок, некоторые из них были полны старых газет и книг, другие – старой посудой, чашками и старинным кухонным инвентарем. Мы нашли коробки со старой обувью, и коробки с пружинами и шурупами, ржавыми инструментами. Гейвин обнаружил в одной из коробок старые бухгалтерские книги и вытащил одну из них посмотреть.

– Забавно. Здесь списки рабов и цена каждого. Смотри!

Я взглянула на открытую страницу и прочитала:

– Дарси, четырнадцать лет, вес восемь с половиной стоунов, стоимость – двадцать долларов.

Гейвин продолжал рассматривать книги.

– А здесь расписаны урожаи и сколько за них было выручено денег, что было нужно и сколько это стоило. Все это наверняка когда-нибудь будет ценным историческим материалом для музея или еще чего-нибудь, – проговорил он.

Джефферсон нашел старый ржавый пистолет, местами испорченный временем и сажей.

– Бах, бах, бах! – закричал он, размахивая пистолетом.

– Осторожнее, Джефферсон, – предупредила я. – Не порежься о какую-нибудь ржавую железку.

– Кристи, – позвал Гейвин, открыв маленький сундучок из темного красного дерева, – взгляни на это.

Я опустилась рядом с ним на колени. В сундучке лежали все принадлежности дамского туалета: перламутровые гребешки и расчески, зеркальца, некоторые из них – с камеями на обратной стороне и на ручках. Здесь были украшения, нитки бус, искусно имитирующих жемчуг, жемчужные серьги, булавки, браслеты и серебряное ожерелье с камнями, имитирующими рубины и изумруды. Все это было ручной работы и, несмотря на время, неплохо сохранилось.

Казалось, этот чердак действительно волшебное место, в котором остановилось время.

– Как красиво! – воскликнула я.

– На тебе это будет выглядеть еще лучше, – прошептал Гейвин, приблизив свое лицо к моему.

Словно теплая волна захлестнула мою грудь. Я почувствовала, что покраснела, и быстро взглянула на тетю Шарлотту, которая металась, открывая сундуки и коробки, восхищенно восклицая, обнаружив знакомые с детства вещи. Для нее это было похоже на встречу с друзьями.

– Здесь очень милая одежда, дорогая, – сказала Шарлотта, открывая большой металлический сундук.

Я нашла платье с коротким корсажем и юбками, платье с высоким корсажем, доходившим до шеи, и узкими рукавами, пышно собранными по линии плеча. Там были цветные корсажи с белыми юбками, некоторые с цветными поясами. Другие сундуки были набиты нижними жесткими юбками, которые поддерживали форму платья.

Мы также нашли одежду начала века. Я откопала накидки и костюм для верховой езды, шляпки, атласные шали и бархатные пелерины.

Джефферсон обнаружил сундук, в котором хранились зонтики от солнца, и другой, наполненный высокими сапогами, кожа которых замечательно сохранилась. Гейвин отыскал сундуки с мужской одеждой, бриджами, пальто и военной формой. Ему понравилась форма времен первой мировой войны, и он примерил один из кителей, который ему был совершенно впору.

Мы с Джефферсоном тоже начали примерять вещи, подбирая их друг другу, и со смехом расхаживали по чердаку в старинной одежде и обуви. Даже Шарлотта присоединилась к нам, примеряя то шаль, то пиджак, и смеялась, глядя на свое отражение в старом зеркале, стоящем позади сундуков и коробок. Внезапно я услышала еще чей-то смех, его услышала не только я, но и Гейвин. Но Шарлотта, казалось, не обратила внимания на это, а Джефферсон был слишком занят. Я схватил Гейвина за руку и зашептала:

– Что это? – Мы посмотрели в глубь чердака, но ничего не увидели.

– Полагаю, это просто эхо, – неуверенно сказал Гейвин. Мы прислушались, но больше ничего не услышали.

Наконец мы собрали то, что посчитали подходящим, и сложили все это в сундук.

– Мы все это отнесем вниз и постираем, – решила я.

– Подожди, – закричал Гейвин. – Я хотел бы, чтобы ты надела вот это сегодня вечером.

Он вытащил светло-розовое бальное платье с невероятно пышным кринолином. Кружевной корсет был сделан так, что плечи оставались открытыми.

– А я надену это, – объявил он, показывая на фрак и брюки.

Сзади концы фрака были узкими и свисали ниже колен. Рукава были широкими у плеч и сужались к запястьям. Затем он вытащил цилиндр. Из кармана фрака Гейвин выудил черный атласный шарф, завязанный бантом.

Мы засмеялись. Тетя Шарлотта захлопала в ладоши и объявила, что и она тоже себе что-нибудь подберет.

– У нас будет праздник. Я испеку что-нибудь сладкое с вареньем и попрошу Лютера принести бутылку нашего вина из одуванчиков. Кристи будет играть на рояле, и мы все будем петь. О, я так рада, что вы здесь, – сказала она, широко улыбаясь и радостно оглядывая нас. – Словно… словно я родилась заново и. в другой семье.

Пока я приводила в порядок нашу новую одежду, Гейвин взял Джефферсона с собой к Лютеру, чтобы помочь ему с оставшейся работой. Шарлотта помогала мне и непрерывно рассказывала о днях своей юности. Но каждый раз, когда я спрашивала о старухе Катлер, она замолкала. Я чувствовала, что она знает больше, чем рассказывает, но, видимо, это было не таким приятным воспоминанием. Но, вспомнив то, что мне рассказывали о старухе Катлер, я не удивилась.

Шарлотта решила, что ради этого события на обед можно приготовить цыпленка, и пошла к Лютеру, чтобы убедить его в этом. Как только она ушла, я услышала отчетливые шаги за пределами прачечной.

– Гейвин? – позвала я. Ответа не было. – Джефферсон? – Но снова ответа не последовало. Медленно я положила одежду и выглянула за дверь. Снова я увидела какую-то тень. – Кто здесь? – Хотя ответа снова не было, я ясно ощущала чье-то присутствие. Мое сердце глухо забилось. – Гейвин, если ты решил надо мной подшутить, то это уже не смешно.

Я подождала, но никто не ответил. Медленно и тихо я вышла в коридор. Пол заскрипел. Я остановилась и напряженно прислушалась. Звук тяжелого дыхания привлек мое внимание. Я сделала несколько шагов в этом направлении и… и увидела его!

Сначала я пришла в такой ужас при виде его, что не смогла вымолвить ни слова. Он был высокий, тучный, с темными вьющимися волосами и большими темными глазами. Его борода была такая же, как и волосы на голове. Наконец я завизжала, и мой визг заставил его броситься по коридору наружу через боковую дверь. После того, как он исчез и я была в состоянии более спокойно обдумать все происшедшее, я вдруг осознала, что в его круглом лице было больше любопытства, чем угрозы.

Гейвин прибежал на мой вопль, а за ним и Джефферсон с Лютером и Шарлоттой.

– Что случилось?

Я показала в сторону, где находилась боковая дверь.

– Я видела его. Он стоял вот тут. На этот раз он не игра моего воображения. Он высокий, с темными вьющимися волосами и загорелым лицом. У него большие глаза, и на нем надеты серые мешковатые брюки с черными подтяжками.

– Кто это был? – спросил Гейвин и посмотрел на Лютера.

– Он безобиден, – пробормотал Лютер.

– Кто безобиден? – быстро спросил Гейвин.

– Это всего лишь Хомер, – объяснил Лютер. – Он живет у Дугласов, наших соседей. Не обращайте на него внимания, – добавил он и направился было прочь.

– Но Лютер… он так просто проникает в дом, а прошлой ночью я уверена, что он был на крыше и заглядывал в окно, – сказала я. – Думаю, он следит за нами все это время.

– Не обращайте на него внимания, – повторил Лютер и вышел.

– Кто он, Шарлотта? Почему он вот так запросто сюда приходит? – спросила я, поворачиваясь к ней. Она пожала плечами и улыбнулась.

– Мы ему нравимся, а Лютер всегда дает ему что-нибудь. Я оставляю для него какую-нибудь выпечку, и иногда днем он приходит и съедает ее. Иногда он помогает Лютеру.

– Он не пытался обидеть тебя? – спросил Гейвин.

– Нет. Думаю, я напугала его больше, чем он меня.

– Он просто хотел узнать, кто ты и почему здесь, – говорила Шарлотта. – Он очень застенчивый. Может, потому что родители нашли его в поле.

– Они нашли его?

– Рядом со своим домом, как Моисея, принесенного потоком. Однажды они нашли его там плачущим. У них не было детей, и они решили, что он – дар свыше. Но все знали, что кто-то оставил его там, кто-то от него отказался.

Она засмеялась.

– Бедный Хомер. Он думает, что свалился с неба. Ну, – она хлопнула в ладоши, – Лютер сказал, что я могу приготовить цыпленка, и у нас сегодня вечером будет праздник. Правда, мило?

– А Хомер придет? – спросил Джефферсон.

– Может быть, он придет, – ответила Шарлотта и поспешила начать приготовления.

– Хорошо, – кивнул Гейвин, – я извиняюсь за то, что не поверил тебе прошлой ночью. Хомер… Интересно, какие еще сюрпризы поджидают нас здесь. Идем Джефферсон, – сказал он, обнимая Джефферсона за плечи, – вернемся к нашему рабскому труду. Только мужчинам приходится выполнять здесь настоящую работу, – поддразнивая, добавил он.

– Ну, да? К твоему сведению, Гейвин Стивен Лонгчэмп, работа по дому тоже тяжелая, если не тяжелее, чем на ферме, особенно, если о доме не заботились так долго, – вспылила я, уперев руки в бока.

– Ого, племянничек! Мы в немилости. Уносим поскорее отсюда ноги, пока есть возможность.

– А? – Джефферсон смутился.

Гейвин наклонился ко мне и прошептал:

– Когда ты по-настоящему выходишь из себя, ты становишься даже еще красивее.

Я почувствовала, что краснею с головы до ног, и не смогла произнести ни слова, тогда как он со смехом поспешил прочь, таща за собой Джефферсона.

В этот вечер у нас было роскошное пиршество. Спокойно, как он это обычно делал, Лютер, осмыслив все происходящее, принес с огорода свежий салат, помидоры, морковь и по огромной картофелине для каждого из нас. Шарлотта объявила, что хочет перенести наш обед в столовую.

– Так, как это было, когда у папы были важные гости, – добавила она, и Лютер, хмыкнув, согласился.

Я протерла длинный, темный стол красного дерева, а Шарлотта достала красивую кружевную скатерть, а потом показала мне, где находятся фарфор и серебро. Она рассказала, что Эмили обычно держала все эти вещи под замком в большом сундуке в кладовой.

– После того, как она умерла и отправилась в ад, Лютер сломал замок, и мы все вытащили и расставили на свои места. Мы до сих пор находим спрятанные Эмили вещи, – весело добавила она. – Даже деньги под ковриком.

Лютер решил, что ничего не случится, если мы зажжем канделябры. Стол был сервирован китайской фарфоровой посудой, столовым серебром, бокалами и салфетками, и столовая в самом деле выглядела элегантно. Лютер вынес два серебряных канделябра и поставил их на стол. Затем мы все пошли переодеваться. Мы с Гейвином решили надеть ту одежду, которую нашли, а Шарлотта уговорила Лютера надеть чистую рубашку и брюки, а также причесаться.

После того, как Гейвин помог Джефферсону одеться, он постучался в дверь ванной комнаты, где я одевалась. Я воспользовалась гребешками и расческами из шкатулки, чтобы сделать прическу, и теперь походила на девушку с портрета в серебряной раме. Волосы по бокам я гладко зачесала назад, а сзади заколола их одним из перламутровых гребешков, так что волосы свободно струились вниз по спине. Затем я одела нитку жемчужных бус и жемчужные серьги.

– Мадам готова для того, чтобы ее сопроводили на обед? – спросил Гейвин.

– Одну минутку, отозвалась я и поправила кринолин. Как только женщины носили такое?

Когда я открыла дверь, мне показалось, что мы с Гейвином попали в прошлое. В цилиндре и фраке он выглядел очень элегантно. Все то, что казалось глупым и смешным на чердаке, теперь выглядело представительно и замечательно. Гейвин смотрел на меня с удивлением и был доволен моим видом. Некоторое время мы молчали.

– Вы – смешные, – сказал Джефферсон, расхохотавшись.

– Наоборот, племянничек, – ответил Гейвин, – я никогда не видел более красивой девушки. Мисс Кристи, – произнес он, предлагая руку.

– Спасибо, мистер Лонгчэмп.

Джефферсон открыл рот от удивления, видя, как я взяла Гейвина под руку и мы медленно пошли по коридору. Джефферсон помчался впереди нас, чтобы предупредить тетю Шарлотту о нашем прибытии. Она вышла, чтобы посмотреть, как мы спускаемся по ступенькам.

– О, какие вы красивые! – воскликнула она, всплеснув руками. За ней появился Лютер, который тоже вышел посмотреть. Наконец, он широко улыбнулся.

– Спасибо, тетя Шарлотта, – сказала я. Мы засмеялись и пошли в столовую.

После ужина, когда Шарлотта, Джефферсон, Гейвин и я убрали со стола, мы поступили так, как хотела Шарлотта: перешли в гостиную, чтобы я поиграла для них на рояле. Шарлотта принесла испеченные ею булочки, а Лютер налил всем, даже Джефферсону, по бокалу вина из одуванчиков. Потом они устроились на диване и стульях, чтобы послушать мою игру.

Лютер зажег свечи и керосиновые лампы, но комната так и осталась неземной и таинственной из-за темных теней по углам и старых, тяжелых штор, которые висели на окнах и больше походили на привидения.

Я играла сначала Моцарта, потом – Листа и чувствовала, как что-то уносит меня из этого мира. Меня несла музыка, словно ноты сплелись в волшебный ковер. Когда я взглянула на Гейвина, одетого в старинную одежду, и поймала свое отражение в стекле книжного шкафа, мне показалось, что мы дали возможность духам предков Буфов появиться здесь снова, пусть даже всего на несколько секунд. Я думала о той девушке на портрете, представляла ее улыбку – своей, а ее сияющие глаза, в которых так много жизни и надежды, – своими, теперь сияющие Гейвину. Я слышала в комнате смех, звон бокалов, много музыки, шаги в коридорах, и кто-то, стоявший на лестнице сто лет назад, зовет меня по имени. Я закрыла глаза. Мои пальцы скользили по клавишам, словно пальцы привидения. Даже музыка казалась мне незнакомой. Я играла и играла не в силах остановиться. Но вот я открыла глаза и увидела, как Темная тень в глубине комнаты пошевелилась. У меня перехватило дыхание.

Мгновенно я убрала руки с клавишей.

– Что случилось? – спросила Шарлотта.

Я кивком показала на тень.

Все повернулись в ту сторону. Шарлотта улыбнулась.

– О, привет Хомер, – сказала она.

– Проходи сюда, приятель, – позвал его Лютер и показал куда сесть. – Хватит бродить по дому. Сядь и веди себя прилично.

Медленно Хомер вышел из темного угла и робко пересек комнату. Он был одет так же, как и тогда, когда я увидела его в первый раз. Он был робок и застенчив, как и говорила Шарлотта.

– Хомера надо познакомить, – объявила Шарлотта. Лютер хмыкнул, соглашаясь.

– Хомер, это – племянница Шарлотты, Кристи, а это – ее брат Джефферсон и Гейвин Лонгчэмп. Они все наши гости, поэтому не броди вокруг них и не пугай, слышишь?

Хомер кивнул. Его глаза округлились от любопытства.

– Возьми булочку с вареньем, Хомер, – предложила Шарлотта и протянула ему угощение. Он поспешно начал есть, но, увидев, что мы за ним наблюдаем, стал есть помедленнее.

– Поиграй еще, – попросил он меня.

– Скажи, «пожалуйста», Хомер, – сказала Шарлотта. – Всегда говори «пожалуйста», когда просишь кого-либо сделать что-нибудь для тебя.

– Пожалуйста, – добавил он.

Я задумалась на мгновение и затем заиграла «Загородные скачки». Лицо Хомера озарилось широкой улыбкой. Лютеру тоже понравилось эта пьеса. Он встал и налил всем кроме Джефферсона еще по бокалу вина из одуванчиков. Я сыграла еще несколько отрывков и затем остановилась, чтобы отдохнуть.

Мы еще выпили вина. Шарлотта достала старые пластинки и поставила их на патефон.

– Мадам? – улыбнулся Гейвин, предлагая свою руку.

Я встала, и мы танцевали, изо всех сил стараясь изобразить вальс. К этому времени вино уже подействовало на нас, и нам было уже все равно, что мы глупо выглядим в такой одежде, притворяясь, что мы умеем танцевать вальс. Шарлотта решила, что мы танцуем замечательно. Она вся так и светилась, улыбалась и хлопала в ладоши. Хомеру тоже было весело. Шарлотта следила за тем, чтобы музыка не останавливалась, а Гейвин все кружил и кружил меня.

– Что за безумный, но прекрасный вечер, – сказал Гейвин. – Ты счастлива?

– Да, да, да, – пропела я, а он продолжал кружить меня до тех пор, пока я не сказала, что у меня кружится голова и нам надо остановиться.

К этому времени Джефферсон уже заснул. День, заполненный работой и играми, и стакан вина из одуванчиков уморили его.

– Полагаю, пора всем сказать «спокойной ночи», – предложила я. Комната так и кружилась в глазах. – О, Боже, – я прижала ладонь к сердцу. – Никто из нас не привык к такой тяжелой работе.

– Хорошая мысль, – сказал Гейвин и собрался взять Джефферсона на руки, чтобы отнести его наверх, но Хомер его опередил.

– Можно мне, – попросил он и сгреб Джефферсона руками, словно он ничего не весил. Глаза Гейвина округлились.

– Осторожней с ним, Хомер. – предупредил его Лютер. – Он не стог сена.

– Спокойной ночи, Шарлотта, – попрощалась я, стоя в дверях. – Спокойной ночи, Лютер. Спасибо вам всем за этот чудесный вечер.

– Мы уже много лет так не веселились. Правда, Лютер? – спросила его Шарлотта.

– Да, – ответил он, продолжая следить взглядом за Хомером. – Сразу же спускайся вниз, когда положишь его в кровать, Хомер, – приказал Лютер.

Хомер кивнул и довольно мягко и грациозно для человека его размеров понес Джефферсона вверх по ступенькам в его комнату. Там он аккуратно опустил его на кровать.

– Спасибо, Хомер. Приходи к нам утром, – предложила я. Он кивнул и быстро вышел.

Я пошла в ванную, а Гейвин снял с Джефферсона обувь и начал переодевать его ко сну. Всякий раз, видя свое отражение в зеркале, я начинала смеяться. Я не могла остановиться и продолжала смеяться, даже когда вернулась в комнату и села на кровать. Гейвин заглянул ко мне.

– Эй, что происходит? – спросил он, просовывая голову в приоткрытую дверь. Я разразилась еще более громким смехом. Он улыбнулся и подошел ко мне. – Что здесь такого смешного?

При виде Гейвина во фраке, я впала в еще большую истерику. У меня даже живот заболел, и я со стоном повалилась на кровать.

– Смотри, намочишь в штаны, если не перестанешь смеяться, – предупредил Гейвин.

Я уставилась на него и вдруг, так же внезапно, как расхохоталась, начала плакать. Я плакала навзрыд.

Слезы потоками текли по моим щекам. Это были горячие, безумные слезы из самой глубины того колодца внутри меня, в котором скопилось горе и боль. Гейвина напугала такая резкая перемена моего настроения, он присел возле меня и начал гладить по голове.

– Не плачь, не плачь. Все будет хорошо. Я обещаю. Пожалуйста, не плачь, Кристи. Я не выношу, когда ты плачешь, – говорил он и начал целовать меня в заплаканные щеки.

Я обняла его за шею и уткнулась лицом в его плечо. Он продолжал гладить меня по голове и шепотом успокаивать. Рыдания прошли, и я успокоилась. Я подняла голову, но не отстранилась от Гейвина. Наши губы почти касались.

– Кристи, – прошептал он.

Мы поцеловались. Сначала это был легкий поцелуй, затем сильнее, пока кончики наших языков не встретились, вызвав просто электрическую дрожь в теле. Он целовал мою шею и обнаженные плечи, и я со стоном снова легла на кровать. Мне хотелось, чтобы он опустился ниже, но он колебался.

– Гейвин…

– Это из-за вина, – прошептал он. – Это из-за него ты такая.

– Гейвин, – продолжала я, глядя в его темные глаза, – у тебя когда-нибудь была близость с девушкой?

– Близость?

– Рядом с ней без одежды? – спросила я. Возможно, если бы не вино, я никогда не задала бы такой вопрос.

Он отрицательно покачал головой и снова поцеловал меня.

Жуткое воспоминание о том, как дядя Филип, вцепившись в меня, толкая и скручивая мое тело, удовлетворял себя, снова вернулось, но я прогнала его прочь. Это было отвратительно, это было не так. Я не хотела бояться прикосновений, поцелуев, тела Гейвина рядом с собой. Я не хотела, чтобы его губы напомнили мне дядю Филипа.

– Гейвин, – прошептала я, – коснись меня, заставь меня забыть.

– Кристи… ты… вино…

– Это не из-за вина. Пожалуйста, – сказала я. – Я не хочу ни о ком сейчас думать кроме тебя. – Я взяла его руку и положила себе на грудь.

– Кристи! Нет, только не так. Я буду чувствовать, что я тебя обманываю, – объяснил он, убирая руку. Я уткнулась лицом в подушку, чтобы он не видел моего смущения. – Я хочу быть с тобой, но не тогда, когда ты в таком состоянии.

Я хотела крикнуть ему, что это не из-за вина, что женщина, которая хочет родиться в прекрасной любви, а не в насилии, совершенном безумцем. Я хотела представить, что сейчас это в первый раз, что я девушка, живущая нормальной жизнью, а не та, которую обесчестили. Мое тело до боли хотело нежности, доброты, ласки. Я хотела, чтобы наши поцелуи достигли самых дальних уголков моей души, возбудили мое воображение. Я хотела, чтобы Гейвин коснулся меня и погасил огонь страсти так, как это происходит между мужчиной и женщиной. Это должно быть чем-то прекрасным, а не тем ужасом, нависшим надо мной навсегда.

– Кристи. – Он коснулся моего плеча. Я застонала. – С тобой все в порядке?

– Нет, – простонала я – Я не могу больше хранить эти ужасные воспоминания, которые жгут мне сердце Я не могу остановить этот кошмар – Я гневно повернулась к нему. – Я сбежала из Катчерз Коув, Гейвин, из-за того, что со мной сделали. Я чувствовала себя грязной, оскверненной, и ни один душ или ванна не смогут очистить меня. И ты тоже так считаешь, да? Вот почему ты не хочешь прикоснуться ко мне.

– Нет, Кристи, – возмутился он. – Это не так. Я хочу прикоснуться к тебе. Мне приходится сдерживать себя каждый раз, чтобы не сделать этого.

– О, Гейвин, – заплакала я. – Не надо прилагать усилия, чтобы сдерживаться. Мне нужна близость с тобой, очень, – эти слова шли из какой-то неведомой мне глубины моего существа.

Он долго в нерешительности смотрел на меня и затем начал расстегивать свой фрак и рубашку. В свете керосиновой лампы я наблюдала, как он разделся до белья. Затем я сняла свое старинное платье и забралась под одеяло. Гейвин, посмотрев, спит ли Джефферсон, лег рядом со мной. Мгновение мы лежали не шевелясь, позволяя нашим телам соприкасаться.

– Кристи, – сказал он. – Я не уверен… я хочу спросить, что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Теперь, когда он был рядом со мной, я поняла, как далеко мы зашли и как быстро. Внезапно я испугалась. Может, Гейвин прав, может, не надо делать этого сейчас.

– Просто обними меня, – прошептала я, – я хочу заснуть в твоих объятиях.

– Это будет нелегко, – прошептал он. Его возбуждение объяснило мне – почему.

– О, Гейвин, я так жестока с тобой, мучаю тебя, требую то одного, то другого. Ты, наверное, ненавидишь меня.

– Я не могу тебя ненавидеть, Кристи. Это просто невозможно.

Его губы снова нашли мои.

– Гейвин, сделай так, чтобы я забыла, – попросила я. – Мне нужно забыть.

Его пальцы нащупали застежку моего бюстгальтера и расстегнули его. Затем он снял его с меня, и его пальцы нежно скользнули по моим соскам, набухшим и трепещущим.

– Кристи, Кристи…

Его пальцы приспустили мои трусики, и я помогла ему снять их совсем. Обнаженная, рядом с ним я чувствовала, что мое сердце так сильно бьется, что я была уверена, он тоже слышит.

Он снял с себя белье и, поцеловав меня, нежно вторгся в пространство между моих ног. Я закрыла глаза, а когда открыла их снова, я видела его глаза, его лицо.

– Кристи? – еще раз спросил он.

– Заставь меня забыть, Гейвин, – прошептала я и, отбросив все сомнения, сказала себе, что – это любовь, а не безумный животный секс. Это был экстаз, которого я ожидала.

Очень быстро те отвратительные воспоминания о том, что со мной произошло, стали уходить все дальше и дальше с каждым новым поцелуем, пока перед моими глазами не осталось только лицо Гейвина, его глаза полные любви.

Мое сердце наполнилось любовью и надеждой. Может, моя любовь к Гейвину и его любовь ко мне сможет в конце концов победить все проклятия, обрушившиеся на наши семьи.

Я уснула рядом с ним, мечтая о еще более прекрасном утре.

 

Змея в саду

Утром я проснулась одна. Наверное, ночью Гейвин вернулся к себе. Было еще очень рано, только что взошло солнце, и почти тотчас я вдруг вспомнила маму. Когда я стала достаточно взрослой, она обычно находила повод, чтобы зайти ко мне и поговорить об интимных вещах. Иногда она садилась рядом со мной за туалетным столиком и причесывалась, иногда она заходила ко мне, чтобы показать то, что она купила себе из одежды, но неизбежно разговор заходил о сексе.

Я вспомнила, как спрашивала у нее о том, откуда женщина знает, занимается она любовью или сексом Она отложила расческу, посмотрела на свое отражение в зеркале и улыбнулась.

– Возникает такое ощущение завершения, – начала она своим мягким мелодичным голосом, который я так любила. – Твои сердце и душа присоединяются к чему-то удивительному и таинственному, Кристи, – говорила она, поворачиваясь ко мне, и свет в ее глазах выдал ее собственные драгоценные воспоминания.

– Таинственному, мама?

– Да, дорогая. – Она взяла меня за руку и стала вдруг такой серьезной, как учитель в воскресной школе – Таинственному, потому что ты начинаешь осознавать те вещи, которые были так очевидны, но ты их просто не видела или не слышала, или не обращала внимания. Женщины, которые развращают свои тела, которые стремятся получать только сексуальное удовлетворение, живут всего лишь в полсилы. Когда я влюбилась по-настоящему, все стало более насыщенным. Неожиданно я начала замечать некоторые вещи, которых раньше не замечала. Я никогда раньше не подозревала, какими прекрасными могут быть звезды, как сладко могут петь птицы, каким удивительным и таинственным может быть океан, и какими благоговейно воодушевленными становятся такие обычные вещи на восходе солнца. Меня все занимало. Каждое мгновение было драгоценным. Самое важное, Кристи, – она пристально глядела на меня, – самоуважение. Мне не было стыдно за те чувства и то удовольствие, которое доставляло мне мое тело. Ты знаешь, что я поняла? – добавила она почти шепотом. Я никогда не забуду выражения ее глаз, когда она сказала мне: – Девушки, которые отдают себя мужчинам для одномоментного удовольствия, ничего не стоят даже в сексе. Они заглушают и душат лучшую часть себя, они закрывают двери для души и любви. Они считают звезды чем-то само собой разумеющимся, пение птиц просто будит их по утрам, океан для них – монотонный шум, а встать рано утром, чтобы увидеть восход солнца – просто глупость. Словно… словно они не захотели полететь вместе с ангелами и теперь вынуждены тащиться от одной мелочи к другой. Ты понимаешь, о чем я? – спросила она.

– Думаю, да, мама, – ответила я ей, но на самом деле я поняла это только теперь.

Не сразу, когда первые солнечные лучи осветили деревья и земля впитала темноту словно губка, я почувствовала, как все вокруг зазвучало. Я поняла, что каждое утро цветы, трава, лес и звери как бы рождаются заново. Я распахнула окно и вдохнула тепло утреннего воздуха, словно так же я могла вдохнуть и солнечный свет. Я обхватила себя руками, закрыла глаза и вспомнила, как наши с Гейвином души коснулись друг друга, обещая никогда не лгать и любить навсегда. Я не упустила своего полета с ангелами.

– Доброе утро, – сказал Гейвин, подходя сзади. – Я вернулся к себе ночью, так как решил, что Джефферсон будет меня искать, – добавил он и поцеловал меня в щеку.

– Где Джефферсон?

– Ты не поверишь, но он сам встал и спустился вниз к Лютеру и Шарлотте. Он не смог дождаться, когда окунет руки в свои банки с краской. Я бы сказал, они с Шарлоттой просто нашли друг друга, а как тебе кажется?

– Да, все это делает жизнь легче и удивительней, – вздохнула я. Гейвин улыбнулся и затем стал серьезным.

– Но ты должна понять, что, несмотря на то, что мы так счастливы здесь, мы не можем остаться здесь на вечные времена, как думает Шарлотта. Джефферсону нужны друзья его возраста, ему надо ходить в школу и…

– Я знаю. – Мне стало грустно, я откинулась на подушку и скрестила руки.

– Ты должна знать, что это всего лишь временный выход, Кристи. Мы должны придумать что-то еще.

– Мудрый старина Гейвин, – передразнила я. – Я, конечно, мечтательница, а ты – трезво мыслящий человек.

– И мы отлично сочетаемся, – подхватил он, улыбаясь. – Когда бы я ни становился рассудительным, ты ударяешь меня по голове очередной выдумкой.

– А когда я слишком далеко ухожу в мечты, ты вытаскиваешь меня обратно к реальности. Так же, как и сейчас.

– Я лучше тебя поцелую, вместо ответа, – сказал он и нежно поцеловал меня в губы. Я посмотрела в его глаза и почувствовала трепет в груди.

– Нам пора собираться, пока они не соскучились по нас, – прошептала я.

– Знаю. Теперь я – фермер, – напомнил он, расправляя грудь и тыча в себя пальцем, – у меня есть работа, да и у тебя тоже. Нужно взбить масло, испечь хлеб и помыть полы.

– Я разрешаю тебе помыть полы, Гейвин Стивен Лонгчэмп, – сказала и я швырнула в него подушку. Он поймал ее и засмеялся.

– Ну-ка, шевелись, – он погрозил мне пальцем. Мы быстро оделись и спустились вниз. Хомер уже пришел и завтракал с Лютером и Джефферсоном, когда мы вошли в кухню. Я удивилась, что Хомер здесь так рано. Он что, не завтракает со своими родителями? Лютер заметил мое удивление.

– Хомер пришел, чтобы помочь собрать сено на восточном поле, – объяснил Лютер.

– А у Джефферсона замечательная идея, – объявила Шарлотта. – Даже Лютер согласился, правда, Лютер?

Он хмыкнул и продолжал завтракать.

– Да? И что же это за идея? – спросила я.

– Раскрасить сарай. Мы должны придумать, в какой цвет. Может быть, в красный, как у мистера Дугласа, или в зеленый?

– Никогда не видела, чтобы сарай был зеленым, – сказала я.

– Я знаю, – объявила Шарлотта, – мы раскрасим одну сторону – в красный, другую – в зеленый, перед – в красный, а сзади сарай будет зеленым. Или, может, перед покрасить в зеленый цвет, а сзади – в красный?

– Все эти цвета, наверное, смутят коров, – улыбнулся Гейвин. – Они решат, что в июле вдруг наступило Рождество.

– О, ты так думаешь? – печально произнесла Шарлотта.

– Да коровам все равно, в какой цвет, – пробормотал Лютер. – И они понятия не имеют о Рождестве.

Я видела, что он не хочет расстраивать или разочаровывать Шарлотту.

– Каждый может помочь нам, – объявила Шарлотта.

– Мы с Хомером покрасим перед сарая, – заявил Джефферсон. – Правда, Хомер?

Хомер взглянул на нас, а потом на Джефферсона, прежде чем кивнуть.

– А у Хомера разве нет работы на своей собственной ферме? – спросила я.

– Дугласы больше не работают на ферме, – ответил Лютер. – Они на пенсии.

– О. У тебя есть братья или сестры, Хомер? – поинтересовалась я.

Он отрицательно покачал головой.

– Его родители были совершенно одинокими, когда он появился, – быстро сказал Лютер. Он отодвинул свою тарелку в сторону. – Ну, нам пора, – он взглянул на Гейвина. Гейвин залпом выпил свое молоко и кивнул.

– Сегодня я испеку яблочный пирог, – пообещала Шарлотта. – Теперь мне придется просто разорваться, чтобы накормить столько едоков.

– Только не забудь о нем, а то он сгорит, – предупредил Лютер. – Нечего важничать только потому, что у нас гости.

– Если я захочу поважничать, я смогу, – бросила в ответ Шарлотта. Лютер, как обычно, хмыкнул.

– Когда мы начнем красить сарай? – спросил Джефферсон.

– Завтра, – ответил Лютер. – Если мы управимся с тем, что намечено на сегодня.

– Может, тогда я вам помогу, – предложил Джефферсон.

Лютер даже улыбнулся.

– Я никогда не отказываюсь от помощи пары рук, и неважно, большие они или маленькие. Идем.

– Крестьяне снова уходят, – пробормотал Гейвин мне в ухо, когда вставал из-за стола, чтобы присоединиться к Лютеру и Хомеру. Джефферсон задвинул стул.

– Чем ты будешь сегодня заниматься, Кристи? – спросил он меня.

– Я собираюсь заняться нашей одеждой, уберусь в доме и загляну в библиотеку. Сегодня вечером я почитаю тебе, и ты тоже потренируешься в чтении.

– У-у…

– А еще таблица умножения. В этом году у Джефферсона с ней были проблемы, – объяснила я, строго глядя на него. – Ему нужно упражняться в математике и чтении, а особенно в письме, не так ли, Джефферсон?

– Хомер не умеет хорошо читать и писать, и у него все в порядке, – оправдываясь, сказал Джефферсон.

– Правда? – Я взглянула на Хомера, который быстро опустил взгляд. – Ну, если Хомер хочет, я и ему помогу научиться читать и писать.

– Ну разве не здорово! – воскликнула Шарлотта. – У нас будет собственная школа в одной комнате, прямо как та, в которую я ходила, когда была маленькой, хотя проучилась там недолго, правда, Лютер? Он быстро перевел взгляд на меня.

– Да, – ответил он. – Ну мы что, собираемся тут стоять и ждать, пока кто-то сделает за нас работу?

Я почувствовала, что Лютер не любит разговоров о прошлом.

– Я не собираюсь, – проговорила Шарлотта. – Мне нужно порезать яблоки.

– Хорошо, – кивнул Лютер и поспешил к двери. Гейвин, Хомер и Джефферсон поспешили за ним.

Утро быстро перешло в день.

Я поднялась в наши комнаты, чтобы сделать уборку. Я вымыла пол и окна и отобрала кое-какую старую одежду для себя и Джефферсона. После ланча я пошла в библиотеку и внимательно осмотрела полки. Книги были такими старыми, и их так давно не доставали, что на каждой накопилась еще одна обложка из пыли. Но я обнаружила всю классику, собрания Диккенса и Мопассана, Толстого и Достоевского, а также Марка Твена. Некоторые из них были первых изданий.

Я нашла одно из моих любимых произведений – «Потаенный сад» – и решила, что его-то я и почитаю Джефферсону, а также заставлю брата поупражняться в чтении. Позже, после трудного рабочего дня на ферме и ужина с вкусным яблочным пирогом, испеченным Шарлоттой, я отвела Джефферсона в библиотеку, чтобы почитать ему и поупражнять его в чтении. Следом за нами пришли Гейвин и Хомер. Хомер пробыл здесь целый день, помогая Лютеру, и остался с нами ужинать. Несмотря на то, что он был не слишком разговорчив, я видела, что он слушает и понимает все, что вокруг происходит, а также я видела, как ему нравится быть в компании Джефферсона и как быстро Джефферсон с ним подружился. Хомер походил на застенчивого великана с добрыми темными глазами.

Пока я читала отрывок из «Потаенного сада», Гейвин внимательно осмотрел библиотеку и подобрал книгу для себя. Он устроился в углу, чтобы почитать и оставил меня с Хомером и Джефферсоном. Сначала я дала Джефферсону прочитать страничку. Он очень старался в присутствии Хомера и прочитал даже лучше, чем обычно. Когда он закончил, я вручила книгу Хомеру. Он удивленно посмотрел на меня.

– Ты можешь что-нибудь прочитать в этой книге, Хомер? – спросила я.

Он кивнул и уставился на страницу, но так и не произнес ни звука.

– Давай, прочитай что-нибудь нам. Разве ты не ходил в школу? – спросила его я, видя, что он не решается.

– Ходил, но после третьего класса я ушел из школы, чтобы помогать на ферме.

– И никто не приходил за тобой из школы?

Он отрицательно покачал головой.

– Это очень плохо, Хомер. Если ты выучишься хорошо читать, ты сможешь узнать больше.

Он кивнул. Я наклонилась и показала ему несколько букв.

– Все, что тебе нужно сделать, Хомер, это произнести их. Это буква «с», она произносится как первый звук в слове «сахар», это буква «а», она произносится как «а» в слове «мама», а это буква «д», она произносится как первый звук в слове «дом». А теперь быстро произнеси эти звуки вместе.

– Ссс… с… а…д, – произнес он.

– Сад. Хорошо! Правда, Джефферсон?

Джефферсон радостно кивнул. Я тоже улыбнулась.

В этот момент мой взгляд упал на шею Хомера сзади. Теперь, когда он наклонился над книгой и его волосы свисали по сторонам, я отчетливо увидела родимое пятно. Вне всякого сомнения оно походило на копыто. Я вспомнила рассказ Шарлотты о ее ребенке, и меня бросило в дрожь.

Что все это значит? Как у Хомера может оказаться такое же пятно? Не выдумки ли это Шарлотты? Я упражняла Джефферсона и Хомера в чтении еще полчаса и затем окончила занятие, позволив Джефферсону показать Хомеру, как он раскрасил вчера комнату. Как только они ушли, я все рассказала Гейвину.

– И что?

– Разве ты не помнишь ту историю о ребенке Шарлотты, которую я тебе рассказывала? Кукла в колыбели и все такое?

– Помню, но я думал, что это такая же история, как и ее рассказ о духах, летающих вокруг, и об Эмили на метле…

– Гейвин, все так странно. Соседи находят младенца, оставленного умирать. Хомер практически живет в этом доме, а теперь и это родимое пятно Я спрошу об этом Лютера, – решила я.

– Не знаю. Ему, наверное, не понравится, что ты везде суешь свой нос. Он может очень быстро выйти из себя. Я видел, как это с ним бывает на поле.

– Это не повод, чтобы выходить из себя, но я хочу знать правду.

– Может, это не наше дело, Кристи, нам не стоит ворошить старые воспоминания, – предупредил Гейвин.

– Уже так поздно, и я боюсь. Я все время чувствую себя неуютно, когда хожу по дому. Духов уже побеспокоили!

– О, Господи! Хорошо, – сказал он. – Когда ты собираешься спросить об этом Лютера?

– Прямо сейчас.

Гейвин закрыл книгу и вздохнул.

– Папа всегда говорил, что любопытство кошку сгубило.

– Я не кошка, Гейвин. Я – часть Мидоуз. Может, не по прямой линии, но все-таки это – мое наследство. Это моя судьба, – уверенно произнесла я. Гейвин кивнул, продолжая улыбаться. – Смейся, если хочешь, но я хочу знать прошлое этого дома и его семьи.

– Хорошо, хорошо, – согласился он и встал. – Посмотрим, что нам расскажет Лютер.

Шарлотта сказала, что Лютер в сарае, меняет масло в грузовике. Был очень теплый вечер. Небо было усыпано звездами.

Теперь, находясь так далеко от оживленных автомобильных магистралей, звуков уличного движения и людей, мы слышали, как много звуков в природе. Обычно звуки цивилизации заглушают звуки сверчков, крики совы и енотов. Нам с Гейвином казалось, что каждое ночное существо высказывало свое суждение о чем-то. Впереди в отблеске фонарей, освещавших сарай, мы увидели Лютера. Он стоял, наклонившись над мотором грузовика.

– Привет, Лютер, – сказала я, когда мы приблизились. Я не хотела пугать его, но в его взгляде было удивление. – Мы можем поговорить с тобой?

Он вытер руки и кивнул.

– Хомер ушел домой? – спросил он, заглядывая на наши спины.

– Нет, он в доме с Джефферсоном. Но именно об этом мы и хотели спросить, Лютер.

– А? О чем спросить?

– Хомер. Кто он на самом деле, Лютер? – выпалила я.

Лютер прищурил глаза.

– Что ты этим хочешь сказать? Он – Хомер Дуглас, сын наших соседей. Я уже говорил вам, – ответил он.

– Шарлотта водила меня в детскую, – начала я, – и рассказала мне историю о своем ребенке.

– Ах, вот что? Шарлотта много выдумывает, – сказал он, взглянув на мотор. – Она всегда так делает. Так она уходит от реальной тяжелой жизни.

– Но у нее сейчас не такая тяжелая жизнь. Почему она до сих пор притворяется?

Лютер не ответил.

– Значит, у нее не было ребенка? – не отставала я. – И у младенца не было родимого пятна в форме копыта сзади на шее?

Лютер открыл банку с маслом и начал заливать его в мотор, словно нас и не было рядом.

– Мы не хотим причинить какое-либо беспокойство. Я просто хочу знать правду об этой семье, ведь это и моя семья тоже, – добавила я.

– Твоя мама, она – Катлер, и крови Буфов в ней нет. Вот это правда, – пробормотал Лютер.

– Но мы унаследовали поместье Буфов и их историю. Нравится это или нет.

– Самое лучшее для тебя ничего не знать об этой семье, – после паузы заключил Лютер. – Это были жестокие люди, у которых была своя религия и предрассудки, которые соответствовали их подлым идеям и способам существования. Шарлотту судьба наделила мягкостью, в ее лице всегда сиял солнечный свет. А эти Буфы, особенно ее отец и Эмили, не могли вынести этого и устроили ей жизнь заключенного в собственном доме. Они обращались с ней как с рабыней, и никогда – как с родней. После смерти миссис Буф не осталось никого, кто мог бы привнести добро в этот дом. Да они даже секли ее время от времени. Эмили делала это, считая, что в Шарлотте сидит дух дьявола, который заставляет ее улыбаться. Она хотела уничтожить улыбку на ее лице, но Шарлотта… – он покачал головой. – Она никогда не понимала этой жестокости и никогда ей не поддавалась. Ее сердце не зачерствело. Она все и всех прощала, даже Эмили. – Он сплюнул и его взгляд унесся к воспоминаниям. – Она приходила ко мне, после того, как ее побьют. Я успокаивал ее, и она говорила, что Эмили просто не смогла сдержаться. Это дьявол внутри нее заставляет ее делать это… Вот такие дела. Я хотел отправить ее к дьяволу сам, только…

– Только что?

– Вот, как только дьявол попадает в человека, он заставляет совершить грех. Ну, вобщем Шарлотта и я… так получилось, что мы утешали друг друга. После смерти моих родителей мы оба были очень одиноки, особенно по ночам. Понимаете?

Мы с Гейвином обменялись взглядами.

– Да.

– Она забеременела. Узнав об этом, Эмили решила, что это работа дьявола и ребенок будет ребенком дьявола. Никто кроме старика, Эмили и меня ничего не знали об этом. Никто в поселке ее не видел. Я помню ту ночь, когда она рожала, – говорил Лютер, глядя на дом. – Я помню ее крики. Эмили была счастлива от этого. Она делала все, чтобы Шарлотте было еще хуже.

– Ее держали в нехорошей комнате?

Он кивнул, но потом опустил голову.

– Хуже. Эмили заперла ее в туалете, когда подошло время.

Мне показалось, что в его глазах стоят слезы.

– Что? То есть когда она рожала? – спросила я.

Он кивнул.

– Она оставила ее там на несколько часов, а когда дверь открыли… ну, я полагаю, инстинкт взял свое. Шарлотта перекусила пуповину и сама завязала. Она вся была в крови. Эмили разрешила положить младенца в детскую, но несколько дней спустя я видел, как она тайком вышла из дома, неся в корзине ребенка. Я проследил за ней и видел, как она оставила младенца в поле возле дома Дугласов. Когда она ушла, я пришел к Карлону Дугласу и его жене и сказал им, что кто-то оставил младенца на их земле. Они с радостью взяли его. Дугласы назвали его Хомером и заботились о нем, как только могли. Эмили относилась к нему довольно недоброжелательно и всегда прогоняла его из дома.

– Но Шарлотта наверняка понимает, кто он, да? – спросила я.

– Даже если это так, она никогда об этом не говорила.

– Ты никогда ей не говорил об этом? – спросил Гейвин.

Лютер посмотрел на нас и отрицательно покачал головой.

– Я считал, что это будет слишком жестоко для нее и принесет ей слишком много боли. Вместо этого, когда Эмили наконец отправилась в ад, я все чаще стал приводить Хомера к нам, пока он не стал частью нашей жизни, и теперь, вы видите, он проводит у нас почти все время.

– Шарлотта должна была заметить родимое пятно, если я его увидела, – сказала я.

– О, я думаю она догадывается, кто на самом деле Хомер. Она не заявляет это вслух, но ей это и не нужно.

– А Хомер знает? – спросил Гейвин.

– Не так подробно. Он так же, как и она… чувствует окружающее, он познает все вокруг быстрее через чувства, чем через слова. Он часть здешней природы. Хомер чувствует себя как дома на этих полях, с этими животными, деревьями и холмами, да и со всем, что живет здесь. Ну, – он снова наклонился к мотору своего грузовика, – вот и вся история. Вы хотели узнать ее, и вы узнали. Я не могу гордиться семейной историей Буфов. Все, что я могу сказать, так это то, что даже их предки были жестокие, подлые люди. Они были теми владельцами плантаций, которые всегда плохо обращались с рабами. Мужчины насиловали и били их, а женщины заставляли их работать до изнеможения. Западное поле – поле смерти рабов. Там нет табличек, но я знаю, где их кладбище. Мой папа показывал его мне. Если раб заболевал, рассказывал мне папа, они закапывали его живьем.

– О, как ужасно! – воскликнула я.

– Ну как, хочется еще быть частью этой семьи? – спросил он.

– Я не хочу отрекаться от Шарлотты, – сказала я.

Он кивнул.

– Да, думаю так оно и есть.

Лютер вытер шею тряпкой.

– Ну и жара сегодня, да?

Гейвин рассмеялся.

– У нас тут есть пруд, в котором можно поплавать, там, за холмом, напротив Хаудли Фред, – показал он. – Пройдете по тропинке и держитесь левее, пока не увидите большой дуб. Там есть небольшой причал с лодками. Вода поступает из подземных родников, и поэтому она холодная. – Он улыбнулся. – Мы с Шарлоттой любили украдкой убегать туда.

– Здорово! – сказал Гейвин.

– Да, думаю поместье не может отвечать за тех, кто им владеет. Хотя это бремя должно чувствоваться, – добавил он и кивнул. – Должно.

Затем наступило долгое молчание, и мы на мгновение задумались.

– Нам лучше пойти проверить, чем занимается Джефферсон, – напомнила я.

– Хорошо, – согласился Гейвин.

– Лютер?

Он взглянул на нас.

– Спасибо за то, что доверил нам эту историю.

– Я решил, раз ты тоже прошла через боль, то поймешь.

– Да.

– Мне нужно смазать этот грузовик, – сказал Лютер. – Это моя обязанность. На случай, если Шарлотта будет обо мне спрашивать, – добавил он.

– Мы сообщим ей, – обещала я. Гейвин взял меня за руку, и мы направились назад к дому.

В дверях нас встретила Шарлотта и рассказала, что Джефферсон так устал от сегодняшнего тяжелого рабочего дня, что уснул на диване.

– И Хомер снова отнес его наверх в постель. Но хотя Хомер казался таким нежным и милым, я все равно забеспокоилась, и мы поторопились наверх.

Джефферсон крепко спал в своей кровати. Он был переодет в ночную рубашку, а одеяло было аккуратно подоткнуто со всех сторон, даже у подбородка. Мы вздрогнули, увидев Хомера, тихо сидевшего в углу комнаты в темноте.

– Я просто слежу за ним, чтобы все было в порядке, – объяснил Хомер. – Пока вас не было.

– Спасибо, Хомер. Очень мило с твоей стороны.

– Мне лучше тоже пойти домой, так как мы хотим встать рано, чтобы покрасить сарай.

Он направился к двери.

– Спокойной ночи, Хомер, – сказала я.

– Спокойной ночи. – Он словно тень выскользнул из комнаты.

– С ним все в порядке, – произнес Гейвин, когда я подошла к Джефферсону и посмотрела на его маленькое ангельское личико.

Я не могла не улыбнуться, вспомнив, что любил говорить папа: «Джефферсон просто ангел, хотя бы на несколько часов в сутки, когда спит». Гейвин подошел ко мне и прошептал:

– Как насчет того озера, о котором говорил Лютер? Сегодня довольно жарко. – Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам. – Возьмем полотенца и фонарь, чтобы освещать дорогу, – продолжал он.

– Джефферсон может проснуться и испугаться, – неуверенно проговорила я.

– Он не просыпается сразу после того, как уснул, и к тому же он знает, где находится. Идем, – сказал Гейвин. – Мы заслужили немного отдыха.

– Хорошо. Я только возьму полотенца. Несмотря на то, что мы шли как обычно, я не могла избавиться от ощущения, что мы тайком крадемся куда-то в ночи. Гейвин не зажигал фонарь, пока мы не оказались в дюжине ярдов, а то и больше, от дома. Мы нашли тропинку, о которой рассказывал Лютер, и пошли по ней, огибая небольшой холм. За ним открылось небольшое озеро, вода которого была иссиня-черной, а на его поверхности сверкали отражения звезд.

Мы прошли по причалу и сняли обувь и носки, чтобы проверить воду.

– Холодная, – пожаловалась я.

– Это только кажется. Мы будем купаться совсем без одежды? – спросил Гейвин. – Я могу погасить фонарь, если тебе так будет спокойней.

– Нет. Лучше оставь.

– Прекрасно, – сказал он и начал раздеваться. Мое сердце глухо забилось. Мы уже спали в одной постели прошлой ночью, но тогда было совершенно темно. Теперь наши тела были освещены светом фонаря и звезд. Несмотря на нашу близость той ночью, я все равно стеснялась и была очень взволнована. Если мое сердце будет биться быстрее, я наверняка потеряю сознание, подумала я. Гейвин уже разделся и стоял спиной ко мне, а я только сняла юбку.

Он повернулся и посмотрел на меня.

– Я первым нырну, – сказал он и прыгнул в воду. – Здорово! – крикнул он мне. На поверхности воды был виден только темный силуэт его головы. – Давай, стеснительная!

– Не дразни меня, а то я развернусь и уйду, – предупредила я.

– На моих устах печать молчания, – быстро сказал он и заработал ногами, вспенивая воду и повернувшись на спину.

Я расстегнула блузку и сняла бюстгальтер. Когда я, наконец, совершенно разделась, по моей коже побежали мурашки. Я снова ступила в воду и поискала взглядом Гейвина, но его не было. Я не слышала плеска воды и не видела его головы на поверхности.

– Гейвин?

Над водой кружили светлячки, их лимонно-желтые отсветы вспыхивали то там, то здесь. На ветвях деревьев, склонившихся над озером, сонно чирикали птицы в своих гнездах. Нежный ветерок играл с моими волосами, сбросив несколько прядей на лоб и щеки. Над озером раздавались крики совы.

– Гейвин, где ты? – громким шепотом позвала я. – Гейвин, ты меня пугаешь. Вдруг он неожиданно появился из-под причала и схватил меня за щиколотки. Я закричала и упала в воду. От этого я еще больше завизжала. Он засмеялся и быстро обнял меня, удерживая мою голову на поверхности воды.

– С тобой все в порядке? – со смехом спросил он.

– Это было жестоко, Гейвин Лонгчэмп! – закричала я.

– Тебя так долго не было, что я чуть не уснул, – сказал он. – А кроме того, наконец ты здесь, правда, замечательно?

– Я с тобой не разговариваю, обиделась я.

– Хорошо, – заявил он, отплывая от меня. – Я ныряю и буду там, пока ты не изменишь своего решения.

И с этими словами он исчез под водой. Я подождала. Казалось, прошло несколько минут.

– Гейвин?

Вода была такой спокойной, что не было слышно даже плеска ее о причал.

– Гейвин?

– Значит ли это, что ты снова разговариваешь со мной? – спросил он, появляясь сзади меняя.

– Гейвин, ты – невыносим. Я так испугалась.

– Если ты отказываешься говорить со мной на вечные времена, Кристи, я останусь под водой, – он наклонился и прижал свои губы к моим.

Под водой я почувствовала, как его руки обхватили меня и медленно, все ближе и ближе начали притягивать, пока наши тела не сомкнулись. Я почувствовала его возбуждение и отпрянула, напуганная и удивленная тем, что это случилось так быстро.

– Эй! – крикнул он, смеясь.

– Мы пришли сюда плавать, – объяснила я и отплыла.

Гейвин снова засмеялся и последовал за мной. Несмотря на то, что он мог догнать меня в любой момент, Гейвин держался на расстоянии, плывя позади меня или рядом. Я повернула назад к причалу и доплыла до того места, где могла встать на ноги. Он догнал меня и взял за руку.

– Здорово, правда? Лютер был прав, – сказал он. – Это так освежает.

– Да, но вода настолько холодная, что разбудила тебя всего.

– Всего? – переспросил он и дотронулся до моей груди.

Гейвин притянул меня к себе, и мы снова поцеловались, но на этот раз, когда я почувствовала его возбуждение, я не отпрянула. Мы целовались и целовались. Обнаженная, под звездным небом, каждая частичка моего тела была более чувствительной, чем всегда. Все мои ощущения обострились. Наши поцелуи были еще более волнующими, моя грудь трепетала, а колени ослабли. Неожиданно Гейвин взял меня на руки. Я уткнулась лицом в его прохладную влажную грудь и позволила ему вынести меня из воды.

– О, Кристи, – прошептал он, нежно опустив меня на полотенца, лежавшие на причале, – я не могу сдерживать себя.

– Мы не можем сейчас сделать это снова, Гейвин. Мы должны быть осторожны. Я могу забеременеть.

– Знаю, – сказал он, но не отстранился от меня. Он продолжал целовать мое лицо, шею, плечи.

Когда он целовал мою грудь, я застонала и закрыла глаза.

Мы потеряли контроль над собой, думала я, но даже сознание этого не заставило меня оттолкнуть Гейвина. Я надеялась, что он знает, когда остановиться. Ну еще чуть-чуть, думала я.

– Я люблю тебя, Кристи, – шептал он. – Я люблю каждую частицу тебя, каждую ямочку… – Он целовал мои щеки. – Каждую прядь твоих волос… – Он прижал свои губы к моим волосам, затем взял мои руки и поднес их к губам. – … кончики твоих пальцев. Твою грудь… твой живот…

– Гейвин! – закричала я. – Если мы не остановимся сейчас, то мы не сможем это сделать потом!

Я схватила его за плечи и удержала его. Он прижался щекой к моему животу.

– Я слышу, как бьется твое сердце, – говорил он. – Твоя кожа такая прохладная.

Он подтянулся к моему лицу и снова поцеловал меня в губы, а потом мы лежали рядом на досках причала, тяжело дыша. Я положила голову Гейвину на плечо, и мы лежали, глядя на звезды.

– Тебе не холодно? – спросил он.

– Нет.

– Когда вот так смотришь на ночное небо, чувствуешь движение земли. Правда?

– Да.

– Если постараешься, то можно представить, что ты улетаешь в небо, к звездам.

– Гейвин, – прошептала я, поворачиваясь к нему. – Я хочу, чтобы ты… то есть я люблю тебя, правда, люблю, но я все время думаю о Лютере и Шарлотте, о том, что произошло, и о том, что может произойти с нами.

– Знаю. Все в порядке, – сказал он. – В конце концов я – тот, кому полагается быть реалистом, правильно? Я – тот благоразумный человек, который знает, что мы не можем вечно жить в мечтах. Только, когда я с тобой, Кристи. Я хочу отбросить всю эту логику и реальность прочь и жить в грезах, и не заботиться ни о чем.

– Уж лучше заботься, Гейвин Лонгчэмп. Я теперь полагаюсь на твое благоразумие.

Он засмеялся.

– Хорошо. Я буду тем, кем ты захочешь. – Он сел. – Нам пора одеваться и возвращаться назад.

Молча мы вытерлись и оделись. Потом Гейвин взял меня за руку, и мы пошли по дорожке к дому. На вершине холма мы повернулись и посмотрели на озеро. Оно показалось ненастоящим, больше походило на зеркало, чем на воду. На какое-то мгновение деревья, звезды, каждое лениво проплывающее облако застывали в отражении на поверхности воды. Так озеро удерживало их в своих воспоминаниях, думала я. А теперь у него было воспоминание и о нас: о двух молодых людях, пытающихся понять мир, который может быть так прекрасен и так жесток. Это озеро будет всегда слышать наш смех и вспоминать теплое желание в всплесках воды. А может, оно слышало биение наших сердец.

Гейвин зажег фонарь, так что свет падал впереди нас. Мы следовали по дорожке света, которая указывала нам путь к дому, все еще находясь под впечатлением возбуждения.

Потребовалось много времени, чтобы воспоминания о волнующем трепете наших тел улеглись в наших сердцах. Мы оба были в таком изумлении, что даже не заметили подозрительную машину, припаркованную на дороге, пока мы на нее не наткнулись.

– Чья эта машина? – спросил Гейвин и поднял фонарь, чтобы получше рассмотреть ее. Машина была нам незнакома.

– Я не знаю, Гейвин.

– Кто бы это ни был, он приехал издалека, – он кивнул на номера. – Эта машина из Мериленда.

– Джефферсон, – воскликнула я, внезапно испугавшись за него. – Идем побыстрее.

Мы поспешили вверх по ступенькам крыльца и практически ворвались в дом. В тот момент, когда мы были в прихожей, я услышала знакомый смех, а затем – незнакомый мужской. Он доносился из гостиной справа Мы с Гейвином подошли к дверям и увидели смотрящую на нас тетю Ферн. Она стояла, уперев руки в бока, лицо было перекошено характерной ухмылкой. Ее высокий светловолосый приятель сидел на диване, положив ногу на ногу, и равнодушно курил. Уголки его рта так сильно врезались в щеки, что, казалось, они их разрежут. Шарлотта сидела на пуфе, заломив руки и прижав их к груди, а в ее лице угадывалось беспокойство. Лютер стоял за ней с несчастным видом и бледным лицом.

– Тетя Ферн! – наконец произнесла я.

– Так, так, так, кажется, это принцесса и ее маленький принц, – сказала она, делая к нам шаг. Она оглядела нас с ног до головы и перевела взгляд на наши лица. Она увидела у меня в руках полотенца.

– И где же вы были? – спросила она.

– Мы ходили купаться, – ответил Гейвин.

Ее ухмылка стала похотливой, и она повернулась к своему приятелю.

– Ты слышал это, Морти, они ходили купаться – Улыбка ее приятеля повторила ее собственную. – И скорее всего обнаженными. Так, так, так, и чем же все закончилось?

– Ничем, – резко ответил Гейвин. – Мы просто ходили купаться.

– Конечно.

Улыбка исчезла, ее быстро сменил резкий свирепый взгляд.

– Знаешь, я не вчера родилась. Вы вдвоем можете дурачить здесь кого угодно, но не думайте, что вам удастся их обмануть. Они слишком много видели.

– Это уж точно, – саркастически заметил ее приятель, улыбаясь. У него был очень гнусавый голос.

Теперь, когда я рассмотрела его получше, я обнаружила, что у него близко посаженные глаза, а под острым носом – губы, тонкие и длинные. Я подумала, что из всех приятелей тети Ферн этот наименее привлекательный. У него были большие уши и длинная шея, а щеки ввалились как у старика.

– Заткнись, Морти, – ответила она, не сводя с нас глаз. Затем она снова улыбнулась. – Мы с Морти направляемся во Флориду, в его дом на побережье. Когда мне пришла мысль, что вы могли приехать сюда, я решила, что мы должны здесь побывать. Как я и предполагала, я оказалась права. Вы двое здорово заставили поволноваться всех у себя дома. Дядя Филип даже лично приехал ко мне, так как думал, что вы у меня. Невелик шанс, ответила я ему. Итак, – сказала она, переступая с одной ноги на другую и снова упирая руки в бока, – почему вы убежали?

Я никогда не скажу ей правду, подумала я. Она только посмеется. Это то, что она только рада будет услышать.

– Не важно, – махнула рукой она. – Тебе не нужно рассказывать, что и почему. Все и так написано у вас на лицах, – она перевела взгляд с Гейвина на меня и обратно. – Вы уже прошли игры «В бутылочку».

– Это не правда, – резко сказал Гейвин и покраснел.

– Не рассказывай мне, что правда, а что – нет, Гейвин, – рявкнула она, и ее натянутая холодная улыбка встретилась с его вызывающим взглядом. – Мы оба Лонгчэмпы. Я знаю, какая кровь течет в наших жилах. Но тебе не нужно волноваться. Я не собираюсь рассказывать что-либо Филипу. Пока, – сказала она, кивая, – ты не вынудишь меня к этому.

– Так он не знает, что мы здесь? – спросила я, с облегчением вздохнув.

– Нет. И я не думаю, что он настолько умный, чтобы вычислить это. Ну что ж. Итак, это неплохое укрытие. Тетя Шарлотта рассказывала мне о своем переоформлении дома, – Ферн засмеялась. Ее приятель тоже засмеялся. – Кто знает, Морти, может, когда-нибудь это будет модно.

– Да, новое искусство, – кивнул он.

– Я хочу вас познакомить с Мортоном Финдли Этвудом. Как ты хочешь, чтобы все тебя называли, Морти? Мистер Этвуд? Или просто сэр?

– Мистер Этвуд подойдет. Сэр – это слишком, – он стряхнул пепел на пол.

– Семья мистера Этвуда имеет весьма высокую репутацию. Они те, которых мы называем старыми магнатами… вырождающимися.

Как же можно относиться так к своей семье, думала я, чтобы позволять тете Ферн подшучивать над ней?

– Ну, теперь мы здесь решили устроить себе мини-отдых по пути во Флориду, так Морти?

– Если хочешь. Единственное, чего у меня в достатке, – проговорил он, – так это – времени.

– Что ты хочешь этим сказать, тетя Ферн? – спросила я.

Свинец налил мои ноги, пригвоздив их к полу, и сердце забилось отчаянно в ожидании ответа.

– Что ты хочешь этим сказать, тетя Ферн? – передразнила она меня. – А как ты думаешь? Мы поживем здесь немного. Уверена, здесь достаточно комнат. Тетя Шарлотта только что собиралась нам показать комнаты, чтобы мы могли выбрать себе подходящую, не так ли, тетя Шарлотта?

– О, конечно, конечно, – подтвердила Шарлотта, не понимая, что происходит. Лютер был вне себя от гнева.

– В конце концов, мы все здесь – одна семья, – напомнила тетя Ферн. – Все, кроме Лютера, – добавила она, поворачиваясь к нему. Лютер еще больше рассвирепел. – Какую комнату вы занимаете? – спросила она.

– У нас две комнаты, – ответила я – Одна для Джефферсона с Гейвином, другая – моя Они находятся рядом.

– Как удобно, – сказала она. – Мортон, осмотрим дом?

– Как скажешь, дорогая – Он встал.

Мортон был чуть выше шести футов, с узкими плечами и очень тонкой талией для мужчины.

– Оказалось, что Мортон отлично играет в теннис, – сообщила тетя Ферн. – Возможно, он станет профессионалом. Лютер, нет ли здесь поблизости какой-нибудь теннисной площадки? – Ответ Лютера в виде его обычного хныканья сказал больше, чем нет. – Не думала, что их здесь нет, но мы найдем себе занятие. Уверена, что здесь есть чем заняться. Посмотри, как занята принцесса! – она кивнула в мою сторону. – Тетя Шарлотта, вы покажете мне дом? – спросила она. Шарлотта встала.

– Конечно.

– Тогда пошли.

Шарлотта посмотрела на меня так, словно просила о помощи. Мне было ее очень жаль, но я не знала, что делать. Я не могла выпроводить их отсюда, хотя я бы не стала даже раздумывать, если бы у меня была такая возможность.

– Лютер, – сказала тетя Ферн, поворачиваясь к нему, – вытащи наши чемоданы из машины и отнеси их наверх.

Лютер уставился на нее, а потом повернулся и пошел выполнять ее просьбу. Тетя Ферн засмеялась.

– Я же говорила тебе, Морти, это будет интересно и весело. Все мои родственники весьма забавные.

Она взяла его под руку, и они последовали за Шарлоттой.

– О, – обернулась вдруг Ферн. – Не обращайте внимания на нас. Продолжайте заниматься тем же, чем обычно занимались.

Она запрокинула голову и расхохоталась.

Гейвин повернулся ко мне. Ему ничего не пришлось мне говорить. Мы оба поняли: как быстро мы нашли этот удивительный и волшебный мир, так же быстро его и потеряли.

 

Надежды рушатся

Несмотря ни на что, тетя Ферн решила, что единственная подходящая для нее и Мортона спальня – комната родителей Шарлотты. Думаю, тетя Ферн сделала это, чтобы позлорадствовать, потому что она не изменила своего решения даже тогда, когда увидела, как это расстроило бедную Шарлотту. Мысль о том, что в этой комнате может спать еще кто-то, ужасала Шарлотту. Словно ее отец все еще может наказать ее за то, что она позволила это. Но у нее не было выбора. Тетя Ферн была неумолима, несмотря на то, что в комнате требовалось сделать генеральную уборку.

– Здесь уже многие годы никто не спал, – подчеркнуто произнесла Шарлотта. – Ее не использовали с тех пор… со дня смерти моего папы.

– Ну, а теперь это в прошлом, – решительно ответила тетя Ферн. Она включила свет, отчего пыль, грязь и паутина стали еще заметнее. – Принцесса, – тетя Ферн обратилась ко мне, уперев руки в бока, – пойди-ка возьми тряпку, таз с горячей мыльной водой и вымой все окна и мебель.

– Здесь очень много работы, а сейчас уже слишком поздно, тетя Ферн, – сказала я. – Почему бы тебе не выбрать комнату почище на сегодняшнюю ночь?

– Неплохая мысль, – добавил Гейвин.

Тетя Ферн бросила на него едкий взгляд, а затем повернулась ко мне, презрительно и жестко улыбаясь.

– Во-первых, я сомневаюсь, что любая другая комната будет чище, а во-вторых, мне нравится эта. Почему ее так запустили? – спросила она, словно ее это действительно заботило. – И почему здесь пользуются свечами и керосинками, когда есть электричество?

– Их это устраивает, а использовать электричество для освещения такого большого дома им не по карману, – объяснила я. Она ухмыльнулась.

– Они не платят за квартиру. У них нет особенных расходов. – Ферн прошлась по комнате и специально включила все лампы. Она остановилась у туалетного столика и осмотрела баночки с высохшими кремами и косметикой, старыми расческами и гребешками. – Что весь этот хлам здесь делает? – спросила она. – Это следовало давным-давно выбросить. Принеси сюда ведро, – приказала она.

– О, нет, – взмолилась Шарлотта, качая головой и улыбаясь так, словно это была глупая идея. – Это все вещи моей мамы.

– И что? – безразлично ответила Ферн. – Твоя мама умерла, не так ли? Ей больше не понадобятся ни макияж, ни расчески. – Она провела пальцем по зеркалу. На стекле остался след. – И не забудь об этом зеркале, принцесса. Чтобы оно сияло!

– Уж не думаешь ли ты, что Кристи… твоя прислуга? – резко спросил Гейвин. Тетя Ферн уставилась на нас, гневно прищурив глаза.

– О, я уверена, Кристи не прочь ублажить свою любимую тетушку, – ответила она. – Я ее любимая тетя, потому что я всегда храню ее маленькие секреты, – добавила она с улыбкой. – Правда, принцесса?

Мы с Гейвином обменялись расстроенными взглядами, пока тетя Ферн продолжала осматривать комнату. Ее взгляд остановился на ванной. Она прошагала туда и осмотрела раковину и ванну.

– Принеси также таз с дезинфицирующим раствором. Я хочу, чтобы здесь все сияло, когда ты закончишь, – сказала она мне. – Ты вымоешь пол. Я не могу допустить, чтобы моим ногам пришлось ходить по такой грязи!

– Но для этого нужно очень много времени! – закричала я.

– О, Боже, о, Боже, – запричитала Шарлотта.

– Я, правда, очень удивлена, что никто не убирал здесь раньше, – посетовала тетя Ферн и повернулась к тете Шарлотте. – Я не понимаю, почему моя сводная сестра и мой брат позволяют тебе обращаться так с этим домом и делать все эти глупости. Это ведь все еще часть собственности, которая имеет определенную ценность, не так ли? Мортон?

– Кое-какая ценность в этом есть, – безразлично проговорил Мортон. – Земля всегда чего-нибудь да стоит, даже если зданиям нужен ремонт.

– Однако я уже просто влюблена в эту кровать, – сказала тетя Ферн, подходя к ней и поглаживая столб. – Весьма элегантный образец. А посмотри, как сработан этот комод и это, – она указала на резьбу ручной работы.

– Да, мебель чего-нибудь да стоит, – согласился Мортон.

– Кристи, – тетя Ферн взглянула на меня. – Почему ты до сих пор не ушла за тряпками и тазами с мыльной водой? Мы не собираемся ждать всю ночь, ты знаешь.

– Не думаю, что ты имеешь представление о том, сколько здесь работы, – заметил Гейвин уже более спокойно.

– Нет, представляю, – с улыбкой ответила Ферн. – Но если ты так беспокоишься, что твоя драгоценная принцесса перетрудится и запачкает свои драгоценные пальчики, почему бы тебе не помочь ей? – холодно проговорила она. – Потом развернулась к Шарлотте. У бедняжки перехватило дыхание, а ее руки прильнули к горлу словно две запуганные птички в поисках убежища. – Тетя Шарлотта, не хотите ли вы дать нам чистое постельное белье и полотенца, много чистых полотенец, пожалуйста. У вас есть пылесос?

Шарлотта подавленно покачала головой.

– У них есть только это старье, чтобы вытереть грязь, – сказала я.

– Ну, полагаю это придется сделать. – Ну-ка, все за работу, – тетя Ферн наслаждалась ролью надсмотрщика.

– Вы на самом деле не сможете спать здесь, – возразила Шарлотта, округлив глаза. – Духи до сих пор приходят по ночам в эту комнату, даже иногда днем.

– Духи? Ты имеешь в виду привидений? Ну это – ладно. Мы с Мортоном привыкли к духам, правда, другого рода. А кстати, как здесь насчет выпивки?

– У нас есть вода, молоко и сок, – гордо перечислила тетя Шарлотта.

– Я говорю о виски.

– Виски? – задумалась Шарлотта. – В кабинете моего папы есть, но очень старое.

Ферн и Мортон рассмеялись.

– Чем старее, тем лучше, – кивнула тетя Ферн. – Покажи нам кабинет, мы пропустим по стаканчику и подождем, когда закончится уборка в нашей комнате, – распорядилась она.

– Кабинета там больше нет, – сказала я. – Теперь там мастерская Шарлотты.

– Тогда мы выпьем где-нибудь еще. Идем. Ну, шевелитесь все.

В дверях остановился Лютер с их чемоданами и взглянул на нас.

– Уж не собираетесь ли вы остановиться в этой комнате? – спросил он.

– Все уже решено, Лютер. Поставь чемоданы здесь, – велела тетя Ферн.

Лютер посмотрел на Шарлотту и, увидев в ее глазах боль, покачал головой.

– В этой комнате никто жить не будет, – твердо сказал он.

– Правда? Да кто ты такой, генеральный директор или еще кто-нибудь?

– Никто не пользуется этой комнатой, – просто проговорил Лютер. Глаза Ферн стали маленькими и злыми.

– А теперь, слушай, – она сделала шаг к нему. – Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. Мой брат рассказывал мне об этом месте и о тебе. – Ты – наемный рабочий, которому разрешили остаться здесь, но все может измениться в любую минуту.

Лицо Лютера так покраснело, и я испугалась, что он может взорваться.

– Тетя Ферн, я – единственная, кто может изменить здесь что-либо или нет, – напомнила я. – Я – единственная, кто владеет этим теперь.

Она холодно улыбнулась на мой вызов.

– Разве Филип не владеет частью этого имущества? Не главной частью, но небольшой? Почему бы нам не позвонить и не спросить его мнение? – заявила она, и ее глаза сверкнули от ликования.

– Не вздумай ее пугать, – пригрозил Гейвин, становясь рядом со мной.

Ферн вспыхнула. Она метнула свой испепеляющий взгляд на него.

– Да как ты смеешь разговаривать так со мной, Гейвин? А папа знает, где его драгоценный сынуля и чем он занимается? А как все это понравится твоей матери? – не отступала она.

Гейвин быстро сник под напором ее гнева, голоса и взгляда. Ферн кивнула, довольная его отступлением.

– Вы тут неплохо проводите время, – сказала она, глядя на нас. – Мой вам совет – ведите себя, как надо, если хотите так же спокойно жить дальше. Тебе следует уважительней относиться к своей старшей сестре, Гейвин, а Кристи покажет, как она уважает свою тетю. Ты никогда не относилась ко мне с уважением, как следует относиться к своей тете, – высказала она недовольство.

– Это не так, тетя Ферн. Я…

– Не перечь мне! – заорала она. Ферн сделала шаг ко мне и заговорила мягким, сдержанным, но ненавистным тоном, буквально выплевывая на меня слова: – Здесь не Катлерз Коув, и ты не принцесса. Мне всегда приходилось угождать тебе. Только и слышно было: Кристи – то, Кристи – се. Разве они устраивали на мое шестнадцатилетие такой праздник как это сделали для тебя? Или покупали то, что мне хотелось?

– Мама и папа любили тебя и хорошо к тебе относились, тетя Ферн, – сказала я, и слезы уже готовы были брызнуть у меня из глаз.

– Да ладно! Я слышала уже это раньше, прямо как заезженная пластинка. Лютер, – Ферн повернулась к нему, – мой тебе совет – поставь наши чемоданы здесь пронто. Ты знаешь, что означает «пронто»?

Лютер колебался. Его гордость возмущалась, гнев до сих пор бурлил.

– Как, ты думаешь, поведет себя Филип Катлер, если услышит, что ты прячешь двух несовершеннолетних подростков, которые сбежали из дома? – продолжала она, видя его колебание. – Будет большое расследование, в ходе которого все выяснят о тебе и тетушке Шарлотте. А газетчики, возможно, даже приедут сюда и сфотографируют здесь все: и эти глупые украшения, и что было сделано с картинами, и перекрашенные стены. Ты хочешь этого? – угрожающе спросила она.

Лютер опустил плечи, в его взгляде было поражение. На него было больно смотреть.

– Это неправда. Лютер не прятал нас. Он не знает подробностей. Он понятия не имеет, почему я убежала и зачем. Он… – пыталась защитить его я.

– А кто в это поверит? – сказала тетя Ферн с улыбкой, поддразнивая меня. Затем ее лицо стало непроницаемым, губы так напряглись, что мне показалось, они могут лопнуть, как натянутая резина. – Ну, я должна повторить?

Она посмотрела на Лютера. Он опустил взгляд, поднял ее и Мортона чемоданы и понес их в комнату. Тетя Ферн облегченно повела плечами.

– Так-то лучше. Кристи, дорогая, мыло и вода! – пропела тетя Ферн.

Что мне еще оставалось делать? Я чувствовала, что попала в ловушку. Я не хотела причинять бедным Лютеру и Шарлотте еще больше боли. У тети Ферн хватит злости, чтобы осуществить свои угрозы. Я повесила голову. Подлые слова и обвинения тети Ферн жгли и подгоняли меня к выполнению ее желаний так быстро, словно она секла меня плетью по спине.

– Я помогу тебе, – сказал Гейвин, когда я повернулась, чтобы уйти.

– О, Боже, Боже, – причитала Шарлотта, бросаясь выполнять указания тети Ферн, – нехорошие времена настают. В самом деле – нехорошие.

– К шкафу – с виски! – со смехом сказала тетя Ферн.

– Это было довольно впечатляющее проявление власти, – сделал ей комплимент Мортон. Смех тети Ферн следовал за нами.

– Я довольно долго была на коротком поводке, – сообщила она ему. – Теперь моя очередь быть влиятельной и могущественной.

Они заставили Шарлотту показать, где хранится ликер, и затем отослали ее менять белье.

Пока мы отмывали комнату, тетя Ферн и Мортон, взяв бутылку бренди и стаканы, прошли в гостиную. Они завели патефон и поставили старые пластинки, а потом вели себя как дети: хихикали, кидали вещи, звонили в старый обеденный колокольчик, то включая, то выключая свет, гоняясь друг за другом по комнатам. Время от времени мы слышали пронзительный смех тети Ферн, разносившийся по коридорам старого дома.

Я попросила Шарлотту переложить вещи с туалетного столика в сумку и спрятать их.

– Ты сможешь положить их назад после того, как Ферн уедет, если хочешь.

Ее это утешило, но она все еще была сильно обеспокоена случившимся. Гейвин, хотя и с неохотой, но помог с уборкой. Он вымыл окна. Потом Лютер принес метлу и вышел, бормоча проклятия. Я протерла и натерла мебель и затем прошла в ванную комнату. Я потратила почти час, чтобы отмыть раковину, ванну и туалет. Гейвин просто взбесился, когда увидел, что я, опустившись на колени, отмываю пол. Я уже сменила три таза грязной воды, и мое лицо и руки были перепачканы грязью и пылью.

– Это глупо. Давай просто разбудим Джефферсона и уйдем. Филип нас не найдет, – предложил он.

– Тогда мы не сможем оградить Лютера и Шарлотту от Ферн, Гейвин. Ты же знаешь, какой она злой и мстительной может быть, если захочет. Давай просто сделаем то, что она требует. Скоро ей и ее приятелю станет скучно, и они уедут куда-нибудь. Тогда мы сможем что-нибудь придумать.

– Не знаю, как она могла быть нашей с Джимми сестрой и вырасти такой подлой.

– Не забывай, что ее отдали в чужую семью, когда она была младенцем, и жила там, пока мама и папа ее не нашли, – напомнила я ему. – Ее психика была совершенно подорвана.

– Хватит ее оправдывать, Кристи. Она просто жестокая и самодовольная девица, которая любит только себя, и очень довольна этим. Не думаю, чтобы за всю свою жизнь она хоть что-нибудь сделала для кого-то, и сомневаюсь, что это когда-нибудь произойдет.

– И о ком это ты говоришь, Гейвин Лонгчэмп? – спросила тетя Ферн, входя в комнату. – Не обо мне, надеюсь?

– Если туфелька подошла, носи ее, – пробормотал Гейвин.

Тетя Ферн едва стояла на ногах от выпитого, чтобы что-либо расслышать. Она и Мортон засмеялись и затем, рухнув на кровать, начали ощупывать друг друга, словно были одни в комнате. Мы с Гейвином просто рты пораскрывали от неожиданности. Наконец, тетя Ферн посмотрела на нас сквозь полуоткрытые веки.

– Вы что не закончили еще здесь?

– Здесь очень много работы, тетя Ферн. Мы же говорили тебе до того…

– О, прекрати мне читать нотации. Мы собираемся лечь в постель. Но не для того, чтобы спать, – добавила она, – так, Мортон?

Он уже закрыл глаза, но на его губах появилась глупая улыбка.

– Так что собирай свои тряпки, принцесса, и закрой за собой дверь, когда будешь уходить, компрендо?

– Давай, – сказал Гейвин, помогая мне подняться на ноги. – Идем. Она пьяна как сапожник.

– Нам тоже следует попробовать немного старого бренди, – прокричала она, и они с Мортоном зашлись в истерическом хохоте. – Тетя Шарлотта думала, что он испорчен, – добавила она и захохотала еще громче.

Гейвин проводил меня до двери. Когда мы обернулись, тетя Ферн расположилась на обессиленном теле Мортона, который выпил столько, что его уже ничего не волновало.

– О! – воскликнула тетя Ферн, поворачиваясь к нам. – Я забыла спросить, в котором часу прибывают духи?

Ее смех эхом отозвался за нашими спинами, когда мы вышли и закрыли дверь.

– Надеюсь, духи придут, – сказал Гейвин, и его темные глаза загорелись гневом, – и унесут ее в ад, откуда она появилась.

Я была опустошена всей этой работой, и мне было все равно. Мы пошли по коридору к нашей ванной комнате, чтобы умыться и лечь спать. Измученная, я легла в кровать и провалилась в сон.

Но может, духи на самом деле приходили. Несколько раз ночью я просыпалась, и мне казалось, что я слышу шаги в коридоре. Я была уверена, что слышала, как хлопнула дверь и чьи-то рыдания, но я слишком устала, чтобы встать и проверить. Духи не причинят нам вреда, думала я, и если утром мы обнаружим, что тетя Ферн и ее приятель таинственно исчезли, я не пророню и слезинки. Через мгновение я снова заснула.

Утром меня разбудил пронзительный вопль тети Ферн. Ее до сих пор не отправили в ад.

– Что происходит? – спросил Джефферсон, стоя в дверях и протирая глаза. – Кто это кричит?

– Это Ферн, – ответил Гейвин. – Она зовет нас.

– Ферн? Тетя Ферн здесь? – спросил Джефферсон.

– К сожалению, да, – объявила я.

– Почему она кричит?

– Не знаю, Джефферсон. Может, она проснулась и посмотрела на себя в зеркало, – сказала я. Гейвин засмеялся.

Я быстро оделась, и мы все втроем поспешили по коридору. Двери бывшей спальни хозяев были распахнуты. Мы медленно приблизились и заглянули.

Мортон, по-видимому, все еще спал, находясь в пьяном оцепенении, но тетя Ферн сидела на кровати, завернувшись в одеяло. Ее глаза горели от волнения. Может, она все-таки увидела духов? Она подняла руку и указала дрожащим пальцем на дверь.

– Кто был этот… это… чудовище, кто стоял там, глядя на нас во все глаза? Только Богу известно, сколько времени он был здесь. Я открыла глаза, а там был он, буквально несколько минут назад, и подглядывал за нами.

– О, это, возможно, Хомер, – сказала я. – Он – друг тети Шарлотты и Лютера. Он живет по соседству.

– Ну и что, как он смеет приходить сюда и подглядывать? Как он смеет! Кто он, какой-нибудь извращенец? – спросила она.

– О, нет, тетя Ферн, Хомер неопасен. Он…

– Только не рассказывай мне, кто он. Я знаю, кто неопасен, а кто – да. Я больше не хочу его видеть, слышишь? Отправляйся прямо сейчас вниз и передай этому животному, чтобы он немедленно убрался и не возвращался, пока я не уеду, понятно?

– Но Хомер не…

– Прекрати пререкаться со мной, – застонала она. – У меня голова просто раскалывается.

Тетя Ферн прижала ладони к вискам, уронив одеяло и забыв, что она голая. Гейвин смутился и отступил назад.

– Тетя Ферн… ты ведь еще не одета, – напомнила я ей.

– Что? О, да кого это волнует! Мортон, черт тебя дери! Как ты можешь спать, когда тут такое происходит? Мортон? – Она трясла своего приятеля, тот застонал, но не повернулся. Тетя Ферн упала на подушки. – Сделай мне кофе… крепкий кофе. А когда проснусь, ты наполнишь мне ванну теплой водой. У тебя есть здесь какие-нибудь масла для ванны?

– Нет, тетя Ферн. Вряд ли.

– Тогда сделай кофе… быстро, – приказала она. – И выпроводи это чудовище вон из дома!

Она со стоном закрыла глаза.

– Как сюда попала тетя Ферн? – прошептал Джефферсон.

– Она прилетела на метле Эмили, – сострил Гейвин.

– Что?

– Она просто приехала сюда вчера вечером, Джефферсон. Иди назад, умойся и оденься. Давай!

– Что с ней?

– Она слишком много выпила старого виски, – сказала я. Мы с Гейвином улыбнулись друг другу.

– Давай, приятель. – Гейвин обнял Джефферсона за плечи. – Я помогу тебе собраться.

– Мне лучше позаботиться о кофе, – сказала я и поспешила вниз.

Лютер уже ушел на работу. Шарлотта была на кухне с Хомером. Он сидел за столом и выглядел очень напуганным.

– Она испугала его чуть ли не до смерти, – пожаловалась Шарлотта.

– Потому что он напугал ее, тетя Шарлотта. Она в бешенстве из-за того, что он заглянул к ним в спальню, – объяснила я.

– Он не хотел причинить им вреда. Хомер никогда раньше не слышал, чтобы в этой комнате кто-нибудь был, и зашел посмотреть.

Я улыбнулась, видя как по-матерински она его защищает.

– Я знаю, но, пока они не уехали, Хомеру лучше держаться от них подальше. Понимаешь, Хомер? Та женщина наверху – не такая уж и милая. Каждый раз, когда она будет видеть тебя, она будет кричать и кричать.

Хомер кивнул.

– Я не хочу ее видеть, – сказал он.

– Ты не виноват.

Я налила две чашки кофе, взяла поднос и понесла их наверх тете Ферн и Мортону. Мортон проснулся и сидел на кровати, потирая лицо и моргая от солнечного света, проникающего через окно. Тетя Ферн все еще лежала ничком, закрыв глаза.

– Ваш кофе, – объявила я.

Она быстро открыла глаза.

– Принеси сюда, – приказала она и выхватила чашку из моих рук, как только я подошла.

Обойдя кровать, я отдала Мортону его чашку.

– Спасибо, – сказал Мортон.

– Кофе совсем не крепкий, – возмутилась Ферн. Она выплюнула кофе назад в чашку. – Это больше походит на помои. Может, так оно и есть. Это Шарлотта варила?

– Да, тетя Ферн.

– Не пей это, Мортон. У Шарлотты хватит ума намешать в воду грязь.

Она взяла у него чашку и швырнула обе на поднос с такой силой, что немного кофе выплеснулось мне на руки и запястье. Я обожглась, но ей было все равно.

– Ты сама заваришь новый кофе. Ты знаешь, как это делается, не так ли, принцесса? Или ты ничего не умеешь? Она всегда жила на всем готовом, – сообщила она Мортону.

– Это неправда, тетя Ферн. Я часто помогала миссис Бостон на кухне, – сказала я.

– Она часто помогала миссис Бостон, – нараспев передразнила она. – Да, уверена, ты работала, не покладая рук. А теперь сделай нам приличный кофе, да побыстрее. Я еще хочу принять ванну и хорошенько позавтракать. Это чудовище ушло? – спросила она.

– Ты напугала его больше, чем он тебя, тетя Ферн. Он не хочет находиться с тобой рядом, не волнуйся.

– Хорошо.

– Что за чудовище? – спросил Мортон.

– Ты и конец света проспишь, – сказала ему тетя Ферн. – После того, как ты всю ночь пил виски, тебе это не составит труда. – Они рассмеялись и начали толкать друг друга словно дети. Затем тетя Ферн увидела, что я все еще смотрю на них. – Почему ты до сих пор здесь болтаешься? – закричала она на меня. – Принеси кофе.

Я снова поспешила вниз. Я сделала ей новый кофе, и такой крепкий, что Гейвин сказал, что такой кофе сможет растворить железо. Окончательно проснувшись, Джефферсон напросился пойти со мной, но, когда я подошла к их комнате, дверь была закрыта. Я решила, что лучше будет постучать.

– Минуточку, – услышала я задыхающийся голос тети Ферн. Затем из-за двери донеслись стоны, сопровождаемые вскриками удовольствия.

– Кофе остывает, тетя Ферн, – крикнула я через дверь. Я знала, чем они там занимаются, и смутилась за нас обоих: за себя и за Джефферсона. – Может, мне прийти попозже?

Вместо ответа я услышала, что ее вскрики усилились и участились, за ними последовал стон.

– Что с тетей Ферн? – спросил Джефферсон.

– Ей нездоровится, Джефферсон. Почему бы тебе не пойти вниз и не доесть свой завтрак, а потом подняться и поздороваться, хорошо?

Он пожал плечами и ушел. Мгновение спустя тетя Ферн закричала:

– Входи!

Я открыла дверь. Она лежала, натянув одеяло до подбородка. Ее лицо горело, а волосы были всклочены. Мортон лежал рядом, закрыв глаза, а на его лице блуждала довольная ухмылка.

– Вот твой новый кофе.

Тетя Ферн улыбнулась мне и села.

– Хорошо!

Она взяла свой кофе и подала вторую чашку Мортону. Затем она повернулась ко мне.

– Ну как, извлекла что-нибудь из всего этого? – спросила она. У нее, что, нет достоинства? Нет самоуважения? – Спорю, твое маленькое ушко было просто приклеено к двери, не так ли? Или ты подсматривала в замочную скважину?

– Нет, тетя Ферн. Мне было очень неудобно.

– Ой, да ладно. Ты здесь уж совершенно точно потеряла свою драгоценную невинность? – сказала она. Я перевела взгляд на Мортона, который, забыв о кофе, с интересом смотрел на меня.

– Тетя Ферн!

Она запрокинула голову и расхохоталась.

– Хватит изображать из себя маленькую непорочную принцессу. Ты ничем не лучше меня.

– Я никогда этого не говорила, тетя Ферн, но…

– На самом деле, я рада, что ты выросла. Если я буду себя чувствовать так же и буду в настроении… Если ты будешь по-настоящему хорошо со мной обходиться, – добавила она, – может, я дам тебе кое-какие советы относительно мужчин и секса.

Мортон рассмеялся.

– Я тоже хочу это услышать, – проговорил он.

– Иди к черту! Это женский разговор! Нельзя им позволять совать нос во все твои дела, – сказала она мне.

– Тетя Ферн, я бы лучше не…

– Конечно, конечно. Я знаю. Ты все еще такая… утонченная. Хорошо, наполни мне ванну, и пусть она будет теплая, но не горячая. Ну, ступай, хватит таращить на меня глаза.

Я прошла в ванную и включила кран. Я сказала ей, что все готово, и направилась к двери.

– Подожди минутку, куда ты? – спросила она.

– Вниз позавтракать, – сказала я.

– Ну, сначала я хотела бы, чтобы ты помогла мне принять ванну. Я хочу, чтобы ты помыла мне спину и голову. Давай, – приказала она.

Абсолютно голая тетя Ферн вылезла из кровати и прошла в ванную комнату. Я посмотрела на Мортона. Откровенно развратная улыбка появилась на его губах.

– Вода – то что надо, – сказала тетя Ферн и забралась в ванну. Я боялась, что в любой момент Мортон тоже может вылезти из постели голым, поэтому я вернулась в ванну и закрыла дверь. Тетя Ферн вручила мне мочалку. – Три мою спину небольшими круговыми движениями. И плечи тоже.

Я вымыла спину и затем намылила ее волосы.

– О, хорошо, – она вытянулась в ванной. – Ты превратилась в хорошую прислугу, принцесса.

– Тетя Ферн, пожалуйста, не называй меня принцессой. Я не принцесса и никогда ею не была.

– О, у тебя все было в порядке. Ты была баловнем.

– Это неправда, – настаивала я. – Я работала в отеле с того момента, когда могла оказать хоть какую-нибудь помощь. И я всегда присматривала за Джефферсоном, когда мои родители просили меня об этом.

– Я знаю, ты просто совершенство, – пробормотала она, схватила меня за руку и притянула к себе. – Расскажи мне о вашей любовной истории с моим братцем? Он… насколько опытен в этих делах? Мне всегда казалось, что он даже не знает, с чего начать.

– Прекрати, тетя Ферн, – сказала я и выдернула свою руку из ее руки. – Да, Гейвин – милый, но не надо считать его беспомощным мужчиной.

– Мужчиной? Ты занималась с ним сексом, да? – спросила она. Я отвела взгляд, и это еще больше подтвердило ее предположение. – Я не собираюсь ходить и всем об этом рассказывать. Думаешь, меня это сильно заботит? Мне просто любопытно и все. Ну и как тебе это в первый раз?

– Тетя Ферн, я не люблю разговаривать о подобных вещах.

– Да ладно! Только не рассказывай мне, что ты со своими подружками не обсуждаешь это при первой возможности. Твоя мать когда-нибудь говорила с тобой об этом, или она умерла, не успев рассказать тебе о птичках и пчелках?

– Мы с мамой были очень близки, – ответила я. – Мне не надо было украдкой от нее выяснять для себя эти вещи.

– Правда? Любопытно. И что же она тебе рассказывала? Она говорила тебе, что следует делать, а что – нет? Она объяснила тебе, как предохраниться от беременности, или она сказала тебе просто говорить всем «нет»?

– Да, мы разговаривали о любви и сексе.

– Любовь, – протянула тетя Ферн и усмехнулась.

– Разве ты не любишь Мортона? – спросила я.

– Ты это серьезно? Мортон? Он – просто хорошее времяпрепровождение! И им легко управлять, ты понимаешь о чем я?

Я не понимала.

– Он делает то, чего я захочу. Он никогда не спорит со мной, и, если я не в духе, он не стонет, не ноет и не психует.

– Но… вы ведете себя как муж и жена, – сказала я.

– О, принцесса, ты меня убиваешь. Я вела себя так уже много раз до него.

– Сколько?

– Что, любопытно?

Мне было любопытно. Я хотела понять тетю Ферн, понять, почему она так распущена и было ли ей когда-нибудь по-настоящему хорошо. Она изображала из себя счастливую женщину, вела себя вызывающе, дико, но была ли она счастлива?

– Хочешь узнать, как это было у меня в первый раз? – спросила тетя Ферн. Я не ответила «да», но она продолжила: – Мне было четырнадцать лет. Мальчику, который мне нравился, было семнадцать.

– Семнадцать?

– Да, и он даже не смотрел в мою сторону. У меня ничего такого не было раньше, правда. Но я об этом много читала и видела все эти книги и картинки. И в один прекрасный день я подошла к нему и кое-что прошептала ему на ухо. Он покраснел как свекла, но очень мной заинтересовался.

– Что ты прошептала?

– Я спросила его, не хочет ли он изучить меня в деталях?

– Что это значило? – шепотом спросила я.

– По правде говоря, принцесса, я не уверена, но это переросло в нечто большее. Несколько дней спустя нам удалось остаться наедине. Он был расстроен, так как было понятно, что для меня это впервые.

– И что он сделал?

– Ничего. Потом он больше почти не разговаривал со мной, – ответила она.

– Ты чувствовала себя ужасно? Она пожала плечами.

– Он не был таким милым, как мне казалось, и он совсем перестал меня интересовать.

– А как же то, что ты сделала?

– Ну, временами это случалось, – сказала она беспечно.

– Но если тебя и в самом деле не волнует человек, который…

– Не заботься ни о ком. Лучше вовремя уйти.

– Нет, тетя Ферн, так ты можешь остаться в полном одиночестве, если заботиться только о себе, – вспыхнула я.

Она раздраженно посмотрела на меня.

– Ах, я забыла, что ты дочь миссис Совершенства! Твоя мать была не такой уж безупречной, и ты знаешь это. Именно поэтому ты и появилась на свет.

– Я знаю об этом все, – поспешила ответить я прежде, чем ей удастся сказать еще какую-нибудь гадость. – Я даже была у своего настоящего отца.

– Ты? И что?

– Возможно, он и был когда-то красив и очарователен, но для меня он… никто, – сказала я – Отвратительный и безвольный.

– Гм. Но мне бы хотелось посмотреть, как выглядит человек, который сбил с ног миссис Совершенство.

– Почему ты так ненавидишь мою мать? – спросила я, качая головой. – Она желала тебе только добра.

– Не верь этому. Она ревновала к каждому мгновению, которое проводил со мной Джимми.

– Это неправда Ты говоришь ужасные вещи!

– Это правда. Когда дело доходит до женской ревности, дорогая, я – эксперт.

Она подняла ноги и положила их на край ванны.

– Возьми мою косметичку и достань пилочку для ногтей. Я хочу, чтобы ты сделала мне педикюр, – приказала она.

Я возмущенно посмотрела на нее. Сейчас она выглядела как сама эгоистичность, жестокость и бессердечность, которая живет только для одного своего собственного удовольствия. Я не ожидала от себя, что могу ненавидеть и злиться так, как в этот момент. Она наверняка увидела это в моих глазах, потому что самодовольное выражение ее лица быстро исчезло, и ее глаза превратились в два светящихся злых уголька.

– Не смотри на меня так, Кристи Лонгчэмп. Может, ты и думаешь, что лучше меня, но мы сделаны из одного теста. Ты, не раздумывая, позвонила моему брату, и вы сбежали в это укромное местечко, чтобы предаться своим сексуальным фантазиям. Ты даже настолько низко пала, что притащила с собой своего младшего брата, – проговорила она.

– Это ложь! Я не по этому сбежала, – закричала я. Слезы жгли мне глаза.

– Ты сбежала, потому что ты избалованное отродье, которое получало все, что хотело, которое было центром внимания и которое вдруг стало просто еще одним ребенком в доме. Тетя Бет не угождала тебе как твоя мать…

– Меня изнасиловал дядя Филип! – выпалила я. Мгновение тишина была такой, что я слышала биение своего сердца, и она наверняка тоже. Она медленно села в ванне, не сводя с меня глаз. Я не могла остановить свои рыдания.

– Изнасиловал тебя? Ты хочешь сказать…

– Он вошел ко мне голый, – рыдала я. – И залез ко мне в постель.

– Неглупо, – сказала она с омерзительной улыбкой на лице. Она не возмущалась и не сопереживала, ее это приятно возбуждало и развлекало. – Расскажи мне об этом, – потребовала она.

– Здесь нечего рассказывать. Он пришел и вынудил меня. Это было ужасно.

– Что же здесь такого ужасного? Филип вполне красивый мужчина, – заметила она.

– Что? – Я вытерла глаза.

– Вообще-то, я всегда надеялась, что он сделает это со мной. Я давала ему столько шансов и достаточно долго соблазняла, – добавила она, улыбаясь. – Как-то я устроила все так, что он вошел ко мне, когда я была абсолютно голой. Ему понравилось то, что он увидел, но он ушел, даже не прикоснувшись ко мне. Ты наверняка сделала что-то, что подтолкнуло его к этому.

– Нет!

– Расскажи мне правду, тебе это немного понравилось, не так ли?

– Нет, тетя Ферн! Это было отвратительно с начала до конца. Я соскребала с себя эту грязь, пока моя кожа не воспалилась.

– Как глупо.

– Это не глупость. Я никогда не чувствовала себя такой грязной и внутри, и снаружи. Я в шоке от того, что ты хотела с женатым мужчиной… родственником…

– Прекрати! Красивый мужчина – есть красивый мужчина, – сказала она. – Кроме того, он мне не кровный родственник. Он даже совсем мне не родственник.

– Он больной человек, – сказала я. – Он всегда любил мою маму и…

– Я знаю. Все были влюблены в твою мать. Она посмотрела на меня с неприязнью, и ненависть читалась в ее взгляде.

– А теперь все собираются влюбиться в тебя. Почему тебе так везет?..

Она вытянулась, снова задрав ноги на край ванны.

– Достань мою пилочку, – приказала она. Увидев, что я не двигаюсь, она улыбнулась. – Мне следует позвонить прямо Филипу и доставить тебя назад к нему. Может, это то, что тебе нужно… настоящее образование. Он, возможно, привяжет тебя к постели и будет приходить к тебе каждую ночь и заниматься с тобой этим разными способами, пока…

– Прекрати! Ты отвратительна!

– Пилку, – холодно повторила она.

Когда я открыла дверь ванной комнаты, я увидела, что ее приятель лежит в кровати под одеялом. Его глаза тот час же открылись.

– Я голоден, Ферн, – позвал он.

– Потерпи, – ответила она. – Я еще не закончила свои утренние процедуры.

Я взяла ее сумку и нашла пилочку.

– Сначала вытри мне ноги, идиотка, – сказала она, когда я опустилась на колени, чтобы обработать ей ногти. Я взяла полотенце и вытерла их.

– Гм, так-то лучше. Приятно, когда с тобой обращаются как с королевской особой. Я всегда завидовала тебе, принцесса.

– Со мной никогда не обращались как с королевской особой, – возразила я.

– Гм. Хорошенько потрудись над ногтями. Никогда не знаешь, кто может их увидеть.

Слезы навернулись мне на глаза. Я пыталась сдержать их, чтобы они не мешали мне подпиливать ее ногти. Пока я занималась ими, она лежала, закрыв глаза и нежась в теплой воде.

– Мортон! – неожиданно заорала она – Мортон!

– Что?

– Поднимайся, спустись вниз и скажи моей тетке, что я хочу на завтрак яичницу из двух яиц с беконом.

Проверь, есть ли свежий хлеб. Если нет, пошли Лютера за ним в город.

– Хорошо, – отозвался Мортон.

– У Лютера нет времени на выполнение подобных поручений, – пробормотала я.

– Правда? Ну, лучше будет, если он найдет время.

– Зачем ты их так дразнишь? Они такие беззащитные и достаточно настрадались. Они…

– Как вас не тошнит вот так прикидываться! – возмутилась тетя Ферн.

– Мы не прикидываемся. Гейвин помогает Лютеру в его работе, я убирала в доме и помогала тете Шарлотте готовить…

– О, ты же такая чудесная! Я все время забываю.

– Мортон! – закричала она. – Ты встал?

– Встал, встал, – ответил он. – Мне нужна ванна. Я хочу умыться, побриться и…

– Ну, найди другую. Мы будем заняты еще некоторое время. Принцесса собирается также сделать мне маникюр. – Она улыбнулась. – Так ведь, принцесса?

Я не ответила. Я закончила с ее ногтями на ногах и отвернулась, чтобы она не видела моих слез и не радовалась, что ей удалось довести меня до этого. Я глубоко вздохнула. Они наверняка уедут сегодня отсюда, думала я, и мы наконец от них избавимся. Что касалось меня, то я не огорчилась бы, если бы избавилась от своей тети навсегда. Фактически я этого хотела. Я понимала, как это огорчило бы папу, если бы он узнал, что я ненавижу его сестру, но я не могла сдерживать себя.

Тетя Ферн заставила сделать ей маникюр. Она продолжала расспрашивать меня о подробностях сексуального нападения дяди Филипа, но мои ответы ее не удовлетворили, и она бросила это занятие. Потом мне пришлось разложить ее одежду. Она потребовала, чтобы я, пока она одевается, прибрала ее постель и привела в порядок ванную комнату. Ей нравилось наблюдать меня в качестве служанки. Наконец мы спустились вниз позавтракать. Ее приятель сидел за столом и изучал карту автодорог.

– Ты послал Лютера за свежим хлебом? – спросила тетя Ферн.

– Я не смог его найти, а твоя тетя не слишком-то мне в этом помогала, – ответил он. – Она на улице с Гейвином, Джефферсоном и с кем-то еще красит сарай. В зеленый цвет, – добавил он и рассмеялся.

– Красят сарай в зеленый цвет? Думаю, нам лучше позвонить в ближайший сумасшедший дом и попросить их прислать машину, – сострила тетя Ферн.

– Они счастливы здесь, тетя Ферн, и ни для кого не опасны, – сказала я.

– Как насчет того, чтобы поехать в город и позавтракать в ресторане, – предложил Мортон.

– В этом нет необходимости. Моя племянница может приготовить яичницу. Она уже доказала, что может готовить кофе. Я люблю яичницу всмятку, – приказала она. – Смотри, не высуши ее как бумагу. Ну, – протянула она, видя, что я не сразу двинулась с места. – Накорми нас. Бедняжка Мортон умирает с голода. Чем ты занят? – спросила она, подходя к нему.

– Просчитываю, как нам лучше попасть на основную магистраль.

– У нас есть время. Разве ты не хочешь провести часть каникул с этими людьми?

– Конечно, – кивнул он. – Но как долго ты хочешь здесь оставаться?

Я затаила дыхание.

– Пока не заскучаю, – ответила она. – Кроме того, – добавила тетя Ферн, улыбаясь мне, – мы не хотим оставить мою бедную племянницу, когда она нуждается в нас больше всего, правда? О, ты еще не знаешь, почему она убежала из дома. Ну, как-то ночью…

Я выронила яйцо, оно шлепнулось на пол и разбилось.

– Тетя Ферн!

– Посмотри, что ты наделала, – сказала тетя Ферн. – Мисс Криворучка! Ну, собери его, Кристи. Это будет твое, – она рассмеялась.

Я с ненавистью посмотрела на нее. Это была последняя капля в чаше моего терпения, но одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять, что именно этого она и добивается. Она искала возможность, чтобы сделать жалкой жизнь всех окружающих, такой же жалкой, как ее собственная. Я закусила губу и подавила свою гордость.

– Так почему она убежала? – спросил Мортон.

– Неважно. Это наше личное дело, правильно, принцесса?

Я тряпкой собрала разбитое яйцо и старалась не обращать на нее внимания, но она не отставала. Она была тем человеком, которому нравилось сыпать соль на раны других. Мне пришлось признать, что она не сожалеет о том, что случилось со мной. Она занята собой, и в ней нет места для сожалений.

– Правильно?

– Да, тетя Ферн, – кивнула я, глотая слезы.

Я поняла, что убегая из одной ужасной западни, я попала в другую. Каждый раз, когда я разрывала одно звено в этой цепи, которая приковала меня к проклятью нашей семьи, кто-то снова соединял ее. Словно я ношу кандалы на шее, руках и ногах. Медленно и механически передвигаясь, как какой-нибудь раб, я приготовила тете Ферн и ее приятелю яичницу. Я изо всех сил старалась, чтобы слезы не попали в еду.

– Почему ты не завтракаешь? – спросила тетя Ферн, когда я поставила им на стол яичницу и кофе.

– У меня нет аппетита, – сказала я.

– Ну, ты уж поешь чего-нибудь, – настаивала она. – Тебе нужно поддерживать силы, так как предстоит еще много работы. Позже, вечером, ты сможешь развлечь нас своей игрой на рояле.

– Что-то не хочется.

– Уверена, что хочется, – возразила она, наслаждаясь каждой секундой моего унижения. – Это еще одна возможность для тебя показать себя снова, и ты это любишь, принцесса.

– Я никогда не выставляюсь напоказ, тетя Ферн.

– Да нет же. Особенно после всех этих расходов! Мой брат потратил на ее уроки целое состояние, – сообщила она Мортону, тот кивнул, не очень заинтересованный этим. – Намного больше того, что он тратил на меня, – с ненавистью добавила она.

– Мне жаль тебя, тетя Ферн, – сказала я, качая головой. – Внутри тебя сидит чудовище, зеленое чудовище, пожирающее твое сердце. Мне жаль тебя больше, чем себя, – я направилась вон из кухни.

– Не уходи далеко, принцесса! – крикнула она мне вслед и рассмеялась. – Вдруг мне понадобится еще что-нибудь.

Эхо ее смеха разносилось по дому. Этот смех приветствовали все мрачные закоулки старого особняка. Я не сомневалась, что это было такое же зло, которое так хорошо обосновалось в этих стенах.

 

Хуже некуда

Несмотря на яркое солнечное утро и небольшие облачка, которые казались приклеенными к ярко-голубому небу то тут, то там, я была так несчастна, что лучше бы, открыв дверь, я увидела серый пасмурный день. Даже щебетанье воробьев и малиновок казалось унылым и неестественным. Большой черный ворон уселся на спинку старого шезлонга и уставился на меня с нездоровым любопытством. Он почти не двигался и походил больше на чучело, чем на живую птицу. Вместо аромата свежескошенной травы и диких цветов, я вдохнула затхлый запах прогнивших деревянных досок пола. В воздухе вокруг дома суетилась мошкара, словно праздновала находку огромного тела, которым собиралась питаться вечно.

Я вздохнула, поняв, что настроена только на то, что опечалит меня. Я могла замечать только то, что отвратительно и мрачно, и неважно, каким замечательным был день. Я привыкла думать, что погода влияет на мое душевное состояние, но теперь я понимаю, что это далеко не так. Это мама с папой делали для меня мир ярким и удивительным. Их улыбки и радостные голоса создавали солнечный свет. Красота без людей, которых любишь ты и которые любят тебя, несовершенна, не так ценна. И только нежно любящие тебя люди могут сделать твой мир ярче, радостней, так же как люди эгоистичные и жестокие, у которых каменные сердца, а вместо крови – ледяная вода, могут сделать твой мир ничтожным и мрачным. Тетя Ферн была как грязное темно-серое облако, которое зависло теперь над моей головой, то и дело угрожая пролить на меня свой холодный дождь и сделать меня еще более жалкой. Стремясь убежать от того ужаса, в который превратился мой дом, взяв с собой моего младшего брата и приняв помощь от Гейвина, я привела их к тому, что теперь кажется больше похожим на дорогу в ад. Я нашла убежище в старом поместье, но этим я только позволила проклятью проникнуть и в эти две простые нежные жизни.

Я чувствовала себя Енохом. Если я сяду на корабль, он утонет, если я поеду на поезде или полечу самолетом, они разобьются. Может, даже если я попаду на небеса, то ангелы там замолкнут навсегда. Мне было жалко себя и людей, которые любили меня. Под влиянием этих мрачных мыслей, я решила убежать и исчезнуть. Если меня здесь не будет, тете Ферн некого будет мучить, и она, заскучав, уедет; Гейвин сможет забрать Джефферсона к себе, и они заживут счастливо, а Шарлотта, Лютер и Хомер снова вернутся к идиллии, к своему простому миру, как раньше.

Я прошла несколько шагов, и мой взгляд остановился на разбитом шоссе. Качаясь под усилившимся ветром, деревья и кусты словно манили меня. Голос, приносимый ветром, шептал:

– Беги, Кристи, беги, беги!

Что изменится от того, куда я пойду, какой поворот сделаю или где я остановлюсь? Кто-то, наверное, будет скучать обо мне некоторое время. Некоторое время у Гейвина на сердце будет тяжесть, но со временем я затеряюсь в его памяти, и он вернется к счастливой жизни, полной надежд. Достаточно тяжело жить в мире, в котором огонь уничтожил таких замечательных людей, как мама и папа, в котором такие злые люди, как сестра Шарлотты Эмили, процветают и доживают до старческого возраста, где болезни и бедность живут рядом с богатством и процветанием, где ни с того, ни с сего наносят удары и прогоняют счастье в любой момент. Зачем добавлять еще и эту свинцовую тяжесть проклятья? Мои шаги становились уверенней, шире и быстрее. Может, мне лучше спрятаться в зарослях, чтобы убедиться, что тетя Ферн и Мортон уехали, а потом и Гейвин с Джефферсоном. Тогда мне будет легче. Да, я…

– Эй! – услышала я. Я остановилась и увидела, что ко мне быстро приближается Гейвин, удивленно подняв брови.

– Куда ты направляешься? – спросил он.

– Я просто…

– Просто что, Кристи? Это шоссе приведет тебя назад к дороге. Ты решила сбежать, да? – понимающе взглянул он. – Ферн еще что-то сделала, – продолжал он, прежде чем я успела ответить. – Что она сделала? Я вернусь туда, и я… – Он повернулся к дому.

– Нет, Гейвин, пожалуйста, – взмолилась я, стиснув его предплечье. – Ничего не делай. Я не хотела сбежать. – Он подозрительно посмотрел на меня. – Я просто хотела погулять и решила, что лучше всего пройтись по шоссе. – Я надеялась, что он не увидит боли в моих глазах. Но именно это он и увидел.

– Кристи, я говорил тебе, что огражу тебя от того, кто обижает тебя, так? – сказал он.

– Я знаю, знаю. Как там Джефферсон? – спросила я, решив переменить тему, чтобы он успокоился.

– Он на седьмом небе от счастья, вместе с Хомером размазывает краску по стенам сарая. Я ждал тебя все утро. Что еще заставила она тебя делать после того, как ты принесла кофе?

– Ничего страшного. Я помогла ей принять ванну и вымыть голову, а потом приготовила им завтрак. Все будет хорошо, – пообещала я, несмотря на то, что я не была в этом уверена. – Думаю, сегодня им все равно наскучит, и они уедут.

– Гм, может быть.

– Конечно, уедут, Гейвин. Что им тут делать? Ты же знаешь, как Ферн любит новые впечатления. Она же всегда жаловалась на скуку в отеле, несмотря на то, что он был полон суеты и шума.

Стараясь убедить его, я убеждала и себя. Но, казалось, что ужасный рок, висящий надо мной, услышал мои отчаянные надежды и твердо решил задушить даже крошечные намеки на оптимизм. Тетя Ферн и Мортон выскочили из дома, со смехом и шумом пробежав по крыльцу и ступенькам к своей машине.

– Неужели они уезжают? – пробормотал Гейвин Мы с Гейвином отошли в сторону, наблюдая, как они, дав задний ход, развернулись и поехали по шоссе Они остановились возле нас, и тетя Ферн опустила стекло своего окна.

– Куда, черт возьми, вы направляетесь?.. К своему любовному гнездышку на озере? – спросила она и рассмеялась.

– Мы просто решили прогуляться, тетя Ферн, – ответила я.

– Конечно, конечно. Ну, а мы – в город за покупками. Мортон хочет на ужин бифштекс, и мы хотим купить кое-что приличное из еды. А мне не понравились мыло и шампуни, которые у тебя есть здесь.

– Не забудь о свежем виски, – сострил Мортон, и они засмеялись.

– Да, здесь нет джина, а мы оба любим джин. А тебе лучше вернуться и прибраться в кухне, – добавила она. – Нам следует содержать наше укромное местечко в чистоте. Кстати, я хочу, чтобы и другие комнаты были приведены в порядок и в них можно было жить. Позже мы пройдем по дому и я покажу тебе, что я хочу, чтобы было сделано.

Она подняла стекло, и Мортон тронул машину с места. У меня сжалось сердце и перехватило дыхание.

– Ты так надеялась, что они уедут сегодня, – сказал Гейвин. – Клянусь, если она совершит еще какую-нибудь подлость, я схвачу ее за шиворот и вышвырну из дома.

– Давай просто будем потакать им еще немного, Гейвин. Им очень скоро станет скучно, – умоляла я. – Я не хочу больше причинять неприятности кому-либо еще.

Он прищурил глаза.

– Хорошо, но я не хочу, чтобы ты уходила из дома без меня. Обещаешь? Пообещай мне, что не наделаешь глупостей, Кристи.

Я опустила взгляд и кивнула, но это его не убедило. Он приподнял мою голову за подбородок так, что мне пришлось взглянуть ему в глаза.

– Кристи?

– Все в порядке, Гейвин. Я обещаю.

– Хорошо.

– Я пойду в дом и приберу в кухне. Зачем заставлять Шарлотту выполнять лишнюю работу, – сказала я и направилась назад в дом.

Тетя Ферн и Мортон вернулись с сумками, полными их любимой еды. У них были две бутылки джина и дюжина маленьких бутылочек тоника. Мортон сразу же приготовил выпивку. Мне приказали распаковать сумки и приготовить обед. Пока я этим занималась, тетя Ферн сделала обещанный осмотр дома. Некоторое время спустя я услышала, что она зовет меня. В это время Шарлотта вернулась, чтобы приготовить ланч для Лютера и остальных.

– О, Боже, почему она так кричит? Чего она хочет? – спрашивала Шарлотта, следуя за мной. Мы увидели Ферн на верхней площадке лестницы. В одной руке у нее был стакан с джином, а в другой – кукла из колыбельки в старой детской. Шарлотта обмерла.

– Пожалуйста, осторожней! – закричала она ей.

– Осторожней? С чем? Что это? Почему в колыбели лежит кукла? – спросила она.

– Пожалуйста, положи ее на место, тетя Ферн, – попросила я, поднимаясь к ней. – Это принадлежит Шарлотте.

– Она до сих пор играет в куклы? – удивилась Ферн.

– Нет, но это важные для нее воспоминания и…

– Это глупость. Что за идиотское место!

– Пожалуйста, – сказала тетя Шарлотта. – Положи его на место. Мы не выносим его из детской.

– Да? – поддразнивая, сказала тетя Ферн. – А что, по-вашему, тогда случится? Он расплачется?

Она взяла куклу за ноги и, покачивая ею, как маятником, опустила за перила, угрожая уронить куклу.

– Остановись! – закричала Шарлотта и бросилась вверх по ступенькам за мной.

– Тетя Ферн, не дразните ее.

Ферн в очередной раз отпила свой джин с тоником и рассмеялась.

– Морти, – позвала она. – Ты должен выйти и увидеть это. Ты не поверишь. Морти!

– Положи назад его! Пожалуйста, положи его назад, – умоляла тетя Шарлотта, ускоряя шаг.

Из гостиной вышел Мортон.

– Играем в «собачки», – объявила Ферн и показала куклу Мортону. Тетя Шарлотта потянулась за ней, и Ферн бросила ее Мортону, который поймал ее.

– Остановись! – закричала Шарлотта, схватившись за виски.

– Тетя Ферн, как вы можете? – возмутилась я и, повернувшись, направилась к Мортону, тот улыбался, глядя на Ферн. – Дай мне куклу, пожалуйста, – попросила я.

Он засмеялся и, как только я потянулась к нему, швырнул ее назад Ферн. Она уронила ее, но прежде чем Шарлотта успела взять ее, схватила куклу и хотела бросить ее назад Мортону.

Шарлотта снова закричала. Ферн хихикнула и бросилась прочь. Я посмотрела на тетю Шарлотту и увидела в ее взгляде боль и страх. Она еще раз переживала потерю ребенка, подумала я. Как это ужасно и жестоко со стороны Ферн делать то, что явно причиняет боль тете Шарлотте.

– Тетя Ферн, – позвала я и бросилась наверх за ней. За мной по пятам следовала Шарлотта. Но, повернув за угол в конце коридора, мы никого не увидели.

– Где она? Куда она понесла малыша? – спросила Шарлотта. – Где Ферн?

Мы услышали хихиканье где-то справа и медленно пошли в ту сторону. Но прежде чем дошли до двери, мы услышали, как стакан, который был у нее в руках, упал на пол, и она закричала. Через секунду перед нами появился Хомер, неся в руках куклу, словно настоящего младенца. Он подошел к Шарлотте и осторожно передал куклу ей в руки. Она нежно погладила ее по голове и направилась в детскую.

– Что он здесь делает? – спросила тетя Ферн, стоя в дверях. – Он напугал меня до смерти. Хомер повернулся и с ненавистью глянул на нее. – Я же говорила тебе, чтобы ты убрала его из дома. Он появился неизвестно откуда и выхватил у меня эту дурацкую куклу.

– Все в порядке, Хомер, – сказала я. – Все в порядке. Иди к себе.

Но он продолжал стоять, не двигаясь, пристально с ненавистью глядя на Ферн, сжав свои большие руки в кулаки.

– Иди, Хомер, – сказала я уже более уверенно. Он взглянул на меня, повернулся и направился прочь.

– Откуда, черт возьми, он взялся? – возмутилась тетя Ферн, смело подходя ко мне теперь, когда Хомер ушел.

– Он, наверное, услышал крики тети Шарлотты и забрался в окно. Зачем ты это сделала, тетя Ферн? Ты же видела, как это обеспокоило ее!

– Она что, спятила? В ее возрасте плакать из-за куклы?

– Эта кукла у нее была еще в детстве. Она много для нее значит.

– Подозрительно, – объявила тетя Ферн. – Все это место и все здесь.

Ее переполняли гнев и разочарование. Ей не понравилось, что кто-то прекратил ее действия. Она была возмущена и смущена.

– Почему бы нам просто не уехать, Ферн, – сказал Мортон. Он услышал эту суету и поднялся по лестнице за нами.

– Нет, – ответила Ферн.

Она просто кипела, глаза горели, а кончики ушей покраснели. Она не могла выносить, когда ей мешают и когда она терпит поражение. Она собиралась отыграться.

– Мы купили всю эту еду и выпивку, чтобы хорошо провести время, и мы это сделаем, – решительно заявила Ферн. Она пристально посмотрела на меня. Я стала ее мальчиком для порки. – Начинай приводить в порядок ту комнату внизу. Я хочу устроить сегодня вечером праздник. Подмети пол, вымой окна и протри мебель.

– Ферн, давай уедем, – взмолился Мортон. Почему он просто не потребует? Что он за мужчина? Как ей удается удерживать мужчин в ежовых рукавицах? Как ей удается так на них влиять? Неужели из-за секса? У Мортона были деньги и машина, но решала все Ферн.

– Расслабься, Морти, – сказала она, успокаиваясь и вновь улыбаясь своей ледяной улыбкой. – Сначала у нас будет грандиозный обед, а потом Кристи устроит нам концерт. Затем мы поиграем кое во что… в то, что ты любишь, – сообщила она ему.

Что бы она ни пообещала, ему нравилось, поэтому он улыбнулся и кивнул.

– Хорошо.

– Вот и договорились. Иди, потрудись в той комнате, принцесса Мы собираемся сегодня вечером повеселиться, не так ли?

– Всем здесь будет только плохо, пока ты дразнишь и мучаешь нас, тетя Ферн.

– О, прекрати хныкать! Я развлекаюсь, и мне это нравится. Твоя мать и мой брат всегда прекращали мое веселье. Ну а теперь их нет. Я уже взрослая, понятно?

– Тогда веди себя как взрослая, – я не смогла сдержаться.

Она вспыхнула, и прежде чем я смогла это заметить, взмахнула рукой и ударила меня по щеке. Удар был такой сильный, что я пошатнулась. Мое лицо покраснело, и слезы обожгли мне глаза. Она снова подошла ко мне, и я инстинктивно подняла руку, чтобы защититься.

– Ты, маленькая шлюха! Не выдумай больше так разговаривать со мной! – рассвирепела она. – Ты слышишь меня? А?

Она, казалось, распухла от злости. Ее черные глаза горели как угли, ноздри раздувались как у взбесившегося быка. Все черты лица исказил гнев. Я съежилась, кровь застыла у меня в жилах, в ушах зазвенело, и силы оставили меня. Я видела перед собой совершенно незнакомую женщину.

– Придется связать тебя, заткнуть рот, спустить по этим ступенькам, швырнуть в машину Мортона и отвезти назад к Филипу, – процедила она сквозь зубы. – Да; а всех этих людей он мог бы отправить в сумасшедший дом. А когда я дам показания, что ты здесь живешь в грехе с Гейвином, никто не поверит в историю с Филипом. А с Филипом, как с попечителем по управлению этим имуществом… – Она оглянулась по сторонам. – Он, возможно, отдаст мне это место в награду. А мы с Морти сможем разнести все на куски и отлично проводить здесь время, не так ли, Морти?

– Вполне возможно, – быстро согласился он. Мне показалось, что он так же боится ее, как и я.

– Да, видишь? Морти понимает кое-что в таких вещах, и он сказал, что это возможно.

Она свирепо посмотрела на меня. Я отвела взгляд. Мое сердце так сильно билось, и я подумала, что могу потерять сознание. После обрушившихся на меня угроз, меня обуял ужас. У меня подкосились ноги, и я опустилась на пол.

– Я хочу услышать извинения, – сказала она. – Не помню, сколько раз мой брат заставлял меня извиняться перед твоей матерью то за одно, то за другое. Ну?

Я почувствовала себя в западне, ее ненависть и гнев пригвоздили меня к месту. Кто знает, какие ужасные вещи сделают с Шарлоттой, Лютером и даже Хомером, если она выполнит свои угрозы.

– Извини, – пробормотала я.

– Что? Я не слышу тебя.

– Извини меня, тетя Ферн, – сказала я так громко, чтобы и Мортон услышал. Я знала, что именно этого она и добивается.

– Хорошо, – удовлетворилась она. – Теперь все на своих местах, и мы снова друзья. До этого момента ты так хорошо вела себя, правда, Морти?

– Она была прекрасной хозяйкой, – заметил он.

– Да, правильно, прекрасной хозяйкой. Хорошо, – сказала она, снова поворачиваясь ко мне, – давайте продолжим. Приведи в порядок комнату так, чтобы мы могли устроить там вечеринку.

– Как насчет того, чтобы еще раз выпить? – спросил ее Мортон, подавая ей руку.

– Хорошая идея! Мне нужно пропустить стаканчик после этого. О, принцесса! Сходи в ту комнату и убери осколки стакана, который я уронила из-за этого недоумка. Будь осторожна, не поранься.

Раскаты ее смеха сопровождали ее и Мортона, когда она шла по коридору с таким видом, будто ничего страшного не произошло.

Мне следовало сбежать до этого, подумала я. Мне следовало действовать решительнее. Я должна была исчезнуть. Если бы я это сделала, она не стала бы мучить тетю Шарлотту.

С опущенной головой, с тяжелым камнем на сердце и ногами, двигавшимися как бы сами по себе, я последовала за тетей Ферн и Мортоном, чтобы сделать уборку в той комнате и ублажить ее. Я все еще лелеяла надежду, что скоро ей наскучат эти игры и она уйдет в небытие, поэтому я поклялась всеми святыми, что если она уберется из моей жизни, я никогда не позволю ей вторгнуться в нее снова, даже если она будет испытывать лишения и просить милостыню на улицах.

Вот как сильно научилась я ненавидеть!

В тот вечер за ужином тетя Ферн и Мортон были невыносимы и отвратительны. Они начали свои глупые игры. Думаю, она просто хотела показать нам, какую власть имеет над этим жалким подобием мужчины. Она командовала им, словно была его хозяйкой, и он был обязан подчиняться.

– Ты годовалый малыш, – объявила она. – Ты не умеешь есть сам. Скажи «агу-агу». Давай.

– Агу-агу, – сказал он и постарался выглядеть как младенец: он поднял взгляд к потолку, развел руки в стороны и открыл рот.

– Кушать хочешь, малышка Морти? – пропела тетя Ферн. Он быстро кивнул. Она набрала полную ложку картофельного пюре и поднесла ее к его губам, а он широко раскрыл рот. Она убрала ложку в сторону. – Нет. Нет, малышка Морти. Не так быстро. Не раньше чем ты сделаешь что-нибудь хорошее для мамочки. Вот, – она вытянула другую руку. – Лизни мамочкину руку. Давай, а то мамочка не будет тебя кормить.

Мы все смотрели, как он это делает. Шарлотта зачарованно следила за этим. Лютеру было противно. Джефферсон решил, что все это смешно, и тоже начал подражать Мортону, пока я не стиснула его руку. Гейвин покачал головой и закрыл глаза, чтобы не видеть, но на это нельзя было обращать внимание.

– Я положу немного пюре на кончик носика Морти, а он постарается слизать его. Давай! Морти, попытайся! Сделай это для мамочки.

Мы наблюдали, как он вытащил язык и, сморщившись, попытался дотянуться до кончика носа. Он не смог достать до носа и начал реветь, как это делают младенцы, пока тетя Ферн не вытерла его нос.

– Морти – хороший мальчик, он старался. Хорошо, Морти, ты теперь большой и можешь есть самостоятельно, – скомандовала она. Он улыбнулся и быстро принялся за еду, пока она не передумала.

– На что ты так уставилась, принцесса? Разве вы с моим братом не играли так друг с другом? – спросила она.

– Не в такие глупости, как это, – ответил за меня Гейвин.

– Не будь таким ханжой, каким был твой брат, – сказала она и повернулась ко мне. – Ты приготовила хорошую еду, принцесса. Ты во всем становишься все лучше и лучше. Кто знает? К тому времени, когда мы уедем, ты станешь отличной домашней прислугой. Как тебе это нравится, Джефферсон? – спросила она, наклоняясь к нему через стол. – Тебе понравится, если твоя сестра будет домашней прислугой?

Джефферсон пожал плечами.

– А мы сможем остаться здесь, если она будет прислугой? – спросил он.

– Конечно.

Она пристально посмотрела на меня.

– Пока она хорошая служанка, ты сможешь спрятаться навсегда здесь. – Она глубоко вздохнула. – Но Кристи на самом деле не настоящая домашняя прислуга. Она очень талантлива. Все об этом знают. Нам достаточно об этом много говорили. Морти жаждет услышать твою игру, не так ли, Морти?

– Что? – Он быстро оторвал свой взгляд от своей тарелки. – О, да. Ты можешь сыграть что-нибудь из Шопена?

– Конечно, сможет, – за меня ответила тетя Ферн. – Она все может сыграть на рояле. Не так ли?

– Я знаю немного из Шопена. Я играла его сонаты на занятиях по фортепианной технике.

– О, простите. Фортепианная техника! Здорово! – ухмыльнулась Ферн.

– Я брал уроки игры на фортепиано, когда был моложе, – признался Мортон.

– Ну, разве не мило. Все брали уроки чего-нибудь кроме меня, – сказала тетя Ферн.

– Я знаю, что папа хотел, чтобы ты научилась играть на каком-нибудь инструменте. Я помню, как ты отказалась, – проговорила я.

– Я не захотела, потому что он этого хотел. Возможно, его попросила об этом Дон. Мы рады прослушать тебя, принцесса, – она выдавила из себя улыбку, вытерла губы и уронила салфетку. – Ну же, Морти. Давай, перейдем в гостиную и выпьем там, а когда ты закончишь уборку, придешь и развлечешь нас, – приказала она мне.

– Минуточку, – начал Гейвин. Он стал подниматься со своего места. Я схватила его за руку.

– Все в порядке, Гейвин. Я не возражаю против игры на рояле, даже для тети Ферн.

Это вызвало улыбку у Мортона. Тетя Ферн резко встала и вышла из комнаты. Мортон послушно последовал за ней по пятам, словно щенок.

Пока я и Шарлотта мыли посуду и протирали столы, Гейвин развлекал Джефферсона картами, купленными по пути в Лингбург. Лютер не мог оставаться спокойным в присутствии Ферн и Мортона, и поэтому он незаметно ушел в амбар, чтобы закончить там какую-то таинственную работу. А Хомер, хоть и был достаточно осмотрительным, чтобы держаться подальше, но когда я наконец покончила с работой на кухне и прошла в гостиную, чтобы сыграть на рояле, то увидела его силуэт в окне. Каждый раз, когда тетя Ферн поворачивалась в его сторону, он исчезал.

Я сыграла не только прелюдию Шопена. Моя музыка была для меня убежищем. Она напоминала волшебный ковер, который уносил меня от этого мира подлости и жестокости. Я закрыла глаза и ясно представила маму, которая сидела в нашей гостиной, там, в Катлерз Коув, и внимательно слушала с улыбкой, полной гордости за меня. Когда я играла, мне казалось, что этих ужасных событий никогда не было. Музыка смывала прочь эту печаль и трагедию, превращая в череду дурных снов. Мы все были живы, здоровы и снова вместе.

Я была так поглощена музыкой, что, когда закончила играть и открыла глаза, все, даже тетя Ферн, смотрели на меня, широко раскрыв глаза, полные восхищения. Тетя Шарлотта захлопала в ладоши. Джефферсон уснул на плече Гейвина.

– Это просто фантастика, – сказал Мортон. Его восхищенный взгляд быстро стер выражение благоговейного трепета с лица тети Ферн. – Ты очень талантливая молодая девушка, – кивая, сказал он. Он был так потрясен, что я даже вспыхнула от смущения.

– Неплохо, я думаю, – неохотно признала тетя Ферн. – Я же говорила тебе, у нее были лучшие учителя музыки. Когда дело доходило до принцессы, денег не жалели.

– Чтобы так играть, одних денег недостаточно, – заметил Мортон.

– Ну, я тоже могла бы достичь чего-нибудь со своим талантом, – ревниво проговорила тетя Ферн, – если бы обо мне по-настоящему заботились, а не притворялись, что заботятся.

Она всплеснула руками и скрестила их на груди. Потом она откинулась назад и уставилась на меня завистливым взглядом, словно обиженный ребенок.

– Я отведу Джефферсона наверх и уложу спать, – сказала я, подходя к нему. – Идем, Джефферсон.

Он сонно заморгал.

– Я отнесу его, – предложил Гейвин. Он взял его на руки. Голова Джефферсона уютно устроилась у него на груди.

– Я тоже пойду спать, – объявила тетя Шарлотта.

– Тебе это не помешает, – сказала тетя Ферн. Затем она повернулась ко мне и Гейвину. – А вы спускайтесь потом сюда, – приказала она. – Мы хотим поиграть в одну игру.

– Игру? Какую игру? – подозрительно спросила я.

– Увидишь, когда вернешься, – ответила она, улыбаясь Мортону. – Налей мне еще, Морти, и для Ромео и Джульетты.

– Мы не хотим, – отрезал Гейвин.

– Ну вот, снова ты становишься таким же ханжой, как и твой брат, – сказала она ему. Гейвин не стал обращать на нее внимания, и мы вышли, чтобы уложить Джефферсона спать.

Когда я раздевала его, то увидела наколотую рану на правом бедре. Свежий струп на ране был окружен опухолью ярко-красного цвета.

– Как тебя угораздило, Джефферсон? – спросила я. Он снова заморгал глазами и снова закрыл их. – Джефферсон? – Я повернулась к Гейвину. – Взгляни на это, Гейвин.

Некоторое время он внимательно рассматривал рану.

– Не знаю. Он никогда мне не жаловался на это Джефферсон, проснись.

На этот раз глаза Джефферсона остались открытыми.

– Где ты поранился? – Я показала на рану.

– Я наткнулся на гвоздь, – ответил он.

– Когда? Где?

– Когда только приехали и мы с тетей Шарлоттой раскрашивали комнату, – ответил он.

– Я не заметил этого, – сказал Гейвин.

– Почему ты мне об этом не рассказал, Джефферсон? – спросила я. Он пожал плечами. – А тетя Шарлотта промыла рану? Ты ее промыл?

– Угу, – сказал он и закрыл глаза. Я не знала, верить ему или нет.

– Я пойду спрошу Шарлотту и возьму что-нибудь для обработки раны.

Я подошла к ее двери и постучала, но ответа не последовало. Тогда я заглянула в комнату и увидела, что Шарлотта стоит на коленях возле своей кровати, словно маленькая девочка, и молится.

– Молю тебя, Господи, огради мою душу… – Она заметила меня и замолчала.

– Извини, что помешала тебе, тетя Шарлотта, но у Джефферсона сильно порезана нога. Он сказал, что это случилось, когда он раскрашивал комнату, несколько дней назад. Ты помнишь?

Она отрицательно покачала головой.

– У тебя есть что-нибудь для обработки раны?

– О, да – Она поднялась с колен, бросилась в ванную комнату и вышла оттуда с аптечкой первой помощи и антисептиками.

– Спасибо. Ты ведь не забыла тогда промыть рану Джефферсону? – спросила я. Она наклонила голову и задумалась.

– Может, и промыла, – сказала она. – За последнее время Лютер несколько раз резался обо что-нибудь, и у меня уже все смешалось. Лютер всегда обо что-нибудь режется.

Я кивнула.

– Спасибо, тетя Шарлотта.

К тому времени, когда я вернулась, Гейвин уже уложил Джефферсона в кровать. Я промыла рану и обработала антисептиком. Затем я перевязала ее. Все это время Джефферсон не открывал глаз.

– Нам нужно будет понаблюдать за раной, – сказала я Гейвину, – и убедиться, что инфекции нет, не думаю, что Шарлотта промыла рану тогда, когда это случилось. Джефферсон был в таком восторге, когда красил комнату, что забыл сказать нам, что порезался.

Гейвин кивнул.

– Что теперь будем делать? – спросил он.

– Нам лучше спуститься вниз и посмотреть, что за еще одну идиотскую игру она придумала, – ответила я, вставая. – Если нас там не будет, она просто придет сюда и криками разбудит Джефферсона и тетю Шарлотту.

Гейвин согласился.

Когда мы вернулись в гостиную, мы застали тетю Ферн и Мортона, сидящими на полу возле стола в центре. На столе лежала колода игральных карт и стояли джин с тоником. Она настояла, чтобы Мортон налил джина и нам.

– Давайте, – сказала тетя Ферн, делая нам знак рукой, чтобы мы тоже сели на пол возле стола. Глаза тети Ферн были полуприкрыты, и я видела, что они налились кровью. – Вы делаете успехи. Вот ваша выпивка.

– Я уже говорил тебе, что мы ничего этого не хотим, – произнес Гейвин.

– Что вы за подростки такие? – раздасадованно спросила она. – Ты ведешь себя, как старик. – Затем она улыбнулась. – Но ты не пошел по стопам наших предков, это уж точно. Папочка Лонгчэмп, – сообщила она Мортону, – был известный алкоголик. – Она залпом выпила стакан с джином.

– Нет, – вспыхнул Гейвин.

– Я знаю, что он был пьяницей, дорогой, – сказала она, ставя стакан и пристально глядя на него. – Нет смысла притворяться, что он не пил и не был в тюрьме.

– Ну… он не… не пьет теперь, – заикаясь проговорил Гейвин. Она чуть не довела его до слез.

– Может, при тебе и нет, но я спорю, что он делает это тайком, – она наслаждалась тем, что Гейвин расстроился. – Став когда-то пьяницей, останешься им навсегда.

– Он больше не пьет так, – не сдавался Гейвин.

– Хорошо, не пьет. Он чист как первый снег, совершенен. Он – переродившийся алкоголик и похититель детей.

– Ты не знаешь того, о чем говоришь, – сказал Гейвин. – Не говори таких вещей о папе.

– Хорошо, хорошо, – она была довольная тем, что достаточно его помучила. – Давайте развлечемся для разнообразия. Садитесь.

– Я не пью, – не отступал Гейвин.

– Не пей. Что до меня, то будь хоть священником, – раздраженно сказала она. Мы сели. – Но вы должны играть по нашим правилам, – добавила она.

Я посмотрела на Мортона, который снова расплылся в широкой улыбке.

– Какие правила? Что за игра? – спросила я.

– Мы играем в покер на раздевание, – объяснила она – Перетасуй карты, Мортон.

– Что? – опешил Гейвин.

– Только не рассказывайте мне, что вы никогда не играли в покер на раздевание. Ты можешь поверить в это, Морти? – спросила она его. Он пожал плечами и начал сдавать карты.

– Мы в это не играем, – сказал Гейвин. Он посмотрел на карты так, словно даже прикосновение к ним может заразить нас.

– О, вы играете только друг с другом? – усмехнулась тетя Ферн.

– Мы никогда в это не играли.

– И что? Нужно же когда-нибудь начинать? Правильно, принцесса? – она повернулась ко мне – Ты ведь можешь рассказать о том, что это такое – в первый раз, не так ли?

– Прекрати, тетя Ферн!

– Тогда бери свои карты, – с вызовом приказала она. – Ты знаешь, как играть в покер.

– Не делай этого, Кристи, – сказал Гейвин. Тетя Ферн взяла свои карты и улыбнулась.

– Я выиграла три предмета одежды Морти?

– Я побил твои карты, и теперь ты должна мне три предмета одежды, – ответил он.

– Гейвин?

– Мы не играем в эту идиотскую игру, Ферн, – твердо ответил он. Она опустила руку.

– Я не люблю, когда мне портят праздник. Это вынуждает меня позвонить кое-кому, вроде Филипа.

– Хватит угрожать нам, – отрезал Гейвин.

– И еще кое-кому, вроде папы.

Она повернулась ко мне.

– И кое-кому из властей, которые приезжают и увозят старух, до сих пор играющих в куклы.

– Ты грязная…

– Не обращай внимания, Гейвин, – быстро сказала я. – Мы будем играть в ее глупую игру, если ей от этого легче.

– Прекрасно. Морти выиграл шесть предметов одежды? Кристи?

Я взглянула на свои карты. Положение было ужасным. В них не было даже хотя бы двух выигрышных.

– Я выхожу из игры, – сказала я.

– Это не по правилам, – возразила Ферн.

– Но так в покер не играют, – возмутилась я.

– Это наши особые правила. Так ведь, Морти?

– Совершенно верно, – кивнул он.

– Какая тупость! – вспылил Гейвин.

– А для тебя любое развлечение – тупость, – ответила ему тетя Ферн. – Ну? – Она взглянула на меня.

– Тогда я остаюсь в игре, раз у вас такие правила, – ответила я. – Хотя и не вижу в этом никакого смысла.

– Хорошо. Гейвин?

Он не обратил на нее внимания.

– Я, пожалуй, возьму еще две карты, – сказала она Мортону. Он сдал их и повернулся ко мне.

– Четыре, – сказала я.

– Зачем ты это делаешь? – спросил меня Гейвин.

– Она хочет развлечься. Расслабься, мистер Ханжа, – фыркнула тетя Ферн. Неохотно, он поднял свои карты и взглянул на них.

– Две карты, – пробормотал он Мортону. Мои новые карты оказались не лучше, чем те, с которых я начала.

– Мне одну, – сказал Мортон, сдав себе карту.

Он широко улыбался.

– Я выигрываю у тебя еще два предмета одежды, – сказала тетя Ферн.

– А я сверх твоего – еще одну, – ответил он.

– Значит, ты выиграл девять и проиграл шесть, – сказала тетя Ферн.

Гейвин сбросил свои карты. Я сделала то же самое. – Честная игра – два против шести, – Мортон показал свои карты.

– Счастливчик, – взвизгнула Ферн. – Вы двое снимайте по шесть вещей с себя, какие хотите. Мне придется снять девять. О, – сказала она со смехом, скидывая туфли. – Я же окажусь совершенно голой! – Она сняла блузку через голову и остановилась. – А твои шесть вещей, принцесса! – спросила она.

Я сняла туфли и носки.

– Это два.

– Два? Я же сняла две туфли и двое носков, – возмутилась я.

– Пара считается за один, – ответила она. – Это наши правила, так ведь, Морти?

– Так, – как попугай, повторил он.

– Продолжай, – приказала она.

– Не делай этого, – попросил меня Гейвин.

– За проигрыш надо расплачиваться, – отрезала тетя Ферн. – А то я не сдержу своего обещания хранить секрет, – добавила она, улыбаясь мне.

Я расстегнула блузку. Мортон улыбнулся еще шире и облизнул губы. Тетя Ферн расстегнула свой бюстгальтер и легко сняла его, словно она была одна в своей спальне. Ее обнаженная грудь колыхалась, когда она снимала юбку.

– Ферн! Ты пьяна и отвратительна! – заорал Гейвин, вставая. – Я не могу поверить в то, что это моя сестра.

Тетя Ферн запрокинула голову и рассмеялась. С лицом, красным от переполнявших его чувств, Гейвин повернулся и бросился вон из комнаты. Но она еще громче расхохоталась.

– Гейвин! – закричала я, вставая. Я услышала, как он пробежал по коридору и выскочил из дома. Я пошла было за ним.

– Задержись! – сказала Ферн, резко прекратив смеяться. Ты еще не сняла шесть вещей с себя.

Я посмотрела на нее и Мортона, который сидел, откинувшись, двусмысленно улыбаясь и пожирая меня глазами.

– Игра закончена, тетя Ферн.

– Ты не уйдешь отсюда, пока не рассчитаешься с долгами, – не отставала она. – Таковы правила.

– Пожалуйста, тетя Ферн. Может, остановимся прямо сейчас?

– Не раньше, чем ты заплатишь долг, – настаивала она. – Плати.

Я сняла блузку.

– Это – три. Дальше.

Я расстегнула юбку, и она упала на пол. На мне оставалось одно белье.

– Тебе помочь? – спросила она. Я отрицательно покачала головой.

– Тетя Ферн…

– Ты заплатила не до конца, – сказала она. – Я без колебаний плачу то, что должна.

Я посмотрела на Мортона. Он так пристально рассматривал меня, что мне казалось, его взгляд проникает сквозь оставшееся на мне белье. Я потянулась к застежке бюстгальтера, расстегнула ее, но не решилась снять его.

– Ну же, принцесса, ты же делала это для своего дяди Филипа, так что можешь делать это и для нас, – настаивала она.

– Тетя Ферн! Что за гадости ты говоришь! – закричала я. – Я не делала этого для дяди Филипа!

Я схватила свои туфли, носки и юбку и, придерживая бюстгальтер, бросилась вон из комнаты.

– Шлюха! – закричала она мне вслед. – Ты должна рассчитаться с долгами после игры в покер на раздевание! Ты еще пожалеешь! Ты пожалеешь!

Я пробежала по коридору и остановилась в одной из комнат, чтобы одеться. Затем я пошла на улицу, найти Гейвина. Его нигде не было видно, и я пошла за дом к сараю. На полпути я услышала его шепот:

– Кристи!

Он стоял в тени. Я быстро подошла к нему.

– Гейвин, ты был прав. Мне не стоит ублажать ее. Она страшный человек, который никогда не перестанет мучить нас, особенно меня. Меня больше не пугают ее угрозы. Я больше ничего не собираюсь для нее делать.

– Хорошо. Теперь, может, послушаешься меня и уедешь?

– Да, Гейвин. Думаю, когда мы уедем и больше некому будет потакать ее развлечениям, она тоже уедет. Я все объясню Лютеру, и он спрячет Шарлотту и Хомера, пока они не уедут, – сказала я. – Мы уйдем утром.

– Хорошо. Мы рано встанем и попросим Лютера отвезти нас в Апленд Стейшн.

– А что потом, Гейвин? – спросила я, и мой пыл поостыл, стоило реальности просочиться в наши планы.

Гейвин задумался.

– Полагаю, нам просто придется позвонить моему отцу. Он, конечно, не придет в восторг от всего этого, но поможет нам, особенно, когда узнает, что случилось с тобой. И к тому же он – дедушка Джефферсону, Кристи. Не забывай об этом.

– Я знаю. Мне все-таки страшно. Но ты прав. Мы должны ему позвонить.

– Он нам поможет. Вот увидишь. Он не такой, как о нем говорила Ферн, – проговорил Гейвин, сильно задетый ее колкостями.

– Я знаю, Гейвин. Мне всегда нравился дедушка Лонгчэмп. Давай вернемся в дом, пойдем в наши комнаты и ляжем спать.

Он взял меня за руку, и мы вернулись в особняк, ступая как можно тише. Мы слышали хихиканье Ферн в той комнате. А когда мы, проходя мимо, заглянули в открытую дверь, то увидели, что они оба голые и обнимаются, лежа на полу. Мы поспешили наверх и остановились у двери в мою комнату.

– Она все превращает в грязь. – Гейвин опустил глаза.

– Это неправда, если ты заботишься о том человеке, который с тобой, Гейвин, тогда это прекрасно, нам нечего стыдиться, – сказала ему я. Он улыбнулся, и я поцеловала его в губы.

– Спи крепко, – пожелал он. – И смотри, чтобы тебя не съели клопы.

– И смотри, чтобы тебя не съели клопы, – повторила я и вошла к себе.

Теперь, когда мы приняли решение, стало легче на душе. Я с облегчением зевнула, зная, что скоро мы избавимся от Ферн. Мне было жаль, что наше пребывание в этом особом раю вот так кончилось, но когда-нибудь все вернется, заверила я себя. Я не надолго позволила себе выбраться из-под этого тяжелого проклятья, которое лежало на мне как неподъемный камень.

Но мне следовало быть осмотрительней. Мне следовало бы ожидать, что найдется способ, чтобы не пропустить в нашу жизнь солнечный свет. Крик Гейвина вывел меня из приятных грез.

– Кристи, быстро иди сюда, – закричал он от двери. – Джефферсону плохо!

– Что, Гейвин?

– С ним что-то серьезное! – воскликнул он. Ужас на его лице заставил мое сердце остановиться, и я мгновенно выскочила из постели.

 

Тени сгущаются

– Джефферсон, что случилось? – закричала я, не в состоянии сдержать тревогу в голосе. Джефферсон лежал на спине неестественно выпрямившись, его вытянутые руки плотно прижались к бокам. Его рот был открыт настолько, что Джефферсону удавалось только тихо стонать. Челюсти у него выглядели опухшими, а кожа вокруг туго натянутой.

– Только он начал стонать, вот как сейчас, – объяснил Гейвин, – как я сразу проснулся. Когда я спросил его в чем дело, он все продолжал стонать. Потом он начал звать тебя.

Я пощупала лоб у Джефферсона.

– Он весь горит!

– Кристи… – позвал Джефферсон, его глаза вдруг открылись, и он увидел меня. В его глазах было столько боли и страданий, что у меня просто сердце разрывалось.

– Что с тобой, Джефферсон? Что болит?

– Мою шею как будто кто-то сжимает, – пожаловался он. Джефферсон закрывал и открывал глаза, когда говорил, словно каждый звук требовал от него огромных усилий. – И лицо тоже болит. Останови это, Кристи, помоги!

– У него болит лицо? Что… Чтобы это могло быть? – спросила я Гейвина. Он пожал плечами.

– Может, это грипп?

– У него определенно жар, – сказала я. Губы Джефферсона были совершенно сухими, а язык – бледно-розовым.

– Холодно, – с трудом произнес Джефферсон. – Брр…

– Тебе холодно? – спросила я его, и он кивнул.

– Я его укрою своим одеялом поверх его, – сказал Гейвин и быстро взял со своей кровати одеяло, которое дала тетя Шарлотта. Мы укрыли им Джефферсона и подоткнули со всех сторон. Но его все еще трясло.

– Холодно! – повторил он.

– Сегодня такая теплая ночь, – изумленно прошептала я. – Как ему может быть холодно?

Я принялась энергично растирать его руки и плечи.

– Это… из-за лихорадки, – сказал Гейвин.

– Он выглядит совершенно больным. У него такая бледная кожа, и почему он так напряженно вытянулся? Он жесткий как доска. Вот пощупай его руки, Гейвин. Ему нужно измерить температуру. Интересно, у тети Шарлотты есть термометр?

– Может быть, но я сомневаюсь, – сказал Гейвин.

– Нужно срочно что-то делать. Я разбужу тетю Ферн и попрошу ее взглянуть на него.

– Сомневаюсь, чтобы она знала, что надо делать. Не трать понапрасну время.

– Но, может, ее приятель знает. Он кажется умным.

– Он не может быть умным, если приклеился к Ферн.

– У меня болят глаза, Кристи, и горло тоже, – пожаловался Джефферсон. – Больно глотать и поворачивать голову.

– Клянусь, это определенно грипп, – сказал Гейвин. – Когда у меня был грипп, я чувствовал себя так же.

– А что делала твоя мама? – спросила я. Я была напугана, как никогда за прошедшие дни. – У меня тоже был грипп, но я не помню, чтобы это было вот так.

– Она вызвала врача, а он сказал ей давать аспирин и много пить. Через день с небольшим я уже чувствовал себя лучше. Не волнуйся, – успокаивал меня Гейвин, – я уверен, здесь ничего страшного нет.

– Все-таки лучше попросить тетю Ферн и ее приятеля посмотреть Джефферсона, как ты думаешь?

Видя, как я нервничаю, Гейвин неохотно кивнул.

– Я терпеть не могу упрашивать ее о чем-либо, – пробормотал он.

– Останься с Джефферсоном, – сказала я и пошла в комнату к тете Ферн.

В этот поздний час коридор освещала одинокая керосиновая лампа. Из-за теней коридор казался длиннее. Я быстро пробежала по коридору и постучала в дверь тети Ферн. Ни она, ни ее приятель не ответили. Может, они все еще внизу, подумала я. Дрожащий свет от маленького огонька лампы заставлял тени плясать по стенам вокруг лестницы. Я решила постучать еще раз, но громче.

– Тетя Ферн? Ты там? Тетя Ферн…

Я услышала звук, похожий на звук падения лампы. Что-то разбилось, упав на пол. Шум сопровождался проклятиями.

– Что, черт возьми, это такое? – послышался крик Ферн, и затем дверь резко распахнулась. Тетя Ферн едва держалась на ногах. Она была совершенно обнажена с растрепанными волосами и полуоткрытыми глазами.

– Чего тебе надо? Сейчас ночь! – недовольно рявкнула она, чуть шире раскрывая глаз с каждой фразой. – Зачем колотишься в нашу дверь?

– Это из-за Джефферсона, тетя Ферн. Он заболел. У него высокая температура, и он жалуется на боль в шее и лице. Мы не знаем, что предпринять.

– Что там? В чем дело? – донесся голос Мортона. Он зажег другую лампу и сел.

– Это мой брат, – объяснила я, глядя мимо тети Ферн. – Он заболел.

– И что? – закричала Ферн, прикрывая руками грудь. – Дети вечно болеют.

– Его тошнило? – спросил Мортон.

– Нет, у него болит шея и горло и…

– Значит, у него простуда или еще что-нибудь подобное, – сказала тетя Ферн. Она с отвращением поморщилась. – Из-за этого ты будишь нас среди ночи.

– Ему больно.

– Может, у него какой-нибудь грипп? – предположил Мортон.

– Да. Гейвин тоже так думает.

– Дай ему аспирин, – посоветовал Мортон. – Это все, что ты можешь сейчас сделать.

– Дай ему аспирин, – согласилась тетя Ферн и хотела закрыть дверь.

– Но я не думаю, что у них есть здесь аспирин, – простонала я. – Я боюсь за него, тетя Ферн. Правда.

– Проклятье! – воскликнула она.

– У тебя же есть аспирин в сумочке, Ферн, – вспомнил Мортон. – Мы же купили несколько дней назад, когда проснулись после пьянки в Бостоне, помнишь?

– Что? А, да, да. Подожди немного, – она с трудом пошла назад к кровати. – Я забыла, куда я положила сумочку, – простонала она. – Может, я оставила ее внизу?

– А я откуда знаю? Я едва помню, что я там был, – ответил Мортон и уронил голову назад на подушку, словно она была налита свинцом.

– Как же ты мне надоела, – проворчала тетя Ферн. Она озиралась, ища сумочку.

– Вот она! – закричала я, указывая на туалетный столик.

– Что? Ах, да! – Она взяла ее и начала копаться в ней. – Я не вижу его.

Мое сердце окаменело. Насколько я знала, тетя Ферн могла просто выбросить этот аспирин.

– Пожалуйста, поищи получше, тетя Ферн. Он – очень болен. Ему нужен аспирин.

Ее лицо засветилось злорадством.

– Вечно тебе или Джефферсону что-нибудь нужно, – проговорила она. Я опустила глаза, боясь, что она просто вышвырнет меня. – Черт, черт, черт, – сказала она и со злостью вывернула сумочку наизнанку и опустошила ее. – Вот он, – наконец нашла она маленький пузырек. – Возьми и убирайся отсюда к дьяволу, мы хотим покоя и сна.

Я схватила аспирин и быстро повернулась к двери.

– Не забудь захлопнуть дверь. И хорошенько поняньчись с ним, как они с тобой нянчились! – прокричала она мне вслед.

– Что они сказали? – спросил Гейвин, когда я вернулась.

– Дать ему аспирин.

– Хотя бы пришли и взглянули на Джефферсона, – пробормотал он.

– Ни один из них не в состоянии смотреть на кого-либо. Хорошо хоть Мортон заставил тетю Ферн найти мне аспирин.

Я принесла Джефферсону стакан и достала ему две таблетки, но когда я положила их ему в рот, он закричал, что не может глотать.

– Очень больно, Кристи! Больно!

– Что нам делать, Гейвин? Если он не может глотать…

– Раствори аспирин в воде. Я помню, как моя мама делала так, когда я был маленьким, – сказал он.

Я быстро сделала так, как посоветовал Гейвин, и поднесла стакан к губам Джефферсона. Я начала лить жидкость ему в рот маленькими порциями, но как только она попадала в горло, у Джефферсона начался приступ удушья – все тело сотрясалось, а глаза почти вылезли из орбит.

– Гейвин! – закричала я. – Он задыхается от воды!

Гейвин схватил Джефферсона на руки.

– Спокойно, приятель, спокойно, – успокаивал он, держа Джефферсона вертикально, и слегка похлопал его по спине.

– Что случилось? Это же просто вода и толченый аспирин! – сказала я.

– Просто не в то горло попало, – спокойно сказал Гейвин. – Пусть он отдышится, и мы попробуем еще раз.

Мои пальцы дрожали, когда я во второй раз поднесла стакан к губам Джефферсона. Казалось, он умирает, он едва двигался.

– Джефферсон, открой рот, ну немного, – умоляла я. Его губы оставались сомкнутыми, глаза – закрытыми. – Джефферсон!

– Может, лучше, если он поспит, – предложил Гейвин.

Я испуганно покачала головой. Мое сердце глухо стучало. Я никогда не видела Джефферсона в таком состоянии, даже когда у него были корь и ветрянка.

– Не похоже это на грипп, Гейвин. У тебя не было такого с горлом, когда ты болел гриппом, так ведь? Я знаю, что у меня не было.

– У меня один раз сильно болело горло… У меня были даже волдыри. Может, и с ним то же самое.

– Если мы не дадим ему аспирин, лихорадка его не отпустит, – простонала я.

– Дай, я попробую, – предложил Гейвин. Он удерживал Джефферсона в сидячем положении и поднес к его губам стакан.

– Давай, приятель. Выпей немного, – сказал Гейвин. Джефферсон заморгал и открыл рот так, что Гейвин смог залить туда тонкой струйкой воду с аспирином. Еще раз, когда вода попала ему в горло, он начал ужасно задыхаться, но Гейвин удерживал его, и Джефферсон смог проглотить немного жидкости. Затем он обмяк.

– Снова уснул. Давай подождем, пока не проснется, и попытаемся еще раз, Кристи.

Мы сели и стали наблюдать за ним. Каждый раз, когда Джефферсон открывал глаза, нам удавалось влить в него немного жидкости, но каждый глоток провоцировал еще большее удушье. Постепенно Джефферсон выпил весь аспирин. Но, несмотря на это, я решила быть все время рядом с ним и надеялась, что он заснет.

– Я тоже посижу, – сказал Гейвин. Джефферсон закрыл глаза, но не засыпал долго. Он стонал и плакал почти всю ночь. Вскоре, когда Джефферсон наконец уснул, заснули и мы с Гейвином.

Забрезжил рассвет, серый, мрачный, тревожный. Я открыла глаза и осмотрелась. На мгновение все вокруг показалось каким-то страшным сном. Л решила, что, возможно, я пришла сюда во сне. Затем я увидела Гейвина, который так и сидел на своей кровати, опустив голову и закрыв глаза. Он тоже крепко уснул. Я медленно наклонилась над Джефферсоном. Несмотря на глубокий сон, он выглядел странно. Словно он видел какой-то забавный сон. У него на губах застыла неподвижная улыбка, а брови были подняты. Но что-то в нем мне говорило, что это не просто улыбка, вызванная радостными воспоминаниями. Нет, изгиб его губ и застывшие брови вызвали дрожь в моих руках и губах.

– Гейвин, – прошептала я. – Гейвин, проснись. Я подергала его за ногу. Он открыл глаза и потянулся.

– Привет, – сказал Гейвин. – Как он?

– Взгляни на него, Гейвин.

Гейвин наклонился и посмотрел на Джефферсона.

– Забавно.

– Это странно, а не забавно. Джефферсон?

Я потрогала его лоб. Лихорадка не прогрессировала, и я решила, что это хороший признак, но когда он открыл глаза, то его взгляд выражал неподдельный ужас.

– Джефферсон?

Он застонал сквозь сомкнутые губы. А затем его тело вдруг затряслось. Казалось, он дотронулся до оголенного электропровода. При виде Джефферсона в таких конвульсиях, у меня перехватило дыхание. Даже Гейвин онемел на мгновение. И я закричала:

– Джефферсон!

Гейвин бросился к нему и обнял его. Пот градом катился по лбу Джефферсона, а на правом виске и щеке выступила испарина. Из угла рта потекла слюна.

Он начал давиться и затем, закатив глаза, обмяк в руках Гейвина.

– Гейвин!

Гейвин в оцепенении опустил Джефферсона на кровати и приложил ухо к его груди.

– Сердце бьется очень сильно.

– Его нужно отвезти к врачу… в больницу. Вновь охваченная паникой, я выскочила из комнаты и закричала изо всех сил:

– На помощь! На помощь! Тетя Ферн! Тетя Шарлотта! Кто-нибудь!

На мой крик из своей комнаты выбежала Шарлотта, следом за ней, натягивая на ходу брюки, выскочил Лютер.

– Что случилось, дорогая? В чем дело?

– Джефферсон! Он очень болен! Он умирает! – выпалила я и заплакала. Лютер прошел в комнату посмотреть.

– Что, черт возьми, значит весь этот шум? – закричала тетя Ферн, высовывая голову из дверей.

– Джефферсон заболел, – сообщила ей Шарлотта.

– О, нет, только не это. Дайте ему аспирин и прекратите орать. Здесь есть два человека, которым нужен спокойный сон, – сказала она и хлопнула дверью.

– Лютер хочет отвезти нас в больницу прямо сейчас, – сказал Гейвин, выходя из комнаты. – Он говорит, что видел такое раньше.

Я посмотрела на Лютера, стоявшего за его спиной. Его лицо было обеспокоено, глаза потемнели.

– Лютер, что это? Что с моим братом?

– Это, конечно, не точно, – медленно проговорил он, – но подобное случилось как-то с моим двоюродным братом. Френш около тридцати лет назад, после того как порезался о ржавый плуг.

– Что?.. – переспросила я, с замирающим сердцем. Мы с Гейвином переглянулись. – Этот порез на его ноге, – сказала я. Гейвин кивнул. Я повернулась к Лютеру. – Что случилось с твоим двоюродным братом, Лютер?

– Он подхватил столбняк, – ответил Лютер и покачал головой. Он не продолжил свой рассказ. Я знала, что это означает, что его двоюродный брат умер.

В ужасе я бросилась к себе и принялась одеваться. У меня тряслись руки, когда мы с Гейвином заворачивали Джефферсона в одеяло. Гейвин вынес его, и мы пошли по коридору к ступенькам. Все это время Джефферсон не открывал глаз и не произнес ни единого звука. Мое сердце тяжело билось, когда я следовала за ними, не поднимая головы.

Я понимала, что все это моя вина. Если бы я не сбежала и не забрала бы с собой моего младшего брата…

На нем нет проклятья, думала я, но на мне, на моей стороне семьи. Я не имею права тащить его за собой под это темное облако и подставлять под тот же холодный дождь. Было очевидно, что кого бы я не коснулась, все начинают страдать.

– О, Боже, Боже, – причитала Шарлотта позади меня, заламывая руки. – Бедный мальчик!

– Что, черт возьми, происходит? – услышали мы тетю Ферн, когда были уже на лестнице.

Лютер уже вышел, чтобы подогнать к крыльцу грузовик. Ни я, ни Гейвин не были в настроении разговаривать с тетей Ферн. Мы не обратили на нее внимание и продолжали спускаться по лестнице.

– Мне скоро понадобится кофе! – заорала она.

– Не давайте ей ничего, тетя Шарлотта, – попросила я, когда мы дошли до конца лестницы. – Даже стакана воды. Она этого не заслужила.

Тетя Шарлотта кивнула, но ее внимание и забота были обращены к Джефферсону. Она проводила нас до грузовика.

– Ты сядешь с ним впереди, – сказал Гейвин, – а я сяду в кузов. Ты забирайся первой, а потом я передам тебе Джефферсона.

Лютер подошел к нам, чтобы помочь, но Гейвин взял ситуацию под свой контроль. Он аккуратно посадил Джефферсона мне на колени. Его голова удобно устроилась на моей груди, и я укачивала Джефферсона, пока Лютер забирался назад в грузовик.

– О, Боже, Боже, – причитала тетя Шарлотта, стоя в стороне.

Гейвин прыгнул в грузовик, и мы тронулись по разбитой дороге.

– Нам придется ехать до Лингбурга, – сказал Лютер. – Только там ближайшая больница, а этому малышу сейчас именно она и нужна.

Я не ответила. Я не могла глотать. Все, на что я была способна, это только кивать и смотреть на болезненное выражение лица моего братика. Его губы чуть-чуть разомкнулись, но глаза были плотно закрыты и неподвижны.

«О, мама, – плакала я в душе, – я не думала, что все так обернется. Прости меня, прости».

Я не почувствовала слез, пока слезинки не закапали у меня с подбородка Джефферсону на щеку.

Я откинулась назад, глубоко вздохнула и начала молиться. Я услышала, как в заднее окошко постучал Гейвин, и обернулась.

– Ты в порядке? – спросил он.

Ветер развевал его волосы. В глазах я увидела твердую уверенность. Я попыталась заговорить, но не смогла справиться с дрожью губ. Я покачала головой и снова уставилась вперед на бегущее навстречу шоссе. Я взглянула на Лютера. Он вел грузовик с предельной скоростью. Мотор пыхтел и чихал, но Лютер не сводил глаз с дороги, как человек, уже повидавший смерть, он бежал от воспоминаний, которые воскрешали эти события.

Казалось, прошло несколько часов, прежде чем мы увидели дорожный знак, который сообщал, что мы приближаемся к больнице. Затянутое облаками небо становилось все темней и темней. Я видела, как ветер раскачивает деревья. Водители машин зажигали фары, потому что стало очень темно. Я не сомневалась, что раньше чем мы приедем в больницу, нас застанет сильный ливень, но все, что нам досталось, это несколько капель на ветровом стекле. Когда наконец перед нами появилось здание больницы, я позволила себе перевести дух. Охранник рассказал нам, где находится пункт неотложной помощи, и мы поехали прямо туда. Как только грузовик остановился, Гейвин выпрыгнул из кузова и открыл дверь машины. Все это время Джефферсон не просыпался и не произносил ни звука. Гейвин аккуратно и бережно взял Джефферсона на руки с моих колен. Затем и я, выбравшись из кабины, последовала за ним к двери пункта неотложной помощи.

– Что случилось? – спросила нас медсестра, когда мы вошли.

– Думаем, что это столбняк, – сказал Гейвин. Она вышла из-за своей стойки и дала знать другой медсестре, чтобы та привезла каталку. Гейвин положил Джефферсона на нее, и обе медсестры быстро занялись делом: одна одела Джефферсону на руку прибор для измерения кровяного давления, а другая прослушивала сердце. Они озабоченно переглянулись, и одна из них быстро повезла каталку в смотровой кабинет, откуда в этот момент вышел молодой врач. Я последовала за ними.

– Ну, что у нас здесь? – спросил он.

– Мой брат сильно заболел, – объяснила я. – Он порезался несколько дней назад о гвоздь, и мы думаем, что, может быть столбняк.

– Ему делали противостолбнячную прививку? – спросил доктор.

– Не знаю, – ответила я. – Не думаю.

– Чем он порезался? – Доктор поднял веко у Джефферсона и осмотрел зрачок.

– О ржавый гвоздь… полагаю, – сказала я. Доктор резко перевел взгляд на меня.

– Так, а где ваши родители? Это ваш отец? – спросил он, кивая на Лютера, который вместе с Гейвином ждал в конце коридора.

– Нет, сэр.

Первая медсестра что-то ему зашептала, и они вкатили Джефферсона в смотровой кабинет. Следом вошел доктор. Я тоже пошла было за ним, но вторая медсестра меня остановила.

– Подождите здесь. Подойдите к регистратуре, вот туда, и дайте всю необходимую информацию приемной медсестре.

– Но…

Она закрыла дверь, прежде чем я успела что-либо возразить. И мое сердце так сильно билось, и я боялась, что следующим пациентом на каталке окажусь я. Слезы жгли мне глаза, и я попятилась назад.

– Что они сказали? – спросил Гейвин.

– Они хотят, чтобы мы подождали здесь. А я должна дать информацию медсестре в регистратуре.

Он взял меня за руку, и мы подошли к регистратуре. Лютер сел на стул в холле и уставился на нас с выражением ужаса на лице. Я оглянулась на закрытую дверь смотрового кабинета.

Мой маленький брат умирает в той комнате, думала я. Я везла его сюда на своих руках. Он держался за меня и доверял мне с того самого момента, как мы покинули Катлерз Коув, а теперь он лежит в незнакомой комнате без сознания. Мои плечи затряслись, и все тело вздрагивало. Гейвин обнял меня за плечи.

– С ним все будет в порядке. Не волнуйся! – говорил он.

– Кто из вас приходится родственником пациенту? – спросила медсестра из регистратуры.

– Да, мэм, – сказала я, вытирая глаза. – Я его сестра.

– Так, заполните, пожалуйста, этот бланк. Имя и адрес напишите здесь, – она указала авторучкой.

Я взяла этот листок и посмотрела. Глаза застилали слезы, все плыло, слова сливались.

– Это необходимо заполнить, – более твердо сказала она, видя, что я не решаюсь.

Я снова вытерла глаза и вздохнула. Я кивнула и начала писать. Я заполнила все, что могла, но когда надо было написать имена родителей или опекуна, я оставила там пропуск. Она сразу же это заметила.

– Почему вы не вписали имен ваших родителей здесь? – спросила она.

– Они умерли, мэм.

– Так… сколько вам лет?

– Шестнадцать.

– Это ваш опекун? – спросила она, кивая на Лютера, который сидел, не двигаясь и не произнося ни слова.

– Нет, мэм.

Ее это начало раздражать.

– С кем вы и ваш брат сейчас проживаете, мисс? – спросила она.

– Ни с кем, – ответила я.

– Ни с кем? – Ее смущенная улыбка быстро превратилась в сердитое выражение. – Я не понимаю. Нам нужна эта информация.

Я не могла удержаться и громко расплакалась. Даже объятия Гейвина не успокоили меня. Он помог мне сесть рядом с Лютером, держа меня в своих объятиях. Я уткнулась ему в плечо. Медсестра больше не задавала вопросов и ничего не требовала. Некоторое время спустя я перестала плакать и немного успокоилась. Я села, облокотившись на спинку стула, и закрыла глаза. Когда я открыла их, я почувствовала себя оглушенной и онемевшей от всех этих событий.

До этого момента я не осознавала, что в больнице есть люди кроме нас. Но повернувшись, я неожиданно увидела пациентов в приемной: мужчину с окровавленной повязкой на лбу, другого в инвалидной коляске с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Вокруг нас была суета. Повсюду сновали медсестры и врачи. Помощник медсестры отвозил пациентов в отделение флюорографии. У лифта в коридоре стояли люди, которые, видимо, пришли навестить больных.

Наконец, после бесконечного ожидания из смотрового кабинета вышли молодой доктор и медсестра. Они остановились возле регистратуры, и медсестра отдала им бланк, заполненный мной не полностью. Доктор удивленно поднял брови. Медсестра что-то сказала ему, он взглянул на нас и направился к нам. Я затаила дыхание. Гейвин крепко сжал мою руку. Лютер кивнул, хлопнув ладонями по коленям.

– Кристи Лонгчэмп? – сказал доктор.

– Да, сэр.

– Вашего брата зовут Джефферсон?

– Да, сэр.

– Так, похоже, он действительно заразился столбняком. Ему надо было сделать противостолбнячную инъекцию сразу же после того, как он поранился, – осуждающе произнес он. У меня сжалось горло. – Разве родители не знали о его ране?

Я отрицательно покачала головой.

– Ее родители умерли, – сказал Гейвин. – Они погибли при пожаре.

Доктор, прищурившись, уставился на Гейвина. Затем он повернулся ко мне.

– Сначала поговорим о твоем брате. Он сейчас в коме, так обычно бывает после столбнячных судорог.

– С ним все будет в порядке? – быстро спросила я, не в состоянии сдерживаться.

Доктор посмотрел на Лютера, а затем снова на меня.

– Обычно течение болезни зависит от возраста пациента и инкубационного периода. Для маленьких детей это намного серьезней, и особенно для тех, у кого болезнь запущена, – холодно проговорил он. – Разве у вас нет опекуна?

– Есть, сэр, – выдохнула я, опуская взгляд. – Мой дядя.

– Он должен быть информирован немедленно. Здесь есть важные документы, которые необходимо подписать. Я буду продолжать лечение, но мне необходимо немедленно поговорить с вашим опекуном. Твои родственники из… – он заглянул в бланк, – Катлерз Коув Вирджиния?

– Да, сэр.

– Вы в гостях у родственников?

– Да, сэр, у моей тети.

– О, хорошо, я могу с ней поговорить?

– У нас нет телефона в доме, – вмешался Лютер.

– Извините?

– Это… мой дядя, – сказала я.

– Твой опекун? И он сидит все это время здесь? – спросил доктор, удивленно подняв брови.

– Нет, сэр. Это другой дядя.

– Слушайте, мисс Лонгчэмп, это серьезная ситуация. Мне нужно знать имя вашего опекуна и его телефон немедленно. – Доктор протянул мне бланк и достал ручку из своего верхнего кармана.

– Хорошо, сэр, – кивнула я и написала имя дяди Филипа и его номер телефона.

– Прекрасно, – доктор забрал у меня листок и повернулся, чтобы уйти.

– А мой брат? – спросила я.

– Его переведут в отделение интенсивной терапии. Там его подключат к капельнице с антитоксином. Он очень, очень болен, – сказал доктор. Он взглянул на Лютера, словно почувствовал, что Лютер знает, как это серьезно.

– Я могу увидеть его? – спросила я.

– Только ненадолго, – разрешил доктор. – Время посещений ограничено.

– Спасибо.

Я встала. Гейвин держал меня за руку все время, пока мы шли по коридору к смотровому кабинету. Когда мы заглянули, медсестра уже ввела Джефферсону капельницу и переодела его в больничный халат.

– Вещи вашего брата, – она отдала мне ночную рубашку и одеяло.

– Спасибо.

Мы с Гейвином подошли к каталке и взглянули на Джефферсона. Я заметила, что он двигает глазами под закрытыми веками, а затем его губы задрожали и замерли.

– Джефферсон, – позвала я его.

У меня болело горло из-за того, что я сдерживала истерику, а на груди, казалось, лежит триста пудов груза. Я взяла маленькую ручку Джефферсона в свою и подержала некоторое время.

– С ним все в порядке будет? – спросил Гейвин медсестру.

– Нам придется подождать, и тогда увидим. Он в хороших руках, – она одарила нас первой обнадеживающей улыбкой. Гейвин кивнул.

– Он – сильный малыш, – сказал он больше для того, чтобы успокоить меня.

Я нагнулась, поцеловала Джефферсона в щеку и прошептала на ухо.

– Прости меня, Джефферсон. Прости меня за то, что я взяла тебя с собой. Пожалуйста, поправляйся, пожалуйста, пожалуйста, – и слезы хлынули по моим щекам.

– Кристи, идем. За ним пришли, чтобы увезти его наверх.

Гейвин обнял меня, мы встали в сторону и смотрели, как санитар и медсестра покатили Джефферсона из комнаты по коридору. Мы шли за каталкой, пока они не въехали в лифт.

– Поднимитесь приблизительно через час, – попросила нас медсестра, когда двери закрывались. И мы остались стоять и смотреть на закрытые двери лифта. Сзади к нам подошел Лютер.

– Это ненадолго, – проговорил он, – потому что мы знаем, что и как на самом деле.

– Я не уйду, – сказала я.

Лютер кивнул, затем залез в карман брюк и вытащил деньги.

– Возьми это, – сказал он, протягивая деньги Гейвину. – Вам нужно что-нибудь поесть. Я собираюсь назад, посмотреть как там Шарлотта. Я передам этой вашей сестре, как тут дела. Может, у нее хватит порядочности и она приедет сюда проведать.

– Спасибо, Лютер.

Он пристально посмотрел на меня, и я увидела в его глазах слезы.

– Я буду молиться за него. Он отличный малыш, такой, какого бы я хотел.

Мы с Гейвином проводили его взглядом до выхода. После его ухода, мы повернулись и пошли дежурить у дверей отделения интенсивной терапии.

Я то засыпала, то просыпалась, положив голову на плечо Гейвина. Мы сидели на маленьком диванчике в приемном отделении интенсивной терапии. Напротив нас сидела пожилая женщина и смотрела в окно. Время от времени она промокала глаза своим кружевным платком. Когда она посмотрела на нас, то улыбнулась.

– Моего мужа прооперировали, – начала она. – Его состояние стабилизировалось, но для мужчины его возраста…

Ее голос отдалился, и она снова отвернулась к окну.

– Уже прошел час, Гейвин? – спросила я.

– Даже немного больше.

Мы встали и подошли к дверям. Я глубоко вздохнула, и мы вошли. Медсестра за столом в середине комнаты сразу же подняла на нас взгляд. Мы увидели пациентов, подключенных к кислородному аппарату, у некоторых ноги и руки были в гипсе.

– Мы хотим навестить Джефферсона Лонгчэмпа, – сказал Гейвин.

– У вас только пять минут, – коротко ответила медсестра.

– Как он? – спросила я.

– Без перемен. Он находится там, до конца и направо.

Мы пошли через палату. Я старалась не смотреть на других больных, но звук приборов, следящих за работой сердца, приглушенные голоса медсестер, то там, то тут раздающиеся стоны, вид окровавленных бинтов и люди, кто в бессознательном, кто в полубессознательном состоянии – все это подавляло. На сердце была тяжесть, и каждый вздох давался мне с усилием. Мне все чудилось, что мы ступаем по границе, разделяющей страну живых и страну мертвых. Мой маленький брат был посередине.

Джефферсон находился в отдельной комнате под кислородным колпаком. Свет не горел, комната была погружена во мрак. Он выглядел так же, только его подключили к прибору, следящему за работой сердца. Рана на ноге была вычищена и перевязана. Гейвин подвел меня поближе.

– Я и представить себе не мог, что он может так заболеть. Нам надо было что-нибудь предпринять прошлым вечером.

– Это моя вина. Я совершенно забыла, что он порезался об этот гвоздь.

– Не смей винить себя, – приказал Гейвин. Мы вернулись к медсестре, которая проверяла капельницу Джефферсона и его пульс.

– Как он? – спросил Гейвин.

– Хороший признак, что у него больше нет судорог, – ответила она.

Медсестра посоветовала нам уйти. Мы вышли из палаты и спустились вниз, в больничный буфет. Я не особенно хотела есть, но Гейвин сказал, что нам нужно чем-нибудь подкрепиться, иначе мы ослабеем и заболеем. Я взяла себе горячую овсянку и съела половину, запивая чаем. Затем мы вернулись в комнату для посетителей, где провели большую часть дня, не упуская любой возможности, чтобы зайти в комнату к Джефферсону.

Приходили и уходили родственники других пациентов. Некоторые были разговорчивы, но большинство – нет. Мы с Гейвином то засыпали, то просыпались, листали журналы или просто смотрели в окно на проясняющееся небо. Голубое небо и белоснежные облака согревали мое сердце. Когда мы в очередной раз вошли к Джефферсону, старшая медсестра сказала нам, что с каждым часом его состояние обнадеживает.

– Он еще не совсем выбрался, – сообщила она, – но его состояние не ухудшается.

Одобренные ее словами, мы вернулись в буфет. С появившимся вновь аппетитом мы хорошенько поели.

– Я почти уверен, что Ферн здесь не появится, – произнес Гейвин. – Я не думал, что она настолько низко пала.

– Надеюсь, они не мучают Шарлотту и Лютера сейчас.

– Думаю, что Лютер уже выпроваживает их вон. Когда мы вернулись в комнату для посетителей, то обнаружили там Лютера и Хомера. Хомер был одет в чистые брюки, белую рубашку и галстук и аккуратно причесан. Он выглядел напуганным и печальным, но когда он увидел нас, его глаза повеселели.

– Хомер чуть с ума меня не свел, упрашивая привезти его сюда, – объяснил Лютер.

– Это очень мило с твоей стороны, Лютер. Спасибо, что приехал, Хомер.

– Как он? – спросил Хомер.

– Ему лучше, но он все еще очень болен.

– Я тут принес ему кое-что поиграть, – сказал Хомер. – Когда ему станет лучше, – добавил он и показал нам игрушку из тех, что умещаются на ладони. Это была маленькая игра, в которой нужно было загнать крохотные серебряные шарики в ячейки.

– Это очень старая вещь, антикварная, – похвастался Лютер и подмигнул. Он наклонился к нам и зашептал. – Я подарил ему это, когда он был чуть-чуть старше Джефферсона.

– Спасибо, Хомер, – улыбнулась я. – Я прослежу, чтобы он получил это.

– Как там моя сестра? – спросил Гейвин.

– О, – вздохнул Лютер. – Известие о Джефферсоне мгновенно подрубило ей и ее стручку хвосты.

– Ты хочешь сказать, что они уехали? – изумился Гейвин. – Просто вот так уехали, не узнав о Джефферсоне?

– Они покинули нас так быстро, словно дом был в огне. Полагаю, мы не будем скучать без них.

– Я не верю, – пробормотал Гейвин.

Мы еще раз навестили Джефферсона. На этот раз нам позволили остаться почти на двадцать минут и разрешили войти Хомеру. Он стоял за нами, не сводя глаз с лица Джефферсона. Когда настало время уходить, Хомер подошел поближе к Джефферсону.

– Ты поправишься, Джефферсон. Поправишься, потому что мы еще не докрасили сарай и у нас еще много других дел, – сказал он.

Я взяла Хомера за руку, и мы втроем вышли, опустив головы, молясь про себя кто как может. Но как только мы вышли из отделения интенсивной терапии, мое сердце екнуло. Я должна была это предвидеть и все обдумать. Но мое беспокойство за Джефферсона взяло верх над всеми мыслями, особенно о себе.

Там, возле доктора, стоял дядя Филип со зловещим выражением лица. Я быстро перевела взгляд на доктора, который выглядел также рассерженным.

– Все тоскуют и беспокоятся о тебе, Кристи. – Затем дядя Филип повернулся к Гейвину. – Твои родители тоже не находят себе места.

Я опустила голову, я не могла смотреть на него.

– Лютеру и Шарлотте не нужно было позволять вам остаться, – продолжал он.

Я подняла голову и пристально посмотрела на него ледяным взглядом.

– Уж не обвиняешь ли ты их? – резко спросила я.

– О, нет, – ответил он. – Я уверен, что они и не поняли, что произошло, но дело в том…

– В чем же дело? – перебил его Гейвин.

– Дело в вас, молодой человек, ваши родители совершенно расстроены. У них нет средств, чтобы оплачивать ваше путешествие по всей стране. Я принял меры для вашего немедленного возвращения домой, – жестко проговорил он, вытаскивая авиабилеты из нагрудного кармана. – Я сказал, что позабочусь об этом. Такси, ожидающее у входа в больницу, отвезет тебя в аэропорт. У тебя всего десять минут на то, чтобы спуститься вниз.

– Я не оставлю Кристи, – сказал Гейвин, отступая назад и становясь рядом со мной.

– Кристи тоже уезжает, – улыбаясь, проговорил дядя Филип. – Она поедет домой.

Я закачала головой.

– Нет!

– Ты не хочешь быть рядом с братом? – спросил он. Я взглянула на доктора. – Доктор не возражает, что через день-два Джефферсона можно будет перевезти на машине скорой помощи и отправить самолетом. Мы заберем его в Вирджинию Бич, где я уже распорядился по поводу больницы. Ты же хочешь, чтобы твой брат получил лучший медицинский уход, правда?

– Она не поедет домой с тобой, – прохрипел Гейвин.

Дядя Филип с ненавистью посмотрел на него, а затем, смягчившись, повернулся ко мне.

– Кристи?

– Мне придется ехать домой, Гейвин, – сказала я.

– Нет, ты не можешь. Мы пойдем в полицию, мы им расскажем обо всем, что произошло. Мы…

– Нет, не сейчас, когда Джефферсон так болен. Не волнуйся. Со мной все будет в порядке.

– Конечно, с тобой все будет хорошо, – пообещал дядя Филип. Он посмотрел на доктора. – Дома случилось небольшое недоразумение. Жизнь Кристи стала тяжелой после смерти ее родителей, но…

– Недоразумение! – закричал Гейвин. – Ты называешь то, что ты сделал с ней, недоразумением!

– Успокойтесь, молодой человек, – вмешался доктор. – Вы не на улице.

– Но вы же не понимаете…

– Это не его забота вникать в семейные дела, – быстро проговорил дядя Филип. – Тебе следует побеспокоиться о своих родителях. Твоя мать даже заболела из-за этого, а твой отец…

– Гейвин, пожалуйста, – умоляла я, стискивая его руку. – Не сейчас. Сейчас это бессмысленно, он прав. Поезжай сначала к родителям. Я и так уже причинила достаточно боли и неприятностей многим людям.

– Но, Кристи, я не могу позволить тебе вернуться с ним. Просто не могу!

– Все будет хорошо. Я позвоню тебе при первой же возможности. Все, что сейчас нужно, это быть с Джефферсоном. Он нуждается во мне сейчас, Гейвин. Пожалуйста!

– Но…

– Такси ждет, – напомнил дядя Филип, энергично протягивая авиабилет Гейвину. – Ты можешь пропустить свой рейс, и тебе придется просидеть в аэропорту всю ночь.

– Иди, Гейвин, – попросила я его. – Пожалуйста. Он стоял совершенно расстроенный. Я прошептала одними губами:

– Я люблю тебя!

Он кивнул и, повернувшись к дяде Филипу, взял у него билет.

– Если ты хоть что-нибудь сделаешь ей… хоть что-нибудь, – предупредил он. Дядя Филип покраснел.

– Не угрожайте мне, молодой человек, – сказал он и повернулся к доктору. – Ребенок еще.

Доктор кивнул.

Опустив голову, Гейвин направился по коридору к выходу.

– Гейвин! – закричала я и бросилась к нему. Мы обнялись.

– Только позвони мне, – прошептал он, – и я найду способ приехать. Я клянусь.

Он поцеловал меня и заторопился к выходу. Я посмотрела на Лютера и Хомера, которые оказались свидетелями этого противостояния. На лицах было сопереживание и печаль.

– Спасибо, Лютер, и, пожалуйста, передай тете Шарлотте благодарность за все. Джефферсон напишет тебе, Хомер, как только ему станет лучше. Я обещаю. И скоро мы вернемся навестить тебя.

Он улыбнулся. Медленно я вернулась к дяде Филипу. На его лице была гримаса, растянутая в улыбку от уха до уха.

– Кристи, – сказал он. – Мы все исправим. Тетя Бет с нетерпением ждет твоего возвращения, и близнецы тоже. Все теперь будет хорошо. Все будет по-прежнему. Я обещаю, – его глаза заблестели. – Все будет по-прежнему, словно ты никогда не убегала.

 

В объятиях прошлого

После того, как дядя Филип сделал все распоряжения по транспортировке Джефферсона в больницу в Вирджинию Бич, мы отправились в Катлерз Коув. Это была самая долгая поездка в моей жизни, даже несмотря на то, что мы летели самолетом. Мне было неуютно быть рядом с дядей Филипом. Хотя он был красив и выглядел безупречно и ухоженно, он всегда теперь будет казаться безобразным и грязным. Большую часть пути он вел себя, словно между нами ничего плохого не произошло. Он говорил и говорил об отеле Катлерз Коув, о том, как хорошо идет его восстановление. Затем он сообщил, что убедил близнецов учиться музыке.

– Я нанял твоего преподавателя по фортепиано, – сказал он. – Теперь, когда ты вернулась, может, поддержишь их в этом начинании и время от времени будешь давать им указания. Я не ожидаю от них таких же успехов, как у тебя, но хоть они будут заняты чем-то полезным во время каникул.

В самолете я сидела у окна, повернувшись спиной к нему и глядя в темноту. Изредка, когда мы пролетали мимо просветов в облаках, я видела звезду. Казалось, что она падала все дальше и дальше, или я сама удалялась от нее. Я увидела другой самолет, гораздо выше нашего, следующий в другом направлении, и мне захотелось очутиться в нем.

– Я знаю, близнецы будут счастливы снова увидеть тебя, – продолжал дядя Филип. – И Мелани, и Ричард очень расстроились, когда узнали, что вы с Джефферсоном убежали ночью.

– Сомневаюсь, – пробормотала я. Не знаю, слышал ли он меня или нет.

Он просто болтал, чтобы заглушить молчание, в котором столько лжи, уже позабытой им.

– Конечно, твоя тетя Бет просто места не находила себе из-за волнений. Она не могла есть эти дни и так похудела. Мы с ней чувствовали ответственность за тебя и Джефферсона так же, как и за наших собственных детей. А теперь, когда ты вернулась, я обещаю тебе, что все изменится.

Я взглянула на него. Дядя сидел, не двигаясь, на своем месте, глядя прямо перед собой, словно я сижу напротив него, а не рядом. Но его глаза застыли и казались остекленевшими. Он походил на человека, который заснул и разговаривает с самим собой.

– Да, все изменится. Мы научимся жить вместе. Это потребует времени, чтобы привыкнуть, как все, что так важно для нас. Мы наделали ошибок. Судьба грубо и сурово швыряла нас, но мы будем с этим бороться. Быть сильными – это у нас в крови. – Он прищурился и, посмотрев на меня, улыбнулся. – Кстати, у нас новая кухарка. Мы заменили миссис Стоддард. Она не очень-то сходилась во мнениях с Бетти Энн. Знаешь, как тяжело было в эти дни, не имея возможности надеяться на чью-либо помощь. Все считают себя управляющими и начальниками, а не подчиненными. Управление домом я передал Бетти Энн. Она более сведуща в этом. У меня просто не хватает терпения из-за напряженной работы в отеле.

Наконец он перестал болтать и бессмысленно уставился вперед. Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, но, немного погодя, я почувствовала, как его рука легла на мою. Я открыла глаза и увидела, что он разглядывает мое лицо.

– Кристи, о, Кристи, почему ты убежала вот так? Я не хотел обидеть или напугать тебя и уж, конечно, не хотел прогнать тебя прочь, – прошептал он.

– А что ты ожидал от меня, дядя Филип? – спросила я, с отвращением качая головой.

– Мы же пообещали друг другу. Я думал, ты сдержишь свое обещание.

– Обещание? Какое обещание?

– Ты не помнишь? А я помню. – Он закрыл глаза и улыбнулся. – У нас был договор. Мы обещали на вечные времена доверять друг другу и полагаться друг на друга, рассказывать друг другу то, что не расскажешь никому. Я же говорил тебе, – продолжал он, снова повернувшись ко мне и положив свою руку на мою, – если что-либо огорчит тебя – расстроит и меня, а что обрадует тебя – то порадует и меня. Разве ты не помнишь? Мы скрепили это поцелуем, – сказал он, – чудесным теплым поцелуем.

Я действительно вспомнила, как это происходило в моей комнате, но все это было его выдумкой. Я ничего не говорила. Я была слишком поражена и смущена таким выражением его чувств.

– Если тебя что-то не устраивало, тебе следовало бы прийти ко мне, – говорил он. – Тебе следовало бы постучаться ко мне в дверь и все рассказать, и я сделал бы все, чтобы решить твою проблему.

– Решить проблему?

Только что это для него означало – просто небольшая проблема?

– Да, я говорил тебе это много раз. Я здесь – для тебя. И, конечно, для Джефферсона. Как только этот доктор позвонил мне и я услышал о том, что случилось с Джефферсоном, я, ни минуты не теряя, бросился из дома, не сказав ни слова Бетти Энн. У меня на это просто времени не было, я попросил Джулиуса это сделать за меня. Я был нужен вам с Джефферсоном. Я быстро собрался и вылетел за тобой. И вот мы снова вместе, – заключил он, улыбаясь. – Ты в безопасности. Ты всегда будешь в безопасности рядом со мной.

Я уставилась на него. Просто ли он притворялся или действительно забыл о том, что он со мной сделал? Мне так хотелось напомнить ему об этом, обрушить это на него, но вместо этого я отвернулась, закрыла глаза и представила, что я – улитка, которая плотно закрылась в своей раковине. Если я крепко стисну себя и буду думать о чем-нибудь другом, мне удастся оградить свою жизнь от него, думала я. Я буду смотреть на него, когда он говорит, буду кивать, но не буду его слушать и видеть. Через некоторое время он будет для меня невидимым, словно привидение. Я даже дойду до того, что, когда он дотронется до меня, я этого не почувствую.

В аэропорту нас ждал Джулиус. Он был рад меня видеть.

– Как там Джефферсон? – сразу же спросил он.

– С ним все будет хорошо, – сказал ему дядя Филип. – Я организовал для него особый медицинский уход.

– Багажа нет? – удивился Джулиус.

– Нет, – ответила я. Я не хотела рассказывать о том, что случилось после того, как я сбежала.

– Вот приедем домой, – произнес дядя Филип, беря меня за руку и выводя из здания аэропорта. – Подожди, и ты увидишь, как быстро идет восстановление отеля. – Он сел рядом со мной на заднее сиденье лимузина. – Даже за это короткое время, пока тебя не было, произошли большие изменения, правда, Джулиус?

– Да, сэр.

Пока меня не было? Он вел себя так, слоено я не надолго уезжала на каникулы, навестить друзей или съездить в какую-нибудь школу. Как он может продолжать притворяться? Как я могу? Дядя Филип явно надеялся на то, что этот «небольшой эпизод» (как ему нравилось об этом думать) просто будет забыт, лопнет словно мыльный пузырь. Однако эти надежды улетучились в тот момент, когда мы подъехали к дому и открыли входную дверь. Тетя Бет об этом позаботилась. Она как приклеенная сидела у окна в гостиной и видела, как мы подъехали. Она вся кипела от злости. Ее глаза так горели, что я боялась, как бы она ни спалила меня взглядом.

– Ну что, довольна? – резко сказала она, когда я ступила на порог.

Она шагнула вперед, уперев свои костлявые руки в бока так, что острые локти торчали в стороны. Мне казалось, они могут запросто проткнуть кожу и я увижу ее белые кости. Мышцы на ее шее напряглись гак, что стали отчетливо заметны жилы, а тонкие губы обнажили стиснутые серые зубы.

– Ты рада, что устроила весь этот шум? Ты рада, что мы все тут чуть с ума не сошли от тревоги? А? – заявила она. Ее голос был пронзительным как вопли перепуганных чаек.

– Бетти Энн, – начал Филип, – давай…

Она развернулась и метнула на него такой гневный взгляд, что он тут же закрыл рот.

– Не вздумай начинать уговаривать меня успокоиться, Филип Катлер, – сказала она, размахивая своим кулачком перед его лицом. – Не пытайся защищать ее. Я единственная, которая сидела и ждала ее, не зная, что случилось. Я одна оставалась в неведении. Мне пришлось выслушивать все это от прислуги, которую послали ко мне с известием, словно я второсортная персона здесь.

– Теперь, Бетти Энн, никто не оставит тебя одну. Просто случилось так, что мне пришлось действовать быстро, потому что Джефферсон очень болен и все такое…

– Посмотри, что ты наделала! – заорала она на меня. – Твой брат чуть не умер!

Мои губы задрожали. Я уставилась в пол, пока она бушевала.

– Мы пережили все это горе, трагедию, одно за другим. Все старались как-то с этим жить, старались изо всех сил восстановить хоть немного обычное состояние наших разбитых жизней, а ты… ты – гадкая и избалованная…

– Я не гадкая и не избалованная! – крикнула я в ответ, мой позвоночник выпрямился, как стальной прут. – Это чьи жизни были разбиты? Уж, конечно, не ваши!

– Угу. – Она покачала головой. – Угу. – Она холодно улыбнулась. Это была болезненная улыбочка. – Я не ожидала, что ты раскаешься. Я не думала, что тебя заденет та боль, которую ты причинила нам. Ты думаешь только о себе. – Ее улыбка быстро исчезла. – Ну, теперь ты под нашим присмотром. Мы отвечаем за тебя и твое поведение. Ты совершила плохой поступок и должна быть наказана. Ты будешь заперта в своей комнате, а там посмотрим. Ты можешь спускаться вниз только, чтобы поесть, затем ты должна сразу подняться назад, слышишь? Ты не будешь отвечать на телефонные звонки, не будешь звонить сама, и тебе не разрешается принимать посетителей. И позволь мне предупредить тебя, молодая леди! – Она повертела перед моим лицом своим длинным костлявым пальцем. – Даже не думай о том, чтобы нарушить мои правила. Отправляйся наверх! Живо! – приказала она, указывая на лестницу.

Я взглянула на дядю Филипа, который, казалось, был подавлен ее вспышкой гнева, и я стремительно прошла к лестнице. По дороге к себе в комнату я увидела, что дверь в комнату Джефферсона открыта. Из нее с самодовольным видом выглядывал Ричард.

– Что ты уставился? – резко спросила я.

Он продолжал улыбаться, но закрыл дверь. Я бросилась к себе в комнату, кипя от злости. Как она смеет так разговаривать со мной? Мне следовало бы рассказать ей, почему я убежала. Это бы ее сильно поразило, и она не смогла бы разговаривать несколько дней, а когда бы попыталась, то начала бы заикаться. Мне стало легче от того, что я могу уничтожить ее, рассказав правду в любой удобный момент. Но стоило моему гневу утихнуть, я поняла, что объявить о том, что сделал со мной дядя Филип, будет нелегко. Это и меня заденет. Это – палка о двух концах, как и все орудия мщения.

Нет, лучше будет не обращать на нее внимания, думала я, представить, что ее не существует, никого из них нет на самом деле. Я буду терпеть их, пока Джефферсон не выздоровеет, и тогда я придумаю еще что-нибудь. У меня сейчас не было другого выбора.

Но было много других причин, по которым я была рада снова вернуться домой, снова увидеть свою комнату и плюшевых зверюшек, которых мне дарили мама и папа. Было чудесно снова вдохнуть запах моего постельного белья, причесываться своей расческой за своим туалетным столиком. Моя комната была полна и приятными воспоминаниями, всеми теми, что напоминали мне о том времени, когда я была с папой и мамой.

Я была опустошена. Теперь, когда я больше никуда не ехала, когда я очутилась в своей комнате, события последних двадцати четырех часов навалились на меня. Все эмоции, напряжение, страх и тяжелое испытание снова вернулись ко мне, утащив меня в море усталости и вытянув из моего тела последние силы.

Я начала раздеваться, чтобы лечь, но когда я подошла к шкафу, чтобы повесить свою одежду, меня встретил еще один сюрприз. Мое чудесное платье, которое я надевала на день рождения, было разрезано надвое. Оно лежало на полу, как смертельно раненая чайка, раскинув плечи корсажа как два крыла. Оно было разрезано от горловины, а пышная юбка была оторвана и искромсана на клочки. Казалось, платье подверглось нападению какого-то безумца.

– О, нет, – заплакала я и, опустившись на колени прижала к себе обрывки платья. – О, нет! Нет!

Дверь моей комнаты распахнулась.

– В чем дело? Почему ты кричишь? Ты знаешь сколько сейчас времени? – спросила тетя Бет.

– Взгляни, – сказала я, поднимая платье. – Посмотри, что сделали твои драгоценные и особенные близнецы.

Она взглянула на платье и усмехнулась.

– Уверена, что никто из них на подобное не способен. Они подобного не делают. В любом случае – это только твоя вина, – она скрестила руки на груди и выпрямилась как несгибаемый стальной столб. – Если бы ты не убежала, то смогла бы позаботиться о своих вещах, так ведь? А теперь прекрати крик и ложись спать, – добавила она и закрыла дверь. Затем я услышала, как повернулся ключ в замке, и поняла, что заперта в собственной комнате.

Я опустилась на пол и взяла платье. Перед глазами у меня была та самая лучистая мамина улыбка, когда она увидела меня в этом платье. Мне казалось, что слезы, стекающие по моим щекам – это ее слезы. Она плакала вместе со мной. Мое тело сотрясали рыдания так, что заболел живот. Я сидела, склонившись и прижав нежный кринолин к лицу, пока слезы не иссякли. Потом я медленно встала, разложила платье на кровати и заснула рядом с ним, надеясь, что утром все окажется долгим ужасным сном.

Я проснусь, и это будет утро моего шестнадцатилетия. Мама и папа будут живы, Джефферсон – здоров, Гейвин приедет вместе со всеми гостями и дорогими мне друзьями, как тетя Триша. Небо будет голубым, океан – кристально чистым и свежим.

А было ли это на самом деле?

Единственное, что заставило меня встать утром, было мое желание узнать о Джефферсоне. Несмотря на то, что я поздно легла спать, тетя Бет была решительно настроена не дать мне выспаться. Она громко постучала в мою дверь и затем резко ее распахнула.

– Все еще в постели? – спросила она. Я вытерла глаза и медленно села. – У нас новая горничная, которая точно следует моим распоряжениям. Завтрак накрывается только один раз. Если ты опоздаешь, то будешь ходить голодной до ланча, а если ты пропустишь и его, то жди до обеда. Мы уже все одеты и собираемся спуститься вниз, поэтому мой тебе совет: вставай и быстро одевайся, если хочешь есть.

– Я хочу знать, как там мой брат, – сказала я. – Это все, что я хочу.

– Поступай, как знаешь, – она закрыла дверь.

Я упала снова на подушку, взглянула на разорванное платье, и мое сердце сжалось. Наконец я поднялась и подошла к комоду, чтобы достать свежее белье и принять ванну, но когда я открыла ящик, я в ужасе отпрянула. Все мое белье было перемазано комками грязи с мертвыми червями.

Это работа Ричарда, подумала я, но нет смысла звать тетю Бет. Ей все равно, и она будет только защищать их. Я вытащила ящик и отнесла его в ванную комнату, где спустила всю грязь в туалет. Я вывалила белье и отнесла ящик назад. Затем я оглядела комнату. Кто знает, что еще они натворили? Что еще испорчено, сломано?

Мои опасения подтвердились. Косметика была вся смешана и испорчена. В туфли был выдавлен крем для кожи, блузы – испачканы губной помадой, а в шкатулку с украшениями была налита вода. Я исправила, что могла, и приняла душ. Но к этому времени, когда я была готова спуститься вниз, тетя Бет объявила, что час завтрака окончен. Она появилась возле моей двери прежде, чем я успела открыть ее, и снова повернула ключ в замке.

– Постарайся не пропустить ланч, – прокричала она через запертую дверь. Я дернула за ручку двери.

– Выпусти меня отсюда, – потребовала я и застучала в дверь. – Тетя Бет, открой дверь. Я должна узнать о Джефферсоне! Тетя Бет!

Я стучала снова и снова, но она не ответила. В гневе я ударила дверь ногой, но только ушиблась. Я остановилась, кипя от злости, и услышала шепот Ричарда. Он прижался губами к пространству между дверью и косяком.

– Почему бы тебе не вылезти в окошко, – сказал он и рассмеялся.

– Ты маленький негодяй. Когда я выберусь отсюда… – Я дергала и дергала ручку, пока рука не заболела.

– Тетя Бет! Пожалуйста, открой дверь! – Я подождала, но не услышала ответа.

– Дядя Филип! – крикнула я. – Выпусти меня! Никто не пришел, несмотря на то, что я стучала и кричала несколько часов. Когда по расписанию тети Бет начался ланч, она поднялась по лестнице и вошла ко мне в комнату. Она открыла дверь и встала в проеме, глядя на меня. Я неуклюже сидела на полу, устав колотить в дверь и кричать.

– Как ты посмела запереть меня вот так? – сказала я, медленно поднимаясь.

– Может, теперь ты поймешь всю важность нашего распорядка. Наша жизнь четко организована, и мы не хотим, чтобы кто-нибудь нам мешал.

– Никогда меня больше не запирай, – заявила я. Она продолжала холодно улыбаться.

– И что ты сделаешь? – спросила она. – Снова убежишь?

Меня словно ножом пронзили. Неожиданно я поняла, что она была только рада, что мы с Джефферсоном сбежали. Ей было все равно, она не хотела нашего возвращения. Она надеялась, что мы будем жить с кем-нибудь еще. Желание мести внезапно овладело мной.

– Как ты думаешь, почему я убежала? Как ты думаешь, какая была настоящая причина?

– Я не знаю, – сказала она, но в ее глазах появилась тревога.

Я скрестила руки на груди и сделала шаг к ней, пристально глядя ей в глаза.

– Ты ведь не спрашивала дядю Филипа об этом, да? Ты наверняка не спала той ночью. Ты знаешь, когда он оставил твою постель и пришел ко мне в комнату. – Мой голос зазвучал так подло, что я сама удивилась.

– Что? – Она отступила. – Что ты сказала, ты гадкий ребенок?

– Он пришел в мою комнату, он забрался ко мне в постель, – выпалила я. Она открыла рот, и ее глаза округлились. Она затрясла головой и попыталась что-то сказать, но губы зашевелились беззвучно. – Он заставил меня. Это было гадко, ужасно. Он говорил мне, что не выносит твоего присутствия, даже коснуться до тебя ему противно. – Она затрясла головой. – Я пыталась сопротивляться, но он был слишком сильный и решительный. И потом… он изнасиловал меня.

Она заткнула уши руками и издала самый отвратительный вопль, на который была только способна. Затем замахнулась, чтобы ударить меня, но я перехватила ее руку.

– Не прикасайся ко мне! – закричала я. – И никогда больше не смей запирать меня в моей комнате. Даже и не думай об этом!

Она выдернула свою руку из моей, бросилась прочь от меня в свою спальню и захлопнула дверь.

– Вот и хорошо. – Я глубоко вздохнула.

Казалось, в моей груди бушует пожар. Я не подозревала, в каком я была напряжении, мои ребра болели. Хотя я и прогнала ее от себя, но не чувствовала удовлетворения. Даже теперь, когда все было кончено и мой гнев поутих, я легко себе представила, какой ненавистной и ужасной я была. Эту часть себя я никому не показывала, как я теперь знала, и она оставляет после себя рубцы.

Хуже всего, что такие подлые и отвратительные люди, как тетя Бет, могут превратить вас в тех, кем они сами являются. Этого-то она и достигла прямо сейчас.

Я спустилась вниз на ланч. Мелани и Ричард уже сидели за столом. У Ричарда салфетка одним углом была заткнута за воротник, а у Мелани лежала на коленях. Они сидели безупречно прямо и правильно держали ложки, которые парили над их дымящимися тарелками с супом. Они больше походили на манекенов, чем на живых людей.

– Я видела все, что вы натворили в моей комнате, пока меня не было. Вам это так не пройдет. Уж поверьте, – пообещала я.

Мой горящий взгляд заставил их опустить глаза. Затем Ричард оправился и процедил сквозь зубы:

– Джефферсон умирает. Мама сказала нам об этом сегодня утром.

– Это ложь. Он выздоравливает. Его сразу перевезут в больницу сюда, как только позволят врачи! – сказала я.

Он хитро улыбнулся.

– Мой отец сказал тебе это только для того, чтобы привезти тебя домой.

Я взглянула на Мелани. Она смотрела на меня словно бесчувственный ученый аналитик, желающий увидеть мою реакцию на эти новости.

– Вы гадкие… два гадких чудовища! – закричала я и одним стремительным движением опрокинула их тарелки с супом им на колени. Они оба заорали и выскочили из-за стола, но суп уже впитался в одежду и ошпарил их. Не дожидаясь тети Бет, я повернулась и бросилась прочь.

Я выбежала из дома и направилась в отель. Весь мусор был уже убран, и начата постройка новых стен. Дядя Филип сразу же подошел ко мне.

– У тебя семейство из чудовищ, – начала я. – Я их ненавижу.

– Теперь всем надо приспосабливаться друг к другу. – Он поднял руку. – Со временем…

– Я никогда не приспособлюсь к ним… или тебе! – тяжесть в моей груди увеличивалась с каждым вздохом. Мгновение я просто с ненавистью смотрела на него. Он выглядел смущенным. – Близнецы сказали мне, что ты солгал мне про Джефферсона. Они сказали, что его не перевезут сюда в больницу.

Он улыбнулся.

– Но это чушь. Они просто тебя дразнят. Дело в том, что сегодня утром мне звонили, и я уже собрался идти к тебе. Джефферсон вышел из комы, и он прибывает в больницу сегодня в восемь часов вечера. Мы с тобой будем там, когда он приедет.

– Правда? Это не очередная ложь?

– Могу ли я врать о таких вещах? – Дядя положил свою руку мне на плечо, но я отпрянула, словно она была раскаленная.

– Кристи, пожалуйста…

– Не дотрагивайся до меня. Я не желаю, чтобы ты хоть когда-нибудь еще раз дотронулся до меня!

– Кристи, мы любим тебя. Мы…

– Любите меня? Ты знаешь, что она заперла меня в комнате?

– Она просто немного расстроена.

– И ты ей это позволил. Ты позволяешь ей делать все, что ей вздумается, – обвинила его я.

– Бети Энн распоряжается теперь домом, а я…

– Она распоряжается всеми и каждым, но не мной. Я рассказала ей, что ты сделал. Я рассказала ей! – закричала я и бросилась прочь.

Я вернулась только к вечеру. Я съездила в город и купила себе поесть. Я погуляла немного по пляжу, а потом села позади отеля и наблюдала за строительными работами. Когда же я наконец вошла в дом, там все было тихо. Я прошла к себе наверх. Дверь в комнату Мелани была открыта, и, проходя мимо, я увидела там близнецов. Они сидели на полу и играли в шашки. Они с ненавистью посмотрели на меня, но увидев, что я задержалась у их двери, перепугались и перевели взгляды на свою игру.

Дверь в спальню тети Бет и дяди Филипа оставалась закрытой. Мне было интересно, уж не на весь ли день она там закрылась. Мне не было ее жаль, мне было просто любопытно. Однако ровно в шесть пятнадцать она подошла к моей двери и вежливо постучала. Она выглядела так, словно несколько часов проплакала. Теперь вид у нее был бесстрастный и безразличный, какой бывает у того, кто двигается в пространстве, ни о чем не думая, ничего не ощущая.

– Обед накрывают, – произнесла она и, повернувшись ушла прежде, чем я успела что-либо сказать.

Я не очень хотела есть и вовсе не жаждала сидеть с ними за одним столом, но все-таки спустилась вниз. Близнецы быстро опустили взгляды на свои тарелки. Дядя Филип был наиболее оживленным, но даже он казался марионеткой, которая ждет, когда же дернут за веревочку. Новая горничная накрывала на стол молча. Это была молодая девушка, но из тех, которые выглядели старше своего возраста. По ее движениям было видно, что она боится сделать ошибку. Я единственная, кто поблагодарил ее. Ее глаза засветились, но она только слегка кивнула в ответ и удалилась на кухню.

Все ели молча, а я представляла, как сидела за этим столом много месяцев назад. Я слушала свои воспоминания, в которых звучали папины шутки. Я слышала мамин смех и видела улыбку Джефферсона. Я представила суетящуюся вокруг нас миссис Бостон, напоминающую нам о том, что все остывает. Я так ушла в свои воспоминания, что новой горничной пришлось звать меня дважды. Я даже не слышала телефонного звонка.

– Она не отвечает на телефонные звонки, – услышала я голос тети Бет. – Передайте тому, кто звонит.

– Телефонистка говорит, что это междугородний звонок, – объясняла горничная.

– Междугородний? Я вскочила с места.

– Никто не разговаривает по телефону во время обеда, – объявила тетя Бет. – Это невежливо, это…

Я с ненавистью посмотрела на нее. Она взглянула на дядю Филипа, который был занят своей едой. Ее передернуло словно в лихорадке, и она вернулась к своему обеду. Я подошла к телефону. Это был Гейвин.

– Я звоню тебе весь день, – говорил он, – но мне все время отвечали, что тебя или нет, или ты спишь.

– Здесь ужасно, еще хуже, чем было раньше, – сказала я. – Как только Джефферсон появится, я уеду.

– А Филип…

– Он и близко ко мне не подходит. Гейвин, я все ей рассказала, рассказала тете Бет. Она довела меня до этого.

– Правда? И что же она ответила?

– Она с воплями бросилась от меня прочь, а теперь они все как зомби, но мне все равно.

– Я поговорил со своей мамой, а она сейчас разговаривает с папой. Они решают, что делать.

– Скажи им, пусть ничего не предпринимают, пока Джефферсон не выздоровеет. До этого момента я не хочу никаких новых проблем.

– Я беспокоюсь о тебе, Кристи. Я все время думаю о тебе.

– Со мной все будет в порядке, Гейвин. Я больше не позволяю им плохо со мной обращаться. Джефферсона перевозят сюда сегодня вечером. Мы едем в больницу, чтобы встретить его.

– Позвони мне как только узнаешь что-нибудь о нем, хорошо? Обещаешь?

– Тебе не нужно просить меня, Гейвин. Я позвоню. Вы с Джефферсоном единственные два человека, о которых я теперь забочусь.

– Я люблю тебя, Кристи. Я люблю все те нежные мгновения нашей жизни в Мидоуз.

– И я тоже.

– Жду твоего звонка, – сказал Гейвин. – Пока!

– Пока!

Я повесила трубку и вернулась за стол. Все посмотрели на меня, когда я пришла.

– Я больше не хочу есть, – объявила я. – Я буду ждать наверху, дядя Филип. Позови меня, когда будешь готов.

– Готов к чему? – спросила тетя Бет.

– Мы собираемся в больницу, – объяснил он. – Джефферсона везут сюда.

– Ты не говорил мне об этом.

– Правда? О! Ну, наверное, выскочило из головы. У меня сегодня был очень напряженный день в отеле, – быстро сказал он, глядя в тарелку. Тетя Бет нахмурилась и перевела взгляд на меня.

– Я говорила тебе, что она сделала с близнецами. Ты собирался поговорить с ней об этом, Филип. Ну?

Он взглянул на меня.

– Сейчас не время, – ответил он.

– Нет, как раз время. Почему…

– Сейчас не время! – объявил он с такой твердостью в голосе, какой я не слышала с момента своего возвращения. Тетя Бет покраснела и сжала губы. Она кивнула, и ее голова качнулась, словно шея была пружиной.

– Я буду ждать наверху, – повторила я и оставила их за обеденным столом почти в такой атмосфере, какая бывает только в морге.

Через полчаса ко мне постучался дядя Филип. Он переоделся в странную одежду. На нем были джинсы, теннисные туфли, черная водолазка и черная куртка с его именем, вышитая золотом на нагрудном кармане.

– Готова? – спросил он, улыбаясь. Дядя заметил, как я на него смотрю. – О, эту куртку я носил в старших классах, на ней название моей школы, – объяснил он и повернулся, чтобы показать мне вышитую на спине надпись «Эмерсон Пибоди». – До сих пор неплохо сидит.

Я медленно поднялась и надела свою легкую куртку. Что-то пугало меня в том, что он надел эти школьные вещи. Я не знаю, почему, но пугало. Он отступил в сторону, выпуская меня из комнаты.

– Ты очень хорошо выглядишь, – сказал он. – Очень.

Мне было интересно, пойдет ли с нами тетя Бет, хотя бы притворившись, что ее интересует здоровье Джефферсона, но она сидела внизу, читала и слушала треньканье близнецов на рояле. Никто из них даже не посмотрел в нашу сторону, когда мы направились к выходу. Дядя Филип открыл мне дверь. Я ожидала увидеть у входа Джулиуса и лимузин, но там стояла машина дяди Филипа, которой он редко пользовался.

– А где Джулиус? – спросила я.

– Сегодня у него выходной.

– Уверена, он захотел бы поехать.

– О, у Джулиуса есть подружка, вдова, он навещает ее где-то в Хедлейвилле. Он даже подумывает жениться, – улыбаясь, сказал дядя Филип.

Он открыл дверь, и я села в машину. Затем он быстро обошел машину, сел на место водителя, и мы поехали.

Вечернее небо было затянуто тучами, даже месяца не было видно. Темнота показалась еще гуще, когда мы выехали из Катлерз Коув и направились к Вирджинии Бич. Дядя Филип был странно молчалив. Я думала, что он примется болтать так же, как и тогда в самолете, но нет. Когда я взглянула на него, я заметила странную мягкую улыбку у него на губах.

– Что за вечер, что за вечер, – наконец произнес он.

Я ничего такого не думала, но не могла назвать этот вечер выдающимся. Океан был густо-черный. Я не видела там даже маленького огонька. Словно грозовое небо соединилось с океаном. Небо без звезд и луны было для меня как безжизненная холодная пустыня.

– Ты была прекрасна, – добавил он, несколько минут спустя.

– Что?

– Лица людей в зале… – Он посмотрел на меня. – Ты не могла их видеть так, как я видел их, из-за освещения, бьющего в глаза. Я знаю. Я тоже был на сцене.

– На сцене? О чем ты, дядя Филип? Мое сердце сильно забилось.

– У тебя самый прекрасный голос, какой я когда-либо слышал. И это не просто слова, – говорил он.

– Что?

– Я так тобой горжусь, горжусь тем, что ты моя подружка, – он неожиданно снизил скорость и повернул на дорогу, ведущую на пляж.

– Дядя Филип! Куда мы едем?

– На вершину мира, помнишь? Я обещал, что покажу тебе ее. Ну, приехали. – Он остановил машину, откинулся на спинку сиденья и посмотрел в окно в кромешную ночную темноту. Ты когда-нибудь видела столько огней?

– Каких огней? О чем ты? Дядя Филип, мы ехали в больницу… к Джефферсону.

– Я говорил тебе, – продолжал он, не слушая меня. – Я говорил тебе, что научу тебя, что покажу тебе…

Он обнял меня за плечи.

– Прекрати! – закричала я. – Дядя Филип!

Он крепко вцепился в мои плечи и начал подтягивать меня к себе, приближая свои губы к моим.

– Дон, Дон, – шептал он.

Я закричала и оттолкнула его лицо руками, вонзая ногти в его щеки. Я резко повернулась к двери и схватилась за ручку. Он схватил меня за воротник куртки, но я открыла дверь и выскочила. Моя куртка осталась у него в руках. На шее у меня пылали царапины от его ногтей, но боль меня не заботила, я думала только о том, как уйти.

Как только я выскочила из машины, я бросилась бежать по пляжу.

– Дон!

Я услышала, что он бежит за мной. Справа от меня рокотал океан, а слева – бесконечное пространство песка. Я бросилась вперед, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь и устремляясь вперед.

Только я решила, что я далеко от него, вдруг почувствовала его руку, обнимающую меня за талию, и мы оба упали на песок.

– Я хочу… показать… научить тебя… этому, – задыхаясь, говорил он.

Его руки оказались на моей груди и нащупывали пуговицы моей блузки. Я бешено пинала его и пыталась вывернуться из его рук, но он был слишком тяжелый и сильный. Он оцарапал мне шею и грудь. Я кричала и кричала, а затем схватила полную горсть песка и повернулась к нему. Даже в кромешной тьме я увидела, как горят его глаза, его кожа была влажной от пота.

– Дон…

– Я не Дон! Нет! – крикнула я и швырнула песок ему в лицо.

Он завопил и схватился руками за лицо. Я выскользнула из-под него и вскочила на ноги. Я снова бросилась бежать, на этот раз от океана. Я бежала, пока не услышала звук проезжающей машины и поняла, что я достигла шоссе. Я выскочила на дорогу в свет фар ехавшей прямо на меня машины. Я услышала визг тормозов и увидела, как машина вильнула влево, но водитель не остановился. Он проехал дальше, и красные огоньки его машины все уменьшались и уменьшались в темноте как глаза убегающего волка.

Я шла и шла, боясь, что в одной из подъезжающих машин может оказаться дядя Филип. Наконец, я увидела огни Катлерз Коув. Но я туда не пошла. Я свернула на дорогу, ведущую к дому Бронсона Алкотта. Мне потребовался еще один час, чтобы добраться до дома на холме. Моя одежда была разорвана, ноги болели, грязная и потная я постучала в дверь и подождала. Мне открыл сам Бронсон.

– Кристи! – проговорил он, пораженный.

Я упала в его объятия.

Все еще находясь в шоке, я лежала на диване в гостиной. Бронсон послал миссис Берм за влажным компрессом, чтобы положить его мне на лоб, а потом сам пошел за стаканом воды. Он быстро вернулся и помог мне сесть, чтобы я могла пить.

– Ну, теперь начинай, – сказал он, когда я легла на подушку, – расскажи мне все. Я даже не знал, что ты вернулась. Я удивлен и очень расстроен, что мне никто об этом не сообщил. Твои дядя и тетя знали, как я беспокоился.

– Я не удивляюсь, что он так и не позвонил тебе, – я глубоко вздохнула перед тем, как начать.

Даже теперь, после этого ужасного и страшного случая с дядей Филипом, мне было трудно искать помощи у Бронсона. Это смущало меня, даже несмотря на то, что все будут уверять меня, что нет причины стыдиться или считать себя виноватой. Бронсон слушал внимательно. Он удивленно поднял брови, когда я начала объяснять ему причину своего первого побега. Он посмотрел на миссис Берм, и она вышла из комнаты, решив, что Бронсон хочет наедине со мной обсудить это дело.

После моего рассказа Бронсон словно оглушенный откинулся на спинку кресла. Затем он сочувствующе посмотрел на меня.

– Бетти Энн говорила мне, что ты убежала из-за того, что тебя расстроили ее правила, которые она ввела в доме. После того нашего с тобой разговора я решил, что это действительно настоящая причина, – сказал он, оправдываясь. – Мне следовало бы уделить больше внимания тому, что ты мне рассказала. Прости. Я больше не позволю ему забрать тебя и Джефферсона и подвергнуть такому ужасу. Где это случилось? – спросил Бронсон.

– Он вез меня навестить Джефферсона в больнице. – Я описала дорогу на пляж, на которую свернул дядя Филип.

Бронсон кивнул. Выражение его лица ожесточилось, а взгляд стал гневным. Затем он встал и подошел к телефону. Я слышала, как он вызвал местную полицию.

– Все это очень грязное дело, – произнес он, возвращаясь. – Ты пережила ужасные времена, но все кончено. Я обещаю тебе. Вы с Джефферсоном переедете жить ко мне. Если вы хотите, то так и будет.

– О, да, – согласилась. – Я всегда этого хотела. Он кивнул и улыбнулся.

– Хорошо, наверное, если здесь будет жить такой славный малыш. Дом снова наполнится детским топотом и смехом, – сказал он. – Только Богу известно, как этот дом нуждается в заботе молодой девушки, – добавил он, глядя на портрет своей давно умершей сестры. – Я с нетерпением жду, когда ты и твой братишка…

– Джефферсон! – воскликнула я, быстро садясь. – Я и теперь не очень уверена, что дядя Филип сказал мне правду. Может, он до сих пор в Лингбурге.

– Я выясню все о нем прямо сейчас. А для тебя самое время пойти в ванну и промыть эти ужасные царапины. Прости, – умолял он, – прости, что я не отдавал себе отчета, как трудно было тебе и Джефферсону.

– Не вини себя. У тебя было столько забот с моей бабушкой, Бронсон.

– Да, – наконец признал он. – Да, было. Это может показаться странным, но я скучаю по ней, даже по ее хрупкому сознанию. Каждый раз, когда она снова становилась собой, это для нас были самые драгоценные моменты, – сказал он, улыбаясь своим воспоминаниям. – А теперь у меня будете ты и твой маленький брат, чтобы расшевелить этот большой и печальный дом.

Он оперся ладонями о колени и встал.

– Давай. Позаботься о своих ранах, а я позвоню в больницу.

Я пошла в ванную и сняла блузку. Мои плечи болели, а кожа саднила. Когда я взглянула на себя в зеркало, то увидела, что на моем лице до сих пор печать ужаса, глаза были огромными, а волосы спутались. Я осмотрела царапины на груди и ключице и зажмурила глаза, чтобы снова не расплакаться. Миссис Бери постучала в дверь ванной комнаты и затем вошла с лекарством.

– Бедняжка, – сказала она, глядя на мою спину.

Я не подозревала, как я была исцарапана. Наверное, это случилось, когда он бросил меня на землю, а я сопротивлялась, чтобы выбраться из-под него. Миссис Берм промыла и обработала мои раны, не задавая лишних вопросов. Немного погодя пришел Бронсон и сообщил, что Джефферсон в больнице в Вирджинии Бич.

– У него все в порядке, – добавил он.

– Мы можем повидаться с ним? – спросила я.

– Конечно, дорогая. Если ты уверена, что в состоянии это сделать.

– О, я в состоянии. Никогда не думала, что буду по нему так скучать.

Бронсон засмеялся. Мы услышали звонок в дверь. Миссис Берм заторопилась в прихожую посмотреть, кто там. Это был высокий темноволосый полицейский. Я медленно проследовала по коридору за Бронсоном, чтобы встретить его.

– Добрый вечер, мистер Алкотт, – сказал полицейский. Затем, посмотрев на меня, добавил: – Это – Дон?

– Дон? Нет, нет, это ее дочь. Кристи. Почему вы ее назвали Дон? – спросил Бронсон. Я подошла к нему ближе, и он быстро взял меня за руку. Было странно слышать, что полицейский называет имя моей мамы.

– Ну, мы шли по пляжу, туда, куда вы нам сказали и обнаружили там машину. А вскоре Чарли Робинсон, это мой напарник, – объяснил он, глядя на меня, – так вот, Чарли услышал, что кто-то кричит, мы подошли ближе и совершенно ясно услышали, как он зовет Дон.

– О, нет, – сказала я, прижимая руку к сердцу.

– Мистер Катлер? – спросил Бронсон.

– Да, сэр, он самый… бродит по пляжу и кричит. Мы практически вынесли его с пляжа. Он утверждал, что Дон где-то там.

– Где он?

– Он в патрульной машине. Он не совсем в себе, мистер Алкотт. Я пришел сюда, так как хотел выяснить…

– Да, – быстро перебил его Бронсон. – Спасибо, Генри. Думаю, мистер Катлер сейчас нуждается в психиатре больше, чем в правосудии.

– Я понимаю.

– Вы знаете, что делать?

– Да, сэр. Мы позаботимся об этом, вы поедете с нами? – спросил нас полицейский.

Бронсон обнял меня за плечи.

– Нет, Генри. Спасибо. – Бронсон пожал полицейскому руку.

Полицейский открыл дверь и, спустившись по ступенькам, подошел к патрульной машине. Я встала вместе с Бронсоном в дверях, мы оба наблюдали, как машина отъезжает. При свете уличных фонарей мы легко разглядели на заднем сиденье дядю Филипа. Он оглянулся и прижался лицом к заднему стеклу. Казалось, он выкрикивает имя моей мамы, и хотя я не могла его услышать на самом деле, его крик эхом отозвался во мне, заставив меня содрогнуться.

– Все кончилось, Кристи, – прошептал Бронсон, обнимая меня покрепче. – Я обещаю тебе… все кончено.

 

Эпилог

Все и кончилось, и только начиналось. Как-то во время одной из наших обычных прогулок по пляжу, когда я была маленькой девочкой, мы с мамой наткнулись на мертвую рыбу, лежащую на песке. Мне было страшно видеть ее вот так, без движения, с остекленевшими глазами. Я расплакалась. Мама взяла меня на руки, а набежавшая волна унесла рыбу обратно в море.

– Мама, она поплывет? – спросила я.

– В некотором роде, да, – ответила она. – Она превратится во что-нибудь еще, родится заново.

– Я хочу это увидеть, – потребовала я.

Я была тогда совсем ребенком и думала, что могу управлять солнцем по утрам и звездами по вечерам. Мне всего-то нужно закрыть глаза и сильно-сильно пожелать.

– Мы не можем этого увидеть, – сказала мне мама. – Это слишком большое чудо. Мы просто в это верим. Ты можешь поверить в эту рыбу? – спросила она меня с улыбкой. – Можешь поверить в это волшебство?

Я кивнула, не совсем понимая, о чем она. Я видела, как рыбка покачивалась на волнах, и мне казалось, что она и в самом деле ожила и уплывает. Я хотела верить. У меня до сих пор сохранилась детская вера в то, что прекрасное и хорошее никогда не кончаются.

Взрослея, я поняла, что мы не можем управлять появлением солнца и звезд, но мы чувствуем солнечное тепло, и нас изумляет ночное небо своей красотой. Это и есть – чудо. Я также понимала, что в каждый новый день моей жизни какая-то часть меня умирает, а какая-то рождается.

Мне столько раз хотелось умереть, быть навсегда погребенной в глубоких закоулках моей памяти. Как мне было плохо в те дни и недели, после смерти моих родителей. Казалось, страдания никогда не кончатся, но обещания Бронсона сбылись.

Бронсон постарался не предавать огласке последствия этого случая на пляже. Помутнение рассудка у дяди Филипа не прошло для него бесследно. Он уже не мог выполнять свои прежние обязанности в Катлерз Коув, и ему пришлось остаться в клинике для основательного лечения. Тетя Бет была подавлена поворотом событий. В конце концов она уже не могла спокойно появляться в свете и, забрав близнецов, уехала к родителям.

Джефферсон полностью выздоровел и, когда узнал, что мы переезжаем в Белла Вудс к Бронсону, был на седьмом небе от счастья. Уверена, это событие не мало повлияло на его выздоровление. Миссис Берм быстро стала нам как бабушка, а Бронсон – мудрым, любящим дедом. Переехав к нему, я начала снова играть на фортепиано, как никогда раньше. Летними вечерами он открывал двери балкона, чтобы моя музыка могла спуститься с холма и «все люди в Катлерз Коув могли ее услышать и оценить».

Я окончательно решила, что эта музыка будет моей жизнью. И не важно, как необходим будет отель и какой доход он принесет, для меня он всегда будет на втором месте после музыки. Бронсон владел Катлерз Коув отелем по доверенности. И после меня все его внимание обращалось к повседневному управлению отелем. Я тоже старалась проявлять интерес, старалась ради памяти моих родителей, но в глубине души надеялась, что именно Джефферсон когда-нибудь превратится в настоящего управляющего нового отеля Катлерз Коув.

Мои мечты уносили меня дальше… в школу искусств, в гастроли по Европе, в огромные концертные залы и, конечно, к Гейвину.

Мы с Гейвином старались проводить вместе столько времени, сколько удается, используя каждую свободную минуту. Наши беседы всегда возвращали нас в дни, проведенные в Мидоуз. Как-то летом мы даже поехали навестить Шарлотту, Лютера и Хомера. Мы взяли с собой Джефферсона, и когда они с Хомером увидели друг друга, всем показалось, что они и не расставались вовсе. Хомер тут же повел Джефферсона посмотреть на лису с лисятами.

– Что слышно про эту Ферн? – спросил Лютер, когда мы все сели обедать.

– Она уехала с кем-то после того, как я прекратила выплачивать деньги на ее содержание. Но не с тем, с кем она была здесь, – сказала я. – Уж по ней я не скучаю.

– И мы тоже, – сказала Шарлотта, и мы все рассмеялись.

Это было чудесное время. Я играла для них на рояле, а когда мы уезжали, то обещали вернуться при первой возможности.

В лето моего девятнадцатилетия меня включили в трехнедельную программу, в планах которой была поездка в Париж, а потом в Вену. Это была концертная поездка, и я ждала ее с нетерпением. Гейвин приехал проводить меня, и мы решили прогуляться по пляжу.

– Я буду скучать по тебе, Кристи, – сказал он. – Всякий раз, когда ты или я уезжаем друг от друга, что-то во мне умирает, и каждый раз, когда я вижу тебя снова, во мне что-то возрождается.

– То же самое происходит и со мной, Гейвин, – призналась я.

– Я ревную тебя к твоей музыке… Она владеет тобой так, как я не могу владеть тобой.

– Не ревнуй, – попросила я с улыбкой. – Музыка действительно наполняет меня огромной радостью, но поделиться ею я могу только с тобой.

– Обещаешь?

– Так будет всегда, – ответила я, но вдруг остановилась и улыбка исчезла.

– Что случилось, Кристи? – спросил Гейвин.

Он проследил за моим взглядом. В воде неподвижно лежала рыба. У меня на сердце вдруг появилась такая тоска и печаль, но вдруг… рыба ударила хвостом, потом еще и еще, словно до этого она просто притворялась мертвой. Набежала волна, и рыбка, нырнув в нее, исчезла.

И как в тот день, когда мама стояла рядом со мной на пляже, я отчетливо услышала ее голос:

– Ты можешь поверить в эту рыбу, Кристи? Можешь поверить в чудо?

Я верила, я буду верить в это всегда. Спасибо тебе, мама, думала я. Спасибо тебе за твой дар веры.

– С тобой все в порядке? – спросил с беспокойством Гейвин.

– О, да, Гейвин, да.

Над океаном в лучах заходящего солнца парили чайки. Я прижалась к Гейвину, и мы пошли дальше, навстречу нашему особенному, яркому новому дню.